Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть первая, Скотт Вальтер, Год: 1819 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 84 минут(ы)

ИВАНГОЕ,
или
ВОЗВРАЩЕНІЕ
изъ
КРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.

Сочиненіе Валтера Скотта.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи А. Смирдина.
1826.

Печатать позволяется:

съ тмъ, чтобы по напечатаніи, до выписка изъ Типографіи, представлены были въ С. Петербургскій Цензурный Комитетъ семь экземпляровъ сей книги, для препровожденія куда слдуетъ, на основаніи узаконеній С. Петербургъ, 27 Февраля 1824.

Цензоръ Александръ Бируковъ.

Глава I.

Въ одной изъ лучшихъ частей Англіи, тамъ, гд протекаетъ рка Донъ, находился нкогда обширный лсъ, произраставшій по горамъ и долинамъ между Шеффильдомъ и Донкастеромъ. Въ богатыхъ владніяхъ Вентворта и Ванкфильдскаго парка, и въ окрестностяхъ Ротергама еще и нын видны остатки онаго. Тамъ, какъ говоритъ преданіе, обиталъ баснословный драконъ Вантлейскій, производившій ужасныя опустошенія, тамъ, во время междоусобной войны Красной и Блой Розъ, происходили кровопролитнйшія битвы, тамъ, наконецъ, укрывались скопища браконьеровъ {Нарушители законовъ объ охотъ.}, въ послдствіи сдлавшихся по необходимости разбойниками, которыхъ подвиги воспты въ старинныхъ Англійскихъ псняхъ.

На семъ-то мст происходили повствуемыя нами событія, относящіяся къ послднему времени царствованія Ричарда I, когда его подданные нетерпливо желали возвращенія своего государя и теряли надежду его увидть. Въ это время народъ доведенъ былъ до отчаянія утшеніями властелиновъ: Бароны, составлявшіе знатнйшее дворянство, разпространившее безпредльно власть свою въ царствованіе Стефана, и едва доведенные до нкотораго повиновенія мудрыми распоряженіями Генриха II, возвратили прежнюю независимость и не полагали ей границъ. Они презирали слабое управленіе Государственнаго Совта, укрпляли свои замки, распространяли владнія, покоряли окрестныхъ жителей и употребляли вс средства, дабы усилиться до такой степени, чтобъ быть въ состояніи играть важную роль во время потрясеній, угрожавшихъ государству.

Положеніе дворянъ, слдующихъ непосредственно за Баронами, называвшихся Франклинами и имвшихъ право по Англійскимъ законамъ почитать себя независимыми, сдлалось тогда очень ненадежнымъ, потому что Бароны имли возможность угнташь, преслдовать и разорять тхъ изъ нихъ, которые, надясь на защиту законовъ, не подвергались добровольно ихъ власти. Это было причиною, что Франклины часто избирали сосдственныхъ Бароновъ своими покровителями, принимали при двор ихъ нкоторыя должности, или обязывались договорами вспомоществовать имъ во всхъ предпріятіяхъ, и такими средствами пріобртали временное спокойствіе, но должны были за оное платить цною независимости и подвергаться необходимости участвовать въ самыхъ безразсуднйшихъ предпріятіяхъ своихъ покровителей.

Завоеваніе Англіи Вильгельмомъ, Герцогомъ Норманскимъ, еще боле содйствовало къ умноженію силы высшаго класса дворянъ и къ увеличенію страданія низшихъ состояній. Недостаточно было четырехъ поколній для совершеннаго примиренія Нормаицевъ съ Англо-Саксонами и для соединенія обоихъ непріязненныхъ народовъ, изъ которыхъ одинъ не переставалъ чувствовать гордости побдителя, другой же не забывалъ своего порабощенія. Гастингское сраженіе довершило торжество Норманскаго дворянства, и оно, какъ увряютъ Историки, не соблюдало умренности въ употребленіи своей власти. Почти вс потомки Государей и дворянъ Саксонскихъ были, или изтреблены, или лишены своего имущества. Изъ нихъ оставалось очень мало владющихъ наслдственными имніями, притомъ не самыми богатыми. Политика Вильгельма и его преемниковъ заключалась въ ослабленіи силъ той части народа, которую не безъ причины почитали питающею врожденную ненависть къ своимъ побдителямъ. Вс Короли Норманскаго поколнія оказывали къ Норманцамъ явное пристрастіе. Законы объ охот и многіе другіе, неизвстные въ числ кроткихъ и свободныхъ постановленій Саксонскихъ, были введены въ Англію, какъ бы для умноженія тяжести оковъ, возложенныхъ побдителями. При двор, между знатнйшимъ дворянствомъ и въ присутственныхъ мстахъ употреблялся одинъ Французскій языкъ и былъ языкомъ уваженнымъ, Рыцарскимъ и приказнымъ, въ то время, какъ Англо-Саксонскій, боле сильный и боле выразительный, оставался въ употребленіи у однихъ деревенскихъ жителей и у низшаго класса народа, не знавшихъ инаго языка.

Въ послдствіи, необходимость въ сообщеніи между владльцами земли и людьми, ее обработывающими, произвела по немногу новый языкъ, составившій средину между Французскимъ и Англо-Саксонскимъ и облегчившій средства къ взаимному пониманію. Этотъ языкъ есть настоящій Англійскій, обогатившійся словами, заимствованными отъ языковъ классическихъ и отъ употребляемыхъ народами Южной Европы.

Таково было положеніе вещей въ это время. Мы почитали себя обязанными возобновить оное въ памяти нашихъ Читателей, которые легко могли забыть, что ежели Исторія и не упоминаетъ ни о какомъ важномъ событіи, какъ о войн, или возмущеніи, которыя бы давали, посл царствованія Вильгельма II, Англо-Саксонамъ характеръ отдльнаго народа, но взаимное непріязненное разположеніе побжденныхъ и побдителей, и памятованіе первыми различія между прежнимъ и настоящимъ ихъ состояніемъ, продолжались до царствованія Едуарда III.

Послдніе лучи заходящаго солнца освщали обширный лсъ, описанный въ начал этой главы. Вковые дубы., свидтели, можетъ быть, торжественныхъ шествій Римскихъ легіоновъ, простирали свои густыя втви надъ равнинами, поросшими сочною зеленою травою. Инд они перемшивались съ березами, кленами и прочими разныхъ родовъ деревьями, растущими такъ тсно, что лучи солнечные не могли проницать сквозь переплетшихся ихъ втвей. Въ другихъ мстахъ деревья расли рдко и составляли длинные ряды, въ излучины которыхъ пріятно было устремляться взоромъ, въ то время какъ воображеніе могло ихъ представлять пустынными путями, ведущими къ мстамъ еще боле уединеннымъ. Здсь пурпуровые лучи солнца бросали слабый свтъ сквозь древесныхъ листьевъ, тамъ, не встрчая препятствія, ярко освщали открытыя мста. Пространная поляна, казалось, была нкогда посвящена суеврнымъ обрядамъ Друидовъ. На возвышеніи небольшаго холма, удостоврявшаго своею правильностію, что онъ долженъ быть произведеніемъ рукъ человческихъ, видны были остатки круга, составленнаго изъ огромныхъ, необдланныхъ дикихъ камней. Семь находились еще на своемъ мст, прочіе были отдлены отъ онаго, вроятно, кмъ нибудь изъ усерднымъ Христіанъ, новопросвтившихся въ этой стран истинною Врою, нкоторые были только отодвинуты на нсколько шаговъ, другіе сдвинуты на пологость холма, и одинъ, сброшенный на самый низъ, заградилъ путъ ручейку, который протекалъ въ тишин и который съ того времени, усиливаясь превозмочь препятствіе, началъ пріятно журчать.

Два человка одушевляли это мсто. Ихъ видъ и одяніе показывали дикость и простоту, бывшія въ эти отдаленныя времена отличительными признаками жителей западной части Іоркскаго Графства. Старшій казался необразованнымъ и грубымъ крестьяниномъ. Родъ кожанаго короткаго кафтана, довольно изношеннаго, зашитаго спереди подобно рубашк, одвалъ его отъ шеи до колнъ, ноги его были обуты въ сандалій и оплетены ремнями до половины икры, колни оставались по обыкновенію, соблюдаемому еще и нын горными Шотландцами, открытыми, широкій ремень, застегнутый мдною пряжкою, составлялъ его поясъ, къ которому съ одной стороны былъ прившенъ небольшой мшокъ, съ другой рогъ и длинный широкій, остроконечный и острый съ обихъ сторонъ охотничій ножъ съ роговымъ череномъ (сіи ножи тогда длались въ окрестностяхъ и назывались Шеффильдскими). Голова его не была покрыта ни чмъ, изключая собственныхъ волосъ яркаго рыжаго цвта, плотно сплетенныхъ, на ше у него былъ ошейникъ на глухо заклепанный, довольно просторный, чтобъ не препятствовать дыханію и движенію головы, но который, не распиливши, снять было не возможно, и на которомъ находилась надпись: Гуртъ сынъ Бевульфа, рожденный рабомъ Цедрика Ротервудскаго. Смотрніе за стадомъ свиней составляло должность сего крестьянина.

Близъ него сидлъ на камн человкъ, казавшійся моложе его около десяти лтъ, одтый въ платье такого же покроя, но которое было богате и сдлано съ лучшимъ вкусомъ. На немъ былъ кафтанъ яркаго алаго цвта, разрисованный разными красками, и нсколько поношенный красный короткій плащъ, недостающій до колнъ, обшитый по краямъ каймою желтаго цвта, онъ имлъ на рукахъ серебреныя зарукавья, а на ше такой же ошейникъ, съ надписью: Важба сынъ Витлесса,— рожденный рабомъ Цедрика Ротервудскаго. Сандаліи его подобны были Гуртовымъ, но ноги были не оплетены ремнями, а обуты въ щиблеты, одна желтаго, другая краснаго цвта, на голов у него былъ колпакъ съ колоколниками, которыхъ звонъ не умолкалъ, потому что Вамба непрестанно былъ въ движеніи, низъ его колпака обшитъ былъ ремнемъ, вырзаннымъ въ вид короны, а верхъ оканчивался острымъ угломъ, который вислъ на плечо, подобно какъ у старинныхъ спальныхъ колпаковъ, или у шапокъ Англійскихъ полицейскихъ Гусаръ нашего времени, Этотъ нарядъ и лице, показывающее нкоторое легкомысліе и довольно лукавства, удостовряли, что онъ былъ однимъ изъ существъ, извстныхъ въ то время подъ именемъ дураковъ, или шутовъ, которыхъ знатные люди держали при себ для разогнанія скуки въ несносные часы, провождаемые ими въ своихъ замкахъ. Онъ, подобно своему товарищу, имлъ мшокъ, привязанный къ поясу, но у него не было ни рога, ни охотничьяго ножа, можетъ быть потому, что почиталось неблагоразумнымъ вврять оружіе людямъ сего разряда, въ замнъ того, онъ имлъ деревянный мечъ, подобный употребляемому Арлекинами въ пантоминахъ въ наше время.

Видъ и обращеніе этихъ людей различествовали не мене ихъ наряда. Гуртъ сидлъ повся голову и казался убитымъ горестію, которую можно бы было почесть за обратившуюся въ совершенную ко всему нечувствительность, ежели бы огонь, блиставшій въ его глазахъ, не показывалъ, что при всемъ уныніи онъ питаетъ еще желаніе избавиться отъ тяготящаго его ига, но Вамба казался разсяннымъ, былъ въ непрестанномъ движеніи и восхищался своимъ почетнымъ званіемъ и нарядомъ. Они разговаривали Англо-Саксонскимъ языкомъ, который, какъ мы уже объяснили, былъ общій у людей низшаго класса, изключая служащихъ лично при знатныхъ дворянахъ и Норманскихъ солдатъ.

‘Будь они прокляты, эти свиньи.’ Сказалъ Гуртъ, потрубивъ нсколько разъ въ рогъ для собранія своего разбредшагося стада, отозвавшагося на позывъ хрюканьемъ, но не торопившагося разстаться ни съ грязью, ни съ богатымъ пиромъ, представляемымъ ему дубовыми желудьми и буковыми орхами. ‘Сюда, Фангъ, сюда!’ Закричалъ онъ большой собак, которая бгала взадъ и впередъ, какъ бы желая помочь своему хозяину въ собраніи его хрюкающаго стада, но въ самомъ дл, или отъ неумнія, или отъ непонятія желанія своего хозяина, или просто слдуя своему побужденію, разгоняла стадо въ разныя стороны и боле умножала безпорядокъ, нежели помогала. ‘Послушай, Вамба, — сказалъ Гуртъ — ежели ты человкъ, помоги мн, обги около горы и погони ко мн стадо!’ ‘Право?— отвчалъ Вамба, не трогаясь съ мста — Я спрашивалъ объ этомъ у своихъ ногъ и он согласнаго со мною мннія, что итти въ болото въ моемъ наряд было бы величайшимъ преступленіемъ и противъ моего господина и противъ моего платья, я совтовалъ бы теб вызвать Фанга, а стадо оставитъ на произволъ судьбы: найдутся, или отрядъ Норманскихъ солдатъ, или шайка браконьеровъ, которые непремнно возмутъ его на свое попеченіе!’

‘Я думаю, что это правда, — сказалъ Гуртъ — хотя и сказано дуракомъ, но божусь, что правда самая печальная: намъ ничто не принадлежитъ, кром воздуха, которымъ дышимъ, и кажется Норманцы намъ оставили и его съ сожалніемъ и только для того, чтобы мы были въ состояніи переносить тягости, которыми насъ обременяютъ: лучшее и жирное мясо обращается на ихъ столы, прекраснйшія изъ двицъ нашихъ принадлежатъ имъ, и храбрйшіе наши молодые люди набираются въ ихъ войска и гибнутъ въ отдаленныхъ земляхъ, здсь же почти никого не остается, кто бы имлъ силу, или желаніе защитить несчастныхъ Саксонцевъ. Дай Богъ здравствовать нашему господину Цедрику! Онъ поступаетъ какъ должно, поддерживаетъ свое достоинство какъ истинный Саксонецъ, но прихалъ Регинальдъ Фрондбефъ, теперь пойдетъ потха. Сюда, сюда!— закричалъ онъ своей собак — Хорошо, Фангъ, хорошо, дружище, ты свое дло длаетъ какъ надобно. Ботъ и все стадо собралось.’

‘Гуртъ! я вижу ты меня почитаешь за глупца, — сказалъ Вамба — иначе, ты не былъ бы такъ неостороженъ, чтобъ въ львиную пасть всунуть голову, одно слово, пересказанное Регинальду Фрондбефу, или Филипу Мальвуазину, изъ того, что ты теперь говорилъ о Нормативахъ, можетъ лишить тебя должности пастуха и заставить висть на самомъ высокомъ суку одного изъ этихъ дубовъ, въ страхъ тмъ, которые вздумаютъ говорить худо объ этихъ гордыхъ властелинахъ.’

‘Ахъ ты негодный!— сказалъ Гуртъ — не уже лы ты вызвалъ меня на этотъ разговоръ съ тмъ, чтобъ погубить?’

‘Тебя погубить?— отвчалъ Вамба — ‘Нтъ, это дло людей умныхъ,, дуракъ не уметъ оказывать такихъ хорошихъ услугъ, но послушай, сюда дутъ какіе-то люди.’

Въ это время послышался вдали лошадиный топотъ.

‘Что мн до нихъ за нужда.’ Сказалъ Гуртъ, который, собравъ свое стадо, съ помощію Фанга гналъ уже оное по дорог.

‘Мн бы хотлось знать, кто эти Рыцари?— продолжалъ Вамба — Не изъ волшебной ли земли, не съ посольствомъ ли отъ Короля Оберона они дутъ?’

‘Да замолчишь ли ты?— сказалъ Гуртъ — Какъ можно говорить о волшебств во время такой ужасной грозы! Не слышишь, что-ли, какъ гремитъ громъ? Вотъ блеснула молнія и дождь уже начинаетъ накрапывать: смотри какія большія капли, совсмъ нтъ втра, а лсъ шумитъ какъ въ бурю Послушайся меня хоть разъ: поторопимся добраться до дому прежде большой грозы, я тебя увряю, что ныншнюю ночь на открытомъ воздух будетъ не весело.’

Вамба убдился въ истин этихъ словъ и пошелъ съ своимъ товарищемъ, который, поднявъ на земл палку, погналъ, съ помощію собаки, по дорог свое стадо.

Глава II.

Вамба, не смотря на упреки Гурта въ медленности, слышавъ, что путешественники приближались, не пропускалъ случая къ остановкамъ: то рвалъ въ лсу недосплые орхи, то заводилъ разговоры съ встрчавшимися имъ молодыми крестьянками. Путешественники скоро достигли до нихъ. Двое, хавшіе впереди, казались знатными людьми, прочіе, составлявшими ихъ свиту. Одинъ имлъ одежду духовкой особы, другой былъ Рыцарь высокаго роста, худощавый, имвшій видъ человка лтъ за сорокъ, изнуреннаго безпокойствами, сопряженными съ образомъ жизни Рыцарей, но еще сильнаго. Вообще видъ его вселялъ страхъ и уваженіе. Лице его, подверженное непрестанно вліянію солнца въ жаркомъ климат, было почти черное и изображало совершенное равнодушіе, но выразительность въ чертахъ, напряженія на лбу жилъ и быстрота, съ которою приходила въ движеніе верхняя его губа, обросшая густыми черными усами, показывали, что сердце его легко могло воспламеняться. Одного взора черныхъ проницательныхъ его глазъ достаточно было для объясненія опасностей и трудовъ, имъ преодоленныхъ, и для убжденія въ желаніи его, встртитъ случаи къ новому явленію своей силы и храбрости. Глубокій рубецъ придавалъ лицу его нкоторую угрюмость, а нсколько косые его глаза вселяли страхъ.

Онъ былъ одтъ въ кольчугу, покрытую длиннымъ плащемъ алаго цвта, съ блымъ крестомъ особенной фигуры на правомъ плеч, на голов имлъ шапку, опушенную драгоцннымъ мхомъ, на рукахъ металлическія перчатки, и стальная чешуя покрывала его ноги. Оружіе его состояло въ одномъ кинжал, прившенномъ къ поясу.

Онъ халъ на заводномъ кон, коня же, употребляемаго имъ въ битвахъ, велъ его конюшій. Этотъ конь былъ въ полномъ убор: голова его покрывалась желзомъ съ остріемъ на лбу, у сдла, съ одной стороны, находился бердышъ, богато украшенный въ восточномъ вкус* съ другой шлемъ съ перьями и мечь. Второй конюшій везъ его копье, украшенное бандеролемъ, съ изображеніемъ креста, подобнаго находившемуся на его плащ, и щитъ сверху широкій для защищенія груди и оканчивавшійся внизу острымъ угломъ, находившійся въ красномъ чехл, закрывавшемъ девизъ Рыцаря.

За этими конюшими слдовали двадругіе, которыхъ черныя лица, блыя чалмы и платье восточнаго покроя показывали, что они родились въ отдаленныхъ странахъ Востока. Вообще наружность Рыцаря и его свиты представляла что-то чужестранное и необыкновенное, одяніе конюшихъ было богато: двое изъ нихъ, одтые въ восточномъ вкус, имли серебреныя зарукавья и ожерелья, съ такими же кольцами на ногахъ, которыя обнажены были до колнъ, равно какъ и руки до локтей, на нихъ было великолпное шелковое платье, доказывавшее богатство Рыцаря и представлявшее разительную противоположность съ простотою собственнаго его наряда, вооруженіе ихъ состояло изъ драгоцнныхъ кинжаловъ и косыхъ сабель, оправленныхъ въ золото и висвшихъ на вышитыхъ золотомъ же поясахъ, сверхъ которыхъ, каждый изъ нихъ имлъ въ торокахъ нсколько короткихъ съ стальнымъ остріемъ копій, употребляемыхъ Азіатцами въ сраженіяхъ и въ военныхъ играхъ, и называющихся Ель-Жеридъ.

Кони, на которыхъ сидли эти конюшіе, казались столь же необыкновенными, какъ и всадники ихъ: они были Арабской породы, ихъ тонкій станъ, красивый видъ, короткая грива, гладкая шерсть, легкость и быстрота въ движеніи длали большую противоположность съ статями коней Фландрскихъ и Норманскихъ, употребляемыхъ Рыцарями и обременяемыхъ тяжелымъ стальнымъ приборомъ.

Особенная наружность этихъ путешественниковъ возродила любопытство не только въ Вамб, но и въ его задумчивомъ товарищ. Они узнали въ духовной особ Пріора Аймера, игумена Жорвольскаго монастыря, и, почтительно ему поклонившись, подошли подъ его благословеніе.

‘Скажи намъ, дуракъ, ежели знаешь, — сказалъ Рыцарь Вамб надменнымъ и повелительнымъ голосомъ — гд дорога къ замку?… Какъ вы называете, Пріоръ, этаго Франклина, о которомъ вы мн говорили?’

‘Цедрикъ, — отвчалъ Пріоръ — Цедрикъ Саксонецъ. Скажи намъ, другъ мой, куда надобно хать къ его замку и далеко ли до него?’

‘Трудно не сбиться съ дороги, — сказалъ Гуртъ — притомъ въ семейств Цедрика рано ложатся спать.’

‘Прекрасная причина!— сказалъ Рыцарь — Имъ много будетъ чести для насъ проснуться: мы не унизимся до того, чтобъ просить гостепріимства, когда имемъ право его требовать.’

‘Я не знаю, — отвчалъ сердито Гуртъ — долженъ ли я указывать дорогу къ замку моего господина такимъ людямъ, которые полагаютъ себя въ прав приказывать, чтобъ ихъ приняли?’

‘Какъ ты смешь мн не повиноваться, презрнный рабъ?’ Вскричалъ Рыцарь, замахнувшись на него.

Гуртъ, не трогаясь съ мста, взглянулъ гордо и сердито на Рыцаря и ухватился за свой охотничій ножъ, но Пріоръ, ставъ между ими, сказалъ ‘Почтенный Бріанъ! Вы здсь не въ Палестин, не среди Турокъ и Срацинъ, не между язычниковъ и неврныхъ, наша братья островитяне къ этому не привыкли. Скажи мн, молодецъ!— продолжалъ онъ, оборотясь къ Вамб и давъ ему серебреную монету — гд дорога къ замку Цедрика Саксонца? Теб нельзя не знать ее, а показать дорогу заблудшемуся есть обязанность каждаго.’

‘Справедливо, почтенный отецъ!— отвчалъ Вамба — Но слова почтеннйшаго вашего товарища такъ меня одурили, что совсмъ вышибли у меня изъ памяти эту дорогу, и я теперь думаю, что и самъ не найду ее.’

‘Вздоръ, вздоръ!— сказалъ Пріоръ — Ты можешь намъ ее указать, ежели захочешь. Этотъ почтенный Рыцарь всю жизнь свою сражался съ неврными для освобожденія святой земли, и принадлежитъ къ ордену Храмовыхъ Рыцарей, о которыхъ ты, можетъ быть, слыхалъ.’

‘При всемъ томъ,— сказалъ шутъ — не должно бы было ему поступать такъ со встрчающимися съ нимъ въ пути, хотя они и не торопятся отвчать на его вопросы.’

‘Я съ удовольствіемъ прощу теб твою шутку, — продолжалъ Пріоръ — ежели ты скажешь, куда намъ должно хать къ замку Цедрика?’

‘Извольте, Ваше Преподобіе!— отвчалъ Вамба — Слдуя по этой дорог, вы додете до подножія упавшаго креста: отъ него идутъ четыре дороги, изъ нихъ къ замку Цедрика ведетъ та, которая лве прочихъ. Желаю, чтобъ до грозы вы изволили успть туда дохать.’

Пріоръ его поблагодарилъ, и путешественники поскакали по указанной дорог.

‘Ну, — сказалъ Гуртъ — по этой дорог они и до утра не додутъ до Ротервуда.’

‘За то, могутъ по ней пріхать въ Шеффильдъ — отвчалъ Вамба.— Я слишкомъ опытный охотникъ, чтобъ указать собак логовище зайца, когда не хочу, чтобъ она его поймала.’

‘Твоя правда, — продолжалъ Гуртъ — Цедрикъ могъ бы поссориться съ этимъ Рыцаремъ, притомъ наше дло: слышать, видть и молчать.’

Въ это время путешественники были уже далеко отъ нихъ и разговаривали между собою.

‘Что значитъ эта дерзость?— сказалъ Рыцарь — и для чего не дозволили вы мн проучить этихъ грубіановъ?’

‘Одинъ изъ нихъ дуракъ, — отвчалъ Пріоръ — слдовательно излишно бы было отъ него требовать умнаго отвта, другой же принадлежитъ къ числу тхъ дерзкихъ, дикихъ и непокорныхъ Саксонцевъ, которыхъ высшее благо состоитъ въ отысканіи случаевъ къ изъявленію ненависти, питаемой ими къ своимъ побдителямъ.’

‘Я заставилъ бы его быть вжливымъ, — сказалъ Бріанъ — для меня не новое приводить въ повиновеніе подобныхъ людей, наши плнные Турки, столь же гордые и непокорные, проведя мсяца два въ моемъ дом, длаются кроткими, почтительными и послушными, не смотря на свое искуство въ употребленіи яда и кинжала.’

‘Согласенъ, — сказалъ Пріоръ — но во всякой земл свои нравы и свои обычаи, притомъ, побить этаго несчастнаго не было бы лучшимъ средствомъ для отысканія дороги къ замку его господина, и такимъ поступкомъ мы вооружили бы противъ себя Цедрика. Я васъ уже предварялъ, что этотъ Франклинъ храбръ и гордъ, онъ непріятель высшаго дворянства и своихъ сосдей Регинальда Фрондбефа и Филипа Мальву азина, которые заслуживаютъ всякое уваженіе, защищаетъ съ такою твердостію преимущества своего рода и столь гордится произхожденіемъ своимъ по прямой линіи отъ Геревальда Храбраго, что вообще его называютъ Цедрикомъ Саксонцемъ, наконецъ, поставляетъ свою славу въ произхожденіи отъ Саксонцевъ, которое многіе, изъ страха, стараются скрывать.’

‘Посл всего этаго,— сказалъ Рыцарь — славная Ровена должна быть чрезвычайною красавицею, чтобъ заставить меня сблизишься съ ея отцемъ, человкомъ описанныхъ вами свойствъ.’

‘Цедрикъ не отецъ ея, — отвчалъ Пріоръ — предки Лэди Ровены знатне его предковъ, и ежели есть между ими родство, то очень дальное: онъ только ея попечитель, впрочемъ, любитъ ее какъ дочь, и я почитаю нужнымъ предварительно просить васъ, чтобъ вы были осторожны въ обращеніи съ нею, говорятъ, что онъ изгналъ изъ дому единственнаго своего сына, осмлившагося въ нее влюбиться, равнымъ образомъ, онъ можетъ обидться, ежели вы не перемните тона, къ которому васъ пріучили ваши плнники, и можетъ, не ЗMompn на ваше званіе Рыцаря, немедленно выгнать насъ изъ своего замка и отправить ночевать подъ открытымъ небомъ. ‘

‘Понимаю,— сказалъ Рыцарь — я буду поступать согласно съ вашимъ наставленіемъ, и буду остороженъ и кротокъ какъ двица, но не бойтесь, чтобъ Цедрикъ насъ выгналъ, до этаго униженія я и моя свита васъ не допустимъ, и научимъ его впередъ уважать законы гостепріимства.’

‘Лучше постараемся явить нашу умренность и благоразуміе, — отвчалъ Пріоръ — но вотъ подножіе креста, о которомъ говорилъ намъ дуракъ, и ночь такъ темна, что трудно разсмотрть дорогу. Кажется, онъ говорилъ, что надобно повернуть влво?’

‘Нтъ, вправо, — оказалъ Бріанъ — я хорошо помню.’

‘Точно влво, — продолжалъ Пріоръ — я помню, какъ онъ, говоря, указалъ своимъ мечемъ.’

‘Да,— отвчалъ Рыцарь — онъ точно указалъ своимъ мечемъ, но только вправо, держа его въ лвой рук.’

Каждый утверждалъ упорно свое мнніе, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. Спрашивали людей, составляющихъ свиту, но они, находившись далеко отъ Рыцаря и Пріора во время разговора ихъ съ Вамбою, не могли онаго слышать. Наконецъ Бріанъ сказалъ: ‘Кажется кто-то спитъ, или лежитъ мертвый у Креста? Гуго, тронь этого человка копьемъ.’

Гуго повиновался, и человкъ, вставъ проворно, сказалъ чисто по-Французски:

‘Кто бы вы ни были, зачмъ прерываете мои размышленія?’

‘Мы только желаемъ — отвчалъ Пріоръ — тебя спросить о дорог къ Ротервуду, жилищу Цедрика Саксонца.’

‘Я самъ туда иду,— сказалъ незнакомецъ — и ежели бы у меня была лошадь, я бы васъ туда проводилъ, потому что не знавъ хорошо этой дороги, нетрудно вамъ съ нее сбиться.’

‘Мы теб будемъ очень благодарны и щедро наградимъ тебя, любезный другъ, ежели ты насъ благополучно проводишь до жилища Цедрика.’ Сказалъ Пріоръ и приказалъ одному изъ людей своей свиты перессть на заводную лошадь, а свою отдать незнакомцу.

Проводникъ повелъ ихъ по дорог, идущей въ противоположную сторону отъ той, о которой съ умысломъ сказалъ имъ Вамба. Эта дорога углублялась въ чащу лса и перескалась широкими ручьями, приближеніе къ которымъ, по причин болотистыхъ береговъ, было очень опасно, но проводникъ, какъ бы по инстинкту, находилъ надежные и кратчайшіе перезды, и путешественники, слдовавшіе за нимъ, скоро выхали на равнину, въ конц которой возвышалось огромное неправильное зданіе. Проводникъ, указавъ на оное, сказалъ: ‘Вотъ Ротервудъ, жилище Цедрика Саксонца

‘Благодарю тебя, — сказалъ Пріоръ — мы очень теб благодарны, но кто ты?’

‘Я пустынникъ, возвращаюсь изъ Святой земли.’

Пріоръ изъявилъ удивленіе, что онъ, бывши столь долгое время въ отсутствіи, знаетъ совершенно вс тропинки въ лсу.

‘Я родился въ здшней сторон.’ Отвчалъ пустынникъ.

Въ это время они уже приближились къ замку Цедрика.

Ротервудъ состоялъ изъ неправильнаго зданія, расположеннаго на большомъ пространств и раздленнаго на нсколько дворовъ. Огромность онаго доказывала богатство его владтеля, но оно ничмъ не уподоблялось непомрно высокимъ, защищаемымъ башнями замкамъ Норманскихъ Бароновъ, составляющимъ въ Англіи особенный орденъ Архитектуры. Совсмъ тмъ, Ротервудъ не вовсе былъ безъ укрпленій: они заключались въ окружавшемъ оный глубокомъ рв, наполнявшемся водою изъ ближняго источника и окруженномъ съ обихъ сторонъ палисадомъ изъ острыхъ кольевъ. Въздъ въ замокъ сдланъ былъ чрезъ отверстіе въ полисад и подъемный мостъ, защищаемые укрпленіемъ, на которомъ могли помщаться стрлки и пращники.

Рыцарь остановился у възда и громко затрубилъ въ рогъ.

Глава III.

Въ большой и низкой комнат былъ поставленъ длинный дубовый столъ. Въ оной мсто потолка занимали стропила и перекладины, покрытыя камышемъ и соломою, и на каждой сторон находилось по огромному камину. Искуство строить оные въ то время было еще такъ несовершенно, что въ трубу выходила только одна половина дыму, другая же разиросгиранялась по комнат, отъ чего верхняя часть оной до того была закопчена, что на ней повсюду свтилась сажа. Огромныя двери, находившіяся въ каждомъ углу комнаты, вели въ прочія части замка, и все въ ней изображало старинную простоту Саксонскихъ обычаевъ, съ которыми Цедрикъ почиталъ за честь согласоваться. Полъ состоялъ изъ смси глины съ известью, въ четвертой части комнаты онъ былъ выше вершковъ на шесть^ и это возвышеніе, называвшееся эстрадою, предоставлялось старйшимъ въ семейств и почтеннйшимъ изъ гостей. Столъ, покрытый алою скатертью, былъ поставленъ на этомъ мст и соединялся срединою съ столомъ, находившимся на нижней части пола, предназначеннымъ для прислужниковъ и людей низшаго состоянія, и не такъ богато убраннымъ. Эти столы, вмст, представляли фигуру литеры Т, подобно находящимся еще и нын въ Окефортской и Камбриджской Коллегіяхъ. Надъ столомъ, поставленнымъ на эстрад, находился балдахинъ для защиты отъ дождя, который пробирался иногда сквозь крышку. Стны у эстрады одты были обоями, а полъ ея покрытъ ковромъ, въ рисунк котораго главное достоинство составляла яркость красокъ. Въ прочихъ частяхъ комнаты стны были безъ обоевъ, столъ безъ скатерти, полъ безъ ковра, толстыя лавки замняли стулья, и вода могла безпрепятственно капать сквозь крышку.

Противъ средины почетнаго стола находилось двое креселъ выше прочихъ, для, хозяина и хозяйки, которые, отъ обязанности своей угощать присутствующихъ, назывались у Саксонцевъ хлбосолами.

Близъ каждыхъ креселъ было поставлено по одному стулу, украшенному рзьбою изъ слоновой кости, прочіе же стулья были простые дубовые.

Цедрикъ, носившій званіе Тана, которое Норманцы замнили именемъ Франклина, сидлъ уже на своемъ обыкновенномъ мст и сердился, что не подавали ужинать, подобно какъ Лондонскій Альдерманъ нашего времени.

Достаточно было на него взглянутъ, чтобъ увидть въ немъ человка откровеннаго, вспыльчиваго и непреклоннаго характера. Онъ имлъ средній ростъ, но былъ широкъ въ плечахъ, и вся его наружность показывала тлесную силу и привычку къ перенесенію трудовъ и безпокойствъ. Лице его было полно, глаза голубые, видъ открытый, черты лица изображали веселость, соединенную со вспыльчивостію и грубостію, глаза выражали гордость и недоврчивость человка, котораго обстоятельства заставляли быть непрестанно на страж. Свтлорусые его волосы, раздленные посредин, падали на плеча, и сдина старости еще не была на нихъ замтна, хотя Цедрикъ и приближался уже къ шестидесятому году своей жизни. Одежда его состояла изъ краснаго полукафтанья и такого же исподняго платья не достававшаго до колнъ, которыя оставались открытыми, сверхъ полукафтанья надто было широкое платье зеленаго цвта, опушенное бличьимъ мхомъ, на ногахъ онъ имлъ сандаліи, застегнутыя золотыми пряжками, на ше золотую цпь и на рукахъ такія же зарукавья, и былъ опоясанъ поясомъ, украшеннымъ драгоцнными каменьями, на которомъ вислъ охотничій ножъ. На задк его креселъ наброшена была епанча алаго цвта, опушенная мхомъ, и такая же шапка, богато вышитая, находилась близъ оныхъ, короткое копье съ стальнымъ свтящимся шарикомъ наверху, служившее ему и оружіемъ и тростію, было приставлено къ кресламъ.

Множество прислужниковъ, которыхъ платье составляло средину между простымъ одяніемъ Гурта и великолпною одеждою ихъ господина, замчали малйшія его движенія и готовы были на исполненіе его повелній. Трое изъ нихъ, по важности своихъ должностей, стояли на эстрад за его креслами, прочіе же занимали нижнюю часть комнаты. Дв или три большія собаки, употребляемыя для оленьей и волчьей охоты, столько же легавыхъ и небольшихъ, называемыхъ нын таксами, смиренно ожидали ужина, только одна старая собака, лежавшая у ногъ Цедрика, пользуясь свободою заслуженнаго стараго слуги, старалась обратить на себя его вниманіе: то клала къ нему на колно голову, то начинала лизать у него руку, но не получала инаго отвта, кром: ‘Прочь, Балда, прочь, я не расположенъ сегодня играть.’

Цедрикъ дйствительно не былъ спокоенъ. Лэди Ровена только что возвратилась отъ вечерни, вымоченная дождемъ, и не успла еще переодться, Гуртъ еще не пригналъ своего стада, и его замедлніе можно было относить къ нападенію разбойниковъ, или Браконьеровъ, наполнявшихъ сосдственные лса, или окрестныхъ Бароновъ, уважавшихъ неболе права собственности. Это обстоятельство тмъ боле заслуживало вниманіе, что стада свиней, особенно въ тхъ мстахъ, гд дубовые и буковые лса представляли для нихъ изобильную пищу, составляли большую часть богатства Саксонскихъ владльцевъ.

Сверхъ того, Цедрикъ желалъ нетерпливо увидть скоре своего шута Вамбу, котораго слова, каковы они ни были, служили нкоторымъ образомъ приправою къ его ужину и къ повторяемымъ во время онаго кубкамъ вина.

Къ этому должно присовокупить, что обыкновенное время его ужина давно уже прошло: а это обстоятельство всегда удобно разсердить деревенскаго дворянина и прежняго и настоящаго времени.

При всемъ томъ, Цедрикъ изъявлялъ свое неудовольствіе только тмъ, что говорилъ отрывисто самъ съ собою, или обращаясь къ предстоящимъ, и особенно къ своему кравчему, который изрдка подавалъ ему, вмсто успокоивающаго лкарства, кубокъ вина.

‘Зачмъ нейдетъ Лэди Ровена:’ Сказалъ Цедрикъ.

‘Ей только остается убрать волосы.’ Отвчала ея прислужница съ такою же смлостію, съ какою горничныя нашего времени говорятъ съ бариномъ.

‘Я надюсь, — сказалъ Цедрикъ — что она впредь будетъ выбирать лучше время, когда шпши въ церковь.’ Потомъ, оборотясь къ своему кравчему и какъ бы обрадовавшись, что нашелъ кого побранить, продолжалъ: ‘Что мшаетъ Гурту возвратиться домой, до сего времени? Я боюсь, чтобъ онъ намъ не принесъ худыхъ встей о стад, хотя онъ слуга старательный и врный.’

‘Еще не очень поздо, — отвчалъ почтительно Освальдъ — нтъ еще часа какъ зиццили для погашенія огня.’

Это не было лучшимъ средствомъ къ успокоенію Цедрика.

‘Чтобъ сквозь землю провалился этотъ звонъ для погашенія огня, — сказалъ онъ — а вмст съ нимъ и тотъ, который его выдумалъ, и рабъ, котораго Саксонскій языкъ поворотился выговорить передъ Саксонцемъ это названіе. Этотъ звонъ для погашенія огня принуждаетъ добрыхъ людей гасить огонь для того, чтобъ воры и разбойники въ темнот имли боле свободы. Регинальдъ Фрондбефъ и Филипъ Мальвуазинъ умютъ этимъ пользоваться, также какъ пользовался самъ Вильгельмъ и какъ пользуется каждый изъ Норманскихъ бродягъ, сражавшихся при Гастинг. Я ожидаю всти, что стада мои похищены Норманскими разбойниками, которыхъ господа ихъ оставляютъ умирать съ голоду и которымъ воровство и грабежъ остаются единственными средствами къ пропитанію себя. Да Вамба, Вамба гд? Кажется я слышалъ, что онъ пошелъ съ Гуртомъ?’

Освальдъ это подтвердилъ.

‘Часъ отъ часу не легче. Украли дурака у Саксонца, чтобъ отдать его Норманскому Лорду. Мы вс истинные дураки, что имъ повинуемся, и заслуживаемъ боле презрнія, нежели люди, обиженные умомъ отъ природы, но я имъ отмщу, — прибавилъ онъ съ сердцемъ — я принесу мою жалобу Государственному Совту, у меня есть друзья и подданные, я вызову Норманца на поединокъ. Пусть онъ явится въ своихъ латахъ, въ своемъ стальномъ шлем и во всемъ, что можетъ трусу прибавить смлости. Это копье пробивало доски, которыя втрое толще ихъ щитовъ. Они, думаю, меня почитаютъ старикомъ, но увидятъ, что кровь Геревальда течетъ въ моихъ жилахъ. Ахъ, Вильфридъ! Вильфридъ!— прибавилъ онъ, понизя голосъ — Ежели бы ты могъ побдить свою безразсудную страсть, то отецъ твой не былъ бы сирымъ въ старости, подобно дереву безъ листьевъ, преданному въ жертву бурямъ безъ всякой защиты.’ Эта мысль, казалось, перемнила гнвъ его на горесть, онъ поставилъ копье, слъ опять на кресла и погрузился въ задумчивость.

Въ это время раздался звукъ рога, собаки залаяли, и Цедрикъ сказалъ: ‘Подите къ воротамъ и узнайте, что это значитъ? Нтъ сомннія, что это всть о какомъ-нибудь воровств, или грабеж въ моихъ владніяхъ.’

Скоро ему доложили, что Аймеръ, Пріоръ Жорвальскаго монастыря, и Командоръ ордена Храмовыхъ Рыцарей Бріанъ Буа-Гильбертъ, дущіе съ небольшою свитою на турниръ близъ Ашби-де-ла-Зушъ, просятъ гостепріимства.

‘Пріоръ Аймеръ и Бріанъ Буа-Гильбертъ — сказалъ Цедрикъ — оба Норманцы, но все равно, въ замк Ротервуд ни Норманцу, ни Саксонцу никогда не будетъ отказано въ гостепріимств, добро пожаловать. Впрочемъ, лучше бы они сдлали, ежели бы прохали мимо, однако не потому, чтобъ я скупился ихъ угостить. Гундбертъ! Возми съ собою шесть человкъ и введи прізжихъ въ ту часть замка, которая назначена для моихъ гостей, вели поставить ихъ коней въ конюшню и наблюди, чтобъ свита ихъ имла все нужное, предложи имъ платье, ежели захотятъ переодться, вели развести огонь въ ихъ комнатахъ и подать имъ вина и пива, и скажи повару, чтобы прибавилъ къ ужину, что успетъ, да не забудь предварить ихъ, что Цедрикъ не выходитъ самъ ихъ встртить, потому что сдлалъ обтъ не отходить дале трехъ шаговъ отъ своей эстрады навстрчу никому, исключая особъ, принадлежащихъ къ Саксонскому Королевскому поколнію. Поди и ничего не забудь, чтобъ они не могли сказать, что у Саксонца нашли одну скупость и нищету.’

‘Пріоръ Аймеръ, — повторилъ Цедрикъ, оборотясь къ Освальду — онъ, кажется, братъ Жил-Молсверера, что нын Лордъ Мидлегамъ? ‘

Освальдъ почтительно сдлалъ знакъ подтвержденія.

‘Братъ его — продолжалъ Цедрикъ — владетъ незаконно имніемъ и носитъ имя одной изъ лучшихъ Саксонскихъ фамилій Улфгара Мидлегама, но кто изъ Норманскихъ Лордовъ не тоже длаетъ? Добро пожаловать, я очень радъ. А Рыцарь, какъ его имя, я и позабылъ?’ ‘Бріанъ Буа-Гильбертъ.’

‘Буа-Гильбертъ. Онъ извстенъ и съ хорошей и съ дурной стороны: говорятъ, что въ храбрости онъ не уступаетъ ни одному изъ Рыцарей своего ордена, но что, вмст съ тмъ, иметъ и вс пороки своихъ собратій: дерзокъ, жестокосердъ, развратенъ, ничего не страшите, л и ничего не уважаетъ’. Такъ о немъ отзывалось небольшое количество воиновъ, возвратившихся изъ Палестины, но онъ пріхалъ на одну ночь, и будетъ хорошо принятъ. Освальдъ? откупорь бочку самаго стараго вина, приготовь лучшаго пнистаго меда, душистаго сидра, мората и пигмента, поставь на столъ самыя большія стопы. Рыцари любятъ доброе вино и добрую мру, а ты, Эльгита! скажи своей госпож, что она можетъ притти къ ужину только въ такомъ случа, когда ей это будетъ угодно. ‘

‘Это безъ сомннія ей будетъ угодно, — отвчала ршительно Эльгита — потому что ей пріятно будетъ узнать, что длается въ Палестин.’

Цедрикъ взглянулъ съ неудовольствіемъ на Эльгиту, но Лэди Ровена и все, что ей принадлежало, пользовались преимуществомъ не подвергаться его гнву, и потому, онъ ограничился тмъ, что сказалъ ей: ‘ Прошу молчать, не худо быть мене болтливою, скажи своей госпож то, что я теб приказываю, впрочемъ, она можетъ длать, что ей угодно, потомство Адьфреда въ этихъ стнахъ царствуетъ самовластно.’ Эльгита вышла, не говоря ни слова. ‘Въ Палестин.— сказалъ въ полголоса Цедрикъ, повторяя слова Эльгиты — Ахъ! сколько есть людей, которые желали бы знать, что длается въ Палестин. И я желалъ бы объ этомъ спросишь… Но, нтъ! Сынъ, не повиновавшійся мн, боле мн не сынъ, я также равнодушенъ къ нему, какъ къ послднему изъ Крестовцевъ.’

Цедрикъ, переставъ говорить, нахмурилъ брови и потупилъ глаза, но въ это время отворились двери и вошелъ управитель съ блою тростію въ рук, слдуя за четырмя слугами, несущими свтильники, и предшествуя гостямъ.

Глава IV.

Пріоръ и Рыцарь вошли съ важностію. Они уже успли переодться, Бріанъ явился въ великолпномъ наряд: шелковое платье пурпуроваго цвта, опушенное драгоцннымъ мхомъ, замняло кольчугу, сверхъ онаго разввалась одежда ослпляющей близны, и бархатная черная мантія, съ осмиконечнымъ крестомъ на плеч, довершала его нарядъ. Ничего не могло быть величественне его осанки и поступи, въ которыхъ видна была надменность, слдствіе привычки повелвать.

За Пріоромъ и Рыцаремъ, слдовали ихъ свита и проводникъ, державшій себ, въ почтительномъ отдаленіи и замтный одною своею пустынническою одеждою. Нарядъ его состоялъ изъ шерстяной длинной епанчи, совершенно его закрывавшей, сандалій, привязанныхъ рехнемъ къ босымъ ногамъ, большой шляпы, съ раковинами на широкихъ поляхъ, и жезла, съ желзнымъ наконечникомъ и съ пальмовою втвью наверху. Онъ скромно вошелъ въ комнату за прочими, и, замтивъ, что за общій столъ едва могла помститься прислуга Цедрикова, слъ на скамью, близъ камина, и занялся обсушиваніемъ своего платья, въ ожиданіи нсколько кушанья отъ гостепріимнаго Цедрикова управителя.

Цедрикъ, увидвъ гостей, всталъ съ важностію, сошелъ съ эстрады, сдлалъ три шага впередъ и остановился.

‘Я очень сожалю, почтенный Пріоръ, — сказалъ онъ Аймеру — что обтъ не дозволяетъ мн итти дале для встрчи въ замк моихъ предковъ такихъ гостей, какъ вы и этотъ храбрый Рыцарь, управитель мой, думаю, о томъ васъ предварилъ. Еще позвольте мн просить у васъ извиненія въ томъ, что говорю съ вами своимъ природнымъ языкомъ, и ежели вы его знаете, то и васъ прошу говорить со мною онымъ же, въ противномъ случа, думаю, что довольно разумю и Норманскій, чтобъ понять, что вы скажете.’

‘Почтенный Франклинъ, или лучше, почтенный Танъ, — сказалъ Пріоръ — обты не должны быть нарушаемы: они суть узы, насъ связующія, чтожъ принадлежитъ до языка, я съ удовольствіемъ буду говорить языкомъ моихъ почтенныхъ предковъ, Гильда Мидлегамскаго и Гильды Вишбійской.’ Посл сего Рыцарь сказалъ съ надменностію: ‘Я говорю только по-Французски, это языкъ Короля Ричарда и его знатнаго дворянства, но довольно знаю и Англійскій, чтобъ понимать природныхъ Англичанъ. ‘

Цедрикъ взглянулъ на него съ досадою, которую производило въ немъ всякое сравненіе двухъ соперничествующихъ народовъ, но, вспомня объ обязанностяхъ гостепріимства, скрылъ свои чувства: пригласилъ гостей занять мста на стульяхъ по лвую сторону его креселъ и веллъ подавать ужинать.

Между тмъ какъ прислужники спшили исполнить приказанія Цедрика, онъ замтилъ стоящихъ въ углу Гурта и Вамбу, подозвалъ ихъ къ себ и сказалъ съ досадою: ‘Зачмъ вы такъ поздо возвратились? Гд твое стадо? Я чаю, все похищено мошенниками, или отнято разбойниками! ‘

‘Не гнвайтесь, — сказалъ Гуртъ — я его пригналъ въ цлости домой.’

‘Нельзя мн не гнваться, когда я два часа о немъ безпокоился и ломалъ голову, какъ отмстить за него сосдямъ, которые мн ничего не сдлали: я тебя посажу въ тюрьму, ежели это впередъ случится.’

Гуртъ, знавшій вспыльчивость своего господина, не сталъ оправдываться, но дуракъ, который, по званію своему, надялся на его снисхожденіе, отвчалъ: ‘Хорошо, дядюшка, умно и разсудительно.’

‘Молчи, Вамба, ежели ты будешь позволять себ такія вольности, то я не посмотрю, что ты дуракъ, и велю тебя проучить. ‘

‘Напередъ, позвольте узнать отъ вашей премудрости, умно ли и разсудительно ли наказывать кого-нибудь за, чужую вину?’

‘Ну, конечно, нтъ. ‘

‘За что же бранить Гурта, когда онъ:ни въ чемъ не виноватъ? Мы ни минуты не мшкали въ дорог, но Фангъ не могъ собрать прежде стада.’

‘Если виновата собака, то ее должно повсить, и сыскать другую.’

‘Извини, дядюшка, и это ршеніе не справедливо, собака не виновата, что безъ зубъ ей нечего длать съ стадомъ, а виноватъ тотъ, кто выбилъ ей передніе зубы, на что она изъ доброй воли конечно бы не согласилась.’

‘Выбивать зубы у собакъ моихъ крестьянъ!— вскричалъ съ гнвомъ Цедрикъ — Кто осмлился мн нанести эту обиду?’

‘Старикъ Губертъ, лсничій Мальвуазина: онъ собаку встртилъ въ лсу и полагалъ, что она гоняется за дикими козами, нарушаетъ права его господина.’

‘Чтобъ сквозь землю провалился и Мальвуазинъ и его лсничій!— сказалъ Цедрикъ — Я докажу имъ обоимъ, что въ этомъ лсу охотиться дозволено, но довольно. Ступайте по своимъ мстамъ. А ты, Гуртъ, сыщи другую собаку, и ежели лсничій осмлится до нее дотронуться, то будь я не Саксонецъ, когда не обрублю ему пальцевъ и не сдлаю его неспособнымъ стрлять изъ лука. Извините меня, почтенные гости. Я здсь окруженъ, Г. Рыцарь, сосдями, которые не лучше неврныхъ, сражавшихся съ вами въ Святой земл. Ужинъ готовъ, прошу кушать и извинить меня, что такъ худо васъ угощаю.’

Между тмъ ужинъ такъ былъ хорошъ, что не требовалъ извиненія: на нижнихъ столахъ была поставлена свинина вареная, жареная и пр, на почетномъ стол находилась разнаго рода дичь, рыба, пирожныя и закуски изъ фруктовъ, вареныхъ въ меду. Маленькія птицы подавались на спичкахъ пажами, а не клались на блюдо, предъ почетными гостями поставлено было по серебреной стоп, прочіе же, по тогдашнему обыкновенію, пили изъ рога.

Предъ началомъ ужина, управитель, поднявъ свою блую трость, закричалъ громко: ‘Посторонитесь, дайте мсто Лэди Ровен.’ Въ это время двери, находившіяся у эстрады, отворились, и вошла Лэди Ровена, сопровождаемая четырмя прислужницами. Цедрикъ, удивленный, и, вроятно, не весьма довольный ея приходомъ, немедленно всталъ, пошелъ ей на встрчу и, съ почтительнымъ видомъ, довелъ ее до креселъ. Вс встали при ея вход и въ молчаніи ей поклонились, на что и она отвтствовала поклономъ же, сдланнымъ съ неизъяснимою пріятностію, и заняла свое мсто.

Рыцарь не сводилъ глазъ съ прекрасной Саксонки, которой прелести, можетъ быть, тмъ боле обращали его вниманіе, что красота ея не имла ни малйшаго сходства съ виднною имъ на Восток.

Лэди Ровена имла величественный, но не очень высокій рость, цвтъ лица ея былъ ослпительной близны, недостатокъ выразительности, бывающій по большой части слдствіемъ сего преимущества, замнялся у нее благородствомъ физіогноміи, ея прекрасные голубые глаза, надъ которыми возвышались тонкія брови каштановаго цвта, казались созданными для того, чтобъ воспламенять, растрогивать и повелвать, кротость была истиннымъ ея свойствомъ, привычка же видть себя уважаемою, давала характеру ея возвышенность, длинные, віющіеся локонами, волосы, одинаковаго съ бровями цвта, были распущены во всю свою длину въ доказательство знатности ея произхожденія и украшались драгоцнными каменьями, на ше у нее было золотое ожерелье, съ такимъ же маленькимъ образкомъ, а руки, открытыя дале локтя, украшены были зарукавьями. Сверхъ сего, нарядъ ея состоялъ изъ широкой съ короткими рукавами верхней одежды алаго цвта, надтой на зеленое шелковое платье, и изъ шелковаго съ золотомъ большаго покрывала.

Видвъ, что Рыцарь устремилъ на нее пламенные взоры, она тотчасъ опустила покрывало съ видомъ, заставившимъ Бріана почувствовать, что свобода его взглядовъ была ей непріятна. Цедрикъ, замтивъ это, сказалъ: ‘Г. Рыцарь, щеки нашихъ Саксонскихъ молодыхъ двицъ слишкомъ мало привыкли къ солнцу, чтобъ сносить устремленные взоры Крестовцевъ.’

‘Ежели я виноватъ, — отвчалъ Бріанъ — то прошу меня простить, то есть: я прошу прощенія у Лэди Ровены, покорность моя дале простираться не можетъ.’

‘Лэди Ровена — сказалъ Пріоръ — будетъ, безъ сомннія, на блистательномъ турнир? ‘

‘Еще не ршено, — отвчалъ Цедрикъ — подемъ ли мы туда, я не люблю турнировъ, бывшихъ неизвстными нашимъ предкамъ, во время свободы Англіи.’

‘Позвольте намъ надяться, — сказалъ Пріоръ — что вы туда подете вмст съ нами, дорога не безопасна, и товарищество такого Рыцаря, какъ Бріанъ Буа-Гильбертъ, не заслуживаетъ быть отвергнутымъ.’

‘Г. Пріоръ, — отвчалъ Цедрикъ — я, до сего времени, здивъ въ здшней сторон, не имлъ нужды въ иной помощи, кром моихъ врныхъ подданныхъ и моего меча. Ежели мы подемъ въ Ашби, то съ нашимъ соотечественникомъ Ательстаномъ Конингсбургскимъ и съ достаточною свитою для защиты отъ разбойниковъ всякаго рода…. Я пью за здоровье ваше, Г. Пріоръ, и благодарю васъ за вжливость.’

‘А я — сказалъ Рыцарь — пью за здоровье Лэди Ровены. Съ того времени, какъ это имя извстно въ Англіи, оно никогда не было достойно большей дани. По чести, я могъ бы простить несчастному Вортингерну потерю славы и Королевства, ежели бы древняя Ровена имла половину прелестей настоящей.’

‘Прошу меня уволить отъ подобныхъ учтивостей, Г. Рыцарь, — сказала Лэди Ровсна, не поднимая своего покрывала — и, вмсто оныхъ, доказать намъ ваше вниманіе извщеніемъ о состояніи длъ въ Палестин. Предметъ сей боле занимателенъ для Англичанъ, нежели вс вжливости, которымъ научаетъ васъ ваше Французское воспитаніе.’

‘Извстія о Палестин заключаются очень въ немногомъ: — отвчалъ Рыцарь — только подтверждается слухъ о перемиріи съ Саладиномъ.’

Въ это время Вамба занималъ свое обыкновенное мсто на стул съ задкомъ, украшеннымъ ослиными ушами, стоявшимъ за креслами его господина, который удлялъ ему кушанье съ своей тарелки, длая то же и съ находившимися въ комнат любимыми своими собаками. Вамба, сидя за маленькимъ столикомъ, казалось, вполн былъ занятъ своимъ кушаньемъ, но не пропускалъ случая исполнять свою должность.

‘Это перемиріе съ неврными, меня чрезвычайно состариваетъ.’ Сказалъ онъ, не заботясь, что перерываетъ разговоръ Рыцаря.

‘Что ты тамъ врешь, дуракъ?’ спросилъ Цедрикъ, съ видомъ одобренія.

‘Я говорю, что на моемъ вку это уже четвертое перемиріе, изъ которыхъ каждое заключено было на пятдесятъ лтъ: слдовательно, по самому врному разсчету, я живу боле ста пятидесяти лтъ.’

‘Какъ бы то ни было, — сказалъ Рыцарь, узнавшій въ немъ встртившагося въ лсу пріятеля — я возьму на себя помшать теб умереть отъ старости, ежели ты будешь впредь также обманывать путешественниковъ, незнающихъ дороги, какъ сегодня.’

‘Что это?— сказалъ Цедрикъ — обманывать путешественниковъ! Ты заслуживаешь наказаніе, въ этомъ я вижу боле злое намреніе нежели глупость. ‘

‘Сдлай милость, дядюшка, позволь злому намренію пріютиться подъ защиту глупости, я ничего не сдлалъ, кром не* большой ошибки, принявъ мою правую руку за лвую, и тотъ, который принялъ дурака за путеводителя и за совтника, очень можетъ меня въ этомъ простить, потому что онъ ошибся еще боле меня.’

Разговоръ былъ прерванъ приходомъ пажа, который донесъ, что у воротъ есть странникъ, просящій гостепріимства.

‘Впустить его.— отвчалъ Цедрикъ — Все равно, кто бы онъ ни былъ, въ такую темную ночь и во время такой грозы, и дикіе зври прибгаютъ подъ защиту человка, смертельнаго ихъ врага. Освальдъ, поди и позаботься объ этомъ странник.’

Освальдъ немедленно вышелъ.

Глава V.

Освальдъ скоро возвратился и, подошедъ къ своему господину, сказалъ ему, что человкъ, просящій гостепріимства, жидъ, называющійся Исаакъ Іоркскій, и спросилъ, прилично ли его впустить?

‘Поручи это Гурту, — сказалъ Вамба, съ обыкновенною своею свободою — для жида не можетъ быть лучшаго проводника, какъ пастухъ свинаго стада.’

‘Какъ!— сказалъ Рыцарь — Нечестивый жидъ будетъ вмст съ нами?’

‘Успокойтесь, почтенный гость,— отвчалъ Цедрикъ — въ этомъ замк никогда не будетъ отказано въ гостепріимств никому, кто бы онъ ни былъ. Ежели Небо столько времени терпитъ существованіе всего Іудейскаго народа, то почему намъ не потерпть нсколько часовъ присутствія одного Іудеянина, никто не обязывается съ нимъ ни говорить, ни сть, можно его накормить особливо, ежели — прибавилъ онъ усмхнувшись — и эти иностранцы въ чалмахъ не согласятся принять его въ свое товарищество.’

‘Мои Азіатскіе невольники — сказалъ Рыцарь — добрые Музульмане, и столь же презираютъ жидовъ, какъ всякой Христіанинъ.’

‘Жидъ сядетъ за твой столъ, Вамба, — сказалъ Цедрикъ — дуракъ и жидъ сотворены одинъ для другаго.’

‘Но дуракъ уметъ сдлать загородку, которая не дозволитъ жиду къ нему приблизиться.’ Отвчалъ Вамба!

‘Молчи, — сказалъ Цедрикъ — вотъ онъ идетъ.’

Іудеянинъ вошелъ робко, кланяясь нсколько разъ съ величайшимъ почтеніемъ. Онъ былъ худощавый, высокій старикъ, котораго привычка наклоняться нсколько сгорбила, правильныя и выразительныя черты его лица, черные проницательные глаза, большой наморщенный лобъ, длинная борода и сдые волосы давали бы ему видъ почтенный, ежели бы совокупность его физіогноміи не показывала ясно, что онъ принадлежалъ къ поколнію, которое, въ томъ вк невжества, было ненавидимо и прислдуемо жаднымъ и завистливымъ дворянствомъ, къ поколнію, которое, можетъ быть, отъ сего всеобщаго презрнія и гоненій получило особый народный характеръ, коего главныя черты низость и корыстолюбіе.

Одежда Іудеянина была вся вымочена дождемъ и состояла изъ длинной епанчи темнаго цвта, темно краснаго полукафтанья, широкихъ опушенныхъ мхомъ сапоговъ и желтой четвероугольной шапки особой фигуры, которыя повелно было носить жидамъ, для отличія отъ Христіанъ, и которую онъ снялъ почтительно при вход, сверхъ сего, на немъ былъ поясъ съ небольшимъ охотничьимъ ножемъ и чернильницею.

Пріемъ, сдланный Исааку, могъ бы удовлетворить и самаго величайшаго врага колна Израилева: Цедрикъ, посл многихъ его униженнйшихъ поклоновъ, отвчалъ ему однимъ знакомъ, что онъ можетъ помститься съ прислужниками, изъ которыхъ однако никто не хотлъ быть его сосдомъ. Онъ обошелъ кругомъ стола съ умоляющимъ видомъ, но везд его отталкивали и продолжали ужинать, не заботясь о немъ, самые Азіатцы, когда онъ подошелъ къ нимъ, поправили усы и ухватились за кинжалы, въ знакъ своей ршительности не допустишь осквернить себя сосдствомъ жида.

Вроятно, что Цедрикъ по тому же чувству, по которому веллъ впустить Исаака, обратилъ бы на него вниманіе, но онъ въ это время разговаривалъ о породахъ собакъ и вообще объ охот, а подобный разговоръ не могъ быть прерванъ для жида.

Пустынникъ, сидвшій у камина и ужинавшій за маленькимъ столикомъ, принялъ участіе въ положеніи Іудеянина: онъ уступилъ ему свое мсто, поправилъ огонь въ камин, поставилъ на столъ все нужное для его ужина, и, не ожидая отъ него благодарности, отошелъ и приблизился къ эстрад.

Ежели бы въ томъ вк были искусные живописцы, то Исаакъ, сгорбившійся и протягивающій къ огню свои морщиноватыя и дрожащія руки, могъ бы служить прекраснымъ образцемъ для изображенія зимы.

Іудеянинъ, обогрвшись, началъ апетитно ужинать, Цедрикъ продолжалъ разговоръ объ охот, Лэди Ровена разговаривала съ одною изъ своихъ прислужницъ, а надменный Рыцарь, взглядывая поперемнно на Исаака и на прекрасную Саксонку, казалось, размышлялъ о чемъ-то важномъ.

‘Я удивляюсь, Г. Цедрикъ, что вы не допускаете Французскихъ словъ, даже говоря объ охот.’ Сказалъ Рыцарь.

‘Г. Рыцарь, — отвчалъ Цедрикъ — я нимало не забочусь объ этихъ утонченныхъ заморскихъ выраженіяхъ и не имю въ нихъ нужды для того, чтобъ пріятно охотиться въ нашихъ лсахъ.’

‘Французскій языкъ — продолжалъ Рыцарь своимъ обыкновеннымъ повелительнымъ тономъ — есть не только языкъ охотничій, но также языкъ любви и войны: посредствомъ его привлекаются сердца прекраснаго пола и разпространяется ужасъ между непріятелями.’

‘Г. Рыцарь,— сказалъ Цедрикъ — прошу наполнить вашъ кубокъ и скажу вамъ, что, лтъ за тридцать предъ симъ, Цедрикъ не имлъ нужды въ Французскихъ красивыхъ выраженіяхъ, чтобъ сдлать понятнымъ для красавицъ свой откровенный Саксонскій языкъ, и что Нортскія и Летронскія поля могутъ засвидтельствовать, былъ ли голосъ храбрйшаго изъ Норманскихъ Бароновъ слышанъ въ рядахъ Шотландскихъ войскъ дале голоса Саксонцевъ. Въ память храбрыхъ, сражавшихся въ этотъ день! послдуйте мн, любезные гости.’

Цедрикъ, выпивъ до дна свой кубокъ! продолжалъ, съ усиливающимся постепенно жаромъ: ‘Да, это была достопамятная битва. Сто знаменъ разввались надъ главами храбрыхъ, ручьи крови текли во вс стороны, смерть предпочиталась отступленію. Саксонскій бардъ наименовалъ бы сей день торжествомъ мечей, сравнилъ бы воиновъ съ стаею орловъ, ринувшихся на свою добычу, назвалъ бы звукъ оружія военнымъ громомъ, пріятнйшимъ радостныхъ брачныхъ псней. Но барды наши уже не существуютъ, подвиги наши теряются въ подвигахъ инаго поколнія, языкъ нашъ, самое имя наше готовы изтребиться, и, изключая сираго старца, даже некому пролить слезы о этой потер. Прислужники, наполните ваши рога. Г. Рыцарь, выпьемъ за здоровье сильнйшихъ и храбрйшихъ сподвижниковъ, изъ числа сражавшихся для защиты Креста, кто бы они ни были.’

‘Можетъ быть, это неприлично тому, кто носитъ этотъ священный знакъ.— сказалъ Бріанъ, указавъ на крестъ, вышитый на его плащ — Изъ защитниковъ Креста кому можетъ принадлежать внецъ, кром моихъ храбрыхъ товарищей, непобдимыхъ Рыцарей Храма?’

‘Почему же не Рыцарямъ Св. Іоанна Іерусалимскаго, въ числ которыхъ находится мой братъ?’ Сказалъ Пріоръ.

‘Я не оспориваю ихъ славы, — отвчалъ Рыцарь — но думаю…’

‘А я думаю, дядюшка, — сказалъ Бамба, прервавъ разговоръ Рыцаря — что ежели бы Ричардъ львиное сердце имлъ довольно ума, чтобы послдовать совту дурака, то остался бы дома съ своими храбрыми Англичанами.’

‘Не уже ли — сказала Лэди Ровена — въ Палестин не находилось въ Англійскихъ войскахъ ни одного Рыцаря, котораго имя достойно бы было присоединиться къ именамъ ^рыцарей Храма и Св. Іоанна Іерусалимскаго?’

‘Напротивъ, прекрасная Лэди Ровена,— отвчалъ Бріанъ — Король имлъ при себ много храбрыхъ Рыцарей, которые уступали только составляющимъ всегдашній оплотъ Святой земли.’

‘Которые не уступали никому.’ Воскликнулъ пустынникъ, слушавшій съ нетерпніемъ этотъ разговоръ. Тотчасъ вс обратили на него вниманіе, но широкія поля его шляпы и епанча совершенно закрывали его лице.

‘Я утверждаю, — сказалъ пустынникъ твердымъ и сильнымъ голосомъ — что Англійскіе Рыцари войскъ Ричардовыхъ не уступали никому изъ защитниковъ Святой земли, я самъ видлъ, какъ, посл покоренія Акры, на турнир у Короля Ричарда сражались, онъ самъ и пятеро изъ его Рыцарей, и какъ каждый изъ нихъ въ этотъ день троекратно вступалъ въ единоборство, и побдилъ троихъ сопротивниковъ, между которыми находились семь Рыцарей Храма. Г. Бріанъ знаетъ лучше всякаго, что я говорю истину.’

Неизъяснимое бшенство изобразилось на лиц Рыцаря при сихъ словахъ, въ гнв и замшательств онъ ухватился было трепещущею рукою за свой мечь, и одна увренность, что въ этомъ мст не могъ ненаказанно дозволить себ насилія, удержала его обнажить оный. Цедрикъ, котораго характеръ исполненъ былъ правоты и чистосердечія, пришелъ въ такой восторгъ, услышавъ похвалу своимъ согражданамъ, что совсмъ не замтилъ положенія своего гостя.

‘Пустынникъ, — сказалъ онъ — я подарю теб это золотое за рукавье, ежели ты назовешь храбрыхъ Рыцарей, столь достойно поддержавшихъ славу Англіи.’

‘Я это сдлаю и безъ подарка, — отвчалъ пустынникъ — обтъ запрещаетъ мн, до нкотораго времени, прикасаться къ золоту.’

Да объ чемъ тутъ хлопотать?— сказалъ Вамба — Я за тебя стану носишь это зарукавье, если хочешь.’ ‘Первый по знатности, по званію и по храбрости былъ неустрашимый Ричардъ, Король Англійскій.’ Продолжалъ пустынникъ.

‘Я ему прощаю, — сказалъ Цедрикъ — я ему прощаю произхожденіе его отъ Вильгельма.’

‘Второй былъ Графъ Лейчестеръ, третій Сиръ Мультонъ-Гильделандъ.’ ‘А! Наконецъ этотъ Саксонскаго поколнія.’ Сказалъ Цедрикъ съ торжествующимъ видомъ.

‘Четвертый Сиръ Фулъкъ-Доалли.’ ‘Еще Саксонецъ, покрайней мр по матери.’ Сказалъ Цедрикъ.

‘Пятый Сиръ Едвинъ-Фурнегамъ.’ ‘Истинный Саксонецъ, клянусь памятію Генгиста, — воскликнулъ Цедрикъ, въ восторг — а шестой, какъ его звали?’

‘Шестой,— отвчалъ пустынникъ, нсколько подумавъ — шестой былъ какой-то молодой Рыцарь, не столь славный, не столь знаменитый, допущенный въ это общество, боле для наполненія числа, нежели для содйствія въ побд.’

‘Г. пустынникъ, — сказалъ Бріанъ — умвши припомнитъ столько подробностей, теб поздо прибгать къ забывчивости, но я самъ назову Рыцаря, которому судьба моего оружія и погршность моего коня дали надо мною побду, имя его Вильфридъ Ивангое, и изъ всхъ пяти Рыцарей, онъ, по лтамъ его, боле пріобрлъ славы, но, при всемъ томъ, я скажу, что ежели бы онъ былъ здсь и согласился бы сразиться со мною на турнир, на который ду, то я предоставилъ бы ему вс выгоды оружія и сталъ бы съ нимъ биться.’ ‘Ежели бы онъ былъ здсь, — отвчалъ пустынникъ — то немедленно принялъ бы вашъ вызовъ, но теперь безполезно нарушать спокойствіе разговоромъ о послдствіи поединка, который, какъ вамъ извстно, нын произойти не можетъ, когда же Ивангое возвратится изъ Палестины, то я ручаюсь, что будетъ съ вами сражаться.’

‘Прекрасное ручательство!— сказалъ Рыцарь — Какимъ залогомъ ты можешь его обеспечить?’

‘Этою Святынею.— сказалъ пустынникъ, подавая ему маленькую костяную коробочку — Здсь заключается часть древа отъ Креста, на коемъ былъ распятъ Спаситель.’

Пріоръ перекрестился, что повторили и прочіе, изключая жида, Магометанъ и Рыцаря, который снялъ съ себя золотую цпь и, бросивъ ее на столъ, сказалъ: ‘Прошу Г. Пріора сохранить мой залогъ вмст съ залогомъ этаго бродяги, въ подтвержденіе того, что Рыцарь Вильфридъ Ивангое, по возвращеніи своемъ въ Англію, обязанъ отвчать на вызовъ Бріана Буа-Гильберта, и ежели на оный не явится, то я помщу его имя, какъ труса, на стнахъ всхъ Храмовыхъ Командорствъ въ Европ.’

‘Онъ не допуститъ васъ до этаго труда, — сказала Лэди Ровена, прервавъ молчаніе — и ежели здсь никто не говоритъ въ защиту Видьфрида Ивангое, то я скажу, что онъ не откажется ни отъ какого вызова непротивнаго чести, и присовокупляю, что когда бы мое ручательство могло что-нибудь значить, посл безцннаго залога этого почтеннаго пустынника, то я ручалась бы моимъ именемъ и моею честію въ томъ, что Вильфридъ будетъ сражаться съ Г-мъ Рыцаремъ такъ, какъ ему угодно.’

Бореніе различныхъ ощущеній въ сердц Цедрика произвело, что онъ сохранялъ молчаніе въ продолженіи этихъ разговоровъ: удовлетворенная гордость, досада, замшательство поперемнно изображались на его лиц, подобно облакамъ во время бури, уступающимъ мсто одно другому. Вс прислужники Цедрика, на которыхъ имя шестаго Рыцаря подйствовало подобно електрическому удару, устремили на него свои взоры, и ожидали, что онъ скажетъ? Наконецъ, голосъ Лэди Ровены напомнилъ ему, что должно прервать молчаніе.

‘Почтеннйшая Лэди Ровена,— сказалъ онъ — этотъ разговоръ вамъ неприличенъ, ежели бы нужно было еще ручательство, то я самъ, сколь ни огорченъ, сколь ни справедливо огорченъ, поручился бы моею честію за сына моего Вильфрида: но данный залогъ слишкомъ достаточенъ, даже и по правиламъ Норманскаго Рыцарства. Не правда ли, Г. Пріоръ?’

‘Совершенная истина.— отвчалъ Пріоръ — Коробочка и цпь будутъ храниться въ сокровищниц нашего монастыря до окончанія послдствій вызова.’

Посл сего подали по послднему кубку, и гости, поклонясь почтительно Цедрику и Лэди Ровен, отходящимъ во внутреннія комнаты, готовились слдовать за прислужниками въ назначенные для нихъ покои.

‘И ты, нечестивецъ! не на турниръ ли пробирается?’ Сказалъ Рыцарь Исааку.

‘Точно такъ, благородный и почтенный Рыцарь.’ Отвчалъ Исаакъ, сдлавъ самый низкій поклонъ.

‘Безъ сомннія за тмъ, чтобъ грабить дворянъ ужасными процентами и разорять женщинъ, продажею имъ разныхъ модныхъ бездлицъ? Я бьюсь объ закладъ, что у тебя подъ платьемъ есть мшокъ, порядочно набитый золотомъ.’

‘Ни одного шелеха, — воскликнулъ жидъ, наклонясь и сложа руки съ умоляющимъ видомъ — Я иду въ Ашби просить моихъ собратій Іудеевъ о помощи мн въ уплат подати, требуемой съ меня Іудейскою расправою, я человкъ разоренный: самая епанча, которая на мн, принадлежитъ Рувиму Тадкастеру.’

Рыцарь съ презрніемъ улыбнулся. ‘Будь ты проклятъ, безстыдный лжецъ.’Сказалъ онъ и, какъ бы гнушаясь боле говорить съ жидомъ, подошелъ къ своимъ Азіатскимъ невольникамъ и что-то приказалъ имъ на ихъ язык.

Рыцаря давно уже не было въ комнат, но Исаакъ все еще не распрямлялся отъ своего низкаго поклона: такъ подйствовали на него слова Бріана. Наконецъ, и приподнявъ голову, стоялъ, какъ оглушенный громомъ и не могъ опомниться.

Пріоръ и Рыцарь пошли въ свои комнаты, въ сопровожденіи управителя, кравчаго и четырехъ слугъ, несущихъ свтильники и напитки, свита ихъ и прочіе гости отведены были служителями низшаго разряда въ покои, назначенные для нихъ.

Глава VI.

Кравчій, догнавъ пустынника, шедшаго съ служителемъ, несущимъ свтильникъ, сказалъ ему: ‘Ежели стаканъ добраго меду тебя не изпугаетъ, то поди за мною въ мою комнату, тамъ найдешь всхъ нашихъ первыхъ служителей, которымъ пріятно будетъ услышать о твоихъ приключеніяхъ въ Святой земл, и особенно узнать подробне о Рыцар Вильфрид Ивангое.’ Тутъ подошелъ къ нимъ Вамба и хотлъ усилить предложеніе, сказавъ, что кубокъ меду пополуночи стоитъ трехъ выпитыхъ ране.

Пустынникъ, поблагодаривъ ихъ, отвчалъ, что онъ сдлалъ обтъ не говорить съ служителями о томъ человк, о которомъ господинъ запретилъ упоминать при себ.

Цедрикъ, изгнавъ своего сына, запретилъ выговаривать его имя въ своемъ присутствіи.

Освальдъ съ неудовольствіемъ пожалъ плечами и сказалъ тихо Вамб: ‘Я хотлъ его помстить подл моей комнаты, но когда онъ такъ мало снисходителенъ къ Христіанамъ, то дамъ ему въ товарищи жида. Ансвальдъ, — сказалъ онъ служителю, несущему свтильникъ — отведи пустынника въ южный флигель. Желаю вамъ доброй ночи, Г. пустынникъ! и благодарю васъ за вашу вжливость.’

‘Благословеніе Божіе да будетъ съ вами.’ Сказалъ пустынникъ спокойнымъ голосомъ и, не останавливаясь, пошелъ за своимъ проводникомъ.

Проходя чрезъ комнату, освщенную небольшою желзною лампадою, они встртили первую прислужницу Лэди Ровены, сказавшую пустыннику повелительнымъ голосомъ, чтобъ онъ за нею слдовалъ къ ея госпож, которой угодно съ нимъ говорить. Она, сказавъ это, взяла свтильникъ у Ансвальда, приказала ему тутъ дожидаться и сдлала знакъ пустыннику, чтобъ онъ за нею слдовалъ. Пустынникъ, вроятно, не счелъ приличнымъ отказаться отъ этаго приглашенія, подобно какъ отъ Освальдова, потому что, хотя первое движеніе его и показало удивленіе, но онъ повиновался приказанію безъ малйшей отговорки.

Прошедъ небольшой коридоръ и взошедъ на лстницу, сдланную изъ толстыхъ брусьевъ, онъ очутился въ комнат Лэди Ровены. Великолпіе этой комнаты соотвтствовало уваженію, оказываемому ей владтелемъ зкмка. Стны были обиты обоями, вышитыми шелками и золотомъ, шитье представляло охоту, столь искусно изображенную, сколь дозволяло состояніе въ то время художествъ, шелковыя, также вышитыя, занавсы украшали постель, стулья покрыты были богатыми подушками, предъ высокими креслами Лэди Ровены стоялъ табуретъ изъ слоновой кости, рдкой работы, и четыре восковые свтильника, поставленные въ серебреные подсвчники, освщали комнату. Совсмъ тмъ, наши красавицы не позавидовали бы великолпію жилища Саксонской Принцессы. Стны ея чертоговъ были такъ не плотны, что при малйшемъ втр обои приходили въ движеніе и огонь свтильниковъ отдувало въ сторону, и вообще въ комнатахъ ея много было великолпія и мало вкуса и удобности, но какъ соединеніе оныхъ въ отдлк комнатъ въ то время не было еще извстно, то этотъ недостатокъ и не могъ быть ощутительнымъ.

Лэди Ровена, окружнная своими прислужницами, сидла на высокихъ креслахъ, какъ на трон, и уподоблялась Цариц, принимающей поклоненіе отъ своихъ подданныхъ. Пустынникъ преклонилъ предъ нею колно и старался, боле прежняго, скрыть свое лице.

‘Встань.— сказала ему Лэди Ровена — Тотъ, кто защищаетъ отсутствующихъ, иметъ право на благосклонный пріемъ отъ любящихъ истину и уважающихъ неустрашимость. Удалитесь, — сказала она своимъ прислужницамъ — я хочу говорить съ пустынникомъ.’

Прислужницы, не выходя изъ комнаты, отошли къ самой стн, и сли у оной на скамью.

‘Пустынникъ, — сказала Лэди Ровена, помолчавъ и какъ бы собираясь съ мыслями — ты сего вечера произнесъ имя Ивангое, въ замк, въ которомъ, по законамъ природы, должны бы всегда его слышать съ удовольствіемъ, но гд, по стеченію обстоятельствъ, оно неможетъ быть произнесено, не производя въ сердц нкоторыхъ людей горестныхъ ощущеній. Я позволяю себ о немъ только одинъ вопросъ: гд и въ какомъ положеніи онъ находился во время оставленія тобою Палестины? Извстно, что, удерживаясь тамъ болзнію, онъ былъ преслдуемъ Французами, въ числ которыхъ были и Рыцари Храма.’

‘Я мало знаю Вильфрида Ивангое, — отвчалъ пустынникъ трепещущимъ голосомъ — и сожалю о томъ, видя, что вы принимаете въ немъ участіе, впрочемъ мн извстно, что онъ избжалъ гоненія своихъ враговъ и приготовлялся отправиться въ Англію, но можетъ ли онъ надяться быть счастливымъ по прізд въ оную, это вы, безъ сомннія, лучше меня знаете.’

Лэди Ровена вздохнула и спросила: къ какому времени можно ожидать возвращенія Видьфрида въ отечество, и не предлежатъ ли ему въ пути опасности? Пустынникъ отвчалъ, что онъ не можетъ ничего сказать на первый вопросъ, но что возвращеніе изъ Святой земли не сопряжено съ опасностями чрезъ Венецію, Геную и Францію, перездъ чрезъ которую тмъ боле не можетъ быть опасенъ для Вильфрида, что онъ хорошо знаетъ и языкъ, и обычай Французовъ.

‘Дай Богъ, — сказала Лэди Ровена — чтобъ онъ былъ уже здсь и могъ бы сражаться на будущемъ турнир, на которомъ вс находящіеся здсь Рыцаря будутъ состязаться. Ежели Ательстанъ Конингсбургскій останется на ономъ побдителемъ, то Вильфридъ, по прізд своемъ въ Англію, получитъ очень непріятную всть. Какъ ты оставилъ его, отъзжая изъ Палестины? Болзнь не ослабила ли его силъ и не перемнила ли его?’

‘Говорятъ, что онъ боле похудлъ и загорлъ отъ солнца нын, нежели въ то время, когда возвратился изъ Кипра въ свит Ричарда, и что горесть изображается на лиц его, но я говорю, что слышалъ, я его не знаю.’

‘Опасно, — сказала Лэди Ровена — чтобъ и въ отечеств своемъ не нашелъ онъ причинъ къ огорченію. Благодарю тебя, добрый пустынникъ, что увдомилъ меня о товарищ моего дтства. Приближтесь, — сказала она прислужницамъ — подайте сему человку прощальный кубокъ, я не хочу его боле удерживать.’

Ельгита подала своей госпож кубокъ съ виномъ, приправленнымъ медомъ и пряностями. Лэди Ровена выпила немного сама, потомъ подала кубокъ пустыннику, который также нсколько выпилъ.

‘Прими это, — сказала она ему, подавая золотую монету — въ знакъ моего уваженія къ Святымъ мстамъ, въ которыхъ ты былъ. ‘

Пустынникъ принялъ подарокъ съ совершеннымъ смиреніемъ и вышелъ за Ельгитою, проводившею его до комнаты, изъ которой его привела.

Ансвальдъ, дожидавшійся въ оной, взялъ свтильникъ изъ рукъ Ельгиты, и повелъ пустынника въ полуразвалившуюся часть замка, назначенную для прислужниковъ и постороннихъ низшаго разряда.

Ансвальдъ, вошедъ въ длинный коридоръ, изъ котораго былъ ходъ въ множество небольшихъ комнатъ, или, лучше сказать, чулановъ, указалъ пустыннику, назначенную ему комнату.

‘Гд же тутъ помстили жида?’ Спросилъ пустынникъ.

‘Окаянный спитъ въ комнат по лвую руку твоей. Боже мой! сколько надобно, посл его, этотъ покой мыть и чистить, прежде нежели можно будетъ ввести въ него Христіанина. ‘

‘А гд спитъ Гуртъ?’

‘По правую руку твоей комнаты, тебя помстили бы лучше, ежели бы ты согласился на предложеніе Освальда.’

‘Мн хорошо и здсь, сосдство жида не сквернитъ меня сквозь дубовую перегородку,’

Сказавъ это, онъ вошелъ въ назначенный ему бдный чуланъ, взялъ у прислужника свтильникъ, поблагодарилъ его и простился съ нимъ, посл, заперевъ дверь, которая подобно прочимъ запиралась одною щеколдою, поставилъ свтильникъ въ деревянный подсвчникъ и поглядлъ на мебель, состоявшую изъ деревянной скамьи и изъ дощатой кровати, покрытой свжею соломою и овчиною, потомъ, загасивъ свтильникъ, легъ не раздваясь и проспалъ, или пролежалъ до разсвта, наконецъ, замтивъ сквозь маленькое окошко съ желзною ршеткою, что начинаетъ разсвтать, всталъ, помолился, вышелъ изъ своего чулана и вошелъ къ Исааку, отперевъ тихо щеколду у его двери.

Исаакъ, лежавшій на такой же бдной постели, бредилъ во сн. Платье его находилось у него подъ головою, не столько для спокойствія, сколько для сохраненія его въ цлости, на лиц жида изображалось страданіе, руки и ноги его были въ движеніи, какъ будто онъ боролся съ домовымъ. Онъ говорилъ то по-Еврейски, то по-Англійски, и изъ словъ, сказанныхъ имъ на семъ послднемъ язык, пустынникъ понялъ слдующее:

‘Ради Бога Авраамова, пощадите несчастнаго старика, у меня нтъ ни шелеха, хоть изрубите меня въ куски, мн нечего вамъ датъ.’

Пустынникъ, не дожидаясь окончанія его бреда, толкнулъ его посохомъ.

Внезапное пробужденіе и видъ стоящаго предъ нимъ человка, безъ сомннія, показались Исааку продолженіемъ его сновиднія, потому что онъ слъ на постел, схватилъ свое платье, сжалъ его какъ ястребъ добычу, и устремилъ глаза на пустынника, волосы поднялись на его голов и страхъ изобразился на лиц его.

‘Не бойся ничего, — сказалъ пустынникъ — я къ теб пришелъ съ дружескимъ расположеніемъ. ‘

‘Да наградитъ васъ Богъ Израилевъ,— сказалъ Исаакъ, начиная приходить въ себя — мн снилось … но, благодаря Авраама, это былъ сонъ … какая вамъ надобность до бднаго Іудеянина въ такую раннюю пору?’

‘Я хотлъ тебя предварить, что ежели ты не отправишься немедленно отсюда и не поспшишь въ дорогу, то путешествіе твое будетъ не безопасно.’

‘Боже! да какая кому польза подвергать опасности подобнаго мн несчастнаго бдняка?’

‘Ты самъ долженъ знать лучше, выгодно ли это, или нтъ, но я могу въ томъ тебя уврить, что Рыцарь, вчера, выходя изъ комнаты, сказалъ своимъ Азіатскимъ невольникамъ на ихъ язык, который я хорошо знаю, чтобъ они караулили твой выходъ изъ Ротервуда, слдовали бы за тобою и, схвативъ тебя, отвезли бы въ замокъ Филипа Мальвуазина, или Регинальда Фрондбефа.’

Не возможно описать ужаса, овладвшаго въ это время Исаакомъ: холодный потъ выступилъ у него на лиц, руки опустились, голова наклонилась на грудь, и онъ, казалось, лишился чувствъ, наконецъ сдлалъ усиліе встать, но колна его задрожали, и онъ упалъ къ ногамъ пустынника.

‘Всемогущій Боже!— были первыя его слова — Сонъ мой не мечта, видніе мое не безъ основанія, мн снилось, что мучительнйшія орудія раздирали мое тло, подобно плугу, раздираюшему земныя ндра.’

Во все это время, Исаакъ лежалъ, воздвъ руки къ небу, но не поднимая головы.

‘Встань и слушай.— сказалъ пустынникъ, смотрвшій на него съ состраданіемъ и презрніемъ — Твой страхъ основателенъ, судя потому, какъ знатные люди поступали съ твоими собратіями для полученія отъ нихъ денегъ. Встань же, я повторяю, я укажу теб средство къ спасенію, оставь немедленно замокъ, пока еще никто въ немъ не проснулся, я проведу тебя лсомъ тропинками, которыя мн также знакомы, какъ самому лсничему, и не оставлю тебя до того времени, когда ты встртишь какого-нибудь Рыцаря, или Барона, дущаго на турниръ, котораго покровительство ты имешь средства пріобрсти.’

Исаакъ, по мр полученія надежды избавиться отъ опасности, боле и боле приподнимался, и наконецъ совсмъ выпрямился, оставаясь однако все на колняхъ. Онъ устремилъ на пустынника свои черные глаза, въ которыхъ изображались: страхъ, надежда и нкоторая недоврчивость, но выслушавъ послднія слова, опять ороблъ и повалился на землю.

‘Я имю средства пріобрсти покровительство!— воскликнулъ онъ — Увы! Іудеянину одна дорога для обращенія на себя вниманія, но какъ возможно итоги и этою дорогою мн, бдняку, котораго поборы довели до совершенной нищеты? Ради Бога, Отца всхъ людей, не измните мн, я не имю средствъ купить покровительства у самаго бднйшаго человка.’ Сказавъ это, онъ опять приподнялся и схватилъ полу пустынникова платья, смотря на него съ униженнымъ и умоляющимъ видомъ. Пустынникъ отскочилъ отъ него, какъ бы боясь оскверниться отъ его прикосновенія.

‘Когда бы у тебя были сокровища всего вашего поколнія, — сказалъ съ презрніемъ пустынникъ — какая мн выгода теб вредить. Моя одежда доказываетъ теб, что я сдлалъ обтъ пребывать въ нищет, не думай, чтобъ я желалъ твоего товарищества, или чтобъ хотлъ извлечь изъ него для себя какую-нибудь пользу, оставайся, ежели хочешь, Цедрикъ можетъ оказать теб покровительство.’

‘Цедрикъ этаго не сдлаетъ, онъ не дозволитъ мн за собою слдовать. Саксонцы и Норманцы равно презираютъ бдныхъ Израильтянъ, а прозжать одному чрезъ владнія Мальвуазина и Фрондбефа, посл того, что вы мн сказали . Добрый молодой человкъ, я теб сопутствую, не будемъ терять времени, отправимся немедленно, вотъ твой посохъ. Что же ты колеблется?’ ‘Я не колеблюсь, — отвчалъ пустынникъ, смясь внутренно — но размышляю о томъ, какъ намъ вытти изъ замка. Слдуй за мною.’

Онъ привелъ Исаака въ комнату Гурта, и сказалъ: ‘Вставай Гуртъ, отвори малыя ворота и выпусти меня съ жидомъ.’ Гуртъ, котораго должность, хотя и очень презираемая въ наше время, давала ему у Англо-Саксоновъ столько же значимости, сколько нкогда въ Итак Евмею, обидлся невжливымъ и повелительнымъ тономъ пустынника.

‘Что это значитъ?— сказалъ онъ, приподнявшись на постел — Зачмъ жидъ хочетъ итти изъ замка такъ рано, притомъ вмст съ пустынникомъ?’

‘Я подозрваю, — сказалъ Вамба — не хочетъ ли онъ стянуть у насъ полъ окорока, ветчины?’

‘Какъ бы то ни было, — сказалъ Гуртъ, положивъ опятъ голову на кусокъ дерева, служившій ему вмсто подушки — не угодно ли будетъ и жиду, и пустыннику подождать до того времени, какъ отворятъ большія ворота? Мы не жалуемъ, чтобъ гости наши такъ рано отправлялись изъ замка и какъ будто тайкомъ.’

‘Какъ бы то ни было, — повторилъ пустынникъ твердымъ голосомъ — я тебя увряю, что ты не откажешь мн въ исполненіи моего требованія.’ Сказавъ это, онъ наклонился и сказалъ нсколько словъ по-Саксонски на ухо Гурту, который содрогнулся, услышавъ сказанное, пустынникъ же продолжалъ: ‘Гуртъ, будь остороженъ, ты всегда умлъ молчать, когда надобно, отвори намъ малыя ворота и потомъ узнаешь боле.’

Гуртъ повиновался съ покорностію и удовольствіемъ, и отправился съ пустынникомъ къ малымъ воротамъ, жидъ и Вамба послдовали за ними, удивляясь быстрой перемн, произшедшей въ расположеніи Гурта.

‘Гд же мой мулъ?— сказалъ Исаакъ, дошедъ до малыхъ воротъ — Я не могу отправишься безъ моего мула.’

‘Сходи за его муломъ,— сказалъ пустынникъ Гурту — и приведи другаго для меня, чтобъ было мн, на чемъ выпроводишь жида изъ окрестностей зімка, я постараюсь твоего мула возвратить въ Ашби кому-нибудь изъ Цедриковой свиты. Да послушай еще…’ Тутъ онъ что-то сказалъ Гурту на ухо.

‘Съ удовольствіемъ, — отвчалъ Гуртъ — непремнно исполню.’ и тотчасъ отправился за муломъ.

‘Мн бы очень хотлось ‘— сказалъ Вамба — выучиться тому, чему вы, пустынники, научаетесь въ Святой земл.’

‘Насъ тамъ учатъ молиться, каяться въ прегршеніяхъ, поститься и трудиться.’

‘Однако видно, что вы чему-то еще тамъ учитесь… Не молитвы твои и не покаяніе ршили Гурта отворить теб малыя ворота, не лощеніе и не труды твои заставили его ссудить теб барскаго мула.’

Въ это время Гуртъ явился за рвомъ съ двумя мулами, путешественники перешли чрезъ подъемный мостъ, который составился изъ опущенныхъ половинокъ малыхъ воротъ замка и наружнаго палисада.

Исаакъ, дошедъ до своего мула, спшилъ навьючить на него синій мшокъ, скрываемый имъ, до того времени, съ большимъ стараніемъ. ‘Тутъ ничего нтъ, кром перемннаго платья. ‘ Сказалъ онъ и слъ проворно на мула, расположивъ такъ свою епанчу, чтобъ она совершенно закрыла мшокъ.

Пустынникъ слъ на своего мула не торопясь и подалъ Гурту руку, который, почтительно поцловавъ ее, не спускалъ глазъ съ похавшихъ путешественниковъ, и продолжалъ смотрть имъ въ слдъ и тогда, какъ они уже скрылись въ густот лса.

‘Знаешь ли братъ Гуртъ, — сказалъ Вамба — что ты ныншнее утро былъ необыкновенно учтивъ? Мн приходитъ охота самому сдлаться пустынникомъ, чтобъ мн также услуживали, и я съ удовольствіемъ бы за это дозволялъ цловать мою руку.’

‘Ты не совсмъ глупъ, Вамба, — отвчалъ Гуртъ — но мн пора подумать о своемъ стад.’ Сказавъ это, онъ вошелъ въ замокъ, а за нимъ и Вамба.

Между тмъ путешественники хали скоро: трусость Исаака заставляла его торопиться. Пустынникъ велъ его такими глухими мстами, въ которыя казалось никогда не проникала нога человческая, и Исаакъ не одинъ разъ начиналъ дрожать отъ страха, подозрвая своего товарища въ аломъ намреніи.

Впрочемъ, подозрнія его были простительны: изключая летучей рыбы, встрчающей непріятелей въ обихъ стихіяхъ, не было въ мір существа, столь подверженнаго общему прислдованію, такъ постоянному и такъ жестокому, сколъ нещастные Іудеяне въ то время, они сами и ихъ имущество длались жертвою народной ненависти, подъ предлогами ничтожными и безразсудными, по обвиненіямъ несправедливйшимъ и неосновательнйшимъ. Норманцы и Саксонцы, Датчане и Англичане, не смотря на взаимную вражду, казалось, спорили между собою въ нанесеніи оскорбленія людямъ, которыхъ презирать, обижать, грабить и преслдовать почиталось дломъ законнымъ. Боле всхъ утшали ихъ Короли и дворяне Норманскаго происхожденія, руководствующіеся своими корыстолюбивыми видами.

Между тмъ, сыны Израилевы презирали вс опасности и страданія для удовлетворенія своего корыстолюбія, и находили къ тому многія средства въ земл, столь обогащенной отъ природы, какъ Англія, они размножались и обогащались въ этомъ Государств, не смотря на вс гоненія и даже на учрежденіе особаго суда подъ именемъ Іудейской расправы, имвшаго власть лишать ихъ имущества, разпространяли свои обороты посредствомъ заемныхъ обязательствъ, которыхъ изобртеніемъ, говорятъ, торговля обязана имъ, и которыя, въ случа опасности ихъ въ одномъ Государств, облегчали имъ средства къ переводамъ капиталовъ въ другое. Такимъ образомъ увлекаясь прибыткомъ и находясь въ безпрестанной борьб съ опасностію, они были робки, неспокойны и недоврчивы, но вмст съ тмъ были упрямы и непреклонны, и изобиловали средствами къ избавленію себя отъ опасностей, ихъ окружавшихъ.

Пустынникъ, хавъ нсколько часовъ въ молчаніи, наконецъ сказалъ Исааку: ‘Видишь этотъ большой дубъ? Тутъ оканчиваются владнія Регинальда Фрондбефа, владнія же Филиппа Мальвуазина мы давно уже прохали, теперь ты не подвергается боле никакой опасности отъ своихъ непріятелей.’

‘Да разрушатся колеса колесницъ ихъ, подобно Фараоновымъ, и да не достигнутъ до меня враги мои, — сказалъ Исаакъ, воззрвъ на небо — но, добрый пустынникъ, не оставляй меня. Вспомни о этомъ свирпомъ Рыцар Храма и его Азіатскихъ невольникахъ, для нихъ все равно, въ чьемъ бы владніи я имъ ни попался.’

‘Но намъ должно разстаться, — сказалъ пустынникъ — платье мое не дозволяетъ мн быть вмст съ Іудеяниномъ безъ необходимости, притомъ, какую защиту можетъ теб оказать смиренный пустынникъ, противъ вооруженныхъ воиновъ?’

‘О, я знаю, что ты можешь меня защитить, достойный молодой человкъ! и увренъ, что это сдлаешь. Сколь я ни бденъ, но могу отблагодарить теб. Не деньгами, я ихъ не имю, клянусь въ томъ ‘

‘Я уже сказалъ теб, что не требую отъ тебя ни денегъ, ни благодарности, я провожу тебя, и даже защищу, ежели будетъ нужно, мы не далеко отъ Шеффильда, тамъ ты можешь найти кого-нибудь изъ своихъ собратій.’

‘Да наградитъ тебя Богъ! Въ Шеффильд я найду моего родственника Зарефа, который, надюсь, подастъ мн средства къ безопасному продолженію пути.’

‘Хорошо, я провожу тебя до этаго города, намъ остается до него не боле получаса зды.’

Эти полчаса прошли въ совершенномъ безмолвіи: пустынникъ гнушался безъ нужды говорить съ Іудеяниномъ, а Исаакъ не смлъ начать разговора.

Наконецъ, дохавъ до вершины небольшаго холма, пустынникъ указалъ на открывшійся городъ и сказалъ: ‘Вотъ Шеффильдъ, мы здсь разстаемся.’

‘Но не прежде, какъ по принятіи моей благодарности, потому что я не смю васъ просить сопутствоватъ мн къ моему родственнику Зарефу, который могъ бы мн доставить средства наградишь васъ за одолженіе.’

‘Я теб уже сказалъ, что мн не надобно никакой награды, и ежели ты, въ знакъ своей ко мн благодарности, пощадить отъ оковъ и заключенія какого-нибудь несчастнаго Христіанина, изъ числа своихъ должниковъ, то я почту себя много награжденнымъ.’

‘Постойте, постойте, — сказалъ Исаакъ, ухватя его за епанчу — мн хотлось бы сдлать еще что-нибудь, что-нибудь такое, которое касалось бы до васъ самихъ. Богу извстно, что Исаакъ бднякъ, не иное что какъ нищій, но совсмъ тмъ…. Простите ли вы мн, ежели отгадаю, чего вы теперь желаете?’

‘Ежели бы ты и отгадалъ мое желаніе, но конечно не имлъ бы возможности ему удовлетворить, даже и тогда, когда бы ты былъ столь же богатъ, сколь бднымъ притворяется.’

‘Сколь бднымъ притворяюсь! Я не притворяюсь, но истинно бденъ, я ограбленъ, разоренъ, обремененъ долгами, злые люди разхитили мои товары и деньги, все, что я имлъ, но, совсмъ тмъ, я угадаю ваше желаніе и, можетъ быть, могу доставить вамъ желаемое: вы хотите имть хорошо вызженнаго коня и вооруженіе.’

Пустынникъ содрогнулся и, обратившись быстро къ Исааку, сказалъ: ‘Кто могъ теб внушить подобное заключеніе?’

‘Какая вамъ до того нужда, разв оно несправедливо? Притомъ, ежели… отгадалъ ваше желаніе, то имю средства и исполнить его.’

‘Какъ могъ ты вообразить, что человкъ въ моей одежд…?’

‘Вчера ввечеру вы выговорили нкоторыя слова, которыя уподоблялись искр, излтающей изъ камня и доказывающей его породу, сверхъ того, подъ этою пустынническою одеждою скрывается золотая цпь, означающая званіе Рыцаря, я ее видлъ, когда вы наклонялись къ моей постел.’

Пустынникъ усмхнулся и сказалъ: ‘Ежели бы столь же любопытный глазъ проникъ сквозь твое платье, то, думаю, также много бы кое-чего увидлъ.’

‘Бе говорите объ этомъ.’ Сказалъ Исаакъ, измнившись въ лиц и, какъ бы желая пресчъ разговоръ, вынулъ чернильницу, перо и кусокъ бумаги, положилъ бумагу на свою желтую шапку, написалъ записку на Еврейскомъ язык, подалъ ее пустыннику и сказалъ: ‘Весь городъ Лейчестеръ знаетъ богатаго Іудеянина, Киргафа Ломбардскаго. Отдайте ему это. У него есть шесть продажныхъ вооруженій Миланской работы и десять вызженныхъ Рыцарскихъ коней, изъ которыхъ самые худшіе годятся для всякаго Короля. Вы, по желанію вашему, можете избрать вооруженіе и коня, и потребовать отъ Киргафа все нужное вамъ для турнира, посл котораго, все ему возвратите, ежели не въ состоянія будете заплатить за оное.’

‘Но разв ты не знаешь, — сказалъ пустынникъ — шла вооруженіе и конь побжденнаго на турнир принадлежатъ побдителю? Я могу быть несчастливъ и потерять то, за что не въ состояніи буду заплатить.’

Исаакъ поблднлъ, но, призвавъ въ помощь всю свою твердость, сказалъ съ живостію: ‘Нтъ, нтъ, это не возможно, я не хочу этому врить, копье ваше пребудетъ также твердо, какъ мечь Гедеоновъ.’

Сказавъ это, онъ хотлъ хать, но пустынникъ, въ свою очередь, схватилъ его за епанчу и сказалъ: ‘Исаакъ, ты еще не знаешь всей опасности, которой подвергается: вооруженіе можетъ быть испорчено, конь раненъ, или убитъ, я, ежели буду на турнир, то ни вооруженія, ни коня щадить не стану, сверхъ того, люди Израилева колна ничего даромъ не даютъ, я долженъ буду заплатишь за ссуду.’

Исаакъ, во время этаго разговора, сни длъ какъ на иглахъ, но чувство благодарности взяло верхъ, и онъ сказалъ: ‘Что нужды, ежели бы что и было изпорчено, съ васъ за это и вообще за ссуду ничего не возьмутъ, прощайте, по берегите, во время сраженія, я не говорю одно ваше вооруженіе, но и жизнь вашу, достойный молодой человкъ!… Прощайте.’

‘Благодарю за желаніе, — сказалъ пустынникъ — я постараюсь воспользоваться твоимъ предложеніемъ и почту себя несчастнымъ, ежели не въ состояніи буду вознаградить тебя.’

Посл сего, они разстались и въхали въ Шеффидьдъ разными дорогами.

Глава VII.

Въ это время Англія находилась въ несчастнйшемъ положеніи. Король Ричардъ былъ въ отсутствіи, и содержался въ плну у вроломнаго и жестокаго Герцога Австрійскаго. Мсто его заточенія было не извстно, и даже самое положеніе его оставалось невдомымъ большой части его подданныхъ, угнетаемыхъ всми родами притсненій отъ Феодальныхъ владтелей.

Принцъ Іоаннъ, вошедшій въ союзъ съ Филиппомъ, Французскимъ Королемъ, смертельнымъ врагомъ Ричарда, употреблялъ все свое вліяніе на Герцога Австрійскаго, чтобъ продолжить плнъ своего брата, многократно доказывавшаго ему свою любовь.

Іоаннъ усиливалъ свою партію въ Англіи, предполагая, въ случа смерти Ричарда, оспоривать обладаніе оною у законнаго наслдника, Герцога Британскаго Артура, сына старшаго своего браша Готфрида.

Легкомысленный, развратный и вроломный Іоаннъ безъ труда привязалъ къ себ, какъ тхъ, которые страшились, чтобъ Ричардъ, по возвращеніи своемъ, не взыскалъ съ нихъ за противозаконные ихъ поступки въ его отсутствіи, такъ и тхъ, которые возвратясь изъ Крестовыхъ походовъ, привезли съ собоір вс пороки Востока: не признавали никакого законастремились всми средствами возстановить свое разстроенное состояніе и возлагали всю надежду на внутреннее возмущеніе.

Къ умноженію общаго бдствія, люди, доведенные до отчаянія притсненіями-Феодальныхъ владльцевъ и жестокостію Норманскихъ законовъ объ охот, соединялись толпами, жили въ лисэхъ въ вид браконьеровъ, иногда же и разбойниковъ, и посмвались незаконной власти правительства, наконецъ, дворяне, укрпившіеся въ своихъ замкахъ, почитавшіе себя Царями въ своихъ владніяхъ, имли на жалованьи шайки удальцовъ, также опасныхъ и также не признававшихъ власти законовъ, какъ настоящіе разбойники. Они на издержки, нужныя для содержанія сихъ людей, равнымъ образомъ, для удовлетворенія роскоши, требуемой ихъ гордостію, занимали за большіе проценты деньги у Іудеевъ, которые наконецъ лишали ихъ имущества и которымъ они длали вс возможныя притсненія, почитая оныя единственнымъ средствомъ къ избавленію себя отъ разоренія.

Все эта отягощала народъ и заставляло опасаться еще худшихъ послдствій, къ довершенію же зла, въ то время въ Англіи, свирпствовала заразительная болзнь, которую недостатокъ въ хорошей пищ, неопрятность и нездоровыя жилища еще боле усиливали. Множество людей погибало отъ этой болзни, остающіеся же въ живыхъ даже завидовали ихъ участи, полагавшей предлъ страданіямъ..

Между тмъ, не смотря на всеобщее бдствіе, народъ и дворяне принимали участіе въ ожидаемомъ турнир, важнйшемъ зрлищ того времени, подобно, какъ нын голодная Мадритская чернь стремится видть сраженіе быковъ, забывая о своемъ голод. Ни обязанности, ни слабость здоровья, ни старость не могли воспрепятствовать людямъ всхъ возрастовъ и состояній прибыть изъ отдаленнйшихъ мстъ на этотъ турниръ, назначавшійся въ Дейчестерскомъ Графств, близъ города Ашби. Славнйшіе сподвижники должны были въ ономъ участвовать, и самъ Принцъ Іоаннъ полагалъ удостоишь оный своимъ присутствіемъ..

Въ назначенный для турнира день, съ утра, толпы людей явились на избранномъ для онаго мст.

Мсто это было истинно романическое. Въ разстояніи одной мили отъ города Ашби находился обширный зеленый лугъ, ограничивавшійся съ одной стороны густымъ лсомъ, съ другой рдко растущими дубами необыкновенной величины. Казалось, сама природа предназначала его для предполагавшагося на немъ воинственнаго зрлища. Посредин его находилось большое пространство совершенно гладкое и ровное, окруженное пологостями, непримтно возвышавшимися во вс стороны и составлявшими вокругъ онаго родъ амфитеатра. Это пространство избрано было для турнира. Оно было обнесено толстымъ палисадомъ и имло видъ четвероугольника съ округленными углами, для доставленія боле удобности зрителямъ. Въ палисад съ сверной и южной стороны оставлены были отверстія достаточныя для прозда рядомъ двухъ Рыцарей и затворялись деревянными воротами, изъ которыхъ при каждыхъ находилось по два герольда съ шестью трубачами и съ сильнымъ отрядомъ воиновъ для соблюденія порядка и для встрчи при възд Рыцарей.

За южными воротами возвышалась площадка, на которой были расположены пять великолпныхъ шатровъ, украшенныхъ бандеролями темнаго я чернаго цвта, избранныхъ Рыцарями принимающими вызовъ. Предъ каждымъ шатромъ вывшенъ былъ щитъ Рыцаря, которому принадлежалъ шатеръ, и у щита стоялъ оруженосецъ, одтый, по вкусу своего господина, въ странную иноземную одежду. Средній шатеръ, какъ почетнйшій, принадлежалъ Бріану Буа-Гильберту, который, по слав своей и по связямъ съ Рыцарями, учреждавшими турниръ, былъ ими съ радостію принятъ въ сообщество и избранъ начальникомъ. По лвую сторону его шатра находились шатры Регинальда Фрондбефа и Филиппа Мальвуазина, по правую, шатеръ Гу за Глентмениля, сосдственнаго Барона, котораго одинъ изъ предковъ былъ Генералъ-Интендантомъ Англійскимъ при завоевател и сын его Вильгельм Рыжемъ, праве его шатра находился шатеръ Ральфа Випонта, Рыцаря Іоанна Іерусалимскаго, владвшаго старинными помстьями близъ Ашби. Отъ воротъ къ площадк вела широкая и непримтно возвышающаяся дорога, огражденная съ обихъ сторонъ, равно какъ и площадка, палисадомъ. Подобная же дорога шла отъ сверныхъ воротъ къ площадк, на которой собирались Рыцари вызывающіе. Дале расположены были шатры, изъ коихъ, въ однихъ находились кушанья, напитки и лакомства, въ другихъ нужные во время турнира мастеровые, кузнецы, оружейники и пр.

Вокругъ всего поприща возвышались галлерея, украшенныя коврами и снабженныя стульями и подушками, назначаемыя для знатныхъ дворянъ обоего пола, желающихъ присутствовать при рыцарскихъ упражненіяхъ, пониже галлерей отдлено было нкоторое пространство, для зрителей средняго состоянія, подобно партеру нашихъ театровъ. Вс возвышенія луга вокругъ поприща, съ которыхъ можно было видть оное чрезъ галлереи, были покрыты народомъ, помщавшимся, сверхъ того, на ближнихъ деревьяхъ и даже на отстоящей на нкоторое разстояніе колокольн. На восточной сторон поприща, по средин, возвышалась галлерея, украшенная богате прочихъ, на которой видимъ былъ родъ трона подъ балдахиномъ съ Англійскимъ гербомъ, она предназначалась для Принца Іоанна и его свиты, и была окружена оруженосцами, пажами и тлохранителями, великолпно одтыми. Противъ нее, на западной сторон поприща, возвышалась подобная же галлерея, украшенная, можетъ быть, не такъ великолпно, какъ Принцева, но съ лучшимъ вкусомъ. Пажи и молодыя двицы, прекраснйшіе, какихъ можно было отыскать, одтые въ платье особеннаго покроя розоваго и зеленаго цвта, окружали тронъ, котораго уборка была тхъ же цвтовъ. На балдахин, возвышавшемся надъ трономъ, разв вались бандероли, съ изображеніями прострленныхъ и пламенющихъ сердецъ, стрлъ, луковъ, колчановъ и всхъ обыкновенныхъ эмблемъ любви. Надпись крупными золотыми литерами извщала, что этотъ тронъ предназначался Цариц Красоты и Любви, но еще не было извстно ея имени.

Зрители всхъ состояній торопились занимать мста и ссорились за оныя. Ссоры людей низшихъ классовъ прекращались посредствомъ тупыхъ концовъ алебардъ воинской команды, а неудовольствія высшаго сословія разбирались Герольдами и даже Маршалами турнира, Вильгельмомъ Вивилемъ и Стефаномъ Мартивалемъ, бывшими въ полномъ вооруженіи и разъзжавшими по площади.

Мало по малу галлереи наполнились знатнйшимъ дворянствомъ и Рыцарями, которыхъ богатая, но почти единообразная одежда составляла пріятную противоположность съ щеголеватымъ и разнообразнымъ нарядомъ дамъ, собравшихся еще въ большемъ противъ мущинъ количеств, хотя и можно бы было полагать, что кровопролитіе не доставитъ имъ удовольствія.

Пространство, назначенное для зрителей ниже галлерей, также наполнилось разночинцами, стрлками и даже дворянами низшаго класса, которымъ или скромность, или бдность не дозволяли домогаться высшаго мста, при всемъ томъ, именно между ими возникла главная ссора.

‘Нечестивый жидъ!— воскликнулъ старикъ, котораго мечь и золотая цпь доказывали благородство, а одяніе бдность — какъ ты смешь, нечестивый, прикасаться къ Норманскому дворянину, происходящему отъ крови Монтдидье?’

Человкъ, къ которому обращалось это вжливое привтствіе, былъ нашъ прежній знакомецъ Исаакъ Іоркскій. Онъ былъ одтъ богато и даже великолпно и усиливался помститься съ своею дочерью на лавк. Прекрасная Ревекка, взятая имъ въ Ашби, испугалась, услышавъ выговоренныя слова, но Исаакъ, хотя мы и видли его прежде покорнымъ и робкимъ, зналъ, что въ настоящемъ случа не подвергается никакой опасности, что не въ публичныхъ мстахъ, не предъ соединеніемъ всхъ сословій народа, гд и жиды находились подъ защитою общихъ законовъ, должно было ему страшиться злобы и алчности дворянъ, и что въ подобныхъ собраніяхъ всегда выискивался кто-нибудь изъ Бароновъ, готовый защитить жида изъ собственныхъ выгодъ. Притомъ Исаакъ въ то время имлъ и особенныя причины быть спокойнымъ: онъ зналъ, что на турниръ прибудетъ Принцъ Іоаннъ, которому онъ былъ лично извстенъ и который тогда велъ переговоры съ Іоркскими жидами о большемъ займ денегъ, подъ залогъ земель и драгоцнныхъ вещей, ожидая получить главную сумму отъ Исаака. Все это удостовряло его въ покровительств Принца въ случа надобности, и онъ продолжалъ продираться и толкать Норманца, не заботясь о его происхожденіи. Я малобы стараго дворянина обратили на него вниманіе его сосдей, между которыми, одинъ стрлокъ, одтый въ зеленое платье съ поясомъ, украшеннымъ серебреною пряжкою, вооруженный шести-футовымъ лукомъ и двнадцатью стрлами, вдругъ оборотился къ жиду и сказалъ ему: ‘Не забудь, что все твое богатство, которое ты высосалъ изъ несчастныхъ жертвъ своей алчности, только могло тебя надуть подобію пауку, на котораго не обращаютъ вниманія, когда онъ сидитъ въ темномъ углу, но котораго немедленно раздавливаютъ, ежели онъ покажется на свтъ.’

Эти слова, выговоренныя твердымъ и угрожающимъ голосомъ, на Англо-Саксонскомъ язык, поколебали спокойствіе жида, который безъ сомннія удалился бы отъ столь опаснаго сосдства, ежели бы въ это самое время не обратилось общее вниманіе на Принца Іоанна, възжавшаго на поприще въ сопровожденіи многочисленной свиты, состоявшей изъ Рыцарей, придворныхъ чиновниковъ и проч. Въ числ оныхъ были главные начальники нанимаемыхъ имъ войскъ, Бароны разоряющіе своихъ сосдей, составлявшіе всегдашнее его общество, и нсколько Рыцарей Храма и Іоанна Іерусалимскаго.

Здсь можно замтить, что Рыцари этихъ орденовъ почитались непріятелями Короля Ричарда, потому что ихъ ордена были на сторон Филиппа, Французскаго Короля, въ распр его съ Ричардомъ въ Палестин. Извстно, что послдствія этой распри были причиною, что неоднократныя побды, одержанныя Ричардомъ, не принесли никакой пользы, что онъ не овладлъ Іерусалимомъ, и что, при всей слав, которою себя покрылъ, достигъ только до заключенія ненадежнаго перемирія съ Султаномъ Саладиномъ. Рыцари Храма и Іоанна Іерусалимскаго, въ Англіи и Нормандіи, руководствовались тми же политическими видами, принимали сторону Іоанна и не имли причинъ желать ни возвращенія Ричарда въ Англію, ни возшествія на престолъ его законнаго наслдника Артура. Принцъ Іоаннъ ненавидлъ и презиралъ остававшіяся въ Англіи Саксонскія Фамиліи, и не упускалъ случая къ ихъ униженію и обид, потому что ему извстно было ихъ къ нему нерасположеніе, которое они раздляли съ прочими состояніями, опасавшимися, чтобъ онъ еще боле не стснилъ ихъ правъ.

Принцъ Іоаннъ, послдуемый своею блистательною свитою, одтый въ вышитое золотомъ шелковое алаго цвта платье, въ шапк опушенной драгоцннымъ мхомъ и украшенной дорогими каменьями, изъ подъ которой разввалисъ по плечамъ длинные, віющіеся локонами, волосы, и держащій на рук сокола, скакалъ на быстромъ сромъ кон вдоль поприща, и останавливался предъ каждою галлерею, въ которой находилъ красавицъ, достойныхъ своего вниманія.

Самые т люди, которые видли въ лиц Іоанна дерзость, соединенную съ непомрною надменностію и съ совершеннымъ равнодушіемъ къ общему о немъ мннію, не могли отказать ему въ красот и правильности лица, одареннаго отъ природы выраженіемъ откровенности и чистосердечія, равно какъ въ ловкости и въ искусств быть ласковымъ, хотя не безъ принужденія. Эти обманчивые признаки часто принимаются за благородство характера, въ то время, какъ въ самомъ дл они доказываютъ равнодушіе дерзкаго человка, которыхъ знавъ преимущества, даваемыя ему рожденіемъ, богатствомъ и прочими подобными выгодами, не заботится о достоинствахъ, что жъ касается до людей, разсматривающихъ вещи съ такою подробностію, составляющихъ обыкновенно большую часть общества, для нихъ достаточно было увидть богатство одежды и драгоцнность каменьевъ, украшавшихъ Принца, его сафьянные сапоги съ золотыми шпорами и ловкость, съ которою онъ сидлъ на своемъ кон, чтобъ оглушить его привтственными восклицаніями.

Принцъ, съ самаго възда своего на поприще, замтилъ ссору Исаака, и съ удовольствіемъ обратилъ глаза на прекрасную Ревекку, прижавшуюся въ страх къ своему отцу.

Ревекка въ глазахъ и столь опытнаго знатока, какъ Іоаннъ, могла спорить въ прелестяхъ съ надмннйшими изъ Англійскихъ красавицъ: родъ восточнаго наряда, употребляемаго Іудеянками, выказывалъ красоту прелестной ея таліи, а шелковая желтая чалма возвышала нжность лица ея, нсколько смугловатаго, черные глаза, тонкія высокія брови, зубы подобные лучшему жемчугу, длинные черные волосы, віющіеся локонами и разввающіеея надъ шеею и грудью, которыя могли бы служить образцомъ ваятелю, богатое шелковое платье изъ Персидской ткани, на которой по пурпуровой земл вышиты были разными шелками цвты въ натуральномъ ихъ вид, словомъ, все представляло въ ней соединеніе прелестей, неуступающихъ ни въ чемъ красот дамъ, находившихся въ галлереяхъ. Въ дополненіе къ тому, жаркое время особенно благопріятствовало взорамъ обожателей красоты: оно принудило Ревекку оставить незастегнутыми у платья три верхнія золотыя пуговицы, украшенныя жемчугомъ, что боле открыло ея драгоцнныя бриліантовыя серги и ожерелье. Страусово перо колебалось надъ ея чалмою и было пристегнуто брилліантовою пряжкою. Гордыя красавицы, занимавшія галлереи, критиковали прелестную Іудеянку, а внутренно завидовали и ея красот, и ея наряду.

‘Вотъ мой Мамонъ нечестивый, — сказалъ Принцъ — мой Князь сребрениковъ и Баронъ золотыхъ монетъ. Онъ споритъ о мст съ бднякомъ, у котораго въ прорванныхъ карманахъ нтъ ни шелеха. Клянусь, что мой Генералъ-Казначей и его прекрасная подруга будутъ имть мсто въ верхней галлере. Кто эта молодая особа, Исаакъ?— спросилъ онъ Іудеянина, подъхавъ къ нему — дочь твоя, или жена, эта восточная Гурія, которую ты держишь за руку?’ ‘Дочь моя, Ревекка.’ Отвчалъ Исаакъ безъ малйшей застнчивости и нимало несмшавшись вопросомъ столь же насмшливымъ, какъ и вжливымъ.

‘Тмъ лучше, — сказалъ Іоаннъ, громко засмявшись, что не упустили повторить и вс его окружающіе — во все равно, дочь ли она твоя, или жена, ей надобно имть мсто достойное ея красоты. Кто въ этой галлере? Тутъ одни Саксонцы. Пусть они потснятся и дадутъ мсто Королю ростовщиковъ и его прелестной дочери.’

Занимавшіе эту галлерею, были: Цедрикъ Саксонецъ съ семействомъ своимъ и другомъ, союзникомъ и сосдомъ Ательстаномъ Конингсбургскимъ, потомкомъ послдняго изъ Королей Саксонскаго поколнія въ Англіи, отлично уважаемымъ всми Саксонцами сверной части Королевства. Ательстанъ, вмст съ кровію своихъ предковъ, наслдовалъ многія изъ ихъ недостатковъ: онъ, хотя и былъ молодъ и имлъ пріятную наружность и крпкое сложеніе, но лице его было безъ души, глаза безъ выразительности, походка тяжела и, притомъ, былъ столь медлителенъ, даже въ самыхъ маловажныхъ случаяхъ, что, подобно одному изъ своихъ предковъ, получилъ прозваніе нершительнаго. Друзья его, преданные ему также какъ Цедрикъ, и бывшіе въ большомъ количеств, утверждали, что причина его медлительности заключается не въ недостатк ума, или неустрашимости, но въ особенномъ свойств его характера, другіе же приписывали оную неумренному употребленію крпкихъ напитковъ, бывшему наслдственною его болзнію, и необыкновенному его аппетиту, и полагали, что замчаемые въ его поведеніи признаки доброты, великодушія и храбрости уподоблялись нсколькимъ полезнымъ былинкамъ, производимымъ природою посреди вредныхъ, или безполезныхъ растеній на земл, которая могла бы быть плодоносною, ежели бы была удобрена. Этому-то человку, столь уваженному всми Саксонцами, Принцъ приказывалъ повелительнымъ голосомъ дать мсто Исааку и Ревекк, что, по обычаямъ и образу мыслей того времени, было для Ательстана величайшею обидою.

Онъ, не ршаясь какъ поступишь въ этомъ случа, оставался неподвижнымъ, уставивъ на Іоанна съ удивленіемъ свои большіе срые глаза, и сдлавъ изъ себя самую комическую Фигуру, но непреклонный Іоаннъ нимало не былъ расположенъ смяться.

‘Маврикій Браси! этотъ Саксонецъ не слышитъ, или не хочетъ слышать, что я говорю. Ссадите его копьемъ.’ Сказалъ Принцъ стоявшему близъ его Рыцарю, принадлежавшему къ числу начальниковъ его вольныхъ воиновъ, то есть, наемниковъ, вступавшихъ въ службу къ каждому за деньги.

Это повелніе произвело нкоторый ропотъ въ самой свит Принца, но Маврикій, не заботясь ни о чемъ, кром исполненія своей должности, поднялъ копье и исполнилъ бы данное ему отъ Іоанна повелніе прежде нежели бы Ательстанъ нершительный ршился отсторониться, но Цедрикъ, который былъ столь же скоръ въ соображеніи, сколь другъ его медлителенъ, выхватилъ проворно изъ ноженъ свой охотничій ножъ и перескъ древку Маврикіева копья, котораго желзное остріе упало на землю.

Принцъ вспыхнулъ отъ гнва, и непремнно прибгнулъ бы къ строгости, ежелибы просьбы окружающихъ его и восклицанія народа, одобрявшаго поступокъ Цедрика, его не удержали. Онъ гнвно поглядлъ вокругъ себя, какъ бы искавъ жертвы для удовлетворенія своему неудовольствію съ меньшимъ затрудненіемъ, и взоръ его остановился на стрлк, о которомъ мы уже упоминали, и который, не страшась грозныхъ взглядовъ Іоанна, продолжалъ громкими восклицаніями одобрять поступокъ Цедрика.

‘Къ чему такія восклицанія?’ Спросилъ Іоаннъ.

‘Я всегда одобряю искусный и сильный ударъ, равно какъ и мткій выстрлъ.’ Отвчалъ стрлокъ.

‘Право! и ты, безъ сомннія, попадешь врно въ цль?’

‘Надюсь, что попаду, въ надлежащемъ разстояніи.’

‘Онъ попадетъ въ Ваттиррельскій шпицъ во ст шагахъ.’ Сказалъ кто-то за нимъ.

Это отношеніе къ судьб Іоаннова предка Вильгельма Рыжаго совершенно раздражило Іоанна, но вмст съ тмъ и испугало, и потому онъ ограничился приказаніемъ не терять стрлка изъ виду.

‘Я очень хочу видть искусство этаго человка, который съ такимъ жаромъ одобряетъ дйствія другихъ.’ Сказалъ Іоаннъ.

‘Я не боюсь испытанія.’ Отвчалъ стрлокъ, съ непоколебимымъ спокойствіемъ.

‘Что касается до васъ, Саксонцы, — продолжалъ Принцъ — сейчасъ дайте мсто жиду. Клянусь солнцемъ, насъ освщающимъ, что онъ будетъ сидть между вами, ежели я это уже приказалъ.’

‘Нтъ, Государь! намъ неприлично сидть съ сильными земли.’ Сказалъ Исаакъ, котораго честолюбіе, хотя и очень подстрекало домогаться мста близъ обднявшаго потомка Монтдидье, но не простиралось до желанія войти въ ссору съ богатыми Саксонцами.

‘Повинуйся, нечистивый! моимъ повелніямъ.’ Вскричалъ Іоаннъ.

Посл сего, Исаакъ началъ карабкаться съ своего дочерью на ступени, ведущія на галлерею.

‘Я посмотрю, кто осмлится ихъ остановить?’ Сказалъ Принцъ, взглянувъ на Цедрика, котораго видъ предвщалъ его ршительность сбросить ихъ съ галлереи.

Но это было предупреждено дуракомъ Вамбою, который вскричалъ въ отвтъ на угрожающія слова Принца: ‘Я ихъ остановлю.’ И немедленно сталъ противъ Исаака, обращая въ тоже время надъ головою свой деревянный мечь. Исаакъ попятился и, оступившись, покатился внизъ. Вс зрители громко засмялись, и самъ Принцъ захохоталъ, позабывъ свой гнвъ.

‘Послушай, братъ, ваше Высочество!— сказалъ Вамба, показывая свой деревянный мечь — прикажи мн выдать награду за побду, я побдилъ моего непріятеля.’

‘Кто ты, благородный, храбрый витязь?’ Спросилъ Принцъ продолжая смяться.

‘Дуракъ, по праву рожденія, имя мое Вамба, я сынъ Витлесса, внукъ Витербрена {Witless, значитъ безумный, Weatherbrain, безмозглый.}, правнукъ Альдермана.’

‘Очистите жъ мсто для жида и его дочери внизу, не справедливо бы было помщать побжденныхъ рядомъ съ побдителями.’ Сказалъ Принцъ, который, можетъ быть, не совсмъ былъ не доволенъ, что нашелъ предлогъ отмнить -свое прежнее приказаніе.

‘Дуракъ, — сказалъ Принцъ — ты меня разсмшилъ, надобно тебя наградить. Исаакъ, дай мн нсколько денегъ.’ Исаакъ былъ пораженъ этимъ требованіемъ, но не смлъ не исполнить онаго, онъ медленно взялся за мшокъ, бывшій у него при пояс, размышляя, можетъ быть, о томъ, сколько именно монетъ должны составить требуемыя нсколько денегъ.

Въ это время, Принцъ съ нетерпніемъ выхватилъ у него мшокъ изъ рукъ и, вынувъ изъ него нсколько золотыхъ монетъ, бросилъ ихъ Вамб, мшокъ же, съ оставшимися деньгами, удержалъ у себя и похалъ дале.

Вс смялись надъ Исаакомъ, но не смли боле отказывать ему и дочери его въ помщеніи въ нижней галлере.

Глава VIII.

Принцъ не прохалъ еще половины поприща, какъ вдругъ остановясь сказалъ: ‘Не правда ли, что мы забыли о главной обязанности ныншняго дня, не назначили Царицы Красоты и Любви, которой прекрасная рука должна увнчать побдителя, что касается до меня, я увлекаюсь черными глазами Ревекки.’ ‘Это не возможно,— сказали окружающіе его — она жидовка, и насъ бы должно было побить каменьями за такой выборъ на этомъ же мст, притомъ она не такъ хороша, какъ прелестная Саксонка Лэди Ровена.’

‘Жидъ, или Саксонецъ, все равно, я хочу избрать Ревекку, хотя бы только для того, чтобъ взбсить Саксонцевъ.’ Почти общій ропотъ возникъ между составлявшими свиту Принца.

‘Этимъ шутить не возможно, — сказалъ Маврикій — ежели вы сдлаете этотъ выборъ, то ни одинъ Рыцарь не возмется за копье.’

‘Это значило бы обидть всхъ Рыцарей, желая только поставить на своемъ, — сказалъ Вальдемаръ Фитзурсъ, одинъ изъ старйшихъ придворныхъ Принца Іоанна — и ежели Выше Высочество не отмните этаго намренія, то можете разрушить важнйшія ваши предположенія.’

‘Баронъ!— отвчалъ надменно Принцъ,— я васъ взялъ за тмъ, чтобъ за мною слдовать, а не для того, чтобъ управлять мною.’

‘Но т, которые слдуютъ за вами, избраннымъ вами путемъ, — сказалъ тихо Вальдемаръ — пріобрли право направлять ваше стремленіе, потому что тутъ идетъ дло о ихъ чести и жизни, равно какъ и о вашихъ.’

Принцъ, посл принятаго Вальдемаромъ тона, почувствовалъ, что неблагоразумно бы было боле упорствовать.’ ‘Я хотлъ пошутить, — сказалъ онъ — а вы на меня и напали, назначайте сами, кого хотите, я напередъ подтверждаю вашъ выборъ.’

‘Сдлайте еще лучше, — сказалъ Маврикій — оставите тронъ прекрасной Царицы незанятымъ до того времени, какъ провозгласятъ побдителя, и предоставите ему самому избрать красавицу, долженствующую занять оный, этимъ вы боле возвысите его побду и въ глазахъ красавицъ увеличите цну храбрости, присвоивъ ей право возводить ихъ на такую степень отличія.’

‘Ежели Бріанъ Буа-Гильбертъ будетъ побдителемъ, — сказалъ одинъ изъ Рыцарей — то я бьюсь объ закладъ, что могу отгадать, кто будетъ избранъ Царицею Красоты и Любви.’

‘Бріанъ надежный Рыцарь, — сказалъ Маврикій — но здсь много и другихъ Рыцарей, которые не побоялись бы съ нимъ встртиться.’

‘Кончите, — сказалъ Вальдемаръ — время Принцу занять свое мсто, Рыцари и зрители начинаютъ терять терпніе. Время проходитъ, а турниръ не начинается.’

Принцъ Іоаннъ еще не царствовалъ, но Вальдемаръ уже давалъ ему чувствовать вс невыгодности имть Министра любимца, который обыкновенно расположенъ бываетъ служить такъ, какъ ему самому угодно. Іоаннъ, хотя и имлъ свойство ни въ чемъ не показывать столько упрямства, какъ въ бездлицахъ, уступилъ въ этомъ случа представленію Вальдемара, возслъ на тронъ, окруженный своею свитою, и повеллъ провозгласить правила турнира, заключающіяся въ слдующемъ,

1-е, Пять Рыцарей, принимающихъ вызовъ, обязаны принимать оный отъ всякаго Рыцаря вызывающаго.

2-е, Всякой Рыцарь, желающій сражаться, можетъ избрать себ сопротивника изъ числа пяти Рыцарей, принимающихъ вызовъ, коснувшись копьемъ до его щита. Ежели онъ ударитъ въ щитъ древкою своего копья, то сраженіе должно происходить карусельнымъ оружіемъ, то есть: копьями, которыхъ остріе покрыто деревомъ. Въ этомъ сраженіи вся опасность состоитъ въ паденіи, или въ толчк между лошадьми, но ежели вызывающій Рыцарь ударитъ въ щитъ остріемъ своего копья, то сраженіе должно быть смертельное, острымъ оружіемъ.

3-е, Когда Рыцари принимающіе вызовъ, исполнятъ свою обязанность, сразившись каждый пять разъ, тогда Принцъ провозгласитъ побдителя въ первый день турнира и наградитъ его рыцарскимъ конемъ большой цны, и побдитель будетъ имть право наименовать Царицу Красоты и Любви, которой предоставляется возложить внецъ на Рыцаря, побдителя въ слдующій день.

4-е, Во второй день назначается общее сраженіе, въ которомъ могутъ участвовать вс желающіе Рыцари. Они раздлятся на дв равныя половины, по числу ихъ, и будутъ продолжать сражаться до того времени, какъ Принцъ Іоаннъ подастъ знакъ къ прекращенію сраженія, бросивъ на поприще свой повелительный жезлъ, посл чего Царица Красоты и Любви увнчаетъ золотымъ лавровымъ внцомъ Рыцаря, котораго Принцъ провозгласитъ побдителемъ. Этимъ днемъ окончатся рыцарскія игры.

Третій день посвящался стрлянію изъ лука, сраженію быковъ и прочимъ удовольствіямъ, предназначаемымъ преимущественнно для народа, которыми Іоаннъ старался снискивать его къ себ привязанность, впрочемъ ежедневно уменьшаемую своевольнйшими притсненіями.

Все поприще представляло великолпное зрлище, верхнія галлереи наполнены были всмъ, что сверная и средняя Англія имла знатнаго, богатаго и прекраснаго, и разнообразіе наряда первыхъ классовая зрителей представляло пріятную и величественную картину, нижнія же галлереи заняты были людьми средняго состоянія и стрлками, одтыми вообще нарядно, и представляли какъ бы красивую уборку внизу великолпнаго платья, возвышающую еще боле красоту его.

Герольды заключили провозглашеніе обыкновеннымъ восклицаніемъ: ‘Щедрость, щедрость, храбрые Рыцари!’ Дождь золотыхъ и серебряныхъ монетъ пролился на нихъ съ галлерей, обычаи рыцарства обязывали оказывать щедрость людямъ, долженствовавшимъ присутствовать при военныхъ подвигахъ и сохранять объ оныхъ воспоминанія. Посл, Герольды провозгласили обыкновенное восклицаніе: ‘Любовь прекрасному полу, честь великодушнымъ, слава храбрымъ!‘ Народъ на окрестныхъ возвышеніяхъ повторилъ восклицаніе и множество трубъ присоединили къ оному свои воинственные звуки.

Наконецъ Герольды съхали съ поприща, на которомъ остались одни Маршалы турнира, стоящіе по концамъ онаго на коняхъ своихъ неподвижно, подобно изваяніямъ.

Въ это время площадка, на которой находились вызывающіе Рыцари, казалась съ галлерей подобною волнующемуся морю, усянному блистающими шлемами, колеблющимися на оныхъ перьями и разввающимися на копьяхъ бандеролями.

Наконецъ, вороша отворились и пять Рыцарей, назначенныхъ жребіемъ, выхали шагомъ на поприще, одинъ изъ нихъ халъ впереди, прочіе слдовали за нимъ по два въ рядъ, и вс были великолпно вооружены.

Рукопись, изъ которой мы заимствовали вс эти подробности, содержитъ описаніе наряда и девизовъ, выхавшихъ Рыцарей, но безполезно бы было нын распространяться объ этомъ предмет, потому что, говоря словами одного современнаго намъ Поэта, написавшаго очень мало стиховъ:

‘Вс эти Рыцари давно ужъ прахъ,

И ржа оружье ихъ давно ужъ истребила.’

Время свергнуло ихъ щиты со стнъ ихъ замковъ, самые замки ихъ разрушились, едва примтно мсто, гд они находились и нсколько поколній возникало и изчезло посл ихъ тамъ, гд они были феодальными владтелями. Посл всего этаго, какая нужда читателямъ знать давно забвенныя ихъ имена и признаки изтребившейся ихъ славы.

Совсмъ тмъ, пять вызывающихъ Рыцарей, не помышляя о забвеніи, которое должно было покрыть ихъ имена и подвиги, гордо вызжали на поприще, удерживая своихъ быстрыхъ коней. Въ это время восточная музыка раздалась за шатрами Рыцарей, принимающихъ вызовъ, и, казалось, привтствовала и вызывала на сраженіе вызжающихъ Рыцарей, на которыхъ обратилось общее вниманіе и которые, взъхавъ на площадку, гд находились шатры Рыцарей, принижающихъ вызовъ, раздлились, и каждый древкою своего копья ударилъ тихо по щиту сопротивника, съ которымъ желалъ сразиться. Большая часть зрителей низшаго класса, нкоторые изъ принадлежащихъ къ высшимъ сословіямъ и даже нкоторыя изъ дамъ съ сожалніемъ видли, что Рыцари избрали сраженіе карусельнымъ оружемъ. Тотъ же разрядъ людей, который нын находитъ удовольствіе въ ужасныхъ трагедіяхъ, тогда тмъ боле находилъ онаго въ турнир, чмъ боле подвергались опасности люди, бывшіе въ ономъ дйствующими лицами.

Вызывающіе Рыцари, изъявивъ свои умренныя требованія, отъхали на другой конецъ поприща и тамъ выстроились въ линію, между тмъ Рыцари принижающіе вызовъ, выходя изъ своихъ шатровъ, садились на коней и, предводимые Бріаномъ Буа-Гильбертомъ, съзжали съ площадки, для вступленія въ единоборство съ вызвавшими ихъ сопротивниками.

Заиграли трубы, и Рыцари поскакали во весь опоръ одни противъ другихъ. Превосходство въ сил и искусств принимающихъ вызовъ Рыцарей, или ихъ счастіе, были причиною, что соперники Бріана Буа-Гильберта, Филиппа Мальвуазина и Регинальда Фрондбефа сброшены были съ коней, соперникъ же Гуга Глентмениля, не попавъ копьемъ ни въ щитъ, ни въ шлемъ своего сопротивника, изломалъ оное объ его латы, что почиталось постыдне, нежели быть сброшену съ коня, потому что послднее несчастіе зависло отъ случая, а первое могло происходить отъ одного неискуства и неопытности. Одинъ пятый Рыцарь поддержалъ честь своей стороны, онъ и его сопротивникъ, Рыцарь Іоанна Іерусалимскаго, оба переломили копья и разъхались, не получивъ поверхности одинъ надъ другимъ.

Крики народа, восклицанія Герольдовъ и звуки трубъ возвстили о торжеств побдителей и пораженіи побжденныхъ. Первые возвратились въ свои шатры, а послдніе удалились съ поприща для переговоровъ о выкуп оружія и коней своихъ, которые, по правиламъ-турнира, принадлежали побдителямъ. Одинъ пятый Рыцарь остался нкоторое время на поприщ и удостоенъ былъ одобренія зрителей, умножившаго униженіе побжденныхъ его товарищей.

Второе и третіе отдленіе вызывающихъ Рыцарей выступали на поприще одно за другимъ. Нкоторые изъ вызывающихъ Рыцарей были счастливе своихъ предшественниковъ, но вообще побда благопріятствовала Рыцарямъ принимающимъ вызовъ, изъ которыхъ ни одинъ не былъ вышибенъ изъ сдла, что каждый разъ длалось съ нкоторыми илъ ихъ сопротивниковъ. Столь постоянная неудача прохладила жаръ вызывающихъ Рыцарей: въ четвертомъ отдленіи ихъ выхало только трое, и ни одинъ не ршился коснуться щитовъ Бріана и Регинальда, совсмъ тмъ, двое были вышибены изъ сдла, а третій промахнулся копьемъ и не попалъ въ своего сопротивника.

Посл сего, сраженіе прекратилось надолго. Казалось, никто изъ вызывающихъ Рыцарей не осмливался выхать на поприще, и глухой ропотъ показывалъ неудовольствіе большей части зрителей, которые не желали успха Рыцарямъ принимающимъ вызовъ: Регинальдъ Фрондбефъ и Бріанъ Буа-Гильбертъ были ненавидимы за свою надменность и жестокость, въ прочихъ же зрители не принимали участія, потому что, изключая Гуга Глентмениля, они вс были иностранцы.

Это чувство было почти общее всмъ зрителямъ, но никто не ощущалъ его такъ сильно, какъ Цедрикъ Саксонецъ, который въ одержанной побд Рыцарями принимающими вызовъ, бывшими вообще Норманскаго поколнія, видлъ стыдъ и униженіе Англіи. Ему извстно было употребленіе оружія его предковъ, коимъ онъ многократно побждалъ своихъ сопротивниковъ, но искусство рыцарскаго единоборства было ему совершенію чуждо, и онъ посматривалъ съ безпокойствомъ на Ательстана, отличавшагося иногда въ рыцарскихъ битвахъ, какъ бы желая, чтобъ онъ взялъ на себя трудъ вырвать побду изъ рукъ Храмоваго Рыцаря и его товарища, но потомокъ Саксонскихъ Королей хотя и не имлъ недостатка въ храбрости, сил и крпости, былъ слишкомъ беззаботенъ и слишкомъ мало самолюбивъ, чтобъ ршиться немедленно на исполненіе Цедрикова желанія.

‘Почтенный сосдъ!— сказалъ ему Цедрикъ — счастіе сегодня не благопріятствуетъ Англіи, не пожелаете ли и вы сразиться?’

‘Я думаю подождать до завтра, я хочу участвовать въ общемъ сраженіи.’ Отвчалъ Ательстанъ.

Равнодушіе его къ чести своего отечества чрезвычайно не понравилось Цедрику, но уваженіе къ крови, отъ которой Ательстанъ происходилъ, удержало его отъ изъявленія неудовольствія, притомъ и нкогда было ему этаго сдлать, потому что едва Ательстанъ пересталъ говорить, какъ Вамба вскричалъ:

‘Конечно, гораздо славне побдить съ сотнею товарищей, нежели одному.’

Ательстанъ принялъ это за похвалу себ, но Цедрикъ, понявъ лучше намреніе дурака, взглянулъ на него сердито, и, вроятно, только мсто, гд они находились удержало его отъ дальнйшаго взысканія съ Вамбы, не смотря на его званіе.

Въ это время Герольды возглашали: ‘Любовь женщинамъ и честь храбрымъ! Спшите выступать, храбрые Рыцари! очи прелестныхъ устремлены на васъ.’

За шатрами Рыцарей принимающихъ вызовъ, по временамъ, возобновлялась торжественная музыка, большая чаешь зрителей сожалли, видя протекающій почти въ бездйствіи день, назначенный для славныхъ подвиговъ, и старики, говоря о прежнемъ времени, изъявляли въ полголоса состраданіе о упадк воинскаго духа, соглашаясь впрочемъ, что для возбужденія онаго не было уже стель прелестныхъ женщинъ, какъ бывшія украшеніемъ турнировъ во время ихъ молодости, и Принцъ Іоаннъ повеллъ уже своей свит озаботиться праздникомъ, сказавъ, что награду побды присуждаетъ Бріану Буа-Гильберту, который, не переломивъ копья, выбросилъ изъ сдла трехъ сопротивниковъ.

Въ это время, между торжественною музыкою Рыцарей принимающихъ вызовъ, раздался у сверныхъ воротъ звукъ одной трубы, означающій вызовъ на единоборство.

Вс обратились къ свернымъ воротамъ, желая видть новаго сподвижника. Ворота отворились и взъхалъ на поприще Рыцарь средняго роста, казавшійся не очень сильнымъ, одтый въ стальныя латы съ богатою золотою насчкою, на щит его видно было только одинъ дубъ, вырванный съ корнемъ, и надпись на Гишпанскомъ язык Desdichado: то есть: лишенный наслдства, онъ сидлъ на прекрасномъ ворономъ кон и, прозжая по поприщу, преклонялъ съ особенною ловкостію свое копье предъ Принцемъ и предъ дамами. Искусство, съ которымъ онъ управлялъ своимъ конемъ, и пріятность и ловкость во всхъ его движеніяхъ столько расположили зрителей въ его пользу, что нкоторые изъ нихъ изъявляли принимаемое въ немъ участіе, крича ему,, ‘Ударьте въ щитъ Ральфа Випонта, онъ слабе прочихъ держится на кон, его легче побдить.’

Рыцарь, сопровождаемый восклицаніями, взъхалъ на площадку и, къ великому удивленію всхъ зрителей, приблизясь къ среднему шатру, сильно ударилъ остріемъ своего копья въ щитъ Бріана Буа-Гильберта, давая тмъ знать, что желаетъ съ нимъ биться острымъ оружіемъ, на смерть. Вс удивились его самонадянности, но еще боле надменный Рыцарь Храма, который немедленно появился изъ шатра.

‘Приготовился ли ты къ смерти?— сказалъ онъ вызывающему Рыцарю, съ грозною улыбкою — Покаялся ли ты въ грхахъ своихъ, подвергая свою жизнь неминуемой погибели?’

‘Я лучше тебя приготовленъ къ смерти,’ отвчалъ Рыцарь лишенный наслдства. ‘Ступай же, займи свое мсто на поприщ и взгляни въ послдній разъ на солнце, ныншнюю ночь ты почтешь въ раю.’

‘Благодарю за вжливость и, въ замнъ ее, совтую теб запастись новымъ конемъ и новымъ копьемъ, потому что, клянусь честію, и то, и другое будетъ для тебя необходимо.’

Сказавъ это, онъ спустился съ площадки и прохалъ чрезъ все поприще, заставивъ своего коня отступать назадъ. Потомъ, достигнувъ такимъ образомъ до сверныхъ воротъ, сталъ неподвижно, въ ожиданіи появленія своего сопротивника. Искусство, съ какимъ, въ этомъ случа, онъ управлялъ своимъ конемъ, заслужило новое рукоплесканіе зрителей.

Бріанъ былъ взбшенъ дерзостію своего сопротивника, но не пренебрегъ его совта. Честь его требовала, чтобъ онъ остался побдителемъ, и потому онъ не упустилъ изъ виду ничего, что могло доставить ему побду: слъ на новаго коня и взялъ новое копье, опасаясь, что древка прежняго могла ослабнуть отъ ударовъ въ трехъ предшествовавшихъ сшибкахъ, перемнилъ и щитъ, взявъ новый, вмсто бывшаго въ употребленіи въ этотъ день, на которомъ находился гербъ ордена Храмовыхъ Рыцарей: два всадника на одномъ кон, эмблема первоначальнаго ихъ смиренія и бдности, эмблема добродтелей, замненныхъ въ послдствіи надменностію и роскошью, произведшими наконецъ уничтоженіе ордена. На новомъ щит изображенъ былъ летящій воронъ, съ черепомъ въ кохтяхъ, и надпись: страшись ворона!

Нетерпніе зрителей достигло до высшей степени, когда они увидли обоихъ сопротивниковъ, стоящихъ одинъ противъ другаго въ противоположныхъ концахъ поприща. Почти вс желали успха Рыцарю лишенному наслдства, но почти никто не надялся, чтобъ сраженіе кончилось въ его пользу.

Наконецъ, трубы подали знакъ, и Рыцари устремилась одинъ на другаго съ быстротою молніи, ударъ ихъ былъ подобенъ грому, ихъ копья разлетлись въ дребесги и сначала показалось, что оба Рыцаря поверглись на землю, потому что кони ихъ присли назадъ, но необыкновенное искусство Рыцарей, въ верховой зд, избавило ихъ отъ паденія. Оба сопротивника грозно посмотрли другъ на друга, и разъхались, потомъ, взявъ новыя копья отъ своихъ оруженосцевъ, ожидали знака къ новому нападенію.

Единогласныя восклицанія показывали участіе, принимаемое зрителями въ ихъ битв, самой равной и самой искусной изъ бывшихъ въ этотъ день, движеніе же платковъ означало удовольствіе, чувствуемое дамами, но, какъ скоро Рыцари дохали до своихъ мстъ, водворилась такая тишина, что, казалось, никто не смлъ дышать.

Дано было нсколько минутъ отдохнуть Рыцарямъ и конямъ ихъ, посл чего, Принцъ Іоаннъ подалъ знакъ, вновь заиграли трубы, и Рыцари вновь устремились одинъ на другаго съ прежнею силою и быстротою, ударъ былъ таковъ же, то есть: также искусенъ, но не равно съ обихъ сторонъ счастливъ.

Рыцарь Храма направилъ свое копье прямо въ средину щита своего сопротивника, и ударилъ такъ врно и съ такою силою, что Рыцарь лишенный наслдства пригнулся назадъ, но усидлъ въ сдл. Онъ сначала также направилъ свое копье въ средину щита Бріанова, но, предъ самымъ ударомъ, устремилъ оное противъ его шлема, въ который трудне попасть, попавъ же,почти всегда должно повергнуть Рыцаря. Не смотря на это, Бріанъ усидлъ бы на кон, ежели бы подпруги у сдла его не лопнули въ это время, отъ чрезвычайной силы удара. Какъ бы то ни было, и конь, и всадникъ были опрокинуты и покатились по земл.

Высвободиться изъ стремянъ и встать на ноги было дломъ одного мгновенія для Бріана, который пришелъ въ бшенство, видвъ помраченіе своей славы и слышавъ всеобщія похвалы, которыми осыпали побдителя. Онъ выхватилъ свой мечь и сдлалъ знакъ лишенному наслдства Рыцарю, чтобъ защищался. Рыцарь проворно соскочилъ съ сдла я также вынулъ мечь, но Маршалы турнира, прискакавъ во весь опоръ, воспрепятствовали имъ сразиться, сказавъ, что это, въ настоящемъ случа, не можетъ быть имъ дозволено. ‘Я надюсь, что мы увидимся, — сказалъ Бріанъ своему побдителю — увидимся тамъ, гд нкому будетъ намъ препятствовать?’

‘Ежели этаго не случится, то не я тому буду причиною, — отвчалъ побдитель — пшій и конный, на мечахъ и на копьяхъ, я всегда готовъ съ тобою сразиться.’

Ссора ихъ не окончилась бы этимъ, ежели бы Маршалы не раздлили ихъ, поставивъ между ими на крестъ свои копья. Рыцарь лишенный наслдства отъхалъ къ свернымъ воротамъ, а Бріанъ возвратился въ свой шатеръ, въ которомъ провелъ остатокъ дня въ досад и отчаяніи.

Побдитель, не сходя съ копя, попросилъ вина и, открывъ нижнюю часть своего шлема, сказалъ, что пьетъ за здоровье всхъ истинныхъ Англичанъ, желая униженія всмъ иностраннымъ властителямъ въ Англіи, потомъ приказалъ трубачу подать знакъ всмъ остальнымъ принимающимъ вызовъ Рыцарямъ, и поручилъ Герольду объявить имъ, что онъ со всми ими желаетъ сразиться по очереди, въ такомъ порядк, въ какомъ имъ угодно.

Регинальдъ Фрондбефъ, надменный своею силою и исполинскимъ ростомъ, выхалъ первый. На щит его изображалась въ серебреномъ пол черная бычачья голова, почти изглаженная ударами, и девизъ, состоявшій изъ двухъ дерзкихъ словъ на Латинскомъ язык: ‘Cave, adsum, то есть: берегись, я здсь? Рыцарь лишенный наслдства одержалъ надъ нимъ легкую, но ршительную побду, оба сопротивника переломили копья, но Регинальдъ, во время удара, потерялъ стремена, и потому Маршалы объявили его побжденнымъ.

Въ поединк съ Филиппомъ Мальвуазиномъ, Рыцарь лишенный наслдства, равнымъ образомъ, объявленъ былъ побдителемъ, потому что съ такою силою ударилъ въ шлемъ своего сопротивника, что ремни у шлема лопнули, и голова Филиппа открылась.

Рыцарь лишенный наслдства, въ поединк съ Гугомъ Глентменилемъ, показалъ столько же великодушія, сколько въ предшествовавшихъ силы и искусства, конь его сопротивника не повиновался своему всаднику, который отъ того не могъ управлять копьемъ. Рыцарь, вмсто того, чтобъ воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, проскакалъ мимо Гуга, державъ копье надъ его шлемомъ, въ доказательство, что онъ могъ бы поразить своего сопротивника въ голову, ежели бы хотлъ, потомъ, поворотивъ назадъ коня, отъхалъ на свое мсто и поручилъ Герольду спросить Гуга, желаетъ ли онъ возобновить сраженіе, но получилъ въ отвтъ, что онъ признаетъ себя побжденнымъ столько же его великодушіемъ, сколько искусствомъ.

Ральфъ Випонтъ довершилъ торжество Рыцаря лишеннаго наслдства, который сбросилъ его съ сдла съ такою силою, что кровь полилась у него изъ носу и изъ роту, и оруженосцы унесли его безъ чувствъ съ поприща.

Тысячи восклицаній и неумолкавшія долго рукоплесканія отвтствовали на общее провозглашеніе отъ Принца и отъ Маршаловъ Рыцаря лишеннаго наслдства побдителемъ въ этотъ день.

Глава IX.

Маршалы турнира первые поздравили побдителя. Они просили его дозволишь отстегнуть его шлемъ, или покрайней мр, поднявъ забрало онаго, подъхать къ Принцу для полученія награды. Рыцарь отвчалъ, что по причинамъ, которыя онъ изъяснилъ Герольдамъ предъ вступленіемъ на поприще, не возможно ему себя открыть, и просилъ, со всею вжливостію, дозволить ему остаться неизвстнымъ. Въ то время ничего не было обыкновенне, какъ пребывать въ неизвстности до исполненія какого-либо предпріятія, и потому Маршалы, не настаивая въ своемъ требованіи и не стараясь проникнуть въ тайну побдителя, объяснили Принцу его желаніе и просили дозволенія представить его для полученія награды.

Скрытность Рыцаря возбудила любопытство въ Іоанн, уже недовольномъ, что Рыцари принимающіе вызовъ были имъ побждены, и онъ отвчалъ съ надменностію Маршаламъ: ‘Этотъ Рыцарь долженъ быть лишенный наслдства въ вжливости также какъ въ имніи, потому что хочетъ и передъ нами быть съ закрытымъ лицемъ. Господа, — продолжалъ онъ, обращаясь къ окружавшимъ его — не можете ли вы отгадать, кто этотъ неизвстный чудакъ?’

‘Я не отгадаю, — сказалъ Маврикій — и думаю, что во всей Англіи не найдете Рыцаря, который бы могъ побдить въ одинъ пріемъ пятерыхъ его сопротивниковъ, по чести, я во всю жизнь не забуду удара, поразившаго Випонта, Рыцарь Іоанна Іерусалимскаго былъ выброшенъ изъ сдла, какъ камень изъ пращи!’

‘Не удивляйтесь этому, — сказалъ бывшій тутъ Рыцарь, принадлежащій къ тому же ордену — другъ вашъ, Рыцарь Храма, не былъ счастливе его, я видлъ, какъ онъ три раза перевернулся, катясь по земл.’

Маврикій хотлъ отвчать, но Принцъ сказалъ: ‘Замолчите, Гг. Рыцари, что значатъ эти споры?’

‘Побдитель ожидаетъ, какое будетъ приказаніе отъ Вашего Высочества.’ Сказалъ Маршалъ.

‘Мое приказаніе,— отвчалъ Іоаннъ — дожидаться ему, покрайней мр де того времени, когда мы заключимъ что-нибудь о его имени и званіи: ежели онъ и до ночи прождетъ, то, посл сдлай наго имъ движенія, не озябнетъ.’

‘Ваше Высочество — сказалъ Вольдемаръ — не окажете побдителю заслуженнаго имъ вниманія, ежели заставите его ждать до того времени, какъ мы сдлаемъ заключеніе о томъ, чего не знаемъ, покрайней мр я этого не возьму на себя, ежели онъ не изъ числа главныхъ сотоварищей Короля Ричарда, возвратившійся нын изъ Палестины настоящимъ странствующимъ Рыцаремъ.’

‘Не Графъ ли Сализбури, онъ такого же роста?’ Сказалъ Маврикій.

‘Скоре Томасъ Мультонъ, Рыцарь Гисландъ Сализбури его толще.’ Сказалъ Бальдемаръ.

‘Онъ могъ похудть.’ Отвчалъ Маврикій.

‘А можетъ быть и самъ Король.’ Сказалъ кто-то.

‘Ричардъ львиное сердце!’ Воскликнули вс въ полголоса, испугавшись.

‘Сохрани Богъ!— сказалъ Принцъ, затрепетавъ отъ страха и невольно оборотившись — Вальдемаръ! храбрые Рыцари! не забудьте вашихъ общаній.’

‘Чего вы испугались?— возразилъ Бальдемаръ — Разв вы забыли ростъ вашего брата, похожъ ли онъ на этого Рыцаря? Гг. Маршалы, поспшите привести побдителя къ трону, дабы разсять страхъ Принца, истребившій весь его румянецъ. Посмотрите, Ваше Высочество, внимательне на Рыцаря: ему не достаетъ покрайней мр трехъ вершковъ, чтобъ сравниться съ Ричардомъ, у котораго и плеча въ двое шире, да и конь этаго Рыцаря не устоялъ бы подъ Ричардомъ.’

Маршалы подвели Рыцаря къ подножію трона. Іоаннъ, пораженный мыслію, что, можетъ быть, это его братъ, который удостоивалъ его довренности и любви, и былъ много имъ обиженъ и котораго онъ старался лишить трона, не преставалъ страшиться, не смотря на замчаніе Вальдемара, и ожидалъ услышать голосъ Ричарда львинаго сердца въ отвт Рыцаря, когда поздравлялъ его съ побдою и приказывалъ подвести ему рыцарскаго коня, составлявшаго награду оной.

Но Рыцарь не отвчалъ ни слова, и ограничился однимъ почтительнымъ поклономъ.

Двое конюшихъ подвели Рыцарю коня, котораго богатый уборъ составлялъ малйшую его цну, Рыцарь положилъ руку на луку сдла и, не становясь на стремена, вскочилъ на коня, поднялъ копье остріемъ къ верху и два раза объхалъ вокругъ поприще.

Искусство, показанное имъ въ семъ случа въ верховой зд, можно бы было почесть за тщеславіе, но зрители полагали, что все желаніе его заключалось въ показаніи цнности подарка, полученнаго отъ щедрости Принца Іоанна, и осыпали его вновь громогласными похвалами.

Въ это время напомнили Принцу, что побдитель, доказавшій свою неустрашимость, долженъ представить доказательство и своего благоразумія, избраніемъ, изъ числа находящихся въ галлереяхъ красавицъ, Царицы Красоты и Любви, которая должна будетъ увнчать побдителя въ слдующій день. Іоаннъ сдлалъ знакъ Рыцарю, когда онъ прозжалъ мимо его второй разъ. Рыцарь проворно повернулъ къ нему своего коня, преклонилъ копье и сталъ какъ вкопаный. Искусство его въ семъ случая, и скорость, съ которою онъ перешелъ отъ быстраго движенія къ совершенной неподвижности, подали поводъ къ новымъ ему похваламъ.

‘Г. Рыцарь лишенный наслдства, какъ вы себя называете, — сказалъ Принцъ — Одно изъ преимуществъ вашей побды состоитъ въ выбор красавицы, которая, какъ Царица Красоты и Любви, должна завтра присутствовать на турнир, ежели вы иностранецъ и желаете помощи въ этомъ случа, то я скажу вамъ, что Алиція, дочь нашего храбраго Рыцаря Вальдемара Фипізурса, почитается при моемъ двор за отличнйшую двицу какъ прелестями, такъ и знатностію.’ Онъ въ то же время указалъ ему мсто, ею занимаемое, и присовокупилъ: ‘Впрочемъ, вы въ прав предоставить этотъ внецъ, долженствующій завтра быть наградою побдителю, той изъ дамъ, которой вамъ угодно: получившая его изъ вашихъ рукъ, будетъ признана Царицею Красоты и Любви. Поднимите ваше копье.’

Рыцарь повиновался, и Принцъ надлъ на его копье золотой внецъ, сдланный въ вид лавроваго, между листьями котораго видны были сердца и острія стрлъ, подобно возвышеніямъ на корон.

Іоаннъ имлъ многія причины указать Рыцарю на дочь Вальдемара, и вс он заключались въ сердц, представлявшемъ странное смшеніе нерадивости, надменности, лукавства и низости, первое, онъ хотлъ заставишь забыть желаніе свое избрать жидовку, стараясь обратишь оное въ шутку, второе, хотлъ сдлать пріятность Вальдемару, котораго нкоторымъ образомъ опасался, и который въ продолженіе этаго дня уже нсколько разъ показывалъ неудовольствіе, наконецъ, полагалъ этимъ подслужиться самой дочери Вальдемара, потому что преступныя желанія столько же имъ владли, сколько и безразсудное тщеславіе, происходящее отъ неблагодарности и вроломства, но независимо отъ всхъ этихъ причинъ, онъ хотлъ въ Вальдемар возбудить ненависть къ Рыцарю, ожидая, что Вальдемаръ обидится, когда онъ изберетъ другую даму, что легко могло случиться.

Рыцарь, сидя на своемъ красивомъ кон, халъ шагомъ мимо галлерей и, казалось, пользовался своимъ правомъ, разсматривая находившихся въ нихъ красавицъ и не избирая ни одной изъ нихъ. Онъ прохалъ мимо галлереи, въ которой Алиція съ надменностію выказывала свою красоту и великолпіе, и не остановился передъ оною.

Довольно забавно было видть заботливость красавицъ, мимо которыхъ прозжалъ Рыцарь: одна краснла, другая принимала гордый видъ, иная смотрла въ другую сторону, какъ бы не заботясь о происходящемъ, одн усиливались удержаться отъ смха, другія старались улыбаться, надясь быть отъ того прекрасне, нкоторыя же закрывали свои прелести покрывалами, но какъ манускриптъ, изъ котораго мы почерпнули эти подробности, упоминаетъ, что это длали красавицы, которыхъ прелестямъ удивлялись уже боле десяти лтъ: то можно полагать, что он, удовлетворясь уже тщеславіемъ міра сего, оставляли добровольно другимъ поприще славы.

Наконецъ, побдитель остановился передъ галлерею, въ которой находилась Лэди Ровена, и вс обратили туда свои взоры.

Должно согласиться, что ежели бы участіе, принимаемое въ немъ сидвшими въ галлереяхъ, ему было извстно, и ежели бы это могло имть вліяніе на его выборъ, то галлерея, предъ которою онъ остановился, заслуживала бы его особенное предпочтеніе: Цедрикъ съ чрезвычайнымъ удовольствіемъ видлъ паденіе Бріана Буа-Гильберта, и еще съ большею радостію побжденіе своихъ безпокойныхъ сосдей Регинальда Фрондбефа и Филиппа Мальвуазина. Высунувшись изъ галлереи, онъ слдовалъ непрестанно за побдителемъ не только глазами, но сердцемъ и душею. Лэди Ровена съ такимъ же участіемъ смотрла на Рыцаря, хотя наружно того и не показывала, Самый Ательстанъ, оставя свое обыкновенное равнодушіе, выпилъ большой кубокъ вина, желая побды Рыцарю лишенному наслдства.

Нкоторые и изъ зрителей, находившихся внизу этой галлереи, также принимали особенное участіе въ подвигахъ Рыцаря лишеннаго наслдства.

Исаакъ Іоркскій, увидвъ его взъзжающаго на поприще, сказалъ своей дочери: ‘Это онъ, точно онъ. Посмотри, Ревекка, какая благородная и гордая осанка!’ Когда же Рыцарь устремился на своего сопротивника, Ісаакъ продолжалъ: ‘Смотри, Ревекка! онъ объ этомъ красивомъ кон, приведенномъ изъ такихъ отдаленныхъ странъ, не боле заботится, какъ о Норманской кляч, а объ вооруженіи, которое куплено за такую дорогую цну у Іосифа Парейры въ Милан и которое должно принести, покрайней мр, семдесятъ процентовъ, не боле думаетъ, какъ о найденномъ на большой дорог.’

‘Но возможно ли требовать, — отвчала Ревекка — чтобъ онъ заботился о кон и о вооруженіи боле, нежели о самомъ себ, подвергая себя такой опасности?’

‘Дочь моя, — сказалъ съ нкоторымъ неудовольствіемъ Исаакъ — ты не знаешь, о чемъ говоришь, онъ принадлежитъ самому себ, а вооруженіе его и конь… Боже мой! что было я выговорилъ?… Нужды нтъ, онъ храбрый Рыцарь. Посмотри, Ревекка, посмотри, какъ онъ поражаетъ Филистимлянина.’

‘Молись, дочь моя, молись, чтобъ не подверглись несчастію ни онъ, ни вооруженіе, ни конь его. Боже! онъ побдилъ, Филистимлянинъ сраженъ его копьемъ, подобно Огу, пораженному мечемъ нашихъ прародителей, храбрый молодой человкъ завоевалъ прекраснаго коня и остальное вооруженіе Филистимлянина, надюсь, что онъ не пренебрежетъ ими воспользоваться.’

Іудеянинъ показывалъ такое же участіе въ молодомъ человк и такой же страхъ на счетъ его коня и вооруженія въ продолженіе и прочихъ четырехъ поединковъ, не забывая разсчитывать наскоро, что стоятъ конь и вооруженіе каждаго изъ побжденныхъ Рыцарей.

Рыцарь лишенный наслдства отъ нершимости, или отъ другой причины, стоялъ нкоторое время неподвижно предъ галлереею, въ которой находилась Лэди Ровена, и вс зрители нетерпливо желали видть, что онъ будетъ длать? Наконецъ, опуская, по немногу, съ особенною ловкостію, остріе своего копья, онъ положилъ внецъ къ ногамъ прекрасной Лэди Ровены. Немедленно заиграли трубы, и Герольды провозгласили Лэди Ровену Царицею Красоты и Любви на слдующій день, угрожая тому примрнымъ наказаніемъ, кто не признаетъ ея власти, потомъ, повторили восклицаніе: ‘Щедрость, храбрые Рыцари! щедрость!’ Цедрикъ, въ восхищеніи отъ радости, бросилъ имъ вс деньги, которыя имлъ при себ, и Ательстанъ, хотя съ нкоторою медленностію, сдлалъ тоже.

Въ это время послышался нкоторый ропотъ между Норманскими красавицами, столь же мало привыкшими къ предпочтенію передъ ними Саксонскихъ красавицъ, сколь ихъ отцы, супруги и обожатели мало привыкли видть побдителями Саксонцевъ, къ которымъ сами ввели рыцарскія упражненія: но этотъ признакъ неудовольствія былъ заглушенъ общими возклицанілми: ‘Да здравствуетъ Лэди Ровена, Царица Красоты и Любви!’ Къ чему нкоторые присовокупляли: ‘Да здравствуетъ Саксонская Принцесса, да здравствуетъ безсмертное поколніе Альфреда!’

Сколь ни былъ непріятенъ Принцу и его свит сдланный побдителемъ выборъ, принятый съ такимъ восторгомъ, но Іоаннъ находился въ необходимости подтвердить оный.

Онъ сошелъ съ трона, слъ на копя, похалъ по поприщу, въ сопровожденіи своей свиты и, остановись у галлереи, въ которой находилась Алиція, сказалъ ей привтствіе, потомъ, оборотясь къ окружающимъ, продолжалъ: ‘По чести, хотя подвиги Рыцаря лишеннаго наслдства и доказываютъ его храбрость и силу, но выборъ его удостовряетъ, что онъ не иметъ вкуса.’

Несчастіе Іоанна въ семъ случа, равно какъ и въ продолженіи всей его жизни, заключалось въ незнаніи свойствъ людей, его окружавшихъ, на которыхъ онъ возлагалъ свою надежду, Вальдемаръ, вмсто того, Чтобъ быть благодарнымъ за вниманіе, оказанное публично его дочери Принцемъ, былъ недоволенъ тмъ, что Іоаннъ далъ почувствовать неуваженіе къ ней Рыцаря.

‘Драгоцннйшее и непремнное преимущество Рыцарства — сказалъ Вальдемаръ — заключается въ прав, даваемомъ каждому Рыцарю, избирать себ даму, дочь моя не ищетъ ничьего предпочтенія и не будетъ имть въ ономъ недостатка въ кругу, ее достойномъ.’ Принцъ ничего не отвчалъ и, желая скрыть свою досаду, далъ шпоры своему коню и поскакалъ къ той галлере, въ которой находилась Лэди Ровена, еще невзявшая внца, положеннаго къ ея ногамъ.

‘Примите, прелестная дама!— сказалъ Іоаннъ — знаки вашего владычества. Никто не можетъ боле насъ желать оказать къ оному уваженія, и ежели угодно будетъ вамъ и достойнымъ вашимъ родственникамъ сегодня украсить своимъ присутствіемъ нашъ праздникъ во дворц въ Ашби, то это доставитъ намъ случай боле узнать Царицу, которой будетъ посвященъ завтрешній день.’

Лэди Ровена молчала, Цедрикъ же отвчалъ Принцу по-Саксонски:

‘Лэди Ровена не знаетъ языка, который нуженъ, чтобъ отвчать Вашему Высочеству и чтобъ съ приличіемъ находиться на вашемъ праздник, я самъ, равно какъ и почтенный Ательстанъ Конингсбургскій, знаю только языкъ и обычаи своихъ предковъ, и потому мы вс просимъ васъ простить намъ, что не можемъ принять вашего приглашенія, но Леди Ровена исполнить обязанность, возложенную на нее Рыцаремъ-побдителемъ и подтвержденную гласомъ народа.’

Сказавъ это, Цедрикъ поднялъ внецъ и возложилъ его на Ровену, въ знакъ ея согласія на принятіе предоставляемаго ей временнаго владычества.

‘Что онъ говоритъ?’ Спросилъ Принцъ, притворяясь непонимающимъ Саксонскаго языка, хотя очень хороню понялъ Цедрика.

Ему объяснили слова Цедриковы пофранцузски.

‘Очень хорошо, — сказалъ Іоаннъ — завтра мы возведемъ на тронъ эту нмую Царицу … По крайней мр вы, г. Рыцарь, — сказалъ онъ побдителю, остававшемуся еще у галлереи — не откажитесь участвовать въ нашемъ праздник?’

Рыцарь, начавшій въ первый разъ говорить, извинялся, едва попятнымъ голосомъ, въ томъ, что не можетъ исполнишь его желанія, и представлялъ причиною необходимость въ успокоеніи посл понесенныхъ трудовъ и въ приготовленіи себя къ слдующему дню.

‘Не можетъ быть лучше.— сказалъ надменно Іоаннъ — Мы мало привыкли къ подобнымъ отказамъ, но постараемся, чтобъ праздникъ нашъ не былъ печаленъ, хотя побдитель и его Царица и не хотятъ его удостоишь своимъ посщеніемъ.’

Сказавъ это, онъ поскакалъ съ поприща, послдуемый своею блистательною свитою, и отъздъ его былъ знакомъ къ общему разъзду.

Посредственный человкъ никогда не забываетъ ранъ, нанесенныхъ его гордости, Іоаннъ, прежде отъзда, взглянулъ на стрлка, который навлекъ на себя его неудовольствіе въ начал турнира, и сказалъ воинамъ: ‘Не упускайте его изъ виду, вы будете отвчать мн за него своею головою.’

Стрлокъ, сохраняя прежнюю непоколебимость, отвчалъ: ‘Я и не имю намренія оставлять Атби прежде вечера завтрешняго дня, мн любопытно видть, каково стрляютъ изъ лука стрлки графства Стаффордскаго и Лейчестерскаго, лса Нидвудскіе и Шарнвудскіе должны быть для нихъ хорошею школою.’

‘Я же — сказалъ Іоаннъ окружающимъ его, не удостоивая отвчать прямо стрлку — хочу видть, какова уметъ стрлять онъ самъ, и горе ему, ежели искуство его недостаточно будетъ для извиненія его дерзости.’

‘Давно уже пора,— сказалъ Маврикій — какимъ-нибудь значущимъ примромъ укротить этихъ людей.’

Вальдемаръ, который, чаятельно, думалъ, что его покровитель нелучшія избираетъ средства для привлеченія къ себ народа, только пожалъ плечами.

Принцъ похалъ въ Ашби, и мене нежели чрезъ четверть часа на поприще уже никого не осталось.

Зрители отправились въ разныя стороны, большая часть изъ нихъ взяла направленіе къ Ашби, знатнйшіе особы имли тамъ помщеніе во дворц, прочіе же нанимали въ город квартиры. Въ числ ихъ находились Рыцари, бывшіе въ этотъ день вызывающими и предполагавшіе на слдующій участвовать въ общемъ сраженіи. Они, во время пути, разговаривали о произшествіяхъ того дня и послдуемъ! были восклицаніями народа, который сопровождалъ и Принца Іоанна таковыми же, но боле по блистательности его свиты, нежели по своей, къ нему преданности.

Восклицанія боле чистосердечныя, боле единодушныя и боле заслуженныя сопровождали побдителя, который, дабы избавиться отъ вниманія народа, толпящагося вокругъ его, вошелъ въ предложенный ему отъ Маршаловъ турнира шатеръ, расположенный близъ сврнаго окончанія поприща, и толпа желавшихъ его видть и узнать немедленна разсялась.

Шумъ, происходящій обыкновенно отъ большаго количества людей, соединенныхъ въ одномъ мст по случаю занимательнаго зрлища, замнился гуломъ разговора удаляющихся отъ онаго, уменьшавшимся постепенно и наконецъ совсмъ утихшимъ.

На поприщ никого не осталось, кром прислужниковъ, собирающихъ подушки и разныя вещи, и длящихъ остатки кушанья и напитковъ, коими Принцъ угощалъ зрителей.

Въ недальнемъ разстояніи устроены были временныя кузницы, въ которыхъ во всю ночь продолжались работы: починивали и изготовляли латы и оружіе для слдующаго дня.

Сильный караулъ, смняемый каждые два часа, поставленъ былъ вокругъ поприща и оставался тамъ до солнечнаго всхода.

Глава X.

Рыцарь лишенный наслдства едва вошелъ въ шатеръ, какъ пажи и оруженосцы явились предъ миніъ для прислуги, представили ему платье, и принесли кушанье и напитки. Любопытство умножало ихъ усердіе, каждому хотлось узнать, кто былъ Рыцарь, посл такихъ побдъ, скрывающій имя и лице свое, но желаніе ихъ не исполнилось, побдитель поблагодарилъ ихъ и отпустилъ, сказавъ, что, исключая своего оруженосца, онъ не иметъ ни въ комъ надобности. Этотъ оруженосецъ похожъ былъ на крестьянина и, одтый въ темное изъ толстаго сукна платье, съ нахлученною на глаза шапкою, казалось, также желалъ оставаться неизвстнымъ, какъ и его Рыцарь. Онъ разстегнулъ латы своего Рыцаря и поставилъ предъ нимъ кушанье и вино, въ которыхъ усталость заставляла уже его господина чувствовать надобность.

По окончаніи Рыцаремъ ужина, оруженосецъ доложилъ ему, что пятеро конныхъ воиновъ желаютъ съ нимъ говорить. Рыцарь одтъ былъ въ длинное платье съ капюшономъ, удобнымъ закрыть лице не хуже забрала шлема, употребляемое тогда знатными людьми, впрочемъ самая темнота ночи длала всякую предосторожность ненужною,и онъ явился у входа въ шатеръ, гд ожидали его оруженосцы пяти побжденныхъ имъ Рыцарей, съ ихъ конями и вооруженіемъ.

Первый изъ нихъ сказалъ: ‘На основаніи законовъ Рыцарства, я Бодуинъ Ойлей, оруженосецъ могущественнаго Рыцаря Бріана Буа-Гильберта, представляю вамъ, называющемуся лишеннымъ наслдства Рыцарю, коня и вооруженіе, бывшихъ сегодня въ употребленіи у сказаннаго Бріана Буа-Гильберта во время поединка, и предоставляю вашей вол: взять ихъ, или принять за нихъ выкупъ, потому что это предписывается законами Рыцарства.’

Прочіе оруженосцы повторили то же, одинъ посл другаго, отъ имени своихъ Рыцарей, и вс ожидали ршенія.

Рыцарь лишенный наслдства отвчалъ послднимъ четыремъ оруженосцамъ: ‘Я всмъ вамъ скажу одно и то же: поклонитесь отъ меня своимъ почтеннымъ Рыцарямъ и скажите имъ, что я почелъ бы для себя непростительнымъ лишить столь храбрыхъ Рыцарей ихъ коней и вооруженія, и желалъ бы тмъ и окончить мой отвтъ, но будучи не по одному названію, а въ самомъ дл Рыцаремъ лишеннымъ наслдства, нахожусь въ необходимости просить ихъ о выкуп своихъ коней и вооруженія, потому что самыя бывшія на мн латы не могу назвать моею собственностію.’

‘Мы имемъ приказаніе, — отвчалъ оруженосецъ Регинальда Фрондбефа — представить вамъ за каждаго коня съ вооруженіемъ по сту цехиновъ выкупа.’

‘Этого достаточно.— отвчалъ Рыцарь — Обстоятельства мои обязываютъ меня взятъ половину этой суммы, изъ остальной же, Гг. оруженосцы, прошу васъ взять половину себ, другую же раздлить между Герольдами и пвцами.’

Оруженосцы поблагодарили его за необыкновенную его щедрость. Посл сего Рыцарь сказалъ оруженосцу Бріанову: ‘Вы же скажите вашему Рыцарю, что я не беру отъ него ни коня, ни вооруженія, ни выкупа, что сраженіе между нами еще не окончилось и не можетъ окончиться иначе, какъ битвою копьями и мечами, на коняхъ и спшившись, что онъ самъ вызвалъ меня на смертельный поединокъ, о которомъ я не забуду, что я не ровняю его съ четырьмя его товарищами, съ которыми готовъ на всякую взаимную вжливость, и что, наконецъ, почитаю его смертельнымъ своимъ врагомъ.

‘Мой Рыцарь, — сказалъ Бодуинъ — уметъ платить презрніемъ за презрніе, ударами за удары, вжливостію за вжливость, и ежели вы не примите отъ меня выкупа, то я оставлю коня и вооруженіе здсь, знавъ, что Бріанъ Буа-Гильбертъ не захочетъ, ни ссть на перваго, ни надть послдняго.’

‘Вы заслуживаете похвалу, г. оруженосецъ, — сказалъ Рыцарь — вы говорите съ неустрашимостію, которая прилична защищающему отсутствующаго, но, совсмъ тмъ, не оставляй* те здсь ни коня, ни вооруженія, а возвратите ихъ вашему Рыцарю, если же онъ ихъ не приметъ обратно, то возмите ихъ себ, я имю право вамъ ихъ подарить, когда они останутся моими.’

Бодуинъ почтительно поклонился и отправился съ своими товарищами.

‘Видишь, Гуртъ,— сказалъ Рыцарь — я не помрачилъ славы Англійскихъ Рыцарей.’ ‘А я — отвчалъ Гуртъ — не славно ли представлялъ Норманскаго оруженосца?’ ‘Хорошо, но только я все боялся, чтобъ тебя не узнали по твоей неловкости.’ ‘Ба! да кто меня могъ узнать, кром одного Вамбы, объ которомъ я еще не могу ршишь: дуракъ ли онъ, или илутъ? Совсмъ тмъ, я чуть не захохоталъ, когда старый баринъ прозжалъ мимо меня, онъ въ это время былъ совершенно увренъ, что Гуртъ пасетъ его стадо въ лсахъ и болотахъ Ротервудскихъ. Ежели бы онъ когда-нибудь узналъ о моемъ переодванъ?’

‘Ты помнишь, Гуртъ, что я теб общалъ?’

‘Впрочемъ я объ этомъ не забочусь, для друзей у меня кожа толста. ‘

‘Поврь мн, что я тебя награжу за опасность, которой ты подвергается изъ преданности ко мн, между тмъ, вотъ теб десять золотыхъ монетъ.’

‘Много благодарю, — отвчалъ Гуртъ, опустивъ въ карманъ деньги — вотъ я теперь бога т е всякаго пастуха.’

‘Возми этотъ мтокъ золота и копя, — продолжалъ Рыцарь — и ступай въ Ашби, узнай тамъ, гд живетъ Исаакъ Іоркскій, отдай ему коня и скажи, чтобъ взялъ, что ему надобно, за вооруженіе.’

Нтъ, я эта то ни за что не сдлаю.’

‘Какъ, Гуртъ! ты не хочешь исполнить моего приказанія?’

‘Я готовъ его исполнить, когда это будетъ справедливо, умно и по-Христіански, но ваше теперешнее приказаніе совсмъ не таково: позволитъ жиду самому рыться въ деньгахъ несправедливо, потому что это значило бы дозволить ему взять денегъ боле, нежели должно, а допускать, чтобъ онъ бралъ даромъ деньги у правоврнаго, было бы не благоразумно и не по-Христіански ‘

‘Знай однако, что я хочу, чтобъ онъ былъ доволенъ.’

‘Положитесь на меня.’ Отвчалъ Гуртъ, взявъ мшокъ подъ епанчу и выходя изъ шатра. Вышедъ же изъ онаго прибавилъ: ‘Посмотрю я, какъ онъ у меня не возметъ половины того, что запроситъ.’ Сказавъ это, онъ немедленно взялъ коня и отправился въ Ашби, Рыцарь же занялся тягостными и непріятными размышленіями, о которыхъ еще не время разсказывать.’

Теперь слдуетъ перенестись въ Ашби, или, лучше, въ находившійся близъ онаго загородный домъ, принадлежавшій богатому жиду, занимаемый въ то время Исаакомъ съ Ревеккою и ихъ свитою.

Въ небольшой комнат, но убранной богато въ восточномъ вкус, сидла Реввека на диван, украшенномъ вышитыми золотомъ подушками, и слдовала глазами за всми движеніями своего отца, смотря на него съ дтскою нжностію въ то время, когда онъ ходилъ большими шагами по комнат съ унылымъ и отчаяннымъ видомъ, то складывая руки на груди, то воздвая ихъ къ небу.

‘Блаженный Іаковъ!— воскликнулъ онъ — О вы! дванадесять Патріарховъ, прародители нашего народа! сколь ужасное несчастіе постигло человка, сохранявшаго всегда въ точности законъ Моисеевъ. Лишиться вдругъ пятидесяти цехиновъ!’

‘Но мн, казалось, батюшка! что вы съ удовольствіемъ отдавали эти деньги Принцу.’

‘Съ удовольствіемъ! да постигнутъ его вс бдствія Египетскія! съ удовольствіемъ! Да, также съ удовольствіемъ, какъ въ Ліонскомъ залив я бросалъ въ море мои товары для облегченія тонувшаго корабля, когда мои драгоцнныя шелковыя ткани покрывали морскія волны, мои превосходные ароматы смшивались съ пною, мои золотыя и серебреныя парчи украшали подводныя пещеры.’

‘Тогда дло шло о спасеніи вашей жизни, батюшка, и посл того времени Богъ Израилевъ благословилъ ваши труды.’

‘Такъ, но ежели станутъ отнимать у меня деньги, какъ сегодня, и, грабя меня, заставлять еще показывать удовольствіе? Дочь моя! мы принадлежимъ къ скитающемуся поколнію, униженіе нате служитъ другимъ забавою, мы принуждены терпть и смиряться, когда бы должны думать объ отмщеніи за свои обиды и разореніе.’

‘За то и мы, — сказала Ревекка — имемъ, въ свою очередь, нкоторыя выгоды: утснители наши находятся нкоторымъ образомъ въ зависимости у презираемыхъ и преслдуемыхъ ими, разсянныхъ дтей Израиля, безъ нашего богатства, они не могли бы ни вести войны, ни торжествовать побдъ, деньги наши возвращаются къ намъ отъ нихъ съ большимъ приращеніемъ, и мы уподобляемся лугу, который, чмъ боле его подчутъ, тмъ боле зеленетъ, даже сегодняшній турниръ не могъ бы послдовать безъ вспоможенія этихъ презираемыхъ Іудеевъ.’

‘Дочь моя, ты тронула новую чувствительную струну: этотъ красивый конь, это богатое вооруженіе, которые мн принадлежатъ пополамъ съ Киргэфомъ Ярамомъ Лейчестерскимъ, составляютъ мою надежду на полученіе семидневнаго дохода, кто знаетъ, не постигнетъ ли ихъ одинакая участь съ брошенными мною въ море товарами? Потеря за потерею, разореніе за разореніемъ! Однако, можетъ быть, этого и не случится, молодой человкъ очень благороденъ.’

‘Безъ сомннія не случится, — сказала Ревекка — и вы не будете сожалть, что оказали благодарность за сдланную имъ вамъ услугу.’

‘Думаю, что не буду сожалть, но….’

Онъ продолжалъ ходить неровными шагами по комнат, и Ревекка, видя, что старанія ея его утшить остаются безуспшными и только боле его огорчаютъ, замолчала, она поступила очень благоразумію, и мы совтуемъ всмъ, любящимъ играть роль утшителей и наставниковъ, слдовать въ подобныхъ случаяхъ ея примру.

При наступленіи вечера вошелъ слуга, также жидъ, и поставилъ на столъ дв серебреныя лампы, въ которыхъ горло душистое масло, въ то же время двое слугъ внесли столъ чернаго дерева, украшенный серебромъ и покрытый роскошными яствами и дорогими винами. Богатые Іудеяне во внутренности своихъ домовъ не чуждались роскоши.

Одинъ изъ слугъ сказалъ Исааку, что какой-то Христіанинъ желаетъ съ нимъ говорить. Время человка, занимающагося торговлею, обыкновенно принадлежитъ всмъ: Исаакъ поставилъ обратно на столъ кубокъ съ Греческимъ виномъ, не отвдывая его, приказалъ дочери закрыться покрываломъ и веллъ впустить Христіанина.

Едва успла Ревекка скрыть свое прелестное лице подъ покрываломъ изъ серебренаго Флера, закрывшимъ ея съ головы до ногъ, какъ дверь отворилась и вошелъ Гуртъ, завернутый въ широкую Норманскую епанчу, наружность его могла подать нкоторое подозрніе, потому что вошедъ, онъ не только не снялъ шапки, а еще боле нахлучилъ ее на глаза.

‘Ты ли Исаакъ Іоркскій?’ Спросилъ онъ Іудеянина по-Саксонски.

Исаакъ, котораго торговля поставляла въ необходимость знать вс языки, употребляемые въ Англіи, отвчалъ: ‘Да, а ты кто такой?’

‘Теб нтъ нужды до моего имени.’ ‘Мн нужно его знать, также какъ и теб мое, безъ этаго мы не можемъ приступить ни къ какому длу.’

‘Я не затмъ пришелъ, чтобъ вступать съ тобою въ дла, а принесъ теб долгъ, по этому и надобно мн знать, кому отдаю деньги, а теб никакой нтъ нужды освдомляться, кто ихъ принесъ.’

‘Ты принесъ мн долгъ, это перемняетъ видъ дла. Отъ кого же?’

‘Отъ Рыцаря лишеннаго наслдства, побдителя-на сегодняшнемъ турнир, я принесъ деньги за вооруженіе, полученное имъ отъ Киргафа Ярама Лейчестерскаго, и привелъ обратно коня въ такомъ же здоровомъ положеніи, въ какомъ онъ былъ взятъ отъ Киргафа. Коня я поставилъ въ твою конюшню, а о деньгахъ спрашиваю тебя: сколько теб слдуетъ получить?’

‘Я говорилъ, что это достойный молодой человкъ.’ Воскликнулъ жидъ съ восторгомъ. ‘Кубокъ вина не испортитъ тебя, — прибавилъ онъ, подавая пастуху серебреный драгоцнной работы кубокъ, наполненный виномъ, какого онъ отъ роду не пивалъ — сколько же ты принесъ денегъ?’

‘Мати Божія!— сказалъ Гуртъ, выпивъ — какое вкусное питье изволятъ пить эти нечестивые жиды, въ то время, какъ нашъ братъ Христіанинъ, пьетъ густое пиво съ дрождями. Сколько я принесъ денегъ? Немного, но пришелъ не съ пустыми руками. Послушай, Исаакъ, хотя ты и жидъ, но не уже ли у тебя нисколько нтъ совсти?’

‘Твой Рыцарь — сказалъ Исаакъ — сегодня много пріобрлъ: онъ завоевалъ пять прекрасныхъ коней и пять вооруженій, ежели онъ мн все это пришлетъ, то мы будемъ квитъ.’

‘У него ужъ ихъ нтъ.’ Отвчалъ Гуртъ.

‘Это худо, очень худо, онъ поступилъ какъ неразсудительный молодой Человкъ, никто изъ Христіанъ, здсь не въ состояніи купить всего этаго, и ни одинъ Іудеянинъ не могъ дать ему и половины того, чтобы я заплатилъ, но оставимъ это. Въ мшк, кажется, будетъ цехиновъ сто?— сказалъ онъ, раскрывъ Гуртову епанчу — Онъ, кажется, тяжелъ?’

‘На дн положено желзо для стрлъ.’Отвчалъ безъзапинки Гуртъ.

‘Хорошо, — сказалъ Исаакъ — возьму восемдесятъ цехиновъ за вооруженіе, и мн не будетъ прибыли ни одной золотой монеты. Есть ли у тебя столько?’

‘Ровно столько, но посл этаго у моего Рыцаря не останется ни шелеха.’

‘Выпей, еще кубокъ этаго добраго вина: восемдесятъ цехиновъ мало, я сказалъ неподумавши и ничего не могу уступить, да еще каковъ конь? Не возможно, чтобъ съ нимъ чего-нибудь не случилось въ такой скачк, въ такой битв, гд люди и кони устремлялись, одни на другихъ, какъ дикіе быки Башамскіе.’

‘Я теб говорю, что конь твой цлъ и здоровъ, ты можешь самъ посмотрть его въ конюшн, и семдесятъ цехиновъ слишкомъ довольно, если же ты не согласишься ихъ взять, то я понесу назадъ мшокъ къ моему Рыцарю.’ Гуртъ сказавъ это, позвнлъ деньгами.

‘Полно, полно, заплати вс восемдесятъ, я не могу ничего уступить, и ты увидишь, что я умю быть благодарнымъ.’

Гуртъ вспомнилъ, что Рыцарь хотлъ, чтобъ жидъ былъ доволенъ и, боле не упорствуя, отсчиталъ ему восемдесятъ цехиновъ, и взялъ отъ него, въ полученіи полной уплаты за вооруженіе, росписку. Исаакъ, въ радости, еще разъ пересчиталъ деньги дрожащею рукою, положилъ семдесятъ цехиновъ въ карманъ и началъ медленно досчитывать остальные десять: размышлялъ, принимаясь за каждую монету и, казалось, ощущалъ бореніе скупости съ какимъ-то другимъ чувствомъ. ‘Семдесятъ одинъ, — говорилъ онъ считая — семдесятъ два … твой Рыцарь благороднйшій человкъ …. семдесятъ три… прекрасный молодой человкъ … семдесятъ четыре … кажется, этотъ цехинъ немного пообтертъ, да нужды нтъ … семдесятъ пять … а этотъ что-то легокъ …. семдесятъ шесть… ежели твоему Рыцарю занадобятся деньги, пусть сыщетъ Исаака Іоркскаго …. семдесятъ семь … то есть, принадлежащемъ обеспеченіи, семдесятъ восемь … ты славной малой …. семдесятъ девять…. и заслуживаешь награду.’

Іудеянинъ, взявъ въ руку послдній цехинъ, пріостановился, вроятно намреваясь подарить его Гурту, и ежели бы этотъ цехинъ былъ обтертъ, или неполновсенъ, то, можетъ быть, Исаакъ и послдовалъ бы своему намренію, но, къ несчастію Гурта, монета была совершенно новая, жидъ разсматривалъ ее со всхъ сторонъ и не нашелъ въ ней никакого недостатка, положилъ ее на всы и, увидвъ, что она цлымъ граномъ превышаетъ надлежащую тяжесть, не могъ ршиться съ нею разстаться. ‘Восемдесятъ — сказалъ онъ наконецъ, опустивъ ее къ прежнимъ — счетъ вренъ, и я не сомнваюсь, чтобъ твой Рыцарь тебя щедро не наградилъ: въ мшк еще остались деньги.’

Гуртъ сдлалъ гримасу, что всегда съ нимъ случалось, когда хотлъ усмхнуться.

‘Почти столько же, сколько ты сосчиталъ съ такимъ вниманіемъ.— отвчалъ Гуртъ, спрятавъ росписку, — Жидъ, я не умю читать, но ежели росписка не въ должномъ вид, то ты прощайся съ бородою.’ Сказавъ это, онъ наполнилъ виномъ третій кубокъ, не дожидаясь приглашенія, и выпивъ его разомъ, отправился, не сказавъ боле ни слова.

‘Ревекка, — сказалъ Исаакъ — этотъ Измаилыпянинъ, кажется, нсколько грубъ, но, нужды нтъ, Рыцарь его благородный человкъ, и я очень радъ, что онъ завоевалъ на турнир нсколько золотыхъ денегъ, благодаря его копью, латамъ и сил его руки.’

Удивляясь, что Ревекка ему не отвчаетъ, онъ оборотился, но ее не было уже въ комнат. Между тмъ Гуртъ сошелъ съ лстницы и, вошедъ въ темныя сни, искалъ двери, въ это время явилась передъ нимъ женщина въ бломъ плать, съ небольшою серебреною лампою въ рукахъ, и сдлала ему знакъ, чтобъ онъ слдовалъ за нею въ комнату, изъ которой вышла. Гуртъ не чувствовалъ большой охоты ей повиноваться, смлость его была безпредльна въ тхъ случаяхъ, въ которыхъ зналъ, въ чемъ заключалась угрожавшая ему опасность, но и не было его трусливе противъ духовъ и привидній, женщина въ бломъ плать, особенно въ дом жида, которыхъ, по общему предразсудку, почитали занимающимися кабалистикою и чернокнижіемъ, его устрашала, но, совсмъ тмъ, поколебавшись нсколько, онъ осмлился и вошелъ за нею въ комнату, въ которой увидлъ Ревекку.

‘Другъ мой, — сказала Ревекка — отецъ мой хотлъ только съ тобою пошутить, онъ самъ долженъ твоему Рыцарю въ десятеро боле того, чего стоитъ вооруженіе. Сколько ты ему заплатилъ?’

‘Восемдесятъ цехиновъ.’ Отвчалъ Гуршъ, удивляясь вопросу.

‘Вотъ, въ этомъ кошельк сто цехиновъ, возьми ихъ — сказала Ревекка — и отдай своему Рыцарю его деньги, а остальныя возьми себ, не благодари меня, а не мешкая ступай и остерегайся, шедши городомъ, чтобъ тебя не ограбили, или даже не убили бы. Рувимъ, — вскричала она — посвти ему и запри посл хорошенько ворота.’

Рувимъ, чернобровый и черноволосый Израильтянинъ, повиновался: взялъ свтильникъ, выпроводилъ Гурта и заперъ за нимъ ворота желзнымъ запоромъ, который годился бы для самой тюрьмы.

‘Ей Богу!— сказалъ Гуртъ — эта двица не жидовка. Десять цехиновъ отъ моего барина и двадцать отъ нее: счастливый день. Еще одинъ такой же, и ты, Гуртъ, будешь въ состояніи выкупиться изъ рабства и длать что хочешь. Тогда, прощай мое стадо, я брошу посохъ, возьму мечь и щитъ, и буду слдовать за моимъ господиномъ, не скрывая ни имени, ни лица своего.’

Глава XI.

Ночныя приключенія Гурта еще не окои чились. Онъ самъ началъ побаиваться, когда, прошедъ чрезъ городъ Ашби и миновавъ рдко-разбросанные домы, составлявшіе предмстіе онаго, очутился на излучистой и неровной дорог, идущей узкимъ ущельемъ между возвышеній, поросшихъ оршникомъ, перемшаннымъ съ буковыми и дубовыми деревьями, на нее нависшими и совершенно ее затемняющими. Вдали раздавался шумъ городскихъ удовольствій: веселое пніе, смхъ и звуки инструментовъ. Все это напоминало Гурту, что въ город множество людей всякаго разбора, и безпокоило его. ‘Жидовка правду говорила, — думалъ онъ — и видитъ Богъ, что мн давно бы хотлось быть въ шатр моего господина. Здсь столько, я не скажу разбойниковъ, но странствующихъ Рыцарей, пвцовъ, забавниковъ, стрлковъ и бродягъ, что не возможно быть спокойнымъ тому, у кого есть въ карман хотя малая серебреная монета, а еще боле, человку, у котораго столько денегъ, сколько теперь у меня. Какъ бы хотлось мн выбраться изъ этаго проклятаго ущелья, чтобъ можно было, покрайней мр, видть человка прежде, нежели онъ ко мн подойдетъ, а шутъ ни эти не -видать.’

Онъ удвоилъ шаги, торопясь вытти изъ ущелья на равнину, но въ это время бросились на него четыре человка, по два съ каждой стороны, и схватили его.

‘Подай свой кошелекъ.— сказалъ одинъ изъ нихъ — Мы люди услужливые, избавляемъ прохожихъ отъ излишней тягости.’

‘Не такъ-то бы легко удалось вамъ избавить меня отъ нее, — отвчалъ не робя Гуртъ — если бы я имлъ свободу защищаться.’

‘А вотъ увидимъ.’ Отвчалъ разбойникъ и приказалъ своимъ товарищамъ отвести его въ лсъ.

Они заставили Гурта вскарабкаться на высоту, по лвую сторону дороги, и довели его, продираясь сквозь густоту лса, до небольшой поляны, гд встртились съ ними еще двое разбойниковъ, которые вообще вс были въ маскахъ.

‘Сколько съ тобою денегъ?’ Спросилъ одинъ изъ встртившихся вновь разбойниковъ.

‘Тридцать цехиновъ, моихъ собственныхъ.’ Отвчалъ ршительно Гуртъ.

‘Вздоръ! вздоръ!— вскричали вс разбойники — не возможно, чтобъ Саксонецъ отправился изъ города трезвымъ, имя у себя тридцать цехиновъ.’

‘Я ихъ берегу, чтобъ выкупить себя на волю.’

‘Ну не оселъ ли ты?— сказалъ одинъ изъ разбойниковъ — три галенка крпкаго пива разв не также тебя сдлали бы вольнымъ, и еще боле, нежели самъ твой господинъ, хотя бы онъ былъ такой же Саксонецъ, какъ и ты?’

‘Это правда, — сказалъ Гуртъ — но возьмите тридцать цехиновъ, если хотите: да отпустите меня.’

‘Постойте!— сказалъ пришедшій вновь разбойникъ, который, казалось, былъ ихъ атаманомъ — Въ мшк боле денегъ, нежели ты говоришь.’

‘Правда, но он принадлежатъ не мн, а храброму Рыцарю, моему господину,— отвчалъ Гуртъ — и ежели бы вы удовлетворились тридцатью цехинами, то я объ остальныхъ, конечно, не сказалъ бы вамъ.’

‘Браво! ты мн нравится, и хотя мы разбойники, но не возмемъ у тебя твоихъ тридцати цехиновъ, ежели ты будешь съ нами чистосердеченъ, однако, между тмъ, облегчи себя отъ этой тягости.’ Сказавъ это, онъ взялъ у Гурта мшокъ съ деньгами, и продолжалъ: ‘Кто же твой господинъ?’

‘Рыцарь лишенный наслдства.’ ‘Тотъ, который сегодня былъ побдителемъ, а кто онъ и какъ его имя?’ ‘Я не могу вамъ этаго сказать, потому что онъ хочетъ быть въ неизвстности.’

‘А ты самъ, кто такой?’

‘Ежели я вамъ скажу мое имя, то вы узнаете и имя моего господина.’

‘Ты врный слуга, но гд взялъ твой господинъ эти деньги?’

‘Въ этомъ мшк находится выкупъ, взятый имъ за четырехъ коней и за четыре вооруженія.’

‘А сколько тутъ всхъ денегъ?’ ‘Двсти тридцать цехиновъ, изъ которыхъ тридцать мои, а прочіе моего господина.’

‘Это значитъ, что твой господинъ поступилъ очень великодушно съ побжденными, они дешево отдлались, скажи мн, кто изъ Рыцарей заплатилъ этотъ выкупъ?’

Гуртъ повиновался.

‘Но ты не упомянулъ о Бріан Буа-Гильберт, видишь, что меня обмануть нельзя, какой выкупъ заплатилъ Рыцарь Храма?’

‘Господинъ мой не взялъ отъ него выкупа и желаетъ одной его крови, между ними смертельная вражда и они не могутъ имть между собою обыкновенныхъ сношеній.’

‘А, а! Но какъ же ты очутился съ этими деньгами въ Ашби?’

‘Я носилъ ихъ къ жиду Исааку Іоркскому для отдачи за вооруженіе, взятое у него моимъ господиномъ.’

‘Сколько же ты заплатилъ Исааку? Въ мшк, кажется, должны быть вс двсти тридцать цехиновъ.’

‘Я заплатилъ Исааку восемдеслтъ цехиновъ, посл же онъ веллъ мн возвратить сто.’

‘Вздоръ! вздоръ!— вскричали вс разбойники — Какъ смешь ты намъ разсказывать такія небылицы?’

‘Что я вамъ сказалъ, то также врно, какъ и то, что теперь на насъ свтитъ мсяцъ: вы найдете сто цехиновъ въ шелковомъ кошельк, отдльно отъ прочихъ.’

‘Не забудь, — сказалъ атаманъ — что ты говоришь о жид, о человк, который также неспособенъ выпустишь изъ рукъ золото, до котораго дотронулся: какъ пещаная стпь возвратить стаканъ воды, пролитой на нее путешественникомъ.’

‘Однако я вамъ говорю правду.’

‘Выските огня,— сказалъ атаманъ — я посмотрю кошелекъ, и ежели этотъ человкъ насъ не обманываетъ, то щедрость жида истинное чудо.’

Огонь былъ зажженъ, и вс столпились вокругъ атаман, когда онъ развязывалъ кошелекъ, Гуртъ, пользуясь этимъ случаемъ, вырвался изъ рукъ у тхъ разбойниковъ, которые его держали, и могъ бы уйти, ежели бы ршился разстаться съ деньгами своего господина, но, не имя этаго намренія, онъ выхватилъ проворно у одного изъ разбойниковъ толстую палку и ударилъ ею атамана такъ сильно, что онъ выронилъ изъ рукъ кошелекъ, который Гуртъ хотлъ подхватить, но разбойники схватили его самаго, и стали держать крпче прежняго.

‘Глупецъ!— сказалъ атаманъ — Всякой другой, на моемъ мст, немедленно наказалъ бы тебя за дерзость, но, погоди, я съ тобою управлюсь, а до тхъ поръ стой смирно, и ежели пошевелиться, то тебя успокоютъ навсегда. Товарищи! на этомъ кошельк вышиты Еврейскія слова, въ немъ точно сто цехиновъ, и все показываетъ, что этотъ чудакъ насъ не обманулъ, намъ не должно длать данникомъ Рыцаря, его господина, потому что онъ похожъ на насъ, а волки не нападаютъ на волковъ.’

‘Онъ похожъ на насъ!— сказалъ одинъ изъ разбойниковъ — А чмъ? я желалъ бы знать.’

‘Чмъ? Не такъ ли же онъ бденъ и лишенъ наслдства, какъ и мы, не кормится ли онъ оружіемъ, какъ и мы, не побдилъ ли онъ Регинальда Фрондбсфа и Филиппа Мальвуазина, что сдлали бы и мы, ежели бы имли случай, не смертельный ли онъ врагъ нашему врагу Бріану Буа-Гильберту, притомъ, не уже ли въ насъ должно быть мене совсти, нежели въ нечестивомъ жид?’

‘Нтъ, нтъ.— отвчалъ разбойникъ — Между тмъ, когда я принадлежалъ къ шайк стараго Ганделина, мы не бывали такъ разборчивы, а здсь и этотъ дерзкій мужичишка, думаю, отправится безъ всякаго наказанія.’

‘Это будетъ зависеть отъ тебя.’ Сказалъ атаманъ. ‘Поди сюда, — продолжалъ онъ, оборотясъ къ Гурту — посмотримъ, каково ты владешь палкою?’

‘Думаю, что я это вамъ порядочно доказалъ.’

‘Да, признаюсь, что ударъ былъ хорошъ,, но слушай: ежели ты ударишь также вотъ этаго молодца, то мы тебя отпустимъ, не взявши у тебя ничего, хотя, по чести, врность твоя къ с’оему господину, думаю, во всякомъ случа заставитъ меня не допустить тебя до убытка. Ну, ‘Менье! принимайся за палку, защищайся и нападай, а вы пустите этаго дерзкаго человка и дайте ему такую же палку. Для поединка атаго рода довольно свтло.’

Оба сопротивника, вооруженные каждый палкою одинаковой длины и толщины, вышли на средину луга, гд было свтле отъ мсяца и свободне дйствовать. Разбойники стали кружкомъ около ихъ, смялись и кричали своему товарищу: — ‘Менье! осторожне, смотри, не заплати самъ пошлины.’

Менье держалъ палку посредин, вертлъ ее надъ головою въ вид мльницы, и, насмхаясь надъ Гуртомъ, говорилъ: ‘Впередъ, впередъ! Я теб дамъ знать, тяжела ли моя рука.’

‘Ты увидишь, что я не струшу.’ Отвчалъ Гуртъ, начавъ вертть палку съ такимъ же проворствомъ, какъ и его сопротивникъ.

Они нсколько минутъ бились съ равною неустрашимостію, силою и искусствомъ, наносили и отражали удары съ одинаковымъ проворствомъ и ловкостію, палки ихъ такъ громко стучали одна объ другую, что издали казалось, будто бьются человкъ двнадцать.

Сраженія, не столь упорныя и не столь опасныя, бывали воспваемы хорошими героическими стихами, но битва Гурта съ Менье не удостоится подобной чести по недостатку вдохновеннаго піиты, между тмъ, не смотря что сего рода сраженіе боле уже не въ мод, мы постараемся описать подвиги обоихъ сопротивниковъ.

Они оба долго бились съ равнымъ успхомъ, и Менье, видвъ искусство своего сопротивника и слышавъ насмшки своихъ товарищей, началъ разгорячаться, что не могло принести ему пользы въ битв, требующей совершеннаго хладнокровія и внимательности, и доставило Гурту выгоду, которою онъ не упустилъ воспользоваться: Менье нападалъ съ запальчивостію, оба конца его палки длали удары одинъ за другимъ не переставая, и онъ безпрестанно боле приближался къ своему сопернику. Гуртъ защищался, вертлъ быстро свою палку, въ вид мльницы, передъ собою, отражая этимъ-движеніемъ удары и закрывая себя отъ оныхъ, отступалъ назадъ, не спуская глазъ съ своего сопротивника, наконецъ, замтивъ, что Менье начинаетъ ослабвать, ршился ударить его по голов, и когда Менье приготовлялся отразить ударъ, онъ схватилъ лвою рукою за конецъ его палку и ударилъ его такъ сильно, что Менье растянулся по земл.

‘Побда! побда!— вскричали разбойники — Славная битва! да здравствуетъ старая Англія! Саксонецъ защитилъ и кошелекъ свой, и кожу, а Менье встртилъ человка себя искусне.’

‘Ты можешь отправиться, молодецъ!— сказалъ атаманъ, присоединивъ свою похвалу его искусству къ восклицаніямъ прочихъ — я велю тебя проводить двоимъ изъ моихъ товарищей до такого мста, съ котораго можно видть шатеръ твоего Рыцаря, для того, чтобъ ты не попался въ руки другимъ изъ нашей братьи, которые, можетъ быть, не будутъ такъ снисходительны, какъ мы. Въ такую ночь, какъ ныншняя, насъ довольно здсь на страж. Между тмъ, — сказалъ онъ, принявъ суріозный видъ — мы не принуждали тебя сказывать намъ о своемъ имени, берегись же узнавать и о нашихъ именахъ: не забудь этаго, ежели хочешь быть цлъ.’

Гуртъ, получивъ обратно свою драгоцнную ношу, поблагодарилъ атамана и уврилъ его, что приказаніе его исполнитъ въ точности. Двое разбойниковъ, вооружась дубинами, повели его излучистою тропинкою сквозь чащу лса, изъ котораго выходя они встртили двухъ человкъ, сказали имъ какія-то слова и тмъ заставили ихъ удалиться. Врный оруженосецъ изъ этаго увидлъ, что предосторожность атамана была неизлишняя, и заключилъ, что- шайка разбойниковъ должна быть велика и что вокругъ этаго мста они содержали исправный караулъ.

Вышедъ изъ лсу, Гуртъ не зналъ, куда итти, потому что онъ въ городъ Ашби шелъ другою дорогою, но проводники довели его до небольшаго возвышенія, съ котораго, при лунномъ сіяніи, можно было разсмотрть мсто турнира и раскинутые по концамъ онаго шатры, что теб приказано, не сказывай никому о томъ, что съ тобою случилось въ ныншнюю ночь, и ты не будешь въ этомъ раскаяваться, но ежели ты объ этомъ разскажешь, то ни самая Лондонская башня не защититъ тебя отъ нашего мщенія.’

‘Благодарю, много благодарю, молодцы.— сказалъ Гуртъ — Я умю молчать, но, Думаю, что, не обижая васъ, могу пожелать вамъ ремесла, мене опаснаго и боле честнаго.’

Посл этаго, они растались: разбойники возвратились тою же дорогою, по которой пришли, а Гуртъ дошелъ до шатра своего господина, которому, не смотря на данное разбойникамъ общаніе хранить тайну, разсказалъ вс свои ночныя приключенія.

Рыцарь не мене удивленъ былъ поступкомъ Ревекки, щедростію которой ршился не пользоваться, какъ и великодушіемъ разбойниковъ, съ ремесломъ которыхъ оно казалось несогласнымъ.

Размышленія его объ этомъ предмет были прерваны необходимостію успокоиться: труды, понесенные имъ въ тотъ день, заставляли его чувствовать нужду въ успокоеніи, а подвиги, къ которымъ приготовлялся въ слдующій, длали оное для него еще боле необходимымъ.

Рыцарь легъ на богатую постелю, приготовленную для него по распоряженію Маршаловъ, а врный Гуртъ расположился на земл, подославъ подъ себя медвжій мхъ, у самаго входа въ шатеръ, для того, чтобъ никто не могъ въ оный войти, не разбудивъ его.

Конецъ 1-й Части.

ИВАНГОЕ,илиВОЗВРАЩЕНІЕизъКРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.