Ивангое, или Возвращение из Крестовых походов. Часть четвертая, Скотт Вальтер, Год: 1819 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 90 минут(ы)

ИВАНГОЕ
ИЛИ
ВОЗВРАЩЕНІЕ
ИЗЪ
КРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.

Сочиненіе Валтера Скотта.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи А. Смирдина.
1826.

Печатать позволяется:

съ тмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ С. Петербургскій Цензурный Комитетъ семь экземпляровъ сей книги, для препровожденія куда слдуетъ, на основаніи узаконеній. С. Петербургъ, 16 Марта 1825.

Цензоръ Александръ Бируковъ.

Глава I.

Теперь намъ слдуетъ обратить вниманіе на Исаака Іоркскаго. Онъ халъ на полученномъ отъ Локслея мул къ командорству Темплестовскому, въ сопровожденіи данныхъ ему двухъ стрлковъ, и надялся прежде наступленія ночи дохать до онаго. Прохавъ лсъ, онъ отпустилъ своихъ проводниковъ, далъ каждому изъ нихъ по серебреной монет, и, понуждая своего мула, поспшала, впередъ, сколько дозволяла его слабость. Не дозжая миль пяти до Темплестова, силы его совершенно оставили, и тлесныя страданія, увеличиваемыя душевнымъ безпокойствомъ, принудили его остановиться въ небольшомъ городк, въ которомъ жилъ знакомый ему Раввинъ, извстный познаніями своими въ леченіи болзней. Наанъ-Бенъ-Израиль не отказалъ больному соотечественнику въ гостепріимств. Онъ уговорилъ Исаака успокоиться и употребилъ нужныя средства для прекращенія начинавшейся уже въ немъ горячки, произведенной страхомъ, изнуреніемъ и огорченіемъ.

Исаакъ на другой день почувствовалъ себя лучше, всталъ и хотлъ продолжать свое путешествіе, но Наанъ говорилъ ему, какъ другъ и какъ медикъ, что это можетъ ему стоить жизни.

‘Мн необходимо нужно нын быть въ Темплестов, — отвчалъ Исаакъ — дло идетъ о томъ, что мн дороже жизни.’

‘Въ Темплестов?— повторилъ Наанъ, съ удивленіемъ и пощупавъ у него пульсъ — Въ немъ нтъ жара, а кажется онъ бредитъ!’

‘Почему же мн не возможно быть въ Темплестов?— сказалъ Исаакъ — Я знаю, что живущіе тамъ презираютъ Іудеев и даже гнушаются ими, но теб извстно, что торговыя дла не рдко заставляютъ насъ посщать командорства Рыцарей Храма и Рыцарей Іоанна Іерусалимскаго.’

‘Все это справедливо, по разв ты не знаешь, что Лука Бомануаръ, начальникъ ихъ Ордена, ихъ Великій Магистръ, какъ они его называютъ, теперь самъ въ Темплестов?’

‘Нтъ, я этаго не зналъ. Послднія письма изъ Парижа увдомляли меня, что онъ еще тамъ хлопочетъ о полученіи отъ Короля Филиппа вспомоществованія противъ Саладина.’

‘Онъ пріхалъ въ Англію неожиданно, для отмщенія и наказанія. Раздраженный поведеніемъ Рыцарей своего Ордена, не соблюдающихъ своихъ обтовъ, онъ устрашилъ Рыцарей, находящихся въ Темплестов, своимъ пріздомъ. Слыхалъ ты о немъ?’

‘Какъ не слыхать. Онъ, говорятъ, человкъ жестокій, готовый все предать огню и мечу за малйшее отступленіе отъ правилъ ихъ Ордена, пылающій ненавистію къ Магометанамъ и преслдующій насъ, Іудеевъ.’

‘Онъ таковъ и есть. Прочіе Рыцари Храма дозволяютъ себ увлекаться пріятностями удовольствія, соблазняются золотомъ, но Лука Бомануаръ совсмъ иныхъ свойствъ: онъ непріятель всхъ чувственныхъ удовольствіи, презираетъ богатство, желаетъ мученическаго внца и боле всхъ вооружается на поколніе Іуды, полагая истребленіе Іудеянина также, какъ и Магометанина, пріятною жертвою для Неба. Онъ разсялъ неслыханныя клеветы о нашихъ лекарствахъ и называетъ ихъ изобртенными сатаною.’

‘Совсмъ тмъ, хотя бы Темплестовъ превратился для меня въ огненную печь, мн должно тамъ быть.’

Исаакъ объяснилъ Наану причину своего путешествія. Раввинъ выслушалъ его со вниманіемъ, и изъявилъ участіе въ его горести, разодравъ, по обычаю ихъ поколнія, свое платье и воскликнувъ: ‘Бдная двица! бдная двица!’

‘Теперь, ты видишь, — сказалъ Исаакъ — что мн надобно поспшить, присутствіе же начальника Ордена можетъ еще помочь мн въ полученіи обратно моей дочери.’

‘Итакъ ступай, но будь остороженъ. Я желаю теб успха и совтую избгать свиданія съ Боману аромъ, потому что онъ почитаетъ величайшимъ для себя удовольствіемъ изъявлять, при всякомъ случа, свою ненависть къ нашему поколнію. Ежели бы теб удалось переговоришь наедин съ Бріаномъ, то, можетъ быть, онъ и возвратилъ бы теб Ревекку, тмъ боле, что между братьями этаго командорства нтъ большаго дружества. Я надюсь, что теб ее отдадутъ, и ты съ нею возвратись ко мн, какъ къ отцу своему, и разскажи о томъ, что произойдетъ.’ Исаакъ отправился и скоро дохалъ до Темплестова, находившагося посреди прекрасной равнины и хорошо укрпленнаго сообразно обстоятельствамъ того времени. Два воина, въ черной одежд, стояли на часахъ у подъемнаго моста и были вооружены алебардами, другіе два, въ такомъ же погребальномъ наряд, находились на стн и казались боле привидніями, нежели воинами: этотъ нарядъ присвоенъ былъ низшимъ офицерамъ Ордена съ того времени, какъ ложные братья, нарядившись въ блую одежду Рыцарей Храма, посрамили Орденъ своимъ поведеніемъ въ горахъ Палестинскихъ. Иногда Рыцарь, въ длинной блой одежд, проходилъ чрезъ дворъ съ поникшею главою и сложенными крестообразно на груди руками. Встрчаясь съ другимъ Рыцаремъ, онъ кланялся въ молчаніи съ важнымъ видомъ, потому что по правиламъ Ордена, безъ нужды не дозволялось нарушать молчанія. Однимъ еловомъ, непоколебимая монастырская строгость Ордена Храмовыхъ Рыцарей воцарилась въ этомъ командорств, подъ неослабнымъ надзоромъ Луки Бомануара, вмсто бывшаго тамъ разврата.

Исаакъ пріостановился у воротъ и размышлялъ о средствахъ обратить на себя вниманіе, потому что настоящее положеніе жителей командорства не мене было для него опасно, какъ и безпорядки, въ которыхъ они утопали прежде, и что въ настоящемъ случа вра его также могла быть причиною непріятныхъ для него послдствій, какъ прежде богатство.

Въ это время Лука Бомануаръ прохаживался въ небольшомъ саду, находившемся въ наружномъ укрпленіи замка и разговаривалъ откровенно съ Рыцаремъ своего Ордена, возвратившимся изъ Палестины.

Великій Магистръ былъ уже старъ, имлъ длинную сдую бороду и такія же густыя брови, отнявшія глаза, которыхъ время не ослабило еще огня. Онъ былъ непобдимый Рыцарь, черты лица его изображали ршительность неустрашимаго человка и непоколебимость преслдователя иноврцевъ, соединенныя впрочемъ съ нкоторымъ благородствомъ, не смотря на изнуреніе, произведенное постною жизнію, что, безъ сомннія, было послдствіемъ его почтеннаго званія, поставлявшаго его въ сношеніи съ владтелями и коронованными особами, и привычки неограниченно повелвать надъ подчиненными ему, по постановленіямъ Ордена, храбрыми и знатнаго происхожденія Рыцарями. Походка его была гордая и величественная, и годы не сгорбили еще его стана. Онъ былъ одетъ въ епанчу изъ блой шерстяной матеріи, сшитую вточности по правиламъ и украшенную, на правомъ плеч, осмиконечнымъ крестомъ изъ краснаго сукна, которая не была подложена ни горностаевымъ и никакимъ драгоцннымъ мхомъ. Подъ оною, по старости своихъ лтъ, онъ имлъ другое платье на овчинномъ мху, употребленіе котораго дозволялось правилами Ордена, воспрещавшими употребленіе дорогихъ мховъ, составлявшихъ въ томъ вк главнйшій предметъ роскоши. Онъ держалъ въ рукахъ абакусъ, или повелительный жезлъ, съ которымъ изображены многіе Рыцари Храма, и на верхнемъ конц котораго длался плоскій шарикъ съ крестомъ ихъ Ордена, находящимся въ кругу. Рыцарь, бывшій съ Великимъ Магистромъ въ саду, имлъ на себ такую же одежду, но почтительный его видъ доказывалъ, что онъ былъ равенъ Бомануару только однимъ нарядомъ, онъ имлъ званіе Командора, и, прохаживаясь съ своимъ начальникомъ, шелъ нсколько позади его.

‘Конрадъ!— сказалъ ему Великій Магистръ — любезный сотрудникъ мой и сослуживецъ! Одному теб могу я вврить свои огорченія, на одну твою врность могу положиться. По возвращеніи моемъ сюда, неоднократно уже желалъ я спать сномъ праведныхъ. Исключая гробницъ братьевъ нашихъ, находящихся подъ огромными сводами соборной нашей церкви, во всей Англіи глаза мои не встрчали предмета, на которомъ бы могли остановиться съ удовольствіемъ. ‘Храбрый Робертъ Россъ! достойный Вильгельмъ Марешаль!— воскликнулъ я мысленно, смотря на изображенія этихъ неустрашимыхъ воиновъ Креста, изсченныя на камняхъ, покрывающихъ ихъ остатки — Откройте ваши гробницы и сдлайте участникомъ вкушаемаго вами покоя брата вашего, изнемогающаго и готоваго лучше сразиться со сто тысячами неврныхъ, нежели быть свидтелемъ упадка нашего Святаго Ордена.’

‘Это совершенная истина, — отвчалъ Конрадъ Монтфишетъ — что поведеніе нашихъ братьевъ здсь еще хуже, нежели въ самой Франціи.’

‘Это отъ того, что они здсь еще богате.— отвчалъ Великій Магистръ — Прости мн, любезный братъ, ежели я иногда хвалю себя. Ты знаешь мой образъ жизни, я всегда подаю собою примръ повиновенія нашимъ правиламъ, сражаюсь съ воплощенными злыми духами, поражаю ихъ, гд ни встрчаю, какъ человкъ твердый въ закон, и какъ истинный Рыцарь, по клянусь усердіемъ моимъ, истощившимъ всю сущность моей жизни, что исключая тебя и очень немногихъ изъ нашихъ братьевъ, я не нахожу никого достойнымъ этаго священнаго названія. Что повелваютъ наши постановленія и какъ они сохраняются нашими братьями? Рыцари Храма не должны украшать себя никакимъ свтскимъ нарядомъ, не должны носишь ни перьевъ на шлемахъ, ни золотыхъ шпоръ, а между тмъ, кто наряжается богате убогихъ воиновъ Храма? Имъ воспрещается ловить однхъ птицъ другими, травить оленей, трубишь въ рогъ, стрлять краснаго звря изъ лука и изъ арбалета, а кто теперь иметъ лучшихъ, нежели они, соколовъ? Кто съ большею запальчивостію преслдуетъ въ лсахъ оленей? Кто иметъ боле опыта и искусства въ охот? Имъ не дозволяется читать свтскія книги безъ разршенія ихъ начальника, имъ повелвается истреблять ересь и чародйство: а ихъ обвиняютъ даже въ изученіи тайнъ волшебства у Срациновъ и проклятой кабалистики у презрнныхъ Іудеевъ. Имъ предписывается постъ и воздержаніе, но у нихъ на стол всегда самыя лакомыя кушанья, и вмсто воды, единственнаго питья, имъ дозволеннаго, они столько употребляютъ крпкихъ напитковъ, что невоздержность ихъ вошла въ пословицу. Самый этотъ садъ, наполненный рдкими произрастеніями, привезенными изъ отдаленнйшихъ мстъ, боле приличенъ, гарему неврнаго Эмира, нежели монастырю, въ которомъ иноки должны заниматься произращеніемъ, только потребныхъ имъ въ пищу травъ. Ахъ! я боюсь, чтобъ безпорядокъ еще боле не усилился. Ты знаешь, что воспрещено пріобщать къ нашему Ордену женщинъ, присоединяемыхъ къ оному въ начал его установленія, и что послднимъ параграфомъ нашивъ правилъ не дозволяется даже намъ цловать матерей и сестръ своихъ…. Я стыжусь говорить, стыжусь воображать, до какой степени и съ какою быстротою распространилось развращеніе между нашими братьями. Стны Храма осквернены, заразительная проказа въ нихъ водворилась, воины Креста, долженствующіе убгать отъ взгляда женщины, какъ отъ взора Василиска, живутъ явно въ грх, не только съ единоврными, но даже съ проклятыми язычницами и Іудеянками. Но я очищу Храмъ и исторгну изъ стнъ его камни, зараженные развратомъ.’

‘Удостойте обратить вниманіе, почтеннйшій Великій Магистръ, — сказалъ Конрадъ — на время и привычку, укоренившія злоупотребленія, и на необходимость тмъ боле употребить осторожности въ исполненіи вашего намренія, чмъ справедливе и нужне совершеніе онаго.’

‘Нтъ, Конрадъ, я долженъ дйствовать внезапно и ршительно. Орденъ близокъ къ своему паденію. Безкорыстіе и смиреніе нашихъ предшественниковъ доставили намъ могущественныхъ друзей, богатство же наше, роскошь и гордость вооружили прошивъ насъ такихъ же враговъ. Надобно отказаться отъ богатства, возрождающаго къ намъ зависть, отъ роскоши, соблазняющей врныхъ братій, и отъ гордости, противной Христіанскому смиренію. Надобно обратиться къ строгости и чистот поведенія, или, замть слова мои, Орденъ нашъ скоро уничтожится и останется о немъ одно воспоминаніе, подобно остающемуся о процвтавшихъ нкогда государствахъ.’

‘Да не постигнетъ его подобная участь!’

‘Аминь!— сказалъ Великій Магистръ важнымъ голосомъ — Я теб повторяю, Конрадъ, что ни Небо, ни земныя власти не въ состояніи сносить безпорядковъ нашихъ братій. Основаніе зданія нашего Ордена уже подрыто со всхъ сторонъ, и чмъ боле мы будемъ увеличивать временную его огромность, тмъ боле обременимъ его тяжестію, которая ускоритъ его паденіе. Надобно намъ возвратиться къ прежнему порядку, показать себя Рыцарями Креста, жертвующими ему, не только своею жизнію и кровію, но и своими желаніями, своими страстями, своими пороками, и даже своими законными удовольствіями и своими естественными склонностями. Все, дозволенное другимъ, по этому основанію, должно быть воспрещено Рыцарямъ Храма.’

Въ это время оруженосецъ, одтый въ изношенную довольно епанчу, которыя получались кандидатами отъ Рыцарей и употреблялись ими въ знакъ смиренія, вошелъ въ садъ, поклонился почтительно Великому Магистру, и, остановившись передъ нимъ, ожидалъ дозволенія говорить.

‘Не приличне ли — сказалъ Великій Магистръ — видть Дамьена, одтаго скромно и стоящаго въ почтительномъ молчаніи, нежели великолпно и щеголевато наряженнаго, какъ онъ былъ за нсколько дней назадъ, и говорящаго безпрестанно, подобно попугаю? Говори, Даменъ, я дозволяю. Что теб нужно?’

‘Почтеннйшій Великій Магистръ! къ воротамъ пришелъ Іудей, онъ проситъ дозволенія видть брата Бріана Буа-Гильберта.’

‘Ты хорошо сдлалъ, что предварилъ меня о этомъ. Во время нашего присутствія, каждый Рыцарь есть не боле, какъ простой товарищъ, и онъ долженъ поступать согласно съ волею своего начальника, а не съ своею. Намъ особенно нужно знать о поведеніи Бріана.’ ~ Сказалъ онъ Конраду.

‘Слава называетъ его храбрымъ и неустрашимымъ.’ Отвчалъ Конрадъ.

‘И слава справедлива.— сказалъ Великій Магистръ — Въ храбрости мы не отстали отъ нашихъ предковъ, но Бріанъ вошелъ въ нашъ Орденъ, кажется, только по однимъ неудовольствіямъ, встртившимся ему въ мір, онъ всегда былъ начальникомъ ропщущихъ, жалующихся и упорствующихъ противъ нашей власти, забывая, что наши постановленія даютъ Великому Магистру жезлъ и бичъ, для поддержанія слабыхъ и для наказанія преступниковъ. Дамьенъ, представь мн этаго Іудея.’

Дамьенъ почтительно поклонился и вышелъ, потомъ ввелъ Исаака. Ни одинъ рабъ, представляемый могущественному Государю, не приближался къ подножію трона съ такимъ страхомъ, какъ Исаакъ къ Великому Магистру. Вошедъ, онъ остановился, не подходя къ Бомануару, наконецъ, получивъ приказаніе приближиться, палъ предъ нимъ и облобызалъ землю, въ знакъ своего почтенія, потомъ всталъ тихо и остановился противъ него, сложивъ на груди руки и потупя глаза, подобно- восточному невольнику.

‘Удались, Дамьенъ, — сказалъ Великій Магистръ — и чтобъ четыре воина готовы были для исполненія моего повелнія, по первому знаку. Не впускай никого въ садъ до нашего выхода.’ Дамьенъ вышелъ.

‘Іудей!— сказалъ надменно Бомануаръ — слушай, что я теб буду говорить. Мн неприлично терять много словъ съ кмъ бы то ни было, а съ тобою еще мене, нежели съ другимъ! Итакъ, отвчай коротко на мои вопросы и говори истину, потому что ежели твой языкъ будетъ стараться меня обманывать, то я велю его отрзать.’

Исаакъ хотлъ начать говорить, но Бомануаръ остановилъ его.

‘Молчи, неврный! не смй иначе говорить въ нашемъ присутствіи, какъ въ отвтъ на наши вопросы. Что у тебя за дла съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ, нашимъ братомъ?’

Испуганный Исаакъ не зналъ, что сказать. Онъ боялся откровенно объяснить приключеніе, ожидая, что его обвинятъ въ униженіи Ордена Рыцарей Храма, не объясня же, не могъ имть надежды освободить своей дочери. Бомануаръ, видя его робость и относя оную къ страху, внушаемому его присутствіемъ, удостоилъ его ободрить.

‘Отвчай мн смло, Іудей, не бойся ничего, ежели только будешь говорить правду. Я спрашиваю у тебя: какую ты имешь надобность видть брата нашего Бріана?’

‘Ежели угодно вашему могуществу,— отвчалъ Исаакъ заикаясь — я принесъ письмо къ храброму Рыцарю отъ почтеннаго Аймера, Жорвольскаго Пріора.’

‘Не говорилъ ли я, что мы живемъ въ печальное время?— сказалъ Великій Магистръ, оборотясь къ Конраду — Пріоръ пишетъ къ Рыцарю Храма и не находитъ ни съ кмъ приличне прислать свое письмо, кром презрннаго жида. Подай мн это письмо.’

Исаакъ вынулъ изъ своей шапки письмо дражащею рукою, сдлалъ шагъ впередъ, согнулся и протянулъ руку, подавая оное Бомануару.

‘Прочь!— вскричалъ Великій Магистръ — Я не прикасаюсь иначе къ неврнымъ, какъ моимъ мечемъ. Конрадъ! возми у него письмо и подай мн.’

Бомануаръ, получивъ изъ рукъ своего Командора письмо, сперва осмотрлъ надпись, потомъ хотлъ его распечатать.

‘Почтеннйшій Великій Магистръ, — сказалъ Конрадъ — неужели вы изломаете печать?’

‘Почему же нтъ? Разв не написано въ 42-й глав нашихъ правилъ, что ни одинъ Рыцарь Храма не долженъ получать письма, хотя бы отъ своего роднаго отца, не сообща его Великому Магистру и не прочтя въ его присутствіи.’

Онъ распечаталъ письмо и быстро прочелъ. Удивленіе и ужасъ изобразились на лиц его. Онъ прочелъ еще разъ тише, потомъ, державъ письмо одною рукою, ударилъ но немъ другою, и подавъ оное Конраду, сказалъ: ‘Вотъ прекрасное письмо, писанное отъ Христіанина къ Христіанину.’

Конрадъ взялъ письмо и началъ читать про себя.

‘Читайте въ слухъ, — сказалъ Бомануаръ — а ты, Іудей, слушай ушами, мы потребуемъ отъ тебя объясненіе того, что тушъ написано.’

Конрадъ началъ читать письмо. Содержаніе онаго было слдующее:

‘Аймеръ, Божіею милостію Пріоръ Жорвольскаго Монастыря, Рыцарю Храма Бріану Буа-Гильберту кланяется. Да наслаждаешесь вы всми благами, а я теперь въ плну у такихъ людей, которые ничего и никого не страшатся и которые осмлились взять даже и меня. Они мн разсказали о участи, постигшей Регинальда Фрондбефа и о томъ, что вы скрылись съ прекрасною жидовскою волшебницею, которая васъ къ себ приколдовала. Радуюсь, что вы вн опасности, но прошу васъ быть осторожнымъ въ отношеніи къ этой Эндорской волшебниц, потому что, какъ мн извстно, вашъ Великій Магистръ, который не дастъ выденаго яйца за вс черные глаза въ свт, возвращается изъ Нормандіи, въ намреніи прекратить ваши забавы и перемнить образъ вашей жизни. Богатый Іудей Исаакъ Іоркскій, отецъ Ревекки, просилъ меня попросить васъ объ освобожденіи ея, и я прошу васъ и совтую вамъ это сдлать. Прощайте. Писано поутру, въ разбойничьемъ вертеп. Аймеръ, Пріоръ Жорвольскій.’

‘Что вы объ этомъ скажете, Конрадъ?— спросилъ Бомануаръ — и что онъ понимаетъ подъ именемъ Эндорской волшебницы?’ Прибавилъ онъ, отведя его къ сторон.

Конраду этотъ языкъ былъ боле извстенъ, нежели его Великому Магистру, и онъ объяснилъ, что такъ называютъ женщинъ, обворожающихъ красотою своею, но это Бомануара не удовлетворило. ‘Эти слова, Конрадъ, — сказалъ онъ — объясняютъ боле, нежели ты подозрваешь, ты слишкомъ добръ, чтобъ сдлать другое заключеніе. Мн извстно, что дочь Исаака Іоркскаго, называющаяся Ревеккою, имла наставницею Марію, о которой ты слыхалъ. Жидъ самъ въ этомъ сознается — потомъ, оборотясь къ Исааку, сказалъ — дочь твоя въ плну у Бріана Буа-Гильберта?’

‘Точно такъ, почтеннйшій Господинъ! и все, что бдный человкъ можетъ представить за нее въ выкупъ…..’

‘Молчи! отвчай только на то, что у тебя спрашиваютъ. Дочь твоя не занималась ли леченіемъ?’

‘Точно такъ, достойный Господинъ! Она лчила богатыхъ и бдныхъ, знатныхъ и рабовъ, Христіанъ и Іудеевъ, и вс благословляютъ ее знаніе. Многіе могутъ васъ удостоврить, что были ею вылечены въ то время, когда всякое иное человческое пособіе было тщетно.’

‘Я не сомнваюсь — сказалъ Магистръ Исааку — въ томъ, что дочь твоя производитъ свои чудесныя леченія посредствомъ заговоровъ, талисмановъ и таинствъ кабалистики.’

‘Нтъ, храбрый и почтеннйшій Господинъ! главныя средства заключаются въ мазяхъ и пластыряхъ.’

‘А кто открылъ ей тайну составлять ихъ?’

‘Уваженная женщина нашего поколнія.’

‘Имя ея?— вскричалъ гнвно Великій Магистръ — Имя ея?’

‘Марія.’ Отвчалъ съ трепетомъ Исаакъ.

‘Марія! презрнный жидъ!— вскричалъ Бомануаръ — Та ужасная чародйка, которая сожжена на костр и которой пепелъ развянъ. Да постигнетъ меня и весь мой Орденъ подобная участь, ежели я не также поступлю съ ея достойною ученицею. Я научу ее заколдовывать и обворожатъ Рыцарей Храма. Дамьенъ! сейчасъ этаго жида вонъ изъ замка и да погибнетъ онъ, ежели осмлится впредь къ намъ приблизиться, что жъ касается до его дочери, мы поступимъ съ нею, какъ должно по законамъ и по важности нашего званія.’

Бдный Исаакъ немедленно былъ изгнанъ изъ замка, не смотря на свои просьбы, вопли и даже предложеніе подарковъ, и онъ лучше ничего не придумалъ, какъ возвратишься къ Раввину Наану Бенъ-Израилю, и посовтоваться съ нимъ о томъ, что ему длать?

Прежде онъ заботился о сохраненіи только чести своей дочери, а теперь и самая жизнь ея была въ опасности.

Между тмъ, Великій Магистръ повеллъ явиться предъ него Темплестовскому Командору.

Глава II.

Албертъ Мальвуазинъ, Командоръ Темплестовскій, былъ братъ Филиппа Мальвуазина, о которомъ было упоминаемо, и находился въ короткой связи съ Бріаномъ Буа-Гильбертомъ.

Албертъ почитался за самаго свободномыслящаго человка изъ Храмовыхъ Рыцарей и не сохранялъ правилъ своего Ордена, но различествовалъ отъ Бріана въ томъ, что скрывалъ свои пороки. Ежели бы Великій Магистръ не пріхалъ въ Темплестовъ, то глаза его не замчали бы въ ономъ никакого безпорядка. Онъ былъ удивленъ нечаяннымъ пріздомъ своего начальника, но не пришелъ отъ того въ замшательство и немедленно принялъ мры для сокрытія отъ Бомануара царствовавшихъ въ командорств, подъ его управленіемъ, безпорядковъ и запрещенной правилами Ордена свободы, выслушалъ съ уваженіемъ и покорностію выговоръ Великаго Магистра за то, чего уже не возможно было отъ него скрыть, и оказалъ столько усердія въ водвореніи порядка, что немедленно вс явило видъ строгой монашеской жизни тамъ, гд, до того времени, царствовали свтскія и даже нигд недозволяемыя удовольствія. Это имло послдствіемъ, что Великій Магистръ почелъ его человкомъ, хотя не довольно строгимъ для совершеннаго поддержанія всхъ предписанныхъ правилъ, однако не совратившимся съ истиннаго пути, которымъ легко было его заставить неуклонно слдовать.

Но составленное о немъ Бомануаромъ мнніе очень поколебалось, когда онъ узналъ, что Албертъ дозволилъ помстить въ управляемомъ имъ командорств молодую двицу, притомъ Іудеянку и, какъ онъ полагалъ, любовницу Рыцаря ихъ Ордена.

Бомануаръ гнвно взглянулъ на Алберта, когда онъ явился. ‘Я узналъ, — сказалъ Великій Магистръ — что въ этомъ замк, посвященномъ Богу и Святому Ордену Храма, находится Іудеянка, привезенная въ оный однимъ изъ нашихъ братій. Не возможно, чтобы вы не знали этаго, г. Командоръ.

Албертъ смшался и не зналъ, что отвчать, потому что Ревекка находилась въ отдаленной части замка и что вс предосторожности были приняты для скрытія ее отъ Великаго Магистра, въ глазахъ же Командора онъ читалъ погибель свою и Бріана, ежели не найдетъ средствъ отвратить бурю.

‘Что же вы молчите?’ Сказалъ Великій Магистръ.

‘Я ожидаю дозволенія вашего говоритъ.’ Отвчалъ съ притворною покорностію Командоръ, желая собраться съ мыслями.

‘Говорите, мы вамъ дозволяемъ. Извстна ли вамъ въ нашихъ правилахъ глава: de commilitonibus Templi in Sancta civitafre, qui cum miserrimis mulieribus versantur, propter oblectationem carnis?’

‘Извстна, почтеннйшій Великій Магистръ. Я не достигнулъ бы до занимаемаго мною высокаго званія нашего Ордена, не знавъ одного изъ главныхъ постановленіи онаго.’

‘Какъ же это сдлалось, что вы дозволили, чтобъ нашъ братъ осквернилъ, обезчестилъ нашу обитель введеніемъ въ нее любовницы, и еще Іудеянки и чародйки?’

‘Чародйки!— повторилъ Албертъ — Наше мсто свято!’

‘Да, чародйки. Не осмлитесь ли вы утверждать, что Ревекка, дочь презрннаго растовщика Исаака Іоркскаго, воспитанница окаянной чародйки Маріи, не находится теперь … я стыжусь выговорить … въ вашемъ командорств?’

‘Ваша проницательность, почтеннйшій Великій Магистръ, — сказалъ Албертъ — снимаетъ завсу съ глазъ моихъ, я не могъ надивиться, видя столь храбраго и достойнаго Рыцаря, какъ Бріанъ Буа-Гильбертъ, до такой степени очарованнымъ прелестями этой молодой двицы, которую я впустилъ въ замокъ единственно для воспрепятствованія, чтобъ между ними не составилось ближайшихъ сношеній, и для предупрежденія паденія одного изъ храбрйшихъ и достойнйшихъ нашихъ братій.’

‘Итакъ, вы уврены, что онъ еще не измнилъ своимъ обтамъ?’

‘Покрайней мр здсь этаго не послдовало. Ежели я и виноватъ, что допустилъ ее въ замокъ, но вина моя происходитъ отъ увренности, что содержавъ въ заперти Ревекку, воспрепятствую всякимъ сношеніямъ съ нею Рыцаря и излечу его отъ привязанности къ ней, которая кажется помшательствомъ въ ум, заслуживающимъ боле сожалнія, нежели наказанія. Но какъ скоро вы открыли, что она чародйка, то и причина такого непостижимаго заблужденія Бріанова объясняется.’

‘Безъ сомннія объясняется.— сказалъ Бомануаръ — Видишь, Конрадъ, какъ опасно предаваться первымъ искушеніямъ злаго духа. На женщину смотрятъ, чтобъ полюбоваться на такъ называемую красоту, но врагъ человческаго рода употребляетъ наше неблагоразуміе для погибели нашей и довершаетъ ее чародйствомъ и талисманами. Я согласенъ врить, что братъ нашъ Бріанъ, въ этомъ случа, достоинъ боле сожалнія, нежели взысканія, что мн слдуетъ употребишь жезлъ для его поддержанія, а не бичь для наказанія его. Да отвратятъ его наши совты и просьбы отъ неблагоразумія и да возвратятъ его братьямъ!’

‘Очень бы было жаль, — сказалъ Конрадъ — ежели бы Орденъ потерялъ одного изъ лучшихъ своихъ Рыцарей, въ то время, когда иметъ нужду въ помощи всхъ дтей своихъ. Бріанъ поразилъ своею рукою боле трехъ сотъ неврныхъ.’

‘Окаянная чародйка, — сказалъ Бомануаръ — дерзнувшая сдлать предметомъ своихъ чародйств служителя Храма, должна умереть.’

‘Но законы Англійскіе?’ Сказалъ Командоръ, видвшій съ удовольствіемъ, что гнвъ Великаго Магистра, вмсто Бріана, обратился на Ревекку, но боявшійся, чтобъ онъ не простеръ слишкомъ далеко своего неудовольствія на нее.

‘Законы Англійскіе — отвчалъ Бомануаръ — дозволяютъ и даже поставляютъ въ обязанность каждому судіи производить судъ по своимъ постановленіямъ. Малйшій Баронъ иметъ право задерживать, осуждать и наказывать чародевъ, находимыхъ въ его владніяхъ. Это право не можетъ быть возпрещено Великому Магистру Храма, въ командорств его Ордена. Мы ее будемъ судить и произнесемъ приговоръ. Чародйка не станетъ боле собою осквернять землю, и чародйство ея окончится съ ея жизнію. Г. Командоръ, прикажите въ большой зал приготовить все нужное для засданія суда.’

Албертъ почтительно поклонился и вышелъ, но прежд приказанія о приготовленіи комнаты, поспшилъ увдомишь Бріана о произшедшемъ. Онъ его нашелъ въ бшенств. ‘Неблагодарная!— говорилъ онъ — презирать того, кто, съ опасностію своей жизни, спасъ ея жизнь посреди пламени и убійства. Клянусь вамъ, Албертъ, что я отыскалъ ее въ замк Регинальда Фрондбефа посреди горящихъ и рушившихся стнъ и сводовъ, что я, спасая ее, длался цлію, на которую направлялись сотни стрлъ и отражались моею бронею, что забывая свою собственную опасность, я закрывалъ ее моимъ щитомъ, и она же упрекаетъ меня тмъ, что я возпрепятствовалъ ей погибнуть. Она не только отказываетъ мн теперь въ признательности, но даже лишаетъ всякой надежды когда-нибудь оную пріобрсти. Злой духъ, поселяющій упрямство вовсе ихъ поколніе, врно съ избыткомъ наградилъ ее онымъ.’

‘А я думаю, что злой духъ овладлъ обоими вами. Сколько разъ я васъ упрашивалъ быть, ежели не мудрецомъ, то покрайней мр разсудительнымъ человкомъ? Не говорилъ ли я вамъ, по прізд вашемъ сюда, что много Христіанокъ, которые не почтутъ за преступленіе принять съ благосклонностію жертву любви отъ такого храбраго Рыцаря, какъ вы, и что не должно сходить съ ума отъ упрямства жидовки? Я истинно готовъ согласиться съ Лукою Бомануаромъ, что она васъ околдовала.’

‘Съ Лукою Бомануаромъ!— вскричалъ Бріанъ — Неужели вы такъ худо приняли нужныя предосторожности? Неужели допустили его узнать, что Ревекка находится въ командорств?’

‘Могъ ли я этому воспрепятствовать? Я ничего не пренебрегалъ для сохраненія этой тайны, но она открыта, не понимаю, какимъ образомъ. Впрочемъ, все устроено хорошо, и ежели вы откажетесь отъ своего дурачества, то не подвергнетесь никакой опасности. Великій Магистръ о васъ сожалетъ, вы жертва чародйства, Ревекка васъ околдовала, словомъ, она чародйка и погибнетъ таковою.’

‘Этаго не будетъ.’ Сказалъ Бріанъ.

‘Это совершится.— отвчалъ Командоръ — Ни вы, ни я и никто не въ состояніи ее спасти. Лука Бомануаръ несомннно увренъ, что смерть жидовки будетъ очистительною жертвою всхъ любовныхъ преступленій Рыцарей Храма. Вызнаете, что онъ иметъ власть привести въ исполненіе свой приговоръ и всегда исполняетъ оный.’

‘Въ состояніи ли будутъ врить въ послдующія времена, — сказалъ Бріанъ, ходя большими шагами по комнат въ чрезвычайномъ волненіи, — что столь глупое заблужденіе могло, когда-либо существовать?’

‘Я не знаю, — сказалъ спокойно Албертъ — будутъ ли этому врить тогда, но въ наше время девяносто девять человкъ изъ ста одобрятъ ршеніе Великаго Магистра.’

‘Наконецъ я вздумалъ.— сказалъ Бріанъ — Вы мн другъ. Надобно Ревекк дашь средство скрыться изъ замка, и я ее помщу въ такое мсто, въ которомъ никто ее не отыщетъ.’

‘Ежели бы я и согласился, но не имю ни малйшей возможности исполнить ваше желаніе. Ворота охраняются людьми, принадлежащими къ свит Бомануара, Рыцари, пріхавшіе съ нимъ, ему преданы, и онъ самъ бдительно наблюдаетъ за точнымъ исполненіемъ всхъ правилъ. Притомъ, говоря откровенно, я не захочу замшать себя въ это дло и въ такомъ случа, когда бы могъ надяться на успхъ. Я уже многому подвергался изъ дружбы къ вамъ, но не подвергнусь опасности потерять свое званіе, или лишишься командорства для того, чтобъ имть удовольствіе спасти жидовскую куклу. Послушайтесь моего совта, Бріанъ, бросьте ее и обратите вниманіе на другую. Подумайте о званіи, занимаемомъ вами въ Орден, о почестяхъ, васъ ожидающихъ, о важности мста, которое у васъ въ виду. Неужели глупой страсти вы пожертвуете всми своими видами? Неужели подадите случай Бомануару исключишь васъ изъ Рыцарей Храма? Онъ не затруднится это. сдлать, потому что очень ревнивъ къ своей власти и знаетъ, что при малйшей его неосторожности, при малйшемъ ослабленіи въ рук его жезла, вы готовы схватить оный. Онъ погубитъ васъ, когда, объявивъ себя покровителемъ чародйки, подадите ему случай это сдлать. Дайте теперь ему свободу дйствовать, занявъ же его мсто, въ послдствіи влюбляйтесь въ жидовокъ, или жгите ихъ, по произволенію.’

‘Албертъ, это хладнокровіе прилично…’

‘Другу вашему,— договорилъ Албертъ — Я сохраняю хладнокровіе друга и тмъ боле въ состояніи вамъ совтовать. Я повторяю, что вамъ не возможно спасти Ревекку, а только можно вмст съ нею погибнуть. Подите къ Великому Магистру и, бросясь къ его ногамъ…’

‘Бросясь къ его ногамъ!… Я съ нимъ буду говоритъ, стоя противъ него лицемъ къ лицу, и скажу ему, что…. ‘

‘Хорошо, и скажите, что вы безъ памяти отъ жидовки, и чмъ сильне вы это ему выразите, тмъ, боле удостоврите его въ необходимости ея смертію уничтожить очарованіе, произведенное ею надъ вами. Въ прошившемъ случа, за ваше сумазбродство исключатъ васъ изъ Ордена. Никто изъ вашихъ братьевъ не осмлится за васъ заступиться и, вмсто блистательнаго поприща, открытаго вашему честолюбію, вамъ ничего не останется боле длать, какъ принять участіе въ какой-и и будь ничтожной распр Между Фландріею и Бургондіею.’

‘Вы справедливы.— сказалъ Бріанъ, нсколько подумавъ — Я не дамъ этому старику надо мною такого преимущества, что жь касается до Ревекки, она не уметъ быть благодарною и не стоитъ того, чтобъ я пожертвовалъ для нее моимъ званіемъ, моею честію и моими видами. Такъ, я ее забуду, оставлю на произволъ ея участи, лишь бы…’

‘Не надобно ограниченія, останьтесь при этой благоразумной и полезной ршительности. Женщины не что иное, какъ забава въ жизни, а честолюбіе настоящее дло. Лучше пустъ погибнетъ тысяча такихъ прекрасныхъ куколъ, какъ эта жидовка, нежели остановиться на предстоящемъ вамъ блистательномъ поприщ. Прощайте, я не хочу, чтобъ замтили наше свиданіе и пойду приготовлять залу.’

‘Какъ, — сказалъ Бріанъ — столь поспшно?’

‘Судъ не можетъ бытъ откладываемъ надолго, когда судья напередъ уже ршилъ дло.’

‘Ревекка!— сказалъ Бріанъ, оставшись одинъ — ты можешь мн дорого стоитъ! Я не могу послдовать совтамъ этаго лицемра и оставить тебя, но берегись платить мн опять неблагодарностію, ты заставишь меня внимать одному мщенію, я не подвергну опасности жизни и чести своей за то, чтобъ получить въ награду одно презрніе и упреки.’

Командоръ едва усплъ отдать приказаніе о приготовленіи залы, какъ Конрадъ сказалъ ему, что Великій Магистръ хочетъ немедленно заняться сужденіемъ жидовки.

‘Все это мн кажется мечтою, — сказалъ Албертъ — многіе изъ жидовъ занимаются леченіемъ и вылечиваютъ чудесно, но не обвиняются за это въ чародйств.’

‘Великій Магистръ думаетъ иначе.— отвчалъ Конрадъ — Но, между нами, чародйка она, или нтъ, не лучше ли погибнуть ей, нежели лишиться Ордену храбраго Рыцаря, или допустить возникнуть между нами раздору. Вамъ извстна слава Бріана, вы знаете, что онъ ее истинно заслуживаетъ и иметъ много приверженныхъ къ себ изъ братьевъ, но все это ему не поможетъ, ежели Великій Магистръ будетъ почитать его за соучастника, а не за жертву этой жидовки, лучше пусть она погибнетъ одна, а не вмст съ Бріаномъ.’

‘Я стараюся убдить его ее оставить и надюсь, что въ томъ успю, но все нужны нкоторыя основанія для осужденія ее какъ чародйку. Что сдлаетъ Великій Магистръ безъ доказательствъ?’ ‘Ихъ надобно отыскать, Албертъ, ихъ надобно отыскать. Понимаете ли?’ ‘Понимаю, и мелочныя уваженія меня не остановятъ, когда идетъ дло о польз Ордена, но срокъ очень коротокъ для отысканія нужныхъ орудій.’

‘Ихъ надобно отыскать для пользы Ордена и для вашей собственной. Темплестовское командорство бдно, есть другія богате, вамъ извстна близость моя со старикомъ, нашимъ начальникомъ, найдите людей, которые бы помогли въ этомъ дл, и вы Командоръ лучшаго командорства въ изобильномъ графств Кентскомъ. Что вы на это скажете?’

‘Между воинами, прибывшими съ Бріаномъ въ замокъ, я знаю двоихъ, служившихъ у брата моего Филиппа Мальвуазина и перешедшихъ посл къ Бріану, не знаютъ ли они чего о чародйств жидовки?’

‘Отыщите же ихъ немедленно, и ежели нсколько золотыхъ монетъ могутъ укрпить ихъ память, то не скупитесь.’

‘Нсколько золотыхъ монетъ! Они за одинъ цехинъ поклянутся, что сама родная мать ихъ чародйка.’

‘Не мешкайте же, повидайтесь съ ними, въ полдень начнется судъ. Я никогда не видалъ въ нашемъ старик такого нетерпнія и такой дятельности со дня, въ который онъ осудилъ на сожженіе Гамета Алфачи, музульманина, окрестившагося и посл обратившагося опять къ Магометанской вр.’

Большой колоколъ ударилъ въ замк двнадцать часовъ. Въ это время Ревекка услышала, что по лстниц, ведущей къ ея комнат, идутъ нсколько человкъ. Почитая выше всхъ нещастій посщеніе Бріана, она обрадовалась, услышавъ шаги не одного человка. Отворилась дверь и вошли Албертъ Мальвуазинъ и Конрадъ Монтфишетъ въ сопровожденіи четырехъ воиновъ, одтыхъ въ черное платье и вооруженныхъ алебардами.

‘Вставай, окаянная, и слдуй за нами.’ Сказалъ Командоръ.

‘Куда вы хотите меня вести?’ Спросила Ревекка.

‘Іудеянка, — отвчалъ Конрадъ — ты должна не вопрошать, а повиноваться, но знай, что ты обязана предстать предъ судъ Великаго Магистра нашего Ордена.’

‘Слава Богу!— вскричала Ревекка — мн предстать предъ судію, хотя и ненавидящаго мое поколніе, значитъ явиться предъ защитника. Я съ радостію послдую за вами, дозвольте только мн надть покрывало.’

Они сошли тихо съ лстницы и прошли длинную галлерею, въ конц оной растворились двери и они вошли въ огромную залу, въ которой Великій Магистръ учредилъ свое временное засданіе.

Часть залы, отдленная балюстрадомъ, занята была народомъ. Великій Магистръ, желая свой судъ сдлать всенароднымъ, приказалъ впускать всхъ, кто желаетъ. Рыцари съ Ревеккою и воинами не безъ труда пробились сквозь толпу, въ продолженіи чего, кто-то Ревекк положилъ въ руку небольшую записочку, которую она взяла, почти не замчая, по, подумавъ, почла нужнымъ сохранишь. Она, дошедъ до назначеннаго ей мста, взглянула вокругъ себя. Въ слдующей глав мы объяснимъ, что представилось ея взору.

Глава III.

Засданіе присутствующихъ, собравшихся для сужденія невинной и несчастной Ревекки, занимало эстраду, или возвышенную часть большой залы.

Прямо противъ обвиняемой, на креслахъ, возвышенныхъ боле прочихъ, сидлъ Великій Магистръ, одтый въ длинную блую епанчу, и держалъ въ рук свой таинственный жезлъ, съ символомъ Ордена. За столомъ, поставленнымъ у его ногъ, сидлъ Капеланъ Ордена и два Секретаря, долженствовавшіе писать производство дла. Ихъ черная одежда, безволосыя головы и важный видъ составляли разительную противоположность съ воинственнымъ видомъ Рыцарей, присутствовавшихъ въ собраніи, жившихъ въ Темплестов и прибывшихъ съ Великимъ Магистромъ. Четыре Командора сидли на креслахъ, не такъ высокихъ какъ кресла ихъ начальника, и нсколько позади его, за ними слдовали простые кавалеры, сидвшіе на скамьяхъ, еще мене возвышенныхъ, въ такомъ же разстояніи позади Командоровъ, въ какомъ они отъ Великаго Магистра, позади ихъ стояли кандидаты, а дале, позади кандидатовъ, оруженосцы.

Все собраніе имло видъ большой важности, причемъ, на лицахъ Рыцарей замчалась воинская свобода, умряемая уваженіемъ къ присутствію Великаго Магистра.

Вся зала была ограничена воинами, вооруженными алебардами.

Въ большихъ голубыхъ глазахъ Великаго Магистра и вообще на всемъ его лице изображалось чувство собственнаго величія при вид столь многочисленнаго собранія, хотя и составленнаго большею частію изъ крестьянъ ближайшихъ деревень.

Засданіе открылось молитвою, произнесенною Капеланами, къ голосу которыхъ Бомануаръ присоединилъ и свой громкій голосъ, еще неослабленный старостію. По окончаніи оной, Великій Магистръ искалъ глазами собраніе и замтилъ, что одно мсто изъ предназначенныхъ для Рыцарей оставалось незанятымъ. Бріанъ Буа-Гильбертъ, занимавшій оное, всталъ и помстился въ углу близъ кандидатовъ: онъ стоялъ завернувшись въ епанчу, какъ бы желая оною скрыть свое лице и, державъ въ рук свой мечъ въ ножнахъ, чертилъ имъ линіи за дубовомъ полу залы.

‘Несчастный!— сказалъ Бомануаръ, взглянувъ на него съ видомъ состраданія — Посмотри, Конрадъ, какое дйствіе производитъ надъ нимъ видъ этаго важнаго собранія. Вотъ до чего можетъ бытъ доведенъ достойный и храбрый Рыцарь однимъ взглядомъ женщины съ помощію волшебства и врага рода человческаго. Посмотри: онъ не осмливается взглянутъ ни на насъ, ни на нее, и кто знаетъ, не внушеніемъ ли злаго духа, рука его начертываетъ на полу эти кабалистическія линіи? Кто знаетъ, не угрожаютъ ли эти знаки нашей безопасности и нашей жизни? Но, все равно, мы вызываемъ противъ себя силы мрака и восторжествуемъ надъ ними.’

Онъ сказалъ это тихо своему наперстнику Конраду, сидвшему у него по правую сторону, посл, оборотясь къ собранію, продолжалъ слдующее:

‘Храбрые и почтенные Командоры и Рыцари Ордена, братья мои и дти, кандидаты, жаждущіе носитъ почтенный знакъ онаго, достойные оруженосцы, раздляющіе труды наши, и вы, Христіане всхъ сословій. Да будешь извстно всмъ вамъ, что не недостатокъ собственной нашей власти ршилъ меня составить собраніе всего Ордена. Сколь я ни недостоинъ, но вмст съ этимъ повелительнымъ жезломъ получилъ власть судить, осуждать и наказывать за преступленія везд во владніяхъ, принадлежащихъ нашему Ордену. Я въ длаемыхъ мною, по вол моей, частныхъ, или общихъ собраніяхъ Ордена, обязанъ только выслушивать мннія братьевъ и имю право произносить приговоръ по собственному моему разсужденію и приводить оный въ исполненіе. Но когда бшенный волкъ нападаетъ на стадо и похищаетъ овцу, тогда должность добраго пастыря обязываетъ его призвать на помощь всхъ своихъ товарищей для пораженія врага посредствомъ лука и пращи.

‘По этимъ причинамъ мы призвали предъ себя Іудеянку, называющуюся Ревеккою, дочь Исаака Іоркскаго, извстную употребленіемъ чарованія и талисмановъ, посредствомъ которыхъ она привела въ замшательство умъ и привлекла къ себ сердце не простаго раба, но благороднаго Рыцаря, не свтскаго человка, но принадлежащаго къ Ордену Храма, не оруженосца, не кандидата, но Рыцаря славнаго своими подвигами и одного изъ первыхъ между нашими братьями, Бріана Буа-Гильберта, извстнаго намъ и всмъ вамъ за усерднйшаго нашего сподвижника, за Рыцаря, которзго рука производила чудеса храбрости въ Палестин и очистила Святыя мста кровію неврныхъ, коихъ присутствіе оскверняло ихъ, который равно отличенъ какъ благоразуміемъ и осторожностію, такъ храбростію и неустрашимостію своею, однимъ словомъ, котораго вс наши Рыцари, на восток и на запад, почитали достойнйшимъ обладать этимъ повелительнымъ жезломъ, когда угодно будетъ Богу избавить меня отъ бремени онаго.

‘Извстившись, что человкъ, столь достойный уваженія и столь всми уваженный, вдругъ забылъ, чмъ онъ обязанъ своему званію, своимъ обтамъ, своимъ правиламъ и своимъ братьямъ, бросилъ преступный взоръ на Іудеянку, пренебрегъ собственную безопасность заботясь о ея защит и наконецъ распространилъ до тога свое ослпленіе и заблужденіе, что привезъ ее въ наше командорство. Извстившись о всмъ этомъ, какое должны мы были сдлать заключеніе, кром того, что благороднымъ Рыцаремъ овладлъ злой духъ, или что онъ очарованъ какимъ-нибудь волшебствомъ. Ежели бы мы могли полагать, что поступокъ его не есть слдствіе чародйства, то, ни званіе его, ни храбрость, ни слава и ни какое уваженіе не достаточны бы были избавить его отъ справедливаго наказанія. Тогда бы мы, основываясь на устав нашемъ, предписывающемъ намъ не имть никакого сношенія съ преступниками, изключили его изъ нашего Ордена, хотя бы онъ былъ правою рукою онаго.

‘Но ежели посредствомъ волшебства, овладлъ умомъ Рыцаря злой духъ, то вмсто наказанія его, мы должны о немъ сожалть и обратить остріе меча нашего на проклятое орудіе, едва не погубившее его вовсе.

‘Встаньте, имющіе свдніе объ этомъ происшествіи и скажите истинну, дабы мы могли увидть, должно ли намъ ограничиться наказаніемъ этой неврной, или слдуетъ приступить съ сокрушеннымъ сердцемъ къ мрамъ боле жестокимъ противъ нашего брата?’

Спросили нсколькихъ свидтелей объ опасности, которой подвергался Бріанъ для спасенія Ревекки во время Торквильстонскаго пожара, и о томъ, какъ посл онъ ее защищалъ, забывая о своей жизни. Они объяснили эти подробности со всми прибавленіями, которыя вообще простой народъ любитъ длать, когда идетъ дло о необыкновенномъ происшествіи и которыя принимались съ удовольствіемъ. Отъ сего, опасность, которой подвергался Бріанъ, сдлалась такою, отъ которой только одна сверхъ естественная сила могла его избавить, заботливость его о защит Ревекки представилась въ вид совершеннаго забвенія о себ самомъ, которому не бывало примра, вниманіе его къ ея словамъ и снисхожденіе къ ея упрекамъ показались чрезвычайными и несообразными съ его гордымъ характеромъ.

Посл поручено было Темплестовскому Командору объяснить подробности прибытія Бріана и Ревекки въ Темплестовъ. Албертъ въ своемъ объясненіи старался избгать сдлать неудодовольсгавіе своему другу, онъ. далъ почувствовать, что Рыцарь казался ему смшеннымъ и влюбленнымъ въ Іудеянку, изъяснилъ со вздохомъ сожалніе, что дозволилъ ей вступить въ обитель. ‘Но, — присовокупилъ онъ — я донесъ объ этомъ почтеннйшему нашему Великому Магистру, намренія мои были чисты, и я готовъ подвергнуться всякому наказанію, по благоразсужденію его.’

‘Вы говорите истину, братъ Албертъ, — сказалъ Великій Магистръ — я отдаю справедливость вашимъ намреніямъ: они были чисты и стремились къ остановленію одного изъ братьевъ нашихъ на пути преступленія, но совсмъ тмъ, поступокъ вашъ заслуживаетъ порицаніе, вы уподобились человку, желающему удержать бшенаго коня, ухватясь за стремена, вмсто повода, и отъ того подвергали себя опасности, не успвая въ намреніи. За это, мы вмняемъ вамъ въ обязанность, въ продолженіи шести недль, ежедневно два раза прочитывать вс молитвы, предписанныя Рыцарямъ Храма и воздержаться совершенно отъ употребленія мясной пищи во все это время. Таково отеческое наказаніе, которому, изъ вниманія къ спасенію души вашей, мы почитаемъ должнымъ васъ подвергнуть.’

Командоръ низко поклонился, съ видомъ совершеннаго повиновенія, и возвратился на свое мсто.

‘Не будетъ ли прилично — сказалъ Великій Магистръ — собрать нкоторыя свднія о образ жизни этой Іудеянки, для того, чтобъ открыть, употребляла ли она прежде чарованія, волшебство и талисманы, потому что все въ этомъ несчастномъ дл заставляетъ насъ заключать, что нашъ братъ покорился вліянію какого-нибудь адскаго духа?’

Германъ Гудальрикъ, одинъ изъ присутствовавшихъ Командоровъ, старый воинъ, покрытый знаками ранъ, полученныхъ имъ отъ музульманскихъ сабель, и пользовавшійся отъ своихъ товарищей большимъ уваженіемъ, всталъ и поклонился Великому Магистру, который немедленно дозволилъ ему говорить.

‘Почтеннйшій Великій Магистръ!— сказалъ онъ — я желалъ бы знать, что окажетъ нашъ храбрый братъ Бріанъ Буа-Гильбертъ, на все слышанное имъ, и какими глазами смотритъ теперь самъ онъ на несчастную свою связь съ Іудеянкою?’

‘Бріанъ Буа-Гильбертъ!— сказалъ Великій Магистръ — Вы слышите вопросъ нашего брата Германа Гудальрика, я приказываю вамъ отвчать на оный.’

Бріанъ обратился къ Великому Магистру и не прерывалъ молчанія.

‘Въ него вселился духъ молчанія.— сказалъ Великій Магистръ — Говорите Бріанъ.’

Бріанъ, скрывъ свое негодованіе и досаду, отвчалъ: ‘Почтеннйшій Великій Магистръ! я не хочу говорить о подобныхъ обвиненіяхъ, но ежели кто коснется до моей чести, то я защищу ее съ тою же неустрашимостію, съ какою сражался съ неврными.’

‘Мы прощаемъ васъ, братъ Бріанъ.— сказалъ Великій Магистръ — Въ томъ, что вы прославляете въ нашемъ присутствіи свои собственные подвиги, длая тмъ новое преступленіе, которое мы равнымъ образомъ относимъ къ врагу, вами обладающему. Мы васъ прощаемъ, потому что устами вашими говоритъ онъ.’

Бріанъ бросилъ презрительный взглядъ на Луку Бомануара, но ничего не сказалъ.

‘Теперь,— сказалъ Великій Магистръ — когда на вопросъ брата нашего Германа мы не можемъ ожидать лучшаго отвта, будемъ продолжать наше дло и постараемся проникнуть въ мракъ нечестія. Кто иметъ свдніе о образ жизни этой Іудеянки, тотъ встань и приближся къ намъ.’

Въ это время произошло нкоторое волненіе въ части залы, занятой постителями, и Бомануаръ, спросивъ о причин онаго, узналъ, что тамъ находился разбитый параличемъ человкъ, которому Ревекка, посредствомъ чудесной мази, возвратила употребленіе членовъ.

Онъ былъ крестьянинъ и Саксонецъ, боялся, чтобъ не вмнили ему въ вину употребленіе лекарства Іудеянки и не спшилъ предстать предъ судей. Его привели силою къ Великому Магистру. Не бывши совершенно излеченъ, онъ ходилъ съ помощію костыля и изъяснялся съ трудностію. Онъ показалъ, что за два года предъ тмъ, живши у Исаака въ Іорк, впалъ въ болзнь, которая не излечиваласъ никакими лекарствами, но что Ревеккина чудесная мазь возвратила ему нкоторое употребленіе членовъ, и что отправляясь на дняхъ въ Темплестповъ къ своимъ роднымъ, онъ получилъ отъ нее нсколько этой мази и золотую монету.

‘Съ тобою ли эта мазь?’ Спросилъ Великій Магистръ.

Крестьянинъ нехотя вынулъ изъ кармана коробочку, на крышк которой написаны были Еврейскія буквы, врное доказательство для большей части зрителей, что лекарство составлено посредствомъ волшебства. Лука Бомануаръ веллъ подать къ себ коробочку и, знавши многіе восточные языки, прочелъ надпись. ‘Есть ли здсь медикъ, — сказалъ онъ — который бы могъ намъ объяснить, изъ чего составлена эта таинственная мазь?’

Предстали два человка, называвшіеся медиками, осмотрли коробочку и сказали, что составъ мази имъ не извстенъ, что чувствуютъ въ ней духъ мирры и камфоры, которыя по невжеству своему назвали восточными травами, и что мазь должна быть составлена посредствомъ чародйства, иначе составъ оной былъ бы имъ извстенъ.

По окончаніи этаго медицинскаго отзыва, крестьянинъ просилъ возвратишь ему мазь.

‘Какъ тебя зовутъ?’ Спросилъ гнвно Великій Магистръ.

‘Гигъ, Снелдевъ сынъ.’ Отвчалъ крестьянинъ.

‘Слушай же: знай, что лучше быть больнымъ, нежели лечиться лекарствами неврныхъ, получившихъ свое знаніе отъ адскаго духа.’

Гигъ отошелъ, опираясь на костыль, но, принимая участіе въ судьб своей благодтельницы и желая знать, что съ нею послдуетъ, остался въ зал, не смотря на опасность встртиться еще со взорами немилосердаго судіи, котораго присутствіе приводило его въ трепетъ.

Посл этаго, Великій Магистръ приказалъ Ревекк открыть покрывало. Она сказала робкимъ, но твердымъ голосомъ, Ито двицы Израильскія не имютъ обыкновенія быть съ открытымъ лицемъ при народ. Скромный ея отвтъ и пріятность ея голоса расположили въ ея пользу всхъ присутствовавшихъ, но Бомануаръ, почитая себя обязаннымъ заглушать всякое чувство, могущее поколебать его твердость въ исполненіи того, что почиталъ своею должностію, повторилъ свое приказаніе, и воинъ приготовился оное исполнить. Ревекка, обратившись къ Великому Магистру и окружающимъ его, сказала: ‘Изъ любви къ собственнымъ вашимъ дочерямъ… Увы! я забыла, что вы ихъ не имете… Но изъ любви къ матерямъ и сестрамъ вашимъ, умоляю васъ, не дозволяйте, чтобъ въ присутствіи вашемъ чья-либо рука коснулась до несчастной. Вы, старйшіе между своими, и я вамъ повинуюсь.’

Она сказала это съ такимъ чувствомъ горести и съ такимъ смиреніемъ, которыя почти растрогали самого Бомануара, и подняла покрывало. Лице ея покрылось румянцемъ стыдливости и, не смотря на ея робость, благородство изображалось на ономъ. Красота ея удивила всхъ, и молодые Рыцари взорами дали почувствовать одинъ другому, что прелести ея были сильнйшимъ волшебствомъ для привлеченія сердца Бріанова. Видъ ея столько подйствовалъ на Гига, что онъ закричалъ стоявшимъ у дверей оруженосцамъ: ‘Выпустите меня, я изъ числа ея убійцъ.’

‘Успокойся, добрый человкъ, — сказала Ревекка — ты не могъ сдлать мни вреда, сказавъ правду и вопль твой также не сдлаетъ мн никакой пользы, замолчи, или выдь вонъ.’

Караульные хотли вытолкнуть Гига за двери, боясь, чтобъ онъ еще не нарушилъ спокойствія и чтобъ это не подвергло ихъ взысканію, но онъ далъ слово молчать, и его оставили въ зал.

Наконецъ позвали послднихъ свидтелей. Явились два воина, о которыхъ говорилъ Албертъ съ Конрадомъ. Они были закоренлые злоди, при всемъ томъ, красота и благородный и трогательный видъ ихъ жертвы, сначала ихъ остановилъ, но выразительный взглядъ Алберта возвратилъ имъ ршительность, и они объяснили такимъ образомъ, который показался бы сомнительнымъ для безпристрастныхъ судей, подробности дйствій, или незаслуживающихъ вниманія, или вымышленныхъ, которыя хотя и были возможны, но разсканы были съ присоединеніемъ таинственныхъ толкованій, подававшихъ большее подозрніе на доносителей. Показанія ихъ въ послдующія времена раздлили бы на два разряда: на показанія недостойныя вниманія и на показанія о событіяхъ Физически невозможныхъ, но въ тотъ вкъ невжества и суеврія, все было принято за доказательство преступленія. Къ первымъ принадлежало, что часто слыхали, какъ Ревекка говорила сама съ собою на неизвстномъ язык, что она пла псни, въ которыхъ хотя слова были непонятны, на пріятно было оныя слушать, что говоря иногда сама съ собою, казаласъ ожидающею отвта. Что одежда ея была необыкновеннаго покроя, что она носила кольца, на которыхъ вырзаны кабалистическіе знаки, наконецъ, что неизвстныя слова были вышиты на ея покрывал.

Вс эти обстоятельства, столь естественныя, столь обыкновенныя, были выслушаны съ важностію, какъ доказательства, или, покрайней мр, какъ дающія сильное подозрніе о сношеніи Ревекки съ силами тьмы.

Между тмъ, одинъ изъ доносителей сказалъ о событіи мене двусмысленнымъ образомъ, и большая чаешь зрителей поврила словамъ его, не смотря на всю невроятность объясненнаго имъ происшествія. Онъ сказалъ, будто самъ видлъ, какъ Ревекка вылечила въ Торквильстон раненаго человка чудеснымъ образомъ. Что будто она начертила на ран какіе-то знаки и сказала какія-то слова, которыхъ онъ къ счастію не понималъ, что остріе стрлы въ тоже мгновеніе само выскочило изъ раны, кровь перестала течь и рана затворилась, и что, чрезъ часъ посл, того, вылеченный ею такимъ образомъ раненый, былъ уже на стн замка и помогалъ бросать каменья въ осаждающихъ. Эта басня, можетъ быть, основывалась на той истин, что Ревекка лечила Вильфрида въ Topквильстонскомъ замк, но извтъ тмъ боле показался вроятнымъ, что, въ подкрпленіе онаго, донощикъ вынулъ изъ кармана остріе стрлы, утверждая, что оно было то самое, которое такъ чудесно выскочило изъ раны.

Другой воинъ, стоявшій на часахъ на башн, видлъ, какъ Ревекка, во время разговора своего съ Бріаномъ, выбжала на балконъ и готовилась броситься съ онаго. Онъ, желая не отстать отъ своего товарища, объявилъ, что самъ видлъ, какъ Ревекка вышла на балконъ, превратилась въ лебедя ослпительной близны, облетла три раза вокругъ замка и, возвратившись на прежнее мсто, приняла обыкновенный свой видъ.

Половины столь важныхъ доказательствъ было бы достаточно для признанія чародйкою старой безобразной женщины, даже и не Іудеянки, Ревекк же, принадлежавшей къ этому поколнію, не могли въ этомъ случа помочь ни красота ея, ни молодость.

Великій Магистръ, отобравъ мннія, спросилъ у нее важнымъ голосомъ, иметъ ли она что сказать прошивъ своего обвиненія?

‘Умолять васъ о состраданіи — отвчала Ревекка, дрожащимъ отъ душевнаго волненія голосомъ — было бы столь же безполезно, какъ и унизительно въ глазахъ моихъ, говорить вамъ, что оказаніе помощи больнымъ и раненымъ есть доброе дло, и объяснять, что обычаи мои и одежда, равно какъ и языкъ, которымъ я говорю, принадлежатъ нашему поколнію, не боле бы принесло мн пользы, утверждать, что большая часть донесеннаго вамъ этими двумя воинами, есть наглая клевета, значило бы сказать вамъ то, чему вы не поврите, и наконецъ, даже указать вамъ моего гонителя, слушающаго клевету, изобртенную для представленія его въ вид жертвы, не послужило бы къ моему оправданію. Я скажу только, что лучше соглашусь десять разъ подвергнуться уготовляемой мн вами смерти, нежели слушать предложенія подобныя дланнымъ мн отъ него въ то время, когда я была его плнницею и въ цломъ мір не имла ни защитника, ни покровителя. Вы одному его слову боле поврите, нежели всмъ доказательствамъ несчастной Іудеянки. Я не буду укорять его и тмъ, что теперь со мною совершается, но обращусь къ нему самому. Да, г. Бріанъ Буа-Гильбертъ, я отъ самихъ васъ требую подтвержденія, что дйствія, причитаемыя мн теперь въ вину, не ложь и не клевета?’

Вс устрмили глаза на Бріана, но он молчалъ.

‘Говорите, — продолжала Ревекка — ежели вы человкъ. Я васъ заклинаю одеждою, которую вы носите, именемъ вашихъ предковъ, Орденомъ, къ которому вы принадлежите, честію вашею. Говорите, могла ли я сдлать то, въ чемъ меня обвиняютъ?’

‘Отвчайте ей, братъ.— сказалъ Бомануаръ — Ежели врагъ, съ которымъ я вижу вы боретесь, не отнимаетъ у васъ возможности это сдлать.’

Въ это время Бріанъ былъ волнуемъ различными страстями, сражавшимися въ его сердц, и, смотря на его лиц, въ самомъ дл, можно было подумать, что сверхъ-естественная сила подвергаетъ его ужаснымъ мученіямъ. Наконецъ, онъ, обращая страшно глаза, произнесъ глухимъ голосомъ, взглянувъ на Ревекку: ‘Записка, записка.’

‘Вотъ — сказалъ Бомануаръ — новое доказательство. Жертва очарованія этой презрнной Іудеянки не можетъ, не смотря на вс свои усилія, ничего выговоришь, исключая имени вредоносной записки, въ которой, безъ сомннія, она написала кабалистическія слова, очаровавшія его и принуждающія его молчать.’

Ревекка иначе поняла выговоренное, какъ бы противъ воли, Бріаномъ, она вспомнила о записк, положенной ей въ руку во время входа ее въ залу, тихонько взглянула на нее и прочла: Требуй суда Божія. Нкоторое волненіе, произведенное въ собраніи отвтомъ Бріана, который каждый толковалъ по своему, дало возможность Ревекк прочесть и изодрать записку такъ, что никто того не примтилъ.

По возстановленіи тишины, Великій Магистръ сказалъ Ревекк: ‘Ты видишь, что слова несчастнаго Рыцаря теб нисколько не помогаютъ, врагъ, обладающій имъ, слишкомъ силенъ. Имешь ли ты намъ что сказать еще?’

‘Имю, — отвчала Ревекка — самые ваши законы подаютъ мн еще одно средство къ спасенію моей жизни, которая хотя очень несчастна, особенно съ нкотораго времени, но она есть даръ Божій, я не должна, смть пренебрегать ею, и обязана употребить вс средства къ защит оной. Я невинна, все сказанное въ обвиненіи меня есть клевета, и я требую суда Божія, требую дозволенія доказать мою невинность законнымъ поединкомъ чрезъ моего защитника.’

‘А кто захочетъ — сказалъ Бомануаръ — сражаться за чародйку, за Іудеянку?’

‘Богъ пошлетъ мн защитника, — отвчала Ревекка — невозможно, чтобъ въ Англіи, гд такъ много добродтельныхъ, человколюбивыхъ, сострадательныхъ и храбрыхъ людей, не нашлось никого, желающаго защитить справедливость и невинность, но довольно того, что я требую законнаго поединка, и вотъ мой вызовъ.’

Сказавъ это она сняла съ руки шелковую шитую перчатку, и бросила ее передъ Великимъ Магистромъ, съ кроткимъ и благороднымъ видомъ, который во всемъ собраніи возбудилъ къ ней уваженіе.

Глава IV.

Лука Бомануаръ былъ тронутъ благородствомъ и пріятностію, съ которыми Ревекка изъяснила послднее требованіе. Онъ не былъ жестокосердымъ отъ природы, но уединенная жизнь, военныя упражненія, привычка видть себя повелителемъ и твердая увренность въ обязанности изкоренять ересь и поражать неврныхъ, сдлали постепенно нечувствительнымъ его сердце, чуждое страстей. Черты лица его казались не столь суровыми, когда онъ смотрлъ на милое твореніе, не имющее ни покровителя, ни друга, сирое, но защищающееся съ такою неустрашимостію и съ такимъ благородствомъ.

‘Ревекка, — сказалъ онъ — ежели сожалніе, которое я чувствую, смотря на тебя, происходитъ отъ твоего чародйства, то преступленіе твое ужасно, но я почитаю чувства моего сердца естественными, видя твореніе, награжденное толикими наружными достоинствами, содлавшееся сосудомъ гибели. Дочь моя, исповдуй свои преступленія, покайся и оставь заблужденія, подъ симъ условіемъ, я дарую теб жизнь.’

‘Я васъ прошу — отвчала Ревекка — дозволить мн узнать, удостоите ли вы вниманія мое прошеніе о законномъ поединк? ‘

‘Подайте мн ее перчатку, — сказалъ Бомануаръ — Посмотри хорошенько на эту перчатку, дочь моя, посмотри, какъ она ничтожна для такого ужаснаго вызова, каковъ смертельный поединокъ, посмотри, какое различіе между ею и стальными перчатками нашихъ Рыцарей, и знай, что такая же разность между защитою твоею и нашего Ордена, который ты вызываешь.’

‘Положите на всы мою невинность,— сказала съ твердостію Ревекка — и вы увидите, что шелковая перчатка перетянетъ желзную.’

‘Слдовательно, ты не признаешь себя виновною и настаиваешь въ дерзкомъ своемъ вызов?’

‘Настаиваю, почтеннйшій Великій Магистръ.’

‘Итакъ, да будетъ по твоему прошенію, и судъ Божій да покажетъ, на чьей сторон справедливость.’

‘Аминь!’ Отвчали Командоры, находившіеся близь Великаго Магистра. ‘Аминь!’ Повторили Рыцари и все собраніе.

‘Братіе, — сказалъ Бомануаръ — вамъ извстно, что мы могли отказать ей въ поединк, но хотя она Іудеянка и чародйка, сохрани насъ Богъ отъ этаго! Она иностранка, безъ покровителя, и проситъ дозволенія единственно прибгнуть подъ покровъ нашихъ законовъ, сверхъ того, хотя мы и иноки, но вмст съ тмъ и Рыцари, намъ неприлично отказаться отъ вызова, подъ какимъ бы ни было предлогомъ. Итакъ, дло состоитъ въ слдую темъ: Ревекка, дочь Исаака Іоркскаго, Іудейскаго закона, признаваемая по многимъ, боле нежели подозрительнымъ, обстоятельствамъ употреблявшею чародйство надъ особою благороднаго Рыцаря нашего Ордена, требуетъ законнаго поединка, для доказательства своей невинности. Кому, полагаете вы, должно отдать залогъ вызова? Кого назначить Рыцаремъ-защитникомъ нашей стороны?’

‘Бріана Буа-Гильберта.— сказалъ Командоръ Гудальрикъ — Дло это особенно до него касается и ему боле всхъ извстна справедливость нашей стороны.’

‘Но ежели братъ нашъ Бріанъ находится подъ вліяніемъ чародйства!— сказалъ Бомануаръ — Впрочемъ, мы говоримъ это только изъ предосторожности, изъ всего нашего Ордена, мы никому охотне не ввримъ защиты его чести.’

‘Почтеннйшій Великій Магистръ.— отвчалъ Командоръ — Вамъ извстно, что никакое чародйство не можетъ имть власти надъ Рыцаремъ, сражающимся для изъявленія суда, Божія.’ ‘Справедливо, — сказалъ Бомануаръ — отдайте Бріану Буа-Гильберту залогъ вызова. Братъ!— сказалъ онъ Бріану — мы поручаемъ вамъ сражаться неустрашимо и быть увреннымъ, что побда будетъ на сторон справедливости. Ревекка! мы даемъ теб три дни срока для отысканія Рыцаря защитника.’

‘Срокъ слишкомъ коротокъ — сказала она — для отысканія человка, который бы хотлъ за обвиняемую подвергнуть опасности жизнь и честь свою, тогда какъ она чужестранка и иноврная.’

‘Мы не можемъ отсрочить боле.— сказалъ Великій Магистръ — Сраженіе должно происходить въ нашемъ присутствіи, а важныя дла отзываютъ насъ чрезъ три дни отсюда.’

‘Да будетъ воля Божія!— сказала Ревекка — Я возлагаю мое упованіе на единаго Бога, Коему возможно въ одно мгновеніе то, для чего человку недостаточно всей вчности.’

‘Теперь остается назначить мсто сраженія и казни, ежели будетъ нужно.— сказалъ Бомануаръ — Гд Командоръ Албертъ?’

Албертъ, державшій еще перчатку Ревекки, стоялъ подл Бріана и разговаривалъ съ нимъ горячо, но тихимъ голосомъ.

‘Не отказывается ли онъ отъ принятія залога поединка?’ Спросилъ гнвно Великій Магистръ.

‘Нтъ, почтеннйшій Великій Магистръ, — отвчалъ Албертъ, спрятавъ перчатку подъ епанчу — онъ принялъ его, что жь касается до мста сраженія, не угодно ли назначить оное на принадлежащемъ здшнему командорству Георгіевскомъ пол, на которомъ обыкновенно производятся наши военныя упражненія?’

‘Хорошо.— сказалъ Великій Магистръ — Ревекка, ты должна туда представить своего защитника, и ежели онъ не побдитъ, или не явится на это мсто для сраженія, то ты погибнешь смертію,назначенною чародйкамъ: таковъ нашъ приговоръ, Запишите вс это въ протоколъ и прочтите всенародно, чтобъ никто не имлъ права отзываться невдніемъ объ ономъ.’

Капеланъ, отправлявшій должность секретаря, записалъ все производство въ большую книгу, in folio, назначенную для записыванія главныхъ постановленій, длаемыхъ Орденомъ, другой же Капеланъ прочелъ записанное громкимъ и внятнымъ голосомъ.

‘Да поможетъ Богъ справедливой сторон!’ Сказалъ Великій Магистръ, по окончаніи чтенія. ‘Аминь!’ Отвчало собраніе.

Ревекка въ молчаніи подняла глаза къ Небу, сложила руки на груди и пробыла съ минуту въ семъ положеніи. Потомъ, обратясь къ Великому Магистру, сказала ему съ кротостію, что ей нужно дозволеніе увдомить своихъ, друзей о положеніи, въ которомъ она находится, и о потребности въ защитник.

‘Это справедливо.— отвчалъ Бомануаръ — Ты можетъ избрать, кого хочешь, для увдомленія ихъ о своемъ положеніи, и избранный тобою для сего человкъ къ теб свободно будетъ допускаемъ.’

‘Естьли здсь кто-нибудь,— сказала Ревекка — который бы, изъ любви къ справедливости, или въ надежд щедрой награды, согласился сдлать эту услугу невинной и несчастной двиц?’

Никто не отвчалъ, не смя въ присутствіи Великаго Магистра оказать участіе въ положеніи Іудеянки, признанной имъ чародйкою, и опасаясь впасть въ подозрніе. Ни чувство состраданія, ни прелесть награды не сильны были побдить этаго страха.

Ревекка была нкоторое время въ неизъяснимомъ безпокойств. ‘Возможно ли, — сказала она — что въ самой Англіи, я вижу себя лишаемою надежды на послднее средство къ избавленію себя, отъ недостатка снисхожденія, въ которомъ не отказывается и величайшимъ преступникамъ!’

‘Хотя я не иначе могу ходить, какъ на костыляхъ, — сказалъ Гигъ — но и тмъ обязанъ вамъ и, какъ могу, готовъ исполнить ваше порученіе. Далъ бы Богъ, чтобъ ноги мои заслужили вину моего языка! Ахъ! говоря о вашемъ благодяніи, я нимало не ожидалъ подвергнуть васъ опасности.’

‘Для Бога нтъ не возможнаго.’ Отвчала Ревекка.

Она поспшно написала нсколько словъ по-Еврейски на куск пергамина, который данъ былъ ей Капеланомъ, по приказанію Великаго Магистра, и сказала Гигу: ‘Сыщи Исаака Іоркскаго и отдай ему эту записку, вотъ теб на наемъ лошади и за труды. Небо внушаетъ мн предчувствіе, что я не умру назначенною мн смертію. Богъ пошлетъ мн защитника. Прощай. Помни, что жизнь моя зависитъ отъ твоего проворства.’

Многіе изъ зрителей старались удержать Гига отъ принятія записки, на которой, по мннію ихъ, были написаны кабалистическіе знаки, но онъ ршился услужишь своей благодтельниц. ‘Она излечила мое тло, — отвчалъ онъ — и я увренъ, что не захочетъ погубить и души моей.’

Гигъ отправился немедленно изъ Темплестова въ свою деревню, намреваясь взять тамъ у своего сосда лошадь и на ней дохать до Іорка.

По счастію, ему не нужно было итти такъ далеко. Отошедъ не боле четверти мили отъ командорства, онъ встртилъ двухъ человкъ, дущихъ верхомъ, къ которымъ приближившись увидлъ, что они Евреи и въ одномъ изъ нихъ узналъ Исаака Іоркскаго, въ другомъ же Раввина Бенъ Самуила. Они знали, что въ командорств производится Beликимъ Магистромъ судъ надъ чародйкою и, не смя войти въ замокъ, здили вокругъ онаго.

‘Братъ Бенъ Самуилъ, — сказалъ Исаакъ — сердце мое замираетъ и это не безъ причины: обвиненія въ чародйств не рдко служатъ предлогомъ къ притсненію насъ.’

‘Не безпокойся, братъ, — отвчалъ Наеанъ — ты довольно богатъ, чтобъ ничего не бояться, все дло кончится однми деньгами. Но что это за человкъ, который къ намъ подходитъ на костыляхъ? Дружище!— сказалъ онъ Гигу — ежели теб нужно какое лекарство, то я теб въ немъ не откажу, но не дамъ ничего человку, просящему милсотины на большой дорог, у тебя слабы ноги и теб не, возможно быть ни гонцемъ, ни воиномъ, ни пастухомъ, но, кажется, руки у тебя здоровы и ты могъ бы нкоторыя работы…..

‘Помилуй Исаакъ, что съ тобою длается?’ Вскричалъ Наанъ.

Въ продолженіи разговора, Исаакъ взялъ у Гига записку и, едва взглянулъ на нее, измнился въ лиц, вскрикнулъ и упалъ съ лошади безъ чувствъ.

Испуганный Раввинъ немедленно приближился къ нему, далъ ему понюхать спирту и, вынувъ изъ кармана инструментъ, приготовлялся уже пустить ему кровь, но Исаакъ пришелъ въ себя и, къ чрезвычайному удивленію Раввина, сбросивъ съ себя шапку, началъ посыпать пылью себ волосы.

Раввинъ, полагая, что онъ помшался въ ум, принялся было опять за свой инструментъ, но Исаакъ скоро удостоврилъ его въ ошибк.

‘Два горести!— вскричалъ онъ — Тебя должно бы назвать Веноніею, а не Ревеккою! Какъ я желаю, не пережить тебя!’

‘Что теб сдлалось?— сказалъ Раввинъ — Не стыдно ли быть такъ малодушнымъ? Что случилось съ твоею дочерью? Я надюсь, что она еще жива?’

‘Жива, но во власши враговъ, готовыхъ поступить съ нею жесточайшимъ образомъ, не смотря ни на юность, ни на невинность ея. Она составляла пальмовый внецъ посдлой главы моей, по онъ поблекъ въ одну ночь. Дочь моя! Одно утшеніе мое въ старости! Единственная отрасль моей возлюбленной Рахили! Мракъ смерти уже окружаетъ тебя.’

‘Но что тутъ написано? Нтъ ли средства ее избавить?’

‘Прочти. Глаза мои отъ слезъ ничего не видятъ.’

Раввинъ взялъ Ревеккину записку и прочелъ по-Еврейски слдующее:

‘Исааку, сыну Адоникамову, котораго Христіане называютъ Исаакомъ Іоркскимъ. Да совершится надъ тобою обтованное благословеніе!

‘Отецъ мой! Я осуждена насмерть за преступленіе, о которомъ даже не имю никакого понятія: за чародйство. Если можно найти храбраго человка для защищенія меня копьемъ и мечемъ, по существующему обыкновенію, на пол Георгіевскомъ, въ продолженіи трехъ дней, считая отъ ныншняго, то, можетъ быть, Богъ даруетъ ему достаточную силу для одержанія побды и для защиты невинности, лишенной всякой иной помощи. Если же никого не выищется, то подруги мои могутъ теперь же начать меня оплакивать, какъ цвтокъ, срзанный жнецомъ. Постарайтесь отыскать помощь, гд можете.Христіанскій Рыцарь Вильфридъ, сынъ Цедрика, называющійся Ивангоемъ, думаю, согласился бы за меня сразиться, но онъ еще не можетъ быть въ состояніи вынести тяжести вооруженія. При всмъ томъ, отецъ мой, дайте ему знать о моемъ положеніи. Онъ иметъ друзей, былъ товарищемъ нашимъ въ плну и, можетъ быть, сыщетъ мн защитника.

‘Уврьте Вильфрида, что Ревекка, останется ли въ живыхъ, или умретъ, но всегда пребудетъ невинною въ преступленіи, въ которомъ ее обвиняютъ. Если угодно будетъ Богу, чтобъ вы лишились своей дочери, то не оставайтесь боле въ этой обагренной ея кровію стран, удалитесь въ Кордую, гд братъ вашъ живетъ въ безопасности подъ снію трона Беабдилова.’

Исаакъ выслушалъ все довольно спокойно, по окончаніи же чтенія, началъ опять продолжать изъявленіе своей горести, по обычаю восточныхъ народовъ, посыпая голову пылью, раздирая свою одежду и вопія: ‘Дочь моя! моя Ревекка! плоть моей плоти! кости костей моихъ!’

‘Ободрись, — сказалъ ему Раввинъ — горесть ни къ чему не служитъ. Сей же часъ ступай и отыщи Вильфрида. Можетъ быть, онъ подастъ теб совтъ, или окажетъ помощь. Онъ любимецъ Ричарда, называемаго Львиное-Сердце, о возвращеніи котораго сюда вс увряютъ. Очень возможно, что Ричардъ, по просьб его, запретитъ этимъ кровожаднымъ людямъ исполнить свой приговоръ.’

‘Я его сыщу, — сказалъ Исаакъ — потому что онъ очень хорошій и сострадательный къ намъ человкъ, но онъ еще не въ силахъ надть латъ, а кто изъ Христіанъ за хочетъ, кром его, сражаться за Іудеянку?’

‘Ты говоришь, какъ человкъ, который не знаетъ Христіянъ. Ободрись и поспши отыскать Вильфрида, я же, съ своей стороны, также похлопочу о теб: не простительно бы было не помочь брату въ такомъ несчастій. Я отправлюсь теперь въ Іоркъ. Тамъ много собралось Рыцарей. Можетъ быть, кто нибудь изъ нихъ возметъ на себя быть защитникомъ твоей дочери, ты же исполнишь все, чти я имъ общаю твоимъ именемъ.’

Безъ сомннія исполню, и благодарю Небо, пославшее мн такую подпору въ несчастій, каковъ ты … Между тмъ пожалй о мн и не слишкомъ много сули имъ вдругъ…. Ахъ! что я сказалъ? Нтъ, поступай какъ найдешь лучше. Къ чему мн золото безъ дочери.’

‘Прощай, — сказалъ Наеанъ — надо дйствовать не мшкая, желаю, чтобъ ты былъ утшенъ.’

Они обнялись и, разставшись, похали, каждый по своей дорог.

Гигъ не отходилъ отъ нихъ въ продолженіи всего разговора, изъ котораго ничего не понялъ, потому что они говорили по-Еврейски. Наконецъ, посмотрвъ имъ въ слдъ, сказалъ: ‘Эти окаянные жиды, не боле обратили на меня вниманіе, какъ на Турку, или на язычника. Имъ бы можно было бросить мн одинъ, или два цехина. Я не былъ обязанъ приносить имъ, Богъ знаетъ, какое писаніе, подвергаясь опасности быть околдованнымъ, но что мн пользы и въ ихъ золот, ежели оно можетъ оборотиться въ дубовые листья?

Глава V.

Уже оканчивался день, въ который производился надъ Ревеккою судъ, сумерки уже заступили мсто дневнаго свта. Въ это время она услышала тихій стукъ у дверей комнаты, въ которую ее отвели по окончаніи суда.

‘Войди! ежели ты не врагъ мой,— сказала Ревекка — Но, увы!— продолжала она — я не могу воспрепятствовать теб войти, ежели бы ты былъ и врагомъ моимъ.’

‘Надобно мн быть тмъ, или другимъ, Ревекка.— сказалъ Бріанъ, вошедъ въ двери — Послдствія моего съ тобою разговора покажутъ мн, которую изъ этихъ ролей я долженъ взять на себя.’

Ревекка, почитавшая преступную страсть Бріана причиною всхъ своихъ злополучій, отступила назадъ до самой стны, увидвъ его.

‘Теперь — сказалъ Бріанъ — вы не имете никакой причины меня бояться.’

‘Я васъ не боюсь.’ Отвчала Ревекка, хотя частое ея дыханіе и опровергало ея слова.

‘Вы не должны меня опасаться, Ревекка, даже и потому, что въ двухъ шагахъ отсюда находится караулъ, имющій повелніе охранять васъ до времени казни. Я не имю надъ нимъ ни малйшей власти. При первомъ звук вашего голоса, караульные войдутъ и я самъ подвергну’ ея опасности, ежели они меня здсь застанутъ.’

‘Слава Богу!— сказала Ревекка — Смерть мене всего страшитъ меня въ этомъ вертеп зла.’

‘Понятіе о смерти — отвчалъ Рыцарь — дйствительно не иметъ ничего ужаснаго для человка немалодушнаго, когда она не сопровождается обстоятельствами, которыя длаютъ ее страшною. Погибнуть отъ копья, или отъ меча, для меня ничего не значитъ, сброситься съ башни, или пронзить себя кинжаломъ, также ничего не значитъ для васъ. Вы безъ сомннія предпочтете всегда такую смерть, такъ называемому вами, безчестію, равнымъ образомъ и я, скоре соглашусь умереть, нежели поступить противъ моихъ понятій о чести.’

‘Но ваши понятія, — сказала Ревекка — могутъ измняться согласно съ страстями, васъ движущими, мое же приковано къ неподвижной скал.’

‘Подобные разговоры теперь не у мста.— сказалъ Рыцарь — Вы осуждены на смерть, но, не на скорую и легкую, которой желаютъ въ несчастій и ищутъ въ отчаяніи, а на медленную и ужасную, сопровождаемую жесточайшими мученіями.’

‘Кто же довелъ меня до сего положенія? Не тотъ ли, который, предавшись преступной страсти, силою завезъ меня сюда, и который, не знаю, въ какомъ предположеніи, старается меня устрашить изображеніемъ ожидающихъ меня мученій.’

‘Не думайте, чтобъ я васъ подвергнулъ этому добровольно, не полагайте, чтобъ я не предупредилъ вашей опасности, съ такою же ршительностію, съ какою закрывалъ васъ щитомъ отъ стрлъ въ Торквильстон, ежели бы это было мн возможно.’

‘Ежели бы защищеніе меня въ Торквильстон, такъ часто вами напоминаемое мн, имло предметомъ одно оказаніе покровительства несчастной, то я обязана бы вамъ была вчною благодарностію, но, знавъ ваше истинное намреніе, я желала бы лучше лишиться жизни, нежели попасться въ ваши руки.’

‘Оставьте упреки, Ревекка, я и безъ того сильно огорченъ и не дозволю вамъ умножать мою горесть.’

‘Дозвольте же мн узнать, г. Рыцарь, что вамъ угодно? Ежели, кром желанія наслаждаться содланнымъ мн несчастіемъ, вы имете какое намреніе, то прошу васъ поспшить меня увдомить объ ономъ, и оставить меня одну. Мн немного остается минутъ для приготовленія себя къ смерти.’

‘Я вижу, Ревекка, что вы продолжаете обвинять меня въ несчастій, для отвращенія котораго я желалъ бы пожертвовать всмъ, что имю драгоцннйшаго.’

‘Я желала бы не упрекать васъ, г. Рыцарь, но не справедливо ли, что одни ваши преступныя преслдованія довели меня до настоящаго моего положенія?’ ‘Нтъ! нтъ!— вскричалъ Рыцарь — Вы ошибаетесь, приписывая мн то, чего я не могъ ни ожидать ни отвратишь. Возможно ли было предвидть неожиданный пріздъ Бомануара, имющаго право повелвать мною также, какъ и многими Рыцарями, которыхъ сердца не ожесточены., подобно его сердцу?’

‘Между тмъ, вы находились въ числ моихъ судей, знавъ совершенно мою невинность, участвовали въ осужденіи меня, и, ежели не ошибаюсь, даже приняли на себя обязанность явиться съ оружіемъ въ рукахъ для подтвержденія справедливости моего обвиненія.’

‘Остановись, Ревекка, остановись. Вашему поколнію извстно, что управляя кораблемъ, надобно уступать бур и стараться употреблять въ пользу самый противный втеръ.’

‘Несчастна та минута, въ которую необходимость принудила насъ обратишься къ этимъ средствамъ. Сердце также не можетъ противишься необходимости, какъ жесткая сталь огню, Люди, не имющіе ни Царя, ни отечества, ни свободы, принуждены унижаться предъ иноплеменными. Мы, безъ сомннія осуждены на это за грхи наши и за преступленія нашихъ предковъ. Но вамъ, г. Рыцарь, не постыдно ли поступать согласно съ мнніями другихъ, даже противъ собственной удостовренности?’

‘Эти слова непріятны.— сказалъ Бріанъ, ходя въ досад по комнат — Я не за тмъ сюда пришелъ, чтобъ слушать упреки. Знайте, что я никогда не уступаю ни чьему желанію, обстоятельства могутъ иногда только перемнить планъ моихъ дйствій, но никогда оныхъ не остановятъ. Воля моя уподобляется стремящемуся съ горъ потоку, котораго удобно перемнить направленіе, но никогда не возможно остановить. Записка, подавшая вамъ совтъ требовать защитника, отъ кого могла быть, кром меня? Кто могъ принять такое въ васъ участіе?’

‘Продолженіе нсколькими часами несчастной моей жизни, кратковременная и, вроятно, безполезная отсрочка минуты смерти: вотъ все, что вы этимъ сдлали для несчастной, которую ввергли въ злополучіе и для которой изкопали могилу.’

‘Нтъ, Ревекка, я не это имлъ въ виду. Безъ этаго сумазброда, Гудальрика, никому бы не пришло въ голову поручить защищать Орденъ тому, котораго Великій Магистръ давно желалъ бы изключить изъ онаго, тому, котораго почитаютъ участникомъ, или жертвою вашихъ воображаемыхъ чародйствъ. Намреніе мое было, при первомъ звук трубъ, явиться на поприще для вашей защиты. Я переодлся бы странствующимъ Рыцаремъ, ищущимъ случаевъ доказать свое искуство владть копьемъ и мечемъ. Тогда, кого бы ни назначилъ Бомануаръ изъ Рыцарей, находящихся въ Темилестов, не только одного, но хотя бы нсколькихъ, я выбросилъ бы ихъ всхъ изъ сдла однимъ ударомъ моего копья. Симъ средствомъ я доказалъ бы вашу невинность, и вы, можетъ бытъ, изъ благодарности, не отказали бы мн въ наград за побду.’

‘Все это одно пустое тщеславіе, г. Рыцарь. Вы хвалитесь тмъ, чтобы вы сдлали, ежели бы не сочли за лучшее поступить иначе. Вы приняли мою перчатку, и защитникъ мой, ежели возможно столь сирому существу какъ я найти его, долженъ будетъ подвергнуться вашимъ ударамъ. Посл этаго вы хотите еще, чтобъ я васъ почитала человкомъ, желающимъ мн добра, моимъ покровителемъ.’

‘Да, человкомъ желающимъ вамъ добра, вашимъ покровителемъ, — отвчалъ съ важностію Рыцарь — Я имъ былъ и хочу имъ быть, не смотря не только на опасность, но даже на самую достоврность подвергнуться безчестію. Посл этаго, не вините меня въ томъ, что я хочу сдлать условіе прежде, нежели пожертвую всмъ, что имлъ до сего времени драгоцннйшаго, желанію спасти жизнь Іудеянки.’

‘Говорите ясне, — сказала Ревекка — я васъ не понимаю.’

‘Хорошо. Ежели я не явлюсь на поприще, то потеряю свое званіе и свою славу, потеряю все, что для меня дороже воздуха, которымъ дышу, потеряю уваженіе моихъ сотоварищей и надежду быть нкогда облечену вышнею властію, находящеюся въ рукахъ Луки Бомануара. Такова ожидающая меня участь, ежели не буду отстаивать съ оружіемъ въ рукахъ справедливости произнесеннаго о васъ ршенія. Я проклинаю и стараго Бомануара и Гудальрика, запутавшихъ меня въ это дло, а еще боле Алберта Мальвуазина, воспрепятствовавшаго мн бросить вашу перчатку въ рожу этому старику, уважившему такіе нелпые доносы на васъ, которой душа столь же возвышена, сколь лице благородно и прелестно.’

‘Къ чему ведутъ эти льстивыя выраженія? Вамъ предлежало избрать, или пролить кровь невинной женщины, или лишиться настоящаго своего званія и надежды получить высшее. Выборъ вашъ сдланъ, къ чему же ведетъ этотъ разговоръ?’

‘Нтъ, Ревекка!— сказалъ нжно Рыцарь, приближась къ ней — Мой выборъ еще не сдланъ и отъ васъ зависитъ моя ршительность въ этомъ случа. Ежели я явлюсь на поприще, то обязанъ буду поддержать мою славу, слдовательно явится или нтъ вашъ защитникъ, все равно. Костеръ вашъ запылаетъ, потому что нтъ ни одного Рыцаря, который бы могъ устоять прошивъ меня, сражаясь одинаковымъ оружіемъ, кром Ричарда Львинаго-Сердца и любимца его Вильфрида Ивангое, изъ которыхъ Вильфридъ, какъ вамъ извстно, не можетъ еще владть оружіемъ, а Ричардъ находится въ темниц, въ чужомъ государств, итакъ вы непремнно погибнете, ежели я явлюсь на поприще, и въ такомъ случа, когда бы ваши прелести ршили какого-нибудь неблагоразумнаго молодаго человка предстать для вашей защиты.’

‘Для чего вы мн это говорите, г. Рыцарь? ‘

‘Для того, чтобъ вы видли свое положеніе въ двухъ различныхъ отношеніяхъ.’

‘Итакъ, оборотите медаль.’

‘Если я явлюсь на поприще, вы погибнете въ продолжительныхъ и ужасныхъ мученіяхъ, ежели я не явлюсь, Орденъ лишится Рыцаря, но ваша невниность будетъ провозглашена. Я въ этомъ случа буду обезчесченъ, лишенъ моего званія, униженъ, обвиненъ въ сообществ съ неврными и, можетъ быть, даже въ самомъ чародйств, имя, прославленное моими предками и содланное еще боле славнымъ собственными моими подвигами, обратится въ поношеніе и укоризну, я потеряю честь, славу и надежду достигнуть званія, могущаго меня поставить выше самихъ Королей, мечты мои, возносившіяся подобно горамъ, посредствомъ взгроможденія которыхъ, какъ полагали язычники, нкогда усиливались взойти на небо, престанутъ для меня существовать…. Совсмъ тмъ, Ревекка, — присовокупилъ онъ, бросясь къ ея ногамъ — я забываю честь, отказываюсь отъ славы, жертвую знатностію, составлявшею единственный предметъ моихъ желаній, къ которому я почти уже приближился, забываю все, скажите только: Бріанъ, я дозволяю теб меня любитъ.’

‘Оставьте это, г. Рыцарь, и ежели вы истинно желаете оказать мн помощь, поспшите къ Принцу Іоанну. Онъ можетъ не допустить исполненіе приговора вашего Великаго Магистра. Вы этимъ можете мн доставить законную защиту и не будете принуждены ни чмъ жертвовать.’

‘Принца Іоанна я не могу просить о защит противъ начальника моего Ордена. Вы одн, которую я прошу и умоляю сжалиться надъ собою и надо мною. Что можетъ васъ удерживать? Мучительная смерть, думаю, не прелестне меня, а я не имю, кром ее, никакого соперника.’

‘Я не въ такомъ расположеніи духа, чтобъ быть въ состояніи хорошо это обсудить.— сказала Ревекка, боявшаяся довести Рыцаря до крайности, и желавшая не подать ему ни малйшей надежды — Будьте человкомъ, будьте Христіаниномъ, законъ вашъ повелваетъ вамъ быть милосердыми, избавьте меня отъ ужасной смерти безъ условій, они уничтожаютъ достоинство великодушнаго дйствія.’

‘Нтъ,— сказалъ Рыцарь — Вы меня не убдите. Я отказываюсь отъ моей славы и отъ моихъ честолюбивыхъ видовъ, только въ такомъ случа, когда вы согласитесь со мною скрыться. Послушайте: — продолжалъ онъ ласковымъ, голосомъ — Англія, Европа: не вся вселенная. Мы можемъ отправишься туда, гд представится новое поприще моему честолюбію. Мы удемъ въ Палестину. Конрадъ Маркизъ Монтферратъ мн другъ, его образъ мыслей подобенъ моему, мы можемъ къ нему отправиться. Я лучше стану сражаться за Саладина, нежели терпть презрніе отъ людей, которыхъ самъ презираю. Я открою новые пути къ слав.— продолжалъ онъ, ходя большими шагами по комнат — Европа услышитъ о подвигахъ того, котораго изключитъ изъ числа своихъ сыновъ. Вы будете царствовать, Ревекка, а моя храбрость наградится скипетромъ, вмсто жезла, столь давно составляющаго предметъ моихъ желаній.’ ‘Все это не боле какъ мечта, слдствіе безпокойства ума, по ежели бы даже и была истиною, ршительность моя также бы оставалась не поколебима. Если бы вы и обладали трономъ, я не Захотла бы раздлять его съ вами. Не думайте, чтобъ я могла уважать человка, готоваго измнить своей вр и своему отечеству, и отказаться отъ Ордена, къ которому привязанъ священнйшими обтами, и жертвующаго всмъ этимъ для удовлетворенія беззаконной страсти къ иноплеменной двиц? Г. Рыцарь, не назначайте цны моему освобожденію, не торгуйте великодушіемъ, покровительствуйте утсненному по великости души, а не по желанію выгоды. Полагаютъ, что Ричардъ уже въ Англіи, поспшите къ подножію его трона, онъ не откажется внять моей жалоб на приговоръ, произнесенный противъ- меня.’

‘Никогда!— отвчалъ надмнно Рыцарь — Если я оставлю Орденъ, то только для васъ, не имя же возможности удовлетворить своей любви, не откажусь отъ честолюбія. Я не хочу всего лишиться, унижаться предъ Ричардомъ, испрашивать милости у этаго горделивца! Нтъ, никогда я не повергну въ лиц моемъ Ордена Храмовыхъ Рыцарей къ его ногамъ. Я могу отказаться отъ моего званія, но никогда не измню своему Ордену и не унижу его.’

‘Итакъ мн остается ожидать защиты отъ Бога, отъ людей же я не могу надяться ее получить.’

‘Точно.— отвчалъ Рыцарь — Сколь бы вы ни были горды, я гордъ не мене васъ. Ежели дойдетъ до того, что я явлюсь на поприщ съ оружіемъ въ рукахъ, то уже никакое уваженіе не возпрепятствуетъ мн употребить вс силы для поддержанія моей славы. Подумайте объ ожидающей васъ участи. Вы погибнете смертію, назначенною величайшимъ преступникамъ, будете сожжены тихимъ огнемъ, превращены въ пепелъ, который будетъ развянъ. Вс ваши прелести исчезнутъ и ничто не будетъ о нихъ напоминать. Ревекка, сердце женщины не можетъ противостоять ужасу этаго событія, вы согласитесь на мою просьбу.’

‘Бріанъ, — отвчала Ревекка — вы, или не знаете женщинъ, или знали только такихъ, которыя уже потеряли благородство души своей. Будьте уврены, что въ самыхъ кровопролитнйшихъ битвахъ вы не оказывали столько неустрашимости, сколько можетъ оказать женщина, когда ея обязанности, или привязанность того требуютъ. Я сама воспитана со всею нжною заботливостію, застенчива и робка отъ природы, и мало привыкла къ перенесенію непріятностей, совсмъ тмъ, когда я и вы явимся на поприще: вы, только для сраженія, а я, чтобъ погибнуть смертію, столь ужасно вами изображаемою, тогда я уврена, что моя неустрашимость превзойдетъ вашу. Прощайте, мн нкогда боле съ вами говорить, крпкій остатокъ моей жизни я должна употребить иначе.’

‘Слдовательно, такъ-то мы разстаемся?— сказалъ Бріанъ, помолчавъ нсколько — Ахъ! ежели бы мы никогда не встрчались, или ежели бы вы были Христіанкою и благороднаго происхожденія. По истинн, когда я воображу мсто и обстоятельства будущаго нашего свиданія, то получаю желаніе, лучше принадлежать къ вашему униженному поколнію, считать золотыя и серебреныя монеты, кланяться низко послднему дворянину и быть страшнымъ только для должниковъ, неимющихъ возможности со мною разплатиться, нежели владть мечемъ и быть человкомъ знатнаго происхожденія. Да, Ревекка, я бы и на это ршился, ежели бы этаго было достаточно для соединенія моего съ вами и для избжанія участія въ вашей смерти. По истинн, я очарованъ и готовъ въ томъ согласиться съ Бомануаромъ. Трудность, съ которою я васъ оставляю, иметъ что-то сверхъ естественное. Прелестная двица!— прибавилъ онъ почтительно — молодая прекрасная, нестрашащаяся смерти, ршившаяся на жесточайшія и ужасныя мученія! кого не тронетъ ваше положеніе? Боле двадцати лтъ слезы не омочали глазъ моихъ, а теперь я ихъ проливаю… Но, все кончено, ничто уже не можетъ васъ спасти, мы съ вами уподобляемся двумъ кораблямъ, которые, уступая сил волнующагося моря и ярящейся бури, устремляются одинъ на другаго и поглащаются бездною. Простите. Надюсь, что мы разстаемся покрайней мр не врагами. Я тщетно старался убдить васъ перемнить ваше расположеніе и не могу перемнить своего.’

‘Люди, — сказала Ревекка — по большей части относятъ къ несчастію послдствія своихъ страстей и преступленій…. Но я васъ прощаю, Бріанъ, хотя вы и причиняете мн преждевременную смерть. Умъ вашъ способенъ къ дламъ великимъ и благороднымъ, но вредная трава заглушила полезныя растенія. ‘

‘Да, Ревекка, я гордъ, горячъ, необразованъ, но это-то самое и возвысило меня надъ слабыми умами, которыми я окруженъ. Оружіе было моимъ ремесломъ съ самой юности. Я всегда имлъ возвышенные виды, всегда стремился къ достиженію моей цли съ постоянствомъ и непоколебимостію, и всегда буду тмъ, чмъ былъ. Но вы мн прощаете, Ревекка?’

‘Столько, сколько можетъ жертва простить своему гонителю.’

‘Итакъ, простите.’ Сказалъ Рыцарь и вышелъ изъ комнаты.

Командоръ Албертъ Мальвуазинъ ожидалъ его съ нетерпніемъ въ ближней зал.

‘Вы очень замшкались, — сказалъ онъ Бріану — я все это время былъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Чтобы было, ежели бы Великій Магистръ, или любимецъ его Конрадъ, вошли сюда? Я бы тогда дорого заплатилъ за мое снисхожденіе… Но что съ вами сдлалось? Вы разстроены и почти не слышите, что я говорю.’

‘Я подобенъ несчастному, осужденному на смерть — сказалъ Бріанъ — и, можетъ быть, еще боле его достоинъ сожалнія. По истинн, Албертъ, эта молодая двица истребила всю мою ршительность: я почти готовъ пойти къ нашему Великому Магистру и сказать ему, что я отрекаюсь отъ Ордена и отказываюсь отъ варварской роли, которую онъ заставляетъ меня играть.’

‘Вы помшались въ ум, Бріанъ. Вы хотите погибнуть, не избавляя этой Іудеянки, къ которой вы такъ чрезвычайно привязаны. Бомануаръ назначитъ, вмсто васъ, другаго Рыцаря, и осужденная также погибнетъ.’

‘Нтъ!— отвчалъ съ жаромъ Бріанъ — Она не погибнетъ, потому что я самъ буду ея защитникомъ. Скажите, есть ли кто между нашими Рыцарями, котораго я не выброшу изъ сдла?’

‘Нтъ никого, безъ сомннія, но вы забываете, что не будете имть ни времени, ни средствъ этаго сдлать. Скажите только Бомануару, что вы отказываетесь отъ вашихъ обтовъ, и вы увидите, оставитъ ли онъ васъ на свобод хотя одну минуту. Едва вы выговорите эти слова, какъ очутитесь въ темниц командорства, на сто футовъ подъ землею. Вамъ необходимо должно явиться на поприще, или вы погибли.’

‘.Я скроюсь тайно, отправлюсь въ отдаленныя страны и буду умть тамъ себя вновь прославить. Рука моя останется невинною въ убійств этаго милаго существа.’

‘Вы не можете уйти, Бріанъ, ваши неосторожные разговоры уже сдлали васъ подозрительными, и вамъ не дозволяется выходить изъ командорства. Вы этому не поврите, но сдлайте опытъ, подойдите къ воротамъ, и увидите, что вамъ скажутъ часовые у подъемнаго моста. Эта мра васъ удивляетъ и обижаетъ, но она для васъ полезна. Ежели бы вы успли убжать, чтобы изъ того послдовало? Вы нанесли бы безчестіе всему вашему поколнію, лишились бы своего званія, и слава вашихъ подвиговъ затмилась бы навсегда. Подумайте, чтобы было съ преданными вамъ товарищами вашими, когда бы они услышали, какъ васъ будутъ провозглашать Рыцаремъ, измнившимъ клятв и чести. Какая бы это была потеря для Французскаго двора и какое торжество для горделиваго Ричарда, когда бы онъ узналъ, что Рыцарь Храма, осмливавшійся быть его сопротивникомъ въ Палестин, и почти затмившій его имя, потерялъ собственную свою славу и лишился чести изъ любви къ Іудеянк, которую даже не могъ спасти этимъ чрезвычайнымъ пожертвованіемъ!’

‘Благодарю васъ, Албертъ, вы тронули чувствительную струну. Чтобы ни послдовало, названіе клятвопреступника и безчестнаго никогда не соединится съ именемъ Бріана Буа-Гильберта. Я желалъ бы, чтобъ самъ Ричардъ, или кто-нибудь изъ Англичанъ, его любимцевъ, явился на поприще. Но никто не явится, никто не захочетъ сражаться за невинную и беззащитную двицу.’

‘Тмъ лучше для васъ. Если никто не явится для ея защиты, вы не будете участвовать въ ея смерти, въ которой можно будетъ обвинять одного Великаго Магистра.’

‘Конечно, въ такомъ случа я ни въ чемъ не буду участвовать.’

‘Нисколько.’

‘Дло кончено, Албертъ, я вооружаюсь всею своею твердостію. Притомъ Ревекка меня отвергла, презрла, осыпала укоризнами, за что же я стану жертвовать для нее общимъ уваженіемъ? Да, вы увидите меня на поприщ, и моя ршительность непоколебима.’

Сказавъ это, онъ вышелъ изъ залы. Командоръ ршился не выпускать его изъ виду, и поддерживать его расположеніе къ защит Ордена. Онъ принималъ въ Бріан большое участіе: первое, потому, что ожидалъ получить лучшія мста, когда онъ будетъ начальникомъ Ордена, второе, потому, что имлъ въ виду награду, общанную ему Конрадомъ за содйствіе въ обвиненіи Ревекки.

Глава VI.

Черный Рыцарь, оставивъ Локслеz и его товарищей, пріхалъ въ близь лежащій Ботальфскій монастырь, куда Вильфридъ былъ препровожденъ врнымъ Гуртомъ и добродушнымъ Самбою. Излишни бы было описывать вс обстоятельства свиданія Вильфрида съ своимъ избавителемъ, достаточно сказать, что, посл продолжительнаго разговора между обоими Рыцарями и Пріоромъ, послдній отправилъ съ поспшностію гонцевъ по разнымъ дорогамъ, и что наутро Черный Рыцарь расположился и самъ хать.

‘Я ду въ Конингсбургъ, — сказалъ онъ Вильфриду — потому что Цедрикъ, отецъ вашъ, долженъ тамъ быть по случаю похоронъ своего друга Ательстана, и что я желаю увидться съ моими друзьями Саксонцами и познакомиться съ ними боле прежняго. Посл и вы прідете ко мн туда же, гд я и надюсь васъ помирить съ вашимъ родителемъ.’

Вильфридъ изъявилъ желаніе вмст съ нимъ хать, но Черный Рыцарь на то не согласился.

‘Нтъ, — сказалъ онъ — раны ваши еще едва закрылись. Я требую, чтобъ вы еще день остались въ поко, завтра же, ежели силы ваши дозволятъ, вы можете пуститься въ путь. Я возьму съ собою одного Вамбу, котораго заставлю играть такую роль, какая согласне будетъ съ моимъ разположеніемъ.’

‘Я отъ всего сердца готовъ съ вами хать.— сказалъ Вамба — Мн очень хочется быть на поминкахъ у Ательстана, который, ежели они будутъ не хороши, самъ встанетъ изъ гроба, чтобъ побранить за то управителя, повара и кравчаго. Вы согласитесь, что это стоитъ того, чтобъ видть. Между тмъ, г. Рыцарь, я надюсь, что храбрость ваша помиритъ меня съ Цедрикомъ, ежели для этаго недостаточно будетъ моего ума.’

‘Какого же успха надется ты отъ моей храбрости, ежели умъ твой не подйствуетъ?’

‘Умъ много можетъ сдлать, г. Рыцарь, этотъ плутишка ловокъ, догадливъ, замчаетъ слабую сторону сосда, пользуется ею и уметъ притихнуть, когда замтитъ, что страсти слишкомъ волнуются, но храбрость сильна, ей ничто не можетъ противиться, она все низпровергаетъ и стремится прямо къ своей цли. Итакъ, г. Рыцарь, я беру на себя управлять умомъ моего господина въ ясную погоду, въ случа же бури, прибгну къ вамъ.’

‘Г. Черный Рыцарь.— сказалъ Вильфридъ — Я боюсь, чтобъ проводникъ вашъ не навелъ вамъ скуки своею безпокойною болтливостію, но ему извстны вс тропинки въ нашихъ лсахъ также, какъ лучшему охотнику здшнихъ мстъ, и вы сами видли, что онъ вренъ, какъ булатъ.’

‘Если онъ, указывая мн дорогу, будетъ еще умть и сократить ее своими разговорами, то это еще лучше. Прощайте, любезный Вильфридъ, и до завтрешняго дня не отправляйтесь въ путь.’

Сказавъ это, онъ подалъ ему руку, которую Вильфридъ поцловалъ, потомъ, простившись съ Пріоромъ, слъ на коня и похалъ въ сопровожденіи Вамбы. Вильфридъ смотрлъ имъ въ слдъ до тхъ поръ, какъ они скрылись въ лсу, и потомъ возвратился въ монастырь.

Нетерпніе не дозволило ему долго остаться въ поко. Чрезъ часъ, посл отъзда Рыцаря, потребовалъ онъ къ себ Пріора. Почтенный старецъ немедленно къ нему пришелъ и съ безпокойствомъ спросилъ, не чувствуетъ ли онъ себя хуже?’

‘Напротивъ, — отвчалъ Вильфридъ — я чувствую сбоя лучше, нежели могъ надяться. Видно главная моя рана была не такъ глубока, какъ я полагалъ, по слабости, происшедшей отъ потерянія много крови, или употребленное для излеченія ее лекарство имло необыкновенную силу. Мн кажется, что я уже въ состояніи владть оружіемъ, и безпокойство ума не дозволяетъ мн доле оставаться въ бездйствіи.’

‘Сохрани меня Богъ,— сказалъ добродтельный Пріоръ — чтобъ я отпустилъ изъ своего монастыря Цедрикова сына прежде, нежели излечатся его раны!’

‘Я и не помышлялъ бы объ оставленіи вашего гостепріимнаго убжища, почтенный отецъ, ежели бы не въ состояніи былъ отправиться въ путь и ежели бы не почиталъ необходимымъ немедленно это сдлать.’

‘Но вы сами предполагали хать не прежде завтрашняго дня. Что могло васъ заставить перемнитъ это предположеніе?’

‘Не случалось ли вамъ иногда ощущать предчувствіе несчастія, не понимая причины этаго ощущенія? Умъ вашъ неомрачался ли внезапно, подобно горизонту, покрывающемуся вдругъ тучами, предвщающими грозу? Полагаете ли вы, что благоразумію не обращать вниманія на предчувствіе и что оно не можетъ быть внушеніемъ нашего Ангела-Хранителя, предостерегающаго насъ отъ неизвстной намъ и неожиданной опасности?’

‘Я не отрицаю — сказалъ перекрестившись Пріоръ — возможности этаго, но подобныя предчувствія имютъ полезную и очевидную цль,- въ настоящемъ же случа, когда вы еще такъ слабы, какую можете сдлать помощь въ опасности тому, за которымъ вы хотите отправиться?’

‘Я уже не такъ слабъ, почтенный Пріоръ, и могу сразиться съ кмъ угодно, сверхъ того, я могу оказать ему помощь, и не имя надобности сражаться. Всмъ извстно, что Саксонцы не любятъ Норманцевъ, и кто знаетъ, что можетъ послдовать, когда онъ будетъ находиться между ими въ то время, въ которое сердца ихъ огорчены смертію Ательстана, а головы разгорячены на празднеств, называемомъ ими поминками. Я почитаю этотъ случай для него опаснымъ и ршился предупредить онасность, или раздлить ее съ нимъ. По этой причин, я желалъ васъ видть, почтенный отецъ, проститься съ вами и попросить васъ ссудить меня конемъ, или муломъ, не такъ безпокойнымъ, какъ мой конь.’

‘Я вамъ дамъ моего собственнаго мула, — сказалъ Пріоръ — онъ пріученъ къ тихой зд и очень покоенъ.’

Они простились, Гуртъ надлъ на Вильфрида золотыя шпоры, Рыцарь сошелъ съ лстницы легче и скоре, нежели можно было ожидать, слъ проворно на мула, и, приказавъ Гурту хать за собою, отправился по той же дорог, но которой похалъ Черный Рыцарь къ Конингсбургскому замку.

Въ это время Черный Рыцарь и его проводникъ хали лсомъ. Рыцарь, или плъ какую-нибудь слышанную имъ у трубадуровъ псню, или ободрялъ своими словами Вамбу, такъ что пніе и шутки поперемнно составляли ихъ занятіе.

Читателю слдуетъ представить себ Чернаго Рыцаря, какъ ты уже объясняли, человкомъ большаго роста, широкоплечимъ, сильнымъ, сидящимъ на ворономъ большомъ кон, какъ бы нарочно сысканномъ для такого тяжелаго человка. Дорогою Рыцарь поднялъ нсколько забрало своего шлема, отъ чего можно было разсмотрть нкоторую Часть его лица. Щеки его были полны и румяны, хотя лице его и загорло отъ солнца, глаза его были голубые, изъ которыхъ, казалось, вылтали искры. Его взоры и вся его наружность изображали безпечную веселость, спокойствіе, беззаботность объ опасности, готовность устремиться ей на встрчу и ожиданіе ее безъ малйшаго страха, потому что сраженіе было всегдашнимъ занятіемъ Рыцаря.

Вамба былъ въ своемъ обыкновенномъ наряд, съ тою только перемною, что обстоятельства, въ которыхъ предъ симъ участвовалъ, заставили его, вмсто деревяннаго меча, взять острый охотничій ножъ и щитъ, которыми, не смотря на свое званіе, искусно защищался на двор Торквильстона въ день разрушенія замка. Впрочемъ и весь недостатокъ ума Вамбы заключался въ одной чрезвычайной нетерпливости, которая не дозволяла ему, ни оставаться долго въ одномъ положеніи, ни заниматься долго одною мыслію, все же, что требовало кратковременнаго вниманія, онъ понималъ очень хорошо. Въ настоящемъ случа, хавъ съ Чернымъ Рыцаремъ, онъ безпрестанно перемнялъ положеніе: то влезалъ своему коню почти на шею, то спускался на самый крестецъ, то садился обими ногами на одну сторону, то оборачивался лицемъ къ хвосту, безпрестанно вертлся и мучилъ своего копя, котораго наконецъ довелъ до того, что онъ сталъ на дыбы и сбросилъ своего всадника на землю. Это не имло иныхъ послдствій, кром доставленія забавы Рыцарю и сдланія Вамбу боле смирнымъ въ продолженіи остальнаго пути.

‘Я вспомнилъ балладу.— сказалъ Вамба, увидвъ, что Рыцарь пересталъ пть — Я пвалъ ее товарищу моему Гурту, который теперь, по милости Божіей, ни боле, ни мене, какъ свободный человкъ. Однажды ему хотлось ее выучить, и мы, твердя ее, пролежали въ постел часа два посл восхожденія солнца, за что насъ порядочно проучили. Я только вспомню ея голосъ, вс кости заломитъ. Однако, ежели хотите, я вамъ ее спою.’

Рыцарь отвчалъ, что онъ съ удовольствіемъ будетъ ее слушать, и Вамба заплъ слдующее:

Вдов молоденькой, прекрасной,

Открыть желая пламень свой,

Три жениха, влюбленныхъ страстно,

Однажды пли межъ собой:

‘Нестанемъ напрасно

‘Мы съ ней говорить,

‘Вдова ль не согласна

‘Мущину любить?’

— Свою я славу повергаю

Къ твоимъ стонамъ, сказалъ герой,

Которой свтъ я наполняю,

И ты гордиться будешь мной.—

‘Вамъ будетъ напрасно

‘Со мной говорить,

‘Мн съ вами согласной

‘Нельзя, сударь, быть.’

— Что выше лиры вдохновенной?

Ей говорилъ младой пвецъ.

Теб, Амуромъ соплетенной,

Несу безсмертія внецъ.—

‘Вамъ будетъ напрасно

‘Со мной говорить,

‘Мн съ вами согласной

‘Нельзя, сударь, быть’

— Довольно золота имю,

Тутъ ей сказалъ старикъ сдой,

Коль будешь, милая, моею,

Все раздлю, мой другъ, съ тобой.—

‘Не станемъ напрасно

‘Мы время терять,

‘Никакъ не согласна

‘Я вамъ отказать.’

‘Я думаю, — сказалъ Рыцарь — что хозяева, принимавшіе насъ подъ большимъ дубомъ, одобрили бы твою вдову за то, что она предпочла деньги. Жаль, что они не слыхали этой псни, мн бы хотлось, чтобъ ты имъ ее проплъ.’

‘А я объ этомъ совсмъ бы не заботился, ежели бы не видалъ рога, висящаго у васъ на перевязи.’

‘Да, — сказалъ Рыцарь, — это Локслеевъ подарокъ, хотя, вроятно, я никогда не буду прибгать къ его употребленію. Стоитъ затрубить въ него, и множество стрлковъ будетъ въ моихъ повелніяхъ, ежели только меня услышатъ.’

‘А я, сказалъ бы, не дай Богъ съ ними встрчаться, ежели бы рогъ не былъ порукою, что они насъ пропустятъ безъ пошлины.’

‘Что ты говоришь? Неужели ты думаешь, что безъ того, они бы на насъ напали?’

‘Я ничего не говорю.— сказалъ Вамба, смотря съ робостію вокругъ себя — Деревья также могутъ имть уши, какъ и стны. Но скажите мн, г. Рыцарь: когда лучше имть, бутылку безъ вина, а кошелекъ безъ денегъ?’

‘Думаю, никогда.’

‘За этотъ отвтъ, вы заслуживаете, чтобъ они никогда не были у васъ полными. По моему, лучше выпить бутылку самому прежде, нежели повришь ее пьяниц, и лучше истратить вс деньги изъ кошелька самому прежде, нежели подешь этимъ лсомъ.’

‘Понимаю, ты хочешь сказать, что пріятели наши ничто иное, какъ разбойники.’

‘Я свидтельствуюсь этими деревьями, что я этаго не говорилъ.— сказалъ Вамба, возвыся голосъ — Они только иногда облегчаютъ лошадей, избавляя ихъ отъ излишняго бремени, и длаютъ услугу людямъ, отбирая у нихъ то, что бываетъ источникомъ всхъ преступленій. Изъ этого вы видите, что поступки ихъ не заслуживаютъ порицанія, и ежели я желаю, при встрч съ этими добрыми людьми, оставлять дома свой кошелекъ, то это единственно для того, чтобъ не доставить имъ безпокойства брать его у меня.’

‘Что ни говори, Вамба, они оказали большую услугу твоему господину Цедрику въ Торквильстон.’

‘Это не безъ причины.’

‘Я тебя не понимаю, скажи ясне?’

‘Ежели у вашей храбрости такое тупое понятіе, то я вамъ объясню, что эти честные люди добрыми длами замняютъ такія…. которыя не такъ хороши. Напримръ, они отнимаютъ сто золотыхъ монетъ у богатаго и даютъ полкроны нищему, они грабятъ старую женщину на дорог и оказываваютъ ласку молодой, у нихъ одно дло замняетъ другое и балансъ длается врнымъ.’

‘А которыя изъ этихъ длъ добрыя и которыя не такъ хороши?’

‘Прекрасно! превосходно! ничто такъ не длаетъ умнымъ, какъ товарищество съ умными людьми. Я отвчаю, что вы никогда такъ остро не говорили, г. Рыцарь, какъ теперь. Но ежели эти добрые люди, живущіе въ лсу, жгутъ замки, то въ замнъ строятъ хижины, ежели они убиваютъ шерифа, то избавляютъ плннаго, и наконецъ, ежели они сжигаютъ живаго Норманскаго Барона, то помогаютъ Саксонскому, Франклину. Везд одно замняется другимъ. Словомъ, они честные и добрые разбойники, но совсмъ тмъ, лучшее время съ ними встрчаться есть то, когда балансъ ихъ еще не ровенъ.’

‘А почему же это?’

‘Потому, что они тогда стараются его поровнять, и какъ перевсъ всегда бываетъ въ дурную сторону, то въ это время мене опасности попасться въ ихъ руки, но бда тому, кто встртился съ ними, когда балансъ у нихъ ровенъ, и я могу удостовришь, что первые путешественники, которые встртятся имъ посл сдланнаго ими въ Торквильстон добраго дла, будутъ числю облуплены.— Между тмъ, — сказалъ онъ, подъхавъ ближе къ Рыцарю — въ этомъ лсу можетъ быть встрча и еще хуже.’

‘Какая же? Я думаю, что въ немъ нтъ ни волковъ, ни медвдей.’

‘Встрча съ воинами Филиппа Мальвуазина, которыхъ полдюжины въ ныншнее время хуже цлаго стада бшеныхъ волковъ. Они состоятъ изъ оставшихся въ живыхъ въ Торквильстон и ежели они намъ встртятся, то заставятъ насъ хорошо поплатиться за наши подвиги. Теперь, г. Рыцарь, дозвольте мн узнать, что выбудете длать, ежели встртится ихъ два человка?’ ‘Я пригвозжу ихъ къ земл моимъ копьемъ, ежели они осмлятся на насъ напасть.’

‘А ежели ихъ будетъ четверо?’

‘Я заставлю ихъ пить ту же чашу.’ ‘Но ежсли бы ихъ было шестеро въ то время, какъ насъ только двое, не прибгли ли бы вы къ помощи подареннаго Локслеемъ рога?’

‘Какъ! мн требовать помощи противъ этой сволочи, которую всякой порядочный Рыцарь гонитъ передъ собою, какъ втеръ сухія листья! Нтъ, я этого никогда не сдлаю.’

‘Мн бы хотлось, г. Рыцарь, поближе разсмотрть этотъ рогъ, имющій такую чудесную силу.’

Рыцарь, желая удовлетворить любопытству своего сопутника, снялъ съ себя рогъ и подалъ Вамб, который немедленно надлъ его на себя.

‘Мн кажется, — сказалъ онъ, протрубивъ тихо условленный знакъ — что и я музыкантъ не хуже другихъ.’

‘Что ты хочешь сказать, шалунъ? Подай сюда рогъ.’

‘Удовлетворитесь тмъ, г. Рыцарь, что онъ въ врныхъ рукахъ. Когда храбрость и глупость путешествуютъ вмст, тогда духовые инструменты должны быть у глупости, потому что втеръ на ея сторон.’

‘Вамба! ты своевольничаешь. Берегись употреблять во зло мое терпніе.’

‘Не гнвайтесь, г. Рыцарь, — отвчалъ Вамба, отъхавъ отъ него нсколько — или глупость докажетъ вамъ, что у ней есть пара добрыхъ ногъ, и оставитъ храбрость отыскивать дорогу въ этомъ лсу, какъ ей угодно.’

‘Ты умешь находить слабую сторону, притомъ мн некогда заниматься этими пустяками. Оставь пожалуй у себя рогъ, если теб этаго хочется, и поспшимъ впередъ.’

‘Даете ли вы мн слово, что меня не тронете.’

‘Даю.’

‘Честное слово Рыцаря?’ Спросилъ Вамба, приближаясь медленно.

‘Честное слово Рыцаря, но не будемъ терять времени.’

‘Итакъ храбрость и глупость помирились!— сказалъ Вамба, подъхавъ къ Рыцарю — Но теперь, когда глупость владетъ рогомъ, храбрость должна приготовить оружіе, потому что, ежели я не ошибаюсь, тамъ въ чащ лса ожидаютъ насъ товарищи.’

‘Почему ты такъ думаешь?’

‘Потому, что между деревьями что-то мелькнуло похожее на оружіе. Ежели бы это были добрые люди, то они хали бы дорогою, а не прятались бы между деревьями.’

‘Въ самомъ дл, — сказалъ Рыцарь — я тамъ вижу нсколько вооруженныхъ людей.’

Посл сего, Рыцарь опустилъ забрало своего шлема, и сдлалъ это очень во время, потому что, почти въ то же мгновеніе три стрлы, пущенныя изъ подозрваемаго мста, попали въ него, изъ нихъ дв ударились объ его щитъ, противъ шеи, а одна попала прямо въ лобъ, и непремнно убила бы его, ежели бы забрало шлема оставалось поднятымъ.

‘Благодарю васъ, добрые латы,— сказалъ Рыцарь, и прибавивъ — Вамба, не робй, впередъ на этихъ негодяевъ!’ вскакалъ въ чащу лса и увидлъ передъ собою семерыхъ воиновъ, устремившихся на него съ копьями. Три копья при первомъ удар изломались въ дребезги объ его латы, какъ объ мдную башню. Глаза Рыцаря воспламенились, онъ привсталъ на стременахъ и закричалъ повелительнымъ голосомъ: ‘Что это значитъ, господа?’ Но нападающіе, не отвчая ему, выхватили свои мечи и устремились на него со всхъ сторонъ съ крикомъ: ‘Умри, притснитель!’

‘А!— вскричалъ Черный Рыцарь — тутъ умыселъ. ‘ и немедленно поразилъ ближайшихъ.

Посл сего, какъ ни велика была ршительность нападающихъ, никто не смлъ приближиться къ Рыцарю, котораго рука съ каждымъ ударомъ наносила смерть, и, можно полагать, что онъ не замедлилъ бы прогнать своихъ непріятелей, ежели бы Рыцарь, въ брон синяго цвта, стоявшій до того времени позади, не устремился вдругъ на него и не ранилъ смертельно копьемъ его коня.

‘Это поступокъ, приличный трусу, безчестному человку.’ Вскричалъ Черный Рыцарь, увлекаясь паденіемъ своего коня.

Все это совершилось такъ проворно, что во время паденія Чернаго Рыцаря, Вамба едва усплъ приняться за рогъ и затрубить съ чрезвычайною силою условленный знакъ. Раздавшійся внезапно звукъ рога остановилъ убійцъ и заставилъ ихъ попятиться, въ предположеніи, что не въ дальномъ разстояніи слдуетъ за Чернымъ Рыцаремъ многочисленная свита. Вамба, какъ ни худо былъ вооруженъ, воспользовался этимъ мгновеніемъ, чтобъ помочь Рыцарю встать.

‘Презрнные трусы!— закричалъ Рыцарь въ синихъ латахъ — Не стыдно ли вамъ бжать отъ пустаго звука р6га?’

Ободренные его словами, они возвратились и напали вновь на Чернаго Рыцаря, который, прислонясь спиною къ дереву, началъ защищаться мечемъ. Рыцарь въ синихъ латахъ, взявъ другое копье, сталъ противъ Чернаго Рыцаря и ожидалъ удобнйшаго случая пригвоздить его копьемъ къ дереву, но Вамба не допустилъ его до исполненія сего намренія. Онъ, не обращая на себя вниманія воиновъ, занимавшихся важнйшимъ предметомъ, бгалъ въ нкоторомъ разстояніи вокругъ сражающихся и, подкравшись сзади къ Рыцарю въ синихъ латахъ, выхватилъ свой охотничій ножъ и подрзалъ заднія ноги у его коня. Конь и Рыцарь въ одно мгновеніе упали, но положеніе Чернаго Рыцаря все еще было опасно, ему не возможно было не выбиться наконецъ изъ силъ, противясь непрестанному нападенію многихъ хорошо вооруженныхъ воиновъ, и онъ уже начиналъ ослабвать, какъ пущенная, не извстно кмъ, стрла пронзила воина, тснившаго его боле прочихъ и, почти въ то же мгновеніе, нсколько стрлковъ, предводительствуемыхъ Локслеемъ, выскочило изъ лсу. Они быстро устремились на убійцъ и повергли ихъ, или убитыхъ, или тяжело раненыхъ.

Черный Рыцарь благодарилъ своихъ избавителей съ такимъ величіемъ, какого до того въ немъ не замчали.

‘Прежде, нежели я изъясню вамъ, друзья мои, всю мою признательность,— сказалъ онъ имъ — нужно мн знать, кто эти люди, напавшіе на меня безъ всякой причины? Вамба, подними забрало у шлема этаго Рыцаря въ синихъ латахъ, который кажется начальникомъ прочихъ.’

Вамба подбжалъ къ Рыцарю, который, ушибенный въ паденіи и придавленный своимъ конемъ, не могъ ни встать, ни противиться.

‘Храбрый и искусный Рыцарь!— сказалъ ему Вамба — Я уже былъ вашимъ конюшимъ, теперь буду вашимъ оруженосцемъ, я помогалъ вамъ сойти съ коня, теперь помогу снять шлемъ.’

Говоря это, онъ, безъ дальнихъ околичностей, развязалъ снурки у шлема, который немедленно свалился.

‘Вальдемаръ Фитзурсъ!— вскричалъ съ удивленіемъ Черный Рыцарь — Какое уваженіе могло побудить человка твоего происхожденія и твоего званія къ такому разбойническому поступку?’

‘Ричардъ!— отвчалъ Валдемаръ, смотря на него гордо — Ты совсмъ не знаешь людей, ежели не знаешь, до чего могутъ ихъ доводишь честолюбіе и жажда мщенія.’

‘Мщенія! Чмъ же я тебя обидлъ? за что ты хотлъ мн мстить?’

‘Не презрилъ ли ты руки моей дочери? Разв это не такая обида, которой никогда не снесетъ Норманецъ, равный теб въ знатности происхожденія?’

‘Такъ эта причина твоей ко мн ненависти? За это-то ты хотлъ лишишь меня жизни?… Нтъ, нтъ… Друзья мои, отойдите подале, я хочу съ нимъ говорить на един. Теперь насъ никто не слышитъ. Вальдемаръ, скажи мн истину, кто тебя принудилъ къ этому злодянію?’

‘Сынъ отца твоего.’

Глаза Ричарда заблистали отъ гнва, но онъ немедленно овладлъ собою и, ударивъ себя рукою по лбу, пребылъ съ минуту въ этомъ положеніи, смотря пристально на Вальдемара, на лиц котораго изображалось бореніе стыда и гордости.

‘Ты не просишь прощенія, Вольдемаръ.’ Сказалъ Ричардъ.

‘Находящійся въ когтяхъ льва, не долженъ ожидать онаго.’

‘Этотъ левъ — сказалъ гордо Ричардъ — не насыщается трупами. Я дарую теб жизнь, безъ твоей о томъ просьбы, но съ такимъ условіемъ, чтобъ чрезъ три дни тебя не было въ Англіи, чтобъ ты удалися въ Нормандію, въ свой замокъ, скрыть тамъ свое безчестіе, и чтобъ никогда не осмливался открыть тайны объ участіи въ твоемъ гнусномъ намреніи Принца Іоанна. Если же ты осмлишься показаться въ Англіи посл этаго срока, то будешь лишенъ жизни, а если когда-нибудь выговоришь хотя одно слово, касающееся до поступка Іоаннова, то нигд отъ меня не скроется и тло твое сдлается пищею воронамъ, повшенное на башн собственнаго твоего замка Локслей, я вижу, что твои товарищи взяли лошадей у разбойниковъ, ими побжденныхъ, вели дать изъ нихъ одну этому Рыцарю, и пусть онъ детъ.’

‘Ежели бы я не полагалъ, что тотъ человкъ, который мн это приказываетъ, иметъ право на мое повиновеніе,— сказалъ Локслей — то стрла моя избавила бы этаго молодца отъ безпокойства путешествовать.’

‘Ты настоящій Англичанинъ, Локслей, — сказалъ Черный Рыцарь — ты не ошибся, полагая, что я имю право на твое повиновеніе, я Ричардъ, Король Англійскій.’

При этихъ словахъ, выговоренныхъ съ величественнымъ видомъ, приличнымъ званію и свойствамъ Ричарда Львинаго Сердца, вс стрлки пали предъ нимъ на колни, поклялись ему въ врности и умоляли о прощеніи ихъ преступленій.’

‘Встаньте, друзья мои.— сказалъ Ричардъ съ видомъ, доказывающимъ, что доброта его побдила неудовольствіе, причиненное вроломствомъ Валдемара Фитзурза — Встаньте, помощь, оказанная вами моимъ притсненнымъ подданнымъ въ Торквильстон, и вспоможеніе, сдланное теперь мн самому, заставляютъ меня забыть ваши проступки. Будьте только впередъ честными людьми, что жъ касается до тебя, Локслей…

‘Государь! не называйте меня Локслеемъ. Повелитель мой долженъ знать мое настоящее имя, которое, страшусь, что вамъ слишкомъ извстно. Я Робинъ Гудъ, извстный въ лсахъ Шервудскихъ.’

‘А, а!— сказалъ Ричардъ — Кто не слыхалъ о начальник браконьеровъ и изгнанниковъ? Тебя знаютъ даже въ Палестин, но будь увренъ, Робинъ Гудъ, что ни за что сдланное тобою въ смутное время моего отсутствія съ тебя не взыщется.’

‘Такъ и должно, — сказалъ Вамба, не пропускающій случая показать свою остроту — пословица говоритъ: когда кошекъ дома нтъ, тогда мышамъ воля.’

‘Какъ, Вамба, ты здсь?— сказалъ Ричардъ — Не слыхавъ твоего голоса, я думалъ, что ты давно уже далъ тягу.’

‘Дать тягу?— отвчалъ Вамба — да когда видано, чтобъ дурачество разставалось съ храбростію? Вотъ мой трофей: этотъ срый конь, котораго я желалъ бы видть на ногахъ вмсто его Рыцаря. Я, правда, сначала не много точно попятился, потому что платье мое не похоже на ваши латы, которыхъ ни копья, ни стрлы пробить не могутъ, впрочемъ, ежели я и не сражался мечемъ, но исправно трубилъ тревогу и славно атаковалъ сзади.’

‘Справедливо, добрый Вамба, — сказалъ Король — услуга твоя не останется въ забвеніи и ты будешь награжденъ.

Въ это время явились два новыя лица передъ ними.

Глава VII.

Два явившіяся вновь лица, были: Вильфридъ Ивангое, дущій на мул, и Гуршъ, сидвшій съ важностію на его рыцарскомъ кон. Вильфридъ чрезвычайно удивился, увидвъ Ричарда, обрызганнаго кровію, посреди шести или семи убитыхъ воиновъ, и окруженнаго людьми которые казались ему разбойниками. Онъ не зналъ, должно ли ему назвать Ричарда Королемъ, или должно говорить съ нимъ, какъ съ Чернымъ Рыцаремъ.

Ричардъ, замтивъ его затрудненіе, сказалъ: ‘Инкогнито здсь не нужно, Вильфридъ, Ричардъ себя открылъ, онъ окруженъ истинными Англичанами, хотя и увлекавшимися иногда слишкомъ далеко своимъ горячимъ воображеніемъ.’

‘Г. Рыцарь!— сказалъ Робинъ Гудъ, подошедъ къ Вильфриду — увренія мои ничего не могутъ прибавить къ словамъ моего Государя, но я могу сказать, что между всми его подданными не найдется никого врнаго ему, боле моихъ товарищей и меня.’

‘Я этому врю, — сказалъ Вильфридъ — но что значатъ эти побитые люди, эта кровь на оружіи и латахъ Короля?’

‘Тутъ была измна, — сказалъ Король — но, благодаря этимъ людямъ, измнники получили заслуженную ими награду. Впрочемъ,— продолжалъ онъ съ улыбкою — ты также измнникъ, не повиновавшійся моему повелнію, не приказывалъ ли я ршительно теб не вызжать изъ Ботольфскаго монастыря, покрайней мр до завтрешняго дня, чтобъ раны твои могли зажить?’

‘Они уже зажили — отвчалъ Вильфридъ — и не боле опасны, какъ оцарапаніе булавкою. Но для чего вамъ подвергать опасности жизнь свою, здя безъ свиты?’

‘Ричардъ Платагенетъ — отвчалъ Король — уважаетъ славу, пріобртенную мечемъ, и боле гордится побдою собственной своей руки, нежели сто тысячной арміи, находящейся подъ его предводительствомъ.’

‘Но ваше королевство, Государь, угрожаемое междоусобною войною, ваша корона, подверженная опасности, ваши подданные, долженствующіе страшиться бездны золъ, ежели лишатся своего Государя, въ какомъ-нибудь изъ несчастныхъ случаевъ, подобныхъ настоящему, отъ котораго вы такъ чудесно избавились?’

‘О, о! мое королевство! мои подданные!— сказалъ съ досадою Король — Я вамъ на это скажу, Вильфридъ, что лучшіе изъ нихъ платятъ мн за мои дурачества тою же монетою. На примръ, одинъ изъ врнйшихъ моихъ подданныхъ, Вильфридъ Ивангое, дозволяетъ себ не исполнять моихъ повелній, а Короля своего упрекаетъ тмъ, что онъ не слдуетъ его совтамъ. Я не знаю, кто изъ насъ боле въ прав сердиться? Между тмъ, послушай, любезный Вильфридъ, мн необходимо нужно было нсколько дней хранить инкогнито, для того, чтобъ дать время преданнымъ мн людямъ, Баронамъ, остававшимся мн врными, собрать свои силы, и не прежде должно было обнародовать о своемъ возвращеніи, какъ имя достаточное количество войска, для уничтоженія возмущенія и прекращенія дйствій бунтовщиковъ, не прибгая къ оружію. Чрезъ двадцать четыре часа, Естутвилъ и Богунъ будутъ въ состояніи выступить къ Іорку, Сализбури идетъ съ югу, а Мультонъ и Перси вооружаются на свер, Барвикъ увдомляетъ меня о Бошамп, Канцлеръ приметъ нужныя мры на счетъ Лондона. Ежели бы я поспшилъ прежде себя открыть, то, можетъ быть, подвергся бы такой опасности, отъ которой недостаточно бы было для моего избавленія копья и меча моего, не смотря ни на стрлы Робина Гуда, ни на рогъ премудраго Вамбы.’

Вильфридъ почтительно поклонился, и Ричардъ хотя внутренно и признавалъ благоразуміе совтовъ своего юнаго царедворца, но доволенъ былъ тмъ, что заставилъ его молчать, наконецъ, обратившись къ Робину Гуду, сказалъ:

‘Начальникъ браконьеровъ, нтъ ли у тебя чего пость? Движеніе, которое эта сволочь заставила меня сдлать, возбудило мой аппетитъ.’

‘Я долженъ признаться Вашему Величеству, — отвчалъ Робинъ съ нкоторымъ замшательствомъ — что нашъ запасъ состоитъ только въ….’

‘Въ дичи?— сказалъ Ричардъ — Все равно.’

Робинъ пошелъ впередъ для указанія дороги къ сборному мсту, и неустрашимый Ричардъ слдовалъ за нимъ.

Все новое, всякое неожиданное приключеніе длали счастливымъ Ричарда, и онъ, шедши въ это время темнымъ лсомъ, слдуя за Робиномъ, можетъ быть, боле былъ доволенъ, нежели бы посреди Перовъ и знатныхъ людей двора своего. Встрчаемыя имъ и преодолваемыя опасности умножали еще боле въ глазахъ его цну неожиданныхъ приключеній. Онъ вообще имлъ свойства Рыцаря романовъ, и для пылкаго его воображенія, слава, пріобртенная оружіемъ, была драгоцнне славы искуснаго политика и Короля. Отъ сего, царствованіе его уподоблялось блистающему метеору, разпространяющему на одно мгновеніе ослпительное сіяніе и послдуемому совершенною тьмою. Его рыцарскіе подвиги сдлались предметомъ псней пвцовъ и трубадуровъ, по царствованіе его не доставило Англіи никакой прочной выгоды, достойной вниманія Исторіи, и не представило никакого полезнаго примра потомству.

Обдъ былъ приготовленъ и Ричардъ слъ за оный подъ большимъ дубомъ, посреди людей, которые въ отсутствіе его признавались преступниками и которые въ это время составляли и тлохранителей его, и дворъ. Сначала они, изъ уваженія къ нему и по приказанію своего начальника, вс стояли, но Ричардъ приказалъ имъ ссть и начался обдъ, во время котораго Ричардъ былъ очень веселъ.

Робинъ Гудъ, замтивъ безпокойство на лиц Вильфрида и опасаясь, чтобъ какой-нибудь случай не нарушилъ спокойствія, когда пиво и вино разгорячатъ головы его товарищей, отвелъ Вильфрида въ сторону и сказалъ ему: ‘Присутствіе нашего храбраго Государя длаетъ намъ великую честь, но я желалъ бы, чтобъ это не отняло у него времени, которое по обстоятельствамъ можетъ бытъ для него драгоцннымъ.’

‘Это умно и чистосердечно.— сказалъ Вильфридъ — Постарайся найти предлогъ скоре кончить пированье.’ Робинъ, подумавъ, сказалъ: ‘Долженъ ли я на это ршиться?… Долженъ непремнно. Я не былъ бы достоинъ его милостей, ежели бы не ршился подвергнуться опасности потерять оныя, оказывая ему услугу. Скатлогъ, слушай! Не мшкая ни минуты, ступай въ лсъ и отошедъ выстрла на два отсюда, затруби Норманскую военную псню. Проворнй!’

Это было исполнено и звукъ рога заставилъ содрогнуться пировавшихъ.

‘Это военная псня Филиппа Мальвуазина.’ Сказалъ мене, вскочивъ и схватя свой лукъ. Вамба, не докончивъ начатой имъ шутки, вспрыгнулъ и ухватился за свой охотничій ножъ и щитъ, оловомъ, общее вниманіе обратилось на необходимость въ защит. Для людей окружавшихъ Ричарда, ничего не значила перемна положенія, и самому Ричарду эта новость сдлала удовольствіе. Онъ потребовалъ свой шлемъ и тяжелыя латы, снятыя имъ предъ обдомъ, и въ то время, какъ Гуртъ помогалъ ему одваться, онъ приказывалъ Вильфриду, чтобъ подъ опасеніемъ потерянія навсегда его милостей, не осмливался участвовать въ сраженіи, которое полагалъ кончить въ нсколько минутъ,

‘Ты сто разъ сражался за меня, — сказалъ онъ Вильфриду — въ то время, когда я оставался простымъ зрителемъ. Теперь твоя очередь смотрть, какъ Ричардъ будетъ сражаться за своего друга и за своихъ подданныхъ.’

Между тмъ Робинъ послалъ нкоторыхъ изъ своихъ товарищей въ разныя стороны отыскивать непріятеля, увидвъ же, что уже не осталось на мст принадлежностей обда, подошелъ къ Ричарду, бывшему уже въ полномъ вооруженіи и, преклонивъ предъ нимъ колно, началъ просить у него прощенія.

‘Я тебя уже простилъ, — сказалъ съ нетерпливостію Король — разв я теб не сказалъ, что вс твои проступки забыты, кажется, теб еще не когда было вновь провиниться.’

‘Я сдлалъ новое преступленіе, — отвчалъ Робинъ — я, для пользы вашей, осмлился васъ обмануть. Не воины Филиппа Мальвуазина, а одинъ изъ моихъ товарищей трубилъ въ рогъ, по моему приказанію. Я это сдлалъ для прекращенія пира, опасаясь, чтобъ онъ не продолжился слишкомъ долго, во время, которое для васъ такъ дорого.’

Сказавъ это, онъ всталъ, сложилъ руки на груди и ожидалъ ршенія своей участи отъ Короля, съ видомъ почтительнымъ, но не робкимъ, какъ человкъ, полагающій, что можетъ быть его прогнвалъ, но увренный, что имлъ предметомъ его пользу.

Сначала лице Ричарда вспыхнуло отъ гнва, но въ одно мгновеніе возвышенность его характера одержала побду.

‘Король Шервудскій, — сказалъ Ричардъ — боится, чтобъ Король Англійскій не убавилъ у него слишкомъ много дичи и вина. Хорошо, дерзкій Робинъ Гудъ! когда ты прідешь ко мн въ Лондонъ, увидишь, что я лучше принимаю моихъ гостей, нежели ты своихъ. Однако, ты хорошо сдлалъ. Подемъ Вильфридъ. На коней! Ты съ нетерпніемъ этаго ждалъ. Теперь отправимся въ Конингсбургъ.’

Робинъ сказалъ, что онъ послалъ впередъ отрядъ для обозрнія пути, которымъ слдуетъ имъ хать. ‘Начальствующій симъ отрядомъ — говорилъ онъ — откроетъ вс засады, ежели бы он были сдланы, и предваритъ васъ о томъ. Я же буду слдовать за вами въ разстояніи одного выстрла, до самаго Конингсбурга.’

Эти благоразумныя предосторожности, принимаемыя для безопасности Ричарда, его тронули и уничтожили досаду его на Робина. Король вторично подалъ ему руку, удостоврилъ его вновь въ своемъ прощеніи и милости, и прибавилъ, что онъ намренъ уменьшить жестокость постановленій объ охот, которая довела столь много хорошихъ людей до отчаянія. Но преждевременная смерть Ричарда не дозволила ему исполнить своихъ добрыхъ намреній, Іоаннъ же, наслдовавшій посл него престолъ, сдлалъ постановленіе объ охот еще жесточе. Что жь касается до окончанія исторіи Робина Гуда и до измны, причинившей ему смерть, описаніе объ оныхъ можно найти въ тхъ небольшихъ книжкахъ, переплетеныхъ въ синюю бумагу, которыя продавались прежде но денежк и которыя теперь, продаваясь навсъ золота, почитаются дешевыми.

Король отправился съ Вильфридомъ, Гуртъ и Вамба слдовали за ними, и вс’ безъ всякаго приключенія, предъ захожденіемъ солнца, дохали до Конингсбургскаго замка.

Въ Англіи не много мстъ столь прекрасныхъ, столь живописныхъ, какъ окрестности этаго древняго Саксонскаго замка. Донъ величественно казнитъ свои прозрачныя воды у подножія холма, покрытаго густымъ лсомъ, обработанными полями и богатыми пажитями. На немъ, близь самой рки, возвышается окруженное стнами и широкими рвами древнее зданіе, которое прежде завоеванія составляло принадлежность Королей, что доказывается самимъ его названіемъ. Наружныя укрпленія этаго замка, вроятно, построены уже Норманцами, но внутренность онаго еще и донын носитъ на себ печать отдаленнйшей древности. Круглая башня, находящаяся на одномъ углу большаго двора, составлявшая лучшее помщеніе для жителей замка, иметъ около двадцати пяти футовъ въ діаметр, стны ея чрезвычайно толсты и обстроены снаружи шестью огромными сводами, сдланными, кажется, для ея подкрпленія. Эти своды внутри пусты и на оныхъ построено по небольшой башн, имющей сообщеніе съ главною. Вообще наружность этаго замка столь же пріятна для любителей живописныхъ видовъ, сколь внутренность онаго занимательна для охотниковъ до древностей, имющихъ возможность, разсматривая оную, восходить до временъ Гептархіи. Въ близости отъ замка находится огромное возвышеніе, кажущееся произведеніемъ рукъ человческихъ и почитаемое за могильный холмъ славнаго Генгиста. Кладбище сосдственной церкви, равнымъ образомъ, заключаетъ древнйшіе памятники.

Когда Ричардъ и его свита подъхали къ величественному замку, тогда онъ не былъ еще обстроенъ видимыми при ономъ нын наружными укрпленіями. Саксонское зодчество имло предметомъ одно умноженіе средствъ къ внутренней защит, и снаружи, кром толстаго палисада, не длалось никакого укрпленія.

Наверху башни разввалось большое черное знамя, въ знакъ, что погребеніе покойнаго владтеля замка еще не было совершено. На этомъ знамени не было никакого изображенія, означающаго знатность происхожденія покойнаго, потому что въ то время и между Норманскими Рыцарями употребленіе гербовъ было очень ново, Саксонцамъ же было совсмъ не извстно, но на другомъ знамени, поставленномъ надъ воротами, грубо нарисованное изображеніе блой лошади, употребляемое Генгистомъ и его воинами, означало знатность происхожденія покойнаго.

Вс окрестности замка представляли безпорядокъ. Тогда поминки были временемъ общаго угощенія. Къ онымъ допускались вс люди, знакомые покойному, или знавшіе только его, и сверхъ того приглашались вс прозжающіе и проходящіе мимо. По причин богатства и знатности Ательстана, это обыкновеніе при похоронахъ его наблюдалось въ точности.

Часть холма вокругъ замка на большое пространство покрыта была толпами народа. Король и его свита, въхавъ въ вороты палисада, увидли зрлище, нисколько не согласное съ предметомъ собранія. Въ одномъ мст жарили цлыхъ барановъ, телятъ и быковъ, въ другомъ разкупоривали бочки съ пивомъ, назначаемымъ для общаго употребленія, тамъ полунагіе Саксонскіе крестьяне упивались и пресыщались, въ вознагражденіе голода и жажды, претерпваемыхъ ими добрые полгода, здсь боле разборчивые горожане избирали лучшее кушанье, пиво и вино, и разсуждали о достоинств оныхъ, инд бдные Норманскіе дворяне, замтные обритою бородою и короткимъ платьемъ, пользуясь подобно прочимъ предлагаемымъ угощеніемъ, бросали презрительные взгляды на Саксонцевъ.

Въ числ прочихъ, тутъ были: нищіе въ большемъ количеств, воины, возвратившіеся, какъ сами увряли, изъ Палестины, странники, работники, переходящіе изъ мста въ мсто, носильщики, торгаши, выказывающіе свои товары, пвцы и барды, прославляющіе въ печальныхъ панегирикахъ Ательстана, исчисляющіе въ родословной Саксонской поэм грубыя имена его предковъ и соглашающіе свой голосъ съ звуками арфъ и другихъ инструментовъ, и, наконецъ, фигляры и шуты, которыхъ фарсы не казались неприличными предмету собранія.

Саксонцы имли понятія, свойственныя вообще народамъ, выходящимъ изъ рукъ природы и еще необразовавшимся. ‘Ежели печаль жаждетъ — говорили они — надобно ее напоить, ежели она голодна, надобно ее накормить, ежели она огорчаетъ сердце, надобно ему доставить средство развеселиться, или покрайней мр уменьшить огорченіе.’ Присутствующіе не презирали сего наставленія, хотя впрочемъ иногда, какъ будто вдругъ вспомнивъ о печальной причин собранія, мущины испускали тяжкіе вздохи, а женщины, которыхъ было еще боле нежели мущинъ, наполняли воздухъ пронзительными криками.

Таково было зрлище, представляемое наружнымъ дворомъ замка Конингсбургскаго, когда Ричардъ въхалъ въ ворота палисада.

Сенешаль, одтый въ черное платье, съ блою тростью въ рукахъ, означавшею его званіе, прохаживался важно по двору, и не удостоивалъ вниманія приходящихъ непрестанно людей низкаго состоянія.

Видъ Короля и Вильфрида поразилъ его, тмъ боле, что пріздъ двухъ Рыцарей на похороны Саксонца былъ очень необыкновенною вещію и не иначе могъ быть почитаемъ, какъ за оказаніе особенной чести покойному и его семейству.

Сенешаль, продравшись не безъ труда сквозь толпу, подошелъ къ Рыцарямъ, и, очистивъ для нихъ дорогу, проводилъ ихъ до воротъ башни. Гуртъ съ Вамбою за ними не послдовали. Они встртили на двор своихъ знакомыхъ и остались съ ними.

Глава VIII.

Входъ въ главную башню Конингсбургскаго замка былъ особеннаго рода и показывалъ грубую простоту времени, въ которое она была построена. Крутая лстница, очень узкая, вела къ находящейся на южной сторон оной, небольшей двери, вошедъ въ которую, любопытный антикварій можетъ еще и нын, или покрайней мр могъ еще, нсколько тому лтъ назадъ взойти, по сдланной въ стн такой же лстниц, въ третій этажъ башни, которой два первые этажа состояли изъ однхъ тюремъ, освщаемыхъ и снабжаемыхъ свжимъ воздухомъ только посредствомъ небольшаго четвероугольнаго отверстія изъ третьяго этажа, изъ котораго, кажется. также была внизъ лстница. Въ четвертый же и послдній этажъ входъ былъ сдланъ по лстницамъ, находившимся въ наружныхъ сводахъ.

Ричардъ съ Вильфридомъ введены были въ круглую залу, занимавшую весь третій этажъ башни, и Вильфридъ тщательно закрывалъ епанчею свое лице.

Они нашли въ зал нсколько представителей знатнйшихъ Саксонскихъ фамилій, сидящихъ вокругъ большаго дубоваго стола. Вс они были, или старики, или приближающіеся уже къ старости, потому что молодые люди, подобно Вильфриду, по большей части, не находились при своихъ отцахъ. Важный видъ старцевъ, потупленные ихъ глаза и огорченіе, изображавшееся на ихъ лицахъ, длали разительную противоположность съ веселіемъ, видимымъ на наружномъ двор. Ихъ сдые волосы, длинныя бороды, старинное платье, черныя епанчи, и самое мсто въ которомъ они находились, представляли ихъ древними жрецами Ордена, воззванными къ жизни для оплакиванія паденія своей народной славы.

Цедрикъ, хотя и сидлъ на стул такой же высоты, какой были стулья, на которыхъ сидли прочіе, но казалось, признавался отъ всхъ первенствующимъ. Онъ, увидвъ вошедшаго Ричарда, извстнаго ему подъ именемъ Чернаго Рыцаря, всталъ съ важностію, поклонился ему, сказалъ по Саксонскому обыкновенію Waes heal (ваше здоровье) и поднялъ вверхъ на ровн съ головою кубокъ, наполненный виномъ. Король, которому извстны были обычаи своихъ подданныхъ Англичанъ, взялъ кубокъ, поданный ему прислужникомъ и отвчалъ такою же вжливостію, поклонившись и сказавъ Drinc heat (я пью за ваше). Таже церемонія повторена была съ Вильфридомъ, который отвчалъ однимъ поклономъ, опасаясь, чтобъ отецъ не узналъ его голоса.

Посл сего, Цедрикъ всталъ изъ-за стола, подалъ Ричарду руку, повелъ его съ собою и, взошедъ на небольшую лстницу, отворилъ съ осторожностію дверь въ маленькую комнату, сдланную въ свод, которая имла пространства не боле осьми квадратныхъ Футовъ и была въ это время освщена лучами заходящаго солнца, свтившаго чрезъ два небольшія отверстія, находившіяся въ стн. Тутъ сидла женщина, на лиц которой видны еще были слды величественной красоты. Длинное траурное платье и черное креповое покрывало возвышали близну ея лица и цвтъ ея волосъ, которые время еще щадило и не усыпало снгомъ. Лице ея показывало глубокую горесть, соединенную съ совершенною покорностію вол Небесъ. Передъ нею находился каменный столъ, на которомъ поставлено было Распятіе, рзное изъ слоновой кости, и лежалъ молитвенникъ съ раскрашенными богато краями и съ золотыми застежками.

‘Почтенная Эдиь!— сказалъ Цедрикъ, помолчавъ нсколько, какъ бы желая дать Ричарду и Вильфриду время разсмотрть владтельницу замка — Эти благородные чужестранцы пріхали почтить своимъ присутствіемъ погребеніе вашего несчастнаго сына и принять участіе въ нашей горести. Этотъ храбрый Рыцарь, — прибавилъ онъ, указывая на Короля — есть тотъ самый, о которомъ я вамъ уже сказывалъ, и который столь неустрашимо сражался для избавленія того, кого мы теперь оплакиваемъ.’

‘Я прошу его принять за это мою совершенную благодарность, — отвчала Эдиь — хотя и не угодно было Богу, чтобъ храбрость его принесла пользу моему семейству, я равнымъ образомъ благодарю и г. Рыцаря, его товарища, за вжливость, сдланную его посщеніемъ вдов Аделинга, матери Ательстана, въ минуты траура ея и глубочайшей горести. Достойный родственникъ! я, поручая ихъ вашей заботливости, остаюсь въ полной увренности, что вс обязанности гостепріимства въ разсужденіи ихъ будутъ выполнены.’

Рыцари поклонились огорченной матери и вышли съ своимъ проводникомъ.

Цедрикъ повелъ ихъ по круглой лестниц въ комнату такой же величины, подошедъ къ которой, они услышали въ ней протяжное и печальное пніе Лэди Ровены и трехъ двицъ знатнаго происхожденія, пвшихъ въ честь усопшему и для успокоенія его души священные гимны.

Цедрикъ и Рыцари остановились у дверей до окончанія пнія и потомъ, отворивъ оныя и вошедъ въ комнату, увидли тамъ около двадцати Саксонскихъ двицъ знатнйшихъ семействъ, изъ которыхъ одн занимались вышиваніемъ для Ательстана шелковаго покрывала, другія, выбирая въ стоявшей предъ ними корзин цвты, плели траурныя гирлянды для себя и для своихъ подругъ. Наружность этихъ двицъ не показывала большой горести, по они сохраняли должное приличіе. Между тмъ, иногда усмшка, или громко выговоренное слово обращали на нихъ вниманіе находившихся тутъ же важныхъ дамъ, я вообще они мене заняты были печальнымъ предметомъ своего собранія, нежели соображеніемъ, къ лицу ли будутъ имъ гирлянды, увидвъ же вошедшихъ Рыцарей, тихонько перешептывались между собою и украдкою не одинъ разъ на нихъ взглядывали. Лэди Ровена одна, по своей гордости, въ томъ не участвовала. Она поклонилась Рыцарямъ съ важностію и съ большою пріятностію. Лице ее изображало боле величія, нежели печали, и ежели она чувствовала нкоторое огорченіе, то, можетъ быть, неизвстность о участи Вильфрида была тому причиною не мене кончины Ательстана.

Цедрикъ, который, какъ читатель могъ уже замтить, былъ не очень проницателенъ, полагалъ, что лице его питомицы изображаетъ горесть боле, нежели лица подругъ ея, и потому, почитая нужнымъ объяснить причину сего Рыцарямъ, сказалъ имъ, что Лэди Ровена была Ательстановою невстою. Трудно поврить, чтобъ это объясненіе умножило расположеніе Вильфрида къ участію въ общемъ огорченіи. Цедрикъ, показавъ гостямъ разныя комнаты, въ которыхъ длались приготовленія, ввелъ ихъ въ залу, назначенную, какъ онъ предварилъ ихъ, для знатныхъ особъ, присутствующихъ при погребеніи, которые, не бывъ въ близкихъ отношеніяхъ съ Ательстаномъ, не могли быть такъ сильно огорчены, какъ его ближайшіе родственники и друзья, наконецъ, сказавъ, что имъ оказана будетъ вся должная вжливость, хотлъ удалишься, но Король удержалъ его.

‘Благородный Танъ, — сказалъ онъ, взявъ его за руку — я желаю напомнишь вамъ, что недавно, когда мы разставались, вы общали мн, въ вознагражденіе оказанной мною вамъ услуги, исполнить одно мое требованіе.

‘Я повторяю вамъ мое слово, почтенный Рыцарь, что требованіе ваше будетъ непремнно исполнено, — отвчалъ Цедрикъ — но въ настоящее печальное время ‘

‘Я объ этомъ думалъ и самъ, но время дорого. Впрочемъ полагаю, что настоящая минута не худо избрана для этаго. Закрывая гробницу Ательстана, мы должны скрыть въ нее же и нкоторыя предубжденія, нкоторыя принятыя мннія, которыя…..’

‘Г. Черный Рыцарь, — сказалъ Цедрикъ, прервавъ его разговоръ — я надюсь, что требованіе ваше касается только до васъ самихъ. Въ разсужденіи же моихъ мнній и, такъ называемыхъ вами, моихъ предубжденій, мн очень бы было странно, ежели бы посторонній для меня человкъ захотлъ ими заниматься.’

‘Я и не хочу ими заниматься боле того, сколько, какъ вы сами сознаетесь, они до меня касаются. До сего времени вы знали меня только подъ именемъ Чернаго Рыцаря, теперь знайте, что предъ вами Ричардъ Плантагенетъ.’

‘Ричардъ Анжуйскій! ‘ Воскликнулъ Цедрикъ, отступивъ назадъ отъ удивленія.

‘Нтъ, почтенный Цедрикъ, Ричардъ Англійскій, котораго величайшія желанія заключаются въ томъ, чтобъ имть всхъ своихъ дтей соединенными между собою, безъ различія поколній. Итакъ, достойный Танъ, колно твое не преклонится ли предъ твоимъ Королемъ?…’

‘Никогда оно не преклонялось предъ кровію Норманскою.’ Отвчалъ Цедрикъ.

‘Слдовательно преклони его тогда, когда увидишь, что я, покровительствуя равно Саксонцамъ и Норманцамъ, сдлаюсь того достойнымъ.’

‘Я всегда — сказалъ Цедрикъ — уважалъ вашу храбрость и ваши достоинства, и знаю, что вы имете право на Англійскій престолъ по происхожденію своему отъ крови Матильды, племянницы Едгара Аелинга и дочери Малькольма Шотландскаго, но Матильда не была наслдницею трона, хотя и происходила отъ Королевской Саксонской крови.’

‘Я не хочу спорить съ вами о моихъ правахъ, почтенный Танъ, но спрошу у васъ только: кого вы найдете имющимъ право, боле меня, на Англійскую корону?’

‘Неужели вамъ угодно было пожаловать сюда для того, чтобъ напомнить мн о прекращеніи поколнія законныхъ нашихъ обладателей, чтобъ сказать мн, что они боле не существуютъ, когда еще гробница послдняго ихъ потомка не закрылась?’ — въ это время лице его воспламенилось, и онъ присовокупилъ: — ‘Это дерзко, нагло.’

‘Напротивъ, это справедливо. Откровенность моя основывается на довренности, которою благородные люди взаимно обязаны.’

‘Точно справедливо, Англійскій Король. Я долженъ сознаться что вы дйствительно имете этотъ титулъ, и что останетесь Королемъ въ Англіи, не смотря на мое сопротивленіе. Въ настоящемъ случа остается одно средство въ этомъ вамъ возпрепятствовать, вы сами его мн подали, и тмъ подвергнули меня сильному соблазну, но честь не дозволяетъ мн употребить его противъ васъ.’

‘Теперь поговоримъ о моемъ требованіи, которое я сдлаю съ совершенною къ вамъ довренностію, не смотря на вашъ отзывъ. Я требую, чтобъ вы, какъ человкъ, уважающій честь и свое слово, возвратили вашу родительскую любовь храброму Рыцарю Вильфриду Ивангое. Вы согласитесь, что примиреніе ваше съ нимъ относится непосредственно ко мн, потому что касается до счастія моего друга и до исполненія моего желанія уничтожить всякую причину къ несогласію между моими врными подданными.’

‘Не онъ ли здсь съ вами?’ Сказалъ тронутый Цедрикъ.

‘Родитель мой!— воскликнулъ Вильфридъ, открывъ лице свое и бросясь къ ногамъ Цедрика — простите меня.’

‘Я тебя прощаю, сынъ мой.— отвчалъ Цедрикъ, поднимая его — Сынъ Гереварда, рабъ своего слова, даннаго даже и Норманцу, но наднь одежду своихъ предковъ. Да не будетъ въ дом моемъ ни короткаго платья, ни высокихъ перьевъ, ни остроконечной обуви. Тотъ, кто хочетъ быть сыномъ Цедрика Саксонца,долженъ являть себя достойнымъ Саксонцевъ, своихъ предковъ… Ты желаешь говорить, но я напередъ знаю, что ты скажешь. Это не возможно: Лэди Ровена должна быть два года въ траур, потерявъ того, кто назначенъ былъ быть ея супругомъ. Вс бы Саксонцы, предки наши, не одобрили насъ, ежели бы она вздумала, прежде окончанія этаго срока, избрать преемника такому человку, который по рожденію своему былъ одинъ достоинъ ея руки. Тнь Ательстана изыдетъ изъ гробницы для воспрепятствованія намъ оказать неуваженіе къ его памяти.’

Эти слова, казалось, въ самомъ дл вызвали тнь усопшаго. Едва Цедрикъ ихъ выговорилъ, двери отворились и Ательстанъ въ саван, блдный, съ блуждающими глазами и по истинн подобный тни, изшедшей изъ гробницы, явился предъ ними.

Это неожиданное явленіе боле нежели удивило ихъ.. Цедрикъ отъ страха попятился до самой стны и, прислонясь къ оной спиною, какъ бы не имя силъ безъ того держаться на ногахъ, устремилъ неподвижно глаза на лице своего друга и стоялъ разинувъ ротъ, Вильфридъ перекрестился и началъ про себя творить молитву, Ричардъ же вскричалъ по-Латыни: ‘Conjuro te!’

‘Ради Бога, — сказалъ Цtдрикъ привиднію, казавшемуся тнію его усопшаго друга — ежели ты человкъ, говори, ежели ты духъ, говори равнымъ образомъ, и скажи, для чего оставилъ ты обитель мертвыхъ, и не могу ли я чего сдлать для успокоенія твоей души?… Почтенный Ательстанъ, мертвы вы, или живы? отвчайте своему другу Цедрику.’

‘Я это и хочу давно сдлать, — отвчало привидніе, спокойнымъ голосомъ — но я усталъ, а вы мн не даете духу перевести… Живъ ли я? конечно живъ, то есть, столько, сколько можетъ быть человкъ, не вшій и испившій трои сутки, и только само Провидніе могло подкрпить меня столько, что я дотащился до васъ.’

‘Помилуйте, почтенный Ательстанъ, — сказалъ Ричардъ — я самъ видлъ, какъ поразилъ васъ Бріанъ на Торквильстонскомь двор, Вамба же, находившійся къ вамъ ближе, сказывалъ, что голова ваша была разрублена до самыхъ зубовъ.’

‘Стало, вы худо видли, г. Рыцарь, а Вамба, просто, совралъ. Слава Богу! зубы мои здоровы, что за ужиномъ я постараюсь вамъ доказать, впрочемъ, въ этомъ Бріанъ невиноватъ, ударъ его былъ хорошъ, но мечъ повернулся у него въ рук такимъ образомъ, что пришелся по моей голов плашмя. Ежели бы я былъ въ шлем, то и не почувствовалъ бы этаго удара, Бріану же такъ бы отвтилъ, что онъ не захотлъ бы боле на меня нападать, но, имя на голов одну шелковую шапку, я былъ оглушенъ ударомъ и упалъ безъ чувствъ, хотя и не былъ раненъ. Наконецъ, опомнившись, я увидлъ себя въ гробу, но къ счастію въ открытомъ, я нсколько разъ чихнулъ и услышалъ, что отъ меня опрометью побжали люди, я вскричалъ, но никто ко мн не являлся, осмотрвшись кругомъ, я увидлъ, что нахожусь подъ сводами въ сыромъ подземельи, и замтилъ, по слабому свту отъ двери, что она была неплотно притворена, это меня заставило подумать вышній.’

‘Почтенный Ательстанъ, — сказалъ Ричардъ — прежде окончанія вашего повствованія, не лучше ли вамъ себя нсколько подкрпить?’

‘Справедливо, кусокъ этой ветчины, которая, кажется, должна быть вкусна, меня не испортитъ, и ежели вы разсудите быть моимъ товарищемъ…. ‘

Говоря такимъ образомъ, онъ подошелъ къ столу, на которомъ были поставлены разныя кушанья, налилъ бокалъ вина, что повторили и Цедрикъ съ обоими Рыцарями и поздравили его съ возвращеніемъ жизни.

Сдлавъ это, Ательстанъ продолжалъ свое повствованіе. Въ это время число слушателей его очень умножилось, Эдиь, въ восхищеніи отъ радости, вошла въ залу, а за нею такое множество людей, какое только могло въ оной помститься, и сверхъ того, вся лстница, ведущая къ оной, была наполнена любопытными, желавшими узнать о происшествіи, о которомъ пересказы, измняясь на каждой ступени, доходили до нижней совершенно иными.

‘Я выскочилъ изъ гроба, — продолжалъ Ательстанъ — выбжалъ изъ подземелья и, взошедъ на лстницу такъ проворно, какъ можно человку повшему трои сутки, очутился въ комнат, въ которой увидлъ человка, сидящаго за столомъ. Видно, по савану моему, онъ почелъ меня выходцемъ съ того свта, потому что смотрлъ на меня розиня ротъ и крестился, когда же я подошелъ къ столу, онъ, кинувъ въ меня толстую суковатую дубину, лежавшую близь него, бросился самъ опрометью вонъ изъ комнаты, я, вмсто того, чтобъ его преслдовать, проворно выпилъ нсколько рюмокъ вина и побжалъ въ конюшню, въ которой нашедъ коня, отправился во всю прыть къ Коинигсбургскому замку, и вс, встрчавшіеся со мною, почитая меня за мертвеца, бжали отъ меня неоглядкой, потому что я весь закутался въ саванъ, не желая, чтобъ меня узнали, и думаю, что не вошелъ бы и въ собственный свой замокъ, если бы не сочли меня за шута, нарядившагося для представленія какого-нибудь лица въ комедіи и приготовившагося забавлять людей, пришедшихъ оплакивать мою смерть. Наконецъ, я вошелъ сюда почти насильно, и прежде свиданія моего съ вами, почтенный другъ мой, — сказалъ онъ Цедрику — я только усплъ увидться съ моею матерію и състь кусокъ кой-чего.’

‘И вы находите меня, — сказалъ Цедрикъ — готовымъ возобновить наше славное предположеніе и ршиться на все для поддержанія чести Саксонскаго поколнія и для освобожденія его отъ Норманскаго ига.’

‘Не говорите мн объ освобожденіи кого-либо, довольно, что я самъ освободился отъ могилы.’

‘Помилуйте, почтенный Ательстанъ!— сказалъ Цедрикъ — Теперь предъ вами открыто поприще славы. Воспользуйтесь случаемъ, соединившимъ здсь всхъ знатнйшихъ Саксонцевъ, скажите этому Норманскому Принцу, этому Ричарду Анжуйскому, что, хотя онъ и Львиное Сердце, но не удержитъ безпрепятственно на себ короны Альфреда, въ то время, когда здравствуетъ потомокъ мужескаго пола Святаго Короля.’

‘Какъ!— вскричалъ Ательстанъ — неужели этотъ почтенный Рыцарь, Король Ричардъ?’

‘Да, Ричардъ Плантагенетъ, — отвчалъ Цедрикъ — но мн не нужно вамъ объяснятъ, что онъ сюда пріхалъ по собственной его вол, съ полною къ намъ довренностію, и что слдовательно мы не должны ни оскорблять его, ни задерживать. Вамъ извстны, почтенный Ательстанъ, обязанности гостепріимства.’

‘Извстны — отвчалъ Ательстанъ — равнымъ образомъ, какъ и обязанности къ моему Королю, и я готовъ — прибавилъ онъ, преклонивъ колно предъ Ричардомъ — представить ему должное почтеніе.’

‘Сынъ мой, — сказала Едиь — вспомни о крови, текущей въ твоихъ жилахъ.’

‘Вспомните — сказалъ Цедрикъ — о Саксонцахъ.’

‘Матушка и вы, другъ мой, — отвчалъ Ательстанъ, вставая ‘— не напоминайте мн объ этомъ. Трехъ суточный голодъ мало питаетъ честолюбіе, я всталъ изъ гроба умне, нежели легъ въ него. Съ тхъ поръ, какъ я набилъ себ голову этими честолюбивыми видами, мн должно было беспрестанно скакать изъ замка въ замокъ и большими и проселочными дорогами, подвергаться безпокойствамъ, непріятностямъ, плну, пораженію и трехдневному голоду, и вс это для достиженія до цли, до которой неиначе можно достигнуть, какъ посредствомъ погибели десятковъ тысячъ людей, теперь препокойно ужинающихъ. Нтъ! я отъ этаго навсегда отказываюсь и желаю быть Королемъ только въ моемъ замк.’

‘А питомицу мою, Лэди Ровену, надюсь, что вы не имете намренія оставить?’

‘Будемъ говорить чистосердечно, почтенный Цедрикъ, и будемъ разсудительными. Лэди Ровена любитъ боле мизинецъ перчатки сына вашего Вильфрида, нежели всего меня. Не краснйте, прелестная моя родственница, нтъ никакого стыда предпочесть ловкаго Рыцаря деревенскому Франклину, но и не смйтесь, Лэди Ровена, саванъ и тощее блдное лице не должны внушатъ веселости, притомъ, ежели вы хотите смяться, я доставлю вамъ лучшій къ тому случай. Дайте мн вашу руку, или лучше сказать, ссудите меня ею на время, потому что я прошу у васъ ее единственно какъ другъ вашъ. Хорошо! теперь приближтесь Вильфридъ, я ее вамъ уступаю….. Да гд же онъ? Ежели мн не померещилось отъ трехсуточнаго поста, онъ былъ здсь.’

Его везд искали, кликали, но тщетно, наконецъ узнали, что какой-то Еврей просилъ дозволенія его видть, и что Вильфридъ, поговоривъ нсколько съ этимъ Евреемъ, слъ на коня и похалъ въ сопровожденіи Гурта изъ замка.

‘Прекрасная Лэди Ровена!— сказалъ Ательстанъ — ежели бы я могъ полагать, что скорый отъздъ Вильфрида не происходитъ отъ важныхъ причинъ, то вступилъ бы обратно въ мои права….’

Но и ее уже не было въ комнат: она услышавъ объ отъзд Вильфрида и находя положеніе свое очень затруднительнымъ, вышла изъ оной, какъ скоро Ательстанъ оставилъ ея руку.

‘Поистинн,— сказалъ Ательстанъ — справедливо утверждаютъ, что изъ всхъ твореній на женщину мене прочихъ можно полагаться, я совершенно былъ увренъ, что она меня поблагодаритъ и даже поцлуетъ. Надобно, чтобъ этотъ саванъ имлъ необыкновенное свойство. Мн кажется, вс бгутъ отъ меня. Итакъ, я обращаюсь къ вамъ, почтенный Ричардъ, представляя вамъ мое почтеніе вновь, какъ врный подданный…

Но и Ричардъ также исчезъ и никто не могъ сказать, куда онъ девался. Наконецъ узнали отъ Вамбы, что онъ вышелъ изъ залы, подозвалъ къ себ Еврея, говорившаго съ Вильфридомъ и, сказавъ съ нимъ нсколько словъ, слъ на коня и поскакалъ быстро, посадивъ за собою сего Еврея, за кости котораго — говорилъ Вамба — посл этой зды, нельзя будетъ дать ни шелеха.

‘Клянусь!— сказалъ Ательстанъ — что точно чернобогъ вселился въ мой замокъ во время моего отсутствія. Къ кому ни обращаюсь, вс, кажется, исчезаютъ при первомъ звук моего голоса, такъ что я не смю ни съ кмъ говоришь и мн остается только ограничиться приглашеніемъ тхъ изъ друзей моихъ, которые еще не исчезли, послдовать за мною въ столовую. Я надуюсь, что столъ такъ приготовленъ, какъ долженъ быть при погребеніи знатнаго Саксонца, который также постъ въ свою очередь. Однако поспшимъ, кто знаетъ, первобогъ не унесетъ ли и ужина?

Глава IX.

Теперь должно намъ вновь перенесшись въ Темплестовъ, или, лучше сказать, на Георгіевское поле, принадлежавшее этому командорству, находившееся близъ онаго. Тамъ назначалось ршить участь Ревекки, ежели явится защитникъ, и роковая минута уже наступила. Отвсюду спшили на это зрлище, какъ на праздникъ, или забаву. Впрочемъ этимъ не должно намъ укорять людей, жившихъ въ томъ вк невжества, потому что даже и въ наше время, въ которое извстны боле законы нравственности, кулашный бой, собраніе радикальныхъ реформаторовъ и экзекуція привлекаютъ множество зрителей, которые, не принимая никакого участія въ самомъ происшествіи, идутъ смотрть, какъ оное будетъ совершаться.

Люди толпились вокругъ замка, ожидая вызда кортежа, и окружали Георгіевскую площадь, на которой должно было совершаться кровавое происшествіе. Эта площадь была обширна и имла видъ паралелограма, окружена была палисадомъ и гладко уровнена. Вокругъ оной устроены были галлереи, для желающихъ видть военныя упражненія

Рыцарей и воиновъ Храма, бываемыя на оной. Внутри палисада, на одномъ конц поприща находился тронъ Великаго Магистра и стулья Командоровъ и Рыцарей. Надъ трономъ развевалось Орденское знамя, именуемое Бозеанъ. На противоположномъ конц поприща возвышался костеръ, съ утвержденнымъ посреди онаго столбомъ, къ которому прикрплены были желзныя цпи, для прикованія осужденной на сожженіе. Близъ костра стояли четыре черные невольника. Цвтъ ихъ лица, почти неизвстный еще тогда въ Англіи, устрашалъ народъ, почитавшій ихъ адскими духами, готовыми возвратиться въ свою стихію. Они пребывали неподвижными, изключая случаи, въ которыхъ пятый невольникъ такого же цвта, казавшійся ихъ начальникомъ, приказывалъ имъ поправлять дрова, составлявшіе костеръ, были совершенно заняты своею должностію, не обращали нимало вниманія на смотрящій на нихъ народъ, и, иногда говоря между собою, открывали свои толстыя губы и показывали рядъ блйшихъ зубовъ, какъ бы восхищаясь напередъ ужасною трагедіею, въ которой готовились играть свои роли. Робкіе крестьяне были совершенно уврены, что эти черные люди суть злые духи, находившіеся въ сношеніи съ чародйкою, которой появленія ожидали, и которой душу должны были унести въ адъ немедленно по прекращеніи ея жизни. Духи были предметомъ общаго разговора.

‘Послушай, старикъ Деннетъ, — сказалъ молодой крестьянинъ — знаешь ли ты, что адскій духъ унесъ живаго Саксонскаго Тана Ательстана Конингсбургскаго?’

‘Знаю, только, слава Богу, что и назадъ принесъ.’

‘Что вы говорите?’ Спросилъ ихъ молодой человкъ, одетый въ зеленое вышитое золотомъ платье, котораго ремесло не трудно было отгадать, потому что за нимъ дюжій малый несъ арфу. Онъ, казалось, былъ необыкновеннымъ странствующимъ пвцомъ, потому что такъ богато былъ одтъ, и что, сверхъ того, имлъ у себя на ше серебреную цпь съ прившеннымъ къ ней клюнемъ для настроиванія арфы, и на правой рук серебреную бляху, на которой не было девиза, означающаго принадлежность его какому-нибудь Барону, но вырзано было слово Шервудъ. ‘Что вы говорите?— спросилъ онъ у крестьянъ, вмшавшись въ ихъ разговоръ — Я пришелъ сюда искать содержаніе для баллады, но еще лучше, ежели найду для двухъ.’

‘Извстно всмъ, Деннетъ,— сказалъ молодой крестьянинъ — что чрезъ четыре недли посл смерти Ательстана Коннигсбургскаго….’

‘Какъ, чрезъ четыре недли?— сказалъ пвецъ — Это не возможно. Я его видлъ здороваго въ Ашби на турнир, нсколько тому дней.’

‘Все это не препятствовало ему умереть или исчезнуть, — сказалъ молодой крестьянинъ — потому что по немъ были уже богатые поминки въ Коннигсбургскомъ замк, куда бы я и самъ отправился, ежели бы не Мабетъ-Паркинъ, который…’

‘Да, да, Ательстанъ дйствительно умеръ, — сказалъ Деннетъ, покачавъ головою — и это большое несчастіе, потому что старинное Саксонское поколніе….’

‘Но вашу исторію, вашу исторію.’ Вскричалъ съ нетерпніемъ пвецъ.

‘Да, разскажите намъ эту исторію,— сказалъ видный мущина, стоявшій близь нихъ, опершись на толстую суковатую дубину — говорите же, не мшкая, намъ некогда терять времени.’

‘Все дло въ томъ, что Ательстанъ Конингсбургскій уже былъ схороненъ.’

‘Это, ложь, совершенная ложь… ‘ ‘Ежели вы это лучше знаете, то разскажите сами.— отвчалъ съ сердцемъ Деннетъ, наконецъ, уступая усильнымъ просьбамъ слушателей, прибавилъ: — Сидящіе въ комнат вдругъ услышали стенанія, звукъ цпей, и увидли предъ собою мертвеца Ательстана, который закричалъ имъ громовымъ голосомъ… ‘

‘Неправда, неправда! — сказалъ Тукъ:— Онъ не сказалъ ни слова, я его видлъ собственными моими глазами, также ясно, какъ живаго. Онъ былъ одтъ въ саванъ. Я бросилъ въ него эту дубину, съ такою силою, что она раскроила бы черепъ быку, но сквозь его пролетла, какъ сквозь дымъ.’

‘Поистинн, это пречудная исторія, я изъ нее сдлаю балладу на извстный голосъ.’

‘Ты можешь забавляться, сколько хочешь, — сказалъ Тукъ — но хотя бъ ты точно сдлалъ изъ нее балладу, я никогда не буду ее пть. Нтъ, я уже ршился исправиться, и для того пришелъ посмотрть, какъ будутъ жечь чародйку.’

Въ это время раздался протяжный звонъ большаго колокола Темплестовской церкви, общее вниманіе обратилось на ворота замка, и вс, прекрати разговоры, старались не просмотрть вызда Великаго Магистра, Рыцаря, назначеннаго для сраженія со стороны Ордена, и осужденной.

Наконецъ ворота отворились, подъемный мостъ опустился и показался изъ замка Рыцарь съ знаменемъ Ордена, предшествуемый шестью трубачами, за нимъ хали Командоры и Рыцари по два въ рядъ, потомъ Великій Магистръ на прекрасномъ кон, но очень просто убранномъ, и Бріанъ Буа-Гильбертъ, вооруженный съ ногъ до головы и послдуемый двумя оруженосцами, везшими его мечъ, копье и щитъ. Лице Бріана, блдное отъ долговременной безсонницы и отняемое большимъ колеблющимся перомъ, показывало, что сердце его было раздираемо сильнйшими страстями и бореніемъ гордости съ нершительностію, при всемъ томъ, онъ ловко сидлъ на своемъ кон и управлялъ имъ, какъ должно было Рыцарю Ордена Храма, осанка его была величественна, но мрачность его лица заставляла отвращать отъ него взоры.

Конрадъ Монтфишетъ и Албертъ Мальвуазинъ хали по сторонамъ Бріана, занимая мста крестныхъ его отцевъ. Они были одты въ блое платье и безъ всякаго вооруженія. За ними хали кандидаты, послдуемые Пажами и оруженосцами, вс въ черномъ одеяніи. Наконецъ отрядъ пшихъ воиновъ, одетыхъ также въ черное платье, окружалъ Ревекку, блдную, но величественно держащую себя? робкую, но неубитую страхомъ, шедшую тихо, но твердыми шагами, къ мсту, на которомъ все уже уготовлено было для ея казни. Съ нее были сняты вс украшенія, изъ предосторожности, чтобъ не осталось при ней какого талисмана, могущаго ей препятствовать признаться въ преступленіи, даже и во время мученія Ея восточное одяніе замнено было блымъ платьемъ изъ грубой матеріи самаго простаго покроя. На лиц ея изображалось столь привлекательное соединеніе неустрашимости и покорности вол Небесъ, что она и въ этомъ наряд, и безъ всякаго украшенія, кром своихъ длинныхъ волосъ, извлекала слезы у зрителей, и сердца наиболе ожесточенные не могли себ возпрепятствовать въ сожалніи, что злой духъ содлалъ изъ творенія, повидимому столь совершеннаго, сосудъ нечестія и погибели.

Шествіе заключалось толпою людей низшаго класса, отправлявшихъ разныя должности въ командорств. Они вс слдовали за осужденною въ большемъ порядк, сложивъ на крестъ руки и потупя глаза въ землю.

Процесія медленно приближилась къ поприщу и, обошедъ оное противъ солнца, остановилась. Великій Магистръ и вся его свита, исключая Рыцаря-защитника и двухъ его крестныхъ отцевъ, сошли съ коней и отдали оныхъ своимъ конюшимъ, оставшимся съ оными вн палисада.

Несчастная Ревекка была отведена къ костру и посажена на черныя кресла, поставленныя подл онаго. При первомъ взгляд на страшныя приготовленія ужасной казни, ей предназначенной, она содрогнулась и закрыла глаза, безъ сомннія молясь про себя, потомъ, открывъ оныя, устремила ихъ на костеръ, какъ бы желая ознакомиться съ ожидающею ее участію, и наконецъ отворотилась отъ него.

Между тмъ, Великій Магистръ занялъ свой тронъ, и вс Рыцари и Командоры сли на свои мста по сторонамъ и позади его сообразно съ своимъ званіемъ. Въ это время звукъ трубъ возвстилъ о начал засданія, и Албертъ Мальвуазинъ, какъ крестный отецъ защитника Ордена, подошелъ къ Великому Магистру и положилъ къ ногамъ его залогъ вызова, перчатку Іудеянки.

‘Почтеннйшій Великій Магистръ!— сказалъ онъ — Бріанъ Буа-Гильбертъ, Рыцарь Ордена Храма, повергая чрезъ меня къ стопамъ вашимъ залогъ поединка, доноситъ, что онъ готовъ исполнить свой долгъ, доказать предъ всми съ оружіемъ въ рукахъ, что эта Іудеянка, называющаяся Ревеккою, была справедливо осуждена собраніемъ Ордена Храма на смерть, какъ чародйка, что онъ готовъ сразиться по законамъ чести, какъ должно благородному и храброму Рыцарю, ежели угодно будетъ это вамъ приказать.’

‘Далъ ли этотъ Рыцарь клятву, что сраженіе, на которое онъ ршается, справедливо и не безчестно?’

‘Далъ, почтеннйшій Великій Магистръ!’

Посл сего Бомануаръ приказалъ Герольду исполнять свою должность. Вновь заиграли трубы, и Герольдъ, выхавъ на средину поприща, закричалъ громкимъ голосомъ: ‘Слушайте! слушайте! слушайте! Предстоящій здсь Рыцарь, Бріанъ Буа-Гильбертъ, готовъ сразиться на ‘смерть, копьемъ и мечемъ со всякимъ благороднымъ Рыцаремъ желающимъ принять сторону Іудеянки Ревекки, которой дозволено просить защиты. Этому Рыцарю, храбрый и почтеннйшій Великій Магистръ, здсь присутствующій, даруетъ справедливый удлъ солнца и втра и всего, что можетъ уровнять съ обихъ сторонъ силы.’ Трубы вторично заиграли и посл сего на нсколько минутъ водворилась глубокая тишина.

Наконецъ Бомануаръ прервалъ оную, сказавъ: ‘Никакой защитникъ со стороны осужденной не является. Герольдъ! спроси ее, ожидаетъ ли она кого для своей защиты.’ Герольдъ приближился къ кресламъ, на которыхъ сидла Ревекка, и туда же поскакалъ и Бріанъ, вопреки всего, что могли ему сказать Конрадъ и Албертъ, и подъхалъ къ Іудеянк въ одно время съ Герольдомъ.

‘Можетъ ли это быть допущено?— спросилъ Албертъ у Великаго Магистра — Согласно ли это съ законами?’

‘Да, Албертъ.— отвчалъ Бомануаръ — Въ подобныхъ случаяхъ не должно препятствовать обимъ сторонамъ имть сношенія, потому что они могутъ споспшествовать къ открытію истинны.’

Герольдъ сказалъ Ревекк: ‘Іудеянка! почтеннйшій Великій Магистръ спрашиваетъ, готова ли ты представить Рыцаря для доказательства своей невинности, или сознаешь себя осужденною на смерть справедливо и законно?

‘Я подтверждаю, — отвчала Ревекка — что я невинна, что осуждена несправедливо и что не хочу быть сама виновницею своей смерти, доложите объ этомъ Великому Магистру и скажите, что я прошу дозволяемаго законами срока для ожиданія, не пошлетъ ли мн Богъ защитника, по истеченіи же сего времени, да будетъ воля его.’

Герольдъ донесъ объ ея отвт Великому Магистру.

‘Сохрани меня Богъ, — сказалъ Бомануарь — чтобъ кому-нибудь, жидовка ли она, или язычница, я подалъ право обвинять меня въ несправедливости. Мы будемъ ожидать появленія Рыцаря для ея защиты до того времени, какъ тнь перейдетъ съ запада на востокъ, по прошествіи же сего срока, она должна готовиться къ смерти.’

Герольдъ возвратился съ отвтомъ къ Ревекк, которая, выслушавъ оный, поклонилась въ знакъ повиновенія, потомъ сложила на груди руки и возвела глаза къ Небу. Въ это время она услышала тихій голосъ Бріана, и содрогнулась.

‘Ревекка, — говорилъ онъ — слышишь ли ты меня?’

‘Я не хочу тебя слышатъ, жестокій, каменосердый человкъ!’

‘Но все ты меня слышишь… звукъ моего голоса приводитъ въ трепетъ самаго меня… я едва понимаю, гд мы и за чмъ… Это, окруженное палисадомъ поприще, эти черныя кресла, этотъ пагубный костеръ … Да, я знаю что все это значитъ, но мн кажется, что я все это вижу во сн, что ужасная мечта обманываетъ мои чувства, и не могу себя уврить, что все это не призракъ.’

‘Но я совершенно убждена и умомъ и чувствами, что этотъ костеръ назначенъ для сожженія моего бреннаго тла.’

‘Послушай!— продолжалъ Бріанъ съ жаромъ — жизнь твоя еще въ твоихъ рукахъ, не смотря на силу твоихъ обвинителей. Садись позади меня на сдло, Заморъ никогда не измнялъ мн въ нужд, я его завоевалъ у Требизонскаго Султана, его не настигнетъ на скаку ни одинъ ихъ конь, садись за меня, говорю теб, и въ нсколько мгновеній мы будемъ вн всякой опасности. Откроются новый міръ удовольствій для тебя и новое поприще славы для меня. Пусть эти люди изрекаютъ мое осужденіе, я его презираю, пусть исключаютъ Бріана Буа-Гильберта изъ числа своихъ невольниковъ, я буду умть помстить имя его въ числ именъ героевъ и кровію смою пятна, которыми они очернятъ мой щитъ.’

‘Удались отъ меня, соблазнитель! Я лучше соглашусь десять разъ взойти на этотъ костеръ, нежели сдлаю одинъ шагъ для того, чтобъ слдовать за тобою. Окруженная отвсюду врагами, я тебя почитаю злйшимъ и жесточайшимъ изъ нихъ. Удались отъ меня.’

Албертъ Мальвуазинъ, теряя терпніе и опасаясь послдствій этаго продолжительнаго разговора, подъхалъ къ нимъ въ это время, въ намреніи прекратить оный.

‘Призналась ли она въ своемъ преступленіи, или ршительно упорствуетъ?’ Спросилъ онъ Бріана.

‘Ршительно.’ Отвчалъ Бріанъ, съ горькою улыбкою.

‘Оставь ее, почтенный братъ, подемъ на свои мста и будемъ ожидать, что послдуетъ. Солнце уже начинаетъ склоняться къ западу. Подемъ, храбрый Бріанъ, надежда нашего Ордена и, скоро, нашъ начальникъ.’

Такимъ образомъ стараясь ему льстить, онъ коснулся до повода его коня, какъ бы намреваясь его отвести.

‘Прочь, несчастный!— вскричалъ Бріанъ съ гнвомъ — Какъ смешь ты прикасаться къ поводамъ моего коня?’ — И оттолкнувъ его съ презрніемъ, отъхалъ на свое мсто.

‘Въ немъ нтъ недостатка въ пылкости, — сказалъ Албертъ Конраду — желательно только, чтобъ она была лучше употребляема, онъ, какъ Грегоріанскій огонь, сжигаетъ все, до чего ни коснется.’

Прошло еще боле двухъ часовъ и никакой Рыцарь не явился для защиты Ревекки.

Общее мнніе было, что никто не захочетъ быть защитникомъ Іудеянки, обвиненной въ чародйств, и Командоры, окружавшіе Великаго Магистра, по настоянію Алберта Мадьвуазина, готовились доложить ему, что уже пора объявить, что Ревекка не изкупила своего залога, но въ самое это время увидли скачущаго по долин во весь опоръ Рыцаря и приближающагося къ палисаду.

Воздухъ огласился крикомъ: ‘Защитникъ! защитникъ!’ И, не смотря на общее предубжденіе, Рыцарь былъ встрченъ единодушными восклицаніями радости, но полученная при появленіи его надежда исчезла, когда увидли, что конь его былъ покрытъ пною и казался утомленнымъ усталостію, и что и самъ Рыцарь, хотя и явился съ видомъ увренности въ себ и съ неустрашимостію, но едва держался на кон.

Герольдъ, приближась къ нему, спросилъ у него о его званіи, имени и намреніи, съ которымъ онъ пріхалъ. ‘Я благородный человкъ и Рыцарь, — отвчалъ онъ съ гордостію — пріхалъ сюда для того, чтобъ доказать съ копьемъ и мечемъ въ рукахъ невинность Ревекки, дочери Исаака Іоркскаго и несправедливость и беззаконность ея осужденія, и вызвать Бріана Буа-Гильбертпа на смертельный поединокъ, какъ измнника, убійцу и клеветника, и, съ помощію Божіею, доказать, что онъ точно таковъ.’

‘Прежде надобно, чтобъ этотъ Рыцарь доказалъ, что онъ благороднаго происхожденія.— сказалъ Албертъ — Орденъ Храма не дозволяетъ своимъ Рыцарямъ сражаться съ людьми безъ имени и съ неизвстными.’

‘Албертъ Мальвуазинъ!— отвчалъ Рыцарь, поднявъ забрало своего шлема — Имя мое извстне и происхожденіе благородне, нежели твои, я Вильфридъ Ивангое.’

‘Я съ тобою не буду сражаться, — сказалъ Бріанъ прерывающимся голосомъ — прежде залечи свои раны и возьми лучшаго коня. Тогда, можетъ быть, я удостою тебя наказать за твою дерзость.’

‘Надменный Рыцарь Храма!— отвчалъ Вильфридъ — разв ты забылъ, что уже два раза побжденъ моимъ копьемъ? Вспомни о турнирахъ въ Акр и въ Ашби, вспомни о вызов своемъ въ Ротервудскомъ замк и о залогахъ нашихъ, и подумай о томъ, можешь ли ты уничтожить посрамленіе свое, и ежели ты не согласишся теперь же со мною сразиться, я провозглашу тебя безчестнымъ трусомъ при всхъ Европейскихъ Дворахъ, во всхъ командорствахъ твоего Ордена.’

Бріанъ, сначала въ нершительности обратился къ Ревекк, потомъ, ударивъ себя сильно по лбу, вскричалъ прерывающимся голосомъ и какъ бы задыхаясь отъ бшенства: ‘Да, Саксонецъ, да, я съ тобою сражуся. Возьми свое копье и приготовься къ смерти.’

‘Великій Магистръ дозволяетъ ли мн?’ Спросилъ Вильфридъ.

‘Я не могу вамъ въ этомъ отказать,— отвчалъ Бомануаръ — ежели осужденная приметъ васъ за своего защитника, между тмъ, мн бы хотлось, чтобъ вы были боле въ состояніи сражаться, потому что, хотя вы всегда показывали себя врагомъ нашего Ордена, но я желаю поступать съ вами благородно.’

‘Я требую сейчасъ поединка.— отвчалъ Вильфридъ — Этотъ поединокъ есть судъ Божій, и я полагаю на Бога твердую надежду. Ревекка, — присовокупилъ онъ — принимаете ли вы меня своимъ защитникомъ?’

‘Да, — отвчала она, съ такимъ замшательствомъ, какого въ ней не производилъ и самый страхъ смерти — да, я васъ принимаю, какъ защитника, посланнаго мн Небомъ!… Но нтъ, нтъ, раны ваши еще не могли излечиться, не сражайтесь съ этимъ кровожаднымъ человкомъ…. Неужели мое несчастіе должно увлечь и васъ съ собою?’

Но Вильфридъ уже ее не слыхалъ, онъ уже былъ на своемъ мст, уже взялъ отъ Гурта копье и опустилъ забрало шлема. То же сдлалъ и Бріанъ, котораго лице, покрытое въ продолженіи всего дня смертною блдностію, въ это время вдругъ побагровло, и какъ бы налилось кровію.

Герольдъ, увидвъ обоихъ сопротивниковъ на мстахъ, провозгласилъ три раза: ‘Храбрые Рыцари! исполняйте вашу должность,’ потомъ объявилъ присутствующимъ, чтобъ никто, подъ опасеніемъ подвергнуться смертной казни, не осмливался ни словами, ни восклицаніями, ни движеніями смшивать сражающихся, наконецъ, отъхалъ къ краю поприща. Тутъ Великій Магистръ, державшій залогъ поединка, перчатку Ревекки, бросилъ ее на поприще, и подалъ роковой знакъ къ поединку, сказавъ: ‘Начинайте.’

Заиграли трубы, и Рыцари устремились одинъ на другаго.

Утомленный конь Вильфрида и самъ онъ, несобравшійся еще съ силами, не могли противостоять удару копья ужаснаго Бріана, и покатились по поприщу. Каждый этаго и ожидалъ, но удивило всхъ то, что въ то же время и Бріанъ, котораго щитъ, казалось, едва былъ тронутъ копьемъ его сопротивника, упалъ съ своего коня.

Вильфридъ, немедленно вскочилъ и выхватилъ свой мечъ, но Бріанъ ничего не длалъ для своей защиты. Вильфридъ, поставя ему на грудь ногу и приставя къ горлу остріе своего меча, закричалъ, чтобъ онъ призналъ себя побжденнымъ, ежели не хочетъ немедленно умереть. Бріанъ безмолствовалъ.

‘Пощадите его, г. Рыцарь, — вскричалъ Великій Магистръ.— Дайте ему время покаяться, не погубите вмст и тла и души его, мы признаемъ его побжденнымъ.’

Сказавъ это, Бомануаръ сошелъ съ своего трона и, приближась къ Рыцарямъ, приказалъ развязать шлемъ Бріана. Глаза Рыцаря были открыты, но неподвижны и померкшіе, кровь лилась у него изъ носу и изо рта, и онъ уже не былъ въ живыхъ. Онъ погибъ не отъ копья своего сопротивника, но отъ силы своихъ страстей.

‘Это, поистинн, судъ Божій!— сказалъ Великій Магистръ, воздвъ къ Небу глаза — Fiat voluntas tua!’

Глава X.

Вильфридъ, посл первыхъ минутъ удивленія, спросилъ у Великаго Магистра, какъ у имющаго право произнесши судъ о поединк, такъ ли онъ исполнилъ свою обязанность, какъ должно благородному Рыцарю?

‘Я ни чмъ не могу васъ упрекать.— отвтствовалъ Великій Магистръ — Я объявляю двицу невинною въ томъ, за что она была осуждена, она свободна и и можетъ удалиться. Вооруженіе и тло побжденнаго Рыцаря остаются въ распоряженіи побдителя.’

‘Я не возьму его вооруженія — отвчалъ Вильфридъ и не хочу обезчестить его тла. Онъ сражался за Христіанство въ Палестин, и сегодня пораженъ десницею Всевышняго, а не рукою человческою, но погребеніе его должно быть безъ церемоніи, какъ Рыцаря, лишившагося жизни на суд Божіемъ….. Что жь касается до этой двицы….’

Тутъ онъ былъ остановленъ шумомъ, обратившимъ общее вниманіе, происшедшимъ отъ прискакавшихъ на поприще въ большомъ количеств конныхъ воиновъ, и узналъ въ предводител ихъ Короля Ричарда, который имлъ на себ то же черное вооруженіе, и былъ послдуемъ отрядомъ воиновъ и множествомъ Рыцарей, вооруженныхъ съ головы до ногъ.

‘Я опоздалъ.— сказалъ онъ, посмотрвъ вокругъ себя — Мн бы должно было наказать Бріана, я предоставлялъ это себ…. Какъ ты вздумалъ, Вильфридъ, предпринимать подобный подвигъ въ то время, когда еще едва можешь выдержать тяжесть латъ своихъ?’

‘Само Небо — отвчалъ Вильфридъ — наказало этаго надменнаго человка.’

‘Да успокоится душа его, — сказалъ Ричардъ, взглянувъ на тло, распростертое на поприщ — онъ былъ храбрый Рыцарь и умеръ какъ должно храброму Рыцарю, покрытый своими латами…. Но намъ некогда терять времени… Богунъ, исполняйте вашу должность.’ Посл сихъ словъ, одинъ изъ Рыцарей, составлявшихъ свиту Короля, выхалъ впередъ, приближился къ Командору Алберту Мальвуазину и, положивъ руку на его плечо, сказалъ: ‘Албертъ Мальвуазинъ, я васъ задерживаю, какъ виновнаго въ измн противъ Короля.’

Великій Магистръ, удивленный пріздомъ столькихъ вооруженныхъ людей на поприще, стоялъ какъ окаменлый, но увидвъ поступокъ Богуна, вскричалъ: ‘Кто этотъ дерзновенный, который, осмливается задерживать Рыцаря Храма въ собственномъ его командорств и въ присутствіи его Великаго Магистра? Кто дозволяетъ себ эту дерзость?’

‘Я, — отвчалъ Рыцарь — я, Генрихъ Богунъ, Графъ Ессексъ, Великій Конетабль Англійскій.’

‘И длаетъ это — сказалъ Король, поднявъ забрало своего шлема — по повелнію Ричарда Плантагенета, здсь предстоящаго Конрадъ Монтфишетъ, счастливъ ты, что не родился моимъ подданнымъ…. Ты же, Албертъ Мальвуазинъ, готовься и съ братомъ твоимъ Филиппомъ, прежде осми дней, къ смерти.’

‘Я воспротивлюсь исполненію этаго приговора.’ Сказалъ Великій Магистръ.

‘Это не возможно, надменный Рыцарь Храма!— отвчалъ Король — Взгляни на свой замокъ Темплестовъ: мое королевское знамя уже разввается на его башняхъ вмсто знамени вашего Ордена. Будь благоразуменъ, Бомануаръ, и не подвергайся опасности, предпринимая невозможное.’

‘Я на васъ принесу жалобу въ Рим и объясню, что вы поступили противъ правъ и преимуществъ нашего Ордена.’

‘Хорошо. Но теперь, для собственной своей пользы, не говорите мн боле объ этомъ, кончите ваше засданіе и удалитесь въ какое-нибудь другое командорство, ежели найдется такое, которое не служитъ вертепомъ измнниковъ и заговорщиковъ противъ Англійскаго Короля и противъ общаго спокойствія, здсь же вы можете остаться только, какъ гость Ричарда и какъ свидтель его правосудія.’

‘Быть гостемъ тамъ, гд я имю право повелвать.— сказалъ Бомануаръ — Никогда Капеланъ, возгласите псаломъ, Рыцари, кандидаты, оруженосцы, готовьтесь слдовать за знаменемъ Бозеаномъ.’

Великій Магистръ произнесъ эти слова съ величіемъ, приличнымъ боле повелителю Англіи, нежели ему, и ободрилъ тмъ собравшихся вокругъ его, удивленныхъ и устрашенныхъ Рыцарей.

Они, сошедъ съ поприща, сли на копей, и, казалось, ожидали только знака отъ Великаго Магистра для вступленія въ сраженіе. Толпа народа, громко укорявшая ихъ, увидвъ ихъ въ этомъ положеніи, отступила назадъ, и Графъ Ессексъ поскакалъ къ своимъ воинамъ и построилъ ихъ въ оборонительный порядокъ. Но Ричардъ, напротивъ, подъхалъ одинъ къ Рыцарямъ Храма, какъ бы искавъ опасности, и закричалъ имъ: ‘Рыцари! между столькими храбрыми людьми, неужели не выищется ни одного, который бы захотлъ сразиться съ Ричардомъ? Ваши красавицы должны очень много загорть отъ солнца, ежели нтъ изъ нихъ ни одной, заслуживающей поединка въ честь ея красоты.’

‘Рыцари Храма — отвчалъ Великій Магистръ, выхавъ изъ ряду и подъхавъ къ Ричарду — не сражаются по ничтожнымъ причинамъ, ни одинъ изъ нихъ не вступитъ съ вами въ бой и, ежели на насъ никто не нападетъ, то мы удалимся, также ни на кого не нападая.’

Бомануаръ, сказавъ это и не дожидаясь отвта, далъ знакъ къ отъзду. Трубы заиграли и Рыцари тихо похали за Великимъ Магистромъ, какъ бы желая доказать, что удаляются не изъ робости, но повинуясь единственно его повелнію.

‘Поистинн, — сказалъ Ричардъ — очень жаль, что эти Рыцари не столь же врны, какъ храбры и искусны въ въ военномъ дл,’

Ревекка, во время замшательства, сопровождавшаго ихъ отъздъ, не видала и не слыхала ничего. Она находилась въ объятіяхъ своего отца, почти безъ чувствъ, и едва могла врить, что угрожавшая ей опасность миновалась. Наконецъ, голосъ Исаака привелъ ее въ себя.

‘Пойдемъ, любезная дочь моя, возвращенное мн сокровище. Пойдемъ, бросимся къ ногамъ этаго достойнаго Рыцаря.’ ‘Нтъ!— отвчала Ревекка — нтъ! я не осмлюсь говорить съ нимъ въ эту минуту. Увы! я, можетъ быть, ему скажу боле…. Нтъ! нтъ! батюшка! удалимся немедленно отъ этаго пагубнаго мста.’

‘Какъ возможно, дочь моя, — отвчалъ Исаакъ — оставить такимъ образомъ того, который явился съ копьемъ и мечемъ, подвергая опасности жизнь свою, изкупить тебя изъ оковъ? тебя, двицу чуждаго ему поколнія! Сдланное имъ благодяніе обязываетъ насъ изъявить ему нашу благодарность.’

‘Да накажетъ меня Богъ, — отвчала Ревекка — ежели я не въ полной мр чувствую Цну его благодянія. Онъ получитъ изъявленіе моей благодарности, благодарности сердечной, но не теперь, ежели Ревекка вамъ мила, то сдлайте милость, не теперь.’

‘Но, — сказалъ Исаакъ съ досадою — насъ сочтутъ неблагодарными скотами.’

‘Да вы видите, батюшка, что онъ занятъ съ Королемъ Ричардомъ, и что…

‘Правда, правда, милая Ревекка, ты всегда умно разсуждаешь. Подемъ, подемъ немедленно. Король возвратился изъ Палестины, говорятъ, что онъ только что избавился отъ заточенія, слдовательно долженъ имть Надобность въ деньгахъ, и ежели ему будетъ нуженъ предлогъ для потребованія ихъ отъ меня, то безъ труда найдетъ его въ сношеніяхъ моихъ съ Принцомъ Іоанномъ: не благоразумно бы было мн ему показаться. Подемъ, дочь моя, подемъ.’

И такимъ образомъ, торопя въ свою очередь Ревекку, онъ отправился съ нею къ Раввину Наану Бен-Самуилу.

Положеніе, въ которомъ въ этотъ день находилась Іудеянка, было главнымъ предметомъ общаго вниманія, совсмъ тмъ, никто не замтилъ ея отъзда, потому что въ это время вс умы заняты были Чернымъ Рыцаремъ, и воздухъ не преставалъ оглашаться восклицаніями: ‘Да здравствуетъ Ричардъ Львиное Сердце! Да погибнутъ притснители, Рыцари Храма!’

‘Не смотря на все это, — сказалъ Вильфридъ, Графу Ессексъ — Король очень благоразумно поступилъ, окруживъ себя многочисленною свитою.’

Графъ покачалъ головою. ‘Вы столько его знаете, — сказалъ онъ — что конечно не можете полагать, чтобъ онъ самъ принялъ эту предосторожность. Я шелъ къ Іорку, узнавъ, что Іоаннъ собираетъ тамъ своихъ сообщниковъ, и на пути встртилъ Ричарда, скачущаго сюда въ вид истиннаго странствующаго Рыцаря, намревающагося силою руки своей кончить приключеніе Іудеянки и Бріана Буа-Гильберта, и я послдовалъ за нимъ со всмъ моимъ отрядомъ, почти противъ его воли.’

‘А что слышно объ Іорк, Графъ? Бунтовщики ожидаютъ ли насъ?’

‘Не боле, какъ Декабрскій снгъ ожидаетъ Іюльскаго солнца, но знаете ли, кто извстилъ насъ объ томъ, что они уже разсялись? Самъ Іоаннъ.’

‘Король веллъ ли его задержатъ?’ ‘Онъ встртилъ его очень ласково, но замтивъ наши чувства, сказалъ ему: ‘Любезный братъ, я бы совтовалъ вамъ отправиться къ нашей матери. Засвидтельствуйте ей мое почтеніе, и останьтесь при ней до времени.’ Поспшимъ въ замокъ, Ричардъ хочетъ показать примръ надъ нкоторыми заговорщиками.’

Изъ манускрипта, которымъ мы руководствуемся, видно, что Маврикій Браси съ своимъ вольнымъ войскомъ переправился на твердую землю и вошелъ въ Службу къ Филиппу, Французскому Королю, что Филиппъ Мальвуазинъ и братъ его Албертъ, Командоръ Темплестовскій, были казнены и получили тмъ достойное возмездіе за свои притсненія и жестокости.

Цедрикъ Саксонецъ потребованъ былъ ко двору Ричарда, имвшаго пребываніе въ Іорк, и занимавшагося возстановленіемъ спокойствія и порядка въ сосдственныхъ графствахъ. Гордому Саксонцу не нравилось приглашеніе, но онъ повиновался.

Возвращеніе Ричарда истребило его надежды возстановить династію Саксонскихъ Королей, и онъ удостоврился въ невозможности соединить Саксонцевъ посредствомъ супружества Ательстана съ Ровеною, которая никогда не соглашалась на оное. Совсмъ тмъ, еще ршился сдлать послднее нападеніе на

Ательстана, но нашелъ эту ожившую отрасль Саксонской династіи занятою, подобно нашимъ деревенскимъ дворянамъ, сельскими предметами и войною противъ дичи. Цедрикъ ршился выговорить имя Лэди Ровены, но Ательстанъ, взявъ кубокъ и наполнивъ оный, сказалъ ему, что пьетъ за здоровье прелестной Саксонки, желая ей скораго соединенія съ Вильфридомъ.

Природное упрямство Цедрика не могло устоять противъ такихъ препятствій, и совершенно истребилось отъ ласковости его питомицы и отъ чувствуемой, почти противъ воли, гордости, внушаемой военною славою его сына. Наконецъ, мысль о чести, доставляемой ему союзомъ съ родомъ Алфреда, и вниманіе, оказываемое Ричардомъ, довели Цедрика до того, что онъ, прежде истеченія осми дней пребыванія своего при его двор, согласился на бракъ своей питомицы съ Вильфридомъ, который и былъ совершенъ въ соборной Іоркской церкви, въ присутствіи самаго Короля.

Оказанное въ этомъ случа и во многихъ другихъ Ричардомъ вниманіе къ своимъ подданнымъ Саксонцамъ, до того времени угнтаемымъ и унижаемымъ, обнадежило ихъ въ его справедливости и безпристрастіи.

Гуртъ остался при своемъ молодомъ господин, которому столь врно служилъ оруженосцемъ, къ нему же перешелъ и добродушный Вамба, съ согласія Цедрика, подарившаго ему, въ этомъ случа, великолпную дурацкую шапку, украшенную серебреными колокольчиками. Гуртъ и Вамба, раздлявшіе прежде опасности и несчастія Вильфрида, остались при немъ участниками въ его благополучіи.

Брачная церемонія Вильфрида, торжествована была со всмъ великолпіемъ, допускаемымъ Римскокатолическою церковію. Знатнйшіе Саксонцы и Норманцы приглашены были на праздники, послдовавшіе за бракосочетаніемъ и содлавшіеся залогомъ примиренія и согласія обоихъ поколній, въ послдствіи столь тсно соединившихся, что не осталось никакихъ признаковъ ихъ различія. Цедрикъ довольно прожилъ, чтобъ видть оба народа входящими въ близкія между собою сношенія и составляющими взаимныя между собою связи, Норманцы длались мене надменными, а Саксонцы становились просвщенне.

Впрочемъ, не прежде какъ чрезъ цлый вкъ посл сего времени, въ царствованіе Едуарда III-го, совершенно истребилась взаимная вражда между Саксонцами и Норманцами, оба поколнія составили одно, и при Англійскомъ Двор начали говорить новымъ языкомъ, называющимся нын Англійскимъ.

‘Наутро, посл совершенія брака Лэди Ровены съ Вильфридомъ, Эльгита доложила ей, что какая-то двица желаетъ говорить съ нею наедин. Лэди Ровена удивилась и сначала нсколько поколебалась, но, уступая любопытству, приказала Ельгит позвать незнакомку и всмъ вытти.

Женщина, введенная Ельгитою, вошла съ почтительнымъ видомъ, но безъ робости и униженія, лице ея было закрыто большимъ блымъ покрываломъ. Лэди Ровена встала и просила ее ссть, но незнакомка, прежде всего, изъявила вновь желаніе говоришь безъ свидтелей, и Ельгита должна была выпили, какъ ни было ей это непріятно. Незнакомка, къ великому удивленію Лэди Ровены, преклонила предъ нею колно и, не смотря на ея сопротивленіе, поклонилась до земли и поцловала полу ея платья.

‘Что это значитъ?— сказала Лэди Ровена — Что заставляетъ васъ изъявлять мн такое почтеніе?

‘Я это длаю потому, что однимъ вамъ, достойная супруга Вильфрида Ивангое!— отвчала Ревекка, вставая и принявъ свой обыкновенный величественный и спокойный видъ — могу я законнымъ образомъ и не упрекая себя изъявить чувства моей благодарности къ Вильфриду Ивангое. Я, извините смлость мою, я несчастная Іудеянка, за которую супругъ вашъ подвергалъ опасности свою жизнь на поприщ Темплестовскомъ.’

‘Въ этотъ достопамятный день — отвчала ЛадиРовена — Вильфридъ только заплатилъ долгъ благодарности, которою онъ обязанъ за оказанную вами ему благодтельную помощь. Скажите, не можемъ ли мы вамъ еще быть въ чемъ полезными?’

‘Нтъ.— отвчала спокойно Ревекка — Вся просьба моя состоитъ въ томъ, чтобъ вы сказали ему о моей благодарности и о томъ, что я съ нимъ прощаюсь.’

‘Разв вы оставляете Англію?’ Спросила Лэди Ровена, едва опомнившись отъ удивленія.

‘Да, почтеннйшая Ровена! сегодня глаза мои уже не увидятъ заходящаго солнца въ вашемъ государств. Отецъ мой иметъ брата, покровительствуемаго Магометомъ Боабдиломъ, Королемъ Гренадскимъ, мы подемъ къ нему.’

‘Неужели вы не надетесь найти здсь покровительства и безопасности? Вильфридъ пользуется милостію Короля, а Ричардъ также справедливъ, какъ и великодушенъ.’

‘Я въ этомъ и не сомнваюсь, почтеннйшая Ровена! но народъ въ Англіи гордъ, склоненъ къ ссорамъ и безпокойствамъ, здсь всегда готовы приняться за оружіе одинъ противъ другаго. Такая страна не можетъ представлять врнаго убжища дтямъ Израиля.’

‘Но вамъ нечего опасаться въ Англіи, Саксонцы и Норманцы равно уважатъ двицу, оказавшую такія пособія Вильфриду Ивангое.’

‘Слова ваши увлекательны, но я уже ршилась. Бездна раздляетъ насъ. Простите, но у меня еще есть къ вамъ просьба- дозвольте мн увидть красоту вашу, поднимите ваше покрывало.’

‘Красота моя не стоитъ этаго, — сказала Лэди Ровена — но я исполню ваше требованіе, только съ тмъ условіемъ, чтобъ и вы то же сдлали.’

Он об открыли свои покрывала, и Лэди Ровена, отъ стыдливости, или отъ увренности въ своихъ прелестяхъ, почувствовала, что лицо ея покрылось живымъ румянцемъ. Ревекка также покраснла, но на одно мгновеніе, и румянецъ ея немедленно исчезъ, подобно пурпуру, украшающему мгновенно облака при захожденіи солнца.

‘Почтеннйшая Ровена!— сказала Ревекка — Черты лица, которыя вы мн дозволили увидть, останутся впечатлнными въ душ моей, он изображаютъ красоту и благость, и я благодарю Бога, что угодно было Ему соединить моего достойнаго благодтеля съ… ‘

Голосъ ей измнилъ и слезы полились изъ глазъ ея, она спшила ихъ отерети, и на вопросъ Лэди Ровены, не дурно ли ей, отвчала: ‘Нтъ! Я не могу вспомнить о Торквильстон и о Темплестов, не растрогаясь. Простите мн это. Теперь остается у меня послдняя къ вамъ просьба: удостойте принять эту коробочку и не погнушайтесь носить заключающіяся въ ней вещи.’

Сказавъ это, она подала ей маленькую костяную коробочку, оправленную серебромъ. Лэди Ровена, открывъ оную, увидла драгоцнныя бриліантовые ожерелье и серги.

‘Это не возможно!— сказала Лэди Ровена — Я не могу принять столь дорогаго подарка.’

‘Примите его, почтеннйшая Ровена!— сказала Ревекка — Вы имете удломъ знатность и могущество, мы же обладаемъ однимъ богатствомъ, которое есть источникъ и силы и слабости нашей. Ежели бы эти малозначущія вещи и вдесятеро были дороже, цна ихъ ничтожна для васъ, а еще ничтожне для меня, я подобныхъ не буду боле носить.’

‘Разв вы несчастны?— сказала Лэди Ровена, пораженная голосомъ, которымъ Ревекка выговорила послднія слова — Останьтесь съ нами, вы будете моею сестрою.’

‘Нтъ, это не возможно, — отвчала съ задумчивостію Ревекка — но я не буду несчастною: Тотъ, Которому посвящу впредь жизнь мою, утшитъ меня, ежели буду исполнять Его волю.’

‘Разв вашъ народъ иметъ монастыри?’

‘Нтъ, почтеннйшая Ровена! Но, со временъ Авраама, въ нашемъ народ находятся благочестивыя жены, возвышающія вс свои помышленія къ Небу и длающія обтъ помогать страждущему человчеству, излечать больныхъ, утшать огорченныхъ, надлять неимущихъ. Ревекка будетъ находиться между ними. Скажите это вашему благородному супругу, ежели онъ захочетъ знать о участи той двицы, которой спасъ жизнь.’ Ревекка выговорила это дрожащимъ и нжнымъ голосомъ, который, можетъ быть, боле объяснилъ, нежели она желала.

‘Простите, да пребудетъ съ вами благословеніе Божіе!’ Прибавила она, и удалилась, оставивъ Лэди Ровену въ удивленіи.

Лэди Ровена разсказала Вильфриду объ этомъ необыкновенномъ разговор, который сильно на него подйствовалъ.

Союзъ Вильфрида съ Лэди Ровеною былъ продолжителенъ и благополученъ, потому что время безпрестанно усиливало ихъ взаимную привязанность.

Между тмъ, спрашивать, не вспоминалъ ли Вильфридъ, о прелестяхъ Ревекки и объ оказанныхъ ими взаимно услугахъ, чаще, нежели бы могла желать прелестная родственница Альфреда, значило бы, слишкомъ далеко простирать любопытство.

Вильфридъ отличался, служа Ричарду, и получалъ доказательства его милостей. Возвышеніе его, безъ сомннія, пошло бы еще дале, ежели бы не послдовала преждевременная кончина Ричарда предъ замкомъ Калюсомъ близь Лиможа.

Съ жизнію великодушнаго, но слишкомъ неустрашимаго и наполненнаго романическими понятіями, Ричарда, уничтожились вс его честолюбивыя предположенія, и Вильфридъ Ивангое, оставивъ Дворъ и поприще почестей, удалился въ свои помстья и наслаждался съ Лэди Ровеною счастіемъ, доставляемымъ любовію и добродтелью.

Конецъ 4-й и послдней части.

ИВАНГОЕИЛИВОЗВРАЩЕНІЕИЗЪКРЕСТОВЫХЪ ПОХОДОВЪ.