Итальянские страницы, Стендаль, Год: 1842 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 5 минут(ы)

НЕИЗДАННЫЙ СТЕНДАЛЬ
К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ

‘СТЕНДАЛЬ ПРАВИЛЬНО ПРЕДСКАЗАЛ СВОЮ СУДЬБУ, УПОМЯНУВ, ЧТО ЕГО ОЦЕНЯТ ЛЕТ ЧЕРЕЗ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ. ИНТЕРЕС К НЕМУ ВСЕ ВОЗРАСТАЕТ. В ГРЕНОБЛЬСКОЙ МУНИЦИПАЛЬНОЙ БИБЛИОТЕКЕ ОТКРЫТЫ НЕИЗДАННЫЕ СТРАНИЦЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ЕГО КНИГЕ ‘РИМ, НЕАПОЛЬ И ФЛОРЕНЦИЯ’. В ЭТИХ ЗАМЕТКАХ СТЕНДАЛЬ ЯЗВИТЕЛЬНО ПОД МАСКОЙ СМИРЕНИЯ ВЫСМЕИВАЕТ СВОИХ СОВРЕМЕННИКОВ И В ЧАСТНОСТИ ТИПЫ АРИСТОКРАТИИ И БУРЖУАЗИИ XIX ВЕКА.

Итальянские страницы

21 СЕНТЯБРЯ 1918 ГОДА

ИЗВИНЕНИЯ

Когда красивая женщина видит, что к ее изображению примешивают черную краску, она сердится и останавливает руку живописца. Но, к несчастью, теня существуют в самой природе, и без тени не было бы и света. Вот почему все так тускло при Дворе, в этой плоской области лести. Взятые в целом, народы были бы похожи на красивых женщин, если бы в них было что-нибудь красивое или любезное. Можно сказать, что нет ничего глупее нации. Дело в том, что остроумные люди не берутся защищать подобные дела. Одни дураки, которым нечего сказать, вооружившись неоспоримым правом подавляющего большинства, обычно берутся обвинить других в покушении на национальную честь, на национальный характер и прочую дребедень.

Ясно, что так как европейские народы уже в течение двадцати лет не имеют между собой никаких серьезных сношений, слава их зависит от того, что может сказать или сделать отдельная личность. Привлекательный автор ‘Вэверлэя’. ‘Антиквария’, ‘Роб-Роя’ и всех этих прекрасных шотландских романов, превосходящих все, что производится на континенте, был обвинен в покушении на национальную честь за то, что осмелился дать шотландское имя одному злодею, необходимому ему для фабулы. Правда, все другие действующие лица также шотландцы, сцена происходит в Шотландии, и вся история Шотландии, как и все истории, полна преступлений и жестокостей. Все равно: он должен был дать роль злодея какому-нибудь турку или абиссинцу, потому что настоящее время состоит под охраной дураков всех стран. Вот почему я приношу смиренные извинения дуракам Англии и Италии, за то что задел их кой-какими слегка неодобрительными отзывами в первом издании этой книжонки. Заявляю, что в действительности в Италии и Германии я нашел только ангельские правительства, издающие великолепные по мудрости законы, и царствование людей, которые, все без исключения, являются образцами деликатности, ангелами доброты и мудрецами, оставляющими далеко позади себя всех мудрецов Греции. Что касается положения дел, оно представляет, что называется, верх совершенства: люди мудро воздерживаются даже от скромнейших наслаждений, наименее вредных для кого бы то ни было и наиболее доступных из всех, предоставляемых нам случаем. Если же в этом дневнике и встретится какой-нибудь человек, не являющийся героем, или какая-нибудь женщина, не блещущая всеми добродетелями Пенелопы или Артемиды, — это чистейшая выдумка путешественника, чья черная душа,—заклятая врагиня чести народов, чистоты национального характера и т. д., и т. д., и т. д., и т. д.,— нуждается в подобных измышлениях, чтобы насытить свою бессильную ярость. Само собой разумеется, все поэты — Гомеры или Пиндары, а все художники превосходят Рафаэля: ведь, как я узнал, многие из них были обижены сравнением их с живописцем из Урбино. Что касается теперешних священников, то в добродетели они оставляют далеко позади себя Фенелона и де Лас Каза: стоит только познакомиться с французскими миссионерами. Наконец, кое-кто осмелился зло и предательски обвинить казаков и другие полуцивилизованные племена Азии в том, что они немного грабители. Нет ничего несправедливее этой клеветы: мы обязаны казакам большой благодарностью. Лица, достаточно якобински настроенные, чтобы сомневаться в этом, легко могут обратиться к суждению Вилль Франша (Историческая библиотека).

Итак, конечно, все, что хоть сколько-нибудь критикуется в этом дневнике, является чистейшей выдумкой. Ввиду того, что автор подвержен сплину, — когда ему приходят мрачные мысли, вместо того, чтобы взять пистолет и застрелиться, вместо того, чтобы взять хорошую грелку с углём и задохнуться, он хватается за перо, выводит какую-нибудь чернейшую клевету против национального характера итальянцев или англичан, и ему становится легче. Не следует удивляться этому лекарству, изобретенному несколько лет назад благородными писателями, которым правительства платят столько-то за аршин.

Наконец, по причинам деликатного свойства, автор не должен дурно отзываться о Германии, Англии, Италии. В этих странах он жил много лет. Он должен сознаться, что много раз обедал в трактирах. У многих купцов он нашел зимой теплые одеяла, а летом — свежие простыни. К тому же, будучи много раз болен, он пользовался услугами многих врачей. Ясно, что, по основым правилам чести, он обязан вечной благодарностью многим славным людям. Правда, он хорошо нм заплатил, но не менее ясно, что они действовали, только чтобы оказать ему услугу, и было бы ужасно платить за их великодушное гостеприимство насмешками над мелкими слабостями, которым подвержены столько героев различных ремесел. Что будет с путешественником, если мы допустим этот довод, если мы изобразим, как, введенный в избранное общество, именуемое зрительным залом, он слушает местных восхитительных певиц или знаменитых музыкантов только с черным намерением судить об их таланте, т. е. хвалить хорошее и критиковать дурное?

В своих долгих скитаниях вдали от родины автор был принят в разнообразном обществе, где, конечно, остерегаются смеяться над недостатками произношения, нелепостями и промахами, он слишком почитает итальянцев, чтобы считать их способными на подобные преступления. Слишком очевидно, что его принимали в этом обществе не по той же причине, по какой он его посещал (из желания позабавиться при виде каких-нибудь особенностей). Если же, не называя действующих лиц и общества, часто перенося повествование из одной страны в другую и благоговейно соблюдая точность в этом отношении, он смеет сказать, что в таком-то городе он встретил претенциозных мужчин, скучных и лицемерных женщин,— разве не само собой ясно, что этим он оскорбляет весь этот город, у которого вполне основательные и скромнейшие притязания на совершенство?

Пристыженный автор прибавляет только, что все анекдоты, в которых он хотел описать нравы, придуманы им самим.

ЯЗЫК

Итальянские писатели как будто никогда не читали Вольтера: у каждой вещи есть различные названия, изображающие ее в разных обличиях и дающие о ней совершенно различные понятия,— говорит этот великий человек. Слова: монах и монастырская крыса, судейский чиновник и судейский крючок, гражданин и горожанин означают не одно и то же. Бракосочетание и все, что к нему относится, по-разному определяется священником, мужем, врачом и влюбленным юношей. Слово, которым воспользуется этот последний, вызовет образы наслаждения, термины врача представят только анатомические фигуры, муж смело даст понять то, что смело скажет нескромный юноша, а священник постарается передать священный характер обряда. Таким образом, слова неравнодушны, и синонимов не существует.

СКУПОСТЬ

Только что я играл в карты с одним старым маркизом, сухим, как мумия, скупым, как Гарпагон, и к тому же одноглазым. Недавно он был болен: его единственный глаз был в опасности. Он вышел в первый раз только вчера. Б. сказал ему: ‘Какое несчастье было бы потерять последний глаз! Вы бы, наверное, дали половину вашего состояния, чтобы спасти его?’ — ‘Я?— спокойно возразил маркиз: — я бы не дал и пяти цехинов!’.

У него одна только страсть: двойные наполеоны выпуска 1882 года. Он платит по восьми су за каждую монету городским торговцам, поставляющим для него целую коллекцию их. Покупая, он говорит: ‘Когда-нибудь они составят чье-нибудь счастье’. И бежит закопать их в землю. Предполагается, что у него под землей двести тысяч франков.

ПОЧИТАНИЕ СИЛЫ

Можно было бы сказать, что чем больше какой-нибудь народ почитает физическую силу, тем менее он цивилизован. Если бы это служило мерилом, это было бы неблагоприятно для итальянцев или, наоборот, исключительно благоприятно. Как нецивилизованный парод, у которого сила и красота чувств и тонкость ума исправляют жестокость и нелепость светских и духовных законов, они заслуживают восхищения.

Я уверен, что если бы Англия была поставлена в условия, которые с 1530 г.

всяческими способами и со всех сторон терзают Италию, она была бы презренней этой страны. Как только в совершенной и превосходной цивилизации англичан обнаруживается трешника, я замечаю в ней что-то жестокое и свирепое, ее основу. В 1816 году английские присяжные, крупные помещики, приговаривают к смерти прелестную шестнадцатилетнюю девушку за кражу муслина на пятьдесят два су. Осмелюсь сказать, что подобная история невозможна даже в Неаполитанском королевстве. Мне напомнят бесчеловечность потерпевших кораблекрушение французов на плоту Медузы. Но погруженные по пояс в воду и три дня не евшие французы сошли с ума, а эти богатые английские помещики, удобно усевшиеся в свои кресла, являются позором цивилизации.

12 сентября 1828 г.

Во Франции, когда хорошо пишешь, т. е. когда тщеславию читателей предоставляешь часть удовольствий избранного общества и возможность хвалить, судить, казаться остроумным,—можно высказать все: сущность мысли не значит больше ничего. Просмотрите произведения г-жи де Сталь и г. де Шатобриана. Эти прославленные писатели не мыслят. В таком-то… произведении больше мыслей, чем в Литературе г-жи де Сталь, например. Но никто не обращает на него внимания: оно плохо написано. Если Франция останется свободной, слава этих писателей вызовет удивление в XX веке. Потому что люди станут менее тщеславными.

Флоренция, 27-28 октября 1818 года

Недостатками, в которых иностранцы упрекают ‘Новую Элоизу’, это бессмертное произведение, можно считать лже-изречения, составляющие и поныне зло французской литературы. Главная ересь заключается в том, что писатели считают себя обязанными изучать литературу прежде, чем начать писать, тогда кик они должны были бы изучать язык, чтобы не придумывать обороты речи для выражения чувств, раз такие обороты давно уже существуют у Монтаня или ла Брюера. Единственной школой писателя должна быть трибуна Палаты общин: у депутатов, которых слушают, есть, что сказать, и они не делают из литературы ремесла.

Перевел с французского
ВАЛЕНТИН ПАРНАХ.

‘Литературная газета’, No 4, 1933

НЕИЗДАННЫЙ СТЕНДАЛЬК СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ