История Пенденниса,, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1850

Переводы
Время на прочтение: 915 минут(ы)
Скачать в PDF

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА,
ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЙ И БДСТВІЙ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ВЕЛИЧАЙШАГО ВРАГА.

РОМАНЪ
ВИЛЬЯМА ТЭККЕРЕЯ.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ ВОЕННО-УЧЕБНЫХЪ ЗАВЕДЕНІЙ.
1851

‘Отечественныя Записки’ 1851 года.

Часть первая.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Показываетъ, какъ первая любовь можетъ прервать завтракъ.

Въ одно прекрасное утро, въ самомъ разгар лондонскаго сезона, майоръ Артуръ Пенденнисъ пришелъ, по своему обыкновенію, завтракать въ одинъ извстный клубъ Палл-малл-стрита, въ которомъ онъ считался главнымъ украшеніемъ. Будучи однимъ изъ утонченнйшихъ во всей Англіи знатоковъ въ вин и, кром того, человкомъ духа дятельнаго, повелительнаго и пытливаго, онъ былъ по-справедливости избранъ въ члены комитета клуба, и почти исключительно управлялъ этимъ заведеніемъ. Буфетчики и слуги кланялись ему съ такимъ же почтеніемъ, какъ какому-нибудь герцогу.
Въ четверть одиннадцатаго майоръ являлся туда регулярно въ вычищенныхъ наилучшимъ образомъ сапогахъ, въ клтчатомъ утреннемъ галстух, на которомъ не являлось ни складочки до самаго обда, въ свтложелтомъ жилет, на бронзовыхъ пуговкахъ котораго виднлась корона, и въ такомъ блоснжномъ бль, что самъ Фруммоль спросилъ у него адресъ его прачки, безъ-сомннія, великій денди прошлыхъ временъ воспользовался бы ея искусствомъ, еслибъ несчастія не заставили его покинуть Англію. Сюртукъ Пенденниса, блыя перчатки, бакенбарды, даже самая трость — все было совершенствомъ въ своемъ род, какъ образцы костюма отставнаго военнаго джентльмена. Глядя на него издали или сзади, вы не дали бы ему больше тридцати лтъ: только боле-подробное разсматриваніе открыло бы вамъ поддльность густыхъ-темныхъ волосъ и морщины около нсколько-потусклыхъ глазъ и на красивомъ, но ужь, въ нкоторой степени, одрябшемъ лиц. Носъ у него былъ веллингтоновскій, руки прекрасныя, манжеты застегивались щегольскими золотыми запонками, подаренными ему его королевскимъ высочествомъ герцогомъ Йоркскимъ, а на пальцахъ красовалось нсколько дорогихъ перстней, изъ которыхъ на наибольшемъ виднлся гербъ знаменитой фамиліи Пенденнисовъ.
Майоръ усаживался постоянно за тмъ же столомъ, въ томъ же углу комнаты, и никому на мысль не приходило занять его мсто. Раза два молодые шалуны вздумали — было, для потхи, уссться тамъ, но въ манерахъ майора, когда онъ, вслдствіе того, помстился за другимъ столомъ, было столько спокойной важности, и онъ разсматривалъ дерзновенныхъ юношей съ такимъ достоинствомъ, что т не могли проглотить куска подъ вліяніемъ его испытующаго взора. Посл такого примра столъ подл камина и недалеко отъ окна перешелъ въ неоспоримое владніе майора. Вс адресованныя къ нему письма и записки клались на него, въ ожиданіи его прихода, и много было изъ лондонской молодежи, которые не могли надивиться ихъ количеству, и печатямъ, и штемпелямъ на конвертахъ. Въ случа какого-нибудь вопроса или недоумнія касательно этикета, общества или того, кто на комъ женатъ — всякій обращался прямо къ Пенденнису. Блестящія леди подъзжали къ клубу въ щегольскихъ экипажахъ и оставляли для него записочки, или посылали вызвать его. Онъ былъ чрезвычайно-привтливъ со всми. Молодые люди любили гулять съ нимъ по парку, или вдоль Палл-Малла, потому-что онъ раскланивался со всми встрчными, и половина его знакомыхъ были или лорды, или баронеты.
Итакъ майоръ услся на своемъ обычномъ мст и, пока слуги пошли за тостами и свжимъ нумеромъ газеты, принялся разсматривать свои письма въ двойной золотой лорнетъ, которымъ онъ повертывалъ такъ ловко, что вы никакъ не узнали бы замаскированныхъ очковъ, и откладывалъ въ порядк на сторону одну хорошенькую записочку за другою. Тутъ были большія торжественныя приглашенія на обды, предвщавшія безконечность ихъ и скучную бесду, раздушоныя дамскія записочки съ дружественными порученіями и просьбами, нота на толстой оффиціальной бумаг отъ милорда маркиза Стейне, звавшая его въ Ричмондъ обдать въ тсномъ кружку и говорить по-французски, въ гостинниц Звзды и Подвязки — майоръ владлъ французскимъ языкомъ весьма-свободно, другое приглашеніе отъ епископа Илингскаго и мистриссъ Трэйль, которые просили майора Пенденниса сдлать имъ честь пожаловать въ Илинг-Гоузъ — все это майоръ перебиралъ и пробгалъ очень-граціозно и съ большою пріятностью, и тмъ боле, что шотландскій хирургъ Глоури, завтракавшій за сосднимъ столомъ, не спускалъ съ него глазъ и ненавидлъ его за вс эти приглашенія, какихъ къ нему самому никто никогда не посылалъ.
Посл этого перечня майоръ вынулъ изъ кармана записную книжку, посмотрть, въ какіе дни онъ можетъ располагать собою, которыя изъ гостепріимныхъ приглашеній ему можно принять и отъ которыхъ прійдется отказаться.
Онъ отбросилъ приглашеніе Котлера, остиндскаго директора, въ Бэкер-Стрит, чтобъ обдать съ лордомъ Стейномъ и маленькимъ французскимъ обществомъ въ Звзд и Подвязк, принялъ приглашеніе епископа, потому-что любилъ обдать у епископовъ, хотя обды эти и были не изъ веселыхъ, и такимъ-образомъ прошелъ весь списокъ и распорядился по своей фантазіи и интересамъ. Потомъ онъ принялся завтракать, пробгая нумеръ газеты и извстія о рожденіяхъ и кончинахъ, останавливаясь на фешонэбльныхъ новостяхъ, чтобъ увидть свое собственное имя въ числ гостей, присутствовавшихъ на праздник, данномъ милордомъ такимъ-то — и въ промежутк между этими занятіями весело бесдовалъ съ находившимися въ той же комнат знакомыми.
Въ числ писемъ, составлявшихъ бюджетъ того утра, майоръ оставилъ непрочтеннымъ только одно, отложенное въ сторону отъ всхъ фешонэбльныхъ лондонскихъ писемъ и записочекъ, штемпель былъ изъ провинціи и печать весьма-скромная. Адресъ былъ надписанъ красивымъ женскимъ почеркомъ и слова ‘весьма-поспшно’ подчеркнуты съ яснымъ выраженіемъ безпокойства, а между-тмъ майоръ, по извстнымъ ему причинамъ, оставилъ въ небреженіи смиренную просительницу, которой, конечно, трудно было добиться его вниманія среди толпы такой громкой знати. Письмо это было отъ одной родственницы майора, жившей въ деревн, а потому оно, весьма-естественно, могло подождать своей очереди.
Наконецъ дло дошло и до него. Майоръ сломалъ печать, на которой было вырзано ‘Фэроксъ’, и на конверт штемпель ‘Клеврингъ Сент-Мери’. Въ конверт было два письма, первое — слдующаго содержанія:
‘Любезный майоръ Пенденнисъ, прошу и умоляю васъ пріхать сюда немедленно’ — конечно! а сегодняшній обдъ у лорда Стейне — ‘я въ величайшей горести и въ крайнемъ недоумніи. Милое дитя мое, бывшее всмъ, чего только могла желать нжная мать, огорчаетъ меня до крайности. Онъ влюбился — у меня едва достаетъ силы написать это — до безумія’ — майоръ оскалилъ зубы — изъ актрису, которая играла на сцен нашего городка. Она по-крайней-мр двнадцатью годами старше его, и несчастный мальчикъ хочетъ во что бы ни стало, жениться на ней…’
— Ого! Что сдлалось съ майоромъ Пенденнисомъ? спросилъ про-себя докторъ Глоури, видя какъ бшенство и изумленіе остолбенили майора, когда онъ прочелъ это страшное извстіе.
‘Прошу васъ, другъ мой’, продолжала удрученная горемъ дама:— ‘пріхать сюда тотчасъ же, лишь-только вы получите мое письмо. Убдите, уговорите несчастнаго ребенка, чтобъ онъ отказался отъ этой ужасной идеи: вы его опекунъ и дядя’. Посл многихъ моленій въ томъ же дух, письмо заключилось подписью:— ‘ваша несчастная и любящая сестра Елена Пенденнисъ’.
— Фэроксъ, вторникъ, дочиталъ майоръ послднія слова письма.— Чтобъ чортъ побралъ это проклятое дло! Фэроксъ, вторникъ… Посмотримъ, однако, что скажетъ этотъ мальчишка. И онъ взялъ другое письмо, написанное размашистымъ юношескимъ почеркомъ и запечатанное большою гербовою печатью Пенденнисовъ, которая была даже больше имвшейся у майора. Въ доказательство душевнаго волненія писавшаго, конвертъ былъ закапанъ сургучомъ вокругъ печати. Посланіе было слдующаго содержанія:

Фэроксь, понедльникъ, полночь.

‘Любезнйшій дядюшка,

‘Извщая васъ о будущемъ брак моемъ съ миссъ Костиганъ, дочерью Джона Честерфильда Костигана, эсквайра, изъ Костиганстоуна, можетъ-быть, боле извстною вамъ полъ ея театральнымъ именемъ миссъ Фодрингэй, королевскихъ театровъ Дрюри-Ленскаго и Кроу-Стритскаго, и общественныхъ Норвичскаго и Валлійскаго — я чувствую, что такая новость, по-крайней-мр при господствующихъ общественныхъ предразсудкахъ, не можетъ быть пріятною моей родн. Моя милая и нжно-любимая матушка, которой, какъ Богу извстно, я далеко не желаю причинять безполезныхъ огорченій, къ крайнему прискорбію моему, глубоко опечалена этимъ извстіемъ. Прошу васъ покорнйше, почтенный сэръ, пріхать къ намъ, уговорить и успокоить ее. Хотя бдность и заставила миссъ Костиганъ добывать себ насущный хлбъ даннымъ ей Богомъ превосходнымъ дарованіемъ, но фамилія миссъ Костиганъ не уступаетъ въ древности и благородств нашей собственной. Когда нашъ предокъ Ральфъ Пенденнисъ вышелъ на ирландскій берегъ съ Ричардомъ II, предки моей Эмиліи были тамъ королями. Я имю эти свднія отъ самого мистера Костигана, военнаго человка, какъ и вы.
‘Напрасно старался я доказать матушк, что молодая двица безупречной репутаціи и благороднаго происхожденія, одаренная великолпнйшими дарами красоты и генія, и посвятившая себя одному изъ прекраснйшихъ искусствъ, съ священною цлью пропитывать свое семейство — есть существо, заслуживающее всей любви и полнаго нашего почтенія, но моя добрая матушка отказывается раскрыть свои объятія той, которая расположена сдлаться на всю жизнь ея нжнйшею и покорнйшею дочерью.
‘Хотя миссъ Костиганъ нсколькими годами старше меня, но это обстоятельство нисколько не можетъ быть препятствіемъ моей привязанности, и — я увренъ твердо — не будетъ имть вліянія на ея продолжительность. Любовь, подобная моей, сэръ, можетъ быть ощущаема только однажды и навсегда. Не зная любви до того времени, когда мн пришлось увидть ее, я убжденъ, что умру, не зная никакой другой страсти. Тутъ участь всей моей жизни. Собственная деликатность миссъ Костиганъ дала мн мысль, что разность въ лтахъ, которой я никогда не чувствовалъ, можетъ быть препятствіемъ нашему союзу. Но, полюбивъ разъ, я презиралъ бы самъ себя и считалъ бы себя недостойнымъ называться благороднымъ человкомъ, еслибъ сколько-нибудь задумался въ такомъ случа, еслибъ не былъ готовъ отдать все тамъ, гд я чувствовалъ все, и одарить любящую меня женщину всмъ моимъ сердцемъ и всмъ состояніемъ.
‘Я настаиваю на скоромъ союз съ моею Эмиліей — да и зачмъ его откладывать? Медлительность наводитъ мысль о нершимости, которую я отбрасываю отъ себя какъ недостойную. Невозможно, чтобъ чувства мои къ Эмиліи могли измниться, чтобъ, въ какомъ бы то ни было возраст, она могла быть чмъ инымъ, какъ не единственнымъ предметомъ моей любви. Зачмъ же ждать? Умоляю васъ, любезнйшій дядюшка, прізжайте и убдите матушку согласиться на наше блаженство. Я обращаюсь къ намъ, какъ человку свтскому, qui mores hominum multorum tidit et urbes, и который, безъ-сомннія, не можетъ быть подверженъ слабымъ недоумніямъ и опасеніямъ, волнующимъ женщину, почти никогда невызжавшую изъ своей деревни.
‘Прошу насъ еще разъ, прізжайте немедленно. Я совершенно увренъ, что вы, оставя въ сторон вопросъ о ея состояніи, будете въ восторг отъ моей Эмиліи и одобрите мой выборъ.

‘Любящій васъ племянникъ
‘Артуръ Пенденнисъ младшій’.

Когда майоръ дочиталъ это письмо, лицо его приняло такое выраженіе ярости и ужаса, что хирургъ Глоури пощупалъ въ карман, не забылъ ли онъ ланцета, ожидая, что съ почтеннымъ знакомцемъ его сдлается ударъ. Да и было чмъ встревожиться Пенденнису! Глава Пенденнисовъ собирается жениться на актрис, которая десятью годами старше его — упрямый мальчикъ, который бросается окрутя голову въ супружество. ‘Мать въ-конецъ избаловала этого сорванца’, стоналъ внутренно майоръ: — ‘своими романическими сентиментальностями. Чтобъ мой племянникъ женился на актрис! Да меня засмютъ такъ, что мн нельзя будетъ никуда показаться!’ И онъ подумалъ съ невыразимо-болзненнымъ чувствомъ, что ему приходится отказаться отъ обда лорда Стейне въ Ричмонд и провести ночь въ отвратительно-тсной почтовой карет, вмсто удовольствія провести время въ самомъ-пріятномъ и отборномъ обществ цлой Англіи.
И ему приходилось отказаться нетолько отъ этого приглашенія, но и отъ всякихъ другихъ, на долгое время. Кто знаетъ, сколько времени продержитъ его въ деревн это проклятое дло? Онъ перешелъ въ сосднюю письменную комнату и написалъ тамъ, съ горестью, отказы маркизу, графу, епископу и всмъ своимъ угощателямъ, потомъ веллъ своему камердинеру взять билеты въ почтовую карету, отъзжавшую вечеромъ, разумется, разсчитывая свалить путевыя издержки насчетъ вдовы и молодаго сорванца, котораго онъ былъ опекуномъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Родословная и другія фамильныя дла.

Въ начал регентства Георга-Четвертаго, жилъ въ маленькомъ городк Клевринг, на запад Англіи, нкій джентльменъ, по имени Пенденнисъ. Были еще въ-живыхъ люди, которые помнили его имя, красовавшееся на вывск, подъ позолоченными ступкою и пестомъ, надъ дверьми весьма — скромной лавочки въ город Бат, гд мистеръ Пенденнисъ жилъ въ званіи лекаря и аптекаря, и гд онъ нетолько посщалъ больныхъ джентльменовъ въ ихъ спальняхъ и дамъ въ интереснйшія минуты ихъ существованія, но даже снисходилъ дотого, что продавалъ черезъ залавокъ кусокъ пластыря жен фермера, кром-того, онъ торговалъ зубными щетками, пудрою и лондонскими духами. Въ справедливости этихъ фактовъ, готовы были присягнуть нкоторые изъ старожиловъ Клевринга, гд память людская гораздо — упряме, чмъ въ хлопотливой столиц.
А между-тмъ этотъ мелкотравчатый аптекарь, продававшій прохожему покупателю солей на пенни, или благовонный кусокъ виндзорскаго мыла, былъ джентльменъ хорошо-воспитанный и происходившій отъ одной изъ древнйшихъ фамилій Сомерсетшира. Родъ его велъ свое начало изъ Корнвалля, и Пенденнисы возводили его къ временамъ друидовъ, а кто знаетъ куда онъ восходилъ еще дальше? Члены этой фамиліи породнились съ Норманнами ужь въ позднйшее время своего фамильнаго существованія и были въ родств со всми важными фамиліями Валлиса и Бретани. Пенденнисъ имлъ до нкоторой степени университетское образованіе и могъ бы уйдти далеко, еслибъ, на второй годъ пребыванія своего въ Кембридж, отецъ его не умеръ несостоятельнымъ, что заставило бднаго Пена взяться за пестъ и фартукъ. Онъ всегда ненавидлъ это ремесло. Одна только крайняя необходимость и предложеніе брата его жены — лондонскаго аптекаря, до родства съ которымъ Пенденнись-отецъ снизошелъ женитьбою — заставила Джона Пенденниса взяться за такое непріятное для него занятіе.
Вскор посл окончанія срока своего ученичества, онъ оставилъ грубаго практиканта-родственника и началъ промышлять на свое имя, открывъ въ Бат смиренную аптеку. Впродолженіе нкотораго времени ему приходилось тяжко бороться съ бдностью, вс его усилія могли только поддерживать въ приличномъ вид лавочку съ ея позолоченными украшеніями, и доставлять кой-какіе комфорты невстававшей съ постели матери. Но, къ-счастью Пена, леди Рибстонъ случилось прозжать по его улиц съ пьянымъ ирландскимъ кучеромъ, который навалилъ съ экипажемъ миледи бокомъ на косякъ аптеки и въхалъ дышломъ въ красивйшую изъ розовыхъ стклянокъ нашего бдняка. Миледи выскочила съ крикомъ, ее усадили въ кресла въ лавочк мистера Пенденниса и привели въ себя спиртами и летучими солями.
Манеры мистера Пенденниса были такъ необыкновенно-вжливы и благородны, что миледи, супруга сэра Пипина Рибстона изъ Кодлингбюри, что въ Сомерсетшир, баронета, назначила своего спасителя — такъ она его называла — аптекаремъ при своей особ и семейств, весьма — многочисленномъ. Юный Рибстонъ, пріхавшій погостить къ роднымъ изъ Итона на Рождество, обълся и получилъ желудочную лихорадку, отъ которой мистеръ Пенденнисъ вылечилъ его съ большимъ искусствомъ и заботливостью. Однимъ словомъ, онъ попалъ въ большую милость у кодлингбюрійскаго семейства и съ того дня началъ благоденствовать. Хорошее общество Бата приняло его подъ свое покровительство и въ-особенности дамы не могли имъ нахвалиться. Сначала его маленькая лавочка превратилась въ щегольскую, потомъ онъ пересталъ продавать зубныя щеточки и духи, какъ предметы, недостойные джентльмена старинной фамиліи, потомъ заперъ лавку совсмъ и оставилъ только хорошенькую аптечку, гд засдалъ молодой помощникъ его съ пріятными манерами, потомъ онъ завелъ себ кабріолетъ и возничаго, и наконецъ, передъ отшествіемъ своимъ въ міръ лучшій, старушка, мать его, имла наслажденіе видть изъ окна своей спальни, къ которому ее подкатили въ креслахъ, какъ ея возлюбленный Джонъ садился въ свою собственную карету — правда, карету одиночную, но украшенную на панеляхъ красиво расписанными гербами рода Пенденнисовъ.— ‘Что сказалъ бы теперь Артуръ?’ спросила она, говоря о своемъ младшемъ сын — ‘Артуръ, который ни разу не взглянулъ даже на моего милаго Джонни, во все время его бдности и трудовъ!’
— Капитанъ Пенденнисъ съ своимъ полкомъ въ Индіи, матушка, замтилъ мистеръ Пенденнисъ,— и я прошу васъ не называть меня Джонни при моемъ молодомъ человк, при мистер Паркинс.
Вскор насталъ день, когда старушка перестала называть своего сына Джонни и всми другими именами материнской нжности, и домъ его совсмъ опустлъ безъ ея добраго, хотя и ворчливаго голоса. Онъ перебрался въ ея бывшую комнату и спалъ на ея широкой кровати. Тогда ему было сорокъ съ чмъ-то лтъ: то было передъ окончаніемъ войны, передъ восшествіемъ на британскій престолъ Георга-Четвертаго, передъ началомъ нашей исторіи. Но что за джентльменъ безъ родословной? Пенденнисъ, между-тмъ, повсилъ свою, въ приличной рамк подъ стекломъ, въ гостиной, между видами Кодлингбюри-гоуза въ Сомерсетшир и Коллегіею Св. Бонифиса, въ Кембридж, гд онъ провелъ краткіе и счастливые дни своей молодости. Родословную же свою онъ добылъ изъ чемодана, точно такъ же, какъ офицеръ Стерна потребовалъ свою шпагу, когда сдлался джентльменомъ и могъ похвастать ею.
Около времени кончины старушки мистриссъ Пенденнисъ, умерла въ Бат другая паціентка ея сына, добродтельная старая леди Понтипуль, дочь Регинальда, двнадцатаго графа Барэкрза, бабушка теперешняго графа и вдова Джона, втораго лорда Понтипуля. Въ послднія пять лтъ своей жизни миледи имла при себ миссъ Елену Тистльвудъ, весьма-дальнюю родственницу Барэкрзовъ и дочь флота лейтенанта Тистльвуда, убитаго въ сраженіи подъ Копенгагеномъ. Подъ кровомъ леди Понтипуль, миссъ Тистльвудъ нашла себ спокойное убжище относительно стола и помщенія, но страдала отъ гнета такой адской тиранніи, какую только женщины могутъ переносить или заставлять переносить. Докторъ, посщавшій миледи Понтипуль по-крайней-мр по два раза въ день, не могъ не замтить ангельской кротости, съ которою бдная двушка переносила нестерпимые капризы и ежеминутныя обиды отъ старухи, глядя на ея блдное и кроткое лицо въ четвертой траурной карет, въ которой докторъ вмст съ нею провожалъ тло покойницы въ Батское Аббатство, онъ ршился сдлать ей вопросъ, заставившій пульсъ его биться по-крайней-мр на девяносто ударовъ.
Онъ былъ больше чмъ двадцатью годами старше ея и никогда не отличался пылкостью характера. Можетъ-быть, у него была въ ранней молодости страсть, которую надобно было превозмочь — вроятно, что вс первыя страсти надобно душить и топить какъ слпыхъ котятъ, но дло въ томъ, что въ сорокъ-три года онъ былъ весьма-скромнымъ и спокойнымъ джентльменомъ, въ черныхъ чулкахъ и съ лысою головой. Черезъ нсколько дней посл похоронъ, онъ пріхалъ къ ней съ визитомъ и, щупая ея пульсъ, продержалъ руку ея въ своей дольше чмъ нужно, спрашивая гд она намрена жить? Онъ зналъ, что семейство Понтипулей пріхало за имуществомъ покойницы, которое укладывалось и заколачивалось въ ящики, обертывалось въ солому и паклю, замыкалось на три замка въ сундуки и увозилось на телегахъ передъ глазами бдной миссъ Елены. Гд же она намрена жить?
Глаза ея наполнились слезами и она отвчала, что сама этого не знаетъ. У нея есть нсколько денегъ, такъ-какъ покойница завщала ей тысячу фунтовъ. Она опредлится въ какую-нибудь школу или въ какой нибудь-домъ, словомъ, она сама не знаетъ что съ собою длать.
Тогда Пенденнисъ, глядя на ея блдное лице и не выпуская ея холодной ручки, спросилъ ее: не хочетъ ли она жить съ нимъ? Онъ, конечно, слишкомъ-старъ въ сравненіи съ такою — съ такою цвтущею молодою красавицей, какъ миссъ Тистльвудъ (Пенденнисъ принадлежалъ къ старой комплиментной школ джентльменовъ и аптекарей), но онъ человкъ хорошей фамиліи и, какъ онъ позволялъ себ думать, хорошихъ правилъ и добраго нрава. Дла его идутъ хорошо и съ каждымъ днемъ лучше и лучше. Онъ въ мір одинокъ и чувствуетъ потребность въ кроткой и постоянной подруг, счастью которой посвятитъ всю свою жизнь: словомъ, онъ произнесъ ей маленькую рчь, сочиненную утромъ въ постели и исправленную, и усовершенствованную въ карет, когда онъ халъ къ ней.
Можетъ-быть — если у него была въ юные годы юношеская любовь — и она, со своей стороны, имла надежду на лучшую участь чмъ на союзъ съ маленькимъ джентльменомъ, который улыбался жеманно, былъ до крайности вжливъ съ дворецкимъ, скользя по лстниц въ гостиную, и еще любезне съ горничною миледи, ждавшею его у дверей спальни, съ джентльменомъ, котораго старая покровительница ея звала звонкомъ какъ лакея, и который являлся на этотъ зовъ съ поспшностью, превосходившею усердіе любаго лакея, который приправлялъ свои лекарства исторіями, для увеселенія паціентки и собственныхъ интересовъ — можетъ-быть, сердце ея избрало бы другаго человка. Но она знала, съ другой стороны, какъ онъ былъ добръ, честенъ и благоразуменъ, какъ постоянно — нженъ и заботливъ онъ былъ съ своею матерью, и результатомъ этого свиданія было то, что она покраснла весьма-сильно, сдлала Пенденнису пренизкій поклонъ и просила нкотораго времени на размышленіе о его добромъ предложеніи.
Ихъ обвнчали въ скучное въ Бат время года, которое было самою блестящею эпохой лондонскаго сезона. Такъ-какъ Пенденнисъ заготовилъ себ заране, чрезъ одного изъ медицинскихъ собратій, квартиру въ Голлес-стрит, на Кэвендиш-сквер, то, посл брачной церемоніи, чета молодыхъ отправилась въ Лондонъ. Тамъ онъ свозилъ жену свою въ театры, парки, королевскую капеллу, показалъ ей, какъ люди здятъ на придворный выходъ, словомъ, доставилъ ей все лондонскія удовольствія. Онъ также завезъ свои карточки къ леди Понтипуль, высокопочтенному лорду Барэкрзу и сэру Пипину и леди Рибстонъ, своимъ первымъ и добрйшимъ покровителямъ. Барэкрзъ не обратилъ на его карточки никакого вниманія.
Понтипуль отдалъ ему визитъ, полюбовался на мистриссъ Пенденнисъ и сказалъ, что леди Понтипуль непремнно къ ней задетъ, это миледи и сдлала чрезъ посредство своего лакея Джона, который принесъ ея карточку и приглашеніе на концертъ, чрезъ пять недль. Но за то Рибстоны пригласили его и мистриссъ Пенденнисъ на обдъ, которымъ мистеръ Пенденнисъ хвастался до послдняго дня своей жизни.
Тайною цлью честолюбія мистера Пенденниса было сдлаться джентльменомъ. Много нужно времени и бережливости провинціальному врачу, котораго доходы не велики, чтобъ скопить достаточно денегъ на покупку дома и земли, но, кром его всегдашняго благоразумія и бережливости, счастье помогло Пенденнису и привело его къ цли, которой онъ такъ давно добивался. Онъ употребилъ съ большою выгодой часть своего капитала на покупку дома и маленькаго помстья, находившагося поблизости деревни Клеврингъ, о которой мы ужь упоминали. Невозможно описать словами, да и самъ онъ никогда не сознавался въ этомъ, всей его гордости, когда онъ почувствовалъ себя настоящимъ землевладльцемъ и могъ прохаживаться по десятинамъ, бывшимъ его исключительною собственностью. Удачная покупка паевъ въ мдныхъ рудахъ значительно увеличила его богатство, и онъ перепродалъ ихъ посл весьма-благоразумно, пока эти паи покупались еще на-расхватъ. Наконецъ, онъ продалъ свою батскую аптеку мистеру Паркинсу за хорошую сумму наличныхъ денегъ и ежегодный вносъ еще нкоторой суммы, разсроченной на нсколько лтъ отъ той эпохи, когда онъ разстался навсегда съ пестомъ и ступкой.
Сыну его, Артуру Пенденнису, было въ то время восемь лтъ. Весьма-естественно что мальчикъ, оставя Батъ и аптеку въ такомъ юномъ возрасть, совершенно забылъ о ней и о томъ, что руки его отца когда-либо пачкались, приготовляя гадкія пилюли или составляя вонючіе пластыри. Старикъ никогда не говорилъ и не напоминалъ о своей аптек, въ случа недуговъ въ своемъ семейств, приглашалъ лекаря изъ Клевринга, отказался совершенно отъ черныхъ полупанталонъ и шелковыхъ чулковъ, присутствовалъ на рынкахъ и засданіяхъ и носилъ бутылочнаго цвта фракъ съ бронзовыми пуговицами, при штиблетахъ дикаго цвта, какъ-будто онъ никогда не былъ ничмъ другимъ, какъ только истиннымъ англійскимъ джентльменомъ. Онъ любилъ стоять у воротъ своихъ владній и смотрть какъ възжали на его землю дилижансы и почты, на поклоны кондукторовъ и кучеровъ, которымъ онъ отвчалъ съ приличною важностью. Онъ же учредилъ въ Клевринг клубъ для чтенія и основалъ общества снабженія бдныхъ супомъ и одялами. Его стараніемъ почта, ходившая прежде черезъ Кекльфильдъ, направлялась теперь на Клеврингъ. По четвергамъ, на рынк, онъ ходилъ по курятникамъ и конюшнямъ, смотрлъ образчики овса, жевалъ пшеницу, ощупывалъ скотъ, потыкивалъ въ грудь гусей и взвшивалъ ихъ на рук съ видомъ знатока, длалъ сдлки съ фермерами въ гостинниц ‘Клевринговыхъ Гербовъ’ не хуже самаго стариннаго постителя этого заведенія. Теперь онъ стыдился, тогда-какъ прежде онъ гордился этимъ, если въ разговор его называли докторомъ, и ничмъ нельзя было лучше поддлаться къ нему, какъ величая его титуломъ эсквайра.
Небесамъ извстно, откуда они взялись, но на дубовыхъ стнахъ столовой прежняго аптекаря вислъ цлый рядъ портретовъ фамиліи Пенденнисовъ, онъ уврялъ, что вс они работы Лели или Вандика, и на распросы объ исторіи оригиналовъ, отвчалъ разсянно, что это ‘его предки’. Изъ взглядовъ мистриссъ Пенденнисъ можно было заключить, что она не врила этимъ генеалогическимъ легендамъ, ибо она всегда старалась перемнить разговоръ, когда супругъ ея пускался въ такіе разсказы. Но маленькій Артуръ былъ убжденъ въ ихъ истин до нельзя, и для него Роджеръ Пенденнисъ Азинкуртскій, Артуръ Пенденнисъ Кресійскій, генералъ Пенденнисъ Бленгеймскій и Уденардскій, были существами такими же истинными и существенными, какъ кто бы напримръ?— какъ Робинзонъ Крузо, или Питеръ Вилькинсъ, или Семь Бойцовъ Британскихъ, чьи исторіи были у него въ библіотек.
Состояніе Пенденниса, непревосходившее восьмисотъ фунтовъ въ годъ, не дозволяло ему тягаться за тузами того околотка, но у него былъ свой кружокъ изъ второклассныхъ. Хотя они не были розами общества, но по-крайней-мр жили около розъ и понабрались отъ нихъ благоуханія джентльменской жизни. У нихъ были серебреные сервизы, и они давали поочередно, въ-круговую, обды по два раза въ годъ, на которые съзжались гости изъ-за двнадцати миль, кром того, Пенденнисы пользовались обществомъ городка Клевринга сколько хотли, и даже больше чмъ желали, ибо мистриссъ Пайбусъ вчно совала носъ въ оранжереи Елены Пенденнисъ и вмшивалась въ раздачу ея суповыхъ ярлыковъ, капитанъ Глендерсъ, служившій прежде въ 50-мъ драгунскомъ, вчно шатался по конюшнямъ и садамъ нашего эсквайра и старался втянуть его въ свои ссоры съ почтмейстеромъ и Ф. Уапшотомъ, содержавшимъ клевринскую первоначальную школу, за то, что Уапшотъ разъ очень-больно выскъ его избалованнаго сына — словомъ, со всми сосдями. Пенденнисъ и супруга его часто благословляли свою судьбу за отдаленіе Фэрокса отъ Клевринга, иначе не было бы житья отъ пытливости любознательныхъ мужскихъ или женскихъ взоровъ городка.
Лугъ Фэрокса доходитъ до рчки Брауля, на противоположномъ берегу которой были поля и лса (сколько ихъ могло уцлть) Клеврингъ-Парка, принадлежавшаго сэру Фрэнсинсу Клеврингу, баронету. Паркъ отдавался въ наемъ на пастбища для скота и барановъ, когда Пенденнисы переселились въ Фэроксъ. Въ дом ставни были вчно закрыты, то былъ старый обширный дворецъ, выстроенный изъ известняка, съ парадными лстницами, статуями и портиками, котораго виды входили въ коллекцію ‘Красотъ Англіи и Валлиса’. Сэръ Ричардъ Клеврингъ, ддъ сэра Фрэнсиса, началъ разореніе фамиліи постройкою этого дворца, преемникъ его довершилъ это разореніе, поселившись въ немъ. Теперешній баронетъ былъ гд-то за границей, не находилось людей, достаточно-богатыхъ, которые бы ршились нанять это огромное зданіе, по опустлымъ комнатамъ, звучнымъ, заплеснлымъ заламъ и заброшеннымъ галереямъ котораго маленькій Артуръ часто прогуливался съ трепетомъ. При солнечномъ закат дворецъ Клевринговъ представлялъ чудесный видъ: онъ и его паркъ покрывались багровымъ отливомъ, удивительно-украшавшимъ ихъ. Верхнія окна дома горли такъ, что глазамъ было тяжело смотрть, маленькая рчка шумно катилась къ западу и терялась въ темномъ лсу, за которымъ возвышались въ пурпуровомъ величіи башни древняго Аббатства Клеврингскаго, отъ котораго городокъ и теперь называется Клеврингъ Сент-Мери. Фигуры маленькаго Артура и его матери отбрасывали длинныя, синія тни на свжей трав, и мальчикъ, наслдовавшій чувствительность своей матери, восклицалъ, растроганный чудною красотою природы: ‘Вотъ дивныя дла твои, Всемогущій!’ къ величайшему восторгу мистриссъ Пенденнисъ. Подобныя прогулки и разговоры обыкновенно заключались нжными материнскими и сыновними объятіями.
Что до Джона Пенденниса, отца семейства, вс домашніе питали къ нему глубочайшее почтеніе и приказанія его исполнялись безпрекословно. Шляпа его была вычищена такъ же хорошо, какъ у любаго джентльмена въ британскихъ владніяхъ. Обды и завтраки его подавались всегда минута въ минуту, по назначенію, и горе опаздывавшимъ, въ числ которыхъ иногда бывалъ маленькій, безпорядочный сорванецъ Пенъ. Молитвы, чтеніе писемъ, хозяйственныя дла, осмотры садовъ и конюшень, посщеніе курятниковъ, хлвовъ и загоновъ — все это длалось съ постепенною регулярностью. Посл обда онъ засыпалъ, съ нумеромъ газеты ‘Globe’ на колняхъ и съ желтымъ платкомъ на лиц. (Майоръ Пенденнисъ прислалъ ему эти желтые платки изъ Индіи, а братъ помогъ ему купить майорскій чинъ, почему они были въ дружескихъ сношеніяхъ.) И такимъ образомъ, такъ-какъ мистеръ Пенденнисъ садился за обдъ пунктуально въ шесть часовъ, а закатъ солнечный можно считать въ половин восьмаго, то весьма-вроятно, что ему и не случалось любоваться великолпнымъ видомъ, открывавшимся изъ его луговыхъ оконъ, и участвовать въ поэзіи и нжностяхъ, которыя происходили на лугу.
Изліянія эти рдко случались въ его присутствіи. Какъ бы теплы они ни были, но мать и сынъ вели себя смирно и спокойно, когда мистеръ Пенденнисъ входилъ въ гостиную, съ газетою подъ мышкой… И тамъ, пока маленькій Пенъ, утопая въ огромныхъ креслахъ, читалъ вс книги, какія только попадались ему подъ руку, сквайръ перечитывалъ свои собственныя статьи въ ‘Газет Садоводцевъ’, или игралъ торжественную партію въ пикетъ съ женою или случайнымъ гостемъ изъ сосдей.
Пенденнисъ всегда старался давать свои годовые обды въ одинъ изъ дней, когда братъ его, майоръ, возвратившійся съ полкомъ изъ Индіи и Новой Голландіи и вышедшій въ отставку на половинное жалованье, прізжалъ гостить въ Фэроксъ. ‘Мой братъ, майоръ Пенденнисъ’, былъ постояннымъ предметомъ разговора отставнаго лекаря. Все семейство восхищалось ‘моймъ братомъ, майоромъ’. Онъ былъ звеномъ, связывавшимъ ихъ съ большимъ лондонскимъ свтомъ. Онъ всегда привозилъ послднія извстія о знати и имлъ постоянную привычку обдать съ лордами и важными особами, о которыхъ отзывался всегда съ величайшимъ приличіемъ. Онъ говаривалъ, напримръ: ‘Милордъ Барэкрзъ имлъ любезность пригласить меня въ Барэкрзъ на фазанную охоту’ или: ‘милордъ Стейне такъ добръ, что желаетъ видть меня въ Стилльбрук на праздник Пасхи’, и вы можете быть уврены, что приглашенія, которыми осыпали ‘моего брата майора’, сообщались достойнымъ мистеромъ Пенденнисомъ пріятелямъ въ Клеврингской Зал для Чтенія, на судебныхъ засданіяхъ, или въ окружномъ город. Экипажи сосдей прикатывали изъ-за десяти миль въ окружности, чтобъ сдлать визитъ майору Пенденнису въ Ферокс, слава его фешонэбльности была упрочена незыблемо во всемъ графств. Поговаривали, что онъ женится на дочери стараго Гонкля изъ Лилибэнка, съ полуторатысячами фунтовъ въ годъ приданаго, но майоръ отклонилъ эти переговоры, хотя такой бракъ и казался бы весьма-выгоднымъ. ‘Пока я холостъ’, говаривалъ майоръ:— ‘никому нтъ дла до моего состоянія. Я имю счастье жить между людьми, поставленными въ свт такъ высоко, что нсколько сотенъ или тысячъ въ годъ больше или меньше не составятъ разницы въ мнніи, которымъ я имю честь у нихъ пользоваться. Хотя миссъ Гонкль и достойна всякаго уваженія, но она не иметъ ни родства, ни манеръ, которыя бы дали ей право быть принятою въ той сфер, гд я имю честь двигаться. Я намренъ жить и умереть старымъ холостякомъ, Джонъ, нтъ никакого сомннія, что достойная миссъ Гонкль найдетъ себ партію лучше стараго изношеннаго солдата, живущаго половиннымъ жалованьемъ’. Время доказало справедливость догадки стараго свтскаго человка: миссъ Гонкль вышла за молодаго французскаго дворянина и живетъ теперь въ Лилибэнк, съ титуломъ баронессы де-Карамболь, разъхавшись со своимъ сорванцомъ-супругомъ весьма-скоро посл свадьбы.
Майоръ былъ большимъ любимцемъ всхъ жителей Фэрокса. Онъ былъ столько же добродушенъ, сколько благовоспитанъ, и искренно любилъ свою невстку, которую провозгласилъ (и совершенно-справедливо) самою леди-подобною женщиною во всей Англіи, длающею собой честь всей фамиліи. И дйствительно, спокойная красота мистриссъ Пенденнисъ, врожденная кротость и доброта, и то истинное безпритязательное достоинство, которыми запечатлваютъ прелестную женщину совершенная чистота и невинность — все это давало ей самыя неоспоримыя права на похвалы майора. Я полагаю, что меня не обвинятъ въ національномъ пристрастіи, если я объявлю свое искреннее убжденіе, что, по-моему, истинно высоковоспитанная англійская дама есть совершеннйшее изъ всхъ земныхъ существъ. Въ комъ другомъ найдете вы столько граціи и столько добродтели? столько натуральности и столько нжности? столько истинной утонченности и цломудрія? Почти каждый, пожившій въ свт, имлъ, позвольте надяться, счастье насчитать въ кругу своихъ знакомыхъ нсколько исключительныхъ существъ, въ натур которыхъ есть нчто внушающее невольное уваженіе, къ ногамъ которыхъ самые буйные изъ насъ повергаются съ смиреніемъ, дивясь ихъ чистот, которыя, повидимому, никогда не могли ни подумать, ни сдлать что-нибудь дурное.
Артуръ Пенденнисъ имлъ мать, одаренную этими счастливыми качествами. Впродолженіе своего дтства и юношества, онъ думалъ о ней почти какъ о существ неземномъ, исполненномъ любви, разума и красоты. Когда мужъ возилъ ее въ окружный городъ или на тамошніе публичные балы и концерты, онъ входилъ ведя ее подъ руку, и взглядъ его какъ-будто говорилъ присутствовавшей тутъ знати: ‘Взгляните на нее, милордъ: можетъ ли кто изъ васъ показать мн такую женщину?’ Она вывела изъ-себя трехъ провинціальныхъ дамъ, которыя вс были втрое богаче ея, своимъ приводящимъ въ отчаяніе совершенствомъ. Миссъ Пайбусъ увряла, что она холодна и надута, миссъ Пьерсъ — что она черезчуръ горда для своего положенія, мистриссъ Уапшотъ, супруга доктора богословія, хотла непремнно быть выше ея, жены простаго медика, а между-тмъ мистриссъ Пенденнисъ шла въ жизни своимъ путемъ, не думая о всхъ комментаріяхъ, длавшихся въ ея пользу или въ ея осужденіе. Она, повидимому, не знала, удивляются ли ей или ненавидятъ ее за столько совершенствъ. Она жила себ мирно, читала свои молитвы, любила свое семейство, помогала сосдямъ и исполняла свои обязанности.
Но, при всемъ томъ, у мистриссъ Пенденнисъ былъ недостатокъ, открытый въ ней двумя ея знакомыми, миссъ Пайбусъ и миссъ Пьерсъ, именно — гордость. Гордость эта внушалась ей не столько ея собственною личностью, сколько ея семействомъ. Она говорила о мистер Пенденнис — довольно-почтенномъ маленькомъ джентльмен, конечно, но наберется много не хуже его — съ такимъ энтузіазмомъ, который доходилъ до смшнаго. Майора она считала Байардомъ между майорами, а что до сына своего, Артура, она обожала этого мальчишку съ самымъ пламеннымъ рвеніемъ, которое онъ принималъ очень-хладнокровно.
Такая несчастная слабость этой достойной женщины была причиною большей части бдъ, доставшихся на долю молодаго джентльмена, героя нашей исторіи, а потому о нихъ можно нсколько пораспространиться.
Прежніе товарищи Артура Пенденниса въ школ Грэйфрайрсъ говорятъ, что мальчикомъ онъ не былъ замчателенъ ни какъ болванъ, ни какъ Фениксъ. Онъ дйствительно исполнялъ то, чего отъ него требовали, но не больше. Отличался онъ разв въ одномъ стихосочиненіи, но какъ великъ ни былъ его энтузіазмъ, онъ останавливался на заданномъ числ строкъ, совсмъ не такъ, какъ молодой Светтенгамъ, напримръ, который, будучи поэтомъ столько же, какъ мистеръ Уэкли, приносилъ учителю посл половины праздника цлую сотню гекзаметровъ, или какъ молодой Флюксморъ, сочинявшій за пятерыхъ товарищей. Вн классовъ, Артуръ не имлъ привычки учиться, но за то пожиралъ вс романы, стихотворенія и драматическія пьесы, какія только попадались ему подъ руку. Его ни разу не выскли, но это считалось въ школ большимъ чудомъ. Когда у него водились деньги, онъ тратилъ ихъ съ рдкою щедростью на пирожки для себя и друзей, помнятъ, какъ онъ однажды выдалъ разомъ девять съ половиною шиллинговъ изъ десяти, подаренныхъ ему въ тотъ день. Когда фонды его истощались, онъ бралъ въ долгъ. Когда кредитъ истощался, онъ оставался безъ пирожковъ и былъ почти немене счастливъ. Разъ его сильно поколотили за одного товарища и онъ вытерплъ все молча, но малйшій ударь или толчокъ отъ пріятеля заставлялъ его ревть. Къ дракамъ онъ чувствовалъ отвращеніе съ самой ранней юности, такъ же, какъ къ лекарствамъ, греческой грамматик или какимъ бы то ни было усиліямъ, и отдлывался отъ всего этою до послдней крайности. Онъ рдко, да и чуть ли когда-либо лгалъ, и никогда не задиралъ маленькихъ учениковъ. Учителей или старшихъ, которые его ласкали, онъ любилъ со всмъ ребяческимъ увлеченіемъ.
Между Цистерсіанцами, съ которыми воспитывался Пенъ, было нсколько мальчиковъ изъ верхнихъ классовъ, и они-то допускали себ вс привилегіи зрлаго возраста, задолго еще до выпуска изъ училища. Многіе, напримръ, курили сигары, а нкоторые уже начали тайкомъ попивать вино. Одинъ держалъ кабріолетъ и лошадь въ ковентгарденской прокатной конюшн и катался по воскресеньямъ въ Гайд-Парк, имя подл себя грума со скрещенными на груди руками и гербовыми пуговицами. Нкоторые изъ старшихъ учениковъ были влюблены и показывали другъ другу, по довренности, стишки, адресованные ими къ предметамъ изъ страсти, но Пенъ, юноша скромный и робкій, покуда только завидовалъ имъ, но еще не ршался подражать. До-сихъ-поръ онъ слыхалъ только о теоріи жизни, практика оставалась впереди.
Пенъ только-что усплъ нарядиться во фракъ съ фалдами и пристально осмотрться въ зеркальц, стараясь убдиться, растутъ ли у него усы, какъ у нкоторыхъ, боле-счастливыхъ товарищей, вмсто тоненькаго и очень — пріятнаго дисканта, которымъ онъ пвалъ своей матери псни и баллады, у него былъ теперь густой басъ, срывавшійся иногда на визгъ, который возбуждалъ смхъ въ учителяхъ и товарищахъ, когда его вызывали для греческаго анализа, словомъ, ему было шестнадцать лтъ, когда его вдругъ оторвали отъ курса ученія.
Это было передъ окончаніемъ утреннихъ классовъ, и Пенъ, на котораго до сей поры учитель не обращалъ вниманія, былъ вызванъ для анализа греческой трагедіи. Онъ не зналъ ни слова, хотя маленькій Тиммсъ и подсказывалъ ему изо всхъ силъ. Пенъ сдлалъ два тяжкіе промаха, тогда почтенный докторъ разразился надъ нимъ:
— Пенденнисъ, сэръ! ваша лность неисправима и ваша тупость безпримрна. Вы позоръ училищу, вашему семейству, и я увренъ, будете современенъ стыдомъ вашего отечества. Если порокъ, сэръ, который намъ описываютъ корнемъ всего зла, дйствительно соотвтствуетъ идеямъ моралистовъ — а я нисколько не сомнваюсь въ справедливости ихъ мннія — то, для какого страшнаго количества будущихъ золъ сешь ты смена, несчастный мальчикъ Ступайте, сэръ, предостерегаю васъ, что слдующая ошибка ваша будетъ предметомъ наказанія розгами.
Пока докторъ ораторствовалъ, за нимъ раздавалось хиканье. Ораторъ стоилъ спиною къ этой старой зал, которой двери были отворены. Тамъ пожилой джентльменъ, совершенно-знакомый съ мстностью — майоръ Артуръ и мистеръ Джонъ Пенденнисы воспитывались оба въ этой школ — спрашивалъ у одного мальчика о молодомъ Пенденнис. Шалунъ указалъ ему, оскаля зубы, на лнивца, на котораго докторъ сыпалъ громами своего справедливаго гнва, майоръ вспомнилъ, какъ, многіе годы тому назадъ, у той же самой колонны, гд стоялъ Пенъ, и также за греческую трагедію, предшественникъ доктора напускался на него самого. Тотчасъ же разошлось извстіе, что это дядя Пенденниса и сто молодыхъ физіономій, между страхомъ, удивленіемъ и хиканьемъ, обратились къ постителю и потомъ къ грозному доктору.
Майоръ попросилъ передать доктору свою карточку, на которой написалъ: ‘Я долженъ взять А. П. домой: отецъ его очень-боленъ’.
Карточка остановила новый порывъ краснорчія доктора, Пенъ узналъ своего дядю, майоръ сдлалъ ему знакъ одною изъ своихъ блыхъ перчатокъ, и Пенъ, собравъ книги, подошелъ къ нему.
Докторъ вынулъ часы. Недоставало двухъ минутъ до часа. ‘Мы займемся Ювеналомъ въ вечерніе классы’, сказалъ онъ, кивая старшему, и вс мальчики, понявъ сигналъ, подобрали свои книги и высыпали изъ зала.
Молодой Пенъ увидлъ по лицу дяди, что дома не все благополучно:— ‘Не случилось ли чего съ матушкой?’ спросилъ онъ боязливо. Онъ едва могъ говорить отъ волненія и безпокойства, и слезы готовы были брызнуть изъ глазъ.
— Нтъ, отвчалъ майоръ, но отецъ твой очень-боленъ. Укладывай скоре свой чемоданъ. У воротъ ждетъ почтовая карета.
Пенъ поспшилъ исполнить приказаніе дяди, а докторъ, оставшись въ зал одинъ, дружески протянулъ руку старинному школьному товарищу. Вы бы не вообразили, что это тотъ же человкъ: какъ Ченерентола, изъ блестящей и великолпной принцессы, превратилась въ урочный часъ въ обыкновенную двушку въ срой юбк, такъ точно исчезъ страшный гнвъ школьнаго учителя, лишь-только на башн пробило часъ.
— Надюсь, нтъ ничего серьзнаго, сказалъ докторъ.— Жаль было бы взять отсюда этого молодца безъ особенной причины. Онъ славный мальчикъ, немножко лнивъ и неусидчивъ, но очень-честный и благородный малый, хотя греческія трагедіи и не лезутъ ему въ голову, какъ бы я желалъ. Не хотители завернуть ко мн и закусить чего-нибудь? Жена моя будетъ вамъ очень-рада.
Но майоръ отказался отъ закуски. Онъ сказалъ, что братъ его очень-боленъ, что съ нимъ былъ третьяго дня ударъ, и что онъ едва ли надется застать его въ живыхъ.
— Другаго сына у нея не было?
— Нтъ.
— И я думаю, осталось хорошее… и… хорошее состояніе?
— Гмъ! такъ, кое-что.
Этимъ разговоръ кончился и Артуръ Пенденнисъ услся съ дядей въ почтовый экипажъ, чтобъ больше не возвращаться въ школу.
Когда они прозжали Клеврингъ, конюхъ, стоявшій и посвистывавшій подъ воротами ‘Клевринговыхъ Гербовъ’, сдлалъ почтальйону зловщій знакъ, какъ-будто говоря, что все кончено. Жена садовника отворила ворота и впустила прізжихъ, молча и качая головой. Въ Фэрокс вс сторы были опущены, и лицо встртившаго ихъ слуги было блдно и грустно. Лицо Артура было также блдно, но больше отъ страха, чмъ отъ горести. Сколько ни было теплоты сердечной и любви въ сердц покойника — а онъ боготворилъ жену и любилъ сына безъ памяти — но онъ всегда таилъ эти чувства въ себ, и Артуру никогда не удавалось проникнуть чрезъ его холодную оболочку. Но Артуръ былъ при жизни отца его гордостью и славой, и имя его было послднимъ, которое старался произнести Джонъ Пенденнисъ, сжимая руку плачущей жены въ своей холодной и влажной рук, когда искра безсмертія отлетала изъ его бреннаго тла.
Маленькая двочка, которой личико выглянуло на минуту изъ-за сторъ, когда подъзжала карета, отворила двери залы и, взявъ молча руку Артура, наклонившагося, чтобъ поцаловать ее, повела его наверхъ къ матери. Старый Джонъ отворилъ майору двери столовой. Тамъ было темно отъ спущенныхъ сторъ и портреты Пенденнисовъ угрюмо висли на стн. Онъ выпилъ рюмку вина. Бутылка была откупорена для сквайра четыре дня тому назадъ. Шляпа его была вычищена и лежала на стол, газеты и котомка для писемъ, на мдной дощечк которой было вырзано: ‘Джонъ Пенденнисъ, Эсквайръ, Фэроксъ’, были тутъ же. Лекарь и нотаріусъ изъ Клевринга, видвшіе какъ прозжала почтовая карета, прибыли въ кабріолет получасомъ посл майора и вошли съ задняго крыльца. Первый разсказалъ въ подробности о припадк и кончин мистера Пенденниса, распространялся о его добродтеляхъ и о всеобщемъ уваженіи къ нему сосдей, о томъ, какая это будетъ потеря для магистрата, для окружной больницы и прочаго. Мистриссъ Пенденнисъ, прибавилъ онъ, превозмогаетъ свою горесть удивительно, въ-особенности посл прізда сына. Нотаріусъ остался обдать съ майоромъ и они толковали весь вечеръ о длахъ. Майоръ былъ душеприкащикомъ брата и, въ совокупности съ мистриссъ Пенденнисъ, опекуномъ молодаго Артура. Все было безусловно предоставлено ей, исключая случая втораго брака, ‘въ чемъ далеко не было невозможности для такой молодой и прекрасной женщины’, прибавилъ мистеръ Тэтемъ: — на такой случай были сдланы покойникомъ другія распоряженія. Разумется, что майоръ принялъ на себя вс похоронныя хлопоты. Признавая его права, старый слуга Джонъ, свтившій майору въ его комнату на ночлегъ, принесъ ему ящикъ съ серебромъ, а на слдующее утро — ключъ отъ большихъ часовъ. Сквайръ имлъ привычку заводить ихъ самъ по четвергамъ. Горничная мистриссъ Пенденнисъ пришла къ нему съ извстіями отъ своей барыни и подтвердила слова доктора объ утшеніи, доставленномъ ей пріздомъ Артура.
Нтъ нужды распространяться о томъ, что происходило между вдовою и сыномъ. Набросимъ покрывало на священные порывы любви и горести. Материнская любовь для меня святое и высокое чувство. Недальше какъ вчера видлъ я одну бдную женщину съ ребенкомъ на колняхъ, и съ лица ея сіяла на малютку ангельская нжность. Я готовъ былъ стать передъ нею на колни, и возблагодарилъ благодать Создателя, даровавшаго намъ материнскую любовь, родившуюся съ человчествомъ и освящающею ея исторію.
Этимъ-то чувствомъ мистриссъ Пенденнисъ успокоивала себя по смерти мужа, котораго, впрочемъ, она всегда чтила какъ лучшаго, прямодушнйшаго, благоразумнйшаго, благороднйшаго, совершеннйшаго и достойнйшаго почтенія изъ людей. Еслибъ женщины не длали изъ насъ идоловъ, и еслибъ он видли насъ, какъ мы видимъ другъ друга, могла ли бы жизнь казаться сносною и могло ли бы общество продолжать идти своимъ чередомъ? Пусть молится каждый изъ насъ, чтобъ ни одна изъ окружающихъ его женщинъ не оцнила его по-справедливости. Еслибъ супруга ваша, почтенный сосдъ, знала васъ вполн, она бы не очень плакала, сдлавшись вдовою, и ваша могильная лампада выгорла бы очень-скоро, еслибъ она только взяла на себя трудъ зажечь ее. Между-тмъ мистриссъ Пенденнисъ высоко цнила память мужа и поддерживала горніе его могильной лампы самымъ лучшимъ масломъ.
Что до Артура Пенденниса, посл страшнаго удара, которымъ поразила его смерть отца, и чувствъ горести отъ такой потери, я не возьмусь утверждать, чтобъ въ самую минуту этой горести не проскакивало въ груди его и чувство гордаго сознанія, что теперь онъ сталъ главою дома.
— Ты не отошлешь меня прочь, сказала маленькая Лаура, ласкаясь къ нему и держа его за руку.— Ты не отошлешь меня въ школу, не правда ли, Артуръ?
Артуръ поцаловалъ ее и погладилъ по головк. Нтъ, она не подетъ въ школу. Что касается до него самого, тутъ не могло быть и вопроса. Онъ ршился не возобновлять этой части своей жизни. Среди общей горести и съ непохороненнымъ еще тломъ отца, онъ нашелъ время ршиться: имть постепенные праздники, вставать когда вздумается, не подвергаться придиркамъ и выходкамъ доктора, и выдумать кучу плановъ на будущія времена. Какъ бродятъ человческія мысли и какъ быстро родятся желанія! Когда Артуръ вошелъ объ-руку съ Лаурой въ кухню, по дорог къ псарн, птичнику и другимъ мстамъ, вс собравшіеся тамъ слуги съ ихъ знакомыми, работники съ женами, Салли Поттеръ, ходившая съ письмами въ Клеврингъ, и мальчикъ отъ пекаря изъ Клевринга — вс собравшіеся тамъ въ молчаніи и пившіе пиво по случаю печальной оказіи — встали при вход его и поклонились или присли ему. Они и не думали длать этого въ прошедшіе праздники, что онъ очень-ясно почувствовалъ и что доставило ему неописанное удовольствіе. Кухарка воскликнула: ‘О, Господи!’ и прибавила шопотомъ: ‘какъ выросъ мистеръ Артуръ!’ Грумъ Томъ, поднесшій кружку къ губамъ, поставилъ ее, сконфузясь, на столъ, при вход барина. Баринъ постигъ эту почесть съ наслажденіемъ. Пройдя черезъ кухню, онъ взглянулъ на борзыхъ и погладилъ ихъ весьма-милостиво. Потомъ онъ осмотрлъ лауриныхъ цыплятъ, потомъ свиней, огородъ и кладовую, можетъ-быть, онъ и покраснлъ при мысли, что въ послдніе праздники ограбилъ большую яблонь и какъ его разбранила ключница за выпитыя втихомолку сливки.
Похоронили Джона Пенденниса, эсквайра, ‘сначала знаменитаго медика въ Бат, а впослдствіи способнаго члена магистрата, благонамреннаго помщика и благодателя многихъ богоугодныхъ заведеній въ здшнемъ сосдств и графств’. Похороны были самыя богатыя, какія только пономарь могъ запомнить посл погребенія сэра Роджера Клевринга въ церкви аббатства Клеврингъ Сент-Мери. Красивая мраморная доска, съ которой мы взяли приведенныя строки, была навшена надъ фэрокскою загороженною скамьею въ церкви, на ней вы и теперь можете видть гербъ Пенденнисовъ, на гребн котораго сидитъ орелъ, смотрящій на солнце, съ девизомъ: Nec tenui penna. Докторъ богословія Портманъ упомянулъ о покойник весьма-деликатно и трогательно въ проповди своей на слдующее воскресенье, назвавъ его ‘нашимъ драгоцннымъ отшедшимъ другомъ’, и Артуръ Пенденнисъ заступилъ мсто отца.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
въ которой Пенденнисъ является весьма-юнымъ юношей.

Артуру было шестнадцать лтъ, какъ мы уже сказали, когда онъ сталъ главою дома Пенденнисовъ. Лицо его было, по словамъ товарищей ‘пышка’, но мать провозгласила его хорошенькимъ. Волосы были здороваго каштановаго цвта, съ золотымъ отливомъ на солнц, лицо круглое, румяное, съ веснушками и добродушное, бакенбарды его (когда онъ, наконецъ, дождался этого украшенія, такъ пламенно желаннаго) были ршительно рыжіе, вообще говоря, не будучи красавцемъ, у него было такое открытое, доброе лицо, и честные голубые глаза его смялись вамъ такъ весело, что нечему было удивляться, если мистриссъ Пенденнисъ считала его гордостью всего графства. Между шестнадцати и восьмнадцати-лтнимъ возрастомъ онъ выросъ отъ пяти футовъ шести, до пяти футовъ восьми дюймовъ, на чемъ и остановился. Но и этому росту дивилась его мать. Онъ былъ на цлые три дюйма выше своего огца. Возможное ли дло, чтобъ нашелся человкъ тремя дюймами выше мистера Пенденниса?
Можете быть уврены, что Пенъ не возвращался въ школу: дисциплина этого заведенія была ему не по вкусу и онъ предпочелъ остаться дома. Объ этомъ было-таки преніе на семейномъ совт, и майоръ настаивалъ на продолженіи курса наукъ, докторъ прислалъ свое письменное мнніе, что, для будущихъ успховъ и возвышенія Артура, ему необходимы греческія трагедіи, но Пенъ весьма-ловко намекнулъ матери о всхъ опасностяхъ грэйфрайрсовой школы и о томъ, какіе тамъ сорванцы-ученики, и эта добрая душа, встревожившись до нельзя, совершенно согласилась съ его желаніемъ.
Тогда дядя Пена предложилъ свое вліяніе у его королевскаго высочества главнокомандующаго войсками, чтобъ доставить племянинку прапорщичью вакансію въ пшей гвардіи. Сердце Пена запрыгало при этой мысли: ему иногда случалось слышать по воскресеньямъ полковую музыку, игравшую въ Сент-Джемскомъ Парк, когда онъ хаживалъ въ гости къ дяд. Видлъ онъ также Тома Риккетса, изъ четвертаго класса, который носилъ куртку и панталоны до того тсныя, что старшіе товарищи не давали ему прохода, и вдругъ тотъ же самый Томь Риккетсъ, въ красномъ мундир, расшитомъ золотомъ, въ колоссальной медвжьей шапк, маршируетъ раскачиваясь со знаменемъ полка. Томъ узналъ его и привтствовалъ протекторскимъ взглядомъ. Томъ, этотъ маленькій мальчикъ, который, за нсколько мсяцевъ тому назадъ, сидлъ вмст съ нимъ на школьной скамь — стоитъ теперь въ середин сквера, со знаменемъ Британніи, окруженный штыками, перевязями и красными мундирами, полковой хоръ дуетъ въ грубы и бьетъ въ литавры, а онъ разговариваетъ-себ префамильярно съ старыми воинами, украшенными мохнатыми подбородками и ватерлооскими медалями. Чего бы не далъ Пенъ, чтобъ надть также эполеты и вступить въ ту же службу?
Но лишь-только сынъ ея высказалъ такое желаніе, лицо мистриссъ Пенденнисъ выразило величайшій ужасъ. Она сказала, ‘что не будетъ спорить съ тми, кто противнаго мннія, но, по ея убжденію, ему лучше оставаться дома. Мистеръ Пенденнисъ никогда, никогда бы не согласился опредлить туда своего сына. Наконецъ, она будетъ совершенно-несчастлива, если сынъ ея не откажется отъ подобной мысли’. А Пенъ скоре готовъ былъ отрзать себ собственноручно носъ и уши, чмъ умышленно сдлать мать свою несчастною, а потому, будучи въ сущности малымъ весьма-великодушнымъ, онъ подарилъ ей свой мысленный красный мундиръ, золотые эполеты и страсть къ военной слав.
Она считала его за это благороднйшимъ существомъ въ мір. Но майоръ Пенденнисъ, узнавъ объ отказ матери и сына, написалъ ей довольно-холодное и недовольное письмо, ршивъ мысленно, что племянникъ его дрянь.
Онъ, однако, примирился съ нимъ на охот около Рождества, когда онъ, но своему обыкновенію, пріхалъ въ Фэроксъ. У Пена была добрая лошадь, на которой онъ здилъ очень-бойко и ловко. Онъ перескакивалъ черезъ плетни и канавы весьма-хладнокровно, безъ хвастовства и натяжки. Онъ писалъ къ прежнимъ товарищамъ о подвигахъ своихъ и началъ серьзно помышлять о красномъ охотничьемъ плать, мать не могла утаить мысли, какъ бы этотъ нарядъ былъ ему къ лицу, хотя, весьма-естественно, проводила мучительные часы въ его отсутствіи и безпрестанно ждала, что его принесутъ домой на носилкахъ.
При подобныхъ развлеченіяхъ, которымъ Пенъ предавался слишкомъ-охотно, не должно думать, чтобъ онъ совершенно бросилъ всякія занятія. У него былъ природный вкусъ къ чтенію всхъ возможныхъ книгъ, выходившихъ изъ ряда учебныхъ курсовъ. Онъ отказывался пить только тогда, когда голову его насильно окунали въ воды учености. Дома онъ пожиралъ вс книги, начиная съ Инчбальдова Театра до Коновальства Вайта, и перешарилъ вс сосдніе книжные шкэфы. Отъискавъ въ Клевринг запыленную груду старинныхъ французскихъ романовъ, онъ читалъ ихъ изо всей мочи, и готовъ былъ просиживать цлые часы на вершин библіотечной лстницы доктора Портмана, съ фоліантомъ на колняхъ — все равно, былъ ли это томъ Гаклюйтовыхъ Путешествій, Левіаана Гобба, или поэмъ Чаусера. Онъ былъ большимъ пріятелемъ съ докторомъ Портманомъ и вошелъ во вкусъ портвейна, который остался при немъ навсегда. Что же до этой доброй женщины, мистриссъ Портманъ, которая не была нисколько ревнива, хотя супругъ ея объявилъ себя ршительно-влюбленнымъ въ мистриссъ Пенденнисъ, и провозгласилъ ее первою дамою во всемъ графств — та не могла не грустить, глядя съ любовью на Пена, сидящаго на верху лстницы, что ея дочь Минни для него слишкомъ-стара: она ни чуть не преувеличивала, ибо миссъ Мира Портманъ была въ то время только двумя годами моложе матери Пена и всила столько же, сколько Пенъ и мать его, вмст взятые.
Вамъ надоли эти подробности? Оглянитесь назадъ, почтенный читатель, на вашу собственную юность, и скажите, какова она была? Я съ удовольствіемъ воображаю васъ здоровымъ, хорото-вскормленнымъ мальчикомъ, смлымъ и кроткимъ, теплосердечнымъ, любящимъ, и смотрящимъ свту въ лицо добрыми, честными глазами. Какими яркими цвтами свтъ тогда блестлъ и какъ вы этимъ наслаждались! Такого времени дано немного на долю человка, и онъ его не понимаетъ, пока имъ пользуется. Тогда только, когда годы эти давно промчались, онъ припоминаетъ, какъ они были милы и счастливы.
Чтобъ не дать мистеру Пену предаться лности, отъ которой цистерсіанскій докторъ напророчилъ столько страшныхъ послдствіи, пригласили мистера Смирке, помощника доктора богословія Портмана, за хорошее жалованье, приходить или прізжать въ Фэроксъ изъ Клевринга и посвящать молодому джентльмену по нскольку часовъ ежедневно. Смирке былъ человкъ совершенно-непогршительный за чайнымъ столомъ, кудри волосъ спускались на его блый лобъ и онъ повязывалъ галстухъ съ меланхолическою граціозностью. Онъ былъ довольно-сносный классикъ и математикъ, и передалъ Пену столько изъ своихъ познаній, сколько тотъ пожелалъ пріобрсти и что въ сущности было немного. Пенъ сразу оцнилъ своего учителя, который, възжая во дворъ Фэрокса на своей маленькой лошадк, такъ безтолково выворачивалъ носки и оставлялъ такое пространство между колнами и сдломъ, что никакому малому, одаренному юморомъ, невозможно было уважать такого здока. Пенъ чуть не уморилъ Смирка со страха, посадивъ его разъ на свою кобылу и взявъ съ собой прокатиться на общій выгонъ, гд были собраны гончія собаки графства, охотою распоряжался старый Гардгедъ, изъ Домплингбира. Мистеръ Смирке, на кобыл Пена, сбилъ съ толку собакъ и вывелъ изъ себя охотниковъ, онъ изувчилъ двухъ славныхъ псовъ, затесавшись въ середину стаи, и получилъ замчаніе Гардгеда, отличавшееся энергіею выраженій боле, чмъ какая-либо рчь, слышанная имъ съ-тхъ-поръ, какъ онъ разстался съ лодочниками береговъ Изиды.
Смирке доврилъ своему ученику собственныя свои поэмы, латинскія и англійскія. Онъ поднесъ мистриссъ Пенденнисъ экземпляръ англійскихъ, напечатанныхъ въ родномъ город его, Клесгам. Онъ читалъ вдвоемъ съ Пеномъ древнихъ поэтовъ, пробгая ихъ легкою рысью, вмсто увсистаго, медленнаго шага Цистерсіанцевъ, которые по дорог черезъ классическую почву выслживаютъ каждое слово и докапываются до каждаго корешка. Пенъ не любилъ останавливаться и заставлялъ наставника истолковывать тамъ, гд у него не хватало силъ, и такимъ образомъ они пронеслись черезъ Иліаду и Одиссею, трагическихъ поэтовъ и очаровательнаго Аристофана, котораго онъ признавалъ первымъ изъ всхъ поэтовъ. Но онъ шелъ такою крупною рысью, что хотя и усплъ пробраться черезъ значительное пространство царства древности, но забылъ все очень-скоро, отъ первоначальнаго изученія классиковъ у него остались впослдствіи только смутныя воспоминанія, въ род того, какъ у нкоторыхъ членовъ Нижняго Парламента, которые стараются помнить на всякій случай нсколько цитацій, или какъ у журнальнаго критика, который ради приличія намекаетъ на крошечное количество латини или грековщины. Мы, Англичане, самый прозаическій народъ въ свт, но за то самый постоянный: мы съ почтеніемъ держимся того, что называется у насъ воспитаніемъ джентльмена, и свято передаемъ его изъ рода въ родъ.
Кром древнихъ поэтовъ, Пенъ, можете быть уврены, читалъ также съ большимъ наслажденіемъ англійскихъ. Смирке вздыхалъ и печально покачивалъ головою при именахъ Мура и Байрона, но Пенъ былъ заклятымъ ‘огнепоклонникомъ’ и ‘корсаромъ’, онъ зналъ ихъ наизусть и, отводя къ окну маленькую Лауру, произносилъ: ‘Зюлейка, я не братъ твой’, такимъ трагическимъ тономъ, что большіе глаза двочки открывались еще шире. Она сидла съ шитьемъ у колнъ мистриссъ Пенденнисъ, до часа, когда надобно было ложиться спать, и слушала чтеніе Пена съ величайшимъ вниманіемъ, не понимая ни слова изъ того, что его такъ восхищало.
Онъ читалъ матери: Шекспира (она увряла, будто любитъ его, но это была неправда), Байрона, Попе и свою любимую поэму Лалла-Рукъ, которая нравилась ей посредственно. Но за то отъ епископа Гебера и въ-особенности отъ мистриссъ Гимэнсъ она ршительно таяла и не отнимала отъ глазъ носоваго платка, когда Пенъ читалъ этихъ авторовъ своимъ чистымъ, пріятнымъ голосомъ. ‘Христіанскій Годъ’ тогда только вышелъ изъ печати. Сынъ и мать читали его другъ другу шопотомъ и съ благоговніемъ. Слабо, очень-слабо и рдко слышалъ Пенденнисъ впослдствіи эту торжественную духовную музыку, но онъ всегда любилъ воспоминаніе о ней и о временахъ, когда она поражала и трогала его сердце, и онъ шелъ по полямъ, полный надеждъ при воскресномъ колокольномъ звон.
Въ этотъ періодъ своего существованія Пенъ появился въ ‘Уголк Поэтовъ’ — газет графства, съ нсколькими стихотвореніями, которыми самъ былъ доволенъ до нельзя. Ему принадлежатъ стихи съ подписью ‘NEP.’ подъ заглавіями: ‘Къ слез’, ‘На годовщину Ватерлооской Битвы’, ‘Госпож Карадори, поющей на Митингахъ’, и проч. и проч., вс эти образцовыя произведенія мистриссъ Пенденнисъ сохраняла вмст съ его первыми чулочками, первыми остриженными волосами, и тому подобными интересными памятниками младенчества. Онъ носился на своей лошади по сосднимъ лугамъ или скакалъ въ главный городъ графства, который мы назовемъ Чттерисъ, декламируя свои собственныя поэмы и преисполненный совершенно байроновскаго вдохновенія, какъ самъ онъ воображалъ.
Геній его былъ въ то время ршительно въ мрачномъ дух. Онъ принесъ разъ матери своей трагедію, которая, хотя онъ умертвилъ шестнадцать человкъ прежде втораго акта, заставила ее хохотать до-того, что онъ съ досады бросилъ свое произведеніе въ огонь. Онъ проектировалъ эпическую поэму блыми стихами: ‘Кортесъ, завоеватель Мехики, и дочь Инки’, написалъ первую часть ‘Сенеки или Пагубной Купальни’ и ‘Аріадны въ Наксос’, послднія дв были классическія пьесы, съ хорами, строфами и антистрофами, которыя жестоко озадачивали бдную мистриссъ Пенденнисъ, наконецъ онъ началъ ‘Исторію Езуитовъ’, въ которой поражалъ этотъ орденъ съ безпощадною строгостью, предостерегая своихъ собратій-протестантовъ отъ ихъ коварствъ. Мать видла въ немъ съ удовольствіемъ пылкую преданность британской церкви, на выборахъ, когда сэръ Джайльсъ Бинфильдъ стоялъ за ‘Синій интересъ’ противъ лорда Трэйока, сына лорда Эйри, вига и покровителя папизма, Артуръ Пенденнисъ, украшенный сдланнымъ его матерью огромнымъ бантомъ, халъ на лошади, также увшанной синими лентами, подл доктора Портмана, хавшаго на сивой кобыл Доуди въ глав клеврингскихъ избирателей, кипвшихъ рвеніемъ за протестантскій интересъ.
Въ тотъ день Пенъ произнесъ свою первую рчь въ Синей Гостинниц и, какъ кажется, также въ первый разъ въ жизни выпилъ вина больше, чмъ бы слдовало. Милосердыя Небеса! какая сцена поднялась въ Фэрокс, когда онъ прискакалъ туда въ позднюю ночь! Какое движеніе фонарей на двор и у конюшенъ, хотя луна свтила какъ нельзя лучше, какая суматоха пошла между слугами, когда Пенъ влетлъ черезъ мостикъ на конюшенный дворъ, съ десяткомъ клеврингскихъ избирателей, горланившихъ ему вслдъ ‘Синюю Псню’ выборовъ!..
Онъ пригласилъ всхъ наверхъ, выпить по рюмк вина — доброй мадеры — капитальной мадеры — Джонъ, принеси намъ мадеры — и трудно угадать какимъ бы демонстраціямъ предались восторженные фермеры, еслибъ не явилась мистриссъ Пенденнисъ въ бломъ и со свчею въ рук: видъ ея блднаго прекраснаго лица до-того спугнулъ ревностныхъ ‘Синихъ’, что они молча сняли ей шляпы и ускакали.
Кром этихъ занятій и развлеченій, которымъ предавался мистеръ Пенъ, было еще одно, составляющее главную заботу и главное наслажденіе юности, если не лгутъ поэты: Пенъ изучалъ его постоянно. Сердце этого молодца было такъ пылко, и воображеніе такъ жадно, что онъ не могъ не подпасть вліянію страсти, о которой мы намекаемъ и которую вы, милостивыя государыни, вроятно, ужь угадали. Пенъ вздыхалъ по ней втайн и, какъ больной любовью юноша Овидія, открылъ настежь свою грудь, говоря: ‘Aura veni!’ Какой благородный юноша не гонялся въ свое время за этою втреною богиней?
Да, Пенъ началъ чувствовать потребность первой любви — страсти пожирающей, предмета, на которомъ онъ могъ бы сосредоточить вс неясныя, разсянныя фантазіи, такъ сладостно его томившія. Ему нужна была красавица, которой бы онъ дйствительно могъ посвящать свои стихи, которую бы онъ поставилъ на пьедестал и боготворилъ, вмсто воображаемыхъ Іантъ и Зюлеекъ, принимавшихъ изліянія его юношеской музы. Онъ перечитывалъ снова и снова свои любимыя поэмы, взывалъ къ ‘Alma Venus’, восторгу боговъ и людей, переводилъ оды Анакреона и выхватывалъ сообразные своей болзни пассажи изъ Киллера, Драйдена, Прайора и другихъ подобныхъ. Смирке и Пенъ никогда не уставали бесдовать о любви. Предатель-наставникъ занималъ его сантиментальными разговорами, вмсто чтеній объ алгебр и греческихъ писателяхъ: Смирке былъ самъ влюбленъ. Да и могло ли быть иначе, имя ежедневно передъ глазами такую женщину? Смирке былъ влюбленъ до безумія — если смирное пламя мистера Смирке можно было назвать безуміемъ — въ мистриссъ Пенденнисъ!
Эта добрая дама, сидя у себя внизу и давая Лаур уроки на фортепьяно, или выкраивая фланелевыя юбки для бдныхъ, или погруженная въ другія заботы своей скромной и чистой христіанской жизни, не могла и вообразить, какія бури заваривались наверху въ двухъ сердцахъ: въ сердц Пена — сидвшаго въ охотничьей куртк съ локтями на зеленомъ письменномъ стол и руками въ густыхъ волосахъ, а подъ носомъ съ томомъ Гомера — и въ сердц достойнаго мистера Смирке, съ которымъ онъ читалъ. Тутъ они разсуждали о Елен и Андромах. ‘Андромаха’, говаривалъ Пенъ: — ‘была наврно похожа на мою мать, но знаете, Смирке, я бы готовъ былъ отрзать себ носъ, чтобъ только взглянуть на Елену’, и вслдъ за этимъ онъ прочитывалъ съ жаромъ нсколько любимыхъ строкъ, которыя читатель легко найдетъ на своемъ мст въ третьей книг. Онъ чертилъ ея портреты, сохранившіеся до сегодня съ прямыми носами и необъятной величины глазами, подписывая ихъ ‘Artur Pendennis delineavit et pinxit’.
Мистеръ Смирке весьма-естественно предпочиталъ Андромаху, вслдствіе чего былъ необычайно-друженъ съ Пеномъ. Онъ подарилъ ему своего Эльзевира Горація. Онъ купилъ Пену серебряный рейсфедеръ и предоставилъ ему полную свободу заниматься такъ мало, какъ ему хотлось. Смирке былъ всегда наготов открыть тайну своего сердца Пену, онъ даже сознался ему разъ, что чувствуетъ ‘привязанность пламенную, нжную привязанность’, о которой Пену очень хотлось знать подробне. ‘А ну-ка, старый пріятель’, говорилъ онъ учителю:— ‘хорошенькая она? глаза у нея голубые или черные?’ Но помощникъ доктора Портмана испустилъ тихій вздохъ, направилъ взоры въ потолокъ и слабымъ голосомъ просилъ Пена перемнить разговоръ. Бдный Смирке! Онъ пригласилъ Пена обдать на свою квартиру, надъ мадамъ Фрибсби, клеврингской модисткой. Разъ, когда мистриссъ Пенденнисъ здила въ Клеврингъ въ открытомъ кабріолет, вроятно по хлопотамъ туалетнымъ, и пошелъ сильный дождь, она допустила уговорить себя зайдти на квартиру Смирке, который немедленно послалъ за пирожнымъ. Софа, на которой она сидла, сдлалась для него драгоцнностью и онъ постоянно держалъ цвты въ стакан, изъ котораго она напилась воды.
Такъ-какъ мистриссъ Пенденнисъ никогда не утомлялась, слушая похвалы сыну, то мы можемъ быть уврены, что хитрый наставникъ не упускалъ ни одного случая бесдовать съ нею о любимомъ предмет. Ему, можетъ-быть, и было нсколько скучно слышать повторенія разсказовъ о великодушіи Пена, о храбрости его, когда онъ побдилъ того большаго негоднаго мальчишку, о его веселости и проказахъ, о его необыкновенныхъ познаніяхъ въ латини и музык, и проч. и проч., но какой бы цны не далъ онъ, чтобъ сколько можно чаще и дольше наслаждаться ея обществомъ! И вдова, посл этихъ разговоровъ, находила мистера Смирке весьма-пріятнымъ и свдущимъ человкомъ. Что же касается до ея сына, то она еще не могла ршиться, быть ли ему архіепископомъ кентерберійскимъ или лордомъ канцлеромъ Соединенныхъ Королевствъ. Въ ея мысляхъ не было мста и вопросу о томъ, чтобъ въ Англіи могъ найдтись человкъ, хоть сколько-нибудь подходящій подъ пару къ ея Артуру. Этотъ фактъ уже давно былъ ршенъ.
Не имя ни затй, ни привычекъ, которыя бы требовали большихъ издержекъ, мистриссъ Пенденнисъ принялась копить деньги для сына. Она сдлалась даже немножко скупа. Разумется, что въ годъ траура не было въ Фэрокс никакихъ угощеній, серебряныя покрышки блюдъ и соусниковъ, составлявшія гордость прежняго врача и изукрашенныя гербами Пенденнисовъ, не появлялись на свтъ изъ своихъ ящиковъ въ-теченіе долгихъ лтъ. Число прислуги было уменьшено и расходы сокращены. Столъ былъ самый пустынническій, когда Пенъ не обдалъ дома, даже самъ онъ былъ въ глав демонстраціи изъ кухни, жаловавшейся на упадокъ достоинства Фэрокскаго пива. Мистриссъ Пенденнисъ сдлалась для сына просто скрягой.
Въ маленькомъ кружк короткихъ знакомыхъ мистриссъ Пенденнисъ не случилось молодой женщины или двицы, которую Пенъ могъ бы одарить своимъ безцннымъ сокровищемъ — сердцемъ, а ему пламенно хотлось сбыть его кому-нибудь. Въ такихъ случаяхъ многіе молодые люди не задумываются и избираютъ себ какую-нибудь Долли, дочь ключницы, или Молли, дочь кузнеца. Но Пенъ считалъ особу Пенденниса слишкомъ-высокою, чтобъ спуститься такъ низко. Онъ былъ слишкомъ-возвышеннаго характера для грубой интриги, а мысль объ обольщеніи, еслибъ она могла у него закрасться, возмутила бы его сердце, какъ дло низкое и безчестное. Миссъ Минни Портманъ была слишкомъ-стара, слишкомъ-толста и черезчуръ любила читать ‘Древнюю Исторію Ролленя’, дочери адмирала Бордбэка, изъ Сент-Винцент-Гоуза, опротивли Пену своимъ лондонскимъ важничаньемъ и тмъ, что смотрли на него свысока, какъ на ребенка. Три дочери капитана Глэндерса (50-го Драгунскаго) ходили все еще въ коричневыхъ холстинковыхъ передничкахъ, съ косичками, завязанными грязными розовыми ленточками. Не научившись танцевать, нашъ юноша не могъ имть случая сблизиться съ прекраснымъ поломъ на собраніяхъ въ Чэттерис, словомъ сказать, онъ не былъ влюбленъ, потому-что не въ кого было влюбиться. И онъ ежедневно вызжалъ верхомъ, отъискивая свою Дульцинею, заглядывая въ прозжавшіе по большой дорог экипажи, онъ чувствовалъ, какъ билось его сердце трепетнымъ ожиданіемъ, не она ли въ той желтой карет, которая тянется въ гору, или не которая-ли нибудь изъ тхъ трехъ двицъ, въ пуховыхъ шляпкахъ, которыхъ прокатываетъ въ шарабан этотъ толстый джентльменъ, со скоростью по четыре мили въ часъ. Но въ желтой карет хала древняя, немилосердо нюхающая табакъ вдова, съ современною ей горничною, а двицы въ пуховыхъ шляпкахъ походили на рпы. Что бы онъ ни длалъ и куда бы ни похалъ, а все еще честному Пену не являлась очарованная принцесса, которую ему суждено освободить и пріобрсти въ награду за подвиги.
Объ этихъ вещахъ онъ не бесдовалъ съ матерью. У него быль свой отдльный міръ. Какая благородная, пылкая, воспріимчивая, впечатлительная душа не иметъ своего тайнаго убжища, куда она уносится? Не будемъ тревожить его неуклюжимъ любопытствомъ и вмшательствомъ. Актеонъ былъ превращенъ въ четвероногое, за желаніе проникнуть туда, гд купалась Діана. Если у васъ сынъ поэтическій, сударыня, то оставляйте его повременамъ въ поко: даже вашъ удивительный совтъ можетъ иногда показаться неумстнымъ. Вы безошибочны, но изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ всякій думалъ точь-въ-точь по-вашему. Можетъ-быть, что вотъ у того человка ужь есть мысли, слишкомъ-глубокія даже для вашего великаго разума, и фантазіи, дотого робкія и застнчивыя, что останутся спрятанными даже въ вашемъ присутствіи, миледи.
Силою материнской любви Елена Пенденнисъ угадывала большую часть тайнъ сына, по она молчала объ этомъ. Кром-того, она ршила заране, что Пенъ долженъ жениться на маленькой Лаур, когда ему минетъ двадцать-шесть лтъ, а ей восемьнадцать: тогда Пенъ успетъ кончить университетскій курсъ, прокатиться по материку Европы и потомъ, или оснуется въ Лондон и будетъ изумлять всю столицу краснорчіемъ своимъ въ качеств адвоката, или еще лучше, поселившись въ прелестномъ сельскомъ пасторскомъ домик, окруженномъ розовыми кустами и душистою жимолостью, поблизости романической, обросшей плющомъ церкви, будетъ говорить превосходнйшія проповди, когда-либо поучавшія смертныхъ.
Въ ту эпоху, когда описанныя нами выше чувства, разводили войну и смуты въ груди честнаго Пена, случилось ему разъ пріхать въ Чэттерисъ, съ цлью передать въ контору ‘Чэттерискаго Встника’ необыкновенно-трогательную поэму. Отдавая, по обыкновенію, лошадь свою на руки конюховъ тамошняго Джордж-Отеля, онъ неожиданно сошелся съ однимъ старымъ знакомымъ. Высокій черный тэндемъ {Одноколка, съ парою гусемъ запряженныхъ лошадей.}, на красныхъ колесахъ, влетлъ съ громомъ во дворъ гостинницы, пока Пенъ толковалъ съ конюхомъ насчетъ своей лошади: ‘Галло, Пенденнисъ, ты ли?’ раздался, громкій, покровительственный голосъ правившаго. Пенъ узналъ съ трудомъ подъ широкими полями шляпы и среди сюртуковъ и галстуховъ, которые были на немъ навьючены, особу и лицо прежняго школьнаго товарища, мистера Фокера.
Годъ отсутствія произвелъ въ этомъ джентльмен значительную перемну. Юноша, котораго за нсколько мсяцевъ тому назадъ журили по заслугамъ, и который тратилъ свои карманныя деньги на пирожки и пряники, явился теперь передъ глазами Пена въ костюм, называвшемся тогда ‘плутовскимъ’. Между колнями его былъ огромный бульдогъ, яркій пунсовый шалевый платокъ, обернутый вокругъ его шеи, былъ зашпиленъ огромною булавкой, съ золотою фигуркою бульдога же, мохнатый жилетъ былъ испещренъ золотыми цпочками, сверхъ жилета зеленый полуфракъ со впалыми пуговками, а сверхъ полуфрака широкій блый сюртукъ съ похожими на плоскіе сыры пуговицами, на которыхъ были выбиты изображенія разныхъ экстренныхъ случаевъ изъ жизни охотника или наздника. Вс эти принадлежности изукрасили особу нашего молодца до-того, что вы задумались бы, за кого его принять: за боксера ли en goguette, или за щеголя-жокея въ праздничномъ наряд.
— Совсмъ вышелъ оттуда, Пенденнисъ? сказалъ мистеръ Фокеръ, слзая съ тэндема и протягивая Пену палецъ.
— Да, съ годъ или больше.
— Терпть не могу доктора и Тоузера, втораго учителя, и всхъ тамъ. Мсто вовсе не для джентльменовъ.
— Вовсе, отвчалъ тревожно Пенъ.
— Право, мн иногда снится, будто этотъ старый педантъ лзетъ въ меня, продолжалъ Фокеръ, и Пенъ улыбнулся при мысли о страшныхъ сновидніяхъ, точь-въ-точь въ томъ же род.— Когда я подумаю, чмъ насъ кормили, клянусь, сэръ, удивляюсь, какъ я выдержалъ. Дряблая баранина, скотская говядина, пуддинги по четвергамъ и по воскресеньямъ — настоящія отравы. А взгляни-ка на мою передовую: видалъ ты когда-нибудь животное красиве? Пріхалъ изъ Бэймута. Девять миль въ сорокъ-дв минуты. Недурно, сэръ!
— Ты живешь въ Бэймут, Фокеръ?
— Да, я пріхалъ изъ Оксфорда, потомъ сюда и вечеромъ хочу въ театръ. Видалъ ты какъ Роукнисъ отхватываетъ джигу? И мистеръ Фокеръ сдлалъ нсколько па этого національнаго танца, ища взорами сочувствія въ глазахъ своего грума и конюховъ.
Пенъ подумалъ, что и онъ не прочь отъ театра, а домой онъ воротится при лунномъ свт. Вслдствіе чего онъ принялъ приглашеніе Фокера отобдать вмст и оба вошли въ буфетъ, гд Фокеръ попросилъ хорошенькую миссъ Ринсеръ, дочь хозяйки, попотчивать рюмкой ‘его микстуры’.
Пена и семейство его знали въ Джордж-Отел съ-тхъ-поръ, какъ они поселились въ Фэрокс, экипажи и лошади мистера Пенденниса всегда оставлялись въ этой гостинниц, когда онъ прізжалъ въ Чэттерисъ. Хозяйка сдлала наслднику Фэрокса весьма-почтительный книксенъ, отпустила ему комплиментъ на счетъ его роста и возмужалости, и спросила о здоровь домашнихъ, о доктор Портмен и всхъ клеврингскихъ. На вс эти вопросы молодой джентльменъ отвчалъ весьма-благосклонно.
Мистеръ Фокеръ велъ себя совершенно-иначе. Онъ спросилъ у Ринсера о состояніи его насморка, сказалъ мистрисъ Ринсеръ загадку, спросилъ миссъ Ринсеръ, скоро ли она будетъ готова выйдти за него замужъ, и отпустилъ нсколько комплиментовъ миссъ Бреттъ, другой молодой двиц въ буфет: все это въ одну минуту и съ такою живостью и шутливостью, что вс женщины захикали разомъ. Потомъ онъ прищелкнулъ одобрительно языкомъ, проглотивъ поднесенную ему миссъ Ринсеръ ‘микстуру’.
— Не хочешь ли отвдать, пріятель, сказалъ онъ Пену:— Факультетъ рекомендовалъ мн это въ качеств желудочнаго. Попотчуйте и его рюмкой, миссъ Ринсеръ, и запишите на-счетъ вашего покорнйшаго.
Бдный Пенъ взялъ рюмку и вс разсмялись отъ гримасы, которую онъ неловко сдлалъ, осушивъ ее: джинъ, горечь и еще какія-то крпительныя входили въ составъ ‘микстуры’, которою мистеръ Фокеръ такъ восхищался и которую назвалъ ‘своею’. Пока Пенъ поперхнулся, морщился и отплевывался, Фокеръ замтилъ мистеру Ринсеру, что пріятель его еще зеленъ, очень-зеленъ, но что онъ скоро его сформируетъ. Посл этого онъ заказалъ обдъ изъ черепахи и дичины, и въ-особенности совтовалъ хозяйк заморозить шампанское съ самымъ тщательнымъ вниманіемъ.
Кончивъ эти дла, Фокеръ и Пенъ пошли гулять по Гай-Стриту, первый съ сигарою въ зубахъ, которую онъ вынулъ изъ сигарочницы, величиною чуть не съ чемоданъ. Онъ завернулъ къ мистеру Люису, чтобъ пополнить ее и побесдовалъ нсколько минутъ съ этимъ джентльменомъ, присвъ на залавокъ, потомъ зашелъ въ фруктовую лавку, чтобъ полюбезничать съ хорошенькою сидльщицей, потомъ они прошли мимо Конторы ‘Чэттерискаго Встника’, для котораго Пенъ имлъ въ карман пакетъ со стихами, но отдавать его не ршился, совстясь передъ Фокеромъ. Они встрчали увсистыхъ драгуновъ, квартировавшаго постоянно въ Чэттерис полка, останавливались съ ними и толковали о бэймутскихъ балахъ и о томъ, какъ хороша миссъ Броунъ и какая чертовски-славная женщина мистриссъ Джонесъ. Напрасно Пенъ припоминалъ, какимъ глупымъ осломъ Фокеръ былъ въ школ, какъ онъ едва умлъ читать, какъ быль неопрятенъ и какъ отличался неестественными промахами и особеннымъ тупоуміемъ. Мистеръ Фокеръ и теперь былъ порядочнымъ человкомъ на столько же, какъ и въ школьные дни, а между-тмъ, Пенъ чувствовалъ тайную гордость, прогуливаясь по Гай-Стриту съ молодымъ джентльменомъ, у котораго былъ свой тэндемъ, который разговаривалъ съ офицерами и заказывалъ къ обду черепаховый супъ и шампанское. Пенъ слушалъ, и также не безъ нкотораго почтенія, разсказы Фокера о томъ, что длали въ Коллегіум, котораго онъ былъ украшеніемъ, и длинныя исторіи о гонкахъ на гребл, боксерахъ, прогулкахъ за городъ, и самъ началъ ощущать желаніе поступить въ ‘Коллегіумъ’, гд столько удовольствій и мужественныхъ упражненій. Въ это время прозжалъ фермеръ Горнеттъ, живущій подл самаго Фэрокса и поклонился Пену, тотъ остановилъ его и попросилъ передать своей матери, что онъ встртился съ прежнимъ школьнымъ товарищемъ и будетъ обдать въ Чэттерис.
Молодые люди продолжали свою прогулку и проходили внутри соборной ограды, откуда могли слышать музыку вечерней службы, музыка эта всегда производила сильное впечатлніе на Пена. Они бродили по алле, пока прихожане не повалили изъ церкви съ послднимъ аккордомъ органа.
Старый Портманъ былъ въ числ вышедшихъ изъ почтенныхъ древнихъ воротъ. Разглядвъ Пена, онъ подошелъ къ нему и протянулъ руку, но онъ съ удивленіемъ смотрлъ на его пріятеля, изо рта и отъ сигары котораго валили облака благовонія, струившіяся подъ носомъ и вокругъ шляпы доктора.
— Мистеръ Фокеръ, мой старый школьный товарищъ, сказалъ Пенъ.
— Гмъ! проворчалъ докторъ, косясь на сигару. У себя въ кабинет онъ и самъ покуривалъ трубку, но сигара казалась ему оскверненіемъ.— Я здсь по дламъ, Артуръ. Не подемъ ли домой вмст?
— Я… меня пригласилъ обдать мой пріятель.
— Не лучше ли ухать вмст, однако?
— Его мать знаетъ, что онъ не будетъ, сэръ, замтилъ Фокеръ:— такъ ли, Пенденнисъ?
— Но изъ этого еще не слдуетъ, чтобъ онъ не сдлалъ лучше, похавъ домой со мною, пробормоталъ дикторъ и пошелъ дальше съ большою важностью.
— Старичина не любитъ этого злья, кажется, сказалъ Фокеръ, отряхивая пепелъ сигары.— Ба! это кто?— да это генералъ и Бингли, антрепренръ. Мое почтеніе, Косъ! Какъ поживаете, Бингли?
— Какъ поживаетъ мой достойный и благородный юный другъ? сказалъ джентльменъ, котораго Фокеръ величалъ генераломъ. На немъ былъ истертый и заплатанный военный плащъ съ засаленнымъ воротникомъ, и шляпа, сильно заломленная на-бекрень.
— Надюсь, что вы здоровы, почтенный сэръ, сказалъ Фокеру другой джентльменъ: — и что королевскій театръ будетъ имть честь пользоваться сегодня вечеромъ вашимъ покровительствомъ. Мы даемъ ‘Незнакомца’, въ которомъ вашъ покорнйшій слуга будетъ…
— Съ вами нтъ возможности, когда вы въ лосин и ботфортахъ, Бингли! замтилъ Фокеръ.
— Но ужь вамъ понравится миссъ Фодрингэй въ роли мистриссъ Галлеръ, возразилъ генералъ съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ: — или мое имя не Джекъ Костиганъ.
Пенъ смотрлъ на обоихъ съ большимъ любопытствомъ. Онъ въ жизнь свою не видалъ актера. Оглянувшись, онъ замтилъ раскраснвшееся лицо стараго Портмена, оборотившагося назадъ, выходя изъ ограды и, повидимому, крайне-недовольнаго новыми знакомцами Пена.
Можетъ-быть, нашему герою было бы дйствительно гораздо-лучше воспользоваться совтомъ доктора и обществомъ по дорог домой. Но кто изъ насъ знаетъ свою судьбу?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ.

Нагулявшись вдоволь, мистеръ Фокеръ и его гость воротились въ Джордж-Отель и услись за очень-прилично сервированный столъ. Вскор мистеръ Ринсеръ явился съ первымъ блюдомъ, поклонясь съ торжественною важностью, какъ-будто онъ прислуживалъ самому лорду-намстнику. Мистеръ Фокеръ атаковалъ черепаховый супъ и дичину съ аппетитомъ, нисколько не уступавшимъ прежнему, которымъ онъ славился въ Грэйфрайрской Школ. Пенъ не могъ не уважать его какъ знатока, когда онъ объявилъ шампанское негодною шиповкой и подмигнулъ портвейну однимъ глазомъ. Портвейнъ заслужилъ его одобреніе и онъ объявилъ слугамъ, что его нтъ возможности надуть. Всю трактирную прислугу онъ зналъ по именамъ и обнаруживалъ большое участіе къ семействамъ каждаго, когда вызжали лондонскіе дилижансы, отправлявшіеся въ то время отъ Джордж-Отеля, мистеръ Фокеръ веллъ открыть окно настежь, называлъ также по именамъ кондукторовъ и кучеровъ, и спрашивалъ у нихъ о здоровь ихъ семействъ, потомъ, когда дилижансы трогались, онъ очень-живо представлялъ рожокъ кондуктора, къ большому удовольствію Джима конюха, выколачивавшаго на двор попоны.
— Бутылка шерри, бутылка шампанскаго, бутылка порто и chasse-caf, право недурно, Пенъ, ге? сказалъ Фокеръ, посл поглощенія всего этого, равно какъ фруктовъ, грецкихъ орховъ и изюма.— Теперь пора брести.
Пенъ вскочилъ съ весьма-блестящими глазами и разрумяненнымъ лицомъ, и они направились къ театру, гд заплатили за свои билеты дряхлой сонливой старух. ‘Это мистриссъ Дройсикумъ, теща Бингли, великая въ роли леди Макбетъ,’ замтилъ Фокеръ своему товарищу. Фокеръ былъ и съ нею знакомь.
Нашимъ молодымъ людямъ предстоялъ почти неограниченный выборъ мстъ въ ложахъ, весьма-ненаполненныхъ по обыкновенію провинціальныхъ театровъ, несмотря на ‘всеобщій порывъ увлеченія и электрическіе токи восторга,’ расписанные въ афишахъ Бингли. Десятка два-три зрителей сидло на скамьяхъ партера, нсколько больше топало и посвистывало въ галереяхъ и еще около дюжины, пользовавшихся даровымъ входомъ, сидло въ ложахъ. Драгунскіе поручики Роджерсъ и Поджерсъ, и молодой корнетъ Тидмусъ, занимали отдльную ложу. Актеры играли для нихъ, а эти джентльмены разговаривали съ ними, когда т оставались безъ дла, и апплодировали имъ, называя по именамъ.
Антрепренръ Бингли, игравшій вс главныя комическія и трагическія роли, кром тхъ случаевъ, когда онъ скромно удалялся передъ лондонскими свтилами, повременамъ зазжавшими въ Чэттерисъ, былъ великъ въ ‘Незнакомц’. На немъ были въ тотъ вечеръ обтяжные лосинные панталоны и гессенскіе сапоги, широкій плащъ и войлочная шляпа, катафалочное перо которое обввало его дряблое лицо и нсколько замаскировывало огромный, черноволосый, завитой парикъ. Онъ быль украшенъ сценическими брильянтами, изъ которыхъ выбиралъ для себя самые блестящіе и замтные, а на мизинц у него красовался фальшивый брильянтъ, весьма-ловко повертываемый имъ и сверкавшій передъ глазами партера, когда онъ полувысовывалъ его изъ складокъ плаща. Бингли длалъ особенную милость молодымъ людямъ своей труппы, удостойвая ихъ надвать это кольцо въ легкихъ комическихъ роляхъ, и они льстили своему директору, разспрашивая его объ исторіи этой драгоцнности. Сцена иметъ свои историческіе брильянты. Это кольцо принадлежало нкогда Джорджу Фредрику Куке, получившему его отъ мистера Кина, который, можетъ-быть, купилъ его за шиллингъ. Бингли воображалъ, что вся публика ослплена его блескомъ.
Онъ читалъ сценическую книгу — эту чудную сценическую книгу, которая переплетена не какъ какая бы то ни было другая книга, но нарумянена и украшена фольгой и блестками, какъ герой или героиня, держащіе ее, а т держатъ ее въ рукахъ такъ, какъ люди никогда не держатъ книгъ, указываютъ пальцемъ на пассажи и зловще киваютъ зрителямъ головою, поднимая потомъ очи и палецъ къ потолку, какъ-будто въ доказательство необъятнаго утшенія, почерпнутаго изъ книги. Каждый, кому удалось видть одного извстнаго нашего комика, въ пестромъ ситцевомъ халат, какихъ никто никогда не нашивалъ, въ роли молодаго вельможи, сокращающаго время чтеніемъ въ своихъ покояхъ, въ ожиданіи друга своего, сэра Гарри, или отца, который долженъ былъ прійдти завтракать — всякій, говорю я, кто видлъ этого великаго актра надъ театральною книгой, долженъ былъ ощущать особенное удовольствіе и пользоваться обширнымъ полемъ для размышленія.
Лишь-только ‘Незнакомецъ’ увидлъ нашихъ молодыхъ людей, онъ тотчасъ же началъ ‘играть къ нимъ’, онъ смотрлъ на нихъ торжественно черезъ свою раззолоченную книгу, развалившись на сценической скамь и обнаруживая кольцо и ботфорты. Онъ разсчитывалъ на эффектъ каждаго изъ этихъ украшеній и ршился очаровать юношей во что бы то ни стало, зная, что они заплатили за входъ. Воображеніе ужь рисовало передъ нимъ картину ихъ семейства, пріхавшую изъ деревни въ театръ, и наполняющую его кассу.
Онъ лежалъ на скамь, погруженный въ чтеніе, а слуга его, Фрэнсисъ, разсуждалъ о немъ ‘всторону.’
‘Опять читаетъ’ говорилъ Фрэнсисъ зрителямъ: — ‘читаетъ съ утра до ночи. Для него природа не иметъ красотъ, жизнь — прелестей. Вотъ ужь три года, какъ я не видалъ его улыбки’. Физіономія Бингли была во время коментарій врнаго слуги такъ мрачна, что страшно смотрть. ‘Ничто не развлекаетъ его. О, еслибъ онъ привязался хоть къ какому-нибудь живому существу, хоть къ животному: человкъ долженъ же любить что-нибудь.’
‘Тобіасъ-Голлъ (выходитъ изъ хижины).— О, какъ отрадно, посл семи долгихъ недль, чувствовать снова теплоту этихъ солнечныхъ лучей! Благодарю васъ, о Небеса! за эту благодать.’ Онъ сжимаетъ руками шапку, возводитъ взоры къ потолку и молится. Незнакомецъ разглядываетъ его пристально.
‘Фрэнсисъ (Незнакомцу).— Не велика доля земнаго блаженства, предназначенная въ удлъ этому старцу, а между-тмъ замтьте, какъ онъ за нее благодаренъ!
‘Бингли.— Это оттого, что хотя онъ и старъ, но не больше какъ дитя на помочахъ надежды. Онъ пристально посмотрлъ на Фокера, который прехладнокровно продолжаетъ сосать набалдашникъ своей трости.
‘Фрэнсисъ.— Надежда — кормилица жизни.
‘Бингли.— А колыбель ея — могила.’
Незнакомецъ проговорилъ это болзненнымъ басовымъ стономъ, вытаращивъ глаза на Пенденниса, который совершенно-растерялся. Онъ вообразилъ, что весь театръ смотритъ на него и невольно потупилъ глаза. Только-что онъ ихъ поднялъ, Бингли опять посмотрлъ на него. Всю эту сцену антрепренръ игралъ какъ-будто исключительно для Пена. Готовясь сдлать доброе дло, и отсылая Фрэнсиса съ книгою, чтобъ врный слуга не былъ свидтелемъ замышленнаго имъ благодянія, Бингли тщательно замтилъ страницу, вроятно, намреваясь продолжать чтеніе за сценою. Но все это было сдлано прямо въ глаза Пенденнису, котораго антрепренръ хотлъ околдовать. Какое облегченіе почувствовалъ нашъ юноша, когда сцена кончилась и Фокеръ, стуча палкой, закричалъ: ‘Браво, Бингли!’
— Поддержи его, Пенденнисъ, знаешь, вс они любятъ, когда имъ хлопаютъ, сказалъ Фокеръ. Добродушный молодой джентльменъ и Пенденнисъ засмялись и принялись апплодировать изо всхъ силъ вмст съ сидвшими въ противоположной лож драгунами.
Перемна декорацій. Вмсто хижины Тобіаса, Незнакомца и его сапоговъ, зала Винтерсенскаго Замка, явились слуги со столами и стульями.— ‘Вотъ Гиксъ и миссъ Тэктвайтъ’, шепнулъ Фокеръ. ‘Вдь хорошенькая, Пенъ, ге? Но постой — урра! браво! вотъ и Фодрингэй’.
Партеръ встрепенулся и застучалъ зонтиками, залпъ рукоплесканій раздался,съ галерей, драгуны и Фокеръ хлопали съ неистовствомъ: вы бы подумали, что театръ набитъ биткомъ — такъ бшено вс апплодировали. Красное лицо и клочковатые бакенбарды мистера Костигана выглядывали изъ-за боковой кулисы. Глаза Пена засверкали, когда явилась мистриссъ Галлеръ съ потупленными взорами, она ободрилась при грохот рукоплесканій и обвела зрителей благодарнымъ взглядомъ, потомъ, скрестивъ руки на груди, опустилась, длая великолпный реверансъ. Шумъ сильне, зонтики стучатъ какъ бшеные. Пенъ, воспламененный виномъ и энтузіазмомъ, хлопалъ и кричалъ ‘браво’ громче всхъ. Мистриссъ Галлеръ видла его (и многихъ другихъ), а старичокъ Боусъ, первый скрипачъ оркестра — усиленнаго въ тотъ вечеръ частью драгунскаго хора, съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутейля — улыбался съ своего возвышенія восторгу нашего юноши.
Т, кому случалось видть миссъ Фодрингэй впослдствіи, когда она ужь была замужемъ и вошла въ лондонское общество, не имютъ понятія о томъ, какъ она была хороша въ то время, когда Пенъ увидлъ ее въ первый разъ. Она была высокаго женскаго роста и въ полномъ блеск красоты. Ей было тогда двадцать-шесть лтъ, хотя она и увряла что ей только девятнадцать. У нея былъ чистый высокій лобъ, окраенный вьющимися отъ природы черными волосами — красавицы послдующихъ временъ старались подражать этому помощью парикмахерскихъ щипцовъ — волосами, которые соединялись густыми, лоснящимися прядями на затылк, подобномъ тому, какой на плечахъ Венгры Луврской — восторг боговъ и людей. Глаза ея, когда она поднимала на васъ взоры и прежде чмъ опускала свои длинныя, чудесныя черныя рсницы, сіяли непостижимою нжностью и таинственностью. Любовь и геній какъ-будто выглядывали изъ нихъ и потомъ застнчиво скрывались, сконфуженные тмъ, что вы успли на нихъ взглянуть. У кого, какъ не у женщины высокаго разума, могло быть такое величественное чело? Она никогда не смялась: зубы были нехороши, но улыбка безпредльной нжности и прелести играла на ея прекрасныхъ устахъ и въ ямочкахъ щекъ и классическаго подбородка. Носъ въ т дни былъ у нея такой, что и описать нельзя. Уши походили на дв маленькія жемчужныя раковины, которыя серги только оскорбляли, хотя серги и были красивйшею собственностью театра. На ней было длинное черное платье, въ которомъ она двигалась съ чудною граціозностью, и изъ широкихъ складокъ котораго изрдка показывались кончики сандалій, он были-таки великоваты, но Пенъ готовъ былъ присягнуть, что он меньше башмачковъ Ченерентолы. Но великолпне всего были ея руки. Когда она складывала ихъ съ самоотверженіемъ на груди, когда он опускались въ нмой мук или поднимались съ величавою повелительностью, когда въ игривой веселости он, можно сказать, порхали передъ нею, какъ… какъ что бы? какъ блоснжные голуби передъ колесницею Венеры — она ими манила, отталкивала, умоляла, обвивала своихъ обожателей. Никого отдльно, ибо она была вооружена своею собственною добродтелью и охранялась доблестью отца, котораго мечъ сверкнулъ бы изъ ноженъ при малйшей обид его дочери — но всхъ зрителей, которые влеклись и возносились къ ней, обаянные какъ волшебными чарами.
Такъ простояла она съ минуту, совершенная и прекрасная, и Пенъ глядлъ на нее въ изступленіи.
— Что, Пенъ, вдь просто одурманиваетъ? спросилъ мистеръ Фокеръ.
— Тсъ! отвчалъ Пенъ.— Она говоритъ.
Она заговорила звучнымъ, мелодическимъ голосомъ. Т, кому случалось видть ‘Незнакомца’, знаютъ, что рчи дйствующихъ лицъ не отличаются ни внутреннимъ достоинствомъ, ни здравымъ смысломъ, ни новизною идей, ни поэтическою фантазіей. Въ сущности, если вы скажете, что это глупая пьеса — вы будете недалеко отъ истины. Никто никогда не говоритъ такъ, какъ эти дйствующія лица. Весь характеръ ‘Незнакомца’ поддльный, какъ книга, которую онъ читаетъ, какъ волосы его парика, какъ его скамья, какъ брильянтовый перстень: а между-тмъ среди всей чепухи, есть какая-то существенность любви, дтей, прощенія обидъ, которыя возбуждаютъ участіе во всхъ.
Съ какою подавленною скорбью, съ какою увлекательною восторженностью, говорила мистрисъ Галлеръ! Сначала, когда она явилась въ качеств домоправительницы графа Винтерсена, и занималась приготовленіями къ прізду его превосходительства, отдавая приказанія насчетъ постелей и мбели, обда и проч., она была олицетвореніемъ тихаго отчаянія. Но когда она отдлалась отъ глупыхъ слугъ и могла дать волю своимъ чувствамъ, она излила ихъ каждому изъ зрителей, какъ другу и повренному сердца, и выплакала свой горести на плеч каждаго: маленькій скрипачъ въ оркестр (на котораго она, повидимому, не смотрла, хотя онъ неотвязно слдилъ за нею) крутился, корчился, кивалъ, указывалъ пальцами, и, когда она дошла до любимаго пассажа: ‘И у меня есть Вилльямъ, если онъ еще живъ — о, да, если онъ еще живъ! И его маленькія сестры! Зачмъ, воображеніе, терзаешь ты меня такъ? Зачмъ показываешь моихъ бдныхъ дтей, изнемогающихъ въ болзни и съ плачемъ призывающихъ свою м—м—ать,’ — когда она дошла до этого мста, старичокъ Боусъ скрылъ лицо свое въ синемъ бумажномъ носовомъ платк, выкрикнувъ изъ души: ‘браво!’
Вс были растроганы. Фокеръ, вынувъ изъ кармана желтый индійскій фуляръ, плакалъ прежалобно. Что до Пена, онъ зашелъ слишкомъ-далеко. Онъ слдовалъ за этою женщиной, куда бы она ни двигалась, когда она уходила со сцены, театръ былъ для него пустъ, лампы и красные офицеры дико мелькали передъ его глазами. Онъ подстерегалъ ее за боковою кулисой, гд она ждала очереди выйдти снова на сцену и гд отецъ снималъ съ нея шаль. Когда пришло время примиренія и она бросилась въ объятія матери Бингли, а дти прижались къ ихъ колнямъ, и графиня (мистриссъ Бингли, баронъ Штейнфортъ (представленный очень-живо Гарбеттсомъ) и прочія дйствующія лица составили вокругъ нихъ трогательную группу, горящіе глаза Пена видли только Фодрингэй, одну Фодрингэй. Занавсъ спустился на него какъ саванъ. Онъ не слыхалъ ни слова изъ того, что говорилъ Бингли, вышедшій на сцену для объявленія будущей пьесы, и принявшій, по обыкновенію, громкія рукоплесканія на свой счетъ. Пенъ не могъ даже уразумть, что весь театръ вызывалъ во все горло миссъ Фодрингэй, да и самъ антрепренръ не понималъ, повидимому, чтобъ кто-нибудь, кром его самого, могъ причинить успхъ пьесы. Наконецъ, онъ это постигъ, отступилъ назадъ, оскаля зубы, и тотчасъ же явился снова, объ руку съ мистриссъ Галлеръ. Какъ она была хороша! Волосы ея распустились: офицеры забросали ее букетами. Она прижала ихъ къ сердцу, поправила волосы и улыбнулась всмъ зрителямъ. Глаза ея встртились съ взорами Пена. Занавсъ упалъ снова и она скрылась. Ни одной ноты не слыхалъ онъ изъ увертюры, которую мдный драгунскій хоръ трубилъ съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутэйля.
— Какова? Тутъ надо съ ума сойдти, замтилъ Фокеръ товарищу.
Пенъ не зналъ, что ему толкуетъ Фокеръ и отвчалъ не впопадъ. Онъ не могъ сказать что чувствуетъ, не былъ въ-состояніи говорить ни съ однимъ смертнымъ. Да, Пенденнисъ и самъ не понималъ своихъ ощущеній: въ нихъ было что-то подавляющее, обезсиливающее, сладостное — какая-то лихорадка неистовой радости и неопредленныхъ желаній.
Роукинсъ и миссъ Тэктвайтъ вышли плясать двойной матлотъ, Фокеръ весь предался наслажденію балета, какъ за четверть чага плакалъ въ три ручья въ трагедіи. Пенъ не думалъ о немъ, ни о танц, припоминая только, что эта самая женщина играла съ нею въ сцен, когда она вышла изъ-за кулисъ въ первый разъ. Въ конц балета онъ взглянулъ на часы и сказалъ, что ему пора идти.
— Брось это, возразилъ Фокеръ: — подожди: теперь будетъ ‘Разбойникъ съ бердышемъ’. Бингли великолпенъ, въ красныхъ обтяжныхъ и долженъ перенести мистриссъ Бингли по бревну черезъ водопадъ, только она черезчуръ тяжела. Это преуморительно, подожди.
Пенъ взглянулъ на афишку, въ сладкой надежд найдти имя миссъ Фодрингэй спрятавшимся гд-нибудь въ дйствующихъ лицахъ послдней пьесы, но этого имени тамъ не было. Ему надобно уйдти. Ему далеко хать до дома. Онъ стиснулъ руку Фокера, хотлъ говорить, но не могъ. Онъ вышелъ изъ театра, бродилъ какъ въ безпамятств по городу, самъ не зная гд и долго ли, потомъ онъ слъ на лошадь у Джорджа и похалъ домой. На Клеврингской Колокольн ударило часъ, когда онъ въхахъ во дворъ Фэрокса. Хозяйка дома могла еще не спать, но она слышала только изъ корридора, какъ онъ бросился въ постель и спрятался съ головою подъ одяломъ.
Пенъ не имлъ привычки проводить безсонныя ночи, а потому разомъ заснулъ крпкимъ сномъ. Даже въ боле поздніе годы и когда бездна заботъ и другихъ гонителей сна осаждаетъ человка, онъ все-таки по привычк, отъ усталости, или изъ ршимости, начинаетъ засыпать по обыкновенію, наперекоръ мучительному безпокойству. Но оно скоро приходитъ къ нему, расшевеливаетъ за плеча и говоритъ: — ну-ка, пріятель, нечего лниться, подымайся-ка и потолкуемъ. И они начинаютъ свою бесду въ часы глухой ночи. Что бы впослдствіи съ нимъ ни было, но покуда еще юный Пенъ не дошелъ до этого состоянія. Онъ спалъ крпкимъ сномъ и проснулся рано утромъ, когда галки закаркали изъ рощицы подъ его окномъ, въ минуту пробужденія, милый образъ былъ уже передъ нимъ: ‘милый мальчикъ’, говорило видніе:— ‘ты спалъ такъ хорошо, что мн было жаль будить тебя, но я сидла у твоей подушки все это время и не хочу, чтобъ ты меня оставилъ. Я любовь! Я приношу съ собою горячку страстей: жаркое томленіе и безумныя желанія, неугомонную жажду чего-то и стремленіе. Давно ужь ты меня призывалъ — я это знаю, теперь я предъ тобою, смотри на меня’.
Испугался ли Пенъ этого призыва? Конечно нтъ. Онъ не зналъ, что еще впереди, покуда онъ былъ весь переполненъ необузданнымъ наслажденіемъ и восторгомъ. Три года передъ этимъ, когда онъ вступалъ въ пятый классъ Цистерсіанцевъ, отецъ подарилъ ему золотые часы, которые мальчикъ вынималъ изъ-подъ подушки и осматривалъ, пробуждаясь по утрамъ, перетиралъ и гладилъ втихомолку и удалялся въ уединенные уголки, чтобъ наслаждаться чиканьемъ ихъ: такъ точно юноша наслаждался своимъ новымъ предметомъ восторга, ощупывалъ въ карман жилета, цлъ ли онъ, заводилъ его ложась спать и лелялъ и оглядывалъ его, пробуждаясь. Скажемъ мимоходомъ, что первые часы Пена были предрянные, дурно ходившіе съ самаго начала и безпрестанно портившіеся. Отложивъ ихъ посл въ ящикъ и забывъ на нкоторое время, онъ окончательно промнялъ ихъ на боле полезнаго указателя времени.
Пенъ чувствовалъ самъ, что со вчерашняго вечера постарлъ разомъ нсколькими годами. Теперь ужь не оставалось сомнній: онъ влюбленъ не хуже лучшаго героя, лучшаго романа, какой ему когда-либо случалось читать. Онъ съ величайшею самостоятельностью приказалъ старому Джону принести горячей воды для бритья, разодлся щеголемъ и пришелъ завтракать въ полномъ великолпіи, обошелся весьма-привтливо съ матерью и маленькою Лаурой, которая передъ этимъ барабанила урокъ свой на фортепьяно. Она спросила его какая была пьеса?
Пенъ засмялся и не хотлъ сказать какая была пьеса. Да и въ сущности ей незачмъ было знать объ этомъ. Потомъ она спросила, зачмъ онъ надлъ новый жилетъ и зашпилилъ галстухъ такою хорошенькой булавкой?
Пенъ покраснлъ и сказалъ матери, что школьный товарищъ, съ которымъ онъ вчера обдалъ въ Чэттерис, занимался въ Бэймут съ своимъ наставникомъ, очень-ученымъ человкомъ, а такъ-какъ онъ самъ готовится вступить въ коллегіумъ и еще многіе молодые люди продолжаютъ курсъ ученія въ Беймут, то ему очень хочется хать туда… и… и призаняться немножко съ ними вмст.
Личико Лауры вытянулось. Елена Пенденнисъ пристально посмотрла на сына, встревоженная больше чмъ когда-нибудь неяснымъ сомнніемъ и страхомъ, мучившими ее со вчерашняго вечера, когда фермеръ Горнеттъ явился къ ней съ извстіемъ, что Пенъ не будетъ дома обдать. Глаза Артура выражали ршимость. Она пыталась успокоиться и отогнать свои опасенія. Мальчикъ никогда еще не говорилъ ей неправды. Въ-продолженіе всего завтрака. Пенъ велъ себя чрезвычайно-важно, потомъ, простившись съ матерью и двочкой, онъ слъ на лошадь и выхалъ со двора. Сначала онъ халъ полегоньку, но поскакалъ какъ бшенный, лишь-только убдился, что его топота уже не слышно въ дом.
Смирке, помышлявшій о своихъ собственныхъ сердечныхъ длахъ и хавшій рысцой въ Фэроксъ съ вывороченными, по обыкновенію, носками, чтобъ заняться чтеніемъ съ Пеномъ, встртилъ своего ученика, промчавшагося стрлою мимо. Лошадка Смирке испугалась и бросилась въ сторону, когда лошадь съ громомъ наскакала чуть не на нее, скромный помощникъ Портмена полетлъ черезъ ея голову въ крапиву придорожной канавки. Пенъ засмялся, указалъ ему пальцемъ на бэймутскую дорогу и умчался на полмили по ея направленію, прежде чмъ бдный Смирке усплъ подняться на ноги.
Пенъ ршилъ, что долженъ увидться въ это утро съ Фокеромъ, долженъ слышать о ней, знать о ней, быть съ кмъ-нибудь кто съ нею знакомъ, а честный Смирке, сидя въ крапив между-тмъ, какъ лошадка его пощипывала траву, помышлялъ съ горестью, хать ли ему въ Фэроксъ или нтъ, такъ-какъ очевидно ученикъ его отлучился на весь день. ‘Да’, подумалъ онъ: — ‘все-таки можно туда създить. Можно спросить у мистриссъ Пенденнисъ когда Артуръ воротится, можно выслушать урокъ миссъ Лауры изъ Уаттсова Катихизиса’. Онъ услся на лошадку — обоимъ были эти паденія не въ диковинку — и поплелся къ дому, отъ котораго ученикъ его мчался ураганомъ.
Вотъ какъ любовь дурачитъ всхъ насъ, малыхъ и большихъ: Смирке погнался за нею въ крапиву, а Пенъ только-что тронулся въ первомъ пылу бшеной погони.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ дома.

Не убавляя шага, лошадь проскакала до самаго Бэймута, гд Пенъ сдалъ ее въ конюшни гостинницы, а самъ побжалъ прямо къ Фокеру, который далъ ему свой адресъ наканун. На квартир, находившейся подъ лавкою аптекаря, котораго сигары и содовые порошки сбывались очень-быстро при милостивомъ покровительств молодыхъ жильцовъ, Пенъ нашелъ только пріятеля Фокера, мистера Спэвина, занимавшагося куреніемъ сигары и обученіемъ собаченки разнымъ штукамъ.
Здоровое лицо Пена, раскраснвшееся отъ скорой верховой зды, представляло рзкую противоположность съ изношенною восковою фигурой товарища Фокера, тотъ и самъ это замтилъ: ‘Кто это?’ подумалъ онъ, ‘онъ свжъ какъ бобъ. Его рука, врно, не трясется по утрамъ, ставлю пять противъ одного’.
Фокеръ вовсе не прізжалъ домой. Какая досада!— Мистеръ Спэвинъ не могъ сказать когда онъ воротится. Иногда онъ отлучался на день, а иногда на недлю. Изъ какого коллегіума Пенъ? Не желаетъ ли освжиться чмъ-нибудь? Есть добрая кружка эля. Мистеръ Спэвинъ узналъ имя Пена по карточк, которую тотъ положилъ на столъ — въ т дни Пенъ гордился тмъ, что и у него есть карточки — и молодые люди разстались.
Пенъ сошелъ со скалы и принялся гулять по песку, кусая ногти на прибережь шумливаго моря. Оно разстилалось передъ нимъ, яркое и безконечное. Синія волны вкатывались въ заливъ съ ревомъ и пной. Пенъ смотрлъ на нихъ, не видя ничето. Какой приливъ вливался тогда въ его голову и какъ мало было у него силы остановить его! Пенъ бросалъ въ воду камешки, а волны все-таки катились. Онъ бсился, что не засталъ Фокера. Ему надобно было видть Фокера. Онъ непремнно долженъ видть Фокера. ‘Что если я поду… по чэттериской дорог, авось не встрчусь ли съ нимъ?’ подумалъ Пенъ. Чрезъ полчаса лошадь была снова осдлана и скакала по трав подл чэттериской дороги. Мили на четыре отъ Бэймута отдляется, какъ всякому извстно, клеврингская дорога, лошадь, весьма-естественно, пожелала своротить на нее, но Пенъ огрлъ ее хлыстомъ и выхалъ на большую дорогу, не видя на ней признака чернаго тэндема и красныхъ колесъ.
Выхавъ разъ на большую дорогу, почему бы и не похать дальше: кажется ясно, а потому Пенъ направился къ Джордж-Отелю, гд конюхъ сказалъ ему, что мистеръ Фокеръ конечно тутъ и что ‘онъ поднялъ вчера въ полночь такую возню, пилъ и горланилъ, и вызывалъ почтальйона Тома на кулачки, только ему бы пришлось плохо’, прибавилъ конюхъ, оскала зубы. ‘А что’, продолжалъ онъ, обращаясь весьма-сатирически къ груму мистера Фокера, шедшему черезъ дворъ съ отлично-вычищеннымъ платьемъ своего барина:— ‘подалъ ты своему губернатору горячей воды для бритья? Сведи туда мистера Пенденниса’. И Пенъ послдовалъ за врнымъ слугою въ комнату, гд мистеръ Фокеръ покоился посреди неизмримой кровати.
Пуховикь и вальки громоздились вокругъ маленькаго джентльмена, такъ-что едва можно было разсмотрть его смугленькую фигурку и красивый колпакъ.
— Галло! закричалъ Пенъ.
— Кто идетъ? затянулъ голосъ изъ кровати.— Какъ, опять Пенденнисъ? А мама знаетъ о твоемъ отсутствіи? Ты вчера ужиналъ съ нами? Нтъ, стой… кто ужиналъ съ нами Ступидъ?
— Три офицера, сэръ, и мистеръ Бингли, сэръ, и мистеръ Костиганъ, сэръ, отвчалъ грумъ съ самою серьзною физіономіей.
— А, да: ‘чаша и веселая шутка’ ходили вкруговую. Мы пли псни. Помнится я вызывалъ почтаря. Поколотилъ я его, Ступидъ?
— Нтъ, сэръ. Сраженья не было, сэръ, отвчалъ Ступидъ съ ненарушимою важностью.— Онъ раскладывалъ на стол туалетныя принадлежности мистера Фокера, вынимая ихъ изъ шкатулки, величиною съ сундукъ — подарка нжной матери, безъ этой шкатулки нашъ молодчикъ не длалъ шага. Тамъ былъ чудовищный серебряный туалетный приборъ: серебряный тазъ, серебряный кувшинъ, оправленныя въ серебро коробочки и сткляночки для всхъ родовъ порошковъ и эссенцій, и наконецъ превосходнйшія бритвы, заготовленныя заране для будущей бороды мистера Фокера.
— Подеремся въ другой разъ, сказалъ нашъ молодой джентльменъ, звая и протягивая тощія ручонки черезъ голову.— Сраженья точно не было, но было пнье. Бингли плъ, я плъ, генералъ плъ, то-есть Костиганъ. Ты никогда не слыхалъ какъ онъ постъ: ‘Маленькаго поросеночка подъ кроватью’, Пенъ?
— Тотъ съ кмъ мы встртились вчера? спросилъ Пенъ, весь встревоженный: — отецъ той…
— Той самой Фодрингэй, ну да. А вдь настоящая Венера, Пенъ?
— Мистеръ Костиганъ, сэръ, сидитъ въ гостиной, сэръ, и говоритъ, сэръ, что вы звали его завтракать, сэръ. Онъ заходилъ пять разъ, сэръ, но ни за что не хотлъ будить васъ, сэръ. Онъ былъ здсь съ одиннадцати часовъ, сэръ.
— А теперь который часъ?
— Второй, сэръ.
— Что бы сказала матушка, еслибъ увидла меня въ часъ въ постели? воскликнулъ лнтяй.— Она прислала меня сюда съ тмъ, чтобъ я съ учителемъ ломалъ себ голову надъ заброшенною латинью. Хе, хе! Послушай, Пенъ, это что-то непохоже на наши школьные семь часовъ, а? и онъ разразился ребяческимъ смхомъ.— Поди къ генералу, Пенъ, и потолкуй съ нимъ, пока я стану одваться. И послушай, Пенъ, попроси его спть ‘Поросеночка подъ кроватью’ это прелесть! Пенъ вышелъ въ большомъ безпокойств къ мистеру Костигану, а мистеръ Фокеръ занялся своимъ туалетомъ.
Изъ ддовъ мистера Фокера тотъ, отъ котораго онъ наслдовалъ состояніе, былъ пивоваръ. Фокеры, отъ отца къ сыну, учились въ цистерсіанской школ. Имя нашего пріятеля, видное черезъ стну школьнаго двора всмъ его товарищамъ на огромной вывск, было поводомъ къ тому, что ему не давали покоя, равно какъ за его невзрачную наружность, обжорство, неряшество, непонятливость и многія другія слабыя стороны. Всякій кто знаетъ, какъ щекотливый мальчикъ длается трусливымъ и застнчивымъ отъ постоянной тиранніи школьныхъ товарищей, можетъ понять, какимъ образомъ, освободившись отъ этого ига, онъ могъ развернуться чрезъ нсколько мсяцевъ и сдлаться веселымъ, насмшливымъ, разбитнымъ Фокеромъ, съ которымъ мы познакомились. Онъ все-таки оставался неучемъ, это правда: ученость не пріобртается тмъ, что мальчики, оставя школу, поступаютъ въ коллегіумъ вольноприходящими, но онъ былъ теперь — въ своемъ особенномъ род — такимъ же великимъ денди, какъ прежде былъ величайшимъ замарашкой. Войдя въ гостиную, къ своимъ двумъ постителямъ, раздушоный и въ тонкомъ бль, онъ былъ великолпенъ хоть куда.
Генералъ или капитанъ Костиганъ — онъ предпочиталъ слыть подъ титломъ капитана — сидлъ на подоконник, съ газетою въ рукахъ. Глаза капитана были нсколько тусклы, онъ читалъ газету чуть не по складамъ, помощью губъ и налитыхъ кровью глазъ, какъ вы видите подчасъ джентльменовъ, для которыхъ чтеніе занятіе рдкое и трудное. Шляпа была по обыкновенію заломлена на одно ухо, одна нога протянута на косяк, по величин и растоптанности сапоговъ, наблюдатель заключилъ бы, что капитанъ не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Бдность, прежде чмъ овладваетъ человкомъ совершенно, иметъ какъ-будто обыкновеніе атаковывать напередъ оконечности его тла: то, чмъ онъ прикрываетъ голову, руки и ноги, длается всегда ея первою добычей. Вс эти части туалета капитана Костигана были особенно оборваны и истасканы. Лишь-только онъ увидлъ Пена, тотчасъ же слзъ съ окна и привтствовалъ вошедшаго, повоенному, поднявъ два пальца, плохо прикрытыхъ изодранною черною перчаткой, къ шляп, и потомъ снявъ ее совсмъ. Капитанъ имлъ склонность къ плшивости, но онъ зачесывалъ съ затылка черезъ лысину желзносрые волосы, а по обимъ сторонамъ лица пускалъ дв пряди съ висковъ. Большое количество спиртуознаго испортило цвтъ лица мистера Костигана и оно, нкогда красивое, казалось мдноватымъ. Онъ носилъ весьма-высокій галстухъ, протертый и запятнанный во многихъ мстахъ, и сюртукъ на манеръ военнаго, плотно застегнутый тамъ, гд пуговицы еще съ нимъ не разстались.
— Молодой джентльменъ, которому я имлъ честь быть представленнымъ вчера въ церковной оград, сказалъ капитанъ, великолпно расшаркиваясь и размахивая шляпой: — надюсь видть васъ въ добромъ здоровь, сэръ. Я замтилъ васъ вчера въ театр, во время представленія моей дочери, а потомъ вы исчезли. Я только проводилъ ее домой, сэръ: Джекъ Костиганъ, хотя бденъ, но джентльменъ, а потомъ, когда я зашелъ засвидтельствовать свое почтеніе моему веселому, юному другу, васъ уже не было. Мы провели веселую ночь, сэръ — мистеръ Фокеръ, трое нашихъ удалыхъ драгунъ и вашъ покорнйшій. Да, сэръ, она напомнила мн одну изъ нашихъ веселыхъ ночей, когда я служилъ въ сто-третьемъ полку! И онъ вытащилъ старую табакерку, которую поднесъ своему новому знакомцу съ видомъ величайшаго достоинства.
Артуръ быль слишкомъ-взволнованъ и не могъ говорить. Этотъ грязный оборванецъ — ея отецъ! Отъ капитана несло воспоминаніемъ сигарочнаго дыма вчерашней ночи и онъ поглаживалъ мохъ на своемъ подбородк съ самодовольствіемъ молодаго денди.
— Надюсь, что миссъ Фод…. миссъ Костиганъ здорова, сказалъ Пенъ, вспыхнувъ.— Она… она доставила мн больше удовольствія, чмъ…. чмъ… я… я… я когда-нибудь чувствовалъ въ театр. Я, сударь, я считаю ее первою актрисою въ свт проговорилъ онъ задыхаясь.
— Вашу руку, молодой человкъ! Вы говорите отъ души. Благодарю васъ, сэръ. Васъ благодаритъ старый воинъ и нжный отецъ. Да, она первая актриса въ свт. Видалъ я Сиддонсъ, видалъ и О’Псиль: он были велики, но ничто въ-гравненіи съ Фодрингэй! Я не желаю, чтобъ она была извстна подъ своимъ настоящимъ именемъ, пока она на сцен. Моя фамилія, сэръ, народъ прегордый. Костиганы, изъ Костиганстоуна, думаютъ, что человкъ, подобный мн, унизится, дозволивъ своей дочери добывать хлбъ насущный престарлому отцу.
— По-моему, нтъ обязанности боле благородной.
— Благородной! Сэръ, я бы желалъ посмотрть на человка, который бы осмлился утверждать, что Дженъ Костиганъ согласится на что-нибудь неблагородное. У меня есть сердце, сэръ, хотя я и бденъ. Люблю человка съ душою! У васъ она есть: я читаю это на вашемъ честномъ лиц и въ смломъ взгляд. Поврите ли? прибавилъ онъ патетическимъ шопотомъ, посл краткой паузы:— этотъ Бингли составилъ себ счастье талантомъ моей дочери и даетъ ей только по дв гинеи въ недлю! И изъ этого она должна одваться, и вотъ что, вмст съ моими слабыми способами, составляетъ наше все.
Способы капитана были дйствительно такъ слабы, что почти могли считаться невидимками, но никто не знаетъ какимъ-образомъ умряется холодный втеръ для остриженныхъ до кожи ирландскихъ овецъ и въ какихъ чудотворныхъ лугахъ он находятъ себ пастбища. Еслибъ капитанъ Костиганъ, котораго я имлъ честь знать лично, разсказалъ намъ свою исторію, то вышла бы пренравоучительная повсть. Но онъ не разсказалъ бы ея, еслибъ могъ, и не могъ бы, еслибъ даже хотлъ: Капитанъ не только вовсе не имлъ привычки говорить правду, онъ былъ даже неспособенъ думать о ней, и дйствительность перемшивалась съ вымыслами въ его отуманенной мозговниц.
Онъ началъ жизнь довольно-блистательно, имя красивую наружность, стройныя ноги и чудеснйшій голосъ. До послдняго дня онъ плъ съ удивительнымъ юморомъ и выраженіемъ эти чудныя ирландскія баллады, столь веселыя и вмст съ тмъ исполненныя грустной меланхоліи, и всегда самъ плакалъ отъ нихъ первый. Бдный Косъ! онъ былъ и молодцомъ и пьянчужкой, весельчакомъ и олухомъ, всегда добродушенъ, а иногда почти достоинъ доврія. До послдняго дня жизни онъ готовъ былъ пить со всякимъ и ручаться за росписку всякаго. Онъ кончилъ жизнь въ тюрьм должниковъ, гд чиновникъ шериффа, овладвшій его особою, полюбилъ его.
Въ краткое утро жизни своей онъ быль восторгомъ полковыхъ обдовъ и плъ вакхическія и сентиментальныя псни, въ — теченіе этого періода онъ выпилъ вина втрое больше чмъ бы слдовало и промоталъ свое сомнительное достояніе. Что сдлались съ нимъ посл выхода въ отставку — не наше дло. Ручаюсь головой, никакой иностранецъ никогда не постигнетъ какъ живутъ ирландскіе безденежные джентльмены, какъ они держатся на вод, какъ бросаются въ компаніи съ героями, такими же злосчастными, какъ они сами, какъ добываютъ себ почти во вс дни недли насущную порцію хлба и водки: все это тайны, недоступныя уму. Довольно, если скажемъ, что во вс житейскія бури Дженъ выплывалъ такъ или иначе, а лампада его носа не угасала никогда.
Не прошло получаса бесды капитана съ Пеномъ, и онъ ужь нашелъ средство извлечь изъ него пару гиней за билеты на бенефисъ своей дочери, который долженъ былъ играться въ непродолжительномъ времени. Бенефисъ этотъ не былъ въ род прошлогодняго, когда бдная миссъ Фодрингэй осталась въ убытк на пятнадцать шиллинговъ, по коварству антрепренра, но теперь это было настоящею сдлкой, по которой миссъ Ф. предоставлялась продажа извстнаго числа билетовъ съ тмъ, чтобъ, большая часть вырученныхъ денегъ была въ ея пользу.
У Пена было всего дв гинеи въ карман и онъ передалъ ихъ капитану за билеты, онъ боялся предложить ему больше, опасаясь оскорбить его деликатность. Костиганъ намаралъ ему ярлыкъ на полученіе ложи, спустилъ об монеты въ карманъ жилета и потрепалъ мсто, гд он лежали. Повидимому, он согрвали его старые бока.
— По правд сказать, сэръ, присовокупилъ онъ:— звонкій металлъ является у меня рже, чмъ бывало въ старину, что бываетъ не съ однимъ добрымъ-малымъ. Разъ, сэръ, я выигралъ ихъ шестьсотъ, когда мой благослонпый другъ, герцогъ кентскій, былъ въ Гибралтар. И онъ тотчасъ же принялся отсыпать Пену кучу исторій о выпитомъ тамъ бордоскомъ, разныхъ пари, конскихъ скачкахъ и тому подобныхъ увеселеніяхъ гарнизона. Всмъ этимъ онъ занималъ молодаго джентльмена до появленія ихъ хозяина и завтрака.
Тутъ-то надобно было посмотрть на капитана, когда онъ атаковалъ индйку съ чортовой подливкой и бараньи котлеты! Исторіи его были неистощимы и духъ ободрялся отъ болтовни съ молодежью. Когда солнечный лучъ падалъ на нашего стараго лазарони, онъ купался въ немъ съ наслажденіемъ, пускался въ разсказы о своихъ длахъ и прошломъ блеск, и о всхъ лордахъ, генералахъ и лордахъ-намстникахъ, которыхъ прежде видалъ или знавалъ. Онъ описалъ своимъ собесдникамъ кончину своей милой Бесси, покойной мистриссъ Костиганъ, и то, какъ онъ вызвалъ на дуэль капитана Шэнти Клэнси, осмлившагося дерзко взглянуть на миссъ Фодрингэй, въ Феникс, какъ потомъ капитанъ Шэнти извинялся передъ нимъ и задалъ обдъ въ Кильдеръ-Стрит, на которомъ они вшестеромъ выпили двадцать одну бутылку бордоскаго, и проч. Онъ объявилъ, что сидть съ двумя такими благородными и славными молодцами — есть истинное счастье и гордость стараго воина, и наконецъ, выпивъ другую рюмку ликера, онъ принялся плакать отъ избытка восторга. Посл завтрака они вышли на улицу и капитанъ шелъ объ руку, и въ середин, со своими милыми, молодыми друзьями. Онъ выразительно подмигнулъ по дорог одному или двумъ лавочникамъ, которымъ вроятно былъ долженъ, какъ-будто говоря: ‘Смотри-ка съ кмъ я гуляю: ужь конечно заплачу, пріятель!’ Наконецъ мистеръ Фокеръ отдлился отъ своихъ спутниковъ у входа въ одну бильярдную, гд его дожидалось нсколько джентльменовъ изъ полка полковника Спаллоутэйля.
Пенъ и оборванный капитанъ продолжали свою прогулку. Капитанъ воспользовался случаемъ и разспрашивалъ Пена стороною о состояніи и положеніи въ свт мистера Фокера. Пенъ разсказалъ ему, что отецъ Фокера знаменитый пивоваръ, а мать — леди Агнеса Мильтонъ, дочь лорда Рошервилля. Капитанъ тотчасъ же произнесъ напыщенный панегирикъ достоинствамъ мистера Фокера, котораго природная аристократія видна съ перваго взгляда и была только дополнительнымъ украшеніемъ другихъ его превосходныхъ качествъ — утонченнаго ума и великодушнаго сердца, разумется, что капитанъ не врилъ вполн ни одному слову своей рчи.
Пенъ продолжалъ идти, слушая болтовню своего спутника, удивленный, озадаченный и забавляясь ею. Нашему юнош и въ голову не приходило не врить тому, что ему разсказывали. Будучи самъ малымъ чистосердечнымъ, онъ весьма-естественно принималъ все это за истину. Въ жизнь свою Костиганъ не имлъ лучшаго слушателя, вниманіе и скромность молодаго человка были ему лестны до крайности.
Капитанъ былъ до-того доволенъ Пеномъ, что наконецъ ршился сдлать ему приглашеніе, котораго онъ очень-рдко удостаивалъ молодыхъ людей, ‘пожаловать въ его скромное жилище, всего два шага, гд онъ будетъ имть честь представить своего молодаго друга миссъ Фодрингэй.’
Пенъ былъ въ такомъ восторг отъ этого приглашенія и такъ пораженъ своимъ неожиданнымъ счастьемъ, что совершенно растерялся и трепеталъ, чтобъ капитанъ не замтилъ его волненія. Онъ выговорилъ съ трудомъ нсколько безсвязныхъ словъ, выражавшихъ высокое наслажденіе отъ предстоявшаго знакомства съ дамою, которой… которой дарованія такъ восхитили его… такъ особенно восхитили его. Онъ пошелъ за капитаномъ, едва понимая куда его ведетъ этотъ джентльменъ. Онъ увидитъ ее! Онъ увидитъ ее! Въ ней центръ вселенной. Она была для него средоточіемъ міра. Вчерашній день, передъ тмъ, когда онъ ее узналъ, казался періодомъ такимъ отдаленнымъ — съ-тхъ-поръ совершился для него цлый геологическій переворотъ.
Капитанъ повелъ своего юнаго друга въ спокойную маленькую улицу города Чэттериса, называемую ‘Пріоровымъ Переулкомъ’. Надъ нею высятся огромныя башни стариннаго собора. Капитанъ жилъ въ первомъ этаж маленькаго домика, надъ дверьми котораго была мдная дощечка съ надписью: ‘Кридъ, портной’. Крида, однако, ужь не было на свт. Вдова его была отворяльщицею скамей въ сосднемъ собор, старшій сынъ былъ клиросный мальчикъ, игравшій въ орлянку на полпенни, учившій своихъ маленькихъ братьевъ шалостямъ и имвшій прекрасный голосъ. Пара этихъ малютокъ сидла на порог входа, ступенью ниже, ведшаго въ корридоръ дома, оба вскочили на ноги и бросились къ жильцу, напавъ съ жадностью, и нсколько къ удивленію Пена, на карманы фалдъ капитана: добродушный джентльменъ, когда у него водились деньги, всегда приносилъ дтямъ пряникъ или яблоко. ‘За это вдовушка не пристаетъ ко мн за деньгами въ неудобное время’, замтилъ капитанъ, подмигнувъ Пену и приложивъ палецъ къ носу.
Пенъ переступилъ черезъ завтный порогъ и послдовалъ за своимъ путеводителемъ по гнилой лстниц. Колни его дрожали. Онъ едва могъ различать предметы, войдя въ комнату — въ ея комнату! Онъ видлъ передъ собою что-то черное, шевелившееся, какъ будто присдая передъ нимъ, и слышалъ, но весьма-неясно, какъ капитанъ, съ свойственнымъ ему многорчіемъ, выражалъ ‘своему дитяти’ желаніе, чтобъ она узнала его драгоцннаго и удивительнаго молодаго друга, мистера Артура Пенденниса, джентльмена, имющаго но сосдству помстье, одареннаго образованнымъ умомъ, пріятными манерами, тонкимъ вкусомъ къ поэзіи и чувствительнымъ сердцемъ’.
— Прекрасная погода, сказала на это миссъ Фодрингэй съ ирландскимъ удареніемъ, но звучнымъ, трогательнымъ голосомъ.
— Прекрасная, отвчалъ мистеръ Пенденнисъ. Такимъ романическимъ образомъ начался ихъ разговоръ. Онъ почувствовалъ себя сидящимъ на стул и съ полною свободой наслаждаться сколько угодно лицезрніемъ красавицы.
Она была не на сцен еще прекрасне, чмъ при свт лампъ. Вс ея пріемы и позы были естественно-величавы и граціозны. Когда она встала и прислонилась у камина, платье драпировалось классически вокругъ стройнаго стана, когда подперла рукою подбородокъ, вс остальныя линіи тла обрисовались полными гармоническими изгибами: она казалась музою, погруженною въ созерцаніе. Когда сла на плетеный стулъ, положивъ руку на спинку, кисть ея свсилась такъ, будто ей только недоставало скипетра, и складки платья расположились вокругъ нея сами собою въ такомъ стройномъ порядк, какъ-будто он были придворными дамами, вокругъ трона царицы. Вс ея движенія были граціозны и повелительны. Днемъ можно было видть, что черные волосы ея были съ синеватымъ отливомъ, цвтъ лица ослпительной близны и едва-замтный румянецъ перебгалъ на щекахъ. Глаза были срые, съ необыкновенно-длинными рсницами, а ротъ, какъ мн впослдствіи далъ понять самъ мистеръ Пенденнисъ, такой красноты и свжести, что съ нимъ не могли сравняться ни самые яркіе гераніумы, ни лучшій въ свт сургучъ, ни самый новый гвардейскій мундиръ.
— И очень-тепло, продолжала красавица.
Мистеръ Пенъ согласился и съ этимъ замчаніемъ, и разговоръ шелъ въ томъ же дух. Она спросила Костигана, весело ли онъ провелъ вечеръ въ ‘Джордж’ и тотъ разсказалъ объ ужин и бокалахъ пунша. Потомъ отецъ освдомился, какъ дочь его провела утро.
— Боусъ пришелъ въ десять часовъ, отвчала она: — и мы разучивали Офслію. Это къ двадцать-четвертому, и я надюсь, сэръ, мы будемъ имть честь видть васъ.
— Конечно, конечно! воскликнулъ Пенъ, удивляясь ирландскому произношенію ея, тогда-какъ на сцен она говорила самымъ чистымъ англійскимъ языкомъ.
— Я ужь завербовалъ его на твой бенефисъ, милая, сказалъ капитанъ, трепля карманъ жилета и подмигнувъ Пену, который покраснлъ.
— Мистеръ джентльменъ этотъ очень-любезенъ, сказала мистриссъ Галлеръ.
— Мое имя Пенденнисъ, онъ покраснлъ сильне: — я… я надюсь, вы его не — не забудете. Сердце Пена до-того забилось при этомъ смломъ изъясненіи, что слова эти чуть по задушили его.
— Пенденнисъ, отвчала она медленно, смотря ему прямо въ глаза, взглядъ этотъ быль такъ ясенъ, ослпителенъ, смертоносенъ, а голосъ такъ сладокъ, полонъ и тихъ, что взглядъ и слово красавицы пронзили Пена насквозь и переполнили его восхищеніемъ.
— Мое имя никогда не казалось мн такимъ прекраснымъ, сказалъ Пенъ.
— Очень-хорошенькое имя, возразила Офелія: — Пентвизль имя нехорошенькое. Помните, папа, въ Норвич, молодаго Пентвизля? Онъ игралъ вторыхъ стариковъ и женился на миссъ Ренеи, Колумбин, они оба ангажированы въ Лондонъ, на Театръ Королевы, и получаютъ по пяти фунтовъ въ недлю. Пентвизль было не настоящее его имя. Его такъ назвалъ Джодкинъ, не знаю отчего. Его звали Гаррингтономъ, то-есть настоящее имя было Поттсъ, отецъ у него пасторъ, очень-почтенный. Гаррингтонъ былъ въ Лондон и задолжалъ. Помните, онъ игралъ Фалкланда, а мистриссъ Бойсъ — Юлію?
— Хороша Юлія, возразилъ капитанъ: — пятидесяти лтъ и мать десятерыхъ дтей! Вотъ ты была бы ужь точно Юліей, или мое имя не Дженъ Костиганъ.
— Я тогда не имла первыхъ ролей, замтила скромно миссъ Фодрингэй: — Боу съ еще не выучилъ меня.
— Правда, правда, моя милая, потомъ, наклонясь къ Пенденнису, капитанъ прибавилъ:— обстоятельства были плохи, сэръ, я былъ нкоторое время фехтовальнымъ учителемъ въ Дублин, во всей Британіи и только три человка могли спорить со мною на рапирахъ, но теперь члены Джека Костигана стары и закоченли, сэръ, а дочь моя была ангажирована на тамошнемъ театр. Тамъ-то другъ мой, Боусъ, человкъ необыкновенно-прозорливый, увидлъ ея способности и началъ давать ей уроки въ драматическомъ искусств и сдлалъ чмъ видите. Что ты длала посл того, какъ Боусъ ушелъ, Эмили?
— Пирогъ, отвчала она весьма-просто.
— Если хотите отвдать его въ четыре часа, скажите слово, сэръ! Эта двушка, сэръ, длаетъ лучшіе во всей Англіи пироги со спиною или телячьей начинкой, а кром того, я могу общать вамъ стаканъ самаго настоящаго пунша.
Пенъ общалъ своимъ воротиться домой къ шести часамъ, но расчелъ, что легко можно согласовать долгъ съ удовольствіемъ, и съ жадностью принялъ приглашеніе. Онъ смотрлъ съ восторгомъ и удивленіемъ на хозяйственные хлопоты Офслій, занявшейся приготовленіями къ обду. Она перетерла стаканы и постлала скатерть съ такою спокойною граціей и съ такимъ веселымъ добродушіемъ, что гость ея восхищался все боле-и-боле. Пирогъ прибылъ въ свое время, и въ четыре часа Пенъ очутился за столомъ, дйствительно за однимъ столомъ съ величайшею трагическою актрисою въ свт и ея отцемъ, съ прекраснйшимъ твореніемъ изъ всего мірозданія, съ предметомъ своей первой и единственной любви, которую онъ всегда обожалъ — съ которыхъ поръ?— со вчерашняго дня и ‘навки’. Онъ сълъ корку ея произведенія, налилъ ей стаканъ пива, видлъ, какъ она выпила рюмку пунша, не боле одной рюмки изъ стакана, который она собственноручно приготовила для отца. Она была очень любезна и предложила приготовить такой же стаканъ для Пенденниса. Пуншъ былъ необыкновенно-крпокъ: Пенъ въ жизнь свою не пилъ такого крпкаго пунша. Но пуншъ ли или творительница его охмлили нашего юношу?
Впродолженіе обда — когда капитанъ, съ которымъ дочь его обходилась весьма-почтительно, пересталъ болтать о себ и своихъ похожденіяхъ — Пенъ попробовалъ завязать съ миссъ Фодрингэй разговоръ о поэзіи и ея званіи. Онъ спросилъ ее, какъ она думаетъ о безуміи Офеліи и влюблена ли она въ Гамлета или нтъ?
— Влюблена въ такое гадкое, коротконогое чудовище, какъ Бингли? воскликнула она съ негодованіемъ.
Пенъ объяснилъ, что онъ говорилъ не о ней, но объ Офеліи трагедіи.— ‘О! въ-самомъ-дл! ну такъ нечего обижаться, но что до Бингли, онъ не стоитъ этого стакана пунша!’ Потомъ Пенъ заговорилъ о Коцебу.— ‘Коцебу? Кто это такой?’ Авторъ той пьесы, которую она такъ удивительно играла. Она этого не знала: ‘Въ заглавіи книги имя Томсона’. Пенъ засмялся отъ ея увлекательной простоты. Онъ разсказалъ ей о печальной участи автора пьесы и о томъ, какъ Зандъ убилъ его. Миссъ Костиганъ слышала въ первый разъ о существованіи мистера Коцебу, но казалась весьма-заинтересованною, и участія ея было достаточно для честнаго Пена.
Среди этого пріятнаго разговора, часъ съ четвертью, которымъ могъ располагать Пенъ, прошелъ слишкомъ-быстро. Онъ простился, слъ на лошадь и помчался домой. Лошади-таки пришлось показать свою рысь въ три конца, которые она проскакала въ тотъ день.
— Что такое онъ толковалъ, и о сумасшествіи Гамлета и о теоріи какого-то великаго германскаго критика объ этомъ предмет? спросила дочь у отца.
— Право, не знаю, Милли, мы спросимъ у Боуса.
— А онъ миленькій джентльменъ. Сколько билетовъ взялъ онъ?
— Да, шесть, и далъ мн дв гинеи, Милли. Я думаю, у этихъ молодцовъ не очень-то звнятъ монеты.
— Онъ преученый, продолжала миссъ Фодрингэй.— Коцебу! Хе, хе, какое смшное имя, и его, бдняжку, убилъ Зандъ! Слыхали ли вы что-нибудь подобное? Я разспрошу обо всемъ этомъ у Боуса, папа.
— Странное дло, замтилъ капитанъ.— А вдь молодой джентльменъ здилъ на славной кобыл, и какой же важный завтракъ задалъ намъ этотъ молодой мистеръ Фокеръ!
— Этому можно сбыть дв отдльныя ложи и десятка два билетовъ, наврное! воскликнула дочь, двушка благоразумная, смотрвшая своими прекрасными глазами на практическую сторону всякаго вопроса.
— О, ручаюсь, отвчалъ пана.— Въ такомъ дух продолжался ихъ разговоръ, пока длился пуншъ. Тогда настало для нихъ время выйдти: миссъ Фодрингэй должна была явиться въ театръ въ половин седьмаго. Отецъ всегда сопровождалъ ее туда и наблюдалъ за нею изъ боковой кулисы, какъ мы видли, развлекаясь грогомъ съ компаніею, собиравшеюся въ зеленой комнатк.
— Какъ хороша! думалъ Пенъ, галопируя домой.— Какъ проста и какъ нжна! Какъ мило видть женщину съ такимъ дивнымъ геніемъ, когда она занимается очаровательными, хотя и скромными, домашними заботами, готовить любимыя кушанья отцу своему и мшаетъ ему питье своими прекрасными руками! Какъ грубо было съ моей стороны говорить съ нею о театральныхъ длахъ и какъ мило она перемнила разговоръ! А между-прочимъ она и сама говорила о театральныхъ длахъ, но съ какимъ юморомъ и какъ забавно она разсказала исторію этого Пентвизля! Ничто не можетъ сравниться съ ирландскимъ юморомъ. Отецъ ея немножко надодаетъ, но прелюбезный человкъ, и какъ мило съ его стороны давать фехтовальные уроки молодымъ людямъ, выйдя изъ арміи, гд онъ былъ любимцемъ герцога кентскаго! Фехтованье! Я не прочь бы продолжать свое фехтованье, а то совсмъ можно забыть все, чему научился. Дядюшка Артуръ всегда любилъ фехтовать со мною, онъ говоритъ, что это самое благородное упражненіе. Чортъ побери, я возьму нсколько уроковъ у капитана Костигана! Впередъ, впередъ, Ребекка! въ гору!.. Пенденнисъ, Пенденнисъ… какъ она выговаривала это слово! Эмми, Эмми! какъ она добра, какъ возвышенна, какъ прелестна, какъ совершенна!..
Читатель, слышавшій весь разговоръ между Пеномъ и миссъ Фодрингэй, можетъ самъ судить о ея ум и — чего добраго — скажетъ, что она не выговаривала ничего особенно-замысловатаго и забавнаго во все ихъ свиданіе. Впослдствіи она вышла замужъ и заняла въ обществ свое мсто, какъ самая безупречная и добродтельная леди. Я имлъ честь познакомиться съ нею и говорю съ полнымъ убжденіемъ, наперекоръ мннію пріятеля моего, Пена, что его обожаемую Эмми никакъ нельзя назвать умною женщиной. Дло въ томъ, что она не только никогда не слышала о Коцебу, но также ни о Фаркугар, Конгрэв, или какомъ бы ни было драматург, въ произведеніяхъ котораго она не имла ролей, да и вообще изъ драматурговъ она знала только то, что касалось лично ея самой. Разъ какой-то шутникъ сказалъ ей, что Данте родился въ Алжир и спросилъ: что докторъ Джонсонъ написалъ прежде — ‘Ирену’, или ‘Всякаго человка въ своей тарелк?’ Побда осталась за нею: она сказала, что это ей совершенно все-равно. Она не слыхала никогда ни о Данте, ни о Джонсон, ни объ Алжир. Она играла, какъ ее училъ Боусъ, рыдала, гд онъ приказывалъ рыдать, и смялась, гд онъ приказывалъ смяться. Она произносила цлыя тирады или длала возраженія, нимало не думая о смысл ихъ.
Но что зналъ изъ всего этого Пенъ? Онъ видлъ пару прекрасныхъ глазъ и врилъ имъ, видлъ прелестнйшій образъ, и палъ передъ нимъ на колни. Онъ дополнялъ смыслъ, котораго недоставало въ ея словахъ, и создалъ самъ идеалъ, которому поклонялся. Титанія не первая была влюблена въ осла, а Пигмаліонъ разв единственный артистъ, который сошелъ съ ума отъ камня? Пенъ нашелъ ее, нашелъ то, чего жаждала его душа. Онъ бросился въ потокъ страсти и пилъ изъ него изо всхъ силъ. Пусть т, кому случалось мучиться жаждой, скажутъ сами, какъ очарователенъ первый глотокъ. дучи по алле къ дому, Пенъ вскрикнулъ отъ смха, увидя Смирке, вызжавшаго изъ Фэрокса на своей лошадк. Смирке мямлилъ и медлилъ, протянулъ сколько возможно уроки Лауры, хвалилъ хозяйство и сады мистриссъ Пенденнисъ до-того, что надолъ ей до смерти и, наконецъ, долженъ былъ проститься съ этою дамой, недождавшись-таки пламенно-желаннаго приглашенія къ обду.
Пенъ быль преисполненъ торжества и добродушія. ‘Что, цлъ и невредимъ?’ закричалъ онъ. ‘Подемъ-ка назадъ, старый пріятель: можешь състь мой обдъ, а я уже отобдалъ. Но мы разопьемъ бутылку стараго вина за ея здоровье, Смирке!’
Печальный Смирке поворотилъ лошадку и поплелся за Артуромъ. Мать была очень-довольна его радостнымъ видомъ и улыбнулась очень-привтливо Смирке, когда Артуръ объявилъ ей, что принудилъ его воротиться обдать. Онъ разсказалъ въ самомъ смшномъ вид о вчерашней трагедіи, объ игр антрепренра Бингли, въ знаменитой лосин и огромныхъ сапогахъ, о колоссальной мистриссъ Бингли въ рол графини, въ измятомъ зеленомъ атлас и опушенной мхомъ польской шапочк, онъ передразнивалъ ихъ и привелъ въ восторгъ мать и маленькую Лауру, захлопавшую ручонками отъ удовольствія.
— А мистриссъ Галлеръ? сказала мистриссъ Пенденнисъ.
— Одурманиваетъ мэмъ, отвчалъ Пенъ смясь, словами Фокера.
— Что такое, Артуръ?
— Что значитъ одурманиваетъ? спросила Лаура.
Онъ отдалъ имъ комическій отчетъ о мистер Фокер, о прозвищахъ, данныхъ ему въ школ, о теперешнемъ его богатств и проч. Но какъ онъ ни былъ говорливъ, однако не сказалъ ни слова о сегодиншней поздк своей въ Чэттерисъ, ни о новыхъ знакомцахъ, которыхъ тамъ пріобрлъ.
Когда дамы вышли изъ столовой, Пенъ, съ восторженно-блестящими глазами, налилъ два большіе стакана мадеры и воскликнулъ, глядя прямо въ глаза Смирке: ‘За ея здоровье!’
— За ея здоровье! отозвался съ глубокимъ вздохомъ Смирке, поднимая свой стаканъ. Онъ осушилъ его залпомъ, такъ-что лицо его подрумянилось, когда онъ опустилъ его снова на столъ.
Пенъ спалъ въ эту ночь еще меньше, чмъ въ прошедшую. Утромъ и почти до разсвта онъ поднялся, самъ осдлалъ несчастную лошадь и скакалъ по лугамъ какъ бшеный. Его опять разбудила любовь, говоря: ‘Вставай, Пенденнисъ, я здсь’. Эта очаровательная горячка — это сладкое влеченіе — и огонь и неизвстность: онъ былъ ими проникнутъ и не отдалъ бы ихъ за весь міръ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Любовъ и война.

Цицеронъ и Эврипидъ не очень занимали тогда нашего молодца, и честному Смирке было съ нимъ немного работы. Но зато бдной лошади приходилось плохо отъ восторженнаго состоянія мистера Пена: кром тхъ случаевъ, когда онъ могъ хать въ Чэттерисъ, подъ предлогомъ фехтовальнаго урока и съ вдома матери, молодой повса, лишь-только ему предстояла возможность имть часа три безопасныхъ впереди, тотчасъ же уносился въ городъ и прямо въ Пріоровъ Переулокъ. Когда лошадь захромала, онъ бсился какъ король Ричардъ подъ Босвортомъ, когда подъ нимъ убили лошадь. Онъ сильно задолжалъ въ Чэттерисской прокатной конюшн за леченіе своей лошади и наемъ другой взамнъ ея.
Тогда и чуть ли не разъ въ недлю, объявивъ матери, что онъ уходить къ мистеру Смирке, читать греческую трагедію вмст съ нимъ, молодой повса потихоньку ускользалъ и подкарауливалъ проздъ дилижанса ‘Состязатель’, отправлявшагося изъ Лондона въ Чэттерисъ, садился въ него, проводилъ часа два въ город и возвращался въ ‘Соперник’, отправлявшемся въ Лондонъ въ десять часовъ вечера. Разъ секретъ его чуть не обнаружился отъ простодушія мистера Смирке, у котораго мистриссъ Пенденнисъ спросила: много ли они прочитали вчера вечеромъ, или что-то въ этомъ род. Смирке чуть не выболталъ, что онъ и не видалъ Пена вчера вечеромъ, но каблукъ нашего юноши такъ давнулъ мизинецъ ноги наставника подъ столомъ, что секретъ остался секретомъ.
Разумется, что они имли между собою много разговоровъ объ этомъ предмет. Забавное дло слушать бесду двухъ влюбленныхъ, разумется, если вы сами не изъ числа собесдниковъ. Влюбленному непремнно нуженъ повренный. Когда Смирке, подъ клятвеннымъ общаніемъ свято сохранить тайну, узналъ состояніе души Пена, онъ сказалъ дрожащимъ голосомъ, что ‘конечно Пенъ, привязался къ предмету не недостойному, и что привязанность его не беззаконная’, ибо въ противномъ случа, бднякъ чувствовалъ себя обязаннымъ нарушить клятву и открыть все матери Пена, а слдствіемъ этого была бы ссора съ нимъ и ему самому ужь не было бы дальнйшей возможности видться съ тою, которую онъ любилъ больше всего на свт.
— Недостойная любовь! Пенъ вскочилъ съ мста при этомъ замчаніи Смирке.— Она столько же чиста, какъ прекрасна, я бы не отдалъ своего сердца иначе. Я держу это въ тайн отъ моего семейства потому… потому-что… есть важныя причины, по которымъ я теперь не могу еще говорить объ этомъ. Но всякій, кто хоть сколько-нибудь сомнвается въ ея чистот, оскорбляетъ ея честь и мою. Годдемъ, я этого не потерплю!
— Полно, полно, Артуръ, возразилъ Смирке съ слабымъ смхомъ: — не вызывай меня на дуэль, ты знаешь, что я не могу драться. Но уступка эта отдала бднаго Смирке больше, чмъ когда-нибудь, во власть Пена, отчего математика и греческій анализъ страдали соотвтственно.
Еслибъ у Смирке было побольше проницательности, и еслибъ онъ заглядывалъ въ уголокъ поэтовъ ‘Чэттерисскаго Встника’, когда онъ прибывалъ въ Фэроксъ по пятницамъ, онъ прочиталъ бы являвшіяся еженедльно стихотворенія подъ заглавіями: ‘Мистриссъ Галлеръ’, ‘Страсть и Геній’, ‘Стансы къ миссъ Фодрингэй, Королевскаго Театра’, и другія произведенія, самыя страстныя, мрачныя и пламенныя. Но какъ подъ этими стихотвореніями уже не было подписи NEP, а неизвстный авторъ подписывался EROS, то ни наставникъ, ни мистриссъ Пенденнисъ, вырзывавшая изъ газеты вс сочиненія своего сына, не чувствовали, что Nep былъ тотъ же восторженный Eros, который съ такимъ пыломъ воспвалъ новую актрису.
— Кто эта дама, спросила наконецъ мистриссъ Пенденнисъ:— которую твой соперникъ безпрестанно воспваетъ въ ‘Чэттерисскомъ Встник’? Его стихи немножко похожи на твои, Пенъ, только твои гораздо-лучше. Видлъ ты когда-нибудь эту миссъ Фодрингэй?
— Видлъ. Она играла роль мистриссъ Галлеръ въ ‘Незнакомц’. А между-прочимъ, скоро ея бенефисъ, и она явится въ Офеліи — не похать ли намъ? Знаете, матушка, Шекспиръ — мы можемъ нанять лошадей въ Клевринговыхъ Гербахъ. Маленькая Лаура вскочила отъ радости: ей такъ хотлось въ театръ.
Пенъ сказалъ ‘знаете, Шекспиръ’, потому-что покойный Пенденнисъ, какъ слдовало человку его достоинства, всегда обнаруживалъ величайшее уваженіе къ великому барду, утверждая, что въ его твореніяхъ больше поэзіи, чмъ во всхъ ‘Джонсоновыхъ Поэтахъ’, вмст взятыхъ. Хотя мистеръ Пенденнисъ не очень читалъ Шекспира, но онъ всегда совтовалъ Пену изучать его творенія и говаривалъ часто, съ какимъ наслажденіемъ, когда мальчикъ подрастетъ, онъ будетъ брать его съ матерью въ театръ, смотрть трагедіи безсмертнаго писателя.
Слезы выступили на глазахъ доброй матери при воспоминаніи этихъ рчей покойнаго мужа. Она нжно поцаловала Пена и сказала, что подетъ въ театръ. Лаура запрыгала отъ удовольствія. Былъ ли Пенъ счастливъ? Былъ ли онъ пристыженъ? Обнимая мать, ему смертельно хотлось сознаться ей во всемъ, однако онъ промолчалъ. Онъ желалъ видть, какъ она понравится его матери. Онъ хотлъ испытать свою мать пьесой, какъ Гамлетъ.
Исполненная добродушія, Елена пригласила и Смирке хать въ театръ вмст. Смирке былъ воспитанъ въ Клетам нжною матерью, которая чувствовала отвращеніе къ драматическимъ представленіямъ, а потому и онъ никогда не бывалъ въ театр. Но Шекспиръ! но хать въ карет вмст съ мистриссъ Пенденнисъ и сидть цлый вечеръ подл нея! Онъ не могъ устоять противъ этой идеи и, произнеся слабую рчь, въ которой говорилъ объ искушеніи и благодарности, принялъ наконецъ ласковое приглашеніе мистриссъ Пенденнисъ. Говоря, онъ бросилъ на нее взглядъ, который ее очень сконфузилъ. Она и прежде замчала взгляды въ томъ же род и они преслдовали ее. Ршительно, Смирке съ каждымъ днемъ длался противне въ глазахъ вдовы.
Мы не станемъ распространяться объ ухаживаньи Пена за миссъ Фодрингэй: читатель имлъ уже образчикъ ихъ бесды, изъ которой, вроятно, почерпнулъ немного занимательнаго. Пенъ сидлъ съ нею часъ за часомъ и изливалъ ей всю свою юную душу. Все, что онъ зналъ, чего надялся, что чувствовалъ, или читалъ, или воображалъ, онъ говорилъ ей. Онъ никогда не уставалъ говорить и пламенть. По мр того, какъ мысли, одна за другою, раждались въ его распаленной голов, онъ облекалъ ихъ словами и передавалъ ей. Ея участіе въ этихъ tte tte было не въ томъ, чтобъ говорить, а въ томъ только, чтобъ казаться понимающею и симпатизирующею ему, и очаровательно-прекрасною. Понимать его была бы дйствительно задача нелегкая, такъ-какъ нашъ юноша разсыпался страшнымъ количествомъ вздора. Дло въ томъ, что пока онъ говорилъ свои тирады — а нашъ молодецъ, восторженный и, можетъ-быть, удивляясь собственному краснорчію, говорилъ минутъ по двадцати, не переводя духа — прелестная Эмили, непонимавшая и десятой доли его болтовни. думала между-тмъ на свобод о своихъ собственныхъ длахъ: размышляя о томъ, какъ она приготовитъ холодную баранину, или какъ выворотитъ свое черное шелковое платье, или какъ сдлаетъ изъ шарфа шляпку, въ род новой шляпки миссъ Тэктвайтъ, и такъ дале. Пенъ говорилъ о Байрон и Мур, разливался страстью и поэзіей, ея дло было поднять кверху глаза, или устремить взоры на мгновеніе прямо на него, и воскликнуть: ‘О, какъ прекрасно! Какъ хорошо! Повторите эти строки еще разъ’ — и онъ снова принимался декламировать, а она возвращалась къ своимъ простымъ размышленіямъ о вывороченной юбк и о рубленой баранин.
Очень-понятно, что страсть Пена не могла оставаться надолго тайною для прелестной Эмили и ея отца. Со втораго визита юноши она стала очевидною для обоихъ, и старый джентльменъ, подмигивая своей дочери изъ-за стакана грога, замтилъ ей, лишь-только Пенъ вышелъ за двери:— ‘А что, Милли, вдь ты подцпила этого молодчика?’
— Пустяки, папа. Онъ не больше, какъ мальчикъ — настоящій ребенокъ. Каково было бы Пену, еслибъ онъ могъ слышать это послднее замчаніе! Но онъ скакалъ домой въ бшеномъ восторг, возглашая имя красавицы.
— А все-таки онъ у тебя на крючк, продолжалъ капитанъ.— И знаешь, это партія недурная. Я спрашивалъ у Тома, въ Джордж, и у лавочника Флинта, гд его мать забираетъ — славное имнье — здитъ въ собственной карет — важный паркъ и богатыя угодья — одинъ сынъ — все его, когда ему будетъ двадцать-одинъ годъ — можешь далеко идти, миссъ Фодрингэй, и не наткнешься на другаго и въ половину такого.
— Эти мальчишки только врутъ, замтила Милли серьзно.— Помните, какъ вы хлопотали въ Дублин о молодомъ Польдуди? у меня полный ящикъ его писемъ и стиховъ, которые онъ посылалъ мн, а между-тмъ онъ ухалъ за границу и тамъ мать женила его на Англичанк.
— Лордъ Польдуди былъ молодой вельможа, такъ имъ нельзя иначе, а ты еще не была въ такомъ положеніи, какъ теперь, Милли. Но ты его не очень подкураживай, Милли, годдемъ! Джокъ Костиганъ не позволитъ шутить съ своею дочерью.
— Да и дочь не позволить сама, папа. Въ этомъ можете быть уврены. Дайте мн еще хлебнуть пуншу: онъ очень-хорошъ. А на-счетъ молодчика не бойтесь. Я не такой ребенокъ, чтобъ меня надули, капитанъ Костиганъ.
Пенъ прізжалъ чуть не каждый день и съ каждымъ посщеніемъ влюблялся все бшене и бшене. Иногда капитанъ присутствовалъ при свиданіяхъ его съ Милли, но будучи совершенно увренъ въ дочери, онъ чаще оставлялъ молодую чету наедин, заламывалъ шляпу на-ухо и выходилъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ, когда Пенъ появлялся. Какъ восхитительны были эти свиданія! Гостиная капитана была низенькая комнатка, съ большимъ окномъ, выходившимъ въ садъ соборнаго декана. Въ ней сидлъ Пенъ и разговаривалъ съ Эмили, очаровательною за рукодльемъ. Она была ясна и спокойна, и солнечные лучи отражались отъ огромныхъ соборныхъ оконъ и падали на ея лицо и станъ. Среди бесды ихъ начиналъ гудть большой колоколъ — и Пенъ умолкалъ съ улыбкою и молчалъ, пока не пропадалъ гулъ, или вечерніе крики галокъ въ высокихъ ильмахъ церковной ограды, при заходящемъ солнц, или звуки органа и голосовъ хористовъ проносились въ спокойномъ воздух и кротко останавливали говоръ Пена.
Скажемъ, между-прочимъ, что миссъ Фодрингэй, въ простой шали и съ опущеннымъ съ шляпки темнымъ вуалемъ, ходила въ церковь каждое воскресенье во всю свою жизнь, сопутствуемая неутомимымъ отцомъ, который присоединялъ голосъ свой къ пнію псалмовъ и вообще велъ себя всегда очень-пристойно.
Маленькій Боусъ, домашній другъ семейства Костигановъ, разгнвался до-нельзя при извстіи о предстоявшемъ замужств миссъ Фодрингэй съ мальчишкой, семью или восьмью годами моложе ея. Боусъ, который былъ калка и сознавался, что онъ немножко-уродливе самого антрепренра Бингли, почему ему нельзя являться на сцену, былъ преудивительный чудакъ съ замчательными дарованіями и юморомъ. Привлеченный сначала красотою миссъ Фодрингэй, онъ вздумалъ сдлать изъ нея актрису. Онъ выкрикивалъ монологи своимъ разбитымъ, дребезжащимъ голосомъ, а ученица заучивала ихъ наизустъ съ него и повторяла своимъ звучнымъ, мелодическимъ голосомъ. Онъ научилъ ее живописнымъ позамъ и показалъ, какъ дйствовать ея прекрасными руками. Т, которые запомнятъ великую актрису на сцен, вроятно, позабыли, что и у нея всегда были одни и т же жесты, взгляды и интонаціи, какъ она всегда становилась на ту же половину сцены, въ той же поз, какъ всегда одинаково и до той же степени ворочала глазами и плакала точь-въ-точь съ тмъ же раздирающимъ сердце чувствомъ, надъ тми же патетическими возгласами. А потомъ, показавшись передъ зрителями трепещущая отъ волненія, изнеможенная и въ слезахъ — такъ-что вы только и ждете, что она сейчасъ упадетъ въ обморокъ отъ избытка чувствительности — она подбирала распущепные волосы, лишь-только возвращалась за кулисы, и отправлялась, какъ ни въ чемъ не бывало, домой, къ бараньей котлет и стакану портера. Посл дневныхъ трудовъ она ложилась спать и храпла — себ съ безмятежностью любаго носильщика.
Боусъ негодовалъ при мысли, что ученица его отдаетъ свою руку ничтожному провинціальному сквайру и лишается всхъ шансовъ боле-блестящей будущности. Онъ пророчилъ, что ее непремнно ангажируютъ въ Лондонъ, только бы ее увидлъ какой-нибудь лондонскій антрепренръ. Бда въ томъ, что лондонскіе антрепренры уже видли ее: она играла на лондонской сцен три года тому назадъ и весьма-неудачно, отъ крайней глупости. Посл этого взялъ ее въ руки Боусъ и выучилъ одной роли посл другой. Какъ онъ трудился, корчился, повторялъ безпрестанно т же строчки снова и снова, и съ какими неутомимымъ терпньемъ и безтолковостью она говорила за нимъ! Она знала, что она ученица Боуса и предоставила ему длать изъ себя, что онъ хочетъ. Она не была ни благодарна, ни неблагодарна, ни сердита, ни ласкова: она была только глупа, а Пенъ былъ влюбленъ въ нее до бшенства.
Почтовыя лошади прибыли въ назначенное время изъ Клевринговыхъ Гербовъ и доставили всю Фэрокскую компанію въ Чэттерисскій Театръ, гд Пенъ былъ весьма-обрадовань, замтя многочисленное собраніе публики. Молодые бэймутскіе джентльмены имли отдльную ложу, гд Фокеръ и Спэвинъ сидли на передней скамь, расфранченные въ-пухъ. Они дружески поклонились Пену и разсматривали одобрительно его общество: маленькая Лаура была прехорошенькая краснощская двочка съ густыми темными локонами, а мистриссъ Пенденнисъ, въ черномъ бархат и съ брильянтовымъ крестомъ на ше (она украшалась имъ въ важныхъ случаяхъ) была необыкновенно-хороша и величава. За дамами сидли Артуръ и Смирке, послдній съ локономъ на свтломъ чел и въ безупречно-повязанномъ бломъ галстух. Онъ краснлъ, видя себя въ такомъ мст, но какъ же онъ былъ счастливъ! По обычаю честныхъ провинціаловъ, онъ и мистриссъ Пенденнисъ привезли съ собою по экземпляру ‘Гамлета’, чтобъ лучше слдить за ходомъ пьесы. Самуилъ — кучеръ, грумъ и садовникъ мистера Пенденниса, помстился въ партер, гд можно было видть и слугу мистера Фокера. Партеръ былъ, кром-того, набитъ драгунскими унтер-офицерами, а полковой хоръ увеличивалъ собою, по обыкновенію, театральный оркестръ, съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутэйля. Самъ же этотъ почтенный и даровитый воинъ, съ ватерлооскою медалью и окруженный множествомъ военной молодежи, сидлъ въ лож. Многія другія ложи были также наполнены драгунскими офицерами.
— Какой это чудакъ теб кланяется, Артуръ? спросила мистриссъ Пенденнисъ.
Пенъ сильно покраснлъ.
— Его имя капитанъ Костиганъ. Онъ длалъ испанскую кампанію.
То былъ дйствительно нашъ капитанъ, въ новомъ костюм и обширныхъ блыхъ замшевыхъ перчаткахъ. Онъ привтствовалъ Пена одною изъ нихъ, а другую растопырилъ на сердц. Пенъ не сказалъ ни слова больше, да и почемъ могла мистриссъ Пенденнисъ знать, что мистеръ Костиганъ отецъ миссъ Фодрингэй?
Мистеръ Горнбулль, изъ Лондона, имлъ въ тотъ вечеръ роль Гамлета, а Бингли удовольствовался скромною ролью Гораціо, сберегая вс свои силы для слдующей пьесы, ‘Черноглазой Сусанны’.
Нтъ нужды распространяться о пьес. Скажемъ только, что Офелія была восхитительна и играла съ необыкновеннымъ чувствомъ, она смялась, плакала, дико озиралась, жестикулируя великолпными блыми руками, и разбрасывала свои цвты и отрывки псень съ самымъ обворожительнымъ безуміемъ. И какъ живописно разметывались ея великолпные волосы по чуднымъ плечамъ! Трупомъ она была трогательна до-нельзя, а потомъ, пока Гамлетъ и Лаэртъ сражались въ ея могил, она выглядывала съ любопытствомъ, изподтишка, на ложу Пена и его семейство.
Тамъ вс въ голосъ восхваляли ее. Мистриссъ Пенденнисъ была въ восторг отъ ея красоты. Маленькую Лауру сбили съ толку и сама пьеса, и привидніе, и представленіе въ представленіи (впродолженіе котораго, когда Гамлетъ покоился на колняхъ Офеліи, Пенъ чувствовалъ неодолимое желаніе задушить мистера Горнбулля), однако и она хвалила какъ нельзя больше молодую красавицу. Пенъ былъ въ восторг отъ впечатлнія, произведеннаго ею на его мать, а Смирке, съ своей стороны, былъ также преисполненъ энтузіазма.
Когда занавсъ упалъ на группу умерщвленныхъ дйствующихъ лицъ, которыя такъ внезапно отправляются на тотъ свтъ въ конц ‘Гамлета’, къ не малому удивленію бдненькой Лауры, со всхъ сторонъ поднялись крики и рукоплесканія. Неустрашимый Смирке, въ разгар восторга, хлопалъ и кричалъ:
‘Браво, браво!’ не хуже самихъ драгуновъ, а они были сильно растроганы — ils s`agitaient sur leurs bancs — говоря словами нашихъ сосдей. Общій ревъ раздавался въ зал, и Пенъ ревлъ съ самыми оглушающими крикунами: ‘Фодрингэй, Фодрингэй!..’ чему вторили изъ своей ложи Фокеръ и Спэвинъ. Даже сама мистриссъ Пенденнисъ замахала носовымъ платкомъ, а маленькая Лаура прыгала, плясала, смялась, аплодировала и смотрла съ изумленіемъ на Пена.
Горнбулль вывелъ на авансцену бенефиціантку, среди порывовъ восторга, и она была такъ хороша и блистательна, съ распущенными еще волосами, что Пенъ едва могъ обуздать свое восхищеніе: онъ наклонился надъ стуломъ матери, кричалъ, хлопалъ и махалъ шляпою. Онъ готовъ былъ сознаться во всемъ и сказать матери: ‘Смотрите! вотъ женщина! Не-уже-ли она не безподобна? Я люблю ее!’ Но онъ удержался и замаскировалъ свои чувства неистовымъ ревомъ и ура.
Что касается до миссъ Фодрингэй и ея благодарности, мы попросимъ читателя оглянуться на нсколько страницъ назадъ. Она длала теперь точь-въ-точь то же самое, что въ прошедшій разъ. Она окидывала всхъ зрителей взорами признательности, трепетала и почти изнемогала отъ душевнаго волненія. Она подобрала цвты — Фокеръ пустилъ въ нее цлымъ снопомъ цвтовъ, и даже Смирке бросилъ ей розу и ужасно покраснлъ, когда она упала въ партеръ — она подобрала цвты и прижимала ихъ къ волнующейся груди, и проч. и проч. На груди ея бдный Пенъ увидлъ сверкающую брошку, купленную имъ у Патана, на Гай-стрит, за послднія деньги съ прибавкою занятой у Смирке гинеи.
Потомъ давали ‘Черноглазую Сусанну’. При этой хорошенькой пьес наши чувствительные друзья были восхищены и растроганы до-нельзя. Сусанна была въ простенькомъ платьиц и съ розовою лентой на шапочк такъ же мила, какъ Офелія. Бингли былъ великъ въ рол Вилльяма, Голль, въ рол адмирала, смотрлъ настоящею статуйкой съ шека семидесяти-четырех-пушечнаго корабля, а Гарбаттсъ, въ качеств капитана Болдвеллера, злодя, который хотлъ похитить черноглазую Сусанну и говорилъ размахивая неизмримою треугольною шляпой: ‘Ну, ужь тамъ что будетъ, а онъ погубить-таки ее’ — вс эти дйствующія лица выполнили свое дло съ свойственнымъ имъ талантомъ, и друзья наши посмотрли съ искреннимъ сожалніемъ на опускающійся занавсъ.
Будь Пенъ наедин съ матерью въ карет, когда они хали домой, онъ высказалъ бы ей все, но онъ сидлъ на козлахъ и курилъ сигару подл Смирке, и оба глядли молча на луну. Фокера тэндемъ пронесся мимо ихъ, когда они отъхали мили на дв, и мистеръ Спэвинъ привтствовалъ карету мистриссъ Пенденнисъ нсколькими замчательными варьяціями на ‘Rule Britannia’, на охотничьемъ рожк.
Дня черезъ два посл вышеописаннаго спектакля, чэттерисскій деканъ угощалъ обдомъ небольшой кружокъ избранныхъ друзей, пасторовъ и докторовъ богословія, въ принадлежащемъ къ собору деканскомъ дом. Весьма-вроятно, что они пили необыкновенно-отличный портвейнъ и критиковали за десертомъ милорда епископа, но до этого намъ теперь нтъ дла. Знакомецъ нашъ докторъ Портменъ, клеврингскій пасторъ, былъ въ числ гостей декана, будучи къ тому же человкомъ очень-любезнымъ съ дамами и замтивъ, что супруга декана гуляетъ по лужайк подъ розовымъ парасолемъ, окруженная рзвящимися дтьми, онъ вышелъ черезъ французское окно столовой на траву, предоставя остальнымъ блымъ галстухамъ судить и рядить о милорд епископ сколько имъ угодно. Подойдя къ деканш, вжливый Портменъ предложилъ ей свою руку и они пошли ходить по бархатному лужку, который съ незапамятныхъ временъ укатывался и косился для комфорта декановъ, съ тмъ спокойнымъ удовольствіемъ, съ которымъ гуляютъ люди среднихъ лтъ и добраго права, посл хорошаго обда, въ тихій лтній вечеръ, когда солнце только-что скрылось за огромными башнями готическаго собора, а серпъ луны блеститъ съ каждою минутой ярче и ярче въ безоблачныхъ небесахъ.
Въ конц сада декана находится домъ мистриссъ Кридъ, котораго окна, какъ мы уже говорили, выходятъ на соборъ. Теперь окна эти были открыты, для пріятнаго лтняго воздуха и въ одномъ изъ нихъ можно было видть молодую женщину двадцати-шести лтъ, съ совершенно-ясно видящими глазами, и несчастнаго восмнадцатилтняго юношу, ослпленнаго любовью и обаяніемъ. Такъ-какъ мы уже видали ихъ въ этой самой гостиной, то читатель безъ всякаго усилія узнатъ въ интересной чет мистера Аргура Пенденниса и миссъ Костиганъ.
Бдный Пенъ совсмъ пропалъ. Дрожа отъ страстнаго волненія, съ бшено-бьющимся сердцемъ и неудержимо-струящимися слезами, задыхаясь отъ полноводія чувствъ, онъ повергъ себя и весь свой запасъ любви, пыла и обожанія, къ ногамъ зрлой красавицы. Онъ ли первый поступилъ такимъ-образомъ? Неужели никто прежде и посл него не отдавалъ всхъ сокровищъ своего сердца, какъ отдавали дикари свои земли и все имущество за одинъ глотокъ огненной воды блднолицыхъ — за взглядъ пары безчувственныхъ глазъ?
— Знаетъ ли объ этомъ ваша матушка, Артуръ? спросила миссъ Фодрингэй медленно. Онъ схватилъ ея руку и покрылъ тысячью неистовыхъ поцалуевъ. Она не отнимала ее. ‘А въ-самомъ-дл, знаетъ ли объ этомъ старуха?’ подумала миссъ Костиганъ про-себя:— ‘можетъ быть и знаетъ’, и она вспомнила о хорошенькомъ брильянтовомъ крестик мистриссъ Пенденнисъ и присовокупила мысленно:— ‘конечно и это останется въ семейств’.
— Успокойтесь, милый Артуръ, сказала она своимъ тихимъ, звучнымъ голосомъ, улыбаясь ему нжно и серьзно. Потомъ, другою, незанятою рукою, она ласково отвела волосы съ его горячаго лба. Онъ былъ въ такомъ вихр бшенаго благополучія, что едва могъ говорить. Наконецъ онъ произнесъ.— Мать моя видла васъ и удивляется вамъ неимоврно. Она скоро полюбить насъ: кто можетъ не любить васъ? Она полюбить васъ, потому-что я васъ люблю!..
— А, право, я думаю, что вы меня любите, отвчала миссъ Костиганъ, можетъ-быть, съ нкоторыми сожалніемъ о Пен.
Она думаетъ, что онъ ее любитъ! Разумется, что Пенъ пустился въ безконечную рапсодію изліянія, за которою, такъ-какъ мы вполн владемъ нашими собственными чувствами, намъ нтъ причины слдовать. Какъ водится, тутъ было говорено о вчной любви, преданности и врности, и слова не были въ-состояніи выразить всей силы и глубины его чувствъ. До этой рчи, повторяю, намъ нтъ дла. Она была, по всей вроятности, не изъ мудрыхъ, но какое право имемъ мы критиковать ее? Пусть бдный Пенъ изливаетъ свое чистое сердце у ногъ возлюбленной — будьте къ нему снисходительны. Конечно, хорошо любить съ благоразуміемъ, но все же лучше любить безумно, чмъ не быть способнымъ ни къ какой любви. Нкоторые изъ насъ въ этомъ послднемъ положеніи и, чего добраго, еще гордятся своею немощностью.
При конц своей рчи, Пенъ опять поцаловалъ съ восторгомъ руку своей владычицы. Я полагаю, что въ этотъ самый моментъ и пока докторъ Портменъ бесдовалъ съ деканшей, юный Ридли Розетъ, сынъ ея, дернулъ мать за платье и сказалъ:
— Ма! посмотрите туда, и онъ поднялъ вверхъ свою невинную головку.
И дйствительно, изъ сада видно было, какъ бдный Пенъ прильнулъ устами къ розовымъ перстамъ своей очаровательницы, которая приняла эту почесть съ совершеннымъ спокойствіемъ и добродушіемъ. Маленькій Ридли взглянулъ вверхъ и оскалилъ зубнки, а маленькая Роза посмотрла на брата и разинула ротикъ отъ удивленія. Выраженіе лица мистриссъ деканши было неизобразимо, а докторъ Портменъ, увидя въ этой сцен своего перваго любимца и милаго ученика — Пена, остолбенлъ отъ изумленія и бшенства.
Мистриссъ Галлеръ взглянула въ это самое мгновеніе на группу внизу и расхохоталась. ‘Тамъ кто-то есть въ деканскомъ саду, замтила она’, и отошла съ величайшимъ спокойствіемъ, а Пенъ стрльнулъ прочь съ лицомъ, горвшимъ какъ раскаленные уголья. Прогуливавшіеся въ саду уже вошли въ комнаты, когда онъ отважился выглянуть за окно. Серпъ луны блестлъ великолпно, звзды весело искрились, часы на соборной башн пробили девять и гости декана вс, кром одного, ухавшаго за нсколько времени на лошадк своей Домилинг — наслаждались чаемъ и жареными тостами въ гостиной мистриссъ деканши — когда Пенъ распростился съ миссъ Костиганъ.
Пенъ пріхалъ домой въ свое время и собирался лечь спать, потому-что бдный-малый былъ страшно утомленъ посл недавнихъ душевныхъ напряженій, какъ вдругъ входитъ къ нему старый Джонъ, съ самымъ зловщимъ взглядомъ и съ извстіемъ, что мистриссъ Пенденнисъ ожидаетъ его внизу.
Пенъ снова повязалъ шейный платокъ и пошелъ въ гостиную. Тамъ онъ засталъ не только мать, но и доктора Портмена. Лицо Елены казалось очень-блдно при свт лампы, а лицо доктора, напротивъ, пылало и губы его дрожали отъ негодованія и волненія.
Пенъ сразу понялъ, что насталъ кризисъ, и что все извстно. ‘Ну’, подумалъ онъ, — ‘что-то будетъ’!
— Гд ты былъ, Артуръ? спросила Елена трепещущимъ голосомъ.
— Какъ можете вы, сэръ, смотрть въ глаза этой милой, несчастной дам? разразился докторъ Портменъ, не взирая на умоляющіе взоры блдной мистриссъ Пенденнисъ. Гд онъ былъ? Тамъ, куда сынъ его матери долженъ бы стыдиться идти. Ваша матушка — ангелъ, сэръ, совершенный ангелъ! Какъ смете вы вносить оскверненіе въ ея домъ и убивать это чистое существо мыслями о вашемъ преступленіи?
— Сэръ! воскликнулъ Артуръ.
— Не отпирайтесь, сэръ! ревлъ докторъ.— Не прибавляйте лжи къ вашему позору! Я самъ видлъ все, сэръ. Я видлъ все изъ деканскаго сада. Я видлъ какъ вы цаловали руку этой адской, размалеванной…
— Стоите! возразилъ взбшенный въ свою очередь Пенъ я не позволю никому ругаться надъ этой дамой!
— Дамой, сэръ! Это дама… вы… вы… вы стоите въ присутствіи вашей матери и называете эту… эту женщину дамой!
— Въ чьемъ бы то ни было присутствіи, сэръ! Она достойна всякаго мста. Она непорочна какъ кто бы то ни былъ. Она добра столько же, какъ прекрасна. Еслибъ кто-нибудь, а не вы, оскорблялъ ея доброе имя, я отвчалъ бы не такъ, но вы мой старйшій другъ, а потому имете привилегію безнаказанно сомнваться въ моей чести.
— Нтъ, нтъ, Пенъ, милый Пенъ, воскликнула Елена въ порыв радости.— Я говорила вамъ, я говорила вамъ, докторъ, что онъ не то, что вы о немъ думали!.. И нжное существо это бросилось къ сыну съ теплыми объятіями.
Пенъ былъ радъ, что дло дошло до объясненія.— Вы видли сами какъ она хороша, говорилъ онъ матери утшающимъ и покровительствующимъ тономъ, какъ Гамлетъ Гертруд: — скажу вамъ, матушка, что она столько же добра. Вы это сами скажете, когда ее узнаете. Она посл васъ, добрйшая, простодушнйшая, нжнйшая женщина въ свт. Почему ей не быть на сцен?— она кормитъ своими трудами отца.
— Стараго пьяницу, ворчалъ докторъ, но Пенъ не слышалъ и не слушалъ его.
— Еслибъ вы видли, какъ я это видлъ, какую регулярную, порядочную жизнь она ведетъ, какъ чисто и богобоязненно все ея поведеніе, вы бы такъ же, какъ и я — да, какъ и я (со свирпымъ взглядомъ на доктора) — презрли клеветника, который осмливается поносить ее. Отецъ ея отставной офицеръ и отличился въ Испаніи. Онъ быль другомъ герцога кентскаго и коротко извстенъ герцогу Веллингтону и нкоторымъ первокласснымъ генераламъ нашей арміи. Онъ говорилъ, что встрчался съ дядюшкой Артуромъ у лорда Гилля. Фамилія его одна изъ древнйшихъ и наиболе уважаемыхъ въ Ирландіи и не уступаетъ вашей.
— Творецъ небесный! воскликнулъ докторъ, не зная разразиться ли ему бшенствомъ или хохотомъ:— вы, конечно, не хотите сказать, что желаете жениться на ней?
Пенъ принялъ величавйшую изъ своихъ осанокъ.
— А что же другое, докторъ Портменъ, можете вы предполагать моимъ желаніемъ?
Пораженный этимъ неожиданнымъ, чудовищно-неожиданнымъ отвтомъ, докторъ Портменъ могъ только выговорить,
— Мистриссъ Пенденнисъ, мэмъ, пошлите за майоромъ.
— Послать за майоромъ? отъ всего сердца, сказалъ Артуръ, принцъ Пенденнисскій и великій герцогъ Фэрокскій, съ самымъ повелительнымъ мановеніемъ руки. Разговоръ этотъ имлъ результатомъ два письма, положенныя на столъ майора Пенденниса въ клуб, въ Лондон, или начал правдивйшей исторіи принца Артура.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Въ которой является майоръ.

Знакомецъ нашъ, майоръ Артуръ Пенденнисъ, прибылъ въ должное время въ Фэроксъ, проведя ужасную ночь въ почтовой карет, гд дюжій сотоварищъ, пассажиръ, разбухшій сверхъестественно отъ множества теплыхъ сюртуковъ, втиснулъ его въ уголъ и не давалъ заснуть своимъ неприличнымъ храпньемъ,— гд сидвшая vis—vis вдова нетолько исключила изъ кареты свжій воздухъ, закрывъ вс окна экипажа, но, въ добавокъ, наполнила внутренность его ароматомъ грога съ ямайскимъ ромомъ, потягиваемаго ею безпрестанно изъ фляжки, хранившейся въ ея ридикюл,— гд наконецъ, лишь только майору удавалось задремать, его будилъ рожокъ почтальйона у шоссейныхъ заставъ, или неуклюжія ворочанья толстаго сосда, или игра ногъ вдовы на его мозоляхъ… Все это возвращало несчастнаго джентльмена къ ужасамъ и существенностямъ жизни. хать по восьми миль въ часъ, впродолженіе двадцати-четырехъ или двадцати-пяти часовъ, въ тсной почтовой карет, съ жесткимъ сдалищемъ, имя подагрическія наклонности, съ безпрестанною перемною почтальйоновъ, которые ворчатъ, потому-что вы ихъ не балуете, и съ пассажиркою, пристрастною къ грогу… кому не приходилось переносить этихъ бдъ въ добрыя старинныя времена? и какъ могли люди путешествовать при такихъ страшныхъ трудностяхъ? А между-тмъ находились же поди, путешествовавшіе при всхъ этихъ неудобствахъ и, въ добавокъ, путешествовавшіе очень-весело. Подл вдовы и подл камердинера майора, на имперіал, хали два школьника, отправлявшіеся домой на каникулы. Майоръ Пенденнисъ не могъ надивиться, глядя, какъ они ужинали въ Бэгшот, погрузивъ въ себя неимоврное количество ветчины, яицъ, пирога, пикльсовъ, чаю, кофе и вареной говядины, тогда-какъ бдный майоръ прихлебывалъ слабый чай и помышлялъ съ горестнымъ чувствомъ объ обд лорда Стейне, гд бы и онъ долженъ былъ пировать въ эту самую пору. Славный аппетитъ мальчиковъ позабавилъ однако майора, отъ природы добродушнаго, онъ заинтересовался еще больше, узнавъ, что одинъ изъ мальчиковъ, тотъ, который халъ вмст съ нимъ внутри экипажа, былъ сынъ вельможнаго лорда — разумется, знакомаго свтскому майору. Маленькій лордъ спалъ какъ-нельзя-лучше всю ночь, несмотря на тисканье, на рожокъ и на вдову, онъ казался свжимъ какъ наливное яблоко, въ то время, какъ майоръ съ желтымъ лицомъ, щетинистою бородою, развившимся парикомъ и сильными ревматическими болями въ разныхъ частяхъ утомленнаго тла, вылзъ изъ кареты у калитки Фэрокса, гд привратница и садовница встртили его почтительными поклонами, но ему помогъ вылзть еще почтительне камердинеръ его, мистеръ Морганъ.
Елена поджидала желаннаго гостя и увидла его изъ окна. По она не спшила броситься ему на встрчу, зная, что майоръ не любилъ быть видимымъ въ-расплохъ и нуждался въ кой-какихъ приготовленіяхъ, прежде чмъ позволялъ себ являться къ кому бы то ни было, а въ-особенности къ дам. Будучи еще ребенкомъ, Пенъ навлекъ на себя страшную немилость дяди, похитивъ съ его туалетнаго стола маленькую сафьянную коробочку, въ которой, должно сознаться, были задніе зубы майора, онъ, весьма-естественно, вынималъ ихъ изъ челюстей, садясь въ тряскую почтовую карету, но безъ нихъ не показывался никогда. Камердинеръ его, Морганъ, оградилъ парики майора непроницаемою таинственностью: онъ расчесывалъ и завивалъ ихъ въ мстахъ, недоступныхъ нескромному любопытству и приносилъ скрытно отъ всхъ въ комнату своего господина. Безъ парика майоръ не показывался никому въ свт, ни самымъ близкимъ родственникамъ, ни самымъ короткимъ знакомымъ. Онъ пошелъ тотчасъ, какъ мы уже сказали, въ свою комнату, стоналъ, кряхтлъ, соплъ и бранилъ Моргана впродолженіе всего туалетнаго процесса, по обычаю старыхъ франтовъ, неспавшихъ отъ ревматизма цлую ночь, съ перспективой непріятной обязанности впереди. Наконецъ, подтянувшись, завившись и омолодившись, майоръ сошелъ въ гостиную съ серьзно-величавымъ видомъ, какъ приличествовало человку дловому и вмст съ тмъ человку великосвтскому.
Пена тамъ не было, а сидла только Елена и занимавшаяся у ногъ ея шитьемъ маленькая Лаура. Поздоровавшись съ невсткой, майоръ протянулъ двочк кончикъ указательнаго пальца, большаго знака благосклонности онъ никогда ея не удостаивалъ. Лаура съ трепетомъ взяла этотъ палецъ, выпустила его и выбжала изъ комнаты. Майоръ Пенденнисъ не удерживалъ ея, онъ находилъ и самое пребываніе ея въ дом совершенно-ненужнымъ, имя свои тайныя причины не жаловать малютку (объ этихъ причинахъ мы можемъ сказать кое-что впослдствіи). Лаура вскор отъискала Пена въ огород, гд онъ прохаживался взадъ и впередъ, занятый самымъ серьзнымъ разговоромъ съ мистеромъ Смирке. Онъ былъ дотого погруженъ въ эту бесду, что не разслышалъ звонкаго голоса Лауры, пока Смирке не дернулъ его за фалду и не указалъ на бжавшую къ нимъ двочку.
— Пенъ, иди скоре домой, дядюшка Артуръ пріхалъ! сказала она, подбжавъ къ нему и схвативъ его за руку.
— Онъ пріхалъ? возразилъ Пенъ, сжавъ ея ручку, и взглянулъ на Смирке необычайно-свирпо, какъ-будто говоря: готовъ для него, или для кого бы то ни было!
Смирке потупилъ глаза и кротко вздохнулъ.
— Идемъ, Лаура! сказалъ Пенъ полугрознымъ, полукомическимъ тономъ.— Скажи имъ, что я очень-радъ увидться съ дядюшкой.
Онъ старался прикрыть шутливостью сильное безпокойство и внутренно собирался съ духомъ, чтобъ храбро встртить ожидавшую его грозу.
Въ послдніе два дня Пенъ раскрылъ всю свою душу Смирке, посл взрыва, происшедшаго отъ открытія доктора Портмена и впродолженіе всхъ сорока-восьми часовъ, проведенныхъ имъ въ обществ мистера Смирке, онъ только и толковалъ ему о миссъ Фодрингэй, миссъ Эмили Фодрингэй, Эмили, и проч. Смирке выслушивалъ его тирады безъ большаго усилія, потому-что самъ былъ влюбленъ и старался всми мрами привлечь Пена на свою сторону, сверхъ того, онъ и самъ былъ въ восторг отъ этой богини, подобной которой онъ не видалъ, небывавъ никогда въ театр до того раза. Пылъ и плодовитость Пена, жаркое его краснорчіе и богатыя поэтическія фигуры, благородное сердце юноши, добраго, пламеннаго, пополненнаго надеждъ, недопускавшаго никакихъ недостатковъ въ предмет своей страсти, ни трудностей, которыя бы онъ не брался одолть — все это вмст до половины убдило мистера Смирке въ благоразуміи и удобоисполнимости предположеній мистера Пена и въ томъ, что для всхъ будетъ большою отрадой, когда Эмили оснуется въ Фэрокс, капитанъ Костиганъ поселится на всю жизнь въ желтой комнат, а Пенъ очутится женатымъ человкомъ восьмнадцати лтъ отъ-роду.
Замчателенъ еще фактъ: въ-теченіе тхъ же двухъ дней Пенъ почти уговорилъ свою мать, онъ опровергъ, одинъ за другимъ, вс ея доводы и почти довелъ ее до согласія съ мыслью, что его бракъ предначертанъ въ книг судебъ, если къ-тому же возлюбленная его существо истинно-доброе, то чего больше желать матери? Мистриссъ Пенденнисъ уже начинала побаиваться ожидаемаго прізда дяди-опекуна, который, какъ она предвидла, будетъ смотрть на женитьбу Пена со стороны совершенно-противоположной тому простодушію и честной сентиментальности, съ которыми добрая вдова была уже расположена смотрть на вопросы подобнаго рода.
Есть старинная аллегорія о золотомъ и серебряномъ щит, за который препирались два рыцаря и оба были правы, потому-что щитъ былъ съ одной стороны золотой, а съ другой серебряный. Такъ точно и въ женитьбахъ: вопросъ, благоразумны ли он или нтъ, зависитъ оттого, съ какой точки вы будете смотрть на нихъ. Если супружеское счастье заключается въ хорошенькомъ, комфортэбльномъ домик на Бельгрэв-сквер, хорошенькихъ обдахъ съ приглашенными избранными друзьями, хорошенькомъ бругам для катанья по парку и приличномъ денежномъ запас нетолько для юной четы, но и для многочисленнаго потомства ея — если все это составляетъ необходимости жизни, что сущая правда для весьма-многихъ людей, то всякій другой родъ женитьбы просто ребячество. Что толку въ страсти, которая должна жить на тсной квартир, не въ-состояніи нанимать извощичьей кареты или кабріолета, или имть дла съ порядочною модисткой? Но если, съ другой стороны, вы того мннія, что люди, если не съ обезпеченнымъ существованіемъ, то по-крайней-мр съ возможностью достичь его, съ надеждою, здоровьемъ и сильною взаимною привязанностью, могутъ, при Божіей помощи, дружно встртить улыбку или нерасположеніе Фортуны, раздлить пополамъ радости и горе, тогда свтская теорія превратится въ свою очередь въ нелпость — хуже, чмъ въ нелпость: почти въ невріе въ Провидніе! Тогда человкъ, который ждетъ для счастья своей избранной, скоро ли онъ будетъ въ-состояніи везти ее въ церковь въ щегольской карет на пар срыхъ, въ яблокахъ — не лучше труса и кощуна, и недостоинъ ни любви, ни счастья.
Не стану оспоривать мннія людей столичныхъ, но Елена Пенденнисъ была провинціалка, и книга судебъ, по ея понятіямъ, говорила ей совершенно-различное отъ толкованія той же страницы Лондонцами. Подобно большей части добрыхъ и сантиментальныхъ женщинъ, она имла страсть къ слаживанью браковъ, и, смю сказать, помышляла о томъ, какъ сынъ ея влюбится и женятся, гораздо-прежде, чмъ подобныя мысли зародились въ голов молодаго джентльмена. Она думала съ удовольствіемъ — тмъ грустнымъ удовольствіемъ, которое доставляетъ мысль о самопожертвованіи нкоторымъ женщинамъ — думала о дн, когда она сдастъ Пену все, а онъ приведетъ домой жену, которой она передастъ ключи и лучшую спальню, а сама будетъ сидть за столомъ съ боку и любоваться на его счастье. Чего ей нужно въ жизни, если не счастья сына? По мннію мистриссъ Пенденнисъ, дюшесса не была бы партіей слишкомъ-высокой для ея сына и должна бы считать за честь титулъ мистриссъ Пенъ, а потому, если онъ изберетъ скромную Эсирь вмсто дюшессы, она останется довольна его милостивымъ выборомъ. Изъ какого бы смирннаго званія и какъ бы бдна ни была та, которой суждена такая высокая честь, мистриссъ Пенденнисъ готова преклониться передъ нею и предоставить ей въ дом первое мсто. Но актрисса! Женщина зрлая, давно-переставшая краснть иначе какъ отъ румянъ, женщина, привыкшая стоять подъ жадными взорами тысячъ глазъ, женщина необразованная и, по всей вроятности, безъ воспитанія, которая вкъ жила въ дурномъ обществ — о, какъ горько было ей думать, что такая женщина овладла ея сыномъ и что такой султанш должна уступить свое мсто нжная мать!
Все это вдова излагала Пену въ-теченіе двухъ дней, протекшихъ въ ожиданіи прізда дяди, но Пенъ выслушивалъ все съ счастливою откровенностью и безпечностью, которыя обнаруживаетъ молодой человкъ его лтъ, и опровергъ вс недоумнія матери съ величайшимъ самодовольствіемъ. Миссъ Костиганъ — образецъ добродтели и деликатности, она недотрога, какъ самая робкая двица, она чиста, какъ первый выпавшій снгъ, у нея самыя утонченныя манеры, самый граціозный умъ, самое прелестное образованіе, самый возвышенный характеръ, самое врное сужденіе обо всхъ предметахъ, входящихъ въ область изящнаго, у нея самый очаровательный нравъ и самая удивительная преданность отцу, доброму, старому джентльмену отличной фамиліи, но находящемуся въ несчастныхъ обстоятельствахъ, впрочемъ, живущему въ лучшемъ обществ изо всей Европы. Во всякомъ случа, Пенъ не настаивалъ, чтобъ свадьба была тотчасъ же: онъ готовъ былъ ждать сколько-угодно, даже до своего двадцати-однолтняго возраста, но онъ чувствовалъ (и тутъ лицо его принимало страшно-торжественное выраженіе), что теперешняя его страсть единственная и кончится только съ его смертью!..
Елена возражала на это съ печальною улыбкой, качая головою, что многіе люди переживали эти страсти, что же касается до продолжительныхъ обязательствъ между весьма-молодыми людьми и пожилыми женщинами, то примръ тому, какъ они бываютъ пагубны, былъ въ ея семейств, недальше какъ съ бднымъ отцомъ Лауры.
Мистеръ Пенъ, однако, не переставалъ уврять, что его разлучитъ съ миссъ Костиганъ только смерть, а бдная Елена, чтобъ не допустить такого несчастья, или, правильне, чтобъ не поперечить своему Артуру, готова была на всякое личное пожертвованіе, на всякое тлесное страданіе: она бы, пожалуй, не отказалась поцаловать руку хоть у Готтентотки-невстки.
Артуръ зналъ могущество свое надъ матерью, и молодой тиранъ былъ тронутъ, хотя и продолжалъ пользоваться своимъ вліяніемъ. Одинъ изъ вечеровъ онъ провелъ въ Чэттерис, у своей богини, которой хвастался вліяніемъ своимъ на мать, а слдующій вечеръ и ночь употребилъ на сочиненіе самыхъ жгучихъ и напыщенныхъ стиховъ въ честь миссъ Костиганъ, въ нихъ клялся онъ, какъ Монтрозъ, прославить ее своимъ мечомъ и перомъ и любить ее, какъ никогда еще смертная не была обожаема.
Въ эту-то самую ночь, далеко за полуночь, бодрствующая Елена проходила украдкою темнымъ корридоромъ мимо дверей сына, она увидла въ замочную скважину свтъ и слышала, что Пенъ, двигаясь и шевелясь на кровати, декламируетъ что-то про себя. Она подождала нсколько минутъ за дверьми, боязливо прислушиваясь. Много ночей простояла эта добрая душа такимъ же образомъ на часахъ, когда онъ былъ въ дтской лихорадк или въ раннихъ болзняхъ младенчества Потомъ она осторожно отворила дверь и пошла такъ тихо, что Пенъ ея сначала и не замтилъ. Онъ лежалъ въ постели спиною къ ней, по письменному столу были разбросаны бумаги, и множество бумагъ валялось на кровати вокругъ него. Самъ онъ грызъ карандашъ, прибирая рифмы и мечтая о всякой чепух. То онъ воображалъ себя Гамлетомъ, соскакивающимъ въ могилу Офеліи, то ‘Незнакомцемъ’, принимающимъ въ свои объятія мистриссъ Галлеръ — прекрасную мистриссъ Галлеръ, съ разсыпанными по плечамъ черными какъ смоль кудрями. Отчаяніе и Байронъ, Томасъ Муръ и ‘Любовь Ангеловъ’, Валлеръ и Геррикъ, Беранже и вс чувствительныя и любовныя стихотворенія, которыя ему когда-либо случалось читать — все это путалось и перемшивалось въ распаленной голов молодаго джентльмена, дошедшаго до высшей степени горячечнаго пароксизма, когда вошла къ нему мать.
— Артуръ! произнесла она своимъ звучнымъ, нжнымъ голосомъ. Онъ вздрогнулъ и обернулся къ ней. Первымъ его дломъ было скомкать и сунуть подъ подушку какія-то бумаги.
— Что ты не ложишься спать, дитя мое? продолжала она съ кроткою улыбкой, сла на кровать и взяла одну изъ его горячихъ рукъ.
Пенъ дико взглянулъ на нее: ‘Я не могъ спать, я — я писалъ’. Посл этихъ словъ онъ вдругъ обвилъ обими руками шею матери, восклицая: ‘О, матушка! Я люблю ее, я люблю ее!’… Могло ли это доброе, любящее существо не жалть и не успокоивать его? Елена длала все, что могла, она думала съ какимъ-то особеннымъ удивленіемъ и нжностью, что, не дальше какъ вчера, онъ лежалъ въ этой постели ребенкомъ, и о томъ, какъ она, бывало, приходила сюда по утрамъ молиться надъ нимъ, прежде чмъ онъ просыпался, когда гостилъ дома на праздникахъ.
Стихи Пена были, безъ сомннія, великолпны, хотя миссъ Фодрингэй и не поняла въ нихъ ни слова, но старый Косъ подмигнулъ ей и лукаво прижалъ палецъ къ носу: ‘Положи ихъ къ другимъ письмамъ, Милли. Стишонки Польдуди были дрянь передъ этими’. Вслдствіе чего Милли спрятала подъ замокъ и эти манускрипты.
Итакъ, когда принарядившійся майоръ явился къ мистриссъ Пенденнисъ, онъ понялъ черезъ десять минутъ разговора съ нею, что бдная вдова въ гор не только отъ мысли о замышляемой Пеномъ женитьб, но еще больше оттого, что самъ юноша отъ этого страдаетъ, и что у Пена съ дядей можетъ выйдти жаркая сцена. Она умоляла майора быть какъ можно кротче съ Артуромъ. ‘Онъ очень-щекотливъ и не терпитъ неласковыхъ словъ’ намекала она: ‘Докторъ Портменъ говорилъ ему слишкомъ-сурово и — я должна сознаться, несправедливо — третьяго дня вечеромъ, а моему милому сыну честь такъ дорога, какъ только можетъ желать мать, и отвть Пена ршительно испугалъ меня: въ такое онъ пришелъ негодованіе! Вспомните, вдь онъ ужь мужчина, и, ради Бога, будьте очень-очень осторожны’, прибавила вдова, кладя блую свою руку на рукавъ майора.
Онъ взялъ эту руку и поцаловалъ, потомъ посмотрлъ на ея встревоженное лицо съ удивленіемъ, скрывъ, изъ вжливости, пробивавшуюся наружу насмшку и досаду. ‘Mon Dieu!’ подумалъ старый дипломатъ: ‘а вдь мальчишка въ-самомъ-дл заговорилъ ее кругомъ, и она готова дать ему жену, точь-въ-точь какъ прежде давали любую игрушку, только-что бывало онъ расплачется. Право, жаль, что у насъ нтъ для этихъ молокососовъ ни Бастиліи, ни lettre de cachet!’ Онъ поцаловалъ робкую руку вдовы, сжалъ ее въ своихъ рукахъ, улыбнулся и снова посмотрлъ вдов прямо въ глаза.
— А вдь сознайтесь, вы теперь думаете, какъ бы уладить съ вашею совстью, чтобъ только дать мальчику волю поступить какъ ему хочется.
Она покраснла и заплакала:
— Я думала о томъ, что онъ очень-несчастливъ, и я также…
— Оттого ли, что приходится поперечить ему, или предоставить полную волю? И онъ прибавилъ про себя: ‘Чтобъ чортъ меня побралъ, если я допущу до этого!’
— Отъ мысли о его несчастной и безумной привязанности, которая составитъ его несчастіе, чмъ бы это теперь ни кончилось.
— Конецъ этотъ, конечно, будетъ не женитьба, милая сестрица, сказалъ майоръ съ твердостью.— Мы не желаемъ имть Пенденннса, главу фамиліи, женатаго на бродячей балаганной фиглярк. Нтъ, нтъ, мэмъ, мы не допустимъ женитьбы въ пользу гриничской ярмарки.
— Если разрушить эту женитьбу разомъ, то Богъ-знаетъ какія выйдутъ послдствія, замтила вдова.— Я знаю пылкій характеръ Артура, силу его привязанности, и дрожу отъ одной мысли объ ужасномъ огорченіи, которое ему предстоитъ отъ этого. Право, право, надобно дйствовать какъ можно осторожне.
— Милая моя мэмъ, возразилъ майоръ съ видомъ глубочайшаго участія:— я увренъ, что Артуру будетъ чертовски-горько прежде, чмъ онъ перейдетъ черезъ эту маленькую неудачу. Но не-уже-ли вы думаете, что ему одному приходилось страдать отъ подобныхъ вещей?
— О, нтъ! отвчала Елена, опустивъ глаза. Она припомнила свою юность, ей было снова семнадцать лтъ, и она снова терзалась.
— Я самъ перенесъ то же самое въ ранней молодости, прошепталъ майоръ.— Молодая двица съ пятнадцатью тысячами фунтовъ, племянница лорда, очаровательнйшее твореніе, одной трети ея денегъ было бы довольно, чтобъ разомъ купить мн патенты на вс чины, и я былъ бы тридцатилтнимъ подполковникомъ, но этого не могло быть. Я былъ не больше, какъ безденежнымъ поручикомъ, родня ея вмшалась, я отправился въ Индію, гд имлъ честь быть секретаремъ лорда Бокклея, тамошняго главнокомандующаго, и отправился безъ нея. Что же случилось? Мы возвратили другъ другу наши письма, отослали другъ другу клочки нашихъ полосъ (майоръ перебралъ пальцами свой парикъ), мы страдали, но — выздоровли. Она теперь жена баронета съ тринадцатью взрослыми дтьми, конечно, она очень-перемнилась, но дочери ея напоминаютъ мн о томъ, какова она была сама, и третья изъ нихъ будетъ представлена ко двору въ начал будущей недли.
Елена не отвчала. Она все еще думала о старин. Можно прожить хоть сто лтъ, а все-таки найдутся въ жизни событія, воспоминаніе о которыхъ всегда перенесетъ насъ снова въ эпоху юности. Елена мечтала теперь объ одномъ изъ такихъ событій.
— Вспомните моего брата, мое милое твореніе, продолжалъ майоръ: — и онъ также, вы знаете, имлъ подобнаго рода неудачу, когда началъ свое… медицинское поприще. Ему представился такой же случай. Миссъ Боллзъ — я помню это имя — была дочерью апте… медика, пользовавшагося обширною практикой. Брату моему почти удалось ухаживанье. Но пошли разныя затрудненія, отъ которыхъ остановилось все дло и… и я увренъ, что ему не пришлось впослдствіи сожалть о тогдашней неудач, которая доставила ему эту ручку.— И майоръ снова приложилъ къ губамъ пальцы Елены.
— Эти женитьбы между людьми такого различнаго званія и возраста, всегда кончаются горестно, сказала Елена.— Я знала случаи, когда он производили много страданій. Отецъ Лауры, напримръ, мой родственникъ, который… который выросъ вмст со мною, прибавила она тихимъ голосомъ:— былъ живымъ примромъ…
— Вы совершенно правы, возразилъ майоръ.— Нтъ ничего горестне, какъ если кто женится на особ, которая иметъ надъ нимъ превосходство въ лтахъ и ниже его званіемъ. Представьте себ, каково быть женатымъ на женщин изъ низкаго званія и имть домъ свой наполненнымъ ея оборванною роднею. Ну, какъ ввести въ общество жену, которая выражается какъ лавочница? Милая мистриссъ Пенденнисъ, мн случалось видть въ самыхъ лучшихъ кругахъ лондонскаго общества, какимъ нестерпимымъ страданіямъ подвергаются люди за необразованность своихъ женъ и ихъ родни. Что сказала въ прошломъ году леди Снэппертонъ на своемъ dijeunner dansant? Она объявила лорду Броункеру, что онъ можетъ привозить къ ней своихъ дочерей или присылать ихъ съ приличнымъ chaperonnage, но не расположена принимать у себя леди Броункеръ: та была дочь аптекаря, или что-то въ этомъ род. Ахъ, Боже мой! да что значитъ ничтожное страданье при необходимой разлук, въ сравненіи съ постояннымъ мученьемъ отъ житья въ кругу грубомъ и низкомъ?
— О, конечно! возразила Елена, припомня почтеніе, съ которымъ покойный мужъ ея всегда слушалъ разсказы майора о большомъ свт.
— И потомъ, эта роковая женщина цлыми десятью годами старе нашего сорванца — Артура. Что бываетъ въ такихъ случаяхъ? Я вамъ это скажу: мы теперь одни: результатомъ ихъ, даже въ высшемъ кругу, всегда горе и горе! Посмотрите на лорда Клодворти, когда онъ входитъ куда-нибудь объ-руку съ женою — вы скажете, что она ему мать, или хоть на лорда и леди Виллоубанкъ, которыхъ mariage d’inclination извстенъ всякому и надлалъ столько шума — вдь онъ уже два раза обрзывалъ у нея веревку, когда она вшалась изъ ревности къ какой-то Mademoiselle de Cunegonde, и замтьте, сударыня: повсься старуха въ третій разъ, онъ, пожалуй, и не станетъ рзать веревку. Нтъ, моя милая мэмъ, вы не живете въ свт, а я въ немъ живу, въ васъ много романическаго и сантиментальнаго. Это общее свойство женщинъ съ такими большими прекрасными глазами, но вы предоставьте все дло моей опытности. Чтобъ мой племянникъ женился на этой женщин! восьмнадцатилтній мальчикъ на тридцатилтней актрисс — ба, ба! Скоре меня самого сошлютъ въ кухню и заставятъ жениться на кухарк.
— Я знаю гибельныя слдствія преждевременныхъ обязательствъ, замтила со вздохомъ Елена.
Такъ-какъ въ-теченіе вышеприведеннаго разговора она уже три раза повторила тотъ же намекъ и ее такъ мучила мысль о неравныхъ бракахъ и раннихъ уговорахъ, то мы разъяснимъ это обстоятельство въ слдующей глав, тмъ боле, что читатель узнаетъ такимъ образомъ нсколько-подробне о предмет, безъ сомннія, для него интересномъ, именно, о томъ, кто такая была маленькая Лаура.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
въ которой Пену приходится подождать у дверей, пока читатель не узнаетъ, кто была маленькая Лаура.

Былъ нкогда въ Кембриджскомъ Университет молодой джентльменъ, пріхавшій гостить на каникулы въ деревню, гд жила молодая миссъ Елена Тистльвудъ съ матерью, вдовою лейтенанта, убитаго подъ Копенгагеномъ. Джентльменъ этотъ, котораго звали Фрэнсисомъ Беллемъ, быль племянникъ мистриссъ Тистльвудъ и, слдовательно, двоюродный братъ миссъ Елены, очень-естественно, что онъ поселился въ дом своей ттки, которая жила очень-скромно, и тамъ провелъ вс каникулы, занимаясь науками съ тремя или четырьмя учениками, которые вмст съ нимъ пріхали въ деревню. Мистеръ Белль былъ членомъ одной изъ университетскихъ коллегій и славился своею ученостью и умньемъ преподавать.
Об родственницы его узнали очень-скоро, что джентльменъ уже помолвленъ и ждетъ только мста, чтобъ жениться. Невста его была дочь джентльмена, бывшаго приватнымъ учителемъ мистера Белля въ ранней его молодости, живя подъ кровомъ мистера Кочера, пылкій восьмнадцатилтній юноша Белль повергся къ ногамъ миссъ Марты Кочеръ, которой помогалъ собирать горохъ въ саду. На колняхъ, передъ горохомъ и передъ нею, клялся онъ ей въ вчной любви и врности.
Миссъ Кочеръ была многими годами старе своего юнаго поклонника, и собственное ея сердце уже не разъ страдало отъ коварства мужчинъ и нсколькихъ песостоявшихся партій. Три пріятеля отца вроломно ее покинули. Деревенскій аптекарь безсовстно обманулъ ее. Драгунскій офицеръ, съ которымъ она такъ часто танцовала въ Бат, въ-теченіе счастливаго сезона, проведеннаго ею тамъ вмст съ страдавшею подагрой бабушкой, встряхнулъ однажды весело поводьями и ухалъ Богъ-всть куда. Уязвленное стрлами повторенной неблагодарности сердце миссъ Марты Кочерь должно же было искать гд-нибудь отдохновенія! Она выслушала очень-благосклонно и весело предложенія честнаго и наивнаго юноши и сказала при конц его рчи: ‘Ахъ, Боже мой! да вы, мистеръ Белль, слишкомъ-молоды для такихъ вещей!’ Однако она намекнула ему, что хорошенько обдумаетъ его слова и справится съ своимъ двственнымъ сердцемъ. Ей нельзя было адресовать мистера Белля къ своей мама, такъ-какъ мистеръ Кочерь овдовлъ давнымъ-давно, самъ же ученый былъ дотого погруженъ въ свои книги, что ему, конечно, было некогда заняться такимъ нжнымъ предметомъ, какъ двическое сердце, почему миссъ Марта сочла за нужное не безпокоить его на этотъ счетъ вовсе.
Локонъ ея волосъ, повязанный голубою ленточкой, передалъ счастливцу Беллю результатъ совщанія весталки съ самой собою. Уже три раза отстригала она по каштановому локону для троихъ вроломныхъ: коварные измнили ей, но волосы снова выросли. Марта дйствительно имла право сказать, что мужчины обманщики, отдавая этотъ залогъ любви простодушному юнош.
Нумеръ 6-й былъ однако жь исключеніемъ: Фрэнсисъ Белль былъ врнйшимъ изъ обожателей. Когда ему пришло время возвратиться въ Кембриджъ и надобно было извстить Кочера обо всемъ происшедшемъ, Кочерь воскликнулъ съ удивленіемъ: ‘Богъ съ вами, да я и не воображалъ ничего подобнаго’, что было совершенно-справедливо и повторялось теперь въ четвертый разъ. Фрэнсисъ отправился въ Кембриджъ съ твердою ршимостью достигнуть всхъ ученыхъ степеней и повергнуть все къ ногамъ своей возлюбленной.
Имя постоянно въ виду драгоцнный призъ, молодой человкъ трудился изъ всхъ силъ. Посл каждаго термина онъ получалъ новыя почести. Старому Кочеру отослалъ онъ вс книги, полученныя въ награду за сочиненія, а серебряный кубокъ, за декламацію, отправилъ къ миссъ Март. Въ должное время онъ занялъ высокое мсто между состязателями и получилъ степень сотоварища Коллегіи. Въ-теченіе всего этого промежутка онъ постоянно поддерживалъ корреспонденцію съ миссъ Кочеръ, которой вліянію весьма-справедливо приписывалъ вс свой успхи.
Съ теченіемъ времени, однако, когда магистръ и сотоварищъ Коллегіи, Фрэнсисъ Белль, достигъ двадцати-шести лтъ отъ-роду, случилось, что миссъ Кочерь было тридцать-четыре года. Ни красота ея, ни манеры, ни характеръ не усовершенствовались съ того солнечнаго дня весны жизни, когда они вдвоемъ срывали стручки гороха. Достигнувъ почетныхъ степеней въ университет, онъ сталъ заниматься хладнокровне, очень можетъ-быть, что вмст съ тмъ сужденіе и вкусъ его также подверглись нкоторому охлажденію. Лучезарность сада съ гороховыми кустами померкла и со стороны миссъ Марты — и бдный Белль увидлъ себя женихомъ: это свидтельствовала тысяча писемъ грубой, некрасивой, сварливой, невоспитанной двы среднихъ лтъ.
Вслдствіе одного или многихъ споровъ (въ которыхъ сіяло краснорчіе миссъ Марты, почему она и не упускала случая наслаждаться ими), Фрэнсисъ отказался возить на каникулы учениковъ своихъ въ Бирлидерс-гринъ, гд мистеръ Кочеръ имлъ привычку проводить лто, онъ разсудилъ, что пріятне провести это время года въ деревн, гд жила его ттка, которой онъ не видалъ уже много лтъ — съ-тхъ-поръ, какъ сажалъ къ себ на колни маленькую Елену. Вотъ онъ и пріхалъ къ нимъ и поселился съ ними. Маленькая Елена была уже въ то время прелестною взрослою двушкой. Двоюродные братъ и сестра провели вмст около четырехъ мсяцевъ, отъ іюня до октября. Они гуляли въ лтніе вечера и встрчались другъ съ другомъ рано по утрамъ. Они читали изъ одной и той же книги, когда мать Елены дремала при свчахъ. Франкъ научилъ ее всему, что она посл знала. Она ему пла, она отдала ему все свое невинное сердце. Вся его исторія была ей извстна. Онъ не утаилъ ничего: разв онъ не показалъ ей портрета женщины, которой былъ обреченъ? разв, красня, не показалъ ей писемъ, исполненныхъ эгоизма, жадности и жесткости? Дни протекали за днями, дни счастливые, среди усиливавшейся взаимной привязанности, усиливавшейся довренности, усиливавшагося участія. Наконецъ, въ одно октябрское утро, Франкъ отправился назадъ въ Коллегію, а бдная двушка чувствовала, что нжное сердце ея сопутствуетъ ему.
Франкъ также пробудился отъ очаровательнаго сновиднія къ ужасной существенности своей муки. Сказать ли правду? онъ готовъ былъ отдать миссъ Кочеръ вс сбереженныя имъ деньги, только чтобъ выкупить себя отъ нея, было еще время впереди — онъ медлилъ. Вакансія на мсто могла долго не открыться. Онъ переписывался съ кузиною: письма ихъ были исполнены грустной нжности, между-тмъ невста, ревнивая, злая и недовольная, посылала ему горькіе упреки и справедливо жаловалась на измну своего Фрэнсиса.
Наконецъ дло дошло до кризиса: новая привязанность была открыта. Фрэнсисъ сознался въ ней, не захотлъ ни скрываться, ни притворяться, упрекнулъ Марту вспыльчивымъ ея нравомъ и сердитою повелительностью и, главное, ея годами и необразованностью.
Она отвчала, что если онъ не сдержитъ слова, то она пойдетъ съ его письмами по всмъ судебнымъ мстамъ королевства, съ письмами, въ которыхъ онъ десять тысячъ разъ клялся ей въ любви, и наконецъ, выставивъ его передъ цлымъ свтомъ какъ измнника и клятвопреступника, лишитъ себя жизни.
Франкъ имлъ еще одно свиданіе съ Еленой, которой мать умерла около того времени и которая жила компаньйонкою у старой леди Понтипуль, на этомъ послднемъ свиданіи ршено было, что Франкъ исполнитъ свое общаніе, то-есть составитъ несчастіе двухъ добрыхъ существъ. Такъ эти существа понимали свою обязанность — и они разстались навсегда.
Вакансія очистилась слишкомъ-скоро: Франкъ Белль усплъ посдть и исхудать, прежде чмъ воспользовался ею. Елена поздравляла его со свадьбою, начавъ письмо: ‘Любезный кузенъ’ и кончивъ: ‘ваша покорнйшая’. Она отослала ему назадъ вс его остальныя письма и клокъ его волосъ, оставя себ на память только нсколько послднихъ. Эти волосы хранились въ ея бюро, когда она разговаривала съ майоромъ.
Белль прожилъ на полученномъ мст года три или четыре, по истеченіи этого времени очистилось капелланство на остров Ковентри. Белль принялся потихоньку хлопотать о немъ и, когда достигъ этого назначенія, объявилъ о немъ жен. Жена возстала противъ этой перемны, какъ возставала противъ всего на свт. Онъ сказалъ ей съ горечью, что вовсе не желаетъ, чтобъ она туда хала: почему она и похала. Белль отправился на островъ Ковентри во время управленія тамъ губернатора Кроули и былъ съ этимъ джентльменомъ весьма-близокъ въ послдніе годы его жизни. На этомъ-то остров, многіе годы спустя посл его женитьбы на миссъ Март и пять лтъ посл того, какъ онъ извстился о рожденіи сына у Елены Пенденнисъ родилась его дочь.
Она не была дочерью первой мистриссъ Белль, которая умерла отъ мстной лихорадки вскор посл того, какъ Елена Пенденнисъ и мужъ ея, которому она все разсказала, написали Беллю о рожденіи у нихъ сына. ‘Я была стара, не правда ли?’ сказала мистриссъ Белль-первая на смертномъ одр: ‘я была стара и не стоила ея, такъ ли? Но я вышла за насъ, мистеръ Белль, и не допустила васъ на ней жениться!’ Съ этими словами она испустила духъ. Белль женился на двушк изъ колоніи и любилъ ее нжно. Но ему недолго было суждено блаженствовать: жена его умерла въ родахъ, онъ вскор послдовалъ за нею, отправя двочку въ Англію къ Елен Пенденнисъ и ея мужу съ предсмертною мольбою, чтобъ они замнили ей родителей.
Малютка прибыла въ Фэроксъ черезъ Бристоль, одтая въ черное, въ обществ солдатки, ея няньки, при разставаніи съ которою она горько плакала. Но материнская нжность Елены вскор осушила эти слезы.
На ше у двочки былъ медальйончекъ съ волосами, которые Елена дала — увы, сколько лтъ тому назадъ!— бдному Фрэнсису, уже умершему и погребенному. Дитя было всмъ, что осталось посл него, и Елена (чего и должно было ожидать отъ такого добраго существа) привязалась къ нему какъ къ родной дочери. Имя двочки, по письму умирающаго отца, было Елена-Лаура. Но Джонъ Пенденнисъ, хотя и принялъ подъ свою опеку сиротку, однако всегда какъ-то ревновалъ къ ней и угрюмо приказалъ, чтобъ ее называли именемъ ея матери, а не тмъ, которымъ любилъ называть ее отецъ. Она боялась мистера Пенденниса до послдняго дня его жизни. Только посл смерти мужа, Елена ршилась предаваться открыто нжности, которую внушала ей малютка.
Вотъ какъ Лаура Белль сдлалась дочерью мистриссъ Пенденнисъ. Ни самъ Пенденнисъ, ни братъ его, не смотрли на нее особенно-благосклоннымъ окомъ. Первому она напоминала нкоторыя обстоятельства женниной жизни, которыя бы онъ весьма-охотно готовъ былъ забыть, а что до втораго, могъ ли онъ ее жаловать? Она не была сродни ни Пенденнисамъ, ни какимъ бы то ни было вельможамъ Соединенныхъ Королевствъ, и все ея состояніе не превышало какихъ-нибудь двухъ тысячъ фунтовъ.
Теперь мы впустимъ мистера Пена, который дожидался все это время.
Собравшись со всею энергіей и скрпя сердце, онъ вошелъ въ комнату, готовый встртить лицомъ къ лицу грознаго дядю. Молодой джентльменъ ршилъ внутренно, что сшибка будетъ свирпая, и ему прійдется употребить въ дло всю твердость и все достоинство знаменитой фамиліи, которой онъ былъ представителемъ. Вслдствіе чего, отворивъ двери настежь, онъ вошелъ съ самымъ строгимъ и воинственнымъ выраженіемъ, въ полномъ рыцарскомъ вооруженіи, съ копьемъ наперевсъ, глядя на своего противника и какъ-будто говоря ему. ‘на жизнь и смерть!’
Свтскій старожилъ едва могъ удержаться отъ усмшки при вид дивно-пышной простоты мальчика. Майоръ Пенденнисъ также обозрлъ поприще: видя, что вдова уже вполовину передалась непріятелю, и понимая очень — хорошо, что угрозы и трагическія увщанія нисколько не подйствуютъ на мальчика, ршившагося быть непремнно упрямымъ и грозно-серьзнымъ, майоръ отложилъ въ сторону тонъ власти и съ самою добродушною и натуральною улыбкой протянулъ руку Пену, весело пожалъ его холодные пальцы и воскликнулъ: ‘Здравствуй Пенъ! Ну-ка, пріятель, разскажи намъ все дло’.
Елена пришла въ восторгъ отъ великодушія добраго майора. Съ другой стороны, бдный Пенъ совершенно растерялся отъ этого пріема, настроивъ свои нервы для ожидаемой трагедіи, онъ почувствовалъ, что попался въ просакъ и что великолпный входъ его смшонъ. Онъ покраснлъ, сконфузился и не зналъ, куда дваться отъ уязвленнаго тщеславія. Ему ужасно хотлось заплакать. ‘Я… я… я только сейчасъ узналъ о вашемъ прізд’ проговорилъ онъ съ усиліемъ: ‘я полагаю, что въ Лондон… теперь очень-полно?’
Если Пену стоило большаго труда удержать свои слезы, то майору было еще трудне удержаться отъ смха. Онъ отвернулся и бросилъ мистриссъ Пенденнисъ комическій взглядъ, та, съ своей стороны, чувствовала также, что сцена эта была донельзя и смшна и сантиментальна. Не зная, что сказать, она встала и поцаловала мистера Пена, очень можетъ-быть, что и мальчикъ растаялъ, вспомнивъ о ея нжности и кроткой покорности его желаніямъ.
‘Вотъ парочка глупцовъ!’ подумалъ опекунъ. ‘Не прізжай я сюда, она бы, пожалуй, готова была сдлать торжественный визитъ семейству этой красотки.’
— Перестаньте, перестаньте! сказалъ онъ, все еще глядя и оскаля зубы на группу матери и сына:— главное, сколько можно меньше сантиментальности. Ну, Пенъ, любезнйшій мой, разскажи-ка намъ всю исторію.
Пенъ возвратился сразу къ своему трагико-героизму: ‘Исторія, сэръ, заключается въ томъ, что я уже писалъ къ вамъ. Я познакомился съ прекраснйшею и добродтельнйшею двицей, изъ знатной фамиліи, хотя и въ стсненныхъ обстоятельствахъ, я нашелъ женщину, въ которой, я твердо убжденъ, сосредоточено счастье всей моей жизни, чувствую, что никогда, никогда не буду думать ни о какой другой женщин. Я очень понимаю, что есть разница въ нашихъ лтахъ и другія препятствія, но привязанность моя такъ велика, что сознаю въ себ силы превозмочь все это… то-есть, мы оба въ силахъ это сдлать, она согласилась соединить участь свою съ моею и принять мое сердце и все мое состояніе.’
— А велико ли оно, мой любезный? Разв кто-нибудь оставилъ теб капиталы въ наслдство? Сколько мн извстно, у тебя нтъ шиллинга за душою.
— Вы знаете, что все мое принадлежитъ ему! воскликнула мистриссъ Пенденнисъ.
‘Ради Бога, придержите себ языкъ, сударыня!’ Вотъ что хотлось сказать опекуну, онъ однако не вышелъ изъ терпнія, хотя и съ трудомъ.
— Конечно, конечно, продолжалъ онъ прежнимъ тономъ:— вы хотите пожертвовать ему всмъ. Это всмъ извстно. Но, во всякомъ случа, Пенъ предлагаетъ этой двиц ваше состояніе, которымъ онъ желаетъ овладть восьмнадцати лтъ.
— Я увренъ, матушка не пожалетъ для меня ничего, отвчалъ Пенъ, нсколько смущенный.
— О, да, любезный другъ! Но на все есть мра. Если мать твоя хозяйка дома, то очень-естественно, что она иметъ право выбирать себ общество. Когда ты отдаешь домъ черезъ ея голову и переводишь ея банкирскіе счегы на себя въ пользу миссъ… какъ ее? миссъ Костиганъ, то не-уже-ли по-твоему мать не иметъ нрава надяться, что посовтуются и съ нею, какъ съ однимъ изъ главныхъ участниковъ этой сдлки? Ты видишь, я говорю безъ малйшаго притязанія на власть, которою облеченъ надъ тобою закономъ и завщаніемъ твоего отца на три грядущіе года, я говорю съ тобою какъ одинъ свтскій человкъ говоритъ съ другимъ, и спрашиваю: думаешь ли ты, что если ты можешь сдлать изъ своей матери все, что хочешь, то и имешь право на это? Такъ-какъ, понастоящему, ты у нея въ зависимости, то прежде чмъ ршиться на такой шагъ, не гораздо ли великодушне было бы напередъ спросить ея позволенья, хоть изъ простаго приличія?
Пенъ повсилъ голову и началъ смутно постигать, что дйствіе, которымъ онъ гордился какъ самымъ романическимъ и великодушнымъ образцомъ безкорыстной привязанности, было, можетъ-статься, въ сущности весьма-себялюбивымъ и упрямымъ сумасбродствомъ.
— Я сдлалъ это въ порыв страсти, сказалъ Пенъ переминаясь:— я самъ не понималъ что говорилъ и длалъ (и въ этомъ онъ былъ совершенно правъ).— Но сказавъ разъ, я не отступлюсь отъ своего слова, скорй умру! И… и я не стану обременять матушку, а буду трудиться самъ для себя. Я пойду на сцену и буду играть вмст съ нею. Она… она говоритъ, что я могъ бы имть успхъ на сцен.
— Но возьметъ ли она тебя въ мужья на такихъ условіяхъ? возразилъ майоръ. Замть, я не говорю, чтобъ миссъ Костиганъ не была безкорыстнйшею изъ женщинъ, однако, какъ ты думаешь, скажи откровенно, не входитъ ли твое положеніе, какъ молодаго джентльмена хорошей фамиліи и съ приличными ожиданіями, въ число причинъ, по которымъ она смотритъ благосклонно на твои ухаживанья?
— Я скорй умру, чмъ измню своему слову! сказалъ Пенъ, весь покраснвъ.
— Да кто тебя проситъ объ этомъ, любезный другъ? Джентльменъ не долженъ измнять своему слову, если оно дано добровольно, разумется. Но, наконецъ, ты можешь ждать. Ты обязанъ же чмъ-нибудь своей матери, своей фамиліи, наконецъ хоть мн, какъ представителю твоего отца.
— О, конечно! воскликнулъ Пенъ, нсколько-облегченный.
— Въ такомъ случа, Артуръ, такъ-какъ ты даль ей слово, дай и намъ общаніе. Согласенъ ты?
— Какое общаніе?
— Что ты не женишься на ней тайно… понимаешь, безъ поздокъ въ Шотландію.
— Это было бы обманомъ, прервала Елена:— Пенъ никогда не лгалъ своей матери.
Пенъ снова повсилъ голову, и глаза его наполнились слезами стыда. Разв вся эта интрига была что-нибудь другое, какъ не ложь передъ этой нжной и доврчивой матерью, готовой отдать для него все? Онъ протянулъ руку дяд.
— Нтъ, сэръ, даю вамъ честное слово истиннаго джентльмена, что не женюсь никогда безъ согласія матушки! И, бросивъ на мать прощальный взглядъ неизмнной любви и довренности, Пенъ вышелъ изъ гостиной въ свою комнату.
— Онъ ангелъ, настоящій ангелъ! воскликнула мать съ своею обычною восторженностью.
— Онъ хорошей породы съ обихъ сторонъ, мэмъ, возразилъ майоръ и, весьма-довольный успхомъ своей дипломатики, поцаловалъ еще разъ руку мистриссъ Пенденнисъ. Потомъ, оставя открытый и прямодушный тонъ, съ которымъ велъ весь разговоръ съ юношей, онъ заговорилъ съ нкоторою протяжностью, что длалъ всегда, когда хотлъ казаться особенно-тонкимъ и свтски-опытнымъ.
— Мое милое существо, я право начинаю думать, что пріздъ мой можетъ къ чему-нибудь послужить, и льщу себя надеждою, что послдній ударъ мой былъ довольно-успшно направленъ. Я вамъ скажу, что именно навело меня на эту мысль. Три года назадъ, добрая пріятельница моя, леди Феррибриджъ, прислала разъ за мною, встревоженная до-нельзя на счетъ сына своего, Гретны, котораго исторію вы помните, и умолила меня употребить все мое вліяніе надъ молодымъ джентльменомъ, имвшимъ une affaire de coeur съ дочерью одного шотландскаго джентльмена, миссъ Мэкъ-Тодди. Я совтовалъ всми силами кроткія мры, но лордъ Феррибриджъ былъ въ бшенств и повелъ дло свысока. Гретна угрюмо молчалъ, и родители его воображали, что одержали побду. Что же вышло? Молоджь была ужь обвнчана цлые три мсяца, прежде чмъ лордъ Феррибриджъ провдалъ что-нибудь! Вотъ почему я извлекъ это общаніе изъ нашего сорванца.
— Артуръ никогда бы такъ не поступилъ.
— Хорошо, что еще не поступилъ — и это утшеніе.
Какъ осторожный и терпливый свтскій человкъ, майоръ Пенденнисъ покуда оставилъ племянника въ поко, ожидая всего отъ времени и надясь, что глаза нашего молодца откроются сами собою, и онъ увидитъ всю нелпость своего намренія. Замтивъ, какъ чувствительна честь юноши, онъ дйствовалъ весьма-искусно на эту щекотливую струну, разговаривая съ нимъ за бутылкой вина посл обда и указывая Пену необходимость прямоты и откровенности во всхъ дйствіяхъ. Онъ въ-особенности настаивалъ на томъ, чтобъ вс сношенія Пена съ его интереснымъ молодымъ другомъ (такъ вжливо майоръ называлъ миссъ Фодрингэй) происходили съ вдома, если не съ одобренія мистриссъ Пенденнисъ.
— Во всякомъ случа, Пенъ, говорилъ майоръ съ откровенностью, которая не раздражала влюбленнаго юношу, а между-тмъ подвигала впередъ интересы негоціатора:— ты долженъ помнить, что совершенно запираешь себ будущность. Мать твоя можетъ покориться твоей женитьб, какъ готова покориться всему, что ты пожелаешь, если ты только хорошенько расплачешься, но ты можешь быть увренъ, что это не доставить ей счастья. Ты берешь молодую женщину со сцены провинціальнаго театра и предпочитаешь ее — въ этомъ нтъ никакого сомннія — одной изъ лучшихъ дамъ въ цлой Англіи. Мать твоя покорится этому выбору, но, конечно, не будетъ отъ этого счастлива. Я часто воображалъ, entre nous, что она забрала себ въ голову женить тебя на своей маленькой питомиц, Флор, Лаур, или, какъ ее зовутъ?— и всегда имлъ твердое намреніе не допустить этой женитьбы. У ребенка всего дв тысячи фунтовъ, какъ мн дали понять. Только съ величайшею бережливостью сестра можетъ прилично держать домъ, дать теб возможность получить порядочное воспитаніе и средства явиться въ свтъ джентльменомъ. Мн нечего скрывать отъ тебя, что я имлъ на тебя гораздо-боле блестящіе виды и намренія. Съ твоимъ именемъ и происхожденіемъ, сэръ, съ твоими способностями, которыя я считаю непослдними, съ друзьями, которыхъ расположеніемъ я имю честь пользоваться, я поставилъ бы тебя въ прекраснйшее положеніе въ свт — въ прекраснйшее положеніе для молодаго человка съ такими крайне-ограниченными средствами, я надялся видть тебя современемъ возстановителемъ достоинства нашего имени. Нжность твоей матери заперла теб одну карьеру, иначе, ты бы могъ сдлаться генераломъ, подобно нашему храброму предку, который сражался при Рамильи и Мальплаке. У меня былъ другой планъ: почтенный и уважаемый другъ мой, лордъ Бэгвигъ, который ко мн очень-расположенъ, далъ бы теб мсто при своемъ посольств, и тогда ты вышелъ бы въ люди по дипломатической части. Но… извини, что я возвращаюсь къ прежнему предмету: какимъ образомъ хлопотать за молодаго джентльмена восьмнадцати лтъ, который намренъ жениться на тридцатилтней женщин, избранной имъ изъ ярмарочнаго балагана… ну, не изъ балагана, такъ со сцены провинціальнаго театра? Дипломатическое поприще для тебя заперто, государственная служба для тебя заперта, общество для тебя заперто. Ты видишь, любезный другъ, къ чему все это тебя ведетъ. Конечно, ты можешь успть въ званіи адвоката: я слыхалъ, что многіе достойные джентльмены этого сословія женятся на своихъ кухаркахъ, но ни въ какомъ бы то ни было другомъ званіи. Впрочемъ, ты можешь поселиться на всю жизнь здсь, жить здсь навсегда, bon Dieu! (майоръ вздрогнулъ отъ горести, подумавъ съ невыразимою нжностью о Палл-Малл) — и мать твоя приметъ какъ нельзя ласкове будущую мистриссъ Артуръ Пенденнисъ, а добрые сосди не будутъ посщать тебя, да и я самъ, сэръ, конечно, не буду къ теб здить: я человкъ прямой и, сознаюсь безъ обиняковъ, люблю жить въ порядочномъ обществ. Ты будешь себ поживать въ обществ пьющихъ грогъ деревенщинъ и провлачишь всю жизнь въ качеств мужа старой женщины, которая, если она и не будетъ ссориться съ твоею матерью, то все-таки лишитъ ее въ обществ того мста, на какое она иметъ право, и увлечетъ ее за собою въ ту сомнительную касту, гд ты самъ неизбжно погрязнешь. Мн до этого нтъ дла, мой добрый сэръ. Я нисколько на тебя не сержусь. Твое паденіе огорчить меня только тмъ, что съ нимъ рухнутъ вс надежды видть мою фамилію на должномъ мст въ обществ. Страдать придется только твоей матери и теб. И мн васъ обоихъ отъ души жаль. Передай-ка сюда лафитъ: это изъ того, что я прислалъ твоему покойному отцу. Помню, я купилъ его на аукціон бднаго лорда Ливента. Но, разумется, прибавилъ майоръ, прихлебывая и смакуя:— давъ слово разъ, ты долженъ поступить какъ честный человкъ, какъ бы пагубно ни было твое общаніе. Во всякомъ случа общай и намъ то, о чемъ я ужь говорилъ, что не будетъ ничего тайнаго, что ты будешь продолжать заниматься науками и станешь посщать своего интереснаго друга черезъ приличные промежутки. Часто ты ей пишешь?
Пенъ покраснлъ и сказалъ: ‘да’.
— И, я полагаю, стихи, ге? также, какъ и прозу? Я самъ чертовски писалъ стихи въ прежніе годы. Помню, что когда поступилъ въ полкъ, вс товарищи приставали ко мн за стихами для нихъ. Я напомнилъ моему старому пріятелю, генералу Гобблеру, о нкоторыхъ строкахъ, которыя отхваталъ для него въ 1805 году, когда мы вмст служили на Мыс Доброй Надежды, и, клянусь Богомъ, онъ помнитъ ихъ слово-въ-слово до-сихъ-поръ. Старый плутъ употребилъ ихъ въ пользу, ухаживая за теперешнею мистриссъ Гобблеръ, сэръ, которая принесла ему шестьдесятъ тысячъ фунтовъ. Такъ и ты пробовалъ стихотворствовать, Пенъ?
— Да, дядюшка, и я писалъ стихи.
И онъ снова покраснлъ.
— Ну, а красавица отвчала теб прозой, или стихами?
Юный обожатель опять покраснлъ и сознался, что она писала, но не стихами. При этомъ онъ слегка прижалъ руку къ боковому карману, что майоръ, разумется, замтилъ.
— У тебя письма ея вотъ тутъ, вижу, сказалъ старый волокита, кивая Пену и указывая на свою лвую сторону, которую подбилъ ватой искусной мистеръ Стульцъ.— Знаю, знаю. Я бы далъ пенса два, чтобъ взглянуть на нихъ.
— Что жь? я… я… Пенъ не могъ кончить своей фразы. Лицо его имло такое комическое, сконфуженное выраженіе, что старый дядя, несводившій съ него глазъ, не выдержалъ и разразился самымъ гомерическимъ хохотомъ, къ которому чрезъ минуту присоединился и племянникъ.
Посл этого, они очень-весело направились въ гостиную мистриссъ Пенденнисъ, которая была въ восторг отъ ихъ дружнаго смха.
— Каковъ хитрецъ! сказалъ майоръ, весело положивъ руку на плечо племянника и ощупавъ черезъ него бумаги въ его карман. Юноша былъ въ восторг и торжествовалъ отъ утшеннаго самолюбія — словомъ, совершенный новичокъ!
Оба услись въ наилучшемъ расположеніи духа за чайнымъ столомъ. Любезность майора не имла границъ. Онъ въ жизнь свою не пилъ такого отличнаго чаю и не далъ такого хлба, какой можно имть только въ деревн. Онъ упросилъ мистриссъ Пенденнисъ спть одну изъ ея прелестныхъ псень, потомъ заставилъ пть Пена и восхищался его мужественнымъ голосомъ, заставилъ племянника принести его рисунки и хвалилъ ихъ какъ произведенія замчательнаго таланта, отпустилъ ему нсколько комплиментовъ на счетъ его французскаго произношенія, льстилъ простодушному мальчику, какъ льститъ любовникъ обожаемой красавиц, и, когда пришло время ложиться спать, мать и сынъ разошлись въ свои комнаты въ полномъ восторг отъ добраго майора.
Пришелъ къ себ, Пенъ принялся перечитывать драгоцнныя письма, какъ-будто онъ ужь по зналъ ихъ слово-въ-слово наизусть. Въ сущности, документовъ этихъ было только три, и чтобъ помнить содержаніе ихъ, не требовалось особеннаго напряженія памяти.
Въ No 1-мъ, миссъ Фодрингэй посылала благодарные комплименты мистеру Пенденнису, благодарила его отъ своего имени и отъ имени своего папа за его прелстнйшіе подарки. Она будетъ всегда тщательно беречь ихъ, и миссъ Ф. и капитанъ К. никогда не забудтъ пріятности очаровательнаго вечера прошлаго вторника.
No 2-й гласилъ: ‘Милый сэръ, во вторникъ вечеромъ соберется за нашимъ скромнымъ столомъ маленькій мирный кружокъ пріятныхъ друзей за раннимъ чаемъ, я надну тогда прекрасный шарфъ, который, какъ и присланные при немъ стихи, буду хранить всегда, всегда! Папа веллъ сказать, что онъ сочтетъ себя особенно — счастливымъ, если вы присоединитесь къ пиру разума и изліянію души, отчего будетъ также въ восторг ваша истинно благодарная

‘Эмили Фодрнигэй’.

No 3-й, былъ боле-дружественъ и показывалъ, что дла зашли ужь порядочно-далеко:
‘Вы были противны вчера вечеромъ. Почему васъ не было у дверей театра? Папа не могъ проводить меня домой, по причин своего глаза: онъ поскользнулся на лстниц въ воскресенье и ушибся. Я видла, какъ вы смотрли цлый вечеръ на миссъ Диггль, вы были въ такомъ восторг отъ Лидіи Лэнгишъ, что едва взглянули разъ на бдную Юлію. Я готова была задушить Бингли — такъ я была сердита. Я играю въ пятницу Эллу Розенбергъ, будете вы? Миссъ Диггль также играетъ въ этой пьес. Ваша навсегда

‘Э. Ф.’

Эти три письма Пенъ перечитывалъ безпрестанно, днемъ и ночью, и цаловалъ съ пламеннымъ восторгомъ. По-крайней-мр тысячу разъ губы его прикладывались съ жаромъ къ надушенымъ листкамъ почтовой бумаги, превратившимся для него въ драгоцнность отъ прикосновенія руки Эмили Фодрингэй. Вотъ все, что онъ получилъ въ награду за свою пламенную страсть, за безсонныя ночи и безконечныя мечтанія, за клятвы и обты, за римы и уподобленія, за нжность, опасенія и безуміе. Молодой сумасбродъ жертвовалъ за это всмъ: онъ подписалъ свое имя на безконечныхъ обязательныхъ векселяхъ, передававшихъ его сердце, связалъ себя на всю жизнь и получилъ въ обмнъ только два пенса монетою. Миссъ Костиганъ была двицею такой непорочности и такого самообладанія, что никогда бы и не помыслила дать больше этого, а берегла сокровища своей привязанности до той поры, когда ихъ можно будетъ передать законнымъ образомъ.
Какъ бы то ни было, мистеръ Пенъ быль доволенъ и этимъ, онъ въ полномъ блаженств перечиталъ три полученыя имъ посланія и уснулъ, думая съ восторгомъ о добромъ старик, лондонскомъ дяд, который очевидно сдастся современемъ на его желанія. Однимъ словомъ, онъ былъ самымъ нелпымъ образомъ доволенъ собою и цлымъ свтомъ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
въ которой майоръ открываетъ военныя дйствія.

Люди, истинно-любящіе лондонское общество и пользующіеся привилегіею свободнаго входа въ изящнйшіе и избраннйшіе круги его, поймутъ, что майоръ Пенденнисъ былъ человкъ необыкновенно-великодушный и исполненный родственнаго участія до степени истиннаго самоотверженія. Онъ пожертвовалъ Лондономъ въ ма мсяц! отказался отъ своихъ утреннихъ привычекъ и газетъ, отъ вечерняго посщенія клубовъ, отъ дружескихъ визитовъ къ разнымъ очаровательнымъ миледи, отъ катаній на Роттен-Роу, аристократическихъ обдовъ и креселъ въ Итальянской Опер, отъ быстрыхъ поздокъ въ Фолэмъ и Ричмондъ по субботамъ и воскресеньямъ, отъ поклона милорда-герцога или милорда-маркиза на большихъ лондонскихъ раутахъ, и потомъ отъ удовольствія видть имя свое въ печати назавтра въ Morning Post, наконецъ — отъ прелестнйшихъ маленькихъ пировъ, боле-отборныкъ, таинственныхъ и очаровательныхъ, онъ отказался отъ всхъ этихъ наслажденій — а для чего? чтобъ запереться въ одинокомъ деревенскомъ домик, вмст съ простодушною вдовою и ея молокососомъ — сыномъ, съ мямлей-кураторомъ и десятилтней двочкой.
Онъ принесъ эту жертву, тмъ боле достойную удивленія, что немногіе понимали всю ея великость. А франкированныя письма его прибывали изъ Лондона, и онъ со вздохомъ показывалъ Елен вс пригласительные билеты и записки. Прекрасно и трогательно было видть, какъ онъ отказывался отъ одного приглашенія за другимъ — по-крайней-мр для тхъ, кто могъ понять (чего Елена не понимала) все печальное величіе его самоотверженія. Елена не восхищалась, или только улыбалась, при восторженности, съ которою майоръ говорилъ о придворномъ календар вообще, но юный Пенъ смотрла, съ благоговніемъ на звонкія имена, красовавшіяся на письмахъ его дяди, и внималъ разсказамъ майора о модномъ свт съ постояннымъ любопытствомъ и участіемъ.
Богатая память старшаго Пенденниса была хранилищемъ тысячи этихъ очаровательныхъ повстей, которыя онъ изливалъ съ неутомимымъ краснорчіемъ въ жадное ухо Пена. Майоръ зналъ имена и родословныя всего перства и вс фамильныя и родственныя связи великобританской аристократіи. ‘Любезный другъ’ говорилъ онъ племяннику съ траурно-серьзною правдивостью: ‘ты непремнно долженъ приняться за изученіе генеалогій нашихъ лордовъ, и я бы очень-радъ былъ, еслибъ ты читалъ Дебретта каждый день и не столько историческую часть — между нами будь сказано, немногія фамиліи могутъ доказать свое происхожденіе такъ ясно какъ мы — сколько подробности о семейныхъ связяхъ и о томъ, кто кому родня. Я зналъ одного человка, котораго карьера совершенно погибла единственно отъ невжества по этой въ высшей степени важной части. Да вотъ, недальше какъ въ прошломъ мсяц, за обдомъ у лорда Гобэноба, молодой человкъ, недавно-принятый между нами — мистеръ Соклингъ, если не ошибаюсь, авторъ чего-то — началъ остриться надъ адмираломъ Боусеромъ. А какъ бы ты думалъ, кто сидлъ подл и напротивъ этого мистера Соклинга? Да подл него сидла дочь лорда Грэмпоунда Боусера, а vis-а-vis сидлъ зять лорда Грэмпоунда Боусера! Безразсудный молодой человкъ продолжалъ остриться надъ адмираломъ, воображая, что весь свтъ смется вмст съ нимъ, и я предоставляю теб самому судить, каковы были въ это время чувства леди Гобэнобъ — самого Гобэноба, да и всякаго благовоспитаннаго человка! Ужь, конечно, Соклитъ никогда не будетъ обдать въ Соут-Стрит. Это я могу теб общать!’
Подобными повствованіями занималъ майоръ своего племянника, прохаживаясь съ нимъ по два предписанные докторами часа по террасс передъ домомъ, или когда они сидли вмст за бутылкой вина посл обда. Майоръ жаллъ, что сэръ Фрэнсисъ Клэаринтъ не перехалъ посл женитьбы своей въ Клэврниг-Паркъ, гд бы онъ могъ собирать у себя все общество сосдей, и горевалъ объ отсутствіи изъ графства лорда Эйра, которому могъ бы представить Пена. ‘У него есть дочери’ прибавилъ майоръ. ‘Кто знаетъ? ты бы могъ жениться на леди Эмили или леди Барбар Тригаукъ. Но вс эти мечты кончены, любезный мой, теб придется спать на постели, которую ты самъ себ постлалъ’.
Вс эти вещи заставляли призадумываться Пена. Он, конечно, не столько интересны въ печати, какъ въ изустномъ разсказ, но анекдоты майора о модномъ свт, о красавцахъ и модныхъ дамахъ возбуждали въ душ Пена удивленіе и любопытство. Онъ находилъ чрезвычайно-интересными разговоры съ дядей, которые страшно надодали бдной мистриссъ Пенденнисъ.
Нельзя сказать, чтобъ новый путеводитель, философъ и другъ мистера Пена занималъ его самыми высокими предметами, или смотрлъ на свои предметы съ боле-возвышенной точки, но мораль его, какова бы ни была, была практическая. Она была какъ-нельзя-лучше приспособлена къ житейскимъ интересамъ, при этомъ должно помнить: майоръ имлъ твердое убжденіе въ томъ, что его понятія были единственныя, истинныя и практическія, и что его поведеніе было наиболе-достойное подражанія. Однимъ словомъ, онъ ходилъ, какъ самъ выражался, съ открытыми глазами. Почувствовавъ сожалніе къ невжеству молокососа-племянника онъ желалъ открыть глаза и ему.
Нашъ старый холостякъ говорилъ: ‘Когда джентльменъ sur ses terres, Пенъ, онъ долженъ подавать собою примръ. А ты здсь кое-что значишь. Пока Клэвринговъ здсь нтъ, ты первый человкъ въ приход и стоишь кого бы то ни было. Ты бы даже могъ быть представителемъ своего городка въ парламент, умй только взяться за дло. Покойный отецъ твой былх бы непремнно членомъ парламента, еслибъ не умеръ такъ рано, и ты могъ бы этимъ быть, разумется, не женись ты на двиц, какъ бы она мила ни была, на которую сосди твои не захотятъ смотрть. Впрочемъ, лучше перемнимъ разговоръ, любезный мой: это предметъ горестный.’ Но если майоръ и перемнялъ разговоръ, то все-таки возвращался къ тому же предмету разъ по тридцати въ день, и нравоученіе его всегда оканчивалось тмъ, что Пенъ ршительно себя губитъ. А разумется, не нужно большихъ хлопотъ и большаго ухаживанья для убжденія самолюбиваго мальчика въ томъ, что онъ дйствительно первостепенный малый.
Пенъ принималъ къ сердцу совты дяди. Онъ любилъ, какъ мы уже замтили, слушать его разсказы. Бесда капитана Костигана потеряла для него всю свою прелесть, и мысль объ этомъ пьяномъ тест преслдовала его ужасомъ. Онъ никакъ не могъ свести мысленно съ своею матерью этого небритаго, оборваннаго и испаряющагося пуншемъ тунеядца. Даже, когда дло доходило до Эмили, онъ конфузился отъ инквизиторски неумолимыхъ вопросовъ дяди: ‘хорошо она воспитана?’ Онъ долженъ былъ сознаться, что нтъ. ‘Умна она?’ Конечно, она не совершенно-набитая дура, однако нельзя ее положительно назвать умною. ‘А ну-ка, покажи намъ ея письма’. Пенъ долженъ былъ сознаться, что обладаетъ только тми тремя, которыя намъ уже извстны, да и т небольше, какъ пустыя приглашенія и отвты.
— Она таки-осторожна, замтилъ сухо майоръ.— Она старе тебя, мой бдный юноша, это врно.
И потомъ майоръ пускался въ извиненія съ крайнимъ смиреніемъ и величайшимъ чистосердечіемъ, надясь, что доброе сердце племянника простить старика-дядю, у котораго въ виду одна честь фамиліи. Артуръ всегда быль готовъ запылать отъ негодованія при малйшемъ сомнніи въ честности миссъ Костиганъ, клялся, что никому не позволитъ отзываться о ней съ неуваженіемъ и никогда, никогда не разлучится съ нею.
Онъ повторялъ это дяд и друзьямъ своимъ дома и также, надобно сознаться, самой миссъ Фодрингэй и любезному семейству въ Чэттерис, среди котораго продолжалъ проводить часть своего времени. Миссъ Эмили встревожилась, узнавъ о прізд опекуна Артура и весьма-основательно предполагала въ майор враждебныя намренія. ‘Я боюсь, что вы меня оставите, теперь пріхалъ вашъ важный родственникъ. Онъ увезетъ васъ и вы забудете вашу бдную Эмили, мистеръ Артуръ’.
Забыть ее! При ней самой, при миссъ Роунси, игравшей роль Колумбины и единственной изъ всей труппы задушевной пріятельниц Милли, наконецъ въ присутствіи самого капитана, Пенъ клялся, что никогда не будетъ думать ни о какой другой женщин, кром обожаемой миссъ Фодрингэй, причемъ капитанъ бросилъ грозный взглядъ на свои развшанныя на стн, въ вид трофея, рапиры, и присовокупилъ угрюмо, что онъ не совтуетъ никому шутить съ привязанностью его милой дочери. Фехтовальный ученикъ и храбрый другъ его, Артуръ, съ которымъ онъ всегда обращался какъ съ сыномъ и котораго называлъ своимъ сыномъ, конечно, никогда не унизится до такого безчестнаго для человчества поведенія.
Произнеся эту рчь, онъ подошелъ къ Пену и обнялъ его. Капитанъ заплакалъ и отиралъ глаза одною грязною рукою, а другою прижималъ къ сердцу Пена. У Артура морозъ пробжалъ по кож отъ эгиго отеческаго объятія, и онъ подумалъ о своемъ дяд. Будущій тесть казался боле чмъ когда-нибудь грязнымъ и оборваннымъ, отъ него несло водочными испареніями сильне, чмъ когда-нибудь. Какъ Пену снести этого человіка съ своею матерью? Онъ задрожалъ при мысли о недавнемъ еще письм своемъ къ Костигану (со вложеніемъ одной гинеи, которую просилъ взаймы достойный джентльменъ), гд говорилъ, что надется современенъ подписываться ‘его покорнымъ сыномъ Артуромъ Пенденнисомъ’. Въ этотъ день онъ радъ былъ ухать изъ Чэттериса отъ наперсницы, миссъ Роунси, отъ пьянаго тестя, даже отъ самой неоцненной Эмили. ‘О, Эмили, Эмили!’ восклицалъ онъ, уносясь домой на своей лошади: ‘мало ты знаешь, какія жертвы я приношу для тебя — для тебя, всегда такой холодной, осторожной, недоврчивой!’ И онъ подумалъ о характер одной изъ героинь Попе, съ которою часто невольно сравнивалъ ее.
Всякій разъ, что Пенъ здилъ подъ какимъ-нибудь предлогомъ въ Чэттерисъ, майоръ всегда находилъ средства знать, для чего въ сущности была эта поздка. Врный своему плану, майоръ нисколько не мшалъ племяннику, но племянникъ чувствовалъ, что такъ или иначе, а дядя зорко слдитъ за нимъ. Неловкое ощущеніе стыда при неизбжной исповди, которую дядя неизмнно извлекалъ изъ него самымъ непринужденнымъ и натуральнымъ тономъ за вечернею бесдой, принудило Пена здить рже для выдыханія души своей у ногъ очаровательницы, чмъ онъ это длалъ до прибытія дяди. Нечего было и думать провести его: тутъ не годились ни общанія обдать у мистера Смирке, ни чтеніе греческихъ классиковъ съ Фокеромъ: Пенъ чувствовалъ посл каждаго изъ своихъ летучихъ посщеній Чэттериса, что вс знаютъ, гд онъ быль, и онъ являлся какъ виноватый передъ матерью и опекуномъ, которые очень-спокойно сидли за книгами или играли въ пикетъ.
Разъ, пройдя съ полмили пшкомъ, къ фэрокской гостинниц, поджидая ‘Состязателя’, который перемнялъ тутъ лошадей, и съ намреніемъ дать стречка въ Чэттерисъ, Пенъ увидлъ на имперіал дилижанса человка, привтствовавшаго его рукою къ шляп: то былъ камердинеръ его дяди, мистеръ Морганъ, отправлявшійся въ городъ по порученію своего господина. Мистеръ Морганъ возвратился изъ Чэттериса на ‘Соперник’: такимъ образомъ Пенъ имлъ удовольствіе прокатиться съ этимъ врнымъ слугою въ оба конца. Никто дома не говорилъ ни слова. Молодой человкъ пользовался повидимому полною свободой, а между-тмъ чувствовалъ, что съ него не спускаютъ глазъ и что надзоръ этотъ слдовалъ за нимъ даже въ жилище его дульцинеи.
Въ сущности, подозрнія Пена были не безъ основанія: дядя дйствительно собиралъ вс возможныя свднія о юнош и его интересномъ молодомъ друг. Скромный и сметливый мистеръ Морганъ, лондонскій довренный лакей, на врность котораго можно было положиться, здилъ въ Чэттерисъ не разъ и развдывалъ неутомимо о прошедшей исторіи и настоящихъ привычкахъ капитана и его дочери. Онъ разспросилъ очень-ловко слугъ, конюховъ и всхъ засдавшихъ въ буфет Джордж-Отеля, и вытянулъ изъ нихъ все, что они знали о достойномъ капитан Костиган. Повидимому, тамъ его не очень уважали. Слуги никогда не видали какого цвта его деньги, и имъ было строго наказано не снабжать бднаго джентльмена никакими напитками, если съ нимъ не было отвтственнаго товарища. Онъ печально чванился въ кофейной комнат, грызъ зубочистку, смотрлъ въ газеты и оставался обдать, если его приглашалъ кто-нибудь. Морганъ слышалъ въ Джордж о знакомств Пена съ мистеромъ Фокеромъ и отправился въ Бэймутъ, чтобъ войдти въ сношеніе съ грумомъ этого джентльмена, но послдній отправился на прибрежную гонку, и слуга его, по обыкновенію, долженъ былъ сопровождать его съ туалетной шкатулкой.
Офицерскіе слуги въ драгунскихъ казармахъ сообщили мистеру Моргану, что капитанъ Костиганъ такъ часто и такъ непристойно напивался на полковыхъ обдахъ, что полковникъ Сваллоутэйль запретилъ ему показываться въ общей офицерской столовой. Неутомимый Морганъ вошелъ посл этого въ сношенія съ низшаго разряда актерами, изъ которыхъ выкачивалъ свднія за пуншемъ и сигарами, вс они подтверждали въ голосъ, что капиталъ быль бденъ, безпутенъ, оборванъ и сильно преданъ пьянству. Но не было и тни пятна на репутаціи миссъ Фодрингэй: храбрость отца обнаружилась не разъ, когда кто-нибудь осмливался позволить себ съ нею вольности. Она являлась въ театръ всегда въ сопровожденіи отца, въ самыя пьяныя минуты свои онъ неизмнно наблюдалъ за нею, наконецъ мистеръ Морганъ, видвшій ее на сцен и приведенный въ восторгъ ея игрою, засвидтельствовалъ, что она отличнйшая актриса и великолпная женщина.
Мистриссъ Кридъ, отворяльщица скамей въ собор, подтвердила вс эти извстія доктору Портмену, разспрашивавшему ее лично. Мистриссъ Кридъ не могла сказать о своей жилиц ничего неблагопріятнаго: ее никто не посщалъ, кром двухъ дамъ изъ театра, капитанъ напивался довольно — часто и былъ несовсмъ-акуратнымъ жильцомъ, но платилъ за квартиру всегда, когда у него водились деньги, или, врне, когда были деньги у миссъ Фодрингэй. Съ-тхъ-поръ, какъ молодой джентльменъ, изъ Клевринга, началъ брать фехтовальные уроки, туда приходило по одному и по два джентльмена изъ полка, сэръ Дерби Оксъ и молодой другъ его мистеръ Фокеръ, бывали тамъ часто вмст и прізжали изъ Бэймута въ тэндем, но миссъ Фодрингэй рдко присутствовала при фехтовальныхъ урокахъ и обыкновенно сходила внизъ, въ комнату мистриссъ Кридъ.
Совщаясь между собою (что они длали часто), майоръ и докторъ Портменъ внутренно стенали при этихъ извстіяхъ. Майоръ Пенденнисъ не скрывалъ своей досады, да и самъ докторъ быль, кажется, несовсмъ-доволенъ чистотою репутаціи миссъ Фодрингэй.
Даже о самомъ Пен вс донесенія мистриссъ Кридъ были невыносимо-благопріятны. ‘Когда бы онъ ни пришелъ’ говорила мистриссъ Кридъ: ‘она всегда имла подл себя или меня, или кого-нибудь изъ моихъ дтей. Я насъ прошу, мистриссъ Кридъ, говорила она мн, никакъ не выходить изъ комнаты пока этотъ молодой джентльменъ сидитъ у меня. Я много разъ я видала по лицу бднаго молодаго человка, какъ ему хотлось, чтобъ я была подальше, онъ началъ приходить въ такое время, когда меня, разумется, не могло быть дома, но она всегда брала наверхъ кого-нибудь изъ ребятишекъ, когда ея папа не было дома, или когда тутъ былъ старый Боусъ, который ее училъ, или которая-нибудь изъ театральныхъ дамъ’.
Все это была совершенная истина. Какія бы поощренія ни получалъ Пенъ до признанія своей страсти, благоразуміе миссъ Эмми было удивительно посл этого кризиса, бдный малый бсновался отъ ея безнадежной опасливости, которая обуздывала его пылъ и сердила его до-нельзя.
Майоръ помышлялъ со вздохомъ о такомъ положеніи длъ. ‘Будь это только минутная вспышка такъ бда еще небольшая’ говорилъ этотъ прекрасный человкъ. Но подобная привязанность — бдовое дло. Все это отъ проклятыхъ романическихъ понятій, которыхъ набираются мальчишки, когда ихъ воспитываютъ женщины’.
— Позвольте вамъ замтить, почтенный майоръ, возразилъ докторъ Портменъ.— Что будь я опекуномъ Пена, я бы просто приказалъ ему бросить все.
— И онъ женился бы завтра же, ручаюсь головой. Теперь, покуда, мы еще имемъ отъ него время и должны пользоваться имъ невозможности.
— Послушайте, майоръ, сказалъ докторъ при конц разговора, обсуживавшаго вышеприведенный вопросъ:— я, конечно, не театралъ, однако, что вы скажете, еслибъ мы пошли посмотрть на нее?
Майоръ засмялся, онъ прожилъ въ Фэрокс цлыя дв недли и не подумалъ объ этомъ. ‘Что жь!’ отвчалъ онъ: ‘почему и не такъ? Вдь она еще не моя племянница, а миссъ Фодрингэй актриса, и мы имемъ такое же право смотрть на нее за свои деньги, какъ и всякій изъ публики’. Вслдствіе чего выбравъ день, когда Пенъ долженъ былъ обдать дома и провести вечеръ съ матерью, оба пожилые джентльмены похали въ Чэттерисъ, въ коляск доктора, отобдали, какъ пара веселыхъ холостяковъ, въ Джордж и потомъ отправились въ театръ. Въ столовой гостинницы было еще два человка: драгунскій офицеръ и молодой джентльменъ, котораго лицо показалось доктору знакомымъ. Наши старички оставили ихъ за столомъ, а сами поторопились въ театръ. Давали опять ‘Гамлета’. Шекспиръ былъ любимымъ писателемъ старика Портмепа, и онъ считалъ обязанностью засвидтельствовать ему свое уваженіе по-крайней-мр разъ въ годъ.
Мы ужь говорили о ход этой пьесы и о томъ, что миссъ Фодрингэй играла роль Офсліи сегодня точь-въ-точь, какъ вчера. Майоръ и докторъ смотрли на нее съ необыкновеннымъ любопытствомъ, помышляя каждый о томъ, до какой степени она околдовала Пена.
— Чортъ побери, а у нашего повсы вкусъ не дуренъ! проворчалъ майоръ сквозь зубы, разсматривая ее, когда ее вызвали, по обыкновенію, на авансцену и когда она отвшивала свои обычные поклоны малочисленнымъ на этотъ разъ зрителямъ.
Докторъ аплодировалъ громко и отъ души. ‘Клянусь честью, она славная актриса! И считаю долгомъ сказать, майоръ’ прибавилъ онъ: ‘она одарена весьма-замчательною личною привлекательностью.’
— Такъ думаетъ и вотъ этотъ офицеръ въ лож, возразилъ майоръ, указывая доктору на молодаго драгуна, обдавшаго въ Джордж и хлопавшаго съ бшенымъ энтузіазмомъ. Майору показалось, что и она посмотрла на драгуна съ особенною нжностью, но таковъ ужь обычай этихъ актрисъ, и онъ спряталъ театральный лорнетъ, какъ-будто не желая видть въ этотъ вечеръ ничего больше. Докторъ, съ своей стороны, не предлагалъ оставаться на слдующую пьесу, а потому оба встали и вышли изъ театра. Докторъ отправился за мистриссъ Портменъ, сидвшей въ гостяхъ у деканши, а майоръ пошелъ потихоньку, погруженный въ размышленія, въ гостинницу Джорджа, гд у него былъ заказанъ ночлегъ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Встрча съ непріятелемъ.

Майоръ Пенденнисъ пришелъ потихоньку въ Джордж-Отель и встртилъ у дверей гостинницы врнаго слугу своего, Моргана. Когда майоръ взялъ свчу, чтобъ направиться въ свою спальню, камердинеръ остановилъ его и сказалъ съ видомъ почтительно-таинственнымъ:
— Я думаю, сэръ, еслибъ вы зашли въ столовую: тамъ сидитъ одинъ молодой джентльменъ, котораго вы, можетъ-быть, пожелали бы видть.
— Какъ, Артуръ здсь? воскликнулъ майоръ съ сердцемъ.
— Нтъ, сэръ, но его большой другъ, мистеръ Фокеръ, сэръ, сынъ леди Агнесы Фокеръ, сэръ. Онъ проспалъ посл своего обда до-сихъ-поръ въ столовой и сейчасъ только позвонилъ, чтобъ ему подали кофе, сэръ. И я думаю, вамъ будетъ пріятно поразговориться съ нимъ, сэръ, прибавилъ камердинеръ, отворяя двери столовой.
Майоръ вошелъ въ столовую. Тамъ дйствительно сидлъ мистеръ Фокеръ одинъ-одинехонекъ. Онъ протиралъ глаза, засдая за столомъ, уставленнымъ пустыми графинами и остатками десерта. Онъ также хотлъ идти въ театръ, но сонъ овладлъ имъ посл изобильнаго обда, онъ протянулъ ноги на кушетк и предпочелъ отдохновеніе драматическимъ удовольствіямъ. Майоръ думалъ о томъ, съ чего бы начать разговоръ, но молодой человкъ избавилъ его отъ этой заботы.
— Вы врно желаете взглянуть на вечернюю газету, сэръ? сказалъ мистеръ Фокеръ, всегда любезный и разговорчивый, и, взявъ съ своего стола нумеръ Globe, предложилъ его майору.
— Очень вамъ благодаренъ, отвчалъ майоръ съ вжливымъ поклономъ и признательной улыбкой.— Если не ошибаюсь въ фамильномъ сходств, я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Генри Фокеромъ, сыномъ леди Агнесы Фокеръ. Я имю счастье считать себя въ числ знакомыхъ миледи — ну васъ, сэръ, истинно-рошервильское лицо.
— Галло! Извините, я принялъ васъ за… онъ хотлъ сказать ‘за здшняго купца’, однако остановился на половин фразы.— Съ кмъ имю удовольстіе говорить?
— Съ родственникомъ вашего пріятеля и товарища, Артура Пенденниса. Племянникъ мой часто говоритъ о васъ въ выраженіяхъ истиннаго уваженія. Я майоръ Пенденнисъ, о которомъ онъ, можетъ-быть, говорилъ и съ вами. Позволите вы мн выпить мою содовую воду за вашимъ столомъ? Я имлъ удовольствіе сидть не разъ за столомъ вашего дда.
— Сэръ, вы длаете мн очень-много чести. Такъ вы дядя Артура Пенденниса?
— И опекунъ.
— Онъ чудеснйшій малый.
— Очень-радъ слышать это отъ васъ.
— И уменъ, да. Я былъ всегда пнмъ, но видите, сэръ, я умю отличать умныхъ и люблю ихъ.
— Это доказываетъ вашъ вкусъ и скромность. Я часто слыхалъ о васъ отъ Артура, и онъ всегда отзывался очень-хорошо о вашихъ способностяхъ.
— Я плохо ладилъ съ книгами — не то, что Пенденнисъ: онъ сочинялъ стихи для половины нашихъ, а все-таки… Вы его опекунъ и, надюсь, извините меня, если я вамъ скажу, что онъ просто олухъ, прибавилъ чистосердечный юноша.
Майоръ съ разу увидлъ себя въ самой откровенной и интересной бесд. ‘Почему же Артуръ олухъ?’ спросилъ онъ съ улыбкой.
— Знаете, отвчалъ Фокеръ (подмигнувъ безцеремонно майору, будучи въ томъ состояніи чистосердечія, безпечности и безбоязненности, въ какомъ бываетъ иногда человкъ посл двухъ осушенныхъ бутылокъ):— знаете, онъ олухъ съ женщинами, я разумю.
— Не онъ первый, не онъ послдній, почтенный мистеръ Гарри. Я кое-что слышалъ объ этомъ, но прошу васъ, скажите еще что-нибудь.
— Да видите, сэръ, тутъ немножко и я виноватъ. Онъ пошелъ разъ въ театръ — я, знаете, прізжаю сюда довольно-часто изъ Бэймута, а тамъ живу ‘долгіе’ для занятій — такъ вотъ, сэръ, мы пошли въ театръ, и Пенъ сразу одурлъ совсмъ отъ миссъ Фодрингэй — ея настоящее имя Костиганъ — она же чертовски хороша, а на другое утро я познакомилъ его съ генераломъ, какъ мы называемъ ея отца — старый кутила и ужь такой молодецъ выпить! Онъ сдлался у нихъ очень-коротокъ, влюбился въ нее какъ дуракъ, и пусть я буду не я, если онъ не предложилъ ей женитьбы!— И Фокеръ такъ шлпнулъ ладонью по столу, что весь хрусталь зазвенлъ.
— Какъ, вы и это знаете?
— Знаю ли! Кто? я? да и еще многое. Мы вчера толковали объ этомъ за обдомъ и бсили Дерби Окса, такъ-что онъ разъярился какъ шляпочникъ. Знаете сэра Дерби Окса? Мы обдали вмст, и онъ пошелъ въ театръ. Помните, мы оба курили у дверей, когда вы пришли обдать.
— Я знавалъ отца его, сэра Томаса Окса, прежде чмъ онъ сдлался баронетомъ и кавалеромъ, онъ жилъ на Кэвендиш-сквер и быль лейб-медикомъ королевы Шарлотты.
— Молодой славно процживаетъ денежки, могу васъ уврить.
— Такъ сэръ Дерби Оксъ другой soupirant? спросилъ съ безпокойною радостью майоръ.
— Другой что?
— Другой поклонникъ миссъ Фодрингэй?
— Богъ съ вами! мы называемъ его понедльниками, середами и пятницами, а Пена — вторниками, четверками и субботами. Но замтьте, ничего дурнаго! нтъ, нтъ! Миссъ Фодрингэй для этого слишкомъ-сметлива, сэръ. Она забавляется надъ ними обоими. У нея, какъ говорится, дв тетивы у лука.
— Кажется, и вы, мистеръ Фокеръ, несовсмъ зажмуриваете глаза! замтилъ майоръ смясь.
— Да, недурно, благодарю васъ, сэръ. Какъ вы себя чувствуете? возразилъ Фокеръ съ ненарушимымъ спокойствіемъ.— Я, можетъ-быть, не умникъ, сэръ, но я-таки не дремлю. Пристрастные друзья увряютъ, что я-таки довольно-сносно знаю, который когда часъ. Не хотите ли и вы знать, какое по-моему время?
— Клянусь честью, любезнйшій сэръ, вы можете оказать мн величайшую услугу. Вы свтскій молодой человкъ, и съ такими людьми всегда пріятно имть дло. Мн нечего уврять васъ, что все семейство Артура нисколько не въ восторг отъ его сумасбродной интриги.
— Готовъ врить. Родство не-желательное. Слишкомъ-большая страсть къ горячему… ирландскія привычки… Вы такъ разумете?
— О, конечно! Обрадованный майоръ принялся экзаменовать своего новаго знакомца касательно милаго семейства, въ которое намревался вступить его племянникъ, и очень-скоро узналъ отъ чистосердечнаго очевидца цлую кучу подробностей о древнемъ дом Костиганонь.
Должно отдать справедливость мистеру Фокеру, что онъ очень благопріятно отзывался о нравственномъ характер мистера и мистриссъ Костиганъ. ‘Вотъ видите’ говорилъ онъ: ‘капитанъ, конечно, очень приверженъ къ бутылк, и еслибъ я пожелалъ сберечь свои деньги наврное, то не сталъ бы хранить ихъ въ его карман, но онъ всегда смотритъ за дочерью въ оба глаза, и ни онъ, ни она не согласятся ни за что на сдлку нечестную. Вся труппа толкуетъ о любезничаньи съ нею Пена, и я самъ слыхалъ объ этомъ отъ одной изъ комедіянтокъ, которая прежде была съ нею очень-коротка, и у семейства которой я иногда попріятельски пью чай. Миссъ Роунси говоритъ, что сэръ Дерби Оксъ пристаетъ къ миссъ Фодрингэй съ тхъ самыхъ поръ, какъ полкъ его перешелъ сюда, но Пенъ выжилъ его и такъ взбсилъ баронета, что тотъ чуть не посватался. Желалъ бы я видть, къ кому изъ двухъ миссъ Фодрингэй бросится на шею!’
— И я думалъ о томъ же. Вы доставляете мн бездну удовольствія, мистеръ Фокеръ. Очень жалю, что не имлъ случая познакомиться съ вами прежде.
— Не люблю говорить, пока меня не спросятъ, на, а тогда я таки объясняюсь довольно-непринужденно. Слыхалъ, что вашъ человкъ увивался за моимъ Стувидомъ, самъ не зналъ, какъ тамъ идутъ дла, пока миссъ Фодрингэй и миссъ Роунси не разбранились за страусовыя перья, и тогда миссъ Роунси разсказала мн все.
— Миссъ Роунси, сколько я понялъ, была повренная миссъ Фодрингэй.
— Повренная? Пожалуй. Да только она вдвое умне той и такая литературная, тогда-какъ миссъ Фодрингей едва уметъ читать.
— Она уметъ и писать, замтилъ майоръ, припомнивъ боковой карманъ Пена.
Фокеръ разразился сардоническимъ смхомъ.
— Хе, хе! Да ей Роунси писала письма, вс до одного, теперь, когда он разсорились, та не знаетъ, какъ ей быть, а у Роунси чудеснйшій почеркъ, тогда-какъ Фодрингэй мараетъ такія каракули и съ такимъ правописаніемъ, что просто умора. Все это писала Роунси, да, у Роунси рука прелестнйшая.
— Вы, кажется, знаете это очень-хорошо, замтилъ майоръ съ лукавою улыбкой, на что Фокеръ подмигнулъ ему выразительно.
— Дорого бы далъ за образчикъ ея рукописанія, продолжалъ майоръ Пенденнисъ. Я увренъ, что вы можете мн этимъ удружить.
— Нтъ, нтъ, это не годится! Мн бы, можетъ-быть, и не слдовало болтать такъ много. Миссъ Фодрингэй пишетъ, то-есть, не очень-скверно, смю сказать, только миссъ Роунси написала ей первое письмо, а потомъ и остальныя. Однако вспомните мое слово, пока об он снова не подружатся, Пенъ не получитъ ни строчки.
— Надюсь, он никогда не помирятся, сказалъ майоръ съ большою искренностью.— Не могу выразить, какъ я счастливъ вашимъ знакомствомъ. Какъ человкъ свтскій, любезнйшій сэръ, вы должны сами чувствовать, до какой степени была бы гибельна для будущности моего племянника эта сумасбродная и нелпая женитьба.
— А онъ таки показалъ себя, сэръ! Я видлъ его стихи, миссъ Роунси списала ихъ. И я сказалъ себ тогда: ‘Будь я не джентльменъ, если меня когда-нибудь поймаютъ, что я пишу стихи къ женщинамъ’. Вотъ и все.
— Онъ совершенно одурлъ, да какъ тутъ быть? не онъ первый, не онъ послдній. Какъ бы намъ дать ему понять его безуміе? Какъ вылечить его? Я увренъ, что вы не откажете въ содйствіи доброму длу и поможете извлечь благороднаго малаго изъ когтей пары плутовъ, какими кажутся мн отецъ и дочь. Вдь о любви съ ея стороны, разумется, и толковать нечего.
— Хороша любовь! Не будь у Пена двухъ тысячъ фунтовъ дохода, когда онъ сдлается совершеннолтнимъ…
— Не будь чего? воскликнулъ майоръ съ удивленіемъ.
— Двухъ тысячъ въ годъ. Разв у него не будетъ двухъ тысячъ въ годъ? Капитанъ увряетъ, что будетъ.
— Любезнйшій другъ! крикнулъ майоръ съ жаромъ, который рдко обнаруживалъ: — благодарю, благодарю васъ! Теперь я вижу въ чемъ дло. Дв тысячи фунтовъ въ годъ! Да у его матери всего пятьсотъ фунтовъ дохода. Она можетъ прожить до восьмидесяти лтъ, и у Артура не будетъ шиллинга, который былъ бы не отъ нея.
— Какъ! такъ онъ не богатъ?
— Клянусь вамъ честью, что я сказалъ сущую правду.
— А вы разв ничего ему не оставите?
Майоръ употребилъ все, что могъ сгрести на пожизненный доходъ, и, разумется, не могъ оставить Пену ничего, этого онъ однако не сказалъ мистеру Фокеру.— Какъ вы думаете, много ли можетъ скопить денегъ майоръ изъ своего половиннаго жалованья? Если эти люди смотрятъ на Пена, какъ на малаго съ состояніемъ, то какъ же они промахнулись! И… и вы сдлали меня счастливйшимъ человкомъ на свт, сэръ.
— Сэръ, ваше здоровье, сказалъ вжливо мистеръ Фокеръ. Разставаясь на ночь, оба джентльмена пожали другъ другу руки съ величайшею искренностью, и младшій общалъ старшему не узжать изъ Чэттериса, недоставивъ ему утромъ еще пріятной бесды. Весьма-вроятно, что въ то время, какъ майоръ вошелъ въ свою спальню, а мистеръ Фокеръ докуривалъ сигару на крыльц Джорджа, бдный Пенъ лежалъ въ постели за десять миль отъ нихъ и цаловалъ письма своей Эмили.
На слдующее утро, прежде чмъ мистеръ Фокеръ ухалъ въ своемъ тэндем, вкрадчивый майоръ добылъ въ свой бумажникъ записочку миссъ Роунси. Вотъ урокъ пишущимъ записочки женщинамъ! Майоръ отправился въ самомъ пріятномъ расположеніи духа въ деканскій домъ къ доктору Портмену и разсказалъ ему вс свои счастливыя открытія. Сидя въ дубовой столовой декана за завтракомъ, они могли видть черезъ лужайку окно капитана Костигана, въ которомъ бдный Пенъ былъ слишкомъ-явственно виднъ, три недли тому назадъ. Двуличность мистриссъ Кридъ, скрывшей отъ него частыя посщенія къ ея жильцамъ сэра Дерби Окса, воспламенила негодованіе доктора, но хладнокровный майоръ находилъ, что все къ лучшему. Обдумавъ хорошенько все и, ложась спать, онъ чувствовалъ себя достаточно0сильнымъ для личнаго свиданья съ капитаномъ Костиганомъ.
— Иду сражаться съ дракономъ, сказалъ онъ, смясь, доктору Портмену.
— Даю вамъ мое благословеніе, сэръ.
Очень-возможно, что самъ докторъ, и мистриссъ Портменъ, и миссъ Майра, сидя съ деканшею въ ея гостиной, поглядывали не разъ на окно непріятеля, въ надежд подмтить какой-нибудь эпизодъ битвы.
Майоръ обошелъ кругомъ, по даннымъ ему наставленіямъ, и скоро отъискалъ домикъ мистриссъ Кридъ. Онъ вошелъ и, поднимаясь по лстниц, услышалъ въ комнат капитана топанье и громкія восклицанія.
— Это сэръ Дерби Оксъ учится у него драться, сказалъ ребенокъ, путеводитель майора Пенденниса.— Онъ приходитъ по понедльникамъ, средамъ и пятницамъ.
Майоръ постучался, и вскор вышелъ высокій джентльменъ съ рапирою и проволочною маской въ одной рук и фехтовальной перчаткой на другой.
Пенденнисъ отвсилъ ему учтивый поклонъ. ‘Надюсь, что я имю честь говорить съ капитаномъ Костиганомъ? мое имя майоръ Пенденнисъ’.
Капитанъ отсалютовалъ ему рапирою. ‘Майоръ, честь на моей сторон. Въ восторг видть васъ’.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Дипломатическіе переговоры.

Майоръ и капитанъ Костиганъ были оба старые воины, привыкшіе встрчать непріятеля, а потому они весьма-натурально сохранили вполн все присутствіе духа, но остальные члены маленькаго общества, собравшагося въ гостиной капитана, были немножко встревожены появленіемъ Пенденниса. Спокойное сердце миссъ Фодрингэй повидимому забилось, потому-что на щекахъ ея зардлся яркій, здоровый румянецъ, когда поручикъ сэръ Дерби Оксъ взглянулъ на нее исподлобья. Горбатый старичокъ, свидтель сраженія на рапирахъ, сидвшій у окна за переписываньемъ потъ, взглянулъ съ любопытствомъ на вошедшаго въ лакированныхъ сапогахъ майора, который раскланивался съ самою граціозною вжливостью со всми присутствовавшими.
— Моя дочь — мой другъ мистеръ Коусъ — мой храбрый молодой ученикъ и другъ сэръ Дерби Оксъ, сказалъ Костиганъ, великолпно расшаркиваясь и указывая майору на каждое изъ поименованныхъ имъ лицъ.— Чрезъ минуту. майоръ, я весь къ вашимъ услугамъ. Съ этимъ онъ ускользнулъ въ свою спальню, пригладилъ древнйшею щеточкой свои жидкіе волосы и принарядился поспшно въ новый костюмъ, сшитый по случаю бенефиса миссъ Фодрингэй, на все это проворному еще Костигану понадобилась минута времени.
За нимъ послдовалъ сэръ Дерби и вскор вышелъ изъ той же комнаты въ красномъ колет, плотно обтягивавшемъ дюжій станъ молодаго драгуна и возбуждавшемъ восторгъ его-самого, миссъ Фодрингэй и, пожалуй, даже бднаго Пена.
Пока они принаряжались, завязался разговоръ между актриссою и неожиданнымъ постителемъ, и они ужь успли обмняться обычными замчаніями о погод, когда вошелъ торжественно Костиганъ.
— Считаю излишнимъ извиняться передъ вами, майоръ, сказалъ онъ съ величайшей учтивостью:— что принялъ васъ въ неглиже фехтовальнаго учителя.
— Старый воинъ не можетъ сдлать изъ своего времени лучшаго употребленія, какъ научая молодаго владть мечомъ. Я таки помню, что слыхивалъ въ старинные годы объ искусств вашемъ на шпагахъ, сабляхъ и пистолетахъ, капитанъ Костиганъ.
— Такъ вы слыхали о Джек Костиган, майоръ?
Майоръ дйствительно слыхалъ о немъ: онъ выкачалъ изъ своего племянника все, что тотъ зналъ о своемъ новомъ пріятел, ирландскомъ офицер. Имлъ ли онъ какія-нибудь другія свднія о Костиган, дйствительно ли онъ его помнилъ, или нтъ — этого мы не знаемъ, но майоръ Пенденнисъ былъ человкъ самой несомннной правдивости и объявилъ Костигану, что помнить очень-хорошо, какъ встрчался съ нимъ и слышалъ его пніе въ Вальхерн, за столомъ сэра Ричарда Стрэчепа.
При этомъ извстіи и чистосердечномъ тон, съ которымъ оно было сообщено, Боусъ поднялъ голову въ совершенномъ изумленіи.— Но мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ, прибавилъ майоръ, а теперь я пришелъ собственно для засвидтельствованія моего почтенія миссъ Фодрингэй. И онъ отвсилъ ей такой поклонъ, что, будь она дйствительно принцессой или герцогиней, нельзя было бы поклониться ни почтительне, ни граціозне.
— Я слышалъ отъ своего племянника о вашемъ удивительномъ драматическомъ талант, миссъ Фодрингэй. Артуръ бредитъ вами, что вы, безъ сомннія, и сами знаете. Но онъ молодъ и энтузіастъ, а потому я не ршался врить ему буквально и очень желалъ судить по собственному впчатленію — этого я отъ васъ не скрою. Я видлъ нашихъ первыхъ актриссъ, и, клянусь честью, вы, по-моему, превосходите ихъ всхъ. Вы величественны какъ мистрисъ Сиддонсъ.
— Я всегда говорилъ то же самое, прервалъ Костиганъ, подмигнувъ дочери.— Майоръ, прошу садиться. При этомъ намек Милли встала, сняла начатое шелковое платье съ единственнаго свободнаго стула и пододвинула его къ майору съ самымъ ласковымъ поклономъ.
— Вы трогательны какъ миссъ О’Нейль, продолжалъ онъ, кланяясь и усаживаясь.— Ваши отрывки псень въ безуміи Офеліи напомнили мн мистриссъ Джордонъ въ самое лучшее ея время — мы съ вами были тогда молодыми людьми, капитанъ Костиганъ, а манеры ваши напомнили мн mademoiselle Марсъ. Вы видли ее, миссъ Фодрингэй?
— Въ Кроу-Стрит были дв миссъ Марресъ, замтила миссъ Эмили: — Фанни была еще сносна, но Бидди негодилась ни для какого балагана.
— Милли, другъ мой, майоръ врно говоритъ о Марс, бог воины, сказалъ родитель.
— Я не объ этомъ Марс говорилъ, хотя, конечно, можно извинить Венеру, если она о немъ думаетъ, возразилъ майоръ съ улыбкой, направленною прямо въ лицо сэръ Дерби Окса, но красавица не поняла намека Пенденниса, и комплиментъ нисколько не смягчилъ сэра Дерби, который, вроятно, также не понялъ его, но во всякомъ случа принялъ съ надутою холодностью. Онъ сердито взглянулъ на миссъ Фодрингэй съ выраженіемъ, какъ-будто скрашивавшимъ: за коимъ чортомъ здсь этотъ человкъ?
Майоръ Пенденнисъ нисколько не огорчился дурнымъ расположеніемъ молодаго джентльмена, напротивъ, оно привело его въ восторги’. ‘Ого!’ подумалъ онъ: ‘вотъ опасный соперникъ на поприщ’, и онъ мысленно пожелалъ сэру Дерби выиграть призъ на этой любовной скачк, на которой драгунъ тягался съ Пеномъ.
— Боюсь, что прервалъ вашъ урокъ, но я въ Чэттерис на самое короткое время и желалъ воспользоваться имъ, чтобъ познакомиться со стариннымъ товарищемъ по оружію, капитаномъ Костиганомъ, и посмотрть вблизи на даму, которая такъ очаровала меня со сцены. Въ прошедшій вечеръ не я одинъ былъ плненъ вами, миссъ Фодрингэй, если васъ надобно такъ называть, хотя ваша настоящая фамилія очень — древняя и почтенная. Въ театр былъ еще пріятель мой, докторъ, который воротился домой бредя Офеліей, и я видлъ, какъ сэръ Дерби Оксъ бросилъ вамъ букетъ, такой, что лучшаго еще не заслужила ни одна актрисса въ свт. Еслибъ я могъ предвидть, чмъ мн предстояло наслаждаться, я бы и самъ пришелъ съ кучею букетовъ. Не т ли это самые цвты я вижу въ стакан на каминной доск?
— Я очень люблю цвты, сказала миссъ Фодрингей, съ томнымъ взглядомъ на сэра Дерби Окса, но баронетъ не переставалъ хмуриться.
— Благоуханія прелестнымъ… не такъ ли сказано въ пьес? спросилъ майоръ, необычайно — склонный къ любезности.
— Клянусь жизнью, не знаю. Очень можетъ быть. Я не большой литераторъ, отвчалъ сэръ Дерби.
— Возможно ли! возразилъ майоръ съ видомъ удивленія.— Такъ вы, сэръ Дерби, не наслдовали любви вашего батюшки къ изящной словесности? Онъ замчательно-хорошо зналъ классиковъ, и я имлъ честь быть съ нимъ очень-хорошо знакомымъ.
— Право? возразилъ баронетъ угрюмо.
— Онъ спасъ мн жизнь.
— Не-уже-ли? воскликнула миссъ Фодрингэй, взглянувъ сначала на майора съ удивленіемъ, а потомъ на сэра Дерби съ нжностью, но послдній былъ закаленъ противъ этихъ взглядовъ и повидимому скоре былъ расположенъ желать, чтобъ пилюли его отца, подйствовавшія такъ благодтельно на майора Пенденниса, достигли совершенно-противоположнаго результата.
— Отецъ мой быль очень-хорошимъ докторомъ, сказалъ молодой джентльменъ, въ вид отвта.— Я не по этой части. Желаю вамъ добраго утра, сэръ. У меня есть дло, Косъ, до свиданія. Прощайте, миссъ Фодрингэй. И, несмотря на умоляющіе взоры и неотразимыя улыбки молодой красавицы, драгунъ туго поклонился, и вскор сабля его забренчала по трещащимъ ступенямъ и послышался сердитый голосъ, когда онъ пугнулъ попавшагося ему въ проход маленькаго Тома Крида, котораго кубарь вылетлъ отъ его сопровождаемаго бранью пинка на улицу.
Майоръ сохранилъ серьзную физіономію, сколько у него ни было причинъ смяться.— Какой молодецъ! я рдко видлъ такого стройнаго и красиваго офицера.
— Имъ можетъ похвастать армія и человческая природа вообще, возразили’ Костиганъ.— Молодой человкъ съ утонченными манерами, отличною вжливостью и великолпнымъ состояніемъ. Столь превосходнйшій, его обожаютъ въ полку, всить шестнадцать каменныхъ ядеръ.
— Настоящій рыцарь! замтилъ майоръ, смясь.— Я увренъ, что вс дамы отъ него въ восторг.
— Онъ очень-недуренъ, хоть и тяжелъ, сказала Милли: — но не уметъ разговаривать.
— Онъ лучше всего на кон, замтилъ Боусъ, на что Милли возразила, что баронетъ былъ третьимъ на скачк, и майоръ началъ постигать, что и она сама не особенно-геніальна, и удивляться, какъ она могла такъ хорошо играть, будучи такъ глупа.
Костиганъ, съ ирландскимъ гостепріимствомъ, предложилъ своему гостю освжиться чмъ-нибудь. Майоръ, неболе голодный, какъ были бы вы, пообдавъ у лорда-мера лондонскаго, объявилъ, что онъ предпочелъ бы больше всего рюмку вина и сухарикъ, чувствуя себя совершенно-ослабвшимъ натощакъ, но онъ понималъ, что польститъ капитану, воспользовавшись его любезностью, и пріобртетъ этимъ частичку его добраго расположенія.
— Принеси намъ той старой мадеры, Милли милая, сказалъ Костиганъ, подмигнувъ дочери, и та вышла, бросивъ отцу выразительный взглядъ, позвала маленькаго Томми Крида, дала ему монету и велла какъ можно скоре сбгать въ погребокъ за бутылкой мадеры и взять у пекаря на шесть пенсовъ сухариковъ, изъ которыхъ ему представлялось воспользоваться двумя за труды.
Пока Томми Криль исполнялъ ея порученіе, миссъ Костиганъ сидла внизу у мистриссъ Кридъ и разсказывала своей хозяйк о гост наверху, майор, дяд мистера Артура Пенденниса, о томъ, что онъ препріятный и разговорчивый старый джентльменъ, что масло не растаетъ у него во рту, и что сэръ Дерби Оксъ вышелъ отъ нихъ бшенный отъ ревности, и она не знаетъ, какъ ей уладить съ нимъ.
— У нея ключи отъ моего погреба, майоръ, сказалъ Костиганъ, когда дочь его вышла изъ комнаты.
— Клянусь честью, у васъ прелестнйшій погребщикъ, и я не удивляюсь, если молоджь сходитъ съ ума отъ нея. Когда мы были въ тхъ лтахъ, капитанъ Костиганъ, мы приходили въ восторгъ и не отъ такихъ женщинъ.
— Правда, сэръ, вы можете это говорить, счастливъ человкъ, кому она достанется. Спросите моего друга Боба Боуса, превосходитъ ли умъ миссъ Фодрингэй ея наружную красоту, и обладаетъ ли она тонкою образованностью, отличнымъ воспитаніемъ и прекраснйшимъ характеромъ.
— О, разумется! возразилъ Боусъ нсколько-сухо.
— А вотъ идетъ изъ погреба наша краснющая Геба. Не пора ли намъ на репетицію, миссъ Геба? Не то съ васъ возьмутъ штрафъ, если опоздаете, и онъ даль ей понять взглядомъ, что лучше уйдти и оставить стариковъ вдвоемъ.
Миссъ Геба надла шаль и шляпку, была необыкновенно-мила, весела и улыбалась, а Боусъ собралъ свои ноты и тетрадки, и заковылялъ но комнат, отъискавая шляпу и трость.
— Такъ вы уходите? сказалъ майоръ.— Не-уже-ли вы не можете удлить намъ еще минуты дв? Но, прежде чмъ мы разстанемся, позвольте старику пожать намъ руку, врьте, что я горжусь честью вашего знакомства и желаю отъ всего сердца быть нашимъ другомъ.
Миссъ Фодрингэй отпустила низкій книксенъ при конц любезной рчи майора, который проводилъ ее до дверей, гд опять пожалъ ей руку съ самымъ радушнымъ и отеческимъ чувствомъ. Это озадачило Боуса. ‘Роднымъ нашего молодца не должно бы, кажется, желать этой женитьбы’ подумалъ онъ про себя — и они ушли на репетицію.
— Ну, настала пора! подумалъ майоръ Пенденнисъ. Мистеръ Костиганъ между-тмъ воспользовался уходомъ дочери и вжливостью майора, и вливалъ въ себя стаканъ вина за стаканомъ, поднося ихъ ко рту жадною, трясущеюся рукой. Майоръ возвратился къ столу, взялъ свою рюмку и осушилъ ее съ истиннымъ наслажденіемъ. Будь это отборное вино самого лорда Стейне, а не кабачная капская мадера, онъ и тогда смаковалъ бы неаппетитне.
— Добрая мадера, капитанъ Костиганъ! Гд вы ее берете? Пью изъ стакана за здоровье этого очаровательнаго творенія. Право, капитанъ, нечего удивляться, если люди сходятъ съ ума отъ нея. Въ жизнь свою не видалъ такихъ глазъ и такихъ величественныхъ манеръ. Я убжденъ, что она столько же умна, какъ хороша, и столько же добра, какъ умна.
— Добрая двушка, сэръ, добрая двушка! отвчалъ восхищенный отецъ:— принимаю вашъ тостъ отъ всего сердца. Не послать ли еще въ… въ погребъ? Недалеко.
— Нтъ. Да, сэръ, вы можете сказать, что она добрая двушка и составляетъ гордость и славу своего отца, честнаго старика Джека Костигана. Тотъ, кому она достанется, сэръ, получитъ настоящій брильянтъ, сэръ, пью за его здоровье, сэръ… вы знаете, кого я разумю, майоръ?
— Не удивляюсь, право не удивляюсь, что молодые и старики влюбляются въ нее. Скажу откровенно, я былъ очень сердитъ на своего племянника Артура, когда услышалъ о его страсти, но теперь, увидвъ ее, прощаю моего малаго отъ души. Клянусь вамъ, будь я не старичишка и побогаче, я бы готовъ былъ попробовать счастья.
— И не уступили бы никому, майоръ! Дружба ваша восхищаетъ меня, сэръ. Удивленіе ваше къ моей дочери вызываетъ у меня слезы на глаза — мужественныя слезы, сэръ. Когда она оставить мое скромное жилище и переселится въ великолпныя покои, надюсь, что она найдетъ тамъ мстечко для старика-отца, для бднаго Джека Костигана. (Капитанъ дйствительно расчувствовался, и налитые кровью глаза его наполнились слезами.)
— Чувствительность ваша длаетъ вамъ честь, капитанъ. Но знаете, я не могъ не улыбнуться при одной вещи, которую вы сейчасъ сказали.
— Что такое, сэръ?
— Вы говорили о великолпныхъ покояхъ: ужь не домъ ли сестры моей вы такъ называете?
— Я говорю о парк и барскомъ дом Фэрокс-Парка, принадлежащаго Артуру Пенденнису, эсквайру, котораго надюсь видть членомъ парламента за родной городъ его, Клэврнигъ, какъ-только онъ доживетъ до тхъ лтъ, когда можетъ взять на себя эту важную и облеченную отвтственностью обязанность, воскликнулъ капитанъ съ большимъ достоинствомъ.
Майоръ усмхнулся, узнавъ стрлу изъ своего колчана, онъ самъ внушилъ Пену мысль о засданіи въ парламент за мстечко Клэврингъ, и бдный мальчикъ очевидно болталъ объ этомъ съ Кости за немъ и своею возлюбленною.
— Фэрокс-Паркъ, почтенный сэръ, сказалъ онъ.— Знаете вы нашу исторію? Мы происходимъ, конечно, отъ очень-древней фамиліи, но я началъ жизнь едва имя достаточно денегъ на покупку своего прапорщичьяго патента, а старшій мои братъ былъ провинціальнымъ аптекаремъ, который добылъ каждый шиллингъ своего имущества посредствомъ ступки и песта.
— Я согласился устранить это препятствіе, зная извстную почтенность вашей фамиліи, возразилъ величественно Костиганъ.
‘Чтобъ чортъ побралъ твое безстыдство!’ подумалъ майоръ, но онъ только улыбнулся и поклонился.
— Костиганы, сэръ, также имли свои несчастія, нашъ замокъ Костиган-Кэстль далеко не то, чмъ онъ былъ. Я зналъ много честныхъ людей между аптекарями, сэръ, въ Дублин есть нкоторые, имвшіе честь обдать за столомъ самого лорда, памстпика Ирландіи.
— Вы очень-снисходительны, капитанъ, но позвольте замтить, что вопросъ не въ этомъ. Вы сейчасъ говорили о моемъ племянник, называя его наслдникомъ Фэрокс-Парка и еще чего-то?
— Хорошихъ помстій, сэръ, безъ сомннія, и, кром того, чего-нибудь хорошенькаго отъ васъ.
— Почтенный сэръ, говорю вамъ, что мальчикъ — сынъ дерсвенскаго аптекаря, и когда будетъ совершеннолтнимъ, то все-таки не получитъ ни шиллинга.
— Полноте шутить, майоръ. Вы сметесь надо мною. Я вполн убжденъ, что мой юный другъ наслдникъ двухъ тысячъ фунтовъ годоваго дохода.
— Двухъ тысячъ смычковъ разв! Извините, почтенный сэръ, но не-уже-ли мой племянникъ налгалъ вамъ? Это не въ его привычкахъ, кажется. Даю вамъ честное слово, какъ джентльменъ и душеприкащикъ моего покойнаго брата, что онъ оставилъ посл себя немногимъ-больше пятисотъ фунтовъ въ годъ.
— Съ должною бережливостью и это хорошенькія деньги, сэръ. Я зналъ въ Ирландіи человка, который пилъ-себ бордоское и разъзжалъ четвернею, при аккуратной жизни, сэръ. Мы это устроимъ, сэръ, положитесь только на Джека Костигана.
— Любезный мой капитанъ Костиганъ, даю вамъ священнйшее слово, что братъ мой не оставилъ ни шиллинга своему сыну Артуру.
— Да что вы, шутите со мною, что ли, майоръ Пенденнисъ? крикнулъ Джекъ Костиганъ.— Вы позволяете себ играть чувствами джентльмена и отца?
— Я говорю вамъ честную истину. Все, что было у моего брата, онъ завщалъ своей вдов, правда, съ небольшою долей для сына. Но она молодая женщина и можетъ выйдти замужъ, если онъ ее оскорбитъ, или можетъ пережить его, такъ-какъ она изъ необычайно-долговчнаго семейства. Спрашиваю васъ, какъ джентльмена и свтскаго человка, много ли можетъ удлить сестра моя, мистриссъ Пенденнисъ, изъ пятисотъ фунтовъ дохода, что составляетъ все ея состояніе, на приличное содержаніе своего сына и вашей дочери, которая, конечно, достойна самаго блестящаго положенія въ обществ?
— Долженъ ли я понять, сэръ, что этотъ молодой джентльменъ, вашъ племянникъ, котораго я согрвалъ на моей отеческой груди, небольше какъ обманщикъ, осмлившійся шутить привязанностью моего милаго дитяти? воскликнулъ капитанъ въ порыв бшенства.— Или вы сами дйствовали на воспріимчивую натуру молодаго человка и заставили его нарушить данныя общанія и растерзать сердце моейобожаемой Эмили? Берегитесь, сэръ, не совтую шутить съ честью Джона Костигана. Еслибъ я могъ вообразить такое намреніе въ комъ бы то ни было изъ смертныхъ, я потребовалъ бы его крови, будь онъ старь или молодъ!
— Мистеръ Костиганъ!
— Мистеръ Костиганъ съумстъ защитить свою честь и честь своей дочери, сэръ. Посмотрите на ящики этого бюро: въ нихъ кучи писемъ, адресованныхъ коварною змею къ невинному дитяти. Тутъ столько клятвъ и общаній, сэръ, что можно набить ими цлую картонку. И когда я повлеку низкаго обманщика передъ вс суды Британіи и докажу всмъ его безчестное клятвопреступничество, въ той шкатулк краснаго дерева есть другое сродство противъ всякаго — замтьте мои слова, майоръ Пенденнисъ — противъ всякаго, кто бы онъ ни былъ, кто совтовалъ вашему племяннику оскорбить воина и джентльмена. Какъ! моя дочь обманута и мои сдые волосы поруганы сыномъ аптекаря! Клянусь, сэръ, что желалъ бы видть человка, у котораго хватить на это смлости.
— Если не ошибаюсь, вы угрожаете, вопервыхъ, опубликованіемъ писемъ восьмнадцати-лтняго мальчика къ двадцативосьмилтней женщин, а посл того намрены сдлать мн честь, вызвавъ меня на дуэль? сказалъ майоръ все-еще съ полнымъ хладнокровіемъ.
— Вы совершенно-врно описали мои намренія, майоръ Пенденнисъ, отвчалъ капитанъ, поглаживая свои усы и клочковатыя бакенбарды.
— Прекрасно, все это устроится въ свое время. По прежде чмъ мы возьмемся за порохъ и пули, почтенный сэръ, сдлайте мн величайшее одолженіе, объясните, чмъ именно я имлъ несчастіе обидть васъ? Я вамъ сказалъ только, что мой племянникъ въ полной зависимости отъ своей матери, у которой едва ли больше пятисотъ фунтовъ въ годъ.
— Я имю свои собственныя понятія о справедливости этого предъявленія.
— Такъ не хотите ли зайдти къ адвокатамъ моей сестры, въ контору мистера Тэтема?
— Отказываюсь отъ свиданія съ этими джентльменами, сказалъ капитанъ съ нсколько-сконфуженнымъ видомъ. Если слова ваши справедливы, то я безчестнйшимъ образомъ обмануть кой-кмъ другимъ, и онъ подвергнется моему мщенію…
— Племянникъ мой? воскликнулъ майоръ, вскочивъ со стула и надвъ шляпу.— Говорилъ онъ вамъ, что у него дв тысячи дохода? Если да, то я въ немъ ошибся. Ложь не въ числ нашихъ фамильныхъ привычекъ, капитанъ Костиганъ, и я увренъ, что сынъ моего брата не научился еще лгать. Подумайте лучше и сообразите, не сами ли вы себя обманули, или не поврили ли нелпымъ слухамъ? Что до меня, сэръ, можете быть уврены, что я не боюсь всхъ Костигановъ цлой Ирландіи и съумю защитить себя противъ всякихъ угрозъ. Я пришелъ сюда какъ опекунъ моего племянника, чтобъ протестовать противъ женитьбы нелпой и неравной, которой слдствіемъ можетъ быть только бдность и несчастіе. Препятствуя этому браку, я дйствую столько же, какъ другъ вашей дочери, которую считаю совершенно-благородною двицей, сколько какъ другъ моего семейства, и не допущу этой женитьбы, сэръ, употреблю на это вс свои силы и старанія. Вотъ вамъ, сэръ, вся моя повсть.
— Но я еще не сказалъ моей, майоръ Пенденнисъ, и вы скоро обо мн услышите! возразилъ капитанъ съ ужасно-грознымъ взглядомъ.
— Годдемъ, сэръ! что вы подразумваете? спросилъ майоръ, обернувшись на порог и смотря неустрашимому капитану прямо въ глаза.
— Вы сказали, впродолженіе нашего разговора, что живете въ Джордж-Отел, если не ошибаюсь, возразилъ мистеръ Костиганъ величаво.— Прежде чмъ вы оставите городъ, сэръ, одинъ изъ моихъ друзей поститъ васъ.
— Пусть онъ поторопится, мистеръ Костиганъ, воскликнулъ, майоръ почти вн себя отъ бшенства.— желаю вамъ добраго утра, сэръ.
Капитанъ Костиганъ отвсилъ майору великолпный поклонъ вызова черезъ порогъ, когда тотъ началъ спускаться по лстниц.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ,
въ которой предлагается стрльба въ цль.

Въ начал этой исторіи мы имли случай упомянуть о мистер Гарбеттс, главномъ трагик, даровитомъ и атлетическомъ молодомъ актр веселыхъ привычекъ и иррегулярныхъ наклонностей, съ которымъ капитанъ Костиганъ былъ очень-друженъ. Оба они были главными украшеніями клуба, имвшаго свои засданія въ таверн Мэгнай помогали другъ другу въ счетныхъ длахъ, услуживали другъ другу своими многоцнными подписями — словомъ, были друзьями. Впрочемъ, мистеръ Гарбеттсъ рдко посщалъ Костигана, будучи въ постоянной немилости у миссъ Фодрингэй, къ которой мистриссъ Гарбеттсъ, съ своей стороны, значительно ревновала мужа. Дло въ томъ, что Гарбеттсъ нкогда ухаживалъ за миссъ Эмили и получилъ отъ нея отказъ, посл чего и женился на мистриссъ Гарбеттсъ. Исторія эта, однако, не входитъ въ наше настоящее повствованіе: довольно, если скажемъ, что мистеръ Гарбеттсъ былъ приглашенъ капитаномъ Костиганомъ тотчасъ по уход майора Пенденниса, какъ другъ, отъ котораго въ теперешнихъ обстоятельствахъ слдовало ожидать наилучшаго совта. Онъ былъ рослый и дюжій дтина съ громкимъ голосомъ и свирпою наружностью, съ стройнйшими ногами изъ цлой труппы и могъ шутя сломать кочергу.
— Бги, Томми, сказалъ капитанъ своему маленькому гонцу: и приведи сюда мистера Гарбеттса, онъ живетъ, знаешь, надъ колбасной лавочкой, да забги въ погребокъ и скажи, чтобъ они прислали сюда два стакана горячаго виски.
Томми пошелъ, какъ ему было сказано, и вскор явились мистеръ Гарбеттсъ и виски.
Капитанъ Костиганъ не разсказалъ ему всхъ предъидущихъ событій, уже извстныхъ читателю, но, при помощи горячаго виски, сочинилъ грозное письмо къ майору Пенденнису, въ которомъ требовалъ отъ этого джентльмена, чтобъ онъ формально отказался отъ всякаго препятствія предположеннойу союзу между мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ и его дочерью, миссъ Фодрингэй, и назначилъ въ непродолжительномъ времени день для празднованія ихъ брака, или, въ случа несогласія, далъ бы ему удовлетвореніе, обычное между благородными джентльменами. Еслибъ майоръ Пенденнисъ не согласился ни на то, ни на другое, то капитанъ намекалъ на употребленіе хлыста. Мы не можемъ передать точныхъ выраженій письма по причинамъ, которыя вскор будутъ объяснены, но оно было, безъ сомннія, изложено лучшимъ слогомъ капитана и тщательно запечатало большою серебряною печатью съ гербомъ Костигановъ, единственнымъ, имвшимся во владніи капитана остаткомъ фамильнаго серебра.
Гарбеттсу была поручена доставка этого посланія по адресу, и капитанъ торжественно пожалъ ему руку при разставаньи, призывая на него благословеніе небесъ. Потомъ имъ добылъ свои достопочтенные и смертоносные дуэльные пистолеты, съ кремнями въ куркахъ, отправившіе въ Дублин не одного добраго малаго на тотъ свтъ, осмотрвъ ихъ какъ слдуетъ и убдившись въ ихъ удовлетворительности, онъ вынулъ изъ бюро вс хранившіяся тамъ письма и стихотворенія Пена, которыя онъ всегда прочитывалъ самъ прежде, чмъ дозволялъ чтеніе ихъ Эмили.
Минутъ черезъ двадцать возвратился Гарбеттсъ съ испуганнымъ и пріунывшимъ лицомъ.
— Ты его видлъ? спросилъ капитанъ.
— Ну, да.
— И какой день? продолжалъ капитанъ, пробуя курокъ одного изъ древнихъ пистолетовъ и прицливаясь на замочную скважину.
— Какой день, на что? спросилъ Гарбеттсъ.
— На встрчу, другъ мой.
— Ты не хочешь сказать этимъ: на смертный поединокъ, капитанъ? отвчалъ испуганный Гарбеттсъ.
— Да какого же другаго чорта могу я сказать? Я хочу положить на мст этого человка оскорбившаго мою честь, или самъ лечь жертвою на-повалъ.
— Чтобъ чортъ меня побралъ, если я пойду къ кому-нибудь съ вызовомъ! Я семейный человкъ, капитанъ, и не хочу имть дла съ пистолетами. Возьми назадъ свое письмо!
И, къ изумленію и негодованію капитана Костигана, онъ бросилъ письмо на полъ, не смотря на огромную печать и размашисто-написанный адресъ.
— Ты не хочешь сказать, что видлъ его и не отдалъ ему письма? кричалъ капитанъ въ бшенств.
— Я видлъ его, но не могъ говорить съ нимъ.
— Да какой же чортъ теб помшалъ?
— Тамъ былъ человкъ, съ которымъ я бы не желалъ встрчаться, да и ты также, отвчалъ трагикъ гробовымъ голосомъ.— Тамъ злобный Тэтамъ, капитанъ.
— Подлый трусъ! заревлъ капитанъ.— Онъ струсилъ и, пожалуй, готовъ просить мира отъ моего имени, предать меня!
— Я не хочу вмшиваться ни въ какія дуэли, замть это, возразилъ сурово трагикъ: — и не желаю нисколько видть ни Тэтема, ни этого лоскутка…
— Молчи, жалкая тварь! По моему мннію, ты небольше, какъ трусъ.
Поговоривъ между собою еще нсколько минутъ въ томъ же дух, они разстались не очень-довольные другъ другомъ.
Мы передали читателю разговоръ этихъ джентльменовъ въ сжатой форм, такъ-какъ ему извстенъ уже главный предметъ, около котораго разговоръ вертлся. Теперь мы покажемъ, почему не могли привести въ оригинал письма Костигана къ майору Пенденнису: дло въ томъ, что оно вовсе не попало въ руки этого джентльмена.
Когда миссъ Костиганъ воротилась съ репетиціи въ сопровожденіи неизмннаго Боуса, она нашла отца, прохаживавшагося въ сильно-взволнованномъ состояніи по комнат, среди спиртуознаго благоуханія, которое, конечно, не могло дйствовать на его духъ успокоительно. Пенденнисовскіе документы были разбросаны по столу вокругъ порожнихъ стакановъ. Лишь-только Эмили вошла, капитанъ схватилъ ее въ свои объятія и воскликнулъ: ‘Готовься, дитя мое, милое дитя!’ голосомъ, выражавшимъ душевную муку и съ полными слезъ глазами.
— Вы опять за свое, папа, возразила миссъ Фодрингэй, отводя родителя рукою.— Вдь вы общали мн не напиваться до обда.
— Я проглотилъ каплю только затмъ, чтобъ залить свое горе, мой бдный ангелъ! отвчалъ опечаленный отецъ.
— Горе ваше требуетъ большаго заливанія, мой ангелъ капитанъ, сказалъ Боусъ, передразнивая своего пріятеля.
— Что же случилось? Или этотъ сладкорчивый джентльменъ въ парик такъ разгнвилъ васъ?
— Этотъ маслистый злоди! Я жажду его крови! ревлъ Косъ.
Миссъ Милли, разумется, ушла отъ родительскихъ объятій въ свою комнату и снимала тамъ шляпку и шаль.
— Я такъ и думалъ, что у него недоброе на ум, сказалъ Боусъ.— Недаромъ былъ онъ такъ необычайно-учтивъ. Что же онъ сказалъ?
— О, Боусъ! онъ сразилъ меня. Противъ моего бднаго дитяти адскій заговоръ, я убдился, что оба эти Пенденниса, дядя и племянникъ, самые злобные и коварные измнники и предатели, которыхъ непремнно должно стереть съ лица земли.
— Что такое, что случилось?..
Костиганъ разсказалъ, какъ майоръ объявилъ, что у молодаго Пенденниса нтъ ни двухъ тысячъ, ни даже двухсотъ фунтовъ дохода, онъ пылалъ бшенствомъ при мысли, что самъ онъ дозволилъ вроломному обманщику вкрасться въ сердце невинной двушки, и что самъ вскормилъ ядовитую змю на груди своей.— Но я отбросилъ отъ себя эту гадину, а что до его дяди, я отомщу ему, я заставлю его оплакивать день, въ который онъ осмлился оскорбить одного изъ Костигановъ.
— Что же ты намренъ длать?
— Я хочу его жизни, Боусъ, его предательской жизни!
И онъ потрепалъ пистолетный ящикъ съ зловщимъ и свирпымъ видомъ. Боусъ часто слыхалъ отъ него подобныя угрозы, и, не зная еще, что капитанъ написалъ и посылалъ вызовъ майору Пенденнису, не обратилъ на нихъ большаго вниманія.
Въ это время вошла въ гостиную миссъ Фодрингэй, здоровая, счастливая и беззаботная, представляя собою пріятную противоположность отцу, разстроенному горестью, гнвомъ и другими причинами. Она принесла съ собою пару нкогда-блыхъ атласныхъ башмаковъ, которые хотла вычистить, сколько можно, хлбнымъ мякишемъ. Она располагала сойдти въ нихъ съ ума въ рол Офеліи на слдующій вторникъ.
Эмили взглянула на лежавшія на стол бумаги, потомъ пріостановилась, какъ-будто желала спросить о чемъ-то, но передумала и направилась къ буфету, гд выбрала удобный для предполагаемаго чищенья ломоть, потомъ возвратилась къ столу, расположилась за нимъ очень-спокойно съ атласными башмаками и спросила отца своимъ чистымъ ирландскимъ выговоромъ:
— Для чего это вы вытащили вс письма, стихи и чепуху мистера Артура, па? Конечно, вы не намерены перечитывать этотъ вздоръ?
— О, Эмили! мальчикъ, котораго я любилъ, какъ сына моего сердца, злодй и обманщикъ, бдное дитя мое!
И онъ посмотрлъ на Боуса съ самымъ трагическимъ выраженіемъ, а тотъ взглянулъ съ нкоторымъ безпокойствомъ на миссъ Костиганъ.
— Онъ? вотъ пустяки! Бдный мальчикъ простъ, какъ школьникъ. Вс эти дти пишутъ стихи и всякую дрянь, сказала Милли.
— Онъ быль какъ змя у этого очага: онъ поступилъ съ нами какъ измнникъ, говорю я теб.
— Да что бдняжка, сдлалъ, папа?
— Что онъ сдлалъ? Онъ обманулъ насъ какъ предатель, онъ игралъ твоею привязанностью, онъ оскорбилъ мои собственныя нжнйшія чувства! Онъ представлялъ себя человкомъ съ состояніемъ, а выходитъ, что онъ чуть не нищій. Не говорилъ ли я теб столько разъ, что у него дв тысячи фунтовъ дохода въ год? А онъ нищій… да, миссъ Костиганъ, онъ весь зависитъ отъ матери, которая добрая женщина и можетъ снова выйдти замужъ, которая проживетъ сто лтъ и иметъ всего-на-все пятьсотъ фунтовъ дохода. Какъ смлъ онъ свататься, не имя шиллинга за душой! Ты была безчеловчно обманута, бдная Милли, и я увренъ, что его старый мошенникъ-дядя, въ парик, былъ въ заговор противъ насъ.
— Этотъ ласковый старый джентльменъ? А что онъ сдлалъ, папа? продолжала Эмили съ ненарушимымъ спокойствіемъ.
Костиганъ объяснилъ Милли, какъ, посл ея ухода, майоръ Пенденнисъ разсказалъ ему съ своею двуличною палл-малльскою учтивостью, что у молодаго Артура вовсе нтъ состоянія, какъ приглашалъ его, Костигана, справиться объ этомъ у своихъ адвокатовъ ‘куда я не могъ идти, онъ это зналъ — у нихъ есть мои росписки’, замтилъ капитанъ мимоходомъ), наконецъ капитанъ объявилъ, что они обмануты самымъ адскимъ образомъ, и что онъ ршился требовать или немедленной женитьбы, или крови ихъ обоихъ.
Милли потирала мякишемъ свои атласные башмаки, съ видомъ серьзнымъ и задумчивымъ.
— Чтожь, если у него нтъ денегъ, такъ незачмъ и выходить за него, папа, сказала она, наконецъ, съ убжденіемъ.
— Зачмъ же негодяй уврялъ, что у него есть состояніе?
— Бдняжка всегда говорилъ, что онъ бденъ, папа. Вы непремнно хотли, чтобъ онъ былъ богатъ, и уговорили меня взять его.
— Онъ бы долженъ былъ объявить намъ ясно, сколько именно у него дохода, Милли. Молокососъ, который разъзжаетъ на кровной кобыл и даритъ шали да браслеты — мошенникъ, если у него нтъ денегъ, а ужь съ дядей я раздлаюсь — годдемъ! я при первой встрч сорву съ него парикъ. Боусъ пойдетъ къ нему съ вызовомъ и объявитъ ему это. Или свадьба, или онъ встртить меня въ пол лицомъ-къ-лицу, не то я публично отвинчу ему носъ передъ цлымъ графствомъ, на площади или въ аллеяхъ Фэрокс-Парка.
— Можете послать съ этимъ порученіемъ кого-нибудь другаго, капитанъ. Я скрипачъ, а не дуэлистъ, возразилъ смясь Боусъ.
— Въ теб нтъ ни на волосъ духа! Такъ я буду самъ своимъ собственнымъ секундантомъ, если никто не хочетъ помочь мн. Возьму пистолеты и застрлю его въ столовой Джордж-Отеля.
— Такъ у бднаго Артура нтъ денегъ? сказала со вздохомъ миссъ Костиганъ.— Бдный мальчикъ, да и добрый мальчикъ, немножко бшенъ и говорилъ вздоръ, съ своими стихами, и поэзіей, и чмъ-то еще, но славный, великодушный мальчикъ, и, право, я любила его, да и онъ меня любилъ, прибавила она довольно-нжно, потирая снова башмакъ.
— Отчего же вы не выходите за него, если такъ его любите? спросилъ Боусъ съ сердцемъ.— Онъ не больше, какъ десятью годами моложе васъ. Мать его смягчится, и вамъ будетъ чмъ жить въ Фэрокс-Парк. Отчего не пойдти туда и не сдлаться барыней? Я бы продолжалъ себ работать скрипкою, а капитанъ жилъ бы своимъ половиннымъ жалованьемъ. Почему не выйдти за него? Вы знаете, какъ онъ васъ любить.
— Есть другіе, которые меня столько же любятъ, Боусъ, у которыхъ также нтъ денегъ и которые довольно-стары, возразила миссъ Милли тономъ приговора.
— Да, годдемъ! которые довольно-стары, довольно-бдны и довольно-глупы для всего! сказалъ Боусъ съ горечью.
— Есть старые глупцы, есть и молодые глупцы. Вы же сами говорили это не разъ, сказала надменная красавица, бросивъ ему взглядъ, полный самосознанія:— если у Пенденниса недовольно денегъ, чтобъ жить, такъ глупо говорить о замужств съ нимъ, вотъ и все.
— А мальчикъ? Клянусь Юпитеромъ! вы бросаете человка, какъ негодную перчатку, миссъ Костиганъ.
— Я васъ не понимаю, Боусъ, возразила миссъ Фодрингэй кротко, принимаясь за другой башмакъ.— Еслибъ у него была половина тхъ двухъ тысячъ, которыя папа давалъ ему, или хоть половина этого, такъ я бы вышла за вето. А что хорошаго выйдти за нищаго? Мы и безъ того довольно-бдны. Очень-весело жить съ старухой, которая, можетъ-быть, сердита и упряма, и будетъ злиться на меня за каждый кусокъ мяса. Однако, пора ужь и обдать, а скатерть еще не постлана… Ну, а потомъ, положимъ, что пойдутъ дти: да вдь намъ, папа, прійдется тогда хуже теперешняго.
— Такъ ты не хочешь, Милли, милая?
— Вотъ вамъ и конецъ всмъ важнымъ разсказамъ о мистриссъ Артуръ Пенденнисъ Фэрокс-паркской, супруг члена парламента! сказала Милли со смхомъ.— Въ славныхъ каретахъ и на славныхъ лошадяхъ будемъ мы кататься!— объ этомъ вы всегда толковали, папа! Но у васъ всегда одно и то же. Чуть мужчина взглянетъ на меня, вы ужь и воображаете, что онъ женится, а если онъ чисто одтъ, такъ онъ, по-вашему, богать, какъ… кто такой, Боусъ?
— Какъ Крезъ, подсказалъ Боусъ.
— Ну, называйте его, какъ хотите. Но вотъ истинный фактъ: въ эти восемь лтъ папа усплъ разъ двадцать выдать меня замужъ. Разв не мн было суждено сдлаться миледи Польдуди изъ Опстерстоун-Кэстля? А потомъ этотъ флотскій капитанъ въ Портсмут, и старый докторъ въ Норвич, и… кто еще? Знаете, папа, бьюсь объ закладъ о пенни — мн прійдется умереть съ именемъ Милли Костиганъ… Такъ у бднаго Артура нтъ денегъ? Оставайтесь обдать, Боусъ, у насъ прелестнйшій бифстекъ, пуддингъ…
‘Желалъ бы знать, далеко ли она зашла съ сэромъ Дерби Оксомъ’ подумалъ Боусъ, котораго глаза и мысли постоянно слдили за нею. ‘Непонятны прихоти этихъ женщинъ: я увренъ, что она не бросила бы того мальчишку такъ легко, еслибъ у нея не было кого-нибудь на примт.’
Легко можно замтить, что миссъ Фодрингэй, хотя вообще молчаливая и вовсе-неблистательная въ разговорахъ о поэзіи, литератур и изящныхъ искусствахъ, могла говорить очень-непринужденно и съ здравымъ смысломъ въ своемъ семейномъ кружку. Ее, конечно, нельзя назвать женщиною романическою, литературныя познанія ея были также не изъ обширныхъ: она никогда не заглядывала въ Шекспира, съ того дня, какъ сошла со сцены, да и не понимала его въ то время, когда была лучшимъ ея украшеніемъ, но когда дло шло о пуддинг, шить, или хозяйственныхъ длахъ, она судила какъ-нельзя лучше. Небудучи ни съ сильнымъ воображеніемъ, ни подъ вліяніемъ страстнаго темперамента, она могла разсуждать хладнокровно и безъ увлеченій. Когда, за обдомъ, капитанъ Костиганъ вздумалъ убждать себя и присутствующихъ, что показанія майора касательно финансовъ Пена недостоврны и были только хитростью стараго лицемра, которою онъ хотлъ заставить ихъ первыхъ отказаться отъ Пена, миссъ Милли не допустила ни на минуту возможности обмана со стороны ихъ противника: она доказала очень-ясно, что отецъ ея неправъ и самъ себя обманывалъ, а не бдняжка Пенъ хотлъ ихъ надуть. Что до этого несчастнаго мальчика, она жалла о немъ отъ всего сердца, и кушала свой обдъ съ отличнйшимъ аппетитомъ, къ удивленію мистера Боуса, питавшаго къ этой женщин какую-то странную привязанность, за которую онъ самъ себя презиралъ. Впродолженіе обда и посл него, наслаждавшееся имъ маленькое общество разсуждало о лучшемъ способ покончить это любовное дло. Что до Костигана, намреніе его отвинтить у майора носъ исчезло съ послобденною порціею грога, онъ сдлался покорнымъ дочери и готовь быль на всякій планъ, какой бы она ни предложила для встрчи предстоявшаго кризиса.
Капитанъ Костиганъ, готовый уничтожить и истребить Пена и его дядю, пока считалъ себя обиженнымъ, смущался при мысли о встрч съ первымъ изъ нихъ и спросилъ: — Какого чорта скажемъ мы этому мальчику, если онъ вздумаетъ держаться своего слова, тогда-какъ мы отказываемся отъ своего?
— Какъ? возразилъ Боусъ: — ты не знаешь, какъ отъ него отдлаться? Спроси женщину, и она тебя научитъ.
Миссъ Фодрингэй тотчасъ же доказала, что ничего не можетъ быть проще и легче:
— Папа напишетъ Артуру и спроситъ его, какъ онъ намренъ распорядиться, въ случа женитьбы, и какія у него средства. Артуръ отвтить на это письмо и, бьюсь объ закладъ, скажетъ точь-въ-точь, что сказалъ майоръ. Тогда папа напишетъ снова и скажетъ, что этого мало, а потому и свадьб не бывать.
— И, разумется, вы включите прощальную строчку, съ общаніемъ любить его всегда, какъ брата? сказалъ Боусъ, глядя на нее съ презрніемъ.
— Конечно, я такъ и сдлаю, отвчала миссъ Фодрингэй.— Онъ предостойный молодой человкъ, въ этомъ я уврена. Потрудитесь подать мн соли. Орхи эти отличные.
— Ну, и носы останутся въ поко, Косъ? Жаль, что теб приходится отказаться отъ этого удовольствія, сказалъ Боусъ.
— Я думаю, что такъ, отвчалъ Костиганъ.— А что ты хочешь длать съ этими письмами, и стихами, и поэмами, Милли, милая? Ихъ надобно возвратить.
— Вигзби дастъ за нихъ сто фміговъ, замтилъ насмшливо Боусъ.
— Право? такъ чего жь лучше! отвчалъ капитанъ, котораго легко было убдить.
— Папа! вступилась миссъ Милли:— вы не помшаете мн отдать эти письма бдному мальчику? Письма эти и стихи мои. Они были очень-длинны и наполнены всякимъ вздоромъ, и латынью, и такими вещами, что я не понимала и половины: да я и не прочитала всего этого, но мы отошлемъ ихъ назадъ, когда прійдетъ время.
Произнеся этотъ приговоръ, миссъ Фодрингэй пошла къ комоду, вынула нумеръ ‘Чэттерискаго Встника’, въ которомъ Пенъ напечаталъ пламенные стихи, воспвавшіе появленіе ея въ роли Имогены, и отложила его въ сторону (какъ большая часть актриссъ, она сохраняла благопріятные печатные отзывы о своей игр), а потомъ завернула вс письма, стихотворенія, страсти и фантазіи Пена въ другой листъ и обвязала ихъ бечевкой, точь-въ-точь какъ кусокъ сахару.
Занимаясь этимъ дломъ, она нисколько не была взволнована или растрогана. Какіе часы провелъ юноша надъ этими самыми бумагами! Сколько въ нихъ было любви и увлеченія! о сколькихъ безсонныхъ ночахъ и горячечныхъ припадкахъ могли он свидтельствовать! А она завязала ихъ, какъ покупку изъ мелочной лавочки и занялась потомъ чаемъ съ совершенно-довольнымъ и безмятежнымъ сердцемъ, тогда-какъ Пенъ стоналъ и вздыхалъ по ней въ десяти миляхъ и мысленно прижималъ образъ ея къ душ своей!..

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Кризисъ.

Между-тмъ въ Фэрокс вс удивлялись продолжительному отсутствію майора. Докторъ Портменъ и супруга его подъхали, по дорог въ Клэврингъ, къ калитк мистриссъ Пенденнисъ и оставили для Елены краткую записочку майора, гласившую, что онъ пробудетъ въ Чэттерис еще сутки, имя надобность видться съ мистеромъ Тэтемомъ, адвокатомъ, который назначилъ ему послобденный часъ, но въ записк ни слова не упоминалось о длахъ, уже извстныхъ читателю. Записка была въ сущности написана въ интервалъ посл первой части сраженія, когда майоръ остался далеко не побдителемъ.
Пену не хотлось хать въ городъ, пока дядя его тамъ. Ему вовсе не нравилась мысль, что опекунъ можетъ наблюдать за нимъ съ предательской деканской лужайки, когда онъ будетъ пылать любовью въ гостиной миссъ Костиганъ, удовольствіе прогулки съ нею (которымъ ему очень-рдко приходилось наслаждаться) было бы испорчено встрчею съ джентльменомъ въ лакированныхъ сапогахъ. Скромная любовь его не обнаруживалась въ публик никакими вншними знаками, кром пламенныхъ взоровъ, была нма въ присутствіи третьяго лица, и тмъ лучше: изъ всхъ болтовней въ свт, самая безтолковая и нелпая, для людей постороннихъ — болтовня влюбленнаго. Это азбука безъ ключа, лампа безъ огня. Пусть почтенный читатель, или уважаемая читательница посмотрятъ на любовныя письма, которыя онъ и она нкогда получали и давно забыли, и пусть прочитаютъ ихъ снова: какими безсмысленными он покажутся! Какое обаяніе длало всю эту чепуху обворожительною? Удивляешься, что такой вздоръ могъ доставлять блаженство неописанное. А вдь было же время, когда вы съ восторгомъ цаловали эти вздорныя письма, когда могли жить цлую недлю, питаясь шестью строчками галиматьи, и не знали покоя до новаго подвоза свжей нелпицы!
Вотъ почему мы отказываемся публиковать письма и стихи, сочиненные мистеромъ Пеномъ въ описываемую нами эпоху его жизни — и отказываемся единственно изъ желанія не выставлять его съ невыгодной стороны. Все это слишкомъ-дико и наивно. Молодымъ двицамъ не должно давать читать такія вещи въ спокойномъ состояніи. Погодите, прелестныя украшенія человчества! прійдетъ ваша череда, и тогда вы будете сами получать или писать то же самое. А мы между-тмъ умолчимъ о первыхъ изліяніяхъ Пена и оставимъ ихъ завернутыми въ старыхъ газетахъ, завязанными веревочкою миссъ Фодрингэй и запечатанными серебряною гербовою печатью капитана Костигана.
Майоръ ушелъ отъ Костигана въ такомъ бшенств, что къ нему страшно было подступиться. ‘Это наглое, болотное животное осмливается грозить мн! Онъ сметъ говорить о супружеской связи между своими проклятыми Костиганами и съ кмъ же? съ Пенденнисами! Пришлетъ мн вызовъ! Если этотъ скотъ найдетъ что-нибудь похожее на джентльмена для передачи своего вызова, меня забираетъ сильная охота принять его. Но что скажутъ въ свт, если я выйду стрляться съ пьянымъ бродягой за балаганную комедіантку? Нельзя будетъ никуда показаться посл этого!
На озабоченные распросы доктора Портмена о результат боя съ дракономъ, майоръ отвчалъ только, что дло было прегадкое, пренепріятное и далеко-неконченное, онъ предпочелъ не сказать ему ни слова о наглости капитана. Вмст съ тмъ, майоръ просилъ доктора и мистриссъ Портменъ не говорить ничего въ Фэрокс. Возвратясь въ гостинницу, онъ излилъ весь свой гнвъ на врнаго Моргана, который сообщилъ груму мистера Фокера, обдавшему вмст съ нимъ въ служительской столовой Джордж-Отеля, что ‘губернаторъ’ его бсится, какъ съумасшедшій.
Грумъ отправился съ этою новостью къ своему господину, и мистеръ Рокеръ, отзавтракавшій (уже въ это время было два часа пополудни), вспомнилъ, что и онъ интересовался знать, чмъ кончится свиданіе двухъ его пріятелей. Спросивъ, какой нумеръ занимаетъ майоръ, онъ пошелъ къ нему въ своемъ штофномъ халат и постучался въ двери.
Майоръ Пенденнисъ дйствительно имлъ надобность повидаться съ мистеромъ Тэтемомъ и поговорить касательно заарендованія одного участка вдовы, такъ-какъ адвокатъ былъ l’homme d’affaires его покойнаго брата. Джентльменъ этотъ сидлъ у своего кліента, и они совщались между собою, когда мистеръ Фокеръ показался въ дверяхъ майора въ своемъ великолпномъ штофномъ халат и въ расшитой золотомъ феск.
Видя майора за бумагами съ красными штемпелями и съ нимъ почтеннаго сдовласаго старика, скромный юноша хотлъ уйдти, говоря: ‘О, вы заняты! зайду въ другой разъ’. Но майору Пенденнису нужно было видть Фокера, и онъ съ улыбкою попросилъ его сдлать ему удовольствіе войдти, вслдствіе чего мистеръ Фокеръ снялъ феску (работы нжнйшей изъ матерей) и вошелъ, вжливо улыбаясь и кланяясь старикамъ. Мистеръ Тэтемъ въ жизнь свою не видалъ явленія великолпне этого юноши, который разслся въ креслахъ, раскинувъ малиновые полы халата, и смотрлъ съ необыкновенно-добродушнымъ и ласковымъ выраженіемъ на собесдниковъ.— Вамъ, повидимому, нравится мой халатъ, сэръ? сказалъ онъ мистеру Тэтему.— Недуренъ, не правда ли? Красивъ, но не бросается въ глаза. А какъ вы поживаете, майоръ Пенденнисъ? каково идутъ ваши дла?
Въ манерахъ и наружности мистера Фокера было что-то особенное, отчего развеселился бы самъ великій инквизиторъ. Морщины майора разгладились подъ его парикомъ.
— Я видлся съ этимъ Ирландцемъ — можно говорить совершенно-откровенно при моемъ почтенномъ пріятел, мистер Тэтем, которому извстны вс наши семейныя дла — и, долженъ сознаться, свиданіе было неудовлетворительно. Онъ не хочетъ врить, что племянникъ мой бднякъ, называетъ насъ обоихъ лгунами, сдлалъ мн честь намекнуть, что я трусъ, когда я съ нимъ разставался. Когда вы постучались, я вообразилъ, что вы тотъ самый джентльменъ, котораго я ожидалъ съ вызовомъ отъ имени капитана Костигана. Вотъ, мистеръ Фокеръ, каково идутъ мои дла.
— Не-уже-ли вы говорите объ Ирландц, отц той актриссы? воскликнулъ мистеръ Тэтемъ, который, какъ диссидентъ, не покровительствовалъ драм?
— Да, объ Ирландц, отц актриссы, о немъ самомъ. Разв вы не слыхали, какихъ глупостей надлалъ изъ-за нея мой племянникъ?
Мистеръ Тэтемъ, никогда незаглядывавшій въ театръ, не слыхалъ ничего, и майору Пенденнису пришлось разсказать адвокату всю исторію любви племянника, которую мистеръ Фокеръ дополнялъ пояснительными замчаніями и комментаріями.
Тэтемъ совершенно растерялся отъ изумленія.— Почему бы мистриссъ Пенденнисъ не выйдти замужъ за человка солиднаго, подумалъ онъ: — мистеръ Тэтемъ былъ вдовецъ, который бы могъ остановить и спасти несчастнаго мальчика? Что до дочери мистера Костигана, о ней говорить нечего: ея званіе достаточно характеризируетъ ее. Мистеръ Фокеръ счелъ долгомъ вступиться съ замчаніемъ, что онъ знавалъ нсколькихъ отличныхъ людей въ балаганахъ: такъ онъ называлъ храмъ музъ. Пожалуй, пусть будетъ такъ, мистеръ Тэтемъ надялся этого, но отца онъ зналъ лично: это гуляка самой скверной репутаціи, отъявленный пьяница, вчно шатающійся по тавернамъ и бильярдамъ, и задолжавшій на вс стороны.
— Я очень-понимаю, майоръ, почему этотъ негодяй не хотлъ прійдти въ мою контору за справками касательно вашихъ показаній: отъ насъ вышелъ приказъ противъ него и другаго, такого же негодяя, одного изъ актровъ, по иску мистера Скиннера, очень-почтеннаго виноторговца и бакалейщика въ здшнемъ город и члена ‘Общества Друзей’. Костиганъ этотъ пришелъ къ мистеру Скиннеру въ слезахъ, плакалъ въ его лавк, сэръ, и мы бросили преслдовать ихъ обоихъ, потому-что ни тотъ, ни другой не стоятъ пороха.
Пока мистеръ Тэтемъ еще разсказывалъ эту исторію, раздался стукъ въ двери, и вошелъ джентльменъ геркулесовскихъ статей, въ изношенномъ фрак, съ письмомъ въ рук, запечатаннымъ огромною красною печатью.
— Могу ли я имть честь переговорить наедин съ майоромъ Пенденнисомъ? началъ онъ: — всего на нсколько словъ, сэръ. Я адресуюсь къ вамъ по порученію друга моего, капитана Костигана, сэръ… Но тутъ басистый посолъ вдругъ замялся, сконфузился и поблднлъ: онъ разглядлъ красное и очень-памятное лицо мистера Тэтема.
— Галло, Гарбеттсъ, дале, дале! кричалъ ему обрадованный Фокеръ.
— Ба, да это другой участникъ счета! воскликнулъ мистеръ Тэтемъ.— Стойте, стойте, сэръ…
Но Гарбеттсъ, съ лицемъ блднымъ, какъ у Макбета, когда ему является тнь Банко, пробормоталъ нсколько безсвязныхъ словъ и выбжалъ изъ комнаты.
Майоръ по вытерплъ и расхохотался, чему послдовалъ и Фокеръ: ‘Вотъ штука, клянусь Юпитеромъ!’ Наконецъ, присоединился къ нимъ и законникъ, хотя по ремеслу своему человкъ и серьзный.
— Не думаю, майоръ, чтобъ сраженіе было возможно, сказалъ Фокеръ и началъ передразнивать трагика.— А въ противномъ случа, этотъ почтенный джентльменъ — ваше имя Тэтемъ?.. очень-радъ познакомиться съ вами, мистеръ Тэтемъ — пошлетъ своихъ констеблей разнимать сражающихся.
Мистеръ Тэтемъ общалъ сдлать это непремнно. Майоръ нисколько не сердился на комическую развязку ссоры.
— Мн кажется, любезнйшій сэръ, что вы всегда приходите собственно затмъ, чтобъ развеселить меня, сказалъ онъ мистеру Фокеру.
Но не однимъ этимъ было въ тотъ день суждено мистеру Фокеру услужить роду Пенденнисовъ. Мы ужь сказали, что онъ имлъ свободный входъ къ капитану Костигану. Онъ вздумалъ постить его и узнать изъ собственныхъ устъ генерала обо всемъ происшедшемъ въ то утро. Капитана Костигана не было дома. Онъ получилъ отъ дочери позволеніе, или даже поощреніе, идти въ веселый клубъ таверны Мэгнай, безъ-coмннія, гд капитанъ, разсказывалъ съ геройскимъ жаромъ о намреніи своемъ истребить извстнаго злодя. Капитанъ былъ нетолько храбръ, но и зналъ это: онъ любилъ вынимать свою храбрость и провтривать ее въ компаніи.
Итакъ, Костигана не было, но за то миссъ Фидрингэй была дома и мыла чашки, а vis—vis съ нею сидлъ мистеръ Боусх.
— Только-что отзавтракали, ге? сказалъ мистеръ Фокеръ, показывая свою веселую рожицу.
— Убирайтесь, вы, маленькій забавникъ! закричала ему миссъ Фодрингэй.
— То-есть, просимъ войдти — вотъ и мы!
И, войдя въ комнату, онъ скрестилъ руки и принялся вертть головою съ необычайною скоростью, какъ арлекинъ въ пантомим, когда онъ появляется изъ своей оболочки. Миссъ Фодрингэй расхохоталась отъ всего сердца: Фокеру довольно было подмигнуть для этого, тогда-какъ язвительнйшая острота Боуса не исторгала отъ нея даже улыбки, а выспреннная изъ рчей бднаго Пена только озадачивала ее. Подъ конецъ своей арлекинады, Фокеръ преклонилъ колно и поцаловалъ ея руку.— ‘Вы самый смшной маленькій человчекъ въ свт!’ сказала она, дружески трепнувъ его по щек. Пенъ всегда дрожалъ, цалуя ея руку, онъ бы умеръ отъ радости, еслибъ она удостоила его подобнаго знака любезности.
Посл такого предисловія, вс трое принялись разговаривать. Мистеръ Фокеръ позабавилъ присутствовавшихъ, разсказавъ имъ сцену бгства Гарбеттса, изъ которой они въ первый разъ узнали, до какой степени доходилъ гнвъ генерала на майора Пенденниса. Фокеръ съ убжденіемъ ручался за правдивость и честь майора, описывая его какъ щеголя первой степени, живущаго въ самомъ высокомъ обществ и неспособнаго обмануть никого, въ особенности такую очаровательную красавицу, какъ миссъ Фодрингэй.
Онъ осторожно коснулся щекотливаго вопроса о женитьб, хотя и не могъ удержаться, чтобъ не показать, какъ дешево цнить Пена. Въ сущности, онъ былъ, можетъ-быть, и правъ, отказывая мистеру Пену въ своемъ уваженіи за его выспреннюю сантиментальность. ‘Его собственная слабость’ думалъ онъ ‘была не по этой части’.
— Я зналъ, что изъ этого ничего не выйдетъ, говорилъ онъ, кивая головнкой.— Не могло идти. Не хотлъ совать свою руку въ эгогь мшокъ, а зналъ, что дло не пойдетъ. Онъ для васъ слишкомъ-молодъ, слишкомъ-зеленъ, черезчуръ-зеленъ, и выходить, что онъ не стоитъ шиллинга. Не можетъ же она взять его даромъ, мистеръ Боусъ?
— Онъ славный мальчикъ, бдняжка, сказала миссъ Фодрингэй довольно-грустно.
— Славный нищенка, возразилъ Боусъ, запустивъ руки въ карманы и глядя съ насмшкою на миссъ Фодрингэй. Онъ, можетъ-быть, думалъ въ это время о томъ, какъ женщины играютъ мужчинами, какъ заманиваютъ и ловятъ ихъ, а потомъ бросаютъ.
Но мистеръ Боусъ находилъ миссъ Фодрингэй совершенно-правою въ томъ, что она отказала Артуру Пенденнису въ замужстве съ которымъ было бы, по его мннію, крайнею нелпостью. Миссъ Костиганъ созналась, что и она того же мннія, только ей жаль было отказаться отъ двухъ тысячъ фунтовъ въ годъ.
— Вотъ каково врить безтолковымъ разсказамъ папа, замтила она:— въ другой разъ я буду выбирать и разбирать сама. И очень вроятно, что дюжій образъ поручика сэра Дерби Окса мелькнулъ въ это время въ ея воображеніи.
Расхваливъ майора Пенденниса, котораго миссъ Костиганъ объявила настоящимъ джентльменомъ, надушеннымъ прелестно и опрятнымъ какъ булавка, и котораго Боусъ провозгласилъ славнымъ человкомъ, хотя немножко и черезчуръ-старымъ франтомъ, мистеръ Фокеръ вдругъ вздумалъ пригласить своихъ собесдниковъ отобдать у него вечеромъ вмст съ майоромъ въ Джордж-отел.
— Онъ общалъ отобдать у меня, и я думаю, что, посл маленькой стычки, въ которой, по-моему, генералъ былъ неправъ сегодня утромъ, оно, знаете, было бы хорошо. Я знаю, что майоръ Пенденнисъ влюбился въ васъ, миссъ Фодрингэй, онъ самъ сказалъ.
— Такъ она все-еще можетъ надяться быть мистриссъ Пенденнисъ, сказалъ Боусъ съ язвительною усмшкой.— Нтъ, мистеръ Фокеръ, благодарю васъ, я ужь пообдалъ.
— То было въ три часа, сказала миссъ Костиганъ, всегда пользовавшаяся честнымъ аппетитомъ: — я могу пойдти и безъ васъ.
— У насъ будетъ салатъ изъ морскихъ раковъ и шампанское, сказало маленькое чудовище, которое не умло анализировать на строчки латини и не знало дальше тройнаго правила. Дло въ томъ, что для салата изъ морскихъ раковъ и шампанскаго честнымъ образомъ миссъ Костиганъ пошла бы на край свта. Однимъ словомъ, въ семь часовъ вечера, майоръ Пенденнисъ увидлъ себя совершенно-неожиданно за обденнымъ столомъ въ обществ мистера Боуса, скрипача по ремеслу, и миссъ Костиганъ, которой отецъ собирался, за нсколько часовъ назадъ, положить его на-повалъ.
Для полнаго счастья присутствовавшихъ, мистеръ Фокеръ, знавшій пристанища Костигана, отправилъ Ступида въ клубъ таверны Мэгнай — гд капитанъ плъ тогда какую-то очень-трогательнуіо псню — съ порученіемъ привести его къ ужину. Видть за этимъ столомъ дочь свою и мистера Боуса, было для Костигана истиннымъ сюрпризомъ. Майоръ засмялся и радушно протянулъ ему руку, а капитанъ схватилъ ее avec effusion, какъ говорятъ французы. Онъ уже порядкомъ усплъ натянуться и ужь плакалъ отъ избытка чувствъ надъ своею псней, прежде чмъ присоединился къ маленькому обществу въ Джордж-Отел. Впродолженіе угощенія, онъ нсколько разъ прорывался слезами и называлъ майора своимъ дражайшимъ другомъ. Ступидъ и Фокеръ отвели его домой, а майоръ шелъ объ руку съ миссъ Костиганъ. На слдующее утро его приняли съ величайшимъ дружелюбіемъ въ любезномъ семейств, и оба джентльмена обмнялись множествомъ учтивостей. Прощаясь, майоръ изъявилъ искреннее желаніе быть полезнымъ миссъ Костиганъ и предложилъ ей свои усерднйшія услуги, Фокеру онъ пожалъ руку съ величайшимъ радушіемъ и благодарностью, говоря, что онъ оказалъ ему самую огромную услугу.
— Все въ порядк! сказалъ на это мистеръ Фокеръ, и они разстались истинными друзьями.
Возвратясь въ Фэроксъ, майоръ Пенденнисъ не сказалъ никому о бывшихъ съ нимъ происшествіяхъ и не сдлалъ ни малйшаго намека касательно общества, съ которымъ пировалъ вчера вечеромъ. Но онъ пригласилъ Смирке остаться обдать, и всякій, привыкшій наблюдать за нимъ, замтилъ бы, что въ разговорчивости и веселости майора было что-то принужденное, и что онъ былъ необычайно-любезенъ и внимателенъ къ Пену. Онъ выразительно сказалъ племяннику: ‘Богъ съ тобою’, когда тотъ пошелъ спать, и, повидимому, хотлъ сообщить кое-что мистриссъ Пенденнисъ, но передумалъ, опасаясь испортить ея сонъ, и отпустилъ ее спать съ миромъ.
На слдующее утро онъ явился къ завтраку ране своего обыкновенія и здоровался со всми весьма-радушно. Почта приходила обыкновенно около конца завтрака. Когда вошелъ старый Джонъ и выложилъ на столъ газеты и письма, майоръ посмотрлъ пристально на племянника, когда тотъ взялъ одно, адресованное на его имя. Артуръ покраснлъ и спряталъ письмо. Онъ узналъ на адрес почеркъ Костигана и не желалъ читать письмо при всхъ. Майоръ также узналъ это письмо: онъ самъ отдалъ его на чэттерискую почту за день предъ тмъ.
Майоръ сказалъ Лаур, чтобъ она вышла, чему двочка повиновалась, вовсе не жалуя майора. Когда дверь заперлась за ребенкомъ, онъ взялъ за руку мистриссъ Пенденнисъ и далъ ей выразительный взглядъ, указывая на письмо, которое Пенъ готовился читать, закрываясь газетой.— Пойдемте въ гостиную, сказалъ онъ ей: — мн нужно поговорить съ вами. Мистриссъ Пенденнисъ послдовала за нимъ съ удивленіемъ.
— Что такое? спросила она съ безпокойствомъ.
— Дло кончено, отвчалъ майоръ.— Въ этомъ письм его отставка. Я самъ диктовалъ его. Тутъ есть также нсколько строчекъ отъ его богини, которая желаетъ ему всякаго благополучія. Все кончено.
Елена бросилась назадъ въ столовую, майоръ пошелъ за нею. Пенъ поспшно распечаталъ письмо, лишь-только они вышли, и читалъ его съ совершенно-разстроеннымъ видомъ. Тамъ было сказано, какъ майоръ говорилъ, что мистеръ Костиганъ весьма-благодаренъ мистеру Артуру Пенденнису за вниманіе, которое онъ постоянно оказывалъ его дочери, но что онъ теперь только узналъ о денежныхъ обстоятельствахъ мистера Пенденниса. Обстоятельства эти таковы, что браку быть невозможно, принимая притомъ въ разсчетъ значительное неравенство лтъ мистера Артура и миссъ Костиганъ. Вотъ почему, съ глубочайшимъ сожалніемъ и питая искреннее уваженіе къ мистеру Артуру, мистеръ Костиганъ прощается съ нимъ и просить его, по-крайней-мр на нсколько времени, не посщать его дома.
Немногія строчки миссъ Костиганъ гласили слдующее: она соглашалась съ ршеніемъ своего папа, выставляла Артуру, что она многими годами старе его, а потому о союз ихъ нельзя и думать, она останется навсегда благодарною за расположеніе его къ ней и надется сохранить его дружбу. Но теперь, пока не пройдетъ горесть разлуки, она проситъ его убдительно не искать встрчи съ нею.
Пенъ прочиталъ машинально письмо капитана, едва вря своимъ глазамъ. Онъ дико взглянулъ на дядю и мать, смотрвшихъ на нею съ грустнымъ участіемъ. Взоры Елены выражали нжнйшее материнское безпокойство.
— Что… что это? воскликнулъ Пенъ.— Это мистификація. Это не ея рука. Это написала какая-нибудь кухарка. Кто съигралъ со мною такую шутку?
— Листокъ этотъ пришелъ за печатью ея отца, возразилъ майоръ.— Т письма, которыя ты получалъ прежде, были писаны не ею, а это писала она сама.
— Почему вы знаете? спросилъ Пенъ, съ гнвомъ вскочивъ со стула.
— Я видлъ самъ, какъ она писала, отвчалъ дядя.
Мать выступила впередъ и взяла сына за руку. Онъ отвелъ ее.
— Какъ? вы ее видли? Зачмъ стали вы между ею и мною? Что я вамъ сдлалъ?.. О, это неправда! Нтъ, она не могла сдлать это сама собою. Она не могла захотть этого, она общала быть моей женою! Кто налгалъ ей, чтобъ оторвать ее отъ меня?
— Въ нашей фамиліи не лгутъ, Артуръ, возразилъ серьзно майоръ. Я сказалъ ей истину, то-есть, что у тебя нтъ состоянія, тогда-какъ ея сумасбродъ-отецъ изобразилъ тебя богачомъ. Когда она узнала, какъ ты небогатъ, она отступилась сразу, безъ всякакого убжденія съ моей стороны. Она была совершенно-права. Она десятью годами старе тебя. Она вовсе не годится теб въ жены и знаетъ это. Посмотри на ея почеркъ и скажи самъ, можетъ ли такая женщина жить въ обществ твоей матери?
— Я хочу узнать отъ нея самой, правда ли это! воскликнулъ Пенъ, комкая письмо.
— Теб недовольно моего честнаго слова? Письма ея были писаны повренною, которая уметъ лучше писать, чмъ она. Взгляни сюда — вотъ письмо ея пріятельницы къ мистеру Фокеру. Ты видалъ ее у миссъ Костиганъ… прибавилъ майоръ съ нкоторою насмшкой, подавая Пену записочку, добытую отъ мистера Фокера.
— Да, это та же рука! воскликнулъ Пенъ, сгорвъ отъ стыда и бшенства.— Я полагаю, что вы говорите правду, сэръ, но хочу услышать отъ нея самой…
— Артуръ!.. умоляла мать.
— Я хочу видть ее. Я еще разъ потребую ея руки. Непремнно! Никто меня не остановитъ.
— Жениться на женщин, которая пишетъ affection съ однимъ f? Вздорь, сэръ! Будь мужчиной и вспомни, что твоя мать образованная дама. Она, конечно, была создана не для общества этого пьянаго негодяя и его дочери. Будь мужчиной и забудь ее, какъ она тебя забыла.
— Будь мужчиной и утшь свою мать, милый Артуръ! сказала Елена, обнимая его.
Видя ихъ весьма-растроганными, майоръ вышелъ и заперъ двери, разсуждая вссьма-основательно, что лучше всего оставить ихъ вдвоемъ.
Майоръ наслаждался полной побдой. Онъ дйствительно привезъ въ своемъ чемодан изъ Чэттериса, вс письма и бумаги Пена. Принимая ихъ отъ капитала Костигана, онъ вручилъ ему расписку мистера Тэтема въ полученіи имъ денегъ на удовлетвореніе по счету мистера Скиннера, тревожившему капитана и басистаго трагика Гарбеттса.
Пенъ пустился въ тотъ же день, какъ безумный, въ Чэттерисъ, но напрасно старался онъ увидть миссъ Фодрингэй, для которой оставилъ письмо въ конверт съ адресомъ ея отца. Мистеръ Костиганъ возвратилъ его, съ просьбой не продолжать никакой корреспонденціи, посл двухъ дальнйшихъ попытокъ Пена, приведенный въ негодованіе капитанъ объявилъ ему, что желаетъ вовсе прекратить съ нимъ знакомство. На улиц онъ отвернулся отъ Пена. Разъ, когда Артуръ гулялъ съ Фокеромъ по бульвару, они встртили миссъ Фодрингэй подъ-руку съ отцомъ. Она прошла мимо, неудостоивъ Пена ни малйшаго знака узнанія. Фокеръ чувствовалъ, какъ задрожала рука его бднаго товарища.
Дядя совтовалъ ему путешествовать для разсянія, выхать на время изъ Англіи. Мать была того же мннія, потому-что онъ заболлъ не на шутку и страдалъ жестоко. Но онъ отказалъ имъ наотрзъ, и дядя былъ такъ благоразуменъ, а мать такъ нжна, что оба они не настаивали и не принуждали. Всякій разъ, что имя миссъ Фодрингей являлось на аффишахъ, онъ здилъ смотрть ее въ чэттерискій театръ. Однажды набралось тамъ такъ мало зрителей, что антрпренеръ возвратилъ имъ деньги. Пенъ пріхалъ домой въ восемь часовъ и слегъ въ лихорадк. Майоръ помышлялъ съ отчаяніемъ, что если это продлится, то мать въ состояніи будетъ хать сама и привести ему невсту. Пенъ думалъ, что онъ умретъ. Не станемъ описывать его чувствъ, ни вести печальный дневникъ его отчаянія и страданій. Разв, кром мистера Пена, не было джентльменовъ, несчастныхъ въ любви? Конечно, многіе, но мало кто умираетъ отъ этой болзни.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
въ которой миссъ Фодрингэй ангажировывается въ Лондонъ.

Чрезъ непродолжительный промежутокъ времени, посл описанныхъ нами событій, антрпренръ Бингли игралъ свою знаменитую роль Роллы въ ‘Пизаро’. Публики было до крайности мало, изъ чего нельзя было не заключить, что Ролла нравился чэттерискимъ жителямъ гораздо-меньше, чмъ самому актру. Пенъ быль чуть ли не единственный обладатель всхъ ложъ и сидлъ опершись на перила и смотрлъ на сцену налитыми кровью глазами, когда являлась на ней Кора. Когда она была за кулисами, онъ не видлъ никого и ничего. Испанцы и Перуанцы, процессіи и сраженія, жрецы и двы солнца — все это приходило и уходило, говорило или молчало, но Пенъ не обращалъ на нихъ вниманія: онъ видлъ одну Кору, къ которой рвалась душа его. Посл онъ разсказывалъ, что самъ не понимаетъ, какъ тогда не взялъ съ собою пистолета и не застрлилъ ея: до такой степени обезумлъ онъ отъ любви, бшенства и отчаянія, не будь у него дома матери, которой онъ не говорилъ о своемъ горестномъ состояніи, но которая своимъ безмолвнымъ участіемъ и самою нжною заботливостью значительно облегчала мученія его сердца, то, пожалуй, имъ покусился бы на что-нибудь отчаянное и, чего добраго, кончилъ бы дни свои прежде времени на вислиц. Онъ сидлъ въ театр, въ самомъ разстроенномъ положеніи и не сводилъ съ нея глазъ, а она обращала на него столько же вниманія, сколько онъ на всхъ остальныхъ зрителей и актровъ.
Миссъ Фодрингэй была въ тотъ вечеръ необыкновенно-хороша, въ бломъ одяніи съ леопардовой шкурой на плечахъ, съ солнцемъ на груди и съ блестящими браслетами на классическихъ рукахъ. Она превосходно продекламировала свою короткую роль и сама была безподобна. Глаза ея, перевернувшіе душу Пена, сіяли и блестли попрежнему, но ужь не направлялись на него. Онъ не зналъ, на кого же они направлялись, и не замтилъ въ сосдней лож двухъ джентльменовъ, на которыхъ постоянно падали лучи, исходившіе изъ прекрасныхъ глазъ миссъ Фодрингэй.
Не замтилъ также Пенъ необыкновенной перемны, происшедшей на сцен съ прихода въ ложу этихъ двухъ джентльменовъ. Зрителей было такъ мало, что первый актъ пьесы, промямлился нестерпимо-вяло, и уже зашелъ вопросъ о возврат денегъ за билеты, какъ было и въ вечеръ того злополучнаго дня, когда бдный Пенъ захворалъ. Актры неглижировали своими ролями совершенно, звали среди монологовъ и въ промежуткахъ громко разговаривали между собою. Даже Бингли былъ нерадивъ, и мистриссъ Бингли, въ Эльвир, едва процживала слова въ полголоса.
Отчего это мистриссъ Бингли вдругъ возвысила голосъ и завыла съ такимъ неистовымъ чувствомъ? Отчего самъ Бингли бросилъ внезапно свою апатію, завопилъ и заметался по сцен какъ Кинъ? Отчего Гарбеттсъ, Роукинсъ и миссъ Роунси вдругъ одушевились такимъ сверхъестественнымъ жаромъ, стараясь, во что бы ни стало, плнить двухъ джентльменовъ, занимавшихъ ложу подъ No 3?
Одинъ изъ нихъ былъ спокойный старичокъ, весь въ черномъ, съ сдыми волосами, веселымъ лицомъ и смешливымъ взглядомъ, но другой былъ во всхъ отношеніяхъ великолпенъ и замчателенъ. То былъ высокій и величавый джентльменъ съ орлинымъ носомъ и завитыми волосами и бакенбардами, костюмъ его украшенъ шелковыми снурками и бархатными отворотами, на пальцахъ множество дорогихъ колецъ и перстней, его брильянтовыя булавки и тяжелыя золотыя цпочки производили удивительный эффектъ. Когда рука его, въ плотно-обтянутой блой лайковой перчатк, вынимала изъ кармана желтый носовой платокъ, вся зала наполнялась восхитительнымъ благоуханіемъ. Очевидно, это была особа важная, и для него исключительно трудилась изо всхъ силъ чэттериская труппа.
Однимъ словомъ, то былъ самъ мистеръ Долфинъ, великій лондонскій антрпренръ, въ сопровожденіи своего врнаго друга и секретаря, мистера Вильяма Минса, безъ котораго онъ никогда не путешествовалъ. Не усплъ онъ пробыть въ театр десяти минутъ, какъ торжественное присутствіе его было замчено мистеромъ Бингли и прочими актрами, которые тотчасъ же воспламенились и одушевились до-нельзя. Даже безмятежное сердце миссъ Фодрингэй, ничмъ неволнусмое, какъ-будто встрепенулось отъ взора знаменитаго лондонскаго импрессаріо. Ей было немного дла въ пьес: только стоять какъ-можно живописне, обнимая свое дитя, и быть какъ-можно прелестне… и она исполнила это въ совершенств. Тщетно старались вс остальные актры заслужить благосклонное вниманіе великаго султана сцены: Пизарро не удостоился ни малйшаго движенія его пальца, Бингли ревлъ, и мистриссъ Бингли выла, а онъ прехладнокровно понюхивалъ табакъ изъ огромной золотой табакерки. Только въ послдней сцен, когда Ролла вошелъ, пошатываясь, съ ребенкомъ (Бингли потерялъ уже часть своей прежней силы, а четвертый сынъ его, юный Тальма Бингли, былъ дитя чудовищно-тяжелое для своихъ лтъ), когда Ролла направился съ ребенкомъ къ Кор, которая бросилась впередъ съ крикомъ: ‘О Боже, на немъ кровь!’ — тогда самъ лондонскій антрпренръ захлопалъ въ ладоши и прорвался восторженнымъ: браво!
— А что, Билли, сказалъ мистеръ Долфинъ своему секретарю, трепнувъ его по плечу: — вдь она хоть куда!
— Кто выучилъ ее, хотлъ бы я знать? возразилъ старый Билли: — я помню ее въ ‘Олимпійскомъ’: она была самая несносная деревяшка.
Выучилъ ее маленькій мистеръ Боусъ, который вонъ-тамъ, въ оркестр. Вся труппа слышала ‘браво’ султана, и, когда занавсь опустился, окружила миссъ Фодрингэй съ поздравленіями, искренно завидуя ей и ненавидя ее.
Объяснимъ теперь появленіе мистера Долфина на отдаленномъ провинціальномъ театр. Несмотря на вс свои старанія, на постоянныя торжества и блистательные таланты, которые по его афишамъ поддерживали добрую старую англійскую комедію, театръ его — мы назовемъ его ‘Театральнымъ Музеемъ’, чтобъ не оскорбить ни чьихъ притязаній и не вредить никакимъ акціонерамъ — быль далеко не въ цвтущемъ положеніи, и великій импрессаріо видлъ себя на краю разоренія. Знаменитый Гоббардъ далъ двадцать представленій и вознаградилъ только самого-себя, извстные мистеръ и мистриссъ Коудоръ явились въ новой трагедіи мистера Роугеда и въ своемъ любимомъ репертуар пьесъ, и не привлекли публики. Тигры и львы герра Гарбаха пошли было въ ходъ, да одинъ изъ этихъ зврей вздумалъ выкусить плечо у самого герра, почему лордъ-каммергеръ вступился и запретилъ подобныя представленія, наконецъ, большая лирическая драма, при огромномъ оркестр и первомъ тенор, monsieur Poumons, почти задавила бднаго Долфина своими успхами, словомъ, какъ велики ни были его геній и рессурсы, а ему приходилось плохо: онъ влачилъ теперешній сезонъ съ жалкими комическими операми, слабыми старыми комедіями и своего балетною труппой, вс ждали со дня на день его банкротства.
Однимъ изъ высокихъ покровителей ‘Театральнаго Музея’ и постояннымъ обладателемъ большой ложи подл сцены былъ просвщенный покровитель изящныхъ искусствъ, тонкій знатокъ и любитель музыки и драмы, высоко почтенный лордъ маркизъ Стейне. Государственныя занятія милорда не дозволяли ему посщать театръ очень-часто, или прізжать туда рано. Но онъ появлялся повременамъ къ балету и былъ всегда принимаемъ съ величайшимъ почтеніемъ антрпренромъ, который изрдка удостоивался чести быть впущеннымъ въ ложу милорда. Ложа эта имла сообщеніе со сценою, и если что-нибудь особенное останавливало на себ вниманіе милорда, какъ напримръ, появленіе новаго личика въ кор-де-балст, или выполненіе изящнаго па съ отличною граціозностью и легкостью хорошенькою танцовщицей, то онъ тотчасъ же посылалъ за кулисы мистера Венгэма или мистера Уэгга, или кого-нибудь другаго изъ своихъ приближенныхъ, для изъявленія своего одобренія, или за свдніями для удовлетворенія своего любопытства и пристрастія къ хореграфическому искусству. Зрители не могли видть милорда Стейне, который всегда сидлъ скромно за занавскою и смотрлъ только на сцену, но вы сейчасъ могли знать о его присутствіи или прибытіи по нжнымъ и умильнымъ взглядамъ, бросаемымъ на его ложу всмъ кор-де-балетомъ и всми главными танцовщицами. Я самъ видлъ множество глазокъ, какъ, напримръ, въ пальмовомъ танц балета ‘Кукъ на Отаити’, когда сто-двадцать хорошенькихъ дикарокъ, въ пальмовыхъ листьяхъ и передничкахъ изъ разноцвтныхъ перьевъ, плясали вокругъ Флоридора въ роли Кука и вс заглядывали въ эту ложу, взапуски отличаясь передъ нею, я часто удивлялся присутствію духа mademoiselle Sauterelle или mademoiselle de Bondi (извстной подъ названіемъ la pelite Caoutchouk), которыя, носясь въ воздух какъ воланы, всегда находили возможность направлять нжныя улыбки и длать глазки въ ложу великаго милорда Стейне. Повременамъ изъ-за занавски раздавался довольно-жесткій голосъ, восклицавшій: ‘brava, brava!’, или пара блыхъ перчатокъ начинала апплодировать. Mlle Bondi, или mlle Sauterelle, спустившись на землю, откланивались и улыбались въ-особенности этимъ рукамъ, и потомъ уходили въ глубину сцены, запыхавшіяся и счастливыя.
Однажды великій меценатъ сидлъ въ лож Музея, окруженный нсколькими избранными друзьями, и они тамъ столько шумли и хохотали, что партеръ пришелъ въ негодованіе.
Венгэмъ забавлялъ общество ложи чтеніемъ отрывковъ письма, полученнаго имъ отъ майора Пенденниса, котораго отсутствіе изъ Лондона въ самомъ разгар сезона было замчено многими и, разумется, оплакиваемо многими изъ его друзей.
— Вотъ вамъ весь секретъ, сказалъ мистеръ Венгэмъ:— тутъ замшана женщина.
— Годдемъ, Венгэмъ, да онъ твоихъ лтъ? замтилъ джентльменъ за занавскою.
— Pour les times bien nes, l’amour ne compte pas le nombre des annes, возразилъ Венгэмъ съ самодовольнымъ видомъ.— Что до меня, я надюсь быть жертвою нжной страсти до самой смерти, и сердце мое будетъ горть ежегодно новымъ пламенемъ. Смыслъ этой рчи былъ: ‘милордъ, не вамъ бы говорить, я тремя годами моложе васъ и сохранился вдвое лучше’.
— Венгэмъ, ты меня трогаешь. Чортъ побери, да! сказалъ милордъ.— Люблю видть человка съ мечтами юности, дожившими до нашихъ лтъ. Годдемъ, сэръ, отрадно встрчаться съ такими наивными существами. Кто эта двушка во второмъ ярус, съ голубыми лентами, въ третьей лож отъ сцены? Хорошенькая. Да, мы съ тобою сентименталисты. Вотъ Уэггъ другое дло — у тебя желудокъ чувствительне сердца, Уэггъ, ге?
— Я люблю все хорошее, отвчалъ великодушно Уэггъ: — красоту и бургонское, Венеру и дичину. Не скажу, чтобъ должно было презирать голубей Венеры, потому-только, что они не зажарены въ лондонской таверн, но… но разскажите намъ еще о старомъ Пенденнис, мистеръ Венгэмъ, заключилъ онъ, замтивъ, что патронь его не слушаетъ. И дйствительно, бинокль лорда Стейне былъ направленъ на сцену, гд онъ что-то разсматривалъ.
— Да, я слыхалъ и прежде остроту о голубяхъ Венеры и лондонской таверн… ты начинаешь упадать, мой бдный Уэггъ. Если не исправишься, я долженъ буду взять другаго шута, сказалъ лордъ Стейне, опуская свой бинокль.— Продолжай, Венгэмъ, о Пенденнис.
— ‘Любезный Венгэмъ — начинаетъ онъ (читалъ мистеръ Венгэмъ) такъ-какъ ты имлъ меня заочно въ рукахъ цлыя три недли и, безъ-сомннія, растерзалъ меня, по своему обычаю, давнымъ-давно на мелкіе кусочки, то, надюсь, ты можешь сдлаться на-время и для разнообразія добрякомъ и оказать мн услугу. Entre nous, дло щекотливое, une affaire de coeur. Одинъ молодой родственникъ мой сошелъ съ ума отъ нкоей миссъ Фодрингэй, актриссы здшняго театра, и я долженъ теб сознаться, что она дйствительно великолпнйшая женщина и отличнйшая актрисса изъ всхъ когда-либо пачкавшихся румянами и блилами. Она играетъ Офелію, леди Тизль, мистриссъ Галлеръ и тому подобное. Клянусь честью, она также хороша, какъ мистриссъ Джорджъ въ лучшую свою пору и, сколько я эти вещи понимаю, ршительно превосходитъ все, что только есть на нашей сцен. Мн нужно, чтобъ ее ангажировали въ Лондонъ. Не можешь ли уговорить пріятеля своего Долфина, чтобъ онъ пріхалъ сюда, взглянулъ на нее и увезъ ее отсюда? Одно слово нашего общаго знакомаго (понимаешь, кого) будетъ неоцненно, и если ты пріобртешь мн голосъ Гаунт-Гоуза, я общаю все, что могу за услугу, которую буду считать для себя величайшею изъ всхъ возможныхъ. Сдлай же это, будь добрымъ-малымъ, какимъ ты всегда былъ, и въ возвратъ располагай совершенно твоимъ А. ПЕНДЕННИСОМЪ’.
— Ясно, какъ день, старый Пенденнисъ влюбленъ! прибавилъ мистеръ Венгэмъ, прочитавъ письмо.
— И желаетъ, чтобъ красавица его была въ Лондон, замтилъ Уэггъ.
— Желалъ бы видть Пенденниса на колняхъ съ его ревматизмами.
— Или вручающаго локонъ своихъ волосъ красавиц.
— Вздоръ! прервалъ лордъ.— У него въ графств есть родня, не такъ ли? Онъ говорилъ что-то о своемъ племянник, который современемъ можетъ имть всъ на выборахъ. Я вамъ ручаюсь, что вс хлопоты его о племянник. Молодецъ попался. Со мною было то же самое, когда я былъ очень-молодъ… дочь садовника… и клялся, что женюсь на ней… я по ней съ ума сходилъ — бдная Полли!
Тутъ онъ пріостановился и призадумался. Можетъ-быть, прошлое воскресло въ памяти лорда Стейне, и онъ снова сталъ юношей Джорджемъ Гаунтомъ, несовсмъ еще испорченнымъ.
— Однако, по описанію Пенденниса, она, должно-быть, очень-хороша. Позовите сюда Долфина, посмотримъ, знаетъ ли онъ что-нибудь о ней.
Венгэмъ немедленно выпрыгнулъ изъ ложи, прошелъ мимо сторожа, стоявшаго у сообщающихся со сценою дверей и отвсившаго ему почтительный поклонъ, потомъ, продолжая свой путь, какъ человкъ совершенно-знакомый съ мстностью, онъ вскор отъискалъ антрпренера, который былъ занятъ — что съ нимъ нердко случалось — бранью и поношеніемъ дамъ кордебалета за нерадивость ихъ въ исполненіи своихъ обязанностей.
Громовое слово замерло на устахъ мистера Долфина, лишь только онъ увидлъ Венгэма, кулакъ его, сжатый подъ носомъ провинившейся корифеи, разжался, и рука протянулась съ улыбкою къ вошедшему:
— Здравствуйте, мистеръ Венгэмъ. Какъ поживаете? Каково здоровье милорда сегодня вечеромъ? Онъ смотритъ необыкновенно-хорошо, говорилъ антрпренръ съ веселымъ видомъ, какъ-будто онъ никогда въ жизни не выходилъ изъ себя. Онъ съ восторгомъ послдовалъ за посломъ милорда и радовался какъ-нельзя-больше случаю засвидтельствовать ему лично свое почтеніе.
Результатомъ разговора милорда съ антрпренромъ была поздка послдняго въ Чэттерисъ. Оттуда мистеръ Долфинъ написалъ милорду, что онъ видлъ актриссу, о которой ему угодно было говорить съ нимъ, что онъ столько же пораженъ ея дарованіемъ, сколько наружностью, и что онъ ангажировалъ миссъ Фодрингэй, которой скоро достанется честь явиться передъ лондонскою публикой и просвщеннйшимъ знатокомъ и покровителемъ изящныхъ искусствъ.
Пенъ прочиталъ извстіе о новомъ ангажированіи миссъ Фодрмигэй въ ‘Чэттерискомъ Встник’, въ которомъ онъ такъ часто воспвалъ ея прелести. Издатель отозвался весьма-одобрительно о ея талант и красот и пророчилъ ей успхъ въ столиц.
Антрпренръ Бингли началъ объявлять ‘Послднее представленіе миссъ Фодрингэй’ каждый вечеръ сряду. Бдный Пенъ и сэръ Дерби Оксъ были постоянными постителями этихъ ‘послднихъ представленій’, сэръ Дерби сидлъ въ лож подл сцены и бросалъ ей букеты, вознаграждаемые нжными взглядами, а Пенъ почти одинъ въ пустыхъ ложахъ, разстроенный, унылый, одинокій. Никто не думалъ о томъ, узжаетъ ли миссъ Фодрингэй или остается, кром нашихъ двухъ вздыхателей… можетъ-быть, и еще одного человка, скрипача оркестра, мистера Боуса.
Предъ концомъ одного изъ этихъ спектаклей, Боусъ вошелъ въ ложу Пена, протянулъ ему руку и предложилъ пройдтись вмст. Они пошли вдоль улицы вдвоемъ, потомъ сли при лунномъ свт на чэттерискій мостъ и говорили о ней.
— Мы можемъ сидть на одномъ мосту, сказалъ Боусъ: — мы долго плыли въ одной лодк. Не вы одни надлали глупостей для этой женщины: но мн это мене-извинительно, чмъ вамъ: я старе васъ и знаю ее насквозь. У нея сердца столько же, сколько въ этомъ камн, къ которому вы прислонились, еслибъ мы съ вами полетли въ воду и никогда не вынырнули, она бы и не потревожилась этимъ. Впрочемъ, нтъ, обо мн она бы пожалла, потому-что я ей необходимъ: она безъ меня не обойдется и будетъ вынуждена выписать меня въ Лондонъ. Но будь этого, ей было бы все равно. У нея нтъ ни сердца, ни головы, ни смысла, ни чувства, ни заботъ, ни печалей, я — было хотлъ еще сказать, что для нея нтъ и удовольствій, но это неправда — она любитъ хорошенько пообдать, и ей нравится, когда люди восхищаются ею.
— И вы въ числ послднихъ? возразилъ Пенъ, смотря съ удивленіемъ на бднаго, безобразнаго старичка.
— Привычка, сэръ. Все-равно, что нюхать табакъ, или пить рюмку водки. Я около нея эти пять лтъ и не могу отстать отъ привычки быть съ нею. Я воспиталъ ее. Если она не пришлетъ за мною, то я самъ за нею послдую, но этого не будетъ — она непремнно пришлетъ за мною: она во мн нуждается. Когда-нибудь она выйдетъ замужъ и броситъ меня, какъ я бросаю этотъ окурокъ сигары.
Огонекъ окурка упалъ въ воду и исчезъ. Пенъ, возвращаясь домой на своей лошади, дйствительно помышлялъ не объ одномъ себ.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Счастливая деревня.

Пока непріятель не удалился совсмъ, майоръ Пенденнисъ ршился не покидать Фэрокса. Онъ съ виду нисколько не наблюдалъ за племянникомъ и не стснялъ его ни въ чемъ, но, несмотря на то, агенты его не сводили глазъ съ Пена и доносили дяд въ подробности о всхъ дйствіяхъ и поступкахъ его.
Я полагаю, что едва ли найдется кто изъ читателей этой повсти, или какой-либо другой, кому бы не пришлось испытать несчастія въ любви, такъ или иначе, отъ судьбы, отъ обстоятельствъ, отъ коварства женщинъ, или отъ собственной вины. Пусть этотъ достойный читатель припомнитъ свои ощущенія въ подобныхъ обстоятельствахъ и примнитъ ихъ для объясненія себ ощущеній мистера Пена. О, сколько мучительныхъ ночей и лихорадочнаго волненія! Сколько безумныхъ желаній, разбивающихся о скалу препятствія и равнодушія и откинутыхъ назадъ безчувственнымъ гранитомъ! Еслибъ можно было составить вдомость всхъ стенаній, вздоховъ, помышленій и проклятій, высказанныхъ отвергнутыми любовниками въ одномъ Лондон, за одинъ сегодняшній вечеръ — какой бы набрался каталогъ! Я бы желалъ знать, какой процентъ мужескаго населенія столицы можно положить на тхъ, которые не сомкнутъ глазъ часовъ до двухъ или трехъ, считая тяжкіе часы и поворачиваясь съ боку на бокъ, въ мучительной безсонниц, полной самыхъ печальныхъ грезъ? Что это за убійственная, томительная тоска! Я, конечно, не слыхалъ о человк, умершемъ отъ любви, но знавалъ одного, который отъ несчастной страсти понизился вдругъ съ вса двнадцати каменныхъ ядеръ на девять съ половиною, такъ-что погибло безъ малаго четверть его тла — а это пропорція значительная. Онъ впослдствіи опять вошелъ въ тло и сталъ, можетъ-быть, увсисте прежняго, очень можетъ быть, что новая привязанность окружила его сердце и ребра и доставила мясистый комфортъ и сердцу и ребрамъ: такъ-точно и молодой Пенъ, можетъ утшиться по примру прочихъ. Мы говоримъ это длятого, чтобъ дамы не были расположены оплакивать его преждевременно и не предавались серьзнымъ опасеніямъ за его страданія. Мать его, конечно, мучилась этимъ, но чего не придумаетъ материнская нжность?
— Милое мое существо, говорилъ ей майоръ съ большею любезностью:— ручаюсь вамъ, мальчикъ выздороветъ. Только-что она уберется отсюда, мы возьмемъ его куда-нибудь и покажемъ ему немножко другой жизни. А вы, между-тмъ, успокойтесь на его счетъ. Половина горести молодаго человка, которому приходится отказаться отъ возлюбленной, происходитъ больше отъ огорченнаго тщеславія, чмъ отъ непринятой привязанности. Быть отвергнутымъ женщиной, конечно, чертовски-непріятно, но посмотрите, какъ легко мы сами бросаемъ ихъ.
Мистриссъ Пенденнисъ не знала этого: такого рода познанія были чужды простодушной провинціалк. Въ-сущности, она не любила и говорить объ этомъ предмет: ея собственное сердце испытало свою маленькую неудачу, и она вооружилась противъ нея и перенесла ее, очень можетъ быть и то, что она трактовала легко страсти другихъ, кром страстей Артура, разумется, котораго страданія были ея собственными, такъ-что во время его ребяческихъ болзней она терпла всегда больше, чмъ онъ самъ. Въ теперешнемъ его душевномъ недуг, она слдила за нимъ съ ревнивымъ и безмолвнымъ участіемъ, хотя какъ мы ужь сказали, Пенъ никогда не говорилъ съ нею о своемъ несчастномъ положеніи.
Всякій сознается, что въ настоящихъ обстоятельствахъ майоръ обнаружилъ самую-примрную терпливость и самую-высокую степень родственной любви. Жизнь въ Фэрокс была нестерпимо-скучна человку, имвшему свои entres въ половину домовъ Лондона и привыкшему раскланиваться въ трехъ разныхъ гостиныхъ каждый вечеръ. Изрдка обдъ у доктора Портмена, или какого-нибудь сосдняго сквайра, да дремотная партія въ вистъ со вдовою, которая всми силами старалась забавлять его — вотъ въ чемъ состояли вс его удовольствія. Онъ всегда съ нетерпніемъ поджидалъ почты и читалъ вечернюю газету всю, до послдняго слова, онъ принялся лечиться и старался жить какъ можно спокойне, умренне и регулярне, чтобъ поправиться посл столичныхъ пировъ, одвался весьма-тщательно по утрамъ и къ обду, и въ опредленные часы прогуливался, для моціона, по террас. Такимъ-образомъ, вооружась туалетомъ, дорожною аптечкою, моціономъ, вистомъ и вечернею газетой, достойный свтскій философъ нашъ отражалъ, какъ могъ, вс приступы скуки, если онъ не употреблялъ въ пользу, какъ пчелы мистриссъ Пенденнисъ, каждаго текущаго часа, то по-крайней-мр заставлялъ, какъ могъ, проходить часъ за часомъ, и длалъ изгнаніе свое по возможности сноснымъ. Вотъ какъ человкъ благоразумный приспособляется къ обстоятельствамъ и ставитъ себя выше судьбы!
Пенъ иногда также садился за карточный столикъ съ матерью и дядей, или прислушивался въ лтніе вечера къ ея простой музык: но онъ не могъ ни развлечься, ни успокоиться.— Онъ вставалъ часто до разсвта и ходилъ къ-пруду Клевринг-Парка — то былъ заглохшій омутъ, весь въ тростник и окруженный зелеными ольхами, въ которомъ утопилась молочница еще во времена дда, теперешняго баронета, и около котораго, но разсказамъ, носится и до-сихъ-поръ духъ этой несчастной, но Пенъ не утопился въ пруду, чего очень опасалась его мать: онъ ходилъ туда удить рыбу и думать на свобод во время этого занятія. Онъ былъ очень-доволенъ, когда рыбка попадалась на его крючокъ и приносилъ иногда домой карповъ, линей и угрей, которые майоръ приготовлялъ на кухн на заграничный манеръ.
У этого пруда и подъ старымъ деревомъ, гд Пенъ особенно любилъ садиться, онъ сочинилъ кучу стихотвореній, сообразныхъ съ его обстоятельствами.— Отъ произведеній этихъ онъ краснлъ впослдствіи и самъ удивлялся, какъ ему въ голову приходила такая чепуха. Что касается до дерева, въ дупло котораго онъ складывалъ свои рыбачьи принадлежности, онъ впослдствіи… но не станемъ забгать впередъ, довольно, если скажемъ, что онъ сочинялъ тутъ стихи и значительно облегчалъ свою душу. Когда горе и страданія мужчины доходятъ до этой точки, они могутъ быть громки, но бываютъ невесьма-жестоки. Когда джентльменъ ломаетъ себ голову надъ пріискиваніемъ рифмъ, то мученія его ближе къ концу, чмъ онъ воображаетъ. То же было и съ Пеномъ. У него были припадки жара и озноба, дни угрюмости и капризовъ, дни апатіи и безнадежности и, повременамъ, безумные пароксизмы бшенства и желаній, когда онъ сдлалъ лошадь и дико скакалъ на ней по окрестностямъ Фэрокса или въ Чэттерисъ, жестикулируя какъ съумасшедшій, къ изумленію всхъ встрчныхъ, и провозглашая имя коварной.
Въ-теченіе этого періода, мистеръ Фокеръ сдлался частымъ и любимымъ постителемъ Фэрокса, гд его веселость, фарсы и оригинальность всегда забавляли майора и Пена, и вмст съ тмъ немало озадачивали вдову и маленькую Лауру. Тандемъ его произвелъ огромное впечатлніе въ Клевринг, гд мистеръ Фокеръ опрокинулъ на рынк подвижную лавочку, огрлъ бичомъ пуделя мистриссъ Пайбусъ по бритымъ частямъ и выпилъ рюмку малиновки съ горечью у крыльца ‘Клевринговыхъ Гербовъ’. Все общество мстечка знало кто онъ и искало его имени въ альманах перовъ, но альманахи здшніе такъ устарли, а онъ былъ такъ молодъ, что имени его тамъ не находилось, даже мать его, ужь пожилая дама, все еще считалась въ числ потомства милорда графа Рошельвилля, подъ именемъ леди Агнесы Мильтонъ. Но имя Фокера, богатство и аристократическое родство сдлались вскор извстными въ Клевринг, гд продлки бднаго Пена съ чэттерискою актрисой, можете быть уврены, подверглись самому подробному разбирательству.
Смотря на старинный городокъ Клеврингъ-Сент-Мери съ лондонской дороги, идущей вдоль Фэрокса — на рчку Брауль, которая вьется отъ городка и окраиваетъ лса Клевринг-Парка, и на древнюю колокольню и остроконечныя крыши домовъ, поднимающіяся изъ-за старыхъ стнъ и чащи деревьевъ, а за всмъ этимъ — на освщенные солнцемъ холмы, идущіе грядами къ западу отъ Клевринга вплоть къ морю: мсто это кажется такимъ веселенькимъ и отраднымъ, что, конечно, многіе путешественники, любуясь имъ съ имперіала дилижанса, внутренно пожелали кончить дни свои въ этомъ спокойномъ уголк посл всхъ житейскихъ тревогъ. Томъ Смитъ, правившій дилижансомъ ‘Проворнымъ’, часто указывалъ на одно дерево подл рки, откуда открывается прелестный видъ на церковь и городокъ, говоря, ‘Вотъ сюда приходятъ рисовать, эта церковь была прежде аббатствомъ, сэръ’. И дйствительно, видъ этотъ можно смло рекомендовать мистеру Стэнфильду или мистеру Робертсу, для кипсека будущаго года.
Подобно Константинополю, если смотрть на него съ моря, подобно мистриссъ Руджьмонтъ, разсматриваемой въ ея лож съ противоположной стороны театральной залы, подобно многимъ Предметамъ, за которыми мы гоняемся въ жизни и которыми восхищаемся прежде чмъ ихъ достигнемъ, Клеврингъ гораздо — интересне издали, чмъ при боле-короткомъ знакомств. Городокъ, такой веселенькій за полмили, въ-сущности пустъ и скученъ. Исключите базарные дни — и вы не встртите ни души на улицахъ. Стукъ пары деревянныхъ калошъ раздастся въ середин мстечка, и вы можете слышать скрипъ старой ржавой вывски Клевринговыхъ Гербовъ, безъ примси какого бы ни было другаго звука. Въ залахъ собранія не было танцевъ съ того самаго бала, который задали волонтеры Клевринга своему полковнику, старому сэру Фрэнсису Клеврингу, конюшни, нкогда занимаемыя этимъ блестящимъ, но ужь покойнымъ полкомъ, стоять пустыя, кром четверговъ, когда ими пользуются прізжающіе на рынокъ фермеры, ихъ крытыя телеги и одноколки еще кое-какъ оживляютъ мсто, что бываетъ также во время судебныхъ засданій, когда члены магистрата собираются въ прежней картежной зал.
На южной сторон рыночной площади возвышается церковь съ высокими срыми башнями, солнце ярко освщало ихъ тонкія лпныя украшенія, усиливало тни отъ массивныхъ контрфорсовъ, золотило оконницы и флюгера. Въ религіозныя воины статуи святыхъ, до которыхъ могъ добраться молотъ фанатиковъ-протестантовъ, изуродованы, обиты. Исторія немногихъ статуй, уцлвшихъ отъ огня и разрушенія, извстна одному доктору Портмену, такъ-какъ кураторъ его, мистеръ Смирке, весьма-умренный археологъ, а мистеръ Симки, проповдникъ диссидентской капеллы, смотритъ на нихъ съ ужасомъ, какъ на остатки папизма.
Ректорія — здоровый, плечистый каменный домъ, выстроенъ во времена королевы Анны. Онъ сообщается съ церковью и рынкомъ, двумя отдльными воротами и находится на углу Ютрилена, гд школа мистера Уэпшота, потомъ слдуетъ Ютри-Коттеджъ (мисъ Фледеръ), бойня (пивоварня временъ аббатства) и воспитательное заведеніе для двицъ (миссъ Финюкенъ). Об эти школы располагались по воскресеньямъ на хорахъ церкви, но сторонамъ органа, но когда множество прихожанъ перешло въ диссидентскую капеллу, церковь аббатства Св. Маріи опустла, а потому докторъ Портменъ упросилъ миссъ Финюкенъ спуститься съ своими хорошенькими питомицами внизъ, въ загороженныя скамьи. Большое мсто фамиліи Клевринговъ пусто, тамъ нтъ никого, кром статуй покойныхъ баронетовъ и ихъ супругъ: вотъ сэръ Пойнтцъ Клеврингъ, рыцарь и баронетъ съ четыреугольною бородою, на колняхъ передъ своею супругой, которой голова окружена колоссальными мраморными манжетами, потомъ барельефъ, изображающій необычайно-толстую леди Ребекку Клеврингъ. Какъ хорошо помнилъ Пенъ вс эти изображенія, которыя разсматривалъ ребенкомъ, пока докторъ Портмень говорилъ проповди, а скромная голова Смирке, съ локономъ на лбу, едва была видна надъ огромнымъ псалтыремъ.
Фэрокскіе жители посщали постоянно старую церковь, такъ же точно семейства и прислуга доктора Портмена, мистера Уэпшота, капитана Глендерса и одного изъ аптекарей, мистриссъ Пайбусъ ходила то въ аббатство, то въ капеллу диссидентовъ, заведеніе миссъ Финюкенъ, школа Уэпшота и богоугодная школа являлись всегда въ полномъ комплект, однимъ словомъ, молельщиковъ было достаточно, и въ епископской церкви все шло такъ хорошо, какъ только могло идти въ наши дурныя времена. Церковь аббатства была украшена гербами и герольдическими надгробными памятниками, кром-того, докторъ Портменъ употреблялъ на украшеніе храма больше трети своего дохода и доставилъ ему великолпное росписное окно, вывезенное изъ Голландіи, и органъ, который не осрамился бы въ Чэттерискомъ Собор.
Но, несмотря на органъ и окно, а можетъ-быть, и вслдствіе окна, расписаннаго на папистскій манеръ, капелла диссидентовъ процвтала въ Клевринг все боле и боле, вблизи англиканской епископской церкви. Многіе изъ прихожанъ доктора, покинули его на мистера Симко и его высокородную супругу, дочь одного ирландскаго пера. Усилія этой четы отбили у Портмена даже многихъ методистовъ, и трактаты ея проникали во вс хижины, гд пожирались такъ же жадно, какъ супъ мистриссъ Портменъ, въ которомъ неблагодарный народъ позволялъ себ находить даже недостатки. Точно такъ же еретически была заражена вся ленточная фабрика, что у плотины на берегу Брауля. Смирная миссъ Майра Портменъ была уничтожена запальчивостью мистриссъ Симко и ея сподвижницъ. Горестно было для мистриссъ Портменъ видть и переносить, какъ уменьшается число наставляемыхъ проповдями ея мужа, уступать въ публик первенство отъявленной еретичк, хоть и дочери ирландскаго пера, знать, что въ Клевринг, родномъ Клевринг, на который докторъ Портменъ тратилъ столько денегъ, есть партія, выставляющая доктора на всеобщее презрніе за то, что онъ иногда игралъ въ вистъ, и провозгласившая его язычникомъ за то, что онъ два раза въ годъ бывалъ въ театр. Удрученная огорченіемъ, она уговаривала мужа отказаться отъ театра и роббера — да по правд, они едва-едва могли набирать партнровъ для виста: такъ вс были напуганы возгласами противъ этой невинной игры, но докторъ объявилъ, что будетъ поступать какъ слдуетъ, по своему убжденію, какъ длалъ добрый король Джорджъ III (у котораго онъ быль капелланомъ). И чтобъ онъ отказался отъ виста потому только, что противъ этого кричатъ противники! да онъ ни за что не уступитъ ихъ презрннымъ преслдованіямъ и будетъ скоре до конца дней своихъ играть втроемъ съ женою, дочерью и съ деревяннымъ!
Изъ двухъ семействъ, владвшихъ фабрикой — которая испортила Брауль какъ рку форельную и надлала въ городк всю кутерьму — главный партнръ, мистеръ Рольть, ходилъ къ методистамъ, а младшій, мистеръ Баркеръ, къ диссидентамъ. Однимъ словомъ, въ этомъ крошечномъ мстечк люди ссорились между собой гораздо-больше, чмъ сосди въ Лондон. Въ ‘Клуб для Чтенія’, основанномъ почтеннымъ покойнымъ Пенденнисомъ — тутъ бы, кажется, слдовало быть стран нейтральной!— члены пикировались до-того, что въ комнат для чтенія являлось только три лица: Смирке, который чувствовалъ маленькую наклонность къ партіи Симко, но все-таки любилъ читать періодическія изданія и произведенія свтской легкой литературы, старый Глендерсъ, котораго сдая голова и усы виднлись у окна, и мистриссъ Пайбусъ, которая разсматривала адресы всхъ писемъ (почту приносили въ этотъ клубъ) и читала вс газетныя объявленія.
Можно себ представить, какое ощущеніе произвели въ настроенномъ такимъ-образомъ обществ всти о любовныхъ проказахъ Пена въ Чэттерис! Ихъ переносили изъ дома въ домъ и он составляли главный предметъ разговора за обдами англиканцевъ, методистовъ и диссидентовъ, ихъ обсуживали об миссъ Финюкенъ съ учителями своего заведенія, и о нихъ, очень-вроятно, толковали также ихъ юныя воспитанницы въ дортуарахъ, большіе мальчики Уэпшота имли объ этомъ свою повсть и разсматривали Пена съ любопытствомъ, или указывали на него перстомъ осужденія, когда онъ прозжалъ Чэттерисъ. Они всегда его ненавидли и называли лордомъ Пенденнисомь за то, что онъ не носилъ, какъ они, лосинныхъ штановъ, здилъ верхомъ на собственной лошади и корчилъ изъ себя франта.
Если высказать истину, такъ главной разсказчицей исторіи любви мистера Пена была сама достопочтенная мистриссъ Портменъ. Какія бы повсти ни услышала эта чистосердечная женщина, она тотчасъ же передавала ихъ сосдкамъ. Лишь-только она овладла секретомъ Пена вслдствіе соблазна, произведеннаго имъ въ Чэттерис, когда мужъ ея и деканша узнали о сватовств нашего юноши, бдный докторъ Портменъ уже чувствовалъ, что завтра же весь приходъ узнаетъ объ этомъ. Такъ и вышло: на другой день въ газетной комнат, у модистки, въ башмачной лавк, въ большомъ магазин на углу рынка, у мистриссъ Пайбусъ, у Глендерсовъ, на фабрик, на вечеринк высокородной мистриссъ Симко, даже на мельниц — вс только и говорили, что о съумасбродств молодаго Артура Пенденниса.
Вс знакомые доктора Портмена напустились на него на другой же день, лишь только онъ усплъ показаться на улиц. Бдный докторъ зналъ, что причиной всего этого его Бетси, и стеналъ внутренно. Что тутъ длать? вдь все-равно, все обнаружится чрезъ день или два, такъ ужь лучше пусть клеврингскіе жители знаютъ исторію въ настоящемъ ея вид. Нечего разсказывать о томъ, какъ клеврингцы отдлали мистриссъ Пенденнисъ за то, что она избаловала сына, и этого скоросплку-сорванца, осмлившагося помыслить о женитьб на актрис. Если гордость и существуетъ гд-нибудь въ нашей родной Англіи — а у насъ-таки этого добра довольно!— то нигд она не укоренена такъ глубоко, какъ въ двухпенсовыхъ пожилыхъ барыняхъ маленькихъ городковъ. ‘Творецъ Небесный! (кричали он въ голосъ) какъ мать ослплена этимъ своевольнымъ мальчишкой, который корчить изъ себя лорда на своей кровной лошади, ему наше общество негодится, а между-тмъ онъ хочетъ жениться на размалеванной актрис изъ балагана, гд, вроятно, и самъ намренъ кобяниться. Еслибъ добрый, почтенный мистеръ Пенденнисъ былъ живъ, онъ никогда не допустилъ бы до этого соблазна!’
Очень можетъ быть, и тогда намъ нечего было бы разсказывать исторію Пена. Оно правда, что онъ важничалъ передъ клеврингскими жителями: будучи отъ природы характера открытаго и довольно-гордаго, онъ не терплъ ихъ сплетничанья, болтовни и мелочныхъ претензій — все это бсило его и онъ не скрывалъ своего пренебреженія. Докторъ Портменъ и кураторъ Смирке были въ этомъ случа единственными исключеніями, даже мистриссъ Портменъ не выключалась изъ общей категоріи въ глазахъ Пена и его матери, которая держала себя слишкомъ-высоко отъ общества мстечка, почему и ее ненавидли за то, что она чванится и хочетъ тягаться за важными фамиліями графства. Вотъ еще! да мистриссъ Баркеръ на фабрик беретъ у мясника вчетверо больше провизіи, чмъ отвозится въ Фэроксъ, какъ тамъ ни важничаютъ.
И проч., и проч., и проч. Читатель можетъ самъ дополнить эти подробности, руководствуясь своею личною опытностью, если онъ когда-нибудь живалъ въ глуши. Ихъ достаточно, чтобъ показать, какъ добрая женщина, занятая единственно своими обязанностями, и честный, славный малый, пылкій, но исполненный добра и желающій добра всмъ и каждому, нашли себ ожесточенныхъ враговъ и поносителей между людьми, которыхъ они были выше и которымъ они въ жизнь свою не сдлали и тни зла. Клеврингскія дворняшки лаяли неутомимо вокругъ Фэрокса, въ радостномъ ожиданіи случая загрызть Пена.
Докторъ Портменъ и Смирке не говорили вдов о постоянномъ поток злословія, преслдовавшемъ бднаго Пена, но Глендерсъ разсказалъ ему все. Можно себ представить негодованіе нашего юноши: но кого въ мстечк можно было потребовать къ отчету? Вскор потомъ явились на ворогахъ Фэрокса надписи мломъ: ‘Ура, Фодрингэй!’ и другіе саркастическіе намеки на послднія происшествія. Кому-то вздумалось принести изъ Чэттериса огромную афишу и налпить ее ночью на тхъ же мстахъ. Разъ, прозжая черезъ нижній кварталъ Клевринга, Пену послышалось будто фабричные мальчишки трунятъ надъ нимъ, наконецъ, когда онъ выходилъ изъ воротъ дома Портмена на кладбище, гд шаталось нсколько воспитанниковъ Уэпшота, самый большой изъ нихъ, болванъ лтъ двадцати, сынъ какого-то мелкотравчатаго сквайра, жившій въ дом Уэпшота на хлбахъ, вдругъ сталъ въ театральную позу и принялся декламировать монологъ Гамлета, надъ трупомъ Офеліи, длая гримасы Пену.
Нашъ юноша совершенно вышелъ изъ себя: онъ бросился какъ бшеный на Гобнелля, огрлъ его по лицу хлыстомъ, потомъ бросилъ его, крикнулъ одурвшему противнику, чтобъ онъ защищался и чрезъ минуту столкнулъ его въ могилу, ожидавшую совсмъ другаго жильца. Потомъ, съ стиснутыми кулаками и лицомъ, на которомъ, каждая жилка дрожала отъ гнва и негодованія, онъ закричалъ на разинувшихъ ротъ товарищей Гобнелля, вызывая ихъ на ту же участь, но они, ворча, отступили назадъ и удалились, когда докторъ Портменъ подошелъ къ калитк, а мистеръ Гобнелль, съ разбитымъ носомъ и окровавленною губой, выползъ изъ могилы.
Пенъ грозно посмотрлъ имъ въ слдъ, готовый сразиться со всми разомъ, и воротился къ доктору, который съ участіемъ спросилъ, въ чемъ дло? Пенъ едва могъ говорить отъ волненія.— ‘Этотъ бездльникъ обидлъ меня, сэръ’, отвчалъ онъ.
Старшій Пенденнисъ, какъ истинно-свтскій человкъ, всегда заботившійся о мнніи ближнихъ, былъ очень-недоволенъ маленькою бурей въ Чэттерис, перекидывавшей на волнахъ злословія репутацію Пена. Доктору Портмену и капитану Глендерсу приходилось выдерживать напоръ всего чэттерискаго общества, заклеймившаго молодаго шалуна. Дома Пенъ не сказалъ никому о сшибк на кладбищ, но онъ похалъ въ Бэймутъ на совщаніе съ Фокеромъ, который тотчасъ же отправился въ своемъ тэндем въ Клеврингъ, остановился въ ‘Клевринговыхъ Гербахъ’ и послалъ оттуда Ступида къ Томасу Гобнеллю, эсквайру, въ домъ Уэпшота, съ вжливою запиской и съ вопросомъ: когда мистеру Гобнеллю угодно будетъ принять посщеніе Генри Фокера, эсквайра?
Ступидъ воротился съ отвтомъ, что записка была распечатана мистеромъ Гобнеллемъ и прочитана полдюжин большихъ мальчиковъ, на которыхъ она, повидимому, произвела сильное впечатлніе, и что потомъ, посл общаго совта и смха, мистеръ Гобнелль общалъ прислать отвтъ.
Въ ожиданіи отвта, мистеръ Фокеръ пошелъ прогуляться и посмотрть на достопримчательности Клевринга, но, неимя большаго вкуса къ готической архитектур, онъ не обратилъ особеннаго вниманія на живописную церковь доктора Портмена. Потомъ онъ пошелъ по главной улиц и заглянулъ въ немногія лавки, видлъ у окна Клуба для Чтенія капитана Глендерса, поглазлъ на него нсколько минутъ и кивнулъ ему въ знакъ удовольствія, спрашивалъ у мясниковъ о цн мяса съ видомъ величайшаго участія и справился, когда они будутъ снова бить быковъ? сплюснулъ свой вздернутый носишко объ окно мадамъ Фрибсби, въ надежд увидть какую-нибудь хорошенькую швею, но увидлъ только самое хозяйку съ романомъ въ рук и новомодный парижскій чепчикъ на картонномъ болван. Такъ-какъ предметы эти не могли остановить на себ надолго вниманіе мистера Фокера, онъ осмотрлъ конюшни гостинницы, въ которыхъ стояла пара почтовыхъ клячь, развозившихъ окрестныхъ сквайровъ по обдамъ въ околотк, и воротился въ свою комнату, гд ужь началъ сильно звать отъ скуки, какъ наконецъ ему доложили о джентльмен, пришедшемъ отъ мистера Гобнелля.
То былъ самъ мистеръ Уэпшотъ, вошедшій съ видомъ большаго негодованія. Онъ держалъ въ рук посланіе мистера Пена и спросилъ Фокера: ‘какъ онъ смлъ прислать такую противохристіанскую вещь, какъ вызовъ на дуэль?’
Пенъ, дйствительно, написалъ наканун письмо своему противнику, въ такомъ смысл, что если, посл заслуженнаго наказанія за дерзость, Гобнелль чувствуетъ желаніе требовать удовлетворенія, обычнаго между джентльменами, то другъ мистера Артура Пенденниса, мистеръ Генри Фокеръ, уполномоченъ устроить все по желанію мистера Гобнелля.
— Такъ онъ прислалъ съ отвтомъ васъ, сэръ? отвчалъ мистеръ Фокеръ, оглядывая учителя.
— Еслибъ онъ принялъ этотъ злодйскій вызовъ, я выскъ бы его! возразилъ мистеръ Уэпшотъ съ взглядомъ, ясно выражавшимъ: ‘Да и тебя бы я очень-охотно выскъ, пріятель’.
— Необычайно-любезно съ вашей стороны, сэръ. Я, впрочемъ, говорилъ своему принципалу, что противникъ его врядъ ли будетъ драться, продолжалъ Фокеръ съ видомъ сознанія величайшаго достоинства.— Смю сказать, что онъ предпочитаетъ розги дуэли, сэръ. Позволите вы мн предложить вамъ освжиться чмъ-нибудь, мистеръ…? Я не пользуюсь знаніемъ вашего имени?
— Мое имя Уэпшотъ, сэръ, и я учитель и начальникъ здшней первоначальной школы, сэръ, и благодарю васъ, сэръ, я не хочу никакихъ освженій и не желаю знакомиться съ вами, сэръ!
— И я, конечно, не искалъ вашего знакомства, сэръ. Въ длахъ такого рода, видите, по-моему, жаль, если просятъ посредничества подобныхъ вамъ особъ, впрочемъ, о вкусахъ нечего спорить, сэръ.
— А по-моему, очень-жаль, что мальчики позволяютъ себ говорить такъ легко о совершеніи смертоубійства, какъ вы, сэръ! сказалъ школьный учитель: — и еслибъ вы были въ моей школ…
— То вы, конечно, научили бы меня лучшему, сэръ, отвчалъ Фокеръ съ поклономъ.— Благодарю васъ, сэръ. Я уже кончилъ свое воспитаніе, сэръ, и не попаду въ школу снова, еслибъ мн это вздумалось когда-нибудь, сэръ, я вспомню о вашемъ любезномъ предложеніи. Джонъ, проводи этого джентльмена по лстниц.
Съ этими словами онъ выпроводилъ изъ комнаты пожилаго джентльмена, посл чего написалъ къ Пену и увдомилъ, что мистеръ Гобнелль не расположенъ къ дуэли и желаетъ остаться при наказаніи, которое уже получилъ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Еще бури въ луж.

Поведеніе Пена въ этомъ случа сдлалось, разумется, очень-скоро гласнымъ, оно немало разсердило доктора Портмена и только позабавило майора Пенденниса. Бдная мистриссъ Пенденнисъ была въ совершенномъ отчаяніи отъ ссоры и нехристіанскаго поступка Пена. Повидимому, всевозможныя бды, безпокойства, непріятности и даже преступленія должны были произойдти отъ злополучной любви несчастнаго мальчика, она больше, чмъ когда-нибудь, желала удалить его навремя изъ Чэттериса, куда бы то ни было, только подальше отъ женщины, причинившей всмъ имъ столько хлопотъ.
Пенъ, когда нжная мать выговаривала ему и докторъ Портменъ сердито упрекалъ его за кровожадныя и насильственныя намренія, принялъ дло au grand srieux со всею счастливою высокопарностью и важностью юности: онъ объявилъ, что и самъ чрезвычайно сожалетъ о происшедшемъ, что онъ былъ оскорбленъ безъ малйшаго повода съ его стороны, что онъ не позволитъ никому обидть себя, не возстановивъ своей чести должнымъ удовлетвореніемъ и, наконецъ, обратился къ дяд съ вопросомъ, могъ ли онъ поступить иначе, какъ истинный джентльменъ?
— Ты шагаешь слишкомъ-скоро, любезный другъ, возразилъ дядя, самъ нсколько озадаченный, потому-что онъ же старался внушить племяннику нкоторыя изъ своихъ идей о чести джентльмена — идей старомодныхъ, отзывавшихся пистолетомъ гораздо-больше, чмъ теперешнія, боле-умренныя понятія объ этомъ предмет.— Я не говорю о томъ, когда дло идетъ между двумя джентльменами, но между двумя школьниками оно длается смшнымъ, милый мой, ршительно смшнымъ.
— Оно было до крайности богопротивно и вовсе недостойно моего сына, сказала мистриссъ Пенденнисъ, со слезами на глазахъ, огорченная упорствомъ мальчика.
Пенъ поцаловалъ ее и сказалъ очень-пышно:
— Милая матушка, женщины не понимаютъ этихъ вещей. Я отдался въ руки Фокера, иначе я не могъ поступить.
Майоръ Пенденнисъ оскалилъ зубы и пожалъ плечами. ‘Молодежь длаетъ-таки быстрыя успхи’, подумалъ онъ. Мистриссъ Пенденнисъ объявила, что этотъ Фокеръ пренегодный и пребезпутный мальчишка, который, наврно, испортитъ ея сына, если будетъ съ нимъ въ одной коллегіи. ‘Мн очень хочется не пускать его туда вовсе’, сказала она: и одно только воспоминаніе, что покойный мужъ всегда намревался помстить Пена въ ту же коллегію, гд онъ самъ пробылъ такъ недолго, удержало нжную мать отъ ршительнаго veto насчетъ поступленія его въ университетъ.
Наконецъ ршили, что Пенъ отправится гуда въ октябр. Фокеръ общалъ свести его съ ‘самымъ лучшимъ народомъ’, и майоръ Пенденнисъ ожидалъ весьма-многаго отъ того, что племянникъ его будетъ введенъ въ университетскую жизнь и университетское общество этимъ удивительнымъ молодымъ джентльменомъ: ‘Мистеръ Фокеръ знаетъ всхъ лучшихъ молодыхъ людей, которые теперь въ университет’, говорилъ майоръ: ‘и Пенъ составитъ себ знакомства, которыя будутъ ему въ высшей степени полезны впослдствіи. Тамъ молодой маркизъ Плинлиммонь, старшій сынъ герцога Сент-Дэвида, лордъ Магнусъ Чартерсъ также тамъ, сынъ лорда Роннимида и двоюродный братъ мистера Фокера (вы, конечно, помните, что леди Роннимидъ, урожденная леди Агата Мильтонъ), леди Агнеса пригласитъ его, разумется, въ Логвудъ. Далеко не опасаясь короткости вашего сына съ молодымъ Фокеромъ — немножко-оригинальнымъ и юмористическимъ, но весьма-благоразумнымъ и любезнымъ молодымъ человкомъ, которому мы чрезвычайно-много обязаны за его удивительное поведеніе въ дл женитьбы на Фодрингэй — я смотрю на это, какъ на одну изъ благопріятнйшихъ случайностей для Пена, и очень желаю, чтобъ онъ сблизился, сколько возможно, съ этимъ веселымъ молодымъ джентльменомъ.
Елена вздыхала и желала врить, что майору это извстно лучше чмъ ей. Мистеръ Фокеръ, конечно, оказалъ большую услугу въ фодрингэйскомъ дл и она ему за то очень-благодарна, но она не могла удержаться отъ смутнаго предчувствія зла, вс эти ссоры, самовольничанья и свтски-философскія правила пугали ее за будущую участь сына.
Докторъ Портменъ быль ршительно того мннія, что Пену надобно поступить въ коллегію. Онъ надялся, что малый займется дломъ и будетъ пользоваться лучшимъ обществомъ. Онъ не сомнвался въ будущихъ отличіяхъ Пена. Смирке отзывался какъ нельзя лучше о его способностяхъ и докторъ самъ слышалъ, какъ онъ анализировалъ греческія комедіи, и находилъ это весьма-удовлетворительнымъ. Во всякомъ случа, ему надобно быть подальше отъ Чэттериса. Пенъ, отвлеченный отъ своихъ сердечныхъ страданій новыми суматохами и хлопотами, объявилъ мрачно, что онъ готовъ повиноваться.
Были засданія суда и скачки, а слдственно увеселенія и приливъ публики въ Чэттерис въ август и сентябр, и миссъ Фодрингэй продолжала играть и давать свои прощальныя представленія на чэттерисскомъ театр. Никто особенно не заботился ни о ея присутствіи, ни о ея объявленномъ отъзд въ Лондонъ, кром лицъ, которыхъ мы ужь пересчитали, очень-натурально, что знать графства, имвшая въ Лондон свои дома и очень-вроятно посл восхищавшаяся миссъ Фодрингэй, когда она попала въ моду въ столиц, не находила ничего особеннаго въ актрис маленькаго провинціальнаго театра. Много геніевъ и много шарлатановъ имли ту же участь прежде и посл миссъ Костиганъ. Милли переносила очень-спокойно небрежность публики, равно-какъ и вс житейскія неудобства и непріятности, она ла, пила, спала и играла свои роли съ регулярностью, безмятежностью и комфортомъ, принадлежащими исключительно особамъ ея темперамента. Какой кучи горя, заботъ и вреднаго волненія избгаетъ безчувственность и здоровая тупость ума! Я не хочу этимъ сказать, что добродтель не добродтель потому только, что ничто не соблазняетъ ея съ истиннаго пути, — по-моему, тупоуміе есть даръ несравненно-драгоцннйшій, чмъ мы вообще думаемъ, и счастливы весьма-многіе, которыхъ благодтельная природа снабдила добрымъ запасомъ этого противоядія!
Въ-теченіе этого періода, Пенъ часто и съ печалью въ сердц бывалъ въ чэттерисскомъ театр. Все это немало тревожило мать, и она бы непремнно не разъ вмшалась тутъ некстати, еслибъ ея не останавливалъ майоръ, постоянно ее ободрявшій, свтскій хитрецъ замтилъ въ болзни Пена благопріятные признаки: сильные пароксизмы стихотворства. Онъ декламировалъ стихи, прохаживаясь по разсадникамъ цвтовъ, или бормоталъ ихъ сквозь зубы, сидя по вечерамъ въ своемъ семейномъ кружк. Разъ, бродя, для развлеченія, по всему дому, въ отсутствіе Пена, майоръ нашелъ въ его комнат толстую книгу, то была англійскіе и латинскіе стихи, съ цитатами изъ классиковъ въ выноскахъ, внизу страницъ, на схоластическій манеръ. Онъ не такъ плохъ, подумалъ благоразумно дядя, философъ Палл-Малл-Стритта далъ замтить матери Пена (можетъ-быть, нсколько къ тайному ея неудовольствію, потому-что она была женщина романическая и сантиментальная), что молодой джентльменъ въ послднія дв недли приходилъ къ обду совершенно-голодный, и также обнаруживалъ весьма-приличный аппетитъ по утрамъ за завтракомъ. ‘Право, мэмъ, я бы и себ желалъ того же’, говорилъ ей майоръ, съ горестью помышляя о своихъ желудочныхъ пилюляхъ:— ‘Будьте уврены, малый начинаетъ спать хорошо’. Это было жестоко, но справедливо.
Неимя кому бы открыть душу — съ матерью Пенъ не могъ говорить о своихъ сердечныхъ страданіяхъ, дядя трактовалъ о нихъ съ презрительною усмшкой, которая хотя и прикрывалась вжливостью, однако сильно задвала Пена за живое, а Фокеръ былъ слишкомъ-грубъ, чтобъ понять и оцнить эти сантиментальныя тайны — юноша нашъ почувствовалъ удвоеніе дружбы къ куратору, или, врне, никогда не переставалъ имть Смирке терпливымъ слушателемъ, когда пускался говорить объ этомъ предмет. Что за влюбленный безъ повреннаго? Пенъ употреблялъ Смирке, какъ Коридонъ ильмовое дерево, для вырзыванія на немъ имени своей возлюбленной, но Пенъ воображалъ себя преисполненнымъ дружбы къ куратору, потому-что могъ изливать въ его ухо вздохи и горести своей души, а наставникъ имлъ свои причины быть всегда готовымъ на призывъ молодаго человка.
Привязанность Пена изливалась во множеств сонетовъ къ ‘другу сердца’, какъ онъ величалъ куратора, которые тотъ принималъ съ большимъ сочувствіемъ. Онъ потчивалъ Смирке софическою и алкаическою латинью. Псни любви умножались подъ его плодовитымъ перомъ, и Смирке провозглашалъ ихъ прекрасными и самъ врилъ этому. Съ другой стороны, Пенъ выражалъ безпредльную благодарность Небесамъ за ниспосланіе Смирке такого друга, въ такую минуту жизни. Онъ подарилъ ему свои наилучшимъ образомъ переплетенныя книги и золотую часовую цпочку, и хотлъ непремнно, чтобъ тотъ принялъ на память его двухствольное ружье. Пенъ създилъ въ Чэттерисъ и купилъ въ долгъ золотой рейсфедеръ (денегъ у него не было и онъ еще оставался въ долгу у Смирке за нкоторые изъ фодрингэевскихъ подарковъ), который подарилъ Смирке, съ надписью, о вчной и неизмнной преданности куратору, а тотъ, разумется, радовался каждому новому знаку расположенія нашего молодца.
Близкій отъздъ Пена, весьма-естественно, приводилъ въ отчаяніе бднаго наставника: съ нимъ вмст удутъ вс радости и занятія Смирке. Подъ какимъ предлогомъ можетъ онъ тогда здить всякій день въ Фэроксъ за полученіемъ отъ хозяйки ласковаго слова и взгляда, для него столько же необходимыми, какъ скромный обдъ, которымъ кормила его мадамъ Фрибсби? Артуръ удетъ — и Смирке будутъ дозволены только рдкіе визиты, наравн съ обыкновенными знакомыми, уроками катехизиса маленькой Лаур можно пользоваться только по разу въ недлю, а Смирке обвился какъ плющъ вокругъ Фэрокса и тосковалъ при мысли о предстоящемъ закрытіи этого рая. Высказать ли ему на колняхъ свои чувства вдов? Онъ сталъ перебирать въ ея обращеніи вс признаки, лестные его надеждамъ. Три недли тому назадъ, она похвалила его усердіе, благодарила его очень-мило за дыню, привезенную имъ къ маленькому обду у мистриссъ Пенденнисъ, она сказала, что останется ему навки благодарною за дружество къ Артуру, и когда Смирке объявилъ, что привязанность его къ этому милому юнош безпредльна, она, конечно, отвчала въ романическомъ дух, выражавшемъ ея чувствительную благодарность и расположеніе ко всмъ друзьямъ сына. Объясниться ли ему? или повременить? Если онъ объяснится и она откажетъ, тогда — страшно подумать — ворота Фэрокса запрутся для него навсегда, а въ Фэрокс весь міръ для мистера Смирке!
Такъ-то, о любезные читатели! вс на свт заняты гораздо-больше своими собственными горестями и заботами, чмъ длами и печалями ближнихъ. Пока мистриссъ Пенденнисъ горюетъ о томъ, что разлучается съ сыномъ и лишается того вліянія, которое имла надъ нимъ, пока теперь онъ быль подъ ея крыломъ, онъ выступитъ одинъ на житейское поприще, пока великая душа майора бснуется при мысли объ аристократическихъ лондонскихъ собраніяхъ, гд бы и онъ согрвался взглядами герцоговъ и герцогинь, еслибъ не это проклятое дло, задерживающее его въ несчастной провинціальной нор, пока Пенъ толкается между своею страстью и другимъ, боле-пріятнымъ ощущеніемъ, еще несознаннымъ, но уже волнующимъ его значительно: именно, пламеннымъ желаніемъ видть свтъ: — мистеръ Смирке иметъ свою частную заботу, которая не покидаетъ его изголовья и сидитъ позади его на лошадк. Какъ мы одиноки на свт, какъ себялюбивы и скрытны! и таковъ каждый изъ насъ! Вы, напримръ, покоитесь сорокъ лтъ на одной подушк съ вашею супругой, а кричитъ ли она, когда васъ мучитъ подагра, или отнимаетъ ли у васъ сонъ ея зубная боль? А вдь вы воображаете себя соединенными какъ-нельзя-лучше. Ваша безхитростная дочка, повидимому сама невинность, преданная исключительно своей мама и фортепьянному уроку, не думаетъ, вдь, ни о комъ — только о молодомъ поручик, съ которымъ танцовала на послднемъ бал. Вашъ честный и откровенный сынокъ, пріхавшій къ вамъ изъ школы на праздники, спекулируетъ внутренно на деньги, которыя вы дадите ему, и помышляетъ о долг пирожнику. Почтенная бабушка, дремлющая въ углу и готовая чрезъ нсколько мсяцевъ сняться съ якоря на тотъ свтъ, такъ же точно занята своими исключительными мыслями: она, можетъ-быть, переносится лтъ за пятьдесятъ назадъ, къ тому балу, на которомъ произвела такой эффектъ и танцовала котильйонъ съ капитаномъ NN, прежде-чмъ вашъ батюшка предложилъ ей свою руку. Или, напримръ, какое восторженное и преувеличивающее все на свт существо ваша прекрасная супруга! Какъ вы плнены ею! А между-тмъ, ну-ка, отвчайте чистосердечно: говорите вы ей все? О, сэръ, подъ вашею шляпой и подъ моею два отдльные міра: все на свт является намъ разно, женщина, на которую мы смотримъ, иметъ для каждаго изъ насъ разныя черты, блюдо, которымъ угощаютъ насъ съ вами, иметъ для меня одинъ вкусъ, а для васъ другой: словомъ, мы съ вами дв безконечныя разности и окружены такими же точно боле или мене отдаленными отъ насъ островками. Но возвратимся лучше къ нашему влюбленному наставнику и займемся покуда его заботами.
Смирке имлъ одну повренную своей страсти — безтолковйшую изъ женщинъ, мадамъ Фрибсби. Никто не знаетъ какимъ-образомъ она сдлалась мадамъ Фрибсби: она оставила Клеврингъ, съ намреніемъ опредлиться къ одной модистк въ Лондонъ, подъ именемъ миссъ Фрибсби, она увряла, будто бы получила новое званіе въ Париж, во время жительства своего въ этой столиц. Однако не станемъ углубляться въ эту тайну. Довольно, если скажемъ, что она оставила Клеврингъ хорошенькою вертушкой, а воротилась пожилою женщиной съ меланхолическимъ выраженіемъ лица, купила магазинъ у покойной мистриссъ Гарботтль и взяла къ себ на житье старушку-мать, она была очень-сострадательна къ бднымъ, ходила постоянно въ церковь и пользовалась отличнйшею репутаціей. Не было во всемъ Клевринг никого, не исключая самой мистриссъ Портменъ, кто бы перечиталъ столько романовъ, какъ мадамъ Фрибсби. Для этого занятія, по правд сказать, было у нея достаточно свободнаго времени, такъ-какъ очень-немногіе, кром жителей ректоріи и Фэрокса, утруждали ее заказами, постоянное чтеніе подобныхъ книгъ сдлало е до-того нелпо-сантиментальною, что въ ея глазахъ жизнь человческая была ничего больше какъ огромная любовная сказка, она не могла видть мужчину вмст съ женщиной, невообразивъ тотчасъ же, что они умираютъ отъ любви другъ къ другу.
Посл того, какъ мистриссъ Пенденнисъ постила куратора (о чемъ мы говорили, много страницъ тому назадъ), мадамъ Фрибсби ршила, что мистеръ Смирке, должно-быть, влюбленъ въ мистриссъ Пенденнисъ, и принялась изо всхъ силъ помогать этой любви съ обихъ сторонъ. Она рдко видала мистриссъ Пенденнисъ, и то въ публик и въ церкви, въ фамильной загороженной скамь. Вдова наша мало нуждалась въ искусств модистки и большую часть своихъ платьевъ и чепчиковъ длала сама, но въ т рдкіе случаи, когда мадамъ Фрибсби видала у себя мистриссъ Пенденнисъ, или когда зжала къ ней съ почтеніемъ въ Фэроксъ, она никогда не упускала оказіи расхвалить куратора: разсказывая вдов, какой у него ангельскій характеръ, какъ онъ кротокъ, трудолюбивъ и одинокъ, она удивлялась, какъ до-сихъ-поръ ни одна дама не сжалится надъ нимъ.
Елена смялась надъ этими сантиментальными замчаніями и удивлялась, съ своей стороны, почему сама мадамъ Фрибсби не сжалится надъ своимъ жильцомъ и не утшитъ его Мадамъ Фрибсби качала головой, говоря: ‘Mong cure a boco souffare’, и, прикладывая руку къ сердцу, ‘It est more en Espaing Madame’ присовокупляла она со вздохомъ. Она гордилась своимъ знаніемъ французскаго языка и говорила на немъ съ большею охотой, чмъ правильностью. Мистриссъ Пенденнисъ не старалась проникнуть въ секреты этого раненнаго сердца: кром немногихъ близкихъ знакомыхъ, она была со всми очень-нелюдима и даже горда: она смотрла на наставника своего сына побольше какъ на прислужника этого молодаго принца, и хотя этотъ наставникъ имлъ, конечно, право на отличіе, но былъ все-таки въ род вассала дома Пенденнисовъ. Нельзя сказать, чтобъ постоянныя намеки мадамъ Фрибсби на куратора особенно нравились ей. Надобно было имть необычайную сантиментальную прозорливость, чтобъ найдти въ мистриссъ Пенденнисъ тайную склонность къ наставнику, но мадамъ Фрибсби упорно держалась своего заблужденія.
Жилецъ ея всегда былъ очень-расположенъ толковать объ этомъ предмет съ своей чувствительной хозяйкой. Всякій разъ посл того, какъ мадамъ Фрибсби удавалось расхвалить вдов мистера Смирке, она возращалась отъ нея съ встью, что мистриссъ Пенденнисъ сама отзывалась о немъ очень-хорошо. Eire soul au monde est bien ouneeyoung, говорила она, посматривая на гравюру, изображавшую французскаго латника, въ мдной кирас — украшеніе ея комнаты: ‘будьте уврены, когда молодой Пенденнисъ отправится въ коллегію, его ма соскучится въ своемъ одиночеств. Она еще совершенно-молода: вы не дадите ей больше двадцати-пяти лтъ. Song cure est touchy — jong suis sure. Je conny cela biang. Ally, Monsieur Smirke.
Онъ скромно краснлъ, онъ вздыхалъ, надялся, боялся, сомнвался, онъ иногда поддавался восхитительной иде — величайшимъ его удовольствіемъ было сидть въ комнат мадамъ Фрибсби и говорить объ этомъ предмет. Такъ-какъ большая часть разговора велась клеврингскою модисткой на французскомъ язык, а старушка, мать ея, была къ тому же глуха, то она, разумется. не могла тутъ понимать ни слова. Старушка была нкогда ключницей, а потомъ женою и вдовой буфетчика прежняго баронета Клевринга.
Майоръ Пенденнисъ объявилъ наставнику своего племянника, что молодой человкъ опредляется въ коллегію въ октябр, а потому не будетъ больше нуждаться въ драгоцнныхъ услугахъ мистера Смирке, за эти услуги майоръ, говорившій грандіозно какъ лордъ, сознавалъ себя до крайности признательнымъ, онъ просилъ мистера Смирке располагать его вліяніемъ, если онъ будетъ въ чемъ-либо нуждаться. И тутъ-то мистеръ Смирке почувствовалъ, что настаетъ кризисъ. Онъ мучился и терзался всми истязаніями, свойственными подобному положенію.
Очень-понятно, что мадамъ Фрибсби не могла также не почувствовать живйшаго участія къ длу любви мистера Пена и миссъ Фодрингэй. Она была въ Чэттерис, видла эту актрису на сцен и объявила, что Фодрингэй слишкомъ-стара и черезчуръ ломается. Она бесдовала о страсти Пена съ полудюжиной старыхъ двъ и старыхъ бабъ въ мужскомъ плать, которыхъ всегда довольно въ маленькихъ провинціальныхъ городкахъ и которые составляли клеврингское ‘порядочное общество’. Капитанъ Глендерсъ объявилъ, что Пенъ будетъ чортъ, а не молодецъ, и что онъ началъ рано, а мистриссъ Глендерсъ возразила на это просьбою удержаться отъ такихъ безнравственныхъ замчаній, хоть изъ уваженія къ жен. Она сказала, что это будетъ для мистриссъ Пенденнисъ урокъ за ея гордость и сумасбродное ослплніе къ сыну. Мистриссъ Пайбусъ объявила, что многіе люди гордятся совершенными пустяками, и по ея мннію, она не можетъ понять, съ чего жена аптекаря чванится какъ знатная леди? Мистриссъ Уэпшотъ отозвала своихъ дочерей съ той стороны улицы, гд однажды Пенъ остановился на лошади у лавки сдельщика, чтобъ купить себ новый хлыстъ. Вс эти дамы длали изъ любопытства визиты въ Фэроксъ, старались утшать вдову и завязать съ нею разговоръ о фодрингэнскомъ дл, но вс, поодиначк, были отбиты надменною холодностью мистрисъ Пенденнисъ и ледяною учтивостью майора.
Эти пораженія нисколько не прекратили болтовни, и сплетни постоянно возрастали насчетъ фэрокскихъ жителей, капитанъ Глендерсъ, отставной кавалеристъ, который, при половинномъ жаловань и большомъ семейств, долженъ былъ довольствоваться грогомъ вмсто бордоскаго, бывалъ изрдка въ Фэрокс извщалъ пріятеля своего, майора Пенденниса обо всхъ басняхъ, переходившихъ изъ устъ въ уста въ Клевринг. Мистриссъ Пайбусъ взяла нарочно мсто внутри чэттерисскаго дилижанса и похала въ Джордж-Отель собственно за справками. Лакей мистриссъ Спирсъ угощалъ грума мистера Фокера въ Кэймут съ тою же цлью. Говорили, что Пенъ повсился съ отчаянья въ огород, но дядя обрзалъ веревку, что страдалица къ этом дл, миссъ Костиганъ, покинутая Артуромъ, и что ей должны были заплатить значительную сумму, чтобъ какъ-нибудь заглушить дло, многіе изъ клеврингскихъ жителей могли даже сказать съ точностью, какъ велика была эта сумма, разумется, что цифра была для каждаго повствователя различна.
Пенъ потрясалъ гривой и бсновался какъ разъяренный левъ, когда эти скандалы, задвавшія честь миссъ Костиганъ и его собственную, дошли до его слуха. Зачмъ мистриссъ Пайбусъ не мужчина (усы у нея были порядочные), и тогда онъ могъ бы вызвать ее на дуэль и застрлить? Встртивъ разъ мистера Симко, Пенъ бросилъ ему съ высоты сдла свой лошади такой взглядъ и такъ грозно стиснулъ въ рук хлыстъ, что Симко поспшилъ домой и сочинилъ рчь, въ которой говорилъ о позорищахъ скомороховъ (тутъ заключался двойной ударъ — докторъ Портменъ, какъ всмъ было извстно, посщалъ театръ), и о юношеств на пути къ вчной гибели, въ такихъ выраженіяхъ, что самому нехитрому уму прямо приходили на умъ Пенъ и его жизненный путь. И чего не придумали на счетъ бднаго юноши?
Посл исторіи съ Гобнеллемъ, Пенъ сдлался не только развратникомъ, но и смертоубійцей, имя его было синонимомъ всего ужаснаго и преступнаго, отъ чего содрогается человчество. Но это еще не все: не о немъ одномъ болталъ весь Клеверингъ — его бдная мать должна была также сдлаться жертвою сплетней.
— Все уже ршено, мистрисъ Пайбусъ, говорила мистриссъ Спирсъ: — мальчикъ удетъ въ коллегію и тогда вдова возметь себ утшителя.
— Онъ здилъ туда каждый день, самымъ открытымъ манеромъ, милая, продолжала мистриссъ Спирсъ.
— Тутъ есть съ чего бдному покойнику Пенденнису повернуться въ гробу, сказала мистриссъ Уэпшотъ.
— Она его никогда не любила.
— Вышла замужъ за его деньги, это всмъ извстно: была нищею, нахлбницей леди Понтипуль.
— Нтъ, это ужь слишкомъ! Поощрять любовника подъ предлогомъ уроковъ сыну.
— Тсъ! вотъ идетъ мистриссъ Портменъ.
Въ это время супруга добраго ректора входила въ лавку мадамъ Фрибсби, чтобъ посмотрть на полученныя изъ Лондона модныя картинки. Дло въ томъ, что у мадамъ Фрибсби не стало силъ выдерживать дольше: разъ, посл долгаго разговора съ жильцомъ о приближающемся отъзд Пена и посл того, какъ кураторъ отправился дать одинъ изъ послднихъ уроковъ этому молодому джентльмену, мадамъ Фрибсби сообщила мистриссъ Пайбусъ, завернувшей къ ней вмст съ мистриссъ Спирсъ, свое сильное подозрніе, почти увренность, что существуетъ взаимная привязанность между однимъ джентльменомъ и одной дамой — той дамой, которой негодный сынъ совершенно отбивается отъ рукъ — и что скоро будетъ очень-интересная свадьба.
Разумется, что мистриссъ Портменъ поняла все сразу, лишь-только ей объ этомъ сказали. Каковъ хитрецъ кураторъ! Онъ придерживается Симке, и она его никогда не жаловала. И каково подумать, что мистриссъ Пенденнисъ беретъ себ въ мужья такого человка, посл замужства съ такимъ человкомъ, каковъ былъ покойный Пенденнисъ! Она едва могла пробыть пять минутъ у мадамъ Фрибсби — такъ ей хотлось поспшить въ ректорію и сообщить эту важную новость доктору Портмену.
Услыша такую всть, докторъ Портменъ взбсился до крайности на своего куратора. Первымъ движеніемъ его было желаніе разорвать съ нимъ вс связи и просить его перейдти въ другой приходъ. ‘Этотъ кислый мямля воображаетъ себя достойнымъ такой женщины, какъ мистриссъ Пенденнисъ — вотъ дерзость непостижимая!’ прорвался онъ.
— Она слишкомъ-стара для мистера Смирке, замтила мистриссъ Портменъ:— да наша милая мистриссъ Пенденнисъ почти годится ему въ матери.
— Ты всегда приберешь самую любезную причину, Бетси, кричалъ ей ректоръ.— Ну, можетъ ли женщина почти съ взрослымъ сыномъ выходить замужъ въ другой разъ?
— Вы воображаете, что этимъ правомъ пользуются только мужчины, докторъ Портменъ, возразила супруга его, ощетинясь.
— Глупая старуха! Когда я умру, ты можешь выходить за кого хочешь. Я распоряжусь на этотъ счетъ въ моемъ завщаніи, милая, и передамъ своему преемнику внчальное кольцо, тнь моя явится къ теб на свадьбу и будетъ плясать усердне всхъ твоихъ гостей.
— Гршно и стыдно теб говорить такія вещи, отвчала мистриссъ Портменъ, съ готовностью расплакаться.
Но эти порывчики втра проносились очень-скоро надъ гладкою поверхностью семейнаго счастья доктора, за нимъ всегда слдовала тишь и солнечная погода.
— Не лучше ли теб поговорить съ мистеромъ Смирке, Джонъ? спросила она, успокоенная поцалуемъ мужа, всегда разглаживавшимъ ея чело, лишь-только оно хмурилось.
— Когда Пенъ удетъ, cadil quaeslio, посщенія Смирке въ Фэроксъ кончатся сами собою, а потому нечего тревожить вдову. А нея довольно хлопотъ съ сорванцомъ-сыномъ и безъ всхъ здшнихъ сплетней. Все это выдумки той дуры, Фрибсби.
— Отъ которой я тебя всегда предостерегала, помнишь, Джонъ?
— О, разумется! Мнніе мое обо всхъ женщинахъ, съ которыми мы знакомы, утвердилось не отъ недостатка предостереженій съ твоей стороны, отвчалъ докторъ со смхомъ.— Мадамъ Фрибсби дура и любитъ сплетничать, какъ и многія другія, но она добра къ бднымъ, заботится о своей матери и ходитъ въ церковь каждое воскресенье по два раза. А что до Смирке, моя милая (тутъ лицо доктора приняло комическое выраженіе, котораго жена его не замтила, обративъ вниманіе на мистриссъ Пайбусъ, хлопотавшую о чемъ-то на рынк):— а что до Смирке, моя милая Бетси, общай мн не говорить ни одному смертному то, что я теб сообщу подъ величайшимъ секретомъ…
— Что такое, мой милый Джонъ? Конечно, я никому не скажу…
— Ну, хорошо. Я не могу сказать, чтобъ это было дло ршенное, замть себ, но еслибъ ты узнала, что мистеръ Смирке, уже нсколько лтъ, помолвленъ съ одной молодой двицей, миссъ… миссъ Томпсонъ — если желаешь знать ея имя… это та, которая живетъ на Клэпгам-Коммон — да, на Клэпгам-Коммон, недалеко отъ дома старухи мистриссъ Смирке — кчему тогда годится твоя исторія о Смирке и мистрисъ Пенденнисъ?
— Зачмъ же ты не сказалъ этого прежде? И ты давно объ этомъ знаешь? Какъ же вс мы ошиблись въ этомъ человк!
— Зачмъ я стану мшаться въ чужія дла, милая? Я умю хранить секреты, можетъ-быть, и это выдумка, такъ же точно, какъ и та нелпая исторія, я никогда не разсказалъ бы теб этого, еслибъ не та басня, которую прошу тебя опровергать, отъ кого бы ты ее ни услышала.
Съ этими словами докторъ ушелъ въ свой кабинетъ, а мистриссъ Портменъ, видя, что погода замчательно-прекрасная, вздумала воспользоваться ею и сдлать нсколько визитовъ.
Выглянувъ въ окно, докторъ вскор замтилъ, что супруга его выходитъ изъ дома, разряженная впухъ. Она перешла черезъ рыночную площадь, раскланиваясь направо и налво съ торговками, и заглянула въ лавку бакаленника и въ ‘магазинъ разныхъ товаровъ’, потомъ, своротивъ на Лондонъ-Стритъ, она пріостановилась на минуту противъ оконъ мадамъ Фрибсби и, смотря на развшенныя модныя новинки, повидимому, колебалась, войдти ли ей или нтъ. Она, однако, пошла дальше и все шла, неостанавливаясь, до дверей садика мистриссъ Пайбусъ, которыми вошла въ коттеджъ этой дамы.
Разумется, что въ это время мужъ потерялъ ее изъ вида.
— Ухъ! воскликнулъ онъ мысленно: — какую же я ей отлилъ пулю! Прости меня Богъ, но должно же было остановить сплетни и басни объ этомъ дом. Это мой домъ, и я сегодня же поговорю со Смирке, сегодня же позову его обдать.
Посл того докторъ занялся своими сочиненіями и заработался такъ, что и не замтилъ, какъ пробило пять часовъ: тогда онъ направился къ квартир куратора, для выполненія своего гостепріимнаго намренія касательно этого джентльмена. Онъ подошелъ къ дверямъ мадамъ Фрибсби въ то самое время, какъ Смирке выходилъ изъ нихъ.
Мистеръ Смирке былъ разряженъ впухъ, въ щегольскихъ шелковыхъ чулкахъ и лакированныхъ башмакахъ. Накрахмаленный блый галстухъ былъ повязанъ самымъ безупречнымъ бантомъ, и золотыя запонки блестли на блоснжномъ бль. Волосы были напомажены и завиты, вроятно, щипцами мадамъ Фрибсби, а блый кембриковый носовой платокъ надушенъ самымъ восхитительнымъ о-де-колономъ.
— О, gracilis puer! кричалъ ему докторъ: — куда это? А я только-что хотлъ зазвать тебя обдать съ нами.
— Я отозванъ обдать въ… въ Фэроксъ, отвчалъ мистеръ Смирке, покраснвъ и махнувъ надушенымъ носовымъ платкомъ. Лошадка его дожидалась у крыльца, онъ слъ на нее и похалъ вдоль улицы. Въ тотъ день съ нимъ ничего не приключилось на дорог и онъ прибылъ къ дому мистриссъ Пенденнисъ, сохранивъ свой накрахмаленный бантъ въ наилучшемъ порядк.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
заключающая первую часть этой исторіи.

Смирке былъ на прежнемъ основаніи въ Фэрокс и сидлъ въ комнат Пена, будто бы занимаясь съ нимъ, вскор посл того самаго полдня, когда мистриссъ Портменъ, переговоривъ съ мистриссъ Пайбусъ, нашла погоду до такой степени пріятною, что ршилась продолжить свою прогулку до Фэрокса, въ намреніи постить свою милую мистриссъ Пенденнисъ. Въ-теченіе разговора, ректорша разсказала вдов и майору большой секретъ о мистер Смирке: а именно, что онъ таилъ въ себ привязанность, очень-старую привязанность, о которой никто ничего не зналъ.
— Кого же мистеръ Смирке одарилъ своимъ сердцемъ? спросила мистриссъ Пенденнисъ, съ надменно-равнодушнымъ видомъ, но съ тайною тревогой.
— Да видите, моя милая, когда онъ сначала бывалъ у насъ и хаживалъ обдать въ ректорію, люди заговорили, что мы прочимъ его для нашей Майры, и мы были вынуждены перестать звать его. Потомъ толковали, будто бы сердце его поражено въ другой сторон, но я всегда оспаривала это и говорила, что вы…
— Что я! воскликнула мистриссъ Пенденнисъ: — это ужь, право, слишкомъ-дерзко. Мистеръ Смирке бывалъ и бываетъ здсь какъ учитель Артура, и я удивляюсь, какъ смютъ выдумывать такія вещи.
— Клянусь душею, это немножко выходитъ изъ предловъ, замтилъ майоръ, кладя на столъ газету и двойной лорнетъ.
— У меня нтъ терпнья съ этой мистриссъ Пайбусъ, продолжала Елена съ негодованіемъ.
— Я говорила ей, что это неправда, возразила мистриссъ Портменъ.— Я всегда говорила это, милая мистриссъ Пенденнисъ, а теперь выходитъ, что нашъ смиренникъ ужь сговоренъ съ одной молодой двицей — миссъ Томпсонъ, изъ Клэпгам-Коммона — давнымъ-давно. Я этому очень-рада съ своей стороны, а также для моей Майры, потому-что все какъ-то неловко принимать у себя, какъ домашняго человка, холостаго куратора. Но прошу васъ, чтобъ это оставалось въ строгой тайн: я сказала только вамъ, и то затмъ, чтобъ посл не вышло непріятностей. Смотрите же, ни слова объ этой исторіи.
Мистриссъ Пенденнисъ отвчала съ полнымъ чистосердечіемъ, что она очень-рада слышать такія всти: она надялась, что мистеръ Смирке, человкъ очень-добрый и любезный, будетъ имть достойную жену. Когда гостья ушла. Елена и майоръ Пенденнисъ говорили о новости съ большимъ удовольствіемъ, и добрая женщина упрекала себя за холодное обращеніе съ мистеромъ Смирке, котораго она въ послднее время всегда избгала, вмсто того, чтобъ быть ему благодарной за его постоянное вниманіе къ Артуру.
— Благодарность къ такимъ людямъ — еще, пожалуй, замтилъ майоръ: — но о короткости и говорить нечего. Джентльменъ этотъ даетъ уроки и получаетъ деньги, какъ и всякой другой учитель. Вы слишкомъ-смиренны, моя добрая душа. Различіе званій и тому подобное — вещь необходимая. Я замчалъ вамъ и прежде, что вы слишкомъ-ласковы съ мистеромъ Смирке.
Но Елена думала не такъ: теперь, когда Артуръ узжалъ и она припомнила, какъ мистеръ Смирке всегда былъ вжливъ и услужливъ, съ какимъ усердіемъ исполнялъ вс ея порученія, какъ онъ привозилъ ей книги и списывалъ ноты, какъ научилъ Лауру такому множеству новыхъ предметовъ и надавалъ ей столько дружескихъ подарковъ — ей стало совстно за свою неблагодарность къ наставнику. Чувство это овладло ею до-того, что когда Смирке вышелъ съ Пеномъ изъ его комнаты и медлилъ въ зал, она подошла къ нему и протянула ему руку, слегка красня, и просила его зайдти въ ея гостиную, гд они такъ долго его не видали. А такъ-какъ въ тотъ день обдъ былъ заказанъ довольно-хорошій, то она пригласила куратора раздлить его. Всякій пойметъ, до какой степени это приглашеніе осчастливило мистера Смирке.
Успокоенная разсказомъ мистриссъ Портменъ на-счетъ всхъ своихъ прежнихъ опасеній касательно наставника, Елена была съ нимъ чрезвычайно-любезна и ласкова за обдомъ и удвоила внимательность къ нему, можетъ-быть, и потому, что майоръ Пенденнисъ былъ до крайности величественъ и холоденъ съ наставникомъ своего племянника. Приглашая Смирке выпить рюмку вина, Пенденнисъ адресовался къ нему какъ важная особа къ мелкотравчатому разночинцу — такимъ пышнымъ тономъ, что это разсмшило даже Пена, хотя онъ, съ своей стороны, и готовъ былъ поважничать и зазнаться, какъ большая часть молодыхъ людей вообще.
Но Смирке мало думалъ о надменности майора, видя ласки и благосклонность самой хозяйки. Онъ провелъ время восхитительно за столомъ и, сидя подл нея, напрягалъ вс свои разговорныя способности, чтобъ занять ее и понравиться ей. Онъ говорилъ о благородномъ базар, о большомъ митинг миссіонеровъ, о послднемъ новомъ роман, о превосходной проповди милорда-епископа, о собраніяхъ лондонскаго моднаго свта, о которыхъ читалъ въ газетахъ, словомъ, онъ не пренебрегъ ни одною уловкой, которою человкъ съ дарованіями, познаніями, вкусомъ къ изящному, безупречнымъ поведеніемъ и чувствительнымъ сердцемъ, старается быть пріятнымъ въ глазахъ дамы, овладвшей его привязанностью.
Майоръ Пенденнисъ вышелъ изъ столовой, звая, вскор посл того, какъ хозяйка и маленькая Лаура вышли оттуда. ‘Какъ онъ несносно-утомителенъ съ своей болтовнею!’ воскликнулъ онъ.
— Онъ былъ очень-добръ къ Артуру, который его очень побитъ, возразила мистриссъ Пенденнисъ.— Желала бы я знать, кто эта миссъ Томсонъ, на которой онъ долженъ жениться?
— Я всегда думалъ, что этотъ мямля смотритъ въ другую сторону.
— Въ какую? спросила вдова совершенно-невинно:— на Майру Портменъ?
— На Елену Пенденнисъ, если вамъ угодно знать.
— На меня! не можетъ быть!
Она очень-хорошо знала противное.
— Женитьба его будетъ очень-хорошее дло. Надюсь, что Артуръ будетъ пить немного вина.
Молодой Артуръ, немало гордившійся тмъ, что ключи отъ погреба въ его рукахъ, и припоминая, что ему остается ужь очень-немного разъ обдать съ милымъ другомъ Смирке, приготовилъ хорошій запасъ бордоскаго, и когда старшіе вышли съ Лаурой, онъ и Смирке принялись за бутылки весьма-исправно.
Одна бутылка была ужь опорожнена и другая истекала половиною своей крови, прежде — чмъ собесдники успли пробыть вмст боле получаса. Пенъ съ глухимъ хохотомъ выпилъ полный стаканъ за коварство женщинъ и сказалъ сардонически, что вино во всякомъ случа такая возлюбленная, которая никого не обманетъ и всегда радуетъ сердце мужчины.
Смирке кротко отвчалъ, что, съ своей стороны, онъ знаетъ нкоторыхъ женщинъ, преисполненныхъ истины и нжности! Возведя взоры къ потолку и вздохнувъ, какъ-будто призывая образъ существа драгоцннаго и котораго имени нельзя произнести, онъ поднялъ стаканъ и осушилъ его. Розовая жидкость начала разливать свой румянецъ на его лиц.
Пенъ продекламировалъ стихи, сочиненные утромъ. Они гласили, что женщина, которая пренебрегла его страстью, не стоитъ этой страсти, что онъ очнулся отъ бшеной горячки любви и самъ покидаетъ неврную, что имя, нкогда славное въ отчизн, можетъ раздаться въ ней снова, что хотя онъ ужь никогда не будетъ тмъ безпечнымъ и счастливымъ юношей, какимъ былъ немногіе мсяцы тому назадъ, и сердце его ужь не будетъ тмъ, чмъ было прежде, чмъ страсть наполнила его и горе чуть не убило, что хотя для него жизнь все-равно, что смерть, и онъ бы не задумался въ выбор, еслибъ не было одного добраго существа, котораго счастье зависитъ отъ его собственнаго — но онъ надется показать себя достойнымъ своего рода, и настанетъ день, когда лживая красавица познаетъ сама, какъ велико было сокровище и какъ благородно сердце, которое она отбросила отъ себя.
Пенъ, какъ мы уже сказали, былъ очень-восторженный малый. Онъ проговорилъ эти стихи звучнымъ, пріятнымъ голосомъ, слегка дрожавшимъ отъ внутренняго волненія юнаго поэта. Лицо его разгорлось въ этомъ воспламененномъ состояніи духа и открытые срые глаза его выражали чувствительность такую неподдльную, теплую и мужественную, что будь у миссъ Костиганъ хоть на волосъ души, она бы, конечно, смягчилась надъ нимъ, но очень-вроятно, какъ она сама выразилась въ послднемъ письм своемъ, она была совершенно-недостойна его привязанности.
Сантиментальный Смирке разразился отъ восторженности своего юнаго друга. Онъ схватилъ руку Пена черезъ десертныя блюда и рюмки. Онъ сказалъ, что стихи прекрасны, что Пенъ поэтъ, великій поэтъ и, съ помощью Небесъ, пройдетъ въ свт блестящимъ путемъ. ‘Иди и успвай, милый Артуръ!’ кричалъ онъ: ‘раны, отъ которыхъ ты теперь страдаешь, только временныя, сама горесть очиститъ и укрпитъ твою душу. Я всегда пророчилъ теб самую-великую и блестящую будущность, лишь бы ты исправилъ характеръ свой отъ маленькихъ слабостей, которыя владютъ имъ теперь, по ты отъ нихъ вылечишься, мой другъ, ты отъ нихъ вылечишься. А когда ты будешь славенъ и знаменитъ, въ чемъ я убжденъ, вспомнишь ли ты своего прежняго наставника и счастливые дни юности?’
Пенъ поклялся, что вспомнитъ, стиснулъ собесднику руку черезъ рюмки и абрикосы.
— Никогда не забуду, какъ добръ ты былъ ко мн, Смирке. Я не знаю, что было бы со мной безъ тебя. Ты мой лучшій другъ.
— Такъ ли, Артуръ?
И онъ смотрлъ на него сквозь очки, и сердце его сильно стучало.
— Мой лучшій другъ, мой другъ навсегда! Благослови тебя Богъ, дружище! и онъ выпилъ послдній стаканъ второй бутылки знаменитаго вина, которое отложилъ его отецъ, купилъ дядя и вывезъ изъ-за границы лордъ Ливентъ.
— Еще бутылку, дружище! воскликнулъ Пенъ.— Клянусь Юпитеромъ, еще одну. Ура! бордоское нипочемъ. Дядя мой говорилъ, что онъ видалъ, какъ Шериданъ выпивалъ по пяти бутылокъ у Брука, да еще бутылку мараскина, на придачу. Онъ говоритъ, что это одно изъ лучшихъ винъ во всей Англіи. Да, оно и правда, клянусь Юпитеромъ. Безподобное вино! Nunc vino pellite curas — eras ingens iterabimus aeq!— наливай себ, Смирке, цлая бочка этого вина не сдлаетъ вреда.
И мистеръ Пенъ заплъ изъ Фрейшюца:
Что вамъ въ жизни безъ вина… и проч.
Окна столовой были отворены и мать его прогуливалась по лужайк, а маленькая Лаура смотрла на заходящее солнце. Свжіе, пріятные звуки юношескаго голоса долетали до нея — и сердце ея радовалось.
— Ты… ты пьешь слишкомъ-много вина, Артуръ, замтилъ кротко Смирке: — ты разгорячаешься.
— Нтъ, женщины даютъ намъ головныя боли, но не это. Наливай свой стаканъ и выпьемъ. Послушай, Смирке, выпьемъ за ея здоровье — за твою ее, а не за мою, клянусь, что за мою не дамъ ни пенни, ни капли вина. Разскажи намъ о ней, Смирке: ты часто вздыхалъ о ней, я это видлъ.
— О! вздохнулъ Смирке, и его золотыя запонки зашевелились отъ волненія, вздымавшаго его кроткую и страждущую грудь.
— Ого, какой вздохъ! кричалъ совершенно-развеселившійся Пенъ: — наливай, пріятель, и выпьемъ тостъ, отъ этого ты отказаться не можешь, какъ джентльменъ. Здоровье ея и твое счастье, и да будетъ она какъ-можно скоре мистриссъ Смирке.
— И ты это говоришь? спросилъ Смирке, весь въ трепет. И ты говоришь это серьзно, Артуръ?
— Я ли говорю? Ну, да. Выпьемъ же. Провозглашаю здоровье мистриссъ Смирке: гипъ, гипъ, урраа!..
Смирке судорожно влилъ въ себя стаканъ, а Пенъ размахнулъ своимъ стаканомъ надъ головою, крича такъ, что мать его и Лаура удивились на лужайк, а дядя, задремавшій въ гостиной надъ газетой, встрепенулся и проговорилъ про себя: ‘этотъ мальчишка пьетъ слишкомъ-много’. Смирке опустилъ стаканъ.
— Принимаю предзнаменованіе, проговорилъ, задыхаясь, краснющій Смирке. О, милый Артуръ, ты… ты ее знаешь…
— Кого… Майру Портменъ? Желаю теб счастья, она чертовски-толста, но это ничего, желаю теб счастья, дружище.
— О, Артуръ! простоналъ снова Смирке и печально повсилъ голову.
— Извини, жалю, если огорчилъ тебя, но знаешь, вдь она право претолстая, чртовски-толстая, продолжалъ Пенъ, надъ которымъ третья бутылка очевидно начала производить свое дйствіе.
— Это не миссъ Портменъ, возразилъ Смирке голосомъ душевной муки.
— Такъ кто-нибудь въ Чэттерис или Клепгам? Кто-нибудь здсь? Нтъ, ужь не старуха же Пайбусъ? не можетъ-быть, чтобъ миссъ Рольтъ на фабрик, ей всего четырнадцать лтъ.
— Это дама, которая нсколько-старе меня, Пенъ, воскликнулъ Смирке, поднявъ глаза на друга и потомъ вперивъ ихъ, какъ виновный, въ тарелку.
Пенъ расхохотался.— Мадамъ Фрибсби, клянусь Юпитеромъ! Мадамъ Фрибъ, ради безсмертныхъ боговъ!
Смирке не могъ доле выдержать.— О, Пенъ! какъ могъ ты предполагать, чтобъ которое-нибудь изъ этихъ боле чмъ обыкновенныхъ существъ, могло произвести впечатлніе на это сердце, когда я привыкъ ежедневно созерцать совершенство! Можетъ-быть, я безуменъ, можетъ-быть, я дерзко-честолюбивъ, можетъ-быть, я сумасброденъ, но впродолженіе двухъ лтъ сердце мое было исполнено однимъ образомъ и не знало другаго идола. Разв я не любилъ тебя какъ сына, Артуръ? Скажи, разв Чарльзъ Смирке не любилъ тебя какъ сына?
— Ну, да, старый пріятель, ты былъ со мною очень-добръ, отвчалъ Пенъ, котораго привязанность къ наставнику была вовсе не въ сыновнемъ дух.
— Средства мои, продолжалъ Смирке:— теперь ограничены, признаюсь въ этомъ, и мать моя не такъ щедра, какъ бы можно было желать, но все, что у нея есть, будетъ принадлежать посл ея смерти мн. Еслибъ она услышала, что я женюсь на дам изъ высшаго сословія и съ хорошимъ состояніемъ, она бы, конечно, перестала скупиться — о, наврно! Все, что у меня есть, или что мн посл достанется — а наберется по меньшей мр по пятисотъ фунтовъ въ годъ — все это будетъ записано на ея имя, и… и на твое, посл моей смерти, то-есть…
— Какого чорта ты хочешь сказать? и что мн длать съ твоими деньгами? воскликнулъ Пенъ, совершенно озадаченный.
— Артуръ, Артуръ! кричалъ Смирке вн себя: — ты называешь меня лучшимъ своимъ другомъ, пусть я буду больше. О, разв ты не видишь, что ангельское существо, которое я люблю, чистйшая, лучшая изъ женщинъ, не кто другой, какъ этотъ милый ангелъ — твоя мать!
— Моя мать! воскликнулъ Артуръ, вскочивъ съ мста и отрезвившись въ одно мгновеніе. Годдемъ! Смирке, ты сошелъ съума, она семью или восмью годами старе тебя.
— А разв ты находилъ это же самое препятствіемъ?
Пенъ почувствовалъ намкъ и покраснлъ до ушей.— Тутъ дло выходитъ другое, Смирке, и можно было бы избавить меня отъ намека. Мужчина можетъ забыть свое званіе и возвысить до него всякую женщину, но позволь сказать, что наши положенія совершенно-различны.
— Что ты подъ этимъ разумешь, Артуръ? возразилъ съ горестью Смирке, чувствуя, что сейчасъ произнесутъ надъ нимъ послдній приговоръ.
— Что разумю? То, что я сказалъ. Мой наставникъ, я говорю: мой наставникъ, не иметъ права просить руки дамы того положенія въ обществ, какъ моя мать. Это злоупотребленіе доврія. Я говорю, Смирке, что ты позволяешь себ вольность, непростительную вольность. Что я разумю? вотъ хорошо!
— О, Артуръ! заплакалъ Смирке, всплеснувъ руками, съ испуганнымъ и убитымъ лицомъ, по Артуръ топнулъ ногою и дернулъ за звонокъ. Довольно объ этомъ. Теперь мы будемъ пить кофе, если вамъ угодно, прибавилъ онъ съ величавымъ видомъ. Когда старикъ-буфетчикъ вошелъ, Артуръ приказалъ ему подавать кофе.
Джонъ сказалъ, что онъ подалъ кофе въ гостиную, гд дядюшка спрашивалъ о мистер Артур, и старикъ взглянулъ съ удивленіемъ на три пустыя бутылки. Смирке сказалъ, что онъ… онъ лучше не пойдетъ въ гостиную, на что Артуръ отвтилъ надменно: какъ угодно, и приказалъ вывести лошадь мистера Смирке. Бднякъ сказалъ, что онъ знаетъ дорогу въ конюшню и самъ выведетъ свою лошадку, пошелъ въ залу и печально надлъ шляпу и сюртукъ.
Пенъ проводилъ его съ обнаженной головою. Елена все-еще прогуливалась по лужайк, наслаждаясь заходящимъ солнцемъ. Смирке снялъ ей шляпу, въ вид прощанья, и прошелъ въ двери, выходившія на конюшни. Смирке зналъ туда дорогу, какъ онъ говорилъ, онъ осдлалъ лошадку, причемъ Пенъ подтянулъ подпруги, взнуздалъ ее и вывелъ во дворъ. Молодой человкъ былъ тронутъ горестью, отражавшеюся на лиц куратора, когда тотъ садился на лошадь. Пенъ протянулъ ему руку и Смирке молча пожалъ ее.
— Послушай, Смирке, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ: — прости меня, если я сказалъ что-нибудь жосткое: ты былъ всегда очень, очень-добръ ко мн. Но этого быть не можетъ, дружище, право такъ. Будь мужчиной и благослови тебя Богъ.
Смирке безмолвно кивнулъ головой и выхалъ за калитку. Пенъ смотрлъ ему въ слдъ нсколько минутъ, пока онъ не исчезъ изъ вида на поворот дороги. Елена все ждала сына на лужайк, она отвела волосы на его лбу и поцаловала его съ нжностью. Она боялась, что онъ выпилъ слишкомъ-много вина.
— Зачмъ Смирке ухалъ, ненапившись чаю?
Пенъ посмотрлъ на нее съ добродушною шутливостью и засмялся.
— Смирке нездоровъ.
Давно уже Елена не видала его такимъ веселымъ. Онъ обвилъ ея станъ рукою и они прошлись такимъ-образомъ еще нсколько разъ взадъ и впередъ передъ домомъ. Лаура барабанила имъ по окну гостиной, кивала и смялась. ‘Ступайте же сюда, вашъ кофе скоро замерзнетъ’, кричалъ имъ майоръ Пенденнисъ.
Когда Лаура ушла спать, Пенъ, котораго тяготилъ секретъ, разразился имъ, и разсказалъ печальную, но смшную сцену, разъ игравшуюся въ столовой. Елена слушала его, конфузясь и красня много разъ, что очень шло къ ея блдному лицу, и чмъ Артуръ плутовски наслаждался.
— Чтобъ чортъ побралъ наглость этого глупца, сказалъ майоръ, собираясь уйдти въ свою комнату:— на чемъ наконецъ остановится самоувренность этихъ людей? Пенъ и его мать имли въ этотъ вечеръ очень-длинную бесду, исполненную любви, откровенности и смха. Пенъ спалъ эту ночь лучше и пробудился бодре, чмъ когда-нибудь въ-теченіе нсколькихъ послднихъ мсяцевъ.
Прежде-чмъ великій мистеръ Долфинъ выхалъ изъ Чэттериса, онъ нетолько ангажировалъ миссъ Фодрингэй на весьма-выгодныхъ условіяхъ, но имлъ щедрость оставить ей денегъ на уплату всхъ долговъ, какіе у этого семейства могли набраться во время пребываніе ихъ въ здшнихъ мстахъ благодаря благоразумію и бережливости Милли, долги эти были незначительны. Главный долгъ капитана Костигана былъ тотъ, за который его долженъ былъ преслдовать судебнымъ порядкомъ мистеръ Тэтемъ, но это дло было улажено майоромъ Пенденнисомъ. Капитанъ говорилъ одно время, что онъ возвратитъ майору вс деньги до послдняго пенни, но, сколько извстно, угроза его осталась безъ дальнйшихъ послдствій, и законы чести не тревожили его на этотъ счетъ нисколько.
Когда миссъ Костиганъ лично убдилась въ томъ, что дйствительно сдлана уплата по всмъ счетамъ, она передала отцу оставшіяся деньги и тотъ предался напропалую свойственнымъ ему гостепріимнымъ внушеніямъ: онъ угощалъ всхъ своихъ пріятелей и подавалъ маленькимъ Кридамъ больше, чмъ когда-нибудь яблоковъ и пряниковъ, такъ-что мистриссъ Кридъ сохранила навсегда самое пріятное воспоминаніе о своемъ жильц, а дти ея горько плакали на прощаньи съ нимъ. Однимъ словомъ, онъ распорядился такъ хорошо, что отпущенныхъ ему денегъ не стало чрезъ нсколько дней, и онъ нашелся вынужденнымъ занять денегъ на имя мистера Долфина, для покрытія путевыхъ издержекъ изъ Чэттериса въ Лондонъ, когда настало время отъзда.
Въ одной таверн города Чэттериса собирался еженедльный митингъ разгульнаго и шумнаго характера джентльменовъ, называвшихъ себя ‘букканирами.’ Къ тому веселому клубу принадлежали нкоторые изъ избраннйшихъ умовъ Чэттериса. Аптекарь Грэвзъ (чудеснйшій малый, какой когда-либо совалъ себ трубку въ зубы и курилъ ее), Смартъ, талантливый и юмористическій портретистъ изъ Гай-Стрита, Крокеръ, отличнйшій аукціонеръ и неизмнный Гиксъ, въ-теченіе двадцати трехъ лтъ издававшій любимый публикою ‘Чэттерискій Встникъ’, вс эти джентльмены были въ числ команды букканировъ, а когда антрпренръ Бингли получилъ на то позволеніе своей супруги, то и онъ присоединялся къ нимъ по субботнимъ вечерамъ.
Костиганъ былъ также нкоторое время букканиромъ, но недостатокъ аккуратности въ платежахъ былъ причиной, что его до нкоторой степени исключили изъ общества: хозяинъ длалъ на его счетъ довольно-непріятныя замчанія, говоря, что букканиръ, который не платитъ за свои ядра, ршительно-недостоинъ быть морскимъ разбойникомъ. Когда, однако, клубисты узнали о великолпномъ ангажированіи миссъ Фодрингэй, то въ чувствахъ всего клуба, относительно капитана Костигана. произошелъ великій переворотъ. Солли, хозяинъ ‘Виноградной Кисти’ (считаю лишнимъ сказывать: и достойнйшій малый, когда-либо стоявшій за прилавкомъ) разсказалъ джентльменамъ въ Букканирской Зал о томъ, какъ благородно поступилъ капитанъ, какъ обошелъ всхъ и заплатилъ вс свои должишки въ Чэттерис, включая три фунта четырнадцать здсь, словомъ, провозгласилъ во всеуслышаніе, что Косъ славный малый и настоящій джентльменъ, въ чемъ онъ, Солли, былъ всегда убжденъ, наконецъ, онъ такъ подйствовалъ на чувства букканировъ, что т ршили единогласно задать капитану Костигану обдъ.
Банкетъ былъ назначенъ въ послдній вечеръ пребыванія Костигана въ Чэттерис и устроенъ отлично, по обыкновенію Солли. Мистриссъ Солли приготовила самый-лучшій простой обдъ изъ сытныхъ блюдъ старой Англіи. За столъ сло восьмнадцать джентльменовъ: Мистеръ Джобберъ, именитый суконщикъ изъ Гай-Стрита, предсдательствовалъ на пиршеств, а но правую его руку сидлъ почетный гость клуба, остроумный и плотный Гиксъ былъ распорядителемъ, большая-часть членовъ клуба принимали тутъ участіе, Генри Фокеръ, эсквайръ и Томъ Славинъ, эсквайръ, какъ друзья капитана Костигана, получили также приглашенія, которыми, разумется, воспользовались. Когда скатерть сняли, предсдатель сказалъ: ‘Костиганъ, вотъ вино, если угодно’, но какъ капитанъ предпочиталъ пуншъ, поэтому вс голоса были на сторон этого боле-серьзнаго питья. Когда ‘Non Nobis’, былъ проптъ самымъ-классическимъ стилемъ господами: Бингли, Гиксомъ и Булльби (изъ соборнаго хора — веселйшій и забавнйшій изъ всхъ пвцовъ, когда-либо опоражнивавшихъ стаканы), предсдатель провозгласилъ ‘здоровье короля!’ Тостъ этотъ былъ выпитъ со всею преданностью, всегда отличавшею жителей Чэттериса. Потомъ, безъ дальнйшихъ церемоній, предсдатель предложилъ здоровье ‘общаго нашего друга, капитана Костигана’.
Посл восторженныхъ восклицаній, раздавшихся по всему старому Чэттерису, капитанъ всталъ, чтобъ отблагодарить общество и говорилъ цлыя двадцать минутъ, въ-теченіе которыхъ рчь его безпрестанно прерывалась отъ избытка чувствъ.
Храбрый капитанъ сказалъ, что онъ проситъ извиненія за безсвязность своей рчи, такъ-какъ сердце его слишкомъ-полно словъ. Онъ покидаетъ городъ, знаменитый по своей древности, гостепріимству и красот женщинъ, по мужественной доблести, великодушію и веселому праву мужчинъ. ‘Слушайте, слушайте!’), Онъ узжаетъ изъ этого древняго и почтеннаго города, о которомъ сохранитъ навсегда сладчайшее воспоминаніе, въ великую столицу, гд талантъ его дочери найдетъ себ блистательное поприще и гд онъ будетъ беречь ее какъ ангелъ-хранитель. Онъ никогда не забудетъ, что въ Чэттерис она пріобрла то искусство, которое явится теперь въ другой сфер — и, отъ ея имени и своего собственнаго, Джекъ Костиганъ благодаритъ и благословляетъ достопочтенныхъ собесдниковъ. Рчь храбраго воина была принята съ восторженными восклицаніями.
Мистеръ Гиксъ, распорядитель пиршества, предложилъ здоровье миссъ Фодрингэй въ блистательныхъ и энергическихъ выраженіяхъ.
Капитанъ Костиганъ отблагодарилъ его рчью, исполненною чувства и краснорчія.
Мистеръ Джобберъ предложилъ здоровье драмы и чэттерисскаго театра. Мистеръ Бингли готовился уже встать, какъ хозяинъ театра, но былъ предупрежденъ капитаномъ Костиганомъ, который взялъ на себя отблагодарить общество, какъ человкъ, находившійся столько лтъ въ сношеніяхъ съ чэттерисскимъ театромъ, и ради своей дочери. Онъ увдомилъ при этомъ почтенную компанію, что служилъ въ гарнизонахъ Гибралтара и Мальты, и находился при взятіи Флессингена. Герцогъ Йоркскій былъ покровителемъ драмы, онъ имлъ честь обдать много разъ съ его королевскимъ высочествомъ и съ герцогомъ кентскимъ, первый изъ нихъ былъ по справедливости прозванъ другомъ воиновъ. (Громкія одобренія).
Потомъ предложили здоровье арміи, на что капитанъ Костиганъ отвтилъ еще рчью. Въ-теченіе этого вечера онъ плъ свои извстныя ирландскія псни: ‘Дезертиръ’, ‘Поросеночекъ подъ кроватью’ и другія. Вечеръ этотъ былъ для него истиннымъ торжествомъ, онъ протекъ. Вс торжества и вс вечера кончаются. На другой день посл того, какъ миссъ Костиганъ простилась со всею труппой и помирилась съ миссъ Роунси, которой оставила ожерелье изъ бусъ и блое атласное платье — на другой день Костиганъ съ дочерью сидли въ дилижанс ‘Соревнователь’ и прохали мимо воротъ Фэрокса — и Пенденнисъ не видалъ ихъ.
Кучеръ Томъ Смитъ указалъ на Фэроксъ сидвшему на козлахъ капитану Костигану, отъ котораго сильно несло грогомъ, и капитанъ возразилъ, что мсто неважное и прибавилъ: ‘Вотъ еслибъ ты видлъ замокъ Костиган-кастль, пріятель, въ графств Мейо!’ И Томъ отвчалъ на это, что онъ бы очень желалъ посмотрть на него.
Они ухали и Пенъ ихъ не видалъ! Онъ узналъ объ отъзд ихъ только изъ объявленія въ ‘Чэттерисскомъ Встник’ и тотчасъ же поскакалъ въ городъ, чтобъ удостовриться въ этомъ. Они дйствительно выхали: въ знакомомъ и памятномъ Пену окн былъ билетикъ: ‘Отдается квартира въ наемъ’. Онъ вбжалъ въ комнаты и обошелъ ихъ кругомъ, слъ у окна, выходящаго въ садъ декана, изъ котораго онъ такъ часто смотрлъ вмст съ своею Эмили. Онъ вошелъ съ трепетомъ въ ея маленькую опустлую спальню. Она была выметена и приготовлена для новыхъ жильцовъ. Зеркало, отряжавшее ея прекрасное лицо, было готово для другихъ, Занавски лежали свернутый на кровати: онъ бросился на кровать и скрылъ лицо свое въ холодной подушк.
Лаура связала кошелекъ, въ который мать его положила нсколько гиней, и Пенъ нашелъ его въ то самое утро на своемъ туалетномъ столик. Онъ далъ одну гинею двочк, прислуживавшей Костиганамъ, а другую дтямъ мистриссъ Кридъ, которыя сказали ему, что они очень-любили ее. Всего прошло нсколько мсяцевъ, а между-тмъ Пену казалось, что протекли долгіе годы съ-тхъ-поръ, какъ онъ въ первый разъ вошелъ сюда! Онъ чувствовалъ, что все кончено. То, что онъ не видалъ ихъ передъ отъздомъ, казалось ему какимъ-то роковымъ предзнаменованіемъ. Страшная пустота, изнеможеніе и уныніе овладли бднымъ юношей.
Мать увидла по его взгляду, когда онъ воротился домой, что она ухала. Теперь и ему хотлось улетть, какъ многимъ другимъ, изъ чэттерисскаго околотка. Бдному Смирке нужно было удалиться изъ вида сирены-вдовы. Фокеръ началъ помышлять о томъ, что онъ ужь достаточно насладился Бэймутомъ и что нсколько веселыхъ ужиновъ въ Сент-Бонифас будутъ нелишними. Майоръ Пенденнисъ желалъ убраться какъ-можно скоре, чтобъ поспть въ Стилльбрукъ на охоту за фазанами, и чтобъ отдлаться отъ смертельно-надовшей ему деревни и всхъ ея tracasseries. Вдова и Лаура усердно принялись собирать багажъ Пена и укладывать въ сундуки его книги и блье. Елена писала ярлыки съ именемъ Артура Пенденниса, эсквайра, которые должнымъ образомъ прибивались къ крышкамъ и на которые она и двочка смотрли сквозь слезы. Долго, долго посл этого Пенъ вспомнилъ, какъ постоянна и нжна была привязанность этихъ женщинъ, и какъ себялюбиво самъ онъ велъ себя.
Настала ночь, дилижансъ, при звук рожка и съ ярко-горящими фонарями, подкатился къ Фэроксу, вещи Пена и его дяди помщены наверху кареты, въ которую вскор усаживаются они сами. Елена и Лаура стоятъ въ разсадник и лица ихъ освщены каретными фонарями. Кондукторъ кричитъ: ‘Все готово!’ Еще мгновеніе — и экипажъ покатился впередъ, свтъ фонарей исчезъ, и сердце и молитвы Елены понеслись за сыномъ. Ея святое материнское благословеніе напутствуетъ уносящемуся мальчику. Онъ покинулъ домашнее гнздо, въ которомъ бился съ нетерпніемъ, и куда воротился посл самаго перваго вылета своего раненный и окровавленный, онъ жаждетъ новизны и ему снова хочется попробовать силу своихъ неугомонныхъ крыльевъ.
Какъ опустлъ домъ безъ него! Обвязанные веревками сундуки и ящики съ книгами стоятъ въ его пустой комнат. Лаура проситъ позволенія спать въ комнат Елены. Когда Лаура доплакалась до сна, мать идетъ потихоньку въ спальню Пена, становится на колни подл его кровати, на которую свтитъ луна, и молится за своего юношу, какъ одн только матери умютъ молиться. Онъ знаетъ, что ея чистыя благословенія слдуютъ за нимъ въ то время, какъ онъ уносится.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
Alma Mater.

Всякій, какъ бы кратка и безславна ни была его ученая карьера, долженъ вспоминать съ чувствами кроткими и нжными о старинныхъ университетскихъ товарищахъ и дняхъ. Жизнь молодаго человка начинается тутъ: помочи мальчика обрзаны и онъ наслаждается всею новизною и всмъ достоинствомъ самостоятельности. Онъ еще не иметъ понятія о заботахъ, разстроенномъ здоровь, плутовств, бдности и завтрашнихъ огорченіяхъ. Комедія жизни разъигрывалась для него еще не такъ часто, и потому она не успла еще наскучить. Хотя впослдствіи у насъ остается горечь посл этого напитка удовольствій, зато какъ чисто и весело онъ искрится вначал! Съ какою жадностью мальчикъ хватается за чашу наслажденіи и съ какимъ жаромъ осушаетъ ее! Даже старые эпикурейцы, которыхъ разстроенный желудокъ осуждаетъ на яйцо въ смятку и стаканъ воды, даже и т любятъ смотрть на людей съ хорошимъ аппетитомъ, а такъ-какъ посл наслажденія самою пантомимой первое удовольствіе состоитъ въ томъ, чтобъ смотрть, какъ дти наслаждаются ею, то, по-моему, нтъ возраста и опытности, до которыхъ смертные могутъ достигнуть, и нтъ такой угрюмой философіи, которая бы не любовалась на счастье блаженной юности.
Возвращаясь, нсколько недль тому назадъ, посл кратковременнаго посщенія древняго Оксбриджскаго Университета, гд пріятель мой мистеръ Артуръ Пенденнисъ провелъ часть своей жизни, я халъ по желзной дорог рядомъ съ однимъ молодцомъ, въ настоящее время студентомъ Коллегіи Сент-Бонифаса. Онъ какъ-то получилъ свой exeat и халъ на день въ Лондонъ. Онъ не уставилъ болтать съ самаго начала путешествія до конца, наставшаго слишкомъ-скоро для меня, потому-что и я не уставалъ слушать шутки честнаго малаго и его веселый хохотъ, и когда поздъ нашъ остановился, ничто не могло удовлетворить его, кром кабріолета Генсома, чтобъ ему какъ-можно-скоре попасть въ городъ и насладиться ожидавшими его тамъ удовольствіями. Молодой человкъ умчался съ радостью на добродушномъ лиц, а покорнйшій слуга читателя, имвшій съ собою только дорожный мшокъ, взобрался на верхъ омнибуса и услся между ветошникомъ-жидомъ, курившимъ скверныя сигары, и лакеемъ какого-то джентльмена, имвшимъ подъ своимъ надзоромъ пуделя, въ ожиданіи, когда наберется полное число пассажировъ и чемодановъ, чтобъ кучеръ нашъ могъ тронуться. конечно, не торопились попасть въ городъ. Ни одинъ изъ насъ не чувствовалъ особенно-запальчиваго желанія ворваться въ дымившійся неподалеку Вавилонъ и обдать въ такомъ-то клуб, или танцовать въ такомъ-то казино. Пройдетъ немного лтъ еще, и мой юный пріятель желзной дороги сдлается точно такъ же равнодушнымъ.
Въ то время, когда Артуръ Пенденнисъ отправился въ знаменитый Оксбриджскій Университетъ, не было еще желзныхъ дорогъ, но онъ въхалъ туда въ здоровой карет, наполненной внутри и снаружи профессорами, джентльменами въ мантіяхъ, молодыми новичками, хавшими опредлиться, и ихъ наставниками и родственниками, везшими ихъ въ университетъ. Одинъ толстый старикъ, въ срыхъ чулкахъ, изъ Сити, сидвшій подл майора Пенденниса внутри экипажа, имя vis—vis блднолицаго сына, перепугался до смерти, когда услышалъ, что лошадьми правилъ цлыя дв станціи молодой мистеръ Фокеръ, изъ Коллегіи Сент-Бонифаса: Фокеръ былъ пріятель со всми, включая кучеровъ, и умлъ править не хуже самого Тома Гикса. Пенъ сидлъ наверху, разсматривая съ восторгомъ и любопытствомъ экипажъ, пассажировъ и окрестности. Сердце его запрыгало отъ удовольствія, когда взорамъ его открылся знаменитый университетъ, съ почтенными старинными башнями и шпицами, высокими пльмами и свтлою ркой подл.
Пенъ провелъ нсколько дней на квартир дяди, въ Бюри-Стрит, прежде-чмъ они отправились въ Оксбриджъ. Майоръ Пенденнисъ счелъ, что гардеробъ племянника нуждается въ возобновленіи, и Артуръ нисколько не противился плану, который долженъ былъ доставить ему нсколько новыхъ костюмовъ и жилетовъ. Не было конца жертвамъ, которыя дядя для него длалъ. Лондонъ былъ страшно-пустъ. Троттуары Палл-Малля были безъ фланровъ, даже красные мундиры выбрались изъ города. Едва-едва показывалось человческое лицо въ выпуклыхъ окнахъ клубовъ. Майоръ повелъ своего племянника въ одно изъ этихъ опустлыхъ зданій и записалъ его имя въ списк кандидатовъ, удовольствіе Артура отъ этой любезности дяди было невыразимо. Онъ прочиталъ въ пергаминной книжиц свое имя и титулы: ‘Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ, изъ Фэрокса, NN шира, и Коллегіи Сент-Бонифаса въ Оксбридж, предложенный майоромъ Пенденнисомъ и поддержанный лордомъ Вискоуигомъ Кольчикумомъ’, что доставило ему наслажденіе необъятное. ‘Тебя будутъ баллотировать года черезъ три, а ты между-тмъ успешь получить въ университет степень’, сказалъ опекунъ. Пенъ внутренно пожелалъ, чтобъ эти три года не существовали, онъ оглядывалъ уже залы, библіотеку и отлично-мблированныя гостиныя, какъ свою собственность. Майоръ усмхнулся, глядя на важничанье простодушнаго юноши, когда онъ вышелъ на улицу. Пенъ отправился разъ вмст съ Фокеромъ и въ кабріолет Фокера въ Грэйфрайрскую Школу, для возобновленія знакомства съ нкоторыми изъ своихъ прежнихъ товарищей. Мальчики окружили оставленный у воротъ кабріолетъ, и восхищались бурой лошадью и ливреей съ обтяжными лосинными, равно какъ серьзнымъ видомъ Ступида, грума или тигра мистера Фокере. Пока они разговаривали на лугу съ старыми пріятелями, зазвонилъ колоколъ для вечернихъ классовъ и грозный докторъ прошелъ въ школу, съ грамматикой въ рук. Фокеръ невольно отшатнулся назадъ, но Пенъ подошелъ, красня, къ ученому педагогу и пожалъ ему руку. Онъ смялся, вспомнивъ, сколько, бывало, разъ эта самая латинская грамматика поражала его по голов. Онъ былъ малый добрый, великодушный и, однимъ словомъ, высокоумный и довольный собою до-нельзя.
Посл того они похали къ родительской пивоварн Фокера. Она состоитъ изъ огромной массы зданій, недалеко отъ Грэйфрайрской школы, и имя владльца красуется золотыми буквами на безчисленномъ множеств вывсокъ тавернъ, содержимыхъ его вассалами по сосдству. Почтенный младшій партнръ и управитель заведенія, припалъ съ приличною почестью юнаго наслдника чановъ и его молодаго друга. Онъ налилъ имъ изъ серебряныхъ флягъ такого крпкаго портера, что вы сочли бы не только молодыхъ людей, но и бурую лошадь мистера Фокера подъ-хмлемъ — такою рысью понесся онъ оттуда домой, въ Вест-Эндъ, къ великой опасности торговокъ съ подвижными лавочками и разнощицъ на перекресткахъ, приступки кабріолета ударялись о тумбы на углахъ, и бднаго Ступида подбрасывало страшнымъ образомъ на его сдалищ сзади.
Майоръ былъ очень-доволенъ, когда Пенъ былъ вмст съ своимъ пріятелемъ, онъ слушалъ наивные разсказы Фокера съ большимъ участіемъ, задалъ обоимъ юношамъ славный обдъ въ ковентгарденскомъ кофейномъ дом, откуда вс трое отправились въ театръ, но больше всего былъ онъ счастливъ, когда мистеръ и леди Агнеса Фокеръ, случившіеся въ то время въ Лондон, просили майора Пенденниса и мистера Артура Пенденниса сдлать имъ удовольствіе откушать у нихъ, въ Гросвенор-Стрит. ‘Получивъ entree въ домъ леди Агнесы’, сказалъ онъ племяннику съ родственною торжественностью, приличною случаю: — ты долженъ, мой милый, пользоваться этимъ. Ты обязанъ не забывать никогда сдлать визитъ на Гросвенор-Скверъ, когда будешь въ Лондон. Рекомендую теб прочитать въ Дебретт подробности о генеалогіи и фамильныхъ связяхъ графовъ Рошервиллей, и тогда, если хочешь, можешь сказать что-нибудь хорошенькое, историческое о фамиліи, такъ, въ род комплимента, и тому подобное. У тебя фантазія поэтическая, и потому тебя это не затруднитъ. Самъ мистеръ Фокеръ человкъ очень-достойный, хотя невысокаго происхожденія, да и невысокаго воспитанія. Онъ поставилъ себ въ обязанность угощать фамильнымъ портеромъ всхъ гостей кругомъ, посл обда: отъ этого ты не отказывайся ни подъ какимъ видомъ, смотри, я самъ выпью стаканъ, хотя все пивное чертовски не по моей натур’. И достойный дядя дйствительно пожертвовалъ собой, какъ сказалъ, въ день обда, когда старикъ Фокеръ сидлъ въ голов стола и отпустилъ свою обычную шутку о ‘Фокеровомъ Цльномъ’. Вс мы, я увренъ, пришли бы въ восторгъ, еслибъ увидли, какъ майоръ оскалилъ зубы, когда достойный старый джентльменъ отпустилъ свою освященную временемъ остроту.
Леди Агнеса, погруженная по уши въ своего Гарри, была нжнйшею изъ матерей и добродушнйшею, хотя и не мудрйшею изъ женщинъ. Она приняла пріятеля своего сына съ большимъ радушіемъ и удивила Пена разсказами о тяжкихъ ученыхъ занятіяхъ ея милаго мальчика, и опасеніями, что это можетъ повредить его драгоцнному здоровью. Фокеръ-старшій разражался лошадинымъ смхомъ при нкоторыхъ изъ этихъ рчей, а наслдникъ дома лукаво подмигивалъ своему пріятелю. Потомъ леди Агнеса пустилась повствовать исторію своего сына съ младенческихъ лтъ, она разсказала чудное его избавленіе отъ кори и коклюша и о томъ, какъ онъ чуть не утонулъ, какія ужасныя тиранства онъ вытерплъ въ этой гадкой школ, куда мистеръ Фокеръ такъ упрямо опредлилъ его потому только, что учился тамъ самъ, но она никогда въ жизни не проститъ этому непріятному педанту — доктор — нтъ, никогда и ни за что! Проболтавъ съ часъ безъ умолку о сын, леди Агнеса объявила обоихъ Пенденнисовъ пріятнйшими людьми, когда подали фазановъ за второй перемной, которыхъ майоръ расхвалилъ какъ лучшихъ птицъ на свт, миледи сказала, что они изъ Логвуда (что майору было какъ-нельзя-лучше извстно), и изъявила надежду видть ихъ тамъ у себя обоихъ на Рождество, или когда милый Гарри будетъ дома на каникулы.
— Богъ съ тобой, мой любезнйшій, сказалъ майоръ Пенденнисъ Артуру, когда они зажигали свчи въ Бюри-Стрит, чтобъ идти спать.— Ты сдлалъ этотъ маленькій намекъ на Азинкуртъ, гд одинъ изъ Рошервиллей отличился, очень-мило и ловко, хотя леди Агнеса и несовершенно поняла его, но для начинающаго это было прекрасно, только, скажу мимоходомъ, теб бы не слдовало такъ краснть, и я прошу тебя, мой милый Артуръ, вомни на всю жизнь, что съ хорошимъ вступленіемъ въ свтъ — замть, съ хорошимъ для тебя такъ же легко жить въ хорошемъ обществ, какъ и въ дурномъ, человку, порядочнымъ образомъ введенному въ общество такъ же легко удержаться на хорошей ног въ лучшихъ домахъ Лондона, какъ обдать у какого-нибудь приказнаго на Бедфэрд-Сквер. Помни это, когда будешь заниматься науками въ Оксбриджъ и, ради Небесъ, будь какъ можно разборчиве въ своихъ знакомствахъ. Первый шагъ въ жизни важне всего. А писалъ ли ты сегодня матери?— Нтъ?— ну, смотри же, напиши ей непремнно. Покойной ночи. Богъ съ тобой.
Пенъ написалъ забавный разсказъ о дяніяхъ своихъ въ Лондон, о комедіи, посщеніи своей прежней школы, о пивоварн и обд у Фокеровъ — къ своей милой матери, молившейся за него въ одинокомъ Фэрокс съ сердцемъ, исполненнымъ невыразимой любви и нжности. Она много разъ перечитывала вмст съ Лаурой это письмо и вс слдующія затмъ письма, и об думали долго надъ ними, по женскому обычаю. То былъ первый шагъ Пена на жизненномъ пути. О, какое это опасное путешествіе и какъ легко храбрйшій можетъ споткнуться и самый твердый упасть! Собратъ путникъ! Желаю, чтобъ дружеская рука поддерживала тебя на дорог, и чтобъ и ты протянулъ дружескую руку тмъ, кто будетъ падать подл тебя. Да руководитъ тобою истина, да проститъ теб подъ конецъ милосердіе и да сопутствуетъ теб всегда любовь. Какъ слпъ былъ бы странникъ безъ этой теплой лампады я какъ угрюмо и печально его путешествіе!
Итакъ, карета подкатилась къ древней и комфортэбльной гостинниц, подъ вывскою ‘Деревянной Тарелки’, которая находится на главной улиц классическаго Оксбриджа. Пенъ въ первый разъ увидлъ съ жаднымъ восторгомъ, какъ ходятъ люди въ мантіяхъ, какъ величаво и спокойно высятся башни и шпицы надъ остроконечными крышами и старинными фасадами домовъ, и прислушивался къ звону колоколовъ капеллы, которые въ Оксбридж звонятъ отъ зари до зари. Еще прежде отъзда Пена, докторъ Портменъ списался съ пріятелемъ своимъ, мистеромъ Бонномъ, наставникомъ въ Коллегіи Сент-Бонифаса, на половину котораго Пенъ вступалъ. Лишь-только майоръ Пенденнисъ пріоправилъ свою наружность, чтобъ произвести удовлетворительное впечатлніе на будущаго наставника своего племянника, оба они пошли по главной улиц, миновали большія ворота и башню колокольни Коллегіи Сент-Джорджа, и прибыли, какъ имъ указали, къ Сент-Бонифасу. Тамъ снова забилось сердце Пена, когда они вошли въ почтенную, отненную ивами калитку Коллегіи. Надъ воротами возвышается древній куполъ, почти покрытый ползучими растеніями и украшенный изображеніемъ святаго, именемъ котораго названа Коллегія, и множество гербовъ ея царственныхъ и вельможныхъ покровителей и благодтелей.
Привратникъ указалъ на древнюю башню странной фигуры на углу четвероугольника, какъ на путь въ покои мистера Бокка. Оба джентльмена прошли черезъ скверъ, котораго главныя черты сразу врзались въ памяти Пена — хорошенькій фонтанъ, игравшій въ центр свжей, зеленой площадки, высокія окна и контрфорсы капеллы, возвышавшіяся направо, большая зала съ пирамидальнымъ фонаремъ и стрльчатымъ окномъ, будка, изъ дверей которой величаво выходилъ великій магистръ въ шелковомъ одяніи, потомъ амфилады окружающихъ комнатъ, съ лпными трубами, срыми башенками и чопорными шпицами, все это Пенъ пожиралъ глазами съ жадностью, свойственною первымъ впечатлніямъ, а майоръ Пенденнисъ смотрлъ на то же самое съ хладнокровіемъ джентльмена, который мало думаетъ о живописномъ, и котораго зрніе нсколько потускло отъ постояннаго яркаго отраженія мостовой Палл-Малла.
Коллегія Сент-Джорджа считается первою въ Оксбриджскомъ Университет, съ своимъ обширнымъ помщеніемъ, прекраснйшею залой и садами. ‘Джорджіанцы’, какъ себя называютъ тамошніе студенты, прошедшіе и настоящіе, носятъ мантіи особаго покроя и важничаютъ немало передъ всми остальными молодыми людьми. Коллегія Сент-Бонифаса небольше, какъ маленькая пустынь въ сравненіи съ огромнымъ освященнымъ зданіемъ, подл котораго она находится. Но, несмотря на свои размры, она пользовалась всегда очень-хорошею славой въ университет. Тонъ въ ней очень-хорошій, лучшія фамиліи извстныхъ графствъ постоянно посылали съ незапамятныхъ временъ молодыхъ людей своихъ въ Сент-Бонифасъ, мста пасторскія, зависящія отъ этой коллегіи, замчательно-хороши и сотоварищество пріятно, бонифаціанцы имли больше, чмъ свою должную долю университетскихъ отличій, шлюпка ихъ третья на рк, хоръ ихъ капеллы не уступаетъ сент-джорджскому, и эль Сент-Бонифаса лучшій въ Оксбридж. Въ старинной, съ дубовыми панелями зал коллегіи, и вокругъ рубильяковой статуи св. Бонифаса (который благословляетъ трапезу сотоварищей), развшены по стнамъ портреты многихъ изъ знаменитйшихъ бонифаціанцовъ: вотъ ученый докторъ Гриддль, пострадавшій въ царствованіе Генриха VIII, и архіепископъ Бошъ, которымъ Гриддль былъ сожженъ, лордъ великій судья Гиксъ, герцогъ Сент-Дэвидъ, рыцарь Подвязки, канцлеръ университета и членъ этой коллегіи, поэтъ Спроттъ, котораго славою Коллегія по справедливости гордится, докторъ Блоггъ, прежній учитель и другъ доктора Джонсона, который посщалъ его въ Сент-Бонифас, и многіе другіе юристы, ученые и духовные, которыхъ изображенія смотрятъ на васъ со стнъ, или которыхъ гербы красуются въ расписныхъ стеклахъ высокихъ оконъ рефекторіи. Почтенный поваръ коллегіи считается однимъ изъ лучшихъ артистовъ Оксбриджа, сынъ его получилъ первыя ученыя почести въ Кемфордскомъ Университет.
Въ эту-то спокойную и закрытую гавань входилъ нашъ Пенъ, опираясь на руку дяди, они вскор достигли квартиры мистера Бонна и были введены въ кабинетъ этого учтиваго джентльмена.
Онъ уже получилъ отъ доктора Портмена вс свднія касательно Пена, о фамиліи, состояніи и личныхъ достоинствахъ котораго почтенный ректоръ отзывался съ немалымъ энтузіазмомъ. Портменъ дйствительно описалъ Артура, какъ ‘молодаго джентльмена съ состояніемъ и владющаго помстьемъ, происходящаго отъ одной изъ древнйшихъ фамилій королевства и одареннаго такимъ характеромъ и способностями, которые, при хорошемъ руководств, принесутъ честь коллегіи и университету’. Посл такой рекомендаціи наставникъ принялъ, разумется, съ величайшимъ радушіемъ молодаго новичка и его опекуна, пригласилъ майора отобдать въ зал коллегіи, гд онъ будетъ имть удовольствіе видть своего племянника въ первый разъ въ мантіи и за первымъ университетскимъ обдомъ, посл зала онъ пригласилъ и племянника и дядю къ себ на рюмку вина и, вслдствіе въ высшей степени благопріятнаго отзыва, полученнаго имъ о мистер Артур Пенденнис, сказалъ, что сочтетъ себ за удовольствіе отвести ему лучшія комнаты въ коллегіи — комнаты джентльмена-пенсіонера, которыя теперь, къ-счастью, очистились. Такъ они разстались до обда, до котораго уже было недалеко, и майоръ Пенденнисъ объявилъ мистера Бокка человкомъ необычайно-учтивымъ. Дйствительно, если университетскій магнатъ захочетъ взять на себя трудъ быть любезнымъ, то нтъ человка великолпне-вжливаго, чмъ онъ. Погруженные въ свои книги и отдаленные отъ свта множествомъ серьезныхъ занятій, эти почтенные господа принимаютъ тонъ обращенія торжественно-привтливый, отзывающійся величавостью ихъ шелковыхъ и штофныхъ мантій. Но эти шелки и штофы надваются не всякій день и не для всякаго.
Простившись съ наставникомъ въ кабинет, оба джентльмена вышли въ его пріемную или библіотеку — прекрасный покой, устланный коврами, и нашли тамъ слугу съ другимъ человкомъ, который принесъ корзину съ шапками и цлую кучу мантій на выборъ мистера Пена. Разумется, что слуга ожидалъ приличнаго вознагражденія за коммиссію. Пенъ трепеталъ отъ удовольствія, когда хлопотливый портной прикинулъ одну изъ мантій и произнесъ, что она какъ-разъ ему впору, потомъ онъ надлъ хорошенькую коллегіальную шапку немножко на бекрень, какъ ее нашивалъ Фиддикомбъ, младшій учитель Грэйфрайровой Школы. Онъ осмотрлъ весь свой костюмъ въ одномъ изъ огромныхъ раззолоченныхъ зеркалъ, украшавшихъ библіотеку мистера Бокка: эти университетскія ученыя особы нисколько не выше суетности зеркалъ и охорашиваются передъ ними въ своихъ шапкахъ и мантіяхъ съ тою же тщательностью, какъ особы прекраснаго пола. Майоръ улыбался, глядя какъ его племянникъ красовался передъ зеркаломъ: старый джентльменъ былъ очень-доволенъ пріятною наружностью юноши.
Тогда Дэвисъ, слуга, повелъ ихъ, съ ключами въ рук, черезъ площадку, въ комнаты, назначенныя новичку, майоръ и Пенъ слдовали за нимъ, Пенъ, красня и довольный своимъ академическимъ нарядомъ. Комнаты выбывшаго джентльмена-пенсіонера мистера Спайсера были очень-комфортэбльны, съ массивными балками, высокими панелями и маленькими окнами въ глубокихъ амбразурахъ. Мебель мистера Спайсера продавалась, и майоръ уговорился взять изъ нея что нужно для племянника, отказываясь со смхомъ (какъ сдлалъ и Пенъ, съ своей стороны) отъ шести охотничьихъ гравюръ и четырехъ группъ балетныхъ танцовщицъ въ газовыхъ одеждахъ, что составляло художественную коллекцію прежняго жильца.
Они отправились потомъ въ залу, гд Пенъ занялъ свое мсто и лъ съ новичками, а майоръ за верхнимъ столомъ съ университетскими чинами, отцами и родственниками юношей, привезенныхъ ими въ Оксбриджъ, посл залы они пошли на рюмку вина къ мистеру Кокку, а посл — въ капеллу, гд майоръ сидлъ на верхнемъ мст, откуда могъ пользоваться полнымъ видомъ магистра, на его рзномъ сдалищ подъ органомъ, гд этотъ джентльменъ, докторъ Донне, сидлъ во всемъ великолпіи съ молитвенникомъ передъ собою. Вс молодые новички вели себя какъ-нельзя чинно и прилично, но Пенъ былъ непріятно пораженъ видомъ этого негоднаго маленькаго Фокера, пришедшаго шумно и очень-поздно съ полудюжиною товарищей въ мста джентльменовъ-пенсіонеровъ. Но все это, просимъ помнить, происходило давно, во времена короля Вилльяма IV. Теперешніе молодые люди ведутъ себя гораздо-скромне, да къ-тому же Сент-Бонифасъ была коллегія изъ прыткихъ.
Въ эту ночь Пенъ едва могъ заснуть въ своей спальн въ гостинниц — такъ ему хотлось начать какъ-можно-скоре университетскую жизнь и перебраться въ свои комнаты. О чемъ онъ думалъ, бодрствуя и поворачиваясь съ боку на бокъ? О матери, которой благочестивая душа была вся поглощена имъ? Да, будемъ надяться, что онъ подумалъ немножко и о ней. Или о миссъ Фодрингэй и своей вчной страсти, причин столькихъ безсонныхъ ночей, столькихъ мукъ и страданій? Онъ краснлъ, и еслибъ вы были въ комнат и свча не была погашена, вы бы увидли, какъ лицо нашего молодца вспыхивало много разъ, когда онъ прорывался гнвными безсвязными восклицаніями, относившимися къ этой злосчастной эпох своей жизни. Уроки дяди не пропали даромъ: туманъ страсти спалъ съ его глазъ и онъ видлъ ее такою, какъ она есть. Подумать, что онъ, Пенденнисъ, былъ порабощенъ такою женщиной и потомъ брошенъ ею! что онъ упалъ такъ низко и былъ втоптанъ въ грязь! что было время въ его существованіи, всего нсколько мсяцевъ назадъ, когда онъ желалъ имть тестемъ Костигана!
‘Бдный Смирке!’ при этой иде онъ расхохотался: ‘ну, надобно написать старому пріятелю я утшить его. Онъ не умретъ отъ своей страсти, ха, ха!’ Еслибъ майоръ не спалъ, онъ услышалъ бы кучу подобныхъ восклицаній бодрствующаго племянника въ-теченіе первой ночи пребыванія его въ Оксбридж.
Оно, можетъ-статься, было бы лучше для юноши, котораго битва жизни должна была начаться завтра, еслибъ онъ провелъ свое бдніе иначе и въ другаго рода размышленіяхъ, но свтъ ужь наложилъ на него руки въ образ эгоистическаго ментора. Всякій, кто хоть сколько-нибудь интересовался характеромъ Пена, могъ замтить еще прежде, что малый былъ очень-слабъ и очень-пылокъ, очень-тщеславенъ и очень-откровененъ и чистосердеченъ, и если онъ былъ расположенія великодушнаго, то препорядочно себялюбивъ, а также довольно-втренъ, какъ вс жадные искатели удовлетворенія своихъ страстей.
Шестимсячная страсть состарила его значительно. Широчайшій оврагъ отдлялъ Пена, жертву любви, отъ Пена, невиннаго восьмнадцатилтняго мальчика, не знавшаго любви. Такимъ-образомъ Артуръ Пенденнисъ имлъ всю опытность и все превосходство надъ другими, не доставало той власти, которую впослдствіи самоувренность и наклонность къ повелительности дали ему надъ молодыми людьми, новыми товарищами.
Онъ и дядя его провели слдующее утро очень-пріятно, занятые покупками разныхъ вещей для лучшаго комфорта новой квартиры Пена. Сервизъ и хрусталь мистера Спайсера были въ страшно-разстроенномъ состояніи, лампы разбиты и перепорчены, а шкапы для книгъ слишкомъ-тсны для того, что было наложено въ ящики, остававшіеся въ комнат въ Фэрокс, съ адресами Артура Пенденниса, надписанными рукою бдной Елены.
Чрезъ нсколько дней прибыли эти ящики, упакованные такъ тщательно его матерью. Пенъ былъ тронутъ, читая ярлыки этого милаго, знакомаго почерка. Онъ разставилъ книги на мста, разложилъ, куда слдуетъ, блье и скатерти, выбранныя Еленою изъ фамильнаго запаса, и вс баночки, горшечки и разныя разности, увязанныя въ солому и упакованныя маленькою Лаурой. У Пена теперь другая Alma Maler, но не вс дти ласкаются къ ней.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
Пенденнисъ въ Сент-Бонифас.

Пріятель нашъ Пенъ неочень тосковалъ, прощаясь съ своимъ менторомъ, чрезъ день посл прибытія въ Оксбриджъ, и мы можемъ быть уврены, что и майоръ, съ своей стороны, былъ очень-радъ, исполнивъ свою обязанность и отдлавшись отъ нея. Больше трехъ мсяцевъ драгоцннаго времени отдалъ добрый майоръ своему племяннику — бывалъ ли когда-нибудь эгоистъ призванъ на большее самоотверженіе? Многихъ ли вы знаете людей вообще, которые сдлаютъ то же самое. Человкъ положитъ свою голову, или рискнетъ жизнью за честь, но будемте очень-осмотрительны, если придется намъ попросить кого-нибудь пожертвовать комфортомъ или сердечными желаніями. Очень-немногіе изъ насъ выдержатъ подобнаго рода испытаніе. Скажи, достойный читатель, если у тебя растетъ борода, сдлалъ ли бы ты то же самое? Я не говорю ни слова о женщинахъ: он привыкли къ этому, мы стараемся пріучить ихъ къ пожертвованіямъ, но, мой почтенный сэръ, еслибъ гд-нибудь въ другомъ мст свсили количество самоотверженія, которымъ вы, вроятно, отличались въ жизни, какъ вы думаете, перетянетъ ли оно чашку всовъ на вашу сторону? Ну, да оставимъ это: нечего говорить о такихъ некрасивыхъ вещахъ, и вы слишкомъ благовоспитанны, чтобъ употребить грубое tu quoque. Но я желаю сказать разъ навсегда, что я поистин удивляюсь майору за его поведеніе въ-теченіе протекшей четверти года, и думаю, что онъ имлъ полное право радоваться, дождавшись наконецъ праздника. Фокеръ и Пенъ проводили его до кареты, и Фокеръ рекомендовалъ особеннымъ попеченіямъ кучера этого джентльмена, сидвшаго внутри. Пенденнисъ Старшій былъ очень-доволенъ, что племянникъ его такъ коротокъ съ молодымъ Фокеромъ, который введетъ его въ лучшій университетскій кругъ. Майоръ устремился въ Лондонъ, а потомъ въ Чельтенгэмъ, къ ваннамъ, откуда постилъ нсколько сосднихъ знатныхъ домовъ, которыхъ обитатели не ухали за границу, и гд можно было найдти хорошую охоту и хорошее общество.
Цлая четверть этого творенія была посвящена разсказу объ одномъ только эпизод жизненнаго поприща мистера Пена. Очень-понятно, что вс его приключенія не могутъ быть описаны съ такою же подробностью, разв посл кончины автора какой-нибудь изъ его потомковъ вздумаетъ взяться за перо и продолжать разсказъ, для назиданія потомства теперешнихъ читателей. Мы не намрены слдить съ такою кропотливостью за ученой карьерой нашего молодца. Увы! Жизнь подобныхъ людей почти не выдерживаетъ описанія. Я бы желалъ противнаго. Спрашиваю васъ, стоитъ ли этого труда ваша жизнь? Пока то, что принято называть нашею честью — чисто, совсть насъ не мучитъ. Женщины несвоекорыстны, но не мужчины. Я не хочу сказать о бдномъ Артур Пенденнис, что онъ былъ хуже своихъ сосдей, а только сосди большею-частью нехороши. Будемте чистосердечны и сознаемтесь хоть въ этомъ.
Впродолженіе перваго курса университетскихъ наукъ, мистеръ Пенъ былъ довольно-сносно внимателенъ на математическихъ и классическихъ лекціяхъ, но открывъ въ себ довольно-скоро отсутствіе вкуса и генія къ точнымъ наукамъ, а можетъ-быть, разсерженный и тмъ обстоятельствомъ, что два товарища весьма-неаристократической комплекціи, неносившіе даже штрипокъ, которые бы скрывали толщину и грубость ихъ неуклюжихъ башмаковъ и чулковъ, разбили его въ пухъ въ алгебр:— онъ пересталъ слушать математику и объявилъ своей нжной матери, что располагаетъ посвятить себя исключительно изученію греческой и римской литературы.
Мистриссъ Пенденнисъ была совершенно-довольна тмъ, что ея милый мальчикъ займется предметомъ, къ которому чувствуетъ больше наклонности, она только упрашивала его не разстраивать здоровья чрезмрнымъ прилежаніемъ: она слыхала самые печальные разсказы о молодыхъ студентахъ, которыхъ усиленныя занятія вгоняли въ чахотку, или которые получали воспаленія въ мозгу и кончали свою жизнь преждевременно, въ самой середин своего университетскаго поприща. А здоровье Пена, которое всегда было довольно-деликатно, должно было беречь выше всего, какъ она справедливо замчала, и такимъ здоровьемъ не слдовало жертвовать для пустыхъ почестей и отличій. Хотя Пенъ и не чувствовалъ въ себ зародыша изнурительной болзни, опасной для его жизни, но общалъ своей мама не засиживаться по ночамъ за книгами, и въ этомъ отношеніи онъ держалъ свое слово съ гораздо-большимъ упорствомъ и твердостью, чмъ во многихъ другихъ случаяхъ, когда бы это дйствительно было неизлишнимъ.
Въ скоромъ времени онъ нашелъ, что и классическія лекціи приносятъ ему мало пользы. Товарищи-студенты по этому отдленію были слишкомъ-тупы, какъ въ математик были они слишкомъ-учены для него. Самъ мистеръ Боккъ зналъ классиковъ получше многихъ мальчиковъ изъ пятаго класса Грэйфрайрской Школы, можетъ-быть, у него были кой-какія дюжинныя понятія о стихосложеніи и грамматической конструкціи какого-нибудь пассажа изъ Эсхила или Аристофана, но въ поэзіи онъ смыслилъ побольше мистриссъ Бинджъ, перестилавшей постели. Пену надоло слушать какъ безтолковые студенты бьются вмст съ наставникомъ надъ нсколькими строчками пьесы по цлымъ часамъ, тогда-какъ онъ пробгалъ то же самое въ полчаса. Наконецъ онъ началъ замчать, что одн только домашнія занятія могутъ быть существенно-полезны человку, а потому объявилъ своей мама, что ршился заниматься гораздо-больше у себя, наедин, и гораздо-меньше на лекціяхъ, вмст со всми. Эта добрйшая женщина знала о Гомер такъ же мало, какъ объ алгебр, но была совершенно-довольна выборомъ занятій сына, и вполн-убждена, что ея милый мальчикъ получитъ то мсто, котораго заслуживалъ.
Пенъ пріхалъ домой уже посл Рождества, къ нкоторому огорченію нжной матери и маленькой Лауры, которая ждала его съ нетерпніемъ, чтобъ онъ выстроилъ для нея крпость изъ снга, такую же хорошенькую какъ три прежнія, но онъ былъ отозванъ въ Логвудъ, къ леди Агнес Фокеръ, гд былъ домашній театръ и куда съхалось на Рождество много самаго фэшнэбльнаго народа, которымъ майоръ не совтовалъ своему племяннику пренебрегать ни подъ какимъ видомъ. Пенъ пробылъ дома послднія три недли вакацій, и Лаура имла случай замтить, какое множество новаго платья онъ навезъ съ собой, а мать восхищалась его возмужалостью и ршительнымъ тономъ.
На Пасху онъ не являлся вовсе, но когда прибыль на долгія каникулы, то привезъ еще больше щегольскихъ нарядовъ. Къ завтраку онъ являлся въ удивительныхъ охотничьихъ курточкахъ съ замчательными пуговицами, а по вечерамъ, въ роскошныхъ бархатныхъ жилетахъ, богато-вышитыхъ галстухахъ и чудномъ бль. Войдя разъ въ его комнату, когда тамъ не было сына, мать увидла прелестнйшую туалетную шкатулку, съ серебрянымъ приборомъ, и множествомъ самыхъ миленькихъ колецъ и галантерейныхъ вещицъ. Пенъ носилъ новые французскіе часы на золотой цпочк, вмсто огромнаго стариннаго хронометра съ цлою связкою печатокъ и побрякушекъ, болтавшихся на живот Джона Пенденниса: по секундамъ этого инструмента покойный медикъ перещупалъ много пульсовъ на своемъ вку. Пенъ алкалъ получить этотъ хронометръ всего нсколько мсяцевъ тому назадъ, и считалъ его великолпнйшимъ измрителемъ времени. Передъ отъздомъ его въ Коллегію, Елена вынула хронометръ изъ своей шкатулки (гд онъ лежалъ незавсденнымъ съ самой смерти мужа), и отдала Пену съ торжественною и поучительною маленькою рчью, касавшеюся добродтелей его отца и важности хорошаго употребленія времени. Этотъ драгоцнный и массивный хронометръ Пенъ объявилъ старомоднымъ, и даже позволилъ себ сдлать нсколько сравненій между нимъ и нагрвальникомъ (сравненія эти показались Лаур непочтительными) и оставилъ его въ комод, вмст съ брошенными палевыми перчатками, вышедшими изъ милости галстухами и другими школьными часами, о которыхъ мы уже упоминали въ нашей исторіи. Старую свою лошадку Пенъ объявилъ слишкомъ-слабою для себя и промнялъ на другую, боле-рослую лошадь, за которую долженъ былъ дать значительную придачу. Мистриссъ Пенденнисъ дала ему деньги на новую лошадь, а Лаура плакала когда уводили старую.
Пенъ привезъ также большой ящикъ съ сигарами, подъ названіями: Colorados, Afrancesados, Telescopies, отъ Фолсона изъ Оксфорд-Стрита, или еще съ другими иностранными произведеніями, и принялся жечь ихъ нетолько въ конюшняхъ и парникахъ, гд он были очень-полезны для растеній Елены, но и въ своей комнат, чего мать сначала не одобряла. Но онъ уврилъ ее, что сочиняетъ призовую поэму и не можетъ работать безъ сигары, и продекламировалъ нсколько строчекъ изъ Байрона, говорившаго въ одной изъ своихъ поэмъ въ пользу куренія. Такъ-какъ онъ курилъ съ такою похвальною цлью, то мать, разумется, не могла отказать ему и не дать разршенія. Разъ эта добрая душа зашла къ нему среди его занятій — онъ читалъ новый романъ, такъ-какъ долженъ былъ слдить за отечественною и иностранною легкою литтературой — Елена, говоримъ мы, зашла къ нему въ комнату, и застала его за работой, а потому, чтобъ избавить его отъ безпокойства, сама достала ему сигару изъ ящика сосдней комнаты, вложила ему въ ротъ и зажгла свчку, чтобъ онъ ее закурилъ. Пенъ засмялся и поцаловалъ ея руку, свсившуюся со спинки софы. ‘Милая маменька’, сказалъ онъ: ‘еслибъ я вамъ сказалъ, чтобъ вы сожгли домъ, вы бы готовы были это сдлать’. И статься можетъ, что Пенъ былъ правъ и что безразсудная мать дйствительно не отказала бы ему и въ этомъ.
Кром произведеній англійской ‘легкой литературы’, пожираемыхъ этимъ прилежнымъ изъискателемъ въ области словесности, онъ привезъ цлую кучу французской легкой литературы: когда Елена заглянула на страницы этихъ книгъ, она прочла тамъ такія вещи, что прешироко открыла глаза отъ удивленія. Но Пенъ доказалъ ей, что не онъ написалъ эти книги, а между-тмъ для знанія французскаго языка ему необходимо знакомство съ знаменитйшими современными писателями, и поэтому ясно, что онъ долженъ читать великаго Поль-де-Кока, такъ же точно, какъ изучать Мольера или Свифта, и мистриссъ Пенденнисъ согласилась съ нимъ, хотя и со вздохомъ. Но миссъ Лаур запрещено было прикасаться къ этимъ книгамъ какъ самою Еленой, такъ и строгимъ моралистомъ, мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ: хотя онъ и долженъ былъ изучать вс отрасли литературы для образованія своего ума и усовершенствованія слога, но такое чтеніе непозволительно молодой двушк, которой занятія совершенно другаго рода.
Въ-теченіе каникулъ вдова замтила, что ея домашніе расходы увеличиваются значительно, что доходовъ ея едва хватитъ на издержки Пена. Но эти издержки только случайныя. Пенъ гоститъ дома всего на нсколько недль каникулъ. Он съ Лаурой постснятся, когда онъ удетъ. Не-уже-ли его не потшить въ тотъ короткій срокъ, что онъ у нихъ?
Въ университет Артуру ассигновывалась довольно-щедрая сумма, больше чмъ получали многіе сыновья гораздо-богатйшихъ родителей. Цлые годы передъ тмъ, бережливый и аккуратный Джонъ Пенденнисъ, котораго любимою мечтою было дать сыну университетское образованіе и доставить ему выгоды, какихъ его самого лишило мотовство отца, началъ откладывать въ сторону капиталъ, названный имъ: ‘Капиталомъ на воспитаніе Артура’. Годъ за годъ, капиталъ этотъ увеличивался новыми взносами, и въ промежутокъ между смертью почтеннаго джентльмена и отправленіемъ Пена въ коллегію, вдова безпрестанно прибавляла къ капиталу новыя суммы, такъ-что, когда Артуръ похалъ въ Оксбриджъ, капиталъ на воспитаніе достигъ значительной цифры. ‘Его надобно щедро снабжать деньгами’, твердилъ постоянно майоръ Пенденнисъ. ‘Пусть онъ сдлаетъ первое entre въ свтъ какъ джентльменъ и займетъ мсто между людьми хорошаго званія и положенія въ обществ, получивъ это, его дло будетъ уже — удержаться. Нтъ политики хуже, какъ давать ему меньше, чмъ имютъ его товарищи. Артуру скоро придется хлопотать самому за себя и выигрывать битву жизни, а между-тмъ мы завримъ ему хорошія знакомства, джентльменскія привычки и онъ будетъ хорошо поддержанъ и выдресированъ къ тому времени, когда начнется настоящая борьба’. Вс эти щедрыя идеи майоръ излагалъ, вроятно, какъ потому, что считалъ ихъ справедливыми, такъ и потому, что дло шло не о его собственныхъ деньгахъ.
Такимъ-образомъ молодой Пенъ, единственный сынъ помстнаго джентльмена внутри Англіи, съ хорошимъ жалованьемъ изъ дома, благородною наружностью и манерами, смотрлъ особою гораздо-боле важною, чмъ онъ былъ въ-сущности, вс оксбриджскія власти, студенты и ремесленники считали его настоящимъ барченкомъ и членомъ аристократіи. Манеры его были открыты и даже немножко смлы. Онъ былъ на свои деньги щедръ и тороватъ, и запасъ ихъ былъ у него повидимому препорядочный. Онъ любилъ веселую бесду и плъ очень-пріятнымъ голосомъ. Гонки на гребл не пріобрли еще во времена Пена той fureur, какъ впослдствіи въ университет, сколько намъ извстно. Моднымъ развлеченіемъ тогдашняго остроумнаго юношества была возовая зда и катанье въ тэндемахъ. Пенъ здилъ ловко съ собаками, являлся въ такихъ случаяхъ въ красномъ кафтанчик, какъ слдовало молодому франту, и, не будучи особенно-сумасброднымъ любителемъ наздничества и другихъ забавъ, съумлъ, однако, задолжать препорядочную сумму у Найля, хозяина прокатной конюшни, и во многихъ другихъ мстахъ. Дло въ томъ, что этотъ счастливый молодой джентльменъ имлъ вкусъ почти ко всему, и въ довольно-значительной степени. Онъ любилъ книги всхъ родовъ: докторъ Портменъ научилъ его любить рдкія изданія, а собственный вкусъ привелъ къ предпочтенію изящныхъ переплетовъ. Нельзя было видть безъ удивленія, какими колоссальными томами, съ переплетами раззолоченными, подведенными подъ мраморъ и курьзно изукрашенными, книгопродавцы и переплетчики уставили его полки. Онъ имлъ также очень-разборчивый вкусъ въ изящныхъ искусствахъ и страстную привязанность къ гравюрамъ высокой школы: то были не французскія балетныя богини, ни пестро-размалеванныя охотничьи картинки, какими восхищались простодушныя глаза его предшественника, мистера Спайсера, но эстампы съ Стрэнджа, Рембранта и гравюры Вилькса avant la lettre — вотъ чмъ украшались его комнаты въ самомъ лучшемъ вкус, дозволенномъ въ университет, гд малый пользовался значительною репутаціей. Мы ужь упоминали о пристрастіи его къ кольцамъ, галантерейнымъ вещицамъ, и всякаго рода щегольскимъ нарядамъ, должно признаться, что мистеръ Пенъ, въ пребываніе свое въ университет, занимался-таки нешутя своею особой и любилъ прифрантиться. Пенъ и его аристократическіе товарищи, отправляясь другъ къ другу обдать, разряжались такъ, какъ-будто собирались покорить жестокосердую красавицу. Говорили, будто бы онъ носилъ кольца сверхъ своихъ лайковыхъ перчатокъ, но онъ это постоянно опровергаетъ, а впрочемъ, какихъ сумасбродствъ не придумаетъ юность съ своимъ простодушіемъ и важностью? Что онъ бралъ благовонныя ванны, это фактъ, онъ говорилъ, что длалъ это посл лекцій, гд ему случалось встрчаться съ такимъ множествомъ сволочи.
На второй годъ жизни Пена въ Коллегіум, когда миссъ Фолрингэй наиболе сводила съума весь Лондонъ и портреты ея продавались по всмъ магазинамъ, Пенъ повсилъ изображеніе красавицы въ своей спальн, и сообщалъ, по довренности, близкимъ пріятелямъ, какъ ужасно, дико, бшено и страстно любилъ онъ эту женщину, онъ показывалъ имъ стихи, писанные къ ней, и чело его омрачалось, глаза вращались и грудь вздымалась отъ волненія, когда онъ вспоминалъ этотъ роковой періодъ своей жизни и описывалъ вс свои прошлыя страданія и муки. Стихи эти переписывались, ходили по рукамъ, надъ ними смялись, имъ удивлялись и они передавались изъ кружка въ кружокъ. Пенъ былъ црововозглашенъ малымъ ужаснымъ. Новички указывали на него другъ другу. Когда онъ въ два часа выходилъ изъ коллегіи на прогулку, окруженный пріятелями, эффектъ былъ великолпный. Онъ былъ всегда одтъ съ большою изъисканностью, глядлъ очень-важно на дамъ, проходившихъ мимо его объ-руку съ счастливыми учеными, и произносилъ свое мнніе о ихъ личныхъ прелестяхъ и туалетахъ съ серьзнымъ видомъ критика, которому опытность даетъ право говорить съ авторитетомъ. Товарищи хвастались тмъ, что гуляли съ Пенденнисомъ, и были довольны, когда ихъ встрчали вмст съ нимъ, довольны точно такъ же, какъ радовались бы многіе изъ насъ, прогуливаясь по Палл-Малл-Стриту съ какимъ-нибудь герцогомъ или министромъ.
Дло въ томъ, что въ-теченіе своего втораго года Артуръ Пенденнисъ сдлался однимъ изъ оракуловъ Коллегіума. Любопытно наблюдать легкое восхищеніе и простодушную доврчивость юности. Они пристаютъ къ предводителю и удивляются ему, любятъ его и подражаютъ ему. Не было, я думаю, мальчика съ благородною душою, который бы не питалъ этого восторженнаго удивленія къ какому-нибудь другому мальчику, мистеръ Пенъ имлъ въ Оксбридж свою школу, свою врную ватагу друзей и своихъ соперниковъ. Когда молодежь узнавала у галантерейщика, что Пенденнисъ изъ Сент-Бонифаса заказалъ себ сегодня малиновый атласный галстухъ, то въ-теченіе той же недли, наврно, могли видть десятка два такихъ же галстуховъ на главной улиц Оксбриджа, ювелиръ Симонъ продалъ не меньше двухъ дюжинъ пепденнисовскихъ булавокъ, по образцу, понравившемуся этому молодому джентльмену въ его лавк.
Теперь, если человкъ съ ариметическимъ умомъ возьметъ на себя трудъ вычислить, какое количество денегъ потребно для удовлетворенія всхъ вышеизложенныхъ наклонностей, которыми обладалъ мистеръ Пенъ, какъ мы ужь сказали: то выйдетъ, что молодой малый, при такихъ дорогихъ вкусахъ и забавахъ, долженъ быль въ-теченіе двухъ или трехъ лтъ истратить или задолжать очень-порядочную сумму. Мы ужь сказали, что пріятель нашъ, Пенъ, былъ не изъ числа разсчетливыхъ. Ни одна изъ его наклонностей не была, это правда, поразительно-безразсудна, можно сказать съ достоврностью, что счетъ портнаго для Паддингтона, счетъ повара за обды Готтльбюри, счетъ Диллона Тэнди у Финна, въ магазин литографій и гравюръ, за пробные оттиски Рафаэля Моргенса и Лендсира, счетъ Уормалля у великаго книгопродавца Парктона, за изданія альдиніевскіе, старинные фоліанты и раскрашенные молитвенники XVI столтія, или дла Снэффля и Фокера съ барышникомъ Найломъ — вс эти счеты, говоримъ мы, каждый порознь и вс вмст, конечно, превосходили безъ сравненія все, что Пенъ могъ промотать или задолжать у названныхъ нами торговыхъ промышлениковъ. Но Бонифаціанецъ Пенденнисъ имлъ передъ всми этими молодыми людьми превосходство универсальности вкуса: напримръ, молодой лордъ Паддингтонъ не интересовался ни на волосъ самымъ-лучшимъ и рдкимъ эстампомъ и не заглядывалъ ни въ какую золотую рамку, если въ ней не было вставлено зеркала, Готтльбюри не имлъ ни малйшей заботливости о своемъ туалет, а верховая зда была для него предметомъ отвращенія, даже ужаса, Спэффль не читалъ ничего печатнаго, кром ‘Охотничьяго Календаря’ или ‘Беллевой жизни въ Лондон’ и для него никакой манускриптъ не имлъ ни малйшей цны, кром его собственной засаленной записной книжонки, куда онъ вносилъ свои пари — тогда какъ нашъ молодой пріятель занимался каждою изъ исчисленныхъ отраслей полезнаго, изящнаго и пріятнаго, и отличался препорядочно во всхъ этихъ отрасляхъ.
Вотъ почему молодой Пенъ пользовался въ университет колоссальною репутаціей и считался въ род Кричтона. Что касается до призовой поэмы, надъ которою мы видли его работающимъ въ Фэрокс, то призъ былъ присужденъ въ тотъ годъ Джонссу изъ Кристчорча, но студенты считали поэму Пена несравненно-выше и онъ напечаталъ ее на свой счетъ и раздарилъ пріятелямъ золотообрзные экземпляры ея въ сафьянныхъ переплетахъ. Я недавно нашелъ такой экземпляръ въ пыльномъ углу книжныхъ ящиковъ мистера Пена и онъ теперь у меня передъ глазами, вмст съ собраніемъ старыхъ оксбриджскихъ разсужденій, университетскихъ статутовъ, призовыхъ поэмъ разныхъ успвшихъ и неуспвшихъ состязателей, и рчей, говоренныхъ въ ‘Обществ Преній’,— съ именемъ Артура и названіемъ его коллегіи, или поднесенныхъ ему авторами Томпсономъ или Джексономъ. Какъ странны эпиграфы ихъ въ этихъ полуребяческихъ рукахъ, и съ какимъ особеннымъ трепетомъ смотришь на такіе документы по истеченіи десятковъ двухъ лтъ! Какъ судьба съ того времени унесла многихъ, оттолкнула другихъ и поступила безжалостно со всми! Многія руки, писавшія эти бумаги, теперь ужь холодны, а мы пожимали ихъ доврчивымъ и искреннимъ пожатіемъ юношеской дружбы. Какими пассіями были наши привязанности въ т дни, какъ он были безкорыстны и чужды сомннія! Какъ, рука-объ-руку, съ которою вы никогда не уставали бродить по прекраснымъ аллеямъ коллегіи, или вдоль рки, гд она омываетъ сады Магдалены или луга Кристчорча, или вьется около коллегій Тринити и Королевской, какъ эта рука убралась изъ-подъ вашей, когда вы вступили въ свтъ и каждый пошелъ по своей дорог, и вы разлучились, чтобъ биться и толкаться всякъ для себя въ толп, которая хлопочетъ и толкается на жизненномъ пути… То ли самое теперь мы, чмъ были, когда писали эти поэмы и надписи — когда произносили или слушали эти разсужденія, столь простодушныя, напыщенныя и смшно-торжественныя, пародированныя такъ безхитростно изъ книгъ и декламированныя съ румяными щеками и настроенными но содержанію ихъ лицами, съ удивительною поддлкою подъ мудрость и важность? Вотъ передо мною книга: ей не боле пятнадцати лтъ отъ-роду. Вотъ Джекъ стуетъ съ отчаяніемъ и байроновскою мизантропіей, тотъ самый Джекъ, котораго юношеская жизнь была постояннымъ молочнымъ пуншемъ. Вотъ Бобъ, составившій себ состояніе въ комитетахъ желзныхъ дорогъ и котораго обды такъ хороши: тутъ онъ горланить съ Танкредомъ и Годсфруа. За этимъ слдуетъ медоточивое описаніе садовъ Харуна и двъ Салема, и все это въ безукоризненныхъ десятисложныхъ стихахъ, съ уморительнйшимъ передразниваньемъ смысла, чувства и поэзіи. А вотъ, вмст съ этими серьзными пародіями, опыты, стихотворенія и упражненія въ сочиненіяхъ, писанныя юношескими руками, которымъ больше не суждено писать. Судьба протянула надъ нами свою тяжкую руку, и юные голоса умокли, и жадные умы перестали работать! У этого, напримръ, были геній и знатный родъ, и онъ повидимому предназначался для самыхъ-высокихъ почестей, которыя теперь ему ненужны, тотъ имлъ добродтели, ученость, геній — вс качества и дарованія, которыя доставляютъ и упрочиваютъ любовь, удивленіе и мірскую славу: темное и одинокое кладбище заключаетъ въ своей оград могилы многихъ пылкихъ надеждъ, покрытыхъ холоднымъ камнемъ. Я видлъ, какъ солнце освщало его около исхода прошлаго года, и слышалъ, какъ хоръ деревенской церкви плъ тамъ гимны. Не все ли равно, вестминстерскія ли башни, или скромный деревенскій шпицъ отняетъ вашъ прахъ? не все ли равно и то, многими ли днями раньше или позже свтъ васъ забудетъ?
Итакъ, среди этихъ друзей и множества другихъ, Пенъ провелъ боле двухъ лтъ блестящей и счастливой жизни. Онъ наглядлся вполн удовольствіями и привязанностью товарищей. Безъ него обдъ былъ не обдъ, ужинъ не ужинъ: веселый умъ Пена, псни его, бойкость характера, благородство и мужество восхищали всхъ и обезоруживали даже наставниковъ, которые упрекали его въ лности и ворчали за его безразсудный образъ жизни. Хотя онъ сдлался любимцемъ молодежи, стоявшей гораздо-выше его по богатству и фамиліямъ, но былъ слишкомъ-благороденъ, чтобъ пріобртать ихъ расположеніе униженіемъ или лестью, и не пренебрегалъ скромнйшимъ изъ своихъ знакомыхъ длятого, чтобъ поддлаться къ самому богатому молодому товарищу. Имя его и до-сихъ-поръ сохранилось въ Университетскомъ Обществ Преній, какъ одного изъ самыхъ — блестящихъ ораторовъ своего времени.
Въ глазахъ молодежи Пенъ былъ геніальный человкъ, не потому, чтобъ онъ сдлалъ много, но но убжденію всхъ, что онъ могъ бы сдлать очень-много, еслибъ захотлъ. ‘О! еслибъ Пенденнисъ изъ Бонифаса только взялся за это: онъ способенъ на все въ свт’, говорили его товарищи. Онъ не получилъ приза за греческую оду, за которую наградили Смита изъ Тринита, но вс были уврены, что онъ получитъ призъ за латинскіе гекзаметры: а между-тмъ эта честь досталась Броуну изъ Коллегіи Сент-Джона, и такимъ-образомъ одно университетское отличіе за другимъ уходили у него изъ-подъ носа, и наконецъ, посл двухъ или трехъ новыхъ неудачъ, мистеръ Пенъ бросилъ состязаніе. Но онъ получилъ призъ за декламацію въ своей Коллегіи и привезъ въ Фэроксъ, къ матери и Лаур, кучу книгъ съ раззолоченными гербами коллегіи, и такихъ огромныхъ, что наши дамы вообразили себ, будто бы съ самаго существованія коллегіи такого приза не давали никому кром Пена, и что онъ пріобрлъ величайшую награду, какую только былъ способенъ дать Оксбриджскій Университетъ.
Такъ-какъ терминъ за терминомъ и вакація за вакаціей приходили безъ желанной новости, что Пенъ чмъ-нибудь отличился, то докторъ Портменъ сдлался въ обращеніи съ нимъ мраченъ и сердито-величавъ — на что Артуръ отвчалъ равномрною надменностью. Въ одну изъ вакацій онъ даже не сдлалъ визита доктору, къ большому неудовольствію своей матери, которая считала привилегіей входъ въ клеврингскую ректорію, и слушала съ неизмннымъ почтеніемъ старинныя шутки и анекдоты доктора Портмена, какъ часто он ни повторялись.— Я не могу выносить покровительственнаго тона доктора, говорилъ Пенъ. Онъ со мной слишкомъ-добръ, черезчуръ по-отечески. Я видалъ на свт людей получше его и не намренъ умирать со скуки отъ его пошлыхъ устарлыхъ разсказовъ и отравлять себя его глупымъ портвейномъ. Безмолвная вражда между Пеномъ и докторомъ подйствовала и на вдову, такъ-что и она стала избгать Портмена и боялась ходить въ ректорію, пока Артуръ гостилъ дома.
Елена трепетала за сына сердцемъ, и съ нею Лаура. Лаура между этимъ временемъ выросла и сдлалась стройною двочкой, миленькой и граціозной, которая обвивалась вокругъ Елены какъ плющъ и любила ее съ самою страстною нжностью. Об он чувствовали, что Пенъ измнился. Онъ ужь не былъ тмъ открытымъ мальчикомъ прежнихъ дней, пылкимъ, добрымъ, ласковымъ и чистосердечнымъ. Лицо его казалось истощеннымъ и озабоченнымъ, голосъ сталъ мужественне, но тонъ сдлался какимъ-то саркастическимъ. Его какъ-будто преслдовали заботы, но онъ только смялся на разспросы матери и отдлывался отъ нихъ презрительною шуткой. На каникулахъ пробылъ онъ дома недолгое время: ему надобно было създить то къ тому, то къ другому знатному пріятелю, и онъ пугалъ скромную чету фэрокскихъ дамъ своими разсказами о большихъ домахъ, куда его приглашали, говоря же о лордахъ, онъ пропускалъ ихъ титулы.
Честный Гарри Фокеръ, который ввелъ Артура Пенденниса въ этотъ университетскій кругъ и отъ общества и связей котораго майоръ ожидалъ столько добра своему племяннику, Гарри Фокеръ, который потребовалъ первую псню Артура за первымъ своимъ ужиномъ, и который ввелъ его въ клубъ ‘Бармесидовъ’, куда принимались только самые отборные молодые люди — Гарри Фокеръ вскор увидлъ себя далеко позади новичка Пена въ оксбриджскомъ модномъ свт. Будучи малымъ великодушнымъ и безъ искры зависти, онъ радовался успхамъ своего protege и восхищался Пеномъ столько же, какъ и вся остальная молодежь. Теперь ужь онъ слдовалъ за Пеномъ и повторялъ его изреченія, заучивалъ его псни, передавалъ ихъ на пирушкахъ втораго разряда, и никогда не уставалъ слушать эти произведенія изъ устъ самого даровитаго поэта, надобно прибавить, что значительная часть времени, которое мистеръ Пенъ могъ бы употребить гораздо-полезне на ученыя занятія, тратилась имъ на сочиненіе балладъ, птыхъ, по университетскому обычаю, на сходкахъ молодежи.
Для Артура было бы очень-недурно, еслибъ честный Фокеръ остался подольше въ коллегіи, потому-что онъ, при всей живости своего характера, былъ малый благоразумный и часто удерживалъ Пена отъ сумазбродныхъ наклонностей, но коллегіальная карьера Фокера продлилась неочень-долго посл вступленія Артура въ Сент-Бонифасъ.
‘Я думаю хать за границу, говорилъ Фокеръ, чтобъ образовать свой умъ путешествіемъ. Да, parly too — вотъ главное. Италія, знаешь, и тому подобное. Ну, а тамъ въ Парижъ: выучусь танцоватъ и довершу свое воспитаніе. Но я безпокоюсь не о себ, Пенъ. Пока люди пьютъ пиво, я не пропаду, но я боюсь за тебя, пріятель: ты шагаешь слишкомъ-широко и теб не выдержать — ужь вспомни мое слово. Я не о тхъ пятидесяти говорю, которые ты мн долженъ — можешь отдать ихъ или нтъ, когда хочешь — но о твоей ежедневной рыси и, смотри, она тебя убьетъ. Ты живешь, какъ-будто у тебя дома конца нтъ деньгамъ. Ты бы долженъ былъ не давать обдовъ, а сть ихъ: тебя вс рады знать. Теб бы не слдовало должать за лошадей, а здить на чужихъ лошадяхъ. Ты смыслишь въ пари столько же, сколько я знаю алгебру: съ тобой эти молодцы всегда останутся въ барышахъ, будь увренъ. Пусть меня повсятъ, если ты не хватаешься за все на свт. Я видлъ тебя на прошлой недл за экарте у Тромпингтона, видлъ также, какъ ты игралъ въ кости посл ужина Рингвуда. Они тебя обчистятъ, Пенъ, еслибъ даже играли чисто — замть, я не говорю, чтобъ они играли нечисто, но и не говорю, что играютъ чисто. Но я не стану съ ними играть, конечно. Ты не по ихъ силамъ. Ты не дожилъ до ихъ вса. Это въ томъ же род, еслибъ маленькій Блек-Стрэпъ схватился съ Томомъ Спрингомъ: Блек-Стрэпъ боецъ хоть куда, но Богъ съ тобою! у него рука недовольно-длинна, чтобъ достать до Тома. Увряю тебя, ты схватываешься съ молодцами не по плечу. Ну, слушай: если ты дашь мн честное слово не биться объ закладъ и не дотрогиваться ни до картъ, ни до костей, оставляю теб даромъ ту пару лошадокъ’.
Пенъ отвчалъ со смхомъ, ‘что хотя ему теперь и неудобно заплатить за пару лошадокъ, но онъ нисколько не намренъ оставлять за собою справедливые долги’ — и они разстались не безъ мрачныхъ предчувствій Фокера, на-счетъ своего пріятеля, который, какъ Гарри думалъ, халъ крупною рысью по дорог къ разоренію.
— Въ Рим надобно жить какъ Римляне, говорилъ Пенъ, покачиваясь съ самонадяннымъ видомъ и побрякивая въ карман гинеями: — маленькая спокойная партія въ экарте не можетъ повредить, если играешь довольно-сносно, я ушелъ съ ужина Рингвуда съ четырнадцатью гинеями богаче чмъ былъ, а мн-таки эти деньги были нужны. И онъ ушелъ, простившись съ бднымъ Фокеромъ, который оставилъ университетъ безъ торжественныхъ проводовъ, ушелъ озаботиться объ обд, который давалъ въ своихъ комнатахъ въ Сент-Бонифас. Объ этихъ обдахъ поваръ коллегіи, питавшій большое почтеніе къ мистеру Пенденнису, всегда хлопоталъ съ особеннымъ усердіемъ, въ угоду своему молодому любимцу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Дальнйшая жизнь Пенденниса.

За нсколько времени до отправленія мистера Фокера изъ Оксбриджа, опредлился въ Сент-Бонифасъ одинъ джентльменъ, который, какъ обнаружилось, былъ нкогда въ Кемфордскомъ Университет, оставленномъ имъ по причин нкоторыхъ неудовольствій. Джентльменъ этотъ, по имени Горэсъ Блоувделль, происходилъ отъ древней суффолькской фамиліи Блоу и делль-Блоунделлей, изъ Блоу и делль-Блоунделль-Галла, въ Блоу и делль-Блоундельшир, какъ говорили шутники. Очень-вроятно, что, по причин этого родства, и такъ какъ докторъ Донне, великій магистръ Бонифаса, былъ самъ изъ Суффолька и сродни этой фамиліи, то мистера Горэса Блоунделля приняли въ Сент-Бонифасъ, несмотря на то, что ему отказали въ Коллегіи Сент-Джорджа и двухъ другихъ. Въ фамиліи Блоунделлей быль очень-выгодный приходъ, который мистеру Блоунделлю хотлось удержать за собою, служа въ драгунскомъ полку въ то время, когда третій его братъ, для котораго это мсто предназначалось, заболлъ и умеръ, мистеръ Блоундеалъ ршился оставить красный мундиръ и шпоры и промнять ихъ на званіе приходскаго старшины. Несчастія, приключившіяся съ нимъ въ Кемфорд, разстроили нсколько планы мистера Блоунделля, но хотя онъ и былъ разбитъ въ одномъ мст, ршительный эксдрагунъ не унывалъ и принялся искать побды въ другомъ.
На второмъ году Пена, майоръ Пенденнисъ постилъ на короткое время своего племянника и былъ познакомленъ съ нкоторыми изъ университетскихъ друзей Пена: съ кроткимъ и вжливымъ лордомъ Плинлиммономъ, бойкимъ и открытымъ Магнусомъ Чартерсомъ, тихонькимъ и остроумнымъ Гарлендомъ, неустрашимымъ Рингвудомъ, прозваннымъ въ Обществ Преній — Рупертомъ, за его рзкіе промахи, съ Бробдентомъ, происходившимъ отъ диссидентской фамиліи въ Бристол, наконецъ, съ мистеромъ Блоу и делль-Блоунделлемъ, который сразу занялъ свое мсто между избраннйшею мололежью университета.
Майоръ Пенденнисъ, хотя и не понималъ греческихъ цитацій Гарленда, и не одобрялъ вполн толстыя башмаки и грязныя руки Бробдента, быль, однако, въ восторг отъ общества, окружавшаго его племянника и удостоилъ своего одобренія въ высшей степени всю эту молодежь, за исключеніемъ одного Блоунделля, хотя тотъ важничалъ больше всхъ и принималъ вс замашки великосвтскаго денди.
Сидя у Пена за завтракомъ, на слдующее утро посл обда, майоръ передавалъ ему свое мнніе о молодыхъ людяхъ, съ которыми былъ наканун любезенъ и веселъ до-нельзя. Онъ угощалъ ихъ своими анекдотами, которые, хотя и не считались очень-свжими въ Лондон (гд у людей болзненный аппетитъ къ новизн по анекдотной части), но были совершенно-новы въ Оксбридж: молодежь слушала ихъ съ тмъ участіемъ, жаднымъ удовольствіемъ, шумнымъ хохотомъ или глубокимъ почтеніемъ, которые такъ рдки въ столиц и такъ радуютъ разскащика. Разъ или два въ-теченіе этихъ разсказовъ, лицо мистера Блоунделля выражало презрительную насмшку и какъ-будто говорило, что онъ давно знаетъ все это. Разъ онъ имлъ даже дерзость усомниться въ врности подробностей одного происшествія, какъ его разсказывалъ майоръ, и далъ анекдоту другое толкованіе, въ истин котораго онъ былъ убжденъ, потому-что самъ слышалъ, какъ объ этомъ говорили такой-то и такой, присутствовавшіе при самомъ происшествіи. Молодежь посмотрла съ удивленіемъ на своего товарища, осмлившагося прервать майора, немногіе поняли и оцнили меланхолическую граціозность и вжливость, съ которыми майоръ тотчасъ же согласился съ толкованіемъ Блоунделля и поблагодарилъ его за поправленіе своей ошибки. Они въ другой разъ вытаращили глаза, когда, при слдующей сходк, Блоунделль говорилъ въ презрительныхъ выраженіяхъ о старомъ Пенденнис, уврялъ, чтовсякій знаетъ стараго Пена, регулярнаго блюдолиза въ Гоунт-Гоуз, извстнаго надодалы, настоящаго стараго подлипалу.
Майоръ, съ своей стороны, не полюбилъ мистера Блоунделля ни на волосъ. Симпатіи подобнаго рода бываютъ очень-часто взаимными между мужчинами или женщинами. Что до меня, если кто-нибудь изъ моихъ добрыхъ знакомыхъ скажетъ мн, что такой-то отзывался обо мн дурно, то ужь, наврное, и я чувствую къ нему нерасположеніе. Мы любимъ или не любимъ другъ друга, какъ люди любятъ или не любятъ запахъ нкоторыхъ цвтовъ, вкусъ нкоторыхъ блюдъ или винъ, или нкоторыя кпиги. Мы сами не знаемъ отчего это? По замтьте общее правило: никакіе резоны въ свт не заставятъ насъ полюбить доктора Белля, который точно также не жалуетъ насъ.
— Итакъ, говорилъ майоръ:— любезный мой Пенъ, обдъ твой сошелъ merveille, ты хозяйничалъ очень-мило, разрзалъ хорошо, я очень-радъ, что ты этому научился: теперь это длается въ знатныхъ домахъ мэтръ-д’отлемъ, на боковомъ стол, но оно можетъ пригодиться съ людьми средняго круга. Молодой лордъ Плинлиммонъ очень-милый и любезный молодой человкъ, похожъ, какъ дв капли, на свою мать, которую я зналъ, когда она еще была леди Элквилой Броунбилль, пылкость лорда Магнуса пройдетъ сама-собою — это идетъ довольно-хорошо молодому патрицію, въ раннемъ возраст, но никуда не годится въ нашемъ званіи, мистеръ Бродбентъ иметъ, повидимому, много краснорчія и значительную начитанность, пріятель твой Фокеръ всегда восхитителенъ, но за то знакомецъ твой мистеръ Блоунделль поразилъ меня, какъ молодой человкъ, самый недостойный порядочнаго общества.
— Творецъ Небесный, сэръ Блоунделль-Блоунделль! воскликнулъ Пенъ: — помилуйте, сэръ, да это человкъ, наиболе-любимый нами.
— Человкъ этотъ мн очень не нравится, любезный мой, возразилъ майоръ, очищая яйцо: — человкъ этотъ — тигръ, замть мои слова — человкъ низкій. Въ этомъ мистер Блоунделл какой-то особенный дурной тонъ, отъ него такъ и несетъ низкимъ обществомъ. Онъ посщаетъ бильярдныя таверны, сэръ, шатается по клубамъ третьяго разбора. Я это знаю. Это видно тотчасъ же по его манерамъ. Я до-сихъ-поръ никогда не ошибался въ людяхъ. Замтилъ ли ты, какую кучу колецъ и галантерейныхъ вещицъ онъ носитъ? У этого человка на лбу написано: ‘Плутъ’. Замть мои слова и избгай его. Но перемнимъ разговоръ. Обдъ твой былъ немножко слишкомъ-утонченъ, но я не противлюсь, если ты иногда длаешь нсколько экстренныхъ frais, когда принимаешь друзей. Безъ-сомннія, ты длаешь это нечасто, и только для тхъ, кого теб выгодно fter. Котлеты были превосходны и souffl необычайно-легкое и хорошее. Третья бутылка шампанскаго была лишняя, но у тебя хорошій доходъ, и пока ты не будешь выходить изъ его предловъ, я не стану ссориться съ тобой, мой милый.
Бдный Пенъ! достойный дядя мало зналъ, какъ часты были эти обды и какъ безразсудный молодой Амфитріонъ любилъ щегольнуть своимъ гостепріимствомъ и свдніями по части гастрономіи. Нтъ искусства (столь труднаго изучить, столь невозможнаго и выходящаго изъ способовъ многихъ несчастливцевъ!), которымъ бы молоджь такъ любила прихвастнуть, какъ этимъ. Вкусъ и знаніе въ вин и поваренной наук, кажется имъ признакомь утонченнаго rou и возмужалаго джентльмена. Я люблю смотрть, какъ они подмигиваютъ на рюмку бордоскаго, какъ-будто знаютъ въ немъ толкъ до тонкости, или какъ разсуждаютъ о какомъ-нибудь salmi — бдные невжды! Тогда только, когда состарются, они постигнутъ, что не смыслили въ гастрономіи ничего, а можетъ-быть, и совсть шептала имъ, что и самое искусство не стоитъ большаго вниманія, и что баранья нога — если сердце ваше чувствуетъ довольство — чуть ли не лучше обдовъ самыхъ великолпныхъ. Но юный Пенъ, въ роли удивительнаго Кричтона, считалъ необходимостью быть великимъ судьею и практикантомъ обдовъ. Мы сейчасъ говорили о глубокомъ къ нему почтеніи повара Коллегіи и скоро будемъ имть случай оплакивать, что этотъ достойный артистъ врилъ ему такъ слпо въ долгъ. На третій годъ пребыванія нашего молодца въ Оксбридж, лстница его уже не была загромождена крышками блюдъ и десертами, или слугами, вносящими кушанье и замороженое шампанское: толпы другаго разбора, съ лицами сердитыми или жалобными, лпились около дубовыхъ дверей и атаковывали несчастнаго молодаго человка, лишь-только онъ появлялся изъ своей берлоги.
Наставленія опекуна также не пошли въ прокъ и не заставили Пена избгать общества неблагонадежнаго Блоунделля. Молодые люди любятъ въ своихъ товарищахъ то, чему и Пенъ былъ обязанъ большею-частью своей извстности истинное или наружное знаніе жизни. Человкъ, видвшій свтъ, или могущій говорить о немъ съ видимъ знатока — rou, у котораго было или подразумевается много приключеніи, будетъ всегда имть жадныхъ и удивляющихся слушателей между новичками. Непріятно сознаться въ этомъ, но оно правда. Многіе уважаютъ подобнаго рода доблести, и съ самыхъ раннихъ дней научаются восхищаться ими.
Одного вреднаго человка достаточно, чтобъ заразить цлую колонію юношей. Молодые люди сосдней большой Коллегіи Сент-Джорджа, которые уважали Пена и его общество, не были, однакожь, проведены блескомъ Блоунделля, ни его молодецкими ухватками, ни франтовствомъ. Бродбенъ прозвалъ его капитаномъ Мэкгитомъ {Captain Macheath — англійскій Robert Macaire. Прим. перев.}. Фокеръ, впродолженіе кратковременнаго пребыванія въ университет вмст съ Блоунделлемъ, отказывался съ характеристическою осторожностью произнести ршительное мнніе насчетъ новаго товарища, но намекалъ Пену, что ему бы выгодне было играть въ вистъ его партнромъ, чмъ противникомъ, и что лучше держать въ экарте пари за него, чмъ за противную сторону. ‘Ты видишь, Пенъ, что онъ играетъ лучше тебя’, замчалъ хитрый молодой джентльменъ: — ‘онъ играетъ необычайно-хорошо: я бы на твоемъ мст поостерегся съ нимъ. Я не думаю, что онъ слпленъ изъ золота’. Но кром этихъ темныхъ намековъ и общихъ замчаній, отъ осторожнаго Фокера ничего нельзя было добиться.
Мы не скажемъ, чтобъ совты Фокера имли въ глазахъ упрямаго Пена больше вса, чмъ совты вообще, во мнніи юноши, ршившагося длать все посвоему. Аппетитъ Пена къ удовольствіямъ былъ ненасытенъ и онъ бросался на все, что ему представлялось, съ жадностью, свойственною огненной комплекціи и юношескому здоровью. Онъ называлъ эти удовольствія ‘жизнью’, и приводилъ въ доказательство множество извстныхъ изреченій Теренція, Горація и Шекспира. Еслибъ онъ ‘жилъ’ такимъ-образомъ еще нсколько лтъ, то сдлался бы настоящимъ rou.
Несчастье ли это, или нтъ, для человка чистосердечнаго и расположеннаго брякнуть истину при всякой оказіи — если этотъ человкъ, начиная жизнь, вритъ всему, что ему говорятъ?
— Лучше ли, еслибъ малый былъ меньше доврчивъ? Нужна значительная свтская опытность, чтобъ раскусить ложь въ разсказахъ человка, неимющаго никакихъ особенныхъ причинъ лгать вамъ. Я все-таки еще не берусь ршить, не лучше ли быть сначала на нкоторое время обманутымъ? Какъ бы то ни было, нашъ Пенъ быль отъ природы легковренъ, что помогало ему принимать за звонкую монету все, чмъ бы его ни потчивали: и вотъ почему онъ врилъ всмъ баснямъ Блоунделля, какъ самымъ неоспоримымъ историческимъ фактамъ.
Такимъ-образомъ, между-прочимъ, отзывъ Блоунделля о миссъ Фодрингэй огорчалъ и бсилъ Пена до крайности. Если онъ стыдился своей страсти прежде, то каковы были чувства его теперь, когда передъ нимъ обнаружилось, что предметомъ такого чистаго и пламеннаго обожанія была недостойная и презрнная обманщица, въ которой ошибался одинъ только онъ! Пену и въ голову не приходило усомниться въ этомъ, или подумать, достоинъ ли вры человкъ, который никогда не говорилъ хорошо ни объ одной женщин.
Разъ, во время пасхальныхъ вакацій, Пенъ объявилъ матери и дяд, что не подетъ въ Фэроксъ и будетъ заниматься въ Оксбридж. Однакожь, онъ отправился на короткое время въ Лондонъ въ обществ пріятеля своего мистера Блоунделля. Они остановились въ гостинниц въ Ковент-Гарден и наслаждались столичными удовольствіями довольно-разгульно. Блоунделль все-еще принадлежалъ къ одному клубу, куда ввелъ Пена раза два на обды. Молодые люди похали туда въ крытомъ кабріолет, боясь встртиться съ майоромъ на Палл-Малл, и тамъ Пенъ познакомился со множествомъ молодыхъ ‘клинковъ’ съ усами и шпорами, съ которыми онъ пилъ эль по утрамъ и кутилъ въ город по ночамъ. Тутъ онъ дйствительно видлъ много ‘жизни’: шатаясь по театральнымъ фойе и вертепамъ, посщаемымъ этими молодцами, онъ, конечно, не могъ опасаться встрчи съ дядей. Разъ, однако, онъ былъ очень-близко отъ него: одна только доска отдляла Пена, сидвшаго въ лож Театральнаго Музея, отъ майора, бывшаго съ лордомъ Стейне въ лож этого вельможнаго сановника. Миссъ Фодрингей была тогда на высшей степени своей славы. Она блестла около года на сценахъ лучшихъ театровъ столицы, постила съ большимъ грохотомъ провинціи, воротилась снова сіять въ Лондон, хотя съ нсколько-уменьшеннымъ блескомъ, и теперь играла съ ‘безпрестанно-возрастающею привлекательностью’, и проч., ‘торжество доброй старой британской драмы’, и тому подобное, какъ гласили аффиши театровъ, въ которыхъ было достаточно мста для всхъ, кто бы пожелалъ ее видть.
Пенъ видлъ ее уже не въ первый разъ посл того достопамятнаго дня, когда они разсталась въ Чэттерис. Въ прошломъ году, когда она въ город была въ большой мод, и газеты кричали о ея красот, Пенъ нашелъ предлогъ създить въ Лондонъ во время лекцій и устремился въ театръ, чтобъ взглянуть на предметъ своей старинной страсти. Онъ только вспомнилъ объ этой страсти, но не возобновилъ ее. Онъ вспомнилъ, съ какою жадностью глаза его смотрли на сцену, когда какой-нибудь актеръ говорилъ слова, предшествовавшія появленію Офсліи или мистриссъ Галлеръ. Теперь, когда произносились эти самыя слова, по жиламъ его пробжалъ легкій трепетъ, когда громъ рукоплесканій раздался въ зал и Офелія вышла съ своимъ вчнымъ поклономъ и граціознымъ присданьемъ, Пенъ почувствовалъ какой-то внутренній толчокъ, и очень покраснлъ, глядя на нее: онъ не могъ удержаться отъ мысли, что вс на него смотрятъ. Онъ едва слушалъ ее въ первой половин пьесы и помышлялъ съ такимъ бшенствомъ о униженіи, которому она его подвергла, что началъ воображать, будто бы все еще любитъ ее и терзается ревностью, но это заблужденіе продлилось не очень-долго. Онъ выбжалъ къ актерскому подъзду, въ надежд встртить ее, но не усплъ въ этомъ, а между-тмъ она прошла у него подъ носомъ съ другою женщиной, но ни онъ ее не узналъ, ни она его. На слдующій вечеръ онъ пришелъ въ театръ поздно и остался преспокойно на другую пьесу. На третіи и послдній вечерь пребыванія его въ Лондон… да, тогда Тальйони должна была танцоватъ въ Опер — Тальйони! и къ этому еще опера была Донъ-Жуанъ, которую Пенъ любилъ больше всего — а потому мистеръ Пенъ пошелъ слушать ‘Донъ-Жуана’ и смотрть Тальйони.
Въ этотъ разъ она уже не оставила въ немъ ни тни прежняго обольщенія. Она была не мене прекрасна, но все какъ-то не та. Глаза ея не имли прежняго блеска, а можетъ-быть глаза самого Пена не были больше ослплены ими. Звучный голосъ говорилъ попрежнему, но уже не приникалъ въ душу Пена и не переполнялъ ее восторгомъ: ему даже казалось, что онъ замчаетъ ирландскій выговоръ, интонаціи казались ему фальшивыми и грубыми. Ему стало скучно слушать то же удареніе на тхъ же словахъ, произносимыхъ только немножко-громче, больше еще стало ему досадно при мысли, что онъ принималъ эти вскрикиванья за чувство и геній, и таялъ отъ этихъ машинальныхъ вздоховъ, стоновъ и рыданій. Онъ чувствовалъ, какъ-будто не онъ, а какой-то другой человкъ любилъ ее нкогда такъ слпо и безумно, и какъ-будто это случилось въ какой-то другой жизни. Ему стало стыдно и онъ мучился горькимъ униженіемъ. Бдный Пенъ! сладкіе сны бываетъ иногда лучше горестнаго пробужденія.
Они вышли изъ театра и имли въ тотъ вечеръ очень-шумный ужинъ. На слдующее утро мистеръ Пенъ возвратился въ Оксбриджъ съ сильнйшею головною болью, истративъ весь свой запасъ наличныхъ денегъ.
Такъ-какъ разсказъ этотъ взятъ изъ признаній самого мистера Пена, то читатель можетъ смло врить каждому его слову, а такъ — какъ Пенъ и самъ не имлъ яснаго понятія о томъ, куда у него уходили деньги и какимъ образомъ онъ очутился въ весьма-тсныхъ обстоятельствахъ, въ послдній годъ пребыванія своего въ Оксбридж, то и мн нтъ возможности дать подробнаго отчета о томъ, какъ онъ запутывался все дальше и больше. Вотъ почему я могъ только дать общій очеркъ его образа жизни, что и сдлалъ нсколько страницъ тому назадъ. Пенъ не отзывался особенно строго о плутовств оксбриджскихъ торговцевъ, или тхъ лондонскихъ барышниковъ, кого онъ почтилъ своимъ покровительствомъ въ начал поприща. Даже ростовщикъ Финчъ, съ которымъ его познакомилъ Блоунделль и съ которымъ онъ имлъ разныя денежныя сдлки, отчего подпись молодаго повсы являлась неразъ на штемпелевой бумаг, даже Финчь поступалъ съ нимъ довольно-умренно, и никогда не бралъ съ него больше, чмъ по сту процентовъ на сто. Старый поваръ коллегіи, его пламенный почитатель, составилъ для него партикулярный счетъ и общался снабжать его обдами до конца, и не тревожить касательно уплаты, хотя бы то было до самаго смертнаго часа. Въ Артур Пенденнис было нчто особенно-ласковое и открытое, чмъ пріобрталъ онъ расположеніе всхъ, съ кмъ ни встрчался, хотя качество это и длало его жертвой плутовъ, но за то доставляло ему у многихъ честныхъ людей гораздо-больше доброжелательности, чмъ онъ, можетъ-быть, заслуживалъ. Не было возможности устоять противъ его добродушія, и въ самыя дурныя минуты не надяться на его избавленіе отъ конечной гибели.
Въ эпоху его высшаго блеска въ университет, онъ былъ готовъ бросить самую веселую компанію для больнаго пріятеля и сидть съ нимъ. Въ обращеніи съ знакомыми, онъ никогда не длалъ различія между знатными и мелкотравчатыми, хотя несчастные вкусы нашего молодца, склоннаго къ роскоши и великолпію и заставляли его, весьма-естественно, предпочитать хорошее общество, онъ всегда былъ слишкомъ-готовъ подлиться гинеей съ бднымъ пріятелемъ, и когда у него водились деньги, его такъ и тянуло платить, отъ чего онъ не могъ исправиться во всю жизнь.
На третій годъ его жизни въ Оксбридж, около дверей Пена набиралось всегда столько публики, что было чего испугаться самому неробкому духу. Съ нкоторыми онъ воевалъ, на другихъ самъ напускался (по наставленіямъ мистера Блоунделля, который былъ мастеромъ этого искусства, хотя и не получилъ степени ни за какое художество), а третьихъ умасливалъ. Разсказываютъ о немъ, что разъ къ нему пришла маленькая Мери Фродшемъ, дочь одного бднаго позолотчика и рамочника, который надлалъ кучу прелестнйшихъ рамокъ для его изящныхъ гравюръ: пришла она съ плачевнымъ извстіемъ, что отецъ ея въ лихорадк, а между-тмъ полиція въ дом. Пенъ бросился изъ комнаты съ отчаяніемъ громко вопіявшей совсти, заложилъ первому ростовщику свои щегольскіе часы и вс галантерейныя вещицы, кром двухъ старыхъ золотыхъ запонокъ, принадлежавшихъ прежде его отцу, и побжалъ съ вырученными деньгами въ лавку Фродшема, гд, со слезами на глазахъ и съ самымъ искреннимъ раскаяніемъ и смиреніемъ, просилъ прощенія у бднаго ремесленника.
Этотъ случай, почтенные молодые джентльмены, не приводится вамъ, какъ образчикъ добродтели Пена, но скоре, какъ его слабость. Онъ поступилъ бы гораздо-добродтельне, еслибъ вовсе не заводилъ себ этихъ гравюръ и эстамповъ. Онъ былъ еще долженъ за вс вещи, которыми такъ великодушно пожертвовалъ для уплаты счета Фродшема, и матери его пришлось жестоко стснить себя для удовлетворенія ювелира, да, ей одной пришлось страдать за мотовство и сумасбродныя фантазіи сына. Мы отнюдь не представляемъ вамъ Пена, какъ героя, или какъ образецъ, а только какъ малаго, который, при тысяч слабостей и при всей суетности, иметъ еще нсколько великодушныхъ побужденій и еще несовершенно-испорченъ.
Мы уже сказали, что всть о безумномъ мотовств Пена привела мистера Бокка въ большое негодованіе, судя по тому, какъ Пенъ поступилъ въ коллегію, съ кмъ тамъ водился и по рекомендаціямъ майора и доктора Портмена — Боккъ долго считалъ своего питомца малымъ съ большимъ состояніемъ и удивлялся, отчего онъ носитъ простую мантію. Однажды, похавъ ко двору съ врноподданнымъ адресомъ отъ Оксбриджскаго Университета, Боккъ видлъ въ сент-джемскомъ дворц майора Пенденниса, бесдовавшаго съ двумя кавалерами Подвязки, видлъ, какъ потомъ, передъ его изумленными глазами, майоръ умчался въ карет съ однимъ изъ кавалеровъ, посл выхода. Лишь только мистеръ Боккъ возвратился домой, онъ тотчасъ же пригласилъ къ себ Пена на завтракъ и смотрлъ сквозь пальцы больше, чмъ когда-нибудь на неприходы его на лекціи.
Вотъ почему онъ былъ пораженъ какъ громомъ, когда узналъ истину и выслушалъ плачевную исповдь Пена. Университетскіе долги его были велики а — наставнику не было никакого дла до его лондонскихъ долговъ, почему Пенъ и не говорилъ ему о нихъ. Кто говорить все, когда къ нему приступаютъ за признаніями подобнаго рода? Наставникъ узналъ достаточно-достоврно, что Пенъ бденъ, что онъ промоталъ прекрасный, можно сказать, но что-великолпный окладъ и выростилъ вокругъ себя такой посвъ долговъ, что хоть кому было бы нелегко сжать его: всякій знаетъ, что никакое растеніе не поднимается такъ быстро, какъ долги, когда они разъ пустятъ свои корни.
Можетъ-быть, необычайная доброта и нжность матери устрашали Пена при мысли, что съ нею будетъ, когда грхи его дойдутъ до нея? ‘Я не могу вынести мысли о ней’, говорилъ онъ наставнику съ мучительною тоской. ‘О, сэръ! я поступилъ съ ней какъ гнусный злодй!’ и онъ раскаявался и желалъ возвратить утраченное время и спрашивалъ себя внутренно: ‘зачмъ, о! зачмъ дядя настаивалъ на необходимости тянуться за знатью, и какая мн отъ того польза?’
Эти знатные товарищи отъ него не удалялись, но Пену такъ казалось, и онъ самъ отсталъ отъ нихъ въ послдніе свои термины въ университет. Онъ былъ на пирушкахъ угрюмъ какъ мертвая голова, уклонялся отъ пріятелей, и молодые пріятели скоро перестали приглашать его. Всякій зналъ, что Пенденнису ‘круто’. Этотъ Блоунделль, который не платилъ никому и долженъ былъ убраться изъ коллегіи черезъ три термина, сгубилъ его: такъ вс говорили. Печальную фигуру Пена, бродящаго по пустымъ университетскимъ дворамъ, можно было видть въ измятой шапк и изорванной мантіи, и тотъ, кто, годъ тому назадъ, былъ славою и гордостью университета, на кого молодежь смотрла какъ на образецъ, сталъ теперь предметомъ разговора новичковъ, и новички разсуждали о немъ со страхомъ и удивленіемъ.
Наконецъ пришло время главнаго экзамена. Многіе молодые люди его лтъ — надъ толстыми, подкованными башмаками которыхъ Пенъ острился, или которыхъ лица и костюмы каррикатурилъ — многіе, которыхъ онъ трактовалъ съ высокомріемъ или уничтожалъ своимъ краснорчіемъ, наконецъ, многіе изъ его же круга, неимвшіе и половины его способностей, а только немножко регулярности въ занятіяхъ и прилежанія — получили высокія степени или выдержали экзаменъ довольно-сносно. А гд же въ этомъ списк былъ Пенъ великолпный, Пенъ острякъ и денди, Пенъ поэтъ и ораторъ? Увы! гд былъ Пенъ, единственная гордость и отрада нжной матери? Посыплемъ голову пепломъ и закроемъ страницу. Списки вышли и но всему университету пронеслась ужасная всть, что Пенденнисъ ‘ощипанъ!’

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Бгство посл&#1123, пораженія.

Всякій, кто иметъ малйшее понятіе о геральдик, долженъ знать, что благородная фамилія, отъ которой происходила Елена Пенденнисъ, иметъ въ нашлемник герба гнздо маленькихъ пеликановъ, пеликаны эти клюютъ окровавленную грудь большой самки пеликана, снабжающей безжалостныхъ дтенышей тою пищей, которая, по геральдической легенд, необходима для ихъ вскормленія. Очень-вроятно, что и пеликаны женскаго рода любятъ истекать такимъ-образомъ кровью подъ жадными клювами своихъ дтенышей, но достоврно одно, что женщины дйствительно любятъ это. Особенное наслажденіе, непонятное для насъ, мужчинъ, должно-быть, сопровождаетъ боль этихъ язвъ, и я увренъ, что нкоторыя женщины желаютъ лучше страдать такимъ-образомъ, чмъ жить безъ язвъ. Он жертвуютъ собою для любимаго предмета по инстинкту. Будь это безпорядочный мужъ, негодный сынъ, или милый сорванецъ-братъ — какъ охотно готовы он излить лучшія сокровища своего сердца для человка любимаго! и какое множество наслажденій такого рода готовы мы, съ своей стороны, доставить этимъ нжнымъ твореніямъ! Едва ли найдется хоть одинъ мужчина изъ читателей этой книги, который бы не снабдилъ подобными удовольствіями любимыхъ имъ женщинъ и не доставилъ бы имъ самыхъ роскошныхъ оказій прощать его. Он о себ не думаютъ, но когда виновный возвращается домой, для него убиваютъ упитаннаго тельца и его принимаютъ съ радостью: при малйшемъ намек, что онъ возвращается на путь истинный, эти добрыя существа готовятъ радостный пиръ и милосердіе и прощеніе выходятъ съ улыбкой къ нему на встрчу. Еслибъ намъ пришлось ожидать только Правосудія — избави Богъ!
Въ послднюю половину пребыванія Пена въ Оксбриджскомъ Университет, пристрастіе дяди къ нашему юнош возрасло въ значительной степени. Майоръ гордился Артуромъ, малымъ благороднымъ, съ открытыми манерами, пріятною наружностью и высокими джентльменскими понятіями. Старый лондонскій холостякъ видлъ съ удовольствіемъ, что племянникъ его сблизился съ молодыми патриціями, и онъ (неугощавшій никогда никого и вошедшій въ пословицу за свою скупость между вертопрахами клуба, которые не хотли знать его бдности, а только завидовали его знатнымъ знакомствамъ) — и онъ любилъ давать племяннику и этимъ молодымъ лордамъ вкусные обды у себя на квартир и угощать ихъ славнымъ бордоскимъ, лучшими своими исторіями и bons mots, нкоторыя изъ нихъ пострадали бы въ печати, потому-что майоръ имлъ свою особенную манеру разсказывать, другія не принесли бы большой пользы никому. Майоръ прислуживался посредствомъ этихъ любезностей родителямъ своихъ молодыхъ гостей и доставлялъ себ удовольствіе быть въ обществ молоджи. Онъ не разъ посщалъ Оксбриджъ, гд юноши забавлялись угощеніемъ стараго джентльмена и давали нарочно для него и для своей потхи пирушки, завтраки и ужины. Онъ сыпалъ имъ свои анекдоты, молодлъ и развеселялся съ молодыми лордами. Онъ ходилъ слушать Пена въ Обществ Преній, кричалъ и шумлъ вмст съ прочими и былъ оглушенъ краснорчіемъ и жаромъ юности. Онъ воображалъ племянника будущимъ Питтомъ и чувствовалъ къ нему почти отеческую нжность. Онъ писалъ племяннику письма съ шутливыми совтами и городскими новостями. Онъ хвастался Артуромъ въ своихъ клубахъ и вплеталъ его съ удовольствіемъ въ свои разговоры: ‘Да, говорилъ онъ:— эта молодежь скоро вытснить стариковъ. Наши подростки, молодой лордъ Плинлиммонъ, пріятель моего мальчика, молодой лордъ Магнусъ Чартерсъ, задушевный другъ моего сорванца, и другіе будутъ, чего добраго, играть въ свт роли чуть ли не важне своихъ отцовъ’. Онъ просилъ позволенія привезти племянника на большой балъ въ Гаунт-Гоузъ, любовался, съ невыразимымъ наслажденіемъ, когда племянникъ танцовалъ съ сестрами вышеименованныхъ молодыхъ вельможъ, хлопоталъ о доставленіи ему пригласительныхъ билеговъ въ самые лучшіе домы, какъ-будто онъ, дядя, былъ нжною маменькой съ дочерью-невстой, а не старымъ отставнымъ офицеромъ на половинномъ жаловань и въ парик. И дядя расхваливалъ везд огромныя способности своего сорванца и замчательныя ораторскія средства, и толковалъ о блестящей степени, которую племянникъ получитъ при выпуск изъ университета. Онъ безпрестанно писалъ къ Елен, что лордъ Роннимидъ хочетъ его взять въ свое посольство, и что герцогъ такой-то намренъ воспользоваться его способностями въ парламент, а та, съ своей стороны, была слишкомъ-рада и готова врить всему, что бы ей ни разсказывали въ похвалу сына.
И всю эту гордость и нжность дяди и матери Пенъ попралъ своею преступною расточительностью и лностью! Не завидую чувствамъ Пена, когда онъ помышлялъ о томъ, что сдлалъ. Онъ спалъ — и черепаха выиграла призъ. Онъ разстроилъ въ самомъ начал то, что могло бы сдлаться блестящею карьерой. Онъ безжалостно и безбожно ограбилъ свою мать и глупо промоталъ ея достояніе. О, только рука негодяя могла подняться на пораженіе такого нжнаго и возвышеннаго творенія! И если Пенъ чувствовалъ, какое зло онъ сдлалъ другимъ, то не-ужели мы можемъ думать, что молодой джентльменъ, съ такимъ самолюбіемъ, не чувствовалъ еще боле позора, которымъ онъ себя покрылъ? Можемъ быть убждены, что нтъ угрызенія совсти, которое бы язвило мучительне, нтъ стоновъ, жалобне издаваемыхъ раненнымъ самолюбіемъ. Подобно пріятелю Джоя Миллера, раскланивавшемуся съ публикой изъ своей ложи, потому-что ему случилось войдти въ театръ въ одно время съ королемъ — и нашъ Пенъ, хотя и гораздо-мене, былъ, однакожъ, въ пріятномъ ослпленіи, воображалъ вполн, что вся Англія замтитъ отсутствіе его имени въ экзаменныхъ спискахъ и будетъ говорить о его бдствіи. Какъ смотрть въ глаза оскорбленному дяд, бездн кредиторовъ, сторожу и прислужниц, студентамъ того же курса и младшимъ, которымъ онъ покровительствовалъ и передъ которыми важничалъ? Онъ заперся въ своя комнаты и написалъ къ дяд письмо, полное благодарности, почтенія, раскаянія и отчаянія, въ которомъ просилъ о выключеніи его имени изъ книгъ коллегіи, и выражалъ желаніе, чтобъ смерть кончила скоре дни и мученія опозореннаго Артура Пенденниса.
Потомъ онъ вышелъ, озираясь, и едва зная самъ куда, пошелъ машинально по узкимъ закоулкамъ, позади коллегій, пока не выбрался изъ университетскихъ предловъ и не очутился на берегу рки, теперь пустомъ, но часто оживленномъ гонками шлюпокъ и толпами восклицающихъ студентовъ. Онъ все шелъ и шелъ впередъ, и такимъ-образомъ очутился въ нсколькихъ миляхъ отъ Оксбриджа, гд былъ найденъ знакомыми.
Пенъ поднялся на холмъ. Январскій дождь билъ ему въ лицо и оборванная мантія развевалась отъ рзкаго втра: онъ съ утра не снималъ съ себя студентскаго костюма. Вдругъ показалась на дорог несшаяся прямо на него почтовая карета. На козлахъ сидлъ слуга, а внутри, или правильне, почти снаружи, у окна дверецъ, былъ молодой джентльменъ, курившій сигару и поощрявшій почтальнова громкими криками. То былъ нашъ бэймутскій знакомецъ, мистеръ Спэвинъ, получившій ученую степень и катившій съ торжествомъ домой въ желтой карет. Поднимаясь въ гору, онъ замтилъ фигуру, бшено-жестикулирующую, и узналъ лицо Пена, когда поравнялся съ нимъ.
‘Стой!’ заревлъ мистеръ Спэвинъ почтальйону, и тотъ сразу осадилъ лошадей, и карета остановилась въ какихъ-нибудь пятидесяти шагахъ отъ Пена. Пенъ тотчасъ же услышалъ, что его громко зовутъ по имени и увидлъ верхнюю половину тла мистера Спэвина, высунувшагося изъ окна дверецъ и съ жаромъ подзывавшаго его къ себ.
Пенъ остановился, призадумался, гнвно замоталъ головой и указалъ рукой впередъ, какъ-будто въ изъявленіе желанія, чтобъ почтальйонъ продолжалъ свой путь. Онъ не сказалъ ни слова, но лицо его врно выражало страшное отчаяніе, потому-что молодой Спэвинъ посмотрлъ на него нсколько мгновеній съ испугомъ и потомъ выпрыгнулъ изъ экипажа и побжалъ къ Пену съ протянутой рукой: ‘Галло! старый пріятель, куда ты это и что съ тобой?’
— Туда, куда заслуживаю! отвчалъ Пенъ съ проклятіемъ.
— Да эта дорога не туда, возразилъ Спэвинъ, улыбаясь:— это дорога въ Фенбюри. Послушай, Пенъ, не унывай, что тебя общипали. Это ничего, когда привыкнешь. Меня общипали три раза, любезный мой, и посл перваго мн было ни почемъ. Радъ, что это кончилось. Въ другой разъ теб будетъ больше удачи.
Пенъ посмотрлъ на своего молодаго знакомца, который былъ ощипанъ, сосланъ въ деревню, который, посл повторенныхъ неудачъ едва выучился правильно читать и писать, и несмотря на все это, получилъ ученую степень. ‘Этотъ человкъ выдержалъ экзаменъ, а я нтъ!’ подумалъ онъ. Этого было для него слишкомъ-много.
— Прощай, Спэвинъ, я очень-радъ твоей удач. Я тебя не задерживаю и самъ тороплюсь: я сегодня вечеромъ хочу поспть въ Лондонъ.
— Вздоръ! Эта дорога не въ Лондонъ, а въ Фенбюри, говорю я теб.
— Я сейчасъ только хотлъ своротить.
— Вс дилижансы полнхоньки народомъ.— Пенъ съжился.— Ты не достанешь себ мста ни за десять фунтовъ. Влзай въ мою желтую, я высажу тебя въ Модфорд и тамъ ты дождешься фенбюрійскаго дилижанса. Я снабжу тебя шляпой и сюртукомъ: у меня ихъ куча. Ну, перестань же, влзай, пріятель — пошолъ! И такимъ-образомъ мистеръ Пенъ очутился въ карет мистера Спэвина и дохалъ съ этимъ джентльменомъ до гостинницы ‘Тарана’ въ Модфорд, на пятнадцать миль отъ Оксбриджа. Тамъ фенбюрійскій дилижансъ перемнялъ лошадей и Пенъ досталъ себ мсто въ Лондонъ.
На другой день, въ Коллегіи Сент-Бонифаса, въ Оксбридж, была страшная суматоха: къ ужасу наставника и торговцовъ, разнесся слухъ, что Пенденнисъ, съ отчаянія, что не выдержалъ экзамена, лишилъ себя жизни, за три мили отъ Фенбюри, подл водяной мельницы, нашли старую университетскую шапку съ его именемъ и гербомъ (орломъ на гребн, смотрящимъ на угасшее теперь солнце), въ-теченіе цлыхъ сутокъ вс воображали, что бдный Пенъ бросился въ воду подъ мельничное колесо, и только тогда успокоились, когда отъ него пришли письма съ лондонскимъ почтовымъ штемпелемъ.
Дилижансъ прибылъ въ Лондонъ въ угрюмые пять часовъ утра. Пенъ поспшилъ въ Ковент-Гарденъ, гд имлъ привычку останавливаться, и вчно-бдящій сторожъ впустилъ его и отвелъ въ спальню. Пенъ посмотрлъ на сторожа пристально и хотлъ прочитать на его лиц, знаетъ ли онъ, что его ощипали? Въ постели онъ не могъ заснуть. Онъ ворочался съ боку на бокъ до сраго лондонскаго разсвта, тогда онъ вскочилъ съ отчаяньемъ и направился въ Бюри-Стритъ, на квартиру дяди, вымтавшая лстницу служанка посмотрла на Пеня подозрительно, увидя, что онъ небритъ и во вчерашнемъ бль. Ему показалось, что и она знаетъ о его несчастіи.
— Творецъ! мистеръ Артуръ, что случилось, сэръ? воскликнулъ Морганъ, только-что отнесшій на мсто отлично-вычищенное платье и лакированные сапоги и отправлявшійся къ майору съ расчесаннымъ парикомъ.
— Мн нужно видть дядюшку, отвчалъ Пенъ глухимъ голосомъ и бросился въ кресла.
Морганъ отступилъ на два шага отъ блднаго и разстроеннаго молодаго человка, посмотрлъ на него со страхомъ и изумленіемъ, и исчезъ въ спальн майора.
Майоръ высунулъ изъ дверей голову, лишь-только надлъ парикъ.
— Что? экзаменъ конченъ? Первый состязатель, вдвойн перваго класса, хе? сказалъ старый джентльменъ: — сейчасъ, сейчасъ, и голова снова спряталась.
— О ни не знаютъ ничего, простоналъ Пенъ: — что они скажутъ, когда узнаютъ всю истину?
Пенъ стоялъ спиной къ окну, и въ такомъ сомнительномъ свт, какимъ наслаждается Бюри-Стритъ въ туманное январское утро, а потому майоръ не могъ разсмотрть выраженія лица племянника и, слдовательно, видть его блдности и отчаянія, поразившихъ мистера Моргана.
Но когда майоръ вышелъ изъ уборной, опрятный и лучезарный, предшествуемый легкимъ благовоніемъ духовъ Демакроа, изъ магазина котораго парикъ и носовые платки майора Пенденниса получали свои ароматы, и когда онъ протянулъ руку племяннику и хотлъ радушно заговорить съ нимъ, вдругъ разглядлъ онъ лицо племянника и, выпустивъ его руку, воскликнулъ: ‘Милосердый Творецъ! Пенъ, что съ тобой?’
— Вы увидите это въ газетахъ за завтракомъ, сэръ.
— Увижу, что?
— Моего имени тамъ нтъ, сэръ.
— Да за какимъ чортомъ ему тамъ быть? спросилъ майоръ, совершенно-озадаченный.
— Я потерялъ все, сэръ: я лишился чести, погибъ невозвратно. Я не могу возвратиться въ Оксбриджъ.
— Лишился чести? о, Боже! Ты не хочешь сказать, что струсилъ?
Пенъ горько засмялся.— Нтъ, сэръ, не въ томъ дло. Я не боюсь пули и, право, желалъ бы, чтобъ кто-нибудь взялъ на себя трудъ застрлить меня. Я не получилъ степени. Я… я ощипанъ, сэръ!
Майоръ слыхалъ объ ‘ощипываньи’, по весьма-темно и мимоходомъ, и воображалъ, что это какая-нибудь церемонія, производимая въ университет тлесно надъ буйнымъ юношествомъ.
— Я удивляюсь, какъ, посл такого срама, у тебя достаетъ духу смотрть мн въ глаза, сэръ, я удивляюсь, какъ ты, джентльменъ, подвергнулся этому.
— Я не могъ помочь этому, сэръ. Классики сошли довольно0сносно, но всему виной проклятая математика, которою я всегда пренебрегалъ.
— И это… это было сдлано публично, сэръ?
— Что?
— То… ощипыванье? спросилъ опекунъ, съ безпокойствомъ глядя въ глаза племяннику.
Пенъ замтилъ заблужденіе дяди и какъ ни горько было у него на душ, однакожъ, бднякъ не могъ удержаться отъ слабой улыбки, вслдствіе которой, онъ оставилъ свой трагическій тонъ и объяснилъ майору просто, какъ онъ пошелъ на главный экзаменъ и не выдержалъ его. Майоръ сказалъ на это, что хотя онъ и ожидалъ отъ своего племянника гораздо-большаго, но бда еще не такъ велика и безчестья еще тутъ нтъ, по-крайней-мр по его понятіямъ. Онъ совтовалъ Пену начать слова и ноправить дло.
— Мн опять въ Оксбриджъ, посл такого униженія! подумалъ Пенъ, и мысленно ршилъ, что не подетъ въ Оксбриджъ.
Когда же дло дошло до его долговъ, дядя разсердился не на шутку и осыпалъ Пена самыми горькими укорами, которые тотъ выслушалъ молча, съ поникшею головой. Пенъ ршился высказать все и очистить свою совсть: онъ составилъ полный и правдивый списокъ всхъ своихъ долговъ въ университет и въ Лондон. Они заключались въ слдующихъ статьяхъ:
Лондонскому портному,
Оксбриджскому,
Галантерейщику, за рубашки и перчатки,
Ювелиру,
Повару коллегіи,
Крумпу, за дессерты,
Сапожнику,
Виноторговцу въ Лондон,
Виноторговцу въ Оксбридж,
Счетъ за лошадей,
— за картинки,
— за переплеты,
— за книги,
— парикмахеру и за духи,
— трактирщику въ Лондон,
За разные предметы.
Цифры противъ каждой статьи читатель можетъ выставить по усмотрнію: подобныя вдомости бывали въ рукахъ родителей и опекуновъ многихъ юношей, воспитывавшихся въ Коллегіи Сент-Бонифаса. Оказалось, что долги Пена доходили всего-навсе на сумму около семисотъ фунтовъ, кром-того, вышло, что, но время пребыванія своего въ университет, у него было въ рукахъ больше чмъ вдвое этой суммы наличными деньгами. Столько онъ истратилъ! и что могъ онъ показать въ вознагражденіе?
— Не добивайте человка и безъ того убитаго, сэръ, мрачно сказалъ Пенъ своему дяд.— Я очень-хорошо знаю, сэръ, какъ дурно и безпутно я себя велъ. Мать моя не захочетъ видть меня осрамленнымъ, сэръ, продолжалъ онъ слабымъ голосомъ:— и я увренъ, она заплатитъ по этимъ счетамъ, но я уже не буду больше просить у нея денегъ.
— Какъ угодно, сэръ. Ты совершеннолтній и я умываю руки въ твоихъ длахъ. Но ты не можешь жить безъ денегъ и не имешь средствъ добывать ихъ, сколько я знаю, хотя у тебя и есть отличное умнье тратить ихъ, по моему убжденію, ты будешь продолжать какъ началъ, и разоришь мать окончательно, прежде чмъ сдлаешься пятью годами старше. Затмъ, желаю вамъ добраго утра, мн пора идти завтракать. Занятія мои не позволятъ мн видться съ тобою часто, впродолженіе твоего пребыванія въ Лондон. Я полагаю, что ты сообщишь своей матери т извстія, которыми сейчасъ обрадовалъ меня.
Надвъ шляпу и походкою, твердою нсколько мене обыкновенной, майоръ Пенденнисъ вышелъ изъ дома передъ племянникомъ и грустно направился въ свой обычный уголъ въ клуб. Онъ увидлъ въ утреннихъ газетахъ оксбриджскіе экзаменные списки и перечиталъ имена, непонимая въ чемъ дло, съ печальною аккуратностью. Въ-теченіе дня онъ совтовался съ нкоторыми изъ своихъ старыхъ знакомыхъ: Венгэмомъ, однимъ деканомъ и нсколькими юристами, онъ отбиралъ ихъ мннія, показывая нкоторымъ количество долговъ племянника, записанное на визитной карточк, и спрашивалъ, что тутъ длать, и не ужасны ли и нелпы эти долги? Что длать?— Больше нечего, какъ заплатить. Венгэмъ и другіе говорили майору о молодыхъ людяхъ, которые должали на суммы вдвое, впятеро больше чмъ Артуръ, хотя и вовсе не имли средствъ заплатить такіе долги. Консультація, разсчеты и мннія успокоили кой-какъ майора. Наконецъ, платить приходилось все же не ему.
Но онъ помышлялъ съ огорченіемъ о множеств плановъ на счетъ будущности племянника, котораго онъ непремнно вывелъ бы въ люди, о своихъ пожертвованіяхъ и о томъ, какъ все это пропало. Онъ написалъ доктору Портмену, прося его ‘приготовить’ Елену къ печальнымъ новостямъ, которыя она скоро должна узнать. Почтенный старый джентльменъ держался во всемъ заведеннаго порядка и былъ того мннія, что лучше ‘приготовить’ кого-нибудь къ печальной всти чрезъ посланца (обыкновенно неловкаго и безчувственнаго), чмъ сообщить эту всть попросту, письмомъ. Итакъ, майоръ написалъ, какъ мы сказали, къ доктору Портмену, и пошелъ — печальнйшій Изъ всхъ, обдавшихъ въ тотъ день во всхъ столовыхъ Лондона — пошелъ обдать.
Пенъ написалъ также письмо и бродилъ остатокъ дня по лондонскимъ улицамъ, воображая, что вс на него смотрятъ и шепчутъ другъ другу: ‘Вотъ Пенденнисъ изъ Сент-Боннфаса, котораго вчера ощипали!’ Письмо его къ матери было исполнено нжности и раскаянія, онъ плакалъ надъ письмомъ горчайшими слезами, и это нсколько облегчило его сердце.
Въ столовой гостинницы увидлъ онъ шайку молодыхъ кутилъ изъ Оксбриджа, но онъ ускользнулъ отъ нихъ и пошелъ снова скитаться по улицамъ. Онъ помнитъ и теперь гравюры, которыя разсматривалъ тогда подъ дождемъ въ окн магазина Экермена, и книгу, которую читалъ подъ однимъ навсомъ около Темпля, вечеромъ онъ пошелъ въ партеръ театра и видлъ миссъ Фодрингэй, по ршительно забылъ въ какой пьес.
На другой день прибыло ласковое письмо отъ наставника коллегіи, заключавшее въ себ много серьзныхъ и приличныхъ замчаній касательно бдственнаго для Пена событія, и сильно убждавшее молодаго человка не оставлять Коллегіи, а поправить несчастіе, которому виною была единственно его небрежность, какъ всякій зналъ, и которое можно вознаградить, призанявшись хорошенько въ-теченіе одного мсяца. Онъ прибавилъ, что веллъ сторожу приготовить нсколько чемодановъ и убрать въ нихъ гардеробъ молодаго джентльмена, чемоданы эти прибыли къ Пену въ должное время, вмст съ новыми копіями со всхъ его счетовъ.
На третій день прибыло письмо изъ дома. Пенъ прочиталъ его въ спальн и результатомъ этого чтенія было то, что онъ упалъ на колни, спряталъ голову въ одяло постели, помолился отъ всего сердца, смирился и покаялся, потомъ, въ столовой, сълъ обильнйшій завтракъ, потомъ взялъ себ мсто въ дилижанс Булл, въ Пиккадилли, и отправился вечеромъ въ Чэттерисъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВТОРАЯ.
Возвращеніе Пена.

Письмо майора, весьма-естественно, побудило доктора Портмена немедленно отправиться въ Фэроксъ, и онъ вышелъ изъ дома съ поспшностью, которую обыкновенно обнаруживаетъ добрый человкъ, когда ему приходится сообщить непріятныя всти. Онъ желаетъ, чтобъ дло было сдлано и сдлано скоро. Ему очень-прискорбно, mais que voulez-vous? зубъ должно выдернуть — и онъ сажаетъ васъ и вы удивляетесь, какою твердостью духа и руки владетъ онъ, когда дйствуетъ клещами. Можетъ-статься, онъ былъ бы не такъ дятеленъ и нетерпливъ, еслибъ это былъ его зубъ, но наконецъ, зубъ долженъ же быть выдернуть. Такимъобразомъ докторъ, прочитавъ письмо майора Пенденниса Мапр и мистриссъ Портменъ, со множествомъ осудительныхъ прибавленій о молодомъ сорванц, который шагаетъ все ближе и ближе къ погибели, предоставилъ этимъ дамамъ распространить полученныя новости по клеврингскому обществу (что он исполнили съ обычною расторопностью), и самъ направился въ Фэроксъ, чтобъ ‘приготовить’ вдову.
Она ужь знала все. Она прочитала письмо Пена и оно ее нсколько облегчило. Мрачное предчувствіе бды мучило ее давно. Теперь она знала худшее и ея милый мальчикъ возвращается къ ней, мягкосердечный и кающійся. Чего ей больше? Все, что ректоръ могъ сказать (а его замчанія основывались на здравомъ разсудк и стоили уваженія по своей древности), не могло заставить Елену чувствовать особенное негодованіе или считать себя необычайно-несчастною, ее печалила разв мысль о томъ, какъ несчастливъ теперь ея милый Пенъ. Что это за степень, за которую подняли такой шумъ, и какую пользу имлъ бы отъ нея Пенъ? Зачмъ докторъ Портменъ и майоръ такъ настаивали, чтобъ мальчика непремнно послать туда, гд его ожидало столько искушеній и гд онъ пріобрлъ такъ мало? Зачмъ они не оставили его въ поко у матери? А что до его долговъ, они, конечно, должны быть уплачены! Его долги! разв деньги отца не принадлежали ему, и разв онъ не имлъ права издерживать ихъ? Вотъ какими аргументами встртила вдова добродтельнаго доктора, и вс стрлы его негодованія не произвели никакого дйствія на ея нжную грудь.
Пріятный способъ, которымъ съ незапамятныхъ временъ братья и сестры изъявляютъ другъ другу свою взаимную привязанность, и который у Пена и Лауры, въ дтств, былъ въ большомъ ходу, оставленъ ими, по взаимному согласію, нсколько времени тому назадъ. Возвратясь разъ изъ коллегіи посл довольно-долгой отлучки изъ дома, мистеръ Артуръ увидлъ, вмсто простодушной двочки, высокую, стройную, хорошенькую двицу, которую ужь нельзя было привтствовать прежнимъ братскимъ тюцалуемъ, и которая встртила его граціознымъ присданьемъ и дружески-протянутою рукой, причемъ розовый румянецъ заигралъ какъ разъ на томъ самомъ мст, гд напечатлвались прежнія привтствія молодаго Пеня.
Не мастеръ я описывать женскую красоту, да и по правд, я неочень-высоко цню ее, полагая, что доброта и добродтели украшаютъ молодую особу гораздо-лучше этихъ скоропреходящихъ прелестей лица и стана: а потому я не буду распространяться о томъ, какова была наружность миссъ Лауры Белль въ эпоху ея шестнадцатилтняго возраста. Въ ту пору она достигла своего теперешняго роста, пяти футовъ и четырехъ дюймовъ. Нкоторыя особы ея пола говорили, что она была суха и долговяза — настоящій майскій шестъ, но особы эти предпочитали женщинъ меньшаго роста. Если она походила на майскій шестъ, то вершника его была украшена прелестнйшими розами, и достоврно извстно, что многіе молодые парни плясали бы очень-охотно вокругъ такого шеста. Она была вообще блдна, съ легкимъ розовымъ отливомъ на щекахъ, но щечки эти вспыхивали мгновенно при случа, и рдлись довольно-долго посл волненія, вызвавшаго наружу эти прелестные цвты. Глаза ея были съ самаго дтства пребольшіе и сохранили эту отличительную черту впослдствіи, Добродушные критики (всегда женскаго пола) говорили, что она имла привычку играть этими глазами и кокетничать ими передъ джентльменами и дамами, съ которыми ей случалось бывать, но дло въ томъ, что природа сама устроила ихъ такъ, что они не могли ни смотрть, ни сіять иначе: въ томъ, какъ они смотрли и сіяли, были они столько же виноваты, какъ звзды, которыя все-таки искрятся одна ярче и свтле, чмъ другая, и это отъ нихъ вовсе не зависитъ. Безъ сомннія, съ цлью умрить этотъ блескъ, та же заботливая природа снабдила глаза миссъ Лауры двумя парами длиннйшихъ и чудеснйшихъ черныхъ рсницъ, отчего произошло, что т же особы, находившія недостатки въ ея глазахъ, говорили, когда она ихъ закрывала, что ей хочется выказать свои рсницы. Я полагаю, что еслибъ можно было видть ее спящую, зрлище были бы хорошенькое.
Цвтъ ея кожи былъ почти такъ же ослпителенъ, какъ у леди Мэнтрепъ, хотя и безъ порошка, который употребляетъ миледи. Носъ ея мы предоставимъ нарисовать воображенію читателя, если ротъ ея и былъ великоватъ — какъ утверждаетъ миссъ Пимини, о которой, еслибъ не извстный ея аппетитъ, вы бы подумали, что она едва въ-состояніи пропустить въ свой ротикъ горошенку — то всякій сознавался, что улыбка ея была очаровательна и обнаруживала два ряда жемчужныхъ зубовъ. Голосъ же ея былъ такъ тихъ и сладокъ, что походилъ на самую нжную музыку. Привычка носить очень-длинныя платья внушила многимъ мысль, что у нея ноги не маленькія, но очень-вроятно, что ея ноги соразмрны росту, и если миссъ Пинчеръ всегда высовываетъ свою ножку, то изъ этого еще не слдуетъ, что вс остальныя дамы и двицы должны были непремнно выказывать свои ноги, какъ на смотру. Наконецъ, миссъ Лаура Белль, шестнадцатилтняя Лаура, была прелестная молодая двица. Будемъ надяться, что въ нашемъ отечеств найдутся многія тысячи такихъ двицъ, такъ-какъ у насъ нтъ недостатка ни въ доброт, ни въ скромности, ни въ чистот, ни въ красот.
Теперь, миссъ Лаура, съ-тхъ-поръ, какъ она стала думать за себя сама (а въ послдніе два года умъ и особа ея развернулись въ значительной степени), миссъ Лаура была только вполовину довольна поведеніемъ и поступками Пена. Письма его къ матери сдлались въ послднее время очень-коротки и рдки. Напрасно мягкосердечная Елена приводила въ оправданіе Артура его постоянныя ученыя занятія и множество приглашеній, которыми его осыпали. ‘Пусть она лучше лишится приза, чмъ забудетъ мать’, говорила Лаура: ‘да, впрочемъ, мама, я не вижу, чтобъ онъ получалъ много призовъ. Почему онъ, прізжая домой, не живетъ съ вами, а проводитъ праздники у своихъ знатныхъ знакомыхъ? Тамъ никто не любитъ его вполовину столько, какъ… какъ вы’.— ‘Какъ я одна, Лаура’, вздохнула мистриссъ Пенденнисъ. Лаура объявила на-отрзъ, что не любитъ Пена ни на волосъ, если онъ забываетъ свой сыновній долгъ, точно также не хотла она врить материнскомъ доказательствамъ, что мальчикъ долженъ себ проложить дорогу въ свтъ, не думала, будто дядя его особенно желалъ, чтобъ Пенъ поддерживалъ знакомство съ людьми, которые ему впослдствіи могли оказать важныя услуги и помочь ему въ жизни, что у мужчинъ тысячи разныхъ связей и призваній, которыхъ женщины не понимаютъ, и такъ дале. Можетъ-быть, и сама Елена уже врила этимъ извиненіямъ не больше Лауры, по ей хотлось воображать, что она вритъ имъ, и она утшала себя своимъ материнскимъ ослпленіемъ. Многіе джентльмены, я полагаю, имли случай обдумать слдующее: какъ бы мы ни поступали, однакожъ можемъ всегда разсчитывать на любовь женщины, если разъ имли эту привязанность, и что эта неистощимая нжность и готовность прощать никогда намъ не измнятъ.
Такъ же точно вольность, чтобъ не сказать дерзость обращенія и манеръ Артура въ послднее время, поражала Лауру и не правилась ей. Не то, чтобъ онъ оскорбилъ ее грубостью, или говорилъ при ней вещи, которыхъ она не должна была слышать — нтъ, Пенъ былъ джентльменъ отъ природы и по воспитанію и неспособенъ оскорбить женщину, какого бы званія она ни была, но онъ говорилъ легко и неуважительно о женщин вообще, былъ меньше деликатенъ въ поступкахъ, чмъ на словахъ, и небреженъ ко многимъ мелочнымъ и разнороднымъ требованіямъ общежитія. Миссъ Лаура негодовала на него за то, что онъ курилъ въ дом свои гадкія трубки, отказывался идти съ матерью на прогулки и съ визитами, и звалъ въ халат надъ романомъ, когда кроткая вдова возвращалась домой посл этихъ житейскихъ обязанностей. Герой ранняго дтства Лауры — разговаривая съ Еленою о немъ, Лаура провела столько вечеровъ, когда та раз сказывала ей безконечныя повсти о добродтеляхъ, нжности и доблестяхъ сына, во время бытности его въ школ — герой этотъ совершенно не походилъ на молодаго человка, котораго она теперь знала: смлаго и блестящаго, насмшливаго, пренебрегающаго простыми занятіями и удовольствіями добрыхъ двухъ женщинъ, съ которыми проводилъ по возможности короткое время, и которыхъ покидалъ подъ такими пустыми предлогами.
Фодрингэйское дло также, когда Лаура узнала о немъ, сильно ее поразило и раздосадовало. Она узнала объ этомъ въ первый разъ по саркастическимъ намекамъ майора Пенденниса, въ одно изъ посщеній его въ Фэроксъ, а потомъ отъ клеврингскихъ сосдей, сообщившихъ ей множество свдній объ этомъ предмет. Какъ! одинъ изъ Пенденнисовъ чуть не погубилъ себя для такой женщины! Сынъ Елены скачетъ день за днемъ изъ дома — куда? къ ней!— броситься на колни передъ актрисою и пить съ ея ужаснымъ отцомъ! И это добрый сынъ! ему хотлось во что бы ни стало ввести такого человка и такую женщину въ свое семейство, и поставить ее надъ своею матерью! ‘Я убжала бы изъ дома, мама, право, я бы это сдлала, хоть бы мн пришлось идти босикомъ по снгу!’ говорила Лаура.
— И ты покинула бы тогда меня? отвчала Елена. Причемъ, разумется, Лаура брала назадъ свои слова и об женщины бросались другъ другу въ объятія, съ чувствомъ, которое было въ натур обихъ и которое составляетъ характеристику не малой части ихъ пола. Откуда взялось негодованіе миссъ Лауры на прошедшую страсть Артура? Она, можетъ-быть, не знала, что если мужчины губятъ себя для женщинъ, то и женщины губятъ себя также для мужчинъ, и что о любви нельзя сказать ничего опредлительнаго, такъ же точно, какъ о всякой другой физической симпатіи или антипатіи. Можетъ-статься, ей насказали много вздора въ Клевринг, гд старая мистриссъ Портменъ была особенно ожесточена противъ Пена, за непочтительность его къ доктору и куреніе сигаръ во всякое время, можетъ-быть, наконецъ, то была ревность, но этому пороку, какъ говорятъ, дамы рдко предаются.
Хотя она и сердилась на Пена, но противъ его матери она не питала подобнаго чувства: она предалась Елен со всмъ жаромъ дтской привязанности, такой привязанности, къ какой способны только женскія сердца, когда сердца эти не заняты. То было обожаніе, страсть, всякаго рода нжности и ласки, бездна объятій, поцалуевъ. нжныхъ эпитетовъ и изъявленій любви, о которыхъ было бы какъ-то странно разсказывать въ-подробности хладнокровному всторикъ уже бородатому. Не станемъ мы, мужчины, осмивать эти чувства, потому-что мы неспособны понимать ихъ.
Но лишь-только миссъ Лаура узнала, что Пенъ въ скорби и несчастіи, весь ея гнвъ пропалъ и уступилъ мсто самому нжному и неблагоразумному состраданію. Онъ опять сталъ для нея Пеномъ прежнихъ дней, открытымъ и любящимъ, чувствительнымъ и великодушнымъ. Она тотчасъ же приняла его сторону вмст съ Еленой противъ доктора Портмена, когда тотъ завопилъ объ огромности преступленій Пена. Долги? что такое его долги? Пустяки, онъ попалъ въ разорительное общество, по требованіямъ дяди, и разумется, долженъ былъ жить, какъ т молодые джентльмены, съ которыми онъ водился. Обезчещенъ, не получилъ степени? Бдный мальчикъ былъ боленъ, когда шелъ на экзаменъ, онъ не могъ думать о математик и всякомъ вздор, когда его мучила идея о долгахъ, очень-немудрено, что у нкоторыхъ учителей и наставниковъ были свои любимцы, и что они хотли выставить ихъ и посадить ему на голову. Другіе не любятъ его и жестоки къ нему, и несправедливы, въ этомъ она была уврена. И вотъ какъ, съ пылающими щеками и глазами, блестящими отъ досады, разсуждало это юное твореніе, и она подошла къ Елен, схватила ея руку и поцаловала ее подъ носомъ у доктора, и взоры ея вызывали его на битву и какъ-будто спрашивали, какъ онъ сметъ сказать слово противъ Пена ея милой матери?
Когда почтенный ректоръ ушелъ, немало-раздосадованный и изумленный безтолковымъ упрямствомъ женщинъ, Лаура повторила Елен свои поцалуи и аргументы съ удесятереннымъ жаромъ, и та чувствовала, что въ аргументахъ очень-много логики. Нтъ сомннія, думала она, что противъ Пена возстала чья-нибудь зависть. Она была убждена, что онъ разсердилъ кого-нибудь изъ экзаменаторовъ, и тотъ воспользовался случаемъ низко отомстить — ничего не можетъ быть вроятне. Въ общей сложности, извстіе о несчастіи Пена произвело въ нашихъ дамахъ очень-мало негодованія. Пенъ, погруженный въ Лондон въ горесть и стыдъ, терзаемый совстью при мысли о скорби матери, удивился бы самъ, еслибъ увидлъ, какъ легко она переносила его бдствіе. И дйствительно, женщины готовы радоваться такимъ бдамъ, которыя приводятъ домой скитающіяся въ бгахъ сердечныя привязанности. Если вы довели любящую васъ женщину до корки черстваго хлба, то будьте уврены, что она не станетъ жаловаться, и возьметъ на свою долю только самый маленькій кусочекъ этой корки, съ тмъ условіемъ, чтобъ вы съли все остальное въ ея обществ.
И тотчасъ же посл ухода доктора, Лаура распорядилась объ отопк, освщеніи и очищеніи воздуха въ комнатахъ мистера Артура, она устроила все это, пока Елена писала сыну самое нжное, исполненное участія и прощенія, письмо, тогда двушка взяла за руку свою мама и повела ее съ ласковою и радостною улыбкой въ т комнаты, гд огни горли такъ весело, и тамъ эти добрыя существа сли на кровать Пена и проболтали о немъ предолго. Лаура прибавила къ письму Елены постскриптумъ, въ которомъ называла Артура своимъ милымъ Пеномъ и убждала пріхать домой немедленно (подчеркнувъ это слово два раза), и быть счастливымъ дома, въ обществ матери и любящей сестры, Лауры.
Эти дамы весь вечеръ читали Библію, и заглянувъ еще разъ, мимоходомъ, въ комнату Пена, по дорог въ спальню, отправились почивать. Но въ середин ночи, Лаура, которой головка часто покоилась на подушк, мятой прежде колпакомъ покойнаго Пенденниса, вдругъ закричала: ‘Мама, вы не спите?’
Елена встрепенулась и отвчала: ‘Нтъ, не сплю’. Хотя она и лежала въ постели молча и не шевелясь, однакожъ не сомкнула глазъ ни на минуту, смотрла на ночную лампадку и все думала о Пен.
Тогда миссъ Лаура — она дйствовала съ такимъ же лицемріемъ и лежала, занятая своими мыслями, такъ же неподвижно, какъ брошка Елены на стол, съ вправленными въ нее волосами Пена и Лауры — тогда миссъ Лаура объявила мистриссъ Пенденнисъ, что она хочетъ сообщить ей планъ, который только-что обдумала, если ему послдовать, то вс затрудненія Пена уничтожатся разомъ и безъ малйшихъ хлопотъ, для кого бы то ни было.
— Вы знаете, мама, сказала она: — что я жила у васъ десять лтъ и вы не взяли ни одного пенни изъ моихъ денегъ, и были со мной, какъ-будто я нищая двичка. Это всегда меня очень оскорбляло, потому-что я горда и не люблю обязываться. Еслибъ я ходила въ школу, только я не хотла этого, это стоило бы мн по-крайней-мр по пятидесяти фунтовъ въ годъ, а потому ясно, что я должна вамъ десять разъ пятьдесятъ фунтовъ, которые вы положили для меня въ Чэттерисскій Банкъ и которые нисколько мн не принадлежатъ. Такъ вотъ видите: мы завтра подемъ въ Чэттерисъ, къ тому чистенькому старичку, мистеру Роудо, съ такою лысиной, и спросимъ у него эти пятьсотъ фунтовъ, я уврена, что онъ вамъ дастъ еще двсти, которые мы сбережемъ и возвратимъ ему посл, и тогда мы пошлемъ эти деньги Пену: онъ заплатитъ вс свои долги, необижая никого, и будетъ счастливъ.
Нечего разсказывать, какъ это предложеніе было принято Еленой, которая отвчала на него безсвязными восклицаніями, объятіями и всякими, неудобными для повствованія, изъявленіями. Но посл этого разговора об он заснули хорошо, и когда лампа погасла съ трескомъ, а солнце взошло во всемъ великолпіи изъ-за розовыхъ холмовъ, и птицы защебетали въ безлиственныхъ и вчно-зеленыхъ деревьяхъ Фэрокса, Елена также проснулась, глядя на кроткое лицо спящей подл нея двушки, она улыбнулась, покраснла и грудь ея взволновалась, какъ-будто отъ сладкихъ видніи. Мать Пена чувствовала себя невыразимо-благодарною и счастливою, и сердце ея излилось молитвою, какія возсылаютъ женщины благочестивыя Милосердому Источнику любви и благости.
Хотя это было въ январ и погода стояла холодная, но раскаяніе Пена было такъ искренно и ршимость быть бережливымъ такъ тверда, что онъ не хотлъ взять себ мста внутри дилижанса, а слъ назади съ пріятелемъ своимъ, кондукторомъ, который помнилъ его прежнюю щедрость и снабдилъ его многими теплыми сюртуками. Можетъ-быть, холодъ заставилъ дрожать его колни, когда онъ сошелъ съ дилижанса у калитки Фэрокса, а можетъ-статься, его волновала мысль о свиданіи съ кроткимъ существомъ, за любовь которому онъ отплатилъ такимъ эгоизмомъ. Старый Джонъ вышелъ за багажомъ молодаго барина, уже въ байковой куртк, а не въ синей съ срымъ ливре.— ‘Я теперь садовникомъ и конюхомъ, сэръ’, сказалъ онъ привтливо оскаля зубы Пену и какъ-будто сконфузясь слегка, но лишь-только Пенъ повернулъ за уголъ разсадника и скрылся изъ вида дилижанса, явилась Елена, съ лицомъ сіяющимъ любовью и прощеніемъ: нкоторыя женщины любятъ больше всего на свт прощать.
Мы можемъ быть уврены, что вдова, имя въ виду еще одну извстную цль, не упустила написать Пену о благородномъ, великодушномъ и великолпномъ предложеніи Лауры, наполнивъ письмо это обильными благословеніями надъ головою обоихъ дтей. Вроятно, знаніе этого денежнаго одолженія заставило Пена сильно покраснть, когда онъ увидлъ Лауру, которая ждала его въ сняхъ, и на этотъ разъ — и только на этотъ — нарушила прежній уговоръ и протянула къ нему свое личико.
Итакъ, блудный сынъ возвратился домой, для него закололи упитаннаго тельца и старались сдлать его счастливымъ, сколько это было въ силахъ двухъ простодушныхъ женщинъ. Впродолженіе нкотораго времени ему не напоминали объ оксбриджскомъ бдствіи и не длали никакихъ вопросовъ насчетъ будущихъ его намреній. Но Пенъ съ безпокойствомъ размышлялъ объ этомъ много разъ въ своей комнат.
Чрезъ нсколько дней посл своего прізда, Пенъ отправился въ Чэттерисъ верхомъ, а воротился на имперіал дилижанса. Онъ увдомилъ мать, что оставилъ тамъ свою лошадь для продажи, и когда эта операція кончилась, отдалъ ей вырученный банковый билетъ. Елена и, вроятно, самъ Пенъ сочли это подвигомъ необычайнаго самоотверженія, но миссъ Лаура нашла, что онъ долженъ былъ такъ поступить.
Онъ рдко упоминалъ о сдланномъ у нея займ, на который Елена согласилась не иначе, какъ съ извстными условіями, но разъ или два, съ большими запинками и колебаніемъ, онъ заговорилъ объ этомъ и благодарилъ Лауру. Очевидно, его самолюбіе мучилось тмъ, что онъ обязанъ своимъ спасеніемъ сирот и онъ изъискивалъ мысленно средства уплаты.
Онъ пересталъ пить вино и замнилъ его съ большою умренностью виски съ водою, бросилъ курить сигары, но эта жертва была не велика, потому-что онъ въ послднее время чуть-ли не предпочиталъ имъ трубку.
Онъ часто засыпалъ посл обда, присоединившись къ дамамъ въ гостиной, и былъ вообще угрюмъ и грустенъ. Онъ съ большимъ нетерпніемъ поджидалъ дилижансы, ходилъ въ Клеврингъ читать газеты, обдалъ у всхъ, кто его приглашалъ (чему вдова была очень-рада, такъ-какъ это доставляло ему развлеченіе въ ихъ одиночеств) и часто игралъ въ криббеджъ съ капитаномъ Глендерсомъ.
Онъ избгалъ доктора Портмена, который, съ своей стороны, при встрч съ нимъ, бросалъ на него строгіе взгляды изъ-подъ широкихъ полей своей шляпы, въ церковь, однако, Пенъ ходилъ съ матерью очень-регулярно, и дома читалъ молитвы для нея и ея домочадцевъ. Прислуга Фэрокса, всегда непышная, уменьшилась теперь весьма-значительно: остались дв служанки въ дом и Джонъ, который надвалъ свою ливрею только по воскресеньямъ, чтобъ идти за мистриссъ Пенденнисъ въ церковь и предъявить свое достоинство. Серебряныя крышки блюдъ и соусниковъ уже не показывались вовсе. Джонъ былъ садовникомъ и дворникомъ, вмсто выбывшаго изъ дома Уитона. Въ Фэрокской кухн не было прежняго яркаго огня, и Джонъ со служанками пилъ вечернее пиво при свт одной сальной свчки. Все это было слдствіемъ дяній мистера Пена и, разумется, не могло его веселить.
Нкоторое время Пенъ говорилъ, что никакія человческія силы не заставятъ его возвратиться въ Оксбриджъ посл тамошняго несчастія, но однажды Лаура, красня, въ нсколько пріемовъ, сказала, что, по ея мннію, онъ бы долженъ былъ снова отправиться туда и непремнно получить степень, въ вид искупленія и въ род наказанія за свою прошлую праздность. А потому мистеръ Пенъ похалъ въ Оксбриджъ.
Человкъ ощипанный играетъ въ Коллегіи незавидную роль: онъ не принадлежитъ ни къ какому кружку и никто не признаетъ его. Пенъ дйствительно чувствовалъ, что у него выщипаны вс павлиньи перья его блестящихъ годовъ и рдко выходилъ изъ Коллегіи, по утрамъ онъ являлся регулярно въ капеллу, а по вечерамъ запирался у себя, вдали отъ шума и ужиновъ студентовъ. У дверей его не было кредиторовъ: всмъ было заплачено сполна, едва-едва ему оставляли карточки магазиновъ. Товарищи его курса вс получили степени и разъхались. Онъ требовалъ себ другаго экзамена и выдержалъ его совершенно-легко. Ему стало легче на душ, когда онъ надлъ мантію баккалавра.
Отправляясь домой изъ Оксбриджа, онъ постилъ въ Лондон дядю, но старый джентльменъ принялъ его очень-холодно и едва подалъ ему свой указательный палецъ для пожатія. Пенъ навстилъ его въ другой разъ, но каммердинеръ майора, Морганъ, объявилъ, что барина дома нтъ.
Пенъ возвратился въ Фэроксъ, къ своимъ книгамъ и праздности, одиночеству и отчаянію. Онъ началъ нсколько трагедій и написалъ нсколько стихотвореній въ мрачномъ дух. Онъ составлялъ планы занятій и бросалъ ихъ, думалъ о военной служб, объ испанскомъ легіон, о какомъ-нибудь промысл. Онъ бсновался на свое заточеніе и проклиналъ лность, которая была причиной такого заточенія. Елена смотрла съ горестью на его уныніе. ‘Лишь-только явится возможность, думала она, его надобно отправить за границу, въ Лондонъ, избавить его отъ скучнаго общества двухъ бдныхъ женщинъ’. Оно было скучно и очень, конечно. Обычная меланхолія доброй вдовы начала усиливаться и превращаться въ грусть, Лаура замчала со страхомъ, что обожаемый другъ ея томится и тоскуетъ, и что щеки его съ каждымъ годомъ длаются блдне и впале.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.
Новыя лица.

Жители Фэрокса продолжали это вялое и тоскливое существованіе, а между-тмъ большой домъ на возвышеніи, на противоположномъ берегу рчки Брауля, стряхивалъ съ себя сонъ двухъ поколній владльцевъ, и обнаруживалъ необыкновенные признаки возобновленія.
Около эпохи бдствія Пена, когда онъ дотого былъ поглощенъ причиненною другимъ горестью, что не обращалъ вниманія на людей, интересовавшихъ его меньше чмъ самъ онъ, Артуръ Пенденнисъ, явилось въ Чэттерисскомъ Встник и другихъ журналахъ такое извстіе, что оно расшевелило вс города, деревни, помстья и пастораты на многія мили вокругъ Клевринг-Парка. На клеврингскомъ рынк, на ярмарк Кекльби, на чэттерисской площади, на Гузберри-Грин, когда карета сквайра встрчалась съ одноколкою пастора, и сквайръ и пасторъ останавливались побесдовать на дорог, у церковныхъ поротъ Тинкльтона, когда колоколъ звонилъ въ ясный солнечный день и толпы блыхъ платьевъ и красныхъ плащей брели гурьбою на богослуженіе, окруженныя сотнею другихъ платьевъ и плащей — везд была олна рчь: Клевринг-Паркъ населится снова.
Лтъ пять тому назадъ, газеты графства возвстили о совершившемся во Флоренціи, въ капелл британскаго посольства, бракосочетаніи Френсиса Клевринга, эсквайра, единственнаго сына баронета сэра Френсиса Клевринга, изъ Клевринг-Парка, съ Джемимой Августой, дочерью Самуэля Спелля, эсквайра, изъ Калькутты, и вдовою покойнаго Дж. Эмори, эсквайра. Въ то время по графству ходилъ слухъ, что Клеврингъ, разорившійся много лтъ тому назадъ, женился на богатой вдов изъ Индіи. Нкоторымъ изъ жителей графства удалось взглянуть на чету новобрачныхъ. Семейство Кикльбюри, путешествовавшее по Италіи, видло ихъ. Клеврингъ занималъ во Флоренціи палаццо Поджи, давалъ вечера и обды, жилъ на большую ногу, но никакъ не могъ собраться въ Англію. На другой годъ, молодой Перегринъ, изъ Кекльби, путешествуя по Европ въ долгія каникулы, сошелся съ Клеврингами, занимавшими тогда Шинкенштейнъ-шлоссъ, на озер Муммол. Въ Рим, въ Лукк, Ницц, на водахъ и въ игорныхъ заведеніяхъ Рейна и Бельгіи, любопытные слыхали о достойной чет, и повременимъ всти о ней допосились до жилища предковъ Клевринга.
Послднимъ мстопребываніемъ ихъ быль Парижъ, гд они жили очень-открыто и блистательно, въ самомъ модномъ кругу, посл того всть о кончин Самуэля Спелля, эсквайра, изъ Калькутты, дошла до свднія его осиротвшей дочери въ Европу.
О предъидущей жизни сэра Френсиса Клевринга нельзя сказать многаго въ пользу уважаемаго баронета. Джентльменъ этотъ, сынъ изгнанника за долги, жившаго въ полуразвалившемся замк около Брюжа, попробовалъ счастья съ прапорщичьимъ патентомъ въ драгунскомъ полку, но разстроилъ свою каррьеру въ самомъ начал. Продлки за игорнымъ столомъ сгубили его очень-скоро, чрезъ два года службы въ арміи онъ долженъ былъ выйдти въ отставку, провести нсколько времени въ флитской тюрьм, и наконецъ переплыть за море въ Остенде, къ подагрику-изгнаннику, отцу. Въ Бельгіи, Франціи и Германіи этотъ изношенный и преждевременно-состарвшійся блудный сынъ скитался по бильярдамъ и минеральнымъ водамъ, понтировалъ въ игорныхъ домахъ, танцовалъ на пансіонныхъ балахъ и скакалъ на скачкахъ на чужихъ лошадяхъ.
Въ Лозанн Френсису Клеврингу удалось схватить счастливый кушъ — пріобрсти вдову Эмори, очень-недавно возвратившуюся изъ Калькутты. Отецъ его умеръ около того времени, а потому она сдлалась леди Клеврингъ. Титулъ этотъ до-того восхитилъ стараго Спелля въ Калькутт, что онъ удвоилъ ассигнованную дочери сумму, вскор посл того умеръ и онъ, оставя дочери и ея стямъ все свое состояніе, которое, если не преувеличивала молва, было дйствительно однимъ изъ блестящихъ.
Прежде этой эпохи носились слухи, хотя и не предосудительные для репутаціи леди Клеврингъ, но довольно-непріятные. Лучшія англійскія семейства уклонялись отъ ея знакомства, манеры ея были не изъ утонченныхъ, происхожденіе плачевно-низкое и сомнительное. Отставные ост-индцы, которыхъ всегда множество скитается по европейскому материку, говорили съ явнымъ презрніемъ о ея отц, безславномъ старомъ приказномъ и смуглер индиго, и о первомъ муж, мистер Эмори, служившемъ подштурманомъ на ост-индскомь корабл, на которомъ миссъ Спелль хала къ отцу своему въ Калькутту. Ни отецъ, ни дочь не являлись въ калькуттское общество, и о нихъ даже не слыхали въ дом генерал-губернатора. Старикъ сэръ Джесперъ Роджерсъ, главный судья въ Калькутт, сказалъ разъ своей жен, что онъ могъ бы разсказать прскурьзную исторію о первомъ муж леди Клеврингъ, но, къ большому огорченію леди Роджерсъ и ея молодыхъ дочерей, старый судья ни за что не хотлъ подлиться съ ними своимъ секретомъ.
Вс они, однако, были очень-рады являться на собраніяхъ леди Клеврингъ, когда миледи заняла отель Бульи въ улиц Гренелль, въ Париж, и блистала тамъ въ модномъ свт всю зиму 183… года. Сен-Жерменское Предмстье приняло ее въ свой кругъ. Вискоунтъ Бэгвигъ, нашъ почтенный посланникъ, оказывалъ ей особенное вниманіе. Самыя чинныя и знаменитыя англійскія леди, проживавшія въ Париж, признали и поддерживали ее: добродтельная леди Эльдербюри, строгая леди Рокминстеръ, почтенная графиня Соутдоунъ, словомъ, вс дамы, извстныя примрною жизнью и самой ослпительной чистотой нравовъ — вотъ какое благотворное вліяніе имли на характеръ и репутацію леди Клеврингъ десять или двадцать (какъ нкоторые увряли) тысячъ фунтовъ годоваго дохода. Щедрость и благотворительность ея были неограниченны. Всякій, кто бы ни задумалъ сдлать человчеству благодяніе, могъ смло разсчитывать на ея кошелекъ. Французскія благочестивыя дамы получали отъ нея деньги для поддержки своихъ монастырей и школъ, она подписалась для анабаптистской миссіи въ Квашибо и для англиканской миссіи на Фифауфу, самомъ большомъ и самомъ дикомъ изъ всхъ обитаемыхъ людодами острововъ. О ней разсказываютъ, что она въ одинъ и тотъ же день вручила мадамъ де-Крикри пять наполеондоровъ для вспомоществованія бднымъ и преслдуемымъ іезуитамъ, которыхъ въ то время очень не жаловали во Франціи, и записалась въ списокъ леди Пюдлейтъ, для проповдника Рамшорва. Кром всего этого, и въ пользу людей свтскихъ, леди Клеврингъ давала лучшіе обды и великолпнйшіе балы и ужины, какіе только были извстны въ ту пору въ Париж.
Должно полагать, что около того же времени добродушная леди Клеврингъ устроила дла съ кредиторами своего мужа въ Англіи, потому-что сэръ Френсисъ Клеврингъ явился снова на родин, не опасаясь тюрьмы, Morning-Pest, а потомъ ‘Чэттерисскій Встникъ’ объявили, что онъ остановился въ Лондон въ Майвертовомъ Отл, и однажды, старая и стосковавшаяся домоправительница Клевринг-Гоуза увидла коляску четвернею, катившую по большой алле и остановившуюся у заросшихъ мохомъ ступеней огромнаго и печальнаго подъзда.
Въ коляск сидло трое джентльменовъ. Позади ея былъ нашъ старый знакомецъ, мистеръ Тэтемъ изъ Чэттериса, на почетномъ мст — красивый и величавый джентльменъ съ усами, бакенбардами, мховымъ воротникомъ и лацканами, а подл него сидлъ человкъ блдный и истощенный, который съ трудомъ вылзъ изъ экипажа, тогда-какъ щеголь и адвокатъ легко выпрыгнули изъ него.
Они поднялись по мшистымъ ступенямъ къ парадному входу. Иностранецъ-слуга, съ сергами и въ обшитой золотымъ галуномъ шапк, задергалъ изо всхъ силъ ручку звонка, подл рзныхъ и растрескавшихся старыхъ дверей. Колоколъ громко раздался въ пустыхъ покояхъ обширнаго и угрюмаго зданія. Послышались шаги на мраморномъ помост сней, потомъ отворились двери и на встрчу прізжимъ, съ низкими поклонами, вышли домоправительница мистриссъ Бленкинсопъ, адъютантъ ея, маленькая Полли и сторожъ Смартъ.
Смартъ пригладилъ клокъ сдыхъ волосъ, свсившихся на его загорломъ лбу, лягнулъ лвою ногой и наклонилъ голову, старая мистриссъ Бленкинсопъ отвсила пренизкій книксенъ, и маленькая Полли присла и сдлала нсколько проворныхъ и короткихъ поклоновъ. Мистриссъ Бленкинсопъ, растроганная, выговорила съ трудомъ: ‘Добро пожаловать въ Клеврингъ, сэръ Фрэнсисъ! Мои бдные старые глаза радуются, видя наконецъ своихъ’.
Рчь и привтствія адресовались къ величавому джентльмену, у котораго шляпа была такъ великолпно заломлена на бскрень, и который такъ важно крутилъ усы. Но онъ расхохотался и сказалъ: ‘Вы осдлали не ту лошадь, моя почтенная. Я не сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, пришедшій постить снова палаты своихъ предковъ. Друзья и вассалы! вотъ вашъ законный вождь!’
И онъ показалъ на блднаго и истомленнаго джентльмена, который сказалъ на это: ‘Не будь осломъ, Недъ’.
— Да, мистриссъ Бленкинсопъ, я сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и помню васъ очень-хорошо. Что, забыли меня? Какъ поживаете? И онъ взялъ дрожащую руку старушки и кивнулъ ей довольно-ласково.
Мистриссъ Бленкинсопъ поклялась своею честью, что она узнала бы сэра Фрэнсиса гд бы то ни было, что онъ живой портретъ отца своего, сэра Фрэнсиса, и дда, сэра Джона.
— О, да, благодарю, разумется, премного обязанъ, и тому подобное, сказалъ сэръ Фрэнсисъ, бездушно озираясь въ сняхъ.— Унылое мсто, Недъ, ге? Видлъ его только разъ въ жизни, когда мой гувернръ ссорился съ ддомъ, въ двадцать третьемъ году.
— Унылое? напротивъ, чудесное! Замокъ Отранто! Удольфскія Таинства! возразилъ Недъ: — Какой каминъ! Да въ немъ можно зажарить цлаго слона. Богатйшая рзная галерея! Иниго Джонсъ, клянусь Юпитеромъ! Держу пять противъ двухъ, если это не работа Иниго Джонса.
— Верхняя часть Иниго Джонса, сэръ: а нижняя была передлана знаменитымъ голландскимъ архитекторомъ Вандеркутти, во время Джорджа I, по желанію четвертаго баронета, сэра Ричарда.
— О, въ самомъ дл! Да ты все знаешь, Недъ.
— Да, я знаю кое-что, Франкъ. Я знаю, что вотъ это не Снейдерсъ надъ каминомъ, три противъ одного, если это не копія. Мы его реставрируемъ, пріятель: немножко подчистить и хватить лакомъ, выйдетъ чудесно. А вотъ тотъ старикъ, въ красной мантіи, я полагаю, сэръ Ричардъ.
— Шериффъ графства и сидлъ въ Парламент при королев Анн, отвчала старушка, удивляясь свдніямъ незнакомца: — съ правой стороны Теодосія, супруга втораго баронета, Гарботтля, работа Лели, представлена въ вид Венеры, богини красоты, а подл нея сынъ ея, Грегори, третій баронетъ, въ вид купидона, съ лукомъ и стрлами, на слдующей панели сэръ Рувертъ, возведенный Карломъ-Первымъ въ званіе рыцаря-знаменосца, и его имніе было конфисковано Оливеромъ Кромвелемъ.
— Благодаренъ, можете не продолжать, мистриссъ Бленкнисопъ, сказалъ баронетъ.— Мы обойдемъ все сами. Фрошъ, подай мн сигару. Хотите сигару, мистеръ Тэтемъ?
Маленькій законникъ взялъ поданную ему Фрошемъ сигару и не зналъ, какъ съ нею сладить. ‘Можете не идти съ нами, мистриссъ Бленкинсопъ. Какъ тебя зовутъ?… ты, Смартъ, накорми лошадей и вымой имъ рты. Долго не останемся. Пойдемъ, Стронгъ, знаю дорогу: былъ здсь въ двадцать-третьемъ, около послдняго времени моего дда’. Сэръ Фрэнсисъ и капитанъ Стронгь (такъ величали пріятеля баронета) пошли въ пріемныя комнаты, предоставя сконфуженной мистриссъ Бленкинсонъ исчезнуть боковою дверью въ свои покои, теперь единственно-обитаемыя въ заброшенномъ зданіи.
Зданіе это было такъ огромно, что никто не ршался нанимать его. Сэръ Фрэнсисъ и его пріятель проходили покой за покоемъ, удивляясь ихъ размрамъ и пустынному величію. Направо отъ сней были залы и гостиныя, а съ другой стороны — дубовая комната, пріемная, парадная столовая и библіотека, гд Пенъ встарину шарилъ по книжнымъ полкамъ. Вдоль трехъ сторонъ сней шла галерея, которая, съ выходившими изъ нея корридорами, вела въ главныя спальни, многія изъ нихъ были величавыхъ пропорцій и доказывали прежній блескъ дома. Во второмъ этаж быль цлый лабиринтъ конурокъ, предназначенныхъ для свиты знатныхъ особь, жившихъ въ замк въ начал его существованія. По-моему, филантропія нашего времени проявляется утшительне всего, когда сравнишь постройку домовъ нашихъ предковъ съ нашею, и подумаешь какъ теперь заботятся объ удобств помщенія прислуги и бдныхъ: встарину милордъ и миледи почивали подъ золотымъ балдахиномъ, а прислуга ихъ валялась надъ ними въ горенкахъ, которыя далеко не были такъ чисты и не имли такого свжаго воздуха, какъ теперешнія конюшни.
Оба джентльмена обошли весь домъ сверху до низа, владлецъ былъ очень-молчаливъ и равнодушенъ, а пріятель его разсматривалъ все съ подробностью и горячимъ участіемъ, такъ-что вы невольно сочли бы его хозяиномъ мста, а самого владльца — хладнокровнымъ постороннимъ постителемъ.
— Тутъ есть надъ чмъ развернуться, сэръ, кричалъ капитанъ: — чортъ побери, сэръ, предоставь это только мн, и я съ пустыми издержками устрою теб все на славу цлой Англіи. Какой театръ выйдетъ изъ библіотеки, съ занавсомъ между колоннами, которыя раздляютъ покой! Что за бальная зала! да въ ней можетъ галопировать цлое графство. Мы обвсимъ утреннюю пріемную драпировками твоей второй гостиной въ улиц Гренеллъ, и уставимъ лубовый кабинетъ шкапами и мбелью Moyen-ge, а по стнамъ развсимъ латы и оружіе. Трофеи смотрятъ великолпно на черномъ дубу, а тамъ, на Quai Voltaire, есть венеціанское зеркало, которое прійдется дюймъ въ дюймъ къ этому огромному камину. Длинная зала, разумется, будетъ блая съ малиновымъ, гостиная — желтая атласная, а малая гостиная — свтлоголубая съ кружевами… ге?
— Я припоминаю, что въ этой маленькой комнат мой старый учитель отдулъ меня тростью, сказалъ сэръ Фрэнсисъ съ убжденіемъ: — онъ всегда меня ненавидлъ.
— Комнаты миледи — всю анфиладу къ югу, ея спальню, кабинетъ и уборную обтянемъ ситцемъ. Надъ балкономъ выдвинемъ оранжерею. Гд будутъ твои комнаты?
— Мои въ сверномъ флигел, сказалъ баронетъ, звая:— подальше отъ проклятаго фортепьяно миссъ Эмори. Я его терпть не могу, а она мяукаетъ и барабанить съ утра до ночи.
Капитанъ расхохотался. Онъ ршилъ все дальнйшее устройство дома, пока они по немъ гуляли, и потомъ оба зашли къ мистриссъ Бленкинсопъ, гд мистеръ Тэтемъ размышлялъ надъ планомъ помстья, а старая домоправительница приготовила угощеніе въ честь своего хозяина и господина.
Посл этого они осмотрли кухни и конюшни, то и другое заинтересовало сэра Фрэнсиса больше остальнаго. Капитанъ Стронгъ предложилъ обойдти сады, но баронетъ сказалъ: ‘Къ чорту сады и тому подобное!’ и наконецъ онъ ухалъ такъ же равнодушно, какъ пріхалъ. Въ этотъ вечеръ жители Чэттериса узнали, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ прізжалъ въ Клевринг-Паркъ и намренъ поселиться въ жилищ своихъ предковъ.
Когда происшествіе это дошло до Клевринга, все пришло въ волненіе: епископцы и диссиденты, отставные капитаны, старухи и старыя двицы, мелкотравчатые охотники-сквайры въ околотк, фермеры, торговцы, фабричные — все зашевелилось и захлопотало въ маленькомъ мстечк. Новость эта пришла въ Фэроксъ и была принята тамошними дамами и мистеромъ Пеномъ довольно-неравнодушно. ‘Мистриссъ Пайбусъ говоритъ, что въ семейств этомъ есть очень-хорошенькая двица, Артуръ’, сказала Лаура, которую такое обстоятельство интересовало какъ и всхъ женщинъ: ‘миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ отъ перваго замужества. Ты, разумется, влюбишься, только-что она покажется.’
— Полно говорить вздоръ, Лаура, прервала Елена.
Пенъ засмялся и сказалъ:
— А для тебя будетъ молодой сэръ Фрэнсисъ.
— Ему только четыре года, возразила Лаура.— Но я возьму себ того красиваго офицера, пріятеля сэра Фрэнсиса. Онъ былъ прошлое воскресенье въ церкви, на фамильномъ мст Клевринговъ, и у него такіе прекрасные усы.
Дйствительно, число семейства сэра Фрэнсиса (членовъ котораго мы исчислили выше) было скоро извстно въ город, равно какъ и все касательно его домашней прислуги, въ точности, до какой могутъ дойдти человческая догадливость и любознательность. Аллея Клевринг-Парка и угодья его усыпались по лтнимъ вечерамъ любопытными, которые ходили къ большому дому, совали носъ всюду, гд можно, и критиковали производившіяся улучшенія и передлки. Огромные обозы съ мебелью и вещами приходили одинъ за другимъ безпрерывно, изъ Чэттериса и Лондона, какъ многочисленны ни были фургоны, однакожь, нельзя было указать ни на одинъ, о которомъ бы капитанъ Глендерсъ не могъ сказать съ увренностью, что въ немъ есть, и котораго бы онъ не проводилъ до Парк-Гоуза.
Онъ и капитанъ Идвардь Стронгъ познакомились коротко въ это время. Младшій капитанъ занималъ въ Клевринг ту самую квартиру, гд жилъ миролюбивый Смирке, и пользовался величайшею милостью мадамъ Фрибсби, своей хозяйки, да и всего городка, правду сказать. Капитанъ былъ великолпенъ своею наружностью и одеждой: свжій, съ голубыми глазами, черными бакенбардами, широкою грудью и атлетическимъ сложеніемъ, маленькая наклонность къ дородности не отнимала пріятности у его веселаго лица, не было воина храбре и безстрашне передъ непріятелемъ. Когда онъ прохаживался по Гай-Стриту Клевринга, въ шляп на бекрень и съ тростью, которая то стучала по мостовой, то свистла въ воздух, выполняя быстрые moulinet, когда его звонкій смхъ раздавался по молчаливой улиц — его привтствовали жители, какъ солнечный свтъ, и не могли нарадоваться.
Въ первый же базарный день онъ зналъ всхъ являвшихся на рынк хорошенькихъ двушекъ, шутилъ со всми женщинами, толковалъ съ фермерами о ихъ припасахъ и обдалъ за ‘Земледльческимъ табль-д-отомъ’ въ Клевринговыхъ Гербахъ, гд вс присутствовавшіе помирали со смху отъ его шутокъ и продлокъ. ‘Вотъ молодецъ!’ восклицали въ голосъ вс въ сапогахъ съ отворотами. Онъ пожалъ руку человкамъ двадцати, покрайней-мр, когда они вызжали со двора гостинницы на своихъ клячахъ, а онъ курилъ сигару на крыльц. Вечеромъ онъ былъ, какъ дома, въ буфет хозяйки, и зналъ много ли податей платитъ ея мужъ, много ли десятинъ онъ закортомилъ, много ли хмлю онъ кладетъ въ свое крпкое пиво, а также, случалось ли ему провозить черезъ Бэймутъ и рыбачьи деревни водочки, джину и коньяку помимо таможни.
Онъ сначала попробовалъ жить въ большомъ дом, но тамъ было ему скучно, не въ-мочь. ‘Я тварь, созданная для обществъ, говорилъ онъ капитану Глендерсу.— ‘Я здсь присматриваю за порядкомъ въ дом Клевринга, потому-что, между нами, у Франка нтъ энергіи, сэръ, ни на волосъ энергіи: у него нтъ этой груди (и онъ выставилъ свою), но мн необходимо общество. Старуха мистриссъ Бленкинсопъ ложится спать въ семь часовъ и берегъ съ собою маленькую Полли. Въ первые мои два ночлега въ большомъ дом, тамъ только и было собесдниковъ, что тни покойныхъ баронетовъ, а я, признаюсь, сэръ, люблю другаго рода общество. Вс старые воины таковы.
Глендерсъ спросилъ Стронга, гд онъ служилъ? Капитанъ Стронгъ закрутилъ усы и отвчалъ со смхомъ, что онъ бы лучше спросилъ, гд онъ не служилъ.— ‘Я началъ, сэръ, волонтеромъ въ венгерскихъ уланахъ, когда началась война за греческою независимость я оставилъ службу и былъ однимъ изъ семи уцлвшихъ въ Миссолонги, потомъ, семьнадцати лтъ отъ-роду, я взлетлъ на воздухъ съ однимъ изъ брандеровъ Кипариса. Я вамъ покажу свой орденъ за греческую войну, если вы завернете сегодня вечеромъ ко мн, на стаканъ грогу, капитанъ. Вотъ эту рану получилъ я подл Дона Мигуэля при Опорто, онъ бы покончилъ съ Дономъ Педро, еслибъ Бурмонъ послушался моего совта, въ Испаніи я служилъ въ войскахъ карлистовъ, до смерти любимаго друга моего Зумалакарегви, когда я увидлъ, что игра проиграна и повсилъ на стну свой мечъ. Алава предлагалъ мн полкъ los Muteieros de la Heina, но, годдемъ! я не захотлъ поднимать оружія противъ законнаго короля, Дона Карлоса. И теперь, сэръ, вы знаете Неда Стронга — за границей меня называютъ шевалье Стронгомъ — знаете столько же, сколько онъ самъ себя знаетъ’.
Такимъ-образомъ почти вс въ Клевринг узнали, кто такой Недъ Стронгъ. Онъ разсказалъ свою біографію мадамъ Фрибсби, хозяину Джордж-Отеля, Бекеру въ комнат для чтенія, мистриссъ Глендерсъ и дтямъ ея за обдомъ, наконецъ, мистеру Артуру Пенденнису, который, вступая разъ съ неодолимой звотой въ Клеврингъ, нашелъ шевалье Стронга въ обществ капитана Глендерса и возвратился домой въ восторг отъ своего новаго знакомца.
Прошло немного дней, и капитанъ Стронгъ былъ также въ гостиной мистриссъ Пенденнисъ, какъ въ нижнемъ этаж дома мадамъ Фрибсби, и онъ оживлялъ весь Фэроксъ своею веселостью и неутомимою говорливостью. Об дамы въ жизнь свою не видали такого человка. У него была тысяча исторій о битвахъ и опасностяхъ, о греческихъ плнницахъ и испанскихъ красавицахъ. Онъ могъ пть безчисленныя псни и баллады на полудюжин языковъ, и самъ аккомпанировалъ на фортепьяно своему звонкому, мужественному голосу. Об дамы провозгласили его очаровательнымъ, и были правы, хотя, въ сущности, имъ до-сихъ-поръ не приходилось много разбирать мужское общество, такъ-какъ, кром стараго Портмена, майора и Пена, он почти по видали мужчинъ: Пенъ былъ, конечно, геній, но господа геніи обыкновенно кислы и тоскливы дома.
Капитанъ Стронгъ ознакомилъ своихъ новыхъ фэрокскихъ друзей не только съ своею біографіей, но и съ исторіей всего семейства, которое въ скоромъ времени должно было поселиться въ Клевринг-Парк. Женитьба пріятеля его, Франка, на вдов Эмори была обдлана имъ: вдов нуженъ былъ титулъ, а Франку — деньги. Какой бракъ могъ быть лучше подобранъ? Онъ его устроилъ и составилъ счастье четы. Между баронетомъ и миледи, конечно, не было особенной романической привязанности, вдова уже выжила изъ лтъ сантиментальности, а сэръ Фрэнсисъ — будь у него только бильярдъ и хорошій обдъ, мало заботился обо всемъ остальномъ. Но они счастливы, сколько люди могутъ быть счастливы. Клеврингъ возвратится въ домъ своихъ предковъ, деньги жены его очистили имніе отъ всхъ долговъ, а сынъ и наслдникъ его будетъ изъ первыхъ людей въ графств.
— А миссъ Эмори? спросила Лаура. Ее особенно интересовала миссъ Эмори.
Строить засмялся.— О! миссъ Эмори муза, миссъ Эмори существо таинственное, миссъ Эмори une femme incomprise.
— Что это такое? спросила простодушная мистриссъ Пенденнисъ.
Шевалье не отвчалъ ей: можетъ-быть, онъ не зналъ, что отвчать.— Миссъ Эмори пишетъ масляными красками, миссъ Эмори сочиняетъ стихи и музыку, миссъ Эмори здитъ верхомъ какъ Діана Вернонъ, однимъ словомъ, миссъ Эмори ‘совершенство’.
— Терпть не могу женщинъ умныхъ, сказалъ Пенъ.
— Благодарю, отвчала Лаура. Съ своей стороны, она была уврена, что будетъ въ восторг отъ миссъ Эмори, и жаждала имть такую подругу. И она взглянула Пену прямо въ лицо, какъ-будто каждое слово лукавой плутовки было непремнной истиной.
Вотъ какимъ-образомъ заране было устроено сближеніе между семействомъ фэрокскихъ обитателей и ихъ богатыми сосдями въ Клевринг-Парк, Пенъ и Лаура ждали ихь прибытія съ такимъ же нетерпливымъ любопытствомъ, какъ самые любознательные изъ Клеврингцевъ. Лондонецъ, который видитъ каждый день новыя лица и зваетъ отъ никъ, улыбнулся бы, глядя на нетерпніе провинціаловъ, ожидающихъ новаго прізжаго. У нихъ погоститъ какой-нибудь кокней, и они помнятъ его цлые годы посл того, какъ онъ ухалъ, и, разумется, давнымъ-давно забылъ о ихъ существованіи, плавая по далекому отъ нихъ и необъятному лондонскому морю. Но островитяне не забыли унесшагося мореходца: они могутъ разсказать вамъ, что онъ говорилъ, и какъ былъ одтъ, и какъ смотрлъ и смялся. Наконецъ, прибытіе новаго лица составляетъ въ провинціи событіе, которое непонятно для насъ, потому-что мы не знаемъ или по хотимъ знать, кто живетъ рядомъ съ нами въ томъ же дом.
Когда маляры, обойщики и драпировщики сдлали свое дло въ старомъ огромномъ зданіи, подъ надзоромъ и руководствомъ капитана Стронга, и украсили его такъ, что джентльменъ этотъ могъ посправедливости гордиться своимъ вкусомъ, Стронгъ, объявилъ, что детъ въ Лондонъ. Пока шли поправки, передлки и украшенія, все семейство баронета прибыло въ Лондонъ и должно было немедленно перебраться въ возобновленное жилище свое, лишь — только тамъ все будетъ готово.
Имъ предшествовали отряды прислуги. Кареты прибыли моремъ и были доставлены изъ Бэймута на лошадяхъ, присланныхъ впередъ съ грумами и кучерами. Разъ дилижансъ ‘Проворный’ привезъ на своемъ имперіал двухъ рослыхъ и меланхолическихъ джентльменовъ, которыхъ высадилъ съ чемоданами у воротъ парка: то были гг. Фредрикъ и Джемсъ, столичные лакеи, рискнувшіе на служеніе въ провинціи. Они привезли съ собою парадные и другіе костюмы клевринговой ливреи.
На другой день почтовая карета высадила у воротъ Фэрокса иностраннаго джентльмена, завитаго и украшеннаго множествомъ цпочекъ. Онъ поднялъ страшный шумъ съ женою сторожа (урожденкой западной Англіи. Она не понимала ни его ломанаго англійскаго языка, ни гасконско-французскаго), поднялъ шумъ за то, что не выслали кареты къ воротамъ, а до дома онъ не могъ идти цлую милю, потому-что былъ утомленъ и въ лакированныхъ сапогахъ. То былъ мось Альсидъ Мироболанъ, прежній chef de bouche какого-то маршала и кардинала Беккафико, и теперешній chef de bouche высокороднаго баронета Клевринга. Книги, картины и фортепьяно мось Мироболана, прибыли наканун, подъ надзоромъ молодаго сметливаго Англичанина, состоявшаго при его особ въ качеств ученика. Кром того, ему должна была помогать отлично-аттестованная кухарка, также изъ Лондона, у которой состояло полъ командою нсколько помощницъ низшаго разряда.
Онъ не обдалъ въ буфет, но питался въ уединеніи, въ своихъ комнатахъ, гд для личной прислуги его была назначена особая служанка. Величественное зрлище представлялъ онъ, сидя въ халат за сочиненіемъ своихъ menu. Передъ началомъ этого занятія, онъ обыкновенно садился за фортепьяно и игралъ нсколько времени. Если его прерывали, онъ длалъ своей маленькой прислужниц патетическіе выговоры. ‘Великому артисту’ говорилъ онъ, ‘необходимо уединеніе, для усовершенствованія его произведеній’.
Но мы опережаемъ ходъ длъ отъ полноты нашего уваженія къ мось Мироболану и выводимъ его на сцену прежде времени.
Шевалье Стронгъ имлъ большое участіе въ найм всей лондонской прислуги. Многіе изъ служителей говорили, что онъ дворецкій дома, только обдаетъ вмст съ господами. Онъ, однако, умлъ заставить себя уважать, и ему были отведены дв изъ самыхъ комфортэбльныхъ комнатъ въ дом.
Онъ прохаживался по террас въ достопамятный день, когда, при сильнйшемъ колокольномъ звон клеврингской церкви, гд разввался флагъ, прибылъ сэръ Френсисъ. Открытый экипажъ и одна изъ тхъ дорожныхъ каретъ, или фамильныхъ ковчеговъ, которые могла изобрсти только британская семейная плодовитость, подкатились быстро, несомыя взмыленными лошадьми, черезъ ворога Клевринг-Парка, къ большому подъзду. Об половинки рзныхъ дверей распахнулись настежь. Два главные оффиціанта (рослые и меланхолическіе джентльмены), въ ливре, съ напудренными головами, а по сторонамъ ихъ второклассная прислуга, ждали господъ въ сняхъ и склонились какъ высокія ильмы, когда въ парк воетъ осенній втеръ. Чрезъ эти живыя шпалеры прошли: сэръ Френсисъ Клеврингъ, съ самымъ неподвижнымъ лицомъ, леди Клеврингъ, съ черными свтлыми глазами и добродушною физіономіей, кивая и улыбаясь очень-милостиво, юный Френсисъ Клеврингъ, держась за полу платья своей мама — онъ пріостановилъ процесію, чтобъ посмотрть поближе на огромнйшаго изъ ливрейныхъ лакеевъ, котораго наружность, повидимому, поразила молодаго джентльмена. Потомъ шли миссъ Бленда, гувернантка юнаго Френсиса и, наконецъ, миссъ Эмори, дочь миледи, объ-руку съ капитаномъ Стронгомъ. Хоти было лто, но огни привтствія весело горли и трещали небольшомъ камин сней и въ покояхъ, которыя должны были принять семейство.
Мосье Мироболанъ смотрлъ на поздъ изъ-за одной липы большой аллеи. Elle est l! воскликнулъ онъ, прикладывая украшенную кольцами руку къ расшитому шелками бархатному жилету съ стеклянными пуговками. Je t’ai rue, je te bnis, и ma Sylphide, о mon ange! {Она тутъ!— Я тебя видть, я тебя благословляю, о моя Сильфида, о мой ангелъ.} И онъ исчезъ въ чащу и направился назадъ къ своимъ кострюлямъ, соусникамъ и сковородамъ.
На слдующее воскресенье все общество, только-что переселившееся въ Клевринг-Паркъ, пріхало въ церковь и всенародно заняло свое фамильное мсто тамъ, гд прежде молилось столько предковъ баронета, и гд до-сихъ-поръ одни изображенія ихъ стояли на колняхъ. Всмъ такъ хотлось видть новопрізжихъ, что даже диссидентская капелла опустла: когда торжественная колесница съ парою срыхъ лошадей, кучеромъ въ серебристомъ парик и величественными лакеями, подкатилась къ древнимъ воротамъ церковной ограды, тамъ собралась такая толпа народа, какой трудно было ожидать въ маленькомъ Клеврингъ. Капитанъ Стронгъ зналъ всхъ и салютовалъ прізжихъ отъ лица всего общества. Провинціалы ршили, что миледи не красавица, конечно, но что она необычайно-нарядна — и это была правда: на ней была лучшая кашмировая шаль, великолпнйшіе мха, роскошнйшая шляпка съ удивительною гирляндой и, кром-того, несметное множество колецъ, брошекъ, браслетовъ, цпочекъ и разныхъ безъименныхъ галантерейныхъ вещицъ, и ленты всхъ цвтовъ и самой разнообразной ширины, развевались вокругъ ея особы. Миссъ Эмори явилась юною весталкой, а маленькій Френсисъ, въ костюм Роб-Роя Мэнъ Грегора, знаменитаго вождя Горной Шотландіи. Самъ баронетъ не былъ одушевленъ свыше обыкновеннаго: онъ былъ надленъ тою счастливою безчувственностью, которая смотритъ съ одинаковымъ спокойствіемъ на обдъ, на смерть, свадьбу, на что бы то ни было.
Слуги Клевринговъ были въ своей отдльной скамь, и восхищенные прихожане смотрли съ восторгомъ на лондонскихъ джентльменовъ ‘съ мукою на головахъ’, и на дивнаго кучера въ серебристомъ парик, которые вс услись по мстамъ, лишь только лошади были переданы конюхамъ ‘Клевринговыхъ Гербовъ’.
Въ середин богослуженія, юный Френсисъ поднялъ такой вой, что баронетъ сдлалъ знакъ Фредрику, огромнйшему изъ своихъ лакеевъ, и веллъ ему вынести изъ церкви сына, который ревлъ, барахтался и колотилъ Фредрика по голов, такъ-что пудра разносилась облакомъ. Милое дитя успокоилось только тогда, когда его посадили на козлы экипажа и дали ему играть бичомъ Джона.
— Вы видите, шалунъ мой никогда не былъ въ церкви, миссъ Белль, промычалъ баронетъ одной молодой двиц, бывшей у нихъ съ визитомъ: — немудрено, что онъ поднялъ шумъ.
Миссъ Белль засмялась и сказала:
— Ребенокъ, конечно, не подалъ особенно-хорошаго примра.
— Да, не знаю, и тому подобное. Когда Франку чего-нибудь захочется, онъ всегда раскричится, а когда раскричится, ему и даютъ все на свт.
Въ это время ребенокъ, о которомъ шла рчь, завылъ, чтобъ ему дали стоявшее на стол съ завтракомъ блюдо пирожнаго, потянувшись къ нему черезъ столъ, онъ опрокинулъ рюмку вина на лучшій жилетъ одного изъ гостей, мистера Артура Пенденниса, который былъ очень-недоволенъ какъ пятнами, такъ и тмъ, что его сконфузили.
— Мы его такъ балуемъ, сказала леди Клеврингъ.
Мистриссъ Пенденнисъ, нжно глядла на мальчика, котораго лицо и руки были теперь выпачканы розовымъ кремомъ.
— Это очень-нехорошо, возразила мистриссъ Пенденнисъ, какъ-будто сама она никогда никого не баловала…
— Мама увряетъ, что она балуетъ моего брата, не-уже-ли вы допускаете, что его возможно избаловать, миссъ Белль? Посмотрите, какой онъ ангельчикъ!
— Вотъ я сказалъ правду, замтилъ баронетъ.— Онъ закричалъ и ему дали, что онъ хотлъ, видите.
— Сэръ Френсисъ самый разсудительный родитель, шепнула миссъ Эмори.— Не правда ли, миссъ Белль? Я не стану называть васъ миссъ Белль, а просто Лаурой. Я такъ восхищалась вами въ церкви. Ваше платье нехорошо сшито, и шляпка не свженькая, но у васъ такіе прекрасные срые глаза и такой милый цвтъ лица.
— Благодарю васъ, отвчала, смясь, миссъ Белль.
— Вашъ кузенъ хорошъ собою и знаетъ это. Онъ безпокоится de sa personne. Онъ еще не видалъ свта. Есть у него геній? Страдалъ онъ? Одна дама, маленькая, въ измятомъ атлас и бархатныхъ башмакахъ — миссъ Пайбусъ, кажется, такъ — была здсь и говорила, что онъ страдалъ. И я страдала, а вы, Лаура, ваше сердце было тронуто?
— Нтъ! отвчала Лаура, но немножко покраснла отъ неожиданнаго вопроса, что миссъ Эмори замтила:
— О, Лаура! я вижу, вижу. С`est le beau cousin. Разскажите мн все. Я ужь люблю васъ, какъ сестру.
— Вы очень-добры, отвчала Лаура, улыбаясь:— и… и надобно признаться, что привязанность ваша очень-внезапна.
— Какъ вс истинныя привязанности, какъ электричество. Я знала, что полюблю васъ, лишь-только васъ увидла. А вы не чувствовали того же самаго?
— Нтъ еще, но… я надюсь, что буду.
— Такъ называйте меня просто по имени.
— Но я не знаю, какъ васъ зовутъ!
— Мое имя Біанка, не правда ли, хорошенькое имя? Называйте меня такъ.
— Біанка — очень-мило, дйствительно.
— Пока мама разговариваетъ съ этой дамой, у которой такое доброе сердце — она вамъ родня? она, врно, была прежде очень-хорошенькая, но теперь нсколько passee, она нехорошо gante, но у нея хорошенькая рука — пока мама разговариваетъ съ нею, пойдемте въ мою комнату, въ мою милую комнату. Я ее очень-люблю, хотя ее и устроивало это ужасное существо, капитанъ Стронгъ. Какъ онъ вамъ нравится? Онъ увряетъ, будто вы prise въ него, но я ему не врю — c’est le beau cousin. Да — il а de beaux yeux. Je n’aime pas les blonds, ordinairement, car je suis blonde, moi — je suis Blanche et blonde, и она посмотрлась въ зеркало и сдлала une petite moue. Она длала свои вопросы и болтала, недожидаясь отвтовъ Лауры.
Біанка была блондинка и настоящая Сильфида. У нея были совершенно-свтлые волосы съ зеленоватымъ отливомъ, но у нея были темныя брови, и длинныя черныя рсницы отняли прекрасные каріе глаза. У нея была удивительно-тонкая и гибкая талія, и такія маленькія ножки, что, казалось, он не мяли травы. Губки ея были цвта нжныхъ розовыхъ бутончиковъ, и голосъ звучалъ серебристо, выходя изъ двухъ рядовъ прелести своихъ жемчужныхъ зубовъ, она показывала ихъ часто, потому-что зубки были дйствительно чудные. Она была очень-добродушна и часто улыбалась, что нетолько обнаруживало зубки, но и розовыя ямочки на щекахъ.
Она показала Лаур свои рисунки, которые той показались очаровательными, съиграла нсколько вальсовъ своего сочиненія бглыми и блестящими пальцами, что восхитило Лауру еще больше, прочитала ей нсколько стишковъ, французскихъ и англійскихъ, также своего сочиненія, написанныхъ въ запертой замочкомъ книжк, въ синемъ бархатномъ переплет, съ надписью на корешк: ‘Mes Larmes’.
‘Mes Larmes! неправда ли, хорошенькое заглавіе?’ продолжала сильфида, довольная всмъ, что она длала, и длавшая все хорошо. Лаура согласилась съ нею. Она въ жизнь свою не видала ничего подобнаго: ничего до такой степени милаго, утонченнаго, воздушнаго и привлекательнаго, не видала существа, которое щебетало такъ безпечно и весело, носилось такъ игриво въ такой прелестно-убранной комнат, среди такихъ прелестныхъ книгъ, картинокъ, цвтовъ. Честная деревенская двушка забыла въ своемъ восхищеніи всякую зависть: ‘Право, Біанка, сказала она: — все у васъ мило и прелестно, но миле и прелестне всего — вы сами’. Біанка улыбнулась, посмотрлась въ зеркало, подошла къ Лаур и взяла ее за об руки, поцаловала ихъ, сла за фортепьяно и спла, какъ соловей, маленькую арійку.
То былъ первый визитъ Фэрокса Клевринг-Парку, въ отплату за визитъ Клевринг-Парка Фэроксу, сдланный въ отвтъ на карточки Фэрокса, оставленныя въ Клевринг-Парк черезъ нсколько дней посл прибытія туда семейства баронета. Об молодыя двицы сдружились разомъ и огромные лакеи безпрестанно ходили съ розовыми записочками въ Фэроксъ, тамъ была въ кухн очень-пригожая служанка, которая, можетъ-быть, примирила этихъ джентльменовъ съ такимъ скромнымъ мстомъ какъ Фэроксъ. Или миссъ Эмори посылала другу своему Лаур то ноты, то новый романъ, то картинку изъ Journal des Modes, или миледи посылала мистриссъ Пенденнисъ поклонъ съ цвтами и фруктами, или миссъ Эмори звала миссъ Белль обдать и упрашивала милую мистриссъ Пенденнисъ прійдти также, если у нея достанетъ силъ, а равно и мистера Артура, если онъ не боится умереть со скуки въ ихъ семейномъ кружку. И за мистриссъ Пенденнисъ присылаютъ маленькую карету и не принимаютъ никакихъ отказовъ.
Ни Артуръ, ни Лаура не желали отказываться отъ этихъ приглашеній. Елена, дйствительно немножко нездоровая, была рада доставить своей молодежи случай поразвлечься, она съ нжностью смотрла имъ въ слдъ, когда они выходили вмст изъ дома, и мысленно молила Провидніе о томъ, чтобъ ей было даровано дожить до соединенія этихъ двухъ существъ, которыхъ она любила больше всего на свт. Когда они переходили черезъ мостъ, она припоминала лтніе вечера за двадцать-пять лтъ тому назадъ, когда и она была счастлива и цвла юностью и любовью. Луна свтила съ небесъ и звзды искрились теперь, какъ и въ т памятные сердцу лтніе вечера. Онъ покоится далеко, отдленный отъ нея волнами двухъ океановъ. Боже милосердый! какъ она помнила его послдній, прощальный взглядъ! Взглядъ этотъ смотрлъ на нее черезъ долгій промежутокъ годовъ, ясный и печальный, какъ тогда.
Итакъ, мистеръ Пенъ и миссъ Лаура находили общество Клевринг-Парка необычайно-пріятнымъ въ лтніе вечера. Біанка увряла, что обожаетъ Лауру и сама повидимому нравилась мистеру Пену: его веселость возвратилась, онъ смялся и болталъ, такъ-что Лаура не могла надивиться. То не былъ звающій Пенъ Фэрокса, въ охотничьей куртк, вчно-угрюмый и молчаливый, то быль молодой человкъ, бойкій и внимательный, ловкій, улыбающійся, хорошо-одтый и оживляющій гостиную леди Клеврингъ. Иногда он занимались музыкой. У Лауры быль пріятный контральто и она пла вмст съ Біанкой, которая училась у первыхъ учителей Европы и находила большое наслажденіе учить свою подругу. Иногда мистеръ Пенъ присоединялся къ этимъ концертамъ, по чаще любовался Біанкой, когда она пла. Иногда они пли хоромъ и капитанъ Стронгъ приносилъ больнню пользу своею широкою грудью, изъ которой выходилъ басъ, составлявшій его гордость.
— Славный малый Стронгъ, не правда ли, миссъ Белль? говорилъ ей сэръ Фрэнсисъ:— играетъ въ экарте съ леди Клеврингъ, во все, что угодно, на фортепьяно и въ криббеджъ. Какъ вы думаете, сколько времени онъ гоститъ у меня? Пріхалъ ко мн на недлю, а вотъ гоститъ три года. Славный малый, а? Только, ршительно, не знаю откуда у него берутся шиллинги.
А между-тмъ шевалье, когда проигрывалъ леди Клеврингъ, всегда платилъ ей исправно, и если жилъ три года у своего пріятеля, то платилъ и ему — веселостью, любезностью, тысячью разныхъ услугъ. Какой джентльменъ можетъ желать себ пріятели лучше человка, который всегда въ дух, никому не мшаетъ и всегда подъ рукою, который готовъ исполнить всякую коммиссію, какова бы она ни была: спть ли псню или переговорить съ адвокатомъ, идти ли на дуэль или разрзать индйку?
Хотя Лаура и Пенъ ходили обыкновенно вмст въ Клевринг-Паркъ, но иногда мистеръ Пенъ пускался въ ту сторону и одинъ, и объ этомъ онъ не говорилъ ни слова. Онъ почувствовалъ наклонность удить рыбу въ Браул, который протекаетъ черезъ Паркъ и бжитъ недалеко отъ садовой стны, и по самой странной случайности, миссъ Эмори иногда выходила въ то же время изъ сада (гд она присматривала за своими цвтами) и удивлялась, видя, что тутъ ловитъ рыбу мистеръ Пенденнисъ.
Я бы желалъ знать, какую форель ловилъ Пенъ, когда эта молодая двица смотрла на его занятіе? Ужь не сама ли миссъ Біанка была та хорошенькая рыбка, которая играла вокругъ мушки мистера Пена и которую ему такъ хотлось поймать на крючокъ? Надобно сознаться, что онъ очень полюбилъ это здоровое и полезное развлеченіе, и не давалъ покоя воднымъ обитателямъ Брауля.
Миссъ Біанка имла доброе сердце, и такъ-какъ она сама ужь ‘страдала’, по собственному сознанію, довольно-значительно для своей юной годами и опытностью жизни, то какъ ей не оказать участія существу чувствительному, въ род мистера Пена, который также страдалъ? Привязанность ея къ Лаур и этой милой мистриссъ Пенденнисъ удвоилась: если ихъ не было въ парк, миссъ Біанка не могла быть спокойна иначе, какъ въ Фэрокс. Она играла въ четыре руки съ Лаурой, читала вмст съ нею французскія и нмецкія книги, и мистеръ Пенъ участвовалъ въ этихъ чтеніяхъ. Онъ перелагалъ на англійскіе стихи сантиментальныя баллады Шиллера и Гете, а Біанка отперла для него Mes Larmes и сообщила ему нсколько жалобныхъ изліяній своей нжной музы.
Но этимъ стихотвореніямъ можно было видть, что юное твореніе дйствительно перенесло бездну страданій. Въ этихъ стихахъ встрчалась мысль о самоубійств и часто страстно призывалась смерть. Увядшая роза возбуждала въ Біанк такую горесть, что вы готовы были ожидать ея собственной смерти отъ печали. Удивительно, какъ молодое твореніе (проживающее въ комфортэбльномъ дом и воспитанное въ отличномъ пансіон, безъ всякой видимой причины къ жалобамъ на судьбу) могло столько выстрадать, найдти себ такой океанъ муки и отчаянія и пережить все это! Какой талантъ къ плаканью надобно было имть для такого количества Mes Larmes!
Оно правда, слезы миссъ Біанки были пеочень-солоны, но Пенъ, читавшій ея стихи, находилъ ихъ очень-хорошими для молодой двицы и самъ сочинялъ стихи въ ея честь. Его стихи были очень-бурны и страстны, очень-пламенны, сладки и сильны, но — о, злодй! о, обманщикъ! онъ передлывалъ и приспособлялъ свои прежнія стихотворенія, сочиненныя для одной миссъ Эмили Фодрингэй, въ пользу и на имя миссъ Біанки Эмори. Каковъ!…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ЧЕТВЕРТАЯ.
Милая невинность.

Во всякомъ дом есть непремнно свой домовой, и, можетъ-быть, нкоторые бдняки утшатся сколько-нибудь мыслью, что богатйшіе и счастливйшіе ихъ ближніе имютъ все-таки свою долю горя и неудовольствій. Наша прелестная невинная муза Біанка, которая пла такъ мило и болтала такъ очаровательно, что вы сочли бы ее источникомъ радостей всюду, гд она ни являлась — была домовымъ, бдою, мученьемъ, или Немезидой Клевринг-Гоуза и всхъ его обитателей. Маленькаго камешка въ вашемъ башмак или въ копыт вашей лошади достаточно, чтобъ промучить васъ самихъ или вашу лошадь всю дорогу: такъ точно въ жизни достаточно маленькаго препятствія на то, чтобъ сдлать вамъ помху и подвергнуть васъ безконечнымъ непріятностямъ и безпокойствамъ. Кто бы могъ вообразить, что такая улыбающаяся фея, какъ прелестная Біанка Эмори, могла быть причиною горя въ какомъ бы то ни было семейств?
— Послушай, Стронгъ, сказалъ однажды баронетъ, когда оба пріятеля бесдовали посл обда въ бильярдной, наслаждаясь сигарой, этимъ прекраснымъ возбудителемъ откровенности: — послушай, Стронгъ, я право желалъ бы отъ всей души, чтобъ жены твоей не было на свт.
— И я этого желаю, да она не хочетъ умирать. Она никогда не умретъ, ты это увидишь. А почему ты желаешь ея кончины, Франкъ?
— А потому, что тогда ты могъ бы жениться на нашей Мисси. Она не дурна собой. У нея будетъ десять тысячъ фунтовъ, а это хорошія деньги для такого неимущаго стараго чорта какъ ты, промямлилъ баронетъ.— Клянусь теб, Стронгъ, я ненавижу ее съ каждымъ днемъ больше и больше. Я не въ силахъ выносить доле, Стронгъ, клянусь Юпитеромъ, не могу.
— Я не взялъ бы ее, будь у нея хоть вдвое больше, отвчалъ капитанъ Стронгъ, смясь.— Въ жизнь свою не видалъ такого дьяволнка.
— Я готовъ отравить ее, клянусь теб.
— Что еще она тамъ накуралесила?
— Ничего особеннаго, все только старыя продлки. У этой двчонки такое умнье насолить всмъ, что хоть повсь меня, а я ей удивляюсь. Вчера вечеромъ она заставила гувернантку убжать въ слезахъ изъ-за обда. Потомъ, когда я проходилъ мимо комнаты Франка, я слышалъ какъ бдняжка вылъ во все горло отъ того, что сестрица напугала его до-нельзя разсказами о домовомъ, который будто бы бродитъ по дому. За завтракомъ пришла очередь миледи, и хотя жена моя дура, но у нея предобрая душа — пусть меня повсятъ, если нтъ.
— Что же сказала ей Мисси?
— Да будь я не Франкъ Клевринъ, если она не заговорила о покойномъ Эмори, моемъ предшественник, отвчалъ баронетъ, оскаля зубы.— Она достала изъ кипсека какую-то картинку и начала уврять, что эта картинка, должна-быть, похожа на ея милаго отца. Какъ только миссъ Эмори заговоритъ о немъ, леди Клеврингъ въ слезы, а этотъ бснокъ нарочно продолжаетъ болтать, чтобъ только мучить мать. Сегодня, когда она принялась, я чертовски взбсился и сказалъ ей, что я ея отецъ и — и тому подобное. Что же, сэръ? она напустилась на меня!
— Что же она теб сказала, Франкъ?
— Она сказала, что я ей вовсе не отецъ, что я неспособенъ понимать ее, что отецъ ея былъ, наврно, человкъ съ геніемъ и деликатнымъ чувствомъ, и тому подобное, а я женился на ея матери только изъ-за денегъ.
— Что жь, разв это не правда?
— Да оно нисколько не пріятне отъ того, что правда. Я человкъ не литературный и тому подобное, но все же не такой дуракъ, какимъ она меня хочетъ выставить. Не знаю отчего это, только она всегда устроиваетъ такъ, что… что спускаетъ меня въ яму, понимаешь? Она вертитъ всмъ домомъ прехладнокровно, съ помощью своего сантиментальничанья. Право, Недъ, я бы желалъ, чтобъ она умерла.
— Ты сейчасъ только желалъ смерти моей жены, возразилъ Строить съ своимъ всегдашнимъ веселымъ расположеніемъ.
На это баронетъ отвчалъ съ обычнымъ чистосердечіемъ:
— Что жь, когда люди надодаютъ мн до смерти, я дйствительно желаю, чтобъ они умерли, и я желаю отъ всего сердца чтобъ и Мисси лежала въ земл.
Изъ этого откровеннаго разговора читатель можетъ видть, что у нашей высоко-образованной молодой пріятельницы были въ характер кой-какія особенности или недостатки, по которымъ ее неочень любили окружающіе. Она была двица съ нкоторымъ геніемъ, утонченными симпатіями и значительными литературными дарованіями, и жила какъ многіе геніи между родными, которые не были въ-состояніи понимать и цнить ее. Ни мать, ни вотчимъ, не были люди съ литературнымъ направленіемъ. ‘Жизнь въ Лондон’, Белля, и ‘Календарь Скачекъ’, были единственныя книги, въ которыя заглядывалъ баронетъ во всю свою жизнь, а леди Клеврингъ все еще писала, какъ тринадцатилтняя двочка, съ необычайнымъ неуваженіемъ къ грамматик и правописанію. А такъ-какъ миссъ Эмори жила съ лицами, далеко неравными ей по уму и образованію, то она не упускала ни одного случая обнаружить своему семейному кружку, до какой степени онъ былъ ниже ея, показать, что не только она была мученицей, но и заботилась о томъ, чтобъ всякій это зналъ. Если она жестоко страдала, какъ она сама увряла и думала, то чему удивляться, если молодое твореніе съ такою нжною чувствительностью много плакало и стенало? Что за жизнь безъ симпатіи! И еслибъ она притворялась веселою и счастливою, разв это не было бы недостаткомъ прямодушія и чистосердечія? Если женщина-поэтъ не можетъ оплакивать своей участи, то на какой чортъ ей лира? Біанка настроивала свою лиру только на печальнйшіе тоны, она пла элегіи на свои погибшія надежды, сгорала надъ своими рано-замерзшими цвтами сердечной привязанности, какъ слдовало такой муз и при такой печальной у части.
Существенныя бдствія ея, какъ мы ужь сказали, но были до-сихъ-поръ очень-значительны: но за то горести, какъ у большей-части изъ насъ, таились въ ея душ, и если она всегда была печальна и недовольна, что удивительнаго, если она плакала? Вотъ почему Mes Larmes истекали изъ ея глазъ каждый день по произволу: она могла снабдить васъ неограниченнымъ запасомъ слезъ, и способность проливать ихъ увеличивалась съ каждымъ днемъ отъ практики. Чувствительность, равно какъ другая болзнь, о которой упоминаетъ Горацій, усиливается отъ лелянія, мн совстно доложить уважаемымъ читательницамъ, что другая болзнь называется водянкой, и чмъ больше вы станете плакать, тмъ больше у васъ явится охоты и способности плакать.
Мисси начала проливать слезы еще въ раннемъ возраст. Ламартинъ былъ ея любимымъ бардомъ въ то время, когда она только-что начала чувствовать и понимать, впослдствіи она образовала свой умъ прилежнымъ изученіемъ романовъ современныхъ французскихъ писателей. Не было произведенія Бальзака или Жоржа Занда, котораго бы не поглотила любознательность этого неутомимаго молодаго творенія, въ шестнадцатилтнемъ возраст, какъ мало ни сочувствовала она домашнимъ своимъ, но у нея, какъ она сама говорила, были друзья въ мір идеальномъ, нжная Индіана, страстная и поэтическая Лелія, очаровательный Тренморь, этотъ возвышенный каторжникъ, этотъ венатъ галеръ, пылкій Стеніо, и многіе другіе герои и героини французской изящной словесности. Она была влюблена въ принца Родольфа и принца Джальму, учась еще въ школ, и ршила вопросъ о правахъ женщины съ Индіаной, не успвъ снять передничка. Пылкая двочка играла ‘въ любовь’ съ этими воображаемыми лицами такъ точно, какъ, незадолго до того времени, играли ‘въ матери’ съ своею куклой. Милыя, поэтическія души! любопытно наблюдать ихъ за этими игрушками. Сегодня у нихъ въ милости голубоокая кукла, а черноглазая заброшена въ шкапчикъ, завтра очередь черноглазой: и часто бываетъ, что прегадкая кукла, съ сожженнымъ носомъ, вырванными волосами и совсмъ безъ глазъ, овладваетъ первымъ мстомъ въ привязанности миссъ, которая не нанжится съ нею и не нарадуется на нее.
Такъ-какъ романистамъ положено знать все, даже секреты женскихъ сердецъ, о которыхъ не знаютъ, можетъ-быть, сами обладательницы ихъ: то мы скажемъ здсь, что когда mademoiselle Betsi, какъ тогда называли миссъ Эмори, было одиннадцать лтъ, сердце ея чувствовало нжное біеніе въ пользу одного молодаго шарманщика-савояра въ Париж: она настаивала, что онъ былъ непремнно принцъ, похищенный у своихъ родителей. Двнадцати лтъ, юное сердце ея было взволновано старымъ и уродливымъ рисовальнымъ учителемъ, но, ахъ! какіе года или недостатки могутъ остановить женскую любовь? Потомъ, тринадцати лтъ, находясь въ пансіон мадамъ де-Карамель, на Елисейскихъ Поляхъ, что рядомъ съ пансіономъ для молодыхъ людей мось Рогрона (польскаго кавалера), она вела письменную корреспонденцію съ двумя юношами Коллегіи Пирльманя, пансіонерами шевалье Рогрона.
Мы сейчасъ назвали нашу прелестную пріятельницу не тмъ именемъ, подъ которымъ представили ее въ первый разъ читателямъ. Дло въ томъ, что миссъ Эмори, которую дома называли Мисси, была дйствительно окрещена именемъ Бетси, но приняла имя Біанки по прихоти фантазіи и увнчалась имъ, это доставило баронету, ея вотчиму, грозное оружіе, которое онъ держалъ надъ ея головою: угроза назвать ее публично именемъ Бетси, держала иногда въ дисциплин непокорную падчерицу.
Мы сейчасъ говорили о дтскихъ игрушкахъ и о томъ, какъ двочки лелютъ и бросаютъ свои любимыя куклы. Исторія эта покажетъ, можетъ-быть, какъ миссъ Біанка играла съ своими живыми куклами и бросала ихъ съ такимъ же двическимъ непостоянствомъ. У нея были цлыя толпы милыхъ, обожаемыхъ друзей и подругъ, и въ шкатулк ея хранилась цлая коллекція разноцвтныхъ клочковъ волосъ, собранныхъ ею въ-теченіе сантиментальнаго поприща. Нкоторыя изъ ея милыхъ друзей и подругъ женились или вышли замужъ, другіе перешли въ другія школы, одна, обожаемая какъ сестра сердца, была взята изъ пансіона, и она нашла ее посл — о, ужасъ! ее, свою милую Леокадію — за конторкой въ лавк отца, толстаго бакалейника въ Hue du Bac! Дйствительно, она встртила въ жизни тьму разочарованій, отчужденій, disillusionnements (какъ она выражалась на своемъ прелестномъ французскомъ jargon), и видла и страдала много, много для такого юнаго существа. Но удлъ чувствительности — страданіе, доврчивой нжности — измна, она чувствовала, что испытываетъ общую участь генія въ этихъ мученіяхъ и разочарованіяхъ своей молодой жизни.
Между-тмъ, она съумла сдлать честную леди, свою мать, столько несчастною, сколько позволяли обстоятельства, и заставила достойнаго вотчима желать ея смерти. За исключеніемъ капитана Стронга, котораго непобдимое доброе расположеніе духа выстаивало противъ ея сарказмовъ, она вертла, съ помощью своего щебечущаго языка, всми въ дом. Если леди Клеврингъ коверкала имена и употребляла провинціализмы въ своихъ рчахъ, что съ нею нердко бывало, то Мисси спокойно поправляла ее, и эта добрая душа вдавалась въ ошибки втрое чаще и сильне, но мр того, какъ нервы ея раздражались строгимъ пуризмомъ дочери.
Принимая въ разсчетъ участіе, возбужденное во всхъ жителяхъ Клевринга пріздомъ семейства баронета, не должно воображать, чтобъ одна мадамъ Фрибсби могла оставаться равнодушною или нелюбопытною. Въ первое появленіе семейства Клевринговъ въ церкви, мадамъ Фрибсби замтила вс подробности туалета дамъ, начиная отъ шляпокъ и до ботинокъ, и потомъ подвергла такому же тщательному обзору костюмы всхъ ихъ горничныхъ и служанокъ. Мы имемъ причину опасаться, что проповдь доктора Портмена, хотя и была однимъ изъ древнйшихъ и замчательнйшихъ произведеній почтеннаго ректора, подйствовала въ тотъ день очень-мало на мадамъ Фрибсби. Нсколько дней спустя, она устроила себ свиданіе съ довренною горничною леди Клеврингъ, въ комнат домоправительницы Клевринг-Парка, карточки ея, на французскомъ и англійскомъ языкахъ, свидтельствовавшія о томъ, что она получаетъ новйшія моды изъ Парижа, отъ корреспондентки своей madame Victorine, и что она длаетъ придворные и бальные наряды для всего графства, очутились у леди Клеврингъ и миссъ Эмори, и были ими благосклонно приняты, какъ она узнала, къ своему истинному удовольствію.
Мистриссъ Боккеръ, первая дама леди Клеврингъ, сдлалась вскор частою постительницей гостиной мадамъ Фрибсби и пользовалась множествомъ угощеній на ея счетъ. Чашка зеленаго чая, сплетни, горячіе сэлли-лоннскіе пирожки и легкое чтеніе романовъ, были всегда къ услугамъ мистриссъ Боккеръ, когда только она улучала свободные часы, чтобъ провести вечеръ въ городк у модистки. Для этихъ удовольствій у нея всегда было гораздо-больше времени, чмъ у горничной миссъ Эмори, которая рдко пользовалась праздникомъ и трудилась какъ любая фабричная работница, по требованіямъ неумолимой музы, своей госпожи.
Муза любила быть прилично-одтою и, имя живое воображеніе и поэтическую любовь къ перемнамъ, разнообразила свои ежедневные туалеты до нельзя. Горничная ея, имя вкусъ въ нарядахъ — чему она училась въ Париж, до поступленія своего въ услуженіе къ миссъ Біанк въ этой столиц — была занята съ утра до ночи перешиваньемъ, перекраиваньемъ и переукрашиваньемъ одяній миссъ Эмори, она вставала очень-рано и ложилась спать очень-поздно, повинуясь неутомимымъ прихотямъ своей прекрасной повелительницы. Двушка эта была Англичанка, дочь честныхъ родителей. Многіе изъ нашихъ земляковъ, основавшихъ свои колоніи въ Париж, видали нкогда лучшіе дни, они несовершенно разорены и живутъ несовершенно милосердіемъ ближнихъ, а между-тмъ не могутъ обойдтись безъ него, и такъ-какъ отецъ бдняжки миссъ Пинкоттъ былъ калка, неспособный ни къ какой работ, а возвращеніе миссъ домой увеличило бы только нищету семейства, то она, по необходимости должна была дорожить своимъ мстомъ, которое давало ей возможность сберечь кое-что для облегченія участи родителей.
Наша муза, съ отличавшимъ ее чистосердечіемъ, никогда не упускала случая напомнить своей прислужниц о настоящемъ положеніи ея длъ. ‘Я бы давно отослала тебя прочь, Пинкоттъ, потому-что ты слишкомъ-слаба, и глаза твои отказываются служить, и ты вчно плачешь и хныкаешь, и теб нужны безпрестанно доктора, но я желаю, чтобъ твои родители имли поддержку, и терплю тебя при себ единственно для нихъ — замть это’, такъ говаривала милая Біанка своей робкой каммер-юнгфер. Или: ‘Пинкоттъ, твоя плаксивая наружность, рабскія манеры и красные глаза, ршительно наводятъ на меня мигрень, я думаю заставить тебя румяниться: пусть бы ты смотрла хоть немножко веселе’, или: ‘Пинкоттъ, я не могу переносить, даже ради твоихъ голодныхъ родителей, чтобъ ты такъ теребила меня за волосы, и я буду теб благодарна, если ты имъ напишешь, что я намрена обойдтись безъ твоихъ услугъ’. Посл рчей подобнаго рода и продержавъ трепещущую двушку цлый часъ за расчесываньемъ своихъ волосъ — она любила, когда ей расчесывали волосы, и сама въ это время читала какой-нибудь новый французскій романъ — Мисси уходила спать во второмъ часу ночи, говоря: ‘Пинкоттъ, можешь поцаловать меня. Покойной ночи. Я желала бы, чтобъ розовое платье было готово къ утру’. И такимъ-образомъ, отпустивъ свою горничную, она оборачивалась къ ней спиною и ложилась въ постель.
Муза могла лежать въ постели по утрамъ сколько ей было угодно, и она пользовалась этимъ правомъ, но Пинкоттъ должна была вставать очень-рано, для исполненія приказаній своей госпожи, и ей поневол приходилось являться съ тми же красными глазами и усталою миной, которыя такъ не нравились миссъ Эмори и такъ сердили е! Бдная горничная упорно сохраняла свой болзненный вилъ и несчастное лице. Нельзя сказать, чтобъ Біанка когда-нибудь подумала, не поступаетъ ли она, какъ госпожа жестокая. Она повременамъ обходилась съ Пинкоттъ совершенно-подружески, и даже написала очень-хорошенькіе стишки объ ‘Одинокой юной тружениц, которой сердце далеко, далеко!’ Наша очаровательная Біанка была существо высшаго разряда и требовала, чтобъ ей такъ и служили. Не знаю, есть ли на свт другія ламы, которыя обходятся такъ съ своими прислужницами или съ тми, кто у нихъ въ зависимости — можетъ быть и есть, но мученія, которыя он налагаютъ кроткимъ голосомъ и въ благовоспитанныхъ выраженіяхъ, право иногда больне плети управителя плантаціи, когда онъ съ бранью опоясываеть ею несчастнаго негра.
Но Біанка была муза — существо нжное, деликатное, съ самою тонкою и животрепещущею чувствительностью, глаза ея наполнялись слезами при малйшемъ душевномъ волненіи, кто знаетъ, можетъ-быть, эта утонченность чувствительности и была причиной ея частыхъ и легкихъ огорченій. Одно прикосновеніе къ бабочк губитъ е. Обыкновенные смертные не имютъ понятія о деликатности чувствъ музы.
Итакъ, бдняжка Пинкоттъ была занята день и ночь шитьемъ, обрубаньемъ, распарываньемъ, чесаньемъ, глаженьемъ, завиваньемъ, припеканьемъ и чтеніемъ вслухъ, когда муза лежала въ постели. Двушка владла обоими языками и имла пріятный голось и манеру, поэтому она, весма-естественно, не могла бывать на вечерахъ мадамъ Фрибсби. Да и правду сказать, тамъ обходились очень-хоропіо и безъ нея, и ее считали существомъ слишкомъ-незначительнымъ для такого общества.
Но была другая особа, изъ свиты Клеврингова семейства, сдлавшаяся постояннымъ гостемъ нашей модистки: то былъ мось Альсидъ Мироболанъ, глава кухни, съ которымъ мадамъ Фрибсби сошлась въ короткое время какъ-нельзя-лу чше.
Непривыкнувъ къ наружности и обществу дтей прекрасной Франціи, грубые клеврингскіе жители не чувствовали къ мось Альсиду того влеченія и почтенія, какихъ бы онъ, можетъ-быть, желалъ. Неподозрвая ничего, гулялъ онъ въ одинъ лтній вечеръ среди клврингскихъ жителей, когда въ Парк-Гоуз уже не нуждались въ его услугахъ, гулялъ онъ въ своемъ любимомъ костюм, а именно: въ легкомъ зеленомъ пальто, малиновомъ бархатномъ жилет съ синими стеклянными пуговками, въ панталонахъ l’Ecossaise, съ огромными и рзко-отдлявшимися клтками, въ оранжевомъ атласномъ галстух и китайчатыхъ ботинкахъ съ носками изъ лакированной кожи. Все это, вмст съ вышитою золотомъ шапочкой, тростью съ позолоченнымъ набалдашникомъ и другими украшеніями того же стремленія, составляло его обыкновенный праздничный нарядъ. Онъ льстилъ себя надеждой, что тутъ не было ничего бросающагося въ глаза (кром его собственной особы, которая могла привлечь на себя вниманіе), и полагалъ, что является какъ прилично порядочному человку хорошаго парижскаго тона.
Онъ прогуливался по Гай-Стриту, улыбаясь и бросая смертоносные взгляды всмъ встрчнымъ женщинамъ, заглядывая въ палисадники и окна, если замчалъ тамъ женскія фигуры, и наслаждаясь спокойнымъ лтнимъ вечеромъ. Но Бетси, горничная мистриссъ Пайбусъ, отшатнулась назадъ отъ его нжнаго взора, съ восклицаніемъ: ‘Спаси насъ Богъ!’ Дв миссъ Бэкерсъ и ихъ мать вытаращили глаза по той же самой причин, и скоро за интереснымъ иностранцемъ составилась толпа оборванныхъ ребятишекъ, бросившихъ свою стряпню пирожковъ изъ грязи, и слдившихъ за нимъ.
Сначала мось Альсидъ счелъ, что причиной этой свиты былъ восторгъ, и шелъ себ, очень-довольный собою, какъ человкъ, который доставляетъ ближнимъ такое невинное удовольствіе. Но къ ребятишкамъ и фабрикантамъ пирожковъ изъ грязи присоединились послдователи большихъ размровъ, такъ-какъ въ этотъ часъ кончили работу на ленточной фабрик, то изъ нея высыпала цлая куча молодежи обоего пола, которая также вмшалась въ свиту мось Альсида, и вс вмст кричали, хохотали, пищали и тарантили надъ французомъ. Одни кричали: ‘Френчи! Френчи!’ другіе: ‘Лягушечій соусъ!’ Одна двчонка попросила локона его волосъ, длинныхъ и роскошно-завитыхъ. Наконецъ бдный артистъ началъ замчать, что особа его скоре возбуждаетъ насмшки, чмъ почтеніе этихъ невжественныхъ зубоскаловъ.
Въ это самое время мадамъ Фрибсби замтила несчастнаго Парижанина, съ толпою черни по пятамъ, и разслышала восклицанія, которыми его оглушали. Она выбжала изъ комнаты и перешла черезъ улицу къ преслдуемому чужестранцу, протянула ему руку и, адресуясь къ нему на родномъ его язык, пригласила зайдти къ себ, наконецъ, пріютивъ его, она стала, подбоченясь, на порог, передъ вздвавшеюся толпою и сказала: ‘Низко и стыдно обижать человка чужаго, который не можетъ говорить поанглійски и не иметъ здсь защиты!’ Скопище, испустивъ еще нсколько насмшливыхъ возгласовъ, почувствовало однако справедливость сильной рчи мадамъ Фрибсби и отступило, дло въ томъ, что почтенная модистка пользовалась-таки нкоторымъ уваженіемъ въ Клевринг, и ея доброта и причуды доставили ей много друзей.
Бдный Мироболанъ услышалъ съ радостью свой родной языкъ, какъ его ни коверкали. Французы прощаютъ наши промахи, когда мы немилосердо ломаемъ ихъ языкъ, гораздо-охотне, чмъ мы извиняемъ ихъ дурной англійскій выговоръ, они выслушиваютъ вс наши британиизмы неморщась, въ-теченіе цлаго длиннаго разговора, и безъ малйшей наклонности оскалить зубы. Спасенный артистъ объявилъ мадамъ Фрибсби своимъ ангеломъ-хранителемъ, и уврялъ, что еще въ жизнь свою не встрчалъ такой любезности и suavet между Англичанками. Онъ былъ съ нею вжливъ, почтителенъ и отпускалъ ей комплименты, какъ прекраснйшей и знатнйшей дам: Альсидъ Мироболанъ преклонялся предъ всмъ женскимъ поломъ, и ему и во сн не грезилась идея о различіи званій въ царств красоты, какъ онъ самъ выражался.
Cr&egrave,me l’ananas, майоннезъ изъ морскихъ раковъ! достойный искусства мось Альсида и той, кому онъ подносился, (какъ онъ льстилъ себя надеждой), и ящичекъ сушеныхъ фруктовъ Прованса были на другой день доставлены модистк въ корзинк однимъ изъ главныхъ подчиненныхъ Альсида, при учтивой записочк, адресованной на имя мадамъ Фрибсби. ‘Любезность ваша (писалъ онъ) составила прелестный зеленый оазисъ въ пустын моего ‘существованія, кроткая деликатность ваша будетъ вчнымъ контрастомъ въ моей памяти съ grossi&egrave,ret невжественныхъ деревенщинъ, недостойныхъ обладать такимъ алмазомъ, какъ вы’. Въ скоромъ времени артистъ и модистка сошлись на самую искреннюю и дружескую ногу, но я не знаю, нравились ли мадамъ Фрибсби деклараціи молодаго Альсида, упорно называвшаго ее: la respectable Fribsbi, la vertueuse Fribsbi. Онъ объявилъ, что всегда будетъ почитать ее какъ мать, и надется, съ своей стороны, что и она будетъ на него смотрть какъ на сына. Увы! прошло не очень-много лтъ, помышляла мадамъ Фрибсби, когда на томъ же миломъ французскомъ язык къ ней адресовались съ изъявленіями совершенно-другаго рода привязанности, и она посматривала со вздохомъ на портретъ своего латника. Надобно удивляться, какъ молоды остаются сердца многихъ людей, когда головы ихъ уже нуждаются въ накладкахъ и волосы — въ легкомъ подкрашиваньи. Въ это время мадамъ Фрибсби, какъ она сама говорила молодому Альсиду, чувствовала себя романическою, какъ восьмнадцатилтняя двушка!
Когда разговоръ принималъ это направленіе — а мадамъ Фрибсби любила-таки направлять его въ эту сторону — Альсидъ всегда очень-вжливо наводилъ его на другой предметъ: онъ настаивалъ на томъ, что питалъ къ доброй модистк только сыновнія чувства. Онъ почиталъ ее какъ мать, и добрая мадамъ должна была удовольствоваться этимъ чувствомъ, тмъ боле, что она узнала, какъ сильно сердце, артиста было занято другою.
Немного времени прошло посл ихъ перваго знакомства, какъ онъ самъ описалъ мадамъ Фрибсби предметъ и начало своей страсти.
‘Я объяснилъ ей свои чувства, сказалъ Альсидъ, прикладывая руку къ сердцу: — способомъ, столько же новымъ, какъ, смю думать, пріятнымъ. Куда не проникнетъ любовь, уважаемая мадамъ Fribsbi? Купидонъ — отецъ изобртательности! Я освдомился у слугъ, какія блюда mademoiselle кушаетъ съ наибольшимъ удовольствіемъ, и на этомъ основаніи расположилъ свои батареи. Разъ, когда родные ея похали обдать въ гости… мн прискорбно замтить, что грубый обдъ у какого-нибудь ресторатора Бульвара или Пале-Роайяля, составляетъ повидимому восторгъ этихъ особъ — очаровательная миссъ угощала у себя нкоторыхъ изъ своихъ пансіонскихъ подругъ: я сообразилъ обдъ, приличный такимъ нжнымъ и юнымъ вкусамъ. Имя ея Blanche. Двичье покрывало и гирлянда изъ розъ также блы: я ршился сдлать обдъ свой незапятнанне снга. Въ часъ обда и вмсто грубаго gigot l’eau, обыкновеннаго за ея слишкомъ-простымъ столомъ, я послалъ къ ней un petit potage la Deine… la Heine Blanche, назвалъ я его: блый, какъ ея собственная близна, и составленный изъ самыхъ душистыхъ сливокъ и миндаля. Потомъ я принесъ къ ея жертвеннику filet de merlan igns деликатное блюдо, которое пошло подъ именемъ Eperlan а la Saint Thr&egrave,se — прелестная миссъ кушала его съ удовольствіемъ. За этимъ слдовали два легкихъ entres изъ гладкаго мяса и цыплятъ, единственное кушанье неблаго цвта былъ жареный барашекъ: его я положилъ на лужокъ изъ шпината, окруженный крустильйонами, также изображавшими барашковъ, и украсилъ его маргаритками и другими полевыми цвтами. Потомъ, вторая перемна: пуддингъ e la Reine Elisabeth (королевы двственной, какъ Madame Fribsbi знаетъ), блюдо изъ опаловаго цвта голубиныхъ лицъ, названное мною Nid de tourtereaux и la Rautoule, въ середин между ними были два нжные голубка, въ минуту ихъ поцалуя — они были изъ сливочнаго масла, потомъ, корзиночка съ маленькими абрикосовыми gateaux, обожаемыми, какъ мн извстно, молодыми demoiselles, и желе на мараскин, сладостное, вкрадчивое и упоительное, какъ взоръ красоты. Это желе я назвалъ Ambrosie de Calypso la Souveraine de mon coeur. А когда подали мороженое — мороженое изъ plombiere и вишень — какъ бы вы думали, Madame Fribsbi, какой видъ я ему далъ? двухъ сердецъ, пронзенныхъ стрлою — подъ покрываломъ невсты, изъ кружевной бумаги, на которомъ красовалась двственная гирлянда изъ fleurs d’orange. Я стоялъ у дверей, любопытствуя видть эффектъ этого entre. То былъ единодушный крикъ удивленія. Вс три demoiselles наполнили бокалы искрящагося аи и провозгласили тостъ въ мою честь. Я слышалъ это, слышалъ, какъ миссъ произнесла мое имя, слышалъ, какъ она воскликнула: ‘Скажите мось Мироболану, что мы благодаримъ его… удивляемся ему… любимъ его!’ У меня ноги подкосились отъ восторга.
‘Посл этого имю ли я причину сомнваться, что молодой артистъ произвелъ впечатлніе на сердце прелестной англійской миссъ? Я скроменъ, но зеркало убждаетъ меня въ томъ, что я недуренъ. Другія побды доказали мн это несомннно.
‘Опасный человкъ!’ воскликнула модистка.
‘Прелестныя блондинки Альбіона не находятъ въ холодныхъ обитателяхъ своего туманнаго острова ничего, что бы могло сравниться съ пылкостью и живостью дтей юга. Мы приносимъ съ собою теплоту нашихъ небесъ: мы — французы, и привыкли побждать. Не будь у меня этой affair de coeur и ршимости жениться на Англичанк, не-уже-ли вы думаете, что я остался бы на этомъ остров и у этого семейства? Островъ этотъ, конечно, невполн-исблагодаренъ, такъ-какъ я нашелъ себ нжную мать въ уважаемой Madame Fribsbi, но геній мой увялъ бы между этими грубыми людьми, поэзію моего искусства не въ-состояніи постигнуть эти плотоядные островитяне. Нтъ мужчины здсь противны, но женщины, женщины! О, мадамъ Фрибсби, он обворожительны! Я далъ себ слово жениться на одной изъ нихъ, и такъ-какъ я не могу идти на рынокъ и купить себ жену, какъ водится по обычаю вашей страны, то я ршился послдовать другому вашему обычаю и увезти свою невсту въ Гретна-Гринъ. La blonde Miss послдуетъ за мною. Она fascin&#233,e. Глаза ея сказали мн это. Блая голубка ждетъ только знака, чтобъ улетть’.
— Вы съ нею въ корреспонденціи? спросила испуганная Фрибсби, незная кто изъ двухъ, молодая ли двица, или ея обожатель, находятся подъ вліяніемъ романическаго ослпленія.
— Я въ корреспонденціи съ нею посредствомъ моего искусства. Она кушаетъ блюда, которыя я нарочно для нея готовлю. Такимъ-образомъ я длаю тысячу намековъ, которые она понимаетъ, будучи умна и проницательна въ-совершенств. Но мн нужно было бы имть на своей сторон кого-нибудь изъ ее приближенныхъ.
— Да вотъ Пинкоттъ, ее горничная, сказала мадамъ Фрибсби, которая по врожденной сметливости, или по воспитанію, знала повидимому какъ обдлываются сердечныя дла, но чело великаго артиста омрачилось при этомъ имени.
— Madame, есть вещи, о которыхъ благородный человкъ долженъ, понастоящему, молчать, хотя, если онъ ршается открыть такую тайну, онъ, конечно, не можетъ вврить ее безопасне никому, какъ своему лучшему другу, своей названной матери. Знайте же, что есть причина, почему миссъ Пинкоттъ должна быть враждебна моимъ намреніямъ, причина, довольно-обыкновенная у вашего пола — ревность!
— Коварное чудовище! воскликнула повренная.
— О, нтъ! возразилъ артистъ трагическимъ басомъ, достойнымъ мелодрамъ театра Porte St. Martin:— нтъ, не коварный, но роковой. Да, madame Fribsbi, я человкъ роковой. Мой удлъ — внушать страсти безнадежныя. Чмъ я виноватъ, если въ меня влюбляются? Не моя вина, что эта злополучная молодая двушка чахнетъ и гаснетъ видимо, сгарая пламенемъ, на которое я не могу отвчать. Слушайте! Есть въ этомъ семейств другія, равно-несчастныя: гувернантка маленькаго Milor встрчалась со мною въ моихъ прогулкахъ и смотрла на меня съ выраженіемъ, которое иметъ смыслъ только одинъ. Сама миледи, хотя женщина пожилая, но иметъ восточную кровь: сама миледи адресовала разъ или два одинокому артисту привтствія, недопускающія перетолкованія. Я удаляюсь отъ домашнихъ, ищу уединенія, покоряюсь своей судьб. Я могу жениться только на одной, и ршился, чтобы эта одна была вашею соотечественницей. Если у нея достаточное состояніе, я думаю, что выборъ мой остановится на миссъ. Я желалъ знать это достоврно, прежде чмъ увезу ее въ Гретна-Гринъ.
Дйствительно ли Альсидъ былъ такъ побдоносенъ, или онъ просто рехнулся — это мы предоставляемъ на судъ читателей. Но если кому случалось наслаждаться большимъ знакомствомъ между французами, тотъ, можетъ-быть, и встрчался съ людьми, подобными Альсиду: они воображаютъ себя точь-въ-точь такими пожирателями сердецъ, и если имъ врить, они сдлали такія же опустошенія въ сердцахъ des Anglaises.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ПЯТАЯ

Заключаетъ въ себ любовь и ревность.

Читатели наши ужь слышали честосердечное мнніе сэра Фрэнсиса Клевринга о дам, доставившей ему состояніе и возможность возвратиться на родину, и надобно сознаться, что баронетъ былъ недалеко отъ истины, оцнивая свою супругу: она была, конечно, не изъ умнйшихъ и наилучшимъ образомъ воспитанныхъ женщинъ. Она пользовалась года два европейскимъ воспитаніемъ въ пансіон одного изъ предмстій Лондона, названіе котораго упорно коверкала до самой смерти, и оттуда была вытребована отцемъ въ Калькутту, на пятнадцатилтнемъ возраст. Возвращаясь туда на остиндскомъ корабл Рамчундер, томъ же самомъ, на которомъ она за два года плыла въ Европу, миссъ Спелль познакомилась на пути съ мистеромъ Эмори, своимъ первымъ мужемъ, служившимъ на Рамчундер въ качеств третьяго подштурмана.
Мы не будемъ распространяться о первоначальной исторіи леди Клеврингъ, но капитанъ Брэггъ, которому миссъ Спелль была поручена своимъ отцомъ, однимъ изъ доврителей капитана и партнромъ-хозяиномъ Рамчундера и многихъ другихъ судовъ — капитанъ Брэггъ, еще до прихода къ Мысу Доброй Надежды, былъ вынужденъ заковать въ кандалы буйнаго и непокорнаго Эмори и тамъ высадить его на берегъ, наконецъ, онъ передалъ миссъ Спелль отцу ея въ Калькутт, посл бурнаго и тяжкаго плаванія, въ-теченіе котораго Рамчундеръ, со своимъ грузомъ и пассажирами, претерплъ немало опасностей и поврежденій.
Чрезъ нсколько мсяцевъ Эмори явился въ Калькутт, заработавъ проздъ съ мыса въ качеств баковаго матроса на другомъ корабл, онъ женился на дочери богатаго приказнаго, наперекоръ этому старому плуту-спекулянту, развелъ плантацію индиго и обанкротился, потомъ занялся агентствомъ и опять обанкротился, потомъ онъ началъ издавать журналъ, подъ названіемъ ‘Сундербундскаго Лоцмана’ и еще разъ обанкротился. Впродолженіе всхъ этихъ спекуляцій и мытарствъ онъ безпрестанно ссорился съ тестемъ и женою, и кончилъ наконецъ дломъ, доставившимъ ему казенный проздъ изъ Калькутты въ Новую Голландію: другими словами, онъ былъ туда сосланъ. Вроятно, это несчастіе доставило ему случай познакомиться съ сэромъ Джэсперомъ Роджерсомъ, почтеннымъ судьею Верховнаго Калькуттскаго Суда, имя котораго мы ужь разъ упоминали: такъ-какъ истину надобно же высказать, то мы упомянемъ, что послдняя бда мистера Эмори была ему причинена, незаконнымъ употребленіемъ имени его тестя, который самъ могъ писать очень-хорошо и вовсе не нуждался въ томъ, чтобъ за него подписывались другіе. Вотъ какимъ-образомъ счастье окончательно покинуло мистера Эмори, и онъ долженъ былъ отказаться отъ всякихъ новыхъ попытокъ бороться съ Фортуной.
Неимя привычки читать съ большимъ вниманіемъ и постоянствомъ калькуттскую судебную газету, европейская публика не могла знать эти подробности такъ хорошо, какъ жители Бенгаліи, и такъ-какъ мистриссъ Эмори и отецъ ея нашли, что ей въ Индіи жить неудобно, то ршили отправить ее въ Европу, куда она и похала съ четырехлткою дочерью Бетси или Біанкою. Ихъ сопровождала нянька Бетси, представленная читателямъ въ предъидущей глав, какъ довренная горничная леди Клеврингъ, мистриссъ Боккеръ, капитанъ Брэггъ нанялъ для нихъ квартиру въ близкомъ сосдств отъ своего жительства, въ Ноклингтон-Стритт.
Лто было тогда самое непріятное и дождь лилъ ливмя каждый день посл прибытія мистриссъ Эмори. Брэггъ былъ чрезвычайно напыщенъ и несносенъ, можетъ-быть, онъ стыдился за индійскую даму, можетъ-быть, желалъ отъ нея какъ-нибудь отдлаться. Она воображала, что бдствіе ея мужа составляетъ предметъ разговоровъ цлаго Лондона, и что король, королева и совтъ директоровъ знаютъ ея несчастную исторію. Отъ отца получала она хорошее содержаніе, жизнь въ Англіи ей нисколько не правилась, а потому она ршилась ухать за границу. Вслдствіе этого, она оставила Англію, очень-довольная своимъ избавленіемъ отъ угрюмаго надзора этого противнаго и придирчиваго Брэгга. Въ европейскихъ городахъ, гд она останавливалась, ее принимали отлично и во всхъ гостинницахъ она платила съ королевскою щедростью. Она говорила поанглійски съ провинціализмами, конечно, но вообще въ ея выговор было что-то немножко-иностранное, довольно-замтное, но нисколько не непріятное, она одвалась всегда чрезвычайно-нарядно, любила хорошо пость и попить, и приготовляла себ пилавы и карри во всхъ гостинницахъ и квартирахъ, гд проживала. Особенности въ ея язык и манерахъ придавали ея обществу оригинальный оттнокъ, и мистриссъ Эмори была любима всми по заслугамъ. Она была женщина добрйшая, гостепріимнйшая и самаго веселаго характера. Хозяевамъ своимъ она платила за многіе мсяцы впередъ, принимала приглашенія участвовать въ какихъ бы то ни было пикникахъ и увеселительныхъ поздкахъ и привозила туда втрое больше шампанскаго, индекъ и окороковъ, чмъ вс прочіе. Она брала въ театрахъ несчетное множество ложь и кучу билетовъ на маскарады, и раздавала то и другое, кому ни попало. Она длала вспомоществованіе оборваннымъ усатымъ франтамъ и старухамъ, которыхъ деньги долго лежали на почт, кошелекъ ея былъ всегда открытъ, и такимъ образомъ скиталась она по всей Европ, являлась въ Брюссел, Париж, Милан, Неапол, Рим — всюду, куда ей приходила фантазія хать. Въ Рим получила она извстіе о смерти Эмори, тамъ въ это время жилъ капитанъ Клеврингъ съ пріятелемъ своимъ, шевалье Стронгомъ, и обоимъ имъ было нечмъ расплатиться въ гостинниц: добродушная вдова вышла замужъ за потомка знатной фамиліи Клевринговъ, не очень огорчаясь, правду сказать, кончиною своего негодяя-мужа. Теперь мы довели ея біографію до той эпохи, когда она стала владычицею Клевринг-Парка, въ одной изъ залъ, котораго мистеръ Пинкни, знаменитый портретистъ, изобразилъ ее на полотн вмст съ малолтнымъ наслдникомъ дома.
Мисси сопутствовала своей матери въ большей части ея странствій и такимъ-образомъ научилась многому. Сначала при ней была гувернантка, но потомъ, посл втораго замужства ея матери, она была отдана въ извстный и отличный пансіонъ мадамъ де-Карамель, на Елисейскихъ Поляхъ. Когда Клевринги отправились въ Англію, она, разумется, пріхала туда вмст съ ними. Только немного лтъ тому назадъ, посл смерти своего дда и рожденія маленькаго брата, она начала постигать, что положеніе ея въ свт перемнилось и что миссъ Эмори, дочь ничтожнаго человка, была особою весьма-незначительною въ сравненіи съ юнымъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ, наслдникомъ древняго баронетства и превосходнаго имнья. Не будь этого маленькаго Франка, она была бы богатою наслдницей, кто бы нибылъ ея отецъ, и хотя она знала мало толку въ деньгахъ и никогда въ нихъ не нуждалась, хотя она была романическою музой, какъ мы видли: все же она не могла быть благодарна тмъ, кто такъ измнилъ ея положеніе, въ сущности, она поняла настоящимъ образомъ послднее обстоятельство нсколько-позже, пріобртя боле врныя понятія о свт и жизни.
Но она ясно видла, что вотчимъ ея глупъ и безхарактеренъ, что мать не походила ни наружностью, ни манерами на образованную даму, что маленькій Франкъ — избалованный и сварливый мальчишка, привычный ко всегдашнему исполненію своихъ капризовъ: онъ вчно наступалъ ей на ноги, вчно опрокидывалъ тарелки съ кушаньемъ на ея платье и отнималъ у нея наслдство, она чувствовала, что ни одно изъ этихъ лицъ не было способно понимать ее, и одинокое сердце музы томилось жаждою привязанности, и она искала вокругъ себя, кого бы надлить драгоцнными сокровищами своей нжности.
Итакъ, это милое существо, по недостатку ли симпатіи, или отъ другихъ причинъ, сдлало себя до такой степени непріятнымъ дома, надоло столько своему вотчиму и напугало свою мать, что чета эта только и помышляла о случа пристроить ее: вотъ откуда взялось желаніе сэра Фрэнсиса Клевринга, выраженное въ предъидущей глав другу его, шевалье Стронгу — желаніе смерти мистриссъ Стронгъ, для возможности сдлать интересную Біанку мистриссъ Стронгъ второю.
Но какъ этого нельзя было сдлать по причин живучести мистриссъ Стронгъ, баронетъ и миледи были рады всякому, кто бы ни представился: ловкій молодой человкъ, недурной собою и порядочно-воспитанный, какъ нашъ пріятель Артуръ Пенденнисъ, могъ смло просить руки миссъ Біанки, еслибъ только захотлъ, и могъ быть увреннымъ, что леди Клеврингъ прійметъ его съ распростертыми объятіями въ качеств будущаго зятя.
Мистеръ Пенъ, однако, кром другихъ затруднительныхъ причинъ, вздумалъ быть чрезвычайно-недоврчивымъ къ самому себ. Онъ стыдился своихъ недавнихъ неудачъ, своей праздности, незначительности своего положенія и бдности, которой подвергли добрую мать его безумства, въ теперешнемъ его состояніи сомннія и нершимости было, конечно, столько же тщеславія, сколько раскаянія о прошломъ. Какъ могъ онъ надяться на пріобртеніе такого сокровища, какъ эта блестящая Біанка, обитательница великолпнаго замка, привычная повелвать толпою аристократической прислуги, тогда-какъ въ Фэрокс имъ подавала тощій обдъ одна служанка, и мать его должна была жаться и скупиться, чтобъ только какъ-нибудь сводить концы съ концами? Препятствія казались ему неодолимыми, тогда-какъ они исчезли бы — иди онъ только мужественно впередъ, онъ предпочиталъ отчаиваться или мшкать съ своими желаніями, а можетъ-быть онъ еще и самъ не опредлилъ этихъ желаній положительно, и не пытался взять съ боя предметъ ихъ. Молодые люди теряютъ такимъ-образомъ много отъ особеннаго рода самолюбія, называемаго застнчивостью, тогда-какъ имъ стоило бы только ршиться, чтобъ получить желаемое.
Мы все-таки не хотимъ сказать утвердительно, чтобъ Пенъ зналъ чего именно онъ добивался, онъ скоре еще обдумывалъ: влюбиться ему серьзно или нтъ. Миссъ Эмори была прелестна и исполнена живости, она восхищала его тысячью чаръ, гладила его самолюбіе и ослпляла своимъ умомъ и граціозностью, но все-таки его удерживали, кром робости и самолюбія, кой-какія невольныя сомннія и инстинктивная недоврчивость. Невзирая на весь умъ Біанки, ея увренія и обаянія, мать Пена постигла красавицу и не имла къ ней вры. Мистриссъ Пенденнисъ видла въ Біанк двушку легкомысленную и суетную, и открыла въ ней многіе недостатки, оскорблявшіе ея чистое и благочестивое сердце: отсутствіе почтенія къ родителямъ, эгоизмъ и корысть, подъ маскою нжныхъ выраженій и пріятныхъ словъ. Лаура и Пенъ сначала горячо оспаривали эти мннія вдовы, Лаура все еще была въ восторг отъ своей новой пріятельницы, а Пенъ былъ недовольно-влюбленъ, чтобъ скрывать свои чувства. Онъ смялся въ отвтъ на доводы матери, говоря: ‘Полноте, вотъ вздоръ! вы ревнуете меня за Лауру — вс женщины ревнивы.’
Но когда, въ-теченіе мсяца, или двухъ, постоянно слдя за этою парочкой съ тмъ безпокойствомъ, съ какимъ матери наблюдаютъ привязанность сыновей, когда Елена увидла, что короткость молодыхъ людей возрастаетъ и они безпрестанно выискиваютъ случая встрчаться, что каждый божій день или миссъ Біанка была въ Фэрокс, или мистеръ Пенъ въ Парк-Гоуз, Елена начала упадать духомъ и отчаяваться за любимую мечту своего сердца. Разъ, она не вытерпла и прямо высказала Пену, какіе предположенія и желанія занимали ее больше всего на свт, что она чувствуетъ какъ слабетъ и знаетъ, что проживетъ недолго, и что единственная надежда и мольба ея объ одномъ: видть дтей своихъ соединенными. Послднія происшествія, жизнь и дянія Пена, и любовь его къ актрис убивали это нжное существо. Она чувствовала, что сынъ ушелъ изъ-подъ ея крыла и ужь больше не въ материнскомъ гнзд, и она привязалась съ болзненнымъ жаромъ къ Лаур, завщанной ей Фрэнсисомъ, который былъ въ лучшемъ мір.
Пенъ цаловалъ и успокоивалъ мать, по обыкновенію, важнымъ и покровительственнымъ тономъ. Онъ и самъ замчалъ это и давно думалъ, что мать желаетъ женить его на Лаур — а знаетъ ли объ этомъ Лаура?— ‘Избави Богъ!’ воскликнула мистриссъ Пенденнисъ: — я ни за какія блага не ршусь говорить ей объ этомъ.
— Хорошо, хорошо, времени довольно впереди, и вы не умрете, матушка, объ этомъ я и слышать не хочу, а муза — слишкомъ-важная особа для такого бдняка, какъ я, насчетъ же Лауры… да кто знаетъ, захочетъ ли она идти за меня. Она, конечно, сдлаетъ все, что вы ей ни скажете, но я стою ли ея?
— О, Пенъ! ты могъ бы стоить ее, былъ отвтъ матери. Нельзя сказать, чтобъ мистеръ Пенъ дйствительно хоть сколько-нибудь сомнвался въ этомъ: чувство неопредленнаго наслажденія и самодовольствія овладло имъ, когда онъ подумалъ о предложеніи матери и представилъ себ Лауру, какою припоминалъ ее многіе годы, всегда чистую и открытую, добрую и благочестивую, кроткую, нжную, непритворную. Онъ смотрлъ на нее просвтлвшими глазами, когда она, къ концу разговора его съ матерью, подошла къ нимъ изъ противоположной стороны сада, съ нсколько-зардвшимися щеками, открытымъ и ласковымъ взглядомъ и съ корзинкою розъ на рук.
Она выбрала прекраснйшую изъ розъ и принесла ее мистриссъ Пенденнисъ, которую освжилъ запахъ этихъ цвтовъ, Лаура нжно обняла ее и вручила ей цвтокъ.
‘И я могу получить это сокровище, и мн стоитъ сказать только слово!’ подумалъ Пенъ съ трепетомъ торжества, глядя на милую двушку.— Она такъ же хороша и благородна, какъ ея розы’. Видъ обихъ женщинъ въ эту минуту врзался на всю жизнь въ памяти Пена, и онъ никогда не могъ припомнить его безъ слезъ на глазахъ.
Чрезъ нсколько недль короткаго знакомства съ своею новою подругой, миссъ Лаура должна была признать мннія Елены справедливыми и согласиться, что муза эгоистка, недобрая и капризная. Разумется, Біанка вврила подруг сердца вс свои маленькія огорченія и домашнія неудовольствія: какъ семейство не понимало ея, и она жила, среди его, существомъ одинокимъ, какъ мало вниманія было обращено на воспитаніе ея матери, и какъ часто ей приходится краснть за ея промахи, какъ горестно-безхарактеренъ и слабоуменъ сэръ Фрэнсисъ, который только тогда и счастливъ, когда куритъ свои противныя сигары, какъ, посл рожденія своего маленькаго брата, она замтила, что нжность матери, которую она цнила выше всего въ жизни, начала отчуждаться отъ нкогда-любимой дочери, какъ она въ мір одна, одна!
Но эти горести, какъ бы существенны и мучительны он ни были для молодой двицы съ такою чувствительностью, не оправдывали въ глазахъ Лауры поведенія Біанки во многихъ мелочныхъ случаяхъ жизни. Маленькій Франкъ, напримръ, былъ, конечно, мальчишка несносный и избалованный и могъ отнять у Біанки часть нжности ея матери, но все же этого нельзя было признать за достаточную причину отпущенной ему сестрицею пощечины, когда онъ опрокинулъ стаканъ воды на ея рисунокъ, и посыпавшейся на него брани на французскомъ и англійскомъ языкахъ. Преимущество, отдаваемое маленькому Франку, конечно, не давало Біанк права обходиться съ гувернанткою мальчика, какъ обходится королева голкондская съ послднею изъ своихъ рабынь, и разсылать эту молодую особу по всему дому то за книгой, то за своимъ носовымъ платкомъ. Когда кто-нибудь изъ прислуги исполнялъ порученіе доброй Лауры, она всегда была довольна и благодарила ласково, поэтому ей не могло не бросаться въ глаза, что интересная муза не церемонилась нисколько, надляя своими повелніями всхъ окружающихъ, и нещадя ни чьего покоя для своихъ прихотей. То былъ первый опытъ Лауры въ дружб: доброму сердцу ея было больно видть себя принужденною отказываться отъ одного очарованія за другимъ, замчать, какъ исчезаютъ вс прелести и блестящія качества, которыми ея собственное воображеніе облекло Біанку, и убждаться, что обворожительная пери небольше какъ смертная и, въ-добавокъ, неочень-привлекательная смертная. Чьи великодушныя мечты не были точно также обмануты въ свое время, и много ли найдется людей, которые, съ своей стороны, не разочаровывали бы такимъ-образомъ другихъ?
Посл сцены съ маленькимъ Франкомъ, когда этотъ неугомонный наслдникъ дома Клевринговъ получилъ столько привтствій на двухъ языкахъ, съ аккомпаниментомъ пощечины, миссъ Лаура, у которой не было недостатка въ насмшливости, не могла не припомнить чрезвычайно-нжныхъ и трогательныхъ стишковъ, прочтенныхъ ей музою изъ Mes Lannes, и которые начинались такъ:
‘Младенецъ, мой милый, прекрасный,
‘Пусть ангелъ хранитъ твой покой’…
Въ стихахъ этихъ муза, поздравляя брата съ блестящею будущностью и выставя въ противоположность свое собственное одиночество, утверждала, однако, что ‘ангелъ-малютка’ никогда не будетъ наслаждаться такою привязанностью, какую она къ нему питаетъ, и что въ холодномъ и лживомъ свт онъ не найдетъ ничего, столь нжнаго и постояннаго, какъ сердце любящей сестры. ‘Быть-можетъ, говорила она: — ты отвергнешь его, прекрасный младенецъ, ты оттолкнешь меня отъ своей груди, но я обовьюсь вокругъ ногъ твоихъ! О, дай мн любить тебя! Свтъ измнитъ теб, какъ и другимъ, но я буду любить тебя неизмнно!’ И вотъ, та самая муза, вмсто-того, чтобъ склониться передъ нимъ на колни, отпускаетъ малютк-братцу пощечину и преподаетъ миссъ Лаур первый урокъ цинической философіи: — виноватъ, несовсмъ первый, нчто подобное этому эгоизму и своенравію, этому контрасту между стихами и дломъ, между выспренними рифмованными вдохновеніями и ежедневною жизнью, нчто подобное видала она ужь дома, въ особ пріятеля нашего, мистера Пена.
Но Пенъ — другое дло. Пенъ мужчина, а потому казалось какъ-то натурально, если онъ быль самоволенъ и привыченъ къ исполненію своихъ фантазій, ктому же, несмотря на вс свои недостатки, Пенъ имлъ доброе и благородное сердце. Лаур больно было видть, что брильянтъ ея воображенія былъ простой камешекъ. Однимъ словомъ, восхитительная Біанка начала утомлять свою подругу. Лаура испытала ее и нашла фальшивою, прежній восторгъ ея, прежнее удивленіе, которыя она выражала съ своимъ откровеннымъ энтузіазмомъ, уступили мсто чувству… не скажемъ презрнія, однако довольно-близкому къ презрнію. Вслдствіе этого, въ обращеніи съ Біанкой Лаура приняла тонъ серьзнаго и спокойнаго превосходства, который съ перваго раза никакъ не былъ по вкусу Музы. Никто не любитъ быть постигнутымъ, или спуститься съ пьедестала, на которомъ разъ стоялъ.
Убжденіе въ дйствительности перемны образа мыслей Лауры на свои счетъ нисколько не послужило къ увеличенію добраго расположенія Біанки, и, такъ-какъ она сердилась и была недовольна собою, то очень-вроятно, что это сдлало ее еще непріятне для окружавшихъ. Наконецъ насталъ роковой день генеральнаго сраженія между милою Біанкой и милою Лаурой, день, когда дружба между ними была наповалъ убита. Милая Біанка была въ тотъ день необычайно-капризна и сварлива. Она нагрубила своей матери, была свирпа съ маленькимъ Франкомъ, противно-дерзка въ обращеніи съ гувернанткой и нестерпимо-жестокосерда съ Пинкоттъ, своею горничной. Нерискуя аттаковать свою подругу — прелестная тиранка имла нсколько кошачью натуру и впивалась когтями только въ слабйшихъ себя — она разобидла всхъ поименованныхъ нами, и больше всхъ бдную Пинкоттъ, которая была то служанкою, то повренною, то другомъ (и всегда рабою) ея, смотря по прихотямъ своей молодой госпожи.
Двушка эта, просидвъ нсколько времени въ комнат вмст съ обими подругами, выбжала оттуда въ слезахъ, причиненныхъ язвительною жестокостью ея госпожи, и получила еще прощальный сарказмъ на дорогу, когда выходила, всхлипывая, за двери. Тогда Лаура не выдержала и разразилась громкими, исполненными жаркаго негодованія упреками: она удивлялась, какъ въ такихъ молодыхъ лтахъ можно забывать до такой степени уваженіе къ старшимъ, а также и къ низшимъ себя, какъ, обнаруживая на словахъ столько чувствительности, имть жестокость терзать такъ безчеловчно чувства другихъ. Лаура объявила своей подруг, что поведеніе ея ршительно-злостно и что она должна на колняхъ вымолить себ у Небесъ прощеніе. Произнеся свое поученіе съ жаромъ и краснорчіемъ, которые удивили ее столько же, какъ ея слушательницу, она схватила шаль и шляпку и пришла домой взволнованная и раздраженная до-нельзя, къ удивленію мистриссъ Пенденнисъ, никакъ неожидавшей возвращенія ея раньше ночи.
Наедин съ Еленой, Лаура отдала ей отчетъ во всемъ происшедшемъ, и съ-этихъ-поръ отреклась отъ своей подруги.— ‘О, мама, сказала она: — вы были правы: Біанка, которая кажется такою доброю и кроткою, злая эгоистка, какъ вы не разъ говорили. Она все говоритъ о своихъ симпатіяхъ и нжныхъ привязанностяхъ, но не иметъ сердца. Ни одна двушка съ душою не ршится огорчать до такой степени мать, или такъ терзать низшихъ себя, и… и я отказываюсь отъ нея съ сегодняшняго же дня, и не хочу имть втораго друга, кром васъ.
При заключеніи этой рчи об наши дамы бросились другъ другу въ объятія, по обыкновенію, и мистриссъ Пенденнисъ была втайн довольна этою маленькою ссорой. Исповдь Лауры какъ-будто говорила ей: ‘Двушка та никогда не можетъ быть женою Пена: она легкомысленна, бездушна и совершенно-недостойна нашего благороднаго героя. Онъ, наврно, и съ своей стороны не замедлитъ понять ее, и тогда онъ очнется отъ своего ослпленія и избавится отъ стей этой обольстительницы.
Миссъ Лаура не сказала, однако, мистриссъ Пенденнисъ — а можетъ-быть, она и передъ собой въ томъ не сознавалась — настоящей причины ссоры. Будучи въ тотъ день въ весьма-дурномъ расположеніи духа и склонна больше обыкновеннаго къ проказамъ, наша хорошенькая Муза начала свои продлки гораздо-прежде описаннаго нами взрыва. Милый другъ ея, Лаура, пришла въ Парк-Гоузъ на цлый день, когда об он сидли въ комнат, Біанк вздумалось избрать предметомъ разговора мистера Пена.
— Я боюсь, что онъ страшный втреникъ, замтила миссъ Біанка: — мистриссъ Пайбусъ и многіе изъ клеврингскихъ знакомыхъ разсказали намъ всю его исторію съ актрисой.
— Я была совершеннымъ ребенкомъ, когда это случилось, и не знаю ничего, возразила Лаура, сильно покраснвъ.
— Онъ поступилъ съ нею очень-дурно, сказала Біанка, качая головой: — онъ измнилъ ей.
— Я уврена, что нтъ! воскликнула Лаура: — онъ поступилъ съ нею какъ — нельзя великодушне, онъ хотлъ отказаться отъ всего и жениться на ней. Она ему измнила, а не онъ ей. Онъ отъ этого жестоко страдалъ, онъ…
— Я думала, мой ангелъ, что ты ничего не знаешь объ этой исторіи.
— Мама такъ говорила.
— Право. Онъ съ большими дарованіями. Какой онъ миленькій поэтъ! Ты читала его стихи?
— Только ‘Рыбака и Водолаза’, которые онъ перевелъ для насъ, и призовую поэму, за которую онъ не получилъ приза, и въ-самомъ-дл, она показалась мн такою напыщенною и прозаическою, сказала Лаура, смясь.
— Такъ онъ теб не писалъ стиховъ, моя милая?
— Нтъ, мой другъ.
Біанка вскочила, подбжала къ своей подруг, поцаловала ее съ нжностью и назвала раза три своею обожаемою Лаурой, потомъ посмотрла ей лукаво въ лицо, склонила голову на бокъ и сказала:
— Общай не говорить объ этомъ никому, и я покажу теб кое-что.
И, подбжавъ, припрыгивая, къ маленькому, обдланному перламутромъ письменному столику, она отперла его серебрянымъ ключикомъ и достала два или три листка, смятые и нсколько-запятнанные зеленью, и вручила ихъ своей подруг. Лаура взяла ихъ и прочитала. То были, конечно, стишки любви — что-то объ Ундин, о Наяд, о рк. Она смотрла на нихъ долго, но, по правд сказать, строчки были неочень-ясны передъ ея глазами.
— И ты отвчала на нихъ, Біанка?
— О, нтъ! ни за что въ свт, мой ангелъ.
И потомъ, когда Лаура кончила чтеніе, она снова, весело подпрыгивая, спрятала ихъ въ свой хорошенькій столикъ.
Потомъ она сла за фортепьяно и пропла дв-три аріи Россини, котораго музыкальные мотивы она выполняла въ совершенств своимъ гибкимъ голоскомъ, Лаура сидла подл въ задумчивости. О чемъ думала въ это время миссъ Белль? Она едва сама знала о чемъ, но сидла молча, пока продолжалась музыка. Посл концерта пришли къ нимъ съ докладомъ о завтрак, и об он пошли кушать, по обыкновенію, обвивъ тальи другъ друга.
Нельзя сказать, чтобъ ревность или досада были причиною молчаливости Лауры: спустясь по лстниц, передъ входомъ въ залу, Лаура пріостановилась, посмотрла своей подруг ласково и открыто въ глаза, и поцаловала ее съ горячностью сестры.
Посл этого что-то случилось: вроятно, или юный Франкъ велъ себя за столомъ дурно, или мать сдлала нсколько промаховъ, или отъ сэра Фрэнсиса несло сигарочнымъ дымомъ — только отъ этого миссъ Біанка разсердилась и разразилась цлымъ рядомъ проказъ, о которыхъ мы уже говорили и которыя кончились вышеописанной ссорой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ШЕСТАЯ.
Гостей полонъ домъ.

Разладица между двицами была непродолжительна. Лаура всегда имла страсть прощать и быть прощаемой, а что до миссъ Біанки, то сцена предъидущей главы не возбудила ея непріязни: кто изъ насъ заботится о томъ, что его считаютъ злымъ? Самолюбіе не оскорбляется такимъ обвиненіемъ. Біанка была скоре довольна чмъ огорчена негодованіемъ своей подруги, вызваннымъ въ сущности другою причиной, которую об знали про себя и о которой об молчали.
Итакъ, Лаура созналась со вздохомъ, что романическая часть ея первой дружбы кончилась, и что предметъ ея стоилъ только самаго обыкновеннаго вниманія.
Біанка, съ своей стороны, тотчасъ же написала чрезвычайно-трогательные стансы, въ которыхъ оплакивала свое отчужденіе и разочарованіе. То была ея старая псня про любовь, встрчающую одну холодность, и про врность, вознаграждаемую небреженіемъ, а такъ-какъ около этого времени прибыло изъ Лондона нсколько новыхъ сосдей, въ семействахъ которыхъ были взрослыя дочери, то миссъ Эмори не замедлила избрать себ вчнаго друга изъ этихъ молодыхъ двицъ, и сообщить свои горести и разочарованія новой сестр сердца. Огромные лакеи теперь рдко приходили съ записочками къ милой Лаур, маленькая карета посылалась еще рже въ Фэроксъ, въ распоряженіе тамошнихъ дамъ. Біанка принимала видъ кроткой, страдающей мученицы, когда Лаура посщала ее, а та смялась надъ сантиментальнымъ расположеніемъ своей пріятельницы и трактовала его съ шутливостью, въ которой обнаруживалось очень-мало уваженія.
Но если миссъ Біанка нашла себ нсколько новыхъ подругъ для утшенія въ горести, то врный историкъ ея обязанъ примолвить, что она открыла и между новыми знакомыми мужескаго пола нсколько друзей, повидимому, также доставлявшихъ ей утшеніе. Когда только это безхитростное существо встрчалось съ молодымъ человкомъ и говорило съ нимъ минутъ десять въ алле сада, въ окн гостиной, или въ промежуткахъ вальса, она тотчасъ вврялась ему, употребляла въ дло свои прекрасные глаза, говорила тономъ нжнаго участія и простодушной трогательной мольбы и оставляла его, чтобъ разъиграть ту же маленькую драму съ другимъ.
Когда Клевринги перехали въ Парк-Гоузъ, миссъ Біанку посщало очень-немного зрителей во время ея театральныхъ представленій, вотъ почему Пенъ пользовался сполна ея вздохами и откровенностью и обладалъ одинъ окномъ гостиной и аллеями сада. Въ городк Клевринг, какъ ужь было сказано, ршительно не было молодыхъ кавалеровъ, въ околотк набиралось всего одинъ или два куратора, да какой-нибудь деревенщина, молодой сквайръ, съ огромными ножищами и въ дурно-сшитомъ плать. Съ квартировавшими въ Чэттерис драгунами сэръ Фрэнсисъ не сближался: то былъ, къ-несчастію, его прежній полкъ, который онъ оставилъ по непріятностямъ съ нкоторыми офицерами — какая-то исторія изъ-за проданной лошади, спорный карточный разсчетъ, придирка за игрою, отказъ отъ дуэли — къ чему спрашивать, что именно? Не наше дло вникать въ подробности прошлаго нашихъ дйствующихъ лицъ, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда это можетъ служить поясненіемъ теперешняго разсказа.
Но осень и окончаніе парламентскихъ засданій привели въ ихъ помстье два-три семейства и наполнили значительно сосднія бэймутскія морскія купальни, это время года открыло также театръ Бингли въ Чэттерис и собрало туда, на засданіе и скачки, обычное общество. До этой поры старыя фамиліи графства держались какъ-то подальше отъ нашихъ клеврингскихъ аристократовъ: Фоги изъ Дроммнигтона, Скверы изъ Тозели-Парка, Вельборы изъ Баррау, и другіе. Между этими господами ходили всякаго рода разсказы о семейств баронета, никто не долженъ говорить, что у живущихъ въ провинціи нтъ воображенія, если ему случалось послушать, какъ они разсуждаютъ о новыхъ сосдяхъ. О сэр Френсис, о леди Клеврингъ, о ихъ родств и связяхъ, о миссъ Эмори, капитан Стронг были безконечные разсказы, которыхъ намъ не для чего повторять, семейство Клевринговъ успло прожить въ графств цлые три мсяца, прежде чмъ тамошняя знать ршилась длать ему визиты.
Но къ концу сезона, когда графъ Тригокъ, лордъ-намстникъ графства, перехалъ въ Эйри-Кастль, и вдовствующая графиня Рокминстеръ, которой сынъ былъ однимъ изъ магнатовъ страны, поселилась въ Бэймут на Морской Набережной, эти знатныя особы пріхали немедленно, публично и въ полномъ парад, съ визитами въ Клевринг-Паркъ, и кареты другихъ семействъ графства тотчасъ же послдовали по коле, оставленной въ алле парка аристократическими колесами.
Тогда-то мось Мироболану пришла оказія показаться во всемъ блеск и забыть мученія любви въ занятіяхъ своимъ искусствомъ. Тогда и огромнымъ лакеямъ было слишкомъ-много дла въ Клевринг-Парк, и они не могли ужь бгать по разсылкамъ, или проводить время надъ кружкою легкаго пива въ обществ скромныхъ фэрокскихъ служанокъ. Тогда и миссъ Біанка нашла себ другихъ милыхъ подругъ, кром Лауры, и другія мста для прогулокъ, кром берега рчки, гд мистеръ Пенъ занимался рыболовствомъ. Онъ приходилъ туда день за днемъ, хлесталъ воду лсою удочки, но не слышалъ ужь восклицанья: ‘Рыбка, рыбка’! и сама Пери ужь не являлась. Теперь, подъ большимъ секретомъ и съ просьбою не разглашать этого, мы разскажемъ одно щекотливое обстоятельство, о которомъ ужь разъ намекнули. Мы упоминали, на одной изъ предъидущихъ страницъ о нкоторомъ дерев, подъ тнистыя втви котораго мистеръ Пенъ имлъ привычку садиться, когда еще былъ влюбленъ въ миссъ Фодрингэй, и о дупл его, изъ котораго онъ впослдствіи сдлалъ другое употребленіе, кром прятанья туда своихъ рыболовныхъ снарядовъ. Дло въ томъ, что онъ превратилъ это дерево въ почтовую контору: въ мохъ и подъ камешекъ онъ клалъ въ дупло маленькія стихотворенія, или равно поэтическія записочки, адресованныя какой-то Ундин или Наяд, посщавшей берега рчки, на мст ихъ онъ находилъ разъ или два цвточекъ или пару скромныхъ словь, написанныхъ деликатнымъ почеркомъ на раздушсной розовой бумажк. Миссъ Эмори имла, конечно, привычку прогуливаться на берегу Брауля, и мы можемъ сказать съ достоврностью, что она употребляла для своей корреспонденціи тонкую розовую бумагу — но боле ничего. Посл же того, какъ знать вторглась въ Клевринг-Паркъ и фамильная карета баронета начала вызжать за ворота, вечеръ за вечеромъ, въ другіе важные дома графства, никто не приходилъ за письмами Пена въ его импровизированную почтовую контору, блая бумага не замнялась розовою, но лежала преспокойно подъ своимъ камешкомъ во мху, а дерево отражалось въ вод попрежнему, и Врауль катился-себ да катился. Въ письмахъ было, конечно, немного интереснаго для постороннихъ, въ розовыхъ записочкахъ еще меньше — слово или два, полушутливыя, полусантиментальныя, какъ обыкновенно пишутъ молодыя двицы. Но, о сумасбродный Пенденнисъ! Если онъ желалъ пріобрсть любовь этой двицы, зачмъ не сказалъ этого ей? Можетъ-быть, ни та, ни другая сторона не смотрли на дло съ серьзной точки. Вы только играли въ любовь, мистеръ Пенъ, а рзвая Ундина забавлялась вмст съ вами тмъ же предметомъ.
Но если съ мужчиною плутуютъ въ этой игр, онъ нердко выходитъ изъ себя. Когда никто не сталъ приходить за стихами Пена, онъ вздумалъ смотрть на эти сочиненія очень-серьезно. Онъ вдался снова почти въ тотъ же романтизмъ и трагизмъ, какъ и въ первой своей сердечной исторіи, какъ бы то ни было, ему непремнно хотлось добиться объясненія. Разъ онъ пошелъ въ Парк-Гоузъ, но тамъ была полная зала гостей, въ другой разъ миссъ Эмори нельзя было видть: она вечеромъ должна была хать на балъ и прилегла, чтобъ немножко отдохнуть и собраться съ силами. Пенъ проклиналъ и балы, и свои тсныя обстоятельства, и незначительность положенія своего въ графств, которая была причиною, что люди, дававшіе эти балы, пропускали его въ списк приглашенныхъ. Въ третій разъ ему сказали, что миссъ Эмори въ саду и онъ побжалъ туда, но она прогуливалась тамъ очень-церемонно съ особами… ни больше, ни меньше, какъ съ епископомъ и епископшею чэттерисскими, и ихъ семействомъ: особы эти посмотрли на него свысока и выпрямились съ большимъ достоинствомъ, услыша имя Пена, когда имъ его представили. Высокопочтенный прелатъ слыхалъ это имя прежде, слыхалъ также и о происшествіи въ саду декана.
— Епископъ говоритъ, что вы опасный молодой человкъ, шепнула Пену добродушная леди Клеврингъ.— Что вы тамъ надлали? Надюсь, ничего непріятнаго для вашей доброй ма? А здорова ли ваша милая ма? Зачмъ она не приходитъ ко мн! Мы ужь давно ея не видали. Мы теперь много рыскаемъ, такъ намъ и некогда видаться часто съ сосдями. Скажите, что я люблю ее и Лауру, и приходите вс завтра обдать.
Мистриссъ Пенденнисъ была нездорова и не могла выходить, но Лаура и Пенъ пришли, тамъ была куча гостей, такъ-что Пену только мимоходомъ удалось шепнуть миссъ Эмори: — Вы теперь, вовсе не бываете у рчки.
— Не могу, отвчала Біанка: — домъ полонъ гостей.
— Ундина покинула свой потокъ, продолжалъ мистеръ Пенъ, вздумавшій удариться въ поэзію.
— Она бы вовсе не должна была ходить туда, и не пойдетъ больше. Это было очень-безумно, очень-дурно, шалость. Кром того, у васъ есть другія утшенія дома, прибавила она, взглянувъ ему прямо въ глаза и потомъ потупя взоры.
Если онъ добивался ея руки, то почему не попросилъ ея въ это время? Она бы даже тогда сказала ему: ‘Да’, но когда она упомянула о другихъ утшеніяхъ дома, Пенъ подумалъ о Лаур, любящей и непорочной, и о матери, которая такъ пламенно желала соединить его съ своею названною дочерью.— Біанка, началъ онъ снова, раздосадованнымъ тономъ: — миссъ Эмори!
— Лаура смотритъ на насъ, мистеръ Пенденнисъ, ктому же мн нельзя бросить гостей, и она убжала, предоставивъ мистеру Пенденнису кусать ногти въ недоумніи и любоваться на луну.
Лаура дйствительно смотрла на нихъ. Она разговаривала съ мистеромъ Пайпсентомъ, сыномъ лорда Рокминстера и внукомъ вдовствующей леди, которая величаво сидла на почетномъ мст, принимая съ серьзнымъ видомъ оговорки и промахи леди Клеврингъ, и патронизируя сэра Фрэнсиса, котораго вліяніе въ графств она хотла завербовать для своихъ. Пайпсентъ и Пенъ были въ Оксбридж вмст, и Пенъ, въ эпоху блеска своей славы и фэшонэбльности, важничалъ въ университет надъ молодымъ патриціемъ и трактовалъ его даже свысока. Они встртились теперь за обдомъ въ первый разъ посл того, какъ разстались въ Оксбридж, и полукивнули другъ другу тмъ дерзкимъ и забавнымъ манеромъ, какой можно видть только въ Англіи, а въ совершенств — только между оксбриджскими товарищами, они какъ-будто говорили другъ-другу: ‘Чтобъ чортъ тебя побралъ: что ты здсь длаешь?’
— Я зналъ этого человка въ Оксбридж, сказалъ мистеръ Пайпсентъ миссъ Белль: — мистеръ Пенденнисъ, кажется?
— Да.
— Онъ повидимому очень занятъ миссъ Эмори. Лаура посмотрла на нихъ, подумала, можетъ-быть, тоже самое, по не сказала ни слова.
— У него большое состояніе здсь, въ графств, не такъ ли? Онъ говаривалъ, что будетъ представителемъ графства въ Парламент. Онъ часто ораторствовалъ у насъ въ Обществ Преній. Гд расположены его земли?
Лаура улыбнулась.— Земли его расположены по другую сторону рчки, близхонько отъ воротъ Клевринг-Парка. Онъ мой родственникъ и я живу тамъ.
— Гд? возразилъ Пайпсентъ со смхомъ.
— На той сторон рчки, въ Фэрокс.
— Много тамъ фазановъ? Чаща съ виду хороша.
Лаура снова улыбнулась: — У насъ девять курицъ, птухъ и старая лягавая собака.
— Такъ Пенденнисъ не любитъ охотиться?
— Вы бы лучше пришли навстить его, отвчала двушка, смясь при мысли, что Пенъ важный человкъ въ графств, и что, можетъ-быть, онъ самъ выдавалъ себя за богатаго землевладльца.
— Право, я крайне желаю возобновить наше знакомство, сказалъ мистеръ Пайпсентъ съ большею любезностью и со взглядомъ, ясно говорившимъ: ‘Именно васъ желалъ бы я видть больше всего’. На рчь и взглядъ Пайпсента Лаура отвтила улыбкой и слегка поклонилась.
Въ это время подошла Біанка съ самымъ умильнымъ взоромъ и самою обворожительною улыбкой, и просила милую Лауру взять secondo въ аріи. Лаура была всегда рада доставить другимъ удовольствіе и отправилась къ фортепьяно. Мистеръ Пайпсентъ сталъ подл двицъ и слушалъ, пока продолжался дуэтъ, но когда миссъ Эмори запла соло, онъ отошелъ.
— Что это за славная, милая, привтливая и благовоспитанная двушка, Уэггъ? сказалъ Пайпсентъ джентльмену, пріхавшему вмст съ нимъ изъ Бэймута, я говорю о той высокой, съ локонами и розовыми губками. Каковы губки, а?
— А что вы скажете о дочери хозяевъ дома?
— А я скажу, что она тощая, костлявая дрянь, отвчалъ мистеръ Пайпсентъ очень-откровенно. Она вылзаетъ плечами изъ платья, не оставляетъ своихъ глазъ въ поко, щебечетъ, юлитъ и строитъ глазки на вс стороны, какъ французская горничная.
— Пайпсентъ, будьте осторожне, замтилъ Уэггъ:— васъ могутъ услышать.
— О, это мистеръ Пенденнисъ изъ Сент-Бонифаса, сказалъ мистеръ Пайпсентъ.— Славный вечеръ, мистеръ Пенденнисъ, мы сейчасъ только толковали о вашей очаровательной кузин.
— Вы не родня ли моему старому пріятелю, майору Пенденнису? спросилъ мистеръ Уэггъ.
— Его племянникъ. Я имлъ удовольствіе встрчать васъ въ Гаунт-Гоуз, сказалъ мистеръ Пенъ, и знакомство между джентльменами было сведено въ минуту.
Часовъ около пяти пополудни слдующаго дня, мистеръ Пенъ, возвратясь съ неудачнаго рыболовства, нашелъ обоихъ джентльменовъ въ Клевринг-Парк, въ гостиной своей матери, въ пріятной бесд съ вдовою и ея питомицей. Мистеръ Пайпсентъ, длинный и тощій, съ огромными рыжими бакенбардами и клочкомъ волосъ на подбородк, раскинулся въ креслахъ, въ близкомъ сосдств отъ миссъ Лауры. Она забавлялась его болтовнею, простою, прямодушною, довольно-острою и веселою, и пересыпанною бывшими тогда въ мод простонародными выраженіями. То былъ первый, виднный и слышанный Лаурой образчикъ молодаго лондонскаго денди: она была ребенкомъ, когда мистеръ Фокеръ посщалъ Фэроксъ, да и этотъ джентльменъ былъ самъ небольше какъ мальчикъ, а его франтовство отзывалось школьными и студентскими замашками.
Мистеръ Уэггъ, вступая на почву Фэрокса съ своимъ спутникомь, наблюдалъ и замчалъ все, ‘Старый садовникъ, сказалъ онъ, увидя Джона въ сторожевой будк… старый ливрейный красный жилетъ… платья и юпки развшаны для просушки на кустахъ крыжовника… блые передники, блые брюки… безъ сомннія, молодаго Пенденниса: кром его тутъ некому носить ихъ. Скромненько для будущаго члена Парламента, ге, Пайпсентъ?
— Уютный домикъ, миленькая лужайка, возразилъ Пайпсентъ.
— Послушай, старый джентльменъ: мистеръ Пенденнисъ дома? спросилъ Уэггъ стараго слугу.
— Нтъ, мистеръ Пенъ вышелъ.
— А дамы лома? спросилъ младшій гость.
— Дома.
Постители пошли по усыпанной дресвой дорожк, мимо хорошенькаго разсадника, въ домъ, старый Джонъ отворялъ имъ двери. Уэггъ запомнилъ все, что видлъ: барометръ и сумку для писемъ, дамскіе зонтики и калоши, шляпы и шотландскій плащъ Пена, замтили и то, что Джонъ ввелъ ихъ въ гостиную. Эти мелочи инстинктивно привлекали вниманіе мистера Уэгга, онъ схватывалъ ихъ невольно.
— Старикашка длаетъ все въ дом, шепнулъ онъ Пайпсенту: — настоящій Калебъ Балдерстонъ. Не удивлюсь, если онъ здсь служитъ вмсто горничной. Чрезъ минуту оба гостя были въ присутствіи фэрокскихъ дамъ, Пайпсентъ не могъ не признать ихъ вполн-образованными и самаго лучшаго тона дамами, а Уэггъ расшаркивался съ ними съ преувеличенною учтивостью и поглядывалъ повременамъ съ усмшкою на своего пріятеля. Мистеръ Пайпсентъ не удостоивалъ замчать эти сигналы иначе, какъ обращаясь съ крайнею надменностью съ мистеромъ Уэггомъ и съ особенною почтительностью съ дамами. Въ глазахъ мистера Уэгга казалось достойнымъ посмшища одно — бдность. У него была душа буфетчика, вызваннаго изъ кладовой, для потхи господъ, въ гостиную. А него была бездна анекдотовъ и веселость неподдльная, но онъ повидимому не постигалъ, какъ истинный джентльменъ можетъ ходить въ старомъ фрак, и какъ дама можетъ быть достойна почтенія, если у нея нтъ собственной кареты и если платья ея шьются не парижской модисткой.
— Прелестное мсто, мэмъ, сказалъ онъ, кланяясь вдов, — великолпный видъ, очаровательное для насъ кокнеевъ, которымъ рдко удается видть что-нибудь кром Паль-Малая. Вдова отвчала очень-просто, что она была въ Лондон только разъ въ жизни, до рожденія сына.
— Да, Лондонъ славная деревенька, мэмъ, славная деревенька, и растетъ съ каждымъ днемъ. Скоро будетъ настоящимъ городомъ. Недурно въ немъ жить тмъ, у кого нтъ помстьевъ.
— Мой братъ, майоръ Пенденнисъ, часто говорилъ о васъ, мистеръ Уэггъ, и насъ очень забавляли нкоторыя ваши сочиненія, продолжала Елена, вовсе нелюбившая книгъ мистера Уэгга и въ-особенности тона ихъ.
— Онъ мой добрый пріятель, мэмъ, и человкъ извстный всмъ въ Лондон, его тамъ оцнили, мэмъ, вполн оцпили, смю васъ уврить. Онъ теперь въ Ахен, съ нашимъ общимъ пріятелемъ Стейне. У Стейне подагра и, между-нами, у вашего братца также. Я поду изъ здшнихъ странъ въ Стилльбрукъ, охотиться за фазанами, а потомъ въ Барэкрзъ, гд надюсь встртиться съ Пенденнисомъ. И онъ разсыпался цлымъ потокомъ свтской болтовни, вводя въ разговоръ имена множество перовъ и лордовъ и непереводя духа, чему простодушная вдова внимала съ безмолвнымъ удивленіемъ. ‘Что за человкъ! подумала она. Не-уже-ли вс лондонскіе свтскіе люди таковы? Я уврена, что Пенъ никогда не будетъ походить на него’.
Мистеръ Пайпсентъ бесдовалъ въ это время съ Лаурой. Онъ назвалъ нсколько ломовъ по сосдству, которые намренъ былъ постить, и изъявилъ надежду видть тамъ миссъ Белль. Онъ надялся, что мистриссъ Пенденнисъ доставитъ ей развлеченіе и проведетъ одинъ сезонъ въ Лондон, сказалъ, что къ слдущимъ парламентскимъ выборамъ будетъ, вроятно, собирать голоса въ здшнемъ графств, и надется имть на своей сторон вліяніе Пенденнисовъ. Онъ говорилъ объ ораторскихъ торжествахъ Пена въ Оксбридж и спрашивалъ, не будетъ ли и онъ кандидатомъ въ члены Парламента? Онъ вообще говорилъ очень-просто и пріятно къ большому удовольствію Лауры. Наконецъ явился самъ мистеръ Пенъ и, какъ было сказано, увидлъ въ дом обоихъ джентльменовъ.
Пенъ привтствовалъ ихъ какъ радушный и вжливый хозяинъ, такъ-какъ они проникли уже въ его жилище. Онъ немножко сконфузился, припомнивъ, какъ, однажды, въ Оксбридж и въ присутствіи Пайпсента, посл жаркаго пренія въ Клуб и среди волненія, произведеннаго ужиномъ и шампанскимъ, онъ объявилъ свое намреніе быть представителемъ роднаго графства и отблагодарилъ слушателей пріятною рчью, въ качеств будущаго члена Парламента, но манеры Пайпсента были такъ открыты и чистосердечны, что Пенъ надялся на забвеніе съ его стороны своего маленькаго фанфаронства, а равно и другихъ хвастливыхъ рчей и дяній. Онъ приладился къ тону гостей и толковалъ о Плинлинмон и Магнус Чартерс, и о своемъ старомъ университетскомъ кружк пріятелей, съ небрежною фамильярностью и аристократическою развязностью, какъ-будто онъ проводилъ всю жизнь съ маркизами и лордами, а герцогъ былъ для него небольше деревенскаго куратора.
Но въ это время, такъ-какъ ужь было шесть часовъ, служанка Бетси, незная о присутствіи гостей, вошла въ комнату безъ всякаго предисловія, размахнувъ прямо передъ собою двери, и внесла подносъ съ чайникомъ, тремя чашками и тарелкой толстыхъ ломтей хлба съ масломъ. Все величіе Пена исчезло сразу какъ дымъ: онъ замялся и сконфузился до-нельзя.
— Что они подумаютъ о насъ? помышлялъ онъ. И дйствительно, мистеръ Уэггъ закусилъ губу, счелъ чай безконечно-презрительнымъ, подмигнулъ и усмхнулся Пайпсенту.
Но мистеру Пайпсенту все это казалось совершенно-естественнымъ: по его мннію, не было причины, почему бы люди не могли пить чай въ шесть часовъ, если имъ это нравится, какъ и во всякое другое время, и онъ спросилъ мистера Уэгга, когда они вышли: за какимъ чортомъ онъ такъ подмигивалъ и скалилъ зубы, и что его такъ забавляло?
— Разв вы не видали, какъ щепокъ стыдился своего хлба съ масломъ? Какъ они еще не пьютъ чая съ патокой! Непремнно разскажу все это старому Пенденнису, когда воротимся въ городъ.
— Не вижу ничего смшнаго.
— Я и не ожидалъ, чтобъ ты увидлъ, проворчалъ Уэггъ сквозь зубы. Оба воротились въ Клевринг-Паркъ въ недовольномъ расположеніи духа.
Уэггъ разсказалъ за обдомъ всю исторію своего визита очень-остроумно и съ удивительною врностью наблюдателя. Онъ описалъ стараго Джона, развшенныя для просушки платья, гостиную, съ ея мебелью и портретами. ‘Старикъ съ клювомъ и лысиной — feu Пенденнисъ, держу два противъ одного, пластырь во весь ростъ юноши въ шапк и мантіи — теперешній маркизъ фэрокскій, разумется, миньятюра вдовы, въ ея молодости, работы мистриссъ Ма: когда мы пришли, на ней было то же самое платье, или сшитое годомъ посл, перчатки съ обрзанными пальцами, въ которыхъ она штопаетъ воротнички сына, потомъ пришла служанка съ чаемъ, и мы оставили милорда и миледи поглощать хлбъ съ масломъ.
Біанка, сидвшая подл разсказчика и обожавшая les hommes d’esprit, расхохоталась и назвала его ‘такимъ забавнымъ чудакомъ’. Но Пайпсентъ, который началъ чувствовать къ Уэггу совершенное отвращеніе, сказалъ громко и рзко: — ‘Не знаю, мистеръ Уэггъ, какихъ дамъ вы привыкли видть въ вашемъ собственномъ семейств, но клянусь честью, сколько можно было судить по первому знакомству, я въ жизнь свою не встрчалъ женщинъ, боле благовоспитанныхъ и боле достойныхъ уваженія. Я надюсь, миледи, что вы сдлаете имъ визитъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ леди Рокминстеръ, сидвшей по правую сторону сэра Френсиса Клевринга.
Баронетъ обернулся къ гостю по лвую руку и шепнулъ ему: ‘Вотъ что называется загвоздка мистеру Уэггу’. А леди Клеврингъ, ударивъ съ восторгомъ молодаго джентльмена веромъ, сказала: ‘Мистеръ Пайпсентъ, вы добрый малый’.
Посл исторіи съ Біанкой, въ обращеніи Лауры съ Пеномъ, появилась едва-замтная разница — какой-то тонъ грусти, съ легкою примсью горечи. Лаура, повидимому, начала взвшивать Пена и находить многое, чего бы ей не хотлось видть, вдова видла, какъ повременамъ чистый и свтлый взоръ Лауры слдилъ за молодымъ человкомъ, и какъ выраженіе, почти-презрительное, мелькало на ея лиц, когда онъ звалъ, сидя въ комнат съ обими дамами, или, куря, бродилъ лниво по лужку, или дремалъ подъ деревомъ надъ книгой, которую ему лнь было читать.
— Что случилось между вами? спросила у двушки зоркая Елена.— Что-нибудь было, наврно. Или опять эта негодная Біанка тамъ напроказила? Скажи откровенію, Лаура.
— Ршительно ничего не случилось.
— Зачмъ же ты такъ смотришь на Пена?
— Смотрю на него, милая мама? Мы об — не общество для него, мы его не интересуемъ, мы недовольно-умны для такого генія, какъ Пенъ. Онъ сбиваетъ свою жизнь и душевныя силы съ нами, связанный тесемками нашихъ передниковъ. Его не занимаетъ ничто, онъ едва въ-силахъ выйдти за садовыя ворота. Даже капитанъ Глендерсъ и капитанъ Стронгъ наводятъ на него тоску, прибавила она съ горькимъ смхомъ:— а они, вдь, мужчины, и значитъ выше насъ. Пока онъ здсь, не будетъ онъ счастливъ никогда. Свтъ передъ нимъ, а онъ безъ званія, безъ занятій.
— Мы съ большою экономіей сберегли довольно, возразила вдова, которой сердце сильно забилось.— Пенъ цлые мсяцы ничего не тратилъ. Я уврена, что онъ очень-добръ. Я уврена, что онъ можетъ быть очень-счастливъ съ нами.
— Успокойтесь, милая мама, я не люблю видть васъ такою взволнованною. Вы не должны печалиться оттого, что Пенъ здсь скучаетъ. Вс мужчины таковы: они должны трудиться, должны составить себ имя и положеніе въ свт. Посмотрите на этихъ двухъ капитановъ: они были въ сраженіяхъ и видали опасности, мистеръ Пайпсентъ, напримръ, который былъ здсь и будетъ современемъ очень-богатъ — онъ въ государственной служб, онъ усиленно трудится и добивается имени и репутаціи. Онъ говоритъ, что Пенъ былъ однимъ изъ лучшихъ ораторовъ въ Оксбридж и что его считали съ талантомъ не хуже кого бы то ни было изъ тамошпихъ молодыхъ джентльменовъ. Пенъ самъ смется надъ знаменитостью мистера Уэгга (который дйствительно человкъ ужасный) и говоритъ, что онъ неучъ и что всякій съуметъ писать книги такъ, какъ онъ.
— Эти книги противны и негодны.
— А онъ все-таки иметъ репутацію. Вотъ, напримръ, Чэттерискій Встникъ говоритъ: ‘Знаменитый мистеръ Уэггъ проводитъ нкоторое время въ Бэймут, совтуемъ нашимъ фэшонэблямъ и оригиналамъ побаиваться его сатирическаго пера’. Если Пенъ можетъ писать лучше этого джентльмена и говорить лучше мистера Пайпсента — зачмъ онъ этого не длаетъ? Мама, онъ не можетъ говорить намъ рчи или отличиться здсь. Ему надобно ухать, увряю васъ, надобно.
— Милая Лаура, сказала вдова, взявъ двушку за руку:— хорошо ли съ твоей стороны торопить его такъ? Я ждала. Я копила деньги эти многія мсяцы, чтобъ… чтобъ отдать теб нашъ долгъ.
— Тсъ, мама! закричала Лаура, поспшно обнимая Елену. То были ваши деньги, а не мои. Не говорите объ этомъ никогда. Много ли вы сберегли?
Елена сказала, что въ Банк больше двухсотъ фунтовъ, и что къ концу будущаго года она будетъ въ-состояніи внести вс деньги Лауры.
— Отлайте ему ихъ, отдайте ему эти двсти фунтовъ. Пусть онъ детъ въ Лондонъ и сдлается адвокатомъ, чмъ бы то ни было, достойнымъ своей матери — и моей, милая мама! сказала добрая двушка. На это нжная вдова, растроганная и съ свойственнымъ ей избыткомъ чувствъ, объявила, что Лаура для нея истинное благословеніе свыше и лучшая изъ двушекъ. И я надюсь, что въ настоящемъ случа никто не станетъ оспаривать ея убжденія.
Вдова и дочь имли объ этомъ предмет много разговоровъ, и Елена уступила, наконецъ, доводамъ благородной и боле-твердой двушки, и дйствительно, когда только ей представлялся случай принести какую-нибудь жертву, эта добрая женщина ухватывалась за него съ жадностью. Но она поступила по-своему, и, сообщая Пену этотъ новый планъ, не теряла изъ вида главной своей цли. Разъ она сказала ему въ чемъ дло и кто придумалъ этотъ проектъ, какъ Лаура настаивала, чтобъ онъ халъ въ Лондонъ и учился, какъ Лаура не хотла и слушать о томъ, чтобъ денежные разсчеты, когда онъ воротился изъ Оксбриджа, были устроены тогда же, и какъ, если онъ считаетъ нужнымъ хать въ Лондонъ, ему приходится благодарить за это Лауру.
При такомъ извстіи лицо Пена просіяло радостью, и онъ обнялъ мать съ жаромъ, который, я опасаюсь, нсколько огорчилъ это нжное существо. Но она утшилась, когда онъ воскликнулъ: ‘Клянусь небесами, она благородная двушка и да благословитъ ее Всемогущій! Я убивалъ себя здсь цлые мсяцы, желалъ трудиться и не зналъ къ чему приступить. О, мама! меня мучили мысли моего посрамленія, моихъ долговъ и моихъ прошлыхъ сумасбродствъ и мотовства. Я страдалъ адски. Сердце мое было потомъ растерзано, но не безпокойтесь объ этомъ. Если я выищу возможность вознаградить прошлое и исполнить свой долгъ къ самому себ и лучшей изо всхъ матерей въ свт, я это сдлаю, клянусь вамъ, сдлаю. Я буду достоинъ васъ. Благослови васъ Богъ! Благослови Богъ Лауру! Зачмъ ея здсь нтъ, зачмъ я не могу высказать ей свою благодарность? Пенъ продолжалъ говорить безсвязными фразами, шагалъ по комнат, прыгалъ вокругъ своей матери, обнималъ и цаловалъ ее тысячу разъ, смялся, плъ, былъ счастливе, чмъ когда-либо съ-тхъ-поръ, какъ былъ еще мальчикомъ.
Лауры не было дома. Лаура гостила у величавой леди Рокммистеръ, дочери милорда Барэкрза и сестры покойной леди Понтипуль, а потому дальней родственницы Елены Пенденнисъ, миледи, впавшая генеалогію въ совершенств, была такъ благосклонна, что удостоила сама указать на это родство нашей скромной провинціальной дам. Мистеръ Пенъ былъ восхищенъ признаннымъ родствомъ съ такою важною особой, хотя, можетъ-быть, и несовсмъ былъ доволенъ, что леди Рокминстеръ взяла съ собою Лауру дня на два въ Бэймутъ, непочтивъ ни малйшимъ приглашеніемъ мистера Артура Пенденниса. Въ Бэймут былъ назначенъ балъ, и миссъ Белль предстояло явиться въ свт въ первый разъ. Вдовствующая графиня пріхала за нею въ карет сама, и Лаура отправилась, съ блымъ платьемъ въ картонк, чувствуя себя счастливою и красня какъ роза, съ которою Пенъ недавно сравнивалъ ее.
Насталъ день бала — публичнаго бала въ Бэймутскомъ Отели. ‘Клянусь Юпитеромъ!’ воскликнулъ Пенъ:— ‘и я поду туда… нтъ, я не поду, а пойду пшкомъ’. Мать его была этимъ очень-довольна, и пока онъ раздумывалъ какъ бы ему попасть въ Бэймутъ, капитанъ Стронгъ захалъ очень-кстати въ Фэроксъ, объявивъ, что и онъ отправляется туда же и предложилъ Пену мсто въ своемъ кабріолет.
Когда Парк-Гоузъ началъ наполняться знатью, шевалье Стронгъ — который, по словамъ его патрона и пріятеля, никому не мшалъ и всегда былъ подъ рукою — рдко вмшивался въ это блестящее общество, и по обыкновенію отправлялся искать развлеченій на сторон. ‘Я видлъ въ жизни тьму важныхъ обдовъ’, говорилъ онъ: ‘но клянусь Юпитеромъ! Глендерсъ, наши англійскія барыни своею надутостью и важничаньемъ, и сквайры своею проклятою политикой посл обда, наводятъ на меня сонь: хоть утопи меня, если это неправда. Я предпочитаю сидть тамъ, гд могу запалить сигару, когда скатерть снята, и пить, когда заберетъ жажда, портеръ изъ родной кружки’. И такимъ-образомъ, когда въ Клевринг-Гоуз шелъ пиръ горой, шевалье довольствовался тмъ, что устроивалъ тамъ все какъ слдуетъ, наблюдалъ за всми приготовленіями къ столу, распоряжался насчетъ винъ, наставлялъ дворецкаго и офиціантовъ, и потомъ, пересмотрвъ и обсудивъ съ мось Альсидомъ списокъ блюдъ, отказывался отъ малйшаго участія въ пиршеств. ‘Пришлите въ мою комнату котлетку и бутылку лафита’, говорилъ этотъ философъ, и отправлялся смотрть изъ своихъ оконъ, какъ гости подкатывали къ подъзду въ своихъ каретахъ, или заглядывалъ на дамъ черезъ Oeil-de-boeuf, посредствомъ котораго можно было видть всхъ въ зал изъ его корридора. Давъ гостямъ уссться, онъ уходилъ въ Клеврингъ къ капитану Глендерсу, или завертывалъ къ хозяйк Клевринговыхъ Гербовъ, или посщалъ мадамъ Фрибсби и бесдовалъ съ нею за чаемъ и ея романомъ. Куда бы шевалье ни пришелъ, ему везд были рады, и откуда бы ни уходилъ, всегда оставлялъ за собою благоуханія горячаго грока.
‘Мясникъ’, непослдняя изъ лошадей сэра Фрэнсиса, былъ назначенъ для исключительнаго употребленія капитана Стронга. Старый воинъ сдлалъ или запрягалъ его во всякое время дня и ночи, и разъзжалъ на немъ куда ему приходила фантазія. Гд онъ зналъ таверну съ хорошимъ элемъ, или фермера, у котораго была хорошенькая дочка, игравшая на фортепьяно, въ Чэттерис, у театра, или казармъ, въ Бэймут, если тамъ готовилось что-нибудь веселое, на деревенскихъ ярмаркахъ и скачкахъ — везд можно было видть шевалье Стронга и его гндую лошадь: достойный джентльменъ ршительно жилъ на квартирахъ въ дружественной стран. ‘Мясникъ’ доставилъ также Пена и Стронга въ Бэймутъ. Шевалье былъ тамъ знакомъ съ гостинницею и ея хозяиномъ, какъ и со всми тавернами въ околодк, взявъ себ комнату и совершивъ свой туалетъ, оба вошли въ бальную залу. Шевалье былъ великолпенъ. Три золотые крестика въ пряжк красовались на отворот его синяго фрака, и онъ смотрлъ настоящимъ иностраннымъ дипломатомъ.
Балъ былъ публичный, а потому общество было смшанное и тамъ были гости всякаго рода: молодой Пайпсентъ имлъ виды на кандидатство въ графств, а леди Рокминстеръ была патронессою бала. Въ одномъ конц была аристократическая кадриль и мста для фэшонэбльныхъ. Туда шевалье не старался проникнуть, говоря, что знать вовсе его не привлекаетъ, но зато въ другомъ конц залы онъ зналъ всхъ: виноторговцевъ, трактирщиковъ, купцовъ, дочекъ сквайровъ-фермеровъ и ихъ отцовъ и братьевъ, и пожималъ руки и раскланивался дружески направо и налво.
— Кто этотъ франтъ? спросилъ Пенъ. Джентльменъ въ чорномъ фрак, завитой и съ бакенбардами, посматривалъ съ гордостью на всхъ, запустивъ большой палецъ одной руки въ рукавное отверстіе жилета и держа въ другой шляпу-клакъ.
— Клянусь Юпитеромъ, это Мироболанъ! воскликнулъ Стронгъ, расхохотавшись. Bon jour Chef!
— А, вотъ еще замчательное лицо! сказалъ Пенъ, котораго все это очень забавляло.
— Человкъ съ весьма-черными волосами и бакенбардами, очевидно окрашенными пурпуромъ Тира, съ блестящими глазами и блыми рсницами, и съ тысячью морщинъ на лиц страннаго краснаго цвта, въ пышномъ жилет, съ огромными руками въ широкихъ перчаткахъ и бездною брильянтовъ и драгоцнныхъ камней на жилет и манишк, съ неуклюжими ногами, втиснутыми въ обширные лакированные сапоги, подошелъ къ нимъ и кивнулъ фамильярно шевалье Стронгу.
Стронгъ пожалъ ему руку: ‘Мой пріятель, мистеръ Пенденнисъ. Полковникъ Альтамонтъ, начальникъ тлохранителей набоба Лукновскаго’. Офицеръ этотъ поклонился въ отвтъ на поклонъ Пена, который началъ теперь смотрть съ жадностью, не идетъ ли та, кого онъ желалъ видть.
Нтъ еще. Но вскор оркестръ съигралъ: ‘Вотъ идетъ побдоносный’, и вошла цлая гурьба знати: вдовствующая графиня Рокминстеръ, мистеръ Пайпсентъ и Миссъ Белль, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, изъ Клевринг-Парка, баронетъ, леди Клеврингъ и миссъ Эмори, сэръ Горэсъ Фоги, баронетъ, леди Фоги, полковники и мистриссъ Гштсъ, мистеръ Уэггъ, эсквайръ, и проч., какъ на другой день возвстилъ Чэттерисскій Встникъ.
Пенъ бросился мимо Біанки къ Лаур и схватилъ ее за руку: ‘Награди тебя Богъ!’ сказалъ онъ, ‘мн нужно переговорить съ тобою, непремнно, необходимо-нужно, позволь танцовать съ тобою’.
— Я ангажирована на три танца, милый Пенъ, отвчала она съ улыбкой. И онъ отступилъ назадъ, кусая себ ногти съ досады и забывъ поклониться Пайпсенту.
Посл общества леди Рокминстеръ, потянулась процессія Клевринговъ.
Полковникъ Альтамонтъ смотрлъ на нее пристально, закрывая лицо надушеннымъ носовымъ платкомъ, и помирая за нимъ со смху.
— Кто эта двушка съ ними въ зеленомъ, капитанъ? спросилъ онъ у Стронга.
— Это миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ, отвчалъ тотъ.
Полковникъ едва удерживался, чтобъ не расхохотаться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-СЕДЬМАЯ.
Бальныя продлки.

Подъ коленкоровою драпировкой тнистой амбразуры окна помстился мистеръ Артуръ Пенденнисъ и вздумалъ принять видъ мрачный и нахмуренный, и наблюдать миссъ Белль, танцовавшую первую кадриль съ мистеромъ Пайпсентомъ. Джентльменъ этотъ былъ строгъ и торжественъ, какъ вообще бываютъ Англичане въ подобныхъ случаяхъ, онъ танцовалъ, недопуская улыбки на своемъ лиц, онъ боялся, чтобъ какое бы то ни было вншнее обстоятельство не развлекало его среди важной обязанности, которую онъ взялъ на себя. Личико Лауры, напротивъ, сіяло веселостью и удовольствіемъ. Яркое освщеніе, толпа и музыка подйствовали на нее. Блое платье граціозно разввалось вокругъ нея, когда она танцовала, улыбавшаяся и счастливая, каштановые локоны разсыпались по блымъ плечикамъ, свжій румянецъ игралъ на щекахъ, и многіе изъ мужчинъ любовались ею и не спускали съ нея глазъ. Леди Фоги, у которой въ Лондон былъ свой домъ и которая немало важничала въ провинціи, спросила у леди Рокминстеръ: кто эта молодая двица? При этомъ она назвала олну лондонскую львицу, на которую будто-бы Лаура походила, и ршила, что она ‘пойдетъ’.
Леди Рокминстеръ желала бы знать, какимъ-образомъ ‘не пойдетъ’ та, кого она удостоила взять подъ свое покровительство, и удивлялась, какъ леди Фоги смла позволить себ судить объ этихъ вещахъ. Леди Рокминстеръ бросала на Лауру величавые взоры сквозь лорнетъ, ей нравилось открытое выраженіе лица двушки и ея невинная, непритворная веселость. У нея манеры хороши, думала миледи. Руки немножко-красны, но это недостатокъ молодости. Тонъ ея гораздо-лучше, чмъ у той навязчивой двушки, миссъ Эмори, которая танцуетъ съ нею tus-d-fo.
Миссъ Біанка дйствительно танцовала vis-а-vis съ Лаурой и улыбалась своей подруг плнительно до-нельзя, и кивала ей, и болтала, когда он сходились во время кадрильныхъ па, и вообще покровительствовала ей очень-усердно. Плечи ея были бле всхъ плечь цлой залы красавицъ, и она не давала имъ ни на мгновеніе покоя, также точно не давала она покоя и глазамъ своимъ, которые бгали безпрестанно кругомъ, и вообще всей своей миньятюрной фигурк: она какъ-будто говорила присутствующимъ: ‘смотрите сюда, на меня, а не на эту румяную, здоровую, прыгающую провинціалку, миссъ Белль, которая не успла ступить шага, пока я ея не научила. Вотъ настоящая парижская манера, вотъ вамъ самая хорошенькая ножка во всей зал и самая изящная chaussure! Смотрите на все это, мистеръ Пайпсентъ! Смотрите и вы, мистеръ Пенденнисъ! Вы глядите изподлобья изъ своей засады, но я знаю, что мы сгараете желаньемъ танцевать со мною.
Лаура продолжала танцовать и посматривать на Пена въ амбразур окна. Онъ простояли тамъ всю первую кадриль и вышелъ только передъ второю, когда добродушная леди Клеврингъ подозвала его къ балдахину, или почетному мсту пожилыхъ дамъ. Онъ приблизился туда красня и былъ чрезвычайно-застнчивъ и неловокъ, какъ вс молодые люди, которые много о себ думаютъ. Пенъ надменно поклонился леди Рокминстеръ, которая едва удостоился взглянуть на него, и потомъ засвидтельствовалъ свое почтеніе вдов покойнаго Эмори, блиставшей брильянтами, бархатомъ, кружевами, перьями и всми возможными товарами модистокъ и ювелировъ.
Молодой мистеръ Фоги, тогда еще въ пятомъ класс Итон-Колледжа, но уже пламенно-ожидавшій бороды и драгунскаго патента, былъ вторымъ кавалеромъ миссъ Белль. Онъ былъ отъ нея въ восторг и клялся, что въ жизнь свою не видалъ такого очаровательнаго творенія. ‘Вы нравитесь мн вдесятеро больше той француженки’ (молодой джентльменъ танцовалъ передъ этимъ съ миссъ Эмори), сказалъ онъ ей очень-наивно. Лаура засмялась и стала смотрть кругомъ себя веселе, чмъ когда-нибудь, среди этого смха, она взглянула на Пена и продолжала смяться, хотя онъ продолжалъ смотрть безтолково, напыщенно и сердито. Слдующій танецъ былъ вальсъ, и молодой Фоги подумалъ со вздохомъ, что онъ вальсировать не уметъ, и далъ себ слово непремнно взять танцевальнаго учителя въ слдующіе праздники.
Мистеръ Пайпсентъ снова пришелъ за Лаурой, и Пенъ смотрлъ съ бшенствомъ, какъ она кружилась по зал, обвитая рукою этого джентльмена. Прежде онъ не сердился, когда, въ лтніе вечера, отодвинувъ къ стн столы и стулья, и призвавъ гувернантку играть на фортепьяно, онъ, шевалье Стронгъ, и об двицы, Біанка и Лаура, импровизировали маленькіе балы и танцевали между собою. Шевалье былъ танцоръ первостепенный и могъ танцовать что угодно, британскій горнпайпъ, нмецкій вальсъ, или испанскій фанданго. Лаура такъ наслаждалась теперешнимъ вальсомъ и такъ одушевилась, что оживила самого мистера Пайпсента. Біанка танцовала какъ сильфида, но имла несчастнаго кавалера, капитана Бродфута, офицера дрангускаго полка изъ Чэттериса. Хотя капитанъ Бродфутъ и предался своему предпріятію съ величайшею энергіей, но никакъ не могъ попасть въ тактъ, а непмя ни малйшаго музыкальнаго уха, онъ и не замчалъ, что движется слишкомъ-медленно.
Такимъ-образомъ въ вальс какъ и въ кадрили, миссъ Біанка видла, что первенство на сторон ея милой подруги, Лауры, и нисколько не радовалась ея успхамъ. Посл двухъ туровъ съ тяжеловснымъ драгуномъ, она объявила своему кавалеру, что устала и попросила отвести ее на мсто, къ мама, съ которою въ это время разговаривалъ Пенъ. Она спросила его, зачмъ онъ не ангажировалъ ее на вальсъ и покинулъ на жертву этому огромному, тяжелому чудовищу въ шпорахъ и красномъ мундир?
— Я думалъ, что шпоры и англійскій красный колетъ плнительне всего на свт въ глазахъ молодыхъ двицъ, отвчалъ Пенъ.— Я никогда въ жизни по рискну пустить свой черный фракъ въ состязаніе съ этимъ блестящимъ мундиромъ.
— Вы сегодня очень-злы, несносны и капризны, сказала миссъ Эмори, подернувъ плечиками.— Вы бы лучше ушли отсюда. Ваша кузина смотритъ на насъ черезъ плечо мистера Пайпсента.
— Хотите вальсировать со мною?
— Не этотъ вальсъ. Не могу, я сейчасъ только отдлалась отъ этого натопленнаго какъ печь и неповоротливаго капитана Бродфута. Посмотрите на мистера Пайпсента: видали вы когда-нибудь человка противне его?.. Но я буду танцовать съ вами слдующій вальсъ и кадриль также. Я уже ангажирована, но скажу мистеру Пулю, что дала вамъ слово прежде и совсмъ забыла объ этомъ.
— Женщины легко забываютъ.
— Но зато всегда возвращаются, очень каятся и сожалютъ о томъ, что сдлали. Вотъ идетъ эта каминная кочерга, и милая Лаура опирается на него. Какъ она хороша!
Лаура подошла къ нимъ и протянула руку Пену, мистеръ Пайпсентъ поклонился ему почти такъ же граціозно, какъ дйствительная каминная кочерга, съ которою его сравнила миссъ Эмори.
Но лицо Лауры было исполнено ласки.— Я такъ рада, что ты пріхалъ, милый Пенъ. Теперь я могу говорить съ тобою. Что длаетъ мама? Три танца кончились, и я танцую съ тобою слдующій, Пенъ?
— Я сейчасъ только ангажировалъ миссъ Эмори.
Та кивнула головкой и сдлала свой обычный маленькій книксенъ.
— Я не намрена отказываться отъ него, милая Лаура.
— Такъ онъ будетъ вальсировать со мною, милая Біанка: хочешь, Пенъ?
— Я общалъ вальсировать съ миссъ Эмори.
— Досадно! сказала Лаура и, сдлавъ въ свою очередь книксенъ, пріютилась подъ пространное крыло леди Рокминстеръ.
Пенъ былъ въ восторг отъ своихъ продлокъ: дв царицы бала ссорились изъ-за него. Онъ льстилъ себя надеждою, что наказалъ миссъ Лауру. Онъ прислонился къ стн въ живописномъ положеніи и разговаривалъ съ Біанкою, трунилъ немилосердно надъ всми въ зал увсистыми кавалерами, провинціальными денди въ допотопныхъ фракахъ, надъ странными туалетами дамъ: у одной было, повидимому, птичье гнздо на голов, у другой въ волосахъ шесть фунтовъ винограда, неговоря о фальшивыхъ жемчугахъ. ‘Эта coiffure изъ миндалей и изюма, говорилъ онъ, и можетъ быть подана къ дессерту’. Однимъ словомъ, онъ былъ до-крайности остеръ и забавенъ.
Впродолженіе кадрили онъ велъ разговоръ въ томъ же дух съ неослабною горечью и живостью, и заставлялъ Біанку хохотать безъ умолку надъ своими замчаніями и шутками, которыя были недурны, преимущественно потому, что Лаура танцовала опять vis—vis и могла видть и слышать, какъ они веселы и дружественны.
— Артуръ очарователенъ сегодня, шепнула Біанка Лаур черезъ колетъ корнета Перча въ то время, когда Пенъ танцовалъ соло, граціозно запустивъ большіе пальцы въ карманы жилета и красуясь передъ дамами.
— Кто? спросила Лаура.
— Arthur, отвчала Біанка пофранцузски.— О, какое хорошенькое имя!
Посл этого двицы перешли къ Артуру, и корнету Перчу пришла очередь отличаться въ соло. У него не было жилетныхъ кармановъ, куда пристроить свои руки, и он болтались передъ нимъ, неуклюжія, толстыя и разбухшія отъ жара и тсныхъ рукавовъ колета.
Въ промежутк между кадрилью и слдующимъ вальсомъ Пенъ не обращалъ никакого вниманія на Лауру, и только спросилъ ее: интересный ли юноша кавалеръ ея, корнетъ Перчъ, и столько ли же онъ ей нравится, какъ предъидущій кавалеръ, мистеръ Пайпсентъ? Вонзивъ эти два кинжала въ кроткое сердце Лауры, мистеръ Пенденнисъ пустился снова любезничать съ Біанкой Эмори, и отсыпалъ ей шутки и остроты, хорошія или плохія, но всегда громкія. Лаура ломала себ голову, стараясь объяснить сердитое расположеніе Пена, и не постигала, чмъ она его обидла. Какъ бы то ни было, она не очень гнвалась на сплинъ Пена, будучи существомъ добрйшимъ и всегда готовымъ прощать, да притомъ ревность мужчины не всегда непріятна дамамъ.
Такъ-какъ Пенъ не хотлъ съ нею танцовать, она была очень-рада, когда явился шевалье Стронгъ, танцовавшій еще лучше Пена. Любя танцы, какъ и всякая живая и невинная двушка, она пошла кружиться, только-что заиграла музыка, и наслаждалась отъ всего сердца. На этотъ разъ капитанъ Бродфутъ завоевалъ себ даму, почти одинаковыхъ съ нимъ размровъ: миссъ Роундль, дюжую двицу въ креповомь плать клубничнаго цвта, дочь дамы съ виноградомъ на голов, который такъ восхищалъ Пена.
Мистеръ Артуръ Пенденнисъ, выбравъ время и обвивъ рукою тонкую и воздушную талію нжно-облокотившейся на его руку Біанки, пустился вальсировать, и чувствовалъ, носясь по зал подъ звуки живой музыки, что онъ и Біанка отличаются самымъ блестящимъ образомъ. Очень можетъ быть, что онъ поглядывалъ и старался замтить, то ли самое думаетъ миссъ Белль, но она не видала его, или не хотла видть, и продолжала болтать съ капитаномъ Стронгомъ. Пену пришлось недолго наслаждаться своимъ торжествомъ, точно также и миссъ Біанк суждено было претерпть въ этотъ несчастный вечеръ еще неудачу. Пока она и Пенъ носились по зал легко и быстро, какъ пара балетныхъ танцоровъ, честный капитанъ Бродфутъ и дама, за плотный станъ которой онъ держался, повертывались-себ неторопясь, сообразно съ своими натурами, и дйствительно мшали всмъ. Но больше всего они помшали Пенденнису: онъ и Біанка, выполняя свои быстрыя па, нанеслись со всего разлета на тяжелаго драгуна и его даму съ такой силой, что центръ тяжести каждаго изъ четырехъ вращавшихся тлъ потерялъ равновсіе, капитанъ Бродфутъ и миссъ Роундль были опрокинуты, Пенъ также, и одна миссъ Эмори была счастливе прочихъ, отдлавшись тмъ, что ее бросило на скамью у стны.
Но Пенденнисъ растянулся во всю длину и барахтался на полу вмст съ Бродфутомъ и миссъ Роундль. Капитанъ, хотя человкъ и увсистый, однакожь малый очень-добродушный, первый громко расхохотался надъ своимъ несчастьемъ, а потому на него никто и не обратилъ вниманія. Но миссъ Эмори выходила изъ себя отъ досады, миссъ Роундль, приведенная въ сидячее положеніе, оглядывалась съ жалобною миной на окружавшихъ и представляла предметъ, на который никто не могъ смотрть безъ смха. Пенъ бсновался, слыша, что вокругъ него трунятъ и хикаютъ. Онъ былъ изъ тхъ насмшливыхъ молодыхъ людей, которые не терпятъ насмшки надъ собою, а больше всего на свт боятся быть смшными.
Когда онъ всталъ на ноги, Лаура и Стронгъ смялись надъ нимъ, вс смялись, Пайпсентъ и его дама смялись: Пенъ киплъ бшенствомъ и готовъ былъ убить эту пару на мст. Онъ отвернулся отъ нихъ съ яростью и пустился въ неловкія извиненія передъ миссъ Эмори. Вина была той пары — капитана и миссъ Роундль, Пенъ надялся, что миссъ Эмори не ушиблась, и спрашивалъ, достанетъ ли у нея смлости протанцовать съ нимъ еще одинъ туръ?
Миссъ Эмори сказала съ досадой, что она очень ушиблась и не хочетъ танцовать другаго тура, она приняла съ большою благодарностью стаканъ воды, поданный ей однимъ иностраннымъ кавалеромъ, который бросился въ буфетъ, какъ-только увидлъ случившееся несчастіе. Она выпила воду, улыбнулась благосклонно услужливому иностранцу и, повернувшись надменно и гнвно плечикомъ къ мистеру Пену, попросила джентльмена отвести ее къ мама, для чего и протянула ему ручку.
Кавалеръ затрепеталъ отъ восхищенія при вид этой благосклонности, онъ поклонился, пламенно прижалъ ея ручку къ своему фраку и оглянулся вокругъ себя съ торжествомъ.
То былъ счастливецъ мось Альсидъ Мироболанъ, и ему Біанка отдалась подъ покровительство. Дло въ томъ, что миссъ Эмори не взглянула ни раза со вниманіемъ на лицо артиста съ-тхъ-поръ, какъ онъ поступилъ въ домъ ея матери, и теперь она сочла его не мене, какъ какимъ-нибудь иностраннымъ нобельменомъ. Когда пара эта тронулась, Пенъ забылъ свою бду отъ изумленія и воскликнулъ: ‘Клянусь Юпитеромъ, да это поваръ!’
Пенъ раскаялся однако въ своихъ словахъ тотчасъ же посл того, какъ это восклицаніе сорвалось съ его языка: Біанка сама вопросила Мироболана отвести ее, и тотъ, конечно, не могъ не исполнить желанія дамы. Біанка, все-еще встревоженная, не разслышала, что Артуръ сказалъ, но Мироболанъ слышалъ это ясно и бросилъ на него черезъ плечо грозный взглядъ, который до нкоторой степени позабавилъ Пена. Онъ былъ въ злобномъ состояніи духа и, очень-вроятно, желалъ поссориться съ кмъ-нибудь, но идея, что онъ оскорбилъ повара, или что поваръ вообще могъ чмъ-нибудь обидться, не приходила и въ голову нашему высокомрному молодому аристократу, сыну аптекаря.
Бдному артисту точно также не приходило на мысль, чтобъ положеніе его въ свт было такъ ничтожно и не дозволяло ему подать руку какой бы то ни было дам, требовавшей этого. Онъ видлъ на балахъ своей родины, какъ блестящія дамы не боялись танцовать съ какимъ-нибудь Блезомъ или Пьерромъ — конечно, не двицы, но les demoiselles anglaises, какъ онъ зналъ, пользовались гораздо-большей свободой, чмъ французскія jeunes personnes. Онъ хотлъ отвести миссъ Эмори къ леди Клеврингъ и потомъ попросить ее протанцовать съ нимъ, но услыша восклицаніе Пена, поразившее его какъ ядромъ, почувствовалъ невыразимое униженіе и быль жестоко уязвленъ и разгнванъ. Біанка не знала, отчего онъ вздрогнулъ и проскрежеталъ сквозь зубы гасконское проклятіе.
Но Стронгъ зналъ отъ мадамъ Фрибсби объ интересномъ состояніи сердца бднаго Мироболана, онъ-то случился къ-счастью, тутъ, и сказавъ Альсиду наскоро нсколько словъ поиспански, предложилъ миссъ Эмори освжиться мороженымъ, прежде чмъ она пойдетъ къ леди Клеврингъ. Злополучный мось Альсидъ выпустилъ ручку, которая съ минуту лежала на его рук, и отступилъ назадъ, отвсивъ Біанк нижайшій и жалобнйшій поклонъ. ‘Разв вы не знаете, кто это?’ спросилъ Стронгъ у миссъ Эмори, уводя ее прочь. ‘Это вашъ chef de bouche, Мироболанъ’.
— Почему же я могла знать? Онъ очень-distingu, у него прекрасные глаза.
— Бднякъ сходитъ съ ума отъ вашихъ beaux yeux, какъ мн кажется. Онъ отличный поваръ, но голова у него не въ порядк.
— Что вы ему сказали на неизвстномъ язык?
— Онъ Гасконецъ и съ испанской границы. Я сказалъ ему поиспански, что онъ можетъ лишиться своего мста, если будетъ продолжать расхаживать съ вами.
— Бдный Monsieur Mirobolan!
— Вы видли, какой взглядъ онъ бросилъ на Пенденниса? я думаю, онъ пронзилъ бы Пена насквозь однимъ изъ своихъ вертеловъ.
— Этотъ мистеръ Пенъ — твореніе противное, самолюбивое, неповоротливое.
Бродфутъ взглянулъ на него такъ-же смертоносно, и Пайпсентъ тоже.— Какого вы желаете мороженаго — сливочнаго или фруктоваго?
— Фруктоваго. Какой это оригиналъ смотритъ такъ пристально на меня? Онъ dcor.
— Мой пріятель, полковникъ Альтамонтъ, онъ величайшій чудакъ и въ служб набоба Лукновскаго. Это что? шумъ! Я ворочусь сію минуту, сказалъ шевалье и выбжалъ въ большую залу, откуда слышалась суматоха и доносились звуки гнвныхъ голосовъ.
Буфетная, въ которой миссъ Эмори теперь находилась, была назначена хозяиномъ отеля, мистеромъ Раннсеромъ, для ужина, кому угодно, съ платою по пяти шиллинговъ съ персоны. Но тутъ же были приготовлены высшаго разряда освженія для джентльменовъ и дамъ важныхъ фамилій графства, мелкотравчатую публику не впускалъ въ эту комнату приставленный къ дверямъ слуга, объявляя, что она назначена исключительно для общества леди Рокминстеръ и леди Клеврингъ, а что для всхъ она будетъ доступна только къ ужину, то-есть посл полуночи. Пайпсентъ, танцовавшій съ дочерьми избирателей, водилъ туда своихъ дамъ и ихъ матерей и потчивалъ ихъ мороженымъ. Стронгъ, распорядитель и совтникъ, куда бы ни пришелъ, имлъ всюду, разумется, свободный входъ, единственный посторонній, находившійся въ это время въ буфет, былъ незнакомецъ въ черномъ парик и съ орденами въ петличк — офицеръ службы набоба.
Джентльменъ этотъ пріютился тамъ еще въ самомъ начал бала, онъ объявилъ, что ему чертовски пить хочется и потребовалъ себ бутылку шампанскаго. При этомъ приказаніи слуга тотчасъ же вообразилъ, что иметъ дло съ вельможею, а полковникъ услся и принялся за ужинъ и вино, вступая очень-любезно въ разговоръ съ каждымъ приходившимъ въ комнату.
Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и Уэггъ нашли его тамъ, когда вышли вмст изъ бальной залы: сэръ Фрэнсисъ хотлъ закурить сигаръ и посмотрть на зрителей, собравшихся глазть въ окна съ набережной, говоря, что ему гораздо веселе быть на улиц на свжемъ воздух, чмъ въ зал, а мистеръ Уэггъ хотлъ висть на рук баронета, такъ-какъ онъ вообще любилъ быть въ публик объ-руку съ первымъ человкомъ во всякомъ обществ. Полковникъ Альтамонтъ, когда эти джентльмены проходили черезъ комнату для избранныхъ, вытаращилъ глаза на нихъ обоихъ такъ странно, что Клеврингъ справлялся посл у хозяина, кто этотъ господинъ, и намекнулъ о своемъ убжденіи, что начальникъ тлохранителей набоба подгулялъ.
Мистеръ Пайпсентъ также не лишился чести бесдовать съ офицеромъ индійскаго владтеля. Мистеру Пайпсенту надобно было бесдовать со всми, и это онъ длалъ, отдадимъ ему справедливость, самымъ неграціознымъ образомъ, онъ принялъ джентльмена въ парик за какого-нибудь избирателя, въ род купеческаго шкипера, или вообще долго скитавшагося на чужбин мстнаго жителя. Итакъ, когда мистеръ Пайпсентъ вошелъ въ комнату, ведя подъ-руку супругу одного изъ избирателей, полковникъ спросилъ его, не хочетъ ли онъ выпить бокалъ шампанскаго. Пайпсентъ принялъ приглашеніе съ большою важностью, поклонился, отпилъ немножко, объявилъ вино превосходнымъ и отступилъ отъ полковника Альтамонта. Такая чинность и чопорность удивили полковника больше всего на свт, онъ безсмысленно поглазлъ вслдъ за Пайпсентомъ и объявилъ хозяину, что ‘малый, врно, важная птица’. Мистеръ Райнсеръ сконфузился и не зналъ что отвчать. Мистеръ Пайпсентъ былъ внукъ вельможнаго пера и готовился быть членомъ Парламента, а полковникъ Альтамонтъ, съ другой стороны, былъ въ орденахъ и брильянтахъ, звнлъ въ карман гинеями и платилъ по-барски. Незная какъ отдлаться, мистеръ Райнсеръ сказалъ: ‘Да, полковникъ, сейчасъ, мэмъ, вамъ угодно чаю? Чашку чаю для мистриссъ Джонсъ, мистриссъ Райнсеръ’. И такимъ-образомъ онъ отклонилъ отъ себя разсужденіе о качествахъ Пайпсента, о которомъ офицеръ Низама только-что хотлъ распространиться.
Надобно сказать правду, что полковникъ Альтамонтъ, просидвъ цлый вечеръ въ буфет и занявшись тамъ очень-дятельно, значительно поразгорячилъ свою голову шампанскимъ, онъ продолжалъ, однакожь, заниматься тмъ же, когда вошли Стронгъ и миссъ Эмори.
Когда шевалье выбжалъ изъ столовой, вслдствіе шума въ бальной зал, полковникъ поднялся со стула съ раскраснвшимися и сверкающими глазами, и съ легкимъ покачиваньемъ приблизился къ кушавшей мороженное миссъ Біанк. Она была занята мороженымъ, очень-свжимъ и хорошимъ, можетъ-быть, она и не интересовалась знать, что происходитъ въ сосдней комнат, хотя это занимало слугъ, выбжавшихъ за шевалье Стронгомъ, только, поднявъ голову, она увидла передъ собою страннаго незнакомца, глазвшаго на нее своими маленькими красными глазами.— Кто бы это былъ? Вотъ странно!
— Такъ ты Бетси Эмори, сказалъ онъ, налюбовавшись на нее:— Бетси Эмори, чортъ побери!
— Кто, кто говоритъ со мною? сказала изумленная Бетси или Біанка.
Но шумъ въ бальной зал такъ усилился, что намъ надобно поспшить туда и посмотрть что тамъ длается и какая причина этой суматохи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВОСЬМАЯ
Сварливая и сантиментальная.

Междоусобная война бушевала, сердитыя восклицанія раздавались съ разныхъ сторонъ и люди толкали другъ-друга неприличнымъ образомъ вокругъ окна бальной залы, подл самыхъ дверей, въ которыя шевалье Стронгъ протолкался съ усиліемъ. Въ открытое окно влетали саркастическіе возгласы звакъ снаружи: ‘Осмолить его!’ ‘Гд полиція?’ и тому подобное. Вокругъ мось Альсида Мироболана составилась толпа, въ которой замтне всхъ была мадамъ Фрибсби, въ другомъ конц, подобный же кружокъ дамъ и джентльменовъ тснился около нашего пріятеля Артура Пенденниса. Стронгъ проникъ въ толпу, пробравшись подл мадамъ Фрибсби, которая обрадовалась донельзя появленію шевалье и закричала ему самымъ умоляющимъ тономъ: ‘Спасите его, и, спасите его!’
Причиною всей тревоги былъ, повидимому, начальникъ гастрономической лабораторіи сэра Фрэнсиса Клевринга. Вскор посл того, какъ Стронгъ увелъ миссъ Эмори въ буфетъ, мистеръ Пенъ, разогорченный своимъ паденіемъ въ вальс, потому-что это сдлало его смшнымъ въ глазахъ цлой націи, и раздосадованный еще больше поведеніемъ миссъ Эмори — мистеръ Пенъ старался прохладиться нравственно и физически, глядя изъ окна на море, блиставшее далеко и въ удивительной тишин, пока онъ дйствительно пытался успокоиться и, можетъ-быть, сознавался внутренно, что велъ себя очень-глупо и капризно во весь вечеръ, вдругъ онъ почувствовалъ руку на своемъ плеч. Обернувшись, онъ увидлъ съ крайнимъ ужасомъ и удивленіемъ, что то была рука мосье Альсида Мироболана, съ огненнымъ взоромъ, блднаго и гнвнаго. Быть тронутымъ по плечу французскимъ поваромъ: такая фамильярность заставила кровь Пенденнисовъ закипть въ жилахъ ихъ потомка, и онъ былъ даже больше оглушенъ, чмъ взбшенъ этою дерзостью.
— Вы говорите пофранцузски? спросилъ Мироболапъ на своемъ родномъ язык.
— А вамъ на что? возразилъ Пенъ поанглійски.
— Во всякомъ случа, вы понимаете этотъ языкъ? продолжалъ Альсидъ съ поклономъ.
— Да, сэръ, отвчалъ Пенъ, топнувъ ногою: — я понимаю его довольно-хорошо.
— Fous me comprendrez alors, Monsieur Pendennis, возразилъ Мироболанъ, выкатывая свой r съ гасконскою выразительностью, quand je tous dis que vous tes un lche. Monsieur Pendennis — un lche, entendez tous?
— Что такое? сказалъ Пенъ, озираясь вокругъ себя.
— Вы понимаете значеніе этого слова и послдствія его между благородными людьми?
— Послдствія будутъ т, что я выброшу тебя за окно, наглый негодяй! заревлъ Пенъ, и, бросившись на француза, онъ бы сейчасъ же исполнилъ свою угрозу: окно было подл и французикъ никакъ не сильне его, еслибъ между противниками не бросились капитанъ Бродфутъ и другой драгунъ, еслибъ дамы не разахались, еслибъ толпа не бросилась къ нимъ, еслибъ Лаура не воскликнула съ испуганнымъ лицомъ: ‘Ради Бога, что случилось?’ еслибъ шевалье Стронгъ не появился очень-кстати изъ буфета. Онъ нашелъ Альсида, скрежещущаго зубами и сыпавшаго французско-гасконскою бранью, и Пена, необычайно-разозлившагося, хотя онъ и старался казаться спокойнымъ, когда подошли дамы.
— Что случилось? спросилъ Стронгъ поиспански у Гасконца.
— Я chevalier, отвчалъ тотъ, ударяя себя въ грудь:— и онъ обидлъ меня.
— Что онъ вамъ сказалъ?
— Il ma appel, Cuisinier, прошиплъ французикъ {Онъ назвалъ меня поваромъ.}.
Стронгъ едва могъ удержаться отъ смха.
— Пойдемте со мною, мой бдный шевалье. Нехорошо ссориться при дамахъ. Пойдемте, я передамъ вашъ вызовъ мистеру Пенденнису.— Бднякъ немножко не въ своемъ ум, прибавилъ Стронгъ шопотомъ одному или двумъ изъ окружавшей публики. Тогда собрались вокругъ Пена многіе, и въ томъ числ встревоженная Лаура, и осыпали его вопросами.
— Право, я не знаю, отвчалъ Пенъ.— Человкъ этотъ повелъ подъ-руку одну молодую двицу, причемъ я сказалъ, что онъ поваръ, а онъ началъ браниться и вызвалъ меня на дуэль. Сознаюсь, я былъ до такой степени изумленъ и разсерженъ, что выбросилъ бы его за окно, еслибъ вы, джентльмены не остановили меня.
— Damn его! по дломъ! къ чорту этого наглаго иностраннаго негодяя, говорили мужчины.
— Я все-таки очень сожалю, если оскорбилъ его, прибавилъ Пенъ. Лаура была очень-рада, что онъ это сказалъ, хотя нкоторые изъ молодыхъ франтовъ и возражали: — Нтъ, не мшаетъ этихъ негодяевъ проучить.
— Ты пойдешь къ нему и помиришься съ нимъ, прежде-чмъ удешь домой, такъ ли, Пенъ? сказала подошедшая къ нему Лаура.— Иностранцы могутъ быть щекотливе насъ, и у нихъ свои обычаи. Если ты кого-нибудь обидишь, Пенъ, я уврена, ты же первый готовъ просить извиненія. Неправда ли, Пенъ?
Она смотрла ангеломъ кротости и прощенія. Пенъ взялъ ее за об руки, взглянулъ пристально на ея милое лицо и сказалъ, что готовъ сдлать съ своей стороны все.
‘Какъ эта двушка любить меня!’ подумалъ онъ, глядя на нее. ‘Объясниться ли съ нею теперь? Нтъ, въ другой разъ. Мн надобно напередъ кончить эту глупую исторію съ французомъ’.
Лаура спросила, не хочетъ ли онъ танцовать съ нею? Ей столько же хотлось удержать его въ комнат, сколько ему выйдти изъ нея.
— Оставайся здсь и танцуй со мной, Пенъ, я не боюсь вальсировать съ тобою.
Рчь эта была дружеская и внушена добрымъ сердцемъ, но была неудачна. Пенъ увидлъ себя снова на томъ полу, гд онъ сразился съ миссъ Роундль и драгуномъ, и былъ отброшенъ ими, увидлъ Біанку, откинутую къ стн, вспомнилъ, какъ вс окружающіе смотрли на него со смхомъ — и въ числ ихъ онъ видлъ Лауру и Пайпсента.
— Я никогда не буду больше танцовать, отвчалъ онъ угрюмо и ршительно:— никогда. Удивляюсь, какъ ты предлагаешь мн это.
— Не потому ли, что ты не можешь танцовать съ Біанкой? возразила Лаура съ лукавой улыбкой.
— Потому, что я не хочу быть шутомъ ни для кого, не хочу, чтобъ надо мною смялись другіе и чтобъ ты смялась, Лаура. Я видлъ васъ съ Пайпсентомъ. Клянусь Юпитеромъ! я не позволю никому смяться надъ собою.
— Пенъ, Пенъ, какъ теб не стыдно! воскликнула бдная двушка, огорченная упрямствомъ и яростнымъ тщеславіемъ Пена. Онъ смотрлъ на Пайпсента, какъ-будто хотлъ и его уничтожить вмст съ французскимъ поваромъ.
— Кто потерялъ о теб доброе мнніе потому только, что ты упалъ въ вальс? Зачмъ быть такимъ щекотливымъ и принимать все въ дурную сторону?
Въ это время, и какъ-будто на зло Пену, подошелъ къ нимъ мистеръ Пайпсентъ и сказалъ Лаур: ‘Леди Рокминстеръ прислала меня спросить васъ, позволите ли вы мн отвести васъ къ ужину?’
— Я, я только-что хотла идти съ моимъ кузеномъ…
— О, пожалуйста, нтъ! прервалъ Пенъ:— вы въ такихъ прекрасныхъ рукахъ, миссъ, что мн нельзя придумать ничего лучшаго, какъ оставить васъ, я узжаю домой.
— Покойной ночи, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ Пайпсентъ сухо, слова эти выражали въ сущности: — убирайся къ чорту, дерзкій, ревнивый, упрямый неучъ, котораго слдовало бы проучить по ушамъ. Мистеръ Пенденнисъ не сказалъ ни слова, онъ только поклонился и, несмотря на умоляющіе взгляды Лауры, вышелъ изъ залы.
— Какъ чудно-тиха и свтла ночь! сказалъ мистеръ Пайпсентъ: — какъ увлекательно плещутъ волны! Право, гораздо-пріятне прогуливаться теперь по возморью, чмъ быть взаперти въ жаркой зал.
— О, конечно!
— Что здсь за странная смсь народа! Мн надобно было подходить почти къ каждому и любезничать съ большею частью публики: съ дочерьми приказныхъ, женою аптекаря — право, не знаю съ кмъ еще. Тамъ, въ буфет, былъ какой-то чудакъ, который настоятельно хотлъ угостить меня шампанскимъ, повидимому морякъ, разодтый преудивительно и, какъ казалось, полупьяный. Какъ человкъ публичный, я долженъ былъ стараться нравиться всмъ имъ, но, право, задача нелегкая, въ-особенности для того, кто бы очень желалъ быть… и онъ покраснлъ и замялся.
— Извините, сказала Лаура:— я… я не слышала, право, меня такъ напугала эта ссора моего кузена съ этимъ… этимъ французомъ.
— Вашъ кузенъ вообще довольно-несчастливъ сегодня вечеромъ: здсь есть три или четыре лица, которымъ ему не удалось понравиться — капитану Бродфуту и его дам, еще какому-то офицеру, миссъ Біанк, бдному Chef de Cuisine, да, кажется, что и я не имлъ чести пользоваться его благосклонностью.
— Разв онъ не передалъ меня вамъ? возразила Лаура, взглянувъ на Пайпсента и сейчасъ же потупивъ взоры, какъ провинившаяся кокетка.
— О, за это я готовъ простить ему очень-многое! воскликнулъ Пайпсентъ съ жаромъ, и онъ взялъ ее подъ-руку и повелъ съ торжествомъ въ столовую.
Ей не очень хотлось ужинать, хотя ужинъ быль поданъ ‘съ извстною изъисканностью мистера Райнссра’, какъ выразилась газета, описывая на другой день балъ и угощеніе, Лаура была какъ-то разсянна и ее очень огорчилъ Пенъ. Упрямый и сварливый, ревнивый и себялюбивый, необдуманный, несправедливый и горячій, когда гнвъ сбивалъ его съ пути, какъ могла ея мать, что дйствительно Елена длала тысячью намками, требовать, чтобъ она отдала свое сердце такому человку? И еслибъ она это сдлала, будетъ ли онъ оттого счастливъ?
Она, однако, нсколько утшилась, когда, черезъ полчаса, показавшіеся ей чрезвычайно-долгими, лакей принесъ ей написанную наскоро карандашомъ записочку: ‘Я встртилъ внизу французика, готоваго сражаться со мною. Я просилъ у него извиненія и очень-радъ, что это сдлалъ. Я хотлъ переговорить съ тобою сегодня вечеромъ, но отложилъ до твоего возвращенія домой. Благослови тебя Богъ! Танцуй себ съ Пайпсентомъ всю ночь напролетъ и будь очень-счастлива. Пенъ’.
Лаура была очень-довольна этою запиской и мыслью, что въ нжно-любимомъ сын ея матери есть еще великодушіе и доброе сердце.
Когда Пенъ вышелъ изъ бальной залы и сталъ спускаться по лстниц, совсть заговорила въ немъ и начала упрекать за нелпое обращеніе съ Лаурой, которой кроткіе и умоляющіе глаза провожали его съ укоромъ, ему ужь хотлось воротиться и просить у нея прощенія, но онъ вспомнилъ, что оставилъ ее съ этимъ проклятымъ Пайпсентомъ, а при немъ онъ никакъ не могъ извиняться, притомъ, ему надобно было помириться съ французомъ.
Шевалье Стронгъ прохаживался въ сняхъ гостинницы, когда Пенъ спустился. Стронгъ подошелъ къ Пену съ самымъ шутливымъ выраженіемъ своего вчно-веселаго лица.
— Онъ у меня въ кофейной, сказалъ Стронгъ.— Со свчою и парою пистолетовъ. Или, можетъ-быть, вы предпочитаете песокъ взморья и шпаги? Мироболанъ страшенъ на рапирахъ и положилъ на мст уже четырехъ противниковъ во Франціи.
— Чтобъ чортъ его взялъ, не могу же я драться съ поваромъ! воскликнулъ Пенъ въ бшенств.— И вы, капитанъ Стронгъ, предлагаете мн дуэль съ наемнымъ слугою? для него довольно, если я позову полицейскаго, но… но…
— Вы желаете стрляться со мною? отвчалъ Стронгъ со смхомъ: — не стоитъ благодарности, я только пошутилъ. Я взялся примирять, а не драться. Я укротилъ Мироболана, сколько могъ, доказалъ ему, что вы употребили выраженіе ‘поваръ’ не въ обидномъ для него смысл, наконецъ, что совершенно-противно обычаямъ Англіи, если получающій въ дом жалованье и находящійся въ домашнемъ штат артистъ — такъ я его чествовалъ, возьметъ подъ-руку la demoiselle de la maison. Вмст съ тмъ, шевалье Стронгъ разсказалъ Пену всю слышанную имъ отъ мадамъ Фрибсби исторію страсти бднаго артиста.
Когда Артуръ узналъ эту новость, онъ расхохотался отъ всего сердца, къ-чему присоединился и Стронгъ, и весь гнвъ его на злосчастнаго повара разлетлся сразу. Онъ и самъ былъ глупо-ревнивъ во весь вечеръ, и искалъ предлога задть какъ-нибудь Пайпсента, онъ вспомнилъ, какую ревность возбуждалъ въ немъ сэръ Дерби Оксъ въ періодъ его первой любви, словомъ, онъ готовъ былъ простить все на свт человку, находящемуся подъ вліяніемъ этой страсти. Пенъ тотчасъ же пошелъ въ кофейную, гд ждалъ его Мороболанъ, протянулъ ему ласково руку и произнесъ маленькую французскую рчь, въ которой объявилъ, что онъ крайне сожалетъ, у потребивъ выраженіе, оскорбительное для мось Мироболана, и даетъ ему слово благороднаго человка, что онъ никогда, никогда ne l’avait inlende, Мистеръ Пенъ офранцузилъ при этомъ случа англійское слово intended, но онъ былъ очень-доволенъ легкостью и правильностью, съ которыми говорилъ пофранцузски.
— Браво, браво! закричалъ Стронгъ, котораго столько же разсмшило французское краснорчіе Пена, сколько онъ былъ доволенъ его искренностью и открытою манерой.
— Ну, а Monsieur le Chevalier Mirobolant, разумется, беретъ назадъ свое выраженіе и съ своей стороны искренно сожалетъ о томъ, что его употребилъ, такъ ли?
— Monsieur Пенденнисъ самъ опровергъ мои слова, отвчалъ Альсидъ съ величайшею вжливостью, и вполн доказалъ, что онъ galant homme.
Они пожали другъ другу руки и разстались. Прежде-чмъ ссть въ кабріолетъ Стронга, Пенъ написалъ Лаур записочку, уже извстную читателямъ.
По дорог, шевалье Стронгъ похвалилъ Пена за его поведеніе и поздравилъ его съ отличнымъ знаніемъ французскаго языка.— Вы славный малый, Пенденнисъ и, клянусь Юпитеромъ! говорите пофранцузски какъ Шатобріавъ.
— Я привыкъ къ этому языку съ молодыхъ лтъ, отвчалъ Пенъ. Стронгъ имлъ любезность не смяться цлыя пять минутъ, но, по истеченіи ихъ, онъ предался порывамъ веселости, настоящая причина которыхъ, можетъ-быть, и до-сихъ-поръ осталась загадкою для Пенденниса.
Они пріхали въ Брауло на разсвт и тамъ разстались. Въ это время кончился также балъ въ Бэймут. Мадамъ Фрибсби и Мироболанъ хали домой въ клеврингскомъ кабріолет, Лаура легла спать съ облегченнымъ сердцемъ у леди Рокминстеръ, а Клевринги расположились на ночлегъ въ бэймутскомъ отели, гд для нихъ были приготовлены комнаты. Нсколько времени спустя посл ссоры Пена съ Мироболаномъ, Біанка вышла изъ буфета, блдная какъ лимонное мороженое. Она разсказывала дома своей горничной, другой confidante не случилось, что съ нею было самое необыкновенное и романическое приключеніе: она видлась съ человкомъ непостижимымъ и страннымъ, который зналъ ея несчастнаго, преслдуемаго, умерщвленнаго героя — отца! И прежде, чмъ лечь спать, она начала сонетъ къ ‘Тни Родителя’.
Итакъ, Пенъ возвратился въ Фэроксъ, не сказавъ ни слова о томъ, что такъ пламенно желалъ высказать Лаур въ Бэймут. Впрочемъ, онъ могъ и подождать до ея возвращенія домой, то-есть до завтрашняго дня. Его неочень тревожили успхи Пайпсента въ благосклонности Лауры: онъ былъ убжденъ, что въ этомъ, какъ и во всякомъ другомъ семейномъ распоряженіи, ему стоитъ только захотть — и все будетъ сдлано, и Лаура, точно также, какъ и его мать, не будетъ въ-состояніи отказать ему ни въ чемъ.
Когда безпокойные взоры Елены спросили у Пена, что было въ Бэймут, и исполнилось ли ея давнишнее желаніе, онъ разсказалъ, шутливымъ тономъ, о приключившейся съ нимъ бд, замтилъ, смясь, что никакой мужчина не можетъ, при подобномъ несчастіи, помышлять о сватовств и объясненіяхъ, и вообще трактовалъ это дло очень-легко. ‘Будетъ еще время для нжностей, милая мама, говорилъ онъ: — когда Лаура прідетъ домой’, и онъ повернулся передъ зеркаломъ съ самымъ смертоноснымъ видомъ, а мать расправила волосы на его лбу и поцаловала его, думая, съ своей стороны, разумется, что никакая женщина не устоитъ противъ него: въ тотъ день она была необыкновенно-весела и счастлива.
Въ отсутствіе матери Пенъ занимался укладкою книгъ и чемодановъ, приведеніемъ въ порядокъ и сожиганіемъ бумагъ, чисткою ружья и осмотромъ всхъ охотничьихъ принадлежностей: словомъ, приготовленіями къ отъзду. Хотя нашъ молодой джентльменъ и былъ готовъ жениться, по ему также весьма-желалось хать въ Лондонъ: онъ разсуждалъ очень-справедливо, что, проживъ уже двадцать-три года, пора подумать приняться за какое-нибудь дло и составить себ состояніе сколько-можно скоре.
Средства къ этому были у него готовы: — Я найму себ квартиру поскромне и опредлюсь въ Юридическій Коллегіумъ, съ двумя-стами фунтовъ я проживу первый годъ очень-хорошо, потомъ, я имю причину надяться, что перо поддержитъ меня, какъ оно поддерживаетъ въ Лондон многихъ изъ оксбриджскихъ: у меня есть трагедія, комедія и романъ, почти-конченныя, а за нихъ, разумется, должны дать мн деньги. И я буду жить себ довольно-сносно, нетребуя денегъ отъ матушки, пока не устрою своей карьеры по судебной части. Гогда я ворочусь въ Фэроксъ и осчастливлю ея добрую душу, женившись на Лаур. Она добрйшая и самая кроткая двушка въ свт, кром-того, она очень-недурна собою, и женитьба сдлаетъ меня солиднымъ, такъ ли, Понто? Такимъ-образомъ, куря трубку, разговаривая съ собакой, прогуливаясь по салу и огороду Фэрокса, этотъ молодой мечтатель строилъ воздушные замки. ‘Да, она сдлаетъ изъ меня человка солиднаго. Ну, а ты, Понто, пожалешь, когда я уду?’ спросилъ онъ стараго пса, который махалъ хвостомъ и совалъ морду въ кулакъ своего господина. Понто лизнулъ ему руку и башмакъ, какъ длали вс въ дом, и мистеръ Пенъ принялъ эти изъявленія покорности точно такъ же, какъ вообще принимаютъ лесть т люди, которымъ льстятъ.
Лаура пріхала домой довольно-поздно на другой день, и, какъ-будто нарочно, ее привезъ изъ Клевринга мистеръ Пайпсентъ. Бдная двушка не могла отказаться отъ его предложенія, а появленіе Пайпсента нагнало мрачное облако на чело Артура Пенденниса. Лаура видла это и ей было больно, но вдова, помышляя только о своемъ, не замчала ничего и желала, чтобъ щекотливый вопросъ былъ ршенъ какъ можно скоре. Вроятно, съ этою цлью она встала ране обыкновеннаго съ софы, на которой всегда покоилась, между-тмъ, какъ Лаура усаживалась подл нея съ работой или читала ей вслухъ, и объявила, что хочетъ спать. Но когда Елена встала, Лаура, покраснвъ и нсколько испуганнымъ голосомъ сказала, что и она очень устала и также намрена лечь спать. Такимъ-образомъ, на этотъ разъ замыселъ вдовы разстроился, и мистеру Пену пришлось оставаться до слдующаго дня въ неизвстности насчетъ своей участи.
Достоинство его было оскорблено тмъ, что его держатъ въ передней, когда ему нужна аудіенція. Такого султана, какъ онъ, нельзя было заставлять дожидаться. Онъ, однако, легъ въ постель и проспалъ очень-спокойно до утра. Проснувшись, онъ увидлъ подл своей кровати мать.
— Вставай, Пенъ, сказала она.— Не лнись. Утро прелестнйшее. Я не могла спать съ самаго разсвта, а Лаура уже съ часъ какъ вышла. Она въ саду. Въ такое утро, какъ ныньче, всякій долженъ быть въ саду.
Пенъ засмялся. Онъ видлъ какія мысли занимали больше-всего простодушную женщину. Его веселый смхъ ободрилъ вдову.
— О, какая же вы скрытная, хитрая притворщица! сказалъ онъ, цалуя мать.— Не-уже-ли никто не можетъ избгнуть вашихъ стей? и вы хотите сдлать вашею жертвой единственнаго сына?
Елена также смялась, она краснла и была взволнована, была счастлива, сколько-возможно для добраго существа, котораго любимый замыселъ сердца приходилъ въ исполненіе.
Посл нсколькихъ торопливыхъ словъ и выразительныхъ взглядовъ, она оставила Артура. Молодой герой всталъ съ постели и приступилъ къ бритью и украшенію своей особы, черезъ полчаса онъ былъ готовъ и пошелъ въ садъ искать Лауру. Размышленія его во время туалета были нсколько-невеселы: ‘Теперь, въ угоду матушк, я иду связывать себя на всю жизнь. Лаура конечно лучшая двушка въ свт, и… и отдала мн свои деньги. Право я бы желалъ, никогда не получать ихъ, желалъ бы не имть теперь этого одолженія на своей ше. Но какъ об женщины забрали себ въ голову эту женитьбу, длать нечего, надобно удовлетворить ихъ. Человкъ можетъ сдлать и хуже, чмъ составить счастье двухъ лучшихъ твореній въ мір’. Итакъ, Пенъ, ршившись наконецъ приступить къ длу, чувствовалъ себя въ весьма-серьзномъ, хотя и не въ самомъ восхитительномъ расположеніи духа, и дйствительно думалъ, что приносить пребольшую жертву.
Когда миссъ Лаура отправлялась въ садъ, она, обыкновенно, надвала родъ форменнаго платья, не великолпнаго, но которое, по мннію многихъ, было ей очень къ лицу. Она носила большую соломенную шляпу, съ широкими развевающимися синими лентами, ленты были, конечно, безполезны, но широкія поля шляпы достаточно защищали ея личико отъ солнца. Сверхъ платья она надвала родъ блузы или фартука, очень-красиваго, обхваченнаго поясомъ вокругъ ея тонкой таліи, руки ея были защищаемы отъ шиповъ ея любимыхъ розовыхъ кустовъ замшевыми перчатками съ раструбами, придававшими ей видъ воинственный и ршительный.
Она встртила Пена улыбкою, походившею на ту, которая такъ обидла его на бэймутскомъ бал, и воспоминаніе о тогдашней бд снова задло его за живое. Но Лаура, хотя и видла какъ онъ идетъ по дорожк сада, угрюмый и озабоченный, привтствовала его самою веселою миной и протянула ему одну изъ своихъ кирасирскихъ перчатокъ. Мистеръ Пенъ удостоилъ взять и пожать ее. Лицо его, несмотря на этотъ знакъ благосклонности двушки, оставалось трагическимъ попрежнему, и онъ смотрлъ на нее пасмурно и торжественно.
— Извини мою перчатку, сказала она, смясь и ласково пожимая руку Пена.— Надюсь, что мы не сердимся снова, Пенъ?
— Зачдъ ты смешься надо мною? Ты смялась также на бал и выставила меня шутомъ передъ бэимутскимъ обществомъ.
— Милый мой Артуръ, право я не думала огорчать тебя, но и ты, и миссъ Роундль были оба такъ забавны, когда… когда съ тобою было то маленькое приключеніе, что я никакъ не могла сдлать изъ него трагедію. Милый Пенъ, вдь паденіе было несерьзное, и кром того, несчастне всхъ была миссъ Роундль.
— Чтобъ чортъ побралъ миссъ Роундль!
— Да, казалось, что такъ съ нею и было, возразила лукаво Лаура. Ты былъ тотчасъ же снова на ногахъ, но эта бдняжка, когда сидла на полу въ своемъ красномъ креповомъ плать и жалобно смотрла на всхъ… могу ли я забыть это? И Лаура принялась передразнивать миссъ Роундль въ минуту ея бдствія. Но она вдругъ остановилась, какъ-будто раскаиваясь въ этомъ, и прибавила:— Впрочемъ, надъ нею не должно смяться, но, право, можно посмяться надъ тобою, Пенъ, если ты въ самомдл сердишься за такія бездлицы.
— Ты бы не должна была смяться надо мною, Лаура, отвчалъ Пенъ съ нкоторою горечью: — теб это идетъ меньше всхъ.
— Почему же? разв ты такой великій человкъ?
— О, нтъ, Лаура, я, напротивъ того, жалкій бднякъ. Разв ты недовольно унизила меня?
— Чмъ, милый Пенъ? Право, право я никогда не воображала, чтобъ такія мелочи могли тебя серьезно огорчать! Я была уврена, что человкъ съ такимъ умомъ, какъ ты, не разсердится за невинную шутку сестры, и она снова ласково протянула ему руку.— Милый Артуръ, если я тебя обидла, то искренно прошу прощенья.
— Твоя доброта унижаетъ меня всегда больше, чмъ твой смхъ, Лаура. Ты всегда выше меня.
— Какъ! выше великаго Артура Пенденниса? Да какъ это возможно? воскликнула миссъ Лаура, у которой, при всей ея доброт, не было недостатка въ насмшливости.— Ты, врно, не хочешь сказать, чтобъ какая бы то ни было женщина могла быть равна теб?
— Тмъ, кто длаетъ благодянія, не слдуетъ насмхаться надъ тми, кому они помогли. Я не люблю, чтобъ моя благодтельница смялась надо мною, Лаура: при этомъ очень-тягостно быть обязаннымъ. Ты презираешь меня потому, что я взялъ твои деньги, и я стою презрнья, но отъ тебя больно получать подобные удары.
— Деньги! Благодяніе! Стыдись, Пенъ:— это не длаетъ теб чести! воскликнула Лаура, вспыхнувъ.— Разв наша мать не иметъ права на все, что наше? Разв не ей я обязана всмъ своимъ счастьемъ на этомъ свт, Артуръ? Что значатъ нсколько ничтожныхъ гиней, если этимъ можно было успокоить ея сердце и облегчить ей душу касательно тебя? Я готова идти копать землю на поляхъ, пошла бы въ служанки, умерла бы для нея. Ты это знаешь! сказала она, одушевляясь боле и боле: — и ты называешь эти жалкія деньги одолженіемъ! О, Пенъ, это жестоко… недостойно тебя, если ты такъ на это смотришь! Если мой братъ не можетъ раздлить со мною мои излишки, то ктоже будетъ и раздлять? Мои деньги! Я теб скажу, что он вовсе не мои: все это принадлежитъ матери, и она можетъ длать съ ними что хочетъ. Все мое принадлежитъ ей: жизнь моя принадлежитъ ей. И восторженная двушка обернулась къ окнамъ комнаты вдовы и послала ей благословеніе изъ глубины души.
Елена смотрла, невидимая, изъ того окна, куда направился взоръ Лауры. Она наблюдала своихъ дтей съ глубочайшимъ участіемъ и волненіемъ, молясь внутренно объ исполненіи главнаго желанія своей жизни. Еслибъ Лаура сказала Пену то, чего надялась его мать, кто знаетъ, какихъ бы искушеній Артуръ Пенденнисъ избавился, или какія другаго рода испытанія достались бы ему на долю? Онъ бы тогда остался, можетъ-быть, на всю жизнь въ Фэрокс и умеръ бы деревенскимъ джентльменомъ. Но избавился ли бы онъ отъ бдъ и искушеній? Искушеніе — раболпный слуга и не чуждается провинціи: мы знаемъ, что оно поселяется въ глуши, такъ же точно, какъ въ многолюдныхъ городахъ, что въ отдаленнйшей и недоступнйшей пустын оно присосживается къ одинокому скитальцу.
— Если твоя жизнь принадлежатъ моей матери, сказалъ Пенъ, взволнованнымъ голосомъ и съ трепетомъ:— ты знаешь, Лаура, въ чемъ состоитъ ея главное желаніе?— И онъ снова взялъ ее за руку.
— Что такое, Артуръ?— Она взглягула на него, на окно, и потомъ потупила глаза, избгая взгляда Пена. Она также дрожала, чувствуя, что настаетъ кризисъ, къ которому она себя втайн готовила.
— У нашей доброй матери одно желаніе выше всхъ на свт, Лаура, и ты знаешь какое. Сознаюсь теб, что она уже говорила объ этомъ со мною, и если ты хочешь исполнить его, милая сестра — я готовъ. Я еще очень-молодъ, но у меня было столько горестей, неудачъ и разочарованій, что я состарлся и утомился. Я даже не думаю, чтобъ у меня осталось сердце, которое я могъ бы теб предложить. Почти прежде, чмъ я началъ жизнь, я усталъ и обезсиллъ. Карьера моя не удалась: я былъ спасенъ тми, кого бы долженъ самъ защищать и поддерживать. Сознаюсь, милая Лаура, что твое благородство и великодушіе пристыжаютъ меня столько же, сколько возбуждаютъ мою благодарность. Когда я услышалъ отъ матушки обо всемъ, что ты для меня сдлала, какъ ты вооружила и снарядила меня на новую борьбу съ счастьемъ, я томился желаніемъ броситься передъ тобою на колно и сказать теб: Лаура, хочешь ли раздлить эту борьбу со мною? Участіе твое поддержитъ меня: одно изъ нжнйшихъ и великодушнйшихъ существъ подъ небесами будетъ помогать и сопутствовать мн. Хочешь ли ты принять мою руку, Лаура, и сдлать нашу мать счастливою?
— Думаешь ли ты, что она будетъ счастлива, если тебя постигнетъ совершенно противное? спросила Лаура тихимъ и грустнымъ голосомъ.
— Почему мн не быть счастливымъ, имя подл себя такое милое твореніе, какъ ты? спросилъ Пенъ съ жаромъ.— Конечно, я предлагаю теб не первую свою любовь: я человкъ разбитый, но я буду любить тебя искренно и нжно. Я потерялъ много пріятныхъ заблужденій и честолюбивыхъ мечтаній, но все же я остался не безъ надеждъ. Я знаю, что у меня есть способности, хотя дурно я употреблялъ ихъ: он могутъ еще служить мн, будь у меня только цль въ жизни. Позволь мн уйдти и считать себя обязаннымъ возвратиться къ теб. Позволь мн уйдти и трудиться, и надяться, что ты раздлишь мой успхъ, если я пріобрту его. Ты дала мн столько, милая Лаура: не-уже-ли ты не захочешь принять ничего отъ меня?
— Что же ты можешь мн дать, Артуръ? сказала Лаура печально-серьзнымъ голосомъ, заставившимъ Пена вздрогнуть и понять, что его собственныя слова ему измнили. Дйствительно, объясненіе его было бы въ другомъ тон, случись оно двумя днями раньше, когда онъ, полный надежды и благодарности, хотлъ броситься къ Лаур, своей избавительниц, и благодарить ее за возвращенную свободу. Еслибъ онъ могъ говорить съ нею тогда, то говорилъ бы иначе и, вроятно, она бы также выслушала его иначе. Тогда было бы въ объясненіи благодарное сердце, просящее ея сердца — не сердце утомленное и предложенное ей на произволъ, принять его или нтъ. Лаура была оскорблена тмъ, какъ Пенъ предлагалъ себя. Онъ въ-сущности сказалъ ей, что не питаетъ къ ней любви, и между-тмъ не допускалъ возможности отказа. ‘Я отдаюсь теб въ угоду моей матери, возьми меня, такъ-какъ она желаетъ, чтобъ я принесъ эту жертву’ — вотъ буквальный смыслъ его словъ. Благородная гордость двушки не допускала мысли о муж на такихъ условіяхъ, она не имла намренія устремиться впередъ, потому-что Пену угодно было бросить ей свой платокъ, и тонъ ея отвта Артуру доказывалъ ршимость оставаться независимою.
— Нтъ, Артуръ, сказала она,— бракъ нашъ не составилъ бы счастья нашей матери, какъ она предполагаетъ, онъ бы удовлетворилъ тебя не надолго. Я тоже знала въ чемъ состоитъ ея желаніе, она слишкомъ-открыта и не можетъ утаить то, что у нея на сердц, одинъ разъ, можетъ-быть, и я думала… но теперь это уже прошло… что я могла сдлать для тебя… что могло быть какъ она желаетъ.
— Ты видла другаго, возразилъ Пенъ, разсерженный ея тономъ и припоминая происшествія послднихъ дней.
— Отъ этого намека можно было бы меня избавить, отвчала Лаура, гордо поднявъ голову.— Сердце, истощенное для любви въ двадцать-три года, какъ, по твоимъ словамъ, твое, должно было бы точно такъ же пережить ревность. Я не удостоиваю сказать вамъ, видла ли я кого-нибудь другаго и подала ли ему какія-нибудь надежды, или нтъ. Я не принимаю этого обвиненія и не опровергаю его, и прошу тебя не упоминать о немъ больше.
— Прости, Лаура, если я тебя оскорбилъ, но если во мн говоритъ ревность, разв это не доказываетъ также, что у меня есть сердце?
— Но не для меня, Артуръ. Ты, можетъ-быть, и воображаешь теперь, будто бы меня любишь, но это потому только, что я теб отказала. Не будь препятствія, и у тебя не было бы нисколько желанія одолть его. Нтъ, Артуръ, ты меня не любишь. Я бы теб наскучила въ три мсяца, какъ… какъ теб надодаетъ все, и мама, видя это, была бы гораздо-несчастне, чмъ будетъ теперь отъ моего отказа. Будемъ попрежнему братомъ и сестрою, Артуръ, но не больше. Ты легко перенесешь эту маленькую неудачу.
— Постараюсь, возрази.гь Артуръ, съ большимъ негодованіемъ.
— Разв съ тобою этого ужь не было? сказала Лаура, раздосадованная сама. Она давно сердилась на Артура, и на этотъ разъ, кажется, ршилась высказать ему свое мнніе.
— На будущее время, Артуръ, когда ты опять предложишь себя женщин, то не говори ей такъ, какъ ты говорилъ мн: ‘У меня нтъ сердца — я тебя не люблю, но я готовъ жениться на теб, потому-что моя мать желаетъ этого’. Въ отвтъ на нашу любовь мы требуемъ большаго, то-есть я такъ думаю. У меня нтъ опытности, и я не имю… той практики, которую ты во мн предполагалъ, когда сейчасъ говорилъ о томъ, что я узнала кого-то другаго. Разв ты говорилъ своей первой любви, что у тебя нтъ сердца, Артуръ? или второй, что ты ея не любишь, но она можетъ получить тебя, если желаетъ?
— Что… что ты разумешь? спросилъ Артуръ, красня и все-еще въ гнв.
— Я разумю Біанку Эмори, Артуръ Пенденнисъ, отвчала гордо Лаура.— Не прошло двухъ мсяцевъ съ-тхъ-поръ, какъ ты вздыхалъ у ногъ ея, сочинялъ ей стихи и клалъ ихъ въ дупло на берегу рчки. Я знала все. Я наблюдала за тобою… то-есть она сама показывала мн эти стихи. Очень можетъ-быть, что ни ты, ни она не смотрли на это серьзно, но все-таки, Артуръ, слишкомъ еще рано начинать новую привязанность. Теб бы по-крайней-мр надобно было переждать время твоего твоего вдовства, и не думать о женитьб прежде чмъ кончится трауръ. Глаза двушки наполнились слезами и она провела надъ ними рукою.
— Я огорчена и раздосадована, и не имю на это права, а потому, въ свою очередь, прошу у тебя прощенія, милый Артуръ. Ты имлъ право любить Біанку: она въ тысячу разъ прекрасне и привлекательне, чмъ… чмъ любая двушка въ нашихъ краяхъ, ты не могъ знать, что у нея нтъ сердца, а потому имлъ такое право оставить ее. Я бы не должна была упрекать тебя Біанкой Эмори и тмъ, что она тебя обманула. Прости меня, Пенъ, и она снова ласково протянула ему руку.
— Мы были оба ревнивы, сказалъ Пенъ. Милая Лаура, простимъ другъ друга — и онъ схватилъ ея руку и хотлъ притянуть ее къ себ. Пенъ вообразилъ, что она сдается, и уже снова принялъ видъ побдоносца.
Но она отступила назадъ, и слезы съ разу исчезли съ ея глазъ, она устремила на него взглядъ, столь печальный и строгій, что молодой человкъ, въ свою очередь, отступилъ передъ нею.— Не ошибайся во мн, Артуръ, этому нельзя быть. Ты самъ не знаешь чего требуешь, и прошу не сердиться если я скажу, что ты этого не заслуживаешь. Что предлагаешь ты женщин за ея любовь, почтеніе и повиновеніе? Если я когда-нибудь произнесу эти слова передъ алтаремъ, милый Пенъ, то скажу ихъ съ истиннымъ убжденіемъ, и надясь исполнить свой обтъ съ благословеніемъ Божіимъ. Но ты… какія узы связываютъ тебя? Ты ставишь ни во что многое, что мы, бдныя женщины, считаемъ священнымъ. Я не хочу думать и спрашивать, какъ далеко доходитъ твое невріе. Ты предлагаешь жениться на мн для исполненія желанія твоей матери, и сознаешься самъ, что не имешь сердца? О, Артуръ! что же ты мн предлагаешь? На какой необдуманный шагъ ршаешься ты такъ легкомысленно? Мсяцъ тому назадъ, ты былъ готовъ отдать себя другой. Прошу тебя не играть такъ беззаботно ни своимъ, ни чужимъ сердцемъ. Иди и трудись, иди и исправься, милый Артуръ: я вижу твои недостатки и ршаюсь говорить о нихъ, иди и пріобртай себ славу, ты самъ говоришь, что можешь добиться ея, а я буду молиться за моего брата и лелять дома нашу милую мать.
— И это твое послднее ршеніе?
— Послднее, отвчала Лаура и склонила голову, потомъ, подавъ ему руку еще разъ, она ушла. Онъ видлъ, какъ она проходила подъ живымъ сводомъ акацій и исчезла въ дом. Занавски окна его матери опустились въ то же мгновеніе, но онъ этого не замтилъ и не подозрвалъ, чтобъ Елена была свидтельницей всей сцены.
Былъ ли онъ доволенъ развязкою или нтъ? Онъ просилъ ея руки, но тайная радость наполнила его сердце при мысли, что онъ еще свободенъ. Она отказала ему, но разв она его не любила? Сознаніе ея въ ревности все-еще поддерживало въ немъ мысль, что сердце ея принадлежитъ ему, что бы ни произнесли уста.
Теперь намъ слдовало бы описать другую сцену, происшедшую въ Фэрокс между вдовою и Лаурой, когда Лаура сказала Елен, что отказала Артуру Пенденнису. Можетъ-быть, Лаур было тяжеле и прискорбне всего сообщить ей эту всть. Но такъ-какъ мы неохотно видимъ добрую женщину несправедливою, то не станемъ распространяться о ссор между Еленой и ея названной дочерью, ни о горькихъ слезахъ, которыя пришлось проливать бдной двушк. То было первое несогласіе между нею и вдовою, и тмъ боле оно было мучительно для обихъ. Пенъ покинулъ родительскій домъ, пока надъ нимъ тяготло это облако, и Елена, которая могла простить почти все на свт, не могла простить Лаур поступка справедливаго.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.
Вавилонъ.

Мы попросимъ читателя оставить лса и морской берегъ запада Англіи, клеврингскія сплетни и монотонную жизнь Фэрокса, и перенестись въ Лондонъ въ дилижанс ‘Поспшный’, вмст съ Артуромъ Пенденнисомъ, отправляющимся туда съ ршительнымъ намреніемъ начать новую жизнь и составить себ счастье. Пока экипажъ уносится ночью все дале и дале отъ родныхъ воротъ, въ голов молодаго человка вертится множество плановъ о жизни, которую онъ будетъ вести, о благоразуміи, расчетливости, а можетъ-быть, и о будущихъ успхахъ и слав. Онъ знаетъ, что стоитъ больше многихъ, опередившихъ его на житейской скачк: первая неудача пробудила въ немъ укоры совсти и привела за собою размышленіе, она не отняла у него бодрости, или, врне, добраго мннія о себ. Тысяча заносчивыхъ фантазій и хлопотливыхъ надеждъ не даютъ ему уснуть. На сколько онъ сталъ теперь старе, посл своихъ бдъ и цлаго года жизни наедин съ самимъ собою, старе противъ прежняго, когда, годъ тому назадъ, онъ здилъ по этой самой дорог взадъ и впередъ между Фэроксомъ и Оксбриджсмъ! Мысли его обращаются ночью съ невыразимою нжностью и любовью къ доброй матери, благословившей его на разставаньи, она, несмотря на вс его прежнія вины и сумасбродства, все-еще довряетъ ему и любитъ его. Онъ призываетъ на нее благословеніе свыше, устремивъ взоръ на искрящіяся надъ его головою звзды. О, Боже! дай силы трудиться, терпть, быть честнымъ, избгать искушеній и быть достойнымъ кроткой и любящей души нжной матери! Очень-вроятно, что и она теперь не спитъ и возсылаетъ къ тому же небесному Отцу мольбы, боле чистыя, о благоденствіи своего сына. Любовь матери — его талисманъ, и онъ держится за него и надется, что будетъ съ нимъ безопасенъ. А Лаура? Онъ бы охотно увезъ съ собою и ея привязанность, но она отказала ему въ ней, какъ недостойному. Онъ и самъ сознается съ стыдомъ и раскаяніемъ, что она права, сознается, какъ много она лучше и возвышенне его — онъ сознается въ этомъ, а между-тмъ все-таки радъ своей свобод. ‘Я не достоинъ такого существа’, говорить онъ внутренно. Онъ отступаетъ передъ ея чистою красотою и непорочностью, какъ передъ предметами, которые его пугаютъ. Онъ чувствуетъ, что не годенъ для такой спутницы жизни.
Занятый своими размышленіями. Пенъ не могъ заснуть до сраго октябрскаго разсвта, и пробудился, значительно-освженный, когда дилижансъ остановился у одной старой гостинницы, гд Пенъ столько разъ весело завтракалъ въ свои школьные и университетскіе дни. Солнце выглянуло свтло, когда они тронулись дальше, лошади бжали ровною, крупною рысью, кондукторъ трубилъ въ рогъ, столбы мелькали мимо. Пенъ курилъ и шутилъ съ кондукторомъ и товарищами-пассажирами вдоль по знакомой дорог, съ каждымъ мигомъ дорога оживлялась боле и боле, наконецъ, перемнивъ лошадей на послдней станціи, дилижансъ вкатилъ въ Лондонъ. Какой молодой человкъ възжалъ равнодушно въ огромную столицу? Сотни другихъ дилижансовъ и экипажей, съ тысячами пассажировъ, спшили въ городъ. ‘Вотъ мое поприще’, думалъ Пенъ: ‘вотъ гд начнется моя житейская битва, гд я долженъ сражаться и побдить, или пасть. До-сихъ-поръ я былъ только мальчикомъ и лнтяемъ, но теперь — о! теперь я докажу, что умю быть мужемъ’. Съ своего мста на имперіал пылкій молодой человкъ смотрлъ на городъ съ тмъ томительнымъ влеченіемъ, какое чувствуютъ молодые воины наканун битвы.
Пока они хали, Пенъ познакомился съ однимъ веселымъ сосдомъ-пассажиромъ, въ изношенномъ плащ, сосдъ толковалъ много о литераторахъ, съ которыми былъ, повидимому, на короткой ног: въ-сущности, то былъ сотрудникъ одной лондонской газеты, здившій, въ качеств ея представителя, на западъ Англіи, на великое кулачное состязаніе боксеровъ. Должно было думать, что этотъ джентльменъ былъ близко знакомъ со всми первоклассными писателями своего времени, такъ-какъ онъ болталъ о Том Кемпбл, Том Гуд, Сидне Смит, и о томъ и другомъ, какъ искреннйшій другъ и пріятель каждаго изъ нихъ. Когда они прозжали Кромптонъ, джентльменъ этотъ указалъ Пену на мистера Гортля, журналиста, гулявшаго съ зонтикомъ. Пенъ чуть не вывихнулъ себ шни, стараясь разглядть лицо великаго Гортля. Онъ изъ Сент-Бонифаса, сказалъ Пенъ. Мистеръ Дуленъ, сотрудникъ газеты ‘Звзда’ — такъ было напечатано на карточк, данной имъ Пену, сказалъ: ‘Да, да, я знаю его очень-хорошо’. Пенъ считалъ особенною честью быть знакомымъ съ великимъ Гортлемъ. Онъ еще не разочаровался насчетъ авторовъ, журналистовъ и газетчиковъ. Даже Уэггъ, котораго книги не казались ему мастерскими произведеніями человческаго разума, пользовался его тайнымъ почтеніемъ, какъ извстный писатель. Онъ сообщилъ своему собесднику, что видалъ Уэгга въ провинціи, и Дуленъ тотчасъ разсказалъ, какъ этотъ знаменитый романистъ получаетъ по триста фунтовъ за томъ каждаго изъ своихъ романовъ. Пенъ принялся немедленно за вычисленіе, какимъ бы образомъ и ему составить хоть тысячъ пять фунтовъ въ годъ?
Первое знакомое лицо, встрченное Артуромъ въ Лондон, когда дилижансъ подъзжалъ къ Глостеровой Кофейной, была фигурка Гарри Фокера, катившаго въ кабріолет, запряженномъ огромною лошадью, внизъ по Арлингтон-Стриту. Онъ былъ въ блыхъ замшевыхъ перчаткахъ и правилъ блыми возжами, природа успла въ-теченіе разлуки украсить подбородокъ молодаго джентльмена довольно-замтною опушкой. Крошечный грумъ, замнившій Ступида, раскачивался позади мистера Фокера, втиснутый въ самые узкіе лосиные штаны. Фокеръ остановился посмотрть на пыльный кузовъ и дымившихся лошадей ‘Поспшнаго’, на которомъ ветерану катывался много разъ.— ‘Го, го, Фокеръ!’ закричалъ Пенденнисъ.— ‘Галло, Пенъ, пріятель!’ отвчалъ тотъ, салютуя Артуру бичемъ — и нашъ герой былъ истинно радъ видть снова добрую рожицу стараго товарища. Мистеръ Дуленъ почувствовалъ большое почтеніе къ Пену, который знакомъ съ такимъ человкомъ, владющимъ великолпнымъ кабріолетомъ, а Пенъ быль въ восторженномъ волненьи, видя себя снова на свобод и въ Лондон. Онъ пригласилъ Дулена отобдать въ ковент-гарденскомъ кофейномъ дом, гд остановился, подозвалъ извощичій кабріолетъ и покатилъ туда въ самомъ веселомъ расположеніи духа. Онъ очень обрадовался, увидя опять захлопотавшаго слугу и вжливо раскланивавшагося хозяина, спросилъ о хозяйк, замтилъ отсутствіе старыхъ ‘сапогъ’ {Boots ‘сапоги’, такъ въ англійскихъ гостинницахъ называютъ слугу, чистящаго сапоги.}, и готовъ былъ пожать руку каждому. У него было въ карман сто фунтовъ. Онъ разодлся во все лучшее, отобдалъ въ столовой скромно, выпивъ бутылку хереса (вслдствіе ршимости быть очень-бережливымъ) и потомъ пошелъ въ сосдній театръ.
Освщеніе и музыка, толпа и блескъ восхитили и развеселили Пена, что бываетъ со всякимъ малымъ, только-что изъ провинціи или коллегіи. Онъ смялся при фарсахъ и остротахъ актеровъ, апплодировалъ пнію, къ удовольствію нкоторыхъ старыхъ habitus ложъ, давно ужь наскучившихъ всмъ на свт и тшившихся видомъ искренней веселости молодаго человка. Въ антракт посл первой пьесы онъ пошелъ бродить по корридору и заламъ, какъ человкъ самаго высокаго тона. Какой усталый фланръ лондонской мостовой не припомнитъ подобныхъ юношескихъ обольщеній и не пожелаетъ призвать ихъ снова назадъ? Онъ встртилъ молодаго Гарри Фокера, неутомимаго искателя удовольствій: этотъ гулялъ съ Грэнби Типтоффомъ, капитаномъ Дворцовой Бригады, братомъ лорда Типтоффа и лордомъ Кольникумомъ, дядею капитана Типтоффа, почтеннымъ перомъ и любителемъ удовольствій со временъ первой Французской революціи. Фокеръ бросился къ Пену съ жаромъ и втащилъ его почти насильно въ свою ложу, гд сидла дама съ длиннйшими локонами и прелестнйшими плечами. То была миссъ Бленкинсопъ, знаменитая актрисса высокой комедіи, а въ глубин ложи дремалъ въ парик старый Бленкинсопъ, ея папа. Въ театральныхъ фельетонахъ его называли ‘ветераномъ Бленкинсопомъ’, ‘полезнымъ Бленкинсопомъ’, ‘старымъ любимцемъ публики, Бленкинсопомъ’, ветерану этому предоставлялись роли такъ-называемыхъ ‘тяжелыхъ отцовъ’, и онъ дйствительно былъ настоящимъ тяжелымъ отцомъ, какъ въ публичной, такъ и въ частной жизни.
Въ это время — было около одиннадцати часовъ — мистриссъ Пенденнисъ ушла ужь спать въ Фэрокс и помышляла о томъ, отдохнулъ ли ея милый Артуръ посл дороги. Лаура также еще бодрствовала. И въ это же время, вчера вечеромъ, когда дилижансъ катился по безмолвной дорог, когда мелькали огоньки на фермахъ, тихія звзды на небесахъ, Пенъ давалъ обты исправиться, не поддаваться искушеніямъ, и сердце его было дома… А между-тмъ, комедія шла съ большимъ успхомъ, и мистриссъ Лири, въ гусарской куртк и панталонахъ съ золотыми лампасами, плняла публику плутовскими минами, хорошенькимъ личикомъ и восхитительными балладами.
Пенъ, недавно еще прибывшій въ городъ, хотлъ послушать мистриссъ Лири, но остальные въ лож не занимались нисколько ея пніемъ и панталонами, и болтали безъ умолку. Типтоффъ зналъ, откуда она взяла свои maillots. Кольчикумъ видлъ ее, когда она появилась на сцен въ 14-мъ году. Миссъ Бленкинсопъ увряла, что она поетъ фальшиво, къ огорченію и удивленію Пена, которому казалось, что она мила какъ пери и поетъ какъ соловей. Когда явился Гоппусъ, въ рол сэра Гаркурта Фэдерби, перваго любовника пьесы, джентльмены въ лож объявили его черезчуръ изношеннымъ, и Типтоффъ хотлъ пустить въ него букетъ миссъ Бленкинсопъ.
— Ни за что на свт! воскликнула дочь ветерана Бленкинсопа: — это подарокъ лорда Кольчикума.
Пенъ вспомнилъ имя этого вельможи. Онъ поклонился ему, покраснвъ слегка, и сказалъ, что считаетъ себя обязаннымъ благодарить милорда за свое введеніе въ клубъ Мегатеріумъ, по просьб дяди, майора Пенденниса.
— А! такъ вы племянникъ стараго Вигсби? сказалъ перъ.— Извините, мы всегда называемъ его такъ между собой. Пенъ сконфузился, слыша, что его почтеннаго дядю трактуютъ такъ безцеремонно.— Мы балотировали васъ на прошлой недл. Да, въ прошлую среду мы приняли васъ. Дяди вашего тамъ не было.
Вотъ восхитительныя новости для Пена! Онъ объявилъ себя до крайности признательнымъ милорду и произнесъ ему маленькую благодарственную рчь, которую тотъ слушалъ, держа передъ глазами двойную трубочку. Пенъ былъ въ восторг при мысли, что онъ попалъ въ члены этого аристократическаго клуба.
— Что вы вчно смотрите на эту ложу, негодное существо? закричала миссъ Бленкинсопъ.
— Она чертовски-хороша, эта Майрабель, возразилъ Типтоффъ: — хотя Майрабель поступилъ какъ величайшій дуракъ, женившись на ней.
— Глупйшій олухъ, замтилъ перъ.
— Майрабель! воскликнулъ Пенденнисъ.
Фокеръ расхохотался.
— Ха, ха! мы слыхали это имя прежде, какъ кажется, такъ ли, Пенъ?
То была первая любовь Пена, прежняя миссъ Эмили Фодрингэй. Годъ тому назадъ, она была подведена къ алтарю сэромъ Чарльзомъ Майрабелемъ, бывшимъ посланникомъ при пумперникельскомъ двор, принимавшимъ такое дятельное участіе на конгрес въ Сваммердам, и подписавшимъ трактатъ за британское правительство.
— Эмили была всегда глупа какъ сова, сказала миссъ Бленкинсопъ.
— Eh! Eh! pas si bte! замтилъ старый вельможа.
— О, стыдитесь! воскликнула актрисса, не понявъ нисколько его словъ.
Пенъ выглянулъ и увидлъ снова свою первую любовь — и не могъ надивиться, какъ это онъ когда-то любилъ ее!
Такимъ-образомъ, въ первый же вечеръ пребыванія своего въ Лондон, мистеръ Артуръ Пенденнисъ увидлъ себя членомъ моднаго клуба, представленнымъ актрисс высокой комедіи и ‘тяжелому’ отцу сцены, и введеннымъ въ кругъ веселыхъ клинковъ, старыхъ и молодыхъ. Милордъ Кольчикумъ, хотя человкъ въ лтахъ, съ лысиною на голов и изношеннымъ тломъ, но гонялся неутомимо за наслажденіями и хвасталъ, что выпьетъ вина наравн съ самымъ молодымъ членомъ общества, въ которомъ проводилъ время. Онъ жилъ въ кругу молодыхъ франтовъ, давалъ безчисленные обды въ Ричмонд и Гринвич, былъ просвщеннымъ покровителемъ драмы на всхъ языкахъ и искусства Терпсихоры, приглашалъ на свои пиры актровъ и актриссъ со всхъ театровъ: Англичанъ съ Ковент-Гарденскаго и Стрэндскаго, Итальянцевъ съ Гэймаркетскаго, Французовъ съ ихъ хорошенькаго театра, или съ подмостокъ Оперы, гд они танцевали. На дач своей, на берегу Темзы, этотъ законодатель моды давалъ пышные праздники цлой куч фэшонэблей, которые любезничали не безъ удовольствія съ сценическими дамами и кавалерами, въ-особенности съ первыми, которыхъ общество милордъ предпочиталъ бесд ихъ собратій мужескаго пола.
На слдующее же утро Пенъ внесъ въ клубъ потребныя за входъ деньги, на что пошла ровно треть его ста фунтовъ, онъ принялъ во владніе это зданіе и завтракалъ тамъ съ неописаннымъ наслажденіемъ. Потомъ онъ развалился въ покойныхъ креслахъ библіотеки и принялся читать вс періодическія изданія. Ему казалось, что вс сочлены смотрятъ на него, и онъ удивлялся, какъ они могутъ сидть въ шляпахъ въ такихъ прекрасныхъ комнатахъ. Онъ написалъ въ Фэроксъ письмо на клубской бумаг и ршилъ, что это мсто будетъ для него большою отрадой посл дневныхъ трудовъ. Онъ пошелъ въ Бюри-Стритъ, на квартиру дяди, съ трепетнымъ сердцемъ, и то потому только, что мать настоятельно требовала, чтобъ онъ въ Лондон немедленно навстилъ майора Пенденниса, онъ почувствовалъ немалое облегченіе, узнавъ, что дядя еще не прибыль въ городъ. Покои его были пусты, мебель подъ чехлами, а письма и счеты лежали на каминной доск, въ угрюмомъ ожиданіи. ‘Майоръ въ Баден-Баден, съ маркизомъ Стейне’, сказала Пену хозяйка. Пенъ оставилъ свою карточку, на которой все еще былъ адресъ Фэрокса.
Когда майоръ возвратился въ Лондонъ къ ноябрскимъ туманамъ, насладившись которыми, намревался постить на Рождество кой-кого изъ своихъ друзей въ провинціи, онъ нашелъ другую карточку Артура, на которой было награвировано: ‘Лемб-Куртъ, Темпль’, нашелъ также письмецо отъ племянника и другое, отъ его матери, увдомлявшія майора, что Пенъ снова въ город, вступилъ членомъ въ Верхній Темпль и усердно занимается юридическими предметами.
‘Лемб-Куртъ, Темпль’: гд это? Майоръ Пенденнисъ вспомнилъ, что нкоторыя модныя дамы говаривали объ обдахъ у мистера Эйлиффа, адвоката, который былъ ‘въ обществ’ и жилъ тамъ въ Кингс-Бенч, вроятно, въ Темпл есть также отдленіе этой тюрьмы и Эйлиффъ, должно полагать, служитъ тамъ. Мистеръ Дьюсэсъ, сынъ лорда Крэба, также жилъ тамъ, сколько майоръ припоминалъ. Онъ отправилъ Моргана съ порученіемъ отъискать гд Лемб-Куртъ, и донести ему о мст жительства мистера Артура. Ловкому посланцу нетрудно было исполнить возложенное на него порученіе: сметливый Морганъ выслживалъ на своемъ вку людей, которыхъ гораздо-мудрене было отъискать чмъ Пена.
— Что это за мсто, Морганъ? спросилъ майоръ изъ-за своихъ занавсокъ на слдующее утро, пока врный слуга приготовлялъ его туалетъ при темно-желтомъ лондонскомъ туман.
— Мсто застнчивое, сэръ, по-моему. Тамъ живутъ адвокаты и приказные, и у нихъ имена на дверяхъ. Мистеръ Артуръ въ четвертомъ этаж, сэръ. Мистеръ Уаррингтонъ живетъ тамъ же, сэръ.
— Суффолькскіе Уаррингтоны! не удивляюсь: хорошая фамилія, подумалъ майоръ. ‘Младшіе сыновья многихъ старинныхъ домовъ идутъ по судебной части. Комфортэбльны комнаты, ге?’
— Видлъ дверь только снаружи, сэръ, съ именами мистера Артура и мистера Уаррингтона, сэръ, была еще бумажка и на ней надписано: ‘Назади, No 6’, но прислуги не было видно никакой, сэръ.
— Бережливъ, повидимому.
— Очень, сэръ. Четвертый этажъ. Черная, гадкая лстница. Удивлялся, какъ джентльменъ могъ тутъ жить.
— А кто тебя научилъ различать, Морганъ, гд джентльмену можно жить и гд нельзя? Мистеръ Артуръ, сэръ, готовится изучать юриспруденцію, сказалъ майоръ съ большимъ достоинствомъ и, заключивъ разговоръ, принялся одваться.
‘Мальчики останутся мальчиками’, думалъ про-себя смягченный старый холостякъ. ‘Онъ написалъ мн чертовски-доброе письмо. Кольчикумь говоритъ, что позвалъ его разъ обдать и находитъ его малымъ очень-порядочнымъ. Мать его одно изъ лучшихъ существъ на свт. Если онъ усплъ перебситься и пріймется хорошенько за дло, изъ него еще выйдетъ прокъ. Какъ подумаешь объ этомъ старомъ дурак Майрабел, которому пришла же идея жениться на его прежней пассіи! на этой Фодрингэй! И Пенъ не хочетъ являться ко мн на глаза, пока я не дамъ ему разршенія — выразилъ это очень-мило и благородно. Я быль на него чертовски сердить за оксбриджскія проказы, и показалъ ему это, когда онъ былъ здсь. Ну, а теперь соберусь я къ нему, такъ и быть. Хоть повсь меня, если не пойду’.
Удостоврившись отъ Моргана, что можно достичь Тампля безъ большихъ трудностей и что омнибусъ подвезетъ къ самымъ воротамъ, майоръ, однажды посл завтрака въ Клуб — не въ томъ, куда мистеръ Пенъ только-что попалъ въ члены, а въ другомъ клуб: майоръ былъ слишкомъ-благоразуменъ, чтобъ имть племянника постояннымъ сотоварищемъ въ дом, гд онъ самъ имлъ привычку проводить время — майоръ слъ однажды въ одинъ изъ этихъ публичныхъ экипажей и веллъ кондуктору высадить себя у воротъ Верхняго Темпля.
Майоръ Пенденнисъ прибылъ къ старому заплсневлому възду около полдня, какой-то добрый человкъ, съ бляхой и въ бломъ фартук, провелъ его черезъ нсколько темныхъ аллей и разнообразныхъ угрюмыхъ сводовъ, во дворы, одинъ исчадьне другаго, наконецъ они очутились въ Лемб-Курт. Если на Палл-Малл было темно, то каково же было въ Лемб-Курт? Во многихъ комнатахъ видны были горящія свчи: въ комнат учениковъ спеціальнаго стряпчаго, мистера Годимена, гд шестеро питомцевъ его строчили ‘объясненія’ при свт сальныхъ огарковъ, въ контор сэра Гокея Уокера, гд клеркъ его — особа гораздо-больше походившая на джентльмена, чмъ самъ великій юрисконсультъ — разговаривалъ въ дверяхъ съ писцомъ нотаріуса и обходился съ нимъ съ тономъ покровителя, и въ печальной цирюльн Корлинга, парикмахера, гд, за слабымъ мерцаніемъ пары свчъ, виднлись судейскіе и сержантскіе парики, а съ окна порожніе картонные болваны выглядывали на фонарный столбъ. Подъ лампою этого фонаря два маленькіе писца играли въ орлянку. Въ одну дверь вошла прачка въ башмачищахъ, изъ другой вышелъ газетный мальчишка. Носильщикъ, котораго блый фартукъ едва можно было различить, прохаживался взадъ и впередъ. Невозможно было придумать мста уныле этого, и у майора дрожь пробжала по кож при мысли о такой резиденціи. ‘Творецъ Небесный! бдный мальчикъ не долженъ тутъ оставаться’, сказалъ онъ.
Тусклыя и вонючія лампы, освщающія по ночамъ лстницы Верхняго Темпля, не были, разумется, зажжены днемъ, и майоръ Пенденнисъ, прочитавъ съ трудомъ имя племянника подъ именемъ Уаррингтона, на стн No 6, нашелъ еще боле труднымъ взобраться по гадкимъ чернымъ ступенямъ, онъ держался за перилы, влажныя и слизистыя, сообщавшія запахъ сырости его перчаткамъ, и едва-едва дотащился до четвертаго этажа. Свча стояла на порог одной изъ двухъ квартиръ, выходившихъ въ эти сни, двери были отворены и майоръ прочиталъ явственно имена мистера Уаррингтона и мистера А. Пенденниса. Ирландская поденщица съ метлою и мусорною корзиной показала майору дорогу.
— Что, пиво? крикнулъ басистый голосъ: — давай-ка сюда!
Говорившій это джентльменъ сидлъ на стол, небритый, съ короткою трубкой въ зубахъ, нсколько-дальше, на креслахъ, виднлся Пенъ и курилъ сигару, протянувъ ноги къ камину. Мальчишка, исправлявшій при джентльменахъ должность писца, оскалилъ майору зубы отъ идеи, что его приняли за пиво. Здсь, на высот, было нсколько посвтле, и майоръ могъ разглядывать предметы.
— Пенъ, мой милый, это я — твой дядя! сказалъ онъ, задыхаясь отъ дыма, но какъ большая часть молодыхъ патриціевъ, курила, то майоръ охотно извинялъ эту привычку.
Мистеръ Уаррингтонъ слзъ со стола и Пенъ, весьма-сконфуженный, поднялся со стула.
— Извините мою ошибку, сказалъ Уаррингтонъ громкимъ и радушнымъ голосомъ.— Угодно вамъ сигару, сэръ? Пидженъ, очисти кресла, да расшевели уголья въ камин.
Пенъ бросилъ свою сигару въ огонь и его весьма порадовала искренность, съ которою дядя пожалъ ему руку. Лишь-только майоръ пришелъ въ себя отъ дыма и лстницы, онъ началъ очень-ласково разспрашивать Пена о немъ-самомъ и о его матери, кровь все-таки кровь, что люди ни толкуй, и ему было очень-пріятно видть племянника.
Пенъ разсказалъ, что зналъ, и представилъ лицо мистера Уаррингтона, прежняго бонифасца, съ которымъ онъ жилъ на квартир.
Майоръ былъ весьма-доволенъ, узнавъ, что мистеръ Уаррингтонъ младшій сынъ сэра Майльза Уаррингтона изъ Суффолька.
Онъ служилъ съ однимъ его дядей въ Индіи и Новой Голландіи, много лтъ тому назадъ.
— Онъ купилъ тамъ ферму, развелъ барановъ и составилъ-себ состояніе, сэръ — это лучше адвокатства, отвчалъ Уаррингтонъ.— Думаю туда же. Въ это время явилось ожидаемое пиво, въ глиняной кружк съ стеклянымъ дномъ. Мистеръ Уаррингтонъ сказалъ со смхомъ, что майору, врно, неугодно пива, и самъ надолго погрузился въ кружку, преглубоко хлебнувъ изъ нея, и потомъ съ удовольствіемъ отеръ рукавомъ свою щетинистую синюю бороду. Молодой человкъ былъ совершенно-развязенъ и безъ малйшей принужденности, на немъ была оборванная и запачканная охотничья куртка, а синяя борода торчала какъ щетка, онъ пилъ пиво какъ угольщикъ, и все-таки нельзя было не видть въ немъ истиннаго джентльмена.
Просидвъ еще минуты дв въ комнат, онъ вышелъ къ себ въ спальню, желая оставить дядю съ племянникомъ наедин и дать имъ полную свободу толковать о семейныхъ длахъ.
— Твой товарищъ суровъ и бодръ, какъ кажется, сказалъ майоръ.— Немножко не походитъ на твоихъ прежнихъ денди-друзей въ Оксбридж.
— Времена перемнились, сэръ, отвчалъ Артуръ, покраснвъ.— Уаррингтонъ недавно поступилъ и не иметъ дла, но онъ знаетъ законы порядочно, пока я еще не въ-состояніи заниматься съ адвокатомъ, я пользуюсь его книгами и помощью.
— И это также изъ его книгъ? спросилъ майоръ съ улыбкою. У ногъ креселъ Пена лежалъ французскій романъ.
— Сегодня не рабочій день, сэръ. Мы вчера засидлись очень-поздно, у леди Пистонъ, прибавилъ Пенъ, зная слабость дяди.— Тамъ былъ весь городъ кром васъ, сэръ, графы, посланники, Турки, звзды и подвязки, право, не знаю кто еще — вс имена въ газет, и мое также, сказалъ Пенъ съ восторгомъ.— Я встртилъ тамъ свою прежнюю возлюбленную, прибавилъ онъ, смясь.— Вы знаете о комъ я говорю, сэръ: леди Майрабель, которой я былъ снова представленъ. Она протянула мн руку и была довольно-благосклонна. Я долженъ васъ очень благодарить за мое тогдашнее избавленіе. Она представила меня своему мужу — старому щеголю въ блокуромъ парик. Онъ, повидимому, не изъ мудрецовъ. Она просила посщать ее, теперь я могу идти къ ней, неопасаясь въ другой разъ за свое сердце.
— Ну, а что, были у васъ новыя страсти? спросилъ майоръ очень-весело.
— Дв или три, но я уже не облекаюсь больше въ свой grand srieux, отвчалъ Пенъ, смясь.— Это проходитъ съ первою любовью.
— Совершенно-справедливо, мой милый. Стрлы и пламя любви и тому подобное, хороши для мальчика, а вдь ты былъ небольше какъ мальчикъ въ эпоху исторіи съ этою Фодрингилль, Фодрингэй — какъ ее звали? Но человкъ разсудительный бросаетъ эти глупости. Ты еще можешь выйдти въ люди, какъ-нельзя-лучше. Теб попало, но ты можешь поправиться. Ты наслдникъ маленькаго состоянія, которое вс воображаютъ чертовски-важнымъ. У тебя хорошее имя, хорошая голова, ты недуренъ собою — и, чортъ возьми! я не вижу, почему бы ты не могъ жениться на женщин съ деньгами, попасть въ Парламентъ, отличиться и прославиться, и… и тому подобное. Помни, что такъ же легко жениться на богатой, какъ на бдной, и, по-моему, въ тысячу разъ пріятне ссть въ своемъ дом за хорошій обдъ, чмъ глодать баранью кость въ дрянной наемной квартир. Поставь себ это за правило. Женщина съ хорошимъ приданымъ — вотъ теб званіе, несравненно-боле легкое и пріятное, чмъ юриспруденція, позволь теб сказать. Ищи. Я, съ своей стороны, буду высматривать для тебя и умру спокойно, мой милый, если мн удастся видть тебя съ женою comme il faut, хорошею каретой, доброю парою лошадей, вызжающимъ въ свтъ и принимающимъ у себя знакомыхъ, какъ прилично джентльмену. Неуже-ли ты ршишься прозябать всю жизнь въ Фэрокс, какъ твоя добрая, милая мать? Годдемъ, сэръ! Жизнь безъ денегъ и лучшаго общества не годится никуда.
Вотъ какъ говорилъ доброжелательный дядя, излагая Пену свою простую и практическую философію.
‘Чтобы сказали на это мама и Лаура?’ подумалъ молодой человкъ. Правду сказать, мораль стараго Пенденниса не была ихъ моралью, ни мудрость его ихъ мудростью.
Едва усплъ кончиться этотъ назидательный разговоръ между дядею и племянникомъ, какъ Уаррингтонъ снова показался изъ своей спальни, во уже не въ лохмотьяхъ, а одтый какъ джентльменъ, высокій, съ благородною осанкой и совершенно-радушный и веселый. Онъ любезничалъ съ гостемъ въ своей оборванной гостиной такъ же непринужденно, какъ-будто принималъ его въ самыхъ щегольскихъ покояхъ во всемъ Лондон. И курьзны же были покои, гд майоръ нашелъ своего племянника. Коверъ состоялъ изъ дыръ, столъ былъ весь въ кружкахъ, оставленныхъ донышками предъидущихъ кружекъ эля Уаррингтона. Тамъ была маленькая библіотека книгъ юридическихъ, поэзіи и математики, къ которой онъ былъ очень — пристрастенъ. Въ свое время онъ былъ однимъ изъ отчаяннйшихъ кутилъ въ Оксбридж, гд и до-сихъ-поръ имя Уаррингтона-Оглушителя знаменито въ преданіяхъ о побитыхъ лодочникахъ, мастерской гребл, выигрываніи призовъ и поглощеніи пунша. Картинка съ изображеніемъ старинной Коллегіи висла надъ каминомъ. Въ комнат стояли двое креселъ, высокая конторка, загроможденная объявленіями и биллями, пара весьма-тощихъ процесныхъ описей на трехногомъ письменномъ стол. Правду сказать, во всей комнат едва-ли были что-нибудь изъ мебели необстрленное и пораненное.— А вотъ, сэръ, посмотрите сюда: здсь комната Пена. Онъ денди и приладилъ занавски къ кровати, носить лакированные сапоги и обладаетъ серебрянымъ туалетнымъ приборомъ. Комната Пена, дйствительно, была убрана съ нкоторымъ кокетствомъ, на стнахъ красовались хорошенькіе портреты и видъ Фэрокса. Въ комнат же Уаррингтона едва-ли была какая-нибудь мебель, кром высокаго шкапа съ душью, да подл кровати виднлась, на полу, груда книгъ. Онъ любилъ лежать на солом, какъ Марджери Доу, и читать съ трубкою, далеко за полночь, своихъ фаворитовъ-поэтовъ и математиковъ.
Кончивъ свой простой туалетъ, Уаррингтонъ пошелъ доставать изъ шкапа завтракъ.
— Можно предложить вамъ баранью котлетку, сэръ? Мы стряпаемъ ихъ сами, и я преподаю Пену первыя начала юриспруденціи, повареннаго искусства и общежитія — все вмст и разомъ. Онъ большой лнтяй, сэръ, и черезчуръ денди.
Съ этими словами мистеръ Уаррингтонъ обтеръ ршетку клочкомъ бумаги, поставилъ ее на огонь и положилъ на нее дв бараньи котлеты, потомъ добылъ изъ шкапа тарелокъ, ножей, серебряныхъ вилокъ и судки.
— Скажите слово, майоръ Пенденнисъ, и къ вашимъ услугамъ найдется въ шкапу еще котлетка, не то Пидженъ сбгаетъ и принесетъ вамъ чего угодно.
Майоръ, котораго все это очень занимало и забавляло, объявилъ, что онъ сейчасъ только позавтракалъ, а потому Уаррингтонь поджарилъ котлеты и сбросилъ ихъ горячими и шипучими прямо съ огня на тарелки.
Пенъ атаковалъ свою порцію съ хорошимъ аппетитомъ, взглянувъ напередъ на дядю, видя его въ веселомъ дух, Уаррингтонь сказалъ:
— Видите, сэръ, мистриссъ Флэнаганъ здсь нтъ для стряпни, а мальчику некогда: этотъ чертенокъ занятъ цлый день чищеньемъ сапоговъ Пена. Ну, а теперь слдуетъ еще глотокъ пива. Пенъ пьетъ чай: по-моему, это идетъ только старухамъ.
— Такъ вы были вчера на вечер у леди Вистонъ? сказалъ майоръ, незная о чемъ бесдовать съ этимъ нешлифованнымъ алмазомъ.
— Я у леди Вистонъ! Не такой олухъ, сэръ. Я не люблю дамскаго общества: оно наводитъ на меня сплинъ. Я провелъ свой вечеръ очень-философически въ Задней Кухн.
— Въ Задней Кухн? въ-самомъ-дл! воскликнулъ изумленный майоръ.
— Я вижу, вы не поняли, что это значитъ. Спросите у Пена. Онъ былъ тамъ посл вечера леди Вистонъ. Разскажи майору Пенденнису, что такое Задняя Кухня, Пенъ, нечего стыдиться.
Пенъ разсказалъ, что такъ называется маленькое, весьма-оригинальное собраніе литераторовъ и свтскихъ людей, куда и онъ былъ представленъ, и майоръ началъ думать, что молодой малый нагляллся-таки многаго съ прибытія своего въ Лондонъ.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.
Рыцари Темпля.

Англійскіе юридическіе коллегіумы держатся еще многихъ обычаевъ и учрежденій нашихъ предковъ, все это давно уже брошено людьми, которые неочень чтятъ память своихъ предшественниковъ, или, можетъ-быть, неочень-хорошо знакомы съ ними. Содержимые въ порядк рабочій домъ или тюрьма нашего времени, конечно, снабжены гораздо-лучше всми удобствами для здоровья, комфорта и чистоты, чмъ почтенная, древняя Коллегія, или ученая Гостинница. Въ послднемъ мст жительства люди спятъ въ темныхъ коморкахъ и платятъ за гостиную и буфетъ, служащій въ то же время спальнею, столько же, сколько бы имъ стоилъ наемъ хорошенькой дачи съ садомъ въ окрестностяхъ Лондона, или просторной квартиры въ отдаленныхъ частяхъ города. Бднйшій мастеровой въ Спитальфильдс пользуется цистерною и неограниченнымъ количествомъ воды, но джентльмены въ юридическихъ гостинницахъ и въ университетахъ получаютъ это косметическое средство въ кувшинахъ, приносимыхъ имъ прачками, и живутъ въ обиталищахъ, воздвигнутыхъ задолго до вкорененія въ наши обычаи чистоты и опрятности. Есть еще теперь живые люди, которые говорятъ объ этихъ качествахъ съ эпитетами насмшки и презрнія. Джентльмены, вы можете сказать съ достоверностью, что предки ваши были ‘великіе неряхи’. Въ-особенности въ Темпл, только при необычайныхъ стсненіяхъ и трудностяхъ, можно слдовать правиламъ чистоты и опрятности.
Старый Громпъ, изъ Норкфолькскаго Округа, прожившій больше тридцати лтъ въ комнатахъ подъ квартирою Уаррингтона и Пенденниса, и котораго будилъ ревъ воды, падающей въ души, когда эти джентльмены у себя окачивались (часть этой воды просачивалась черезъ потолокъ и капала къ нему) объявилъ способъ омовенія ихъ нелпою, новомодною выломкою глупаго франтовства, и проклиналъ ежедневно прачку, обливавшую ему лстницу, когда она таскала къ нимъ воду. Громпъ, прожившій на свт далеко за полстолтія, никогда не предавался подобной роскоши самъ. Онъ обходился какъ-нельзя-лучше и безъ воды, какъ длали наши предки до него. Изъ всхъ рыцарей и баронетовъ, лордовъ и дворянъ, которыхъ гербы расписаны на стнахъ знаменитой залы Верхняго Темпля, не-уже-ли не нашлось ни одного попечительнаго филантропа, который бы вздумалъ устроить какое-нибудь водоподъемное приспособленіе въ пользу юристовъ, его товарищей и преемниковъ? Историкъ Темпля не упоминаетъ ни о чемъ подобномъ. Тамъ есть Нуми-Куотъ и Фоунтси-Куртъ, съ помпою и фонтаномъ, но никто еще не слыхивалъ, чтобъ какой-нибудь ученый ассессоръ когда-либо забавлялся въ фонтан, и нтъ сомннія, что многимъ важнымъ юрисконсультамъ, посвященнымъ во вс тайны законовъ старыхъ временъ, помпа была бы вещью очень-нелишнею.
Какъ-бы то ни было, а почтенныя гостинницы, у которыхъ находятся на вывскахъ изображенія Агнца, Флага и Крылатой Лошади, имютъ свои прелести для поселяющихся въ нихъ, и свою долю простыхъ удобствъ и полной непринужденности, всегда оставляющихъ людямъ пріятныя воспоминанія. Не знаю, позволяетъ ли себ человкъ, изучающій законы, освжаться энтузіазмомъ и вдается ли онъ въ поэтическія размышленія, проходя мимо историческихъ комнатъ? Приходитъ ли ему въ голову подумать: ‘Тутъ жилъ Эльдонъ, на этомъ мст размышлялъ Кокъ о Литтльтон, здсь трудился Читти, здсь Барнвелль и Эндерсонъ работали вмст, здсь Бальзъ сочинилъ свое великое твореніе о билляхъ, а Смитъ составилъ свои безсмертные совты длопроизводителямъ, здсь Густавусъ и до-сихъ-поръ трудится, а Саломонъ помогаетъ ему’, но словесникъ не можетъ не любить мста, гд жило столько его собратій и которое населено ихъ твореніями, для насъ столько же существенными, сколько были прежде авторы, отцы ихъ. Сэръ Роджеръ де-Коверли, гуляющій по саду Темпля и разсуждающій съ мистеромъ Спектаторомъ о прыгающихъ по трав красавицахъ въ фижмахъ и мушкахъ, для меня такая же живая фигура, какъ старикъ Самуэль Джонсонъ, дущій сквозь туманъ, съ шотландскимъ джентльменомъ за собою, къ жилищу доктора Гольдсмита въ Брикк-Куртъ, или Гарри Фильдингъ, въ запачканныхъ чернилами манжетахъ и съ обвязанною мокрымъ полотенцомъ головою, откатывающій статьи для ковент-гарденскаго журнала, между-тмъ, какъ мальчишка изъ типографіи спитъ въ корридор въ ожиданіи.
Еслибъ мы могли добыть исторію хоть одного дня, какъ онъ проходитъ въ четырехъ этажахъ Лемб-Курта, гд жили наши друзья, Уаррингтонъ и Пенъ, то какой-нибудь Асмодей Темпля доставилъ бы довольно матеріаловъ для курьзнаго тома. Вотъ этотъ важный парламентскій юрисконсультъ, живущій въ первомъ этаж и дущій обдать на Бельгрэв-Скверъ, даже писецъ его сталъ джентльменомъ, угощаетъ своихъ друзей и вызжаетъ для своего удовольствія. А между-тмъ, очень-недавно, былъ онъ голоднымъ и безпроцеснымъ бднячкомъ, обитателемъ чердака на Лемб-Курт-Инн, жилъ, пописывая журнальныя статейки: надялся, ждалъ, боллъ, а кліентовъ не было какъ не было, истощилъ вс свои средства и вс пособія своихъ родныхъ, долженъ былъ смиряться передъ лавочниками и умолять бдняковъ-кредиторовъ потерпть еще немножко. Разореніе глядло ему прямо въ глаза — и вотъ повернулось колесо Фортуны и несчастливцу достается на долю одинъ изъ тхъ чудовищныхъ призовъ, которые иногда выпадаютъ изъ великой лоттереи емиды. Многіе законовдцы, получше его, не имютъ и пятой доли дохода его писца, который, за нсколько мсяцевъ, едва могъ достать въ долгъ ваксы для взятыхъ въ кредитъ сапоговъ своего господина. Въ первомъ этаж живетъ, можетъ-быть, почтенный старикъ, который прославилъ свое имя, прожилъ въ Инн больше полвка одинокій, прожилъ для себя, набираясь учености и скопляя себ состояніе. Онъ приходитъ ночью изъ своего клуба, гд роскошно пообдалъ, въ одинокія комнаты, гд онъ проводитъ жизнь злополучнымъ затворникомъ. Когда онъ умретъ, сотоварищи-юрисгы повсятъ въ честь его мраморную доску въ зал Инна, а наслдники сожгутъ часть его библіотеки, за безполезностью ея для нихъ. Желаете вы себ подобной будущности на старости лтъ? Стоитъ ли копить деньги, ученость, и кончить такимъ-образомъ? Но не станемъ терять времени у дверей мистера Думсдея. Возьмемъ хоть достопочтеннаго мистера Громпа, который живетъ надъ нимъ, и также изъ старожиловъ Лемб-Курт-Иинна. Когда Думсдей приходитъ домой и садится за Катулла, мистеръ Громпъ сидитъ съ тремя равнозначущими ему старшинами Инна за робберомъ солиднаго виста, посл обда, за которымъ они осушили три солидныя бутылки портвейна. Вы можете видть этихъ старыхъ холостяковъ по воскресеньямъ въ саду Темпля, гд они всегда дремлютъ. Ихъ рдко безпокоятъ приказные и у каждаго изъ нихъ есть свое маленькое состояніе. На другой сторон сней Пена и Уаррнигтона, засиживается далеко за полночь мистеръ Пэли, прежній бонифасецъ, получившій въ университет первыя почести: онъ сидитъ и корпитъ надъ казусами до двухъ часовъ ночи, встаетъ въ семь и является въ зал просителей только-что ее отопрутъ, и тамъ кончаетъ работу не прежде какъ за часъ до обда, потомъ, изъ залы онъ возвращается домой и принимается снова работать и записывать казусы до слдующаго разсвта, когда, можетъ-быть, мистеръ Артуръ Пенденнисъ и мистеръ Уаррингтонъ возвращаются изъ какой-нибудь дикой экспедиціи. Мистеръ Пэли проводитъ свое время иначе! Онъ не изъ праздношатающихся: онъ только трудолюбиво низводитъ большія умственныя способности на малые предметы, и, ухватясь за нихъ, съ ршимостью выбрасываетъ изъ своей головы вс боле возвышенныя идеи, вс лучшіе помыслы, всю мудрость философовъ и историковъ, вс фантазіи поэтовъ: словомъ, онъ изгоняетъ изъ себя все остроуміе, воображеніе, размышленіе, искусство, любовь, истину, чтобъ овладть огромною легендою законовъ, объясненіе которыхъ должно доставить ему средства жизни.
Уаррингтонъ и Пэли были соперниками въ университет и сильно оспоривали другъ у друга ученыя отличія. Вс говорили, что теперь Уаррингтонъ тратилъ даромъ свое время и способности, и вс въ голосъ превозносили трудолюбіе Пэли. Трудно, однако, ршить, кто изъ двухъ лучше употреблялъ свое время. Одинъ сохранилъ теплоту сердца и былъ способенъ къ добру, а другой долженъ былъ необходимо сдлаться эгоистомъ: онъ не могъ питать дружбы или удивляться твореніямъ генія, или воспламеняться отъ вздоха красоты, отъ звука нжнаго голоса — ему не было на это времени, и глазъ его доставало для однихъ книгъ. Вн его рабочей лампы царствовалъ мракъ. Любовь, природа, изящныя искусства — выраженіе нашей хвалы и чувства красоты Божія міра — для него не существовали. Когда онъ гасилъ, ложась спать, свою одинокую лампу, онъ всегда былъ убжденъ, что провелъ день съ пользою, и засыпалъ безъ укора совсти. Но онъ вздрагивалъ, встрчаясь на лстниц съ своимъ стариннымъ товарищемъ, Уаррингтономъ, и избгалъ его, какъ осужденнаго на вчную погибель.
Можетъ-быть, видъ этого мертвящаго честолюбія и этой самодовольной мелочности, отражавшихся на желтомъ лиц Пэли и блиставшихъ въ его узкихъ глазахъ, а можетъ-быть и врожденная наклонность повеселиться (довольно-сильная въ Пен), были причиною, что нашъ несчастный юноша сталъ какъ-то меньше стремиться къ судейской скамь и канцлерскому мшку съ шерстью, онъ не трудился больше съ тою усидчивостью, какая требуется отъ джентльменовъ, желающихъ взобраться на эти почетныя сдалища. Онъ наслаждался жизнью Гемпля сколько могъ. Почтенные родственники его воображали, что онъ работаетъ какъ слдуетъ юристу: дядя написалъ письмо въ Фэроксъ къ мистриссъ Пенденнисъ, поздравляя добрую женщину съ тмъ, что малый наконецъ перебсился и длается человкомъ солиднымъ. Въ-сущности, новая жизнь, начатая Пеномъ, была для него источникомъ новыхъ ощущеній: отказавшись отъ нкоторыхъ франтовскихъ претензій и утонченнаго джентльменства, которыхъ онъ набрался въ обществ своихъ аристократическихъ университетскихъ пріятелей (онъ теперь видался съ ними рдко), Пенъ пустился въ боле-дюжія увеселенія лондонскаго холостяка, и они имли для него всю заманчивость новизны. Прежде онъ позавидовалъ бы каждому щеголю, на красивой лошади, еслибъ увидлъ его за Роттен-Роу, но теперь онъ довольствовался пшеходною прогулкой по Гайд-Парку и тмъ, что смотрлъ на нихъ. Онъ былъ слишкомь-молодъ для успховъ въ высшемъ лондонскомъ обществ безъ боле знатнаго имени и большаго состоянія, и слишкомъ-лнивъ, чтобъ добиваться этихъ успховъ безъ такихъ прилагательныхъ. Старый Пенденнисъ помышлялъ съ удовольствіемъ, что онъ занимается законами и потому ему некогда бывать въ свт, а онъ, постивъ дюжину баловъ и раутовъ, бросилъ ихъ, найдя скучными и однообразными. Когда достойнаго майора спрашивали о его племянник, старый джентльменъ говорилъ, что молодой повса исправился и что теперь его не оторвешь отъ книгъ. Но майоръ ужаснулся бы, наврно, не меньше мистера Пэли, еслибъ могъ знать настоящій образъ жизни Пена, и то, сколько удовольствій онъ примшивалъ къ своимъ юридическимъ занятіямъ.
Долгое чтеніе по утрамъ, прогулка въ Парк, катанье по рк, пшеходный конецъ въ гору къ Гэмпстеду и простой, скромный обдъ въ таверн, потомъ, гд-нибудь разгульной холостой вечеръ, или спокойный вечерь дома, въ бесд съ однимъ или двумя пріятелями за трубками, и увлаженіемъ разговора дешевыми британскими напитками, въ достоинств которыхъ неизмнно удостоврялась напередъ прачка, мистриссъ Фленаганъ: вотъ какъ проводилъ время нашъ молодой джентльменъ и, надобно сознаться, не безъ пріятности. Во время занятій, мистеръ Пенъ обнаруживалъ самую похвальную регулярность въ исполненіи нкоторыхъ обязанностей юриста и обдалъ постоянно въ общей зал. Зала Верхняго Темпля представляетъ дйствительно зрлище, нелишенное занимательности: за исключеніемъ нкоторыхъ незначительныхъ улучшеній и анахронизмовъ, вошедшихъ тамъ въ обычай, человкъ можетъ ссть въ ней за столь и вообразить себя обдающимъ въ семнадцатомъ столтіи. У адвокатовъ свои отдльные столы, у кандидатовъ свои, тузы Темпля сидятъ за верхнимъ столомъ, на возвышенной платформ, окруженные портретами великихъ судей и особъ королевской крови, почтившихъ своимъ присутствіемъ и покровительствомъ торжества этого мста. Введенный туда въ первый разъ, Пенъ оглядывался съ любопытствомъ, и его значительно забавляла сцена, которой онъ былъ свидтелемъ. Въ разряд его товарищей-студентовъ были джентльмены всхъ возрастовъ, отъ шестидесяти-лтняго до семнадцати-лтняго: дюжіе сдовласые приказные, добивавшіеся высшей степени, денди и свтскіе люди, которые по разнымъ причинамъ желали считаться адвокатами съ семью годами старшинства, смуглые, черноглазые урожденцы колоній, призванные сюда въ науку, прежде чмъ будутъ практикантами на своихъ островахъ, и много Ирландцевъ, проживающихъ въ Миддль-Темпль-Лен передъ возвращеніемъ на свою родину. Тутъ были маленькіе тощіе труженики, бесдовавшіе о законахъ во все время обда, были кутилы, разсуждавшіе и кулачныхъ бояхъ, Ред-Гоуз, Воксал и Опер, были глубокомысленные политиканы и ораторы: со всми этими кружками, кром перваго, котораго языкъ былъ для Пена соверпіенно-непонятенъ и вовсе неинтересенъ, онъ знакомился постепенно и сочувствовалъ во многомъ съ каждымъ.
Древній и сытный Иннъ Верхняго Темпля снабжаетъ въ своей зал, за самую умренную цну, отличнымъ здоровымъ обдомъ, состоящимъ изъ супа, мяса, пирожковъ, портвейна или хереса — юристовъ и студентовъ, которые туда ходятъ. Столы накрываются на четыре прибора и каждый квартетъ иметъ дюжій ростбифъ или баранью ногу, соразмрный яблочный пирогъ и бутылку вина. Но постители низшаго разряда прибгаютъ ко многимъ невиннымъ хитростямъ и продлкамъ для улучшенія своего обда и добыванія блюдъ повкусне ежедневныхъ.
— Подождите немножко, сказалъ мистеръ Лоутонъ, одинъ изъ этихъ гастрономовъ Темпля, дергая Пена за мантію: — подождите немножко, вс столы теперь въ полномъ комплект, а тамъ только три козыря на десять порцій: если мы подождемъ, то, можетъ-быть, добудемъ себ что-нибудь съ ихъ стола. Пенъ посмотрлъ Съ улыбкой, а Лоутонъ съ жадностью, на верхній столъ магнатовъ, гд три старые джентльмена стояли передъ дюжиною блюдъ подъ серебряными крышками, между-тмъ, какъ писецъ произносилъ молитву.
Лоутонъ былъ великимъ страткгикомъ обдовъ. Онъ всегда старался занять мсто первымъ, чтобъ быть старшиною стола и пользоваться тринадцатою рюмкой портвейна, также точно ему приходилось тогда рзать мясо, и онъ ловко выкраивалъ себ самые вкусные кусочки и присвоивалъ себ большую часть подливки, что до-крайности забавляло Пена. Бдный Джекъ Лоутонъ! твои удовольствія были очень-невинны: жадный эпикуреецъ, ты не простиралъ своихъ желаній за предлы полуторыхъ шиллинговъ.
Пенъ былъ нсколько-старе многихъ своихъ товарищей, кром-того, въ его наружности и манерахъ было, какъ мы ужь замтили, нчто довольно-надменное и самоувренное, дававшее ему аристократическій видъ, онъ вовсе не походилъ на тхъ блдныхъ тружениковъ, разговаривавшихъ между собой о законахъ, ни на свирпыхъ денди въ рубашкахъ гребцовъ и съ необычайными булавками и жилетами, представителей праздной части юридическаго братства. Скромный и добродушный Лоутонъ былъ увлеченъ наружнымъ превосходствомъ Пена и познакомился съ нимъ за обдомъ, начавъ разговоръ:
— Сегодня, кажется, день вареной говядины, сэръ.
— Право, не знаю, сэръ, отвчалъ Пенъ, едва удерживаясь отъ смха: — впрочемъ, прибавилъ онъ, я здсь чужой и начинающій, на что Лоутонъ принялся показывать ему знаменитости залы.
— Вотъ это судья Бузи, тотъ лысый, который сидитъ подъ портретомъ и стъ супъ — чего добраго, черепаховый, у нихъ это ни по чемъ. Подл него Балльзъ, королевскій юрисконсультъ, и Светтенгэмъ, знаете, Годжъ и Светтенгэмъ. Вотъ это старый Громпъ, верховный стряпчій, говорятъ, что онъ ужь сорокъ лтъ постоянно здсь обдаетъ. Эти тузы часто посылаютъ свою рыбу къ верхнему столу. А видите этихъ четырехъ, которые сидятъ противъ насъ? Это настоящіе денди, первоклассный народъ, могу вамъ сказать: мистеръ Трэйль, сынъ епископа илингскаго, высокородный Фредрикъ Рингвудъ, братъ лорда Сникбара, знаете. Вотъ ужь онъ получитъ хорошее мсто, бьюсь о чемъ угодно, тутъ же Бобъ Соклингъ, который съ нимъ неразлученъ, также малый изъ высокихъ. Ха, ха! Лоутонъ расхохотался.
— Что такое? спросилъ Пенъ, смясь.
— Я вамъ скажу, что я люблю обдать съ этими ребятами, отвчалъ Лоутонъ, значительно подмигнувъ и наливая себ вина.
— Почему такъ?
— А потому, что они приходятъ сюда не обдать, и только прикидываются будто обдаютъ. Они станутъ здсь обдать! Какъ бы не такъ! Они обдаютъ въ какомъ-нибудь модномъ клуб или здятъ на званые обды въ большой свтъ. Вы можете видть ихъ имена въ газет, посл каждаго важнаго обда, бала или собранія. Да, я вамъ ручаюсь головой, что теперь на углу Эссекс-Стрита, наврно, дожидаетъ кабріолетъ Рингвуда, или бругамъ Трэйля, этотъ Трэйль протираетъ-таки глаза денежкамъ епископа. Да, станутъ они здсь обдать! Да они еще цлые два часа не сядутъ за свой настоящій обдъ.
— Отчего же вы любите сидть съ ними за столомъ, если они ничего не дятъ?
— Какъ вы зелены! Извините меня, но право вы зелены. Разв вы не видите, что они вовсе не пьютъ вина, и тогда можно имть всю бутылку для себя, если сядешь съ этими тремя львами. Вотъ для чего Коркоранъ и забрался къ нимъ.
— Ого! мистеръ Лоутонъ, да вы большой хитрецъ, сказалъ Пенъ, восхищенный своимъ новымъ знакомцемъ, на что тотъ скромно отвчалъ, что прожилъ въ Лондон лучшую часть своей жизни, и потому научился глядть во вс глаза. Потомъ онъ сталъ продолжать Пену свой каталогъ.
— Здсь куча Ирландцевъ, этотъ Коркоранъ въ томъ числ, хотя я его неслишкомъ жалую. Видите этого красиваго малаго въ голубомъ галстух, розовой рубашк и желтомъ жилет — это другой, Моллой-Мэлони изъ Беллимелони, племянникъ генерал-майора сэра Гектора О’Дауда, хе, хе! Онъ вчно хвастаетъ своимъ дядей и пришелъ въ залу въ первый разъ въ панталонахъ съ серебряными лампасами. Вотъ тотъ, подл него, съ длинными черными волосами — свирпйшій репилеръ. Клянусь Юпитеромъ, сэръ, какъ послушаешь его ораторства, кровь мерзнетъ въ жилахъ, подл него еще Ирландецъ, Джекъ Финюкенъ, сотрудникъ одной газеты. Эти Ирландцы тсно жмутся другъ къ другу. Теперь ваша очередь налить себ портвейна. Какъ? вы не хотите портвейна? Не пьете портвейна за обдомъ? За ваше здоровье! И достойный малый полюбилъ Пена еще больше за то, что ему не нравится портвейнъ за обдомъ.
Въ то время, какъ Пенъ разъ обдалъ въ зал, вмст съ Лоутономъ въ качеств старшины, къ нимъ присоединился одинъ джентльменъ въ адвокатской мантіи, который, повидимому, не нашелъ себ мста за столомъ съ людьми одной съ нимъ степени, и потому перешагнулъ черезъ скамью и слъ рядомъ съ Пеномъ. На немъ было поношенное платье и полинялая мантія, рубашка, хотя весьма-чистая, была очень-протерта и вовсе не походила на великолпную розовую сорочку мистера Моллой-Мэлони, сидвшаго за слдующимъ столомъ. Желающіе обдать въ зал обыкновенно записываютъ свои имена карандашомъ на положенныхъ съ этой цлью на столы листкахъ, тамъ, гд они намрены ссть. Лоутонъ записалъ свое имя первымъ, потомъ Артугръ Пенденнисъ — свое, и посл него слдовалъ джентльменъ въ старомъ плать. Онъ улыбнулся, увидя имя Пена и посмотрлъ на него: ‘Мы должны знать другъ друга: мы оба бонифасцы, мое имя Уаррингтонъ.
— Какъ, вы Уаррингтонъ-Оглу…?
Уаррингтонъ засмялся: ‘Уаррингтонъ-Оглушитель. хотите вы сказать? Да, я помню васъ въ первомъ курс, но вы, повидимому, вычеркнули меня изъ памяти.
— О васъ и теперь вспоминаютъ въ Коллегіи, возразилъ Пенъ, всегда чувствовавшій уваженіе къ дарованіямъ и молодечеству.— Лодочникъ Билль Саймсъ, котораго вы поколотили, помните, желаетъ васъ снова видть въ Оксбридж. Об миссъ Нотли, дочери галантерейщика…
— Tс! прервалъ Уаррингтонъ:— радъ познакомиться съ вами, Пенденнисъ. Слыхалъ много о васъ.
Молодые люди сразу подружились и пустились болтать о Коллегіи и прежнихъ временахъ. Пенъ, который наканун корчилъ изъ себя разборчиваго джентльмена, говоря Лоутону, что не можетъ пить портвейна за обдомъ, видя, съ какимъ наслажденіемъ Уаррингтонъ осушаетъ свою порцію, также пересталъ франтить и принялся за свою, къ нкоторому неудовольствію честнаго Лоутона. Когда обдъ кончился, Уаррингтонъ спросилъ Пена, куда онъ намренъ идти?
— Я думалъ зайдти домой и переодться, а потомъ послушать Гризи въ ‘Норм’.
— Васъ тамъ ждетъ кто-нибудь?
— Нтъ, только послушать музыку. Я очень люблю музыку.
— Такъ пойдемте-ка лучше ко мн, мы закуримъ трубки и поболтаемъ о Сен-Бонифас и о старомъ времени.
Они ушли и Лоутонъ вздохнулъ вслдъ имъ. Онъ зналъ, что Уаррингтонъ сынъ баронета и смотрлъ съ уваженіемъ на все аристократическое. Пенъ и Уаррингтонъ стали съ той поры неразлучными друзьями. Бодрость и веселый нравъ Уаррингтона, здравый разсудокъ его, суровое радушіе и вчная трубка табаку, восхищали Пена, который нашелъ, что гораздо-пріятне нырять съ нимъ въ шиллинговыя таверны, чмъ обдать въ одинокомъ величіи среди безмолвныхъ и чопорныхъ постителей его фэшонэбльнаго Клуба Поліанта.
Вскор потомъ Пенъ оставилъ квартиру, которую нанялъ въ Сент-Джемс-Стрит, проживъ дня два въ ковент-гарденскомъ отел, и нашелъ, что гораздо-выгодне и дешевле поселиться въ Лемб-Курт, въ порожней комнат Уаррингтона. Надобно сказать правду о Пен, что никого нельзя было увлечь на что-нибудь легче чмъ его, если тутъ была новизна и если это ему нравилось. Юный Пидженъ и прачка мистриссъ Фленагамъ раздляли свои услуги между Уаррингтономь и Пеномъ.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Старые и новые знакомые.

Восхищенный идеею видть жизнь, Пенъ пошелъ скитаться по всмъ возможнымъ курьзнымъ лондонскямъ притонамъ. Его плняла мысль, что онъ наблюдаетъ нравы всхъ разборовъ людей. Такимъ-образомъ онъ видлъ угольщиковъ въ ихъ распивочныхъ тавернахъ и честныхъ обитателей Сити, развлекающихся на рк и въ окрестностяхъ Лондона. Интересно было наблюдать, съ какимъ серьзнымъ лицомъ Уаррингтонъ внималъ разсказамъ знаменитыхъ боксровъ, Тетбюрійца-Баловня и Брайтонскаго-Оглушителя, въ таверн подъ вывскою Гербовъ Бойца, или какъ его занимала честная компанія угольщиковъ въ ‘Лисиц подъ Холмомъ’. Знакомство его съ харчевнями, тавернами и портерными лавками столицы и окрестностей и съ постителями всхъ этихъ мстъ было изумительно. Онъ быль задушевнымъ другомъ всхъ трактирщиковъ и трактирщицъ, и совершенно какъ дома въ буфетахъ и общихъ комнатахъ всхъ этихъ заведеній. Уаррингтонъ говаривалъ, что любитъ это общество за его оригинальность. ‘Въ обществ фэшонэбльномъ’ говорилъ онъ, ‘вс люди одни и т же, носятъ т же костюмы, дятъ, пьютъ и говорятъ одно и то же, одинъ молодой денди въ клуб смотритъ и болтаетъ точь-въ-точь какъ другой, одна миссъ на бал походитъ какъ дн капли воды на другую: тогда-какъ здсь я вижу оригинальность и разнообразіе характеровъ. Я люблю потолковать съ самымъ сильнымъ человкомъ изо всей Англіи, или съ человкомъ, который выпьетъ больше пива, чмъ кто-либо во всей Англіи, или съ тмъ страшнымъ шляпочникомъ, который воображаетъ, что нтъ во всей исторіи человчества лица, которое могло бы сравниться съ Тистльвудомъ’.
И въ-самомъ-дл, джентльменъ этотъ былъ удивительный чудакъ: разсуждая съ Джекомъ или Томомъ, ему какъ-будто и въ голову не приходила мысль, что онъ выше ихъ, хотя втайн почтеніе этихъ людей льстило его самолюбію.
Пенъ сопровождалъ его очень-усердно по всмъ этимъ захолустьямъ. Но онъ былъ значительно-моложе Уаррингтона, а потому гораздо-величаве и напыщенне его, Пена уважали какъ малаго высокой руки, молодца и щеголя. Въ манер его было что-то повелительно-добродушное, открытое и гордое, хотя онъ быль наслдникомъ двухъ съ половиною пенсовъ и потомкомъ аптекарской ступки. Если такія положенія созданы для насъ, мы очень-охотно принимаемъ ихъ и всегда готовы какъ-нельзя-лучше корчить изъ себя высшихъ передъ тми, кто ничмъ не хуже насъ, милостивая снисходительность Пена, въ эту пору его жизни, стоила того, чтобъ полюбоваться на нее. У людей съ дарованіями эта самоувренность проходитъ съ первою юностью, но занимательно видть важничанье малаго благороднаго и бойкаго: есть что-то почти трогающее въ этомъ раннемъ обнаруженіи простоты и самоувренности.
Итакъ, проведя цлое утро за чтеніемъ — не одного законовднія, я опасаюсь, но и политики, исторіи и литературы, необходимыхъ образованному юристу столько же, какъ сухіе законы, просидвь очень-прилежно за разными сочиненіями, журналами, элементарными юридическими книгами, а усердне всего за газетами, до приближенія обденнаго часа — наши молодые джентльмены выходили въ городъ съ веселымъ духомъ и отличнымъ аппетитомъ, съ намреніемъ провести веселый вечеръ такъ же, какъ они провели пріятное утро. Веселое время двадцатичетырехлтняго возраста, когда каждый мускулъ тла и духа въ здоровомъ дйствіи, когда свтъ еще новъ и человкъ двигается впередъ, пришпориваемый бодростью и восхитительною способностью наслаждаться! Если мы когда-нибудь чувствуемъ себя молодыми впослдствіи, это бываетъ только въ обществ товарищей той поры, псня, которую мы мурлыкаемъ на старости, та самая, которую мы горланили тогда. Иногда, можетъ-быть, веселость той поры оживаетъ въ нашей памяти, Но, увы! какъ заглохъ садъ удовольствій, какъ увяли растрепанныя холодными втрами гирлянды, какъ стара и малочисленна честная компанія, и сколько свточей ея погасило время! Сдины пришли какъ разсвтъ на пирушк — разсвтъ съ головною болью. Удовольствіе пошло спать съ румянами на щекахъ. Ну-ка, старый дружище, погуляемъ вмст этотъ день, воздержные и грустные, но въ дружественномъ расположеніи!..
Не знаю, что бы сказали Елена и Лаура, еслибъ он видли, а для этого имъ стоило быть въ Лондон и не спать въ то время, еслибъ видли ранехонько по утрамъ, когда мосты начинали рдться румяною утренней зарей и спокойныя улицы Сити освщаться восходящимъ солнцемъ, какъ мистеръ Пенъ и мистеръ Уаррингтонъ катились по мостовой къ Темплю, посл весело-проведенной ночи. Ночи эти бывали разгульны, но не развратны: Уаррингтонъ былъ ненавистникъ женщинъ, а Пенъ, какъ мы уже сказали, слишкомъ-возвышенъ для грубой интриги. Нашъ молодой принцъ Фэрокскій не могъ обращаться съ прекраснымъ поломъ иначе, какъ съ почтительною вжливостью, и врожденная деликатность не допускала его до грубаго слова или жеста. Хотя мы и видли его влюбленнымъ въ дуру, что случалось нердко съ людьми и получше и похуже его, но на время обольстительной любви она была для него все-таки богиней, которой онъ покланялся. Мужчины служатъ женщинамъ на колняхъ, еслижь они встанутъ на ноги, то сейчасъ уходятъ.
Эту истину сказалъ Пену одинъ изъ его старыхъ знакомыхъ своимъ рзкимъ и горькимъ тономъ, сказалъ знакомецъ, съ которымъ Пенъ снова сошелся въ Лондон, и никто другой, какъ честный мистеръ Боусъ, прежній скрипачъ чэттерискаго театра, теперь въ качеств фортепьяниста для аккомпанированія пнію одного высокаго лирическаго таланта, который каждую ночь восхищалъ публику въ ‘Фильдинговой Голов’ въ Ковент-Гарден, въ этой гостинниц собирался клубъ подъ названіемъ ‘Задней Кухни’.
Многіе изъ пріятелей Пена посщали это весьма-веселое собраніе Фильдингова Голова была гостепріимнымъ мстомъ почти съ той поры, какъ знаменитый авторъ ‘Тома Джонса’ былъ магистратомъ въ Боу-Стрит, мсто его и стулъ, на которомъ онъ сиживалъ въ гостинниц, были и теперь занимаемы президентомъ ночной пирушки. Достойный мистеръ Коттсъ, хозяинъ Фильдинговой Головы, обыкновенно сидлъ тутъ, когда его не удерживала подагра или другіе недуги. Веселая наружность и пріятный голосъ его, вроятно, сохранились въ памяти многихъ изъ читателей: онъ много пвалъ на гармоническихъ митингахъ и псни его были такъ-называемой Британской Гроковой школы: въ нихъ разгулъ и боле-возвышенные порывы, вино и пріязнь воспвались звонкимъ баритономъ. Прелести нашихъ женщинъ и геройскіе подвиги нашихъ моряковъ и воиновъ часто прославляются въ балладахъ этой школы. Въ юности моей, однажды, Коттсъ пвецъ воспламенилъ во всхъ насъ патріотическій энтузіазмъ, описавъ битву, гд храбрый Эберкромби получилъ смертельную рану, потомъ онъ растрогалъ насъ до слезъ и обильно плакалъ, когда прерывающимся голосомъ проплъ, какъ падающіе осенніе листья возвщаютъ ‘старику, что пора умирать’. Но меня удивляло не пніе, а то, какъ посл этого внезапно Коттсъ-пвецъ вдругъ превратился въ Коттса-трактирщика, Прежде чмъ утихалъ шумъ нашихъ кулаковъ, стучавшихъ по столу въ пылу восторга, произведеннаго его трогательными мелодіями, онъ восклицалъ: ‘Теперь, джентльмены, неугодно ли вамъ отдать ваши приказанія, Джонъ пришелъ: Джонъ, бутылку шампанскаго для мистера Грина. Сэръ, вы, кажется, спрашивали сосисокъ съ тертымъ картофелемъ? Джонъ, пошевеливайся, джентльмены ждутъ’.
— И я теб буду благодаренъ, Джонъ, если принесешь и мн стаканъ пунша, да смотри, чтобъ вода была какъ-можно горяче, раздавался тогда нердко знакомый Пену голосъ. Этотъ голосъ заставилъ Пена вздрогнуть и покраснть, когда онъ услышалъ его въ первый разъ: то былъ голосъ достопочтеннаго капитана Костигана. Онъ жилъ теперь постоянно въ Лондон и былъ однимъ изъ главныхъ лицъ на гармоническихъ митингахъ ‘Фильдинговой Головы’.
Манеры и разговоры капитана привлекали въ Заднюю Кухню очень-многихъ молодыхъ людей: онъ былъ оригиналъ и слава его распространилась вскор по прибытіи его въ столицу, и въ-особенности, посл замужства его дочери. Онъ былъ великъ въ разсказ другу сердца (то-есть сосду, пившему подл него) о своей ‘милой дочери’. Онъ описывалъ ея свадьбу и вс событія, предшествовавшія ей и послдовавшія за этою церемоніей: говорилъ о каретахъ ея, о томъ, какъ Майрабель обожаетъ ее и его, о ста фунтахъ, которые предоставлено ему получить отъ банкира его зятя, когда бы ни пришла надобность. Объявивъ свое ршительное намреніе идти къ банкиру въ будущую субботу, онъ обращался къ другу такъ: ‘Даю вамъ священнйшее слово джентльмена, что пойду въ субботу, четырнадцатаго числа, и вы сами увидите, какъ мистеръ Коттсъ вручитъ мн деньги только-что я представлю ему ордеръ къ платежу’. И почтенный капитанъ нердко просилъ у друга полкрону взаймы, клянясь честью благороднаго воина возвратить это бездльное одолженіе.
Сэръ Чарльзъ Майрабель не имлъ къ своему тстю той восторженной привязанности, которою Костиганъ иногда хвалился (хотя на другихъ поприщахъ чувствительности Косъ отзывался со слезами о неблагодарности дочери сердца и скупости богача, женившагося на ней), но чета супруговъ поступила съ нимъ вовсе не жестокосердо: ему назначили очень-недурную пенсію, которая выплачивалась весьма-регулярно и которую еще регулярне Косъ забиралъ впередъ. Періоды денежныхъ отпусковъ были хорошо извстны друзьямъ капитана въ Фильдинговой Голов, куда онъ неизмнно спшилъ являться съ торжествующимъ, видомъ и банковыми билетами въ рук, требуя громко сдачи передъ всмъ гармоническимъ митингомъ. ‘Надюсь, пріятель Коттсъ, что эту ноту пріимутъ отъ тебя въ Англійскомъ Банк, любезный мой’, говаривалъ капитанъ Костиганъ: ‘Боусъ, выпей чего-нибудь, не хмурься, стаканъ пунша заставить тебя заиграть con spirito’. Костиганъ былъ всегда беззавтно щедръ, пока у него водились деньги, и едва ли застегивалъ свои карманы прежде, чимъ изъ нихъ выходилъ послдній шиллингъ, исключенія были рдки, разв когда приходилъ не въ пору кредиторъ.
Пенъ нашелъ своего третьяго пріятеля въ одну изъ этихъ счастливыхъ эпохъ, когда Костиганъ важничалъ за столомъ нвцовъ въ Задней Кухн Фильдинговой Головы, и потчивалъ стаканами пунша всхъ своихъ знакомыхъ, кто бы ни вошелъ въ комнату. Уаррингтонъ, большой пріятель съ басомъ, направился въ ту часть покоя, и Пенъ послдовалъ за нимъ.
Пенъ вздрогнулъ и покраснлъ при вид Костигана. Онъ только-что пріхалъ съ аристократическаго вечера леди Вистонъ, гд свидлся и говорилъ съ дочерью капитана въ первый разъ посл долгаго промежутка. Онъ подошелъ къ старику съ самымъ теплымъ радушіемъ и отъ всего сердца протянулъ ему руку, все еще помня время, когда дочь Костигана была для него всмъ на свт.
Капитанъ отвчалъ на пожатіе руки Пена сколько позволяли силы его руки, уже значительно ослабвшей отъ постояннаго подниманія спиртуозныхъ тяжестей. Капитанъ пристально посмотрлъ ему въ лицо и сказалъ: ‘Милосердыя Небеса! возможно ли? Мой милый юный другъ, любезнйшій. Вдь знаю ваше лицо, а хоть повсьте, забылъ имя’. Пять лтъ постояннаго пунша протекло съ-тхъ-поръ, какъ Пенъ и Костиганъ видались между собою. Артуръ значительно перемнился и капитанъ, конечно, могъ не узнать его: если настоящіе предметы двоятся въ глазахъ у человка, то справедливо ли требовать, чтобъ взглядъ его, обращенный на прошедшее, не былъ подернутъ нкоторымъ флромъ?
Пенъ видлъ его состояніе и смялся, хотя, можетъ-быть, и былъ нсколько огорченъ этимъ. ‘Вы не помните меня, капитанъ? Я Пенденнисъ — Артуръ Пенденнисъ изъ Чэттериса’.
Звукъ дружескаго голоса молодаго человка пробудилъ охмлвшую память капитана Костигана и онъ привтствовалъ Артура, лишь только узналъ его, цлымъ залпомъ сердечныхъ привтствій. Пенъ былъ снова его возлюбленнйшій мальчикъ, его храбрый молодой другъ, его благородный другъ, котораго онъ всегда хранилъ неизмнно въ своемъ сердц, онъ желалъ знать, какъ поживаетъ его отецъ, нтъ, его мать, и что длаетъ его опекунъ, этотъ генералъ или майоръ?
— Судя по вашей наружности, я вижу, что вы уже хозяинъ своего имнія и, чортъ возьми! пользуетесь имъ какъ джентльменъ, за это я ручаюсь. Нтъ еще? все подъ опекой? Слушайтека: если вы нуждаетесь въ деньгахъ, то вотъ вамъ Джекъ Костиганъ, бдный старый Джекъ, у котораго въ карманахъ водится пара гиней — клянусь Небесами! вы не должны нуждаться, Артуръ, мой любезнйшій! Чего вы желаете? Джонъ, поди сюда, да шевелись рысью: подай этому джентльмену стаканъ пунша — я плачу.
— Вашъ пріятель? Я видалъ его прежде. Позвольте, сэръ, имть честь познакомиться съ вами и предложить вамъ стаканъ пунша.
‘Не завидую сэру Чарльзу Майрабелю’, подумалъ Пенденнисъ.
— А что подлываетъ мой старый пріятель мистеръ Боусъ, капитанъ? Имете вы о немъ извстіе и видтесь ли съ нимъ?
— Онъ здоровъ, нтъ сомннія, отвчалъ капитанъ, побрякивая деньгами въ карман и присвистывая напвъ своей любимой псни ‘The Lillie Doodeen’, которая прославила его въ Фильдинговой Голов.— Мой милый мальчикъ — я опять забылъ ваше имя — но мое имя Джекъ Костиганъ, и я желаю, чтобъ вы выпили за мое имя столько стакановъ пунша, сколько пожелаете. Вы знаете мое имя, я не стыжусь его, годдемъ! И онъ продолжалъ въ томъ же дух.
— Сегодня у капитана платежный день, сказалъ мистеръ Годженъ, басистъ, съ которымъ разговаривалъ Уаррингтонъ: — и онъ уже перелилъ черезъ край. Онъ попробовалъ опять свою ‘Little Doodeen’, да оборвался, какъ разъ передъ тмъ, какъ я проплъ свою псню. А слыхали вы мою новую псню, мистеръ Уаррингтонъ? въ Сент-Бартоломью требовали повторенія… сочинена нарочно для меня. Можетъ-быть, вы или вашъ пріятель пожелаетъ экземпляръ псни, сэръ? Джонъ, сбгай туда и принеси экземпляръ… Тамъ мой портретъ, сэръ… находятъ очень-похожимъ.
— Очень-благодаренъ, отвчалъ Уаррингтонъ:— слыхалъ девять разъ, знаю наизусть, Годженъ.
Въ это время сидвшій за фортепьяно джентльменъ заигралъ, и Пенъ, взглянувъ въ ту сторону, увидлъ того самаго мистера Боуса, о которомъ сейчасъ только спрашивалъ и о существованіи котораго капитанъ Костиганъ повидимому забылъ на ту минуту. Старичокъ сидлъ за дребезжащимъ инструментомъ. Бднякъ испортилъ свое здоровье, просиживая за фортепьяно цлыя безсонныя ночи, и говорилъ теперь хриплымъ и слабымъ голосомъ: онъ аккомпанировалъ пвцамъ, или игралъ со вкусомъ и бглостью въ промежуткахъ пнія.
Боусъ увидлъ и узналъ Пена въ ту самую минуту, когда онъ вошелъ въ комнату, и замтилъ искреннюю теплоту, съ которою молодой человкъ привтствовалъ капитана Костигана. Онъ заигралъ теперь одинъ мотивъ, который Пенъ тотчасъ вспомнилъ: хорь поселянъ въ ‘Незнакомц’, передъ самымъ появленіемъ мистриссъ Галлеръ. Пенъ вздрогнулъ. Онъ припомнилъ какъ сердце его билось при этой самой музык, возвщавшей выходъ на сцену несравненной Эмили. Никто, кром Артура, не обратилъ вниманія на игру стараго Боуса: ее едва-можно было разслышать за стукотнею ножей и вилокъ, за возгласами, за требованіями выпускной яичницы и почекъ, и ходьбою гостей и прислуги.
Пенъ подошелъ къ музыканту и ласково протянулъ ему руку, Боусъ привтствовалъ его съ большимъ радушіемъ и очень-почтительно.— Такъ вы не забыли этой старой музыки, мистеръ Пенденнисъ? Я такъ и думалъ, что вы ее вспомните. То былъ для васъ первый мотивъ такого рода, не правда ли, сэръ? Вы были тогда очень-молоды. Я боюсь сегодня за нашего капитана: онъ обыкновенно кутитъ напропалую въ денежные дни, и мн будетъ чертовски-хлопотливо доставить его домой. Мы живемъ вмст. Мы съ нимъ попрежнему партнры, хотя миссъ Эм… то-есть миледи Майрабель оставила фирму.— Такъ вы сохранили память о старинныхъ временахъ? А какова красавица она была?— Ваше здоровье, сэръ, и я весь къ вашимъ услугамъ, и онъ отпилъ немножко изъ поставленной для него на фортепьяно кружки портера.
Пенъ имлъ посл этого много случаевъ видться съ своими старыми знакомыми и возобновить сношенія съ Боусомъ и капитаномъ Костиганомъ.
Пока они были заняты дружескою бесдой, люди всхъ званій и разборовъ приходили въ Заднюю Кухню и выходили оттуда. Пенъ имлъ удовольствіе видть самую разнообразную коллекцію человчества, какой только могъ пожелать самый жадный наблюдатель. Здоровые фермеры и торговцы изъ провинціи, пріхавшіе въ Лондонъ по дламъ, приходили и наслаждались веселымъ пніемъ и ужинами Задней Кухни, цлые взводы молодыхъ подмастерьевъ и помощниковъ приходили сюда, вроятно, чтобъ подышать свжимъ воздухомъ, посл закрытія ставень надъ ихъ дневными трудами, бойкіе франты, веселые, развязные, разодтые, что называется ‘громко’ и (сказать ли?) немножко грязные, пли, курили здсь и апплодировали пнію единодушно и во все горло, красивые молодые гвардейцы и процвтающіе денди изъ клубовъ Сент-Джемс-Стрита, чего? даже члены Парламента и Палаты Перовъ являлись по временамъ въ Задней Кухн.
Басистъ Годжень произвелъ колоссальный эффектъ своимъ пніемъ и весь городъ бросился слушать его. Никто изъ другихъ пвцовъ, ни даже самъ Коттсъ, какъ онъ великодушно сознавался, не могъ устоять передъ Годженомъ, и онъ обыкновенно удалялся въ покои мистриссъ Коттсъ, или въ буфетъ, чтобъ не быть задавленнымъ поражающею псней. ‘The litile Doodeen’ бднаго Костигана, которому Боусъ прелестно аккомпанировалъ на фортепьяно, была пропта для весьма-немногихъ любителей, вздумавшихъ остаться посл пнія Годжена. Обыкновенно вс уходили по окончаніи его арій, и въ комнат оставались только очень-немногіе и особенно-ревностные искатели удовольствій.
Разъ ночью, или, врне, уже утромъ, когда Пенъ и Уаррингтонъ сидли вмст въ Задней Кухн, вошли туда почти въ одно время два обычные постители заведенія. ‘Мистеръ Гуленъ и мистеръ Дуленъ’, шепнулъ Уаррингтонъ Пену, кланяясь вошедшимъ джентльменамъ. Въ мистер Дулен Пенъ у звалъ своего спутника на имперіал дилижанса ‘Поспшный’. Тогда мистеръ Дленъ не могъ принять приглашенія Пена къ обду въ ковентгарденскомъ отел потому, что обязанности его званія, не дозволяли ему обдать въ гостяхъ по пятницамъ.
Газета Дулена ‘Разсвтъ’ лежала на стол, сильно-запятнанная портеромъ, рядомъ съ нею была газета Гулена, ‘День’. ‘Разсвтъ’ была газета радикальная, а ‘День’ ультра-копсервативная. Многія изъ нашихъ газетъ воздлываются ирландскими джентльменами, которыхъ храбрый легіонъ длаетъ у насъ то же самое, что длали ихъ предки въ прежнія европейскія войны (они нанимаются сражаться и бьются храбро) подъ враждебными другъ другу знаменами, и потомъ, посл битвы, все-таки остаются добрыми пріятелями.
— Почекъ и стаканъ портера, говоритъ Гулевъ.— Здравствуй, Морганъ, что длаетъ мистриссъ Дуленъ?
— Все благополучно, благодарю, благодарю, Микъ, она привыкла къ этому. Ну, а что твоя жена? Я, можетъ-быть, заверну къ теб въ воскресенье на стаканъ пунша, покильборнски.
— Только не бери съ собою Патти, потому-что у нашего Джорджи корь, говорить дружелюбный Морганъ, и они тотчасъ же пускаются разсуждать о длахъ, сопряженныхъ съ ихъ ремесломъ: объ иностранныхъ почтахъ, парижскихъ и мадридскихъ корреспондентахъ, о расходахъ ‘Утренней Газеты’ на разсылку курьеровъ, о томъ въ какомъ ходу ‘Вечерняя Звзда’ и тому подобное.
Уаррингтонъ, смясь, взялъ со стола нумеръ ‘Разсвта’, и указалъ на одну изъ передовыхъ статей, начинавшуюся такъ:
‘Въ прежніе годы знаменитые плуты, которымъ нужно было смастерить какое-нибудь злое дло — какъ, напримръ, избавиться отъ опаснаго непріятеля, пустить въ ходъ фальшивую монету, разгласить ложь — употребляли клятвопреступниковъ по ремеслу для исполненія того, за что они сами боялись взяться, будучи или слишкомъ-извстны, или слишкомъ-трусливы: такъ точно извстный соперникъ нашъ, ‘День’, нанимаетъ работниковъ того же разбора для распространенія клеветы противъ непріятныхъ ему людей, и призываетъ на помощь головорзовъ для уничтоженія репутаціи тхъ, кто ему надолъ. Одинъ гнусный злодй, съ котораго мы сорвемъ личину, подписывающійся вымышленнымъ именемъ Трефойля, теперь въ голов наемныхъ клеветниковъ заведенія нашего соперника. Мы можемъ указать на этого презрннаго раба и сдлаемъ это. Обвиненіе противъ благонамреннаго ирландскаго пера, лорда Бэнгбанаггера и противъ Совта Хранителей Закона о Бдныхъ, принадлежитъ къ числу…’ и проч.
— Что говорили у васъ объ этой стать, Микъ? спросилъ Морганъ:— когда капитанъ приложитъ руку, онъ настоящій чортъ. Вдь накаталъ статью въ два часа, знаешь, тамъ? пока дожидался чертенокъ изъ типографіи.
— Нашъ губернаторъ думаетъ, что публика не заботится ни на волосъ обо всхъ этихъ журнальныхъ взрывахъ и веллъ доктору повременить отвтомъ. Они толковали объ этомъ въ моей комнат: у доктора чесалась рука и онъ говорилъ, что на это легко написать громовое возраженіе, тутъ вдь не нужно никакихъ справокъ, ни учености, да губернаторъ не позволилъ.
— Любовь къ краснорчію пропадаетъ, Микъ.
— Правда, Морганъ. Вотъ было славно, когда докторъ писалъ въ ‘Феникс’, тогда онъ и Конди Руни такъ и налили другъ въ друга, день за днемъ.
— Да, и не только на бумаг, но и порохомъ, да пулями. Докторъ выходилъ на дуэль два раза, и Конди Руни подстрлилъ ему крылышки.
— Они толкуютъ о доктор Бонн и капитан Шэндон, сказалъ Уаррингтонъ Пену:— толкуютъ о свирпыхъ противникахъ ‘Разсвта’ и ‘Дня’. Докторъ Боннъ и капитанъ Шэндонъ все-таки величайшіе друзья между собою, несмотря на эти газетныя битвы, и хотя они кричать противъ Англичанъ за обиды ихъ милой Ирландіи, но сами наговорятъ о ней всегда въ одной стать столько дурнаго, что намъ бы и не прибрать половины этого, хоть испиши мы цлые томы.— Здоровы ли вы, Дуленъ?
— Вашъ слуга, мистеръ Уаррингтонъ, мистеръ Пенденнисъ, я въ восторг, что имю честь видть васъ. Ночное путешествіе наше было пріятнйшимъ въ моей жизни, и этимъ я обязанъ единственно вашей любезности. Я часто вспоминаю эту счастливую ночь, сэръ, и говорилъ о ней мистриссъ Дуленъ. Я встрчался здсь довольно-часто съ вашимъ фэшонэбльнымъ другомъ, мистеромъ Фокеромъ, сэръ. Онъ посщаетъ эту таверну, сэръ, и она, право, стоитъ того. Мистеръ Пенденнисъ, когда я имлъ удовольствіе познакомиться съ вами, я находился при еженедльномъ журнал ‘Том и Джери’, теперь я имю честь быть помощникомъ издателя ‘Разсвта’, одной изъ лучшихъ газетъ во всхъ владніяхъ Великобританіи — и онъ слегка поклонился Уаррингтону. Рчь его была мягка и вкрадчива, вжливостъ перваго сорта, и тонъ, когда онъ говорилъ съ нашими Англичанами, былъ совершенно-различенъ отъ того, съ какимъ онъ адресовался къ своему товарищу и земляку.
— Съ какого чорта онъ такъ разлюбезничался? проворчалъ Уаррингтонъ съ усмшкою, которой почти не старался скрывать.— Ба, это кто еще? да сегодня весь Парнасъ собрался сюда! вотъ и Арчеръ! О, мы потшимся! Ну, что, Арчеръ, Парламентъ на ногахъ?
— Не заходилъ туда. Я быль гд нужно, сказалъ онъ съ таинственнымъ видомъ: — дай мн поужинать, Джонъ, да чего-нибудь поплотне. Терпть не могу людей, которые васъ не кормятъ. Будь это въ Эспли-Гоуз, тамъ другое дло. Герцогъ Веллингтонъ знаетъ что я люблю, онъ всегда говорить своему дворецкому: ‘Мартинъ, припаси въ кабинет холоднаго ростбифа, да бутылку блднаго эля, да бутылку темнаго хереса: Арчеръ прійдетъ сегодня вечеромъ’. Герцогъ самъ не ужинаетъ, но любитъ смотрть, когда другіе дятъ съ аппетитомъ, и онъ знаетъ, что я обдаю рано. Чортъ возьми! нельзя же существовать однимъ воздухомъ.
— Позвольте познакомить васъ съ моимъ пріятелемъ, мистеромъ Пенденнисомъ, сказалъ Уаррингтонъ очень-серьзно:— Пенъ, это мистеръ Арчеръ, о которомъ я теб столько разъ говорилъ. Вы должны знать дядю Пена, Арчеръ, майора — вдь вы знаете всхъ.
— Обдалъ съ нимъ третьяго дня въ Гоунт-Гоуз, отвчалъ Арчеръ: — насъ было четверо: французскій посолъ, Стейне, да мы двое.
— Помилуйте, да мой дядя въ Шот…. началъ-было изумленный Пенъ, но Уаррингтонъ толкнулъ его въ ногу подъ столомъ и онъ замолчалъ.
— Я былъ во дворц по тому же длу, что и прежде, продолжалъ Арчеръ самымъ натуральнымъ тономъ: — и просидлъ въ пріемной зал цлые четыре часа, наслаждаясь, для развлеченія, только вчерашнимъ нумеромъ Times, который я знаю паизустъ, потому-что самъ писалъ три главныя статьи. Хотя лорд-каммергеръ входилъ четыре раза, и разъ съ королевской чашкой въ рук, но онъ даже не подумалъ сказать мн: Арчеръ, не хотите ли чашку чаю?
— Не-уже-ли! Что же тамъ такое? спросилъ Уаррингтонъ, и потомъ, обратясь къ Пену, прибавилъ: — ты, я думаю, знаешь, что при двор, когда что-нибудь неладно, всегда посылаютъ за мистеромъ Арчеромъ.
— Тамъ есть-таки кое-что неладное, возразилъ Арчеръ: — и такъ-какъ исторія эта будетъ дня черезъ два извстна всмъ, то можно разсказать въ чемъ дло. На послдней скачк въ Шантильи, когда я здилъ на Брайн-Борю для моего стариннаго пріятеля, герцога де Сен-Клу, старый король сказалъ мн: ‘Арчеръ, меня безпокоитъ Сен-Клу. Я устроилъ его женитьбу на принцесс Маріи Кунегонд, отъ этого зависитъ миръ въ Европ, а этотъ молодой сумасбродъ влюбился до бшенства въ маршальшу Массена и ршительно отказывается отъ женитьбы’. Ну вотъ, сэръ, я поговорилъ съ Сен-Клу, развеселивъ его напередъ тмъ, что выигралъ ему призъ и пребольшое пари, и онъ сказалъ мн: ‘Такъ и быть, Арчеръ, мы подумаемъ объ этомъ’…
— Мадамъ Массена должна ужь быть женщина пожилая, Арчеръ? спросилъ Уаррингтонъ.
— Чертовски-стара, годится ему въ бабушки, я говорилъ ему то же самое, отвчалъ Арчеръ, нисколько незадумавшись: — да ужь извстно, что нтъ ничего опасне этихъ пассій къ старухамъ.
— Не было ли тутъ тайнаго брака, Арчеръ?
— Ужь этого я не берусь ршить… а вотъ и мой ужинъ.
— Онъ былъ сегодня недуренъ, сказалъ Уаррингтонъ, когда оба пріятеля направились домой:— но я слыхалъ его, когда онъ былъ еще сильне въ удар, и вся зала смотрла на него разинувъ ротъ. А между-тмъ, отбрось онъ свое вранье, и человкъ этотъ останется даровитымъ, славнымъ дловымъ человкомъ и надежнымъ другомъ.
— Что же заставляетъ его нести такую чертовщину?
— Слабость, недугъ. Онъ никогда и никому не сдлалъ зла своею болтовнею и никогда не говорилъ дурнаго о ближнемъ. Вмст съ тмъ, онъ ни словомъ, ни дломъ, не станетъ противъ своей партіи, какъ многіе изъ насъ.
— Изъ насъ? Кто же эти мы?
— Цехъ Гусинаго Пера, рыцари книгопечатанія, любезный мой — четвертое сословіе Англіи.
— И ты принадлежишь къ нему?
— Мы потолкуемъ объ этомъ въ другой разъ, возразилъ Уаррингтонъ. Они проходили въ это время по Стрэнду, мимо газетной конторы, освщенной до-нельзя. Агенты выходили или неслись туда въ извощичыіхъ кабріолетахъ, въ комнатахъ издателей горли лампы, а наверху работали сотрудники: вс окна зданія пылали газомъ.
— Смотри сюда, Пенъ, сказалъ ему Уаррингтонъ, указывая на контору: — вотъ она, вотъ удивительная машина, которая никогда не смыкаетъ глазъ. Она иметъ своихъ агентовъ во всхъ частяхъ свта и курьеровъ на всхъ дорогахъ земнаго шара. Въ эту минуту она иметъ въ Мадрид агента для подкуповъ, а другой ея агентъ инспектируетъ цны картофеля въ Ковент-Гарден. Смотри! Вотъ детъ изъ-за границы нарочный. Завтра же они могутъ сообщить въ Доунинг-Стритъ самыя свжія иностранныя извстія: фонды поднимутся или упадутъ, состоянія составятся или лопнутъ, милордъ Б. встанетъ и, держа въ рук нумеръ и глядя на своего политическаго противника, произнесетъ великолпную рчь, а мистера Дулена оторвутъ отъ его ужина въ Задней Кухн: вдь онъ по части иностранной корреспонденціи и долженъ видть почту въ печати, въ новомъ нумер, прежде чмъ ляжетъ спать.
Толкуя такимъ-образомъ, пріятели возвратились ужь съ разсвтомъ въ свои комнаты.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ВТОРАЯ.
Въ которой мальчикъ изъ типографіи ждетъ у дверки.

Среди своихъ занятій и развлеченій, какъ ни были эти развлеченія скромны и дешевы, Пенъ видлъ висящій у себя надъ головой мечъ, который скоро долженъ былъ упасть и пресчь разомъ вс его наслажденія: онъ истратилъ почти вс свои деньги. Въ ‘клубъ’ онъ заплатилъ подписную цну, унесшую треть его капитала, купилъ на чистыя деньги мебель, которою пріукрасилъ свою комнату, наконецъ, такъ или иначе, а въ бумажник его оставался послдній банковый билетъ въ пять фунтовъ стерлинговъ, и онъ не зналъ какимъ-образомъ добыть ему преемниковъ его. Нашъ пріятель былъ вскормленъ какъ дитя на рукахъ матери, которое накормятъ, лишь-только оно заплачетъ.
Уаррингтонъ не зналъ, въ чемъ состоятъ рессурсы его пріятеля. Но онъ единственный сынъ, котораго мать живетъ въ провинціи, въ своемъ помсть, а старый щеголь-дядя обдаетъ ежедневно у вельможъ! Какъ Уаррингтону не думать, что у Пена неограниченный запасъ денегъ? Золотыя цпочки его и туалетная шкатулка были бы впору любому лорду. Привычки онъ имлъ самыя аристократическія: не то, чтобъ онъ проматывался на что-нибудь, ибо онъ лъ, пилъ и смялся, имя передъ собой только бутылку портера да кусокъ ростбифа, съ полнымъ удовольствіемъ и отличнымъ аппетитомъ, нтъ, но онъ никакъ не могъ принудить себя къ мелочнымъ денежнымъ предосторожностямъ. Онъ не могъ дать трактирному слуг два пенса на водку, не могъ отказать себ въ извощичьемъ кабріолет, когда шелъ дождь или когда ему было лнь идти пшкомъ, и въ такихъ случаяхъ онъ всегда давалъ кучеру лишнее. Онъ питалъ презрніе къ чищеннымъ перчаткамъ и пенсовымъ экономіямъ. Будь у него хоть десять тысячъ фунтовъ дохода, и тогда онъ не могъ бы быть щедре. Когда ему попадался нищій и разсказывалъ печальную исторію, или шла на встрчу пара хорошенькихъ малютокъ съ жалобными рожицами, рука его сама — собою опускалась въ карманъ. То была, можетъ-быть роскошная натура, которую нельзя было заставить цнить деньги, врожденная доброта и щедрость, а пожалуй и мелочное тщеславіе, жаждавшее похвалъ, хотя бы похвалъ слугъ и кучеровъ. Я не берусь ршить, знаютъ ли мудрйшіе изъ насъ, что именно побуждаетъ насъ на то или другое? Очень можетъ-быть, что поступки, которыми мы больше всего считаемъ себя вправ гордиться, перестанутъ восхищать насъ, если мы добросовстно выслдимъ ихъ начало.
Пенъ не находилъ нужнымъ сообщать другу свою денежную исторію. Уаррингтонъ зналъ, что Пенъ былъ въ Коллегіи отъявленнымъ мотомъ, но это общій тамъ недостатокь, а вотъ чего онъ не зналъ: какъ велики были издержки сына и какъ малы способы его матери?
Наконецъ эта исторія вышла на свтъ Божій, когда Пенъ угрюмо смотрлъ на сдачу съ своего послдняго пятифунтоваго банковаго билета, припесоипую на поднос таверны рядомъ съ кружкою эля для Уаррингтона.
— Это послдняя роза моего лта, сказалъ Пенъ:— цвтущія спутницы ея ушли давнымъ-давно, а теперь листки послдняго цвтка изъ этой нкогда прелестной гирлянды начали разсыпаться, и онъ разсказалъ Уаррингтону все, что мы ужь знаемъ о его сумасбродствахъ, о положеніи матери и великодушіи Лауры. Уаррингтонъ во все время разсказа слушалъ со вниманіемъ и молча курилъ свою коротенькую трубку.
— Безденежье послужитъ теб въ пользу, сказалъ Уаррингтонъ, вытряхая золу, когда Пенъ кончилъ: — я не знаю для человка лекарства полезне сквознаго втра въ карманахъ, я разумю для человка честнаго, потому-что на плутовъ это дйствуетъ иначе. Средсто это умряющее и крпительное, оно держитъ мораль человка въ полезномъ напряженіи, въ томъ же род, какъ человкъ на скачк съ преградами долженъ смотрть во вс глаза на препятствіе, которое долженъ перескочить или одолть. Маленькая нужда вызоветъ наружу твое дарованіе, если оно у тебя есть, и укрпитъ тебя на борьбу съ Фортуной. Во первыхъ, ты откроешь безъ какого множества вещей ты можешь жить, когда теб не на что купить ихъ. Теб не будутъ необходимы ни новыя перчатки, ни лакированные сапоги, ни о-де-колонь, ни кабріолеты. Ты выросъ матушкинымъ сынкомъ, Пенъ, и избалованъ женщинами. Помоему, человкъ одинокій, у котораго есть мозгъ и здоровье, и который не съуметъ найдти чмъ жить, не стоитъ того, чтобъ ему оставаться на родин. Пусть онъ вынетъ изъ кармана послдній полпенни и отправляется къ чорту въ колоніи: на родин онъ жить неспособенъ. Died. Я сказалъ. А теперь хлебну еще глотокъ этого добраго блднаго эля.
— Конечно ты сказалъ, но чмъ жить? Въ Англіи, безъ-сомннія, много и хлба, и говядины, но за все это надобно платить деньгами или работой. А кому нужна моя работа? да и на какую работу я гожусь?
Уаррингтонъ расхохотался.
— Положимъ, мы объявимъ въ Times, что ты ищешь себ учительскаго мста въ классическомъ и коммерческомъ училищ: ‘Джентльменъ, баккалавръ искусствъ Оксбриджскаго Университета, Коллегіи Сен-Бонифаса, общипанный предварительно на степень…’
— Чтобъ чортъ тебя побралъ!
— ‘Желаетъ преподавать классическую литературу и математику, и начала французскаго языка, онъ уметъ чесать и стричь волосы, можетъ одвать младшихъ воспитанниковъ и въ-состояніи играть на фортепіано Secondo съ дочерьми хозяина заведенія.
‘Адресъ: А. П. Лемб-Куртъ, Темпль’.
— Продолжай дале, ворчалъ Пенъ.
— Мужчин предстоитъ выборъ между многими ремеслами. Вотъ, напримръ, твой пріятель Блоунделль: онъ игрокъ и путешествуетъ по всей Европ, гд ловитъ молодыхъ фэшонэбльныхъ джентльменовъ и пообчищаетъ ихъ. Или, возьмемъ хоть Боба О’Туля, съ которымъ я былъ вмст въ школ: онъ теперь сидитъ на козлахъ бэллинафадскаго дилижанса, правитъ имъ и возитъ въ этотъ городъ корреспонденцію честнаго Джека Финюкена. Я зналъ одного человка, сэръ, докторскаго сына, какъ… ну, нечего сердиться, я вовсе не расположенъ обижать тебя — докторскаго сына, говорю я, который шатался здсь по госпиталямъ и ссорился съ отцемъ изъ-за денегъ, а что бъ ты думалъ онъ сдлалъ, когда дошелъ до послдняго пятифунтоваго билета? отпустилъ себ усы и бороду, сэръ, похалъ въ одинъ провинціальный городъ, объявилъ себя тамъ профессоромъ Спането, мозольнымъ операторомъ Сулука, и, сдлавъ удачную операцію надъ издателемъ тамошней газеты, поселился въ город и прожилъ съ выгодой цлые три года. Потомъ онъ помирился съ своимъ семействомъ и теперь получилъ въ наслдство вс банки, стклянки и пластыри своего отца.
— Къ чорту всю эту дрянь! воскликнулъ Пенъ.— Я не могу разъзжать на козлахъ, вырзывать мозоли или плутовать въ карты. У тебя нтъ въ виду ничего больше?
— Есть, ‘нашъ корреспондентъ’. Вотъ видишь, у всякаго человка есть свои секреты. Прежде-чмъ ты разсказалъ мн свою финансовую исторію, я воображалъ тебя не иначе, какъ джентльменомъ съ состояніемъ, потому-что и всякій другой, видя твое важничанье, аристократическія манеры и замашки, подумалъ бы тоже самое. Изъ того, что ты мн сейчасъ говорилъ о доходахъ твоей матери, ясно какъ день, что ты не долженъ больше налагать на нихъ руку. Ты не можешь продолжать грабить этихъ женщинъ и долженъ заплатить долгъ этой благородной двушк. Ее зовутъ Лаурой? да здравствуетъ Лаура! Ты скоре пойдешь въ носильщики, чмъ потребуешь хоть одинъ шиллингъ изъ дома.
— Но какъ заработать денегъ?
— А какъ я живу? Ты думаешь, на моей пенсіи, которую получаю, какъ младшій братъ, Пенденнисъ? Любезный мой, у меня есть свои секреты, и при этомъ на лиц Уаррингтона отразилось уныніе.— Я распорядился съ этою пенсіей пять лтъ тому назалъ. Мн нужно немного денегъ. Когда кошелекъ у меня опустетъ, я принимаюсь за работу и наполняю его, а потомъ лежу и наслаждаюсь какъ Индіецъ, или какъ боа-констрикторъ, пока добыча не переварится въ желудк. Посмотри-ка, я уже начинаю чувствовать пустоту, прибавилъ Уаррингтонъ, показывая Пену длинный и тощій кошелекъ, въ одномъ конц котораго уцлело еще нсколько гиней.
— По какъ же ты его наполняешь?
— Я пишу. Я не говорю этого никому, и Уаррингтонъ покраснлъ.— Я не люблю, чтобъ мн длали вопросы, или я попросту оселъ и не хочу, чтобъ люди знали, что Джорджъ Уаррингтонъ пишетъ для насущнаго хлба. Я пишу въ Юридическихъ Обозрніяхъ — вотъ эти статьи мои. И онъ пересчиталъ Пену нсколько книжекъ.— Повременамъ я работаю для одной газеты, которой издатель мн другъ.
Отправясь однажды въ клубъ съ Пенденнисомъ, Уаррингтонъ спросилъ себ кипу старыхъ нумеровъ ‘Разсвта’ и молча указалъ ему пальцемъ на нсколько статей, которыя Пенъ прочиталъ съ восторгомъ. Ему нетрудно было узнавать впослдствіи слогъ своего пріятеля, его сильныя мысли, рзкіе періоды, здравый смыслъ, сатиру и ученость.
— На это я недовольно-силенъ, сказалъ онъ, искренно-удивляясь силамъ своего товарища.— Я слишкомъ-мало смыслю въ политик и исторіи, а литературу знаю только поверхностно. Я не могу летать на такихъ крыльяхъ какъ ты.
— Но зато можешь летать на своихъ собственныхъ, любезный мой, которыя легче и, можетъ-быть, возносятся выше, возразилъ Уаррингтонъ ласково.— Твои стишки и отрывки, которые мн случалось пробгать, доказываютъ въ теб природный талантъ, сэръ, вещь рдкую въ наши дни. Нечего краснть. Ты обезьяна пресамолюбивая, и самъ быль увренъ въ этомъ лтъ десять сряду. Въ теб есть нсколько истиннаго поэтическаго пламени, сэръ, мн такъ кажется, а въ сравненіи съ нимъ вс наши лампы ничто, какъ-бы свтильня въ нихъ ни была устроена. Ты поэтъ, любезный мой Пенъ, и говоря это, Уаррингтонъ протянулъ своіе широкую руку и потрепалъ Пена по плечу.
Артуръ былъ въ такомъ восторг, что слезы выступили у него на глазахъ:
— Какъ ты добръ ко мн, Уаррингтотъ!
— Я полюбилъ тебя, молодость. Я былъ въ своей квартир чертовски-одинокъ, я нуждался въ комъ-нибудь, и твоя честная фигура какъ-то приглянулась мн. Мн понравилось, какъ ты смялся надъ этимъ бднымъ добрякомъ Лоутономъ. Однимъ словомъ, я самъ не знаю за что, но я тебя полюбилъ. Я на свт одинокъ, сэръ, и мн нуженъ былъ товарищъ, и выраженіе чрезвычайно-трогательное и грустное промелькнуло въ черныхъ глазахъ Уаррингтона.
Пенъ не замтилъ этой грусти, будучи слишкомъ-занятъ своими собственными пріятными размышленіями.
— Благодарю тебя отъ души, Уаррингтонъ, благодарю за дружбу и… и за то, что ты сейчасъ обо мн сказалъ. Правда, я часто думалъ, что я поэтъ. Я хочу быть и буду поэтомъ, хотя, можетъ-быть, свтъ и не признаетъ меня. Что жь теб больше понравилось: Аріадна въ Наксос (мн было всего весьмнадцать лтъ, когда я ее написалъ), или моя призовая поэма?
Уаррингтонъ разразился гомерическимъ хохотомъ.
— Ахъ ты гуснокъ, гуснокъ! заревлъ онъ: — да изо всей дрянной чепухи, которая мн когда-нибудь попадалась въ руки, Аріадна въ Наксос самая вялая и пошлая, а призовая поэма такъ слаба и напыщенна, что я, право, удивляюсь, какъ тебя не наградили за нее медалью, сэръ. Ты, чего-добраго, воображаешь себя поэтомъ, который зашибетъ Мильтона и Эсхила? Или ты, полупенсовый писака, считаешь себя Пиндаромъ, съ могучими крыльями иванскаго орла, владыкою выспреннихъ пространствъ? Нтъ, любезный мой, я того мннія, что тебя станетъ на журнальную статейку или на довольно-хорошенькое альманачное стихотвореніе: вотъ что я о теб думаю.
— Такъ я же докажу теб, что я стою большаго! воскликнулъ Пенъ, вскочивъ и топнувъ ногою.
Уаррингтонъ только хохоталъ сильне и двадцать-четыре раза выпустилъ дымъ изъ своей трубчонки, въ отвтъ Пену.
Въ скоромъ времени, дйствительно, представился Пену случай показать свое искусство. Знаменитый издатель, мистеръ Бэконъ (прежде подъ фирмою Бэкона и Бонги), на Пэтерностер-Роу, былъ обладателемъ юридическаго журнала, въ которомъ Уаррингтонъ помщалъ свои статьи, онъ же, Бэконъ, былъ владльцемъ и многихъ другихъ серьзныхъ періодическихъ изданій. Онъ имлъ обыкновеніе представлять каждый годъ публик прехорошенькій и прелестно — раззолоченный кипсекъ, ‘Весенній Альманахъ’, издаваемый леди Віолеттою Леба и считавшій въ числ своихъ сотрудниковъ не только знаменитйшихъ, но и самыхъ фэшонэбльныхъ поэтовъ своего времени. Въ этомъ сборник явились въ первый разъ стихотворенія молодаго лорда Доло, рыцарскія баллады высокороднаго Перси Попджоя, доставившія ему такую блестящую извстность, и вообще, многія произведенія нашихъ молодыхъ патриціевъ, выходили въ свтъ въ ‘Весеннемъ Альманах’, который впослдствіи раздлялъ общую участь весеннихъ цвтовъ и пропадалъ вмст съ ними. Книга эта была украшена портретами первыхъ красавицъ моднаго свта и гравюрами нжнаго и чарующаго характера, и такъ-какъ эти картинки заготовлялись задолго напередъ, потому-что гравировка на стали требовала много времени, то поэты должны были сочинять стихи на картинки, а не художникамъ приходилось иллюстрировать произведенія поэтовъ.
Однажды, передъ самымъ выходомъ изъ печати этого кипсека, Уаррингтонъ зашелъ на Пэтерностер-Роу переговорить съ мистеромъ Гаккомъ, главнымъ критикомъ и распорядителемъ всхъ изданій Бэкона, самъ этотъ почтенный джентльменъ не имлъ ни малйшаго вкуса въ поэзіи и литератур вообще, а потому весьма-благоразумно пользовался услугами человка, знающаго по этой части. Итакъ, Уаррингтонъ, зайдя въ кабинетъ мистера Гэкка по своему длу, засталъ его за кипою корректурныхъ листовъ и оттисковъ ‘Весенняго Альманаха’.
Перси Попджой написалъ стишки для одной картинки, названной ‘Церковная Паперть’. На этой гравюр молодая Испанка спшитъ въ церковь съ молитвенникомъ. Картинка была прехорошенькая, но повидимому геній поэзіи покинулъ Перси Попджоя, потому-что онъ сочинилъ самые негодные стишонки, какіе когда-либо выходили изъ-подъ пера молодаго патриція.
Уаррингтонъ расхохотался, прочитавъ эти стихи, мистеръ Гэккъ смялся также, но съ довольно-кислой миной. ‘Вдь это ршительно никуда не годится, сэръ’, сказалъ онъ:— ‘публика не выдержитъ этого. У Бонги готовятъ очень-не дурную книгу въ томъ же род и они выставили миссъ Бопэйнъ противъ леди Віолетты. У насъ, конечно, больше аристократическихъ титуловъ, но стихи ужь черезчуръ дурны. Сама леди Віолетта сознатся въ этомъ, она и сама хлопочетъ за свою поэму, какъ тутъ быть? Не бросить же картинку, вдь губернатору она стоила шестьдесятъ фунтовъ!
— Мн кажется, что я знаю одного молодца, который съуметъ написать получше этого, возразилъ Уаррингтонъ.— Позвольте взять картинку съ собой, а завтра утромъ можете прислать ко мн за стихами. Вдь вы, разумется, хорошо платите?
— О, конечно!
Обдлавъ свои дла, Уаррингтонъ пошелъ домой къ мистеру Пену, съ картинкою въ рук.
— Ну, молодость, вотъ теб случай. Ты долженъ сочинить стишки на эту гравюру. Попробуй — заработаешь себ денегъ и добудешь чмъ жить.
— Пожалуй, попробую.
— А я пойду обдать, сказалъ Уаррингтонъ и предоставилъ Пену работать на свобод.
Когда Уаррингтонъ воротился домой, что было весьма-поздно, стихи были готовы. ‘На, вотъ они’, сказалъ Пенъ.— Наконецъ-то я выжалъ ихъ изъ себя. Кажется, можно пустить въ ходъ?
— Кажется, можно, отвчалъ Уаррингтонъ, прочитавъ ихъ.— Нтъ ли у тебя еще чего-нибудь? Надобно, чтобъ они дали теб гинеи по дв за страницу, если стихи понравятся, такъ вотъ теб и entre въ изданія Бэкона, и приличныя деньги въ перспектив.
Пенъ перешарилъ свой портфль и нашелъ еще балладу, которая, по его мннію, могла явиться безъ стыда въ ‘Весеннемъ Альманах’. Онъ вручилъ Уаррингтону эти два драгоцнные документа, и оба пріятеля вышли изъ Темпля и направились къ жилищу музъ и ихъ владльцевъ, на Пэтерностер-Роу. Книжный магазинъ Бэкона помщался въ старинномъ, насупившемся строеніи, съ выставленными въ окнахъ экземплярами, изданными фирмой, подъ бюстомъ милорда Веруламскаго и именемъ мистера Бэкона на мдной дощечк. Прямо насупротивъ дома Бэкона былъ домъ мистера Бонги, отдланный заново и богато-украшенный во вкус семнадцатаго столтія, такъ-что можно было безъ труда вообразить себ величаваго Ивлина, переступающаго черезъ порогъ, или любопытнаго Пинайса, разсматривающаго книги въ окн. Уаррингтонъ пошелъ въ лавку мистера Бэкона, а Пенъ остался на улиц. Между ними было ршено, что Уаррингтонъ могъ дйствовать съ совершеннымъ полномочіемъ, и Пенъ принялся ходить взадъ и впередъ но улиц, въ самомъ тревожномъ состояніи духа и въ нетерпливомъ ожиданіи, чмъ кончатся дипломатическіе переговоры его пріятеля. Многимъ бднякамъ приходилось топтать эту самую мостовую, съ такими же заботами и безпокойствами, когда ихъ хлбъ и слава зависли отъ великодушнаго ршенія магнатовъ Пэтерностер-Роу. Пенъ смотрлъ на вс чудеса всхъ лавокъ и удивлялся странной смси литературы выставленной тамъ въ окнахъ. Въ одномъ окн красовались томы съ готическимъ шрифтомъ и образцы Альдо и Эльзевира, въ другомъ вы бы увидли пенсовой ‘Реестръ Событій’, полпенсовыя ‘Лтописи’, и ‘Исторіи всхъ странъ свтъ, равно какъ и другія изданія въ томъ же род. Дале, портреты некрасивыхъ особъ съ fac simile уважаемыхъ почерковъ достоуважаемаго Граймза Уэпшота, или многочтимаго Эліаса Гоуля, а равно ихъ творенія.
Пенъ смотрлъ во вс окна и лавки, какъ джентльменъ, ожидающій своей очереди у зубнаго врача, разсматриваетъ книги на стол его пріемной. Онъ вспомнилъ ихъ впослдствіи. Ему казалось, что Уаррингтонъ вовсе не выйдетъ къ нему. Уаррингтону дйствительно нужно было нкоторое время на предпринятое имъ ходатайство по длу Пенденниса.
Природное самолюбіе Пена разбухло бы до огромныхъ размровъ, еслибъ онъ слышалъ, какъ его расписывалъ Уаррингтонъ. Случилось, что самъ мистеръ Бэконъ спустился въ кабинетъ мистера Гэкка, когда Уаррингтонъ сидлъ у него, и тотъ, зная слабость издателя-капиталиста, повелъ на него атаку очень-искусно. Вопервыхъ, онъ надлъ шляпу какъ только началъ говорить съ Бэкономъ, и адресовался къ нему со стола, на который услся. Бэконъ любилъ, когда съ нимъ обходился грубо джентльменъ и обыкновенно вымщалъ это на своихъ низшихъ.
— Какъ, Бэконъ, вы не знаете мистера Пенденниса? сказалъ Уаррингтонъ.— Немного же вы бываете въ свт, иначе бы наврно знали его. У него имнье на запад, онъ потомокъ одной изъ древнйшихъ фамилій во всей Англіи и въ родств съ половиною нашей знати, онъ кузенъ лорда Понтипуля, былъ въ Оксбридж однимъ изъ самыхъ замчательныхъ молодыхъ людей, обдаетъ каждую недлю въ Гоунт-Гоуз.
— Ахъ, мой Создатель! не-уже-ли, сэръ? Что жь, право, сказалъ мистеръ Бэконъ.
— Я сейчасъ показывалъ мистеру Гэкку нкоторыя изъ его стихотвореній, написанныя имъ вчера вечеромъ по моей просьб, и Гэккъ говоритъ, что хочетъ дать ему экземпляръ того… какъ она называется, эта книга?
— Мой Создатель! Какъ она называется? вотъ хорошо!
— ‘Весенняго Альманаха’, да, такъ ея имя — въ уплату за его стихи. Вы, можетъ-быть, воображаете, что такой человкъ, какъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, откажется даромъ отъ обда въ Гоупт-Гоуз? Вы, безъ-сомннія, знаете, да и всякій это знаетъ, что людямъ фэшонэбльнымъ надобно платить?
— Какъ не знать, мистеръ Уаррингтонъ !
— Я вамъ говорю, что онъ звзда, онъ прославится современемъ, сэръ. Онъ человкъ новый, сэръ.
— Охъ, сэръ! это же самое говорили о такомъ множеств нашихъ молодыхъ франтовъ, мистеръ Уаррингтонъ, возразилъ издатель со вздохомъ.— Вотъ хоть лордъ Вискоунтъ Додо: вдь я далъ милорду препорядочныя деньги за его ‘Собраніе Стихотвореній’, а продалъ всего восемьдесятъ экземпляровъ. А ‘Эджинкуртъ’ мистера Попджоя, сэръ, вдь совсмъ померъ.
— Ну, какъ хотите. Въ такомъ случа, я лучше адресуюсь къ мистеру Бонги, сказалъ Уаррингтонъ и сошелъ со стола, какъ-будто собираясь уйдти.
Противъ этой угрозы Бэконъ не выстоялъ. Онъ тотчасъ же былъ готовъ согласиться на вс резонныя требованія мистера Уаррингтона, и спросилъ своего распорядителя въ чемъ дло? Услышавъ, что покуда переговоры шли только о двухъ балладахъ, предлагаемыхъ мистеромъ Уаррингтономъ для ‘Весенняго Альманаха’, онъ воскликнулъ: ‘Богъ съ вами! да давайте ему сейчасъ ордеръ къ моему банкиру’, и съ этимъ документомъ Уаррингтонъ вышелъ на улицу и вручилъ его Пену. Пенъ былъ въ такомъ восторг, какъ-будто кто-нибудь оставилъ ему огромное наслдство. Онъ тотчасъ же предложилъ Уаррингтону обдъ въ Ричмонд. ‘Что купить и послать матушк и Лаур? Имъ непремнно надобно что-нибудь подарить’.
— Имъ понравится больше всего книга съ твоими стихами и твоимъ именемъ, напечатаннымъ между другими звонкими именами.
— Слава Богу! Слава Богу! Теперь я уже не буду въ тягость бдной матушк. Теперь я въ скоромъ времени могу заплатить мой долгъ Лаур. Могу жить на свой счетъ, пробью себ дорогу самъ…
— Могу жениться на дочери верховнаго визиря, могу купить себ домъ на Бельгрев-Сквер, могу выстроить отличный воздушный замокъ! сказалъ Уаррингтонъ, любуясь радостью Пена.— Во всякомъ случа, Пенъ, теб будетъ на что купить хлба и сыра, а я долженъ теб сказать, что хлбъ, заработанный собственноручно, отлично-вкусенъ.
Въ тотъ день они обдали въ клуб съ бутылкою лафита перваго сорта, на счетъ Пена. Давно уже не предавался Пенъ такой роскоши, но Уаррингтонъ не хотлъ ему противоречить и они выпили дружно за здоровье ‘Весенняго Альманаха’.
‘Пошелъ дождь, будетъ ливень’, говоритъ англійская пословица. Пену вскор представился еще случай заработать себ денегъ. Въ одно утро Уаррингтонъ бросилъ ему черезъ столъ письмо, принесенное мальчикомъ изъ типографіи, который объявилъ’ что онъ ‘Отъ капитана Шэндона, сэръ’ — и потомъ ушелъ и заснулъ на своей обычной скамейк, въ сняхъ. Впослдствіи онъ приходилъ къ нимъ часто и приносилъ много посланій Пену.

‘Ф. Г. Вторникъ, утромъ.

‘Почтенный сэръ,

‘Бонги будетъ здсь сегодня, касательно Палл-Малльской Газеты. Вы именно тотъ, кого намъ надобно для настоящей вестэндской статьи — вы понимаете: бойкой и аристократической. Леди Гнишоу также изъ нашихъ, но отъ нея немного толку, знаете, и кром того, у насъ два лорда, но чмъ меньше они будутъ писать, тмъ лучше. Вы намъ необходимы. Вы сами назначите условія и мы ‘зашибемъ’ всхъ нашею газетой.
Прійдти ли къ вамъ мистеру Бонги, или не можете ли вы сами заглянуть ко мн сюда?

‘Вашъ покорнйшій
‘Чарльзъ Шэндонъ’.

— Еще оппозиція, сказалъ Уаррингтонъ, когда Пенъ прочиталъ записку.— Бонги и Бэконъ между собою на ножахъ. Они женаты на сестрахъ, Бэконъ на сестр Бонги, а Бонги — на сестр Бэкона, и были прежде партнрами и величайшими друзьями. Гэккъ говоритъ, что мистриссъ Бонги надлала между ними всю бду, а Шэндонъ, работающій на Бонги, валитъ всю вину на мистриссъ Бэконъ — чортъ ихъ разберетъ кто правь, кто виноватъ. Но съ-тхъ-поръ, какъ оба эти издателя разошлись, между ними свирпствуетъ страшная война. Лишь-только у одного выйдетъ книга путешествій, стихотвореній, новый журналъ или новое періодическое изданіе, другой сейчасъ же выступаетъ въ поле съ чмъ-нибудь въ томъ же род. Я самъ слышалъ какъ бдняжка Шэндонъ разсказывалъ съ хохотомъ, что онъ заставилъ разъ Бонги дать великолпный обдъ всмъ своимъ писателямъ въ Блеквалл, увривъ его, будто Бэконъ позвалъ всхъ своихъ на пиръ въ Гринич. Когда Бонги пригласилъ твоего знаменитаго пріятеля Уэгга издавать ‘Лондонца’, Бэконъ бросился стремглавъ на поиски и пріобрлъ имя мистера Грайндля для своего ‘Вестминстерскаго Магазина’. Когда Бэконъ издалъ комическую ирландскую повсть ‘Барни Брэллаганъ’, Бонги тотчасъ же поскакалъ въ Дублинъ и привезъ юмористическій ирландскій разсказъ ‘Луки Мэкъ Твольтеръ’. Когда докторъ Гиксъ напечаталъ у Бэкона свое ‘Путешествіе въ Месопотамію’, Бонги тотчасъ же предъявилъ ‘Изслдованія въ Сахар’, профессора Сэндимена. И теперь Бонги хочетъ издавать свою Палл-Малльскую Газету’ въ вид противодйствія ‘Вайт-Галльскому Обозрнію’ Бэкона. Пойдемъ, послушаемъ о ‘Газет’. Тамъ можетъ найдтись мсто и для тебя, молодость. Мы постимъ Шэндона и непремнно застанемъ его дома.’
— Гд онъ живетъ?
— Во Флитской долговой Тюрьм, гд онъ совершенно какъ дома.
Пенъ не видалъ еще этой стороны лондонской жизни и вошелъ въ ворота мрачнаго зданія, сильно-заинтересованный. Онъ и Шэндонъ прошли черезъ переднюю, гд сидли надзиратели и придверники мста, а потомъ, черезъ калитку, ихъ впустили въ самую тюрьму. Шумъ и толкотня, движеніе и возгласы, оборванная хлопотливость и дятельность — все это поражало и удивляло Пена. Здсь люди двигались безъ отдыха и устали, какъ запертыя въ клткахъ звринца животныя. Одни играли въ мячъ объ стну, другіе шагали и топали, тотъ расхаживалъ и жестикулировалъ, разсуждая съ своимъ адвокатомъ, облеченнымъ въ полинялую черную мантію, этотъ гулялъ печально, рядомъ съ женою и нося ребенка на рукахъ. На нкоторыхъ были халаты въ лохмотьяхъ и они смотрли франтами-ухарями. Всякій казался въ суетахъ, въ хлопотахъ и на сбор куда-то. Пенъ чувствовалъ, какъ-будто его душитъ эта атмосфера, и какъ-будто запертая за нимъ дверь никогда больше не отворится.
Они прошли черезъ дворъ и по каменной лстниц, черезъ корридоры, полные народомъ: шумъ, гамъ, хлопанье черными дверьми, фонари, свчи — все это одурманило Пена и онъ быль какъ въ лихорадочномъ сновидніи. Наконецъ, тотъ же самый маленькій посолъ, который принесъ записку Шэндона и шелъ за ними по Флит-Стриту, прикушивая яблоки, а въ тюрьм показывалъ имъ дорогу, остановился и сказалъ: ‘Вотъ дверь капитана’, и голосъ капитана извнутри пригласилъ ихъ войдти.
Комната, хотя обнаженная, смотрла довольно-весело: солнце сіяло въ окно, подл котораго сидла за работой дама, лицо ея было нкогда прекрасно и исполнено одушевленія и на увядшихъ чертахъ виднлись еще доброта и нжность. Несмотря на вс несчастіи, причиненныя сумасбродствомъ и легкомысліемъ мужа, она считала его за лучшаго и умнйшаго изъ людей: онъ и дйствительно былъ человкъ добрйшій. Онъ любилъ жену и дтей до-нельзя, по-своему: для нихъ у него были всегда самыя ласковыя слова и нжныя улыбки, и онъ разорялъ ихъ съ величайшимъ добродушіемъ. Онъ никогда не могъ отказать ни себ, ни другимъ въ удовольствіи, которое могли купить деньги его, готовъ былъ длиться послднею гинеей съ Джекомъ и Томомъ, и, какъ водится, имлъ кучу подобныхъ приверженцевъ. Онъ готовь былъ подписать свое имя на оборот всякаго чужаго счета и никогда не платилъ своихъ собственныхъ долговъ. Онъ готовъ былъ писать на чьей бы то ни было сторон и атаковать въ печати себя самого или любаго изъ ближнихъ. Онъ былъ остроумнйшій, любезнйшій и неисправимйшій изъ всхъ Ирландцевъ.
Когда Пенъ и Уаррингтонъ вошли, капитанъ (онъ нкогда служилъ въ одномъ ирландскомъ милиціонномъ полку, и титулъ остался при немъ) сидлъ на постели въ оборванномъ халат, съ письменною доскою на колняхъ, и строчилъ съ быстротою, къ какой только его перо было способно. Листъ бумаги за листомъ валились съ доски на полъ. Портреты дтей висли надъ его кроватью и меньшее изъ нихъ ползало и бродило по комнат.
Противъ капитана сидлъ мистеръ Бонги, величавый джентльменъ съ безсмысленною физіономіей, съ которымъ ребенокъ пробовалъ завести разговоръ.
— Папа очень-умный, сказала малютка:— мама говоритъ это.
— О, очень! отвчалъ мистеръ Бонги.
— А ты очень-богатъ, мистеръ Бунди, кричала двочка, которая едва начинала болтать.
— Мери! сказала мама изъ-за своей работы.
— О, ничего! заревлъ Бонги съ громкимъ ржаніемъ:— не бда если говорятъ, что я богатъ, хе, хе! Я-таки въ недурномъ положеніи, моя миленькая крошка.
— А если ты такъ богатъ, зачмъ не возьмешь папа отсюда?
Мама при этомъ начала отирать слезы своею работой. Бдная женщина старалась пріукрасить комнату, приладила занавски и повсила на стну портреты дтей. Мать заплакала, мистеръ Бонги побагровлъ и смотрлъ свирпо своими маленькими, налившимися кровью глазами, перо Шэндона продолжало писать, и въ это время послышался стукъ пришедшихъ Пена и Уаррингтона.
Капитанъ Шэндонъ приподнялъ голову.
— Здравствуйте, мистеръ Уаррингтонъ. Я сію минуту къ вашимъ услугамъ. Прошу садиться, джентльмены, если найдете на что, и перо опять пошло писать.
Уаррингтонъ выдвинулъ старый чемоданъ, единственное случившееся тутъ сдалище, и слъ на него, вжливо поклонившись мистриссъ Шэндонъ и кивнувъ головою Бонги. Дитя подошло къ Пену и начало разсматривать его очень-серьзно. Минуты черезъ дв кончилось писанье Шэндона, онъ бросилъ на кровать доску и принялся подбирать съ пола разсыпанные по немъ листы.
— Кажется, что такъ будетъ хорошо, сказалъ онъ: — вотъ вамъ программа Палл-Малльской Газеты.
— А вотъ и деньги за нее, сказалъ мистеръ Бонги, вручая ему пятифунтовую банковую ассигнацію.— Мое слово врно. Когда я скажу, что заплачу, такъ ужь заплачу.
— Да, да! Не всякій изъ насъ можетъ сказать то же самое, замтилъ Шэндонъ, жадно опуская въ карманъ банковый билетъ.

Конецъ первой части.

Часть вторая.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
происходящая въ сосдств Лодгэт-Гилля.

Сидящій въ тюрьм капитанъ Шэндонъ возвщалъ, въ своей краснорчивой программ Палл-Малльской Газеты, что Англія боролась съ могущественнйшимъ врагомъ и одолла его, оттого, что Британцы надялись на своихъ джентльменовъ. Джентльмены предводительствовали нашими воинами, когда орлы Корсиканца отступали передъ ними отъ Дуэро къ Гаронн, джентльменъ прорвалъ непріятельскую линію подъ Трафальгаромъ, и джентльменъ побдилъ подъ Ватерлоо!
При слов Ватерлоо Бонги кивнулъ головою и выразительно подмигнулъ капитану.
— Вы видите, какъ тронутъ нашъ уважаемый другъ мистеръ Бонги, сказалъ Шэндонъ, лукаво поглядывая изъ-за своихъ бумагъ: — вотъ вамъ самое неподдльное доказательство. Я уже въ сотый разъ пускаю въ ходъ герцога Веллингтона и Ватерлоо, и всегда съ успхомъ.
Посл этого капитанъ сознавался чистосердечно въ своей программ, что до настоящаго времени джентльмены Англіи, убжденные въ своихъ правахъ и пренебрегающіе тми, кто на нихъ нападаетъ, поручали представлять въ печати интересъ своего сословія дльцамъ и адвокатамъ по ремеслу, также, какъ они передали управленіе своими помстьями, или дла свои по судебной части — завдыванію людей, состоящихъ у нихъ въ служб.
Шэндонъ былъ убжденъ, что этому не должно больше быть, джентльмены Англіи должны быть сами бойцами за свое правое дло: они должны сами встртить враговъ своихъ въ пол, не должны допускать, чтобъ наемные адвокаты клеветали на нихъ и изображали ихъ въ ложномъ свт, не должны позволять, чтобъ въ Гробб-Стрит стряпались газеты изъ Вайтгалля (это шило въ бокъ бэконцамъ, мистеръ Бонги, замтилъ Шэндонъ, обращаясь къ издателю).
Бонги застучалъ палкою въ полъ: ‘Хорошенько ихъ, капитанъ!’ восклицалъ онъ съ жаромъ, потомъ, обратясь къ Уаррингтону и замотавъ своею головой запальчиве, чмъ когда-нибудь, онъ прибавилъ: ‘Ужь я вамъ скажу, сэръ, никто не напишетъ лучше Шэндона — никто, чортъ возьми!’
Сочинитель программы объявлялъ дальше, что нкоторые джентльмены, которыхъ имена умалчиваются по очевиднымъ причинамъ (Уаррингтонъ при этомъ снова разсмялся), ршились издавать журналъ и правила его такія-то и такія-то.
— Брраво! заревлъ Уаррингтонъ, прослушавъ эти правила.
Ребенокъ смотрлъ на всхъ съ удивленіемъ, мистриссъ ІІІэндонъ продолжала работать молча и во взгляд ея сіяло нжное самодовольствіе.
— Поди сюда, малютка Мери, сказалъ Уаррингтонъ и погладилъ шелковистыя свтлыя кудри дитяти своею широкою рукой, но Мери испугалась суровой ласки его и предпочла вскарабкаться на колни Пена и играть его красивою часовою цпочкой. Пенъ былъ этимъ очень-доволень, онъ былъ отъ природы добросердеченъ и простодушенъ, хотя скрывалъ свою врожденную ласковость подъ личиною напыщеннаго важничанья. Отецъ малютки снова взялся за свою программу.
— Вы смялись, сказалъ онъ Уаррингтону: — надъ очевидными причинами, о которыхъ я упоминалъ. Слушайте же, неврующій язычникъ: ‘Мы сказали’, продолжалъ онъ чтеніе: ‘что не можемъ объявить именъ особъ, участвующихъ въ этомъ предпріятіи, и что на это есть очевидныя причины. Мы насчитываемъ друзей съ вліяніемъ изъ обихъ Палатъ Парламента, и пріобрли себ союзниковъ во всхъ дипломатическихъ кругахъ Европы. Источники нашихъ свдній таковы, что нтъ никакой возможности подвергнуть ихъ огласк — таковы, какихъ не можетъ имть никакой другой лондонскій или европейскій журналъ. Но вотъ что мы можемъ сказать во всеуслышаніе: самыя свжія и скорыя извстія о движеніяхъ англійской и континентальной политики можно найдти только въ столбцахъ ‘Палл-Малльской Газеты’. Государственный человкъ и капиталистъ, джентльменъ-землевладлецъ и духовный, будутъ въ числ нашихъ читатолей, потому-что наши писатели и сотрудники изъ нихъ же. Мы обращаемся къ высшимъ классамъ общества и нисколько не отпираемся отъ этого: ‘Палл-Малльская Газета’ пишется джентльменами и для джентльменовъ, дирижирующіе ею обращаются къ сословію, въ которомъ они родились и живутъ. Если другіе имютъ свой журналъ, то почему джентльмены Англіи не должны имть своего представителя въ печати?
Потомъ мистеръ Шэндонъ разсуждалъ очень-скромно о литературномъ и фэшонэбльномъ отдлахъ ‘Палл-Малльской Газеты’, редакторами которыхъ будутъ джентльмены признанной репутаціи: люди, знаменитые въ университетахъ (причемъ мистеръ Пенденнисъ не могъ не засмяться и не покраснть), извстные въ клубахъ и въ обществ, которые они описываютъ. Онъ тонко намекалъ, что для объявленій о продажахъ, желающіе не найдутъ себ лучшаго глашатая, какъ ‘Палл-Малльская Газета’. Онъ краснорчиво обращался къ вельможамъ Англіи, баронетамъ Англіи, уважаемому духовенству Англіи, судилищамъ Англіи, къ матерямъ, дочерямъ и домашнимъ кругамъ Англіи, убждая подписаться на газету, при заключеніи Бонги проснулся отъ вторичнаго сна, которому предался во время чтенія, и еще разъ сказалъ, что ‘все славно и въ порядк’.
Когда кончилось чтеніе программы, присутствовавшіе джентльмены проступили къ обсужденію нкоторыхъ частностей касательно политическаго и литературнаго направленія газеты, и мистеръ Бонги сидлъ и слушалъ, кивая головой, какъ-будто онъ понималъ о чемъ идетъ дло, и одобрялъ излагаемыя мннія. По правд сказать, мннія мистера Бонги были очень-просты: онъ былъ убжденъ, что капитанъ Шэндонъ можетъ написать бойкую, громовую статью, лучше чмъ кто-нибудь во всей Англіи, ему нужно было уничтожить соперничествующій домъ Бэкона, и мнніе его было, что капитанъ можетъ сдлать это дло. Еслибъ капитанъ написалъ ему на лист бумаги пропись для чистописанія, мистеръ Бонги остался бы совершенно-доволенъ и счелъ бы статью громовою. Онъ свернулъ программу и положилъ ее въ карманъ съ величайшимъ удовольствіемъ, и не только заплатилъ ІІІэндону за рукопись, какъ мы уже видли, но подозвалъ къ себ маленькую Мери и далъ ей, на прощанье, шиллингъ на пряники.
Ршивъ все, что было нужно, присутствовавшіе начали бесдовать о постороннихъ предметахъ, и Шэндонъ повелъ разговоръ на свтскій ладъ, заключая, по наружности и манерамъ своихъ гостей, что они принадлежатъ къ beau monde. Онъ въ-сущности зналъ очень-немного о большомъ свт, но видалъ его, а потому могъ говорить о немъ. Онъ толковалъ о разныхъ современныхъ лицахъ и о свтилахъ высшаго общества, съ развязною фамильярностью и шутливыми намеками, какъ-будто всю жизнь водился только съ ними. Онъ разсказывалъ анекдоты изъ ихъ частной жизни, описывалъ пиры и вечера, на которыхъ онъ бывалъ, и на которыхъ случалось то и то. Пену забавно было видть оборваннаго тюремнаго жильца, говорящаго свысока о первыхъ лицахъ Англіи. Мистриссъ Шэндонъ всегда восхищалась, когда мужъ разсказывалъ эти повсти, и врила имъ съ фанатическимъ уваженіемъ. Она сама не желала вмшиваться въ аристократическое общество, она была недовольно-умна для этого, но большой свтъ былъ настоящимъ поприщемъ для ея Чарльза: онъ тамъ блисталъ, его тамъ уважали и цнили. Разъ какъ-то Шэндонъ былъ дйствительно приглашенъ къ обду лордомъ Б., и жена его хранила пригласительный билетъ этотъ, какъ драгоцнность.
Мистеру Бонги эта болтовня скоро наскучила и онъ всталъ, чтобъ уйдти, Уаррингтонъ и Пенъ поднялись также, чтобъ послдовать за издателемъ, хотя Пену и хотлось просидть тутъ подольше и познакомиться покороче съ семействомъ, которое интересовало и трогало его. На прощаньи онъ сказалъ, что надется имть позволеніе посщать ихъ, и Шэндонъ отвчалъ, оскаля зубы, что его всегда можно застать дома и онъ всегда будетъ очень-радъ видть мистера Пеннингтона.
— Я провожу васъ до воротъ моего парка, джентльмены, сказалъ капитанъ Шэндонъ, хватаясь за шляпу и необращая вниманія на умоляющій взглядъ жены и слабое восклицаніе’. ‘Чарльзъ!’ Капитанъ, въ стоптанныхъ туфляхъ, зашлпалъ передъ своими гостями и повелъ ихъ по угрюмымъ переходамъ тюрьмы. Когда онъ простился съ ними у калитки, рука его уже переминала въ карман оставленную мистеромъ Бонги банковую ассигнацію. Артуръ Пенденнисъ почувствовалъ истинное облегченіе, когда увидлъ себя вн этого ужаснаго зданія, и свободно ступилъ на мостовую Фаррингдон-Стрита.
Мистриссъ Шэндонъ печально продолжала свою работу, выглядывая повременамъ въ окно. Она видла, какъ мужъ спшилъ съ двумя какими-то людьми къ тюремной таверн. Она-было надялась обдать съ нимъ, потому-что на косяк за окномъ былъ кусокъ мяса и салатъ, и думала, что она и маленькая Мери раздлятъ эту скромную трапезу съ отцомъ малютки. Но теперь объ этомъ нечего было и думать: онъ просидитъ въ таверн, пока ея не запрутъ, а потомъ пойдетъ играть въ карты или пить въ комнату къ кому-нибудь другому и воротится далеко за полночь, молчаливый, съ стеклянными глазами, шатаясь, и ей же прійдется съ нимъ няньчиться. О, сколько разнообразныхъ мученій доставляемъ мы женщинамъ!
Итакъ мистриссъ Шэндонъ, вмсто того, чтобъ обдать, пошла и сдлала себ чай. Какъ часто, во всхъ страданіяхъ бдныхъ женщинъ, чайникъ бывалъ повреннымъ ихъ горя съ-тхъ-поръ, какъ это благодтельное питье вопіло у насъ въ употребленіе! Сколько миріадъ женщинъ плакало надъ нимъ! При сколькихъ болзненныхъ одрахъ кипятился онъ! Сколько горячихъ устъ получали изъ него освженіе! Природа, безъ-сомннія, имла въ виду женщинъ, производя чайное растеніе, фантазія можетъ безъ большаго напряженія собрать самыя разнородныя группы и картины вокругъ чайнаго столика. За чайникомъ Мелисса и Сахарисса повряютъ другъ другу свои сердечныя тайны. Подл чайника лежатъ письма обожателя бдной Полли, онъ былъ ея обожателемъ вчера, и она читала эти письма со слезами восторга, а не отчаянія, какъ теперь. Мери крадется на цыпочкахъ въ спальню матери и несетъ утшительную чашку вдов, непринимающей другой пищи. Руь готовитъ чай отцу, возвращающемуся съ полевыхъ работъ, словомъ, можно наполнить цлую страницу намеками на подобныя картины. Наконецъ, мистриссъ Шэндонъ и малютка Мери садятся и пьютъ вмст чай, пока капитанъ наслаждается въ таверн въ свое удовольствіе. Для этой бдной женщины чай единственная отрада, когда нтъ съ нею мужа!
Джентльменъ, съ которымъ мы уже слегка знакомы, мистеръ Джекъ Финюкенъ, землякъ капитана Шэндона, засталъ за чаемъ жену его и маленькую Мери, для которой всегда приносилъ въ карман пряникъ. Джекъ считалъ Шэндона величайшимъ изъ когда-либо существовавшихъ геніевъ, раза два добродушный кутила помогалъ Финюкену въ бд, потому-что у Шэндона всегда было ласковое слово, а иногда и гинея для страждущаго пріятеля, и для Джека день былъ не день, если онъ не навститъ своего покровителя. Онъ былъ готовъ бгать по всему Лондону по порученіямъ Шэндона, обдлывать его денежныя дла съ журналистами и издателями, кредиторами, полицейскими, обладателями векселей и расписокъ Шэндона, съ джентльменами, желающими спекулировать на эти документы, и словомъ, былъ усерднйшимъ ходатаемъ по тысяч разнородныхъ сдлокъ и запутанностей тороватаго Ирландца. Я до-сихъ-поръ не зналъ еще ирландскаго дворянина въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, у котораго не было бы адъютанта въ этомъ род, также несвободнаго отъ денежныхъ стсненій, у этого адъютанта свои подчиненные, а у тхъ опять свои несостоятельные агенты, и такъ дале. Нашъ капитанъ Шэндонъ протекалъ житейское поприще, предводительствуя постоянно людьми подобнаго рода, раздлявшими суровую участь своего вождя.
— Бьюсь о гине, недолго продержится у него этотъ пятифунтовый билетъ, говорилъ мистеръ Бонги о капитан, удаляясь отъ тюрьмы съ Пеномъ и Уаррингтономъ. И онъ судилъ справедливо, потому-что, когда мистриссъ Шэндонъ опорожнила почью карманы мужа, она нашла въ нихъ только пару шиллинговъ, да нсколько полупенсовъ отъ его утренняго денежнаго полученія. Шэндонъ далъ фунтъ одному изъ своихъ послдователей, послалъ баранью ляшку, картофеля и пива къ знакомцу на бдной половин тюрьмы, заплатилъ прежній счетъ въ таверн, гд размнялъ банковую ассигнацію, и пообдалъ тамъ съ двумя пріятелями, которымъ посл проигралъ въ карты почти все остальное: словомъ, къ ночи онъ очутился такимъ же бднякомъ, какимъ былъ утромъ.
Издатель и два его спутника поговорили нсколько между собою, оставя Шэндона, и Уаррингтонъ повторилъ Бонги то же самое, что онъ натолковалъ его сопернику Бэкону, то-есть, что Пенъ малый высокой руки, большаго генія, а что всего важне — отлично принятъ въ высшемъ обществ и въ безконечномъ родств со всею знатью Соединенныхъ Королевствъ. Бонги отвчалъ, что сочтетъ за счастье вести дла съ мистеромъ Пенденнисомъ. Онъ изъявилъ надежду имть удовольствіе раздлить въ непродолжительномъ времени кусокъ баранины съ обоими джентльменами, и такимъ образомъ, осыпавъ другъ друга вжливостями и увреніями, они разстались.
— Грустно видть такого человка какъ Шэндонъ, сказалъ въ раздумьи Пенъ, бесдуя вечеромъ съ Уаррингтономъ о виднной ими тюремной сцен:— человка съ такою образованностью и множествомъ познаній, такого несомнннаго дарованія и остроумія, видть его жильцомъ тюрьмы на половину его жизни, и прихвостникомъ книгопродавца, когда онъ на вол.
— Чтожь, и я прихвостникъ книгопродавца, да и ты начинаешь пробовать свою рысь въ качеств наемной клячи, отвчалъ Уаррингтонъ со смхомъ: — вс мы наемныя клячи по тому или другому тракту. А все же я лучше желаю быть тмъ, что есть, чмъ сосдомъ нашимъ Пэли. Онъ наслаждается жизнью небольше крота. Вообще чертовское количество незаслуженнаго участія было брошено попусту на долю тхъ, кого ты называешь прихвостнями книгопродавцевъ.
— Множество одинокихъ трубокъ и эля сдлали тебя циникомъ, Уаррингтонъ. Ты Діогенъ подл пивной бочки. Никто меня не увритъ, чтобъ человкъ геніальный, какъ Шэндонъ, былъ созданъ для гоньбы въ рукахъ такого грубаго животнаго, какъ этотъ неотесанный Бонги, который жиретъ отъ работы чужихъ головъ и богатетъ трудами своихъ поденьщиковъ. Меня бросаетъ въ негодованіе мысль, что Шэндонъ долженъ быть рабомъ такого скота, который не уметъ говорить поанглійски, хотя и живетъ этимъ языкомъ, и который не достоинъ чистить сапоги Шэндону.
— Ого, ты ужь начинаешь поносить издателей и становишься въ наши ряды — браво, Пенъ! А что, напримръ, можешь ты сказать противъ сношеній Бонги съ Шэндономъ? Разв издатель посадилъ автора въ тюрьму? Разв Бонги пропиваетъ теперь виднную нами сегодня утромъ пятифунтовую ассигнацію, а не Шэндонъ?
— Несчастье ввергаетъ человка въ дурное общество. Легко закричать ‘Фу!’ противъ бдняка, которому не съ кмъ слова выговорить, разв съ тми, кто сидитъ въ тюрьм вмст съ нимъ. Мы должны быть снисходительны къ причудамъ генія, и помнить, что та же самая пылкость и восторженность характера, которыя намъ такъ нравятся въ автор, очень-часто сбиваютъ съ пути человка.
— Къ чорту этихъ геніевъ! закричалъ Уаррингтонъ, весьма-строгій моралистъ на нкоторыя вещи, хотя, можетъ-быть, на дл и гршный человкъ:— я ршительно отвергаю, чтобъ было столько геніевъ, сколько ихъ насчитываютъ люди, хныкающіе объ участи писателей. Найдутся на свт тысячи умныхъ малыхъ, которые бы могли, еслибъ захотли, кропать стихи, писать статейки и читать книги, да произносить надъ ними приговоры, бесда писателей и критиковъ по ремеслу ни на волосъ ни боле блестяща, ни глубокомысленне, ни пріятне бесды всякаго другаго общества образованныхъ людей. Если законовдецъ, или воинъ, или купецъ, выйдетъ изъ своихъ доходовъ и не платитъ своихъ счетовъ, то его сажаютъ въ тюрьму: и авторъ долженъ идти туда же. Если авторъ напьется какъ скотъ, я не знаю почему онъ долженъ быть избавленъ отъ головной боли съ похмлья, если онъ заказываетъ портному платье, то почему онъ не долженъ платить?
— Я бы далъ ему больше денегъ на покупку платьевъ: я-таки желаю принадлежать къ порядочно-одтому сословію. Но протестую все-таки противъ этихъ гадкихъ посредниковъ между геніемъ и его великимъ хозяиномъ, публикой — посредниковъ, которые пожираютъ больше половины заработковъ и славы тружениковъ.
— Я работникъ прозаическій, а ты, молодость, поэтъ малаго разбора, и потому воображаешь себя вправ заноситься. Чего ты хочешь? Того ли, чтобъ составился цехъ капиталистовъ, который покупалъ бы произведенія всхъ авторовъ, какіе къ нему ни явились бы съ рукописью въ рук? Всякій, кто намараетъ эпопею, или произведетъ на свтъ романъ или трагедію, умй онъ писать, или нтъ, прійдетъ и долженъ найдти готовые мшки гиней за свою галиматью? Кто будетъ ршать, что хорошо и что дурно: что годится въ продажу и что нтъ? Наконецъ, допускаешь ли ты покупщику право покупать или не покупать? По-моему, сэръ, когда Джонсонъ сидлъ за ширмами Сент-Джонс-Гета и обдалъ въ сторонк, потому-что былъ слишкомъ-оборванъ и бденъ для стола литературныхъ тузовъ, угощавшихъ себя вокругъ лучшей скатерти мистера Кева — торговецъ этотъ не поступилъ съ нимъ несправедливо. Могъ ли бы ты требовать отъ издателя, чтобъ онъ узналъ генія въ молодомъ человк, тощемъ, оборванномъ и голодномъ, какимъ Джонсонъ ему представился? Лохмотья еще не доказательство генія, тогда-какъ капиталъ полновластенъ и, слдовательно, владыка на литературной бирж. Капиталъ иметъ право торговаться съ литературнымъ изобртателемъ, какъ и со всякимъ другимъ. Если я произведу что-нибудь новое по книжной части, то стараюсь извлечь изъ этого всю возможную выгоду, но я также мало имю права заставить мистера Моррэя купить мою книгу путешествій или разсужденій, какъ требовать отъ мистера Тэттерсалля, чтобъ онъ далъ мн сто гиней за мою лошадь. Я могу имть свои понятія о достоинствахъ моего пегаса и считать его великолпнйшимъ изъ животныхъ, но и покупщикъ вправ имть свое мнніе: ему можетъ быть нужна дамская лошадь, или спокойная кобыла для плохаго здока, или дюжее четвероногое для дороги — и тогда моя скотина ему не годится.
— Ты пустился въ метафоры, Уаррингтонъ, но былъ нравъ, говоря, что ты человкъ прозаическій. Бдный Шэндонъ! Есть въ его добродушіи и въ кротости этого милаго существа, его жены, что-то трогающее меня искренно. Я боюсь, что полюбилъ его больше, чмъ полюбилъ бы человка гораздо-достойне его.
— И я также. Не откажемъ ему въ нашемъ участіи и въ сожалніи, котораго заслуживаетъ его слабость, хотя человкъ боле-возвышенный и обидлся бы подобнымъ состраданіемъ столько же, какъ презрніемъ. Впрочемъ, ты видлъ, что у него утшеніе идетъ вслдъ за несчастіемъ, и одно производитъ или уравновшиваетъ другое. Онъ узникъ, но не злополучный.
— Геній его потъ и за тюремною ршеткой, замтилъ Пенъ.
— Да, возразилъ Уаррингтонъ съ горечью.— Шэндонъ не тужитъ въ своей клтк. Онъ бы долженъ былъ чувствовать себя несчастнымъ, но у него есть Томь и Джекъ, съ которыми онъ можетъ выпить, и это его утшаетъ, онъ бы хотлъ занять мсто повыше, но такъ-какъ это ему не дается, то онъ пьетъ съ Джекомъ и Томомъ, онъ могъ бы позаботиться о жен и дтяхъ, но у Джека и Тома явилась бутылка джина и они приглашаютъ его распить ее вмст, онъ могъ бы заплатить бдному портному Спину т двадцать фунтовъ, которые бднякъ долженъ внести за свою квартиру, но Томъ и Джекъ полагаютъ руки на его кошелекъ и онъ пьетъ съ ними, а бдный портной идетъ въ тюрьму и семейство его разорено. Будемъ сожалть о несчастіяхъ генія и возстанемъ противъ жестокосердыхъ издателей, которые такъ сурово поступаютъ съ авторами!
— Какъ! ты хочешь выпить еще стаканъ грога? сказалъ Пенъ съ насмшливой улыбкой: приведенный нами философическій разговоръ происходилъ въ Задней Кухн.
Уаррингтонъ засмялся по обыкновенію. ‘Video meliora proboque’ то-есть, ‘Джонъ, чтобъ грогъ былъ горячій, да съ сахаромъ’, сказалъ онъ слуг.
— Я бы также выпилъ еще стаканъ, да боюсь, что будетъ слишкомъ-много, сказалъ Пенъ: — знаешь ли Уаррингтонъ, мн нисколько не кажется, чтобъ мы были лучше нашихъ ближнихъ.
Когда Уаррингтонъ кончилъ стаканъ, друзья наши возвратились на свою квартиру.
Дома они нашли дв записки отъ Бонги. Гостепріимный джентльменъ кланялся имъ и просилъ ихъ сдлать ему честь отобдать у него въ скоромъ времени, въ обществ нсколькихъ литературныхъ друзей.
— Будетъ большой пиръ, Пенъ. Мы увидимъ всхъ бойцовъ Бонги.
— Всхъ, кром бднаго Шэндона, отвчалъ Пенъ, удаляясь въ свою комнату и кивнулъ пріятелю, желая ему доброй ночи. Происшествія того дня и новыя знакомства Пена волновали и занимали его значительно, и онъ долго не могъ заснуть, хотя звонкое и регулярное храпнье, раздававшееся въ сосдней комнатк, доказывало, что Уаррингтонъ ужь наслаждается богатырскимъ сномъ.
— Правда ли, думалъ Пенденнисъ, лежа въ постели и глядя на свтлую луну, озарявшую уголъ его туалетнаго стола и висвшій на стн видъ Фэрокса, работы Лауры: — правда ли наконецъ, что я буду самъ заработывать себ хлбъ, своимъ перомъ? Правда ли, что я не буду больше обирать милую матушку, и, чего-добраго, составлю себ въ свт имя и репутацію? Молодой мечтатель смялся и краснлъ при этой мысли, хотя былъ одинъ-одинхонекъ въ комнат: какъ бы онъ насладился честью и славой, еслибъ он ему достались!— Если счастье поблагопріятствуетъ мн, то слава Богу, если нтъ — нечего длать, надобно отказаться. Молю только Небеса, чтобъ я остался честнымъ человкомъ при удач и неудач. Молю Небеса, чтобъ они помогли мн говорить истину, сколько я буду въ-состояніи знать ее, и не уклоняться отъ нея ни для лести, ни для выгоды, ни изъ личной вражды, ни ради предубжденій партіи. О, милая матушка, какъ ты будешь гордиться, если я сдлаю что-нибудь достойное твоего имени! И ты, Лаура, перестанешь презирать меня, какъ лнтяя и мота, когда увидишь, что я… когда я сдлаю… Что за вздоръ! что я за Альнаскаръ потому только, что добылъ себ пять фунтовъ моими стихами и долженъ написать полдюжину журнальныхъ статей! Онъ продолжалъ эти мечтанія боле счастливый, исполненный надежды, и съ боле-смиреннымъ духомъ, чмъ чувствовалъ себя съ давнихъ поръ. Онъ думалъ о своей праздности, своихъ заблужденіяхъ, страстяхъ, сумасбродствахъ, огорченіяхъ и своевольной юности, всталъ съ постели, открылъ окно и выглянулъ на ночной воздухъ, потомъ, по какому-то внутреннему влеченію, которое мы ршимся признать добрымъ, онъ поцаловалъ видъ Фэрокса, опустился на колни подл кровати и остался нсколько минуть въ этомъ положеніи мольбы и покорности. Онъ всталъ съ влажными глазами. Онъ повторилъ машинально нсколько словъ, которыя прежде ежедневно произносилъ дитятей подл своей матери, посл чего она укладывала его въ постель, задергивала занавски и убаюкивала его кроткимъ благословеніемъ.
На другой день врный Пидженъ принесъ большой пакетъ, адресованный на имя Джоржа Уаррингтона, эсквайра, съ поклонами мистера Троттера и запискою, которую Уаррингтонъ прочиталъ въ постели.
— Пенъ, галло! заревлъ онъ Артуру, который еще не выходилъ изъ своей комнаты.
— Что такое?
— Ступай сюда, нужно!
— За какимъ чортомъ? спросилъ Пенденнисъ, входя къ Уаррингтону.
— Лови! закричалъ тотъ и швырнулъ въ него пакетомъ, еслибъ Пенъ не подхватилъ его, онъ былъ бы сшибенъ съ ногъ.
— Это книги, присланныя теб на рецензію для Палл-Малльской Газеты — осмолить ихъ! кричалъ Уаррингтонъ.
Что до Пена, онъ былъ въ восторг неописанномъ: рука его дрожала, перерзывая бечевку, которою пакетъ былъ обвязанъ, и когда онъ увидлъ цлую кучу новыхъ, свжепереплетенныхъ въ каленкоръ, томовъ путешествій, романовъ и стихотвореній.
— Двери на запоръ, Пидженъ, сказалъ онъ: — сегодня меня дома нтъ ни для кого на свт. И онъ бросился въ кресла и едва далъ себ время напиться чаю — такъ нетерпливо хотлось ему начать какъ можно скоре чтеніе и разборъ присланнаго.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Исторія все еще идетъ около Флит-Стрита.

Капитанъ Шэндонъ, подстрекаемый женою, которая вообще рдко вмшивалась въ дловую часть, выхлопоталъ для Джона Финюкена, эсквайра, изъ Верхняго Темпля, мсто помощника редактора ‘Палл-Малльской Газеты’. Мистеръ Финюкенъ дйствительно заслуживалъ всего на свт со стороны Шэндона: такъ онъ былъ преданъ семейству капитана и такъ ревностно старался оказать ему какую-нибудь услугу. Въ прежніе годы капитанъ находилъ себ убжище въ квартир Финюкена, когда опасность ему грозила и сыщики были противъ него спущены, но наконецъ полицейскіе узнали этотъ тайникъ и также регулярно стали поджидать капитана на лстниц Финюкена, какъ у его собственныхъ дверей. Въ эти же комнаты Финюкена приходила не разъ бдная мистриссъ Шэндонъ, объясняла ему свои затрудненія и печали, и они вмст обсуживали средства какъ выручить ея обожаемаго Чарльза. Много разъ угощалъ тутъ Финюкенъ и ее, и малютку. Для его маленькихъ комнатъ было особенною честью принимать въ стнахъ своихъ такую даму, когда она сходила съ лстницы съ опущеннымъ вуалемъ, Финъ наклонялся черезъ перилы и смотрлъ ей вслдъ, чтобъ какой-нибудь Ловеласъ Темпля не вздумалъ пристать къ ней по дорог, можетъ-быть, онъ даже и желалъ, чтобъ кто-нибудь напалъ на нее и доставилъ ему случай броситься къ ней на помощь, быть ея спасителемъ и переломать ребра дерзновенному. Мистриссъ Шэндонъ ощущала истинное удовольствіе, когда ея добрый и честный ратоборецъ получилъ при газет мсто помощника ея мужа.
Онъ готовь былъ просидть съ мистриссъ Шэндонъ до самаго поздняго часа тюремныхъ постановленій, и дйствительно не разъ бывалъ свидтелемъ, какъ укладывали спать маленькую Мери, на вечернюю молитву которой, призывавшую на папа благословеніе Божіе, Финюкенъ, хотя и католикъ, говорилъ искренно ‘аминь’. Но у него было въ тотъ вечеръ назначено свиданіе съ мистеромъ Бонги, съ которымъ они должны были переговорить о нкоторыхъ касающихся газеты длахъ за спокойнымъ обдомъ. Вслдствіе этого Джекъ ушелъ отъ мистриссъ Шэндонъ въ шесть часовъ, но на слдующее утро не преминулъ сдлать обычный визитъ въ Флитскую Тюрьму, разрядившись въ свое лучшее платье и надвъ украшенія, которыя хотя были недороги, но за то ярки и блестящи. Въ карман его было четыре фунта и два шиллинга, недльное жалованье за журнальную работу, изъ котораго онъ употребилъ два шиллинга на покупку новыхъ перчатокъ, по пути къ тюрьм.
Наканун онъ лъ баранину съ мистеромъ Бонги и мистеромъ Троттеромъ, редакторомъ Бонги по литератуной части, въ кофейн Динка, гд они подробно обсудили все, что слдовало, касательно направленія ‘Палл-Малльской Газеты’, Финюкенъ мастерски указалъ, какія долженъ сдлать распоряженія помощникъ редактора газеты, какого рода шрифтъ назначить для какихъ статей, кто долженъ описывать рынки, кто скачки и кулачные бои, кто разныя извстія, и кто фэшонэбльные толки. Онъ былъ знакомъ со многими джентльменами, съиздавна знатоками этихъ отраслей знанія, сообщающими ихъ публик, словомъ, Джекъ Финюкенъ былъ — какъ отзывался о немъ Шэндонъ, и въ чемъ онъ самъ былъ увренъ — однимъ изъ лучшихъ въ цломъ Лондон работниковъ по газетной части. Онъ зналъ, по скольку получаетъ въ недлю каждый, имющій дла съ книгопечатаніемъ, и могъ указать на тысячи маленькихъ фокусовъ или замысловатыхъ экономій, посредствомъ которыхъ сберегались деньги предпріимчиваго капиталиста, вздумавшаго издавать новый журналъ. Онъ ослпилъ и озадачилъ Бонги, котораго понятливость была изъ медленныхъ, быстротою своихъ вычисленій на бумаг, когда они сидли за столомъ. И Бонги сознавался впослдствіи своему подчиненному, мистеру Троттеру, что этотъ Ирландецъ ловкій и толковый малый.
Успвъ произвести на мистера Бонги такое благопріятное впечатлніе, добрый Джекъ Финюкенъ принялся за другое дло, которое было гораздо-ближе къ его сердцу, именно, за освобожденіе изъ тюрьмы своего обожаемаго друга и вождя, капитана Шэндона. Онъ зналъ до послдняго шиллинга количество тюремныхъ сторожей, державшихъ капитана въ предлахъ его флитской квартиры, онъ уврялъ даже, будто бы знаетъ всю сумму его долговъ, но это было невозможно, потому-что никто въ цлой Англіи не зналъ этого, и самъ капитанъ Шэндонъ меньше чмъ кто-нибудь взялся бы опредлить эту сумму съ точностью. Финюкенъ представилъ издателю на видъ, сколько дла предстоитъ Шэндону по его редакціи и какъ бы полезно было для Палл-Малльской Газеты, еслибъ онъ не былъ стсненъ заточеніемъ. (Это, однако, опровергалъ мистеръ Бонги, говоря: ‘Когда капитанъ подъ замкомъ, мы знаемъ наврное, гд его можно найдти, а если его выпустишь, то и не думай захватить его’.) Наконецъ, онъ все-таки до-того растрогалъ чувствительность Бонги, описывая ему, какъ мистриссъ Шэндонъ чахнетъ въ тюрьм и какъ ея ребенку нездоровъ тюремный воздухъ, что издатель объявилъ: если мистриссъ Шэндонъ зайдетъ къ нему завтра утромъ, то онъ посмотритъ, нельзя ли ей какъ-нибудь помочь. Разговоръ приходилъ къ этому счастливому окончанію за вторымъ пріемомъ грога. Джекъ Финюкенъ, въ карман котораго было четыре гинеи, хотлъ, отъ полноты восторга, заплатить трактирщику за все угощеніе, по Бонги сказалъ на это: ‘Нтъ, сэръ, ужь это мое дло, позвольте. Джемсъ, возьми сколько слдуетъ по счету, и полтора шиллинга на твою долю’, и передалъ слуг потребную на все это сумму. И вотъ какимъ образомъ Финюкенъ, отправившійся спать къ себ въ Темпль посл обда у Дикка, нашелъ въ своемъ карман, въ субботнее утро, все свое недльное жалованье сполна.
Онъ такъ выразительно и такъ радостно подмигнулъ мистриссъ Шэндонъ, что это доброе существо тотчасъ постигло, что у него должны быть хорошія всти, она поспшила взяться за шаль и шляпку, лишь-только Финюкенъ предложилъ ей сдлать ему честь прогуляться съ нимъ и освжиться чистымъ воздухомъ. Малютка Мери запрыгала отъ радости при мысли о такомъ праздник, потому-что въ этихъ случаяхъ Финюкенъ всегда дарилъ ей какую-нибудь игрушку, показывалъ ей представленія марьйонетокъ, собачьи комедіи и тому подобное, и вообще старался сколько-возможно позабавить ребенка. Онъ искренно любилъ все это семейство и охотно разбилъ бы себ голову, еслибъ это могло имъ къ чему-нибудь пригодиться.
— Можно мн идти, Чарли? или остаться съ тобою, потому-что ты сегодня утромъ нездоровъ? У него голова болитъ, мистеръ Финюкенъ. Онъ вообще подверженъ головнымъ болямъ, и я убдила его полежать въ постели, сказала мистриссъ Шэндонъ.
— Ступайте, ступайте об, а ты, Джекъ, побереги ихъ. Да напередъ дай-ка мн Буртонову Анатомію: надобно призаняться этой проклятой чертовщиной, сказалъ Шэндонъ съ величайшею веселостью и ласковостью. Онъ очень-часто выписывалъ свои греческія и латинскія цитаты, необходимыя публицисту, изъ этого репертуара учености.
Итакъ, Финъ взялъ подъ-руку мистриссъ Шэндонъ, Мери припрыгивала передъ ними, и они направились по корридорамъ и переходамъ тюрьмы къ выходу, и вскор выбрались на вольный воздухъ. Отъ Флит-Стритта до Пэтерностер-Роу очень-недалеко. Когда они втроемъ поравнялись съ лавкою Бонги, мистриссъ Бонги входила въ домъ въ парадныя двери, неся въ рук мшокъ и переплетенную въ красный сафьянъ книжку, заключавшую въ себ дла ея съ мясникомъ сосдняго рынка. На мистриссъ Бонги было пышное шелковое платье, со множествомъ малиновыхъ и оранжевыхъ лентъ, желтая шаль, шляпка съ красными цвтами внутри и зонтикъ свтло-голубаго цвта довершали уборъ. Мистриссъ Шэндонъ была въ старомъ тафтяномъ плать чернаго цвта, шляпка ея никогда не видала блестящихъ радостныхъ дней, а все-таки нельзя было не узнать въ ней даму comme il faut, какъ бы незавидно ни было ея одяніе. Об женщины поклонились другъ другу, каждая по-своему.
— Надюсь, что вы здоровы, Мумъ? сказала мистриссъ Бонги.
— Сегодня такой прекрасный день, отвчала мистриссъ Шэндонъ.
— Не хотите ли завернуть, Мумъ? и она посмотрла на ребенка такъ пристально, что тому стало страшно.
— Я… я шла по длу къ мистеру Бонги — я… я надюсь что онъ здоровъ?
— Если вы пойдете къ нему въ контору, то не можете ли… не можете ли покуда оставить вашу двочку у меня? сказала мистриссъ Бонги басомъ и съ трагическимъ взглядомъ, указывая пальцемъ на малютку.
— Я хочу остаться съ мама! закричала Мери, пряча личико въ плать матери.
— Ступай съ этой дамой, Мери, сказала мать.
— Я покажу теб хорошенькія картинки, сказала мистриссъ Бонги голосомъ людодки:— и разныя другія вещицы, посмотри-ка сюда и, открывъ мшокъ, она показала двочк отличнйшіе бисквитики, какіе ея Бонги любилъ кушать съ виномъ. Маленькая Мери увлеклась этою приманкой и все общество вошло въ парадный входъ, изъ котораго боковая дверь вела въ коммерческія комнаты мистера Бонги. Здсь, однако, когда дитяти пришлось разставаться съ матерью, оно снова струсило и ухватилось за материнскую юпку. При этомъ добрая мистриссъ Шэндонъ, замтивъ огорченіе на лиц мистриссъ Бонги, сказала ей: ‘Если позволите, и я поднимусь вмст съ вами и посижу у васъ нсколько минутъ’. Об дамы пошли наверхъ съ ребенкомъ, пара бисквитовъ развеселила маленькую Мери и она черезъ минуту смялась и болтала безъ малйшей принужденности.
Врный Финюкенъ, между-тмъ, нашелъ мистера Бонги въ гораздо-боле строгомъ расположеніи духа, чмъ онъ былъ наканун, когда дв трети бутылки портвейна и два солидные стакана грога подогрли его душу до степени энтузіазма и сдлали его великодушнымъ на общанія въ пользу капитана Шэндона. Гнвная супруга разбранила его за это, когда онъ воротился домой, и повелла не давать капитану ни малйшей потачки, говоря, что онъ негодный мотъ, которому не помогутъ никакія деньги, она не одобрила клада Палл-Малльской Газеты, убжденная, что Бонги только даромъ бросить свои деньги, какъ длаютъ т ‘черезъ дорогу’ она всегда называла заведеніе своего брата ‘черезъ дорогу’) съ своимъ Вайтгалльскимъ журналомъ. Пусть Шэндонъ сидитъ въ тюрьм, да длаетъ свое дло, для него нтъ на свт мста приличне. Напрасно Джекъ Финюкенъ просилъ, уговаривалъ, ручался — Бонги выслушалъ въ то утро поученіе, длившееся цлый часъ, и былъ неумолимъ.
Но чего честному Джеку не удалось сдлать внизу, въ контор, то сдлали пріятныя лица и манеры матери и дочери въ гостиной, гд отъ нихъ растаяла свирпая, но въ-сущности добрая мистриссъ Бонги. Въ голос мистриссъ Шэндонъ была такая безъискусственная пріятность, а манеры ея были такъ открыты и привлекательны, что вс, кто съ нею ни сходился, любили ее и жалли о ней. Ободренная сурово-ласковымъ пріемомъ хозяйки, она разсказала ей всю свою исторію: описала добросердечіе и добродтели своего мужа, слабое здоровье ребенка, и какъ она должна была разлучиться съ двумя другими дтьми и послать ихъ въ школу, потому-что не могла держагь ихъ при себ въ этомъ ужасномъ мст, наконецъ, мистриссъ Бонги, хотя страшная какъ леди Макбетъ, расчувствовалась подъ вліяніемъ этого простаго разсказа и объявила, что сойдетъ внизъ и поговоритъ съ Бонги. Ну, а въ этомъ семейств, со стороны мистриссъ Бонги говорить, значило повелвать, а со стороны мистера Бонги слушать, значило повиноваться.
Въ то самое время, когда бдный Финюкенъ былъ уже въ совершенномъ отчаяніи отъ безуспшности своего ходатайства, величавая мистриссъ Бонги спустилась на своего супруга и вжливо попросила мистера Финюкена подняться наверхъ къ своимъ друзьямъ въ гостиной, такъ-какъ ей непремнно нужно поговорить нсколько минутъ съ мужемъ. Оставшись съ нимъ наедин, лучшая половина издателя увдомила его о своихъ намреніяхъ касательно мистриссъ Шэндонъ.
— Что съ тобою, моя милая? спросилъ меценатъ, удивленный растроганнымъ тономъ жены:— да ты не дальше какъ сегодня утромъ не хотла и слышать о томъ, чтобъ я сдлалъ что-нибудь для капитана, я удивляюсь какъ ты такъ скоро перемнила мнніе.
— Капитанъ Ирландецъ, и я всегда терпть не могла этихъ Ирландцевъ. Но жена его настоящая дама, это всякій можетъ сразу увидть, и хорошая женщина, и дочь пастора, и женщина съ запада Англіи, Бонги, какъ и я сама со стороны моей матери. А видлъ ли ты… охъ, Творецъ!.. видлъ ли ты ея маленькую двочку?
— Да, мистриссъ Бонги, я видлъ эту двочку.
— И замтилъ ли ты, какъ она похожа на нашего бднаго покойнаго ангельчика Бесси? и мысли мистриссъ Бонги перенеслись назадъ, лтъ за восемнадцать, когда ‘Бэконъ и Бонги’ только-что открыли маленькую книжную лавочку въ одномъ провинціальномъ городк, и когда у мистриссъ Бонги былъ ребенокъ, по имени Бесси, похожій на маленькую Мери, которая ее сейчасъ такъ разжалобила.
— Хорошо, хорошо, милая! отвчалъ мистеръ Бонги, видя, что маленькіе глаза его супруги начинаютъ разгараться и рдть: — капитанъ сидитъ за бездлицу: противъ него всего только сто-тридцать фунтовъ. Половина этихъ денегъ выпуститъ его изъ тюрьмы, говорить Финюкенъ, а потомъ мы посадимъ его на половинное жалованье, пока онъ не очиститъ своихъ счетовъ. Когда маленькая сказала мн тамъ, въ тюрьм: ‘зачмъ вы не возьмете отсюда па?’ я право чувствовалъ то же, что и ты, милая, клянусь теб честью.
Результатомъ этого разговора было, что мистеръ и мистриссъ Бонги поднялись вмст въ гостиную, гд мистеръ Бонги произнесъ аляповатую рчь, которою возвстилъ мистриссъ Шэндонъ, что, такъ-какъ, сколько онъ узналъ, шестьдесятъ-пять фунтовъ освободятъ ея мужа изъ тюрьмы, то онъ готовъ ссудить ихъ этой суммой: она будетъ вычитаться изъ жалованья капитана и отпускается ей съ непремннымъ условіемъ, что она сама, лично, сдлается съ кредиторами мужа насчетъ его освобожденія.
Я думаю, что этотъ день былъ счастливйшимъ въ жизни мистриссъ Шэндонъ и мистера Финюкена.
‘Клянусь Бонги, ты козырь!’ заревлъ Финъ, невладя собою отъ восторга.— Дай лапу, дружище, и пусть меня повсятъ, если мы не зашибемъ по десяти тысячъ фунтовъ въ недлю нашей Палл-Малльской Газетой! и онъ прыгалъ по комнат и обнималъ маленькую Мери и выдлывалъ кучу бшеныхъ прыжковъ.
— Если я могу завезти васъ куда-нибудь въ моей карет, мистриссъ Шэндонъ, то она къ вашимъ услугамъ, сказала мистриссъ Бонги, смотря на выхавшій къ подъзду одиночный экипажъ, которымъ обладательница его немало важничала. И об дамы, усадивъ между собою маленькую Мери (которой ручонку супруга мецената держала крпко въ своей пятерн), съ восхищеннымъ Финюкеномъ на заднемъ сдалищ, похали съ Пэтерностер-Роу, причемъ мистриссъ Бонги бросала торжествующіе взгляды на оппозиціонныя окна Бэкона.
— Не поведетъ это капитана ни къ чему доброму, думалъ Бонги, возвращаясь къ своему бюро и счетамъ: — но у мистриссъ Бонги сердце вверхъ ногами, когда она только подумаетъ о своемъ несчастіи. Наше дитя было бы вчера совершеннолтнее, еслибъ дожило. Жена сама это говорила, и онъ удивлялся памяти женщинъ на нкоторыя вещи.
Мы считаемъ себя счастливыми, имя возможность сказать, что мистриссъ Шендонъ успла какъ-нельзя-лучше въ своемъ предпріятіи. Прежде, когда у нея вовсе не было денегъ, ей приходилось смягчать кредиторовъ только слезами и мольбами, но теперь они согласились безъ труда на ея просьбу, имя въ виду получить сейчасъ же по десяти шиллинговъ за фунтъ. Для капитана Шэндона, слдующее воскресенье было послднимъ въ тюрьм, по-крайней-мр, на нкоторое время.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Обдъ на Пэтерностер-Роу.

Въ назначенный день оба наши пріятеля явились въ дверяхъ мистера Бонги на Пэтерностер-Роу, явились не къ тому публичному входу, изъ котораго выбгали мальчишки книгопродавца съ мшками, наполненными томами его изданій, не къ тмъ дверямъ, около которыхъ медлили робкіе просители съ двственными рукописями, принесенными на продажу султану Бонги: но къ парадному крыльцу дома, откуда обыкновенно выходила великолпная мистриссъ Бонги и садилась въ свой экипажъ прокатиться, развалившись въ подушкахъ и бросивъ надменный взглядъ на окна мистриссъ Бэконъ — мистриссъ Бэконъ, все-еще безкаретной.
Въ такихъ случаяхъ, когда пышность жены мистера Бонги слишкомъ бсила мистриссъ Бэконъ, послдняя отворяла окно гостиной и смотрла на карету соперницы съ своими четырьмя дтьми, какъ-будто говоря ей: ‘взгляни-ка на этихъ четырехъ ангельчиковъ, Флора Бонги! Вотъ почему я не имю своего экипажа! ты бы готова была отдать карету и четверку лошадей въ придачу, лишь бы у тебя былъ такой поводъ не имть экипажа.’ Вотъ какія стрлы Эмма Бэконъ пускала во Флору Бонги, сидвшую въ карет, но завидовавшую ей и бездтную.
Когда Пенъ и Уаррингтонъ подошли къ крыльцу Бонги, карета и кабріолетъ подъхали къ дверямъ Бэкона. Изъ кареты медленно вылзъ старый докторъ Слокумъ, экипажъ доктора былъ такъ же тяжелъ, какъ его слогъ, но и то и другое производило звонкій эффектъ на издателей-книгопродавцевъ Пэтерностер-Роу. Изъ кабріолета выскочили два ослпительные блые жилета.
Уаррингтонъ засмялся.
‘Ты видишь, что сегодня и у Бэкона званый обдъ. Это докторъ Слокумъ, авторъ ‘Записокъ Отравителей’, а въ томъ щегольевомъ бломъ жилет ты бы едва узналъ нашего пріятеля Гулена. Дуленъ одинъ изъ Бонгійцевъ… да вотъ и онъ’. Дйствительно, Гуленъ и Дуленъ пріхали со Стрэнда въ одномъ и томъ же кабріолет, споря дорогою, кому заплатить за него шиллингъ. Мистеръ Дуленъ вышелъ на другую сторону улицы, въ черномъ фрак и широчайшихъ блыхъ перчаткахъ, на которыя обладатель ихъ не могъ не посматривать съ удовольствіемъ и гордостью.
Дворникъ, наряженный во фракъ, и лакей въ такихъ же обширныхъ перчаткахъ, какія были напялены на руки Дулена, только знаменитаго берлинскаго тканья, стояли чинно въ сняхъ Бонги, чтобъ отбирать у его гостей шляпы, пальто и плащи, и провозглашать наверхъ, во все горло, имена ихъ. Еще нсколько гостей прибыло вскор посл появленія первыхъ трехъ, но единственною представительной прекраснаго пола была покуда только сама мистриссъ Бонги, въ пунсовомъ атлас и тюрбан съ райскою птицей. Она длала книксены каждому входившему въ ея гостиную, но умъ ея былъ очевидно занятъ другимъ. Дло въ томъ, что ее тревожилъ обдъ у мистриссъ Бэконъ: принявъ каждаго изъ своихъ гостей, Флора Бонги устремлялась тотчасъ же къ амбразур окна, изъ котораго ей были видны вс подкатывавшіе къ дверямъ Эммы Бэконъ, и въ чемъ кто прізжалъ. Видъ массивной кареты доктора Слокума и его пары тощихъ, купленныхъ у барышника лошадей, давилъ Флору, къ крыльцу которой въ тотъ день подъзжали только извощичьи кабріолеты.
То были все литераторы, хотя до-сихъ-поръ еще неизвстные Пену. Тутъ былъ мистеръ Болль, настоящій редакторъ періодическаго изданія, выходившаго въ свтъ подъ снью знаменитаго имени Уэгга, мистеръ Троттеръ, начавшій свое поприще поэтомъ въ трагическомъ и самоубійственномъ род, но нисшедшій до званія работника и чтеца мистера Бонги, и капитанъ Сомфъ, старый франтъ и волокита, состоявшій въ какихъ-то неясныхъ связяхъ съ литературою и знатью. Говорили, будто онъ когда-то написалъ какую-то книгу, былъ пріятелемъ лорда Байрона и въ родств съ лордомъ Сомфингтономъ. И дйствительно, анекдоты о Байрон составляли главную его силу, и онъ рдко развалъ ротъ, неимя на язык этого поэта или кого-нибудь изъ его современниковъ. Напримръ: ‘Я помню, какъ бдному Шелли досталась въ школ хорошая отмтка за стихи, которые вс до послдней строчки были моей работы, клянусь Юпитеромъ!’ или: ‘Я помню, когда я былъ вмст съ Байрономъ въ Миссолонги’, и такъ дале. Пенъ замчалъ, что мистриссъ Бонги всегда слушала этого джентльмена съ большимъ вниманіемъ: его анекдоты объ аристократіи, къ которой онъ былъ кое-какъ примазанъ, восхищали супругу издателя, въ ея глазахъ онъ былъ почти важне великаго Уэгга. Еслибъ онъ только пріхалъ въ своей карет, мистриссъ Бонги заставила бы мужа купить какое бы то ни было произведеніе его пера.
Мистеръ Бонги принималъ очень-радушно своихъ гостей, по мр того, какъ они являлись.
— Какъ поживаете, сэръ? Славный день, сэръ. Радъ видть васъ здсь, сэръ. Флора, мой ангелъ, позволь имть честь представить теб мистера Уаррингтона. Мистеръ Уаррингтонъ, мистриссъ Бонги, мистеръ Пенденнисъ, мистриссъ Бонги. Надюсь, джентльмены, вы привезли съ собою хорошій аппетитъ. Въ теб, Дуленъ, я не сомнваюсь: у тебя чертовскій желудокъ.
— Ахъ, Создатель, Бонги! воскликнула его супруга.
— Да, ужь долженъ же быть разборчивъ человкъ, который въ этомъ дом не стъ съ хорошимъ аппетитомъ, сказалъ Дуленъ, подмигивая и поглаживая свой тощій животъ. Онъ было сунулся любезничать съ мистриссъ Бонги, но та отбила съ презрніемъ его робкія попытки.
— Терпть не могу этого Дулена, говорила она своимъ друзьямъ. И дйствительно, вся его лесть разбивалась о ея нерасположеніе.
Пока они разговаривали, причемъ мистриссъ Бонги наблюдала человчество изъ окна, вдругъ явилось ея глазамъ великолпное видніе колоссальной срой лошади, запряженной въ быстроприближавшійся кабріолетъ, за лошадью слдовали блыя возжи, поддерживаемыя блыми маленькими перчатками, блдное лицо, украшенное густою бородкой и головка крошечнаго грума на заднемъ сдалищ: ‘Высокородный Перси Попджой пунктуаленъ, какъ-нельзя больше’, объявила она съ восторгомъ и поплыла къ дверямъ на встрчу знатному юнош.
— Да, это Перси Попджой, сказалъ Пенъ, взглянувъ въ окно и видя человка, въ отличныхъ лакированныхъ сапогахъ, слзавшаго съ высокаго кабріолета: то былъ дйствительно этотъ молодой аристократъ, старшій сынъ лорда Фалконета, какъ всякому извстно, пріхавшій обдать къ своему издателю на Роу.
— Онъ былъ у меня горемыкой въ Итон, сказалъ Уарингтонъ.
Жаль, что ему досталось тамъ слишкомъ-мало. На оксбриджскихъ преніяхъ Перси схватывался иногда съ Пеномъ, и всегда оставался въ сильномъ наклад, а теперь онъ явился со шляпою подъ мышкой и съ выраженіемъ неописаннаго добродушія и самодовольствія на своемъ кругломъ и полномъ лиц, за которомъ природа прорвалась бородкой, по потомъ какъ-будто истощилась этимъ усиліемъ и оставила остальныя части лица безъ волосъ.
Импровизированный швейцаръ заревлъ: ‘Высокородный Перси Попджой!’ къ замшательству молодаго джентльмена, котораго титулы возвщались во всеуслышаніе.
— За какимъ чортомъ хотлъ онъ отнять у меня шляпу, Бонги? спросилъ онъ у издателя.— Не могу обойдтись безъ шляпы: она мн непремнно нужна, чтобъ раскланяться съ мистриссъ Бонги. Какъ вы сегодня авантажны, мистриссъ Бонги! Не видалъ въ парк вашей кареты, зачмъ вы тамъ не были? Мн безъ васъ чего-то недоставало, право.
— О, перестаньте трунить! возразила она.
— Трунить! Никогда въ жизни не…. галло! это кто? Здравствуй, Пенденнисъ! какъ поживаете, Уаррингтонъ? Это мои старинные пріятели, мистриссъ Бонги. Скажите, какимъ манеромъ вы оба здсь? спросилъ онъ молодыхъ людей, отвернувшись на своихъ лакированныхъ каблукахъ отъ мистриссъ Бонги, которая тотчасъ почувствовала уваженіе къ двумъ молодымъ гостямъ своего мужа, видя, что они такъ коротки съ сыномъ лорда.
— Какъ, они съ нимъ знакомы? спросила она быстро у мужа.
— Ребята высокаго полета, говорю я теб, отвчалъ издатель: — младшій въ родн со всею знатью. И мужъ, и жена бросились съ улыбками и поклонами на встрчу двухъ новыхъ гостей, почти такихъ же важныхъ особъ, какъ молодой лордъ — великаго Бенгема и знаменитаго Уэгга, которыхъ имена сейчасъ были возглашены снизу.
Мистеръ Бенгемъ вошелъ съ своимъ всегдашнимъ любезнымъ взглядомъ и вкрадчивой улыбкой, онъ обыкновенно смотрлъ на кончики своихъ изящныхъ сапоговъ, и взоръ его рдко направлялся на того, съ кмъ онъ говорилъ. Блый жилетъ Уэгга, напротивъ, блисталъ во всеузрніе и надъ нимъ красовалось его дюжее красное лицо, лучезарное отъ мысли о хорошемъ обд и предстоящихъ потхахъ. Онъ любилъ входить въ гостиную со смхомъ, и, уходя откуда-нибудь, оставлялъ за собою взрывъ хохота. Никакія личныя бды и неудачи, которыя доставались на долю юмориста наравн съ нешутливого частью человчества, не могли убить его веселости. Каковы бы ни были его горести, мысль объ обд всегда ободряла его великій духъ, а когда онъ встрчался съ лордомъ, всегда привтствовалъ его какимъ-нибудь каламбуромъ.
Итакъ, Бенгемъ подошелъ къ мистриссъ Бонги съ масляною улыбкой и вкрадчивымъ шопотомъ, посмотрлъ на нее изподлобья и показалъ ей кончики своихъ сапоговъ. Уэггъ объявилъ, что она сегодня очаровательна и направился прямо къ молодому вельмож, называя его Поппомъ, и немедленно разсказалъ ему презабавную исторію, приправленную крупною солью. Онъ былъ въ восторг отъ встрчи съ Пеномъ, пожалъ ему руку и потрепалъ очень-дружески по плечу, Уэггъ былъ въ самомъ веселомъ и привтливомъ расположеніи духа. Онъ заговорилъ съ Пеномъ громко о послднемъ ихъ свиданіи въ Бэймут, спрашивалъ о здоровь ихъ общихъ друзей въ Клевринг-Парк, и не прідетъ ли сэръ Фрэнсисъ на сезонъ въ Лондонъ, и былъ ли Пенъ у леди Рокминстеръ, которая уже въ город: вдь славная старушка наша леди Рокминстеръ! Все это было сказано Уэггомъ нестолько для Пена, сколько для назиданія всего общества, которое онъ радъ былъ увдомить, что посщаетъ джентльменовъ въ ихъ помстьяхъ и живетъ на короткой ног съ знатью.
Бенгемъ также пожаль руку нашему молодому пріятелю, все это мистриссъ Бонги замчала съ почтительнымъ удовольствіемъ, и посл сообщила мужу свои идеи касательно важности мистера Пенденниса, идеи, которыя оказались для Пена гораздо-выгодне чмъ онъ воображалъ.
Пенъ, который читалъ, и даже съ удовольствіемъ, нкоторыя стихотворенія миссъ Бопэйнъ, и воображалъ, что она нсколько походитъ на то, какъ сама себя описала въ ‘Цвтахъ Страсти’, увидлъ, къ величайшему своему изумленію, высокую и костлявую женщину, въ измятомъ атласномъ плать, входящую въ комнату со скрипомъ и тяжелыми гренадерскими шагами. Уэггъ тотчасъ же замтилъ внесенную ею въ сборкахъ подола соломенку, и хотлъ уже наклониться, чтобъ подхватить ее, но миссъ Бопэйнъ обезоружила всякую насмшливость, замтивъ это украшеніе сама и отдлила его отъ платья, наступя на него широкою ступнею. Потомъ она подобрала соломенку, извиняясь передъ мистриссъ Бонги, что заставила себя ждать, да что длать? эти омнибусы тащатся такъ медленно, хотя и очень-пріятно прохать всю дорогу отъ Кромптона за шесть пенсовъ. Никто не смялся надъ рчью женщины-поэта, которая высказала все это очень-просто. И дйствительно, эта достойная женщина и не думала стыдиться случая, причиненнаго ея бдностью.
— Такъ вотъ ‘Цвты Страсти!’ спросилъ Пенъ у Бенгема, стоявшаго подл него.— Помилуйте, да портретъ ея въ этой книг изображаетъ очень-недурную молодую женщину.
— Вы знаете, что ‘Цвты Страсти’ вянутъ какъ и вс остальные, отвчалъ Бенгемь.— Портретъ миссъ Бопэйнъ былъ, вроятно, нарисованъ нсколько лтъ тому назадъ.
— Мн въ ней нравится, что она не стыдится своей бдности.
— И мн также. Бенгемъ скоре бы умеръ съ голода, чмъ ршился пріхать на обдъ въ омнибус, — но я не знаю, для чего она такъ размахиваетъ этой соломенкой, мистеръ Пенденнисъ? Здоровы ли вы, моя милая миссъ Бопэйнъ? Я былъ сегодня утромъ въ гостиной одной важной дамы и вс восхищались вашей новою книгой. Эти строки на крестины леди Фанни Фэнтейль вызвали слезы на глаза герцогини. Я сказалъ ей, что надюсь имть удовольствіе встртиться съ вами сегодня, и она поручила мн благодарить васъ и сказать какое удовольствіе вы ей доставили.
Исторія эта, разсказанная сладкорчиво и съ улыбкою о герцогин, съ которою Бенгемъ видлся сегодня утромъ, совершенно подавила Уэгга, его вдовствующую графиню и баронета, и поставила Бенгема выше Уэгга, въ качеств фэшонебля. Бенгемъ воспользовался своимъ преимуществомъ и пустился сыпать анекдоты объ аристократіи. Ему очень хотлось втянуть въ этотъ разговоръ Попджоя, и онъ обращался къ нему, говоря: ‘Я сегодня утромъ сказывалъ вашему батюшк’, или: ‘я думаю, вы были въ NN-Гоуз въ тотъ вечерь, когда герцогъ сказалъ то и то’, но мистеръ Попджой не доставилъ ему этого удовольствія, а предпочелъ стоять въ окн подл мистриссъ Бонги и смотрть на кебы {Cab — сокращенное: кабріолетъ. Прим. перев.}, подъзжавшіе къ дому ‘черезъ дорогу’. По-крайней-мр, думала мистриссъ Бонги, если онъ и не будетъ разговаривать, то эти противные Бэконцы увидятъ, что въ числ моихъ гостей вельможный Перси Попджой.
Наконецъ колоколъ Собора св. Павла пробилъ часъ, получасомъ позже назначеннаго мистеромъ Бонги на его пригласительныхъ билетахъ, и изъ жданныхъ гостей недостовало только двухъ, которые тотчасъ, однако, явились, и въ которыхъ Пенъ узналъ съ удовольствіемъ капитана и мистриссъ Шэндонъ.
Когда эта чета поздоровалась съ хозяиномъ, хозяйкою и знакомыми, Пенъ и Уаррингтонъ подошли къ мистриссъ Шэндонъ и съ горячностью пожали ей руку. Ее это тронуло и, можетъ-быть, немножко сконфузило при мысли гд она ихъ видла въ первый разъ за нсколько дней. Шэндонъ былъ исправно вычищенъ и смотрлъ молодцомъ въ малиновомъ бархатномъ жилет и манишк, въ которую жена его воткнула свою лучшую брошку. Несмотря на ласковость мистриссъ Бонги, а можетъ-быть, и по причин этой ласковости, мистриссъ Шэндонъ приблизилась къ ней съ боязнью и робостью: дйствительно, она была страшне чмъ когда-нибудь въ своемъ пунсономъ атлас и съ райскою птицей: и мистриссъ Шэндонъ только тогда пріободрилась, когда хозяйка спросила ее своимъ обычнымъ басомъ о ея ‘миленькой двочк’.
‘Препріятное лицо у этой женщины!’ шепнулъ Попджой Уаррингтону. ‘Познакомьте меня съ капитаномъ Шэндономъ, Уаррингтонъ. Мн говорили, что онъ чертовски-уменъ. Годдемъ, сэръ, я обожаю умъ, клянусь Юпитеромъ!’ Это была правда: Небеса не снабдили мистера Попджоя большимъ количествомъ собственнаго ума, но зато дали ему благородную способность восхищаться чужимъ умомъ, если онъ и невсегда умлъ оцнивать его. ‘И представьте меня миссъ Бопэйнъ. Я слыхалъ что и она умна. Она, конечно, не изъ красивыхъ, да это ничего. Чортъ возьми! я самъ считаю себя литераторомъ, а потому желаю знать всхъ умниковъ’. Вслдствіе этого мистеръ Попджой и мистеръ Шэндонъ насладились удовольствіемъ взаимнаго знакомства, и теперь, такъ — какъ распахнулись об половинки дверей столовой, все общество отправилось туда и услось за столъ. Пенъ очутился въ средин между женщиною-поэтомъ и Уэггомъ. Дло въ томъ, что Уэггъ побоялся ссть на случившееся подл нея порожнее мсто, а потому эта честь поневол досталась Пену.
Даровитое существо немного говорило за обдомъ, но Пенъ замтилъ, что оно кушало съ обширнымъ аппетитомъ и не отказывалось ни отъ какихъ винъ, предлагаемыхъ ей буфетчикомъ. Дло въ томъ, что миссъ Бопэйнъ, посмотрвъ съ минуту на мистера Пенденниса, который не упустилъ-таки случая скорчить изъ себя важнаго человка и былъ разодть съ величайшею изъисканностью, съ самыми модными цпочками, запонками и жабо, ршила, и не безъ основанія, что онъ, долженъ-быть, какой-нибудь франтъ-нахалъ, а потому гораздо-лучше заняться обдомъ, чмъ имъ. Впослдствіи она сама созналась ему въ этомъ съ своимъ обычнымъ чистосердечіемъ:
— Я приняла васъ за одного изъ тхъ маленькихъ мэйферскихъ денди. Вы смотрли такимъ важнымъ человкомъ, точь-въ-точь похоронный подрядчикъ, и такъ-какъ мн было до-нельзя противно то гадкое существо, которое сидло у меня по другую сторону, то я сочла за лучшее обдать и молчать.
— И сдлали прекрасно, моя милая миссъ Бопэйнъ.
— И я гоже думаю, но въ другой разъ я намрена поговорить съ вами премного: вы вовсе ни такъ надуты, ни такъ глупы, ни такъ дерзки, какъ кажетесь съ перваго взгляда.
— О, миссъ Бопэйнъ, съ какимъ нетерпніемъ я буду ждать этого другаго раза! сказалъ Пенъ съ комическою нжностью.
Но возвратимся лучше къ обду на Пэтерностер-Роу.
Обдъ былъ роскошнйшій. ‘Что я называю въ цвтущемъ готическомъ стил’, шепнулъ Пену Уэггъ, сидвшій подл него. Прислуга въ башмакахъ со скрипомъ и берлинскихъ перчаткахъ была многочисленна и торжественна, и разговаривала между собою скороговоркой, двигаясь, за спинами гостей, съ блюдами и тарелками. Малорослый жокей мистриссъ Бонги совершенно исчезалъ за этими огромными чернофрачниками.
— Посмотрите на этого весьма — выпуклаго человка, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ Уэггъ: — это похоронный подрядчикъ съ Эмен-Корнера, и поставляетъ похороны и обды. Онъ здсь въ качеств поддльнаго дворецкаго, и я замчаю, любезный сэръ, и вы это увидите современемъ въ жизни, что тамъ, гд поддльный дворецкій на лондонскомъ обд, непремнно бываетъ и поддльное вино: этотъ хересъ отвратителенъ. Бонги, мой любезный, гд вы берете этотъ прелестнйшій темный хересъ?
— Радъ, что онъ вамъ нравится, мистеръ Уэггъ, желаю выпить рюмку съ вами, отвчалъ издатель.— Мн уступилъ его алдерменъ Бенитъ изъ своего запаса, сэръ, и могу вамъ сказать, онъ таки-дорого стоилъ. Мистеръ Пенденнисъ, не присоединитесь ли и вы къ намъ? Ваше здоровье джентльмены.
— Вдь какъ безсовстно лжетъ старый плутъ, сказалъ Уэггъ вполголоса: — просто взялъ эту гадость изъ кабачнаго погребка, дьявольски-крпко. Я бы желалъ имть здсь бутылочку хереса стараго Стейне, Пенденнисъ, мы съ вашимъ дядей роспили-таки не одну изъ его запаса. Онъ посылаетъ свое вино туда, гд иметъ привычку обдать. Я помню, что къ бдному Родону Кроли — брату сэра Питта Кроли, онъ былъ губернаторомъ на Ковентри-Айленд — къ нему всегда приходилъ мэтр-д-отель Стейне съ шампанскимъ изъ Гоунт-Гоуза, замороженнымъ и въ вазахъ, какъ слдуетъ.
— Какъ это вкусно! сказалъ добродушно Попджой.— У васъ долженъ-быть въ кухн настоящій cordon-bleu.
— О, да, отвчала мистриссъ Бонги, думая, вроятно, что онъ говорить о новомъ вертел.
— То-есть французскій chef de bouche, пояснилъ вжливый гость.
— О, конечно! милордъ.
— Вашъ артистъ говоритъ, что онъ французъ, мистриссъ Бонги? спросилъ Уэггъ.
— Право я не знаю, отвчала супруга издателя.
— Наврно французъ, воскликнулъ Уэггъ.— Обды отъ Григса, съ Кладбища св. Павла, какъ и у Бэкона, шепнулъ онъ Пену.— Бонги заказалъ свой на полкроны дороже на персону, чмъ у Бэкона, тоже самое сдлалъ Бэконъ. Они бы подсыпали яда въ мороженое другъ друга, еслибъ могли до него добраться, а что до отборныхъ блюдъ, они и безъ того настоящая отрава. Вотъ этотъ, гмъ, хе! этотъ Brimborion la Setign очарователенъ, мистриссъ Бонги, замтилъ онъ, накладывая себ на тарелку съ поданнаго ему гробовщикомъ блюда.
— Очень-рада, что вамъ по вкусу, отвчала мистриссъ Бонги, покраснвъ и незная, такъ ли называется это кушанье, какъ его назвалъ Уэггъ, но смутно подозрвая, что онъ смется надъ нею. Вслдствіе этого она возненавидла Уэгга съ женскою горячностью и низвергла бы его съ владычества надъ журналомъ Бонги, еслибъ имя его не имло такой цны въ книжной торговл и еслибъ онъ пользовался въ публик меньшею извстностью.
Уаррингтонъ сидлъ подл мистриссъ Шэндонъ, простое черное шелковое платье которой и полинялыя украшенія представляли сильную противоположность съ цвтущимъ нарядомъ издательницы, сидвшей по другую ея сторону. Грустная улыбка бдной женщины растрогала его, никто, повидимому, не обращалъ на нее вниманія, она сидла и молча смотрла на мужа, который также былъ какъ-то не въ своей тарелк, и котораго нсколько конфузило присутствіе кой-кого изъ гостей. Бенгемъ и Уэггъ знали его и его обстоятельства. Было время, когда онъ работалъ вмст съ послднимъ и стоялъ неизмримо выше его по уму, дарованію и познаніямъ, а между-тмъ звзда Уэгга сіяла ярко, тогда-какъ бдный Шэндонъ все коснлъ въ безъизвстности. Онъ не ршался говорить при громкой болтовн счастливца и пилъ вино молча, и то не больше того сколько ему давали. Онъ былъ подъ надзоромъ: Бонги предостерегъ гробовщика, чтобъ онъ не часто подливалъ капитану вина и неслишкомъ наполнялъ его рюмку. То была горестная мра предосторожности, и тмъ горестне, что была необходима. Мистриссъ Шэндонъ также посматривала съ безпокойствомъ, не выходитъ ли ея мужъ изъ мры.
Впродолженіе обда Уэггъ разговаривалъ больше съ Пеномъ и, разумется, предметомъ разговора были ближніе.
— Сегодня одинъ изъ великихъ дней Бонги, видите, вс мы здсь Бонгійцы. Читали вы романъ Попджоя? Вообразите, что это была старинная журнальная повсть, написанная, много лтъ тому назадъ, бднымъ Бодзеромъ, и давнымъ-давно забытая, наконецъ мистеръ Троттеръ, тотъ, съ огромными воротничками, откопалъ ее откуда-то и сообразилъ, что ее можно приспособить къ послднему похищенію — помните? Вотъ Бобъ и накаталъ нсколько ловкихъ главъ. Попджой позволилъ употребить свое имя и даже поддалъ нсколько страницъ собственнаго произведенія, и такимъ-то образомъ явилось: ‘Отчаяніе или скрывающаяся Герцогиня’. Для меня веселе всего экзаменовать Попджоя изъ его собственнаго романа, изъ котораго онъ не знаетъ ни слова.— Слушайте, Попджой, какое тамъ у васъ славное мсто, въ третьей части, когда замаскированный кардиналъ, обращенный епископомъ лондонскимъ, предлагаетъ женитьбу дочери герцогини.
— Радъ, что вамъ понравилось, отвчалъ Попджой: — этимъ мстомъ и я очень-доволенъ.
— Во всей книг нтъ и тни подобнаго мста, шепнулъ Уэггъ Пену: — все моя выдумка. Хорошъ былъ бы подобный эпизодъ въ консервативной повсти!
— Я помню, какъ мы разъ обдали въ Рим съ бднымъ Байрономъ, Гобгоузомъ и Трлони у кардинала Меццокальдо, началъ капитанъ Сомфъ:— и за обдомъ было орвіетское вино, которое Байронъ очень любилъ. И я помню какъ кардиналъ жаловался на свое одиночество. Мы похали чрезъ два дня въ Чивита-Веккію, гд дожидалась яхта Байрона и, клянусь Юпитеромъ, бдный кардиналъ умеръ черезъ три недли. Байронъ очень жаллъ о немъ, потому-что дйствительно любилъ его.
— Очень-интересная исторія, Сомфъ! замтилъ Уэггъ.
— Вы бы право хорошо сдлали, еслибъ напечатали нкоторыя изъ этихъ исторій. Вдь составилась бы книга, отъ которой разбогатлъ бы нашъ пріятель Бонги, сказалъ Шэндонъ.
— Зачмъ вы не попросите Сомфа напечатать ихъ въ вашей новой газет… какъ ее зовутъ, ге, Шэндонъ? заревлъ Уэггъ.
— Зачмъ вы не попросите его, чтобъ онъ напечаталъ ее въ вашемъ старомъ журнал? отвчалъ Шэндонъ.
— Разв готовится новая газета? спросилъ Бенгемъ, который зналъ это очень-хорошо, но стыдился своихъ сношеній съ книгодліемъ.
— Какъ! Бонги хочетъ издавать новую газету? воскликнулъ Попджой, который, напротивъ того, гордился своею литературною репутаціей и литературными знакомствами.— Возьмите и меня въ сотрудники. Мистриссъ Бонги, я васъ покорнйше прошу употребить ваше вліяніе на мужа и заставить его взять меня. Прозы или стиховъ, чего нужно? Романовъ, поэмъ, путешествій, или передовыхъ статей — готовъ поставлять все, что угодно, только пусть Бонги хорошо платитъ, и я готовъ къ услугамъ, право мистриссъ Бонги, хоть сейчасъ!
— Ее назовутъ ‘Полпивною Хроникой’, ворчалъ Уэггъ: — и малютк Попджою достанется дтскій отдлъ.
— Ее назовутъ ‘Палл-Малльской Газетой’, сэръ, и мы будемъ очень-счастливы имть васъ въ числ своихъ, сказалъ Попджою Шэндонъ.
— Палл-Малльская Газета — почему Палл-Малльская? спросилъ Уэггъ.
— Потому-что редакторъ ея родился въ Дублин, а помощникъ его въ Корк, хозяинъ живетъ на Пэтерностер-Роу, а газета будетъ выходить въ Кэтрин-Стрит, на Стрэнд. Довольствуетесь ли вы этими причинами, Уэггъ? сказалъ Шэндонъ, начинавшій уже сердиться.— Все на свт должно имть какое-нибудь имя. Собака моя, Конто, иметъ имя. Вы имете имя — и имя, котораго боле или мене стоите. Что вамъ за дло до имени нашей газеты?
— Какъ розу ни назови, благоуханіе остается то же, сказалъ Уэггъ.
— И теперь, мистеръ Уэггъ, такъ-какъ вы знаете имя газеты, то надюсь, будете его помнить… и… и вы знаете также мое имя.
— И знаю также вашъ адресъ, проворчалъ Уэггъ. Но послднее было проговорено вполголоса, и добродушный Ирландецъ развеселился тотчасъ же посл своего взрыва сплина, и дружелюбнымъ голосомъ попросилъ Уэгга выпить съ нимъ рюмку вина.
Когда дамы вышли изъ столовой, разговоръ сдлался громче и живе, и Бенгемъ произнесъ короткую рчь, въ которой предлагалъ всмъ присутствовавшимъ выпить за здоровье новой газеты, расхваливая донельзя дарованія, остроуміе и ученость ея даровитаго редактора, капитана Шэндона. Бенгемъ имлъ правило не упускать случая захватить себ протекцію газетчика, и въ-теченіе этого вечера подходилъ поодиначк къ каждому литературному джентльмену и отпускалъ каждому по спеціальному комплименту, одному, напримръ, говорилъ онъ, какое впечатлніе его послдняя статья произвела въ Доунинг-Стрит, другому, какъ искренно удивлялся почтенный другъ его, герцогъ такой-то, справедливости и основательности сужденій послднихъ нумеровъ такого-то журнала.
Вечеръ пришелъ къ концу и, несмотря на вс принятыя предосторожности, бднаго Шэндона раскачало, и онъ отправился съ врною женою на свою новую квартиру въ извощичьемъ кабріолет, котораго кучеръ подшучивалъ надъ нимъ со своихъ козелъ. У Бенгема былъ свой экипажъ, который онъ предложилъ къ услугамъ Попджоя, а бдная миссъ Бопэйнъ, видя, что Уэггъ собирается хать, настоятельно просила его взять и ее съ собою, на что тотъ, волей-неволей долженъ былъ согласиться, хотя ему отъ этого и не было очень-весело.
Пенъ и Уаррингтонъ пошли домой пшкомъ при лунномъ свт.— Ну, а теперь, сказалъ Уаррингтонъ: — посл того, что ты видлъ литераторовъ, скажи-ка, правду ли я говорилъ, что наберутся тысячи людей въ этомъ самомъ Лондон, которые не пишутъ книгъ, а между-тмъ, по-крайней-мр столько же умны и образованы какъ т, которые избрали это ремесло?
Пенъ долженъ быль сознаться, что въ-теченіе всего вечера вс эти литераторы не сказали ничего достойнаго быть записаннымъ, или годнаго для цитаты. И дйствительно, именно о литератур-то и не было говорено ни слова во весь этотъ литературный обдъ и вечеръ: можно вообще намекнуть людямъ, непосвященнымъ и жаждущимъ знакомства съ литераторами, что нтъ разряда людей, которые бы меньше говорили о книгахъ, или даже мене читали книги, какъ сами литераторы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Палл-Малльская Газета.

Новый журналъ имлъ сначала значительный успхъ. Вс говорили, будто его поддерживаетъ одна могущественная политическая партія и насчитывали многія громкія имена въ числ сотрудниковъ его. Имли ли эти толки какое-нибудь основаніе? Мы не вольны сказать ни да, ни нтъ, но вотъ что мы можемъ открыть: одна статья объ иностранной политик, приписываемая общимъ мнніемъ вельможному лорду, котораго сношенія съ Министерствомъ Иностранныхъ Длъ были хорошо извстны, была въ сущности сочинена капитаномъ Шэндономъ, въ комнатк таверны подъ вывскою ‘Медвдь и Посохъ’, около вайтгалльской пристани. Мальчикъ изъ типографіи выслдилъ его до этого убжища, бывшаго также временною резиденціей мистера Блодьера, литературнаго союзника капитана Шэндона. Также точно можемъ мы сказать съ достоврностью, что рядъ статей о финансовыхъ вопросахъ, приписываемыхъ общимъ мнніемъ одному государственному мужу, засдающему въ нижней Палат Парламента, былъ въ-сущности произведеніемъ мистера Джорджа Уаррингтона, изъ Верхняго Темпля.
Весьма-возможно, что дйствительно были какія-нибудь дла между Палл-Малльскою Газетой и этою могущественною партіей. Перси Попджой (котораго отецъ, лордъ Фалконетъ, былъ членомъ могущественной партіи) поднимался нердко по лстниц на квартиру Уаррингтона, въ газет разъ явилось одно извстіе, которое доставило ей репутацію и дйствительно могло попасть туда только изъ самыхъ недоступныхъ профанамъ источниковъ. Нкоторыя стихотворенія, слабыя по мыслямъ, но громкія и трескучія по выраженіямъ, являлись въ Палл-Малльской Газет за подписью ‘П. П.’, и, должно сознаться, что въ газет расхвалили его романъ до приторности.
Въ политическомъ отдл газеты мистеръ Пенъ не имлъ участія, но онъ былъ самымъ дятельнымъ ея литературнымъ сотрудникомъ. Контора Палл-Малльской Газеты была на Стрэнд, какъ мы уже сказали, и Пенъ часто туда направлялся съ рукописями въ карман и въ пріятныхъ хлопотахъ, какъ вообще начинающіе литературное поприще, которымъ видть себя въ печати ощущеніе еще новое, а между-тмъ они весело помышляютъ, что произведенія ихъ пронзводятъ-таки шумъ въ свт.
Въ этой же контор помощникъ редактора, мистеръ Джекъ Финюкенъ, компилировалъ съ помощью ножницъ и клейстера свою часть сотрудничества, онъ орлинымъ взоромъ пробгалъ вс газеты и выбиралъ изъ нихъ вс параграфы, касавшіеся сколько-нибудь моднаго свта, въ которомъ онъ предсдательствовалъ. Ни одна смерть и ни одинъ званый обдъ аристократіи не ускользали отъ столбцовъ Палл-Малльской Газеты, изъ ‘Встниковъ’ и ‘Листковъ’ самыхъ отдаленныхъ захолустьевъ провинціи, и изъ всего напечатаннаго въ Шотландіи и Ирландіи, онъ выкапывалъ удивительные параграфы и извстія о высшихъ классахъ общества. Зрлище было великое и трогательное для философа, когда Джекъ Финюкенъ, эсквайръ, имя передъ собою тарелку съ кускомъ мяса изъ лавочки, и стаканъ портера изъ таверны, разсказывалъ о блестящихъ и роскошныхъ пирахъ, какъ-будто онъ самъ присутствовалъ на каждомъ изъ этихъ баловъ, когда въ обшмыганныхъ панталонахъ и грязныхъ рукавахъ плоховатой рубашки, онъ устроивалъ и описывалъ вамъ веселымъ тономъ самыя очаровательныя собранія красавицъ и вельможъ. Несообразность призванія Финюкена, и его наружность и манеры, немало забавляли его новаго пріятеля, Пена. Съ-тхъ-поръ, какъ Джекъ оставилъ родную деревню, гд санъ его былъ, вроятно, не изъ высокихъ, онъ рдко видалъ другое общество, кром собиравшагося въ посщаемыхъ имъ тавернахъ, тогда-какъ по его писаніямъ вы вообразили бы непремнно, что онъ обдаетъ каждый день съ посланниками и герцогинями, и прохлаждается въ выпукломъ окн Вайта. Правда, у него проскакивали иногда промахи, но отъ нихъ страдалъ ‘Бэллинафадскій Часовой’, котораго онъ былъ главнымъ корреспондентомъ, а не Палл-Малльская Газета, которой вожди не давали ему большой воли писать, полагаясь больше на его ножницы и клейстеръ, чмъ на перо.
Пенъ усердно занимался критическою частью и, такъ-какъ у него было довольно начитанности, накопившейся съ молодыхъ лтъ, бойкая фантазія и зоркій инстинктъ схватывать смшное, то статьи его нравились и редакторамъ журнала, и публик, и Пенъ гордился при мысли, что получаетъ деньги не даромъ. Ужь разумется, что Палл-Малльская Газета выписывалась регулярно въ Фэроксъ и была съ восторгомъ читана тамошними дамами. Ее выписывали также въ Клевринг-Парк, гд, какъ мы знаемъ, была одна молодая двица съ большимъ литературнымъ вкусомъ, самъ старикъ докторъ Портменъ, къ которому вдова посылала статьи сына, когда уже знала ихъ наизусть, удостоилъ своего одобренія труды Пена, говоря, что въ маломъ есть умъ, бойкость, вкусъ и фантазія, и что онъ пишетъ если не какъ ученый, то во всякомъ случа какъ джентльменъ.
Каково былъ обрадованъ и удивленъ майоръ Пенденнисъ, когда, однажды, прійдя въ Клубъ Регента, гд собрались тогда Бенгемъ, лордъ Фалконетъ и нсколько другихъ джентльменовъ хорошей извстности и аристократическаго общества, онъ услышалъ, какъ вс они разсуждали о стать Палл-Малльской Газеты, отдлавшей немилосердо новую книгу, сочиненную супругою одного изъ главныхъ предводителей оппозиціонной партіи. Книга эта была: ‘Путешествіе по Италіи и Испаніи’, графини Моффборо, трудно ршить, что было тутъ удивительне, французскій или англійскій языкъ, которыми она владла одинаково0плохо, или промахи, которые дали критику случай блеснуть самою злою игривостью. Критикъ былъ не иной кто, какъ Пенъ.
Онъ прыгалъ и танцовалъ вокругъ своего предмета съ величайшею веселостью и шутливостью, указывалъ на ошибки леди съ удивительною учтивостью и съ неподражаемымъ притворнымъ серьзничаньемъ. Не было во всей стать слова невжливаго или неприличнаго въ лучшемъ обществ, а между-тмъ злосчастная сочинительца была безжалостнйшимъ образомъ растерзана и осмяна. Желчная физіономія Бенгема сіяла злымъ удовольствіемъ при чтеніи этой критики: леди Моффборо не пригласила его къ себ ни раза во весь прошлый годъ. Лордъ Фалконетъ хохоталъ и веселился отъ всего сердца: онъ и лордъ Моффборо были всю жизнь соперниками, и вс въ голосъ привтствовали майора Пенденниса похвалами племяннику. Майоръ до-сихъ-поръ не обращалъ никакого вниманія на намеки своей фэрокской корреспондентки, говорившей о тяжкихъ литературныхъ трудахъ милаго Артура, и боявшейся, чтобъ они не повредили его драгоцннаго здоровья, майоръ считалъ помышленія о мистер Пен и его газетныхъ сношеніяхъ гораздо-ниже его достоинства, какъ майора и джентльмена.
Но когда оракулъ Бенгемъ похвалилъ произведеніе пера мальчика, когда лордъ Фалконетъ, слыхавшій о Пен отъ Перси Попджоя, одобрилъ его геній, когда самъ великій лордъ Стейне, суду котораго майоръ передалъ статью, хохоталъ надъ нею, назвалъ молодецкою и клялся, что леди Моффборо, врно, вилась подъ нею, какъ китъ подъ острогою, майоръ счелъ и себя обязаннымъ удивляться племяннику и сказать: ‘Клянусь Юпитеромъ, въ этомъ молодомъ сорванц есть толкъ и онъ-таки малый съ талантомъ, онъ и самъ всегда говорилъ, что изъ него выйдетъ прокъ’. И на этомъ основаніи старый джентльменъ, рукою, трепетною отъ удовольствія, прислъ и написалъ вдов въ Фэроксъ все, что говорили великія особы въ похвалу Пена, написалъ онъ также и молодому сорванцу, спрашивая, когда онъ придетъ състь котлетку съ своимъ старикомъ-дядей, прибавляя, что иметъ порученіе привезти его къ обду въ Гаунт-Гоузъ, такъ-какъ лордъ Стейне любилъ общество всхъ, потшавшихъ его чмъ бы то ни было: умомъ ли, глупостью, сумасбродствомъ, причудами, жеманствомъ, веселостью и всякими другими отличительными качествами. Пенъ бросилъ это письмо черезъ столъ къ Уаррингтону и ему, можетъ-быть, было нсколько-досадно, что тотъ нисколько не быль этимъ растроганъ.
Храбрость молодыхъ критиковъ изумительна: они взберутся на судейское кресло и объявляютъ, незадумываясь, мнніе свое о самыхъ многосложныхъ и ученыхъ произведеніяхъ. Попадись Пену въ эту пору Астрономія Гершеля или Исторія Мак-Олея, онъ пробжалъ бы эти томы, обдумалъ свое мнніе съ сигарою въ зубахъ и произнесъ бы милостивый приговоръ, какъ-будто, по опредленію самой природы, критикъ долженъ быть снисходительнымъ судьею и покровителемъ авторовъ. При помощи Всеобщей Біографіи и Британскаго Музеума, онъ могъ сдлать быстрый обзоръ любаго историческаго періода, и разсуждать о лицахъ, фактахъ и эпохахъ такъ развязно и мастерски, что мама его не могла надивиться у себя дома, откуда ея милый мальчикъ пабрался такого колоссальнаго запаса свдній, да и самъ онъ удивлялся этому, когда, мсяца черезъ три, перечитывалъ свои собственныя статьи, и успвалъ забыть даже самый предметъ и книгу съ которою справлялся. Мистеръ Пенъ сознается, что въ ту пору его жизни онъ взялъ бы незадумавшись написать свое мнніе о величайшихъ твореніяхъ человческаго ума и въ двадцать-четыре часа накаталъ бы приговоръ хоть надъ всею Британскою Энциклопедіей. Къ-счастью, еще былъ подл него Уаррингтонь съ своимъ неумолимымъ хохотомъ и сдерживалъ его заносчивость постояннымъ и здравымъ осмяніемъ, а то онъ зазнался бы такъ, что изъ рукъ вонъ, потому-что Шэндонъ любилъ бойкость и игривость своего молодаго сотрудника, и ему дйствительно больше нравились легкія и яркія вспышки Пена, чмъ боле-всскій металлъ Уаррингтона.
Хотя Пена и можно было упрекнуть за самонадянныя сужденія, однакожъ онъ все-таки быль совершенно-честнымъ критикомъ, слишкомъ даже честнымъ для намреній мистера Бонги, который нердко ворчалъ на его безпристрастіе. Пенъ и начальникъ его, капитанъ Шэндонъ, имли разъ споръ объ этомъ предмет:
— Ради здраваго смысла, мистеръ Пенденнисъ, сказалъ ему Шэндонъ: — что вы надлали? вдь вы расхвалили одну изъ книгъ изданія Бэкона! Бонги разбранилъ меня сегодня утромъ, какъ бшеный, за похвальную статью одному изъ сочиненій той противной ‘Фирмы черезъ дорогу’.
Пенъ вытаращилъ глаза отъ изумленія:— Не-уже-ли вы хотите сказать, что мы не должны хвалить никакихъ книгъ, издаваемыхъ Бэкономъ? или, если книги эти дйствительно хороши, говорить что они дурны?
— Любезнйшій мой юный другъ, да для чего же, наконецъ, благонамренный издатель основываетъ критическій журналъ? Ужь не для того ли, чтобъ доставить выгоду своему сопернику?
— Разумется, для своей собственной выгоды, но и затмъ, чтобъ говорить правду.
— А моя программа? вы, можетъ-быть, считаете и это произведеніе совершенствомъ математической точности?
— Извините, но вопросъ не въ этомъ, мн кажется, что и вы сами не очень любите разбирать этотъ вопросъ. Программа ваша кольнула мою совсть не разъ, и мы обсудили это дло вмст съ Харрингтономъ. Мы, однако, согласились, прибавилъ Пенъ, смясь: — что хотя программа и ударилась значительно въ поэзію и декламацію, и хотя на вывск великанъ и былъ изображенъ огромне своего оригинала, который въ балаган, но намъ ненужно быть слишкомъ-щекотливыми за такую маленькую неврность, и мы будемъ длать въ представленіи свое дло, нетеряя репутаціи и неподвергаясь упрекамъ совсти. Мы скрипачи, и только играемъ по своимъ нотамъ, а вы балаганщикъ.
— И предводитель своей труппы, сказалъ Шэндонъ.— Ну, въ такомъ случа, я радъ хоть и тому, что совсть ваша позволяетъ вамъ играть для насъ.
— Конечно, но, прибавилъ Пенъ, съ тонкимъ чувствомъ достоинства своего положенія: — мы въ Англіи вс принадлежимъ къ какой-нибудь партіи, и я, какъ Британецъ, не отстану отъ своей. Я буду, сколько вы хотите, любезенъ къ своимъ — тотъ дуракъ, кто ссорится со своимъ гнздомъ — и готовъ разить непріятеля, но честнымъ образомъ, капитанъ, ужь какъ угодно. Положимъ, что нельзя говорить всю истину, но должно не говорить ничего кром истины, и, клянусь Юпитеромъ, я скоре околю съ голода и не пріобрту себ впередъ ни пенса своимъ перомъ, чмъ надлю противника измнническимъ ударомъ, или, если мн придется оцнить его, поставлю его ниже чмъ онъ по справедливости стоитъ. Замтимъ, что грозный инструментъ, о которомъ Пенъ сейчасъ упомянулъ, употреблялся имъ всего недль шесть, но онъ уже отзывался о немъ съ большимъ почтеніемъ.
— Хорошо, мистеръ Пенденнисъ, въ такомъ случа, когда намъ понадобится ударъ для Бэкона, мы поищемъ другаго молота, сказалъ Шэндонъ съ убійственнымъ добродушіемъ, очень-вроятно, что онъ подумалъ про себя.— Еще нсколько лтъ, и этотъ молодой джентльменъ перестанетъ быть такимъ брезгливымъ. Самъ ветеранъ кондоттіри давнымъ-давно бросилъ всякую разборчивость подобнаго рода: онъ столько лтъ воевалъ на всхъ возможныхъ сторонахъ, что совсть его была закалена.
— Чортъ возьми, сэръ, у васъ щекотливая совсть, мистеръ Пенденнисъ, это вдь роскошь всхъ новичковъ, которая, можетъ-статься, и у меня была когда-то, но этотъ цвтъ стирается самъ-собою, когда человкъ подольше потрется въ свт, что до меня, я не прикрываю себя никакими масками, но такъ какъ нашъ благонравный другъ Бенгемъ, или этотъ образецъ добродтели, Уэггъ.
— Не знаю, капитанъ, не-лучше ли лицемріе нкоторыхъ людей, чмъ цинизмъ другихъ?
— По-крайней-мр оно выгодне, отвчалъ капитанъ, кусая себ ногти.— Этотъ Бенгемъ пустйшій изъ шарлатановъ, а между-тмъ вы видли въ какой карет онъ пріхалъ къ обду Бонги. Чортъ возьми, долго придется ждать мистриссъ Шэндонъ, прежде чмъ и она сядетъ въ свой экипажъ. Помоги ей Фортуна, бдняжк!
Пенъ ушелъ отъ своего вождя посл этого маленькаго спора и разговора, и вывелъ свою мораль изъ словъ капитана: ‘Вотъ человкъ’, разсуждалъ онъ дорогою: ‘полный генія, учености, остроумія и тысячи добрыхъ природныхъ качествъ, а между-тмъ, какъ онъ убилъ все это, забывъ честность и потерявъ уваженіе къ самому себ. О, Пенъ, берегись! Ты очень-самонадянъ. Но промняешь ли ты свою честь на бутылку? Нтъ, нтъ, будемъ честны, что бы ни случилось, и уста наши будутъ говорить одну только правду, когда они отверзутся’.
Мистеру Пену досталось, однако, въ скоромъ времени испытаніе. Въ слдующемъ же нумер ‘Палл-Малльской Газеты’ Уаррингтонъ прочиталъ, съ аккомпаниманами бшеныхъ взрывовъ хохота, статью, нисколько непозабавившую Артура Пенденннса, который самъ трудился въ то время надъ критикою для нумера будущей недли того же журнала: статья эта, неизвстнаго автора, зврски истерзала ‘Весенній Альманахъ’. И, какъ-будто нарочно, больше всхъ досталось стихамъ Пена, напечатаннымъ подъ вымышленнымъ именемъ. Такъ-какъ самъ онъ отказался отъ разбора этой книги, то Шэндонъ передалъ ее на съденіе мистеру Блодьеру, съ наставленіемъ, какъ распорядиться съ нею. Тотъ выполнилъ желаніе капитана къ полному его удовольствію. Мистеръ Блодьеръ, человкъ съ замчательными дарованіями и принадлежавшій къ роду писателей, теперь уже у насъ переведшихся, имлъ въ своемъ ремесл извстную знаменитость и славился за зврскую шутливость. Онъ перенялъ и перетопталъ бдные весенніе цвты такъ же немилосердо, какъ сдлалъ бы быкъ, пущенный въ цвтникъ. Истерзавъ книгу до смерти, онъ снесъ полученный экземпляръ къ букинисту и купилъ себ на вырученныя деньги бутылку рома.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Пенъ является въ город и въ провинціи.

Пропустимъ теперь нсколько мсяцевъ изъ жизнеописанія мистера Артура Пенденниса. Въ-теченіе этого промежутка могли, конечно, произойдти многія событія, но они боле интересны для него самого, чмъ для читателя. Мы оставили его въ послдней глав регулярно принявшимся за обязанность журнальнаго сотрудника, или литературной клячи, какъ выражался мистеръ Уаррингтонъ, и мы знаемъ какъ однообразна и скучна въ печати жизнь всякаго рода наемной клячи, юридической, литературной, торговой, какой бы то ни было. Одинъ рабочій день совершенно-походитъ на другой. Писатель по ремеслу часто долженъ заработывать свой хлбъ, трудясь наперекоръ времени, своему желанію, здоровью, лни, или отвращенію отъ предмета, надъ которымъ ему приходится биться. Когда вамъ нужно добывать деньги посредствомъ Пегаса (что приходится многимъ, неимющимъ другой доходной собственности), то прощай поэзія и выспренніе полеты: Пегасъ поднимается тогда въ томъ же род какъ воздушный шарь мистера Грина, въ дни, объявленные въ аффишкахъ и когда зрители ужь заплатили за свои билеты. Пегасъ бжитъ рысью въ упряжи, по неровной мостовой, таща за собой кебъ или телегу. Часто Пегасъ длаетъ свое дло съ вздувающимися боками и дрожащими колнями, и нердко получаетъ отъ здока здоровое поощреніе плетью или бичомъ.
Не будемъ, впрочемъ, слишкомъ-щедры на соболзнованія объ участи Пегаса. Нтъ причины, почему бы это четвероногое было освобождено отъ работы, болзни и дряхлости: удла всхъ земныхъ тварей. Если Пегасу и достается иногда бичомъ, то онъ очень-часто заслуживаетъ его, и я, съ своей стороны, всегда готовъ оспоривать заодно съ пріятелемъ моимъ, Джорджемъ Уаррингтономъ, ученіе нкоторыхъ сентименталистовъ, увряющихъ что писатели, или люди геніальные, какъ ихъ величаютъ, должны быть избавлены отъ всхъ прозаическихъ обязанностей нашей ежедневной, нуждающейся въ хлб и платящей подати жизни, и не должны работать и платить какъ ихъ ближніе.
Итакъ, когда Палл-Малльская Газета пошла какъ слдуетъ, и достоинства Артура Пенденниса, какъ критика бойкаго, игриваго, остроумнаго и забавнаго, были признаны, онъ сильно трудился каждую недлю, приготовляя разборы присылаемыхъ къ нему книгъ, и поступая съ ними, конечно, безцеремонно, но честно и по крайнему своему разумнію. Правда, случалось, что иной шестидесятилтній историкъ, работавшій четверть столтія надъ своимъ трудомъ, съ которымъ нашъ молодой джентльменъ распоряжался посл двухдневнаго справочнаго чтенія Британскаго Музеума, бывалъ иногда слишкомъ-слегка трактуемъ втреннымъ критикомъ, случалось, что поэтъ, корпвшій надъ отдлкою выспреннихъ одъ и сонетовъ, пока они не показались ему достойными публики и славы, сердился за нсколько десятковъ дерзкихъ строчекъ рецензіи мистера Пена, въ которой притязанія поэта были ршены критикомъ, какъ-будто онъ былъ милордомъ-судей на скамь, а авторъ мелкотравчатымъ и трепещущимъ передъ нимъ просителемъ. Актеры особенно жаловались на него, и онъ былъ, можетъ-статься, дйствительно слишкомъ — строгъ къ нимъ. Но вообще говоря, во всемъ этомъ во было большаго зла. Теперь, конечно, другое дло, но во времена Пена было такъ мало великихъ историковъ, или великихъ поэтовъ, или великихъ актеровъ, что едва-ли этимъ ‘великимъ’ и случалось являться на его судъ. Т, кого онъ побичевалъ, получали то, что имъ въ-сущности были-таки полезно: не потому, конечно, чтобъ судья былъ лучше или мудре осужденныхъ его приговорами, да онъ и самъ этого никогда не воображалъ. Пенъ имлъ врожденное чувство юмора и справедливости, а потому не питалъ чрезмрнаго почтенія къ своимъ собственнымъ трудамъ, кром того, подл него былъ постоянно другъ его Уаррингтонъ — грозный критикъ, когда Пенъ вздумывалъ зазнаваться, и отдлывавшій именно Пена свирпе и безжалостне, чмъ тотъ когда-нибудь поступалъ съ своими литератуными подсудимыми.
Критическими работами и, повременамъ, передовыми статьями журнала, когда нашъ знаменитый публицистъ могъ высказать свои мысли, необижая своей газеты, мистеръ Артуръ Пенденнисъ пріобрталъ по четыре фунта и четыре шиллинга въ недлю, не безъ усиленнаго труда. Кром-того, онъ снабжалъ нкоторыя періодическія изданія статьями своего сочиненія и былъ, какъ думали (хотя самъ онъ объ этомъ не любилъ говорить) лондонскимъ корреспондентомъ Чэттерискаго Бойца, въ которомъ въ то время являлись весьма-блестящія и краснорчивыя ‘Письма изъ Столицы’. Всми этими трудами счастливому юнош удавалось заработывать себ около четырехсотъ фунтовъ въ годъ, и на второе Рождество, посл прибытія своего въ Лондонъ, онъ привезъ матери сто фунтовъ стерлинговъ, въ-счетъ долга Лаур. Что мистриссъ Пенденнисъ читала каждое печатное слово сына и считала его глубокомысленнйшимъ мудрецомъ и самымъ блестящимъ современнымъ писателемъ, что доставленіе ста фунтовъ было ею сочтено дломъ ангельской добродтели, что она боялась, не повредятъ ли эти труды его здоровью и была въ восторг, когда онъ ей сказалъ въ какомъ обществ проводитъ время и у какихъ великихъ писателей и вельможъ онъ бываетъ — это могутъ вообразить себ вс читатели, видавшіе удивленіе передъ сыновьями со стороны матерей и милое простодушіе любви, съ которымъ провинціальныя женщины слдятъ за дяніями своихъ мальчиковъ въ Лондон. Если Джонъ получилъ ходатайство по такому-то процессу, если Томъ былъ приглашенъ на такой-то балъ, если Джорджъ видлъ за обдомъ того или другаго важнаго или знаменитаго человка — какой восторгъ все это производитъ въ сердцахъ ихъ матерей и сестеръ въ Сомерсетшир! Какъ читаютъ и запоминаютъ письма молодца! Какъ долго служатъ он въ деревн предметами разговора и дружескихъ поздравленій! Пенъ пріхалъ только на самое короткое время и обрадовалъ сердце вдовы и оживилъ одинокій Фэрокскій домъ. Елена владла сыномъ вполн для себя: Лаура была въ гостяхъ у леди Рокминстеръ, жители Клевринг-Парка были въ отсутствіи. Весьма-немногіе старые домашніе друзья, и докторъ Портменъ во глав ихъ, сдлали мистеру Пену визиты и обращались съ нимъ съ замтнымъ уваженіемъ. То была между матерью и сыномъ эпоха нжности, откровенности, любви. Эти дв недли были блаженнйшими изъ всей жизни вдовы — можетъ-быть, изо всей жизни ихъ обоихъ. Праздники прошли слишкомъ-скоро. Пенъ снова воротился на поприще хлопотъ и трудовъ, а бдная вдова опять осталась одна. Она отослала Лаур привезенныя Артуромъ деньги. Я право не знаю, зачмъ эта молодая двица воспользовалась случаемъ ухать изъ дома, когда тамъ ожидали Пена, а также, облегчило ли его или укололо отсутствіе двушки?
Въ это время, чрезъ свои собственныя заслуги и при протекціи дяди, Пенъ былъ очень-хорошо принятъ въ лондонскомъ обществ и извстенъ въ литературныхъ и фэшонебльныхъ кружкахъ. Между литераторами ему была очень-полезна его свтская репутація: его считали джентльменомъ въ хорошемъ положеніи и съ лучшими ожиданіями, который пишетъ для собственнаго удовольствія, лучше этой рекомендаціи нельзя желать молодому литератору. Бэконъ, Бонги и Ко принимали его статьи съ гордостью: Бенгемъ приглашалъ его обдать, мистеръ Уэггъ смотрлъ на него благосклонно, они разславляли, какъ видали его въ аристократическихъ домахъ, гд онъ былъ хорошо принятъ, потому-что тамъ мало думали о его настоящемъ и будущемъ состояніи, и видли въ немъ джентльмена, съ приличною наружностью и хорошими манерами, пользовавшагося репутаціей умнаго малаго. Наконецъ, его приглашали въ одинъ домъ, потому-что видли въ другомъ, и вотъ какимъ образомъ молодому человку открылось настежъ все разнообразіе лондонской жизни. Онъ ознакомился со всякимъ народомъ, отъ Пэтерностера до Пимлико, и былъ такъ же дома за обдами вельможъ, какъ за столами тавернъ., служившихъ обычнымъ сборнымъ мстомъ его товарищамъ по перу.
Полный бодрости и любопытства, съ характеромъ, легко примняющимся ко всякому, нашъ молодецъ полюбилъ это чудное разнообразіе и толкотню людей, и ему радовались, или онъ былъ въ своей тарелк, всюду, куда бы ни явился. Онъ, напримръ, завтракалъ утромъ у мистера Пловера, въ обществ пера, милорда епископа или парламентскаго оратора, въ обществ знатныхъ синихъ чулковъ, моднаго денди, автора послдняго новаго романа, или новйшаго льва, приведеннаго изъ Египта или Америки, онъ покидалъ этотъ отборный кружокъ для задней комнаты газетной конторы, гд его ждали пери, чернила и сырые корректурные листы. Тутъ онъ видлъ Финюкена съ послдними извстіями съ Роу, приходилъ Шэндонъ, кивалъ Пену и принимался строчить передовую статью за другимъ концомъ стола, имя подл себя бутылку хереса, которую всегда молча приносилъ конторскій мальчикъ, лишь-только усматривалъ капитана, или въ передней комнат слышался ревъ Блодьера, гд этотъ бурный критикъ анатомировалъ новыя книги, невнимая робкимъ мольбамъ издателя, мистера Миджа: книги эти, посл прочтенія, всегда относились къ обычному букинисту мистера Блодьера, который, выручивъ за нихъ извстную сумму, отправлялся обдать въ таверну, гд, напившись и навшись, требовалъ громогласно пера и бумаги и принимался ‘рзать’ автора обда и романа. Подвечеръ мистеръ Пенъ отправлялся въ свой клубъ и водилъ туда Уаррингтона для предобденнаго моціона, движеніе это облегчало имъ лгкія и возбуждало аппетитъ, посл обда Пенъ наслаждался правомъ раскланяться въ нкоторыхъ весьма-пріятныхъ и открытыхъ для него домахъ, или искалъ удовольствій въ город. Къ его услугамъ была итальянская опера, Игль-Тэвернъ, или балъ въ Мэнфер, или онъ проводилъ спокойный вечеръ дома, съ сигарою и книгой, въ длинномъ разговор съ Уаррингтономъ, или оба отправлялись слушать удивительную новую псню въ Задней Кухн. Въ эту пору своей жизни Пенъ видалъ всякаго рода мста и людей. Очень-вроятно, что онъ и самъ, не зналъ, какъ много наслаждался, пока не дожилъ до времени, когда балы перестали веселить его и фарсы не возбуждали въ немъ смха, когда остроты тавернъ казались ему пошлыми, и прелестнйшая танцовщица, которая когда-либо обнаруживала публик свои стройные члены, ужь не поднимала его со стула посл обда. Въ теперешнемъ зрломъ возраст его вс эти удовольствія кончились и веселое время прошло. Протекло очень-немного лтъ съ-тхъ-поръ, а между-тмъ нтъ ужь того времени, нтъ и многихъ изъ тогдашнихъ людей. Блодьеръ не будетъ больше обижать авторовъ и надувать трактирщиковъ. Шэндонъ, ученый и безпутный, остроумный и горемыка, спитъ послднимъ сномъ. На дняхъ похоронили Дулепа: не будетъ ужь онъ ластиться и льстить, поддлываться, хвастать и опорожнивать стаканы виски.
Лондонскій сезонъ былъ въ полномъ разгар и фэшонебльныя газеты были переполнены описаніями блестящихъ обдовъ, раутовъ и баловъ, оживлявшихъ аристократическое общество. Во дворц были выходы и собранія, выдавшіяся окна клубовъ были наполнены головами почтенныхъ, краснолицыхъ, читавшихъ газеты джентльменовъ, вдоль Серпентайна тянулись тысячи каретъ, цлые эскадроны денди-наздниковъ и амазонокъ носились по Роттен-Роу: словомъ, вс были въ город и, разумется, майоръ Пенденнисъ, который также считался кое-кмъ, не былъ въ отсутствіи.
Повязавъ голову яркимъ шелковымъ платкомъ, и обернувъ тощее туловище въ. роскошный турецкій халатъ, достойный джентльменъ сидлъ въ одно утро въ своей квартир подл камина, ноги его освжались въ ванн, пока онъ прихлебывалъ утреннюю чашку чая и прочитывалъ ‘Morning-Post’. Онъ теперь не могъ начать дня безъ двухчасоваго туалета, безъ утренней чашки чая и безъ этой газеты. Я думаю, никто на свт, кром Моргана, ни даже самъ господинъ Морганъ не замчалъ, какъ майоръ слаблъ и дряхллъ., и въ какомъ безчисленномъ множеств мелочныхъ комфортовъ онъ нуждался.
Если мужчины скалятъ зубы надъ ухищреніями отцвтшихъ красавицъ, надъ ихъ румянами, блилами, втираньями, локонами, надъ неисчислимыми приспособленіями, которыми он стараются обмануть время и возстановить унесенныя годами прелести: то и дамы, какъ должно думать, имютъ, съ своей стороны, понятіе о томъ, что мужчины столько же тщеславны, какъ он, и что туалеты старыхъ франтовъ вполн столько же хлопотливы, какъ ихъ собственныя. Какимъ-образомъ поддерживаетъ старый Блошингтонъ этотъ вчный розовый отливъ на своихъ щекахъ, и откуда беретъ Блондель свой составъ, превращающій серебряные его волосы въ золотые? Видали ли вы когда-нибудь, какъ слзаетъ съ лошади лордъ Готспуръ, когда думаетъ, что никто этого не видитъ.? Вынутые изъ стремянъ, лакированные сапоги его едва могутъ двигаться по ступенямъ Готспур-Гоуза. Онъ, ловкій и бойкій молодой повса, когда вы смотрите на него сзади на Роттен-Роу, а когда онъ спшится — что это за старая, престарая ветошь! Случалось ли вамъ когда-нибудь представить себ картину Дикка Леси (Диккъ былъ Диккомъ {Dick — уменьшительное Ричарда. Прим. перев.} цлыя шестьдесять лтъ сряду), au naturel и безъ корсета? Вс эти джентльмены представляютъ собою экземпляры, столько же интересные, назидательные для наблюдателя человческихъ нравовъ, какъ самая пожилая Венера съ Бельгрэв-Сквера, какъ старый щеголь, который все-еще цпляется за столько привычекъ юности, сколько позволяетъ его растраченное здоровье, который отказался отъ бутылки, но сидитъ за нею съ молодежью, разсказывая скандалзныя исторіи и запивая водою свои сухарики, который отказался отъ красоты, но говорить о ней какъ самый страстный молодой повса во всей компаніи. Но мы отбились отъ нашего собственнаго текста — почтеннаго майора, который все сидитъ и прохлаждаетъ свои ноги въ ванн. Морганъ вынимаетъ ихъ наконецъ оттуда, отираетъ деликатно и принимается молодить стараго джентльмена при помощи пояса на пружинахъ и парика, накрахмаленнаго галстуха и безукоризненныхъ сапоговъ и перчатокъ.
Въ эти туалетные часы происходили откровенные разговоры между майоромъ и его слугою, въ другое время они немного видались, потому-что майоръ ненавидлъ общество своихъ собственныхъ столовъ и стульевъ, и Морганъ, совершивъ его туалетъ и отнеся письма, былъ почти полнымъ хозяиномъ своего времени.
Онъ, какъ слуга съ хорошими манерами, проводилъ это свободное время въ обществ своихъ знакомыхъ, каммердинеровъ и дворецкихъ знати. Морганъ-Пенденнисъ — такими составными именами величаютъ другъ друга джентльмены джентльменовъ въ своемъ частномъ кругу — былъ пріятнымъ и частымъ гостемъ за многими изъ самыхъ шумныхъ столовъ города Лондона. Онъ былъ членомъ двухъ важныхъ клубовъ Мэйфера и Пимлико, и такимъ-образомъ зналъ какъ-нельзя-лучше вс городскія сплетни и могъ занимать своего господина весьма — пріятными разговорами въ-теченіе двухъ туалетныхъ часовъ. Онъ зналъ тысячу повстей и анекдотовъ объ особахъ самаго высокаго тона, которыхъ вс секреты обсуживаются ихъ слугами, точь-въ-точь, мэмъ, какъ наши съ вами служанки и кухарки разсуждаютъ о нашихъ характерахъ, скупости или щедрости, денежныхъ средствахъ или затрудненіяхъ, и обо всхъ нашихъ маленькихъ домашнихъ и супружескихъ спорахъ и ссорахъ. Если я оставлю этотъ манускриптъ у себя на стол, то ужь конечно Бетти прочитаетъ его и передастъ на разбирательство въ кухню, а завтра она принесетъ мн завтракъ съ миною такой безгршной невинности, что никакой смертный во всей подсолнечной не вообразитъ ее способною къ измн. Если вы, мэмъ, поговорили съ вашимъ капитаномъ довольно-горячо о какомъ-нибудь предмет, что очень-возможно, то будьте уврены, что вс обстоятельства спора и ваши характеры будутъ анализированы съ самымъ безпристрастнымъ краснорчіемъ за чайнымъ столомъ кухни, случись при этомъ, что горничная мистриссъ Смитъ пришла на чашку чая къ вашей, то присутствіе ея никакъ не послужитъ помхою разсужденія, а, напротивъ, и она скажетъ свое нелицепріятное мнніе, и завтра же утромъ госпожа ея будетъ знать, что капитанъ и мистриссъ Джонесъ ссорились между собою, по обыкновенію. Ничто на свт не остается тайной. Возьмите себ за правило, что Джонъ знаетъ ршительно все, и въ самомъ высокомъ кругу также точно, какъ въ вашемъ скромномъ: какой-нибудь герцогъ также мало герой въ глазахъ своего каммердинера, какъ вы или я. Камердинеръ его милости, въ обществ другихъ камердинеровъ одинакаго съ нимъ круга, толкуетъ въ своемъ клуб о характер и длахъ своего господина съ чистосердечною правдивостью, свойственною людямъ, собравшимся для откровенной бесды. Однимъ словомъ, если въ свт говорили, что старый Пенденнисъ знаетъ все, и если онъ могъ очаровательно интриговать дамъ и вмст съ тмъ быть восхитительно-скромнымъ, то онъ былъ этимъ обязанъ врному Моргану, который добывалъ и припасалъ для него самыя таинственныя свднія. Да и съ чего же, наконецъ, начинать изученіе лондонскаго общества, какъ не съ основанія, то-есть съ пола кухни?
Итакъ мистеръ Морганъ, трудясь надъ туалетомъ своего господина, развлекалъ его и теперь интересною бесдой. Наканун былъ въ сент-джемскомъ дворц пріемный день, и въ отчет о вновь представленныхъ ко двору, майоръ прочиталъ имена леди Клеврингъ, введенной вдовствующей графиней Рокминстеръ, и миссъ Эмори — своею матерью, леди Клеврингъ, дале было подробнйшее описаніе нарядовъ всхъ этихъ дамъ, съ точностью и техническими выраженіями, которыя, конечно, озадачатъ антикварія будущихъ поколній. Имена эти перенесли мысли майора въ провинцію: ‘Давно ли Клевринги въ город, Морганъ? и не видалъ ли ты кого-нибудь изъ ихъ людей?’
— Сэръ Фрэнсисъ отослалъ своего каммердинера, сэръ, и взялъ на его мсто одного изъ моихъ пріятелей, сэръ. Онъ просилъ меня отрекомендовать ему кого-нибудь, сэръ. Вы, можетъ-быть, помните Тоулера, сэръ, высокій и рыжій, только краситъ себ волосы, быль комнатнымъ дворецкимъ въ семейств лорда Ливента, сэръ, пока милордъ не разорился. Для Тоулера это пониженіе, сэръ, но бднымъ людямъ нельзя быть очень разборчивыми, прибавилъ онъ трогательнымъ тономъ.
— Чертовски-тяжело для Тоулера, годдемъ! и вовсе невесело для лорда Ливеита, хе, хе!
— Я всегда зналъ, что такъ будетъ, сэръ… Я говорилъ вамъ объ этомъ въ Михайловъ-день, четыре года тому назадъ, сэръ, когда миледи заложила свои брильянты: Тоулеръ и возилъ ихъ въ двухъ кебахъ къ Добри, сэръ, и много серебра пошло туда же. Вы помните, сэръ, какъ видли это серебро разъ въ Блеквалл, съ вензелемъ лорда Ливента, а самъ лордъ Ливентъ сидлъ прямо противъ этого серебра за обдомъ маркиза Стейне? Извините, сэръ, не обрзалъ ли я васъ?
Морганъ въ это время былъ занятъ операціей надъ подбородкомъ майора Пенденниса, онъ продолжалъ свою тэму: ‘Клевринги наняли домъ на Гросвенор-Сквер и начали жить важно, сэръ. Миледи хочетъ дать три вечера, и кром того, по обду въ недлю, сэръ. Ея состояніе не выдержитъ, сэръ, никакъ не выдержитъ’.
— Чортъ возьми, она имла отличнйшаго повара, когда я былъ въ Фэрокс! сказалъ майоръ, съ весьма-малымъ участіемъ къ положенію вдовы Эмори.
— Мироболанъ его звали, сэръ: его уже нтъ у нихъ.
— Чертовски жаль потерять его, сказалъ майоръ, на этотъ разъ съ большимъ участіемъ.
— Объ этомъ френчмен, сэръ, разсказываютъ ужасную исторію. Этотъ нахалъ имлъ дерзость, сэръ, вызвать на дуэль мистера Артура, сэръ, на бал въ Бэймут. За это мистеръ Артуръ чуть не зашибъ его, сэръ, и чуть не выбросилъ за окно, и хорошо бы сдлалъ, да пришелъ шевалье Стронгъ, сэръ, и остановилъ споръ, сэръ. Эти френчмены-повара такіе гордые и наглые.
— Я слышалъ что-то объ этомъ, но Мироболана выгнали не за это?
— Нтъ, сэръ, это дло, за которое мистеръ Артуръ простилъ его и обошелся очень-прекрасно, замяли, а его прогнали за миссъ Эмори, сэръ. Эти френчмены забираютъ себ въ голову, что вс въ нихъ влюбляются: вотъ имъ и взлзъ-было по шпалерамъ къ ея окну, сэръ, да его поймали, мистеръ Стронгъ вышелъ и тутъ, подл, случилась пожарная труба, такъ ее направили въ Мироболана и качали премного, сэръ, и конца не было шуму и суматох, сэръ.
Случилось, что въ тотъ самый день майоръ Пенденнисъ расположился у большаго окна Бэйева Клуба въ Сент-Джемс-Стрит, въ пополуденный часъ, когда десятокъ старыхъ франтовъ иметъ привычку проводить тамъ время. Теперь самое мсто было уже старомоднымъ, и многіе изъ его членовъ давно перевалили за среднія лта, но во времена принца-регента эти старички занимали то же самое окно и были величайшими денди во всхъ британскихъ владніяхъ. Майоръ Пенденнисъ смотрлъ изъ большаго окна и увидлъ своего племянника Артура на улиц, съ пріятелемъ его, Перси Попджоемъ.
— Посмотри! сказалъ Попджой Пену, когда они поравнялись съ окномъ.— Проходилъ ли ты когда-нибудь мимо Бэйя въ четыре часа, безъ того, чтобъ не увидть эту коллекцію старыхъ уродовъ? Ихъ бы отлить изъ воска да выставить у мадамъ Тюссо…
— Отдльно, въ комнат ужасовъ, прервалъ Пенъ, смясь.
— Въ комнат ужасовъ! Славно, чертовски-мило! кричалъ Поппъ.— Вс они старые плуты, безъ-сомннія. Вотъ старый Блондель, вотъ мой дядя Кольчикумъ, величайшій старый повса во всей Европ, вотъ… галло! кто-то стучитъ въ стекло и зоветъ насъ.
— Это мой дядя, майоръ.
— Замчательный старый франтъ (онъ картавилъ, отчего слова эти получили усиленную выразительность), онъ зоветъ тебя и хочетъ говорить съ тобою.
— Зайдемъ вмст.
— Не могу, насолилъ дяд Кольчикуму, два гола тому назадъ: mademoiselle Франджипани, та, та!.. и молодой повса простился съ Пеномъ и клубомъ пожилыхъ повсъ и пошелъ къ Блакьру, въ сосдній клубъ.
Кольчикумъ, Блондель и старые франты только-что разсуждали о семейств Клевринговъ, которыхъ прибытіе въ Лондонъ было предметомъ утренняго разговора майора Пенденниса съ его каммердинеромъ. Домъ мистера Блонделя былъ на Гросвенор-Сквер, рядомъ съ домомъ, занятымъ сэромъ Фрэнсисомъ: такъ-какъ самъ онъ давалъ отличные обды, то не безъ любопытства замчалъ нкоторую дятельность на кухн сосда. У сэра Фрэнсиса былъ новый chef de bouche, который нсколько разъ готовилъ большіе обды Блонделю: у этого джентльмена была для ежедневныхъ обдовъ замчательно-свдущая артистка, но для большихъ банкетовъ онъ ангажировалъ знаменитости по части повареннаго искусства, которымъ на т дни случалось быть свободными отъ должности.
— Покуда, говорилъ Блондель: — они чертовски сорятъ деньгами и принимаютъ чертовски-смшанное общество, сколько я слышалъ, просто ловятъ на свои обды гостей съ улицы. Мось Шампиньйонъ говоритъ, что его сердцу больно готовить обды для такого народа. ‘Не позоръ ли это, что подобнымъ людямъ достаются въ руки деньги!’ воскликнулъ съ негодованіемъ Блонделль, котораго ддъ прославился фабрикаціей лосинныхъ штановъ, а отецъ ссужалъ деньгами французскихъ эмигрантовъ во время ихъ скитальчества.
— Я желалъ бы, чтобъ имъ пришлось тогда встртиться съ этою вдовою, сказалъ со вздохомъ лордъ Кольчикумъ: — а не лежать отъ проклятой подагры въ Ливорн: я тогда бы самъ женился на ней. Говорятъ, что у нея шестьсотъ тысячъ фунтовъ въ трехпроцентномъ.
— Не совсмъ столько, возразилъ майоръ Пенденнисъ.— Я зналъ ея семейство въ Индіи, отецъ ея былъ чертовски-богатый плантаторъ индиго, знаю все о нихъ. Имнье Клевринга въ провинціи рядомъ съ нашимъ фамильнымъ. Ба! да вотъ мой племянникъ, и гуляетъ съ…
— Съ моимъ, съ этимъ адскимъ молодымъ сорванцомъ, сказалъ лордъ Кольчикумъ, метнувъ свирпый взоръ Попджою. Онъ отошелъ отъ окна, когда майоръ сталъ звать племянника.
Майоръ былъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа. Солнце сіяло ярко, воздухъ былъ свжъ и крпителенъ. Онъ намревался сдлать въ тотъ день визитъ леди Клеврингъ и вздумалъ, что Артуръ будетъ хорошимъ товарищемъ для прогулки черезъ Грин-Паркъ до дверей миледи. Молодой Пенъ пошелъ съ удовольствіемъ съ своимъ почтеннымъ родственникомъ, который показалъ ему съ дюжину важныхъ людей на кратковременномъ ихъ переход по Сент-Джемс-Стриту, и при встрч, поздоровался съ герцогомъ, епископомъ и кабинет-министромъ. Герцогь протянулъ старшему Пенденнису палецъ срой перчатки и онъ пожалъ его съ умиленіемъ, вся кровь Пена заиграла, когда онъ почувствовалъ себя въ нкоторомъ соприкосновеніи съ этимъ знаменитымъ человкомъ: Пенъ держалъ лвую руку майора, а правая рука майора держалась за палецъ герцога. Пенъ отъ души пожелалъ, чтобъ въ это время вся Грэйфрайрская школа, весь Оксбриджскій Университетъ, весь Пэтерностер-Роу и Темпль, и Лаура и его мать, стояли по сторонамъ улицы и смотрли на встрчу его и дяди съ знаменитымъ герцогомъ.
— Здоровы ли, Пенденнисъ? Славный день, сказалъ герцогъ, кивнувъ головою, и пошелъ дале, въ синемъ фрак, блоснжныхъ доковыхъ панталонахъ, и бломъ галстух со свтлою пряжкой на затылк.
Старый Пенденнисъ, о сходств котораго съ герцогомъ Веллингтономъ мы уже упоминали, началъ безсознательно подражать ему въ словахъ и манерахъ. Многимъ изъ насъ, конечно, случалось видть военныхъ людей, которые подражали точно такъ же манерамъ извстнаго великаго полководца нашего времени, и отстали отъ своихъ природныхъ привычекъ потому только, что судьба снабдила ихъ орлинымъ носомъ. Равнымъ-образомъ многіе другіе гордятся высокимъ лбомъ и предполагаемымъ сходствомъ съ Каннингомъ, третьи пыхтятъ отъ самодовольствія вслдствіе воображаемаго сходства съ какимъ-нибудь индійскимъ набобомъ, четвертые отгибаютъ воротнички, потому-что считаютъ себя по наружности похожими на Байрона. Разв давно похороненъ бдный Томъ Биккерстаффъ, у котораго воображенія было небольше, чмъ у мистера Джозефа Юма? а онъ смотрлъ въ зеркало и мечталъ, что походитъ на Шекспира, брилъ голову, для увеличенія этого сходства, писалъ трагедіи безъ счета и умеръ совершенно-помшаннымъ! Такіе и однородные имъ проблески тщеславія видала большая часть людей, пожившихъ въ свт. Пенъ смялся изподтишка надъ стараніями дяди поддлаться подъ манеру великаго человка, съ которымъ они только-что разошлись, но мистеръ Пенъ былъ суетенъ по-своему, какъ и пожилой джентльменъ, и шелъ подл него съ весьма-важнымъ видомъ.
— Да, милый мой, говорилъ старый холостякъ, когда они шли по Грин-Парку, гд весело возилось на трав множество ребятишекъ, гд разсыльные мальчики играли въ орлянку полупенсами, и черные барашки пощипывали на солнц травку, гд актръ декламировалъ свою роль на уединенной скамь, гд няньки и кормилицы прогуливались со своими птенцами и гд мстами виднлись наслаждавшіеся чувствительными разговорами парочки: — ‘Да, милый мой, для бдняка нтъ ничего лучше хорошихъ знакомствъ. Кто, напримръ, были люди, съ которыми ты меня видлъ въ окн Бэйя? Двое изъ нихъ — пэры Великобританіи. Гобанобъ также будетъ перомъ, когда умретъ его двоюродный ддъ, который недавно слегъ отъ третьяго удара паралича, а изъ остальныхъ четверыхъ нтъ человка, у котораго было бы меньше семи тысячъ фунтовъ дохода. Видлъ ли ты у подъзда клуба тотъ темносиній бругэмъ съ колоссальнымъ рысакомъ? Въ слдующій разъ ты узнаешь его съ перваго взгляда: ну, сэръ, онъ принадлежитъ сэру Гюгу Тромпингтону, который во всю жизнь не хаживалъ никогда пшкомъ. Онъ никогда не является на улиц пшкомъ, никогда: если ему надобно постить свою матушку, которая живетъ черезъ домъ отъ него — я тебя свезу къ ней, она принимаетъ у себя лучшее лондонское общество — что жь, сэръ? Вдь, онъ садится на лошадь у No 23 и слзаетъ съ нея у No 25. Онъ теперь у Бэйя и играетъ въ пикетъ съ графомъ Пунтеромъ: сэръ Гюгъ второй игрокъ во всей Англіи — тутъ удивляться нечему, потому-что онъ играетъ всякій день всю свою жизнь, кром воскресеньевъ, съ половины четвертаго, до половины восьмаго, когда надобно одваться къ обду.
— Самый скромный способъ проводить время, сказалъ Пенъ, смясь, и думая, что дядя его уже впадаетъ въ завирательное состояніе.
— Чортъ возьми, сэръ! Дло не въ томъ. Человкъ съ его состояніемъ можетъ проводить время, какъ ему нравится. Когда ты будешь баронетомъ и членомъ Парламента, съ десятью тысячами акровъ лучшей земли въ цломъ Чешир, и занимать такое мсто, какъ Тромпингтонъ, хоть онъ никогда туда не ходитъ, то и ты можешь длать что хочешь.
— Такъ это былъ его бругэмъ, сэръ? сказалъ Пенъ съ усмшкой, почти-презрительною.
— Его бругэмъ? О, да, конечно, и это наводитъ меня на мою прежнюю тэму, revenons nos moulons. Да, дэмми! revenons nos moulons. Вотъ видишь ли ты, этотъ бругэмъ точно также и мой, когда мн угодно, между четырьмя и семью часами. Точь-въ-точь также мой, какъ-будто я нанялъ его у мистера Тильбюри за тридцать фунтовъ въ мсяцъ. Сэръ Гюгъ добрйшій малый въ свт, и не будь сегодня такой прелестнйшей погоды, мы съ тобою теперь же сидли бы въ этомъ самомъ бругэм и катили бы къ Гросвенор-Скнеру. Вотъ какая польза отъ знакомствъ съ богатыми людьми, сэръ! Я обдаю даромъ, сэръ, ду въ ихъ помстья и наслаждаюсь тамъ даромъ. Другіе держатъ для меня гончихъ собакъ и псарей. Sic vos non vobis, какъ мы говаривали въ Грэйфрайрской, ге? Я совершенно раздляю мнніе моего стараго пріятеля Лича, сорокъ-четвертаго полка (онъ былъ чертовски-смышленый малый, какъ большая часть Шотландцевъ). Вотъ, сэръ, Личъ говаривалъ, что онъ слишкомъ-бдный человкъ для знакомства съ бдными людьми.
— Вы, однако, не слдуете вашимъ правиламъ, дядюшка.
— Моимъ правиламъ, сэръ? Это какимъ-образомъ?
— Вы бы не знали меня на Сент-Джемс-Стрит, сэръ, еслибъ не были на практик добре, чмъ по теоріи, вы, который живете съ герцогами и магнатами Англіи, не удостоили бы вниманія такого бдняка, какъ я.
По этой рчи можно видть, что мистеръ Пенъ подвинулся уже значительно впередъ въ умньи жить въ свт, и могъ льстить такъ же точно, какъ смяться изподтишка.
Майоръ Пенденнисъ немедленно успокоился и былъ очень-доволенъ. Онъ ласково потрепалъ племянника по рук, на которую опирался, и сказалъ: ‘Ты, сэръ, моя кровь и моя плоть! Я всегда тебя очень любилъ и очень гордился тобою, хотя меня и бсили твои сумасбродства и мотовство, ну, а теперь, вдь ты уже перебсился, ге? Моя цль, Артуръ, вывести тебя въ люди, видть тебя въ хорошемъ положеніи въ свт, какъ прилично человку твоего имени и моего собственнаго, сэръ. ты составилъ себ маленькую репутацію литературными талантами, которыхъ я нисколько не унижаю, хотя въ мое время, сэръ, поэзія, геній и тому подобное считались вещами, чертовски-неприличными для джентльмена. Вотъ, напримръ, бдный Байронъ, который разорился и принялъ самыя гадкія привычки отъ того, что жилъ между поэтами, газетчиками и тому подобнымъ народомъ. Но теперь время другое: теперь вс бросились на литературу, чортъ возьми! Tempora mutantur, сэръ, какъ говорилъ Шекспиръ, а клянусь Юпитеромъ, сэръ, Шекспиръ всегда правъ!
Пенъ не счелъ за нужное сказать дяд, кому принадлежитъ это замчательное изреченіе, и вскор оба они, выйдя изъ Гони-Парка, добрались до Гросвенор-Плеса и къ дверямъ барскаго дома, занимаемаго сэромъ Фрэнсисомъ и леди Клеврингъ.
Оконницы столовой этого красиваго зданія были наново позолочены, дверныя скобы сіяли ярко на свже-выкрашенныхъ половинкахъ, балконъ передъ гостиною украшался цлымъ садомъ прелестнйшихъ растеній и пестрлъ цвтами розовыми, блыми, голубыми и пупсовыми, верхнія окна (уборная миледи, безъ-сомннія) и одно особенно-хорошенькое окошечко, которое быстрое соображеніе мистера Пена сочло принадлежащимъ двственной опочивальн миссъ Біанки Эмори, были также украшены цвтами, вообще весь фасадъ дома представлялъ самый блестящій видъ свжею окраской, зеркальными стеклами, очищенными кирпичами и блоснжною штукатуркой.
— Какъ Стронгъ долженъ былъ наслаждаться, устроивая все это великолпіе! подумалъ Пенъ.
— Леди Клеврингъ собирается выхать кататься, сказалъ майоръ. Намъ прійдется только оставить наши карточки, Артуръ.
И дйствительно, когда оба джентльмена подошли къ дверямъ, къ нимъ подкатилъ великолпный желтый ландо, обитый внутри штофомъ и атласомъ свтло-сливочнаго цвта, и запряженный парою дивныхъ срыхъ коней, съ разввавшимися лентами и сбруею въ гербахъ, но три нашлемника красовались надъ гербами панелей, щиты которыхъ пестрли бездною расчетвереній и геральдическихъ эмблемъ, свидтельствовавшихъ о древности и величіи дома Клевринга и Спелля. Кучеръ, въ серебряномъ парик, высился на козлахъ (съ тми же гербами, вычеканенными на серебр) и сдерживалъ игравшихъ коней, это былъ молодой еще человкъ, но съ торжественною наружностью, въ обшитомъ галунами камзол и съ пряжками на башмакахъ, маленькими пряжками, не такими, какъ у лакеевъ Джона и Джинса, у которыхъ, какъ извстно, пряжки огромныя, щегольски-покрывающія ступню.
Одна изъ половинокъ большихъ дверей была отворена и Джонъ, одинъ изъ колоссальнйшихъ Джоновъ, стоялъ, опершись о косякъ, съ благовонно-напудренными волосами, скрестивъ ноги, стройныя, въ шелковыхъ чулкахъ, въ рук его была трость съ позолоченнымъ набалдашникомъ. Джимсъ былъ невидимъ, по подъ рукою: онъ ждалъ въ сняхъ вмст съ слугою, который не надваетъ ливреи, и былъ въ-готовности раскинуть свитокъ волосянаго ковра, по которому миледи должна была перейдти черезъ крыльцо до экипажа. Все это, о чемъ мы долго разсказываемъ, схватитъ съ перваго взгляда опытный глазъ, и дйствительно, едва успли майоръ и Пенъ перейдти черезъ улицу, какъ откинулась другая половинка дверей, разметнулся волосяной коверъ, Джонъ отворилъ дверцы экипажа и сталъ по одну ихъ сторону, а Джи и съ по другую, и дв дамы, въ самыхъ модныхъ и великолпныхъ туалетахъ, въ-сопровожденіи третьей, съ прелестнйшею собачкою, которая лаяла, на которой была голубая лента, показались на крыльц.
Первая сла на свое мсто миссъ Эмори, которая сдлала это съ самою воздушною легкостью, за нею слдовала леди Клеврингъ, боле-зрлыхъ лтъ и нсколько-тяжелая на могу. Одну изъ ногъ миледи, обутую въ зеленую атласную ботинку и часть ея тончайшаго чулка, когда она стала на приступокъ, опираясь на руку негибкаго Джимса, могъ видть восхищенный наблюдатель женской красоты, которому случилось тутъ проходить во время этого церемоніала.
Оба Пенденниса также насладились этимъ зрлищемъ, подходя къ дверямъ дома, майоръ стоялъ съ серьзною и почтительною миной, хотя внутренно нсколько конфузился при мысли объ услышанныхъ имъ въ то утро происшествіяхъ въ Клевринг-Парк, отъ которыхъ сердце его билось нсколько-сильне обыкновеннаго.
Въ это мгновеніе леди Клеврингъ, обернувшись, увидла ихъ обоихъ, она была на первой ступеньк подножки и черезъ секунду сидла бы въ карет, но она внезапно отшатнулась назадъ (отчего пудра образовала облако вокругъ головы Джинса) и воскликнула: ‘Творецъ! да это Артуръ Пенденнисъ и старый майоръ!’ — и добрая женщина тотчасъ же соскочила снова на твердую землю и протянула съ радушнымъ привтомъ об жирныя руки, втиснутыя въ оранжевыя лайковыя перчатки, протянула майору и его племяннику.
— Ступайте со мной оба. Зачмъ вы до-сихъ-поръ не показывались? Выходи, Біанка, вотъ наши старые друзья.— О, я такъ рада, что вижу васъ наконецъ! Мы васъ ждали и ждали преданно! Пойдемте, пойдемте, закуска еще не убрана со стола, кричала гостепріимная дама, сжимая руку Пена въ своихъ рукахъ (она выпустила руку майора, тиснувъ ее хорошенько, подружески), и Біанка, возведя взоръ къ трубамъ домовъ, вышла изъ экипажа немедленно, съ робкимъ, смущеннымъ и умоляющимъ взоромъ, и подала свою маленькую ручку майору.
Компаньйонка съ собачкой смотрла съ нершимостью и не зная, лишить ли Фила прогулки или нтъ, но и она повернулась налво-кругомъ и вошла въ домъ вслдъ за леди Клеврингъ, ея дочерью и обоими джентльменами, и ландо, съ игривыми срыми, остался занятымъ однимъ кучеромъ въ серебряномъ парик.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
въ которой снова является Сильфида.

Люди получше Моргана не имли такихъ врныхъ свдній, какъ этотъ джентльменъ, касательно количества богатствъ леди Клеврингъ. Общая молва въ Лондон, съ пріздомъ миледи въ столицу, провозгласила состояніе ея колоссальнымъ. Факторіи индиго, клипперы съ опіумомъ, банки, заваленные рупіями, брильянты и драгоцнные камни индійскихъ набобовъ и огромные проценты, платимые ими по займамъ, сдланнымъ ими или ихъ предшественниками у отца леди Клеврингъ — вотъ каковы, по общему голосу, были источники доходовъ миледи. Капиталъ ея у лондонскихъ банкировъ былъ положительно-извстенъ и сумма эта имла столько нулей, что производила столько же О! изумленія пораженныхъ слушателей. Говорили, какъ о непреложномъ событіи, что посолъ и первый любимецъ одного индійскаго набоба, именно набоба лукновскаго — нкій полковникъ Альтамонтъ, принявшій мухаммеданскую вру и испытавшій самыя страшныя приключенія, находится теперь въ Англіи для переговоровъ съ Бэгумъ Клеврингъ касательно продажи знаменитаго брильянта ‘Свта Дивана’, изъ носовой серьги набоба.
Подъ индійскимъ титуломъ Бэгумъ, слава леди Клеврингъ разнеслась по Лондону еще прежде, чмъ сама она поселилась въ этой столиц.
Почтенный другъ нашъ, шевалье Стронгъ, устроившій домъ баронета въ фамильномъ его помсть, помогъ точно также своими совтами и изящнымъ вкусомъ лондонскимъ меблировщикамъ и обойщикамъ, приготовлявшимъ городской домъ для семейства Клевринговъ. Украшеніе этого роскошнаго жилища доставляло душ честнаго Стронга столько же наслажденія, сколько могъ испытывать одинъ хозяинъ. Онъ развшивалъ и перемнялъ положенія картинъ, изучалъ позы канапе и креселъ, имлъ свиданія съ виноторговцами и поставщиками, долженствовавшими снабжать домъ, въ то же время фактотумъ и довренный другъ баронета воспользовался случаемъ устроить свою собственную квартиру и наполнить свой собственный маленькій погребъ, друзья его усердно хвалили комфортъ и уютность квартиры, а избранные гости, заходившіе къ Стронгу, чтобъ раздлить его котлетку, находили у него теперь бутылку отличнаго французскаго вина. Шевалье благоденствовалъ: у него была очень-пріятная и удобная квартира въ Шеффердс-Инн, а для прислуги состоялъ при немъ прежній испанскій легіонеръ и сослуживецъ Стронга, оставленный имъ замертво въ бреши одной испанской крпости и найденный посл на тоттенгэм-куртской дорог. Онъ же прислуживалъ товарищу капитана, жившему съ нимъ на квартир, знаменитому любимцу набоба лукновскаго, доблестному полковнику Альтамонту.
Не было на свт человка мене-любопытнаго, или по-крайней-мр боле-скромнаго, какъ Недъ Стронгъ, онъ не прилагалъ ни малйшаго старанія проникнуть таинственныя сношенія, начавшіяся между посломъ набоба и сэромъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ очень-скоро посл перваго свиданія ихъ въ Бэймут. Альтамонтъ зналъ какую-то тайну, близко-касавшуюся сэра Фрэнсиса, и какимъ-то образомъ держалъ Клевринга въ своей власти. Стронгъ, зналъ иррегулярную молодость своего патрона, а также, что служба его въ полку въ Индіи была не изъ блестящихъ, поэтому онъ предполагалъ, что полковникъ Альтамонтъ зналъ Клевринга какъ-нельзя-лучше въ Калькутт, и имлъ его въ своихъ рукахъ посредствомъ какого-нибудь неизвстнаго талисмана которому баронетъ не могъ не покориться. Въ-сущности, Стронгъ давно постигъ сэра Фрэнсиса Клевринга и видлъ въ немъ человка малодушнаго, безхарактернаго, порочнаго и трусливаго.
Альтамонтъ имлъ съ бднымъ Клеврингомъ одно или два свиданія посл встрчи въ Бэймут, и баронетъ не доврилъ Стронгу въ чемъ состояли ихъ бесды, хотя и посылалъ Альтамонту письма съ этимъ джентльменомъ, своимъ агентомъ и посломъ во всякаго рода длахъ. Въ одномъ изъ этихъ случаевъ любимецъ набоба былъ повидимому въ крайне-дурномъ расположеніи духа: онъ скомкалъ въ рук письмо Клевринга и сказалъ съ своею обычною выразительностью:
— Сто разъ чортъ возьми! Не хочу я больше ни писемъ его, ни всякихъ дрязговъ. Скажите Клеврингу, что я требую тысячу, не то, клянусь Юпитеромъ, я прорвусь и разнесу его на атомы. Пусть онъ мн дастъ тысячу, и я уду за границу и даю вамъ мое честное и священное слово, что не буду требовать ничего больше во весь годъ. Передайте ему это порученіе, любезный мой Стронгъ, и скажите, что если деньги не явятся сюда въ будущую пятницу въ двнадцать часовъ, то я, такъ же врно, какъ мое имя — то, что оно есть — я напечатую въ газет въ субботу одинъ параграф — и Клеврингъ улетитъ у меня къ чорту.
— Стронгъ передалъ эти слова сэру Фрэнсису и слова произвели на него такой эффектъ, что дйствительно въ назначенный день и часъ шевалье явился въ отель Альтамонта въ Бэймут съ требуемою имъ суммою денегъ. Онъ говорилъ, что Альтамонтъ жилъ тамъ джентльменомъ, заплатилъ свой счетъ въ гостинниц и что потомъ бэймутская газета объявила объ отъзд его за границу. ‘По меньшей мр тутъ должна быть поддлка или фальшивые банковые билеты’, думалъ Стронгъ, проводившій его до Дувра съ тмъ, чтобъ видть, какъ онъ отправится на пароход — если Клеврингъ такъ попалъ въ лапы этому негодяю, Альтамонтъ держитъ его крпко.
Прежде, однако, чмъ годъ прошелъ, счастливая Британія опять увидла полковника на своихъ берегахъ. Проклятая красная сгубила его въ Баден-Баден, говорилъ онъ, противъ такого несчастья, когда четырнадцать разъ сряду рулетка выкидываетъ красное, никакой джентльменъ не устоитъ. Чтобъ возвратиться въ Англію, Альтамонтъ долженъ былъ занять денегъ на имя сэра Фрэнсиса Клевринга, и хотя Клеврингъ былъ не при деньгахъ — у него тогда были на плечахъ расходы выборовъ, обзаведеніе, устройство Клевринг-Парка и устройство дома въ Лондон — однако онъ нашелъ средство уплатить по векселю Альтамонта, хотя и очень противъ своего желанія. Стронгу случилось слышать, какъ сэръ Фрэнсисъ, съ аккомпаньеманомъ проклятій безъ счета, изъявлялъ желаніе, чтобъ Альтамонта заперли на всю жизнь въ какую-нибудь германскую тюрьму должниковъ, и чтобъ онъ, наконецъ, избавился отъ него на будущее время.
Суммы для полковника сэръ Фрэнсисъ долженъ былъ добывать безъ вдома жены. Хотя миледи была очень-щедра, даже до тороватости, однако она наслдовала вмст съ огромнымъ состояніемъ своего родителя, мистера Спелля, также и дловую способность его, и отпускала мужу на его карманныя издержки сумму, приличную его званію, но не давала ему полной воли въ своихъ деньгахъ. Повременамъ она длала ему, сверхъ этого, подарки, или платила его карточные долги, но всегда требовала довольно-подробнаго отчета касательно испрашиваемыхъ на подобный предметъ денегъ, о субсидіяхъ же, выдаваемыхъ Клеврингомъ полковнику Альтамонту, онъ прямо объявилъ Стронгу, что не можетъ говорить о нихъ своей жен.
Часть житейской обязанности Стронга состояла въ добываніи его патрону этихъ и другихъ суммъ. Въ квартир шевалье, въ Шеффердс-Инн, происходило много переговоровъ между сэромъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ и джентльменами денежнаго міра, много цнныхъ банковыхъ билетовъ и штемпельныхъ листовъ было обмнено между ними. Когда человкъ привыкнетъ должать въ ранней молодости и давать обязательства къ уплат черезъ годъ за готовыя деньги сейчасъ же, то никакія милости фортуны не послужатъ ему и не исправятъ его, чрезъ очень-недолгій промежутокъ посл прилива благоденствія, ростовщикъ наврно поститъ его снова — и векселя съ привычною подписью опять пойдутъ въ ходъ. Клеврингу казалось удобне видться съ этимъ народомъ въ комнатахъ шевалье Стронга, чмъ въ своихъ собственныхъ, и такова была дружба шевалье къ баронету, что хотя онъ не имлъ шиллинга своего, однако имя его, какъ получателя денегъ, являлось на всхъ векселяхъ, уплату которыхъ бралъ на себя Клеврингъ. Посл трассированія векселей Клевринга, онъ дисконтировалъ ихъ ‘въ Сити’, а когда выходилъ имъ срокъ, то выигрывалъ время у ростовщиковъ частными взносами или отсрочивалъ посредствомъ новыхъ обязательствъ. Регулярно или нтъ, а джентльмену надобно же какъ-нибудь жить. Мы читаемъ иногда въ газетахъ, что гарнизоны осажденныхъ крпостей живутъ-себ весело и даютъ балы и спектакли, додая между-тмъ свой провіантъ, также точно есть въ здшней столиц тысячи молодцовъ съ бодрымъ духомъ, гуляющихъ очень-беззаботно, обдающихъ каждый день весело и въ изобиліи и спокойно ложащихся спать, а между-тмъ полицейскій чиновникъ боле или мене близокъ и петля долговъ стягивается вокругъ ихъ шеи. Вс эти бездльныя неудобства храбро переносилъ старый воинъ, Недъ Стронгъ.
Но у насъ будетъ еще много случаевъ для знакомства съ этими и другими интересными обитателями Шеффердс-Инна, а между-тмъ мы все-еще держимъ леди Клеврингъ и ея друзей на крыльц Гросвенор-Плеса.
Сначала они вошли въ великолпную столовую, отдланную, леди Клеврингъ ршительно не знала для чего, во вкус среднихъ вковъ. ‘Ужь не потому ли’, говорила она, смясь, ‘что мы съ Клеврингомъ люди среднихъ лтъ’. Тамъ Пенденнисамъ предложили обильные остатки завтрака, которымъ только-что насладились миледи и миссъ Эмори. Когда постороннихъ свидтелей не было, наша Сильфида, кушавшая за обдомъ небольше шести зеренъ риса Амины, друга духовъ Тысячи и Одной Ночи, дйствовала очень-быстро ножемъ и вилкою и поглощала весьма-существенную порцію бараньихъ котлетъ, въ какомъ лицемріи, какъ полагаютъ, она походила на очень-многихъ другихъ фэшонебльныхъ и воздушныхъ двицъ. Пенъ и его дядя отказались отъ ды, но восхищались столовою и насказали о ней множество приличныхъ комплиментовъ. Въ ней были голландскія стулья съ съ высокими спинками, на манеръ семнадцатаго столтія, дубовый рзной буфетъ шестнадцатаго вка, боковой столъ, также съ рзьбою, большая бронзовая люстра висла надъ круглымъ дубовымъ столомъ. Стны были увшаны старыми фамильными портретами изъ Вардоур-Стрита и привезенными изъ Франціи обоями, шлемы, лагы, двоеручные мечи, бердыши и палицы изъ carton-pierre, зеркала, статуетки, дрезденскій фарфоръ — словомъ, все было въ самомъ ‘чистомъ’ вкус. За столовою была библіотека, наполненная бюстами и книгами всхъ размровъ, дивно-спокойными креслами и отличными бронзами строгаго классическаго стиля. Здсь-то, охраняемый двойными дверьми, сэръ Фрэнсисъ курилъ сигары и читалъ ‘Жизнь въ Лондон’, Белля, и засыпалъ посл обда, въ тхъ случаяхъ, когда не курилъ, въ бильярдныхъ комнатахъ своихъ клубовъ, или не понтировалъ въ игорныхъ ломахъ Сент-Джемс-Стрита.
Но что могло сравниться съ цломудреннымъ великолпіемъ гостиныхъ? Ковры были такъ пышно-пушисты, что нога ваша, ступая по нимъ, длала небольше шума какъ ваша тнь, на бломъ фон ковровъ цвли розы и тюльпаны величиною съ кострюли, въ комнатахъ этихъ были кресла и стулья высокіе и низкіе, стулья кривоногіе и стулья дотого жидкіе, что только разв сильфамъ можно было сидть на нихъ, мозаическіе столики, покрытые дивными бездлушками, этажерки съ фарфоровыми куколками и группами всхъ странъ и временъ, бронзы, раззолоченные кинжалы, кипсеки, ятаганы, турецкія туфли и парижскія бонбоньерки. Куда бы вы мы сли, дрезденскіе ластукики и пастушки являлись у васъ подъ локтемъ въ граціозныхъ позахъ, кром того, тутъ были голубыя фарфоровыя собачки, птушки, уточки и курочки, нимфы Буше и пастушки Грза, самыя цломудренныя, кисейныя занавсы и парчевыя драпировки, раззолоченныя клтки съ попугаями и ‘неразлучными’, два крикливыхъ какаду, отличавшихся взапуски крикомъ и болтовнею, часы съ музыкой на консоли, и другіе надъ каминомъ, звонившіе какъ колокола, св. Павла. Словомъ, тутъ было все, чего комфортъ могъ пожелать, что самый прихотливый и изящный вкусъ могъ придумать. Лондонская гостиная нашего времени, убранная на роскошную ногу, незаботясь объ издержкахъ, представляетъ, безъ-сомннія, одно изъ благороднйшихъ и любопытнйшихъ зрлищъ въ свт. Римляне Восточной Имперіи, прелестныя маркизы и герцогини двора Лудовика XV, едва могли имть вкусъ утонченне обнаруживаемаго нашими восхитительными современницами. Всякій, кто только видалъ пріемныя комнаты леди Клеврингъ, долженъ былъ сознаться, что он въ высшей степени изящны и роскошны, и что щеголеватйшія комнаты въ Лондон леди Гарли Квиннъ, леди Генвей Вардоуръ, или мистриссъ Годжь-Подгсонъ, супруги великаго Креза желзныхъ дорогъ, были убраны не съ боле-совершеннымъ, ‘чистымъ’ вкусомъ.
Бдная леди Клеврингъ, между-тмъ, понимала это очень-мало и ощущала горестное отсутствіе почтенія къ окружавшимъ ее чудесамъ роскоши.
— Я только знаю, что все это стоитъ мн страшную кучу денегъ, майоръ, сказала она своему гостю: — и не совтую вамъ садиться на эти паутинные, позолоченные стулья, подо мною подломился одинъ въ тотъ разъ, когда мы давали здсь нашъ второй большой обдъ. Зачмъ вы оба не заглянули къ намъ прежде? Мы бы и васъ тогда позвали.
— Вы бы имли удовольствіе видть, какъ мама ломаетъ стулья, мистеръ Пенденнисъ, сказала милая Біанка съ усмшкою. Она была сердита за то, что Артуръ болталъ и смялся съ мама, за то, что мама сдлала множество промаховъ, описывая домъ, была сердита по сотн другихъ разныхъ причинъ.
— Я бы имлъ удовольствіе подать леди Клеврингъ мою руку, еслибъ она въ этомъ нуждалась, возразилъ Пенъ, красня и кланяясь.
— Quel preux chevalier! воскликнула Сильфида, откинувъ головку.
— Я сочувствую всмъ падающимъ, миссъ Эмори, и самъ однажды очень страдалъ отъ подобнаго несчастія.
— И тогда вы пошли искать утшенія дома, у Лауры.
Пенъ сконфузился. Онъ вовсе не любилъ вспоминать объ утшеніи, полученномъ имъ въ то время отъ Лауры, и неболе радъ былъ тому, что другія знали, какой носъ онъ тогда получилъ. Ненайдясь какъ отвтить, онъ почувствовалъ себя необычайноза-интересованнымъ убранствомъ комнатъ и принялся расхваливать изо всхъ силъ вкусъ леди Клеврингъ.
— Охъ, не хвалите меня, не за что, отвчала добросовстная леди Клеврингъ:— все это сдлали обойщики и капитанъ Строитъ, пока мы еще жили въ Парк… и… и леди Рокминстеръ была здсь, и говоритъ, что все хорошо, прибавила она почтительнымъ тономъ.
— Моя кузина Лаура гостила у нея, сказалъ Пенъ.
— Не вдовствующая графния, а настоящая леди Рокминстеръ.
— Нс-уже-ли! воскликнулъ майоръ Пенденнисъ, услыша это имя, великое въ фэшонебльномъ мір. О, если она похвалила ваши покои, леди Клеврингъ, то вы не можете быть далеки отъ совершенства. Нтъ, нтъ! Леди Рокминстеръ центральное свтило моды и вкуса, Артуръ. Покои ваши дйствительно прелестны! И голосъ майора понизился отъ умиленія, когда онъ говорилъ объ этой важной дам, и онъ оглядывалъ комнаты съ почтеніемъ и подобострастіемъ.
— Да, леди Рокминстеръ поддержала насъ и была очень-любезна, сказала миледи:— и это, конечно, намъ поправится, когда мы попривыкнемъ. Она хочетъ распоряжаться на нашихъ балахъ и разбирать кого намъ приглашать на обды. Да я этого не допущу. Я хочу видть у себя своихъ старыхъ друзей, а то она разошлетъ мои пригласительные билеты по своему народу и я должна буду сидть какъ кукла за моимъ же столомъ. Вы должны прійдти ко мн обдать, майоръ и Аргуръ, постойте, когда бы? да хоть 14-го. У насъ будетъ не изъ большихъ нашихъ обдовъ, Біанка? сказала она, взглянувъ на дочь, которая закусила губки и нахмурилась очень-свирпо для Сильфиды.
Майоръ съ улыбкою и поклономъ объявилъ, что онъ съ гораздо-большимъ удовольствіемъ прійдетъ на маленькій семейный обдъ, чцъ на большой: у него довольно было большихъ обдовъ и онъ предпочиталъ имъ простоту семейнаго круга.
— Я всегда больше люблю обдать на другой день, сказала леди Клеврингъ, думая поправить промахи первой рчи. 14-го мы будемъ запросто, и славно подимъ. При этомъ второмъ промах матери, миссъ Біанка съ отчаяніемъ всплеснула руками и воскликнула:
— О, мама, vous tes incorrigible!
Майоръ Пенденнисъ клялся, что любитъ обды запросто больше всего на свт, и проклиналъ мысленно безстыдство миледи, осмлившейся звать такого человка, какъ онъ, на объдки большаго званаго обда. Но онъ былъ человкъ разсчетливый и сообразилъ, что можетъ отказаться отъ этого народа, если представится что-нибудь лучше, а потому принялъ приглашеніе миледи съ любезнйшею изъ своихъ улыбокъ. Что касается до Пена, то онъ еще не обдалъ въ гостяхъ, тридцать лтъ сряду, не имлъ этого старшинства, а потому идея о вкусномъ обд въ щегольскомъ дом имла для него свою пріятность.
— Что значитъ этотъ маленькій раздоръ между твоею милостью и миссъ Эмори? спросилъ майоръ у Пена, когда они вмст пошли изъ дома. Я думалъ, что ты живалъ съ нею въ ладахъ.
— Живалъ, выраженіе неопредленное, когда дло идетъ о женщин, отвчалъ Пенъ съ побдоноснымъ видомъ. Былъ и есть — выраженіе другаго рода, сэръ, въ-особенности касательно женскихъ сердецъ.
— Чортъ побери, он перемнчивы, какъ и мы, сэръ. Когда мы овладли Мысомъ Доброй Надежды, я помню, тамъ была олна дама, уврявшая, будто хочетъ отравить себя ядомъ за вашего покорнйшаго слугу, а между-тмъ, черезъ три мсяца она убжала съ другимъ. Не запутывайся только слишкомъ съ этою миссъ Эмори. Она капризна, жеманна и несовсмъ-то воспитана, ея репутація нсколько… ничего, ничего. Но ты выбрось ее изъ головы: десять тысячъ фунтовъ теб не годятся. Ну, что такое десять тысячъ фунтовъ, любезный мой? Вдь процентовъ съ нихъ недостанетъ на одни счеты ея модистки.
— Вы, кажется, знатокъ по части туалета, дядюшка.
— Былъ, сэръ, былъ, старая фронтовая лошадь, сэръ, ты знаешь, не можетъ слушать равнодушно, когда заиграютъ трубачи, хе, хе!— понимаешь? И онъ смертоносно улыбнулся и поклонился прозжавшей мимо его карет.
— Карета леди Кэтринъ Мартингель, сказалъ онъ: — чудовищно-хороши дочери, но я помню время, когда мать была въ тысячу разъ лучше ихъ. Нтъ, мой милый Артуръ, съ твоею фигурой и надеждами, ты долженъ жениться на славу, хотя въ Фэрокс я бы этого не сказалъ, плутишка, хе, хе! Но репутація маленькой злости и того, что ты un homme dangereux, не повредить никогда молодому малому въ глазахъ женщинъ. Он терпть не могутъ юношей, которыя, какъ красныя двушки… молодые люди должны быть молодыми мужчинами, знаешь. Но, что до женитьбы, сэръ, тутъ другое дло. Женись на женщин съ деньгами. Я говорилъ теб и прежде, что такъ же легко достать себ богатую жену, какъ бдную, а въ тысячу разъ пріятне ссть за хорошо-приготовленный обдъ, когда entres подаются какъ слдуетъ, чмъ не имть ничего, кром холодной бараньей ноги для мужа и жены вмст. У насъ будетъ 14-го хорошій обдъ, у сэра Фрэнсиса Клевринга, на это ты можешь бить въ сношеніяхъ твоихъ съ семействомъ баронета. Посщай ихъ, но небольше какъ для обдовъ. А эти юношескіе вздоры о любви въ хижин гораздо-лучше бросить совсмъ.
— Хижина должна быть съ сараемъ и конюшнями, хижина хорошо-мблированная, сэръ, сказалъ Пенъ, припоминая стихи ‘Чортовой Прогулки’, но дядя его позналъ этой баллады, хотя, можетъ-быть, и старался вести Пена по этому гульбищу, и продолжалъ свои философическія замчанія, очень-довольный понятливостью ученика, къ которому он адресовались. Артуръ Пенденнисъ былъ дйствительно малый сметливый и воспріимчивый, слишкомъ-легко подлаживавшійся подъ тонъ ближняго.
Вчный воркунъ Уаррингтонъ ворчалъ, что Пенъ длается несноснымъ франтомъ, съ которымъ скоро нельзя будетъ говорить. Но по-правд, ему нравились успхи и бойкія манеры молодаго человка. Онъ любилъ видть Пена веселаго и одушевленнаго, полнаго силы, здоровья, жизни и надеждъ: въ род того, какъ человкъ взрослый, котораго давно уже не забавляютъ маріонетки, любитъ смотрть, какъ ими потшаются дти. Прежняя угрюмость мистера Пена исчезла съ улучшеннымъ его положеніемъ, онъ расцвлъ, когда его согрли солнечные лучи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
въ которой полковникъ Альтамонтъ появляется и снова исчезаетъ.

Въ назначенный день майоръ Пенденнисъ, неполучившій приглашенія на другой, лучшій обдъ, и Артуръ, нежелавшій другаго приглашенія, прибыли вмст на обдъ къ сэру Фрэнсису Клеврингу. Въ гостиной, куда вошли Пенъ и его дядя, находились только сэръ Фрэнсисъ, его жена и нашъ другъ капитанъ Стронгъ, свиданію съ которымъ Артуръ обрадовался, хотя майоръ смотрлъ очень-пасмурно на Стронга: ему вовсе не было пріятно сидть за обдомъ съ дворецкимъ Клевринга, какъ называлъ онъ Стронга. Но такъ-какъ вскор посл того пріхалъ мистеръ Уэльборъ, сосдъ Клевринга по имнію, и также, какъ онъ, членъ Парламента, то старшій Пенденнисъ нсколько успокоился, потому-что, хотя Уэльборъ былъ гость до крайности скучный и принималъ также мало участія въ разговор за обдомъ, какъ и лакей, стоявшій за его стуломъ, но все-таки это былъ почтенный помщикъ изъ старинной фамиліи и съ семью тысячами фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, а майору всегда пріятно было находиться въ подобномъ обществ. Къ этимъ лицамъ прибавилось еще нсколько-замчательныхъ особъ: вдовствующая леди Рокминстеръ, имвшая свои причины быть въ дружб съ Клеврингомъ, и леди Агнеса Фокеръ, съ сыномъ, мистеромъ Гарри, старымъ нашимъ знакомцемъ. Мистеръ Пайпсентъ не могъ пріхать: его удерживали парламентскія обязанности, которыя, какъ видно, были не такъ тяжелы для двухъ другихъ членовъ Парламента. Миссъ Біанка Эмори посл всхъ явилась въ гостиной. Она была одта въ убійственное блое шелковое платье, которое какъ-нельзя-лучше выказывало ея жемчужныя плечи. Фокеръ шепнулъ Пену, смотрвшему на нее съ очевиднымъ удивленіемъ, что она ослпительна. Миссъ Эмори въ этотъ день вздумалось быть очень-любезной съ Артуромъ, она самымъ дружескимъ образомъ протянула ему руку, говорила о миломъ Фэрокс, разспрашивала про милую Лауру и ея мать, сказала, что ей хотлось бы воротиться въ деревню, и дйствительно была совершенно — проста, радушна, безъискуствеина.
Гарри Фокеръ думалъ, что онъ еще никогда не видалъ такого милаго и очаровательнаго существа. Мало привычный къ обществу дамъ и обыкновенно безгласный въ ихъ присутствіи, онъ нашелъ, что могъ говорить при миссъ Эмори и сдлался необыкновенно-живъ и разговорчивъ даже прежде, чмъ позвали къ столу, и все общество отправилось въ столовую, находившуюся въ нижнемъ этаж. Ему хотлось подать руку прекрасной Біанк и свести ее внизъ по широкой, покрытой ковромъ лстниц, но она, то-есть прекрасная Біанка, досталась этотъ разъ на долю Пена, и и истору Фокеру, въ уваженіе его высокаго сана, какъ графскаго внука, суждено было сопутствовать мистриссъ Уэльборъ.
Но хотя на время перехода по лстниц Фокеръ и разлученъ былъ съ предметомъ своего желанія, онъ услся однакожъ подл миссъ Эмори за обденнымъ столомъ и былъ чрезвычайно-доволенъ, что ему искусными маневрами удалось захватить это счастливое мстечко. Можетъ-статься, онъ занялъ это мстечко не своими маневрами, а по желанію другаго лица, но, какъ бы то ни было, Біанка очутилась между двумя молодыми людьми, сидвшими по обимъ ея сторонамъ, и каждый изъ нихъ старался быть какъ можно любезне и пріятне.
Маменька Фокера, съ своего мста поглядывая на любезнаго сынка, была изумлена его живостью. Гарри безпрерывно болталъ съ прекрасной сосдкой, разумется, о такихъ предметахъ, о которыхъ говорилъ въ то время весь городъ.
— Видли вы Тальйони въ Сильфид, миссъ Эмори?— Эй, любезный! подай-ко мн опять это блюдо (это сказано было близъ стоявшему слуг): чудо какъ хорошо!— Такъ видли Тальйони? Не-правда-ли, очаровательна. И онъ предобродушно началъ напвать прекрасную арію этого прекраснйшаго изъ всхъ балетовъ, нын увядшаго вмст съ лучшими танцовщицами. Будутъ ли молодые люди видть что-нибудь столь очаровательное, столь классическое, что-нибудь похожее на Тальйони?
— Миссъ Эмори сама Сильфида, сказалъ мистеръ Пенъ.
— Какой у васъ пріятный теноръ, мистеръ Фокеръ, сказала миссъ Эмори: — я уврена, васъ хорошо учили. Я сама пою немного. Мн пріятно было бы пропть съ вами.
Пенъ вспомнилъ, что подобныя слова молодая миссъ говорила и ему, и что она въ прежнее время любила пть съ нимъ, и, смясь про-себя, думалъ, сколько съ того времени было другихъ джентльменовъ, съ которыми она распвала дуэты, но онъ не счелъ приличнымъ высказать этотъ неловкій вопросъ, и съ самымъ нжнйшимъ видомъ, какой только могъ принять, замтилъ:
— Мн хотлось бы снова слышать ваше пніе, миссъ Біанка. Мн кажется, ни одинъ голосъ не нравился мн такъ, какъ вашъ.
— Я думаю, вамъ нравился голосъ Лауры, сказала миссъ Біанка.
— У Лауры, контральто, а вы знаете, этотъ голосъ часто пропадаетъ, сказалъ Пенъ, съ досадой.— Я слышалъ много музыки въ Лондон, продолжалъ онъ: — мн надоли эти пвцы и пвицы по ремеслу: они поютъ черезчуръ-громко, или ужь я слишкомъ состарлся, или слухъ мой слишкомъ избаловался. Въ Лондон, миссъ Эмори, старются очень-скоро. И подобно всмъ старикамъ, я люблю только псни, которыя слышалъ въ молодости.
— Я больше всего люблю англійскую музыку. Объ иностранныхъ псняхъ я неочень забочусь. Подай-ка мн, любезный, кусокъ баранины! сказалъ мистеръ Фокеръ.
— Я боле всего люблю англійскія баллады, сказала миссъ Эмори.
— Вы мн споете одну изъ старыхъ псень посл обда? сказалъ Пенъ умоляющимъ голосомъ.
— Спть ли вамъ англійскую псню посл обда? спросила Сильфида, обращаясь къ мистеру Фокеру.— Я спою, если вы дадите слово прійдти наверхъ поскоре, и при этихъ словахъ она пустила въ него полный залпъ изъ своихъ глазъ.
— Я прійду посл обда довольно-рано, отвчалъ простодушно Фокеръ: — я немного пью пива посл обда, порцію свою принимаю за обдомъ, и выпивъ столько, сколько нужно, отправляюсь къ чаю. Я существо очень-ручное, миссъ Эмори, привычки мои просты, и когда я доволенъ, то вообще бываю въ хорошемъ расположеніи духа, не такъ ли, Пенъ? Не угодно ли желе, не того, а другаго, съ вишнями внутри? Какъ это ухитрились уложить вишни внутрь желе?
Такъ болталъ безхитростный юноша и миссъ Эмори слушала его съ неистощимымъ добродушіемъ. Когда дамы отправлялись въ верхній этажъ, Біанка взяла съ обоихъ молодыхъ людей слово поскорй выйдти изъ-за стола и ушла, подаривъ каждому по ласковому взгляду. Она уронила свои перчатки на Фокеровой сторон стола и платокъ на сторон Пена. Каждому оказано было какое-нибудь вниманіе, вжливость ея къ мистеру Фокеру, быть-можетъ, была поощрительное любезности съ Артуромъ, но это доброе созданіе сдлало все, что могло, дабы осчастливить обоихъ джентльменовъ. Фокеръ поймалъ послдній взглядъ ея, когда она выходила въ дверь, этотъ свтлый взглядъ прошелъ сквозь широкій блый жилетъ мистера Стронга и упалъ прямо на жилетъ Гарри Фокера. Дверь затворилась за чародйкой, со вздохомъ опустился Гарри на стулъ и съ-разу хватилъ полный стаканъ кларета.
Такъ-какъ обдъ, на которомъ присутствовали Пенъ и его дядя, не принадлежалъ къ числу большихъ званыхъ обдовъ, то его подали гораздо-ране, чмъ подаютъ въ лондонскій сезонъ эти церемонные обды, за которые обыкновенно садятся не ране девяти часовъ вечера, и такъ-какъ общество было небольшое, и миссъ Біанка, торопясь къ своему фортепьяно въ гостиной, безпрестанно подавала матери знаки, что пора вставать изъ-за стола, то леди Клеврингъ скоро встала, и на двор было еще совершенно-свтло, когда дамы пришли въ верхній этажъ, откуда, съ балконовъ, убранныхъ цвтами, могли любоваться видомъ двухъ парковъ, въ одномъ еще бродили кое-гд бдныя пары и дти, въ другомъ подъ аркой прозжали экипажи знатныхъ леди и денди верхомъ. Однимъ-словомъ, солнце не опустилось еще за деревья кенсингтонскихъ садовъ и все еще золотило статую, воздвигнутую англійскими дамами въ честь его милости герцога Веллингтона, когда леди Клеврингъ и другія дамы оставили джентльменовъ за бутылками вина.
Для свжести воздуха, окна столовой были открыты и представляли проходящимъ но улиц пріятный или, можетъ-быть, соблазнительный видъ шести джентльменовъ въ блыхъ жилетахъ, джентльменовъ, сидвшихъ передъ множествомъ графиновъ и блюдъ съ фруктами, мальчишки, пробгая мимо, вскочивъ на перила и взглянувъ внутрь столовой, говорили одинъ другому: ‘а что, Джимъ, хотлось бы теб побывать тамъ и достать кусокъ этого ананаса?’, лошади и экипажи проносились мимо, отвозя аристократическихъ дамъ въ ихъ уборныя, полисменъ прохаживался взадъ и впередъ передъ домомъ, начинали падать вечернія тни, пришелъ фонарщикъ и зажегъ газовые фонари передъ дверьми сэра Фрэнсиса, буфетчикъ вошелъ въ столовую и зажегъ античный, готическій канделябръ на античномъ, дубовомъ съ рзьбою, обденномъ стол, такъ-что, смотря внутрь дома снаружи, вы видли ночную сцену пиршества и восковыя свчи, а смотря изъ дому — тихій лтній вечеръ, стну сент-джемскаго парка и небо, на которомъ кой-гд начинали сверкать звздочки.
Джимъ, скрестивъ ноги и опершись о дверной косякъ жилища своего господина, задумчиво смотрлъ на тихую картину вечера, между-тмъ, другой зритель, уцпясь за перила, разглядывалъ сцену за обдомъ. Полисменъ X., проходя мимо, не обращалъ вниманія ни на ту, ни на другую картину, а обратилъ его на человка, державшагося за перилы и заглядывавшаго въ столовую сэра Фрэнсиса Клевринга, гд Стронгъ хохоталъ и болталъ, поддерживая разговоръ за всхъ.
Человкъ у перилъ былъ разукрашенъ цпочками, перстнями и другими галантерейными вещами, которыя сверкали отъ свта, выходившаго изъ дома, сапоги на немъ были лакированные, на фрак мдныя пуговицы, на рукавахъ блые широкіе обшлага, вообще наружность его такъ поразила полисмена X., что тотъ вообразилъ, будто передъ нимъ членъ Парламента или другая какая-нибудь знатная особа. Каковъ бы ни былъ, однакожь, его санъ, то-есть былъ ли онъ членомъ Парламента или значительной особой, онъ значительно былъ пьянъ, потому-что несовсмъ-крпко держался на ногахъ и шляпа его надвинута была на дикіе и налитые кровью глаза такъ, какъ никогда не надвинетъ шляпы трезвый человкъ. Густые черные волосы, очевидно, были накладные, а бакенбарды подкрашенные.
Когда хохотъ Стронга, послдовавшій за одной изъ его собственныхъ грубыхъ остротъ, вырвался изъ окна на улицу, джентльменъ, стоявшій у перилъ, также засмялся самымъ страннымъ образомъ, онъ ударилъ себя по ног и мигнулъ Джимсу, задумчиво стоявшему у подъзда, какъ-будто желая сказать ему: ‘слышишь, любезный, вдь славная исторія!’
Вниманіе Джимса постепенно перешло отъ луны на неб къ этой подлунной сцен и онъ былъ озадаченъ и встревоженъ появленіемъ человка въ лакированныхъ сапогахъ. ‘Заводить споръ’ говорилъ онъ потомъ, въ людской:— ‘заводить споръ съ какимъ-нибудь забіякой на улиц — не хорошо, и я не для того нанятъ’. Поэтому, посмотрвъ нсколько времени на незнакомца, который продолжалъ смяться, покачиваться и кивать головой безсознательно, какъ пьяный, Джимсъ выглянулъ изъ подъзда, тихо кликнулъ: ‘плисменъ!’ и махнулъ рукой этому блюстителю благочинія.
X. подошелъ ршительно, съ берлинской перчаткой, засунутой за перевязь, и Джимсъ просто указалъ ему пальцемъ на человка, смявшагося у перилъ. Ни одного слова не сказалъ онъ, кром: ‘плисменъ!’, а стоялъ у подъзда въ тихій лтній вечеръ, спокойно указывая великое зрлище!
X. подошелъ къ незнакомцу и сказалъ:
— Ну, сэръ, неугодно ли вамъ будетъ идти своей дорогой?
Незнакомецъ, бывшій въ отлично-веселомъ расположеніи духа, казалось, не слыхалъ ни одного слова, сказаннаго полисменомъ и продолжалъ смяться и кивать головой Стронгу, такъ-что шляпа чуть-чуть не свалилась съ его головы за перила.
— Ну, сэръ, не угодно ли идти своей дорогой, слышите? крикнулъ полисменъ, самымъ ршительнымъ тономъ и тихо дотронулся до незнакомца однимъ изъ пальцевъ, заключенныхъ въ перчатку изъ берлинской ткани.
Мгновенно опомнившись, или, лучше сказать, отшатнувшись отъ перилъ, онъ принялъ оборонительную позу и показалъ себя, хоть несовсмъ — твердымъ на ногахъ, но храбрымъ и воинственнымъ.
— Ступайте, куда идете, сказалъ X., не стойте тутъ на мостовой и не смотрите въ столовую джентльмена.
— Не смотрите, ха! ха! не смотрите, вотъ хорошо! сказалъ незнакомецъ съ сатирическимъ смхомъ.— А кто запретитъ мн смотрть на моихъ друзей, если я хочу? Ужь не вы ли?
— Друзья? Какіе тутъ у васъ друзья? Убирайтесь отсюда, отвчалъ полисменъ.
— Говорю вамъ, я всхъ ихъ знаю: вонъ — сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, баронетъ, членъ Парламента, я знаю его, и онъ меня знаетъ, а вонъ тотъ — Стронгъ, а это — тотъ самый молодой человкъ, что надлалъ шуму на бал. Эй, Стронгъ, Стронгъ!
— Да это, чортъ побери, Альтамонтъ! воскликнулъ сэръ Фрэнсисъ въ столовой съ испуганнымъ и виновнымъ лицомъ, Стронгъ, также съ досадой, всталъ изъ-за стола и выбжалъ къ незваному гостю.
Джентльменъ въ бломъ жилет, выбжавшій изъ столовой безъ шляпы, полисменъ и человкъ, прилично-одтый и готовый вступить въ кулачный бой на троттуар, все это, въ половин девятаго вечеромъ не могло не собрать толпы даже въ этой тихой мстности, и дйствительно, толпа начала ужь собираться передъ домомъ сэра Фрэнсиса Клевринга.
— Ради Бога, пойдемъ въ комнату, сказалъ Стронгъ, схвативъ своего знакомца за руку.— Пошли, пожалуйста, за кабріолетомъ, Джимсъ, прибавилъ онъ тихимъ голосомъ, обращаясь къ слуг, и увелъ съ улицы разсерженнаго джентльмена, дверь затворилась за нимъ и толпа начала расходиться.
Мистеръ Стронгъ хотлъ провести Альтамонта въ кабинетъ сэра Фрэнсиса, гд находились шляпы гостей, успокоить тамъ своего друга ласковымъ разговоромъ и потомъ, когда прідетъ кабріолетъ, отправить его домой, но не тутъ-то было: Альтамонтъ былъ въ страшномъ бшенств за оскорбленіе, ему нанесенное, и когда Стронгъ хотлъ провести его во вторую дверь, онъ сказалъ пьянымъ голосомъ:
— Это не та дверь, вонъ дверь въ столовую, гд идетъ помойка, я пойду туда, и чортъ побери, тоже попью, пойду и тоже попью.
Эта дерзость изумила буфетчика, стоявшаго въ передней, и онъ заслонилъ дверь, по дверь отворилась позади его и явился самъ хозяинъ съ встревоженнымъ лицомъ.
— Да, клянусь, попью, попью… продолжалъ ревть Альтамонтъ, когда сэръ Фрэнсисъ вышелъ къ нему.— Я! Клеврингъ, я говорю, что пришелъ попить съ вами. Ну что, старина, что, старый пробочникъ? Вели-ка, старый плутъ, подать намъ бутылочку за желтой печатью… самаго лучшаго… по сту рупій за дюжину… безъ фальши.
Хозяинъ поразмыслилъ съ минуту о своихъ гостяхъ. Тутъ только Уэльборъ, Пенденнисъ, да двое молодыхъ людей, подумалъ онъ, и съ принужднной улыбкой и жалостнымъ взглядомъ сказалъ:
— Хорошо, Альтамонтъ, войдите. Я очень-радъ видть васъ.
Полковникъ Альтамонтъ (сметливый читатель, вроятно, давно ужь открылъ, что незнакомецъ не кто иной, какъ посланникъ лукновскаго набоба), пошатываясь, вошелъ въ столовую, бросивъ торжествующій взглядъ на лакея Джимса, который, казалось, говорилъ: ‘ну, сэръ, что вы объ этомъ подумаете? скажите, джентльменъ я или нтъ?’ и опустился въ первое праздное кресло. Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ робко пробормоталъ имя полковника гостю своему мистеру Уэльбору, и Альтамонтъ принялся пить вино, посматривая на собесдниковъ сначала очень-угрюмо, потомъ съ самой ласковой улыбкой и повременамъ похваливалъ винцо, которое тянулъ преисправно.
— Престранный человкъ! Долго жилъ при одномъ туземномъ двор въ Индіи, сказалъ съ величайшею важностью Стронгъ, котораго присутствіе духа никогда не оставляло: — а при этихъ индійскимъ дворахъ пріобртаются весьма-странныя привычки.
— Очень-странныя, сухо замтилъ майоръ Пенденнисъ, думая о томъ, въ какую попалъ онъ компанію.
Мистеръ Фокеръ былъ доволенъ новымъ гостемъ.
— Вотъ человкъ, который могъ бы спть намъ малайскую псню въ Задней Кухн, шепнулъ онъ Пену.— Попробуйте этого ананаса, сэръ, сказалъ онъ полковнику Альтамонту:— необыкновенно-вкусенъ.
— Ананасъ! Я видлъ, какъ свиней кормятъ ананасами, отвчалъ полковникъ.
— У лукновскаго набоба всхъ свиней кормятъ ананасами, шепнулъ Стронгъ майору Пенденнису.
— О, конечно, отвчалъ майоръ.
Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ старался, между-тмъ, какъ-нибудь извинить передъ своимъ застольнымъ сосдомъ, мистеромъ Уэльборомъ, странное положеніе новаго гостя, и пробормоталъ что-то относительно Альтамонта, что онъ де человкъ необыкновенный и очень-эксцентрическій, что у него индійскія привычки, что онъ не понимаетъ правилъ англійскаго общества, и старый Уэльборъ, тонкій старый джентльменъ, пившій вино съ большой регулярностью, отвчалъ на это: ‘это, кажется, очень-ясно’.
Тогда полковникъ, увидвъ честное лицо Пена, нсколько времени глядлъ на него съ такимъ тупымъ вниманіемъ, какое свойственно было его положенію, и сказалъ:
— Я знаю и васъ, молодой человкъ. Я помню васъ. Бэймутскій балъ, чортъ побери! Не удалось побить француза. Я помню васъ, и онъ засмялся, сжалъ свои кулаки и, казалось, погрузился въ глубину своей души, когда эти воспоминанія проходили, или, лучше сказать, переваливались по ней.
— Мистеръ Пенденнисъ, вы помните полковника Альтамонта, въ Беймут? сказалъ Стронгъ, и Пенъ, сухо поклонясь, отвчалъ, что онъ иметъ удовольствіе помнить вполн это обстоятельство.
— Какъ его имя? вскрикнулъ полковникъ. Стронгъ назвалъ Пенденниса.
— Пенденнисъ! Пенденнисъ, чортъ возьми! проревлъ Альтамонтъ къ изумленію всхъ, стукнувъ кулакомъ по столу.
— Мое имя тоже Пенденнисъ, сэръ, сказалъ майоръ, достоинство котораго было чрезвычайно-оскорблено вечерними событіями, оскорблено тмъ, что его, майора Пенденниса, пригласили въ такое общество, оскорблено тмъ, что осмлились ввести въ это общество пьянаго человка.— Мое имя — Пенденнисъ, и я покорнйше прошу васъ не ругать его вслухъ.
Пьяный повернулся, чтобъ взглянуть на него, и когда посмотрлъ, то казалось, вдругъ протрезвился. Онъ приложилъ руку ко лбу, причемъ нсколько сдвинулъ черный парикъ, покрывавшій его голову, глаза его свирпо смотрли на майора, который, въ свою очередь, какъ старый, ршительный воинъ, глядлъ на противника смло и твердо. Къ концу взаимнаго осмотра, Альтамонтъ началъ застегивать свой фракъ съ мдными пуговицами и вдругъ, къ изумленію всего общества, вставь со стула, поплелся къ двери и вышелъ вонъ, сопутствуемый Стронгомъ, все, что послдній слышалъ отъ него, были слова: ‘Капитанъ Бикъ! точно капитанъ Бикъ!’
Прошло поболе четверти часа со времени его страннаго прихода до столь же страннаго ухода. Пенъ, Фокеръ и мистеръ Уэльборъ дивились этой сцен и не могли найдти ей объясненія.
Клеврингъ былъ блденъ, взволнованъ и почти съ ужасомъ поглядывалъ на майора Пенденниса. Послдній минуту или дв пристально глядлъ на хозяина.
— Вы знаете его? спросилъ сэръ Фрэнсисъ майора.
— Кажется, я видлъ его, отвчалъ майоръ, принимая видъ, какъ-будто и онъ изумленъ.— Да, я видалъ его. Онъ, дезертръ изъ конной артиллеріи, попавшій въ службу набоба. Я хорошо помню его лицо.
— А! сказалъ Клеврингъ, вздохнувъ тяжело, какъ-будто гора свалилась съ его плечъ, и майоръ снова взглянулъ на него, прищуривъ свои острые, старые глаза. Кабріолетъ, за которымъ посылалъ Стронгъ, увезъ шевалье и полковника Альтамонта, остальнымъ джентльменамъ поданъ былъ кофе и они отправились къ дамамъ въ гостиную, причемъ Фокеръ по секрету замтилъ Пену, что это была самая странная штука, какую только онъ видлъ, а Пенъ отвчалъ, смясь, что это мнніе показываетъ большую разборчивость со стороны мистера Фокера.
Затмъ, согласно своему общанію, миссъ Эмори пла для молодыхъ людей. Фокеръ былъ восхищенъ ея пніемъ и добродушно присоединялъ свой голосъ, когда она пла что-нибудь ему знакомое. Пенъ, прикидываясь несовсмъ-довольнымъ, разговаривалъ въ сторон съ другими гостями, но Біанка скоро привлекла его къ фортепьяно, запвъ нкоторые изъ его собственныхъ романсовъ, которые Сильфида, какъ она говорила, сама положила на музыку. Не знаю, точно ли ея была музыка, или она принадлежала синьйору Тванкадилло, дававшему ей уроки, но, дурна была эта музыка или хороша, оригинальна или неоригинальна, только мистеръ Пенъ слушалъ ее съ удовольствіемъ и преусердно переворачивалъ для миссъ Біанки ноты.
— Эхъ, какъ бы мн хотлось писать стихи, подобно вамъ, Пенъ, сказалъ потомъ, со вздохомъ, Фокеръ своему товарищу. Конечно, отчего бы и не писать, еслибъ я умлъ? Но, видите, я никогда не былъ мастеръ писать и очень жалю, что лнился въ школ.
При дамахъ, разумется, не упоминали о любопытной сцен, происшедшей въ столовой, хотя Пенъ чуть-чуть не описалъ ея миссъ Эмори, когда эта молодая леди спросила про капитана Стронга, съ которымъ ей хотлось пропть дуэтъ. Но случайно взглянувъ на сэра Фрэнсиса Клевринга, Артуръ увидлъ выраженіе тревоги на обыкновенно-безжизненномъ лиц баронета и потому сдержалъ свой языкъ. Вечеръ вообще былъ скучный. Уэльборъ заснулъ, что всегда длалъ при музык и посл обда, и майоръ Пенденнисъ не забавлялъ дамъ, по обыкновенію своему, анекдотами и безчисленными разсказами, а большею-частью сидлъ молча, слушалъ, казалось, музыку и наблюдалъ за молодой прекрасной пвицей.
Насталъ часъ разъзда. Майоръ всталъ, изъявляя сожалніе, что такой пріятный вечеръ прошелъ такъ скоро, и сказалъ изящный комплиментъ миссъ Эмори, насчетъ ея великолпныхъ талантовъ, какъ пвицы.
— Ваша дочь, леди Клеврингъ, сказалъ онъ этой дам: — настоящій соловей, настоящій соловей, право. Едва ли я слыхалъ когда-нибудь что-либо подобное, а ея произношеніе на всхъ языкахъ, да, на всхъ языкахъ, кажется мн совершеннымъ, лучшіе домы въ Лондон должны открыться для молодой леди, у которой подобные таланты и такое — позвольте, миссъ Эмори, сказать это старику — такое лицо.
Біанка была такъ же удивлена этими комплиментами, какъ и Пенъ, которому дядя, спустя немного времени, отзывался о Сильфид въ самыхъ нелестныхъ выраженіяхъ. Майоръ и оба молодые человка отправились домой вмст посл того, какъ Фокеръ усадилъ маменьку свою въ карету и досталъ огня для огромной сигары.
Компанія молодаго джентльмена, или его табакъ, видимо, не нравились майору Пенденнису, который нсколько разъ искоса посматривалъ на него, посматривалъ такими глазами, которые ясно говорили, что онъ желалъ бы проститься съ Фокеромъ, но Фокеръ никакъ не хотлъ отстать отъ дяди и племянника, до-тхъ-поръ, пока они не дошли до квартиры майора въ Бюри-Стрит, гд майоръ и пожелалъ имъ спокойной ночи.
— Не забудь, Пенъ, сказалъ онъ потихоньку, кликнувъ назадъ Артура:— не забудь сдлать завтра визитъ Клеврингамъ. Они были необыкновенно-вжливы, чудовищно-вжливы и ласковы.
Пенъ общалъ и дивился, и когда Морганъ заперъ дверь за майоромъ, Фокеръ взялъ Пена подъ-руку и нсколько времени шелъ съ нимъ молча, куря свою сигару. Наконецъ, когда они достигли Черинг-Кросса, на пути къ квартир Артура въ Темпл, Гарри Фокеръ облегчилъ себя и разразился похвалами поэзіи и тми сожалніями о напрасно-утраченной молодости, о которыхъ мы уже упоминали, и всю дорогу вдоль Странда, вплоть до квартиры Пена, въ Темпл, молодой Гарри Фокеръ не переставалъ толковать о пніи и о Біанк Эмори.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
повствуетъ о длахъ мистера Гарри Фокера.

Съ этого роковаго, но пріятнаго вечера на Гросвенор-Плес, сердце мистера Гарри Фокера находилось къ такимъ тревожномъ состояніи, въ какомъ нельзя было и думать, что увидишь такого великаго философа. Если припомнить, какіе добрые совты давалъ онъ Пену въ прежніе дни, какъ раннее благоразуміе и знаніе свта обнаруживались въ этомъ юнош, если взять въ соображеніе, что постоянное снисхожденіе къ самому себ, свойственное джентльмену съ его средствами и надеждами, должно было увеличивать его цинизмъ и постепенно, съ каждымъ днемъ жизни, длать его мене и мене заботливымъ о всхъ другихъ людяхъ на свт, за исключеніемъ только самого мистера Гарри Фокера — можно удивиться, какъ онъ впалъ въ бду, которому большая часть изъ насъ подвержена бываетъ разъ или два въ жизни, и какъ онъ могъ встревожить покой великой души своей помышленіями о женщин. Да, онъ также не могъ избжать общаго жребія, какъ не избжалъ его Ахиллесъ, Аяксъ, лордъ Нельсонъ и другіе герои, и теперь, когда настала пора, молодой Гарри сдлался жертвою любви — всемірной завоевательницы.
Когда, разставшись съ Пеномъ, Гарри Фокеръ пришелъ въ Заднюю Кухню, ни вино, ни вкусныя блюда не имли уже для него никакихъ прелестей, шутки собесдниковъ не забавляли его, и когда мистеръ Годженъ проплъ новую псню своего сочиненія, онъ, хоть и сказалъ: ‘браво, Годженъ!’ какъ требовали вжливость и его важное значеніе въ Задней Кухн, но не слыхалъ ни одного слова изъ этой псни. Поздно, усталый, прибрелъ онъ домой, тихо пробрался въ свои комнаты и бросился на мягкую подушку, но душевная лихорадка тревожила его сонъ, и въ тотъ самый моментъ, когда онъ пробуждался отъ этого тревожнаго сна, ему представлялся еще образъ миссъ Эмори, которая говорила: ‘я здсь, я твоя владычица, ты открылъ меня и кром меня ни о чемъ уже не будешь думать’.
Боже мой, какъ пошлы и противны казались ему прежнія занятія и связи! До настоящаго времени, онъ мало бывалъ въ кругу дамъ, равныхъ ему по общественному положенію. Когда говорилъ онъ объ этихъ дамахъ, то называлъ ихъ ‘скромными женщинами’. Эта добродтель, которою, мы надемся, он, дйствительно обладали, не вознаграждала мистера Фокера за отсутствіе качествъ боле-живыхъ, которыхъ большая часть его родственницъ не имла, кузины, дочери дяди съ матерней стороны, почтеннаго графа Рошервиля, надоли ему безмрно. Одна была — синій чулокъ и занималась геологіей, другая — наздница и курила сигары, дв остальныя занимались исключительно политическими предметами, принадлежа къ разнымъ въ этомъ отношеніи партіямъ. Родительскій домъ ихъ, въ Дроммингтон, Фокеръ посщалъ весьма-рдко. Онъ клялся, что скорй согласится работать на мельниц, чмъ жить въ этомъ дом. Лордъ Эритъ, наслдникъ лорда Рошервиля, считалъ своего кузена человкомъ ничтожнымъ, съ жалкими, грубыми привычками и манерами, между-тмъ, какъ Фокеръ, также весьма-справедливо, называлъ Эрита колпакомъ Палаты Депутатовъ, скучнйшимъ изъ филантропическихъ декламаторовъ. И Джорджъ Робертъ, графъ Гревзендъ и Рошервиль, никогда не могъ забыть, что въ одинъ вечеръ, когда онъ согласился, изъ снисхожденія, съиграть партію на бильярд съ своимъ племянникомъ, этотъ молодой джентльменъ тронулъ его въ бокъ кіемъ и сказалъ: ‘ну, старый птухъ, много видалъ я въ жизни плохихъ ударовъ, но ужь плоше этого не видывалъ’. Лордъ доигралъ партію съ ангельскимъ терпніемъ, потому-что Гарри былъ его гость и племянникъ, но ночью съ нимъ чуть не сдлался ударъ, и онъ не выходилъ изъ своихъ комнатъ, пока Гарри не ухалъ изъ Дроммингтона въ Оксбриджъ, гд интересный юноша оканчивалъ въ то время свое воспитаніе. Это былъ ужасный ударъ для почтеннаго графа, объ обстоятельств этомъ никогда не намекали въ фамильномъ кругу. Графъ избгалъ Фокера, когда тотъ прізжалъ въ домъ его въ Лондон или въ деревн, и едва у него доставало силы сказать молодому повс: ‘какъ вы здоровы?’ но онъ не хотлъ огорчить сестры своей Агнесы, изгнавъ Гарри совсмъ изъ фамильнаго крута, особенно же не хотлъ разрывать связей съ мистеромъ Фокеромь-старшимъ, съ которымъ у него были частныя сдлки, состоявшія въ обмн банковыхъ билетовъ со стороны Фокера и заемныхъ писемъ со стороны графа.
Кром четырехъ дочерей лорда Гревзенда, разнообразныя качества которыхъ мы уже исчислили выше, у лорда была еще пятая дочь, леди Анна Мильтонъ, которая отъ раннихъ лтъ, съ самаго дтства, была назначена къ особому положенію въ жизни. Между ея родителями и тткой было ршено, что когда мистеръ Гарри Фокеръ достигнетъ надлежащихъ лтъ, леди Анна сдлается его женою. Она свыклась съ этой мыслью съ-тхъ-поръ, когда носила еще переднички, и когда Гарри, грязнйшій изъ мальчиковъ, прізжалъ, съ черными глазенками, изъ школы въ Дроммиегтонъ и въ домъ отца своего, въ Логвудъ, гд леди Анна часто гостила у ттки. И она и онъ соглашались съ ршеніемъ родителей, безъ всякихъ протестовъ и затрудненія. Леди Анн и на мысль не приходило оспоривать приказаніе отца, точно такъ же, какъ не могло прійдти въ голову Эсфири спорить противъ приказаній Агасвера. Гарри Фокеръ также былъ послушенъ. Старый Фокеръ сказалъ: ‘Гарри, твой дядя и я согласились, что когда ты достигнешь надлежащихъ лтъ, то женишься на леди Анн. Денегъ у ней нтъ, но она хорошей крови и недурна собою, и я устрою васъ какъ слдуетъ. Если же откажешься, ты получишь только вдовье наслдство матери, и по двсти фунтовъ въ годъ въ-теченіе моей жизни’. Гарри, знавшій, что отецъ его хоть говорилъ мало, но словамъ его должно было врить несомннно, тотчасъ согласился съ родительскимъ ршеніемъ, и отвчалъ: ‘хорошо, сэръ, если Анна согласна, и я согласенъ. Она двушка недурная собой’.
— И въ ней течетъ лучшая кровь въ Англіи, сэръ. Кровь твоей матери, твоя собственная кровь, сэръ, сказалъ пивоваръ.— Другой такой невсты не найдти, сэръ.
— Хорошо, сэръ, какъ вамъ угодно, отвчалъ Гарри.— Когда я вамъ буду нуженъ, позвоните въ колокольчикъ. Только тутъ торопиться нечего, и я надюсь, вы дадите намъ долгую отсрочку. Мн бы до женитьбы хотлось повеселиться.
— Веселись, Гарри, отвчалъ снисходительный отецъ.— Никто теб этого не запрещаетъ.
Объ этомъ предмет боле не говорили, и мистеръ Гарри продолжалъ наслаждаться тми удовольствіями въ жизни, которыя ему боле нравились. Онъ повсилъ маленькій портретъ кузины въ своемъ кабинет, среди портретовъ любимыхъ актриссъ и танцовщицъ, здоковъ и наздницъ, составлявшихъ его галерею. То былъ незначительный портретикъ, изображавшій простое, круглое личико съ буклями, и, надо сказать правду, онъ представлялъ очень-жалкую фигуру подл мадмуазель Птито, танцующей на радуг, или мадмуазель Редовы, смющейся, въ красныхъ сапогахъ и въ уланскомъ кивер.
Такъ-какъ участь леди Анны и ильтонъ была такимъ-образомъ ршена, то она и не могла вызжать въ свтъ такъ часто, какъ ея сестры, и нердко оставалась одна въ Лондон въ родительскомъ дом на Гонт-Сквер, когда ея маменька съ другими леди узжала со двора. Сестры болтали и танцовали то съ тмъ, то съ другимъ мужчиной, и мужчины прізжали и узжали, и разсказы о нихъ были разнообразны. Но объ Анн былъ одинъ разсказъ: она невста Гарри Фокера и не должна думать ни о комъ боле. Это не веселый разсказъ.
Итакъ, въ ту минуту, какъ Гарри проснулся на другой день посл обда у Клевринговъ, образъ Біанки глядлъ на него свтлыми, сренькими глазками, съ очаровательной улыбкой. Ея псни звучали въ ушахъ его и бдный Фокеръ началъ жалобно напвать ихъ, сидя на кровати, подъ малиновымъ, шелковымъ одяломъ. Насупротивъ его была французская гравюра, изображавшая Турчанку и Гяура захваченныхъ въ-расплохъ почтеннымъ Оттоманомъ, мужемъ Турчанки, на другой стн тоже французская гравюра, изображавшая мужчину и даму, скачущихъ верхомъ и цалующихся на всемъ скаку, по всей спальн развшано было множество французскихъ картинокъ, представлявшихъ или портреты балетныхъ нимфъ, или сцены изъ романовъ, кой-гд попадались и произведенія англійскаго художества, на которыхъ миссъ Кельверлей представлена была въ узенькихъ панталонахъ въ любимой ея роли пажа, или миссъ Ружмонъ въ вид Венеры, достоинство этихъ картинокъ возвышалось подписями этихъ миссъ, Маріи Кельверлей и Фредерики Ружмонъ, сдланными внизу рисунковъ въ вид изящныхъ факсимиле. Таковы были картины, которыми любовался Гарри. Онъ не быль хуже другихъ своихъ собратій, онъ велъ жизнь праздную и безпечную, и если его комнаты слишкомъ-щедро украшены были произведеніями французскихъ художествъ, такъ-что простодушная леди Агнеса, его маменька, входя въ комнаты, гд любимецъ ея сидлъ, окруженный облакомъ табачнаго дыма, нердко становилась въ-тупикъ отъ новостей, которыя тамъ встрчала, то надо вспомнить, что онъ былъ богаче, чмъ большая часть молодыхъ людей и мигъ доставать все лучшее, чтобъ удовлетворить своему вкусу.
Подл него, у кровати, на столик, валялись ключи, соверены, сигарочные ящики, и среди всего этого лежало письмецо миссъ Кельверлей, бойко-написанное, конечно, безъ правилъ орографіи, на узорчатой бумаг, письмо, въ которомъ она называла мистера Гарри — мой милый Гоки-Фоки-Ноки, и напоминала ему о наступленіи дня, когда онъ долженъ задать общанный обдъ въ гостинниц Слонъ и Замокъ, въ Ричмонд, тутъ же лежали билетъ на ложу въ бенефисъ миссъ Ружмонъ и нсколько пригласительныхъ билетовъ на разныя пирушки. Эти и разныя другія напоминанія занятій и удовольствій мистера Фокера лежали на стол подл него, когда онъ проснулся.
Увы! какъ скучны казались ему теперь эти удовольствія! Что ему въ этихъ пирушкахъ? Что за французскія картины смотрятъ на него си всхъ стнъ комнаты? И Кельверлей, неумющая писать, называющая его Гоки-Фоки, присоединяетъ къ этому свое безстыдство! Мысль объ обд въ гостинниц Слонъ и Замокъ въ Ричмонд, объ обд съ этою старухою (днемъ ей было тридцать-семь лтъ), теперь наполнила душу его отвращеніемъ вмсто удовольствія, которое онъ еще вчера надялся найдти въ этой поздк.
Леди Агнеса, увидвъ сына въ это утро, обратила вниманіе на блдность и вообще пасмурный видъ его лица.
— Зачмъ ты ходишь играть въ бильярдъ къ этому проклятому Сирахту? спросила она. Милый мой, бильярдъ убьетъ тебя, я уврена, убьетъ.
— Это не отъ бильярда, отвчалъ Гарри угрюмо.
— Ну такъ отъ ужасной Задней-Кухни, сказала леди Агнеса. Знаешь ли, Гарри, я не разъ думала написать къ хозяйк этой таверны и попросить ее, чтобъ она поменьше лила вина въ твой негусъ и окутывала тебя шалью, когда ты идешь въ свой бругэмъ.
— Напишите, маменька. Мистриссъ Коттсъ женщина предобрая, съ материнскимъ сердцемъ, сказалъ Гарри: — но это и не отъ Задней-Кухни, прибавилъ онъ, тяжело вздохнувъ.
Такъ-какъ леди Анна ни въ чемъ не отказывала сыну и не порицала ничего, что онъ ни длалъ, то Гарри былъ съ ней совершенно-откровененъ и никогда даже не думалъ скрывать отъ нея, какія мста онъ посщаетъ, напротивъ, приносилъ къ ней кучу анекдотовъ изъ клубовъ и бильярдныхъ залъ, анекдотовъ, которые нравились простодушной леди, хотя она и не всегда ихъ вполн понимала.
— Мой сынъ ходитъ къ Спратту, говаривала она своимъ довреннымъ пріятельницамъ. Вс молодые люди ходятъ къ Спратту посл баловъ. Это — de rigueur, моя милая, и тамъ играютъ въ бильярдъ, какъ играли въ макао и въ кости во времена мистера Фокса. Да, моя милая, батюшка сказывалъ мн, что они просиживали всегда до девяти часовъ утра съ мистеромъ Фоксомъ у Брукса, братъ мой Эритъ въ молодости никогда не игралъ и не засиживался до поздней поры: онъ былъ слишкомъ-слабъ здоровьемъ, но сынъ мой, знаете, долженъ длать то, что длаютъ вс другіе. Да, и потому-то онъ часто ходитъ въ одно-мсто, называемое Задней-Кухней, куда, знаете, собираются вс остряки и писатели, которыхъ въ обществ не увидите, но съ-которыми моему Гарри встрчаться и полезно и пріятно, и тамъ онъ слушаетъ толки о современныхъ вопросахъ. Мой батюшка часто говаривалъ, что нашъ долгъ поощрять литературу и онъ надялся видть покойнаго доктора Джонсона въ Дроммингтон, только докторъ Джонсонъ умеръ. Да, моя милая, и мистеръ Шериданъ прзжалъ къ намъ и пилъ много вина, въ то время вс пили много, и счеты виннаго поставщика у батюшки въ десять разъ были боле счетовъ Эрита, который вовсе не держитъ вина дома, а когда нужно, беретъ его изъ погребовъ Фортнума и Масона.
— Вчера насъ угостили необыкновенно-хорошимъ обдомъ, маменька, сказалъ наконецъ лукавый Гарри. Супъ у нихъ былъ лучше нашего, Муффле кладетъ во все слишкомъ-много тарагона, supreme de volaille былъ очень-хорошъ, необыкновенный и пирожныя лучше пирожныхъ Муффля. Пробовали ли вы plombiere, маменька, и мараскинное желе? Чудо какъ-хорошо было это марасиинное желе!
Леди Агнеса выразила свое согласіе съ этимъ, какъ и почти со всми другими мнніями сына, который продолжалъ лукавый разговоръ:
— Славный домъ у Клевринговъ. Мебель, я думаю, Богъ знаетъ чего стоитъ. Сервизъ великолпный.
Леди согласилась со всми этими мнніями.
— Славные люди — Клевринги.
— Гм… сказала леди Агнеса.
— Знаю, что вы думаете. Леди Клеврингъ, конечно, не совсмъ аристократична, но она очень-добродушна.
— О, очень, сказала маменька, которая сама была одной изъ добродушнйшихъ женщинъ.
— А сэръ Фрэнсисъ? онъ мало говоритъ при дамахъ, но посл обда онъ говорливъ, маменька, и оказывается чрезвычайно-пріятнымъ, хорошо-образованнымъ человкомъ. Когда вы пригласите ихъ на обдъ? Нельзя ли поскорй, маменька?
И заглянувъ въ карманную книжку леди Агнесы, онъ могъ выбрать день только черезъ дв недли (цлымъ вкомъ казались эти дв недли молодому джентльмену), когда Клевринговъ можно было пригласить въ Гросвенор-Стритъ.
Леди Агнеса написала требуемое приглашеніе. Она привыкла длать это, неспрашивая мужа, который имлъ свое особое общество, свои привычки и позволялъ жен принимать кого ей было угодно. Гарри взглянулъ на пригласительный билетъ: въ немъ былъ пропускъ, который ему не понравился.
— Вы не пригласили миссъ… миссъ… какъ бишь ее зовутъ… миссъ Эмори, дочь Клевринга.
— А, эту двочку! воскликнула леди Агнеса. Да я думаю, и ненужно приглашать, Гарри…
— Мы должны пригласить миссъ Эмори, сказалъ Фокеръ.
— Мн, мн нужно пригласитъ Пенденнисса: онъ очень ухаживаетъ за ней. Какъ вы думаете, хорошо она поетъ, маменька?
— Я не слушала ея пнія. Мн казалось, она пла только для тебя и мистера Пенденниса. Но я приглашу ее, если ты хочешь, Гарри.
И такимъ-образомъ имя миссъ Эмори написало было на пригласительномъ билет вмст съ именемъ ея матери.
Совершивъ такъ ловко эту дипломатическую продлку, Гарри съ нжностью обнялъ добрую маменьку и удалился въ свою комнату, гд, растянувшись на диван, принялся мечтать о томъ дн, когда прекрасная миссъ Эмори явится подъ его родительскимъ кровомъ, и придумывать сотни дикихъ плановъ для ея встрчи.
Возвратясь изъ путешествія по Европ, мистеръ Фокеръ-младшій привезъ съ собой камердинера-полиглотта, который занялъ мсто Ступида и изъ снисхожденія прислуживалъ, въ великолпныхъ манжетахъ, со множествомъ запонокъ и цпочекъ, прислуживалъ за обдомъ своему господину и старшимъ членамъ фамиліи. Этотъ человкъ, происходившій Богъ знаетъ изъ какакой страны и говорившій на всхъ языкахъ равно дурно, былъ полезенъ мистеру Гарри въ разныхъ отношеніяхъ: онъ читалъ всю безхитростную переписку юноши, зналъ мста, куда любилъ онъ ходить, и адресы его знакомыхъ, и услуживалъ на обдахъ, которые давалъ молодой джентльменъ. Когда Гарри лежалъ на диван, посл свиданія съ матерью, закутавшись въ удивительный халатъ и въ мрачномъ безмолвіи куря трубку, то и Анатоль долженъ былъ замтить, что душа его господина чмъ-то встревожена, хотя онъ, какъ благовоспитанный человкъ, и не обнаружилъ неприличной симпатіи къ душевному разстройству Гарри. Когда Гарри сталъ одваться въ свое утреннее визитное платье, на него трудно было угодить и онъ былъ особенно строгъ и брюзгливъ насчетъ своего туалета, онъ примривалъ и проклиналъ панталоны разныхъ фасоновъ и цвтовъ, сапоги казались ему дурно-налакированными, рубашки слшкомъ-неуклюжими. Онъ надушилъ въ этотъ день свое блье и персону съ особенною щедростью и, къ удивленію камердинера, слегка покраснвъ и запинаясь, сказалъ:
— Не помню, Анатоль, когда я нанималъ тебя, говорилъ ли, да, говорилъ ли ты, что умешь завивать… завивать волосы?
— Да, умю, отвчалъ камердинеръ.
— Churchy alors une paire de longs, — et — curly moi un peu, сказалъ Фокеръ весело, какъ-будто у него отлегло отъ души, и камердинеръ, удивляясь, что сдлалось съ бариномъ, не влюбился ли онъ или не думаетъ ли идти въ маскерадъ, отправился за необходимыми снарядами. Сначала обратился онъ къ старому буфетчику, прислуживавшему мистеру Фокеру-старшему, на лысой голов котораго щипцы едва ли могли найдти и сотню волосъ, а потомъ къ дам, завивавшей мягкіе каштановые локоны леди Агнесы. Доставъ щипцы, Анатоль принялся завивать Гарри и завивалъ, пока голова его не сдлалась курчавой, какъ у Негра, затмъ юноша одлся съ величайшимъ тщаніемъ и блескомъ и пошелъ со двора.
— Въ которомъ часу, сэръ, прикажете быть дрэгу у квартиры миссъ Кельверлей? шепнулъ слуга, когда баринъ выходилъ изъ комнаты.
— Къ чорту eel Не поду я на обдъ! сказалъ Фокеръ. Да, нтъ, нельзя. Пайпсентъ, Ружмонъ и другіе подутъ. Распорядись, Анатоль, чтобъ дрэгъ готовъ былъ въ шесть часовъ.
Дрэгъ не принадлежалъ къ числу собственныхъ экипажей мистера Фокера, а нанимался на случай пирушекъ, собственный же свой экипажъ Гарри подвергъ въ это утро строжайшему осмотру, и для какой цли, полагаете вы, благосклонный читатель? Длятого, чтобъ създить въ Лемб-Куртъ, въ Темпл, и на пути прохать по Гросвенор-Плесу (извстно, что Гросвенор-Плесъ лежитъ по дорог отъ Гросвенор-Стрита къ Темплю), гд онъ и имлъ удовольствіе взглянуть на розовыя занавски на окнахъ миссъ Эмори, совершивъ этотъ подвигъ, онъ похалъ къ квартир Пена. Что-это ему такъ нужно было видть милаго друга Пена? Отчего онъ стосковался по немъ, тогда-какъ оставилъ его совершенно-здоровымъ въ предшествовавшую ночь? Пенъ прожилъ два года въ Лондон, а Фокеръ до-сихъ-поръ не былъ и шести разъ въ его квартир. Зачмъ же онъ такъ торопился къ нему теперь? Зачмъ? Молодымъ двицамъ, читательницамъ моимъ, я могу сказать только то, что когда и он подвергнутся несчастію, отъ котораго уже боле полусутокъ страдаетъ Гарри Фокеръ, то наврное будутъ интересоваться людьми, о которыхъ за день вовсе и не думали, и напротивъ, т особы, которыхъ он, по мннію своему, любили, окажутся скучными и непріятными. Тогда ваша милая Элиза или Марія, которой вы писали письма и посылали локоны волосъ длиною въ нсколько ярдовъ, вдругъ сдлается для васъ тмъ же, чмъ и глупйшая ваша родственница, и напротивъ, къ его родн вы начнете чувствовать такое жаркое участіе!— такое пробудится у васъ желаніе пріобрсть милость ею маменьки!— такая любовь къ доброму старичку, его батюшк! Если онъ посщаетъ какой-либо домъ, чего вы не сдлаете, чтобъ и вамъ бывать тамъ же. Если у него есть замужняя сестра, вы готовы просидть съ нею цлое длинное утро. Вы замучите своего слугу, посылая къ ней записочки, для которыхъ, раза два-три въ день непремнно представятся самонужнйшіе поводы. Вы заплачете, если маменька замтитъ, что вы слишкомъ-часто посщаете его фамилію. Единственный человкъ, который изъ этой фамиліи, можетъ-быть, не понравится вамъ, это его младшій братъ, который бываетъ дома по праздникамъ и упорно остается въ комнат, когда вы пріхали повидаться съ милой, новой пріятельницей, его любимой, второй сестрой. Что-нибудь подобное случится и съ вами, молодыя читательницы, или по-крайней-мр можетъ случиться. Да, и вы должны испытать жаркіе и холодные припадки этой прекрасной лихорадки. Ваши маменьки, если он захотятъ признаться, испытали эти припадки прежде, чмъ вы родились, и вашъ милый папа былъ предметомъ этой страсти: кто же могъ быть кром его? Подобно вамъ, будутъ страдать, въ свою очередь, и братья ваши, только по-своему. Они самолюбиве васъ, пылче и упряме васъ, они стремительно бросятся на свою судьбу, когда явится предъ ними ихъ суженая. Но если они не достигнуть цли своихъ желаній, или вы не достигнете, Богъ помоги вамъ! Одинъ игрокъ сказалъ о своихъ игральныхъ костяхъ: лучше всего любить и выиграть, а посл того лучше любить и проиграть. Вы не умрете съ горя, по-крайней-мр умираютъ очень-немногіе. Благородное сердце, бывъ ранено, страдаетъ и переживаетъ страданіе. И тотъ не мужчина, и та не женщина, кто не бываетъ побжденъ страстью и не побдитъ ее въ свое время.
Теперь, если вы спросите, зачмъ Гарри Фокеръ, эсквайръ, такъ торопился къ Артуру Пенденнису, и отчего онъ вдругъ почувствовалъ такое уваженіе къ нему, то отвчать будетъ нетрудно: это потому, что Пенъ сдлался дйствительно драгоцннымъ человкомъ въ глазахъ мистера Фокера, потому-что, если Пенъ и не былъ розою, то былъ подл этого благовоннаго цвтка любви. Вдь онъ посщалъ ее въ Лондон, вдь онъ жилъ подл нея въ деревн, вдь онъ знаетъ все касательно очаровательницы. Что, я думаю, сказала бы леди Анна Мильтонъ, его кузина и невста, если бы знала все, что происходитъ въ груди ея жениха?
Увы! когда Фокеръ достигъ Лемб-Курта и оставилъ свой экипажъ на удивленіе молодымъ клеркамъ, онъ засталъ только Уаррингтона, Пена не было дома: Пенъ ушелъ въ типографію читать корректуру.
— Угодно вамъ трубку, Фокеръ, или не прикажете ли послать къ Коку за пивомъ? спросилъ Уарингтонъ, съ пріятнымъ изумленіемъ замчая великолпный туалетъ этого раздушенаго, и обутаго въ лакированные сапоги молодаго аристократа.
Но Фокеръ не имлъ ни малйшаго позыва ни къ пиву, ни къ табаку, онъ отправился въ контору Палль-Малльской Газеты, желая непремнно отъискать Пена. Пенъ ушелъ уже изъ конторы. Фокеру нуженъ онъ былъ длятого, чтобъ вмст отправиться съ визитомъ къ леди Клеврингъ. Невеселый вышелъ Фокеръ изъ конторы, часъ или два провелъ въ клубахъ, и когда настала пора визитовъ, счелъ приличнымъ и учтивымъ отправиться на Гросвенор-Плесъ и оставить карточку леди Клеврингъ. Когда дверь отворилась передъ нимъ, онъ не имлъ мужества спросить, можно ли видть леди, и въ безмолвной агоніи вручилъ дв карточки, съ именемъ Генри Фокера, Джимсу. Джимсъ принялъ карточки, склонивъ свою напудренную голову. Покрытыя лакомъ двери замкнулись за Гарри. Предметъ любви былъ снова далекъ отъ него, хотя и былъ близокъ, Гарри чудилось, будто звуки фортепьяно и пніе сирены вылетаютъ изъ гостиной и проносятся надъ кустами гераніумовъ, украшавшихъ балконы. Ему бы хотлось остановиться и послушать, но этого нельзя было сдлать.
— Позжай къ Таттерсалю, сказалъ онъ груму голосомъ, въ которомъ замтно было волненіе:— и приведи туда мою верховую лошадку, прибавилъ онъ, когда грумъ быстро поскакалъ отъ дома Клевринговъ.
Какъ-будто нарочно на счастье Гарри, великолпный лондо леди Клеврингъ, который мы уже прежде описали, подкатилъ къ ея подъзду въ то самое время, какъ Фокеръ садился на свою верховую лошадку. Онъ вскочилъ на гордое животное и скрылся за арку Грин-Парка, неупуская изъ виду кареты, вотъ вошла въ нее леди Клеврингъ и съ ней — кто же могло быть это очаровательное существо, одтое въ какой-то родъ паутины, въ розовой шляпк и съ голубымъ зонтикомъ, какъ не миссъ Эмори?
Коляска повезла прекрасныхъ дамъ сначала въ магазинъ чепчиковъ и кружевъ мадамъ Ригодонъ, потомъ въ магазинъ берлинской пряжи мистриссъ Уольси, а затмъ Богъ знаетъ въ сколько другихъ пріютовъ торговли дамскими вещами. Затмъ она подъхала къ кандитерской Гонтера, потому-что леди Клеврингъ любила-таки показать себя, и не только любила кататься въ самой щегольской коляск, но и чтобы публика видла ее въ этой коляск. И вотъ, въ блой шляпк съ желтымъ перомъ, она принялась кушать большую порцію мороженаго, на открытомъ воздух, передъ дверьми кандитерской, такъ-что Фокеръ и провожавшій его грумъ, въ красной куртк, устали, дожидаясь въ отдаленіи, когда она кончитъ эту порцію.
Наконецъ коляска похала по направленію къ парку и Фокеръ быстро поскакалъ впередъ. Зачмъ? Затмъ, чтобъ удостоиться кивка отъ миссъ Эмори и ея матери, чтобъ встртиться съ ними разъ шесть на дорог, чтобы посмотрть на нихъ съ другой стороны рва, гд собираются всадники, когда музыка играетъ въ кенсингтонскихъ садахъ. Что за польза смотрть черезъ ровъ на женщину въ розовой шляпк? Что за радость, когда вамъ кивнутъ головою? Странно, что люди довольствуются такими удовольствіями, или если не довольствуются, то по-крайней-мр ищутъ ихъ такъ усердно. Гарри, обыкновенно столь говорливый, ни однимъ словомъ не обмнялся въ этотъ день съ своею очаровательницей. Безмолвно глядлъ онъ, какъ миссъ Біанка возвращалась въ коляску и похала изъ парка, среди поклоновъ молодыхъ людей, немножко-ироническихъ. Одинъ сказалъ, что индійская вдовушка проворно таки-мотаетъ отцовскія рупіи, другой замтилъ, что ей, по индійскому обычаю, слдовало бы сжечь себя живой, а денежки оставить дочери. Кто-то спросилъ, кто такой Клеврингъ? и старый Томъ Ильсъ, знавшій всхъ и непропускавшій ни одного дня, чтобъ не побывать въ парк на своемъ сромъ жеребц, отвчалъ, что Клеврингъ получилъ имніе, будучи по уши въ долгахъ, что много разсказывали самыхъ дурныхъ исторій о немъ, когда онъ былъ молодъ, и что говорили, будто онъ имлъ долю въ одномъ игорпомъ дом.
— Онъ и теперь еще играетъ, почти каждую ночь проводитъ въ игорной зал, прибавилъ мистеръ Ильсъ.
— Этого и ожидать слдовало, съ-тхъ-поръ какъ онъ женился, замтилъ какой-то шутникъ.
— Онъ даетъ отличные обды, сказалъ Фокеръ, желая поддержать честь человка, который его вчера угощалъ.
— Врно, онъ не приглашаетъ на эти обды Ильса, сказалъ шутникъ.— Скажите, Ильсъ, обдаете вы у Клевринговъ, у бегумы?
— Я тамъ обдаю? сказалъ мистеръ Ильсъ, который готовъ былъ обдать у самого вельзевула, если бы увренъ былъ, что у него хорошій поваръ, и потомъ наврное изобразилъ бы своего хозяина черне, чмъ сдлала его судьба.
— Вы могли бы тамъ обдать, вы знаете, хоть такъ и черните его, продолжалъ шутникъ.— А говорятъ, у нихъ очень-весело. Клеврингъ уходитъ посл обда спать, бегумъ допьяна напивается вишневки, а молодая леди распваетъ псни для молодыхъ джентльменовъ. Хорошо она поетъ, Фо?
— Чудесно, отвчалъ Фо.— Я скажу вамъ, Пайпсетъ, она поетъ, какъ бы это выразить… да вы знаете, что я хочу сказать, поетъ какъ морская двушка, знаете… нтъ… какъ бишь это называется?
— Признаюсь, не слыхалъ, какъ поетъ морская двушка, сказалъ шутникъ, мистеръ Пайпсетъ.— Кто слыхалъ морскую двушку? Ильсъ, вы человкъ пожилой, слыхали ли вы?
— Не смйтесь надо мной, Пайпсетъ, сказалъ Фокеръ, покраснвъ и почти со слезами на глазахъ:— вы знаете, что я хотлъ сказать, какъ бишь это названіе, оно есть у Гомера, знаете. Я никогда не говорилъ, что былъ хорошимъ ученымъ.
— И никто никогда не говорилъ этого про васъ, мой милый, отвчалъ мистеръ Пайпсетъ, и Фокеръ, пріударивъ шпорами свою лошадку, поскакалъ легкимъ галопомъ по Роттен-Роу, съ душой, взволнованной различными ощущеніями и огорченіями. Онъ жаллъ, что такъ мало занимался книгами въ молодости, жаллъ, что не можетъ срзать тхъ умниковъ, которые вертятся около нея, говорятъ на разныхъ языкахъ, пишутъ стихи и рисуютъ картинки въ ея альбомъ. Что я такое, думалъ Фокеръ, сравнительно съ ней? Она — вся душа, и написать стихи или сочинить музыку ей такъ же легко, какъ мн выпить стаканъ пива. Пиво? дэмми, я только и гожусь на то, чтобъ пить пиво! Я бдный невжда, нищій, ни къ чему негодный! Я дурно потратилъ молодость и обыкновенно заставлялъ товарищей писать за себя задачи. И вотъ какія теперь послдствія! О, Гарри Фокеръ, какой ты былъ глупецъ!
Ведя самъ съ собой такую скучную бесду, онъ выхалъ изъ Роттен-Роу въ паркъ и чуть не наскакалъ на широкую, старую, просторную фамильную коляску, которой вовсе не замчалъ, какъ вдругъ изъ нея послышался веселый голосъ: ‘Гарри! Гарри!’. Онъ взглянулъ и увидлъ свою ттушку, леди Рошервиль, и двухъ ея дочерей, изъ которыхъ одна, кликнувшая Гарри, была его невста, леди Анна.
Онъ отскочилъ на шагъ съ блднымъ, испуганнымъ лицомъ, какъ-будто истина, о которой онъ не думалъ цлый день, вдругъ ему представилась. Здсь, на задней скамейк коляски, была его судьба.
— Что съ вами Гарри? Отчего вы такъ блдны? Врно, много кутили и курили, повса? сказала леди Анна.
Фокеръ съ замшательствомъ спросилъ: ‘какъ вы здоровы, ттушка?’, ‘какъ вы здоровы, Анна?’ и пробормоталъ что-то о нетерпящемъ отлагательства дл. Дйствительно, по часамъ въ парк онъ увидалъ, что дрэгъ, въ которомъ долженъ былъ хать въ Ричмондъ, ждетъ уже съ часъ, и потому онъ раскланялся съ дамами. Крошечный человкъ и крошечная лошадка, мгновенно скрылись изъ виду, огромная коляска покатилась дале. Никто внутри ея не интересовался сильно Фокеромъ, графиня занялась болонкой, мысли и глаза леди Люси обратились на томъ путешествій, а леди Анны — на новый романъ, который сестры только-что получили изъ книжнаго магазина.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ведетъ читателя въ Ричмондъ и Гриничъ.

Бдный Фокеръ нашелъ обдъ въ Ричмонд наискучнйшимъ изъ удовольствій, на которыя смертный когда-либо тратилъ свои гинеи. ‘Удивляюсь, какъ могли мн нравиться эти люди, думалъ онъ про-себя, вонъ, какая синева подъ глазами Ружмонъ, а румяна на ея щекахъ наложены такъ густо, какъ у клоуна въ пантомим. Что за грубый языкъ у Кельверлей! И тутъ же старый Кольчикумъ! Этотъ старый Коль не постыдился пріхать сюда въ своемъ бругем съ гербомъ, и торчитъ между мадмуазель Корали и ея матерью! Это ужь изъ рукъ вонъ. Англійскій перъ и — наздница изъ цирка Франкони! Нтъ, я бы на его мст этого не сдлалъ, право, не сдлалъ. Я не гордъ, но не сдлаю этого.
— Два пенса съ полпенни за ваши мысли, Фоки! вскричала, вынувъ сигару изъ устъ, дйствительно, алыхъ, миссъ Ружмонъ, когда она увидала, что молодой человкъ задумался, сидя во глав стола, среди тающаго мороженаго, кусковъ ананаса, бутылокъ полныхъ и пустыхъ, сигарнаго пепла, разсыпаннаго по фруктамъ, и развалинъ дессерта, который не приносилъ ему удовольствія.
— Разв Фокеръ когда-нибудь думаетъ? спросилъ мистеръ Пайпсетъ. Фокеръ, вотъ прекрасная капиталистка на этомъ конц стола, предлагаетъ значительную сумму денегъ за настоящія изліянія вашего драгоцннаго и остраго ума!
— Что за чертовщину говоритъ тамъ Пайпсетъ? спросила миссъ Кельверлей своего сосда:— терпть не могу этого зубоскала, который говоритъ все на-распвъ.
— Что за смшной человкъ эточъ крошка Фокеръ, милордъ? сказала мадмуазель Корали, Кольчикуму. Что за смшной человкъ? Ему съ виду нтъ и двадцати лтъ.
— Я бы желалъ имть его лта, со вздохомъ отвчалъ почтенный Кольчикумъ, наклоняя пурпуровое лицо свое къ кубку съ клеретомъ.
— C’te Jeunesse. Penh! je m’en fiche, сказала мадамъ Браккъ, маменька Корали, взявъ большую щепотку табаку изъ прекрасной золотой табакерки лорда Кольчикума. Je п‘aime, que les hommes faits, moi. Comme milor. Coralie! n’est ce pas que tu n aimes que les hommes faits, ma bichette?
— Вы льстите мн, мадамъ Браккъ, сказалъ милордъ съ усмшкой.
— Taisez-vous, maman, вскрикнула Корали, пожавъ своими дюжими плечами, при этомъ милордъ замтилъ, что она по-крайней-мр не льститъ и спряталъ въ карманъ свою табакерку, нежелая, чтобъ сомнительные пальцы мадамъ Браккъ слишкомъ-часто опускались въ его маккабаускій табакъ.
Нтъ надобности давать подробный отчетъ о живомъ разговор, который веденъ былъ впродолженіе остальной части пирушки, разговоръ этотъ не представить читателю ничего особенно-поучительнаго. И едва ли нужно говорить, что не вс дамы, принадлежащія къ corps de danse, похожи на миссъ Кольверлей, равно какъ не вс перы походятъ на ихъ знаменитаго сочлена виконта Кольчикума. Но мы видали на своемъ вку такихъ людей, которые любили общество разгульной молодежи боле, чмъ общество людей, равныхъ съ ними но лтамъ и званію и служили юношамъ примромъ, мы видало притомъ, очень-почтенныхъ людей, которые порицали не столько самый родъ удовольствій, сколько ихъ публичность. Я увренъ, напримръ, что нашъ другъ майоръ Пенденнисъ не отказался бы отъ подобной пирушки, съ тмъ только, чтобъ она происходила en petit comit, и чтобъ въ ней участвовали люди, подобные милорду Стейне или милорду Кольчикуму. ‘Пусть молодые люди пользуются удовольствіями’, не разъ говаривалъ онъ Пену, ‘я пожилой, свтскій человкъ и знаю, что покуда существуетъ свтъ, юноши будутъ юношами’. И были молодые люди, которые, по мннію почтеннаго философа, могли до семидесяти лтъ вести такую жизнь: но то были люди фешонэбльные.
Мистеръ Фокеръ отвезъ въ эту ночь въ дрэг своихъ любезныхъ гостей домой въ Кромптонъ, но онъ былъ задумчивъ и мраченъ всю дорогу отъ Ричмонда, не слушалъ шутокъ своихъ друзей и не старался, по обыкновенію, сравниться съ ними забавными выходками. И когда дамы, которыхъ онъ везъ, вышли у дверей своей квартиры и просили обязательнаго кучера зайдти къ нимъ и выпить чего-нибудь, онъ отказался съ грустнымъ видомъ, и дамы предположили, что какая-нибудь бда обрушилась на мистера Фокера. Онъ не сказалъ этимъ людямъ, что за причина его горя и оставилъ миссъ Ружмонъ и Кельверлей, необращая вниманія на крики послдней, которая, перевсившись черезъ балконъ, пищала въ слдъ ему, чтобъ онъ пригласилъ ихъ на другую такую же пирушку.
Онъ отослалъ дрэгъ съ грумомъ и отправился домой пшкомъ, засунувъ руки въ карманъ и погруженный въ размышленіе. Звзды и мсяцъ тихо сіяли надъ головой его и смотрли въ эту ночь на мистера Фокера, какъ и онъ, въ свою очередь, сантиментально смотрлъ на нихъ. Онъ шелъ и глядлъ на извстный домъ на Гросвенор-Плес и на окно той комнаты, гд, полагалъ онъ, обитаетъ предметъ его любви, и онъ стоналъ и вздыхалъ такъ тяжело, кто возбудилъ жалость и удивленіе въ свидтел этихъ вздоховъ, полисмен X., который разсказывалъ людямъ сэра Фрэнсиса Клевринга, когда они, привезши госпожу свою домой изъ Французскаго театра, пришли выпить пивца въ сосднюю таверну, разсказывалъ, что въ эту ночь другой молодецъ бродилъ около дома, роста маленькаго, разодтый въ-пухъ.
И теперь, съ какой предусмотрительностью и ршительностью, свойственными извстной страсти, началъ мистеръ Фокеръ слдить всюду въ Лондон за миссъ Эмори и являться везд, гд только можно было встртить ее. Если леди Клеврингъ хала во Французскій театръ, гд у ней была ложа, мистеръ Фокеръ, знавшій французскій языкъ, какъ мы видли, плоховато, являлся въ креслахъ. Онъ разузнавалъ, куда она приглашена (можетъ-быть, его камердинеръ, Анатоль, былъ знакомъ съ камердинеромъ сэра Фрэнсиса Клевринга) и на многія изъ этихъ вечернихъ собраній мистеръ Фокеръ являлся самъ, къ удивленію всхъ знакомыхъ и особенно къ удивленію матери, ей приходилось доставать для него пригласительные билеты на эти вечера, къ которымъ онъ досел обнаруживалъ совершенное презрніе. Онъ сказалъ обрадованной и ничего-неподозрвавшей леди, что ему, наконецъ, пора видть свтъ, онъ сказалъ ей, что ходитъ во Французскій театръ затмъ, чтобъ усовершенствоваться во французскомъ язык, такъ-какъ извстно, что лучшіе уроки — комедія или водевиль, и когда, на одномъ балу, изумленная леди Агнеса увидла, что сынъ ея танцуетъ, и похвалила его за ловкость и изящество, лукавый юноша объявилъ ей, что онъ выучился танцовать въ Париж, тогда-какъ Анатолю было очень-хорошо извстно, что молодой господинъ его бралъ уроки въ танцовальномъ училищ въ Брюер-Стрит и проводилъ тамъ по нскольку часовъ каждое утро. Ныншнее казино еще не было изобртено, или, по-крайней-мр, находилось въ то время въ дтств, и джентльмены во время Фокера не могли такъ легко и съ такимъ удобствомъ изучать искусство танцованья, какъ ныншняя молодежь.
Старый Пенденнисъ рдко пропускалъ обдню въ воскресные дни. Разъ случилось, что онъ и Артуръ пошли въ церковь. Пенъ, будучи теперь въ большой милости у дяди, пришелъ къ нему позавтракать и изъ квартиры дяди они пошли черезъ паркъ въ церковь, недалеко отъ Бельгрэв-сквера. Въ Сент-Джемской церкви, къ приходу которой принадлежалъ майоръ, назначена была проповдь въ пользу бдныхъ, какъ узналъ майоръ изъ объявленій, прибитыхъ на колоннахъ этой церкви, и эти-то объявленія, вроятно, заставили его, человка бережливаго, не ходить туда въ этотъ день, притомъ онъ имлъ другіе виды для себя и Пена.
— Мы пойдемъ, сэръ, въ церковь, черезъ паркъ, оттуда пройдемъ въ домъ Клевринговъ и попросимъ у нихъ подружески позавтракать: леди Клеврингъ любитъ угощать завтраками. Она необыкновенно-ласкова и чудовищно-гостепріимна.
— На прошлой недл, сэръ, я встртилъ ихъ на обд у леди Агнесы Фокеръ, сказалъ Пенъ: — и Бегумъ, дйствительно, была очень-ласкова. Такова она была и въ деревн, такова она и везд. Но я раздляю ваше мнніе насчетъ миссъ Эмори, одно изъ вашихъ мнній, дядюшка, потому-что вы ихъ мняете, именно то, которое вы высказали, когда мы въ послдній разъ говорили о ней.
— Что же ты теперь о ней думаешь? сказалъ майоръ Пенденнисъ
— Я думаю, что она самая ужасная кокетка въ Лондон, отвчалъ Пенъ, смясь.— Она вела страшную атаку на Гарри Фокера, который сидлъ подл нея и съ которымъ она проболтала цлый обдъ.
— Ба! Да, Генри Фокеръ, всмъ извстно, женихъ своей кузины, и я теб скажу, леди Рошервиль не дала тутъ промаху. Я долженъ сказать теб, что молодой человкъ, по смерти своего отца — а жизнь стараго мистера Фокера очень-ненадежна, ты знаешь, въ прошломъ году, въ день Артура, съ нимъ былъ ударъ — такъ, я долженъ сказать, что молодой Фокеръ будетъ имть не мене четырнадцати тысячъ фунтовъ въ годъ отъ одной пивоварни, кром Логвуда и норфолькскаго помстья. Я не горжусь собою, Пенъ. Конечно, я люблю людей хорошаго происхожденія, но, дэмми, мн нравится и пивоварня, которая приноситъ человку четырнадцать тысячъ годоваго дохода, гэ, Пенъ? Ха! ха! вотъ этотъ сортъ людей по мн. И я совтую теб теперь, когда ты пустился въ свтъ, держаться людей этого сорта.
— Фокеръ держится меня, сэръ, отвчалъ Артуръ.— Въ послднее время онъ былъ въ нашей квартир нсколько разъ. Онъ пригласилъ меня на обдъ. Мы почти такіе же друзья, какъ были въ молодости, и съ утра до ночи онъ толкуетъ только про Біанку Эмори. Я увренъ, что онъ влюбленъ въ нее.
— А я увренъ, что онъ женихъ своей кузины, и что молодому человку не позволятъ нарушить условіе, сказалъ майоръ.— Браки въ этихъ фамиліяхъ — дло важное. Леди Агнеса должна была выйдти за стараго Фокера, по вол покойнаго лорда, хотя извстно, что она неравнодушна была къ двоюродному своему братцу, который впослдствіи убитъ при Албуэр и который спасъ ея жизнь, когда она чуть-чуть не утонула въ дроммингтонскомъ озер. Я помню леди Атесу молодою, сэръ, чудная женщина! Но что же она сдлала? Она вышла за того, за кого приказалъ отецъ. Почему? Потому-что мистеръ Фокеръ былъ депутатомъ отъ Дроммингтона до билля о преобразованіи, и чертовски-дорого платилъ за мсто въ Парламент. Поврь мн, сэръ, Фокеру-старшему, какъ всмъ выскочкамъ, хочется быть важнымъ человкомъ, и онъ иметъ для своего сына, равно какъ и для себя самого, честолюбивые виды, поврь, что твой другъ Гарри долженъ длать то, что прикажетъ отецъ. Я зналъ сотню примровъ любви молодыхъ мужчинъ и женщинъ — что же? Они брыкаются, сэръ, противятся, подымаютъ шумъ, а все-таки кончаютъ тмъ, что уступаютъ голосу разсудка.
— Біанка опасная двушка, сэръ, сказалъ Пенъ.— Я самъ былъ ею очарованъ и дло зашло-было очень-далеко, прибавилъ онъ: — но этому ужь прошло нсколько лтъ.
— Ты былъ къ ней неравнодушенъ? Какъ же далеко зашло дло? Отвчала ли она взаимностью? спросилъ майоръ, пристально смотря на Пена.
Пенъ со смхомъ сказалъ, что ему разъ показалось, будто и миссъ Эмори раздляетъ его чувство, но что матушка не любила ея и тмъ дло кончилось. Пенъ не счелъ приличнымъ разсказывать дяд подробности о томъ, что было между нимъ и молодой леди.
— Можно зайдти еще дальше и надлать хуже, Артуръ, сказалъ майоръ, все-еще проницательно смотря на племянника.
— А ея происхожденіе, сэръ? Отецъ ея, говорятъ, былъ подшкиперъ, да и денегъ у нея немного, возразилъ Артуръ на манеръ денди.— Что такое десять тысячъ фунтовъ и двушка, воспитанная подобно ей?
— Ты употребляешь мои собственныя слова, все это очень-хорошо. Но я скажу теб откровенно, Пенъ, скажу по чести: мое мнніе то, что у ней несравненно-боле десяти тысячъ фунтовъ, и сколько я видлъ и слышалъ ее, она дьявольски-образованная и ловкая двушка и будетъ хорошей женой у мужа, который пойметъ ее.
— Какимъ образомъ вы знаете, сколько у нея денегъ? спросилъ Пенъ, улыбаясь.— Вы, кажется, имете свднія о всхъ и знаете все о цломъ город.
— Я знаю немного, сэръ, и не говорю всего, что знаю. Замть это, отвчалъ дядя.— А что касается до этой очаровательной миссъ Эмори — она въ-самомъ-дл очаровательна — то я нисколько не огорчился бы и не удивился, еслибъ она сдлалась мистриссъ Артуръ Пенденнисъ, право! И если теб мало десяти тысячъ фунтовъ, то, что ты скажешь, сэръ, о тридцати, сорока, пятидесяти? и майоръ еще пристальне посмотрлъ на Пена.
— Что же, сэръ? отвчалъ онъ своему крестному отцу и тзк:— доставьте ей честь называться мистриссъ Артуръ Пенденнисъ. Вы можете сдлать это такъ же, какъ и я.
— Фи! Ты смешься надо мною, сэръ, сказалъ майоръ почти съ сердцемъ:— а теб не слдовало бы смяться. Но вотъ и церковь святаго Бенедикта. Говорятъ, мистеръ Оріэль прекрасный проповдникъ.
Дйствительно, колокола звонили, народъ стекался въ прекрасную церковь, кареты обитателей великосвтскаго квартала высаживали группы набожныхъ дамъ, и въ ихъ компаніи Пенъ и его дядя, окончивъ назидательный разговоръ, вошли въ храмъ. Артуръ, который всегда былъ боле, чмъ почтителенъ къ мсту богослуженія, подумалъ, можетъ-быть, о несообразности съ этимъ мстомъ предшествовавшаго разговора, между-тмъ, какъ старый джентльменъ, бывшій подл него, едва ли помышлялъ о такомъ контраст. Шляпа его была хорошо вычищена, парикъ хорошо причесанъ, галстухъ хорошо повязанъ. Правда, онъ смотрлъ на всхъ въ церкви, на вс головы и шляпки, на цвты и перья, но смотрлъ такъ чинно, что едва поднималъ глаза отъ молитвенника, котораго онъ не могъ читать безъ очковъ. Пенъ, взглянувъ случайно на скамейки, гд находились слуги, подмтилъ, подл чиннаго джентльмена въ плис, самого Генри Фокера. Слдуя направленію глазъ Гарри, Пенъ увидлъ, что они устремлены на шляпки желтую и розовую, и что эти шляпки были на головахъ леди Клеврингъ и Біанки Эмори.
Когда народъ, по окончаніи проповди, сталъ расходиться, Фокеръ вышелъ въ числ первыхъ, но Пенъ скоро нашелъ его у подъзда, съ которымъ ему, очевидно, не хотлось разстаться, пока ландо миледи, съ кучеромъ, наряженнымъ въ парикъ, не увезетъ госпожи и ея дочери.
Когда эти дамы вышли изъ церкви, он увидли обоихъ Пенденнисовъ, дядю и племянника, и Гарри Фокера, эсквайра, который, стоя на солнц, сосалъ набалдашникъ своей трости. Увидть и не пригласить покушать было невозможно для добродушной бегумы и она попросила трехъ джентльменовъ пожаловать къ ней теперь же завтракать.
Біанка особенно была любезна.
— О, приходите, сказала она Артуру, если вы не сдлались еще слишкомъ-великимъ человкомъ. Мн нужно поговорить съ вами о… но, вы знаете, здсь не слдуетъ говорить, о чемъ… Что скажетъ мистеръ Оріэль? И Біанка прыгнула въ коляску вслдъ за маменькой.— Я прочла все до послдней строки. Онъ — adorable! прибавила она, обращаясь опять къ Пену.
— Знаю кто онъ, сказалъ мистеръ Артуръ, длая поклонъ довольно-дерзкій.
— О чемъ это она толкуетъ? спросилъ изумленный мистеръ Фокеръ.
— Я полагаю, миссъ Клеврингъ говорить о ‘Уальтер Лоррен’, сказалъ майоръ, кивая на Пена.
— И я такъ думаю, сэръ. Сегодня напечатанъ славный разборъ въ Палль-Малл. Впрочемъ, это работа Уаррингтога и я не долженъ слишкомъ гордиться.
— Разборъ въ Палль-Малл? Уальтеръ Лорренъ? Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Фокеръ.— Уальтеръ Лорренъ, бдняжка, умеръ отъ кори, какъ мы были еще въ Грей-Фрайэрс. Я помню, какъ приходила туда его мать.
— Вы не литературный человкъ, Фокеръ, сказалъ Пенъ смясь и взявъ пріятеля своего подъ-руку.— Вы должны знать, что я написалъ романъ, и нкоторые журналы очень-хорошо отозвались о немъ. Вы можетъ-быть, не читаете воскресныхъ газетъ?
— Я регулярно читаю ‘Біографію Белля’, мой милый, отвчалъ мистеръ Фокеръ, причемъ Пенъ снова засмялся и три джентльмена въ самомъ веселомъ расположеніи духа продолжали идти къ дому леди Клеврингъ.
Сюжетъ романа былъ вкратц изложенъ посл завтрака миссъ Біанкою, которая, дйствительно, любила поэтовъ и литераторовъ, если любила что-нибудь, и была по чувству артисткой.
— Нкоторыя мста въ книг заставили меня рыдать, положительно заставили рыдать, сказала она.
— Мн пріятно думать, сказалъ Пенъ, что и на мою долю досталась часть de vos larmes, миссъ Біанка!
Майоръ, который прочелъ неболе шести страницъ изъ книги Пена, принялъ важный видъ и сказалъ:
— Да, есть мста очень-трогательныя, чудовищно-трогательныя.
— О! если эта книга заставила тебя рыдать, объявила леди Агнеса:— то я не стану ее читать, не стану.
— И не читайте, маменька, сказала Біанка, пожавъ плечами, и затмъ она снова принялась толковать о книг, о поэтическихъ мстахъ, разсянныхъ въ ней, о двухъ героиняхъ, Леонор и Неэр, о двухъ герояхъ, Уальтер Лоррен и его соперник, молодомъ герцог.
— И какое отборное общество изображаете намъ, насмшливо сказала молодая леди: — quel ton! скажите, долго ли вы жили при двор, и не сынъ ли вы перваго министра, мистеръ Артуръ?
Пенъ засмялся.
— Романисту, сказалъ онъ:— такъ же легко создавать герцоговъ, какъ и баронетовъ. Сказать ли вамъ секретъ, миссъ Эмори? Я надавалъ титломъ моимъ героямъ. Молодой герцогъ, былъ въ моемъ роман первоначально молодымъ барономъ, его ложный другъ виконтъ — очень-простымъ человкомъ и такой передлк подверглись вс дйствующія лица.
— Какимъ вы сдлались злымъ, сатирическимъ человкомъ! Comme vous voila form! сказала молодая леди: — какъ не похожи вы на Артура Пенденниса въ деревн! А кажется, мн правится боле деревенскій Артуръ Пенденнисъ, и при этомъ она взглянула на него такъ нжно и затмъ такъ скромно опустила глазки на коверъ, выказывая свои темныя вки и длинныя, бахромистыя рсницы!
Пенъ возразилъ, что онъ нимало не перемнился, на что молодая леди отвчала нжнымъ вздохомъ, и полагая, что этого еще мало, дабы сдлать Артура счастливымъ или несчастнымъ (какъ случится), принялась ласкать его товарища, мистера Фокера, который во время литературнаго разговора сидлъ молча, сосалъ набалдашникъ своей трости и желалъ быть такой же умной башкой, какъ Пенъ.
Если майоръ думалъ, что, разсказавъ миссъ Эмори про обязательство мистера Фокера съ его кузиною, леди Анною Мильтонъ, (а это свдніе старый джентльменъ очень-ловко передалъ двушк, сидя подл нея за завтракомъ внизу, въ столовой), если майоръ думалъ, что знаніе этого случая заставитъ Біанку прекратить всякое дальнйшее вниманіе къ молодому наслднику Фокера, то онъ совершенно ошибся. Она стала еще любезне съ Фокеромъ, она хвалила его и все, что ему принадлежало, хвалила его маменьку, хвалила лошадку, на которой онъ прогуливался въ парк, хвалила бездлушки, которыя молодой джентльменъ носилъ на часовой цпочк, и его любимую тросточку, и эти милыя головки обезьянъ съ рубиновыми глазками, украшавшія рубашку Гарри и служившія пуговками на его жилет. И затмъ, расхваливъ и приласкавъ слабаго юношу дотого, что онъ покраснлъ отъ удовольствія, а Пенъ подумалъ, что она въ-самомъ-дл зашла уже довольно-далеко, Біанка взяла другую тэму.
— Я боюсь, что мистеръ Фокеръ очень-дурной человкъ, сказала она, обернувшись къ Пену.
— Съ виду онъ не таковъ, отвчалъ Пенъ, съ усмшкой.
— Мы слышали про него дурныя исторіи. Помните, маменька? Помните, что мистеръ Пайпсетъ разсказывалъ здсь про поздку въ Ричмондъ? О, вы, негодное созданіе!
Но тутъ замтивъ, что лицо Гарри приняло выраженіе сильной тревоги, между-тмъ, какъ физіономія Пена выражала удовольствіе, она обратилась къ послднему и сказала:
— Да я думаю, и вы также дурны. Я думаю, и вамъ хотлось быть тамъ? Неправда ли, вдь хотлось бы? Я знаю, что такъ, да и мн тоже.
— Перестань, Біанка! воскликнула маменька.
— Да, мн хотлось бы. Я никогда въ жизни не видала актриссы, Я дорого дала бы, чтобъ познакомиться съ которой-нибудь изъ актриссъ, потому-что люблю таланты. Я люблю также Ричмондъ, люблю Гриничъ и говорю, мн хотлось бы побывать тамъ.
— Почему же намъ, тремъ холостякамъ, прервалъ ее вдругъ майоръ, къ изумленію племянника: — почему намъ не пригласить этихъ дамъ, сдлать съ нами прогулку въ Гриничъ? Ужели, мы ничмъ не можемъ отплатить леди Клеврингъ за ея гостепріимство? Говорите за себя, молодые люди, говорите. Вотъ мой племянникъ: у него карманы полны денегъ, право полны! Вотъ мистеръ Генри Фокеръ, которому, какъ я слышалъ, предстоитъ славная жизнь — какъ здорова ваша милая кузина, леди Анна, мистеръ Фокеръ?— вотъ двое молодыхъ людей, и они позволяютъ говорить такому старику, какъ я! Леди Клеврингъ, удостоите ли вы меня чести быть моей гостьей? А миссъ Біанка, если будетъ такъ добра, врно, согласится быть гостьей Артура.
— О, прекрасно! воскликнула Біанка.
— Я охотница таки повеселиться, сказала леди Клеврингъ, и мы выберемъ такой день, когда сэръ Фрэнсисъ…
— Когда сэръ Фрэнсисъ не будетъ обдать дома, маменька, сказала дочь: — это будетъ очаровательно!
И день былъ, дйствительно, очаровательный. Обдъ заказанъ былъ въ Гринич и Фокеръ, хотя и не онъ приглашалъ миссъ Эмори, имлъ много пріятныхъ случаевъ бесдовать съ ней за столомъ, потомъ на балкон нанятой въ гостинниц комнаты и наконецъ во время обратной поздки въ Лондонъ, въ ландо леди Клеврингъ. Пенъ пріхалъ съ дядей, въ бругем сэра Гюга Тромпингтона, который майоръ занялъ на этотъ случай.— Я старый солдатъ, сказалъ онъ, и съ молоду выучился доставлять себ возможный комфортъ.
И, въ качеств стараго солдата, онъ позволилъ двумъ молодымъ людямъ раздлить между собой обденные расходы и на возвратномъ пути домой, въ бругем, всю дорогу твердилъ Пену объ очевидномъ неравнодушіи къ нему миссъ Эмори, хвалилъ ея манеры, умъ, остроту и опять сказалъ Пену, подъ строжайшимъ секретомъ, что она будетъ несравненно-богаче, чмъ вс. думаютъ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
содержитъ въ себ приключеніе съ романомъ.

Въ первой части этой исторіи уже было сказало, что мистеръ Пенъ, во время пребыванія дома, посл пораженія въ Оксбридж, занимался разными литературными сочиненіями, и въ томъ числ написалъ большую часть романа. Эта книга, писанная подъ вліяніемъ его юношескихъ затрудненій, любовныхъ и денежныхъ, имла характеръ мрачный и страстный, байроновское отчаяніе, вертеровское уныніе, горькая насмшливость Мефистофеля въ Фауст, все это было воспроизведено и развито въ характер героя, потому-что нашъ юноша изучалъ въ то время нмецкій языкъ и, какъ водится, подражалъ своимъ любимымъ поэтамъ и писателямъ. Отрывки въ книгахъ, которыя онъ нкогда такъ любилъ, а нын читалъ такъ рдко, носятъ еще слды карандаша, которымъ онъ отмчалъ ихъ въ прежніе дни. Можетъ-быть, слезы падали на листокъ книги или на страницы его рукописи, когда страстный юноша изливалъ свои мысли. Впослдствіи, когда т же книги попадались ему, у него уже не было ни способности, ни желанія орошать ихъ этою раннею росою прежнихъ лтъ, карандашъ его ужь не чертилъ въ нихъ одобрительныхъ замтокъ, но, смотря на страницы своего манускрипта, онъ не могъ не вспомнить, какія преобладающія чувства заставили его окропить ихъ слезами и какія страданія внушили ему ту или другую строку. Еслибъ можно было писать тайную исторію книгъ, и тайныя мысли и чувства автора отмчать вдоль его разсказа, какъ много скучныхъ книгъ сдлались бы интересными! Много горькихъ улыбокъ пробгало по лицу Пена, когда онъ читалъ свой романъ и вспоминалъ время и чувства, родившія его. Какъ пышны казались ему нкоторыя мста и какъ слабы другія, въ которыхъ, какъ ему думалось прежде, онъ излилъ все свое сердце! Теперь онъ ясно видлъ и сознавался, что вотъ эта страница есть подражаніе такому-то писателю, хотя прежде думалъ, что пишетъ оригинально. Размышляя надъ нкоторыми строками, онъ припоминалъ мста и часъ, когда написалъ ихъ, и при этомъ тнь умершаго чувства возставала передъ нимъ, и ему совстно было смотрть на слабое изображеніе его. И что значатъ эти пятна на страниц? Когда, въ пустын, вы прійдете къ такому мсту, на которомъ замтны отпечатки верблюжьихъ копытъ и еще видны слды увядшей зелени, вы знаете, что тутъ была нкогда вода, такъ и мсто въ душ Пена ужь не было зелено и источникъ слезъ изсохъ.
Онъ высказалъ это сравненіе разъ утромъ Уаррингтону, когда послдній сидлъ съ своей трубкой и книгой, и Пенъ съ сильными жестами, какъ обыкновенно бывало, когда онъ чувствовалъ себя взволнованнымъ, и съ горькимъ смхомъ бросилъ свою рукопись на столъ, отчего загремлъ чайный приборъ и синее молоко запрыгало въ кружк. Въ предшествовавшую ночь онъ вынулъ рукопись изъ давно-забытаго ящика, въ которомъ хранились старыя охотничьи куртки, оксбриджскія учебныя тетради, старое студенческое платье, измятая шапка и другіе памятники молодости, школы и дома. Онъ читалъ рукопись въ постели, пока не уснулъ, а уснулъ онъ скоро, потому-что начало романа было скучновато, да притомъ Пенъ воротился тогда домой усталый съ одного вечерняго собранія.
— Право, сказалъ Пенъ, бросая рукопись: — какъ подумаешь, что все это написано только нсколько лтъ назадъ, то становится стыдно. Я писалъ это, когда еще думалъ, что на вки вковъ влюбленъ въ эту кокетку, миссъ Эмори. Я обыкновенно носилъ къ ней тогда стихи, клалъ ихъ въ дупло дерева и посвящалъ ихъ Amori.
— Не дурная игра словъ, замтилъ Уаррингтонъ, пустивъ клубъ дыма, Эмори — Amori. Это обнаруживало глубокую ученость. Дай-ка мн взглянуть на эту дрянь.
И онъ протянулся съ своего покойнаго кресла и досталъ рукопись Пена каминными щипцами, которые обыкновенно употреблялъ для добыванія углей въ свою трубку. Овладвъ такимъ-образомъ рукописью, онъ началъ чтеніе съ ‘Листковъ изъ дневника Уальтера Лоррена’.
— Ты такъ же лжива, какъ и прекрасна! такъ же безчувственна, какъ и очаровательна! Насмшка страсти! воскликнулъ Уальтеръ, обращаясь къ Леонор: — какой адской духъ послалъ тебя для моей пытки?.. О, Леонора!..
— Брось эту часть, воскликнулъ Пенъ, ударивъ по рукописи, которой, однакожь, товарищъ его не выпустилъ изъ рукъ.— Покрайней-мр не читай ея до конца. Это писано насчетъ другой моей любви, первой любви, что нын леди Майрабель. Я видлъ ее прошлую ночь у леди Упстонъ. Она приглашала меня къ себ и сказала, что, какъ старые друзья, мы должны встрчаться чаще. Она видала меня нердко въ эти два года и до-сихъ-поръ никогда не думала приглашать, а тутъ, какъ замтила, что со мною говорятъ и Вэнгэмъ и мось Дюбуа, французскій литераторъ, у котораго до дюжины орденовъ, такъ-что его можно счесть за маршала французскаго, то, изволите видть, была такъ снисходительна, что пригласила меня. Клевринги будутъ тамъ въ тотъ же вечеръ. Не интересно ли видть за однимъ столомъ об любви разомъ?
— И об эти красавицы изображены въ роман? спросилъ Уаррингтонъ.
— Об или что-то похожее на нихъ, отвчалъ Пенъ. Леонора, которая выходитъ замужъ за герцога, это Фодрингэй. Герцога взялъ я съ Магнуса Чартерса, съ которымъ былъ въ Оксфорд, онъ немножко похожъ на него, а миссъ Эмори — Неэра. Право, Уаррингтонъ, я любилъ эту первую женщину. Я думалъ о ней, когда возвращался домой отъ леди Упстонъ при свт мсяца, и вс прежнія сцены представились мн, какъ-будто он совершились вчера. И когда я добрался до дома, то выкопалъ этотъ разсказъ, который написанъ о ней и о другой, три года назадъ. Знаешь ли, хоть этотъ романъ и неистовъ, въ немъ есть кое-что порядочное, и если Бонги не согласится издать его, то, я думаю согласится Беконъ.
— Такова манера у всхъ поэтовъ, сказалъ Уаррингтонъ:— они влюбляются, измняютъ сами, или имъ измняютъ, они страдаютъ и вопіютъ, что страдаютъ пуще всхъ смертныхъ, и затмъ, испытавъ вдоволь разныя ощущенія, вписываютъ ихъ въ книгу и несутъ книгу на рынокъ. Вс поэты — обманщики, вс литераторы — обманщики. Какъ-скоро человкъ началъ проливать свои чувства за деньги — онъ обманщикъ. Если у поэта случится колотье въ боку посл слишкомъ — сытнаго обда, онъ громче Прометея вопитъ: ай! ай!
— Я полагаю, что поэтъ обладаетъ большей чувствительностью, чмъ всякой другой человкъ, съ живостью возразилъ Пенъ.— Это-то и длаетъ его поэтомъ. Я полагаю, что у него взглядъ и чувства остре, чмъ у другихъ: это-то и заставляетъ его говорить о томъ, что онъ чувствуетъ и видитъ. Ты говоришь довольно-горячо въ своихъ журнальныхъ статьяхъ, когда подмтишь у противника какой-либо ложный аргументъ, или откроешь въ Парламент шарлатана. Нели, который ни о чемъ иномъ на свт не думаетъ, будетъ толковать цлый часъ о какомъ-нибудь юридическомъ вопрос. Дайте же и другому привилегію, которую вы присвойваете себ, позвольте ему свободно употреблять свою способность и быть тмъ, чмъ сдлала его природа. Почему же человку не продавать своихъ сантиментальныхъ мыслей также, какъ ты продаешь свои политическія статьи, а Нели — свои юридическія познанія? Не деньги заставляютъ тебя замчать лживость, или Нели — защищать тотъ или другой пунктъ, а природная или пріобртенная способность къ этому роду метопы, и поэтъ излагаетъ свои мысли и испытанныя чувства на бумаг, какъ живописецъ рисуетъ на полотн ландшафты или лицо, по крайнему своему умнью, или сообразно своему особому дарованію. Если я когда почувствую, что могу написать эпическую поэму, клянусь, попробую. Если же я чувствую, что гожусь на то только, чтобъ разсказывать шутки или исторіи, то и буду ихъ разсказывать.
— Не дурной спичъ, мой милый, сказалъ Уаррингтонъ: — но только онъ все-таки не мшаетъ всмъ поэтамъ быть обманщиками.
— Какъ! и Гомеръ, и Эсхилъ, и Шекспиръ, и вс?
— Этихъ именъ нельзя произносить въ одномъ приговор надъ нами, пигмеями, сказалъ мистеръ Уаррингтонъ:— то были люди и люди, сэръ.
— Ну, а Шекспиръ писалъ за деньги, также какъ и ты и я, отвчалъ Пенъ, но Уаррингтонъ не хотлъ уже возражать ему и снова принялся за трубку и рукопись.
Не было ни малйшаго сомннія, что этотъ документъ содержалъ въ себ большую часть личныхъ впечатлній Пена и что ‘Листки изъ дневника Уальтера Лоррена’ изображали тайныя горести, страсти и сумасбродства Артура Пенденниса. Такъ-какъ мы познакомились уже съ ними въ первой части его біографіи, то нтъ надобности длать извлеченія изъ романа ‘Уальтеръ Лорренъ’, гд молодой джентльменъ изобразилъ т изъ нихъ, которыя могли интересовать читателя или годились для цли его разсказа.
Теперь должно сказать, что хотя романъ и пролежалъ въ ящик половину того періода, впродолженіе котораго художественное произведеніе, по правилу Горація, должно созрвать (насчетъ этого правила, мимоходомъ сказать, можно еще поспорить), но мистеръ Пенъ держалъ романъ взаперти все это время не для того, чтобъ онъ усовершенствовался, а потому, что не зналъ куда его двать, или не имлъ особеннаго желанія видть его. Человкъ, который откладываетъ сочиненіе въ сторону лтъ на десять, чтобъ потомъ издать его въ свтъ или подвергнуть боле-зрлому сужденію, долженъ быть очень увренъ въ оригинальной сил и прочности сочиненія, иначе, вынимая его изъ подспуда, можетъ найдти, что, подобно слабому вину, оно потеряло тотъ вкусъ, который имло. Есть сочиненія разныхъ вкусовъ, слабыхъ и крпкихъ, одни съ лтами улучшаются, другія вовсе не переносятъ долгаго храненія, а пріятны при первомъ пить, когда они освжаютъ и искрятся.
Пенъ, даже во время юношеской неопытности и разгара воображенія, никогда не думалъ, что его романъ мастерское произведеніе или что онъ равенъ великимъ писателямъ, которымъ удивлялся, теперь же, снова пересматривая, ясно видлъ его недостатки и былъ очень-скроменъ насчетъ его достоинствъ. Романъ неочень-хорошъ, думалъ онъ, но и не хуже многихъ подобныхъ книгъ, которыя съ успхомъ идутъ въ книжной торговл. Занимаясь критикой, онъ разбиралъ много фэшонэбльныхъ романовъ, написанныхъ любимыми въ то время литераторами, и думалъ, что умъ у него не хуже, чмъ у нихъ, и что онъ такъ же хорошо можетъ писать поанглійски, какъ эти леди и джентльмены, и теперь, пробгая первое свое сочиненіе, съ удовольствіемъ находилъ тамъ и сямъ мста, выказывавшія воображеніе и силу, черты, если не генія, то по-крайней-мр истинной страсти и чувства. Таковъ же былъ приговоръ и Уаррингтона, когда этотъ строгій критикъ, съ полчаса почитавъ рукопись и выкуривъ пару трубокъ, положилъ книгу Пена, страшно звая.
— Не могу больше читать эту чепуху, сказалъ онъ: — но мн кажется, мой милый, тутъ есть нчто порядочное. Тутъ есть свжесть, молодость, а это я люблю. Цвтъ исчезаетъ съ лица поэзіи, когда начинаешь бриться. Потомъ уже не воротишь этой натуральности и безискусственнаго розоваго цвта. Твои щеки блдны и завяли отъ вечернихъ собраній, и ты принужденъ, для надлежащаго устройства своихъ усовъ, прибгать къ завивальнымъ щипцамъ, къ макассарскому маслу и, чортъ-знаетъ, еще къ чему, они вьются и дышатъ амброзіей — и ты величавъ и изященъ, и такъ дале. Но, увы! Пенъ, весна была лучше.
— Съ какой стати приплелъ ты мои усы къ настоящему предмету? сказалъ Пенъ, можетъ-быть, оскорбившійся нсколько намекомъ Уаррингтона на эти украшенія, которыя, сказать правду, онъ черезчуръ лелялъ, и завивалъ, и маслилъ, и душилъ.— Скажи-ка лучше, какъ ты думаешь, можно ли сдлать что-нибудь съ ‘Уальтеромъ Лорреномъ’? Слдуетъ ли его отнести къ книгопродавцамъ или предать всесожженію?
— Да, мн очень хотлось бы, отвчалъ Уаррингтонъ:— бросить его въ огонь, чтобъ наказать тебя за лживость и лицемріе.— Не прикажешь ли мн, въ-самомъ-дл, сжечь его? Ты такъ дорого цнишь его, что побоишься тронуть и волосокъ съ его головы.
— Я? Такъ вотъ же теб! сказалъ Пенъ, и ‘Уалтеръ Лорренъ’ полетлъ на уголья. Но огонь въ камин, исполнивъ свою обязанность, то-есть вскипятивъ котелокъ для завтрака молодыхъ людей, прекратилъ уже работу свою на этотъ день и погасъ — что очень-хорошо было извстно Пену, и Уаррингтонъ, съ презрительной улыбкой снова досталъ щипцами рукопись съ безвредной золы.
— О, какой же ты обманщикъ, Пенъ! сказалъ Уаррингтонъ:— и что всего хуже, сэръ, не ловкій обманщикъ. Я видлъ, какъ ты посмотрлъ, погасъ ли огонь, прежде чмъ бросилъ ‘Уальтера Лоррена’. Нтъ, мы не сожжемъ его, мы снесемъ его къ барышникамъ и продадимъ. Мы промняемъ его на деньги, да, на серебро и золото, на говядину и вино, на табакъ и платье. Этотъ юноша будетъ-таки имть какую-нибудь цну на рынк, онъ молодецъ пригожій, хоть и неочень-здоровъ, но мы пооткормимь его, выпаримъ въ бан, завьемъ ему волосы и продадимъ за какую-нибудь сотню піастровъ Бекону или Бонги. Да, сэръ, эту дребедень можно сбыть съ рукъ, и вотъ теб мой совть: когда ты въ слдующій разъ подешь домой на праздникъ, уложи ‘Уальтера Лоррена’ въ чемоданъ, дай ему видъ, боле сообразный ныншнимъ требованіямъ, пообржь, впрочемъ, бережливо, т мста, которыя слишкомъ-зелены, прибавь немножко комедіи, веселости, сатиры и тому подобнаго, и затмъ мы понесемъ его на рынокъ и продадимъ. Книга эта — не чудо изъ чудесъ, а все-таки пойдетъ очень-хорошо.
— Ты такъ думаешь, Уаррингтонъ? сказалъ обрадованный Пенъ, потому-что большей похвалы отъ его циническаго друга нельзя было и ожидать.
— О, молодой безумецъ! Я думаю, что романъ славный, сказалъ Уаррингтонъ ласковымъ голосомъ. Возьми его, сэръ.
И рукописью, которая была въ его рукахъ, онъ шутя ударилъ Пена по щек. Эта часть лица Пена покраснла такъ, какъ едвали краснла она и въ т дни, когда онъ краснлъ еще.
— Спасибо, Уаррингтонъ, сказалъ онъ отъ всей души, и затмъ удалился въ свою комнату съ книгой и провелъ большую часть дня на кровати, перечитывая романъ, онъ исполнилъ совтъ Уаррингтона: немало измнилъ, многое прибавилъ и наконецъ обдлалъ ‘Уальтера Лоррена’ въ томъ вид, въ какомъ онъ, какъ уже знаетъ почтенный читатель романовъ, явился впослдствіи.
Въ то время, какъ Пенъ занимался этимъ дломъ, добродушный Уаррингтонъ искусно возбудилъ въ двухъ джентльменахъ, которые ‘читаютъ’ за мистеровъ Бэкона и Бонги, величайшее любопытство насчетъ ‘Уальтера Лоррена’ и выказалъ имъ особыя достоинства отличнаго автора этого романа. Это было въ то время, когда въ большой мод былъ романъ, подъ названіемъ The Fashionable, и Уаррингтонъ не преминулъ выставить за видъ, что Пенъ человкъ первйшаго фэшона и принятъ въ домахъ первйшихъ особъ. Простаго и добросердечнаго Перси Попджоя онъ заставилъ дйствовать на мистриссъ Бонги, которой Перси объявилъ, что другъ его Пенденнисъ занимается чрезвычайно-интереснымъ сочиненіемъ, сочиненіемъ, за которымъ будетъ бгать цлый городъ, сочиненіемъ, полнымъ остроумія, генія, сатиры, чувства и всхъ возможныхъ отличныхъ качествъ. Мы сказали ужь прежде, что Бонги такъ же мало смыслилъ въ романахъ, какъ въ еврейскомъ язык или въ алгебр, и не читалъ и не понималъ ни одной изъ книгъ, которыя издавалъ и за которыя платилъ деньги, онъ принималъ мннія своихъ должностныхъ совтниковъ и мистриссъ Б. и, очевидно, съ цлью устроить коммерческую сдлку, пригласилъ опять Пенденниса и Уаррингтона на обдъ.
Слухъ о томъ, что Бонги собирается вступить въ переговоры, разумется, встревожилъ Бэкона, возбудилъ въ немъ любопытство и желаніе перебить соперника. Ршено ли что-нибудь насчетъ новой книги между мистеромъ Пенденнисомъ и ненавистнымъ домомъ ‘черезъ дорогу’? Мистеру Гакку, довренному чтецу, велно было отправиться на розъискъ и посмотрть, можно ли что-нибудь сдлать. Результатомъ изслдованій этого дипломата было то, что въ одно утро Бэконъ самъ взобрался по лстниц Лемб-Курта къ дверямъ, на которыхъ изображены были имена мистера Уаррингтона и мистера Пенденниса.
Надо признаться, что для фэшонэбльнаго джентльмена, какимъ считали бднаго Пена, комнаты, которыя занималъ онъ и его другъ, были несовсмъ-приличны. Дирявый коверъ сдлался еще диряве въ-теченіе двухлтняго сожительства друзей, постоянный запахъ табаку наполнялъ пріемную, въ сняхъ Бэконъ наткнулся на ведра прачки, охотничья куртка Уаррингтона была, какъ и всегда, изорвана на локтяхъ, кресло, на которое просили ссть Бэкона, обломилось подъ издателемъ, Уаррингтонъ захохоталъ и крикнулъ Пену, чтобъ досталъ здоровый стулъ изъ своей спальни. И видя, что издатель оглядываетъ пасмурную комнату съ видомъ глубокой жалости и удивленія, спросилъ его, ужели эти покои не кажутся ему щегольскими и не хочется ли ему пріобрсть какую-нибудь мебель для гостиной мистриссъ Бэконъ.
Юмористическій характеръ Уаррингтона былъ извстенъ мистеру Бэкону. ‘Его никакъ не разберешь, говаривалъ издатель:— кто его знаетъ, серьзно онъ говоритъ или морочитъ’.
Легко могло статься, что мистеръ Бэконъ счелъ бы обоихъ джентльменовъ обманщиками, еслибъ на стол не лежало случайно нсколько пригласительныхъ записочекъ, которыя утренняя почта принесла Пену и которыя, къ-счастью, писаны были лицами, принадлежавшими къ beau-monde. Смотря на эти записочки, мистеръ Бэконъ увидлъ, что маркиза Стейне будетъ дома для Артура Пенденниса въ такой-то день, и что другая знатная дама затваетъ танцы въ своемъ дом въ такой-то вечеръ. Уаррингтонъ видлъ, съ какимъ удивленіемъ издатель поглядывалъ на эти документы.
— Да, сказалъ онъ съ самымъ простодушнымъ видомъ:— Пенденнисъ одинъ изъ самыхъ любезныхъ людей, какихъ только я зналъ, мистеръ Бэконъ. Онъ бываетъ на обдахъ у знатнйшихъ особъ въ Лондон, и, несмотря на то, съ совершеннымъ удовольствіемъ будетъ сть баранью котлетку съ вами и со мной. Ни съ чмъ нельзя сравнить любезности стариннаго англійскаго джентльмена.
— О, ни съ чмъ! сказалъ мистеръ Бэконъ.
— И вы удивляетесь, зачмъ онъ живетъ здсь со мною, въ четвергомъ этажъ, удивляетесь? Да, это странный вкусъ. Но мы любимъ другъ друга, и такъ-какъ я не имю средствъ жить въ великолпномъ дом, то вотъ онъ пришелъ и остался со мною въ этихъ старыхъ, одержимыхъ англійской болзнью комнатахъ. По своимъ средствамъ, онъ могъ бы жить везд.
‘Полагаю, здсь ему недорого жить’, подумалъ Бэконъ, и предметъ этихъ похвалъ въ ту самую минуту явился въ комнату изъ сосдней спальни.
Тутъ мистеръ Бэконъ заговорилъ о цли своего посщенія, онъ сказалъ, что до него дошелъ слухъ, будто у мистера Пенденниса есть романъ въ рукописи, изъявилъ желаніе взглянуть на это твореніе и не сомнвался, что они сойдутся въ условіяхъ, какую угодно будетъ назначить цну за него? Ужели онъ откажетъ Бэкону? Онъ найдетъ, что домъ Бэкона щедрый домъ и такъ дале. Обрадованный Пенъ принялъ видъ равнодушія и сказалъ, что онъ вступилъ уже въ переговоры съ Бонги и не можетъ дать положительнаго отвта. Это подстрекнуло Бэкона къ такимъ щедрымъ, хотя и неопредленнымъ предложеніямъ, что Пену начало казаться, будто передъ нимъ открывается Эльдорадо и будто съ этого дня онъ уже богачъ.
Я не скажу, какую сумму денегъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ окончательно получилъ за первое изданіе романа ‘Уальтеръ Лорренъ’, иначе и другіе молодые литераторы станутъ надяться на такое же счастье, а люди, вовсе нелитературные, пожалуй, покинутъ свое призваніе длятого, чтобъ снабжать свтъ романами, которыхъ и безъ того уже вдоволь. Не давайте молодымъ людямъ впадать въ заблужденіе и, къ пагуб своей, увлекаться писаніемъ романовъ, напомните имъ, что если одна книга иметъ успхъ, за-то много другихъ падаетъ, а если ужь они ршатся идти этой дорогой, то по-крайней-мр пускай дйствуютъ на свои собственный рискъ. Что касается до тхъ, кто писалъ уже романы, то, разумется, это предостереженіе къ нимъ не относится. Пускай они носятъ товаръ свой на рынокъ, пускай обращаются къ Бэкону и Бонги и ко всмъ издателямъ на Патерностер-Роу, или въ столиц, и да будутъ они счастливы въ своемъ риск. Міръ такъ просторенъ и вкусы рода человческаго, къ-счастью, такъ разнообразны, что каждому есть какой-нибудь шансъ выигрыша, и онъ можетъ получить призъ или геніемъ или счастьемъ. А какова вроятность успха или неудачи, пріобртенія популярности или сохраненія ея, когда она пріобртена? Одинъ человкъ проходитъ по льду и ледъ его сдерживаетъ, толпа идетъ за нимъ и проваливается. Скажу въ заключеніе: успхъ мистера Пенденниса быль случай исключительный и относится только къ нему, и утверждаю торжественно и буду до конца утверждать, что написать романъ — одно дло, а получить деньги за романъ — дло совсмъ-другое.
По достоинству ли романа, или по-счастью, или, наконецъ, вслдствіе того, что Уаррингтонъ ловко подстрекнулъ Бонги противъ Бэкона, только романъ Пена, дйствительно, былъ проданъ за извстную сумму денегъ одному изъ двухъ именитыхъ патроновъ литературы, съ которыми мы ужь познакомили нашихъ читателей. Сумма была такъ значительна, что Пенъ думалъ ужь завести счеты съ банкирами, или купить кабріолетъ съ лошадкой, или спуститься въ первый этажъ Лемб-Курта во вновь меблированные покои, или переселиться въ фэшонэбльную часть города.
Майоръ Пенденнисъ боле всего совтовалъ послднее. Онъ выпучилъ глаза отъ удивленія, когда услышалъ о счастьи, ниспавшемъ на Пена, о чемъ поспшилъ сообщить ему самъ Пенъ. Майору почти досадно было, что Пенъ заработалъ такъ много денегъ. ‘Кто читаетъ подобныя вещи? думалъ онъ про-себя. Я никогда не читаю вашихъ романовъ, этого вздора. Въ послднія тридцать лтъ, едва ли заглядывалъ я въ какую-нибудь подобную книгу, исключая Поль-де-Кока, который смшитъ меня. Право, Пенъ счастливый малый. Я думаю, онъ можетъ писать теперь по роману въ мсяцъ, я говорю въ мсяцъ, а мсяцевъ въ году двнадцать. Дэмми! года четыре или пять пусть онъ плететъ эту безсмыслицу, тогда будетъ человкъ съ состояніемъ. А между-тмъ, мн хотлось бы, чтобъ онъ жилъ пристойно, нанялъ порядочную квартиру и держалъ бругэмъ’. И вслдствіе этого простаго разсчета майоръ далъ Пену совтъ, о которомъ мы упомянули.
Артуръ, смясь, разсказалъ Уаррингтону, что совтуетъ ему дядюшка, но, къ-счастью, онъ имлъ боле-разсудительнаго совтника въ лиц своего друга и въ своемъ собственномъ разсудк, который говорилъ ему: ‘будь благодаренъ за эту милость фортуны, не бросайся въ излишества, расплатись лучше съ Лаурой!’ И онъ написалъ къ ней письмо, въ которомъ выразилъ свою благодарность и уваженіе, и приложилъ къ этому письму такую сумму, что долгъ былъ почти совсмъ уплаченъ. Письмо это не могло не тронуть вдовы и самой Лауры. Оно написано было съ искренней нжностью и скромностью, и когда старый докторъ Портменъ читалъ то мсто въ письм, въ которомъ Пенъ отъ чистаго сердца, полнаго признательности, благодарилъ Провидніе за настоящее свое счастье и за ниспосланіе такихъ милыхъ и добрыхъ друзей, поддержавшихъ его въ дурное время, когда докторъ Портменъ читалъ это мсто, голосъ его измнился и глаза замигали за очками. А когда онъ прочелъ письмо, снялъ очки съ носа, сложилъ бумагу и отдалъ ее вдов: я принужденъ сказать, что, подержавъ съ минуту руку мистриссъ Пенденнисъ, докторъ привлекъ эту даму къ себ и просто-на-просто поцаловалъ ее. Елена, разумется, зарыдала на плеч доктора, другаго отвта она дать не могла, потому-что ея сердце было переполнено, и докторъ, красня посл своего подвига, отвелъ даму съ поклономъ на диванъ, на которомъ услся подл нея, и пробормоталъ тихимъ голосомъ нсколько словъ Великаго Поэта, котораго очень любилъ, и который описываетъ, какъ во дни своего счастья онъ заставилъ ‘сердце вдовы воспть отъ радости’.
— Письмо длаетъ Артуру большую честь, да, большую честь, моя милая мистриссъ Пенденнисъ, сказалъ онъ:— и я думаю, мы имемъ причину быть благодарными за него, очень-благодарными. Мн нтъ надобности говорить, кому мы должны быть благодарны, потому-что вы — святая женщина, да, моя милая Лаура, ваша мать женщина святая. Мистриссъ Пенденнисъ, я выпишу одинъ экземпляръ книги для себя, а другой для Книжнаго-Клуба.
Мы можемъ быть уврены, что вдова и Лаура ходили на встрчу дилижансу, который привезъ имъ экземпляръ драгоцннаго романа Пена, тотчасъ же, какъ только это твореніе было напечатано и готово къ выпуску въ свтъ, и что они читали его одна другой и читали также тайкомъ и отдльно. Когда вдова вышла изъ своей спальни въ ночномъ убор въ часъ утра, съ томомъ вторымъ, который кончила, то застала Лауру въ постели за томомъ третьимъ. Лаура не говорила много о книг, но Елена объявила, что въ ней счастливая смсь Шекспира, Байрона и Вальтера-Скотта, и была совершенно уврена, что ея сынъ — величайшій геній, равно какъ и лучшій сынъ на свт.
Ужели Лаура не думала о книг и автор, хотя говорила такъ мало? По-крайней-мр она думала объ Артур Пенденнис. Какъ ни добръ былъ тонъ его письма, онъ мучилъ ее. Ей не правилась эта торопливость уплатить долгъ, ей, напротивъ, хотлось, чтобъ ея братъ принялъ ея подарокъ, и больно было ей, что между ними длятся денежные разсчеты. Письма его изъ Лондона, писанныя съ добрымъ намреніемъ — повеселить мать, наполнены были описаніями знатныхъ людей, увеселеній и пышности великаго города. Она уврена была, что вс льстятъ ему и балуютъ его. Не думаетъ ли онъ о знатной женитьб, имя менторомъ этого хитраго дядю (между майоромъ и Лаурой всегда была антипатія), этого закоренлаго эгоиста, котораго вс мысли направлены на удовольствіе, знатность, богатство? Когда Пенъ говорилъ въ письм о ней, то никогда не намекалъ на… на прежнее время. Онъ, можетъ-быть, забылъ и это время и ее: не забылъ ли онъ другихъ вещей, другихъ людей?
Такія мысли проходили, можетъ-быть, въ ум миссъ Лауры, хотя она не повряла и не могла поврить ихъ Елен. Она имла еще одинъ секретъ отъ этой дамы, котораго также не открывала, по той, можетъ-быть, причин, что знала, какъ вдова обрадуется, узнавъ этотъ секретъ. Это касалось происшествія, случившагося въ поздку Лауры къ леди Рокминстеръ въ послдніе рождественскіе праздники, когда Пенъ былъ дома у матери, и когда мистеръ Пайпсентъ, котораго считали такимъ холоднымъ и честолюбивымъ, формально предложилъ свою руку миссъ Белль. Никто, кром ея и ея поклонника, не зналъ объ этомъ предложеніи, не зналъ и того, что Пайпсентъ былъ ею отвергнутъ, и вроятно, причины, которыя представила она огорченному юнош, были не т, какія дйствительно побудили ее къ отказу.
— Я не могу, сказала она Пайпсенту, принять предложенія, какое вы мн длаете, предложенія, которое, вы сами признаетесь, неизвстно вашимъ роднымъ, и я уврена, будетъ имъ непріятно. Различіе въ званіи между нами слишкомъ-велико. Вы очень-добры ко мн, слишкомъ-добры, любезный мистеръ Пайпсентъ, но мн не хочется быть въ зависимости.
— Въ зависимости? Да кто объ этомъ когда-нибудь думалъ? Вы равны всмъ на свт, сказалъ Пайпсентъ.
— Я и дома въ зависимости, кротко сказала Лаура:— и право не хочу иной судьбы. Оставшись рано бдной сиротой, я нашла добрйшую и нжнйшую мать и дала обтъ никогда не покидать ея, никогда. Прошу васъ, не говорите мн опять объ этомъ ни здсь, ни въ дом вашихъ родныхъ, нигд. Это невозможно.
— А если леди Рокминстеръ сама будетъ просить васъ, послушаете ли вы ее? съ жаромъ воскликнулъ Пайпсентъ.
— Нтъ! отвчала Лаура. Пожалуйста, не говорите мн объ этомъ боле. Я уйду, если вы… и съ этими словами она оставила его.
Пайпсентъ не просилъ леди Рокминстеръ походатайствовать за него, онъ увидлъ, что тутъ ожидать нечего, и никогда уже не говорилъ объ этомъ предмет ни Лаур и никому другому.
Когда, наконецъ, знаменитый романъ вышелъ въ свтъ, онъ нетолько встрченъ былъ съ похвалою боле-безпристрастными критиками, чмъ мистриссъ Пенденнисъ, но, и къ-счастью Пена, пришелся по вкусу публик и пріобрлъ скорую и значительную популярность. Не прошло и двухъ мсяцевъ, какъ Пенъ съ удивленіемъ и удовольствіемъ увидлъ объявленіе въ газетахъ о второмъ изданіи ‘Уальтера Лоррена’, и перечитывалъ и отсылалъ домой критики разныхъ литературныхъ журналовъ и обозрній на свою книгу. Порицанія ихъ неслишкомъ его трогали, потому-что добродушный юноша былъ расположенъ со смиреніемъ принимать порицанія другихъ. Равнымъ образомъ и похвалы ихъ неслишкомъ приводили его въ восторгъ, потому-что, подобно всмъ честнымъ людямъ, онъ имлъ собственное мнніе о своемъ сочиненіи, и когда критикъ хвалилъ его невпопадъ, эта похвала больше оскорбляла, чмъ доставляла ему удовольствія. Но если обозрніе его книги было очень-хвалебное, онъ съ величайшимъ удовольствіемъ отсылалъ его домой, къ матери, въ Фероксъ, и думалъ, какую радость произведетъ оно тамъ. Есть такія натуры и можетъ-быть, какъ мы уже сказали, къ числу ихъ принадлежала и натура Пенденниса, которыя при счастьи становятся лучше и мягче, равно какъ есть люди съ другимъ расположеніемъ, которые при счастьи становятся заносчивыми и теряютъ всякую грацію. Счастливъ, кто можетъ переносить успхъ и неудачу съ скромностью и кротостью! Счастливъ, кто воспитаніемъ приготовленъ нести свою судьбу, какова бы она ни была, кто въ молодости видлъ примры прямодушія и съ дтства былъ въ школ чести!

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ
Шеффердс-Иннъ.

Въ близкомъ сосдств съ Линкольн-Инн-Фильдсомъ и съ Темплемъ найдете вы гостинницу, называемую Шеффердс-Инномъ. Гд-нибудь, за черными крышами и закоптлыми трубами Уич-Стрита, Гольуэлль-Стрита, Ченсери-Лена, лежитъ четвероугольникъ, сокрытый отъ вншняго міра, къ нему ведутъ любопытные проходы и двусмысленные дымные переулки, на которые солнце забыло свтить. Продавцы готоваго платья, водки и състнаго, торгаши старой мебелью и постелями, годными для чего-нибудь другаго, только не для спанья, увязываютъ узкія стны и темныя окна своими товарами. Въ дверяхъ безпрерывный звонъ колокольчиковъ. Толпы грязныхъ мальчишекъ составляютъ безконечныя группы вокругъ крылецъ или около лотковъ съ раковинами, по сырой мостовой глухо шлпаютъ башмаки и грязь на ней никогда не высыхаетъ. Уличные пвцы приходятъ и распваютъ здсь, издавая страшные, гортанные звуки, полишинель разставляетъ свой театръ, думая, что публика наберется и, можетъ-быть, перепадетъ какой-нибудь полпенни отъ многочисленныхъ жильцовъ домовъ, женщины кричатъ на ребятишекъ, стоящихъ на краю канавы или, еще хуже, на мужей, которые идутъ пошатываясь, изъ питейнаго дома, безпрерывный шумъ и жизнь въ этихъ закоулкахъ, изъ которыхъ вы выходите къ спокойному, старомодному четвероугольнику Шеффердс-Инна. Въ центр, на площадк, покрытой жалкой зеленью, возвышается статуя Пастуха (Shepherd), защищаемая желзной оградой отъ нападеній мальчишекъ. Зала гостинницы, на которой изображенъ гербъ основателя, занимаетъ одну сторону квадрата, высокія и старинныя комнаты тянутся по обимъ другимъ сторонамъ и надъ центральной аркой, которая ведетъ въ Ольд-Кестль-Стритъ и вмст съ тмъ на большія улицы.
Гостинницу, должно-быть, когда-то занимали адвокаты, но ужь давно въ ея предлы допущены другіе жильцы, и я не знаю ни одной извстной юридической фирмы, которая бы тутъ имла свое помщеніе. Конторы Польгидльской и Тредидлумской мдныхъ рудъ занимаютъ одинъ рядъ комнатъ нижняго этажа, контора патентованныхъ изобртеній и компанія — ‘Союзъ Генія и Капитала’ — другой, единственный джентльменъ, котораго имя красуется тутъ, есть мистеръ Кампіонъ, который носитъ усы и прізжаетъ въ своемъ кабріолет два-три раза въ недлю, вестэндскія конторы его находятся въ Курцон-Стриг, гд мистриссъ Кампіонъ угощаетъ джентльменовъ, занимающихъ деньги у ея мужа. Тамъ, въ Вест-Энд, и на своихъ лощеныхъ карточкахъ, онъ — мистеръ Сомерсетъ Кампіонъ, здсь онъ просто Кампіонъ и Комп, и такая же опушка, какая украшаетъ его подбородокъ, произрастаетъ подъ нижней губой остальной части его фирмы. Великолпный видъ представляетъ сбруя его лошади, блистающая геральдическими украшеніями, когда кабріолетъ останавливается у дверей, ведущихъ въ его комнаты. Пна бьетъ изъ ноздрей лошади, которая горячится подъ блестящей уздой. Возжи и штаны грума — ослпительной близны, блескъ экипажа разливаетъ солнечный свтъ въ этомъ темномъ мст.
Нашъ старый пріятель, капитанъ Костиганъ, часто пополудни любовался кабріолетомъ и лошадью, бродя по двору въ туфляхъ, шлафрок и старой шляпешк, надвинутой на глаза. Когда день хорошъ, онъ грется здсь на солнц, посл завтрака, заходитъ въ дворницкую, гладитъ дтей по головкамъ и толкуетъ съ мистриссъ Больтонъ о театр и дочери своей, леди Майрабель. Мистриссъ Больтонъ сама когда-то шла по этой части и въ прежніе дни танцовала на Уэлльскомъ Театр въ числ сорока воспитанницъ Сердя.
Костиганъ квартируетъ въ третьемъ этаж, въ четвертомъ нумер, въ комнатахъ, гд жилъ мистеръ Подморъ, имя котораго еще написано на дверяхъ (мимоходомъ сказать, почти на всхъ дверяхъ Шеффердс-Инна, вы найдете чье-нибудь чужое имя). Когда Чарли Подморъ, пріятный теноръ, распвающій на Дрюри-Ленскомъ Театр и въ концертныхъ залахъ Задней-Кухни, женился, и переселился въ Ламбетъ, онъ уступилъ свои комнаты мистеру Боусу и капитану Костигану, которые живутъ теперь вмст, и вы можете часто слышать звуки фортепьяно Боуса въ хорошій день, когда окна открыты и онъ, или играетъ для своего развлеченія, или даетъ урокъ ученикамъ, готовящимся поступить въ театръ, а такихъ учениковъ у него одинъ или два. Къ числу ихъ принадлежитъ Фанни Больтонъ, дочь привратницы, слыхавшая разсказы о театральной слав своей матери и желающая идти по слдамъ ея. У нея хорошенькій голосокъ и хорошенькое для сцены личико и станъ, она убираетъ комнаты и готовитъ постели и завтраки для мистеровъ Костигана и Боуса, за что послдній обучаетъ ее музык и пнію. Капитана считаетъ она настоящимъ джентльменомъ, именно, по причин его несчастной наклонности къ крпкимъ напиткамъ (по ея мннію, вс фэшонэбльные люди предаются этому излишеству), Боуса она очень любитъ и благодарна ему, и этотъ робкій, странный старичокъ также питаетъ къ ней отеческую любовь, сердце его дйствительно исполнено любви, и онъ только тогда и доволенъ, когда любитъ кого-нибудь.
И къ смиренной квартир Костигана подъзжали кареты знатныхъ постителей, и если вы послушаете его утромъ (вечерняя его псня боле грустнаго свойства), то, пожалуй, вообразите, что сэръ Чарльсъ и леди Майрабель постоянно навщаютъ его и привозятъ съ собою отборную знать къ ‘старику, честному капитану на половинномъ жаловань, бдному, старому Джеку Костигану’, какъ называетъ самъ себя Косъ.
Дло въ томъ, что леди Майрабель, и это было давненько, сама прізжала къ отцу и оставила карточку своего мужа (карточка эта воткнута въ зеркальцо надъ каминомъ въ нумер четвертомъ). Добрая дочь, готовая, какъ слдуетъ, исполнять свои обязанности, посл брака съ сэромъ Чарльзомъ, назначила небольшую пенсію отцу, котораго повременамъ допускали даже къ столу дочери и зятя. Сначала, поведеніе бднаго Коса въ высшемъ, образованнйшемъ обществ, какъ называлъ онъ общество леди Майрабель, было безвредно, хотя и нелпо. Нарядивъ свою особу въ самый лучшій костюмъ, онъ и разговоръ свой украшалъ самыми длинными и богатыми словами, какія только были въ его словар, и принималъ такую торжественную манеру, что изумлялъ всхъ гостей, въ обществ которыхъ ему случалось быть. ‘Были ли вы въ парк сегодня, миледи? спросилъ онъ дочь. Я напрасно искалъ глазами вашъ экипажъ. Бдный старикъ не имлъ удовольствія видть коляску своей дочери. Сэръ Чарльзъ, я видлъ ваше имя въ списк особъ, бывшихъ на выход, да, бдныя, старый Джекъ Костиганъ и самъ въ свое время часто бывалъ на выходахъ въ Дублинскомъ Замк. Здоровъ ли герцогъ? Нужно и мн създить въ Энсли-Гоузъ и оставить тамъ карточку. Благодарю, Джемсъ, подлей-ка шампанскаго’. Вообще, онъ былъ великолпно-вжливъ со всми и обращалъ свои замчанія нетолько къ хозяину и гостямъ, но и къ лакеямъ, которымъ трудновато было сохранять серьзный видъ, когда они прислуживали капитану Костигану.
На первыхъ двухъ или трехъ обдахъ у зятя Костиганъ наблюдалъ строгую воздержность, довольствуясь тмъ, что за потерянное время вознаграждалъ себя въ Задней Кухн, гд хвастался клеретомъ и бургондскимъ зятя до-тхъ-поръ, пока языкъ не переставалъ служить ему посл шестаго стакана пунша. Но, увы! недолго бдный Косъ былъ такъ остороженъ, и самымъ плачевнымъ образомъ срзался за столомъ сэра Чарльза Майрабеля, напившись слишкомъ-рано. Послали за экипажемъ для него, гостепріимная дверь заперлась за нимъ. Часто и съ грустью говорилъ потомъ Костиганъ друзьямъ своимъ въ Задней Кухн, что между нимъ и королемъ Лиромъ большое сходство, что у него дочь неблагодарная, что онъ — бдный, износившійся, одинокій старикъ, котораго пить заставила неблагодарность и который старается утопить свое горе въ пунш.
Непріятна обязанность изображать подобныя слабости, но все-таки надо сказать про Костигана, что когда кредитъ его истощался и деньги выходили, онъ частенько просилъ ихъ у дочери и выставлялъ причины, несовсмъ-согласныя съ строгою Метиною. Однажды писалъ онъ, что его хотятъ засадить въ тюрьму и засадятъ, ‘если… если незначительная для васъ сумма, фунта три, не явится для избавленія волосъ сдаго, бднаго старика отъ посрамленія’. И добрая леди Майрабель тотчасъ отправила сумму, необходимую для освобожденія отца, прося его быть впередъ экономне. Въ другой разъ съ нимъ, видите ли, случилось странное происшествіе: онъ нечаянно разбилъ окно въ магазин въ Странд и хозяинъ магазина не выпускалъ его, требуя денегъ. Деньги явились и въ этотъ разъ для спасенія его отъ бды, они вынесены были слугою леди Майрабель и вручены разсыльному и пріятелю капитана, который принесъ письмо его, возвщавшее объ этой бд. Еслибъ слуга послдовалъ за пріятелемъ капитана, который понесъ деньги, то увидлъ бы, что этотъ джентльменъ, землякъ Костигана (не говорили ли мы, что какъ бы ни былъ бденъ ирландскій джентльменъ, всегда найдется другой ирландскій джентльменъ еще бдне, который будетъ раздлять его судьбу и обдлывать его денежныя длишки), взялъ съ ближайшей биржи кабріолетъ и поскакалъ къ таверн ‘Голова Росція’, на Гарлекин-Ярд, въ Дрюри-Лен, гд капитанъ дйствительно былъ подъ арестомъ, за множество стакановъ съ ромомъ, водой и другими спиртуозными жидкостями, которыя выпиты были имъ и его друзьями. Въ третій разъ онъ писалъ, что лежитъ больной и ему нечемъ заплатить доктору, котораго надо было позвать. Въ этотъ разъ леди Майрабель, встревожась насчетъ здоровья отца и, можетъ-быть, упрекая себя, что давно его не видала, приказала подать карету и похала въ Шеффердс-Иннъ, у воротъ котораго вышла изъ экипажа и отправилась въ отцовскую квартиру.— ‘Нумеръ четвертый, въ третьемъ этаж, имя Подмора на дверяхъ’, сказала дворничиха, со многими поклонами, указывая на дверь дома, въ который вошла добрая дочь и подымалась по темной лстниц. Увы! дверь, на которой изображено было имя Подмора, отворилъ ей гамъ бдный Косъ, приготовившійся встртить бараньи котлеты, которыя пошла покупать мистриссъ Больтонъ.
Не очень-пріятно было и сэру Чарльзу Майрабелю получать постоянно-адресуемыя къ нему, въ клубъ Брукса, письма, получать съ докладомъ, что капитанъ Костиганъ въ передней ждетъ отвта, не очень-пріятно ему было, подъзжая къ Клубу Путешественниковъ, выскакивать изъ бругэма и опрометью бжать по лстниц, чтобъ тесть не схватилъ его сзади — или думать, что между-тмъ, какъ онъ читаетъ газету или играетъ въ вистъ, капитанъ прохаживается на противоположной сторон Палль-Малля, въ этой страшной шляп, устремивъ изъ-подъ нея глаза на окна клуба. Сэръ Чарльзъ былъ слабый человкъ, онъ былъ человкъ старый и имлъ много немощей, онъ жаловался на тестя жен, которую обожалъ съ старческимъ безразсудствомъ, онъ говорилъ: пусть капитанъ удетъ изъ Лондона, пусть удетъ и живетъ гд-нибудь въ провинціи, не то онъ, сэръ Чарльзъ, умретъ, или съ нимъ сдлается ударъ, если еще разъ увидитъ этого человка, онъ знаетъ, что умретъ. И только сдлавъ второй визитъ капитану Костигану и представивъ ему, что если онъ будетъ безпокоить сэра Чарльза письмами, или станетъ обращаться къ нему на улиц или вообще домогаться займа, то пенсія ему будетъ совсмъ прекращена — только представивъ все это, леди Майрабель могла обуздать своего папа и возстановить спокойствіе мужа. И въ этотъ визитъ она строго выговаривала мистеру Боусу за то, что онъ плохо смотритъ за капитаномъ, изъявила желаніе, чтобъ онъ не давалъ ему напиваться такимъ постыднымъ образомъ и просила сказать въ этихъ гнусныхъ тавернахъ, которыя капитанъ посщаетъ, чтобъ ему ни подъ какимъ видомъ не давали ничего въ долгъ. ‘Поведеніе его сводитъ меня въ могилу’, сказала она (хоть съ виду была совершенно-здорова), и вамъ, мистеръ Боусъ, какъ старому человку, должно быть стыдно, что вы ему въ этомъ потакаете’. Такова была благодарность, полученная честнымъ Боусомъ за его дружбу и привязанность въ-теченіе всей жизни. И я не думаю, чтобъ старый философъ былъ хуже многихъ другихъ людей, или имлъ боле причинъ ворчать.
Во второмъ этаж смежнаго съ квартирой Боуса дома, въ третьемъ нумер, жили тоже наши знакомые: полковникъ Альтамонтъ, агентъ лукновскаго набоба, и капитанъ шевалье Эдвардъ Стронгъ. На дверяхъ ихъ квартиры не было ни чьего имени. Капитанъ не любилъ, чтобъ весь свтъ зналъ, гд онъ живетъ и, на карточкахъ, квартира его показана была въ одной гостининц въ Джермин-Стрит, что же касается до полномочнаго посланника индійскаго владтеля, то онъ присланъ былъ не ко дворамъ сент-джемскому или лиденгалль-стритскому, а находился здсь по секретному порученію, вовсе неотносившемуся къ Остиндской Компаніи или Контрольному Совту. ‘Дйствительно (какъ говорилъ Стронгъ) такъ-какъ цль прізда полковника Альтамонта Финансовая, именно, продажа нсколькихъ драгоцннйшихъ алмазовъ и рубиновъ лукновскаго набоба, то онъ не желаетъ обращаться въ домъ Остиндской Компаніи или въ Каннон-Роу, а лучше хочетъ вести переговоры съ частными капиталистами, съ которыми онъ имлъ уже важныя сдлки и здсь и на материк’.
Мы ужь говорили, что эта анонимная квартира Стронга была очень-комфортэбльно меблирована со времени прибытія сэра Фрэнсиса Клевринга въ Лондонъ и шевалье могъ справедливо хвалиться передъ навщавшими его друзьями, что не многіе отставные капитаны устроились такъ уютно, какъ онъ. Внизу были три комнаты: контора, гд Стронгъ велъ свои дла, какія бы они ни были, и гд еще оставались конторка и перегородка его предшественниковъ, затмъ спальня шевалье и кабинетъ, особая лстница вела изъ конторы въ дв комнаты наверху, одну занималъ полковникъ Альтамонтъ, другая была кухней и спальней служителя, мистера Греди. Эти комнаты были въ-yровенъ съ сосдними комнатами нашихъ друзей, Боуса и Костигана въ нумер четвертомъ. Греди пробравшись по свинцовому, соединительному жолобу, могъ любоваться ящикомъ съ резедою, которая цвла на окн Боуса.
Изъ окна кухни Греди часто выходилъ запахъ еще благовонне. Три старые солдата, составлявшіе гарнизонъ нумера третьяго, были вс искусны въ поваренномъ дл. Греди былъ великій мастеръ готовить ирландскую душеную говядину, полковникъ славился своими пилавами и корра, а Стронгъ могъ состряпать все, что угодно. Онъ отлично готовилъ и французскія блюда и испанскія блюда, и фрикасе и яичницы, да и не было въ Англіи человка гостепріимне его, когда кошелекъ его былъ полонъ или кредитъ хорошъ. Въ эти счастливые періоды онъ могъ, какъ говорилъ, угостить пріятеля добрымъ обдомъ, доброй рюмкой вина и потомъ доброй псенкой, и бдный Косгиганъ, сидя въ своей комнат, часто съ завистью прислушивался къ реву хоровъ Стронга и къ музыкальному звону рюмокъ — какъ близко было это пиршество и какъ далеко отъ него! Да и неприлично было приглашать Костигана, вслдствіе его жалкой привычки напиваться, трезвый, онъ надодалъ гостямъ Стронга своими разсказами, пьяный — хмльными слезами.
Странный и пестрый сбродъ людей были эти гости Стронга, и хотя майоръ Пенденнисъ неочень жаловалъ ихъ компанію, но Артуру и Уаррингтону она нравилась немало и Пенъ думалъ, что это общество такъ же весело, какъ и общество всхъ другихъ джентльменовъ, въ домахъ которыхъ онъ имлъ честь бывать. О каждомъ изъ этихъ гостей можно было многое поразсказать: они, казалось, вс имли свои приливы счастья и несчастья, и у большей-часги въ карманахъ находились удивительные проекты и спекуляціи, могущія быстро доставить чрезвычайное богатство. Джекъ Гольтъ служилъ въ арміи Дон-Карлоса, когда Полъ Стронгъ былъ на противной мторон, а теперь онъ составилъ проектъ о тайномъ провоз въ Лондонъ табаку, и этотъ проектъ долженъ доставить тридцать тысячъ въ годъ человку, который дастъ полторы тысячи, чтобъ подкупить послдняго сборщика акциза, пронюхавшаго какъ-то о выдумк Гольта. Томь Дайверъ, служившій въ мехиканскомъ флот, брался вытащить корабль съ деньгами, который въ первый годъ войны потонулъ съ тремя-стами-восмьюдесятью тысячами долларовъ и съ ста-восмыодесятью тысячами фунтовъ дублонами и слитками. ‘Дайте мн только восьмнадцать тысячъ фунтовъ, говорилъ Томъ, и я завтра же отправляюсь. Я беру съ собой четырехъ человкъ и водолазный колоколъ, и черезъ десять мсяцевъ возвращаюсь, чтобъ зассть въ Парламент и выкупить мое родовое имніе.’ Кейтли, завдывающій тредиддлумскимъ и польгидльскимъ мдными рудниками, которые все еще были подъ водою, кром-того, что плъ вторыя партіи не хуже всякаго другаго пвца, и кром Тредиддлумской Конторы, имлъ еще въ виду устроить Компанію Смирнскихъ Губокъ и предпринять маленькую спекуляцію насчетъ ртути, чмъ и надялся проложить себ дорогу къ богатству. Фильби быль всмъ чмъ угодно: капраломъ въ драгунскомъ полку, агентомъ для обращенія Ирландцень, актеромъ въ гриничскомъ ярмарочномъ балаган, гд и нашелъ его стряпчій отца, когда старый джентльменъ умеръ, оставивъ ему то славное помстье, съ котораго онъ теперь ужь не получаетъ доходовъ и о которомъ никто въ точности не знаетъ, гд оно находится. Къ числу этихъ гостей надо прибавить сэра Фрэнсиса Клевринга, баронета, который любилъ ихъ общество, хотя и мало могъ содйствовать ихъ веселости. Но общество очень уважало его, ради его богатства и положенія въ свт. Онъ съ величайшею любезностью разсказывалъ свою маленькую исторію и плъ псенку или дв. Да, и у него была своя исторія, прежде, чмъ онъ разбогатлъ, и онъ видлъ внутренность не одной тюрьмы и частенько подписывалъ свое имя на гербовой бумаг.
Когда Альтамонтъ пріхалъ изъ Парижа и снесся съ сэромъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ изъ гостинницы, въ которой остановился (а въ гостинницу эту прибылъ онъ въ очень-жалкомъ положеніи, сравнительно съ богатствомъ алмазовъ и рубиновъ, которые вврены были этому честному человку), Стронгъ отправленъ быль къ нему баронетомъ, онъ расплатился за него въ гостинниц и пригласилъ его провести одну или дв ночи въ квартир Стронга, гд полковникъ и утвердилъ потомъ свою резиденцію. Вести переговоры съ этимъ человкомъ еще ничего, но держать его въ своей квартир и быть постоянно обремененнымъ такимъ обществомъ, это было несовсмъ по вкусу шевалье и онъ жаловался на это своему принципалу.
— Мн хочется, сказалъ онъ Клеврингу:— чтобъ ты помстилъ этого медвдя въ какой-нибудь другой клтк. Онъ вовсе не похожъ на джентльмена. Я не люблю гулять съ нимъ. Одвается онъ точно негръ по праздникамъ. Разъ повелъ я его съ собой въ театръ — и что жь, сэръ? онъ принялся бранить актера, который игралъ въ пьес роль злодя, и бранилъ такъ, что сосди чуть-чуть не вытолкали его изъ театра. Посл того играли ‘Разбойника’, гд, знаете, Уаллакъ является на сцену раненнымъ и умираетъ. Когда онъ умеръ, Альтамонтъ началъ плакать какъ ребенокъ, и затмъ принялся такъ браниться, что опять поднялся шумъ и хохотъ. Тогда я принужденъ быль вывести его вонъ, потому-что онъ чуть-было не подрался съ сосдомъ, который смялся надъ нимъ.— Кто онъ такой? Откуда нелегкій его принесъ? Ты лучше всхъ можешь разсказать мн всю исторію, Франкъ, и когда-нибудь долженъ ее разсказать. Я думаю, что вы и онъ вмст обобрали кого-нибудь. Лучше всего теб разомъ очистить совсть, Клеврингъ, и разсказать мн, кто такой Альтамонтъ и отчего онъ иметъ такую власть надъ тобой.
— Я желалъ бы, чтобы онъ издохъ! былъ единственный отвтъ баронета, и лицо его сдлалось такъ мрачно, что Стронгъ счелъ неприличнымъ разспрашивать боле на этотъ разъ своего патрона, но онъ ршился, если будетъ нужно, попытаться и открыть самъ, что за секретъ былъ между Альтамонтомъ и Клеврингомъ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
въ которой полковникъ Альтамонтъ разсказываетъ часть своихъ приключеній.

Утромъ, на другой день посл обда на Гросвенор-Плес, на который вздумалось явиться Альтамонту, полковникъ вышелъ изъ своей комнаты въ верхнемъ этаж Шеффердс-Инна, и спустился въ кабинетъ Стронга, гд шевалье сидлъ съ газетой и сигарой въ своихъ покойныхъ креслахъ. Онъ былъ человкъ, который устроивалъ свою палатку комфортэбльно, гд бы она ни была раскинута, и задолго до прихода Альтамонта преисправно позавтракалъ яичницею и поджаренными на рашпер ломтиками, которые мистеръ Греди приготовилъ secundum ariem. Добродушный и говорливый, онъ предпочиталъ всякую компанію одиночеству, и хотя вовсе не любилъ своего сожителя и не опечалился бы, еслибъ съ нимъ случилось то, чего такъ пламенно желалъ ему сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, но жилъ, однакожь, съ нимъ въ ладу. Въ предшествовавшую ночь, онъ съ величайшимъ дружелюбіемъ уложилъ полковника Альтамонта въ постель и убралъ свчу, изъ опасенія какой-нибудь бды, найдя, что бутылка съ водкой, которою надялся онъ подкрпиться на ночь, пуста, Стронгъ съ совершеннымъ удовольствіемъ, посл трубки, выпилъ стаканъ воды и легъ спать. Таковъ онъ былъ всегда: всегда доволенъ, всегда имлъ исправное пищевареніе и румяныя щеки, и предстояло ли ему на слдующее утро отправиться на сраженіе или въ долговую тюрьму, достойный капитанъ преисправно храплъ ночь и просыпался съ веселымъ духомъ и добрымъ аппетитомъ, готовый къ борьб, непріятностямъ и удовольствіямъ.
Первымъ дломъ Альтамонта было велть Греди подать пинту блднаго эля, который онъ сначала налилъ въ оловянную кружку, откуда и перелилъ въ ротъ. Поставивъ на столъ пустую кружку, онъ тяжело перевелъ духъ, отеръ губы и усы халатомъ (разность цвта его бороды и крашеныхъ усовъ давно поразили капитана Стронга, который также видлъ, что подъ чернымъ парикомъ и у него волосы гораздо-свтле, но не длалъ замчаній на это обстоятельство), Альтамонтъ тяжело перевелъ духъ и объявилъ, что это питье чрезвычайно освжило его.
— Ничего нтъ лучше пива, замтилъ онъ: — когда тяжело съ похмлья. Иногда я выпивалъ по дюжин въ Калькутт и… и…
— И въ Лукно, я полагаю, сказалъ Стронгъ со смхомъ.— Я досталъ пива именно для васъ: зналъ, что оно вамъ понадобится посл прошлой ночи.
Альтамонтъ началъ говорить о своихъ происшествіяхъ въ предшествовавшій вечеръ.
— Не могу удержаться, сказалъ онъ, ударивъ себя по голов толстой рукой: — Я становлюсь сумасшедшимъ, когда попадется подъ руку крпкой напитокъ, поврить мн буылку съ водкой — бда. Если ужь начну, такъ не остановлюсь, пока ея не доканаю, а какъ доканаю, то Богъ-знаетъ, что говорю или чего не говорю. Вчера я обдалъ здсь, дома, совершенно-спокойно. Греди далъ мн не боле обыкновенныхъ моихъ двухъ стакановъ и я намревался провести вечеръ за красной и черной совершенно-трезво. Что вамъ вздумалось, Стронгъ, оставить эту проклятую бутылку джину? зачмъ не заперли ее въ буфетъ? Греди тоже куда-то нужно было уйдти и онъ оставилъ мн кипятку для чаю. Кипятку было не нужно. Я никакъ не мигъ отстать отъ бутылки. Очистилъ ее всю до дна, сэръ, да чуть ли не хватилъ и еще, посл, въ этомъ адскомъ, мошеничьемъ вертеп.
— Какъ, вы и тамъ побывали? спросилъ Стронгъ.— Побывали прежде, чмъ пришли на Гросвенор-Плесъ? Раненько же начали.
— То-есть, по вашему, рано напиться и протрезвиться до девяти часовъ, гэ? Но дло такъ и было. Да, нелегкій понесъ меня туда, молодцы мои обдали, Блеклендъ, молодой Моссъ и еще два-три мошенника. Если бъ стали играть въ красную и черную, я бы выигралъ. Но мы и не пробовали красной и черной. Нтъ, они знали, что я побивалъ ихъ на этомъ, я бы побилъ ихъ и теперь, непремнно побилъ бы, говорю вамъ. Но они были похитрй меня, Блеклендъ вынулъ кости и мы на обденномъ стол принялись играть. Я проигралъ вс деньги, которыя дали вы мн утромъ. Это-то и привело меня въ бшенство и, помнится, я ушелъ, думая, какъ бы достать еще денегъ отъ Клевринга, затмъ, затмъ я мало помню, что случилось до-тхъ-поръ, какъ проснулся сегодня утромъ и услышалъ, что старый Боусъ въ четвертомъ нумер играетъ на фортепьяно.
Стронгъ задумался на минуту, закуривая сигару углемъ.
— Мн хотлось бы знать, сказалъ онъ:— какъ это вы всегда вытаскиваете деньги у Клевринга?
Полковникъ захохоталъ.
— Ха! ха! онъ мн долженъ, отвчалъ онъ.
— Не думаю, чтобъ это могло заставить Франка платить, возразилъ Стронгъ, у него и кром васъ множество кредиторовъ.
— Ну, такъ онъ даетъ мн деньги, потому-что такъ любитъ меня, сказалъ полковникъ, съ тмъ же смхомъ.— Онъ любить меня, какъ брата, вы это знаете, Стронгъ. Нтъ? Не любитъ? Ну, можетъ-быть и не любитъ, и если вы не станете меня разспрашивать, капитанъ Стронгъ, то я, можетъ-быть, не стану вамъ лгать: положите эти слова въ трубку и выкурите, мой милый.
— Но я брошу проклятую водку, продолжалъ Альтамонтъ, посл нкоторой паузы.— Я долженъ бросить ее, не то, она меня погубитъ.
— Она заставляетъ васъ говорить странныя вещи, сказалъ капитанъ, пристально смотря въ лицо Альтамонту.— Вспомните, что вы говорили вчера, за столомъ Клевринга.
— Говорилъ? что я говорилъ? спросилъ Альтамоілъ.— Не разболталъ ли я чего-нибудь? Дэмми, Стронгъ, не разболталъ ли чего-нибудь?
— Не разспрашивайте меня и я вамъ не буду лгать, отвчалъ, въ свою очередь, шевалье.
Стронгъ подумалъ о словахъ Альтамонта и о его внезапномъ уход изъ-за стола баронета и изъ дома, какъ-скоро онъ узналъ майора Пенденниса, или капитана Бика, какъ онъ называлъ майора. Но Стронгъ ршился отъискать разгадку этихъ словъ другимъ путемъ, помимо Альтамонта, и потому не хотлъ напоминать ихъ ему.
— Нтъ, сказалъ онъ:— вы ничего не разболтали, это была только ловушка съ моей стороны, чтобъ видть, могу ли я заставить васъ высказаться. Вы не сказали ни слова, которое можно было бы понять, вы зашли слишкомъ-далеко для этого.
— Тмъ лучше! подумалъ Альтамонтъ, тяжело вздохнувъ, какъ-будто у него отлегло отъ сердца. Стронгъ замтилъ это волненіе, но не сказалъ ни слова, а собесдникъ его, будучи въ говорливомъ расположеніи духа, продолжалъ:
— Да, каюсь въ своихъ грхахъ. Есть вещи, противъ которыхъ не могу никакъ устоять, это бутылка водки, стаканъ съ костями и хорошенькая женщина. Нтъ, можетъ-быть, ни одной страны на свт, въ которой бы они не надлали мн бдъ.
— Право? сказалъ Стронгъ.
— Да, съ пятнадцати лтъ, когда я убжалъ изъ дома и отправился кают-юнгой на остиндскомъ корабл, до теперешней поры, когда мн пятьдесятъ лтъ, около того, женщины всегда были моей пагубой. Да, была одна, съ черными глазами, съ брильянтами на ше, въ атлас, скажу я вамъ, была такая женщина въ Париж, и по ея милости ухлопалъ я большую часть тысячи фунтовъ, которые получилъ отъ Клевринга. Разсказывалъ ли я вамъ когда объ этомъ? Не помнится. Сначала я былъ очень-остороженъ, и имя такую кучу денегъ, держалъ ихъ подальше отъ чужихъ глазъ и жилъ-себ, какъ джентльменъ, въ отели Мориса, никогда не игралъ, разв за публичными столами, и выигрывалъ больше, чмъ проигрывалъ. Ну, вотъ, сэръ, сошелся я съ молодцомъ, котораго видалъ въ отели и въ Пале-Ройял, онъ всегда былъ разодть въ-пухъ, въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ, съ маленькой бородкой, его звали Блондель-Блондель, онъ пригласилъ меня къ себ на обдъ и возилъ на вечера къ г-ж де-Фольжамбъ: что за женщина, Стронгъ! Какіе глаза! Какая рука, когда она играла на фортепьяно! Боже упаси васъ, еслибъ она сидла передъ вами и пла вамъ и смотрла на васъ, говорю вамъ, вытянула бы у насъ душу изъ тла. Она приглашала меня къ себ на вечера по вторникамъ и, разумется, какъ мн было не брать ложъ въ оперу, не давать ей обдовъ въ ресторанахъ и тому подобное? Но я былъ счастливъ въ игр, и не на обды и оперныя ложи пошли денежки бднаго Клевринга, нтъ, он ушли другой дорогой. Однажды, ночью, у г-жи де-Фольжамбъ насъ было нсколько человкъ за ужиномъ: Блондель-Блондель, почтенный Дсисъ, маркизъ де-ла-Туръ де-Форсъ, все, сэръ, люди самые модные, мы ужинали, шампанскаго, разумется, было въ-волю, а потомъ явилась и эта проклятая водка. Мн захотлось пить и пить, хозяйка мшала для меня стаканы пунша, и посл ужина принялись мы за карты и грогъ, и я игралъ и пилъ до-тхъ-поръ, пока потерялъ всякое сознаніе. И былъ такой же, какъ въ прошлую ночь. Меня увезли и уложили въ постель, я проспали, до слдующаго дня, голова страшно болла, слуга сказалъ, что почтенный Дсисъ желаетъ меня видть и ждетъ въ кабинет.
— Какъ вы здоровы? сказалъ онъ, входя въ мою спальню.— Долго ли оставались вы прошлую ночь, посл того, какъ я ушелъ? Игра сдлалась слишкомъ-горяча для меня, и я проигралъ вамъ довольно для одной ночи.
— Мн, говорю я, какъ же это, братецъ? (мы обращались такъ же фамильярно, какъ вы и я).— Какъ же это, братецъ? говорю я, и онъ разсказываетъ, что въ прошлую ночь занялъ у меня тридцать луидоровъ и далъ мн росписку на эту сумму, которую я положилъ въ бумажникъ, когда онъ выходилъ изъ комнаты. Беру бумажникъ: росписка точно тутъ, и онъ положилъ тридцать луидоровъ на столъ у моей кровати. Я сказалъ, что онъ настоящій джентльменъ и спросилъ его, не хочетъ ли чего выпить и закусить, почтенный Дсисъ не пилъ по утрамъ и ушелъ но какому-то длу.
Вслдъ затмъ другой звонокъ у дверей, явились Блондель-Блондель и де-ла-Туръ де-Форсъ.
— Bon jour, говорю я.— Добраго утра, не болитъ ли голова? говорятъ они: — я сказалъ, что голова у меня болитъ и что, вроятно, я былъ чрезвычайно-страненъ въ прошлую ночь, но они объявили, что я не показывалъ никакихъ знаковъ, что выпилъ много, и тянулъ пуншъ такъ серьзно, какъ судья.
— Итакъ, говорятъ они:— у васъ былъ Дсисъ, мы встртили его въ Пале-Ройял, гд позавтракали. Кончилъ ли онъ съ вами дло? Берите, пока можно, онъ такъ же невренъ, какъ карты, и такъ-какъ онъ выигралъ у одного изъ насъ три верховыя лошади, то совтую вамъ взять деньги, пока они еще у него.
— Онъ заплатилъ мн, говорю я: — но признаюсь, я такъ же мало зналъ, какъ мертвецъ, что онъ мн долженъ, и не помню, какъ далъ я ему въ-займы тридцать луидоровъ.
Маркизъ и Блондель переглядываются другъ съ другомъ и улыбаются, а Блондель говоритъ:
— Полковникъ, вы странный человкъ. По вашимъ вчерашнимъ манерамъ никакъ нельзя было полагать, чтобъ вы пили что-нибудь крпче чая, а утромъ вы говорите, что ничего не помните. Полноте, полноте, разсказывайте другимъ эти сказки, мой другъ, а мы ни за что не повримъ.
— En effet, говоритъ да-ла-Туръ де-Форсъ, покручивая свои черные усики и выкидывая одну изъ тхъ штукъ, которыми отличался въ фехтовальной зал. (Онъ считался дивомъ въ фехтовальной зал, и я видалъ, какъ четырнадцать разъ сряду сбивалъ онъ куклы у Лепажа.) Поговоримъ о длахъ. Вы понимаете, что дла чести лучше всего оканчивать разомъ, можетъ-быть, вамъ угодно будетъ теперь же уладить наши длишки прошлой ночи
— Какія длишки? говорю я.— Разв и вы должны мн?
— Полноте шутить, говоритъ онъ.— У меня есть ваша собственноручная росписка на три-тысячи-сорокъ луидоровъ. La voici! говоритъ онъ, вынимая росписку изъ бумажника.
— А вотъ и моя на дв-тысячя-сто луидоровъ, говоритъ Блондель-Блондель и вытаскиваетъ свой лоскутокъ бумаги.
Все это такъ меня озадачило и взбсило, что я вскочилъ съ постели и накинулъ на себя халатъ.
— Что это, вы пришли дурачить меня? говорю и.— Я не долженъ вамъ ни двухъ тысячъ, ни двухсотъ, ни двухъ луидоровъ, и не заплачу ни одного су. Уже ли вы думаете, что можно поддть меня вашими росписками? Я смюсь надъ ними и надъ вами, и думаю, что вы, пара…
— Пара чего? говоритъ Блондель.— Вы, конечно, уврены, что мы пара честныхъ людей и пришли сюда не затмъ, чтобъ шутить или слушать отъ васъ брань. Или вы намъ заплатите, или мы выставимъ васъ, какъ обманщика, и накажемъ, какъ обманщика, говоритъ Блондель.
— Oui, parbleu, говоритъ маркизъ.— Но я его не слушалъ, этого мальчишку я тотчасъ могъ бы выкинуть за окно, но другое дло съ Блонделемъ, онъ былъ дюжій парень, поувеистй меня, и вершками шестью повыше, такъ съ нимъ, думаю, не справиться.
— Вы заплатите, или скажете мн причину, почему не хотите платить. Я думаю, вы не polisson, полковникъ Альтамонтъ, именно это фразу употребилъ онъ, прибавилъ Альтамонтъ съ усмшкой:— и много подобныхъ рчей наслушался я отъ этихъ молодцовъ, пока, среди шума, не пришелъ еще одинъ изъ нашего общества. То былъ мой пріятель, джентльменъ, котораго я встртилъ въ Булони, и самъ отвезъ къ мадамъ Фольжамбъ. И такъ-какъ онъ вовсе не игралъ въ прошлую ночь и дйствительно предостерегалъ меня насчетъ Блонделя и другихъ, то я разсказалъ ему исторію, разсказали и т двое.
— Я очень-огорченъ, говорить онъ.— Вамъ хотлось продолжать игру, хозяйка умоляла васъ перестать. Эти господа тоже то разъ предлагали кончить. Именно вы настаивали, чтобъ были большія ставки, а не они.
Дйствительно, онъ страшно обвинялъ меня, и когда т двое ушли, сказалъ, что маркизъ застрлить меня, это такъ же врно, какъ и то, что меня будутъ называть… ну, какъ слдуетъ.
— Я оставилъ мадамъ Фольжамбъ въ слезахъ, прибавилъ онъ.— Она ненавидитъ этихъ людей и неоднократно предостерегала васъ отъ нихъ (это была правда, она не разъ говорила мн, чтобъ я не игралъ съ ними), сейчасъ я покинулъ ее почти въ истерик, она боится, какъ-бы у васъ не вышла съ ними ссора и какъ-бы этотъ проклятый маркизъ не пустилъ вамъ пулю въ лобъ. Я убжденъ, говоритъ мой пріятель, что эта женщина съума сходитъ по васъ.
— Вы такъ думаете? говорю я, и мой пріятель разсказалъ, какъ она упала передъ нимъ на колни и сказала: ‘спасите полковника Альтамонта!’
Какъ только я одлся, тотчасъ отправился къ этой милой женщин. Она вскрикнула и чуть не упала въ обморокъ, когда увидала меня. Она назвала меня Фердинандомъ.
— Я думалъ, что васъ зовутъ Джекомъ, замтилъ Стронгъ, смясь, причемъ Альтамоитъ сильно покраснлъ.
— Можно имть и не одно имя, разв нельзя, Стронгъ? спросилъ Альтамонтъ. Когда я хочу сойдтись съ дамою, то выбираю имя получше. Она назвала меня моимъ христіанскимъ именемъ.
Она рыдала такъ, что разрывала сердце. Я не могу видть, какъ женщина рыдаетъ, не могу даже и тогда, когда не влюбленъ въ нее. Она сказала, что не можетъ перенести мысли, что я въ ея дом проигралъ такъ много денегъ. Не хочу ли я взять ея алмазы и ожерелья и заплатить долгъ?
Я поклялся, что не возьму ни малйшей бездлицы изъ ея драгоцнностей, которыя, впрочемъ, по моему мннію, были не очень-важны: но что женщина можетъ сдлать боле, какъ отдать все свое? Такой сортъ женщинъ я люблю, и знаю, что много такихъ. Я сказалъ ей, чтобъ она была покойна насчетъ денегъ, потому-что я не заплачу ни копейки.
— Такъ они васъ застрлять, говоритъ она:— они убьютъ моего Фердинанда.
— Сказать, они убьютъ моего Джека, было бы неблагозвучно пофранцузски, замтилъ, смясь, Стронгъ.
— Пожалуйста, не говорите объ именахъ, сказалъ Альтамонтъ угрюмо:— я полагаю, человкъ съ честью можетъ взять имя какое угодно.
— Ладно, продолжайте вашу исторію, сказалъ Стронгъ.— Она сказала, что васъ убьютъ.
— Нгъ, говорю я, меня не убьютъ, не позволю я этому маркизу отправить меня на тотъ свтъ, а если онъ наложитъ на меня руку, я размозжу ему черепъ, будь онъ тамъ себ размаркизъ.
При этомъ мадамъ Фольжамбъ отскочила отъ меня, какъ-будто я сказалъ что-нибудь очень-оскорбительное.
— Такъ ли я понимаю васъ? говорить она.— Какъ! британскій офицеръ отказывается встртиться на пол чести съ человкомъ, который его вызываетъ?
— Вы, вроятно, не желаете, чтобъ я былъ мишенью для пистолета этого человка говорю я.
— Полковникъ Альтамонтъ, говоритъ мадамъ Фольжамбъ, я думала, что вы человкъ съ честью, я думала… я… но полно объ этомъ. Прощайте, сэръ!
И она пошла изъ комнаты, платкомъ заглушая свои рыданія.
— Мадамъ Фольжамбъ! говорю я, бросаясь за ней и хватая ея руку.— Оставьте меня, господинъ полковникъ, говоритъ она, отталкивая мою руку.— Мой отецъ былъ генераломъ великой арміи. Солдатъ долженъ знать, какъ платить вс свои долги чести.
Что прикажете длать? Вс были противъ меня. Каролина, то-есть, сказала, что я проигралъ деньги, хотя я ршительно этого не помнилъ. Притомъ, я взялъ деньги отъ Дсиса, но это потому, что онъ, какъ вы знаете, самъ ихъ мн предложилъ, а это другое дло. Вс эти молодцы считались людьми фэшонэбльными и честными. И клянусь, сэръ, чтобъ только не оскорбить мадамъ Фольжамбъ, я заплатилъ деньги, пять сотъ-шесть девять наполеондоровъ, сэръ, кром трехсотъ, которые проигралъ, когда вздумалъ отъиграться.
— И я не могу сказать вамъ теперь, надули меня или нтъ, задумчиво сказалъ полковникъ въ заключеніе. Иногда мн кажется, что надули, но Каролина тогда была такъ влюблена въ меня! Эта женщина никогда бы не позволила обобрать меня, я увренъ, никогда, ну, а если позволила, такъ я обманулся въ женщин. Альтамонтъ, можетъ-быть, открылъ бы честному своему камраду шевалье и дальнйшія подробности о прошлой своей жизни, но его прервалъ стукъ въ наружную дверь квартиры, дверь, отворенная слугою Греди, впустила самого сэра Фрэнсиса Клевринга.
— Сэръ Френсисъ, клянусь Юпитеромъ! воскликнулъ Стронгъ, удивленный приходомъ своего патрона.
— Что васъ привело сюда? проворчалъ Альтамонтъ, сурово смотря на баронета изъ-подъ своихъ тяжелыхъ бровей.— Ручаюсь, не добро.
И дйствительно, добро весьма-рдко приводило сэра Френсиса Клевринга въ это и во всякое другое мсто. Всякій разъ, когда онъ являлся въ Шеффердс-Инн, деньги приводили туда несчастнаго баронета, и обыкновенно какой-нибудь джентльменъ денежнаго міра ожидалъ его въ комнатахъ Стронга, или пониже, въ квартир Кэмпіона, и начинались переговоры либо о новыхъ векселяхъ, либо о перемн старыхъ. Клеврингъ былъ человкъ, никогда несмотрвшій прямо въ лицо своимъ долгамъ, какъ ни свыкся онъ съ ними въ-теченіе всей своей жизни, когда можно было возобновить вексель, душа его была совершенно-спокойна насчетъ этого долга и онъ готовъ былъ дать росписку въ какой-угодно сумм на завтрашній день, только бы сегодня его не тревожили. Это былъ человкъ, которому не могло служить надолго никакое богатство, человк, привыкшій разоряться, надувать мелкихъ промышленниковъ и попадаться въ лапы боле ловкимъ плутамъ. Онъ могъ идти дорогой жизни неиначе, какъ опираясь на чью-нибудь руку, но не доврялъ ни одному своему агенту и портилъ планы, которые составлялись для его пользы, дйствуя тайно противъ тхъ, кого употреблялъ по своимъ дламъ. Стронгъ зналъ Клевринга и судилъ о немъ совершенно-правильно. Не какъ друзья сошлись они, шевалье хлопоталъ за своего принципала потому, что это была его обязанность и потому, что онъ согласился принять ее.— Что ему нужно? думали оба офицера шеффердс-иннскаго гарнизона, когда баронетъ пришелъ къ нимъ.
Блдное лицо баронета выражало крайнюю досаду и раздраженіе.
— Итакъ, сэръ, сказалъ онъ, обращаясь къ Альтамонту, вы опять принялись за прежнее?
— За что же именно? спросилъ Альтамонтъ съ насмшкой.
— Вы играли въ рулетку, вы были гамъ прошлую ночь, вскричалъ баронетъ.
— Какъ же вы это знаете? Разв вы тамъ были? сказалъ Альтамонтъ.— Я былъ въ клуб, но игралъ не въ красную и черную, спросите капитана, я ему объ этомъ разсказывалъ. Я игралъ въ кости. Да, сэръ Фрэнсисъ, поврьте моему честному слову, я игралъ въ кости! И онъ смотрлъ на баронета съ лукавымъ, притворнымъ смиреніемъ, которое, казалось, только еще боле сердило Клевринга.
— Что мн за дло, сэръ, какимъ-образомъ человкъ, подобный намъ, проигрываетъ свои деньги, въ кости или рулетку? вскричалъ баронетъ самымъ сердитымъ голосомъ, съ прибавленіемъ разныхъ крупныхъ словъ.— Я хочу только одного, сэръ, чтобъ вы не употребляли моего имени и не соединяли его съ вашимъ. Стронгъ, да что же такъ плохо держишь ты его въ рукахъ. Я скажу теб, что онъ пошелъ и опять воспользовался моимъ именемъ, сэръ, выдалъ вексель на меня, и проигралъ деньги. Этого я не могу боле терпть, не могу. Плоть и кровь не могутъ доле этого выносить. Знаете ли, сколько заплатилъ я за васъ, сэръ?
— Что жь? Немного, сэръ Фрэнсисъ, только пятьдесятъ фунтовъ, капитанъ Стронгъ, это не должно сердить васъ, сэръ Фрэнсисъ. Это такая бездлица, что я даже не упоминалъ о ней Стронгу. Упоминалъ ли, капитанъ? Увряю васъ, это обстоятельство совершенно ускользнуло у меня изъ памяти и все по причин этой гнусной водки, которую я пилъ.
— Волка или не водка, сэръ, это не мое дло. Я не забочусь, что вы пьете, и гд пьете, только бы не въ моемъ дом. И не хочу, чтобъ вы врывались въ мой домъ ночью, чтобъ человкъ, подобный вамъ, насильно забирался въ мою компанію, какъ смли вы показаться вчера на Гросвенор-Плес, сэръ, и… и что, вы полагаете, должны были подумать обо мн друзья мои, когда увидли, что человкъ вашего сорта входитъ въ мою столовую безъ приглашенія, и требуетъ водки, какъ-будто онъ хозяинъ въ дом?
— Они подумаютъ, что вы знакомы съ нкоторыми очень-страннаго сорта людьми, смю сказать, отвчалъ Альтамонтъ съ непоколебимымъ спокойствіемъ.— Слушайте, баронетъ, я извиняюсь, клянусь честью, извиняюсь, а разв между двумя джентльменами недостаточно извиненія? Признаюсь, это была сильная мра — прійдти въ вашу кухню и потребовать вина, но дло въ томъ, видите ли, что я слишкомъ-много выпилъ уже прежде и потому хотлъ пить еще, ничего не можетъ быть проще, и именно потому, что мн не хотли дать больше денегъ на ваше имя, я вздумалъ отправиться къ вамъ и поговорить съ вами объ этомъ. Отказать мн ничего не значитъ, но не принять векселя на ваше имя, которое такъ хорошо извстно въ этомъ мст, дэммъ! это неблагодарно.
— Боже упаси васъ, если еще разъ вы это сдлаете, если осмлитесь показаться въ моемъ дом, если воспользуетесь моимъ именемъ въ игорномъ дом или во всякомъ другомъ дом — клянусь Юпитеромъ, во всякомъ другомъ дом — или будете ссылаться на меня, или заговорите со мной на улиц или въ иномъ мст, покуда я съ вами не заговорю, я совершено отрекусь отъ васъ, не дамъ вамъ ни шиллинга!
— Сэръ Фрэнсисъ, не вызывайте меня, угрюмо сказалъ Альтамонтъ.— Не говорите мн, чтобъ я несмлъ длать того или другаго. Мн не слдовало приходить къ вамъ въ прошлый вечеръ, знаю, что не слдовало, но я уже вамъ сказалъ о причин, и этого объясненія достаточно между двумя джентльменами.
— Вы джентльменъ? Дэмми, сэръ! сказалъ баронетъ:— какъ сметъ человкъ, подобный вамъ, называться джентльменомъ?
— Я не баронетъ, это я знаю, проворчалъ Альтамонтъ:— теперь я почти забылъ даже, какимъ надо быть джентльмену, но… но я былъ имъ когда-то, и отецъ мой былъ, и я не хочу слышать такихъ рчей отъ васъ, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, это низко. Мн нужно ухать за границу. Почему же вы не приходите съ деньгами и не ладите мн средствъ ухать? Почему же вы катаетесь въ золот, а я не имю ничего? Почему же вы имете домъ и столъ, покрытый серебряной посудой, а я сижу здсь, на чердак, въ этомъ нищенскомъ Шефферлс-Инн? Вдь мы партнры, не такъ ли? Вдь я имю такое же право быть богатымъ, какъ и вы, не такъ ли? Разскажите, если угодно, исторію Стронгу и попросите его быть между нами посредникомъ. Я не задумаюсь высказать свой секретъ человку, который не проболтается. Слушайте, Стронгъ, можетъ-быть, вы угадываете уже исторію, дло въ томъ, что я и Клеврингъ…
— Дэмми, удержите свой языкъ, вскричалъ баронетъ въ бшенств. Вы получите деньги, какъ скоро я достану ихъ. Я не изъ денегъ слитъ. Меня такъ жмутъ и терзаютъ, что не знаю, куда обернуться. Я съума сойду, клянусь Юпитеромъ, сойду. Я желалъ бы умереть, потому-что я самое жалкое существо на свт. Говорю вамъ, Альтамонтъ, не обращайте вниманія на мои слова. Когда я не здоровъ, а сегодня утромъ я дьявольски-желченъ, то самъ не знаю, что говорю. Извините меня, если я васъ оскорбилъ. Я… я попытаюсь и устрою какъ-нибудь это дло. Стронгъ попытается, даю вамъ слово, попытается. Да, Стронгъ, мн нужно съ гобой поговорить. Пойдемъ на минутку въ контору.
Почти вс нападенія Клевринга оканчивались постыдной ретирадой. Альтамонтъ насмшливой улыбкой проводилъ баронета, уходившаго въ контору, чтобъ наедин переговорить съ своимъ факторомъ.
— Въ чемъ теперь дло? спросилъ Стронгъ Клевринга.— Полагаю, опять старая исторія?
— Да, отвчалъ баронетъ.— Въ прошлую ночь въ Литль-Ковентри я проигралъ двсти наличными, да на триста далъ вексель, далъ на женниныхъ банкировъ, съ уплатою завтра, и я долженъ выплатить, потому-что чортъ знаетъ, сколько прійдется платить другимъ. Въ послдній разъ она заплатила мои игорные долги и я поклялся, что не буду дотрогиваться до костей.— Она сдержитъ слово, Стронгъ, и разойдется со мной, если я буду продолжать. Мн бы хотлось имть триста въ голъ и куда-нибудь ухать. На германскихъ минеральныхъ волахъ, съ тремя стами въ годъ можно жить хорошо. Но мои привычки такъ глупы, я бы желалъ быть теперь на дн Серпентейна. Мн бы хотлось быть мертвымъ, право, хотлось бы. Я бы желалъ никогда не дотрогиваться до этихъ проклятыхъ костей. Вчера мн валило такое счастье, пока эти негодяи не вздумали заплатить мн альтамонтовымь векселемъ на мое имя. Съ этой минуты счастье отвернулось и я ушелъ съ пустыми карманами, оставивъ, въ добавокъ, этотъ адскій вексель. Какъ его выплатить? Блеклендъ не будетъ держать его дольше срока, Голькеръ и Боллокъ тотчасъ напишутъ о немъ жен. Клянусь Юпитеромъ, Недъ, я самое жалкое существо въ Англіи.
Неду нужно было придумать какой-нибудь планъ, чтобъ утшить баронета подъ гнетомъ печали, и нтъ сомннія, что онъ нашелъ средства занять для своего патрона деньги, потому-что въ этотъ день провелъ нсколько времени взаперти въ контор Кампіона. Въ карман Альтамонта появилась опять гинея или дв, и ему дано было общаніе, что получитъ боле, баронету не нужно было желать смерти по-крайней-мр въ-теченіе двухъ или трехъ слдующихъ мсяцевъ. И Стронгъ, слагая вмст все, что слышалъ отъ Альтамонта и сэра Фрэнсиса, началъ въ ум своемъ составлять довольно-правильное понятіе о связи, соединяющей этихъ двухъ людей.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Содержитъ въ себ разговоры.

Съ каждымъ днемъ, посл обдовъ на Гросвенор-Плес и въ Гринич, дружба и радушіе майора Пенденниса къ семейству Клевринговъ, казалось, возрастали. Визиты его были часты, внимательность къ хозяйк дома — неослабная. Старый житель Лондона имлъ счастіе быть принятымъ во многихъ домахъ, въ которыхъ такой знатной дам, какъ леди Клеврингъ, также слдовало бывать. Не угодно ли будетъ леди присутствовать на большомъ балу въ Гоунт-Гоуз? Надняхъ будетъ прекрасный утренній балъ у виконта Марроуфэта, въ Фольгем. Вс тамъ будутъ, будетъ кадриль Уатто, въ которомъ миссъ Эмори, врно, явится очаровательною. На эти и другія увеселенія услужливый, старый джентльменъ радушно вызывался провожать леди Клеврингъ, и былъ также готовъ оказать какую-угодно пріятную услугу баронету.
Несмотря на теперешнее положеніе и богатство Клевринга, свтъ продолжалъ смотрть на него какъ-то холодно, и странные, подозрительные толки ходили о немъ. Въ двухъ клубахъ сряду онъ получилъ черные шары. Въ Палат Депутатовъ былъ въ сношеніяхъ только съ самыми безславными членами этого славнаго учрежденія, онъ имлъ счастливый тактъ выбирать дурное общество и примняться къ нему, какъ другіе имютъ тактъ приставать къ обществу хорошихъ людей. Мы можемъ поименовать только немногихъ. Тутъ былъ капитанъ Рэффъ, почтенный депутатъ Ипсома, который вышелъ изъ Палаты посл гудвудскихъ послднихъ скачекъ, получивъ, какъ говорилъ, бичъ этой партіи мистеръ Готспуръ, миссію на востокъ, тутъ былъ Гостингсонь, патріотическій депутатъ Ислингтона, который уже не кричитъ про взятки съ-тхъ-поръ, какъ его назначили губернаторомъ острова Ковентри, тутъ былъ Бобъ Фрини, котораго потомъ застрлили и о которомъ, поэтому, мы желаемъ говорить со всевозможнымъ уваженіемъ. И изъ всхъ этихъ господъ, съ которыми мистеръ Готспуръ, по обязанности своей, долженъ былъ имть сношенія, ни къ кому онъ не питалъ такого презрнія и нелюбви, какъ къ сэру Фрэнсису Клеврингу, засдавшему въ Палат отъ имени мстечка Клевринга. ‘Если его нтъ въ Палат говорилъ Готспуръ — держу пари, десять противъ одного — онъ въ игорной зал. Онъ воспитанъ во Флит и, поврьте моему слову, побываетъ въ Ньюгег. Онъ спуститъ имніе бегумы и кончитъ свою карьеру на галер.’ И если мистеръ Готспуръ, при такомъ мнніи о Клевринг, быль, однакожь, по служебнымъ уваженіямъ, вжливъ къ нему, почему же и майору Пенденнису не имть своихъ причинъ, быть внимательнымъ къ этому несчастному джентльмену?
— У него отличный погребъ и отличный поваръ, говорилъ майоръ: — и пока онъ молчитъ, сносенъ, а говорить онъ очень-рдко. Если онъ любитъ посщать игорныя залы и проигрываетъ свои деньги мошенникамъ, мн какое дло? Пенъ, мой милый, не всматривайся слишкомъ-любопытно въ дла другихъ людей, у каждаго человка въ дом есть шкафъ, въ который онъ не захочетъ допустить тебя заглянуть. Къ-чему намъ пытаться заглянуть въ него, когда остальная часть дома для насъ открыта? А домъ дьявольски-хорошъ, какъ знаешь ты, и знаю я. И если хозяинъ дома несовсмъ таковъ, какого мы желали бы, за-то женщины превосходны. Бегума, конечно, неочень-образована, но она добрйшая женщина въ свт и притомъ дьявольски-умна, что же касается до маленькой Біанки, ты, плутъ, ужь знаешь мое мнніе о ней, ты знаешь мое убжденіе, что она неравнодушна къ теб и желала бы, чтобъ ты попросилъ ея руки. Но ты сталъ такимъ великимъ человкомъ, что, я думаю, захочешь жениться не иначе, какъ на дочери герцога, э, сэръ? Совтую теб попросить руки дочери какого-нибудь герцога, попробуй!
Быть-можетъ, Пенъ и упоенъ былъ нсколько своимъ успхомъ въ свт и, можетъ-быть, также приходило и ему на умъ (безпрерывные намеки дядюшки не мало могли этому содйствовать), что миссъ Эмори готова возобновить т сношенія, какія были между ними въ прежніе дни, на берегахъ Брауля. Но онъ сказалъ, что въ настоящее время мало расположенъ къ женитьб и, принимая отчасти свтскій тонъ дяди, заговорилъ въ пользу холостой жизни.
— Вы очень-счастливы, сэръ, сказалъ онъ: — и прекрасно поживаете-себ одни, такъ и я живу. Будь у меня жена, я потерялъ бы свое мсто въ обществ, а право, мн не хочется удалиться съ мистриссъ Пенденнисъ въ деревню, или поселиться съ женой въ наемной квартир и имть для прислуги одну служанку. Періодъ моихъ мечтаній прошелъ. Вы вылечили меня отъ первой любви, мы, молодежь, живемъ скоро, сэръ, и въ двадцать-пять лтъ я чувствую себя такимъ же старикомъ, какъ многіе изъ старыхъ… старыхъ холостяковъ, которыхъ я вижу у большаго окна Бэйева Клуба. Не обижайтесь, я хочу только сказаіь, что я ужь blas насчетъ любовныхъ матерій и также не могу теперь броситься въ пламя для миссъ Эмори, какъ и обожать слова леди Майрабель. Я желалъ бы, чтобъ это было можно, но я лучше люблю стараго Майрабеля за его безразсудную страсть къ ней и считаю эту страсть самою почтенною частью его жизни.
— Сэръ Чарльзъ Майрабель былъ всегда театраломъ, сэръ, сказалъ майоръ, раздосадованный тмъ, что племянникъ отзывается непочтительно о человк такого званія, какъ сэръ Чарльзъ.— Онъ съ-молоду водился съ актрами и актрисами. Будучи пажемъ у принца, онъ игралъ въ Карльтон-Гоуз. По своимъ средствамъ онъ могъ жениться на комъ угодно, и леди Майрабель весьма-почтенная женщина, которую принимаютъ везд: везд, замть это. Герцогиня Конноутъ принимаетъ ее, леди Рокмистеръ принимаетъ, не приходится молодымъ людямъ втрено отзываться о лицахъ, находящихся въ такихъ связяхъ. Нтъ почтенне женщины въ Англіи, какъ леди Майрабель, а старые уроды, какъ ты называешь ихъ, что сидятъ въ Бэйевомъ Клуб, эти уроды, сэръ, по-крайней-мр нкоторые изъ нихъ, одни изъ первыхъ джентльменовъ въ Англіи, у которыхъ вамъ, молодчикамъ, не худо бы поучиться немного манерамъ, поведенію и скромности.
И майоръ подумалъ, что Пенъ сдлался чрезвычайно-дерзокъ и заносчивъ, и что свтъ слишкомъ подйствовалъ на него.
Досада майора забавляла Пена. Онъ постоянно съ охотой изучалъ особенности своего дяди и никогда не сердился на своего свтскаго стараго ментора.
— Если вы думаете, сказалъ онъ:— что мы непочтительны, такъ посмотрите, каково настоящее поколніе. Одинъ вашъ protg пріхалъ ко мн завтракать. Вы говорили мн, чтобъ я пригласилъ его и я это сдлалъ, въ угоду вамъ. Мы смотрли днемъ разныя зрлища, обдали въ клуб, были въ театр. Онъ говорилъ, что вино въ Поліант не такъ хорошо, какъ вино Эллиса въ Ричмонд, курилъ табакъ Уаррингтона посл завтрака, и когда, на прощанье, я далъ ему соверэнъ, онъ сказалъ, что у него ихъ много, но, впрочемъ, онъ возьметъ, чтобъ не показать себя гордымъ.
— Онъ былъ у тебя? Ты приглашалъ молодаго Клевринга? вскричалъ майоръ, сразу успокоившись.— Славный мальчикъ, немножко дикъ, а славный мальчикъ. Родители любятъ такого рода вниманіе, и ты ничего не можешь сдлать лучше, какъ оказывать его нашимъ достойнымъ друзьямъ на Гросвенор-Плес. Такъ ты водилъ его въ театръ и далъ ему денегъ? Это хорошо, сэръ, хорошо.
Съ этими словами Менторъ оставилъ Телемака, думая, что молодые оюди несовсмъ-дурны, и что ему удастся еще сдлать что-нибудь изъ этого малаго.
Когда мастеръ (master) Клеврингъ сталъ подрастать, то авторитетъ его любящихъ родителей и гувернантки на него уже не дйствовалъ, и скоре онъ управлялъ ими, чмъ слушался ихъ приказаній. Съ своимъ папа онъ былъ молчаливъ и угрюмъ, впрочемъ, рдко и ходилъ въ комнаты этого джентльмена, съ маменькой ревлъ и дрался, когда возникалъ между ними споръ насчетъ удовлетворенія его аппетита или другаго желанія его сердца, а въ спорахъ съ гувернанткой насчетъ ученья онъ такъ колотилъ это мирное созданіе по ногамъ, что она, наконецъ, совершенно ему покорилась. Ему хотлось сдлать то же и съ сестрой своей Біанкой и онъ раза два или три покушался взять власть надъ ней, но она выказала съ своей стороны такую ршительность и твердость и выдрала его за уши такъ больно, что онъ пересталъ тревожить миссъ Эмори, какъ безпрерывно тревожилъ гувернантку, маменьку и маменькину горничную.
Наконецъ, когда семейство перехало въ Лондонъ, сэръ Фрэнсисъ подалъ мнніе, что лучше всего отдать мальчишку въ школу и, согласно съ этимъ мнніемъ, юный сынъ и наслдникъ дома Клевринговъ отправленъ былъ въ заведеніе достопочтеннаго отца Розе, въ Твиккингэм, куда принимались молодые дворяне для приготовленія къ большимъ англійскимъ публичнымъ школамъ.
Мы вовсе не намрены слдовать за мастеромъ Клеврингомъ въ его школьной карьер, пути къ храму знанія были легче для него, чмъ для нкоторыхъ изъ насъ, людей прежняго поколнія. Онъ халъ къ этому храму, такъ-сказать, въ карет четверней, и могъ останавливаться и отдыхать почти везд, гд ему было угодно. Онъ носилъ лакированные сапоги съ самыхъ раннихъ лтъ, батистовые носовые платки и лайковыя перчатки лимоннаго цвта, самые маленькіе, какія только выдлывались на фабрик Прева. Въ заведеніи Розе всегда одвались къ обду, молодые джентльмены имли шалевые халаты, камины въ своихъ спальняхъ, лошадь и экипажъ для прогулокъ и помаду для волосъ. Тлесное наказаніе отмнено было начальникомъ заведенія, который думалъ, что нравственной дисциплины совершенно достаточно, дабы руководить юношествомъ, и мальчики такъ быстро успвали въ разныхъ отрасляхъ знанія, что пріобртали искусство пить крпкіе напитки и курить сигары даже прежде, чмъ могли, по лтамъ своимъ, вступить въ публичную школу. Молодой Франкъ Клеврингъ въ самый ранній періодъ своей жизни таскалъ у отца гаваннскія сигары и увозилъ ихъ въ школу или выкуривалъ въ конюшняхъ, десяти лтъ, онъ тянулъ шампанское такъ же исправно, какъ и любой усатый драгунскій корнетъ.
Когда этотъ интересный мальчишка прибылъ домой на каникулы, майоръ Пенденнисъ былъ такъ же вжливъ и любезенъ къ нему, какъ и къ остальномъ членамъ фамиліи, хотя мальчикъ и презиралъ стараго Вигсби, какъ называли майора, передразнивалъ его стоя за спиной, когда вжливый майоръ кланялся и сладко улыбался, бесдуя съ леди Клеврингъ или миссъ Эмори, чертилъ грубыя каррикатуры, на которыхъ парикъ майора, носъ его, узелъ галстуха и пр., представляемы были съ безискусственнымъ преувеличеніемъ. Неутомимый въ своихъ усиліяхъ быть пріятнымъ, майоръ желалъ, чтобъ и Пенъ обратилъ особенное вниманіе на этого ребенка, внушилъ Артуру мысль пригласить его въ свою квартиру, угостить его обдомъ въ клуб, свести къ Тоуэръ, въ театръ, и такъ дале, и въ заключеніе этихъ дневныхъ удовольствій дать ему денегъ. Артуръ, по доброт своей души и по любви вообще къ дтямъ, дйствительно однажды исполниль вс эти церемоніи: угостилъ мальчика завтракомъ въ Темпл, гд Франкъ высказалъ самыя презрительныя замчанія насчетъ мебели, глиняной посуды и изодраннаго халата Уаррингтона, выкурилъ трубку и въ назиданіе обоихъ джентльменовъ разсказалъ исторію о драк между Туффи и Длиннымъ-Виггинсомъ въ заведеніи Розе.
Какъ майоръ правильно предсказалъ, леди Клеврингъ была очень-благодарна Артуру за такое вниманіе къ мальчику, благодарне, чмъ самъ мальчикъ, который принималъ внимательность со стороны другихъ, какъ дло обыкновенное, и вроятно, имлъ у себя въ карман гораздо-боле соверэновъ, чмъ бдный Пенъ, великодушно отдавшій ему одинъ соверэнъ изъ своего скуднаго запаса этихъ монетъ.
Майоръ, одаренный отъ природы острыми глазами, зоркость которыхъ увеличивали очки его лтъ и опытности, тщательно наблюдалъ за этимъ мальчикомъ и обозрвалъ его положеніе въ семейств, хотя и не обнаруживалъ грубаго любопытства насчетъ длъ этого семейства. Но, какъ деревенскій сосдъ, какъ человкъ, имвшій многія фамильныя обязательства къ Клеврингамъ и какъ старый свтскій человкъ, онъ не пропускалъ случая развдать, какія средства у леди Клеврингъ, какъ она распорядилась своимъ капиталомъ и что получитъ мальчикъ въ наслдство. Принявшись за дло — для какой цли, это, безъсомннія, обнаружится впослдствіи — онъ скоро собралъ очень-врныя свднія о длахъ и состояніи леди Клеврингъ потомъ, что могутъ получить дочь и сынъ. Дочь должна была получить скудное приданое, все имніе назначено было, какъ мы уже и говорили, сыну, отецъ его не заботился ни о немъ, ни о комъ другомъ, мать любила его до безумія, какъ свое послднее дитя, сестра его не любила. Таковъ, въ общей сложности, былъ результатъ свдніи, собранныхъ майоромъ Пенденнисомъ.
— Ахъ! сударыня, говорилъ онъ, гладя мальчика по голов: — этотъ мальчикъ пойдетъ далеко, если только дла ведены будутъ правильно и если сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ будетъ счастливо играть въ карты.
При этомъ вдова Эмори тяжело вздохнула.
— Я боюсь, сказала она:— что онъ ужь слишкомъ-много играетъ въ карты.
Майоръ признался, что и это ему было извстно, не скрылъ, что онъ слышалъ о несчастной наклонности сэра Фрэнсиса Клевринга къ игр, искренно жаллъ леди Клеврингъ и говорилъ съ такимъ неподдльнымъ чувствомъ, что леди, обрадовавшись находк опытнаго человка, которому могла поврить свое горе и свое положеніе, откровенно разсказала майору Пенденнису все и просила у него совта и утшенія. Майоръ Пенденнисъ сдлался повреннымъ и домашнимъ другомъ бегумы, и какъ мать, жена и капиталистка, она совтовалась съ нимъ.
Онъ далъ ей понять (показывая въ то же время самое почтительное сочувствіе), что ему извстны нкоторыя обстоятельства перваго, несчастнаго брака ея, и что онъ даже зналъ покойнаго ея мужа, котораго видлъ въ Калькутт, когда она жила въ уединеніи съ своимъ отцомъ. Бдная леди, со слезами на глазахъ, боле отъ стыда, чмъ съ горя, разсказала ему свою исторію. Возвращаясь въ Индію ребенкомъ, посл двухлтняго пребыванія въ одномъ европейскомъ пансіон, она встртила Эмори и съ-дуру вышла за него замужъ.
— О! вы не знаете, сказала она: — какъ несчастна была я съ этимъ человкомъ! не знаете, что за жизнь вела я, находясь между нимъ и отцомъ. Прежде чмъ увидала его, я не видала никого, кром батюшкиныхъ прикащиковъ и туземныхъ служителей. Вы знаете, въ Индіи, мы не являлись въ общество, но причин…
— Знаю, сказалъ майоръ Пенденнисъ съ поклономъ.
— Я была дикой, романической двочкой, голова моя была наполнена романами, которыхъ начиталась я въ пансіон, съ жадностью слушала я его дикія исторіи и разсказы о его приключеніяхъ, онъ былъ смльчакъ, и мн казалось, что онъ говорить прекрасно объ этихъ тихихъ ночахъ на мор, когда онъ обыкновенно… Ну, итакъ я вышла за него замужъ и съ этого дня сдлалась несчастной: несчастной въ отношеніяхъ съ отцомъ, характеръ котораго вы знаете, майоръ Пенденнисъ, и о которомъ я не стану говорить, но онъ не былъ добръ, сэръ, ни къ моей бдной матери, ни ко мн — исключая того, что оставилъ мн свои деньги — ни къ кому другому, сколько я слышала и боюсь, что онъ и въ-теченіе всей своей жизни не сдлалъ много добрыхъ длъ. А что касается до Эмори, то онъ былъ еще хуже: онъ былъ мотъ, тогда-какъ отецъ мой былъ скупъ, онъ пилъ страшно и тогда становился бшенымъ человкомъ, онъ вовсе не былъ добрымъ или врнымъ мн мужемъ, майоръ Пенденнисъ, и еслибъ онъ умеръ не въ тюрьм, еслибъ онъ умеръ прежде суда, а не посл, онъ спасъ бы меня отъ большаго стыда и несчастія, сэръ. Впослдствіи, можетъ-быть, прибавила леди Клеврингъ: — я бы вовсе не вышла замужъ, еслибъ мн не хотлось перемнить его ужасное имя, и я была несчастлива и со вторымъ моимъ мужемъ, какъ думаю, вы знаете, сэръ. Ахъ, майоръ Пенденнисъ! конечно, у меня есть деньги, и я — леди, и люди считаютъ меня счастливою, но я несчастна. У всхъ у насъ есть свои заботы, свои горести, свои безпокойства, и часто, когда сижу я за нашими большими обдами, у меня ноетъ сердце и много ночей провожу я безъ сна на моей прекрасной постели, гораздо-несчастне, чмъ горничная, которая готовитъ эту постель, да! я несчастная женщина, майоръ, потому-что весь свтъ говоритъ и завидуетъ бегум въ томъ, что у нея есть и алмазы, и кареты, и въ домъ ея съзжается большое общество. Я несчастлива своимъ мужемъ, несчастлива своей дочерью. Она не такая добрая двушка, какъ эта милая Лаура Белль въ Ферокс. Она стоитъ мн многихъ слезъ, хотя вы ихъ не видите, она смется надо мною, потому-что я не такъ образована. Чтожь длать? До двнадцати лтъ я воспитывалась среди туземцевъ, а четырнадцати воротилась въ Индію. Ахъ! майоръ, я была бы хорошей женщиной, еслибъ у меня былъ хорошій руководитель! А теперь, я должна уходить наверхъ въ свою спальню и отирать глаза, потому-что они красны отъ слезъ. А! вотъ идетъ леди Рокминстеръ, намъ нужно хать въ паркъ, кататься.
И когда явилась въ гостиной леди Рокминстеръ, на лиц леди Клеврингъ не было ужь ни слезъ, ни тревоги, она, какъ и всегда, весело болтала всякой вздоръ, безпрерывно длая промахи.
— Право, она не дурная женщина, подумалъ про себя майоръ.— Конечно, она не очень-образована и называетъ Аполлона ‘Аполлеромъ’, но у нея есть сердце, а я люблю такой сортъ женщинъ, притомъ же съ какими деньгами! Три звздочки въ индійскомъ фонд на ея имя, право! и ужели все это достанется этому щенку?
И онъ подумалъ, какъ хорошо было бы, еслибъ часть денегъ перешла къ миссъ Біанк, или, еще лучше, еслибъ одна изъ этихъ звздочекъ сіяла на имени мистера Артура Пенденниса.
Продолжая дйствовать по принятому плану, каковъ бы онъ ни былъ, майоръ пользовался правомъ своихъ лтъ и короткаго знакомства, чтобъ говорить самымъ дружескимъ и отеческимъ образомъ съ миссъ Біанкою, когда находилъ случай видть ее одну. Онъ приходилъ такъ часто во время завтраковъ и сдлался такъ фамильяренъ съ дамами, что он не задумывались даже ссориться при немъ, и леди Клевритъ, у которой языкъ былъ громокъ и характеръ вспыльчивъ, не разъ заводила баталію съ сильфидой въ присутствіи домашняго друга. Остроумію Біанки рдко не удавалось одержать побду въ этихъ баталіяхъ, и острыя ея стрлы обращали противницу въ бгство.
— Я старый человкъ, говорилъ майоръ:— мн нечего длать въ жизни. Глаза у меня открыты. Я могу дать добрый совтъ. Я другъ вамъ обимъ, и если вамъ угодно ссориться при мн, то почему не дать мн вамъ совта? Но вы об добры и я намренъ помирить васъ. И, Боже мой! сколько досел приходилось мн мирить мужей и женъ, отцовъ и сыновей, дочерей и матерей! Мн это нравится, мн нечего больше и длать!
Итакъ, разъ, старый дипломатъ входилъ въ гостинную леди Клеврингъ въ то время, когда леди вышла изъ нея, очевидно будучи въ высшей степени негодованія, и бжала мимо его на лстницу, которая вела въ ея особые покои.
— Я не могу теперь говорить съ вами, сказала она:— я слишкомъ-разсержена на эту… на эту… злую…
Досада заглушила остальныя слова или помшала высказать ихъ, пока леди Клеврингъ была на такомъ разстояніи, что еще можно было ее слышать.
— Моя милая, добрая миссъ Эмори, сказалъ майоръ, войдя въ гостиную:— я вижу, что случилось: вы опять поссорились. Что жь длать? Бываютъ ссоры въ лучшихъ фамиліяхъ. Не дале, какъ на прошлой недл, я прекратилъ ссору между леди Клаппертовъ и съ дочерью, леди Клавдіей. Леди Лиръ и ея старшая дочь не говорили другъ съ другомъ цлыя дв недли. Добре этихъ дамъ, достойне ихъ — я не знавалъ въ своей жизни, каждая изъ нихъ сама-по-себ удивительна, но он не могутъ жить вмст, он не должны жить вмст, и я желаю, моя милая миссъ Біанка, отъ всей души желаю видть и васъ въ вашемъ собственномъ хозяйств, потому-что нтъ женщины въ Лондон, которая лучше васъ могла бы вести его, вы осчастливите свой собственный домъ.
— Я не очень-счастлива въ этомъ дом, сказала сильфида.
— Именно такъ, моя милая. Не слдовало вамъ получать такое воспитаніе, чтобы сдлаться утонченнымъ и умственнымъ существомъ, каковы вы теперь, между-тмъ, какъ насъ окружаютъ, это я вижу и признаюсь, окружаютъ люли, неимющіе ни вашего генія, ни вашей образованности. Ваше мсто быть руководительницей въ самыхъ блестящихъ кругахъ, а не слдовать за другими и занимать второстепенное мсто въ обществ. Я наблюдалъ за вами, миссъ Эмори: вы честолюбивы, настоящая ваша сфера — повелвать. Вамъ нужно блистать, а вы иногда не можете блистать въ этомъ дом, я знаю. Надюсь, впрочемъ, когда-нибудь видть васъ въ другомъ, боле-счастливомъ дом, видть госпожой его.
Сильфида презрительно пожала своими лилейными плечиками.
— Гд же принцъ, гд же дворецъ, майоръ Пенденнисъ? сказала она.— Я готова. Но нын на свт нтъ романовъ, нтъ истинной любви!
— Дйствительно, нтъ, отвчалъ майоръ съ самымъ чувствительнымъ и простодушнымъ видомъ, какой только могъ принять.
— Не подумайте, будто я знаю что-нибудь объ этомъ, сказала Біанка, опуская глаза: — исключая того, что читала въ повстяхъ.
— О, конечно, нтъ! воскликнулъ майоръ Пенденнисъ:— какъ вамъ знать это, моя милая миссъ Біанка? Повстямъ нельзя врить, какъ вы прекрасно замчаете, и на свт, дйствительно, нтъ романовъ. Право, я желалъ бы быть такимъ молодымъ, какъ мой племянникъ.
— И кто такіе, продолжала миссъ Эмори: — кто такіе люди, которыхъ мы видимъ на балахъ каждую ночь? плясуны безденежные! народъ все пустой! Будь у меня богатство брата, я завела бы себ такой домъ, какой вы мн желаете, но съ моимъ именемъ, съ моими маленькими средствами, какого жениха могу я ожидать? Какого-нибудь адвоката, живущаго гд-нибудь близь Россель-Сквера? О! майоръ Пенденнисъ, мн надоли и Лондонъ, и балы, и молодые денди съ бородками, и знатныя леди, которыя сегодня знакомы съ нами, а завтра отворачиваются отъ насъ: надолъ весь свтъ. Мн бы хотлось покинуть его и уйдти въ монастырь. Я никогда не найду существа, которое бы поняло меня. И я живу здсь, въ свт, такъ же одиноко, какъ-будто я была въ кель и заперта въ ней навки. Мн хочется покинуть снгъ, я неочень-стара, но я утомлена, я такъ много терпла, я такъ разочарована, я устала, устала… О! если бы пришелъ ангелъ смерти и взялъ меня отсюда!
Рчь эта можетъ быть истолкована слдующимъ образомъ. Нсколько ночей тому назадъ, знатная леди, леди Фламинго, не захотла и говорить съ миссъ Эмори и леди Клеврингъ. Миссъ Біанка почти съума сходила отъ того, что не получила приглашенія на балъ къ леди Друмъ: былъ уже конецъ сезона, а никто не сдлалъ ей предложенія, она вовсе не произвела эффекта, между-тмъ, какъ была гораздо-ловче всхъ двицъ, составлявшихъ ея особый кругъ. Дора, только съ пятью тысячами фунтовъ, Флора, неимвшая ничего, и Леонора, у которой рыжіе волосы, выходили замужъ, но никто не являлся просить руки Біанки Эмори!
— Вы умно судите о свт и своемъ положеніи, моя милая миссъ Біанка, сказалъ майоръ.— Молодежь изъ знатныхъ фамилій беретъ невстъ тоже изъ знатныхъ фамилій, если у нихъ нтъ богатства, они подвигаются впердъ въ свт, опираясь на покровительство. Двушка съ вашимъ состояніемъ едва ли можетъ надяться на знатную партію, но двушка съ вашимъ геніемъ, съ вашимъ удивительнымъ тономъ и изящными манерами, имя умнаго мужа, можетъ достать себ какое угодно мсто въ свт.
Миссъ Эмори изъ этихъ словъ, разумется, не могла понять, что думалъ майоръ Пенденнисъ. Можетъ-быть, эти слова наводили ее на мысль: не хлопочетъ ли онъ за прежняго ея поклонника, не говоритъ ли онъ о Пен. Да нтъ, это не возможно: Пенъ всегда былъ только вжливъ къ ней, больше ничего. Поэтому она сказала, смясь:
— Кто же этотъ умный мужъ и когда приведете вы его ко мн, майоръ Пенденнисъ? Я умираю отъ нетерпнія видть его.
Въ эту минуту слуга отворилъ дверь и доложилъ о мистер Генри Фокер, при этомъ имени и при появленіи нашего друга, леди и джентльменъ захохотали.
— Это не онъ, сказалъ майоръ Пенденнисъ.— Онъ женится на кузин, дочери лорда Гревзенда. Прощайте, моя милая миссъ Эмори.
Длался ли Пенъ свтскимъ человкомъ, и не долженъ ли человкъ пріобртать опытность въ свт и употреблять ее въ свою пользу? Онъ чувствовалъ, какъ и самъ говорилъ, что очень-скоро состарился. ‘Какъ этотъ городъ формируетъ и измняетъ насъ! сказалъ онъ однажды Уаррингтону’. Въ то время Пенъ и Уаррингтонъ только-что воротились домой отъ своихъ ночныхъ увеселеній, Пенъ курилъ трубку и, по обыкновенію, давалъ своему другу отчетъ въ наблюденіяхъ и приключеніяхъ минувшаго вечера.
— Какъ я перемнился, сказалъ онъ: — что сдлалось изъ глупенькаго фэрокскаго мальчика, который готовъ былъ умереть отъ первой любви? У леди Майрабель былъ сегодня пріемный день, и какъ она была важна и спокойна, точно какъ-будто родилась герцогиней, и никогда въ жизни не видала опускной двери! Она удостоила меня своимъ разговоромъ и очень-ласково, тономъ покровительницы говорила о ‘Уалтер Лоррен’.
— Какое снисхожденіе! замтилъ Уаррингтонъ.
— Не правда ли снисходительно? сказалъ Пенъ, въ простот души.
При этомъ Уаррингтонъ, по обыкновенію своему, захохоталъ.
— Возможно ли, сказалъ онъ: — чтобъ кто-нибудь сталъ думать о покровительств знаменитому автору ‘Уалтера Лоррена?’
— Ты смешься надъ нами обоими, сказалъ Пенъ, слегка красня.— Я и самъ думалъ тоже. Она сказала мн, что сама не читала книги (и я увренъ, она не читала ни одной книги въ своей жизни), но что леди Рокминстеръ читала ее и что герцогиня Конноутъ отозвалась о ней чрезвычайно-лестно. Въ такомъ случа, сказалъ я, умру счастливымъ, потому-что угодить этимъ двумъ леди было великою цлью моего существованія и, разумется, получивъ ихъ одобреніе, мн не нужно ожидать уже никакого. Леди Майрабель посмотрла на меня торжественно своими прекрасными глазами, и сказала: ‘о, конечно!’ какъ-будто поняла меня, затмъ спросила, бываю ли я у герцогини по четверткамъ, и когда я отвчалъ — нтъ, изъявила надежду, что увидитъ меня тамъ, что я долженъ попытаться и попасть туда, что туда вс здятъ, вс, кто бываетъ въ обществ. Потомъ начала разсказывать о новомъ посланник изъ Томбукту, что онъ лучше прежняго: что леди Мери Биллингтонъ выходитъ за пастора, далеко ниже ея званіемъ, что лордъ и леди Рингдонъ разошлись спустя три мсяца посл свадьбы, изъ-за кузена Рингдона, и такъ дале. По важности этой женщины, можно было бы вообразить, что она привела вс сезоны своей жизни въ Бельгрэв-Сквер.
— И ты, я полагаю, и ты хорошо разъигрывалъ свою роль въ этомъ разговор, какъ потомокъ графа, твоего отца и наслдникъ Фэрокс-Кестля? сказалъ Уаррингтонъ.— Да, помнится, я читалъ описаніе празднествъ по случаю твоего совершеннолтія. Графиня дала блистательный вечеръ сосднему дворянству, а фермеровъ угощали въ кухн четвертью баранины и квартой эля. Остатки пиршества розданы были бднымъ въ деревн и входъ въ паркъ былъ иллюминованъ, пока старый Джонъ не потушилъ свчъ, уходя спать въ обыкновенный свой часъ.
— Матушка моя не графиня, сказалъ Пенъ,— хотя въ жилахъ ея очень-хорошая кровь, но если она и не знатнаго происхожденія, то я никогда не встрчалъ ни одной жены пера, которая умла бы такъ держать себя, мистеръ Джоржъ, и если ты прідешь въ Фэрокс-Кестль, то самъ можешь судить о ней и о моей кузин. Он не такъ остроумны, какъ лондонскія женщины, но, конечно, также хорошо воспитаны. Мысли женщинъ въ деревн обращены не на т предметы, которые занимаютъ лондонскихъ дамъ. Въ деревн женщина иметъ свое хозяйство и своихъ бдныхъ, свои длинные тихіе дни и длинные тихіе вечера.
— Дьявольски-длинные, сказалъ Уаррингтонъ: — и ужь черезчуръ тихіе. Знаю ихъ на опыт.
— Однообразіе этой жизни должно быть въ нкоторой степени печально, подобно напву длинной баллады, и ея гармонія должна быть серьзная и тихая, грустная и нжная: иначе она была бы невыносима. Одиночество женщинъ въ деревн понеобходимости длаетъ ихъ мягкими и чувствительными. При такой жизни, посвященной спокойному долгу, слишкомъ-большая веселость или смхъ нарушили бы ихъ покой и были бы неумстны.
— Едва ли это такъ, сказалъ Уаррингтонъ.
— Ты отъявленный ненавистникъ женщинъ, ты ненавидишь ихъ потому, я подозрваю, что мало знаешь ихъ, продолжалъ Пенъ, съ видомъ значительнаго самодовольствія.— Если въ деревенскихъ женщинахъ теб не нравится то, что он слишкомъ-медленны, то, врно, лондонская женщина покажется довольно-проворною для тебя. Ходъ лондонской жизни ужасенъ, дивлюсь, какъ люди могутъ поспвать за ней, мужчины и женщины! Возьми свтскую женщину, прослди за ней въ-теченіе сезона: поневол спросишь, какъ у нея достаетъ силъ пережить этотъ сезонъ, и не засыпаетъ ли она въ конц августа и не лежитъ ли въ безчувственномъ сн до весны? Она вызжаетъ въ свтъ каждый вечерь и просиживаетъ далеко за разсвтъ, смотря на танцующихъ дочекъ, которыхъ пора выдавать замужъ. Дома, вроятно, ей надо возиться съ маленькими дтьми, надо присмотрть, какъ готовятъ для нихъ хлбъ и молоко, какъ учатъ музык и французскому языку, позаботиться, чтобъ къ часу была готова жареная баранина, ей надо длать визиты дамамъ одинакаго съ нею состоянія, или просто по знакомству, или поразнымъ обязанностямъ, потому-что она засдаетъ въ Филантропическихъ Комитетахъ, въ Бальныхъ Комитетахъ, въ Комитетахъ о Переселенцахъ, и во многихъ мстахъ женской общественной службы. Она, вроятно, взяла на себя обязанность посщать бдныхъ, совщается съ докторомъ о суп и фланели и надлежащемъ обученіи дтей въ приход. Ей надо читать газеты, по-крайней-мр знать, въ какомъ положеніи дла партіи мужа, чтобъ имть возможность потолковать съ сосдкой за столомъ, и это фактъ, она читаетъ каждую новую книгу, потому что можетъ говорить очень-изрядно обо всхъ, и на стол въ ея гостиной вы увидите вс эти книги. Кром того, сколько у ней хлопотъ по хозяйству: надо сводить концы съ концами, надо длать такъ, чтобъ счеты дочернихъ модистокъ не казались слишкомъ-страшными отцу и плательщику, урзывать тайкомъ тамъ и сямъ мелкія, лишнія статьи расхода и препровождать эти обрзки, въ вид банковаго билета, къ сыновьямъ, находящимся въ школ или на мор, останавливать приступы лавочниковъ и финансовые обманы экономокъ, удерживать верхнихъ и нижнихъ служителей отъ ссоръ другъ съ другомъ и вообще держатъ хозяйство въ порядк. Прибавъ къ этому, что она иметъ тайную наклонность къ какому-нибудь искусству или наук, лпитъ модели изъ глины, длаетъ химическіе опыты, или наедин играетъ на віолончели. Я говорю, безъ преувеличенія, многія лондонскія ламы длаютъ это. И вотъ ты имешь передъ собой такой характеръ, о которомъ наши предки и не слыхивали и который принадлежитъ вполн нашей эр и періоду цивилизаціи. Боже мой! какъ быстро мы живемъ и растемъ. Мистеръ Пакстонъ выроститъ теб въ девять мсяцевъ ананасъ величиной съ чемоданъ, между-тмъ, какъ маленькому ананасу, не больше кружка голландскаго сыра, въ прежнее время нужно было три года, чтобъ созрть. Какова порода ананасовъ, такова порода и людей. Гоншеръ — вдь такъ, кажется, называется ананасъ, погречески, Уаррингтонъ?
— Остановись, ради Бога, остановись на англійскомъ. прежде чмъ перейдемъ къ греческому, воскликнулъ Уаррингтонъ, смясь: — Я никогда не слыхалъ, чтобъ ты говорилъ такіе длинные спичи, никогда не подозрвалъ, чтобъ ты такъ глубоко проникъ въ женскія тайны. Кто научилъ тебя всему этому и въ чьихъ будуарахъ и дтскихъ подсматривалъ ты, между-тмъ, какъ я курилъ трубку и читалъ книгу лежа на соломенной постели?
— Ты сидишь на берегу, мой милый, и смотришь-себ, какъ втеръ подымаетъ волны и какъ другіе борятся на мор, сказалъ Пенъ.— А я теперь несусь по морю и, клянусь Юпитеромъ, оно мн нравится. Какъ быстро плывемъ мы по теченію, э? сильные и слабые, молодые и старые, металлическіе кувшины и глиняные кувшины, маленькая, красивая фарфоровая лодочка весело плыветъ, пока не налетитъ на нее большое судно и не отправить ко дну, э! vogue la gal&egrave,re! ты видишь, что человкъ тонетъ въ этой гоньб, и говоришь ему: прощай, смотришь, онъ только на время нырнулъ подъ ноги другихъ пловцовъ, и снова выходитъ на поверхность и снова несется впередъ. Э! vogue la gal&egrave,re, говорю я. Это славная потха, Уаррингтонъ, дло не въ выигрыш только, а въ игр.
— Хорошо, ступай-себ и выигрывай. Я буду сидть и отмчать игру, сказалъ Уаррингтонъ, смотря на пылкаго, молодаго человка почти съ отеческимъ удовольствіемъ.— Благородный человкъ играетъ для игры, эгоистъ — для ставки, старый уродъ сидитъ-себ и покуриваетъ трубку спокойствія, между-тмъ, какъ Джекъ и Томь тузятъ другъ друга на арен.
— Отчего жь ты не идешь на арену, Джорджъ, и не пріймешь участія въ борьб? Ты довольно-дюжъ и силенъ, сказалъ Пенъ.— Да ты стоишь десятерыхъ такихъ, какъ я.
— Конечно, ты не такъ высокъ, какъ Голіаъ, отвчалъ Уаррингтонъ со смхомъ, который былъ и грубъ, и нженъ.— Что же касается до меня, я ужь не гожусь для этого. Въ прежнее время мн ужь досталось порядочно. Когда-нибудь разскажу я теб объ этомъ. И ты можешь наскочить на человка, который одолетъ тебя. Не будь слишкомъ-пылкимъ, или слишкомъ-доврчивымъ, или слишкомъ-свтскимъ, мой милый.
Между-тмъ, какъ друзья наши бесдовали, утренняя заря засіяла въ окна комнаты и Пенъ открылъ ихъ, чтобъ подышать свжимъ утреннимъ воздухомъ.
— Посмотри, Джорджъ, сказалъ онъ: — посмотри, какъ восходитъ солнце, оно видитъ земледльца, идущаго въ поле, работающую двушку, которая снуетъ своей бдной иголкой, можетъ-быть, адвоката за конторкой, красавицу, улыбающуюся по сн на пуховой подушк, утомленнаго гуляку, пробирающагося къ постели, или больнаго, котораго лихорадка колотитъ на ней, или доктора, стоящаго подл постели и смотрящаго на муки матери, муки, переносимыя ею для дитяти, которое выйдетъ на свтъ, выйдетъ и будетъ имть свою долю страданій и любви, слезъ и радостей, горя и покоя!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Кавалеры миссъ Эмори.

Генри Фокеръ, котораго мы за нсколько страницъ потеряли изъ виду, въ-теченіе этого времени, какъ и можно было ожидать отъ его постоянства, исключительно занятъ былъ своей любовью.
Желаю, чтобъ, по-крайней-мр, нкоторые изъ моихъ юныхъ читателей, наклонные къ подобному развлеченію, приняли на себя трудъ разсчесть, сколько времени отнимаетъ у нихъ любовь, и они найдутъ, что это одно изъ самыхъ дорого-стоющихъ занятій, какому только можетъ предаться человкъ. Дйствительно, чего не жертвуете вы для этого занятія, молодые джентльмены и молодыя ламы? Вопервыхъ, много часовъ вашего драгоцннаго сна, мы ворочаетесь на постели и думаете объ обожаемомъ предмет, поздно встаете и идете къ завтраку, когда ужь наступилъ полдень и все ваше семейство давнымъ-давно разошлось къ своимъ дневнымъ занятіямъ. Затмъ, когда вы, наконецъ, приступите къ этимъ занятіямъ, вы работаете безъ вниманія, безъ усердія: ваши мысли и силы души устремлены въ другую сторону. Кончивъ кое-какъ дневную работу, вы оставляете въ пренебреженіи вашихъ друзей и родныхъ, вашихъ естественныхъ спутниковъ и товарищей въ жизни, и бжите бросить взглядъ на милую особу, или посмотрть на ея окна или заглянуть въ ея карету въ парк. Затмъ, вечеромъ, домашнія ласки надодаютъ вамъ, разговоръ маменьки кажется скучнымъ, блюда, которыя эта добрая душа готовитъ для своего любимца, остаются нетронутыми, дйствительно, весь обдъ жизни, за исключеніемъ одного особаго блюда, вамъ не по вкусу. Жизнь, дла, фамильныя связи, домъ, вс предметы, полезные и нкогда милые, становятся несносными, и вы вчно недовольны, исключая только то время, когда вы преслдуете предметъ своей любви.
Таково было состояніе души и мистера Генри Фокера, который, привыкнувъ удовлетворять вс свои наклонности, предался и этой съ обыкновеннымъ своимъ самолюбивымъ энтузіазмомъ.. И не должно удивляться, что мистеръ Фокеръ сдлался въ свою очередь рабомъ страсти, хотя въ прежнее время онъ самъ давалъ Артуру Пенденнису добрые совты. Кто изъ насъ не давалъ друзьямъ отличнйшихъ совтовъ? и кто исполнялъ самъ на дл то, что говорилъ? Наврное, вы, сударыня — существо совершеннйшее, и не имли никогда дурной мысли въ-теченіе вашей холодной и безукоризненной жизни, или вы, сэръ, наврное, такъ-сильны духомъ, что не позволите какой-нибудь глупой страсти разстроить ваше спокойствіе на служб или помшать вашему присутствію на бирж, вы такъ сильны, что не нуждаетесь ни въ какой симпатіи. Такъ мы и не будемъ вамъ симпатизировать, мы держимся людей смиренныхъ и слабыхъ, которые борются, спотыкаются, снова подымаются на ноги и такъ идутъ себ съ остальными смертными. Вы никогда не падаете: къ-чему же вамъ чужая рука? Ваша ясная добродтель никогда не затмвается страстью, никогда не колеблется искушеніемъ, никогда не омрачается угрызеніемъ совсти, вы, по самой возвышенности вашей и по несравненнымъ качествамъ, по-необходимости, одиноки: мы не можемъ достигнуть до васъ и говорить съ вами фамильярно. Итакъ, прощайте, нашъ путь пролегаетъ среди смиреннаго народа, и мы объявляемъ, что въ этой исторіи нтъ характера совершеннаго, исключая, можетъ-быть, одной особы, да и та несовсмъ-совершенна, потому-что до-сихъ-поръ не знаетъ, что совершенна и только по недоразуменію считаетъ себя великой гршницей.
Этой молодой особы не было въ Лондон въ настоящій періодъ нашей исторіи и надо прибавить, что даже вовсе непохожая на нее особа тревожила душу мистера Генри Фокера. Но что за важность въ кой-какихъ слабостяхъ?
Генри Фокеръ, эсквайръ, тосковалъ о предмет своей любви и проклиналъ судьбу, которая разлучала ихъ. Когда семейство лорда Гревзенда ухало въ деревню, Гарри остался въ Лондон, чмъ, конечно, неслишкомъ огорчилъ невсту свою, леди Анну, которая ни мало не чувствовала его отсутствія. Куда бы ни хала миссъ Клеврингъ, влюбленный юноша попрежнему слдовалъ за нею, и зная, что его отношенія къ кузин извстны свту, онъ принужденъ былъ держать страсть свою въ секрет, хранить ее въ своей собственной груди, отчего грудь была такъ замкнута и сдавлена, что удивительно, какъ онъ не былъ взорванъ бурнымъ секретомъ и, освъ посл взрыва, не погибъ.
Въ одинъ прекрасный іюньскій вечеръ былъ большой балъ въ Гоунт-Гоуз и на слдующій день въ журналахъ почти два столбца самой мелкой печати наполнены были именами особъ, удостоившихся получить приглашеніе на балъ. Въ числ гостей находились сэръ Фрэнсисъ, леди Клеврингъ и миссъ Эмори, которымъ неутомимый майоръ Пенденнисъ досталъ приглашеніе, а также наши молодые друзья Артуръ и Гарри. Оба они усердію подвизались на бал и много танцевали съ миссъ Біанкой. Что касается до почтеннаго майора, то онъ взялъ на свое попеченіе леди Клеврингъ и позаботился ввести ее въ то отдленіе дома, гд леди могла особенно отличиться, именно въ столовую: тамъ, среди картинъ Тиціана и Джіорджіана, королевскихъ портретовъ работы Вандика и Рейнольдса, среди огромныхъ золотыхъ и серебряныхъ подносовъ, цвточныхъ пирамидъ и созвздіи восковыхъ свчъ, однимъ словомъ, среди такой роскоши, которая, не смотритъ на издержки, шелъ ужинъ всю ночь. Считаемъ неприличнымъ разсказывать, сколько леди Клеврингъ скушала разныхъ соусовъ, желе, салатовъ, персиковъ, блыхъ суповъ, виноградныхъ кистей, паштетовъ, галантиновъ, чашекъ чаю, шампанскаго и такъ дале. Какъ страдалъ майоръ, когда услуживалъ честной женщин, кликалъ для нея торжественныхъ слугъ и любезныхъ служанокъ, подавалъ ей съ удивительнымъ терпніемъ то, что было нужно — этого никто не знаетъ: онъ никому не признавался. Онъ не позволялъ своей агоніи появляться на лиц, и съ неизмнной любезностью подавалъ бегум блюдо за блюдомъ.
Мистеръ Уэггъ считалъ вс блюда, которыя изволила кушать леди Клеврингъ, до-тхъ-поръ, пока могъ считать (но такъ-какъ онъ очень-свободно угощалъ себя шампанскимъ въ-теченіе вечера, то къ концу бала на его ариметическую способность нельзя было полагаться) и совтовалъ мистеру Гонейману, доктору леди Стейне, внимательне смотрть за бегумой, завтра же сдлать ей визитъ и освдоматься о ея здоровь.
Сэръ Фрэнсисъ явился на балъ и нсколько времени бродилъ по великолпнымъ заламъ, пробираясь позади гостей, но общество и блескъ, которые онъ тутъ встртилъ, были не по вкусу баронета и хвативъ стаканъ или два вина въ буфет, онъ оставилъ Гоунт-Гоузъ и отправился по сосдству съ Джермин-Стритомъ, гд друзья его, Лодеръ, Понтеръ, маленькій Моссъ Абрамсъ и капитанъ Скьюбалль уже сидли за знакомымъ зеленымъ столомъ. При стук костей, въ пріятной бесд друзей, духъ сэра Фрэнсиса поднялся до обыкновенной своей точки веселости.
Мистеръ Пайпсентъ, ангажировавъ миссъ Эмори, спустя нсколько времени пошелъ къ ней, чтобъ предложить ей руку, но ужь онъ и Артуръ Пенденнисъ обмнялись суровыми взглядами и поклонами въ танцевальной зал, и Артуръ, увидвъ движеніе Пайпсента, вдругъ всталъ и, подойдя къ миссъ Эмори, объявилъ, что онъ ангажировалъ ее на этотъ танецъ, мистеръ Пайпсентъ, закусивъ губы и нахмурившись еще сурове, удалился съ глубокимъ поклономъ, сказавъ, что онъ отказывается отъ своего притязанія.
— Какой запосчивый, глупый провинціалъ! думалъ Пайпсентъ.— Оттого, что онъ написалъ романъ въ два пенни, его глупая голова ужь и закружилась, одинъ пинокъ выбьетъ дурь изъ нея.
— Что за дерзкій идіотъ этотъ человкъ! замтилъ Артуръ своей дам.— Душа его въ Доунинг-Стрит, галстухъ его — дурацкая шапка, волосы — песокъ, ноги, какъ линйки, жизненныя силы его — тесемка и сургучъ, онъ съ-роду не смялся, виноватъ, смялся три раза надъ одной и той же шуткой своего патрона. Этотъ человкъ, миссъ Эмори, мн точно такъ же нравится, какъ холодная, вареная телятина.
При этомъ Біанка, разумется, замтила, что онъ золъ, mchant, что онъ abominable, и спросила, что онъ скажетъ, когда она обернется къ нему спиной?
— Что я скажу? Скажу, что вы имете прекраснйшую фигуру и самую тонкую талію на свт, Біанка… миссъ Эмори, хотлъ я сказать. Извините.— Другой туръ, эта музыка заставить танцовать самого ольдермена.
— И вы ужь теперь не падаете, когда вальсируете? спросила Біанка, насмшливо смотря въ лицо своему кавалеру.
— Можно упасть и опять подняться въ жизни, Біанка — вы знаете, такъ обыкновенно называлъ я васъ въ прежнее время, и это имя лучшее на свт, кром — того, съ-тхъ-поръ я практиковался въ танцахъ.
— И, вроятно, со многими дамами? сказала Біанка. съ легкимъ притворнымъ вздохомъ и пожавъ плечиками.— И дйствительно, мистеръ Пенъ много напрактиковался въ этой жизни и безъ-сомннія достигъ возможности танцовать лучше.
Если Пенденнисъ былъ дерзокъ въ разговор, то, съ другой стороны, Фокеръ, столь говорливый во многихъ случаяхъ, былъ безгласенъ и грустенъ, когда танцова.гь съ миссъ Эмори. Охватить ея тонкую талію — было для него восхищеніемъ, повертться съ ней по зал — бредомъ, но говорить… что же могъ онъ сказать ей такого, что было бы достойно ея? Какой перлъ разговора могъ онъ поднести такой цариц любви и ума, какъ Біанка? Не онъ, а она вела разговоръ, когда съ ней стоялъ этотъ, пораженный любовью, кавалеръ. Она спрашивала его, какъ поживаетъ его милая верховая лошадка, и смотрла на него и благодарила съ такой лаской и грустью, и съ такимъ нжнымъ вздохомъ отказалась отъ милой верховой лошадки, когда онъ предложилъ ее къ ея услугамъ.
— Мн не съ кмъ здить верхомъ въ Лондон, сказала она.— Маменька трусиха и фигура ея некрасива на лошади, сэръ Фрэнсисъ никогда не вызжаетъ со мною: онъ любитъ меня какъ… какъ падчерицу. О! какъ пріятно, должно-быть, имть отца… отца, мистеръ Фокеръ!
— О, необыкновенно! сказалъ мистеръ Гарри, который наслаждался этимъ счастьемъ весьма-спокойно, и при этихъ словахъ Біанка, покинувъ сантиментальный видъ, который только-что приняла, такъ насмшливо взглянула на Фокера своими срыми глазками, что оба расхохотались и Гарри, восхищенный и попавъ наконецъ въ свою тарелку, началъ угощать ее невинной болтовней, которую приправлялъ такими выраженіями, какихъ не съищете въ словаряхъ, болтовня эта относилась къ личной исторіи его самого или лошадей, или другихъ вещей, дорогихъ и важныхъ для него, или къ лицамъ, находившимся въ большой зал и проходившимъ мимо нихъ, о ихъ наружности и характерахъ мистеръ Гарри говорилъ съ безъискусственною свободою и съ значительной примсью юмора.
Когда разговоръ началъ слабть и юношу снова стала одолвать скромность, Біанка умла оживить своего собесдника, спросила, каковъ Логвудъ, красивое ли это мсто? Любитъ ли мистеръ Фокеръ охотиться и нравятся ли ему женщины, которыя охотятся (въ этомъ случа она готова была сказать, что страстно любитъ охоту), и такъ-какъ мистеръ Фокеръ выразился противъ женщинъ-охотницъ и указалъ на проходившую мимо леди Больфинчь, то и Біанка выразила также свое отвращеніе отъ охоты и сказала, что ее дрожь беретъ при мысли, какъ убиваютъ маленькую, крошечную лисицу, причемъ Фокеръ засмялся и принялся вальсировать съ новой силой и граціей.
Въ конц вальса — послдняго вальса, который они танцовалъ въ эту ночь — Біанка спросила о Дроммингтон, и хорошій ли это домъ? Кузины его, она слышала, очень-образованны, лорда Эрита она встрчала, а которую кузину онъ больше любить? Не леди ли Анну? Да, она уврена — ее, уврена по его глазамъ и краск на лиц. Она устала танцовать, ужь очень-поздно, нужно идти къ маменьк и, не говоря другаго слова, отдернула свою руку отъ Гарри Фокера, взяла подъ-руку Пена, расхаживавшаго молодцомъ по танцовальной зал, проговорила: ‘къ маменьк! къ маменьк! проводите меня къ маменьк, любезный мистеръ Пенденнисъ!’, и уходя отъ Гарри, пронзила его парянскою стрлою.
Милордъ Стейне, съ лысой головой и блестящими глазами, съ ожерельемъ рыжихъ бакенбардъ вокругъ лица, сдлалъ сильное впечатлніе на леди Клеврингъ, когда самъ представился ей по просьб услужливаго майора Пенденниса. Своей собственной блой, высоко-аристократической рукой подалъ имъ леди рюмку вина, сказалъ, что слышалъ о ея прелестной дочери и просилъ представить его ей. Въ эту самую минуту, подошелъ Артуръ Пенденнисъ, ведя полъ-руку молодую леди.
Пэръ сдлалъ глубокій поклонъ, а Біанка наиглубочайшій книксенъ, какой-только когда-либо видали. Лордъ даль пожать свою руку мистеру Артуру Пенденнису, сказалъ, что читалъ его книгу, что она очень-зла и умна, спросилъ миссъ Біанку, читала ли она ее, причемъ Пенъ покраснлъ и чувствовалъ себя какъ-то неловко. Вдь, Біанка была одной изъ героинь романа. Біанка, въ черныхъ букляхъ и немного-измненная, была Неэра Уалтера Лоррена.
Біанка читала романъ, языкъ глазъ выразилъ, какъ она восхищена имъ. Разъигравъ эту маленькую комедію, маркизъ Стейне сдлалъ два глубокіе поклона леди Клеврингъ и ея дочери и перешелъ къ другимъ гостямъ на этомъ великолпномъ бал.
Маменька и дочка громогласно выразили свое удивленіе къ благородному маркизу, какъ только широкая спина его повернулась къ нимъ.
— Онъ сказалъ, что они — славная парочка, шепнулъ майоръ Пенденнисъ леди Клеврингъ.
Маменька подумала, что это правда, маменька такъ упоена была оказанной ей честью и другими охмляющими событіями этого вечера, что веселость ея не знала предловъ. Она смялась, подмигивала, лукаво кивала на Пена, ударила его веромъ по рук, ударила Біанку, ударила майора, удовольствіе ея было безгранично и всми возможными способами выражала она свою радость.
Когда общество спустились внизъ по парадной лстниц Гоунг-Гоуза, ясное утро поднималось уже надъ темными деревьями парка, небо окрашено было розовой краской — и, Боже мой, какъ странны казались щеки нкоторыхъ изъ гостей! Особенно этотъ удивительный, полный самоотверженія, майоръ, нсколько часовъ неотходившій отъ леди Клеврингъ, подававшій ей и упитывавшій ея тло всмъ, что было лучшаго въ буфет, угощавшій слухъ ея всмъ, что можно было сказать пріятнаго и лестнаго… о, каковъ онъ былъ! Кружки около его глазъ приняли коричневый цвтъ, глазныя яблоки походили на яички чибиса, морщины на его старомъ лиц сдлались глубокими рубцами и серебряная плева, похожая на долголежавшую утреннюю росу, сверкала на его подбородк и вдоль крашенныхъ бакенбардъ, растрепавшихся и развившихся.
И онъ стоялъ тутъ, съ удивительнымъ терпніемъ, безъ жалобъ, перенося безмолвную агонію, стоялъ, зная, что люди могутъ видть состояніе его лица (не видлъ ли онъ самъ положенія другихъ, мужчинъ и женщинъ, одинакихъ съ нимъ лтъ?), стоялъ думая, какъ бы поскорй отдохнуть отъ понесенныхъ трудовъ, и зная, что ужинъ повредитъ ему, потому-что онъ полъ немного, чтобъ поддержать своего друга, леди Клеврингъ, въ веселомъ расположеніи духа, стоялъ, хотя въ спин и колняхъ начиналась уже ревматическая стрльба, хотя усталыя ноги горли въ лакированныхъ сапогахъ, хотя онъ былъ такъ утомленъ, охъ! такъ утомленъ и такъ хотлъ добраться до постели!
Пенденнисы, старшій и младшій, стояли съ леди Клеврингъ и ея дочерью, пока не подана была карета леди, и тутъ, можно сказать, мученія старшаго Пенденниса кончились. Добродушная бегума настаивала на томъ, чтобъ довезти его до дверей его квартиры въ Бюри-Стрит, поблагодаривъ, сдлавъ одинъ или два слабые поклона, онъ услся на задней скамейк кареты. Бегума, на прощаньи, махнула своей пухлой ручкой Артуру и Фокеру, а Біанка томно улынублась молодымъ людямъ, думая о томъ, не слишкомъ ли блдна и зелена она подъ розовымъ капоромъ, и есть ли зеркала въ Гоунт-Гоуз, или отъ усталости и раздраженія собственныхъ ея глазъ, она воображаетъ себя такой блдной?
Артуръ, можетъ-быть, очень-хорошо видлъ, какъ желта Біанка, но не приписывалъ этого ни дйствію зеркалъ, ни заблужденію своего или ея собственнаго зрнія. Нашъ молодой свтскій человкъ могъ смотрть зорко и видть лицо Біанки почти такимъ, какимъ создала его природа. Что же касается до бднаго Фокера, это лицо было для него такъ лучезарно, что совершенно ослпляло его, онъ также не могъ видть недостатковъ въ немъ, какъ и въ солнц, которое теперь заблистало надъ крышами домовъ.
Въ числ другихъ дурныхъ привычекъ, которыя пріобрлъ Пенъ въ Лондон, моралистъ, конечно, замтить привычку возвращаться домой поздно и ложиться спать въ то время, когда въ деревн думаютъ уже вставать. Легко привыкнуть ложиться и вставать въ тотъ или другой часъ. Издатели газетъ, ковент-гарденскіе торгаши, ночные извощики и продавцы кофе, трубочисты и фэшонэбльные джентльмены и леди, посщающіе балы, часто трудятся и веселятся въ четыре часа утра, когда обыкновенные смертные хранятъ. Мы уже показали въ предшествующей глав, въ какомъ бодромъ состояніи духа былъ Пенъ въ этотъ періодъ и какъ онъ расположенъ былъ курить сигару и говорить свободно.
Фокеръ и Пенъ шли вмст изъ Гоунт-Гоуза, покуривая сигары и разговаривая, или, врне сказать, говорилъ одинъ Пенъ, а Фокеръ смотрлъ такъ, какъ-будто ему нужно было что-то. сказать. Въ обществ знатныхъ людей Пенъ былъ насмшливъ и разъигрывалъ роль денди, онъ не могъ удержаться отъ подражанія нкоторымъ ихъ манерамъ и тону, и, имя живое воображеніе, весьма-легко вообразилъ и себя важной особой. Онъ болталъ съ Фокеромъ и нападалъ на всхъ и на все, смялся надъ ломанымъ французскимъ языкомъ леди Джонъ Торнбулль, которая мшала французскія фразы во всякій разговоръ, несмотря на общія насмшки, смялся надъ необыкновеннымъ костюмомъ и фальшивыми брильянтами мистриссъ Слаккь Ропперъ: надъ старыми и молодыми денди, надъ кмъ онъ но смялся?
— Ты стрляешь во всхъ, Пенъ, ты сталь страшенъ, сказалъ Фокерь.— Вотъ ты потшился надъ желтымъ парикомъ Блонделя и чернымъ парикомъ Кольчикума, что же ты не трогаешь темнаго, гэ? ты знаешь, какой парикъ я разумю. Онъ похалъ въ карет леди Клеврингъ.
— Подъ шляпой моего дядюшки? Мой дядюшка мученикъ, Фокеръ. Всю ночь онъ исполнялъ мучительныя обязанности. Онъ любитъ ложиться спать рано. У него бываетъ страшная голова, когда онъ засидится и поужинаетъ. У него всегда открывается подагра, если онъ много ходить или стоитъ на бал. А онъ пробылъ на бал долго, много стоялъ и ужиналъ. Онъ похалъ домой къ подагр и головной боли — и все для меня! Какъ же мн смяться надъ нимъ? Нтъ, ни за что!
— Что ты разумешь подъ словами, что онъ все это длалъ для тебя? спросилъ Фокеръ, нсколько-встревоженный.
— Любезный другъ! сказалъ Пенъ, который быль очень въ дух: — можешь ли ты сохранить секретъ, если я теб сообщу его? Можно ли на теб.ч положиться? Поклянешься ли ты? Будешь ли нмъ или все разболтаешь? Будешь ли ты молчать и слушать, или хочешь говорить и умереть?
И при этихъ словахъ онъ принялъ такую нелпую театральную позу, что извощики на бирж въ Пиккадилл удивились и разсмялись надъ странными молодыми франтами.
— Что за чертовщину ты городишь? спросилъ Фокеръ, еще боле-встревоженный.
Пенъ не замтилъ, однакожъ, этой тревоги и будучи, какъ мы сказали, въ удар, продолжалъ въ томъ же насмшливомъ дух:
— Генри, другъ моей юности, сказалъ онъ:— и свидтель моихъ прежнихъ глупостей, хотя ты былъ тупъ въ наукахъ, но не совсмъ лишенъ здраваго смысла, да, не краснй, Генрихъ, у тебя добрая порція смысла, мужества и притомъ доброты къ услугамъ твоихъ друзей. Будь я въ крайней бдности, непремнно прибгнулъ бы къ кошельку моего Фокера, будь я въ гор, я излилъ бы свое горе въ его симпатическую грудь.
— Полно, Пенъ, продолжай, сказалъ Фокеръ.
— Такъ знай же, другъ моего дтства, что Артуръ Пенденнисъ, изъ Верхняго Темпля, изучающій законовдніе, чувствуетъ, что онъ одинокъ и старая забота браздитъ его виски, а макушка его начинаетъ плшивть.— Не остановиться ли намъ, не выпить ли кофе въ этой харчевн? Посмотри, какъ вонъ тотъ извощикъ дуетъ на свое блюдечко. Нтъ? Не хочешь? Богачъ! Я снова начинаю свой разсказъ. Я подвигаюсь впередъ въ жизни. Денегъ у меня дьявольски-мало, а мн нужны он: я думаю достать ихъ и устроиться въ жизни, я думаю устроиться осдло, думаю жениться, братецъ, думаю сдлаться человкомъ степеннымъ, какъ портвейнъ и хересъ, имть добрую репутацію въ своемъ околотк, умренную прислугу — двухъ служанокъ и человка, бругэмъ, въ которомъ бы могла вызжать иногда мистриссъ Пенденнисъ и домикъ близь парковъ для гулянья дтей. А? Что ты на это скажешь? Отвтствуй своему другу, ты — достойное чадо пива! Говори, заклинаю тебя всми твоими пивными чанами!
— Но ты еще не нажилъ денегъ, Пенъ, сказалъ Фокеръ, все еще неуспокоившійся.
— Не нажилъ! Да у нея есть. Скажу теб: для меня есть въ запас золото, не то, что вы называете деньгами, вы, воспитанные на лон роскоши, взлелянные на пивной гущ и упивающіеся богатствомъ изъ тысячи гущанниковъ! Какое понятіе имете вы о деньгахъ? Что для васъ бдность, то для сына смиреннаго аптекаря — блескъ. Вы не можете жить безъ многочисленной дворни, безъ лошадей въ город и деревн. Уютный домикъ гд-нибудь недалеко отъ Бельгрзва, бругэмъ для жены, порядочная кухарка, и повременамъ бутылка хорошаго вина для друзей — эти простыя потребности, Фокеръ, будутъ для меня достаточны.
При этихъ словахъ лицо Пена сдлалось серьзне. Покинувъ насмшливый тонъ, онъ продолжалъ:
— Да, я серьзно думаю сдлаться осдлымъ, жениться. Безъ денегъ нельзя имть успха въ свт. Надо имть извстный запасъ для начала прежде, чмъ станешь играть въ большую игру. Почему и мн не попробовать счастья въ этой игр? Люди, и похуже меня, выигрывали. И такъ-какъ я не получилъ капитала отъ предковъ, то долженъ достать его чрезъ жену — вотъ я все.
Они шли по Гросвенор-Стриту, разговаривая, или, врне сказать, говорилъ одинъ Пенъ, въ самолюбивомъ упоеніи своего сердца и, должно-быть, мистеръ Пенъ слишкомъ былъ занятъ собственными длами, что вовсе не замтилъ безпокойства и волненія своего спутника и продолжалъ:
— Ты знаешь, мы уже не дти, ты и я, Гарри. Да, время нашего романа прошло. Мы женимся не по страсти, а по благоразумію. Почему ты берешь кузину? Потому-что она славная двушка, и графская дочь, и старики этого хотятъ, и тому подобное.
— А ты, Пенденнисъ, спросилъ Фокеръ:— ты не влюбленъ въ двушку, на которой хочешь жениться?
Пенъ пожалъ плечами.
— Comme a, сказалъ онъ.— Она мн довольно нравится. Она довольно-хороша собой, довольно-умна, думаю, будетъ и хорошей женой. А главное — у ней довольно денегъ. Да что толковать? Ты знаешь, кто она, вдь знаешь? Однажды, когда мы обдали у ея маменьки, мн показалось, что и ты волочился за ней. Это — маленькая Эмори.
— Я… я… такъ и думалъ, сказалъ Фокеръ:— что жь, она согласилась?
— Несовсмъ, отвчалъ Артуръ съ такой улыбкой, которая говорила: ‘стоитъ только попросить ея руки — и она въ ту же минуту отдастъ ее мн’.
— О, несовсмъ! сказалъ Фокеръ и разразился такимъ ужаснымъ смхомъ, что Пенъ въ первый разъ обратилъ свои мысли отъ самого себя къ спутнику и пораженъ былъ его страшно-блднымъ лицомъ.
— Любезный другъ! Фо! что съ тобой? Ты нездоровъ? сказалъ Пенъ тономъ истиннаго участія.
— Ты думаешь, это отъ шампанскаго въ Гоунт-Гоуз, не такъ ли? Нтъ, не оттого. Зайди ко мн, дай мн поговорить съ тобой минуту. Я разскажу теб, въ чемъ дло. Пойдемъ, мн надо кому-нибудь высказаться, сказалъ Фокеръ.
Въ это время они находилась у дверей дома мистера Фокера и, отворивъ ихъ, Гарри повелъ друга въ свои покои, расположенные въ задней части дома, за семейной столовой, гд старшій Фокеръ принималъ своихъ гостей, окруженный портретами самого-себя и жены, ребенка-сына верхомъ на осл, и покойнаго графа Гревзенда въ мантіи пэра. Фокеръ и Пенъ прошли эту комнату, въ которой ставни уже были закрыты и вошли въ квартиру молодаго человка. Лучи восходившаго солнца уже играли въ ней и, порхая, освщали галерею бднаго Гарри, галерею танцующихъ двушекъ и балетныхъ нимфъ.
— Слушай, Пенъ, я не могу теб этого не разсказать, началъ онъ.— Cъ того самаго вечера, когда мы тамъ обдали, я такъ влюбленъ въ эту двушку, что, думаю, умру, если она не будетъ моей, мн кажется иногда, что я съ ума сойду. И не могу этого перенести, Пенъ. Не могу перенести, что ты сейчасъ говорилъ о ней, о женитьб на ней, потому-что у нея есть деньги. Ахъ, Пенъ! это не главный вопросъ въ женитьб. Держу пари, какое угодно, что это не главный вопросъ. Говорить о деньгахъ и такой двушк, это… это… какъ бы теб сказать… ты знаешь, что я хочу выразить… Я не мастеръ говорить… Ну, это неприлично. Еслибъ она согласилась быть моею, я взялъ бы ее и махнулъ на все прочее. Вотъ что бы я сдлалъ!
— Бдный Фо! Не думаю, чтобъ это соблазнило ее, сказалъ Пенъ, смотря на своего друга съ искренней добротою и сожалніемъ: — она не принадлежитъ къ числу двушекъ, созданныхъ для любви и хижины.
— Ей надо быть герцогиней, я это очень-хорошо знаю, и знаю, что если бы она и пошла за меня, то не иначе, какъ съ тмъ, чтобъ я доставилъ ей видное мсто въ свт, самъ-то я ни къ чему не годенъ, я не уменъ и тому подобное, грустно сказалъ Фокеръ.— Еслибъ вс брильянты, которые сегодня на балу были на герцогиняхъ и маркизахъ, принадлежали мн, я бы вс ихъ положилъ на ея колни. Но какая польза толковать объ этомъ? Я записанъ на другую скачку. Это-то и убиваетъ меня, Пенъ. Я не могу отъ этого отдлаться, умирай, а нельзя отдлаться. И хотя моя кузина двушка славная и она мн нравится и такъ дале, но когда старики поршили это дло между собой, я не видалъ ея. И когда ты говорилъ сейчасъ, что она будетъ хорошей женой и что у ней довольно денегъ для васъ обоихъ, я подумалъ про-себя, что для женитьбы мужчин мало однихъ денегъ, мало того, чтобъ двушка ему просто нравилась. Онъ женятся и увидитъ, что больше любить кого-нибудь другаго, тогда вс деньги на свт не сдлаютъ его счастливымъ. Выслушай меня: я имю много денегъ или буду имть, изъ гущанняковъ, какъ ты ихъ называешь. Старикъ мой думалъ, что лучше ничего нельзя было для меня сдлать, какъ устроить мою свадьбу съ кузиной. Скажу теб, это не сбудется, а если и сбудется, то къ-несчастью для меня и для леди Анны и она получитъ въ мужья самаго жалкаго нищаго въ город.
— Бдный Фо! сказалъ Пенъ: — я желалъ бы помочь теб. Мн и въ голову не приходило, чтобъ ты такъ врзался въ эту двушку. Думаешь ли ты, что она выйдетъ за тебя безъ твоихъ денегъ? Нтъ. Думаешь ли ты, что отецъ твой согласится разорвать твое обязательство съ кузиной? Ты знаешь его очень-хорошо и знаешь, что онъ скорй отречется отъ тебя, чмъ сдлаетъ это.
Несчастный Фокеръ въ отвть только простоналъ, растянувшись на диван и сжавъ голову руками.
— Что касается до меня, продолжалъ Пенъ:— то знай я, что твои дла такія критическія, я, по-крайней-мр, не сталъ бы мучить тебя и не выбралъ бы тебя своимъ повреннымъ. И мое дло не серьзно по-крайней-мр досел. Я ни слова еще не говорилъ миссъ Эмори. Очень-вроятно, что она отказала бы мн, еслибъ я попросилъ ея руки. Я много толковалъ объ этомъ только съ дядюшкой, который говоритъ, что мн лишь стоитъ ршиться. Я честолюбивъ и бденъ. И, кажется, леди Клеврингъ дастъ ей много денегъ, а сэра Фрэнсиса нечего спрашивать, но еще ничего не ршено, Гарри. Они скоро узжаютъ изъ города. Общаю теб до отъзда не просить ея руки. Торопиться нечего, будетъ время для каждаго. Но положимъ, что ты жеишься на ней, Фокеръ. Вспомни, что сейчасъ ты говорилъ насчетъ женитьбы, и какъ жалокъ человкъ, который не думаетъ о жен. Что жь за жену ты будешь имть, которая не станетъ думать о своемъ муж?
— Но она будетъ обо мн думать, сказалъ Фокеръ съ дивана:— то-есть, я полагаю, будетъ. Именно сегодня, какъ мы танцовали, она сказала…
— Что она сказала? вскричалъ Пенъ, вскочивъ, въ сильномъ гнв, съ креселъ, но тотчасъ опомнился и разразился смхомъ.
— Никогда не обращай вниманія на то, что она говоритъ, Гарри. Миссъ Эмори умная двушка и говорить множество вжливостей теб, мн, можетъ-быть, и чортъ-знаетъ еще кому, кром насъ. Ничего покуда не ршено, любезный. По-крайней-мр, мое сердце не разорвется, если я не женюсь на ней. Доставай ее, если можешь, желаю теб наслаждаться ею. Прощай. Не думай о нашемъ разговор. Я былъ взволнованъ, страшно хотлъ пить въ этихъ жаркихъ комнатахъ и, кажется, мало подливалъ зельцерской воды въ шампанское. Спокойной ночи. Я сохраню твой секретъ. Мы оба должны быть нмы и ‘пусть будетъ честный бой и пусть выигрываетъ, кто лучше’, какъ говоритъ Петеръ Кроули.
При этихъ словахъ, мистеръ Артуръ Пенденнисъ, бросивъ весьма-странный и нсколько-опасный взглядъ на своего собесдника, пожалъ ему руку съ такимъ радушіемъ, какое прилично было высказанному имъ сейчасъ сравненію съ кулачнымъ боемъ, и какое обнаруживаетъ мистеръ Бендиго, когда жметъ руку мистеру Коуиту, передъ начатіемъ драки за бойцовую перевязь и за двсти фунтовъ преміи. Фокеръ отвчалъ своему другу умоляющимъ взглядомъ и жалостнымъ пожатіемъ руки, слова опустился на подушки, и Пенъ, надвъ шляпу, вышелъ на свжій воздухъ, едва не переступивъ черезъ служанку, которая терла ступеньки у дверей.
— А! такъ и онъ добивается ея? И онъ? думалъ Пенъ, идя по улиц и чувствуя, что самыя страданія и пытки, какія терпло честное сердце Фокера, придаютъ только силу его собственному преслдованію Біанки, если только можно назвать преслдованіемъ то, что еще вовсе не было преслдованіемъ, а простой потхой отъ бездлья.— Она сказала ему что-то, чтожь сказала? Можетъ-быть, она дала ему вотъ такой же цвтокъ, и при этомъ онъ вынулъ изъ фрака сморщившійся, измятый розовый бутончикъ, который завялъ и почернлъ отъ бальнаго жара и свта. Какъ подумаешь, сколько было другихъ, кому она давала подобные, безъискусственные знаки своей привязанности, эта кокетка!.. и онъ бросилъ цвтокъ въ канаву, гд вода, можетъ-быть, освжила его и откуда любитель розовыхъ бутончиковъ, можетъ-быть, его вынулъ посл. Затмъ, сообразивъ, что на двор уже совершенно-свтло и что прохожіе будутъ съ удивленіемъ смотрть на его бороду и блый галстухъ, нашъ скромный, молодой джентльменъ взялъ кабріолетъ и похалъ въ Темпль.
Увы! уже-ли это тотъ самый мальчикъ, который, только нсколько лтъ назадъ, читалъ молитвы на колняхъ матери, и за котораго она, вроятно, молится въ этотъ утренній часъ?— Уже-ли этотъ самолюбивый свтскій человкъ тотъ самый юноша, который еще не такъ давно готовъ былъ для своей любви бросить все на свт, и надежды, и честолюбіе и свои шансы въ жизни?— Это человкъ, которымъ вы гордитесь — старый Пенденнисъ! Вы хвалитесь, что образовали его, что спасли его отъ нелпой любви и глупости, и, стеная на постели отъ ревматическихъ и другихъ болей, вы утшаете себя мыслью, что, по-крайней-мр, этотъ малый составитъ себ каррьеру и что Пенденнисы займутъ видное мсто въ свт. Не уже-ли онъ единственный человкъ, который, проходя по этой темной жизни, умышленно или по влеченію рока, сбивается съ пути, между-тмъ, какъ истина и любовь, которыя должны были бы свтить ему, тускнютъ въ отравленномъ воздух и ужь не могутъ боле озарять ему путь?
Когда Пенъ ушелъ домой, бдный Гарри Фокеръ всталъ съ дивана и, вынувъ изъ своего жилета, украшеннаго великолпными пуговицами и чудесно-вышитаго (это была работа его маменьки, блый розовый бутончикъ, досталъ изъ уборнаго ящика, подареннаго также матерью, ножницы, тщательно обрзалъ ими стебель цвтка и поставивъ его въ стаканъ съ водой противъ своей постели, улегся на эту постель, чтобъ успокоиться отъ заботъ и горькихъ воспоминаній.
Надо полагать, что не одна роза была въ букет миссъ Біанки Эмори и почему же этому доброму созданію не раздавать лишнее, и не счастливить сколько-возможно боле кавалеровъ?

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Нашъ герой потшается.

Труды, понесенные въ прошлую ночь въ Гоунт-Гоуз, были слишкомъ-тяжки для майора Пенденниса, и какъ-скоро онъ безопасно могъ двигать своимъ утомленнымъ, дряхлымъ тломъ, тотчасъ ухалъ, стеная, въ Бокстонъ и искалъ облегченія въ цлительныхъ водахъ этого мста. Засданія Парламента кончились. Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ съ семействомъ ухалъ изъ города, и дла, о которыхъ мы выше упомянули, нимало не подвинулись впередъ въ короткій промежутокъ нсколькихъ дней или недль, протекшихъ между этою и послднею главою. Городъ, однакожъ, съ этого времени опустлъ. Сезонъ приближался къ концу, сосди Пена, юристы, отправились въ объзды, боле фэшонэбльные друзья его взяли паспорты на материкъ Европы, или ухали искать здоровья и развлеченія въ шотландскихъ болотахъ. Едвали можно было увидть одного человка у большихъ оконъ клубовъ, или на уединеиной Палл-Малльской мостовой, красныхъ куртокъ не видно передъ дворцовыми воротами, сент-джемскіе лавочники ухали веселиться за городъ, портные отпустили усы и отправились на Рейнъ, сапожники перебрались въ Эмсъ или Баденъ, гд будутъ краснть при встрч съ своими покупателями или понтировать за игорными столами своимъ кредиторамъ, оркестръ, игравшій въ кенсингтонскихъ садахъ, заперъ свои мдные инструменты и серебряныя трубы, только дв-три старыя наемныя кареты тащились по берегамъ Серпентейна, и Клеренсъ Бульбуль, задержанный въ город своими обязанностями по званію чиновника казначейства, прогуливаясь, пополудни, верхомъ по Роттен-Роу, сравнивалъ уединеніе этого мста съ аравійскою пустынею, а себя — съ Бедуиномъ, скачущимъ по пыльной степи. Уаррингтонъ уложилъ въ свой дорожный мшокъ большое количество кэвендишскаго табаку и, по обыкновенію, отправился на каникулы въ домъ брата въ Норфольк. Пенъ остался одинъ въ квартир, потому-что этотъ фэтонабльный человкъ не всегда могъ ухать изъ столицы, когда хотлъ, и теперь его удерживали дла по газет, Палл-Малльской Газет: онъ исправлялъ должность ея издателя на время отсутствія капитана Шэндона, который отправился съ семействомъ на цлебныя воды, въ Булонь.
Хотя, какъ мы видли, Пенъ и говорилъ, что онъ совершенно blas и утомленъ жизнью, но на самомъ дл онъ былъ отлично-здоровымъ молодымъ человкомъ, имлъ прекрасный аппетитъ, который съ величайшимъ удовольствіемъ удовлетворялъ по-крайней-мр разъ въ день, имлъ постоянное желаніе быть въ обществ, а это желаніе вовсе не показывало, чтобъ онъ былъ мизантропъ. Не случалось хорошаго обда, онъ совершенно-спокойно садился за дурной, не случалось попасть въ общество людей остроумныхъ, знатныхъ или красавицъ, онъ былъ радъ всякой компаніи, какая попадалась подъ-руку, съ удовольствіемъ проводилъ время въ гостиной какой-нибудь таверны, на палуб гриничскаго парохода или въ поздк въ Гэмпстедъ съ мистеромъ Финюкеномъ, товарищемъ по Палл-Малльской Газет, съ удовольствіемъ посщалъ лтніе театры за ркой, или королевскій воксальный садъ, гд былъ на самой дружеской ног съ великимъ Симпсономъ и пожималъ руки главнымъ комическимъ пвцамъ и любезнымъ наздницамъ. И съ сатирической улыбкой, несовсмъ-чуждой симпатіи, посматривая на гримасы и граціозныя позы этихъ господь и дамъ, онъ добродушно глядлъ и на зрителей: на разгульнаго юношу, любящаго веселье и находящаго его тутъ, на честныхъ родителей съ дтками, которые смются и хлопаютъ въ ладоши, на бдныхъ отверженцевъ общества, которыхъ смхъ не такъ невиненъ, какъ громокъ, которые пришли сюда, чтобъ плясать и веселиться по-крайней-мр до зари, добыть хлбъ и утопить горе. Артуръ часто хвастался этой симпатіей къ людямъ всхъ состояній, ему пріятно было обладать ею, и онъ говорилъ, что сохранитъ ее до конца жизни. Какъ другіе имютъ страсть къ искусству, къ музык или естествознанію, такъ у Артура, по его словамъ, любимымъ предметомъ была антропологія, и глаза его постоянно присматривались къ безконечному разнообразію и красотамъ человчества, онъ съ удовольствіемъ разсматривалъ вс образчики его въ мстахъ, куда оно стекалось, была ли это морщинистая вдова, кокетничающая въ бальной зал, или благовоспитанная молодая красавица, краснющая тутъ же въ своей первой пор, былъ ли это неуклюжій франтъ, приволакивающійся къ служанк въ парк, или невинный малютка, Томми, который кормитъ утокъ, пока нянька слушаетъ франта. И дйствительно, человкъ, сердце котораго довольно-чисто, можетъ предаваться этому занятію съ удовольствіемъ, которое никогда не прекращается и, можетъ-быть, становится только сильне оттого, что оно тайное и иметъ въ себ оттнокъ грусти.
Да, Пенъ часто хвастался и съ обыкновенной пылкостью говорилъ Уаррингтону:
— Да, я такъ сильно былъ влюбленъ въ молодости, что этотъ огонь перегорлъ уже, я думаю, навсегда, и если я женюсь, то женюсь по разсудку, женюсь на благовоспитанной, благонравной и пригожей двушк, у которой есть немного денегъ, и такъ дале, что и будетъ служить подушкой нашей кареты въ проздъ ея по жизни. Что касается до романа, онъ уже кончился, я состарлся прежде времени и горжусь этимъ.
— Вздоръ! ворчалъ Уаррингтонъ.— Ты вообразилъ себ когда-то, что оплшивлъ и хвастался лысиной, какъ хвастаешься всмъ. Но ты началъ употреблять медвжій жиръ тотчасъ, какъ сказалъ теб парикмахеръ, и съ-тхъ-поръ душишься не хуже любаго цирюльника.
— Ты Діогенъ, отвчалъ Артуръ:— и теб хочется, чтобъ вс жили въ бочк, какъ ты. Фіалки пахнутъ лучше твоего дряннаго табаку, старый циникъ!
Но, отвчая своему неромантическому другу, Пенъ краснлъ, дйствительно, онъ заботился о своей особ гораздо-боле, чмъ слдовало бы ожидать отъ такого философа. Хотя, но его словамъ, онъ и не заботился о свт, но съ немалыми трудами украшалъ свою особу, чтобъ быть пріятнымъ ему и хоть называлъ себя усталымъ пилигримомъ, однакожъ носилъ узенькіе и отлично-налакированные сапоги.
Итакъ въ эту скучную пору года, въ ясный вечеръ, въ август мсяц, мистеръ Пенденнисъ, окончивъ блестящую статью для газеты, статью, какую могъ написать только разв самъ капитанъ Шэндонъ, когда быль въ хорошемъ расположеніи духа, написавъ эту статью и одобрительно перечитавъ ее въ корректур, въ контор газеты, подумалъ, что теперь можно и ему отправиться за рку и насладиться фейерверкомъ и другими увеселеніями воксала. Поэтому онъ положилъ въ карманъ билетъ ‘издателю Палл-Малльской Газеты и другу’ на свободный входъ въ это увеселительное мсто и заплатилъ, что слдуетъ, за переходъ черезъ Ватерлооскій Мостъ. Прогулка оттуда до сада была очень-пріятна, звзды сіяли на неб, смотря на садъ, откуда еще не поднимались ракеты и римскія свчи, чтобъ затнить ихъ.
Прежде, чмъ мы войдете въ это волшебное мсто, гд каждую ночь горятъ двадцать тысячъ прибавочныхъ фонарей, вы должны пройдти по темному и скучному проходу и чрезъ калитки, которыя скрываютъ блескъ воксала отъ непосвященнаго въ его таинства человка. Въ сняхъ этого прохода находятся два сильно-освщенныя отверстія, гд вы увидите двухъ джентльменовъ за конторками, которые возьмутъ отъ васъ деньги, если вы частный человкъ, или билетъ на входъ, если вы снабжены этимъ паспортомъ въ садъ. Пенъ подошелъ къ одному изъ этихъ отверстій, чтобъ показать свой билетъ, тутъ ужь стояли какой-то господинъ и дв дамы.
Джентльменъ въ шляп, очень-наклоненной на одинъ бокъ, въ короткомъ и оборванномъ плащ, надтомъ самымъ щегольскимъ образомъ, кричалъ голосомъ, который Пенъ узналъ съ-разу:
— Что жь, сэръ? Если вы сомнваетесь въ моей чести, то не угодно ли будетъ выйдти изъ этой ложи и…
— Боже мой! капитанъ! вскричала дама постарше.
— Не мшайте мн, сказалъ человкъ, сидвшій въ лож.
— И попросите самого мистера Годжепа, который теперь въ саду, чтобъ онъ провелъ этихъ дамъ. Не бойтесь, сударыня, я не стану ссориться съ этимъ джентльменомъ, по-крайней-мр при дамахъ. Такъ не угодно ли, сэръ, пойдти и попросить мистера Годжепа (онъ мой закадычный другъ, и я знаю, поетъ сегодня здсь), попросить его, передавъ поклонъ отъ капитана Костигана, чтобъ онъ пожаловалъ сюда и провелъ дамъ. Что касается до меня, сэръ, я видалъ воксалъ, а изъ этихъ дамъ одна вовсе его не видала, и я не думаю, чтобъ вы воспользовались моимъ несчастіемъ, тмъ, что я потерялъ балетъ, и лишили ее этого удовольствія.
— Нечего толковать, капитанъ. Мн нельзя идти по вашему длу, отвчалъ сборщикъ билетовъ, причемъ капитанъ произнесъ какую-то брань, а старшая дама сказала:
— Боже мой! какой вы задорный!
Что касается до молодой дамы, она взглянула на капитана и проговорила:
— Не безпокойтесь, капитанъ Костиганъ, у меня нтъ особеннаго желанія быть въ саду. Пойдемте домой, маменька.
И при этомъ, хоть у ней не было особеннаго желанія быть въ саду, чувство преодолло и она заплакала.
— Бдняжка! сказалъ капитанъ.— Уже-ли вы можете равнодушно смотрть на это, сэръ, и не впустите въ садъ это невинное созданіе?
— Не мое дло! съ досадой вскричалъ сборщикъ билетовъ изъ освщенной ложи.
Въ эту минуту подошелъ Артуръ и, узнавъ Костигана, сказалъ:
— Узнаете ли вы меня, капитанъ? Пенденнисъ!
И онъ снялъ шляпу и поклонился дамамъ.
— Ахъ, мой милый, мой безцнный другъ! вскричалъ капитанъ, простирая къ Пенденнису дружескія объятія и затмъ вкратц объяснилъ Пену свое несчастіе. Онъ, изволите видть, получалъ билетъ на входъ въ Воксалъ для двухъ особъ, получилъ, отъ мистера Годжепа, который поетъ теперь въ саду, имя билетъ для двухъ особъ, онъ полагалъ, что съ нимъ могутъ пройдти и трое, и вслдствіе того отправился въ садъ съ своими друзьями, но дорогой капитанъ Костиганъ потерялъ билетъ и теперь нельзя пройдти и дамамъ приходится воротиться домой, къ величайшему огорченію одной изъ нихъ, какъ видлъ Пенденнисъ.
Артуръ былъ очень-добръ ко всмъ и сочувствовалъ несчастіямъ людей всякаго сорта, могъ ли онъ отказать въ сочувствіи въ настоящемъ случа? Онъ видлъ невинное личико, глядвшее на капитана, видлъ тревожное его выраженіе, жалостное дрожаніе ротика и окончательный взрывъ слезъ. Будь у него послдняя гинея въ карман, онъ не задумался бы отдать ее, чтобъ доставить удовольствіе бдняжк.
Она обратила умоляющіе глаза на незнакомца и стала отирать ихъ платкомъ. О, какъ красивъ и добръ казался Артуръ, когда стоялъ передъ дамами и кланялся — настоящій джентльменъ! ‘Кто она?’ спрашивалъ онъ самъ себя. Ему казалось, что старшую даму онъ видалъ гд-то прежде.
— Если я могу чмъ-нибудь служить вамъ, капитанъ, сказалъ молодой человкъ:— то пожалуйста, располагайте мною. Вы затрудняетесь, кажется, провести этихъ дамъ въ садъ? Неугодно ли вамъ будетъ воспользоваться моимъ кошелькомъ? Я я… у меня есть билетъ для двухъ особъ, и я надюсь, сударыня, вы позволите мн?..
Первое побужденіе Фэрокскаго принца было — заплатить за всхъ и поступить съ своимъ газетнымъ билетомъ такъ же, какъ поступилъ бдный Костиганъ съ своимъ. Но инстинктъ и наружность двухъ дамъ сказали ему, что имъ будетъ пріятне, если онъ не станетъ корчить важнаго барина, потому онъ вручилъ свой кошелекъ Костигану и, смясь, вынулъ одной рукой билетъ изъ кармана, а другую предложилъ старшей изъ дамъ, нельзя сказать знатныхъ дамъ (на нихъ были шляпки и шали, ожерелья и ленты, а у младшей изъ-подъ скромнаго сренькаго платьица глядли красивая, крошечная ножка и башмачокъ), но его сіятельство, Фэрокскій принцъ, былъ вжливъ ко всмъ, кто носилъ юбку, изъ какой бы матеріи она ни была, и чмъ смиренне была носильщица, тмъ онъ былъ учтиве.
— Фанни, ступай подъ-руку съ джентльменомъ, сказала старшая:— если вы изволите быть такъ добры… Я видла васъ часто у нашихъ воротъ, сэръ, вы приходили къ капитану Стронгу въ третій нумеръ.
Фанни сдлала маленькій книксенъ и просунула свою руку подъ руку Артура. на ней была маленькая, изорванная перчатка, но ручка была красива и мала. Фанни была ужь не дитя, но едва ли еще можно было назвать ее женщиной, глазки ея высохли, щечки зардлись румянцемъ юности, а глазки блистали удовольствіемъ и благодарностью, когда она глядла на ласковое лицо Артура.
Артуръ, съ видомъ покровительства, положилъ другую свою руку на маленькую ручку, державшуюся за него.
— Фанни — хорошенькое имя, сказалъ онъ: — такъ вы знаете меня, Фанни?
— Мы живемъ въ дворницкой, сэръ, въ Шеффердс-Инн, сказала Фанни, присдая: — я никогда не бывала въ Воксал, сэръ, и па не хотлъ, чтобъ я ходила и… в… о! о! какъ прекрасно! При этихъ словахъ она отскочила назадъ отъ удивленія и радости, когда садъ вдругъ засіялъ передъ ней мильйонами фонарей, съ такимъ великолпіемъ, какого не видала она въ театр, не слыхала въ самыхъ лучшихъ волшебныхъ сказкахъ. Пенъ радовался ея радости и прижалъ къ своему боку ручку, такъ доврчиво державшуюся за него.
— Чего бы я не далъ за малую долю отого удовольствія! сказалъ про себя этотъ blas.
— Вашъ кошелекъ, мой милый, Пенденнисъ, послышался сзади голосъ капитана.— Не угодно ли пересчитать? Все цло, да, положитесь на стараго Джека Костигана (видите, онъ полагается на меня, сударыня). Вы мой спаситель, Пенъ. (Я знаю его съ дтства, мистриссъ Больтонъ, онъ владлецъ Фэрокс-Кэстля и разныхъ другихъ имній, я пивалъ тамъ съ первйшимъ дворянствомъ его графства). Мистеръ Пенденнисъ, вы мой спаситель, и я благодарю васъ, дочь моя будетъ благодарить васъ, мистеръ Симпсонъ, вашъ покорнйшій слуга, сэръ!
Если Пенъ былъ великолпенъ въ своей вжливости къ дамамъ, то что значило это великолпіе сравнительно съ тмъ, какъ раскланивался капитанъ Костиганъ направо и налво и кричалъ пвцамъ: браво!
Человкъ, подобно капитану, происходившій отъ длиннаго ряда владтелей Гиберніи, вождей и другихъ магнатовъ и шерифовъ графства, разумется, столько чувствовалъ свое достоинство и такое имлъ уваженіе къ самому себ, что считалъ неприличными идти подъ-руку съ дамой, которая иногда мететъ у него комнату и готовитъ ему бараньи котлеты. Дорогой отъ Шеффердс-Инна къ Воксалу капитанъ шелъ радомъ съ дамами и благосклонно и съ видомъ покровителя показывалъ имъ замчательныя зданія и бесдовалъ о другихъ городахъ и странахъ, въ которыхъ бывалъ, и о знатныхъ и фешонэбльныхъ особахъ, съ которыми имлъ честь быть знакомымъ. И нельзя было ожидать, да мистриссъ Больтонъ, дйствительно, и не ожидала, чтобы прибывъ въ королевскій садъ, при свт двадцати тысячъ прибавочныхь фонарей, капитанъ спустился съ высоты своего достоинства и подалъ руку дам, которая въ-сущности была не лучше какой-нибудь экономки или сторожихи.
Но Пенъ, съ своей стороны, не былъ такъ разборчивъ. Миссъ Фанни Больтонъ не готовила ему постели, не выметала его комнаты и ему не хотлось выпустить изъ рукъ миленькую двушку. Что касается до Фанни, то румянецъ на ея щечкахъ сдлался сильне и свтлые глазки горли ярче отъ удовольствія, когда она опиралась на руку такого джентльмена, какъ мистера. Пенъ. И она смотрла на множество другихъ дамъ въ саду и на ряды другихъ джентльменовъ, подъ покровительствомъ которыхъ дамы здсь и тамъ прогуливались, и думала, что ея кавалеръ красиве и величаве всхъ въ саду. Разумется, тутъ были всякаго званія любители удовольствій, разгульные, молодые врачи, проворные молодые прикащики, повременамъ встрчались денди изъ гвардейскихъ полковъ и такъ дале. Старый лордъ Кольчикумъ былъ тутъ же и ухаживалъ за мадмуазель Караколинь, наздницей цирка, которая, прогуливаясь по саду, подъ-руку съ лордомъ, говорила на своемъ природномъ французскомъ язык очень-громко и употребляла чрезвычайно-сильные идіотизмы.
Кольчикумъ ухаживалъ за мадмуазель Караколинь, а маленькій Томъ Тофтоптъ ухаживалъ за лордомъ Кольчикумомъ и въ добавокъ очень-доволенъ былъ своимъ положеніемъ. Когда Дон-Жуанъ взбирается на стну, всегда найдется Лепорелло, который станетъ держать для него лстницу. Томъ Тофтоптъ считалъ за счастье играть роль друга стараго виконта, разрзывать дичь и готовить салатъ за ужиномъ. Когда Пенъ и его молодая дама встртили эту группу, благородный пэръ мимоходомъ только мигнулъ Пену, когда глаза его переходили отъ лица Пена подъ шляпку его спутницы. Но Томъ Тофтоптъ весьма-добродушно затрясъ своей головой при встрч съ Артуромъ и сказалъ:
— Какъ поживаете, любезнйшій? и чрезвычайно-лукаво посмотрлъ за крестнаго отца нашей исторіи.
— Это славная наздница изъ Астлейскаго Цирка, я видла ее тамъ, сказала миссъ Больтонъ, смотря вслдъ мадмуазель Караколинь.— А кто этотъ старичокъ? И онъ не изъ цирка ли?
— Это лордъ виконтъ Кольчикумъ, миссъ Фанни, сказалъ Пенъ съ видомъ покровительства. Онъ не думалъ ничего дурнаго, ему пріятно было покровительствовать молодой двушк, ему пріятно было, что она такъ хороша собой, что она идетъ съ нимъ подъ-руку, и что вонъ тотъ старый Дон-Жуанъ видлъ ее съ нимъ.
Фанни была очень-красива, глаза у ней были черные и блестящіе, зубы походили на жемчугъ, ротикъ былъ такъ же красенъ, какъ и у мадмуазель Караколинь, когда эта мадмуазель накладывала на свой ротъ румяны. И какая разность была между голосомъ одной и голосомъ другой, между смхомъ двушки и смхомъ женщины! Въ-самомъ-дл, еще недавно только Фанни, сметая пыль съ зеркальца надъ каминомъ въ квартир Боуса-Костигана, и посмотрвшись въ него, стала подозрвать, что она красавица. Годъ назадъ, она была неловкой, неуклюжей двушкой, надъ ней смялся отецъ и подруги въ школ (въ школ миссъ Мейниферъ, въ Нью-кестль-стрит, въ Страид), ставили Фанни ни во что и считали ее дрянной двочкой все время, какъ она училась у миссъ Мейниферъ. И незамтно и почти-невидимо въ темной дворницкой Шеффердс-Инна разцвлъ этотъ цвтокъ и Фанни сдлалась красавицей!
Итакъ, эта молодая особа держалась объ руку Пена и они вмст ходили но саду. Какъ ни быль пустъ Лондонъ, но все еще въ немъ оставалось народа какихъ-нибудь два мильйона, и въ томъ числ были одинъ или двое знакомыхъ мистера Артура Пенденниса.
Изъ числа ихъ, молчаливый и одинокій, блдный, засунувъ руки въ карманы, шелъ на встрчу Артуру, Генри Фокеръ, эсквайръ, и печально кивнулъ головой Артуру, когда они встртились. Молодой Генри пытался успокоить свою душу, переходя съ мста на мсто, отъ развлеченія къ развлеченію. Но, бродя по темнымъ аллеямъ, онъ все думалъ о Біанк, онъ думалъ о ней, когда смотрлъ на надписи фонарей. Онъ гадалъ о ней у гадальщицы и обманулся въ своихъ ожиданіяхъ, когда цыганка сказала ему, что онъ влюбленъ въ брюнетку, которая составитъ его счастье. И въ концерт, хотя мистеръ Момусъ плъ самыя оглушительныя комическія псни, и предлагалъ самыя изумительныя загадки, веселая улыбка не посщала губъ Фокера. Дло въ томъ, что онъ вовсе не слыхалъ мистера Момуса.
Пенъ и миссъ Больтонъ внимательно слушали концертъ, и послдняя замтила удрученное горестью лицо мистера Фокера, а Пенъ засмялся надъ нимъ.
Фанни спросила, отъ чего этотъ старообразный человчекъ такъ печаленъ.
— Я думаю, онъ несчастливъ въ любви! сказалъ Пенъ. Разв этого недостаточно, чтобъ опечалить всякаго человка, Фанни? И онъ взглянулъ на нее такъ покровительственно, какъ Эгмонтъ на Клару въ драм Гте, или какъ Лейсетеръ на Эми въ роман Вальтера Скотта.
— Несчастливъ въ любви! Бдненькій! сказала Фанни со вздохомъ и обратила на Фокера глаза, полные доброты и сожалнія, но Гарри не видалъ прекрасныхъ черныхъ глазъ.
— Какъ поживаете мистеръ Пенденнисъ? раздался подл знакомый голосъ, то былъ голосъ молодаго человка въ широкомъ бломъ фрак и красномъ галстух, на которомъ грязный короткій воротничокъ загнутъ былъ такъ, что выказывалъ сомнительную шею, съ большой булавкой золотой, а можетъ-быть и изъ другаго металла, въ замысловатомъ жилет съ чрезвычайно-затйливыми стеклянными пуговками, и въ брюкахъ, которью громко говорили ‘взгляните на насъ и посмотрите, какъ мы дешевы и мишурны, что за грязный франтъ нашъ баринъ!’ съ маленькой тросточкой въ карман фрака, и съ дамой въ розовомъ атласномъ плать подъ рукой.
— Какъ поживаете, любезнйшій? Забыли меня, кажется? Гокстеръ, изъ Клевринга.
— Какъ вы здоровы, мистеръ Гокстеръ? сказалъ Фэрокскій принцъ, съ самымъ важнымъ видомъ.— Надюсь, слава Богу!
— Помаленьку, благодарю.— И мистеръ Гокстеръ кивнулъ головой.— А вы, Пенденнисъ, вы ныньче пошли въ ходъ. Знаменитый авторъ, гэ? Водитесь съ знатью. Видлъ ваше имя въ Morning-Post. Я полагаю, вы сдлались сами такимъ знатнымъ, что, пожалуй, не придете поужинать къ старому пріятелю! Въ Чартергоуз-Лен, завтра вечеромъ будетъ нсколько лихихъ молодцовъ изъ Бартоломью и оглушительный пуншъ изъ джину. Вотъ моя карточка.
И при этихъ словахъ мистеръ Гокстеръ вынулъ руку изъ кармана, въ которомъ была его трость, и открывъ зубами крышку ящика съ карточками, досталъ оттуда визитный билетикъ, который и вручилъ Пену.
— Вы чрезвычайно-любезны, сказалъ Пенъ, но, къ сожалнію, я далъ уже слово, которое заставляетъ меня завтра вечеромъ быть за городомъ.
И Фэрокскій маркизъ, удивляясь, какъ подобная тварь осмлилась дать ему карточку, съ возвышенной вжливостью положилъ карточку мистера Гокстера въ жилетный карманъ. Можетъ-быть, мистеръ Самуэль Гокстеръ не замтилъ, что была большая общественная разница между нимъ и мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ. Отецъ мистера Гокстера былъ лекаремъ и аптекаремъ въ Клевринг, точно также, какъ папенька мистера Пенденниса были лекаремъ и аптекаремъ въ Бат. Но безстыдство нкоторыхъ людей не знаетъ предловъ.
— Ну, длать нечего, любезнйшій! сказалъ мистеръ Гокстеръ, который, будучи всегда откровененъ и фамильяренъ, теперь, разгоряченный виномъ, былъ привтливе обыкновеннаго.— Когда-нибудь мимоходомъ, загляните пожалуйста къ намъ, я почти всегда дома по субботамъ, и въ буфет у меня сыръ завсегда водится. Та, та! Вотъ звонятъ въ колоколъ: значитъ, сейчасъ начнется фейерверкъ. Пойдемъ, Мери.
И онъ пустился бжать съ толпою по направленію къ фейерверку. То же сдлалъ и Пенъ, когда этотъ пріятный юноша скрылся изъ виду, Пенъ побжалъ съ своей спутницей, мистриссъ Больтонъ слдовала за ними, и капитанъ Костиганъ рядомъ съ ней. Но капитанъ былъ слишкомъ-величественъ и важенъ въ своихъ движеніяхъ, чтобъ бжать для друга или врага, онъ продолжалъ свое шествіе, какъ обыкновенно, тихо, и скоро онъ и его спутница отстали отъ Пена и миссъ Фанни.
Можетъ-быть, Пенъ забылъ, или, можетъ-быть, не хотлъ вспомнить, что у старой четы нтъ денегъ въ карман, что доказывало приключеніе при вход въ садъ, какъ бы то ни было, Пенъ заплатилъ пару шиллинговъ за себя и свою спутницу, и сталъ подниматься съ ней по лстниц, ведущей къ фейерверочной галере. Капитанъ и маменька могли слдовать за ними, если хотли, но Артуръ и Фанни такъ были заняты, что не, оглядывались назадъ. Зрители толкались и жали другъ друга по сторонамъ и позади ихъ. Одинъ пылкій господинъ кинулся на Фанни и такъ толкнулъ ее локтемъ, что она съ легкимъ крикомъ упала навзничь, причемъ, разумется, Артуръ ловко подхватилъ ее на руки и, собственно для защиты отъ дальнйшихъ толчковъ, держалъ ее такимъ-образомъ, пока они не поднялись по лстниц и не заняли своихъ мстъ.
Бдный Фокеръ сидлъ, на одной изъ самыхъ верхнихъ скамеекъ, лицо его освщалось фейерверочными огнями, или, за отсутствіемъ ихъ, луной. Артуръ увидалъ его и опять засмялся, но онъ неслишкомъ-много занимался своимъ другомъ: его занимала Фанни. Какъ она удивлялась! Какъ была счастлива! Какъ кричала о! оі о! когда ракеты подымались вверхъ и разсыпались на лазури изумрудными и красными звздочками. Когда эти чудеса сверкали и исчезали передъ ней, двушка тряслась и дрожала отъ удовольствія подл Артура, рука ея была еще подъ его рукой и онъ чувствовалъ, какъ она прижималась къ нему, когда на лиц ея разливалось удовольствіе.
— Какъ это прекрасно, сэръ! воскликнула она.
— Не называйте меня сэромъ, Фанни, сказалъ Артуръ. Быстрый румянецъ пробжалъ по лицу Фанни.
— Какъ же называть васъ? спросила она тихимъ голосомъ, пріятнымъ и дрожащимъ.— Какъ вы хотите, чтобъ я звала васъ, сэръ?
— Опять, Фанни! Хорошо, я забылъ, лучше, моя милая, зовите меня сэромъ, сказалъ Пенденнисъ очень-ласково и кротко.— Могу я васъ называть Фанни?
— О, да! сказала она, и маленькая ея ручка еще разъ пылко сжала его руку и двушка такъ прильнула къ нему, что онъ могъ чувствовать біеніе ея сердца на своемъ плеч.
— Я могу звать васъ Фанни, потому-что вы двушка молодая и двушка добрая, Фанни, а я ужь пожилой человкъ. Но вы должны звать меня или сэромъ, или мистеромъ Пенденнисомъ, потому-что мы живемъ совершенно въ разныхъ кругахъ. Фанни, не подумайте, что я говорю не подружески… зачмъ вы отнимаете отъ меня свою руку, Фанни? Ужели вы боитесь меня? Ужели думаете, что я васъ толкну? Нтъ, ни за что на свт, моя милая. И… и посмотрите, какъ прекрасны мсяцъ и звзды и какъ тихо сіяютъ они, когда ракеты потухаютъ, и шумныя колеса перестаютъ шипть и сверкать! Когда я шелъ сюда вечеромъ, я не думалъ, что подл меня будетъ сидть и смотрть на прекрасный фейерверкъ такая хорошенькая двушка. Вы должны знать, что я живу собственными трудами и много работаю. Я пишу въ книгахъ и газетахъ, Фанни, я былъ очень утомленъ сегодня и ожидалъ, что проведу весь вечерь одинъ. Но что съ вами? не плачьте, моя милая!
Тутъ Пенъ быстро прекратилъ начатую рчь, потому-что видъ женскихъ слезъ приводилъ всегда его нервы въ сотрясеніе и онъ немедленно началъ ласкать и утшать Фанни, произнося безчисленныя восклицанія сожалнія и сочувствія, которыхъ нтъ надобности повторять здсь, потому-что он въ печати показались бы нелпыми. Такъ и разговоръ матери съ дитятей покажется страннымъ въ печати, такъ и разговоръ жениха съ невстою: эта безьискуственная поэзія не терпитъ перевода, и слишкомъ-тонка для неуклюжихъ опредленій грамматиковъ. Не знаю, ограничился ли Пенъ, утшая двушку, одними восклицаніями.
Дло въ томъ, что какъ бы вы ни подозрвали его и какъ бы вы сами ни поступили въ подобныхъ обстоятельствахъ, или какъ бы ни хотлось поступать мистеру Пену, онъ велъ себя честно, и какъ слдуетъ мужчин. ‘Не стану играть сердцемъ этой двушки, сказалъ онъ самъ себ, не забуду ни ея, ни своей чести. Въ ней, кажется, много опасной и нсколько заразительной чувствительное! и, и я очень-радъ, что фейерверкъ кончился и что теперь можно отвести ее къ матери’. Пойдемте, Фанни, не забывайте ступенекъ, опирайтесь на меня. Не споткнитесь, какъ вы неосторожны! Вотъ идите здсь, а вонъ и ваша маменька у дверей.
Тамъ, дйствительно, стояла мистриссъ Больтонъ, встревоженная и съ досадой сжимавшая въ рукахъ зонтикъ. Она схватила Фанни съ пылкостью, и тихо и быстро проговорила какую-то брань двушк. Выраженіе глазъ капитана Костигана, стоявшаго позади мистриссъ Больтонъ и мигавшаго Пенденнису изъ-подъ шляпы, надо признаться, было чрезвычайно-забавно.
Вся эта сцена была такова, что Пенъ не могъ удержаться отъ хохота.
— Вамъ слдовало взять мою руку, мистриссъ Больтонъ, сказалъ онъ, предлагая руку:— я очень-радъ, что привелъ къ вамъ назадъ миссъ Фанни здоровою и невредимою. Мы думали, что и вы слдовали за нами въ галерею. Мы насладились фейерверкомъ, не такъ ли?
— О, да! сказала миссъ Фанни какъ-то принужденно.
— Букетъ былъ великолпный, продолжалъ Пенъ.— Но вотъ ужь десять часовъ, какъ я ничего не лъ, вы позволите мн пригласить васъ на ужинъ?
— Это чудесно, сказалъ Костиганъ: — я люблю-таки закусить, только, къ-несчастью, забылъ кошелекъ: а то мн слдовало бы пригласить дамъ поужинать.
Мистриссъ Больтонъ довольно-сурово отвчала, что у ней болитъ голова и что ей хочется поскорй домой.
— Салатъ изъ морскаго рака лучше всего на свт противъ головной боли, вжливо сказалъ Пенъ: — и рюмка вина, я увренъ, принесетъ вамъ пользу. Пойдемте мистриссъ Больтонъ, будто добры, обяжите меня. Безъ васъ у меня не будетъ охоты ужинать, а даю вамъ слово, я сегодня не обдалъ. Дайте мн вашу руку, дайте вашъ зонтикъ. Костиганъ, я увренъ вы возьмете на свое попеченіе миссъ Фанни, я буду думать, что мистриссъ Больтонъ сердится на меня, если она не удостоитъ меня своего общества. Мы вс спокойно отужинаемъ и отправимся домой въ кабріолет.
Кабріолетъ, салатъ изъ морскаго рака и открытый и добродушный взглядъ Пенденниса, когда онъ, улыбаясь, приглашалъ почтенную матрону, успокоили ея досаду. Если ужь онъ такъ обязателенъ, то она полагала, что въ-силахъ будетъ скушать кусочекъ рака, и такимъ-образомъ они отправились въ ресторанъ, гд Костиганъ такимъ громкимъ и воинственнымъ голосомъ кликнулъ служителя, что одинъ изъ слугъ тотчасъ подбжалъ къ нему.
Разсмотрли карту на стн и просили Фанни выбрать любимое ея блюдо, на что двушка отвчала, что и она любитъ морскихъ раковъ, но при этомъ также призналась въ особенномъ пристрастіи къ малиновому торту. Пенъ тотчасъ приказалъ подать это деликатное кушанье и, сверхъ-того, для удовольствія дамъ, бутылку самаго шипучаго шампанскаго. Фанни пила его, сколько другихъ пріятныхъ упоеній испытала она въ этотъ вечеръ!
Когда ужинъ, очень-живой и веселый, кончился и капитанъ Костиганъ и мистриссъ Больтонъ выпили по стакану араковаго пунша, который такъ благовоненъ въ воксал, потребованъ былъ счетъ и Пенъ великодушно заплатилъ за все.
— Вотъ джентльменъ, такъ джентльменъ, клянусь Юпитеромъ, старинный англійскій джентльменъ! замтилъ въ восторг капитанъ.
И когда они вышли изъ ресторана, онъ выступилъ впередъ и подалъ руку мистриссъ Больтонъ, Фанни досталась на долю Пена и молодые люди пошли вмст въ самомъ веселомъ расположеніи духа, по слдамъ старшихъ.
Шампанское и араковый пуншъ, хотя питы были умренно всми, за исключеніемъ, можетъ-быть, бднаго Коса, котораго походка была какъ-то неровна, такъ оживили и ободрили ихъ, что и Фанни начала подпрыгивать и рзвой ножкой бить тактъ подъ музыку оркестра, который игралъ вальсы и галопы для желающихъ танцовать. Когда они подошли къ танцующимъ, музыка и движенія ножки Фанни стали еще быстре, казалось, ей хотлось прыгнуть съ мста, и какъ-будто требовалось усиліе, чтобы удержать ее тутъ.
— А что, не сдлать ли намъ одинъ туръ? сказалъ Фэрокскій принцъ.— Какъ это будетъ забавно! Мистриссъ Больтонъ, позвольте мн сдлать съ ней одинъ кругь!
При этомъ Костиганъ сказалъ: ступайте себ! и такъ-какъ мистриссъ Больтонъ не возражала (она была старая боевая лошадь и при звук трубы сама готова была выступить на арену), то Фанни тотчасъ скинула съ себя шаль и закружилась съ Артуромъ въ вальс среди многочисленнаго, страннаго, но чрезвычайно-веселаго общества.
Пенъ не былъ такъ несчастливъ въ этотъ разъ съ Фанни, какъ во время оно съ миссъ Біанкою, по-крайней-мр не было неловкости съ его стороны. Они протанцовали съ величайшею живостью и удовольствіемъ сначала вальсъ, потомъ галопъ, потомъ опять принялись за вальсъ, пока чуть-чуть не были сбиты съ ногъ другой парой. То былъ мистеръ Гокстеръ и его молодая пріятельница, въ розовомъ атласномъ плать, о которыхъ мы упомянули выше.
Мистеръ Гокстеръ, весьма-вроятно, также поужиналъ, потому-что онъ теперь былъ боле разгоряченъ, чмъ при первой встрч съ Пеномъ, и наскочивъ на Артура и его даму и чуть не сбивъ ихъ съ ногъ, этотъ любезный джентльменъ, разумется, началъ бранить людей, которыкъ обидлъ, и разразился потокомъ грязи за невинную пару.— ‘Прочь, дуралей! Коли не умешь танцовать, такъ и несуйся!’ ревлъ молодой врачъ (прибавляя къ тому другія, гораздо-сильнйшія выраженія), и въ этой брани помогали ему пискливый голосокъ и смхъ его дамы, танцы остановились, бдная Фанни пришла въ ужасъ, а Пенъ въ крайнее негодованіе.
Артуръ былъ взбшенъ и не столько сердился на ссору, сколько на стыдъ, сопровождавшій ее. Драться съ такимъ человкомъ! Заводить шумъ въ публичномъ саду и притомъ съ дочерью дворника на рукахъ! Какое положеніе для Артура Пенденниса! Онъ поспшно вывелъ бдную Фанни изъ круга танцевавшихъ, отвелъ ее къ матери, и желалъ, чтобъ эта дама, Костиганъ и бдная Фанни, отправились скоре домой.
Когда Гокстеръ началъ свое нападеніе, онъ не видалъ, кто былъ его противникомъ, и тотчасъ, какъ только замтилъ, что оскорбилъ Артура, началъ извиняться.
— Удержи свой глупый языкъ, Мери, сказалъ онъ своей дам.— Это мой старый другъ. Прошу извиненія, Пенденнисъ, не замтилъ, любезнйшій, что это вы.
Мистеръ Гокстеръ учился въ клеврингской школ и присутствовалъ при борьб, которая упомянута въ начал этой исторіи, когда молодой Пенъ сшибъ съ полъ здоровеннйшаго бойца въ школ, и Гокстеръ зналъ, что заводить ссору съ Артуромъ — опасно.
Извиненія его такъ же были противны Пену, какъ и брань. Онъ остановилъ его пьяную рчь, сказавъ ему, чтобъ онъ держалъ свой языкъ на привязи и чтобъ не употреблялъ его (Пенденнвса) имени ни въ этомъ, ни въ другомъ мст, и пошелъ изъ сада, съ довольно-многочисленною свитою, которую ему хотлось бы всю перебить за то, что она была свидтельницею унизительной сцены. Онъ пошелъ изъ саду, совершенно забывъ о бдной Фанни, которая шла, трепещущая, позади его съ матерью и величественнымъ капитаномъ.
Онъ опомнился отъ словъ капитана, который дотронулся до его плеча, когда они проходили внутреннія ворота.
— Сюда нельзя будетъ вамъ показаться, если вы не отплатите, сказалъ капитанъ.— Не хотите ли, я ворочусь и передамъ ему вашъ вызовъ?
Пенъ захохоталъ.
— Передать мой вызовъ? Да уже-ли вы думаете, что я стану драться съ такимъ человкомъ? спросилъ онъ.
— Нтъ, нтъ! Пожалуйста, не деритесь! вскричала Фанни.
— Какъ вы можете быть такъ злы, капитанъ Костиганъ?
Капитанъ пробормоталъ что-то о чести и лукаво мигнулъ Пену, но Артуръ сказалъ съ особенной любезностью:
— Нтъ, Фанни, не бойтесь. Я самъ виноватъ, что танцовалъ въ такомъ мст. Извините, что я васъ просилъ танцовать тутъ.
И онъ еще разъ подалъ ей свою руку, кликнулъ извощика и усадилъ троихъ друзей своихъ въ кабріолетъ.
Онъ ужь собирался заплатить извощику и взять для себя другой экипажъ, какъ Фанни, все еще встревоженная, высунула свою ручку изъ кабріолета, схватила его за фракъ и стала упрашивать и умолять ссть съ ними.
— Вы ничмъ недовольны, сказалъ Пенъ, уже успокоившійся:— вы все боитесь, чтобъ я не пошелъ назадъ драться съ нимъ? хорошо, я поду съ вами. Извощикъ, ступай въ Шеффердс-Иннъ!
И кабріолетъ покатилъ, куда было приказано. Артуру была чрезвычайно-пріятна эта заботливость двушки о немъ, нжный испугъ ея заставилъ его совершенно забыть предшествовавшую досаду.
Пенъ отвезъ дамъ въ дворницкую и простился съ ними, пожавъ дружески руки обимъ. На прощаньи, капитанъ шепнулъ ему, что онъ явится къ нему утромъ, если онъ намренъ драться и передастъ его порученіе этому бездльнику. Но капитанъ, длая это предложеніе, быль въ обыкновенномъ своемъ состояніи и Пенъ совершенно былъ увренъ, что ни онъ, ни мистеръ Гокстеръ, проснувшись и не вспомнятъ о ссор.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Визитъ изъ учтивости.

Костиганъ на слдующее утро не будилъ Пена, не было враждебнаго посланія отъ мистера Гокстера и Пенъ проснулся съ чувствомъ, боле-пріятнымъ и живымъ, чмъ то, какое обыкновенно сопровождаетъ пробужденіе столичнаго жителя, утомленнаго и blas. Обыватель Сити просыпается для заботъ и фондовъ, и мысли о бирж и контор овладваютъ имъ, какъ скоро сонъ улетаетъ изъ-подъ его ночнаго колпака, законовдъ встаетъ рано утромъ и думаетъ о процес, надъ которымъ ему прійдется поработать цлый день, и о неизбжномъ стряпчемъ, которому онъ далъ слово приготовить бумаги къ вечеру. У кого изъ насъ нтъ заботы, которая представляется, передъ нами тотчасъ, когда мы открываемъ глаза посл ночнаго сна? Сонъ — это благодтельный укрпитель нашихъ силъ, дающій намъ возможность съ бодростью глядть въ лицо дневному труду, и какъ мудро Провидніе, дающее намъ покой, дающее и работу!
Работа мистера Пенденниса была такого рода, что дневныя занятія неслишкомъ интересовали его. Усердіе къ литературнымъ сочиненіямъ очень-скоро утихаетъ, когда литераторъ длается наемнымъ работникомъ, и удовольствіе видть себя въ печати простирается только на два, на три произведенія, напечатанныя въ журнал или газет. Пегасъ, когда на него наднутъ шоры и заставятъ каждый день пробгать извстное разстояніе, становится такимъ же прозаическимъ, какъ и всякая другая наемная лошадь, и не будетъ работать безъ кнута и овса. Дйствительно, такъ и мистеръ Артуръ исполнялъ свою работу въ Палл-Малльской Газет (со времени успха романа, жалованье ему было прибавлено), исполнялъ безъ малйшаго энтузіазма и писалъ, какъ приходилось, иногда дурно, иногда хорошо. Онъ былъ литературной наемной лошадью, натурально, скорой на ходу, а иногда и блестящей.
Равнымъ образомъ и общество, или по-крайней-мр та часть общества, которую онъ видлъ, неслишкомъ возбуждала или забавляла его. Несмотря на то, что Пенъ хвастался противнымъ, онъ былъ еще слишкомъ-молодъ для женскаго общества, которымъ, кажется, можно наслаждаться въ совершенств только тогда, когда человкъ пересталъ думать о своей собственной особ и покинулъ вс замыслы — быть завоевателемъ дамъ, онъ былъ слишкомъ-молодъ, чтобъ вступить на правахъ равенства въ кругъ людей, которые пріобрли знаменитость въ свт, и къ разговору которыхъ онъ могъ въ настоящее время только прислушиваться. Дале, онъ былъ слишкомъ-старъ для своихъ сверстниковъ, любящихъ удовольствія, слишкомъ любилъ удовольствія для людей дловыхъ, однимъ словомъ, ему суждено было большею частью оставаться одинокимъ. Этотъ жребій одиночества судьба даруетъ многимъ людямъ, и многіе любятъ его, потому-что онъ соотвтствуетъ ихъ наклонностямъ, а другіе переносятъ его безъ затрудненія. Пенденнисъ, въ-сущности, переносилъ его весьма-равнодушно, но на словахъ, и по обыкновенію своему, ворчалъ на него не мало.
‘Какое милое, безъискусственное созданіе!’ думалъ Пенъ, проснувшись посл событій въ Воксал, ‘какое у нея прекрасное, естественное обращеніе! Какъ далеко пріятне оно жеманства молодыхъ леди въ бальныхъ залахъ (и тутъ онъ припомнилъ нкоторые примры искусственной простоты миссъ Біанки и искусственной граціи другихъ молодыхъ дамъ)! Кто бы могъ подумать, что такая прекрасная роза выростетъ въ дворницкой и расцвтетъ въ этомъ жалкомъ, старомъ цвточномъ горшк, въ Шеффердс-Инн? А! такъ она учится пть у стараго Боуса! Если голосъ ея въ пніи такъ же пріятенъ, какъ и въ разговор, онъ, должень-быть, прекрасный. Я люблю эти голоса, низкіе, voiles.— ‘Какъ вамъ угодно, чтобъ я звала васъ?’ Бдная Фанни! Пришло же мн въ голову принять съ ней важный видъ и сказать ей, чтобъ она звала меня сэромъ. Но, впрочемъ, все это глупость, надо ее кинуть, я не Фаустъ, она не Маргарита! Этотъ старый Боусъ! Такъ онъ учитъ ее пть, учитъ? Онъ любезный старичокъ, этотъ Боусъ, джентльменъ въ такомъ старомъ плать, философъ, и притомъ съ добрымъ сердцемъ. Какъ добръ онъ былъ ко мн въ фодрингэйскомъ дл! И у него были свои печали и горести. Надо навстить стараго Боуса. Надо видть людей всхъ сортовъ. Мн надоло высшее общество. Притомъ, въ город никого нтъ. Да, схожу, навщу Боуса, а также и Костигана, что за богатый характеръ! Право, я буду изучать его и изображу въ какой-нибудь повсти!’
Такъ нашъ антропологъ бесдовалъ самъ съ собою, и какъ онъ былъ свободенъ по субботамъ, потому-что Палл-Малльская Газета въ этотъ день не выходила, и сотрудникамъ ея не было надобности ломать головы и осушать чернильницы, то мистеръ Пенденнисъ ршился воспользоваться этимъ досугомъ и сдлать визитъ въ Шеффердс-Иннъ, разумется, чтобъ навстить Боуса.
Надо сказать правду, еслибъ Артуръ былъ самымъ отъявленнымъ rou и самымъ ловкимъ Ловелласомъ, едва ли могъ бы принять мры для очарованія бдной Фанни лучше тхъ, какія употреблены были имъ въ предшествовавшую ночь. Его покровительственныя, полныя дендизма манеры, его высокое понятіе о самомъ себ, великодушіе и веселый нравъ, самое чувство добра и честность, которыя дали ему возможность остановить трепетные порывы молодой двушки и не воспользоваться ея чувствительностью, его недостатки и добрыя качества — все заставляло Фанни удивляться ему, и еслибъ мы могли заглянуть въ постель ея (она спала въ шкап вмст съ двумя маленькими сестрицами, которыхъ Костиганъ угощалъ иногда пряниками я яблоками), то увидли бы, что бдная двушка ворочалась на своемъ матрац, крайне безпокоя тмъ сестеръ, и думала обо всхъ удовольствіяхъ и событіяхъ этого пріятнаго и полнаго событій вечера, и о всхъ словахъ, взглядахъ и дйствіяхъ Артура, великолпнаго героя этого вечера. Много романовъ перечитала Фанни, тайкомъ и дома, въ трехъ томахъ и въ періодическихъ изданіяхъ. Періодическая литература не достигла еще той высоты, на которую поднялась она впослдствіи, и двушки, принадлежавшія къ поколнію Фанни, не могли еще покупать за одинъ пенни шестнадцати страницъ, производящихъ волненіе, страницъ, богатыхъ разсказами всякаго рода, она пользовалась публичной библіотекой, которую содержала миссъ Мейниферъ вмст съ маленькой таверной и модной лавкой — и Артуръ казался ей типомъ и олицетвореніемъ героевъ всхъ этихъ любимыхъ, засаленныхъ томиковъ, которые молодая двушка пожирала. Мистеръ Пенъ, какъ мы уже видли, быль денди преимущественно относительно рубашекъ и галантерейныхъ вещей вообще. Фанни съ удовольствіемъ смотрла на тонкое его блье, на великолпныя запонки на рубашк, на щегольской батистовый карманный платокъ, блыя перчатки, и на гагатовый блескъ его очаровательныхъ сапоговъ. Образъ его безпрерывно представлялся ей въ безпокойномъ сн, звукъ его голоса, голубой свтъ его глазъ, благородный взглядъ, въ которомъ выражались и любовь и жалость, мужественная, покровительственная улыбка, открытый, привлекательный смхъ — все это повторялось въ любящей памяти двушки. Она чувствовала еще, какъ его рука охватываетъ ея руку и видла, какъ величаво улыбается онъ, наполняя сладостный бокалъ шампанскаго. И она думала потомъ о двушкахъ, своихъ подругахъ, которыя обыкновенно смялись надъ ней: объ Эмм Бэккеръ, которая такъ гордилась, что она невста какого-то сырника, въ бломъ передник, близь Клер-Маркета, о Бетси Роджерсъ, которая такъ кричала о своемъ любезномъ, какомъ-то писар стряпчаго, и осталась мы съ чмъ!
Итакъ, около двухъ часовъ пополудни, когда семейство Больтоновъ уже кончило свой обдъ (мистеръ Больтонъ, кром должности дворника въ Инн, работалъ еще на мистеровъ Тресслеръ, извстныхъ похоронныхъ подрядчиковъ въ Странд, и ухалъ въ провинцію съ гробомъ графини Истричь), подъ аркой Инна появился джентльменъ въ блой шляп, блыхъ брюкахъ и остановился у калитки дворника. Фанни нимало не была изумлена этимъ, она была только обрадована, была только счастлива и краснла безъ мры. Она знала, что это не кто иной, какъ онъ. Она знала, что онъ прійдетъ. И онъ былъ тутъ. Она закричала матери, которая занята была въ верхней комнат.: ‘маменька! маменька!’ и, оттолкнувъ другихъ дтей, побжала къ калитк и отворила ее. Какъ она краснла, когда подавала ему руку! Какъ привтливо снялъ онъ шляпу, входя въ комнату! Какъ глазли на него дти! Онъ спросилъ мистриссъ Больтонъ, хорошо ли она спала посл вчерашней усталости, и выразилъ надежду, что у ней нтъ головной боли, сказалъ, что шелъ мимо и не могъ ни зайдти къ нимъ и освдомиться о здоровь своей дамы.
Мистриссъ Больтонъ, можетъ — быть, съ нкоторою боязнью и подозрніемъ смотрла на эту вжливость, но веселость Пена была неистощима, онъ не могъ видть, что ему несовсмъ-рады. Онъ искалъ глазами стула, чтобъ ссть, но такъ-какъ вс были заняты (на одномъ была крышка съ миски, на другомъ рабочій ящикъ, и такъ дале), то онъ взялъ одинъ изъ дтскихъ стуликовъ и угнздился на этой некомфортэбльной возвышенности. При этомъ дти расхохотались и громче всхъ — ребенокъ Фанни, по-крайней-мр, это забавляло ее боле, чмъ кого-нибудь изъ дтей, и она удивлялась снисхожденію гостя. Онъ сидитъ на этомъ стул, на этомъ маленькомъ дтскомъ стулик! Много и много разъ посл того она смотрла на этотъ стуликъ. Да и у насъ, по-крайней-мр у большей части, разв нтъ въ комнатахъ такой мебели, которую воображеніе наше населяетъ милыми образами, память наполняетъ улыбающимися лицами, которыя, увы! уже никогда не будутъ смотрть на насъ?
Итакъ Пенъ услся на дтскій стуликъ и повелъ самый бглый разговоръ съ мистриссъ Больтонъ. Онъ спрашивалъ, каково идутъ дла по похоронной части и сколько нмыхъ сопровождаетъ смертные останки леди Истричь, разспрашивалъ объ Инн и кто живетъ тутъ. Онъ, казалось, очень интересовался кабріолетомъ и лошадью мистера Кампіона и сказалъ, что встрчалъ этого джентльмена въ обществ. Онъ выразилъ мнніе, что и ему не худо бы взять акціи въ Ноддльгидльской и Понтидоодлумской Компаніи. Работаетъ ли мистриссъ Больтонъ на эту квартиру? Не отдаютъ ли въ наемъ комнатъ въ Инн? Иннъ — лучше Темпля, ему хотлось бы перехать на квартиру въ Шеффердс-Иннъ. Что касается до капитана Стронга, и его сожителя, какъ-бишь его зовутъ… кажется, полковникомъ Альтамонтомъ, то онъ особенно интересовался ими. Капитанъ — его старый пріятель. Онъ нсколько разъ обдалъ у него здсь, прежде, чмъ перехалъ къ Стронгу полковникъ. Что это за человкъ полковникъ? Не дюжій ли это мужчина, обвшанный множествомъ галантерейныхъ вещей, въ парик и съ большими черными бакенбардами, очень-черными (тутъ Пенъ былъ чрезвычайно-шутливъ и привелъ въ истерическій хохотъ дамъ), дйствительно очень-черными, или, правильне сказать, зеленовато-пурпуровыми. Онъ встрчалъ его въ обществ сэра Фр…
— О! мы знаемъ, сказали дамы:— это сэръ Френсисъ Клеврингъ, онъ часто бываетъ здсь, два-три раза въ недлю приходитъ къ капитану. Мой сынишка часто бгаетъ для него за гербовой вексельной бумагой. Ахъ, Боже мой, проговорилась! Извините, мн не слдовало бы разсказывать чужихъ секретовъ, проболтала мистриссъ Больтонъ, которая среди этого разговора совершенно успокоилась и забыла свои подозрнія.— Но мы знаемъ, что вы джентльменъ, мистеръ Пенденнисъ, и я уврена, что вы и въ настоящемъ случа поступите какъ джентльменъ. Не такъ ли, Фанни?
Фанни пріятны были такія слова матери. Она устремила свои черные глаза на низкій потолокъ и голосомъ, полнымъ чувства, проговорила:
— О, да, я уврена, что онъ джентльменъ, ма!
Пенъ любопытствовалъ насчетъ гербовой вексельной бумаги и насчетъ сдлокъ въ квартир Стронга. Онъ спрашивалъ, когда Альтамонтъ перехалъ къ шевалье, посылалъ ли онъ за гербовой бумагой, кто онъ такой, видается ли онъ съ кмъ-нибудь и такъ дале. На эти вопросы, предложенные съ значительною ловкостью со стороны Пена, который интересовался длами сэра Фрэнсиса Клевринга по своимъ собственнымъ, частнымъ побужденіямъ, мистриссъ Больтонъ отвчала безхитростно, какъ знала и какъ умла, а знанія ея, правду сказать, были неочень-велики.
Когда на эти вопросы послдовали отвты и гость не зналъ уже о чемъ говорить, Пенъ, къ-счастью, вспомнилъ, что онъ журналистъ и спросилъ дамъ, не желаютъ ли он билетовъ въ театръ. Театръ былъ ихъ наслажденіемъ. Когда Больтона не бываетъ дома по дламъ (кажется, въ послднее время шеффердоннискій дворникъ сдлался пьяницей и вовсе не былъ пріятель дамамъ своего семейства), он рады-радшеньки вырваться изъ дома и пойдти въ театръ, маленькій Барни, сынишка, останется въ дворницкой. И великодушное и благородное предложеніе билетовъ со стороны Пена было принято съ безпредльною благодарностью какъ матерью, такъ и дочерью.
Фанни захлопала ручками отъ удовольствія, лицо ея засіяло. Она смотрла, и смялась, и кивала маменьк, а маменька смялась и кивала ей. Мистриссъ Больтонъ думала, что она еще неслишкомъ состарлась для удовольствія. И весьма-вроятно, Пенденнисъ, въ бесд съ ней, наговорилъ ей разныхъ комплиментовъ или облекалъ свой разговоръ въ такую форму, чтобъ угодить ей. Бывъ сначала противъ Пена и подозрвая его, она теперь была совершенно на его сторон, была въ такомъ же восторг отъ него, какъ и дочь. А когда дв женщины соединятся въ любви къ одному человку, то помогаютъ одна другой, подталкиваютъ одна другую впередъ, и вторая, изъ прямой симпатіи, становится столь же пылкою, какъ главная, по-крайней-мр, такъ говорятъ философы, изучавшіе эту науку.
Такимъ-образомъ, предложеніе билетовъ въ театръ и другихъ удовольствій привело всхъ въ самое веселое расположеніе духа, которое прервано было только на минуту, когда одна изъ младшихъ дочерей, услышавъ слово ‘Астлейскій Театръ’, выступила впередъ и объявила, что и ей очень хотлось бы сходить туда, при этомъ Фанни рзко сказала: ‘не мшай!’, а маменька проговорила: ‘убирайся отсюда, Бетси-Дженъ, ступай играть на двор’, и дв двочки, именно Бетси-Дженъ и Амелія-Анна, ушли изъ комнаты въ своихъ невинныхъ передничкахъ и принялись забавляться, на двор, на мягкомъ песочк.
И здсь, играя на песк, он, очень можетъ статься, имли случай поговорить съ своимъ старымъ другомъ и жильцомъ Инна, потому-что въ то время, какъ Пенъ продолжалъ любезничать въ дворницкой съ дамами, которыя хохотали, слушая его выходки, старый джентльменъ проходилъ подъ аркою изъ Инн-Сквера, проходилъ и заглянулъ въ дверь дворницкой.
Лицо его приняло очень-ласковое и жалостное выраженіе, когда онъ увидлъ мистера Артура, сидвшаго на стол, и весело разговаривавшаго съ мистриссъ Больтонъ и ея дочерью.
— Какъ! мистеръ Боусъ? какъ вы поживаете, Боусъ? воскликнулъ Пенъ радостнымъ, громкимъ голосомъ.— А я шелъ навстить васъ и спрашивалъ у этихъ дамъ вашъ адресъ.
— Вы шли навстить меня, вы, сэръ? сказалъ Боусъ, входя въ комнату съ грустнымъ лицомъ и пожимая руку Артуру.
— Нелегкая возьми этого старика! подумалъ кто-то въ комнат и, можетъ-быть, то же подумалъ кто-нибудь и другой, кром ея.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
Опять Шеффердс-Иннъ.

Увидвъ этого господина, нашъ другъ, Пенъ, радостнымъ и громкимъ голосомъ сказалъ: ‘какъ вы поживаете, мистеръ Боусъ?’ и порывисто подалъ ему руку, но вы могли бы замтить, какъ покраснлъ Пенъ (также покраснла и Фанни), и когда Боусъ и Артуръ пожали другъ другу руки и первый иронически выслушалъ показаніе послдняго, что онъ хотлъ постить квартиру мистера Костигана, въ обществ водворилось мрачное и какъ-бы виновное молчаніе, которое Пенъ пытался разсять болтовней и шумомъ. Шумъ мистера Артура, разумется, прогонялъ молчаніе, но мракъ оставался и густлъ, подобно тому, какъ темнота густетъ въ подвал, когда въ немъ зажжена только одна свча. Пенденнисъ старался описать, въ шуточномъ вид, вчерашнія происшествія и пытался передразнивать Костигана, тщетно-умолявшаго сборщика билетовъ въ Воксал. Какой посторонній человкъ могъ подражать такому совершенству? Никто не смялся. Мистриссъ Больтонъ не понимала, какую роль разъигрываетъ мистеръ Пенденнисъ, и говоритъ ли онъ о сборщик билетовъ или о капитан. У Фанни было встревоженное лицо и она силилась слегка хихикать. Старый мистеръ Боусъ былъ пасмуренъ, точно какъ въ то время, когда онъ гудлъ на скрипк въ оркестр или игралъ трудную пьесу на старомъ фортепіано въ Задней-Кухн. Пенъ чувствовалъ, что разсказъ его неудаченъ, голосъ его постепенно слаблъ, умалялся и наконецъ смолкъ, снова все стало мрачно. Можно было слышать, какъ разнощикъ проходилъ по плитамъ подъ аркою Инна, стукъ его каблуковъ былъ замченъ всми.
— Такъ вы хотли навстить меня, сэръ? сказалъ мистеръ Боусъ.— Не угодно ли вамъ будетъ пожаловать въ мою квартиру? Вы ей сдлаете большую честь, я увренъ. Оно высоконько, но…
— О, я самъ живу на чердак, и Шеффердс-Иннъ вдвое веселе Лемб-Курта, сказалъ мистеръ Пенденнисъ.
— Я зналъ, что вы живете въ третьемъ этаж, сказалъ мистеръ Боусъ:— и хотлъ сказать — пожалуйста не сочтите моего замчанія неучтивымъ — что воздухъ въ третьемъ этаж здорове для джентльменовъ чмъ воздухъ дворницкой.
— Сэръ! сказалъ Пенъ, въ которомъ пламя снова вспыхнуло отъ гнва и который расположенъ былъ къ ссор, какъ обыкновенно бываетъ, когда человкъ неправъ.— Позвольте мн выбирать общество безъ…
— Вы изволили сказать, что хотли удостоить своимъ посщеніемъ мое смиренное жилище, проговорилъ мистеръ Боусъ грустнымъ голосомъ.— Позволите показать вамъ дорогу? Мистеръ Пенденнисъ и я, мы старые пріятели, мистриссъ Больтонъ — давнишніе знакомые и встрчались другъ съ другомъ еще на зар жизни.
Старикъ указалъ на дверь дрожащимъ пальцемъ, держа въ другой рук шляпу и принявъ позу, немножко-театральную, такъ и слова его были отчасти искусственны и выбраны изъ разговоровъ, которые онъ въ-теченіе жизни слышалъ изъ подкрашенныхъ устъ ораторовъ передъ лампами сцены. Но онъ не разъигрывалъ роль или не маскировался, что Пенъ зналъ очень-хорошо, хотя ему и хотлось потшиться надъ мелодраматическими манерами старика.
— Пойдемте, сказалъ онъ:— если вы такъ торопитесь. Прощайте, мистриссъ Больтонъ, прощайте, миссъ Фанни, я всегда буду съ удовольствіемъ вспоминать о нашей ночи въ Воксал и будьте уврены, не забуду про билеты въ театръ.
И онъ взялъ ея руку, пожалъ ее, чувствовалъ ея пожатіе, и ушелъ.
— Право, какой славный молодой человкъ! воскликнула мистриссъ Больтонъ.
— Вы такъ думаете, ма? сказала Фанни.
— Я думала, на кого онъ похожъ. Какъ была я въ Уэлльс у мистриссъ Сэрль, продолжала мистриссъ Больтонъ, глядя сквозь оконную занавску вслдъ Пену, шедшему по двору съ Боусома’: — такъ былъ молодой джентльменъ изъ Сити, который прізжалъ въ тильбюри, также въ бломъ, настоящая его копія, только у него бакенбарды были черные, а у мистера Пенденниса — рыжіе.
— Помилуйте, ма! Да и у него черные! сказала Фанни.
— Онъ прізжалъ для Эмли Буддъ, которая танцовала Коломбину въ ‘Арлекинскомъ Рожк или Наваринской Битв’, когда миссъ де-ла-Боски была больна, хорошая танцовщица и съ прекрасной фигурой для сцены, а онъ былъ богатый сахароваръ въ Сити и имлъ домъ за городомъ, въ Омертон. Онъ частенько возилъ ее въ тильбюри по Гозуэлль-Стрит-Роду и однажды они похали, да тихонько и обвнчались въ церкви св. Вароломея, въ Ститфильд. Теперь она держитъ свою карету и я видла ея имя въ газетъ: она была въ числъ распорядительницъ бала въ дом лорда-мера въ пользу женскаго пріюта. Посмотри также на леди Майрабель, дочь капитана Костигана: она была актриссой, вс знаютъ.
Такъ говорила мистриссъ Больтонъ и продолжала на ту же тему, то поглядывая сквозь оконную занавску, то перетирая кружки и тарелки и разставляя ихъ по мстамъ въ угловомъ шкап. Она кончила рчь, когда Фанни и она вытрясли, сложили столовую скатерть и уложили ее въ ящикъ въ стол.
Хотя Костигану прежде хорошо были извстны денежныя средства и ожиданія Пена, но я полагаю, Косъ забылъ свднія, пріобртенныя нсколько лтъ назадъ въ Четтерис, или, можетъ-быть, природный энтузіазмъ заставлялъ его преувеличивать доходы его друга. Онъ въ самыхъ блестящихъ краскахъ описалъ ферокскій паркъ мистриссъ Больтонъ, прогуливаясь съ ней, во время побга Пена съ Фанни, распространился объ огромномъ богатств знаменитаго дяди Пена, майора, и обнаружилъ самое близкое знакомство съ имуществомъ Артура, какъ денежнымъ, такъ и поземельнымъ. Очень-вроятно, что мистриссъ Больтонъ ночью думала объ этихъ предметахъ и мечтала, какъ ея Фанни будетъ разъзжать въ собственной карет, подобно старой подруг мистриссъ Больтонъ, танцовщиц на Уэлльскомъ театр.
При послдней операціи складыванія скатерти, эти дв женщины, по необходимости сошлись одна съ другой, и когда Фанни взяла скатерть и сдлала послднюю складку, мать взяла двушку за подбородокъ и поцаловала ее. На щекахъ Фанни снова вспыхнулъ румянецъ. Что онъ значилъ? Въ настоящее время нечего было тревожиться. Одно удовольствіе заставляло такъ краснть бдную Фанни. Бдная Фанни? Какъ? уже ли любовь опасна, оттого, что она такъ пріятна вначал и такъ горька подъ конецъ?
Посл объятія, мистриссъ Больтонъ нашла приличнымъ сказать, что ей надо уйдти по длу, и что Фанни должна остаться въ дворницкой, на это Фанни, посл слабаго возраженія, согласилась. Итакъ, мистриссъ Больтонъ надла шляпку, взяла корзинку, съ. которой хаживала на рынокъ, и отправилась, только-что она ушла, Фанни услась у окна, изъ котораго видна была дверь квартиры Боуса и не сводила глазъ съ этой части Шеффердс-Инна.
Бетси-Дженъ и Амелія-Анна жужжали въ одномъ углу на двор и показывали видъ, будто читаютъ книжку съ картинками, которую одна изъ нихъ держала вверхъ ногами. То была важная и страшная брошюра, изъ коллекціи мистера Бильгина. Фанни не слушала болтовню сестеръ, она ничего не замчала, кром дверей Боуса.
Наконецъ она слегка вздрогнула и глаза ея засіяли. Онъ выходить. Онъ долженъ будетъ опять проходить мимо ея двери. Но ея блдное личико тотчасъ же измнилось. Пенденнисъ, дйствительно, вышелъ, но за нимъ слдовали Боусъ. Они вмст прошли подъ аркою. Онъ только снялъ шляпу и поклонялся, увидвъ ее, но не остановился поговорить. Прошло три-четыре минуты — о, Боже мой, какъ длинны казались он Фанни! она нетерпливо ждала, что онъ зайдетъ къ ней, Боусъ воротился одинъ и зашелъ въ дворницкую.
— Гд ваша ма, моя милая? спросилъ онъ Фанни.
— Не знаю, отвчала Фанни съ досадой.— Кажется, мистеръ Боусъ, я не слжу за ма, куда она ходитъ.
— То-есть, смотрю ли я за матерью? сказалъ Боусъ съ обыкновенной своей меланхолической горечью.— Бетси-Дженъ, Амелія-Анна, подите сюда, я принесъ намъ по прянику, если вы будете хорошо читать.
Когда Бетси-Дженъ и Амелія-Анна выдержали экзаменъ, которому подвергъ ихъ Боусъ, они вознаграждены были пряничными медалями и ушли спорить за нихъ на двор. Между-тмъ Фанни взяла какое-то шитье и показывала видъ, будто занимается имъ, тогда-какъ душа ея была въ сильномъ волненіи и досад. Боу съ сидлъ насупротивъ выхода изъ дворницкой на улицу. Но особа, которую онъ, можетъ быть, надялся увидть, не являлась опять, и мисіриссь Больтонь пришла съ рынка и застала мистера Боуса вмсто особы, которую она также надялась видть. Читатель, можетъ-быть, угадаетъ, какъ зовутъ эту особу.
Свиданіе между Боусомъ и его гостемъ, когда они оба взошли наверхъ въ квартиру, занимаемую Боусомъ вмст съ потомкомъ милезійскихъ владтелей, было несовсмъ-удовлетворительно для того и другаго. Пенъ былъ угрюмъ. Если у Боуса и было что-нибудь на ум, онъ не хотлъ высказывать своихъ мыслей въ присутствіи капитана Костигана, который оставался въ комнат впродолженіе всего визита Пена, надо прибавить, что Костиганъ вышелъ изъ спальни только за нсколько минутъ до прихода этого джентльмена. Мы были свидтелями deshabille майора Пенденниса: захочетъ ли кто быть камердинеромъ другаго нашего героя, Костигана? Человку съ свжимъ обоняніемъ могло показаться, что капитанъ, передъ выходомъ изъ спальни, надушился эссенціею виски. Запахъ этой благовонной эссенціи несся отъ него, когда онъ радушно обнималъ своего постителя. Рука, совершавшая это объятіе, горестно тряслась, удивительно, какъ она могла держать бритву, которою бдный джентльменъ ежедневно работалъ на своемъ подбородк.
Комната Боуса была такъ же опрятна, какъ безпорядочна была комната его товарища. Скромный гардеробъ его скрывался за занавской, книга его и рукописныя ноты красиво расположены были на полкахъ, литографированный портретъ миссъ Фодрингэй въ роли мистриссъ Галлеръ, съ неровной подписью актриссы въ углу, постоянно вислъ надъ кроватью стараго джентльмена. Леди Майрабель писала гораздо лучше, чмъ умла писать миссъ Фодрингэй. Посл брака, леди трудилась усердно, чтобъ изучить искусство писанія, и когда нужно было написать пригласительную записку или поблагодарить за приглашеніе, отлично исполняла это дло. Боусъ, впрочемъ, больше любилъ прежній ея почеркъ, прежній способъ выраженія прекрасной артистки. Онъ имлъ только одинъ образчикъ новаго ея стиля — записку въ отвтъ на псню, сочиненную и посвященную леди Майрабель ея покорнйшимъ слугою Робертомъ Боусомъ, и этотъ документъ хранился въ его конторк вмст съ другими важными бумагами. Онъ училъ теперь Фанни Больтонъ пть и писать, какъ училъ въ прежнее время Эмли. Въ природ человка привязываться къ чему-нибудь. Когда отняли у него Эмли, онъ взялъ ей преемницу. Такъ человкъ, потерявъ ногу, беретъ костыль, или, потерпвъ кораблекрушеніе, привязывается къ плоту. Латюдъ, безъ-сомннія, отдалъ свое сердце женщин, прежде чмъ влюбился въ мышь, въ Бастиліи. Есть люди, которые въ молодости чувствуютъ или внушаютъ героическую страсть, а оканчиваютъ тмъ, что радуются ласкамъ или тревожатся болзнью пуделя. Но тяжело было Боусу и оскорбительно для его чувствъ, какъ человка и сантименталиста, что ему снова пришлось встртить Пена на своей дорог, ухаживавшаго за этой маленькой Фанни.
Между-тмъ Костиганъ былъ въ полной увренности, что его компанія совершенно пріятна мистерамъ Пенденнису и Боусу и что Пенденнисъ пришелъ именно съ тмъ, чтобъ сдлалъ визитъ ему. Онъ выразилъ свое удовольствіе за этотъ знакъ вжливости и общалъ заплатить за это одолженіе (это былъ не единственный долгъ капитана), по-крайней-мр нсколькими визитами своему молодому другу. Онъ благосклонно угощалъ его дневными новостями или, лучше сказать, новостями за десять дней до того, потому-что Пенъ, въ качеств журналиста, припомнилъ, что читалъ нкоторыя изъ новостей капитана въ Sporting and Theatrical Newspaper, газет, которая была оракуломъ Костигана. Онъ утверждалъ, что сэръ Чарльзъ и леди Майрабель ухали въ Баден-Баденъ и будто они сильно упрашивали и его, Костигана, пріхать туда къ нимъ. Пенъ замтилъ съ величайшею важностью, что Баден-Баденъ, какъ онъ слышалъ, мсто очень-пріятное и что великій герцогъ чрезвычайно гостепріименъ къ Англичанамъ. Костиганъ отвчалъ, что гостепріимство приличествуетъ великому герцогу, что онъ серьзно думаетъ постить его, и сдлалъ нсколько замчаній насчетъ великолпныхъ празднествъ въ Дублинскомъ Замк, при его превосходительств граф Понтантерри, на которыхъ онъ, Костиганъ, былъ смиреннымъ, но довольнымъ зрителемъ. И Пенъ, слушая эти часто-повторяемые и памятные разсказы, припомнилъ время, когда онъ отчасти врилъ имъ и имлъ нкоторое уваженіе къ капитану. Ему пришла на память Эмли, первая любовь, маленькая комната въ Четтерис и разговоръ съ Боусомъ на мосту. Онъ снова почувствовалъ совершенно-доброе расположеніе къ обоимъ старымъ своимъ пріятелямъ и отъ души пожалъ имъ руки, когда всталъ, чтобъ идти домой.
Пока капитанъ говорилъ, Пенъ погруженъ былъ въ другія, самолюбивыя размышленія, и совсмъ позабылъ о Фанни Больтонъ. Онъ вспомнилъ о ней только тогда, какъ Боусъ, прихрамывая, поплелся за нимъ по лстниц, очевидно, съ намреніемъ проводить его изъ Шеффердс-Инна.
Предосторожность мистера Боуса была несчастлива. Слабое преслдованіе бднаго старика возбудило гнва, въ мистер Артур Пенденнис. ‘Чортъ его побери! Что это значитъ, что онъ слдить за мной, какъ гончая собака?’ думалъ Пенъ. И онъ разразился хохотомъ, когда прибылъ въ Страндъ, въ свою квартиру и подумалъ о стратагем старика. То былъ нечестный смхъ,
Артуръ Пенденнисъ! Можетъ-быть, эта мысль поразила самого Артура, потому-что онъ, вслдъ за смхомъ, покраснлъ.
Онъ ушелъ изъ дома, чтобъ прогнать мысли, занимавшія его, каковы бы эти мысли ни были, и побывалъ въ разныхъ увеселительныхъ мстахъ, но безуспшно. Съ трудомъ взобрался онъ на самый верхъ панорамы, но когда, запыхавшись, поднялся туда, тамъ вмст съ нимъ очутилась и дума, которая не отставала отъ него. Онъ отправился въ клубъ и написалъ длинное письмо домой, письмо чрезвычайно-остроумное и саркастическое, въ которомъ, разумется, не сказалъ ни слова о Воксал и Фанни Больтонъ, полагая, что этотъ предметъ, какъ онъ ни интересуетъ его самого, не будетъ интересовать матери и Лауры. Ничто не могло остановить на себ его вниманія, ни романы и новыя книги, ни важный и почтенный Джоукинсъ (единственный человкъ въ город), который хотлъ вступить съ нимъ въ разговоръ, ни одно изъ развлеченій, которыя онъ пробовалъ, убжавъ отъ Джоукинса. Онъ проходилъ мимо Комическаго Театра за возвратномъ пути домой и увидлъ, что на аффиш, на воротахъ, красными буквами напечатаны пьесы: ‘Оглушительный Фарсъ’, ‘Катайся со смха’, ‘Старыя англійскія проказы’. Онъ пошелъ въ кресла и увидлъ милую мистриссъ Лири, какъ обыкновенно, въ мужскомъ плать, и знаменитаго буффа, Тома Горсмена, переодтаго женщиной. Переодванье Горсмена показалось ему гадкимъ, отвратительнымъ униженіемъ, плутовскіе взгляды и панталоны мистриссъ Лири не произвели на него ни малйшаго эффекта, и онъ опять засмялся, горько засмялся про-себя, вспомнивъ впечатлніе, какое она сдлала на него въ первую ночь по прізд его въ Лондонъ, такъ недавно еще, а между-тмъ какъ давно, давно!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
Въ саду Темпля или около него.

Мода уже давнымъ-давно покинула зеленый и хорошенькій садъ Темпля, въ которомъ Шекспиръ заставляетъ Йорка и Ланкастера рвать невинныя блыя и алыя розы, впослдствіи — эмблемы кровавыхъ войнъ. Ученый и пріятный сочинитель ‘Путеводителя во Лондону’ увряетъ насъ, что теперь ‘самый обыкновенный и дюжій розовый кустъ не въ-состояніи произвести ни бутончика въ этой дымной атмосфер’. Весьма-вроятно, что многіе изъ нынешнихъ обитателей этого квартала не знаютъ и мало думаютъ о томъ, растутъ ли тутъ розы или нтъ, и проходятъ старыя ворота только по пути къ теб на квартиру, или выходя куда-нибудь изъ дома. Писцы прокуpopовъ и стряпчихъ не носятъ розъ въ своихъ сумкахъ или портфеляхъ, когда бгутъ къ юрисконсультамъ, весьма-немногіе законники, прогуливаясь въ этомъ саду для моціона, безъ-coмннія, заботятся очень-мало о Йорк или Ланкастер, въ-особенности съ-тхъ-поръ, какъ закончены дла по поводу желзныхъ дорогъ. Одни разв антикваріи да литераторы смотрятъ на Садъ Темпля съ большимъ участіемъ и воображаютъ, какъ добрый сэръ Роджеръ де-Коверли прогуливается взадъ и впередъ съ мистеромъ Спектэторомъ, или какъ милый Оливеръ Гольдсмитъ въ павильйон размышляетъ о слдующемъ ‘Гражданин Міра’, или о новой пар платья, которую шьетъ ему портной, мистеръ Фильби, или о денежномъ письм, присланномъ мистеромъ Ньюбери. Ступая тяжелыми шагами по дорожк и двигаясь величаво въ кафтан табачнаго цвта и парик, горестно нуждающемся въ пудр и парикмахерскихъ щипцахъ, подходитъ къ нему великій докторъ Джонсонъ, а за нимъ Шотландецъ-лакей, который слдуетъ за лексикографомъ по пятамъ, оба они, и докторъ и лакей, пошатываются слегка отъ выпитаго ими въ ‘Митр’ портвейна, и мистеръ Джонсонъ приглашаетъ мистера Гольдсмита къ себ, на чашку чая съ миссъ Вилльямсъ. Славная вещь фантазія! Сэръ Роджеръ и мистеръ Спектэторъ для насъ такія же существенныя лица, какъ два ученые доктора и Шотландець, врный и подъ-хмлькомъ. Поэтическія фигуры ихъ живутъ въ вашей памяти, какъ живые люди, и такъ-какъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ былъ малый романическій и притомъ литераторъ, вовсе-непреданный юриспруденціи, какъ большая часть его сосдей, то нтъ ничего мудренаго, если и онъ вдавался въ поэтическія размышленія, когда избиралъ садъ Темпля мстомъ для своей прогулки и мечтаній на слдующій вечерь посл событій, разсказанныхъ нами въ предъидущей глав.
Въ воскресные вечера Темпль обыкновенно тихъ. Квартиры большею-частью пусты: юридическіе тузы даютъ большіе обды въ своихъ ломахъ, въ окрестностяхъ Бельгрэва или Тайборна, пріятные молодые адвокаты находятся на этихъ собраніяхъ и свидтельствуютъ свое почтеніе превосходному лафитту мистера Кьюси, или любезнымъ дочерямъ важнаго судьи, мистера Эрмайна, неприглашенные наслаждаются дешевою бараньею лопаткою и скромною полубытылкий портвейна въ клуб, занимая другъ друга и остальную честную компанію мстными анекдотами, или юридическими шутками и остротами. Въ жилыхъ комнатахъ Темпля ршительно нтъ живой души, кром бднаго мистера Кокля, который боленъ и которому прачка, готовитъ кашицу, кром мистера Тудля, аматра-виртуоза на флейт, который дудитъ-себ въ одиночеств съ утра до вечера въ третьемъ этаж, кром молодаго студента Тайгера, изъ открытыхъ оконъ котораго сигарочный дымъ валитъ столбомъ, и у дверей котораго множество блюдъ и покрышекъ отъ Дакка или изъ ‘Птуха’. Но, стой машина! Куда это занесла насъ фантазія? Вдь теперь каникулы и во всемъ Темпл остался одинъ только Пенденнисъ.
Можетъ-быть, и одиночество побудило Пена идти въ садъ. Хотя онъ прежде ни разу не входилъ въ его ворота и смотрлъ небрежно на цвтники и группы довольныхъ жителей Сити, весело прохаживавшихся по лужайк и широкой дорожк, укатанной вдоль рки, но въ этотъ вечеръ, отобдавъ одинъ въ таверн по сосдству Темпля, ему пришла фантазія прогуляться въ саду и насладиться пріятнымъ вечернимъ воздухомъ и видомъ Темзы. Побродивъ нсколько времени и наглядвшись на многія мирныя и счастливыя группы, онъ усталъ ходить и зашелъ въ одинъ изъ павильйоновъ, находящихся по обоимъ концамъ главной аллеи, и услся тамъ. Что его тяготило? Вечеръ былъ очаровательно-тихъ и свтелъ, трубы фабрикъ и заводовъ на противоположномъ берегу не дымились, пристани и машины казались розовыми и чистенькими, какъ-будто ихъ вымыли для праздника. Пароходы быстро сновали вверхъ и внизъ по рк, биткомъ-набитые воскресными пассажирами. Колокола многочисленныхъ церквей Сити звонили къ вечернему богослуженію. Пенъ могъ припомнить подобные этому тихіе воскресные вечера прежнихъ лтъ, когда онъ прохаживался съ матерью, обвивъ рукою ея станъ, по террасс передъ зеленой лужайкой Ферокса. Солнце освщало рчку Брауль, такъ же, какъ освщаетъ широкую Темзу, и величественно спускалось за высокія ильмы Клевринга и знакомую деревенскую церковь. Отъ этихъ ли мыслей, или просто отъ солнечнаго заката, явилась краска на лиц молодаго человка. Онъ отбивалъ на скамь тактъ, вторя колокольному звону, схлстывалъ кончикомъ платка пыль со своихъ лакированныхъ сапоговъ и вдругъ вскочилъ, топнулъ ногою и сказалъ: ‘Нтъ, такъ и быть, пойду домой!’ Съ этою ршимостью, которая свидтельствовала о бывшей передъ тмъ внутренней борьб, онъ вышелъ изъ павильйова.
Онъ едва не сшибъ съ ногъ двухъ малютокъ, ростомъ едва-ли ему по колно, припрыгивавшихъ по алле и отбрасывавшихъ къ востоку отъ себя длинныя тни.
Одна изъ малютокъ закричала ‘О!’, а другая засмялась, и съ плутовскимъ выраженіемъ на личик сказала: ‘Мисса Пенденнисъ!’ И Артуръ узналъ тотчасъ же своихъ двухъ маленькихъ пріятельницъ, Бетси-Дженъ и Амелію-Анни. Онъ покраснлъ при этомъ больше, чмъ когда-нибудь, схватилъ на руки двочку, которую чуть-было не опрокинулъ, взбросилъ ее въ воздухъ и поцаловалъ, Амелія-Анни раскричалась отъ этой неожиданной ласки.
Крикъ ея привлекъ двухъ дамъ, въ чистыхъ воротничкахъ, новыхъ лентахъ и важныхъ шаляхъ, а именно: мистриссъ Больтонъ, въ пунсовой шотландской шали и черномъ шелковомъ плать, и миссъ Фанни Больтонъ, въ желтомъ шарф, кисейномъ плать съ цвточками и съ парасолемъ, какъ слдуетъ настоящей леди. Фанни не сказала ни слова, хотя глаза ея блеснули привтствіемъ и сіяли очень-свтло, мистриссъ Больтонъ, сдлавъ выговоръ Бетси-Дженъ, сказала: ‘Ахъ мой Творецъ! Какъ же это чудно, что мы встртили васъ здсь? Надюсь, что вы здоровы, сэръ? Вдь престранно, Фанни, что мы здсь столкнулись съ мистеромъ Пенденнисомъ, ге?’ Надъ чмъ вы подсмиваетесь, mesdames? Когда молодой Крезъ гостилъ въ деревн, разв вы никогда, ни по какой странной случайности, не прогуливались съ вашею Фанни по аллеямъ разсадниковъ? Разв вамъ и вашей Фанни никогда не случалось слушать драгунскую музыку въ Брайтон, когда молодой де-Бутсъ или капитанъ Подморъ шли со звономъ вдоль плотины? Разв вы и ваша милая Франциска никогда случайно не посщали старую вдову Визи въ ея хижин, когда молодой кураторъ бывалъ у нея съ трактатомъ, приспособленнымъ къ ревматизмамъ? Или вы полагаете, что если случайности возможны въ замкахъ и джентльменскихъ домахъ, то ужь имъ и нельзя быть въ дом привратника?
А между-тмъ, то была чистйшая случайность, вотъ и все. Въ-теченіе вчерашняго разговора, мистеръ Пенденнисъ замтилъ, только безъ всякаго умысла, и отвчая на одинъ изъ вопросовъ миссъ Больтонъ, что хотя нкоторые дворы Темпля и очень-угрюмы, но въ нихъ есть также довольно-веселыя и пріятныя части, замтилъ, что въ-особенности пріятны т комнаты, которыя выходятъ окнами на рку, и сады, что сады очень-хорошенькіе, и тамъ гуляетъ по воскреснымъ вечерамъ много народа. И вотъ какимъ-образомъ сошлись вс наши знакомые, точь-въ-точь такъ же случайно, какъ бываетъ и въ высшемъ кругу. Ничего не могло быть невинне, проще и естественне!
Пенъ смотрлъ очень-важно, напыщенно и гранціозно. Онъ былъ необычайно-блестящъ и щеголеватъ въ своемъ костюм. Блые доковые панталоны и блая шляпа, пестрый галстухъ, лтній жилетъ, золотыя цпочки и запонки — все это давало ему видъ самый великолпный. И какъ это великолпіе шло къ нему! Былъ ли когда-нибудь подобный ему человкъ? подумалъ кто-то. Пенъ покраснлъ. ‘Какъ это ему къ лицу!’ сказала та же особа внутренно. Дти, увидя его въ первый разъ наканун, были до-того поражены его наружностью, что, посл ухода его, начали играть въ Пенденнисы. Маленькая Амелія-Анни, засунувъ свои пухленькіе пальчики въ рукавныя отверстія фартучка, какъ Пенъ длаль съ жилетомъ, сказала: ‘Смотри, Бетси-Дженъ, я буду мисса Пенденнисъ!’ Фанни хохотала до слезъ и замучила поцалуями свою маленькую сестрицу за эту продлку. И какъ она была счастлива, видя, что и Артуръ цалуетъ малютку!
Если Артуръ былъ красенъ, то Фанни, напротивъ, была очень-блдна и утомлена. Артуръ замтилъ это и ласково спросилъ о причин блдности.
— Я не спала всю ночь, отвчала Фанни, покраснвъ слегка.
— Я у нея погасила свчку и велла ей спать и перестать читать, вмшалась нжная мать.
— Такъ вы читали! Что же васъ такъ заинтересовало?
— О, это такъ хорошо! воскликнула Фанни.
— Что такое?
— Уальтера Лоррена, вздохнула Фанни.— Какъ я ненавижу эту Неэру и какъ люблю Леонору! и самъ Уальтеръ, о, какъ онъ милъ!
Какимъ образомъ добыла Фанни ‘Уальтера Лоррена’ и откуда узнала, что Пенъ его авторъ? Эта молоденькая особа помнила каждое слово, сказанное мистеромь Пенденнисомъ въ Воксал, какъ онъ сочиняетъ книги и пишетъ для газетъ. Какія книги? Ей такъ хотлось узнать объ этомъ, что она чуть не ршилась быть любезною съ мистеромъ Боусомъ, который со вчерашняго дня страдалъ отъ ея немилости, но она вздумала попробовать сперва счастья съ Костиганомъ. Она начала съ того, что ласкала капитана и улыбалась ему со всею привлекательностью, къ какой только была способна, помогала ему въ приготовленіяхъ къ обду и приводила въ порядокь его скромную спальню. Она была уврена, что блье его нуждается въ починк — и дйствительно, въ комод капитана были прекурьзные образчики полотняныхъ и бумажныхъ издлій. Она починитъ ему рубашки — вс его рубашки. Какія въ нихъ страшныя дыры, какія смшныя дыры! Она всунула личико въ одну илъ нихъ и смялась старому воину съ самымъ-милымъ кокетствомъ. Потомъ она вынесла его обденныя снадобья, припрыгивая по комнат, въ подражаніе танцамъ, которые видла въ театр, потомъ танцовала передъ буфетнымъ шкапомъ капитана, добыла изъ него бутылку виски и приготовила ему стаканъ грогу, котораго напередъ отвдала капельку и сдлала милую гримасу, капитанъ долженъ быль спть ей одну изъ своимъ псень — изъ своихъ миленькихъ псенъ — и научить Фанни, какъ ее птъ. И когда онъ сплъ одну ирландскую мелодію своимъ звучнымъ и дрожащимъ голосомъ, воображая, что плнилъ эту маленькую сирену, она ловко сдлала вопросикъ объ Артур Пенденнис и его роман, получивъ отвтъ, ей ужь не нужно было ничего больше и она бросила капитана, который собирался спть другую псню, оставила обденный подносъ въ сняхъ, а рубашки на стул, и побжала, что было силъ, домой.
Капитанъ Костиганъ, какъ онъ объявилъ Фанни, не былъ литературнымъ характеромъ, и не имлъ еще времени прочитать замчательное произведеніе своего молодаго друга, но собирался купить себ экземпляръ его при первомъ случа. Онъ зналъ объ имени романа Пена изъ того, что многіе постители Задней Кухни, Финюкенъ, Блодьеръ и другіе, говорили о мистер Пенденнис и не вс очень-дружелюбно: Блодьеръ уврялъ, что Пенъ зазнавшійся франтикъ, а Гуленъ удивлялся, какъ Дулепъ не падаетъ ему пинковь, и проч.— говорили о мистер Пенденнис и при этомъ давали ему прозвище Уальтера Лоррена: и вотъ какъ онъ знаетъ объ этомъ и можетъ сообщить Фанни требуемыя ею свднія.
— И она пошла въ библіотеку и спросила эту книгу, сказала мистриссъ Больтонъ:— да не въ одну, а во многія, и въ однхъ книга была, да отдана читать, а въ другихъ не было. И въ одной она нашла книгу, да ея не хотли дать безъ гинеи заклада, а у нея гинеи не было, она и прибжала ко мн въ слезахъ — разв не въ слезахъ Фанни?— и я дала ей гинею, нечего длать.
— О я была въ такомъ страх, чтобъ кто-нибудь не пришелъ туда и не перебилъ ея у меня! сказала Фанни съ пылающими щеками:— о! какъ она мн нравится!
Артуръ быль тронутъ этимъ невиннымъ сочувствіемъ: оно до крайности льстили ему и было пріятно.
— Такъ вамъ поправилась моя книга? Если хотите подняться ко мн, я могу… нтъ, я вамъ принесу экземпляръ… нтъ, пришлю. Доброй ночи. Благодарю, благодарю, Фанни. Благослови васъ Богъ. Я не могу оставаться съ вами. Прощайте, прощайте.
И пожавъ ей еще разъ ручку и кивнувъ ея матери и сестрамъ, онъ вышелъ изъ сада.
Онъ удвоилъ шаги, разставшись съ семействомъ Больтоновъ и выбжалъ изъ воротъ, повторяя про себя: ‘Милое, милое твореніе, милая Фанни! Ты стоишь ихъ всхъ. Клянусь небесами, я желалъ бы, чтобъ Шэндонъ былъ здсь. Я похалъ бы домой къ матушк. Я долженъ ее видть. Не хочу, нтъ не хочу, помоги мн’.
Говоря это и шагая изо всхъ силъ, такъ-что прохожіе на него оглядывались, онъ налетлъ на одного маленькаго старичка и замтилъ, что это Боусъ.
— Вашъ покорнйшій слуга, сэръ, сказалъ мистеръ Боусъ, съ саркастическимъ поклономъ, приподнявъ свою старую шляпу.
— Желаю вамъ добраго вечера, отвчалъ Артуръ сердито.
— Я васъ не останавливаю и не желаю заставлять васъ слдовать за мною снова. Я спшу домой, сэръ. Добраго вечера.
Боусъ подумалъ, что Пенъ, врно, имлъ особенную причину спшить домой.
— Гд он? воскликнулъ старикъ.— Вы знаете, о комъ я говорю. Он не въ вашихъ комнатахъ, сэръ, нтъ? Он сказали Больтону, что идутъ въ церковь Темпля, а тамъ ихъ не было. Он у васъ на квартир, непремнно у васъ, мистеръ Пенденнисъ.
— Годдемъ, сэръ! закричалъ Пенденнисъ въ ярости.— Такъ ступайте же со мною и посмотрите сами, у меня ли он.
И Боусъ, снявъ сначала шляпу и поклонившись, послдовалъ за молодымъ человкомъ.
Ихъ не было въ его комнатахъ, какъ мы знаемъ. Но когда сады были заперты, об женщины, посл тоскливо-проведеннаго вечера, пошли съ дтьми въ Лемб-Куртъ и остановились у фонарнаго столба въ центр сквера, оттуда он посмотрли вверхъ, въ окна четвертаго этажа, гд и увидли зажженую свчу, потомъ эта пара безумныхъ направилась домой, таща за собою усталыхъ малютокъ. Мистеръ Больтонъ былъ тогда погруженъ въ глубокомысленное занятіе своимъ грокомъ, въ привратницкой лож Шеффердс-Инна.
Мистеръ Боусъ оглядлся въ комнат, занимаемой молодымъ человкомъ, и пріобртшей весьма-немного украшеній съ-тхъ-поръ, какъ мы ее въ первый разъ видли. Старая этажерка Уаррингтона и хромавшая мебель, письменный столъ Пена, заваленный кучею бумаги — все это представляло видъ весьма-неблестящій.
— Хотите заглянуть въ наши спальни, мистеръ Боусъ? сказалъ онъ съ горечью:— или не убралъ ли я малютокъ въ угольную яму?
— Вашего слова довольно, мистеръ Пенденнисъ, отвчалъ Боусъ грустнымъ тономъ.— Вы говорите, что ихъ здсь нтъ, и я вамъ врю. И надюсь, что он никогда не были здсь и никогда не будутъ.
— Клянусь честью, сэръ, вы очень-добры, выбирая для меня моихъ знакомыхъ, сказалъ Артуръ надменно: — и предполагая, что мое общество можетъ причинить кому-нибудь зло. Я знаю васъ и помню какъ вы были добры въ прежніе годы, мистеръ Боусъ, иначе я говорилъ бы съ вами сердите, чмъ теперь о какомъ-то нестерпимомъ преслдованіи, которому вы меня подвергаете. Вы вчера проводили меня изъ вашего Инна, какъ-будто подозрвали, что я украду что-нибудь. Тутъ Пенъ замялся и по краснлъ, замтивъ, что далъ промахъ, которымъ Боусъ немедленно воспользовался.
— Я и теперь держусь того мннія, что вы пришли собственно съ воровскимъ намреніемъ, извините, вы сами такъ выразились. Не-уже-ли вы станете утверждать, будто бы пришли въ Шеффердс-Иннъ съ цлью навстить бднаго стараго скрипача Боуса, или привратницу, мистриссъ Больтонъ? О, конечно, нтъ! Такой блестящій джентльменъ, какъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ, не удостоилъ бы заглянуть на мой чердакъ, или сидть въ кухн у прачки, еслибъ не имлъ на то своихъ причинъ, и мое убжденіе то, что вы приходили украсть сердце хорошенькой двушки, да, мистеръ Артуръ Пенденнисъ. Вотъ какъ поступаете вы, молодые денди и фешонэбльные джентльмены. Для васъ это забава, а каково для Больтоновъ, для игрушекъ вашихъ, которыми вы потшаетесь? Я знаю васъ, сэръ. Знаю вашъ эгоизмъ, вашу заносчивость, вашу гордость.
Боусъ вышелъ изъ первоначальнаго вопроса, и Пенъ былъ очень-радъ отклонить преніе отъ пункта, который былъ главнымъ къ нему поводомъ. Артуръ разразился хохотомъ, за который просилъ извиненія у Боуса.
‘Да, я джентльменъ и живу въ отели на три пролета ступеней вверхъ, и съ ковромъ, почти такимъ же красивымъ какъ вашъ, мистеръ Боусъ. Жизнь моя протекла въ обидахъ ближнимъ, неправда-ли, сэръ? Почтенный мои мистеръ Боусъ, все это очень-хорошо въ комедіи, когда Джобъ Торнберри шлепаетъ себя по груди и спрашиваетъ своего противника, какъ онъ сметъ обижать честнаго человка и врываться къ очагу Британца? Но въ дйствительной жизни, и говоря человку, который трудится для насущнаго хлба неменьше васъ, годятся ли такія вещи, посудите сами? Сдлалъ ли я вамъ какое-нибудь зло? Поднималъ ли я когда-нибудь носъ передъ вами? Разв вы не имли ко мн пріязни еще въ ранней моей молодости, въ т дни, когда мы съ вами были оба романтиками? Полноте, мистеръ Боусъ, перестаньте сердиться и будемъ снова друзьями.
— Т дни были другое дло: тогдашній мистеръ Артуръ Пенденнисъ былъ честный и пылкій малый, можетъ-быть, заносчивый, но честный. Я любилъ васъ тогда, потому-что вы были готовы жертвовать собою для женщины.
— А теперь, сэръ?
— А теперь времена перемнились и вы хотите, чтобъ женщина погибла ради васъ. Я знаю этого ребенка, сэръ. Я всегда говорилъ, какая участь виситъ надъ ея головою. Она набила себ воображеніе романами, бредитъ любовью и влюбленными, и едва замчаетъ, что ходитъ но полу кухни. Я училъ это дитя. У нея много дарованій и много привлекательныхъ качествъ, могу васъ уврить. Я привязался къ этой двушк, сэръ. Я бдный одинокій старикъ и веду жизнь, которая мн вовсе не нравится, среди разгульныхъ весельчаковъ, наводящихъ на меня грусть. У меня за свт только это дитя. Пожалйте меня, мистеръ Пенденнисъ, и не отнимайте ее у меня… о! не отнимайте ее!
Голосъ старика задрожалъ при этихъ словахъ. Звуки его тронули Пена и подйствовали на него гораздо-больше, чмъ принятый Боусомъ въ начал разговора угрожавшій и язвительный тонъ,
— Увряю васъ, сказалъ Пенъ:— вы неправы передо мною, если воображаете, что я замышляю зло противъ бдненькой Фанни. Я увидлъ ее въ первый разъ въ жизни, въ пятницу вечеромъ. Я съ нею встртился, и Костиганъ бросилъ ее на мою дорогу совершенно-случайно. Я не имю тутъ никакихъ намреній… то-есть…
— То-есть вы знаете очень-хорошо, что она сумасбродная двушка, а мать ея несовсмъ-умна, то-есть вы встрчаетесь съ нею въ саду Темпля и, разумется, нечаянно, то-есть, когда я засталъ ее вчера за книгою вашего сочиненія, она гнушалась мною. Да и на что я гожусь, какъ не на то, чтобъ надо мною смялись? безобразный старичишка, жалкій скрипачъ, который ходитъ въ изношенномъ кафтан и добываетъ себ хлбъ, потшая музыкою публику таверны? Вы утонченный джентльменъ, конечно. У васъ надушеный носовой платокъ и кольцо на пальц. Вы ходите обдать къ знати. Предлагалъ ли кто хоть корку когда-нибудь старому Коусу? Я между-тмъ я могъ бы быть не хуже васъ. Я былъ бы геніемъ, еслибъ мн посчастливилось, да и жилъ бы съ великими умами Англіи. Но ничто мн не удавалось. У меня нкогда было честолюбіе и я сочинялъ комедіи, поэмы, музыку — никто не хотлъ меня слушать. Мн не случалось еще любить женщины, которая бы надо мною не насмялась, и вотъ я дожилъ до старости, и одинъ-одинъ! Не отнимайте у меня эту двушку, мистеръ Пенденнисъ, говорю сто разъ, оставьте ее мн хоть на нсколько времени дольше. До вчерашняго дня она была со мною какъ дочь. Зачмъ вы стали между нами и заставили ее смяться надъ моей старостью, надъ моимъ безобразіемъ?
— Въ этомъ, по-крайней-мр, я невиненъ, возразилъ Артуръ съ чмъ-то похожимъ на вздохъ.— Клянусь вамъ честью, мистеръ Боусъ, я бы желалъ никогда не видать этой двушки. Мое призваніе — не гнусное обольщеніе. Я не воображалъ, что произвелъ на бдную Фанни какое-нибудь впечатлніе, до… до сегодняшняго вечера. И тогда, сэръ, мн было прискорбно, и я бжалъ отъ искушенія, когда наткнулся на васъ. И, прибавилъ онъ, съ рдющими щеками, чего въ наступающей темнот старикъ не могъ видть, и съ замтнымъ трепетаніемъ голоса:— я не боюсь сознаться въ этомъ вамъ, сэръ: въ сегодняшній воскресный вечеръ, когда звонили колокола церквей, я думалъ о моемъ родительскомъ дом и о живущихъ тамъ двухъ женщинахъ, чистыхъ, непорочныхъ и добрыхъ. И я бжалъ сюда, когда встртился съ вами, чтобъ избгнуть грозившей мн опасности и молить у Всемогущаго Бога силъ исполнить мой долгъ.
Посл этихъ словъ Артура настало молчаніе. Когда гость его заговорилъ снова, тонъ его былъ кротокъ и дружественъ. Прощаясь съ Пеномъ, Боусъ попросилъ позволенія пожать ему руку, и посл теплаго, дружескаго пожатія съ обихъ сторонъ, старикъ извинился передъ Пеномъ, что ошибся въ немъ, и сдлалъ ему нсколько привтствій, заставившихъ молодаго человка сжать его руку еще разъ съ самымъ искреннимъ чувствомъ. Разставаясь съ нимъ у дверей своей квартиры, Артуръ сказалъ, что далъ себ обтъ и надется, что мистеръ Боусъ можетъ на него положиться.
— Конецъ этой молитв, отвчалъ старикъ и сталъ потихоньку спускаться съ лстницы.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Опять счастливая деревня.

Въ начал этой исторіи, мы имли случай говорить о маленькомъ городк Клевринг, находящемся по сосдству родительскаго дома мистера Артура Пенденниса, и о нкоторыхъ обитателяхъ этого мста, такъ-какъ тамошнее общество не было ни особенно интересно, ни пріятно, то мы и не очень распространялись о немъ. Мистеръ Самуэль Гокстеръ, тотъ самый джентльменъ, съ которымъ мы недавно познакомились въ Воксал, былъ однимъ изъ самыхъ блестящихъ свтилъ маленькаго городка, когда посщалъ его на вакансіи: онъ оживлялъ тамъ столы друзей своихъ, остроуміемъ училища Сент-Бартоломью и разсказами о фешонэбльныхъ лондонскихъ обществахъ, которыя онъ посщалъ.
Мистеръ Гобнелль, молодой джентльменъ, побитый Пеномъ по поводу фодрингэйской исторіи, былъ любимымъ гостемъ за чайнымъ столомъ мистриссъ Гокстеръ, матери Самуэля Гокстера, когда еще былъ школьникомъ въ Клеврингской Первоначальной Школ, онъ имлъ свободный входъ въ аптеку, гд зналъ дорогу къ тамариндовымъ банкамъ, и душилъ свой носовой платокъ розовою водою. Въ этотъ періодъ своей жизни онъ почувствовалъ склонность къ миссъ Софи Гокстеръ, на которой и женился посл кончины своего отца, и которую перевезъ въ свой домъ въ Уарренъ, на разстояніи нсколькихъ миль отъ Клевринга.
Семейство Гобнелля жило тамъ съ давнихъ поръ, обладая небольшою фермою, или мызой, и занимаясь хозяйствомъ. Отецъ мистера Гобнелля сломалъ старый фермерскій домъ и выстроилъ другой, великолпный и выбленный, съ обширными конюшнями, завелъ въ гостиной фортепьяно, держалъ стаю гончихъ и принялъ титулъ сквайра Гобнелля. Когда сынъ водворился на его мст, семейство уже было формально признано въ числ окрестныхъ сквайровъ. И Сэмъ Гокстеръ, въ Лондон, имлъ нкоторое право хвастать въ Сент-Бартоломью имніемъ зятя и разсказывать удивляющимся товарищамъ о его собакахъ, лошадяхъ и гостепріимств.
Каждый годъ, въ такое время, когда мистриссъ Гобнелль была, по обыкновенію, занята своими увеличивавшимися обязанностями въ дтской, Гобнелль прізжалъ повеселиться въ Лондонъ, останавливался въ Тевистон и наслаждался вмст съ молодымъ Гокстеромъ всми городскими удовольствіями. Эскоттъ, театры, Воксалъ и разгульныя таверны веселаго сосдства Ковент-Гардена посщалъ добрый сквайръ въ обществ своего ученаго шурина. Когда Гобнелль былъ въ Лондон, то жилъ тамъ полондонски, какъ самъ онъ отзывался, и когда возвращался на западъ Англіи, всегда привозилъ для мистриссъ Гобнелль новую шляпку и шаль, и замнялъ утонченныя увеселенія Лондона сельскими забавами и занятіями въ-теченіе остальныхъ одиннадцати мсяцевъ.
Сэмъ Гокстеръ велъ переписку съ своимъ зятемъ и сообщалъ ему отборныя столичныя новости, въ отвтъ на корзинки съ зайцами и куропатками, и варенья, посылаемыя къ нему сквайромъ и его добродушною женою. Чета эта не знала на свт юноши боле-блестящаго и граціознаго. Онъ былъ жизнью и душою ихъ дома, когда прізжалъ къ нимъ гостить, и псни его, анекдоты и фарсы производили громадный восторгъ въ цломъ Уаррен. Сэму удалось спасти жизнь своего старшаго малютки-племянника, вынувъ изъ его горлышка рыбью кость: словомъ, онъ былъ величайшимъ любимцемъ въ дом зятя и сестры.
Какъ-будто на зло, Пенъ опять столкнулся съ мистеромъ Гокстеромъ, всего три дня спустя посл стычки ихъ въ Воксал. Врный своему общанію, Пенъ не ходилъ къ Фанни и старался выжить ее изъ памяти занятіями или развлеченіями. Онъ сильно работалъ въ своей комнат, хотя безъ большаго прока, и, въ качеств критика Палл-Малльской Газеты, накинулся яростно на одну поэму и романъ, подвергнутые его суду. Умертвивъ авторовъ, онъ пошелъ обдать въ одинокій клубъ Поліанта, гд обширныя пустыни только пугали его и длали еще угрюме. Онъ опять пошелъ искать развлеченія въ театръ. Вся масса зрителей гремла бшенымъ хохотомъ и рукоплесканіями, а онъ видлъ только пошлый и противный фарсъ. У сценическаго фарсра опустились бы руки, еслибъ онъ взглянулъ на печальную фигуру Пена. Пенъ едва зналъ, что вокругъ него происходитъ: сцены проходили одна за другою, какъ лихорадочныя виднія. Потомъ онъ вздумалъ заглянуть въ Заднюю Кухню, обычный притонъ его и Уаррингтона, такъ-какъ Пену еще вовсе не хотлось спать. Наканун онъ прошелъ пшкомъ миль двадцать, черезъ Гемптед-Коммонъ и по гендонскимъ закоулкамъ, чтобъ возбудить сонъ усталостью, а между-тмъ, все-таки не спалъ всю ночь. Онъ пошелъ въ Заднюю Кухню. Ему было отрадно видть стараго Боуса. Боусъ былъ по обыкновенію тамъ, засдая за своимъ фортепьяно. Въ Задней Кухн пли въ тотъ вечеръ нсколько чудовищно-комическихъ псенъ, такъ-что зала трещала отъ взрывовъ хохота. Какъ странно все это казалось Пену! Онъ могъ видть одного только Боуса. Право, было удивительно, какъ въ потухшемъ волкан (мистеръ Пенъ называлъ такъ свою грудь) могло еще горть такое пламя! Два первые дня разожгли его, а два вторые дня воздержанія раздули его до бшенства. Размышляя объ этомъ и вливая въ себя стаканъ за стаканомъ, Артуръ, какъ-будто нарочно, увидлъ мистера Гокстера, также изъ театра и входившаго теперь въ комнату съ двумя или тремя товарищами. Гокстеръ шептался съ ними, къ большой досад Пена, который чувствовалъ, что дло идетъ о немъ. Гокстеръ расположился съ своими пріятелями за тмъ же столомъ, гд сидлъ Пенъ и прямо противъ него, кивнулъ ему фамильярно и протянулъ грязную руку.
Пенъ поздоровался съ своимъ землякомъ. Онъ думалъ, что поступилъ съ нимъ черезчуръ и безполезно-жестоко въ прошлую ихъ встрчу. Гокстеру, совершенно-довольному собою и цлымъ свтомъ, и въ голову не приходило, чтобъ онъ могъ быть кому-нибудь непріятенъ: маленькая ссора ихъ въ Воксал была такою бездлицей, о которой онъ уже давнымъ-давно забылъ.
Питомецъ Галена и Иппократа потребовалъ четыре порціи портера, которыми тотчасъ же началъ освжаться вмст съ пріятелями, и придумывалъ съ чего бы начать разговоръ съ Пеномъ. Онъ попалъ именно на предметъ, самый непріятный для нашего молодаго джентльмена.
— Веселая была ночь въ Воксал — не правда ли? сказалъ онъ, подмигнувъ очень-хитро.
— Очень-радъ, что она вамъ понравилась, отвчалъ бдный Пенъ, стеная внутренно.
— Я чертовски кутнулъ… необычайно… насъ нсколько ребятъ обдало въ Гринич. А вдь хорошенькая тряпичка висла у васъ на рук, а? Кто эта фигурка?
Этого было слишкомъ-много для Артура.
— Послушайте, мистеръ Гокстеръ, разв я длалъ вамъ какіе-нибудь вопросы о васъ самихъ?
— Я не разумлъ ничего обиднаго… извините… что вы такъ разсердились? возразилъ удивленный Гокстеръ.
— Помните вы, что произошло между нами въ ту ночь? спросилъ Пенъ, съ возраставшимъ гнвомъ.— Вы забыли? Очень можетъ быть. Вы были пьяны, какъ сейчасъ сами замтили, и очень-грубы.
— Чорть возьми! да вдь я просилъ у васъ прощенія, сказалъ Гокстеръ, покраснвъ до ушей.
— Вы это сдлали и я извинилъ васъ отъ всего сердца. Но, если вы припомните, я просилъ васъ сдлать мн одолженіе и вычеркнуть меня изъ списка вашихъ знакомыхъ, а въ-случа встрчи въ публик, не трудиться узнавать меня. Не угодно ли вамъ помнить это на будущее время, и такъ-какъ псня теперь начинается, то позвольте оставить васъ наслаждаться музыкой въ волю.
Онъ взялъ шляпу, поклонился одурвшему Гокстеру и вышелъ изъ-за стола. Товарищи Гокстера, посл краткой паузы изумленія, подняли надъ нимъ такой бшеный хохотъ, что предсдатель Задней Кухни долженъ былъ войдти и заревть имъ: ‘Тише, джентльмены! Неугодно ли вамъ замолчать!’ Любимую псню публики начали при уход Пена изъ Задней Кухни. Пенъ льстилъ себя надеждою, что владлъ собою какъ-нельзя-лучше. Ему даже хотлось, чтобъ Гокстеръ былъ въ воинственномъ расположеніи духа: онъ бы охотно поколотилъ его или кого бы то ни было. Пенъ ушелъ домой. Дневная работа, обдъ, комедія, грокъ, ссора — ничто его не развлекало, и эту ночь онъ провелъ не лучше прошедшей.
Нсколько дней спустя, мистеръ Сэмъ Гокстеръ написалъ Гобнеллю письмо, главнымъ сюжетомъ котораго былъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ. Сэмъ описывалъ дянія Пена въ столиц и его проклятое важничанье съ прежними друзьями, онъ говорилъ, что это отъявленный развратникъ, настоящій Донъ Жуанъ: такого человка, когда онъ прідетъ въ деревню, не должно впускать въ дома честныхъ людей. Онъ видлъ его въ Воксал, гд онъ танцовалъ съ невинной двушкой, которую намревается погубить. Онъ слыхалъ отъ одного ирландскаго джентльмена, служившаго прежде въ арміи и посщавшаго тотъ самый клубъ, котораго онъ, Гокстеръ, былъ членомъ, слышалъ, кто такая эта несчастная двушка, эта жертва зазнавшагося выскочки, и онъ думалъ предостеречь лучше всего ея отца и проч. и проч.— Потомъ въ письм были обыкновенныя городскія новости, изъявленія благодарности за присланныхъ кроликовъ и крайней готовности принимать и впередъ такіе знаки дружбы.
Почти регулярно разъ въ годъ, какъ мы уже говорили, были крестины въ Уаррен, и теперь он пришлись какъ-разъ на другой день посл полученія Гобнеллемъ письма Гокстера. Младенца, двочку, окрестили именемъ Майры-Лукреціи, но двумъ крестнымъ матерямъ, миссъ Майр Портменъ и мистриссъ Пайбусъ изъ Клевринга. Такъ-какъ Гобнелль, какъ водится, сообщилъ полученное имъ письмо жен, то и мистриссъ Гобнелль не преминула сообщить его содержаніе обимъ кумушкамъ. Хороша была эта исторія и еще въ лучшемъ вид разгласилась она въ одинъ день по всему Клеврингу!
Майра не говорила объ этомъ своей мама, да и не могла говорить о такихъ вещахъ, но за то мистриссъ Пайбусъ не имла подобнаго повода къ деликатничанью. Она переговорила объ этомъ предмет не только съ мистриссъ Портменъ, но также съ мистеромъ и высокородною мистриссъ Симке, съ мистриссъ Глендерсъ (причемъ дочери послдней были напередъ высланы изъ комнаты), съ мадамъ Фрибсби и, словомъ, со всмъ клеврингскимъ обществомъ. Мадамъ Фрибсби взглянула украдкою на портретъ своего милаго латника и въ глубину собственной памяти уязвленнаго сердца: сказала, что мужчины останутся мужчинами, а покуда останутся мужчинами, останутся обманщиками, она въ задумчивости продекламировала нсколько строчекъ изъ Скоттова Марміона, и спросила, гд наконецъ искать покоя обманутому сердцу? У мистриссъ Пайбусъ недоставало словъ на выраженіе всей ненависти, ужаса и презрнія, которыхъ достоинъ злодй, способный къ такому низкому поведенію. Вотъ къ чему ведетъ избалованность, заносчивость, мотовство, важничанье (Пенъ отказался однажды отъ удовольствія пить чай у мистриссъ Пайбусъ) и посщеніе грязныхъ обществъ этого новйшаго Вавилона! Мистриссъ Портменъ сознавалась нехотя, что пагубное потворство матери испортило мальчика, что литературные успхи вскружили ему голову, а буйныя страсти заставили его забыть т правила добродтели, которыя съ такимъ стараніемъ внушалъ ему съ молодыхъ лтъ докторъ Портменъ. Глендерсъ, этотъ ужасный драгунскій капитанъ, посвистывалъ и подшучивалъ за обдомъ, узнавъ интересную новость отъ жены, за что мистриссъ Глендерсъ назвала его грубіяномъ и выслала изъ комнаты дочерей, когда родитель хохоталъ и потшался. Мистеръ Симкье былъ спокоенъ, но скоре доволенъ этою новостью, чмъ недоволенъ: она только подтверждала ему то мнніе, которое онъ всегда имлъ объ этомъ злополучномъ молодомъ человк, не потому, чтобъ онъ зналъ о немъ что-нибудь дурное, или читалъ хоть строчку его зловредныхъ сочиненій, нтъ, избави Богъ! но чего можно было ожидать отъ юноши съ такимъ ужаснымъ, горестнымъ, прискорбнымъ недостаткомъ серьзнаго направленія? Пенъ былъ сюжетомъ другаго разсужденія въ диссидентскомъ обществ, причемъ опасности Лондона, преступность сочиненія и чтенія романовъ были ясно выставлены въ одинъ воскресный вечеръ многочисленной и жадно-слушавшей толп диссидентовъ. Они не утруждали себя вопросомъ: виновенъ ли Пенъ или нтъ? Они приняли злодйскій поступокъ его какъ фактъ дознанный, и… эти философы стали взапуски забрасывать бднаго Пена каменьями.
На другой день мистриссъ Пенденнисъ, одна, и чуть не падая отъ усталости и душевнаго волненія, пошла, или лучше сказать, избжала въ ректорію, чтобъ посовтоваться съ добрымъ докторомъ Портменомъ. Она получила безъименное письмо: какая-то сердобольная душа сочла обязанностью всадить ножъ въ сердце доброй женщины, которая въ жизнь свою не сдлала зла никому, получила письмо съ подробнымъ описаніемъ преступленія Пена. Она была въ такомъ состояніи ужаса и тревоги, что на нее жалко было смотрть. Два или три часа этой муки успли состарить е. Въ первую минуту волненія она уронила письмо, Лаура прочитала его, покраснла и вся задрожала, го отъ досады. ‘Какъ подло!’ воскликнула она.— ‘Это неправда, нтъ, мама, это неправда!’
— ‘Это правда, и ты въ этомъ виновата!’ закричала Елена съ яростью.— ‘Зачмъ ты ему отказала, когда онъ просилъ твоей руки? Зачмъ ты убила мое сердце и отказала ему? Ты причина его преступленія. Ты заставила его броситься въ объятія этой… этой женщины. Не говори со мною… Не отвчай. Я теб никогда этого не прощу, никогда! Марта, дай мн шаль и шляпку. Я пойду одна. Я не хочу чтобъ ты шла со мною. Поди прочь. Оставь меня, жестокая. О, зачмъ ты навлекла на меня этотъ позоръ!’ И приказавъ дочери и прислуг оставаться дома, она побжала по дорог къ Клеврингу.
Докторъ Портменъ, взглянувъ на письмо, подумалъ, что ему знакомъ этотъ почеркъ. Разумется, онъ уже зналъ въ подробности обвиненіе, тяготвшее надъ Пеномъ. Противъ своего убжденія, можетъ-быть (достойный докторъ, какъ и большая часть насъ, смертныхъ, имлъ значительную природную способность принимать неблагопріятные отзывы о ближнихъ), онъ старался утшить Елену, доказывалъ, что клевета эта пришла безъ подписи, а потому должна быть дломъ какого-нибудь мерзавца, что обвиненіе можетъ быть несправедливо… должно быть несправедливо, наврно… что Пена должно выслушать самого, прежде чмъ осудить его окончательно, что сынъ такой матери, конечно, неспособенъ къ такому преступленію, и проч., и проч.
Елена увидла сразу всю слабость его возраженій.
— Вы врите тому, что онъ это сдлалъ, сказала она: — вы это сами знаете. О! зачмъ я оставила его, докторъ Портменъ, зачмъ отпустила отъ себя? Но онъ не можетъ быть безчестенъ, нтъ, онъ не безчестенъ… вы этого вдь не думаете? Вспомните его поведеніе съ тою… съ другою женщиной… какъ безумно онъ ее любилъ! Онъ былъ тогда честнымъ мальчикомъ, и теперь также. И я благодарю Бога, да! на колняхъ благодарю Бога, что онъ заплатилъ деньги Лаур. Вы сказали, что онъ добръ… вы вдь сами это говорили. И теперь, если эта женщина любить его (а вы знаете, он должны его любить), если онъ похитилъ ее изъ дома, или она завлекла его, что еще вроятне… вдь что жь, она должна быть его женою и моею дочерью? И онъ долженъ оставить этотъ ужасный свтъ и воротиться ко мн, къ своей матери, докторъ Портменъ. Да, мы подемъ за нимъ и привеземъ его сюда, да! привеземъ непремнно, и будетъ снова радость для… для кающагося гршника. Подемте сейчасъ же, уважаемый другъ, сію же…
Елена не могла договорить, она упала въ обморокъ. Ее перенесли на постель въ дом растроганнаго доктора и послали за медикомъ. Она пролежала всю ночь опасно-больная. Лаура пришла къ ней, или, скоре, въ ректорію, потому-что она не хотла видть Лауру. Докторъ Портменъ, все продолжая уговаривать и утшать вдову, а въ то же время и самъ становясь смле въ оправданіяхъ Артура и увренне въ его невинности, когда увидлъ ужасную горесть матери, написалъ Пену о носившихся обвинительныхъ слухахъ, и убдительно упрашивалъ разорвать связь, столь пагубную для него самого и для его душевнаго спасенія, и столь горестную для всхъ любящихъ его.
А Лаура?… разв ея сердце не было растерзано преступленіемъ Артура и отчужденіемъ Елены? Каковъ былъ ударъ для невинной двушки, видвшей, что она разомъ лишилась всей любви, которою только и дорожила на земл?

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
которая чуть не сдлалась послднею.

Письмо доктора Портмена отправилось по адресу въ Лондонъ. Въ это время достойный ректоръ прилагалъ вс свои усилія и все краснорчіе, чтобъ довести мистриссъ Пенденнисъ хоть до спокойнаго ожиданія отвта, который, какъ докторъ старался думать, или по-крайней-мр, какъ онъ настоятельно уврялъ, доставитъ имъ удовлетворительныя извстія о поведеніи мистера Пена. Желаніе Елены хать въ Лондонъ и лично представить сыну всю порочность его поступка, было неисполнимо на день или на два. Докторъ не позволилъ даже перевезти ее въ Фероксъ въ-теченіе всего перваго дня, и она очутилась снова на своемъ канапе непрежде какъ на другое утро, съ врною, хотя и безмолвною Лаурой подл себя.
Къ-несчастію для него самого и для всхъ, Пенъ прочиталъ назидательное письмо доктора Портмена не раньше какъ много недль спустя посл того, какъ оно было сочинено. День за днемъ ожидала вдова отвта сына на вопіявшія противъ него обвиненія, а собственная болзнь ея усиливалась отъ тревожнаго и обманутаго каждый день ожиданія. Тяжко было Лаур выносить это мучительное безпокойство, видть страданія нжнолюбимаго ею существа, и, что было тягостне всего, видть отчужденіе Елены и переносить боль отвергнутаго сердца. Но она длала что могла и милосердыя Небеса вняли ея чистымъ и постояннымъ молитвамъ, и помогли ей исполнить свято свой долгъ, она исполняла его безъ шума, мольбы, которыя она возсылала о дарованіи ей силъ и твердости, исходили изъ души ея втихомолку, въ ея комнат: поэтому мы лучше будемъ молчать о ея душевной борьб. Есіь вещи, которыя также точно не терпятъ болтовни изустной или печатной, какъ цвтокъ не можетъ цвсти въ духот бальной залы. Мы скажемъ только одно, что двушка истинно-добрая — прекраснйшій изъ всхъ цвтковъ поднебесья, и что мы смотримъ съ любовью и удивленіемъ на ея безмолвную грацію, чистое благоуханіе и нжную красоту. Кроткія и прекрасныя существа! Не тяжко ли видть и васъ подъ гнетомъ горестей и подъ косою неумолимой смерти, видть чахнущихъ отъ болзней, томимыхъ долгими страданіями, или срзанныхъ внезапнымъ ударомъ судьбы въ полномъ цвт? Одно можемъ сказать, что Небеса ‘любя наказываютъ’ и длаютъ эти чистыя души боле-чистыми, посредствомъ повторенныхъ испытаній.
Итакъ, Пенъ не получалъ письма, хотя оно было должнымъ образомъ отдано на почту, принесено врнымъ почтальйономъ въ Лемб-Куртъ и наконецъ положено прачкою на столъ, вмст съ остальною корреспонденціей Пена. При этомъ случа мистриссъ Фленагань, по обыкновенію, освжилась джиномъ мистера Артура Пенденниса.
Т изъ нашихъ почтенныхъ читателей, которые взяли на себя трудъ слдить за жизненнымъ поприщемъ мистера Артура, и наблюдать нравственныя стороны и особенности характера своего знакомца, вроятно, уже замтили въ чемъ именно состоялъ его главный недостатокъ, и съ какимъ именно врагомъ ему боле всего приходилось бороться. Немалому числу изъ насъ, о возлюбленная публика! приходится воевать съ тмъ же разбойникомъ, негодяемъ, который пользуется всякимъ случаемъ подстрекнуть насъ на проказы, втянуть насъ въ ссоры, вовлечь въ праздность, дурное общество, и проч., и проч. Однимъ словомъ, величайшимъ врагомъ Пена былъ онъ-самъ: и, такъ-какъ онъ всю жизнь потакалъ этому господину, нжилъ, лелялъ и баловалъ его, то плутъ сдлался грубіяномъ, какъ всегда бываетъ съ избалованными слугами, при малйшей попытк принудить его къ чему-нибудь, или заставить сдлать что-нибудь не по его вкусу, онъ является дерзкимъ до бшенства. Тмъ, кто привыкъ приносить жертвы, Лаур, напримръ, которая не могла жить безъ того, чтобъ не отказаться отъ собственнаго удовольствія для удовольствія другихъ — для тхъ это очень-легко, но Пенъ, непривыкшій ни къ какому роду самопожертвованія, мучился страшнымъ образомъ, когда и ему пришлось заплатить свою долю, и ворчалъ преяростно, видя себя обязаннымъ не длать того, чего ему хотлось.
Онъ ршился не видать больше Фанни и держалъ свое слово. Онъ пытался изгнать изъ своей головы помышленіе объ этой молоденькой волшебниц постоянными занятіями, движеніемъ, разгуломъ, обществомъ. Вслдствіе этого онъ работалъ слишкомъ-много, гулялъ и здилъ верхомъ слишкомъ-много, лъ, пилъ и курилъ слишкомъ-много: а между тмъ вс истребленныя имъ сигары и весь поглощенный пуншъ не вытснили изъ его распаленнаго мозга образа маленькой Фанни, и къ концу недли такого форсированнаго существованія, нашъ молодой джентльменъ слегъ въ постель въ горячк. Пусть читатель, которому никогда не случалось имть горячки въ наемной квартир, пожалетъ о бдняк, посщенномъ такою бдою.
Комитетъ изъ стремящихся къ замужеству особъ, или какихъ бы то ни было добрыхъ людей, долженъ былъ бы прибгнуть къ Личу или Крюнкшенку, или какому бы ни было остроумному живописцу современныхъ глупостей, и заказать ему коллекцію рисунковъ, которые бы изображали вс ужасы холостой жизни въ наемныхъ покояхъ, и наводили бы зрителя на помышленія о лучшемъ образ существованія. Ну что можетъ быть безотрадне одинокаго завтрака холостяка? завтрака съ чернымъ котелкомъ на огн камина, въ середин лта, или, что еще хуже, съ огнемъ, выгорвшемъ объ Рождеств, черезъ полчаса по уход прачки изъ пріемной комнаты? Хозяинъ этого уединенія вступаетъ въ эту комнату изъ спальни, пробираемый дрожью, и ему приходится начинать день охотою за дровами или углемъ, прежде чмъ онъ начнетъ свои ученыя занятія, онъ долженъ еще исполнить обязанности мистриссъ Фленаганъ, отлучившейся безъ спроса. Или, опять, какой богатый сюжетъ для живописца представляетъ жилетъ холостяка, часть одянія, въ которую онъ хочетъ облечься, когда уже пора идти обдать, когда на этомъ жилет онъ не находитъ пуговокъ! Или, напримръ, что вы скажете о возвращеніи холостяка на квартиру, посл веселыхъ рождественскихъ праздниковъ, проведенныхъ у добрыхъ людей, въ уютномъ деревенскомъ домик, наполненномъ хорошенькими личиками и ласковымъ привтомъ? Онъ оставляетъ свой чемоданъ внизу до утра, зажигаетъ огарокъ на тускломъ пламени закопченаго фонаря сней, входитъ въ пустое жилище свое, и единственные предметы, которыя ждали его и радуются его возвращенію — это рождественскіе счеты, съ любезностью разложенные на его письменномъ стол. Прибавьте къ этимъ сценамъ горестную картину болзни холостяка — и цны квартиръ Темпля начнутъ падать съ самаго выхода въ свтъ предлагаемаго нами живописнаго изданія. Если здоровому человку горько и скучно жить въ такомъ одиночеств, то каково же больному? Проводить ночи страданія и безсонницы, жаждать утра и появленія прачки, принимать лекарство изъ своихъ рукъ и по своимъ часамъ, не имть другихъ собесдниковъ, кром собственной болзненной фантазіи и лихорадочныхъ мыслей. Нтъ доброй руки, которая бы подала вамъ питье, когда васъ мучитъ жажда, или поправила подушку, которая мнется подъ вашей пылающей головой: все это такъ горестно и убійственно, что мы лучше не станемъ распространяться о подобныхъ ужасахъ, а только отъ души пожалемъ бдныхъ холостяковъ Темпля, которымъ приходится каждый день бороться съ такою участью.
Такая участь постигла и Артура Пенденниса посл всхъ описанныхъ нами излишествъ, которымъ онъ себя подвергалъ. Въ одну ночь онъ легъ спать больной и проснулся на утро еще въ худшемъ состояніи. Единственнымъ постителемъ его въ тотъ день былъ типографскій ‘чортикъ’, изъ конторы Палл-Малльской Газеты, котораго нашъ сочинитель старался удовлетворить по мр силъ. Усилія его за работой увеличили лихорадку: онъ могъ доставить только часть ‘оригинала’ гораздо-меньше того, сколько онъ долженъ былъ послать въ газету. Шэндонъ былъ за границей, Уаррингтонъ въ провинціи, а потому помочь было некому, и политическіе и редакторскіе столбцы газеты явились весьма-тощими, такъ-какъ помощникъ редактора не зналъ чмъ ихъ наполнить.
Мистеръ Финюкенъ бросился на квартиру Пена и нашелъ его въ такомъ дурномъ сосгояніи, что самъ, какъ добродушный Ирландецъ, принялся работать за товарища и представилъ публик рядъ статей политическихъ и критическихъ, которыя, безъ-сомннія, оказались весьма-поучительвыми для читателей Палл-Малльской Газеты. Идеи о величіи Ирландіи, геніи и добродтеляхъ этой страны, лились великолпно изъ-подъ пера Финюкена, Шэндонъ наслаждавшійся спокойствіемъ и купаньями въ Булони, пробгая однажды присланный къ нему журналъ, сразу узналъ руку великаго помощника редактора, и сказалъ со смхомъ жен, бросивъ ей нумеръ газеты:
— Смотри-ка, Мери, мой другъ, вотъ опять работа нашего Джека.
И дйствительно, Джекъ былъ теплымъ другомъ и ревностнымъ бойцомъ своей партіи: когда перо попадалось ему въ руки, онъ рдко упускалъ случай извстить свтъ, что Рафферти первый живописецъ въ Европ, и что непостижима мелочная зависть Королевской Академіи, которая такъ упорно не принимаетъ его въ свои члены, или, что въ Вест-Энд носится молва о назначеніи мистера Руни, члена Парламента, губернаторомъ Баратаріи: однимъ словомъ, чтобъ не вклеить въ какой бы ни было сюжетъ похвалы Круглымъ-Башнямъ и Гигантской-Дорог. Кром-того, что онъ работалъ за Пена, по мр силъ и умнья, этотъ добрякъ предложилъ ему провести подл его кровати свои субботній и воскресный праздники, но тотъ отказался и упросилъ Финюкена не лишать себя удовольствія, увряя съ благодарностью, что больному полезне оставаться одному.
Ужиная въ Задней Кухн въ пятинцу, посл окончанія газетныхъ трудовъ, Финюкенъ увдомилъ капитана Костигана о болзни своего молодаго пріятеля въ Темпл. Капитанъ вспомнилъ объ этомъ разговор два дня спустя, и пошелъ въ воскресенье вечеромъ навстить больнаго. Онъ засталъ мистриссъ Фленаганъ въ слезахъ, въ пріемной комнат, и услышалъ отъ нея дурныя всти насчетъ этого бднаго, малаго молодаго джентльмена, лежавшаго въ спальн. Положеніе Пена разстроило мистриссъ Фленаганъ дотого, что она должна была прибгать къ бутылк съ джиномъ для подкрпленія себя на перенесеніе горести, причиняемой ей страданіемъ молодаго человка. Когда она лзла къ больному съ нжными попеченіями, внимательность ея длалась нестерпимою для больнаго, и онъ съ досадою просилъ ее не приближаться къ нему. Это удвоило горесть и слезы мистриссъ Фленаганъ, и требовало для нея новыхъ спиртуозныхъ подкрпленій. Капитанъ сдлалъ этой женщин весьма-серьзный выговоръ за ея неумренность и выставилъ ей на видъ вс пагубныя послдствія, которыя могутъ произойдти, если она и впредь будетъ вести себя такъ же неблагоразумно.
Пенъ, хотя и былъ въ сильномъ лихорадочпомъ жару, однакожь весьма-обрадовался посщенію Костигана. Онъ услышалъ его знакомый голосъ изъ другой комнаты, съ горячностью позвалъ его къ себ, благодарилъ за посщеніе и просилъ ссть подл своей кровати и побесдовать съ нимъ. Капитанъ пресерьзно пощупалъ пульсъ молодаго человка (его собственная липкая рука остановилась на минуту отъ своей всегдашней дрожи, покуда палецъ его лежалъ на жил Пена): пульсъ бился страшно, лицо Пена горло какъ въ огн, глаза были тусклы и налиты кровью, борода небрита съ недлю. Пенъ заставилъ гостя ссть, и ворочаясь на постели, недоставлявшей ему покоя, пробовалъ весело болтать съ капитаномъ о Задней Кухн и Воксал, и когда бы имъ опять туда собраться, и о Фанни — что длаетъ этотъ ребенокъ?
— Да что длаетъ этотъ ребенокъ? Мы знаемъ, какъ она воротилась печально домой, въ воскресный вечеръ съ недлю тому назадъ, увидла огонь въ вашемъ окн, тогда-какъ вы имли свиданіе съ Коусомъ. Старый Боусъ воротился домой вскор посл Больтона, и заглянулъ мимоходомъ въ ихъ комнатки, но, съ весьма-грустнымъ лицомъ. Фанни опять безпокойно спала и неразъ будила маленькихъ сестеръ своимъ ворочаньемъ. Она уже не смла читать ночью ‘Уальтера Лоррена’: отецъ былъ дома и не позволилъ бы держать огня. Книга, однако, лежала подъ ея подушкой и она часто ощупывала ее. Только-что она начала засыпать рано утромъ, маленькія сестры ея зашевелились, точь-въ-точь какъ раннія птички. Хотя она была очень-сердита на Боуса, однако пошла въ обычный часъ убирать его комнату, и добрый музыкантъ заговорилъ съ нею.
— Я вчера вечеромъ видлъ мистера Пенденниса, Фанни.
— Видали? Я такъ и думала, отвчала Фанни, смотря съ гнвомъ на грустнаго старика.
— Я полюбилъ тебя съ-тхъ-поръ, какъ мы перебрались жить сюда. Ты была тогда ребенкомъ, было время, когда ты меня любила, Фанни — только это кончилось дня три или четыре тому назадъ, съ-тхъ-поръ, какъ ты увидла этого джентльмена.
— И теперь, я полагаю, вы начнете говорить о немъ дурное. Говорите, мистеръ Боусъ, вы этимъ заставите меня любить васъ еще больше.
— Совершенно-напротивъ: по моему мннію онъ очень-добрый и честный молодой человкъ.
— Право! вы знаете, что, скажите вы хоть слово противъ него, я впередъ никогда не буду говорить съ вами, никогда! кричала миссъ Фанни, она стиснула кулакъ и принялась ходить взадъ и впередъ по комнат. Боусъ слдилъ и замчалъ за мылкою молодою двушкой, удивленный и съ угрюмымъ участіемъ. Щеки ея горли, она вся дрожала, глаза блистали любовью, досадой, смлостью.— Вы хотли говорить о немъ дурное, но не смете, да, не смете!
— Я зналъ его много лтъ тому назадъ, продолжалъ Боусъ: — когда онъ былъ почти такъ же мололъ, какъ ты теперь, и онъ имлъ тогда романическую привязанность къ дочери нашего капитана Костигана, теперешней леди Майрабель.
Фанни засмялась.
— Я полагаю, были и другіе люди, которые тогда имли романическую привязанность къ миссъ Костиганъ. Я не хочу слышать о нихъ.
— Онъ хотлъ жениться на ней, но ихъ лта были совершенно-несоразмрны, а также и званіе въ жизни. Она не хотла выйдти за него, потому-что у него не было денегъ. Она поступила очень-благоразумно, отказавъ ему, они оба были бы несчастливы и она не годилась на то, чтобъ жить въ его семейств и не могла доставить ему дома счастье. Мистеръ Пенденнисъ долженъ проложить себ дорогу въ свт и жениться на женщин изъ своего круга. Женщина, которая истинно любитъ мужчину, не станетъ губить его будущность, ссорить его съ семействомъ и вовлекать его въ бдность и несчастіе для своего удовольствія. Честная двушка не сдлаетъ этого ни ради себя, ни ради того, кого она любитъ.
Досада и воинственность Фанни вдругъ превратились въ печаль и мольбу.
— Что я знаю о женитьбахъ, мистеръ Боусъ? Было ли объ этомъ когда-нибудь слово? Что такое было между мною и этимъ молодымъ джентльменомъ, за что люди могутъ говорить обо мн такъ жестоко? Не я сдлала это, ни Артуръ, то-есть мистеръ Пенденнисъ, что мы встртились съ нимъ въ Воксал: — меня и ма взялъ туда капитанъ Костиганъ. Мы и не думали ничего дурнаго, я уврена. Онъ пришелъ и помогъ намъ, и былъ такъ добръ, такъ добръ! Потомъ, онъ зашелъ навстить насъ: и это было очень, очень-много, что такой важный джентльменъ какъ онъ, былъ такъ учтивъ съ нами, бдняками. И вчера ма и я, пошли только гулять въ садъ Темпля, и… и… тутъ она разразилась всегдашнимъ, безотвтнымъ женскимъ аргументомъ — слезами, и закричала: ‘О! лучше бы я умерла! лучше бы лежала въ могил, и никогда, никогда не видала его!’
— Онъ говорилъ то же самое, Фанни. И Фанни спросила всхлипывая:
— Почему, почему можетъ онъ желать, чтобъ никогда меня не видать? Разв я сдлала ему какое-нибудь зло?
На это музыкантъ разсказалъ ей свой вчерашній разговоръ съ Артуромъ, доказывалъ, что Пенъ не могъ и не долженъ былъ думать жениться на ней, и что она, если дорожитъ своимъ честнымъ именемъ, должна также стараться забыть его.
Фанни разсталась съ музыкантомъ, убжденная его доводами, но все-таки при своемъ мнніи, она дала общаніе избгать грозившей ей опасности и возвратилась въ ложу, гд прямо разсказала все матери. Она говорила о любви своей къ Артуру, и наивно оплакивала неравенство состояній, недопускающее брака между ними.
— Вотъ леди Лайонсъ, говорила Фанни: — о, ма! какъ я любила мистера Мэкреди, когда онъ женился на ней, и Полину, за то что она была такъ врна своему Клоду и всегда думала о немъ, а онъ воротился къ ней, офицеромъ, несмотря на вс опасности! И если вс восхищаются Полиной (она этого заслуживаетъ за свою врность къ бдному человку), то почему Артуръ долженъ стыдиться если любитъ бдную двушку? Не то чтобъ мистеръ Артуръ любилъ меня… О, нтъ, нтъ! я его не стою. Такой поэтъ! пишетъ такъ прекрасно и смотритъ такъ важно! Онъ, врно, знатной фамиліи, только не владетъ еще своими помстьями. Можетъ-быть, они у его дяди. О! еслибъ я могла, я пошла бы служить ему, работать для него, быть его рабою, право, пошла бы! Я бы ничего больше не желала, ма, только бы видть его по утрамъ, и онъ бы, можетъ-быть, сказалъ: ‘Здравствуй Фанни’, или ‘Благослови тебя Богъ, Фанни’, какъ сказалъ въ воскресенье. И я работала бы и работала, и сидла бы цлыя ночи, и училась бы, и читала много, и старалась сдлаться достойною его. Капитанъ говоритъ, что мать его живетъ въ деревн и что она тамъ важная дама. О! какъ бы я желала пойдти къ ней въ услуженіе, ма! Я знаю длать много разныхъ вещей и шью право хорошо, и… и онъ бы иногда прізжалъ домой, и я его видла бы!
Головка бдняжки упала на плечо матери и она дала полную волю слезамъ, къ которымъ, какъ водится, присоединились и слезы матери.
— Не думай о немъ, Фанни. Если онъ не прійдетъ сюда въ другой разъ, онъ ужасный, злой человкъ.
— О, не называйте его такъ, ма! Онъ лучше всхъ людей, лучше и добре. Боусъ говоритъ, что и онъ несчастливъ, потому-что долженъ оставить бдняжку Фанни. Вдь не онъ виноватъ, если мы встртились? такъ не онъ виноватъ, если я не должна больше видть его. Боусъ говоритъ, что этому не должно быть, и онъ говоритъ правду, ма. Онъ меня забудетъ, но я не забуду его никогда, нтъ! Я буду молиться за него и любить его всегда, пока я не умру, и я умру отъ этого, непремнно умру, я тогда душа моя всегда будетъ подл него.
— Ты забываешь свою бдную мать, Фанни, ты меня убьешь, если будешь такъ говорить. Нтъ, ты еще увидишь его. Я уврена, что увидишь. Онъ, наврно, прійдетъ сегодня. Онъ, какъ дв капли воды, похожъ на влюбленнаго. Когда молодой человкъ, Эмли Боддъ, пришелъ къ ней въ первый разъ, его отослалъ старый Боддъ (Боддъ былъ очень-почтенный старичокъ и первая віолончель въ оркестр на водахъ), да и семейство молодаго-малаго не хотло слышать объ этомъ. Однакожъ онъ пришелъ-таки опять. Мы вс знали, что онъ прійдетъ. Эмили и сама это говорила, и онъ женился на ней, этотъ тоже придетъ къ теб — замть слова матери и вспомни меня, если онъ не прійдетъ, моя милая.
Разговоръ ихъ быль прерванъ приходомъ мистера Больтона къ ужину. При появленіи отца, мать и дочь сейчасъ же замолчали. Мистриссъ Больтонъ начала ластиться къ сердитому помощнику похороннаго подрядчика и сказала:— ‘Ахъ, мой Творецъ! кто бы подумалъ, что ты теперь не въ своемъ клуб, Больтонъ? Фанни, приготовь ужинать твоему па. Чего ты хочешь, Больтонъ? Бдной двочк что-то попало въ глазъ, и я смотрла что съ нею, когда ты вошелъ’. При этомъ она тиснула руку дочери въ вид предостерегательнаго сигнала, и слезы Фанни высохли въ одно мгновеніе, потомъ, при помощи того удивительнаго притворства и той силы самообладанія, которыми природа снабдила женщинъ какъ оборонительнымъ оружіемъ, вс слды волненія и муки Фанни исчезли, она сла за шитье въ уголокъ и казалась такою спокойною и прилежною, что беззаботный родитель и не могъ заподозрить ничего особеннаго.
Все окружавшее бдную двушку какъ-будто сговорилось подстрекать и усиливать ея страсть, какъ мы сейчасъ видли. Мать поощряла ее, и самыя слова Боуса, которыми онъ думалъ потушить пламя въ молодой груди, только разжигали эту несчастную горячку. Пенъ не былъ безчестнымъ молодымъ человкомъ: Пенъ поступилъ благородно, избгая свиданій съ нею. Этотъ добрый, великолпный юноша, съ душистыми каштановыми волосами и золотыми цпочками, однимъ словомъ: Пенъ любилъ ее! И онъ дйствительно любилъ ее, или по-крайней-мр любилъ бы ее такъ лтъ пять тому назадъ, прежде чмъ свтъ зачерствилъ пылкаго и беззавтнаго мальчика, прежде чмъ онъ научился стыдиться безрасчетной страсти, и бояться, чтобъ свтъ не указывалъ на него пальцемъ.
Кто не скажетъ, что Пенъ былъ совершенно правъ, избгая женитьбы на двушк безъ воспитанія, изъ низшаго сословія? Родныхъ ея джентльменъ не можетъ признать, а манеры ея-самой вовсе не соотвтствуютъ новому ея положенію. Какой философъ не сказалъ бы Пену, что, въ-случа появленія такихъ страстишекъ, самое лучшее избавляться отъ нихъ — дать имъ пройдти и вылечивать ихъ, что отъ любви не умираютъ ни мужчины, ни женщины, и что тотъ и другая, найдя невозможнымъ соединиться узами брака, должны покориться судьб, забыть другъ друга и искать другой привязанности? А вдь, между-тмъ, Коусъ сказалъ бы кое-что и противъ такихъ умозрній. Можетъ-быть, Боусъ и былъ правъ, когда ему нравилась страсть Пена, слпая, безразсчетная страсть, которая длала его готовымъ жертвовать всмъ для любви… наконецъ, пусть лучше этотъ пунктъ останется спорнымъ, и всякій моралистъ ршаетъ его по-своему.
Мы можемъ сказать одно: при свтской опытности, пріобртенной мистеромъ Пеномъ, онъ презрительно разхохотался бы при иде о женитьб на безденежной двушк изъ кухни. При такомъ принятомъ убжденіи, онъ, конечно, поступалъ какъ честный человкъ, подавляя несчастную склонность, которую онъ могъ чувствовать къ бдненькой Фанни.
Случилось, что вечеромъ того самаго дня, когда капитанъ Костиганъ постилъ Пена, почтенный майоръ Пенденнисъ прибылъ въ городъ изъ Бокстона, гд здоровье его значительно поправилось, и тотчасъ же послалъ Моргана навдаться объ Артур и пригласить его назавтра утромъ къ завтраку въ Бюри-Стритъ. Майоръ былъ въ Лондон только проздомъ, по дорог въ Стилльбрукъ, къ милорду Стейне, звавшему его на охоту за куропатками.
Морганъ воротился къ своему господину съ предлиннымъ лицомъ. Онъ видлъ мистера Артура: мистеръ Артуръ очень-худъ, мистеръ Артуръ лежитъ въ горячк. Къ нему непремнно надобно послать доктора и, по мннію Моргана, положеніе мистера Артура очень-опасно.
Творецъ милосердый! вотъ печальныя новости! А майоръ еще намревался вести племянника съ собою въ Стилльбрукъ и выхлопоталъ для него приглашеніе у маркиза Стейне! Самъ онъ долженъ туда хать: нельзя же бросить маркиза Стейне, притомъ горячка, можетъ-быть, заразительная, можетъ-быть, у него корь — у майора кори не было, и въ его лта такая болзнь вещь опасная.
— Есть кто-нибудь при Артур?
Морганъ сказалъ, что кто-то няньчится съ мистеромъ Артуромъ. Майоръ спросилъ, кто его лечить? Морганъ отвчалъ, что онъ справлялся объ этомъ, но ему сказали, что къ мистеру Пенденнису не приходилъ никакой докторъ.
Майору крайне была досадна болзнь племянника. Онъ хотлъ навстить его, но какая польза Артуру, если и дядя его получитъ горячку? Собственное здоровье дяди такъ плохо, что ему нельзя ухаживать ни за кмъ, и разв только за собою. Но молодому человку нужно медицинское пособіе — и это важне всего. Вслдствіе этого Морганъ былъ немедленно отправленъ съ запиской къ пріятелю майора Пенденниса, доктору Гуденоффу, который, къ-счастью, случился на ту пору въ Лондон и дома, и который бросилъ свой обдъ и черезъ полчаса подъхалъ въ каретк къ Верхнему-Темплю.
Майоръ просилъ добраго доктора завернуть къ нему съ встями о племянник въ клубъ, гд самъ онъ расположился обдать, и тотъ захалъ туда вечеромъ. Дло было очень-серьзное, паціентъ лежалъ въ сильнйшей горячк, и докторъ немедленно пустилъ кровь. Завтра утромъ докторъ задетъ къ нему прежде чмъ ко всмъ прочимъ своимъ больнымъ. Майоръ легъ спать безутшный. Когда Гуденоффъ завернулъ къ нему на другой день, по своему общанію, медику пришлось выслушать предлинный разсказъ о собственныхъ недугахъ майора Пенденниса, прежде-чмъ онъ могъ заговорить о положеніи его племянника.
Артуръ провелъ ночь очень-дурно, такъ сказала доктору его… его сидлка, въ часъ у него былъ бредъ. Это можетъ кончиться худо: лучше немедленно послать за его матерью. Майоръ тотчасъ написалъ къ мистриссъ Пенденнисъ, съ самыми учтивыми предосторожностями. Самому ему идти къ племяннику теперь невозможно, при его собственномъ болзненномъ состояніи.
— Могу ли я пригодиться ему на что-нибудь, любезный докторъ? спросилъ онъ.
Докторъ отвчалъ съ особеннымъ смхомъ,
— Нтъ.
Онъ полагалъ, что майоръ не поможетъ ничмъ молодому человку, что собственное драгоцнное здоровье майора нуждается въ поправленіи, и ему лучше хать въ деревню и пожить тамъ нсколько времени, что самъ онъ будетъ прізжать къ паціенту по два раза въ день и сдлаетъ для него все, что только можетъ.
Майоръ поклялся честью, что еслибъ онъ могъ принести какую-нибудь пользу, бросился бы опрометью на квартиру племянника, но онъ пошлетъ туда Моргана съ приказаніемъ устроить все. какъ слдуетъ. Онъ просилъ доктора писать ему съ каждою почтой въ Стилльбрукъ (всего сорокъ миль отъ Лондона), и если что-нибудь случится, общалъ, что тогда онъ явится немедленно на Лемб-Куртъ.
Майоръ выполнялъ свои родственный долгъ посредствомъ повреннаго и почты.
— Какъ тутъ иначе поступить? разсуждалъ онъ съ докторомъ.— Вы знаете сами, въ подобныхъ случаяхъ лучше всего не безпокоить бдняка. Если ему сдлается хуже, нечего и длать, а если онъ начнетъ поправляться, лучше всего дать ему какъ-можно-больше покоя, докторъ. Въ этомъ вы, безъ-сомннія, согласны со мною?
Такимъ-образомъ нашъ старый джентльменъ успокоивалъ свою совсть. Онъ въ тотъ же день похалъ по желзной дорог въ Стилльбрукъ — въ періодъ, занимаемый нашимъ разсказомъ, желзныя дороги успли уже родиться, хотя еще и не проникли въ сосдственныя Фероксу страны — и явился въ обычномъ порядк и съ завитымъ парикомъ за обденнымъ столомъ маркиза Стейне. Но отдадимъ справедливость майору Пенденнису: во время обда онъ былъ очень-печаленъ и угрюмъ. Уэггъ и Венгэмь трунили надъ нимъ, спрашивали, не страдаетъ ли онъ несчастною любовью, и вообще потшались на его счетъ. Посл обда онъ проигралъ въ вистъ, и дйствительно побилъ козыремъ старшую пику своего партнра. Мысли о больномъ мальчик, которымъ онъ гордился и котораго любилъ по-своему, не давали ему спать ночью и безпрестанно тревожили его.
На слдующее утро онъ получилъ письмо незнакомаго почерка: оно было отъ мистера Боуса, увдомлявшаго, что мистеръ Артуръ Пенденнисъ провелъ ночь довольно-сносно, и что онъ сообщилъ ему это извстіе по желзной дорог, узнавъ отъ доктора Гуденоффа о желаніи майора Пенденниса получать свднія касательно здоровья своего племянника.
На другой день, около полудня, майоръ собрался на охоту вмст съ нсколькими гостившими у маркиза Стейне джентльменами, ожидая экипажей, общество стояло на террас передъ домомъ, когда подъхалъ кебъ отъ сосдней станціи желзной дороги, и изъ него выскочилъ сдой старичокъ, въ довольно-изношенномъ костюм, старичокъ спросилъ майора Пенденниса. То былъ мистеръ Боусъ. Онъ отвелъ майора въ сторону и говорилъ ему очень-серьзно, большая часть присутствовавшихъ догадалась, по испуганному лицу майора, что случилось нчто-важное.
Уэггъ сказалъ:
— Это полицейскій пріхалъ за майоромъ, но никто не смялся его шутк.
— Галло! Что тамъ такое, Пенденнисъ? закричалъ лордъ Стейне своимъ рзкимъ голосомъ.
— То… то… что мой племянникъ умеръ! отвчалъ майоръ и залился слезами. Чувство взяло верхъ надъ вамъ.
— Еще не умеръ, милордъ, но былъ очень-худъ, когда я пыхалъ изъ Лондона, сказалъ Боусъ тихимъ голосомъ.
Въ это время подъхала бричка маркиза. Маркизъ взглянулъ на часы.
— Вамъ остается двадцать минутъ, чтобъ захватить почтовый поздъ. Скачите въ нее, Пенденнисъ — и катай, что есть силъ, слышишь, сэръ? прибавилъ онъ кучеру съ дополнительнымъ жестомъ.
Экипажъ понесся быстро съ Пенденнисомъ и его товарищемъ, и надемся, что читатели извинятъ на этотъ разъ выразительное словцо милорда Стейне.
Отъ станціи майоръ поспшно похалъ въ Темпль и засталъ тамъ дорожную карету, загромоздившую весь тсный переулокъ. Изъ нея вышли дв дамы и спрашивали дорогу у привратниковъ. Майоръ взглянулъ на кузовъ кареты и увидлъ на немъ истертый гербъ своей фамиліи. То была старая карета его брата, сдланная много, много лтъ тому назадъ, а дамы, спрашивавшія, гд квартира бднаго Пена, были — его мать и Лаура.
Майоръ поспшно догналъ ихъ, взялъ сестру подъ-руку, поцаловалъ ея руку, и они втроемъ вошли въ Лемб-Куртъ и стали подниматься по темной и длинной лстниц.
Они тихонько постучались у дверей, на которыхъ было имя Артура: имъ отворила Фанни Больтонъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Критическая глава.

Когда Фанни увидла двухъ дамъ и боязливое лицо старшей изъ нихъ, на которомъ написанъ былъ невыразимый ужасъ и безпокойство, бдная двушка догадалась сразу, что передъ нею мать Пена: было сходство между искаженными страхомъ чертами блднаго лица матери и искаженнымъ болзнью лицомъ сына, который метался въ горячк на постели. Фанни пытливо посмотрла на мистриссъ Пенденнисъ и потомъ на Лауру: на лиц послдней не было ни малйшаго выраженія, оно было холодно и безчувственно какъ мраморъ. Ожесточеніе было на лицахъ обихъ, ни одна не обнаружила ни малйшаго милосердія или участія къ Фанни. Бдняжка взглянула на майора, но глаза стараго джентльмена были упорно потуплены, и онъ только украдкою посматривалъ на бдную молоденькую сидлку Артура.
— Я… я писала къ вамъ вчера, мэмъ, сказала Фанни, дрожа всмъ тломъ и такъ же блдная какъ Лаура, грозное и печальное лицо которой смотрло на нее черезъ плечо мистриссъ Пенденнисъ.
— Въ-самомъ-дл? возразила мистриссъ Пенденнисъ.— Я полагаю, что теперь вы можете передать мн ухаживанье за моимъ сыномъ. Я его мать, понимаете?
— Да, мэмъ. Я… вотъ его комната… О, подождите съ минуту! Я должна приготовить васъ къ его…
Вдова, которой лицо было безнадежно, жестоко и безпощадно, отступила при этомъ назадъ съ маленькимъ восклицаніемъ, которое сейчасъ задушила.
— Съ нимъ это со вчерашняго дня, сказала Фанни, дрожа всмъ тломъ. Зубы ея стучали.
Въ это время раздался ужасавшій дикій смхъ изъ комнаты Пена, въ которую дверь была отворена, посл нсколькихъ возгласовъ, бдный паціентъ загорланилъ вакхическую псню, и началъ кричать ура и стучать кулакомъ но столу и въ стну, какъ-будто на попойк. Онъ былъ въ совершенномъ бреду.
— Онъ меня не узнаетъ, мэмъ, сказала Фанни.
— Въ-самомъ-дл? Можетъ-быть, онъ узнаетъ свою мать — позвольте. И съ этими словами, поспшно отведя рукою Фанни, вдова направилась черезъ темный проходъ изъ сней въ гостиную Пена. Лаура проплыла мимо Фанни, неговоря ни слова, и майоръ Пенденнисъ послдовалъ за ними. Фанни сла на скамью въ сняхъ, и плакала, и молилась: она готова была умереть за него, а он ее ненавидятъ. Эти важныя дамы не имли для нея ни одного ласковаго слова, ни одного слова благодарности. Она сидла тамъ, сама незная сколько времени, никто изъ вновь пришедшихъ и не думалъ обратиться къ ней хоть съ вопросомъ. Она сидла до-тхъ-поръ, пока не явился докторъ Гуденоффъ, второй разъ въ тотъ день. Онъ нашелъ бдняжку у дверей.
— Что съ тобою, дитя мое? Каковъ твой паціентъ? спросилъ добродушный докторъ: — имлъ онъ сколько-нибудь покоя?
— Подите, спросите у нихъ. Он тамъ.
— Кто? его мать?
Фанни молча кивнула.
— Ты сама должна лечь отдохнуть, моя бдняжка, не то и ты заболешь.
— О, позвольте мн видть его! позвольте видть его! Я… я… такъ люблю его, и она опустилась на колни и схватила руку доктора съ гакою пылкою мольбою, что доброе сердце доктора растаяло и очки его затуманились.
— Вздоръ, вздоръ! Ну, а что, выпилъ онъ свое питье? Отдохнулъ сколько-нибудь? Разумется, ты должна приходить и видть его также, какъ и я.
— Он вдь позволятъ мн сидть здсь, сэръ? Я не буду шумть, буду очень-смирна. Я только прошу, чтобъ мн позволили приходить сюда.
На это докторъ назвалъ ее маленькою дурочкой, посадилъ ее снова на скамью, на которой обыкновенно сиживалъ по нскольку часовъ типографскій ‘чортикъ’ Пена, потрепалъ ея блдную щеку и пошелъ въ комнаты.
Мистриссъ Пенденнисъ, блдная и торжественная, сидла въ креслахъ подл кровати Пена. Часы ея лежали на стол подл стклянокъ съ лекарствами. Шляпка, плащъ и платки были на окн. Въ рук она держала Библію, безъ которой никуда не путешествовала. Первымъ ея движеніемъ, увидя сына, было взять съ комода шляпку и шаль Фанни и свалить ихъ на письменный столъ въ другой комнат. Она заперла входъ къ сыну для майора Пенденниса и Лауры, и взяла сына въ свое исключительное обладаніе.
Она дрожала при мысли, что Артуръ не узнаетъ ея, но отъ этого мученія Провидніе избавило бдную вдову: онъ узналъ ее очень-хорошо, ласково улыбнулся ей и кивнулъ головой. Когда она вошла, онъ тотчасъ вообразилъ себя въ Ферокс и началъ ей болтать всякій вздорь и смяться. Лаура слышала его слова изъ другой комнаты. Его смхъ вонзалъ ей въ сердце ядовитыя стрлы. Такъ это была истина! онъ былъ виноватъ — и она любила его, а онъ, вроятно, умираетъ въ бреду и нераскаявшись. Майоръ пробовалъ-было сказать ей словцо утшенія, но Лаура не слушала его. То было печальное засданіе для всхъ, и когда вошелъ въ комнату Гуденоффъ, онъ явился какъ добрый ангелъ.
Докторъ приходитъ не для одного только больнаго, но и для друзей его. Присутствіе его часто столько же благодтельно для нихъ, какъ и для паціента, и они ждутъ его прихода съ томительною тоской. Кому изъ насъ не случалось ждать его! какъ дйствовалъ на наши чувства стукъ его кареты на мостовой и потомъ шумъ шаговъ у дверей! Какъ мы вслушиваемся въ его слова и какую отраду доставляетъ его улыбка, если онъ можетъ освтить нашъ мракъ этимъ благодатнымъ лучомъ! Кто не видалъ, какъ мать съ мольбою смотритъ ему въ лицо, ища тамъ надежды для больнаго младенца, который не можетъ еще говорить и котораго маленькое тло борется съ лихорадкой? О, какъ пытливъ ея взоръ! Какъ она признательна, если можетъ прочитать въ глазахъ доктора надежду, какъ убита горестью, когда врачъ потупляетъ глаза и не сметъ вымолвить, ‘надйтесь!’ Или, когда боленъ отецъ семейства: пораженная страхомъ жена, несмя дышать, смотритъ на доктора, щупающаго пульсъ мужа, тогда-какъ дтямъ запрещено на то время играть и болтать. Надъ бьющимся въ горячк паціентомъ, надъ томящеюся ожиданіемъ женою и непонимающими ничего малютками, возвышается докторъ, какъ судьба, какъ-будто въ ею рукахъ жизнь и смерть: онъ долженъ спасти больнаго — такъ молится эта женщина! Можно вообразить всю великость отвтственности, которую чувствуетъ на себ добросовстный врачъ: какъ мучительна бываетъ мысль, что онъ далъ, можетъ-быть, не то лекарство, и что можно было бы сдлать лучше! Каково ему смотрть на пережившихъ паціента, въ случа несчастія, и какъ необъятно-восхитительна побда!
Отрекомендовавъ себя наскоро новопрізжимъ, о прибытіи которыхъ онъ узналъ отъ убитой горестью молоденькой сидлки, докторъ принялся осматривать больнаго. Не было сомннія, что Пенъ въ сильнйшей горячк, а потому докторъ считалъ необходимымъ сильнйшія средства. Онъ утшалъ, сколько могъ, несчастную мать: уврялъ ее, что покуда еще не должно отчаяваться, а напротивъ, можно ожидать всего лучшаго отъ молодости, крпости сложенія, и проч. и проч. Поуспокоивъ нсколько мать, онъ отозвалъ старшаго Пенденниса въ пустую комнату (спальню Уаррингтона), для маленькаго совщанія.
— Положеніе больнаго самое критическое: если не остановить горячку, она унесетъ молодца, ему немедленно надобно пустить кровь и объ этомъ нужно сказать его матери. Зачмъ она привезла съ собою эту молодую двушку? Ей вовсе не мсто около больнаго.
— Тамъ была еще женщина… чтобъ ее повсили! сказалъ майоръ: — та, та молоденькая, которая отворила намъ двери.— Моя сестра выбросила на письменный столъ шаль и шляпку этого дьяволнка. Знаете ли вы, что-нибудь о… объ этой двочк?— Я взглянулъ на нее только мимоходомъ, когда мы вошли, сказалъ майоръ: — дэмми, она очень-хорошенькая!
Докторъ улыбнулся. Въ самыя страшныя минуты бываютъ такіе проблески веселости и улыбки, подобно насмшк надъ владычествующимъ мракомъ, который отъ нихъ еще больше сгущается!
— Нашелъ! сказалъ, наконецъ, докторъ, входя въ общую комнату Пена и Уаррингтона. Онъ поспшно написалъ дв записочки и запечаталъ одну изъ нихъ. Потомъ, забравъ шаль и шляпку бдной Фанни, равно какъ и записочки, онъ вышелъ къ Фанни и сказалъ: ‘Проворне, дитя: снеси это къ аптекарю и вели ему сейчасъ же прійдти сюда, потомъ ступай ко мн въ домъ, спроси моего слугу Гарботтля и скажи ему, чтобъ онъ приготовилъ по этому рецепту, и подожди, покуда я… пока лекарство не будетъ готово. На приготовленіе понадобится нсколько времени’.
Фанни ушла съ записками доктора и отъискала аптекаря, который жилъ на Стренд, близехонько отъ Темпля, и пришелъ немедленно съ ланцетомъ въ карман, потомъ Фанни направилась къ дому диктора, на Гановер-Скверъ.
Докторъ усплъ воротиться домой прежде, чмъ Гарботтль кончилъ свое мшкотное приготовленіе лекарства. Впродолженіе послдующаго періода болзни Артура, бдняжка Фанни уже не являлась въ комнаты больнаго въ качеств сидлки, но въ тотъ день и въ слдующій бродила около лстницы Пена молоденькая фигурка, съ печальнымъ, очень-печальнымъ личикомъ, она разспрашивала аптекаря, его мальчика, прачку и самого добраго доктора, когда они выходили изъ комнатъ больнаго. На третій день, карета добраго доктора подъхала къ Шеффердс-Инну, и этотъ честный и доброжелательный человкъ вошелъ въ ложу привратника, гд началъ лечить одну молоденькую паціентку. Лучшимъ для нея лекарствомъ было, когда онъ однажды могъ объявить съ увренностью, что, наконецъ, Артуръ Пенденнисъ вн всякой опасности.
Джонъ Костиганъ, эсквайръ, состоявшій прежде въ служб, видлъ не разъ карету доктора Гуденоффа и разсуждалъ о лошадяхъ, кучер и сбру. ‘Зеленая ливрея, чортъ возьми!’ говорилъ ‘капитанъ’, и пара гндыхъ, за которыми постыдно сидть никакому джентльмену, неговоря о докторахъ. Эти доктора теперь страшно заважничали, но этотъ человкъ хорошій, ученый и добрый малый, да, и онъ — таки хорошо вылечилъ отъ горячки нашу бдняжку, такъ ли, Боусъ?’ Мистеръ Костиганъ былъ такъ доволенъ искусствомъ и поведеніемъ доктора, что всякій разъ, какъ бы ни встрчалъ его карету, ставилъ себ въ обязанность раскланиваться съ почтеннымъ медикомъ. Онъ длалъ это съ такою великолпною вжливостью, какъ-будто докторъ Гуденоффъ былъ лордомъ-намстникомъ въ Ирландіи, а капитанъ Костиганъ — въ полномъ блеск своей славы въ Феникс-Парк.
Благодарность вдовы къ спасителю ея сына не знала границъ. Добрый джентльменъ смялся при мысли взять плату съ литератора или отъ вдовы собрата медика, вслдствіе чего она ршилась, когда воротится въ Фероксъ, послать къ доктору Гуденоффу серебряную съ позолотой вазу — драгоцнность семейства и славу покойнаго Джона Пенденниса, хранившуюся въ зеленомъ чехл и поднесенную ему въ Бат леди Елисаветою Файрбресъ, въ знакъ благодарности за спасеніе отъ скарлатины ея сына, покойнаго сэра Энтони Файрбреса. Иппократъ, Гигеія, Бладудъ, и гирлянда изъ змй внчаютъ эту вазу и до сегодня, она была заказана мистеру Эбединго, въ Мильсом-Стрит, и выполнена съ отличнымъ искусствомъ, надпись сочинялъ мистеръ Бирчь, гувернръ молодаго баронета.
Эту фамильную драгоцнность вдова ршилась поднести доктору Гуденоффу, не было знака дружбы и благодарности, на которые она не была бы готова, кром одного только, больше всего желаемаго докторомъ, а именно: чтобъ она думала добре и милосердне о бдняжк Фанни, которой простую, наивную и печальную исторію онъ отчасти узналъ изъ разговоровъ съ самою Фанни, и потому чувствовалъ къ этой молоденькой паціентк искреннее участіе. О поведеніи Пена въ этомъ дл онъ не имлъ высокаго мннія, и притомъ онъ не зналъ хорошенько, какъ именно Пенъ тутъ поступилъ. Въ одномъ, однако, докторъ былъ убжденъ, что бдная Фанни невинна, незапятнана, что она пришла къ Пену, считая его при смерти, желая видть его въ послднія минуты, и полагая, что онъ уже не въ-состояніи знать о ея присутствіи, что она страдаетъ какъ-нельзя-больше при мысли лишиться его, живаго или мертваго.
Разъ или два, когда докторъ Гуденоффъ разговаривалъ о Фанни, лицо вдовы, всегда кроткое и доброе, принимало выраженіе столь жестокое и неумолимое, что докторъ ясно видлъ всю безполезность попытокъ найдти тутъ жалость или справедливость, и пересталъ ходатайствовать за свою юную кліентку. Современный королев Елисавет великій писатель увряетъ насъ, что въ его время мужчины страдали отъ одной болзни, которой не могли унять ни маковъ цвтъ, ни мандрагора, ни вс сиропы Востока: когда та же болзнь обнаруживается въ женщинахъ, никакія медицинскія открытія, ни опыты послдующихъ временъ, ни гомеопатія, ни гидропатія, ни месмеризмъ, ни докторъ Симпсонъ, ни докторъ Лококкъ — не могутъ отъ нея вылечить. Мы не назовемъ эту болзнь ревностью, но дадимъ ей вжливое имя соперничествующаго соревнованія дамъ.
Найдутся люди прозаическіе, которые придерутся къ малйшимъ подробностямъ романиста и, вроятно, спросятъ: какимъ — образомъ одна квартира Темпля, состоящая изъ трехъ комнатъ, двухъ шкаповъ, темныхъ сней и угольнаго ящика, могла вмстить въ себ: Артура, больнаго джентльмена, мать его съ нареченною дочерью и служанкой Мартой изъ Ферокса, мистриссъ Видзеръ, сидлку изъ больницы Сент-Бартоломью, мистриссъ Фленаганъ, ирландскую прачку майора Пенденниса, отставнаго военнаго джентльмена и слугу его, Моргана, Пиджена, мальчика мистера Артура Пенденниса, и другихъ? На это мы дадимъ одинъ отвтъ, что почти вс обитатели Темпля были въ то время въ отсутствіи изъ Лондона, и что въ Лемб-Курт едва ли кто оставался кром группировавшихся около постели больнаго, о горячк котораго мы очень-подробно не распространялись, равно, какъ не намрены входить въ длинныя описанія его выздоровленія.
Мы сказали, что вс выхали изъ Лондона. Очень-естественно, что такой фешонэбльный джентльменъ, какъ молодой Перси Сибрайтъ, занимавшій квартиру на два пролета ступеней по лстниц Пена, не могъ оставаться въ город. Мистриссъ Фленаганъ, прачка мистера Пенденниса, была знакома съ мистриссъ Роунси, прислуживавшей мистеру Сибрайту, а потому спальня этого джентльмена была отведена для миссъ Бэллъ, или для мистриссъ Пенденнисъ, когда она вздумаетъ оставить комнату больнаго сына и пріотдохнуть.
Еслибъ этотъ молодой щеголь и цвтъ Бэкер-Стрита, Персы Сибрайтъ, могъ знать кто занимаетъ его спальню, какъ бы онъ гордился этою комнатой! Сколько бы стиховъ написалъ онъ въ честь Лауры! Нкоторыя изъ его поэтическихъ произведеній были напечатаны въ кипсекахъ и красовались въ рукописи во многихъ дамскихъ альбомахъ, онъ былъ изъ Кемфордскаго Университета и чуть не получилъ приза за англійское стихотвореніе, но мистеръ Сибрайтъ былъ въ отсутствіи и кровать его досталась миссъ Бэлль. То была прелестнйшая мдная кроватка, съ ситцевыми занавсками на розовой подкладк, въ окн спальни былъ туалетный столикъ, а выставка изящныхъ лакированныхъ сапоговъ, разставленныхъ во фронт надъ гардеробнымъ шкафомъ, восхитила бы любаго зрителя. У него былъ цлый музеумъ любопытнйшихъ духовъ, помадъ, фиксатуаровъ, банокъ съ медвжьимъ жиромъ, щеточекъ, гребеночекъ и тому подобнаго, на опрятно-оклеенныхъ стнахъ красовались отборные женскіе портреты, большею-частью въ меланхолическомъ род и въ дезабилье. Тутъ виднлась Медора, съ распущенными волосами, она играла на лютн, потому-что искала утшенія въ отсутствіи Конрада, тутъ принцесса Fleur de Mane (изъ ‘Парижскихъ Тайнъ’) печально выглядывала изъ-за желзной ршетки монастырскаго окна, тутъ Доротея (изъ ‘Дон-Кихота’), вчно мыла свои ножки у ручейка. Словомъ: тутъ была прелестнйшая галерея, приличная восторисчіному поклоннику прекраснаго пола. Въ гостиной мистера Сибрайта, вмст съ маленькою, щегольски-переплетенною въ пергаменъ юридическою библіотекой, была довольно-обширная коллекція классическихъ книгъ, которыхъ онъ не могъ читать, англійскихъ и французскихъ произведеній изящной словесности, въ проз и стихахъ, которыя онъ читалъ уже слишкомъ-усердно. Пригласительные билетики, полученные имъ въ-теченіе прошлаго сезона, красовались еще за рамкою зеркала: одно, что напоминало о законовдц — это картонка съ адвокатскимъ парикомъ, подл статуэтки Венеры, на средней полк книжнаго шкапа, и на этой же полк красовалось золотыми буквами имя П. Сибрайта, эсквайра. Сибрайтъ имлъ товарищемъ на квартир мистера Бэнгема, охотника до ‘старинныхъ британскихъ забавъ’, женатаго на богатой вдов. Мистеръ Бэнгемъ не имлъ адвокатский практики и прізжалъ въ Темпль раза по три въ-теченіе цлаго термина, отправлялся въ округъ по таинственнымъ причинамъ, по которымъ люди отправляются въ Округъ, и комната его была большимъ рессурсомъ для Сибрайта, когда этотъ молодой джентльменъ давалъ свои маленькіе обды. Надобно сознаться, что оба эти джентльмена не имютъ ни малйшаго дла съ нашей исторіей, но нельзя же не заглянуть къ нимъ въ двери, когда мы видимъ ихъ отворенными, пробираясь въ комнату Пена, такъ точно, какъ, идучи по своимъ личнымъ дламъ къ Стренду, или сидя въ клуб, мы не можемъ не заглядывать по дорог въ окна лавокъ, или на обдъ сосда.
Много лтъ посл обстоятельствъ, которыя насъ теперь занимаютъ, Лаура, покраснвъ и смясь, созналась, что она читала одинъ французскій романъ, нкогда бывшій въ большой мод, на вопросъ мужа, удивлявшагося, откуда она могла достать такую книгу, Лаура покаялась, что она читала ее въ Темпл, когда жила въ квартир мистера Перси Сибрайта. ‘Я не говорила этого никому, въ то же самое время я разъ открыла ящикъ съ полки и вынула изъ него какой-то презабавный парикъ, я его примривала и смотрлась въ немъ въ зеркало’.
Ну что, еслибъ тогда вошелъ Перси Сибрайтъ? Что сказалъ бы этотъ восхищенный плутъ? Куда посл такого зрлища годились бы вс его картинки съ полуодтыми красавицами? Увы! мы говоримъ о старинныя ъ временахъ, когда мистеръ Сибрайтъ былъ еще холостякомъ и не имлъ судейскаго мста въ графств, когда большая часть людей были молоды. Теперь молоды другіе люди, но не мы.
Когда миссъ Лаура забавлялась парикомъ, вы, конечно, не вообразите, что Пену было хуже, этажемъ выше, иначе, хотя она и перестала цнить его очень-высоко, она удержалась бы отъ подобной шалости, изъ простаго приличія.
Но въ-теченіе послднихъ немногихъ дней было столько событій, которыя увеличивали или могли объяснить ея веселость: въ Лемб-Курт, Темпл, составилась цлая маленькая колонія изъ старинныхъ знакомымъ читателя, вокругъ болзненнаго одра Пена. Вопервыхъ, Марта, служанка мистриссъ Пенденнисъ, пріхала изъ Ферокса по требованію майора, который думалъ весьма-основательно, что присутствіе ея будетъ гораздо-полезне и пріятне для больнаго и его матери, чмъ услуги мистриссъ Фленаганъ, которая во время болзни Пена имла потребность въ большемъ, чмъ когда-нибудь, количеств спиртуознаго подкрпительнаго. Марта пріхала въ золотое время, для прислуживанья мистриссъ Пенденнисъ, которая до ея прибытія ни разу не ложилась въ постель, но тугъ, съ сердцемъ, исполненнымъ материнской благодарности, она легла на соломенный тюфякъ Уаррингтона и между описанными выше математическими книгами его.
Надобно сказать, что это произошло въ день большой и восхитительной перемны въ состояніи Пена. Горячка, покоренная пластырями, микстурами и ланцетомъ доктора Гуденоффа, оставила молодаго человка и возвращалась только изрдка, слабыми перемежавшимися пароксизмами, броженіе разстроенныхъ чувствъ и бредъ остановились, Пенъ имлъ время поцаловать мать и благословить ея пріздъ, подозвать дядю и Лауру, которые, по свойству своихъ натуръ, были различно тронуты его исхудалымъ лицомъ, впалыми глазами, тонкими руками, глухимъ голосомъ и выросшею бородой, подозвать и пожать имъ руки, поблагодаривъ ихъ отъ всей души. Посл этого, когда ихъ выпроводила изъ комнаты нжная его сидлка, онъ заснулъ чудеснымъ шестнадцатичасовымъ сномъ, пробудившись отъ котораго, объявилъ, что онъ очень-голоденъ. Если горько быть больнымъ и смотрть на пищу съ отвращеніемъ, то какъ усладительно поправляться и чувствовать голодъ — и какой голодъ! Увы! радости выздоровленія слабютъ съ годами, какъ и вс радости, и потомъ — потомъ приходитъ болзнь, отъ которой уже нтъ выздоровленія.
Въ день этого счастливаго событія прибыло еще одно лицо въ Лемб-Куртъ. Вопервыхъ, внеслись въ гостиную Пена-Уаррингтона густыя облака табачнаго дыма, за ними слдовалъ человкъ, съ сигарою въ зубахъ и дорожнымъ сакомъ подъ-мышкой — то былъ Джорджъ Уаррингтонъ, возвратившійся изъ Норфолька, вслдствіе полученнаго имъ отъ Боуса письма, извщавшаго о болзни его пріятеля. Но Уаррингтона не было дома, когда письмо Боуса прибыло къ его брату — восточныя графства Англіи не были еще осчастливлены желзными дорогами. Мы просимъ читателя понять, что вдаемся въ анахронизмы тогда только, когда считаемъ это нужнымъ, и когда сбираемся наградить его какою-нибудь великой истиной посредствомъ отважнаго отступленія отъ историческихъ фактовъ. Словомъ, Уаррингтонъ прибылъ только вмст съ остальнымъ благополучіемъ того благополучнаго дня, съ котораго можно было сказать, что началось настоящее выздоровлечне Пена.
Удивленіе его было, однако, не очень-велико, когда онъ нашелъ комнаты своего больнаго пріятеля занятыми, и почтеннаго майора, развалившагося въ креслахъ (Уаррингтонъ отперъ квартиру своимъ ключомъ) и слушавшаго, или притворявшагося будто онъ слушаетъ молодую двицу, читавшую ему Шекспира тихимъ и нжнымъ голосомъ. При появленіи колоссальнаго путешественника съ сигарой и дорожнымъ мшкомъ, молодая двица встрепенулась и перестала читать. Онъ покраснлъ, бросилъ сигару въ сни, снялъ шляпу и подошелъ къ майору, котораго схватилъ за руку и началъ тотчасъ же разспрашивать о здоровь Артура.
Майоръ отвчалъ дрожащимъ, хотя и веселымъ голосомъ — удивительно было до какой степени его состарили вс эти тревоги — и, возвративъ слабою рукою пожатіе Уаррингтона, сообщилъ ему добрыя всти о счастливомъ перелом болзни Артура, о прибытіи его матери съ миссъ…
— Вамъ нечего называть ея по имени, сэръ, прервалъ Уаррингтонъ, тронутый и обрадованный мыслью о выздоровленіи своего пріятеля:— нечего называть ея по имени: я съ-разу догадался, что это миссъ Лаура. И онъ дружески протянулъ ей свою широкую руку. Невыразимая ласковость и нжность сіяли изъ-подъ его густыхъ бровей и слышались въ его голос, когда онъ смотрлъ на нее и говорилъ ей. ‘Такъ вотъ Лаура!’ выражали его глаза. ‘Такъ вотъ Уаррингтонъ’, отозвалось въ благородномъ сердц двушки. ‘Вотъ герой Артура, добрый и великодушный, онъ примчался изъ-за нсколькихъ сотъ миль при всти о несчастіи своего друга!’
— Благодарю васъ, мистеръ Уаррингтонъ,— вотъ и все, однако, что сказала Лаура. Возвращая ему пожатіе дружеской руки, она такъ покраснла, что радхонька была имть за собою лампу, безъ чего можно было бы видть, какимъ румянцемъ зардлись ея щеки.
Когда они стояли въ этомъ положеніи, мать Пена отворила потихоньку дверь комнаты, какъ она всегда длала изъ предосторожности, и Уаррингтонъ увидлъ еще одну даму, которая взглянула на него и потомъ обернулась къ кровати, поднявъ руку и сказавъ: ‘Тсъ!’
Это было сказано Пену. Онъ позвалъ пріятеля слабымъ, дрожащимъ, но радостнымъ голосомъ: ‘Поди сюда, ‘оглушитель’, поди сюда, Уаррингтонъ. Я узналъ, что это ты, но… дэмми, старикъ, и онъ протянулъ ему исхудалую руку и привтствовалъ друга со слезами слабости и удовольствія на глазахъ.
— Простите — простите мое куренье, мэмъ, сказалъ Уаррингтонъ, чуть ли не въ первый разъ покраснвшій за свою любимую дурную привычку.
Елена только могла сказать: ‘Благослови васъ Богъ, мистеръ Уаррингтонъ’. Она была такъ счастлива, что ей хотлось расцаловать Джорджа. Потомъ, посл самаго коротенькаго свиданія пріятелей, восхищенная и неумолимая мать, пожавъ руку Уаррингтона, выслала и его изъ комнаты больнаго, къ майору и Лаур, непродолжавшихъ чтенія шекспировой трагедіи, чтенія, прерваннаго прибытіемъ законнаго хозяина жилища Пена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.
Выздоровленіе.

Мы считаемъ своею обязанностью сообщить читателямъ этой истинной исторіи одинъ фактъ, касающійся крестнаго отца нашей книги, хотя это происшествіе, можетъ-быть, и вовсе не приноситъ чести крестному отцу. Слегши въ постель отъ горячки и страдая значительно лобовью, онъ прошелъ вс степени физическаго недуга, былъ облпленъ пластырями, лишился множества крови отъ ланцета, наглотался бездны медикаментовъ и, наконецъ, ему выбрили голову. Мало этого: онъ почувствовалъ, поправляясь отъ тлесныхъ страданій, что его оставила и душевная болзнь: словомъ, что онъ также мало влюбленъ въ Фанни Больтонъ, какъ вы или я, люди слишкомъ-благоразумные, чтобъ дозволить сердцамъ нашимъ ныть любовью къ привратничьимъ дочерямъ.
Лежа въ постели, онъ смялся падъ самимъ — собою при мысли объ этомъ второмъ излеченіи. Теперь онъ ужь нисколько не занимался бдненькою Фанни, и удивлялся, какъ подобный вздорь могъ занимать его прежде. По своему обыкновенію, онъ анатомировалъ трупъ этой умершей страсти и разбиралъ свои покойныя ощущенія къ бдненькой двушк. Что такое могли распалить его такъ сильно, всего за нсколько недль тому назадъ? Ни умъ ея, ни манеры, ни даже красота, потому-что тысячи женщинъ лучше ея. Источникомъ этой страсти былъ онъ-самъ, а не она. Она была та же самая, что и прежде, перемнились только глаза, которые смотрли на нее, и увы! глаза эти уже не чувствовали той жадности видть ее снова. Онъ чувствовалъ къ ней самое дружеское расположеніе и тому подобное, но прежнее пламенное влеченіе, то, что было за нсколько недль, исчезло подъ вліяніемъ ланцета и пилюль, вмст съ горячкой.
Пенденнисъ чувствовалъ величайшею отраду и благодарность, (хотя въ этомъ чувств и было нсколько эгоизма, какъ и во всхъ порывахъ, волновавшихъ нашего молодаго человка), что судьба помогла ему устоять противъ соблазна, когда опасность была слишкомъ-велика, и что нтъ особенной причины упрекать ему себя за свое поведеніе относительно этой молодой двушки. Какъ-будто изъ пропасти, въ которую упалъ, смотрлъ онъ изъ своей горячки на западню, подъ именемъ Фанни Больтонъ, онъ избавился отъ этой западни, но я не знаю, а очень-возможно, что онъ и стыдился нсколько удовольствія, которое ощущалъ. Хоть оно и пріятно, а все какъ-то прискорбно сознаться, что мы уже не любимъ.
Въ то же время ласковая улыбка и нжная заботливость матери наполняли душу молодаго человка миромъ и утшеніемъ. Видть возвращеніе его здоровья — вотъ все, о чемъ молила эта неутомимая сидлка, исполнять вс прихоти и желанія паціента — вотъ въ чемъ состояла величайшая радость и награда ея. Онъ чувствовалъ себя окруженнымъ любовью и былъ за это благодаренъ, какъ слабое и безпомощное дитя.
Можетъ-быть, въ памяти Пена остались кой-какія смутныя воспоминанія о начал болзни и о томъ, что тогда ухаживала за нимъ Фанни, но эти идеи были такъ тусклы, что онъ не могъ привести ихъ въ ясность и отдлить отъ видній бреда горячки. Такъ-какъ онъ сначала не считалъ нужнымъ писать матери о Фанни Больтонъ, то и теперь не хотлъ говорить ей о чувствахъ, которыя питалъ къ Фанни, не хотлъ сдлать мать своею повренной. То была съ обихъ сторонъ несчастная предосторожность и недостатокъ взаимной довренности: слова два, сказанныя во-время, избавили бы добрую женщину и близкихъ къ ней отъ большихъ мученій и безпокойствъ.
Видя миссъ Больтонъ въ качеств сидлки у постели больнаго Пена, мистриссъ Пенденнисъ, скажу съ горестью, перетолковала въ самую дурную сторону взаимныя отношенія молодыхъ людей, и ршила въ ум, что обвиненія противъ Артура были справедливы. Почему бы не постараться узнать истину? Есть исторіи, предосудительныя для мужчины, этимъ исторіямъ всегда съ жаромъ готовы врить женщины, наиболе къ нему привязанныя. Разв жена не прежде всхъ начинаетъ ревновать мужа? Бдный Пенъ получилъ на свою долю большой запасъ такой любви, полной подозрній, отъ своей доброй и нжной матери: это чистое и непорочное существо воображало, что ея мальчикъ прошелъ черезъ болзнь, которая гораздо-страшне и унизительне тлеснаго недуга, и что онъ запятналъ свое доброе имя столько же, сколько былъ разслабленъ горячкой. Такое убжденіе она должна была таить въ себ и надвать личину удовольствія и доврія на внутреннее отчаяніе и сомнніе.
Когда капитанъ Шендонъ прочиталъ въ Булони слдующій нумеръ Палл-Мальской Газеты, онъ замтилъ жен, что въ передовыхъ статьяхъ уже не видать руки Джека Финюкена, но что статьи эти, очевидно, работы мистера Уарривгтона. ‘Я узнаю щелканье его бича среди сотни другихъ и рубецъ, который остается посл удара Уаррингтона. Вотъ Джекъ Блодьеръ: онъ принимается за дло какъ мясникъ, но мистеръ Уаррингтонъ довершаетъ человка правильно и аккуратно: его рубцы ложатся рядышкомъ, вдоль спины.’ На эту страшную метафору мистриссъ Шендонъ отвчала: ‘Ахъ, Боже мой! какъ ты можешь говорить такія вещи? Я всегда считала мистера Уаррингтона очень-гордымъ, но добрымъ джентльменомъ: онъ такъ ласковъ съ дтьми.’
— Да, Мери, ласковъ съ дтьми, но свирпъ съ взрослыми. Впрочемъ, милая, ты не понимаешь, кажется, моихъ словъ, да оно и лучше: мало хорошаго выходитъ отъ писанья газетныхъ статей, здсь, въ Булони, жить лучше и спокойне. Вина въ изобиліи, а коньякъ только по два франка бутылка. Приготовь-ка намъ еще стаканчикъ грока, Мери: скоро намъ опять прійдется работать въ упряжи. Cras ingens iterabimus aequor.
Однимъ словомъ, Уаррингтонъ принялся за работу изъ всхъ силъ и трудился для Палл-Малльской Газеты за своего больнаго пріятеля, съ ‘лихвою’, какъ выражался. Онъ писалъ передовыя статья и литературныя критики, посщалъ театры, концерты и разсуждалъ обо всхъ этихъ предметахъ съ свойственною ему энергіей. Рука его была слишкомъ-могуча для этихъ бездлушекъ, и онъ находилъ удовольствіе говорить матери, дяд Артура и Лаур, что изо всей братіи писакъ нтъ пера граціозне и легче, пріятне и изящне, какъ у Пена. ‘Здшній народъ не понимаетъ, что такое изящный слогъ, иначе они бы еще не такъ цнили достоинства нашего молодца’, говорилъ онъ мистриссъ Пенденнисъ. ‘Я называю его нашимъ, потому-что онъ мой воспитанникъ, мэмъ, и я горжусь имъ столько же, какъ вы: если отнять у него немножко заносчивости, да немножко своеволія, да немножко дендизма, такъ не было бы на свт человка добре, прямодушне и честне его. Перо у него иногда злое, но самъ онъ добръ, какъ молодая двушка… какъ миссъ Лаура, и я увренъ, что онъ не желалъ бы сдлать зла никому на свт’.
Елена, хотя и задушила глубокій, преглубокій вздохъ, и Лаура, хотя ея сердце было сильно уязвлено, были, однако, об очень-благодарны Уаррингтону за доброе мнніе объ Артур и любили его за то, что онъ такъ любилъ ихъ Пена. Майоръ Пенденнисъ былъ неистощимъ, на похвалы мистеру Уаррингтону, былъ восторженне, чмъ когда-либо. ‘Онъ истинный джентльменъ, мое милое твореніе, говорилъ онъ Елен: — ‘джентльменъ съ головы до пятокъ, моя добрая мэмъ, суффолькскіе Уаррингтоны — баронеты Карла I. Человкъ изъ такой фамиліи не можетъ не быть джентльменомъ. Отецъ — сэръ Майльзъ Уаррингтонъ убжалъ съ… извините, миссъ Белль. Сэръ Майльзъ человкъ очень-хорошо извстный въ Лондон и другъ Принца Валлійскаго. Этотъ молодой человка, съ величайшими дарованіями, самаго высокаго образованія, онъ бы далеко пошелъ, будь у него только цль, для которой стоило бы пустить въ дло всю его энергію’.
Лаура внутренно покраснла при этихъ похвалахъ герою Артура. Разсматривая мужественное лицо Уаррингтона и его черные, задумчивые глаза, она размышляла о немъ и ршила, что онъ долженъ быть жертвою несчастной привязанности. Поймавъ себя на этомъ разсужденіи, миссъ Белль покраснла.
Уаррингтонъ поселился близехонько подл, на квартир Греньера, во Флег-Курт. Кончивъ утромъ работу за Пена, онъ находила. величайшее наслажденіе проводить свтлые осенніе вечера въ обществ больнаго. Уаррингтонъ не разъ имлъ честь гулять объ-руку съ миссъ Белль въ садахъ Темпля. Когда Лаура испрашивала на это препровожденіе времени позволенія Елены, майоръ говорилъ съ живостью: ‘Да, да, разумется, вы, конечно, пойдете съ нимъ, здсь, знаете, то же самое, что въ деревн. Въ садахъ вс гуляютъ съ своими знакомыми, и тамъ смотрятъ за приличіемъ, знаете, и тому подобное — вс прогуливаются въ садахъ Темпля’. Если этотъ великій знатокъ приличій не находилъ препятствій, почему же могла ихъ имть простодушная Елена? Она была рада, что дочь ея насладится на рк свжимъ воздухомъ, и съ удовольствіемъ замчала, какъ ее освжали эти невинныя прогулки.
Надобно вамъ сказать, что между Лаурой и Еленой происходило маленькое объясненіе. Когда прибыла всть объ опасной болзни Пена, Лаура настоятельно требовала, чтобъ испуганная мать взяла ее съ собою въ Лондонъ, и не хотла слушать отказа вдовы, все-еще на нее сердитой, когда она получила другой и боле суровый отказъ, когда, казалось, что жизнь молодаго человка на волоск, когда стало извстно, что поведеніе его длало всякую мысль о союз съ нимъ невозможно — Лаура, со слезами, высказала своей матери тайну, съ которою всякій изъ наблюдательныхъ и догадливыхъ читателей уже, конечно, знакомъ. Теперь, когда ей ужь не было возможности выйдти за него замужъ, не-уже-ли ей откажутъ въ утшеніи сознаться, какъ нжно, истинно, безгранично она его любила? Слезы обихъ женщинъ успокоили до нкоторой степени ихъ скорбь, и страхи и огорченія ихъ путешествія были по-крайней-мр тмъ смягчены, что он длили ихъ пополамъ.
Чего могла ждать Фанни, подвергнутая суду такихъ двухъ судей? Ничего, кром немедленнаго приговора, грознаго наказанія, безжалостнаго изгнанія! Женщины вообще жестокія судьи такихъ казусовъ, въ какомъ была бдная Фанни, и мы ихъ за это любимъ: кром стражи, которую мужчина разстанавливаетъ вокругъ женщины, и кром защитниковъ ея собственнаго сердца, какъ-то: врности и чести — разв она не иметъ еще въ-добавокъ всхъ ближнихъ своего пола, которыя наблюдаютъ, чтобъ она не свихнулась съ пути, и которыя растерзаютъ ее на мелкіе кусочки, въ случа ея проступка? Когда наши Мухаммеды и Селимы Бекер-Стрита или Бельгрев-Сквера налагаютъ на своихъ Фатимъ заслуженную ими кару, то матери Фатимъ зашиваютъ ихъ въ кожаные мшки, а сестры и невстки тщательно заботятся о томъ, чтобъ он были хорошенько утоплены. И противъ этого нисколько не возстаетъ авторъ предлежащей исторіи. Но, о вы, судьи въ юбкахъ, имющія право произносить смертные приговоры надъ Фатимами! разбирайте по-крайней-мр, чтобъ казнь пала дйствительно на виновную главу. Уврьтесь въ преступленіи прежде, чмъ прикажете изготовить роковую лодку, и не спускайте несчастныхъ въ волны Босфора, неубдившись вполн, что он этого заслужили. Вотъ все, о чемъ я прошу въ пользу бдныхъ Фатимъ, ршительно все и ни слова больше! Если она виновата — въ мшокъ ее и за бортъ въ Золотой Рогъ! а потомъ, свершивъ дло правосудія, навались на веслахъ, молодцы, и греби назадъ къ ужину.
Итакъ, майоръ нисколько не противился прогулкамъ Уаррингтона съ миссъ Лаурой, но, напротивъ, какъ исполненный благоволенія, старый джентльменъ поощрялъ изо всхъ силъ короткость этой парочки. Было ли что любопытное въ город? онъ тотчасъ предлагалъ Уаррингтону вести туда Лауру. Еслибъ Уаррингтонъ даже вздумалъ вести ее въ Воксалъ, любезность майора не видла бы и тутъ ничего дурнаго, Елена, съ своей стороны, тоже не нашла бы ничего неприличнаго, если Пенденнисъ-старшій такъ думаетъ. Да и по-правд, не могло быть ничего предосудительнаго между двумя особами такой незапятнанной чести, между Уаррингтономъ, который сближался въ первый разъ съ молодою, непорочною, возвышенною двушкой, и Лаурой, которой также въ первый разъ пришлось быть въ постоянномъ обществ джентльмена съ замчательными достоинствами и многими привлекательными качествами, джентльмена, исполненнаго познаній, энтузіазма, натуральности, шутливости и свжести ума, которая была слдствіемъ его простаго и уединеннаго образа жизни. Все это представляло величайшую противоположность съ натянутымъ равнодушіемъ и приторною, презрительною усмшкой Пена. Въ самой суровости Уаррингтона была деликатность, которой недоставало въ модничаньи Пена. Въ его энергіи, почтительности, желаніи нравиться, искреннемъ смх или простодушной восторженности не было ничего похожаго на звающую повелительность Пена и томно-принимаемое имъ поклоненіе. Что сдлало Пена такимъ денди и такимъ деспотомъ, дома? Его испортили женщины, поступая съ нимъ какъ он любятъ поступать, и какъ мы любимъ, чтобъ он съ нами поступали. Он окружали его покорностью, послушаніемъ, угодливостью, пока онъ не усталъ отъ прислуживанья своихъ рабынь, тогда ихъ ласки и лелянія не имли уже для него никакой цны. Между чужими онъ былъ малый живой и бойкій, довольно-пылкій и страстный: таковы бываютъ вообще мужчины съ комплекціей Пена и такимъ образомъ взращенные. Не подумаютъ ли, что это сужденіе, равно какъ и предъидущее, можетъ быть перетолковано? Не осмливается ли кто-нибудь предположить, что авторъ хочетъ подстрекнуть женщинъ къ непокорности? На это онъ опять говоритъ: ‘Нтъ!’ Авторъ желаетъ видть женщинъ покорными. Какой мужчина не желаетъ того же самаго? Какой мужчина, говорю я, согласится на противное?
Итакъ, если Артуръ былъ такъ равнодушенъ, небреженъ и неблагодаренъ дома за вс сыпавшіяся на него нжности и злаки благосклонности, какимъ-образомъ могла Лаура любить его такъ восторженно, что, заговоривъ объ этомъ въ первый разъ, она неумолкно бесдовала о немъ съ Еленой во всю дорогу отъ Ферокса до Лондона? Лишь-только Елена кончала одну исторію, съ помощью тысячи всхлипываній, восклицаній и взглядовъ вверхъ, и досказывала какія-нибудь трогательныя событія изъ той эпохи, когда на героя нашего надли въ первый разъ панталончики, Лаура принималась за другое повствованіе, столько же интересное, украшенное слезами, и припоминала съ какимъ геройствомъ Пенъ давалъ или не давалъ себ выдернуть зубъ, какъ отважно онъ похитилъ птичье тздо и какъ великодушно пощадилъ птенчиковъ, какъ онъ далъ бдной старух шиллингъ, какъ остался безъ хлба съ масломъ, отдавъ свой кусокъ нищему мальчику и такъ дале. Об плакавшія женщины пли одна другой стованія о своемъ геро, который, какъ мой достойный читатель давно ужь могъ замтить, былъ также мало героемъ, какъ и любой изъ насъ, бдныхъ жителей земли. За что же двушк, съ умомъ и сердцемъ, любить его?
Мы уже говорили объ этомъ пункт въ одномъ изъ предъидущихъ несчастныхъ изреченій, навлекшемъ на главу автора гнвъ цлой Ирландіи, именно, что величайшіе головорзы находятъ непремнно кого-нибудь, кто ихъ любитъ, а если это бываетъ съ чудовищами человческаго рода, то почему не быть тому же самому съ обыкновенными смертными? И въ кого влюбиться молодой двиц, если не въ того, кого она видитъ? Не потерять же ей свое сердце въ сновидніи, подобно принцесс Тысячи и Одной Ночи, или не надлить же ей своею юною привязанностью портретъ какого-нибудь джентльмена, виднный ею на выставк, или на рисунк лондонской Иллюстраціи. Въ васъ есть инстинктъ, который склоняетъ вашу привязанность къ кому-нибудь: вы видите NN, вы слышите, что его вамъ хвалятъ безъ умолку, вы гуляете съ NN, катаетесь съ нимъ верхомъ, вальсируете, болтаете, потомъ вы встрчаетесь съ нимъ снова и снова, и — ‘браки назначаются судьбою’, говоритъ вамъ, милая мама, надвая на вашу головку брачный внокъ, причемъ глаза ея увлажаются слезами радости. Потомъ слдуетъ внчальный завтракъ, вы снимаете атласное подвнечное платье, садитесь въ карету, запряженную четвернею, и вы и онъ составляете счастливую чету. Или, если дло разстроилось, ваше уязвленное сердце томится и страдаетъ, а потомъ… потомъ вы встрчаете другаго NN и надляете его вашимъ юнымъ сердцемъ. Ужь такова ваша натура, mesdmoiselles. Не-уже-ли вы любите мужчину только для мужчины и нисколько не ради самихъ-себя? Не-уже-ли вы станете пить, неощущая жажды, или кушать, неимя аппетита?
Вотъ и Лаура любила Пена, потому-что въ Ферокс она едва ли кого видала, кром доктора Портмена и капитана Глендерса, потому-что мать ея постоянно выхваляла своего Артура, потому-что Пенъ былъ недуренъ собою, смотрлъ джентльменомъ и былъ малый неглупый, наконецъ главное, потому, что она не могла не любить кого-нибудь. Принявъ образъ Пена разъ въ свое сердце, она замкнула его тамъ и нжно няньчилась съ нимъ, она въ молчаніи разглядывала его тамъ и повертывала, въ продолжительныя отсутствія Пена, а потомъ, когда она пріхала въ Лондонъ и ей представился случай сблизиться довольно-коротко съ Джорджемъ Уаррингтономъ, что на свт могло помшать ей видть въ немъ самаго оригинальнаго, интереснаго, любезнаго и пріятнаго чудака?
Долгое время посл всего этого, и когда судьба уже распорядилась по-своему со всми дйствующими лицами, собравшимися теперь въ закоптлыхъ стнахъ Лемб-Курта очень можетъ-быть, что нкоторые изъ этихъ лицъ оглянулись назадъ и подумали не разъ о счастливыхъ часахъ, проведенныхъ у кушетки выздоравливавшаго Пена, о вечерней болтовн, разныхъ невинныхъ развлеченіяхъ и пріятныхъ прогулкахъ той поры. Майоръ Пенденнисъ получилъ съ этой эпохи благопріятное мнніе о Лондон въ сентябр, и говорилъ въ своихъ клубахъ и въ обществ, что мертвый сезонъ въ город иметъ иногда свои удовольствія, и что тогда можно проводить время очень и оченьпріятно. Онъ возвращался въ свою квартиру въ Бюри-Стритъ, удивляясь, что уже такъ поздно и что вечеръ прошелъ между-тмъ такъ просто и тихо. Онъ съ большимъ постоянствомъ являлся подъ вечерь въ Темпль и взбирался очень-охотно и усердно по длинной черной лстниц. Имя протекцію у кухмистера Бэйя, онъ заказывалъ этому знаменитому артисту (сочинителю творенія ‘О Гастрономіи’) легкіе желе, свтлые супы и разныя деликатныя лакомства для больнаго, что все постоянно приносилось врнымъ Морганомъ въ маленькую колонію Лемб-Курта. Когда докторъ Гуденоффъ разршилъ Пену рюмочку-другую чистаго хереса, майоръ разсказалъ, почти со слезами на глазахъ, какъ его вельможный другъ, милордъ Стейне, захавшій въ Лондонъ по дорог во Францію, оставилъ у себя дома приказаніе отпускать изъ своего запаса безцннаго хереса Амонтадилльо, сколько пожелаетъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ (вино это, какъ мы знаемъ, было подарено маркизу самимъ королемъ Фердинандомъ). Вдова и Лаура отвдали вино съ почтеніемъ, хотя имъ и не понравился горьковатый вкусъ, но больнаго оно значительно укрпило, и Уаррингтонъ объявилъ, что вино превосходное. Посл обда перваго дня, когда вино это было подано за столомъ лембкуртской колоніи, Уаррингтонъ произнесъ ему похвальную рчь, при конц которой предложилъ здоровье майора Пенденнисъ милорда Стейне и британской аристократіи вообще.
Какъ членъ британской аристократіи, майоръ Пенденнисъ отвтилъ ему весьма-серьезно благодарственною рчью, въ которой употребилъ разъ шесть выраженіе: ‘Въ настоящемъ случа’, Пенъ произносилъ своимъ слабымъ голосомъ съ креселъ ‘громкія одобренія’, а Уаррингтонъ научилъ миссъ Лауру кричать: ‘Слушайте, слушайте!’ и стучать по столу на самый современный парламентскій манеръ. Врный слуга Пидженъ скалилъ при этомъ зубы, и добрый докторъ Гуденоффъ засталъ общество въ такомъ веселомъ занятіи, когда завернулъ къ своему паціенту съ вечернимъ даровымъ визитомъ.
Уаррингтонъ былъ знакомъ съ Перси Сибрайтомъ, и этотъ любезный молодой джентльменъ написалъ ему самый вжливый и цвтистый отвтъ на письмо, увдомлявшее его о своевольномъ употребленіи, сдланномъ изъ его комнатъ. Онъ предоставлялъ свою квартиру въ полное распоряженіе прекрасныхъ постоялицъ, повергалъ подъ стопы ихъ свои ковры и просилъ ихъ быть въ его жилищ совершенно какъ дома. Вс оказывали ласковое и дружеское расположеніе къ больному и его семейству. Сердце его (и ужь, конечно, также его матери) таяло при мысли о такомъ доброжелательств. Да простятъ біографа мистера Пена, если онъ упомянетъ здсь о весьма-недавнемъ времени, когда и ему случилось быть въ подобной бд, и когда Провидніе ниспослало ему добраго друга, добраго врача и тысячи доказательствъ самаго трогательнаго и искренняго участія.
Въ гостиной мистера Сибрайта было фортепьяно: этотъ джентльменъ, какъ любитель всхъ изящныхъ искусствъ, занимался также музыкой и игралъ на этомъ инструмент чрезвычайно-плохо, скажемъ мимоходомъ, въ числ лежавшихъ на немъ нотъ была, между прочимъ, посвященная ему псня: слова его собственнаго сочиненія, а музыка ‘преданнаго ему друга’ Леопольдо Тванкидильо. За эту шарманку, какъ выражался Уаррингтонъ, садилась иногда по вечерамъ Лаура, красня сначала премного (что было ей очень къ лицу), и пла, аккомпанируя себ, простыя мелодіи и ферокскія псни. Голосъ ея былъ звучный контральто, и Уаррингтонь, едва ли умвшій различить одну ноту отъ другой, и у котораго во всемъ репертуар былъ всего-на-все одинъ напвъ — самое дикое подражаніе ‘God save the King’, слушалъ ее съ восторгомъ. Онъ мало зналъ толку въ гармоніи, но могъ восхищаться исполненнымъ чувства голосомъ двушки, и смотрть съ постояннымъ и ежедневно-возраставшимъ энтузіазмомъ на чистое, нжное и возвышенное твореніе, которое пло и играло подл него.
Я желалъ бы знать, какъ нравилась эта музыка той бдной и блдной молоденькой двушк, которая стояла иногда по вечерамъ у фонарнаго столба Лемб-Курта и смотрла на открытое окно, изъ котораго вылетали такіе звуки? Когда Пену приходила пора ложиться спать, звуки эти прекращались. Въ верхней комнат являлся свтъ — въ его комнат, куда отводила его мать, и тогда майоръ и мистеръ Уаррингтонъ, а иногда и миссъ Лаура вмст съ ними, садились за невинное экарте или триктракъ, или она сидла подл игравшихъ, вышивая гарусомъ пару туфлей мужскихъ, которыя могли быть предназначены Артуру, или Джорджу, или майору Пенденнису, одинъ изъ нихъ отдалъ бы все на свт за эти туфли.
Пока подобныя вещи происходили внутри зданій Лемб-Курта, являлся иногда во двор старичокъ въ изношенномъ плать и уводилъ съ собою блдную двушку въ черной шляпк: она не имла права подвергать себя въ такую позднюю пору холодному ночному воздуху, около того же времени исчезали и привратники Темпля, и нсколько прачекъ, также привлеченныхъ концертомъ.
Ровно передъ боемъ десяти часовъ раздавался другой концертъ, а именно, часы съ курантами на башн Сент-Клемента, на Стрэнд, играли псаломъ, предшествовавшій мрному звону десяти ударовъ колокола. При этой музык Лаура начинала свертывать свою работу, Марта изъ Ферокса являлась съ свчею и постоянною улыбкой, майоръ говорилъ: ‘Творецъ мой! не-уже-ли такъ поздно?’ и онъ съ Уаррингтономъ оставлялъ неконченную партію и протягивалъ на прощанье руки миссъ Лаур. Марта свтила миссъ Белль внизъ и джентльмены могли слышать, какъ она запираетъ двери на замокъ за собою и своею юною барышней. Будь хоть какая-нибудь опасность, Марта сняла бы со стны ‘тотъ крючковатый серпъ’, такъ она называла дамскую саблю съ насченнымъ на клинк именемъ Мухаммеда, привезенную Перси Сибрайтомъ, эсквайромъ, изъ путешествія по Востоку, вмст съ албанскимъ костюмомъ, въ которомъ онъ былъ такъ граціозенъ на костюмированномъ бал леди Моллингеръ, на Глочестер-Сквер, въ Гайд-Парк. Сабля эта запуталась тогда въ шлейф миссъ Кьюси, явившейся на балъ въ томъ самомъ наряд, въ которомъ она, вмст съ своею мама, была представлена королю и королев супругою лорда Канцлера. Обстоятельство это (то-есть запутавшаяся въ шлейф кривая сабля) повело къ событіямъ, до которыхъ нтъ дла нашей исторіи. Разв миссъ Кьюси теперь не мистриссъ Сибрайтъ?— Доброй ночи, Лаура и Марта! Спи спокойно и пробуждайся счастливо, чистая и кроткая двушка.
Иногда въ эти вечера Уаррингтону приходила фантазія прогуляться съ майоромъ Пенденнисомъ, такъ, нсколько шаговъ, до воротъ Темпля, или до Стрэнда, до Чаринг-Кросса, до Клуба майоръ не пойдетъ сегодня въ клубъ? ну, такъ до Бюри-Стрита, гд Уаррингтонъ, смясь, жметъ руку майора на крыльц. Они всю дорогу толковали о Лаур. Удивительно, что майоръ, всегда пожаловавшій эту двушку, вдругъ почувствовалъ къ ней восторженное расположеніе: ‘Чертовски-славная двушка, чудесныя манеры. У моей сестры манеры герцогини, и она хоть бы кого воспитала какъ-нельзя-лучше. Миссъ Белль немножко провинціальна, но запахъ боярышника иметъ свою пріятность, демми! Какъ мило она краснетъ! Ваши лондонскія двушки дали бы много гиней за подобный букетъ: неподдльные цвты, сэръ! И у нея есть также немножко денегъ, совершенные пустяки, такъ, маленькій кусочекъ’. Со всми этими мнніями мистеръ Уаррингтонъ, конечно, соглашался, хотя онъ смялся, прощаясь съ майоромъ, но лицо его было уныло, когда они разстались, Уаррингтонъ пошелъ домой, выкурилъ кучу трубокъ, одну за другою, и писалъ статью за статьею, одну свирпе другой, далеко за ночь, за своего инвалида-пріятеля.
Да, то было счастливое время почти для всхъ. Пенъ поправлялся съ каждымъ днемъ. Сонъ и да были его постоянными занятіями. Аппетитъ его былъ повременамъ ужасенъ. Онъ стыдился обнаруживать его передъ Лаурой, и даже почти передъ своею матерью, которая только смялась и восхищалась. Когда жареный цыпленокъ съ обденнаго стола исчезалъ, онъ съ грустью провожалъ въ свой желудокъ отбывающаго друга и начиналъ алкать желе, чаю и Богъ знаетъ чего. Онъ былъ прожорливъ, какъ сказанное чудовище. Докторъ останавливалъ его, но онъ не слушался. Природа кричала въ немъ громче доктора, который съ большимъ радушіемъ передалъ ея благотворнымъ цлебнымъ средствамъ своего паціента.
Теперь мы упомянемъ очень-деликатно и подъ величайшимъ секретомъ объ одномъ обстоятельств съ Пеномъ, на которое онъ никогда не любилъ намекать. Впродолженіе его бреда, неумолимый Гуденоффъ веллъ прикладывать ледъ къ голов Пена и обстричь до тла вс его прекрасные волосы. Это случилось во время… во время другой сидлки, которая, разумется, собрала въ бумагу вс эти волоски до послдняго, чтобъ доставить вдов удовольствіе пересчитывать и беречь ихъ. Елена никакъ не хотла врить, чтобъ двушка не польстилась на частицу этихъ волосъ, но вдь женщины вообще подозрительны на подобныя вещи.
Майоръ Пенденнисъ былъ очень-огорченъ такою потерей, и когда Пенъ сталъ замтно поправляться и укрпляться съ каждымъ днемъ, дядя его, съ чмъ-то похожимъ на румянецъ стыдливости, и съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ сказалъ, что онъ знаетъ одного… одного человка, то-есть парикмахера, человка, въ-сущности, предобраго, котораго онъ бы прислалъ въ Темпль и который… приложилъ бы… временное, да, временное пособіе этому несчастію.
Лаура посмотрла на Уаррингтона съ самымъ лукавымъ выраженіемъ — и Уаррингтонъ разразился бшенымъ хохотомъ, даже вдова не выдержала и разсмялась, майоръ покраснлъ, проклялъ внутренно безсовстность молодежи и объявилъ миссъ Белль, что когда онъ велитъ обрзать себ волосы, то поднесетъ ей на память клочекъ.
Уаррингтонъ подалъ голосъ, что Пенъ долженъ носить адвокатскій парикъ. Тамъ, внизу, парикъ Сибрайта, который до-нельзя будетъ ему къ лицу. Пенъ сказалъ: ‘вздоръ!’ и казался такимъ же сконфуженнымъ какъ его дядя. Кончилось тмъ, что на другой день явился къ мистеру Пенденнису одинъ джентльменъ изъ Борлингтоновой Аркады и имлъ съ нимъ свиданіе наедин въ его спальн, черезъ недлю, тотъ же джентльменъ явился въ Темпль съ коробкою подъ мышкой и до-крайности вжливо, съ осклабленнымъ лицомъ, объявилъ, что онъ ‘принесъ домой волосы’ мистера Пенденниса.
Величественно, но трогательно было видть Пена, съ грустью созерцающаго развалины своей красоты и прибгающаго къ искусственнымъ средствамъ для скрытія своего бдствія. Наконецъ онъ явился въ своемъ пріобртеніи, но Уаррингтонъ хохоталъ и трунилъ надъ нимъ такъ немилосердо, что Пенъ разсердился и надлъ снова бархатную скуфью, сшитую нжнйшею изъ матерей. Тогда мистеръ Уаррингтонъ и миссъ Белль сняли съ дамскихъ шляпокъ цвты и сдлали изъ нихъ гирлянду, которою увнчали парикъ, вынесли его на сцену въ процесіи и покланялись ему какъ идолу. Вообще, они предавались бездн шалостей, шутокъ и невинныхъ фарсовъ, такъ-что въ двухъ квартирахъ Лемб-Курта раздавалось столько веселаго хохота, сколько не знавали въ этихъ угрюмыхъ стнахъ многіе годы.
Наконецъ, дней черезъ десять такой жизни, когда двушка въ черной шляпк пришла вечеромъ къ своему обычному наблюдательному посту у фонарнаго столба, музыки уже не было слышно изъ оконъ, и не было свта въ четвертомъ этаж: окна были отворены, но въ нихъ не виднлось ни одной живой души. Мистриссъ Фленаганъ разсказала Фанни въ чемъ дло. Дамы и все ихъ общество ухали въ Ричмондъ для перемны воздуха’. Древняя дорожная карета была снова вывезена и уложена множествомъ подушекъ для Пена и его матери, миссъ Лаура похала весьма-милостиво въ омнибус, подъ защитою мистера Джорджа Уаррингтона. Онъ ночью воротился домой и принялъ снова во владніе свои опустлыя комнаты, возвратился къ своимъ старымъ книгамъ и трубкамъ, но, можетъ-быть, не имлъ уже прежняго сна.
Вдова оставила на его стол кувшинъ съ цвтами, подобранными очень-мило, и когда вошелъ Уаррингтонъ въ комнату, онъ былъ встрченъ ароматомъ этого букета. То было воспоминаніе добрыхъ, кроткихъ существъ, которыхъ теперь уже не было здсь, и которыя украсили на короткое время эти одинокія, угрюмыя комнаты. Уаррингтонъ чувствовалъ, что пронеслись счастливйшіе дни его жизни — дни, какихъ ему уже не видать. Онъ подошелъ къ букету, приложилъ къ цвтамъ лицо, вдыхалъ въ себя ихъ благоуханіе, можетъ-быть, цаловалъ ихъ. Ставя кувшинъ снова на столъ, онъ провелъ суровою рукою по глазамъ, улыбнулся и что-то сказалъ. Онъ отдалъ бы жизнь свою за сокровище, которое Артуръ отвергалъ. Чего ей нужно? Славы? онъ прославился бы для нея, преданности? онъ могъ предложить ей благородное сердце, исполненное нжности, мужественной любви и кротости. Но это невозможно. Судьба опредлила иначе. ‘Еслибъ это и могло быть, она не захотла бы взять меня, думалъ Джорджъ.— За что женщин любить такого некрасиваго стараго чорта какъ я? Я старюсь и не сдлалъ еще ничего въ жизни. У меня нтъ ни привлекательности, ни молодости, ни денегъ, ни извстности? Человкъ долженъ быть годенъ на что-нибудь получше, а не глазть только на любимую женщину и предлагать ей на колняхъ свое неуклюжее обожаніе, если хочетъ добиться ея любви. Къ-чему я гожусь? Куча молодежи опередила меня: то, что они называли призами жизни, казалось мн недостойнымъ труда протянуть руку. Но для нея! Еслибъ она была моею и захотла алмазовъ — о! она владла бы ими! Но что я за дуракъ, и вру вздоръ о томъ, что я могъ бы сдлать! Каждому изъ насъ предназначенъ жребій, и мой выпалъ уже давно. Лучше закурить трубку и выкурить отсюда запахъ этихъ цвтовъ. Бдные, безмолвные цвты! вы умрете завтра. Зачмъ вы показали ваши румяныя щечки въ этомъ гадкомъ мст?’
У постели своей Джорджъ нашелъ новую Библію, положенную тутъ вдовою, и въ ней записочку, въ записк было сказано, что Елена не видала этой книги въ библіотек Джорджа, въ комнат, гд она провела много часовъ, и гд милосердый Творецъ внялъ ея молитвамъ и возвратилъ ей здоровье сына, она предлагала другу Артура лучшее, что могла предложить, и убждала его читать эту книгу повременамъ и хранить со какъ воспоминаніе благодарной материнской дружбы и уваженія. Бдный Джорджъ съ горестью поцаловалъ книгу какъ и цвты, и утро застало его за чтеніемъ святыхъ страницъ, которыя доставили отраду, утшеніе и надежду такъ многимъ болющимъ и скорбящимъ сердцамъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Конецъ занятіямъ Фанни.

Добрая Елена, какъ мы уже видли, овладла сыномъ вполн, съ самаго своего прибытія, и, разумется, также всми его шкапами, ящиками и всмъ, что въ нихъ было: у рубашекъ могло недоставать пуговокъ, чулки могли требовать починки, или, сознаться ли? многія письма могли ждать отвта, такъ нельзя же было оставить ихъ безъ вниманія въ разслабленномъ и неспособномъ ни на что состояніи больнаго Артура. Весьма-возможно, что мистриссъ Пенденнисъ чувствовала похвальное желаніе проникнуть страшную тайну касательно Фанни Больтонъ, о чемъ она никогда не говорила сыну, хотя имла ее постоянно въ ум и мучилась и безпокоилась ею до-нельзя. Она велла отвинтить мдный молотокъ отъ внутреннихъ дверей квартиры, чтобъ стукъ почтальйона не тревожилъ паціента, и не давала сыну ни одного изъ прибывавшихъ писемъ, даже когда къ нему приносились счеты сапожниковъ и шляпочниковъ, которые ‘сочли бы себя весьма-обязанными, еслибъ мистеру Артуру Пенденнису было угодно кончить съ ними, и проч.’ Пенъ, всегда щедрый и беззаботный, имлъ, какъ водится, свою долю подобныхъ документовъ: и хотя доля эта была не велика, но имла достаточные размры, чтобъ встревожить совстливую мать. У нея были кой-какія сбереженія: великолпное самоотверженіе Пена и ея собственная бережливость, доходившая даже до скупости, дали ей возможность скопить маленькую сумму, часть которой она съ радостью посвятила на уплату обязательствъ молодаго джентльмена. За эту цну многіе изъ достойнйшихъ юношей и уважаемыхъ читателей предоставили бы очень-охотно свою корреспонденцію въ руки родителей, нтъ, можетъ-быть, лучшаго пробнаго оселка добропорядочности и чистоты совсти человка, какъ готовность его встртить почтальйона. Блаженъ тотъ, кого радуетъ его двойной стукъ! Добрые ждутъ его съ жадностью, но нечистые совстью трепещутъ, когда приходъ его поражаетъ ихъ слухъ. А потому мистриссъ Пенденнисъ поступила какъ нжная мать, избавя Пена отъ заботы слушать стукъ въ двери почтальйона и отвчать на письма, приносимыя ему во время болзни.
Въ комод и ящикахъ молодаго человка, вроятно, не нашлось никакихъ обвинительныхъ противъ него актовъ, касательно Фанни-больтонскаго дла, потому-что вдова обратилась однажды къ майору съ вопросомъ: не знаетъ ли онъ чего-нибудь объ этой ужасной и преступной интриг? То было въ Ричмонд. Пенъ и Уаррингтонъ сидли на скамь на террасс, а вдова удержала майора Пенденниса для консультаціи и изложила ему вс свои страхи и опасенія, или по-крайней-мр т, которые сочла нужнымъ поврить майору, по обычаю мужчинъ и женщинъ, она не была вполн откровенна, и я полагаю, что вообще ни одинъ мотъ, у котораго требуютъ итога его долговъ, и ни одна фешонэбльная дама, когда мужъ спрашиваетъ у нея счетовъ ея модистокъ и модныхъ магазиновъ, никогда не предъявляли полнаго числа того или другаго.
Итакъ, она спросила майора, какъ ей быть насчетъ этого ужаснаго, этого чудовищнаго дла, и не знаетъ ли онъ какихъ-нибудь подробностей? Старый джентльменъ завинтилъ свою физіономію такъ, что вы не взялись бы ршить, улыбается онъ или нтъ, онъ бросилъ на вдову быстрый и лукавый взглядъ, потупилъ взоры и сказалъ:
— Моя милая, добрая мэмъ, я ничего объ этомъ не знаю и не желаю знать, и, такъ-какъ вы спрашиваете моего мннія, то, по-моему, лучше всего и вамъ не знать ничего объ этомъ. Молодежь останется молодежью, и, клянусь Юпитеромъ, моя милая мэмъ, если вы думаете, что вашъ мальчикъ похожъ на…
— Прошу васъ избавить меня отъ этого, прервала Елена, выпрямившись очень-величаво.
— Милая моя сестрица, не я началъ этотъ разговоръ, позвольте вамъ замтить, возразилъ майоръ вжливымъ поклономъ.
— Я не могу слышать о такомъ ужас, когда о немъ такъ легко говорятъ, сказала вдова со слезами досады на глазахъ. Я не могу перенести мысли, чтобъ мой мальчикъ могъ быть виновенъ въ такомъ преступленіи. Я лучше желала бы умереть прежде, чмъ онъ это сдлаетъ. Не знаю какъ я могу еще пережить это, потому-что мое сердце убито. О, майоръ Пенденнисъ, каково мн думать, что сынъ такого отца, мое дитя, онъ, который всегда былъ такъ добръ… о! да, такъ добръ и исполненъ чести! и упасть такъ низко, что… что…
— Что началъ втреничать съ молоденькою гризеткой? дополнилъ майоръ.— Ну, еслибъ вс матери въ Англіи вздумали убивать себя горестью оттого, что… Нтъ, нтъ, даю вамъ мое честное и благородное слово, успокойтесь, не плачьте. Я не могу видть женскихъ слезъ, и никогда не могъ, никогда. По почему вы знаете, что дйствительно тутъ было что-нибудь серьзное? Разв Артуръ признался въ чемъ-нибудь?
— Его молчаніе убждаетъ меня въ этомъ, всхлипывала мистриссъ Пенденнисъ изъ-за своего носоваго платка.
— Ничего не бывало. Есть предметы, моя милая, о которыхъ молодой малый, конечно, не можетъ говорить своей мама.
— Она къ нему писала.
— Какъ, до его болзни? Очень можетъ быть.
— Нтъ, посл, не прежде, то-есть, я такъ думаю… то-есть, я..
— Только посл, и вы… да, я понимаю. Я полагаю, когда онъ былъ слишкомъ-боленъ для чтенія своей корреспонденціи, вы взяли этотъ трудъ на себя, не правда ли?
— О, я несчастнйшая изъ всхъ матерей!
— Несчастнйшая изъ матерей потому только, что сынъ вашъ человкъ молодой! Перестаньте, милая сестрица. Если вы спрятали нкоторыя изъ адресованныхъ къ нему писемъ, то можете навлечь на себя много огорченій: сколько я знаю Артура и его пылкость, это можетъ повести къ несогласію между нимъ и вами, и вы будете жалть объ этомъ во всю жизнь: несогласіе можетъ сдлаться чертовски-важне, чмъ эта маленькая… маленькая шалость, которая подастъ къ ней поводъ.
— Тамъ было одно только письмо — маленькое, всего нсколько словъ. Вотъ оно… О! какъ вы можете, какъ вы можете такъ говорить?
Когда эта добрая душа сказала: ‘маленькое’, майоръ уже не въ-состояніи былъ говорить — такъ ему хотлось смяться, несмотря на мученія бдной вдовы, о которой онъ внутренно жаллъ и которую очень любилъ. Но они смотрли на предметъ съ разныхъ точекъ зрнія и съ различными понятіями о предмет, а образъ мыслей майора Пенденниса, какъ мы знаемъ, былъ не изъ строгихъ.
— Я бы вамъ совтовалъ, продолжалъ онъ серьзно: — запечатать это письмо снова, если вы можете (подобныя письма нердко запечатываются облатками), я положить его въ число другихъ писемъ Пена, пусть онъ ихъ получитъ вс вмст, когда потребуетъ. Или, если мы не можемъ запечатать его, то скажите, что приняли его за счетъ — вотъ и все.
— Я не могу лгать передъ сыномъ, возразила вдова.
Письмо это было безмолвно положено въ ящикъ для писемъ за два дня до вызда ихъ изъ Темпля и принесено Мартой къ мистриссъ Пенденнисъ. Разумется, она никогда не видала почерка Фанни Больтонъ, но лишь только письмо попало ей въ руки, она сейчасъ же догадалась кмъ оно было писано. Она подстерегала это письмо съ самой болзни Пена и распечатала нкоторыя изъ другихъ писемъ, чтобъ только добраться до этого. Теперь злополучное письмо отравляло ея ридикюль. Она вынула его и подала братцу.
— ‘Артеру Пенденнису, эсквайру’, читалъ майоръ съ усмшкой: — нтъ, моя милая сестрица, право я не желаю читать дальше. Но вы, которыя прочитали все это, можете разсказать мн содержаніе… только мольбы о его здоровьи, безграмотно намаранныя, говорите вы… и желаніе видть его? Да тутъ еще нтъ ничего дурнаго. И такъ-какъ вы спрашиваете, моя милая не знаю ли я чего-нибудь, что жь, я пожалуй скажу вамъ… гмъ… Морганъ, мой камердинеръ, собиралъ кой-какія справки объ этомъ дл, и также… мой пріятель, докторъ Гуденоффъ разузнавалъ кое-что, такъ… И выходитъ, что эта двочка сильно влюблена въ Артура, онъ заплатилъ за входъ ея въ Воксалъ, и повелъ е туда. Все это Морганъ узналъ отъ одного стариннаго знакомца Пена и моего, одного ирландскаго джентльмена, который былъ очень-близокъ отъ чести сдлаться вашимъ… словомъ, отъ одного Ирландца. Онъ узналъ, что отецъ двушки, грубый и преданный пьянству привратникъ, билъ ея мать, которая упорно увряетъ мужа въ совершенной невинности дочери, и въ то же время, говоритъ Гуденоффу, что Артуръ поступилъ съ ея дитятей, какъ скотина. Илъ этого вы можете видть, что тутъ нтъ ничего яснаго. Хотите вы раскрыть эту тайну? Мн стоитъ только спросить Пена и онъ скажетъ мн все: онъ малый благороднйшій.
— Благороднйшій! возразила вдова съ горькимъ презрніемъ.— О! братецъ, что вы называете честью? Если мой сынъ виновенъ, онъ долженъ жениться на ней. Я готова умолять его на колняхъ, чтобъ онъ это сдлалъ.
— Творецъ милосердый! разв вы съ ума сошли? закричалъ въ испуг майоръ. Припомнивъ нкоторые пассажи изъ жизни Артура и его матери, майора поразила мысль, что если она дйствительно вздумаетъ умолять сына, онъ, чего добраго, въ-состояніи жениться на этой двчонк: малый достаточно еще сумасброденъ для какой-угодно глупости, если въ дло вмшается любимая женщина.
— Милая моя сестрица, вы, право, какъ-будто не въ полномъ разсудк, продолжалъ онъ, посл тревожной паузы и гораздо-боле мягкимъ тономъ.— Да какое право имемъ мы предполагать что-нибудь дурное? Дайте взглянуть на письмо.
— ‘Сердце ея разрывается — пишите, пишите ко мн — несчастлива дома — злой отецъ — ваша сидлка — ваша бдненькая Фанни’, и прочая, и все написано такъ, что читать нельзя.
— Да ради самихъ Небесъ! милая моя сестрица, что же вы тутъ находите, кром того, что этотъ бснокъ все-еще безъ ума отъ Пена? И вдь она пришла въ его комнату не прежде, какъ онъ уже былъ въ такомъ бреду, что не могъ ея узнать. Та… какъ ея зовутъ, Фленаганъ, прачка, сказала это сама моему Моргану. И двочка пришла не одна, а съ какимъ-то старикомъ, мистеромъ Боусомъ, который былъ такъ добръ, что отъискалъ меня въ Стилльбрук и увезъ съ собою — мимоходомъ сказать, я оставилъ его въ кеб и не заплатилъ за его проздъ, но онъ поступилъ чертовски-мило. Нтъ, ршительно скажу, во всей этой исторіи нтъ ровно ничего.
— Вы такъ думаете? Вы убждены въ этомъ? О, благодарю Бога, благодарю милосердаго Бога! воскликнула Елена.— Я возьму письмо къ Артуру и спрошу его. Онъ на террас съ мистеромъ Уаррингтономъ. Они тамъ болтаютъ съ какими-то дтьми. Мой мальчикъ всегда любилъ дтей. Онъ невиненъ, слава Богу — слава Богу! Сейчасъ же иду къ нему.
Старый Пенденнисъ имлъ, однако, свое собственное мнніе. Когда онъ за минуту до этого такъ ручался за благородство Пена, онъ очень, можетъ-быть, думалъ совсмъ другое. Если она пойдетъ къ Артуру и тотъ скажетъ ей правду — а негодный способенъ на это — тогда все дло будетъ испорчено, думалъ онъ. И онъ ршился еще на попытку.
— Моя милая, добрая душа, сказалъ онъ, цалуя руку Елены:— такъ-какъ вашъ сынъ не ознакомилъ васъ съ этимъ дломъ, то подумайте напередъ, имете ли вы право производить такое слдствіе? Если вы считаете его человкомъ благороднымъ, то какое право имете вы сомнваться въ его чести въ настоящемъ случа? Кто его обвинитель? Безъименный мерзавецъ, который не привелъ никакого положительнаго доказательства? Еслибъ было что-нибудь такое, разв родители двушки не вступились бы за нее? Онъ не обязанъ опровергать, а вы не обязаны подтверждать безъименное обвиненіе, а если вы считаете его виноватымъ потому только, что двушк изъ этого сословія случилось быть въ его комнат и ухаживать за нимъ въ качеств сидлки, такъ, дэмми! почему вы не настаиваете, чтобъ онъ женился на этой старой ирландской прачк, мистриссъ Фленаганъ?
Вдова расхохоталась сквозь слезы: старый полководецъ одержалъ побду.
— Ну, да, ради всего на свт, пусть онъ женится на мистриссъ Фленаганъ, ге? продолжалъ майоръ, трепля ее по рук.
— Нтъ, мальчикъ не сказалъ вамъ ни слова объ этомъ, а потому и вы ничего не знаете. Мальчикъ невиненъ — тутъ и толковать нечего. И теперь, моя добрая душа, что мы предпримемъ? Если мы предположимъ, что эта двушка ему правится (полноте печалиться, вдь это только пустое предположеніе) и разв молодому малому не можетъ приглянуться молоденькая двушка?— вдь онъ тотчасъ же бросится за нею, лишь — только выздороветъ.
— Я возьму его домой! Я сейчасъ же увезу его въ Фероксъ!
— Милая моя мэмъ, да онъ умретъ со скуки въ Ферокс. И вдь тамъ у него не будетъ другаго занятія, какъ только думать о своей пассіи. Нтъ на свт мста удобне, гд бы маленькая страсть раздулась въ огромную, какъ деревенскій домъ въ глуши, гд человку нечего длать и онъ все время наедин съ самимъ собою. Надобно занять, развлечь, позабавить его, надобно взять его за границу, онъ не былъ нигд, кром Парижа, и то только на самое короткое время. Надобно путешествовать. Ему нужно, чтобъ за нимъ кто-нибудь ухаживалъ. Гуденоффъ говоритъ, что онъ едва-едва уцллъ (не бойтесь, теперь это дло прошлое), а потому и вамъ надобно хать, чтобъ беречь его, а вы, вроятно, возьмете съ собою миссъ Белль, и я очень желалъ бы, чтобъ и Уаррингтонъ похалъ съ вами: Артуръ чертовски любитъ Уаррингтона. Онъ не можетъ обойдтись безъ Уаррингтона. Фамилія Уаррингтона одна изъ древнйшихъ въ Англіи и онъ одинъ изъ лучшихъ молодыхъ людей, которыхъ мн когда-нибудь случалось встрчать. Онъ мн чрезвычайно нравится.
— Знаетъ ли мистеръ Уаррингтонъ, что-нибудь объ этомъ… объ этомъ дл? Его не было въ Лондон за два мсяца до того, какъ оно случилось: мн такъ писалъ Пенъ.
— Ни слова… я… я спрашивалъ его объ этомъ. Я выкачалъ изъ него все, что могъ. Онъ и не слыхалъ ничего, даю вамъ честное слово! кричалъ майоръ съ нкоторымъ испугомъ.— И я думаю, моя милая сестрица, что вамъ лучше всего не говорить съ нимъ объ этомъ, гораздо-лучше, безъ-сомннія: такой предметъ разговора вообще очень-щекотливъ и непріятенъ.
Простодушная вдова взяла руку брата и пожала ее съ чувствомъ.
— Благодарю васъ, братецъ. Вы были очень, очень-добры. Вы меня премного утшили и успокоили. Я теперь пойду къ себ и обдумаю все хорошенько. Эта болзнь и вс… вс безпокойства измучили меня очень, вы знаете, я не крпкаго здоровья. Но я пойду и буду благодарить Бога, что мой сынъ невиненъ. Вдь онъ невиненъ, не правда ли?
— Да, да, конечно, невиненъ, мое милое твореніе, отвчалъ старый ветеранъ, цалуя ее съ нжностью и совершенно-растроганный ея чувствительностью. Онъ смотрлъ ей вслдъ, когда она уходила, съ ласковымъ выраженіемъ, которое казалось тмъ курьзне, что къ нему примшивалась нкоторая усмшка.— Да я готовь клясться, что онъ невиненъ, покуда весь не почерню, чтобъ только избавить отъ огорченія эту добрую душу.
Посл этой побды, счастливый и утомленный воинъ прилегъ на софу, покрылъ себ лицо желтымъ шелковымъ носовымъ платкомъ и предался пріятному сну, грезы его были, вроятно, сладки, потому-что онъ храплъ съ освжительною регулярностью.
Молодые люди сидли, между-тмъ, на терасс, и Пенъ былъ очень-разговорчивъ. Онъ разсказывалъ Уаррингтону планъ новаго романа и новой трагедіи. Уаррингтонъ смялся при мысли, что Пенъ будетъ писать трагедію. ‘Почему же нтъ? Я докажу, что могу’, и онъ принялся декламировать нкоторыя мста будущей пьесы.
Маленькое соло за духовомъ инструмент майора Пенденниса было прервано входомъ миссъ Белль. Она была съ визитомъ у почтенной леди Рокминстеръ, которая жила на дач пососдству. Узнавъ о болзни Артура и о прибытіи матери его въ Ричмондъ, миледи постила Елену и, несмотря на то, что она не жаловала ея сына, присылала ему множество винограда, куропатокъ и разныхъ знаковъ вниманія. Лауру она очень любила и упрашивала ее побыть съ нею подольше, но Лаура не могла оставить свою мать въ теперешнемъ ея положеніи. Истомленная постояннымъ бодрствованіемъ и заботами о болзни сына, Елена сама значительно прихворнула, и доктору Гуденоффу пришлось прописывать ей лекарства, равно какъ и младшему своему паціенту.
Старый Пенденнисъ встрепенулся при вход молодой двицы. Сонъ его легко прерывался. Онъ произнесъ ей очень-любезную рчь, вообще, въ послднее время онъ быль съ нею необычайно-любезенъ. ‘Откуда собрала она эти розы, которыя онъ видитъ на ея щекахъ? Какъ онъ счастливь, что сновиднія его прерваны такою очаровательною существенностью!’ Лаура имла бездну юмора и прямодушія, и эти два качества заставляли ее смотрть съ чмъ-то въ род презрнія на нашего стараго джентльмена. Она любила выказывать наружу его свтскія понятія и заставлять почтеннаго habitu клубовъ и гостиныхъ разсказывать свои любимыя повсти о знати я излагать свою мораль.
Но теперь она не имла наклонности къ шутливости. Она сказала майору, что каталась въ Парк съ леди Рокминстеръ, и привезла для Пена дичи, а для мама цвтовъ. Мама внушала ей серьзныя опасенія. Она сейчасъ только вышла отъ мистриссъ Пенденнисъ и нашла ее очень, очень-усталою, и боялась, что она очень-больна. Большіе глаза ея были полны слезъ отъ участія и опасеній, внушаемыхъ ей состояніемъ милой матери. Она боялась за нее. Не можетъ ли этотъ добрый, этотъ милый докторъ Гуденоффъ вылечитъ ее?
— Болзнь Аргура и другія душевныя страданія потрясли здоровье сестрицы, замтилъ майоръ съ разстановкою. Яркій румянецъ на лиц двушки показалъ, что она поняла намекъ майора. Она посмотрла ему прямо въ лицо, но не отвчала. ‘Онъ могъ бы избавить меня отъ этого, подумала она.— Какая у него цль напоминать мн объ этомъ позор?’
Что у него была какая-нибудь цль, это очень-возможно. Старый дипломатъ рдко говорилъ безъ цли. Докторъ Гуденоффъ сказывалъ ему о болзни ихъ милой Елены, и что ей необходимы покой и перемна мста… да, перемна мста. Произошли горестныя вещи, о которыхъ надобно забыть и не упоминать никогда, майоръ просилъ у миссъ Белль извиненія, что намекаетъ на это (онъ впередъ этого не сдлаетъ, ни она также, онъ въ этомъ увренъ.) Должно сдлать все, чтобъ только успокоить и утшить мистриссъ Пенденнисъ, и онъ предлагаетъ хать осенью за одн воды, поблизости Рейна, гд Елена можетъ поправить свои истощенныя силы, а Пенъ — сдлаться новымъ человкомъ. Безъ сомннія, миссъ Лаура не отстанетъ отъ своей мама?
Конечно нтъ. Елена, и только Елена (то-есть также Артуръ, ради Елены) и безпокоятъ Лауру. Она готова хать за границу или куда бы ни было съ Еленой.
А Елена, подумавъ объ этомъ предмет съ часъ въ своей комнат, почувствовала самую нетерпливую охоту хать за границу, точно какъ школьникъ, который прочитаетъ книгу путешествій и рвется въ море. Куда имъ хать? чмъ дальше, тмъ лучше, въ такую даль, чтобъ даже воспоминаніе не могло послдовать за ними, въ такой очаровательный край, чтобъ Пенъ никогда не желалъ покинуть его. Она трепетною рукою открыла шкатулку, вынула книжку съ банкирскими счетами и сообразила, много ли у нея въ экономіи. Если этихъ денегъ мало, у нея есть брильянтовый крестикъ. Наконецъ, она опять займетъ у Лауры. ‘Подемъ, подемъ!’ думала она, ‘только-что онъ будетъ въ-состояніи переносить дорогу, мы демъ. О! добрый докторъ Гуденоффъ, приходи сюда скоре и выпусти насъ изъ Англіи.
Докторъ Гуденоффъ долженъ былъ въ тотъ день обдать у нихъ.
— Если вы такъ будете тревожиться, сказалъ онъ ей: — если сердце ваше будетъ такъ биться и вы такъ упорно станете мучить себя за молодаго джентльмена, который поправляется какъ-нельзя-лучше, то мы положимъ въ постель васъ самихъ и заставимъ миссъ Лауру няньчиться съ вами, а тамъ, придетъ ея очередь заболть, и я желаю знать какимъ-образомъ жить доктору, который долженъ прізжать и возиться съ вами, даромъ? Мистриссъ Гуденоффъ начинаетъ уже ревновать, и говорить совершенно-справедливо, что я влюбляюсь въ своихъ паціентовъ. Прошу васъ, убирайтесь изъ Англіи какъ-можно-скоре, чтобъ мн имть хоть сколько-нибудь покоя въ семейной жизни.
Когда планъ поздки за границу былъ предложенъ Артуру, онъ принялъ его съ величайшимъ восторгомъ и совершенною готовностью. Онъ горлъ желаніемъ ухать хоть сейчасъ же, и немедленно принялся отращивать себ усы и бороду, длятого, чтобъ лучше произносить французскія и нмецкія фразы, когда усы начали появляться, его сильно безпокоилъ ршительно-рыжій цвтъ ихъ. Онъ ожидалъ, что придется прожить осень въ Ферокс, и мысль объ этомъ была, вроятно, не очень-отрадна для молодаго человка. ‘Тамъ ршительно не съ кмъ сказать слова, говорилъ онъ Уаррингтону.— Я не могу выносить разсужденіи стараго доктора Портмена и его надутой посл-обдсиной бесды. Я знаю наизусть вс анекдоты и разсказы Глендерса объ испанской войн. Единственныя человческія души въ нашемъ сосдств — Клевринги, да и т будутъ дома не раньше, какъ къ Рождеству, сколько я слышалъ отъ дяди. Кром-того, Уаррингтонъ, мн самому хочется выхать изъ Англіи. Пока тебя не было въ Лондон, я имлъ дьявольское искушеніе, отъ котораго очень-радъ, что отдлался, я даже считаю счастьемъ, что моя болзнь положила ему конецъ’. И тутъ онъ разсказалъ своему пріятелю подробности воксальнаго дла, съ которыми читатель уже знакомъ.
Уаррингтонъ слушалъ очень-серьзно. Неговоря о нравственной сторон этого дла, онъ былъ очень-радъ за Артура, что тотъ избавился отъ опасности, которая могла бы составить несчастіе всей его жизни.— И конечно, сказалъ Уаррингтонъ:— это было бы величайшимъ несчастіемъ для бдной двушки. Притомъ, сколько горестей причинило бы это твоей матери и… и друзьямъ! Онъ мало зналъ, сколько печали и огорченій они уже успли перенести.
— Ни слова объ этомъ моей матери! воскликнулъ Пенъ съ испугомъ:— она этого никогда не переваритъ, esclandre подобнаго рода убьетъ ее, я въ этомъ увренъ. Самое лучшее, прибавилъ онъ съ хитрымъ видомъ, какъ-будто былъ Ловеласомъ по ремеслу, и всю жизнь только и занимался интригами: — самое лучшее, когда грозить подобнаго рода опасность, не встрчать ее лицомъ къ лицу, а дать тылъ и убжать.
— И ты былъ очень-зараженъ?
— Гмъ! Она говорила, какъ кикней, но была премиленькая двочка.
О! Клариссы міра сего! О! вы, бдныя, невдущія, сумасбродныя двушки! еслибъ вы знали, какъ о васъ отзываются Ловеласы, еслибъ могли послушать, какъ Джекъ говоритъ съ Томомъ черезъ столъ клубной кофейной, еслибы вы могли видть, какъ Недъ вынимаетъ изъ сигарочницы ваши письма и подастъ ихъ Чарли, или Билли, или Гарри, за полковымъ обдомъ: вы не имли бы такого рвенія писать къ нимъ, или слушать ихъ нжности! Есть родъ преступленія, которое не бываетъ полнымъ, пока счастливый злодй не расхвастаетъ его, посл, пріятелямъ. Помните, что человкъ, который покушается на нашу честь, разгласитъ, конечно, безъ малйшаго зазрнія совсти, и вашу тайну.
— Тяжело бороться и легко упасть, сказалъ Уаррингтонъ угрюмо.— И какъ ты говоришь, Пенденнисъ, когда подобная опасность виситъ надъ головою, лучше всего дать тылъ и убжать отъ нея!
Посл этого короткаго разговора о предмет, о которомъ Пенъ говорилъ бы гораздо-краснорчиве, съ мсяцъ тому назадъ, бесда возвратилась снова къ планамъ заграничной поздки, и Артуръ съ жаромъ упрашивалъ Уаррингтона присоединиться къ нимъ. Уаррингтонъ принадлежалъ къ семейству, принадлежалъ къ леченію: безъ него Артуръ не будетъ имть и половины удовольствія.
Но Джорджъ сказалъ ‘Нтъ, ему нельзя хать. Онъ долженъ оставаться дома и занять мсто Пенъ. Тотъ замтилъ, что теперь это безполезно, потому-что Шеддонъ воротился уже въ Лондонъ и, слдственно, они свободны.
— Не настаивай, сказалъ Уаррингтонъ: — я не могу хать, у меня особеннаго рода обстоятельства. Мн лучше оставаться дома. У меня нтъ денегъ на путешествіе — вотъ теб и вся исторія, ты самъ знаешь, что на это нужны деньги.
Такое пустое препятствіе показалось Пену роковымъ. Онъ сообщилъ его матери: мистриссъ Пенденнисъ очень сожалла, мистеръ Уаррингтонъ былъ чрезвычайно-добръ, но она полагала, что онъ самъ знаетъ лучше всхъ о своихъ длахъ. И потомъ она, вроятно, укоряла себя за эгоистическое желаніе владть своимъ мальчикомъ исключительно.
— Что слышу отъ Пена, любезнйшій мистеръ Уаррингтонъ? спросилъ однажды майоръ, будучи съ нимъ наедин и узнанъ о его отказ.— Не дете съ нами? Мы не можемъ и слышать такихъ вещей, потому-что Пенъ безъ васъ не выздороветъ. Я вамъ общаю, что ужь я, конечно, не стану съ нимъ няньчиться. Ему надобно кого-нибудь посильне, веселе и пріятне, чмъ старый ревматическій грибъ, каковъ я. И притомъ я, весьма-вроятно, уду въ Карльсбадъ, когда увижу, что вс наши устроятся хорошенько на мст. Путешествіе въ наши времена не стоитъ ршительно ничего, или сущую бездлицу! И… и прошу васъ, Уаррингтонъ, вспомнить, что я весьма-старинный пріятель вашего отца, и если вы съ вашимъ братомъ не въ такихъ отношеніяхъ, чтобъ… чтобъ могли взять впередъ вашу пенсію младшаго брала, то сдлайте меня вашимъ банкиромъ: разв Пенъ у васъ не въ долгу за т три дла, въ-теченіе которыхъ вы трудились за него съ такимъ примрнымъ усердіемъ и геніемъ?
Несмотря на такое дружеское предложеніе и такую неслыханную щедрость, Джорджъ Уаррингтонъ отказался и объявилъ, что намренъ остаться дома. Это было сказано, однакожь, голосомъ нершительнымъ, доказывавшимъ сильную охоту хать, хотя языкъ и упорно говорилъ противное.
Но настойчивость майора не легко было побдить. Въ тотъ же вечеръ, за чаемъ, когда Елена вышла изъ комнаты, чтобъ заглянуть къ Пену, отправившемуся на ночлегъ, старый Пенденнисъ возобновилъ атаку и укорялъ Уаррингтона за нехотніе хать съ ними.
— Вдь это преступленіе противъ любезности, миссъ Белль, не правда ли? Мы составляемъ здсь счастливйшее маленькое общество въ свт, и этотъ ужасный эгоистъ хочетъ все испортить!
Длинныя рсницы миссъ Белль смотрли внизъ, на ея чашку, Уаррингтонъ покраснлъ до ушей и молчалъ. Миссъ Белль также молчала, по она покраснла, когда покраснлъ Уаррингтонъ.
— Попросите вы его, и онъ, наврно, подетъ, сказалъ ей доброжелательный джентльменъ: — онъ, вроятно, послушается васъ’
— Почему мистеръ Уаррингтонъ послушается меня? спросила миссъ Лаура, адресуясь повидимому къ чайной ложечк, а не къ майору.
— Попросите его… вдь вы еще не пробовали, сказалъ простодушный дядя Пена.
— Я, конечно, буду очень-рада, если мистеръ Уаррингтонъ подетъ съ нами, замтила Лаура чайной ложечк.
— Право? сказалъ Джорджъ.
Она подняла глаза.
— Да.
Глаза ихъ встртились.
— Я пойду всюду, куда бы вы ни пожелали, и готовъ сдлать все, произнесъ Джорджъ медленно и выжимая изъ себя слова, какъ-будто съ болью.
Старый Пенденнисъ былъ въ восторг, онъ захлопалъ и закричалъ:
— Браво, браво! Уговоръ слаженъ — подайте другъ другу руки, молодежь, въ знакъ согласія! И Лаура, со взглядомъ нжно-просвтлвшимъ, протянула руку Уаррингтону. Онъ взялъ ея руку, лицо его выражало странное волненіе. Онъ какъ-будто хотлъ заговорить, но въ это время вошла изъ сосдней комнаты Елена, смотрвшая на нихъ черезъ свчу, озарявшую ея блдное, испуганное лицо.
Лаура покраснла больше чмъ когда-нибудь и взяла назадъ свою руку.
— Что это у васъ такое? спросила Елена.
— Уговоръ, моя милая мэмъ, отвчалъ майоръ самымъ ласковымъ голосомъ. Мы сейчасъ исторгли отъ мистера Уаррингтона общаніе хать за границу вмст съ нами.
— Въ-самомъ-дл? сказала Елена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ,
въ которой Фанни беретъ другаго медика.

Воображала ли Елена, что, съ возвращеніемъ здоровья, въ сын ея снова разгорится пагубное пристрастіе къ бдняжк Фанни? Хотя мать не выговорила ни слова касательно этой молодой двушки, посл бесды своей съ майоромъ, и хотя она повидимому вовсе не знала о существованіи Фанни, однако мистриссъ Пенденнисъ слдила съ особеннымъ вниманіемъ за всми поступками сына: подъ предлогомъ слабости больнаго, она не спускала съ него глазъ и въ-особенности заботилась, чтобъ онъ хоть въ первое время не утруждалъ себя корреспондеціей. Очень-вроятно, что и Артуръ посматривалъ на приносимыя письма съ нкоторою робостью, очень-вроятно, что, получая письма за семейнымъ столомъ, и чувствуя на себ ревнивую наблюдательность матери (хотя взглядъ этой доброй души и направлялся на чашку съ чаемъ или на книгу), онъ съ каждымъ днемъ ожидалъ письмеца неизвстнаго почерка, который бы сейчасъ узналъ — и сердце его билось, когда онъ принималъ адресованныя на его имя посланія. Радовался ли онъ, или досадовалъ, видя, что день за днемъ ожиданія его не сбываются, и чувствовала, ли душевное облегченіе оттого, что Фанни къ нему не пишетъ? Хотя въ этихъ длахъ, когда Ловеласу наскучить Кларисса, или Кларисс — Ловеласъ, для обихъ сторонъ лучше всего разорвать все разомъ и идти каждому своимъ путемъ, посл неудачной попытки путешествовать по житейской дорог вмст, однакожь, наше самолюбіе, или наша чувствительность, или наше чувство приличія не любятъ такихъ внезапныхъ банкрутствъ. Прежде, чмъ мы объявимъ свту, что наша фирма Ловеласа и комп., не въ-состояніи производить платежи, мы пускаемся въ отстрочки, имемъ печальныя собранія партнровъ, откладываемъ закрытіе ставней и горестную публикацію несостоятельности. Намъ все-таки не избгнуть кризиса, по мы закладываемъ наши драгоцнности, чтобъ протянуть дла хоть еще немножко. Смю сказать, что Пенъ таки-досадовалъ на неполученіе отъ Фанни упрековъ. Какъ! она могла разстаться съ нимъ и даже ни разу не оглянуться назадъ? могла утопать, и не протянуть изъ воды ручонки съ крикомъ: Артуръ, помогите! Что длать, не вс тонутъ въ этомъ путешествіи. Когда корабль идетъ ко дну, утопаютъ только немногіе: большинство только вымокнетъ и потомъ вскарабкается на берегъ. Читатель, знакомый съ А. Пенденнисомъ, эксвайромъ изъ Верхняго Темпля, самъ скажетъ, принадлежалъ ли этотъ джентльменъ къ тмъ, которые потонутъ, или къ тмъ, которые, по всей вроятности, вынырнутъ.
Хотя Артуръ былъ еще слишкомъ-слабъ, чтобъ пройдти полмили пшкомъ, и драгоцнное здоровье его не допускало вызжать куда-нибудь одному, безъ заботливой няньки, однако Елена не могла подвергать такому же бдительному надзору мистера Уаррингтона, и не имла права не пускать его въ Лондонъ, когда его призывали туда дла. Еслибъ онъ ушелъ и не возвращался, то, чего добраго, вдова была бы этому рада по извстнымъ ей одной причинамъ, но она останавливала эти себялюбивыя желанія, лишь-только сознавала ихъ въ себ, и помня привязанность, услуги и постоянную дружбу Уаррингтона къ Артуру, она приняла его почти въ свое семейство съ свойственными ей грустною ласковостью и покорною уступчивостью. Въ одно утро, однако, когда Уаррингтонъ отправился въ городъ по дламъ, она угадала, что онъ пошелъ въ Лоидонъ за новостями о Фанни для Пена.
Дйствительно, Артуръ имлъ разговоръ съ своимъ пріятелемъ, и разсказалъ ему въ подробности приключенія свои съ Фанни (читатель ужь знаетъ все это) и описалъ чувства свои къ ней. Онъ былъ очень-благодаренъ за избавленіе свое отъ большой опасности, на что Уаррингтонъ отъ души сказалъ ‘подлинно такъ’, радовался, что совсть не укоряетъ его за поведеніе въ-отношеніи къ ней, но такъ-какъ они разставались съ Фанни и должны были разлучиться, то ему бы хотлось пожелать ей счастья и просить, чтобъ она вспомнила его добромъ. Пенъ говорилъ все это такъ серьзно и съ такимъ чувствомъ, что Джорджъ, также настаивавшій на необходимости разлуки, начала, опасаться за полноту излеченія своего пріятеля, и поневол подумалъ, что если эта парочка сойдется снова, то Артуру прійдется бороться въ другой раза. съ опасностью искушенія. И чмъ это кончится?
— Тяжело бороться и легко упасть, сказалъ ему Уаррингтонъ: — и лучшая храбрость для насъ, бдняковъ — бжать отъ опасности. Я бы не былъ тмъ, что я есть, еслибъ исполнялъ то, что проповдую.
— Что же ты исполнялъ, Джорджъ? спросилъ Пенъ съ горячностью.— Я зналъ, что у тебя было что-то. Разскажи, Уаррингтонъ.
— Было что-то, чего нельзя поправить, и что въ раннюю пору разбило въ-прахъ мое счастье и будущность. Я общалъ разсказать теб объ этомъ, и разскажу, но не теперь. Пока возьми нравоученіе безъ басни, любезный мой, и если ты желаешь видть человка, котораго вся жизнь разбилась о несчастную скалу, о которую онъ ударился мальчикомъ — то человкъ этотъ передъ тобою, Артуръ. Смотри же, я тебя предостерегаю.
Мы уже говорили, что мистеръ Гокстеръ, въ письм къ своимъ клеврингскимъ друзьямъ, упомянулъ объ одномъ лондонскомъ фешонэбльномъ клуб, котораго былъ членомъ и гд встрчалъ одного ирландскаго джентльмена, сообщившаго ему, въ числ прочихъ новостей, вс свднія касательно Пенденниса, доставленныя молодымъ хирургомъ въ Клеврингъ. Клубъ этотъ былъ не иное что, какъ Задняя Кухня, и тамъ ученикъ Сент-Бартоломью имлъ привычку встрчать нашего почтеннаго капитана Костигана, котораго оригинальность, наружность и разговоры весьма потшали многихъ молодыхъ джентльменовъ, посщавшихъ Заднюю Кухню для своего развлеченія и освженія. Гокстеръ, обладавшій замчательнымъ мимическимъ талантомъ и корчившій кого и что угодно: любимаго ли трагическаго или комическаго актра, птуха на навозной куч, скрипъ пробочника въ бутылк и щелканье пробки, или Ирландца съ благородными притязаніями, который предъявлялъ себя слишкомъ-охотно всюду, гд только находилъ глотокъ спиртуознаго, гд былъ слушатель и удобный случай — Гокстеръ изучалъ капитана съ особеннымъ наслажденіемъ и выводилъ его на сцену очень-часто. Пожива, состоявшая въ шестипенсовомъ стакан грока, всегда проглатывалась наврное нашимъ достойнымъ знакомцемъ, и подъ вліяніемъ этой жидкости кто былъ счастливе его, когда онъ могъ разсказывать о торжествахъ своей дочери и своихъ собственныхъ, о торжествахъ въ любви, войн, пить и аристократическомъ обществ? Такимъ-образомъ, Гокстеръ могъ представить своимъ друзьямъ цлый рядъ картинъ капитана Костигана: какъ капитанъ сражался на дуэли въ Феникс-Парк, какъ онъ имлъ свиданіе съ герцогомъ Йоркскимъ, какъ онъ сидлъ за аристократическимъ столомъ своего зятя, окруженный знатью Британіи, какъ Костиганъ плакалъ, причемъ имлъ привычку жаловаться на неблагодарность дочери и уврять, что его сдины спшатъ въ преждевременную могилу. И этимъ самымъ пріятель нашъ Гокстеръ былъ причиною, что въ Заднюю Кухню ходила бездна молодежи, поглощавшая напитки хозяина, наслаждаясь, между-тмъ, наблюденіемъ особенностей ‘капитана’, и хозяинъ прощалъ очень-охотно его слабости, принимая въ разсужденіе приносимую имъ пользу. Конечно, это не было высокое положеніе въ жизни, и не такимъ желали бы мы видть уважаемаго нами Костигана, но объ этомъ старомъ шут можно сказать то, что онъ не считалъ своего положенія иначе, какъ высокимъ, и что въ крови его, разведенной спиртуозными напитками, не было черной капли, а въ мозгу его — горькой идеи противъ кого бы ни было изъ смертныхъ. Даже дитя свое, свою жестокосердую Эмили, онъ прижалъ бы къ отеческому сердцу и простилъ бы со слезами, а можно ли сказать что-нибудь больше въ пользу человка, какъ выставивъ искреннюю готовность его простить тхъ, которые сдлали ему всяческое добро, или передъ кмъ онъ неправъ?
Между молодежью, посщавшею Заднюю Кухню и потшавшеюся надъ Костиганомъ, ходила мысль, что онъ скрываетъ свое жилище, боясь кредиторовъ, или изъ любви къ уединенію, и что онъ живетъ въ какомъ-нибудь премудреномъ мст. На разспросы объ этомъ предмет, хозяинъ Задней Кухни не хотлъ давать никакихъ отвтовъ: онъ положилъ себ за правило, знать постителей своего заведенія только на то время, пока они у него въ гостяхъ, когда они выходили изъ его залы, заплативъ поджентльменски и проведя ночь поджентльменски, онъ уже не имлъ съ ними никакихъ сношеній, и наконецъ, будучи самъ джентльменомъ, онъ считалъ только дломъ дерзкаго любопытства разузнавать, гд живетъ какой-нибудь другой джентльменъ. Капитанъ Костиганъ въ самыя доврчивыя минуты свои уклонялся отъ отвтовъ на адресовавшіеся къ нему съ этою цлью вопросы или намеки. Мы уже видли (такъ-какъ имли честь заглядывать въ его покои), что тутъ не было никакого особеннаго секрета, все дло въ томъ, что, при множеств превратностей долгой жизни, капитанъ Костиганъ имлъ частую привычку жить въ домахъ, гд уединеніе было нужно для его комфорта, и гд появленіе нкоторыхъ постителей, конечно, не могло доставить ему удовольствія. Вотъ откуда произошли всякаго рода баени и небылицы, разсказываемыя шутниками и легковрными о квартир капитана Костигана. Увряли, будто-бы онъ ночуетъ въ одной караульной будк Сити — въ кеб, въ сара одного содержателя извоза — въ колонн герцога Йоркскаго, и т. п., и самыя дикія изъ этихъ предположеній пускалъ въ ходъ веселый и исполненный игриваго воображенія Гокстеръ. Надобно сказать, что Гокстеръ, когда его не конфузило присутствіе щеголей и когда онъ находился между своею братьей, былъ совсмъ не такой малый, какимъ мы видли, когда его ‘зашибли’ аристократическія замашки Пена: обожаемый дома своимъ семействомъ, онъ былъ жизнью и душою своего круга, за пиршественнымъ ли столомъ, или въ анатомическомъ театр.
Въ одно великолпное сентябрское утро, когда Гокстеръ освжалъ себя чашкою кофе въ одномъ изъ павильйоновъ Ковент-Гардена, протанцованъ очаровательную ночь въ Воксал, онъ подстерегъ Костигана, расшатывавшагося вдоль Генріетта-Стрита и окруженнаго толпою вопившихъ мальчишекъ, которые только-что покинули свои ночлеги подъ арками подл рки и бродили по городу, ища завтрака и своего иррегулярнаго дневнаго пропитанія. Бдный Костиганъ былъ не въ такомъ положеніи, чтобъ крики и фарсы этихъ молодыхъ нищихъ могли оскорблять его, извощики и лодочники ближайшей биржи и сосдняго перевоза знали его и сообщили о немъ другъ другу свои замчанія, полицейскій смотрлъ ему вслдъ съ жалостью и презрніемъ, отгоняя оборванныхъ мальчишекъ, какое дло было Костигану до презрнія и жалости взрослыхъ, или до продлокъ негодныхъ мальчишекъ? Онъ напиралъ впередъ съ осоловвшими глазами, сохраняя именно столько смысла, чтобъ знать, куда несутъ ноги, и долавировать до дома. Онъ ложился въ постель, самъ незная, какъ туда попалъ, такъ же часто, какъ любой изъ жителей Лондона. Онъ просыпался въ постели, недлая никакихъ вопросовъ, а теперь онъ длалъ свои обычные размахи на ежедневномъ, хотя и опасномъ путешествіи, когда Гокстеръ замтилъ его изъ своего кофейнаго павильйона. Гокстеръ немедленно вскочилъ, заплатилъ свои два пенса — у него всего оставалось восемь пенсовъ, иначе онъ нанялъ бы кебъ и доставилъ капитана до дома — и послдовалъ за своимъ пріятелемъ. Костиганъ нырнулъ въ аллеи около Дрюриленскаго-Театра, гд такое изобиліе распивочныхъ и устричныхъ лавочекъ и заведеній съ театральными костюмами, которыхъ хозяева спали еще за своими ставнями, между-тмъ, какъ утро румянило трубы ихъ жилищъ, во всхъ этихъ переходахъ и закоулкахъ Гокстеръ не отставалъ отъ капитана, пока онъ не достигъ до Олдкэстль-Стрита, гд ворота Шеффердс-Инна.
Тутъ и лишь только онъ увидлъ свой домъ, попалась подъ каблукъ Костигана несчастная апельсинная корка — онъ поскользнулся и упалъ.
Гокстеръ тотчасъ же подбжалъ къ нему, посл паузы, въ-теченіе которой ветеранъ, ошеломленный паденіемъ и предварительно-выпитымъ количествомъ спиртуознаго, старался собраться съ духомъ и силами, молодой хирургъ поднялъ его на ноги и очень-радушно предложилъ довести до дома. Въ отвтъ на разспросы студента медицины, одурманенный Костиганъ нсколько времени отказывался объявить гд его квартира, говоря только, что онъ живетъ близехонько подл и дойдетъ къ себ безъ труда, и онъ высвободилъ свою руку изъ-подъ руки Гокстера и метнулся впередъ, какъ-будто собираясь прійдти домой сюрпризомъ, но качка его была такъ размашиста, что молодой хирургъ принялся настойчиво просить согласія капитана проводить его и, посл многихъ ласковыхъ и ободрительныхъ убжденій, ему, наконецъ, удалось всунуть грязную и дряблую руку Костигана подъ свое плавательное перо (какъ онъ выражался) и повести старика, жалобно стонавшаго, черезъ улицу. Костиганъ остановился противъ воротъ, украшенныхъ гербами знаменитаго Шефферда. ‘Вотъ оно!’ сказалъ онъ, дернувъ успшно за звонокъ, что немедленно вызвало привратника, стараго Больтона, тотъ свирпо смотрлъ на пришедшихъ и ворчалъ, по своему обыкновенію, какъ длалъ всякій разъ, когда ему приходилось впускать домой по утрамъ эту раннюю птичку.
Костиганъ попробовалъ-было завести съ Больтономъ пріятный разговоръ, но тотъ отвчалъ сердито: ‘Не надодайте мн, лучше ложитесь спать, чмъ мшать спать честнымъ людямъ’. И такъ капитанъ сдлалъ галсъ черезъ скверъ и достигъ своей лстницы, по которой поднялся съ горемъ пополамъ, преслдуемый достойнымъ Гокстеромъ. У Костигана былъ свой ключъ, который Гокстеръ сунулъ за него въ замочную скважину, такъ-что не было нужды будить бднаго Боуса, который самъ недавно легъ въ постель. Гокстеръ, помогши раздться своему паціенту и уврившись, что кости его не переломаны, уложилъ его и принялся прикладывать компрессы съ холодною водою къ колну и голени капитана, сильно пострадавшимъ отъ паденія, вмст съ облекавшими ихъ панталонами. Въ лта Костигана и при его привычкахъ, подобныя раны излечиваются медленно: послдовала опухоль и воспаленіе, и несчастному пришлось пролежать нсколько дней въ боли и лихорадк.
Мистеръ Гокстеръ принялся весьма-усердно за леченіе своего интереснаго паціента, и дйствовалъ съ большимъ искусствомъ и успхомъ. Онъ навщалъ больнаго ежедневно и забавлялъ его живыми разговорами, утшавшими капитана за отсутствіемъ потребнаго для него общества, котораго онъ былъ украшеніемъ, кром-того, онъ даль няньк паціента наставленія, какое количество виски ему можно позволить употреблять, и такъ-какъ капитанъ не могъ вставать съ постели, или софы, довольно-долго, то и наставленія эти соблюдались точно. Боусъ, мистриссъ Больтонъ и наша прілтельница Фанни, когда ей было можно, ухаживали за больнымъ капитаномъ, и старый воинъ наслаждался всмъ комфортомъ, какой только былъ возможенъ въ его бдственномъ положеніи.
Такимъ-образомъ Гокстеръ, котораго любезность и общежительный характеръ сближали очень-скоро со всми, въ чье бы общество онъ ни попалъ, сдлался вскор очень-коротокъ въ Шеффердс-Инн, какъ съ нашими знакомыми въ верхнихъ жильяхъ его, такъ и съ обитателями привратницкой ложи: т и другія не были черезчуръ чопорны и не пугались фамильярностей этого молодаго джентльмена. Ему казалось, какъ-будто онъ гд-то видалъ Фанни, онъ былъ даже увренъ въ этомъ, по нечего удивляться, если онъ не могъ припомнить когда и гд-именно? Бдняжка не говорила ему никогда, гд его видла, а самъ онъ видлъ ее, когда былъ въ такомъ положеніи, что плохо могъ различать нравственныя и физическія стороны предметовъ, находясь подъ горячительнымъ вліяніемъ танцевъ и напитковъ Воксала, кром того, бдная двушка много перемнилась отъ лихорадки и волненія, страсти и отчаянія, сыпавшихся въ такомъ изобиліи на головку этой молодой жертвы въ-теченіе послднихъ трехъ недль. Теперь головка эта опустилась, личико исхудало и было блдно, много и много разъ печальные глаза ея заглядывали въ сумку почтальйона, когда онъ приходилъ въ Шеффердс-Иннъ, и больное сердце тосковало, когда онъ уходилъ оттуда. Когда съ капитаномъ Костиганомъ приключилась бда, она даже радовалась случаю быть полезною кому-нибудь, сдлать что-нибудь доброе, добро заставляло ее забывать собственныя горести: она чувствовала, что переноситъ ихъ лучше, исполняя христіанскую обязанность, хотя, смю сказать, не одна ея слеза капула въ кашицу стараго Ирландца. Увы! мшай кашицу хорошенько и ободрись, моя бдная Фанни! Еслибъ вс, страдавшіе твоею болзнью вздумали умирать, какой счастливый годъ имли бы похоронные подрядчики!
Изъ состраданія ли къ своему единственному паціенту, или находя новую пріятность въ его обществ, только мистеръ Гокстеръ нашелъ нужнымъ навщать Костигана раза по два и по три въ день, и если при немъ не случалось никого изъ семейства привратника, молодой врачъ непремнно находилъ какія-нибудь особенныя инструкціи, которыя надобно было сообщить жителямъ ложи въ ихъ комнатахъ. Гокстеръ былъ добрый малый, онъ длалъ или покупалъ игрушки для дтей, приносилъ имъ яблоки и пряники, разъ онъ принесъ маску и перепугалъ малютокъ такъ забавно, что улыбнулась даже блдная Фанни. онъ называлъ мистриссъ Больтонъ мистриссъ Б. и былъ чрезвычайно-шутливъ, фамильяренъ и проказливъ съ нею, ‘совсмъ не то, что это надутое и бездушное животное’, какъ мистриссъ Больтона’ называла одного извстнаго молодаго джентльмена изъ нашихъ знакомыхъ, котораго она теперь не могла терпть.
Отъ этой-то дамы, весьма-откровенной въ своихъ разговорахъ, Гокстеръ узналъ о род болзни, очевидно-мучившей бдняжку Фанни, и о томъ, какъ поступилъ съ нею Пенъ. Легко можно вообразить, что повствованіе мистриссъ Больтонъ не было вполн-безпристрастно. По ея разсказу, должно было заключить, что молодой джентльменъ употребилъ цлый рядъ самыхъ настойчивыхъ и коварныхъ ухищреній для пріобртенія сердца двушки, и вроломно нарушилъ самыя торжественныя общанія, которыхъ надавалъ ей безъ счета. Словомъ, что онъ былъ злодй, котораго долженъ ненавидть и наказать всякій честный заступникъ женщинъ. Гокстеръ, при настоящемъ своемъ умственномъ настроеніи касательно Артура, и все-еще страдая отъ высокомрія этого молодца, разумется, радъ былъ принимать за звонкую монету все, что только относилось къ невыгод ненавистнаго Пенденниса. Но почему не написалъ онъ теперь всего этого въ Клеврингъ, получивъ столько подтвердительныхъ фактовъ о злодйскомъ поведеніи Пена? Разъ, въ письм къ зятю, онъ упомянулъ, что этотъ милый молодой человкъ, мистеръ Пенденнисъ, едва уцллъ отъ горячки, и что, безъ сомннія, весь Клеврингъ, гд его такъ любятъ, обрадуется его выздоровленію, онъ описалъ также, что лечитъ теперь интересный случай сложнаго перелома, приключившагося съ однимъ извстнымъ Ирландцемъ, и это удерживаетъ его въ город, но о Фанни Больтонъ онъ говорилъ въ своихъ письмахъ такъ же мало, какъ длалъ это Пенъ въ своихъ.
Но съ Боусомъ Гокстеръ не имлъ причины секретничать, а потому очень-скоро посл разговора своего съ мистриссъ Больтонъ, мистеръ Сэмъ разсказалъ музыканту о давнишнемъ своемъ знакомств съ Пенденнисомъ, описалъ его зазнавшимся, негоднымъ волокитой, и объявилъ ршимость свою свинтить его безстыдную голову, лишь-только онъ поправится достаточно, чтобъ защищаться, какъ прилично мужчин.
Тогда мистеръ Боусъ разсказалъ ему свое толкованіе этой повсти, которой героемъ былъ Артуръ, а героиней — Фанни: о томъ, какъ они встртились безъ малйшаго вдома и приготовленія Артура, по причин промаха пьянаго Ирландца, который лежитъ теперь въ постели, какъ въ этомъ дл Пенъ поступилъ совершенно-честно и благородно, мужественно выстоявъ противъ искушенія, что мистриссъ Больтонъ совершенная дура, и въ-заключеніе, онъ передалъ молодому хирургу весь разговоръ свой съ Пеномъ, и чувства, которыя тотъ выразилъ. Разсказъ Боуса задлъ немножко за совсть обвинителя Пена, и онъ откровенно сознался, что былъ противъ него неправъ и отмнилъ намреніе свинтить ему голову.
Но прекращеніе враждебныхъ дйствій противъ Пена нисколько не уменьшило внимательности Гокстера къ Фанни, что Боусъ не приминулъ замтить со своею обычною ревностью и горечью. ‘Мн только стоитъ полюбить кого-нибудь, думалъ старикъ: — и сейчасъ же явится другой и его предпочтутъ мн. Это несчастіе преслдуетъ меня съ той поры, какъ я былъ мальчикомъ, и до теперешней, когда мн за шестьдесятъ лтъ. Да и чего ожидать подобному мн уроду, какъ не насмшки? Успхъ и счастье предназначены молодымъ людямъ, а не такимъ старымъ дуракамъ, какъ я. Всю жизнь свою игралъ я вторую скрипку, сказалъ онъ съ горькимъ смхомъ:— какъ же я могу ожидать, чтобъ счастье перемнилось посл того, что оно такъ долго шло противъ меня?’ Съ такой эгоистической точки зрнія смотрлъ Боусъ на положеніе длъ. Немногіе, однако, признали бы, что онъ имлъ причину ревновать: стоило только посмотрть на убитое горестью личико несчастной молодой двушки. Фанни ласково принимала добродушныя усилія Гокстера утшить и развеселить ее, она иногда смялась его шуткамъ и продлкамъ съ дтьми, но тотчасъ же впадала снова въ уныніе, которое удовлетворило бы Боуса и доказало бы ему, что новый поклонникъ не иметъ еще мста въ ея сердечк, еслибъ ревнивый скрипачъ могъ смотрть на вещи безпристрастно.
Но это было не въ-силахъ Боуса. Фанни приписывала молчаніе Пена вмшательству Боуса и ненавидла его. Фанни обходилась съ Боусомъ съ постоянною жестокостью и несправедливостью. Она отворачивалась, когда онъ заговаривалъ съ нею, ей были противны вс его старанія успокоить ее. Тяжко было бдному Боусу получать такую награду за свою привязанность.
Когда Уаррингтонъ пришелъ въ Шеффердс-Иннъ въ качеств посла Пена, онъ спросилъ, гд квартира мистера Боуса, и ему даже не удалось взглянуть на Фанни, когда онъ длалъ свои вопросы у воротъ. Уаррингтону, какъ водится, указали квартиру музыканта, гд онъ няньчился съ своимъ паціентомъ, изъ комнаты котораго вышелъ, чтобъ принять гостя. Мы уже сказали, что Боусъ и Уаррингтонъ были прежде знакомы, а потому они пожали другъ другу руки довольно-радушно. Посл маленькаго предварительнаго разговора, Уаррингтонъ сказалъ, что онъ пришелъ отъ пріятеля своего Артура Пенденниса и его семейства поблагодарить мистера Боуса за внимательность въ начал болзни Пена и за добрую поспшность, съ которою онъ здилъ въ Стилльбрукъ за майоромъ Пенденнисомъ.
Боусъ отвчалъ, что исполнилъ только свою обязанность: онъ даже не надялся найдти снова въ живыхъ молодаго джентльмена, когда пустился искать его родныхъ, былъ очень-радъ выздоровленію мистера Пенденниса и тому, что онъ теперь окруженъ своими друзьями. ‘Счастливы т, у кого есть друзья, мистеръ Уаррингтонъ, сказалъ музыкантъ.— Я могу слечь въ этой конур и никому не будетъ дла, живъ я или умеръ’.
— Какъ! даже и капитану, мистеръ Ноусъ?
— Капитанъ любитъ бутылку больше всего на свт. Мы живемъ вмст по привычк и удобству, и онъ заботится обо мн такъ же мало, какъ и вы. Чего вы отъ меня хотите, мистеръ Уаррингтонъ? Вы пришли не ко мн, это я знаю. Вы пришли для Фанни, дочери привратника — вижу. Не чувствуетъ ли выздороввшій мистеръ Пенденнисъ слова желанія увидть ее? Можетъ-быть, милордъ султанъ расположенъ бросить ей свой платокъ? Она была очень-больна, сэръ, съ того самаго дня, когда мистриссъ Пенденнисъ вытолкала ее за двери… ласково поступлено, не правда ли? Мы съ бдною двушкой нашли молодаго джентльмена въ горячк, въ бреду, онъ не узнавалъ никого и не имлъ подл себя никого, кром своей пьяной прачки, бдная двушка сидла день и ночь подл его кровати. Я отправился за его дядей. Мама прізжаетъ и выгоняетъ Фанни вонъ. Дядюшка прізжаетъ и заставляетъ меня заплатить за кебъ. Засвидтельствуйте мое почтеніе этимъ дамамъ и джентльмену, и скажите имъ, что мы за все это очень-благодарны, очень. Для аптекарши (я слыхалъ, что мистриссъ Пенденнисъ была прежде аптекаршей) она поступила необычайно-любезно и поаристократически. Ей бы надобно было намалевать на своей карет двойную ступку съ позолоченнымъ пестомъ’.
Боусъ узналъ о родныхъ Пена отъ мистера Гокстера, и если онъ взялъ сторону Пена противъ молодаго хирурга, а теперь сторону Фанни противъ мистера Пенденниса, то потому только, что былъ въ самомъ свирпомъ расположеніи духа и ему надобно было спорить съ кмъ бы то ни было.
Любопытство Уаррингтона было подстрекнуто и ему даже правилась раздражительность музыканта. ‘Я никогда не слыхалъ объ этихъ происшествіяхъ, или, лучше, получилъ о и ихъ только весьма-неполныя свднія отъ майора Пенденнисъ, сказалъ онъ. ‘Что было длать этой дам? Я полагаю (я никогда не говорилъ съ нею объ этомъ предмет), она имла въ мысляхъ, что эта молодая двушка и мой пріятель находились между-собою въ… въ короткихъ сношеніяхъ, которыхъ мистриссъ Пенденнисъ, конечно, не могла признать’.
— О, конечно, нтъ, сэръ. Ужь выговаривайте до конца: скажите попросту ваше мнніе, что молодой джентльменъ изъ Темпла принесъ въ жертву своей прихоти двушку изъ Шефферс-Инна, неправда ли? Нтъ, мистеръ Уаррингтонъ, не было ничего подобнаго: не было жертвъ, или если кто былъ жертвой, такъ мистеръ Артуръ, а не эта двушка. Онъ честный малый, хотя и думаетъ о себ много и важничаетъ иногда. Онъ уметъ чувствовать, какъ человкъ благородный, и уметъ убгать отъ искушенія. Я признаю это, хотя и страдаю отъ этого. У него есть сердце, да, но у этой двчонки нтъ сердца, сэръ. Она готова на все, чтобъ приманить къ себ мужчину, и потомъ броситъ его ни за что, сэръ. А если ее бросятъ, она это почувствуетъ и будетъ плакать. У нея была лихорадка, когда мистриссъ Пенденнисъ ее вытурила, и она кокетничала съ докторомъ Гуденоффомъ, который прізжалъ лечить ее. Теперь она взялась за другаго молодца, другаго пластырника — ха, ха! Да, сэръ, она-таки любитъ ступку съ пестомъ и цпляется за коробочки съ пилюлями, она ихъ такъ любитъ, да и теперь у нея сорванецъ изъ Сент-Бартоломью, который скалитъ зубы ея сестрамъ изъ-за масокъ и разгоняетъ ея меланхолію. Ступайте и посмотрите сами, сэръ: очень-вроятно, что онъ теперь въ лож. Если вы хотите узнать о миссъ Фанни, то адресуйтесь въ аптеку, сэръ, а не къ старому скрипачу, не ко мн. Прощайте, сэръ. Меня зоветъ мой паціентъ.’
И дйствительно, изъ комнаты капитана Костигана послышался знакомый Уаррингтону голосъ, говорившій: ‘Мн бы хотлось выпить капельку, Боусъ, жажда мучитъ’. И Уаррингтонъ вышелъ, простившись съ разгнваннымъ музыкантомъ, можетъ-быть, несовсмъ-недовольный положеніемъ длъ и тмъ, что покинутая Пеномъ утшается.
Какъ-будто нарочно, онъ проходилъ мимо дверей ложи въ то самое время, когда мистеръ Гокстеръ пугалъ дтей маской, о которой мы уже упоминали, и когда Фанни томно улыбалась его фарсамъ. Уаррингтонъ горько засмялся. ‘Не-уже-ли вс женщины таковы? подумалъ онъ.— Есть, однако, одна, которая не такова’, прибавилъ онъ со вздохомъ.
На Пиккадилли, гд онъ сталъ поджидать ричмондскаго омнибуса, Джорджъ встртился съ майоромъ Пенденнисомъ, направлявшимся въ ту же сторону. Онъ разсказалъ старому джентльмену все, что видлъ и слышалъ касательно Фанни.
Майоръ Пенденнисъ былъ въ восхищеніи, и, какъ должно было ожидать отъ такого философя, сдлалъ точь-въ-точь то же замчаніе, какое вырвалось у Уаррингтона. ‘Вс женщины одинаковы’, сказалъ онъ. ‘La petite se console. Демми! Когда я въ школ читалъ Телемака: ‘Calypso ne pouvait se consoler… знаете сами остальное, Уаррингтонъ, я говаривалъ, что это вздоръ. Нелпость, клянусь честью, сэръ. Такъ у нея новый soupirant, хе? А прехорошенькая двушка. Какъ Пенъ будетъ бситься! Но надобно сообщить ему эту новость осторожне, не то, онъ снова съ ума сойдетъ и опять бросится за нею. Надобно mnager нашего молодца.
— Я думаю, что мистриссъ Пенденнисъ должна бы узнать, что Пенъ очень-хорошо поступилъ въ этомъ дл. Она, очевидно, считаетъ его виноватымъ, а по словамъ мистера Боуса, Артуръ велъ себя какъ благородный малый.
— Любезнйшій Уаррингтонъ, возразилъ майоръ съ нкоторымъ испугомъ: — при разстроенномъ здоровь мистриссъ Пенденнисъ и тому подобномъ, по-моему, лучше не говорить ей ни слова объ этомъ предмет — или, стойте: предоставьте это мн, я переговорю съ нею, сообщу ей, что нужно, съ осторожностью, знаете, и тому подобное. Да, я это сдлаю, даю вамъ честное слово. Итакъ, Калипса утшилась, хе? И онъ ухмылялся отъ этой отрадной истины и былъ счастливъ въ своемъ углу омнибуса во всю остальную дорогу до Ричмонда.
Пену очень хотлось узнать результатъ посольства своего уполномоченнаго, и лишь-только молодые люди остались одни, Уаррингтонъ заговорилъ въ отвтъ на нетерпливые разспросы Артура.
— Ты помнишь свою поэму, Пенъ, Аріадну въ Наксос? Чсртовски-дрянная поэзія, конечно.
— Дале? спросилъ Пенъ, весьма-взволнованный.
— Когда Тезей оставилъ Аріадну, что съ нею приключилось, молодость?
— Это неправда, неправда! Не можетъ-быть! воскликнулъ Пенъ, вскочивъ и покраснвъ до ушей.
— Садись на свое мсто, глупецъ, возразилъ Уаррингтонъ, втолкнувъ его въ кресло двумя пальцами.— Для тебя же лучше, что вышло такъ, молодость, прибавилъ онъ грустно, въ отвтъ на яркую вспышку лица Артура.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
За границей.

Достойный майоръ Пенденнисъ исполнилъ данное Уаррингтону общаніе на столько, чтобъ успокоить свою собственную совсть и облегчить душу бдной Елены касательно ея сына, вразумивъ ее, что ей нечего опасаться продолженія безразсудной привязанности молодаго человка къ дочери привратника. Совсть Артура также успокоилась, когда онъ оправился отъ удара, нанесеннаго его самолюбію, успокоилась при мысли, что миссъ Фанни не умретъ отъ любви къ нему, и что не предстоитъ никакихъ непріятныхъ послдствій отъ его кратковременнаго и несчастнаго знакомства съ нею.
Наконецъ, настало время отъзда за границу нашего маленькаго общества: Arthur Pendennis, rentier, voyageant avec Madame Pendennis et Mademoiselle Bell, et Georges Warrington, particulier, g degaans, taille 6 pieds (Anglais), figure ordinaire, cheveux noir, barbe idem, etc., добыли себ паспорты отъ бельгійскаго консула въ Дувръ и отправились изъ этого порта въ Ост-энде, откуда похали потихоньку въ Брюссель и на Рейнъ, постивъ по дорог Гентъ и Брюгге. Мы не станемъ описывать эту извстную всмъ дорогу туристовъ, ни восторга Лауры отъ древнихъ и спокойныхъ городовъ, которые она видла въ первый разъ, ни удивленія Елены отъ посщенныхъ ею монастырей, или при вид босоногихъ монаховъ, пышныхъ религіозныхъ процесій и невиданныхъ его церемоніаловъ римско-католической церкви. Простодушную провинціальную даму поражали и изумляли обычаи, столь различные отъ англійскихъ. Когда Пенъ и Уаррингтонъ возвращались ко вдов и ея нареченной дочери посл своихъ вечернихъ прогулокъ или катаній, они заставали ихъ съ развернутыми священными книгами на стол, и при вход молодыхъ людей Лаура прерывала чтеніе нкоторыхъ псалмовъ или святыхъ страницъ, которыя Елена больше всего любила.
Послднія происшествія съ сыномъ жестоко потрясли здоровье бдной женгципы. Лаура слдила съ глубокимъ, хотя и скрытнымъ, участіемъ за каждымъ движеніемъ ея обожаемаго друга, бдный Пенъ ухаживалъ съ постоянною ласкою и нжностью за матерью, которой уязвленная грудь дышала любовью къ нему, хотя между ними была тайна, и со стороны матери родъ болзненнаго пароксизма отъ мысли, что она вытснена изъ сердца сына, и что въ немъ есть тайники, куда она не можетъ или не сметъ войдти. Ее терзало воспоминаніе о непорочныхъ дтскихъ годахъ Артура, когда все было иначе, когда сердце мальчика было ей настежь открыто и она была для него всмъ на свт: когда онъ высказывалъ ей свои надежды и радости, свои ребяческія огорченія, тщеславіе и торжество, когда ея домъ былъ его гнздышкомъ, когда еще судьба и эгоизмъ не унесли его на своевольныхъ крыльяхъ, когда онъ еще не летлъ своимъ полетомъ, не плъ по-своему и не шелъ искать своего дома и своей спутницы. Замчая эту мучительную тоску и пожирающее отчаяніе Елены, Лаура сказала ей однажды: ‘Еслибъ Пенъ любилъ меня, какъ вы этого желали, я бы пріобрла его, но лишилась бы васъ, наврно, мама, а я предпочитаю вашу любовь всему. Мужчины не умютъ любить, какъ мы любимъ, я такъ думаю, и Елена, вздыхая, согласилась съ послднею половиной рчи двушки, хотя и протестовала противъ первой. Я, съ своей стороны, считаю миссъ Лауру правою въ обоихъ случаяхъ, и въ-особенности относительно послдней половины ея рчи. Помоему несомннна старая истина: любовь мужчинъ длится часъ въ сутки, любовь женщинъ — вс двадцать-четыре часа. У Дамона пошлины, диссертаціи, счеты портныхъ, парламентскія обязанности и мало-ли что еще, о чемъ ему надобно думать, у Деліи всего-на-все — Дамонъ. Дамонъ — дубъ (или столбъ) и стоитъ-себ преважно, а Делія — плющъ или душистая жимолость, и обвивается вокругъ него. Разв не такъ, Делія? Разв у тебя не въ натур ластиться у ногъ Дамона и лобызать ихъ, виться вокругъ его и виснуть на немъ? А въ натур Дамона — стоять, какъ Британецъ, съ руками въ карманахъ, между-тмъ, какъ это нжное растеніе обнимаетъ его съ любовью?
Пенденнисъ-старшій проводилъ друзей своихъ только до парохода, поручивъ всю маленькую экспедицію Уаррингтону. Самъ онъ долженъ былъ постить домъ важнаго лорда, одного изъ друзей, и потомъ, погостивъ тамъ, уже пріхать въ Германію и присоединиться къ сестр на водахъ, гд она намревалась расположиться. Майоръ думалъ, что продолжительная заботливость его о больномъ семейств даетъ ему наконецъ право на маленькій отдыхъ: хотя лучшія куропатки уже перестрляны, но фазановъ еще довольно въ Стилльбрук, котораго вельможный владлецъ продолжалъ тамъ жить. Герцогъ, нсколько знатныхъ иностранцевъ, нсколько знаменитыхъ государственныхъ мужей Англіи и нсколько пріятныхъ людей, гостили у милорда Стейне! Майоръ Пенденнисъ былъ истинно-счастливъ, когда видлъ въ ‘Утренней Почт’ и свое имя въ числ блестящаго общества, угощаемаго маркизомъ Стейне въ Стилльбрук. Майоръ былъ очень-пріятнымъ и полезнымъ человкомъ въ замк британскаго магната: онъ занималъ молодыхъ людей курьзными анекдотиками и исторійками, на охот или въ курительной комнат, гд они смялись вмст съ нимъ и надъ нимъ, по утрамъ онъ прислуживался къ дамамъ на ихъ половин, съ новыми лицами онъ гулялъ по парку и садамъ, показывалъ имъ la carte du pays, откуда лучшій видъ за домъ, и откуда лучше-всего смотрть на озеро, онъ зналъ предназначенные на срубку участки лса, звалъ, гд пролегала старая дорога передъ тмъ, какъ выстроили новый мостъ и срыли тотъ холмъ, зналъ, на какомъ мст въ лсу старый лордъ Линксъ засталъ сэра Филима О’Ниля на колняхъ передъ своею миледи, и проч., и проч. Майоръ называлъ по именамъ всхъ лсничихъ и садовниковъ, могъ сказать, сколько изъ прислуги обдало у ключницы и сколько въ служительской, у него было словцо для каждаго и о каждомъ, и немножко противъ каждаго. Словомъ, въ деревн онъ былъ человкъ безцнный и вполн заслуживалъ свой праздникъ, которымъ и наслаждался посл недавнихъ трудовъ и хлопотъ.
Очень можетъ быть, что, наслаждаясь въ Стилльбрук, майоръ помышлялъ съ удовольствіемъ о передач Уаррингтону начальства надъ своею фамильною экспедиціей, чмъ насильно удерживалъ его въ служб дамъ. Уаррингтонъ очень-охотно взялъ на себя эту обузу, какъ ради своего пріятеля, такъ и потому, что съ каждымъ днемъ восхищался боле-и-боле обществомъ мистриссъ Пенденнисъ и миссъ Лауры. Уаррингтонъ хорошо зналъ нмецкій языкъ и литературу, и очень-охотно давалъ миссъ Лаур уроки, а та была рада случаю усовершенствоваться въ этомъ язык, Пенъ былъ слишкомъ-слабъ или лнивъ для такихъ занятій. Уаррингтонъ исполнялъ должности курьера и переводчика, смотрлъ за нагрузкою багажа на пароходы, въ гостинницы, кареты, и выгрузкою его куда слдуетъ, велъ денежные счеты и приводилъ маленькую компанію въ походный порядокъ. Уаррингтонъ отъискивалъ, гд англійская церковь, и когда мистриссъ Пенденнисъ и миссъ Лаура желали идти туда, сопровождалъ ихъ очень-чинно. Уаррингтонъ шелъ пшкомъ подл лошака мистриссъ Пенденнисъ, когда она каталась по вечерамъ, добывалъ ей экипажи, отъискивалъ для нея англійскую газету или устроивалъ для дамъ удобныя сиднья подъ деревьями, когда водолечебные гости парадировали посл обда по алле, а музыка играла въ бесдк, около которой располагались наши утомленныя дамы. Много стройныхъ усатыхъ Пруссаковъ и франтиковъ-Французовъ, пріхавшихъ на воды ради Trente et Quarante, бросали нжные взгляды на прелестную свжую Англичанку, сопровождавшую блдную вдову: они были бы счастливы, если бъ имъ удалось прогалопировать или провальсировать съ нею, но Лаура явилась въ бальной зал всего раза два, когда Пенъ предложилъ сводить ее туда, что до Уаррингтона, этотъ нешлифованный алмазъ никогда не былъ въ рукахъ танцмейстера и не умлъ вальсировать, хотя бы онъ и радъ была, выучиться этому искусству, если бъ имлъ такую даму, какъ Лаура. Такую даму! вздоръ! что за дамы и вальсы для зачерствлаго холостяка? и что онъ тутъ длаетъ съ своимъ любезничаньемъ? очень-нужно пить чашу сладкаго удовольствія, рискуя имть посл бездну грусти, сожалній и одинокой тоски! А между-тмъ онъ не отставалъ отъ нея. Видя неутомимую заботливость и нжную попечительность Уаррингтона о вдов, вы бы сказали, что онъ ея сынъ, или что онъ попросту авантюристъ и хочетъ жениться на ея богатств, или, наконецъ, что онъ добивается отъ нея великихъ сокровищъ и благодяній. И чего добраго, онъ добивался этого (наша исторія, какъ читатель усплъ уже постигнуть, повствуетъ о человческомъ самолюбіи, и почти каждое изъ дйствующихъ лицъ, смотря по своей натур, боле или мене великодушной чмъ у Джорида, все-таки занимается преимущественно No 1-мъ, то-есть самимъ-собою). Такимъ-образомъ Уаррингтонъ эгоистически посвятилъ себя Елен, которая эгоистически посвятила себя Пену, который эгоистически посвятилъ себя самому-себ, неимя на эту пору другаго предмета для своихъ помышленій, кром здоровья матери, тревожившаго его существенно и серьзно, но хотя мать съ сыномъ и сидли вмст, они немного говорили между собою, и то же облако продолжало раздлять ихъ.
Съ каждымъ днемъ Лаура встрчала и принимала Уаррингтона съ боле-открытою и живою привтливостью. Онъ разговаривалъ съ нею, какъ не воображалъ никогда, чтобъ могъ разговаривать. Онъ ловилъ себя на подвигахъ любезности, которые изумляли его самого, но совершеніи ихъ. Онъ заставалъ себя горестпосмотрящимся въ зеркало и разсматривающимъ морщины около своихъ глазъ, просдь, пробивающуюся на своей голов, и непрошенныя блыя щетины въ своей жесткой синей бород. Онъ смотрлъ на собравшихся на водахъ щеголей: блокурыхъ Нмцевъ съ топкими таліями, вертлявыхъ Французовъ съ завитыми усами и въ лакированныхъ сапогахъ, и на англійскихъ денди (въ числ ихъ на Пена), съ ихъ спокойно-владычествующими минами и дерзкою томностью, и завидовалъ въ каждомъ какому-нибудь превосходству надъ собою: молодости, ловкости или пріятной наружности, чего Уаррингтонъ не находилъ въ себ. Каждый вечеръ онъ покидалъ этотъ маленькій кружокъ съ большею неохотою, и, уходя на ночь на свою квартиру по-сосдству, чувствовалъ больне и больне свое несчастіе и одиночество… Вдова не могла не видть этой привязанности и поняла теперь, для чего майоръ Пенденнисъ (всегда скрытный врагъ ея любимаго плана) такъ хлопоталъ, чтобъ Уаррингтонъ халъ съ ними за границу. Лаура сознавалась въ своемъ искреннемъ, восторженномъ дружеств къ Уаррингтону, а Пенъ молчалъ. Можетъ-быть, Пенъ не хотлъ видть того, что происходило у него передъ глазами, можетъ-быть, не хотлъ мшаться въ это дло, а можетъ-быть дйствительно поощрялъ его. Елена припоминала, что сынъ ея часто говаривалъ: ‘не могу понять, какимъ-образомъ мужчина можетъ два раза длать предложеніе той же женщин’. Елена была въ пытк: тайное несогласіе съ сыномъ, любимымъ ею больше всего на свт, сомнніе, въ которомъ она не смла себ сознаться, на-счетъ Лауры, отвращеніе къ доброму и великодушному Уаррингтону! Не мудрено, что цлебныя воды Розенбада не приносили ей пользы, или, что мстный врачъ, докторъ Фон-Глауберъ, когда навщалъ больную, находилъ, однако, что бдная женщина нисколько не поправляется. Пенъ, между-тмъ, выздоравливалъ быстро, спалъ съ неизмннымъ постоянствомъ по двнадцати часовъ изъ двадцати-четырехъ, лъ страшнымъ образомъ, и мсяца черезъ два получилъ, безмалаго, прежній свой всъ и прежнія силы.
Недли черезъ дв посл прізда нашихъ друзей въ Розенбадъ, пришло къ нимъ письмо отъ майора Пенденниса, извщавшаго ихъ о скоромъ своемъ прибытіи. Вскор посл письма явился и самъ майоръ, въ-сопровожденіи врнаго Моргана, безъ котораго онъ не могъ ступить шага. Когда майоръ путешествовалъ, онъ одвался всегда по-юношески, и, смотря на него сзади, вы приняли бы его за одного изъ тхъ стройныхъ молодчиковъ съ тонкими тальями, которымъ начиналъ завидовать Уаррингтонъ. Тогда только, какъ достойный старый джентльменъ начиналъ двигаться, наблюдатель могъ замтить, до какой степени неумолимое время разслабило его колни, и какъ жестоко оно поступило съ его ступнями, которыя онъ все-таки втискивалъ въ щеголеватые лакированные сапоги. Въ ту осень жило въ Розенбад достаточное количество британскихъ и иностранныхъ магнатовъ. Старшій Пенденнисъ прочиталъ съ удовольствіемъ списокъ иностранцевъ, былъ очень-радъ найдти въ немъ многія знакомыя имена и располагалъ имть честь представить своего племянника въ скорйшемъ времени нмецкой герцогин, русской княгин и англійскому маркизу. Пенъ, съ своей стороны, нисколько не противился желанію дяди — доставить ему знакомство со всею этою знатью, имя вообще склонность къ блестящему обществу и всмъ его великолпіямъ и утонченностимъ. Въ тотъ же вечеръ нашъ ршительный старый джентльменъ, опираясь на руку племянника, явился въ залахъ заведенія минеральныхъ водъ и выигралъ или проигралъ пару наполеондоровъ въ Trente et Quarante. Онъ не игралъ затмъ, чтобъ выиграть или проиграть, говорилъ онъ, а потому только, что тамъ вс играли. Онъ указалъ Пену на нсколькихъ иностранцевъ, игравшихъ на груды золота, и объявилъ ихъ жадность чмъ-то корыстолюбивымъ и варварскимъ. Англійскій джентльменъ играетъ тамъ, гд игра въ мод, но не долженъ ни радоваться, ни унывать при этой забав, и онъ разсказалъ, какъ однажды его почтенный другъ, маркизъ Стейне (тогда еще лордъ Гоунтъ) при его глазахъ проигралъ въ одинъ присстъ восьмнадцать тысячъ фунтовъ въ Париж, и какъ онъ потомъ три ночи сряду подрывалъ тамъ банкъ, необнаруживая ни малйшаго волненія при своей побд или пораженіи: ‘и вотъ что называется, по-моему, быть настоящимъ британскимъ джентльменомъ, мой любезный Пенъ, сказалъ майоръ, воспламенившійся при этихъ воспоминаніяхъ:— то, что, по-моему, истинно-грандіозныя манеры, остались только у насъ’. И когда проходили нмецкія баронессы и англійскія леди, въ вчномъ сопровожденіи своихъ неизмнныхъ на то время кавалеровъ, старый майоръ съ проказливымъ наслажденіемъ разсказалъ племяннику нсколько удивительныхъ подробностей изъ жизни этихъ героинь, и забавлялъ молодаго человка тысячью разсказовъ. Онъ чувствовалъ себя снова молодымъ, и съ величайшею почтительностью просилъ у одной графини позволенія представить ей своего племянника, Артура Пенденниса, и онъ показалъ послднему съ полдюжины другихъ особъ, которыхъ имена были столько же звонко.
Бдная Елена разъ только, опираясь на руку Артура, прошла черезъ игорныя залы, гд крулры выкрикивали свои роковые возгласы: ‘Rouge gagne. Couleur perd!’ Она съ ужасомъ вышла изъ этого ада, умоляя Пена дать ей общаніе и честное слово, что онъ никогда не будетъ играть за этими столами, а между-тмъ сцена, поразившая такъ страшно бдную вдову, только забавляла стараго свтскаго ветерана и молодила его! Онъ могъ, какъ-нельзя-лучше, дышать тмъ воздухомъ, который ее душилъ. Ея понятія не были его понятіями: его пища была для нея ядомъ. Вотъ какъ розно сотворены человческія существа, и какимъ разнообразіемъ населенъ нашъ чудный міръ! Скажемъ къ чести мистера Пена, что онъ свято сдержалъ данное матери слово, и ршительно объявилъ дяд свое намреніе, не измнять ему.
Присутствіе майора подернуло какъ бы туманомъ, по-крайней-мр, трехъ изъ членовъ нашего маленькаго общества: Лауру, нечувствовавшаго къ нему никакого уваженія, Уаррингтона, который въ обращеніи съ нимъ обнаруживалъ невольную надменность и презрительность, и робкую и испуганную вдову, которая боялась его козней противъ ея любимаго, хотя почти-безнадежнаго плана на счетъ будущности сына. И дйствительно, майоръ, самъ этого незная, привезъ всти, долженствовавшія произвести кризисъ въ длахъ всхъ нашихъ друзей.
Пенъ и его дамы имли квартиру въ город Розенбад, честный Уаррингтонъ жилъ близехонько по-сосдству съ ними, майоръ, по прибытіи своемъ на воды, поселился, какъ было прилично его достоинству, въ одномъ изъ важныхъ отелей, ‘Римскаго Императора’, или ‘Четырехъ Времена’ Года’, гд сотни дв или три игроковъ, искателей удовольствій, и больныхъ, объдались ежедневно за огромнымъ общимъ столомъ. Въ эту гостинницу пошелъ Пенъ на слдующее утро, посл прибытія майора, чтобъ засвидтельствовать ему свое родственное почтеніе.
Онъ нашелъ пріемную комнату дяди убранную и приведенную въ должный порядокъ Морганомъ, съ вычищенною шляпой майора и выложенными его костюмами, шкатулка его, зонтикъ, ‘Путеводители’, паспорты, карты разныхъ частей Германіи, и прочія необходимости англійскаго путешественника — все это лежало въ порядк и готовности, какъ слдуетъ.
Старый джентльменъ только-что взялъ ванну, которыми Розенбадъ справедливо славится и которыя берутъ тамъ вс, послкупальный туалетъ дяди еще не кончился, когда пришелъ къ нему Пенъ. Дядя закричалъ племяннику привтливымъ голосомъ изъ внутренняго покоя, гд занимался съ Морганомъ, и каммердписръ его вынесъ Пену пакетъ, съ адресомъ на его имя: ‘письма и газеты мистера Артура, сказалъ Морганъ, взятые имъ изъ Лондона, съ квартиры мистера Артура.’ Газеты были въ особенной связк: мистеръ Джонъ Финюкенъ счелъ нужнымъ отправить къ своему сотруднику вс вышедшіе безъ него нумера Палл-Малльской Газеты, а письма были въ конверт, съ адресомъ Пена, написаннымъ тмъ же джентльменомъ.
Въ числ писемъ была маленькая записочка, адресованная ‘Артеру Пенденнису, эсквайру’, подобно другой, о которой мы уже упоминали. Пенъ распечаталъ ее, вздрогнувъ и покраснвъ, и прочиталъ съ самымъ живымъ участіемъ и болзненнымъ огорченіемъ. ‘Она заходила въ комнаты Артура (такъ писала Фанни Больтонъ) и нашла, что онъ уже ухалъ, ухалъ въ Германію, неоставя для нея ни строчки, недавъ никакого отвта на ея послднее письмо, въ которомъ она просила только одного ласковаго слова, и книгъ, общанныхъ ей въ счастливое время, прежде-чмъ онъ заболлъ, и которыя она сохранила бы на память о немъ. Она говорила, что не обвиняетъ тхъ, которыя нашли ее у его постели, когда онъ былъ въ горячк и не узнавалъ никого, и которыя выгнали бдную двушку, поспросивъ у нея ни слова. Она думала, что умретъ отъ этого, писала она, но докторъ Гуденоффъ былъ такой добрый и лечилъ ее, и спасъ ее отъ смерти, хотя, можетъ-быть, ей бы и лучше было не жить, и она прощаетъ всхъ, а что до Артура — она всегда будетъ за него молиться. И когда онъ былъ такъ боленъ, и ему обрзали волосы, она позволила себ взять одинъ клочокъ для себя — въ этомъ она сознавалась. И можно ли ей оставить его у себя, или его мама велитъ, чтобъ она его также возвратила? Она готова слушаться его во всемъ и только можетъ помнить, что нкогда онъ былъ такъ добръ, о! такъ добръ и ласковъ къ своей бдной Фанни.’
Когда прифрантившійся майоръ вышелъ изъ спальни въ гостиную, онъ нашелъ, къ удивленію своему, Артура съ этою записочкой въ рук, и съ выраженіемъ яростнаго гнва на лиц.
— Что новаго изъ Лондона, милый мой? спросилъ онъ нсколько-робко: — не кредиторы ли гонятся за тобою, что ты смотришь такъ невесело?
— Знаете ли вы что-нибудь объ этомъ письм, сэръ? спросилъ Артуръ.
— О какомъ письм, мой почтенный сэръ? возразилъ сухо майоръ, замтивъ сразу въ чемъ дло.
— Вы знаете, о чемъ я говорю… о миссъ… Фанни Больтонъ. Бдная двочка! Когда она была въ моей комнат? Не тогда ли, какъ я былъ въ бреду? Мн казалось, будто я ее видалъ. И кто выслалъ ее отъ меня? Кто перехватывалъ письма ея ко мн? Кто смлъ это длать — не вы ли дядюшка?
— Я не имю обыкновенія читать чужія письма, ни отвчать на дерзкіе вопросы, закричалъ майоръ Пенденнисъ, сильно взволнованный и съ большимъ негодованіемъ.— въ твоихъ комнатахъ была какая-то двушка, когда я пріхалъ туда съ большимъ личнымъ неудобствомъ… и получить такую благодарность за мое родственное участіе вовсе непріятно, да, демми! вовсе непріятно, сэръ!
— Дло не въ томъ, сэръ, возразилъ Артуръ съ жаромъ: — и… и… простите меня, дядюшка. Вы всегда были чрезвычайно-добры ко мн, діо я опять спрашиваю: не сказали ли вы ей чего-нибудь жесткаго? Не вы ли выслали это бдное дитя?
— Я не сказалъ ни одного слова этой двушк, я никогда не высылалъ ея ни откуда, и знаю о ней столько же, какъ о жителяхъ луны, и не хочу знать больше.
— Такъ это было дло Лауры. Скажите, она ли выслала вонъ эту двушку?
— Повторяю теб, сэръ, что я ничего не знаю и знать не хочу. Перемнимъ лучше разговоръ.
— Въ жизнь свою не прощу тому, кто это сдлалъ! воскликнулъ Артуръ, вскочивъ со стула и схвативъ шляпу.
— Стой, Артуръ, стой, ради Бога! кричалъ ему майоръ, но Артуръ его не слушалъ и выбжалъ изъ комнаты. Черезъ минуту майоръ видлъ, какъ онъ поспшно шагалъ домой.
— Подавай завтракъ! сказалъ онъ Моргану, и вздохнулъ, покачивая головой и выглядывая за окно.— Бдная Елена, бдная душа! Быть тутъ бур. Я это предчувствовалъ. Много масла поддано въ огонь.
Когда Пенъ пришелъ домой, онъ нашелъ въ дамской гостиной одного Уаррингтона, пришедшаго за ламами, чтобъ вести ихъ въ домъ, гд англійская колонія въ Розенбад имла воскресhoc богослуженіе. Но дамы еще не выходили: Елена прихварывала, а Лаура была подл пси. Гнвъ Пена былъ такъ силенъ, что онъ не могъ не говорить. Онъ бросилъ Уаррингтону письмо Фанни:
— Вообрази, Уаррингтонъ, она ухаживала за мною въ болзни, можетъ-быть, спасла меня отъ смерти, и вотъ какъ съ нею поступили! Письма ея ко мн были перехвачены, со мною обошлись какъ съ ребенкомъ, а съ нею какъ съ собакой. Бдняжка! Меня убиваетъ жестокость, съ какою обошлись съ нею. Какъ? она пожертвовала для меня всмъ — и вотъ награда! ее же гонятъ.
— Тише! тебя могутъ услышать изъ той комнаты.
— Услышать! пусть слушаютъ! закричалъ Пенъ, только громче. Пусть слушаютъ т, которые перехватывали мои письма. Я всегда скажу, что съ этой бдною двушкой было постыдно поступлено, и я сдлаю все на свт, чтобъ это поправить. Непремнно сдлаю!
Дверь сосдней комнаты отворилась и вышла Лаура съ блднымъ и строгимъ лицомъ. Она смотрла на Пена съ выраженіемъ гордости, упрека, отвращенія.
— Артуръ, мама очень-больна, ты говоришь такъ громко, что можешь обезпокоить ее.
— Я очень сожалю, что долженъ былъ говорить, и у меня есть еще многое, что я долженъ высказать.
— Я позволяю себ думать, что мн неприлично слушать то, о чемъ вы намрены говорить, возразила она съ надменностью.
— Можете слушать или не слушать, какъ угодно. А я сейчасъ же пойду къ матушк и поговорю съ нею.
Лаура быстро подошла къ нему и сказала вполголоса:— Не теперь, сэръ. Вы убьете ее. Ваше поведеніе и то уже сдлало ее несчастною.
— Какое поведеніе? закричалъ Пенъ въ бшенств.— Кто сметъ осуждать его? Кто сметъ мшаться въ мои дла! Не по вашему ли наущенію меня такъ преслдуютъ?
— Я уже сказала, что это такой предметъ, о которомъ мн неприлично ни говорить ни слушать. Но что касается до мама, еслибъ она поступила иначе съ этою… этою особой, которая повидимому возбуждаетъ въ васъ такое участіе, то я должна была бы оставить вашъ домъ, а не эта… не эта особа.
— Клянусь небесами! нтъ, это ужь слишкомъ, закричалъ Пенъ.
— Вы, можетъ-быть, этого и желали, возразила Лаура, гордо поднявъ голову. Довольно, сэръ, прошу васъ. Я не привыкла слушать разговоры о подобныхъ предметахъ и когда о нихъ говорятъ такимъ языкомъ, и съ величавымъ поклономъ, взглянувъ противнику прямо въ лицо, она удалилась къ своему больному другу и заперла за собою дверь.
Пенъ совершенно растерялся отъ удивленія, душевной боли и гнва, при вид такого несправедливаго и непонятнаго гоненія. Онъ разразился горькимъ и громкимъ хохотомъ, вслдъ за Лаурой, и съ язвительными насмшками и уничиженіями, какъ человкъ, который шутитъ подъ мучительною операціей, острился надъ своею болью и надъ злобою преслдованія. Горько-шутливыя рчи его — не малодушное или враждебное выраженіе страданія отъ самой жестокой и незаслуженной пытки — были слышаны въ сосдней комнат, и, равно какъ нкоторыя другія неудачныя выраженія, перетолкованы совершенно въ другую сторону слушательницами: они вонзали ножи въ нжное и уязвленное сердце Елены, и воспламеняли пылкую двушку негодованіемъ и презрніемъ. И этому человку безъ души, этому хвастуну низкими интригами, отдала я свое сердце! думала Лаура. Онъ нарушаетъ самые священные законы, подумала Елена, и онъ же смется и хвалится своимъ преступленіемъ! Она пожертвовала для меня всмъ — я сама слышала, какъ онъ это говорилъ, и онъ хвастаетъ этимъ, смется и убиваетъ сердце матери! Негодованіе, огорченіе, стыдъ, чуть не убили ее. Она чувствовала, что умретъ отъ жестокосердія сына.
Уаррингтонъ подумалъ о словахъ Лауры: ‘вы, можетъ-быть, этого и желали’ — подумалъ, что она все еще любитъ Пена и сказалъ это про-себя: ‘Въ ней говорила ревность.’
— Пойдемъ отсюда, Пенъ. Пойдемъ въ церковь. Теб надобно успокоиться, а потомъ ты долженъ объяснить все дло твоей матери. Она, кажется, не знаетъ истины, да и ты самъ не знаешь всего, мой любезный. Пойдемъ отсюда и переговоримъ объ этомъ. И опять онъ проворчалъ про-себя: ‘вы, можетъ-быть, этого и желали.’ Да, она его любитъ. Да и почему ей не любить его? Кого другаго желалъ бы я, чтобъ она побила? Чмъ можетъ она быть для меня, какъ не прелестнйшею и лучшею изъ женщинъ?
Оставя дамъ, оба джентльмена вышли, каждый занятый своими мыслями, и прошли молча довольно-долго.
— Я долженъ поправить это дло, думалъ честный Джорджъ, она еще любить его — и надобно открыть ему глаза насчетъ другой женщины. Съ этою мыслью, онъ началъ разсказывать Пену съ большею подробностью слышанное имъ отъ Боуса, касательно втрености и поведенія миссъ Больтонъ, онъ доказалъ, что эта двочка больше ничего, какъ легкомысленная кокетка, и, можетъ-быть, преувеличилъ нсколько веселость и удовольствіе Фанни въ сцен съ Гокстсромъ, которую ему случилось видть мимоходомъ.
Вс показанія Боуса были сдланы подъ вліяніемъ овладвшей старымъ музыкантомъ бшеной ревности. Вмсто того, чтобъ усмирить возрождавшееся въ Пен желаніе увидть снова плненное имъ молодое твореніе, разсказы Уаррингтона только воспламеняли и бсили Пенденниса и только усиливали намреніе его поправить дло съ Фанни. Вскор прибыли они къ церковнымъ дверямъ, но, вроятно, ни тотъ ни другой не ршился войдти: такъ каждый былъ занятъ своимъ. Они прохаживались возл. Майоръ подошелъ къ нимъ посл службы, въ отличновычищенной шляп, причссаномъ парик и съ самымъ бодрымъ и щеголеватынъ видомъ. Онъ пошелъ съ молодыми людьми, болтая съ ними, потому-что былъ въ наилучшемъ расположеніи духа и раскланивался съ попадавшимися навстрчу знакомыми: майоръ воображалъ въ невинности сердца своего, что Пенъ и Джорджъ оба въ восторг отъ его анекдотовъ, которымъ т давали сыпаться, упорно сохраняя презрительное молчаніе.
Дорогой Пенъ, бснуясь отъ претерпваемаго имъ преслдованія, обдумывалъ великій подвигаъ правосудія, какъ онъ себя уврялъ, а Уаррингтонъ, съ своей стороны, помышлялъ, что и въ его длахъ настаетъ кризисъ, и что пора прервать сношенія, которыя съ каждымъ днемъ длались ему миле и длали его самого боле-и-боле несчастнымъ. Да, пришла роковая пора. Онъ взялъ слово: ‘вы, можетъ-быть, этого и желали’, за текстъ печальнаго поученія, который угрюмо проповдовалъ самому себ во всю дорогу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-СЕДЬМАЯ.
Фероксъ отдается въ наймы.

Наша бдная вдова, при помощи врной Марты изъ Ферокса (которая смялась надъ нмецкими кухонными манерами и исправляла должность ключницы въ небольшомъ хозяйств своей госпожи), приготовила маленькій пиръ въ честь прізда майора Пенденниса. Обдомъ этимъ насладились только майоръ и молодые люди. Елена была слишкомъ-больна и не садилась съ ними за столь, а Лаура оставалась подл нея. Майоръ говорилъ одинъ и не замчалъ, или не хотлъ замтить, какое угрюмое молчаніе овладло обоими собесдниками. Дамы присоединились къ нимъ въ гостиной уже вечеромъ. Елена вошла, опираясь на Лауру, она была обращена спиною къ угасавшему дневному свту, такъ-что Артуръ не могъ видть, какъ мертвенно-блдно и убито было лицо ея. Она подошла къ сыну, котораго не видала во весь день, положила об руки ему на плечо и поцаловала сына съ нжностью, тогда Лаура оставила ее и перешла въ другой уголъ комнаты. Пенъ замтилъ, что мать дрожала всмъ тломъ, и рука ея была влажно-холодна, когда она погладила его по лбу и жалобно поцаловала.
— У тебя очень-больное лицо, дитя мое, я не люблю, когда ты такъ смотришь. И она шатнулась къ соф, все еще держа своими исхудалыми пальцами одну изъ безчувственныхъ рукъ сына.
— Да, я имлъ много огорченія, отвчалъ Пенъ съ волненіемъ въ груди. При словахъ его, сердце Елены забилось такъ, что она опустилась на софу полумертвая и безмолвная отъ ужаса.
Уаррингтонъ, Лаура и майоръ Пенденнисъ не смли дохнуть, зная, что буря должна сейчасъ разразиться.
— Я получилъ изъ Лондона письма, продолжалъ Артуръ: — и одно изъ нихъ огорчило меня больше, чмъ я когда-нибудь испыталъ. Оно увдомило меня, что нкоторыя прежнія письма ко мн были перехвачены и скрыты отъ меня, что съ однимъ молодымъ созданіемъ, которое имло ко мн величайшую привязанность и которое оказало мн въ болзни величайшую заботливость, было поступлено съ самою безжалостною жестокостью…
— Ради самого Бога, остановись! закричалъ Уаррингтонъ. Она больна!.. разв ты не видишь, что больна?
— Пусть продолжаетъ, сказала вдова сдва-слышнымъ голосомъ.
— Пусть продолжаетъ и убьетъ ее, сказала Лаура, бросившись къ своей матери. Говорите, сэръ, и любуйтесь на свое дло.
— Не я жестокъ, а вы! воскликнулъ Пенъ, выведенный изъ себя словами Лауры, потому-что его сердце, отъ природы мягкое и доброе, возмущалось негодованіемъ при несправедливости, которая сваливала на него же самое страданіе его матери.— Не я жестокъ, а вы, приписывая все это мн: вы жестоки съ вашими злыми упреками, съ вашими злыми сомнніями на мой счетъ, съ вашими злыми преслдованіями тхъ, кто меня любитъ… да, кто меня любитъ и пренебрегаетъ ради меня всмъ на свт: а вы ее презираете и попираете ногами. Сказать ли вамъ, что я сдлаю, что я ршился сдлать, узнавъ теперь, каково вы поступили? Я пойду къ этой бдной двушк, которую вы выгнали изъ моихъ комнатъ, и буду просить ее, чтобъ она возвратилась и раздлила со мною мой домъ. Я пренебрегу гордостью, которая преслдуетъ и гонитъ ее, и безжалостнымъ подозрніемъ, которое обижаетъ и ее и меня.
— Ты хочешь сказать, Пенъ, что ты… воскликнула вдова, жадно устремивъ на него глаза и протянувъ руки, по Лаура остановила ее. Какъ гнвно ни говорилъ Пенъ, она жаждала услышать, что онъ еще скажетъ.— Говори, говори, Артуръ, продолжай, вотъ все, что могла выговорить его мать, почти лишаясь чувствъ.
— Клянусь честью, онъ не станетъ продолжать, не то я не хочу его слушать! воскликнулъ майоръ, дрожа отъ бшенства. Если вамъ угодно, сэръ, посл всего, что мы для васъ сдлали, посл всего, что сдлалъ для васъ я самъ — оскорбить вашу мать и обезчестить ваше имя, женившись на какой-то кухарк, то ступайте и длайте это, демми! но мы съ вами, мэмъ, не хотимъ его больше знать. Я умываю руки, сэръ, я умываю руки. Я малый немолодой и мн недолго остается жить на свт. Я происхожу отъ одной изъ самыхъ старинныхъ и уважаемыхъ фамилій въ Англіи, сэръ, и надялся, что малый, котораго я любилъ и воспиталъ, съ которымъ няньчился всю жизнь, клянусь Юпитеромъ, сдлаетъ что-нибудь и докажетъ мн, что наше имя — да, имя Пенденнисовъ, чортъ возьми! останется посл насъ необезчещеннымъ. Но если онъ этого не хочетъ, демми! я отъ него отказываюсь. Мой отецъ и братъ Джекъ были самыми гордыми людьми во всей Англіи, и я бы никогда не ожидалъ такого пятна на моемъ имени, никогда и… и я стыжусь, что на это ршается Артуръ Пенденнисъ. Голосъ его превратился въ рыданіе: то было въ другой разъ, что Артуръ вызвалъ слезы на эти морщины.
Звукъ прерывавшагося голоса дяди разогналъ досаду Пена и онъ пересталъ ходить по комнат, что длалъ до этой минуты. Лаура была подл софы Елены, а Уаррингтонъ оставался безмолвнымъ, но не равнодушнымъ зрителемъ семейной бури. Пока они говорили, стемнло почти-совершенно. Затишье, послдовавшее за взрывомъ майора, было нарушено звучнымъ голосомъ Уаррингтона, раздавшимся въ сумеркахъ полутемной комнаты. Вс приложили вниманіе.
— Позволите ли вы мн сказать нсколько словъ о себ самомъ, мои добрые друзья? Вы, мистриссъ Пенденнисъ, были всегда такъ добры ко мн, вы, Лаура, также (надюсь, что я могу иногда называть васъ такъ), съ Пеномъ мы были всегда такими друзьями, что… что мн давно хотлось разсказать вамъ мою исторію, какъ она есть, я бы сдлалъ это и раньше, еслибъ къ ней не примшивалась чужая тайна. Какъ бы то ни было, Артуру будетъ полезно знать ее, и это не будетъ лишнимъ для всхъ, присутствующихъ здсь. Разсказъ мой отвлечетъ васъ отъ думъ о предмет, который, по гибельному недоразумнію, доставилъ столько горя всмъ вамъ. Вы позволяете, мистриссъ Пенденнисъ?
— Говорите, отвчала Елена. Ей было мало нужды до всего на свт, умъ ея былъ весь занятъ другою мыслью, подсказанною словами Пена, и она волновалась исполненною страха надеждой, что, можетъ-быть, намекъ его выражалъ именно то, чего она такъ желала.
Джорджъ налилъ себ стаканъ вина и опорожнилъ его залпомъ.
— Вы вс знаете меня такимъ, какимъ видите: человкомъ безъ желанія проложить себ дорогу въ свт, незаботящимся о репутаціи, и живущимъ на чердак, безъ помышленія о завтрашнемъ дн, а между-тмъ я имю имя и друзей, имю способности, и все это могло бы служить мн, еслибъ я захотлъ добиться чего-нибудь въ жизни. Но замтьте, я не хочу добиваться ничего. Я умру, вроятно, на чердак и въ одиночеств. Я самъ приготовилъ себ такую участь въ ранней молодости. Сказать ли вамъ, что внушило мн участіе къ Артуру, много лтъ тому назадъ, и заставило меня полюбить его съ перваго раза, какъ я его увидлъ? Молодежь изъ нашей Оксбриджской Коллегіи доставила мн извстія объ исторіи Пена съ чэттериской актриссой, о которой онъ самъ такъ часто говорилъ мн впослдствіи, и которая, безъ стратегіи майора Пенденниса, сдлалась бы, по всей вроятности, вашею невсткой, мэмъ. Я не могу разсмотрть лица Пена въ потьмахъ, но онъ краснетъ, я въ этомъ увренъ, смю сказать, что и миссъ Белль покраснла, а почтенный другъ мой, майоръ Пенденнисъ, смется, потому-что онъ побдилъ. Какова была бы теперь участь Артура, еслибъ онъ женился девятнадцати лтъ на необразованной женщин, гораздо-старе его и лишенной всякихъ качествъ, которыя могли бы упрочить привязанность его къ ней, когда бы между ними не было ни равенства, ни доврія, ни, въ скоромъ времени, любви? Какая была бы его участь, если не самая несчастная? И когда онъ теперь угрожалъ вамъ подобнымъ же союзомъ, будьте уврены, что угрозу эту вызвала одна досада — позвольте сказать вамъ, мэмъ, весьма-нестественная съ его стороны, потому-что, посл поведенія самаго честнаго и благороднаго (я могу утверждать это, зная хорошо вс обстоятельства), самаго благороднаго и исполненнаго самоотверженія (что съ нимъ рдко), онъ нашелъ въ нкоторыхъ изъ своихъ друзей самое несправедливое подозрніе, и иметъ право жаловаться на недостойное обхожденіе съ другимъ невиннымъ существомъ, которому онъ самъ и вы вс очень-много обязаны.
Вдова попыталась встать при этихъ словахъ и Уаррингтонъ, видя это усиліе, спросилъ: — я васъ утомляю, мэмъ?
— О, нтъ, продолжайте, продолжайте, сказала восхищенная Елена. И онъ продолжалъ:
— Я любилъ его по причин этой самой исторіи его ранней молодости, слышанной мною изъ разсказовъ товарищей, и потому, что я уважаю человка (простите мои слова, миссъ Лаура), который способенъ къ сильной и безотчетной привязанности къ женщин. Вотъ что сдлало насъ друзьями (а здсь вс друзья, и навсегда, не правда ли? прибавилъ онъ, понизивъ голосъ и наклонившись къ ней):— и Пенъ былъ истинною отрадой и отраднымъ товарищемъ человку одинокому и несчастному.
— Я не жалуюсь на свою судьбу, вы это видите: нтъ человка, котораго судьба была бы тмъ, чего онъ желаетъ. На моемъ чердак, гд вы оставили цвты, и съ моими старыми книгами и старою трубкой вмсто жены, я живу себ достаточно-довольный, и только изрдка завидую людямъ, которыхъ жизненное поприще блистательне моего, или которые находятъ отраду въ томъ, въ чемъ мн отказала судьба и моя собственная вина — въ привязанности женщины и дитяти.
Въ это мгновеніе послышался въ потьмахъ и поблизости Уаррингтона вздохъ, и протянулась къ нему рука, которая, однако, была тотчасъ же отдернута назадъ. Жеманство нашихъ женщинъ таково, что передъ всякимъ выраженіемъ чувства, или естественной ласки и уваженія, он научены думать о самихъ себ и быть готовыми краснть при малйшемъ предлог. Когда скромность остановила, какъ слдуетъ, это увлеченіе, и дружество спряталось въ свой тайникъ, Уаррингтонъ принялся снова за свою исторію.
— Да, моя участь такова, какою я ее самъ сдлалъ, и отъ нея нтъ счастья ни мн, ни тмъ, кто съ нею связанъ.
— И я также имлъ романическое приключеніе, прежде чмъ поступилъ въ Коллегію, и некому было спасти меня, какъ майоръ Пенденнисъ спасъ Пена. Простите, миссъ Лаура, если я разскажу эту повсть при васъ. Ничего, если вс вы услышите мою исповдь. Прежде чмъ я отправился въ Коллегію, я жилъ восьмнадцати-лтнимъ мальчикомъ у одного приватнаго учителя, и тамъ, подобно Артуру, воспламенился я привязанностью, или воображалъ только это, къ женщин гораздо-низшаго сословія и старшей годами, чмъ я. Вы отъ меня отшатываетесь…
— Нтъ, отвчала Лаура и съ ршимостью протянула ему руку. Она угадала его исторію изъ нсколькихъ случайно-вырвавшихся у него намековъ и первыхъ словъ его, когда онъ началъ говорить.
‘То была дочь одного сосдняго мызника, сказалъ Уаррингтонъ, нсколько трепетнымъ голосомъ:— и я воображалъ то же, что воображаютъ вс молодые люди. Родители ея знали кто былъ мой отецъ и поощряли меня всякаго рода грубыми хитростями и подлою лестью, что все я вижу очень-ясно теперь. Я долженъ отдать ей справедливость: она никогда не имла ко мн привязанности, но была запугана угрозами и принужденіями своего семейства. Я благодарилъ бы Бога, еслибъ не дался въ обманъ, но въ такихъ длахъ мы бываемъ обмануты, потому-что сами желаемъ этого, и я думалъ, что люблю эту бдную женщину.
‘Что могло произойдти отъ такой женитьбы? Прошло немного времени, и я увидлъ себя женатымъ на дочери мызника. Она не была въ-состояніи понимать ни одного предмета, интересовавшаго меня. Глупость ея давила меня, такъ-что я ее возненавидлъ. И посл непродолжительнаго и скрытнаго союза, я нашелъ (я долженъ высказать все), нашелъ гд-то письма, и какія письма! которыя доказали мн, что ея сердце, каково бы оно ни было, никогда не принадлежало мн, а было давнымъ-давно отдано другому человку изъ ея званія.
‘Посл смерти моего отца, я заплатилъ вс надланные въ Коллегіи долги и превратилъ все, до послдняго оставшагося мн шиллинга, въ пожизненный доходъ, который назначилъ на имя тхъ, которые носили мое имя, съ условіемъ, чтобъ они никогда не объявляли на него притязаній и скрылись прочь отъ меня. Условіе это было сохранено такъ же точно, какъ было бы нарушено за деньги. Еслибъ я составилъ себ славу и каррьеру, она пришла бы ко мн, еслибъ я составилъ себ имя самъ по себ, имъ бы пользовались т, которые не имютъ на него никакого права, и я началъ жизнь (помоги мн Богъ!) въ двадцать лтъ и погубленный безвозвратно. Я былъ ребяческою жертвой грубыхъ плутовъ и, можетъ-быть, недавно только нашелъ, какъ тяжело — о, какъ тяжело!— прощать ихъ. Я сказалъ теб прежде нравоученіе моей басни, Пенъ, теперь ты слышалъ самую басню. Берегись женитьбы не въ своемъ сословіи. Я былъ созданъ для участи, лучшей чмъ моя теперешняя, я такъ думаю, по мн досталась эта, итакъ, ты видишь, мн только остается смотрть на другихъ, боле-успвающихъ и боле-счастливыхь, съ сердцемъ, по возможности меньше полнымъ горечи’.
— Клянусь честью, сэръ! воскликнулъ майоръ, въ весьма-хорошемъ расположеніи духа:— а вдь я хотлъ женить васъ на миссъ Лаур.
— И клянусь честью, мистеръ Шэллоу, я долженъ вамъ тысячу фунтовъ {Изъ Шекспира.}.
— Какъ такъ тысячу? всего сто, сэръ, возразилъ простодушно майоръ, причемъ Уаррингтонъ засмялся.
Что до Елены, она была въ неописанномъ восторг, вскочила съ мста и сказала: ‘Благослови васъ Богъ, мистеръ Уаррингтонъ, благослови васъ Богъ навсегда!’ и она цаловала его руки и потомъ бросилась въ объятія Пена.
— Да, милая мама, сказалъ онъ, обнимая мать, цалуя ее съ нжностью и благороднымъ волненіемъ: — я невиненъ, и моя милая, милая мать была ко мн несправедлива.
— О, да, дитя мое, я тебя обидла, благодарю Бога, я была неправа! Пойдемъ, Артуръ… не здсь… мн нужно просить прощенія у моего дитяти… и… и помилованія у моего Творца, мн нужно благословить и любить тебя, милый сынъ!
Онъ повелъ мать, едва переступавшую, въ другую комнату, и заперъ за собою двери. Растроганные зрители сцены примиренія смотрли имъ вслдъ съ радостнымъ молчаніемъ. Всегда, во всю жизнь посл этого, молодой человкъ помнилъ нжные звуки прерывавшагося голоса матери, выраженіе ея глазъ, сіявшихъ на него любовью неописанною, и трепетъ ея печально-улыбающихся устъ. Въ счастливйшія минуты своей жизни, и въ часы испытаній и горести, во время успховъ и добрыхъ длъ, лицо матери смотрло на него и благословляло такимъ же взглядомъ любви и чистоты, какой онъ видлъ въ тотъ вечеръ, когда она была еще съ нимъ, и когда она казалась ему ангеломъ небеснымъ, ангеломъ материнской любви. За любовь эту, какъ за величайшее изъ всхъ, дарованныхъ намъ Творцомъ благъ, преклонимъ колни и принесемъ благодарную молитву Небесному Отцу нашему!
Луна взошла между тмъ. Артуръ ясно припоминалъ впослдствіи, какъ лучи ея освщали кроткое и блдное лицо его матери. Разговоръ ихъ или, врне, его говоръ (ибо она едва могла говорить) былъ нжне и доврчиве, чмъ бывалъ многіе годы тому назадъ. Онъ былъ опять открытымъ и великодушнымъ мальчикомъ прежнихъ дней своего дтства и ея любви. Онъ разсказалъ ей всю исторію, недоразуменіе насчетъ которой причинило ей столько печали: какъ онъ боролся съ искушеніемъ и какъ былъ благодаренъ, одолвъ его. Онъ никогда не имлъ дурныхъ умысловъ противъ бдной двушки, никогда, онъ бы ни за что не посрамилъ своей чести и не уязвилъ бы чистаго сердца своей матери. Угроза воротиться къ ней была сказана въ порыв отчаянія, и онъ кается въ томъ, что она у него вырвалась. Онъ никогда больше не увидится съ нею. Но мать его воспротивилась этому: онъ долженъ увидться съ этою двушкой, передъ которою она такъ много виновата, обойдясь съ нею такъ гордо и жестоко: она хотла подарить что-нибудь Фанни Больтонъ, и просила у своего милаго мальчика прощенія, что распечатала его письмо… и она напишетъ этой молодой двушк, если… если у нея достанетъ времени. Бдное молодое твореніе! разв не было въ порядк вещей, что она любила ея Артура? И она снова цаловала и благословляла сына.
Пока они говорили, часы пробили девять и Елена напомнила Пену, какъ, бывало, въ его дтств, когда онъ былъ еще маленькимъ мальчикомъ, въ этотъ самый часъ она хаживала въ его комнату и слушала, какъ онъ читалъ ‘Отче Нашъ’. И еще разъ, да, еще разъ молодой человкъ опустился подл нея на колни и прорыдалъ молитву, которую даровала намъ Святая Благость, и которую въ-теченіе почти двадцати вковъ произносили мильйоны гршныхъ и смирявшихся духомъ людей. И когда онъ проговорилъ послднія слова молитвы, голова матери упала на голову ея мальчика, руки ея обвились вокругъ него и они вмст повторили: ‘И во вки вковъ, аминь’.
Черезъ нсколько времени посл этого, можетъ-быть, такъ, черезъ четверть часа, Лаура услышала голосъ Артура, кричавшаго извнутри: ‘Лаура! Лаура!..’ Она бросилась въ ту комнату и нашла молодаго человка еще на колняхъ и державшаго руку своей матери. Голова Елены откинулась назадъ и лицо, при лунномъ свт, было совершенно-блдно. Пенъ глядлъ вокругъ себя въ испуг и съ помертвлымъ страхомъ. ‘Помоги! Лаура, помоги!’ кричалъ онъ, растерявшись, ‘она въ обморок, она…’
Лаура вскрикнула и упала подл Елены. Крикъ этотъ привелъ къ нимъ Уаррингтона, майора Пенденниса и прислугу. Женщина непорочная скончалась. Послднимъ душевнымъ движеніемъ ея была радость — съ этой поры непрерывная и вчная. Нжное сердце ея уже не билось. Кончились горести, боли, сомннія и испытанія. Послднимъ біеніемъ его была любовь, послднимъ дыханіемъ Елены было благословеніе.
Печальная компанія друзей нашихъ поспшно возвратилась на родину, и Елену похоронили въ Клевринг подл ея мужа, въ той самой древней церкви, гд она такъ часто молилась. Нкоторое время Лаура оставалась въ дом доктора Портмена, который читалъ погребальную службу надъ усопшею сестрою, среди собственныхъ рыданій и плача собравшихся вокругъ могилы Елены. Немного было людей, которые думали о ней, или говорили о ней посл ея смерти: люди знали объ этой кроткой и благочестивой женщин едва ли больше, чмъ о монахин въ монастыр. Поговорили о ней въ хижинахъ, гд она помогала многимъ бднякамъ, потолковали въ городк Клевринг, что сосдка ихъ умерла отъ болзни въ сердц, при этомъ одна дама разсчитывала, сколько посл покойницы должно было остаться состоянія, другая размышляла, останется ли Артуръ жить въ Ферокс или отдастъ его въ наймы, третья была убждена, что онъ очень-скоро промотается окончательно, и проч. Вотъ и все. Кром одного или двухъ, истинно-любившихъ добрую вдову, о ней уже забыли въ слдующій рыночный день. Не-уже-ли вы хотите, чтобъ о васъ печалились нсколько недль посл вашей смерти? и не-уже-ли жизнь за гробомъ покажется меньше одинокою, если имена наши будутъ раздаваться еще немножко по сю сторону могилы, когда мы уже слегли въ могилу, и когда человческіе голоса поболтаютъ о насъ еще немножко? Она отлетла — эта чистая душа, которую знали и любили только двое или трое. Великую пустоту оставила она въ сердц Лауры, для которой любовь ея была всмъ, и которой теперь осталось только обожать ея память.
— Я радъ что она меня благословила передъ своею кончиной, сказалъ Уаррингтонъ Пену.— Что до Артура, смиренно и съ удивленіемъ сознавшаго всю необъятность ея любви, онъ едва осмливался молить Небеса, чтобъ могъ быть достойнымъ ея, хотя и чувствовалъ, что тамъ молится за него праведница.
Вс земныя дла покойницы были найдены въ совершенномъ порядк, и все было ею заране приготовлено для передачи сыну. Бумаги въ ея шкатулк доказывали, что она давно сознавала въ себ болзнь сердца и понимала очень-хорошо, что можетъ умереть отъ нея внезапно, тамъ же была рукописная молитва ея, гд она испрашивала себ одного счастья — умереть на рукахъ сына.
Лаура и Артуръ припоминали ея рчи. Лаура помнила ихъ съ нжностью, нсколько къ стыду молодаго человка, который не могъ не видть, какъ далеко сильне была любовь этой двушки къ его матери, чмъ его собственная. Онъ вполн предоставилъ Лаур знать желанія покойницы: какимъ бднымъ она желала помочь, какія завщанія и подарки на память она бы хотла сдлать. Они упаковали серебряную вазу, которую Елена, въ знакъ благодарности, предназначала доктору Гуденоффу, и отправили ее къ почтенному добряку, серебряный кофейникъ, который она употребляла, былъ отосланъ къ доктору Портмену, брильянтовое колечко съ ея волосами было дано на память Уаррингтону.
Тяжскъ былъ день для бдной Лауры, когда она вошла въ Фероксъ посл печальнаго событія, и въ маленькую комнатку, которую она занимала и которая уже переставала быть ея комнатой, и потомъ въ опустлую комнату вдовы, гд она провела съ нею столько безцнныхъ часовъ. Тамъ были платья покойной, подушечка, на которой она молилась, стулъ у туалета, зеркало, которое уже не будетъ больше отражать ея милаго, грустнаго лица. Просидвъ здсь нсколько времени, она услышала стукъ Пена въ двери, онъ вошелъ и увелъ ее въ гостиную, гд заставилъ выпить немножко вина, сказавъ: ‘Благослови тебя Богъ’, когда она коснулась рюмки губами.
— Ничего не будетъ перемнено въ твоей комнат, сказалъ онъ ей:— она всегда останется твоею комнатой, комнатой моей сестры. Согласна ты на это, Лаура?
И Лаура сказала: ‘Да!’
Въ бумагахъ вдовы нашли пакетъ съ надписью ея руки: ‘Письма отъ отца Лауры’, который Артуръ передалъ Лаур. То была та самая переписка между кузеномъ и кузиной, которая происходила задолго до брака каждой изъ двухъ сторонъ. Чернила этихъ писемъ вылиняли, слезы, которыми он увлажались отцомъ Лауры и Еленой, высохли, скорбь, о которой он свидтельствовали, теперь уже излечилась, и, вроятно, друзья, которыхъ разлука на земл причинила имъ столько горестей, теперь соединены въ лучшей жизни. Лаура теперь только постигла, какія узы привязывали къ ней Елену съ такою нжностью: какъ постоянно она больше чмъ мать, леляла память ея отца, какъ истинно она любила его, съ какимъ самоотверженіемъ отказалась отъ него.
Пенъ припомнилъ еще одну волю своей матери, о чемъ Лаура не могла знать: то было — желаніе Елены сдлать какой-нибудь подарокъ Фанни Больтонъ. Пенъ написалъ къ ней, адресовавъ письмо на имя мистера Боуса и прося этого старичка прочесть письмо прежде, чмъ онъ вручитъ его Фанни. ‘Милая Фанни’, писалъ ей Пенъ: ‘я отвчаю теб разомъ на два письма, изъ которыхъ одно было прочитано мною только посл моей болзни (Пенъ нашелъ первое письмо Фанни въ шкатулк своей матери, посл ея кончины, и чтеніе его причинило ему странную сердечную боль), и благодарить тебя, мою добрую сидлку и друга, за нжныя попеченія обо мн, когда я лежалъ въ горячк, въ бреду. Я долженъ сообщить теб, что послднія слова моей матери, которой уже нтъ, были слова благодарности и доброжелательства къ теб, за твою заботливость о больномъ ея сын: она сказала, что желала бы написать къ теб, если у нея достанетъ времени (что она желала просить у тебя прощенія, если жестко обошлась съ тобою), и хотла просить тебя, въ доказательство того, что ты ее прощаешь, принять отъ нея какой-нибудь знакъ дружбы и уваженія’. Пенъ заключилъ, сказавъ что другъ его, Джорджъ Уаррингтонъ, эсквайръ, въ Лемб-Курт, Темпл, выбранъ имъ въ попечители касательно небольшой суммы денегъ, проценты съ которой будутъ выплачиваться ей до совершеннолтія, или до того времени, когда она перемнитъ имя, о которомъ навсегда сохранитъ самое дружественное воспоминаніе благодарный другъ ея А. Пенденнисъ. Сумма была въ сущности невелика, хотя и достаточна, чтобъ сдлать изъ Фанни Больтонъ выгодную невсту. Родители ея успокоились и отецъ объявилъ, что мистеръ П. поступилъ какъ настоящій джентльменъ, хотя Боусъ и ворчалъ, что залплять больное сердце банковою ассигнаціей — симпатія нетрудная, а бдная Фанни почувствовала слишкомъ-ясно, что письмо Пена было прощальное.
— Посылать стофунтовые банковые билеты привратничьимъ дочерямъ, конечно, чертовски-граціозно, сказалъ майоръ Пенденнисъ племяннику, котораго теперь, какъ главу Пенденнисовъ и обладателя Ферокса, онъ трактовалъ съ замтнымъ уваженіемъ: — и такъ-какъ въ Банк есть немножко чистыхъ денегъ, и твоя бдная мать желала этого, то, пожалуй, тутъ еще нтъ бды. Но, любезнйшій мой, я долженъ напомнить теб, что у тебя всего пятьсотъ фунтовъ въ годъ, хотя, по моей милости, свтъ считаетъ тебя въ несравненно-лучшихъ обстоятельствахъ, и я умоляю тебя на колняхъ, не трогай своего капитала. Держись за него крпко, сэръ, не спекулируй съ нимъ, сэръ, пользуйся доходомъ съ твоего помстья, но не должай подъ залогъ его, сэръ. Тэтемъ говорилъ мн, что чэттерисская отрасль желзной дороги, можетъ-быть, даже почти наврно, будетъ проведена черезъ Чэттерисъ, и если ее можно протянуть по твою сторону Бpayля и черезъ твои поля, то цнность ихъ чертовски поднимется, и твои пятьсотъ фунтовъ дохода разомъ перескочатъ въ восемь или девятьсотъ. Но какъ бы то ни было, а я умоляю тебя, дорожи тмъ, чмъ владешь. И знаешь, Пенъ, по-моему, теб бы лучше бросить эти грязныя комнаты въ Тампл и пріискать приличную квартирку, и кром-того, теб нуженъ камердинеръ и лошадь или пара въ город, на время сезона. Все это, конечно, проглотитъ порядочную часть твоего дохода, и я знаю, что теб надобно жить бережливо, но помни, что вдь ты теперь имешь нкоторое положеніе въ обществ, и я бы не желалъ видть тебя въ жалкой роли въ свт. Что ты намренъ длать зимою? Ты, конечно, не останешься здсь, или, я полагаю, не будешь больше сочинять для той, какъ ее зовутъ… для газеты?
— Мы съ Уаррингтономъ подемъ снова за границу, сэръ, ненадолго, и потомъ мы увидимъ, что должно длать.
— И ты, разумется, отдашь Фероксъ въ наймы? Хорошая школа пососдству, дешевая страна, чертовски-удобное мсто для остиндскихъ полковниковъ, или семействъ, которыя желаютъ удалиться изъ города. Я поговорю объ этомъ въ клуб: я знаю кучу народа, которому нужно именно такое мсто.
— Я надюсь, что Лаура проживетъ тамъ зиму, по-крайней-мр, и будетъ тамъ дома, возразилъ Артуръ. На что майоръ зафыркалъ, говоря, что въ Англіи надобно было бы учредить женскіе монастыри, что лучше бы тутъ не было миссъ Белль, которая только мшаетъ фамильнымъ распоряженіямъ, что она умретъ тамъ одна со скуки.
И дйствительно, Фероксъ былъ бы слишкомъ-печальнымъ жилищемъ для бдной Лауры, которая не была слишкомъ-счастлива въ семейств доктора Портмена, ни въ городк, гд столь-многое напоминало ей о миломъ, утраченномъ ею друг. Но лишь-только старая леди Рокминстеръ, обожавшая Лауру, узнала изъ газетъ о ея потер и присутствіи въ Клевринг, она немедленно пріхала за нею изъ Бэймута, гд находилась въ то время, и настоятельно упросила Лауру пробыть у нея шесть мсяцевъ, годъ, всю жизнь. Лаура ухала къ ней, въ сопровожденіи врной Марты, отправившейся въ качеств ея горничной.
Пенъ и Уаррингтонъ проводили ее до кареты. Трудно было бы ршить, который изъ молодыхъ людей смотрлъ на нее съ большею нжностью.
— Твой кузенъ занятъ собою и немножко нахалъ, но у него, повидимому, доброе сердце, сказала ей въ карет леди Рокминстеръ, безцеремонно говорившая свое мнніе о комъ бы то ни было:— но мн больше нравится Синяя Борода. Скажи мн: онъ touch au coeur?
— Мистеръ Уаррингтонъ давно уже не принадлежитъ себ, отвчала Лаура, потупляя глаза.
— Вздоръ, дитя! Ахъ, мой Творецъ! вотъ хорошенькій брильянтовый крестикъ. Что теб вздумалось надть его утромъ?
— Артуръ, мой братъ, подарилъ его мн только сейчасъ. Онъ принадлежалъ моей… моей…
Она не могла договорить. Карета перехала черезъ мостъ и мимо милыхъ, милыхъ воротъ Ферокса, уже не ея дома.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВОСЬМАЯ.
Старинные друзья.

Случилось, что въ день великаго англійскаго празднества, когда весь Лондонъ вызжаетъ насладиться на Нисомскіе-Луга, большая часть лицъ, съ которыми мы познакомились въ-теченіе этой исторіи, собралась посмотрть на конскія скачки Дерби. Въ комфортэбльномъ открытомъ экипаж, привезенномъ на поприще парою добрыхъ коней, можно было видть мистриссъ Бонги, съ Пэтерностер-Роу, разодтую какъ Артаксерксъ въ полной слав своей, и въ сопровожденіи скромной мистриссъ Шендонъ, къ которой, съ самаго начала ихъ знакомства, достойная супруга знаменитаго издателя питала постоянную дружбу. Бонги, подкрпившій себя обильнымъ завтракомъ, бшено пялилъ глаза на значки скачки, такъ-что потъ лилъ съ его лысины. Шендонъ скитался около питейныхъ палатокъ и цыганъ, Финюкенъ былъ неизмннымъ кавалеромъ обихъ дамъ, къ которымъ подходили съ любезностями знакомые съ ними джентльмены, или т, кто имлъ дловыя сношенія съ издательскимъ домомъ Бонги.
Въ числ другихъ подошелъ и Арчеръ. Онъ сообщилъ мистриссъ Бонги, кто участвуетъ въ скачк: вонъ тамъ первый министръ — милордъ сейчасъ только совтовалъ ему держать пари за Борокса, но Арчеръ считалъ Муффинира лучшею лошадью. Онъ показывалъ восхищенной мистриссъ Бонги герцоговъ и вельможъ. ‘Вотъ, посмотрите на большую галерею’, сказалъ онъ: ‘тамъ сидитъ китайскій посолъ со всми мандаринами своей свиты. Фу-Чу-Фу явился ко мн съ рекомендательными письмами отъ моего добраго пріятеля, остиндскаго генерал-губернатора, и я очень ласкалъ его нкоторое время, и его костяныя палочки, знаете, которыми они дятъ, клались для него на моемъ стол, когда бы онъ ни вздумалъ прійдти. Но онъ привезъ съ собою изъ Китая своего собственнаго повара, и поврите ли, мистриссъ Бонги? разъ, когда меня не было дома, а посолъ лъ въ нашемъ саду крыжовникъ вмст съ мистриссъ Арчеръ (Китайцы страстные охотники до крыжовника), эта скотина, его поваръ, увидлъ любимую собачку моей жены, прелестнйшую, подаренную ей самимъ герцогомъ Марльборо (котораго предку спасъ жизнь предокъ моей жены подъ Малыілаке), и что же? вдь этотъ дьяволъ схватилъ бдное животное, перерзалъ ему глотку, снялъ шкурку и подалъ подъ фаршемъ во второй перемн за обдомъ.’
— Это ужасно! воскликнула мистриссъ Бонги.
— Вы можете представить горесть моей жены! Кухарка прибжала наверхъ съ крикомъ и объявила намъ, что нашла шкурку милаго Фидо на площадк, и прибжала, лишь только мы успли пость проклятаго китайскаго блюда. Посл того она уже не можетъ говорить съ посломъ ни за что! И ужь, конечно, онъ посл этого не обдалъ больше у насъ. Лорд-меръ, который въ тотъ день также у меня обдалъ, нашелъ это блюдо очень-вкуснымъ, и знаете, съ зеленымъ горошкомъ, собачье мясо очень-похоже на утку.
— Вотъ удивительно! кричала изумленная издательша.
— Фактъ. Честное слово. А вотъ, посмотрите на эту даму въ голубомъ, подл посла: это леди Флемингъ, и говорятъ будто она выходитъ замужъ за его вельможность и воротится съ нимъ въ Пекинъ. Она нарочно для этого принялась стискивать себ ноги, но она только будетъ калкой, а ужь никакъ не сдлаетъ изъ своихъ ногъ китайскія — никогда! У моей жены самая маленькая ножка во всей Англіи, и она носитъ башмаки шестилтнихъ дтей, но что это значитъ въ сравненіи съ китайскими ножками, мистриссъ Бонги?
— Кто это въ карет, подл которой мистеръ Пенденнисъ, мистеръ Арчеръ? Онъ сейчасъ подходилъ къ вамъ съ мистеромъ Уаррингтономъ. У него гордыя манеры, у этого Пенденниса — да это не диво, если онъ вчно въ знати. Большое состояніе досталось ему, мистеръ Арчеръ? Онъ еще въ траур, какъ я вижу.
— Тысяча-восемьсотъ фунтовъ въ годъ съ помстья, да двадцать-дв-тысячи-пятьсотъ въ трехъ съ половиною процентномъ, мэмь. Около этого, отвчалъ незадумавшись Арчеръ.
— Ахъ, мой Творецъ! да вы знаете все, мистеръ А.! воскликнула дама съ Пэтерностеръ-Роу.
— Я знаю это случайно, потому-что меня приглашали по случаю завщанія покойной мистриссъ Пенденнисъ. Дядя Пенденниса, майоръ, рдко ршается на что-нибудь безъ меня, а такъ-какъ молодой человкъ немножко мотоватъ, то мы скрутили его состояніе такъ, чтобъ ему нельзя было прокутить его. Какъ ваше здоровье, милордъ? Вы не знаете этого джентльмена, мистриссъ Бонги? Вы, врно, читали въ газетахъ его парламентскія рчи, это лордъ Рочестеръ.
— Лордъ Смычекъ! закричалъ съ козелъ Финюкенъ.— Попросту, это Томь Стэпльсъ, сотрудникъ ‘Утренняго Встника’ Арчеръ.
— Право? возразилъ Арчеръ очень-спокойно.— Значитъ, я ошибся. Я очень-близорукъ и клянусь честью, принялъ его за Рочестера. вотъ этотъ джентльменъ, съ двойнымъ театральнымъ лорнетомъ (кивая ему), это лордъ Джонъ, а тотъ высокій, что съ нимъ, вы его не знаете? это сэръ Джемсъ.
— Знаетъ ихъ потому, что видитъ въ Парламент, проворчалъ Финюкенъ.
— Знаю ихъ потому, что они ко мн очень-добры и позволяютъ мн считать ихъ самыми короткими и добрыми моими друзьями, продолжалъ Арчеръ.— Посмотрите на герцога Гэмпширскаго, вотъ вамъ великолпнйшій образецъ стариннаго англійскаго джентльмена! Онъ не пропускаетъ ни одного ‘Дерби’. Онъ еще вчера говорилъ мн: Арчеръ, я былъ на шестидесятипяти Дерби! явился въ пол въ первый разъ, когда мн было семь лтъ отъ-роду, на пгой лошадк, вмст съ моимъ отцомъ, съ принцемъ Валлійскимъ и полковникомъ Гэнгеромъ, пропустилъ только дв скачки — одну, когда лежалъ въ кори въ Итон-Колледж, и другую — въ ватерлооскій годъ, когда я былъ во Фландріи съ моимъ другомъ Веллингтономъ.
— А чья эта желтая карета, съ розовымъ и желтымъ парасолями, гд разговариваетъ мистеръ Пенденнисъ, и около которой такъ много джентльменовъ, спросила мистриссъ Бонги.
— Это леди Клеврингъ, изъ Клевринг-Парка, помстье рядомъ съ имніемъ моего пріятеля Пенденниса. На козлахъ сидитъ сыпь и наслдникъ ихъ, онъ страшно пьянъ, этотъ чертенокъ! а молодая двица — миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ отъ перваго брака, она необычайно жалуетъ моего пріятеля Пенденниса, но я имю причину думать, что его сердце занято въ другомъ мст. Вы слыхали о молодомъ Фокер, сын того важнаго пивовара… знаете? Онъ было-повсился отъ несчастной любви къ миссъ Эмори, но его, къ-счастью, усплъ срзать каммердинеръ, и теперь онъ за границей и подъ хорошимъ присмотромъ.
— Счастливый малый этотъ Пенденнисъ! проговорила со вздохомъ мистриссъ Бонги.— Кто бы подумалъ, когда онъ, года три или четыре тому назадъ, обдалъ у насъ и былъ такимъ скромненькимъ и тихенькимъ, что изъ него выйдетъ такой важный человкъ! да онъ недавно былъ при двор, я видла въ газет его имя, и что его представилъ маркизъ Стейне. И во всхъ собраніяхъ знати его имя такъ же врно, какъ пушка.
— Я ввелъ его во многіе дома, когда онъ прибылъ въ Лондонъ, сказалъ Арчеръ: — а остальное сдлалъ его дядя, майоръ Пенденнисъ. Галло! Да вотъ Кобденъ! Мн надобно переговорить съ нимъ. Прощайте, мистриссъ Бонги. Добраго утра, мистриссъ Шейдонъ.
За часъ до этого и въ другомъ мст поля, можно было видть отслужившій дилижансъ, на истоптанномъ имперіал котораго шумла и кричала цлая толпа сомнительныхъ джентльменовъ, когда проносилось по полю великое событіе того дня — скачка Дерби, при восклицаніяхъ мильйоновъ народа, стекшагося на любимое зрлище. То была колесница Уилера (хозяина ‘Арлекиновой Головы’), привезшая сообщество избраннйшихъ умовъ съ Боу-Стрита, съ охотничьимъ завтракомъ. Когда скачка мчалась мимо, каждый изъ избраннйшихъ умовъ горланилъ имя лошади, или цвтъ жокея, которыхъ онъ ожидалъ увидть побдителями. ‘Корнетъ!’ ‘Муффиниръ!’ ‘Синіе рукава! Синіе рукава! Желтая шапка! Желтая шапка! Желтая шапка!’ и такъ дале, ревли джентльмены-любители въ эту восторженную и невообразимую минуту, предшествовавшую ршенію состязанія, и когда взлетлъ на воздухъ сигналъ, съ нумеромъ знаменитой лошади ‘Подасокуса’, одинъ изъ джентльменовъ экипажа ‘Арлекиновой Головы’, вспрыгнулъ, какъ будто онъ былъ почтовый голубь, готовый летть съ встями въ Лондонъ или Йоркъ.
Онъ, однако, улетлъ недалеко и тотчасъ же опустился снова на старую крышу экипажа, которая затрещала отъ вса его радости. ‘Ура, урр-а-а!’ ревлъ онъ по все горло. ‘Ура Подасокусъ! Ужинъ на десятерыхъ, Уилеръ, любезный. Приглашаю всхъ васъ гуртомъ и чортъ побери издержки!’
И сомнительные джентльмены съ крыши кареты отвчали:
— Очень-благодарны, поздравляемъ, полковникъ, отужинаемъ съ удовольствіемъ. И они шептали другъ другу: — вдь полковникъ выигралъ полторы тысячи фунтовъ, демми, и у надежнаго человка.
И каждый изъ нихъ принялся смотрть съ недоврчивостью на своего сосда, чтобъ онъ не улучилъ счастливую минуту, не отвелъ полковника въ сторону и не занялъ у него денегъ. Побдитель за ‘Подасокуса’ не могъ оставаться наедин въ-теченіе цлаго дня: такъ тщательно стерегли его самого и другъ друга его друзья.
Еще въ другой части зрителей вы бы увидли экипажъ, конечно, гораздо-скромне, если не боле-оборванной наружности, чмъ колесница ‘Арлекиновой Головы’: то былъ кебъ No 2002, привезшій съ извощичьей биржи Стрэнда одного джентльмена и двухъ дамъ. Одна изъ дамъ, сидя нл козлахъ кеба и наслаждаясь вмст со своею мама и ихъ спутникомъ завтракомъ (салатомъ изъ морскихъ раковъ и горькимъ элемъ), смотрла такою свженькой и хорошенькой, что многіе блестящіе денди бросали очарованія прелестно-разряженныхъ дамъ въ щегольскихъ экипажахъ и подходили глазть на улыбавшуюся и румяную красоточку кеба. Румянецъ молодости и веселости игралъ на ея щекахъ, у мама ея были также румяныя щеки, но то былъ румянецъ другаго рода, усиливавшійся только отъ свжихъ глотковъ грока и эля, и подходившій наконецъ подъ богатый пунсовый цвтъ шелухи пожираемаго ею морскаго рака.
Джентльменъ, сопровождавшій этихъ двухъ дамъ, ухаживалъ за ними съ самою неутомимою дятельностью, здсь, на мст скачки, равно какъ и прежде, пока они хали туда изъ Лондона. Во все это время шутки его не умолкали. Онъ отважно заговаривалъ съ самымъ грознымъ экипажемъ, биткомъ набитымъ колоссальнйшими воинами, и съ самою скромною одноколкой, въ которой Бобъ-подметальщикъ везъ на скачку свою Молли. Онъ пускалъ удивительные залпы, какъ онъ говорилъ, ‘мякины’ въ безконечныя окна, мимо которыхъ они прозжали, въ школы, наполненныя скалящими зубки двочками, въ полки горланящихъ ура школьниковъ, за ршетками классическихъ или коммерческихъ училищъ, въ окна, откуда смотрли улыбавшіяся служанки, кормилицы съ младенцами на рукахъ, или чинныя старыя двы съ диссидентскими физіономіями. И хорошенькая двушка въ соломенной шляпк съ розовою лентой, и пожиравшая морскіе раки мама ея, ршили въ голосъ, что когда онъ въ дух, нтъ на свт человка, подобнаго этому мистеру Сэму. Онъ набили кебъ всякаго рода разбросанными по дорог игрушками. Приводилъ къ дамамъ цыганку съ черномазымъ ребенкомъ на рукахъ, чтобъ она погадала имъ, и единственное облако, омрачившее веселіе этого маленькаго общества было, когда ворожея предостерегала молодую двушку противъ блокураго, который ей измнилъ, и сказала ей, что она была очень-больна, и чтобъ впредь полагалась на брюнета.
Предсказанія и росказни ворожеи испугали и сконфузили бдняжку, между-тмъ какъ мать ея и молодой человкъ обмнивались взглядами удивленія: очень-вроятно, что ворожея повторила въ тотъ день т же самыя слова сотн другихъ экипажей.
Пробираясь одинъ-одинхонекъ черезъ толпу и экипажи, и замчая, но своему обыкновенію, разнообразныя лица и происшествія этой оживленной сцены, подошелъ вдругъ къ кебу No 2002 одинъ изъ нашихъ молодыхъ друзей. Двушка на козлахъ вздрогнула и вспыхнула, лишь-только его увидла, мать ея попунсовла сильне чмъ когда-нибудь, а взглядъ мистера Сэма, до того мгновенія веселый и торжествующій, вдругъ омрачился гнвомъ и подозрніемъ, и глаза его перешли съ яростью съ Фанни Больтонъ (безъ-сомннія, узнанной читателемъ) на приближавшагося къ ней Артура Пенденниса.
Артуръ смотрлъ также неочень-доброжелательно, замтивъ мистера Самуэля Гокстера въ обществ своихъ старинныхъ знакомокъ, но его подозрнія происходили отъ встревоженнаго нравственнаго чувства, и, смю сказать, приносили мистеру Артуру большую честь, въ род подозрній мистриссъ Линксъ, когда она видитъ мистера Броуна, разговаривающаго съ мистриссъ Джонесъ, или когда она замчаетъ мистриссъ Лембъ два или три раза въ хорошенькой оперной лож. Можетъ-быть, и нтъ дурнаго въ разговор мистера Броуна съ мистриссъ Джонесъ, можетъ-быть и мистриссъ Лембъ добыла себ ложу честнымъ образомъ (хотя всякій знаетъ, что ей не на что взять ложу), а между-тмъ моралистка, подобная мистриссъ Линксъ, все-таки иметъ право на нкоторый маленькій испугъ, и, безъ-сомннія, Артуръ имлъ почти такое же право принять строгую мину.
Сердечко Фанни застучало пресильно, кулаки Гокстера, погруженные въ карманы пальто, стиснулись безсознательно и какъ-будто вооружились въ своей засад, мистриссъ Больтонъ заболтала изо всей силы и съ удивительною бглостью: ‘Ахъ, Творецъ! да какъ же она счастлива, что видитъ мистера Пенденниса, и какъ мистеръ Пенденнисъ поздоровлъ! А мы сейчасъ только говорили о мистер Пенденнис, неправда ли, Фанни? ну, если только въ этой знаменитой ипсомской скачк нтъ ничего боле, такъ она и смотрть на нее не захочетъ въ другой разъ. Какъ поживаетъ майоръ Пенденнисъ, и тотъ ласковый мистеръ Уаррингтонъ, который доставилъ Фанни такую добрую всть отъ мистера Пенденниса, она никогда этого не забудетъ, никогда, мистеръ Уаррингтонъ такой огромный, что чуть не расшибъ себ голову о косякъ ихъ двери. Ты помнишь, Фанни, какъ мистеръ Уаррингтонъ стукнулся лбомъ о косякъ?’ и проч.
Пока мистриссъ Больтонъ ораторствовала, я бы желалъ знать, сколько тысячъ мыслей пронеслось въ голов Фанни? какія милыя времена, горькія борьбы, одинокія печали и жалкія утшенія припомнила она? Сколько муки вытерпло молодое твореніе, подумавъ о томъ, какъ оно нкогда любило, и что теперь больше не любитъ? Вотъ онъ стоитъ, этотъ расфрантлишійся денди, надменный, съ чернымъ крепомъ на блой пуховой шляп и черными запонками на манишк — тотъ самый, за кого она чуть не умерла, десять мсяцевъ тому назадъ! У него въ петличк розанчикъ, вроятно, данный ему другою, у него плотно-обтянутыя лайковыя перчатки тльнаго цвта съ черными швами, и самая миньятюрная тросточка. А у мистера Гокстера нтъ перчатокъ, и онъ въ огромныхъ блюхеровскихъ сапожищахъ, и пропитанъ табачнымъ дымомъ, и конечно, онъ смотритъ, какъ-будто ушатъ воды принесъ бы ему величайшую пользу! Вс эти мысли и миріады другихъ, примчались въ ум Фанни, пока мама ея разсыпалась передъ Артуромъ, и пока она сама разглядывала его изподтишка — разглядывала съ головы до ногъ, съ рубца, оставленнаго шляпой на его бломъ лбу, когда онъ приподнялъ ее, раскланиваясь съ ними (прелестные волосы выросли у него снова), до брелоковъ его часовой цпочки, перстня подъ перчаткой, и блестящихъ сапоговъ, такъ непохожихъ на неуклюжіе блюхеровскіе Сэма Гокстера! И посл того какъ ея ручка робко пожала протянутую ей лайковую перчатку тльнаго цвта, и мать ея выговорила свою рчь, Фанни могла только сказать:
— Вотъ это мистеръ Самуэль Гокстеръ, сэръ, котораго вы, кажется, знаете, сэръ, мистеръ Самуэль, вдь вы знали прежде мистера Пенденниса… и… и… не хотите ли вы освжиться чмъ-нибудь?
Какъ ни были трепетны и безцвтны эти слова, но Пенденнисъ понялъ ихъ въ такомъ смысл, который облегчилъ его умъ отъ многихъ подозрній и, можетъ-быть, сердце — отъ многихъ укоровъ. Нахмуренное чело лорда Ферокскаго прояснилось, на устахъ явилась добродушная улыбка, а въ глазахъ его вельможности блеснула шутливость.
— Мн страшно хочется пить, Фанни, и я бы очень-радъ былъ выпить за твое здоровье, сказалъ Артуръ: — я надюсь, мистеръ Гокстеръ проститъ меня, что я съ нимъ такъ сурово обошелся, когда мы въ послдній разъ встртились… я тогда былъ такъ боленъ и такъ разстроенъ, что, право, едва зналъ, что говорилъ. И съ этимъ лайковая перчатка протянулась къ Гокстсру, въ знакъ дружества.
Грязный кулакъ въ карман молодаго хирурга долженъ былъ разжаться и выйдти изъ засады безоружнымъ. Бдный ученикъ Сент-Бартоломью чувствовалъ, какъ горяча его рука, кладя ее на руку Пена, и, увы! какъ черна… она оставила черные слды на перчатк Пена: онъ самъ видлъ ихъ… Ему бы хотлось скомкать эту перчатку и бросить ее въ ласково-улыбавшееел лицо Пена, ему бы хотлось тутъ же, на поприщ, доказать Фанни и цлой Англіи, кто изъ двухъ лучше: онъ ли, Сэмъ Гокстеръ изъ Сент-Бартоломью, или этотъ зубоскалъ-денди?
Пенъ взялъ съ величайшимъ радушіемъ стаканъ — ему было все-равно, что бы въ немъ ни было — онъ былъ радъ выпить посл дамъ, и онъ наполнилъ стаканъ тепленькимъ пивомъ, которое объявилъ отличнымъ, и выпилъ радушно за здоровье общества.
Пока онъ пилъ и разговаривалъ съ такою любезностью, прошла мимо его молодая дама, въ свжемъ свтло-лиловомъ плать, съ блымъ парасолемъ, подбитымъ розовымъ, въ прелестнйшихъ лиловыхъ ботинкахъ, опираясь на руку дюжаго джентльмена съ усами.
Она стиснула кулачокъ и мимоходомъ взглянула искоса на Пена. Усатый кавалеръ ея весело расхохотался. Онъ также сняла, шляпу дамамъ Кеба No 2002. Вы бы должны были видть, какъ глазки Фанни Больтонъ устремились вслдъ за лиловою дамой. Лишь только Гокстеръ замтилъ это направленіе, глазки Фанни перестали смотрть на лиловую нимфу, и направились прямо въ глаза Сэма Гокстера, съ самымъ безхитростнымъ и добродушнымъ выраженіемъ.
— Какая хорошенькая! воскликнула Фанни, — И какъ мило одта! Замтили вы, мистеръ Сэмъ, какія маленькія, маленькія ручки?
— Это былъ капитанъ Стронгъ, сказала мистриссъ Больтонъ,— а вотъ ужь не знаю, кто съ нимъ дама?
— Сосдка моя по деревн, миссъ Эмори, отвчалъ Артуръ.— Дочь леди Клеврингъ. Вдь вы часто видли сэра Фрэнсиса въ Шеффердс-Инн, мистриссъ Больтонъ?
На основаніи его словъ, Фанни тотчасъ же составила полный романъ въ трехъ частяхъ: любовь, неврность, великолпная свадьба въ церкви Св. Георгія на Гановер-Сквер, двушка съ убитымъ сердцемъ, и Сэмъ Гокстеръ не былъ героемъ этой повсти, бдный Сэмъ, который вытащилъ между-тмъ превонючую сигару и дымилъ подъ самымъ носикомъ Фанни.
Посл того, что этотъ проклятый денди Пенденнисъ подошелъ къ его обществу и оставилъ его, солнце потускло для Сэма Гокстера и небеса омрачились. Значки не имли для него привлекательности, а горькое пиво казалось горячимъ и негоднымъ, словомъ, свтъ для него перемнился. У него былъ въ карман жестяной пистолетикъ для стрльбы горохомъ, для увеселенія дамъ на обратномъ пути. Онъ и не вынималъ его, забылъ о его существованіи, пока другой какой-то шутникъ не пустилъ цлаго залпа гороха въ кислую физіономію Сэма, на этотъ салютъ, посл нсколькихъ означавшихъ изумленіе годдемовъ, онъ разразился свирпымъ и сардоническимъ хохотомъ.
Но Фанни была до крайности мила во всю дорогу домой. Она ласкалась къ Сэму, улыбалась ему и кокетничала съ нимъ. Она смялась очаровательнымъ смхомъ, восхищалась всмъ, вынула изъ коробочки паяццика и была такъ благодарна Сэму. Когда они пріхали домой и мистеръ Гокстеръ, все еще мрачный и сердитый, морозно прощался съ нею, она залилась слезами и сказала ему, что онъ гадкая и злая тварь.
На это, со взрывомъ чувствъ, почти столь же трогательнымъ, какъ у Фанни, молодой врачъ обхватилъ двушку обими руками, клялся, что она ангелъ, а онъ ревнивая скотина, сознался что онъ ея не стоитъ, и не имлъ никакого права ненавидть Пенденниса, просилъ, умолялъ ее сказать еще разъ, что она… что она что такое? Конецъ вопроса и отвтъ Фанни были произнесены устами, столь близкими другъ отъ друга, что постороннему было ршительно невозможно разслушать ихъ слова. Мистрисъ Больтонъ сказала только ‘Полноте, мистеръ Г., безъ глупостей, прошу покорно, вы просто были злодй, что такъ жестоко обошлись съ Фанни, да’.
Разставшись съ No 2002, Артуръ пошелъ засвидтельствовать свое почтеніе карет, въ которой, подл своей мама, сидла уже лиловая сочинительница Mes Larmes. Неутомимый майоръ Пейденнисъ былъ съ леди Клеврингъ, а козлы занималъ молодой Франкъ, подъ надзоромъ капитала Стронга.
Множество денди и людей нкоторой извстной фешонэбльности, военныхъ франтовъ, молодыхъ различныхъ чиновниковъ, словомъ, скоре мужскихъ, чмъ дамскихъ собесдниковъ, собралось около остановившейся на холмик кареты. Оли разговаривали съ миледи и миссъ Эмори, предлагали послдней шутливые пари и бесдовали съ ней очень-вольно. Они указывали ей кто былъ на пол: и эти ‘кто’ были невсегда такіе, чтобъ съ ними можно было ознакомливать молодую двицу.
Когда Пенъ приблизился къ карет леди Клеврингъ, ему пришлось протолкаться черезъ эту толпу щеголей, любезничавшихъ съ миссъ Эмори, которая кивала ему и подзывала къ себ очаровательными сигналами.
Je l’ai vue сказала она, elle а de bien beaux yeux, vous tes un mon sire!
— Почему чудовище? возразилъ со смхомъ Пенъ: — Honni soit qui mal y pense. Моя молодая пріятельница въ томъ кеб защищена, какъ только можетъ быть защищена двушка въ христіанскомъ мір. Съ одной стороны подл нея мама, а съ другой — женихъ. Можетъ ли случиться что-нибудь дурное съ двушкой, окруженной такими лицами?
— Нельзя знать, что можетъ и чего не можетъ случиться, сказала миссъ Біанка пофранцузски: — когда двушка склонна къ чему-нибудь и когда ее преслдуетъ такое злое чудовище какъ вы. Вообразите, полковникъ, я сейчасъ видла monsieur вашего племянника, подл одного кеба съ двумя дамами и кавалеромъ, и какимъ кавалеромъ! Они ли морскіе раки и смялись, какъ смялись!
— Мн не показалось, чтобъ кавалеръ смялся, возразилъ Пенъ: — А что до раковъ, я думаю, онъ радъ бы быль проглотить меня вмсто морскаго рака. Онъ такъ стиснулъ мн руку, что я думаю, на ней остались синяки. Онъ молодой хирургъ, и изъ Клевринга. Помните вы въ Гай-стрит позолоченную ступку съ пестомъ?
— Если онъ примется лечить васъ, когда вы заболете, то отправитъ васъ на тотъ снгъ, и вы этого стоите, потому-что вы чудовище!
Частое употребленіе слова чудовище не понравилось Пену:— ‘Она говоритъ объ этихъ вещахъ черезчуръ-легко, подумалъ онъ. Еслибъ я былъ чудовище, какъ она выражается, она бы и приняла меня какъ чудовище. Не такъ должна говорить и думать англійская двушка. Лаура бы этого не сказала, слава Богу’. И при этой мысли лицо его омрачилось.
— О чемъ вы думаете? Ужь не намрены ли вы bouder? Майоръ, побраните хорошенько вашего племянника: онъ вовсе меня не забавляетъ. Онъ ble какъ капитанъ Крженбюри.
— Что вы говорите обо мн, миссъ Эмори? сказалъ поименованный ею капитанъ, оскаля зубы: — Если что-нибудь хорошее, то скажите поанглійски, потому-что я не понимаю, когда говорятъ пофранцузски такъ чертовски-скоро.
— Хорошаго тутъ ничего нтъ, Крэккъ, сказалъ товарищъ Крженбюри, капитанъ Клинкеръ.— Пойдемъ-ка лучше, чмъ портить дло. Говорятъ, что Пенденнисъ сильно ухаживаетъ за нею.
— Я слыхалъ, будто онъ чертовски-уменъ, вздохнулъ Крженбюри:— Леди Віолетта Леби говоритъ это. Онъ написалъ что-то, романъ или поэму, или что-то въ этомъ род, и онъ пишетъ эти чертовски-умныя вещи въ газетахъ, знаешь дэмми… Желалъ бы и я быть такимъ умникомъ, Клинкеръ.
— Ужь до этого теб не дожить Крэккъ, я не съумю написать хорошую книгу, а сочинилъ бы препорядочную о Дерби. Что за олухъ Клеврингъ! А бегума! Я люблю эту бегуму. Она стоитъ десятерыхъ такихъ, какъ ея дочка. И какъ она была рада, что она выиграла въ лоттерею!
— А что, надеженъ Клеврингъ насчетъ платежа, а? спросилъ капитанъ Крженбюри.
— Надюсь, отвчалъ его пріятель, и они исчезли въ толп.
Передъ окончаніемъ увеселеній того дня подходило къ карет леди Клеврингъ много другихъ ея знакомыхъ, которые болтали съ нею и ея дочерью. Добрая леди была въ самомъ веселомъ расположеніи духа, смялась и шутила, по своему обыкновенію, предлагала своимъ постителямъ освженія, пока не опорожнились ея обширныя корзины съ разными състными припасами и бутылками, и пока прислуга ея не разгорячилась, какъ обыкновенію разгорячается прислуга въ день Дерби.
Майоръ замчалъ, что нкоторые изъ подходившихъ бросали на миледи взгляды довольно-странные и значительные. ‘Какъ легко она это принимаетъ!’ шепнулъ одинъ джентльменъ другому. ‘Бегума слплена изъ денегъ’, отвчала, его пріятель, ‘Какъ легко она принимаетъ что?’ подумала, старый Пенденнисъ. ‘Разв кто-нибудь проигралъ деньги?’ Леди Клеврингъ говорила, что она такъ счастлива, потому-что сэръ Фрэнсисъ общалъ ей въ то утро не держать на скачк пари.
Мистеръ Вельборъ, деревенскій сосдъ Клевринговъ, прошелъ въ это время мимо кареты, но бегума подозвала его назадъ и выговаривала ему, зачмъ онъ не узнатъ старыхъ друзей? и почему не пришелъ къ ней прежде? и почему не пришелъ закусить? Миледи была въ большомъ восхищеніи, она сообщила ему и разсказала всмъ, что выиграла пять фунтовъ въ лоттерею. При этой новости мистеръ Вельборъ посмотрлъ на нее такъ значительно и такъ грустно, что майоромъ Пенденнисомъ овладла боязнь. ‘Ему, видите ли, надобно посмотрть за лошадьми, и почему такъ долго не приводятъ ихъ эти негодяи-жокеи’. Когда майоръ возвратился, его всегда улыбающаяся и осклабленная физіономія была омрачена какимъ-то горемъ. ‘Что съ вами сдлалось, майоръ?’ спросила добрая бегума. Майоръ отвчалъ, что у него голова разболлась отъ усталости и солнца. Карета покатилась назадъ въ Лондонъ и была однимъ изъ блистательнйшихъ экипажей этой огромной и живописной процесіи. Подгулявшіе кучера неслись молодецки по лугу, сопровождаемые удивленіемъ пешеходовъ, ироническими криками маленькихъ одноколокъ и таратаекъ, и громкими годдемами рыдвановъ, на которые налетали неосторожные форрейторы. Веселая бегума, раскинувшись на великолпныхъ подушкахъ, была олицетвореніемъ добродушія и самодовольствія, прелестная Сильфида улыбалась съ томнымъ изяществомъ. Много семействъ тряслось на телегахъ и много дешевыхъ денди возвращалось домой на усталыхъ наемныхъ клячахъ, вс они любовались экипажемъ и сидвшими въ немъ, и помышляли, какъ они должны быть счастливы! Стронгъ сидлъ на козлахъ, покрикивая величавымъ голосомъ толп и кучерамъ. Юный Франкъ былъ взятъ въ карету и спалъ подл майора, вслдствіе бражничанья и шампанскаго.
Майоръ разбиралъ, между-тмъ, самъ съ собою новости, сдлавшія его такимъ серьзнымъ: ‘Если сэръ Фрэнсисъ станетъ продолжать на такой ладъ, думалъ онъ: — этотъ пьяный чертенокъ будетъ такимъ же банкротомъ, какъ были его отецъ и ддъ’ Состояніе бегумы не выдержитъ такихъ кровопусканій — никакое состояніе не выстоитъ противъ нихъ: она уже разъ шесть платила его долги. Еще нсколько лтъ, скачокъ и нсколько проигрышей въ род сегодняшняго — и она разорена.’
— Какъ вы думаете, мама, не можемъ ли мы устроить скачки въ Клевринг? спросила миссъ Эмори.— Да, намъ бы надобно было возобновить ихъ! Въ старинныя, добрыя старинныя времена въ Клевринг были скачки. Вдь это древнее національное увеселеніе, знаете, у насъ былъ бы клеврингскій балъ, и танцы для поселянъ, и разныя сельскія забавы въ парк. О, это было бы прелестно!
— Да, превесело, отвчала мама.— Не правда ли, майоръ?
— Скачки — очень-разорительная забава, любезная леди, отвчалъ майоръ, съ такимъ печальнымъ лицомъ, что бегума начала трунить надъ нимъ и спрашивала, не проигралъ ли онъ какого-нибудь пари на скачк?
Посл сна, длившагося часа полтора, наслдникъ баронетства началъ обнаруживать признаки пробужденія, потягиваясь юношескими руками по лицу майора и толкнувъ раза два колни сестрицы, сидвшей съ нимъ vis—vis. Когда милый мальчикъ совершенно оправился, онъ началъ бойкій разговоръ.
— Слушайте, ма, я вдь въ этотъ разъ ходилъ туда и смастерилъ штуку.
— Куда ходилъ и что смастерилъ, милый Фрэнки?
— Много ли составитъ семнадцать полкронъ? Два фунта и полкроны, такъ вдь? Мн въ нашей лоттере достался Бораксъ, но я купилъ Подасокуса и Модника у Леггэта-младшаго за два пирожка и бутылку джинджер-бира.
— Ахъ ты негодный игрочишка! Какъ ты смешь начинать такъ рано? воскликнула миссъ Эмори.
— А тебя кто спрашиваетъ? возразилъ братецъ.— Разв кто-нибудь спрашивается вашего позволенія, миссъ? И слушайте, мы…
— Ну, что такое, Фрэнки, милый?
— Вы разсердитесь, я знаю, и онъ расхохотался: — а сказать вамъ кое-что?
Бегума изъявила желаніе знать кое-что, и сынъ и наслдникъ ея продолжалъ:
— Когда мы пошли вмст со Стронгомъ на большую галерею посл скачки, и я разговаривалъ съ Леггэтомъ-младшимъ, который былъ тамъ съ своимъ губернаторомъ, я видлъ, что на смотрлъ свирпо какъ медвдь. И знаете, ма, Леггэтъ-младшій сказалъ мн, что онъ слышалъ отъ своего губернатора, будто на проигралъ семь тысячъ на пари за любимую лошадь. Я никогда не стану держать пари за любимую лошадь, когда пріиду въ возрастъ, о, никогда! Нтъ, нтъ, пусть меня повсятъ, если я это сдлаю… да оставьте меня въ поко, Стронгъ!
— Капитанъ Стронгъ! Капитанъ Стронгъ! не-уже-ли это правда? закричала несчастная бегума.— Такъ сэръ Фрэнсисъ опять бился объ закладъ? Онъ общалъ мн не длать этого. Далъ мн честное слово не длать этого.
Стронгъ слышалъ съ козелъ конецъ рчи молодаго Клевринга и тщетно старался остановить его несчастный языкъ.
— Я боюсь, что это правда, мэмъ, отвчалъ онъ, обернувшись, къ ней.— Я огорченъ этимъ столько же, какъ вы сами. Онъ далъ и мн такое же общаніе, какъ вамъ, но что съ нимъ длать? Игра свыше его силъ! его ничто не можетъ остановить.
Леди Клеврингъ залилась слезами. Она оплакивала свою горькую участь, какъ несчастнйшая изъ женщинъ. Она объявила, что разведется съ мужемъ и не станетъ больше платить долговъ этого неблагодарнаго человка. Она разсказала, со слезливою бглостью, исторій двадцать, къ-сожалнію, слишкомъ-справедливыхъ, о томъ, сколько разъ мужъ е обманывалъ и какъ постоянно она его поддерживала и выручала. И въ такомъ горестномъ состояніи, пока юный Франкъ думалъ о двухъ выигранныхъ имъ гинеяхъ, а майоръ соображалъ въ омраченномъ ум, не лучше ли ему отказаться отъ нкоторыхъ плановъ, великолпный экипажъ подкатилъ къ дому бегумы на Гросвенор-Плес. Праздношатающіеся и мальчишки, какъ водится, по окончаніи скачекъ Дерби, толкались около ршетки, они встртили экипажъ восклицаніями и закидывали выходившимъ изъ него счастливцамъ.
— И для сына этого человка я должна быть нищею! сказала Біанка, дрожа отъ злости, когда поднималась но лстниц, опираясь на руку майора: — для этого обманщика… для этого шулера… для этого лгуна… этого грабителя женщинъ!
— Успокойтесь, моя милая миссъ Біанка, говорилъ ей старый джентльменъ: — прошу васъ, успокойтесь. Съ вами поступили, конечно, самымъ жестокимъ и несправедливымъ образомъ. Но помните, что во мн вы имете всегда неизмннаго друга, и положитесь на старика, который всми силами старается служить вамъ.
И когда миссъ Біанка и подающій блистательныя надежды наслдникъ дома Клевринговъ ушли въ свои спальни, остальныя три лица изъ общества, здившаго въ Ипсомъ, остались еще нсколько времени въ серьзномъ совщаніи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ВОСЬМАЯ.
Объясненія.

Около года, какъ читатель могъ замтить, прошло посл событія, описаннаго нами за нсколько страницъ назадъ. Трауръ Артура приходилъ къ концу. Особа его подверглась нкоторымъ пріятнымъ перемнамъ. Парикъ былъ отложенъ въ сторону и собственные его волосы, хотя нсколько пордвшіе посл болзни, предъявились снова на созерцаніе публики. Кром-того, онъ имлъ честь явиться ко двору въ мундир корнета клеврингской конной милиціи: онъ былъ представленъ маркизомъ Стейне.
Этого представленія майоръ Пенденнисъ требовалъ съ особенною настойчивостью. Онъ и слышать не хотлъ, чтобъ прошелъ цлый годъ безъ этого церемоніала, необходимаго англійскому джентльмену. Майоръ полагалъ, что племянникъ его долженъ принадлежать какому-нибудь боле-избранному клубу, чмъ Мегатеріумъ, онъ объявлялъ въ свт всмъ своимъ знакомымъ, что состояніе его племянника оказалось ниже его ожиданій, и что у него дохода меньше полуторы тысячи фунтовъ.
Состояніе Артура Пенденниса, эсквайра, записано въ свт этою цифрой. Издатели начали уважать его еще больше прежняго и даже многія нжныя матери удостоили его особеннаго вниманія. Если хорошенькія дочери ихъ могутъ по всмъ правамъ разсчитывать на боле-блестлщія партіи, то все-таки и онъ недурной женихъ для некрасивыхъ: если блестящая и ослпительная Майра должна подхватить на удочку молодаго лорда, то бдненькая Беатриса, у которой одно плечо выше другаго, должна прицпиться къ какому-нибудь уроду, и почему бы Артуру Пендеввису не быть опорою ея въ жизни? На первую же зиму вступленія Пена въ обладаніе Фероксомъ, мистриссъ Гоксби, пригласивъ къ себ въ деревню мистера Пенденниса, нашла, что для ея Беатрисы чрезвычайно-полезно учиться у него бильярдной игр, а также, она не позволяла ей кататься ни съ кмъ другимъ въ маленькой коляск, потому-что мистеръ Пенденнисъ литераторъ и Беатриса равномрно занималась литературой, наконецъ она объявила, что этотъ молодой человкъ, по наущенію своего отвратительнаго стараго дяди, поступилъ самымъ безчестнымъ образомъ съ ея дочерью, играя ея чувствами. Дло въ томъ, что нашъ старый джентльменъ зналъ характеръ мистриссъ Гоксби, и то, какъ безбожно она окручиваетъ неосторожныхъ молодыхъ людей, а потому онъ пріхалъ за племянникомъ и насильно увезъ его изъ непосредственныхъ когтей мистриссъ Гоксби, хотя и не изъ-подъ вліянія ея языка. Старшій Пенденнисъ хотлъ, чтобъ Артуръ провелъ Рождество въ Клевринг, куда перехало семейство баронета, но у молодаго человка не стало на это духу: Клеврингъ былъ слишкомъ-близокъ отъ бднаго стараго Ферокса, столь полнаго грустныхъ воспоминаній.
Мы упустили изъ вида Клевринговъ до появленія ихъ на поприщ ипсомской скачки, теперь мы дадимъ о нихъ маленькій отчетъ за этотъ промежутокъ времени. Въ-теченіе прошлаго года свтъ не быль ласковъ ни къ одному члену этого семейства. Леди Клеврингъ, одна изъ добрйшихъ женщинъ, какія когда-либо ли съ аппетитомъ хорошіе обды, или коверкали королевско-англійскій языкъ — должна была переносить постоянныя семейныя огорченія, подвергавшія тяжкому испытанію ея добродушіе и аппетитъ, домашніе споры и огорченія длали иногда безплодными вс усилія самаго лучшаго французскаго повара и отъ нихъ было жестко на самой комфортэбльной соф: — ‘Я бы лучше ла рпу, Стронгъ, за десертомъ, чмъ этотъ ананасъ и весь виноградъ изъ Клеврингъ, говорила бдная леди Клеврингъ, глядя на свой столъ и открывая сердце своему врному другу: ‘если бъ я могла имть хоть немножко покоя. Охъ! въ тысячу разъ была я счастливе вдовою, и прежде, чмъ мн достались вс эти деньги!’
И дйствительно, семейство Клевринговъ пошло по ложной дорог и не получило ни отрады, ни значенія въ свт, ни благодарности за свое гостепріимство, ни добраго расположенія со стороны тхъ, кого оно угощало. Успхъ ихъ перваго лондонскаго сезона былъ сомнителенъ, паденіе — громогласно.— ‘Человческаго терпнія не хватитъ съ этимъ сэромъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ’, говорили люди: ‘Онъ слишкомъ-безнадежно низокъ, глупъ и безчестенъ. Нельзя опредлить, что именно, но на этомъ дом и его entourage лежитъ какое-то пятно. Кто эта бегума съ своими деньгами и неправильнымъ произношеніемъ, и откуда она взялась? Что за необычайный маленькій образчикъ наглости ея дочка, съ своими французскими граціями и отважнымъ жеманствомъ? съ нею ршительно нельзя позволить знаться благовоспитаннымъ англійскимъ двушкамъ! И что за странный народъ окружаетъ ихъ! Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ игрокъ и явно живетъ въ обществ шулеровъ и негодяевъ. Гэли Клинкеръ, знавшій его прежде, говоритъ, что онъ не только мошенничалъ въ картахъ, но и трусилъ на дуэли. Съ чего это вздумалось леди Рокминстеръ поднимать ихъ?’ И дйствительно, посл перваго же сезона леди Рокминстеръ, ‘поднявшая’ леди Клеврингъ, придавила ее, важныя леди не хотли брать своихъ дочерей на ея вечера, бывавшіе у Клевринговъ молодые люди вели себя съ самою неприличною безцеремонностью и презрительною фамильярностью: и бдная леди Клеврингъ нашлась вынужденною принимать у себя ‘сволочь’, потому-что знать не хотла къ ней здить.
Она не имла ни малйшаго недоброжелательства къ такъ-называемой въ нашемъ обществ ‘сволочи’, не гордилась собою и не считала себя лучше своихъ ближнихъ, но она повиновалась приказаніямъ, даннымъ ей при вступленіи въ общество ея свтскою крестною матерью: она охотно желала быть знакома со знакомыми этихъ дамъ и приглашать тхъ, кого он приглашали. Какъ мы уже прежде сказали, покинуть возлюбленную легко, а быть ею покинутымъ — тяжко: такъ же точно вы можете отказаться отъ общества безъ всякой муки, и скоре почувствуете еще облегченіе при разставаньи, но горько и больно вамъ, когда общество отказывается отъ васъ.
Мы упомянули объ одномъ фешонэбльномъ молодомъ человк, отъ котораго можно было ожидать, что онъ останется врнымъ изъ всей толпы неврныхъ, и дйствительно, такимъ оказался пріятель нашъ, Гарри Фокеръ, эсквайръ. Но онъ повелъ дла свои неблагоразумно, и несчастная страсть, открытая сначала Пену, сдлалась извстною и смшною въ цломъ город, дошла до слуха его нжной и слабой матери, и наконецъ о ней узналъ его лысый и непреклонный родитель.
Когда мистеръ Фокеръ извстился объ этихъ непріятныхъ новостяхъ, произошла между нимъ и его сыномъ горестная и бурная сцена, кончившаяся изгнаніемъ маленькаго джентльмена изъ Англіи на цлый годъ, съ самымъ положительнымъ приказаніемъ: воротиться по истеченіи этого срока и немедленно жениться на кузин, или удалиться съ тремя стами фунтовъ дохода и не видть больше въ глаза ни родителя, ни пивоварни. Вслдствіе этого ухалъ мистеръ Гарри Фокеръ, увезя съ собою печаль и кручину, которыя проходятъ безпошлинно черезъ самыя строгія таможни и сопровождаютъ изгнанника всюду. Съ такимъ крепомъ на глазахъ, мистеру Фокеру даже Парижскій Бульваръ показался унылымъ, а небо Италіи — чернымъ.
Этотъ годъ былъ несчастнымъ для сэра Фрэнсиса Клевринга и описанныя въ предъидущей глав событія доканали его. Въ этотъ годъ, какъ припомнятъ любители скачекъ, выиграла призъ лошадь лорда Гарроугилля, Подасокусъ — милордъ былъ классическій молодой вельможа и далъ своему коню названіе изъ ‘Иліады’ — къ отчаянію всхъ знатоковъ, которые произносили имя побдоноснаго четвероногаго на разные необыкновенные манеры, и которые держали сторону Боракса, оказавшагося совершенно-незамтнымъ на скачк Дерби. Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, весьма-короткій пріятель съ самыми записными любителями, имлъ, разумется, бездну ‘свдній’, а потому смло держалъ по десяти и тридцати противъ одного, противъ выигравшей лошади, и ставилъ большіе пари за любимаго коня: результатомъ всего этого, какъ сынъ его весьма-врно сообщилъ бдной леди Клеврингъ, былъ проигрышъ семи тысячъ фунтовъ.
Ударъ этотъ былъ жестокъ для доброй леди, которая столько разъ платила долги своего мужа, столько разъ получала его клятвы и общанія исправиться, столько разъ удовлетворяла его ростовщиковъ и барышниковъ, устроила и отдлала ему домъ въ деревн и город, и теперь, наконецъ, должна была жертвовать еще огромною суммой, по милости его низкаго малодушія.
Мы уже описали выше, какъ старшій Пенденнисъ сдлался совтникомъ семейства Клевринговъ, и, въ своемъ качеств друга дома, прошелъ чрезъ вс его комнаты и даже видлъ тотъ темный чуланчикъ, который есть у каждаго изъ насъ, и въ которомъ, какъ увряетъ пословица, запертъ фамильный скелетъ. О денежныхъ длахъ баронета майоръ не могъ знать, потому-что и самъ Клеврингъ не зналъ ихъ, и скрывалъ отъ себя и отъ другихъ въ такой безнадежной путаниц лжи, что никакой стряпчій или длецъ не добился бы тутъ толка. Но касательно леди Клеврингъ майоръ зналъ несравненно-больше, и когда ее постигло бдствіе при Дерби, онъ взялъ на себя узнать въ совершенной подробности вс ея денежныя средства, какія у нея только были, теперь онъ зналъ въ-точности, до чего простирались частыя пожертвованія вдовы Эмори ради ея теперешняго супруга.
Онъ не скрывалъ — и этимъ пріобрлъ большую милость миссъ Біанки — своего убжденія, что дочь леди Клеврингъ очень-пострадала отъ ея втораго замужства и отъ родившагося у нея сына: въ разговорахъ леди Клеврингъ онъ явно намекалъ, что дочь ея должна бы получить лучшую долю изъ материнскаго состоянія. Мы говорили прежде, какъ онъ далъ понять леди Клеврингъ, что ему извстны вс подробности ея прежней несчастной исторіи, такъ-какъ онъ былъ въ Индіи въ то время, когда… когда случились горестныя происшествія, кончившіяся разлученіемъ ея съ первымъ мужемъ. Онъ могъ указать ей, гд найдти калькуттскую газету, заключавшую въ себ описаніе суда надъ Эмори, и бегума была ему очень-благодарна за его молчаніе и храненіе ея тайны и за постоянную дружбу къ ея семейству.
— Свои виды, милая леди Клеврингъ, отвчалъ онъ на это:— я могъ имть свои виды. У каждаго изъ насъ есть свои виды и я не скрою отъ васъ, что мои состояли въ желаніи женить моего племянника на вашей дочери.
На это леди Клеврингъ, можетъ-быть, нсколько удивленная, что майоръ избираетъ ея семейство для союза съ своимъ, изъявила свое искреннее согласіе.
Но онъ сказалъ ей откровенно, — ‘Милая леди Клеврингъ, у моего мальчика всего — на-все пять-сотъ фунтовъ дохода, и жена, которой все состояніе не превышаетъ десяти-тысячъ фунтовъ, не можетъ его поправить. Позвольте вамъ сказать, мы бы могли пристроить его лучше, онъ малый сметливый и осторожный, уже перебсившійся (съ весьма-хорошими способностями и кучей честолюбія) и онъ намренъ выиграть въ свт женитьбой. Еслибъ захотли вы и сэръ Фрэнсисъ — а сэръ Фрэнсисъ, ручаюсь головою, не откажетъ вамъ ни въ чемъ — то могли бы доставить Артуру возможность выдвинуться значительно въ свт и дать ходъ всмъ его достоинствамъ. Къ-чему, напримръ, служитъ сэру Фрэнсису его мсто въ Парламент, когда онъ едва тамъ показывается и не сметъ разинуть рта? Мн говорилъ одинъ джентльменъ, который слыхалъ моего малаго въ Оксбридж, что онъ былъ тамъ славнымъ ораторомъ, клянусь Юпитеромъ! и если ему разъ вставить ногу въ стремя и подсадить его, онъ, конечно, будетъ въ томъ непослднимъ, мэмъ. Я слдилъ за нимъ и, кажется, знаю его достаточно-хорошо. Онъ слишкомъ-лнивъ, небреженъ и горячъ, чтобъ хать все трушкомъ и добраться до мста при конц жизни, какъ ваши адвокаты! Но дайте ему тронуться хорошенько, дайте ему хорошихъ друзей и случай — и я ручаюсь, что онъ составитъ себ имя, которымъ будутъ гордиться его потомки. Я не вижу, для подобнаго ему малаго, другаго средства выбраться на дорогу, какъ благоразумно женившись, не на нищей наслдниц, чтобъ сидть всю жизнь на жалкихъ полутор-тысячахъ фунтовъ въ годъ, но найдти себ жену, которой онъ можетъ помочь, и которая ему можетъ помочь въ свт, которой онъ дастъ хорошее имя и положеніе въ награду за выгоды, полученныя отъ нея. Для васъ лучше имть зятя порядочнаго человка, чмъ держать въ Парламент вашего мужа, отъ котораго нтъ добра ни ему самому, ни кому бы то ни было: и вотъ, моя добрая леди, почему я вами интересуюсь и предлагаю вамъ то, что, по-моему, выгодно для обихъ сторонъ.
— Вы знаете, я смотрю на Артура, какъ-будто онъ уже въ нашемъ семейств, майоръ. Онъ приходитъ и уходитъ когда хочетъ, и чмъ больше я думаю о его милой покойной матери, тмъ больше вижу, что мало такихъ добрыхъ, что нтъ никого, кто бы ко мн былъ такъ добръ, какъ она. Право, я плакала, когда узнала о ея смерти, и готова была бы надть за нее трауръ, да только черное мн не къ лицу. И я знаю, на комъ покойница хотла женить его — на Лаур, которую такъ любитъ старая леди Рокминстеръ, и немудрено. Она — двушка лучше моей. Я знаю ихъ обихъ. Моя Бетси, то-есть Біанка, немного дала мн радости, майоръ, Пенъ долженъ бы жениться на Лаур.
— Жениться съ пятью-стами въ годъ! Моя милая, добрая душа, въ своемъ ли вы ум! возразилъ майоръ Пенденнисъ.— Подумайте лучше о моихъ словахъ. Не длайте ничего въ длахъ съ вашимъ злосчастнымъ мужемъ, непосовтовавшись со мною, я помните, что старый Пенденнисъ вамъ всегда другъ.
За нсколько времени до этого, дядя Пена разговаривалъ въ томъ же род съ миссъ Эмори. Онъ доказалъ ей выгоды замужства, которое хотлъ устроить, и ручался ей, что нтъ ничего въ жизни лучше брака на взаимныхъ выгодахъ. ‘Посмотрите на браки по страсти, мое милое молодое твореніе. Браки по страсти нердко кончаются ссорами впослдствіи: двушка, которая убгаетъ изъ родительскаго дома въ Гринта-Гринъ съ Джекомъ, посл непремнно убжитъ въ Швейцарію съ Томомъ. Въ женитьб главное дло быть другъ другу полезнымъ. Жена доставляетъ средства, а мужъ извлекаетъ изъ нихъ пользу для обоихъ, жена покупаетъ лошадь, а мужъ сдлаетъ ее и выигрываетъ призъ. Вотъ что я называю толковымъ бракомъ. Чета, подобранная такимъ-образомъ, всегда найдетъ о чемъ поговорить между собой. Еслибъ вамъ пришлось бесдовать съ самимъ Купидономъ, еслибъ Біанка и Пенъ были Купидономъ и Психеей, клянусь честью, они начали бы звать черезъ нсколько вечеровъ, еслибъ у нихъ не были другаго предмета для разговоровъ, какъ сантиментальничанье’.
И миссъ Эмори была не прочь отъ Пена, пока лучшаго жениха не было въ виду. И сколько другихъ молодыхъ двицъ походитъ на нее? И много ли сантиментальныхъ фирмъ спасается отъ банкрутства? И сколько героическихъ пассій переходитъ въ равнодушіе, или кончается паденіемъ?
Такіе философическіе взгляды майоръ Пенденнисъ постоянно старался внушать Пену, а тотъ былъ малый такого рода, что могъ находить хорошее въ обихъ сторонахъ этого вопроса: онъ постигалъ сантиментальную жизнь, которая была совершенно вн понятій стараго майора, и могъ также понимать практическую и приладиться къ ней, или думать, что сможетъ къ ней приладиться. Такимъ-образомъ случилось, что въ слдующую весну, посл смерти матери, Пенъ быль значительно подъ вліяніемъ совтовъ дяди и освоился какъ-нельзя-лучше въ дом леди Клеврингъ, небудучи искателемъ руки миссъ Эмори, онъ какъ-будто былъ принятъ ею. Молодые люди были очень-коротки между собою, безъ особенной сантиментальности, и сходились и расходились совершенно-дружелюбно. ‘И я’, думалъ Артуръ Пенденнисъ, ‘тотъ самый человкъ, который, восемь лтъ тому назадъ, имлъ une grande passion, и въ прошломъ еще году былъ вогнанъ въ горячку молоденькою двочкой!’
Да, это былъ тотъ самый Пенденнисъ, и время доставило ему, какъ и всмъ намъ, свои обычныя слдствія — утшеніе и развитіе. Въ-сущности, мы измняемся очень-мало. Когда мы говоримъ, что такой-то или такая-то уже не т, какими мы ихъ знали въ юности, и замчаемъ (для оплакиванія) перемны въ нашихъ друзьяхъ, мы, можетъ-быть, не разсчитываемъ, что обстоятельства только вывели наружу таившіяся въ нихъ добрыя или дурныя качества, а не создали ихъ. Себялюбивая вялость сегодняшняго обладанія у многихъ людей есть только послдствіе вчерашняго себялюбиваго пылкаго домогательства, презрніе и усталость — только утомленіе больной алчности, пресыщенной удовольствіемъ, нравственныя перемны подобныхъ людей походятъ на ихъ сдины и морщины. То, что теперь бло какъ снгъ, было нкогда черно какъ смоль, то, что сегодня обрюзглая тучность, было за немногіе годы кипучимъ розовымъ здоровьемъ, та спокойная усталость, снисходительная, уступчивая и обманутая въ ожиданіяхъ, была за нсколько лтъ честолюбіемъ бшенымъ, неукротимымъ и улегшимся въ покорный отдыхъ только посл тяжкой борьбы и многихъ пораженій. Счастливъ тотъ, кто уметъ великодушно переносить неудачу и отдавать свой сломанный мечъ побдителю — Судьб, съ сердцемъ мужественнымъ и смиреннымъ!
Не будете ли вы поражены, почтенный читатель, развернувшій эту книгу для минутнаго легкаго чтенія, если вы положите ее случайно на столъ и предадитесь боле-серьзнымъ идеямъ, если пораздумаете, какъ вы, дождавшійся уже своего успха или конечнаго бдствія, возвысившись на жизненной лстниц или, засвъ на мст незамтномъ и безнадежномъ, въ толп, гд вы прошли черезъ бездну борьбы, успха, паденія, раскаянія, намъ только однимъ извстныхъ — если пораздумаете, какъ вы, которые любили пламенно и охлаждались, плакали и смялись снова, и какъ часто! какъ вы, наконецъ, все-таки тотъ же человкъ, тотъ самый Вы, котораго вы припоминаете съ дтства, прежде-чмъ вы пустились плыть но своей жизни! Если плаваніе ваше было благополучно, вы входите въ портъ при пушечной пальб и восклицаніяхъ, и, счастливый капитанъ, вы раскланиваетесь съ юта, и подъ орденомъ на вашей груди сидитъ кручина, о которой никто не знаетъ: или вы потерпли кораблекрушеніе и безнадежно ухватились за носящійся на волнахъ обломокъ, человкъ утопающій и человкъ счастливый думаютъ, вроятно, о родномъ кров и припоминаютъ дни, когда они были дтьми. Одинъ одинокъ на своемъ обломк, вн человческихъ взоровъ, а другой одинокъ, среди рукоплещущей ему толпы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.
Разговоры.

Добрая наша бегума была сначала до того разсержена послднимъ образчикомъ лживости и малодушія своего мужа, что ршительно отказалась помочь сэру Фрэнсису заплатить его долги, она объявила, что разъдется съ нимъ и предоставитъ его послдствіямъ неисправимыхъ пороковъ его. Посл пагубнаго дня скачки Дерби, несчастный игрокъ, былъ въ такомъ состояніи духа, что убгалъ отъ всхъ: и отъ своихъ сотоварищей на скачк, которымъ онъ задолжалъ огромныя пари, безъ средствъ заплатить, и отъ жены, долготерпливаго банкира, на снисходительность котораго онъ основательно боялся разсчитывать. Когда леди Клеврингъ спросила, на другое утро, дома ли сэръ Фрэнсисъ, ей сказали, что онъ не возвращался ночью, а присылалъ кого-то къ своему камердинеру, съ приказаніемъ прислать къ нему платья и письма съ подателемъ. Стронгъ зналъ, что получитъ отъ него сегодня или завтра визитъ или посланіе, и дйствительно, къ нему пришла записка, умолявшая его постить несчастнаго Ф. К. въ гостинниц Шорта, на Блекфрайрс, и спросить тамъ мистера Фрэнсиса. Баронетъ былъ человкъ который начиналъ борьбу съ Фортуною всегда съ того, что убгалъ и прятался. ‘Сапоги’ изъ заведенія мистера Шорта, доставившіе посланіе Клевринга на Гросвенор-Плесъ и принесшіе его дорожную кису, тотчасъ узнали, кто былъ ея хозяинъ и сообщили это свдніе лакею, накрывавшему на столъ для завтрака, тотъ принесъ эти новости въ людскую, откуда он перешли къ мисстриссъ Боннеръ, ключниц и повренной миледи, которая, разумется, сейчасъ же довела ихъ до свднія своей госпожи. И такимъ-образомъ вс въ дом на Гросвенор-Плес знали, что сэръ Фрэнсисъ скрывается подъ именемъ мистера Фрэнсиса въ одной гостинниц на блекфрайрской дорог. Кучеръ сэра Фрэнсиса разсказалъ интересную новость кучерамъ другихъ джентльменовъ, а т сообщили своимъ господамъ у Теттерсалля, гд сообразили весьма-правдоподобно, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ намренъ предпринять ‘путешествіе на Востокъ’.
Число писемъ, на имя сэра Фрэнсиса Клевринга, баронета, прибывшихъ въ тотъ день въ его домъ, было достопримчательно. Французъ-поваръ представилъ миледи свой счетъ, поставщики для ея стола, Джимкрахъ и Файнеръ, продавцы шелковыхъ и галантерейныхъ издлій, и именитая модистка Madame Crinoline, предъявили также свои счеты миледи и миссъ Эмори — и счеты Сильфиды были-таки препорядочно-запутанны.
Подъ-вечеръ слдующаго дня посл Дерби, когда Стронгъ, посл разговора съ баронетомъ въ гостинниц Шорта, гд баронетъ плакалъ и пилъ кюрасо, пришелъ, по своему обыкновенію, на Гросвенор-Плесъ, онъ нашелъ вс эти подозрительные документы разложенными на стол въ кабинет сэра Фрэнсиса. Онъ принялся распечатывать ихъ и перечитывать съ грустною миной.
Мистриссъ Боннеръ, довренная горничная и ключница леди Клеврингъ, нагрянула на него среди этого занятія. Мистриссъ Боннеръ, какъ особа, принадлежащая къ семейству и столь же необходимая миледи, какъ шевалье баронету, была, разумется, на сторон леди Клеврингъ и считала обязанностью быть еще сердите, чмъ сама миледи.
— Она не заплатить, если послушается моего совта, сказала мистриссъ Боннеръ.— Не угодно ли вамъ отправиться назадъ къ сэру Фрэнсису, капитанъ, онъ сидитъ еще въ какой-то таверн и не сметъ показаться на глаза жен, отправиться и сказать ему, что мы не намрены больше платить за него. Мы сдлали изъ него человка, спасли его отъ тюрьмы (и, можетъ-быть, еще кой отъ кого), мы платили безпрестанно его долги, посадили его въ Парламентъ и дали ему домъ въ город и домъ въ деревн, онъ теперь не сметъ показаться! Мы дали ему лошадь, на которой онъ здитъ, обды, которые онъ кушаетъ, и даже платье, что у него на спин, больше мы не намрены давать ему ничего. Наше состояніе, сколько осталось по его милости, будетъ при насъ, и мы не хотимъ разоряться ради этого неблагодарнаго. Мы дадимъ ему столько, чтобъ онъ могъ жить, и бросимъ его — вотъ и все. И вотъ что вы можете сказать ему отъ Сусанны Боннеръ!
Въ это время госпожа Сусанна Боннеръ, услышавъ о приход Стронга, послала за нимъ, и онъ немедленно пошелъ къ ней наверхъ, въ надежд найдти миледи сговорчиве ея наперсницы.
Много разъ ходатайствовалъ онъ у леди Клеврингъ за своего кліента и ему удавалось ходатайство этой доброй души. Онъ ршился попробовать счастья еще разъ. Онъ расписалъ ей самыми живыми красками отчаянное положеніе, въ которомъ нашелъ сэра Фрэнсиса, и уврялъ, что не ручается за послдствія, если онъ не найдетъ возможности заплатить свои долги.
— Что такое? Онъ застрлится, не такъ ли? смялась мистриссъ Боннеръ:— застрлится или заржется? Ха, ха! Да онъ бы лучше этого ничего не могъ сдлать.
Стротъ утверждалъ, что засталъ сэра Фрэнсиса съ бритвами на стол, но на это леди Клеврингъ, въ свою очередь, горько разсмялась.
— Онъ не подниметъ на себя руки, не бойтесь, пока есть еще шиллингъ у бдной женщины. Его жизнь безопасна, капитанъ, можете быть уврены. Охъ, несчастный былъ день, когда мы его увидли въ первый разъ!
— Онъ хуже перваго мужа, кричала наперсница миледи.— Тотъ хоть былъ человкъ, право, бшеный, да хоть не трусъ. Тогда какъ этотъ… Что пользы, если миледи уплатитъ его долги, продастъ свои брильянты, и проститъ его? На будущій годъ онъ будетъ точь-въ-точь такой же. При первомъ же случа онъ обманетъ ее снова, ея деньги только и служатъ на то, чтобъ кормить толпу тунеядцевъ — я говорю не о васъ, капитанъ: вы были для насъ довольно-добрымъ другомъ, лучше, впрочемъ, еслибъ мы васъ никогда не знали.
Капитанъ увидлъ изъ словъ, вырвавшихся у мистриссъ Боннеръ насчетъ брильянтовъ, что добрая бегума можетъ смягчиться хоть еще на одинъ разъ, и что есть еще надежда для его патрона.
— Клянусь честью, мэмъ, сказалъ онъ съ искреннимъ участіемъ къ бдамъ леди Клеврингъ, съ истиннымъ удивленіемъ къ ея неистощимой доброт, и съ чувствомъ, значительно подвинувшимъ впередъ дла его жалкаго патрона:— клянусь честью, все, что вы говорите противъ Клевринга, или что мистриссъ Боннеръ кричитъ противъ меня, совершенно-справедливо, и оба мы не стоимъ больше ничего, для васъ былъ несчастный день, когда вы увидли насъ въ первый разъ. Онъ поступилъ съ вами непростительно, и еслибъ вы не были великодушнйшею и добрйшею изъ женщинъ, для него не было бы спасенія. Но вы не можете допустить, чтобъ отецъ вашего Франка былъ человкомъ осрамленнымъ, и пустить маленькаго Франка въ жизнь съ такимъ пятномъ на его имени. Свяжите его, обяжите его какими угодно условіями и общаніями — ручаюсь, что онъ подпишетъ все.
— И опять обманетъ, прервала мистриссъ Боннеръ.
— И сдержитъ слово на этотъ разъ! воскликнулъ Стронгъ.— Онъ долженъ сдержать его. Еслибъ вы видли, мэмъ, какъ онъ плакалъ! ‘О, Стронгъ, сказалъ онъ мн, я тужу не за себя, а за своего мальчика, за лучшую женщину во всей Англіи, съ которою я такъ низко поступилъ: сознаюсь въ этомъ’. Онъ не хотлъ держать пари на этой скачк, мэмъ, право, не хотлъ. Его втянули обманомъ, вс закладчики были обмануты. Онъ думалъ, что можетъ биться совершенно-безопасно, безъ малйшаго риска. И это будетъ ему урокомъ на всю жизнь. Видть, какъ плачетъ мужчина, о, это ужасно!
— А ему ни почемъ заставлять плакать мою бдную мистриссъ, возразила мистриссъ Боннеръ:— бдная, добрая душа! посмотрите на нее, капитанъ.
— Если въ теб есть душа, Клеврингъ, сказалъ ему Стронгъ, описавъ эту сцену:— ты сдержишь слово на этотъ разъ: не то, клянусь теб небесами, я возстану противъ тебя и разскажу все.
— Что все? закричалъ сэръ Фрэнсисъ, которому посолъ его принесъ всти въ отель Шорта, гд баронетъ плакалъ за ликеромъ.
— Что все? Ты, можетъ-быть, считаешь меня дуракомъ? Разв ты воображаешь, Клеврингъ, что я, проживъ столько на свт, не смотрлъ вокругъ себя? Ты знаешь, что мн стоитъ сказать только слово — и ты завтра же нищій. И не я одинъ знаю твой секретъ.
— Кто же еще? проговорилъ, задыхаясь Клеврингъ.
— Старый Пенденнисъ знаетъ, или я очень ошибаюсь. Онъ узналъ этого человка съ перваго взгляда, когда тотъ ворвался пьяный въ твой домъ.
— Онъ знаетъ?
Баронетъ ударилъ себя по лбу своею слабою рукою.
— О, Стронгъ! Вотъ что длаетъ меня такимъ сумасшедшимъ, вотъ что заставляетъ меня пить, и онъ дрожащею рукою поднесъ стаканъ ликра и выпилъ его: — и жить между ворами. Я знаю, что они плуты. И какъ я могу помочь этому? и я не зналъ этого, пока не увидлъ этого негодяя. Я зналъ объ этомъ столько же, какъ мертвые, и я убгу, уду подальше отъ проклятыхъ адовъ и зароюсь гд-нибудь въ лсу. О! я самый жалкій нищій во всей Англіи! И вотъ какъ, еще съ большимъ изліяніемъ слезъ и криковъ, этотъ безсильный мотъ оплакивалъ свою несчастную судьбу.
Дурной втеръ тотъ, который не надуетъ добра никому, говоритъ пословица. Вслдствіе этого былъ не такъ дуренъ втеръ, сгубившій сэра Фрэнсиса, ибо отъ него пришло добро другому жильцу картиры капитана Стронга въ Шеффердс-Инн. Человкъ, съ которымъ на скачк держалъ пари полковникъ Альтамонтъ, оказался ‘хорошимъ’, и въ платежный день Дерби, когда капитанъ Клингеръ разсчитался съ многочисленными кредиторами баронета (по совту майора Пенденниса, леди Клеврингъ не хотла доврить этого самому сэру Фрэнсису), полковникъ Альтамонтъ имлъ удовольствіе получить по тридцати противъ одного, на пятьдесятъ фунтовъ, которые онъ поставилъ за выигравшую лошадь.
При этой оказіи присутствовало множество друзей полковника Альтамонта, для поздравленія его съ новымъ благополучіемъ. Все это былъ народъ, составлявшій обычное общество Альтамонта, и джентльмены, встрчаемые имъ въ отдльной комнат гостепріимнаго Уилера, хозяина ‘Арлекиновой Головы’. Вс они радовались счастью товарища и очень желали, въ порыв великодушной симпатіи къ его успху, раздлить его счастіе.
— Вотъ теперь-то время, намекалъ полковнику Томъ Дайверъ: — поднять корабль съ пряностями, затонувшій въ Мехиканскомъ Залив съ тремя-стами восьмьюдесятью тысячами долларовъ, кром слитковъ и дублоновъ. Треддидлумскія акціи теперь очень-низки, говорилъ мистеръ Кешли: — можно скупить ихъ за старую псенку, никогда еще не было да и но будетъ такого благопріятнаго случая пріобрсти ихъ. Джекъ Голтъ настаивалъ касательно своего замысла о контрабандномъ ввоз табаку, и дерзость его плана понравилась полковнику больше всхъ, предлагаемыхъ ему спекуляцій. Потомъ ребята ‘Арлекиновой Головы’ предлагали свои услуги: Джекъ Рэкстроу, знавшій пару отличныхъ лошадей, которыхъ полковникъ непремнно долженъ купить, Томъ Флитъ, котораго сатирическая газета нуждалась только въ двухъ сотняхъ фунтовъ капитала, чтобъ доставить тысячу фунтовъ дохода любому человку.— ‘И съ такимъ вліяніемъ и авторитетомъ, полковникъ, можно имть свободный входъ во вс зеленыя комнаты Лондона’, утверждалъ Томъ. Между-тмъ, маленькій Моссъ Абрамсъ упрашивалъ полковника не слушать этихъ сумасбродовъ съ ихъ надувательными спекуляціями, а превратить деньги въ добрые векселя, которые Моссъ ему доставитъ и которые дадутъ ему по пятидесяти процситовъ, столько же врныхъ, какъ еслибъ онъ положилъ свой капиталъ въ Англійскій Банкъ.
Вс они и каждый увивались около полковника съ разными умасливаньями, но у него достало духа устоять противъ нихъ, застегнуть свои банковые билеты въ карман и воротиться домой къ Стронгу, заперевъ на затворъ наружную дверь. Честный Стронгъ далъ своему сожильцу добрый совтъ касательно всхъ его пріятелей, и хотя Стронгъ, упрошенный полковникомъ, согласился принять отъ него двадцать фунтовъ изъ выигрыша, но шевалье былъ слишкомъ-благороденъ, чтобъ предоставить его на жертву плутамъ.
Этотъ Альтамонтъ, когда ему везло, былъ человкъ не худой. Онъ нарядилъ Грэди въ славную новую ливрею и заставилъ Костигана проливать слезы умиленія, давъ ему пятифунтовый банковый билетъ посл пріятельскаго обда въ Задней Кухн, кром-того, онъ купилъ зеленую шаль для мистриссъ Больтонъ и желтую для Фанни — самыя блестящія ‘жертвы’ изъ зеркальнаго окна одного галантерейщика на Риджент-Стрит. Черезъ нсколько времени посл этого, миссъ Эмори получила въ день своего рожденія посылку отъ друга, то была огромная, выложенная бронзою письменная шкатулка и въ ней ожерелье изъ аметистовъ, самыхъ-безобразныхъ, на какіе когда-либо смотрлъ человческій глазъ, тамъ же были табакерка съ музыкой, два кипсека за позапрошлый годъ и пара кусковъ матеріи на платья, самыхъ-ослпительныхъ цвтовъ и узоровъ. Полученіе всего этого добра заставило Сильфиду неумренно хохотать и удивляться. Надобно сказать, что полковникъ Альтамонтъ закупилъ себ сигаръ и французскихъ шелковыхъ матерій у нкоторыхъ торгашей Флит-Стрита, разъ его нашелъ Стронгъ въ публичной аукціонной камер Чипсайда, гд Альтамонтъ пріобрлъ себ пару шкатулокъ, нсколько паръ богатыхъ канделябровъ изъ накладнаго серебра, обденный pergne и шиффоньерку. Обденный pergne остался у него на квартир и красовался на банкетахъ, которые полковникъ довольночасто давалъ у себя. pergne казался прелестнымъ въ его глазахъ, пока Джек-Голтъ не нашелъ, что онъ иметъ видъ, будто взятъ ‘за долгъ’. И Джекъ Голтъ имлъ понятіе объ эти ха’ вещахъ.
Обды въ Шеффердс-Инн были довольно-часты и сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ удостоивалъ присутствовать на нихъ каждый разъ. Его домъ былъ запертъ, преемнику Миробалана, представившему съ такою поспшностью свои счеты, отказала отъ дома негодующая леди Клеврингъ, роскошь въ ея хозяйств была значительно обрзана и ограничена. Одного изъ огромныхъ лакеевъ отпустили, вслдствіе чего и другой потребовалъ отставки, нежелая служить безъ своего товарища и оставаться въ дом, ‘гд держатъ одного только лакея’. Общія и строгія экономическія реформы были введены благоразумною бегумою въ ея домашней жизни, вслдствіе малодушія ея супруга. Майоръ, какъ другъ леди Клеврингъ, Стронгъ, со стороны баронета, адвокатъ миледи и, наконецъ, сама честная бегума приступили къ этимъ преобразованіямъ съ быстротою и строгостью. Посл уплаты долговъ баронета, что произвело въ публик много толковъ и утопило сэра Фрэнсиса еще глубже въ общемъ мнніи, леди Клеврингъ выхала изъ Лондона на Тонбриджскія Воды въ сильномъ гнв и отказавшись видть мужа, о которомъ никто не пожаллъ. Клеврингъ остался въ Лондон, нисколько не горя желаніемь встртить лицомъ-къ-лицу справедливое негодованіе жены, и скитался въ Нижней Палат, откуда ходилъ съ капитаномъ Раффомъ и мистеромъ Маркеромъ играть на бильярд или курить сигары, являлся въ тавернахъ боксеровъ и барышниковъ, или около Линкольс-Инна и въ конторахъ своихъ адвокатовъ, которые заставляли его ждать по нскольку часовъ, между-тмъ, какъ писцы перемигивались на его счетъ и показывали на него другъ другу.
Немудрено, что ему нравились обды Шеффердс-Инна, гд онъ былъ такъ счастливъ, какъ нигд въ другомъ мст: между равными себ ему было плохо: они давили его заслуженнымъ презрніемъ, но здсь онъ былъ за столомъ первымъ гостемъ, здсь къ нему адресовались неиначе, какъ: ‘Да, сэръ Фрэнсисъ’, или ‘Нтъ, сэръ Фрэнсисъ’, здсь онъ разсказывалъ свои жалкіе анекдоты и затягивалъ французскую псенку, посл веселыхъ хоровыхъ Стронга и ирландскихъ мелодій честнаго Костингана. Такое веселое хозяйство, какъ у Стронга, съ ирландскими блюдами Грэди и пуншемъ нашего Шевалье посл обда, поправилось бы многимъ людямъ и получше Клевринга, котораго пугала пустота его огромнаго дома, гд ему прислуживали только сторожиха и камердинеръ, скалившій зубы передъ самымъ его носомъ.
— Да, демми! говорилъ онъ друзьямъ своимъ въ Шеффердс-Инн: — я бы долженъ былъ прогнать этого негодяя, да только ему не заплачено за два года жалованья, а я не могу просить денегъ у миледи. По утрамъ онъ приносить мн холодный чай съ проклятою оловянною ложечкой, и говоритъ, что миледи отослала все серебро къ банкиру, находя, что оно дома въ опасности. Ну, не жестоко ли это? она не хочетъ доврить мн даже чайной ложки! Вдь это неблагородно, Альтамонтъ. Вы вдь знаете низкое происхожденіе леди Клеврингъ, то-есть, прошу извиненія, гмъ… то-есть, вдь жестоко съ ея стороны имть ко мн такъ мало доврія. И самые слуги смются мн въ глаза. Они не являются, когда я звоню, и… и мой камердинеръ былъ вчера ночью въ Воксал въ моемъ бархатномъ жилет: я узналъ эти вещи, а онъ еще танцовалъ у меня передъ глазами, годдемъ! Я увренъ, что ему дожить до вислицы: онъ стоитъ быть повшеннымъ, вс адскіе лакеи стоятъ этого!
Теперь сэръ Фрэнсисъ былъ необычайно-ласковъ съ Альтамонтомъ: онъ слушалъ его чудныя исторіи, когда тотъ описывалъ, какъ однажды, когда ему надобно было воротиться домой съ Новой Зеландіи, гд онъ былъ на китоловномъ промысл, онъ и его товарищи должны были улизнуть на корабль ночью, чтобъ убжать отъ своихъ туземныхъ женъ, и эти бдныя бросились на свои челноки, лишь-только увидли корабль подъ парусами, и гребли въ погоню, какъ бшеныя: да куда имъ было настичь корабль! Или, какъ онъ пропадалъ три мсяца въ лсахъ Новой Голландіи, куда отправился по торговымъ дламъ, какъ онъ видлъ Бони на остров Св. Елены и былъ ему представленъ вмст съ остальными офицерами остиндскаго корабля, гд онъ служилъ подштурманомъ: всмъ этимъ повстямъ (а за стаканомъ Альтамонтъ разсказывалъ кучу ихъ, и надобно сказать правду, вралъ и хвасталъ препорядочно), всмъ этимъ повстямъ сэръ Фрэнсисъ внималъ теперь съ особеннымъ участіемъ, вмнивъ себ въ обязанность пить вино съ Альтамонтомъ за обдомъ и трактовать его со всевозможнымъ уваженіемъ.
— Оставь его, я знаю, до чего онъ добирается, говорилъ Альтамонтъ Стронгу, который увщевалъ его быть осторожнымъ: — и не бойся за меня: я очень-хорошо знаю, что говорю. Я былъ офицеромъ на Остиндц — ну, да, это правда, я торговалъ въ Новой Голландіи и длалъ это на моемъ собственномъ судн, которое разбилось. Я поступилъ въ службу къ набобу — и это истина, да только мы съ нимъ разладили, Стронгъ, вотъ въ чемъ дло. Кому сдлается лучше или хуже отъ моихъ разсказовъ? или кто знаетъ что-нибудь обо мн? Тотъ пріятель умеръ — застрленъ въ кустарник и тло его узнано въ Сидне. Еслибъ я подумалъ, что кто-нибудь намренъ выдать меня, не-ужели бы я не принялъ своихъ мръ? Я уже разъ сдлалъ это, Стронгъ, я говорилъ теб… но въ честномъ бою, замть, въ честномъ бою, или, даже выгода была скоре на сторон противника. У него было ружье со штыкомъ, а у меня только топоръ. Пятьдесятъ человкъ смотрли на насъ, да, и они кричали мн ура, когда я его свалилъ… и я сдлаю опять то же самое, демми, разв не сдлаю? Это мое правило, и… подвинь-ка сюда бутылку. Ты не измнишь доброму человку. Я тебя знаю: ты малый честный, и постоишь за пріятеля, и видалъ смерть въ глаза, какъ порядочный человкъ. А что до этого дряннаго, лживаго трусишки, Клевринга, который стоитъ въ моихъ башмакахъ, да, демми! въ моихъ башмакахъ! да, я заставлю его снимать съ меня сапоги и чистить ихъ, право, заставлю, ха, ха! Онъ разразился дикимъ хохотомъ, причемъ Стронгъ взялъ у него бутылку. Но Альтамонтъ продолжалъ добродушно смяться:— ты правъ, пріятель: у тебя голова всегда прохладная, и ты умно длаешь, когда я заговорюсь, то-есть когда запрусь, я уполномочиваю тебя, и прошу, и повелваю теб убирать отъ меня бутылку съ ромомъ.
— Послушайся моего совта, Альтамонтъ, сказалъ ему Стронгъ серьзнымъ тономъ: — будь остороженъ съ этимъ человкомъ. Не заставляй его черезчуръ желать избавиться отъ тебя, не то, кто знаетъ, на что онъ можетъ ршиться?
Событіе, котораго съ циническимъ наслажденіемъ поджидалъ Альтамонтъ, не замедлило свершиться. Разъ, когда Стронга не было дома, сэръ Фрэнсисъ явился въ Шеффердс-Иннъ и засталъ Альтамонта одного. Онъ принялся бранить весь свтъ за жестокость къ нему, бранилъ жену за то, что она съ нимъ скаредничаетъ, бранилъ Стронга за неблагодарность: онъ передавалъ Стронгу сотни фунтовъ, былъ всю жизнь его другомъ и выручилъ его изъ тюрьмы — а теперь Недъ Стронгъ беретъ противъ него сторону миледи и поддерживаетъ ея адскую жестокость къ нему.
— Они просто вс въ заговор противъ меня, Альтамонтъ, говорилъ баронетъ: — они дали себ слово, оставить меня безъ единаго пенни, мн даютъ карманныхъ денегъ меньше чмъ получаетъ Франкъ въ школ.
— Что же вы не създите въ Ричмондъ и не займете у него, Клеврингъ? возразилъ Альтамонтъ съ бшенысъ хохотомъ: — вдь онъ бы, можетъ-быть, не оставилъ безъ карманныхъ денегъ своего бднаго отца, какъ вы думаете?
— Я вамъ говорю, мн приходилось испытывать самыя ужасныя униженія. Вотъ, сэръ, взгляните сюда, на эти закладныя! Представьте себ члена Парламента, годдемъ! принужденнаго заложить стнные часы, булевскую чернильницу и золотую вещицу съ письменнаго стола, за которую миледи заплатила врныхъ пять фунтовъ, а эти мерзавцы даютъ за нее только пятнадцать съ половиною шиллинговъ! О, сэръ! унизительная вещь бдность для человка съ моими привычками, и это заставляетъ меня проливать слезы, сэръ… да, слезы!.. И этотъ проклятый камердинеръ, будь онъ повшенъ! имлъ безстыдство грозить, что онъ скажетъ объ этомъ миледи, какъ-будто вс вещи въ моемъ дом не мои, и я не имю права держать ихъ у себя или продавать, или хоть выбросить за окно, если мн такъ угодно? Наглый негодяй!
— Поплачьте немножко, не обращайте вниманія, что я здсь… Это облегчить васъ, Клеврингъ. Я вдь, знаешь, старый дружище, я считалъ тебя чертовски-счастливымъ малымъ, а ты, между-тмъ, прежалкій!
— Вдь безбожно поступать такимъ образомъ со мною, не правда ли? продолжалъ Клеврингъ. Хотя, вообще, онъ былъ человкъ молчаливый и апатическій, но о своихъ горестяхъ могъ плакаться по цлому часу сряду.— И… и, клянусь, сэръ, мн даже нечмъ заплатить за кебъ, который ждетъ меня тамъ, у дверей, привратница, эта мистриссъ Больтонъ, уже ссудила меня тремя шиллингами, и мн не хочется просить у нея больше, я просилъ взаймы у этого проклятаго стараго Костигана, этого гадкаго, пьянаго ирландскаго голыша, но и у этого нищаго нтъ ни шиллинга, а Кэмпіона нтъ въ город… иначе онъ бы, наврно, дала, мн подъ векселекъ, наврно!
— Ты, кажется, поклялся своей жен честью, что не будешь впредь подписываться на векселяхъ, замтилъ Альтамонтъ, пыхнувъ ему дымомъ своей сигары.
— Такъ зачмъ она оставляетъ меня безъ карманныхъ денегъ? Демми! я не могу жить безъ денегъ!… О, Эм… о, Альтамонтъ, я самый жалкій нищій на свт!
— Ну, а ты полюбишь человка, который дастъ теб взаймы двадцати-фунтовый банковый билетъ, а?
— О, еслибъ вы это сдлали, я былъ бы вамъ навчно благодаренъ… навчно, мой безцннйшій другъ!
— Ну, а что дашь? Согласенъ дать вексель на пятьдесятъ фунтовъ, на шесть мсяцевъ!
— О, конечно! и заплачу въ назначенный день. Я сдлаю все, чтобъ только угодить вамъ!
— Ну, я только тарантилъ. Я даю теб двадцать фунтовъ.
— Двадцать-пять, любезнйшій другъ, двадцать-пять, и я буду вамъ навчно обязанъ, и я принимаю ихъ не какъ даръ, а какъ заемъ… неиначе, какъ заемъ, и заплачу черезъ шесть мсяцевъ. Присягу дамъ, заплачу.
— Ну, ну, такъ и быть… вотъ теб деньги, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ. Я малый не злой. Когда у меня есть деньги въ карман, демми! я трачу ихъ какъ порядочный человкъ. Вотъ теб двадцать-пять. Не проигрывай ихъ въ ‘адахъ’. Не длай изъ себя дурака. Позжай въ Клевринг-Паркъ, и теб ихъ надолго хватитъ: тамъ ненужно покупать мяса у мясниковъ, есть свиньи въ хозяйств, можешь стрлять кроликовъ, пока не прійдетъ пора для лучшей дичи. Кром-того, сосди будутъ звать тебя за обды. И у тебя будетъ еще та отрада, что сбудешь съ плечь меня… статься-можетъ, года на два, если я не стану играть, а я ршился не трогать больше чернаго и краснаго, ну, а тмъ временемъ миледи, какъ ты ее называешь, или Джимми, какъ я говаривалъ, поворотитъ черезъ фордевиндъ, и ты снова будешь готовь для меня, знаешь, и можешь опять служить твоему покорнйшему.
Въ эту пору ихъ разговора возвратился Сгротъ, и баронетъ, нечувствуя желанія продолжать бесду, такъ-какъ деньги были уже у него въ карман, ушелъ изъ Шеффердс-Инна. Прійдя домой, онъ такъ сердито и отважно раскричался на своего камердинера, что тотъ подумалъ, не заложилъ ли его господинъ еще чего-нибудь изъ мебели, или, не получилъ ли такъ или иначе чистыхъ денегъ.
— И вдь я осмотрлъ весь домъ, Морганъ, и не могъ замтить, что еще изъ вещей онъ ухитрился спровадить, говорилъ камердинеръ сэра Фрэнсиса слуг майора Пенденниса, когда они вскор посл того сошлись въ своемъ клуб.— Миледи заперла на замокъ вс вещи передъ своимъ отъздомъ, и онъ не могъ же увезти въ кеб картинъ и зеркалъ, вроятно, онъ не заложилъ также каминныхъ ршетокъ и приборовъ: это было бы для него слишкомъ-неловко. Но только онъ добылъ себ какъ-нибудь денегъ. Онъ такъ чертовски шумитъ, когда у него есть деньги. Нсколько ночей тому назадъ, я видлъ его въ Воксал, гд я полькировалъ съ горничными леди Эмми Бэбвудъ (такая прекрасная двичья, и вс он такія чудесныя, кром ключницы — та методистка), ну, вотъ, мистеръ Морганъ, я полькировалъ… вы слишкомъ-старый сизакъ, чтобъ полькировать, мистеръ Морганъ… и вотъ — за ваше здоровье!.. и на мн было кой-что изъ гардеробной Клевринга, и онъ узналъ свои вещи…
— Ну, а что, въ дом Сент-Джоновой Рощи? спросилъ мистеръ Морганъ.
— Экзекуція. Распродано все: и лошади, и фортепіано, и бругэмъ, и все. Мистриссъ Монтегю Риверсъ ухала въ Булонь. Мн кажется, мистеръ Морганъ, что она сама потребовала этой экзекуціи: онъ ей надолъ.
— Много играетъ?
— Нтъ, посл той грозы не играетъ. Когда вашъ губернаторъ, и законники, и мидели, и онъ, имли ту ужасную сцену, онъ упалъ на колни — такъ миледи сама разсказывала мистриссъ Боннеръ, а та разсказала мн — и клялся, что никогда въ жизни не дотронется больше до каргъ или костей, и не подпишетъ своего имени на штемпельной бумаг, миледи хотла уже дать ему банковые билеты, чтобъ онъ могъ разсчитаться за долги посл скачки, только вашъ губернаторъ сказалъ (онъ написалъ это на клочк бумажки и передалъ черезъ столъ нотаріусу и миледи), что лучше поручить это дло кому-нибудь другому, не то онъ удержитъ у себя часть денегъ. Хитрый старый сизакъ, вашъ губернаторъ, мистеръ Морганъ.
Выраженіе ‘старый сизакъ’, такъ безцеремонно употребленное молодымъ джентльменомъ, когда онъ говорилъ о Морган и его господин, до крайности не понравилось мистеру Моргану. Когда мистеръ Лейтфутъ произнесъ это непочтительное слово въ первый разъ, мистеръ Морганъ только молча нахмурился, но при повтореніи такой невжливости, Морганъ, весьма-изящно курившій сигару, воткнувъ ее на коичикъ перочиннаго ножичка, вынулъ ее изо рта и принялся читать поученіе своему молодому другу.
— Прошу покорно не называть майора Пенденниса ‘старымъ сизакомъ’, Лейтфутъ, и прошу не называть меня старымъ сизакомъ. Такія слова не употребляются въ обществ, а мы привыкли жить въ самомъ первомъ обществ, и дома, и за границей. Мы были коротко знакомы съ первыми тузами Европы. Когда мы въ чужихъ краяхъ, то регулярно обдаемъ у князя Меттерниха и у Талейрана, а въ Англіи мы только и бываемъ что въ лучшихъ домахъ, у самой высокой знати. Мы катаемся съ лордомъ Джономъ да съ министромъ иностранныхъ длъ. Мы обдаемъ у лорда Боргрева и съ нами совтуется обо всемъ маркизъ Стейне. Мы-таки должны знать кое-что, мистеръ Лейтфаутъ. Ты — молодой человкъ, а я старый сизакъ, какъ ты говоришь. Мы съ нимъ оба видли свтъ и знаемъ, что дло не въ деньгахъ, по-крайней-мр не въ такихъ, что пришли отъ калькутскаго приказнаго и были выжаты сокомъ изъ бдняковъ-черномазыхъ, не это даетъ человку важность въ свт, сэръ, и ты это самъ знаешь. У насъ нтъ денегъ, а мы бываемъ везд, нтъ комнаты ни одной домоправительницы въ Лондон, разумется изъ знатныхъ, куда бы не былъ вхожъ Джемсъ Морганъ и гд бы ему не были рады. Я я же ввелъ тебя въ этотъ клубъ, Лэйтфутъ, какъ теб очень-хорошо извстно, хоть я и старый сизакъ, и теб бы безъ меня наклали черныхъ шаровъ такъ же врно, какъ тебя зовутъ Фредрикомъ.
— Я это очень-хорошо знаю, мистеръ Морганъ, сказалъ Лейтфутъ весьма-смиренно.
— Ну, такъ не называй меня старымъ сизакомъ, сэръ. Это не поджентльменски, Фредрикъ Лейтфутъ, котораго я зналъ еще кебнымъ мальчишкой, когда отецъ твой былъ въ бд, я доставилъ теб мсто, гд ты теперь, когда француза прогнали изъ дома. И если ты воображаешь, сэръ, потому только, что улаживаешь дло съ мистриссъ Боннеръ, у которой можетъ набраться тысячи дв фунтовъ (и смю сказать, что у нея набралось столько въ двадцать-пять лтъ довренной службы при леди Клеврингъ)… однако, сэръ, ты долженъ помнить кто опредлилъ тебя въ этотъ домъ и кто знаетъ чмъ ты былъ прежде, сэръ, и теб не приходится, Фредрикъ Лейтфутъ, называть меня старымъ сизякомъ.
— Прошу прощенія, мистеръ Морганъ, большаго я ничего не могу сдлать. Не угодно ли вамъ стаканъ, сэръ, и позвольте мн выпить за ваше здоровье.
— Ты знаешь, Лейтфутъ, что я не употребляю крпкихъ напитковъ, возразилъ Морганъ, успокоенный.— Такъ ты и мистриссъ Боннеръ скоро мужъ и жена, ге?
— Она стара, но дв тысячи фунтовъ хорошій кусочекъ, мистеръ Морганъ, и дло будетъ недурное, когда желзная дорога проведется черезъ Клеврингъ. Когда мы тамъ заживемъ, я надюсь, мистеръ Морганъ, что вы заглянете къ намъ, сэръ.
— Тамъ глухое мсто и нтъ общества. Я знаю его очень-хорошо. Когда мистриссъ Пенденнисъ была жива, мы зжали туда регулярно, и воздухъ освжалъ меня посл Лондона.
— Желзная дорога должна поправить имнье мистера Артура, замтилъ Лейтфутъ.— Около чего у него дохода, сэръ?
— Немножко меньше полуторы тысячи фунтовъ, отвчалъ Морганъ, на что собесдникъ его, знавшій очень-хорошо число акровъ бднаго Артура, сунулъ языкъ за щеку, но весьма-благоразумно промолчалъ.
— Хорошій при немъ человкъ, мистеръ Морганъ?
— Пиджень еще не привыкъ къ обществу, но онъ молодъ и съ хорошими способностями, порядочно занимался и, смю сказать, изъ него выйдетъ прокъ, но для другаго мста онъ еще слишкомъ неопытенъ, Лейтфугъ: онъ еще не видалъ свта.
Когда бутылка хереса, потребованная Лейтфутомъ вслдствіе объявленія мистера Моргала, что онъ не употребляетъ крпкаго — когда бутылка эта была опорожнена обоими джентльменами, которые держали рюмки противъ свта и смаковали вино и трунили надъ хозяиномъ, съ видомъ самыхъ записныхъ знатоковъ, пріятное расположеніе духа Моргана было возстановлено и онъ снова былъ ласковъ съ Лейтфутомъ.
— Ну, а что ты думаешь о миссъ Эмори, Лейтфутъ? Скажика откровенно, какъ ты полагаешь, пошло ли бы на ладъ, понимаешь, еслибъ мы изъ нея сдлали мистриссъ А. П., comprendy-vous?
— Она вчно ссорится со своею ма, отвчалъ мистеръ Лейтфутъ.— Боннеръ вертитъ старою леди какъ хочетъ, и трактуетъ сэра Френсиса вотъ какъ, и онъ выплеснулъ въ каминъ остатки вина въ рюмк: — но она не сметъ сказать слова миссъ Эмори, никто изъ насъ не сметъ. Когда прійдетъ гость, она и улыбается и томничаетъ, ну вотъ, какъ-будто у нея масло не растаетъ во рту, а только онъ за двери, такъ она длается, просто, чортомъ и говоритъ такія вещи, что хоть съ ума сойдти. Когда мистеръ Артуръ приходитъ, она ему: ‘споемъ эту прекрасную псенку!’ или: ‘Напишите мн въ альбомъ т миленькіе стихи!’ а между-тмъ она наврно за минуту передъ тмъ вогнала къ слезы свою мать или воткнула булавку въ свою горничную. Она тычетъ ее булавками и щиплетъ ее. Мери-Эннъ показывала мн разъ руку всю черную и синюю, и я помню, какъ мистриссъ Боннеръ, которая ревнива какъ старая кошка, надавала ей треуховъ, зачмъ она мн показала свою голую руку до плеча. И вы бы посмотрли на Мисси за завтракомъ, когда нтъ никого кром семейства! Она корчитъ какъ-будто ничего не стъ, а посмотрла бы на нее тутъ! Мери-Эннъ носитъ къ ней въ спальню пирожныя и кремы, и въ цломъ дом одинъ только поваръ у нея въ милости. Боннеръ говорила мн, что на второй сезонъ ихъ въ Лондон, мистеръ Соппингтонъ хотлъ жениться на Мисси, и ужь пришелъ утромъ съ предложеніемъ: да какъ увидлъ, что она бросила въ огонь книгу и кричала на мать, такъ онъ потихоньку попятился къ дверямъ, и первое мы о немъ посл услышали… что онъ женился на миссъ Райдеръ. О, она совершенный демонъ! эта маленькая Біанка, мистеръ Морганъ.
На это мистеръ Морганаъ улыбнулся Лейтфуту съ отеческою ласкою и подумалъ со вздохомъ: ‘За какимъ же чортомъ хочетъ мой губернаторъ женить на ней мистера Артура?’ Но tte—tte нашихъ джентльменовъ былъ прерванъ входомъ другихъ джентльменовъ, членовъ клуба, и разговоръ сдлался общимъ о фэшонебльныхъ новостяхъ, политик и разныхъ городскихъ событіяхъ.
Клубъ камердинеровъ собирался въ комнат рестораціи ‘Колеса Фортуны’, въ уютномъ переулк, поблизости одной изъ большихъ улицъ Мэйфера, и клубъ посщался только камердинерами знатныхъ господъ. Дла этихъ господъ, ихъ приключенія, добрыя и дурныя качества ихъ леди, ссоры ихъ, словомъ, вс фамильные секреты обсуживались здсь очень-откровенно и безцеремонно, и здсь же, если камердинеру какого-нибудь лорда приходилось вступать въ службу другаго, то инь могъ собрать вс возможныя свднія касательно семейства, въ которое располагалъ опредлиться. Ливреи были исключены изъ этого общества: напудренныя головы огромнйшихъ лакеевъ столицы склонялись вотще, упрашивая о принятіи въ Клубъ. Эти исполины въ ‘плисовыхъ’ пили свое пиво въ другомъ отдленіи ‘Колеса фортуны’, для нихъ было также невозможно попасть въ клубную залу, какъ торговцу Палл-Малла или приказному Линкольнс-Инна добыть себ входъ къ Бэйю или Спрэтту. И такъ-какъ разговоръ, который мы позволили себ подслушать, объясняетъ до нкоторой степени ходъ нашей исторіи, то мы взяли на себя ввести читателя въ такое исключительное общество.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.
Житейскіе пути.

Черезъ короткое время посл счастливаго для полковника Альтамонта событія, джентльменъ этотъ привелъ въ исполненіе предположенный имъ планъ поздки за границу. Лтописецъ моднаго свта, который ходитъ на Лондонскій Мостъ собственно затмъ, чтобъ проститься съ фэшонебльнымъ народомъ, покидающимъ отечество, объявилъ, что въ прошлую субботу, на пароход ‘Сото’, отправились въ Антверпенъ въ числ пассажировъ слдующія особы: Сэръ Робертъ, леди и миссъ Годжь, сержантъ-адвокатъ Кьюси, мистриссъ и миссъ Кьюси, полковникъ Альтамонтъ, майоръ Кодди, и проч.’ Полковникъ Альтамонтъ путешествовалъ очень-важно, какъ слдовало джентльмену, онъ явился въ богатомъ дорожномъ костюм, пилъ грокъ во время морскаго перехода, и его не укачивало, какъ многихъ другихъ пассажировъ, при немъ находился камердинеръ его, врный ирландскій легіонеръ, прислуживавшій нкоторое время ему и капитану Стронгу, на общей ихъ квартир въ Шеффердс-Инн.
Шевалье Стронгъ насладился обильнымъ обдомъ въ Блеквалл съ отъзжающимъ пріятелемъ своимъ и двумя его знакомыми, и вс они выпили много тостовъ за здоровье Альтамонта, насчетъ этого гостепріимнаго джентльмена.
— Слушай, Стронгъ, сказалъ ему полковникъ:— если теб нужно немножко денегъ, такъ не теряй времени: я къ твоимъ услугамъ. Ты малый хорошій и былъ хорошъ со мною, и двадцатью фунтами больше или меньше не составить для меня большаго счета. Но Стронгъ сказалъ: — ‘Нтъ, у меня денегъ довольно, то-есть недовольно, чтобъ отдать теб тотъ долгъ, Альтамонтъ, но станетъ на долгое время’, и такимъ-образомъ, пожавъ другъ другу руки не безъ искренняго чувства, они разстались. Дйствательно ли обладаніе деньгами сдлало Альтамонта честне и любезне, чмъ онъ былъ до-сихъ-поръ, или онъ отъ нихъ казался любезне только въ глазахъ шевалье? Можетъ-быть, онъ дйствительно сталъ лучшимъ отъ денегъ, можетъ-быть, Стронгъ отдавалъ въ немъ уваженіе деньгамъ, но онъ разсуждалъ съ самимъ собою: ‘Этотъ бднякъ, этотъ несчастный въ десять разъ лучше моего пріятеля, сэра Фрэнсиса Клевринга. У него есть своего рода удаль и честность. Онъ не выдастъ друга и не побоится встртить врага, у Клевринга никогда не хватало духа ни на то, ни на другое. И наконецъ, что сгубило этого молодца? Онъ былъ только черезчуръ опрометчивъ и подписалъ за своего тестя. Много людей длали вещи гораздо-хуже, а между-тмъ не дошли до бды и держатъ голову высоко. Хоть, напримръ, Клеврингъ. Впрочемъ, нтъ: онъ въ самые счастливые дни свои не смлъ поднять головы. И Стронгъ, можетъ-быть, пожаллъ, что отказался отъ предложенія щедраго полковника, солгавъ, что у него денегъ довольно, но ложь эта произошла отъ того, что шевалье было совстно занять въ другой разъ у своего пріятеля. Кром-того, онъ могъ кое-какъ перебиваться. Клеврингъ общалъ ему помочь: нето чтобъ очень можно было врить общаніямъ Клевринга, но шевалье былъ не изъ унывающаго десятка, и зналъ какъ подловить своего патрона и наложить руку на иррегулярные ресурсы его, добываніе которыхъ составляло главную должность мистера Стронга.
Стронгъ ворчалъ прежде на неудовольствія, доставляемыя ему сотовариществомъ за квартир Альтамонта, но онъ нашелъ свои комнаты гораздо-угрюме и скучне безъ него. Одинокая жизнь была непонутру общежительному характеру нашего шевалье, кром-того, онъ поизбаловался роскошью и привычкой имть слугу, который бгалъ по его порученіямъ, держалъ въ порядк его гардеробъ и стряпалъ ему пищу. Трогательно и грустно было бы видть нашего величаваго и красиваго джентльмена, какъ онъ собственноручно чистилъ свои сапоги, или поджаривалъ свою баранью котлетку. Мы уже говорили выше, что шевалье Стронгъ былъ женатъ на одной Испанк изъ Витторіи, которая возвратилась къ своимъ роднымъ посл кратковременнаго союза съ Стронгомъ, пустивъ ему въ голову блюдомъ. Онъ началъ помышлять, не похать ли ему въ Испанію и не отъискать ли свою Жуаниту. Шевалье началъ грустить посл отъзда пріятеля своего, полковника, и, вообще говоря, ему приходилось тяжко.
Отъ Клевринга нельзя было ожидать помощи еще нкоторое время. Двадцать-пять фунтовъ, полученныхъ баронетомъ отъ Альтамонта, улетли изъ рукъ Клевринга, какъ и многіе другіе банковые билеты. Сэръ Фрэнсисъ похалъ внизъ по рк съ отборнымъ обществомъ весельчаковъ, и они пристали въ Эссекс, гд подстрекнули Билли Блокка на бой съ Диккомъ Кебменомъ, за кулакъ котораго баронетъ держалъ пари, и тринадцать разъ Диккъ выходилъ молодцомъ, какъ вдругъ, однимъ несчастнымъ ударомъ Билли побдилъ его. ‘Таково всегда мое счастье, Стронгъ’ сказалъ ему сэръ Фрэнсисъ: — ‘пари шло по три противъ одного за Кебмена, и я быль такъ увренъ въ тридцати фунтахъ, какъ-будто они были у меня въ карман. Демми! я долженъ Лейтфуту четырнадцать фунтовъ, которые онъ заплатилъ за меня, и этотъ малый не даетъ мн теперь покоя! Клянусь, я бы желалъ найдти средство смастерить вскселекъ, или выжать сколько-нибудь изъ миледи! И даю теб половину, Недъ, клянусь, я дамъ теб половину, только бы ты нашелъ мн кого-нибудь, кто бы далъ мн фунтовъ съ пятьдесятъ’.
Но Недъ отвчалъ на это серьзно, что онъ далъ леди Клеврингъ честное слово джентльмена не участвовать впередъ ни въ какихъ вексельныхъ сдлкахъ, которыя пожелалъ бы предпринять ея мужъ (сэръ Фрэнсисъ далъ также честное слово), и шевалье объявилъ наотрзъ, что онъ по-крайней-мр сдержитъ свое общаніе и скоре будетъ всю жизнь чистить самъ сапоги, чмъ нарушить общаніе. И еще онъ грозился предувдомить леди Клеврингъ, что сэръ Фрэнсисъ измняетъ своему общанію, предувдомить при первомъ извстіи, какое только онъ получить насчетъ того, что таково дйствительно намреніе сэра Фрэнсиса.
Услыша эту угрозу, сэръ Фрэнсисъ принялся по обыкновенію плакаться и проклинать свою судьбу съ большою плодовитостью. Онъ говорилъ о смерти, какъ о единственномъ своемъ убжищ, просилъ и умолялъ своего милаго Стронга, своего лучшаго друга, своего добраго стараго Неда, не покидать его, и когда Клеврингъ разстался съ своимъ дражайшимъ Недомъ и спускался по его лстниц въ Шеффердс-Инн, онъ принялся бранить и проклинать Неда, желалъ, чтобъ Недъ лежалъ въ могил, или быль въ худшемъ мст, или нтъ, пусть онъ проживетъ еще немножко, чтобъ Франкъ Клеврингъ имлъ время отомстить ему!
На квартир Стронга баронетъ встртилъ разъ одного джентльмена, который около этой поры, какъ уже было сказано, очень часто посщалъ Шеффердс-Иннъ. Этотъ молодой малый, который въ ранней юности своей воровалъ грецкіе орхи въ Клевринг-Парк и видлъ, какъ баронетъ здилъ по улиц Клевринга гулять въ карет, чувствовалъ къ своему парламентскому представителю необычайное уваженіе, и ему до-крайности хотлось имть честь познакомиться съ нимъ. Онъ отрекомендовалъ себя въ качеств клеврингца, красня и съ трепетомъ… ‘сынъ мистера Гокстера, съ рыночной площади, отецъ лечилъ лсничаго сэра Фрэнсиса Консвуда, когда у него разорвало ружье и онъ лишился трехъ пальцевъ… гордится знакомствомъ съ сэромъ Фрэнсисомъ’. Всю эту рекомендательную рчь сэръ Фрэнсисъ принялъ очень-благосклонно. И честный Семъ Гокстеръ разсказывалъ посл ребятамъ въ Сент-Бартоломью, и Фанни въ привратницкой лож, что, наконецъ, нтъ лучше сэра Фрэнсиса. На это Фанни возразила, что она считаетъ сэра Фрэнсиса прегадкимъ, она не знаетъ отчего, только она терпть его не можетъ. И когда Семъ утверждалъ, что сэръ Фрэнсисъ джентльменъ очень-любезный и очень-ласково занялъ у него десять шиллинговъ, Фанни расхохоталась, начала теребить Сема за длинные волосы, не безукоризненно-чистые, трепать его по подбородку и называть преглупымъ, глупымъ, глупымъ дурачишкой, она сказала ему, что сэръ Фрэнсисъ всегда занимаетъ деньги у всхъ, и ма отказала ему два раза, и должна была цлые три мсяца ждать семи шиллинговъ, которые онъ занялъ у нея.
Гокстеръ съ улыбкою поправилъ ея кокнейскіе промахи, не неврности въ аргументахъ, а только грамматическія ошибки, и Фанни сдлала при этомъ такое миленькое личико, что учитель укротился сразу и готовъ быль на мст дать ей еще сотню уроковъ за ту цну, которую взялъ сейчасъ.
Мистриссъ Больтонъ была, разумется, при этомъ, и я думаю, что Фанни мистерь Семъ были между собою въ ту пору на весьма-короткой и дружеской ног. Время принесло Фанни извстныя утшенія и укротило нкоторыя печали, очень-горькія, когда он съ нами случаются, но не боле вчныя, какъ боль при выдергиваніи зуба, или какъ всякая другая боль.
О задумчивый Дайвзъ! вы сидите и окружены почтеніемъ, счастливы, унижаемы и вамъ льстятъ на старости вашихъ лтъ, слабостямъ вашимъ потакаютъ съ кроткимъ снисхожденіемъ, стариннымъ и вялымъ анекдотамъ вашимъ внимаютъ въ сотый разъ съ должнымъ подобострастіемъ и вчною лицемрною улыбкой, женщины вашего дома лелять васъ неутомимо, молодые люди умолкаютъ и прислушиваются, когда вы начинаете говорить, а вдь наврное васъ поражала не разъ мысль, что эта почтительность перейдетъ отъ васъ къ вашему наслднику: слуги будутъ кланяться, а вассалы восклицать вашему сыну, какъ вамъ, дворецкій подастъ ему лучшее вино, какое теперь есть въ вашемъ погреб, и наконецъ, когда наступитъ ваша ночь и свтъ вашей жизни закатится вмст съ утромъ, которое взойдетъ посл васъ и безъ васъ, солнце благоденствія и лести засіяетъ на вашего наслдника. Люди прійдутъ и станутъ грться въ теплотворныхъ лучахъ его лсовъ и акровъ земли, почтеніе перейдетъ на него вмст съ помстьемъ, со всми выгодами, удовольствіями, поклонами и угожденіями — и всего этого онъ самъ не больше, какъ пожизненный арендаторъ! Какъ долго желаете вы, чтобъ люди о васъ жалли? Какъ долго, думаете вы, они будутъ жалть васъ? Много ли времени посвящаетъ человкъ горести, прежде чмъ онъ пріимется наслаждаться?
Что общаго можетъ имть это разсужденіе съ дйствующими лицами нашей исторіи? Хотимъ ли мы этимъ извинить Пена, что онъ надлъ блую шляпу и что трауръ его по матери сталъ слабе? Весь промежутокъ годовъ, вся житейская карьера, вс событія его жизни, какъ бы сильно они его не завлекали и не волновали, не изгонятъ ея священнаго образа изъ его сердца, изъ этой благословенной любви изъ ея святилища. Если онъ поддастся искушенію, милые глаза будутъ смотрть на него съ грустью, если онъ осмлится встртить ихъ взглядъ, если онъ сдлаетъ доброе дло — пострадаетъ за правду и одолетъ искушеніе, эта неизсякаемая любовь, какъ онъ хорошо знаетъ, будетъ привтствовать его одобреніемъ и состраданіемъ, если онъ падетъ, она будетъ за него ходатайствовать, въ горестяхъ она ободрить его, словомъ, она будетъ при немъ всегда и везд, до часа смерти — а тамъ нтъ уже ни тревогъ, ни печали. Не мечты ли это, и не празднословіе ли со стороны разскащика? Но разв свтскій человкъ не можетъ подчасъ задуматься о вещахъ серьзныхъ? Спросите ваше сердце и вашу память, любезный братъ и сестра: не живемъ ли мы въ усопшихъ, и не доказываетъ ли эта любовь милосердія Божія?
Объ этихъ вещахъ Пенъ имлъ съ Уаррингтономъ много дружескихъ разговоровъ. Мать свою Артуръ Пенденнисъ обожалъ въ памяти сердца и чтилъ ее какъ должно было чтить такую праведницу. Блаженъ тотъ, кому удастся знать нсколько подобныхъ женщинъ! Благое Провидніе доставляетъ намъ иногда случай удивляться этому трогательному зрлищу красоты и чистоты душевной.
Но когда, среди бесды объ этомъ предмет, входилъ къ нимъ человкъ посторонній или чуждый ему, какъ, напримръ, майоръ Пенденнисъ, тогда Артуръ и Уаррингтонъ перемняли разговоръ и начинали толковать объ опер, или о послднемъ парламентскомъ преніи, или о замужств миссъ Джонесъ за капитана Смита, и тому подобныхъ вещахъ, а такимъ-образомъ вообразимъ и мы, что теперь вошла публика и помшала откровенной бесд между авторомъ и читателемъ, вслдствіе чего онъ принимается снова за разсужденія о мір семъ, съ которымъ мы, конечно, знакоме чмъ съ тмъ, куда только-что попытались заглянуть.
Вступивъ въ обладаніе своимъ имньемъ, Артуръ Пенденнисъ повелъ себя со скромностью и разсудительностью, удостоившимися одобренія пріятеля его Уаррингтона, хотя дядя Артура и сердился на смиренные идеи племянника, нехотвшаго предъявлять большой пышности и большихъ притязаній, съ принятіемъ во владніе своего достоянія. Ему хотлось, чтобъ Артуръ поселился на приличной квартир, здилъ на хорошихъ лошадяхъ и въ щегольскомъ кабріолет. ‘Я слишкомъ-разсянъ’ говорилъ ему Артуръ, смясь, ‘и не могу править кабріолетомъ въ Лондон: омнибусы назжали бы на меня, или я бы совалъ голову своей лошади въ каретныя окна дамъ, а вы, врно, не захотите, чтобъ меня возилъ по городу мой грумъ, какъ какого-нибудь аптекаря, дядюшка?’ Нтъ, майору Пенденинсу никакъ не хотлось, чтобъ племянникъ его могъ быть принятъ за аптекаря: блестящій представитель рода Пенденннсовъ не долженъ былъ унизить себя до такой степени. И когда Артуръ, продолжая свою болтовню, говорилъ: ‘А вдь между-тмъ, сэръ, смю сказать, что отецъ мой гордился немало, когда завелъ свою первую одноколку’, майоръ покрякивалъ и морщинистое лицо его краснло, онъ отвчалъ: ‘Ты знаешь, что говорилъ Бонапарте, сэръ — il faul laver son linge sale en famille’. Теб нтъ нужды вспоминать, сэръ, что отецъ твой былъ… былъ медикомъ. онъ происходилъ отъ древнйшаго, хотя и павшаго рода, и ему пришлось возстановить свою фамилію трудами, какъ длали до него многіе люди хорошихъ фамилій. Ты похожъ на того малаго, у Стерна, сэръ, на маркиза, который пришелъ требовать назадъ свою шпагу. Твою шпагу возвратилъ теб твой отецъ. Ты землевладлецъ, сэръ, и джентльменъ — никогда не забывай, что ты джентльменъ.
Тогда Артуръ обращалъ противъ дяди его же аргументъ, который майоръ часто съ нимъ употреблялъ:
— Въ обществ, въ которомъ я имю честь быть принятымъ, по вашей милости, кому какое дло до моихъ маленькихъ средствъ и неважныхъ джентльменскихъ притязаній? Смшно было бы, еслибъ я вздумалъ тянуться за знатью, вс, чего отъ насъ требуютъ, это — приличной вншности и порядочныхъ манеръ.
— Но все-таки, сэръ, я бы лучше желалъ принадлежать къ пар порядочныхъ клубовъ, далъ бы иногда маленькій обдикь, и былъ бы очень-разборчивъ на счетъ моего общества, и ужь, конечно, я бы не остался жить на этомъ гадкомъ чердак Темпля.
Артуръ уступилъ ему на столько, что нанялъ себ квартиру этажомъ ниже, Уаррингтонъ остался на своей прежней, и друзья ршились не разлучаться между собою. Дорожи, добрый читатель, дружбою молодости: только въ эту великодушную пору жизни можетъ составиться дружба. Пріязнь въ боле-зрломъ возраст не то: пожатіе твоей руки сдлается гораздо-холодне и слабе, когда ты лтъ двадцать потолкаешься въ свт и твою руку пожмутъ и выпустятъ тысячи равнодушныхъ рукъ! Посл двадцати лтъ ты рдко можешь заставить языкъ свой говорить на новый ладъ, такъ же точно и сердце отказывается посл этой поры отъ дружества: оно черстветъ для новыхъ впечатлній.
Итакъ, у Пена было много знакомыхъ, а какъ онъ былъ малый открытый и веселый, число ихъ возрастало съ каждымъ днемъ, но у него не было друга, подобнаго Уаррингтону. Оба они продолжали жить въ Темпл, какъ истинные рыцари храма, разъзжая на одной лошади (конь Пена быль къ услугамъ Уаррингтона), и ихъ комнаты и прислуга остались общими.
Мистеръ Уаррингтонъ познакомился съ друзьями Пена, жившими на Гросвенор-Плес, впродолженіе ихъ послдняго несчастнаго лондонскаго сезона, и его мнніе о сэр Френсис и леди Клеврингъ, и о дочери миледи, было не лучше мннія публики вообще. ‘Свтъ правъ’, говорилъ Пену Джорджъ:— въ сужденіяхъ своихъ объ этомъ семейств. Молодые люди смются и врутъ всякій вздорь при этихъ дамахъ и о нихъ. Дочка видится съ людьми, которыхъ бы ей не слдовало знать, и говоритъ съ такими мужчинами, съ которыми порядочная двушка не должна бы сближаться. Видлъ ты этихъ двухъ франтовъ, которые въ Парк опирались на карету леди Клеврингъ и заглядывали подъ шляпку миссъ Біанки? Ни одна добрая мать не позволитъ дочери знать подобныхъ людей и не впуститъ ихъ къ себ въ домъ.’
— Бегума невиннйшее и добрйшее существо въ свт, возразилъ Артуръ.— Она въ жизнь свою не слыхала ничего дурнаго о капитан Блекбалл, не читала суда, въ которомъ фигурируетъ Чарли Ловлесъ. Не-уже-ли ты воображаешь, что порядочныя дамы читаютъ и помнятъ скандалезную хронику, какъ ты, старый воркунъ?
— А ты бы желалъ, чтобъ Лаура Бэллъ была знакома съ этими людьми? спросилъ Уаррингтонъ, покраснвъ.— Ты бы желалъ, чтобъ женщина, которую ты любишь, была запачкана соприкосновеніемъ съ ними? Безъ всякаго сомннія, бдная бегума не знаетъ ихъ исторіи, она вообще не знаетъ очень-многаго. Попросту сказать, Пенъ, твоя честная бегума вовсе не леди. Конечно, она и не виновата, что не получила порядочнаго воспитанія и не была въ хорошихъ рукахъ.
— Она столько же нравственна, какъ леди Нортси, на балы которой здитъ весь свтъ, и столько же образована, какъ мистриссъ Булль, которая ломаетъ англійскій языкъ и угощаетъ по полудюжин герцоговъ за своимъ столомъ, отвчалъ Пенъ, немножко сердито.— Почему намъ съ гобою быть брюзгливе всего остальнаго свта? По какому праву будемъ мы вымещать грхи ея отцовъ на этомъ радушномъ и безвредномъ существ? Ни ты, ни кто бы тамъ ни было изъ смертныхъ, не видалъ отъ нея ничего, кром ласки. Она поступаетъ по крайнему своему разумнію. Она не иметъ притязаній быть выше того, что она есть. Она даетъ теб лучшіе обды, какіе только можетъ купить, и лучшее общество, какое можетъ добыть. Она платитъ долги своего негоднаго мужа. Она балуетъ своего сына, какъ и добродтельнйшая изъ матерей Британнія. Мнніе ея о литературныхъ предметахъ, конечно, не есть авторитетъ: смю сказать, что она не прочитала ни строчки Вордсворта и въ жизнь свою не слыхала о Теннисон.
— Не больше прачки, мистриссъ Фленаганъ, ни служанки Бетси, проворчалъ менторъ Пена:— и я нисколько ихъ не осуждаю. Но человкъ съ возвышенною душою не дружится съ подобными лицами. Джентльменъ не станетъ искать ихъ общества, или будетъ горько сожалть впослдствіи, если это сдлаетъ. Не-ужели ты, человкъ свтскій и философъ, скажешь, что цль жизни состоитъ въ поглощеніи трехъ перемнъ съ серебрянаго сервиза? Осмлишься ли ты сознаться самому себ, что все твое честолюбіе ограничивается хорошимъ лафитомъ, и что ты готовъ обдать у всякаго, кто подастъ теб за столъ упитаннаго тельца? Ты называешь меня циникомъ: какой же страшный цинизмъ допускаете вс вы, свтскіе люди! Я скоре буду питаться сырою рыбой и спать въ дупл, скоре сдлаюсь дровоскомъ или дикаремъ, чмъ унижусь до этого просвщенія, и допущу, что французъ-поваръ единственная вещь, для которой стоитъ жить на свт.
— Ты любишь сырой ростбифъ и потомъ трубку, а оттого и принимаешь видъ превосходства надъ тми, у кого вкусъ разборчиве и кто не стыдится общества, въ которомъ живетъ. Кто говоритъ теб объ особенномъ уваженіи, дружб и благодарности къ людямъ, которыхъ мы встрчаемъ каждый день? Если А. зоветъ меня къ себ въ домъ и угощаетъ всмъ, что у него есть лучшаго, я принимаю его хорошія вещи за то, чего он стоятъ — и ничего больше. Я не отплачиваю ему за это дружбой, но условною монетой общества. Когда мы разстаемся, то разстаемся безъ всякой горести. Когда встрчаемся, мы оба довольно-сносно рады видть другъ друга. Еслибъ я долженъ былъ жить съ одними истинными друзьями, я не видалъ бы ни одного человческаго лица, кром твоей черной рожи, старый Джорджъ.
— Ты ученикъ твоего дяди, сказалъ Уаррингтонъ съ нкоторою грустью.
— А почему бы и нтъ? почему не признать свта каковъ онъ есть и не принять условій общества, въ которомъ я живу? Я старе тебя, Джорджъ, несмотря на просдь твоихъ бакенбардовъ, и видлъ свтъ больше, чмъ ты, который сидишь взаперти на чердак, съ книгами, трубкой, мечтами и идеями двадцатидвух-лтняго возраста. Я объявляю теб, что беру свтъ такимъ, каковъ онъ есть, и принадлежа къ нему, не хочу его стыдиться. Если время наше свихнулось, то я не имю ни призванія, ни силы исправить его.
— И мн кажется, что тебя не хватитъ ни на то, ни на другое.
— Если я сомнваюсь, лучше ли я своего ближняго, то сомнваюсь и въ томъ, лучше ли онъ меня. Все на свт условно: я принимаю вещи, какъ он есть, и свтъ, каковъ онъ есть. И я намренъ жениться, если найду себ жену, и не съ тмъ, чтобъ сходить съ ума отъ любви къ ней, или растянуться у ногъ ея, какъ дуракъ, не съ тмъ, чтобъ обожать ее какъ ангела, или ожидать найдти въ ней ангела, а затмъ, чтобъ быть ей добрымъ, ласковымъ и предупредительнымъ мужемъ и ожидать отъ нея въ возвратъ добродушія и пріятнаго общества. И потому, Джорджъ, если ты когда-нибудь услышишь о моей женитьб, то она не будетъ слдствіемъ романической страсти съ моей стороны, и если теб случится узнать о хорошенькомъ мстечк въ министерств, то я готовъ занять его.
— Ого, Пенъ, такъ вотъ куда ты мтишь! Значитъ, нечего больше и толковать съ тобою. Если ты уже разъ ршился, такъ, конечно, никто тебя не остановить.
— А почему жь и не ршиться, Джорджъ? возразилъ Пенъ.— Какія это славныя сигары! Не хочешь ли отобдать со мною въ клуб? Chef de Cuisine возвратился въ городъ, и онъ угоститъ насъ на славу. Нтъ… не хочешь? Ну, такъ не хмурься, дружище. Я завтра хочу хать въ… въ деревню.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ПЕРВАЯ,
можетъ-быть, объясняющая предъидущую.

Свднія о длахъ семейства Клеврингсьъ, пріобртенныя майоромъ Пенденнисомъ черезъ Стронга и непосредственно черезъ личное свое участіе въ длахъ дома, хозяйки котораго онъ былъ другомъ и совтникомъ, были таковы, что старый джентльменъ началъ-было колебаться въ своихъ затяхъ, предпринятыхъ лля блага племянника. Надлить Артура женою и двумя такими тестями, каковы были сокровища, доставшіеся въ мужья несчастной и невинной леди Клеврингъ — отъ этого не будетъ добра никому. Хотя одинъ нкоторымъ-образомъ и нейтрализировалъ другаго, и появленіе въ публик Эмори или Альтамонта было бы сигналомъ къ его немедленному удаленію и заслуженному наказанію, попадись онъ только въ руки британскимъ властямъ, но каково же быть мужемъ жены, отъ родителя которой надобно избавляться такимъ образомъ? Старый джентльменъ понималъ очень-хорошо, что Альтамонту, съ вислицей передъ глазами, нельзя было не избгнуть огласки, тогда-какъ въ то же время, держа надъ Клеврингомъ угрозу — открыть существованіе Эмори, появленіе котораго лишило бы баронета разомъ всего, можно было сдлать изъ него покорнаго раба тому, кто зналъ эту роковую тайну.
Но если бегума будетъ еще много разъ платить долги Клевринга, то богатство ея исчезнетъ, по милости этого неисправимаго игрочишки, и наслдники ея, кто бы они ни были, получатъ въ наслдство только порожнюю казну, и миссъ Эмори, вмсто-того, чтобъ доставить своему супругу хорошій доходъ и мсто въ Парламент, доставитъ ему только свою особу и родословную съ горестною отмткой: Susper coll, противъ имени послдняго мужескаго предка ея фамиліи.
Но старому дипломату, перевертывавшему въ ум своемъ вс эти обстоятельства, предстоялъ еще путь, который читатель скоро узнаетъ, когда потрудится прочитать имющій скоро быть разговоръ между майоромъ Пенденнисомъ и достопочтеннымъ баронетомъ, членомъ Парламента отъ Клевринга.
Когда человкъ исчезнетъ по причин затруднительнымъ денежныхъ обстоятельствъ изъ круга своихъ друзей и равныхъ, когда нырнетъ изъ вида тхъ, съ кмъ онъ привыкъ жить и водиться, то, право, удивительно, въ какихъ странныхъ и отдаленныхъ захолустьяхъ онъ снова вынырнетъ на божій свтъ. Я зналъ одного щеголя съ Палл-Малла и Роттен-Роу, и человка не послдней фэшонебльности, который исчезъ отъ своихъ товарищей въ клубахъ и паркахъ, и вдругъ явился въ Биллингсгст, за полутора-шиллинговымъ общимъ столомъ, гд онъ былъ очень-счастлинъ и любезенъ, другой джентльменъ, весьма-ученый и остроумный, утекая отъ констеблей (скажи я, что это былъ литераторъ, нкоторые критики обвинили бы меня подъ присягой въ желаніи унизить званіе литератора), прислалъ мн однажды адресъ свой въ маленькой таверн, подъ вывскою ‘Лисицы подъ Холмомъ’, подъ самымъ темнымъ и пещеристымъ сводомъ одного пассажа Стрэнда. Такой господинъ и при такихъ бдахъ, можетъ имть домъ, но его никогда нтъ въ этомъ дом, у него есть адресъ для писемъ, но только простячки пойдутъ туда, въ надежд найдти его. Только немногіе врные друзья знаютъ, гд его можно найдти и имютъ настоящій ключъ къ его норк. Такимъ-образомъ, посл разлада съ женою и воспослдовавшихъ отъ того несчастій, не было никакой возможности найдти сэра Фрэнсиса Клевринга.
— Съ-тхъ-поръ, какъ онъ задолжалъ мн четырнадцать фунтовъ, вдь не приходитъ домой раньше трехъ часовъ и корчитъ, будто спитъ, когда я приношу ему воду по утрамъ, а потомъ непремнно улизнетъ за двери, когда я внизу, замтилъ мистеръ Лейтфутъ другу своему Моргану, вмст-съ-тмъ онъ обаявилъ ему намреніе свое, хать къ миледи, быть у нея буфетчикомъ и жениться на своей старух.— Такъ же точно, посл своей размолвки съ шевалье Стронгомъ, баронетъ бгалъ и отъ него, и прятался въ другихъ захолустьяхъ, куда бы его не могли настичь упреки ‘дражайшаго друга’, онъ бы, вроятно, радъ былъ убжать и отъ совсти, которую многіе изъ насъ стараются надуть и оставить за собою разными хитростями.
Итакъ, старшій Пенденнисъ, имвшій свои виды и желавшій побесдовать съ деревенскимъ сосдомъ и парламентскимъ представителемъ своего племянника, долженъ быль употребить много времени и трудовъ, прежде-чмъ ему удалось довести баронета до состоянія доврчивости, необходимаго для цлей майора. Съ-тхъ-поръ, какъ майоръ Пенденнисъ дйствовалъ въ качеств друга семейства Клевринга, и былъ посвященъ въ подробности его длъ, супружескихъ и денежныхъ, баронетъ сталъ отъ него удаляться такъ точно, какъ удалялся онъ отъ всхъ нотаріусовъ и агентовъ, когда ему нужно было отдать въ чемъ-нибудь отчетъ или заняться съ ними дломъ, онъ тогда только являлся во-время, по назначенію, когда цль его была — добыть денегъ. Такимъ-образомъ, прежде чмъ майоръ поймалъ эту четкую и пугливую птичку, ему пришлось сдлать много безуспшныхъ попытокъ, одинъ разъ — то было самое невинное приглашеніе отобдать съ майоромъ въ Гринич, и съ нсколькими пріятелями — баронетъ принялъ приглашеніе, но подозрвалъ что-то и не явился, предоставя самому майору скушать свою наживку, майоръ дйствительно располагалъ представить въ своемъ лиц всхъ своихъ пріятелей. Въ слдующій разъ майоръ написалъ ему записочку, прося десяти минутъ разговора, баронетъ немедленно отвтилъ ему и назначилъ свиданіе ровно въ четыре часа у Бэйя, подчеркнувъ тщательно слово ‘ровно’. Четыре часа пробило, какъ слдовало съ теченіемъ времени, а никакого Клевринга не явилось у Бэйя. Дйствительно, еслибъ баронетъ занялъ у майора Пенденниса двадцать фунтовъ, то и тогда боялся бы его не больше, и не больше бы старался избгать встрчи съ нимъ. Однимъ словомъ, майоръ Пенденнисъ узналъ по опыту, что искать человка одно дло, а найдти его — другое.
Вечеромъ того самаго дня, когда патронъ Стронга наговорилъ своему кліенту столько пріятностей въ глаза и столько проклятій за глаза, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, давшій жен и ея законнымъ совтникамъ честное слово и клятву не подписывать больше векселей и довольствоваться назначенною ему женою пенсіей, все-таки усплъ смастерить заемъ подъ векселекъ, при помощи друга своего, мистера Мосса Эбрамса. Случилось, что Стронгъ слышалъ всю эту сдлку въ томъ мст, гд она была обработана, а именно, въ заднемъ кабинет сигарочной лавки Сантіаго, гд шевалье постоянно проводилъ по часику вечеромъ.
— Онъ принялся за старое, разсказалъ мистеръ Сантіаго своему покупателю и знакомцу.— Сегодня онъ былъ въ моемъ заднемъ кабинет вмст съ Моссомъ Эбрасомъ. Моссъ посылалъ моего мальчика за гербовымъ листомъ. Кажется, дло шло о пятидесяти фунтахъ. Я слышалъ, какъ баронетъ просилъ Мосса выставить число за два мсяца назадъ. Онъ станетъ уврять, что это старый вексель, о которомъ забылъ, когда его жена производила въ послдній разъ платежи. Теперь, такъ-какъ онъ очистился, ему, вроятно, опять станутъ давать деньги. Человкъ, который иметъ привычку подписывать свое несчастное имя на ‘Обязуюсь уплатить черезъ шесть мсяцевъ’, иметъ также пріятное убжденіе, что дла его извстны и обсушены, и подпись его ходитъ по рукамъ негоднйшихъ плутовъ и мошенниковъ Лондона.
Лавка мистера Сантіаго была близехонько отъ Сент-Джемс-Стрита и Бюри-Стрита, гд мы уже имли честь постить майора Пенденниса на его квартир. Майоръ шелъ себ чинно домой, когда Стронгъ, пылая негодованіемъ и дымя гаванскою сигарой, шагалъ ему на встрчу по тому же троттуару.
‘О, молодежь!’ подумалъ майоръ, ‘какъ они отравляютъ воздухъ своими сигарами: вонъ, кто-то идетъ съ усами и сигарой. Всякій, кто куритъ на улиц, непремнно изъ сволочи. О, да это мистеръ Стронгъ!— Надюсь, вы здоровы, мистеръ Стронгъ?’ и старый джентльменъ, поклонившись шевалье очень-важно, хотлъ войдти къ себ и направлялъ дрожащею рукою полированный ключъ въ замочную скважину.
Мы ужь говорили, что при длинныхъ и тягостныхъ конференціяхъ, касательно уплаты долговъ сэра Фрэнсиса Клевринга, Стронгъ и Пенденнисъ присутствовали оба въ качеств друзей и совтниковъ несчастнаго семейства баронета. Стронгъ остановился и протянулъ руку своему собрату-негоціатору, и старый Пенденнисъ подалъ ему два немилостивые пальца.
— Что новенькаго и хорошенькаго? сказалъ майоръ Пенденнисъ покровительственнымъ гономъ и снисходя до нсколькихъ словъ съ шевалье Стронгомъ: старый Пенденнисъ провелъ всю жизнь въ такомъ отличномъ обществ, что, по его мннію, обыкновенные смертные должны были считать особенною честью, когда онъ говорилъ съ ними.— Все еще въ город, мистеръ Стронгъ? Надюсь видть васъ въ добромъ здоровь.
— У меня новости несовсмъ-пріятныя, сэръ, и касаются друзей нашихъ, которые теперь на Танбриджскихъ Водахъ, я желалъ бы поговорить съ вами объ этомъ. Вообразите, майоръ Пенденнисъ, вдь Клеврингъ принялся опять за свои старыя продлки.
— Въ-самомъ-дл! Прошу васъ, сдлать мн одолженіе, зайдти на мою квартиру, воскликнулъ майоръ съ возбужденнымъ участіемъ, и оба они вошли и разслись въ гостиной. Тутъ Стронгъ облегчилъ свою душу, разсказавъ майору въ подробности и съ негодованіемъ объ опрометчивости и вроломств Клевринга.— Никакія общанія не связываютъ его, сэръ, сказалъ онъ.— Вы помните, когда мы имли свиданіе съ адвокатомъ миледи, какъ онъ не хотлъ удовольствоваться однимъ честнымъ словомъ, даннымъ жен, но ему непремнно было нужно дать ей клятву на колняхъ въ томъ, что не подпишетъ боле ни одного векселя, а между-тмъ, онъ подписалъ вексель сегодня, сэръ, и подпишетъ ихъ еще сколько угодно за чистыя деньги, онъ готовъ обмануть всякаго, жену, сына или стараго друга, который выручалъ его сто разъ. Да вотъ, на будущей недл кончится срокъ одному векселю… нашему общему…
— Я думалъ, что мы заплатили вс…
— Кром этого, возразилъ Стронгъ, покраснвъ.— Онъ просилъ меня не упоминать объ одномъ этомъ… и… я получилъ за это половину денегъ, майоръ. Они налягутъ на меня, да я мало объ этомъ думаю, я привыкъ къ подобнымъ вещамъ. Но меня мучитъ мысль о леди Клеврингъ. Вдь стыдъ и срамъ, что эта добрая женщина, которая разъ двадцать спасала его отъ тюрьмы, будетъ разорена чрезъ его низкое малодушіе. Шайка спекулаторовъ на векселя, боксеровъ и мошенниковъ, пользуется его деньгами, и ему нипочемъ измнить честному малому. Поврите ли, сэръ, вдь онъ взялъ денегъ отъ Альтамонта… вы знаете о комъ я говорю.
— Не-уже-лм? отъ этого страннаго человка, который, кажется, пришелъ разъ пьяный въ домъ сэра Фрэнсиса Клевринга? возразилъ майоръ Пенденнисъ съ самымъ непроницаемый ь выраженіемъ.— А кто этотъ Альтамонтъ, мистеръ Стронгъ?
— Если вы не знаете, такъ и я не знаю, отвчалъ шевалье со вздохомъ удивленія и недоврчивости.
— Сказать вамъ откровенно, мистеръ Стронгъ, я имю кой-какія подозрнія. Я полагаю — замтьте, только предполагаю-что въ жизни нашего пріятеля Клевринга (который, будь это между нами, капитанъ Стронгъ, самая ненадежная рыба, какая только есть въ числ моихъ знакомыхъ), въ жизни Клевринга, говорю я, есть безъ-сомннія, странные секреты и курьзныя исторіи, о которыхъ бы ему не хотлось чтобъ знали другіе, любому изъ насъ на его мст этого бы также не хотлось. Весьма-вроятно, что негодяй, который называетъ себя Альтамонтомъ, знаетъ какую-нибудь невыгодную для Клевринга исторію, и черезъ это держитъ его въ своихъ рукахъ и вытягиваетъ изъ него деньги. Я знаю нкоторыхъ людей въ Англіи, которые приплачиваются въ такомъ же род. Но до ихъ частныхъ длъ мн нтъ никакой надобности, мистеръ Стронгъ, и не должно думать, что если я хожу обдать къ кому-нибудь, такъ я непремнно и сую носъ въ его секреты, или долженъ отвчать за его прошлую жизнь. Такъ же точно касательно Клевринга, я очень интересуюсь его женою, и ея дочерью, которая преобворожительное твореніе, и когда миледи просила меня объ этомъ, я заглянулъ въ ея дла и старался поправить ихъ, я готовъ служить ей и впредь — вы понимаете, сколько у меня станетъ умнья и если я могу быть ей полезнымъ. И если отъ меня потребуютъ — вы понимаете, если отъ меня потребуютъ — и… да, между-прочимъ, что этотъ мистеръ Альтамонтъ, мистеръ Стронгъ? Вы, кажется, знакомы съ нимъ. Гд онъ теперь, въ город?
— Я не считаю себя обязаннымъ знать гд онъ, майоръ Пенденнисъ, отвчалъ Стронгъ, вставъ и взявъ шляпу въ досад: покровительственныя манеры и осторожность майора обидли немало честнаго джентльмена.
Манера Пенденниса перемнилась сразу, и надменно-снисходительный тонъ его перешелъ тотчасъ же въ шутливо-смышленый: ‘Ого, капитанъ Стронгъ! вы также осторожны, вижу, вижу, и вы совершенно-правы, мой почтенный сэръ, совершенно-правы. Мы не можемъ знать, какія уши могутъ имть стны, сэръ, или кому мы говоримъ, и, какъ человкъ свтскій и старый воинъ (старый и отличный воинъ, какъ я слыхалъ, капитанъ Стронгъ), вы знаете очень-хорошо, что даромъ не слдуетъ тратить огня: вы можете имть свои идеи, и я могу сложить два и два и имть, свои. Но есть вещи, которыя не касаются человка и о которыхъ ему лучше не знать… ге, капитанъ! и о которыхъ я, напримръ, не хочу знать, покуда у меня нтъ причинъ знать о нихъ, повидимому, и вы держитесь того же правила. Что до нашего пріятеля Клевринга, я думаю вмст съ вами, что его надобно остановить въ неблагоразумныхъ поступкахъ, надобно быть строгимъ къ человку, который измняетъ своему слову, или ведетъ себя ко вреду и неудовольствію своего семейства. Таково мое истинное и чистосердечное мнніе, и я увренъ, что вы его раздляете.
— Конечно, отвчалъ сухо Стронгъ.
— Я въ восторг, въ истинномъ восторг, что старый собратъ-воинъ такъ вполн согласенъ со мною. И я очень, очень-радъ счастливой встрч, которая доставила мн удовольствіе вашего посщенія. Добраго вечера. Благодарю васъ. Морганъ, проводи капитана Стронга.
И Стронгъ, предшествуемый Морганомъ, разстался съ майоромъ Пенденнисомъ. Шевалье былъ немало озадаченъ осторожностью стараго майора, да и Морганъ, сказать правду, столько же удивлялся секретничанью своего господина. Мистеръ Морганъ, въ качеств хорошо-дрессированнаго столичнаго слуги, двигался но всему дому безшумно, какъ тнь, и случилось, что, при конц разговора своего господина съ гостемъ, онъ стоялъ очень-близко отъ дверей и слушалъ почти весь разговоръ между обоими джентльменами, причемъ не могъ понять весьма-многаго.
— Кто этотъ Альтамонтъ? знаешь ты что-нибудь о немъ и Стронг? спросилъ мистеръ Морганъ у мистера Лейтфута, при первомъ свиданіи ихъ въ клуб.
— Стронгъ длецъ моего губернатора и обдлываетъ ему векселя и тому подобное, вроятно, и Альтамонтъ также иметъ тутъ руку. Вы вдь знаете, мистеръ М., тутъ всегда нужно дв или три подписи, чтобъ бумага годилась. Альтамонтъ выигралъ много денегъ на Дерби. Я желалъ бы, чтобъ и губернаторъ добылъ себ откуда-нибудь денегъ и заплатилъ мн по моей книжк.
— А какъ ты думаешь, будетъ миледи еще платить его долги? Разузнай-ка объ этомъ для меня, Лейтфутъ, и ты въ наклад не останешься, мой любезный.
Майоръ Пенденнисъ часто говаривалъ со смхомъ, что его Морганъ гораздо-богаче, чмъ онъ самъ. И дйствительно, долговременными и осторожными спекуляціями этотъ сметливый и молчаливый слуга собралъ себ препорядочную сумму денегъ въ-теченіе многихъ лтъ, проведенныхъ имъ въ служб майора, доставившей ему знакомство со многими слугами знати, отъ которыхъ онъ узнавалъ въ подробности о длахъ ихъ господъ. Когда мистеръ Артуръ иступилъ въ обладаніе своимъ имніемъ, но не прежде этого, Морганъ удивилъ однажды молодаго джентльмена, сказавъ, что у него есть маленькая сумма, такъ, фунтовъ пятьдесятъ или сто, которую бы онъ желалъ пустить въ маленькій оборотъ, можетъ-быть, джентльмены въ Темпл, которые знаютъ о длахъ и тому подобномъ, помогутъ бдняку сдлать маленькую спекуляцію. Морганъ былъ бы очень-благодаренъ мистеру Артуру, очень-признателенъ и обязанъ, дйствительно, еслибъ мистеръ Артуръ назвалъ ему кого-нибудь, къ кому обратиться. Когда Артуръ отвтилъ ему со смхомъ, что онъ не иметъ никакого понятія о денежныхъ длахъ и ршительно не знаетъ, какъ помочь ему, Морганъ поблагодарилъ мистера Артура очень и очень, и съ величайшимъ простодушіемъ, и еслибъ мистеру Артуру понадобилось немножко денегъ, прежде-чмъ онъ получитъ свои доходы, то онъ просилъ мистера Артура вспомнить, что у стараго и врнаго слуги его дяди есть маленькая сумма, которую онъ желаетъ пустить въ оборотъ, и что онъ будетъ особенно гордъ и счастливъ, еслибъ ему удалось быть какимъ-нибудь образомъ полезнымъ семейству его добраго господина.
Артуръ, малый довольно-благоразумный и ненуждавшійся въ деньгахъ, также бы легко подумалъ занять у слуги своего дяди, какъ украсть изъ его кармана носовой платокъ, и уже готовъ былъ дать ему уничтожающій и надменный отвтъ, но его остановила забавная сторона этого дла. Морганъ капиталистъ! Морганъ предлагаетъ ему въ займы! Да это превосходная шутка! Съ другой стороны, человкъ этотъ могъ быть совершенно-невиненъ и предлагать деньги изъ честнаго добродушія и усердія, а потому Артуръ остановилъ сарказмъ, готовый уже сорваться у него, и удовольствовался тмъ, что отказался отъ доброжелательнаго предложенія мистера Моргана. Онъ, однако, разсказалъ эту исторію дяд и поздравилъ его съ обладаніемъ такого сокровища въ своей служб.
Тогда майоръ сказалъ ему, что, по его мннію, Морганъ чертовски разбогатлъ, и дйствительно, онъ купилъ домъ въ Бюри-Стрит, гд господинъ его былъ жильцомъ, и въ послднее время составилъ себ препорядочную сумму изъ свдній о длахъ семейства Клевринговъ, узнавъ отъ майора, что бегума намрена заплатить долги своего мужа, онъ скупилъ столько векселей и обязательствъ баронета, на сколько у него хватило чистыхъ денегъ. Разумется, что майоръ не зналъ ничего обо всхъ этихъ сдлкахъ, зная такъ же мало о своемъ слуг, какъ и большая часть господъ знаетъ о своихъ, хотя слуги живутъ при насъ всю нашу жизнь и все-таки остаются для насъ совершенными незнакомцами.
— Такъ онъ предлагалъ теб денегъ взаймы? сказалъ старшій Пенденнисъ своему племяннику.— Онъ чертовски-хитрый малый и чертовски-богатъ, и много найдется мотовъ, которые были бы не прочь имть при себ такого камердинера, чтобъ, при случа, можно было занять у него. И вдь не перемнился ни на волосъ мой мось Морганъ: длаетъ свое дло какъ и всегда, всегда готовъ на мой звонокъ, крадется по комнатамъ какъ кошка: онъ чертовски привязанъ ко мн, этотъ Морганъ!
Въ день визита Стронга, майоръ вспомнилъ исторію Пена и вздумалъ, что Морганъ можетъ ему помочь. Онъ позвалъ его и принялся трунить надъ богатствомъ своего камердинера съ самою безцеремонною непринужденностью, къ какой только былъ способенъ столь важный джентльменъ, говоря съ такимъ ничтожнымъ существомъ, какъ его слуга.
— Я слыхалъ, что у тебя есть капиталецъ, Морганъ, который ты желаешь пустить въ оборотъ, то? сказалъ майоръ.
‘Врно, мистеръ Артуръ разболталъ ему’ подумалъ камердинеръ.
— Очень-радъ, что теб у меня такъ хорошо.
— Благодарю васъ, сэръ, я не имю причины жаловаться ни на свое мсто, ни на своего господина.
— Ты хорошій малый, и я полагаю, ты мн преданъ, я очень-радъ, что теб хорошо. Надюсь, ты будешь достаточно благоразуменъ и не возьмешь таверну или тому подобное, ге?
‘Таверну!’ подумалъ Моргалъ. ‘Я возьму таверну!’ — Нтъ, сэръ, благодарю васъ премного. Я не думаю о таверн, сэръ, и моя маленькая экономія пристроена довольно-хорошо, сэръ.
— Ты занимаешься немножко по дисконтной части, Морганъ, ге?
— Да, сэръ, очень-немножко, я, извините, сэръ, позволите вы мн взять смлость сдлать вамъ маленькій вопросъ, сэръ?
— Говори, мой любезный.
— О вексел сэра Фрэнсиса Клевринга, сэръ? Какъ вы полагаете, надеженъ еще сэръ Фрэнсисъ, сэръ? Будетъ миледи еще платить за него, сэръ?
— Какъ! ты смастерилъ себ кое-что въ этомъ дл?
— Такъ, сэръ, немножко, отвчалъ Морганъ, потупя глаза.— И я вамъ признаюсь, сэръ, если позволите мн взять смлость сказать, сэръ, что еслибъ мн удалось еще разикъ, какъ въ прошлый разъ, то мн было бы очень-комфортэбльно.
— Ну, а много ли ты слпилъ, ге?
— Такъ, сэръ, хорошенькій кусочекъ, въ зломъ я сознаюсь, сэръ. Имя нкоторыя свднія, сэръ, и познакомившись съ семействомъ, по милости нашей, сэръ, поставилъ на огонь и я свой горшокъ, сэръ.
— Что ты сдлалъ?
— Пустилъ въ дло свои деньги, сэръ, все, что у меня было и, кром-того, я занялъ и скупилъ векселя сэра Фрэнсиса, на многихъ изъ нихъ было его имя и того джентльмена, который сейчасъ вышелъ, Эдварда Стронга, эсквайра, сэръ. Разумется, я зналъ отъ людей на Гросвенор-Плес, какой тамъ въ дом былъ взрывъ, сэръ. И такъ-какъ я могу сковать себ изъ этого деньги не хуже всякаго другаго, сэръ, то былъ бы вамъ очень обязанъ, еслибъ вы были такъ милостивы и сказали мн: смягчится ли миледи еще разъ?
Хотя майоръ Пенденнисъ былъ столько же удивленъ этими извстіями касательно своего слуги, сколько могъ быть удивленъ, еслибъ ему сказали, что Морганъ переодтый маркизъ, и хотя майоръ, разумется, негодовалъ на дерзость человка, осмлившагося разбогатть у него подъ носомъ и безъ его вдома: однако, старый Пенденнисъ имлъ врожденное уваженіе ко всякому, кто представлялъ собою деньги и успхъ, и тотчасъ же увидлъ, къ изумленію своему, что началъ уважать Моргана, лишь-только передъ нимъ блеснула истина.
— Ну, Морганъ, сказалъ онъ:— мн нтъ нужды спрашивать, какъ велико твое богатство, и чмъ ты богаче, тмъ лучше для тебя, безъ сомннія. Если же я смогу дать теб полезное свдніе, то, пожалуй, готовъ теб удружить. Но скажу теб прямо, если леди Клеврингъ спроситъ меня, платить ли ей еще за своего мужа — я посовтую ей не длать этого, и надюсь, что она меня послушается, хотя и боюсь, что она все-таки сжалится надъ нимъ — и вотъ теб все, что я знаю. Итакъ ты уже знаешь, что сэръ Фрэнсисъ начинаетъ снова… гм… свои неблагоразумныя и безпутныя дла?
— Свои прежнія шашни, сэръ? Его не остановить, сэръ. Онъ непремнно пріймется за прежнее.
— Мистеръ Стронгъ говорилъ мн, что какой-то мистеръ Моссъ Эбрамсъ иметъ одинъ изъ векселей сэра Фрэнсиса Клевринга. Знаешь ты что-нибудь объ этомъ мистер Эбрамс, или о томъ, на какую сумму вексель?
— Суммы не знаю, сэръ, а Эбрамса знаю очень-хорошо.
— Я бы желалъ, чтобъ ты разузналъ мн объ этомъ. Узнай также, Морганъ, гд бы я могъ захватитъ сэра Фрэнсиса Клевринга.
И Морганъ сказалъ ему:
— Благодарю васъ, сэръ, слушаю, сэръ, непремнно узнаю, сэръ, и вышелъ изъ комнаты своимъ обычнымъ неслышнымъ шагомъ, съ обычною почтительностью и спокойною покорностью, предоставивъ майору удивляться и размышлять обо всемъ, сейчасъ имъ слышанномъ.
На слдующее утро врный слуга увдомилъ майора Пенденниса, что онъ видлся съ мистеромъ Эбрамсомъ, сказалъ ему о какой сумм шло дло, и что баронетъ будетъ наврно въ тотъ день, въ часъ пополудни, въ заднемъ кабинетик таверны ‘Колесо Фортуны’.
На такія свиданія сэръ Фрэнсисъ являлся всегда очень-пунктуально. Въ часъ онъ сидлъ въ комнат означенной таверны, окруженный плевальницами, виндзорскими стульями, веселыми картинками боксеровъ, скаковыхъ лошадей, пшеходовъ и оставшимися отъ вчерашней ночи облаками табачнаго дыма, потомокъ Клевринговъ сидлъ въ этомъ пріятномъ мст со старымъ экземпляромъ ‘Беллевой жизни въ Лондон’, сильно-запятнанной пивомъ, вошелъ въ комнату вжливый майоръ.
— Наконецъ, любезный мой! воскликнулъ баронетъ, думая, что явился мистеръ Моссъ Эбрамсъ съ деньгами.
— Здравствуйте, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ! Мн нужно было видться съ вами и я васъ выслдилъ, сказалъ майоръ, причемъ баронетъ повсилъ носъ.
Добравшись до своего противника, майоръ ршился произвести внезапный натискъ и началъ дло разомъ.
— Я знаю, продолжалъ онъ: — кто этотъ крайне-зловредный для васъ человкъ, за котораго вы меня приняли, Клеврингъ, знаю также, за какимъ дломъ вы пришли сюда.
— А какая вамъ нужда до этого? возразилъ баронетъ сердито.— По какому праву слдите вы за мною и мшаетесь въ мои дла, майоръ Пенденнисъ? Я вамъ никогда не длалъ зла и никогда не бралъ у васъ денегъ, поэтому я не желаю, чтобъ за мной такимъ-образомъ присматривали и чтобъ мною помыкали. Я не хочу этого и не позволю. Если леди Клеврингъ желаетъ сдлать мн какое-нибудь предложеніе, то пусть длаетъ это законнымъ путемъ, чрезъ адвокатовъ, а не чрезъ васъ. Я не принимаю вашего посредничества.
— Я пришелъ не отъ леди Клеврингъ, а отъ себя, чтобъ попытаться уговорить васъ, Клеврингъ, и посмотрть, нельзя ли спасти васъ отъ гибели. Всего прошелъ мсяцъ съ-тхъ-поръ, какъ вы клялись честью, что не будете больше занимать подъ векселя, но удовольствуетесь пенсіей, которую вамъ назначила леди Клеврингъ. На этомъ условіи были заплачены вс ваши долги, и вы нарушили условіе: у этого мистера Эбрамса вашъ вексель на шестьдесятъ фунтовъ.
— Это старый вексель! Я дамъ торжественную присягу, что старый вексель!
— Вы подписали его вчера и нарочно выставили число за три мсяца назадъ. Клянусь, Клеврингъ, вы мучите меня вашимъ лганьемъ, не могу не сказать вамъ этого. Клянусь честью, съ вами нтъ терпнья. Вы надуваете всхъ, начиная съ самого себя. Я-таки пожилъ въ свт, но никогда не видалъ равнаго вамъ обманщика. Мое убжденіе таково, что ложь для васъ, просто, жизненная потребность.
— Такъ ты затмъ пришелъ сюда, чтобъ искушать меня… чтобъ заставить меня разбить твою старую голову? сказалъ баронетъ, бросивъ на майора взглядъ ядовитой ненависти.
— Что такое, сэръ? прикрикнулъ старый воинъ, вскочивъ со стула съ приподнятою тростью и съ такимъ грознымъ видомъ, что баронетъ тотчасъ же струсилъ.
— Нтъ, нтъ, сказалъ жалобно Клеврингъ: — прошу васъ, простите меня. Я не хотлъ сказать вамъ ничего грубаго или обиднаго, только вы такъ чертовски-жестоки со мною, майоръ Пенденнисъ. Чего вы отх меня хотите? Зачмъ вы такъ преслдовали меня? Не-уже-ли и вы хотите выжать изъ меня денегъ? Клянусь Юпитеромъ, вдь вы знаете сами, что у меня нтъ ни шиллинга. И такимъ-образомъ Клеврингъ, по своему обыкновенію, перешелъ отъ проклятія къ плаксивости.
Майоръ Пенденнисъ тотчасъ понялъ вотъ что: Клеврингъ знаетъ, что его тайна въ моихъ рукахъ.
— Я не пришелъ ни отъ кого и не имю на васъ никакихъ намреній, сказалъ майоръ: — я хотлъ только сдлать послднюю попытку, если еще не слишкомъ-поздно спасти васъ и семейство ваше отъ конечнаго разоренія, до котораго оно дойдетъ, по милости вашего адскаго мотовства. Я зналъ вашу тайну.
— Я не зналъ ничего, когда женился на ней, клянусь, я не зналъ ничего, пока не воротился этотъ несчастный и не сказалъ мн самъ, это меня такъ мучитъ, что я сдлался такимъ отчаяннымъ, Пенденнисъ, право такъ! кричалъ баронетъ, всплеснувъ руками.
— Я зналъ вашъ секретъ съ того самаго дня, когда увидлъ Эмори, пьянаго, въ вашей столовой на Гросвенор-Плес. Я никогда не забываю лицъ. Я помню этого негодяя въ Сидне, когда онъ быль въ кандалахъ, и онъ помнитъ меня. Я знаю судъ надъ нимъ, знаю день его женитьбы, знаю, какъ донесли о его смерти въ кустахъ. Я могу дать присягу, что это онъ. И я знаю также, что вы столько же женаты на леди Клеврингъ, какъ и я. Я довольно-хорошо сохранилъ вашу тайну, потому-что не сказалъ о ней ни одной живой душ, ни жен вашей, ни вамъ, до сегоднишняго нашего свиданія.
— Бдная леди Клеврингъ! это убило бы ее… И, право, я тутъ невиноватъ, майоръ, вы знаете сами, что я тутъ невиноватъ.
— Скоре, чмъ допущу васъ разорить ее, я скажу ей все, Клеврингъ, и разскажу все цлому свту, я это сдлаю, даю вамъ клятвенное общаніе, если мн не удастся дойдти съ вами до нкоторыхъ условій и остановить чмъ-нибудь ваше адское безуміе. Игрою, долгами, мотовствомъ всякаго рода вы уничтожили половину состоянія вашей жены и ея законныхъ наслдниковъ — замтьте, законныхъ наслдниковъ. Это должно кончиться. Вы не можете жить вмст. Вы не способны жить какъ прилично Клеврингу, и прежде чмъ пройдетъ еще три года, вы не оставите у жены ни шиллинга. Я ршилъ, что надобно сдлать. Вы будете получать по шестисотъ фунтовъ въ годъ, удете за границу и будете жить этимъ. Вы должны отказаться отъ Парламента и жить какъ съумете. Если вы не согласны, даю честное слово открыть завтра же настоящее положеніе длъ, я присягну насчетъ Эмори, и онъ, когда его признаютъ, будетъ отосланъ туда, откуда убжалъ, и избавитъ отъ себя и вдову и васъ, обоихъ вмст. И тогда вашъ мальчикъ лишится разомъ всхъ правъ на состояніе стараго Спелля, которое перейдетъ цликомъ къ его дочери. Кажется, я говорю ясно и понятно?
— Не-уже-ли вы такъ жестоки къ бдному мальчику, Пенденнисъ? вступился жалобно отецъ: — подумайте о немъ. Вдь онъ славный мальчикъ, хотя чертовски буянъ, конечно, страшный буянъ.
— Вы съ нимъ жестоки, а не я, возразилъ старый Пенденниса.— Да вы сами разорите его неизбжно въ три года.
— Да, но знаете, не всегда же мн имть такое адское несчастье, счастье должно повернуться, и я исправлюсь, клянусь, исправлюсь. И если вы сгубите меня, это убьетъ и жену мою, вдь вы сами знаете, какъ адски это ее убьетъ.
— Убьетъ разлука съ вами, что ли? возразилъ майоръ съ усмшкой:— вы вдь знаете, что она не хочетъ больше жить съ вами.
— Но почему бы леди Клеврингъ не жить за границей, или въ Бат, или въ Тонбридж, а мн оставаться здсь? Мн здсь больше нравится, чмъ за границей, и я люблю быть въ Парламент. Комфортэбльно быть въ Парламент! Немного остается вакантныхъ мстъ, подобныхъ моему, и министерство сдлало бы меня губернаторомъ какого-нибудь острова или дало бы мн что-нибудь хорошее, уступи я имъ свое мсто, майоръ Пенденнисъ. Разв вы этого не видите? Разв вы не думаете, что они дали бы мн что-нибудь очень-хорошенькое, умй я только держать свои карты въ рукахъ? И тогда, знаете, я копилъ бы деньги и былъ бы понсвол подальше отъ этихъ проклятыхъ адовъ, и отъ rouge et noir, и… Мн бы не хотлось отказаться отъ Парламента, пожалуйста.
Ненавидть и вызывать человка, и потомъ плакать передъ нимъ, и потомъ говорить съ нимъ самымъ доврчивымъ и дружескимъ тономъ — все это было въ натур нашего непостояннаго баронета.
— Что касается до вашего мста въ Парламент, сказалъ майоръ, съ чмъ-то похожимъ на краску на щекахъ и съ нкоторымъ дрожаніемъ, чего тотъ не замтилъ:— вы должны, сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, уступить его… мн.
— Какъ! вы хотите засдать въ Парламент, майоръ Пенденнисъ?
— Нтъ, не я, но мой племянникъ Артуръ, очень-умный малый, который будетъ тамъ играть роль. Еслибъ Клеврингъ имлъ въ Парламентъ двухъ членовъ, отецъ его, вроятно, сидлъ бы тамъ, и… и я бы желалъ, чтобъ Артуръ тамъ былъ.
— Демми! Не-уже-ли и онъ знаетъ все? закричалъ Клеврингъ.
— Никто не знаетъ ничего за дверьми этой комнаты, и если вы сдлаете для меня это одолженіе, я буду молчать. Если нтъ, я имю привычку держать свое слово и сдлаю, какъ сейчасъ говорилъ.
— Послушайте, майоръ, сказалъ сэръ Фрэнсисъ съ особенно-смиренною улыбкой:— вы не можете ли достать мн впередъ за первую четверть года? Будьте добрйшимъ изъ малыхъ. Я знаю, вдь вы можете сдлать все изъ леди Клеврингъ, и клянусь, я тогда пошлю къ чорту Эбрамса. Этотъ воришка наврно смошенничалъ со мною въ этой сдлк, ужь я это знаю, онъ всегда меня надувалъ. И еслибъ вы исполнили мою просьбу, майоръ… сэръ, тогда мы посмотримъ…
— И самое лучшее, продолжалъ майоръ:— вы подете въ Бленрингъ въ сентябр, на охоту, и возьмете моего племянника съ собою и представите его избирателямъ. Да, это будетъ самая лучшая пора, а мы постараемся устроить насчетъ денегъ за первую четверть. (Артуръ можетъ дать ему эти деньги, подумалъ старшій Пенденнисъ. Мсто въ Парламент стоитъ же полутораста фунтовъ.) и вы, конечно, понимаете, Клеврингъ, что мой племянникъ ничего не знаетъ объ этомъ дл. Вы желаете удалиться изъ Парламента, онъ человкъ клеврингскій и хорошій представитель мстечка, вы его вводите и ваши избиратели подаютъ за него голоса, видите?
— Ну, а когда же полтораста фунтовъ, майоръ? Когда мн прійдти къ вамъ? Будете вы дома сегодня вечеромъ или завтра утромъ? Не хотите ли чего-нибудь? въ буфет отличная горькая настойка: я часто подкрпляюсь ею.
Старый майоръ не желалъ вкусить ничего, онъ всталъ и распростился съ баронетомъ, который проводилъ его до дверей ‘Колеса Фортуны’ и потомъ зашелъ въ буфетъ, гд выпилъ рюмку джина съ горькими каплями, въ это время пришелъ туда одинъ джентльменъ, бывшій въ сношеніяхъ со всми ‘старинными британскими забавами’, жилецъ ‘Колеса Фортуны’, и тогда завязался между нимъ, трактирщикомъ и баронетомъ, интересный разговоръ о кулачныхъ бояхъ, скачкахъ и новостяхъ по всмъ этимъ частямъ. Наконецъ явился мистеръ Моссъ Эбрамсъ съ деньгами по векселю баронета, изъ которыхъ была вычтена добрая частица ‘за коммиссію’, а на остальныя, сэръ Фрэнсисъ угостилъ своего пріятеля обдомъ въ Гринич и потомъ провелъ весьма-пріятный вечеръ въ Воксал.
Майоръ Пенденнисъ, между-тмъ, взялъ кебъ въ Пиккадилли и похалъ въ Лемб-Куртъ, Темпль, гд тотчасъ же заперся и повелъ серьзный разговоръ съ племянникомъ, посл чего они разстались въ большихъ ладахъ. Вслдствіе этого разговора, о сюжет котораго читатель можетъ самъ догадаться, Артуръ долженъ былъ хать въ деревню.
Когда человкъ введенъ во искушеніе на какое-нибудь искусительное дло, онъ всегда найдетъ сто благовидныхъ причинъ къ своему оправданію. Артуру казалось, что ему очень хочется быть въ Парламент, гд онъ можетъ отличиться, и что все-равно, къ какой бы парламентской партіи онъ ни присталъ, такъ-какъ въ каждой была и правда и ложь. Въ этомъ дл и въ нкоторыхъ другихъ онъ безъ большаго напряженія успокоивалъ свою совсть.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ВТОРАЯ.
Филлида и Коридонъ.

Въ живописномъ предмстьи, по сосдству Тонбриджскихъ Водъ, леди Клеврингъ наняла себ хорошенькую виллу, куда и удалилась посл своихъ супружескихъ сценъ несчастнаго лондонскаго сезона. Миссъ Эмори, какъ слдуетъ, была съ своею матерью, юный Франкъ пріхалъ къ нимъ на каникулы, при этомъ главнымъ занятіемъ миссъ Біанки было — драться и ссориться съ братцемъ. Но это было только домашнимъ препровожденіемъ времени, а юный Франкъ не очень любилъ ограничиваться домашними забавами. Онъ вскор отъискалъ крикнетъ, лошадей и кучу пріятелей въ Тонбридж. Домъ доброй бегумы былъ постоянно наполненъ Обществомъ молодыхъ тринадцатилтнихъ джентльменовъ, которые объдались пирожками, опивались шампанскимъ, устроивали скачки на лугу, пугали нжную мать, курили до тошноты и сдлали столовую невыносимою для миссъ Біанки. Ей ршительно не нравилось общество тринадцатилтнихъ молодыхъ джентльменовъ.
Этому прелестному существу нравилась всякая перемна, пока она имла пріятность новизны: миссъ Біанка, пожалуй, готова была довольствоваться недли дв хижиной, бдностью и хлбомъ съ сыромъ, на одну ночь, чего добраго, ей бы понравилось подземелье, на хлб и вод, и, слдственно, переселеніе въ Тонбрижъ было ей по вскусу. Она гуляла по лсамъ, рисовала деревья и фермы, читала постоянно французскіе романы, здила довольно-часто къ Водамъ, и на всякую комедію, на всякій балъ или концертъ, или ко всякому волшебнику, какіе-только представлялись ей въ тхъ краяхъ, она спала очень-много, но утрамъ ссорилась регулярно съ матерью и Франкомъ, отъискала деревенскую школу и посщала ее, тамъ она сначала любезничала съ двочками и бсила наставницу, потомъ разбранила двочекъ и насмялась надъ ними. Нкоторое время кураторъ считалъ ее ршительно благомыслящею двицею: такъ ловко она умла обласкать, разнжить и отуманить его, а бдная мистриссъ Смирке сначала была отъ нея въ восторг, потомъ наскучила ею, потомъ едва хотла говорить съ нею, и наконецъ начала сходить съ ума отъ ревности. Мистриссъ Смирке была жена нашего стараго знакомца Смирке, наставника Пена, влюбленнаго въ покойную мистриссъ Елену. Онъ утшился посл отказа Елены, женившись на одной молодой двушк изъ Клепгама, которую пріискала ему мать. Когда умерла эта почтенная старушка, съ лтами онъ ршительно отказался отъ локона, красовавшагося прежде на его лбу, и отъ галстучнаго банта, которымъ онъ прежде немало гордился. Онъ отростилъ себ волосы и сталъ ходить вовсе безъ всякаго банта. Ро пятницамь онъ не обдалъ. Смирке, невиннйшее существо на земномъ шар, былъ провозглашенъ, какъ самый черный и опасный іезуитъ, мистеромъ Моффиномъ, въ диссиндентскомъ собраніи. И врная жена не отставала отъ него. Но когда Біанка имла почти двухчасовую бесду о поучительныхъ предметахъ съ мистеромъ Смирке въ кабинет, Белинда, ходила взадъ и впередъ по трав, внутри ограды кладбища, гд было тогда всего только два надгробные камня, она пожелала имть тутъ третій… только… только онъ, вроятно, женится на этой твари, которая одурманила его въ дв недли. Нтъ, она лучше удалится, дастъ обтъ не выходить замужъ и оставитъ его.
Вотъ какія дурныя мысли имли о Смирке его жена и сосди: они оплакивали въ немъ заблужденія, а между-тмъ онъ не замышлялъ ничего дурнаго. Сначала онъ, конечно, считалъ Біанку самою даровитою, благомыслящею и очаровательною особой, какую только когда-либо знавалъ, и манера ея пнія восхищала его, однако, черезъ нсколько времени, онъ сталъ утомляться миссъ Біанкой, и ея манеры и граціозность показались ему какъ-то приторными, потомъ онъ начала, сомнваться въ миссъ Эмори, потомъ она произвела суматоху въ его школ, вспылила и приколотила по пальцамъ дтей. Біанка внушала такой восторгъ и такое скорое пресыщеніе многимъ мужчинамъ. Она старалась нравиться имъ, и разомъ пускала въ дло вс свои очарованія, атаковывала ихъ всми алмазами своихъ улыбокъ, взглядовъ, ласкательствъ, чувствительности. Потомъ ей надодали, какъ сами мужчины, такъ и усилія плнить ихъ, и не чувствуя къ нимъ никогда ничего, она ихъ бросала, точно также утомлялись отъ нея мужчины, въ свою очередь, и отставали отъ нея. Счастливая была ночь для Белинды, когда Біанка ихъ оставила! Смирке, съ краскою на щекахъ и со вздохомь, объявилъ, что онъ считалъ эту двушку одаренною многими драгоцнными дарами, которые теперь кажутся ему мишурой, онъ считалъ ее особою благомыслящею, но теперь опасается, что она просто изо всего длала себ родъ забавы — ‘она разбранила очень-злобно наставницу школы и жестоко побила по пальцамъ бдняжку Полли Роккеръ’. Белинда бросилась въ его объятія и уже перестала помышлять о могил или объ уединеніи. Мистеръ Смирке нжно поцаловалъ ее въ лобъ:
— Нтъ равной теб, моя Белинда, сказалъ онъ, возводя увлаженный взоръ къ потолку: — ты сокровище между женщинами!
А что касается до Біанки, съ той самой минуты, какъ она потеряла изъ вида Смирке и Белинду, она никогда не думала и не заботилась о нихъ больше.
Но когда Артуръ пріхалъ въ Томбриднь, чтобъ погостить нсколько дней у бегумы, не дошло еще до степени этого равнодушія ни со стороны Біанки, ни со стороны простодушнаго куратора Смирке. Смирке врилъ, что она чудо изъ женщинъ. Такого совершенства онъ никогда еще не видалъ, и онъ просиживалъ лтніе вечера, слушая ея музыку и пніе съ разинутымъ ртомъ, забывая о своемъ ча и хлб съ масломъ. Какъ ни очаровательна музыка оперы — онъ одинъ только разъ въ жизни былъ въ театр (о чемъ упоминалъ со вздохомъ и покраснвъ: то было, когда онъ сопровождалъ въ Чэттерисскій Театръ Елену и ея сына) — но онъ не могъ вообразить себ ничего восхитительне музыки миссъ Эмори. Она — одаренное свыше существо: у нея прекрасная душа и самые замчательные таланты, судя по наружности, она самаго кроткаго нрава, и проч. и проч. къ такимъ дух, будучи на высшей степени обаянія отъ Біанки, Смирке говорилъ и ней Артуру.
Свиданіе между двумя старыми знакомцами было очень-радушно. Артуръ любилъ всякаго, кто любилъ его мать, а Смирке могъ говорить о ней съ самымъ искреннимъ чувствомъ. А каждаго была куча разсказовъ о прошломъ. Смирке говорилъ, что Артуръ можетъ замтить, какъ со времени ихъ разлуки развили съ понятія почтеннаго куратора. Хотя самъ онъ живетъ, какъ въ монастыр, но слышалъ о репутаціи Артура. Онъ говорилъ самымъ кроткимъ и грустнымъ тономъ, постоянно потуплялъ глаза, склонялъ свою блокурую голову на сторону. Артура забавляли до-крайности его манеры, сумасбродство и простодушіе, его галстухъ безъ банта и длинные волосы, наконецъ, его существенная доброта, ласковость и дружелюбіе. Похвалы его Біаик нравились нашему пріятелю, удивляли его немало и заставила его смотрть на нее съ усиленнымъ благорасположеніемъ.
Надобно сказать правду, что Біанка была очень-рада видть Артура, какъ вс люди въ провинціи рады пріятному гостю, который привозитъ имъ послднія новости и анекдоты изъ столицы, который уметъ говорить лучше, чмъ провинціалы, или покрайней-мр уметъ говорить на этотъ милый лондонскій ладъ, столь пріятный и необходимый Лондонцамъ, и такъ мало-понятный людямъ несвтскимъ. Въ первый день прізда своего, Пенъ заставлялъ Біанку хохотать нсколько часовъ сряду посл обда. Она пла свои аріи съ удвоенною выразительностью. Она не бранилась съ матерью, а напротивъ ласкалась къ ней и цаловала ее, къ удивленію честной бегумы. Когда пришла пора идти спать, она сказала: ‘Dj!’ съ самымъ миленькимъ выраженіемъ сожалнія, и ей дйствительно казалось рано уходить, и она нжію пожала рука Артура. Онъ, съ своей стороны, пожалъ ея хорошенькую ручку отъ искренняго сердца. Нашъ молодой джентльменъ былъ изъ числа тхъ людей, которыхъ ослпляютъ глазки самаго умреннаго блеска.
‘Она очень перемнилась въ свою пользу’, думалъ Пенъ, глядя изъ окна на ночь, очень-много. Я думаю, бегума не разсердится на мою сигару: окно вдь отворено. Она добрая и веселая женщина, а Біанка увидительно похорошла. Мн понравилось сегодняшнее обращеніе ея съ матерью, мн понравилось, какъ она смялась, глядя на этого глупаго мальчишку, которому бы не слдовало давать напиваться. Она очень-мило пла эти хорошенькія псенки, да и то сказать, чертовски-хорошенькіе стишонки, хотя и не мн бы говорить объ этомъ. И онъ замурлыкалъ мотивъ, на который Біанка положила его стихи. А славная ночь! И какъ теперь пріятна сигара! И какъ мила при лунномъ свт эта маленькая саксонская капелла! Желалъ бы знать, что теперь длаетъ мой старикъ Уаррингтонъ? Да, она премаленькая штучка, какъ выражается мой дядя.
— О, какъ божественно! раздался голосъ, изъ недальняго, окруженнаго зеленью окна — голосъ двицы, то былъ голосъ сочинительницы Mes Larmes.
Пенъ расхохотался.— Не говорите никому о моемъ куреньи, сказалъ онъ, высунувшись за окно.
— О, ничего, продолжайте! Я это обожаю! кричала ему два Mes Larmes. Божественная ночь! Чудная, божественная луна! но я должна закрыть окно и не болтать съ вами, не то оскорбятся les moeurs. Какъ забавны les moeurs! Adieu. И Пенъ заплъ ей прощаніе дона Базиліо изъ Сивильскаго Цырюльника.
На другой день они гуляли вмст по полямъ, смялись и болтали, какъ самая веселая пара друзей. Они говорили о прошлыхъ временахъ, и Біанка была препорядочно-сантиментальна. Говорили о Лаур, милой Лаур: Біанка любила ее, какъ сестру. Счастлива ли она у этой капризной леди Рокминстеръ? Не прідетъ ли она погостить въ Томбриджъ? О, какія бы у нихъ тогда были прогулки! Какія псни он бы пли, старыя, милыя псни! У Лауры великолпный голосъ. Помнитъ ли Артуръ (она должна называть его Артуромъ) т псни, которыя он пли въ счастливыя старинныя времена, помнитъ ли теперь, когда онъ сдлался такимъ великимъ человкомъ, посл всхъ своихъ Succ&egrave,s? и проч. и проч.
И на слдующій день, оживленный счастливою прогулкой по лсамъ до Пенегорста, и видомъ этого живописнаго парка и замка, происходилъ разсказанный нами разговоръ съ кураторомъ, заставившій нашего молодаго пріятеля думать боле-и-боле.
He-уже-ли она въ-самомъ-дл такое совершенство? спрашивалъ онъ самого себя. Не-уже-ли она стала серьзною? Не-ужели заботится о школахъ и посщаетъ бдныхъ? Ласкова ли она съ матерью и братомъ?— Да, въ этомъ я увренъ, я самъ видлъ. И прохаживаясь съ своимъ прежнимъ наставникомъ по его маленькому приходу, и зайдя въ его школу, Пенъ пришелъ въ неописанный восторгъ, найдя Біанку среди дтей, которыхъ она учила, онъ вообразилъ себ, какъ она должна быть добра, терплива, искренна, существенно-проста въ своихъ вкусахъ и неиспорчена свтомъ.
— И вы дйствительно любите провинцію? спросилъ онъ ее, когда они гуляли вдвоемъ.
— Я бы никогда не хотла возвратиться въ этотъ противный Лондонъ. О, Артуръ! то-есть, мистеръ, такъ видите, Артуръ, добрыя мысли раздаются только въ этихъ милыхъ лсахъ, въ этомъ тихомъ уединеніи, какъ цвты, которые не хотятъ цвсти въ Лондон, какъ вы сами знаете. Садовникъ приходитъ тамъ каждую недлю и перемняетъ все, что есть на балкон. Я не думаю, чтобъ могла снова вынести вида Лондона, съ его противнымъ, закопченымъ, темнымъ лицомъ! Но, увы!
— Что значитъ этотъ вздохъ, Біанка?
— Такъ, ничего.
— Напротивъ. Скажите мн… скажите мн все.
— Я бы лучше желала, чтобъ вы вовсе сюда не прізжали — и новое изданіе Mes Soupirs вылетло изъ двственной груди.
— Вы не хотите меня видть, Біанка?
— Я не хочу, чтобъ вы узжали отсюда. Я не думаю, чтобъ могла быть счастлива въ этомъ дом, когда васъ здсь не будетъ, и вотъ почему бы я желала, чтобъ вы никогда здсь не были.
Тутъ Mes Soupirs были отложены въ сторону, и Mes Larmes полились.
Увы! Чмъ можно отвчать на слезы въ глазахъ молодой женщины? Какая метода употребляется для осушенія ихъ? Что теперь произошло?— О, голуби и розы! О, розы и полевые цвтки! О, колеблющіяся втви и ароматный лтній воздухъ!— Вотъ вамъ парочка обстрленныхъ лондонскихъ птичекъ, которыя на минуту надуваютъ самихъ-себя и воображаютъ себя влюбленными другъ въ друга, какъ Филлида и Коридонъ!
Когда подумаешь о сельскихъ домахъ и сельскихъ прогулкахъ, право, не надивишься, какъ есть еще на свт люди холостые!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ТРЕТЬЯ.
Искушеніе.

Какъ ни былъ откровененъ Пенденнисъ съ Уаррингтономъ, но Артуръ не сказалъ ни слова другу своему и хранителю всхъ своихъ тайнъ, о маленькихъ обстоятельствахъ, происшедшихъ на вилл около Тонбриджскихъ Водъ. Отчего это? Онъ разсказывалъ ему объ открытіи своего стариннаго наставника и о жен его, и о англо-нормандской капелл, и о перезд Смирке изъ Клепгама въ Римъ. Но когда Уаррингтонъ заговаривалъ о Біанк, отвты Пена были общи или уклончивы. Пенъ говорилъ, что она добренькая и умненькая двушка, которая у хорошаго мужа сдлалась бы, пожалуй, хорошею женой, но что онъ теперь вовсе не думаетъ о женитьб, что дни его поэзіи прошли, что онъ доволенъ своею настоящею участью, и такъ дале.
Между-тмъ иногда приносились въ Лемб-Куртъ, Темпль, письма въ прехорошенькихъ атласистыхъ конвертикахъ, адресованныхъ самымъ прелестнымъ почеркомъ и запечатанныхъ удивительными вензелями. Еслибъ Уаррингтонъ полюбопытствовалъ посмотрть на письма своего пріятеля, или еслибъ можно было разобрать эти затйливые вензеля, онъ увидлъ бы, что пріятель его въ корреспонденціи съ молодою двицею, которой начальныя буквы были Б. Э. На эти миленькія посланія мистеръ Пенъ отвчалъ со всею любезностью, къ какой только был способенъ: шутками, городскими новостями, анекдотами, даже хорошенькими стишками, въ отвтъ на стишки музы Mes Larmes, нельзя же было такому ловкому джентльмену не пользоваться выгодами своего положенія. Мы позволяемъ себ думать, что нжныя стихотворенія мистера Пена, имвшія такой пріятный успхъ въ ‘Розовыхъ Листкахъ,’ очаровательномъ кипсек, изданномъ леди Віолеттою Леба, съ портретами красавицъ англійской аристократіи — были сочинены въ эту пору его жизни, и были сперва адресованы по почт и въ рукописи на имя миссъ Біанки.
‘Стишки и все это очень-хорошо’ говорилъ племяннику майоръ Пенденнисъ, заставъ его однажды за роботой надъ ними въ клуб, гд онъ ждалъ обда, и ‘письма также, если мама позволяетъ, и между такими старинными друзьями, пожалуй, корреспонденція можетъ быть допущена, и тому подобное, но, смотри, Пенъ, не компрометируй себя, мой любезный. Кто знаетъ, что можетъ случиться? Самое лучшее, чтобъ письма твои были всегда безопасны. Я въ жизнь свою не написалъ ни строчки, которая могла бы меня компрометировать, и демми, сэръ! я-таки знаю женщинъ.’ И почтенный джентльменъ, длавшійся съ племянникомъ говорливе и откровенне, по мр того, какъ старлся, разсказалъ ему множество поразительныхъ случаевъ, приключившихся съ разными лицами, отъ недостатка осторожности: о томъ, какъ нсколько слишкомъ-пылкихъ выраженій въ письм молодаго Спуни къ вдов Нейлора, доставили ему визитъ полковника Флинта, брата вдовы, и бдный Спуни долженъ былъ жениться на женщин, которая годилась ему въ матери, какъ Луиза Салтеръ успла наконецъ окрутить молодаго сэра Джона Бэрда, но когда она успла въ этомъ, какъ Гопвудъ, изъ Синяго Полка, предъявилъ нсколько писемъ, сочиненныхъ къ нему миссъ Луизой, и это причинило отказъ сэра Джона, который впослдствіи женился на миссъ Стикни и проч. Если нашъ майоръ не имлъ большой начитанности, зато у него была бездна наблюдательности, и онъ всегда могъ подкрпить свой мудрыя изреченія многими примрами изъ современной исторіи, накопившимися у него въ-теченіе долгаго и внимательнаго перечитыванія великой книги свта.
Пенъ смялся его примрамъ и краснлъ нсколько отъ предостереженій дяди, говоря, что будетъ помнить ихъ и постарается не попасть въ-просакъ. Можетъ-быть, онъ и краснлъ оттого именно, что помнилъ уроки дяди и былъ остороженъ, а можетъ-быть, въ письмахъ своихъ къ миссъ Біанк, онъ, по инстинкту или честности, воздерживался отъ всякихъ признапій, которыя могли бы его компрометировать. ‘Разв вы не помните, сэръ, какой урокъ я получилъ въ дл леди Майрабель, то-есть миссъ Фодрингэй? Въ другой разъ не попадусь, дядюшка, будьте спокойны’, сказалъ ему Артуръ съ шутливымъ смиреніемъ. Старый Пенденнисъ поздравлялъ и себя, и племянника своего съ пріобртенною послднимъ опытностью, и радовался положенію, которое Артуръ началъ принимать въ свт.
Нтъ сомннія, еслибъ спросили объ этомъ Уаррингтона, то мнніе его было бы другаго рода: онъ бы сказалъ Пену, что безумныя письма мальчика были лучше ловкихъ комплиментовъ и скользкихъ любезностей мужа, что для пріобртенія любимой женщины, только плутъ или негодяй приближается исподтишка, съ хитростями и обезпеченнымъ отступленіемъ. Но Пенъ не говорилъ объ этомъ Уаррингтону, чувствуя, что поступаетъ нечисти, и зная напередъ, каковъ былъ бы приговоръ его пріятеля.
Прошло немного недль посл отъзда полковника Альтамонта за границу, и сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ уже отправился тмъ временемъ въ деревню, вслдствіе уговора съ майоромъ Пенденнисомъ, какъ вдругъ вс бдствія и преслдованія судьбы посыпались на голову оставшагося партнра маленькой фирмы Шеффердс-Инна. Когда, прощаясь съ Альтамонтомъ, Стронгъ отказался отъ займа, предложеннаго ему полковникомъ, по случаю полноты кошелька и щедрости сердца Альтамонта, Стронгъ принесъ чувству совстливости и деликатности такую жертву, которая посл причинила ему много горя, и онъ чувствовалъ — подобнаго рода чувство мучило его немногіе часы въ его жизни — что въ этомъ случа онъ былъ черезчуръ щекотливъ и деликатенъ Для чего было малому въ нужд не принять добраго предложенія? Для чего человку жаждущему отказаться отъ ковша воды, предлагаемаго дружескою рукою, потому только, что рука эта немножко запачкана? Совсть упрекала Стронга за отказъ отъ денегъ, пріобртенныхъ полковникомъ честно и предложенныхъ великодушно, теперь, когда уже было поздно поправить дло, онъ печально помышлялъ, что деньги Альтамонта могли бы также хорошо лежать въ его карман, какъ въ касс какого-нибудь игорнаго дома въ Эмс или Баден. Между торговцами, вексельными спекулянтами и другими лицами, имвшими коммерческія дла съ капитаномъ Стронгомъ, пошли перешептываться, что онъ разошелся съ баронетомъ, и что съ этой поры ‘бумага’ капитана не иметъ цны. Торговцы и ремесленники, имвшіе въ него до той поры самую непоколебимую вру (кто могъ устоять противъ веселаго лица и честныхъ, открытыхъ манеръ шевалье Стронга?) посыпали на него теперь свои счеты съ самымъ низкимъ и единодушнымъ недовріемъ. Стукъ въ дверь его не умолкалъ, и портные, сапожники, пирожники, или собственною особой, или представляемые своими мальчиками, длали рауты на его лстниц. Къ нимъ присоединялись особы дв, мене шумливаго, но гораздо-боле коварнаго и опаснаго разбора, а именно: молодые писцы адвокатовъ, которые рыскали около Инна или сговаривались съ молодымъ человкомъ мистера Кэмпіона, въ квартир близехонько подл, имя въ своихъ роковыхъ бумажникахъ копіи съ рукописей противъ Эдварда Стронга, требовавшихъ, чтобъ онъ ‘явился передъ судомъ, для отвта въ’, и проч., и проч.
Противъ этого вторженія кредиторовъ, бдному Стронгу, у котораго не было въ карман ни гинеи, оставалось одно убжище: крпость Британца, въ которую онъ и отступилъ, заперевъ на затворъ внутреннюю и вншнюю двери, и не покидая своей твердыни до наступленія ночи. Къ этимъ наружнымъ вратамъ враги приходили и стучали и проклинали вотще, а шевалье посматривалъ на нихъ изъ-за занавски, которую приладилъ надъ отверстіемъ своего ящика для писемъ, и онъ имлъ печальную отраду видть лица бшеныхъ писцовъ и свирпыхъ кредиторовъ, когда они устремлялись на его двери и потомъ удалялись отъ нихъ. Но такъ-какъ непріятель не могъ быть постоянно у его воротъ или спать на его лстниц, то шевалье повременамъ переводилъ духъ.
Напираемый такимъ-образомъ, Стронгъ производилъ свою оборону несовершенно одинъ: онъ съумлъ найдти себ и союзниковъ. Друзья его сообщались съ нимъ посредствомъ особенныхъ сигналовъ, которые онъ на этотъ случаи придумалъ, и такимъ-образомъ гарнизонъ No 3, въ Шеффордс-Инн, получалъ подвозъ продовольствія, и въ сердц Стронга поддерживалась бодрость и ршительность не сдаваться, кром-того, союзники находили иногда способъ навщать его и оживлять его затворничество. Самыми врными друзьями Неда были Гокстеръ и миссъ Фанни Больтонъ: когда враждебные постители носились около Инна, маленькія сестры Фанни, проводившія большую часть дня на двор, должны были зааукать на особенный ладъ, въ род тирольскаго jdel, и он вопили продолжительно и самымъ невнинымъ образомъ, когда Фанни и Гокстеръ приходили навстить Стронга, они напвали то же самое у его дверей, тогда вынимался затворъ и къ нимъ выходилъ на встрчу улыбающійся гарнизонъ крпости. Осажденный принималъ корзинку съ провизіей, кружку портера, и проводилъ пріятный и отрадный вечеръ въ обществ своихъ друзей. Есть люди, которые не выдержали бы такой тяжкой жизни, но Стронгъ былъ человкъ храбрый и видалъ всякую службу: онъ никогда не унывалъ въ бдствіяхъ.
Кром союзниковъ, нашъ полководецъ обезпечилъ себ на всякій случай еще полезнйшую помощь — отступленіе. Мы ужь говорили, что Костиганъ и Боусъ жили рядомъ съ капитаномъ Стронгомъ, и одно изъ ихъ оконъ было очень-недалеко отъ кухоннаго окна, находившагося въ верхнихъ покояхъ квартиры Стронга. Та же свинцовая труба и жолобъ служили для обихъ квартиръ, и Стронгъ, выглянувъ однажды изъ своего кухоннаго окна, увидлъ, что ничего нтъ легче добраться до выступа противъ окна сосда, а потомъ подняться къ нему по труб. Онъ, смясь, показалъ это убжище пріятелю своему Альтамонту, и оба они ршили, что лучше не показывать его Костигану, котораго часто безпокоили кредиторы и который спускался бы къ нимъ безпрестанно, еслибъ только зналъ о существованіи такого удобнаго и близкаго пріюта.
Но теперь, когда настали для шевалье невзгоды, онъ ршился употребить въ дло свой рессурсъ, и разъ подъ вечеръ влетлъ съ своею веселою фигурой къ Боусу и Костигану и объяснилъ имъ, что враги его на лстниц, но онъ воспользовался трубою, чтобъ улизнуть отъ нихъ. Итакъ, пока клевреты мистера Маркса караулили его въ сняхъ No 3, Стронгъ спускался по лстниц No 4, обдалъ въ Альбіон, заходилъ въ театръ и возвращался домой въ полночь, къ удивленію мистриссъ Больтонъ и Фанни, которыя не видали, какъ онъ выходилъ отъ себя, и не могли постичь, какомъ чудомъ онъ ухитрялся прорваться черезъ цпь часовыхъ.
Стронгъ выдержалъ эту осаду въ-теченіе нсколькихъ недль, съ удивительною бодростью и ршимостью, къ какимъ былъ, только способенъ такой обстрленный старый воинъ, ибо труды и лишенія, которыя достались ему на долю, пришлись бы не по силамъ обыкновенному человческому мужеству. Его больше всего бсило адское равнодушіе Клевринга, къ которому онъ писалъ письмо за письмомъ, но баронетъ не отвчалъ ни полусловомъ, ни малйшимъ пособіемъ, хотя въ то время, пятифунтовый билетъ былъ бы для него, просто, состояніемъ.
Но лучшіе дни были въ запас для шевалье, и въ самую тяжкую пору его бдъ и затрудненій къ нему пришла самая неожиданная помощь. ‘Да’, говорить онъ, ‘не будь на свт вотъ этого добраго малаго (потому-что ты дйствительно добрый малый, Альтамонтъ, и пусть меня повсятъ, если я не буду всю жизнь стоять за тебя), право, Пенденнисъ, плохо бы пришлось Неду Стронгу. Вдь пятую недлю сидлъ въ этомъ дьявольскомъ заточеніи, не могъ же я каждый день рисковать своею шеей на этомъ жолоб и лазить въ окно бднаго стараго Коса! Я совсмъ-было упалъ духомъ, сэръ, демми! просто пріунылъ и уже готовъ былъ наложить на себя руку, еслибъ пришлось протянуть на этотъ ладь недльку лишнюю, какъ вдругъ свалился ко мн съ неба вашъ Альтамонтъ!’
— Ну, хоть и не съ неба, Недъ, возразилъ Альтамонтъ: — а просто, я пріхалъ изъ Баден-Бадена, гд имлъ чертовски-счастливый мсяцъ.
— И вдь знаете, сэръ, продолжалъ Стронгъ съ восторгомъ:— онъ взялъ на себя вексель Маркса и заплатилъ всмъ остальнымъ злодямъ, которые меня осаждали, право!
— И я буду очень-счастливъ, если честная компанія позволитъ выставить бутылку добраго вина, и еще столько, сколько компанія пожелаетъ, сказалъ Альтамонтъ, слегка покраснвъ.
— Гей, бутылку лучшаго лафита! слышишь? Мы выпьемъ вс за здоровье другъ друга, и пусть всякій добрый малый, подобно Стронгу, найдетъ себ другаго добраго малаго, который отстоитъ его, когда онъ попадетъ въ тиски! Вотъ мой тостъ, мистеръ Пенденнисъ, хотя я и не люблю вашего имени.
— Нтъ? За что такъ? спросилъ Артуръ.
Стронгъ тиснулъ ногу полковника подъ столомъ и Альтамонтъ, уже порядочно разогртый, налилъ себ полный стаканъ, кивнулъ Пену, осушилъ все до капли и сказалъ:
— Вы джентльменъ — и этого довольно, здсь вс джентльмены.
Свиданіе между нами происходило въ Ричмонд, куда Пенденнисъ похалъ разъ обдать, и гд онъ нашелъ шевалье и его пріятеля за столомъ. Оба они были очень-веселы, говорливы и поддобрены виномъ. Стронгъ, отличный разскащикъ, повствовалъ всю исторію своей осады, приключеній и обороны, съ большою живостью и комизмомъ, описывалъ говоръ чиновниковъ шерифа у его дверей, миленькіе сигналы Фанни, забавныя восклицанія изумленнаго Костигана, когда шевалье влетлъ къ нему въ окно, и наконецъ избавленіе свое Альтамонтомъ, къ большой потх слушателей.
— Что до меня, это ничего, сказалъ Альтамонтъ.— Когда корабль въ гавани и сдланъ разсчетъ съ ребятами, всякій тратитъ свои деньги по-своему, натурально. А мои призовыя пришли отъ молодцовъ за краснымъ и чернымъ, въ Баден-Баден. Я тамъ выигралъ препорядочный кусочекъ и намренъ выиграть еще больше, такъ ли, Стронгъ? Я беру его съ собою. Я добылъ себ просто новую систему и сдлаю его богачомъ, говорю вамъ. Хотите, такъ я и васъ сдлаю богачомъ, демми! кого угодно? Но вотъ что я сдлаю, друзья, и непремнно: поставлю кушъ въ пользу нашей маленькой Фанни. Демми! сэръ, какъ бы вы думали, что она сдлала? У нея было всего два фунта, и будь я факиръ, если она не предложила ихъ Неду Стронгу! Такъ ли, Недъ? Выпьемъ за ея здоровье!
— Отъ всего сердца, отвчалъ Артуръ, и выпилъ тостъ съ величайшимъ сочувствіемъ.
Тогда полковникъ Альтамонтъ принялся описывать свою систему. Онъ утверждалъ, что она неминуемо должна выиграть, если только хладнокровно вести игру: онъ узналъ о ней отъ одного молодца въ Баден, который проигрался съ такою системою, это правда, но потому, что у него не хватило капитала: выстой онъ еще одинъ оборотъ колеса — и онъ взялъ бы назадъ вс свои деньги. Альтамонтъ объявилъ, что онъ и еще нсколько молодцовъ составляютъ банкъ, въ который онъ кладетъ все, сколько у него есть, до послдняго шиллинга, онъ возвратился въ Англію именно съ тмъ, чтобъ взять вс свои деньги и увезти капитана Стронга. Стронгъ будетъ играть за него: онъ можетъ положиться на Стронга и его хладнокровіе гораздо-больше, чмъ на свое собственное, и Стронгъ, конечно, надежне Блоунделль-Блоунделля или того Итальянца. Доканчивая бутылку, полковникъ описывалъ Пену въ подробности вс свои планы и замыслы, и тотъ слушалъ его съ любопытствомъ: ему нравилась удаль этого человка.
— Я недавно видлся съ этимъ чудакомъ, Альтамонтомъ, сказалъ Пенъ своему дяд, черезъ день или два посл этого.
— Альтамонтомъ? какимъ Альтамонтомъ? сыномъ лорда Вестпорта?
— Нтъ, нтъ. Съ тмъ, который ворвался пьяный въ столовую Клевринга, когда мы тамъ обдали, отвчалъ племянникъ смясь: — и Альтамонтъ объявилъ, что не любитъ имени Пенденниса, хотя сдлалъ мн честь считать меня добрымъ малымъ.
— Я не знаю ршительно никакого Альтамонта, честное слово, возразилъ непроницаемый майоръ: — а что до твоего знакомца, такъ по-моему, чмъ меньше ты будешь имть съ нимъ дло, тмъ лучше, Артуръ.
Артуръ снова засмялся.
— Онъ намренъ ухать изъ Англіи и составить себ состояніе какою-то игорною системой. Онъ и мой бывшій другъ Блоунделль — партнры, и полковникъ беретъ себ пъ помощники Стронга. Что такое связываетъ шевалье и Клевринга? Желалъ бы я знать.
— Я полагаю, замть, Пенъ — только полагаю это такъ, только идея — что въ жизни Клевринга были кой-какія происшествія, по которымъ онъ въ рукахъ этихъ людей и еще нкоторыхъ другихъ: если есть такого рода секреты, демми! любезный мой, намъ до нихъ нтъ дла, и это должно быть человку урокомъ вести себя на чистоту и не давать никому власти надъ собою.
— Знаете, дядюшка, я начинаю думать, что и у васъ есть особеннаго рода убжденія въ пользу Клевринга, иначе, съ какой бы стати ему было уступать мн свое парламентское мсто?
— Клеврингъ находитъ, что онъ неспособенъ для Парламента. Оно и правда. Что можетъ помшать ему предложить на свое мсто тебя или кого-нибудь другаго, если ему этого хочется? Не-уже-ли ты думаешь, что министерство или оппозиція задумаются взять въ свое распоряженіе это мсто, еслибъ оно было имъ уступлено? Я не вижу причины, почему бы намъ быть щекотливе первыхъ людей Англіи, и самыхъ почтенныхъ людей, людей самаго высокаго рода и положенія въ обществ?
Такого рода отвтъ майоръ всегда находилъ на вс возраженія Пена, и Пенъ принималъ эти отвты не столько потому, чтобъ дйствительно убждался ими, сколько потому, что желалъ врить имъ. Мы длаемъ что-нибудь (съ кмъ изъ насъ этого не случалось?), не потому, что ‘вс это длаютъ’, а потому, что оно намъ нравится, и наше согласіе доказываетъ, увы! не то, что вс правы, а то, что и мы и вс люди равномрно-жалкія творенія.
Въ слдующее посщеніе Тонбриджа, мистеръ Пенъ не забылъ позабавить миссъ Біанку слышанною имъ въ Ричмонд исторіей заточенія шевалье Стронга и великодушной помощи Альтамонта. Разсказавъ все это съ свойственною ему сатирическою манерой, онъ упомянулъ съ хвалою и искусствомъ о томъ, съ какимъ самоотверженіемъ Фанни поступила съ шевалье, и въ какомъ энтузіазм отъ нея Альтамонтъ.
Миссъ Біанка немножко ревновала Пена къ Фанни, и любопытство ея, касательно этой двушки, было значительно раздражено. Въ числ многихъ откровенностей, сдланныхъ Артуромъ миссъ Эмори во время ихъ очаровательныхъ сельскихъ кампаній и вечернихъ прогулокъ, герой нашъ не забылъ повдать ей исторію, столь интересную для него самого, и, вроятно, столько же занимательную для миссъ Біанки — исторію страсти и страданій бднееькой Аріадны Шеффердс-Инна. Свою роль въ этой драм — надобно отдать ему справедливость — онъ описывагь съ приличною скромностью. Мораль повствованія, сообразная съ его сатирическимъ расположеніемъ духа, была та, что у женщинъ первая любовь проходитъ такъ же легко, какъ у мужчинъ (прелестная Біанка, въ ихъ дружескихъ бесдахъ, безпрестанно колола мистера Пена за его колоссальное банкрутство въ двственной страсти къ миссъ Фодрингэй), и что он передаютъ себя безъ труда отъ No 1-го къ No 2-му. И бдная Фанни была пожертвована какъ образецъ справедливости этой теоріи. Какія горести она перенесла и одолла, какія горькія мученія безнадежной привязанности ей пришлось испытать, сколько времени ей было нужно для излеченія уязвленнаго и истекавшаго кровью сердечка: объ этомъ мистеръ Пенъ не зналъ, а можетъ-быть и не желалъ знать. Онъ былъ вообще довольно-скроменъ и недоврчивъ касательно своей сердечной способности, и ему не хотлось думать, что онъ причинилъ большія опустошенія и страданія въ сердечк Фанни, хотя его собственный примръ и аргументъ противорчили ему въ этомъ случа, ибо если, какъ онъ говорилъ, миссъ Фанни влюблена теперь въ своего хирургическаго обожателя, у котораго не было ни пріятной наружности, ни пріятныхъ манеръ, ни остроумія, ни любезности, словомъ, ничего, кром его любви и врности, то разв въ первую свою сердечную болзнь она не имла серьзнаго припадка и не страдала жестоко отъ человка, у котораго, конечно, было много блестящихъ качествъ, нсдостававшихъ мистеру Гокстеру?
— Вы злое и противное твореніе! сказала миссъ Біанка: — я попросту думаю, что вы бситесь на Фанни, какъ она смла забыть васъ, и что вы ревнуете ее къ мистеру Гокстеру.
Можетъ-быть, миссъ Эмори была и права: краска выступила на щекахъ Пена противъ его воли (одинъ изъ тхъ ударовъ, которыми тщеславіе поражаетъ насъ постоянно въ лицо) и доказала ему, что онъ дйствительно сердился при мысли о такомъ соперник.
— Ревную или нтъ, отвчалъ ей Пенъ: — даже я не скажу, чтобъ нтъ, Біанка, но я желалъ бы Фанни лучшаго окончанія ея романа. Не люблю я повстей, которыя кончаются на этотъ циническій ладъ, и когда мы дочитываемъ до конца исторію страсти хорошенькой двушки, то, право, горько найдти на послдней ея страниц фигуру въ род Гокстера. Не-уже-ли, моя прекрасная принцесса, вся жизнь только сдлка? Не-уже-ли отъисканіе Купидона, предпринятое въ потьмахъ моею молоденькою Психеей, отъискиваніе божка, по которомъ томилось ея сердце, бога цвтущихъ щекъ и съ радужными крыльями, должно было имть результатомъ выборъ Гокстера, отъ котораго несетъ табакомъ и мазями? Я желаю, хотя и не вижу этого въ жизни, чтобъ люди были какъ Дженни и Джессали, или какъ милордъ и леди Клементина, въ повстяхъ и фэшонебльныхъ романахъ, и чтобъ они, разъ соединенные пасторомъ, сдлались навсегда совершенно-благонравными, добрыми и счастливыми.
— А разв вы сами, monsieur le misantrope, не намрены быть добрымъ и счастливымъ? или вы такъ недовольны вашею участью? или ваша женитьба будетъ также небольше, какъ сдлка? (при этомъ сочинительница Mes Larmes сдлала прелестную гримасу), и разв ваша Психея — негодное и грубое существо? Вы злой сатирикъ и я васъ терпть не могу! Вы берете сердца молоденькихъ двушекъ, играете ими и потомъ бросаете ихъ съ презрніемъ. Вы требуете любви и потомъ топчете ее ногами. Вы… вы заставляете меня плакать, да, Артуръ… перестаньте, я не хочу, чтобъ меня такъ утшали… и я думаю, что Фанни была совершенно-права, бросивъ такого бездушнаго человка.
— И опять не скажу, чтобъ нтъ, возразилъ Пенъ, глядя очень-мрачно на Біанку и вовсе не пытаясь повторить родъ утшенія, который извлекъ изъ нея милое восклицаніе перестаньте.— Я не думаю, чтобъ во мн уцлло много такъ-называемаго сердца, но я и не предъявляю этого. Я сдлалъ попытку, когда мн было восемнадцать лтъ: зажегъ свою лампу и пошелъ искать Купидона. И что же я нашелъ?— грубую комедіантку. Я обанкротился, что бываетъ почти со всякимъ, только лучше, если это случится до женитьбы, чмъ посл.
— Merci du choix, monsieur.
— Видите, моя миленькая Біанка, по-крайней-мр, я не унижаюсь до лести, сказалъ Пенъ, взявъ ее за руку, и проговоривъ эти слова, грустно-шутливымъ тономъ.
— Совершенно напротивъ.
— Я не говорю вамъ безумныхъ небылицъ, какъ обыкновенно длаютъ мужчины. Къ-чему вамъ и мн, съ нашею опытностью, передразнивать романическія страсти и притворяться? Я не считаю Біанку Эмори безподобною среди прекрасныхъ, ни величайшимъ поэтомъ, ни величайшею музыкантшей, точно такъ же, какъ не считаю васъ огромнйшею женщиною въ свт — подобною великанш, которую мы видли на вывск, когда вчера прозжали черезъ рынокъ. Но если я не ставлю васъ на пьедесталъ, какъ героиню, за то и не предлагаю вамъ вашего покорнйшаго слугу въ качеств героя. Но я думаю… ну, да, я думаю, что вы достаточно-недурны собою…
— Merci, сказала она съ книксеномъ.
— И что вы поете очень-мило. Я увренъ, что вы умны. Надюсь и врю, что вы добры и что съ вами можно будетъ жить.
— То-есть, если я вамъ доставлю извстную сумму денегъ и мсто въ Парламент, вы снизойдете до такой милости, что удостоите бросить мн ватъ султанскій носовой платокъ? Que d’honneur! Мы обыкновенно называли васъ принцемъ Фэрокскимъ. Какая честь думать, что я возвышусь до этого пьедестала, удостоюсь счастья поднести султану мсто въ Парламент, въ вид бакчиша! Очень-рада, что я умна, что могу пть и играть по вашему вкусу: псни мои будутъ забавлять моего повелителя въ часы досуга.
— И если въ домъ заберутся воры, продолжалъ угрюмо Пенъ: — сорокъ осаждающихъ воровъ въ вид заботъ, огорченій и страстей въ полномъ оружіи, моя Моргіана будетъ танцовать вокругъ меня съ тамбуриномъ и убьетъ всхъ моихъ злодевъ одною улыбкой. Такъ? Но выраженіе Пена показывало, что онъ этого не надялся.
— Ахъ, Біанка! не сердитесь, продолжалъ онъ, посл краткой паузы:— не обижайтесь правдой. Разв вы не видите, что я ловлю васъ на вашихъ же словахъ? Вы говорите, что будете рабою и будете танцовать, я говорю: танцуйте. Вы говорите, что я беру васъ съ тмъ, что вы мн доставите, я говорю: я беру васъ съ тмъ, что вы мн доставите. Къ-чему прибавлять къ необходимымъ обманамъ и лицемріямъ нашей жизни такія, которыя безполезны и ненужны? Если я предлагаю себя вамъ, думая, что мы имемъ вроятность жить счастливо вмст, и что, при вашей помощи, я могу добыть для насъ обоихъ хорошее мсто въ свт и хорошее имя, къ-чему требовать отъ меня восторговъ и притворныхъ нжностей, которымъ мы оба не вримъ? Желаете вы, чтобъ я предсталъ въ костюм сказочнаго принца, взятомъ изъ маскераднаго депо, и отпускалъ вамъ комплименты во вкус сэра Чарльза Грандиссона? Желаете, чтобъ я сочинялъ вамъ стихи, какъ въ т дни, когда мы были… когда мы были дтьми? Я готовъ сочинять ихъ, и посл продамъ Бекону или Бонги, или моя прелестная принцесса желаетъ, чтобъ я кормилъ ее конфектами?
— Mais j’adore les bonbons, moi, сказала Сильфида съ жалобно-растеряннымъ взглядомъ.
— Я могу купить за гинею полную шляпу у Фортнума и Месона, и моя принцесса получитъ конфектовъ и всякихъ лакомствъ сколько ей угодно, сказалъ Пенъ съ горькой улыбкой.— Полноте, перестаньте, моя миленькая Біанка, не плачьте. Отрите ваши хорошенькіе глазки — я не могу выносить этого, и онъ хотлъ опять предложить ей утшеніе, требуемое обстоятельствами и слезами, на этотъ разъ непритворными слезами досады, лившимися изъ сердитыхъ глазъ авторши ‘Mes Larmes’.
Язвительный и насмшливый тонъ Артура испугалъ и совершенно уничтожилъ Біанку.
— Мн… мн не нужны ваши утшенія. Мн… мн никогда не говорили такихъ вещей… никто… никто изъ моихъ… изъ моихъ… никто… всхлипывала она съ большимъ простодушіемъ.
— Никто изъ моихъ — кого? воскликнулъ Пенъ, съ бшенымъ взрывомъ хохота, а Біанка покраснла одною изъ самыхъ неподдльныхъ красокъ, когда-либо выступавшихъ на ея щекахъ, и закричала:
— О, Артуръ! vous tes un homme terrible. Она чувствовала себя подавленною, испуганною, сбитою, она, эта маленькая кокетка, играла въ любовь вс послднія двнадцать лтъ своей жизни, а между-тмъ, не была недовольна, что нашла себ учителя.
— Скажите мн, Артуръ, сказала она, посл паузы, наставшей за этимъ страннымъ любовнымъ объясненіемъ:— почему сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ выходитъ изъ Парламента?
— Au fail, почему отдаетъ онъ мн свое мсто? спросилъ Артуръ, красня теперь въ свою очередь.
— Вы все сметесь надо мною, сэръ. Если хорошо быть въ Парламент, такъ зачмъ сэръ Фрэнсисъ выходитъ оттуда?
— Мой дядя убдилъ его. Онъ всегда говорилъ, что вы недостаточно надлены. Въ семейныхъ спорахъ, когда ваша мама такъ великодушно заплатила его долги, было, кажется, условлено, чтобъ вы… то-есть, чтобъ я… то-есть честное слово, я не знаю зачмъ онъ выходитъ изъ Парламента, сказалъ Пенъ съ насильственнымъ смхомъ.— Видите, Біанка, мы съ вами добрыя дточки, и эту женитьбу устроили наши мама и дядюшка, и мы должны быть послушны какъ слдуетъ милому мальчику и милой двочк.
Итакъ, когда Пенъ ухалъ въ Лондонъ, онъ прислалъ оттуда Біанк ящичекъ съ конфектами, обернутыми въ готовые французскіе стишки самаго нжнаго содержанія, кром-того, онъ отправилъ ей нсколько стихотвореній своего издлія, столь же безхитростныхъ и правдивыхъ, и неудивительно, если онъ не говорилъ Уаррингтону о свойств своихъ разговоровъ съ миссъ Эмори: такихъ деликатныхъ чувствъ были они исполнены, и такой таинственности требовало ихъ свойство!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ЧЕТВЕРТАЯ,
въ которой Пенъ начинаетъ собирать голоса.

Какъ печаленъ ни былъ огромный домъ Клевринг-Парка, передъ женитьбою баронета, когда самъ онъ скитался но чужимъ краямъ, онъ былъ не веселе и теперь, когда сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ пріхалъ жить въ немъ. Большая часть зданія была заперта и баронетъ занималъ нсколько комнатъ внизу, гд ключница и помощница ея изъ привратницкой ложи, прислуживали несчастному джентльмену и стряпали ему часть дичи, за которою онъ скитался по лсамъ каждое убійственное утро. Камердинеръ его, Лейтфутъ, перешелъ въ службу миледи, и, какъ Пенъ узналъ изъ письма Смирке, женился на мистриссъ Боннеръ, которая въ зрлые годы свои была тронута пріятностями юноши и надлила его скопленнымъ ею капитальчикомъ и своею почтенною особой. Быть хозяиномъ и хозяйкой ‘Клевринговыхъ Гербовъ’ — вотъ въ чемъ состояло главное честолюбіе этой четы, между ними было ршено, что они останутся въ служб леди Клеврингъ до четвертнаго дня, посл чего возьмутъ въ свое владніе гостинницу. Пенъ общалъ имъ очень-благосклонно дать въ ‘Клевринговыхъ Гербахъ’ свой избирательный обдъ, когда баронетъ передастъ ему парламентское мсто, и, такъ-какъ было уговорено между его дядей и Клеврингомъ, который, повидимому, ни въ чемъ не могъ отказать майору, Артуръ пріхалъ въ Клевринг-Паркъ въ сентябр. Баронетъ былъ очень-радъ гостю, который могъ облегчить его уединеніе и, пожалуй, могъ дать ему взаймы немножко чистыхъ денегъ.
Дня черезъ два посл появленія въ Клевринг, Пенъ снабдилъ своего хозяина этимъ желаннымъ секурсомъ, и лишь-только очутились у баронета въ карман фонды, какъ ему тотчасъ же понадобилось създить въ Чэттерисъ и на сосднія морскія купанья, которыхъ въ томъ графств множество: и онъ отправился по своимъ дламъ, которыя, какъ легко можно понять, производились на мстныхъ скачкахъ и въ бильярдныхъ. Артуръ мигъ довольно-сносно жить одинъ, имя множество умственныхъ средствъ и развлеченій, истребовавшихъ общества другихъ людей: по утрамъ онъ могъ гулять съ лсничимъ, а для вечеровъ у него была куча книгъ и занятій, и литературному генію, подобному Пену, нужны были только листа два бумаги да сигара, чтобъ время прошло пріятно. По правд сказать, дня въ два или три, проведенные съ баронетомъ, онъ нашелъ общество сэра Фрэнсиса Клевринга ршительно-невыносимымъ, и съ особеннымъ удовольствіемъ и проказливымъ наслажденіемъ предложилъ онъ Клеврингу маленькое денежное пособіе, котораго тотъ не замедлилъ попросить, по своему обыкновенію, и помогъ ему улетть изъ его же дома.
Кром того, у нашего молодаго пріятеля была забота — снискать расположеніе Клеврингцевъ и избирателей мстечка, которое онъ надялся представлять въ парламент. Онъ принялся за это съ особеннымъ усердіемъ, помня, какъ его прежде тамъ не любили, и ршившись изгладить изъ памяти простодушныхъ жителей то дурное впечатлніе, которое осталось но немъ съ прежнихъ временъ. Комическая сторона этихъ домогательствъ приводила его въ восторгъ. Будучи вообще серьезенъ и молчаливъ въ публик, онъ вдругъ сдлался чуть ли не такимъ же открытымъ и бойкимъ весельчакомъ какъ капитанъ Стронгъ. Онъ смялся со всякимъ, кто хотлъ съ нимъ смяться, пожималъ руки направо и налво съ ловкимъ радушіемъ, являлся въ рыночные дни за общимъ столомъ фермеровъ, словомъ, дйствовалъ какъ самый обстрлснный лицемръ, и какъ дйствуютъ джентльмены, желающіе быть пріятными своимъ избирателямъ, или когда добиваются чего-нибудь отъ провинціаловъ. Отчего это мы не даемся въ обманъ, а между-тмъ насъ такъ легко умасливаютъ гибкимъ языкомъ, готовымъ смхомъ и открытыми манерами? Мы знаемъ большею частью, что все это фальшивая монета, а между-тмъ беремъ ее: мы знаемъ, что все это лесть, которую ничего не стоитъ разсыпать всмъ и каждому, а все-таки предпочитаемъ быть при ней, чмъ оставаться безъ нея. Нашъ Пенъ ходилъ себ по Клеврингу такимъ простодушнымъ любезникомъ и ловкимъ добрякомъ, что чудо! Онъ вовсе не походилъ на того надменнаго и важничавшаго молодаго денди, котораго жители мстечка такъ не жаловали, лтъ десять тому назадъ.
Ректорія была заперта. Докторъ Портменъ ухалъ съ своимъ семействомъ и подагрою въ Гарроугэтъ. Пенъ очень тужилъ объ этомъ событіи въ письм къ доктору Портмену, въ которомъ изъявлялъ въ немногихъ ласковыхъ сливахъ искреннее сожалніе свое, что ему не удалось видть стараго друга, въ совтахъ котораго онъ нуждался и помощь котораго могла бы ему быть очень-полезна въ скоромъ времени, но Пенъ утшился въ отсутствіе доктора, познакомившись съ мистеромъ Симкое, оппозиціоннымъ кураторомъ, съ двумя клеврингскими партнрами чэттерисской суконной фабрики, и съ проповдникомъ индепендентовъ, которыхъ всхъ онъ встрчалъ въ ‘Клеврингскомъ Атенеум’, учрежденномъ въ вид оппозиціи старому ‘Клубу для Чтенія’, куда не допускались разночинцы. Онъ очаровалъ младшаго партнера суконной фабрики, пригласивъ его отобдать подружески въ Парк-Гоуз, снискалъ расположеніе высокородной мистриссъ Симкое присылками оттуда же зайцевъ и куропатокъ, и просьбою, дать ему прочитать послднее разсужденіе ея мужа, будучи однажды не совсмъ-здоровъ, плутишка воспользовался этимъ обстоятельствомъ, чтобъ показать языкъ свой старому мистеру Гокстеру, который прислалъ ему лекарствъ и зашелъ на другой день провдать его. Въ какомъ бы восторг былъ майоръ Пенденнисъ отъ своего ученика! Пена забавляли вс эти продлки, и успхъ внушалъ ему проказливую веселость.
И все-таки, уходя ночью изъ Клевринга, посл ‘предсданія’ митинга въ Атенеум, и посл трудно-проведеннаго вечера у мистриссъ Симкое, которая вмст съ мужемъ чувствовала боязливое почтеніе къ репутаціи молодаго Лондонца, и слыхала объ общественныхъ его успхахъ, все-таки когда онъ проходилъ по давно-знакомому мосту черезъ Брауль, и прислушивался къ памятнымъ звукамъ бурливо-струящихся водъ рчки, и видлъ между деревьями свой Фэроксъ, окраивавшійся на звздномъ неб — другаго рода мысли пронесилось въ ум нашего молодаго человка и пробуждали въ немъ боль, горесть и стыдъ. Огонь горлъ попрежнему въ комнат, которая была ему очень-памятна: гд жила мать, любившая его святою любовью, и провела столько часовъ въ забот, томленіи и молитв. Онъ отворачивалъ глаза отъ мерцавшаго свта, который, повидимому, преслдовалъ его укорами, какъ-будто въ немъ былъ духъ его матери, наблюдавшей за нимъ и предостерегавшій его. Какъ ясна была ночь! Какъ чудно искрились звзды, какъ неумолкно шумла рчка! Старыя деревья кротко колыхали темными вершинами и втвями надъ крышею Фэрокса. Тамъ, въ слабомъ мерцаніи звздной ночи, была терраса, гд онъ нкогда гулялъ по вечерамъ, мальчикомъ пылкимъ, и доврчивымъ, непорочнымъ, неиспытаннымъ жизнью, незнавшимъ сомнній и страстей, защищеннымъ еще отъ пагубнаго прикосновенія свта чистою и любящею грудью нжной матери… Часы ближняго городка пробили полночь, звонъ ихъ нарушилъ мечтанія нашего путника, и онъ идетъ къ своему ночлегу удвоенными шагами, подъ шелестомъ старыхъ деревьевъ аллеи Клевринг-Парка.
Когда онъ подъ-вечеръ другаго дня пришелъ къ Фэроксу, домикъ улыбался ему привтливо при солнечномъ закат, окна спальни, гд видлся вчера ночью огонекъ, теперь были открыты, жилецъ Пена, бомбайской артиллеріи капитанъ Стоксъ (котораго мать, старая мистриссъ Стоксъ, живетъ въ Клевринг), принялъ съ большимъ радушіемъ визитъ своего хозяина. Онъ показывалъ ему хозяйство, новый прудъ, улучшенія въ конюшняхъ, говорилъ ему откровенно о крыш и трубахъ, и просилъ мистера Пенденниса назначить день, когда онъ можетъ доставить ему и мистриссъ Стоксъ удовольствіе, и проч. Пенъ, прожившій въ тхъ краяхъ уже недли дв, извинился, что не постилъ капитала Стокса прежде, и сознался чистосердечно, что у него не стало на это духа.
— Я васъ понимаю, сэръ, говорилъ капитанъ Стоксъ, и мистриссъ Стоксъ, ускользнувшая при звон колокольчика (какъ странно казалось Пену звэлить у дверей Фэрокса!) явилась въ нарядномъ плать, окруженная дтьми. Малютки возятся около отца, мальчикъ вскакиваетъ на кресло — и Артуръ припоминаетъ дни, когда онъ никакъ бы не подумалъ разссться въ этихъ креслахъ. Онъ проситъ миссъ Стоксъ (она совершенный портретъ своей мама) не можетъ ли она съиграть ему что-нибудь? Ему бы очень хотлось услышать это старое фортепьяно. Она играетъ. Онъ слышитъ звуки стараго инструмента, ослабвшіе отъ времени, но не слушаетъ играющей. Онъ внимаетъ Лаур, поющей тутъ какъ въ дни ихъ ранней юности, и видитъ свою мать, нжно-бьющую тактъ по плечу двочки.
Обдъ, данный въ Фэрокс въ честь Пена жильцомъ его, гд присутствовали старушка мистриссъ Стоксъ, капитанъ Глендерсъ, сквайръ Гобнелль, пасторъ и его супруга изъ Тинкльтона, былъ для Пена чрезвычайно-скученъ и тягостенъ, пока оффиціантъ изъ Клевринга (помогавшій конюху капитана и буфетчику мистриссъ Стоксъ), котораго Пенъ помнилъ уличнымъ мальчишкой, и который теперь былъ въ мстечк цырюльникомъ, не опрокинулъ блюда черезъ плечо Пена. При этомъ мистеръ Гобнелль, также употреблявшій его на свою службу, замтилъ: ‘Я полагаю, Голсонъ, у тебя руки скользки отъ номады на медвжьемъ жир. Онъ всегда роняетъ блюда, этотъ Годсонъ, гау, гау!’ Годсонъ сконфузился и смотрлъ такимъ ошаллымъ, что Пенъ расхохотался, и смхъ и веселость воцарились на весь вечеръ.
Пока Пенъ былъ занятъ вышеописанными хлопотами, красавица его выбора, если и не любви, пріхала въ Лондонъ съ тонбриджской виллы, для разныхъ закупокъ и въ обществ мистриссъ Боннеръ, довренной горничной своей матери. Мистриссъ Боннеръ жила и ссорилась съ Біанкой съ самаго дтства Сильфиды, и теперь, собираясь разстаться съ леди Клеврингъ для вступленія въ брачный союзъ, хотла, какъ добрая душа, подарить какой-нибудь знакъ почтительной привязанности на память своей старой и молодой госпож, передъ окончательною разлукою съ ними, и передъ занятіемъ своего мста въ качеств супруги мистера Лейтфута и хозяйки Клевринговыхъ Гербовъ.
Честная женщина воспользовалась совтомъ миссъ Эмори для покупки подарка, предназначаемаго миледи, и просила прелестную Біанку выбрать что-нибудь, что бы ей нравилось, на намять о своей прежней няньк, которая провела надъ ея люлькой и кроваткой много безсонныхъ ночей, ухаживала за нею при многихъ дтскихъ болзняхъ, и любила ее почти какъ родное дитя. Покупки эти были сдланы, и такъ-какъ нянька непремнно хотла, сверхъ-тоги, купить огромную Библію для Біанки, молодая миссъ посовтовала ей купить заодно огромный джонсоновъ ‘Словарь Англійскаго Языка’ для своей мама. Вроятно, и мать, и дочь пріобрли бы нкоторую пользу отъ этихъ подарковъ.
Потомъ мистриссъ Боннеръ закупила кой-чего изъ столоваго блья для Клевринговыхъ Гербовъ, и пріобрла красный съ желтымъ галстухъ, который, какъ Біанка немедленно догадалась, предназначался мистеру Лейтфуту. Онъ былъ годами двадцатью-пятью моложе мистриссъ Боннеръ и она смотрла на этого юношу съ нжностью материнскою и супружескою, и любила изукрашать его особу, которая теперь и то уже блестла булавками, кольцами, запонками, цпочками и печатками, накупленными ему этимъ добрымъ твореніемъ.
Мистриссъ Боннеръ длала свои закупки на Стрэнд, при помощи миссъ Біанки, которую это забавляло, и когда старушка накупила всего, что ей было нужно, Біанка обратилась съ ласковою улыбкой къ одному изъ сидльцевъ магазина и сказала:
— Скажите мн, сэръ, прошу васъ, какъ вамъ пройдти въ Шеффердс-Иннъ?
Шеффердс-Иннъ былъ близхонько оттуда, Ольдкэстль-Стритъ тутъ же, подл, и ловкій молодой прикащикъ показалъ миссъ Біанк, гд надобно было своротить, посл чего она и пожилая спутница ея вышли вмст.
— Шеффердс-Иннъ! что вамъ длать въ Шеффердс-Инн, миссъ Біанка? спросила Боннеръ.— Тамъ живетъ мистеръ Стронгъ. Хотите вы идти къ капитану?
— Я бы очень желала видть капитана. Я очень люблю капитана Стронга, но мн нужно не его. Я хочу видть одну миленькую и добрую двушку, которая была очень-добра къ… къ мистеру Артуру, когда онъ въ прошломъ году быль такъ боленъ, я хочу поблагодарить ее и предложить ей что-нибудь. Я сегодня утромъ нарочно отобрала нсколько платьевъ, Боннеръ!
И она смотрла на Боннеръ, какъ-будто имя право на ея удивленіе, и какъ-будто она исполняла дло замчательной добродтели. Біанка дйствительно очень любила конфекты, она готова была кормить ими бдныхъ, накушавшись вдоволь сама, и подарить деревенской двушк бальное платье, которое уже относила и которое наскучило ей.
— Хорошенькая двушка… хорошенькая молодая женщина! проворчала мистриссъ Боннеръ.— Ужь я конечно не подпущу къ Лейтфуту хорошенькихъ молодыхъ женщинъ. И воображеніе ея населило Клевринговы Гербы цлымъ гаремомъ самыхъ страшилищныхъ служанокъ и кухарокъ.
Біанка въ розовомъ и голубомъ, въ перьяхъ, цвтахъ и съ разными bijour (чудное изобртеніе, chtelaine, еще не существовало, не то, она бы воспользовалась имъ, наврно), въ щегольскомъ шелковомъ плать, дивной мантиль и съ очаровательнымъ парасолемъ, представляла собою такое видніе изящества и красоты, что мистриссъ Больтонъ, мывшая тогда полъ въ лож Шеффердс-Инна, совершенно одурла, а Бетси-Дженни и Эмили Анна вытаращили на нее глаза отъ восторга.
Біанка смотрла на нихъ съ улыбкою невыразимой ласки и покровительства, какъ леди Ровена, навщающая Айвенго, какъ маркиза Караба, когда она выходитъ изъ кареты четвернею у дверей нищаго вассала и беретъ отъ Джона, No 11 коробочку ипсомскихъ солей, которую вноситъ собственною рукою въ комнату больнаго бдняка, Біанка наслаждалась пріятнымъ ощущеніемъ благотворительнаго дла.
— Добрая женщина, я желаю видть Фанни, Фанни Больтонъ, она здсь?
Мистриссъ Больтонъ вдругъ почувствовала подозрніе: по блистательной наружности Біанки, она заключила, что это, должна-быть, актриса, а пожалуй, что-нибудь и хуже.
— А на что вамъ Фанни?
— Я дочь леди Клеврингъ, вы слыхали о сэр Фрэнсис Клевринг? И я, право, очень желаю видть Фанни Больтонъ.
— Зайдите, миссъ, покорно прошу. Бетси-Дженни, гд Фанни?
Бетси-Дженни сказала, что Фанни пошла на лстницу No 3, на основаніи чего мистриссъ Больтонъ заключила, что она, вроятно, у Стронга, и велла малютк сходить и узнать.
— У капитана Стронга? О, пойдемъ къ капитану Стронгу! закричала миссъ Біанка.— Я знаю его очень-хорошо. Послушай, моя миленькая малютка, покажи какъ намъ найдти капитана Стронга? закричала миссъ Біанка, потому-что полъ издавалъ парь отъ мытья, а ей не правился запахъ простаго мыла.
Когда он пошли по лстниц No 3-го, одинъ гулявшій по двору джентльменъ, капитанъ Костиганъ, заглянувшій очень-лукаво подъ шляпку Біанки, замтилъ про-себя: ‘чертовски-славная двушка, демми! и вдь идетъ къ Стронгу и Альтамонту: къ нимъ всегда ходятъ прехорошенькія штучки’.
— Галло! это что? воскликнулъ онъ вскор посл, смотря на окна No 3-го, изъ которыхъ слышались пронзительные крики.
При звук голоса бдствующей женщины, неустрашимый Костигань побжалъ туда по лстниц, со всею поспшностью, къ какой только были способны его старыя ноги, его чуть не опрокинулъ слуга Стронга, спускавшійся въ это время оттуда. Косъ нашелъ отпертою наружную дверь Стронга и принялся гремть скобою. Посл многихъ свирпыхъ ударовъ, внутренняя дверь пріотворилась и показалась голова Стронга.
— Это я, мой милый. Что за шумъ, Стронгъ?
— Убирайся къ чоргу! было ему единственнымъ отвтомъ и дверь захлопнулась подъ почтеннымъ краснымъ носомъ Костигана, онъ пошелъ назадъ, бормоча угрозы за сдланную ему обиду и клянясь, что непремнно потребуетъ удовлетворенія. Читатель, боле счастливый чмъ капитанъ Костиганъ, сейчасъ узнаетъ секретъ, который такъ безцеремонно скрыли отъ этого джентльмена.
Мы уже говорили о щедрой натур Альтамонта и о томъ, какъ торовато онъ обыкновенно тратилъ свои деньги, когда бывалъ ими снабженъ. Будучи человкомъ гостепріимнаго нрава, онъ не находилъ большаго удовольствія, какъ пить въ веселой компаніи, такъ-что въ Гринич и Ричмонд никого такъ не уважали, какъ посла набоба лукновскаго.
Случилось, что въ тотъ день, когда Біанка и миссъ Боннеръ пошли на квартиру Стронга въ Шеффердс-Иннъ, полковникъ Альтамонтъ пригласилъ миссъ Делаваль, Королевскаго Театра, и мать ея, мистриссъ Годжь, на маленькую прогулку внизъ по рк, по уговору, сборнымъ мстомъ была назначена квартира полковника, откуда они должны были пройдти пшкомъ къ сосднему Стрэнду, къ ближайшей пристани. Когда мистриссъ Боннеръ и Mes Larmes пришли къ дверямъ, гд находился Грэди, онъ сказалъ имъ очень-вжливо: ‘Прошу войдти’, и ввелъ ихъ въ комнату, какъ-будто нарочно приготовленную для принятія дамъ. Дйствительно, на стол гостиной стояло два букета цвтовъ, купленныхъ въ то утро въ Ковент-Гарден, и способныхъ засвидтельствовать любезность полковника Альтамонта. Біанка понюхала букеты, сунувъ въ цвты свой хорошенькій носикъ, вертлась въ комнат, заглядывала за занавски, на книги и гравюры и на планъ клеврингова имнья, развшенный на стн, она спросила у слуги о капитан Стронг, и почти забыла о его существованіи, равно какъ и о цли прихода своего, а именно, о намреніи видть Фанни Больтонъ — такъ ей нравилось это новое приключеніе, и забавная, уморительная, прелестная идея быть на квартир холостяка въ какомъ-то курьезномъ захолустьи Сити!
Грэди, между-тмъ, исчезъ въ комнату своего господина съ парою обширныхъ и ярко-вычищенныхъ сапоговъ. Біанк едва ли былъ досугъ замтить, какъ велики были эти сапоги, и какъ непохожи они на изящную обувь шевалье Стронга.
— Женщины пришли, сказалъ Грэди, помогая полковнику надвать сапоги.
— Спросилъ ты ихъ, не хотятъ ли он выпить чего-нибудь?
Грэди вышелъ къ дамамъ: ‘Онъ говоритъ, не желаете ли вы чего-нибудь выпить?’ Біанку такъ позабавилъ этотъ наивный вопросъ, что она расхохоталась хорошенькимъ смхомъ и спросила у мистриссъ Боннеръ: ‘Не выпьемъ ли мы чего-нибудь?’
— Можете пить или не пить, мн все равно, сказалъ Грэди, которому показалось, что его предложеніемъ пренебрегаютъ, и которому не нравилось важничанье постительницъ, почему онъ и ушелъ отъ нихъ.
— Не выпьемъ ли мы чего-нибудь? спросила опять Біанка и снова принялась смяться.
— Грэди! заревлъ голосъ изъ внутренняго покоя, заставившій мистриссъ Боннеръ вздрогнуть.
Грэди не отвчалъ: псня его раздавалась издалека, изъ кухни наверху, гд онъ плъ за работой.
— Грэди, фракъ! заревлъ тотъ же голосъ.
— Да это голосъ не мистера Стронга, Боннеръ, сказала Сильфида, все еще полу смясь: — Грэди-фракъ! Боннеръ, кто этотъ Грэди-фракъ? Намъ бы лучше уйдти отсюда.
Боннеръ казалась совершенно сбитою съ толка слышаннымъ ею сейчасъ голосомъ.
Въ это время отворилась дверь спальни и оттуда вышелъ джентльменъ, кричавшій, ‘Грэди, фракъ’, безъ этой части костюма.
Онъ кивнулъ женщинамъ и перешелъ черезъ комнату. ‘Прошу извинить, сударыни. Грэди, да подай же мн фракъ, сэръ! Ну, мои милыя, славный день и мы превесело прокатимся въ…’
Онъ не договорилъ, его прервала Боннеръ, которая смотрла на него вытаращивъ глаза и вдругъ вскрикнула: ‘Эмори! Эмори!’ И она отшатнулась назадъ и упала чуть не въ обморок на свое кресло.
Человкъ, къ которому такъ адресовались, посмотрлъ съ мгновеніе на женщину и потомъ, бросившись къ Біанк, схватилъ ее обими руками и началъ цаловать: ‘Ну, да, Бетси, это я, клянусь! Мери Боннеръ узнала меня. Какой же славной двушкой вы сдлались! Но смотри, секретъ! Я умеръ, хоть я и отецъ твой. Твоя бдная мать не знаетъ этого. Какая же ты хорошенькая! Поцалуй же меня, моя Бетси! Демми, я люблю тебя, я твой старый отецъ!
Бетси или Біанка совершенно растерялась и закричала одинъ-два-три раза, и ея-то пронзительные крики услышалъ капитанъ Костиганъ со двора.
Испуганный родитель всплеснулъ руками (манжеты не были застегнуты и на загорлыхъ рукахъ можно было видть таттуированныя синія буквы), и, бросившись въ свою комнату, воротился оттуда со стклянкою о-де-колона, которую досталъ изъ богатой туалетной шкатулки, и принялся опрыскивать изо всхъ силъ Біанку и мистриссъ Боннеръ.
Крики женщинъ привели въ ту комнату остальныхъ обитателей квартиры: Грэди изъ кухни и Стронга изъ его комнаты въ верхнемъ этаж. Шевалье понялъ съ перваго взгляда на женщинъ, что случилось.
— Грэди, сказалъ онъ: — ступай и карауль на двор, если кто прійдетъ — понимаешь?
— То-есть комедіантка съ матерью?
— Ну да, скажи, что никого нтъ дома и поздки сегодня не будетъ.
— Сказать имъ это, сэръ? и посл того, что я накупилъ цвтовъ? спросилъ Грэди у своего господина.
— Да, отвчалъ Эмори, топнувъ ногою, а Стронгъ пошелъ къ дверямъ и едва-едва посплъ вовремя, чтобъ предупредить входъ Костигана, уже поднявшагося по лстниц.
Театральныя дамы лишились своего гриничскаго угощенія, а Біанка въ тотъ день не видала Фанни Больтонъ. Костиганъ, нашедшій оказію спросить очень-величаво у Грэди, какая у нихъ была бда и кто кричалъ? получилъ въ отвтъ: ‘женщины, которыя ужь наврно причина чуть не каждой бды на свт’.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ПЯТАЯ,
въ которой Пенъ начинаетъ сомнваться насчетъ своего парламентскаго поприща.

Пока Пенъ хлопоталъ въ своемъ околотк о себялюбивыхъ замыслахъ и парламентскихъ затяхъ, пришло къ нему извстіе о прибытіи въ Бэймутъ леди Рокминстеръ, привезшей съ собою и Лауру. Узнавъ о близости сестры своей, Лауры, Артуръ, почувствовалъ себя какъ-будто виновнымъ. Ея мнніемъ дорожилъ онъ, можетъ-быть, больше, чмъ чьимъ-либо на свт. Онъ считалъ долгомъ быть ея защитникомъ и покровителемъ. Какъ приметъ она новости, которыя онъ долженъ сообщить ей? Какъ объяснить ей цли, къ которымъ онъ стремится? онъ чувствовалъ, что ни ему, ни Біанк не выдержать свтлаго, спокойно-пытливаго взгляда Лауры, и что у него не станетъ духа открыть свои честолюбивыя надежды и своекорыстные разсчеты такому непорочному судь. Посл прізда ея въ Бэймутъ, онъ написалъ ей письмо, со множествомъ ловкихъ фразъ, изъявленій привязанности, развязной шутливости и сатиры, а все-таки мистеръ Пенъ не могъ не сознаться внутренно, что онъ въ паническомъ страх, и что дйствуетъ какъ плутъ и лицемръ.
Отчего эта простодушная, провинціальная двушка могла наводить страхъ и трепетъ на такого ловкаго и образованнаго джентльмена, какъ мистеръ Пенъ? Его нечистая тактика и дипломатичсскія хитрости, его сатира и знаніе свта не могли выдержать суда ея прямоты: это онъ какъ-то чувствовалъ. И онъ долженъ былъ сознаться, что дла его были въ такомъ положеніи. что ему нельзя было высказать всей истины этой чистой душ. дучи изъ Клевринга въ Бэймутъ, онъ чувствовалъ себя провинившимся школьникомъ, который не знаетъ урока и долженъ идти къ своему грозному учителю. Разв правда не учитель нашъ, и разв власть и розга ея не всегда надъ нами?
Подъ крыломъ своей доброй, хотя нсколько причудливой и самовластной покровительницы, леди Рокминстеръ, Лаура видла свтъ, сформировалась и воспользовалась уроками общества. Многія двушки, привыкшія съ-дтства къ чрезмрной нжности, подъ вліяніемъ которой Лаура провела всю жизнь, были бы неспособны перенести измнившееся существованіе, которое ей теперь досталось на долю. Елена обожала обоихъ своихъ дтей и думала, что весь свтъ созданъ для нихъ, или стоитъ помышленія только посл ихъ. Она вырастила Лауру съ самою бдительною заботливостью безграничной любви. Когда у нея болла головка, вдова пугалась такъ, какъ-будто до этого времени никто на земномъ шар не страдалъ головною болью. Лаура спала и бодрствовала, училась и двигалась подъ неутомимъ надзоромъ нжной матери, теперь она лишилась этого надзора вмст съ кроткимъ существомъ, котораго попечительное сердце перестало уже биться. Безъ сомннія, Лаура имла тяжкія минуты горести и унынія, оставшись одна въ обширномъ и холодномъ свт. Никто не заботился о ея горестяхъ и одиночеств. Она въ общественномъ смысл не была равною знатной дам, у которой жила, ни друзьямъ и роднымъ повелительной, по доброй, вдовствующей графиня. Очень-вроятно, что многіе были къ ней не слишкомъ-лоброжелательны, другіе небрежны, можетъ-быть, и слуги бывали иногда грубы, госпожа же ихъ бывала часто сурова. Лаур случалось присутствовать на семейныхъ совтахъ, которыхъ откровенности и непринужденности она мшала. Ея чувствительности было больно видть, что она причиной этого стсненія. ‘Сколько есть на свт гувернантокъ’, думала Лаура, ‘сколько образованныхъ дамъ, которыхъ крайность превращаетъ въ невольницъ и компаньйонокъ! Сколько имъ приходится выносить капризовъ и грубой язвительности! Какъ безконечно-счастливе моя участь, среди этихъ дйствительно-добрыхъ и ласковыхъ людей, чмъ судьба многихъ тысячъ беззащитныхъ двушекъ! Вотъ чмъ утшала себя Лаура и вотъ какими мыслями приспособляла себя къ своему новому положенію: она шла судьб своей на встрчу съ доврчивою и предупредительною улыбкой.
Знавали ли вы кого-нибудь, кто бы такимъ-образомъ встрчалъ Фортуну и на кого бы богиня эта не смотрла ласково? Даже дурныхъ людей побждаетъ постоянная привтливость и чистое, любящее сердце. Когда малютки въ лсу, по увренію баллады, смотрли съ ласковою доврчивостью за злодевъ, которымъ злой дядя поручилъ сбыть ихъ съ рукъ, мы знаемъ, какъ одинъ изъ нихъ смягчился и спровадилъ другаго убійцу, неимя духа поднять руку на невинныхъ и красивыхъ малютокъ. О, счастливъ тотъ, кто иметъ эту двственную, любящую доврчивость къ свту, кто смотритъ на него съ кроткою улыбкой и не боится зла, потому-что зло никогда не входило въ его помышленія! Миссъ Лаура Бэлль была изъ числа этихъ рдкихъ существъ: кром брильянтоваго крестика вдовы, подареннаго ей Пеномъ, у нея въ груди былъ такой свтлый и яркій коинуръ, который даже драгоцнне этого знаменитаго алмаза, ибо онъ не только даетъ цну своему обладателю и остается при немъ на томъ свт, гд брильянты не имютъ уже цны, но даже и здсь онъ ему неоцнимъ: онъ талисманъ противъ зла, и свтитъ въ потьмахъ жизни, какъ извстный камень Хаджи Гассана.
Не прошло года со времени перезда миссъ Бэлль въ домъ леди Рокминстеръ — и въ цломъ дом не было ни единаго существа, котораго любовь она бы не пріобрла этимъ талисманомъ. Начиная съ самой старой леди и до послднихъ изъ ея домашней прислуги, все было безъ ума отъ Лауры. Съ госпожою такого нрава, какъ миледи, камерфрау ея (переносившая вс ея вспышки и причуды сорокъ лтъ сряду, и во все это время жившая далеко не на розахъ) не могла быть изъ самыхъ кроткихъ и ласковыхъ, сначала она сердилась на миссъ Лауру, какъ сердилась на пятнадцать прежнихъ компаньйонокъ миледи. Но когда Лаура заболла въ Париж, сварливая старушка эта ухаживала за нею наперекоръ миледи, которая боялась заразиться горячкой, и просто дралась за ея лекарства съ Мартой изъ. Фэрокса, возведенной на степень собственной горничной миссъ Лауры. Когда она начала выздоравливать, мось Гранжанъ, артистъ миледи, хотлъ уморить ее бездною деликатныхъ plats, которыя изобрталъ для нея, и плакалъ отъ радости, когда она скушала первый кусочекъ цыпленка. Швейцарецъ дворецкій прославлялъ миссъ Бэлль на всхъ европейскихъ языкахъ, на которыхъ онъ говорилъ равномрно-неправильно, кучеръ былъ счастливъ до-нельзя, когда ему досталось благополучіе прокатить ее въ карет, пажъ плакалъ, услышанъ о ея болзни, а Кэлверли и Колдстримъ, эти два лакея, столь колоссальные, столь спокойные и хладнокровные, разразились неслыханною веселостью при всти, что ей лучше, и напоили пажа до-пьяна, празднуя выздоровленіе Лауры. Даже леди Діана Пайпсентъ (нашъ прежній знакомецъ, мистеръ Пайпсентъ, женился тмъ временемъ), леди Діана, сначала значительно нежаловавшая Лауру, дошла ли такого энтузіазма, что ршительно объявила миссъ Бэлль препріятною особой и истинною находкой для своей бабушки. И всю эту ласковость и доброжелательность Лаура пріобрла не хитростями, не лестью, а простою силою доброты сердечной и благословеннымъ даромъ нравиться и быть довольною.
Раза два, когда Пену случалось видть леди Рокминстеръ, старушка, пожаловавшая нашего пріятеля, была съ нимъ очень-немилостива и говорила отрывисто. Очень-возможно, что Пенъ, отправляясь теперь въ Бэймутъ, ожидалъ, что найдетъ въ ея дом Лауру въ качеств смиренной и жалкой компаньойнки, съ которою обращаются нелучше того, какъ обошлись съ нимъ самимъ. Когда Лаура услышала о его прізд, она бгомъ сбжала къ нему по лстниц и, чего добраго, поцаловала бы его при Кэлверли и Колдстрим — хотя эти джентльмены не проговорились бы никому, еслибъ цлый свтъ провалился у нихъ подъ носомъ, или еслибъ Лаура, вмсто-того, чтобъ поцаловать Пена, взяла ножницы и отстригнула ему голеву, Колдстримъ и Кэлверли смотрли на все съ ненарушимымъ спокойствіемъ, и ни одной пылинки пудры никогда не шевельнулось на ихъ головахъ.
Лаура много поправилась и похорошла, и Пенъ смотрлъ на нее съ невольнымъ восхищеніемъ. Открытый и ласковый взглядъ Лауры сіялъ привтомъ и здоровьемъ, щека, которую онъ поцаловалъ, рдлась краскою красоты. Любуясь ею, такою прямодушною и граціозною, чистою и возвышенною, ему казалось, что она никогда еще не была такъ хороша. Отчего онъ именно теперь сталъ такъ замчать ея красоту и сознался внутренно, что прежде не замчалъ ея? Онъ взялъ ея доврчивую и прелестную руку и поцаловалъ съ нжностью, взглянулъ въ ея свтлые глаза и прочиталъ въ нихъ привтъ, который всегда надялся найдти въ нихъ. Его тронулъ нжный звукъ ея голоса и чистый блескъ ея ласковаго взора: невинность ихъ какъ-будто уязвила и размягчила его.
— Какъ ты добра ко мн, Лаура, милая сестра! Я право, не стою, чтобъ ты… чтобъ ты была такъ ласкова со мною.
— Тебя оставила мн мама, отвчала она, наклонившись и наскоро коснувшись губками его лба.— Ты вдь долженъ былъ прійдти ко мн, когда будешь въ затрудненіи, или когда будешь очень-счастливъ: таковъ былъ нашъ уговоръ, Аргуръ, въ прошломъ году, передъ тмъ, какъ мы разстались. Что изъ двухъ привело тебя теперь: особенное ли счастье, или затрудненіе? и она посмотрла на него съ лукаво-ласковымъ выраженіемъ.— Теб очень хочется быть въ Парламент? Намренъ ты отличиться тамъ? О, какъ я буду дрожать за твою первую рчь!
— Такъ ты ужь знаешь о парламентскихъ затяхъ?
— Знаю ли?… Весь свтъ знаетъ объ этомъ. Я много разъ слышала. Докторъ леди Рокминстеръ говорилъ объ этомъ еще сегодня, и завтра, наврно, напечатаютъ въ Чэттерисской Газет. Теперь везд только и рчи, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, изъ Клевринг-Парка, намренъ удалиться изъ Парламента въ пользу мистера Артура Пенденниса изъ Фэрокса, и что молодая и прекрасная миссъ Біанка Эмори вскор…
— Какъ! и это?…
— И это, милый Артуръ. Tout se sait, какъ сказала бы одна особа, которую я очень-намрена любить, и которая очень-умна и мила. Я получила отъ Біанки письмо, самое дружеское изо всхъ писемъ на свт. Она говоритъ о теб съ такимъ жаромъ, Артуръ! Я надюсь, то-есть уврена, что она чувствуетъ, что пишетъ. Когда же свадьба, Артуръ? Почему не написалъ ты мн объ этомъ прежде? Могу я тогда перехать къ вамъ и жить съ вами?
— Мой домъ всегда былъ и будетъ твоимъ, милая Лаура, и все, что у меня есть. А если я не писалъ объ этомъ, такъ потому, что… я еще самъ не знаю… ничего нтъ ршенаго. Между на мы еще не было объ этомъ ни слова. Но какъ ты думаешь, будетъ Біанка счастлива со мною? Тутъ, знаешь, нтъ романической привязанности. У меня уже не осталось сердца, я думаю, и я сказалъ ей это: только спокойное дружество, съ одной стороны моего камина будетъ у меня жена, а съ другой сестра, Парламентъ во время засданій и Фэроксъ на праздники, и моя милая Лаура будетъ всегда со мною, пока не явится другой, кто будетъ имть право увезти ее.
Кто-нибудь съ правомъ увезти Лауру! Почему Пенъ, выговаривая эти слова медленно и глядя на двушку, началъ чувствовать досаду и ревность на этого невидимаго незнакомца? Минуту назадъ онъ безпокоился о томъ, какъ Лаура прійметъ всть о его вроятной женитьб на Біанк, а теперь онъ обидлся, что она приняла это такъ легко и считала его счастіе несомнннымъ.
— Пока не прійдетъ этотъ кто-нибудь, возразила Лаура со смхомъ: — я буду сидть дома, въ качеств ттушки Лауры, и заботиться о дтяхъ, когда Біанка будетъ вызжать въ свтъ. Я уже обдумала все это. Я отличная ключница. Знаешь ли ты, что я въ Париж была на рынк съ мистриссъ Беккъ, и взяла нсколько уроковъ у мось Гранжана. Въ Париж также я взяла нсколько уроковъ пнія, на деньги, которыя ты мн прислалъ, мой добрый Артуръ. И я научилась также танцовать, хотя и не такъ хорошо какъ Біанка, когда ты сдлаешься государственнымъ министромъ, Біанка представитъ меня ко двору, и при этомъ, съ самою игривою веселостью, она присла Пену по послдней парижской мод.
Во время книксена вошла леди Рокминстеръ и подала Артуру одинъ палецъ, который онъ взялъ съ поклономъ, по правд сказать, весьма-неловкимъ.
— Такъ вы скоро женитесь, сэръ? сказала старая леди.
— Побраните его, леди Рокминстеръ, за скрытность, сказала Лаура, уходя, и миледи, дйствительно, тотчасъ же принялась за это:
— Такъ вы женитесь и сядете въ Парламент на мсто этого никуда-негоднаго сэра Фрэнсиса Клевринга? Я хотла, чтобъ онъ отдалъ свое мсто моему внуку… Отчего онъ не отдалъ своего мста моему внуку? Надюсь, что миссъ Эмори доставитъ вамъ много денегъ. Я бы не взяла ее безъ большихъ денегъ.
— Сэръ Фрэнсисъ утомился Парламентомъ, отвчалъ Пенъ, конфузясь: — и… и я желаю попробовать счастья на этомъ поприщ. Остальное по-крайней-мр преждевременно.
— Я удивляюсь, какъ вы, имя дома Лауру, могли влюбиться въ такую жеманную и приторную двчонку.
— Мн очень-жаль, что миссъ Эмори не нравится вамъ, миледи, возразилъ Пенъ съ улыбкою.
— То-есть, вы хотите сказать, что это не мое дло и что не я женюсь на ней? Конечно, не я, и я этому очень-рада — препротивная и пренаглая двчонка. Когда я подумаю, что есть человкъ, который можетъ предпочесть ее моей Лаур, у меня нтъ съ нимъ терпнья, и это я говорю вамъ, мистеръ Артуръ Пенденнисъ.
— Я очень-радъ, что вы смотрите такъ благосклонно на Лауру.
— Вы очень-рады и вамъ очень-жаль. Какая нужда, сэръ, очень ли вы рады или очень вамъ жаль? Молодой человкъ, который можетъ предпочесть миссъ Эмори моей миссъ Бэлль, не иметъ надобности ни радоваться, ни сожалть. Молодой человкъ, которому нравится такой кривобокій образчикъ жеманства, какъ эта Эмори (она кривобока, это я вамъ говорю), посл того, что онъ видлъ мою Лауру, не иметъ права поднять голову. Гд вашъ пріятель Синяя Борода? тотъ высокій… Уаррингтонъ — такъ его зовутъ? Почему онъ не прізжаетъ сюда и не женится на Лаур? Что думаютъ молодые поди, когда не женятся на такой двушк, какъ Лаура? Теперь они вс женятся только на деньгахъ. Вс вы эгоисты и корыстолюбцы. Въ мое время мы убгали другъ съ другомъ и длали безумные браки по любви. У меня ршительно нтъ терпнья съ молодыми людьми! Когда я зимой была въ Париж, я спросила всхъ троихъ attachs къ нашему посольству, почему они не влюбляются въ миссъ Бэлль? Они смялись, говорили, что имъ нужно денегъ. Вс вы эгоисты, вс корыстолюбцы.
— Я надюсь что, прежде чмъ вы предложили миссъ Бэлль нашимъ attache, вы, по-крайней-мр, оказали ей милость и спросили ея желаніе? сказалъ Пенъ съ нкоторымъ жаромъ.
— У миссъ Бэлль мало денегъ. Миссъ Бэлль должна скоро выйдти замужъ. Кто-нибудь долженъ составить ей партію, сэръ, и двушка не можетъ предлагать свою руку сама, возразила вдовствующая графиня очень-величаво.
— Лаура, моя милая, я сейчасъ говорила твоему кузену, что вс молодые люди эгоисты, и что въ нихъ не осталось ни на пенни поэзіи. Онъ такъ же негоденъ, какъ и вс остальные.
— Вы спрашивали у Артура, почему онъ на мн не женится? сказала Лаура съ улыбкою, возвратясь къ нимъ и взявъ за руку своего кузена. Она уходила, можетъ-быть, затмъ, чтобъ скрыть слды волненія, которыхъ не желала обнаружить передъ другими.— Онъ женится на другой и я намрена очень любить ее и жить у нихъ въ дом, съ тмъ только уговоромъ, чтобъ онъ не спрашивалъ у всякаго холостяка, который къ нему прійдетъ, почему онъ на мн не женится?
Когда такимъ-образомъ совсть Пена поуспокоилась и экзаменъ его передъ Лаурой кончился безъ всякихъ упрековъ съ ея стороны, онъ началъ чувствовать, что долгъ и склонность влекли его постоянно въ Бэймутъ, гд, какъ леди Рокмистеръ ему объявила, за ея столомъ всегда накрытъ для него приборъ.
— И я совтую вамъ приходить чаще, сказала ему старая леди:— потому-что Гранжанъ отличный поваръ, а быть со мною и съ Лаурой будетъ полезно для вашихъ манеръ. Легко увидть всякому, что вы всегда заняты собою. Нечего краснть и запинаться: почти вс молодые люди всегда думаютъ о себ. Мои сыновья и внуки были таковы же, пока я ихъ не вылечила. Приходите сюда, и мы научимъ насъ, какъ надобно держать себя, разрзать жаркое вамъ не прійдется, это длается за боковымъ столомъ. Геккеръ будетъ давать вамъ столько вина, сколько для васъ здорово, а въ т дни, когда вы будете вести себя очень-хорошо и будете очень-любезны, вамъ дадутъ шампанскаго. Геккерь, замть, что я говорю. Мистеръ Пенденнисъ — братъ миссъ Лауры, и ты сдлаешь такъ, чтобъ ему было удобно и будешь смотрть, чтобъ онъ не пилъ слишкомъ-много вина и не безпокоилъ меня, когда я прилягу отдохнуть посл обда. Вы эгоистъ, я хочу вылечить васъ отъ эгоизма. Вы будете обдать здсь всякій разъ, когда у васъ не будетъ другихъ приглашеній, а когда дурная погода, то лучше останавливайтесь въ гостинниц. Пока добрая леди могла надлять всхъ вокругъ себя приказаніями, ей нетрудно было угодить, и вс подчиненные ей люди трепетали передъ нею, но любили ее.
Она не принимала у себя ни очень-многочисленнаго, ни блестящаго общества. Докторъ, какъ водится, былъ ея постояннымъ и врнымъ гостемъ, былъ викарій и его кураторъ, а въ пріемные дни жена и дочери викаріи и нкоторые изъ прізжихъ на бэймутскій сезонъ являлись къ старушк вдовствующей графин, но вообще общество ея было очень-маленькое и мистеръ Артуръ пилъ вино свое одинъ, когда леди Рокминстеръ уходила отдыхать, а Лаура принималась играть на фортепіано и пть, чтобъ усыпить ее посл обда.
— Если моя музыка помогаетъ ей заснуть, говорила добрая двушка:— то не должна ли я радоваться, что она хоть на это годится? Леди Рокминстеръ спитъ очень-мало по ночамъ: я читала ей прежде вслухъ, пока не заболла въ Париж, и съ этихъ поръ она слышать не хочетъ, чтобъ я засиживалась съ нею.
— Отчего ты не написала когда была больна? спросилъ Пенъ, покраснвъ.
— Какая польза была бы мн отъ этого? За мной ухаживала Марта, и докторъ приходилъ каждый день. Ты слишкомъ занятъ, чтобъ писать къ женщинамъ или думать о нихъ. У тебя книги и газеты, политика и желзныя дороги. Я написала, когда выздоровла.
И Пенъ посмотрлъ на нее и покраснлъ снова, вспомнивъ, что во все время ея болзни онъ ни раза не писалъ къ ней, и даже едва вспомнилъ о ней.
— Вслдствіе родства своего, Пенъ могъ на свобод гулять и кататься съ своею кузиной, и во время этихъ прогулокъ и катаній оцнить кроткій и открытый ея характеръ, правдивость, чувствительность и доброту ея чистаго и непорочнаго сердца. При жизни матери, Лаура никогда не говорила съ Пеномъ такъ искренно и чистосердечно, какъ теперь. Желаніе бдной Елены соединить ихъ, налагало на отношенія Лауры къ Пену какую-то осторожность и принужденность, къ которымъ теперь, при измнившихся обстоятельствахъ Артура, уже не было повода. Онъ былъ сговоренъ съ другою двушкой, и Лаура стала сразу его сестрою. Она скрывала или старалась задушить въ себ вс сомннія, какія могли въ ней таиться насчетъ избранной Пеномъ, она принуждала себя смотрть впередъ съ бодростью и надяться, что онъ будетъ счастливъ, общая себ внутренно сдлать все, что только можетъ сдлать привязанность сестры для счастья любимца матери.
Они часто говорили о милой покойниц. Изъ тысячи разсказовъ, слышанныхъ Артуромъ отъ Лауры, онъ могъ постигнуть какъ постоянна и всепоглощающа была безмолвная любовь его матери, которая сопровождала его всюду и безотлучно, и кончилась только съ послднимъ вздохомъ вдовы. Разъ клеврингскіе жители видли у кладбищенской ограды мальчика, державшаго пару верховыхъ лошадей: посл этого тамъ толковали, что Пенъ и Лаура постили вмст могилу матери. Съ прізда своего въ т стороны, Артуръ былъ раза два на этомъ кладбищ, но видъ священнаго надгробнаго камня не доставилъ ему утшенія. Человкъ, виновный въ нечистомъ дл, жадный спекуляторъ, ставящій на карту свои убжденія и честь, чтобы выиграть состояніе и карьеру и сознающійся, что вся жизнь только презрительная капитуляція: какое право имлъ онъ быть въ этомъ святомъ мст? какое утшеніе было для него въ свт, въ которомъ онъ жилъ, и зналъ, что и другіе тамъ не лучше его? Артуръ и Лаура прохали мимо воротъ Фэрокса, и Пенъ здоровался съ дтьми своего постояльца, игравшими на лужайк и террас, Лаура смотрла пристально на стну дома и на жимолость, обвивавшую навсъ крыльца, и на магнолію, поднявшуюся до ея окна. ‘Мистеръ Пенденнисъ прохалъ сегодня’, сказалъ одинъ изъ мальчиковъ своей матери, ‘съ дамою, и онъ останавливался и говорилъ съ нами, и просилъ насъ дать ему цвточекъ жимолости съ крыльца, и онъ отдалъ его дам. Я не могъ разсмотрть, хорошенькая ли она: у нея вуаль былъ опущенъ, подъ нею была лошадь отъ Крэмкіа, изъ Бэймута’.
Когда они хали по лугамъ между Фэроксомъ и Бэймутомъ, Пенъ говорилъ мало, хотя они хали рядомъ и очень-близко дру гъ-къ-друту. Онъ думалъ о томъ, какъ люди отказываются отъ. счастья, когда легко могутъ достичь его, или, имя его въ рукахъ, отталкиваютъ пинками, или промниваютъ его, съ открытыми глазами, на нсколько ничтожныхъ денегъ и прихотей. И потомъ пришла мысль, стоитъ ли хлопотать изъ-за этого на нашу коротенькую жизнь? Вся жизнь лучшихъ и чистйшихъ созданій изъ человческаго рода протекаетъ въ тщетныхъ желаніяхъ и кончается разочарованіемъ: какъ, напримръ, той милой и доброй души, которая покоится тамъ, въ своей могил. У нея было свое эгоистическое честолюбіе, столько же было его, какъ у Цезаря, и она умерла съ неисполненнымъ желаніемъ сердца. Камень накрываетъ наконецъ наши надежды и память о насъ. Родное мсто наше не узнаетъ насъ. ‘Дти другихъ людей играютъ на трав, тамъ, гд нкогда мы съ тобой играли, Лаура’, сказалъ онъ ожесточеннымъ голосомъ:— ‘и ты видла, какъ, высоко поднялась магнолія, которую мы нкогда посадили. Я заглянулъ хижины въ дв, которыя моя мать, бывало, часто посщала. Всего прошелъ годъ съ немногимъ посл ея кончины, а люди, которымъ она благодтельствовала, вовсе уже о ней не думаютъ. Вс мы эгоисты, наберется очень-немного исключеній, подобныхъ теб, моя милая Лаура, которыя сіяютъ какъ добрыя дла въ зломъ свт и длаютъ черноту всего остальнаго еще разительне’.
— Мн тяжело слушать, когда ты говоришь такія вещи, Артуръ, возразила Лаура, склонивъ голову къ цвтку, который былъ у нея на груди.— Когда ты попросилъ того мальчика сорвать для меня этотъ цвтокъ, ты не былъ эгоистомъ.
— Большое пожертвованіе!
— Но сердце твое было тогда полно любви и ласки. Чего больше можно требовать? И если ты думаешь дурно о себ, то все-таки эта любовь и ласковость тебя не покинула, разв не правда? Я часто думала, что наша милая мама испортила тебя своимъ обожаньемъ, и если ты дйствительно таковъ, какимъ себя выставляешь (я ненавижу это слово), то ея чрезмрная нжность содйствовала этому. Что касается до свта, когда въ него пускаются мужчины, они должны сражаться для себя, и прокладывать себ дорогу, и составить себ имя. Мама и дядя поощряли въ теб это честолюбіе. Если все это суетность, то зачмъ продолжать домогаться? Я думаю, что такой умный человкъ, какъ ты. намренъ сдлать много пользы отечеству, поступая въ члены Парламента: иначе ты бы не желалъ попасть туда. Что ты намренъ сдлать, когда будешь въ Нижней Палат?
— Женщины не понимаютъ политики, моя милая, отвчалъ Пенъ, презрительно усмхнувшись надъ самимъ-собою.
— Почему же вы не научите насъ? Я никогда не могла добиться, для чего мистеру Пайпсенту такъ хотлось попасть туда. Онъ не очень-уменъ.
— Онъ, конечно, не геній, этотъ Пайпсентъ.
— Леди Діана говоритъ, что онъ просиживаетъ по цлымъ днямъ въ комитетахъ, потомъ сидитъ, всю ночь въ Палат, что онъ подаетъ голосъ какъ ему скажутъ, что никогда не доберется выше второстепеннаго мста и, какъ говоритъ его бабушка, онъ весь начиненъ сургучомъ. Не-уже-ли и ты хочешь себ такой же каррьеры, Артуръ? Что тутъ такое блистательное, что ты такъ добиваешься этого? Я бы лучше желала, чтобъ ты оставался дома и писалъ книги — добрыя, хорошія книги, съ кроткими идеями, какія у тебя есть, Аргуръ, и отъ которыхъ было бы для людей добро. И если ты не составишь себ извстности, такъ что жь? Ты самъ сознаешься, что все это суета, и можешь жить оченьсчастливо я безъ нея. Я вовсе не имю притязаній совтовать теб, но я ловлю тебя на твоихъ же словахъ о свт: ты самъ называешь его злымъ и дурнымъ, почему же ты его не бросишь?
— И потомъ, что же я, по-твоему, долженъ буду длать?
— По-моему, ты бы долженъ былъ привезти жену въ Фэроксъ, и заниматься, и длать добро вокругъ себя. Я бы желала видть твоихъ дтей на лужайк Фэрокса, Артуръ, желала бы чтроъ мы могли вмст молиться въ церкви о нашей матери, милый братъ. Если свтъ полонъ искушеній, разв мы не молимся о томъ, чтобъ намъ избавиться отъ искушенія?
— И ты думаешь, что Біанка была бы хорошею женою мелкопомстнаго деревенскаго джентльмена? И ты думаешь, что и я годился бы для этой роли? Вспомни, Лаура, что искушеніе бродитъ вдоль деревенскихъ околицъ, такъ же точно, какъ по столичнымъ улицамъ, праздность величайшій изъ всхъ искусителей.
— Какъ объ этомъ думаетъ… какъ думаетъ мистеръ Уаррингтонь? спросила Лаура, съ яркимъ румянцемъ на щек, огонь котораго Пенъ замтилъ, несмотря за опустившійся въ это время вуаль.
Нсколько времени халъ Пенъ молча подл Лауры. Имя Джорджа, упомянутое ею теперь, привело ему на память прошлое, и мысли, которыя онъ нкогда имлъ касательно его и Лауры. Отчего его взволновала эта мысль въ настоящее время, когда онъ зналъ о невозможности союза между ними? Почему его мучило любопытство узнать, было ли, во время ихъ короткаго знакомства, расположеніе со стороны Лауры къ Уаррингтону? Съ той поры и до теперешней Джорджъ никогда не говорилъ о своей исторіи, и Артуръ припомнилъ, что онъ едва ли разъ произнесъ имя Лауры.
Наконецъ онъ подъхалъ близехонько къ ней.
— Скажи мн одну вещь, Лаура.
Она откинула вуаль и посмотрла на вето.
— Что такое, Артуръ? спросила она, хотя, судя по трепетному ея голосу, видно было, что она угадала въ чемъ дло.
— Скажи мн: еслибъ не было съ Джорджемъ этого несчастья (онъ никогда не говорилъ о немъ ни прежде, ни посл того дня), согласилась ли бы ты… согласилась ли бы ты дать ему то, въ чемъ ты мн отказала?
— Да Пенъ, отвчала она и залилась слезами.
— Онъ заслуживалъ тебя лучше чмъ я, простоналъ бдный Пенъ, съ невыразимою болью въ сердц.— Я негодный эгоистъ, а Джорджъ лучше, благородное, правдиве меня. Благослови его Богъ!
— Да, Пенъ, сказала Лаура, протянувъ ему руку, и онъ обвилъ ее рукою, а она рыдала на его плеч.
У кроткой двушки была своя тайна и она высказала ее. Въ послднее путешествіе вдовы изъ Фэрокса, когда об он спшили къ больному Артуру, Лаура сдлала другаго рода признаніе: тогда только, когда Уаррингтонъ разсказалъ свою исторію и описалъ всю безнадежность своего положенія, поняла она какъ перемнились ея чувства, и какое нжное участіе, какое глубокое уваженіе, какой восторженный энтузіэамъ внушилъ ей другъ Артура. Пока она не узнала несбыточности нкоторыхъ своихъ плановъ и мечтаній, и пока Уарингтонъ, прочитавшій, можетъ-быть, истину въ ея сердц, не разсказалъ своей печальной повсти, для ея предостереженія, она не спрашивала себя: было ли возможно, чтобъ чувства ея могли перемниться? Е поразила и испугала истина. Какъ могла она сознаться въ этомъ Елен? Бдная Лаура чувствовала себя виновною передъ своею матерью, имя тайну, которую не смла ей доврить, она чувствовала, что была неблагодарна за любовь Елены, чувствовала себя виновною передъ Пеномъ, отнимая у него любовь, которой онъ не хотлъ признать и принять, она каялась передъ Уаррингтономъ, думая, что поощрила его недолжнымъ участіемъ и обнаружила ему предпочтеніе, которое начинала чувствовать.
Бдствіе, лишившее Лауру нжной матери, и скорбь о ней не дали ей времени думать ни о чемъ другомъ. Когда она оправилась отъ этого удара, и другая горесть ея была также почти излечена. Она только короткое время дозволила себ надежду насчетъ Уаррингтона. Удивленіе и уваженіе къ нему остались въ ней т же, по нжное чувство, которое она питала къ нему, какъ сама сознавалась, перешло въ такое спокойное дружество, что могло считаться умершимъ и миновавшимъ. Боль, которую чувство это оставило въ ея сердц, отзывалась только смиреніемъ и раскаяніемъ. ‘О, какъ горда и жестока я была съ Артуромъ!’ думала она. Какъ самонадянна и неумолима! Я никогда не могла простить эту бдную двушку, которая любила его, не могла простить его самого, зато, что онъ поощрялъ эту любовь, и была гораздо-виновне чмъ она, бдненькое, молоденькое твореніе! Я, объявляя, что люблю одного человка, могла внимать другому съ такою горячностью, я не хотла простить Артуру перемны его чувствъ, а между-тмъ сама была непостоянна и неврна. И, смиряясь такимъ-образомъ и сознавая свою слабость, бдная двушка искала твердости и утшенія по своему обычному способу.
Она не сдлала ничего дурнаго, но есть люди, которые страдаютъ отъ самой пустой и мнимой вины, такъ точно, какъ другіе, надленные дюжею совстью, могутъ спокойно ходить съ пудовыми проступками на плечахъ, и бдная Лаура воображала, что въ этомъ щекотливомъ казус своей жизни она поступила какъ великая преступница. Она ршила, что поступила съ Пеномъ непростительно, отнявъ у него любовь, которою надлила его по собственному признанію, сдланному Елен съ глаза на глазъ, что она была неблагодарна къ своей благодтельниц, позволивъ себ думать о другомъ и нарушить свое общаніе, и что, наконецъ, принявъ въ соображеніе ея тяжкія вины, она должна судить очень-кротко о другихъ, подверженныхъ, вроятно, гораздо-сильнйшимъ искушеніямъ, и которыхъ побудительныя причины были ей непонятны.
Годъ тому назадъ, Лаура вспыхнула бы негодованіемъ при мысли, что Артуръ женится на Біанк, ея возвышенныя чувства возмутились бы отъ идеи, что своекорыстныя побужденія могли заставить его снизойдти къ такой недостойной пар. Теперь, узнавъ объ этомъ отъ леди Рокминстеръ, которой рчи были прямы и безцеремонны, смирившаяся двушка перенесла этотъ ударъ съ кроткою покорностью. ‘Онъ иметъ право жениться на комъ хочетъ, и знаетъ свтъ больше меня’, разсуждала она сама съ собою. ‘Біанка, можетъ-быть, и не такъ легкомысленна, какъ казалась, и какое право имю я быть ея судьею? Безъ-сомннія, Артуръ длаетъ хорошо, стараясь попасть въ Парламентъ, гд онъ можетъ отличиться, мой долгъ стараться всми силами помогать ему и Біанк, и содйствовать его семейному счастью. Надюсь, что я буду жить съ ними. Если я буду крестною матерью одного изъ дтей, я оставлю ему мои три тысячи фунтовъ!’ И потомъ она начала придумывать, что бъ подарить Біанк изъ своихъ маленькихъ драгоцнностей, и какъ бы ей лучше пріобрсти ея привязанность. Она написала ей дружеское письмо, въ которомъ, разумется, не было говорено объ этихъ планахъ, но гд Лаура припоминала только прежнія времена и увряла Біанку въ своемъ доброжелательств, на это она получила самый нжный отвтъ, въ которомъ также не было ни слова о предполагаемомъ замужств, но о мистер Пенденнис было упомянуто раза два или три, и съ этихъ поръ об он, милая Лаура и милая Біанка, будутъ родными и любящими сестрами, и такъ дале.
Когда, посл исповди Лауры, она и Пенъ воротились домой, выраженное Пеномъ благородное сознаніе превосходства надъ собою Уаррингтона заставило сердце двушки забиться сильне и сдлало дче слезы, которыя лились изъ ея глазъ, когда она плакала на плеч Артура, когда они воротились домой, маленькое письмецо ожидало мись Бэлль. Она распечатала его дрожащею рукою и Пенъ покраснлъ, лишь только узналъ его: онъ тотчасъ же увидлъ что письмо было отъ Біанки.
Лаура быстро пробжала письмо, и Пенъ, красня, не сводилъ съ нея глазъ.
— Она пишетъ изъ Лондона, сказала Лаура.— Она была съ мистриссъ Боннеръ, горничною леди Клеврингъ. Боннеръ выходитъ замужъ за Лейтфута, буфетчика. Какъ ты думаешь, гд была Біанка?
— Въ Париж, въ Шотландіи, въ Казино?
— Въ Шеффредс-Инн, чтобъ видть Фанни Больтонъ, но Фанни она не застала и намрена оставить ей подарокъ. Неправда ли, это очень-мило съ ея стороны? И она передала Пену письмо, гд онъ прочиталъ,
‘Я видла madame m&egrave,re, которая мыла полы и смотрла на менял очень-сердито, но la belle Fanny не было дома, и такъ-какъ мн сказали, что она въ покояхъ капитана Стронга, то мы съ Боннеръ поднялись au troisi&egrave,me, чтобъ взглянуть на знаменитую красоту. Опять неудача! мы нашли только шевалье Стронга и какого-то его пріятеля: итакъ мы ушли, невидавъ восхитительной Фанни’.
‘Le t’envoie mille et mille baisers. Когда кончится это гадкое собираніе голосовъ? Рукава носятъ и проч. и проч.’
Посл обда дикторъ читалъ газету ‘Times’. ‘Одинъ молодой джентльменъ, котораго я лечилъ, лтъ восемь или девять тому назадъ, когда онъ былъ здсь, получилъ славное наслдство’, сказалъ онъ. ‘Я сейчасъ прочиталъ объявленіе о смерти Джона Генри Фокера, эсквайра, изъ Логвуд-Галла: онъ умеръ въ По, въ Пиренеяхъ, 15-го прошлаго мсяца’.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ШЕСТАЯ,
гд майору приходится испытать разныя непріятности.

Всякій джентльменъ, бывавшій въ таверн подъ вывскою ‘Колесо Фортуны’ гд собирался клубъ мистера Джемса Моргана и гд сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ имлъ свиданіе съ майоромъ Пенденнисомъ, знаетъ, что въ нижнемъ этаж таверны, три комнаты назначены для гостей, кром буфета, гд сидитъ хозяйка. Одна изъ этихъ комната, открыта публик вообще, другая служитъ сборнымъ пунктомь ливрейнымъ джентльменамъ, а третья, съ надписью ‘Приватная’, нанимается клубомъ ‘Довренныхъ’, гд мистеры Морганъ и Лейтфутъ были членами.
Безшумный Морганъ подслушалъ разговоръ, происходившій между Стронгомъ и майоромъ Пенденнисомъ, на квартир послдняго, и бесда ихъ доставила ему предметъ для серьзныхъ размышленій, любознательность побудила его послдовать за своимъ господиномъ въ ‘Колесо Фортуны’ и преспокойно занять свое мсто въ комнат ‘Довренныхъ’, пока Пенденнисъ и Клеврингъ разговаривали въ смежномъ кабинет. Въ комнат клуба ‘Джентльменовъ’, или ‘Довренныхъ’, былъ одинъ уголокъ, изъ котораго можно было слышать почти каждое слово, сказанное въ смежной комнат, и такъ-какъ разговоръ между майоромъ и баронетомъ былъ жаркій и оба они говорили громко, то мистеръ Моргана, разслушалъ ршительно все, и слышанное имъ утвердило его въ заключеніяхъ, составившихся въ ум его прежде.
Онъ узналъ Альтамонта сразу и видлъ его въ Сидне — вотъ что! Значитъ, Клеврингъ столько же мало женатъ на миледи какъ я! Такъ вотъ что за птица Альтамонтъ — попросту каторжникъ, молодой Артуръ садится въ Парламентъ и мой губернаторъ общаетъ молчать. Клянусь Юпитеромъ, какой же хитрый плутъ этотъ старый губернаторъ! Немудрено, что ему такъ хочется женить своего Артура на Біанк: да у нея будетъ сто тысячъ фунтовъ и, кром того, она доставить мужу мсто въ Парламент. Никто не видлъ этого, но физіономисту было бъ интересно взглянуть на выраженіе лица мистера Моргана, когда уму его объяснилось это оглушительное извстіе. ‘Если бъ не мои лта’, продолжалъ онъ, охорашиваясь передъ зеркаломъ, ‘демми, Джемсъ Морганъ! да ты бы самъ могъ на ней жениться’. Но если онъ не могъ жениться на миссъ Біанк и пріобрсти ея состояніе, то ему представлялся случай поправить свое собственное и извлекать посредствомъ знанія этой тайны хорошіе доходы изъ нсколькихъ источниковъ разомъ. Вс, кого касалась эта тайна, конечно не были бы рады ея огласк. Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, напримръ, котораго все состояніе зависитъ отъ этого, будетъ желать, чтобъ тайна эта умерла, полковникъ Альтамонтъ, котораго шея отъ этого зависла, весьма-естественно, предпочтетъ избгнуть вислицы, а ‘этотъ выскочка мистеръ Артуръ, который черезъ это попадаетъ въ Парламентъ и куражится какъ-будто онъ герцогъ съ мильйономъ дохода’ (таково, мы должны сказать съ сожалніемъ, было мнніе Моргана о племянник своего господина), да онъ отдастъ все, только бы свтъ не зналъ, что онъ женатъ на дочери каторжника, и что онъ добылъ мсто въ Парламент, сплутовавъ посредствомъ секрета. Что до леди Клеврингъ, разсуждалъ Морганъ, если ей надолъ Клеврингъ и она захочетъ сбыть его съ рукъ, то она заплатитъ, если она не пугается за своего сына и любитъ этого негоднаго сорванца, она опять-таки заплатитъ, а миссъ Біанка, безъ-сомннія, хорошо наградитъ человка, который возратитъ ей права, тогда-какъ она ихъ чуть не лишилась. ‘Демми’! заключилъ Морганъ, раздумывая о чудномъ счастьи, которое къ нему привалило: съ такими картами какъ эти, Джемсъ Морганъ, твое дло сдлано. Для меня выйдетъ изъ этого настоящій пожизненный доходъ. Каждый изъ нихъ долженъ подписаться. И съ тмъ, что у меня уже въ рукахъ, я могу бросить своего губернатора и завестись своимъ домикомъ! Занятый подобными разсчетами, которые не могли не волновать человка, мистеръ Морганъ обнаружилъ большую власть надъ собою, сохраняя наружное спокойствіе, и недопуская планамъ на будущее мшать его настоящимъ обязанностямъ.
Альтамонта, котораго дло это касалось больше всего, не было въ Лондон, когда Морганъ ознакомился съ его исторіей. Камердинеръ майора зналъ о притон сэра Фрэнсиса Клевринга въ Шсффсрдс-Инн, и пошелъ туда черезъ часъ, или два, посл слышаннаго имъ интереснаго разговора между баронетомъ и Пенденнисомъ. Но эта птичка улетла: Альтамонтъ получилъ свой выигрышъ подъ Дерби и ухалъ на европейскій материкъ. Отсутствіе мнимаго полковника очень досадовало Моргана: ‘Вдь проиграетъ все въ рейнскихъ игорныхъ домахъ (подумалъ Морганъ), а я бы могъ имть хорошенькій кусочекъ. Чертовски-досадно, что онъ ухалъ и не подождалъ еще нсколькихъ дней!’ Надежду, торжествующую или отложенную, честолюбіе или неудачи, побду или терпливую засаду: Морганъ все переносилъ одинаково, съ ненарушимо-спокойною физіономіей. Пока не насталъ его день, сапоги майора были вычищены, парикъ завитъ какъ слдуетъ, утренняя чашка чая являлась регулярно у постели, и вс вспышки, капризы, язвительности его переносились съ безмолвною и покорною врностью. Кто бы подумалъ, видя, какъ онъ прислуживаетъ своему господину, укладываетъ и таскаетъ его чемоданы и повременамъ стоить за его стуломъ во время обдовъ въ барскихъ дерененскихъ домахъ, гд майору случалось гоститъ — кто бы подумалъ, что Морганъ гораздо-богаче своего господина и знаетъ его секреты, равно какъ и секреты многихъ другихъ?
Между джентльменами своего званія, мистеръ Морганъ пользовался большимъ почтеніемъ, и репутація его мудрости и богатства доставила ему почетъ за всми ужинными столами. Правда, джентльмены молодыхъ лтъ говорили, что онъ дуракъ и безъ идей, и попросту старый сизакъ, однако, ни одинъ изъ нихъ не задумался бы подтвердить судъ, произносимый нердко нкоторыми джентльменами серьезнаго характера: ‘желалъ бы хоть передъ смертью устроиться, какъ Морганъ Пенденнисъ!’
Какъ слдовало человку фешонэбльному, майоръ Пенденнисъ проводилъ осень, перезжая изъ дома въ домъ и проживая поперемнно въ помстьяхъ того или другаго изъ своихъ друзей, если, напримръ, герцога не было дома, или маркизъ былъ въ Шотландіи, онъ снисходилъ погостить у сэра Джона или простаго сквайра. По правд сказать, репутація нашего стараго джентльмена начала уже склоняться къ закату: многіе изъ его современниковъ вымерли, а преемники ихъ замковъ и титуловъ мало знались съ майоромъ Пенденнисомъ, и неочень интересовались его преданіями о фешонэбляхъ старыхъ временъ. Безъ-сомннія, почтеннаго майора грустно поражала мысль, когда онъ проходилъ мимо многихъ лондонскихъ дверей, мысль, какъ рдко двери эти отворяются для него теперь, и какъ часто, бывало, онъ стучался въ нихъ прежде, и на какіе банкеты и любезности онъ входилъ въ эти двери, всего лтъ двадцать тому назадъ! онъ началъ сознаваться, что уже не принадлежитъ къ настоящему времени, и тускло постигалъ, что молодежь подсмивается надъ нимъ. Такое меланхолическое раздумье должно находить чуть ли не на любаго изъ философовъ Палл-Малла. Люди, думаетъ онъ, не таковы, какъ были въ мое время: старинные грандіозныя манеры исчезли. Что такое Кастльвуд-Гоузъ и теперешній Кастльвудъ въ сравненіи съ великолпіемъ прежняго дома и его хозяина? Покойный лордъ прізжалъ въ Лондонъ въ четырехъ дорожныхъ каретахъ и на шестнадцати лошадяхъ: вся сверная дорога высыпала смотрть на его поздъ, даже люди на лондонскихъ улицахъ, останавливались, когда прозжала эта процессія! А теперешній лордъ детъ съ пятью чемоданами по желзной дорог, и улепетываетъ, со станціи въ бругэм, съ сигарой въ зубахъ. Покойный лордъ наполнялъ Кастльвудъ обществомъ, и они просиживали за послобденнымъ виномъ за полночь: теперешній зароется въ лачугу на какой-нибудь гор въ Шотландіи, или проводитъ ноябрь въ Париж, въ двухъ или трехъ кануркахъ антресолей, и вс его забавы обдъ въ cafe и ложа какого-нибудь маленькаго театра. И какая противоположность между леди Лорренъ прежнихъ временъ, леди Лорренъ регенства и маленькою миледи настоящей эпохи! Онъ воображаетъ себ, какъ первая — прекрасная, пышная, великолпно-разряженная въ брильянты, кружева и бархатъ, отважно нарумянена, у ногъ ея свтскіе остроумцы, старинные умники вжливые, утонченные джентльмены — не теперешніе франты, съ исковерканнымъ языкомъ и пропитанные табачнымъ дымомъ. И потомъ онъ думаетъ о сегодняшней леди Лорренъ — маленькой женщин въ черномъ шелковомъ плать, похожей на гувернантку, толкующую объ астрономіи. Лорренское Аббатство, нкогда пышнйшій домъ во всей Англіи, теперь смотритъ монастыремъ или настоящимъ жилищемъ траппистовъ. Посл обда тамъ не выпиваютъ и двухъ рюмокъ вина, и всякій другой гость за обдомъ ужь непремнно деревенскій кураторъ въ бломъ галстух, который только и говоритъ что объ успхахъ Полли Гичсонъ въ школ, да о поясничномъ ревматизм вдовы Уаткинса. А молоджь! эти праздношатающіеся, сонливые, долговязые денди разваливаются на софахъ, шатаются по бильярдамъ, ускользаютъ курить трубки, не интересуются ничмъ, не уважаютъ ничего: даже стараго джентльмена, который звалъ ихъ отцевъ и людей получше ихъ — не уважаютъ, не уважаютъ даже хорошенькихъ женщинъ! Ну, можно ли сравнивать этихъ людей, которые отравляютъ своимъ табакомъ даже рпу и поля съ овсомъ, съ джентльменами нашихъ временъ? думалъ майоръ, порода ихъ перевелась — этого ужь не поправить: ихъ замнили какіе-то прядильщики и утилитаріи, какіе-то молодые доктора съ зачесанными на спину волосами. Я старюсь, они проходятъ мимо меня и смются надъ нами, старыми ребятами’.
Такъ разсуждалъ старый Пенденнисъ и былъ недалеко неправъ.
Посл несовсмъ-успшной осени, въ-теченіе которой его постепенно сопровождалъ врный Морганъ, между-тмъ, какъ племянникъ его былъ занятъ въ Клевринг, случилось, что майоръ пріхалъ навремя въ Лондонъ, въ печальномъ исход октября, когда туманы и юристы прибываютъ въ столицу. Кто не насмотрлся на эти нагруженные кебы, на обозы, нагроможденные сундуками, ящиками и кучами дтей, которыхъ везутъ по лондонскимъ улицамъ въ октябрьскіе вечера? Обозы останавливаются у мрачныхъ домовъ и высаживаютъ кормилицъ съ младенцами, двочекъ, матерей и отцовъ, которыхъ праздники кончились! Вчера то была Франція и солнце, или Бродстерсъ и гулянье на свобод, а сегодня работа и желтый туманъ, и, о боги безсмертные! какая куча счетовъ лежитъ на письменномъ стол хозяина. Писецъ принесъ адвокату кипу бумагъ, литераторъ знаетъ, что черезъ полчаса къ нему явится ‘бсенокъ’ изъ типографіи, мистеръ Смитъ, предчувствуя ваше прибытіе, завернулъ со своимъ маленькими счетикомъ (тмъ счетикомъ, знаете?), и зайдетъ завтра въ десять часовъ. Кто изъ насъ не прощался съ своимъ праздникомъ, возвращаясь въ докучный Лондонъ и къ своей судьб? Кто не переглядывалъ разложенныхъ передъ нимъ работъ и обязательствъ, и не зналъ объ этомъ маленькомъ и неизбжномъ счетик, по которому надобно уплатить? Мистеръ Смитъ и его счетикъ, съ посщеніемъ завтра утромъ, олицетворяютъ обязанность, трудности и борьбу, которыя вы встртите, другъ, позвольте надяться, съ сердцемъ бодрымъ и честнымъ: и вы думаете объ этомъ, когда дти уже спятъ снова на своихъ кроваткахъ, а бодрствующая хозяйка дома притворяется будто спитъ.
Старому Пенденнйсу не предстояли на слдующее утро никакіе особенные труды или счеты, такъ-какъ дома у него не было никакихъ предметовъ нжной заботливости. Въ шкатулк его всегда было достаточно денегъ для его потребностей, и будучи по природ и привычк человкомъ довольно-равнодушнымъ, нужда другихъ его никогда не безпокоила. Но джентльменъ можетъ быть не въ-дух, небудучи даже долженъ ни шиллинга, онъ можетъ быть совершеннымъ эгоистомъ, а все-таки чувствовать повременамъ уныніе и одиночество. Въ деревенскомъ дом, гд онъ гостилъ, его раза два-три подергивала подагра, птицы дичились и улетали отъ него на охот, и ходьба по вспаханнымъ полямъ утомляла его чертовски, молоджь смялась надъ нимъ и онъ два раза не выдержалъ себя за столомъ, вечеромъ ему не удалось составить себ партію виста, словомъ, онъ радъ былъ ухать оттуда. Съ Морганомъ онъ былъ постоянно сердитъ и недоволенъ. Онъ бранилъ и проклиналъ его напропалую нсколько дней сряду. Онъ обжегъ себ ротъ дурнымъ супомъ въ Свиндон, забылъ зонтикъ въ ваггон желзной дороги, и вслдствіе этого бранилъ Моргана еще сильне. На квартир его об трубы дымили страшнйшимъ образомъ, и потому, приказавъ открыть окна настежь, онъ бранился язвительно. Камердинерь принялся браниться вслдъ своему господину, когда Пенденнисъ вышелъ изъ дома и направился въ свой клубъ.
У Бэйя было вовсе невесело. Домъ былъ заново выкрашенъ и везд несло лакомъ, скипидаромъ, и на тепломъ сюртук нашего стараго холостяка отпечаталась широкая блая полоса масляной краски. Обдъ былъ нехорошъ, въ столовой были три нестерпимйшіе человка изъ цлаго Лондона: старый Гоксгау, чей кашель съ аккомпаниментомъ лишилъ бы комфорта хоть кого, старый полковникъ Гринли, который хватается за вс газеты, и этотъ неисправимый старый надодало Джокинсъ, которому пришло же въ голову ссть обдать подл стола майора и описывать ему вс трактирные счеты, которые онъ заплатилъ во время послдней прогулки своей по Европ. Каждое изъ этихъ непріятныхъ лицъ и обстоятельствъ терзало майора, къ этому всему, клубный слуга, подавая кофе, наступилъ ему на мозоль мизинца. Бды никогда не приходятъ поодиначк: фуріи всегда рыскаютъ въ компаніи, и он преслдовали майора Пенденниса изъ дома въ клубъ, изъ клуба домой.
Пока майора не было дома, Морганъ сидлъ въ комнат хозяйки, наслаждаясь въ изобиліи горячимъ грокомъ и изливая на мистриссъ Бриксгемъ часть брани, доставшейся ему наверху отъ господина. Мистриссъ Бриксгемъ была невольница Моргана. Онъ былъ домохозяиномъ своей хозяйки, купивъ домъ, который она отдавала въ наймы, у него были собственноручныя росписки ея и сына ея, и право на продажу мебели. Молодой Бриксгемъ былъ писцомъ въ одной страховой контор, и Морганъ могъ засадить его въ тюрьму, когда бы ему ни вздумалось. Мистриссъ Бриксгемъ была вдова, и мистеръ Морганъ, исполнивъ свои обязанности наверху, находилъ наслажденіе заставлять старушку подавать себ туфли. Маленькіе черные силуэты ея сына и дочери, самый видъ Тиддлькотской церкви, гд она была обвнчана и гд жилъ и умеръ ея покойный мужъ — все это было теперь собственностью Моргана. Онъ сидлъ въ задней комнат вдовы, въ волосяныхъ креслахъ, заставивъ мистриссъ Бриксгемъ прислуживать себ за ужиномъ и наливать свой стаканъ снова и снова.
Коньякъ для его грока былъ купленъ на собственныя деньги бдной женщины, почему Морганъ и наслаждался имъ такъ роскошно, онъ долъ ужинъ и былъ занятъ третьимъ стаканомъ, когда старый Пенденнисъ воротился домой, и вошелъ къ себ наверхъ. Мистеръ Морганъ свирпо бранилъ и его самого и его колокольчикъ, лишь-только услышалъ звонъ и допилъ съ разстановкою стаканъ прежде, чмъ пошелъ по призыву майора.
Онъ молча принялъ брань, отсыпанную ему за мшкотность, но майоръ не удостоилъ прочитать на лиц и въ глазахъ своего слуги бшенства, которое его пожирало. Ножная ванна стараго джентльмена стояла у камина, халатъ и туфли дожидались подл.
По снятіи сапоговъ, надобно было освободить майора отъ его верхней одежды, для этого слуг пришлось понеобходимости быть весьма-близко отъ господина, такъ близко, что майоръ Пенденнисъ не могъ не замтить въ чемъ состояли недавнія занятія мистера Моргана. Онъ сказалъ ему объ этомъ простымъ и энергическимъ выраженіемъ, объявилъ безъ дальнихъ околичностей, что Морганъ пьянъ, и наотрзъ отказалъ ему отъ мста. Морганъ ушелъ.
Въ печальномъ раздумьи сидлъ майоръ у огня, надвъ халатъ и замнивъ парикъ шелковымъ платкомъ, которымъ онъ на ночь обвязывалъ себ голову: парикъ былъ новйшее произведеніе мистера Трюфитта, который подпустилъ туда немножко сдыхъ волосъ, отчего голова майора получила самую натуральную и почтенную наружность. Вдругъ онъ услышалъ слабый стукъ въ дверь, которая тотчасъ же была отворена хозяйкой.
— Творецъ мой, мистриссъ Бриксгемъ! воскликнулъ майоръ, спутавшись, что дама видитъ его въ simple appareil ночнаго туалета.— Теперь, теперь очень-поздно, мистриссъ Бриксгемъ.
— Мн очень, очень-нужно поговорить съ вами, сэръ, отвчала хозяйка очень-жалобно.
— Вроятно о Морган? Онъ, должно-быть, охладилъ себ голову у помпы. Не могу взять его назадъ, мистриссъ Бриксгемъ, невозможно. Я еще прежде ршился отказать ему, когда узналъ о длахъ его по дисконтной части… вроятно, и вы слыхали о нихъ, мистриссъ Бриксгемъ? Мой камердинеръ капиталистъ, демми.
— О, сэръ! я знаю это по опыту. Я заняла у него, лтъ пять тому назадъ, немножко денегъ, и хотя я заплатила этотъ долгъ нсколько разъ, а все-таки совершенно въ его власти. Онъ разорилъ меня, сэръ. Все, что у меня было, принадлежитъ теперь ему. Онъ ужасный человкъ!
— Ге, мистриссъ Бриксгемъ? tant pis, мн васъ чертовски-жаль, и того, что мн приходится выхать изъ вашего дома, гд я прожилъ столько лтъ: нечмъ помочь. Я долженъ убираться.
— Онъ говоритъ, что мы вс должны убираться, сэръ, всхлипывала несчастная вдова.— Онъ сейчасъ сошелъ отъ васъ внизъ, сэръ, онъ пилъ, и это длаетъ его всегда такимъ злымъ, и онъ сказалъ, что вы его обидли, сэръ, и наговорили ему много нехорошаго, и… и. Я должна ему сто-двадцать фунтовъ, сэръ, и у него въ рукахъ право на продажу всей моей мебели… и онъ говоритъ, что выгонитъ меня изъ дома и засадитъ въ тюрьму моего бднаго Джорджа. Эгогъ человкъ разорилъ насъ совсмъ, сэръ.
— Чертовски-жаль, мистриссъ Бриксгемъ. Сядьте, прошу васъ. Что же я могу сдлать?
— Не можете ли вы уговорить его, сэръ? Джорджъ отдастъ половину своего жалованья, дочь моя пришлетъ сколько-нибудь, еслибъ вы только не перебирались отсюда и заплатили мн за три мсяца впередъ.
— Любезная моя мэмъ, я бы очень — охотно заплатилъ вамъ впередъ, еслибъ оставался жить въ этомъ дом. Но я не могу, и я не могу также бросить двадцать фунтовъ, моя любезная мэмъ. Я бдный офицеръ на половинномъ жаловань и нуждаюсь въ каждомъ шиллинг, который получаю. На нсколько фунтовъ я — пожалуй, скажемъ пять фунтовъ — я… я буду очень-счастливъ, и тому подобное, и я завтра утромъ готовъ услужить вамъ ими съ удовольствіемъ, но… но длается поздно и я очень-утомился на желзной дорог.
— Да будетъ воля Божія, сэръ, сказала бдная женщина, отирая слезы.— Я должна покориться своей судьб.
— И чертовски-жестокой судьб, и мн очень васъ жаль, искренно жаль, мистриссъ Бриксгемъ. Я… я скажу десять фунтовъ, если вы позволите. Доброй ночи.
— Мистеръ Морганъ, сэръ, когда онъ сошелъ внизъ, и когда я умоляла его сжалиться надо мною и сказала ему, что онъ разорилъ все мое семейство, сказалъ что-то, чего я не могла хорошенько понять: будто бы онъ разоритъ вс семейства въ дом, и знаетъ кое-что, отъ чего и вамъ можетъ быть плохо, сэръ.
— Мн? это слишкомъ-забавно! Гд этотъ негодяй?
— Онъ ушелъ, сэръ. Онъ сказалъ, что увидится съ вами завтра утромъ. О, попробуйте уговорить его, спасите меня и моего бднаго мальчика! И вдова ушла съ этою мольбою, чтобъ провести ночь какъ сможетъ и дождаться страшнаго утра.
Послднія слова ея, касавшіяся стараго джентльмена, расшевелили майора Пенденниса такъ сильно, что онъ совсмъ забылъ о своемъ состраданіи къ горю мистриссъ Бриксгемъ, и сталъ думать о своемъ собственномъ казус.
‘Мн будетъ плохо?’ разсуждалъ онъ, ложась спать. ‘И что такое можетъ знать этотъ мерзавецъ? Демми! у меня не было дуэлей лтъ двадцать’. И старый воинъ поворотился на другой бокъ и заснулъ пречудесно, его расшевелили и позабавили происшествія этого вечера, послдняго въ Бюри-Стрит, какъ онъ ршилъ нсотмнно. ‘Нельзя же мн тутъ оставаться и смотрть какъ слуга будетъ величаться передъ обанкротившеюся хозяйкой. Что могу я сдлать для этой бдной старухи? Я дамъ ей двадцать фунтовъ (вотъ деньги Уаррингтона, которыя онъ сейчасъ мн заплатилъ), но что въ этомъ проку? Ей будетъ нужно больше, и больше, и больше, а эта жадная скотина Морганъ проглотитъ все. Нтъ, демми, я не въ-состояніи знаться съ этимъ народомъ, и завтра же распрощаюсь съ мистриссъ Бриксгемъ и мистеромъ Морганомъ.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
въ которой майоръ не отдаетъ ни кошелька, ни жизни.

На слдующее утро ставни Пенденниса были открыты Морганомъ, который явился попрежнему, съ лицомъ совершенно-серьзнымъ и почтительнымъ, и принесъ платье стараго джентльмена, кувшины съ водою и разныя принадлежности его изъисканнаго туалета.
— А, это ты? сказалъ майоръ съ постели.— Я не возьму тебя назадъ, понимаешь?
— Я желаю только доставить вамъ всякій комфортъ, пока вы живете въ этомъ дом, я пришелъ сдлать что нужно. И еще разъ, и въ послдній разъ, онъ выложилъ вс принадлежности изъ туалетной шкатулки съ серебрянымъ приборомъ и выправилъ на ремн блестящую бритву.
Кончивъ это, мистеръ Джемсъ Морганъ обратился къ майору и сказалъ:
— Полагаю, что вамъ можетъ понадобиться порядочный человкъ, пока вы не устроитесь: я вчера ночью говорилъ съ однимъ молодымъ человкомъ, который теперь здсь.
— Въ-самомъ-дл?
— Онъ жилъ въ лучшихъ фамиліяхъ и я могу поручиться за его добропорядочность.
— Вы до-крайности любезны, отвчалъ старый майоръ. Дло въ томъ, что, посл событій вчерашняго вечера, Морганъ пошелъ въ свой клубъ, въ ‘Колесо Фортуны’, гд встртилъ Фроша, курьера и камердинера, только-что возвратившагося изъ заграничной поздки, съ молодымъ лордомъ Кобли, и теперь непристроеннаго. Морганъ разсказалъ мистеру Фрошу, что онъ имлъ чертовскую возню съ своимъ губернаторомъ, и хочетъ совсмъ оставить эти дла, а если Фрошу нужно на-время приткнуться, то есть оказія въ Бюри-Стрит.
— Вы очень-предупредительны, сказалъ майоръ, и вашей рекомендаціи для меня совершенно-достаточно.
Морганъ покраснлъ, чувствуя, что надъ нимъ трунятъ.
— Онъ прислуживалъ вамъ прежде, сэръ, сказалъ онъ съ большимъ достоинствомъ.— Лордъ Де-ла-Поль, сэръ, далъ его своему племяннику, молодому лорду Кобли, и онъ здилъ съ нимъ за границу, онъ не желаетъ возвратиться въ Фитзорс-Цэстль (у Фроша слабая грудь, и онъ не можетъ переносить холода въ Шотландіи, а потому онъ свободенъ поступить къ вамъ или нтъ, какъ вамъ угодно.
— Повторяю, сэръ, что вы до-крайности любезны. Войди сюда, Фрошъ — я беру тебя очень охотно. Мистеръ Морганъ, не сдлаете ли вы мн величайшаго одолженія…
— Я покажу ему что нужно, сэръ, и къ чему вы привыкли. Угодно вамъ завтракать здсь или въ клуб, майоръ Пенденнисъ?
— Съ вашего любезнаго позволенія я буду завтракать здсь, а потомъ мы кончимъ наши маленькія дла.
— Какъ вамъ угодно, сэръ.
— Не угодно ли вамъ обязать меня и выйдти отсюда.
Морганъ вышелъ. Крайняя вжливость его прежняго господина, бсила его чуть ли не столько же, какъ самая горькая брань майора. Пока старый джентльменъ занятъ своимъ таинственнымъ туалетомъ, мы также удалимся изъ скромности.
Посл завтрака, майоръ Пенденнисъ и его новый камердинеръ хлопотали за приготовленіями къ перезду. Хозяйство нашего стараго холостяка было очень-немногосложно. Онъ не отягощалъ себя безполезнымъ гардеробомъ и ненужными вещами. Библія (отъ его матери), дорожникъ по Англіи и Европ, романъ Пена (въ щегольскомъ переплет), и ‘Депеши герцога Велингтона’, нсколько гравюръ, картъ и портретовъ этого знаменитаго полководца, портреты нкоторыхъ королей и королевъ Англіи, и генерала, подъ командою котораго служилъ майоръ въ Индіи: вотъ въ чемъ состояла вся литературная и художественная коллекція стараго Пенденниса. Въ нсколько часовъ онъ могъ тронуться куда угодно, и ящики, въ которыхъ онъ перевезъ на эту квартиру свой багажъ, лтъ пятнадцать тому назадъ, могли служить ему и теперь. Ящики эти принесла съ чердака молодая женщина, Бетти, длавшая въ дом все на свт, она очистила и обтерла ихъ какъ слдуетъ, подъ носомъ грознаго Моргана. Манера его была строгая и торжественная. Онъ до-сихъ-поръ не говорилъ мистриссъ Бриксгемъ ни слова насчетъ своихъ вчерашнихъ угрозъ, по смотрлъ какъ-будто намренъ былъ исполнить ихъ, и бдная вдова ждала съ трепетомъ своей участи.
Старый Пенденнисъ, вооруженный гростью, наблюдалъ за укладываньемъ своихъ вещей, чмъ занимался Фрошъ, тогда-какъ Бетти жгла въ камин т изъ бумагъ, которыя онъ считалъ лишними, она открывала настежь дверцы и ящики, чтобъ убдиться, не осталось ли еще чего, и теперь вс его ящики и сундуки были замкнуты, исключая шкатулки, готовой для окончательныхъ разсчетовъ съ мистеромъ Морганомъ.
Онъ скоро явился и принесъ свои книжки:
— Такъ-какъ я желаю говорить съ вами съ глазу на глазъ, то не прикажете ли Фрошу выйдти отсюда, сэръ?
— Сходи за двумя кебами, Фрошъ, и подожди потомъ внизу, пока я не позвоню, сказалъ ему майоръ. Морганъ выпроводилъ Фроша за двери и удостоврился, что онъ вышелъ на улицу для исполненія даннаго ему приказанія, потомъ предъявилъ свои книжки и счеты, все это было очень-просто и незапутано, а потому расплата кончилась скоро.
— А теперь, сэръ, сказалъ онъ, принявъ деньги и положивъ ихъ въ карманъ и подписавъ свое имя съ размашистымъ росчеркомъ: — теперь, когда всякія дла между нами кончены, я хочу сказать вамъ, что я имю врныя извстія.
— Могу ли спросить, какого рода?
— Извстія очень-цнныя, какъ вы сами очень-хорошо знаете, майоръ Пенденнисъ. Я знаю объ одной женитьб, которая не женитьба, объ одномъ баронет, который женатъ столько же, какъ я, и котораго жена замужемъ за другимъ человкомъ, что вы также знаете, сэръ.
Пенденнисъ сразу понялъ въ чемъ дло:
— Ага! теперь я понимаю твое поведеніе. Ты подслушивалъ у дверей, сэръ, я полагаю, сказалъ майоръ очень-надменно: — я забылъ посмотрть въ замочную скважину, когда пошелъ въ эту таверну, а долженъ былъ подозрвать кто могъ быть за дверьми.
— Я могу имть свои планы, какъ вы свои. Я могу узнать кое-что и дйствовать поэтому, и могу найдти свое знаніе цннымъ, какъ всякій другой.
— Къ какому чорту все это клонится, сэръ? и желалъ бы я знать, какимъ-образомъ касается меня этотъ секретъ, который ты подслушалъ? спросилъ майоръ Пенденнисъ.
— Это, по-крайней-мр, касается вашего племянника и его парламентскаго мста, а двоеженство Клевринга? Вдь и я также добрался до этого секрета. Смотрите-ка! Я не буду требовать нерезоннаго: я буду, пожалуй, молчать, только бы оно стоило этого труда. Пусть мистеръ Артуръ возьметъ себ мсто въ Парламент и богатую жену, если вы этого хотите: но я хочу имть свою долю такъ же врно, какъ то, что меня зовутъ Джемсомъ Морганомъ. А если нтъ…
— А если нтъ, сэръ, что тогда?
— Тогда я разглашу все дло, и Клевринговъ будутъ судить за двоеженство! Я разстрою женитьбу молодаго мистера Пенденниса и никто изъ васъ не воспользуется этимъ секретомъ.
— Мистеръ Пенденнисъ знаетъ объ этомъ столько же, какъ неродившійся младенецъ! сказалъ майоръ.— Ни леди Клеврингъ, ни миссъ Эмори!
— Все-равно, я намренъ составить себ изъ этого дла хорошенькую пожизненную пенсію, майоръ Пенденнисъ: вс вы у меня въ рукахъ. Вы въ складчину легко можете платить мн по пятисоть фунтовъ въ годъ. Неугодно ли выдать мн сейчасъ же за первую четверть года — и я молчу какъ мышь. Пожалуйте-ка мн ордеръ къ банкиру на сто-двадцатъ-пять. Вотъ вашъ бумажникъ, на шкатулк.
— А вотъ что въ ней, мерзавецъ! закричалъ старый джентльменъ.— Въ шкатулк, на которую указывалъ Морганъ, былъ маленькій двухствольный пистолетъ, принадлежавшій прежнему покровителю майора Пенденниса, главнокомандующему въ Индіи, и служившій майору во многихъ походахъ.— Еще одно слово, мерзавецъ, и я застрлю тебя, какъ бшеную собаку! Да стой, что тутъ толковать, я сдлаю это сейчасъ же. Ты нападаешь на меня, а? На колни и молись! клянусь, сэръ, ты умрешь сейчасъ же!
Лицо майора пылало гнвомъ. Испуганный Морганъ посмотрлъ на него съ мгновеніе и потомъ, отскочивъ къ открытому окну, закричалъ во все горло.
— Убійство!
Въ это время проходилъ подъ окномъ полисменъ.
— Полисменъ! ревлъ мистеръ Морганъ.
Къ изумленію его, майоръ отодвинулъ столъ и подошелъ къ другому окну, также открытому. Онъ подозвалъ знакомь полисмена. ‘Зайди сюда, полисменъ’, сказалъ онъ и сталъ противъ дверей.
— Подлый ты трусъ, сказалъ онъ Моргану: — пистолетъ не былъ заряженъ ни раза во вс эти пятнадцать лтъ, какъ ты самъ очень-хорошо знаешь и могъ бы вспомнить, еслибъ не былъ такимъ трусомъ. Полисменъ идетъ сюда и я велю ему объяснить твои сундуки: я имю причину считать тебя воромъ, сэръ. Я знаю, что ты воръ. У тебя мои вещи.
— Вы ихъ сами мн дали! вы сами дали! кригалъ Морганъ. Майоръ засмялся.
— А вотъ посмотримъ.
И виновный камердинеръ вспомнилъ о нсколькихъ тонкихъ парадныхъ рубашкахъ, о трости съ золотымъ набалдашникомъ, о театральномъ лорнет, который онъ забылъ принести назадъ: всмъ этимъ онъ пользовался, равно какъ и нкоторыми другими предметами изъ гардероба своего господина, которыхъ старый денди не носилъ и о которыхъ не спрашивалъ.
Полицейскій вошелъ, слдуемый испуганною мистриссъ Бриксгемъ и ея служанкою, которая была у дверей и которой было довольно-трудно запереть ихъ противъ уличныхъ аматровъ, любопытствовавшихъ посмотрть на суматоху. Майоръ немедленно заговорилъ:
— Я нашелся вынужденнымъ отказать этому пьяному мерзавцу. Вчера ночью и сегодня утромъ онъ буянилъ со мною и нападалъ на меня. Я старикъ и взялъ пистолетъ. Ты видишь — онъ не заряженъ, и этотъ негодяй раскричался прежде, чмъ его тронули. Я очень-радъ, что ты пришелъ. Я обвинялъ его въ томъ, что онъ присвоилъ себ мою собственность, и я желаю осмотра его сундуковъ и комнаты.
— Бархатный плащъ, который вы не надвали три гола, и жилеты… и я думалъ, что могу взять рубашки… и я… и я дамъ присягу, что имлъ намреніе принести назадъ театральный лорнетъ! ревлъ Морганъ, корчась отъ ужаса и бшенства.
— Человкъ этотъ сознается въ воровств, сказалъ майоръ.— Онъ былъ въ моей служб многіе годы и я всегда былъ съ нимъ хорошъ и оказывалъ ему полную довренность. Мы теперь пойдемъ наверхъ и освидтельствуемъ его сундуки.
Въ этихъ сундукахъ были вещи, которыхъ мистеру Моргану очень бы не хотлось обнаруживать передъ публикой. Мистеръ Морганъ, ростовщикъ, давалъ своимъ кліентамъ вещи, равно какъ и деньги: онъ снабжалъ молодыхъ мотовъ табакерками, галстучными булавками, галантерейными вещами, картинками и сигарами — и вс эти предметы были весьма — сомнительнаго качества. Выставка ихъ въ полицейской канцеляріи, открытіе таинственнаго промысла Моргана, и слдствіе о вещахъ майора, которыя онъ присвоилъ себ скоре, чмъ укралъ — все это не пошло бы въ пользу репутаціи мистера Моргана. Онъ представлялъ собою жалкую картину страха и пораженія.
‘Онъ хочетъ повредить мн’, подумалъ майоръ. ‘Лучше раздавить его сейчасъ же и кончить съ нимъ дло разомъ’.
Онъ, однакожъ, пріостановился. Онъ взглянулъ на испуганное лицо бдной мистриссъ Бриксгемъ и подумалъ, что человкъ, доведенный до послдней крайности и посаженный въ тюрьму, можетъ обнаружить вещи, которымъ все — таки полезне оставаться втайн.
— Постой, сказалъ онъ полисмену.— Я напередъ хочу поговорить съ этимъ человкомъ.
— Вы отдаете мистера Моргана подъ стражу, сэръ? спросилъ полисменъ.
— Я еще не предъявилъ никакого спеціальнаго обвиненія, сказалъ майоръ, бросивъ своему прежнему камердинеру выразительный взглядъ.
— Благодарю васъ, сэръ, шепнулъ Морганъ очень-тихо.
— Потрудись выйдти изъ комнаты и подожди за дверью, полисменъ.— Теперь, Морганъ, ты съигралъ со мною игру и не остался въ выигрыш, любезный мой. Нтъ, демми! хотя у тебя и были лучшія карты, но теб самому приходится поплатиться, негодяй.
— Да, сэръ.
— Я только на прошлой недли узналъ, въ какую игру ты пустился, мерзавецъ. Молодой Дебутсъ, изъ синяго полка, узналъ тебя, ты приходилъ въ казармы и обдлывалъ длишки на олну треть на деньги, другую на о-де-колонъ, и третью на французскія картинки — ахъ ты негодный! Я не замчалъ у себя никакой пропажи, и мн ни на соломенку нтъ заботы насчетъ того, что ты у меня взялъ, мошенникъ, но я попробовалъ выстрлить наудачу, и попалъ — попалъ въ яблоко! Демми!
— Чего вы отъ меня хотите, сэръ?
— Я вотъ, сейчасъ узнаешь. Ты, я полагаю, хранишь свои векселя и расписки въ этомъ большомъ кожаномъ бумажник, а? Ты сожжешь вексель мистриссъ Бриксгемъ.
— Сэръ, я не хочу отказываться отъ моей собственности, ворчалъ Морганъ.
— Ты далъ ей взаймы шестьдесятъ фунтовъ — пять лтъ тому назадъ. Она и этотъ несчастный страховой писецъ, ея сынъ, платили теб съ-тхъ-поръ каждый годъ по пятидесяти фунтовъ, ты добылъ себ право на продажу ея мебели, и у тебя расписка ея на сто-двадцать фунтовъ. Она разсказала мн все прошедшею ночью. Клянусь Юпитеромъ, сэръ, ты уже высосалъ довольно крови изъ этой бдной женщины…
— Я не откажусь отъ этого, будь я…
— Полисменъ!..
— Возьмите, возьмите вексель! Но вы не станете же требовать отъ меня денегъ?
— Ты мн сейчасъ понадобишься, сказалъ майоръ вошедшему полисмену, который немедленно вышелъ.
— Нтъ, мой почтенный сэръ, продолжалъ старый джентльменъ:— я не имю ни малйшаго желанія вести съ тобой дальнйшія денежныя дла, но мы составимъ маленькую бумажку, которую, ты будешь такъ добръ, подпишешь. Нтъ, стой! ты напишешь ее самъ: ты въ послднее время много практиковался и очень усовершенствовалъ свой почеркъ. Садись и пиши… вотъ за тмъ столомъ… такъ… Да не мшаетъ выставить и число. Пиши: Бюри-Стрить, Сент-Джемсъ, 21 октября 18—.
Морганъ написалъ, что ему было сказано, и майоръ продолжалъ диктовать:
‘Я, Джемсъ Морганъ, пришедшій въ крайней бдности и поступившій на службу къ Артуру Пенденнису, эсквайру, живущему въ Бюри-Стрит, Сент-Джемс, майору въ служб ея величества, признаюсь, что я получалъ отъ своего господина хорошее жалованье и хорошія кормовыя деньги, въ-теченіе пятнадцати лтъ’… Вдь противъ этого ты ничего не можешь сказать?
‘Въ теченіе пятнадцати лтъ’, написалъ Морганъ.
— Впродолженіе этого времени, продолжалъ диктаторъ, моими трудами и бережливостью, я скопилъ достаточно денегъ для покупки дома, въ которомъ живетъ мой господинъ, и кром того имю еще нсколько денегъ въ запас. Изъ числа лицъ, отъ которыхъ я получалъ деньги, я могу упомянуть о моей теперешней жилиц, мистриссъ Бриксгемъ, которая, получивъ отъ меня взаймы шестьдесятъ фунтовъ, данныхъ ей мною, пять лтъ тому назадъ, заплатила мн двсти пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, кром того, что дала мн собственноручную расписку на сто-двадцать фунтовъ. Означенную расписку я возвращаю ей по желанію моего бывшаго господина, майора Артура Пенденниса, этимъ освобождаю ея мебель, на которую имлъ право продажи.’ — Написалъ? Теперь дале:
— И укравъ, въ возвратъ за доброту моего господина, его вещи, которыя наверху въ моихъ сундукахъ, и оклеветавъ его семейство и многія другія почтенныя семейства — я, за его великодушное прощеніе, объявляю самъ мое искреннее раскаяніе въ покраж его собственности и въ произнесеніи этой лжи, и объявляю себя недостойнымъ вры, и надюсь — да, демми!— надюсь впередъ исправиться. Подписано: Джемсъ Морганъ.
— Будь я проклятъ, если подпишу это! сказалъ Морганъ.
— Любезный мой, это случится съ тобою все равно, подпишешь ли ты или нтъ, возразилъ старый воинъ, смясь своей собственной острот. Ну, вотъ такъ. Я не употреблю этого документа, пока… пока не буду къ тому вынужденъ, понимаешь? Мистриссъ Бриксгемъ и нашъ пріятель полисменъ засвидтельствуютъ его, смю сказать, почитавши: и я возвращу старушк ея собственноручную расписку и объявлю ей, что и ты подтвердишь, что она и ты — квиты. Я вижу, тамъ детъ Фрошъ съ кебомъ для моихъ вещей, я остановлюсь въ гостинниц.— Можешь войдти, полисменъ: мы съ мистеромъ Морганомъ покончили наши маленькіе споры. Если мистриссъ Бриксгемъ подпишетъ эту бумагу, и ты, полисменъ, также, то я буду вамъ обоимъ премного обязанъ. Мистриссъ Бриксгемъ, вы квиты съ вашимъ достойнымъ хозяиномъ, мистеромъ Морганомъ. Желаю вамъ радости съ нимъ. Пусть Фрошъ соберетъ и положитъ на возъ вещи.
Фрошъ, при помощи Бетти и подъ спокойнымъ наблюденіемъ Моргана, перенесъ вс ящики и чемоданы майора въ кебы, мистриссъ Бриксгемъ, когда ея гонитель вышелъ изъ комнаты, подошла къ майору Пенденнису, призывая благословеніе небесъ на своего избавителя и лучшаго и спокойнйшаго изъ жильцевъ. Подавъ ей одинъ палецъ, который смиренная старушка приняла съ книксеномъ и ладъ которымъ готова была произнести слезливую благодарственную рчь, майоръ прервалъ ея припадокъ краснорчія и направился къ гостинниц Джермин-Стрита, находившейся близехонько отъ дверей Моргана.
Мистеръ Морганъ, смотрвшій изъ окна вслдъ своему уходившему ‘губернатору’, напутствовалъ его всмъ чмъ угодно, только не благословеніями, но нашъ добрый старый джентльменъ могъ не бояться своего бывшаго камердинера, и бросилъ ему прощальный взглядъ, исполненный самой презрительной шутливости.
Черезъ нсколько часовъ посл того, какъ майоръ Пенденнисъ покинулъ квартиру свою въ Бюри-Стрит, и когда мистеръ Морганъ наслаждался своимъ otium съ видомъ величаваго достоинства, куря на крыльц сигару и наблюдая вечерній туманъ, явился у этого крыльца герой нашей исторіи, мистеръ Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ.
— Дядюшка, вроятно, вышелъ, Морганъ? сказалъ онъ, зная, что курить въ присутствіи майора было величайшимъ преступленіемъ.
— Майора Пенденниса нтъ, сэръ, отвчалъ Морганъ, поклонившись. Майоръ Пенденнисъ перебрался сегодня изъ этого дома, сэръ, и я не имю больше чести быть въ его служб, сэръ’.
— Въ-самомъ-дл? гд же онъ?
— Я полагаю, что онъ остановился навремя въ отели Кокса, въ Джермин-Стрит, отвчалъ мистеръ Морганъ, посл маленькой паузы онъ прибавилъ: — ‘Вы надолго въ город, сэръ? На прежней квартир? Я бы желалъ имть честь видться съ вами тамъ, сэръ, и былъ бы очень-благодарснъ, если бъ вы удлили мн четверть часика’.
— Ты, можетъ-быть, желаешь чтобъ дядюшка взялъ тебя назадъ?
— Я не желаю ничего подобнаго, я бы желалъ… глаза Моргана горли ненавистью, но онъ одоллъ себя. Нтъ, сэръ, сказалъ онъ боле-спокойнымъ голосомъ: — благодарю васъ, мн хотлось поговорить только съ вами, и о дл, которое васъ касается, сэръ. Не сдлаете ли вы мн одолженія, сэръ, не зайдете ли ко мн въ домъ?
— Если небольше, какъ минуты на дв. Морганъ, то пожалуй, сказалъ Артуръ, и подумалъ про себя: ‘Врно, онъ хочетъ просить моей протекціи’. Они вошли въ домъ. Въ окнахъ были ужь билетики, извщавшіе объ отдач квартиры въ-наймы. Введя мистера Пенденниса въ столовую и предложивъ ему стулъ, мистеръ Морганъ принялся сообщать молодому человку т свднія, о которыхъ читатель ужь знаетъ.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ОСЬМАЯ,
въ которой Пенденнисъ пересчитываетъ своихъ цыплятъ.

Пріятель нашъ прибылъ въ Лондонъ въ тотъ же день, когда явился на оставленную квартиру дяди — и прибылъ на весьма-короткое время. Оставя нкоторыхъ спутниковъ своихъ въ отели, куда проводилъ ихъ съ запада, онъ поспшилъ въ Лемб-Куртъ, наслаждавшійся такимъ количествомъ солнечныхъ лучей, какое ему отпускалось. Въ жилищахъ Темпля господствуетъ непринужденность вмсто солнца, рыцари Храма ворчать, а все-таки живутъ-себ довольно-комфортэбльно въ этихъ старыхъ стнахъ. Слуга Пена извстилъ своего господина, что Уаррингтонъ также возвратился на свою квартиру, и Артуръ, разумется, прямо побжалъ наверхъ, и нашелъ комнату своего пріятеля, какъ и въ старину, надушенною облаками табачнаго дыма, а Джорджа за обычною работой для газетъ и періодическихъ изданій. Они поздоровались другъ съ другомъ съ суровымъ радушіемъ, принятымъ между молодыми Англичанами, подъ холодною оболочкой котораго скрывается почти всегда много ласки и горячности. Уаррингтонъ улыбнулся, вынулъ трубку изо рта и сказалъ: ‘Ну, молодость!’ Пенъ протянулъ ему руку съ словами: ‘Здоровъ ли, старикъ?’ И въ этомъ состояло все привтствіе между двумя истинными друзьями, повидавшимися нсколько мсяцевъ. Alphonse и Frdric бросились бы другъ другу въ объятія и закричали: ‘Ce bon coeur!’ ‘ce cher Alphonse!’ надъ плечомъ другъ друга. Максъ и Вильгельмъ надлили бы усы другъ друга полудюжиной пропитанныхъ табакомъ лобзаній. ‘Ну, молодость!’ ‘Здоровъ ли старикъ?’ вотъ все, что говорятъ Британцы. Они бы ограничились тмъ же, если бъ даже одинъ спасъ другому жизнь наканун. Завтра они ужь обойдутся безъ shake-hands, только кивнуть слегка, когда свидятся за завтракомъ. Каждый изъ нихъ питаетъ къ другому самую теплую привязанность, самое полное довріе: каждый откроетъ другому настежь свой кошелекъ, или, въ случа, еслибъ кто задлъ добрую славу друга за глаза, постоитъ за него всмъ плечомъ, а между-тмъ, они разстаются съ весьма-спокойнымъ ‘Good-bye’, встрчаются съ ‘How-d’you-do’, и не пишутъ ничего другъ другу въ промежутокъ времени между свиданьемъ и разставаньемъ. Странная застнчивость, странный стоицизмъ англійской дружбы! ‘Да, мы народъ не болтливый, не то что эти проклятые иностранцы’, говоритъ Гардмэнъ, который во всю жизнь нетолько не обнаруживалъ, но и не чувствовалъ дружбы ни къ кому на свт.
— Былъ въ Швейцаріи? спросилъ Пенъ.
— Да. Не могъ найдти на трубку порядочнаго табаку, до самаго Страсбурга, гд добылъ себ немножко ‘капрала’. Умъ этого человка, весьма-вроятно, былъ наполненъ воспоминаніями о великихъ чудесахъ природы и искусства, но энтузіазмъ его слишкомъ-стыдливъ, не обнаруживается даже передъ самымъ искреннимъ другомъ, и онъ прикрываетъ его облакомъ табачнаго дыма. Онъ, однако, будетъ словоохотне на вечернихъ дружескихъ бесдахъ, и напишетъ откровенно и съ жаромъ о томъ, о чемъ конфузится говорить. Мысли и опытность, вывезенныя изъ странствій, явятся на бумаг такъ точно, какъ ученость, которой въ разговор онъ никогда не выказываетъ, но которая обогащаетъ его слогъ блестящими ссылками и примрами, успливаетъ его благородное краснорчіе и заостряетъ его остроуміе.
Уаррингтонъ пересчитываетъ наскоро мста, которыя постилъ. Онъ видлъ Швейцарію, Сверную Италію, Тироль, возвратился черезъ Вну, Дрезденъ и по Рейну. Онъ говоритъ объ этихъ мстахъ сердитымъ и недовольнымъ тономъ, какъ-будто вовсе не желалъ бы упоминать о нихъ, и какъ-будто видъ ихъ сдлалъ на него самое непріятное впечатлніе. Когда старшій другъ кончилъ свой угрюмый очеркъ, начинаетъ говорить младшій. Онъ былъ въ провинціи, скука смертная, пошлыя хлопоты, все идетъ вяло, пріхалъ въ Лондонъ дня на два, детъ потомъ въ… въ сосдство Тонбриджскихъ Водъ, навстить кой-кого изъ друзей… и это будетъ чертовски-вяло. Вдь какъ трудно заставитъ Англичанина сознаться, что онъ счастливъ.
— Ну, а парламентское мсто, Пенъ? Все ты устроилъ какъ слдуетъ?
— Все хорошо, лишь только Парламентъ соберется и можно будетъ издать новый биль, Клеврингъ удаляется и я надваю его башмаки.
— Ну, а подъ какимъ знаменемъ воюемъ мы?— тори, консервативнымъ, со стороны министерства, или какъ?
— Гмъ! Политика всхъ почти одна и та же. У меня не довольно акровъ земли, чтобъ быть протекціонистомъ, да я бы не могъ имъ быть, хоть бы владлъ всми землями графства. Я намренъ поддерживать министерство, но имю свои виды касательно нкоторыхъ общественныхъ вопросовъ.— Нечего зубоскалить, старый циникъ, я-таки призанялся кой-чмъ и намренъ явиться сильнымъ въ карантинныхъ и копіальныхъ вопросахъ.
— То-есть мы предоставляемъ себ право подавать голосъ и противъ министерства, хотя вообще мы къ нему довольно-дружелюбны. Но avant lout, мы читаемъ лекціи въ Клеврингскомъ Институт и пожимаемъ руки здравомыслящимъ мастеровымъ, но все-таки мы не прочь и отъ мстечка, когда Палата выслушаетъ нсколько нашихъ молодецкихъ рчей, а министерство успетъ постигнуть наши достоинствъ.
— Я не имю призванія быть вождемъ и преобразователемъ человчествъ, сказалъ Пенъ нсколько-грустнымъ тономъ. У меня недовольно ни самолюбія, ни лицемрія. Лгать я не буду въ Парламент, Джорджъ, это я теб общаю. Разумется, я не могу не допустить той необходимой лжи, которая вошла въ ходячую монету и безъ которой остановилось бы парламентское кровообращеніе. Если представится случай сказать въ Палат что-нибудь хорошее, я скажу, если я могу поддержать хорошую мру, то сдлаю это, если подвернется хорошенькое мстечко, я не прочь отъ него. Но я мало буду льстить партіямъ — и вотъ теб вся моя парламентская политика. Parlons d’autre chose.
— Посл честолюбія у тебя слдуетъ любовь, я полагаю? Ну, каково благоденствовало наше юношеское сердце? Готовился ты начать новую жизнь? Намренъ ты развестись со мною, Артуръ, и взять жену?
— Я такъ думаю. Она очень-добрая двушка и очень-живаго характера. Она поетъ и не боится сигары. У нея будетъ хорошее состояніе (я не знаю сколько именно), но дядя мой надется всего больше на щедрость бегумы, и общаетъ, что она хорошо надлятъ дочь. Мн кажется, что Біанка чертовски привязана ко мн, прибавилъ Артуръ со вздохомъ.
— То-есть, мы принимаемъ ея ласки и деньги.
— Разв мы не говорили прежде, что вся жизнь — сдлка? Я вовсе не намренъ надрывать себ сердца ради ея. Я высказалъ ей довольно — откровенно свои чувства… и… и между нами дло кончено. Съ-тхъ-поръ, какъ я видлся съ нею въ послднее время, и въ-особенности въ-продолженіе послднихъ двухъ мсяцевъ, пока я жилъ въ провинціи, мн казалось, что привязанность ея ко мн усиливалась боле-и-боле, письма ея, въ-особенности къ Лаур, повидимому показываютъ это. Мои письма были довольно-просты, безъ восторговъ и обтовъ, поипмаешь? но, смотря на дло, какъ на affaire faite, я не желалъ ни ускорить, ни замедлить совершенія его.
— Ну, а что Лаура?
— Лаура? Джорджъ, сказалъ Пенъ глядя пристально въ глаза Уаррингтону: — Клянусъ Небесами, Лаура лучшая, благороднйшая и милйшая двушка во всей вселенной.— Голосъ его упалъ: казалось, какъ-будто у него едва достало силъ договорить, онъ протянулъ руку товарищу, который взялъ ее и закачалъ головой:
— И ты только теперь убдился въ этомъ, молодость? сказалъ Уаррингтонъ посл краткой паузы.
— Кто не узнавалъ вещей слишкомъ-поздно, Джорджъ? воскликнулъ Артуръ съ свойственнымъ ему увлеченіемъ. Чья жизнь не разочарованіе? Кто доноситъ сердце свое въ-цлости, не изувчивъ его во дорог, до самой могилы? Я не зналъ еще человка совершенно-счастливаго, или которому бы не пришлось выкупиться изъ рукъ судьбы тмъ или другимъ изъ своихъ драгоцннйшихъ сокровищъ. Счастливы мы, если судьба оставляетъ насъ въ поко, взявъ съ насъ пеню, и не тревожитъ насъ снова. Положимъ такъ: я нашелъ, теперь, что лишился драгоцннйшаго сокровища, которое ужь поможетъ быть моимъ, годы сряду имлъ я въ своей палатк ангела, которому далъ уйдти: разв я одинъ на свт!.. дружище, разв я одинъ на свт въ такомъ положеніи? Не думаешь ли ты, что мн легче переносить свою судьбу, если я знаю, что этого заслуживаю? Она ушла отъ насъ. Да будетъ надъ нею благословеніе Божіе! Она могла остаться со мною, но я ея лишился.— Это въ род Ундины, неправда ли, Джорджъ?
— Она была въ этой комнат, сказалъ задумчиво Джорджъ.— Уаррингтонъ выдлъ ее, слышалъ ея кроткій, нжный голосъ, видлъ ея ласковую улыбку и глаза, сіявшіе такимъ привтомъ,— лицо, о которомъ онъ вспоминалъ такъ часто и съ такою нжностью, о которомъ думалъ столько безсонныхъ ночей, видніе это, всегда любимое и благословляемое, исчезло теперь! Стаканъ, въ которомъ былъ букетъ, Библія съ надписью Елены — вотъ все, что осталось ему отъ этого кратковременнаго цвтка его жизни. Пусть будетъ это сонъ, пусть онъ миновался, но лучше имть воспоминаніе о такомъ сн, чмъ пробуждаться безъ цли изъ оцпеннія.
Друзья сидли нсколько минутъ молча, каждый былъ занятъ своими мыслями и зналъ мысли другаго. Пенъ заговорилъ первый, сказавъ, что ему надобно сходить къ дяд и донести старому джентльмену о своихъ дйствіяхъ. Майоръ писалъ ему въ послдній разъ видимо въ очень-дурномъ расположеніи духа, майоръ замтно старлъ. ‘Я желаю видть тебя напередъ въ Парламент и устроившимся хорошенько въ комфортэбльномъ домик, съ наслдникомъ нашему имени. Покажи мн все это — и тогда старый Артуръ Пенденнисъ можетъ откланяться и очистить мсто молодымъ ребятамъ, онъ ужь довольно топталъ мостовую Палл-Малля, такъ писалъ племяннику майоръ.
— Въ этомъ старомъ язычник есть-таки доброта, сказалъ Уаррингтонъ: онъ думаетъ не объ одномъ себ, по-крайней-мр не объ одной той части самого себя, которая застегнута въ его фрак, а о теб и твоемъ потомств. Онъ желаетъ видть племя Пенденнисовъ размноженнымъ, и надется, что оно современемъ разбогатетъ. Старый родоначальникъ благословляетъ тебя изъ клубнаго окна Бэйя, и его уносятъ и хоронятъ подъ плитами сент-джемской церкви, въ виду Пиккадилли, кебной биржи, и каретъ, дущихъ на великолпный балъ. Назидательная кончина!..
— Новая кровь, которую я приношу въ нашу фамилію, немножко нечиста, сказалъ въ раздумьи Пенъ. Еслибъ я могъ, я не выбралъ бы своего будущаго тестя Эмори въ родоначальники моего племени, ни ддушки Спелля, ни нашихъ восточныхъ предковъ. Мимоходомъ, кто такой былъ Эмори? Эмори былъ лейтенантомъ одного остиндскаго корабля. Біанка написала о немъ стишки, о бур, о волнахъ, подобныхъ горамъ, о могил мореходца, мужественномъ отц, и тому подобное. Эмори утонулъ, командуя остиндскимъ кораблемъ, на пути изъ Калькутты въ Сидней, Эмори и бегума не составляли счастливой четы. Добрая леди была несчастлива въ выбор мужей: сказать между нами, боле презрительной твари, какъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, изъ Клевринг-Парка, баронетъ, никогда…
— Никогда не бывало въ числ законодателей Британіи, прервалъ Уаррингтонъ, причемъ Пенъ покраснлъ.
— Мимоходомъ сказать, продолжалъ Уаррингтонъ:— я встртилъ въ Баден нашего пріятеля, шевалье Стронга, въ полномъ парад и во всхъ украшеніяхъ. Онъ сообщилъ мн, что разсорился съ Клеврингомъ, о которомъ онъ повидимому такого же дурнаго мннія, какъ и ты, и, какъ мн показалось, онъ выразилъ свое убжденіе, что Клеврингъ совершеннйшій негодяй. Этотъ негодяй Блоунделль, который научилъ тебя картежинчанью въ Оксбридж, былъ съ Стронгомъ, и время, какъ кажется, вызвало наружу вс его драгоцнныя качества и сдлало шулеромъ несравненно-совершеннйшимъ, чмъ онъ былъ въ эпоху твоего ученья. Но предсдателемъ того мста былъ знаменитый полковникъ Альтамонтъ, передъ которымъ все склонялось, который задавалъ пиры всему обществу и подрывалъ банкъ, какъ говорили.
— Дядя мой знаетъ кое-что объ этомъ человк, Клеврингъ также. Тутъ есть что-нибудь нечистое. Но, впрочемъ, до свиданья! Какъ почтительный племянникъ, я пойду въ Бюри-Стритъ. И взявъ шляпу, Пенъ приготовился выйдти.
— И я прогуляюсь, сказалъ Уаррингтонъ. Они вышли вмст и завернули наминуту въ комнаты Пена, которыя были этажомъ ниже, какъ читатель ужь знаетъ.
Тамъ Пенъ принялся опрыскивать себя о-де-колонемъ и тщательно надушилъ себ волосы и бакенбарды какимъ — то bouquet la… и проч.
— Это что еще? Вдь ты не курилъ, или моя трубка напитала тебя ядомъ? ворчалъ Уаррингтонъ.
— Я располагаю сдлать визитъ кой-какимъ женщинамъ, отвчалъ Пенъ: — я буду обдать у нихъ. Он въ город проздомъ и остановились въ отели, въ Джермни-Стрит.
Уаррингтонъ смотрлъ съ добродушнымъ участіемъ, какъ прифранчивался нашъ молодой денди до совершенства, и какъ явился наконецъ въ парадной сорочк, безукоризненномъ галстух, свжихъ перчаткахъ и блестящихъ сапогахъ. Джорджъ былъ въ толстыхъ сапожищахъ, старая рубашка его была пробита около груди и воротнички ея изомшились отъ тренія силой бороды.
— Ну, молодость, я все-таки люблю видть тебя щеголемъ. Когда я хожу съ тобою, у меня какъ-будто розанъ въ петличк. И ты очень-любезенъ, попрежнему. Я не думаю, чтобъ въ Темпл нашелся другой молодой малый, въ твоемъ род, но я не думаю также, чтобъ теб было когда-нибудь совстно ходить со мною.
— Полно врать вздоръ, Джорджъ.
— Слушай, Пенъ, продолжалъ пріятель его грустнымъ тономъ: — когда будешь писать… когда будешь писать Лаур, то скажи ей мое искреннее благословеніе.
Пенъ покраснлъ, взглянулъ на Уаррингтона, и потомъ… и потомъ разразился неудержимымъ хохотомъ.
— Я сегодня обдаю съ нею. Я сегодня привезъ е и леди Рокминстеръ изъ провинціи, хали вмст двое сутокъ, ночевали въ Бат. Слушай, Джорджъ, приходи и ты обдать. Я имю право приглашать, а старая леди безпрестанно толкуетъ о теб.
Джорджъ отказался: Джорджу надобно писать статью. Онъ заколебался, и увы! странное дло, согласился наконецъ. Ршено было, что они напередъ зайдутъ съ визитомъ къ дамамъ, и они отправились въ отличномъ расположеніи духа въ Джермни-Стритъ. Еще разъ освтило душу Джорджа милое лицо, еще разъ говорилъ ему нжный голосъ, еще разъ привтствовало его дружеское пожатіе прелестной ручки.
Оставалось полчаса до обда. ‘Вы можете сходить и повидаться съ вашимъ дядей, мистеръ Пенденнисъ’, сказала ему старая леди Рокминстеръ. ‘Вы его не приведете къ обду… нтъ… его старыя повсти невыносимы, а я хочу поговорить съ мистеромъ Уаррингтономъ, смю сказать, онъ позабавитъ насъ. Мы ужь, кажется, слышали вс ваши исторіи. Цлые два дня мы провели вмст и прспорядочно надоли другъ другу, я такъ думаю’.
Итакъ, повинуясь миледи, Артуръ пошелъ на квартиру дяди.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ-ДЕВЯТАЯ.
Fiat justitia.

Обдъ былъ ужь поданъ, когда возвратился Артуръ, и леди Рокминстеръ принялась бранить его за то, что онъ опоздалъ. Но Лаура, взглянувъ на своего кузена, увидла на лиц его такую блдность и такое разстройство, что, прервавъ рчь своей покровительницы, спросила съ нжнымъ испугомъ: что случилось? не боленъ ли ты, Артуръ?
Артуръ выпилъ полный стаканъ хереса.
— Я слышалъ самыя необыкновенныя новости, разскажу теб посл, и онъ взглянулъ на прислугу. Во весь обдъ онъ былъ взволнованъ до-нельзя.
— Что вы тамъ возитссь подъ столомъ съ вашими ногами? Вы наступили на хвостъ Фидо и опрокинули ея блюдечко. Вы видите, мистеръ Уаррингтонъ сидитъ смирно, сказала миледи.
За десертомъ (казалось, будто этотъ несчастный обдъ никогда не кончится) леди Рокминстеръ сказала: ‘Сегодняшній обдъ быль нестерпимо-глупъ. Что-нибудь случилось, я полагаю, и вамъ надобно переговорить съ Лаурой. Я пойду отдохнуть. Я не думаю пить съ вами чай сегодня, нтъ. Прощайте, мистеръ Уаррингтонъ. Вы должны приходить чаще, когда у васъ нтъ важныхъ длъ’. И почтенная леди, выпрямившись, очень-величаво вышла изъ комнаты.
Джорджъ и вс присутствовавшіе встали вмст съ нею, Уаррингтонъ также собрался уйдти и ужь прощался съ Лаурой, которая смотрла съ большимъ страхомъ на своего кузена, когда Артуръ остановилъ его.— Нтъ, Джорджъ, подожди. Ты также долженъ услышать мои всти и дать мн совтъ. Я не знаю какъ мн быть…
— Врно что-нибудь о Біанк, Артуръ, сказала Лаура съ бьющимся сердцемъ и краскою на щекахъ. Ей казалось, что она въ жизнь свою такъ не краснла.
— Да, и самая удивительная исторія, отвчалъ Пенъ.— Когда я разстался съ вами и отправился къ дяд, я нашелъ на крыльц его квартиры Моргана, камердинера, и онъ сказалъ мн, что ужь больше не служитъ моему дяд и что тотъ перебрался съ своей квартиры въ этотъ самый отель. Придя сюда, я спросилъ о немъ, но онъ ушелъ обдать. Морганъ сказалъ мн тогда, что иметъ сообщить мн очень-важныя вещи, и просилъ меня зайдти въ домъ, теперь этотъ домъ принадлежитъ ему. Повидимому, этотъ негодяй накопилъ себ кучу денегъ, служа у моего дяди, и теперь онъ капиталистъ и мильйонеръ. Ну вотъ, я зашелъ въ домъ, и какъ бы вы думали, что онъ мн сказалъ? Это должно остаться секретомъ между нами, если только можно сохранить такую тайну, когда она въ рукахъ этого мерзавца. Отецъ Біанки живъ. Онъ снова явился на свтъ. Бракъ между Клеврингомъ и нашею бегумою недйствителенъ.
— И Біанка, вроятно, наслдница своего дда, замтилъ Уаррингтонъ.
— Можетъ-быть, но дочь какого отца! Эмори бглый каторжникъ, Клеврингъ знаетъ это, мои дядя знаетъ также — и этою-то грозой мой несчастный старикъ заставилъ Клевринга отказаться въ мою пользу отъ Парламента.
— Біанка не знаетъ объ этомъ? бдная леди Клеврингъ также? спросила Лаура.
— Нтъ. Біанка не знаетъ даже исторіи своего отца. Она знала, что онъ разошелся съ ея матерью, и слыхала, ребенкомъ, отъ Боннеръ, своей няньки, что мистеръ Эмори утонулъ въ Новой Голландіи. Онъ былъ тамъ ссыльнымъ преступникомъ, а не судовымъ капитаномъ, какъ думаетъ бдная двушка. Леди Клеврингъ сказала мн какъ-то разъ, что она была несчастлива съ своимъ первымъ мужемъ и что онъ былъ дурной человкъ. Она хотла разсказать мн когда-нибудь все, я помню, она говорила мн со слезами, что тяжело женщин сознаваться въ такой правд (она была рада смерти своего мужа) и что тяжко имть такое несчастіе въ выбор другаго мужа. Что теперь длать? Человкъ этотъ не можетъ показаться и требовать свою жену: надъ нимъ, вроятно, виситъ смертная казнь, а возвращеніе въ ссылку — наврное. Но плутъ грозилъ Клеврингу открыть все, и этою угрозой выжималъ изъ него деньги.
— Это нашъ пріятель, полковникъ Альтамонтъ, теперь мн все ясно, сказалъ Уаррингтонъ.
— Если онъ воротится, то Морганъ, который знаетъ секретъ, пуститъ его въ дло. Онъ намренъ сорвать деньги со всхъ насъ. Подлый мерзавецъ воображалъ, что я знаю объ этомъ, сказалъ Пенъ, поблвъ отъ гнва: — спросилъ меня, согласенъ ли я платить ему пожизненную пенсію за молчаніе? грозилъ мн, мн! какъ-будто я торговалъ несчастіемъ этой бдной бегумы, какъ будто я исторгъ изъ гнуснаго Клевринга его парламентское мсто. Творецъ милосердый! мой дядя просто съума сошелъ, пачкаясь въ подобномъ замысл! Ну, вообрази ты себ, Лаура, сына нашей матери, торгующаго подобною измной!
— Я не могу этого вообразить, милый Артуръ, сказала Лаура, схвативъ руку Артура и цалуя ее.
— Нтъ! раздался звучный хотя и нсколько дрожащій голосъ Уаррингтона, онъ смотрлъ на эту великодушную и любящую пару съ болью невыразимой любви и муки.— Нтъ, нашъ благородный малый не можетъ быть замшанъ въ такую гнусную интригу. Артуръ Пенденнисъ не можетъ жениться на дочери каторжника и сидть въ Парламент членомъ за острогъ. Ты долженъ омыть руки во всемъ этомъ дл, Пенъ. Ты долженъ отказаться. Не нужно объясненій, почему и для чего, но ты просто скажешь, что семейныя причины длаютъ этотъ бракъ невозможнымъ. Пусть эти бдныя женщины лучше считаютъ тебя неврнымъ своему слову, чмъ узнаютъ истину. Кром того, ты можешь добыть отъ собаки — Клевринга (это я легко для тебя обдлаю) признаніе, что онъ находитъ причины, которыя ты дашь ему, какъ глав семейства, достаточными для расторженія предположеннаго брака. Такъ ли вы думаете, Лаура?— Онъ едва смлъ смотрть на не: онъ звалъ, что отрекается отъ послдней искры надежды, какая могла еще въ немъ таиться, что отталкиваетъ отъ себя послдній обломокъ своего разбитаго счастья, за который онъ могъ еще ухватиться — и онъ предоставилъ волн своего бдствія покрыть себя окончательно. Пенъ вскочилъ съ мста, когда Уаррингтонъ говорилъ, и смотрлъ на своего друга съ жадностью. Онъ отворотилъ голову: онъ видлъ какъ встала Лаура, подошла къ Пену и еще разъ поцаловала его руку. ‘И она того же мннія — благослови е Богъ!’ сказалъ Джорджъ.
— Біанка невинна въ позор своего отца, такъ ли, милый Артуръ? сказала Лаура, очень-блдная и говоря очень-скоро.— Еслибъ ты ужь былъ на ней женатъ, то неужели покинулъ бы е за то, въ чемъ она невинна? Разв ты не связанъ съ нею? Разв хочешь оставить е потому только, что она въ несчастіи? И если она несчастна, то не долгъ ли твой утшать е? Наша мать сдлала бы это, еслибъ была съ нами. И говоря это, великодушная двушка обняла его и скрыла лицо свое на его сердц.
— Наша мать ангелъ небесный, прорыдалъ Пенъ. Ты лучшая и чистйшая изъ женщинъ, да, милйшая и лучшая. Научи, что мн длать. Молись, чтобъ я исполнилъ свой долгъ, чистая душа. Благослови и награди тебя Богъ, милая сестра!
— Да будетъ такъ, простоналъ Уаррингтонъ, стиснувъ голову обими руками.— Она права, бормоталъ онъ про себя.— Она не можетъ быть неправа, эта двушка. И дйствительно, она смотрла и улыбалась какъ ангелъ. Много разъ посл того видлъ онъ эту улыбку, видлъ лучезарное лицо ея, когда она смотрла на Пена, видлъ какъ она отводила рукою свои локоны, красня и улыбаясь, и все смотря съ нжностью на Пена.
Она положила свою маленькую, нжную ручку за столъ и играла ею.
— А теперь, а теперь… сказала она, взглянувъ на обоихъ джентльменовъ.
— Что теперь? спросилъ Уаррингтонъ.
— А теперь мы будемъ пить чай, сказала миссъ Лаура, съ улыбкой.
Но прежде-чмъ эта нсколько-сантиментальная сцена кончилась такимъ прозаическимъ финаломъ, вошелъ лакей съ извстіемъ, что майоръ Пенденнисъ возвратился въ отель и желаетъ видть своего племянника. При этой новости Лаура, не безъ нкоторой боязни, бросила Пену умоляющій взглядъ, простилась съ обоими джентльменами и ушла въ свою спальню, взглядъ ея выражалъ: ‘Помни свой долгъ, будь кротокъ съ дядей, но твердъ’. Уаррингтонъ, вообще неочень-большой любитель до чая, досадовалъ, однако, что долженъ былъ лишиться ожидаемой чашки. Почему бы старому Пенденнису не прійдти домой часомъ позже? Ну, что длать? Часомъ раньше или позже, а все-таки надобно разстаться. Онъ пожалъ руку пріятелю и вышелъ на улицу. ‘Въ которомъ изъ множества оконъ гостинницы горитъ ея огонь?’ спросилъ онъ, можетъ быть, мысленно, идучи по улиц. Онъ направился въ сосдній клубъ, въ эстамине, и занялся своею всегдашнею утшительницей — сигарой. Тамъ люди громко шумятъ и спорятъ о политик, танцовщицахъ, конскихъ скачкахъ, невыносимой тиранніи комитета старинныхъ британскихъ забавъ, и проч. Онъ входитъ въ этотъ дымъ и шумъ съ своимъ священнымъ секретомъ. Говорите, спорьте, перекрикивайте другъ друга, сыпьте анекдотами, отпускайте шутки! Хохочите и разсказывайте ваши дикія повсти! Интересно поставить себя на мсто любаго изъ присутствовавшихъ въ этомъ дым и говор, и подумать, что вроятно, у каждаго есть свой скрытый ego, который сидитъ въ сторонк и одиночеств, вдали отъ шумной болтовни и хохотни: къ нему-то присоединяется остальная часть нашего существа!
Артуръ, проходя по корридорамъ отеля, чувствовалъ какъ въ немъ разгарался гнвъ. Его приводила въ негодованіе мысль, что тотъ старый джентльменъ, съ которымъ онъ сейчасъ увидится, игралъ имъ какъ куклой и компрометировалъ его честь и доброе имя. Рука стараго холостяка была очень-холодна и тряслась, когда онъ подалъ ее Пену. Онъ кашлялъ, ворчалъ у камина: Фрошъ не уметъ ни подать ему халатъ, ни положить газеты, какъ длывалъ этотъ проклятый, безсовстный мерзавецъ Морганъ. Старый джентльменъ оплакивалъ свою участь и проклиналъ неблагодарность Моргана съ брюзгливою раздражительностью.
— Проклятый, безстыдный мошенникъ! Вчера ночью былъ пьянъ и чуть не вызвалъ меня на кулачный бой. Пенъ, клянусь честью, я былъ такъ взбшенъ, что чуть не пустилъ въ него ложемъ, и этотъ адскій разбойникъ сколотилъ себ десять тысячъ фунтовъ! Я думаю, онъ стоитъ вислицы и будетъ повшенъ непремнно. Только, чтобъ чортъ его побралъ, я бы желалъ имть его у себя до конца жизни. Онъ зналъ вс мои привычки и, демми! когда я звонилъ, проклятый поръ непремнно приносилъ то, что мн было нужно, не такъ, какъ этотъ нмецкій болванъ. Ну, а какова была у васъ погода? Часто ты бывалъ у леди Рокминстеръ? Ты не могъ сдлать ничего лучше. Она леди старинной школы — vieille cole, bonne cole, ге? Демми! теперь ужь эта школа исчезаетъ. Но на мой вкъ еще станетъ. Мн ужь недолго здсь болтаться: я очень старю, мой милый Пенъ, и знаешь, когда я сегодня разбиралъ мою маленькую библіотеку, тамъ, между книгами, есть Библія, которая принадлежала моей бдной матери: я бы желалъ, чтобъ ты сохранилъ е, Пенъ. Я думалъ, сэръ, что, по всей вроятности, ты откроешь ящикъ, когда онъ перейдетъ въ твое владніе, а меня, старика, зароютъ въ землю, сэръ… и майоръ кашлялъ и покачивалъ надъ огнемъ дряхлою головою.
Лта его, доброжелательность обезоружили нсколько гнвъ Пена, и ему стало жаль приступить къ объясненію, которое, какъ онъ зналъ, разстроитъ самую милую надежду всей жизни стараго джентльмена и огорчитъ его до-нельзя.
— Да, да, я скоро уберусь, сэръ, продолжалъ старикъ:— но я бы желалъ напередъ прочесть въ Times твою рчь. Мистеръ Пейденнисъ сказалъ: ‘Непривыкши говорить публично…’ ге, сэръ! каково, Артуръ? Демми! ты смотришь чертовски здоровымъ малымъ, сэръ. Я всегда говорилъ, что мой братъ Джекъ поставить на ноги нашу фамилію. Ты долженъ хать на западъ и купить наше старое фамильное имнье, сэръ. Nec tenui penna, ге? Поднимемся, сэръ, поднимемся снова, и демми! я нисколько не удивлюсь, если ты будешь баронетомъ прежде чмъ я умру.
Пену больно было слушать его.
— И я же долженъ разрушить воздушный замокъ этого бднаго старика, подумалъ онъ: — а нечего длать, впередъ!— Гмъ! Я… я заходилъ на вашу прежнюю квартиру въ Бюри-Стрит, но не засталъ васъ, дядюшка, началъ Пенъ медленно:— и я говорилъ съ Морганомъ, дядюшка.
— Право! Старый джентльменъ невольно встревожился и пробормоталъ: — ну, выпустили кошку изъ мшка, демми!
— Онъ разсказалъ мн исторію, сэръ, которая до-крайности меня удивила и огорчила.
Майоръ старался казаться равнодушнымъ.
— Какъ, исторію объ этомъ, какъ его, ге?
— Объ отц миссъ Эмори, первомъ муж леди Клеврингъ, и о томъ, кто онъ и что такое.
— Гмъ! чертовски-неловкое дло! Я… я слыхалъ объ этомъ, гмъ… этомъ проклятомъ обстоятельств… нсколько времени тому назадъ.
— Я желалъ бы узнать объ этомъ раньше, или не знать вовсе, сказалъ угрюмо Артуръ.
— Все благополучно, подумалъ дядя, весьма-об легченный.
— Демми! я желалъ бы утаить это отъ тебя и отъ этихъ бдныхъ двухъ женщинъ, которыя тутъ столько же виноваты, какъ новорожденные младенцы.
— Вы правы. Женщинамъ нтъ нужды знать объ этомъ: я имъ, конечно, не скажу ни слова, но очень можетъ быть, имъ разскажетъ всю исторію мерзавецъ Морганъ. Онъ, повидимому, расположенъ барышничать своимъ секретомъ и уже предлагалъ мн условія выкупа. Я желалъ бы знать это дло раньше, сэръ. Неочень-пріятно чувствовать себя женихомъ дочери каторжника.
— Потому-то я и скрывалъ это отъ тебя, мой милый. Но миссъ Эмори совсмъ не дочь каторжника, разв ты не видишь этого? Миссъ Эмори дочь леди Клеврингъ, съ пятидесятью или шестидесятью тысячами фунтовъ приданаго, и вотчимъ ея, весьма-почтенный баронетъ и сельскій джентльменъ, одобряетъ этотъ бракъ и передаетъ своему зятю мсто въ Парламент. Что можетъ быть проще?
— И это правда, сэръ?
— Конечно, правда, разумется, правда, безъ-сомннія, правда. Эмори не существуетъ. Я говорю теб, что онъ не существуетъ. При малйшемъ признак жизни, онъ мертвъ. Мы держимъ его за мертвымъ замкомъ, какъ того, въ комедіи ‘Критикъ’ ге?.. Черговски-забавная комедія этотъ ‘Критикъ’. Чудовищно-остроумный малый Шериданъ, и сынъ былъ таковъ же. Клянусь честью, сэръ, когда я служилъ на Мыс Доброй-Надежды, я помню…
Болтливость стараго джентльмена и желаніе привести Артура на Мысъ Доброй-Надежды происходили, можетъ-быть, отъ старанія уклониться отъ предмета, который ближе всего лежалъ къ сердцу молодаго человка, но Артуръ прервалъ его:
— Еслибъ вы сообщили мн объ этомъ прежде, то избавили бы и меня и себя отъ большаго огорченія и обманутаго ожиданія, я не былъ бы связанъ обязательствомъ, отъ котораго, какъ благородный человкъ, не могу отступить.
— Конечно, не можешь, мы держимъ тебя на привязи, а человкъ, который привязанъ къ парламентской скамь и хорошенькой двушк съ тысячами двумя фунтовъ дохода, привязалъ къ недурнымъ вещамъ, сэръ, позволь теб сказать.
— Творецъ Небесный! Разв вы слпы, сэръ? разв вы не можете видть?
— Видть, чего? молодой джентльменъ.
— Видть, что скоре я пойду работать въ кандалахъ вмст съ моимъ тестемъ, чмъ воспользуюсь секретомъ Эмори! Видть, что скоре я ршусь украсть ложки со стола, чмъ возьму парламентское мсто отъ Клевринга, въ вид подкупа за мое молчаніе! Видть, что вы даете мн въ жены дочь низкаго преступника, обрекаете меня позору и бдности, прокляли мою будущность, когда безъ васъ она могла бы быть совершенно-другою! Разв вы не видите, что мы пустились въ преступную игру и объиграны, что, предлагая жениться на этой бдной двушк, ради ея денегъ и возвышенія, которое она могла мн доставить, я унижаю себя и пачкаю свою честь?
— Ради самихъ Небесъ! что ты хочешь сказать, сэръ?
— Я хочу сказать, что есть предлъ низости, черезъ который я не могу перешагнуть. У меня нтъ для этого другаго названія, и мн очень-жаль, если слова мои васъ оскорбляютъ. Цлые мсяцы сряду меня давила мысль, что я поступаю недостойно, своекорыстно, какъ жадный эгоистъ. Я справедливо наказанъ: продавъ себя за деньги и мсто въ Парламент, я лишаюсь теперь того и другаго.
— Съ чего ты взялъ, что лишаешься того и другаго? закричалъ старый джентльменъ.— Какой чортъ отнимаетъ у тебя состояніе или мсто въ Парламент? Годдемъ! Клеврингъ не посметъ отказаться. Ты получишь восемьдесятъ тысячъ фунтовъ до послдняго шиллинга.
— Я сдержу свое слово миссъ Эмори, сэръ.
— И, клянусь Юпитеромъ, родители ея сдержатъ свое.
— Нтъ, сэръ, не то. Я согршилъ, но съ помощью Божіей не хочу больше гршить. Я освобождаю Клевринга отъ его общанія, исторгнутаго безъ моего вдома. Я не хочу взять за Біанкой ничего, кром той суммы, которая была ей первоначально опредлена, и сдлаю все, что могу, для ея счастья. Вы сами всему причиной и навлекли это на меня, сэръ. Но вы думали сдлать хорошее дло — и я прощаю…
— Артуръ, ради-Бога, ради имени отца твоего, который, клянусь честью, былъ самый гордый человкъ во всей Англіи и всегда думалъ о чести фамиліи, ради меня, бднаго, убитаго старика, который всегда чертовски тебя любилъ, не бросай этого случая! Я тебя прошу, умоляю, мой милый, милый мальчикъ, не бросай этого случая! Вдь чего ты лишаешься! ты наврно выйдешь въ люди, сдлаешься баронетомъ, вдь три тысячи фунтовъ дохода! Демми, умоляю тебя на колняхъ (на, вотъ теб) не длай этого!
И старикъ, дйствительно, опустился на колни, схватилъ Артура за руку и смотрлъ на него съ жалобною мольбою. Пену больно было видть трясущіяся руки дяди, дрожащія морщины его дряхлаго лица, старые глаза, которые плакали и мигали, слышать его прерывистый, слезный голосъ:
— О, сэръ! сказалъ онъ дяд со стономъ: — вы доставили мн и то довольно горя, избавьте меня отъ этого. Вы желали, чтобъ я женился на Біанк — я женюсь на ней. Ради-Бога, встаньте, сэръ, я не могу этого вынести.
— Ты… ты хочешь сказать, что берешь ее нищею и будешь самъ нищимъ? сказалъ старый джентльменъ, поднимаясь и сильно кашляя.
— Я смотрю за нее какъ на двушку, съ которою приключилось большое несчастіе и на которой я помолвленъ. Она не можетъ помочь своей бд, и такъ-какъ она имла мое слово, будучи счастливою, то я не возьму его назадъ теперь, когда она въ бдности. Я не принимаю парламентскаго мста Клевринга, разв онъ передастъ его мн посл, по доброй вол. Я не хочу ни на шиллингъ больше ея первоначальнаго состоянія.
— Потрудись позвонить. Я сдлалъ, что могъ и сказалъ свое, и я чертовски-старый малый. И… и… нтъ нужды. И… и… Шекспиръ былъ правъ и кардиналъ Вольси также, демми… Еслибъ я служилъ моему долгу, какъ служилъ вамъ (да, на колняхъ, клянусь Юпитеромъ, передъ моимъ племянникомъ!), этому бы не слдовало быть… Доброй ночи, сэръ, можете не утруждать себя новыми визитами.
Артуръ взялъ руку старика, которую тотъ ему оставилъ: она была совершенно-безчувственна и влажна. Самъ онъ казался очень-постарлымъ, какъ-будто споръ и претерпнное имъ пораженіе совершенно придавили его.
На другой день онъ не вставалъ съ постели и отказался видть пришедшаго къ нему племянника.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ,
въ которой палубы начинаютъ очищаться.

Когда Пенъ, облекшись на другое утро въ халатъ, пошелъ, по своему обыкновенію, наверхъ къ Уаррингтону, чтобъ извстить его о результат свиданія съ дядей и спросить его совта, онъ нашелъ на квартир Джорджа одну мистриссъ Фленаганъ. Уаррингтонъ взялъ свою дорожную кису и ухалъ. Адресъ его былъ: ‘въ домъ брата, въ Соффольк’. Пакеты, адресованные въ конторы газеты и юридическаго журнала, для которыхъ онъ писалъ, лежали на стол, ожидая, вроятно, что за ними пришлютъ.
— Я застала его за письменнымъ столомъ, этого добраго джентльмена, сказала Пену мистриссъ Фленаганъ: — онъ все писалъ, одна свча уже догорала, и какъ ни жестка его постель, а онъ и не прилегъ на нее всю ночь, сэръ.
И дйствительно, просидвъ въ Клуб, пока шумъ не сдлался для него нестерпимымъ, Джорджъ пошелъ домой и провелъ ночь за оканчиваньемъ статей, за которыми проработалъ изо всхъ силъ. Трудъ его былъ конченъ, ночь, между-тмъ, прошла и поздній срый ноябрскій разсвтъ засталъ его еще съ перомъ въ рук. Многіе изъ насъ восхищались, можетъ-быть, статьею, явившеюся въ слдующемъ нумер того журнала: разнообразіемъ ея сужденій, глубокомысленностью, дкостью сатиры. Тутъ не было замтно другихъ мыслей, которыя его занимали и никогда не покидали: только весьма-немногіе, знавшіе его имя и слогъ, могли найдти въ его произведеніяхъ тонъ, боле обыкновеннаго грустный, и сатиру, боле горькую и нетерпливую, чмъ прежде или посл той поры. Мы уже говорили прежде, что еслибъ мы могли читать въ книгахъ чувства человка вмст съ мыслями автора, какъ бы интересны были эти книги! Гораздо-боле интересны, чмъ забавны. Я полагаю, что лицо арлекина, за его маской, всегда серьзно, если не грустно, и конечно, всякій, кто живетъ перомъ и кому случится прочитать эту книгу, вспомнитъ, что онъ самъ испыталъ, и какіе тяжкіе часы труда и одиночества онъ провелъ. Какая постоянная забота сидла безотлучно подл его письменнаго стола! Можетъ-быть, въ слдующей комнат царствовала болзнь: тамъ металось въ горячк дитя, и надъ нимъ сидла со страхомъ и мольбою измученная мать, можетъ-быть, самъ онъ придавленъ былъ горемъ, и жестокій туманъ поднимался передъ его глазами, такъ-что онъ едва могъ видть лежащую передъ нимъ бумагу, а между-тмъ, перо работало и работало, понукаемое необходимостью. Кто изъ насъ не имлъ ночей и часовъ, подобныхъ этимъ? Но для сердца мужественнаго, какъ ни тяжки эти боли, оно ихъ переноситъ: какъ ни длинна кажется ночь, но, наконецъ, приходитъ же и разсвтъ, язвы излечиваются, лихорадка унимается, приходитъ отдыхъ, и вы можете безъ горечи оглянуться на прошлыя страданія.
Дв или три справочныя книги, клочки изорванной рукописи, открытые ящики, перья и чернильница, строчки на протекающей бумаг, обломки сургуча — все это было разбросано по столу, и Пенъ бросился въ пустыя кресла, замчая вокругъ себя все, по своему обыкновенію, или даже невольно. На книжной полк было пустое мсто (подл университетскаго Платона, съ гербами Коллегіи Сент-Бонифиса), гд стояла подаренная Еленой Библія. ‘Онъ взялъ ее съ собой’, подумалъ Пенъ. Онъ понялъ, почему Уаррингтонъ ухалъ… Добрый, добрый старикъ Джорджъ!’
Пенъ отеръ глаза рукою.
‘О, какъ несравненно онъ выше, лучше, добре меня!’ подумалъ онъ. ‘Гд найдти другаго такого друга, или другое такое сердце? Гд услышу я такой открытый голосъ и такой дружескій смхъ? Гд найду другаго, подобнаго ему, истиннаго джентльмена? Немудрено, что она его любила. Что такое я, въ сравненіи съ нимъ? Могла ли она не любить его? До конца нашихъ дней мы будемъ ей братьями: судьба ршила, что мы не можемъ быть ничмъ другимъ для нея. Мы будемъ ея рыцарями, будемъ служить ей, а когда состаремся, то скажемъ ей, какъ мы ее любили. Добрый, добрый старикъ Джорджъ!’
Возвратясь къ себ, Пенъ нашелъ въ своемъ ящичк для писемъ маленькую записочку, которой прежде не замтилъ. Адресъ на имя А. П. эскв. былъ руки Джорджа и онъ, вроятно, уходя, сунулъ эту записочку въ ящикъ Артура.
‘Любезный Пенъ! Когда ты будешь завтракать, я буду на половин дороги домой, и намренъ провести Рождество въ Норфольк, или гд-нибудь.
‘Я имю свое мнніе о результат обстоятельствъ, о когорыхъ мы толковали вчера въ Джермпи-Стрит, и считаю свое присутствіе de trop.

Vale.
‘Дж. Уар.’

‘Мое искреннйшее уваженіе и мои adieux твоей кузин’.
Итакъ, Джорджъ ухалъ, и прачка мистриссъ Фленаганъ господствовала одна въ его пустыхъ комнатахъ.
Какъ водится, на другой день посл своего ршительнаго разговора съ дядей, Пенъ пошелъ навстить его, дядя не хотлъ его принять, а потому мистеръ Артуръ, весьма-естественно, отправился въ покои леди Рокминстеръ, гд старая леди тотчасъ же спросила о Синей-Бород и настоятельно требовала, чтобъ онъ явился къ обду.
— Синяя-Борода ухалъ, сказалъ ей Пенъ, и онъ вынулъ изъ кармана записку бднаго Джорджа и передалъ ее Лаур, та посмотрла на нее, возвратила Пену, неглядя на него, и вышла. Пенъ произнесъ леди Рокминстеръ краснорчивое похвальное слово своему старому Джорджу. Старушка удивилась его восторженности. Она никогда не слыхала, чтобъ онъ хвалилъ кого-нибудь съ такимъ жаромъ, и сказала ему, съ свойственною ей откровенностью, что она не считала натуру его способною къ такой горячности.
Проходя разъ по Вагсрлооской Площади, въ одну изъ частыхъ прогулокъ своихъ къ гостинниц, гд жила Лаура и куда родственное почтеніе къ дяд влекло Артура каждый день, мистеръ Пенденнисъ увидлъ одного стараго пріятеля, выходившаго изъ знаменитаго магазина мистера Джимкрэкка, откуда услужливый прикащикъ несъ за нимъ къ бругэму свертокъ съ покупками. Джентльменъ былъ въ самомъ глубокомъ траур, бругэмъ, кучеръ и лошадь были также въ траур. Горесть въ благополучныхъ обстоятельствахъ и поддержанная самыми комфортэбльными подушками и рессорами, олицетворялась вполн экипажемъ и его владтелемъ, маленькимъ джентльменомъ въ черномъ.
— Ба, Фокеръ! Галло, Фокеръ! закричалъ Пенъ (читатель узнаетъ, безъ-сомннія, стараго школьнаго товарища Артура) и онъ протянулъ руку преемнику оплакиваемаго Джона Генри Фокера, эсквайра, владльца Логвуд-Гоуза и другихъ, главнаго партнера знаменитой пивоварни Фокера и комп., и ‘Фокеровой Оптовой’.
Маленькая рука, обтянутая чернйшею перчаткой, которой мрачный цвтъ еще рзче обозначался трехдюймовою блоснжною манжеткой, протянулась въ отвтъ на привтствіе Артура, другая рука держала сафьянный ящичекъ, въ которомъ, безъ-сомннія, было нчто драгоцнное, сейчасъ только пріобртенное мистеромъ Фокеромъ въ магазин Джимкрэкка. Проницательный взоръ и сатирическій умъ Пена указали ему немедленно на то, чмъ былъ занятъ мистеръ Фокеръ, и онъ подумалъ о наслдник въ Гораціи, который разливаетъ вино, скопленное въ чанахъ его отца, подумалъ также, что человческая натура почти та же самая на Риджент-Стрит какъ и на Via Sacra.
— Поздравляю съ наслдствомъ! сказалъ Артуръ.
— О, да. Благодарю, очень-благодаренъ, отвчалъ Фокеръ,— Здоровъ ли, Пенъ? Я въ страшныхъ хлопотахъ, прощай! И онъ вскочилъ въ свой черный бругэмъ и слъ какъ маленькая черная кручина за чернымъ кучеромъ. Онъ покраснлъ при вид Пена и обнаружилъ другіе признаки виновности и тревоги, которые Пенъ приписалъ новости его положенія, и мистеръ Артуръ разсуждалъ о нихъ въ своемъ обычномъ сардоническомъ дух.
— Да, таковъ свтъ! Могила закрывается надъ Гарри-отцомъ и Гарри-сынъ владычествуетъ на его мст. Старые партнры пивоварни преклоняются передъ нимъ со своими книгами, работники его бросаютъ вверхъ шапки. Какое почтеніе питаютъ къ нему теперь банкиры, потаріусы, адвокаты! Между этими двумя джентльменами стоялъ слишкомъ-высокій призъ, чтобъ они очень-искренно любили другъ друга. Пока одинъ человкъ не даетъ другому наслаждаться двадцатью тысячами фунтовъ дохода, младшій будетъ всегда заглядывать впередъ, и желаніе будетъ пораждать мысль объ обладаніи. Благодарю небеса, никогда не было мысли о деньгахъ между мною и нашею милою матерью, Лаура.
— И никогда не могло быть, ты бы отвергъ ее съ презрніемъ! воскликнула Лаура.— Зачмъ выставлять себя боле эгоистомъ, чмъ ты въ самомъ дл? Зачмъ допускать идею, что ты могъ хоть на минуту быть способенъ къ такой… къ такой ужасной низости, Пенъ? Ты заставляешь меня краснть за тебя, Артуръ, ты заставляешь меня… глаза ея кончили рчь и она отерла ихъ платкомъ.
— Есть истины, которыхъ женщины никогда не признаютъ, и отъ которыхъ ваша скромность отвращается. Я не говорю, что я Когда-нибудь зналъ это чувство, а только-что я радъ, неимть къ тому искушенія. Что дурнаго въ этомъ сознаніи слабости?
— Всхъ насъ учили молиться объ избавленіи отъ искушенія, Артуръ, сказала Лаура тихимъ голосомъ.— Я рада, что ты былъ спасенъ отъ этого великаго преступленія, мн только горестно думать, что ты могъ какимъ-нибудь образомъ быть введенъ въ такое искушеніе. Но ты никогда не быль бы способенъ къ этому, и ты самъ это знаешь. Поступки твои доказываютъ доброту и благородство: ты презираешь низости. Ты берешь Біанку безъ денегъ и безъ подкупа. Да, и я благодарю за это Бога, милый братъ. Ты не могъ продать себя: я это знала, и когда то дло обнаружилось, ты доказалъ свое благородство. Хвала — кому должно! Зачмъ преслдуетъ тебя этотъ ужасающій скептицизмъ, мой милый Артуръ? Зачмъ сомнваться въ своемъ собственномъ сердц, во всхъ? О, еслибъ ты зналъ, какъ мн это больно, какъ я не могу заснуть, думая объ этихъ жестокихъ рчахъ, милый братъ, и желаю, чтобъ он не были ни высказаны, ни задуманы.
— Не-уже-ли я причиняю теб много размышленій и много слезъ, Лаура?
Полнота невинной любви засіяла ему въ отвтъ. Улыбка небесной чистоты, взглядъ невыразимой нжности, участія, состраданія, озарилъ ея лицо, вс эти признаки любви и непорочности Артуръ видлъ и цнилъ въ ней: видлъ, какъ вы наблюдали бы ихъ въ ребенк, цнилъ, какъ мы ихъ чтимъ въ ангелахъ.
— Я… я, право, не понимаю, чмъ могъ заслужить столько привязанности отъ двухъ такихъ женщинъ, сказалъ онъ простодушно.— Это похоже на незаслуженную похвалу, Лаура, или на с.шшкомъ-большое счастье, которое пугаетъ человка, или на важное мсто, когда человкъ считаетъ себя неспособнымъ занять его. О, моя милая сестра, какъ мы слабы и недостойны, какою доброю, полною любви и истины, создали тебя Небеса! и онъ смотрлъ на прелестную двушку съ выраженіемъ почта отеческой ласки.— Вы не можете не имть кроткихъ мыслей, не длать добрыхъ длъ. Милое твореніе! вотъ цвты, которые тебя украшаютъ.
— И что еще, сэръ? спросила Лаура.— Я вижу язвительную усмшку, которая скользитъ на твоемъ лиц. Что она означаетъ? Зачмъ приходитъ она отгонять вс добрыя мысли?
— Язвительная усмшка, будто бы? Я думалъ, моя милая, что природа, сдлавъ тебя такою доброю и любящею, сдлала очень-хорошо, но…
— Но что такое? Что значитъ это злое но? и зачмъ ты всегда вызываешь его?
— ‘Но’ — приходитъ безъ нашей просьбы. ‘Но’ — размышленіе. ‘Но’ — это демонъ скептика, съ которымъ онъ заключилъ свой договоръ. Если онъ забудетъ его и предастся сладкимъ мечтаніямъ, строенію воздушныхъ замковъ, или заслушается прелестной музыкой, или звона колоколовъ — ‘Но’ постучится у дверей и скажетъ: ‘господинъ мой, я здсь, не ты мой господинъ, но я твой. Куда бы ты ни пошелъ, ты не можешь путешествовать безъ меня. Я буду шептать теб на ухо, когда ты съ мольбой преклонишь колни. Я буду у твоей брачной подушки. Я буду сидть за столомъ съ тобою и твоими дтьми. Я буду за занавской твоего смертнаго одра’. Вотъ что за особа это ‘Но’.
— Пенъ, ты меня пугаешь!
— Знаешь ли ты, что мн сейчасъ шепнуло ‘Но’, когда я смотрлъ на тебя? ‘Но’ сказало: ‘еслибъ у этой двушки было столько же разсудка, сколько любви, она перестала бы любить тебя. Еслибъ она знала тебя, каковъ ты есть — грязнымъ, корыстолюбивымъ эгоистомъ, какимъ ты себя знаешь, она отшатнулась бы отъ тебя и не могла бы питать къ теб ни любви ни участія’. Разв я не говорилъ, прибавилъ онъ съ нжностью: ‘что нкоторыя изъ васъ изъяты отъ порока? Любить вы умете, познанія зла не дано вамъ’.
— О чемъ вы тутъ толкуете, молодежь? спросила леди Рокминстеръ, вошедшая въ это время, по совершеніи — съ помощью горничныхъ и въ таинственномъ уединеніи своихъ покоевъ — тхъ туалетныхъ обрядовъ, безъ церемоніала которыхъ она никогда не показывалась публик.— Мистеръ Пенденнисъ, вы безпрестанно сюда приходите.
— Здсь очень-пріятно, миледи. Когда вы вошли, мы говорили о моемъ пріятел Фокер, съ которымъ я сейчасъ встртился, какъ вамъ извстно, онъ наслдовалъ милльйоны своего отца.
— У него прекрасное состояніе. Пятнадцать тысячъ фунтовъ дохода. Онъ очень-достойный молодой человкъ. Онъ долженъ навстить меня, и леди Рокминстеръ взглянула на Лауру.
— Онъ ужь много лтъ тому назадъ помолвленъ съ своею кузиной, леди.
— Леди Анна дурочка, и у меня нтъ терпнья съ нею, сказала леди Рокминстеръ съ большимъ достоинствомъ.— Она пренебрегла всми приличіями общества, растерзала сердце своего отца и лишилась пятнадцати тысячъ фунтовъ дохода.
— Лишилась? Что случилось? спросилъ Пенъ.
— Черезъ день или два заговоритъ объ этомъ весь городъ, значитъ мн не длячего секретничать, отвчала леди Рокминстеръ, которая успла ужь написать и получить около дюжины писемъ по этому предмету.— Я вчера получила письмо отъ моей дочери, которая гостила въ Дроммингтон, пока вс не должны были разъхаться оттуда посл той ужаной катастрофы. Когда мистеръ Фокеръ пріхалъ изъ Ниццы, посл похоронъ, леди Анна упала на колни передъ отцомъ, говоря, что никакъ не можетъ выйдти за своего кузена, что она отдала сердце другому и должна скоре умереть чмъ исполнить прежній уговоръ. Бдный лордъ Рошервилль, который въ самыхъ страшныхъ обстоятельствахъ, показалъ дочери въ какомъ положеніи его дла и доказалъ ей всю необходимость замужства съ молодымъ Фокеромъ, наконецъ мы вс вообразили, что она послушалась резоновъ и согласилась сообразоваться съ желаніями семейства. Что же случилось? Въ прошлый четвертокъ она вышла посл завтрака съ своею горничной и обвнчалась въ самой церкви Дроммингтон-Парка съ мистеромъ Гобсономъ, капелланомъ ея отца и гувернромъ ея брата, рыжимъ вдовцомъ съ двумя дтьми. Бдный нашъ Рошервилль совсмъ растерялся: онъ хотлъ бы женить Генри Фокера на Барбар или Алис, только Алису изуродовала оспа, а Барбара десятью годами старе его. И, разумется, такъ-какъ молодой человкъ теперь самъ себ господинъ, то онъ и не поддастся. Ударъ этотъ жестоко поразилъ бдную леди Агнесу. Она безутшна. Ей предоставленъ по смерть домъ на Гросвенор-Стрит и назначено очень-хорошенькое вдовье наслдство. Вы съ нею разв не встрчались? Какже, она обдала разъ у леди Клеврингъ, въ первый разъ, когда я насъ увидла, и вы показались мн тогда очень-непріятнымъ молодымъ человкомъ. Но я васъ сформировала. Мы сформировали его, неправда ли, Лаура? А гд Синяя Борола? пусть онъ придетъ. Этотъ ужасный дантистъ, Гридли, продержитъ меня въ город еще цлую недлю.
Послднюю часть монолога миледи Пенъ не слушалъ. Онъ думалъ, для кого бы это Фокеръ накупилъ себ вещей у ювелира? Почему Гарри какъ-будто избгалъ его? Неужели онъ остался вренъ любви, которая нкогда такъ расшевелила его и, полтора года тому назадъ, сослала за границу? Вотъ вздоръ! Браслеты и подарки, вроятно, предназначились стариннымъ пріятельницамъ Гарри изъ оперы или французской труппы. Слухи изъ Неаполя и Парижа какіе доносятся въ эстамине клубовъ, возвстили, что молодой человкъ нашелъ себ развлеченія, или, встртивъ препятствіе въ своей добродтельной привязанности, бдный Фокеръ бросился слова на свои прежнія забавы, ухватился за старыя знакомства? не его одного общество оттсняетъ отъ добра и втягиваетъ въ грхи, не онъ одинъ сталъ жертвою себялюбивыхъ законовъ свта.
Такъ-какъ доброе дло, которому суждено свершиться, не можетъ свершиться слишкомъ-скоро, то Лаура старалась всми силами ускорить предполагаемую женитьбу Пена, и торопила его съ какимъ-то лихорадочнымъ усердіемъ. Почему не могла она подождать? Пенъ могъ ждать очень-хорошо, безъ малйшаго нетерпнія, но Лаура не хотла слышать о дальнйшей медленности. Она какъ-будто не могла имть покоя, пока счастье Артура несовершенно.
Она писала своей милой Біанк, что прідетъ гостить къ ней въ Тонбриджъ, когда леди Рокминстеръ отправится на нсколько времени въ владтельный домъ Рокминстеровъ, и хотя старая вдовствующая графиня сердилась, бранилась и повелвала, Лаура была глуха и упорствовала въ своемъ неповиновеніи: ей надобно хать въ Тонбриджъ — она должна хать въ Тонбриджъ, и кончено дло. Лаура, которая обыкновенно не имла своей воли, и подчинялась съ улыбкою желаніямъ и капризамъ всхъ, обнаружила въ этомъ случа самое упорное и непоколебимое своеволіе. Старая графиня должна сама ухаживать за своимъ ревматизмомъ, должна сама усыплять себя чтеніемъ, если не хочетъ заставлять читать себ ведутъ свою горничную, которой голосъ походилъ на воронье карканье, и которая уродовала немилосердо сантиментальные пассажи романовъ, Лаура же должна хать въ Тонбриджъ во что бы ни стало, къ своей милой сестр. На будущей недл, посылая тысячу нжностей и почтительныхъ поклоновъ леди Клеврингъ, Лаура располагаетъ обнять свою мнлую Біанку.
Милая Біанка немедленно пишетъ милой Лаур отвтъ на письмо No 1, увряя, что встртитъ милую сестру съ невыразимымъ восторгомъ: какъ восхитительно будетъ имъ пть снова ихъ старые дуэты, гулять вмст по мягкой трав и по желтющимъ лсамъ Пенсгорста и Сбутборо! Біанка считаетъ часы до радостнаго свиданія съ милою подругой.
Лаура въ No 2-мъ, изъявляетъ восторгъ при полученіи дружественнаго отвта милой Біанки. Она надется, что дружба ихъ никогда не уменьшится, что взаимная довреность ихъ будетъ рости съ годами, что у нихъ не будетъ секретовъ другъ отъ друга, что цлью жизни каждой будетъ составить счастье одного человка.
No 2-й, отъ Біанки, приходитъ черезъ два дня: Какъ досадно! Домъ ихъ очень-тсенъ и дв свободныя спальни заняты этою противною мистриссъ Плантеръ и ея дочерью, мистриссъ Плантеръ вздумала захворать (это всегда съ нею случается въ загородныхъ домахъ ея знакомыхъ), и она не можетъ или не хочетъ ухать еще нсколько дней.
Лаура, No 3. Дйствительно, это ужасно-досадно! Л. надялась услышать одну изъ прелестныхъ псенъ своей милой Б. въ пятницу, но она готова ждать и тмъ-больше, что леди Р. несовсмъ-здорова и любитъ, когда Лаура за нею ухаживаетъ. Бдный майоръ Пенденнисъ также очень-нездоровъ (онъ живетъ въ той же гостинниц), такъ нездоровъ, что не принимаетъ даже Артура, который постоянно навщаетъ своего дядю. Сердце Артура полно нжности и любви. ‘Она готова ручаться (даже подчеркнувъ эти слова), ‘за его доброе сердце, ласковость и нжность’.
Біанка, No 3. ‘Что значитъ это удивительное и до-крайности непонятное письмо отъ А. П.? Что думаетъ объ этомъ безцнная Лаура? Что случилось? Какая ужасная тайна скрывается тутъ’?
Біанка, No 3, требуетъ объясненія, и ничто не объяснитъ этого лучше, какъ само удивительное и таинственное письмо мистера Артура Пенденниса.

ГЛАВА СОРОКЪ-ПЕРВАЯ,
мистеръ и мистриссъ Сэмъ Гокстеръ.

‘Милая Біанка, писалъ ей Артуръ, вы всегда читаете и сочиняете хорошенькія драмы, и производите романы въ дйствительной жизни: приготовлены ли вы теперь взять на себя роль поэтической героини? Не самую пріятную роль, милая Біанка, не ту, когда героиня вступаетъ въ обладаніе замкомъ и богатствами своего родителя, и представляетъ своего супруга врнымъ и преданнымъ вассалламъ, привтствуя жениха объявленіемъ: ‘Все это мое и твое’, но другую роль, той злополучной леди, которая вдругъ узнаетъ, что она — жена не принца, а нищаго, Клода Мельмотта: роль жены Альнаскара, которая входить въ ту самую минуту, когда мужъ ея опрокинулъ подносъ съ фарфоровымъ сервизомъ, который долженъ былъ составить его состояніе. Но подождите, Альнаскаръ, который опрокинулъ фарфоръ, человкъ не женатый: онъ только возвелъ взоръ свой на дочь визиря — и вс надежны его разбились въ дребезги вмст съ разлетвшимися черепками чайныхъ чашекъ и блюдечекъ.
‘Хотите ли вы быть дочерью визиря и отказать съ презрительнымъ смхомъ Альнаскару, или вы предпочитаете быть леди Лейонсъ и любить безденежнаго Клода Мельнотта? Эту роль я беру на себя, если вамъ угодно. Я буду любить васъ въ возвратъ за ваше великодушіе, сколько могу, употреблю вс силы и способности, чтобъ сдлать вашу скромную жизнь счастливою, скромною она должна быть: по-крайней-мр вс обстоятельства существуютъ противъ другаго рода заключенія, и мы будемъ жить и умремъ какъ бдные и смиренные прозаики. Для героя нашей повсти нтъ блеска звздъ. Я напишу еще романъ или два, которые будутъ немедленно забыты. Я пойду по юридической части и постараюсь выбраться впередъ въ моемъ званіи, можетъ быть, если счастье мн очень послужитъ и если я буду очень-усердно работать (что совершенно нелпо), я получу мстечко въ колоніяхъ, и вы доживете до сана жены индійскаго судьи. Между-тмъ я откуплю себ Палл-Малльскую Газету: издателямъ она наскучила посл смерти бднаго Шэндона, и они уступятъ ее за небольшую сумму. Уаррингтонъ будетъ моею правою рукою и мы поднимемъ газету до приличнаго числа подписчиковъ. Я познакомлю васъ съ мистеромъ Финюкеномъ, помощникомъ редактора, и знаю кто будетъ подъ конецъ мистриссъ Финюкенъ (очень-милое и доброе твореніе, прожившее съ кротостью тяжкую жизнь), мы будемъ себ поживать потихоньку, въ надежд на будущее, и добывать себ хлбъ трудомъ. Вамъ я предоставлю оперныя ложи, надзоръ за фешонэбльными свдніями и уголокъ поэтовъ, въ которомъ вы можете печатать изліянія и вздохи вашего сердечка. Не поселиться ли намъ надъ конторами? Тамъ четыре хорошенькія комнаты, кухня и чердачокъ для Лауры, на Кэтрин-Стрит, на Стрэнд, или вы предпочтете домикъ на ватерлооской дорог? Это было бы очень-пріятно, только тамъ, на мосту, берутъ по полупенсу съ прохожаго. Мальчики наши могутъ ходить учиться въ Королевскую Коллегію, не правда ли? Не кажется ли вамъ все это шуткой?
‘Увы, милая Біанка! Это вовсе не шутка, я пишу съ весьма-серьзнымъ лицомъ и говорю истину. Наши прелестныя мечты разлетлись. Карета наша умчалась изъ вида, какъ у Сандрильноны, домъ нашъ на Бельгрэв-Сквер унесенъ на воздухъ злымъ волшебникомъ, и я также мало членъ Парламента, какъ — епископъ, на скамь Палаты Лордовъ, или герцогъ съ орденомъ Подвязки у колна. Вы знаете очень-хорошо, какъ велико мое состояніе, и какъ велика назначенная вамъ часть, этого намъ будетъ довольно, чтобъ жить съ приличнымъ комфортомъ, чтобъ иногда нанять кебъ, когда мы соберемся постить друзей, и чтобъ не отказать себ въ омнибус, когда мы устанемъ идти пшкомъ. Но вотъ и все, довольно ли всего этого для васъ, моя прелестная и разборчивая принцесса? Я иногда сомнваюсь, можете ли вы переносить существованіе, какое я вамъ предлагаю: по-крайней-мр вы должны знать, что васъ ждетъ впереди. Если вы скажете: ‘Да, Артуръ, я раздлю твою участь, какова бы она ни была, и буду твоею врною и любящею женою’ — мои объятія вамъ отверсты, и да поможетъ мн Богъ исполнить мой долгъ въ-отношеніи къ вамъ. Если же нтъ, и вы желаете боле-высокаго положенія въ свт, я считаю долгомъ не мшать Біанк, я буду стоять въ толп, когда ваша вельможность подете ко двору, и вы удостоите меня улыбкой изъ окна вашей кареты. Въ прошедшій сезонъ я разъ видлъ какъ леди Майрабель хала въ собраніе, счастливый супругъ сіялъ подл нея звздами и лентами, вс цвты садовъ Армиды красовались въ колоссальномъ букет, воткнутомъ за пазуху кучера: желаете вы этого и карету, или согласны ходить пшкомъ и штопать чулки вашего супруга?
‘Я не могу сказать вамъ (впослдствіи я бы могъ, еслибъ насталъ день, посл котораго между нами не было бы секретовъ), что именно случилось въ-теченіе этихъ послднихъ нсколькихъ часовъ и вслдствіе чего измнились вс мои планы на будущее, но я дйствительно узналъ вещи, которыя заставляютъ меня отказаться отъ всхъ плановъ, и отъ многихъ суетныхъ и честолюбивыхъ надеждъ, которымъ я предавался. Я уже написалъ и отправилъ къ сэру Фрэнсису Клеврингу письмо, въ которомъ говорю ему, что не могу принять его парламентскаго мста иначе, какъ посл моей женитьбы, также точно я не могу и не хочу принять за вами другаго состоянія кром-того, которое было вамъ опредлено посл смерти вашего дда и посл рожденія вашего брата. Добрая леди Клеврингъ не иметъ никакого понятія (и не будетъ имть, надюсь) о причинахъ, принудившихъ меня къ такому необычайно-странному ршенію. Оно происходитъ отъ одного горестнаго обстоятельства, въ которомъ не виноватъ никто изъ насъ, но, случившись разъ, такое обстоятельство такъ же гибельно и невозвратно, какъ толчокъ, разбившій фарфоръ честнаго Альнаскара и разсыпавшій вс его надежды. Я пишу въ довольно-веселомъ дух, нтъ нужды оплакивать бду, которой поправить нельзя. Намъ не достался большой выигрышъ житейской лотереи, милая Біанка, но я съумю быть довольнымъ и безъ него, если васъ на это втянетъ, и я повторяю отъ искренняго сердца, что посвящу всю свою жизнь на то, чтобъ сдлать васъ счастливою.
‘И теперь, какія новости сообщить вамъ? Дядя мой очень-нездоровъ, и принимаетъ отказъ мой отъ парламентскаго мста съ самымъ горестнымъ неудовольствіемъ: замыселъ этотъ былъ задуманъ имъ, этимъ бднымъ старымъ джентльменомъ, и онъ, естественно, оплакиваетъ его неудачу. Но Уаррингтонъ, Лаура и я, мы составили военный совтъ: они знаютъ эту страшную тайну и одобряютъ мое ршеніе. Вы должны любить Джорджа, потому-что вы любите великодушіе, правдивость и благородство, а что до Лауры, она должна быть нашею сестрою, Біанка, нашею заступницей, нашимъ ангеломъ-хранителемъ. Имя дома двухъ такихъ друзей, какая намъ нужда до всего остальнаго свта? до того, кто членомъ Парламента за Клеврингъ, или кто приглашенъ и кто не приглашенъ на большіе балы лондонскаго сезона?’
На это откровенное посланіе пришло письмо отъ Біанки къ Лаур, и другое къ самому Пену:
‘Вы испорчены свтомъ (писала ему Біанка): вы не любите вашу бдную Біанку, какъ бы она желала быть любимой, иначе вы не предлагали бы ей такъ легко взять ее или покинуть. Нтъ, Артуръ, вы меня не любите, вы человкъ благородный, дали мн слово и готовы сдержать его, но та полная привязанность, та безпредльная любовь, гд… о! гд это видніе моей юности? Я въ вашей жизни только препровожденіе празднаго времени, а я хотла быть для васъ всмъ, — только мимолетная мысль, а я хотла быть всею вашею душою. Я хотла составить изъ нашихъ двухъ сердецъ одно, но, ахъ! мой Артуръ, какъ одиноко ваше сердце! какую малую частичку его даете вы мн! Вы говорите о нашей разлук съ улыбкой на устахъ, о нашемъ свиданіи, безъ всякаго помышленія ускорить его! Не-уже-ли жизнь только разочарованіе, и не-уже-ли увяли вс цвты нашего сада? Я плакала… я молилась… я провела безсонные часы, я пролила горькія, горькія слезы надъ вашимъ письмомъ! Я приношу вамъ струю поэзіи моего существа, стремленія души, которая жаждетъ любви… которая выше всего проситъ любви, любви, любви!.. которая бросается къ ногамъ вашимъ и восклицаетъ: люби меня, Артуръ! И ваше сердце не бьется сильне отъ мольбы моей любви! гордый взоръ вашъ не отуманенъ слезою участія! вы принимаете сокровище души моей, какъ презрнную мишуру! не какъ жемчужины изъ неизмримыхъ глубинъ привязанности! не какъ алмазы изъ пещеръ сердца! Вы поступаете со мною, какъ съ невольницей и требуете, чтобъ я преклонилась передъ моимъ господиномъ! Это ли награда вольному сердцу двушки? Это ли цна за страсть всей жизни? О, я несчастная! когда же было иначе? когда встрчала любовь не разочарованіе? Могла ли я надяться (безумная!) быть исключеніемъ и успокоить мою пылающую голову на сердц, которое бы меня понимало? Да, я была безумною двушкой! Одинъ за однимъ увяли цвты моей юной жизни, и этотъ послдній, самый сладкій, самый безцнный цвтокъ, такъ неистово и беззавтно-любимый — гд онъ? Но довольно объ этомъ. Не обращайте вниманія на истекающее кровью сердце. Благословляю, всегда благословляю васъ, Артуръ!
‘Я буду писать, когда соберусь съ мыслями. Душевная мука длаетъ меня неспособною думать. Я жажду свиданія съ Лаурой! Она прідетъ къ намъ тотчасъ же, лишь-только мы воротимся изъ провинціи, не правда ли? А вы, холодный?

‘Б.’

Слова этого письма были совершенно-ясны и написаны прелестнйшимъ почеркомъ Біанки, на раздушеной бумаг, а между-тмъ смыслъ ихъ немало озадачилъ Пена. Что хочетъ сказать Біанка? Принимаетъ ли она его предложеніе или отказываетъ ему? Фразы ея не выражали, что Артуръ не любитъ ея и она отказывается отъ него, ни того, что она жертвуетъ ему собою и беретъ его, какъ онъ ни холоденъ. Онъ сардонически смялся надъ письмомъ и надъ обстоятельствомъ, которое подало къ нему поводъ. Онъ смялся при мысли, какъ Фортуна надула его и какъ онъ этого заслуживалъ. Онъ повертывалъ въ рукахъ эту золотообрзную и надушеную загадку. Она потшала его и онъ наслаждался ею, какъ забавною исторіей.
Онъ сидлъ такимъ-образомъ, держа курьзный манускриптъ и угрюмо труня надъ собою, когда слуга принесъ ему карточку отъ одного джентльмена, которому очень-нужно переговорить съ нимъ. Еслибъ Пенъ вышелъ въ переднюю, то увидлъ бы тамъ своего стараго знакомца мистера Сэма Гокстера, который сосалъ набалдашникъ своей трости, ворочалъ глазами и обнаруживалъ вс признаки сильнаго безпокойства.
— Мистеру Гокстеру очень-нужно меня видть?— Проси, проси сюда мистера Гокстера, сказалъ Пенъ, котораго это позабавило неясне, какъ и самое появленіе бднаго Сэма.
— Прошу садиться, мистеръ Гокстеръ, сказалъ Пенъ съ величавою любезностью.— Чмъ могу вамъ служить?
— Я бы не хотлъ говорить при вашемъ… вашемъ человк, вслдствіе чего врный слуга Артура вышелъ изъ комнаты.
— Я сосворился.
— Право?
— Она послала меня къ вамъ.
— Какъ, Фанни? Здорова ли она? Я хотлъ навстить ее, но у меня было столько хлопотъ по прізд въ Лондонъ.
— Я слышалъ о васъ отъ моего губернатора и отъ Джека Гобнелля. Желаю вамъ радости, мистеръ Пенденнисъ, съ поступленіемъ въ Парламентъ и будущею леди. И Фанни желаетъ вамъ радости, прибавилъ онъ, покраснвъ.
— Отъ стакана до губъ дальше, чмъ кажется, мистеръ Гокстеръ! Кто знаетъ, кто еще будетъ сидть въ Парламент за Клеврингъ.
— Вы можете сдлать все изъ моего губернатора. Вы доставили ему Клевринг-Паркъ. Старикъ мой былъ очень-доволенъ, когда вы зашли къ нему, сэръ. Гобнелль писалъ мн объ этомъ. Не можете ли вы поговорить за меня съ моимъ губернаторомъ, сэръ?…
— И сказать ему что?
— Да я сдлалъ дло, отвчалъ Гокстеръ съ особеннымъ взглядомъ.
— Вы… вы не хотите сказать, что вы… что вы сдлали что-нибудь дурное съ этимъ милымъ молодымъ твореніемъ, сэръ? воскликнулъ Пенъ, вскочивъ съ бшенствомъ.
— Надюсь, что нтъ, возразилъ Гокстеръ съ взглядомъ повшеннаго: — я только женился на ней. И я знаю, что въ дом поднимется страшная возня. Ршено было, что я буду взятъ въ партнры, когда кончу курсъ въ Коллегіи, и тогда на вывск написали бы: ‘Гокстеръ и сынъ’. Но я дотъли того и, чортъ побери! Теперь все кончено и старикъ писалъ мн, что скоро прідетъ въ городъ за медикаментами: онъ прикатитъ завтра и все обнаружится.
— Когда же произошло это событіе? спросилъ Пенъ, вроятно, неочень-довольный, что та, которую онъ нкогда надлилъ частью своего высокаго вниманія, осмлилась утшиться, потерявъ его, и перейдти въ подданство къ другому.
— Въ прошлый четвергъ было пять недль, черезъ два дня посл того, какъ миссъ Эмори приходила въ Шеффердс-Иннъ, отвчалъ Гокстеръ.
Немъ вспомнилъ, что Біанка упоминала въ своемъ письм объ этомъ посщеніи.
— Меня позвали туда, продолжалъ Гокстеръ.— Я былъ въ Инн и перевязывалъ ногу старому Косу и еще кой для чего, вроятно, я встртился съ Стронгомъ, который сказалъ мн, что на ихъ квартир заболла какая-то женщина, я и пошелъ оказать ей медицинское пособіе. То была старуха, которая провожала миссъ Эмори, ключница, что-ли. Она была въ сильной истерик, лягалась и вопила какъ бшеная въ комнат Стронга, и Альтамонтъ былъ тамъ же, и миссъ Эмори плакала, блдная какъ полотно, и Альтамонтъ метался какъ угорлый, просто, все вверхъ ногами. Он пробыли два часа въ Шеффердс-Инн, и старуху увезли полумертвую въ кеб. Ей было гораздо-хуже чмъ молодой. Я зашелъ на другой день на Гросвенор-Плесъ, чтобъ посмотрть, не могу ли имъ пригодиться, только он ухали, даже непоблагодаривъ меня. А потомъ у меня было свое дло — и плохое дло, прибавилъ угрюмо мистеръ Гокстеръ: — но оно сдлано, и помочь нечмъ.
— Такъ она цлый мсяцъ знала эту исторію, подумалъ Пенъ съ болью въ сердц и мрачнымъ участіемъ: — вотъ объясненіе сегодняшняго письма. Она не хочетъ вмшивать своего отца и хранитъ его тайну, она хочетъ освободить меня отъ женитьбы и старается найдти предлогъ — великодушная двушка!
— Вы знаете, кто такой Альтамонтъ, сэръ? спросилъ Гокстеръ посл паузы, впродолженіе которой Пенъ думалъ о своихъ длахъ.— Мы съ Фанни много толковали о немъ и ршили, что онъ долженъ быть не кто другой, какъ первый мужъ мистриссъ Лейтфутъ: онъ ожилъ снова, а она только-что вышла замужъ за другаго. Можетъ-быть, Лейтфутъ не очень разсердится на это, вздохнулъ Гокстеръ, смотря съ яростью на Артура: демонъ ревности все-еще владлъ его дупіою, и теперь, въ-особенности посл своей женитьбы, бднякъ все воображалъ, что сердце Фанни принадлежало его сопернику.
— Поговоримъ лучше о вашихъ длахъ, сказалъ Пенъ.— Покажите мн, какимъ-образомъ я могу служить вамъ, Гокстеръ. Позвольте, вопервыхъ, поздравить васъ съ женитьбой. Я душевно радъ, что Фанни, которая такъ добра, ласкова и обворожительна, нашла себ честнаго человка и джентльмена, который сдлаетъ ее счастливою. Укажите, чмъ помочь вамъ?
— Она думаетъ, что вы можете, сэръ, отвчалъ Гокстеръ, принимая протянутую руку Пена: — и я вамъ, конечно, очень-благодаренъ, и что вы можете уговорить моего отца и открыть ему все дло, и мою мать, которая все еще важничаетъ, что она дочь пастора. Фанни не изъ хорошей фамиліи, я это знаю, и по воспитанію не подходитъ къ намъ, и тому подобное — но она теперь мистриссъ Гокстеръ.
— Жена принимаетъ званіе мужа, разумется.
— Ну, и съ маленькимъ навыкомъ въ обществ, продолжалъ Гокстеръ, всасывая трость: — она будетъ не хуже любой двушки во всемъ Клевринг. Вы бы послушали, какъ она поетъ и какъ играетъ на фортепьяно. Не слыхали? Старикъ Боусъ научилъ ее. И она пойдетъ въ ходъ на сцен, если мой губернаторъ не дастъ себя уломать, только я бы лучше желалъ обойдтись безъ этого. Вдь не можетъ не кокетничать, мистеръ Пенденнисъ, не можетъ! Демми, сэръ! Вдь я долженъ вамъ сказать, что теперь у нея сидятъ двое или трое изъ нашихъ ребятъ изъ Сен-Бартоломью, даже Джекъ Линтонъ, котораго я считалъ своимъ закадычнйшимъ, не лучше остальныхъ, и она поетъ ему и строитъ глазки. Боусъ правду говорить, что еслибъ въ комнат было двадцать мужчинъ, и только одинъ изъ нихъ не обратилъ бы на нее вниманія, такъ она не успокоится до-тхъ-поръ, пока этотъ двадцатый не будетъ у нея подъ локтемъ.
— Вы бы держали при ней ея мать, сказалъ Пенъ, смясь.
— Она должна оставаться въ привратницкой. Жена моя не можетъ видться съ своимъ семействомъ такъ часто, какъ она привыкла. Вы сами знаете, сэръ, не могу же я навязать себ на шею всхъ Больтоновъ. Возьмите въ разсчетъ мое положеніе въ обществ, прибавилъ Гокстеръ, подперши подбородокъ весьмагрязною рукою.
— Au fait, сказалъ мистеръ Пенъ, котораго все это по-крайности потшало, и къ которому (вроятно, къ нему одному на свт), могла бы очень-хорошо примниться басня о Mutato domine.
Среди такого разговора этихъ двухъ джентльменовъ раздался еще стукъ въ двери, и Пидженъ доложилъ Пену о приход мистера Боуса. Старикъ вошелъ медленно, съ краскою на блдноцъ лиц, и рука его нсколько дрожала, принимая протянутую руку Пена. Онъ кашлялъ, отиралъ лицо клтчатымъ бумажнымъ платкомъ, и наконецъ слъ, оперши руки на колни, солнце отражалось на его лысин, и Пенъ смотрлъ съ ласкою и участіемъ на его смиренную фигуру. ‘Человкъ этотъ имлъ также свои сердечныя раны, свои страданія’, думалъ Артуръ, ‘и онъ также положилъ къ ногамъ женщины свои геній и свое сердце, но она оттолкнула ихъ отъ себя. Случайности жизни шли противъ него, и вотъ какая тварь пріобрла призъ’. Супругъ Фанни, къ которому адресовалось это нмое заключеніе мысля, подмигнулъ однимъ глазомъ старому Боусу и принялся сверлить полъ своею любимою тростью.
— Итакъ, мистеръ Боусъ, мы съ вами проиграли, и вотъ счастливецъ, которому достался призъ, сказалъ Артуръ, пристально глядя на старика.
— Да, сэръ, вотъ выигравшій счастливецъ, какъ вы говорите.
— Вы, я полагаю, изъ моего мста? спросилъ Гокстеръ Боуса, подмигнувъ теперь Пену другимъ глазомъ, какъ-будто говоря: — съ ума сходитъ старичишка, понимаете, по-уши влюбленъ въ нее, бдный сумасбродъ.
— Да, я былъ тамъ съ-тхъ-поръ, какъ вы ушли, Гокстеръ. Меня послала за вами мистриссъ Сэмъ: боялась, чтобъ вы не надлали какихъ-нибудь глупостей… чего-нибудь въ вашемъ род, Гокстеръ.
— Есть на свт такіе же дураки какъ я, проворчалъ молодой хирургъ.
— Вроятно, есть нсколько, неочень-много, будемъ надяться. Да, она послала меня изъ опасенія, чтобъ вы не оскорбили мистера Пенденниса, смю сказать и потому, что она сомнвалась, врно ли вы передадите мистеру Пенденнису ея порученіе и попросите ли его зайдти къ ней и навстить ее. Она знала, что я наврно исполню ея порученіе. Говорилъ онъ вамъ объ этомъ, сэръ?
Гокстеръ побагровлъ и скрылъ свое замшательство за годдемомъ. Пенъ смялся, сцена эта приходилась боле и боле по вкусу его горькому юмору.
— Я нисколько не сомнваюсь, что мистеръ Гокстеръ хотлъ сказать мн объ этомъ, и мн, конечно, будетъ очень-лестно и пріятно явиться съ почтеніемъ къ его жен, сказалъ Артуръ.
— Квартира на Чартергоуз-Лсн, надъ булочникомъ, по правой сторон, когда выйдете изъ Сент-Джонс-Стрита, продолжалъ Боусъ безъ малйшей жалости.— Вы знаете Смитфильдъ, мистеръ Пенденнисъ? Сент-Джонс-Стритъ ведетъ къ Смитфильду. Докторъ Джонсонъ не разъ хаживалъ по этой улиц въ стоптанныхъ башмакахъ, песя подъ мышкою кипу бумагъ, по пенни за строчку, для ‘Джентльменскаго Магазина’. Вы, господа литераторы нашего времени, въ лучшемъ положеніи — а? Вы здите въ собственныхъ кебахъ и носите желтыя лайковыя перчатки.
— Я знавалъ многихъ умныхъ и достойныхъ людей, которымъ не удавалось, и многихъ шарлатановъ и надувалъ, которые успвали, и вы очень ошибаетесь, старый другъ, если воображаете, что я загордился своею личною удачей, возразилъ Артуръ грустнымъ тономъ.— Не-уже-ли вы думаете, что призы жизни всегда достаются достойнымъ? Не-уже-ли вы измряете достоинство удачей? Вы должны чувствовать, что вы ничуть не хуже меня. Я никогда не сомнвался въ этомъ. Вы теперь сердиты на продлки счастья и ворчите на удачу другихъ. Не въ первый разъ несправедливо обвиняете вы меня, Боусъ.
— Можетъ-быть, вы не совсмъ неправы, сэръ, сказалъ старикъ, отирая свою лыснну.— Я думаю о себ и ворчу: это длаютъ вс люди, когда коснутся такого предмета. Вотъ малый, который выигралъ призъ въ лотере, вотъ счастливецъ-юноша!
— Не понимаю, куда вы мтите, сказалъ Гокстеръ, котораго озадачивали разсужденія его собесдниковъ.
— И не удивительно, возразилъ сухо Боусъ.— Мистриссъ Гокстеръ послала меня сюда, чтобъ присмотрть за вами и убдиться, что вы передадите мистеру Пенденнису ея маленькое порученіе, чего вы не исполнили и, значитъ, она была права. Женщины всегда правы. У нихъ на все есть причины. Да, вотъ, сэръ (обращаясь къ Пену съ усмшкой), она имла даже причину дать мн это порученіе. Я сидлъ съ нею, когда вы ушли, Гокстеръ, очень-спокойно и комфортэбльно, я разговаривалъ съ нею, а она починивала ваши рубашки, какъ завернули два пріятеля ваши изъ Сент-Бартоломью, Джекъ Линтонъ и Бобъ Бледзъ: вотъ у нея и явилась надобность послать меня сюда. Торопиться вамъ незачмъ — тамъ весело и безъ васъ, Гокстеръ. Они просидятъ тамъ, наврно, часа два.
Гокстеръ всталъ въ большой тревог, воткнулъ трость въ карманъ своего пальто и схватился за шляпу.
— Такъ вы зайдете къ намъ, сэръ, не правда ли? сказалъ онъ Пену.— Вы уломаете моего губернатора и сдлаете такъ, что я буду въ-состояніи выбраться отсюда въ Клеврингъ, такъ ли?
— А вы общаете лечить меня даромъ, въ случа, если я заболю въ Ферокс, Гокстеръ? возразилъ ласково Пенъ.— Я сдлаю для васъ все что могу. Я увижусь съ мистриссъ Гокстеръ, и мы вс вмст пустимся въ заговоры.
— Я такъ и думалъ, сэръ, что выживу его этимъ отсюда, сказалъ Боусъ, опускаясь снова на стулъ посл ухода молодаго хирурга.— И вдь все это правда, сэръ — все до слова. Ей нужно заманить васъ къ себ снова, и она посылаетъ за вами мужа. Она ластится ко всякому, этотъ бсенокъ. Она принимается за всхъ, за васъ, за меня, за бднаго Костигана, за этихъ ребятъ изъ Бартоломью. У нея уже составился маленькій дворъ. И когда никого нтъ подъ рукою, она практикуется надъ старымъ нмцемъ-булочникомъ, или надъ трубочистомъ на перекрестк.
— Любитъ она этого молодца?
— О вкусахъ спорить нечего, сэръ. Да, она его любитъ, и забравъ себ это въ голову, она не могла успокоиться, пока не вышла за него замужъ. Ихъ оглашали въ церкви св. Климента, и никто не слыхалъ объ этомъ и не зналъ никакой основательной причины или препятствія. И вотъ, въ одинъ прекрасный день она ускользнула изъ привратницкой ложи, сдлала дло, а потомъ отправилась въ Грэвзендъ съ своимъ Лотаріо, мн же оставила записочку, чтобъ я объяснилъ все ея ма. Богъ съ вами! да эта женщина знала все не хуже меня, а только прикидывалась незнающею. И вотъ она ушла, а я опять остался одинъ. Мн недостаетъ ея, сэръ, она уже не идетъ ко мн, подпрыгивая, за музыкальнымъ урокомъ, у меня теперь не хватаетъ духа заглянуть въ привратницкую, которая страшно опустла безъ этой втренницы и кокетки. И я, какъ старый дуракъ, таскаюсь къ нимъ на квартиру и сижу тамъ. Она, впрочемъ, держитъ комнаты очень-опрятно и мило, починиваетъ вс платья и рубашки Гокстера, стряпаетъ ему обдъ и поетъ за дломъ какъ жаворонокъ.— Что тутъ сердиться? Я далъ имъ взаймы три фунта, чтобъ было съ чего начать, вдь у нихъ нтъ ни шиллинга до примиренія, а па детъ сюда.
Когда Боусъ ушелъ, Артуръ отправился съ письмомъ Біанки и слышанными имъ сейчасъ новостями, къ своей постоянной совтниц, Лаур. Удивительно, какъ часто мистеръ Артуръ, вообще привычный слдовать своему собственному мннію, нуждался теперь въ чужихъ совтахъ. Онъ не могъ выбрать себ жилета, песпросясь миссъ Белль, когда ему нужно купить лошадь, онъ долженъ напередъ узнать мнніе миссъ Белль: вс эти знаки почтенія весьма забавляли проницательную старую леди, у которой жила миссъ Белль, и планы которой, касательно ея protge, мы уже объяснили читателямъ.
Итакъ, Артуръ предъявилъ Лаур письмо Біанки и попросилъ истолковать его. Лаура была очень-взволнована и озадачена этимъ посланіемъ.
— Мн кажется, сказала она: — какъ-будто Біанка дйствуетъ очень-лукаво.
— И хочетъ устроить дло такъ, чтобъ ей можно было выйдти за меня или нтъ? Такъ?
— Я боюсь, что тутъ кроется родъ коварства, который не предсказываетъ ничего хорошаго твоему будущему счастью, это дурной отвтъ на твою прямоту и твое чистосердечіе, Артуръ. Знаешь ли ты, я думаю… я думаю… право, мн не хочется сказать, что я думаю, и она сильно покраснла, но, разумется, она сдалась на убжденія кузена и высказала свое мнніе.— Мн кажется, Артуръ, какъ-будто… какъ-будто тутъ замшанъ кто-нибудь другой, и она снова покраснла.
— А если такъ, подхватилъ Артуръ: — и если я опять свободенъ, могу ли надяться, что лучшая и прекраснйшая изъ женщинъ…
— Ты не свободенъ, милый братъ, возразила спокойно Лаура.— Ты принадлежишь другой, о которой мн горестно думать дурно, но я не могу иначе думать. Мн очень-странно, что въ письм этомъ она не требуетъ отъ тебя никакихъ объясненій, почему ты отказываешься отъ прежнихъ предположеній, которыя были для тебя такъ выгодны… она избгаетъ говорить объ этомъ предмет. И она пишетъ, какъ-будто знаетъ тайну своего отца.
— Да, она должна знать ее, и Пенъ разсказалъ слышанную имъ отъ Гокстера исторію свиданія въ Шеффердс-Инн.
— Она не такъ описывала это свиданіе, возразила Лаура, доставъ изъ письменнаго столика письмо Біанки, въ которомъ упоминалось о посщеніи ею Шеффордс-Инна: ‘Опять неудача! мы нашли только шевалье Стронга и какого-то его пріятеля’. Вотъ все, что сказала Біанка. Но она должна была хранить тайну своего отца, прибавила Лаура. И все-таки… и все-таки… это очень-странно.
Странность заключалась въ томъ, что въ-теченіе трехъ недль посл сдланнаго Біанкой открытія, она только и думала о своемъ безцнномъ Артур, торопила, сколько позволяла двическая скромность, свершеніе счастливыхъ плановъ, которые должны были соединить ее ‘навки’ съ ея Артуромъ, а теперь, какъ-будто что-нибудь замшалось въ это дло, какъ-будто Артуръ-бдный былъ Біанк не такъ пріятенъ, какъ Артуръ-богатый и членъ Парламента, какъ-будто тутъ была какая-то тайна. Наконецъ Лаура сказала:
— До Тонбриджа, кажется, не очень-далеко, Артуръ: почему бы теб не създить туда?
Они пробыли въ город цлую недлю, и ни ему, ни ей не пришла въ голову такая простая идея!

ГЛАВА СОРОКЪ-ВТОРАЯ
показываетъ, что Артуръ сдлалъ бы лучше, взявъ билетъ на обратный путь.

Поздъ желзной дороги быстро примчалъ Артура въ Тонбриджъ, онъ имлъ, однако, время перебрать мысленно вс обстоятельства своей жизни, и сознаться, къ какому горестному финалу привели его своеволіе и эгоизмъ. ‘Теперь конецъ моимъ надеждамъ и честолюбивымъ стремленіямъ, думалъ онъ, конецъ поэзіи и корысти! Сдаваясь или упорствуя, я равно несчастливъ: мать умоляетъ меня, а я отказываюсь отъ ангела! Но положимъ, что я женился бы на ней: навязанная насильно, Лаура никогда не была бы для меня ангеломъ. Я не могъ бы отдать ей сердце по совту другихъ, я бы никогда не зналъ ея, какова она дйствительно, еслибь мн нужно было чье-нибудь посредничество, для указанія ея добродтелей и душевныхъ качествъ. Потомъ я сдаюсь на убжденія дяди и принимаю, по его поручительству, Біанку, мсто въ Парламент, богатство и карьеру — и что же? Судьба даетъ мн жену безъ приданаго, которое я хотлъ взять взамнъ сердца. Почему не былъ я боле — честенъ прежде? или почему я не мене — честенъ теперь? Бдному старику-дяд было бы все-равно, откуда ни приди состояніе Біанки, онъ не можетъ даже понять моихъ побужденій, онъ въ горькомъ негодованіи, почти битъ моимъ отказомъ. Вс недовольны мною. Слабый, жалкій нравственный калка, я не годенъ ни для какой участи. Я не могу быть счастливъ самъ, ни составить счастье другихъ. Какая будущность ждетъ эту втренную и избалованную двушку, которая должна принять мое темное имя и раздлить мою судьбу? У меня нтъ даже честолюбія, которое бы подстрекало меня, ни самоуваженія, которое бы утшило меня въ неудач, а ее тмъ меньше. Напиши я книгу и выдержи она двадцать изданій — я же первый засмюсь съ презрніемъ надъ своею извстностью. Скажемъ, что я усплъ по юридической части и составилъ бы себ карьеру, выжимая показанія и сбивая съ толку свидтелей, не-уже-ли такая слава удовлетворила бы моимъ стремленіямъ? не-уже-ли это было бы призваніемъ всей моей жизни? Но вотъ конецъ: сегодняшній или завтрашній день закончитъ отчетъ моей молодости, горестный отчетъ, увы! печальная исторія со многими страницами, на которыя я не желалъ бы смотрть! Но кто не утомлялся и не падалъ, и кто вышелъ изъ этой борьбы безъ рубцовъ?’ И голова его опустилась на грудь, и сердце молодаго человка аало ницъ, въ горести и смиреніи, передъ Престоломъ мудрости, любви и милосердіи. ‘Какое дло до славы и бдности! думалъ онъ. Если я женюсь на этой двушк, которую избралъ, да будетъ у меня силы и желанія быть ей врнымъ и составить ея счастье. Если у меня будутъ дти, молю Бога, чтобъ Онъ научилъ меня воспитывать ихъ въ правд, и чтобъ я могъ оставить имъ честное имя. Женитьба моя безъ великолпія. Заслуживаетъ ли его моя прошлая жизнь? Я начинаю новый путь: молю Небеса, чтобъ онъ былъ лучшимъ и послднимъ!’
Поздъ остановился у Тонбриджа, когда Пенъ предавался этимъ размышленіямъ. Пенъ вышелъ изъ вагона, съ дорожнымъ мшкомъ въ рук и съ бодрою ршимостью идти на встрчу своей судьб.
Кебъ привезъ его отъ станціи желзной дороги къ дому леди Клеврингъ. дучи туда, Артуръ сочинилъ маленькую рчь, которую намревался произнести миссъ Біанк, и которая дйствительно была столько добродтельна, честна и благонамренна, сколько можно было требовать отъ человка, съ душою Пена и въ его обстоятельствахъ. Содержаніе ея было слдующее: ‘Біанка, я не могъ понять истиннаго смысла вашего послдняго письма, и того, принимаете ли вы или отвергаете мое откровенное предложеніе. Вы знаете, я думаю, причину, которая заставляетъ меня отказаться отъ житейскихъ выгодъ, соединенныхъ съ нашимъ союзомъ, и которыя я не могъ принять, не унизивъ своей чести: таково мое убжденіе. Если вы сомнваетесь въ моей привязанности, я передъ вами, и готовъ доказать ее. Пусть сейчасъ же пошлютъ за Смирке и мы обвнчаемся безъ дальнихъ околичностей, немедленно, и я отъ всего сердца желаю исполнить свой обтъ: любить васъ всю жизнь и быть вашимъ врнымъ и нжнымъ мужемъ.’
Пенъ выскочилъ изъ кеба и вошелъ въ сни, гд его встртилъ лакей, котораго онъ не зналъ. Человкъ этотъ казался очень-удивленнымъ появленіемъ джентльмена съ дорожною кисою, и не обнаруживалъ желанія принять ее изъ рукъ Артура. ‘Миледи нтъ дома, сэръ’, замтилъ онъ.
— Я мистеръ Пенденнисъ. Гд Лейтфутъ?
— Лейтфута нтъ. Миледи выхала и мн приказано…
— Я слышу голосъ миссъ Эмори изъ гостиной. Возьми, пожалуйста, мою кису и снеси ее въ особую комнату, и, пройдя мимо лакея, онъ направился прямо въ комнату, изъ которой, кбгда дверь отворилась, раздались мелодическіе звуки.
Наша прелестная сирена сидла за фортепіано и пла изъ вхъ силъ со всми возможными чарами. Юный Клеврингъ спалъ на соф, равнодушный къ музык, но подл Біанки сидлъ джентльменъ, совершенно-восхищенный ея напвами, которые были въ страстномъ и меланхолическомъ дух.
Когда дверь отворилась, джентльменъ вскочилъ съ восклицаніемъ: ‘Галло!’ Музыка прервалась, съ маленькимъ вскрикомъ пвицы, Франкъ Клеврингъ проспулся на соф, и Артуръ выступилъ впередъ, говоря: ‘Какъ, Фокеръ? Здравствуй, Фокеръ!’ Онъ взглянулъ на фортепіано и тамъ, со стороны миссъ Эмори, лежалъ точь-въ-точь такой же красный сафьянный ящичекь, какой онъ видлъ въ рук Гарри, три дня тому назадъ, когда наслдникъ Логвуда вышелъ отъ ювелира Ватерлооской Площади. Ящичекъ быль открытъ, и вокругъ его блой атласной подушечки вился, о! какой великолпный браслетъ въ вид зми, съ такою яркою рубиновою головкой, съ такимъ чуднымъ бриліантовымъ хвостомъ!
— Здравствуй, Пенденнисъ, сказалъ Фокеръ. Біанка задергала плечиками и обнаружила знаки волненія и участія. Она набросила носовой платокъ на браслетъ и выступила привтствовать Пена, протянувъ ему весьма-сильно-дрожавшую ручку.
— Здорова ли моя безцнная Лаура? сказала она. Лицо Фокера, выглядывавшее изъ глубокаго траура, было такъ жалобно и озадачено, что мы предоставляемъ самому читателю вообразить его, Франкъ Клеврингъ, посмотрвъ на интересное тріо съ самымъ лукавымъ выраженіемъ, проговорилъ, ‘Вотъ будетъ потха!’ и исчезъ, хихикая.
Пенъ также удерживался до этой минуты, но глядя на Фокера, котораго щеки и уши рдлись яркою краской, разразился хохотомъ, такимъ громкимъ и бшенымъ, что Біанка испугалась этого смха гораздо-больше, чмъ всякой серьзной выходки.
— Такъ вотъ въ чемъ заключалась тайна! Не краснй и не отворачивайся, любезный мой Фокеръ. Да ты просто образецъ врности. Могъ ли я стать между Біанкой и такимъ постоянствомъ, между миссъ Эмори и пятнадцатью тысячами фунтовъ дохода?
— Вы несправедливы, мистеръ Пенденнисъ, сказала Біанка съ видомъ величаваго достоинства:— не деньги, не положеніе въ свт, не золото трогаютъ меня, но постоянство, врность, полнота доврчивости любящаго сердца, предложеннаго мн: вотъ что я цню, да, вотъ что я цню! Она хотла-было взять платокъ, но удержалась, вспомнивъ что лежало подъ нимъ. Я не опровергаю, я не скрываюсь: моя жизнь выше притворства, и потому, кому сердце мое отдано, оно должно быть вполн открыто — нкогда я думала что люблю васъ: да, я думала, что была любима вами! Сознаюсь въ этомъ. Какъ я леляла это убжденіе! Какъ я молилась, какъ страстно стремилась врить этому! Но ваши всегдашніе поступки, но наши собственныя слова, холодныя, жесткія, безчувственныя, разочаровали меня. Вы играли сердцемъ бдной двушки! Вы бросили мн назадъ мои обты! Я объяснила все… все мистеру Фокеру.
— О, да! воскликнулъ Фокеръ съ убжденіемъ и обожаніемъ.
— Какъ все? возразилъ Пенъ, устремивъ на Біанку значительный взглядъ.— Такъ, значитъ, я во всемъ виноватъ, не правда ли? Ну, нечего длать, Біанка, пусть будетъ по-вашему. Не стану возставать противъ вашего ршенія и перенесу его молча. Я халъ сюда, надясь найдти совершенно-другое, и Богу извстно, съ сердцемъ, полнымъ истинной нжности къ вамъ. Надюсь, что вы будете счастливы съ другимъ столько, сколько я желалъ сдлать васъ счастливою, клянусь честью, надюсь, что мой старый пріятель будетъ имть жену, достойную его благородства, постоянства и преданности. Право, эти качества заслуживаютъ уваженія всякой женщины — даже миссъ Біанки Эмори. Давай руку, Гарри, полно коситься на меня. Или кто-нибудь уврилъ тебя, что я человкъ лживый и бездушный?
— По-моему, ты… началъ Фокеръ съ яростью, но Біанка прервала его:
— Генри, ни слова! прощеніе и забвеніе!
— О вы, ангелъ! клянусь Юпитеромъ, вы ангелъ! воскликнулъ Фокеръ, причемъ Біанка посмотрла на люстру.
— Невзирая на прошлое и помня прошлое, я всегда должна любить Артура какъ брата, продолжала ‘неземная’, — мы знали другъ друга многіе годы, мы ходили вмст по тмъ же полямъ, рвали т же цвты. Артуръ! Генри! убждаю васъ, подайте другъ другу руки и будьте друзьями! Простите другъ друга! Я прощаю васъ, Артуръ, отъ всего сердца прощаю. Могу ли сдлать иначе, когда я такъ счастлива?
— Изъ насъ троихъ, я жалю только объ одной особ, Біанка, сказалъ серьзно Пенъ:— и говорю вамъ еще разъ, я надюсь, что вы сдлаете счастливымъ этого добраго, честнаго и благороднаго малаго.
— Счастливымъ! О, небеса! воскликнулъ Гарри. Онъ не могъ говорить. Блаженство лилось въ три ручья изъ его глазъ.— Она не знаетъ, она не можетъ знать, какъ я люблю ее!.. и… и что я такое? Бдный нищій, котораго она беретъ и говоритъ, что попробуетъ, и… я… я… и будетъ любить меня! Я не стою такого счастья. Дай руку, старый дружище, такъ-какъ она прощаетъ твое бездушное поведеніе и говоритъ, что любитъ тебя. Будемъ друзьями. Говорю теб, я люблю всякаго, кто любитъ ее. Клянусь, еслибъ она велла мн поцаловать землю, я бы это сдлалъ! Говорю вамъ, скажите! Я васъ такъ люблю. Вы видите, какъ я насъ люблю!
Біанка устремила снова ‘небесный’ взглядъ на люстру. Нжная грудь ея волновалась. Она протянула одну руку, какъ-будто желая благословить Гарри, и потомъ, съ величіемъ королевы, позволила ему поцаловать ее. Она взяла платокъ и закрыла имъ глаза, тогда-какъ другая прелестная ручка ея была предоставлена слезливымъ лобзаніямъ бднаго Гарри.
— Клянусь честью, сказалъ Пенъ: — злодй тотъ, кто въ-состояніи обмануть такое любящее существо.
Біанка оставила платокъ и нжно положила ручку No 2-й на голову Фокера, которая плакала и цаловала ручку No 1-й.
— Безумный мальчикъ! сказала она:— онъ будетъ любимъ, какъ заслуживаетъ: можно ли не любить такого сумасброднаго творенія?
Въ это время присоединился къ сантиментальному тріо Франкъ Клеврингъ.
— Слушайте, Пенденнисъ!
— Ну, что такое, Франкъ?
— Извощикъ требуетъ денегъ и хочетъ воротиться. Ему дали здсь пива.
— Я поду съ нимъ назадъ! сказалъ Пенъ.— Прощайте, Біанка. Благослови тебя Богъ, дружище Фокеръ. Вдь я не нуженъ никому изъ васъ. Онъ хотлъ убраться немедленно.
— Постойте, мн нужно сказать вамъ два слова, и наедин, если позволите. Вы, вдь, врите мн на столько, чтобъ оставить насъ вдвоемъ? врите, Генри?
Тонъ, которымъ было сказано слово ‘Генри’, исполнилъ Фокера восторгомъ.
— Врю ли! О, кто можетъ не врить вамъ? Пойдемъ со мною, Франки.
— Закуримъ сигары, сказалъ Франки, когда они вышли.
— Она не любитъ этого.
— Вотъ вздоръ! ей все-равно. Пенденнисъ курилъ регулярно, возразилъ чистосердечный юноша.
— Я хотла сказать вамъ очень-немногое, проговорила Біанка очень-спокойно, оставшись наедин съ Пеномъ.— Вы никогда не любили меня, мистеръ Пенденнисъ.
— Я сказалъ вамъ сколько. Я васъ никогда не обманывалъ.
— Я полагаю, что вы воротитесь и женитесь на Лаур.
— Вы это хотли мн сказать?
— Вы пойдете къ ней сегодня же вечеромъ, я уврена. Нечего отвергать это. Вы никогда не любили меня.
— El vous!
— Et moi, c’est diff&egrave,rent. Я была избалована въ раннихъ лтахъ. Я не могу жить безъ свта, безъ ощущеній. Можетъ-быть, и могла бы, но теперь ужь поздно. Если я не могу имть ощущеній, мн нуженъ свтъ. Вы не хотли предложить мн ни того, ни другаго. Вы blas во всемъ, даже въ честолюбіи. Вамъ предстояла карьера и вы отъ нея отказались! для чего? для btise, изъ пустой совстливости. Почему не хотли вы взять этого мста, и были такимъ puritain? Почему отказались отъ того, что мое по праву, entendez-vous, по праву?
— Такъ вы все знаете?
— Около мсяца. Но я подозрвала съ самаго Бэймута, n’importe съ которыхъ поръ. Еще не поздно. Онъ… какъ-будто его никогда не было на свт: вамъ все еще предстоитъ положеніе въ свт. Почему не сидть въ Парламент, не употребить вашихъ дарованій, не доставить une position себ, вашей жен? Я беру celui-l. Il est bon. Il est riebe. Il est… vous le connaissez autant que moi enfin. Не-уже-ли вы думаете, что я бы не предпочла человка, qui ferait parler de moi? Если секретъ обнаружится, я богата millions. Какое мн до этого дло? Я тутъ не виновата. Онъ никогда не обнаружится.
— Вы, однако, скажете Гарри все, неправда ли?
— Je comprends Vous refusez, сказала Біанка съ бшенствомъ.— Я скажу Гарри, когда найду нужнымъ, когда мы будемъ обвнчаны. Но вы мн не измните, надюсь? Вы, имя въ рукахъ тайну беззащитной двушки, не обратитесь противъ нея и не воспользуетесь вашимъ знаніемъ. S il me plait de le cacher, mon secret: pourquoi le donnerais je? Je l’aime, mon pauvre p&egrave,re, voyez-vous? Я скоре желала бы жить съ нимъ, чмъ съ вами, вялыми свтскими интригантами. Мн нужны ощущенія — il men donne. Il m crit. Il crit tr&egrave,s bien, voyez-vous, comme un pirate… Comme un bohmien… comme un homme. Не будь этого, я бы сказала моей матери: Ма m&egrave,re! quittons ce lche mari, cette lche socit retournons mon p&egrave,re.
— Пиратъ надолъ бы вамъ, какъ и вс.
— Eh! Il me faul des motions.
Пенъ никогда не видалъ и не узналъ о ней столько, въ-теченіе многихъ лтъ короткаго знакомства, сколько увидлъ и узналъ теперь, хотя въ-сущности онъ видлъ больше, чмъ было въ самомъ дл. Эта молодая двица не была способна ни къ какому истинному и полному ощущенію, но имла поддльный энтузіазмъ, поддльную ненависть, поддльную любовь, поддльный вкусъ, поддльную печаль: каждое изъ этихъ ощущеній горло и сіяло очень-ярко на минуту, но потомъ простывало и уступало мсто другому поддльному ощущенію?

ГЛАВА СОРОКЪ-ТРЕТЬЯ.
Глава женитьбъ.

Цлые полчаса, показавшіеся шестью часами, бсновался и бродилъ Пенъ по платформ Тонбриджа, ожидая вечерняго позда въ Лондонъ. Наконецъ прошли эти полчаса: поздъ прибылъ, поздъ тронулся дальше, открылись огни Лондона, джентльменъ, забывшій свою дорожную кису въ вагон, бросился изъ него къ первому кебу и сказалъ кучеру: ‘Катай что есть силъ въ Джермин-Стритъ’. Кебменъ, хотя и Гэпсомскій, поблагодарилъ джентльмена за полученную отъ него награду, и Пенъ взбжалъ по лстниц гостинницы въ покои леди Рокминстеръ. Лаура, блдная, была въ гостиной одна и читала книгу при свт лампы. Блдное лицо взглянуло на двери, когда он отворились. Послдовать ли намъ за Пеномъ? Великія мгновенія человческой жизни все-таки мгновенія, какъ и всякія другія. Приговоръ вашъ произнесенъ словомъ или двумя. Одинъ взглядъ, одно пожатіе руки ршаютъ вашу участь, одно движеніе губъ, хотя он и не въ-силахъ говорить.
Когда леди Рокминстеръ, насладившаяся своимъ послобденнымъ отдыхомъ, встала и отправилась въ гостиную, и мы можемъ войдти туда вмст съ миледи.
— Честное слово, молодые люди! вотъ первыя слова достойной леди, черезъ плечо которой смотритъ горничная съ изумленіемъ.
И было отчего вырваться такому восклицанію у миледи, и не безъ причины пришла въ изумленіе ея горничная: молодые поди представляли живую картину. Пенъ былъ въ такой поз, о какой каждая молодая двица, которая прочитаетъ эту книгу, безъ сомннія, слыхала, какую видла, какой надется, или по-крайней-мр заслуживаетъ.
Однимъ словомъ, лишь-только Пенъ вошелъ въ комнату, она прямо направился къ блдной Лаур, которая не имла даже времени выговорить: ‘Какъ, воротился такъ скоро?’ Пенъ, схвативъ дрожащую, протянутую ему руку въ то мгновеніе, когда Лаура поднималась со стула, упалъ передъ нею на колни и сказалъ скороговоркой: ‘Я видлъ ее. Она выходитъ за Гарри Фокера… и… и теперь, Лаура?’
Пожатіе руки, лучезарный отвтъ глазъ, дрожавшія губы, хотя безмолвныя, даютъ ему отвтъ. Голова Пена опускается на колни двушки, когда онъ восклицаетъ съ рыданіемъ: ‘О, благослови насъ милая матушка!’ и объятія, столь же нжныя, какъ объятія Елены, обвиваютъ его еще разъ.
Въ этотъ-то моментъ вошла леди Рокминстеръ, говоря: ‘Честное слово, молодые люди! Беккъ, выйди изъ комнаты! Что вы тутъ суете свой носъ?’
Пенъ вскакиваетъ съ торжествующимъ видомъ, невыпуская руки Лауры: ‘Она утшаетъ меня въ несчастіи, миледи’.
— Да что значитъ, что вы цалуете ея руку? Я ужь не знаю, что вы потомъ сдлаете?
Пенъ поцаловалъ руку миледи.
— Я былъ въ Тонбридж, видлъ миссъ Эмори и нашелъ, по прибытіи туда, что… что злодй замнилъ меня въ ея привязанности, говорилъ онъ съ трагическимъ жестомъ.
— И только? И это вы тутъ на колняхъ разсказываете? говорить старая леди, разсердясь: — могли бы оставить ваши новости до завтра.
— Да, другой замнилъ меня, но зачмъ называть его злодемъ? Онъ храбръ, онъ постояненъ, онъ молодъ, онъ богатъ, онъ прекрасенъ.
— Что за вздоръ толкуете вы, сэръ? закричала миледи:— Что такое случилось?
— Миссъ Эмори надула меня и приняла Генри Фокера, эсквайра. Я засталъ ее, чувствительно-поющую ему, простертому у ея ногъ, подарки были приняты и взаимные обты произнесены, десять дней тому назадъ. Гарри былъ ревматизмомъ старой мистриссъ Плантеръ, которая не пускала туда въ домъ ‘безцнную Лауру’. Онъ постояннйшій и великодушнйшій изъ людей. Онъ общалъ пасторатъ Логвуда мужу леди Анны и сдлалъ ей великолпнйшій свадебный подарокъ, и онъ повергся къ ногамъ Біанки, лишь-только почувствовалъ себя свободнымъ.
— Такъ вы, неполуча Біанки, довольствуетесь Лаурой, такъ ли, сэръ?
— Онъ поступилъ благородно, возразила Лаура.
— Я поступилъ, какъ она мн сказала. Все-равно какъ, леди Рокминстеръ. И если вы считаете меня недостойнымъ Лауры, то вы правы, и я самъ это знаю, и молю небеса, чтобъ я могъ исправиться. Если любовь и сообщество лучшаго и чистйшаго творенія въ свт можетъ это сдлать, то вотъ моя надежда!
— Гмъ, гмъ! возразила старая леди, смотря на молодежь съ нсколько-примиреннымъ видомъ: — Все это очень-хорошо, но я бы предпочла Синюю Бороду.
Пенъ, чтобъ отвлечь разговоръ отъ предмета, который начиналъ длаться непріятнымъ для нкоторыхъ изъ присутствовавшихъ, вспомнилъ о свиданіи своемъ съ Гокстеромъ и о длахъ Фанни Больтонъ, о чемъ совсмъ забылъ, увлекшись своими собственными длами. Онъ разсказалъ дамамъ, какъ Гокстеръ возвысилъ Фанни до сана своей супруги и какіе страхи терзали его въ ожиданіи прізда отца. Онъ описалъ эту сцену очень-забавно, стараясь въ-особенности распространиться о той части разсказа, которая касалась кокетства Фанни и неудержимой наклонности ея плнять человчество. Смыслъ разсказа былъ таковъ: ‘Ты видишь, Лаура, я былъ не такъ виноватъ въ этомъ маленькомъ дл: она была влюблена въ меня, а я противился. Такъ-какъ меня тамъ больше нтъ, эта маленькая сирена практикуется надъ другими. Прошу забыть нею эту исторію, или подвергнуть меня очень-снисходителгному наказанію’.
Лаура поняла значеніе его объясненій.
— Если ты и былъ виноватъ, милый Пенъ, то раскаялся, сказала она: — и ты знаешь, что я не имю права упрекать тебя, прибавила она съ выразительнымъ взглядомъ и румянцемъ.
— Гмъ! ворчала леди Рокминстеръ: — я предпочла бы Синюю Бороду.
— Прошлое невозвратимо. Завтра передъ нами. Я сдлаю все, что могу, лишь бы твое завтра было счастливымъ, милая Лаура.
Сердце Пена смирялось отъ идеи ожидавшаго его счастья, оно было поражено благоговніемъ при созерцаніи ея кротости и чистоты душевной. Пенъ любилъ ее тмъ больше, что она созналась въ мимолетномъ чувств къ Уаррингтону и обнажила ему свое благородное сердце вполн. А она? очень-вроятно, что она думала: ‘Какъ странно, что я могла быть занята другимъ, мн почти досадно, что чувство это было такъ слабо и что я такъ мало сожалю о немъ’. О, въ эти два мсяца я научилась любить Артура! мои мысли и грезы — о немъ, онъ всегда подл меня. И подумать, что онъ теперь мой… мой! и что я буду его женою, а не служанкой, какъ этого желала еще сегодня утромъ: я, право, готова была умолять Біанку на колняхъ, чтобъ она позволила мн жить съ ними. А теперь… о, этого слишкомъ-много! О, мама, мама, еслибъ ты была здсь!’ И, дйствительно, она чувствовала, какъ-будто Елена была здсь, хотя невидимая. Лучи счастья сіяли вокругъ нея. Она двигалась иначе и разцвла новою красотою. Артура, видлъ эту перемну, и старая леди Рокминстеръ замтила это своимъ прозорливымъ взглядомъ.
— Какая же ты была хитрая плутовка и какъ хорошо ты съумла сохранить свой секреть! шепнула ей старушка, когда Пенъ со смхомъ разсказывалъ исторію Гокстера.
— Какъ бы намъ помочь этой молодой парочк? спросила Лаура. Какъ водится, она чувствовала большое участіе ко всмъ молодымъ парочкамъ.
— Надобно създить къ нимъ, предложилъ Пенъ.
— О, конечно! Я намрена очень полюбить Фанни. Подемъ, сейчасъ же. Леди Рокминстеръ, позволите взять карету?
— хать теперь! ахъ ты дурочка! вдь одиннадцать часовъ. Мистеръ и мистриссъ Гокстеръ, вроятно, уже въ ночныхъ колпакахъ. И теб пора спать. Доброй ночи, мистеръ Пенденнисъ.
Артуръ и Лаура просили еще десяти минутъ срока.
— Такъ мы подемъ завтра. Я заверну за тобою съ Мартой.
— Графская коронка, сказалъ Пенъ, которому, безъ-сомннія, и самому это нравилось: — произведетъ величайшій эффектъ въ Лемб-Курт и Смитфильд. Постойте, леди Рокминстеръ, не присоединитесь ли вы къ намъ въ маленькомъ заговор?
— Какомъ заговор? Это что, молодой человкъ?
— Не будетъ ли вамъ угодно захворать немножко завтра? и когда старый мистеръ Гокстеръ прідетъ, то не позволите ли вы мн пригласить его къ вамъ? Если ему доставляетъ удовольствіе мысль быть медикомъ баронета провинціи, то какое вліяніе произведетъ на него графиня! Когда онъ смягчится, когда совершенно созретъ, мы откроемъ ему страшный секретъ, введемъ молодыхъ супруговъ, исторгнемъ родительское благословеніе и закончимъ комедію.
— У васъ все вздоръ въ голов. Возьмите вашу шляпу, сэръ. ‘Пойдемте со мною, миссъ. Смотрите — я отвернулась отъ васъ, вотъ вамъ. Доброй ночи, молодежь’. И кто знаетъ, а чего-добраго, старушка леди подумала о своихъ молодыхъ годахъ — уходя и опираясь на Лауру, кивая и бормоча про-себя?
Рано утромъ явилась Лаура съ Мартой по назначенію, мы позволяемъ себ надяться, что желанный эффектъ быль произведенъ въ Лемб-Курт, откуда, взявъ Пена, карета похала къ резиденціи мистера и мистриссъ Сэмъ Гокстеръ, на Чартергоуз-Ленъ.
Лаура и Фанни смотрли другъ на друга съ большимъ любопытствомъ, а Фанни, сверхъ-того, чувствовала немалое волненіе. Она не видала своего ‘хранителя’, какъ ей угодно было называть Пена, вслдствіе предпринятаго имъ, въ пользу ея, дла съ-тхъ-поръ, какъ случилось событіе, соединившее ее съ мистеромъ Гокстеромъ.
— Самуэль сказалъ мн, какъ добры вы были, сказала Фанни.— Вы были всегда очень-добры, мистеръ Пенденнисъ. И… и я надюсь, мэмъ, что вашей родственниц лучше, которая заболла въ Шеффердс-Инн, мэмъ?
— Меня зовутъ Лаурой, и она покраснла.— Я… то-есть, я была… то-есть, я сестра Артура, и мы всегда будемъ любить васъ за вашу заботливость о немъ, когда онъ былъ боленъ. А когда мы передемъ въ деревню, я надюсь, мы будемъ видться. И я всегда буду очень, очень-рада слышать о вашемъ счастьи, Фанни.
— Мы намрены сдлать то же самое, что сдлали вы съ Гокстеромъ, Фанни. Гд Гокстеръ? Какая у васъ миленькая, уютная квартирка! Какая славная кошка!
Пока Фанни отвчаетъ на вопросы и замчанія Пена, Лаура думаетъ про-себя: ‘Такъ вотъ она! и это твореніе насъ всхъ такъ перепугало? Что могъ онъ видть въ ней? Она довольно-недурна, у нея простенькая фигурка, но какія манеры! Впрочемъ, она очень заботилась о немъ… благословляю ее за это.
Мистеръ Сэмъ пошелъ встрчать своего па. Мистриссъ Гокстеръ сказала, что старый джентльменъ долженъ былъ пріхать въ тотъ день и остановиться въ Соммерсетской Кофейной, на Стрэнд, Фанни призналась, что она страшно боится встрчи съ нимъ.
— Если отецъ прогонитъ его, что мы станемъ длать? сказала она.— Я въ жизнь не прошу себ, если навлеку разореніе на голову моего мужа. Вы должны вступиться за насъ, мистеръ Артуръ. Если кто-нибудь можетъ тутъ помочь и склонить мистера Гокстера-старшаго, такъ это вы.
Очевидно, Фанни все еще смотрла на Пена, какъ на существо высшаго разряда. Безъ-сомннія, Артуръ вспомнилъ о прошломъ, замчая торжественные трагическіе взгляды, жесты, маленькую трусливость, продлки тщеславія молоденькой новобрачной. Когда визитъ кончился, вошли Линтонъ и Бледзъ, разумется, чтобъ повидаться съ Гокстеромь, и внесли съ собою табачные ароматы. Они разсматривали карету у дверей булочника и графская коронка исполнила ихъ благоговйнымъ страхомъ. Они спросили у Фанни, кто былъ этотъ важный тузъ, который сейчасъ отъхалъ отсюда, и произнесли единодушно, что графиня изъ ‘настоящихъ’. Услышавъ, что это мистеръ Пенденнисъ съ сестрою, они замтили, что отецъ Пена былъ небольше, какъ микстурникъ, а самъ онъ чертовски важничаетъ: они были вмст съ Гокстеромъ, при сцен маленькаго разлада Пена съ этимъ джентльменомъ, въ Задней Кухн.
Возвращаясь домой по Флит-Стриту, Лаура разсказывала Пену, къ величайшей его забав, что Фанни, конечно, недурна, но въ ней ршительно нтъ ничего особеннаго (можетъ-быть, и есть, но она не могла этого найдти), когда имъ пришлось пріостановиться у Темпль-Бара, они увидли молодаго Гокстера, возвращавшагося къ жен.
— Губернаторъ мой пріхалъ: въ Соммерсетскомъ Кофейномъ Дом… въ довольно-хорошемъ расположеніи духа… что-то насчетъ желзной дороги, но я боялся говорить о томъ… о томъ дл. Не попробуете ли, мистеръ Пенденнисъ?
Пенъ сказалъ, что онъ сейчасъ же задетъ съ визитомъ къ мистеру Гокстеру и посмотритъ, что можно сдлать. Гокстеръ-младшій будетъ держаться по сосдству, невходя къ отцу, пока произойдетъ это свиданіе. Коронка на карет внушала также удивленіе мистеру Сэму, старый Гокстеръ увидлъ ее съ восторгомъ, выглядывая изъ окна кофейной на Стрэндъ (въ этомъ занятіи онъ всегда находилъ особенное наслажденіе).
— И я позволяю себ маленькое развлеченіе, сэръ, сказалъ мистеръ Гокстеръ, пожимая руку Пена.— Вы, разумется, знаете наши новости? Мы добыли себ билль, сэръ. У насъ будетъ отрасль желзной дороги… наши акціи поднялись, сэръ… и мы покупаемъ ваши три поля по Браулю, и положимъ хорошенькія денежки въ вашъ карманъ, мистеръ Пенденнисъ.
— Право? вотъ славныя всти! Пенъ вспомнилъ, что у него на стол уже три дня лежитъ нераспечатанное письмо отъ мистера Тэтема, но что этого письма ему некогда было прочитать.
— Я надюсь, что вы не располагаете разбогатть и бросить практику? Мы не можемъ обойдтись безъ васъ въ Клевринг, мистеръ Гокстеръ, хотя я и слышалъ самые лучшіе отзывы о вашемъ сын. Мой почтенный другъ, докторъ Гуденоффъ, очень-высокаго мннія о его дарованіяхъ. Право, жестоко, что человкъ съ вашими высокими достоинствами долженъ ограничиваться провинціальнымъ городкомъ.
— Столица была бы моимъ настоящимъ поприщемъ, сэръ, сказалъ мистеръ Гокстеръ, обозрвая Стрэндъ.— Но человкъ беретъ то, что ему представляется, я наслдовалъ моему отцу.
— Мой отецъ былъ также медикомъ. И, право, я иногда думаю, что сдлалъ бы лучше, еслибъ пошелъ по его стопамъ.
— Вы, сэръ, взяли боле высокій полетъ. Вы стремитесь быть законодателемъ Британіи, стремитесь къ литературной слав. Вы владете перомъ поэта и двигаетесь въ фешонэбльной сфер. Мы таки-слдимъ за вами въ Клевринг. Мы читаемъ ваше имя въ списк всхъ отборныхъ собраній знати. Да вотъ, очень-недавно еще, мы съ женою удивлялись и замчали, какъ это странно, что вашего имени не было въ послдній разъ въ числ гостей лорда Киддерминстера. Могу ли спросить, какому члену аристократіи принадлежитъ карета, изъ которой вы вышли, какъ я замтилъ? Вдовствующей графин Рокминстеръ? Здорова ли миледи?
— Миледи неочень-здорова, и когда я узналъ о вашемъ прізд въ Лондонъ, то убдительно уговаривалъ ее посовтоваться съ вами, мистеръ Гокстеръ.— Старый Гокстеръ чувствовалъ, что будь у него хоть сто голосовъ за Клеврингъ, онъ вс бы отдалъ Пену.
— Тамъ, въ карет, сидитъ ваша старинная знакомая, также клеврингская дама: не хотите ли выйдти и поговорить съ нею?
Старый врачъ былъ въ восторг отъ случая поговорить съ украшенною графскою коронкой каретой, предъ лицомъ всего Стрэнда. Онъ выбжалъ на улицу, кланяясь и улыбаясь. Гокстеръ-младшій, караулившій издали, видлъ свиданіе между отцомъ своимъ и Лаурой, видлъ какъ изъ кареты протянулась къ старику дамская ручка, и вскор потомъ, какъ отецъ его вскочилъ въ карету и укатилъ съ миссъ Белль.
Артуру тамъ не было мста и онъ воротился, смясь, къ молодому хирургу, и собщилъ ему куда отправился родитель. Во всю дорогу, лукавая Лаура любезничала съ старымъ джентльменомъ и такъ ловко обласкала и обворожила его, что онъ сдлалъ бы для нея все на свт. Леди Рокминстеръ довершила побду, сказавъ ему нсколько комплиментовъ насчетъ его искусства и выразивъ неодолимое желаніе посовтоваться съ нимъ. Въ чемъ состояли симптомы болзни ея вельможности? Угодно ей, чтобъ онъ увидлся съ домашнимъ медикомъ меледи? Мистеръ Джонсъ вызванъ за городъ? Онъ съ восторгомъ посвятитъ миледи всю свою опытность и все усердіе.
Старый Гокстеръ былъ такъ восхищенъ своею паціенткой, что немедленно написалъ о ней домой, къ семейству, съ Сэмомъ онъ только и говорилъ, что о леди Рокминстеръ, когда юноша пришелъ вкусить съ нимъ бифстексу и устричнаго соуса, и потомъ проводить родителя въ театръ. Обращеніе миледи исполнено такой величавой простоты, такой врожденной любезности, она такъ высоко-граціозна и вжлива, что онъ въ жизнь свою не замчалъ подобныхъ качествъ ни въ одной женщин. Симптомы миледи не внушаютъ ему ни малйшаго безпокойства, онъ прописалъ ей Spir: Ammon: Aromat, съ небольшимъ количествомъ Spin. Month: Pip: и апельсиннымъ цвтомъ — больше ничего не нужно.
— Миссъ Белль повидимому на самой довренной и дружественной ног у миледи. Она выходитъ замужъ. Всхъ молодыхъ людей надобно непремнно женить — такъ угодно было выразиться самой миледи. Она была такъ милостива, что интересовалась узнать о моемъ семейств, и я назвалъ ей тебя, любезный мой Сэмъ. Я зайду къ ней завтра, и если средства, которыя я предписалъ миледи, произведутъ желаемое дйствіе, то я, вроятно, пропишу немножко: Spir Lovend: Comp.— и поставлю на ноги мою вельможную паціентку. Какой театръ посщается наиболе… высшимъ классомъ лондонскаго общества, а, сэръ? и на какую забаву поведешь стараго провинціальнаго доктора а, сэръ?
На другой день, когда мистеръ Гокстеръ зашелъ, въ двнадцать часовъ, въ Джермин-Стритъ, леди Рокминстеръ еще не выходила, по миссъ Белль и мистеръ Пенденнисъ ждали и приняли его. ‘Леди Рокминстеръ провела самую спокойную ночь и поправляется какъ-нельзя-лучше. Весело ли было мистеру Гокстеру въ театр? онъ былъ тамъ съ сыномъ? Какая прелестная піеса и какъ мило смотрла и играла мистриссъ О’Лири! и что за чудесный малый молодой Гокстеръ! любимъ всми, честь своему званію. Онъ, конечно, не иметъ манеръ своего отца, ни того стариннаго свтскаго тона, который, къ-сожалнію, пропадаетъ у насъ, но нтъ на свт другаго малаго, такого существенно-славнаго и добраго, какъ онъ. Онъ долженъ послдовать вашему примру, сэръ’ прибавилъ Артуръ, ‘онъ долженъ жениться, вс женятся, онъ долженъ пристроиться.’
— Точь-въ-точь этими словами миледи угодно было выразиться вчера, мистеръ Пенденнисъ. Онъ долженъ жениться. Сэмъ долженъ непремнно жениться, сэръ.
— Городъ полонъ искушеній, сэръ, продолжалъ Пенъ.— Старый джентльменъ подумалъ объ этой гуріи, мистриссъ О’Лири.
— Ничто не охраняетъ молодаго человка лучше какъ женитьба въ молодости, на честной и любящей двушк.
— Безъ-coмннія, сэръ, безъ-сомннія.
— И любовь лучше денегъ, не правда ли?
— О, конечно, замтила миссъ Белль.
— Я совершенно-согласенъ съ такимъ прелестнымъ авторитетомъ, сказалъ старый джентльменъ съ поклономъ.
— И… вообразите, сэръ, что у меня есть для васъ новости.
— Творецъ мой! Мистеръ Пенденнисъ, что вы разумете?
— Вообразите: еслибъ я вамъ сказалъ, что молодой человкъ, увлеченный неодолимою страстью къ прекраснйшей и добродтельнйшей молодой двушк, въ которую вс влюбляются, послушался внушеній сердца и разсудка — и женился. Вообразите, если вамъ скажу, что этотъ молодой человкъ мой пріятель, что наша почтенная и истинно-уважаемая вдовствующая графиня Рокмистеръ интересуется имъ (и вы сами знаете, какъ далеко можетъ пойдти молодой человкъ, когда это семейство имъ интересуется), вообразите, если я вамъ скажу, что вы его знаете… что онъ здсь… что онъ…
— Сэмъ, женатъ! Творецъ мой, сэръ — не можетъ быть!
— И на какой миленькой двушк, милый мистеръ Гокстеръ! вступилась миссъ Белль.
— Милордъ въ восторг отъ нея, прибавилъ Пенъ, отпустивъ почти первую басню изъ всего своего разсказа.
— Женатъ! ахъ онъ разбойникъ! не-уже-ли?
— Посмотрите сами, сэръ, сказалъ Пенъ и пошелъ отворить двери.
Мистеръ и мистриссъ Сэмъ Гокстеръ вышли оттуда и преклонили колна передъ старымъ джентльменомъ. Хорошенькая Фанни, на колняхъ, нашла милость въ его глазахъ. Было же въ ней что-то привлекательное, несмотря на мнніе миссъ Лауры.
— Въ другой разъ не сдлаемъ этого, сэръ, сказалъ Сэмъ.
— Встань, сэръ! сказалъ мистеръ Гоктеръ. И они встали, и Фанни подходила къ старику ближе-и-ближе, и смотрла такъ мило и жалобно, что мистеръ Гокстеръ, самъ незная какъ, увидлъ себя цалующимъ и обнимающимъ это хорошенькое, смявшееся сквозь слезы молоденькое творенье, онъ почувствовалъ что полюбилъ ее.
— Какъ тебя зовутъ, моя милая? спросилъ онъ, спустя минуту посл этой забавы.
— Фанни, папа.

ГЛАВА СОРОКЪ-ЧЕТВЕРТАЯ.
Exeunt omnes.

Вс наши дйствующія лица стали мсяцемъ старе посл описанныхъ нами въ предъидущей глав приключеній и разговоровъ, и большей части ихъ случилось собраться снова въ маленькомъ провиниціальномъ городк, гд мы ихъ сначала представили читателямъ.
‘Фридрикъ Лейтфутъ, прежній метръ-д’отель въ служб сэра Френсиса Клевринга, изъ Клевринг-Парка, баронета, взялъ смлость извстить вельможество и джентльменство графства NN.’ что онъ принялъ извстный и комфортэбльный отель, ‘Клевринговы Гербы’ въ город Клевринг, и надется на покровительство джентльменовъ и фамилій графства.
‘Это древнее и хорошо-устроенное заведеніе, объявляетъ мистеръ Лейтфутъ въ своемъ манифест, исправлено и украшено въ самомъ комфортэбльномъ стил. Джентльмены, любящіе охотиться съ домплингбирскими собаками, найдутъ въ Клевринговыхъ Гербахъ отличныя конюшни и отдльныя стойла для лошадей. Удобная билльярдная зала устроена въ гостинниц, и погреба наполнены лучшими винами и напитками, выбранными нежаля издержекъ. Коммерческіе джентльмены найдутъ въ Клевринговыхъ Гербахъ самое комфортэбльное помщеніе, прейскурантъ на все соразмренъ по экономическому духу настоящаго времени.’
И дйствительно, старая гостинница прелорядочпо оживлена. Надъ воротами великолпно-раскрашенные на-ново гербы Клевринга. Окна столовой свжи, чисты и украшены рождественскимъ ельникомъ. Магистратъ собирался въ карточной зал стараго Собранія. Общій столь фермеровъ содержится попрежнему, и накрывается на кухн мистрисъ Лейтфутъ, онъ посщается тми любителями, которымъ нравится cuisine мистриссъ Лейтфутъ. Ея индйскіе кари и супъ муллигатауни въ-особенности по вкусу публики. Майоръ Стоксъ, уважаемый жилецъ Фероксъ, капитанъ Глендерсъ и другіе джентльмены околотка произнесли благопріятный приговоръ искусству мистриссъ Лейтфутъ, и вкусили ея индійскихъ блюдъ много разъ на частныхъ обдахъ и на публичномъ обд Клеврингскаго Института, когда главные жители этого цвтущаго городка наслаждались вс вмст превосходною стряпнею мистриссъ Лейтфутъ. На обд этомъ предсдательствовалъ сэръ Френсисъ Клеврингъ, баронетъ, изъ Клевринг-Парка, вспомоществуемый уважаемымъ ректоромъ, докторомъ Портменомь, вице-президентомъ былъ Паркеръ, эсквайръ (поддерживаемый почтеннымъ Дж. Симкое и почтеннымъ С. Джоульсомъ), предпріимчивый глава клеврингской ленточной фабрики и главный директоръ Клеврингской и Чэттериской Отрасли Большой Западной желзной Дороги, за которою теперь работаютъ изо всхъ силъ.
Интересное событіе, которое, вроятно, произойдетъ въ жизни нашего даровитаго горожанина, Артура Пенденниса, эсквайра, было причиною, какъ мы слышали, того, что онъ отложилъ намреніе стать кандидатомъ за Клеврингъ. ‘Молва носится (говоритъ ‘Четтерискій Боецъ, Клеврингскій Земледлецъ и Бэйлутскій Рыболовъ’ — извстная газета графства, отличающаяся неизмнною преданностью Королевскому Дому и Британскому Дубу) молва носится, что если слабое здоровье принудитъ сэра Френсиса Клевринга отказаться отъ Парламента, то онъ передастъ свое мсто одному молодому джентльмену съ колоссальнымъ состояніемъ, имющему родственныя связи со всею аристократіей Британіи, и который вступаетъ въ брачный союзъ съ прекрасною и талантливою молодою двицей, связанною узами самаго близкаго родства съ уважаемымъ семействомъ Клевринг-Парка. Леди Клеврингъ и миссъ Эмори прибыли въ Парк-Гоузъ на рождественскіе праздники, и намъ извстно, что туда ожидаютъ весьма-значительное аристократическое общество, и что праздники особенно-интереснаго рода произойдутъ здсь въ начал новаго года.’
При помощи вышеприведенныхъ объявленій, сыетливый читатель легко увидитъ, что произошло въ маленькомъ интервал нашего разсказа. Хотя леди Рокминстеръ и ворчала нсколько на предпочтеніе, отданное Лаурой Пенденнису передъ Синею Бородою, но, знающіе секретъ послдняго, поймутъ, что молодая двушка не могла сдлать другаго выбора, и вообще, добрая старушка леди, взявшая на свое попеченіе Лауру, была все-таки рада случаю заняться любимымъ дамскимъ дломъ — выданьемъ замужъ молодой двицы. Она въ ту же ночь, ложась спать, сообщила своей горничной интересную новость, и мистриссъ Беккъ, которая вполн знала вс подробности отъ ферокской Марты, была, какъ водится, до-крайности удивлена и восхищена.
— У мистера Пенденниса столько-то дохода, желзная дорога, онъ говоритъ, прибавитъ ему столько-то, у миссъ Белль столько-то и, вроятно, современемъ будетъ больше. Для ихъ званія и положенія они могутъ жить очень-хорошо. Я поговорю съ моимъ внукомъ, Пайпсентомъ, который, я подозрваю, былъ къ ней нкогда очень-неравнодушень, но, разумется, этого нельзя было сдлать. (О! разумется нельзя, миледи, я всегда такъ думала!) Не то, чтобъ ты могла имть объ этомъ какое-нибудь понятіе, или имла малйшую надобность соваться съ своимъ думаньемъ — я поговорю съ Джорджемъ Пайпсентомъ, который теперь главнымъ секретаремъ Департамента Сургуча и Печати, и онъ долженъ доставить мистеру Пенденнису мсто. Беккъ, ты сходишь завтра утромъ къ майору Пенденнису, поклонишься отъ меня и скажешь, что въ часъ я намрена сдлать ему визитъ. Да, бормотала старая леди: — майора надобно привлечь на нашу сторону: онъ долженъ оставить свое состояніе дтямъ Лауры.
Вслдствіе чего, въ часъ пополудни, вдовствующая графиня Рокминстеръ явилась къ майору Пенденнису, который, какъ всякій легко вообразитъ, былъ въ восторг отъ чести принять у себя такую знатную постительницу. Майоръ былъ уже приготовленъ, если не къ новостямъ, которыя несла ему миледи, то по-крайней-мр къ извстію, что женитьба Пена на миссъ Эмори разстроилась. Молодой джентльменъ вспомнилъ о дяд (въ первый разъ въ тотъ день, надобно сознаться), встртивъ его новаго камердинера въ сняхъ гостинницы, и спросилъ у герра Фроша о здоровь майора, потомъ онъ вошелъ въ газетную и написала’ дяд нсколько строчекъ:
‘Любезный дядюшка, если между нами и былъ вопросъ о чемъ-нибудь, то теперь все кончено. Я вчера здилъ въ Тонбриджъ и нашелъ, что кой-кто другой выигралъ призъ, насчетъ котораго мы колебались. Миссъ Эмори, безъ малйшаго сокрушенія обо мн, надлила собою Гарри Фокера и пятнадцать тысячъ фунтовъ дохода. Я нагрянулъ на нихъ неожиданно, засталъ ихъ во взаимныхъ нжностяхъ и предоставилъ имъ наслаждаться другъ другомъ.
‘Вамъ будетъ пріятно услышать извстіе, сообщенное мн Тотемомъ: онъ продалъ три мои ферокскія поля Компаніи новой желзной дороги, и за большую цну. Я разскажу вамъ все и боле, когда мы увидимся. Остаюсь всегда преданнымъ и любящимъ васъ.’

‘А. П.’

— Мн кажется, что я ужь знаю, о чемъ вы хотите говорить миледи, сказалъ майоръ съ самою любезною улыбкою и самымъ-почтительнымъ поклономъ посланниц Пена.— Съ вашей стороны это было крайне-благосклонно и обязательно. Какъ хорошо вы смотрите! и какъ чрезвычайно вы добры! Какъ чрезвычайно-добры вы всегда были къ этому молодому человку!
— Для его дяди, отвчала леди Рокминстеръ очень-вжливо.
— Онъ увдомилъ меня о положеніи длъ: написалъ мн оченьхорошенькую записочку, да, очень-хорошенькую, и я нахожу, что состояніе его увеличилось, да, и принимая въ разсчетъ вс обстоятельства, я нисколько не жалю, что женитьба его на миссъ Эмори разстроилась, хотя я нкогда и желалъ этой женитьбы… да, право, сообразивъ все, я даже радъ этому.
— Мы должны утшить его, майоръ Пенденнисъ, должны найдти ему жену. Тутъ-то истина озарила умъ майора, и онъ понялъ съ какою цлью леди Рокминстеръ взяла на себя роль посланницы.
Нтъ нужды передавать въ подробности послдовавшаго затмъ разговора, или разсказывать, чмъ миледи кончила свои дипломатическіе переговоры, которые, правду сказать, были нетрудны. Не могло быть причинъ, почему бы Артуръ не женился, по желанію своей матери и своему собственному, что до леди Рокминстеръ, она поддерживала свои аргументы намеками, имвшими величайшій всъ въ глазахъ майора, но о которыхъ мы умолчимъ, такъ-какъ миледи еще жива (но, разумется, теперь въ весьма-преклонныхъ лтахъ) и родственники ея могутъ разсердиться. Однимъ словомъ, старый джентльменъ былъ совершенно-побжденъ ршительною благосклонностью миледи и нжною привязанностью ея къ Лаур. И дйствительно, ничего не могло быть ласкове и любезне обращенія леди Рокминстеръ, за исключеніемъ одной минуты, когда майоръ вздумалъ сказать, что его мальчикъ все-таки пропадаетъ даромъ, тогда миледи произнесла ему маленькое поученіе, въ которомъ дала майору уразумть (въ чемъ бдный Пенъ и вс друзья его смиренно сознаются), что Лаура въ тысячу разъ слишкомъ-хороша для него. Лаура — образецъ добродтели и превосходства. И, надобно сказать правду, лишь-только майоръ увидлъ, что дама такого высокаго сана, какъ леди Рокминстеръ, серьзно восхищается миссъ Белль, то и онъ немедленно началъ ею восхищаться.
Вслдствіе всего этого герръ Фрошъ получилъ приказаніе подняться въ покои леди Рокминстеръ и увдомить миссъ Белль и мистера Артура Пенденниса, что майоръ готовъ принять ихъ. Когда Лаура, красня отъ счастья, явилась объ-руку съ Артуромъ, майоръ, съ непритворною искренностью протянулъ имъ руки, и потомъ привтствовалъ Лауру другаго рода родственнымъ привтствіемъ, отъ котораго она еще сильне покраснла. Румянецъ счастья! свтлые взоры, полные сіянія любви! Повствователь обращается отъ этой группы къ своимъ молодымъ читателямъ и читательницамъ, и надется, что настанетъ день, когда ихъ глаза засіяютъ тмъ же огнемъ.
Такъ-какъ Пенъ отретировался въ довольно-дружелюбномъ дух, и прелестная Біанка наградила своею юною привязанностью краснвшаго жениха съ пятнадцатью тысячами фунтовъ дохода, въ сердц и семейств леди Клеврингъ былъ такой разгаръ блаженства, какого добрая бегума не знала многіе годы, и она и Біанка были между собою въ самыхъ восхитительныхъ отношеніяхъ. Пылкій Фокеръ старался ускорить счастливый день, и горлъ легко-вообразимымъ нетерпніемъ сократить срокъ траура, доставившаго ему пріобртеніе сокровища, одареннаго столькими прелестями и привлекательными качествами, которыхъ покуда онъ былъ только наслдникомъ, но еще неполнымъ обладателемъ. Нжная Біанка, представительница всего, чего только могъ желать ея обрученный женихъ, нисколько не противилась желаніямъ своего милаго Генри. Леди Клеврингъ пріхала изъ Тонбриджа въ Лондонъ. Модистка и ювелиры были засажены за работу и занялись изо всхъ силъ приготовленіемъ приданаго. Леди Клеврингъ была въ такомъ отличномъ расположеніи духа, что оно отразилось даже на сэр Френсис: между супругами произошло примиреніе, сэръ Фрэнсисъ пріхалъ въ Лондонъ, сидлъ снова во глав своего стола, и являлся снова съ деньгами въ своихъ любимыхъ бильярдныхъ и игорныхъ вертепахъ. Разъ, когда майоръ и Артуръ отправились обдать на Гросвенорплесъ, они увидли въ дом баронета стариннаго знакомца, поступившаго туда въ качеств дворецкаго: этотъ джентльменъ въ черномъ, предлагавшій имъ съ самымъ серьзнымъ и предупредительнымъ видомъ разныхъ родовъ шампанское, былъ не кто другой, какъ мистеръ Джемсъ Морганъ. Шевалье Стронгъ былъ въ числ гостей, владлъ самымъ отличнымъ расположеніемъ духа и занималъ общество разсказами о своихъ заграничныхъ увеселеніяхъ.
— Меня пригласила миледи, шепнулъ Стронгъ Артуру:— этотъ негодяй Морганъ смотрлъ громовою тучей, когда я вошелъ. Онъ здсь не для добра. Я выйду первымъ и буду ждать васъ и майора Пенденниса у воротъ Гайд-Парка.
Мистеръ Морганъ помогъ майору Пенденнису надть теплый сюртукъ, когда тотъ собирался уйдти и пробормоталъ что-то о принятомъ имъ временномъ мст въ дом баронета.
— У меня есть ваша бумажка, мистеръ Морганъ… сказалъ старый джентльменъ.
— Которую можете показать сэру Фрэнсису, если угодно, сэръ, и просимъ покорно, отвчалъ мастеръ Морганъ, съ потупленными глазами.— Я очень-много обязанъ вамъ, майоръ Пенденнисъ, я постараюсь отблагодарить васъ за вс ваши ласки.
Артуръ разслушалъ эту фразу и видлъ сопровождавшій ее взглядъ ненависти. онъ вдругъ вспомнилъ, что забылъ свой носовый платокъ, взбжалъ назадъ по лстниц и вошелъ въ гостиную. Фокеръ былъ еще тамъ, неимя силъ разстаться съ своею сиреной. Пенъ бросилъ сирен выразительный взглядъ, и мы полагаемъ, что сирена понимала выразительные взгляды: когда Пенъ, найдя платокъ, направился снова къ дверямъ, она закричала ему вслдъ смющимся голосомъ:
— О, Артуръ… мистеръ Пенденнисъ… вы должны сказать отъ меня кое-что Лаур! И она вышла за двери.
— Что такое? спросила она, затворивъ ихъ за собою.
— Вы сказали Гарри? Знаете вы, что этотъ негодяи Морганъ знаетъ все?
— Знаю.
— И вы сказали Гарри?
— Нтъ, нтъ. Вы мн не измните?
— Морганъ это сдлаетъ.
— Нтъ, не сдлаетъ. Я общала ему — n’importe. Не раньше, какъ посл нашей свадьбы, о, да! посл нашей свадьбы я разскажу ему все… о, какъ я несчастна! воскликнула двушка, которая во весь вечеръ сіяла улыбками, веселостью, граціозностью.
— Прошу и умоляю васъ, разскажите все Гарри. Сдлайте это теперь. Вы тутъ нисколько не виноваты. Онъ проститъ вамъ все. Разскажите ему сейчасъ же.
— И отдайте ей это — il est l — и скажите, что я цалую ее. Прошу извинить, что я васъ воротила, и если она будетъ завтра, въ половин четвертаго, у madame Crinoline, и леди Рокминстеръ можетъ отпустить ее, то мы бы прокатилась вмст въ Парк: мн такъ хочется покататься съ нею. И она воротилась въ гостиную, припвая и посылая Фокеру поцалуи рукою, тогда-какъ бархатноногій Морганъ поднимался въ то же время по устланной коврами лстниц.
Пенъ слышалъ, какъ фортепьяно Біанки зазвучало блестящей музыкой, когда онъ сошелъ и присоединился къ дяд. Они пошли вмст и Артуръ разсказалъ въ короткихъ словахъ, что онъ сдлалъ. ‘Какъ тутъ быть?’ спросилъ онъ.
— Какъ быть? Демми, не иначе, какъ предоставя дламъ идти своимъ чередомъ! Клянусь честью, мы должны быть благодарны, что выбрались изъ этого дла, сказалъ старый джентльменъ, по тлу котораго пробжала дрожь при мысли обо всемъ этомъ.— Пусть тамъ длаютъ, какъ знаютъ.
— Я надюсь, что она скажетъ ему все.
— Она сдлаетъ, какъ разсудитъ. Миссъ Эмори чертовски-смышленая двушка и должна сама разъиграть эту игру, а я чертовски-радъ, что ты выбрался оттуда — чертовски-радъ. Это кто тамъ куритъ? О! опять Стронгъ. Не хочетъ ли и онъ сунуться туда съ своимъ весломъ? Лучше не мшайся въ это дло, Артуръ, вотъ теб мой добрый совтъ.
Стронгъ попробовалъ-было разъ или два заговорить объ интересномъ предмет, но майоръ не могъ разслышать ни слова. Онъ длалъ замчанія о томъ, какъ луна освщаетъ Эспли-Гоузъ, о погод, кебныхъ биржахъ — о чемъ угодно, кром этого предмета. Онъ чопорно поклонился Стронгу, не оставлялъ руки племянника, завернулъ въ Сент-Джемс-Стритъ, и снова совтовалъ ему оставить это дло на произволъ судьбы.— ‘Оно чутъ-была не доставило теб страшныхъ хлопотъ, сэръ, и теперь ты можешь принять мой совтъ’.
Когда Артуръ вышелъ изъ гостинницы, плащъ и сигара Стронга были видимы изъ-за нсколькихъ дверей. Веселый шевалье смялся, когда они сошлись снова. ‘Я также старый воинъ’ сказалъ онъ. ‘Мн нужно было поговорить съ вами, Пенденнисъ. Я слыхалъ обо всемъ, что случилось и обо всхъ перемнахъ и продлкахъ, которыя произошли въ мое отсутствіе. Поздравляю васъ съ женитьбой, и поздравляю васъ съ избавленіемъ отъ… вы понимаете. Не мое дло было говорить объ этомъ, но я знаю и убжденъ, что одна особа самая негодная… ну, да нечего толковать. Вы поступили какъ человкъ и какъ козырь, и выбрались на-чисто.
— Я не имю причины жаловаться. Я теперь возвращался къ Біанк, просилъ и убждалъ ее, чтобъ она высказала все Фокеру: ради ея самой, я надюсь, она это сдлаетъ, но я боюсь противнаго. На свт одна только политика, Стронгъ — это честность.
— И счастливъ, кто ея держится. Этотъ мерзавецъ Морганъ замышляетъ недоброе. Онъ мсяца два рыскаетъ около нашей квартиры, узналъ секретъ этого бднаго бшенаго чорта Эмори, и все развдывалъ, гд онъ. Онъ выкачалъ, что могъ изъ Больтона и упаивалъ нсколько разъ Костигана, подкупилъ привратника, чтобъ тотъ далъ ему знать, когда мы воротимся, и онъ поступилъ въ службу Клевринга на основаніи своихъ свдній. Онъ сдеретъ за это славныя деньги, вспомните мое слово.
— Гд Эмори?
— Въ Булони, я думаю. Я оставилъ его тамъ и предостерегалъ, чтобъ онъ не возвращался. Я разошелся съ нимъ посл самой отчаянной ссоры, какой только можно было ожидать отъ такого сумасшедшаго. Меня радуетъ мысль, что теперь онъ у меня въ долгу и что я выручилъ его изъ множества бдъ.
— Я полагаю, онъ спустилъ вс свои выигрыши?
— Напротивъ. Онъ теперь въ лучшемъ положеніи чмъ быль, когда ухалъ изъ Англіи — по-крайней-мр былъ дв недли тому назадъ. Въ Баден ему везло необыкновенное счастье: онъ нсколько ночей сряду срывалъ банкъ и былъ басней того мста. Онъ связался тамъ съ однимъ Блоунделлемъ, который собралъ вокругъ него цлое общество шулеровъ всхъ націй и разборовъ, и обоего пола. Эмори сдлался такимъ нахаломъ, что разъ я долженъ былъ поколотить его и чуть не прибилъ до-смерти. Я не могъ выдержать.
— И онъ вызвалъ васъ?
— Вы думаете, что, застрливъ его, я не сдлалъ бы зла никому? Нтъ, сэръ. Я ждалъ его вызова и не дождался: при первой же нашей встрч, онъ подошелъ ко мн и самъ просилъ прощенія. ‘Стронгъ’ говоритъ ‘ты отдулъ меня подломъ, прости меня’. Я протянулъ ему руку, но посл этого не могъ уже дольше жить съ нимъ. Я заплатилъ ему все, что былъ долженъ наканун, прибавилъ Стронгъ, покраснвъ.— Заложилъ все, что могъ, чтобъ только заплатить ему, и пошелъ съ послдними десятью флоринами попробовать счастья въ рулетку. Еслибъ я проигрался. даль бы ему застрлить себя на слдующее утро. Клянусь Юпитеромъ, сэръ, не позоръ ли это, что такой человкъ, какъ я, у котораго, можетъ-быть, были должишки, но который никогда не покидалъ друга и не сдлалъ безчестнаго дла — что подобный человкъ не иметъ къ чему приложить руку, чтобъ добыть себ хлбъ насущный? Ночь за рулеткой была для меня счастлива, сэръ, и я покончилъ этимъ. Теперь я пускаюсь по винной части. Родные жены моей живутъ въ Кадикс. Я намреваюсь привозить сюда испанскія вина и окорока: тутъ можно составить себ состояніе, сэръ… состояніе — вотъ моя карточка. Когда вамъ понадобится хересъ или ветчина, прошу вспомнить о Нед Стронг! И шевалье вынулъ красивую карточку, возвщавшую, что Стронгъ и Компанія, въ ІІІсффердс-Инн, единственные агенты знаменитаго Алмазнаго-Манзднилья изъ виноградникомъ, герцога де-лос-Гарбанзоса’, и знаменитыхъ тобозскихъ окороковъ, для которыхъ свиней откармливаютъ желудями только въ отечеств дон-Кихота.— Прошу зайдти ко мн и попробовать, сэръ: только отвдайте того и другаго. Вы видите, я занялся дломъ, и на этотъ разъ непремнно успю.
Пенъ взялъ карточку, смясь.
— Не знаю, будетъ ли мн позволено посщать холостыя пирушки: вы вдь знаете, я собираюсь…
— Но вы должны же имть хересъ, сэръ. Хересъ вамъ необходимъ.
— И я, конечно, буду получать его отъ васъ. Право, хорошо, что вы раздлались съ вашимъ прежнимъ компанствомъ. Этотъ ничтожный Альтамонъ, я слыхалъ, въ переписк съ своею дочерью?
— Какъ же. Она писала ему самыя длинныя и краснорчивыя посланія, какія мн только случалось читать — о хитрый бсенокъ! онъ отвчалъ на имя мистриссъ Боннеръ. Первые два дня онъ непремнно хотлъ взять ее къ себ, подай ему дитя его — и только! Но ей вовсе не хотлось перейдти къ нему, какъ вы легко можете вообразить, потомъ онъ самъ отложилъ это намреніе. Тутъ шевалье расхохотался. Да знаете ли сэръ, за что мы поссорились, и я поколотилъ его? Тамъ, въ Баден, была извстная вдова, какая-то madame la Baronne de la Crrhecasse, которая немногимъ-лучше его самого, и этотъ негодяй хотлъ на ней жениться! и женился бы, еслибъ я не сказалъ ей, что онъ и безъ того женатъ. По-моему, она немногимъ лучше его. Я видлъ ее на пристани въ Булони въ тотъ день, когда отправился въ Англію.
Теперь мы привели разсказъ нашъ именно къ тому пункту, къ которому привело насъ объявленіе ‘Чэттерискаго Бойца’.

——

Оставалось очень, очень-немного времени до того блаженнаго дня, когда Фокеръ долженъ былъ назвать Біанку своею. Вс клеврингцы толпились около великолпнйшей кареты въ свт, которая стояла въ сара ‘Клевринговыхъ Гербовъ’ и которую показывалъ любопытнымъ, изъ признательности за подносимые ему напитки, главный кучеръ мистера Фокера. Мадамъ Фрибсби была занята изготовленіемъ прелестныхъ парадовъ для дочерей вассаловъ, которыя должны были составлять свиту невсты во время брачной церемоніи. Колоссальныя празднества предназначались въ Парк, по этому радостному случаю.
— Да, мистеръ Гокстеръ, да, счастливые земледльцы, гордость своего отечества, соберутся въ баронскомъ замк и бороды ихъ зашевелятся. Заколется упитанный быкъ и напитки веселія польются рками, колокола зазвонятъ, и мой тесть, со слезами чувствительности, благословитъ насъ на порог своихъ палатъ. Вотъ порядокъ цермоінала, мистеръ Гокстеръ, и я надюсь видть вашу прелестную супругу подл васъ… чего вамъ угодно выпить, сэръ? Мистриссъ Лейтфутъ, мэмъ, вы предложите моему превосходному другу и лейб-медику, мистеру Гокстеру, мистеру Самуэлю Гокстеру, члену Королевскаго Медико-Хирургическаго Общества, всякое освженіе, какимъ только изобилуетъ нашъ гостепріимный домъ, и запишите все на мой счетъ. Мистеръ Лейтфутъ, сэръ, чего вы желаете вкусить? хотя вы пропустили въ себя уже достаточно, я думаю, да, хе, хе, хе!
Такъ говорилъ Гарри Фокеръ въ буфет Клевринговыхъ Гербовъ. Онъ имлъ тамъ квартиру и собралъ около себя кружокъ пріятелей. Онъ подчивалъ всхъ приходившихъ, былъ задушевнымъ другомъ всхъ. Онъ былъ такъ счастливъ! Онъ танцовалъ вокругъ мадамъ Фрибсби, великой союзницы мистриссъ Лейтфутъ, которая сидла въ задумчивости за своимъ залавкомъ. Онъ утшалъ мистриссъ Лейтфутъ, которая начала уже имть причины къ супружескому безпокойству: надобно сказать, что молодой Лейтфутъ, имя въ полномъ своемъ распоряженіи погребъ, нисколько не обуздывалъ своихъ желаній и былъ пьянъ съ утра до ночи. Горестно было видть нжной сожительниц, какъ огромная фигура Лейтфута расшатывалась въ столовой и по двору, или какъ онъ распивалъ съ фермерами и ремесленниками свой отличный запасъ винъ и напитковъ.
Когда дворецкій Морганъ находилъ свободное время, и онъ приходилъ изъ Парк-Гоуза выпить стаканчикъ на-счетъ хозяина Клевринговыхъ Гербовъ, онъ вслушивался съ злобными усмшками въ пьяную болтовню Лейтфута. Мистриссъ Лейтфутъ тревожилась вдвойн, чувствуя своего несчастнаго супруга подъ вліяніемъ Моргана. Давно ли онъ женатъ, а дошелъ ужь вотъ до чего! Мадамъ Фрибсби одна сочувствовала ей и могла разсказать ей кучу исторій о мужчинахъ, которые еще вдесятеро хуже. И она испытала горести, и пріобрла тяжкую опытность! и она узнала каковы мужчины! Итакъ, нтъ повидимому никого, вполн-счастливаго, горькія капли, какъ замтилъ однажды мистеръ Фокеръ, непремнно сидятъ на дн чаши каждаго человка. А между-тмъ казалось, что ихъ не было въ его собственной чаш, у этого честнаго молодаго малаго! Изъ его чаши лились черезъ край счастье и радость.
Мистеръ Морганъ былъ до крайности-внимателенъ къ мистеру Фокеру.
— А все-таки онъ мн какъ-то не нравится, говорилъ этотъ чистосердечный молодой человкъ, почтенной мистриссъ Лейтфутъ.— Мн все кажется, когда онъ на меня смотритъ, будто снимаетъ съ меня мрку для гроба. Будущій тесть мой боится его, тесть мой, гмъ! все-равно, за то теща просто козырь, такъ я и, мистриссъ Лейтфутъ?
— О, конечно! созналась мистриссъ Лейтфутъ со вздохомъ и подумала, можетъ-быть, что сдлала бы лучше, еслибъ вовсе не разлучалась съ своею доброю миледи.
— Не люблю я тебя, докторъ Фелль, хотя самъ не знаю почему {I do not like thee, Dr. Fell: The reason why I cannot tell.}, продолжалъ мистеръ Фокеръ: — онъ хочетъ быть моимъ дворецкимъ. Біанка желаетъ этого также. Чмъ онъ такъ понравился миссъ Эмори?
— Такъ онъ нравится миссъ Эмори? Это извстіе повидимому очень встревожило мистриссъ Лейтфутъ, вскор она получила другую причину безпокойства. Письмо, съ почтовымъ штемпелемъ Булони, было ей принесено въ одно утро, и она ссорилась надъ нимъ съ своимъ мужемъ, когда Фокеръ спускался но лстниц въ буфетную, направляясь въ Паркъ. Онъ имлъ привычку ходить туда къ завтраку и согрваться нсколько времени присутствіемъ своей Армиды, потомъ, такъ-какъ общество баронета надодало ему до-крайности, а охота не была изъ его любимыхъ забавъ, онъ возвращался часа на два къ бильярду и обществу Клевринговыхъ-Гербовъ, посл этого приходила пора кататься верхомъ съ миссъ Эмори, и наконецъ, посл обда, онъ скромно возвращался на ночь въ гостинницу.
Лейтфутъ и жена его ссорились за письмо. Что это за письмо изъ-за границы? Отчего она всегда получаетъ письма изъ-за границы? Кто пишетъ ей? онъ хочетъ это знать. Онъ не врятъ, что эти письма отъ ея брата.— Ему до этого нтъ дла.— Неправда, ему есть дло, и, съ сердитымъ годдемомъ, онъ обхватилъ жену и сунулся въ ея карманъ за письмомъ.
Бдная женщина вскрикнула и сказала: ‘Ну, такъ на, возьми его’. Въ то самое время, когда мужъ ея схватилъ письмо, мистеръ Фокеръ вошелъ туда: увидя его, она вскрикнула еще разъ и попробовала еще разъ овладть письмомъ. Лейтфутъ распечаталъ его, оттолкнувъ жену, и изъ конверта выпало на столь другое письмо.
— Руки прочь! закричалъ маленькій Гарри, подскакивая къ супругамъ.— Не налагать рукъ на женщину, сэръ. Человкъ, который налагаетъ руку на женщину не затмъ, чтобъ ласкать ее, по-моему… галло! это письмо къ миссъ Эмори. Что это значитъ, мистриссъ Лейтфутъ?
Мистриссъ Лейтфутъ начала слезливымъ тономъ укорять мужа:
— Безсовстный! поступать такъ съ женщиной, которая взяла тебя съ улицы. Подлое животное! поднимать руку на жену! Зачмъ я вышла за тебя? Зачмъ я оставила миледи для тебя? Зачмъ я истратила восемьсотъ фунтовъ на этомъ домъ, чтобъ ты могъ нъ немъ пьянствовать!
— Она получаетъ письма и не хочетъ сказать отъ кого, говорить мистеръ Лейтфутъ пьяно-оскорбленнымъ голосомъ.— Это семейное дло, сэръ. Неугодно ли вамъ чего-нибудь, сэръ?
— Я снесу это письмо къ миссъ Эмори, такъ какъ я иду въ Паркъ, сказалъ мистеръ Фокеръ, поблднвъ какъ полотно, и, взявъ письмо со стола, на которомъ быль накрытъ завтракъ бдной хозяйки, онъ вышелъ.
— Онъ детъ… демми! кто детъ? Кто этотъ Дж. Эм., мистриссъ Лейтфутъ? будь я проклятъ, кто этотъ Дж. Эм., кричалъ ея супругъ.
— Молчи, пьяная скотина! и мистриссъ Лейтфутъ накинула шляпку и шаль и, давъ Фокеру пройдти по улиц, бросилась изъ дома, побжала по боковымъ переулкамъ и поспшила, что было силъ, къ воротамъ Парка. Фокеръ видлъ передъ собою бжавшую фигуру, но она исчезла изъ его глазъ, когда онъ дошелъ до воротъ. Онъ остановился и спросилъ у сторожа: ‘кто сейчасъ прошелъ въ ворота?— Мистриссъ Боннеръ.’ Онъ почти шатался: деревья кружились передъ нимъ. онъ останавливался раза два и прислонялся къ обнаженнымъ стеблямъ линь.
Леди Клеврингъ была въ столовой съ сыномъ, а мужъ ея звалъ надъ газетой. ‘Добраго утра, Гарри’, сказала бегума. ‘Вотъ письма, куча писемъ: леди Рокминстеръ прідетъ во вторникъ, вмсто понедльника, Артуръ съ майоромъ прідутъ сегодня, Лаура будетъ у доктора Портмена и отправится въ церковь оттуда, и… что съ тобою, мой милый? Отчего ты такъ блденъ, Гарри?
— Гд Біанка? спросилъ Гарри болзненнымъ голосомъ: — еще не сошла внизъ?
— Біанка всегда послдняя, сказалъ Франки, уписывая тосты: — она страшная соня, право. Когда тебя нтъ, она не встаетъ до втораго завтрака.
— Молчи, Франкъ, сказала мать.
Біанка вскор явилась, очень-блдная и съ нсколько-вопрошающимъ взоромъ, брошеннымъ на Гарри, потомъ она подошла къ матери и поцаловала ее, лицо ея сіяло самыми очаровательными улыбками, когда она привтствовала Фокера.
— Здоровы ли вы, сэръ? И она протянула ему об ручки.
— Я боленъ… я… я принесъ вамъ письмо, Біанка.
— Письмо? отъ кого бы это было? Voyons.
— Не знаю — желалъ бы знать.
— Какъ же я могу сказать, не видавши его?
— Разв мистриссъ Боннеръ не сказала вамх? возразилъ онъ дрожащимъ голосомъ: — тутъ какой-то секретъ. Отдайте вы ей это письмо, леди Клеврингъ.
Леди Клеврингъ, удивленная, взяла письмо изъ трясущейся руки бднаго Фокера и взглянула ма надпись. Всмотрвшись въ нее, она затряслась, уронила письмо, бросилась съ испуганнымъ лицомъ къ Франки, обхватила его обими руками и закричала, зарыдавъ: ‘Возьмите это прочь!.. это невозможно… невозможно!’
— Что такое? воскликнула Біанка съ мертвенною улыбкой: — это письмо отъ одного нашего… нашего бднаго родственника и пансіонера.
— Неправда, неправда! кричала леди Клеврингъ.— Нтъ, мой милый Франки… такъ ли это, Клеврингъ?
Біанка подняла письмо и направилась съ нимъ къ камину, но Фокеръ подбжалъ къ ней и стиснулъ ея руку:
— Я долженъ видть это письмо, дайте его сюда… Вы не сожжете его.
— Вы… какъ вы смете обращаться такъ съ миссъ Эмори въ моемъ дом? кричалъ баронетъ.— Отдайте письмо, клянусь Юпитеромъ!
— Читайте и смотрите на нее! воскликнула Біанка, указывая на мать: — я… для нея, для нея хранила эту тайну! Читайте, жестокій человкъ!
Фокеръ вскрылъ письмо и прочиталъ:
‘Я не писалъ теб цлыя три недли, дружокъ мой Бетси, а теперь посылаю теб отцовское благословеніе, и скоро я пріду и самъ-хочу посмотрть на церемонію и на моего зятя. Я пристану у Боннеръ. Я провелъ веселую осень и живу здсь въ отели, съ хорошимъ обществомъ и комфортомъ. Не знаю, хорошо ли ты длаешь, бросая мистера Пенденниса для мистера Фокера, и по-моему Фокеръ неочень-красивое имя, да и по твоимъ словамъ выходитъ, что онъ колпакъ, а не красавецъ. Но у него есть рыженькіе круглячки, а это главное. Покуда довольно съ тебя, моя миленькая Бетси, и до свиданія,

твой любящій отецъ
Дж. Эмори Алтамонтъ’.

— Читайте и вы, леди Клеврингъ: теперь уже поздно скрывать отъ васъ, сказалъ бдный Фокеръ, и несчастная женщина, пробжавъ письмо, разразилась снова истерическими криками и судорожно обнимала сына.
— Мой бдный мальчикъ! они сдлали тебя бездомнымъ, они опозорили твою мать, но я невинна, Франкъ, передъ Богомъ, я невинна! Я не знала этого, мистеръ Фокеръ, право, право не знала!
— Врю, врю вамъ, и онъ подошелъ и поцаловалъ у нея руку.
— О, великодушный, великодушный Гарри! воскликнула Біанка въ экстаз. Но онъ отнялъ руку, которая была съ ея стороны, и отвернулся отъ нея съ дрожащими губами.
— Это другое дло, сказалъ онъ.
— То было для нея… для нея, Гарри! И миссъ Эмори снова приняла позу.
— Можно было бы сдлать что-нибудь и для меня. Я взялъ бы васъ, кто бы вы ни были. Въ Лондон говорится обо всемъ. Я зналъ, что вашъ отецъ дошелъ… дошелъ до бды. Не думаете ли вы, что я хотлъ жениться на васъ ради вашихъ… ради вашихъ фамильныхъ связей? Годдемъ все на свт! Я любилъ васъ всмъ сердцемъ и всею душою цлые два года, а вы играли мною, вы обманывали меня — и несчастный молодой человкъ залился слезами.— О, Біанка, Біанка! это жестоко, жестоко! и онъ закрылъ лицо обими руками и рыдалъ.
Біанка подумала: ‘Зачмъ я не разсказала ему въ тотъ вечеръ, когда меня предостерегалъ Артуръ?’
— Не отказывайте ей, Гарри, кричала леди Клеврингъ.— Возьмите ее, возьмите все, что у меня есть. Все принадлежитъ ей посл моей смерти, вы это знаете. Мальчикъ этотъ лишенъ наслдства. (Юный Франкъ, смотрвшій съ испугомъ на эту странную сцену, разразился наконецъ громкимъ плачемъ.) — Возьмите все до послдняго шиллинга. Оставьте мн только чмъ жить и скрыть свою голову съ этимъ мальчикомъ… убжать отъ нихъ обоихъ. О! оба они дурные, дурные люди! Можетъ-быть, онъ ужь здсь. Не пускайте его ко мн. Клеврингъ, подлый трусъ, защити меня отъ него.
Клеврингъ встрепенулся при этомъ воззваніи. ‘Ты вдь не серьзно говоришь это, Джемима? Вдь не можетъ же быть? Не-уже-ли ты хочешь бросить меня и Франка? Я не зналъ этого, помоги мн… Фокеръ, я имлъ объ этомъ столько же понятія, какъ мертвые… пока онъ не пришелъ и не отъискалъ меня… этотъ подлый, проклятый бглый каторжникъ’.
— Этотъ кто? спросилъ Фокеръ. Біанка вскрикнула.
— Да! закричалъ баронетъ въ свою очередь: — да, подлый, бглый каторжникъ… мошенникъ, который подписался подъ руку своего тестя, гнуснаго приказнаго, убилъ человка въ Ботани-Бе, чтобъ его повсили!… и убжалъ въ кусты, будь онъ проклятъ! Лучше бы онъ тамъ околлъ. И онъ пришелъ ко мн, добрыхъ шесть лтъ тому назадъ, и обобралъ меня кругомъ, я разорялся, чтобъ поддерживать его, этого адскаго разбойника! Пенденнисъ знаетъ объ этомъ, и Стронгъ знаетъ, и этотъ проклятый Морганъ знаетъ, и она знаетъ съ тхъ самыхъ поръ, я никому не говорилъ объ этомъ, никогда, таилъ это отъ моей жены.
— И ты видлъ его, Клеврингъ, и не убилъ его, подлый ты трусъ! сказала жена Эмори.— Уйдемъ отсюда, Франкъ, отецъ твой негодяй. Я опозорена, но я твоя мать, и ты будешь… ты вдь будешь любить меня?
Біанка, plore подошла къ своей матери, но леди Клеврингъ отодвинулась отъ нея съ какимъ-то ужасомъ: ‘не дотрогивайся до меня! у тебя нтъ сердца и никогда не было. Теперь я вижу все. Я вижу, почему этотъ низкій человкъ отдавалъ свое мсто въ Парламент Артуру, да, онъ негодяй! и почему ты грозила мн, что заставишь отдать теб половину состоянія Франка. И когда Артуръ предложилъ жениться на теб безъ шиллинга, потому-что онъ не хотлъ ограбить моего мальчика, ты бросила его и взяла бднаго Гарри. Не связывайтесь съ нею, Гарри. Вы добрый мальчикъ, да. Не женитесь на этой — этой дочери ссыльнаго. Пойдемъ, Франкъ, дитя мое, поди къ твоей бдной матери. Мы скроемся, но мы честны, да, мы честны’.
Во все это время какое-то странное восторженное чувство овладло Біанкой. Этотъ мсяцъ нжности съ бднымъ Гарри былъ для нея тяжкимъ мсяцемъ. Все его богатство и великолпіе едва могли сдлать сносною идею о немъ самомъ. Біанк наскучило его простодушіе, она выбилась изъ силъ, лаская его и нжничая съ нимъ.
— Стойте, мама, стойте, миледи! закричала она съ жестомъ, который всегда былъ кстати, хотя немножко театраленъ: — у меня нтъ сердца, говорите вы? Я храню тайну позора моей матери. Я отказываюсь отъ своихъ правъ въ пользу моего незаконнорожденнаго брата — да, отъ своихъ правъ и своего состоянія. Я не измняю моему отцу, и за это у меня нтъ сердца! Но теперь я потребую своихъ правъ, и законы Англіи возвратятъ ихъ мн. Я обращусь къ законамъ моего отечества — да, моего отечества! Преслдуемый изгнанникъ возвратится сегодня. Я пойду къ моему отцу! И миссъ Біанка взмахнула рукою и вообразила себя героиней.
— Къ нему, въ-самомъ-дл? закричалъ Клеврингъ съ однимъ изъ своихъ обычныхъ проклятій.— Я членъ магистрата, и демми, я засажу его въ тюрьму. Вотъ кто-то детъ: можетъ-быть, это онъ. Пусть онъ только покажется.
Дйствительно, въ это время възжалъ по алле экипажъ, об дамы кричали одна громче другой, ожидая, что увидятъ Альтамонта.
Дверь отворилась, и мистеръ Морганъ доложилъ о майор Пенденнис и мистер Пенденнис, которые вошли и застали всхъ въ самой ярой сумятиц. Большія ширмы были у дверей: очень-вроятно, что мистеръ Морганъ воспользовался ими по своему обычаю, для пріобртенія полезныхъ свдній.
Наканун было ршено, что молодежь подетъ кататься верхомъ и, въ назначенный часъ посл полдня, лошади мистера Фокера были приведены изъ Клевринговыхъ Гербовъ. Но на этотъ разъ миссъ Біанка не сопутствовала ему. Пенъ вышелъ и пожаль ему руку на крыльц, и Гарри Фокеръ ухалъ, въ-сопровожденіи своего трауарнаго грума. Вс дла, занявшія самую дятельную часть нашей исторіи, были перебраны въ-теченіе этихъ двухъ или трехъ часовъ, прикосновенными къ нимъ лицами. Много совтовъ было дано, исторіи разсказано и полюбовныхъ сдлокъ предложено, и наконецъ Гарри Фокеръ ухалъ, напутствуемый грустными словами Пена: ‘Благослови тебя Богъ!’ Въ Клевринг-Парк былъ угрюмый обдъ, за которымъ не прислуживалъ вновь-опредлившійся дворецкій, об дамы не являлись. Посл обда Пенъ сказалъ: ‘Я пойду въ Клеврингъ и посмотрю пріхалъ ли онъ’, и онъ пошелъ по темной алле, черезъ мостъ, по дорог мимо своего дома: на родныхъ и нкогда спокойныхъ поляхъ пылали теперь горны мастеровыхъ, работавшихъ для новой желзной дороги, наконецъ онъ вошелъ въ городокъ и направился къ Клевринговымъ Гербамъ.
Было уже за полночь, когда онъ возвратился въ Клевринг-Паркъ. Онъ былъ до-крайности блденъ и взволнованъ. ‘Леди Клеврингъ еще не спитъ?’ спросилъ онъ. Она на своей половин. Онъ поднялся къ ней и нашелъ бдную бегуму въ жалкомъ состояніи слезъ и тревоги.
— Это я, Артуръ, сказалъ онъ, заглянувъ къ ней, и потомъ, войдя, съ нжностью поцаловалъ у нея руку.
— Вы были всегда моимъ добрйшимъ другомъ, милая леди Клеврингъ. Я васъ очень люблю. У меня есть къ вамъ всти, сказалъ онъ.
— Не называйте меня этимъ именемъ, возразила она, пожимая ему руку:— Вы были всегда добрымъ мальчикомъ, Артуръ, вы очень, очень-добры, что пришли теперь. Вы иногда смотрите точь-въ-точь какъ ваша покойница-ма, мой милый.
— Добрая, милая леди Клеврингъ, повторилъ Артуръ съ особеннымъ удареніемъ: — произошли очень-странныя вещи…
— Не случилось ли чего-нибудь съ нимъ? проговорила леди Клеврингъ, задыхаясь:— О, ужасно подумать, что я была бы этому рада, ужасно!
— Онъ здоровъ. онъ былъ тамъ и убрался, моя милая леди. Не пугайтесь, онъ ухалъ, а вы все-таки леди Клеврингъ.
— Не-уже-ли правда? что онъ мн иногда говаривалъ, вскрикнула она: — что онъ…— онъ былъ женатъ прежде чмъ женился на васъ. Онъ сознался въ этомъ сейчасъ и никогда больше не воротится. Леди Клеврингъ вскрикнула еще разъ, обхватила Пена обими руками, цаловала его и заливалась слезами на его плеч.
Мы передадимъ въ короткихъ словахъ разсказъ Пена, прерываемый частыми восклицаніями и всхлипываньями бдной бегумы. Въ омнибус ‘Отрасли’, наслдовавшемъ первымъ двумъ старымъ и знакомымъ намъ дилижансамъ, пріхалъ Эмори и былъ высаженъ у Клевринговыхъ Гербовъ. Онъ заказалъ себ обдъ подъ своимъ принятымъ именемъ Альтамонта, и, будучи человкомъ нрава общежительнаго, пригласилъ хозяина, который съ большимъ удовольствіемъ принялся распивать съ нимъ вино. Вытянувъ изъ мистера Лейтфута вс новости касательно семейства Парк-Гоуза, и понявъ изъ его словъ, что мистриссъ Лейтфутъ удержала языкъ на привязи, онъ потребовалъ еще вина для мистера Лейтфута, и, по окончаніи этого возліянія, оба они, препорядочно разгоряченные, пошли въ буфетъ къ мистриссъ Лейтфутъ.
Она сидла тамъ за чаемъ съ своею пріятельницей, мадамъ Фрибсби, а Лейтфутъ былъ въ это время въ такомъ счастливомъ состояніи духа, что не могъ уже удивляться ни чему на свт. Такимъ-образомъ, когда Альтамонтъ и мистриссъ Лейтфутъ пожали другъ другу руки, какъ старинные знакомые, мистеръ Лейтфутъ не нашелъ тутъ ничего страннаго и необыкновеннаго, а только основательную причину выпить еще. Джентльмены выпили гроку, котораго предложили выкушать и дамамъ, незамчая испуганныхъ и выражавшихъ ужасъ взглядовъ той и другой.
Пока они этимъ занимались, и, часовъ около шести вечера, присоединился къ нимъ мистеръ Морганъ, новый дворецкій сэра Фрэнсиса Клевринга, и былъ приглашенъ выпить чего-нибудь. Онъ избралъ свое любимое питье, и между собесдниками завязался общій разговоръ.
Черезъ нсколько времени мистеръ Лейтфутъ задремалъ. Мистеръ Морганъ давалъ мадамъ Фрибсби безпрестанные намеки, чтобъ она ушла домой, но эта женщина, находившаяся въ какомъ-то странномъ обаяніи и ужас, а можетъ-быть, упрошенная хозяйкой не уходить, упорно оставалась на мст. Упрямство ея очень досаждало мистеру Моргану, и онъ изъявлялъ свое неудовольствіе въ такихъ выраженіяхъ, которыя огорчали мистриссъ Лейтфутъ и заставили полковника Альтамонта замтить ему, что онъ неучтивъ съ дамами.
Споръ между обоими этими джентльменами былъ весьма-непріятенъ дамамъ, и въ-особенности огорчалъ мистриссъ Лейтфутъ, которая прилагала вс старанія успокоить мистера Моргана, и, подъ предлогомъ, будто хотла подать полковнику бумажку для закуренія трубки, она вручила ему клочокъ, на которомъ написала потихоньку карандашомъ: ‘Онъ васъ знаетъ. Уходите’. Было ли что-нибудь подозрительное въ манер ея, когда она подала ему бумажку, или въ манер ея гостя, когда онъ прочиталъ ее, только, когда онъ вскор потомъ всталъ и объявилъ намреніе лечь спать, Морганъ всталъ также, засмялся и сказалъ, что еще рано ложиться.
Полковникъ Альтамонтъ объявилъ тогда, что хочетъ идти къ-себ въ спальню. Морганъ предложилъ показать ему дорогу наверхъ.
На это полковникъ сказалъ: ‘Пойдемъ со мною. У меня есть тамъ пара пистолетовъ, чтобъ разнести черепъ всякому предателю или подлому шпіону!’ и онъ посмотрлъ на Моргана такъ свирпо, что тотъ, схвативъ Лейтфута за воротъ и разбудивъ его, закричалъ: ‘Джонъ Эмори, арестую тебя именемъ королевы! Помоги мн, Лейтфутъ. Этотъ призъ стоитъ тысячу фунтовъ’.
Онъ протянулъ руку, какъ-будто желая схватить своего плнника, но тотъ, стиснувъ кулакъ, надлилъ его такимъ свирпымъ ударомъ въ грудь, что Морганъ отлетлъ и упалъ на Лейтфута. Лейтфутъ, атлетическаго сложенія и храбрый отъ природы, объявилъ, что онъ сшибетъ голову свему гостю, и уже приступилъ къ исполненію своей угрозы, когда Альтомантъ, сорвавъ съ себя верхнюю одежду, сталъ въ позицію, и, посылая проклятія обоимъ своимъ противникамъ, ревлъ имъ, чтобъ они выходили на бой.
Но тутъ мистриссъ Лейтфутъ бросилась съ пронзительнымъ крикомъ впередъ, заслоняя собою мужа, а мадамъ Фрибсби, съ другимъ и еще боле громкимъ крикомъ, подбжала къ Альтамонту и, крича: ‘Армстронгъ, Джонни Армстронгъ!’ схватила его обнаженную руку, на которой виднлось татуированное сердце съ вензелемъ М. Ф.
Восклицаніе мадамъ Фрибсби, повидимому, оглушило и отрезвило Эмори. Онъ всмотрлся въ ея лицо и вскричалъ: ‘Клянусь Юпитеромъ, это Полли!’
Мадамъ Фрибсби продолжала восклицать: ‘Это не Эмори. Это Джонни Армстронгъ, мой негодный, злой мужъ, который женился на мн въ церкви св. Мартина, былъ подштурманомъ на остиндскомъ корабл и бросилъ меня черезъ два мсяца, негодный злодй. Это Джонъ Армстронгъ — вотъ знакъ на его рук, который онъ сдлалъ для меня’.
— Ну да, конечно, Полли, я Джонъ Армстронгъ. Да, я Джонъ Армстронгъ, Эмори, Альтамонтъ, и пусть они вс выходятъ и попробуютъ справиться съ британскимъ морякомъ. Ура! кто желаетъ?
Морганъ продолжалъ вопить: ‘арестовать его!’ Но мистриссъ Лейтфутъ вступилась: ‘арестовать его? арестовать тебя самого, подлый лазутчикъ! Какъ? остановить женитьбу и отнять у насъ Клевринговы Гербы?’
— Онъ хочетъ отнять у насъ Клевринговы Гербы? спросилъ мистеръ Лейтфутъ, оборачиваясь: — да я задушу его!
— Подержи его, дружокъ, пока не прідетъ омнибусъ къ лондонскому позду. Онъ сейчасъ будетъ здсь.
— Годдемъ! я задушу его, смй онъ только шевельнуться сказалъ Лейтфутъ. И они продержали Моргана, пока не пріхалъ омнибусъ, и пока мистеръ Эмори, или Армстронгъ, не отправился назадъ въ Лондонъ.
Морганъ послдовалъ за нимъ, но объ этомъ Артуръ Пенденнисъ не говорилъ леди Клеврингъ, а оставилъ ее, призывавшую благословенія на его голову у дверей сына, котораго она пошла поцаловать спящаго. То былъ хлопотливый день.
Намъ остается описать событія еще одного дня, когда мистеръ Артуръ, въ новой шляп, новомъ синемъ фрак и синемъ галстух, новомъ фантастическомъ жилет, съ новыми рубашечными запонками (подаренными вдовствующею графинею Рокминстеръ), явился за одинокимъ завтракомъ въ Клевринг-Парк, гд онъ не могъ състь ни одного кусочка. Подл тарелки его лежало два письма, онъ вскрылъ напередъ первое, писанное круглымъ дловымъ почеркомъ, преимущественно передъ другимъ, съ боле-знакомою надписью.
‘No 1-й былъ слдующаго содержанія:

Гарбанзосская Компанія Виноторговли,
Шеффердс-Иннъ. Понедльникъ.

‘Любезный Пенденнисъ,

‘Поздравляю васъ искренно съ событіемъ, которое составитъ счастье всей вашей жизни. Я васъ покорнйше прошу передать то же самое мистриссъ Пенденнисъ, съ которою я надюсь быть гораздо-доле знакомымъ, чмъ былъ до-сихъ-поръ. И когда я обращу вниманіе ея на фактъ, что одинъ изъ необходимйшихъ предметовъ для комфорта ея мужа есть чистый хересъ, то я увренъ, что она, ради вашего благополучія, будетъ моею постоянною покупщицей.
‘Но у меня есть о чемъ поговорить съ вами и кром моихъ длъ. Вчера вечеромъ прибылъ ко мн на квартиру извстный вамъ Джонъ Эмори изъ Клевринга, откуда онъ ухалъ при обстоятельствахъ, безъ-сомннія, вамъ извстныхъ. Невзирая на нашъ разладъ, я не могъ не дать ему пріюта и пищи (и онъ вкусилъ съ большимъ аппетитомъ моего гарбанзос-амонтилльядо и тобозской ветчины), и разсказалъ мн, что съ нимъ случилось, и кучу другихъ удивительныхъ приключеній. Злодй этотъ женился шестнадцати лтъ, и потомъ повторялъ эту церемонію гд только могъ: на Новой Зеландіи, въ Сидне, въ Южной Америк, въ Ньюкестл въ первый разъ, прежде-чмъ онъ познакомился съ нашею бдною пріятельницей-модисткой. Совершенный Дон-Жуанъ! И, повидимому, пришла наконецъ и за нимъ статуя грознаго командора: когда мы сидли за виномъ и закускою, вдругъ раздались три тяжелые удара въ наружную дверь, что заставило нашего пріятеля вздрогнуть. Я уже выдержалъ здсь осады дв, и отправился для рекогносцировки на свой обычный сторожевой постъ. Благодаря моимъ созвздіямъ, противъ меня нтъ на свт враждебныхъ счетовъ и, кром-того, эти господа являются не такимъ образомъ. Я разсмотрлъ, что то были прежній камердинеръ вашего дяди. Морганъ, и полицейскій (кажется, поддльный полицейскій), они объявили, что имютъ указъ арестовать Джона Армстронга, называющаго себя Эмори и Альтамонтомъ, бглаго ссыльнаго, и грозились проломать двери.
‘Ну, сэръ, въ дни моего собственнаго плна я открылъ маленькій проходъ по жолобу, въ окно Боуса и Костигана, и я послалъ по немъ Джека всевозможныхъ фамилій, не безъ страха за его жизнь, потому-что жолобъ сдлался подъ конецъ довольно-ненадеженъ, потомъ, посл переговора, я впустилъ мось Моргана и его друга.
‘Мерзавецъ этотъ, повидимому, зналъ о скрытомъ пути: онъ тотчасъ же бросился въ комнату наверхъ, сказавъ полицейскому, чтобъ онъ караулилъ внизу, и побжалъ по моей малой лстниц какъ человкъ, хорошо-знакомый съ мстностью. Когда онъ готовился выйдти изъ окна, мы услышали съ чердака Боуса знакомый вамъ голосъ, который кричалъ Моргану: ‘Кто ты и какого чорта теб надобно? Лучше оставь жолобъ: и безъ тебя тутъ сейчасъ убился человкъ’.
‘И въ то время, когда Морганъ высунулся изъ окна и старался разсмотрть въ темнот, справедлива ли эта страшная всть, знакомецъ нашъ взялъ голикъ и сильнымъ ударомъ переломилъ жолобъ сообщенія. Сегодня утромъ онъ разсказывалъ мн съ большою радостью, что идею этой легкой воинской хитрости внушило ему воспоминаніе о его милой Эмили, когда она играла роль Коры въ той піес, и Пизарро стоялъ у моста. Я бы желалъ, чтобъ этотъ негодный Морганъ былъ на мосту, когда нашъ ‘капитанъ’ попробовалъ свою воинскую хитрость.
‘Если узнаю еще о Джек, то увдомлю васъ. А него еще много денегъ, и я просилъ его послать хоть сколько-нибудь нашей бдной мадамъ Фрибсби, но разбойникъ этотъ только смялся и уврялъ, что у него денегъ не больше, чмъ ему нужно, а если кому угодно получить локонъ его волосъ, то онъ готовъ служить. Прощайте, будьте счастливы! и считайте меня всегда искренно-преданнымъ вамъ

‘Е. Стронгъ.’

— А теперь за другое письмо, сказалъ Пенъ.— ‘Добрый старикъ Джорджъ!’ и онъ поцаловалъ печать, прежде-чмъ разломалъ ее.

‘Уаррингтонъ. Вторникъ.

‘Не хочу пропустить этотъ день, несказавъ вамъ обоимъ: Благослови васъ Богъ! Да ниспошлютъ вамъ Небеса счастье, милый Артуръ и милая Лаура. Я того мннія, Пенъ, что у тебя лучшая жена въ свт, и увренъ, что ты будешь ее цнить и любить. Квартира моя будетъ очень-одшіока безъ тебя, Пенъ, но когда я въ ней соскучусь, то поду домой къ доброму брату и доброй сестр. Я здсь практикуюсь въ няньчаньи дтей, чтобъ быть готовымъ къ роли дядюшки Джорджа. Прощай! отправляйся въ свадебную прогулку по Европ и возвращайся назалъ къ твоему

‘Джорджу Уаррингтону.’

Пенденнисъ и жена его прочитали письмо это вмст, когда кончился свадебный завтракъ у доктора Портмена, и гости разъхались, когда дорожная карета, окруженная зваками, ожидала новобрачныхъ у крыльца доктора. Изъ ректоріи была калитка на кладбище церкви св. Маріи, гд колокола звонили изо всхъ силъ, и тутъ-то, надъ зеленою травою могилы Елены, Артуръ показалъ жен своей письмо Джорджа. Что изъ двухъ: счастье или печаль были причиною обильныхъ слезъ, лившихся изъ глазъ Лауры на бумагу? И еще разъ, въ присутствіи священнаго праха, она поцаловала и благословила своего Артура.
Въ тотъ день была одна только свадьба въ клеврингской церкви, несмотря на вс жертвы, принесенныя Біанкой ея милой матери, честный Гарри Фокеръ не могъ простить двушк, обманувшей своего жениха, и разсуждалъ, весьма-основательно, что она обманула бы его снова. Онъ похалъ къ Пирамидамъ и въ Сирію, оставилъ тамъ болзнь свою и возвратился на родину съ отличною бородою и огромнымъ запасомъ кальяновъ, трубокъ, халатовъ и туфлей, которыми угощаетъ всхъ своихъ пріятелей. Фокеръ живетъ очень-великолпно и, по рекомендаціи Пена, получаетъ хересъ съ виноградниковъ герцога де-лосъ-Гарбанлосъ.
Что до бднаго Костигана, мы ужь упомянули о его окончательной участи. Нельзя было и ожидать достославнаго конца такому жизненному поприщу. Морганъ — одинъ изъ самыхъ уважаемыхъ людей прихода Сент-Джемса, въ настоящемъ политическомъ движеніи онъ показалъ себя человкомъ съ правилами и истиннымъ Британцемъ. А Боусъ? По смерти мистера Пайпера, органиста клеврингской церкви, молодая мистриссъ Сэмъ Гокстеръ, которая вполн овладла докторомъ Портменомъ, выписала Боуса изъ Лондона, и ея кандидатъ получилъ пальму первенства надъ всми органистами. Когда сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ покинулъ эту суетную жизнь, та же неутомимая избирательница, та же мистриссъ Гокстеръ, взяла мстечко приступомъ, и теперь представителемъ его въ Парламент Артуръ Пенденнисъ, эсквайръ. Біанка Эмори, какъ всмъ извстно, вышла замужъ въ Париж, и салонъ madame la comtesse de Monlmorenci-de-Valentinois былъ изъ самыхъ suivis въ этой столиц. Дуэль между графомъ и молодымъ Альсидомъ де-Миробо произошла единственно отъ того, что послдній усомнился однажды въ правахъ вышеупомянутаго вельможи на носимые имъ титулы. Madame de Montmorenci de-Valentinois путешествовала посл этой исторіи. Бонги купилъ и издалъ ея стихотворенія, съ графскою коронкой и гербами графини на ея произведеніи.
Майоръ Пенденнисъ сдлался подъ старость очень-серьзенъ, и былъ счастливъ, когда Лаура читала ему вслухъ своимъ нжнымъ голосомъ, или слушала его росказни. Эта кроткая и милая дама — другъ старыхъ и молодыхъ, и жизнь ея проходитъ въ доставленіи счастья другимъ.
Ну, а какого рода мужъ вышелъ изъ этого Пенденниса? спросятъ, можетъ-быть, многіе, сомнваясь въ супружескомъ счастьи Лауры. Мы совтуемъ вопросителямъ обратиться къ самой мистриссъ Пенденнисъ, которая, видя недостатки и причуды своего мужа, видя и сознавая, что есть люди гораздо-лучше его, любитъ его все-таки съ самою постоянною нжностью. Дти Пенденниса и мать ихъ не слыхали отъ него неласковаго слова, и когда проходили его припадки угрюмости и нелюдимости, дти привтствовали его всегда самою полною любовью и довренностью. Другъ его остался неизмннымъ другомъ — съ исцленнымъ сердцемъ. Болзнь эта никогда не бываетъ пагубна для здоровой комплекціи. Джорджъ Уаррингтонъ исполняетъ въ-совершенств роль крестнаго отца и живетъ одинъ. Если сочиненія доставили мистеру Пену больше извстности, чмъ даровитому его другу, котораго никто не знаетъ, то Джорджъ живетъ себ и безъ извстности. Если главные призы жизненной лотереи достаются невсегда достойнйшимъ, то мы знаемъ, что такъ опредлено свыше. Мы сознаемся и видимъ ежедневно, какъ лживые и недостойные живутъ-себ и процвтаютъ, тогда-какъ добрыхъ уноситъ смерть, и милые и молодые гибнутъ преждевременно. Мы замчаемъ въ жизни всякаго человка изувченное счастье, частыя паденія, неудачныя попытки, борьбу добра и зла, въ которыхъ могучіе сдаются и прыткіе изнемогаютъ, мы видимъ цвты добродтели на вредоносныхъ почвахъ, тогда-какъ пороки и пятна помрачаютъ блескъ и богатство. Зная, какъ слабы и несовершенны лучшіе изъ насъ, подадимъ руку милосердія Артуру Пенденнису, у котораго много грховъ и недостатковъ, по который вовсе не иметъ притязанія быть героемъ: онъ только человкъ и собратъ нашъ.

Конецъ.

[Перевод И. Введенского]

‘Отечественныя Записки’, NoNo 7—12, 1857, NoNo 1—5, 1858

Теккерей Уильям Мейкпис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Базар житейской суеты. Часть четвертая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  2. Базар житейской суеты. Часть третья, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  3. История Пенденниса. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1850
  4. Ловель-вдовец, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1860
  5. Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863
  6. Записки Барри Линдона, эсквайра, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1844
  7. Базар житейской суеты. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  8. Виригинцы. Часть четвертая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1858
Электронная библиотека