История Пенденниса. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1850

Переводы
Время на прочтение: 459 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ТЕККЕРЕЯ.

ТОМЪ СЕДЬМОЙ.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, No 16.
94—95.

ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА
ЕГО УСПХОВЪ И НЕУДАЧЪ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ЗЛЙШАГО ВРАГА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Переводъ М. А. Э.[нгельгардта] и В. Л. Р.[анцова]

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Предлагаемое вниманію публики произведеніе печаталось въ теченіе двухъ лтъ. При такомъ способ писанія оно не можетъ не потерять въ художественномъ отношеніи, но зато выигрываетъ въ правдивости и искренности, которыя боле обработанный трудъ рисковалъ бы утратить. Въ постоянной бесд съ читателями авторъ привыкаетъ излагать свои мысли и чувства на чистоту. Теперь, перечитывая свой романъ, онъ находитъ въ немъ много обмолвокъ и описокъ, видитъ, что многое сказано на обумъ, и желалъ бы исправить эти промахи. Это, такъ сказать, душевный разговоръ съ читателемъ, разговоръ мстами скучноватый и вялый. Въ такой постоянной бесд разсказчику гд же отдлаться отъ собственныхъ недостатковъ, слабостей, тщеславія, но какъ о характер человка вы не станете судить по одному разговору, по единичному мннію или случайному настроенію, а только по общему характеру его рчей и дйствій посл продолжительныхъ сношеніи съ нимъ, такъ судите и объ автор и прежде всего отвтьте, честенъ-ли онъ? Говоритъ-ли онъ правду? О ней-ли заботится и хлопочетъ? Или это шарлатанъ, который выдумываетъ ради эффекта ложныя чувства и характеры, не отступаетъ передъ чепухой въ погон за популярностью? Я не могу пожаловаться, читателей у меня оказалось гораздо больше, чмъ я ожидалъ. Не скажу имъ: вы не найдете промаховъ въ моей книг и ни разу не задремлете надъ нею, прошу поврить одному: писавшій ее стремился къ истин. Если же этого нтъ, то книга ничего не стоитъ.
Любителей ‘сенсаціоннаго чтенія’ не мшаетъ, пожалуй, предупредить, что первоначальный планъ этой книги былъ совершенно иной. Леди и джентльмены, для вашего услажденія и для пополненія кармановъ автора и издателя, готовился разсказъ объ ужаснйшихъ приключеніяхъ. Что можетъ быть заманчиве исторіи коварнаго злодя (впрочемъ, со многими доблестями) и молодой леди изъ Бельгрэви? Что увлекательне общественныхъ контрастовъ? смси вульгарнаго и фешенебельнаго жаргоновъ, побговъ, поединковъ, убійствъ? Да, вплоть до сегодняшняго утра мой бдный другъ, полковникъ Альтамонтъ, былъ осужденъ на смерть и авторъ смягчился только въ самую послднюю минуту.
‘Сенсаціонный’ планъ былъ оставленъ (къ чему издатели отнеслись крайне снисходительно), потому что, взявшись за исполненіе, я убдился въ своей неопытности на этотъ счетъ. Не имвъ никогда интимныхъ сношеній съ каторжниками, незнакомый съ обычаями злодевъ и висльниковъ, я долженъ былъ отказаться отъ мысли вступить въ соперничество съ г. Эженомъ Сю. Изобразить настоящаго мерзавца значило бы нарисовать такую отвратительную фигуру, которую страшно и показать публик, а между тмъ нужно изобразить врно, иначе не стоитъ и показывать.
Даже обыкновенныхъ джентльменовъ — одинъ изъ нихъ, не худшій и не лучшій, чмъ вс вообще образованные люди, изображенъ въ этой книг — даже обыкновенныхъ джентльменовъ мы не можемъ выводить на сцену со всми ихъ слабостями и недостатками. Съ тхъ поръ, какъ умеръ авторъ ‘Томъ Джонса’, ни одинъ писатель не сметъ изображать человка въ натуральномъ вид. Приходится выводить его въ драпировк съ условной улыбкой на устахъ. Общество не терпитъ естественности въ нашемъ искусств. Я потерялъ много подписчиковъ и подвергся упрекамъ со стороны дамъ за то, что вздумалъ описать молодого человка, которому приходится бороться съ искушеніями. Онъ не избжалъ страстей, но у него хватило мужества и благородства преодолть ихъ. Вы увидите то, что происходитъ въ обществ, въ клубахъ, школахъ, ресторанахъ — изъ чего слагается жизнь и дятельность вашихъ сыновей. Немного боле откровенности, чмъ принято, допущено въ этой исторіи, надюсь, не съ худой цлью со стороны автора, и не ко вреду читателей. Истина не всегда пріятна, но истина лучше всего — раздается-ли она съ каедры проповдника или мыслителя, или изъ письменнаго стола, за которымъ беллетристъ оканчиваетъ свой разсказъ, прощаясь съ читателями.
Кенсингтонъ, 26 ноября 1850 г.

ГЛАВА I,
изъ которой видно, какъ первая любовь можетъ прервать завтракъ.

Въ одно прекрасное утро, въ разгар лондонскаго сезона, маіоръ Артуръ Пенденнисъ, по обыкновенію, отправился завтракать въ клубъ на Полъ-Молл, коего былъ онъ лучшимъ украшеніемъ. Въ четверть одиннадцатаго маіоръ неизмнно являлся тамъ въ лакированныхъ сапогахъ, лучшихъ во всемъ Лондон, въ тугомъ утреннемъ галстух, остававшемся безъ единой складочки до самаго обда, въ жилет, пуговицы котораго были украшены гербомъ владльца, и въ такомъ блоснжномъ бль, что самъ мистеръ Бруммель поинтересовался узнать имя маіоровой прачки и непремнно воспользовался бы ея услугами, если бы житейскія неудачи не заставили этого великаго мужа исчезнуть изъ столицы. Сюртукъ Пенденниса, его блыя перчатки, его бакенбарды, даже его трость были совершенствомъ въ своемъ род, какъ образецъ костюма, приличнаго военному человку en retraite. На нкоторомъ разстояніи, или сзади, вы не дали бы ему боле тридцати лтъ, и только при ближайшемъ разсмотрніи могли бы замтить подозрительную природу его роскошныхъ темныхъ волосъ и гусиныя лапки въ уголкахъ нсколько поблекшихъ глазъ на его пріятномъ лиц. Носъ его напоминалъ Веллингтона. Руки и манжеты были замчательно длинны и блы. На манжетахъ носилъ онъ прекрасныя золотыя запонки, подарокъ его королевскаго высочества герцога Іоркскаго, а на рукахъ нсколько изящныхъ перстней, изъ коихъ главный и самый крупный былъ украшенъ достославнымъ гербомъ Пенденнисовъ.
Онъ всегда садился у одного и того же столика въ одномъ и томъ же углу залы, котораго никто ужь и не оспаривалъ у него. Разъ или два какіе-то дерзкіе безумцы пытались овладть его мстомъ, но въ манерахъ, въ осанк маіора, когда онъ садился за ближайшимъ столикомъ, устремивъ взоръ на узурпаторовъ, было столько холоднаго достоинства, что никто не могъ сидть спокойно и сть подъ его взглядомъ, такъ что въ конц концовъ этотъ столъ, по близости отъ камина и въ то же время недалеко отъ окна, сдлался его собственностью. Тутъ складывались письма, получавшіяся на его имя, и не мало молодыхъ людей поглядывали съ почтительнымъ удивленіемъ на груду конвертовъ съ разнообразными печатями и штемпелями. Если возникалъ какой-нибудь вопросъ касательно этикета, или свтскихъ правилъ, или кто на комъ женился, сколько лтъ герцогу такому-то,— обращались къ ису. Маркизы оставляли ему въ клуб записочки или вызывали его. Онъ отличался безукоризненною любезностью. Молодые люди любили прогуливаться съ нимъ въ парк или по Полъ-Моллю, потому что онъ раскланивался со всми, и чуть не каждый встрчный оказывался лордомъ.
Итакъ, маіоръ услся за своимъ столикомъ и пока человкъ подавалъ ему завтракъ и газету, онъ перебиралъ письма, разсматривая ихъ въ золотой лорнетъ и складывая по порядку. Тутъ были большія внушительныя карточки съ приглашеніями на обдъ, были и таинственные маленькіе пакетики съ домашними посланіями, была записка на толстой министерской бумаг отъ маркиза Стэйна, съ приглашеніемъ въ Ричмондъ, и другая отъ епископа Илинга и мистриссъ Трэль, выражавшихъ надежду, что маіоръ Пенденнисъ сдлаетъ имъ честь навстить ихъ въ Илинггауз. И вс эти посланія маіоръ пробгалъ съ тмъ большимъ удовольствіемъ, что сидвшій противъ него хирургъ шотландецъ Глори посматривалъ на него съ истинной ненавистью, такъ какъ ему, Глори, никто не посылалъ такихъ приглашеній.
Покончивъ съ письмами, маіоръ взялся за записную книжку, чтобы посмотрть, какіе дни у него не заняты и какія изъ этихъ гостепріимныхъ приглашеній можно удостоить вниманіемъ, какія отвергнуть.
Онъ вычеркнулъ Кутлера, директора Остъ-Индскаго банка, ршившись обдать съ лордомъ Стэйномъ,— принялъ приглашеніе епископа, такъ какъ, хотя обдъ у него тянулся долго, но маіоръ любилъ обдать съ епископами,— и продолжалъ въ томъ же дух, принимая или отвергая, сообразно своей фантазіи или выгод. Затмъ онъ взялся за завтракъ, просматривая въ тоже время газету, извщенія о родившихся или умершихъ, списки гостей на праздник милорда такого-то, въ которыхъ, съ удовольствіемъ, встрчалъ и свое имя, а въ промежуткахъ между этими занятіями весело разговаривалъ съ сосдями.
Въ числ писемъ, полученныхъ въ это утро, было одно, оставшееся не прочитаннымъ, и лежавшее отдльно отъ фешенебельныхъ Лондонскихъ посланій,— письмо съ загородной маркой и домодльной печатью. На конверт изящнымъ женскимъ почеркомъ было написано ‘весьма нужное’, но маіоръ, по какимъ-то своимъ собственнымъ резонамъ, до сихъ поръ не собрался прочесть это скромное провинціальное письмецо, которое, конечно, не могло и претендовать на равное вниманіе съ своими важными коллегами. Дло въ томъ, что то письмо было отъ одной родственницы Пенденниса, и пока его сановитые знакомцы появлялись, получали аудіенцію и исчезали, терпливое провинціальное письмецо скромно дожидалось своей очереди въ передней.
Наконецъ, наступила и его очередь, маіоръ сломалъ печать, со штемпелемъ ‘Фэроксъ’, и убдившись, что письмо двойное, началъ читать первое, служившее въ то же время конвертомъ.
— Неужто опять приглашеніе?— пробурчалъ маіоръ Глори.— Пенденнисъ не оставилъ бы его на послдокъ.
‘Дорогой маіоръ Пенденнисъ,— гласило письмо,— прошу и умоляю васъ пріхать немедленно’ — дожидайся!— подумалъ маіоръ, — а обдъ-то у маркиза Стэйна,— ‘я въ ужасной тревог и безпокойств. Мой милый мальчикъ, который до сихъ поръ могъ только радовать сердце нжнйшей матери, огорчилъ меня ужасно. Онъ увлекся — я не знаю какъ и писать это — онъ до безумія влюбился’ — маіоръ усмхнулся — ‘въ актрису, которая здсь играла. Она, по крайней мр, на двадцать лтъ старше Артура, — которому только въ феврал исполнится восемнадцать лтъ,— а несчастный мальчикъ во что бы то ни стало хочетъ жениться на ней’.
— Ого! Какая его муха укусила?— подумалъ маіоръ Глори, такъ какъ бшенство и изумленіе отпечатллись на лиц маіора при этомъ оглушительномъ извстіи.
‘Прізжайте, дорогой другъ мой,— продолжала огорченная леди, — прізжайте тотчасъ по полученіи этого письма, и, какъ опекунъ Артура, убдите, прикажите несчастному ребенку отказаться отъ этого пагубнаго ршенія’.— Затмъ, посл дальнйшихъ комментаріевъ на ту же тему, письмо заканчивалось подписью: ‘несчастной любящей сестры’ маіора ‘Елены Пенденнисъ’.
— ‘Фэроксъ, вторникъ’,— заключилъ маіоръ, дочитывая послднюю строчку письма,— чортъ бы побралъ Фэроксъ и вторникъ, посмотримъ, что пишетъ мальчишка, при этомъ онъ взялся за второе письмо, съ надписью, размашистымъ юношескимъ почеркомъ, запечатанное огромной печатью, съ гербомъ Пенденнисовъ, еще большихъ размровъ, чмъ маіорова, и закапанное воскомъ, очевидно, писавшій находился въ растрепанныхъ чувствахъ.
Вотъ что прочелъ маіоръ:
‘Фероксъ, понедльникъ, полночь.
‘Дорогой дядя, сообщая вамъ о моемъ обрученіи съ миссъ Костиганъ, дочерью Дж. Честерфильда Костигана, эсквайра, изъ Костигантоуна, быть можетъ, боле извстной вамъ подъ ея профессіональнымъ именемъ миссъ Фотрингэй изъ театровъ Дрюри-Ленъ и Коустритъ,— я очень хорошо понимаю, что въ виду современныхъ предразсудковъ этотъ бракъ не можетъ быть пріятнымъ для моей семьи. Съ сожалніемъ долженъ сказать, что моя милая мама, которой я, видитъ Богъ, не хотлъ бы причинить ни малйшей непріятности, жестоко взволнована и огорчена моимъ сообщеніемъ, которое я сдлалъ ей сегодня. Не откажите, сэръ, пріхать поговорить съ ней и утшить ее. Вынужденная бдностью добывать честный кусокъ хлба, съ помощью своего блестящаго таланта, миссъ Костиганъ, тмъ не мене, принадлежитъ къ семь не мене благороднаго и древняго происхожденія чмъ наша. Когда нашъ предокъ Ральфъ Пенденнисъ высадился въ Ирландіи съ Ричардомъ II, предки моей Эмиліи были тамъ королями. Я знаю объ этомъ отъ мистера Костигана, который, подобно вамъ, военный.
‘Я тщетно пытался убдить мою милую маму, и доказать ей, что молодая леди безупречнаго характера и поведенія, одаренная совершенствомъ красоты и генія, и посвятившая силы одной изъ благороднйшихъ профессій, съ цлью поддержать свою семью, заслуживаетъ съ нашей стороны всяческой симпатіи и уваженія, а отнюдь не пренебреженія,— моя бдная мама во власти предразсудковъ, передъ которыми моя логика пасуетъ. Она не хочетъ принять въ свои объятія двушку, которая была бы для нея нжнйшей дочерью.
‘Миссъ Костиганъ нсколькими годами старше меня, но это обстоятельство не можетъ служить помхой моей любви, ни повліять на ея продолжительность. Я чувствую, сэръ, что любовь, подобная моей, возможна только разъ въ жизни и что любовь эта вчная. Увидвъ ее, я впервые позналъ любовь, которая прекратится только съ моей смертью. Такъ ршила судьба, и, разъ полюбивъ, я былъ бы презреннымъ въ своихъ собственныхъ глазахъ и недостойнымъ имени джентльмена, если бы колебался отдаться моей страсти, пожертвовать всмъ моему чувству, и принести въ даръ женщин, которая такъ нжно любитъ меня, мое сердце и мое состояніе.
‘Я не хочу откладывать свадьбу съ моей Эмиліей,— къ чему? Медлить, значило бы давать мсто недостойному сомннію. Мое чувство къ Эмиліи неизмнно: она и только она всегда будетъ владть имъ. Къ чему же ждать? Прошу васъ, дорогой дядя, прізжайте и уговорите мою милую маму, обращаюсь къ вамъ, какъ къ свтскому человку, qui mores hominum multorum viditet urbes, свободному отъ пустыхъ опасеній и предразсудковъ, которые волнуютъ леди, никогда не покидавшую своей деревни.
‘Прошу васъ, прізжайте немедленно. Я совершенно увренъ, что — независимо отъ денежныхъ соображеній — вы оцпите по достоинству мою Эмилію. Вашъ любящій племянникъ

Артуръ Пенденнисъ’.

Когда маіоръ окончилъ это посланіе, вся его фигура выражала такое бшенство и ужасъ, что хирургъ Глори нащупалъ въ карман ланцетъ, который всегда носилъ съ собою, и подумалъ, что съ его уважаемымъ другомъ сейчасъ случится припадокъ. Въ самомъ дл извстіе было сокрушительное. Глава Пенденнисовъ женится на актрис, которая старше его десятью годами.— ‘Мать испортила повсу,— простоналъ маіоръ внутренно,— своей проклятой сантиментальностью и романтической ерундой. Мой племянникъ женится на театральной королев! Благодарю за угощеніе,— да мн прохода не будетъ отъ насмшекъ!’ — И онъ увидлъ, съ невыразимой мукой, что приходится отказаться отъ обда у лорда Стэйна въ Ричмонд, и провести ночь въ ужасномъ, тсномъ дилижанс, вмсто того чтобы развлекаться въ пріятнйшемъ и избранномъ обществ.
Покончивъ съ завтракомъ, онъ съ горестью написалъ отказы маркизу, графу, епископу и всмъ остальнымъ, и приказалъ слуг занять мсто въ дилижанс, съ твердымъ намреніемъ поставить издержки путешествія въ счетъ вдовы и молодого повсы, которому приходился дядей и опекуномъ.

ГЛАВА II.
Родословное древо и другія фамильныя дла.

Въ эпоху регентства Георга Великолпнаго проживалъ въ западной Англіи, въ мстечк Клевринг, джентльменъ по фамиліи Пенденнисъ. Нкоторые изъ старожиловъ помнили вывску съ этимъ именемъ и изображеніемъ позолоченныхъ ступки и пестика въ город Бат, гд мистеръ Пенденнисъ имлъ практику въ качеств доктора и аптекаря, причемъ не только посщалъ больныхъ джентльменовъ и леди въ самые интересные моменты ихъ жизни, но не брезговалъ налпить пластырь захворавшей фермерш, а также торговать зубными щетками, пудрой и издліями лондонской парфюмеріи.
А между тмъ, этотъ скромный аптекарь, продававшій случайному постителю порошки или кусокъ душистаго виндзорскаго мыла, былъ джентльменъ съ хорошимъ образованіемъ, старинной фамиліи, не хуже любой въ Сомерсет. Родословная Пенденнисовъ восходила къ эпох друидовъ и Богъ знаетъ къ какимъ еще боле отдаленнымъ временамъ. Поздне они породнились съ норманами и со всми знатными фамиліями Валлиса и Британіи. Пенденнисъ учился въ университет и могъ бы съ честью окончить курсъ, но на второй годъ его пребыванія въ Оксфорд, отецъ его умеръ несостоятельнымъ должникомъ, и бдному Пену пришлось взяться за аптекарскую стряпню. Онъ всегда презиралъ это занятіе, и только нужда, да настоянія дяди, брата матери, лондонскаго аптекаря неважной фамиліи, съ которой старикъ Пенденнисъ породнился путемъ неравнаго брака,— заставили его взяться за ненавистную профессію.
Мистеръ Пенденнисъ обладалъ такими благородными и изящными манерами, что ея лордство, вдова сэра Пепина Рибстона изъ Кодлингбери, что въ Сомерсет, избрала его домашнимъ врачемъ для своего многочисленнаго семейства. Когда мистеръ Рибстонъ, пріхавъ на Рождество домой изъ Итона, занемогалъ, обкушавшись домашними яствами, м-ръ Пенденнисъ лечилъ его весьма искусно и рачительно. Въ результат онъ пріобрлъ расположеніе Кодлингберійской фамиліи и съ этого момента началось его благополучіе. Лучшее общество Бата приняло его подъ свое покровительство, въ особенности одобряли его и восхищались имъ дамы. Сначала прифрантилась его мизерная лавочка, потомъ онъ прекратилъ торговлю зубными щетками и парфюмеріей, потомъ и вовсе закрылъ лавку, оставивъ только кабинетъ для пріема больныхъ, и пригласивъ въ помощники очень изящнаго молодого человка, дале завелъ двухколесный фаэтончикъ, и, наконецъ, его бдная старая матушка, сидя у окна своей спальни, къ которому подкатывали ея кресло, имла счастіе видть своего возлюбленнаго Джона въ собственной карет, правда въ одну лошадь, но настоящей карет съ гербами Пенденнисовъ на дверцахъ.
— Что сказалъ бы теперь Артуръ?— говорила она, вспоминая о своемъ младшемъ сын,— Артуръ, Который ни разу не удосужился навстить моего дорогого Джонни во времена его бдности и борьбы.
— Капитанъ Пенденнисъ съ своимъ полкомъ въ Индіи,— замчалъ на это мистеръ Пенденнисъ,— и притомъ мн было бы очень пріятно, если бы вы не называли меня Джонни въ присутствіи молодого человка… въ присутствіи мистера Паркинса.
Наступилъ день, когда она перестала называть его какими бы то ни было ласкательными и нжными именами, и домъ его запустлъ и пріунылъ, когда умолкъ этотъ нжный, хотя по временамъ ворчливый голосъ. Онъ перенесъ свою спальню въ комнату, гд столько лтъ копошилась почтенная старушка, и проводилъ ночи въ большой широкой кровати. Ему перевалило за сорокъ, когда это случилось,— а было это еще до войны, до восшествія на престолъ Георга Великолпнаго. Дворянину нельзя же безъ родословной,— и Пенденнисъ завелъ свою, въ красивой рамк, подъ стекломъ, и повсилъ ее въ спальн между двумя картинами, изображавшими: одна Кодлингберійскую усадьбу въ Сомерсетшир, другая — коллегію св. Бонифація въ Оксфорд, гд протекли быстролетные и счастливые дни его первой молодости.
Почти одновременно съ мистриссъ Пенденнисъ скончалась другая паціентка ея сына: добродтельная старушка леди Понтипуль, дочь Реджинальда, двнадцатаго графа Барикрисъ и, слдоватательно, прабабка ныншняго графа и вдова Джона, второго лорда Понтипуль, а также достопочтеннаго Іоны Уэльса изъ Армоэддонской капеллы въ Клифтон. Въ послднія пять лтъ жизни ея милость держала при себ въ качеств компаньонки миссъ Елену Тистльвудъ, очень отдаленную родственницу вышепоименованнаго благороднаго дома Барикрисъ и дочь поручика Р. Тистльвуда, убитаго въ сраженіи при Копенгаген. Миссъ Тистльвудъ нашла прибжище подъ кровомъ леди Понтипуль, а докторъ, посщавшій миледи, по крайней мр, дважды въ день, не могъ не замтить ангельской кротости, съ какою молодая двушка выносила брюзжанье своей старшей родственницы. И вотъ, когда имъ пришлось въ одно прекрасное утро провожать достопочтенные останки ея милости въ Батское Аббатство, гд они и нын покоятся, онъ смотрлъ на блдное милое личико миссъ Тистльвудъ и утверждался въ ршеніи, мысль о которомъ заставляла его пульсъ биться по меньшей мр девяносто разъ въ секунду.
Онъ былъ старше ея на двадцать лтъ съ лишнимъ и отнюдь не отличался пламенной натурой. Быть можетъ, въ ранней молодости была и у него какая-нибудь страстишка, первая любовь, которую пришлось подавить,— быть можетъ, и вообще эти первыя любви нужно давить и топить, какъ поступаютъ съ котятами,— во всякомъ случа, теперь, въ сорокъ три года, это былъ разсудительный, спокойный и плшивый человчекъ въ черныхъ чулкахъ. Спустя нсколько дней посл погребенія онъ явился къ миссъ Тистльвудъ, и пощупавъ ей пульсъ, удержалъ ея руку въ своей и спросилъ, гд она намрена жить теперь, когда семья Понтипулей вступила во владніе наслдствомъ и вещи увернуты въ солому, упакованы въ корзины, заколочены въ ящики, обернуты въ рогожи и отправляются по назначенію подъ присмотромъ миссъ Елены,— да, такъ что она намрена предпринять теперь?
Глаза ея наполнились слезами, и она отвчала, что сама не знаетъ. У нея есть небольшія средства. Старая леди оставила ей тысячу фунтовъ, она хотла бы устроиться куда-нибудь въ пансіон или въ школ, но вообще она ничего не знаетъ.
Тогда Пенденнисъ, глядя на ея блдное лицо, и не выпуская ея холодной маленькой ручки, спросилъ ее, согласна-ли она пойти за него и жить съ нимъ? Онъ старъ въ сравненіи… въ сравненіи съ такой цвтущей молодой леди (Пенденнисъ принадлежалъ къ старой степенной школ любезныхъ джентльменовъ и аптекарей), — но онъ хорошей фамиліи, и, сметъ надяться, хорошихъ правилъ и характера. Обстоятельства его тоже хороши и улучшаются съ каждымъ днемъ. Онъ одинъ одинешенекъ, нуждается въ кроткой и врной подруг, и радъ будетъ посвятить ей жизнь… Словомъ, онъ произнесъ цлый маленькій спичъ, который сочинилъ еще утромъ въ постели, а редактировалъ и исправилъ въ карет на пути къ молодой леди.
Кто знаетъ, если у него была какая-нибудь страстишка во время оно, то можетъ быть и она надялась на какую-нибудь другую партію, не на маленькаго человчка съ вставными зубами и ласковой улыбкой, который такъ деликатно объяснялся съ привратникомъ, такъ разсыпался въ любезностяхъ передъ горничной, и которымъ ея старая покровительница помыкала точно лакеемъ, — да, можетъ быть, она избрала бы другого человка. Но она знала, что Пенденнисъ достойный, почтенный, разсудительный человкъ, зналъ, съ какой нжной заботливостью ухаживалъ онъ за своей матерью, — и разговоръ ихъ кончился тмъ, что она, покраснвъ до ушей, сдлала Пенденнису низкій-пренизкій реверансъ и просила позволенія подумать о его любезномъ предложеніи.
Они обвнчались по окончаніи батскаго сезона и въ самый разгаръ Лондонскаго. Пенденнисъ заблаговременно, при посредств своего пріятеля, тоже доктора, нанялъ квартиру въ Голль-Стрит, въ Кавендишъ-Сквер и отвезъ туда супругу въ коляск парой, сводилъ ее въ театры, въ паркъ, въ Королевскую капеллу, показать ей важныхъ господъ, собирающихся на пріем во дворц, словомъ, доставилъ ей всевозможныя столичныя развлеченія. Онъ также оставилъ карточки у лорда Понтипуля, у графа Барикриса и у сэра Пепина и леди Рибстонъ, его первыхъ и добрйшихъ покровителей. Барикрисъ не обратилъ вниманія на карточку. Понтипуль заглянулъ къ нимъ, пришелъ въ восхищеніе отъ м-риссъ Пенденнисъ, и сказалъ, что леди Понтипуль непремнно нанесетъ ей визитъ. Послдняя, дйствительно, сдлала это пять недль спустя при посредств Джона, ливрейнаго лакея, который принесъ ея карточку и приглашеніе на концертъ. Въ это время Пенденнисъ уже вернулся домой, и развозилъ микстуры и пилюли въ своей каретк. Зато Рибстоны пригласили его и мистриссъ Пенденнисъ на обдъ, о которомъ м-ръ Пенденнисъ вспоминалъ до послдняго дня своей жизни.
Сдлаться джентльменомъ всегда было завтной мечтой Пенденниса. Для этого требуется немного времени и строгая экономія со стороны провинціальнаго доктора, доходы котораго не велики и сбереженія недостаточны для покупки земли и усадьбы. Но независимо отъ умренности и бережливости нашего друга, фортуна помогла ему достигнуть завтной цли. Ему удалось купить по очень сходной цн небольшое имньице и домикъ въ упомянутомъ уже мстечк Клевринг. Удачная покупка пая въ одномъ предпріятіи, по разработк мднаго рудника, увеличила его состояніе, у него хватило благоразумія продать свои акціи, пока рудникъ былъ еще въ полной слав. Въ конц концовъ онъ продалъ свою профессію въ Бат м-ру Паркинсу за кругленькую сумму чистыми денежками и ежегодную уплату въ теченіе извстнаго числа лтъ, посл чего совершенно забросилъ ступку и пестикъ.
Въ это время его сыну Артуру Пенденнису исполнилось восемь лтъ, мудрено-ли, что, оставивъ Ватъ въ такомъ юномъ возраст, онъ почти совершенно забылъ о существованіи аптеки, въ которой его отецъ пачкалъ свои благородныя руки, составляя микстуры и порошки. Старикъ никогда не говорилъ, даже не упоминалъ объ аптек, пользовался услугами мстнаго врача, пересталъ носить черные штаны и чулки, посщалъ ярмарки и създы и носилъ зеленую куртку съ мдными пуговицами и штиблеты, точно и вкъ свой былъ англійскимъ помщикомъ. Онъ часто стоялъ у воротъ своей усадьбы, глядя на прозжающія мимо повозки и кареты и важно кивая кучерамъ и вощикамъ, снимавшимъ передъ нимъ шляпы. Онъ основалъ Клеврингскій клубъ и Общество снабженія бдныхъ супомъ и одялами. Онъ же добился того, что почтовая карета, здившая прежде черезъ Кекльфильдъ, стала здить на Клеврингъ. Къ церкви онъ также былъ усерденъ въ качеств прихожанина и члена приходскаго совта. Въ базарные дни, по вторникамъ, онъ переходилъ отъ навса къ навсу, разсматривалъ образчики овса, пробовалъ на губахъ пшеницу, критиковалъ скотъ и взвшивалъ на рук гуся съ видомъ знатока, затмъ вершилъ сдлки съ фермерами въ ‘Клеврингскомъ Герб’, точно давнишній завсегдатай этого знаменитаго заведенія. Титулъ доктора, которымъ онъ-прежде гордился, теперь конфузилъ его, и тотъ, кто хотлъ угодить ему, величалъ его сквайромъ.
Богъ знаетъ откуда взялись портреты его предковъ, но только цлый рядъ ихъ вислъ въ отдланной дубомъ столовой доктора, который уврялъ, что они принадлежатъ кисти Лелисовъ и Ванъ-Дейковъ, а на вопросъ объ ихъ исторіи, отзывался глухо: ‘мои предки’. Сынокъ его свято врилъ въ ихъ существованіе, и Роджеръ Пенденнисъ, герой Азинкура, Артуръ Пенденнисъ, герой Ереси, генералъ Пенденнисъ, герой Бленгейма и Уденарда были въ глазахъ юнаго джентльмена такими же реальными и подлинными лицами, какъ — кого бы привести въ примръ?— какъ Робинзонъ Крузоэ, или Петеръ Вилькинсъ, или семь христіанскихъ витязей, о которыхъ онъ читалъ въ книжкахъ.
Доходы Пенденниса, не превышавшіе восьмисотъ фунтовъ въ годъ, не позволяли ему, даже при строжайшей экономіи и бережливости, водиться съ мстной знатью, но все же онъ знался съ приличными и порядочными людьми. Не будучи цвтомъ общества, они, по крайней мр, позаимствовались благоуханіемъ отъ этого цвта. Они устраивали вечера раза два въ годъ, съзжались на нихъ за двнадцать миль, а кром помщиковъ, Пенденнисы, сколько угодно и даже больше, чмъ угодно, могли пользоваться обществомъ городка Клевринга: такъ мистриссъ Пибусъ постоянно путалась въ кухонныя и хозяйственныя дла мистриссъ Пенденнисъ, а капитанъ Гландерсъ (50-го драгунскаго полка) вчно бродилъ по усадьб, посвящая сквайра въ свои распри съ викаріемъ, съ почтмейстеромъ, съ достопочтеннымъ Ф. Ваншотомъ, начальникомъ Клеврингскаго училища, если тому случалось слишкомъ жестоко высчь сынка капитана Энгльси Гландерса,— словомъ, со всей деревней. Такъ что Пенденнисъ и его жена частенько поздравляли себя съ тмъ, что ихъ усадьба Фэроксъ отстоитъ отъ Клевринга на цлую милю, иначе имъ не было бы отбоя отъ постителей мужского и женскаго пола.
Имніе Фэроксъ граничило съ рчкой Брауль, по другую сторону которой тянулись поля и лса (то есть то, что осталось отъ нихъ) Клеврингъ-Парка, помстья сэра Фрэнсисъ Клевринга, баронета. Оно было запущено подъ пастбища, на которыхъ кормились овцы и рогатый скотъ, когда Пенденнисы переселились въ Фэроксъ. Барскій домъ стоялъ съ заколоченными ставнями: великолпный дворецъ изъ благо плитняка, съ огромными лстницами, статуями и портикомъ, изображеніе его можно видть въ ‘достопримчательностяхъ Англіи и Валлиса’. Сэръ Ричардъ Клеврингъ, ддъ сэра Фрэнсиса, началъ раззореніе фамиліи постройкой дворца, его сынъ закончилъ раззореніе своей жизнью въ этомъ дворц. Теперешній представитель фамиліи, сэръ Фрэнсисъ, скитался гд-то за-границей. Не нашлось настолько богатаго человка, чтобы нанять этотъ домище, съ его пустынными комнатами, заплеснвлыми залами, мрачными галлереями, наводившими трепетъ на маленькаго Артура, который часто забирался сюда въ дтств. Хорошъ былъ этотъ замокъ по вечерамъ, на закат солнца, озаренный золотистымъ свтомъ, вмст съ прилегающимъ къ нему паркомъ. Верхнія окна пылали такъ, что больно было смотрть, рчка бурливо струилась въ долин, исчезая въ темномъ лсу, изъ-за котораго виднлись башни клеврингскаго аббатства, окрашенныя пурпуромъ заката. Фигуры маленькаго Артура и его матери бросали на траву длинныя голубыя тни, и ребенокъ, на котораго прекрасныя картины природы всегда производили глубокое впечатлніе (такъ какъ онъ унаслдовалъ чувствительность матери), тихонько повторялъ первыя строчки гимна: ‘Славны дла Твои, Всеблагій!..’ — къ великому утшенію мистриссъ Пенденнисъ. Обыкновенно эти прогулки заканчивались нжными поцлуями и объятіями, такъ какъ любовь и молитва были главнымъ содержаніемъ жизни этой доброй: женщины, и Пенденнисъ не разъ говаривалъ мн впослдствіи, что онъ непремнно попадетъ въ рай, такъ какъ матушка будетъ тосковать, если не встртится съ нимъ на томъ свт.
Что касается Джона Пенденниса, отца семейства, то онъ пользовался величайшимъ авторитетомъ и распоряженія его исполнялись также неукоснительно, какъ приказы индійскихъ и персидскихъ царей. Шляпа его была всегда вычищена не хуже чмъ у кого бы то ни было въ британской имперіи. Обдъ подавался ежедневно въ одно и тоже время, минута въ минуту, и горе тому, кто вздумалъ бы запоздать, какъ это случалось иногда съ неисправимымъ шалунишкой Пеномъ. Для всего были опредленные часы: для чтенія молитвы, для писемъ, для посщенія скотнаго двора, псарни, птичника и гумна. Посл обда онъ всегда дремалъ съ газетой ‘Globe’ на колняхъ, прикрывъ лицо желтымъ индійскимъ платкомъ (платки присылалъ изъ Индіи маіоръ Пенденнисъ, которому братъ, съ своей стороны, помогъ купить маіорскій чинъ, такъ что теперь они были добрыми друзьями). Изъ этого можно заключить, что онъ не особенно интересовался великолпнымъ видомъ, открывавшимся изъ оконъ его дома.
Вообще, онъ былъ не охотникъ до поэзіи и чувствительности. Мать и сынъ всегда затихали, когда мистеръ Пенденнисъ входилъ въ гостиную, съ газетой подъ мышкой… И пока маленькій Пенъ, свернувшись калачикомъ въ кресл, читалъ книги, какія только удавалось ему достать, сквайръ пробгалъ свои собственныя статейки въ ‘газет Садовника’ или въ торжественной тишин игралъ въ пикетъ съ мистриссъ Пенденнисъ либо съ какимъ-нибудь сосдомъ.
Пенденнисъ всегда старался устроить такъ, чтобы одинъ изъ его большихъ обдовъ совпадалъ съ пріздомъ въ Фэроксъ маіора, который, по возвращеніи изъ Индіи и новаго и южнаго Валлиса, продалъ свой патентъ, сохранивъ половинный окладъ жалованья. ‘Мой братъ, маіоръ Пенденнисъ’ былъ постоянной темой докторскихъ разговоровъ. Вся фамилія восхищалась ‘моимъ братомъ маіоромъ’. Онъ являлся связующимъ звеномъ между ней и большимъ свтомъ Лондона. Онъ всегда привозилъ послднія новости о лондонской знати, отзываясь о ней съ чисто военнымъ почтеніемъ и декорумомъ. Онъ говорилъ: — Милордъ Барикрисъ былъ такъ любезенъ, что пригласилъ меня на фазанью охоту,— или:— Милорду Стэйну угодно было почтить меня приглашеніемъ въ Стилобрунъ на Пасху, — и вы можете быть уврены, что достойный мистеръ Пенденнисъ неукоснительно оповщалъ объ этихъ свтскихъ успхахъ моего братамаіора всхъ своихъ друзей и знакомыхъ. Они прізжали за десять миль, засвидтельствовать почтеніе маіору, когда онъ навщалъ Фэроксъ, вообще его репутація свтскаго человка утвердилась во всемъ графств. Прошелъ слухъ, будто онъ женился на миссъ Генкль изъ Лилибанка, дочери стараго атторнея Генкля, съ доходомъ, по меньшей мр, въ полторы тысячи фунтовъ, но мой братъ-маіоръ опровергалъ это извстіе.
— Пока я остаюсь холостякомъ, — говорилъ онъ, — никто не придаетъ значенія мой бдности. Я имю счастье жить въ обществ лицъ настолько высокопоставленныхъ, что нсколько сотъ или тысячъ фунтовъ разницы въ моихъ доходахъ не могутъ повліять на мнніе, которое этимъ лицамъ угодно было составить обо мн. Миссъ Генкль, леди, безспорно достойная всяческаго уваженія, не обладаетъ ни фамиліей, ни манерами, которыя могли бы дать ей доступъ въ ту сферу, гд я имю честь вращаться. Я умру старымъ холостякомъ, Джонъ, а вашъ, достойный другъ, миссъ Генкль, безъ сомннія, найдетъ боле достойный предметъ своей привязанности, чмъ старый, никуда негодный солдатъ на половинномъ жаловань.
Событія оправдали это предсказаніе, миссъ Генкль вышла за молодого французскаго дворянина, и живетъ теперь въ Лилибанк, въ званіи баронессы Карамболь, отдлившись отъ своего невозможнаго барона вскор посл свадьбы.
Маіоръ относился съ искренней привязанностью и уваженіемъ къ своей невстк, отзываясь о ней, и совершенно справедливо, какъ объ одной изъ достойнйшихъ леди въ Англіи. Въ самомъ дл, спокойная красота мистриссъ Пенденнисъ, ея природная доброта и кротость, простота и достоинство, свойственныя безусловно чистымъ и цломудреннымъ женщинамъ, вполн оправдывали похвалы маіора. Я думаю, что меня не обвинятъ въ національныхъ предразсудкахъ, если я скажу, что благовоспитанная англійская леди — самое совершенное существо на земл. У кого же еще вы найдете столько граціи и добродтели, столько вры и нжности, такую утонченность и цломудріе. Но подъ словомъ благовоспитанная леди я не подразумваю графинь и герцогинь. Он могутъ быть очень высокаго положенія и оставаться самыми дюжинными леди. Но, я надюсь, что всякій, кто вращался въ свт, можетъ указать въ числ своихъ знакомыхъ леди, чья ангельская натура внушаетъ почтеніе и восторгъ, въ чьемъ присутствіи самый грубый, самый необузданный человкъ смиряется и преклоняется, подчиняясь вліянію чистой души, не способной не только къ дурному поступку, но и къ дурному помышленію.
Счастье послало Артуру Пенденнису именно такую мать. Въ дтств и юности мальчикъ считалъ ее почти ангеломъ, — сверхъестественнымъ существомъ, воплощеніемъ мудрости, любви и красоты. На вечерахъ и концертахъ мистеръ Пенденнисъ являлся подъ ручку съ супругой, поглядывая на мстныхъ львовъ съ такимъ видомъ, какъ будто хотлъ сказать:— Взгляните-ка, милордъ, можетъ кто-нибудь изъ васъ указать мн женщину, подобную этой?— Она выводила изъ себя мстныхъ леди, обладавшихъ втрое большими доходами и тмъ не мене принужденныхъ признать ея превосходство. Миссъ Пибусъ называла ее холодной и высокомрной, миссъ Пирсъ говорила, что она горда не въ мру, мистриссъ Викторъ, супруга доктора богословія, желала имть преимущество надъ нею, женой простого врача. Она же относилась съ полнымъ равнодушіемъ къ похваламъ и порицаніямъ. Повидимому, она вовсе не замчала удивленія или зависти, возбуждаемыхъ ея достоинствами, а спокойно длала свое дло, молилась, любила семью, помогала сосдямъ и исполняла свои долгъ.
Какъ бы то ни было, даже женщина не можетъ быть безусловно совершенной. Такъ ужь ршила природа, посылающая намъ нравственные недостатки вмст съ головными болями, болзнями и смертью, — безъ чего устройство вселенной было бы одностороннимъ, и многія изъ лучшихъ качествъ человка не могли бы найти примненія. Какъ страданія создаютъ или вызываютъ наружу твердость и выносливость, затрудненія — настойчивость, бдность — энергію и изобртательность, опасность — мужество, такъ, съ другой стороны, и добродтели влекутъ за собой нкоторые пороки. мистриссъ Пенденнисъ тоже не была свободна отъ порока, того самаго, который открыли въ ней миссъ Пибусъ и миссъ Пирсъ, — именно гордости, которая, впрочемъ, имла объектомъ не столько ее самое, сколько семью. Она говорила о мистер Пенденнис (безспорно достойномъ джентльмен, какихъ много, однако) съ благоговйнымъ почтеніемъ, точно онъ былъ папа Римскій, возсдающій на престол, а она — кардиналъ, колнопреклоненный передъ его святйшествомъ. Маіора она считала Баярдомъ между маіорами, а на сынка своего Артура просто молилась, тогда какъ неблагодарный юнецъ относился къ ея обожанію такъ же холодно, какъ статуя св. Петра къ поклонникамъ, лобызающимъ ея ноги.
Мы упомянули объ этомъ несчастномъ идолопоклонств, потому что оно въ значительной степени послужило причиной неудачъ, обрушившихся на молодого джентльмена, героя нашего разсказа.
По словамъ школьныхъ товарищей Артура Пенденниса, онъ не отличался ни лностью, ни прилежаніемъ. Онъ учился сколько требовалось, но зато съ жадностью пожиралъ романы, стихи, драмы, какіе только могъ достать. Какимъ-то чудомъ онъ увертывался отъ розогъ: его ни разу не скли. Когда ему случалось быть при деньгахъ, онъ не жаллъ ихъ на пирожки, которыми угощался самъ и угощалъ друзей, изъ десяти шиллинговъ, полученныхъ на мелкіе расходы, онъ ухитрялся истратить девять съ половиной въ одинъ день. Оставшись безъ денегъ, пользовался кредитомъ, когда же кредита не было, обходился безъ денегъ и, повидимому, нисколько не огорчался этимъ. Онъ не сморгнувъ, терплъ колотушки за товарища, но самая пустая обида отъ друга выводила его изъ себя. Къ драк онъ чувствовалъ отвращеніе, такъ же какъ къ лекарствамъ, греческой грамматик и другимъ упражненіямъ, за которыя принимался только въ случа крайности. Онъ рдко, а можетъ быть и вовсе не лгалъ, и никогда не обижалъ маленькихъ. Тхъ изъ учителей или старшихъ, которые относились къ нему хорошо, онъ любилъ съ ребяческимъ пыломъ. Директоръ школы говаривалъ иногда — въ тхъ случаяхъ, когда герой нашъ не зналъ Горація или не умлъ справиться съ греческимъ упражненіемъ, — что Артуръ Пенденнисъ позоръ для училища и каидидатъ на скамью подсудимыхъ, что онъ раззоритъ своего почтеннаго отца и сведетъ въ безвременную могилу свою матушку, но такъ какъ почтенный педагогъ обращался съ подобными же комплиментами ко всмъ почти ученикамъ (которые, однако, не сдлались мошенниками и ворами), то и маленькій Пенъ, сначала ужасно пугавшійся этихъ предсказаній, помаленько привыкъ къ нимъ. И точно, онъ не сводилъ въ безвременную могилу своихъ родителей и до сихъ поръ не учинилъ ничего, достойнаго ссылки или вислицы.
Старшіе воспитанники школы Цистеріанскихъ братьевъ, гд обучался Пенъ, разршали себ пользоваться привиллегіями зрлаго возраста, задолго до выхода изъ школы. Напримръ, многіе изъ нихъ курили сигары, иные даже начинали заливать за галстухъ. Одинъ изъ нихъ дрался на дуэли съ прапорщикомъ линейнаго полка изъ-за столкновенія въ театр, другой держалъ лошадь и кабріолетъ въ Ковентгарден и каждое воскресенье катался въ Гайдъ-Парк, въ сопровожденіи грума въ ливре съ гербами. Многіе изъ ‘старшихъ’ заводили интрижки и показывали другъ другу стихотворенія въ честь своей возлюбленной или письма и пряди волосъ, полученныя отъ нихъ, но Пенъ, скромный и боязливый юноша, хотя и завидовалъ, но не подражалъ имъ. Онъ еще не заходилъ дальше теоріи, — практика жизни оставалась ему совершенно незнакомой. Между прочимъ, нжныя маменьки и почтенные отцы,— ужасно рано преподается теорія въ нашихъ общественныхъ школахъ! Четырнадцатилтпіе мальчуганы, у которыхъ краска бросается въ лицо въ присутствіи барыни и языкъ прилипаетъ къ гортани въ присутствіи барышень, ведутъ между собой такіе разговоры, что и опытную женщину бросило бы въ краску. Старикашк Пену еще двнадцати лтъ не исполнилось, а онъ уже былъ просвщенъ во всхъ статьяхъ насчетъ нкоторыхъ вещей,— и поврьте, сударыня, вашъ милый розовый сынишка является изъ школы въ отпускъ съ такими же основательными свдніями. Я не хочу сказать, что мальчикъ погибъ или утратилъ невинность, я утверждаю только, что недостатки тюремнаго воспитанія прививаются къ нему и мы съ своей стороны длаемъ все для его порчи.
И вотъ, наконецъ, Пенъ облачился въ фракъ съ длинными фалдами, cauda virilis, и началъ пристально вглядываться въ зеркальце, не ростутъ-ли усы, какъ у его боле счастливыхъ товарищей, а его звонкій дискантъ, въ дтств онъ очень мило распвалъ: ‘Край родной’, ‘Мой милый пажъ’, дв-три французскія псенки, которымъ научила его мать и разныя баллады для забавы старшихъ учениковъ,— превратился въ глубокій басъ, внезапно прорывавшійся визгливыми нотами, смшившими учителей и товарищей,— ему исполнилось уже шестнадцать лтъ, когда внезапно его оторвали отъ школьныхъ занятій.
Это случилось утромъ, до большой перемны, вс уроки сошли благополучно для Пена, пока не дошло до греческаго перевода. Тутъ оказалось, что онъ ни въ зубъ толкнуть, хотя маленькій Тимминсъ, его протеже, подсказывалъ ему что было силъ. Когда Пенъ проврался разъ или два, грозный педагогъ обрушился на него.
— Пенденнисъ, сэръ, — сказалъ онъ,— ваша лность неисправима и ваша тупость превышаетъ всякое вроятіе. Вы позоръ для школы, для вашей семьи и будете позоромъ для вашей родины. Если этотъ порокъ, сэръ, дйствительно есть мать всхъ пороковъ, какъ утверждаютъ моралисты (а я не сомнваюсь въ справедливости ихъ мннія), то какія преступленія, какой развратъ гнздятся въ теб, несчастный! Негодный болтунъ! Смшивать — и, и — но, въ шестнадцать лтъ,— это не только глупость, невжество и несказанное тупоуміе, это — преступленіе, гнусное преступленіе, сыновняя неблагодарность, которая бросаетъ меня въ дрожь. Мальчикъ, который не учитъ греческой грамматики, обманываетъ отца, тратящаго деньги на его образованіе. Мальчикъ, который обманываетъ отца, скоро начнетъ надувать и обкрадывать сосда. Человкъ, который обкрадываетъ сосда, попадетъ на вислицу. Но я не о немъ жалю (такъ какъ онъ заслужилъ свою участь), я жалю о его несчастныхъ родителяхъ, доведенныхъ до безвременной кончины его преступленіями, или, если они останутся живы, осужденныхъ на безотрадную, безутшную старость. Садитесь, сэръ, и помните, что въ слдующій разъ вы подвергнетесь серьезному наказанію. Кто тамъ смется? Какой негодный мальчишка осмливается смяться?— прогремлъ въ заключеніе докторъ.
Дйствительно, пока онъ произносилъ эту рчь, позади его раздался смхъ. Ораторъ стоялъ спиной къ двери, когда въ классъ вошелъ джентльменъ, хорошо знакомый съ мстными порядками (маіоръ Артуръ и м-ръ Джонъ Пенденнисъ, оба учились въ этой школ) и спросилъ у ближайшаго ученика, гд Пенденнисъ? Когда мальчикъ съ усмшкой указалъ на преступника, на котораго докторъ обрушивалъ громы своего справедливаго гнва, маіоръ Пенденнисъ не могъ удержаться отъ смха. Ему вспомнились старые годы, когда и онъ стоялъ на томъ же самомъ мст, гд теперь находился Пенъ-младшій, и выслушивалъ такія же точно рацеи отъ предшественника доктора. Моментально разнеслось извстіе, что пріхалъ дядя Пенденниса, и сотня молодыхъ лицъ, съ выраженіемъ не то испуга, не то смха, устремились на постителя, а потомъ на грознаго доктора.
Маіоръ попросилъ ученика передать доктору карточку, на которой было написано: ‘Я долженъ взять А. П. домой, отецъ его опасно боленъ’.
Получивъ карточку, докторъ прервалъ свою филиппику и остановился съ разинутымъ ртомъ. Сдержанный дотол смхъ превратился въ общій хохотъ.— ‘Молчать!’ — крикнулъ докторъ, топнувъ ногой.— Пенъ узналъ своего избавителя, маіоръ сдлалъ ему знакъ и, собравъ свои книги, Пенъ подошелъ къ нему.
Докторъ взглянулъ на часы. Было дв минуты перваго.— Мы займемся Ювеналомъ посл перемны,— сказалъ онъ, кивая маіору, — ученики поняли этотъ сигналъ, собрали книги и высыпали изъ класса.
Юный Пенъ догадался по лицу дяди, что дома случаюсь что-то чрезвычайное.— Не случилось-ли чего-нибудь съ матушкой?— спросилъ онъ, едва выговаривая слова отъ волненія и готовый залиться слезами.
— Нтъ, ничего, — отвчалъ маіоръ, — но твой отецъ опасно боленъ. Собирайся скорй, я нанялъ почтовую карету, она дожидается у подъзда.
Пенъ побжалъ укладываться, а докторъ подошелъ къ своему бывшему ученику. Теперь это былъ совсмъ другой человкъ. Какъ замарашка въ извстный часъ превращалась изъ нарядной и пышной принцессы въ обыкновенную двушку въ затрапез, такъ, съ окончаніемъ урока, улетучивались грозное величіе и сокрушительный гнвъ почтеннаго педагога.
— Надюсь, что серьезной опасности нтъ,— сказалъ онъ.— Жаль отрывать мальчика отъ занятія. Онъ хорошій малый, немножко съ лнцой, но благородный, честный юноша, хотя и не такъ силенъ въ синтаксис, какъ бы мн хотлось. Не завернете-ли ко мн позавтракать? Жена будетъ очень рада.
Но маіоръ Пенденнисъ отклонилъ это предложеніе. Онъ сказалъ, что братъ его очень боленъ, что вчера съ нимъ случился ударъ и неизвстно, застанутъ-ли они его въ живыхъ.
— Онъ вдь единственный сынъ, а?— спросилъ докторъ.
— Да,— отвчалъ маіоръ.
— А состояніе, кажется… э… кругленькое?— скороговоркой сказалъ первый.
— Гмъ… да, ничего, — отвчалъ маіоръ.
Этимъ разговоръ и кончился. И Артуръ Пенденнисъ услся съ дядей въ почтовую карету съ тмъ, чтобы никогда уже не возвращаться въ школу.
Когда карета прозжала черезъ Клеврингъ, конюхъ, стоявшій въ воротахъ ‘Клеврингскаго Герба’, мигнулъ ямщику такъ значительно, точно хотлъ сказать, что все кончено. Жена садовника отворила ворота и пропустила прізжихъ, молча покачивая головой. Вс шторы въ дом были спущены, старикъ-слуга встртилъ прізжихъ, блдный, какъ полотно. Артуръ тоже былъ блденъ, больше, впрочемъ, отъ страха, чмъ отъ жалости. Сколько бы ни таилось въ покойномъ любви и нжности, а онъ обожалъ свою жену, любилъ своего сына и души въ немъ не чаялъ,— онъ никогда не позволялъ имъ прорываться наружу, а мальчикъ не могъ проникнуть сквозь эту холодную вншность. А между тмъ Артуръ былъ всегда гордостью и счастьемъ отца, его имя пытался произнести Джонъ Пенденнисъ, когда похолодвшая рука его судорожно сжимала руку жены, и слабый духъ прощался съ жизнью и свтомъ, готовясь перейти въ мрачную обитель смерти.
Маленькая двочка, личико которой мелькнуло изъ-за шторы, когда экипажъ подъхалъ къ дому, отворила дверь наверху и, схвативъ за руку Артура, который остановился, чтобы поцловать ее, повела его къ матери. Старикъ Джонъ распахнулъ передъ маіоромъ дверь въ столовую. Въ комнат было темно, шторы спущены, фамильные портреты Пенденнисовъ смутно выдлялись на стнахъ. Маіоръ выпилъ стаканъ вина. Бутылка была откупорена для сквайра четыре дня тому назадъ. Его шляпа, недавно вычищенная, лежала на столик, газета, портфель, на мдной пластинк котораго было выгравировано: ‘Джонъ Пенденнисъ, эсквайръ, Фэроксъ,— дожидались хозяина. Докторъ и стряпчій изъ Клевринга, видвшіе какъ подъхалъ экипажъ, явились черезъ полчаса по прізд маіора, по черной лстниц. Докторъ подробно описалъ болзнь и кончину м-ра Пенденниса, распространившись при этомъ о добродтеляхъ покойнаго и объ уваженіи, которымъ онъ пользовался среди сосдей, и о томъ, какую потерю понесла магистратура, мстный госпиталь и проч. Мистриссъ Пенденнисъ,— прибавилъ онъ,— переноситъ свою потерю съ удивительнымъ присутствіемъ духа, въ особенности съ тхъ поръ, какъ пріхалъ мистеръ Артуръ.— Стряпчій остался обдать, съ маіоромъ Пенденнисомъ и толковалъ съ нимъ о длахъ до самаго вечера. Маіоръ былъ душеприказчикомъ покойнаго и опекуномъ Артура вмст съ м-ссъ Пенденнисъ. Все состояніе должно было остаться за ней, пока она не выйдетъ замужъ вторично, — вещь, вполн возможная для такой молодой и прекрасной леди,— галантно замтилъ сэръ Тэтемъ.— Предполагалось, что маіоръ сейчасъ же приметъ бразды правленія въ виду такого важнаго и печальнаго событія. Старый Джонъ торжественно проводилъ его въ спальню, а на слдующее утро принесъ ему ключъ отъ большихъ часовъ въ зал, объявивъ, что сквайръ всегда заводилъ ихъ по четвергамъ. Горничная мистриссъ Пенденнисъ сообщила маіору о здоровь своей госпожи. Она подтвердила сообщеніе доктора о благодтельномъ вліяніи прізда Артура на состояніе его матушки.
Не стоитъ говорить о томъ, что произошло между матерью и сыномъ. Лучше набросимъ покровъ на священныя проявленія материнской любви и нжности.
Въ моихъ глазахъ, материнская любовь святая тайна. Всякій видлъ и видитъ въ дйствительной жизни (и да возблагодаритъ онъ за это Всемогущаго) то, что въ римскихъ церквахъ является въ символическомъ изображеніи св. Двы, съ грудью, источающей кровь. Не дале какъ третьяго дня я видлъ еврейку съ младенцемъ на рукахъ, лицо ея, обращенное къ ребенку, дышало такой ангельской нжностью, что, казалось, сіяніе окружаетъ ихъ обоихъ. Признаюсь, мн хотлось стать передъ ней на колни и восхвалить въ ея лиц Божеское милосердіе, надлившее насъ материнскимъ инстинктомъ, который возникъ вмст съ нашей расой и освящаетъ исторію человчества.
Что касается Артура Пенденниса, то онъ былъ потрясенъ зрлищемъ мертваго отца и, безъ сомннія, глубоко и искренно сожаллъ о покойномъ. Но я не поручусь, что, оправившись отъ перваго впечатлнія, обнимая и утшая мать, общая вчно любить ее,— я не поручусь, чтобы въ это самое время сердце его не билось отъ тайнаго торжества. Вдь онъ теперь становился главой и повелителемъ. Онъ, Пенденнисъ, а окружающіе — его слуги и служанки.
— Вдь вы не отошлете меня, сказала маленькая Лаура, подбжавъ къ нему и взявъ его за руку,— вы не отправите меня въ школу, не правда-ли, Артуръ?
Онъ поцловалъ ее и погладилъ по головк. Нтъ, ее не отправятъ въ школу. Что до его возвращенія въ училище, то о немъ не могло быть и рчи. Онъ ршилъ, что этотъ періодъ его жизни законченъ. Среди общей скорби, когда тло еще лежало на постели, онъ уже мечталъ о томъ, что теперь для него наступаютъ постоянныя каникулы, что ему не нужно вставать утромъ по звонку, не придется выслушивать воркотню доктора,— и сотни такихъ мечтаній и проектовъ бродили въ его голов. Какъ далеко залетаютъ наши мысли, и какъ быстро он возникаютъ подъ вліяніемъ нашихъ желаній. Когда Артуръ отправился съ Лаурой черезъ кухню посмотрть псарню, птичникъ, вс слуги, собравшіеся въ кухн съ своими друзьями, работники съ ихъ женами, Салли Поттеръ, привезшій почту въ Клеврингъ, мальчишки булочники, изъ Клевринга,— вс эти почтенные люди, собравшіеся здсь по случаю горестнаго событія и утшавшіеся пивомъ,— встали при его появленіи, отвшивая поклоны. Этого еще никогда не случалось до ныншняго прізда и Пенъ тотчасъ сообразилъ въ чемъ дло, къ своему несказанному удовольствію. Кучеръ воскликнулъ: — Господи!— и прошепталъ:— Какъ возмужалъ мистеръ Артуръ.— Грумъ Томасъ, подносившій кружку къ губамъ, торопливо поставилъ ее на столъ, при появленіи барина. И баринъ оцнилъ этотъ знакъ подданства. Пенъ прошелъ черезъ кухню и осмотрлъ собакъ. Когда Флора ткнулась носомъ въ его сюртукъ, а Понто съ радостнымъ лаемъ, сталъ рваться съ цпи, Пенъ ласково погладилъ собакъ, промолвивъ самымъ снисходительнымъ тономъ:
— Бдный Понто! бдная Флора.— Затмъ онъ осмотрлъ Лауриныхъ куръ, свиней, огородъ, молочную, и можетъ быть покраснлъ немного, вспомнивъ послднія каникулы, когда онъ ограбилъ большую яблоню и былъ обруганъ ключницей за похищеніе сливокъ.
Джона Пенденниса, эсквайра, ‘извстнаго Батскаго врача, а впослдствіи выдающагося дятеля, снисходительнаго ландъ-лорда, члена многихъ благотворительныхъ и общественныхъ учрежденій’ похоронили въ Клеврингскомъ аббатств св. Маріи, по словамъ причетника, такихъ пышныхъ похоронъ не была видано въ аббатств со времени погребенія сэра Рожера Клевринга. Мраморная плита, съ цитированной выше надписью, красуется въ церкви. На ней и по сейчасъ можно видть гербъ Пенденнисовъ: щитъ съ украшеніями, орла, смотрящаго на солнце, и девизъ ‘nеc tеnuі pennа’. Докторъ Портманъ въ своей воскресной проповди съ большимъ тактомъ и чувствомъ упомянулъ о покойномъ, какъ о ‘нашемъ дорогомъ почившемъ друг’, и Артуръ Пенденнисъ воцарился на его престол.

ГЛАВА III,
въ которой Пенденнисъ оказывается очень молодымъ человкомъ.

Какъ мы уже говорили, Артуру исполнилось шестнадцать лтъ, когда онъ принялъ бразды правленія. Въ отношеніи вншности онъ представлялъ изъ себя здороваго парня, какъ выражались его друзья, и красавчика, по мннію его мамы. Волосы у него были темно-каштановые, отливавшіе золотомъ на солнц, лицо круглое, розовое, съ веснушками, и добродушнымъ выраженіемъ, усы ршительно напоминали красноватый пухъ. Вообще, не будучи красавцемъ, онъ обладалъ такой добродушной, открытой физіономіей и такъ весело поглядывалъ на васъ своими смющимися глазами, что не мудрено, если мистриссъ Пенденнисъ считала его гордостью страны. Въ періодъ времени отъ шестнадцати до восемнадцати-лтняго возраста онъ выросъ отъ пяти футовъ шести дюймовъ до пяти футовъ восьми дюймовъ, и на этомъ остановился. Но его мать изумлялась этому росту. Онъ былъ выше отца на три дюйма. Возможно-ли, чтобы человкъ могъ перерости на три дюйма мистера Пенденниса.
Разумется, онъ не вернулся въ училище. Школьная дисциплина была ему вовсе не по нутру и онъ гораздо лучше чувствовалъ себя дома. Вопросъ этотъ обсуждался на семейномъ совт, и дядя стоялъ за возвращеніе въ школу. Директоръ писалъ, что, по его мннію, Артуръ долженъ овладть греческой грамматикой, ради своей дальнйшей карьеры, но Пенъ очень искусно далъ понять матери, какое опасное мсто школа Срыхъ Братьевъ, и какіе сорванцы мальчишки тамъ воспитываются, такъ что робкая женщина переполошилась ужасно и согласилась, что ему слдуетъ остаться дома.
Тогда маіоръ предложилъ пустить въ ходъ свое вліяніе у его королевскаго высочества главнокомандующаго, который относится къ нему, маіору, очень милостиво, и наврно не откажетъ дать Пену офицерскій патентъ въ гвардейской пхот. Сердце Пена дрогнуло отъ радости: онъ бывалъ на ученьяхъ и парадахъ. Онъ видлъ Тома Риккетса, четвероклассника, надъ которымъ товарищи потшались изъ-за его тсной куртки и штановъ,— онъ видлъ этого самого Риккетса въ малиновой куртк съ золотыми галунами, въ огромной медвжьей шапк съ знаменемъ въ рукахъ. Томъ узналъ Артура и покровительственно кивнулъ ему головой,— этотъ несчастный Томъ, котораго Артуръ не такъ давно свалилъ съ ногъ ловкимъ ударомъ въ поджилки, — этотъ несчастный Томъ стоялъ теперь съ знаменемъ, окруженный штыками, трубачами, барабанщиками,— и фамильярно бесдовалъ съ бородатыми воинами, украшенными ватерлооской медалью.
Но мистриссъ Елена Пенденнисъ, услыхавъ объ этомъ проект, пришла въ несказанное волненіе и ужасъ. Она сказала, что ‘не желаетъ ссориться съ тми, кто придерживается противуположнаго мннія, но, по ея мннію, профессія военнаго — не христіанская профессія. Мистеръ Пенденнисъ никогда, никогда не позволилъ бы своему сыну сдлаться солдатомъ. Онъ сдлаетъ ее несчастной, если ршится на это’. Пенъ скоре бы ршился отрзать себ носъ и уши, чмъ сознательно сдлать свою мать несчастной, и потому немедленно отказался отъ своего проекта, пожертвовавъ матери своими воображаемыми эполетами и красной курткой.
Она ршила, что онъ великодушнйшее существо въ свт. Но маіоръ Пенденнисъ, получивъ отказъ на свое предложеніе, написалъ вдов коротенькое и довольно рзкое письмо, и подумалъ, что его племянникъ изрядный балбесъ.
Однако, онъ нсколько смягчился, когда, по обыкновенію, пріхалъ на Рождество въ Фэроксъ. Оказалось, что Пенъ сдлалъ большіе успхи. Онъ завелъ себ отличную кобылу и гарцовалъ на ней очень ловко и граціозно. Фехтовалъ мастерски и съ большимъ хладнокровіемъ, носилъ высокіе сапоги и серьезно подумывалъ о пунцовой куртк, которая, и по мннію маменьки, должна была очень идти къ нему, хотя, разумется, мистриссъ Пенденнисъ изнывала отъ тоски во время его отлучекъ, и каждый день ожидала, что его принесутъ домой на носилкахъ.
Впрочемъ, эти развлеченія, хотя онъ и пользовался ими въ полной мр, не отбили Пена отъ занятій. Онъ любилъ читать всякія книги, лишь бы он не принадлежали къ числу школьныхъ учебниковъ. Только когда насильно совали головой въ источникъ знанія, онъ отказывалъ пить. Онъ проглотилъ вс книги, какія оказались дома, отъ ‘Театра’ Пичбальда до ‘Коннозаводства’ Уайта, обшарилъ вс сосднія библіотеки. Въ Клевринг онъ нашелъ груду французскихъ романовъ и прочелъ ихъ съ упоеніемъ, по цлымъ часамъ онъ просиживалъ на верхней ступеньк лстницы въ библіотек доктора Портмана, съ фоліантомъ на колняхъ, были-ли то Путешествія Гаклюйта, Левіафанъ Гоббса, Творенія Августина или поэмы Чосера. Онъ подружился съ викаріемъ, и отъ его преподобія заимствовалъ невинное пристрастіе къ хорошему портвейну, которое и сохранялъ всю жизнь. Что касается мистриссъ Портманъ, особы вовсе не ревнивой, хотя ея докторъ признавался ей въ любви къ мистриссъ Пенденнисъ, которую называлъ прекраснйшей леди во всемъ графств, — то она, бросая нжные взоры на Пена, примостившагося на верхушк лстницы, жалла только объ одномъ, что ея дочка Минни слишкомъ стара для него,— какъ оно и было въ дйствительности: миссъ Мира Портманъ была только двумя годами моложе матери Пена, а всила столько же, сколько онъ и мистриссъ Пенденнисъ вмст.
Можетъ быть, эти подробности покажутся вамъ пошлыми? Оглянитесь на свою собственную юность, другъ мой, и вспомните, что тогда было. Мн такъ пріятно вспоминать о хорошо упитанномъ маломъ, смломъ и добродушномъ, любящемъ и мягкосердечномъ, глядвшемъ въ лицо міру добрыми, честными глазами. Какъ онъ былъ свтелъ тогда и какъ мы радовались ему. Какъ быстро проходитъ это время. Пока оно длится, мы не замчаемъ его, и только много лтъ спустя начинаемъ сознавать, какъ счастливо и привольно жилось тогда.
Мистеръ Смеркъ, помощникъ д-ра Портмана, былъ приглашенъ давать уроки молодому джентльмену. Смеркъ держалъ себя безукоризненно за чайнымъ столомъ, носилъ кокъ на своемъ прекрасномъ лбу и галстухъ, повязанный съ меланхолической граціей. Онъ былъ довольно силенъ въ классикахъ и математик и обучалъ Пена всему, чему тотъ хотлъ обучиться,— то есть очень немногому. Пенъ вскор оцнилъ по достоинству своего наставника, который, прізжая въ Фэроксъ верхомъ на пони, такъ нелпо выворачивалъ ноги и такъ потшно держался на сдл, что для юноши, надленнаго юмористической жилкой, невозможно было уважать такого наздника. Онъ чуть не уморилъ Смерка, посадивъ его на свою кобылу и отправившись съ нимъ въ поле, гд повстрчалась имъ охота (травилъ лису старый рьяный охотникъ, м-ръ Гордгедъ, изъ Демилингбира).— Смеркъ верхомъ на кобыл Пена, Ревекк (она была такъ названа по имени любимой героини Пена, дочери Исаака изъ Іорка въ ‘Айвенго’) повергъ въ изумленіе собакъ, въ негодованіе охотника, нахавъ на свору и отдавивъ лапу одной изъ гончихъ, за что и выслушалъ отъ стараго спортсмена, краткую, но необычайно выразительную рчь, какихъ не приводилось ему слышать съ тхъ самыхъ поръ, какъ онъ упивался премудростью на школьной скамь.
Смеркъ и его воспитанникъ вмст читали древнихъ поэтовъ и справлялись съ ними довольно быстро, совсмъ не такъ, какъ въ Цистерціанской школ, гд двигались по классической почв шагъ за шагомъ, обнюхивая каждое слово и выкапывая каждый корень. Пенъ не любилъ останавливаться и заставлялъ своего наставника переводить затруднительныя мста, такимъ образомъ, они проглотили Иліаду и Одиссею, трагическихъ писателей и очаровательнаго, остроумнаго Аристофана, (котораго Пенъ призналъ величайшимъ изъ поэтовъ). Но онъ, такъ быстро прогалопировалъ по классической почв, что впослдствіи забылъ все прочитанное, сохранивъ о классикахъ такое же смутное воспоминаніе, какъ членъ палаты депутатовъ, цитирующій при случа древняго автора, или журналистъ, ссылающійся ради пущей важности на какого-нибудь грека.
Кром древнихъ поэтовъ Пенъ, разумется, читалъ и смаковалъ англійскихъ. Смеркъ вздыхалъ и покачивалъ головой, когда рчь заходила о Байрон и Мур. Но Пенъ былъ въ восторг отъ огнепоклонниковъ и корсара, онъ выучилъ ихъ наизусть и часто бралъ за руки Лауру, говоря: — Зюлейка, я не братъ теб!— такимъ трагическимъ тономъ, что малютка еще шире раскрывала свои и безъ того большіе глаза. Обыкновенно она сидла по вечерамъ съ шитьемъ подл мистриссъ Пенденнисъ и слушала чтеніе Пена, не понимая ни словечка.
Онъ прочелъ матери Шекспира (которымъ она восхищалась врядъ-ли искренно), Байрона, Попа и своего любезнаго Лалла Рукъ — вс они нравились ей одинаково. Но епископъ Геберъ, а въ особенности мистриссъ Гименсъ трогали ее до глубины души и она всегда закрывала лицо платкомъ, когда Пенъ читалъ этихъ авторовъ своимъ звонкимъ юношескимъ голосомъ. Годъ христіанина только что появился въ то время. Мать и сынъ съ благоговніемъ шептали другъ другу стихи гимновъ. Рдко, очень рдко случалось Пену слушать торжественную церковную музыку въ позднйшей жизни, но онъ всегда любилъ вспоминать о ней и о томъ времени, когда она поднимала его сердце, когда въ воскресный день онъ шелъ по полямъ, прислушиваясь къ звону церковныхъ колоколовъ, полный надежды и свободный отъ сомнній.
Въ этотъ періодъ своей жизни Пенъ дебютировалъ въ ‘Хроник Графства’ стихотвореніями, которыми былъ очень доволенъ. Стихотворенія, его за подписью ‘НЕП’, носили заглавія: ‘Къ слез’, ‘Ватерлооская Годовщина’, ‘Госпож Каріадари, пвшей въ собраніи’, ‘Варфоломеевская ночь’ (грозный вызовъ папству и торжественное предостереженіе англійскому народу противъ эмансипаціи католиковъ) и т. п…— вс эти мастерскія произведенія бдная мистриссъ Пенденнисъ хранила вмст съ первыми чулками Пена, первымъ локономъ его волосъ и другими интересными реликвіями его дтства. Разъзжая по полямъ на своей Ревекк или отправляясь въ мстный городокъ, который мы назовемъ хотя Четтрисомъ, онъ декламировалъ свои поэмы, одушевляемый чисто Байроновскимъ, какъ ему казалось, вдохновеніемъ.
Въ то время его геній носилъ характеръ мрачный и патетическій. Онъ преподнесъ матери трагедію, и хотя уже въ первомъ дйствіи усплъ умертвить шестнадцать человкъ, Елена такъ хохотала надъ этимъ превосходнымъ произведеніемъ, что авторъ изорвалъ его въ клочки и побросалъ ихъ въ печь. Тогда онъ принялся за эпическую поэму ‘Кортесъ, или завоеватель Мексики и дочь царя Инковъ’.
Онъ началъ писать ‘Сенека или Роковая Ванна’ и ‘Аріадна въ Наксос’ — классическія пьесы съ хорами, строфами и антистрофами,: которыя приводили въ полное недоумніе мистриссъ Пенденнисъ, и ‘Исторію Іезуитовъ’, въ которой жестоко доставалось знаменитому ордену. Его благонамренность радовала сердце матери. Онъ былъ рьяный, непоколебимый приверженецъ Англиканской церкви и короля, и во время выборовъ, когда сэръ Джимъ Бинфильдъ, представитель синихъ, выступилъ противъ лорда Трегавка, вига и защитника папистовъ, — Артуръ Пенденнисъ, украшенный огромнымъ бантомъ, произведеніемъ его матери, красовался на Ревекк, убранной голубыми лентами, подл достопочтеннаго доктора Портмана, который, возсдая на своей срой кобылк Доли, халъ во глав клеврингскихъ избирателей голосовать за поборника протестантской церкви.
Въ этотъ день Пенъ произнесъ свою первую рчь, и, тоже, кажется, въ первый разъ въ жизни, выпилъ больше чмъ нужно было для его благополучія. Боже! какая сцена разыгралась въ Фэрокс, когда онъ вернулся поздно ночью. Какая поднялась суматоха, какая бготня, какъ засуетились слуги, зажигая фонари, хотя свтила полная луна, — когда Пенъ появился верхомъ на кон въ сопровожденіи полдюжины избирателей, горланившихъ гимнъ торіевъ!
Онъ во что бы то ни стало хотлъ удержать ихъ и угостить виномъ — ‘старой мадерой!— самой лучшей мадерой!— Джонъ, поди принеси мадеры’,— и Богъ знаетъ, что бы тутъ произошло, если бы не явилась мистриссъ Пенденнисъ въ бломъ капот, съ свчей въ рук. Ея прекрасное блдное лицо произвело такое впечатлніе на рьяныхъ поборниковъ торизма, что они схватились за шапки и поспшили отретироваться.
Независимо отъ этихъ развлеченій и занятій, была одна вещь, которую поэты называютъ главной усладой и отрадой юности, и которая глубоко волновала Пена, вы догадываетесь, сударыня, что я говорю о любви. Пенъ вздыхалъ тайкомъ и, подобно умирающему отъ любви пастушку Овидія, взывалъ отъ полноты душевной: ‘Aura, veni’. Какой же добропорядочный юноша не изнывалъ въ свое время по такой же воздушной любовниц.
Да, Пенъ ощутилъ потребность первой любви — жгучей страсти — объекта, на которомъ бы онъ могъ сосредоточить свои смутныя и сладкія мечты — молодой леди, которой бы онъ могъ посвящать изліянія своей томной музы, вмсто воображаемыхъ Зюлеекъ. Онъ читалъ и перечитывалъ свои любимыя поэмы, взывалъ къ Alma Venus, утшительниц боговъ и людей, переводилъ Апокреона и соотвтственныя своему настроенію мста изъ Уоллера, Дройдена, Прайора и тому подобныхъ. Любовь была неистощимой темой разговоровъ между нимъ и Смеркомъ въ часы занятій. Недостойный педагогъ занималъ его сантиментальными бесдами вмсто лекцій математики и греческаго языка,— потому что Смеркъ тоже былъ влюбленъ. Могъ-ли онъ избжать этого, находясь въ ежедневныхъ сношеніяхъ съ подобной женщиной? Смеркъ влюбился до безумія (если можно назвать безуміемъ нжное пламя, согрвавшее грудь мистера Смерка) въ мистриссъ Пенденнисъ. Почтенная леди, сидя за фортепьяно съ Лаурой, или сшивая фланелевыя куртки для бдныхъ, вообще предаваясь занятіямъ, сообразно спокойной рутин ея благочестивой и безупречно христіанской жизни, не подозрвала, какая буря бушуетъ въ груди двухъ молодыхъ людей, занимавшихся на верху, въ библіотек, Пена, сидвшаго надъ Гомеромъ, въ охотничьей куртк, положивъ локти на письменный столъ и запустивъ пальцы въ свои курчавые волосы, и достойнаго мистера Смерка. Они толковали объ Андромах и Елен. ‘Андромаха похожа на мою мать,— говорилъ Пенъ, но Елена… клянусь Юпитеромъ, Смеркъ, я далъ бы отрубить себ носъ, лишь бы взглянуть на Елену’,— при этомъ онъ цитировалъ свои любимые стихи, которые читатель можетъ найти въ третьей псни. Онъ рисовалъ ея портреты — они и теперь еще цлы — съ прямыми носами, огромными глазами и изящной подписью: ‘Arthur Pendennis delineavit et pinxit’.
Мистеръ Смеркъ, разумется, оказывалъ предпочтеніе Андромах. Вслдствіе этого онъ былъ необычайно ласковъ къ Пену. Онъ подарилъ ему своего Горація, Эльзевировское изданіе, которымъ восхищался молодой человкъ, и маленькую библію на греческомъ язык, которую купила и подарила ему его собственная мама. Онъ купилъ Пену серебряный рейсфедеръ и предъявлялъ минимальныя требованія по части уроковъ. Казалось, онъ всегда былъ готовъ признаться Пену, да и признался однажды, что питаетъ страсть, нжную и пламенную страсть… Пенъ пожелалъ узнать подробне о предмет этой страсти и сказалъ:— Скажите же, дружище, хороша она собой? А глаза — голубые или черные? Но помощникъ доктора Портмана испустилъ легкій вздохъ, закатилъ глаза въ потолокъ, и томнымъ голосомъ умолялъ Пена перемнить разговоръ. Бдный Смеркъ! Онъ пригласилъ Пена обдать къ себ на квартиру, которую нанималъ у мадамъ Фрибсби, модистки, въ Клевринг, а когда однажды мистриссъ Пенденнисъ, застигнутая дождемъ во время поздки, удостоила его своимъ посщеніемъ, онъ тотчасъ же послалъ за сладкими пирожками. Софа, на которой она сидла, сдлалась священнымъ предметомъ въ его глазахъ, а въ стакан, изъ котораго она пила, онъ держалъ съ этихъ поръ цвты.
Такъ какъ мистриссъ Пенденнисъ никогда не уставала слушать похвалы своему сыну, то, какъ вы можете себ представить, лукавый воспитатель не преминулъ воспользоваться этой благодарной темой для разговоровъ съ нею. Можетъ быть и скучновато было ему выслушивать разсказы о великодушіи Пена, о мужеств, которое онъ проявилъ въ битв съ однимъ сквернымъ большимъ мальчишкой, о его остроуміи и изобртательности, о его удивительныхъ успхахъ въ латинскомъ язык, музык, верховой зд и проч. и проч.— но чего бы онъ не претерплъ, лишь бы имть возможность разговаривать съ нею! а она,— посл такихъ бесдъ она находила мистера Смерка очень милымъ и образованнымъ человкомъ. Что касается сына, то она еще не ршила, сдлается-ли онъ архіепископомъ Кантерберійскимъ или лордомъ канцлеромъ. Во всякомъ случа, она не сомнвалась, что во всей Англіи не найдется равнаго ему.
Отличаясь скромными потребностями, она стала прикапливать для него деньги, можетъ быть, даже немножко скаредничать.
Конечно, во время ея траура не было пріемовъ въ Фэроск. И серебряные колпаки для блюдъ, которыми такъ гордился покойный докторъ, украшенные гербомъ Пенденнисовъ, въ теченіе многихъ-многихъ лтъ не показывались на свтъ Божій изъ ящиковъ. Домашнее хозяйство сократилось, издержки уменьшились. Когда Пена не было дома, подавался очень скромный обдъ, и самъ онъ не разъ удивлялся и негодовалъ, почему испортилось Фэрокское пиво. Она урзывала свои расходы ради Пена. Въ самомъ дл, кто выдумалъ, что женщины справедливы. Он всегда жертвуютъ своими или чужими интересами ради любимаго человка.
Въ небольшомъ кружк друзей вдовы не было ни одной женщины, которой Пенъ могъ бы подарить сокровища своего сердца. Многіе молодые люди въ его положеніи избираютъ предметомъ своей нжной страсти горничную Долли, или длаютъ глазки дочери кузнеца, Полли. По мннію Пена, Пенденнисъ не могъ унизиться до такой страсти. Онъ былъ слишкомъ гордъ для вульгарной интриги, а мысль объ обольщеніи, если бы и мелькнула въ его душ, возмутила бы ее, какъ всякое низкое и безчестное дло. Миссъ Мира Портманъ была слишкомъ стара, слишкомъ толста, и слишкомъ увлекалась Древней Исторіей Ролленя. Двицы Бордбаксъ, дочери адмирала Бордбакса, надодали Пену Лондонскими аріями. Три дочери капитана Гландерса (H. Р. 50-го драгунскаго) еще носили дтскіе переднички и грязные пунцовые бантики на косахъ. Не умя танцовать, молодой человкъ избгалъ вечеровъ въ Четтрис, гд могъ бы познакомиться съ представительницами прекраснаго пола. Словомъ, онъ не влюблялся, потому что не встрчалось предмета для любви. И вотъ нашъ юнецъ разъзжалъ въ поискахъ Дульцинеи, заглядывалъ въ коляски и кареты, катившіяся по дорог, съ замирающимъ сердцемъ и тайной надеждой, что она окажется въ желтой почтовой карет, грузно взбиравшейся на холмъ или въ числ трехъ барышень въ шляпкахъ, сидвшихъ на задней скамейк фаэтона, которымъ правилъ толстый господинъ въ черномъ. Но въ почтовой карет оказывалась сморщенная семидесятилтняя вдовица съ горничной, своей ровесницей. А три барышни въ шляпкахъ были ничуть не красиве придорожныхъ столбовъ. Что бы онъ ни длалъ, куда бы ни мчался, волшебная принцесса, которую онъ долженъ былъ избавить и покорить, не являлась честному Пену.
Онъ не разговаривалъ съ матерью объ этомъ предмет. То былъ его завтный внутренній міръ. Чья пылкая, одаренная воображеніемъ душа не создавала для себя тайнаго завтнаго уголка. Не будемъ разрушать грезы нашихъ дтей своимъ грубымъ вмшательствомъ и непрошеннымъ любопытствомъ. Оставьте въ поко вашего сына, сударыня, если судьба надлила его поэтической душой. Даже ваши превосходные совты могутъ оказаться иной разъ неумстными. У этого ребенка могутъ оказаться мысли слишкомъ глубокія даже для вашего возвышеннаго ума, мечты слишкомъ скромныя и стыдливыя, чтобы вынести ваше присутсівіе.
Елена Пенденнисъ чуткимъ материнскимъ сердцемъ угадывала тайны своего сына. Но она скрывала ихъ въ своемъ сердц (если можно такъ выразиться) и не говорила о нихъ. Къ тому же она ршила, что Пенъ женится на маленькой Лаур, которой исполнится восемнадцать лтъ, когда Пену будетъ двадцать шесть, къ тому времени онъ окончитъ курсъ наукъ, сдлаетъ блестящую карьеру и поселится въ Лондон, удивляя столичное общество своей ученостью и краснорчіемъ въ зал суда, или, что еще лучше, водворится въ какомъ-нибудь мирномъ сельскомъ приход, среди мальвъ и розъ, подл старинной обвитой плющемъ церкви, въ которой будетъ произносить прекраснйшія проповди, какія только раздавались когда-нибудь съ церковной каедры.
Въ то время какъ эти смутныя стремленія бушевали въ честной груди Пена, случилось ему отправиться въ Четтрисъ,— отвезти въ редакцію ‘Хроники Графства’ великолпную и пламенную поэму для ближайшаго номера. Въ гостинниц Георга, гд онъ, по обыкновенію, оставилъ лошадь, встртился ему старый знакомый. Высокій черный шарабанъ съ красными колесами съ трескомъ въхалъ во дворъ гостинницы, гд стоялъ Пенъ, бесдуя съ конюхомъ на счетъ Ревекки, и сидвшій въ немъ джентльменъ въ широкополой шляп и просторномъ сюртук окрикнулъ Пена покровительственнымъ тономъ:
— Галло, Пенденнисъ, вы-ли это?
Пенъ не сразу узналъ своего бывшаго школьнаго товарища, мистера Фокера.
За одинъ годъ этотъ джентльменъ измнился до неузнаваемости. Юнецъ, котораго недавно еще скли за лность и который тратилъ свои карманныя деньги на пирожки и леденцы, явился теперь передъ Пеномъ, что называется, ‘фертомъ’. Въ ногахъ его лежалъ бульдогъ, а пунцовый шарфъ на ше былъ заколотъ булавкой, изображавшей другого бульдога, золотого. На немъ былъ мохнатый жилетъ, увшанный золотыми цпочками, зеленый фракъ съ плетеными пуговицами и блое пальто съ деревянными рзными пуговицами, изображавшими любопытныя охотничьи сцены. Молодой человкъ былъ необыкновенно авантаженъ въ этомъ наряд, напоминая не то боксера en gоguette, не то кучера въ парадной ливре.
— Совсмъ оставилъ школу, Пенденнисъ?— спросилъ мистеръ Фокеръ, вылзая изъ ландо и протягивая Пену палецъ.
— Да, больше года,— отвтилъ Пенъ.
— Проклятая берлога,— замтилъ мистеръ Фокеръ.— Ненавижу ее. Ненавижу доктора, ненавижу его помощника Тоузера, ненавижу тамъ все. Неподходящее мсто для джентльмена.
— Совсмъ неподходящее,— подхватилъ Пенъ, тономъ глубокаго убжденія.
— Ей Богу, сэръ, мн до сихъ поръ снится иной разъ, что докторъ наступаетъ на меня,— продолжалъ Фокеръ (Пенъ улыбнулся, вспомнивъ, что и у него бывали подобные сны).— Чмъ насъ кормили… ей Богу, сэръ, не понимаю, какъ я могъ вынести такую мерзость. Паршивая баранина, говядина въ род подошвы, пуддингъ по четвергамъ и воскресеньямъ,— и какой пуддингъ,— отрава! Взгляни на моего коренника, — что, вдь шикарная скотинка? Привезъ меня прямо изъ Беймута. Девять миль въ сорокъ дв минуты. Не дурная зда, сэръ?
— Ты остановился въ Беймут, Фокеръ?— спросилъ Пенденнисъ.
— Meня туда сплавили, — отвчалъ тотъ, кивнувъ головой.
— Тебя…, что?— спросилъ Пенъ съ изумленіемъ. Фокеръ расхохотался, и сказалъ, что такой простофиля какъ Пенъ, разумется, не можетъ знать, что значить сплавить.
— Я пріхалъ туда въ дилижанс изъ Оксбриджа. Понимаешь, дружище, репетиторъ сплавилъ меня и другихъ готовиться къ полугодичному экзамену. Этотъ экипажъ я держу пополамъ съ Спевинымъ. Вотъ я и подумалъ създить въ театръ. Видалъ ты, какъ Роукинсъ пляшетъ волынку?— и мистеръ Фокеръ принялся выдлывать на двор пируэты этого популярнаго танца, оглядываясь, любуются-ли на него слуга и конюхъ.
Пенъ подумалъ, что не дурно бы было и ему сходить въ театръ. Ночи стояли лунныя, такъ что возвращаться домой будетъ свтло. И такъ, онъ принялъ приглашеніе Фокера отобдать съ нимъ вмст, и оба пошли въ гостинницу, гд мистеръ Фокеръ остановившись у буфета, попросилъ миссъ Реммеръ, хорошенькую дочь хозяина, приготовить ему стаканчикъ ‘его смси’.
Пенъ и его семейство были извстны въ гостинниц Георга со времени своего поселенія въ графств, мистеръ Пенденнисъ всегда останавливался здсь, когда ему случалось бывать въ город. Хозяйка очень почтительно присла наслднику Фэрокса, замтила съ любезной улыбкой, что онъ удивительно выросъ и возмужалъ, освдомилась о здоровь его родныхъ, о д-р Портман и другихъ Клеврингскихъ обывателяхъ,— и на вс эти вопросы молодой человкъ отвчалъ очень снисходительно. Но его обращеніе съ мистеромъ и миссъ Реммеръ напомнило благосклонную любезность наслдника престола, который говоритъ съ подданными отца, отнюдь не имя въ мысляхъ, что эти bonnes gens его ровня.
Совершенно инымъ обращеніемъ отличался мистеръ Фокеръ. Онъ освдомился о насморк мистера Реммера, пошутилъ съ его супругой, спросилъ миссъ Реммеръ, когда она согласится выйти за него замужъ, отпустилъ нсколько комплиментовъ миссъ Бреттъ, второй буфетчиц,— и все это въ одну минуту, такъ мило и забавно, что вс эти люди покатились со смха, затмъ онъ проглотилъ стаканъ смси, приготовленной миссъ Реммеръ, и крякнулъ въ знакъ своего полнаго удовольствія.
— Хлебни-ка и ты,— сказалъ онъ Пену.— Благоволите стаканчикъ сему юнош, да запишите въ счетъ вашего покорнйшаго слуги.
Бдный Пенъ, проглотивъ эту микстуру — смсь джина, горькой и другихъ водокъ, которую его пріятель съ гордостью величалъ ‘Фокеровской’, скорчилъ такую гримасу, что вс расхохотались. Глядя, какъ онъ отплевывался и откашливался, мистеръ Фокеръ замтилъ, что парнишка-то зеленъ, очень зеленъ, но онъ, Фокеръ, живо его отшлифуетъ. Посл этого они занялись обдомъ, Фокеръ заказалъ черепаховый супъ и дичь, и приказалъ хорошенько заморозить шампанское.
Затмъ и Фокеръ, и Пенъ направились по Верхней улиц, первый съ сигарой въ зубахъ, которую досталъ изъ ящика величиной съ чемоданъ. По дорог онъ завернулъ къ мистеру Люису пополнить запасъ сигаръ, и побесдовалъ съ хозяиномъ, усвшись на прилавокъ, тамъ завернулъ въ фруктовую лавку полюбоваться на хорошенькую продавщицу, затмъ они прошли мимо редакціи ‘Хроники Графства’, для которой у Пена имлся пакетъ съ стихами ‘Къ Тирс’, по бдный Пенъ не ршился опустить его въ редакторскій ящикъ на глазахъ такого великолпнаго джентльмена, какъ мистеръ Фокеръ. Имъ, попадались на встрчу офицеры тяжелаго драгунскаго полка, постоянно квартировавшаго въ Четтрис, Фокеръ останавливался и толковалъ съ ними о Беимутскихъ балахъ, и о томъ, какъ мила миссъ Броунъ и какая чертовски славная женщина мистриссъ Джонсъ. Тщетно Пенъ приводилъ себ на память, какимъ олухомъ считался Фокеръ, въ училищ, какъ онъ скверно читалъ, какъ былъ неопрятенъ, какъ славился своимъ тупоуміемъ и невжествомъ. Мистеръ Фокеръ и теперь былъ немного образованне, чмъ въ школьные дни, а между тмъ Пенъ не безъ тайной гордости прогуливался съ молодымъ человкомъ, который держитъ кабріолетъ, болтаетъ съ офицерами и заказываетъ на обдъ черепаховый супъ и шампанское. Онъ съ почтительнымъ удивленіемъ слушалъ разсказы Фокера объ университет, украшеніемъ коего былъ мистеръ Фокеръ,— о гонкахъ, состязаніяхъ, пирушкахъ — и его самого разбирала охота поступить въ такое веселое и пріятное мсто. Фермеръ Гернеттъ, жившій подл Фэрокса, прозжалъ мимо нихъ, и поклонился Пену, послдній остановилъ его и просилъ передать матушк, что онъ встртилъ стараго товарища и останется обдать въ Четтрис.
Продолжая свою прогулку, молодые люди подошли къ собору, гд могли послушать церковную музыку (которая всегда производила на Пена сильное впечатлніе),— впрочемъ, мистеръ Фокеръ завернулъ сюда не для музыки, а ради хорошенькихъ кормилицъ и нянекъ, гулявшихъ съ дтьми въ оград. Тутъ оставались они до конца службы.
Докторъ Портманъ, оказавшійся въ числ небольшой кучки молящихся, вышелъ изъ церкви. Замтивъ Пена, онъ подошелъ къ нему, поздоровался и съ удивленіемъ взглянулъ на пріятеля Пена, пускавшаго обильные клубы дыма, которые легкими кольцами вились вокругъ почтенной физіономіи и широкополой шляпы доктора.
— Мой школьный товарищъ, мистеръ Фокеръ,— сказалъ Пенъ. Докторъ отвчалъ ‘гмъ’, и покосился на сигару. Онъ былъ непрочь выкурить трубочку у себя въ кабинет, но сигары были предметомъ неумолимой ненависти почтеннаго: джентльмена.
— Я былъ здсь по длу, по порученію епископа,— сказалъ докторъ.— Если хотите, Артуръ, подемте вмст домой.
— Я… я общалъ обдать съ моимъ другомъ,— отвчалъ Пенъ.
— Лучше бы вамъ хать домой.
— Его матушка знаетъ, что онъ останется,— замтилъ мистеръ Фокеръ,— не правда-ли, Пенъ?
— Но это вовсе не доказываетъ, что ему не лучше вернуться домой,— проворчать докторъ и съ достоинствомъ отошелъ отъ нихъ.
— Старичина-то не долюбливаетъ табачниковъ, а?— сказалъ Фокеръ.— Э! кого я вижу? генералъ и Бингли, директоръ. Здорово, Косъ! здорово, Бингли!
— Какъ поживаетъ мой достойный и любезный молодой другъ Фокеръ?— спросилъ джентльменъ, котораго Фокеръ величалъ генераломъ, господинъ въ поношенномъ муидир, съ выцвтшимъ воротникомъ и въ шляп на бекрень.
— Надюсь, что вы въ добромъ здоровь, дорогой сэръ,— сказалъ другой джентльменъ,— и что Королевскій театръ будетъ почтенъ вашимъ присутствіемъ сегодня вечеромъ. Мы даемъ ‘Незнакомца’ и я буду играть…
— Терпть не могу васъ въ лосинахъ и ботфортахъ, Бингли,— сказалъ юный мистеръ Фокеръ. Но на это генералъ замтилъ съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ.— Но миссъ Фотрингэй понравится вамъ въ роли госпожи Галлеръ, не будь я Джекъ Костиганъ.
Пенъ съ величайшимъ интересомъ разсматривалъ этихъ субъектовъ. Онъ въ первый разъ въ жизни встртился съ актерами. Оглянувшись, онъ замтилъ багровое лицо доктора Портмана, который посматривалъ на него черезъ плечо, очевидно, крайне недовольный новыми знакомцами Пена. Можетъ быть лучше ему было послушаться пастора и вернуться домой. Но кто же изъ насъ знаетъ свою судьбу.

ГЛАВА IV.
Мистриссъ Галлеръ.

Вернувшись въ гостинницу Георга, мистеръ Фокеръ и его гость услись за обдъ. Самъ мистеръ Реймеръ принесъ имъ первое блюдо, съ такимъ почтительнымъ поклономъ, точно прислуживалъ лорду намстнику графства. Пенъ не могъ не проникнуться уваженіемъ къ гастрономическимъ талантамъ Фокера, когда послдній назвалъ шампанское дрянной шипучкой и лукаво подмигнулъ на портвейнъ. Портвейнъ, по его словамъ, былъ отмнный, объявивъ это, мистеръ Фокеръ прибавилъ, обращаясь къ слугамъ, что его на мякин не проведутъ. Всхъ этихъ господъ онъ называлъ по именамъ и съ большимъ участіемъ освдомлялся объ ихъ семействахъ, когда же начали подъзжать Лондонскіе дилижансы, останавливавшіеся въ то время въ гостинниц Георга, мистеръ Фокеръ распахнулъ окно, окликнулъ кондукторовъ и кучеровъ тоже по именамъ, освдомился о здоровь, ихъ родныхъ, и съ большимъ искусствомъ изобразилъ почтовый рожокъ, когда конюхъ Джемъ вытряхнулъ попоны и дилижансы весело покатили со двора.
— Бутылочка хереса, бутылочка шипучки, бутылочка портвейна и чашка кофе,— вдь не дурно, пепъ?— сказалъ мистеръ Фокеръ, и когда вс эти прелести были прикончены, съ достаточнымъ количествомъ орховъ и фруктовъ, онъ объявилъ, что пора ‘ползти’. Пенъ вскочилъ съ блестящими глазами и разрумянившимся лицомъ, и оба двинулись въ театръ, гд взяли билетъ у старухи, дремавшей въ касс.— Мистриссъ Дрожикумъ, теща Бинглея, великолпна въ леди Макбетъ, — шепнулъ Фокеръ своему спутнику. Онъ и съ ней былъ знакомъ.
Они могли бы выбрать какую угодно ложу, такъ какъ театръ оказался почти пустымъ, несмотря на ‘громадное стеченіе публики и электрическій взрывъ энтузіазма’, о которыхъ оповщалъ Бингли въ своихъ афишахъ. Человкъ двнадцать торчали въ партерр, небольшая кучка зрителей посвистывала и шумла въ галлере, да съ дюжину постителей, съ даровыми билетами, размстились въ ложахъ, гд сидли и наши друзья. Поручики Роджерсъ и Поджерсъ и юный корнетъ Тидмусъ занимали отдльную ложу. Они переговаривались съ актерами, которые, повидимому, для нихъ только и играли, и которымъ они апплодировали, громко окликая ихъ по именамъ.
Директоръ Бингли, игравшій вс главныя комическія и трагическія роли за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда скромность заставляла его уступать мсто лондонскимъ звздамъ, случайно назжавшимъ въ Четтрисъ, былъ великолпенъ въ роли ‘Незнакомца’. Онъ явился въ лосинахъ и ботфортахъ, составляющихъ почему-то неизбжную принадлежность костюма этого трагическаго лица на театральныхъ подмосткахъ, въ широкомъ плащ и касторовой шляп съ чернымъ перомъ, въ род тхъ, которыми украшаютъ погребальныя дроги, ниспадавшимъ на его разрумяненное старческое лицо и едва прикрывавшимъ огромный рыжій завитой парикъ. Онъ навьючилъ на себя лучшія драгоцнности изъ театральнаго гардероба, самыя крупныя и блестящія кольца, и въ томъ числ перстень съ большимъ поддльнымъ брилліантомъ, который онъ старательно выставлялъ изъ подъ плаща. Бингли только въ знакъ особой милости позволялъ младшимъ членамъ труппы надвать эту драгоцнность. Когда они хотли польстить ему, то спрашивали объ исторіи перстня. Театръ тоже иметъ свои историческіе брилліанты, какъ корона или знатныя фамиліи. Этотъ перстень принадлежалъ знаменитому актеру Джону Фредерику Куку, а ему достался отъ великаго Кина, который, пожалуй, заплатилъ за него шиллингъ. Бингли воображалъ, что блескъ этого клейнода способенъ ослпить весь міръ.
Онъ читалъ театральную книгу — удивительную театральную книгу, которая и переплетена не такъ какъ вс прочія книги, и нарумянена и напудрена подобно герою или героин, которые читаютъ ее,— и читаютъ не такъ, какъ обыкновенные люди, а указывая пальцемъ на какое-нибудь мсто, поводя глазами на публику, затмъ устремляя взоръ и палецъ къ потолку, точно ожидаютъ какого-то особеннаго утшенія съ этого театральнаго неба, столь сходнаго съ настоящимъ.
Какъ только незнакомецъ увидлъ молодыхъ людей, онъ началъ играть для нихъ, бросая на нихъ торжественные взгляды изъ-за раззолоченнаго переплета, раскинувшись на скамь и показывая свою руку, свой перстень и свои ботфорты. Онъ соображалъ, какое впечатлніе должны произвести на его жертвы эти роскошныя украшенія, онъ ршился обворожить ихъ, такъ какъ зналъ, что они заплатили за входъ, и уже видлъ ихъ семьи въ ложахъ своего театра.
Пока онъ лежитъ на скамь, его слуга Фрэнсисъ толкуетъ о своемъ барин.
— Опять за книгой,— говоритъ Фрэнсисъ,— и такъ-то вотъ онъ коротаетъ время съ утра до вечера. Для него не существуетъ красоты въ природ,— нтъ прелести въ жизни. Вотъ уже три года я не видалъ улыбки на его лиц (и безъ того кислая физіономія Бингли принимаетъ ужасно мрачное выраженіе при этихъ словахъ врнаго слуги). Ничто не веселитъ его. О, если бы могъ онъ привязаться къ какому-нибудь существу, хотя бы къ животному,— ибо человкъ долженъ любить кого-нибудь.
Тобіасъ (Голлъ) выходитъ изъ хижины.— О какъ отрадно, посл семи безконечныхъ недль, вновь почувствовать теплые солнечные лучи. Благодарю, милосердное небо, за наслажденіе, которое ты посылаешь мн!— Онъ снимаетъ шляпу, обращаетъ взоры гор и молится. Незнакомецъ смотритъ на него пристально. Фрэнсисъ незнакомцу.— Ничтожна доля земного счастья, дарованная этому старцу, а, между тмъ, какъ горячо онъ благодаритъ за нее небо.
Бингли.— Потому что, не смотря на сдины, онъ младенецъ на помочахъ надежды. (Онъ бросаетъ пристальный взглядъ на Фокера, который какъ ни въ чемъ не бывало сосетъ набалдашникъ своей палки).—
Фрэнсисъ.— Надежда-кормилица жизни.
Бингли.— А колыбель ея — могила.
Незнакомецъ произнесъ эти слова съ стономъ, напоминавшимъ хрипъ испорченнаго фагота, и метнулъ такой пронизывающій взглядъ на Пена, что бдный малый совсмъ сконфузился. Ему казалось, что весь театръ уставился на него, такъ что онъ опустилъ глаза. Всякій разъ, поднимая ихъ, онъ встрчался съ глазами Бингли. Въ теченіе всего дйствія антрепренеръ игралъ для него. У него камень съ плечъ свалился, когда дйствіе кончилось, и Фокеръ, застучавъ палкой, крикнулъ: ‘Браво, Бингли!’
— Похлопай ему, Пенденнисъ, уважь: вдь ихняя братія это любитъ,— сказалъ добродушный Фокеръ. Пенденнисъ засмялся и принялся хлопать изо всей мочи, какъ и драгуны, сидвшіе въ лож насупротивъ.
Хижина Тобіаса и незнакомецъ съ его ботфортами смнились комнатой въ замк Винтергенъ, гд суетились двое слугъ, разставляя столы и стулья.
— Это Гиксъ и миссъ Тэктуайтъ, — шепнулъ Фокеръ.— Хорошенькая двочка, не правда-ли, Пенденнисъ? Смотри, смотри… урр… браво! вотъ Фотрингэй!
Въ партер застучали и замахали зонтиками, залпъ апплодисментовъ раздался съ галлереи, драгунскіе офицеры и Фокеръ захлопали въ ладоши, какъ бшеные, можно было подумать, что театръ полонъ, такъ оглушительно гремли рукоплесканія. Изъ-за кулисы выглянула красная рожа и взъерошенные усы маіора Костигана. Пенъ широко раскрылъ глаза, когда мистриссъ Галлеръ появилась на сцен съ опущенными глазами, но, услыхавъ апилодпементы, обвела взглядомъ театръ и привтствовала публику величественнымъ реверансомъ. Еще оглушительне загремли апплодисменты, еще сильне замахали зонтики, и на этотъ разъ Пенъ, воспламененный виномъ и энтузіазмомъ, кричалъ ‘браво’ и хлопалъ въ ладоши громче всхъ. Мистриссъ Галлеръ увидла его, какъ и вс остальные, а старичекъ маіоръ Боусъ, первая скрипка оркестра (который въ этотъ вечеръ значительно усилился, благодаря благосклонной снисходительности полковника Сваллотля, приславшаго своихъ музыкантовъ), выглянулъ изъ-за своего пюпитра, подл котораго стоялъ его костыль, и усмхнулся восторгу юноши.
Т, кто видлъ миссъ Фотрингэй только поздне, посл ея замужества и вступленія въ Лондонскій свтъ, не въ силахъ себ представить, какъ хороша она была въ то время, когда нашъ другъ Пенъ увидлъ ее. Высокая, статная, она была въ полномъ расцвт красоты въ двадцать шесть лтъ, такъ какъ ей было двадцать шесть, а не девятнадцать, какъ она увряла. Роскошные черные волосы обрамляли ея прекрасный лобъ и спускались тяжелыми блестящими прядями на шею и плечи, какъ у Луврской Венеры — утхи боговъ и смертныхъ. Глаза ея смотрли на васъ изъ подъ чудныхъ рсницъ съ выраженіемъ неизъяснимой таинственной нги. Казалось, любовь и геній выглядывали изъ нихъ и скромно прятались, стыдясь явиться на показъ. Такое высокое чело могло быть только у женщины изъ ряда вонъ выходящаго ума. Она никогда не смялась (губы у нея были не совсмъ хороши), но какая нжная, сладостная улыбка играла у ея губъ и ямочекъ на щекахъ и подбородк. Носъ ея былъ свыше всякаго описанія. Уши точно перламутровыя раковинки, такъ что серьги (лучшая изъ театральныхъ драгоцнностей) только портили ихъ. Она была въ длинномъ черномъ плать со шлейфомъ, которымъ она управляла съ изумительной граціей, изъ подъ его складокъ выглядывала иногда туфля, довольно большая туфля, надо правду сказать, но Пену она показалась очаровательне башмачковъ Золушки. Но всего обворожительне въ этомъ дивномъ созданіи были руки. Руки бросались вамъ въ глаза, съ какой бы стороны вы ни взглянули на нее. Он, если можно такъ выразится, обнимали ее. Когда она съ грустью прижимала ихъ къ сердцу, или ломала въ тоск, или поднимала съ повелительнымъ жестомъ, когда, въ порыв веселья, он колебались и ряли передъ ея личикомъ, подобно — съ чмъ бы сравнить?— подобно блоснжнымъ голубкамъ передъ колесницей Венеры,— тогда, казалось, она манила, отталкивала,— умоляла, обнимала своихъ поклонниковъ,— не одного какого-нибудь, такъ какъ отъ этого предохраняли ее собственная добродтель и храбрость отца, шпага котораго всегда была на готов въ защиту дочери — но весь театръ, и весь театръ, какъ очарованный, рвался къ ней, когда она обращалась къ зрителямъ.
Такъ простояла она съ минуту — въ полномъ блеск красоты — и Пенъ впился въ нее глазами.
— Что, братъ, хороша! съ ногъ сшибательная двка!— спросилъ мистеръ Фокеръ.
— Тсс… она говоритъ,— отвчалъ Пенъ.
Она начала свою рчь бархатнымъ голосомъ. Читавшіе ‘Незнакомца’ знаютъ, что рчи дйствующихъ лицъ въ этой пьес не отличаются ни здравымъ смысломъ, ни оригинальностью наблюденій, ни поэтической прелестью.
Никто никогда такъ не говоритъ. Приходится сталкиваться съ дураками, но, къ счастью, они не изъясняются такимъ возвышеннымъ слогомъ. Рчи Незнакомца такая же фальшъ, какъ книга, которую онъ читаетъ, какъ волосы на его голов, какъ скамья, на которой онъ сидитъ, какъ брилліантъ, сверкающій на его мизинц, но подъ этой билибердой пробивается струя истинной любви, материнской нжности и всепрощенія, которая всегда найдетъ откликъ въ сердцахъ слушателей. Съ какой подавленной скорбью, съ какимъ страстнымъ пафосомъ исполняла свою роль мистриссъ Галлеръ. Сначала, въ качеств ключницы графа Винтергена, она приготовляется къ прізду его сіятельства, и съ холодной агоніей отчаянія отдаетъ распоряженія насчетъ постелей, обда и проч. Но когда она отдлалась, наконецъ, отъ тупоумныхъ слугъ, и дала волю своимъ чувствамъ передъ партеромъ и театромъ, каждому изъ зрителей казалось, будто она рыдаетъ, и жалуется, и изливаетъ свою скорбь на его груди. Крошка Боусъ, скрипачъ (на котораго она, повидимому, не обращала ни малйшаго вниманія, хотя онъ слдилъ за ней во вс глаза) подпрыгивалъ, ерзалъ, кивалъ, моргалъ, — когда же она дошла до знаменитаго:— У меня былъ Вильямъ.. что, если онъ живъ… о, если бы онъ былъ живъ… А его малютка сестра!.. Зачмъ, воображеніе, зачмъ ты такъ терзаешь меня?.. Зачмъ представляешь мн моихъ дтей, изнемогающихъ отъ болзни и зовущихъ свою ма… ма… машу?…— когда она дошла до этого мста, крошка Боусъ заоралъ ‘браво’ и уткнулся лицомъ въ голубой бумажный платокъ.
Весь театръ былъ тронутъ. Фокеръ, вытащивъ изъ кармана огромный желтый шелковый платокъ, плакалъ горькими слезами. Пенъ былъ слишкомъ возбужденъ, чтобы плакать. Онъ слдилъ за актрисой, какъ очарованный, и когда она вышла за кулисы,— ему показалось, что въ театр потемнло, огни и красные муидиры офицеровъ запрыгали передъ его глазами. Онъ нашелъ ее за боковой кулисой, гд она дожидалась выхода на сцену, отдавъ шаль отцу. Когда совершилось примиреніе, и она бросилась на шею маіора Бингли, а дти уцпились за ея платье, остальные же — графиня (мистриссъ Бингли), баронъ Штейнфортъ (эту роль съ большимъ талантомъ и одушевленіемъ исполнилъ мистеръ Гербетсъ) и другія дйствующія лица столпились вокругъ нихъ, воспламененные глаза Пена видли только Фотрингэй, одну Фотрингэй. Занавсъ опустился,— и точно гробовая доска захлопнулась передъ нимъ. Онъ не слышалъ ни слова изъ рчи Бингли, который вышелъ объявить о слдующемъ представленіи и по обыкновенію принялъ на свой счетъ бурные апплодисменты. Пенъ даже не разобралъ, что весь театръ вызываетъ миссъ Фотрингэй, какъ и самъ антрепренеръ, повидимому, приписывавшій себ весь успхъ пьесы. Наконецъ, онъ понялъ, скорчилъ гримасу и исчезъ за кулисой, откуда явился снова, ведя подъ руку мистриссъ Галлеръ. Какъ хороша она была въ эту минуту. Волосы ея распустились по плечамъ, офицеры осыпали ее цвтами. Она прижала ихъ къ сердцу, откинула волосы и улыбнулась зрителямъ. Глаза ея встртились съ глазами Пена. Занавсъ упалъ и она исчезла. Ни единой нотки не слыхалъ онъ изъ увертюры, исполняемой музыкантами драгунскаго полка, съ милостиваго разршенія полковника Сваллотля.
— Съ ногъ сшибательная двка, правда?— спросилъ мистеръ Фокеръ.
Пенъ не разобралъ его словъ и отвчалъ какую-то ерунду. Онъ не могъ передать другому того, что чувствовалъ, онъ не могъ говорить съ кмъ бы то ни было. Впрочемъ, онъ и себ самому не могъ бы уяснить своихъ чувствъ, это было что-то ошеломляющее, безумное и сладостное, горячки дикаго восторга и безотчетнаго стремленія.
Роукинсъ и миссъ Тэктуайтъ пустились отплясывать волынку, и Фокеръ восхищался балетомъ съ такимъ же увлеченіемъ, какъ за минуту передъ тмъ разливался въ слезахъ надъ драмой. Пенъ не обращалъ вниманія на танецъ, почти не смотрлъ на него, онъ замтилъ только, что эта женщина играла съ нею въ первой сцен. Туманъ заволакивалъ его глаза. По окончаніи танца, онъ взглянулъ на часы и сказалъ, что ему пора домой.
— Постой, подожди, посмотримъ ‘Разбойника’,— сказалъ Фокеръ,— Бингли великолпенъ въ этой пьес, онъ будетъ въ красныхъ штанахъ и понесетъ мистриссъ Бингли черезъ водопадъ по бревну,— только она слишкомъ тяжела для него. Увидишь, какая потха!
Пенъ взглянулъ на афишу, въ тайной надежд встртить имя миссъ Фотрингэй въ числ актеровъ слдующей пьесы, но такого имени не оказалось. Нужно уходить, — сказалъ онъ, — до дома не близкій путь, пожалъ руку Фокеру, хотлъ еще что-то сказать и не могъ. Онъ вышелъ изъ театра и направился куда глаза глядятъ. Онъ и самъ не зналъ, сколько времени шатался такимъ образомъ. Потомъ вернулся въ гостинницу и похалъ домой. На клеврингской колокольн пробило часъ, когда онъ въхалъ во дворъ Фэрокса. Хозяйка дома, кажется, еще не ложилась, но она только слышала изъ своей комнаты, какъ онъ кинулся въ постель, бросивъ платье, куда попало.
Пенъ еще не страдалъ безсонницей и потому заснулъ какъ убитый, почти мгновенно. Даже въ преклонные годы, когда заботы и тревоги гонятъ сонъ отъ глазъ человка, онъ, все-таки, вслдствіе-ли привычки, или усталости, или усилія воли, засыпаетъ сначала сномъ праведника, и такимъ образомъ отнимаетъ часокъ-другой у заботы. Но вскор она наклоняется надъ нимъ и трясетъ его за плечо, говоря: ‘Вставай, любезный, довольно прохлаждаться, проснись-ка, да потолкуемъ’. И ему приходится возиться съ ней въ темную ночь. Что бы ни случилось съ бднымъ Пеномъ впослдствіи, онъ еще не дошелъ до такого состоянія, онъ заснулъ какъ убитый и проснулся утромъ, когда вороны начали каркать въ рощ передъ окнами его спальни. И въ ту самую минуту, когда онъ открылъ глаза, образъ возлюбленной возникъ въ его душ и чей-то голосъ шепнулъ ему: ‘Милый, ты крпко спалъ и я не хотла тревожить твой сонъ, но я стояла все время у твоего изголовья и не хочу разстаться съ тобой. Я — любовь. Я приношу съ собой горячку и страсть, дикое стремленіе, безумное желаніе, неутомимую тоску и тревогу. Я давно уже слышала, какъ ты зовешь меня,— и вотъ, явилась’.
Испугался-ли Пенъ этого призыва? Нтъ. Онъ не зналъ, что случится, но теперь онъ былъ упоенъ безумнымъ восторгомъ. И какъ три года назадъ, когда онъ перешелъ въ пятый классъ, и отецъ подарилъ ему золотые часы, мальчикъ клалъ ихъ подъ подушку, и чистилъ и вытиралъ ихъ потихонько, и уходилъ въ уголокъ, чтобы послушать ихъ тиканье,— такъ теперь молодой человкъ утшался своей новой игрушкой, новой страстью, прислушивался какъ она бьется въ его груди, съ нею ложился въ постель и на нее любовался въ минуту пробужденія.— Между прочимъ, первые часы Пена оказались совершенной дрянью, красивой только на видъ, шли прескверно и то и дло портились. Такъ что въ конц концовъ онъ бросилъ ихъ въ комодъ, гд они и валялись, пока онъ не вытащилъ ихъ, чтобы обмнять на другіе, получше.
Пенъ чувствовалъ себя старше на нсколько лтъ. Теперь не оставалось никакого сомннія, онъ былъ влюбленъ, какъ лучшій герой лучшаго романа, какой ему когда-либо случалось читать. Онъ внушительнымъ тономъ веллъ Джону подать воды для бритья, разрядился въ пухъ и прахъ, торжественно сошелъ къ завтраку и очень милостиво поздоровался съ Лаурой, которая уже давно от, бренчала урокъ музыки. Посл этого, какъ онъ прочелъ молитву (не понимая въ ней ни словечка),: она подивилась его пышному виду и спросила, что онъ видлъ вчера въ театр?
Пенъ засмялся и не захотлъ сказать Лаур, что онъ видлъ. Да и лучше было ей не знать объ этомъ.
Тогда она спросила, зачмъ онъ надлъ свой шикарный новый жилетъ и прикололъ лучшую булавку.
Пенъ покраснлъ и сказалъ матери, что его школьный товарищъ, съ которымъ онъ обдалъ вчера, занимается въ Беймут подъ руководствомъ очень ученаго преподавателя, и такъ какъ онъ, Пенъ, тоже собирается поступить въ университетъ, а въ Беймут есть нсколько молодыхъ людей, занимающихся науками,— то онъ намренъ създить туда, чтобы… чтобы ознакомиться съ ихъ курсомъ.
Личико Лауры вытянулось. Елена Пенденнисъ пристально взглянула на сына. Смутное безпокойство и страхъ, мучившіе ее съ того момента, какъ фермеръ Гернетъ привезъ извстіе, что Пенъ не будетъ къ обду, теперь усилилось. Артуръ выдержалъ ея взглядъ. Она попыталась утшиться, отогнать страхъ. Сынъ никогда не обманывалъ ее. Въ теченіе всего завтрака Пенъ держалъ себя необыкновенно величественно, потомъ простился съ матерью и съ Лаурой и вскор он услыхали топотъ его лошади. Сначала онъ халъ тихонько, но, отъхавъ на такое разстояніе, при которомъ топотъ не могъ быть ими услышанъ, помчался сломя голову.
Смеркъ, погруженный въ размышленія о своихъ собственныхъ длахъ, плелся на своей лошадк въ Фэроксъ на урокъ, какъ вдругъ повстрчался съ Пеномъ, который стрлой пронесся мимо него. Лошадка Смерка шарахнулась въ сторону и смиренный педагогъ полетлъ вверхъ тормашками въ крапиву. Пенъ захохотать, указалъ рукой по направленію къ Беймуту и ускакалъ за полмили, прежде чмъ бдный Смеркъ усплъ придти въ себя.
Пенъ ршилъ, что онъ долженъ видть Фокера сегодня же, долженъ слышать о ней, узнать о ней, повидаться съ кмъ-нибудь, кто знаетъ ее. Тмъ временемъ честный Смеркъ сидлъ въ крапив, пока его лошадка спокойно щипала травку, и съ грустью соображалъ, что теперь, пожалуй, ему незачмъ хать въ Фэроксъ, такъ какъ ученикъ, очевидно, закатился на весь день. А, впрочемъ, нтъ, можно създить, можно. Можно освдомиться у мистриссъ Пенденнисъ, когда вернется Пенъ, и спросить урокъ изъ катехизиса у миссъ Лауры. Итакъ, онъ взобрался на пони — и лошадь, и всадникъ привыкли къ такимъ маленькимъ приключеніямъ — и потрусилъ къ усадьб, откуда только что умчался его питомецъ.
Такъ-то любовь дурачитъ насъ всхъ, большихъ и малыхъ. Въ погон за нею педагогъ полетлъ кубаремъ, а Пенъ еще мчался въ первомъ пылу безумной скачки.

ГЛАВА V.
Мистриссъ Галлеръ у себя.

Пенъ скакалъ во весь опоръ вплоть до Беймута, оставилъ кобылу въ гостинниц и отправился къ Фокеру, адресъ котораго узналъ наканун. Квартира его помщалась надъ москательной лавкой, выгодно сбывавшей свои запасы сигаръ и содовой воды юнымъ постояльцамъ. Дома оказался только мистеръ Сневинъ, пріятель Фокера и совладлецъ кабріолета, онъ курилъ сигару и обучалъ своего другого пріятеля, щенка, разнымъ штукамъ съ кусочкомъ сухаря.
Румяное, дышавшее здоровьемъ лицо Пена, раскраснвшееся отъ быстрой зды, представляло рзкій контрастъ съ блдной, истощенной физіономіей Фокерова товарища, отъ мистера Спевина не ускользнуло это обстоятельство.— Кто бы это могъ быть, — подумалъ онъ,— онъ, кажется, свжъ, какъ бобъ. Держу пять противъ одного, что у этого руки не дрожатъ по утрамъ.
Фокеръ совсмъ не возвращался домой.— Экая досада, — подумалъ Пенъ.— Мистеръ Спевинъ не могъ сказать, когда его другъ вернется. Тому случалось узжать на день, случалось и на недлю. Изъ какой коллегіи Пенъ? Не желаетъ-ли онъ закусить? Кружечку эля? Пенъ досталъ карточку (въ то время онъ гордился тмъ, что иметъ визитныя карточки), изъ которой мистеръ Спевинъ могъ узнать его фамилію, затмъ молодые люди разстались.
Пенъ отправился на взморье и сталъ гулять по песку, о который бились шумныя волны. Передъ нимъ разстилалось безбрежное, свтлое море. Голубые валы кипя и бурля катились на берегъ. Пенъ смотрлъ на нихъ безучастнымъ взглядомъ и едва замчалъ ихъ. У него самого кипла буря въ душ и гд же ему было управиться съ ней? Онъ сталъ бросать камни въ море, которое продолжало шумть. Пенъ бсновался, что не засталъ Фокера. Онъ хотлъ видть Фокера. Онъ долженъ былъ видть Фокера.— Что если я отправлюсь въ Четтрисъ, не встрчу-ли его по дорог?— подумалъ Пень.— Черезъ полчаса Ревекка была осдлана и мчалась по дорог въ Четтрисъ. Въ четырехъ миляхъ отъ Беймута эта дорога, какъ всмъ извстно, перескается другой, въ Клеврингъ, и Ревекка естественно хотла свернуть въ усадьбу, но Пенъ дернулъ поводъ, миновалъ поворотъ и дохалъ вплоть до заставы, не замтивъ и признаковъ чернаго кабріолета съ красными колесами.
Разъ дохавъ до заставы, онъ ясное дло могъ и прохать ее. И такъ, Пенъ прискакалъ въ гостинницу Георга, гд узналъ отъ конюха, что мистеръ Фокеръ здсь, ‘у нихъ былъ дымъ коромысломъ въ эту ночь, пили и пли, а мистеръ Фокеръ хотлъ поколотить Тома почтальона, что ужь совсмъ нехорошо’, — прибавилъ конюхъ съ усмшкой.— Носилъ-ли ты своему барину воды для бритья?— спросилъ онъ очень сатирическимъ тономъ у слуги мистера Фокера, который появился въ эту минуту съ отлично вычищеннымъ платьемъ своего господина.— Проведи къ нему мистера Пенденниса.
Пенъ послдовалъ за слугой въ комнату, гд мистеръ Фокеръ покоился въ огромной кровати.
Его блдная рожица и красный шелковый колпакъ совершенно исчезали въ подушкахъ и перин.
— Галло!— крикнулъ Пенъ.
— Кто тамъ? говори живе, братецъ!— раздался голосъ изъ кровати.— Какъ? Пенденнисъ? А мама знаетъ о твоемъ отсутствіи? Ты ужиналъ съ нами вчера? Нтъ… стой… кто вчера ужиналъ, Ступидъ?
— Трое офицеровъ, сэръ, и мистеръ Бингли, сэръ, и мистеръ Костиганъ, сэръ,— отвчалъ слуга, совершенно серьезно слушавшій своего барина.
— А, помню, помню… Ничего, было попито. Мы пли, да я, помнится, хотлъ вздуть почтальона. Вздулъ я его, Ступидъ?
— Нтъ, сэръ. Драка не состоялась,— сказалъ Ступидъ, по прежнему серьезнйшимъ тономъ. Онъ раскладывалъ несессеръ мистера Фокера, цлый сундукъ, подарокъ нжной маменьки, безъ котораго молодой человкъ никуда не здилъ. Тутъ былъ серебряный рукомойникъ, серебряная чашка, серебряныя коробки и флаконы съ духами и наборъ бритвъ, дожидавшійся того времени, когда у мистера Фокера выростетъ борода.
— Ну, такъ вздую когда-нибудь въ другой разъ, — продолжалъ молодой человкъ, звая и вытягивая надъ головой свои тощія рученки.— Да, драки не было, было пніе. Бингли плъ, я плъ, генералъ плъ, то есть Костиганъ. Слыхалъ ты, какъ онъ поетъ ‘Поросенка подъ кроватью’, Пенъ?
— Это тотъ господинъ, что мы встртили вчера?— спросилъ Пенъ трепетнымъ голосомъ,— отецъ…
— Отецъ Фотрингэй, онъ самый. А что, вдь просто Венера, Пенъ?
— Съ вашего позволенія, сэръ, мистеръ Костиганъ дожидается въ гостиной, сэръ, и говоритъ, сэръ, что вы изволили пригласить его завтракать, сэръ. Спрашивалъ о васъ разъ пять, сэръ, но не хотлъ васъ будить ни подъ какимъ видомъ и дожидается уже съ одиннадцати часовъ, сэръ…
— А теперь сколько времени?
— Часъ, сэръ.
— Что бы сказала лучшая изъ матерей, — воскликнулъ юный лежебокъ,— увидавъ меня въ постели въ такое время? Вдь она отправила меня сюда съ менторомъ. Культивировать мой пренебреженный геній, хе, хе! А вдь это не то, что въ школ, Пенъ? помнишь, вставанье въ семь часовъ, дружище?— съ этими словами повса расхохотался отъ души. Потомъ онъ прибавилъ: — Займи, пожалуйста, генерала, пока я однусь. Да, послушай, Пенденнисъ, попроси его спть ‘Поросенка подъ кроватью’, божественно!
Пенъ вышелъ въ величайшемъ смущеніи, а мистеръ Фокеръ принялся за свой туалетъ.
Изъ двухъ ддушекъ мистера Фокера одинъ былъ пивоваръ, оставившій ему состояніе, другой — графъ, надлившій его нжнйшей маменькой въ свт. Фокеры изъ поколнія въ поколніе обучались въ школ Цистерціанскихъ братьевъ, куда поступилъ и нашъ пріятель. Тутъ его жестоко травили, во-первыхъ,— по поводу профессіи отца (со школьнаго двора виднлся трактиръ, вывска котораго была украшена изображеніемъ бутылки съ надписью: ‘Настоящее Фокеровское’), во-вторыхъ,— за неуклюжія манеры, неспособность къ ученію, неопрятность, обжорство и, другія слабости. Но т, кто знаетъ, какъ съеживается впечатлительная юность подъ гнетомъ школьной тиранніи, не удивятся, что, спустя, нсколько мсяцевъ по освобожденіи изъ этого училища, молодой человкъ развернулся и превратился въ веселаго, насмшливаго, блестящаго Фокера, съ которымъ мы познакомились.
Правда, онъ остался по прежнему невждой, такъ какъ знаній у него не прибавилось оттого, что онъ оставилъ школу и обдалъ за общимъ столомъ въ коллегіи. За то онъ превратился изъ неряхи въ настоящаго денди (на свой ладъ), и въ настоящую минуту явился въ гостиную раздушенный, въ тонкомъ бль, вообще, франтомъ съ головы до ногъ.
Генералъ Костиганъ — или капитанъ Костиганъ, какъ онъ самъ себя величалъ — сидлъ на окн, съ газетой, которую держалъ передъ собой на длину руки. Глаза его были немножко мутны и налиты кровью, читая, онъ помогалъ имъ губами, какъ человкъ, для котораго чтеніе представляетъ непривычное и трудное занятіе. Шляпа его была сдвинута на ухо, онъ вытянулъ одну ногу на окн и наблюдательный человкъ могъ бы заключить по форм и изношенному состоянію сапога, что фонды капитана не въ блестящемъ состояніи. Бдность не сразу овладваетъ человкомъ, она начинаетъ съ конечностей, ея добычей прежде всего становятся принадлежности туалета, носимыя на голов, рукахъ и ногахъ. Вс они были у капитана въ плачевнйшемъ состояніи. Увидвъ Пена, онъ спустилъ ноги съ окна и привтствовалъ вошедшаго по военному, приложивъ два пальца (въ изношенной черной перчатк) къ шляп, а затмъ уже сняль это украшеніе. Голова его начинала свтиться, но онъ прикрывалъ лысину, зачесывая съ затылка свои длинные гладкіе волосы стального цвта, дв длинныя пряди въ вид пейсовъ спускались съ висковъ. Невозможно было угадать естественный цвтъ его когда-то красиваго лица: неумренное употребленіе виски придало ему однообразный мдный оттнокъ. На немъ были высокіе, заплатанные и засаленные брыжжи, и фракъ, тщательно застегнутый на вс уцлвшія пуговицы.
— Молодой джентльменъ, съ которымъ я имлъ честь познакомиться вчера подл собора,— сказалъ капитанъ съ величественнымъ поклономъ, взмахнувъ шляпой.— Надюсь, вы въ добромъ здравіи, сэръ. Я видлъ васъ вчера въ театр, когда моя дочь играла, но не замтилъ, вернувшись въ театръ. Я, видите-ли, провожалъ ее домой, пототу что Джекъ Костиганъ джентльменъ, хотя и бденъ, а когда вернулся засвидтельствовать почтеніе моему веселому молодому другу, мистеру Фокеру,— вашъ и слдъ простылъ. Мы отличію провели ночьку, сэръ — мистеръ Фокеръ, трое драгуновъ и вашъ покорнйшій слуга. Чортъ побери, сэръ, эта ночь напомнила мн старину, когда я служилъ ея величеству въ стотретьемъ полку.— Тутъ онъ вытащилъ табакерку и съ важнымъ видомъ протянулъ ее новому знакомцу.
Артуръ не могъ говорить отъ волненія. Этотъ грязный оборванецъ ея… ея отецъ.
— Надюсь, миссъ Ф… миссъ Костиганъ здорова, сэръ,— сказалъ наконецъ Пенъ, красня.— Ея… ея игра доставила мн такое наслажденіе, какого я… я… я еще не испытывалъ въ театр. По моему, сэръ… по моему, она величайшая актриса въ мір,— пролепеталъ онъ.
— Вашу руку, молодой человкъ! Вы говорите отъ чистаго сердца,— воскликнулъ капитанъ.— Благодарю васъ, старый солдатъ и любящій отецъ благодаритъ васъ, сэръ. Она величайшая актриса въ мір. Я видлъ Сиддонъ, видлъ О’Нэль — он великолпны, но что это въ сравненіи съ миссъ Фотрингэй? Я не хотлъ, чтобы она выступила на сцен подъ своимъ именемъ. Мои родные горды, сэръ, Костиганы изъ Костиганстоуна думаютъ, что честный человкъ, служившій ея величеству въ сто третьемъ, унизится, если позволитъ дочери заработывать хлбъ насущный для престарлаго отца.
— Я не знаю боле благороднаго дла,— сказалъ Пенъ.
— Благороднаго! Чортъ побери, желалъ бы я видть человка, который скажетъ, что Джекъ Костиганъ способенъ допустить что-нибудь неблагородное. Я бденъ, сэръ, да, но я человкъ съ душою, и люблю людей съ душою. Вы изъ такихъ людей, вижу это по вашему честному лицу и прямодушному взору.— Поврите-ли, — продолжалъ онъ, посл нкотораго молчанія, трагическимъ шопотомъ,— эта шельма Бингли, нажившій состояніе, благодаря моей дочери, платитъ ей дв гинеи въ недлю. На эти деньги она должна одваться, вмст съ моими маленькими средствами, он составляютъ все наше достояніе.
Маленькія средства капитана дйствительно были очень малы, можно сказать, невидимы. Еслибы капитанъ Костиганъ, котораго я имлъ честь знать лично, захотлъ разсказать свою жизнь, получилась бы очень назидательная исторія. Но онъ никогда бы не захотлъ разсказывать, если бы могъ, и не могъ бы, если бы захотлъ, такъ какъ совершенно разучился не только что говорить, но и думать правду: до такой степени дйствительность и вымыселъ перепутались въ его отуманенномъ, проспиртованномъ мозгу.
Онъ началъ свою карьеру довольно блистательно съ парой эполетъ, красивой наружностью, стройной фигурой и великолпнымъ голосомъ. Даже на старости онъ исполнялъ съ удивительнымъ пафосомъ и юморомъ чудесныя ирландскія баллады, отъ которыхъ ветъ такимъ удалымъ разгульемъ и такой безконечной тоской, и первый, бывало, расчувствуется и разрюмится. Бдный Косъ: онъ былъ храбръ и слезливъ, остроуменъ и глупъ, всегда въ хорошемъ расположеніи духа и иногда почти честенъ. До послдняго дня своего онъ былъ готовъ пить съ кмъ угодно и поручиться на вексел за кого угодно, и смерть застигла его въ долговомъ отдленіи, гд онъ усплъ обворожить пристава, которымъ былъ арестованъ.
Въ цвтущую эпоху своей жизни Костиганъ былъ желаннымъ гостемъ за офицерскимъ столомъ и удостоивался распвать свои псни, вакхическія и сантиментальныя, у самыхъ блестящихъ генераловъ и главнокомандующихъ. Въ теченіе этого періода, къ несчастью кратковременнаго, онъ выпилъ втрое больше кларета, чмъ нужно было для его благополучія, и дочиста спустилъ свое сомнительное состояніе. Чмъ онъ занимался по выход въ отставку — не наше дло. Врядъ-ли кто-нибудь, кром ирландца, можетъ уразумть, чмъ существуетъ ирландскій джентльменъ съ пустымъ карманомъ, какъ ухитряется онъ выплывать на поверхность моря житейскаго, въ какія воздушныя аферы пускается съ такими же злополучными героями, какъ самъ, на какія средства добываетъ ежедневную выпивку, все это непостижимыя тайны для насъ. Скажемъ только, что Джекъ счастливо избжалъ гибели среди житейскихъ бурь, и что пламя на его носу никогда не угасало.
Проговоривъ съ Пеномъ какіе-нибудь полчаса, капитанъ усплъ уже вытянуть у него два соверена за билеты на бенефисъ своей дочери, предполагавшійся въ недалекомъ будущемъ, На этотъ разъ бенефисъ устраивался не bona fide, какъ въ прошломъ году, когда бдной миссъ Фотрингэй пришлось приплатить пятнадцать шиллинговъ изъ собственнаго кармана, теперь съ антрепренеромъ было заключено условіе, согласно которому актрис предоставлялось продать извстное число билетовъ и оставить за собой значительную часть вырученной суммы.
У Пена случилось въ кошельк только два фунта, которые онъ и вручилъ капитану, онъ и не ршился бы предложить больше, изъ опасенія задть его щекотливость. Костиганъ подмахнулъ ему билетъ на ложу, небрежно опустилъ соверены въ жилетный карманъ и прихлопнулъ по нимъ рукой. Повидимому, они согрвали его старое тло.
— Сказать правду, сэръ,— замтилъ онъ,— нынче у меня оскудніе по части презрннаго металла, не то что въ старину. Что же, это частенько случается съ добрыми людьми. Однажды я выигралъ шестьсотъ такихъ штучекъ за одинъ присстъ, сэръ, когда мой милостивый другъ, его королевское высочество, герцогъ Кентскій, быль въ Гибралтар.
Стоило посмотрть на капитана за завтракомъ, когда подали фаршироканную индйку и бараньи котлетки. Онъ былъ неистощимъ, исторіи, одна другой забавне, сыпались изъ его устъ. Онъ разсказывалъ о своихъ прежнихъ подвигахъ, о быломъ величіи, о лордахъ, генералахъ и намстникахъ, съ которыми водилъ знакомство. Онъ описалъ смерть своей дорогой — Бесси, покойной мистриссъ Костиганъ, разсказалъ о своемъ столкновеніи съ капитаномъ Иванти Кленси, которому онъ послалъ вызовъ за то, что тотъ дерзко смотрлъ на миссъ Фотрингэй, посл чего Еленой извинился и задалъ имъ въ Кильдеръ-Стрит обдъ, на которомъ они выпили въ шестеромъ двадцать одну бутылку клерета и т. д. Онъ заявилъ, что для стараго солдата нтъ лучшей утхи и отрады въ жизни, какъ роспить бутылку съ благородными молодыми людьми,— а за второй рюмкой кюрасо даже расплакался отъ умиленія. Строго говоря, капитанъ не отличался высокимъ умомъ и общество его не могло быть полезнымъ для юношества, но это не мшало ему быть добре многихъ людей, занимающихъ боле высокое положеніе въ обществ, и честне многихъ господъ, не совершившихъ и половины его мелкихъ плутней. Когда они вышли изъ трактира, капитанъ, шествовавшій среди двухъ своихъ молодыхъ друзей, поддерживавшихъ его подъ руки, былъ въ блаженномъ состояніи. Онъ подмигнулъ двумъ-тремъ лавочникамъ, быть можетъ, считавшимъ за нимъ долженъ, точно хотлъ сказать:— Видишь, въ какой я компаніи, не сомнвайся же насчетъ уплаты, любезный.
Разставшись съ мистеромъ Фокеромъ, который отправился въ билліардную сыграть партію съ офицерами драгунскаго полка,— Пенъ прослдовалъ дальше съ оборваннымъ капитаномъ, который, съ свойственною ему ловкостью, принялся зоидировать своего новаго знакомца на счетъ состоянія и общественнаго положенія мистера Фокера. Пенъ сказалъ, что отецъ Фокера — извстный пивоваръ, а мать, леди Агнеса Мильтонъ, дочь лорда Рошервилля. Капитанъ разсыпался въ восторженныхъ похвалахъ и комплиментахъ по адресу мистера Фокера, заявивъ, что благородное происхожденіе еще ярче оттняетъ его личныя достоинства: острый умъ и великодушное сердце.
Слушая это вранье, Пенъ не зналъ, удивляться-ли ему, или смяться, или конфузиться. Въ сущности, онъ до сихъ поръ оставался наивнымъ и правдивымъ мальчуганомъ, который и самъ еще не научился врать, и принималъ за чистую монету все, что слышалъ отъ другихъ. Костигану еще не случалось имть такого скромнаго и внимательнаго слушателя.
Онъ былъ въ такомъ восторг отъ своего молодого друга, отъ его простодушія, откровенности и веселаго нрава, что ршился почтить его приглашеніемъ, которое очень рдко доставалось на долю молодымъ людямъ,— именно зазвалъ его къ себ, въ свою скромную хижину, съ тмъ, чтобы представить своего молодого друга миссъ Фотрингэй.
Пенъ былъ такъ пораженъ этимъ неожиданнымъ счастьемъ, что чуть не вырвался отъ капитана, но остановился, опасаясь, что тотъ замтитъ его волненіе. Онъ пролепеталъ нсколько несвязныхъ словъ, долженствовавшихъ выразить его глубочайшую признательность за честь быть представленнымъ миссъ Фотрингэй, таланты которой возбуждали въ немъ такое изумленіе, такое безграничное изумленіе, и послдовалъ за капитаномъ, почти не сознавая, куда его ведутъ. Онъ увидитъ ее! Онъ идетъ къ ней! Въ ней сосредоточилась для него вселенная. Вчерашнее утро, когда онъ еще не видлъ ее, отступило куда-то далеко, далеко, съ тхъ поръ произошелъ цлый переворотъ, началась новая жизнь.
Капитанъ провелъ своего молодого друга въ Прайорскій переулокъ, глухой, укромный уголокъ Четтриса, по сосдству съ домами декана и причта, въ тни гигантскихъ башенъ собора. Здсь-то и находилась ‘скромная хижина’ капитана, въ первомъ этаж низенькаго домика, двери котораго были украшены мдной доской, съ надписью: ‘Кридъ, мужской и дамскій портной’. Самого Крида, впрочемъ, давно уже не было въ живыхъ, вдова его исполняла обязанности сторожа при скамьяхъ въ собор, ея старшій сынъ, большой руки повса, состоялъ въ хор, игралъ въ орлянку, подбивалъ своихъ младшихъ братьевъ на шалости и обладалъ ангельскимъ голосомъ. Двое младшихъ сидли на ступенькахъ, увидвъ постояльца, они весело кинулись къ нему на встрчу и, къ удивленію Пена, безъ всякихъ церемоній уцпились за его фалды. Дло въ томъ, что этотъ добродушный джентльменъ, когда ему случалось бывать при деньгахъ, не забывалъ ребятишекъ и всегда приносилъ имъ гостинцевъ: то яблоко, то имбирную коврижку.— За то и хозяйка не безпокоитъ меня насчетъ платы за квартиру,— объяснялъ онъ впослдствіи Пену, лукаво подмигивая и приложивъ палецъ къ носу.
Когда Пенъ поднимался по ветхой лстниц, вслдъ за своимъ спутникомъ, у него ноги подкашивались отъ волненія. Войдя въ комнату, въ ея комнату, онъ почти ничего не видлъ. Что-то черное поднялось передъ нимъ и присло, какъ будто длая реверансъ, въ то же время въ ушахъ его раздавалось какое-то жужжаніе: это Костиганъ, съ обычнымъ многословіемъ, представлялъ ‘милому дитяти’ своего ‘дорогого друга, мистера Артура Пенденниса, мстнаго землевладльца, образованнйшаго и превосходнйшаго молодого че-а-ека, прекрасной души и нжнаго сердца, обожающаго искусство и поэзію’.
— Сегодня прекрасная погода,— сказала миссъ Фотрингэй своимъ бархатнымъ грустнымъ голосомъ, съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ.
— Превосходная,— отвчалъ мистеръ Пенденнисъ.
Въ такомъ романтическомъ стил завязался разговоръ, и вскор мистеръ Пенденнисъ сидлъ въ кресл и могъ любоваться на свою богиню, сколько душ угодно.
Теперь она выглядла еще краше, чмъ на сцен, при вечернемъ освщеніи. Когда она вставала или ходила по комнат, складки платья ложились вокругъ ея стана, какъ у греческой статуи, линіи ея тла сливались въ гармоническое цлое, вообще, она походила на Музу, погрузившуюся въ размышленія. Когда она садилась на соломенный стулъ, охвативъ рукой спинку, ей недоставало только скипетра: такъ изящно падали складки ея платья, такъ граціозны и величавы были ея жесты. При дневномъ свт нельзя было налюбоваться досыта на ея изсине-черные волосы и блоснжное личико, съ легкимъ румянцемъ, пробивавшимся на щекахъ. У нея были срые глаза, съ удивительно длинными рсницами и пунцовыя губки, которыя, какъ сообщалъ мн впослдствіи мистеръ Пенденнисъ, нельзя было сравнить съ самой яркой геранью, ни съ сургучемъ, ни съ гвардейской курткой.
— И ужасно жарко,— продолжала начатый разговоръ эта Савская царица и владычица сердецъ.
Пенъ согласился, и такимъ образомъ бесда пошла какъ по маслу. Она спросила Костигана, весело-ли онъ провелъ вечеръ, и тотъ разсказалъ объ ужин и о выпивк. Затмъ, въ свою очередь, спросилъ, чмъ она занималась въ это утро.
— Боусъ пришелъ къ десяти часамъ,— отвчала она,— и мы прошли роль Офаліи. Это для двадцать четвертаго числа, сэръ, и я надюсь, что вы удостоите насъ своимъ посщеніемъ.
— Непремнно, непремнно, — воскликнулъ Пенъ, удивляясь, что она произноситъ ‘Офалія’, съ ирландскимъ акцентомъ, котораго вовсе не было замтно на сцен.
— Я уже завербовалъ его на твой бенефисъ, милочка, сказалъ капитанъ, хлопнувъ по карману, гд лежали соверены, и подмигнувъ Пену, который покраснлъ, какъ маковъ цвтъ.
— Мистеръ… твой другъ очень любезенъ,— сказала мистриссъ Галлеръ.
— Моя фамилія Пенденнисъ,— сказалъ Пенъ, вспыхнувъ еще сильне.— Я… я… я надюсь, что вы… что вы запомните ее.— Сердце его такъ билось при этой смлой деклараціи, что молодой человкъ чуть не задохнулся.
— Пенденнисъ,— повторила она, такимъ глубокимъ, нжнымъ, бархатнымъ голосомъ, сопровождая эти слова такимъ яснымъ, свтлымъ, убійственнымъ взглядомъ, что Пень содрогнулся отъ счастья.
— Вотъ ужь никогда не думалъ, что мое имя звучитъ такъ пріятно,— сказалъ Пенъ.
— Очень хорошенькое имя,— отвчала Офалія.— Вотъ Пентцицль — смшная фамилія. Помнишь, папа, молодого Пентцицля въ Норвичскомъ округ, еще онъ игралъ вторыхъ стариковъ и женился на коломбин, миссъ Ренси. Теперь они оба въ Лондон, въ Королевскомъ театр, и получаютъ пять фунтовъ въ недлю. Пентцицль не настоящее имя. Это Джедкинъ такъ его назвалъ, не знаю, зачмъ. Его фамилія Гаррингтонъ, то есть собственно Поттсъ, отецъ его очень почтенный пасторъ. Гаррингтонъ жилъ въ Лондон и надлалъ много долговъ. Помнишь, онъ дебютировалъ въ Фалькленд, а мистриссъ Бенсъ играла Джульетту.
— Ну ужь и Джульетта,— подхватилъ капитанъ,— пятидесятнлтняя баба, у которой десять душъ ребятъ. Теб бы слдовало дать Джульетту,— не будь я Джекъ Костиганъ.
— Въ то время я еще не играла первыхъ ролей,— скромно замтила миссъ Костиганъ.— Он были мн не по силамъ, пока Боусъ не взялся меня учить.
— Правда твоя, душечка,— отвчалъ капитанъ и прибавилъ, обращаясь къ Пену,— одно время, находясь въ очень стсненныхъ обстоятельствахъ, я былъ фехтовальнымъ учителемъ въ Дублин (только три человка въ имперіи могли потягаться со мной на рапирахъ, но съ тхъ поръ Джекъ Костиганъ состарился и опустился, сэръ), а моя дочь играла на тамошнемъ театр, и тамъ-то мистеръ Боусъ началъ давать ей уроки и сдлалъ изъ нея актрису, которую вы знаете. Что же ты длала съ тхъ поръ, какъ Боусъ ушелъ, Эмилія?
— Пекла пирогъ,— отвчала Эмилія, совершенно просто.
— Если вамъ угодно будетъ попробовать его, сэръ, милости просимъ,— галантно сказалъ Костиганъ.— Мы обдаемъ въ четыре часа. Сія двица стряпаетъ отмннйшіе пироги съ телятиной и ветчиной, сверхъ того, я угощу васъ и у шпикомъ перваго сорта.
Пень общался обдать дома въ шесть часовъ, но повса тутъ же ршилъ, что можно и слово сдержать и удовольствіе себ доставить, и съ величайшей охотой принялъ приглашеніе. Съ восторгомъ слдилъ онъ за Офеліей, пока она накрывала столъ. Она разставляла приборы, раскладывала салфетки съ такой непринужденной граціей, съ такой добродушной веселостью, что гость таялъ отъ восхищенія. Въ свое время явился пирогъ, его притащилъ изъ пекарни одинъ изъ младшихъ братьевъ юнаго хориста, и въ четыре часа Пень сидлъ за обдомъ,— да, за обдомъ съ первой красавицей въ мір,— съ своей первой и единственной любовью, съ двушкой, которую онъ обожалъ со вчерашняго дня… нтъ, уже вчность. Онъ отвдалъ ея стряпни, онъ налилъ ей стаканъ пива, онъ видлъ, какъ она хлебнула глоточекъ пунша, — такъ, маленькую рюмочку. Она была любезна до крайности, собственными ручками приготовила пуншъ для Пена. Пуншъ былъ чудовищно крпокъ, Пенъ никогда не пивалъ такого. Но точно-ли напитокъ опьянялъ его, или та, которая приготовила напитокъ.
Пенъ попытался завязать съ ней разговоръ о поэзіи и драматическомъ искусств. Спросилъ, что она думаетъ о сумасшествіи Офеліи и была-ли она въ связи съ Гамлетомъ?— Въ связи съ этимъ жалкимъ уродомъ, съ этимъ поганымъ антрепренеришкой Бингли?— Она вспыхнула отъ негодованія при этомъ вопрос. Пенъ поспшилъ, объяснить, что онъ говорилъ вовсе не о ней, а объ Офеліи въ пьес. А, да, ну, тогда я не обижаюсь, но Бингли! Онъ не стоитъ вотъ чего… не стоитъ рюмки пунша.— Пенъ завелъ рчь о Коцебу.— Коцебу? Кто это такой?— Авторъ пьесы, въ которой вы такъ удивительно играли вчера.— А я и не знала, въ заголовк книжки поставлено имя Томпсонъ.— Пенъ улыбнулся такому восхитительному простодушію. Затмъ онъ разсказалъ о плачевной судьб автора пьесы и объ убійств его Зандомъ. Въ первый разъ въ жизни миссъ Костиганъ слышала о существованіи мистера Коцебу, но, повидимому, очень заинтересовалась имъ, а этого было совершенію достаточно для простодушнаго Пена.
Боле часа прошло въ такихъ интересныхъ разговорахъ, и бдный Пенъ не усплъ оглянуться, какъ уже долженъ былъ откланяться и спшить домой. Вскор онъ уже мчался на Ревекк. Ей пришлось показать свою прыть, отмахавъ въ одинъ день три конца.
— Что такое онъ мололъ насчетъ сумасшествія Гамлета и мннія объ этомъ предмет великаго германскаго критика?— спросила Эмилія отца.
— Право, не знаю, милочка,— отвчалъ капитанъ.— Мы можемъ спросить у Боуса, когда онъ придетъ.
— Во всякомъ случа, онъ очень пріятный, милый, разговорчивый молодой человкъ,— сказала Эмилія.— Сколько онъ взялъ билетовъ?
— Да что, взялъ шесть билетовъ, а заплатилъ дв гинеи, Милли,— сказалъ капитанъ.— Парень-то, видно, не изъ щедрыхъ.
— А какой книгодъ,— продолжала миссъ Фотрингэй.— Коцебу! Ха, ха, вотъ потшное имя и представь себ, папа, этотъ бдняга убитъ задомъ. Слыханная-ли это вещь? Я спрошу объ этомъ Боуса, папочка.
— Курьезная смерть, что и говорить,— пробормоталъ капитанъ и перевелъ разговоръ на боле веселую тему.— Славная лошадка у этого молодого джентльмена, — замтилъ онъ.— А какимъ завтракомъ угостилъ насъ мистеръ Фокеръ!
— Онъ наврно возьметъ дв ложи и билетовъ двадцать,— воскликнула дочь, очень разсудительная особа, прекрасные глазки которой всегда имли въ виду существенное.
— Я ручаюсь, что возьметъ,— отвчалъ папа, и затмъ ихъ разговоръ продолжался въ томъ же дух, пока пуншъ былъ приконченъ и наступило время разстаться, такъ какъ въ половин седьмого миссъ Фотрингэй должна была явиться въ театр, куда отецъ всегда сопровождалъ ее, и гд онъ дожидался за кулисой или въ фойе, роспивая грогъ съ пріятелями.
— Какъ прекрасна!— думалъ Пенъ, возвращаясь домой,— какъ проста! какъ добра! Какъ отрадно видть женщину съ ея геніемъ, когда она исполняетъ мелкія домашнія обязанности, готовитъ кушанье старику отцу, приготовляетъ ему пуншъ. Какъ неделикатно было съ моей стороны сразу завести разговоръ о ея профессіональныхъ занятіяхъ, и съ какимъ тактомъ она перемнила тему! А потомъ сама заговорила о своей профессіи, и какъ мило, съ какимъ остроуміемъ разсказала объ этомъ, какъ его, Пентцицл. Только у ирландцевъ можетъ быть такая бездна юмора. Отецъ ея довольно таки несносенъ, но славный малый, и благородный въ душ человкъ: давалъ же онъ уроки фехтованія посл того, какъ былъ любимцемъ герцога Кентскаго! Фехтованія! Непремнно займусь фехтованіемъ, а то совсмъ забуду уроки Анджело. Дядя Артуръ всегда совтовалъ мн учиться этому искусству,— искусству джентльмена, какъ онъ выражается. Чудесно! Стану брать уроки у капитана Костигана. Живо, живо, Ревекка, ну-ка въ горку, старушка! Пенденнисъ, Пенденнисъ, какъ она произнесла это имя! Эмилія! Эмилія! что за чудное, благородное, прекрасное, несравненное существо.
Читатель, которому извстно содержаніе бесды Пена съ миссъ Фотрингэй, можетъ самъ судить о ея ум, и, пожалуй, не найдетъ въ ея рчахъ такого чрезвычайнаго остроумія и ума.
Но гд же было разсуждать объ этомъ Пену. Онъ увидалъ пару свтлыхъ глазокъ и поврилъ въ нихъ, увидалъ прекрасный женскій образъ, — и преклонился передъ нимъ. Онъ придавалъ ея словамъ смыслъ, котораго въ нихъ не было, и создавалъ кумира, котораго обожалъ. Разв Титанія первая влюбилась въ осла, а Пигмаліонъ единственный изъ художниковъ увлекся камнемъ? Пенъ нашелъ ее, нашелъ то, чего жаждала его душа. Онъ прильнулъ къ источнику и пилъ изо всей мочи. Тотъ, кому случалось томиться жаждой, знаетъ, какъ сладокъ первый глотокъ. Прозжая по алле къ усадьб, Пенъ расхохотался при вид достопочтеннаго мистера Смерка, который смиренно плелся домой изъ Фэрокса на своей лошадк. По дорог въ Фэроксъ, Смеркъ останавливался и звалъ у каждаго коттеджа, потомъ звалъ съ Лаурой надъ урокомъ, потомъ осматривалъ садъ и хозяйство мистриссъ Пенденнисъ, пока не надолъ этой почтенной леди до чертиковъ. За минуту до прізда Пена, онъ ухалъ, такъ и не дождавшись приглашенія остаться, котораго алкала его нжная душа.
Пенъ былъ въ самомъ добродушномъ и радужномъ настроеніи.
— Что, вс кости цлы?— крикнулъ онъ, смясь.— Вернитесь назадъ, дружище, и пообдайте за меня: я ужъ обдалъ. А тамъ, разопьемъ бутылочку стараго вина за ея здоровье.
Смеркъ поворотилъ лошадь и потрусилъ за Артуромъ. Мать обрадовалась, увидавъ сына въ такомъ веселомъ настроеніи, и ласково привтствовала Смерка, когда Артуръ сказалъ, что вернулъ его обдать. Пенъ очень забавно разсказалъ о вчерашнемъ спектакл, объ игр антрепренера Бингли въ громадныхъ ботфортахъ и о грузной мистриссъ Бингли въ роли графини, въ измятомъ зеленомъ шелковомъ плать и польской шапочк. Онъ передразнивалъ ихъ очень потшно, къ восторгу матери и маленькой Лауры, которая весело хлопала въ ладоши.
— А мистриссъ Галлеръ?— спросила мистриссъ Пенденнисъ.
— Съ ногъ сшибательная актриса,— смясь отвчала Пенъ, повторяя изрченіе своего достойнаго друга, мистера Фокера.
— Съ ногъ… какая, Пенъ?— изумилась леди.
— Что значить съ ногъ сшибательная, Артуръ?— воскликнула Лаура
Тогда онъ разсказалъ о мистер Фокер, какъ его величали въ школ ‘пивнымъ чаномъ’ и другими насмшливыми кличками, и какъ онъ превратился въ богатаго молодого человка, студента коллегіи св. Бонифація, но какъ ни былъ онъ веселъ и разговорчивъ, однако, ни единымъ словомъ не обмолвился о своихъ сегодняшнихъ похожденіяхъ въ Четтрис, ни о своихъ новыхъ друзьяхъ.
Когда дамы ушли изъ столовой, Пенъ налилъ два большіе бокала мадеры, уставился сверкающими глазами на Смерка и воскликнулъ:
— Ея здоровье!
— Ея здоровье!— повторилъ педагогъ съ глубокимъ вздохомъ, поднимая бокалъ и опоражнивая его залпомъ, такъ что лицо его приняло видъ маленькой красной гвоздички.
Въ эту ночь Пенъ спалъ еще меньше, чмъ прошлую. Онъ поднялся чуть свтъ, самъ осдлалъ злополучную Ревекку, и помчался, какъ сумасшедшій. Любовь снова явилась къ нему и сказала:— вставай, Пенденнисъ, я здсь.— Лихорадка страсти, сладкая истома, огонь, неизвстность — все это было съ нимъ и со всмъ этимъ онъ не разстался бы ни за какія сокровища въ мір.

ГЛАВА VI,
въ которой говорится о любви и о вражд.

Съ этихъ поръ Цицеронъ и Эврипидъ совсмъ ужь перестали занимать мистера Пена, такъ что достойный мистеръ Смеркъ почти не занимался съ своимъ питомцемъ. Больше всего доставалось Ревекк, такъ какъ, кром регулярныхъ поздокъ въ Четтрисъ для фехтованія, съ вдома и согласія матери — повса нашъ пользовался всякими свободными тремя часами, чтобы слетать въ Четтрисъ, въ Прайорскій переулокъ. Если Ревекк приходилось не въ моготу, онъ бсился какъ Ричардъ въ Босвортской битв, когда подъ нимъ убили лошадь, и таки не мало задолжалъ содержателю конюшни въ Четтрис за леченіе своей и наемъ другой лошади.
Дале, по крайней мр, разъ въ недлю, этотъ коварный молодой человкъ, объявлялъ матери, что идетъ къ Смерку читать греческую, драму, поджидалъ на дорог дилижансъ, отправлялся въ Четтрисъ и возвращался съ обратнымъ дилижансомъ, отъзжавшимъ въ Лондонъ въ десять часовъ вечера. Однажды его тайна чуть-чуть не разоблачилась, благодаря простодушію Смерка, у котораго мистриссъ Пенденнисъ спросила, много-ли они прочли съ Пеномъ вчера вечеромъ. Смеркъ хотлъ было сказать, что Пень и не заглядывалъ къ нему, но каблукъ Артура такъ энергично придавилъ его ногу, что педагогъ догадался въ чемъ дло, и прикусилъ языкъ.
Разумется, они говорили объ этомъ деликатномъ предмет. Влюбленному нельзя же обойтись безъ повреннаго, надо комунибудь изливать свои чувства. Когда Пенъ сообщилъ учителю о своемъ душевномъ состояніи, взявъ съ него торжественную клятву скромности,— Смеркъ пришелъ въ ужасъ и выразилъ надежду, ‘что Артуръ не влюбился въ какое-нибудь недостойное существо, не воспылалъ преступной страстью’,— такъ какъ иначе ему, Смерку, придется нарушить клятву и разсказать обо всемъ мистриссъ Пенденнисъ. А изъ этого, безъ сомннія, выйдетъ ссора,— заключилъ бдный педагоги, содрогаясь при мысли, что ему не придется видть той, которая была для и его дороже всего на свт.
— Недостойное! Преступной!..— разразился Пенъ.— Она такъ же чиста, какъ и прекрасна, и я бы не подарилъ своего сердца иной женщин. Я скрываю свою любовь отъ семьи, потому что… потому что… словомъ, есть очень основательныя причины, которыхъ я не вправ открывать. Но всякій, кто осмлится выразить сомнніе въ ея чистот, задваетъ и ея и мою честь, и… и, чортъ побери, отвтитъ мн за это.
— Полно, полно, Артуръ,— пробормоталъ Смеркъ съ слабой улыбкой,— вы меня не вызовете, вдь вы знаете, что я не стану драться.
Но вслдствіе этого снисхожденія недостойный педагогъ еще боле попалъ во власть своего питомца, а математика и греческій языкъ въ соотвтственной степени пострадали.
Если бы у этого почтеннаго джентльмена было побольше смекалки и если бы онъ заглядывалъ по средамъ въ ‘Хронику графства’, въ отдлъ стихотвореній, — то нашелъ бы тамъ ‘Къ мистриссъ Галлеръ’, ‘Страсть и Геніи’, къ миссъ Фотрингэй, артистк королевскаго театра и другія стихотворенія въ самомъ уныломъ, пламенномъ и страстномъ тон. Но хитроумный авторъ подписывался не по прежнему NEP, а EPOS, и ни учителю, ни простодушной Елен, которая тщательно вырзала стихотворенія своего сына, не приходило въ голову, что Nep и Eros, такъ пламенно воспвавшій новую актрису — одно и тоже лицо.
— Какую это леди, — спросила однажды мистриссъ Пенденнисъ.— такъ упорно воспваетъ твой соперникъ въ ‘Хроник графства’? У него есть что-то общее съ тобой, милый Пенъ, но твои стихи гораздо лучше. Видалъ ты миссъ Фотрингэй?
Пенъ отвчалъ: да, видалъ, въ ‘Незнакомц’ она исполняла роль мистриссъ Галлеръ. Между прочимъ, скоро будетъ ея бенефисъ, она явится въ роли Офеліи — не пойти ли намъ, мама — вдь Шекспировская пьеса. Мы можемъ нанять лошадей въ ‘Клеврингскомъ герб’ — Лаура подпрыгнула отъ восторга при этомъ предложеніи, ей ужасно хотлось попасть въ театръ.
Пенъ ввернулъ ‘Шекспировскую пьесу’, потому что покойный Пенденнисъ, какъ и подобаетъ такому джентльмену, безмрно почиталъ Авонскаго барда, справедливо замчая, что въ его произведеніяхъ больше поэзіи, чмъ во всхъ ‘Джонсоновыхъ поэтахъ’, вмст взятыхъ. И хотя мистеръ Пенденнисъ отнюдь не былъ усерднымъ чтецомъ Шекспира, но совтовалъ Пену читать его, и не разъ говаривалъ, какъ пріятно ему будетъ свезти жену и сына, когда послдній подростетъ, на представленіе пьесы безсмертнаго автора.
Слезы навернулись на глаза врной супруги, когда она вспомнила эти слова покойнаго. Она нжно поцловала сына и сказала, что охотно подетъ въ театръ. Лаура прыгала отъ радости. Радовался-ли Пенъ? былъ-ли онъ пристыженъ? Обнимаясь съ матерью, онъ хотлъ было разсказать ей все, но удержался. Посмотримъ сначала,— подумалъ онъ,— понравится-ли ей Эмилія. Театръ послужитъ для меня испытаніемъ, какъ для Гамлета.
На радостяхъ Елена пригласила въ театръ и мистера Смерка. Послдній воспитывался въ Клапгем у нжной маменьки, видвшей въ драматическихъ представленіяхъ дьявольское навожденіе, и еще ни разу не бывалъ въ театр. Но Шекспиръ!.. Но хать въ одной карет съ мистриссъ Пенденнисъ! провести съ ней цлый вечеръ!— онъ не могъ устоять противъ такого соблазна и, пробормотавъ нсколько словъ объ искушеніи и своей благодарности, принялъ любезное приглашеніе мистриссъ Пенденнисъ. При этомъ онъ бросилъ на нее взглядъ, отъ котораго она почувствовала себя очень неловко. Въ послднее время онъ не разъ поглядывалъ на нее такими глазами, и становился положительно противенъ вдов.
Мы не намрены разсказывать подробно объ ухаживаніи Пена за миссъ Фотрингэй, такъ какъ читатель уже имлъ случай ознакомиться съ характеромъ ихъ бесдъ, записывать которыя врядъ-ли стоитъ. Пенъ просиживалъ съ ней по цлымъ часамъ, изливая свою честную ребяческую душу. Онъ разсказывалъ ей все, что зналъ, что чувствовалъ, на что надялся, о чемъ читалъ или мечталъ. Онъ не уставалъ говорить и вздыхать. Все, что зарождалось въ его разгоряченномъ мозгу, онъ облекалъ въ слова и выкладывалъ передъ ней. Ея роль въ этихъ tte—ttе заключалась не въ разговорахъ, ей достаточно было слушать, длать видъ, будто понимаетъ слова Пена, и бросать на него ласловые и сочувственные взгляды. Пока онъ разливался въ своихъ тирадахъ, прекрасная Эмилія, не понимавшая и десятой доли его рчей, могла думать о своихъ длахъ, какъ приготовить холодную баранину, какъ вывернуть черное шелковое платье, какъ устроить изъ шарфа шапочку, такую же, какъ у миссъ Тэктуайтъ и т. п. Пенъ цитировалъ Байрона и Мура, распространялся о страсти и поэзіи, а ей достаточно было время отъ времени поднимать глаза, устремлять ихъ на Пена и восклицать:— Прекрасно! Восхитительно! Повторите эти стихи!— Пенъ повторялъ, а она возвращалась къ своимъ несложнымъ размышленіямъ о вывороченномъ плать или рубленой баранин.
Увлеченіе Пена не долго оставалось тайной для прекрасной Эмиліи и ея отца. Уже при второмъ посщеніи онъ выказалъ такое обожаніе, что по уход его старикъ замтилъ, подмигнувъ дочери:
— Ну, милочка, подцпила парня?
— Да что, папочка, вдь совсмъ мальчика,— отвчала Эмилія.— Совсмъ ребенокъ.
— А все-таки подцпила,— возразилъ капитанъ, — и знаешь, что я теб скажу: рыбка не дурная. Я разспрашивалъ Тома въ гостинниц Джоржа и зеленщика Флинта на счетъ его матери… кругленькое состояніе… здитъ въ собственномъ экипаж… великолпный паркъ и помстье. Фэроксъ-паркъ… единственный сынъ… все его, когда исполнится двадцать одинъ годъ… такого не скоро подцпите, миссъ Фотрингэй.
— Вдь эти мальчики больше на разговорахъ вызжаютъ,— сказала Милли задумчивымъ тономъ.— Помнишь, въ Дублин мы познакомились съ молодымъ Польдуди, у меня и теперь полный комодъ стиховъ, которые онъ мн написалъ, а затмъ укатилъ онъ заграницу и мать женила его на какой-то англичанк.
— Лордъ Польдуди аристократъ, а отъ нихъ ничего другого и ожидать нельзя, да и ты, Милли, еще не пользовалась такой репутаціей, какъ теперь. Впрочемъ, ты во всякомъ случа, не позволяй этому молодчику забываться, Джекъ Костиганъ не потерпитъ, чтобы кто-нибудь компрометировалъ его дочь.
— Его дочь сама не потерпитъ этого, можешь быть увренъ, папа,— отвчала Милли.— Дай-ка еще глоточекъ пунша,— прекрасный пуншъ. Да, такъ ты не безпокойся насчетъ этого мальчугана,— я въ такихъ лтахъ, что и сама съ нимъ справлюсь, капитанъ Костиганъ.
И такъ, Пенъ повадился къ нимъ почти ежедневно, увлекаясь все сильне и сильне. Иногда капитанъ присутствовалъ при этихъ свиданіяхъ, но, полагаясь на благоразуміе дочери, предпочиталъ оставлять ихъ наедин, и въ большинств случаевъ уходилъ, заломивъ шляпу на бекрень, когда являлся Пенъ. Какъ восхитительны были эти свиданія. Гостиная капитана была низенькая комнатка, обшитая панелями, съ большимъ окномъ, выходившимъ въ садъ декана.
У этого окна сиживалъ Пенъ и говорилъ… говорилъ, между тмъ, какъ Эмилія,— прекрасная, спокойная — занималась своей работой, а солнце обливало ея чудную фигуру потоками золотистаго свта. Случалось, среди разговора, загудитъ соборный колоколъ,— и Пенъ остановится съ улыбкой и ждетъ, пока не замрутъ могучіе звуки, — или грачи на сосднихъ вязахъ подымутъ гвалтъ передъ закатомъ солнца — или звуки органа и хора раздадутся въ спокойномъ воздух и прервутъ краснорчіе Пена.
Замтимъ мимоходомъ, что миссъ Фотрингэй отправлялась въ церковь каждое воскресенье, въ темной шали, закрывъ лицо вуалью въ сопровожденіи своего неутомимаго отца, который подпвалъ хору, съ чистйшимъ и прекраснйшимъ ирландскимъ акцентомъ, и также какъ дочь могъ считаться образчикомъ примрнаго благочестія.
Крошка Боусъ, другъ дома, взбсился, узнавъ, что миссъ Фотрингэй выходитъ замужъ за молокососа, семью или восемью годами младше ея самой. Калка Боусъ былъ безобразне самого антрепренера Бингли, и не могъ являться на сцену, что не мшало ему быть оригинальнымъ и даровитымъ чудакомъ. Увлекшись красотой миссъ Фотрингэй, онъ сталъ обучать ее драматическому искусству. Онъ выкрикивалъ роли, а она заучивала ихъ наизусть и повторяла своимъ полнымъ звучнымъ голосомъ. Онъ указывалъ ей позы, усаживалъ ее, придавалъ правильное положеніе ея прекраснымъ рукамъ. Т, кто помнитъ эту великую актрису, могутъ припомнить, что она всегда употребляла одни и т же жесты, взгляды, тонъ, становилась всегда на томъ же мст, въ той же поз, всегда одинаково закатывала глаза и проливала слезы съ тмъ же пафосомъ на той же самой трогательной тирад. Уходя со сцены въ страшномъ волненіи, потрясенная, рыдающая, такъ что зритель боялся обморока,— она тутъ же, за кулисой, оправляла волосы, и преспокойно отправлялась домой, гд съдала баранью котлетку, запивая ее пивомъ, а затмъ, покончивъ съ дневными трудами, укладывалась въ постель и храпла такъ же исправно и усердно, какъ любой носильщикъ.
Итакъ, Боусъ вознегодовалъ, узнавъ, что его ученица бросаетъ артистическую карьеру ради выхода замужъ за мелкаго помщика. Какъ только ее увидитъ какой-нибудь лондонскій антрепренеръ,— уврялъ онъ,— она будетъ ангажирована въ Лондонъ — и карьера ея сдлана. Къ несчастію, лондонскіе антрепренеры уже видали ее. Три года тому назадъ она играла въ Лондон и провалилась позорнйшимъ образомъ. Уже посл этого Боусъ взялся учить ее.
Съ какимъ усердіемъ онъ работалъ, надрывался, изъ кожи лзъ, и съ какимъ неистощимымъ нетерпніемъ и тупостью она заучивала его пріемы. Она знала, что Боусъ длаетъ ее актрисой, и предоставляла ему длать. Она не благодарила его, но и не была неблагодарной, не раздражалась, не злилась. Она была только глупа, а Пенъ безъ памяти влюбился въ нее.
Почтовыя лошади изъ ‘Клеврингскаго герба’ явились въ свое время, и все семейство отправилось въ Четтрисъ, въ театръ, оказавшійся почти полнымъ, къ удовольствію Пена. Молодые джентльмены изъ Балмута занимали ложу, впереди всхъ возсдали м-ръ Фокеръ и его другъ м-ръ Спевинъ въ шикарнйшихъ вечернихъ костюмахъ. Они дружески привтствовали Пена, и, окинувъ критическимъ окомъ его спутницъ, повидимому, остались довольны. Не мудрено: Лаура была хорошенькая розовая двочка, съ густыми темными локонами, а мистриссъ Пенденнисъ, въ черномъ бархатномъ плать, съ брилліантовымъ крестомъ на груди (надваемымъ въ торжественныхъ случаяхъ) выглядла просто красавицей, и очень величественной. За ними сидли Артуръ и Смеркъ, съ кокомъ на лбу и прекрасно заплетенной косичкой. Смеркъ немножко конфузился, но былъ на краю блаженства. Онъ и мистриссъ Пенденнисъ принесли съ собой ‘Гамлета’, чтобы слдить за представленіемъ, по обычаю добродушныхъ провинціаловъ.
Конюхъ Самуилъ — онъ же кучеръ и садовникъ мистриссъ Пенденнисъ помстился въ партер, также какъ и слуга м-ра Фокера. Партеръ былъ набитъ юнкерами драгунскаго полка, а полковые музыканты, по обыкновенію, находились въ оркестр, съ милостиваго разршенія полковника Сваллотля. Этотъ знаменитый и тучный воинъ, украшенный ватерлооскою медалью и окруженный молодыми людьми, возсдалъ въ лож.
— Кто этотъ странный господинъ, что сейчасъ поклонился теб, Пенъ?— спросила мистриссъ Пенденнисъ.
Пенъ вспыхнулъ.
— Это капитанъ Костиганъ, матушка,— отвчалъ онъ.— Служилъ офицеромъ въ испанскую компанію.— Въ самомъ дл, капитанъ Костиганъ въ парадной пар, которую онъ называлъ новой, привтливо махалъ Пену огромной блой замшевой перчаткой, прижимая другую къ сердцу и пуговицамъ фрака. Пенъ не сказалъ ничего больше. А мистриссъ Пенденнисъ, разумется, не могла знать, что капитанъ Костиганъ отецъ миссъ Фотрингэй.
Мистеръ Горнбуль изъ Лондона игралъ Гамлета, а мистеръ Бингли скромно удовольствовался ролью Гораціо, приберегая свои силы для Вильяма, во второй пьес, ‘Черноокой Сусанн’.
Мы не будемъ распространяться объ исполненіи пьесы, замтимъ только, что Офелія явилась въ полномъ блеск красоты и играла съ удивительнымъ, потрясающимъ пафосомъ: смялась, рыдала, бросала дикіе взоры, жестикулировала своими чудными блыми руками, разсыпала цвты и пла обрывки псенъ въ самомъ восхитительномъ безуміи. Какой прекрасный случай представился ей распустить свои пышные черные волосы. Мертвая, она явилась самымъ очаровательнымъ трупомъ, какой только можно себ представить, а пока Лаэртъ съ Гамлетомъ дрались въ ея могил, она съ любопытствомъ выглядывала изъ-за кулисы на ложу Пена.
Восторгъ былъ всеобщій. Мистриссъ Пенденнисъ восхищалась красотой актрисы. Маленькая Лаура была поражена пьесой, — тнью, театромъ въ театр (Пенъ готоъ былъ задушить мистера Горнбуля, когда тотъ лежалъ у ногъ Офеліи), но не могла налюбоваться на красавицу. Пенъ былъ въ восторг отъ впечатлнія, которое Офелія произвела на его мать, а мистеръ Смеркъ, съ своей стороны, пришелъ въ экстазъ.
Когда занавсъ упалъ надъ грудой убитыхъ, которые такъ неожиданно отправляются на тотъ свтъ въ конц пьесы, — что крайне смутило маленькую Лауру, — раздался оглушительный взрывъ апплодисментовъ, и неустрашимый Смеркъ, въ упоеніи, хлопалъ и оралъ: ‘браво! браво’! не хуже любого драгунскаго офицера. Послдніе съ своей стороны пришли въ азартъ — ils s’аgіtaіеnt sur leurs bones — по выраженію нашихъ сосдей. Самъ полковникъ повелъ ихъ въ аттаку, замахавъ своей каской, а юнкера въ партер, какъ слдуетъ доблестнымъ воинамъ, бросились за своими вождями. Театръ стоналъ отъ криковъ, Пенъ ревлъ: ‘Фотрингэй! Фотрингэй!’, г.г. Спевинъ и Фокеръ кричали ура изъ своей ложи. Даже мистриссъ Пенденнисъ махала носовымъ платкомъ, а маленькая Лаура смялась, прыгала, хлопала въ ладоши и удивлялась на Пена.
Горнбуль вывелъ бенефиціантку среди вызововъ восторга. Она была такъ хороша, такъ ослпительна, такъ лучезарна, что Пенъ едва владлъ собой: онъ нагнулся надъ стуломъ матери, оралъ, надрывался, размахивалъ шляпой. Онъ готовъ былъ открыть свою тайну и крикнуть: — Смотрите! Вотъ она. Есть-ли ей равная женщина? И я люблю ее.— Однако, онъ скрылъ свои чувства, изливъ ихъ въ оглушительныхъ крикахъ и вызовахъ.
Что касается миссъ Фотрингэй, то читатель уже знаетъ ея манеру держать себя. И въ этотъ разъ она держала себя совершенно такъ же, какъ прежде. Обводила театръ благодарнымъ взглядомъ, дрожала и едва не лишилась чувствъ отъ волненія. Она схватила цвты (Фокеръ поднесъ ей чудовищный букетъ, и даже Смеркъ отважился бросить розу, но страшно переконфузился, когда она упала въ партеръ) — схватила цвты и прижала ихъ къ взволнованному сердцу и проч. и проч. Бдняжка Пенъ чуть не задохнулся отъ счастья, увидвъ на ея груди свой подарокъ, брошку, которую купилъ онъ у ювелира Натана въ Гой-Стрит на послднія деньги, прихвативъ еще соверенъ у Смерка.
За Гамлетомъ послдовала ‘Черноокая Сусанна’, крайне растрогавшая нашихъ чувствительныхъ друзей. Сусанна, въ палевомъ плать, съ пунцовой лентой на шляпк, была также мила какъ Офелія. Бингли превзошелъ самого себя въ Вильям. Голлъ, въ роли адмирала, напоминалъ деревянную фигуру на носу семидесяти четырехъ пушечнаго корабля, Гарбетсъ былъ очень хорошъ въ роли капитана Болдуотера, злодя, который замышляетъ похитить черноокую Сусанну и восклицаетъ, размахивая огромной шляпой:— Будь что будетъ, а я погублю ее!— Словомъ, артисты играли съ своимъ обычнымъ талантомъ и наши друзья не безъ сожалнія разстались съ этой милой и трогательной пьесой, когда занавсъ опустился.
Останься Пенъ наедин съ матерью, онъ разсказалъ бы ей все на обратномъ пути. Но онъ сидлъ на козлахъ и курилъ сигару при лунномъ свт, а подл него Смеркъ кутался въ теплый шарфъ. Кабріолетъ мистера Фокера, съ зажженными фонарями, прокатилъ мимо старинной скромной Клеврингской колымаги, миляхъ въ двухъ отъ города, а мистеръ Спевинъ привтствовалъ экипажъ мистриссъ Пенденнисъ, протрубивъ на рожк ‘Царствуй, Британія!’ съ собственными варіаціями.
Дня черезъ два посл этой семейной поздки въ театръ Четтрисскій деканъ пригласилъ на обдъ немногихъ избранныхъ друзей. Весьма возможно, что за обдомъ они угощались превосходнымъ портвейномъ, а за дессертомъ пробирали епископа, но это не наше дло. Во всякомъ случа, въ числ гостей былъ и нашъ другъ, д-ръ Портманъ изъ Клевринга. Замтивъ, что супруга декана прогуливается по саду, развернувъ надъ прелестной головкой пунцовый зонтикъ и окруженная рзвящимися дтьми, докторъ, въ качеств галантнаго кавалера, поспшилъ присоединиться къ ней, предоставивъ своимъ коллегамъ разносить милорда епископа. Онъ предложилъ деканш руку, и повелъ ее но старинной, бархатной лужайк, которая выкашивалась и выравнивалась съ незапамятныхъ временъ для безчисленныхъ декановъ. Такъ прогуливались они, тихонько, не торопясь, съ благодушнымъ спокойствіемъ, которое овладваетъ добрыми людьми посл сытнаго обда, въ тихій лтній вечеръ, когда солнце только что скрылось за гигантскими башнями собора, и блдный серпъ луны все ярче и ярче выступаетъ на темнющемъ неб.
Какъ мы уже говорили, садъ декана примыкалъ къ домику мистера Крида. Окна въ нижнемъ этаж домика были открыты ради чистаго лтняго воздуха. У одного изъ оконъ сидла двушка лтъ двадцати шести, съ большими широко открытыми глазами и юноша лтъ восемнадцати, упоенный любовью и экстазомъ. Читатель безъ труда узнаетъ своихъ знакомцевъ мистера Артура Пенденниса и миссъ Костиганъ.
Наконецъ-то бднягу прорвало! Замирая отъ страстнаго волненія, тщетно стараясь удержать слезы, задыхаясь, дрожа, бдный Пенъ прерывающимся голосомъ произносилъ слова, рвавшіяся съ его устъ, повергая къ ногамъ этой зрлой красавицы сокровище своей первой любви, обожанія, страсти. Онъ ли первый поступалъ такимъ образомъ. И до и посл него много было людей, отдававшихъ свое лучшее сокровище за пару кукольныхъ глазокъ, какъ дикарь отдаетъ свои земли за глотокъ огненной воды.
— Знаетъ-ли объ этомъ ваша матушка, Артуръ?— спросила миссъ Фотрингэй. Онъ схватилъ ея руку и осыпалъ ее безумными поцлуями. Она не отняла руки.— ‘Знаетъ-ли объ этомъ старушка?— повторила миссъ Костиганъ про себя,— ‘что же, пожалуй, и знаетъ,’ — и вспомнивъ о брилліантовомъ крест, украшавшемъ грудь мистриссъ Пенденнисъ на представленіи Гамлета, подумала:— ‘Наврно, это фамильная драгоцнность’.
— Успокойтесь, дорогой Артуръ, — сказала она своимъ звучнымъ бархатнымъ голосомъ и улыбнулась ему серьезной, но ласковой улыбкой. Потомъ свободной рукой откинула волосы съ его пылающаго лба. Онъ былъ въ такомъ вихр страсти и блаженства, что едва могъ говорить. Наконецъ, онъ пролепеталъ:
— Моя мать видла васъ и восхищается вами. Скоро она полюбитъ васъ: можетъ-ли быть иначе? Она полюбитъ васъ уже потому, что я люблю васъ.
— Да, я врю, что вы меня любите, — сказала миссъ Костиганъ, повидимому, съ нкоторымъ даже состраданіемъ къ молодому человку.
Она вритъ! Услыхавъ это, Пенъ разразился дифирамбомъ, но такъ какъ мы владемъ своими чувствами, то и не считаемъ себя въ прав подслушивать его изліянія. Пускай бдняга изливаетъ душу у ногъ возлюбленной, отнесемся къ нему снисходительно. Что и говорить, хорошо сохранять благоразуміе въ любви, но любить безумно все же лучше, чмъ никого не любить. Есть среди насъ люди, вовсе неспособные къ любви, и, какъ подумаешь, они гордятся своимъ безсиліемъ.
Кончивъ свою рчь, Пенъ, въ новомъ порыв экстаза, поцловалъ царственную ручку,— и кажется, въ эту самую минуту, юный мистеръ Ридли Розетъ, сынокъ деканши, дернулъ маменьку за рукавъ ея просторнаго платья и сказалъ, мотая своей невинной головкой:
— Мама, а мама! посмотри!..
Въ самомъ дл, изъ деканскаго сада можно было любоваться на зрлище, которое рдко случается видть деканамъ и о которомъ не написано въ ихъ священныхъ книгахъ. Бдный Пенъ лобызалъ розовые пальчики своей возлюбленной, которая принимала этотъ знакъ любви совершенно спокойно и весело. Мистеръ Ридли хихикалъ, глядя на эту картину, а маленькая миссъ Роза смотрла на брата, разинувъ ротъ отъ удивленія. Негодованіе декапши не поддается описанію, а мистеръ Портманъ окаменлъ отъ изумленія и бшенства, узнавъ своего любимаго ученика.
Въ эту самую минуту мистриссъ Галлеръ увидла зрителей и съ хохотомъ отшатнулась отъ окна.— ‘На насъ смотрятъ изъ деканскаго сада’, — сказала она совершенно спокойно, освобождая руку, а Пенъ отшатнулся, вспыхнувъ какъ маковъ цвтъ. Когда онъ ршился выглянуть въ садъ, гуляющіе уже ушли домой. Луна ярко сіяла, искрились звзды, на соборной башн пробило девять, гости декана (за исключеніемъ одного, который давно уже потребовалъ свою лошадку и укатилъ домой) угощались чаемъ и пирожками,— когда Пенъ разстался съ миссъ Костиганъ.
Пенъ прямо отъ миссъ Фотрингэй отправился домой и хотлъ улечься спать, такъ какъ чувствовалъ себя разбитымъ и усталымъ, и нервы его расходились до крайности. Но старый Джонъ, лакей, явился къ нему съ торжественнымъ и зловщимъ видомъ и объявилъ, что маменька желаютъ его видть.
Пенъ снова повязалъ галстухъ и отправился въ гостиную. Тамъ онъ увидлъ не только свою маменьку, но и ея давнишняго друга, доктора Портмана. Лицо ея казалось страшно блднымъ при свт лампъ, тогда какъ докторъ былъ красенъ, какъ ракъ, и весь дрожалъ отъ гнва и негодованія.
Пенъ сразу понялъ, въ чемъ дло.— Не робй,— подумалъ онъ.
— И вамъ не стыдно смотрть на эту… эту достойную леди и на служителя церкви, сэръ?— разразился докторъ, не обращая вниманія на блдное лицо и умоляющіе взгляды мистриссъ Пенденнисъ.
— Гд онъ былъ? Какъ ршился сынъ такой матери явиться въ такое позорное мсто. Ваша мать ангелъ, сэръ, ангелъ! И вы осмлились осквернить ея домъ, вы дерзнули поразить ея чистую душу мыслью о вашемъ преступленіи.
— Сэръ!— воскликнулъ Пенъ.
— Не отпирайтесь, сэръ,— заревлъ докторъ.— Не прибавляйте лжи къ вашему позору. Я видлъ своими глазами, сэръ. Я видлъ васъ изъ деканскаго сада, я видлъ, какъ вы цловали руку этой безстыдной, раскрашенной…
— Остановитесь!— гаркнулъ Пенъ, ударивъ кулакомъ по столу, такъ что лампа заходила ходуномъ, — Я еще очень молодъ, но я джентльменъ, было бы вамъ извстно… и я не позволю оскорблять эту леди,
— Эту леди, сэръ?— оралъ докторъ,— такъ это леди? вы… вы… вы… осмливаетесь въ присутствіи вашей матери называть леди эту женщину?
— Въ присутствіи всхъ и каждаго,— гремлъ Пенъ.— Она достойна занять любое мсто. Нтъ женщины достойне ея. Если бы кто-нибудь другой осмлился оскорбить ее, я… я отвтилъ бы ему по достоинству, но вы, въ качеств нашего давнишняго друга, должно быть, пользуетесь привилегіей оскорблять меня.
— Нтъ, нтъ, Пенъ, нтъ, голубчикъ,— закричала Елена въ порыв радости.— Я вамъ говорила, я вамъ говорила, докторъ, что онъ вовсе не такой, какъ вы думаете,— съ этими словами нжное созданіе, дрожа всмъ тломъ, прижалось къ плечу Пена.
Пенъ чувствовалъ себя героемъ, готовымъ вызвать всхъ докторовъ на свт. Онъ радовался этому объясненію.— Вы видли, какъ она прекрасна,— сказалъ онъ матери съ ласковымъ покровительственнымъ видомъ, точно Гамлетъ Гертруд въ пьес.— Увряю васъ, матушка, что она добра также какъ прекрасна. Вы согласитесь со мной, когда узнаете ее поближе. Кром васъ, я не знаю такой простой, кроткой, любящей женщины. Что же дурного, что она играетъ въ театр? Она содержитъ отца своимъ заработкомъ.
— Старый пьянчуга, — проворчалъ докторъ, но Пенъ сдлалъ видъ, что не слышитъ.
— Если бы вы видли, какая она заботливая хозяйка, какъ она чиста и благочестива, вы, подобно мн,— да, подобно мн (тутъ онъ бросилъ ужасный взглядъ на доктора) — оттолкнули бы съ презрніемъ всякаго клеветника, который осмлится чернить ее. Отецъ ея офицеръ, онъ отличался въ Испанскую кампанію. Онъ другъ его королевскаго высочества, герцога Кентскаго, близкій знакомый герцога Веллингтона и лучшихъ офицеровъ арміи. Онъ, кажется, встрчался съ дядей Артуромъ у лорда Гиля. Фамилія его одна изъ лучшихъ и древнйшихъ въ Ирландіи, и нисколько не уступаетъ нашей. Ко… Костиганы были королями Ирландіи.
— Господи, помилуй, — воскликнулъ докторъ, не зная, бситься-ли ему или смяться,— да что же вы хотите? Жениться на ней, что-ли?
Пенъ окинулъ его величественнымъ взоромъ.
— Какое же другое намреніе вы мн предписывали, докторъ Портманъ?— сказалъ онъ.
Окончательно сбитый съ позиціи, ошеломленный этимъ неожиданнымъ заявленіемъ Пена, докторъ могъ только пролепетать:
— Мистриссъ Пенденнисъ, сударыня, пошлите за маіоромъ.
— Да, пошлите за маіоромъ, это самое лучшее, подхватилъ Пенъ, принцъ Пенденнисъ, герцогъ Фэрокскій, сопровождая свои слова величавымъ жестомъ. Въ результат, бесда завершилась двумя письмами, которыя маіоръ Пенденнисъ получилъ въ Лондон за завтракомъ, если читатель припомнить начало этой правдивой исторіи о приключеніяхъ принца Пена.

ГЛАВА VII,
въ которой маіоръ выступаетъ на сцену.

Нашъ знакомецъ, маіоръ Артуръ Пенденнисъ, въ свое время явился въ Фэроксъ, проведя очень скверную ночь въ дилижанс, гд сосдъ пассажиръ, точно разбухшій отъ нсколькихъ пальто, надтыхъ одно на другое, затискалъ его въ уголъ и не давалъ ему спать жестокимъ храпомъ, а сосдка, старая вдовица, не только закрыла окно, но и наполнила дилижансъ ароматомъ ямайскаго рома, то и дло потягивая его изъ бутылочки, оказавшейся въ ея ридикюл, гд всякій разъ, какъ ему случалось задремать, рожокъ кондуктора, или бредъ сосда, давившаго его все сильне и сильне, или ножищи почтенной вдовицы, наступавшія на мозоли маіора, пробуждали его къ страданіямъ и ужасамъ жизни,— жизни давно минувшей, которая сохранилась нын только въ памяти стариковъ. Двадцать или двадцать пять часовъ зды, по восьми миль въ часъ, въ душной карет, на жесткомъ сиднь, съ подагрой, которая начинаетъ заигрывать подл вашего большого пальца, съ вчно мняющимися кучерами, которые ворчатъ что-то нелестное для васъ, если недовольны вашей на-водкой, съ сосдомъ, отъ котораго разить водкой, — кто изъ насъ не испыталъ этихъ прелестей въ доброе старое время? Удивляюсь, какъ могли люди путешествовать, преодолвая такія затрудненія. Тмъ не мене они путешествовали. Прошла ночь, прошло утро, и маіоръ, желтый, небритый, съ распустившимся парикомъ, съ ревматизмомъ во всхъ членахъ, вошелъ въ ворота Фэрокскаго парка, гд встртила его дворничиха и жена садовника, отвшивая поклоны ему и еще пониже его камердинеру, мистеру Моргану.
Елена поджидала этого желаннаго гостя и увидла его изъ окна, но не вышла къ нему на встрчу. Она знала, что маіоръ не любитъ показываться въ растрепанномъ вид, и всегда приводитъ себя въ порядокъ прежде чмъ явится въ общество. Пенъ, еще ребенкомъ, страшно разозлилъ маіора, утащивъ сафьянный футлярчикъ, гд хранился коренной зубъ маіора. Понятно, что онъ вытащилъ этотъ зубъ, когда трясся въ дилижанс, но онъ ни за что не явился бы безъ него въ гостиной. Камердинеръ Морганъ соблюдалъ строжайшую тайну относительно его париковъ, завивалъ ихъ въ укромныхъ мстахъ и тайкомъ приносилъ своему господину, и маіоръ ни за какія коврижки не показался бы безъ парика своимъ роднымъ или знакомымъ. Итакъ, онъ прежде всего отправился въ отведенную для него комнату и занялся всми этими подробностями своего туалета, причемъ ворчалъ, брюзжалъ, злился и бранился на Моргана, какъ только можетъ браниться старый франтъ, всю ночь промаявшійся съ ревматизмомъ и имющій въ виду непріятное хлопотливое дло. Наконецъ, когда все было готово, парикъ завитъ, станъ выпрямленъ съ помощью корсета и ваты, онъ спустился въ гостиную съ величественнымъ видомъ длового и въ тоже время свтскаго человка.
Пена не было въ гостиной, тамъ сидли только Елена и маленькая Лаура съ шитьемъ, которой маіоръ протягивалъ всегда только одинъ палецъ, какъ сдлалъ онъ и въ данномъ случа, поздоровавшись съ свояченицей. Лаура робко пожала маіорскій палецъ, и убжала изъ гостиной. Маіоръ нисколько этимъ не огорчился, да онъ не огорчился бы, если бы ея и вовсе не было въ дом. У него были на этотъ счетъ свои особые резоны, которые мы еще узнаемъ ниже. Во всякомъ случа Лаура удрала къ Пену, который прохаживался по саду, бесдуя о чемъ-то съ мистеромъ Смеркомъ. Онъ былъ такъ увлеченъ этой бесдой, что не слыхалъ звонкаго голоска Лауры, пока Смеркъ не указалъ на нее, дернувъ за рукавъ своего ученика.
Она подбжала и схватила его за руку: — Иди въ гостиную, Пенъ, знаешь кто пріхалъ? дядя Артуръ пріхалъ!
— Пріхалъ, онъ пріхалъ?— проговорилъ Пенъ, и Лаура почувствовала, какъ его рука сдавила ея маленькую ручку. Онъ метнулъ горделивый взглядъ на Смерка, точно хотлъ сказать: я готовъ сразиться съ нимъ и съ кмъ угодно. Мистеръ Смеркъ опустилъ очи долу и испустилъ томный вздохъ.
— Идемъ, Лаура,— сказалъ Пенъ съ гордымъ и комическимъ видомъ,— ступай впередъ, скажи, что я сейчасъ приду.— Онъ усмхнулся, стараясь скрыть свое волненіе, и собралъ все свое мужество, приготовляясь къ жестокому испытанію.
За эти два дня Пенъ открылъ Смерку вс свои тайны и въ теченіе сорока восьми часовъ, истекшихъ посл столкновенія съ докторомъ Портманомъ, положительно прожужжалъ уши своему учителю разсказами о миссъ Фотрингэй Смеркъ тмъ охотне слушалъ эти разсказы, что самъ былъ влюбленъ и желалъ расположить въ свою пользу Пена, притомъ же миссъ Фотрингэй казалась ему, никогда раньше не бывавшему въ театр, несравненной красавицей. Пылкая страсть Пена, его краснорчіе и поэтическія тропы и фигуры, его мужество, нжность, врность, преданность, не признававшая никакихъ недостатковъ въ возлюбленной, никакихъ затрудненій въ ихъ общественномъ положеніи, почти убдили Смерка. Онъ готовъ былъ врить, что Пенъ задумалъ прекрасное и разумное дло, что ему слдуетъ жениться въ восемнадцать лтъ, сдлать Эмилію хозяйкой дома и поселить Костигана въ желтой гостиной.
Мало того, за эти два дня молодой человкъ почти что убдилъ свою мать, разбилъ ея возраженія одно за другимъ, съ тмъ здравымъ смысломъ негодованія, который подчасъ оказывается верхомъ нелпости, почти доказалъ ей, что этотъ бракъ предназначенъ свыше и что если двушка хороша и добра, то ей, матери, нечего больше и требовать, и нужно скорй бояться, чмъ желать, прізда дяди, который, какъ чувствовалъ нашъ пріятель, безъ сомннія, отнесется къ браку мистера Пена не съ такой романтической, честной, простой и отчаянно нелпой точки зрнія. Елена Пенденнисъ была провинціалка и книга жизни говорила съ ней другимъ языкомъ, чмъ съ столичными жителями. Она съ удовольствіемъ (съ тмъ грустнымъ удовольствіемъ, которое испытываютъ нкоторыя женщины при мысли о самопожертвованіи) думала о томъ дн, когда отдастъ Пену все, и онъ введетъ въ домъ свою жену, которой она передастъ ключи и уступитъ лучшую спальню, а сама будетъ сидть подл нихъ за столомъ, и любоваться ихъ счастьемъ. Чего же ей желать еще, разъ ея мальчикъ будетъ счастливъ! Конечно, выборъ Пена сдлалъ бы честь любой цариц, но если онъ предпочтетъ скромную двушку знатной дам,— мать готова подчиниться и этому ршенію. Пусть бдна и незнатна та, которая удостоилась такой высокой чести,— мистриссъ Пенденнисъ преклонится передъ нею, встртитъ ее привтомъ, и уступитъ ей первое мсто. Но актриса… Женщина зрлыхъ лтъ, которая давно уже отвыкла краснть иначе, какъ съ помощью румянъ… Женщина, по всей вроятности, невжественная, невоспитанная, привыкшая къ сомнительному обществу и двусмысленнымъ разговорамъ, — о, трудно было примириться съ мыслью, что выборъ Пена палъ на такую личность, и что матрона должна будетъ уступить мсто султанш.
Вс эти сомннія вдова излагала сыну въ теченіе двухъ дней, истекшихъ до прізда маіора, по Пенъ отвчалъ на нихъ съ юношеской прямотой и смлостью, и къ своему полному удовольствію побдоносно разбилъ ея возраженія. Миссъ Костиганъ воплощеніе скромности и добродтели, она деликатна, какъ самая робкая двочка, она чиста, какъ только что выпавшій снгъ, у нея прекраснйшія манеры, изящнйшее остроуміе, обворожительное обращеніе, тонкій вкусъ, чудесный характеръ: а какъ она любитъ своего отца, браваго старика хорошей фамиліи, который, положимъ, раззорился, но когда-то водилъ хлбъ соль съ знатнйшими людьми Европы. Онъ не торопится, онъ готовъ даже ждать совершеннолтія. Но онъ чувствуетъ (при этихъ словахъ лицо его приняло выраженіе мрачной и торжественной ршимости), что это его первая и единственная любовь, которой только смерть можетъ положить конецъ.
Елена съ грустной улыбкой возразила, что люди переживаютъ свою страсть, и что бракъ между молодымъ человкомъ и зрлой женщиной, какъ она сама имла случай убдиться — въ ихъ семь былъ такой примръ: отецъ Лауры — приводитъ къ роковымъ послдствіямъ.
Но мистеръ Пенъ ршительно объявилъ, что смерть будетъ его удломъ въ случа разочарованія, а этого она не могла допустить, скорй согласилась бы стать на колни передъ готтентоткой и просить ея руки для своего сына.
Артуръ чувствовалъ свою власть надъ вдовою, и самъ былъ тронутъ ея покорностью. За эти два дня онъ совсмъ поработилъ ее и обращался съ ней крайне снисходительно, первый вечеръ онъ провелъ въ Четтрис у прекрасной пирожницы, хвастаясь своимъ вліяніемъ на мать, а второй — просидлъ дома надъ пламеннымъ и пышнымъ стихотворнымъ посланіемъ къ возлюбленной, въ которомъ клялся подобно Монтрозу прославить ее мечемъ, возвеличить въ псняхъ и принести къ ея ногамъ любовь, какой еще не доставалось на долю женщины.
Далеко за полночь, Елена, проходя мимо его дверей, увидла свтъ, проникавшій сквозь щель, и услышала, какъ онъ вертлся въ постели, кашлялъ и бормоталъ стихи. Она остановилась и съ безпокойствомъ прислушалась. Сколько разъ, она проводила безсонныя ночи у изголовья больного ребенка. И теперь, она тихонько повернула ручку и вошла на цыпочкахъ, такъ что Пенъ, въ первую минуту, не замтилъ ее. Онъ смотрлъ въ другую сторону. Бумаги его были въ безпорядк разбросаны на письменномъ стол и даже на кровати. Онъ кусалъ карандашъ и придумывалъ рифмы, стараясь излить свою безумную страсть. Онъ былъ Гамлетъ, кидающійся въ могилу Офеліи, назнакомецъ, прижимающій къ груди мистриссъ Галлеръ, прекрасную мистриссъ Галлеръ, съ распущенными по плечамъ черными локонами. Байронъ и отчаяніе, Томасъ Муръ и любовь ангеловъ, Уоллеръ и Геррикъ, Беранже и вс любовныя псни, какія только случалось ему читать, кипли и клокотали въ душ юнаго джентльмена, словомъ, онъ былъ въ пароксизм любовнаго и поэтическаго экстаза.
— Артуръ!— сказала мать своимъ нжнымъ, серебристымъ голосомъ. Онъ вздрогнулъ и обернулся, и въ ту же минуту скомкалъ и спряталъ подъ подушку нсколько клочковъ бумаги.
— Что ты не спишь, голубчикъ?— сказала она съ нжной улыбкой, прилаживаясь рядомъ съ нимъ на кровати и взявъ его горячую руку.
Съ минуту Пенъ глядлъ на нее дикими глазами, потомъ сказалъ:
— Не спится что-то… Я… я… я писалъ.— Потомъ вдругъ обнялъ ее и прижался къ ней:— Мама, я люблю ее, люблю!
Могла-ли эта нжная душа не пожалть его! И она пожалла его, и съ грустнымъ удивленіемъ и нжностью вспоминала, какъ онъ лежалъ въ этой постели ребенкомъ (ей казалось, что это было не дале какъ вчера) и какъ она приходила утромъ и молилась надъ нимъ, пока онъ еще спалъ крпкимъ сномъ по воскресеньямъ.
Стихи его, безъ сомннія, были выше всякой похвалы, хотя миссъ Фотрингэй ничего не поняла въ нихъ. Но старикашка Косъ, приставивъ палецъ къ носу, сказалъ:
— Спрячь ихъ вмст съ остальными, душечка! Вирши Пальдуда никуда не годились, въ сравненіи съ этимъ.— Душечка послушалась и спрятала листокъ.
Когда маіоръ, приведя въ порядокъ свою наружность, явился въ гостиную, онъ, разумется, посл десятиминутнаго разговора оріентировался въ этомъ щекотливомъ вопрос. Онъ понялъ, что маменька не такъ боится брака, какъ огорченія Пену и предстоящей ссоры его съ дядей. Она умоляла маіора Пенденниса отнестись помягче къ Пену.
— Онъ въ крайне возбужденномъ состояніи и не вытерпитъ грубыхъ словъ,— говорила она.— Докторъ Портманъ выговаривалъ ему очень рзко… и несправедливо… потому что мой сынъ благородный мальчикъ, истинное утшеніе для матери… Но отвтъ Пена, просто испугалъ меня, такъ онъ взбсился. Вспомните, что онъ теперь уже взрослый человкъ, и будьте… будьте осторожне,— заклинала вдова, положивъ свою прекрасную ручку на рукавъ маіора.
Онъ взялъ эту ручку, поцловалъ ее и взглянулъ въ смущенное лицо матери, подави въ удивленіе и гнвъ.— Bon Dieu!— подумалъ старый интриганъ,— молокососъ, очевидно, дохалъ бабенку, она готова сама предоставить ему жену, какъ конфетку, когда бэби раскапризничается. Эхъ, досадно, что у насъ нтъ lettres de cachet и Бастиліи для молодыхъ сорванцовъ.— Простимъ маіору эти мысли, вдь онъ вращался среди князей и графовъ. Итакъ, онъ поцловалъ ручку вдовицы, пожалъ ее обими руками, опустилъ на столъ и, не выпуская изъ своей руки, съ улыбкой взглянулъ на свою собесдницу.
— Признайтесь,— сказалъ онъ,— теперь вы только о томъ и думаете, какъ бы исполнить прихоть мальчугана безъ ущерба для совсти.
Мистриссъ Пенденнисъ вспыхнула и заволновалась чисто по женски.
— Онъ такъ несчастенъ… да и я ужасно огорчена…
— Тмъ, что приходится ему противорчить, или тмъ, что онъ можетъ исполнить свое нелпое желаніе?— спросилъ маіоръ и прибавилъ самодовольнымъ тономъ:
— Будь я проклятъ, если онъ его исполнитъ.
— Какъ ужасно, что онъ ослпленъ такой безумной, жестокой, роковой страстью,— сказала вдова.— Чмъ бы она ни кончилась, она принесетъ ему страданія.
— Она не кончится свадьбой, сестрица, — ршительно возразилъ маіоръ.— Мы не допустимъ главу фамиліи Пенденнисовъ обвнчаться съ актрисой изъ балагана. Нтъ, нтъ, мы не породнимся съ скоморохами, сударыня.
— Если сразу уничтожить его планы,— замтила вдова, — то это можетъ кончиться Богъ знаетъ чмъ. Я знаю пылкій характеръ Артура, силу его привязанности, его неукротимую страсть, и дрожу при мысли о послдствіяхъ… Право, право, не нужно обрывать его слишкомъ круто.
— Дорогая моя,— отвчалъ маіоръ съ выраженіемъ искренняго состраданія, — я не сомнваюсь, что для Артура это будетъ сильный ударъ. Но разв ему первому приходится страдать отъ несчастной любви?
— Нтъ, конечно, не первому,— отвчала Елена. Она вспомнила свою молодость, и какой несчастной она была въ семнадцать лтъ.
— Я самъ, — продолжалъ маіоръ вполголоса, — я самъ испыталъ въ молодости разочарованіе. Молоденькая двушка, прелестнйшее существо, племянница графа, съ приданымъ въ пятнадцать тысячъ фунтовъ… будь у меня треть этой суммы, я былъ бы подполковникомъ въ тридцать лтъ, но пришлось покориться судьб. Я былъ поручикъ, безъ гроша въ карман, ея родители заупрямились, и я отправился — безъ нея!— въ Индію, гд имлъ честь состоять секретаремъ лорда Беклея, главнокомандующаго. Что же? мы вернули другъ другу письма, волосы, взятые на памятъ (маіоръ запустилъ руку въ свой парикъ), погоревали и… примирились съ судьбой. Теперь она супруга баронета, тринадцать человкъ дтей — большія уже дти, измнилась, конечно, но дочери напоминаютъ мн ее, какой она была въ молодости. Третья дочь надняхъ будетъ представлена ко двору.
Елена не отвчала. Она тоже вспомнила старое время. Я думаю, что доживи человкъ до ста лтъ,— и тогда найдутся въ его жизни воспоминанія, которыя всякій разъ вернутъ его къ днямъ юности. Такими-то воспоминаніями была поглощена мистриссъ Пенденнисъ.
— Вспомните о моемъ брат,— ласково продолжалъ маіоръ,— ему тоже пришлось пережить маленькое испытаніе въ начал его… ученой карьеры. Миссъ Болльсъ — такъ, помнится, ее звали — была дочь апт… врача, пользовавшагося солидной репутаціей, мой братъ имлъ успхъ. Но возникли различныя затрудненія, дло разстроилось и что же?.. я увренъ, что впослдствіи онъ безъ сожалнія вспоминалъ о неудач, благодаря которой получилъ эту ручку,— заключилъ маіоръ, нжно пожимая пальчики Елены.
— Браки между людьми неравнаго общественнаго положенія и возраста приводятъ къ печальнымъ послдствіямъ,— подтвердила Елена — Я знаю, что они бываютъ источникомъ жестокихъ страданій. Отецъ Лауры, мой кузенъ, который… былъ воспитанъ вмст со мною, можетъ служить примромъ, — прибавила она почти шопотомъ.
— Самая нелпая вещь!— подхватилъ маіоръ.— Можетъ-ли быть человкъ несчастне того, кто женится на особ низкаго званія или старшей годами. Представьте себ, что вы женились на женщин изъ низкаго сословія и что вашъ домъ наполненъ всевозможной шушерой — ея родственниками! Представьте себ, что ваша свекровь говоритъ ‘ёнъ’ и называетъ Мэри Машкой! Какъ вы покажетесь съ ней въ общество. Дорогая мистриссъ Пенденнисъ, я не хочу вдаваться въ личности, но въ лучшихъ кругахъ лондонскаго общества я встрчалъ людей, которые терпли неслыханныя страданія, буквально умирали заживо, по милости вульгарныхъ родственниковъ своихъ женъ. Вотъ хоть бы леди Скаппертонъ — знаете, что она сдлала въ прошломъ году, когда давала djeuner dansant? Она сказала лорду Броункеру, что онъ можетъ привести или прислать съ надежнымъ спутникомъ своихъ дочерей, но что она не желаетъ принимать у себя леди Броункеръ, дочь москательщика, которая, по словамъ Тома Уогга, выражается, какъ кухарка. Боже мой, да что значитъ минутная горесть разлуки, въ сравненіи съ вчной ежедневной мукой отъ сознанія неравнаго брака и необходимости водиться съ людьми дурного тона.
— Конечно, конечно!— сказала Елена, съ трудомъ удерживаясь отъ смха, такъ какъ, вспомнила, съ какимъ безмрнымъ уваженіемъ относился ея покойный мужъ къ маіору и его свтскимъ анекдотамъ.
— Въ довершеніе всего, эта особа десятью годами старше нашего повсы Артура. А знаете-ли вы, что выходитъ изъ такихъ браковъ, дорогая моя? Теперь, когда мы одни, я могу говорить съ вами откровенно: выходитъ несчастіе, только несчастіе. Взгляните на лорда Клодуорти, когда онъ является въ гостиную съ своей женой: вдь ее можно принять за мать лорда Клодуорти. Или, возьмемъ, примръ, лорда и леди Виллоубанкъ, любовная исторія которыхъ надлала столько шума. Вдь онъ уже два раза вынималъ ее изъ петли, когда она пыталась удавиться, приревновавъ его къ ростовщиц mademoiselle Кунигунд, и, поврьте моему слову, наступитъ день, когда онъ не вынетъ изъ петли свою старуху. Нтъ, дорогая моя, вы не жили въ свт, а я таки потерся въ немъ, вы немножко романтичны и сантиментальны (вдь, правда? съ такими прелестными глазами нельзя не быть романтичной) и должны положиться на мою опытность. Жениться на этой особ! Восемнадцатилтнему мальчугану жениться на тридцатилтней актрис — какъ разъ!— да лучше ужь отправиться въ кухню и жениться на кухарк.
— Я знаю, къ какимъ несчастіямъ приводитъ необдуманный бракъ,— со вздохомъ сказала Елена, и такъ какъ она въ теченіе вышеприведенной бесды съ маіоромъ уже въ третій разъ длаетъ этотъ намекъ, и такъ какъ кром того онъ связанъ съ вопросомъ, который, быть можетъ, интересуетъ читателя, а именно — кто такое маленькая Лаура?— то мы и посвятимъ разъясненію этого обстоятельства слдующую главу.

ГЛАВА VIII,
въ которой Пену приходится подождать, пока читатель ознакомится съ біографіей маленькой Лауры.

Во время оно учился въ Кэмбридж молодой джентльменъ, которому случилось однажды провести вакаціи въ деревн, гд жила Елена Тистльвудъ съ своей матерью, вдовой поручика, убитаго подъ Копенгагеномъ. Молодой джентльменъ, котораго звали Фрэнсисъ Белль, приходился племянникомъ мистриссъ Тистльвудъ и, слдовательно, двоюроднымъ братомъ миссъ Елен. Естественно, что онъ нанялъ комнату въ дом тетки, которая жила очень скромно, и проводилъ здсь вакаціи, давая уроки тремъ-четыремъ ученикамъ, прізжавшимъ къ нему въ деревню. Мистеръ Белль славился въ университет, какъ искусный преподаватель.
Вскор об женщины узнали, что у мистера Белля есть невста и онъ ожидаетъ только хорошаго мста, чтобы жениться. Его нарченная была дочь пастора, который когда-то давалъ уроки мистеру Беллю, жившему въ его дом. Здсь-то, подъ кровлей мистера Кочера, юный Белль, которому въ то время было лтъ семнадцать-восемнадцать, бросился однажды къ ногамъ миссъ Марты Кочеръ, помогая ей собирать горохъ въ саду. На колняхъ, передъ горохомъ и передъ нею онъ изливалъ свою безпредльную страсть.
Миссъ Марта была гораздо старше юнаго студента и сердце ея уже испытало много горькихъ разочарованій по части супружества. Трое учениковъ ея отца объяснились ей въ любви и… надули! Мстный аптекарь безжалостно измнилъ ей. Драгунскій офицеръ, съ которымъ она не разъ танцовала въ Бат въ то счастливое время, когда проводила сезонъ у своей доброй бабушки, въ одно прекрасное утро разорвалъ поводья и удралъ съ тмъ, чтобы не возвращаться боле. Мудрено-ли, что посл такихъ безсовстныхъ измнъ сердце Марты Кочеръ вчно сочилось кровью? Она ласково выслушала безтолковыя изліянія честнаго юноши, и, когда онъ окончилъ, сказала:— Полно, Белль, вы слишкомъ молоды, чтобы думать о такихъ вещахъ, — однако, тутъ же объявила, что посовтуется съ своимъ двственнымъ сердцемъ. Она не могла направить мистера Белля къ своей маменьк, такъ какъ мистеръ Кочеръ былъ вдовецъ, къ тому же слишкомъ поглощенный своими книгами, чтобы руководить такимъ своенравнымъ и нжнымъ предметомъ, какъ двическое сердце, поэтому миссъ Марта была предоставлена самой себ.
Локонъ ея волосъ, перевязанный голубой ленточкой, извстилъ счастливаго Белля о результатахъ совщанія Весталки съ своимъ сердцемъ. Передъ этимъ уже три раза отрзала она пряди своихъ каштановыхъ волосъ, съ такой же точно цлью. Счастливые обладатели этихъ прядей оказались измнниками, но волосы отростали снова, а Марта имла полное право замтить, отдавая этотъ залогъ любви своему возлюбленному, что вс мужчины измнники.
No 6, однако, оказался исключеніемъ: Фрэнсисъ Белль былъ врнйшимъ любовникомъ. Когда наступило время отправляться въ коллегію, и пришлось открыть тайну мистеру Кочеру, послдній воскликнулъ: — Господи Боже мой! а я-то ничего не подозрвалъ!— и немудрено: съ нимъ уже три раза случался такой сюрпризъ. Итакъ, Фрэнсисъ ухалъ въ Кэмбриджъ, твердо ршившись заполучить вс ученыя отличія и принести ихъ къ ногамъ своей возлюбленной.
Ожиданіе лестной награды заставляло его работать съ изумительнымъ рвеніемъ. То и дло получались извстія о его новыхъ успхахъ. Онъ посылалъ книги, полученныя въ награду, мистеру Кочеру, а серебряный кубокъ за декламацію — миссъ Март. Въ свое время онъ сдлался, Wrangler’омъ’, а затмъ ‘Fellow’ своей коллегіи, и все это время поддерживалъ постоянную переписку съ миссъ Мартой, которой, не безъ основанія, приписывалъ свои успхи.
Какъ бы тамъ ни было, а время шло своимъ порядкомъ и когда достопочтенному Фрэнсису Беллю, М. А., ‘fellow’ и преподавателю своей коллегіи стукнуло двадцать шесть лтъ, миссъ Кочеръ исполнилось тридцать четыре, и ея наружность, манеры, характеръ отнюдь не выирали со времени того яснаго дня, когда она собирала горохъ съ своимъ будущимъ мужемъ. Получивъ степень, онъ охладлъ къ наук, да можетъ быть и сердце и пылъ его тоже поохладились. Солнечный свтъ, озарявшій миссъ Марту за оборомъ гороха, померкъ, и мистеръ Белль увидлъ, какъ нельзя ясне, съ кмъ онъ обручился, кому клялся въ любви въ безчисленныхъ письмахъ: сварливой, капризной, вульгарной, невоспитанной, пожилой баб.
Посл одной изъ многихъ ссоръ, въ нихъ съ особеннымъ блескомъ проявлялось краснорчіе Марты, поэтому она частенько затвала ссоры, Фрэнсисъ не захотлъ везти своихъ учениковъ въ деревню, гд обиталъ мистеръ Кочеръ и гд обыкновенно мистеръ Белль проводилъ лто, а ршился провести вакаціи у тетки, которой не видалъ уже много лтъ, съ тхъ самыхъ поръ, когда Елена была еще маленькой двочкой и сидла у него на колняхъ. И такъ, онъ пріхалъ къ нимъ. Елена превратилась въ прекрасную молодую двушку. Они прожили вмст четыре мсяца, съ іюня по октябрь. Они гуляли по вечерамъ, встрчались рано утромъ, вмст читали, пока старушка тетка дремала въ своемъ кресл. Франкъ старался пополнить проблы въ образованіи Елены. Она пла ему, она отдала ему свое безхитростное сердце. Она знала его исторію. Онъ не таился, показалъ ей портретъ женщины, съ которой связалъ себя словомъ и, съ краскою на лиц,— ея письма, грубыя, сварливыя, злобныя. Дни проходили за днями,— счастливые дни, полные нжности, доврія, состраданія. Когда, наконецъ, Фрэнсисъ въ одно октябрьское утро ухалъ въ коллегію, бдная двушка поняла, что онъ увезъ съ собою ея нжное сердце.
Франкъ тоже очнулся отъ чуднаго сна, вернулся къ ужасной дйствительности. Онъ рвалъ и грызъ свои цпи, онъ съ отчаяніемъ пытался разбить ихъ и освободиться. Или сознаться во всемъ? откупиться отъ этой женщины, отдавъ ей вс свои сбереженія?— но время еще терпло — онъ ршился ждать. Еще, Богъ всть, когда придется ему получить приходъ! Онъ продолжалъ нжную и грустную переписку съ кузиной, а ревнивая невста, недовольная, озлобленная, горько жаловалась — и не безъ основанія — на перемну въ тон Фрэнсиса.
Наконецъ, наступила неизбжная развязка, новая привязанность Фрэнсиса открылась. Онъ признался, не утаивъ ничего, упрекалъ Марту за ея сварливый, вздорный, деспотическій характеръ и, что всего хуже, указывалъ ей на разницу лтъ.
Марта объявила, что если онъ не исполнитъ своего общанія, она обобьетъ пороги у всхъ судовъ королевства, предъявитъ его письма,— въ которыхъ онъ тысячу разъ клялся въ любви, и, выставивъ его передъ всми измнникомъ и обманщикомъ, покончитъ съ собой.
Посл этого Франкъ только разъ еще видлся съ Еленой, которая, посл смерти матери, жила въ качеств компаньонки у старой леди Понтипуль.
При этомъ свиданіи ршено было, что онъ долженъ исполнить свое обязательство, то-есть сдержать слово, которое выманила у мальчишки хитрая баба, то-есть, сдлать несчастными двухъ хорошихъ людей. Такъ ршили они оба и затмъ разстались.
Мсто не заставило себя ждать, но Белль поступилъ на него сдымъ и разбитымъ старикомъ. Посл его свадьбы, Елена написала ему письмо, начинавшееся словами: ‘Дорогой братецъ’ и кончавшееся ‘ваша любящая сестра’, отослала его письма и локонъ волосъ,— оставивъ у себя маленькую прядь. Эта прядь лежала въ ея стол, пока она бесдовала съ маіоромъ.
Белль прожилъ въ своемъ приход три или четыре года, къ концу этого времени освободилось мсто капеллана въ Ковентри-Айлендъ, онъ сталъ хлопотать о немъ, и, получивъ назначеніе, сообщилъ объ этомъ жен. Она, какъ водится, заспорила. Онъ съ горечью замтилъ, что она можетъ оставаться, тогда, разумется, она похала съ нимъ. Это случилось при губернатор Кроли, съ которымъ Белль близко сошелся впослдствіи. Здсь, въ Ковентри-Айленд, много лтъ спустя посл его брака и на шестой годъ посл того, какъ онъ узналъ о рожденіи у Елены сына,— родилась у него дочь.
Она родилась отъ его второй жены, первая умерла отъ лихорадки, вскор посл того, какъ Елена Пенденнисъ и ея мужъ, отъ котораго она ничего не скрыла, увдомили Белля о рожденіи у нихъ ребенка.— Я была старуха, а? старуха?— сказала мистриссъ Белль передъ кончиной.— Я была старуха и гораздо хуже ея, а? хуже? А все-таки я женила васъ на себ, мистеръ Белль, и не позволила вамъ жениться на ней?— Это были ея послднія слова. Белль женился вторично на двушк, которую нжно любилъ. Но видно не суждено ему было семейное счастье. Жена его умерла отъ родовъ, а вскор и онъ послдовалъ за ней, приказавъ передъ смертью отвезти двочку къ Елен Пенденнисъ и ея мужу и написавъ имъ трогательное письмо, въ которомъ просилъ пріютить Лауру.
Малютка пріхала въ Фэроксъ изъ Бристоля съ какой-то солдаткой, своей нянькой, и горько плакала, разставаясь съ нею. Но материнская нжность Елены скоро осушила ея слезы.
На ея ше былъ медальонъ съ волосами, которые Елена многомного, много лтъ тому назадъ — дала бдному Фрэнсису. Двочка была все, что осталось отъ него, и мистриссъ Пенденнисъ любила и леляла завщанный ей залогъ. Въ предсмертномъ письм своемъ Белль сообщалъ, что двочку зовутъ Елена-Лаура. Но Джонъ Пенденнисъ, хотя и принялъ ее въ свой домъ, однако, все-таки немножко ревновалъ къ ней супругу, и сурово приказалъ называть двочку только именемъ ея матери. Она боялась мистера Пенденниса до самой его смерти. Да и Елена не ршалась при его жизни открыто выказывать всю свою любовь къ двочк.
Такъ-то Лаура Белль сдлалась дочерью мистриссъ Пенденнисъ. Ни супругъ послдней, ни его братъ — маіоръ не питали къ ней особеннаго расположенія. Первому она напоминала о такихъ событіяхъ въ жизни жены, которыя онъ охотно бы забылъ, а второй,— за что ему было любить двочку? Она не принадлежала ни къ фамиліи Пенденнисовъ, ни вообще къ какой-нибудь знатной фамиліи, и все ея состояніе ограничивалось двумя тысячами фунтовъ.
Однако, впустимъ, наконецъ, мистера Пена: мы и безъ того заставили его дожидаться.
Онъ явился предъ лицо грознаго дяди, приготовившись къ ршительному бою и вооружившись геройскимъ духомъ. Онъ говорилъ себ, что стычка будетъ жестокая, по ршился выдержать ее съ мужествомъ и твердостью, достойными знаменитой фамиліи, коей онъ имлъ честь быть представителемъ. И такъ, онъ отворилъ дверь и вошелъ съ суровымъ и воинственнымъ видомъ, вооруженный, такъ сказать, съ головы до ногъ, съ опущеннымъ копьемъ и разввающимися перьями на шлем, бросая на противника грозный взглядъ, точно хотлъ сказать: ‘выходи,— я готовъ!’
Старый дипломатъ чуть не фыркнулъ отъ смха, при вид грозной осанки юноши. Маіоръ Пеиденнисъ тоже позондировалъ почву, и убдившись, что вдова готова перейти на сторону непріятеля, сообразивъ, что угрозы и трагическія увщанія не подйствуютъ на мальчугана, очевидно настроеннаго на воинственный ладъ,— ршилъ вовсе оставить повелительный тонъ, съ самой добродушной улыбкой протянулъ Пену руку и, весело пожавъ его пальцы, сказалъ:
— Ну-ка, Пенъ, разскажи намъ, что тутъ у васъ за исторіи.
Елена была въ восторг отъ великодушія и снисходительности маіора. Напротивъ, бдняга Пенъ, приготовившійся къ трагедіи, былъ совсмъ огорошенъ и сбитъ съ позиціи. Чувствуя, что его торжественное entre оказывается смшнымъ и нелпымъ, онъ покраснлъ и заморгалъ глазами отъ смущенія и оскорбленнаго самолюбія. Ему ужасно хотлось плакать.
— Я… я… я.. не зналъ, что вы уже пріхали,— проговорилъ онъ,— что? мно.. много народа въ город?
Если Пенъ съ трудомъ удерживалъ слезы, то маіоръ кусалъ губы, чтобы не расхохотаться. Онъ отвернулся и бросилъ комическій взглядъ на мистриссъ Пенденнисъ, которая очень хорошо понимала, что сцена выходитъ смшной и чувствительной. Не зная, что сказать, она подошла къ Пену и поцловала его: вроятно, онъ былъ тронутъ ея нжностью и готовностью исполнять его желанія.
— Вотъ парочка глупцовъ!— подумалъ старый опекунъ.— Если бы я не пріхалъ, она, чего добраго, отправилась бы съ визитомъ къ этой бабенк.
— Полно, полно, — сказалъ онъ съ усмшкой,— оставимъ сантименты, разскажи-ка лучше, дружокъ, что у васъ тутъ такое?
Пенъ снова принялъ трагическій и геройскій видъ.
— Я уже писалъ вамъ, сэръ,— началъ онъ,— обо всемъ, что здсь происходитъ. Я познакомился съ прекраснйшей, благороднйшей леди, хотя и находящейся въ стсненныхъ обстоятельствахъ. Я встртилъ женщину, въ которой все счастье моей жизни, чувствую, что никогда, никогда не полюблю другой женщины. Я знаю разницу вашихъ лтъ и другія обстоятельства, препятствующія моимъ намреніямъ. Но любовь моя такъ велика, что преодолетъ ихъ всхъ,— наша взаимная любовь, такъ какъ она согласилась раздлить со мною участь и принять мое сердце и состояніе…
— А большое у тебя состояніе, дружокъ?— перебилъ маіоръ.— Ты что же, получилъ наслдство отъ кого-нибудь? Я, признаться, думалъ, что у тебя нтъ ни полушки.
— Вы знаете, что все, что у меня есть, его,— воскликнула мистриссъ Пенденнисъ.
— Типунъ вамъ на языкъ, сударыня!— чуть было не брякнулъ маіоръ, однако, удержался, хотя не безъ труда.— Разумется, разумется,— отвчалъ онъ.— Вы готовы всмъ пожертвовать на него. Кто же въ этомъ сомнвается. Но все-таки это ваше имніе. Пенъ предлагаетъ его молодой леди, и распоряжается имъ, какъ своей собственностью, въ восемнадцать лтъ.
— Я знаю, что матушка удлитъ мн что-нибудь,— сказалъ Пенъ довольно сконфуженнымъ тономъ.
— Конечно, милый мой, но все нужно длать съ толкомъ. Разъ твоя мать хозяйка въ дом, иметъ же она право выбирать себ компанію. Собираясь посадить ей на шею новую хозяйку и перевести ея капиталъ на имя миссъ… какъ ее?.. миссъ Костиганъ, не мшало бы посовтоваться съ ней, какъ однимъ изъ главныхъ участниковъ сдлки? А, какъ ты думаешь на этотъ счетъ? Я говорю съ тобой безъ малйшаго раздраженія и отнюдь не претендую на власть, которую законъ и воля твоего отца даютъ мн надъ тобою, — я обращаюсь къ теб, какъ порядочный человкъ къ порядочному человку, и спрашиваю: пусть ты имешь возможность длать что угодно съ своей матерью, но имешь-ли ты право на это? Вдь ты разсчитываешь на ея состояніе, если такъ, то, пожалуй, благородне бы было хоть изъ вжливости спроситься ея согласія, прежде чмъ ршаться на такой шагъ.
Пенъ понурилъ голову и смутно почувствовалъ, что поступокъ, которымъ онъ гордился какъ въ высшей степени романтическимъ и благороднымъ примромъ безкорыстной любви, пожалуй, свидтельствуетъ скоре о его себялюбіи и упрямств.
— Я поступилъ такъ въ минуту страсти,— сказалъ онъ смущенно,— я не давалъ себ яснаго отчета въ томъ, что говорилъ и длалъ (это признаніе было совершенно искреннее). Но что сдлано, то сдлано. Нтъ, я не откажусь отъ своего ршенія. Скоре умру. И… и я не хочу быть въ тягость моей матери,— заключилъ онъ, — я буду жить своимъ трудомъ. Я поступлю на сцену и буду играть съ ней. Она… она говоритъ, что у меня есть талантъ
— Но согласится-ли она на такія условія?— возразилъ маіоръ.— Пойми меня, я не думаю отрицать, что миссъ Костиганъ безкорыстнйшая изъ женщинъ, но, говоря откровенно, ея благосклонное отношеніе къ твоимъ домогательствамъ не объясняется-ли отчасти твоимъ положеніемъ, какъ молодого джентльмена хорошей фамиліи съ приличнымъ состояніемъ?
— Я сказалъ, что скоре умру, чмъ откажусь отъ своего слова,— воскликнулъ Пенъ, побагроввъ и стиснувъ кулаки.
— Милый мой, кто же говоритъ объ этомъ?— отвчалъ невозмутимый опекунъ.— Порядочный человкъ не можетъ отречься отъ своего слова,— конечно, если оно дано совершенно сознательно и свободно. Но вдь можно подождать. Въ конц концовъ, вдь есть же у тебя кое-какія обязанности относительно семьи, матери… относительно меня, наконецъ, какъ представителя твоего отца?
— О, конечно, — отвчалъ Пенъ боле спокойнымъ тономъ.
— Въ такомъ случа, давши слово ей, дай намъ другое, — даешь, Артуръ?
— Какое же?
— Что ты не обвнчаешься съ нею тайно,— не сыграешь съ нами штуку, понялъ?
— Это было бы обманомъ. Пенъ никогда не обманывалъ свою мать,— вмшалась Елена.
Пенъ снова понурилъ голову и слезы стыда выступили на его глазахъ. Да, съ самаго начала своей любовной интриги, что же онъ длалъ, какъ не обманывалъ нжное и доврчивое существо, готовое всмъ пожертвовать ради его счастья? Онъ протянулъ дяд руку.
— Нтъ, сэръ, даю честное слово въ томъ, что не сдлаю этого,— сказалъ онъ.— Я не женюсь безъ согласія моей матери, — съ этими словами онъ бросилъ на нее взглядъ, полный безконечной любви и нжности, и вышелъ изъ гостиной.
— Онъ ангелъ, ангелъ!— воскликнула мать съ свойственной ей восторженностью.
— Хорошей крови, сударыня,— замтилъ маіоръ, хорошей крови по обимъ линіямъ.
Маіоръ былъ очень доволенъ результатомъ своей дипломатіи, такъ доволенъ, что еще разъ приложился къ копчикамъ пальцевъ перчатки мистриссъ Пенденнисъ и, отбросивъ холодный, серьезный и твердый тонъ, сталъ говорить немножко на распвъ, какъ всегда въ минуты особеннаго довольства собой и галантности.
— Дорогая моя, — продолжалъ онъ самымъ любезнымъ тономъ,— я отлично сдлалъ, что пріхалъ и такъ ловко повелъ дло. Знаете, почему я взялъ съ него слово? Мн вспомнилось, какъ три года тому назадъ моя добрая знакомая леди Феррибриджъ прислала за мной въ величайшей тревог за своего сына Гретна,— вы помните его исторію,— и умоляла меня образумить молодого человка, который завязалъ affaire de coeur съ миссъ Макъ-Тодди, дочерью шотландскаго пастора. Я просилъ не прибгать къ крутымъ мрамъ. Но лордъ Феррибриджъ. вн себя отъ бшенства. не хотлъ ничего слышать. Гретна былъ мраченъ и молчаливъ, родители думали, что онъ покорился. Что же вышло, однако? Молодые люди обвнчались тайкомъ и лордъ Феррибриджъ узналъ объ этомъ только спустя три мсяца посл свадьбы. Вотъ почему я взялъ общаніе съ мистера Пена.
— Артуръ никогда не сдлаетъ ничего подобнаго!— сказала мистриссъ Пенденнисъ.
— Не сдлалъ, спасибо и за то,— отвчалъ деверь.
Какъ человкъ опытный и терпливый, маіоръ Пенденнисъ ршилъ не налегать на бднаго Пена, а положиться на время, въ надежд, что юноша пойметъ, наконецъ, глупость своихъ затй. Замтивъ, что молодой человкъ крайне щекотливъ насчетъ чести маіоръ принялся очень искусно играть на этой струн, доказывая за стаканомъ вина, посл обда, что Пенъ долженъ дйствовать вполн открыто и смло, и если не съ одобренія, то, по крайней мр, съ вдома матери вести свои сношенія съ интересной юной знакомкой (такъ вжливо маіоръ величалъ миссъ Фотрингэй).
— Въ конц концовъ, Пенъ,— говорилъ старый дипломатъ съ кажущейся прямотой, которая льстила самолюбію юноши и въ то же время подвигала впередъ планы опекуна, Ты долженъ же понять, что сжигаешь корабли. Твоя мать согласится на этотъ бракъ, какъ согласится на все, что взбредетъ теб въ голову, если только ты начнешь разводить жалкія слова, но поврь мн: въ душ она не одобритъ твоего ршенія. Ты берешь себ жену съ подмостокъ провинціальнаго театра, хотя могъ бы добиваться руки любой изъ лучшихъ леди въ Англіи. Твоя мать подчинится этому выбору, но вдь ты и самъ не думаешь, что она будетъ рада ему. Entre nous, я всегда подозрвалъ, что моя сестра прочитъ теб въ жены эту сиротку… какъ ее? Флора? Лаура?.. Признаюсь, я имлъ въ виду помшать этому браку. Сколько мн извстно, у этой двушки всего дв тысячи фунтовъ. Только благодаря строжайшей экономіи и бережливости, моя сестра можетъ поддерживать домъ на приличной ног и доставлять теб образованіе и воспитаніе, приличное джентльмену, но я, признаться, имлъ на тебя боле высокіе виды. Съ твоимъ происхожденіемъ, сударь, съ твоими способностями, въ которыхъ я не сомнваюсь, при поддержк вліятельныхъ лицъ, почтившихъ меня своей дружбой, я могъ бы доставить теб прекрасное положеніе въ обществ, положеніе, рдко достающееся на долю юноши съ такими скромными средствами. Я надялся, что ты возстановишь блескъ нашего имени. Я имлъ въ виду военную карьеру, но боязливость и слабость твоей матери разстроили мои планы, если бы не это, ты могъ бы дослужиться до генерала и прославиться, какъ нашъ предокъ, сражавшійся при Рамильи и Мальплаке. Затмъ я составилъ другой планъ: мой почтенный и любезный другъ, лордъ Багвигъ, который очень расположенъ ко мн, безъ сомннія, согласился бы принять тебя въ посольство въ Пумперникель, и ты могъ бы отличиться по дипломатической части. Но, виноватъ, я напрасно толкую объ этомъ, какая же карьера возможна для молодого человка, который въ восемнадцать лтъ женится на ярмарочной… я хочу сказать, на провинціальной актрис. Профессія, о которой я говорилъ, закрыта для тебя. Государственная служба тоже. Общество тоже. Ты самъ знаешь, какой путь остается для тебя. Ты можешь заняться адвокатурой, я слыхалъ, что весьма почтенные представители этой профессіи женятся иногда на своихъ кухаркахъ, но другого поприща для тебя нтъ. Или можешь поселиться здсь, въ деревн,— навки въ деревн. Mon Dieu!— (маіоръ даже вздрогнулъ при этихъ словахъ и съ невыразимымъ умиленіемъ подумалъ о Полъ-Молл). Безъ сомннія, твоя матушка любезно приметъ мистриссъ Артуръ Пенденнисъ, но порядочные люди изъ вашихъ сосдей перестанутъ къ вамъ здить, да и я врядъ-ли загляну въ Фэроксъ, я человкъ прямой и скрывать не стану: люблю общество, джентльменовъ, а ты будешь водиться съ компаніей пропойцъ-фермеровъ, и коротать кое-какъ свой вкъ въ качеств мужа старухи, которая, если и не поссорится съ твоей матерью, то, во всякомъ случа, лишитъ ее прежняго положенія въ обществ и низведетъ до такого же жалкаго существованія, на которое безвозвратно осужденъ ты самъ. Ну, да это уже ваше дло, добрйшій мой. Мн претендовать не на что. Твое паденіе, конечно, огорчитъ меня, разрушивъ мои надежды на возстановленіе значенія нашей фамиліи. Но вдь это касается главнымъ образомъ тебя и твоей матери. Мн, положимъ, жаль васъ… Дай-ка сюда вино, это то самое, что я прислалъ твоему покойному отцу, помню, я купилъ его на распродаж имущества бдняги лорда Леванта. Ну, какъ бы тамъ ни было, — продолжалъ маіоръ, смакуя вино,— а давши слово, нужно его сдержать, исполнить свое общаніе ты обязанъ во всякомъ случа, хотя бы это грозило самыми печальными послдствіями. Только помни, дружокъ, свое общаніе: ты не предпримешь ничего потихонько отъ насъ, не бросишь своихъ занятій, будешь посщать свою милую въ положенное время Ты, вдь, въ переписк съ нею?
Пенъ вспыхнулъ.
— Ну, да, я писалъ:.
— Въ стихахъ и проз, а? Стишки-то ужь наврно строчилъ? Охъ, я въ свое время былъ дока по части стишковъ. Помню, поступивъ въ полкъ, я сочинялъ ихъ за всхъ моихъ товарищей, и ничего, недурно выходило. Я недавно напомнилъ моему старому другу, генералу Гобблеру, о стихахъ, которые сочинилъ для него, когда мы были на Кап, и — представь себ — онъ помнитъ ихъ отъ слова до слова. Онъ, шельмецъ, пускалъ ихъ въ ходъ при всякомъ удобномъ случа, и этими самыми стишками прельстилъ мистриссъ Гобблеръ, которая принесла ему шестьдесятъ тысячъ фунтовъ приданаго, такъ-то-съ, сударь. Признайся, Пенъ, кропалъ стишки.
Пенъ покраснлъ:
— Да, я писалъ стихи.
— Ну, а красавица какъ отвчала, стихами или прозой?— спросилъ маіоръ, уставившись на юношу съ такимъ насмшливо-сострадательнымъ видомъ, точно говорилъ:— О, Господи, то-то молодо зелено!
Пенъ снова вспыхнулъ.— Она отвчала, но не стихами, а прозой,— сознался юный вздыхатель. При этомъ онъ схватился лвой рукой за карманъ на груди, гд лежалъ его бумажникъ, маіоръ, съ обычной своей наблюдательностью, замтилъ это движеніе.
— А. такъ вотъ ты гд хранишь письма?— замтилъ старый служака, подмигивая Пену и указывая на собственную грудь (которой мистеръ Шульцъ, портной, придалъ мужественную выпуклость съ помощью ваты).— Здсь, здсь, не отпирайся. Я бы не пожаллъ двухъ пенсовъ, чтобы взглянуть на нихъ.
— Ну да,— пробормоталъ Пенъ, пощипывая стебельки земляники,— я.. я…— но тутъ онъ оборвался, съ такимъ комическимъ смущеніемъ, что маіоръ, слдившій за его лицомъ, не выдержалъ и расхохотался, а Пенъ, посл минутнаго колебанія, послдовалъ его примру и тоже покатился со смха.
Затмъ они въ самомъ веселомъ настроеніи духа отправились въ гостиную. Мистриссъ Пенденнисъ очень обрадовалась, услыхавъ ихъ хохотъ.
— Ты, я вижу, хитрецъ, — сказалъ маіоръ, хлопнувъ Пена по плечу и дотрогиваясь до его бокового кармана. При этомъ онъ явственно услышалъ шорохъ бумаги. Молодой человкъ былъ польщенъ, восхищенъ, очарованъ,— словомъ, одураченъ вполн.
За чайнымъ столомъ время прошло превесело. Маіоръ былъ милъ, какъ никогда: попросилъ мистриссъ Пенденнисъ спть романсъ, потомъ заставилъ пть Артура и восхищался его голосомъ, просматривалъ его рисунки и нашелъ въ нихъ признаки несомнннаго, выдающагося дарованія, похвалилъ французское произношеніе племянника — словомъ — любезничалъ съ простодушнымъ юношей, какъ любовникъ съ дамой своего сердца, такъ что, когда пришло время спать, мать и сынъ разошлись по своимъ комнатамъ, совершенно очарованные милйшимъ маіоромъ.
Я полагаю, что Елена, придя въ свою спальню, по обыкновенію, стала на колни передъ образомъ, а Пенъ перечиталъ письма своей возлюбленной, точно будто не зналъ ихъ наизусть. Писемъ было всего три штуки, такъ что запомнить ихъ не представляло затрудненія.
Въ No 1 миссъ Фотрингэй свидтельствуетъ свое почтеніе мистеру Пенденнису, и считаетъ пріятнымъ для себя долгомъ поблагодарить его, отъ имени папа и своего собственнаго, за чудесные подарки. Они всегда будутъ храниться, какъ драгоцнность, и миссъ Ф., равно какъ капитанъ К., никогда не забудутъ восхитительнаго вечера въ прошлый вторникъ.
No 2 гласилъ: ‘Дорогой сэръ! Во вторникъ вечеромъ нсколько близкихъ друзей общали постить наше скромное жилище и раздлить съ нами нашъ скромны и ужинъ. Я надну прекрасный шарфъ, который вчно-вчно будетъ мн дорогъ, какъ и, присланные вмст съ нимъ, восхитительные стихи. Папа проситъ меня передать вамъ, что ваше участіе въ этомъ маленькомъ празник доставитъ ему истинное удовольствіе, которое вполн раздлитъ и искренно благоларная вамъ

Эмилія Фотрингэй’.

No 3 былъ нсколько задушевне, видно, дло подвинулось довольно далеко. ‘Вчера вечеромъ вы были отвратительны, гласило письмо. Почему вы не встртили меня у подъзда? Папа не могъ провожать меня, по милости больного глаза, съ нимъ случилось маленькое несчастіе въ воскресенье вечеромъ: онъ упалъ на лстниц, запнувшись за порванный коверъ, и ушибся. Я видла, что вы весь вечеръ смотрли на миссъ Дигль, и были въ такомъ восхищеніи отъ Лидіи Лангвиль, что ни разу не взглянули на Юлію Я такъ сердилась, что готова была убить Бингли. Въ пятницу я играю Эллу Розенбергъ, будете-ли вы въ театр? Миссъ Догль тоже играетъ. Ваша Э. Ф’.
Мистеръ Пенъ перечитывалъ эти письма по нсколько разъ въ сутки, днемъ и ночью, съ упоеніемъ и восторгомъ, какого безспорно заслуживали такія прекрасныя произведенія. Разъ тысячу, по меньшей мр, расцловалъ онъ надушенную, атласную бумагу, къ которой прикасалась ручка Эмиліи Фотрингэй. Эта святыня была единственной наградой за его страсть и пламень, мольбы и обты, римы и дифирамбы, безсонныя ночи и безконечныя думы,— за его любовь, опасенія и сумасбродство. Простодушный малый отдалъ за нее все, подписалъ множество любовныхъ обязательствъ, въ которыхъ предоставлялъ свое сердце и жизнь предъявителю,— и получилъ за все про все мдный грошъ. Миссъ Костиганъ была двица настолько благоразумная и безукоризненная, что никогда бы не дала больше, она приберегала сокровища своей любви для законнаго супруга.
Какъ бы то ни было, мистеръ Пенъ радовался и этимъ залогамъ ея благосклонности. Прочитавъ ихъ въ новомъ порыв восторга, онъ улегся спать, восхищаясь добрымъ старикомъ дядей, который, безъ сомннія, одобритъ со временемъ его намренія,— короче сказать, улегся несказанно довольный самимъ собою и всмъ міромъ.

ГЛАВА IX,
въ которой маіоръ открываетъ кампанію.

Всякій, кто иметъ счастье быть принятымъ въ избранномъ обществ, согласится, что маіоръ Пенденнисъ проявилъ не мало великодушія и самоотверженія, ршившись на такую жертву, какъ поздка въ Фэроксъ. Онъ ухалъ изъ Лондона въ ма, отказался отъ газетъ и завтраковъ, отъ разъздовъ изъ клуба въ клубъ, отъ пріятныхъ визитовъ къ знатнымъ дамамъ, отъ прогулокъ въ Роттенъ-Роу, отъ кресла въ опер, отъ поздокъ въ Фульгэмъ или Ричмондъ по субботамъ и воскресеньямъ, отъ удовольствія раскланяться съ милордомъ-герцогомъ и милордомъ-маркизомъ на званомъ вечер и видть свое имя на слдующее утро въ ‘Morning Post’, отъ боле утонченныхъ, изящныхъ, восхитительныхъ и секретныхъ вечеринокъ, отъ всего этого онъ отказался, вс эти прелести онъ промнялъ на захолустную усадьбу, на общество простодушной вдовы, ея молокососа сына, тошнотворнаго учителя и двнадцатилтней двчонки.
Да, онъ принесъ жертву,— тмъ боле тяжкую, что лишь немногіе могли оцнить ее. Онъ то и дло получалъ письма изъ Лондона и со вздохомъ показывалъ Елен приглашенія отъ своихъ свтскихъ знакомыхъ. Видть, какъ онъ одно за другимъ отклонялъ эти приглашенія,— было по истин трагическимъ и возвышеннымъ зрлищемъ — по крайней мр, для того, кто могъ (Елена не могла) оцнить грустное величіе подобнаго самоотверженія. Елена не могла, она только улыбалась мрачному погрому его рчей, но юный Пенъ взиралъ съ великимъ почтеніемъ на громкія фамиліи въ конц писемъ, получаемыхъ дядей, и съ неизмннымъ интересомъ и участіемъ слушалъ разсказы маіора о фешенебельномъ обществ.
Богатая память старшаго Пенденниса хранила тысячи такихъ восхитительныхъ разсказовъ, и онъ охотно расточалъ ихъ передъ внимательнымъ Пеномъ. Онъ зналъ имя, родословную и родство каждаго пэра.
— Милый мой, — говорилъ онъ внушительнымъ и серьезнымъ тономъ,— убдительно совтую теб каждый день читать Дебрета. Не столько историческую часть (такъ какъ, между нами будь сказано, большинство родословныхъ имютъ сказочный характеръ, и лишь не многія фамиліи могутъ доказать свое происхожденіе такъ же безспорно, какъ наша), сколько отдлъ объ отношеніяхъ и родств различныхъ фамилій. Я видалъ, какъ люди губили свою карьеру вслдствіе незнакомства съ этимъ важнйшимъ предметомъ. Да вотъ, напримръ, не дале какъ мсяцъ тому назадъ, на обд у лорда Гобеноба, одинъ молодой человкъ, только что принятый въ наше общество, нкто мистеръ Секлингъ (авторъ какой-то книги, если не ошибаюсь) началъ подсмиваться надъ попытками адмирала Боузера попасть въ министры, и подсмиваться очень дерзко, долженъ теб сказать. Но кто бы ты думалъ, сидлъ рядомъ съ мистеромъ Сепкингомъ и противъ него? Рядомъ — леди Грампоундъ, дочь Боузера, визави — лордъ Грампоундъ, зять Боузера. Нелный молодой человкъ, какъ ни въ чемъ не бывало, отпускалъ себ шуточки насчетъ адмирала, воображая, что смшитъ все общество, но можешь себ представить чувства леди Гобенобъ — Гобенобъ!— чувства всякаго благовоспитаннаго человка, когда этотъ дерзкій выскочка выказывалъ себя.съ такой стороны. Онъ не будетъ больше обдать у лорда. За это я ручаюсь.
Такъ поучалъ маіоръ племянника, во время своихъ ежедневныхъ прогулокъ по террас передъ домомъ, или посл обда, за стаканомъ вина. Онъ сожаллъ, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ не поселился посл свадьбы въ своемъ помсть. Онъ огорчался отсутствіемъ лорда Эри, которому могъ бы представить Пена, если бы лордъ вздумалъ постить свои владнія.
— У него есть дочери,— говорилъ маіоръ.— Кто знаетъ, ты могъ бы, пожалуй, жениться на леди Эмиліи или на леди Барбар Трегавкъ. Впрочемъ, вс эти мечты улетучились, ты распорядился за свой страхъ,— смотри же, не пеняй потомъ на насъ.
Эти бесды имли большое вліяніе на Пена. Въ печати он много теряютъ, но въ устной передач анекдоты маіора о великомъ Георг, о принцахъ крови, о государственныхъ людяхъ, о красавицахъ и львицахъ, — возбуждали удивленіе и смутныя желанія въ душ молодого человка, такъ что онъ никогда не уставалъ слушать розсказни опекуна, наводившія отчаянную скуку на бдную мистриссъ Пенденнисъ.
Нельзя сказать, чтобы бесды новаго руководителя, наставника и друга Артура отличались возвышеннымъ характеромъ и содержаніемъ. Но во всякомъ случа, въ нихъ была своя вполн опредленная мораль: не такого свойства, чтобы доставить человку царство небесное, но вполн приспособленная къ житейскимъ практическимъ интересамъ. Прибавимъ къ этому, что маіоръ считалъ свои взгляды единственными практическими взглядами, а свой образъ дйствій безусловно респектабельнымъ и добродтельнымъ. Словомъ, онъ былъ почтенный человкъ, и, какъ говорится, смотрлъ въ оба.
Онъ жаллъ о своемъ юномъ пижон-племянник, и вознамрился открыть ему глаза.
Между прочимъ, старый холостякъ былъ аккуратнйшимъ прихожаниномъ и посщалъ церковь, не пропуская ли единаго праздника.
— Въ город я этого не длаю, — говорилъ онъ Пену, — тамъ ходятъ въ церковь женщины, а отъ мужчинъ этого не требуется. Но когда джентльменъ живетъ sur ses terres, онъ долженъ служить примромъ простому народу и если бы я умлъ пть, то, пожалуй, принялъ бы участіе въ хор. Герцогъ Сентъ-Давидъ, съ которымъ я имю честь быть знакомымъ, всегда поетъ въ своей церкви, и, смю сказать, это производитъ большой эффектъ. Ты тоже не изъ послднихъ въ здшнемъ округ. Пока Клевринги не живутъ въ своемъ помстьи, ты можешь даже считаться первымъ лицомъ въ приход, и ужь во всякомъ случа никому не уступишь. Ты бы могъ сдлаться представителемъ города въ парламент, если бы искусно повелъ свои дла. Твой покойный отецъ былъ бы членомъ парламента, если бы пожилъ подольше, ты тоже можешь имъ сдлаться… если, конечно, не женишься на особ, которая, при всхъ своихъ достоинствахъ, не будетъ принята въ обществ… Ну, ну, это щекотливый предметъ, оставимъ его, дружище.— Но, оставляя щекотливый предметъ, маіоръ возвращался къ нему разъ двадцать въ сутки, — и выводъ изъ его развужденій былъ всегда одинаковъ: Пенъ губитъ себя. А долго-ли вскружить голову молодому простецу, внушая ему, будто онъ великій человкъ.
Какъ мы сказали, Пень охотно слушалъ разсказы дяди. Понятно, что, въ сравненіи съ ними, бесда капитана Костигана не могла ему нравиться, и мысль о пьяниц тест внушала ему ужасъ. Онъ не могъ представить себ этого небритаго и разившаго спиртомъ субъекта въ обществ своей матери. Безжалостный опекунъ съумлъ даже поохладить его восторги передъ Эмиліей.— Образована-ли она?— Пенъ долженъ былъ сознаться, что она не образована.— Умна-ли?— Пенъ не сомнвался въ ея здравомъ смысл, но ршительно не могъ признать ее умной.— Покажи-ка мн ея письма.
Пенъ долженъ былъ признаться, что писемъ этихъ всего три,— и что ихъ содержаніе ограничивается очень банальными приглашеніями и отвтами.
— Она осторожна, — замтилъ маіоръ сухо.— Она старше тебя, милый мой,— и тутъ же пустился оправдываться самымъ смиреннымъ тономъ, умоляя Пена отнестись снисходительно къ старику дяд, для котораго честь фамиліи дороже всего, такъ какъ Пенъ готовъ былъ закусить удила при малйшемъ сомнніи въ порядочности миссъ Костиганъ, клялся, что нокому не позволитъ отзываться о ней легкомысленно, и никогда-никогда не разстанется съ нею.
Онъ повторялъ это дяд и всмъ своимъ знакомымъ, а также и миссъ Фотрингэй и ея достойному папа, въ обществ которыхъ попрежнему проводилъ часть своего времени. Миссъ Эмилія не на шутку взволновалась, узнавъ о прізд опекуна, и смекнувъ — весьма основательно — что онъ явился съ враждебными намреніями на ея счетъ.
— Вы наврно покинете меня теперь, когда пріхалъ вашъ знатный столичный родственникъ. Онъ разлучитъ насъ и вы забудете свою бдную Эмилію, мистеръ Артуръ!
Забыть ее! Призывая въ свидтели ее самое, миссъ Роунси, коломбину и лучшую подругу Эмиліи, и самого капитана,— Пенъ клялся, что никогда не взглянетъ на другую женщину. А капитанъ, посматривая на рапиры, висвшія на стн, ворчалъ, что: ‘Онъ никому не посовтуетъ шутить съ чувствами его милаго дитяти, и никогда не повритъ, чтобы его благородный молодой другъ, котораго онъ любитъ, какъ родного сына, позволилъ себ такъ гнусно нарушить долгъ чести и совсти’.
Съ этими словами онъ всталъ и обнялъ Пена, утирая слезы своей грязной ручищей, а другой тиская молодого человка. Артуръ содрогнулся отъ этого объятія. Его будущій тесть былъ грязенъ и растрепанъ, какъ никогда, несло отъ него, какъ изъ бочки. Какъ представить такого господина мистриссъ Пенденнисъ. Артуръ содрогнулся, вспомнивъ о своемъ письм къ Костигану (съ приложеніемъ гинеи, которую достойный джентльменъ просилъ у него взаймы),— письм, въ которомъ положительно говорилъ, что съ нетерпніемъ ожидаетъ того дня, когда получитъ возможность подписываться ‘любящимъ сыномъ’ капитана. На этотъ разъ онъ радъ былъ ухать изъ Четтриса, радъ былъ разстаться съ миссъ Роунси, съ старымъ пьяницей тестемъ, и даже съ божественной Эмиліей.— О, Эмилія, Эмилія!— восклицалъ онъ, мысленно, плетясь домой на Ревекк,— ты не знаешь, какія жертвы приношу я ради тебя! А ты всегда такъ холодна, такъ осторожна, такъ недоврчива!
Пенъ никогда не говорилъ о своихъ поздкахъ въ Четтрисъ, тмъ не мене маіоръ всегда зналъ, куда онъ отправляется. Врный своей тактик, маіоръ Пенденнисъ ничего не запрещалъ и не позволялъ племяннику, но юноша всегда чувствовалъ надъ собой незримый глазъ опекуна, и убжденіе, что вечеромъ послдній самымъ не принужденнымъ образомъ заставитъ его признаться во всемъ, отразилось на его поздкахъ. Теперь онъ уже не такъ часто, какъ прежде, отправлялся изливать свои чувства у ногъ красавицы. Провести дядю не было никакой возможности: придумывать предлоги въ род обда у Смерка или чтенія греческой трагедіи съ Фокеромъ было совершенно безполезно, всякій разъ, возвращаясь изъ поздки, Пенъ чувствовалъ, что всмъ извстно, откуда онъ явился, и всякій разъ молодой человкъ конфузился, какъ школьникъ, уличенный въ шалости, входя къ матери и опекуну, сидвшимъ за книгами или за партіей въ пикетъ.
Однажды, отправившись къ фэрокской гостинниц, съ цлью захватить дилижансъ, который мнялъ тамъ лошадей, и прокатиться въ Четтрисъ, Пенъ замтилъ, что кто-то кланяется ему съ имперіала: это оказался камердинеръ его дяди, мистеръ Морганъ, отправлявшійся въ Четтрисъ по порученію своего барина. Мистеръ Морганъ отправился въ обратный путь съ тмъ же дилижансомъ, такъ что Пенъ имлъ удовольствіе путешествовать въ его компаніи въ оба конца. Дома никто не заикнулся о его поздк. Повидимому, молодой человкъ пользовался полной свободой, тмъ не мене, онъ чувствовалъ, что за нимъ учрежденъ строжайшій надзоръ и чье-то бдительное око не выпускаетъ его изъ вида, даже въ присутствіи его Дульцинеи.
Подозрнія Пена не были лишены основанія, опекунъ, дйствительно, собиралъ всевозможныя справки насчетъ юноши и его интересной молодой подруги. Находчивый и скромный мистеръ Морганъ, тертый лондонскій камердинеръ, на врность, котораго можно было положиться, не однажды побывалъ въ Четтрис, собирая всевозможныя данныя о прошлой и настоящей жизни капитана и его дочери. Онъ очень искусно подвергъ перекрестному допросу половыхъ, конюховъ, весь служебный персоналъ гостинницы Георга, и собралъ множество свдній, не особенно благопріятныхъ для достойнаго капитана. Повидимому, этотъ джентльменъ не пользовался особымъ уваженіемъ въ гостинниц. Служители не видали отъ него ни полушки, имъ было запрещено отj пускать бдняг что бы то ни, было, если только за него не платилъ другой поститель.
Онъ слонялся по общей зал, изводилъ зубочистки и просматривалъ газеты, дожидаясь, не пригласитъ-ли его обдать кто-нибудь изъ пріятелей. Отъ офицерскихъ денщиковъ мистеръ Морганъ узналъ, что капитанъ то и дло напивается до безобразія, такъ что полковникъ Сваллотль запретилъ приглашать его къ офицерскому столу. Не ограничиваясь этимъ, неутомимый Морганъ познакомился съ мелкими актерами мстной труппы, угощалъ ихъ сигарами и пуншемъ, и вс они единогласно подтвердили, что капитанъ жалкій оборванецъ, горькій пьяница и по уши въ долгахъ. За то вс отзывались съ почтеніемъ о репутаціи миссъ Фотрингэй: ея отецъ не разъ доказалъ свою храбрость, проучивъ нсколькихъ человкъ, позволившихъ себ вольность относительно его дочери. Она всегда являлась въ сопровожденіи отца, который оставался ея врнымъ стражемъ, даже въ самомъ высокомъ градус пьянства. Въ заключеніе мистеръ Морганъ присовокупилъ, уже изъ собственныхъ наблюденій, что миссъ Фотрингэй восхитительно играетъ и очень хороша собой.
Мистриссъ Кридъ, квартирная хозяйка, подтвердила вс эти свднія доктору Портману, который, разспрашивалъ ее самолично. Мистриссъ Кридъ не могла сказать ничего дурного о своей жилиц. Послдняя жила очень скромно и ни съ кмъ не видалась, кром двухъ-трехъ товарокъ актрисъ. Капитанъ иногда заливалъ за галстухъ и неаккуратно платилъ за квартиру, но когда у него случались деньги, выплачивалъ сполна, или, лучше сказать, выплачивала миссъ Фотрингэй. Съ тхъ поръ, какъ молодой джентльменъ изъ Клевринга началъ брать уроки фехтованія, у Костигановъ прибавилось еще двое знакомыхъ: сэръ Дерби Оксъ, и его молодой другъ мистеръ Фокеръ, который частенько навщалъ ихъ, прізжая изъ Беймута въ собственномъ экипаж. Но миссъ Фотрингэй рдко присутствовала на урокахъ фехтованія и большею частью уходила внизъ, къ хозяйк.
Обсудивъ эти свднія, докторъ и маіоръ остались недовольны ими въ глубин души. Маіоръ даже высказалъ вслухъ свое неудовольствіе, да и служитель церкви, кажется, огорчился тмъ, что ему неудалось подорвать репутацію миссъ Фотрингэй.
Даже ея сношенія съ Пеномъ явились въ отчаянно благопріятномъ свт.
— Всякій разъ, какъ онъ приходитъ, — разсказывала мистриссъ Кридъ, — она приглашаетъ меня и кого-нибудь изъ моихъ дтей. Душечка мистриссъ Кридъ,— говоритъ она,— посидите со мной и, ради Бога, не уходите изъ комнаты, пока этотъ молодой человкъ здсь. А я не разъ замчала, что бдный молодой человкъ не прочь былъ бы отдлаться отъ меня, онъ даже нарочно приходилъ въ такое время, когда я занята, но она сейчасъ же посылаетъ за кмъ-нибудь изъ моихъ ребятишекъ, если только при ней нтъ отца, или старичка Боуса, который даетъ ей уроки, или какой-нибудь подруги.
Все это было совершенно врно. Раньше, когда Пенъ еще не сдлалъ предложенія, миссъ Фотрингэй поощряла его страсть, но посл его деклараціи вооружилась неумолимымъ благоразуміемъ, которое тмъ сильне разжигало его пылъ.
Маіоръ, съ огорченіемъ, слдилъ за этимъ положеніемъ длъ.
— Будь это мимолетная интрижка,— говорилъ почтенный джентльменъ,— я бы слова не сказалъ. Молодымъ людямъ свойственно расточать безумныя клятвы и продлывать глупости. Но постоянная, добродтельная страсть,— это изъ рукъ вонъ. А все проклятое, романтическое, бабье воспитаніе.
— Позвольте вамъ замтить, маіоръ, что вы судите слишкомъ по свтски,— возразилъ докторъ.— По моему мннію, чистая привязанность къ двушк своего круга и съ приличнымъ состояніемъ въ высшей степени желательна для Пена. Но, разумется, я не могу одобрить этого нелпаго увлеченія. Будь я опекунъ, я попросту запретилъ бы ему думать объ этой двушк.
— И этимъ самымъ заставили бы его обвнчаться съ ней завтра же. Теперь мы, по крайней мр, выигрываемъ время и постараемся воспользоваться имъ наилучшимъ образомъ.
— Послушайте, маіоръ,— сказалъ докторъ, въ заключеніе этого разговора,— я, конечно, не охотникъ до театра, но думаю, что намъ не мшало бы посмотрть ее.
Маіоръ засмялся: онъ уже дв недли прожилъ въ Фэрокс и, странно сказать, ни разу не подумалъ взглянуть на миссъ Фотрингэй.
— Что жь, сказалъ онъ,— почему нтъ? Пока она не моя племянница, а актриса миссъ Фотрингэй и мы, также какъ всякій другой, имемъ право посмотрть ее за свои деньги.
И такъ, въ одинъ прекрасный день, когда Пенъ долженъ былъ обдать дома и провести вечеръ съ матерью, оба джентльмена отправились въ Четтрисъ въ дорожномъ экипаж, гд пообдали, какъ два старыхъ холостяка, въ гостинниц Георга.
Кром нихъ въ столовой оказалось только двое постителей: офицеръ драгунскаго полка, квартировавшаго въ Четтрис, и молодой джентльменъ, лицо котораго показалось маіору знакомымъ. Какъ бы то ни было, наши друзья оставили этихъ господъ за столомъ и поспшили въ театръ. Давали ‘Гамлета’. Шекспиръ былъ однимъ изъ членовъ символа вры для доктора Портмана, который не упускалъ случая публично засвидтельствовать свое почтеніе къ великому писателю, по крайней мр, однажды въ годъ.
Мы уже описывали представленіе ‘Гамлета’, и замтили при этомъ, что всякій, кому случилось хоть разъ видть миссъ Фотрингэй, могъ быть увренъ, что и въ слдующій разъ увидитъ буквально то же самое. Но оба джентльмена смотрли на нее съ величайшимъ любопытствомъ, зная, что она обворожила Пена.
— Чортъ побери,— пробормоталъ маіоръ, когда она явилась на вызовъ и раскланивалась съ малочисленной аудиторіей,— у нашего сорванца губа не дура.
Докторъ громко и отъ души апплодировалъ.
— По чести, — сказалъ онъ, — она очень хорошая актриса, и, признаюсь, маіоръ, весьма и весьма привлекательна.
— Вонъ тотъ молодой офицеръ, въ лож, раздляетъ ваше мнніе, — отвчалъ маіоръ, указывая доктору Портману на молодого драгуна, котораго они уже видли въ гостинниц, и который теперь апплодировалъ съ величайшимъ энтузіазмомъ.— Она очень умильно взглянула на этого молодца,— подумалъ маіоръ,— впрочемъ, это ея манера.— Тутъ онъ уложилъ въ футляръ свой бинокль и спряталъ его въ карманъ, какъ будто съ него было довольно. Докторъ тоже не пожелалъ смотрть слдующую пьесу. И такъ, они встали и вышли изъ театра: докторъ похалъ за своей супругой, которая была въ гостяхъ у декана, а маіоръ, въ глубокой задумчивости, побрелъ въ гостинницу, гд для него былъ приготовленъ номеръ.

ГЛАВА X.
Встрча съ врагомъ.

Добравшись помаленьку до гостинницы, маіоръ прослдовалъ въ свой номеръ и уже хотлъ взять свчку и ложиться спать, когда мистеръ Морганъ, поджидавшій его у дверей, заявилъ, свойственнымъ ему, лукаво почтительнымъ тономъ:
— Если вы потрудитесь заглянуть въ столовую, сэръ, то найдете тамъ молодого человка, котораго вамъ, по всей вроятности, будетъ пріятно увидть.
— Какъ, неужели мистеръ Артуръ здсь?— съ сердцемъ воскликнулъ маіоръ.
— Нтъ, сэръ, здсь его близкій пріятель, мистеръ Фокеръ. Сынъ леди Агнесы, сэръ. Онъ уснулъ въ столовой посл обда и только сейчасъ проснулся и потребовалъ кофе. Я и подумалъ, сэръ, что вамъ, можетъ быть, интересно будетъ потолковать съ нимъ,— прибавилъ камердинеръ, отворяя дверь въ столовую.
Маіоръ вошелъ и дйствительно увидлъ мистера Фокера, который засдалъ въ столовой одинъ-одинешенекъ. Онъ тоже собирался въ театръ, но отяжеллъ посл сытнаго обда и, растянувшись на диван, погрузился въ сонъ. Маіоръ раздумывалъ, какъ бы завязать съ нимъ разговоръ, но мистеръ Фокеръ, любезный и общительный, какъ всегда, предупредилъ его.
— Не угодно-ли просмотрть вечернюю газету, сэръ?— спросилъ онъ, протягивая маіору номеръ ‘Globe’.
— Очень вамъ благодаренъ,— отвчалъ маіоръ съ улыбкой и вжливымъ поклономъ.Если меня не обманываетъ фамильное сходство, я имю честь говорить съ мистеромъ Генри Фокеромъ, сыномъ леди Агнесы Фокеръ. Я имю счастіе пользоваться знакомствомъ миледи, а вы, сэръ, вылитый портретъ Рошервиллей.
— Ба! простите, я принялъ васъ, — мистеръ Фокеръ хотлъ сказать ‘я принялъ васъ за странствующаго прикащика’, но остановился.— Съ кмъ имю честь?..— добавилъ онъ.
— Съ родственникомъ вашего друга и школьнаго товарища Артура Пенденниса, моего племянника, который часто говорилъ мн о васъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ. Я маіоръ Пенденнисъ, о которомъ вы можетъ быть, слыхали отъ него. Позвольте мн выпить стаканъ содовой воды за вашимъ столомъ. Я не разъ сиживалъ за столомъ вашего ддушки.
— Сэръ, я буду крайне польщенъ такой честью,— отвчалъ мистеръ Фокеръ, самымъ почтительнымъ тономъ.— Такъ вы дядя Артура Пенденниса, да?
— Дядя и опекунъ,— подтвердилъ маіоръ.
— Чудеснйшій малый, отличный товарищъ, сэръ,— заявилъ мистеръ Фокеръ.
— Радъ слышать это.
— И умница, да… вотъ я такъ всегда былъ оселъ осломъ, всегда… зато, сэръ, я умю цнить и уважать умныхъ людей.
— Ваши слова свидтельствуютъ столько же о вашей проницательности, сэръ, сколько о скромности,— возразилъ маіоръ.— Артуръ всегда отзывался съ похвалой о вашихъ способностяхъ.
— Ну нтъ, книги мн не даются,— отвчалъ мистеръ Фокеръ, мотая головой.— и никогда не давались, вотъ Пенденнисъ,— другое дло, онъ бывало строчилъ стихи для половины класса… Но вы его опекунъ, сэръ, и, надюсь, не обидтесь на меня, если я скажу, что при всемъ томъ онъ немножко того… какъ говорится, простецъ,— заключилъ довольно неожиданно чистосердечный молодой человкъ.
Маіоръ сразу почуялъ, что разговоръ принимаетъ конфиденціальный и интересный характеръ.
— Почему жъ такъ Артуръ простецъ?— спросилъ онъ съ улыбкой.
— Вы сами знаете, — отвчалъ Фокеръ, подмигивая маіору (онъ бы подмигнулъ, ничтоже сумняшеся, самому герцогу Веллингтону),— вы сами знаете, что онъ простъ… насчетъ женскаго пола, я разумю.
— Не онъ первый ловится на эту удочку, дорогой мистеръ Гарри,— отвчалъ маіоръ.— Я кое-что слышалъ объ этомъ, — но, если вы что-нибудь знаете, сдлайте одолженіе, разскажите.
— Охотно, сэръ, — тмъ боле, что тутъ отчасти и я виноватъ. Мы отправились съ нимъ въ театръ, и Пенъ сразу втюрился въ миссъ Фотрингэй, — ея настоящее имя Костиганъ, отличнйшая актриса… а на другой день я познакомилъ его съ генераломъ… такъ мы величаемъ ея отца… старый вояка и лихой питухъ!.. а тамъ и пошло… онъ сблизился съ ними, влюбился еще пуще и я — не я, если не сдлалъ предложенія, — заключилъ мистеръ Фокеръ, хвативъ кулакомъ по столу такъ, что посуда задребезжала.
— Какъ? вы тоже знаете объ этомъ? спросилъ маіоръ.
— Знаю-ли? еще бы! да и многіе знаютъ. Мы еще вчера толковали объ этомъ и поддразнивали Дэрби Окса, — такъ что онъ изъ себя выходилъ. Вы знаете сэра Дэрби Окса? Мы съ нимъ обдали сегодня, а потомъ онъ пошелъ въ театръ. Мы стояли у дверей и курили, когда вы вошли въ столовую.
— Я зналъ его отца, сэра Томаса Окса, когда онъ еще не былъ ни баронетомъ, ни найтомъ, онъ жилъ въ Кавенднисъ-Сквер и состоялъ лейбъ-медикомъ при королев Шарлотт.
— Сынокъ-то протретъ глаза родительскимъ денежкамъ, могу васъ уврить, сэръ,— замтилъ мистеръ Фокеръ.
— А что же сэръ Дэрби Оксъ тоже soupirant?— спросилъ маіоръ тономъ, въ которомъ проглядывало безпокойство и радость.
— Тоже… что?— переспросилъ мистеръ Фокеръ.
— Тоже обожатель миссъ Фотрингэй?
— Ну, еще бы! Мы его называемъ понедльникъ — среда — пятница, а Пена вторникъ — четвергъ — суббота. Только вы не думайте, чтобы она… Ни! ни! Миссъ Фотрингэй не оскандалится, слишкомъ себ на ум для этого. Она подманиваетъ одного, а другого держитъ въ запас. О, запасливая двица!
— Да и вы, кажется, себ на ум, мистеръ Фокеръ?— засмялся маіоръ.
— Есть того малость, сэръ, благодарю васъ, а вы какъ?— отвчалъ невозмутимый мистеръ Фокеръ.— Звздъ не хватаю, что и говорить, ну, а въ житейскихъ длахъ ничего, съумю извернуться, и знаю, гд раки зимуютъ, какъ говорятъ мои добрые друзья. Могу я быть вамъ полезенъ, сэръ?
— По чести,— радостно отвчалъ маіоръ,— ваши услуги могутъ оказаться драгоцнными для меня. Вы свтскій человкъ, сэръ, а съ такими людьми всегда пріятно имть дло. Нужно-ли мн говорить вамъ, что семейство Артура не можетъ одобрить эту нелпую интригу.
— Еще бы,— подхватилъ мистеръ Фокеръ.— Родство не ахтительное. Мы и свое пиво заваримъ, на что намъ ирландское? Такъ-ли, сэръ.
— Именно такъ,— отвчалъ маіоръ, и принялся зондировать своего новаго знакомца на счетъ достойной семейки, съ которой собирался породниться его племянникъ. Вскор онъ вывдалъ отъ этого нелицепріятнаго свидтеля кучу подробностей, касательно фамиліи Костигановъ.
Надо отдать справедливость мистеру Фокеру: онъ очень благосклонно отзывался о моральныхъ достоинствахъ мистера и миссъ Костиганъ.
— Изволите видть, — говорила, онъ, — капитанъ охотникъ до чарки и если бы я хотлъ сберечь свои деньги, то не помстилъ бы ихъ въ его карманъ,— но дочь свою онъ любитъ всей душой, и безчестнаго поступка не сдлаетъ, какъ и она. Ухаживаніе Пена извстно всей трупп: я слышалъ объ этоыъ отъ одной молодой особы, миссъ Роунси, семейство которой иногда приглашаетъ меня на чашку чая. Миссъ Роунси подруга миссъ Фотрингэй и говоритъ, что сэръ Дерби Оксъ ухаживаетъ за ней съ тхъ самыхъ поръ, какъ его полкъ расположился здсь на квартирахъ, но недавно подъявился Пенъ и отбилъ у него красавицу. Теперь баронетъ распалился до того, что того и гляди самъ предложитъ ей руку. Желалъ бы я, чтобы онъ это сдлалъ: любопытно посмотрть, которому изъ двухъ миссъ Фотрингэй поднесетъ гарбузъ.
— Присоединяюсь къ вашему желанію,— сказалъ маіоръ.— Ваша бесда доставила мн много удовольствія, мистеръ Фокеръ. Жалю, что не познакомился съ вами раньше.
— Я не люблю совать свой носъ въ чужія дла — отвчалъ молодой человкъ.— Не стану говорить, когда меня не спрашиваютъ, ну, а если спросятъ, скажу откровенно. Я слыхалъ, будто вашъ человкъ выспрашивалъ моего слугу, но я и самъ не зналъ хорошенько, какъ обстоитъ дло, пока миссъ Роунси и миссъ Фотрингэй не поссорились изъ-за страусоваго пера, тогда миссъ Роунси разсказала мн обо всемъ.
— Миссъ Роунси, какъ видно, повренная ея тайнъ.
— Повренная? надо полагать. Она вдвое умне Фотрингэй,— и образованне, вдь миссъ Фотрингэй разв что уметъ читать.
— Ну, и писать уметъ, — сказалъ маіоръ, вспомнивъ о боковомъ карман Пена.
Фокерсардонически усмхнулся:
— Хе! хе! Роунси пишетъ за нее вс письма, и съ тхъ поръ, какъ он повздорили, миссъ Фотрингэй не знаетъ, какъ ей быть. У миссъ Роунси прекрасный почеркъ, а та еле выводитъ какія-то каракули, да и читаетъ по складамъ, если Боусъ не помогаетъ ей. Въ послднее время Роунси писала за нее вс письма, — славно, славна пишетъ.
— Я полагаю, вы имли случай убдиться въ этомъ, — вкрадчиво замтилъ маіоръ. Мистеръ Фокеръ лукаво подмигнулъ.
— Дорого бы я далъ, чтобы имть образчикъ ея руки,— продолжалъ маіоръ Пенденнисъ,— вотъ если бы раздобыть его черезъ васъ.
— Нтъ, это было бы слишкомъ некрасиво, — возразилъ Фокеръ.— Впрочемъ, я думаю, что письма миссъ Фотрингэй не очень ужь плохи, только она упросила миссъ Роунси написать за нее первое письмо, а тамъ и остальныя… Во всякомъ случа, поврьте мн: пока он не помирятся, писемъ не будетъ.
— Надюсь, что он никогда не помирятся,— съ чувствомъ сказалъ маіоръ.— Какъ свтскій человкъ, вы, безъ сомннія, понимаете, дорогой другъ мой, къ какимъ роковымъ послдствіямъ приведетъ моего племянника этотъ необдуманный шагъ. Вы понимаете, что мы сдлаемъ все, дабы освободить его отъ этого нелпаго обязательства.
— А онъ далеко зашелъ, — сказалъ мистеръ Фокеръ,— я читалъ его стихи, миссъ Роунси списала ихъ. Прочелъ я ихъ, да и говорю себ: нтъ, братъ, чортъ меня дери, если я когданибудь вздумаю писать стихи женщин,— это крышка!
— Онъ одурлъ отъ любви, какъ и многіе дурли до него. Вопросъ въ томъ, какъ бы ему открыть глаза на эту глупость, какъ его вылечить? Я увренъ, что вы, съ своей стороны, сдлаете все возможное, чтобы избавить вашего друга отъ стей, въ которыя онъ запутался по милости этихъ двухъ интригановъ. По крайней мр, и папенька и дочка кажутся мн такими. Вдь очевидно,— эта особа его не любитъ.
— Любить-то не любитъ, что и говорить? отвчалъ Фокеръ.— Если бы у Пена не было двухъ тысячъ фунтовъ дохода…
— Если бы у Пена не было чего?— съ изумленіемъ воскликнулъ маіоръ.
— Двухъ тысячъ годового дохода, разв у него нтъ двухъ тысячъ? Генералъ увряетъ, что есть.
— Другъ мой!— воскликнулъ маіоръ, въ припадк веселья, какое рдко замчали у этого степеннаго джентльмена,— спасибо вамъ! спасибо! А, теперь начинаю понимать, въ чемъ дло.
— Дв тысячи фунтовъ дохода? Да, у его матери наберется фунтовъ пятьсотъ.— Но она можетъ дожить — и наврно доживетъ, до восьмидесяти лтъ, а у Артура нтъ ни гроша.
— Какъ? разв онъ не богатъ?— спросилъ Фокеръ.
— Клянусь честью, у него нтъ ничего за душой.
— Такъ можетъ быть, вы оставите ему что-нибудь? Маіоръ помстилъ вс свои деньги въ общество пожизненнаго страхованія за пожизненную пенсію, такъ что ничего не могъ оставить Пену, но не сказалъ объ этомъ Фокеру.— Много-ли можетъ оставить отставной маіоръ на половинной пенсіи?— замтилъ онъ.— Если эти господа разсчитывали на его состояніе, они жестоко ошиблись и… и вы меня сдлали счастливйшимъ человкомъ.
— Сэръ, все счастье на моей сторон, — вжливо отпарировалъ мистеръ Фокеръ, и затмъ они дружески пожали другъ другу руки и разошлись. Молодей человкъ общался не узжать изъ Четтриса, не переговоривъ еще разъ съ маіоромъ. И въ то время какъ маіоръ направлялся въ свою комнату, а мистеръ Фокеръ докуривалъ сигару, прислонившись къ дверямъ гостинницы Георга, Пенъ, безъ сомннія, лежалъ въ постели, осыпая поцлуями письма своей Эмиліи.
На слдующее утро, вкрадчивый маіоръ усплъ-таки выманить у мистера Фокера записочку миссъ Роунси. Урокъ женщинамъ быть осторожными по части писемъ. Затмъ маіоръ Пенденнисъ, въ самомъ веселомъ настроеніи духа, отправился къ доктору Портману, ночевавшему у декана, и сообщилъ ему объ открытіяхъ, сдланныхъ наканун. Сидя въ дубовой столовой декана, они поглядывали черезъ лужайку на окно Костигановъ, у котораго такъ неосторожно появился бдный Пенъ три недли тому назадъ. Докторъ ужасно негодовалъ на мистриссъ Кридъ, утаившую частыя посщенія сэра Дэрби Окса, и грозился отлучить ее отъ церкви. Но благоразумный маіоръ находилъ, что дла идутъ какъ нельзя лучше, и чувствовалъ себя достаточно сильнымъ, чтобы сойтись лицомъ къ лицу съ капитаномъ Костиганомъ.
— Я иду биться съ дракономъ,— сказалъ онъ, смясь, доктору Портману.
— А я благославляю васъ на битву и отъ души желаю вамъ успха,— отвчалъ докторъ. Я думаю, что онъ, и мистриссъ Портманъ, и миссъ Мира, сидя въ гостиной своей доброй знакомой, деканши, не разъ, посл ухода маіора, поглядывали на вражеское окно, ожидая увидть признаки битвы.
Маіоръ безъ труда отыскалъ небольшой подъздъ мистриссъ Кридъ Онъ вошелъ въ дверь и, поднимаясь въ квартиру капитана Костигана, услыхалъ топотъ и восклицанія: Ги! Ги!
— Сэръ Дэрби Оксъ учится фехтованію, — сказалъ мальчуганъ, указывавшій путь маіору.— Онъ беретъ уроки по понедльникамъ, средамъ и пятницамъ.
Маіоръ постучалъ въ дверь, и черезъ нсколько мгновеніи ему отворилъ рослый мужчина съ рапирой и маской въ одной рук, и фехтовальной перчаткой въ другой.
Пенденнисъ вжливо поклонился.
— Если не ошибаюсь, я имю честь говорить съ капитаномъ Костиганомъ?— мое имя маіоръ Пенденнисъ.
Капитанъ отсалютовалъ рапирой и отвчалъ:
— Маіоръ, вся честь на моей сторон, душевно радъ васъ видть.

ГЛАВА XI.
Переговоры.

Маіоръ и капитанъ Костиганъ были старые солдаты, привыкшіе встрчать врага лицомъ къ лицу, мы можемъ быть уврены, что оба они сохранили присутствіе духа, но остальная публика, собравшаяся у Коса, была, кажется, немножко не въ своей тарелк. Благоразумное сердечко миссъ Фотрингэй, повидимому, забилось сильне, чмъ обыкновенно, такъ какъ личико ея вспыхнуло здоровымъ румянцемъ, когда поручикъ сэръ Дэрби Оксъ сердито насупился и взглянулъ на нее.
Маленькій хромой старичекъ, сидвшій у окна и слдившій за состязаніемъ фехтующихъ (повидимому, онъ началъ было переписывать ноты, но топотъ и гвалтъ заставили его прервать это занятіе) съ безпокойствомъ взглянулъ на постителя. Тмъ временемъ маіоръ, въ блестящихъ, какъ зеркало, сапогахъ, вошелъ въ комнату, отвшивая изящнйшіе поклоны всмъ присутствующимъ.
— Моя дочь., мой другъ, мистеръ Боусъ… мой благородный молодой ученикъ и, смю сказать, другъ, сэръ Дэрби Оксъ,— говорилъ капитанъ, величественно помахивая рукой и указывая маіору каждое изъ перечисленныхъ лицъ.
— Сію минуту, маіоръ!— съ этими словами онъ бросился въ сосднюю комнатку, служившую ему спальней, пригладилъ щеткой (замчательно древнимъ произведеніемъ искусства) свои рдкіе волосы, надлъ чистый воротничекъ, повязалъ новый галстухъ, который соорудила ему Эмилія, натянулъ новый сюртукъ, сшитый по случаю бенефиса миссъ Фотрингэй, и снова явился передъ гостемъ, дйствительно затративъ на эту сложную операцію не боле минуты. За нимъ исчезъ и сэръ Дэрби Оксъ и тоже явился, немного погодя, въ офицерскомъ муидир, плотно охватывавшемъ его солидную особу,— въ муидир, которымъ восхищались онъ самъ и миссъ Фотрингэй, и даже бдняга Пенъ.
Между тмъ гость вступилъ въ разговоръ съ актрисою и усплъ уже обмняться съ ней обычными замчаніями о погод, когда капитанъ появился къ нимъ въ своей парадной ‘кожур’, какъ онъ выражался.
— Нужно-ли мн извиняться передъ вами, маіоръ,— сказалъ онъ тономъ изысканной вжливости,— что я принялъ васъ въ такомъ вид?
— Для стараго солдата не можетъ быть боле благороднаго препровожденія времени, какъ обучать молодыхъ искусству владть шпагой,— отвчалъ маіоръ столь же любезно.— Я слыхалъ въ старину, что вы мастеръ по этой части, капитанъ Костиганъ.
— Какъ, неужели вы слышали о Джек Костиган, маіоръ!— воскликнулъ польщенный капитанъ.
Маіоръ, дйствительно, наслышался о немъ отъ своего племянника, и сказалъ, что очень хорошо помнитъ мистера Костигана, такъ какъ слышалъ его пніе за столомъ сэра Ричарда Страчака въ Вальхерен.
При этомъ заявленіи, высказанномъ съ самой любезной непринужденностью, Боусъ съ изумленіемъ вперился на гостя.
— Но мы потолкуемъ объ этомъ посл,— продолжалъ маіоръ, быть можетъ, опасаясь промахнуться,— цль моего настоящаго посщенія — засвидтельствовать свое восхищеніе миссъ Фотрингэй,— тутъ онъ снова поклонился такъ почтительно и любезно, точно стоялъ передъ герцогиней.
— Я слыхалъ о вашемъ талант отъ моего племянника, который безъ ума отъ васъ, сударыня, какъ вы вроятно и сами замтили. Но Артуръ еще мальчишка, и притомъ очень увлекающійся, такъ что его мннія нельзя принимать au pied de la lettre, вотъ я и ршился проврить ихъ самолично. Позвольте мн заявить, что ваша игра изумила и восхитила меня. Я видлъ нашихъ лучшихъ артистокъ и, по чести, вы превосходите ихъ всхъ. Вы величественны, какъ мистриссъ Сиддонсъ…
— Что! я всегда говорилъ это,— воскликнулъ Костиганъ, длая знакъ дочери.— Маіоръ, присядьте пожалуйста.— Милли сняла съ единственнаго свободнаго стула распоротое шелковое платье, и съ изящнйшимъ реверансомъ предложила маіору ссть.
— Вы трогательны, какъ миссъ — О’Нейль,— продолжалъ онъ, кланяясь и усаживаясь,— тэмбръ вашего голоса напоминаетъ мн мистриссъ Іорданъ въ ея лучшее время, когда мы были молоды, капитанъ Костиганъ, а ваша манера напомнила мн Марсъ. Вы видли Марсъ, миссъ Фотрингэй?
— Къ Кроу-Стрит были дв Майерсъ,— отвчала миссъ Эмилія,— Фанни еще туда сюда, но Бидди дрянцо.
— Милли, душечка, маіоръ, вроятно, говорилъ о бог войны,— вмшался родитель.
— Нтъ, я говорилъ не объ этомъ Марс, хотя Венер, безъ сомннія, простительно думать о немъ,— возразилъ маіоръ, улыбаясь сэру Дэрби Оксу, появившемуся въ этотъ моментъ въ полномъ облаченіи. Но двушка не поняла маіора, да и сэръ Дэрби, повидимому, вовсе не былъ польщенъ комплиментомъ или не понялъ его. По крайней мр, онъ хмурился и поглядывалъ изъ подлобья на миссъ Фотрингэй, словно хотлъ сказать:— на какого чорта затесался сюда этотъ господинъ?
Маіоръ Пенденнисъ ничуть не огорчился этимъ обстоятельствомъ. Напротивъ, оно радовало его.— Да это не на шутку соперникъ,— думалъ онъ, отъ души желая, чтобы молодой офицеръ оказался не только соперникомъ, но и побдителемъ въ любовномъ состязаніи съ Пеномъ.
— Я, кажется, помшалъ вамъ фехтовать, но мн придется скоро ухать изъ Чсттриса, и я боялся упустить случай познакомиться съ моимъ старымъ собратомъ по оружію и лично засвидтельствовать свое почтеніе той, которая такъ восхитила меня на сцен. Не я одинъ восторгался вами вчера, миссъ Фотрингэй (если позволите такъ называть васъ: мн очень хорошо извстно, что вы принадлежите къ старинной и благородной фамиліи). Мой пріятель, очень почтенный человкъ, бывшій со мною въ театр, ухалъ домой въ восторг отъ Офеліи, я видлъ также, что сэръ Дэрби Оксъ поднесъ вамъ букетъ. Знай я, что мн придется увидть, я бы и самъ запасся букетомъ. Не онъ-ли это красуется на камин, въ стакан съ водой?
— Я обожаю цвты,— сказала Эмилія, бросая томный взглядъ на сэра Дэрби Окса. Но баронетъ только сердито фыркнулъ.
— Я вашъ ученикъ, бравый солдатъ,— сказалъ онъ Костигану.
— Украшеніе арміи и всего рода человческаго,— подхватилъ капитанъ.— Прекрасныя манеры, душевный малый, княжеское состояніе. Какой столь держитъ, какъ его любятъ въ полку! Лихой малый,— и отличный наздникъ.
— Рыцарь съ головы до пятъ,— замтилъ маіоръ съ улыбкой.— Наврное дамы безъ ума отъ него.
— Онъ слишкомъ толстъ,— сказала Милли,— но не дуренъ, пока еще молодъ. Только въ разговор совсмъ плохъ.
— Да, въ сдл лучше,— замтилъ мистеръ Боусъ, а Милли разсказала, что баронетъ взялъ третій призъ на скачк съ препятствіями. Слушая ее, маіоръ убждался, что красавица и сама не отличается геніальностью, и недоумвалъ, какъ такая дурында можетъ такъ хорошо играть.
Костиганъ хлбосольный, какъ вс ирландцы, предложилъ гостямъ закусить. Маіоръ былъ сытехонекъ, но объявилъ, что охотно състъ бисквитъ и выпьетъ рюмку вина, такъ какъ съ утра ничего не лъ. Онъ зналъ, что это льститъ хозяевамъ, которые всегда склонны относиться благодушно къ тмъ, кто пользуется ихъ радушіемъ.
— Вели подать старой мадеры, милочка,— сказалъ Костиганъ, мигнувъ дочери. Она отвтила ему такимъ же выразительнымъ взглядомъ, вышла изъ комнаты, спустилась съ лстницы и, тихонько кликнувъ своего маленькаго разсыльнаго Томми Крида, велла ему купить бутылку мадеры въ погреб, и на шесть пенсовъ бисквитовъ у булочника, причемъ общала ему два бисквита въ награду, если онъ поторопится.
Пока Томми Кридъ исполнялъ ея порученіе, миссъ Костиганъ сидла внизу у мистриссъ Кридъ, и разсказывала хозяйк, что къ нимъ явился дядя Артура Пенденниса,
— ‘Цвтку цвты’ — такъ, кажется, говорится въ пьес, спросилъ маіоръ Пенденнисъ, желая во что бы то ни стало быть любезнымъ.
— Не знаю… Должно быть такъ. Я не охотникъ до книгъ,— буркнулъ сэръ Дэрби.
— Возможно-ли это?— подхватилъ маіоръ съ притворнымъ изумленіемъ.— Значитъ вы не унаслдовали литературныхъ вкусовъ вашего батюшки, сэръ Дэрби? Онъ былъ чрезвычайно образованный человкъ, я имлъ честь пользоваться его расположеніемъ.
— Въ самомъ дл?— сказалъ офицеръ, сердито мотнувъ головой.
— Онъ спасъ мн жизнь,— продолжалъ Пенденнисъ.
— Неужели?— воскликнула миссъ Фотрингэй, сдлавъ большіе глаза и бросивъ удивленный взглядъ на маіора. Затмъ она съ благодарностью взглянула на сэра Дэрби, — но молодой человкъ, повидимому, вовсе не былъ тронутъ, и нисколько не радовался, что его отецъ, лекарь, спасъ жизнь маіору. Напротивъ, онъ, кажется, предпочелъ бы, чтобы покойникъ отправилъ его къ праотцамъ.
— Я слыхалъ, что мой отецъ былъ хорошій докторъ,— сказалъ онъ.— Но я не интересуюсь медициной. Имю честь кланяться, сэръ. У меня есть дло… Косъ, прощай… до свиданія, миссъ Фотрингэй.— Съ этими словами драгунъ сухо поклонился и, несмотря на умоляющіе взгляды и заманчивыя улыбки молодой хозяйки, вышелъ изъ комнаты. Друзья наши слышали, какъ сабля его загремла по лстниц, какъ онъ сердито выбранилъ маленькаго Тома Крида, расположившагося въ самыхъ дверяхъ съ своимъ волчкомъ и, загнувъ крпкое словцо, выбрался на улицу.
Маіоръ сохранилъ невозмутимо-серьезный видъ, хотя ему смертельно хотлось смяться.
— Прекрасный молодой человкъ маіоръ, — милый, учтивый старичекъ, говоритъ, точно бисеръ нижетъ, а сэръ Дэрби ушелъ въ сердцахъ, изъ себя выходя отъ ревности, и она теперь не знаетъ, какъ бы ихъ помирить.
— Она у насъ заведуетъ погребомъ, маіоръ,— сказалъ капитанъ, когда двушка вышла изъ комнаты.
— По чести, у васъ прекрасная ключница,— любезно отвчалъ маіоръ,— и я не удивляюсь, что молодые люди безъ ума отъ нея. Когда мы съ вами были молоды, капитанъ, я думаю и не такія красавицы кружили намъ головы?
— Врно, ваша правда, сэръ,— и счастье тому, кто добьется ея руки. Спросите моего друга Боба Боуса, онъ скажетъ вамъ, что душевныя качества миссъ Фотрингэй не уступаютъ ея вншности, что она обладаетъ просвщеннымъ умомъ, здравымъ смысломъ и кроткимъ характеромъ.
— О, безъ сомннія, — подтвердилъ мистеръ Боусъ довольно сухо.— Но вотъ наша стыдливая Геба возвращается изъ погреба. Не пора-ли на репетицію, миссъ Геба? А то вдь васъ оштрафуютъ, если опоздаете,— тутъ онъ значительно поглядлъ на двушку, давая ей понять, что пора бы оставить стариковъ наедин.
Миссъ Геба, по прежнему улыбающаяся, веселая и милая, надла шляпку и шаль, а Боусъ свернулъ въ трубку свои бумаги и заковылялъ въ уголъ, гд лежали его шайка и костыль.
— Вы уходите,— сказалъ маіоръ.— Такъ вы не можете подарить намъ еще нсколько минутъ? Позвольте же старому холостяку пожать вашу ручку, и поврьте, что я считаю за честь знакомство съ вами и отъ души желалъ бы сдлаться вашимъ другомъ.
Миссъ Фотрингэй низко присла въ отвтъ на эту учтивую рчь, а маіоръ проводилъ ее до дверей и съ отеческой нжностью пожалъ ея ручку. Боусъ былъ ршительно смущенъ этой любезностью.— Не могутъ же родственники мальчугана сочувствовать этой женитьб,— думалъ онъ, слдуя за Милли.
— Теперь къ длу, — подумалъ маіоръ Пенденнисъ, а мистеръ Костиганъ, не теряя времени, воспользовался отсутствіемъ дочери, чтобы покончить съ виномъ, и трясущимися руками наливалъ рюмку за рюмкой. Маіоръ подошелъ къ столу, попробовалъ вино и причмокнулъ съ видомъ знатока. Если бы это вино было изъ погребовъ самого лорда Стейна, а не дрянное пойло изъ провинціальнаго погребка, — онъ не могъ бы выказать большаго восхищенія.
— Добрая мадера, капитанъ Костиганъ, — сказалъ онъ.— Гд вы добыли такую? За здоровье вашей очаровательной дочери! Ей-Богу, капитанъ, я не удивляюсь, что молодые люди сходятъ съума по ней. Я въ жизнь свою не встрчалъ такихъ чудныхъ глазъ, такихъ прекрасныхъ манеръ. Не сомнваюсь, что она также умна, какъ прекрасна, и также добра, какъ умна.
— Добрая двочка, сэръ — добрая двочка — отвчалъ обрадованный отецъ,— отъ всей души присоединяюсь къ вашему тосту. Я пошлю за… я прикажу подать еще бутылочку? Это одна минута. Нтъ? не хотите? Да, сэръ, будьте уврены, что она добрая двочка,— утха и гордость своего отца — стараго честнаго Джека Костигана. Кто на ней женится — найдетъ въ ней золото, а не жену, пью за его здоровье — вы понимаете, на кого я мчу, маіоръ?
— Я ничуть не удивляюсь, что и старъ и малъ влюбляются въ нее,— отвчалъ маіоръ,— и скажу вамъ откровенно: я сердился на моего племянника, когда узналъ объ его увлеченіи, но теперь, когда я увидлъ предметъ его страсти, прощаю ему отъ всего сердца. Клянусь Георгомъ, не будь я такъ старъ и бденъ, я бы и самъ не прочь вступить съ нимъ въ состязаніе.
— И съумли бы постоять за себя, маіоръ,— воскликнулъ Джекъ въ полномъ восхищеніи.— Ваше расположеніе, сэръ, крайне лестно для меня. Вашъ отзывъ о моей дочери вызываетъ слезы на мои глаза — слезы, сэръ, честныя слезы, и когда она оставитъ мою скромную хижину, чтобы переселиться въ ваши роскошные чертоги, я увренъ, что тамъ найдется уголокъ и для ея бднаго старикашки отца, для бднаго старикашки Джека Костигана.
Капитанъ не солгалъ, налитые кровью глаза его, дйствительно, подернулись слезами.
— Ваши чувства длаютъ вамъ честь,— отвчалъ маіоръ.— Но, капитанъ Костиганъ, одна подробность въ вашихъ словахъ невольно заставляетъ меня улыбнуться.
— Что же именно?— спросилъ капитанъ, съ трудомъ отршаясь отъ наплыва возвышенныхъ чувствъ.
— Вы упомянули о роскошныхъ чертогахъ,— это, вроятно, усадьба моей сестры?
— Я говорилъ о Фэроксъ-Парк, объ имнь и усадьб Артура Пенденниса, эсквайра, котораго я надюсь видть членомъ парламента отъ города Клевринга, когда возрастъ позволитъ ему принять это отвтственное званіе, — съ достоинствомъ возразилъ капитанъ.
Маіоръ улыбнулся.
— Фэроксъ-Паркъ, дорогой другъ мой?— сказалъ онъ.— А вы знаете нашу исторію? Мы дйствительно принадлежимъ къ древней фамиліи, но я началъ свою карьеру съ такими ничтожными средствами, что едва могъ купить офицерскій патентъ, а мои старшій братъ былъ провинціальнымъ аптекаремъ и пріобрлъ все свое состояніе микстурами и пилюлями.
— Я согласенъ не обращать вниманія на это обстоятельство,— величественно объявилъ капитанъ,— такъ какъ вы принадлежите къ хорошей фамиліи.
— Каковъ нахалъ!— подумалъ маіоръ, однако ничего не сказалъ, а только улыбнулся и поклонился.
— Костиганамъ тоже пришлось испытать превратность судьбы, и прежняя слава Костигановъ изъ Костиганъ-Кестля давно померкла. Я знавалъ въ числ аптекарей весьма почтенныхъ людей, сэръ, нкоторые изъ нихъ, въ Дублин, даже приглашались къ столу лорда намстника.
— Вы очень снисходительны,— отвчалъ маіоръ, — но позвольте мн замтить, что вопросъ собственно не въ этомъ. Вы сейчасъ говорили о моемъ племянник, какъ о наслдник Фэроксъ-Парка и не знаю какихъ еще богатствъ.
— Я говорилъ о родовомъ имнь, маіоръ, хотя не сомнваюсь, что и вы оставите ему что-нибудь.
— А я повторяю вамъ, добрйшій мой, что Пенъ — сынъ провинціальнаго аптекаря и не получитъ ни гроша, когда достигнетъ совершеннолтія.
— Та-та-та! шутите, маіоръ!— возразилъ Костиганъ,— точно я не знаю, что мой молодой другъ получитъ дв тысячи фунтовъ дохода.
— Дв тысячи палокъ!.. Виноватъ, милйшій! но неужто малый нахвасталъ вамъ?— этого я въ немъ никогда не замчалъ. Даю вамъ слово, какъ джентльменъ и душеприкащикъ моего брата, что посл него осталось не боле пятисотъ фунтовъ.
— Что же, и то недурно, сэръ,— отвчалъ капитанъ.— Я знавалъ въ Ирландіи людей съ пятью стами фунтовъ дохода, у нихъ и винцо водилось, и собственный экипажъ, все честь-честью, сэръ,— разумется, при строгой экономіи. Вотъ увидите, какъ мы лихо заживемъ,— не будь я Джекъ Костиганъ!
— Дорогой мой капитанъ Костиганъ, даю вамъ слово, что мой братъ не оставилъ ни гроша своему сыну Артуру.
— Да вы потшаетесь надо мною, маіоръ Пенденнисъ?— воскликнулъ Джекъ Костиганъ.— Вы сметесь надъ чувствами отца и джентльмена.
— Я сообщаю вамъ чистйшую правду,— отвчалъ маіоръ Пенденнисъ.— Все состояніе моего брата, до послдняго шиллинга принадлежитъ его вдов, правда, съ тмъ, что посл ея смерти переходитъ къ сыну. Но она еще молода и можетъ выйти замужъ, если поссорится съ сыномъ,— наконецъ, просто можетъ пережить его: въ ея семейств вс доживали до глубокой старости. Спрашиваю васъ, какъ человка, знающаго жизнь и джентльмена, много-ли она можетъ удлить изъ этихъ пятисотъ фунтовъ, которые представляютъ весь ея доходъ,— своему сыну и хватитъ-ли этой доли, чтобы жить ему съ женой на такой ног, какъ приличествуетъ достоинствамъ такой прекрасной леди.
— А я слишкомъ хорошо понимаю, что молодой джентльменъ, вашъ племянникъ, котораго я пригрлъ на своей груди и лелялъ какъ родного сына, гнусный обманщикъ, посмявшійся надъ чувствами моей дочери, — заоралъ капитанъ вн себя отъ бшенства.— Берегитесь, сэръ, берегитесь затронуть честь Джека Костигана.— Всякій, кто осмлится на это, отвтитъ мн своей кровью,— будь онъ молодой или старикъ, все равно.
— Мистеръ Костиганъ!— крикнулъ маіоръ.
— Мистеръ Костиганъ съуметъ постоять за свою честь и за честь своей дочери, сэръ,— продолжалъ капитанъ.— Не угодно-ли заглянуть въ этотъ комодъ, въ немъ хранится груда писемъ отъ этого зменыша, къ моему невинному дитяти. Тутъ цлый ворохъ общаній, сэръ, и когда я притяну этого негодяя къ суду и изобличу его вроломство и безсовстность,— тогда я прибгну къ иному средству защиты,— вотъ онъ въ этомъ ящик краснаго дерева, и съумю раздлаться со всякимъ — замтьте мои слова, маіоръ Пенденнисъ,— со всякимъ, кто посовтовалъ вашему племяннику оскорбить солдата и джентльмена. Какъ! сынъ какого-нибудь лекаришки осмлится оскорбить мою дочь, опозорить мои сдые волосы! Чортъ побери! я покажу, какъ задвать меня.
— Если я правильно понимаю ваши слова, вы грозите: во-первыхъ, опубликовать письма восемнадцатилтняго мальчика къ двадцативосьмилтней двушк, а во-вторыхъ, сдлать мн честь вызвать меня на дуэль?— совершенно хладнокровно спросилъ маіоръ.
— Вы совершенно правильно поняли мои намренія, маіоръ Пенденнисъ, отвчалъ капитанъ, закручивая внизъ свои взъерошенные усы.
— Очень хорошо, мы еще обсудимъ это, но прежде чмъ дошло до пистолетовъ, потрудитесь обдумать, милйшій, чмъ собственно я оскорбилъ васъ. Я вамъ сообщилъ, что мой племянникъ зависитъ отъ своей матери, у которой врядъ-ли наберется пятьсотъ фунтовъ дохода.
— Я остаюсь при своемъ мнніи на счетъ точности вашего сообщенія,— сказалъ капитанъ.
— Не угодно-ли вамъ отправиться къ повренному моей сестры, мистеру Тэтему, и удостовриться самолично?
— Я знать не хочу никакихъ повренныхъ, — возразилъ капитанъ съ нкоторымъ смущеніемъ.— Если вы сказали правду, значитъ, я безсовстно обманутъ, и раздлаюсь съ обманщикомъ.
— То-есть съ моимъ племянникомъ?— крикнулъ маіоръ, вставая и нахлобучивая шляпу.— Да разв онъ говорилъ вамъ, что иметъ дв тысячи фунтовъ дохода. Если говорилъ, то я не узнаю Пена. Въ нашей семь не лгутъ, мистеръ Костиганъ, и сыну моего брата до сихъ поръ негд было научиться лгать. Не сами-ли вы обманулись, повривъ нелпымъ росказнямъ со стороны. Что касается меня, сэръ, то я, поврьте, не испугаюсь всхъ Костигановъ въ Ирландіи и съумю защититься отъ всякихъ угрозъ. Я явился сюда, какъ опекунъ моего племянника, протестовать противъ нелпаго и неравнаго брака, который не можетъ привести ни къ чему, кром несчастія и горя, и препятствуя ему, я дйствую столько же въ интересахъ вашей дочери (въ достоинствахъ которой не сомнваюсь), сколько въ интересахъ моей семьи. И я разстрою этотъ бракъ, сэръ, воспользовавшись всми средствами, какія будутъ въ моемъ распоряженіи. Вотъ все, что я имлъ вамъ сказать, сэръ.
— А я имю еще кое-что, маіоръ Пенденнисъ, — и вы услышите обо мн,— свирпо объявилъ мистеръ Костиганъ.
— Чортъ побери, что вы хотите сказать, сэръ?— крикнулъ маіоръ, поворачиваясь и устремивъ взглядъ на безстрашнаго Костигана.
— Вы, кажется, остановились въ гостинниц Георга, сэръ,— отвчалъ капитанъ значительнымъ тономъ.— Одинъ изъ моихъ друзей будетъ имть честь явиться къ вамъ.
— Пусть же онъ поторопится, мистеръ Костиганъ, — крикнулъ маіоръ, тоже потерявшій терпніе.— Счастливо оставаться.— Капитанъ Костиганъ величественно поклонился и проводилъ гостя до площадки лстницы.

ГЛАВА XII,
въ которой собираются стрляться.

Мы уже упоминали въ нашемъ разсказ о мистер Гарбетс, первомъ трагик, многообщающемъ молодомъ актер, съ атлетическими мускулами и развеселыми наклонностями, закадычномъ друг мистера Костигана. Оба служили главнымъ украшеніемъ дружескаго кружка собутыльниковъ, собиравшагося въ гостинниц ‘Сороки’, помогали другъ другу въ различныхъ сдлкахъ по уплат счетовъ и т. п., и обязательно ссужали другъ друга взаимнымъ поручительствомъ на векселяхъ. Словомъ, ихъ соединяла тснйшая дружба, и потому капитанъ Костиганъ тотчасъ по уход маіора послалъ за мистеромъ Гарбетсомъ, дабы посовтоваться съ нимъ о своемъ щекотливомъ дл. Мистеръ Гарбетсъ былъ рослый мужчина свирпаго вида, съ громоподобнымъ голосомъ и великолпнйшими икрами, шутя ломавшій кочергу своими желзными лапами.
— Слетай-ка, Томми,— сказалъ мистеръ Костиганъ маленькому посланцу,— за мистеромъ Гарбетсомъ, на квартиру, знаешь, надъ мясной лавкой, да забги въ погребокъ и вели прислать два стакана горячаго грога.— Томми отправился, и вскор мистеръ Гарбетсъ и грогъ явились къ услугамъ капитана.
Капитанъ Костиганъ не счелъ нужнымъ передавать своему другу во всхъ подробностяхъ вышеприведенную бесду, а вдохновившись горячимъ грогомъ, настрочилъ маіору грозное посланіе, требуя, чтобы тотъ отказался отъ своего намренія помшать браку и назначилъ день свадьбы въ самомъ непродолжительномъ времени, или далъ бы ему, капитану, удовлетвореніе, какъ принято между порядочными людьми. Дале капитанъ намекалъ, что въ случа отказа, онъ будетъ вынужденъ прибгнуть къ хлысту, съ помощью котораго и заставитъ маіора принять вызовъ. Мы не можемъ въ точности передать письма, — по причинамъ, которыя будутъ сейчасъ объяснены, но можемъ поручиться, что оно было написано самымъ пышнымъ слогомъ, и припечатано серебряной печатью Костигановъ — единственной фамильной реликвіей, сохранившейся у капитана.
Съ этимъ письмомъ Гарбетсъ отправился къ маіору, напутствуемый благословеніями и крпкимъ рукопожатіемъ ‘генерала’. Оставшись одинъ, послдній досталъ свои старые, заслуженные дуэльные пистолеты, проучившіе уже много добрыхъ молодцевъ въ Дублин. Осмотрвъ ихъ и убдившись, что убійственное оружіе въ полномъ порядк, онъ вытащилъ изъ комода письма и стихи Пена, которые всегда прочитывалъ самъ, прежде чмъ дать Эмиліи.
Минутъ черезъ двадцать Гарбетсъ вернулся, въ разстроенныхъ чувствахъ, съ вытянутой физіономіей.
— Видлъ маіора?— спросилъ капитанъ.
— Видать-то видлъ,— отвчалъ Гарбетсъ.
— Когда же?— сказалъ Костиганъ, пробуя собачку и поднимая пистолетъ на уровень съ своимъ ‘буркаломъ’, какъ величалъ онъ собственныя налитыя кровью очи.
— Что когда?
—Дуэль! Когда дуэль, дружище?
— Неужто вы замышляли смертоубійство, капитанъ?— съ ужасомъ воскликнулъ Гарбетсъ.
— За какимъ же чортомъ я посылалъ тебя, Гарбетсъ?— ну да, я укокошу этого господина, задвшаго мою честь, или самъ паду жертвой рока.
— Да разрази меня Богъ, если я стану передавать вашъ вызовъ!— возразилъ мистеръ Гарбетсъ,— я человкъ семейный и не хочу имть дло съ пистолетами, вотъ ваше письмо,— и, къ великому негодованію и изумленію капитана, онъ положилъ на столъ конвертъ, украшенный гербовой печать разгонистыми каракулями капитана.
— Такъ ты видлъ его и все-таки не передалъ письмо?— яростно завопилъ Костиганъ.
— Видлъ, но говорить съ нимъ не могъ, капитанъ,— сказалъ мистеръ Гарбетсъ.
— Почему, чортъ тебя дери?
— Тамъ былъ господинъ, съ которымъ ни мн, ни вамъ не слдуетъ встрчаться,— отвчалъ трагикъ гробовымъ голосомъ.— Кляузникъ Тэтемъ — вотъ кого я тамъ встртилъ, капитанъ.
— Трусливая скотина!— заревлъ капитанъ.— Струсилъ и затваетъ какую-нибудь ябеду противъ меня.
— Я не хочу путаться въ вашу грызню, вотъ что я вамъ скажу,— продолжалъ Гарбетсъ угрюмо.— Нелегкая нанесла меня на этого Тэтема, да и…
— ‘Прикуси языкъ, Бобъ Экрисъ, ты, кажется, такой же трусъ’,— сказалъ капитанъ, цитируя слова сэра Люціуса О`Триггера, роль котораго съ успхомъ исполнялъ на сцен. Затмъ, поговоривъ еще немного, друзья разстались въ довольно скверномъ настроеніи духа. Мы привели только существенную часть ихъ разговора, но и изъ нея читатель можетъ усмотрть, почему мы не могли цитировать слово въ слово письмо капитана къ маіору Пенденнису, ддовъ томъ, что оно никогда не было распечатано маіоромъ.
Вернувшись съ репетиціи, въ сопровожденіи врнаго Боуса, миссъ Костиганъ застала отца въ сильнйшей ажитаціи, онъ расхаживалъ большими шагами взадъ и впередъ по комнат, распространяя сильный запахъ грога, какъ видно отнюдь не успокоившаго его расходившіяся страсти.
На стол, среди пустыхъ стакановъ и чайныхъ ложечекъ, служившихъ для размшиванія пунша, возвышалась груда писемъ Артура. Когда Эмилія вошла въ комнату, онъ схватилъ ее за руки и воскликнулъ трагическимъ голосомъ, проливая горькія слезы:
— Дитя мое, мое дорогое дитя! приготовься къ жестокой всти!
— Опять ты нализался, папа,— сказала Эмилія, отталкивая нжнаго родителя.— А общалъ не пить до обда.
— Я выпилъ… ну да, выпилъ, чтобы забыть свое горе, бдная моя двочка,— стопалъ сокрушенный отецъ,— выпилъ, чтобы потопить свою скорбь въ чарк.
— Вашу скорбь, однако, не легко утопить, милйшій капитанъ,— сказалъ Боусъ, передразнивая тонъ своего друга.— Что случилось? Ужь не обидлъ-ли васъ тотъ сладкорчивый джентльменъ въ парик?
— Льстивый лицемръ! Я жажду его крови, — заревлъ капитанъ. Тмъ временемъ, миссъ Милли, ускользнувъ отъ родительскихъ объятій, прошла въ свою комнату снять шляпку и шаль.
— Я такъ и думалъ, что онъ замышляетъ пакость. Слишкомъ ужь онъ любезничалъ, — замтилъ Боусъ.— Въ чемъ же дло?
— О, Боусъ! онъ уничтожилъ меня!— отвчалъ капитанъ.— Адскій заговоръ противъ моей бдной двочки… Оба Пенденниса, дядя и племянникъ, адскіе предатели и злоди,— ихъ нужно стереть съ лица земли.
— Да что такое? Въ чемъ дло?— повторилъ Боусъ, начиная не въ шутку тревожиться.
Костиганъ объяснилъ ему, что, по словамъ маіора, у молодого Пенденниса нтъ ни двухъ тысячъ, ни двухъ сотъ фунтовъ дохода, и разразился бшеными проклятіями себ самому, за то, что пригрлъ на своей груди зменыша, позволилъ предателю увиваться и ухаживать за невинной двушкой.— Но я отбросилъ отъ себя эту змю,— заключилъ капитанъ — а его дядя… о, я раздлаюсь съ нимъ такъ, что онъ всю жизнь будетъ каяться и сожалть о той минут, когда осмлился нанести оскорбленіе Костигану.
— Что вы хотите сказать, генералъ?— спросилъ Боусъ.
— То, что онъ поплатится жизнью,— своей презрнной, подлой жизнью,— отвчалъ капитанъ, ударивъ кулакомъ по ящику съ пистолетами, съ самымъ кровожаднымъ видомъ. Боусъ уже не первый разъ слышалъ, какъ капитанъ обращался къ смертоносному ящику, угрожая стереть съ лица земли своихъ враговъ, и потому не обратилъ особеннаго вниманія на его слова, тмъ боле, что капитанъ скрылъ отъ него исторію съ вызовомъ, посланнымъ маіору Пенденнису.
Въ эту минуту миссъ Фотрингэй вернулась въ гостиную,— по прежнему цвтущая, веселая и невозмутимая, — представляя разительный и пріятный контрастъ съ обурваемымъ скорбью, гнвомъ и другими страстями отцомъ. Она держала въ рукахъ пару атласныхъ башмачковъ сомнительной близны, и намревалась вычистить ихъ по возможности хлбнымъ мякишемъ, такъ какъ ей предстояло надть ихъ въ ближайшую пятинцу, дабы сводить съ ума публику въ роли Офеліи.
Она взглянула на бумаги, валявшіяся на стол, хотла что-то сказать, но раздумала и, подойдя къ буфету, достала изъ него ломоть хлба для башмаковъ, потомъ вернулась къ столу, услась поудобне и тогда уже сказала отцу:
— Зачмъ вы достали письма, стихи и всю эту рухлядь, папа? Неужели вы собираетесь перечитывать этотъ вздоръ.
— О, Эмилія! этотъ мальчишка, котораго я лелялъ, какъ родного сына, оказался негодяемъ и обманщикомъ, моя бдная двочка!— воскликнулъ капитанъ, бросая трагическій взоръ на Боуса, который, съ своей стороны, съ нкоторымъ безпокойствомъ взглянулъ на миссъ Костиганъ.
— Что за вздоръ! Онъ простъ, какъ школьникъ,— отвчала она.— Вс эти молокососы пишутъ глупые стишки.
— Онъ поступилъ, какъ предатель, какъ змя, пригртая у моего очага,— вопилъ капитанъ.— Говорю теб, онъ просто обманщикъ.
— Да что онъ, бдняжка, сдлалъ?— спросила Эмилія.
— Обманулъ насъ самымъ жестокимъ образомъ, — отвчалъ родитель — Надругался надъ твоей нжностью и оскорбилъ мои завтнйшія чувства. Онъ выдавалъ себя за богатаго человка, а теперь оказалось, что онъ нищій. Я говорилъ теб, что у него дв тысячи годового дохода! Теперь же говорю, что онъ нищій, миссъ Костиганъ, что онъ зависитъ отъ своей матери, которая того и гляди снова выйдетъ замужъ, которая живуча какъ Кощей Безсмертный, и у которой всего на всего пятьсотъ фунтовъ дохода. Какъ онъ смлъ предложить теб руку, когда у него нтъ средствъ, чтобы содержать тебя. Мы безсовстно обмануты, Милли, и я увренъ, что этотъ старый поганецъ, дядюшка въ парик, участвовалъ въ заговор.
— Этотъ учтивый старичекъ? Что же онъ сдлалъ, папа?— продолжала Эмилія самымъ невозмутимымъ тономъ.
Костиганъ разсказалъ Эмиліи, что посл ея ухода маіоръ Пенденнисъ сообщилъ ему своимъ лицемрнымъ, сладенькимъ, столичнымъ языкомъ вс эти подробности на счетъ Артура и его состоянія и предложилъ отправиться къ стряпчему (‘знаетъ, каналья, что на меня поданы векселя ко взысканію и что мн нужно бгать отъ судейскихъ крючковъ’, — вставилъ въ скобкахъ капитанъ) посмотрть завщаніе отца. Въ заключеніе капитанъ прибавилъ, что, по его глубокому убжденію, племянникъ и дядюшка сообща сыграли съ нимъ эту адскую штуку, и что онъ заставитъ Пена жениться, или прольетъ кровь ихъ обоихъ.
Милли призадумалась, не переставая, впрочемъ, чистить башмаки.
— Однако же, если у него нтъ денегъ, такъ не можетъ быть и рчи о женитьб, папа,— сказала она разсудительнымъ тономъ.
— Почему же этотъ негодяй не сказалъ, что онъ бденъ?— возразилъ Костиганъ.
— Бдный малый всегда говорилъ это,— отвчала двушка.— Ты самъ произвелъ его въ богачи, папа,— да и меня уврилъ.
— Онъ долженъ былъ объясниться и сообщить намъ точную цифру, своихъ доходовъ, Милли, — возразилъ отецъ.— Молодой человкъ, который здитъ на кровной лошади, даритъ шали и браслеты — или богачъ, или обманщикъ, — а его дядюшка… я не я, если не собью съ него парикъ при первой встрч. Боусъ передастъ ему мою угрозу. Или свадьба, или честный поединокъ, или я протащу его за носъ по аллеямъ Фэроксъ-Парка, на глазахъ у всего графства.
— Ну, нтъ ужь, поручите это кому-нибудь другому, — возразилъ Боусъ, смясь.— Мой инструментъ скрипка, а не пистолетъ, капитанъ.
— Эхъ вы, заячья душа,— прогремлъ ‘генералъ’.— Коли такъ, коли никто не хочетъ помочь мн отплатить за оскорбленіе,— я самъ буду своимъ секундантомъ. Возьму пистолеты и заставлю его стрляться тамъ же, на мст, въ гостинниц Георга.
— Такъ у Артура нтъ денегъ,— вздохнула миссъ Костиганъ.— Бдняжка, онъ хорошій малый,— нелпый, вчно вздоръ несетъ и въ разговор, и въ стихахъ,— но славный, благородный малый, право, я любила его,— да и онъ меня любитъ,— прибавила она довольно нжнымъ тономъ, продолжая тереть башмаки.
— Ну, такъ за чмъ же дло стало? Коли любите, такъ и выходите за него, — замтилъ Боусъ съ сердцемъ.— Онъ всего лтъ на десять моложе васъ. Маменька его смягчится и вы премило устроитесь въ Фэрокс. Сдлаетесь леди, а я буду добывать хлбъ скрипкой, а капитанъ жить на свою пенсію. Чего же лучше? Выходите за него, благо онъ любитъ васъ.
— Найдутся и другіе бдняки, постарше его, которые меня любятъ, Боусъ,— сентенціозно замтила миссъ Милли.
— Да, чортъ побери,— съ горечью возразилъ Боусъ,— на всякую глупость найдется довольно стариковъ, и бдняковъ, и дураковъ.
— Есть молодые, есть и старые дураки. Вы сами говорили мн это, старый ворчунъ,— отвчала красавица, бросая лукавый взглядъ на старика.— Ежели Пенденнису не на что содержать семью, то смшно и толковать о брак,— сказано вамъ.
— А малый что скажетъ?— подхватилъ Боусъ.— Ей Богу, вы бросаете человка, какъ старую перчатку, миссъ Костиганъ.
— Я не понимаю васъ, Боусъ,— спокойно отвчала миссъ Фотрингэй, принимаясь за другой башмакъ.— Будь у него хоть половина, хоть четверть тхъ доходовъ, что изобрлъ для него папа, я бы пошла подъ внецъ. Но что за радость идти за нищаго? Мы и такъ бдны. Жить съ старухой, которая, чего добраго, будетъ ворчать, злиться, и попрекать меня каждымъ кускомъ хлба. (Что это Сусанна не накрываетъ на столъ? пора ужь обдать). Наконецъ, подумайте сами: если пойдутъ дти, такъ вдь намъ еще тошне придется, чмъ теперь,— правда, папа?
— Понятное дло, милочка,— отвчалъ отецъ.
— Стало быть, прощай мистриссъ Артуръ Пенденнисъ изъ Фэроксъ-Парка, супруга депутата,— сказала Милли, смясь.— Прощай собственный экипажъ и лошади, о которыхъ мы такъ часто говорили, папа. Да вдь это старая исторія. У тебя всегда такъ! кто на меня взглянулъ — тотъ и влюбленъ, а если онъ въ хорошемъ сюртук,— такъ значитъ богатъ, какъ Крозъ.
— Какъ Крезъ,— поправилъ м-ръ Боусъ.
— Ну, все равно. Во всякомъ случа, за эти восемь лтъ папа выдавалъ меня замужъ разъ двадцать. Была я и миледи Польдуди изъ Остерстоунъ-Кестля, потомъ явился флотскій капитанъ изъ Портсмута, тамъ старикъ докторъ изъ Портсмута, тамъ методистскій проповдникъ изъ Норвича,— да всхъ и не перечтешь. Бьюсь объ закладъ, что со всми твоими сватовствами я останусь попросту Милли Костиганъ. Такъ у Артура ничего нтъ? Оставайтесь обдать, Боусъ, у насъ отличный пуддингъ съ мясомъ.
— Любопытно знать, далеко-ли у нихъ зашло съ сэромъ Дэрби Оксомъ,— подумалъ Боусъ, все время слдившій за ней.— Это бабье такой лукавый народъ, что всякаго собьетъ съ панталыка. Наврно у нея есть что-нибудь въ виду, иначе не выпустила бы изъ рукъ этого молодца.
Читатель, вроятно, замтилъ, что миссъ Фотрингэй, вообще молчаливая и отнюдь не блиставшая умомъ, когда разговоръ касался литературы, поэзіи, искусства и тому подобныхъ вещей, могла, однако, разсуждать очень толково и здраво въ своемъ семейномъ кружк. Ее нельзя было назвать романтической особой, она ни разу не развернула Шекспира посл того, какъ оставила сцену, да и раньше ничего не понимала въ немъ, но сужденія ея о пуддинг, о шить, о домашнемъ хозяйств, отличаясь здравымъ смысломъ, только выигрывали въ основательности отъ ея неспособности къ увлеченіямъ и фантазіямъ. Когда, во время обда, капитанъ пытался убдить ее и Боуса, что сообщенія маіора насчетъ финансовыхъ обстоятельствъ Пена не заслуживаютъ доврія, что это чистйшія штуки стараго плута съ цлью заставить ихъ отказаться отъ свадьбы, миссъ Милли ни на минуту не поддалась его увреніямъ, и доказала, какъ нельзя ясне, что обманывался ея отецъ безъ всякаго участія со стороны Пена. Она отъ всей души жалла бднаго малаго, впрочемъ, кушала съ отличнымъ аппетитомъ, къ большому удивленію мистера Боуса, питавшаго какую-то странную смсь уваженія и презрнія къ этой женщин. За обдомъ и посл него обсуждались средства покончить съ этимъ дломъ. Капитанъ Костиганъ, подъ вліяніемъ послобденнаго грога, отказался отъ своего первоначальнаго плана отрубить носъ маіору, и выразилъ готовность подчиниться дочери и принять ея ршеніе.
Пока капитанъ считалъ себя оскорбленнымъ, онъ жаждалъ встртиться съ маіоромъ и Пеномъ, и уничтожить ихъ обоихъ, но теперь его, повидимому, смущала встрча съ послднимъ.
— Что же мы скажемъ ему,— замтилъ онъ, — если малый останется вренъ своему слову и спроситъ, почему мы отреклись отъ него?
— Что скажете?— подхватилъ Боусъ, — такъ вы не знаете, какъ выпроводить человка за дверь, справьтесь объ этомъ у женщинъ.
Дйствительно, миссъ Фотрингэй сказала, что нтъ ничего легче и проще.— Папа напишетъ Артуру и освдомится о его намреніяхъ насчетъ предстоящаго брака и о его средствахъ. Артуръ отвтитъ, что средства у него такія-то, и я готова биться объ закладъ, что они окажутся такими, какъ говорилъ маіоръ. Тогда папа напишетъ, что средства эти недостаточны и свадьба не можетъ состояться.
— А вы, конечно, прибавите къ этому нсколько теплыхъ словъ и пообщаетесь любить его, какъ брата,— прибавилъ мистеръ Боусъ съ своей презрительной усмшкой.
— Конечно, и буду любить,— отвчала миссъ Фотрингэй.— Я стою за то, что онъ прекрасный молодой человкъ. Передайте соль, пожалуйста. Орхи очень хороши.
— Стало быть мы оставимъ носы въ поко, дружище Косъ? Жалю, что ваши планы разстроились,— сказалъ м-ръ Боусъ.
— Стало быть, что оставимъ,— отвчалъ Костиганъ, потирая свой собственный носъ.— Ну, а какже, душечка, быть со стихами, письмами и поэмами? Придется ихъ вернуть ему.
— Парикъ-то не пожаллъ бы за нихъ сотни фунтовъ,— замтилъ Боусъ съ усмшкой.
— А и въ правду не пожаллъ бы,— подхватилъ капитанъ Костиганъ.
— Папа!— сказала миссъ Милли.— Неужели ты хочешь оставить за собой письма. И письма, и стихи мои. Они очень длинны, и наполнены всякимъ вздоромъ, латыпью, я въ нихъ и половины понять не могла, да, признаться, не вс и читала, но мы возвратимъ ихъ ему.
Съ этими словами миссъ Фотрингэй подошла къ комоду, достала изъ него номеръ ‘Хроники Графства’ и ‘Четтрисскаго Встника’, гд Пенъ напечаталъ пламенное стихотвореніе, восхвалявшее ее въ роли Имогены, и вырзавъ его (она, какъ и вс представительницы ея профессіи сохраняла благопріятные отзывы), завернула въ остатокъ газеты письма, посланія, изліянія и фантазіи Пена и перевязала ихъ веревочкой, точно фунтъ сахара.
Она сдлала это безъ малйшаго волненія. Какіе часы провелъ юноша надъ этими листками! Сколько любви и страсти, сколько благородной вры и рыцарской преданности излилось въ нихъ, сколько безсонныхъ, лихорадочныхъ, полныхъ тоски и томленія ночей было проведено за ними! Она завернула эти письма, какъ завертываютъ покупку, и услась наливать чай, съ безмятежнымъ и легкимъ сердцемъ, между тмъ какъ Пенъ изнывалъ въ десяти миляхъ отъ нея, обнимая въ мечтахъ ея образъ.

ГЛАВА XIII.
Кризисъ.

Маіоръ Пенденнисъ разстался съ капитаномъ Костиганомъ въ такомъ бшенств, что страшно было и подойти къ нему.— Наглое животное!— думалъ онъ,— вздумалъ грозить мн! Позволить этимъ поганымъ Костиганамъ породниться съ Пенденнисами! Пришлетъ мн вызовъ! Да если его секундантъ будетъ сколько-нибудь похожъ на человка, я готовъ подстрлить эту бестію.. Чортъ побери! что скажутъ мои друзья, узнавъ, что я дрался съ пьянымъ шутомъ изъ-за балаганной актрисы!— Въ виду этого послдняго обстоятельства маіоръ не сказалъ д-ру Портману о вызов капитана, а сообщилъ только, что дло очень скверное, непріятное и еще далеко не кончилось.
Онъ просилъ доктора и мистриссъ Портманъ не говорить объ этомъ происшествіи въ Фэрокс, и затмъ вернулся въ гостинницу, гд излилъ свой гнвъ на мистера Моргана, ‘изругавъ его на вс корки’, какъ выразился этотъ джентльменъ въ разговор съ лакеемъ мистера Фокера.
Слуга мистера Фокера сообщилъ объ этомъ своему господину, и послдній, желая узнать о результат бесды между своими друзьями, отправился въ номеръ маіора.
У маіора бы іи какія-то дла по имнію его невстки, въ виду этого онъ пригласилъ къ себ старика Тэтема, стряпчаго, который былъ повреннымъ его покойнаго брата, имлъ отдленіе своей конторы въ Четтрис и появлялся въ этомъ город, или присылалъ своего сына раза три-четыре въ недлю. Онъ бесдовалъ съ маіоромъ въ ту минуту, когда роскошный халатъ и шитая ермолка мистера Фокера появились въ дверяхъ.
Увидвъ маіора, погруженнаго въ бумаги, за письменнымъ столомъ, въ обществ какого-то почтеннаго, лысаго джентльмена, скромный юноша попятился и со словами: ‘О, вы заняты — я зайду другой разъ’, — хотлъ отретироваться, но маіоръ остановилъ его и съ пріятной улыбкой попросилъ войти, въ отвтъ на это мистеръ Фокеръ помахалъ своей феской (вышитой руками нжнйшей изъ матерей) и вошелъ, раскланиваясь и умильно улыбаясь обоимъ джентльменамъ. Мистеръ Тэтемъ въ жизнь свою не видалъ такого великолпнаго явленія, какъ этотъ нарядный молодой человкъ, который услся въ кресло, расправляя пунцовые отвороты своего облаченія и устремивъ на обоихъ собесдниковъ ласковый и открытый взоръ.— Вамъ, кажется, очень нравится мой халатъ, сэръ?— спросилъ онъ мистера Тэтемъ.— Хорошенькая вещица, неправда-ли? Красивъ, но вовсе не ржетъ глаза. А вы какъ поживаете, маіоръ Пенденнисъ, и какъ васъ приняли въ Четтрис?
Манеры и обращеніе мистера Фокера могли бы привести въ благодушное настроеніе инквизитора, немудрено, что они согнали морщины со лба маіора.
— Я видлся съ этимъ ирландцемъ (вы можете говорить вполн откровенно при мистер Тэтем, онъ знаетъ вс наши семейныя дла), и, долженъ сознаться, мы не пришли къ удовлетворительному результату. Онъ не хотлъ врить, что мой племянникъ бденъ, назвалъ насъ обоихъ лжецами, и на прощаніе далъ мн понять, что считаетъ меня подлецомъ. Когда вы постучались, я подумалъ, что это его секундантъ съ вызовомъ,— вотъ какъ меня приняли въ Четтрис, мистеръ Фокеръ.
— Какой ирландецъ? неужели отецъ актрисы?— воскликнулъ мистеръ Тэтемъ, который въ качеств диссентера не долюбливалъ театра.
— Онъ самый. Разв вы не слыхали, что мой племянникъ съ ума сходитъ по этой двченк?— отвчалъ маіоръ, и тутъ же разсказалъ исторію этой любви. Мистеръ Фокеръ съ своей обычной дружелюбной манерой дополнилъ этотъ разсказъ пояснительными примчаніями.
Тэтемъ былъ крайне изумленъ.— Вотъ если бы мистриссъ Пенденнисъ вышла вторично замужъ за какого-нибудь степеннаго человка,— подумалъ онъ (мистеръ Тэтемъ былъ вдовецъ), — то удержала бы несчастнаго юношу отъ гибельныхъ затй. Насчетъ миссъ Фотрингэй онъ замтилъ, что профессія этой особы достаточно характеризуетъ ее. На это мистеръ Фокеръ возразилъ, что онъ знаетъ прекраснйшихъ людей въ числ скомороховъ (такъ мистеръ Фокеръ величалъ служителей Мельпомены). Можетъ быть, можетъ быть,— замтилъ мистеръ Тэтемъ,— но во всякомъ случа ея отецъ — (котораго мистеръ Тэтемъ зналъ лично) — субъектъ крайне подозрительный, пьяница, трактирный завсегдатай и извстный скандалистъ.
— Я понимаю, маіоръ, — прибавилъ онъ,— почему этотъ субъектъ не пожелалъ явиться въ мою контору, проврить ваше сообщеніе. Намъ предъявленъ счетъ на него и на другого такого же забулдыгу, актера здшней труппы,— отъ имени мистера Скиппера, виноторговца и бакалейщика, весьма почтеннаго джентльмена, члена человколюбиваго общества. Этотъ Костиганъ умолялъ мистера Скиппера объ отсрочк — умолялъ со слезами — и мы ршили повременить со взысканіемъ, потому что съ этихъ субъектовъ все равно ничего не взыщешь.
Въ то время какъ мистеръ Тэтемъ разсказывалъ эту исторію, въ третій разъ постучались въ дверь и вошелъ господинъ атлетическаго тлосложенія, въ венгерк съ потертыми шнурками. Въ рукахъ у него было письмо съ огромной сургучной печатью.— Могу-ли имть честь побесдовать съ маіоромъ Пенденнисомъ наедин?— спросилъ онъ,— мн нужно сказать вамъ нсколько словъ, сэръ. Я имю къ вамъ порученіе отъ моего друга, капитана Костигана…— но тутъ густой басъ постителя оборвался, онъ замялся и поблднлъ, увидвъ своего стараго знакомца, мистера Тэтема.
— Ну, ну, Гарбетсъ, валяйте дальше!— весело воскликнулъ мистеръ Фокеръ.
— Да вдь это поручитель по заемному письму,— сказалъ мистеръ Тэтемъ.— Послушайте, сэръ… да постойте же, сэръ!— Но Гарбетсъ, поблднвъ какъ Макбетъ при вид тни Банко, пробормоталъ что-то неясное и опрометью кинулся изъ комнаты.
Мрачное настроеніе маіора ршительно разсялось, и онъ отъ души расхохотался. Мистеръ Фокеръ послдовалъ его примру, промолвивъ:
— Славная шутка, ей Богу!— Самъ стряпчій не выдержалъ и присоединился къ нимъ, несмотря на степенность, неразлучную съ его званіемъ.
— Ну, кажется, дуэль-то не состоится, маіоръ,— сказалъ мистеръ Фокеръ, и продолжалъ, передразнивая трагика.— А если состоится, то этотъ почтенный джентльменъ… ваша фамилія Тэтемъ?— очень радъ съ вами познакомиться, мистеръ Тэтемъ… можетъ послать судебнаго пристава разнять противниковъ.
Мистеръ Тэтемъ сказалъ, что такъ онъ и намренъ поступить. Маіоръ вовсе не былъ недоволенъ комическимъ исходомъ столкновенія.
— Право, сэръ,— сказалъ онъ мистеру Фокеру,— вы, кажется, всегда приносите мн веселое расположеніе духа.
Этимъ однимъ не ограничились заслуги мистера Фокера передъ семействомъ Пенденнисовъ. Какъ мы уже знаемъ, онъ былъ своимъ человкомъ у Костигановъ. Пользуясь этимъ обстоятельствомъ, онъ ршился нанести визитъ капитану и разузнать у него самого подробности объясненія съ маіоромъ. Капитана, однако, онъ не засталъ. Дочь разршила ему, даже посовтовала отправиться въ гостинницу ‘Сороки’, гд онъ и разглагольствовалъ въ настоящую минуту, похваляясь уничтожить нкоего бездльника. Капитанъ былъ не только храбръ, но и любилъ при случа выставить свою храбрость на показъ въ компаніи пріятелей.
И такъ, Костигана не было дома, а миссъ Фотрингэй сидла за столомъ, въ обществ мистера Боуса, и перемывала посуду.
— Мы только что позавтракали,— а? какъ поживаете?— сказалъ мистеръ Фокеръ, просунувъ въ дверь свое смющееся рыльце.
— Убирайтесь, зубоскалъ! карликъ!— воскликнула миссъ Фотрингэй.
— То есть войдите?— отвчалъ гость.— Вотъ онъ — я!— и войдя въ комнату, онъ скрестилъ руки на груди и принялся мотать головой во вс стороны съ изумительною быстротою, точно арлекинъ, когда онъ выскакиваетъ изъ своей оболочки. Миссъ Фотрингэй отъ души расхохоталась: самыя пошлыя выходки Фокера возбуждали въ ней смхъ, тогда какъ дкія остроты мистера Боуса едва вызывали улыбку на ея уста, а патетическія рчи Пена — чуть не звоту. Окончивъ свою арлекинаду, онъ опустился на колни и приложился къ ручк красавицы.
— Вы презабавный шутъ,— сказала она, дружески, но довольно основательно шлепнувъ его по физіономіи. Пенъ дрожалъ, когда цловалъ ея руку! Онъ отдалъ бы жизнь, чтобы получить отъ нея такую затрещину.
Посл этихъ взаимныхъ привтствій начался разговоръ. Мистеръ Фокеръ очень забавно передалъ сцену съ Гарбетсомъ, изъ которой его собесдники впервые узнали, въ какой форм ‘генералъ’ излилъ свой гнвъ на маіора Пенденниса. Фокеръ горячо стоялъ за маіора, за его безусловную честность и искренность, доказывая, что это въ полномъ смысл слова порядочный человкъ, представитель высшаго общества, который никогда не унизится до обмана и тмъ боле не позволитъ себ обмануть такую прекрасную двушку, какъ миссъ Фотрингэй.
Онъ очень деликатно коснулся деликатнаго вопроса о брак, не скрывая, однако, что считаетъ Пена довольно ничтожнымъ малымъ. Онъ дйствительно презиралъ сантиментальные порывы Пена, сознавая, что самъ избавленъ отъ этой слабости.— Я зналъ, что изъ этого ничего не выйдетъ, миссъ Фотрингэй,— говорилъ онъ, кивая своей маленькой головкой.— Не можетъ ничего выйти. Я не хотлъ соваться не въ свое дло, но зналъ, что оно не выгоритъ. Слишкомъ онъ молодъ для васъ, молодъ — зеленъ, охъ какъ зеленъ! Да къ тому же еще и бденъ, какъ Іовъ. Ну, подъ пару-ли ей этотъ молодецъ, а? мистеръ Боусъ?
— А все-таки онъ очень милъ, бдняжка!— сказала миссъ Фотрингэй довольно грустнымъ тономъ.
— Жалкій голякъ,— сказалъ Боусъ, засунувъ руки въ карманы и искоса поглядывая на миссъ Фотрингэй. Можетъ быть онъ размышлялъ о томъ, какъ женщины умютъ играть съ мужчинами, какъ он подманиваютъ ихъ, увлекаютъ, а потомъ выбрасываютъ за дверь.
Впрочемъ, мистеръ Боусъ заявилъ безъ всякихъ колебаній, что миссъ Фотрингэй поступаетъ вполн разумно, давая отставку Пену, и что ему это сватовство всегда казалось нелпостью. Миссъ Костиганъ съ своей стороны призналась, что и она думала тоже, но не хватало духа отказаться отъ двухъ тысячъ фунтовъ годового дохода.— Все это папино легковріе,— прибавила она, — другой разъ я буду сама выбирать!— При этомъ ей, вроятно, вспомнилась крупная фигура поручика сэра Дэрби Окса.
Похваливъ маіора Пенденниса, котораго миссъ Фотрингэй признала истиннымъ джентльменомъ, замтивъ, что онъ и одть съ иголочки и надушенъ лавендой (мистеръ Боусъ тоже отозвался о немъ съ похвалой, но прибавилъ, что онъ слишкомъ смахиваетъ на стараго селадона), похваливъ маіора Пенденниса, мистеръ Фокеръ возымлъ блестящую мысль: пригласить своихъ собесдниковъ на обдъ, въ гостинницу, и сегодня же свести ихъ съ маіоромъ.— Онъ общалъ обдать у меня,— прибавилъ мистеръ Фокеръ,— и я думаю, что посл этой… посл маленькой распри, въ которой, надо сознаться, капитанъ былъ не совсмъ правъ, это будетъ очень любезно съ вашей стороны. Къ тому же маіоръ неравнодушенъ къ вамъ, миссъ Фотрингэи, онъ самъ говорилъ.
— Такъ что она еще можетъ сдлаться мистриссъ Пенденнисъ, — съ усмшкой замтилъ Боусъ.— Нтъ, благодарю васъ, мистеръ Фокеръ, я уже обдалъ.
— Да вдь это было въ три часа,— сказала миссъ Костиганъ, обладавшая завиднымъ аппетитомъ,— а какъ же я пойду безъ васъ?
— У насъ будетъ салатъ изъ омаровъ и шампанское,— продолжалъ искуситель. Мистеръ Фокеръ не съумлъ бы написать строчку по латыни или ршить задачу на тройное правило, но, очевидно, зналъ, гд раки зимуютъ. Ради омара и шампанскаго миссъ Костиганъ пошла бы куда угодно,-разумется, въ приличную компанію. Въ результат маіоръ Пенденнисъ имлъ удовольствіе въ семь часовъ вечера обдать въ обществ мистера Боуса, скрипача, и миссъ Фотрингэй, отецъ которой нсколько часовъ тому назадъ намревался укокошить его.
Въ довершеніи веселья мистеръ Фокеръ, которому хорошо были извстны притынныя мста, гд околачивался капитанъ, отрядилъ за нимъ Ступида въ гостинницу ‘Сороки’. Посланный засталъ ‘генерала’ за пніемъ патетической ирландской баллады и утащилъ его въ гостинницу ‘Георга’. Капитанъ изумился, заставъ свою дочь и маіора Боуса въ обществ маіора, который, смясь, протянулъ Костигану руку, и тотъ пожалъ ее avec effusion, по французски. Онъ былъ уже сильно на весел и расчувствовался до слезъ надъ собственнымъ пніемъ. Въ теченіе послдовавшей бесды онъ нсколько разъ прослезился и назвалъ маіора своимъ лучшимъ другомъ. Ступидъ и мистеръ Фокеръ отвели его домой подъ руки, маіоръ въ качеств галантнаго кавалера предложилъ свою руку миссъ Фотрингэй. На слдующій день онъ былъ у нихъ съ визитомъ и встртилъ самый радушный пріемъ, оба джентльмена наговорили другъ другу кучу любезностей. Прощаясь, маіоръ выразилъ готовность служить миссъ Фотрингэй, если только можетъ быть ей чмъ-нибудь полезенъ, и дружески пожалъ руку мистера Фокера, объявивъ, что этотъ послдній оказалъ ему величайшую услугу.
— Радъ слышать!— отвчалъ мистеръ Фокеръ, посл чего они разстались, вполн довольные другъ другомъ.
Вернувшись въ Фэроксъ, маіоръ Пенденнисъ ни единымъ словомъ не обмолвился о своихъ новыхъ знакомствахъ и связанныхъ съ ними происшествіяхъ. Но онъ оставилъ мистера Смерка обдать и всякій, сколько-нибудь знакомый съ его обычной манерой держать себя, могъ бы замтить какое-то напряженіе въ его веселой болтовн и необычайную нжность и предупредительность въ обращеніи съ племянникомъ. Онъ почти торжественно пожелалъ Пену покойной ночи, а прощаясь съ мистриссъ Пенденнисъ, повидимому, хотлъ сообщить ей что-то особенное, но удержался, не желая разстроивать ихъ.
На другое утро онъ явился къ завтраку раньше, чмъ обыкновенно, и съ особеннымъ чувствомъ поздоровался со всми. Къ концу завтрака приносили почту. Когда старый Джонъ вошелъ съ пачкой газетъ и пакетовъ, маіоръ пристально взглянулъ на Пена, который получилъ какое-то письмо. Пень вспыхнулъ и положилъ письмо. Онъ узналъ почеркъ старика Костигана и не хотлъ читать его посланіе при свидтеляхъ. Маіоръ Пенденнисъ тоже узналъ письмо. Онъ самъ опустилъ его въ ящикъ въ Четтрис.
Онъ веллъ Лаур уйти, что крошка охотно исполнила, такъ какъ очень не долюбливала его. Затмъ взялъ Елену подъ руку и значительнымъ взглядомъ указалъ на письмо, прикрытое газетой, которую Пенъ читалъ съ притворнымъ вниманіемъ.
— Пойдемте въ гостиную,— сказалъ онъ.— Мн нужно поговорить съ вами.
Она съ безпокойствомъ послдовала за нимъ.
— Что такое?— спросила она нервно.
— Дло кончено, — отвчалъ маіоръ Пенденнисъ.— Онъ получилъ отставку. Я самъ продиктовалъ письмо вчера, тамъ есть нсколько строкъ отъ этой двушки, въ которыхъ она прощается съ нимъ.
Елена кинулась назадъ въ столовую, маіоръ послдовалъ за нею. Пенъ схватился за письмо, лишь только они вышли изъ комнаты. Онъ прочелъ его въ какомъ-то столбняк. Содержаніе было именно таково, какъ говорилъ маіоръ. Мистеръ Костиганъ благодарилъ Пена за честь, оказанную дочери капитана, прибавляя къ этому, что онъ, Костиганъ, только что ознакомился съ его денежными обстоятельствами, и что эти обстоятельства исключаютъ всякую мысль о брак въ настоящее время. А откладывать его на будущее тоже немыслимо, въ виду разности лтъ Артура и Эмиліи. Въ виду этого онъ, капитанъ, съ выраженіемъ своего искренняго сожалнія и глубочайшаго почтенія, считаетъ долгомъ проститься съ Артуромъ и проситъ его прекратить на время свои посщенія.
Миссъ Костиганъ съ своей стороны прибавила нсколько строкъ. Она вполн согласна съ папа. Она на много лтъ старше Артура, такъ что объ обрученіи не можетъ быть и рчи. Она всегда будетъ благодарна ему и надется сохранить его дружбу. Но въ настоящее время имъ лучше не встрчаться.
Пенъ прочелъ письмо Костигана и Эмиліи почти машинально, едва понимая его значеніе. Онъ дико оглянулся: его мать и дядя съ участіемъ смотрли на него. Сердце Елены разрывалось отъ жалости.
— Что это?.. что это?..— проговорилъ Пенъ.— Что за мистификація? Это не ея почеркъ. Это писала какая-нибудь кухарка. Кто сыгралъ со мной такую шутку?
— Вдь это письмо ея отца,— замтилъ маіоръ.— Прежнія письма къ теб не она писала, а это ея.
— Вы почему знаете?крикнулъ Пенъ.
— Я самъ видлъ, какъ она писала,— отвчалъ дядя.
Молодой человкъ вскочилъ, мать схватила его за руку. Онъ вырвалъ руку.
— Какъ вы могли видть? Съ какой стати вы впутались между нами? Что я вамъ сдлалъ? О, это неправда! это неправда!— продолжалъ онъ въ изступленіи.— Она не могла сдлать это добровольно. Она не могла и подумать объ этомъ. Она клялась мн въ любви. Кто ей налгалъ про меня?
— Въ нашей семь нтъ лгуновъ, Артуръ,— отвчалъ маіоръ Пенденнисъ.— Я сказалъ ей правду, объяснивъ, что у тебя нтъ средствъ содержать семью, такъ какъ ея нелпый отецъ наговорилъ ей, Богъ знаетъ, что о твоемъ богатств. И когда она узнала, что ты бденъ, то немедленно отказалась отъ тебя, по собственному побужденію, безъ всякаго совта съ моей стороны И отлично сдлала. Она на десять лтъ старше тебя. Она совершенно неподходящая жена для тебя и какъ нельзя лучше сознаетъ это. Взгляни на это письмо и скажи самъ, годится-ли такая особа въ подруги твоей матери?
— Я узнаю отъ нея самой, правда-ли это,— отвчать Артуръ, комкая письмо.
— Неужели ты не вришь моему слову? Ея прежнія письма были написаны ея подругой, — вотъ посмотри. Вотъ письмо этой подруги къ твоему пріятелю, мистеру Фокеру. Ты видлъ ее у миссъ Костиганъ, при которой она исполняла роль секретаря, — при этихъ словахъ маіоръ, слегка усмхнувшись, положилъ на столъ записочку, полученную отъ мистера Фокера.
— Не въ томъ дло,— возразилъ Пенъ, сгорая отъ стыда и бшенства.— Я не сомнваюсь въ вашихъ словахъ, сэръ, но хочу услышать подтвержденіе отъ нея самой.
— Артуръ!— воскликнула его мать.
— Я хочу видть e,— продолжалъ Артуръ.— Я спрошу, согласна ли она выйти за меня, спрошу. Никто не остановитъ меня.
— Подумай, двушка, которая пишетъ ‘любофь’ вмсто любовь. Вздоръ! Полно, будь мужчиной, вспомни, что твоя мать порядочная женщина. Ну, можно-ли ее представить въ обществ этого стараго пьянаго проходимца или его дочери? Будь мужчиной, и забудь о ней, какъ она забыла о теб.
— Будь мужчиной и утшь свою мать, Артуръ,— сказала Елена, обнимая его. Маіоръ видя, что тотъ и другая крайне взволнованы, поспшилъ уйти, не безъ основанія полагая, что наедин они лучше столкуются.
Онъ одержалъ полную побду. Онъ привезъ въ своемъ чемодан вс письма Пена, которыя передалъ ему мистеръ Костиганъ. За это онъ вручилъ капитану въ знакъ благодарности извстный счетецъ, такъ безпокоившій мистера Костигана и его друга мистера Гарбетса, счетъ, по которому маіоръ сполна уплатилъ мистеру Тэтему.
Пенъ въ тотъ же день полетлъ въ Четтрисъ, по безуспшно пытался проникнуть къ миссъ Фотрингэй. Онъ оставилъ ей записку, вложенную въ письмо къ ея отцу, но мистеръ Костиганъ возвратилъ ему письмо съ просьбой прекратить дальнйшую переписку, а когда Пенъ не унялся и сдлалъ еще нсколько попытокъ въ томъ же дух, капитанъ, встртившись съ нимъ на улиц, съ негодованіемъ объявилъ, что считаетъ ихъ знакомство прекратившимся. Однажды, прогуливаясь съ мистеромъ Фокеромъ, Пенъ встртилъ Эмилію. Она шла подъ руку съ отцомъ и прошла мимо Артура, будто и не узнала его. Фокеръ почувствовалъ, какъ задрожала рука его друга.
Дядя убждалъ его покинуть на время Фэроксъ, създить куда-нибудь провтриться, мать тоже настаивала на этомъ, видя, что Пенъ жестоко страдаетъ и положительно чахнетъ. Но онъ отказался на отрзъ. Онъ не хотлъ узжать, а мать его была слишкомъ нжна, дядя слишкомъ уменъ, чтобы принуждать его. Онъ не пропускалъ ни одного представленія съ участіемъ миссъ Фотрингэй, въ Четтрисскомъ театр. Однажды публики собралось такъ мало, что директоръ отмнилъ представленіе и вернулъ деньги за билеты.
Пенъ вернулся домой, улегся спать въ восемь часовъ и провелъ ночь въ лихорадк. Если это продолжится,— съ отчаяніемъ думалъ маіоръ,— его маменька отправится къ этой двчонк и будетъ просить ее выйти за него замужъ. Самъ же Пенъ былъ увренъ, что ему ничего не остается, кром смерти. Мы не намрены изображать его чувства или вести журналъ его отчаянія и страсти. Мало-ли порядочныхъ людей, которымъ наклеивали носъ не хуже чмъ мистеру Пену? Много, и очень, но немногіе изъ нихъ умерли отъ этого.

ГЛАВА XIV,
въ которой миссъ Фотрингэй получаетъ новый ангажементъ.

Вскор посл описанныхъ выше событій, Бингли игралъ ‘Роллу’ въ ‘Пизарро’. Это была его лучшая роль, но четтрисская публика, повидимому, не соглашалась въ этомъ отношеніи съ исполнителемъ, такъ какъ театръ былъ почти пустъ. Бдный Пенъ одинъ сидлъ въ ложахъ, облокотившись на барьеръ, устремивъ на сцену впалые, налитые кровью глаза. Онъ, впрочемъ, никого и ничего не видлъ, кром Коры, когда она появлялась на сцен. Испанцы и перуанцы, процессіи и войска, жрецы и жрицы солнца являлись, уходили, говорили, продлывали все, что требовалось пьесой, онъ ничего не видалъ, кром Коры, по которой до сихъ поръ томилась его душа. Впослдствіи, онъ удивлялся, какъ это емуне пришло въ голову взять пистолетъ и застрлить ее: до такой степени терзали его страсть, бшенство и отчаяніе. Если бы не мать, молчаливая симпатія и неусыпная нжность которой ободряли и утшали простодушнаго юношу, хотя онъ и не разговаривалъ съ ней о своемъ отчаяніи, если бы не она, то кто знаетъ, не ршился-ли бы онъ на какую-нибудь отчаянную выходку и не нашелъ-ли бы безвременную кончину въ Четтрисской тюрьм.
Итакъ, онъ сидлъ въ безмолвномъ отчаяніи, уставившись на Кору. Она же не обращала на него ни малйшаго вниманія, какъ и на остальную публику.
Миссъ Фотрингэй была невыразимо прекрасна, въ блой туник и леопардовой шкур, съ золотымъ солнцемъ на груди и блестящими браслетами на дивныхъ рукахъ. Она въ совершенств исполняла свою незначительную роль и выглядла краше, чмъ обыкновенно. Глаза ея, возбуждавшіе такой огонь въ сердц Пена, сіяли ярче, чмъ когда-либо, только не на Пена они смотрли. Онъ не зналъ на кого именно, такъ какъ не видалъ двухъ джентльменовъ въ сосдней лож, на которыхъ устремляла свои взоры миссъ Фотрингэй.
Пенъ не замтилъ также необычайной перемны въ настроеніи всего персонала труппы посл появленія этихъ двухъ господъ. Публики собралось такъ мало, что первый актъ актеры отломали черезъ пень колоду и зашелъ уже разговоръ о возвращеніи денегъ, какъ въ тотъ злополучный вечерь, когда Пену пришлось убраться домой, не взглянувъ на свою милую. Актеры играли спустя рукава, звали во время представленія, и громко переговаривались въ промежуткахъ между репликами. Самъ Бингли исполнялъ свою роль кое-какъ, а мистриссъ Бингли бормотала себ подъ носъ въ роли Эльвиры.
Почему же мистриссъ Бингли внезапно повысила голосъ и заревла, какъ базапскій буйволъ? Почему Бингли очнулся отъ своей апатіи и заметался по сцен, зарычавъ не хуже Кина? Почему Гарбетсъ, Роукинсъ, миссъ Роунси, вс исполнители, словомъ, встрепенулись, пріосанились, и пошли отламывать свои роли съ небывалымъ усердіемъ, жестикулировать, подвывать, взвизгивать, посматривая на двухъ джентльменовъ въ лож No 3.
Одинъ изъ нихъ былъ маленькій сденькій старичекъ съ веселымъ насмшливымъ лицомъ, другой — мужчина пышный и представительный во всхъ отношеніяхъ, высокій, плотный, съ орлинымъ носомъ, съ копной курчавыхъ темныхъ волосъ и великолпными усами. На немъ былъ сюртукъ, съ узорчатыми, бархатными отворотами и тому подобными украшеніями, два жилета, множество великолпныхъ перстней, булавка съ драгоцнными каменьями и нсколько золотыхъ цпочекъ. Когда онъ досталъ изъ кармана желтый носовой платокъ, по всему театру распространился восхитительный запахъ мускуса и бергамота. Очевидно, это была важная особа, и для нея-то усердствовала маленькая четтриская труппа.
Въ самомъ дл это былъ никто иной, какъ мистеръ Дольфинъ, знаменитый лондонскій импрессаріо, съ своимъ закадычнымъ другомъ и секретаремъ, мистеромъ Вильямомъ Миннсомъ, безъ котораго онъ никуда не здилъ. Не прошло и десяти минутъ посл ихъ появленія въ театр, какъ они были замчены Бингли и остальными актерами, которые тотчасъ же пустили въ ходъ вс свои таланты, стараясь привлечь вниманіе великаго человка. Даже спокойное, невозмутимое сердечко миссъ Фотрингэй забилось сильне, чмъ обыкновенно, когда она явилась передъ знаменитымъ столичнымъ импрессаріо. Ей почти не приходилось говорить, а только блистать красотой и принимать живописныя позы, обнимая своего ребенка, что она и исполняла въ совершенств. Но тщетно актеры выбивались изъ силъ, стараясь заслужить благосклонность театральнаго падишаха. Даже Пизарро ни разу не удостоился его одобренія. Бингли рычалъ, мистриссъ Бингли ревла, а импрессаріо только понюхивалъ табакъ изъ большой золотой табакерки. Только въ послдней сцен, когда Ролла, пошатываясь, поднесъ ребенка (Бингли далеко не обладалъ силой Роллы, а его четвертый сынокъ, мастеръ Тальма Бингли отличался необычайными размрами для своего возраста) — когда Ролла поднесъ ребенка Кор, а она бросилась къ нему съ крикомъ:— Боже, онъ въ крови!— Лондонскій директоръ захлопалъ въ ладоши и разразился оглушительнымъ браво.
Выразивъ такимъ образомъ свой восторгъ, мистеръ Дольфинъ хлопнулъ по плечу секретаря и сказалъ: — Ей Богу, Билли, изъ нея выйдетъ прокъ.
— Кто это выучилъ ее?— отвчалъ Билли, склонный вообще къ скептицизму.— Я видлъ ее въ Олимпійскомъ театр, вдь она двухъ словъ связать не умла.
Выучилъ ее мистеръ Боусъ, первая скрипка оркестра. Вся труппа слышала апплодисментъ Дольфина и когда занавсъ упалъ, вс столпились вокругъ миссъ Фотрингэй, поздравляя се и завидуя ей.
Появленіе мистера Дольфина въ маленькомъ Четтрисскомъ театр объясняется слдующими обстоятельствами. Несмотря на вс старанія, постоянные тріумфы, появленіе новыхъ талантовъ и торжество старинной англійской комедіи, о которой возвщали афиши, его театръ, (который мы назовемъ, но избжаніе всякихъ недоразумній, театромъ Музеума) находился далеко не въ цвтущемъ состояніи, и знаменитый импрессаріо былъ на краю банкротства. Великій Гоббардъ двадцать вечеровъ подъ рядъ выступалъ въ классической драм, но это принесло пользу только его собственному карману, знаменитые мистеръ и мистриссъ Коудоръ исполняли свои лучшія роли, но публики не привлекли. Львы и тигры герра Гарбаха появились было на театральной арен, но когда одинъ изъ этихъ зврей откусилъ часть плеча герру Гарбаху, лордъ-камергеръ счелъ нужнымъ вмшаться и запретить подобныя представленія. Опера, поставленная съ необычайной роскошью, съ громаднымъ оркестромъ и мистеромъ Пумонсомъ въ качеств перваго тенора, окончательно дохала Дольфина, такъ что при всей своей геніальности и изобртательности онъ едва избжалъ катастрофы. Съ тхъ поръ онъ пробавлялся плохими актерами на половинномъ жалованьи, оперетками, плохенькими старыми комедіями и балетомъ. Вс ожидали со дня на день, что имя его появится въ списк неоплатныхъ должниковъ.
Въ числ знатныхъ патроновъ и абонентовъ театра Музеума былъ и упоминавшійся уже въ одномъ изъ нашихъ прежнихъ разсказовъ покровитель искусствъ, просвщенный любитель музыки и драмы, сіятельнйшій маркизъ Стэйнъ. Важныя государственныя занятія не позволяли его сіятельству часто посщать театръ и прізжать къ началу представленія, но время отъ времени онъ удостоивалъ своимъ присутствіемъ балетъ и благосклонно принималъ въ своей лож импрессаріо, который являлся засвидтельствовать свое глубочайшее почтеніе вельможному постителю. Ложа маркиза Стэйна сообщалась со сценой, и если случалось что-нибудь по его вкусу, если напр., среди корифеекъ появлялось новое личико или хорошенькая танцовщица съ особенной граціей выдлывала какое-нибудь па, мистеръ Уэнгемъ, или мистеръ Вегъ, или кто-нибудь другой изъ свиты маркиза отряжался за кулисы выразить одобреніе со стороны великаго человка, или навести какія-нибудь справки, свидтельствовавшія о любознательности его сіятельства. Публика не могла видть лорда Стэйна, такъ какъ онъ сидлъ за занавской, но догадывалась о его присутствіи по взглядамъ, которые весь кордебалетъ и вс главные танцоры бросали на его ложу. Я самъ видлъ, какъ нсколько дюжинъ глазъ (въ танц пальмъ въ балет. ‘Кукъ на остров Отаити’, гд сто двадцать хорошенькихъ дикарокъ, въ перьяхъ и пальмовыхъ листьяхъ, пляшутъ вокругъ Флоридора въ роли капитана Кука) точно прилипли къ этой лож, и не разъ удивлялся присутствію духа мадемуазель Стрекозы или мадемуазель Боиди (боле извстной подъ именемъ ‘la petite Резинка’), которыя, кружась въ воздух на подобіе волана, ухитрялись не спускать умильныхъ взоровъ съ ложи великаго Стэйна.
Время отъ времени вы могли слышать хриплый голосъ, кричавшій изъ-за занавски: ‘Браво! браво!’ или замтить пару рукъ въ блыхъ перчаткахъ, которыя высовывались изъ ложи и принимались апплодировать. Бонди, или Стрекоза, опустившись на землю, присдали и улыбались блымъ перчаткамъ, задыхаясь отъ напряженія и радости.
Однажды вечеромъ этотъ властитель сидлъ въ лож Музеума окруженный немногими избранными друзьями, которые болтали и смялись такъ громко, что привели въ негодованіе партерръ. Послышалось громкое шиканье и негодующія восклицанія, такъ что мистеръ Вегъ даже подивился, какъ это полиція не выведетъ буяновъ. Причиной такого оживленія въ лож было письмо, полученное мистеромъ Уэнгемомъ отъ маіора Пенденниса, отсутствіе котораго было замчено въ Лондон и возбуждало сожалніе многочисленныхъ друзей маіора.
— Вся штука въ томъ,— сказалъ мистеръ Уэнгемъ,— что тутъ замшана женщина.
— Чортъ побери, Уэнгемъ, да вдь онъ вамъ ровесникъ, — сказалъ голосъ за занавской.
— Pour les mes bien nes l’amour ne соmpte pаs le nombre des annes,— возразилъ мистеръ Уэнгемъ самымъ любезнымъ тономъ.— Я съ своей стороны, до самой смерти останусь жертвой амура и каждый годъ его стрлы будутъ наносить новыя раны моему сердцу.— Смыслъ этого замчанія былъ таковъ:— Не вамъ бы говорить, милордъ, я на три года моложе васъ и вдвое лучше сохранился.
— Уэнгемъ, я вамъ сочувствую,— возразилъ великій человкъ, по обыкновенію, сопровождая свой отвтъ крпкимъ словцомъ.— Ей Богу, сочувствую. Пріятно видть человка, который въ такомъ преклонномъ возраст сохранилъ юношескій пылъ, благородныя, нжныя чувства. Что это за двчонка въ голубыхъ лентахъ, во второмъ ярус, третья ложа отъ сцены,— славная штучка! Да, да, мы съ вами сохранили нжныя чувства. Вотъ Вегъ — тотъ больше думаетъ о желудк, чмъ о сердц, правда, Вегъ?
— Я люблю все хорошее,— отвчалъ Вегъ,— красную двицу и красное вино, розовыя губки и розовое варенье. Не скажу, чтобы я презиралъ голубковъ Венеры потому, что ихъ не жарятъ въ Лондонской Таверн, но… разскажите-ка намъ о старичк Пенденнис, Уэнгемъ,— заключилъ онъ внезапно, замтивъ, что патронъ не слушаетъ его шутливую тираду. Въ самомъ дл, лордъ Стэйнъ уставился въ бинокль на сцену.
— Я уже слышалъ вашу остроту насчетъ голубковъ Венеры и Лондонской Таверны, вы начинаете повторяться, бдный мой Вегъ, — сказалъ онъ, опуская бинокль.— Если такъ пойдетъ дальше, мн придется искать другого шута. Но, въ самомъ дл, разскажите намъ о маіор, Уэнгемъ.
— Вотъ что онъ пишетъ, — съ этими словами Уэнгемъ началъ читать письмо:
‘Дорогой Уэнгемъ, такъ какъ вы въ теченіе трехъ недль имли возможность пробирать меня и, безъ сомннія, пробирали съ свойственной вамъ злостью, го, безъ сомннія, не откажетесь для разнообразія оказать мн услугу. Это весьма деликатное дло, entre nous, une affaire de coeur. Одинъ изъ моихъ друзей, очень молодой человкъ, до безумія влюбился въ актрису здшняго театра, нкую миссъ Фотрингэй, красавицу и, насколько могу судить, дйствительно, превосходную артистку. Она играетъ Офелію, леди Тизль, мистриссъ Галлеръ и тому подобныя роли. Ручаюсь честью, она не хуже Жоржъ и лучше любой изъ нашихъ актрисъ. Я бы желалъ, чтобы она получила ангажементъ въ Лондонъ. Не можете-ли вы убдить нашего пріятеля Дольфина създить сюда, взглянуть на нее и ангажировать на свою сцену. Еслибы нашъ общій другъ (вы понимаете, о комъ я говорю) замолвилъ словечко съ своей стороны, дло было бы въ шляп, и если вы добьетесь этого словечка, я съ своей стороны, обязуюсь отплатить услугой, какую только могу оказать за вашу любезность, которую сочту величайшимъ одолженіемъ для меня. Исполните мою просьбу, вы добрый малый, и я всегда это говорилъ. А затмъ разсчитывайте на преданнаго вамъ

А. Пенденниса’.

— Дло ясно,— сказалъ Уэнгемъ окончивъ чтеніе,— старикашка Пенденнисъ влюбленъ.
— И хочетъ перетащить въ Лондонъ свой предметъ, это очевидно!— подхватилъ мистеръ Вегъ.
— Хотлъ бы я видть Пенденниса, съ его ревматизмами, на колняхъ,— продолжалъ мистеръ Уэнгемъ.
— Подносящимъ возлюбленной локонъ своихъ роскошныхъ кудрей,— заключилъ мистеръ Вегъ.
— Вздоръ, — сказалъ великій мужъ.— У него есть родственники въ деревн. Наврное онъ хлопочетъ о своемъ племянник. Мальчишка задурилъ — вотъ и все. Я самъ, когда еще учился въ Итон, влюбился въ дочь садовника и клялся жениться на ней… Съума сходилъ по ней… бдняжка Полли!— Тутъ онъ остановился на минуту и, можетъ быть, прошлое воскресло передъ нимъ и лордъ Стэйнъ превратился на нсколько мгновеній въ простодушнаго юношу Джона Гонта.— Но она должна быть красавицей, судя по отзыву Пенденниса. Позовите-ка Дольфина, можетъ быть, онъ что-нибудь знаетъ о ней.
Мистеръ Уэнгемъ выскочилъ изъ ложи, пробжалъ мимо служителя, отвсившаго ему низкій поклонъ, и какъ человкъ, знакомый со всми ходами и выходами въ этомъ театр, живо розыскалъ импрессаріо, который въ это время разносилъ на вс корки барышень изъ кордебалета за плохое исполненіе обязанностей.
Ругательства замерли на устахъ мистера Дольфина, когда онъ увидлъ мистера Уэнгема, и рука его, остановившись на полдорог къ физіономіи одной изъ провинившихся корифеекъ, протянулась пожать руку постителя.
— Какъ поживаете, мистеръ Уэнгемъ? Какъ здоровье его сіятельства? У него такой цвтущій видъ сегодня, — сказалъ импрессаріо, съ пріятной улыбкой, точно и не онъ бсновался за минуту передъ тмъ. Разумется, онъ съ восторгомъ послдовалъ за посланнымъ лорда Стэйна, радуясь, что можетъ лично засвидтельствовать почтеніе великому человку.
Результатомъ ихъ свиданія была поздка мистера Дольфина въ Четтрисъ, откуда онъ написалъ маркизу Стэйпу, что видлъ особу, о которой изволилъ упоминать его сіятельство, былъ пораженъ ея наружностью и талантомъ, и ангажировалъ ее. Такъ что въ непродолжительномъ времени миссъ Фотрнигэй будетъ имть честь явиться, на лондонской сцен передъ столичной публикой и просвщеннымъ покровителемъ искусствъ маркизомъ Стайномъ.
Пенъ прочелъ объ ангажемент миссъ Фотрингэй въ Четтрисскомъ Встник, гд столько разъ помщалъ хвалебные гимны въ ея честь. Редакторъ очень благосклонно отзывался о ея талант и красот, пророча ей успхъ на столичной сцен. Антрепренеръ Бингли сталъ печатать въ афишахъ о ‘послднемъ представленіи съ участіемъ миссъ Фотрингэй’. Бдный Пенъ и сэръ Дэрби Оксъ не пропускали ни одного представленія: Оксъ сидлъ обыкновенно въ литерной лож, бросая артистк букеты и получая пріятныя улыбки, а Пенъ, одинокій, мрачный и несчастный, въ пустыхъ ложахъ верхняго яруса. Кром нихъ двоихъ, никто не интересовался участью миссъ Фотрингэй — никто, за исключеніемъ, быть можетъ, старичка Боуса,— первой скрипки оркестра.
Однажды онъ зашелъ посл представленія въ ложу Пена и пригласилъ его пройтись. Они направились вдвоемъ по улиц, услись на Четтрисскомъ мосту и толковали о ней.
— Мы можемъ сидть на одной скамейк., — сказалъ мистеръ Боусъ, — мы долго плыли въ одной лодк. Не васъ одного свела съ ума эта женщина. А мн это далеко не такъ простительно, потому что я гораздо старше васъ. Въ ея сердц столько же чувства, сколько въ камн, на который я облакачиваюсь: и если бы онъ, или я, или вы упали въ воду и пошли ко дну, ей было бы ршительно все равно. Нтъ… обо мн-то она скорй пожалетъ, такъ какъ я нуженъ ей въ качеств учителя, и вотъ увидите, — она не справится безъ меня съ своими ролями и принуждена будетъ выписать меня въ Лондонъ. Но если бы могла обойтись, то и не вспомнила бы обо мн. у ней просто нтъ ни сердца, ни мозга, ни ума, ни чувства, ни состраданія, ни стремленій, ничего. Я бы сказалъ, что она не способна чувствовать даже удовольствія, если бы не зналъ, что она любитъ пость и что ей пріятно вниманіе публики.
— И вы все-таки не бросите ее?— спросилъ Пенъ, забывая о своихъ страданіяхъ, при вид этого страннаго старичка.
— Дурная привычка, въ род запоя или куренья,— отвчалъ Боусъ.— Я такъ привязался къ ней за послднія пять лтъ, что не въ силахъ обойтись безъ нея. Вдь это я создалъ изъ нея актрису. Если она не пришлетъ за мной, я самъ поду къ ней, но она пришлетъ. Я необходимъ ей. Но когда-нибудь она выйдетъ замужъ и броситъ меня, какъ я бросаю этотъ окурокъ.
Окурокъ сигары зашиплъ въ вод подъ мостомъ и исчезъ, а Пенъ, возвращаясь въ ту же ночь домой въ первый разъ со времени разрыва съ актрисой, задумался не о своихъ, а о чужихъ страданіяхъ.

ГЛАВА XV.
Счастливый уголокъ.

Маіоръ Пенденнисъ ршилъ оставаться въ Фэрокс, пока непріятель не очиститъ мстности. Онъ не показывалъ вида, что слдитъ за племянникомъ и не стснялъ его свободы, но постоянно наблюдалъ за нимъ, самъ или черезъ посредство надежныхъ лицъ, такъ что ни одинъ поступокъ, ни одна поздка юнаго Артура не ускользнули отъ вниманія бдительнаго опекуна.
Я полагаю, что врядъ-ли среди читателей этого романа и романовъ вообще, врядъ-ли найдется хоть одинъ человкъ, не испытавшій несчастной любви — въ силу рока и обстоятельствъ или женскаго непостоянства, или собственной ошибки. Пусть же онъ вспомнитъ свое собственное состояніе въ то время и постарается представить себ страданія Пена. Ахъ! сколько безсонныхъ лихорадочныхъ ночей! Какъ горько, когда безумныя желанія разбиваются о каменную стну равнодушія! Если бы можно было составить списокъ вздоховъ, стоновъ и жалобъ отверженныхъ любовниковъ Лондона за одну только ночь, какой бы длинный перечень получился! Желалъ бы я знать, какой процентъ мужского населенія въ Лондон просыпается въ два или три часа ночи и считаетъ минуты, поворачиваясь съ бока на бокъ, вздыхая, изнывая въ томительной безсонниц. Что это за пытка! Правда, я никогда не видалъ, чтобы человкъ умеръ отъ любви, но знаю одного господина, всъ котораго уменьшился на 45 фунтовъ, т. е. почти на четверть подъ вліяніемъ несчастной любви, а вдь это очень большая пропорція. Потомъ онъ снова нагулялъ себ мускулы, пожалуй, даже сталъ здорове, чмъ прежде, врно какая-нибудь новая любовь подйствовала на него благотворно. Да вдь и Пенъ еще утшится подобно большинству мужчинъ. Я говорю это на случай, если какая-нибудь читательница вздумаетъ оплакивать его преждевременную кончину или вообще сокрушаться о немъ чрезмрно. Его мать такъ и длала, но вдь какихъ только страховъ не выдумаетъ материнская любовь.— Поврьте, дорогая моя,— утшалъ ее, маіоръ Пенденнисъ,— мальчикъ поправится. Какъ только она удетъ, мы увеземъ его куда-нибудь людей посмотрть и себя показать. Только не волнуйтесь такъ сильно. Страданія влюбленнаго и отвергнутаго юноши по меньшей мр на половину вытекаютъ изъ оскорбленнаго самолюбія. Что и говорить, обидно получить отставку въ любви, но съ другой стороны, вдь вы сами знаете, какъ легко мы бросаемъ женщинъ.
Мистриссъ Пенденнисъ вовсе не знала этого. Вообще она не любила говорить или думать объ этомъ предмет, въ свое время и ей пришлось испытать горечь этихъ страданій, она справилась съ своимъ сердцемъ и можетъ быть отнеслась бы теперь равнодушно къ чужой страсти. Но страданія Пена были ея страданіями, а сплошь и рядомъ она даже больше мучилась его огорченіями и болзнями, чмъ онъ самъ. Теперь она слдила за нимъ съ молчаливымъ сочувствіемъ, хотя, какъ мы уже замтили, онъ никогда не заговаривалъ съ нею о своей любовной неудач.
Надо отдать справедливость маіору: онъ проявилъ не мало терпнія и родственной любви. Жизнь въ Фэрокс казалась нестерпимо скучной человку, который былъ знакомъ съ лучшими домами въ Лондон и привыкъ объзжать по три, по четыре гостиныя въ вечеръ. Обдъ у д-ра Портмана или сосдняго сквайра, партія въ триктракъ съ вдовою, которая всми силами старалась занимать гостя,— этимъ исчерпывались вс его развлеченія въ Фэрокс. Онъ съ нетерпніемъ дожидался почты и прочитывалъ газеты отъ доски до доски, усердно пичкалъ себя лекарствами, находя, что деревенская жизнь полезна для его здоровья, посл лондонскихъ банкетовъ, убивалъ много времени надъ утреннимъ и вечернимъ туалетомъ, и каждый день прогуливался взадъ и впередъ по террас. Такъ, съ помощью своей трости, туалета, аптечки, триктрака и газеты этотъ достойный свтскій философъ боролся со скукой, и если не умлъ извлечь пользу изъ каждой минуты, подобно пчеламъ въ саду вдовицы, то по крайней мр отбывалъ свой плнъ съ достоинствомъ, не изнывая отъ скуки.
Пень принималъ иногда участіе въ партіи триктрака или слушалъ незатйливую игру своей матери, но эти развлеченія не могли развять его тоски. Часто онъ поднимался до разсвта и уходилъ къ пруду въ Клевринтскомъ парк, гд шумли зеленые камыши и развсистыя ивы, и, по преданію, до сихъ поръ показывалъ духъ скотницы, утопившейся въ этомъ пруд еще при дд ныншняго владльца.
Пенъ, однако, не утопился, хотя, кажется, маменька его побаивалась этого трагическаго исхода. Онъ сидлъ на бережку, удилъ карповъ и предавался своимъ печальнымъ мыслямъ, глядя на свтлые кружки, разбгавшіеся отъ поплавка. Удачный ловъ нсколько оживлялъ его и часто онъ приносилъ домой карповъ, карасей и угрей, которыхъ маіоръ собственноручно жарилъ по французски.
На берегу этого пруда, подъ своимъ любимымъ деревомъ, Пенъ сложилъ много стихотвореній, соотвтствовавшихъ его теперешнему настроенію. Впослдствіи онъ самъ конфузился этихъ виршей. Что касается дерева, то въ немъ было дупло, куда онъ складывалъ свои рыболовныя снасти, а впослдствіи… впрочемъ, не будемъ забгать впередъ. Достаточно сказать, что онъ изливалъ свои чувства въ стихахъ и этимъ самымъ облегчалъ свою душу. Когда скорбь человческая начинаетъ выражаться такимъ, образомъ, она можетъ быть очень шумной, но ни въ какомъ случа не слишкомъ жестокой. Ужь если вы изощряете свои мозги, подыскивая рифму на ‘горе’, такъ значитъ конецъ вашему горю гораздо ближе, чмъ вы думаете. Такъ было и съ Пеномъ. Онъ пережилъ острый періодъ лихорадки, отчаянія, унынія, мрачной апатіи и черной меланхоліи, припадковъ бшенства и отчаянія, когда онъ вскакивалъ на Ревекку и мчался по окрестнымъ полямъ, пугая прохожихъ своими дикими жестами и нелпыми восклицаніями.
Въ теченіе этого періода мистеръ Фокеръ сдлался частымъ и желаннымъ гостемъ въ Фэрокс, его неизмнная веселость и чудачества забавляли маіора и Пена, приводя въ изумленіе Елену и Лауру. Его кабріолетъ произвелъ не малую сенсацію на Клеврингской площади, гд мистеръ Фокеръ опрокинулъ лотокъ, перехалъ бритый задъ пуделя мистриссъ Пибусъ и зашелъ въ ‘Клеврингскій Гербъ’ выпить рюмку малиновой наливки. Вс обитатели мстечка взволновались, узнавъ о его происхожденіи и принялись розыскивать его имя въ списк пэровъ. Онъ былъ такъ молодъ, а ихъ календари такъ стары, что имени его не оказалось въ спискахъ, а его матушка, въ то время уже довольно древняя старуха, значилась еще подъ именемъ леди Агнесы Мильтонъ, въ числ потомковъ графа Рошервилля. Но его имя, состояніе, родовитое происхожденіе вскор были извстны въ Клевринг, гд, какъ вы и сами можете догадаться, знали также во всхъ подробностяхъ исторію Пена и Четтрисской актрисы.
Глядя на старинный городокъ Четтрисъ Сенъ-Мери съ лондонской дороги, тамъ, гд она огибаетъ усадьбу Фэроксъ, любуясь на быструю, шумную рчку, катящую свои волны среди Клеврингскихъ луговъ, на древній соборъ и остроконечныя кровли городскихъ домиковъ, поднимающіяся надъ деревьями и древними стнами, на фон высокихъ, позолоченныхъ солнцемъ холмовъ, тянущихся отъ Клевринга къ морю,— глядя на эту мирную и радостную картину, не одинъ путникъ уносился мечтой въ тихій, мирный городокъ, думая, какъ хорошо было бы провести въ немъ остатокъ дней своихъ. Кучеръ Томъ Смитъ всегда указывалъ пассажирамъ дерево на берегу рки, откуда открывается чудесный видъ на церковь и городъ.
— Сюда прізжаютъ художники рисовать церковь, вонъ изъ подъ того дерева,— прибавлялъ онъ.— Дйствительно, видъ очень хорошъ, и я рекомендую его вниманію мистера Робертса или мистера Стэнфильда.
Подобно Константинополю, когда смотришь на него съ Босфора, подобно свтской красавиц, когда видишь ее въ лож съ противоположной стороны театра, подобно многимъ вещамъ, которыя издали выглядятъ гораздо красиве, чмъ вблизи,— Клеврингъ теряетъ свою прелесть на близкомъ разстояніи. Это угрюмый и грязный городокъ, на улицахъ ни души, за исключеніемъ базарныхъ дней. Тишина нарушается только скрипомъ старой заржавленной вывски ‘Клеврингскато Герба’, да шлепаньемъ деревянныхъ башмаковъ по мостовой, раздающимся съ одного конца города до другого. Въ зал собранія не давалось ни одного вечера со времени бала, устроеннаго Клеврингскими волонтерами въ честь своего полковника, стараго сэра Фрэнсиса Клевринга, конюшни, занятыя когда-то этимъ знаменитымъ, нын не существующимъ полкомъ, пусты и безмолвны, и оживляются только по четвергамъ, когда окрестные фермеры собираются здсь съ своими кибитками и таратайками или во время създовъ, когда администрація засдаетъ въ бывшей игорной зал собранія.
На южной сторон площади возвышается церковь, съ своими высокими срыми башнями, очень эффектная, когда солнце озаряетъ тонкую рзьбу, выдляющуюся надъ темными аркадами, стрльчатыя окна горятъ и искрятся, а высокіе шпицы сверкаютъ въ его лучахъ. Статуя святой Двы надъ портикомъ уничтожена въ эпоху реформаціи, у другихъ отбиты головы и руки, уцлли только т, до которыхъ не могли долетть каменья пуританъ. Названія и исторія этихъ статуй извстны только доктору Портману, такъ какъ его помощникъ мистеръ Смеркъ не силенъ въ археологіи, а мистеръ Симко (супругъ почтенной мистриссъ Симко), священникъ и строитель часовни въ предмсть считаетъ ихъ безобразіемъ.
Ректорскій домъ — большое помстительное кирпичное зданіе временъ королевы Анны — сообщается съ церковью и рынкомъ двумя воротами. На бульвар, который начинается отъ ректорскаго дома, находятся — классическая гимназія (директоръ достопочтенный мистеръ Вапшотъ), бойня, старый сарай, бывшая пивоварня временъ аббатства, и училище для молодыхъ двицъ миссъ Финюкенъ. У обихъ школъ имлись свои мста на хорахъ, по сторонамъ органа, но когда церковь опустла по милости секты, заведшейся въ предмсть и смутившей многихъ прихожанъ, докторъ Портманъ пригласилъ миссъ Финюкенъ переселиться внизъ съ своими двицами, которыя хоть сколько-нибудь оживляли пустынную церковь. Мсто, отведенное для фамиліи Клевринговъ, всегда пустуетъ, тамъ виднются только статуи покойныхъ баронетовъ и ихъ женъ: сэръ Пойнцъ Клеврингъ, найтъ и баронетъ, съ квадратной бородою, на колняхъ противъ своей супруги, леди Ребекки Клеврингъ, очень тучной дамы, уносимой къ небесамъ двумя ангельчиками, которымъ, повидимому, не подъ силу эта задача,— и другіе представители тои же фамиліи. Какъ живо, даже въ глубокой старости помнилъ Пенъ эти изображенія, какъ часто онъ разсматривалъ ихъ въ дтств, пока докторъ бормоталъ съ каедры проповдь, а завитой кокъ мистера. Смерка покачивался надъ пюпитромъ. Обитатели Фэрокса усердно посщали старинную церковь, вмст съ своими слугами, для которыхъ были отведены особыя мста, также какъ для слугъ доктора, Вапшота и миссъ Финюкенъ, при школ которыхъ состояли три двушки и очень приличный молодой человкъ въ ливре. Многочисленное семейство Вапшота состояло изъ врныхъ прихожанъ. Глендерсъ и его дти тоже регулярно посщали церковь, также одинъ изъ аптекарей. Мистриссъ Пибусъ посщала поочередно церковь предмстья и аббатства, воспитанники благотворительной школы для бдныхъ съ своими семействами, разумется, оставались врными аббатству. Ученики мистера Вапшота очень оживляли церковь своей топотней и безпрерывнымъ сморканьемъ во время службы. Короче сказать, конгрегація имла настолько приличный видъ, насколько это было возможно въ такія печальныя времена. Церковь была украшена многочисленными гробницами съ гербами и геральдическими фигурами. Докторъ тратилъ большую часть своихъ доходовъ на украшеніе храма, онъ устроилъ въ немъ великолпное окно съ разрисованными стеклами, выписанными изъ Нидерландовъ, и завелъ большой соборный органъ.
Но, несмотря на органъ и окно, а можетъ быть и по милости послдняго, такъ какъ оно было выписано отъ папистовъ и разукрашено языческими фигурами, новая церковь процвтала въ Клевринг въ ущербъ ортодоксальной, и многіе изъ паствы доктора Портмана перешли къ мистеру Симко и его почтенной супруг. Ихъ дятельность нанесла ущербъ даже сосдней эбенезерской молельн, которая до прибытія Симко всегда бывала биткомъ набита. Брошюрки мистера Симко проникали въ домишки бдныхъ прихожанъ доктора и поглощались съ большей охотой, чмъ супъ почтенной мистриссъ Портманъ, о качествахъ котораго неблагодарный народъ отзывался презрительно. Ленточная фабрика на берегу Брауля, вокругъ которой создалось предмстье, совсмъ погибла для ортодоксіи. Кроткая миссъ Мира была вытснена буйной мистриссъ Симко и ея адъютантами въ юбкахъ. Ахъ, какъ горько было супруг доктора видть разсяніе паствы ея супруга, уступать мсто жен пастора новой церкви, дочери какого-то ирландскаго пэра, сознавать, что въ Клеврингъ, въ ихъ родномъ Клевринг, на украшеніе котораго докторъ не жаллъ собственныхъ до ходовъ, образовалась партія, которая ненавидитъ доктора, за то что онъ не прочь иногда сыграть партію въ вистъ, и считаетъ его погибшимъ человкомъ за то, что онъ бываетъ въ театр. Она даже умоляла его оставить театръ и карты,— тмъ боле, что ему и трудно было теперь составить партію, такъ какъ общественное мнніе возстало противъ этого развлеченія. Но докторъ возразилъ, что онъ всегда будетъ длать то, что считаетъ согласнымъ съ совстью и что длалъ добрйшій и мудрый король Георгъ III (докторъ былъ его капелланомъ) и скоре согласится играть до конца дней своихъ въ дурачки съ женой и, Мирой, чмъ откажется отъ картъ въ угоду глупцамъ.
Изъ двухъ владльцевъ фабрики (которая перевела форель въ Браул, и завела всю эту смуту въ город), старшій, мистеръ Ролтъ, посщалъ Эбенезерскую молельню, а младшій, мистеръ Баркеръ, Новую Церковь. Словомъ, въ этомъ городишк кипли такія распри, какихъ не бываетъ и въ Лондон между сосдями. Даже въ читальн, устроенной благоразумнымъ и миролюбивымъ докторомъ Пенденнисомъ, которая должна бы была остаться нейтральнымъ мстомъ, враждебныя партіи завели такую смуту, что почти вс читатели оставили ее. Неизмнными постителями остались только мистеръ Смеркъ, который, несмотря на сочувствіе партіи Симко, сохранилъ пристрастіе къ журналамъ и легкой литератур, да старикъ Глендерсъ, сдая голова и усы котораго постоянно виднлись въ окно читальни, да мистриссъ Пибусъ, просматривавшая газетныя объявленія и адреса на чужихъ письмахъ, получаемыхъ въ читальн.
Можно себ представить, какую сенсацію произвели въ этомъ миломъ патріархальномъ гнздышк извстія о любовныхъ похожденіяхъ мистера Пена въ Четтрис. Они переходили изъ дома въ домъ и представляли богатйшую тему для разговоровъ среди приверженцевъ старой церкви, новой церкви, также какъ и людей, ни къ какой церкви не приверженныхъ, он обсуждались двицами Финюкенъ и учителями ихъ школы, и даже, насколько намъ извстно, ученицами въ дортуарахъ, ученики Вапшота по своему обсуждали эти извстія и съ любопытствомъ поглядывали на Пена, когда онъ являлся въ церковь, или съ негодованіемъ указывали на него, когда онъ мчался въ Четтрисъ. Они всегда ненавидли Пена и величали его лордомъ Пенденнисомъ за то, что онъ не носилъ куртокъ изъ бумажнаго бархата, здилъ верхомъ, и вообще форсилъ, по ихъ выраженію.
По правд сказать, главнымъ виновникомъ всхъ этихъ сплетенъ была сама мистриссъ Портманъ. Когда она узнала въ Четтрис тайну Пенденниса, бдный докторъ Портманъ ни минуты не сомнвался, что завтра же эта тайна будетъ извстна всему приходу. И точно, на другой день объ этомъ толковали повсюду: въ читальн, въ модномъ магазин, у башмачника, въ склад, на площади, у мистриссъ Пибусъ, у Глендерса, на soire мистриссъ Симко, на фабрик, даже на мельниц вскор узнали эту новость, такъ что юный Артуръ Пенденнисъ съ его похожденіями сдлался притчей во языцхъ.
Когда докторъ Портманъ вышелъ на улицу, знакомые не давали ему прохода съ разспросами. Бдный богословъ сразу понялъ, что его Бетси заварила кашу и выбранился въ душ. Впрочемъ, не сегодня, такъ завтра, исторія была бы узнана. Врядъ-ли нужно говорить, какъ отнеслись Клеврингскіе обыватели къ мистриссъ Пенденнисъ, избаловавшей своего сына и къ безнравственному повс Артуру, задумавшему жениться на актрис. Если спсь существуетъ въ нашемъ отечеств,— а. кажется, недостатка въ ней не ощущается,— то нигд не достигаетъ она такихъ размровъ, какъ въ захолустныхъ городкахъ, у мелкихъ провинціальныхъ барынь.
— Господи,— раздавалось на всхъ перекресткахъ,— а вдь какъ она чванилась своимъ безпутнымъ головорзомъ — сынкомъ, который теперь женится на раскрашенной актрис изъ балагана, куда, вроятно, и самъ намренъ поступить. Если бы покойный мистеръ Пенденнисъ былъ живъ, онъ не допустилъ бы такого скандала.
По всей вроятности, не допустилъ бы, такъ что и намъ не пришлось бы разсказывать исторію Пена. Нечего грха таить, онъ дйствительно фыркалъ на Клеврингскихъ обитателей. Гордый и откровенный по природ, онъ презиралъ ихъ болтовню, ихъ мелкіе счеты и длишки, и не скрывалъ своего презрнія. Онъ знался только съ докторомъ Портманомъ и его помощникомъ, даже мистриссъ Портманъ не пользовалась его расположеніемъ, ни даже расположеніемъ его матери, вдовы, которая держалась въ сторон отъ мстнаго, населенія, точно въ самомъ дл знатная леди! Она-то, знатная леди!
Да, мистриссъ Баркеръ вчетверо больше закупала въ мясной лавк, чмъ эти Фэрокскіе гордецы, при всемъ ихъ чванств.
И т. д., и т. д., и т. д., читатель самъ можетъ дополнить эти пересуды, если только онъ знакомъ съ провинціальными сплетнями. Въ такомъ случа онъ и самъ знаетъ, какимъ образомъ хорошая, добрая женщина, думавшая только объ исполненіи своихъ обязанностей къ сосдямъ и къ семь, и честный, добродушный юноша, заносчивый, но искренно расположенный къ людямъ, создаютъ себ враговъ и клеветниковъ въ обществ, которому они не сдлали ничего худого, только потому, что стоятъ выше него. Клеврингскія дворняжки со всхъ сторонъ лаяли на Фэроксъ и радовались униженію Пена.
Докторъ Портманъ и Смеркъ остерегались сообщать вдов о сплетняхъ, преслдовавшихъ ея сына, но Глендерсъ, въ качеств друга дома, считалъ своимъ долгомъ передавать ихъ во всхъ подробностяхъ молодому человку. Можно себ представить его негодованіе, но кому изъ Клеврингскихъ жителей онъ могъ послать вызовъ? Нашлись нахалы, которые кричали: ‘да здравствуетъ Фотрингэй!’ у воротъ Фэрокса. Кто-то привезъ афишу изъ Четтрисскаго театра и приклеилъ ее ночью въ Фэрокс. Другой разъ Пенъ, прозжая по предмстью, слышалъ насмшки мальчишекъ. Наконецъ, когда однажды онъ вошелъ на кладбище, гд собралось нсколько учениковъ доктора Портмана, старшій изъ нихъ, здоровый малый лтъ двадцати, сынъ мелкаго сосдняго сквайра, сталъ въ театральной поз надъ свже вырытой могилой и принялся читать монологъ Гамлета надъ Офеліей, ехидно усмхаясь на Пена.
Молодой человкъ взбсился до того, что бросился на Гобнеля съ восклицаніемъ, очень похожимъ на ругательство, свиснулъ его хлыстомъ по физіономіи, и затмъ, бросивъ хлыстъ и крикнувъ своему сопернику, чтобы онъ защищался. принялся угощать его тумаками такъ ретиво, что перетрусившій нахалъ мигомъ очутился въ могил, приготовленной вовсе не для него.
Затмъ, стиснувъ кулаки, съ пылающимъ отъ негодованія и гнва лицомъ, онъ крикнулъ товарищамъ мистера Гобнеля, что если кто изъ нихъ, негодяевъ, желаетъ съ нимъ развдаться, такъ пусть выходитъ? Но они предпочли удалиться, ворча что-то себ подъ носъ, и отретировались въ ту самую минуту, когда мистеръ Портманъ явился у калитки, а мистеръ Гобнель, съ расквашеннымъ носомъ и разбитой губой, вылзалъ изъ могилы.
Пенъ, бросивъ презрительный и гнвный взглядъ, на отступающихъ враговъ, ушелъ въ калитку, подл которой его остановилъ докторъ Портманъ. Молодой человкъ былъ такъ взволнованъ, что едва могъ говорить. Голосъ его прерывался рыданіями.
— Этотъ… трусъ оскорбилъ меня, сэръ,— сказалъ онъ, и докторъ пропустилъ мимо ушей его ругательство, уважая гнвъ и волненіе его честной страдающей души.
Пенденнисъ старшій, который, въ качеств истинно свтскаго человка, придавалъ большое значеніе мннію сосдей, былъ крайне шокированъ этой бурей въ стакан воды, раздиравшей на клочки репутацію мистера Пена. Доктору Портману и капитану Глендерсу приходилось защищать юнаго злодя отъ всего Клеврингскаго общества, которое считало его чудовищемъ. Пенъ ничего не сказалъ дома о столкновеніи на кладбищ, но посовтовался съ своимъ пріятелемъ Гарри Фокеромъ, эсквайромъ, который тотчасъ же отправился въ своемъ кабріолет въ гостинницу Клеврнигскаго герба, а отсюда послалъ Ступида къ Томасу Гобнелю, эсквайру, съ запиской и просьбой явиться къ мистеру Фокеру для переговоровъ.
Ступидъ вернулся и сообщилъ, что мистеръ Гобнель распечаталъ записку и прочелъ ее своимъ товарищамъ, на которыхъ она, повидимому, произвела сильное впечатлніе, затмъ они долго толковали, смялись и, наконецъ, Ступидъ объявилъ, что самъ пришлетъ отвть вечеромъ.
Мистеръ Фокеръ пошелъ осматривать достопримчательности Клевринга. Къ архитектур онъ не чувствовалъ никакого пристрастія, такъ что церковь доктора Портмана вызвала съ его стороны только одно замчаніе: что она заплсневла, какъ старый Стильтонскій сыръ.
Затмъ онъ направился по главной улиц, глазя на лавки, и замтивъ въ окн читальни капитана Глендерса, кивнулъ головой въ отвтъ на его изумленный взоръ, съ величайшимъ интересомъ освдомился о цнахъ на говядину у мясника и спросилъ его, когда будутъ бить скотъ, прильнулъ къ окну моднаго магазина мадамъ Фрибсби, въ надежд увидть хорошенькое личико, но увидалъ только куклу въ парижской шляпк и манекеновъ, да мадамъ Фрибсби читавшую романъ въ гостиной. Подобное зрлище не могло удовлетворить мистера Фокера, такъ что, осмотрвши городъ, заглянувъ въ конюшню при гостинниц, гд стояли дв клячи, развозившія мстныхъ обывателей на обды къ сосднимъ помщикамъ, онъ уже не на шутку поддался скук, когда явился посланецъ мистера Гобнеля.
Это былъ самъ мистеръ Вапшотъ, собственною особой, онъ вошелъ съ негодующимъ видомъ, держа въ рук записку Пена, и спросилъ мистера Фокера:— Какъ онъ осмлился послать такую возмутительную записку, вызовъ къ его ученику?
Дйствительно, Пенъ написалъ своему противнику, что если онъ. получивъ заслуженное возмездіе за свою наглую выходку, потребуетъ удовлетворенія, какъ это принято между порядочными людьми, то, мистеръ Генри Фокеръ, другъ мистера Артура Пенденниса, объяснится съ нимъ насчетъ условій встрчи.
— Такъ это онъ васъ прислалъ для переговоровъ, сэръ?— спросилъ мистеръ Фокеръ, осматривая директора съ ногъ до головы.
— Если бы онъ принялъ этотъ нечестивый вызовъ, я бы его выпоролъ,— отвчалъ мистеръ Вапшотъ, бросая на мистера Фокера взглядъ, въ которомъ нетрудно было прочесть:— стоило бы и тебя отодрать.
— Вы очень любезны, сэръ,— отвчалъ секундантъ Пена.— Я скажу моему кліенту, что его противникъ не желаетъ драться,— прибавилъ онъ съ достоинствомъ.— Онъ предпочитаетъ порку дуэли. Неугодно-ли вамъ закусить, мистеръ… не имю чести знать ваше имя.
— Мое имя Вапшотъ, и я директоръ здшней гимназіи,— крикнулъ поститель,— не желаю вашей закуски, сэръ, очень вамъ благодаренъ, но я не желаю и вашего знакомства, сэръ.
— Да вдь и я не искалъ вашего, поврьте,— возразилъ мистеръ Фокеръ.— Ученые мужи вообще мирный народъ, имъ бы не слдовало путаться въ такого рода дла, впрочемъ, о вкусахъ не спорятъ, сэръ.
— Прискорбно слышать, когда молодые люди такъ легкомысленно говорятъ объ убійств, какъ вы, сэръ,— заоралъ директоръ,— будь вы въ моей школ…
— Вы бы дали мн лучшее воспитаніе, сэръ, не сомнваюсь въ этомъ,— съ поклономъ отвчалъ мистеръ Фокеръ.— Благодарю васъ, сэръ. Мое воспитаніе уже окончилось, сэръ, и я не намренъ снова поступать въ школу, если вздумаю, непремнно вспомню о вашемъ любезномъ приглашеніи. Джонъ, проводи джентльмена… передайте мистеру Гобнелю, сэръ, что если онъ желаетъ быть высченнымъ, то мы ничего не имемъ противъ, даже готовы доставить ему это удовольствіе при первой встрч.
Говоря это, молодой человкъ съ поклономъ выпроводилъ гостя, а затмъ услся за столъ и написалъ Пену, что мистеръ Гобнель отказался отъ дуэли.

ГЛАВА XVI,
которой заканчивается первая часть этой исторіи.

Поведеніе Пена въ вышеописанномъ столкновеніи, разумется, вскор сдлалось предметомъ разговоровъ всего городка, и не мало досадило доктору Портману, но только позабавило маіора Пенденниса. За то добрйшая мистриссъ Пенденнисъ пришла въ отчаяніе, узнавъ о нехристіанскомъ поведеніи Пена. Какихъ только бдъ, огорченій, проступковъ, непріятностей не породило это несчастное сватовство! Теперь ей сильне чмъ когда-либо хотлось, чтобы Артуръ ухалъ изъ Четтриса, ухалъ куда-нибудь подальше отъ женщины, принесшей ему столько горя.
Въ отвтъ на упреки матери и укоризны доктора, который возмущался насильственными поступками и кровожадными намреніями Артура, послдній, съ чисто юношеской серьезностью и важностью, объявилъ, что онъ никому не позволитъ безнаказанно задвать его честь, и спросилъ, могъ-ли онъ, оставаясь порядочнымъ человкомъ, поступить иначе, то есть не наказать оскорбителя и не предложить ему удовлетворенія?
— Vous allez trop vite, милйшій мой, — замтилъ дядя, съ нкоторымъ смущеніемъ, такъ какъ узналъ въ рчахъ племянника отголосокъ своихъ же понятій о чести — старосвтскихъ понятій, отзывающихся порохомъ и лагеремъ и давно вытсненныхъ боле трезвыми взглядами — между свтскими людьми, куда ни шло, но между школьниками подобныя столкновенія смшны, милый мой, ршительно смшны.
— Это ужасно жестоко и совсмъ не похоже на моего сына,— прибавила мистриссъ Пенденнисъ, огорченная упрямствомъ молодого человка.
Пенъ поцловалъ ее и сказалъ съ неподражаемой важностью:— женщины, милая мама, ничего не понимаютъ въ этихъ длахъ — я совтовался съ мистеромъ Фокеромъ — невозможно было поступить иначе.
Маіоръ усмхнулся и пожалъ плечами.— Ршительно ныншняя молодежь умна не по лтамъ,— подумалъ онъ. Мистриссъ Пенденнисъ объявила, что Фокеръ истинное чудовище и, безъ сомннія, доведетъ до бды ея дорогого мальчика, если онъ поступитъ въ ту же коллегію.— Я бы рада была совсмъ не пускать его въ университетъ,— прибавила она.— Если бы не воспоминаніе о покойномъ муж, который всегда мечталъ отдать сына въ университетъ, она, вроятно, положила бы свое veto на этотъ проектъ.
Въ конц-концовъ, на общемъ совт ршено было отправить Пена въ Оксбриджъ, въ ныншнемъ же октябр. Фокеръ общалъ познакомить его съ хорошими ребятами, а маіоръ Пенденнисъ считалъ весьма полезнымъ для Пена вступить въ университетское общество подъ руководствомъ такого образцоваго молодого джентльмена.— Мистеръ Фокеръ знакомъ съ лучшими молодыми людьми въ университет,— говорилъ онъ,— и Пенъ, можетъ завести тамъ знакомства, которыя очень и очень пригодятся ему въ дальнйшей жизни. Тамъ учатся молодой маркизъ Плинклимонъ, старшій сынъ герцога Сенъ-Давида, лордъ Магнусъ Чартерсъ, сынъ лорда Реннимеда и родственникъ мистера Фокера (вы, конечно. знаете, дорогая моя, что леди Реннимедъ урожденная леди Агата Мильтонъ), леди Агнеса безъ сомннія, пригласитъ Пена въ Логвудъ. Вообще я отнюдь не раздляю вашихъ опасеній насчетъ ея сына, онъ безспорно оригиналъ и весельчакъ, но въ высшей степени разсудительный и обязательный молодой человкъ, оказавшій намъ большія услуги въ дл съ Фотрингэй. Я, съ своей стороны, считаю величайшимъ счастьемъ для Пена знакомство съ этимъ забавнымъ и милымъ молодымъ человкомъ.
Елена вздохнула, нехотя соглашаясь съ маіоромъ. Конечно, мистеръ Фокеръ поступилъ очень мило въ исторіи съ миссъ Костиганъ и она была ему очень благодарна. Тмъ не мене ее томило смутное предчувствіе чего-то недобраго, и вс эти споры, ссоры, тщеславные разсчеты внушали ей опасеніе за участь сына.
Докторъ Портманъ ршительно стоялъ за поступленіе Пена въ университетъ. Онъ тоже питалъ пристрастіе къ избранному обществу, и надялся, что Пенъ отличится въ наукахъ: Смеркъ отзывался съ большой похвалой о его способностяхъ, да и самъ докторъ, познакомившись съ его переводами, нашелъ ихъ превосходными. Во всякомъ случа, вс считали необходимымъ его отъздъ изъ Четтриса, и Пенъ, которому надоли сплетни и дрязги, возбужденныя его похожденіями, угрюмо подчинился этому ршенію.
Въ август и сентябр въ Четтрис происходили судебныя засданія и скачки, вызвавшія большое стеченіе публики. Миссъ Фотрингэй продолжала играть въ Четтрисскомъ театр. Никто не принималъ близко къ сердцу ея присутствія или отъзда, за исключенісмъ извстныхъ намъ лицъ. Т изъ мстныхъ жителей, у которыхъ имлись дома въ Лондон, и которые, по всей вроятности, восторгались миссъ Фотрингэй впослдствіи, когда имя ея прогремло въ столиц, не находили ничего замчательнаго въ актрис мелкаго провинціальнаго театра. Много геніевъ и бездарностей, до и посл миссъ Костиганъ, раздляли ея судьбу. Но эта достойная двица переносила равнодушіе публики, какъ и всякія другія испытанія и непріятности, съ обычнымъ спокойствіемъ, ла, пила, играла, спала такъ исправно, какъ только могутъ люди ея темперамента. Отъ какого множества бдъ, огорченій и всяческихъ напастей избавляетъ здоровая ограниченность и счастливая безчувственность Я не хочу сказать, что добродтель перестаетъ быть добродтелью, если ей не приходится бороться съ искушеніями, я утверждаю, что тупоуміе гораздо боле драгоцнный даръ, чмъ думаютъ обыкновенно, и счастливъ тотъ, кого природа надлила значительнымъ запасомъ этого противоядія.
Пенъ, по прежнему, съ мрачнымъ видомъ являлся въ театръ и съ такимъ же мрачнымъ видомъ возвращался домой. Его поздки не мало безпокоили мать, которая наврно попыталась бы удерживать его дома, но маіоръ отговаривалъ ее и успокоивалъ: свтскій хитрецъ замтилъ перемну къ лучшему въ недуг Пена. Однимъ изъ благопріятныхъ симптомовъ, радовавшихъ заботливаго опекуна, была усилившаяся страсть Артура къ стихотворству. Онъ то и дло декламировалъ стихи во время прогулокъ, или бормоталъ ихъ по вечерамъ, за чаемъ. Однажды, въ его отсутствіе, маіоръ бродилъ по дому и между прочимъ заглянулъ въ комнатку молодого человка. Тутъ онъ нашелъ толстйшую тетрадь, наполненную стихами, англійскими, латинскими, съ цитатами изъ классическихъ авторовъ, которыя съ педантической аккуратностью указывались въ ссылкахъ внизу страницы.— Ну, значитъ не такъ ужь онъ страждетъ,— подумалъ Поллъ-Молльскій философъ, и сообщая о своемъ открытіи матери (быть можетъ къ нкоторому ея разочарованію, потому что она, какъ женщина чувствительная, не лишена была романтичности) прибавилъ, что Пенъ является къ обду голоднымъ, какъ волкъ, да и за завтракомъ обнаруживаетъ изрядный аппетитъ.— Желалъ бы я обладать такимъ желудкомъ,— прибавилъ маіоръ, со вздохомъ вспоминая о пилюляхъ, которыя принималъ за обдомъ.— Да и спитъ онъ отлично, а это добрый знакъ.— Замчанія маіора были жестоко прозаичны, но истинны.
За неимніемъ другого повреннаго, Пенъ, въ послднее время, еще боле сблизился съ своимъ учителемъ, или, лучше сказать, еще усердне угощалъ его изліяніями на старую тему. Влюбленному не обойтись безъ конфидента. Смеркъ игралъ такую же роль въ этомъ приключеніи, какъ вязъ, на которомъ Коридонъ вырзывалъ имя своей возлюбленной. Онъ былъ эхомъ, повторявшимъ имя прекрасной Амариллисъ. Кончивъ играть, человкъ забываетъ о флейт, однако, Пенъ воображалъ, что питаетъ къ Смерку истинную дружбу потому только, что прожужжалъ ему уши своими любовными жалобами и изліяніями, а Смеркъ, съ своей стороны, имлъ особенныя причины угождать юнош.
Бдный педагогъ былъ жестоко огорченъ предстоящимъ отъздомъ ученика. Удетъ Артуръ,— кончатся занятія Смерка, кончится и его счастіе. Прекратятся ежедневныя поздки въ Фэроксъ, а, между тмъ, ласковое слово или взглядъ его хозяйки сдлались для Смерка такой же необходимостью, какъ скромный обдъ, которымъ угощала его мадамъ Фрибсби. Съ отъздомъ Артура, придется ограничиться рдкими визитами, разъ въ недлю являться на урокъ съ Лаурой, а онъ усплъ уже сростись съ усадьбой, какъ плющъ, и терзался при мысли о разлук. Ужь не броситься-ли къ ея ногамъ, не открыться-ли ей? Смеркъ постарался припомнить все, что сулило успхъ его надеждамъ. Три недли тому назадъ она похвалила его проповдь. Она благодарила его за дыню, которую Смеркъ преподнесъ ей, по случаю обда, устроеннаго м-ромъ Пенденнисомъ, говорила, что всегда: будетъ признательна ему за участіе къ Артуру, когда же онъ объявилъ, что его любовь и привязанность къ этому милому юнош не знаютъ границъ, она просто разсыпалась въ благодарностяхъ, увряя, что вс друзья ея сына пользуются ея полной симпатіей. Признаться?— или подождать? Смеркъ содрогался при мысли, что въ случа, если она отвергнетъ его любовь, ворота усадьбы навсегда закроются для него.
Такъ-то, друзья читатели, у каждаго изъ насъ есть свои горести и свои длишки, и каждому они важне и горше тревогъ и печалей ближняго. Пока мистриссъ Пенденнисъ горюетъ о близкой разлук съ сыномъ и терзается тревогой за своего птенца, которому скоро предстоитъ вылетть изъ родимаго гнздышка на вольный свтъ, — пока возвышенный духъ маіора тоскуетъ о пышныхъ лондонскихъ обдахъ, о вечерахъ, гд онъ могъ бы блистать среди герцоговъ и герцогинь, если бы эта проклятая исторія не задерживала его въ жалкой провинціальной дыр — пока Пенъ колеблется между неудовлетворенной любовью и боле пріятнымъ, но уже загорвшимся безсознательно для него самого, стремленіемъ посмотрть свтъ — мистеръ Смеркъ тоже томится заботой, она сидитъ по ночамъ у его постели, взбирается вмст съ нимъ на его лошадку,— и онъ также недоволенъ, какъ вс мы, гршные. Какъ одиноки мы въ мір! какъ себялюбивы и скрытны! Вы съ вашей супругой, быть можетъ, уже лтъ сорокъ покоитесь на одной подушк и воображаете, будто вы и она едино суть! Напрасно, разв она стонетъ, когда васъ схватила подагра, или вы томитесь безсонницей, когда у нея болятъ зубы. Ваша наивная дочка, съ вида воплощенная невинность, думающая только о своей мам и объ урок музыки, на самомъ дл мечтаетъ о молодомъ поручик, съ которымъ танцовала на послднемъ балу, а вашъ правдивый, откровенный мальчуганъ, только что вернувшійся изъ школы, устраивалъ спекуляціи съ карманными деньгами по поводу долга пирожнику. Ваша старушка мать, пріютившаяся въ уголку, которой черезъ нсколько мсяцевъ предстоитъ переселиться въ лучшій міръ,-и та поглощена своими собственными мыслями и соображеніями: наврное, она вспоминаетъ о старыхъ временахъ, о бал, состоявшемся пятьдесятъ лтъ тому назадъ, когда она произвела такой фуроръ и танцовала котильонъ съ капитаномъ ***, наканун того дня, въ который вашъ отецъ сдлалъ ей предложеніе. Думаетъ она и о вашей супруг: какое это несносное созданіе и до какой степени вы ослплены ею и преувеличиваете ея достоинства. А насчетъ вашей супруги… о, философическій читатель, отвчайте и скажите по совсти: говорите-ли вы ей обо всемъ?
— Да, сэръ,— подъ двумя шляпами скрываются два различные міра — въ природ нтъ двухъ одинаковыхъ объектовъ — женщина, на которую вы смотрите, отличается чертами лица отъ другой женщины, и кушанье, которое вы пробуете, отличается вкусомъ отъ другихъ кушаній,— вы и я — острова, раздленные безбрежнымъ моремъ и окруженные каждый боле или мене близкими сосдними островами.
Вернемся, однако, къ нашему одинокому Смерку.
У Смерка не было другого конфидента для изліяній, кром въ высшей степени неразсудительной мадамъ Фрибсби. Какимъ образомъ она сдлалась мадамъ Фрибсби,— одному Богу извстно: изъ Клевринга она ухала въ Лондонъ, въ модный магазинъ, въ качеств миссъ Фрибсби, вернулась въ званіи ‘мадамъ’: по ея словамъ, она пріобрла его въ Париж. Но разв французскій король, при всемъ своемъ желаніи, могъ даровать ей это званіе? Впрочемъ, не стоитъ углубляться въ эту тайну. Достаточно сказать, что она ухала изъ Клевринга юной рзвой двицей, а вернулась уже почтенной дамой, съ наружностью мадонны и меланхолическимъ видомъ, купила за безцнокъ заведеніе покойной мистриссъ Гарботтлъ, — взяла къ себ старуху мать, много помогала бднымъ, усердно посщала церковь и отличалась прекраснйшимъ характеромъ. Романы она поглощала въ такомъ количеств, какъ никто въ Клевринг, не исключая самой мистриссъ Портманъ. Времени у ней было довольно для этого развлеченія, такъ какъ, правду сказать, у ней почти не было заказчиковъ, кром обитателей ректорскаго дома и Фэрокса. Постоянное чтеніе подобныхъ произведеній (отнюдь не отличавшихся въ то время такимъ возвышеннымъ и моральнымъ характеромъ, какъ ныншнія) развило въ ней самую нелпую сантиментальность, такъ что жизнь въ ея глазахъ являлась огромнйшей любовной интригой, и, при вид мужчины и женщины, она немедленно ршала, что они изнываютъ отъ любви другъ къ другу.
Посл того, какъ мистриссъ Пенденнисъ побывала въ гостяхъ у учителя — о чемъ мы сообщали выше — мадамъ Фрибсби немедленно сообразила, что мистеръ Смеркъ и вдовица пылаютъ взаимной страстью, и, съ своей стороны, ршилась сдлать все, чтобы не дать остыть этой страсти. Правда, ей рдко приходилось встрчаться съ мистриссъ Пенденнисъ, — и почти всегда въ обществ или въ церкви. Мистриссъ Пенденнисъ мало интересовалась модами и сама шила свои платья и уборы, за то мадамъ Фрибсби неукоснительно пользовалась ея рдкими посщеніями или своими визитами въ Фэроксъ, чтобы завести рчь о Смерк: что за ангельская душа у этого человка, и какой онъ милый, прилежный, одинокій, и какъ это странно, что ни одна леди еще не сжалилась надъ нимъ.
Елена съ улыбкой слушала эти сантиментальныя разглагольствованія и удивлялась, почему мадамъ Фрибсби сама не сжалится надъ своимъ постояльцемъ и не утшитъ его. Но мадамъ Фрибсби только покачивала своей ангельской головкой. ‘Монъ кюръ а боку суфферъ’,— говорила она, приложивъ руку къ той сторон тла, гд помщалось означенное ‘кюръ’.— ‘Иль е мортъ анъ Эспанъ, мадамъ’, — прибавляла она со вздохомъ. Она гордилась своимъ знаніемъ французскаго языка, но при объясненіяхъ на этомъ діалект обнаруживала скоре бглость, чмъ правильное произношеніе. Мистриссъ Пенденнисъ не пыталась проникнуть въ тайны ея истерзаннаго сердца: она была очень сдержанна со всми, кром немногихъ близкихъ лицъ, и, пожалуй, очень горда по своему: въ воспитател своего сына она видла только гувернера, состоящаго при молодомъ принц, конечно, его духовное званіе требовало почтительнаго отношенія, но съ соблюденіемъ собственнаго достоинства, какъ къ лицу, находившемуся въ услуженіи у фамиліи Пенденнисовъ. Въ виду этого, постоянные намеки мадамъ Фрибсби вовсе не были ей пріятны. Богатая фантазія требовалась, чтобы вообразить, будто вдова влюблена въ мистера Смерка, тмъ не мене, мадамъ Фрибсби вообразила это.
Ея постоялецъ охотно бесдовалъ объ этомъ предмет съ своей сердобольной хозяйкой. Расхваливъ Смерка мистриссъ Пенденнисъ, она всякій разъ возвращалась съ разсказами о томъ, какъ хвалила его вдовица.— ‘Этръ суль о мондъ е біенъ аннюанъ’,— говорила она, бросая меланхолическій взглядъ на портретъ французскаго карабинера въ зеленой куртк и мдной кирас, украшавшій ея комнату.— Когда мистеръ Пенденнисъ поступитъ въ университетъ, его мама останется совсмъ одинокой, — замтьте это. А вдь, она еще очень молода. Ей нельзя дать больше двадцати пяти.— ‘Мосье ле кюре, сонъ кюръ е туше, и анъ сюи сюръ, же конне села біенъ, алле, мосьн Смеркъ’.
Онъ краснлъ, вздыхалъ, надялся, боялся, сомнвался, лелялъ сладкую мечту,— и постоянно торчалъ у мадамъ Фрибсби, бесдуя съ ней объ этомъ предмет. Ея старуха мать (когда-то она была замужемъ за дворецкимъ и состояла ключницей въ Фэрокс) не разумла по французски и къ тому же была туга на ухо, такъ что врядъ-ли понимала хоть словечко въ ихъ разговор.
Когда маіоръ Пенденнисъ объявилъ наставнику, что Пенъ узжаетъ въ октябр въ коллегію и, слдовательно, ему не требуются боле цнныя услуги мистера Смерка, за которыя маіоръ (высказывавшій все это съ величіемъ истиннаго лорда) считаетъ долгомъ выразить свою искреннюю признательность, — учитель почувствовалъ, что критическій моментъ наступилъ, и его душевныя терзанія и сомннія еще усилились.
Теперь въ виду близкаго отъзда Артура, Елена почувствовала сожалніе къ учителю, тогда какъ раньше относилась къ нему очень сдержанно, быть можетъ, угадывая его намренія. Она вспомнила его всегдашнюю вжливость, вспомнила, какъ охотно онъ исполнялъ ея порученія, приносилъ книги и переписывалъ ноты, какъ усердно занимался съ Лаурой и какъ часто длалъ ей подарки. Она упрекала себя за неблагодарность, и однажды, когда онъ сошелъ въ залу посл урока съ Пеномъ, сама вышла къ нему, слегка покраснвъ пожала ему руку и пригласила зайти къ гостиную, говоря, что въ послднее время его совсмъ не видно. Мало того, она предложила ему остаться обдать, и какъ вы можете себ представить, онъ съ восторгомъ принялъ это приглашеніе.
За обдомъ она была очень внимательна къ мистеру Смерку, относясь къ нему съ удвоенной любезностью, быть можетъ, потому, что маоръ держалъ себя очень сухо и высокомрно съ учителемъ своего племянника. Предлагая Смерку вино, онъ обращался съ нимъ, точно владтельная особа съ ничтожнымъ вассаломъ, такъ что даже Пенъ подсмивался, хотя и самъ, по юности своей, былъ склоненъ къ фанаберіи.
Но Смеркъ, восхищенный любезностью хозяйки, даже не замтилъ грубости маіора и очень пріятно провелъ время, пустивъ въ ходъ вс свои таланты, чтобы угодить ей пріятнымъ разговоромъ. Онъ толковалъ о свтскихъ и духовныхъ предметахъ, о модномъ базар и о митинг миссіонеровъ, о новомъ роман и о превосходной проповди епископа, о лондонскихъ балахъ, знакомыхъ ему по газетнымъ отчетамъ, короче сказать, прошелся по всмъ томамъ, съ помощью которыхъ молодой богословъ, примрнаго поведенія, съ чувствительнымъ сердцемъ, одаренный разнообразными, серьезными и свтскими талантами, можетъ плнить особу, затронувшую его сердце.
Маіоръ Пенденнисъ, звая, вышелъ изъ столовой вскор посл того, какъ удалились мистриссъ Пенденнисъ и Лаура.
Артуръ же, гордый своими хозяйскими правами и сознавая, что врядъ-ли ему скоро придется обдать съ своимъ милымъ Смеркомъ, веллъ подать кларета, и когда старшіе съ Лаурой удалились, друзья усердно налегли на вино.
Не прошло и получаса, какъ одна бутылка была прикончена, другая опустла больше, чмъ на половину, Пенъ, съ неестественнымъ смхомъ, хлопнулъ залпомъ полный стаканъ, предложивъ, слегка заплетающимся языкомъ, тостъ за женскую измнчивость, и прибавивъ сардонически, что вино-то во всякомъ случа такая любовница, которая никогда не измнитъ и всегда утшитъ человка.
Смеркъ умильно замтилъ, что онъ съ своей стороны знаетъ женщинъ, которыхъ можно назвать воплощенной правдивостью и нжностью, возвелъ очи гор, испустилъ тяжкій вздохъ, какъ бы опасаясь выдать завтную тайну, и осушилъ стаканъ, посл чего его щеки сразу зарумянились.
Пенъ продекламировалъ стихи, сочиненные имъ сегодня утромъ, въ которыхъ онъ объявлялъ самому себ, что женщина, посмявшаяся надъ его страстью, недостойна ея, что онъ очнулся отъ любовной горячки и намренъ, въ виду существующихъ обстоятельствъ, забыть о ней и такимъ образомъ расквитаться съ жестокой обманщицей, что фамилія, когда-то славная, можетъ снова прогремть, и хотя онъ ужь не тотъ счастливый, беззаботный мальчикъ, какимъ былъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, хотя его сердце не то, чмъ оно было раньше, когда любовь не наполняла и скорбь не истерзала его, хотя лично для него смерть желанне жизни, но онъ не наложитъ на себя рукъ ради милаго существа, которое видитъ въ немъ все свое счастье. Но онъ надется показать себя достойнымъ своей фамиліи,— тогда коварная увидитъ, какое сокровище любви, какое благородное сердце она оттолкнула отъ себя.
Пенъ, малый очень чувствительный, декламировалъ эти стихи своимъ звучнымъ голосомъ, дрожавшимъ отъ волненія. Слегка покраснвшее лицо его и большіе срые глаза дышали такимъ глубокимъ, искреннимъ, благороднымъ чувствомъ, что миссъ Костиганъ, будь у нея сердце, не могла бы не сжалиться надъ нимъ, врядъ-ли онъ ошибался, говоря, что она недостойна такой любви.
Чувствительный Смеркъ не остался равнодушнымъ къ волненію своего друга. Онъ схватилъ его руку и пожалъ ее надъ тарелками съ дессертомъ и стаканами съ виномъ. Онъ прибавилъ, что стихи очень хороши, что Пенъ — поэтъ, великій поэтъ, и съ Божьей помощью сдлаетъ славную карьеру.— Работайте и преуспвайте, дорогой Артуръ,— воскликнулъ онъ,— раны ваши закроются и скорбь, подъ гнетомъ которой вы страдаете, укрпитъ и очиститъ ваше сердце. Я всегда ожидалъ отъ васъ великихъ и блистательныхъ успховъ, лишь бы вы отдлались отъ нкоторыхъ слабостей, свойственныхъ вашему характеру. Но вы отдлаетесь отъ нихъ, дорогой мой, вы отдлаетесь отъ нихъ, и когда имя ваше будетъ славно, въ чемъ я не сомнваюсь, вспомните-ли вы о своемъ старомъ учител, о счастливыхъ дняхъ своей юности?
Пенъ клялся, что всегда будетъ помнить, и крпко потрясъ его руку надъ абрикосами и стаканами.
— Я никогда не забуду вашей доброты, Смеркъ, — сказалъ онъ.— Не знаю, что бы я длалъ безъ васъ. Вы мой лучшій другъ.
— Правда, Артуръ?— отвчалъ Смеркъ, уставившись на него въ очки, и сердце его забилось такъ сильно, что, какъ ему показалось, Артуръ могъ слышать его удары.
— Мой лучшій другъ, мой другъ на вкъ,— подхватилъ Пенъ, — и выпилъ послдній стаканъ изъ второй бутылки знаменитаго вина, которое берегъ его отецъ, купилъ его дядя, привезъ въ Англію лордъ Левантъ, и которое теперь, какъ равнодушный рабъ, угождало новому владльцу.
— Хватимъ-ка еще бутылочку, дружище,— сказалъ Пенъ,— ей-Богу, хватимъ. Урра! кларетъ легкое вино. Дядя видлъ, какъ Шериданъ осушилъ пять бутылокъ, да еще кувшинчикъ мараскина на придачу. По его словамъ, это одно изъ лучшихъ винъ въ Англіи. Я ему врю. Ничего лучше быть не можетъ. Nunc vinopellite eu raser as ingens iterabimus aey — наполните вашъ стаканъ, старина, его можно выпить бочку безъ вреда.— Тутъ Пенъ затянулъ застольную псню изъ ‘Фрейшюца’. Окна столовой были открыты. Мистриссъ Пенденнисъ прогуливалась на лужайк, съ маленькой Лаурой, которая любовалась на солнечный закатъ. Свжій звучный голосъ задлъ за живое сердце вдовы, ея нжное сердце радовалось, слушая пніе сына.
— Вы… вы выпили лишнее, Артуръ,— мягко замтилъ Смеркъ, — вино вамъ вредно.
— Нтъ,— сказалъ Пенъ, — вредны только женщины, а не это. Наливайте, дружище, чокнемся… слышите, Смеркъ, чокнемся за нее… то есть за вашу, а не за мою… о своей я не забочусь… ни на волосъ… ни вотъ на столько… ни на стаканъ вина. Разскажите мн о вашей возлюбленной, Смеркъ, вы частенько вздыхаете о ней.
— О!— произнесъ Смеркъ, и его прекрасная кембриковая манишка, съ блестящими запонками, заходила ходуномъ отъ волненія, обурвавшаго его нжную и страждущую грудь.
— О, что за вздоръ!— воскликнулъ Пенъ, разсмявшись, — наливайте-ка, да чокнемтесь, вы не моможете отказаться отъ тоста, никакой джентльменъ не откажется отъ такого тоста. За ея здоровье, и за вашъ успхъ, пусть она поскоре сдлается мистриссъ Смеркъ.
— Вы этого хотите?— воскликнулъ Смеркъ, задрожавъ отъ волненія,— вы этого хотите, Артуръ?
— Хочу, разумется, хочу. Хлопнемъ же! Здоровье мистриссъ Смеркъ! гипъ, гипъ, урра!
Смеркъ судорожно схватилъ стаканъ, а Пенъ поднялъ свой надъ головой, восклицая такъ громко, что Елена и Лаура съ удивленіемъ прислушались къ его голосу, а маіоръ, дремавшій надъ газетой въ гостиной, встрепенулся и пробурчалъ: — малый, кажется, хватилъ лишняго.
— Я принимаю ваше пожеланіе,— пробормоталъ учитель, раскраснвшись, какъ макъ.— О, милый Артуръ, вы… знаете ее…
— Кто же это… Мира Портманъ? Желаю вамъ успха… она чертовски растолстла, но… Желаю вамъ успха, дружище.
— О, Артуръ!— простоналъ педагогъ, и безмолвно покачалъ головой.
— Простите, я не хотлъ васъ обидть, но вдь вы сами знаете, что она очень толста, чертовски толста,— продолжалъ Пенъ. Третья бутылка, очевидно, оказала свое дйствіе на юнаго джентльмена.
— Это не миссъ Портманъ,— сказалъ его другъ страдальческимъ голосомъ
— Такъ она живетъ въ Четтрис или въ Клапгем? да? Неужели старуха Пибусъ,— не можетъ быть! И не миссъ Ролтъ, съ фабрики,— ей всего четырнадцать лтъ.
— Она старше меня, Пенъ,— воскликнулъ учитель, взглянувъ на друга и виновато опуская глаза въ тарелку.
Пенъ разразился смхомъ.
— Такъ это мадамъ Фрибсби, ей-Богу, мадамъ Фрибсби. Мадамъ Фрибъ, клянусь безсмертными богами!
Учитель не въ силахъ былъ сдерживаться дале.
— О, Пенъ,— воскликнулъ онъ, — какъ вы можете думать, что какое-нибудь изъ этихъ… изъ этихъ дюжинныхъ существъ въ состояніи затронуть это сердце, когда я ежедневно вижу передъ собою воплощенное совершенство. Назовите это сумасбродствомъ, безумнымъ честолюбіемъ, дерзостью, наконецъ, — по вотъ уже два года въ душ моей обитаетъ только одинъ образъ, я поклоняюсь только одному кумиру. Скажите, разв я не любилъ васъ, какъ сына, Артуръ? разв Чарльзъ Смеркъ не любилъ васъ, какъ сына?
— Ну, да, старина, вы всегда были добры ко мн, — отвчалъ Пенъ, отнюдь не питавшій, однако, сыновняго чувства къ Смерку.
— Я знаю, — продолжалъ тотъ, точно закусилъ удила,— мои средства въ настоящее время очень ограничены и моя матушка не такъ щедра, какъ можно бы было желать, но все, что у нея есть, будетъ моимъ посл ея смерти. Когда же она узнаетъ, что я женюсь на богатой и знатной леди,— она расщедрится, вотъ увидите, расщедрится. Все, что у меня есть и что я получу въ наслдство — по меньшей мр, пятьсотъ фунтовъ ежегодно — все это я завщаю ей и… и вамъ, посл моей смерти… то-есть…
— Что вы мелете? и на что мн ваши деньги?— воскликнулъ Пенъ, въ изумленіи.
— Артуръ, Артуръ, — отвчалъ тотъ, бросая на него отчаянный взглядъ,— вы назвали меня своимъ лучшимъ другомъ. Позвольте мн сдлаться больше чмъ другомъ для васъ. О, неужели вы не видите, что ангелъ, котораго я люблю., чистйшая. лучшая изъ женщинъ… никто иной, какъ ваша милая, безцнная матушка.
— Моя мать!— воскликнулъ Пенъ, вскакивая и мгновенно протрезвляясь.— Чортъ побери! да вы рехнулись, Смеркъ,— вдь она старше васъ лтъ на семь, на восемь…
— Разв для васъ это служило препятствіемъ?— жалобно возразилъ Смеркъ, намекая, безъ сомннія, на бывшую возлюбленную Пена.
Молодой человкъ понялъ намекъ и багрово покраснлъ.— То совсмъ другое дло, Смеркъ, — сказалъ онъ,— и вы бы могли обойтись безъ этого намека. Мужчина можетъ забыть свое званіе и возвысить женщину до себя, но позвольте мн, замтить, что мы съ вами совсмъ не въ одинаковомъ положеніи.
— Что вы хотите сказать, милый Артуръ?— пролепеталъ Смеркъ, съежившись, точно ожидая услышать свой смертный приговоръ.
— Что я хочу сказать?— отвчалъ Артуръ.— Да то самое, что говорю. Мой учитель, замтьте, мой учитель не иметъ права длать предложеніе леди такого званія, какъ моя мать. Это обманъ доврія. Это дерзость, Смеркъ — слышите, это дерзость съ вашей стороны. Вотъ что я хотлъ сказать.
— О, Артуръ!— воскликнулъ учитель, покраснвъ и сложивъ руки, — но Пенъ топнулъ ногой и позвонилъ.— Не будемъ больше говорить объ этомъ. Угодно вамъ кофе?— заключилъ онъ съ величественнымъ жестомъ, и приказалъ старику дворецкому, явившемуся на его зовъ, подать кофе.
Джонъ отвчалъ, что кофе поданъ въ гостиную и что дядя уже спрашивалъ о мистер Артур, при этомъ старикъ съ нкоторымъ удивленіемъ взглянулъ на пустыя бутылки. Смеркъ замтилъ, что ему, пожалуй, лучше… лучше не ходить въ гостиную, а Пенъ отвчалъ высокомрнымъ тономъ: — Какъ вамъ угодно,— и веллъ подать лошадь мистеру Смерку.
Бдняга возразилъ, что онъ самъ знаетъ дорогу въ конюшню и осдлаетъ лошадь и уныло направился въ прихожую, гд висли его пальто и шляпа.
Пенъ послдовалъ за нимъ. Елена еще гуляла на лужайк, учитель снялъ шляпу и раскланялся на ходу, а затмъ прошелъ въ конюшню. Дорога туда была ему хорошо извстна, какъ онъ и самъ говорилъ. Пенъ помогъ ему затянуть подпруги, затмъ онъ вывелъ лошадку на дворъ. Молодой человкъ былъ тронутъ грустнымъ выраженіемъ его лица. Онъ протянулъ Смерку руку, которую тотъ молча пожалъ.
— Слушайте, Смеркъ, — сказалъ Пенъ взволнованнымъ голосомъ,— простите, если я говорилъ съ вами черезчуръ рзко, вы всегда были добры ко мн. Но это невозможно, старина, невозможно. Будьте мужчиной. Господь съ вами.
Смеркъ молча кивнулъ головой и похалъ въ ворота, а Пенъ слдилъ за нимъ минуты дв пока онъ не исчезъ на поворот дороги и стукъ копытъ пони замеръ вдали. Елена еще гуляла по лужайк, поджидая сына,— она откинула волосы, падавшіе ему на лобъ и нжно поцловала его. Она выразила опасеніе, не выпилъ-ли онъ слишкомъ много вина, и спросила, почему мистеръ Смеркъ ухалъ, не дождавшись чая.
Онъ лукаво посмотрлъ на нее и разсмялся.— Смеркъ нездоровъ.
Давно уже Елена не видала своего сына такимъ веселымъ. Онъ обвилъ рукой ея талію и началъ прогуливаться съ ней по лужайк. Лаура вскарабкалась на окно, смясь и кивая имъ.
— Идите же,— крикнулъ маіоръ,— вашъ кофе совсмъ простылъ.
Когда Лаура ушла спать, Пенъ, которому не давала покоя его тайна, описалъ непріятную, но забавную сцену за столомъ. Елена, слушая его, покраснла, что очень шло къ ея лицу и смутилась, отчего Пенъ пришелъ въ неистовый восторгъ.
— Этакое безстыдство, — замтилъ маіоръ Пенденнисъ, вставая и беря свчку, — до чего дойдетъ наглость этихъ людей?— Пенъ и его мать долго засидлись въ этотъ вечеръ, разговоръ ихъ дышалъ любовью и нжностью, и юноша заснулъ въ эту ночь такъ спокойно и крпко, какъ давно уже ему не случалось спать.
Передъ отъздомъ изъ Четтриса великій мистеръ Дольфинъ не только заключилъ съ миссъ Фотрингэй выгодное для нея условіе, но и вручилъ ей малую толику денегъ на уплату долговъ, которые, впрочемъ, достигали лишь незначительныхъ размровъ, благодаря бережливости и домовитости этой молодой леди. Крупнйшимъ изъ долговъ капитана Костигана былъ счетъ виноторговца, оплаченный маіоромъ Пенденнисомъ, и хотя капитанъ не разъ общался возвратить послднему все до полушки, но, кажется, такъ и не исполнилъ своей угрозы, тмъ боле, что и законы чести, которымъ онъ повиновался, не требовали отъ него исполненія подобныхъ угрозъ.
Уплативъ до послдняго шиллинга остальные долги, миссъ Костиганъ передала оставшуюся сумму отцу, который употребилъ ее на угощеніе друзей, и такъ щедро надлилъ маленькихъ Кридовъ яблоками и имбирными пряниками, что вдовица Кридъ всегда потомъ вспоминала съ умиленіемъ о своемъ постояльц, а ребятишки ревьмя ревли при его отъзд. Словомъ, онъ распорядился съ деньгами такъ разумно, что черезъ нсколько дней ихъ и слдъ простылъ, и капитану пришлось занять у мистера Дольфина небольшую сумму на перездъ въ Лондонъ.
Въ одной четтрисской гостинниц еженедльно собиралась веселая, даже буйная, компанія джентльменовъ, величавшихъ себя Буканьерами. Къ ней принадлежали нкоторые изъ избраннйшихъ умовъ Четтриса. Аптекарь Гревсъ (достойнйшій мужчина, который когда-либо курилъ трубку), талантливый и остроумный портретистъ Смортъ, превосходный аукціонистъ Крокеръ, непримиримый Биксъ, двадцать три года съ успхомъ издававшій Хронику Графства и Четтрисскій Встникъ, были членами общества Буканьеровъ, и антрепренеръ Бингли заглядывалъ къ нимъ иногда по субботамъ, съ разршенія своей супруги.
Костиганъ былъ одно время Буканьеромъ. Но непривычка аккуратно платить по счетамъ удалила его отъ этой компаніи, гд ему приходилось выслушивать неделикатныя замчанія со стороны хозяина гостинницы, утверждавшаго, будто Буканьеръ, не платящій свою часть, не достоинъ званія морского разбойника. Но когда Еры (такъ сокращенно называли себя члены кружка) узнали о блестящемъ ангажемент миссъ Фотрингэй, въ ихъ отношеніяхъ къ капитану произошла радикальная перемна. Солли, хозяинъ гостинницы, произнесъ однажды на собраніи Буканьеровъ цлую рчь въ защиту капитана, выставляя на видъ его благородную расплату со всми кредиторами въ Четтрис,— и прибавилъ въ заключеніе, что капитанъ лихой питухъ и джентльменъ до мозга костей, что онъ, Солли, всегда утверждалъ это, а теперь предлагаетъ компаніи устроить въ честь Костигана обдъ.
Обдъ состоялся наканун отъзда Костигана. Мистриссъ Солли изготовила великолпнйшія блюда въ старинномъ англійскомъ вкус, восемнадцать человкъ собрались за столомъ. Мистеръ Джобберъ (извстный торговецъ сукнами) предсдательствовалъ, направо отъ него сидлъ почетный гость. Талантливый и твердый въ убжденіяхъ Биксъ исполнялъ обязанности помощника предсдателя, большинство членовъ кружка участвовали въ обд, въ качеств гостей явились и друзья капитана, мистеръ Бенри Фокеръ, эсквайръ, и мистеръ Спевинъ, эсквайръ.
Когда обдъ кончился, предсдатель спросилъ:— Костиганъ, прикажете вина?— Но капитанъ предпочелъ пуншъ и выборъ его былъ одобренъ большинствомъ голосовъ par acclamation. Бг. Бингли, Биксъ и Булльби (изъ соборнаго хора: боле остроумный и веселый парень врядъ-ли когда ‘прихлебывалъ изъ стакана и опрокидывалъ чарку’) превосходно исполнили ‘Non nobis’, затмъ предсдатель предложилъ тостъ за здоровье короля, принятый съ патріотическимъ одушевленіемъ, всегда отличавшимъ четтрисекихъ гражданъ, а тамъ безъ долгихъ церемоній провозгласилъ ‘здоровье своего друга, капитана Костигана’.
Когда утихли восторженные крики, далеко раздавшіеся по улицамъ стараго Четтриса, капитанъ всталъ и произнесъ рчь, длившуюся двадцать минутъ и не разъ прерываемую волненіемъ.
Прежде всего онъ просилъ извинить его, если рчь, произносимая имъ отъ избытка сердца, будетъ безсвязна. Онъ покидаетъ городъ, славный своею древностью, своимъ гостепріимствомъ, красотой своихъ женщинъ, мужественной твердостью, щедростью и веселостью своихъ мужчинъ. (Апплодисменты). Онъ узжаетъ изъ знаменитаго и почтеннаго города, о которомъ всегда будетъ вспоминать съ волненіемъ и нжностью, въ столицу, гд талантъ его дочери будетъ оцненъ по достоинству, и гд онъ, капитанъ, будетъ оберегать ее подобно ангелу-хранителю. Онъ никогда не забудетъ, что здсь, въ Четтрис, она усовершенствовалась въ искусств, которымъ будетъ блистать теперь въ другомъ мст,— и, отъ имени ея и своего собственнаго, онъ, Джекъ Костиганъ, благодаритъ и благословляетъ всхъ присутствующихъ.
Эта изящная рчь была покрыта оглушительными рукоплесканіями.
Мистеръ Гиксъ, помощникъ предсдателя, предложилъ въ коротенькомъ блестящемъ и энергическомъ спич тостъ за здоровье миссъ Фотрингэй.
Капитанъ отвчалъ на тостъ въ краснорчивыхъ и исполненныхъ чувства выраженіяхъ.
Мистеръ Джобберъ предложилъ тостъ за драму и Четтрисскій театръ. Тутъ поднялся было мистеръ Бингли, но капитанъ предупредилъ его и, въ качеств лица, тсно связаннаго съ театромъ, поблагодарилъ компанію. При этомъ онъ сообщилъ о своей служб на Гибралтар и Мальт и о взятіи Флеминга, гд онъ участвовалъ. Герцогъ Іоркскій покровительствовалъ драм, капитанъ Костиганъ не разъ имлъ честь обдать съ его королевскимъ высочествомъ и герцогомъ Кентскимъ, и первый по справедливости назывался другомъ солдатъ. (Рукоплесканія).
Затмъ былъ предложенъ тостъ за армію и капитанъ Костиганъ снова благодарилъ компанію. Въ теченіе вечера онъ сплъ свои лучшія псни: ‘Дезертира’, ‘Шанъ Ванъ Фогтъ’, ‘Поросенка подъ кроватью’, ‘Долину Авока’. Вообще, этотъ вечеръ былъ истиннымъ тріумфомъ капитана. Но всякіе вечера и всякіе тріумфы кончаются, кончился и этотъ. На слдующій день миссъ Костиганъ простилась съ своими товарками, помирилась съ миссъ Роунси, которой подарила на память ожерелье и блое атласное платье,— а затмъ услась съ капитаномъ въ почтовую карету,— и съ этого дня Пенденнисъ потерялъ ихъ изъ вида.
Прозжая мимо Фэрокса, кучеръ Томъ Смитъ указалъ усадьбу мистеру Костигану, который сидлъ на имперьял, издавая сильный запахъ рома. Капитанъ замтилъ, что усадьба плохенькая и прибавилъ:— Посмотрли бы вы замокъ Костигановъ въ графств Майо, дружище,— а Томъ отвчалъ, что ему очень бы хотлось посмотрть.
Они ухали, и Пенъ не видлъ ихъ больше. Онъ узналъ объ отъзд лишь на слдующій день изъ газеты и тотчасъ помчался въ Четтрисъ проврить это извстіе. Оно оказалось врнымъ. Билетикъ, съ надписью:— квартира отдается — вислъ надъ дорогимъ его сердцу окошечкомъ. Онъ вошелъ, осмотрлъ комнату, посидлъ у окна, откуда они смотрли съ Эмиліей на деканскій садъ, заглянулъ, почти съ чувствомъ ужаса, въ маленькую спальню. Она была пуста и прибрана для будущихъ жильцовъ. Зеркало, отражавшее ея прекрасное лицо, такъ же ярко свтилось въ ожиданіи ея преемницы. Онъ бросился на пустую кровать и зарылъ голову въ подушки.
Сегодня утромъ онъ нашелъ на своемъ стол кошелекъ, связанный Лаурой, куда его мать положила нсколько золотыхъ монетъ. Одну изъ нихъ онъ подарилъ мальчику, который прислуживалъ Костиганамъ, другую дтямъ, потому что они увряли, будто очень любятъ ее. Всего нсколько мсяцевъ тому назадъ, онъ впервые вошелъ въ эту квартиру, но ему казалось, что съ тхъ поръ прошли уже годы! Онъ чувствовалъ, что теперь все кончено. Самый отъздъ ея, о которомъ онъ не зналъ, имлъ въ себ что-то роковое. Скучно, тяжко, тоскливо, грустно стало бдному малому.
Когда онъ вернулся въ усадьбу, мать догадалась по его глазамъ, что она ухала. И самъ онъ радъ былъ теперь ухать, какъ и многіе другіе въ Четтрис. Бдный Смеркъ хотлъ уйти подальше отъ обворожительной вдовы, Фокеръ подумывалъ о Беймут и о вечеринкахъ въ коллегіи Св. Бонифація. Маіоръ тоже съ нетерпніемъ ждалъ минуты, когда можно будетъ ухать и развязаться съ мелочными хлопотами и tracasseries деревенской жизни. Вдова и Лаура съ волненіемъ снаряжали Пена, укладывали его книги и блье. Елена собственноручно надписала на пришитыхъ къ чемоданамъ билетикахъ имя Артура Пенденниса, эсквайра, на которое ни она, ни Лауране могли смотрть безъ слезъ. Только много, много времени спустя Пенъ понялъ, съ какой нжностью, съ какимъ постоянствомъ он об ухаживали за нимъ и, какъ эгоистично было его поведеніе.
Наступаетъ вечеръ, дилижансъ съ сверкающими фонарями и пронзительнымъ рожкомъ останавливается у воротъ усадьбы, чемоданы Артура и маіора привязаны на верху кареты, въ которую они оба садятся. Елена и Лаура стоятъ подл живой изгороди, ихъ фигуры освщены фонарями, кондукторъ кричитъ:— Готово! дилижансъ трогается, огоньки фонарей исчезаютъ вдали, а сердце и благословенія Елены уносятся за ними. Ея святыя молитвы напутствуютъ узжающаго сына Птенецъ вылетлъ изъ гнзда, гд былъ вскормленъ, куда вернулся окровавленный и израненный посл перваго полета, и откуда улетаетъ снова испытать укрпившіяся и обновленныя крылья.
Какъ опустлъ домъ посл его отъзда! Въ его комнат пустые книжные шкафы и обвязанные веревками ящики. Лаура проситъ позволенія спать въ комнат Елены, и говоритъ, что она сама уляжется, тогда мать тихонько направляется въ комнату Пена, опускается на колни подл его кровати и молится, какъ могутъ молиться только матери. Она знаетъ, что ея чистая молитва послдуетъ за нимъ, хотя бы онъ ухалъ за тысячи миль.

ГЛАВА XVII.
Alma mater.

Всякій, кому довелось учиться въ университет, какъ бы ни была кратковременна и безславна его ученая карьера, не можетъ не вспоминать съ умиленіемъ и нжностью о своей старой alma mater и о товарищахъ. Въ то время онъ еще не былъ знакомъ съ заботами, разстроеннымъ здоровьемъ, людской безчестностью, нищетой, тревогой о завтрашнемъ дн. Игра еще только что началась и не успла надость ему. Въ какомъ веселомъ радужномъ свт являются первыя юношескія пирушки,— теперь утратившія прелесть новизны и сохранившіяся какъ механическая привычка!— Съ какимъ увлеченіемъ юность набрасывается на стаканы, съ какимъ дикимъ усердіемъ осушаетъ ихъ! Старые эпикурейцы, которымъ пришлось замнить роскошныя блюда яйцомъ въ смятку и стаканомъ воды, любятъ смотрть на людей съ хорошимъ аппетитомъ, и я надюсь, что врядъ-ли найдется возрастъ, когда человкъ превратится въ такого угрюмаго философа, что будетъ безъ удовольствія смотрть на счастливую юность. Нсколько недль тому назадъ, возвращаясь домой посл поздки въ старый Оксфордскій университетъ, гд провелъ часть своей жизни мой другъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, я халъ по желзной дорог въ обществ молодого студента коллегіи св. Бонифація. Онъ ухитрился добыть exeat и удралъ въ Лондонъ, и всю-то дорогу болталъ и трещалъ безъ умолка, съ начала до конца поздки (которая кончилась слишкомъ скоро для меня, потому что я не уставалъ слушать добродушную болтовню и веселый смхъ этого славнаго парня), когда же мы прибыли въ Лондонъ, онъ устремился къ извощикамъ, чтобы поскорй попасть въ городъ и насладиться ожидавшими его удовольствіями. Онъ покатилъ на лихач, съ сіяющимъ лицемъ, а вашъ покорнйшій слуга, забралъ свой саквояжъ, поплелся къ дилижансу, забрался на имперіалъ и терпливо ждалъ отъзда, стиснутый между евреемъ-разнощикомъ, курившимъ скверныя сигары и лакеемъ какого-то важнаго барина съ пуделемъ. Мы дожидались, пока не набрался полный комплектъ пассажировъ и багажа, тогда нашъ возница тронулся въ путь. Мы не торопились въ городъ. Никто изъ насъ не стремился особенно въ этотъ дымный Вавилонъ, никто не мечталъ объ ужин въ клуб, ни о вечер въ казино. Еще нсколько лтъ и мой юный спутникъ тоже перестанетъ спшить.
Желзныхъ дорогъ еще не было въ то время, когда Артуръ отправлялся въ славный Оксбриджскій университетъ, онъ явился туда въ дилижанс, биткомъ набитомъ старыми студентами и новичками, хавшими для поступленія въ университетъ въ сопровожденіи родственниковъ или учителей. Толстый старый джентльменъ въ срыхъ чулкахъ, изъ Сити, сидвшій подл маіора Пенденниса противъ блднолицаго юноши, своего сына, ужасно перепугался, узнавъ, что дилижансомъ въ теченіе двухъ-трехъ перездовъ правилъ мистеръ Фокеръ, изъ коллегіи св. Бонифація. Мистеръ Фокеръ былъ друженъ со всми, не исключая кучера, и правилъ какъ самъ Томъ Гиксъ. Пенъ сидлъ на имперіал, разсматривая съ величайшимъ любопытствомъ и удовольствіемъ дилижансъ, пассажировъ и мстность. Сердце его затрепетало отъ радости, когда передъ нимъ открылся славный университетъ съ своими башнями и шпицами, высокими вязами и сверкающей ркой.
До поздки въ Оксбриджъ, Пенъ остановился на нсколько дней у маіора въ Лондон. Маіоръ Пенденнисъ находилъ, что гардеробъ юноши не мшаетъ пополнить и подновить, а Пенъ, съ своей стороны, ничего не имлъ противъ новыхъ сюртуковъ и жилетовъ. Какихъ только жертвъ не приносилъ дядя самоотверженному племяннику. Лондонъ превратился въ мертвую пустыню, Поллъ-Моллъ обезлюдлъ, даже офицеры улетучились изъ города. Въ клубахъ ни души. Маіоръ постилъ съ племянникомъ два-три изъ этихъ учрежденій, и въ одномъ изъ нихъ внесъ его имя въ списокъ каидидатовъ. Эта любезность опекуна доставила Артуру непомрное удовольствіе, онъ съ чувствомъ истинной признательности читалъ свое имя и титулы:— Артуръ Пенденнисъ, эквайръ, изъ Фэрокса, въ графств ***, членъ коллегіи св. Бонифація въ Оксбридж. Предлагаютъ маіоръ Пенденнисъ и виконтъ Колчикумъ.
— Тебя будутъ баллотировать черезъ три года, когда ты получишь степень,— сказалъ опекунъ. Пену хотлось, чтобы эти три года уже прошли, онъ смотрлъ на выштукатуренную залу, на обширныя библіотеки и гостиныя словно на собственныя владнія. Маіоръ посмивался себ подъ носъ, глядя на величественную осанку простодушнаго малаго. Послдній създилъ однажды съ Фокеромъ, въ школу Срыхъ Братьевъ, гд они возобновили знакомство кое съ кмъ изъ старыхъ товарищей. Ученики сбжались къ воротамъ, поглазть на кабріолетъ, и съ почтительнымъ удивленіемъ любовались на гндую лошадь, на шнурки и ливрею важнаго выздного лакея, Ступида. Пока гости толковали съ своими старыми пріятелями, прозвонилъ колоколъ, возвщая о начал вечернихъ занятій. Грозный докторъ прослдовалъ въ школу, съ латинской грамматикой подъ мышкой. При вид его, Фокеръ съежился и отступилъ, но Пенъ, красня, подошелъ къ достойному педагогу и поздоровался съ нимъ. Онъ невольно улыбнулся, взглянувъ на латинскую грамматику, которая такъ часто разгуливала по его голов въ старое время. Благодушный отъ природы, онъ не питалъ никакой злобы за старое и былъ очень доволенъ собою и всмъ окружающимъ.
Отсюда они отправились на пивоварню Фокера. Она занимала цлую группу зданій, по сосдству съ Срыми Братьями, а имя знаменитой фирмы было вытиснено золотыми буквами на вывскахъ безчисленныхъ кабаковъ, содержимыхъ ея вассалами въ сосднихъ кварталахъ. Юный владыка бочекъ и его пріятель были встрчены младшимъ пайщикомъ фирмы, весьма почтеннымъ джентльменомъ, который поставилъ передъ ними кружки съ такимъ забористымъ портеромъ, что не только молодые люди, но и лошадь, которой правилъ мистеръ Гарри Фокеръ, повидимому, поддалась дйствію крпкаго напитка: по крайней мр, она помчалась домой такимъ бшенымъ галопомъ, что разнощики и дамы, переходившіе улицу, то и дло рисковали попасть подъ колеса, подножка экипажа задвала за фонарные столбы, а Ступида такъ встряхивало, что страшно было смотрть.
Маіоръ былъ очень доволенъ сближеніемъ Пена съ своимъ новымъ знакомцемъ, съ величайшимъ интересомъ слушалъ безъискусственные разсказы мистера Фокера, угостилъ молодыхъ людей прекраснымъ обдомъ въ Ковентгарденской кофейн, откуда они отправились въ театръ, но въ особенности былъ обрадованъ, когда ‘мистеръ и леди Агнеса Фокеръ’ пригласили маіора Пенденниса и мистера Артура, Пенденниса на обдъ въ Гросвеноръ Стритъ.
— Получивъ доступъ въ домъ леди Агнесы Фокеръ,— сказалъ онъ внушительнымъ, почти торжественнымъ тономъ, соотвтствовавшимъ важности случая,— ты долженъ, другъ мой, уцпиться за это знакомство. Если теб случится быть въ Лондон, никогда не забывай сдлать визитъ въ Гросвеноръ-Стритъ. Совтую теб прочесть повнимательне у Дебретта и запомнить генеалогію и родственныя связи Рошервиллей, и при случа, когда будешь у нихъ въ гостяхъ, ввернуть что-нибудь этакое… любезное, какую-нибудь лестную историческую справку или воспоминаніе,— теб вдь это легко, при твоей поэтической фантазіи.— Самъ мистеръ Фокеръ весьма достойный человкъ, хотя не блещетъ утонченностью, и не высокаго образованія. У него есть маленькая слабость: подчивать гостей портеромъ собственной фабрикаціи, не отказывайся ни подъ какимъ видомъ, я самъ его пью, хотя мой желудокъ не выноситъ никакого пива.— И точно, героизмъ и самоотверженіе маіора были такъ велики, что онъ, не сморгнувъ, пожертвовалъ своимъ желудкомъ за обдомъ, когда мистеръ Фокеръ отпустилъ свою обычную шуточку насчетъ ‘настоящаго фокеровскаго’. Надо было видть гримасу маіора, когда почтенный старый коммерсантъ повторилъ эту древнюю, извстную всему Лондону шутку.
Леди Агнеса, нжнйшая изъ матерей, добрйшая, хотя отнюдь не умнйшая изъ женщинъ, души не чаяла въ своемъ Гарри, обласкала его пріятеля и не мало удивила его разсказомъ объ ужасающихъ трудностяхъ, которыя ея милому мальчику пришлось преодолвать въ школ. Она выразила опасеніе, что ученіе вредно отозвалось на его драгоцнномъ здоровь. Фокеръ старшій захохоталъ, слушая эти рчи, а наслдникъ фирмы лукаво подмигнулъ своему пріятелю. Затмъ леди Агнеса принялась разсказывать исторію своего сына съ первыхъ дней его рожденія, какъ онъ страдалъ отъ кори и коклюша, какъ его тиранили въ этой ужасной школ, куда мистеръ Фокеръ помстилъ его, потому что самъ въ ней воспитывался, и какъ она зла на этого дрянного доктора, которому никогда, никогда не проститъ. Проведя часа два въ разговорахъ о своемъ сын, леди Агнеса ршила, что гг. Пенденнисы очень пріятные люди, когда же маіоръ расхвалилъ жареныхъ фазановъ, миледи сообщила, что они изъ Лонгвудскаго парка (это было очень хорошо извстно маіору) и выразила надежду, что ея гости не откажутся постить Лонгвудъ на Рождеств или на вакаціяхъ, когда Гарри прідетъ домой.
— Молодцомъ, дорогой мой,— сказалъ Пенденнисъ Артуру вечеромъ, когда они собирались спать.— Ты очень кстати ввернулъ словечко объ Азинкур, гд отличился одинъ изъ Рошервиллей, положимъ, леди Агнеса ничего не поняла, но для начинающаго это хорошо, очень хорошо,— хотя, къ слову сказать, теб не слдовало бы такъ краснть. Помни, Артуръ, что разъ ты: принятъ въ хорошій домъ, теб ничего не стоитъ завести связи съ лучшимъ обществомъ, быть принятымъ въ лучшихъ домахъ, какъ и въ худшихъ, конечно: отъ человка зависитъ, что предпочесть. Подумай объ этомъ, когда будешь учиться въ Оксбридж и, ради Бога, будь крайне осмотрителенъ въ выбор знакомствъ. Первый Шагъ — самый важный шагъ въ жизни… кстати, написалъ ты сегодня матери? Нтъ?— Напиши непремнно до отъзда, да пошли карточку мистеру Фокеру. Покойной ночи.
Пенъ написалъ забавный отчетъ о своихъ похожденіяхъ въ Лондон, о театр, о посщеніи школы, о пивоварн и объ обд у мистера Фокера своей дорогой матери, которая молилась за него въ опуствшемъ дом Фэрокса. Сколько разъ она читала и перечитывала съ Лаурой это и послдовавшія за ними письма и какіе безконечные, чисто женскіе разговоры велись надъ ними. Вдь это былъ первый шагъ Пена на житейскомъ пути, — на этомъ опасномъ пути, гд лучшіе люди оступались, сильнйшіе падали. Братья путники! пусть любящая рука поддержитъ васъ на этой тропинк! Пусть правда служитъ вамъ путеводителемъ, милосердіе прощаетъ ваши ошибки, и любовь сопровождаетъ васъ! Безъ этого свта странникъ движется во тьм, и путь его унылъ и мраченъ.
Итакъ, дилижансъ остановился у воротъ старинной, уютной гостинницы Тренчера въ Оксбридж и Пенъ любовался величавыми башнями и шпицами, возвышавшимися надъ старинными кровлями города. Докторъ Портманъ заране списался на счетъ Пена съ мистеромъ Бокомъ, туторомъ коллегіи св. Бонифація, и какъ только маіоръ привелъ въ порядокъ свой туалетъ, для внушенія надлежащаго уваженія тутору, они отправились съ Пеномъ по главной улиц, миновали высокія ворота коллегіи св. Георга, и направились къ коллегіи св. Бонифація, гд сердце Пена снова забилось при вид старинныхъ, обвитыхъ плющемъ воротъ коллегіи. Они увнчиваются башней, почти сплошь одтой ползучими растеніями, украшенной изображеніемъ святого, именемъ котораго названа коллегія, и многочисленными гербами знатныхъ жертвователей
Швейцаръ указалъ имъ старинную башню въ углу четырехугольнаго двора, и оба джентльмена направились къ ней. Все окружающее точно отпечаталось въ душ Пена. Красивый фонтанъ, бившій среди зеленыхъ лужаекъ, часовня съ высокими окнами налво, коллегія съ остроконечнымъ фонаремъ и круглымъ окномъ, направо, подъздъ, изъ котораго выходилъ величественный директоръ въ шумящей шелковой мантіи, очертанія окружающихъ построекъ, пріятно разнообразившіяся рзными трубами, срыми башенками и причудливыми шпицами,— все это было схвачено Пеномъ съ быстротою, свойственной первымъ впечатлніямъ. Маіоръ же смотрлъ на все окружающее равнодушнымъ окомъ опытнаго мужа, котораго не занимаетъ живописность обстановки и чьи глаза потускнли отъ блеска Полъ-Молльской мостовой.
Самая обширная коллегія въ Оксбридж — коллегія святого Георга, съ ея четырьмя дворами, пышнымъ зданіемъ и садами. Георгійцы, какъ называютъ студентовъ этой коллегіи, носятъ платье особеннаго покроя и относятся къ остальнымъ студентамъ съ немалымъ высокомріемъ. Маленькая коллегія св. Бонифація выглядитъ хижиной отшельника въ сравненіи съ своей огромной сосдкой. Но, принимая въ разсчетъ ея размры, она пользуется исключительной славой въ университет. Въ ней господствуетъ прекрасный тонъ: лучшія фамиліи нкоторыхъ графствъ съ незапамятныхъ временъ посылаютъ своихъ юныхъ представителей въ коллегію св. Бонифація: студенты коллегіи Бонифація отличаются по части ученыхъ отличій и наградъ, ихъ лодка третья на рк, хоръ не уступаетъ даже хору св. Георга, а пиво лучшее въ Оксбридж. Въ уютной старинной зал съ панелями, вокругъ статуи святого Бонифація, работы Рубильяка, развшаны портреты знаменитйшихъ членовъ коллегіи. Тутъ вы можете видть ученаго доктора Гриддля, пострадавшаго при Генрих VIII, и архіепископа Буша, который поджарилъ его на костр, лорда главнаго судью Гикса, герцога Сентъ Давида, канцлера университета и члена коллегіи, поэта Спрота, которымъ, по справедливости, гордится коллегія, доктора Блогга, пріятеля доктора Джонсона, который навщалъ его въ коллегіи св. Бонифація, и другихъ законниковъ, ученыхъ, богослововъ, портреты которыхъ красуются на стнахъ, а гербы отсвчиваютъ изумрудами и рубинами, золотомъ и лазурью подъ лучами солнца, проникающаго сквозь высокія окна столовой. Достойный поваръ коллегіи — одинъ изъ лучшихъ мастеровъ этого дла въ Оксбридж, а погребъ ея славится какъ обиліемъ, такъ и достоинствомъ своихъ винъ.
Въ это тихое пристанище явился Пенъ, опираясь на руку дяди. Они быстро достигли аппартаментовъ мистера Бока.
Этотъ учтивый джентльменъ уже получилъ увдомленіе насчетъ Пена отъ доктора Портмана, который восторженно отзывался о семь, состояніи и личныхъ достоинствахъ молодого человка.
Портманъ рекомендовалъ тутору Артура, какъ ‘молодого джентльмена, состоятельнаго землевладльца, потомка одной изъ древнйшихъ фамилій въ королевств, характеръ и дарованія котораго, при надежномъ руководств, безъ сомннія, принесутъ честь коллегіи и университету’. Въ виду такой рекомендаціи туторъ отнесся очень любезно къ новичку и его опекуну,: пригласилъ послдняго обдать въ общую залу, такъ какъ маіору, безъ сомннія, пріятно будетъ видть своего племянника въ студенческомъ костюм, а посл обда зайти къ нему роспить бутылочку вина. Дале, подъ вліяніемъ все того же лестнаго отзыва о мистер Артур Пенденнис, онъ предложилъ ему занять лучше помщеніе въ коллегіи, помщеніе одного джентльмена-пансіонера, недавно освободившееся. Когда ученые мужи, свтила коллегіи, примутся любезничать, такъ ужь ихъ никто не перещеголяетъ. Поглощенные своими книгами, отршившіеся отъ міра въ силу своихъ занятій, они вкладываютъ въ свои комплименты и шутки столько торжественнаго величія, что, кажется, слышишь шелестъ и шорохъ ихъ парадныхъ шелковыхъ мантій. Шелкъ и бархатъ не надваются для всякаго встрчнаго и поперечнаго.
Раскланявшись съ туторомъ, маіоръ и его племянникъ вышли въ пріемную мистера Бока, очень элегантную комнату, убранную турецкими коврами, гд уже ожидалъ ихъ человкъ съ полнымъ ассортиментомъ студенческихъ шапокъ и сюртуковъ, изъ коихъ Пенъ могъ выбирать любыя, вознаградивъ портного приличной мздой. Онъ даже вздрогнулъ отъ удовольствія, когда суетливый портной, примривъ ему студенческое облаченіе объявилъ, что оно сидитъ превосходно. Тутъ же мистеръ Пенъ надлъ и шапочку, нсколько на бекрень, какъ носилъ ее Фидди Комбъ, младшій учитель въ школ Срыхъ Братьевъ. Затмъ онъ, съ немалымъ удовольствіемъ, осмотрлъ себя въ большое зеркало, въ золоченной рам, украшавшее пріемную мистера Бока. Университетскіе богословы, надо замтить, питаютъ пристрастіе къ зеркаламъ, и прихорашиваются передъ ними, въ своихъ мантіяхъ, не хуже любой барыни.
Затмъ Дэвисъ, нчто въ род разсыльнаго или служителя, съ ключами въ рукахъ, повелъ маіора и Пена, раскраснвшагося отъ удовольствія и смущенія въ своемъ новомъ академическомъ облаченіи, въ помщеніе, назначенное для новичка, освободившееся посл отъзда прежняго жильца, мистера Спайсера. Обстановка его оставалась здсь и продавалась по сходной цн. Маіоръ Пенденнисъ оставилъ за племянникомъ боле цнную мебель, но отвергнулъ съ презрніемъ (съ согласія Пена, видно чемъ) шесть гравюръ, изображавшихъ охотничьи сцены и четыре снимка оперныхъ танцовщицъ, въ газовыхъ платьицахъ, составлявшіе художественную коллекцію прежняго жильца.
Затмъ они отправились въ столовую, гд Пенъ услся обдать съ своими товарищами-новичками, а маіоръ за почетнымъ столомъ съ начальствомъ коллегіи и другими опекунами и родителями, явившимися въ Оксбриджъ помщать своихъ сыновей. Посл обда зашли къ мистеру Боку роспить бутылочку вина, а тамъ въ капеллу, гд маіоръ, сидя на передней скамейк, могъ любоваться профессоромъ, ученйшимъ докторомъ Донномъ, который величаво возсдалъ на рзномъ кресл подъ органомъ, съ огромнымъ молитвенникомъ на колняхъ: истинное воплощеніе суроваго благочестія. Новички держали себя важно и благопристойно, но Пенъ былъ крайне шокированъ поведеніемъ Фокера, который, явившись очень поздно, шепталъ и пересмивался съ полдюжиной джентльменовъ, своихъ пріятелей, словно въ театр.
Вернувшись въ гостинницу, Пенъ не смыкалъ глазъ почти всю ночь: такъ нетерплось ему начать студенческую жизнь и поселиться въ собственной квартир. О чемъ онъ думалъ, ворочаясь съ бока на бокъ въ постели? О матери, которая осталась дома, но душой уносилась къ ненаглядному сыну? Да, будемъ надяться, что онъ вспомнилъ о ней въ эту ночь. О миссъ Фотрингэй и о своей любви, которая доставила ему столько безсонныхъ ночей, столько горя и мукъ? Да, онъ вспомнилъ о ней, и покраснлъ, и если бы вы были въ его спальн, и свча была бы зажжена, вы увидали бы, какъ вспыхивало его лицо и услыхали бы безсвязныя проклятія, которыя вызывало въ немъ воспоминаніе объ этомъ несчастномъ эпизод. Уроки дяди не прошли даромъ, туманъ, застилавшій его глаза, разсялся, и онъ увидлъ, что такое его возлюбленная. Подумать, что онъ, Пенденнисъ, былъ рабомъ подобной женщины, ея игрушкой, что онъ упалъ такъ низко, добровольно окунулся въ грязь и не дале какъ нсколько мсяцевъ тому назадъ мечталъ назвать своимъ тестемъ Костигана.
— Бдный Смеркъ!— вспомнилъ онъ внезапно, и разсмялся,— я ему напишу и постараюсь утшить бднягу. Не умретъ отъ любви, ха, ха!…— Маіоръ, если бы его тоже томила безсонница, услыхалъ бы не мало подобныхъ восклицаній, вырывавшихся у Пена въ эту первую ночь его пребыванія въ Оксбридж.
Быть можетъ, юнош, который собирался начать завтра новую жизнь, лучше бы было провести ночь въ другомъ настроеніи, но житейская опытность явилась передъ нимъ въ образ стараго эгоиста-маіора, а Пенъ, какъ, безъ сомннія, замтилъ читатель, при всей своей пылкости легко поддавался чужому вліянію, при всемъ своемъ чистосердечіи обладалъ большимъ тщеславіемъ, былъ эгоистиченъ, несмотря на великодушные порывы и довольно легкомысленъ, какъ вс люди такого характера.
Шестимсячная страсть оказала на него глубокое вліяніе. Неизмримая пропасть отдляла теперешняго, разочаровавшагося въ любви Пена отъ восемнадцатилтняго влюбленнаго мальчика. Такимъ образомъ Артуръ Пенденнисъ далеко превосходилъ опытностью своихъ товарищей, что въ связи съ высокомрнымъ и повелительнымъ характеромъ дало ему возможность взять верхъ надъ ними.
Утро они провели съ дядей въ украшеніи будущихъ аппартаментовъ Пена. Столовая и чайная посуда мистера Спайсера находилась въ плачевномъ состояніи, лампы были разбиты, а книжные шкафы далеко не такъ объемисты, чтобы помстить всю массу книгъ, наполнявшихъ ящики, заготовленные въ Фэрокс для отправки Артуру.
Ящики эти были получены спустя нсколько дней. Пенъ расчувствовался при вид хорошо знакомаго, милаго почерка на надписяхъ, тщательно уставилъ книги, своихъ старыхъ друзей, уложилъ, куда слдуетъ блье, скатерти, салфетки, отобранныя Еленой, баночки съ вареньемъ, увернутыя въ солому Лаурой, и вс прочія незатйливыя домашнія приношенія.

ГЛАВА XVIII.
Пенденнисъ изъ коллегіи Бонифація.

Нашъ пріятель Пенъ не особенно горевалъ, когда его менторъ простился съ нимъ на второй день ихъ пребыванія въ Оксбридж, а маіоръ, какъ вы сами понимаете, былъ даже очень доволенъ, сваливъ съ своихъ плечъ обузу. Боле трехъ мсяцевъ своего драгоцннаго времени мученикъ-маіоръ посвятилъ племяннику,— какой же эгоистъ приносилъ когда либо большую жертву? Много-ли найдется людей или маіоровъ, которые сдлаютъ тоже самое.
Человкъ, который не пожалетъ головы, не задумается рискнуть жизнью ради своей чести,— ни за что не поступится своими удобствами и прихотями. Многіе-ли изъ насъ способны на такой подвигъ? Отдадимъ же должное маіору, и согласимся, что онъ заслужилъ отдыхъ. Фокеръ и Пенъ усадили его въ дилижансъ, причемъ первый рекомендовалъ кондуктору особенно заботиться объ этомъ пассажир. Послдній былъ очень доволенъ, оставляя племянника въ обществ молодого человка, который могъ познакомить его съ избраннымъ кругомъ въ Оксбридж. Маіоръ вернулся въ Лондонъ, а оттуда отправился въ Чельтенгемъ, гд очень пріятно провелъ сезонъ, посщая мстную знать, пользуясь пріятнымъ обществомъ и развлекаясь охотой.
Мы не будемъ подробно описывать академическую карьеру Пена. Увы, въ жизни молодыхъ людей есть немало такихъ вещей, о которыхъ нельзя говорить. Я желалъ бы, чтобы ихъ не было. Случались-ли они въ вашей жизни? Мы оберегаемъ только нашу, такъ называемую честь, и пока она не запятнана, вполн спокойны духомъ. Женщины чисты, мужчины нтъ. Женщины не себялюбивы, мужчины продены эгоизмомъ. Я не хочу сказать, что Артуръ Пенденнисъ былъ хуже своихъ ближнихъ, но ближніе-то его были плохи. Сознаемся, по крайней мр, въ своихъ порокахъ. Много-ли вы можете насчитать безупречныхъ людей въ числ своихъ знакомыхъ? У меня знакомыхъ множество, но я не знаю между ними ни одного праведника.
Сначала мистеръ Пенъ довольно усердно занялся древними языками и математикой, но вскор убдился, что у него нтъ охоты или призванія къ точнымъ наукамъ. Кажется, и самолюбіе его было задто, когда оказалось, что двое или трое изъ его товарищей, весьма вульгарные молодые люди, не носившіе даже штрипокъ на брюкахъ, чтобы скрыть безобразную, грубую обувь, далеко превосходятъ его по части наукъ. Итакъ, онъ написалъ своей нжной матушк, что съ этихъ поръ намренъ посвятить себя исключительно латинскимъ и греческимъ классикамъ.
Мистриссъ Пенденнисъ, съ своей стороны, была очень рада, что ея милый мальчикъ займется предметами, къ которымъ влечетъ его призваніе, и только просила его не губить своего здоровья чрезмрнымъ прилежаніемъ, такъ какъ ей приходилось слышать ужасныя исторіи о молодыхъ людяхъ, наживавшихъ себ воспаленіе мозга вслдствіе переутомленія и погибавшихъ безвременно въ разгар своей университетской карьеры.— А Пенъ никогда не отличался крпкимъ здоровьемъ,— прибавляла она и совершенно основательно совтовала не надрывать своихъ слабыхъ силъ ради пустого честолюбія. Правду сказать, Пенъ отнюдь не испытывалъ упадка силъ, который бы могъ угрожать опасностью его жизни, но тмъ не мене общалъ своей мам не сидть по ночамъ надъ книгами, и сдержалъ это общаніе съ твердостью и постоянствомъ, какихъ не проявлялъ во многихъ другихъ случаяхъ.
Вскор онъ замтилъ, что и въ классикахъ почерпнетъ мало путнаго. Если его товарищи по физико-математическому отдленію были слишкомъ ученый народъ для него, то классики казались тупоголовыми. Мистеръ Бокъ, туторъ, былъ немногимъ развите пятиклассника въ школ Срыхъ Братьевъ, правда, онъ зналъ гораздо больше всякаго вздора на счетъ метрики или грамматическихъ особенностей Эсхила или Аристофана, но въ поэзіи смыслилъ не боле своего камердинера. Пену скучно было слушать педантовъ товарищей и тутора, когда они возились надъ двумя-тремя строчками пьесы, которую онъ могъ прочесть вдесятеро скоре, Вообще, онъ пришелъ къ убжденію, что только самостоятельное чтеніе можетъ принести учащемуся истинную пользу, и въ этомъ смысл написалъ своей матери, извщая, что онъ намренъ какъ можно больше читать и какъ можно меньше заниматься лекціями. Эта добрйшая женщина такъ же мало смыслила въ Гомер, какъ и въ алгебр, но ничего не имла противъ соображеній Пена, увренная, что ея милый мальчикъ во всякомъ случа займетъ мсто, принадлежащее ему по праву.
Пенъ не явился домой на Рождество, къ огорченію нжной матери и Лауры, разсчитывавшей, что онъ поможетъ ей устроить великолпную крпость изъ снга, какъ они устраивали три года назадъ. Но онъ былъ приглашенъ въ Логвудъ, къ леди Агнес Фокеръ, гд устроился домашній театръ и собралось избранное общество, которымъ, по мннію маіора, Пену отнюдь не слдовало пренебрегать. Впрочемъ, онъ пріхалъ домой въ конц вакацій и удивилъ Лауру своимъ богатымъ запасомъ тонкаго блья, а Елену мужественнымъ видомъ и ршительнымъ тономъ.
На Пасху онъ тоже не явился, зато пріхалъ на лтнія каникулы съ богатйшимъ гардеробомъ. По утрамъ онъ носилъ великолпную охотничью куртку, съ приводящими въ изумленіе пуговицами, по вечерамъ щеголялъ въ роскошныхъ бархатныхъ жилетахъ, галстухахъ съ богатымъ шитьемъ, шикарномъ бль. Въ его комнат оказался великолпный несессеръ въ серебряной оправ, содержавшій, въ числ прочихъ туалетныхъ принадлежностей, не малое количество дорогихъ перстней, запонокъ и т. п. Онъ завелъ также французскіе часы съ золотой цпочкой, вмсто стараго массивнаго хронометра съ связкой печатокъ, выглядывавшихъ изъ жилетнаго кармана Джона Пенденниса,— стараго, почтеннаго хронометра, съ помощью котораго покойный измрилъ пульсъ столькимъ паціентамъ. Недавно еще Пенъ мечталъ объ этой вещиц, считая ее великолпнйшимъ хронометромъ въ свт, и наканун отъзда въ коллегію мистриссъ Пенденнссъ достала часы изъ шкатулки съ фамильными драгоцнностями и вручила сыну, съ приличной случаю торжественной рчью о добродтеляхъ его отца и о разумномъ употребленіи времени. А теперь Пенъ объявилъ, что этотъ солидный почтенный хронометръ никуда не годится, такъ какъ вышелъ изъ моды, и даже сравнивалъ его съ старой кастрюлей, что уже было совсмъ непочтительно, по мннію Лауры. Затмъ онъ уложилъ его въ комодъ, вмст съ старыми перчатками, галстухами и часами, которые подарилъ ему отецъ и о которыхъ уже упоминалось въ этой книг. Нашу старую знакомую Ревекку Пенъ тоже забраковалъ, объявилъ, что онъ теперь слишкомъ тяжелъ для нея, и вымнялъ на другую боле сильную лошадь, приплативъ порядочную сумму. Мистриссъ Пенденнисъ уплатила деньги, а Лаура плакала, когда уводили Ревекку.
Пенъ привезъ съ собой порядочный запасъ сигаръ съ странными названіями Colorados, Afrancesados, Telescopios Фудсонъ, Оксфордъ Стритъ, и курилъ ихъ не только въ конюшн и оранжере, предполагая, вроятно, что ихъ дымъ очень полезенъ для растеній Елены, но и у себя въ кабинет, чего его матушка никакъ не могла одобрить. Но Пенъ сочинялъ поэму на премію и утверждалъ, что не можетъ писать безъ сигары, причемъ цитировалъ стихи лорда Байрона въ защиту куренья. Въ виду такихъ основательныхъ резоновъ, мать, разумется, не могла отказать въ своемъ позволеніи, мало того, зайдя однажды въ его комнату и заставъ его въ разгар работы (онъ читалъ новый романъ, такъ какъ студенту слдуетъ поощрять отечественную и иностранную литературу),— заставъ его за работой на диван, Елена сама принесла ему изъ спальни сигары и спичечницу, сама вложила ему сигару въ ротъ и зажгла спичку. Пенъ засмялся и поцловалъ ея руку.
— Добрая мама,— сказалъ онъ,— если бы я попросилъ васъ зажечь домъ, вы бы сдлали это для меня.— И, пожалуй, мистеръ Пенъ былъ правъ, она исполнила бы и такую просьбу.
Кром произведеній англійской легкой литературы, которыя буквально пожиралъ этотъ усердный студентъ, онъ привезъ съ собой нсколько ящиковъ французскихъ произведеній въ томъ же род. Елена только руками разводила отъ изумленія, перелистывая эти книжки. Но Пенъ объяснилъ, что вдь не онъ же ихъ сочинялъ, а знакомство съ французскимъ языкомъ, по знаменитйшимъ изъ современныхъ авторовъ, для него необходимо, такъ что приходится читать Поль-де-Кока, также, какъ изучать Свифта или Мольера. Мистриссъ Пенденнисъ вздохнула, но согласилась. За то Лаур было запрещено прикасаться къ этимъ книгамъ, объ этомъ позаботились и нжная маменька, и строгій моралистъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, который считалъ необходимымъ образовать свой умъ и усовершенствовать слогъ изученіемъ всхъ отраслей литературы, но отнюдь не находилъ въ этомъ надобности для молодой двицы, предназначенной къ совершенно иной карьер.
Въ теченіе этихъ долгихъ вакацій мистеръ Пенъ прикончилъ отцовское вино, которое, по его словамъ (если припомнитъ читатель), можно было пить бочками безъ всякаго вреда, — и выписалъ новый запасъ отъ ‘своихъ поставщиковъ’, гг. Бинни и Латэмъ, Маркъ Лэнъ, Лондонъ. Дйствительно, эти господа были ему рекомендованы д-ромъ Портманомъ въ качеств поставщиковъ хереса и портвейна. Въ коллегіи св. Бонифація,— замтилъ при этомъ почтенный ректоръ,— вамъ, безъ сомннія, придется угощать своихъ товарищей. Такъ, по крайней мр, длалось въ мое время, и я совтую вамъ выписывать вино отъ какой-нибудь честной и солидной лондонской фирмы, а не отъ мстныхъ торговцевъ, которые будутъ поставлять вамъ дрянное вино по невозможной цн.— Послушный юноша исполнилъ совтъ доктора и сдлался кліентомъ гг. Бинни и Латэмъ, рекомендованныхъ ректоромъ.
Итакъ, онъ написалъ гг. Б. и Л., чтобы выслали въ Фэроксъ запасъ вина, да кстати и счетъ по университетскимъ заказамъ. Бдная вдовица ужаснулась при вид счета. Но Пенъ посмялся надъ ея старосвтскими понятіями, сказалъ, что счетъ очень умренный, что вс теперь пьютъ кларетъ и шампанское, и въ конц-концовъ вдовица заплатила съ смутнымъ сознаніемъ, что расходы по дому чрезвычайно выросли и врядъ-ли покроются доходами ныншняго года. Впрочемъ, увеличеніе расходовъ было только временное. Пенъ пріхалъ всего на нсколько недль.— Посл его отъзда, она съ Лаурой могутъ навести экономію,— думала Елена. А теперь, когда онъ пріхалъ къ нимъ на короткое время, надо же его побаловать.
Въ то время Артуръ располагалъ весьма солидными личными средствами, боле значительными, чмъ у многихъ богатыхъ студентовъ. Много лтъ тому назадъ экономный и любящій Джонъ Пенденнисъ, завтной мечтой котораго было доставить сыну университетское образованіе и вс преимущества, которыхъ самъ онъ лишился по милости отцовской экстравагантности, Джонъ Пенденнисъ началъ откладывать ‘фондъ на образованіе Артура’. Душеприкащики нашли въ его записной книжк особую графу ‘Ф. на О. А.’, въ которую изъ года въ годъ заносилась извстная сумма. Въ свою очередь вдова прибавила къ этому запасному капиталу весьма изрядную сумму за время, истекшее между смертью мужа и поступленіемъ Пена въ коллегію.— Нужно дать щедрое содержаніе молодому человку,— таково было правило маіора Пенденниса. Дайте ему возможность выступить въ свтъ джентльменомъ и завести связь съ порядочными людьми, а затмъ ужь его дло пробиться дальше. Стснять же юношу, и доставлять ему меньшія средства сравнительно съ его товарищами, — плохая педагогія. Артуръ вступаетъ въ свтъ и долженъ самъ пробить себ дорогу. Мы же доставимъ ему хорошихъ друзей, содержаніе, достойное джентльмена, и вс средства для борьбы.
Маіоръ высказывалъ эти великодушныя мннія потому что они были справедливы и потому, вроятно, что они ничего ему не стоили.
Такимъ образомъ юный Пенъ, единственный сынъ землевладльца средней руки, производилъ впечатлніе важной птицы, и оксбриджское начальство, торговцы, служащіе считали его настоящимъ аристократомъ. Манеры у него были открытыя, смлыя, пожалуй, даже немножко заносчивыя, какъ подобаетъ пылкому юнош. Онъ былъ щедръ и сорилъ деньгами, точно и впрямь располагалъ огромными капиталами, любилъ веселую компанію и обладалъ хорошимъ голосомъ. Состязанія въ гребл еще не достигли во времена Пена такой популярности, какъ впослдствіи, самымъ приличнымъ упражненіемъ для юношества считалась зда верхомъ или въ кабріолет. Пенъ здилъ верхомъ, щеголялъ въ красной куртк, и, не обнаруживая чрезвычайныхъ успховъ въ какомъ-либо вид спорта — какъ и подобаетъ истинному джентльмену — имлъ порядочный счетъ у Нойля, державшаго верховыхъ лошадей, и у другихъ поставщиковъ. Вообще, этотъ милый молодой человкъ интересовался самыми разнообразными предметами. Былъ онъ рьяный библіофилъ: докторъ Портманъ внушалъ ему любовь къ рдкимъ изданіямъ, а собственное пристрастіе влекло его къ роскошнымъ переплетамъ. Какими великолпными томами, въ раззолоченныхъ, отдланныхъ подъ мраморъ, тисненныхъ переплетахъ, снабжали его книготорговцы и переплетчики. Онъ имлъ вкусъ къ изящному и увлекался произведеніями искусства,— не изображеніями французскихъ танцовщицъ или грубо размалеванными охотничьими сценами, которыми такъ простодушно восхищался его предшественикъ, мистеръ Спайсеръ,— а рисунками Стронджа, гравюрами Рембрандта и Уилькса avant la lettre. Аппартаменты его были разукрашены эстампами и гравюрами, по правиламъ высшаго вкуса, господствовавшимъ въ университет, гд молодой человкъ пользовался довольно завидной репутаціей. Мы уже упоминали объ его пристрастіи къ кольцамъ, драгоцнностямъ и всякаго рода ювелирнымъ вещицамъ, и должны сознаться, что во время пребыванія въ Оксфорд онъ былъ отчаяннымъ франтомъ. Отправляясь на товарищескую пирушку, онъ и его изящные друзья, наряжались, точно великосвтскіе, франты, собирающіеся плнять дамъ. Говорили, будто онъ носитъ кольца поверхъ перчатокъ, что, впрочемъ, онъ всегда отрицалъ, но мало-ли какія экстравагантности юность продлываетъ съ самой простодушной важностью. Что онъ бралъ ароматическія ванны,— это врно, онъ самъ говорилъ, что беретъ ихъ по возвращеніи изъ аудиторіи, гд приходится сталкиваться со всякимъ сбродомъ.
На второй годъ его пребыванія въ Оксфорд, когда миссъ Фотрингэй уже прогремла въ Лондон и портреты ея продавались тысячами, Пенъ повсилъ изображеніе красавицы въ своей спальн и разсказалъ избраннымъ друзьямъ, какъ страстно, безумно, пламенно любилъ онъ эту женщину. Онъ прочелъ стихи, написанные въ честь нея, и чело его хмурилось, глаза сверкали, грудь подымалась, когда онъ вспоминалъ объ этомъ роковомъ період своей жизни и разсказывалъ о своихъ мукахъ и отчаяніи. Стихи разошлись по всему университету въ безчисленныхъ спискахъ, возбуждая насмшки и удивленіе. Ничто такъ не возвышаетъ молодого человка въ глазахъ его товарищей, какъ пылкая романтическая страсть. Можетъ быть въ ней дйствительно есть что-нибудь благородное — юношеству подобная страсть кажется героической — во всякомъ случа, Пенъ пріобрлъ репутацію трагическаго лица. Говорили что онъ былъ близокъ къ самоубійству, что онъ дрался изъ-за нея на дуэли съ какимъ-то баронетомъ. Новички указывали его другъ другу. Онъ былъ очень эффектенъ, когда выходилъ изъ коллегіи на прогулку, окруженный своими поклонниками. Одвался онъ очень изысканно и обсуждалъ красоту и туалеты дамъ, посщавшихъ университетъ, авторитетнымъ тономъ знатока. Товарищи гордились имъ и пройтись подъ руку съ Пенденнисомъ считалось такой же завидной честью, какъ для нкоторыхъ изъ насъ — прогуляться по Поллъ-Моллу съ герцогомъ. При встрч съ инспекторомъ, они важно обмнивались привтствіями, точно дв державы-соперницы и многіе затруднились бы, кому отдать пальму первенства.
Словомъ, на второй годъ пребыванія въ коллегіи, Пенъ сдлался университетскимъ львомъ. Любопытно видть, какъ легко и простодушно увлекается и привязывается юность. Она льнетъ къ вождю, удивляется ему, влюбляется въ него, подражаетъ ему. Врядъ-ли найдется мало-мальски отзывчивый юноша, который бы не сотворилъ себ кумира изъ того или другого товарища. Такъ и мистеръ Пенъ пріобрлъ въ Оксфорд послдователей, врныхъ друзей, и соперниковъ. Стоило студентамъ узнать, что мистеръ Пенденнисъ изъ коллегіи св. Бонифація заказалъ себ малиновый галстухъ,— и на главной улиц Оксбриджа появлялось дюжины дв малиновыхъ галстуховъ. Ювелиръ Симонъ продалъ, по меньшей мр, два гросса ‘Пенденнисовскихъ булавокъ’ по образцу облюбованному этимъ молодымъ джентльменомъ въ его лавк.
Если теперь читатель съ ариметической складкой ума потрудится вычислить сумму, потребную для удовлетворенія вышеупомянутыхъ наклонностей, которыми, какъ мы сказали, обладалъ мистеръ Пенъ, то безъ труда сообразитъ, что въ теченіе двухъ-трехъ лтъ, молодой человкъ съ такими изящными вкусами долженъ былъ ухлопать немалый кушъ. Мы уже говорили, что нашъ другъ Пенъ былъ плохой счетчикъ. Онъ вовсе не отличался чрезмрной расточительностью: счетъ Паддингтона у портного, Геттльбери у повара, Дилли Тэиди у гравера Финна за оттиски Рафаэля и Лендсира, Вормэлля у книгопродавца Парктона за альдинскія изданія и раскрашенные служебники XVI вка, Снэффля или Фокера у Нойля за лошадей,— каждый изъ этихъ счетовъ далеко превосходилъ издержки мистера Пена по соотвтственнымъ предметамъ. Но Пенденнисъ изъ коллегіи св. Бонифація отличался отъ вышеупомянутыхъ джентльменовъ, своихъ товарищей и пріятелей, универсальностью вкусовъ. Между тмъ, какъ юный лордъ Паддингтонъ гроша бы не далъ за превосходнйшую гравюру и не подумалъ взглянуть на раззолоченную рамку, если бы въ ней не было зеркала, Геттльбери одвался во что попало, а къ верховой зд чувствовалъ отвращеніе, если не ужасъ, Снеффль никогда не заглядывалъ въ какую бы то было книгу, кром ‘Охотничьяго календаря’, а изъ рукописей признавалъ только свою засаленную записную книжку, куда записывалъ пари,— нашъ правоврный пріятель отдавалъ должное всмъ перечисленнымъ отраслямъ науки и искусства, и во всхъ нихъ отличался боле или мене.
Такимъ образомъ Пенъ пріобрлъ громкую репутацію въ университет. Что касается поэмы, надъ которой Пенъ такъ усердно работалъ въ Фэрокс, то премія досталась Джонсу изъ коллегіи Іисуса. Но товарищи отдавали предпочтеніе стихамъ Пена, который напечаталъ свое произведеніе на собственный счетъ и раздавалъ пріятелямъ, въ раззолоченномъ сафьянномъ переплет. Впослдствіи я нашелъ запыленный экземпляръ этой поэмы въ одномъ изъ книжныхъ шкафовъ Пена и въ настоящую минуту онъ у меня передъ глазами, вмст съ кучей старыхъ Оксбриджскихъ диссертацій, удачныхъ и неудачныхъ поэмъ на премію, университетскихъ статутовъ, проповдей, произносившихся въ коллегіальной капелл, рчей въ ‘Соединенномъ Обществ Преній’, подписанныхъ Пеномъ ‘Пенденнисъ — св. Бонифація’, или презентованныхъ ему преданнымъ другомъ Томпсономъ или Джаксономъ. Какіе курьезные эпиграфы украшаютъ эти листки, исписанные полудтскимъ почеркомъ, и какое странное впечатлніе производятъ они, когда взглянешь на нихъ много лтъ спустя. Какая судьба разметала ихъ авторовъ по свту, забросила въ дальніе края однихъ, истерзала другихъ. Сколько рукъ, писавшихъ эти дружескія посвященія, обмнивавшихся съ нами сердечнымъ юношескимъ пожатіемъ, охладли навсегда. Какая пламенная дружба связывала насъ въ эти старые дни — простодушная, безыскусственная. Гд рука, на которую вы опирались, гуляя по тнистымъ аллеямъ коллегіи, или на берегу рки? Она оторвана отъ васъ съ тхъ поръ, какъ вы вступили въ свтъ, гд каждый бьется за свой счетъ и страхъ въ житейской свалк. Неужели мы т самые люди, которые писали эти посвященія, читали эти поэмы? произносили или выслушивали эти простодушно-напыщенныя, торжественныя, пышныя рчи, наивно передлывали изъ книгъ и съ раскраснвшимися лицами выпоражнивали эту нахватанную отовсюду премудрость. Вотъ передо мной книга, написанная не боле пятнадцати лтъ тому назадъ. Въ ней Джекъ надрывается отъ отчаянія и байронической мизантропіи,— тотъ самый Джекъ, университетская карьера котораго состояла въ истребленіи неразбавленнаго молочнаго пунша. Вотъ смлый трактатъ Тома въ защиту самоубійства и республиканскихъ принциповъ, по поводу смерти Роланъ и жирондистовъ,— Тома, который скоре пойдетъ на костеръ, чмъ прикоснется къ бифштексу въ постный день. А здсь Бобъ, что нажился впослдствіи на желзнодорожныхъ концессіяхъ,— восклицаетъ вмст съ Танкредомъ и Готфридомъ:— ‘Впередъ, о, воины, не отступай! На стны лзь, а рвы переплывай! Пусть дйствуютъ тиранъ и катапультъ, Іерусалимъ, ты нашъ, id Deus vult!’
Дале слдуетъ пышное описаніе садовъ Шарона и двушекъ Салема, причемъ авторъ предсказываетъ, что Сирія однется розами и насладится благодатнымъ миромъ — все это безукоризненными десятисложными стихами, исполненными вкуса, чувства и истинной поэзіи. Есть тутъ среди этихъ важныхъ пародій и юношескихъ упражненій (простодушныхъ и въ тоже время фальшивыхъ, но большею частью носящихъ отпечатокъ какого-то унынія, часто глубокой грусти) — есть тутъ поэмы и разсужденія, написанныя людьми, которые уже никогда ничего больше не напишутъ. Судьба наложила на нихъ свою тяжелую руку, звонкіе голоса умолкли, пылкія головы перестали работать. У одного знатность соединялась съ талантомъ, сулившимъ ему почести, теперь уже ненужныя для него. Другой обладалъ эрудиціей, геніемъ, нравственными достоинствами,— всмъ, что можетъ обезпечить любовь, уваженіе, мірскую славу. Много радужныхъ надеждъ погребено на заброшенномъ пустынномъ кладбищ, и только надгробныя надписи напоминаютъ о нихъ міру. Солнце золотитъ ихъ своими лучами и хоръ деревенскихъ пвчихъ оглашаетъ кладбище пніемъ антифоновъ. Не все-ли равно, Вестминстеръ или сельское кладбище скрываетъ ваши останки и забудетъ-ли васъ міръ нсколькими днями ране или поздне.
Среди этихъ друзей Пенъ провелъ боле двухъ лтъ — счастливыхъ и блестящихъ лтъ своей жизни. Онъ наслаждался всевозможными удовольствіями и пользовался огромной популярностью. Безъ него не обходилась ни одна пирушка, остроуміе Пена, его псни, его смлость, его открытый характеръ привлекали къ нему сердца всхъ. Сдлавшись любимцемъ и вожакомъ молодыхъ людей, далеко превосходившихъ его богатствомъ и знатностью, онъ никогда не поддлывался къ нимъ лестью или заискиваніемъ, никогда не выказалъ пренебреженія къ бднйшему изъ товарищей въ угоду какому-нибудь богатому университетскому денди. Его до сихъ поръ вспоминаютъ въ ‘Соединенномъ Обществ Преній’, какъ одного изъ самыхъ блестящихъ ораторовъ своего времени. Замтимъ мимоходомъ, что въ юности онъ былъ пламеннымъ тори, но убжденія его измнились съ теченіемъ времени и онъ превратился въ отъявленнаго либерала изъ самыхъ красныхъ. Онъ открыто заявлялъ себя сторонникомъ Дантона и утверждалъ, что Людовикъ XVI заслужилъ постигшую его участь. Онъ клялся, что самъ собственной своей рукой отрубилъ бы голову Карлу Первому, если бы тотъ явился въ ‘Соединенное Общество Преній’ и если бы у Кромвеля не случилось подъ рукой другого исполнителя казни. Вообще, Пенъ да еще лордъ Магнусъ Чартерсъ, сынъ маркиза Ренимеда, были въ то время самыми ярыми республиканцами во всемъ университет.
Въ этой студенческой республик репутаціи создаются независимо отъ коллегіальной іерархіи. Человкъ, нахватавшій кучу отличій,— можетъ оставаться совершенно неизвстнымъ студенчеству, которое избираетъ своихъ вождей и повелителей, удивляется и повинуется имъ, какъ негры повинуются своимъ чернымъ вожакамъ, наружно оказывая почтеніе владльцамъ и надсмотрщикамъ. Среди молодежи Пенъ пользовался славой и популярностью не потому, что за нимъ числились какія-нибудь крупныя дла, а потому, что, по общему убжденію, онъ могъ бы надлать великихъ длъ, если бы захотлъ.— ‘Ахъ, если бы Пенденнисъ изъ Св. Бонифація вздумалъ хоть попробовать,— говорили студенты,— у него бы пошло’… Премія за греческую оду досталась не ему, а Смиту изъ коллегіи Троицы, тогда вс стали говорить, что онъ получитъ награду за латинскіе гекзаметры, но она досталась Броуну изъ коллегіи Св. Іоанна, такимъ образомъ, университетскія почести одна за другой ускользали отъ м-ра Пена, и посл двухъ-трехъ неудачъ онъ устранился отъ состязаній. За то въ своей собственной коллегіи онъ получилъ премію за декламацію и привезъ домой нсколько наградныхъ книгъ, украшенныхъ гербомъ коллегіи,— громоздкихъ, пышныхъ, прекрасно переплетенныхъ. Книги привели въ восторгъ Елену и Лауру, которыя были въ полномъ убжденіи, что такой великолпной награды еще никогда никому не выдавалось до Пена и что Пенъ получилъ высшій знакъ отличія, какимъ только располагаетъ Оксбриджъ.
По мр того, какъ вакаціи проходили за вакаціями, не принося съ собой извстій о какихъ-либо отличіяхъ и дипломахъ, полученныхъ Пеномъ, докторъ Портманъ начиналъ все боле и боле коситься на Артура и относиться къ нему съ мрачнымъ величіемъ, на которое тотъ отвчалъ съ такимъ же высокомріемъ. Въ одну изъ вакацій онъ даже вовсе не явился съ визитомъ къ доктору, чмъ крайне смутилъ свою мать, которая считала знакомство съ ректоромъ привилегіей и всегда почтительно выслушивала его устарлые анекдоты и разсказцы, хотя и знала ихъ наизусть.— Я не въ состояніи выносить покровительственнаго тона доктора,— сказалъ Пенъ.— Онъ относятся ко мн слишкомъ по отечески. Я видлъ людей почище его, да и надолъ онъ мн своими выдохшимися анекдотами.— Эта глухая война между Пеномъ и докторомъ разстраивала Елену до того, что она сама начинала избгать Портмана и не ршалась бывать у него, когда Пенъ прізжалъ на побывку.
Въ одно воскресенье, ужасный молодой человкъ зашелъ въ своемъ мятежномъ направленіи до того, что вовсе не явился въ церковь. Онъ сидлъ у воротъ ‘Клеврингскаго Герба’ и покуривалъ сигару, поглядывая на прихожанъ, выходившихъ изъ собора посл службы. Это произвело сенсацію въ городк, Портманъ объявилъ, что Пенъ стремится къ гибели и въ душ сокрушался о буйномъ и расточительномъ молодомъ человк.
Елена тоже дрожала за него, да и Лаура,— превратившаяся теперь въ милую двочку-подростка, хорошенькую и граціозную, относившуюся къ Елен съ самымъ страстнымъ обожаніемъ. Об он чуяли перемну въ юнош. Это ужь не былъ простодушный Пенъ былыхъ временъ,— откровенный, безыскусственный, вспыльчивый и нжный. Лицо его носило слды душевной тревоги, въ голос слышались глубокія ноты, рчь звучала насмшливо. Повидимому какая-то забота преслдовала его, но на разспросы матери онъ отвчалъ смхомъ или отдлывался отъ нея полусердито-полушутя. Да онъ почти и не жилъ дома во время вакацій, а разъзжалъ по знакомымъ и изумлялъ скромную Фэрокскую парочку разсказами о знатныхъ домахъ, отзываясь запросто о своихъ пріятеляхъ лордахъ.
Честный Гарри Фокеръ, познакомившій Артура Пенденниса съ кружкомъ избранной молодежи, знакомство съ которой должно было по мннію дяди Артура, принести. юнош такую громадную пользу, заставившій его пть на первой же дружеской пирушк, и рекомендовавшій его въ Бермсайдскій клубъ, куда принимались только лучшіе люди Оксбриджа (онъ состоялъ во времена Пена изъ шести знатныхъ молодыхъ людей, восьми джентльменовъ пансіонеровъ и двнадцати избранныхъ коммонеровъ университета) — Гарри Фокеръ вскор убдился, что юный новичекъ далеко оставилъ его за собой въ фешенебельномъ мір Оксбриджа, но, какъ малый великодушный и благородный, ничуть не позавидовалъ этому, напротивъ, радовался успхамъ своего protg и восхищался Пеномъ наравн съ другими. Теперь онъ таскался за Пеномъ, повторялъ его остроты, заучивалъ его романсы, распвалъ ихъ на мелкихъ вечеринкахъ и не уставалъ слушать ихъ изъ собственныхъ устъ даровитаго молодого поэта. Надо замтить, что мистеръ Пенъ посвящалъ значительную часть своего времени (вмсто того, чтобы съ большею пользою употребить его на пріобртеніе школьныхъ знаній) сочиненію свтскихъ балладъ, которыя и распвалъ на пирушкахъ, согласно университетскимъ обычаямъ.
Для Пена было очень полезно, что честный Фокеръ остался на нкоторое время въ коллегіи посл вступленія въ нее Артура, такъ какъ, при всей своей живости, онъ былъ благоразумный молодой человкъ и нердко сдерживалъ экстравагантныя наклонности своего друга. Но его академическая карьера закончилась вскор посл вступленія Артура въ коллегію св. Бонифація. Постоянныя недоразумнія съ университетскими властями принудили м-ра Фокера оставить Оксбриджъ раньше времени. Онъ усердно посщалъ сосднія скачки, несмотря на увщанія начальства, но упорно отказывался посщать церковь, а Alma Mater очень ревниво слдила за благочестіемъ своихъ питомцевъ. зда въ кабріолет,— занятіе нечестивое въ глазахъ начальства и туторовъ, была любимымъ развлеченіемъ Фокера, и постоянно сопровождалась всевозможными приключеніями. Въ довершеніе всего, пригласивъ однажды на обдъ кое-кого изъ своихъ лондонскихъ друзей, онъ забилъ себ въ голову окрасить дверь мистера Бока охрой, и въ разгар этого интереснаго занятія былъ захваченъ инспекторомъ. Правда, Черный Ремень, знаменитый кулачный боецъ, одинъ изъ почетнйшихъ гостей мистера Фокера, державшій ведерко съ краской въ то время, какъ молодой художникъ трудился надъ дверью, смялъ обоихъ помощниковъ инспектора и проявилъ чудеса храбрости, но его героизмъ скоре повредилъ, чмъ помогъ Фокеру. Пойманный съ поличнымъ, онъ былъ судимъ и приговоренъ къ изгнанію изъ университета.
Туторъ написалъ по этому поводу очень любезное и прочувствоваиное письмо леди Агнес, увряя, что вс восхищаются ея сыномъ, который никогда никому не сдлалъ малйшей непріятности,. что онъ, туторъ, съ своей стороны, охотно бы извинилъ его маленькую шалость, если бы, къ несчастью, дло не получило огласки, въ заключеніе онъ выражалъ самыя горячія пожеланія всяческихъ б.тагополучій молодому человку — пожеланія, безъ сомннія, искреннія,— такъ какъ Фокеръ былъ знатнаго происхожденія по матери, а отъ отца наслдовалъ не одну тысячу фунтовъ годового дохода.
— Это пустяки, — говорилъ Фокеръ, толкуя съ Пеномъ о своемъ исключеніи,— немного раньше, немного позже, не все ли равно. Я бы во всякомъ случа провалился на экзамен: латынь ршительно не лзетъ мн въ голову, стало быть, мам предстояло огорченіе рано или поздно. Губернаторъ будетъ рычать,— ну, да мы обождемъ, пока онъ успокоится. По всей вроятности, я отправлюсь за-границу образовать свои умъ путешествіемъ. Поду въ Парижъ, научусь танцовать, завершу свое образованіе. Но я не о себ забочусь, Пенъ. Пока люди пьютъ пиво, я обезпеченъ. Я безпокоюсь о теб, дружище. Ты слишкомъ зарываешься,— смотри, прорвешься. Не прими за намекъ на пятьдесятъ фунтовъ, что ты мн долженъ — объ уплат не безпокойся — но твои расходы слишкомъ велики, они тебя заржутъ. Ты живешь, словно у васъ дома денегъ куры не клюютъ. Теб не слдуетъ давать обды, а слдуетъ сть ихъ. Вдь тебя съ радостью приглашаютъ вс. Не зачмъ держать лошадей, лучше кататься на чужихъ. Ты столько же смыслишь въ игр, какъ я въ алгебр, а здсь найдутся теплые ребята, которые живо очистятъ теб карманы. Вдь я знаю, что ты всего попробовалъ. На прошлой недл: ты игралъ въ cart у Трумпингтона, и въ кости, посл ужина, у Рингвуда. Они обыграютъ тебя, Пенъ, дружище, если даже будутъ играть чисто (я не говорю, что они играютъ нечисто, но и не утверждаю противнаго). Во всякомъ случа, я не сталъ бы играть съ ними. Гд теб съ ними справиться. Представь себ, что Черный Ремень вызоветъ Тома Спринга.— Черный Ремень хорошій боецъ, но рука у него недостаточно длинна, чтобы треснуть Тома. Вотъ и у тебя руки коротки, чтобы биться съ такими артистами.
— Слушай,— дай мн слово, что не дотронешься больше до костей или картъ, и я буду считать, что мы расквитались съ тобой за обоихъ пони.
Но Пенъ засмялся и сказалъ, что, ‘хотя въ настоящую минуту для него было затруднительно уплатить за пони, онъ все-таки отнюдь не намренъ отказываться отъ своихъ долговъ’. Затмъ они разстались, не безъ горькихъ предчувствій со стороны Фокера, по мннію котораго Пенъ быстро подвигался по пути къ раззоренію.
— Съ волками жить, по волчьи выть,— небрежно замтилъ Пенъ, побрякивая соверенами въ карман.— Небольшая партія въ caгt не повредитъ человку, который играетъ недурно,— у Рингвуда я заполучилъ четырнадцать совереновъ, а они были мн кстати,— охъ, какъ кстати!— И простившись съ Фокеромъ, который на этотъ разъ выхалъ изъ Оксбриджа безъ всякаго шума, онъ ушелъ предсдательствовать на обд, который давалъ своимъ друзьямъ и для котораго поваръ, питавшій большое почтеніе къ мистеру Пенденнису, особенно постарался.

ГЛАВА XIX.
На пути къ гибели.

На второй годъ пребыванія Пена въ Оксбридж, маіоръ Пенденнисъ навстилъ племянника, который познакомилъ его съ своими молодыми друзьями, — съ любезнымъ и изящнымъ лордомъ Плинлиммономъ, съ галантнымъ и откровеннымъ Магнусомъ Чартерсомъ, съ тонкимъ и остроумнымъ Гарландомъ, съ пылкимъ Рингвудомъ, котораго прозвали въ соединенномъ обществ преній Рупертомъ за его рзкія мннія и смлое вранье, съ Бродбентомъ (получившимъ кличку Скелета Бродбента за республиканскій образъ мыслей), съ Блоундель-Блоунделемъ, тоже присутствовавшимъ на обд, гд маіоръ Пенденнисъ былъ почетнымъ гостемъ.
— Ну, милый мой, — говорилъ маіоръ,— обдъ удался merivelle, ты велъ себя очень мило, рзалъ прекрасно, я очень радъ, что ты научился рзать — въ хорошихъ домахъ это длается теперь въ буфет, но все-таки не мшаетъ овладть этимъ искусствомъ, оно пригодится въ среднемъ кругу. Молодой лордъ Плинлиммонъ очень милый молодой человкъ, вылитый портретъ своей матери (я зналъ ее, когда она была еще леди Аквилой Броунбилль), республиканскія воззрнія лорда Матуса еще вылиняютъ со временемъ — подобные взгляды очень идутъ къ молодому нобльмену, но въ людяхъ нашего круга они просто отвратительны,— мистеръ Бродбентъ, повидимому, очень начитанъ и краснорчивъ, твой другъ Фокеръ прелестенъ, какъ всегда, но мистеръ Блоундель, воля твоя, совершенно непозволительный господинъ.
— Помилуйте, сэръ! Блоундель-Блондель!— воскликнулъ Пенъ со смхомъ,— да это самый популярный человкъ въ университет. Онъ служилъ въ N драгунскомъ полку, прежде чмъ поступилъ сюда. На прошлой недл мы выбрали его въ клубъ — для этого было созвано чрезвычайное собраніе. Онъ прекрасной фамиліи изъ Суффольскихъ Блоунделей, потомокъ Ричардова Блонделя. Оттого у него въ герб арфа и девизъ О Mong Roy.
— Можно обладать прекраснйшимъ гербомъ и быть тигромъ, мой милый, — возразилъ маіоръ, разбивая яйцо,— этотъ человкъ тигръ, поврь мн, это низкій человкъ! Держу пари, что онъ оставилъ полкъ (хорошій полкъ, тамъ служитъ достойнйшій человкъ, мой другъ лордъ Мартингэль) вслдствіе какой-нибудь неблаговидной исторіи. На немъ лежитъ печать вульгарности и дурныхъ привычекъ. Онъ посщаетъ игорные дома и билліардныя низшаго разбора, таскается по третьестепеннымъ клубамъ — это сейчасъ видно. Я вижу съ перваго взгляда. Я никогда не ошибался на этотъ счетъ. Замтилъ ты, сколько на немъ перстней и драгоцнностей. У этого господина на лбу написано: Негодяй! Замть мои слова и избгай его. Однако, перемнимъ разговоръ. Обдъ былъ немножко слишкомъ роскошенъ, но я не упрекаю тебя за это: время отъ времени можно раскошелиться для друзей. Конечно, не слдуетъ длать это часто, да и друзей нужно выбирать съ разборомъ. Котлеты были превосходныя, souffl очень хорошъ и нженъ. Можно бы обойтись безъ третьей бутылки шампанскаго, впрочемъ, ты получаешь хорошій доходъ, и, пока остаешься въ его предлахъ, я не стану тебя бранить, другъ мой.
Бдный Пенъ! достойный дядя и понятія не имлъ, какъ часто даются обды этимъ юнымъ Амфитріономъ, любившимъ выказать свое хлбосольство и свою gourmandise. Вотъ искусство, которымъ юношество гордится пуще всего. Тонкій вкусъ и знаніе винъ и кушаній кажутся имъ признаками настоящаго rou и джентльмена. Пенъ считалъ необходимымъ быть знатокомъ и мастеромъ по части обдовъ, мы уже сообщили, какъ уважалъ его поваръ коллегіи и вскор будемъ имть случай пожалть о безразсудной доврчивости этого достойнаго джентльмена. На третій годъ пребыванія Пена въ Оксбридж уже не лакеи съ блюдами, не служители, откупоривавшіе шампанское, толпились на его лстниц, а кредиторы и поставщики, съ угрюмыми лицами, поджидавшіе злополучнаго молодого человка.
Совтъ опекуна не произвелъ никакого дйствія и отнюдь не заставилъ Пена избгать общества, недостойнаго мистера Блоунделя.
Юные магнаты большой сосдней коллегіи св. Георга, въ сред которыхъ Пенъ пользовался популярностью, не особенно уважали Блоунделя, не смотря на его фатовскія манеры и развязный видъ. Бродбентъ прозвалъ его капитаномъ Мэкгитомъ и уврялъ, что онъ кончитъ вислицей. Фокеръ, съ своей обычной осторожностью, не ршался говорить дурно о капитан, однако, замтилъ, что Пену лучше бы было имть его партнеромъ, чмъ противникомъ въ игр.
— Видишь-ли, Пенъ, онъ играетъ лучше тебя,— говорилъ хитрый молодой джентльменъ,— онъ играетъ необычайно хорошо, этотъ капитанъ, и на твоемъ мст я не сталъ бы состязаться съ нимъ. Думаю также, что у него, у капитана-то, не густо въ карманахъ.
Но, кром этихъ темныхъ и общихъ намековъ, осторожный Фокеръ ничего не высказалъ.
Совтъ его оказалъ на упрямаго молодого человка такое же дйствіе, какое можетъ оказать всякій вообще совтъ на мальчика, ршившагося идти своимъ путемъ. Пена обурвала ненасытимая жажда удовольствій, онъ бросался на нихъ съ энергіей, обличавшей крпкое сложеніе и юношеское здоровье. Развлекаться значило, по его мннію, ‘изучать жизнь’, онъ утверждалъ, что безъ этого нельзя сдлаться настоящимъ человкомъ и въ подтвержденіе своихъ взглядовъ цитировалъ Теренція, Горація, Шекспира. Нсколько лтъ такой жизни неминуемо превратили бы его въ истаскавшагося rou.
Однажды, посл ужина въ коллегіи, на которомъ присутствовали Пенъ и Мэкгитъ, и за которымъ послдовала небольшая партія въ vingt et un, когда молодые люди уже взялись за шапки и собирались расходиться, безъ большого выигрыша или проигрыша съ чьей-либо стороны, мистеръ Блоундель взялъ со стола зеленый стаканчикъ, предназначенный для замороженнаго вина, и положилъ въ него нчто гораздо боле пагубное, именно пару костей, вынутыхъ этимъ джентльменомъ изъ кармана. Затмъ, взмахнувъ стаканчикомъ, съ граціей и ловкостью, обличавшими опытную въ метаніи костей руку, онъ провозгласилъ семь въ рук и выбросилъ изящные, слоновой кости, кубики на столъ, снова смахнулъ ихъ въ стаканчикъ и повторилъ эту штуку два — три раза. Остальные смотрли на него, въ томъ числ и Пенъ, которому еще ни разу не случалось играть въ кости.
Мистеръ Блоундель, обладавшій хорошимъ голосомъ, затянулъ хоровую псню изъ ‘Роберта Діавола’, знаменитой въ то время оперы, многіе изъ присутствующихъ подхватили, и громче всхъ Пенъ, чувствовавшій себя въ наилучшемъ расположеніи духа, такъ какъ выигралъ не мало шиллинговъ и полукронъ въ vingt et un. Затмъ, вмсто того, чтобы разойтись, большинство присутствовавшихъ услись за столъ и стаканчикъ съ костями пошелъ по рукамъ, пока Пенъ не разбилъ его, пройдя шестую руку.
Съ этого вечера Пенъ предался азартной игр съ тмъ же увлеченіемъ, какое онъ влагалъ во всякое новое удовольствіе. Въ кости можно играть по утрамъ съ такимъ же успхомъ, какъ и посл обда или ужина. Блоунделль являлся къ Пену посл завтрака, и время бжало съ удивительной быстротою за метаньемъ костей. Они затворяли дверь и играли партію за партіей, Блоунделль предложилъ употреблять стаканчикъ, выложенный сукномъ, чтобы бряканье костей не потревожило чуткаго слуха туторовъ. Однажды Пенъ, Рингвудъ и Блоунделль чуть-чуть не попались на мст преступленія: мистеръ Бокъ, прогуливаясь по двору, услыхалъ, въ открытое окно, восклицаніе: ‘Два противъ одного,— держу!’ Но когда туторъ вошелъ въ комнату, молодые люди сидли надъ книжками Гомера, и Пенъ объявилъ, что помогаетъ товарищамъ, и очень серьезно спросилъ, въ какомъ состояніи нын рка Скамандръ,— судоходна она или нтъ?
Мистеръ Артуръ Пенденнисъ немного выигралъ денегъ у Блоунделля, да и вообще извлекъ мало пользы изъ этихъ упражненій, если не считать знанія игры.
Однажды на Пасху мистеръ Пенъ написалъ матери и дяд о своемъ ршеніи остаться въ коллегіи и приналечь на книги, что, впрочемъ, не помшало ему отправиться на короткое время въ Лондонъ, съ своимъ другомъ, мистеромъ Блоунделлемъ. Они остановились въ гостинниц въ Ковентъ-Гарден, гд мистеръ Блоунделль пользовался кредитомъ, и предались столичнымъ удовольствіямъ очень усердно, по обычаю университетскихъ молодыхъ людей. Блоунделль до сихъ поръ оставался членомъ военнаго клуба, куда разъ или два пригласилъ обдать Пена (молодые люди отправлялись туда въ кэб, ежеминутно опасаясь встртить маіора Пенденниса на Поллъ-Молл). Здсь Пенъ познакомился съ галантными молодыми людьми, въ усахъ и при шпорахъ, пилъ съ ними пиво по утрамъ, и таскался по городу вечеромъ. При этомъ онъ дйствительно ознакомился съ многими сторонами жизни, но отнюдь не рисковалъ встртить дядю въ театрахъ и трактирахъ, излюбленныхъ буйными молодыми воинами. Однажды, впрочемъ, ему пришлось сидть бокъ о бокъ съ маіоромъ, ихъ раздляла только тонкая деревянная перегородка. Это было въ театр Музеума, маіоръ сидлъ въ лож своего знатнаго друга, лорда Стэйна. Фотрингэй была въ апоге своей славы. Она играла въ лучшихъ театрахъ, предприняла поздку по провинціи, сопровождавшуюся блестящимъ успхомъ, затмъ вернулась въ Лондонъ и продолжала играть съ ‘возростающимъ успхомъ’, ‘къ вящему торжеству старинной англійской драмы’, какъ увряли афиши, въ театрахъ, гд было достаточно мста для всякаго, кому захотлось бы ее видть.
Со времени того достопамятнаго дня, когда они оба ухали изъ Четтриса, Пенъ видлъ ее уже не въ первый разъ. Еще въ прошломъ году, когда публика заговорила о ней и газеты принялись прославлять ея красоту, Пенъ нашелъ предлогъ для поздки въ Лондонъ. Тутъ онъ поспшилъ въ театръ, посмотрть на свою бывшую возлюбленную. Ему живо вспомнилась — но уже не вспыхнула вновь — угасшая страсть. Онъ вспомнилъ, какое волненіе овладвало имъ передъ выходомъ Офеліи или мистриссъ Галлеръ. И теперь его охватила дрожь, а когда театръ загремлъ отъ рукоплесканій и Офелія вышла, съ знакомымъ Пепу поклономъ, онъ покраснлъ какъ піонъ, ему показалось, что вся публика смотритъ на него. Онъ почти не слышалъ ея словъ и такое бшенство овладло имъ при воспоминаніи объ униженіи, доставшемся на его долю, что онъ было вообразилъ себя снова влюбленнымъ. Но эта иллюзія скоро разсялась. Онъ побжалъ къ подъзду, чтобы взглянуть на нее вблизи, но это не удалось. Она прошла съ какой-то особой женскаго пола подъ самымъ его носомъ, но онъ не узналъ ея,— да и она не замтила Пена. На другой день онъ пришелъ въ театръ поздно и очень спокойно слушалъ пьесу, а на третій и послдній день его пребыванія въ Лондон Тальони танцовала въ опер,— Тальони!— да къ тому же давали ‘Донъ Жуана’, отъ котораго онъ былъ безъ ума. Мистеръ Пенъ пошелъ смотрть Тальони и ‘Донъ Жуана’.
На этотъ разъ иллюзіи разсялись безслдно. Она была также хороша, какъ и прежде, но уже не та, что прежде. Огонь, сіявшій въ ея глазахъ, угасъ или, по крайней мр, пересталъ ослплять Пена. Ея звучный голосъ не заставлялъ трепетать его сердце. Ему чудились въ немъ сиплые и фальшивые звуки. Его раздражалъ заученный экстазъ на однихъ и тхъ же словахъ, его бсила мысль, что онъ могъ восхищаться этой грубой поддлкой подъ геній и раскисать отъ этихъ притворныхъ рыданій и вздоховъ. Онъ убждался, что теперь наступила другая жизнь, что любилъ ее другой человкъ. Онъ чувствовалъ себя пристыженнымъ, жестоко униженнымъ и страшно одинокимъ. Бдный Пенъ! иллюзія часто бываетъ лучше самой истины, и прекрасный сонъ лучше тяжелаго пробужденія.
Въ этотъ вечеръ мистеръ Пенъ жестоко нагрузился за ужиномъ и на утро отправился въ Оксбриджъ съ сильною головною болью, спустивъ въ Лондон вс свои наличныя деньги.
Такъ какъ нашъ разсказъ записанъ нами со словъ самого Пена — почему читатель можетъ быть увренъ въ его безусловной точности, и такъ какъ Пенъ никогда не могъ точно объяснить, куда двались его деньги, то намъ и невозможно дать боле подробный отчетъ о его длахъ. Придется ограничиться общимъ очеркомъ его тогдашняго образа жизни, который мы уже дали на предыдущихъ страницахъ. Онъ отнюдь не жаловался на сквалыжничество оксбриджскихъ и лондонскихъ торговцевъ, которыхъ удостоивалъ чести оыть его поставщиками. Даже ростовщикъ Финчъ, съ которымъ познакомилъ его Блоунделль, относился къ нему, по словамъ самого Пена, милостиво и никогда не бралъ боле ста на сто. Старый поваръ коллегіи, его горячій почитатель, имлъ съ нимъ особый счетъ, предлагалъ снабжать его обдами до самаго послдняго дня, и никогда не нажималъ съ уплатой. Въ Артур Пенденнис было что-то простодушное и открытое, привлекавшее къ нему сердца всхъ, кто сталкивался съ нимъ, и если эти свойства нердко длали его жертвой мошенниковъ, то они же пріобрли ему расположеніе честныхъ людей — гораздо большее, чмъ онъ заслуживалъ. Невозможно было устоять противъ его добродушія или окончательно разочароваться въ немъ, даже въ минуты его крайняго паденія.
Въ разгар своихъ университетскихъ кутежей онъ всегда готовъ былъ оставить самую веселую компанію, чтобы ухаживать за больнымъ товарищемъ. Онъ не длалъ ни малйшаго различія между знатными и плебеями, хотя личные вкусы влекли его къ избранному обществу, онъ всегда радовался, если могъ снабдить гинеей товарища, и когда у него заводились деньги, чувствовалъ непреодолимую потребность тратить,— потребность, которую не могъ осилить всю свою жизнь.
На третій годъ университетской жизни кредиторы стали положительно осаждать его, и вереница ихъ, безпрерывно поднимавшаяся по лстниц, была такъ велика, что скандализировала туторовъ и не на шутку устрашила бы боле слабодушнаго человка. Однихъ онъ гналъ, другимъ заговаривалъ зубы (при поддержк мистера Блоунделля, который былъ великій мастеръ въ этомъ искусств, хотя не отличался ни въ какомъ другомъ), иныхъ упрашивалъ объ отсрочк. Разсказываютъ, однако, что когда къ нему явилась Мэри Фредшемъ, дочь бднаго золотильщика и рамочнаго мастера, которому м-ръ Пенъ заказывалъ рамки для своихъ картинъ,— и со слезами разсказала, что отецъ лежитъ въ лихорадк и на имущество его наложено запрещеніе, Пенъ, терзаясь раскаяніемъ, опрометью бросился въ ссудную кассу, заложилъ часы и вс драгоцнности, кром двухъ золотыхъ отцовскихъ запонокъ, самъ принесъ вырученную сумму Фредшэму и со слезами на глазахъ просилъ извиненія у злополучнаго мастера.
Юные читатели, я привожу этотъ случай не въ похвалу добродтелямъ Пена, а скоре какъ свидтельство его слабости. Гораздо добродтельне съ его стороны было бы вовсе не заказывать рамокъ. Во всякомъ случа онъ остался долженъ за бездлушки, заложенныя для уплаты по счету Фредшэма, и его матери не легко было выкупить ихъ. Въ конц концовъ ей пришлось отдуваться за его проказы и прихоти. Мы отнюдь не выставляемъ Пена героемъ или образцомъ для подражанія, мы только видимъ въ немъ юношу, который, въ разгар мелочныхъ и суетныхъ увлеченіи, сохранилъ способность къ благороднымъ порывамъ и не опустился до полнаго безчестія.
Какъ мы уже упомянули, м-ръ Бокъ, туторъ, былъ скандализированъ приключеніями Пена. Условія его поступленія въ университетъ, компанія, съ которой онъ сошелся, рекомендаціи д-ра Портмана и маіора заставили мистера Бока думать, что Пенъ обладаетъ значительнымъ состояніемъ. Однажды, отправившись въ Лондонъ съ всеподданнйшимъ адресомъ отъ Оксбриджскаго университета, Бокъ встртилъ маіора Пенденниса въ Сенъ-Джемскомъ дворц. Маіоръ бесдовалъ съ двумя кавалерами Подвязки, а посл аудіенціи изумленный туторъ видлъ его въ карет одного изъ этихъ вельможъ. Вернувшись, онъ немедленно пригласилъ Пена на бутылку вина, а затмъ смотрлъ сквозь пальцы на его небрежное отношеніе къ церкви и лекціямъ, пребывая въ полной увренности, что Пенъ очень богатый человкъ.
Итакъ, его какъ громомъ поразило, когда онъ узналъ истинныя обстоятельства Пена и услыхалъ плачевное признаніе изъ его собственныхъ устъ.
Его университетскіе долги достигали значительной суммы, и туторъ не могъ тутъ ничего подлать, а Пенъ, разумется, не сообщилъ ему о долгахъ въ Лондон. Кто же изъ насъ признается въ полной цифр своихъ долговъ. Во всякомъ случа туторъ убдился, что Пенъ вовсе не богатъ, что онъ истратилъ порядочную, даже знатную сумму, и посялъ вокругъ себя столько долговъ, что врядъ-ли кто могъ пожать ихъ, такъ какъ эта трава, разъ укоренившись, ростетъ быстре всякой другой.
Можетъ быть именно доброта и нжность его матери заставляли Пена содрогаться при мысли, что она узнаетъ о его грхахъ.— У меня не хватитъ духа признаться ей,— говорилъ онъ тутору въ припадк унынія. О сэръ, я гнусно поступилъ съ нею. Такъ онъ каялся, и томился безплоднымъ желаніемъ исправить свои ошибки, и спрашивалъ себя:— Зачмъ, зачмъ дядя совтовалъ мн водиться съ знатью, и какую пользу принесло мн это общество?
Его знатные пріятели относились къ нему по прежнему, но Пену казалось, что они поглядываютъ на него съ пренебреженіемъ, и онъ сталъ избгать общества. Его угрюмый видъ не гармонировалъ съ веселыми пирушками, которыхъ онъ больше не устроивалъ, и на которыя его перестали приглашать.
Всмъ было извстно, что Пенденнисъ ‘попалъ въ петлю’. Вс называли Блоунделля виновникомъ его раззоренія. Въ уединенныхъ закоулкахъ на заднихъ дворахъ часто замчали меланхолическую фигуру Пена, въ старой измятой шляп и поношенномъ плать,— и тотъ, кто былъ гордостью университета всего годъ тому назадъ, кмъ восхищалась молодежь,— возбуждалъ теперь безконечные разговоры среди новичковъ, толковавшихъ о немъ съ удивленіемъ и страхомъ.
Наконецъ, наступили экзамены. Многіе молодые люди, наружность и костюмъ которыхъ служили объектомъ остроумія Пена,— многіе изъ тхъ, кого онъ подавлялъ своимъ краснорчіемъ въ обществ преній — многіе изъ членовъ его кружка, глупе его вдвое, но обладавшіе усидчивостью и прилежаніемъ,— получили отличія или, по крайней мр, съ честью сдали экзаменъ. Но гд же въ этомъ списк былъ Пенъ великолпный, Пенъ острякъ и денди, Пенъ поэтъ и ораторъ? Да, гд былъ Пенъ, единственная утха и гордость вдовицы? Понуримъ голову и захлопнемъ книгу. Списокъ выдержавшихъ появился и по всему университету разнесся убійственный слухъ: Пенъ изъ св. Бонифація ‘ощипанъ’.

ГЛАВА XX.
Бгство посл пораженія.

Въ послднее время пребыванія Пена въ Оксбриджскомъ университет дядя сталъ относиться къ нему съ особеннымъ участіемъ. Маіоръ гордился Артуромъ, находя, что онъ обладаетъ остроуміемъ, свободными, открытыми манерами, и истинно джентльменскимъ характеромъ. Старому холостяку доставляло немалое удовольствіе видть Пена въ обществ молодыхъ университетскихъ патриціевъ, и онъ (никогда не угощавшій друзей, такъ что скупость его вошла въ пословицу среди шутниковъ, завидовавшихъ его свтскимъ успхамъ и не принимавшихъ въ разсчетъ его бдности) охотно угощалъ племянника и его знатныхъ друзей небольшими обдами, старымъ бордо и своими лучшими bons mots и анекдотами. Послдніе, впрочемъ, нсколько теряли отъ повторенія, тмъ боле, что маіоръ всегда соблюдалъ крайнюю точность въ разсказ, были и такіе, повтореніе которыхъ врядъ-ли могло принести кому-нибудь пользу. Онъ платилъ дтямъ за гостепріимство отцовъ, да и самъ находилъ удовольствіе въ этой молодой компаніи. Время отъ времени онъ навщалъ Оксбриджъ, гд молодые люди устраивали въ честь его обды, вечерники, и всячески фетировали его частью ради шутки, частью изъ искренняго уваженія. Онъ донималъ ихъ своими анекдотами. Онъ самъ молодлъ и оживлялся въ обществ юныхъ лордовъ. Однажды онъ зашелъ на собраніе послушать Пена, кричалъ, апплодировалъ и стучалъ палкой вмст съ остальной публикой и былъ пораженъ пылкимъ краснорчіемъ племянника. Онъ уже видлъ въ немъ будущаго Питта и проникся къ нему истинно отеческою нжностью, писалъ ему письма, полныя разумныхъ совтовъ и столичныхъ новостей, хвастался племянникомъ въ клубахъ и охотно заводилъ рчь о немъ и его пріятеляхъ, увряя, что молодежь, ей Богу, заткнетъ за поясъ стариковъ, что ‘молодой лордъ Плинлиммонъ, другъ моего племянника, молодой лордъ Магнусъ Чартерсъ, пріятель моего повсы’ и пр. далеко превзойдутъ своихъ родителей. Его стараніями Пенъ былъ приглашенъ во дворецъ лорда Стэйна, гд, къ несказанному удовольствію маіора, онъ танцовалъ съ дочерьми упомянутаго вельможи. Не малыхъ хлопотъ стоило ему добывать для Пена приглашенія въ хорошіе дома, но никакія хлопоты не останавливали его, точно онъ былъ маменька, у которой дочка на выданьи, а не отставной офицеръ въ парик, на половинной пенсіи. Онъ расхваливалъ таланты юноши, его ораторскій даръ, и заране хвастался его блестящими успхами.— Лордъ Реннимедъ приметъ его въ посольство, герцогъ не откажется провести его въ парламентъ,— писалъ маіоръ Елен, которая, съ своей стороны, принимала за чистую монету все, что говорилось въ похвалу ея сыну.
И вотъ, вся эта гордость и нжі ность дяди и матери потерпла жестокій ударъ, благодаря бездльничеству и лности Пена! Я не желалъ бы быть въ его шкур, когда онъ раздумывалъ о своихъ подвигахъ. Онъ спалъ, и другіе обогнали его. Онъ испортилъ въ самомъ начал карьеру, которая могла бы быть блестящей. Онъ безсовстно, опустошалъ кошелекъ своей великодушной матери, опрометчиво и постыдно расточалъ ея маленькое состояніе. О! какъ низко было съ его стороны грабить и раззорять такое нжное существо. И если Пенъ живо чувствовалъ несправедливость, которую ему случалось причинять другимъ, то каково же было ему выносить свой позоръ, при его-то тщеславіи? Нтъ боле мучительныхъ угрызеній, боле тяжкихъ стоповъ, чмъ стоны оскорбленнаго самолюбія. Подобно тому господину, который раскланивался въ театр съ публикой, привтствовавшей короля, вошедшаго одновременно съ нимъ — только безъ его самодовольства — бдный Артуръ Пенденнисъ былъ вполн убжденъ, что вся Англія замтила отсутствіе его имени въ списк выдержавшихъ экзаменъ, и толкуетъ объ его неудач. Могъ-ли онъ смотрть въ глаза оскорбленному тутору, кредиторамъ и поставщикамъ, служи телю, который убиралъ его комнату новичкамъ и младшимъ студентамъ къ которымъ онъ относился покровительственно или съ насмшкой? Онъ заперся въ своей комнат и написалъ тутору письмо, исполненное благодарности, угрызеній совсти, отчаянія, прося вычеркнуть его имя изъ списковъ коллегіи и выражая надежду, что смерть скоро положитъ конецъ страданіямъ несчастнаго Пенденниса.
Затмъ онъ выбрался изъ коллегіи и побрелъ, машинально, самъ не зная куда, по пустырямъ за университетскими зданіями, пока не вышелъ на рку, теперь пустынную, но часто пестрвшую лодками и оживленную веселыми криками студентовъ. Онъ шелъ по берегу все дальше и дальше, пока не очутился въ нсколькихъ миляхъ отъ Оксбриджа.
Онъ взбирался на холмъ, холодный январскій дождь хлесталъ ему въ лицо, а истрепанная мантія разввалась за его плечами (онъ забылъ даже перемнить свое академическое облаченіе), когда его нагнала почтовая карета. На запяткахъ ея сидлъ слуга, а внутри или, точне сказать, снаружи, высунувшись по поясъ изъ окна,— молодой человкъ, съ сигарой во рту, поощрявшій кучера громкими криками. То былъ нашъ Беймутскій пріятель, мистеръ Спевинъ, который только что выдержалъ экзаменъ и съ тріумфомъ возвращался домой. Онъ увидлъ отчаянно жестикулировавшую фигуру, взбиравшуюся на холмъ и, когда карета поравнялась съ нею, узналъ блдное, измученное лицо Пена.
— Стой!— заоралъ мистеръ Спевинъ кучеру, и лошади остановились на всемъ скаку, опередивъ Пена шаговъ на пятьдесятъ. Онъ услышалъ свое имя и увидлъ верхнюю половину тла мистера Спевина, высунувшуюся изъ окна кареты и размахивавшую руками.
Пень остановился, подумалъ, тряхнулъ головой и махнулъ кучеру продолжать путь. Онъ не сказалъ ни слова, по его наружность обличала такое отчаяніе, что юный Спевинъ, посмотрвъ на него съ тревогой, выскочилъ изъ кареты, подбжалъ и, схвативъ Пена за руку, спросилъ:
— Что такое, старина, куда ты плетешься?
— Туда, куда мн слдуетъ идти,— угрюмо отвчалъ Пенъ.
— Такъ ты ошибся дорогой,— усмхнулся Спевинъ.— Это дорога въ Фенбери. Слушай, Пенъ, не огорчайся, что тебя ощипали. Это не бда, стоитъ только привыкнуть. Со мной это случалось три раза, и посл перваго раза я ужь и въ усъ себ недулъ. Теперь, конечно, радъ, что выдержалъ. Въ слдующій разъ и теб посчастливится.
Пенъ взглянулъ на своего стараго знакомаго, который проваливался позорнйшимъ образомъ, терплъ неудачу за неудачей, еле выучился правильно читать и писать, и все-таки, несмотря на вс эти неудачи, выдержалъ экзаменъ и получилъ степень.
— Вотъ онъ выдержалъ, а я провалился, — подумалъ онъ. Это было уже черезчуръ.
— Счастливаго пути, Спевинъ,— сказалъ онъ,— я душевно радъ твоему успху. Не задерживай меня, я тороплюсь,— мн нужно сегодня быть въ город.
— Вотъ на!— возразилъ мистеръ Спевинъ.— Да это дорога не въ городъ, это дорога въ Фенбери, говорю теб.
— Я только что хотлъ повернуть назадъ,— сказалъ Пенъ.
— Вс дилижансы биткомъ набиты отъзжающими студентами,— возразилъ Спевинъ.— Пенъ поморщился.— Ты не найдешь мста и за десять фунтовъ. Садись въ мою карету, я подвезу тебя до Медфорда, а тамъ ты сядешь въ Фенберійскій дилижансъ. Я одолжу теб сюртукъ и шляпу, у меня съ собой платье. Пойдемъ,— ползай-ка, дружище, вотъ такъ,— пошелъ, Питерсъ!— Такимъ-то манеромъ Пенъ очутился въ карет мистера Спевина, который довезъ его до Медфорда, въ пятнадцати миляхъ отъ Оксбриджа. Отсюда Пенъ отправился въ Лондонъ въ Фенберійскомъ дилижанс.
На другой день въ Оксбридж, въ коллегіи св. Бонифація, поднялась суматоха. Къ ужасу тутора и кредиторовъ Пена разнесся слухъ, что Пенденнисъ, въ отчаяніи отъ невыдержаннаго экзамена, покончилъ съ собой. Измятая шляпа, на которой едва можно было разобрать его имя и печать съ гербомъ, изображавшимъ орла, смотрящаго на солнце (нын закатившееся), найденная на берегу рки въ трехъ миляхъ отъ Фенберійской дороги, повидимому, подтверждали этотъ слухъ, и въ теченіе трехъ дней вс были уврены, что бдняга утопился, пока не пришло отъ него письмо, съ лондонскимъ штемпелемъ.
Дилижансъ достигъ Лондона въ шестомъ часу утра и Пенъ отправился въ знакомую гостинницу въ Ковентъ-Гарден, гд его встртилъ прежній половой. Пенъ посмотрлъ на него и спросилъ себя, знаетъ-ли этотъ человкъ, что его ощипали. Онъ легъ въ постель, но не могъ уснуть, и когда забрезжило тусклое лондонское утро, вскочилъ, какъ съумасшедшій, и отправился къ дяд въ Бюри-Стритъ. Двушка, подметавшая лстницу, подозрительно взглянула на его небритое лицо и измятые воротнички. Ему показалось, что она тоже знаетъ объ его неудач.
— Боже милостивый! Мистеръ Артуръ, что случилось?— воскликнулъ камердинеръ, мистеръ Морганъ, который только что положилъ у дверей спальни маіора безукоризненно вычищенное платье и сапоги и собирался нести парикъ своему господину.
— Мн нужно видть дядю,— отвчалъ Пенъ, дикимъ голосомъ, бросаясь въ кресло.
Морганъ съ изумленіемъ и страхомъ взглянулъ на его отчаянное, блдное лицо, и скрылся въ спальн.
Маіоръ высунулъ голову изъ дверей, какъ только надлъ парикъ.
— Что? сдалъ экзаменъ? Senior Wrangler? а?— крикнулъ старикъ.— Я сейчасъ выйду,— съ этими словами голова исчезла.
— Они еще не знаютъ, что случилось,— простоналъ Пенъ, — что же они заговорятъ, когда узнаютъ?
Пенъ сидлъ спиной къ окну, и при тускломъ свт туманнаго январьскаго утра маіоръ не замтилъ выраженія отчаянія на его лиц.
Но когда маіоръ вышелъ изъ спальни, разряженный и лучезарный, распространяя вокругъ себя тонкій запахъ духовъ, подошелъ къ Пепу и, взявъ его за руку, хотлъ обратиться къ нему съ шутливой рчью, глаза его встртились съ глазами племянника и онъ воскликнулъ:
— Боже мой, Пенъ! что случилось?
— Вы узнаете изъ газетъ за завтракомъ,— сказалъ Пенъ.
— Что узнаю?
— Моего имени тамъ нтъ, сэръ!
— Да съ какой стати ему тамъ быть?— спросилъ маіоръ, въ полномъ недоумніи.
— Я погибшій человкъ, сэръ,— простоналъ Пенъ,— я обезчещенъ, я не могу вернуться въ Оксбриджъ.
— Обезчещенъ!— заревлъ маіоръ.— Праведное Небо! Неужели ты струсилъ дуэли?
Пенъ горько засмялся.
— Нтъ, сэръ, не въ томъ дло. Я бы не испугался пули, я былъ бы радъ, если бы кто-нибудь застрлилъ меня. Я не получилъ степени, сэръ. Меня… меня ощипали, сэръ.
Маіоръ слышалъ этотъ студенческій терминъ, но имлъ о немъ смутное понятіе, ему вообразилось, что подъ нимъ подразумвается нкая экзекуція, производимая надъ провинившимися студентами.
— Я удивляюсь, какъ у васъ хватаетъ духа смотрть мн въ глаза посл такого позора, сэръ,— сказалъ онъ, — удивляюсь, какъ могъ джентльменъ довести себя до этого.
— Что же длать, сэръ. Классики сошли хорошо, но проклятая математика, которой я всегда пренебрегалъ, подрзала меня.
— Неужели тебя… неужели это произвели публично?— спросилъ маіоръ.
— Что это?
— Да… ощипываніе, — отвчалъ опекунъ, съ безпокойствомъ поглядывая на Пена.
Пенъ замтилъ ошибку дяди и, не смотря на свое отчаяніе, не могъ удержаться отъ слабой улыбки. Онъ объяснилъ дяд, что быть ощипаннымъ, значитъ провалиться на экзамен.
На это маіоръ отвтилъ, что, хотя онъ ожидалъ лучшихъ успховъ отъ своего племянника, однако, не видитъ никакого безчестія въ его неудач и совтуетъ Пену еще разъ попытать счастья.
— Мн вернуться въ Оксбриджъ, — подумалъ Пенъ,— посл такого униженія!— Онъ чувствовалъ, что никогда не ступитъ туда ногой, разв для того, чтобы сжечь университетъ.
Но когда дошло до расходовъ и долговъ Пена,— тутъ-то дядя разсердился не на шутку и осыпалъ Пена самыми жестокими укоризнами, которыя тотъ, скрпя сердце, выслушивалъ безъ возраженій. Онъ ршилъ выложить все, на чистоту, и составилъ полный списокъ своихъ оксбриджскихъ и лондонскихъ долговъ. Они раздлялись на нсколько рубрикъ, а именно:
Лондонскому портному.
Оксбриджскому.
Въ модный магазинъ за рубашки и перчатки.
Ювелиру.
Повару Коллегіи.
За дессерты.
Сапожнику.
Виноторговцу въ Лондон.
Виноторговцу въ Оксбридж.
За лошадей.
За картины.
Въ книжный магазинъ.
Переплетчику.
Куафферу.
Счетъ въ Лондонской гостинниц.
Мелкіе расходы.
Читатель можетъ по своему соображенію поставить цифры въ этихъ рубрикахъ, знакомыхъ родителямъ многихъ студентовъ,— а въ общемъ итог долги мистера Пена достигали семисотъ фунтовъ, да вдвое большую сумму онъ ухлопалъ въ Оксбридж чистыми денежками. И что же онъ пріобрлъ за эту сумму?
— Вамъ незачмъ добивать лежачаго, сэръ,— угрюмо сказалъ онъ дяд.— Я вполн сознаю свое безобразное поведеніе. Моя мать не захочетъ видть мое безчестіе,— продолжалъ онъ уныло,— и заплатитъ по этимъ счетамъ, но больше я не стану требовать отъ нея денегъ.
— Ваше дло, сэръ,— отвчалъ маіоръ.— Ты уже взрослый человкъ, и я умываю руки. Но я вижу одно: денегъ у тебя нтъ, заработывать ихъ ты не умешь, хотя мастеръ тратить, подозрваю, что ты будешь продолжать такъ же, какъ началъ и въ нсколько лтъ раззоришь до тла свою мать. До свиданія, мн пора завтракать. Я слишкомъ занятъ, чтобы часто видться съ тобой въ Лондон. Полагаю, что ты сообщишь своей матери новости, съ которыми познакомилъ меня.
Затмъ, надвъ шляпу, и слегка вздрагивая, маіоръ Пенденнисъ сердито вышелъ изъ своей квартиры раньше племянника и отправился въ клубъ. Въ утреннихъ газетахъ онъ увидлъ Оксбриджскій списокъ и прочелъ его съ угрюмой аккуратностью, не совсмъ понимая въ чемъ дло. Онъ выспрашивалъ, нкоторыхъ изъ своихъ клубныхъ пріятелей: Уэнгема, одного декана, различныхъ юристовъ, — показывалъ имъ цифру долговъ Пена, которую записалъ на карточк, и спрашивалъ, что тутъ длать, и разв эти долги не чудовищны, не возмутительны? Что тутъ длать?— Платить!— больше ничего не оставалось. Уэнгемъ и другіе разсказывали маіору о молодыхъ людяхъ, безъ гроша въ карман, задолжавшихъ вдвое, впятеро больше чмъ Пенъ. Эти консультаціи, разсчеты, бесды нсколько утшили маіора. Въ конц концовъ ему не приходилось платить.
Но онъ съ горечью думалъ о своихъ планахъ насчетъ племянника, о жертвахъ, принесенныхъ ради него, и приведшихъ къ такому жестокому разочарованію. Онъ написалъ д-ру Портману, увдомляя его о прискорбномъ событіи и прося сообщить о немъ Елен. Благоразумный старый джентльменъ придерживался неизмнной рутины во всхъ своихъ поступкахъ и считалъ боле приличнымъ сообщать дурныя новости черезъ посредника (быть можетъ, безтактнаго и равнодушнаго), чмъ увдомлять о нихъ лично. Итакъ, маіоръ написалъ доктору Портману, а затмъ отправился обдать, и врядъ-ли въ этотъ день, въ какой-либо столовой Лондона, обдалъ человкъ въ боле мрачномъ настроеніи.
Пенъ тоже написалъ письмо и весь день бродилъ по Лондонскимъ улицамъ, воображая, что каждый встрчный смотритъ на него и шепчетъ сосду:— Это Пенденнисъ, изъ коллегіи св. Бонифація, котораго вчера ощипали.— Письмо его къ матери было полно нжности и раскаянія,— онъ плакалъ надъ нимъ горькими слезами, и слезы нсколько облегчили его.
Въ ресторан гостинницы, гд онъ остановился, Пенъ замтилъ группу Оксбриджскихъ студентовъ, и, избгая ихъ общества, ушелъ бродить по улицамъ.
Разсказывая теперь объ этомъ дн, онъ припоминаетъ, что разсматривалъ картины, стоя подъ дождемъ передъ витриной магазина эстамповъ, читалъ какую-то книгу у букиниста близь Темпля, а вечеромъ очутился въ театр и видлъ миссъ Фотрингэй, но въ какой пьес,— не помнитъ.
На другой день онъ получилъ письмо отъ тутора,— очень ласковое письмо, съ разумными и серьезными замчаніями по поводу всего случившагося. Туторъ убждалъ Пена не покидать университета, такъ какъ неудача зависла единственно отъ его небрежнаго отношенія къ занятіямъ, и мсяцъ работы все исправитъ. Онъ прибавлялъ, что посылаетъ платье Пена, которое дйствительно пришло, вмст съ новыми копіями его счетовъ.
На третій день было получено письмо изъ дома. Прочитавъ его въ своей спальн, Пенъ бросился на колни, уткнулся головой въ постель и горячо молился и каялся, затмъ сошелъ внизъ, уписалъ обильнйшій завтракъ и, отправившись къ Пиккадилли, въ контору дилижансовъ, взялъ мсто въ Четтрисъ.

ГЛАВА XXI.
Возвращеніе блуднаго сына.

Письмо маіора, разумется, заставило доктора Портмана отправиться въ Четтрисъ, отправиться немедленно, съ той поспшностью, которую проявляютъ добрые люди, когда нужно сообщить непріятную новость. Они хотятъ поскоре покончить съ дломъ. Они крайне соболзнуютъ… но que voulez vous? больной зубъ нужно выдернуть,— и вотъ, добрый человкъ принимается за дло, и можно только подивиться, съ какой неустрашимостью и энергіей онъ орудуетъ клещами. Можетъ быть, онъ не проявилъ бы такой энергіи и мужества, если бы дло шло о его зуб, но, во всякомъ случа, она, исполняетъ свой долгъ. Итакъ, докторъ прочелъ письмо Мир и мистриссъ Портманъ, съ зловщими комментаріями на счетъ юнаго повсы, который все глубже и глубже погружался въ бездну погибели, и предоставивъ дамамъ распространять эту новость въ Клеврингскомъ обществ (что он и исполнили съ быстротой и аккуратностью, достойными всяческой похвалы), покатилъ въ Фэроксъ сообщить о письм доктора вдовиц.
Она уже знала. Она получила письмо отъ Пена, и это письмо нсколько облегчило ее. Уже давно ее томило смутное предчувствіе бды. Теперь она узнала худшее, и ея милый мальчикъ возвращается къ ней, раскаивающійся и любящій. Чего же ей больше? Все, что говорилъ ректоръ (а слова его отличались здравымъ смысломъ и, сверхъ того, были освящены традиціей),— не могло внушить ей негодованія или особеннаго огорченія, она огорчалась лишь тмъ, что ея мальчикъ несчастенъ. Къ чему поднимать весь этотъ шумъ, и какую пользу можетъ онъ принести Пену? Зачмъ же докторъ Портманъ и дядя старались отправить мальчика въ это мсто, гд столько соблазновъ, и такъ мало хорошаго? Почему бы не оставить его дома, у матери. Что до его долговъ, то, разумется, ихъ нужно уплатить. Его долги! да разв отцовское состояніе не принадлежитъ ему и онъ не въ прав его тратить? Такъ приняла вдова сообщеніе доктора, и стрлы его негодованія притупились о ея нжную грудь.
Уже довольно давно, братскія отношенія, установившіяся между Пеномъ и Лаурой, по взаимному молчаливому соглашенію ихъ, приняли боле церемонный характеръ. Вернувшись изъ коллегіи посл отлучки въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, мистеръ Артуръ встртилъ вмсто простодушной двочки высокую стройную хорошенькую барышню, которая сдлала ему граціозный реверансъ и протянула руку, причемъ личико ея вспыхнуло румянцемъ именно въ тхъ мстахъ, которыя цловалъ когда-то Пенъ.
Я не мастеръ описывать женскую красоту, да и не особенно хлопочу объ этомъ (такъ какъ думаю, что кротость и добродтель украшаютъ женщину лучше мимолетныхъ прелестей),— поэтому не стану и пытаться изобразить миссъ Лауру Белль въ шестнадцать лтъ. Въ этомъ возраст она имла 5 футовъ 4 дюйма роста, такъ что иные называли ее длинновязой и неуклюжей, представительницы ея пола — майской жердью. Но если она была майской жердью, то жердью, украшенной розами, такъ что не мало парней готовы были танцовать вокругъ нея. Она была довольно блдна, съ слабымъ румянцемъ на щекахъ, которыя, впрочемъ, мгновенно вспыхивали при малйшемъ волненіи и долго еще алли, посл того, какъ причина, заставившая эти розы распуститься, исчезала. Мы уже упоминали, что въ дтств у ней были большіе глаза, такими они остались на всю жизнь. Добродушные критики (женскаго пола) говорили, будто она играетъ этими глазами, но дло въ томъ, что сама природа сдлала ихъ блестящими и ясными, такъ что они не могли не блестть, и не искриться. Должно быть для того, чтобы смягчить этотъ блескъ, глаза Лауры были прикрыты двумя завсами, въ вид длиннйшихъ и прекраснйшихъ черныхъ рсницъ, такъ что, когда она потупляла ихъ, т же самыя дамы, которыя порицали ее за игру глазъ, увряли, будто она хвастается своими рсницами. Дйствительно, увидвъ ее спящей, можно было залюбоваться.
Цвтъ лица у нея былъ не хуже, чмъ у леди Мантранъ, хотя она не прибгала къ пудр, которую употребляла ея свтлость. Ея носъ предоставляемъ воображенію читателя, ротъ былъ нсколько великъ (какъ утверждала миссъ Пимини, о которой, если бы не извстный ея аппетитъ, никто бы не подумалъ, что она въ состояніи проглотить что-нибудь крупне пуговицы), но вс соглашались, что улыбка ея очаровательна, къ тому же, она обнаруживала два ряда жемчужныхъ зубовъ. Голосъ ея былъ нженъ и мелодиченъ, что твоя музыка. Она носила длинныя платья, почему многіе утверждали, что ноги у ней велики, но, можетъ быть, он только соотвтствовали ея росту. Къ тому же, если мистриссъ Пинчеръ безпрестанно выставляетъ на показъ свою ножку, то изъ этого вовсе не слдуетъ, чтобы и вс остальныя должны были подражать ей. Короче сказать, миссъ Лаура Белль въ шестнадцать лтъ была хорошенькая двушка. Будемъ надяться, что такихъ найдется много въ нашей стран, гд нтъ недостатка въ доброт, скромности, чистот и красот.
Съ тхъ поръ какъ миссъ Лаура начала жить сознательною жизнью (а въ послдніе два года она также развилась въ духовномъ, какъ и въ физическомъ отношеніяхъ), ей многое не нравилось въ поведеніи Пена:— его письма къ матери были рдки и кратки. Напрасно вдова доказывала, что онъ заваленъ работой и приглашеніями.
— Лучше бы было ему потерять премію, — говорила Лаура, — чмъ забывать свою мать. Да я и не замчаю, мама, чтобы онъ привозилъ домой много премій. Почему онъ проводитъ вакаціи не у васъ, а у своихъ знатныхъ пріятелей. Тамъ никто его не любитъ и въ половину такъ, какъ… какъ вы.
— Какъ ‘я’ и только я, Лаура,— со вздохомъ говорила мистриссъ Пенденнисъ.
Лаура упрямо объявляла, что она ни крошечки не будетъ любить Пена, пока онъ не исполняетъ свой долгъ относительно матери, на нее вовсе не дйствовали аргументы Елены,— что мальчикъ долженъ проложить себ путь въ свт, что дядя его считаетъ необходимымъ знакомство съ лицами, которыя могутъ принести большую пользу Пену впослдствіи, что мужчина опутанъ множествомъ узъ/ о которыхъ женщины не имютъ понятія и т. п. Можетъ быть, Елена и сама также мало придавала значенія этимъ аргументамъ, какъ ея пріемная дочь, но она старалась убдить себя въ томъ, что вритъ имъ.
Лаур не правилась также вольность, чтобы не сказать рзкость въ манерахъ и разговор Артура. Не то чтобы онъ обращался съ ней грубо или говорилъ такія вещи, которыхъ ей не слдовало слышать,— нтъ, мистеръ Пенъ былъ джентльменъ по натур и воспитанію и былъ одинаково вжливъ со всми женщинами безъ различія ранговъ и состояній, но онъ легкомысленно и презрительно отзывался о женщинахъ, и въ поступкахъ своихъ былъ не такъ вжливъ, какъ на словахъ,— небреженъ и неосмотрителенъ въ разныхъ житейскихъ мелочахъ. Миссъ Лаура негодовала, что онъ куритъ дома свою ужасную трубку, не хочетъ ходить съ матерью въ церковь, или длать съ ней вмст визиты, и зваетъ надъ романомъ, въ халат, когда кроткая вдова возвращается, исполнивъ эти обязанности. Герой ранняго дтства Лауры, о которомъ она толковала ночи напролетъ съ Еленой (разсказывавшей безконечныя исторіи о нжности, храбрости и прочихъ добродтеляхъ мальчика) былъ вовсе непохожъ на молодого человка, котораго она знала теперь, дерзкаго и блестящаго, capкасгическаго и небрежнаго, презиравшаго безхитростныя развлеченія и занятія, даже священныя обязанности женщинъ, съ которыми жилъ и которыхъ готовъ былъ бросить, подъ самымъ пустымъ предлогомъ.
Происшествіе съ Фотрингэй (о которомъ Лаура узнала кое-что изъ саркастическихъ намековъ маіора Пенденниса, а затмъ отъ Клеврингскихъ сосдей, сообщившихъ ей дло во всхъ подробностяхъ) тоже шокировало и оскорбило миссъ Лауру. Пенденнису увлечься подобной женщиной! Сынъ Елены пропадаетъ изъ дома, чтобы преклонять колни передъ актрисой и пьянствовать съ ея ужаснымъ отцомъ! Хорошъ сынъ, который можетъ ввести въ свой домъ такую жену и тестя и посадить ихъ на шею матери.
— Я бы ушла изъ дома, мама,— сказала Лаура Елен,— ушла бы изъ дома, хоть бы мн пришлось идти босой по снгу.
— И ты ршилась бы оставить меня?— отвчала Елена, и тутъ, конечно, Лаура отказалась отъ своего намренія, и об женщины бросились другъ другу въ объятія въ порыв нжности, отличавшей ихъ обихъ и присущей многимъ представительницамъ ихъ пола. Почему же м-ссъ Лаура такъ негодовала на любовь Пена? Быть можетъ, она не знала, что если мужчины увлекаются женщинами, то бываетъ и наоборотъ, что любовь также безотчетна, какъ всякая другая симпатія или антипатія: можетъ быть, ей передали эту исторію въ неврномъ освщеніи Клеврингскіе обыватели, въ особенности мистриссъ Портманъ, крайне негодовавшая на Пена съ тхъ поръ, какъ онъ сталъ небрежно относиться къ доктору и курить сигары во время богослуженія, можетъ быть, наконецъ, она ревновала.
Негодуя на Пена, она не переносила этихъ чувствъ на его мать, напротивъ, привязалась къ ней со всмъ пыломъ двической нжности,— той нжности, которую способны питать къ подруг или матери двушки, чье сердце еще свободно. Это было обожаніе — страсть — безумная привязанность, выражавшаяся въ безчисленныхъ ласкахъ, нжныхъ эпитетахъ, о которыхъ благоразумному историку лучше умолчатъ. Не будемъ осмивать эти чувства только потому, что мы, мужчины, лишены ихъ. Эти женщины созданы для нашего комфорта и услажденія, джентльмены, — какъ и вс низшія животныя.
Но какъ только миссъ Лаура узнала, что Пенъ несчастенъ и огорченъ, весь ея гнвъ моментально испарился, уступивъ мсто самому нжному неразсудительному состраданію. Передъ ней воскресъ прежній Пенъ, другъ ея дтства, чистосердечный и чувствительный, великодушный и нжный. Она немедленно приняла сторону Елены, противъ доктора Портмана, когда онъ вздумалъ громить чудовищное поведеніе Пена. Долги? что такое долги? пустякъ: онъ попалъ въ общество расточительныхъ людей, по желанію дяди, и долженъ былъ вести такой же образъ жизни, какъ его товарищи. Не получилъ степени? это очень естественно, онъ былъ разстроенъ денежными затрудненіями и не могъ заниматься, и наврно въ числ его туторовъ и учителей нашлись такіе, которые завидовали ему, а проводили своихъ любимцевъ. Она уврена, что другіе ненавидли его, были жестоки и несправедливы къ нему. Такъ разсуждало это юное созданіе, съ раскраснвшимися щеками и сверкающими гнвомъ глазами. Она подошла къ Елен, схватила ея руку, поцловала ее въ присутствіи доктора и измрила его вызывающимъ взглядомъ, какъ будто спрашивая: какъ онъ сметъ дурно отзываться о Пен, о сын ея мамы?
Когда докторъ ушелъ, не мало раздосадованный и удивленный упрямствомъ женщинъ, Лаура снова кинулась къ Елен съ объятіями, поцлуями и аргументами въ пользу Пена, которые казались той очень убдительными. Несомннно въ его неудач сыграла роль зависть. Онъ раздражилъ кого-нибудь изъ экзаменаторовъ, а тотъ отомстилъ ему, вотъ самое вроятное объясненіе. Во всякомъ случа, это несчастіе не особенно огорчало ихъ. Пенъ, изнывавшій отъ стыда и отчаянія при мысли о своемъ позор и огорченіи матери, удивился бы, если бы увидалъ, какъ легко она отнеслась къ этому. Въ самомъ дл, несчастіе не особенно огорчитъ женщину, если результатомъ его будетъ возвращеніе любимаго существа въ родной домъ.
Итакъ, докторъ ушелъ, Лаура велла протопить комнаты Пена и провтрить его спальню, а Елена, тмъ временемъ, написала ему нжнйшее письмо, затмъ об он отправились въ его помщеніе, гд весело трещалъ огонь въ каминахъ, и, усвшись на кровати, стали толковать о прізд Пена. Лаура прибавила постскриптумъ къ письму Елены, въ которомъ называла Пена ‘своимъ милымъ Артуромъ’ и наказывала ему хать домой немедленно, подчеркнувъ это слово двумя изящнйшими черточками, и отдохнуть въ обществ матери и любящей сестры Лауры.
Посреди ночи, когда об дамы, проведя вечеръ надъ чтеніемъ Библіи и заглянувъ въ послдній разъ въ комнату Пена, давно уже улеглись спать — посреди ночи Лаура, головка которой покоилась на томъ самомъ мст, которое занималъ когда-то ночной колпакъ покойнаго Пенденниса, внезапно спросила:
— Мама, вы не спите?
Елена встрепенулась и отвчала:— Нтъ, не сплю.— Дло въ томъ, что хотя она и лежала неподвижно, но еще ни на секунду: не смыкала глазъ, а смотрла на ночникъ и думала о Пен.
Тогда миссъ Лаура, которая тоже только притворялась, что спитъ, принялась излагать мистриссъ Пенденнисъ замчательный планъ, сформировавшійся въ ея дятельной головк, исполненіе котораго должно было разомъ избавить Пена отъ затрудненій, не причинивъ никому ущерба.
— Мы знаете, мама, — сказала она,— что я жила у васъ десять лтъ, причемъ вы ни разу не иритрогивались къ моимъ деньгамъ, точно я была вашъ пріемышъ. Это нсколько оскорбляло меня, такъ какъ я горда и не люблю быть обязанной кому бы то ни было. Если бы я поступила въ школу — но я не хотла бы этого — мн пришлось бы платить, по меньшей мр, пятьдесятъ фунтовъ въ годъ: ясно, что я должна вамъ въ пятьдесятъ разъ больше десяти фунтовъ, которые вы положили на мое имя въ Четтрискій банкъ, и на которые я не имю ни малйшаго права. Итакъ, подемте завтра въ Четтрисъ, повидаемъ того лысаго старичка, мистера Роуди, и возьмемъ у него пятьсотъ фунтовъ, да двсти онъ намъ одолжитъ, мы возвратимъ ихъ посл. Затмъ пошлемъ деньги Пену, который и расквитается съ своими кредиторами, никого не затрудняя, а тамъ вернется домой и мы заживемъ счастливо.
Не стоитъ передавать отвтъ Елены, такъ какъ онъ состоялъ въ безсвязныхъ восклицаніяхъ, безчисленныхъ поцлуяхъ и тому подобныхъ нелпыхъ дйствіяхъ. Но посл этого разговора об он заснули крпкимъ снамъ, когда же лампадка съ трескомъ угасла и солнце озарило пурпурные холмы и птицы завозились и защебетали въ оголенныхъ деревьяхъ и вчно зеленыхъ тиссахъ Фэрокскаго парка, Елена проснулась, и глядя на милое личико двушки, спавшей подл нея, — глядя на ея раскраснвшееся личико, улыбающіяся губы, тихо колыхавшуюся двственную грудь, Елена почувствовала себя счастливой и благодарной свыше всякихъ словъ,— кром тхъ, въ которыхъ благочестивыя женщины изливаютъ свою хвалу Милосердому Подателю любви и счастья.
Раскаяніе мистера Пена было такъ искренне и его ршеніе соблюдать экономію такъ серьезно, что, не смотря на холодную январьскую погоду, онъ не взялъ мста внутри дилижанса, а помстился снаружи, подл своего стараго пріятеля кондуктора, который снабдилъ его пальто. Не отъ холода-ли дрожали его колни, когда онъ възжалъ въ ворота усадьбы, или при мысли о свиданіи съ нжнымъ созданіемъ, на любовь котораго онъ отвтилъ такъ эгоистически. Старый Джонъ поджидалъ своего господина, на этотъ разъ онъ былъ въ бумазейной куртк, а не въ темной ливре, съ голубыми нашивками.— Я теперь состою при скот и амбарахъ,— сказалъ этотъ достойный мужъ, ухмыльнувшись Пену въ знакъ привтствія и слегка красня. Пенъ не дошелъ еще до дома, какъ появилась Елена, лицо ея свтилось любовью и прощеніемъ,— она была изъ тхъ женщинъ, для которыхъ высшее счастье — прощать.
Мы можемъ быть уврены, что Елена, преслдовавшая свои особыя цли, не преминула написать Пену о благородномъ, великодушномъ предложеніи Лауры, наполнивъ письмо благословеніями обоимъ дтямъ. Вроятно, сознаніе этого денежнаго одолженія заставило Пена покраснть при встрч съ Лаурой, которая дожидалась его въ зал и на этотъ разъ — только на этотъ разъ — нарушила установившіяся между ними церемонныя отношенія… впрочемъ, въ этой глав ужь достаточно говорилось о поцлуяхъ.
Итакъ, блудный сынъ вернулся домой, и упитанный телецъ былъ закланъ для него, и все, что могли сдлать для его счастья дв простыя женщины, было сдлано. Никто не заикнулся объ Оксбриджской неудач, никто не спросилъ о его дальнйшихъ планахъ. Но Пенъ тревожно задумывался надъ ними и часто сидлъ въ своей комнат, погруженный въ размышленія.
Черезъ нсколько дней посл своего возвращенія онъ похалъ въ Четтрисъ верхомъ и вернулся въ дилижанс. Онъ объявилъ матери, что ршился продать свою лошадь, и когда деньги были получены, вручилъ ихъ Елен. Разумется, она, а можетъ быть и онъ самъ, усмотрли въ этомъ актъ высокаго самоотверженія, хотя Лаура видла въ немъ просто справедливый поступокъ.
Онъ рдко упоминалъ о взятыхъ у нея деньгахъ, только разъ или два съ видимой неохотой и затрудненіемъ намекнулъ на нихъ и благодарилъ ее. Очевидно, его самолюбіе страдало при мысли о помощи, оказанной ему сироткой. Онъ изъ себя выходилъ, стараясь придумать способъ возвратить ей долгъ.
Онъ бросилъ нить вино и довольствовался виски, въ умренномъ количеств. Бросилъ сигары, впрочемъ, въ послднее время онъ такъ привыкъ къ трубк, что эта жертва не могла считаться особенно крупной.
Сидя посл обда въ гостиной съ женщинами, онъ большею частью дремалъ — и вообще былъ очень угрюмъ и апатиченъ. Съ большимъ интересомъ слдилъ за дилижансами, усердно читалъ газеты въ Клеврингскомъ клуб, обдалъ съ первымъ попавшимся знакомымъ, если тотъ приглашалъ его (вдова радовалась всякому развлеченію, которое онъ могъ найти въ этой однообразной жизни) и постоянно игралъ въ карты съ капитаномъ Глэндерсомъ.
Онъ избгалъ д-ра Портмана, который, въ свою очередь, при встрчахъ съ Пеномъ металъ на него сердитые взгляды изъ подъ своей широкополой шляпы. Впрочемъ, онъ аккуратно посщалъ церковь вмст съ матерью и читалъ за нее молитвы дома. Ихъ небольшое хозяйство еще боле сократилось, дв служанки исполняли вс домашнія работы, серебряный сервизъ совсмъ не показывался на свтъ Божій. Джонъ надвалъ свою ливрею по воскресеньямъ, въ видахъ соблюденія барскаго достоинства, но это длалось только для проформы. Въ сущности онъ былъ не дворецкимъ, а садовникомъ и работникомъ. По вечерамъ кухня освщалась единственной свчкой, при которой Джонъ и служанки пили свое пиво. Это положеніе вещей, понятно, не располагало къ веселью Пена.
Сначала онъ думалъ, что никакая сила въ мір не заставитъ его вернуться въ Оксбриджъ посл такой неудачи, но однажды Лаура, красня, сказала ему, что, по ея мннію, онъ долженъ бы былъ — хотя бы въ вид наказанія за свою свою лность — вернуться въ университетъ и получить степень, и мистеръ Пенъ вернулся.
‘Ощипанному’ студенту не особенно весело жить въ Оксбридж, онъ не принадлежитъ ни къ какому кружку и никто имъ не интересуется. Пенъ чувствовалъ, что перья, украшавшія его въ блестящій періодъ его студенческой жизни, дйствительно выщипаны, онъ почти не выходилъ изъ коллегіи, регулярно посщалъ богослуженіе, а затмъ запирался у себя, подальше отъ шума и пирушекъ младшихъ студентовъ. Кредиторы уже не толпились у его дверей, все, до послдняго счета, было оплачено. Его сверстники, выдержавшіе экзаменъ, разъхались. Онъ экзаменовался вторично и на этотъ разъ съ полнымъ успхомъ. Степень баккалавра, нсколько облегчила его душу.
На обратномъ пути изъ Оксбриджа онъ зашелъ въ Лондонъ къ дяд, но маіоръ принялъ его очень сухо и едва протянулъ палецъ въ знакъ привтствія. Пенъ зашелъ было вторично, но мистеръ Морганъ, камердинеръ, объявилъ, что барина нтъ дома.
Пенъ вернулся въ Фэроксъ и снова погрузился въ книги, апатію, одиночество и уныніе. Онъ началъ нсколько трагедій и написалъ множество стихотвореній въ меланхолическомъ тон, составлялъ планы самообразованія и бросалъ ихъ, думалъ о зачисленіи въ военную службу, о какой-нибудь профессіи. Онъ бсился на свой плнъ и проклиналъ лность, доведшую его до этого. Елена говорила, что его сердце разбито, и очень огорчалась, видя его апатію.— Какъ-только позволятъ обстоятельства, думала она,— онъ долженъ ухать — ухать въ Лондонъ — избавиться отъ скучнаго общества двухъ женщинъ. Оно было скучно, — это несомннно. Меланхолическое настроеніе бдной женщины превратилось въ глубокое уныніе, и Лаура съ тревогой видла, что ея милая мама съ каждымъ днемъ худетъ и блднетъ.

ГЛАВА XXII.
Новыя лица.

Пока обитатели Фэрокса тоскливо влачили свое однообразное существованіе, огромный домъ на холм, по ту сторону рки Брауль очнулся отъ дремоты, одолвавшей его въ теченіе жизни двухъ поколній владльцевъ и сталъ обнаруживать признаки оживленія.
Какъ разъ въ эпоху маленькаго несчастія, приключившагося съ Пеномъ, когда послдній былъ слишкомъ поглощенъ своимъ личнымъ горемъ, чтобы обращать вниманіе на событія, касавшіяся лицъ, для него не столь интересныхъ, какъ Артуръ Пенденнисъ,— въ мстныхъ газетахъ появилось извстіе, возбудившее не малую сенсацію во всемъ графств, а особенно въ городахъ, деревняхъ, мызахъ и усадьбахъ, окружавшихъ Клеврингъ. На клевринскомъ рынк, на ярмарк въ Кекльбери, въ Четтрисскихъ собраніяхъ, на дорогахъ, если карета сквайра встрчалась съ одноколкой викарія и обладатели обоихъ экипажей останавливались потолковать, на паперти Тинкльтонской церкви, когда колоколъ сзывалъ прихожанъ къ воскресной служб, словомъ, всюду толковали о томъ, что въ Клеврингъ-Паркъ скоро прідутъ хозяева.
Нсколько лтъ тому назадъ газеты сообщили, что во Флоренціи, въ церкви англійскаго посольства, состоялось бракосочетаніе Фрэнсиса Клевринга, эсквайра, единственнаго сына сэра Фрэнсиса Клевринга, баронета, изъ Клеврингъ-Парка, съ Джемимой-Августой, дочерью Самуэля Спелля изъ Калькутты, эсквайра и вдовой покойнаго Дж. Эмори, эсквайра. Около этого времени въ графств создалась легенда, будто раззорившійся Клеврингъ женился на богатой вдов изъ Индіи. Нкоторые изъ мстныхъ жителей видли новобрачныхъ. Такъ, видли ихъ Кикльбери, путешествовавшіе по Италіи. Клеврингъ занималъ палаццо Погги во Флоренціи, давалъ вечера и жилъ богато, — но не хотлъ возвращаться въ Англію. Другой разъ, юный Перегринъ Кекльби, путешествуя во время вакацій, встртилъ Клевринговъ на Муммельскомъ озер, гд они занимали замокъ Шинкенштейнъ. Въ Рим, въ Лукк, въ Ницц, въ курортахъ и игорныхъ домахъ Бельгіи и Рейнской области туристы встрчали иногда эту достойную чету, и слухи о ней, точно волшебствомъ, переносились въ ихъ наслдственныя владнія.
Въ послдній разъ видли ихъ въ Париж, гд жили они на широкую ногу, съ тхъ поръ, какъ извстіе о смерти Самуэля Спелля, эсквайра, въ Калькутт, достигло его осиротвшей дочери въ Европ.
Прошлое сэра Фрэнсиса Клевринга отнюдь не говорило въ пользу почтеннаго баронета. Сынъ эмигранта, выросшій въ плохенькомъ старомъ замк близъ Брюгге, онъ сдлалъ слабую попытку проложить себ карьеру службой въ драгунскомъ полку, но почти тотчасъ же оставилъ службу. Подвиги за игорнымъ столомъ быстро закончили его раззореніе, прослуживъ два года въ арміи, онъ принужденъ былъ выйти въ отставку, просидлъ нсколько времени въ Флитской ея величества тюрьм, а затмъ ухалъ въ Остенде и присоединился къ своему подагрику-эмигранту-отцу. Въ теченіе нсколькихъ лтъ, этотъ захудалый и выродившійся отпрыскъ появлялся на минеральныхъ водахъ и купаньяхъ Бельгіи, Франціи, Германіи, слонялся по билліарднымъ и игорнымъ домамъ, танцовалъ въ казино, участвовалъ въ скачкахъ, на чужихъ лошадяхъ.
Въ Лозанн Фрэнсисъ Клеврингъ сдлалъ удачный, какъ онъ выражался, coup, женившись на вдов Эмори, недавно вернувшейся изъ Калькутты. Отецъ его умеръ вскор посл этого событія, такъ что супруга Фрэнсиса сдлалась леди Клеврингъ. Этотъ титулъ привелъ въ такое восхищеніе мистера Спелля изъ Калькутты, что онъ удвоилъ содержаніе дочери и завщалъ ей и ея дтямъ все свое состояніе, достигавшее, если только молва не преувеличивала его, весьма грандіозныхъ размровъ.
Относительно леди Клеврингъ сложилось мнніе, не то, что бы оскорбительное для ея репутаціи, но, во всякомъ случа, неблагопріятное для ея милости. Представители англійской аристократіи, путешествовавшіе за границей, уклонялись отъ знакомства съ нею, манеры ея далеко не отличались утонченностью, происхожденія она была темнаго и подозрительнаго. Богатые индйскіе набобы, пользовавшіеся большимъ всомъ въ европейскихъ городахъ, съ презрніемъ отзывались объ ея отц, старомъ крючк, разжившемся контрабандной торговлей индиго, и объ ея первомъ муж Дж. Эмори, служившемъ на корабл, который привезъ миссъ Спелль къ ея отцу въ Калькутту. Ни отецъ, ни дочь не были приняты въ лучшемъ обществ Калькутты, и никогда не заглядывали во дворецъ намстника. Старый сэръ Джэсперъ Роджерсъ, калькуттскій главный судья, замтилъ однажды своей жен, что онъ могъ бы поразсказать славныя исторійки о первомъ супруг леди Клеврингъ, но, къ великому огорченію леди Роджерсъ и ея дочерей, имъ не удалось вытянуть отъ старика эти тайны.
Но когда леди Клеврингъ поселилась въ отел Бульи, въ улиц Гренелль, въ Париж, и выступила въ парижскомъ свт зимою 183*, вс стали посщать ея вечера. Сенъ-Жерменское предмстье приняло ее въ свою среду. Нашъ достойный посланникъ, виконтъ Багвигъ, оказывалъ ей особенное вниманіе. Принцы крови посщали ея салонъ. Самыя суровыя и неприступныя изъ англійскихъ леди, проживавшихъ въ французской столиц, признали ее, добродтельная леди Эльдербери, суровая леди Рокминстеръ, почтенная графиня Саутдаунъ, — дамы, знаменитыя строгостью своихъ правилъ и недосягаемой высотой морали, вотъ какое благотворное вліяніе оказали на характеръ и репутацію леди Клеврингъ десять (иные утверждали — двадцать) тысячъ фунтовъ годового дохода. Ея же щедрость и великодушіе не знали границъ. Всякій (если только этотъ всякій принадлежалъ къ высшему обществу), носившійся съ какой-нибудь благотворительной затей, могъ черпать въ ея кошельк, какъ въ своемъ собственномъ. Французскія благочестивыя дамы получали отъ нея деньги на школы и монастыри, она одинаково щедро жертвовала по подписк въ пользу армянскаго патріарха, аонскихъ монастырей, баптистской миссіи въ Квамибу, англиканской миссіи на Фифоуфу, самомъ обширномъ и дикомъ изъ каннибальскихъ острововъ. Въ одинъ и тотъ же день мадамъ де-Крикри получила отъ нея пять наполеондоровъ въ пользу бдныхъ, гонимыхъ іезуитовъ, которыхъ въ то время очень не жаловали во Франціи, а леди Бедлайтъ въ пользу достопочтеннаго Дж. Рамсгорна, которому было повелніе свыше обратить римскаго папу. Сверхъ того, она давала лучшіе въ этомъ сезон обды, вечера и балы, что не мало подняло ея фонды въ свт.
Въ это-то время, по всей вроятности, благодушная леди устроилась съ кредиторами своего супруга: по крайней мр, сэръ Френсисъ снова появился на родин, не опасаясь ареста за долги. Въ ‘Morning Post’ и мстныхъ газетахъ сообщалось, что онъ остановился въ гостинниц Миварта, а въ одинъ прекрасный день старая ключница Клеврингъ-Гауза, съ безпокойствомъ, увидла коляску четверней, катившую по алле и остановившуюся передъ заплсневлыми ступеньками огромнаго мрачнаго подъзда.
Въ коляск оказалось трое джентльменовъ. На заднемъ сиднь помщался нашъ старый знакомый, мистеръ Тэтемъ изъ Четтриса, а на почетныхъ мстахъ — красивый, видный джентльменъ, исчезавшій въ усахъ, бакенбардахъ и мховой шуб и рядомъ съ нимъ блдный, тощій господинъ, съ трудомъ выбравшійся изъ экипажа вслдъ за проворно выскочившими мистеромъ Тэтемомъ и джентльменомъ въ шуб.
Они поднялись по большимъ заросшимъ мхомъ ступенямъ, и слуга иностранецъ, съ серьгами въ ушахъ, въ шляп съ золотымъ галуномъ, сильно дернулъ ручку большого колокольчика у растрескавшейся рзной двери. Громко зазвенлъ колоколъ въ пустынныхъ залахъ, внутри дома послышались шаги по мраморному полу, дверь отворилась, и передъ постителями явились, отвшивая низкіе поклоны, ключница мистриссъ Бленкинсонъ, ея помощница Полли и сторожъ Смартъ.
Смартъ дернулъ хохолъ изжелта-срыхъ волосъ, увнчивавшій его обожженное солнцемъ лицо, вывернулъ лвую ногу точно собирался ударить собаку, кусавшую его сзади за икры, и отвсилъ поклонъ, мистриссъ Бленкинсонъ присла, ея помощница Полли тоже присла и нсколько разъ кивнула головой. Затмъ мистриссъ Бленкинсонъ пролепетала дрожащимъ голосомъ:
— Добро пожаловать въ Клеврингъ, сэръ Фрэнсисъ. Какъ я рада, что моимъ старымъ глазамъ довелось еще разъ увидть представителя фамиліи.
Эта рчь и поклоны были обращены къ джентльмену въ шуб, который такъ молодецки надвинулъ шляпу на бекрень и такъ величественно крутилъ усы. Но онъ захохоталъ и отвтилъ:
— Ошибаетесь, почтенная старица, — промахнулись! Вотъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ, возвратившійся въ усадьбу своихъ предковъ. Друзья и вассалы! привтствуйте вашего законнаго лорда.
При этомъ онъ указывалъ пальцемъ на блднаго, тощаго господина, который промямлилъ:
— Полно дурачиться, Нэдъ.
— Да, мистриссъ Бленкинсонъ, я сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и очень хорошо помню васъ. Забыли меня, а? Какъ вы поживаете?— при этомъ онъ пожалъ дрожащую руку старушки и кивнулъ ей довольно привтливо.
Мистриссъ Бленкинсонъ клялась своей душой, что она сейчасъ же бы узнала сэра Фрэнсиса, что онъ вылитый сэръ Фрэнсисъ-отецъ и сэръ Джонъ-ддушка.
— Да, да… спасибо… конечно… благодарю васъ… хорошо, хорошо…— говорилъ сэръ Фрэнсисъ, разсянно оглядывая залу.— Довольно поганая старая дыра,— а, Нэдъ? Разъ только въ жизни видлъ ее, въ двадцать второмъ году, когда мой отецъ ссорился съ ддомъ.
— Поганая!.. Чудо!.. замокъ Отранто! Тайны Удольфо, — клянусь Юпитеромъ! возразилъ господинъ, котораго называли Нэдомъ.— Какой каминъ! Тутъ можно слона зажарить! Какая чудная рзная галлерея! Иниго Джонсъ, ставлю пять противъ двухъ,— Иниго Джонсъ.
— Верхняя часть Иниго Джонса, а нижнюю передлалъ знаменитый голландскій архитекторъ Вандерпутти, въ царствованіе Георга Перваго, при сэр Ричард, четвертомъ баронет,— сказала ключница.
— О, въ самомъ дл,— замтилъ баронетъ.— Чортъ возьми, Нэдъ, вы все на свт знаете.
— Очень мало, Франкъ,— отвтилъ Нэдъ.— Знаю, что вонъ тамъ, надъ каминомъ, не настоящій Снайдерсъ,— ставлю три противъ одного, что это копія. Мы реставрируемъ ее, дружище. Немножко лака — и она приметъ чудесный видъ. Этотъ старичина въ красной мантіи должно быть сэръ Ричардъ?
— Шерифъ графства, членъ парламента въ царствованіе королевы Анны,— подхватила ключница, удивлявшаяся познаніямъ гостя.— Направо отъ него Теодосія, супруга Гарботтля, второго баронета, кисти Лели, изображена въ вид Венеры, богини красоты, ея сынъ Грегори, третій баронетъ, рядомъ съ нею, въ вид Купидона, бога любви, съ лукомъ и стрлами, на слдующемъ панно сэръ Рупертъ, пожалованъ въ рыцари Карломъ I, имніе его было конфисковано Оливеромъ Кромвелемъ.
— Спасибо… довольно, мистриссъ Бленкинсонъ,— перебилъ баронетъ.— Не безпокойтесь, мы осмотримъ замокъ одни. Фротъ, дайте сигару. Мистеръ Тэтемъ, угодно сигару?
Маленькій мистеръ Тэтемъ принялъ сигару, которую поднесъ ему слуга баронета, и боязливо вертлъ ее въ рукахъ.
— Не провожайте насъ, мистриссъ Бленкинсонъ. Вы… какъ васъ тамъ… Смартъ… присмотрите за лошадьми. Мы не надолго. Идемъ, Стронгъ,— я знаю дорогу, я былъ здсь въ двадцать второмъ году, въ послдніе годы жизни дда.— Затмъ сэръ Фрэнсисъ и капитанъ Стронгъ — таково было имя и званіе пріятеля сэра Фрэнсиса — вышли изъ залы во внутреннія комнаты, предоставивъ смущенной мистриссъ Бленкинсонъ исчезнуть черезъ боковую дверь, въ свои аппартаменты — единственное обитаемое помщеніе въ заброшенномъ замк.
Онъ былъ такъ великъ, что никто не ршался взять его въ наймы. Сэръ Фрэнсисъ и его другъ долго переходили изъ комнаты въ комнату, удивляясь ихъ громаднымъ размрамъ и холодному, мрачному величію. Направо отъ залы находились салоны и гостиныя, а съ другой стороны, пріемная, огромная столовая, библіотека, куда забирался Пенъ въ старое время. Съ трехъ сторонъ зала была окружена галлереей, соединенной посредствомъ нсколькихъ корридоровъ съ спальнями, изъ послднихъ многія отличались великолпнымъ убранствомъ. Во второмъ этаж былъ цлый лабиринтъ неуютныхъ каморокъ, предназначавшихся для прислуги великихъ особъ, обитавшихъ въ замк, когда онъ былъ только что выстроенъ. Я не знаю боле рзкаго признака успховъ гуманности въ нашу эпоху, чмъ контрастъ между ныншними помщеніями для прислуги, ныншней заботливостью о бдныхъ людяхъ и положеніемъ ихъ во времени нашихъ предковъ, когда милордъ или миледи ночевали подъ золотымъ балдахиномъ, а служители помщались чуть не въ хлвахъ.
Прізжіе бродили по замку, причемъ владлецъ относился къ нему равнодушно и вяло, тогда какъ его другъ капитанъ разсматривалъ все съ такимъ увлеченіемъ и интересомъ, что его можно бы было принять за владльца, а его спутника — за равнодушнаго зрителя.— Прекрасные задатки… прекраснйшіе задатки, сэръ,— восклицалъ капитанъ — Право, сэръ, поручите-ка мн привести его въ надлежащій видъ! Я сдлаю изъ него гордость страны,— и не дорого обойдется! Какой театръ выйдетъ изъ этой библіотеки, занавсъ повсимъ между колоннами. Чудная зала — тутъ помстится все графство. Мы уберемъ эту гостиную коврами изъ вашей второй гостиной въ улиц Гренеллъ, а дубовую залу отдлаемъ въ средне-вковомъ стил. Оружіе, какъ нельзя больше, идетъ къ черному дубу, а на набережной Вольтера есть венеціанское зеркало, какъ разъ для этого простнка надъ каминомъ. Длинную гостиную отдлаемъ блымъ и малиновымъ, вотъ ту желтымъ атласомъ, а маленькую свтло-голубымъ съ кружевной обшивкой,— а?
— Я припоминаю, какъ старикъ угощалъ меня палкой въ этой самой маленькой гостиной, — замтилъ баронетъ,— онъ всегда ненавидлъ меня.
— Здсь будутъ комнаты миледи, я полагаю,— тамъ спальня, кабинетъ, уборная. Гд вы помститесь?
— Устройте меня въ сверномъ крыл,— отвчалъ баронетъ, звая — подальше отъ проклятаго фортепьяно миссъ Эмори. Я не выношу его. А она бренчитъ съ утра до вечера.
Капитанъ расхохотался. Пока они осматривали замокъ, онъ составилъ планъ будущаго устройства, покончивъ съ осмотромъ, они прошли въ помщеніе управляющаго, которое занимала теперь мистриссъ Бленкинсонъ. Здсь мистеръ Тэтемъ сидлъ надъ планомъ имнія, а ключница приготовляла угощеніе своему лорду и хозяину.
Затмъ они осмотрли кухню и конюшни, къ которымъ и сэръ Фрэнсисъ проявилъ нкоторый интересъ. Капитанъ Стронгъ собирался осмотрть паркъ, но баронетъ сказалъ: — къ-чорту паркъ и всю подобную дрянь!— и оставилъ замокъ также неожиданно, какъ появился въ немъ. Въ тотъ же день вс обитатели Клевринга узнали, что сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ навстилъ замокъ и намренъ поселиться въ немъ.
Когда объ этомъ узнали въ Четтрис, весь городъ заволновался: высшее и низшее духовенство, отставные военные на половинной пенсіи, старыя двы, вдовицы, мелкіе сосдніе дворянчики, фермеры, лавочники, купцы — словомъ, все населеніе городка и его окрестностей. Новость достигла и Фэрокса, и была принята дамами и мистеромъ Пеномъ съ нкоторымъ волненіемъ
— Мистриссъ Пибусъ говоритъ, что въ ихъ семь есть очень хорошенькая двушка, Артуръ,— сказала Лаура, въ качеств женщины очень интересовавшаяся этимъ предметомъ,— миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ отъ перваго брака. Вы, разумется, влюбитесь въ нее, какъ только она прідетъ.
Елена воскликнула:— Не говори глупостей, Лаура!— Пенъ засмялся и сказалъ:— Да и для васъ тамъ есть сэръ Фрэнсисъ-младшій — Ему только четыре года,— возразила Лаура.
— Но меня утшитъ красивый офицеръ, другъ сэра Фрэнсиса. Я видла его въ церкви, въ воскресенье, великолпные усы!
Число членовъ семьи сэра Фрэнсиса скоро стало извстно въ город, какъ и все вообще, касавшееся ихъ домашняго обихода. Теперь, въ лтніе вечера, толпы любопытныхъ наполняли аллеи парка, собирались вокругъ замка, критиковали передлки и перестройки, производившіяся въ ожиданіи прізда господъ. Возы съ мебелью и утварью всякаго рода тянулись безъ конца изъ Четтриса и Лондона, въ такомъ количеств, что только капитанъ Глендерсъ, провожавшій ихъ до усадьбы, могъ перечислить ихъ поклажу.
Онъ и капитанъ Эдвардъ Стронгъ очень подружились въ послднее время. Капитанъ Стронгъ, поселившійся въ томъ самомъ помщеніи, которое занималъ когда-то миролюбивый Смеркъ, пользовался полнымъ расположеніемъ мадамъ Фрибсби, да и всего города. Онъ былъ эффектный мужчина: румяный, голубоглазый, черноусый, широкогрудый, широкоплечій — нкоторая наклонность къ полнот не портила его статной фигуры — боле бравый солдатъ никогда не подставлялъ грудь непріятелю. Когда онъ шелъ по Клеврингской улиц, заломивъ шляпу на бекрень, постукивая палкой по мостовой, или выдлывая ею военные артикулы, и его звонкій смхъ далеко разносился по молчаливымъ улицамъ,— у обывателей просто печенка играла отъ удовольствія.
Въ первый же базарный день онъ перезнакомился со всми хорошенькими двушками на рынк, пошутилъ съ каждой бабой, потолковалъ съ фермерами объ ихъ длахъ и обдалъ въ ‘Клеврингскомъ Герб’ въ обществ мстныхъ землевладльцевъ, которыхъ морилъ со смха своими шутками и прибаутками. Душа человкъ! таково было общее мнніе о немъ этихъ господъ. Когда они разъзжались изъ гостинницы на своихъ старыхъ лошадкахъ, онъ по пріятельски пожалъ руку десяткамъ двумъ своихъ новыхъ знакомцевъ и напутствовалъ ихъ, покуривая сигару, уворотъ гостинницы, и махая шляпой. Къ вечеру онъ былъ свой человкъ въ трактир, зналъ, сколько ренты платитъ хозяинъ, сколько акровъ арендуетъ, сколько солода кладетъ въ пиво.
Онъ поселился было въ замк, по тамъ ему показалось слишкомъ тоскливо.
— Я рожденъ для общества,— говорилъ онъ капитану Глендерсу.— Я пріхалъ сюда привести въ порядокъ домъ, потому что, между нами будь сказано, у Франка не хватаетъ энергіи, полное отсутствіе энергіи, гд ему, у него и грудь не такая (при этомъ онъ ударялъ по своему собственному могучему бюсту), но я не могу обойтись безъ общества. Старуха мистриссъ Бленкинсонъ ложится спать въ семь часовъ и беретъ съ собой Полли. Такъ что въ первыя дв ночи оставались мы одни съ домовымъ, а я люблю компанію. Почти вс старые солдаты любятъ компанію.
Глендерсъ спросилъ Стронга, гд онъ служилъ? Капитанъ Стронгъ закрутилъ усъ и усмхнувшись замтилъ, что лучше бы спросить, гд онъ не служилъ.
— Я началъ службу, сэръ, въ венгерскихъ уланахъ, но оставилъ ее, поссорившись съ отцомъ, когда началась война за независимость Греціи, и былъ въ числ семи человкъ, уцлвшихъ въ Миссолонги, семнадцати лтъ взлетлъ на воздухъ на брандер Боцарнса. Я вамъ покажу крестъ, который получилъ за это дло, если вы завернете ко мн, капитанъ, въ моемъ письменномъ стол есть нсколько такихъ бездлушекъ. Есть іюльскій Блый Орелъ, я получилъ его подъ Остроленкой отъ Скржинецкаго (онъ произносилъ это имя чрезвычайно отчетливо и звучно). Я быль поручикомъ въ четвертомъ полку и мы пробились сквозь ряды Дибича,— пробились въ Пруссію, не сдлавъ ни одного выстрла. Подъ Опорто я былъ раненъ, сражаясь рядомъ съ королемъ, онъ одержалъ бы побду, если бы Бурмонтъ послдовалъ моему совту, затмъ я продолжалъ служить въ Испаніи, пока не умеръ мой другъ Цумалакарегви, тутъ я увидлъ, что все кончено и повсилъ на стну свой мечъ. Алава предлагалъ мн полкъ, но я не согласился — нтъ, чортъ побери, я не согласился. Теперь, сэръ, вы знаете Нэда Стронга — шевалье Стронга, какъ величаютъ: меня за границей — такъ же хорошо, какъ онъ самъ себя знаетъ.
Такимъ образомъ, почти вс обитатели Клевринга перезнакомились съ Нэдомъ Стронгомъ. Познакомился онъ съ мадамъ Фрибсби, съ хозяиномъ гостинницы Георга, съ мистриссъ Глендерсъ и ея дтками, съ мистеромъ Артуромъ Пенденнисомъ, который засталъ его однажды въ обществ капитана Глендерса и былъ очень радъ новому знакомству.
Вскор капитанъ Стронгъ былъ такимъ же своимъ человкомъ въ гостиной Елены, какъ и въ мастерской мадамъ Фрибсби, и вносилъ много веселья въ этотъ унылый домъ своими безконечными разсказами и шутками. Дамы въ первый разъ видли такого человка. Онъ разсказывалъ презанимательныя исторіи о битвахъ и опасныхъ приключеніяхъ,— о плнныхъ въ Греціи, о красавицахъ-полькахъ, объ испанскихъ монахиняхъ. Онъ зналъ десятки псенъ, на разныхъ языкахъ, и распвалъ ихъ звучнымъ голосомъ, аккомпанируя себ на фортепьяно. Об дамы нашли его восхитительнымъ человкомъ,— да и были правы, хотя, надо правду сказать, имъ почти не приходилось видть мужчинъ, кром старика Портмана, маіора и мистера Пена, который, положимъ, былъ геній, но вдь геніи обыкновенно держатъ, себя очень кисло и пасмурно дома.
Капитанъ Стронгъ познакомилъ своихъ новыхъ друзей не только съ собственной біографіей, но и съ исторіей семьи, переселившейся въ Клеврингъ. Это онъ женилъ своего друга Франка на вдов Эмори. Ей не доставало титула, ему денегъ. Самое подходящее дло было обвнчаться. Онъ устроилъ этотъ бракъ и сдлалъ ихъ обоихъ счастливыми. Конечно, между ними не было романической привязанности, вдова уже не въ такихъ лтахъ, чтобы думать о романахъ, а сэръ Френсисъ мало чмъ интересуется, кром билліарда и обда. Но они нашли возможное счастье. Баронетъ вернется въ свой родовой замокъ, состояніе жены избавитъ его отъ денежныхъ затрудненій, а ихъ сынъ и наслдникъ будетъ однимъ изъ первыхъ лицъ въ графств.
— А миссъ Эмори?— спросила Лаура. Лаура чрезвычайно интересовалась миссъ Эмори.
Стронгъ засмялся.— О, миссъ Эмори — муза, миссъ Эмори — тайна, миссъ Эмори — fеmmе іncоmрrіsе.— Что это такое?— спросила простодушная мистриссъ Пенденнисъ, но кавалеръ не отвтилъ, быть можетъ, онъ и самъ не зналъ.— Миссъ Эмори рисуетъ, миссъ Эмори пишетъ стихи, миссъ Эмори сочиняетъ музыку, миссъ Эмори здитъ верхомъ, какъ Діана Вернонъ. Словомъ, миссъ Эмори — совершенство.
— Ненавижу умныхъ женщинъ, — замтилъ Пенъ.
— Покорно благодарю,— сказала Лаура. Она съ своей стороны была уврена, что миссъ Эмори очаровательна, и почти жаждала ея дружбы. Говоря это, маленькая плутовка смотрла прямо въ глаза Пену, точно ея слова были евангельская истина.
Такимъ образомъ, почва для сближенія между обитателями Фэрокса и ихъ богатыми сосдями была подготовлена заране, и Пенъ съ Лаурой поджидали ихъ прізда съ такимъ же нетерпніемъ, какъ самые любопытные изъ клеврингскихъ обитателей. Лондонскій житель, которому каждый день приходится видть новыя лица, улыбнется волненію провинціаловъ при появленіи новаго лица. О какомъ-нибудь франт, заглянувшемъ въ деревню, мстные жители вспоминаютъ нсколько лтъ посл того, какъ онъ ухалъ и, по всей вроятности, забылъ о нихъ, затерявшись въ лондонскомъ мор. Но островитяне долго вспоминаютъ о моряк, завернувшемъ на ихъ островокъ, и много лтъ спустя могутъ сообщить вамъ, что онъ говорилъ и какое платье носилъ, какъ смотрлъ и какъ смялся. Словомъ, появленіе новаго человка въ деревн — событіе, значеніе котораго непонятно для насъ, не знающихъ, кто живетъ бокъ о бокъ съ нами.
Когда маляры и обойщики кончили свою работу, и замокъ принялъ надлежащій видъ, дйствительно длавшій честь вкусу капитана Стронга, руководившаго передлками, послдній объявилъ, что теперь онъ узжаетъ въ Лондонъ перевозить семейство баронета въ Клеврингъ-паркъ.
Владльцамъ предшествовали цлые отряды слугъ. Экипажи были доставлены моремъ въ Баймутъ, гд уже поджидали ихъ лошади подъ присмотромъ конюховъ и грумовъ. Въ одинъ прекрасный день дилижансъ привезъ въ Клеврингъ двухъ рослыхъ и меланхолическихъ джентльменовъ, которые вышли съ своимъ багажомъ у воротъ замка, это были господа Фредерикъ и Джэмсъ, столичные лакеи, согласившіеся переселиться въ провинцію.
Другой разъ почтовая карета высадила у замка иностраннаго джентльмена, украшеннаго множествомъ цпочекъ и колецъ. Онъ поднялъ шумъ и жестоко разнесъ жену сторожа (мстную уроженку, которая не понимала ни его англійскую, ни гасконскую рчь) за то, что не догадались прислать за нимъ экипажа и заставили его пройти чуть не цлую милю пшкомъ при его утомленномъ состояніи и въ лакированныхъ сапогахъ. Это былъ мосье Альсидъ Мираболанъ, бывшій chef de cuisine его свтлости герцога Бородино и его преосвященства кардинала Беккафико, а нын сэра Фрэнсиса Клевринга, баронета. Библіотека, картины и рояль monsieur Мираболана прибыли раньше, подъ присмотромъ его помощника, смышленнаго молодого англичанина. Кром того, ему помогала ученая кухарка, а у нея подъ командой было еще нсколько младшихъ помощницъ. Онъ не обдалъ съ прислугой, а кушалъ отдльно, въ своихъ аппартаментахъ, гд прислуживала ему спеціально для того приставленная горничная. Надо было видть его во всей форм при составленіи menu. Передъ этимъ онъ садился за фортепьяно и игралъ для вдохновенія. Если его прерывали, онъ выходилъ изъ себя, утверждая, что великому артисту необходимо уединеніе, дабы въ тишин обдумать свои творенія.
Но мы упреждаемъ событія, увлекшись нашимъ глубокимъ почтеніемъ къ m-eur Мираболану, и слишкомъ рано выводимъ его на сцену.
Шевалье Стронгъ самъ нанималъ прислугу въ Лондон и вообще завдывалъ всмъ домомъ, какъ хозяинъ. Иные говорили, что онъ собственно управляющій, только обдаетъ съ господами. Во всякомъ случа, онъ умлъ внушить къ себ почтеніе, и въ дом ему были отведены дв комнаты не изъ послднихъ
Онъ прогуливался по террас въ тотъ достопамятный день, когда при оглушительномъ звон колоколовъ клеврингской церкви, украшенной флагомъ, въ ворота замка влетли на взмыленныхъ лошадяхъ открытая коляска и одна изъ тхъ семейныхъ колымагъ, какія могла изобрсти только плодущая англосаксонская раса. Скульптурная дверь распахнулась настежъ. Двое старшихъ служителей, меланхолическіе джентльмены, въ ливреяхъ, съ напудренными головами, и мстная челядь, набранная къ нимъ въ помощники, выстроились въ зал. Мимо этого фронта, усердно гнувшаго спины, подобно высокимъ вязамъ, сгибающимся подъ напоромъ осенняго втра, прослдовали: сэръ Френсисъ Клеврингъ, равнодушный и апатичный какъ всегда, леди Клеврингъ, съ вида очень добродушная дама, съ блестящими черными глазами, привтливо кивавшая въ отвтъ на поклоны, мастеръ Френсисъ Клеврингъ, державшійся за платье своей мамы (и остановившій всю процессію, чтобы поглядть на огромнаго лакея, ростъ котораго, очевидно, поразилъ молодого джентльмена), миссъ Бленди, гувернантка мастера Френсиса, и миссъ Эмори, дочь ея милости, подъ руку съ капитаномъ Стронгомъ. Стояло лто, но въ знакъ привтствія во всхъ каминахъ пылалъ огонь.
Monsieur Мираболанъ смотрлъ на процессію, стоя въ алле, подъ липой.— Elie est la, — сказалъ онъ, прижавъ украшенную перстнями руку къ бархатному вышитому жилету съ стеклянными пуговицами.— Je t’aі vue, je te bnis, О ma sylphide, O mon ange!— тутъ онъ углубился въ чащу и пошелъ къ своимъ кастрюлямъ и соусникамъ.
Въ ближайшее воскресенье семья баронета въ полномъ состав явилась въ церковь и заняла давнишнее отдленіе Клевринговъ, гд молилось столько предковъ сэра Фрэнсиса. Народа собралось столько, что нижняя церковь была совершенно пуста, къ досад ея пастора, а передъ церковью, вокругъ колясокъ, грумовъ и кучеровъ въ парикахъ, величественныхъ лакеевъ собралось столько публики, сколько давно уже не было видано. Капитанъ Стронгъ, знавшій всхъ въ лицо, поздоровался съ компаніей. Мстные жители нашли, что миледи нехороша собой, но туалетъ ея великолпенъ,— и, дйствительно, ея особу украшали тончайшія шали, драгоцннйшіе мха, кольца, перстни, серьги, камеи, брошки и другія безымянныя побрякушки, ленты широкія и узкія всхъ цвтовъ радуги. Миссъ Эмори явилась въ скромномъ голубинаго цвта плать, подобно двственной весталк, а мастеръ Френсисъ въ модномъ тогда костюм Робъ Роя Макъ-Грегора, знаменитаго шотландскаго разбойника. Баронетъ былъ такъ же мало оживленъ, какъ обыкновенно,— его точно окружала какая-то атмосфера безразличія, позволявшая ему одинаково равнодушно относиться къ обду, смерти, церкви, браку.
Отдленіе для клеврингскихъ слугъ было биткомъ набито, и восхищенная конгрегація видла, какъ лондонскіе джентльмены ‘съ цвтами на головахъ’ и великолпный кучеръ въ парик заняли свои мста, какъ только лошади были отведены въ Клеврингскій Гербъ.
Во время службы мастеръ Френсисъ поднялъ такой отчаянный ревъ, что баронетъ долженъ былъ позвать Фредерика, самаго крупнаго изъ лакеевъ, который и унесъ мастера Френсиса, причемъ послдній оралъ и колотилъ слугу по голов, распространяя вокругъ цлыя облака пудры. Онъ не успокоился до тхъ поръ, пока его не посадили на козлы, гд онъ занялся кнутомъ кучера Джона, погоняя воображаемыхъ лошадей.
— Видите-ли, мальчуганъ еще никогда не былъ въ церкви, миссъ Белль,— говорилъ баронетъ молодой леди, бывшей у него въ гостяхъ, — не мудрено, что онъ поднялъ гвалтъ, я не бываю въ церкви, когда живу въ город, но въ деревн слдуетъ подавать хорошій примръ… ну, и все прочее.
Миссъ Белль засмялась и сказала:— Нельзя сказать, чтобы вашъ мальчикъ подавалъ хорошій примръ.
— Ей Богу, не знаю,— отвчалъ баронетъ.— Это, знаете, недурной способъ. Когда Франкъ чего-нибудь хочетъ, онъ всегда пищитъ, а когда онъ пищитъ, то получитъ все, что ему требуется.
Въ эту минуту ребенокъ, о которомъ шла рчь, завопилъ, увидавъ конфекты, и, потянувшись черезъ столъ, опрокинулъ бутылку съ виномъ какъ разъ на жилетъ одного изъ гостей, мистера Артура Пенденниса, который былъ крайне раздосадованъ, убдившись, что его чистая кембриковая рубашка залита виномъ.
— Мы ужасно балуемъ его,— сказала леди Клеврингъ мистеру Пенденнису, съ нжностью поглядывая на херувимчика, руки и лицо котораго были теперь вымазаны пирожнымъ, извстнымъ въ кондитерскихъ подъ названіемъ meringues la cr&egrave,me.
— Вы видите, я правъ,— сказалъ баронетъ.— Онъ запищалъ и получилъ все, что хотлъ. Дйствуй, Франкъ, дружище.
— Сэръ Френсисъ очень разсудительный родитель, — шепнула миссъ Эмори.— Вы не находите этого, миссъ Белль? Я не буду называть васъ миссъ Белль, я буду звать васъ Лаурой. Я такъ любовалась вами въ церкви. Ваше платье не хорошо сшито, и шляпка вышла изъ моды. Но у васъ такіе прекрасные срые глаза и такой чудесный цвтъ лица.
— Благодарю васъ, — сказала миссъ Белль съ улыбкой.
— Вашъ кузенъ хорошъ собой и знаетъ это. Онъ чувствуетъ себя неловко. Онъ еще не видалъ свта. Обладаетъ онъ геніемъ? Страдалъ-ли онъ? Тутъ была какая-то старушка въ старомъ сатиновомъ плать и бархатныхъ башмакахъ — какая-то миссъ Пибусъ — она увряла, что онъ страдалъ. Я тоже страдала, а вы, Лаура?— ваше сердце страдало?
Лаура сказала:— Нтъ!— но, кажется, слегка покраснла при этомъ вопрос, такъ что ея собесдница продолжала:
— Ахъ, Лаура! Я все понимаю. Это beau cousin. Признайтесь мн откровенно. Я уже люблю васъ какъ сестру.
— Вы очень любезны,— сказала миссъ Белль, улыбаясь,— но… но, признаюсь, это очень внезапная привязанность.
— Вс привязанности таковы. Это электричество — непроизвольное чувство. Оно вспыхиваетъ мгновенно. Я чувствую, что полюбила васъ съ перваго взгляда. А вы?
— Я еще нтъ,— отвчала Лаура,-но можетъ мн это и удастся.
— Называйте меня по имени.
— Да я его не знаю.
— Мое имя Бланшъ,— неправда-ли, хорошенькое имя. Такъ и зовите меня.
— Бланшъ,— да, это очень хорошенькое имя.
— А пока мама разговариваетъ съ этой милой леди,— какъ она вамъ приходится? Она, должно быть, была хороша собой, но теперь уже довольно passe, она не хорошо gante, но у ней очень красивая рука,— пока мама разговариваетъ съ ней, пойдемте въ мою комнату, мою, мою собственную комнату. Хорошенькая комнатка, несмотря на то, что ее убирало это чудовище, капитанъ Стронгъ. Вы не pris въ него? Онъ увряетъ, что да, но я знаю, вашъ герой — beau cоusіn. Да — іl а de beaux yeux. Jen’aime pas les blonds ordinairement. Car je suis blonde, mоi — jesuis Blanche et blondе,— и она съ гримасой взглянула въ зеркало, ни разу не остановившись, чтобы выслушать отвтъ Елены на свои вопросы.
Бланшъ была хороша собой и напоминала русалку. У ней были прекрасные волосы съ зеленоватымъ оттнкомъ, темныя брови, длинныя черныя рсницы, прекрасные каріе глаза. Она обладала удивительно тонкой таліей и такой крохотной ножкой, что, казалось, подъ ней и трава не погнется. Губки ея напоминали розовый бутонъ, голосокъ звенлъ какъ колокольчикъ, а когда она улыбалась, вы могли любоваться двумя рядами очаровательнйшихъ жемчужныхъ зубовъ. Она показывала ихъ очень часто, зная, что они очень хороши. Она постоянно улыбалась и эта улыбка какъ нельзя лучше обнаруживала не только зубы, но и дв прелестнйшія ямочки на щекахъ.
Она показала Лаур свои рисунки, которые та нашла очаровательными. Сыграла нсколько вальсовъ, и съ такимъ блескомъ, что Лаура была еще больше очарована. Прочла нсколько стихотвореній, своего собственнаго сочиненія, на англійскомъ и французскомъ языкахъ, которыя переписывала въ особую книгу,— свою собственную милую маленькую книжку, въ голубомъ бархатномъ переплет, съ золотыми застежками и тисненой золотомъ надписью:— Mes Larmes.
— Mes Larmes!— неправда-ли, хорошенькое заглавіе?— спросила она. Она вообще восхищалась всмъ, что длала, и все, что длала, длала хорошо. Лаура согласилась, что заглавіе хорошенькое. Никогда еще она не видала ничего подобнаго этому изящному, прелестному, хрупкому существу, такъ мило щебетавшему въ такой милой комнатк, съ такими милыми книжками, картинами, цвтами. Честная и великодушная деревенская двушка восхищалась всмъ этимъ, безъ малйшей примси завистливаго чувства.— Право, Бланшъ, — сказала она,— все въ этой комнат прелестно, а вы прелестне всего.— Бланшъ улыбнулась, взглянула въ зеркало, подбжала къ Лаур, схватила ея руки, поцловала, а затмъ услась за фортепьяно и запла.
Дружба между этими молодыми двушками создалась и укрпилась подобно сказочной горошин, выросшей въ одну ночь до неба. Рослые гайдуки то и дло отправлялись съ записочками въ Фэроксъ, гд состояла при кухн хорошенькая служанка, быть можетъ, примирявшая этихъ джентльменовъ съ такимъ мизернымъ домомъ. Миссъ Эмори посылала Лаур ноты, или новый романъ, или рисунокъ изъ Journal des Modes, или миледи посылала свой поклонъ, вмст съ цвтами и фруктами, или миссъ Эмори просила и умоляла миссъ Белль обдать у нихъ, а равно и милую мистриссъ Пенденнисъ, если она хорошо себя чувствуетъ, и мистера Артура, если ихъ скромное общество не слишкомъ скучно для него, — причемъ миссъ Эмори не хотла слышать никакихъ отговорокъ, и посылала кабріолетъ для мистриссъ Пенденнисъ.
Ни Артуръ, ни Лаура не думали отказываться. Елена же, чувствовавшая себя не совсмъ хорошо, радовалась, что они пріятно проведутъ время, провожала ихъ нжнымъ взглядомъ и про себя молила Бога не отзывать ее къ себ, пока эти два существа, которыхъ она любила больше всего на свт, не соединятся. Слдя за ними глазами, она вспоминала лтніе вечера двадцать пять тому лтъ назадъ, когда она тоже расцвтала, въ короткій періодъ своей любви и счастья. Все это прошло и кончилось. Луна смотрла съ пурпурнаго неба и звзды мерцали также, какъ въ т вчно памятные вечера. Но онъ лежалъ теперь въ сырой земл. Боже! какъ врзался въ ея память его послдній взглядъ при разлук. Теперь, сквозь вереницу лтъ, онъ смотрлъ на нее съ такой же тоской и отчаяніемъ, какъ тогда.
Итакъ, мистеръ Пенъ и миссъ Лаура охотно проводили лтніе вечера въ обществ своихъ знатныхъ сосдей. Бланшъ увряла, что она безъ ума отъ Лауры, Пену, кажется, правилась Бланшъ. Къ нему вернулась прежняя живость, онъ смялся и болталъ, такъ что Лаура только удивлялась на него. Пенъ, въ охотничьей куртк, звавшій въ гостиной Фэрокса, и Пенъ остроумный, веселый, улыбающійся и изящно одтый, въ салон леди Клеврингъ, были положительно два разныя лица. Иногда устраивалось пніе. Лаура обладала хорошимъ контральто, и Бланшъ, учившаяся у лучшихъ континентальныхъ профессоровъ, съ радостью взялась быть учительницей своей подруги. Иногда и Пенъ присоединялся къ нимъ, но чаще умильно смотрлъ на поющую Бланшъ. Случалось распвать хоровыя псни, причемъ особенно эффектно выдлялся громовой басъ капитана Стронга, которымъ онъ очень гордился.
— Славный малый, этотъ Стронгъ,
— Не правда-ли, миссъ Белль?— говорилъ сэръ Фрэнсисъ.— Играетъ въ cart съ леди Клеврингъ — играетъ на чемъ и во что угодно. Сколько времени, какъ вы думаете, онъ живетъ у меня? Захалъ какъ-то на недлю и остается вотъ уже три года. Славный малый, не правда-ли? Не знаю, откуда онъ достаетъ деньги, ей-Богу не знаю, миссъ Лаура.
Однако, шевалье всегда платилъ свой проигрышъ леди Клеврингъ, да и за свое трехлтнее пребываніе у пріятеля тоже платилъ — веселымъ расположеніемъ духа, любезностью и живостью, тысячами мелкихъ услугъ. Чего же лучше? пріятель, который всегда веселъ, всегда подъ рукой и никогда не мозолитъ глазъ, и готовъ исполнить любое порученіе своего патрона: спть-ли романсъ, или потолковать съ адвокатомъ, подраться на дуэли или разрзать каплуна.
Обыкновенно Лаура и Пенъ вмст являлись въ Клеврингъ-Паркъ, но случалось, что Пенъ уходилъ туда одинъ, не сказавши ей. Онъ удилъ рыбу въ Браул, который протекаетъ черезъ паркъ, подл цвтника, и, по странной случайности, миссъ Эмори тоже приходила сюда (посмотрть свои цвты) и всегда удивлялась, встрчая мистера Пена.
Не знаю, какую форель поджидалъ Пенъ при этихъ встрчахъ? Не миссъ-ли Бланшъ играла роль хорошенькой рыбки, кружившейся около его крючка, и не ее-ли разсчитывалъ поймать мистеръ Пенъ?
Что касается миссъ Бланшъ, то она обладала чувствительнымъ сердцемъ, тмъ боле, что сама уже много ‘страдала’ въ теченіе своей недолгой жизни. Мудрено-ли, что она питала симпатію къ другимъ чувствительнымъ существамъ, въ род Пена, который тоже страдалъ. Любовь ея къ Лаур и милой мистриссъ Пенденнисъ удвоилась, она читала съ Лаурой нмецкихъ и французскихъ авторовъ, и мистеръ Пенъ читалъ съ ними нмецкихъ и французскихъ авторовъ. Онъ переводилъ для нихъ сантиментальныя баллады Гете и Шиллера на англійскій языкъ, а миссъ Бланшъ открыла для него ‘Mes larmes’ и посвятила его нсколько трогательныхъ изліяній своей нжной муз.
Судя по этимъ стихотвореніямъ, юное созданіе, дйствительно, страдало жестоко. Она сроднилась съ мыслью о самоубійств. Нсколько разъ призывала смерть. Поблекшая роза внушала ей такое состраданіе, что, казалось, она умретъ съ горя. Просто удивленіе, какъ могло такъ много страдать такое юное существо, какъ могло оно кинуться въ такой океанъ страданія и страсти, и не захлебнуться. Какой талантъ къ плачу нужно было имть, чтобы выплакать столько ‘Mes larmes!…’
Правду сказать, слезы миссъ Бланшъ были не особенно солоны, но Пенъ, читавшій ея стихотворенія, нашелъ ихъ очень недурными для женщины, и съ своей стороны, посвятилъ ей нсколько штукъ. Его стихи отличались пыломъ, страстью, жаромъ, огнемъ, паосомъ, и онъ не только сочинялъ новые стихи, но и передлалъ — злодй! измнникъ!— передлалъ для миссъ Бланшъ Эмори нкоторыя изъ прежнихъ поэмъ, посвященныхъ нкоей миссъ Эмиліи Фотрингэй!

ГЛАВА XXIII.
Невинный младенецъ.

— Ей-Богу, Стронгъ, — сказалъ однажды баронетъ, когда оба друга развлекались посл обда билліардомъ и сигарой (этой великой разоблачительницей тайнъ), — ей-Богу, мн хочется, чтобы ваша жена умерла.
— Да и мн хочется. Но она-то не хочетъ, она проживетъ сто лтъ,— вотъ увидите. Но вы-то съ какой стати хотите ее спровадить на тотъ свтъ, Франкъ?
— Тогда вы бы могли жениться на нашей барышн. Она не дурна собой. Приданое — десять тысячъ фунтовъ, славный кусъ для стараго бродяги, промямлилъ баронетъ.— Знаете, Стронгъ, я ненавижу ее съ каждыми днемъ сильне. Просто не выношу, ей-Богу не выношу.
— Я бы не взялъ ее и за двадцать тысячъ, — замтилъ Стронгъ, смясь.— Въ жизнь свою не видалъ такого бсенка.
— Я бы не прочь отравить ее,— продолжалъ разсудительный баронетъ,— ей-Богу, не прочь.
— Да что она еще выкинула?— спросилъ капитанъ.
— Ничего особеннаго,— отвчалъ сэръ Фрэнсисъ, — все ея старыя штуки. Эта двченка такая мастерица отравлять жизнь другимъ, что просто удивленіе! На дняхъ она довела до слезъ гувернантку. Потомъ, прохожу я мимо комнаты Франка и слышу — реветъ, бдняга, въ темнот, заливается, что же бы вы думали, это сестрица напугала его до смерти, увривъ, что въ замк водится домовой. За завтракомъ она сыграла штуку съ миледи, а вдь моя жена, хоть и дура, но добрая душа, право, добрая.
— Что же ей сдлала барышня?— спросилъ Стронгъ.
— Да что! завела рчь о покойномъ Эмори, моемъ предшественник, — съ гримасой отвчалъ баронетъ.— Отыскала какой-то портретъ въ ‘кипсек’ и стала уврять, будто онъ похожъ на ея дорогого отца. Затмъ объявила, что ей хочется видть могилу отца. Чортъ бы его дралъ, — ея отца! Стоитъ миссъ Эмори заговорить о немъ, какъ леди Клеврингъ начинаетъ рыдать, проклятая двченка этимъ и пользуется, чтобы мучить мать. Слушая ее сегодня, я взбсился, сказалъ, что ея отецъ — я… ну, и все прочее, и тутъ-то, сэръ, она принялась за меня.
— Что же она сказала вамъ, Франкъ?— продолжалъ допытываться у своего друга и патрона смявшійся Стронгъ.
— Сказала, чортъ побери, что я вовсе не отецъ ей, что я не понимаю ея, что ея отецъ былъ человкъ геніальный, съ возвышенными чувствами, ну, и все прочее… да еще прибавила, будто я женился на ея матери изъ-за денегъ.
— Что же, вдь это правда,— замтилъ Стронгъ.
— Да, но, знаете, слушать это ничуть не пріятне отъ того, что оно правда,— отвчалъ сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ.— Я не литературный человкъ, но и не такой ужь болванъ, какимъ она меня выставляетъ. Не знаю ужь какъ, но она всегда ухитряется сдлать меня.. ну, напялить мн дурацкій колпакъ. Она вертитъ всмъ домомъ, по своему, незамтно, съ своимъ сантиментальнымъ видомъ. Что бы ей умереть, Нэдъ!
— Вы только что желали смерти моей жен, — сказалъ Стронгъ, прежнимъ невозмутимо веселымъ тономъ, а баронетъ съ обычнымъ чистосердечіемъ отвтилъ:
— Ну да, тмъ, кто отравляетъ мн жизнь, я желаю смерти. Отъ души желаю барышн поскоре умереть.
Этотъ откровенный разговоръ показываетъ, что идеальное юное созданіе обладало кое-какими особенностями или недостатками характера, подрывавшими ея популярность. Это была избранная натура, одаренная геніемъ, питавшая страсть къ литератур, и, какъ водится, непонятая окружающими. Ея мать и вотчимъ были плохи по части литературы. Баронетъ ничего не читалъ, кром жизни Белля и календаря спортсмена, а леди Клеврингъ писала, какъ четырнадцатилтняя двочка, съ замчательнымъ пренебреженіемъ къ орографіи и грамматик. Сознавая себя не понятой, окруженной людьми, далеко уступающими ей по части образованія и остроумія, миссъ Эмори при всякомъ удобномъ случа давала имъ замтить свое превосходство, и не только была мученицей, но и старалась доводить до общаго свднія, что она мученица. Вдь она, по ея собственнымъ словамъ и убжденію, такъ жестоко страдала, что же мудренаго, что измученные нервы столь деликатнаго и чувствительнаго существа не выдерживали страданій. Притомъ, если поэтесса не будетъ оплакивать свою судьбу, то на что же ей и лира? Бланшъ извлекала изъ нея только унылые звуки, распвая элегіи надъ своими погибшими надеждами, похоронные гимны надъ убитыми въ самомъ расцвт привязанностями,— соотвтственно своей печальной судьб и муз.
Собственно, настоящихъ, объективныхъ страданій ей еще почти не приходилось испытывать, ея терзанія, какъ у большинства изъ насъ, таились на дн ея души,— а какъ душа ея была печальна и неудовлетворена, то въ результат и являлись слезы. ‘Mes larmes’ струились изъ ея глазъ, ежедневно, она могла доставить невроятное количество слезъ, и эта способность еще усилилась, благодаря практик.
‘Барышня’ начала плакать съ очень раннихъ лтъ.
Ламартинъ былъ ея любимый пвецъ въ то время, когда она начинала читать, а впослдствіи она окончательно образовала свой духъ тщательнымъ изученіемъ великихъ современныхъ французскихъ авторовъ.
Къ шестнадцати годамъ неутомимое маленькое созданіе проглотило вс романы Бальзака и Жоржъ Зандъ, и если она не ладила съ родными и домашними, то пріобрла много друзей въ духовномъ мір, какъ выражалась сама, подразумвая нжную Индіану, страстную и поэтическую Лелію, прекраснаго Трекмора, возвышеннаго каторжника, ангела галеръ, гордаго Стеніо и другихъ безчисленныхъ героевъ французскихъ романовъ.
Она была влюблена въ принца Родольфа и принца Джальма, когда еще училась въ школ, и защищала право развода и эмансипацію женщинъ съ Индіаной, когда еще ходила въ передничк. Пылкое дитя играло въ любовь съ своими воображаемыми героями, какъ раньше играла въ мать и дочь съ своей куклой. Любопытно слдить за играми этихъ фантастическихъ существъ. Сегодня фаворитъ голубоглазый красавецъ, а черноглазый заброшенъ за диванъ. Но завтра и голубоглазый подвергнется опал, и его мсто заступитъ безобразный уродецъ, съ отбитымъ носомъ, лысой головой и совсмъ безъ глазъ, и маленькая миссъ будетъ лелять и укачивать его.
Такъ какъ романисты знаютъ все, даже тайны женскаго сердца, быть можетъ, неизвстныя самой его обладательниц,— то мы можемъ сообщить, что на двнадцатомъ году mademoiselle Бетси, какъ называли въ то время миссъ Эмори влюбилась въ молоденькаго савояра-шарманщика, увривъ себя, что это принцъ, украденный въ дтств у родителей, на тринадцатомъ старый и безобразный учитель рисованія (есть-ли возрастъ или тлесные недостатки, которые могли бы служить преградой женской любви?) плнилъ ея юное сердце, а на пятнадцатомъ, находясь въ школ Мадамъ де-Карамель на Елисейскихъ поляхъ, примыкающей, какъ всмъ извстно, къ пансіону для молодыхъ джентльменовъ monsieur Рогрона (кавалеръ Почетнаго Легіона) sduisante miss Betsi вела переписку съ двумя молодыми джентльменами изъ College de Charlemagne, жившими у Рогрона.
Мы сейчасъ назвали нашего юнаго друга Бетси. Дйствительно, это было ея настоящее имя, по она, по собственной вол, переименовала себя въ Бланшъ, и единственное оружіе, которое ея вотчимъ, баронетъ, могъ съ успхомъ пускать въ ходъ противъ нея, была угроза, называть ее публично Бетси.
У Бланшъ было уже много милыхъ, безцнныхъ подругъ, и цлый музей локоновъ, полученныхъ на память. Нкоторыя изъ милыхъ подругъ повыходили замужъ, иныя перешли въ. другія школы, а одну она повстрчала во выход изъ пансіона, и — о, ужасъ! Ея милочка, ея Леонадія занималась веденіемъ конторскихъ книгъ въ лавк отца, бакалейщика въ улиц Бакъ. Вообще, ой пришлось испытать не мало разочарованій и потрясеній, какъ называла она эти испытанія,— словомъ, она слишкомъ много видла и страдала для такой молоденькой двушки.
Но страданіе — участь чувствительныхъ душъ, разочарованіе — участь доврчивой нжности. Миссъ Эмори очень хорошо понимала, что ея душевныя терзанія расплата за геній.
Пока что, она старалась, насколько возможно было при данныхъ обстоятельствахъ, отравить жизнь почтенной леди, своей матери, и заставляла вотчима желать ея смерти. За исключеніемъ капитана Стронга, съ его неистощимымъ благодушіемъ, котораго не могли одолть ея сарказмы, весь домъ боялся язычка барышни. Если леди Клеврингъ, обмолвившись, говорила ‘вчерась’ вмсто ‘вчера’, или ‘намедни’ вмсто ‘надняхъ’ — что иногда случалось съ злополучной дамой, Бланшъ спокойно поправляла ее и добродушная маменька, чувствуя на себ холодный взглядъ дочери, путалась еще сильнй и сбивалась еще чаще.
Невозможно допустить, чтобы мадамъ Фрибсби осталась равнодушной среди общаго волненія, возбужденнаго пріздомъ владльцевъ Клеврингъ-Парка. При первомъ же появленіи ихъ въ церкви, она разсмотрла и запомнила до послднихъ мелочей туалеты дамъ, отъ шляпокъ до ботинокъ включительно, не оставила безъ вниманія и служанокъ, помщавшихся въ особой загородк. Мы боимся, что въ этотъ день проповдь доктора Портмана произвела весьма слабое впечатлніе на мадамъ Фрибсби, хотя это была одна изъ старйшихъ и удачнйшихъ его проповдей. Нсколько дней спустя, она добилась свиданія съ любимой горничной леди Клеврингъ, и карточки ея, оповщавшія на французскомъ и англійскомъ языкахъ, что она получаетъ новйшія моды изъ Парижа, отъ своей корреспондентки madame Victoriae, и шьетъ домашніе и бальные костюмы для знатнйшихъ представителей графства, были переданы миледи и миссъ Эмори и, какъ она слышала, приняты благосклонно.
Мистриссъ Боннеръ, наперсница леди Клеврингъ, вскор сдлалась постоянной постительницей гостиной мадамъ Фрибсби. Зеленый чай, мстныя сплетни, горячіе пирожки были всегда къ ея услугамъ, какъ только у ней выдавался свободный вечерокъ. А свободныхъ вечеровъ у нея было гораздо больше, чмъ у младшей горничной, служанки миссъ Эмори. Та работала, какъ фабричный, даже по воскресеньямъ, разрываясь на части, чтобы исполнить вс требованія неумолимой маленькой музы.
Была еще одна особа, связанная съ Клеврингскимъ домомъ и частенько заглядывавшая къ нашему другу, модистк. Мы говоримъ о m-eur Мираболан, который скоро подружился съ мадамъ Фрибсби.
Клеврингскіе простолюдины, не привыкшіе къ обществу представителей Франціи, отнеслись къ манерамъ и наружности monsieur Альсидъ не такъ благопріятно, какъ могъ бы пожелать этотъ джентльменъ. Однажды, лтнимъ вечеромъ, когда его услуги не требовались боле въ дом, онъ отправился погулять въ своемъ любимомъ костюм, именно: свтлосромъ фрак, малиновомъ бархатномъ жилет съ голубыми стеклянными пуговицами, широкихъ клтчатыхъ pantalon cossais, оранжевомъ шелковомъ галстух и мягкихъ штиблетахъ съ блестящими кожаными носками. Это облаченіе, равно какъ шляпа съ золотыми галунами, тросточка съ вызолоченнымъ набалдашникомъ и другія украшенія въ томъ же род, составляли его обычный воскресный костюмъ, въ которомъ, какъ онъ думалъ, не было ничего бьющаго въ глаза (исключая разв его великолпную фигуру, которая, конечно, могла привлечь вниманіе публики) и который представлялъ собой образецъ хорошаго парижскаго тона.
Итакъ, онъ направился по улиц, посылая каждой встрчной женщин пріятную улыбку, долженствовавшую сразить ее на повалъ, поглядывая на окна, если въ нихъ виднлись женщины и наслаждаясь тихимъ лтнимъ вечеромъ. Но Бетси, служанка мистриссъ Пибусъ, отскочила отъ него, воскликнувъ:— Господи помилуй!— Двицы Бекеръ и ихъ мама съ изумленіемъ уставились на него и вскор вокругъ интереснаго чужеземца собралась цлая толпа уличныхъ мальчишекъ, бросившихъ лпить пироги изъ грязи, чтобы присоединиться къ процессіи.
Сначала онъ подумалъ, что всю эту публику собрало восхищеніе его наружностью, и спокойно шелъ впередъ, радуясь, что можетъ доставить людямъ невинное развлеченіе. Но вскор къ ребятишкамъ и кондитерамъ, лпившимъ пироги изъ грязи, присоединились боле рослые зваки, парни и двушки съ фабрики, гд какъ разъ въ это время кончилась работа,— послышались свистки, остроты, смхъ, шутки и оскорбительныя прозвища. Одни кричали: Френчи! другіе:— лягушки!— кто-то потребовалъ локонъ его длинныхъ волосъ, завитыхъ въ роскошныя кольца, и вскор бдный артистъ догадался, что его особа служитъ скоре предметомъ насмшки, чмъ восхищенія грубой черни.
Въ эту минуту мадамъ Фрибсби замтила злополучнаго джентльмена съ его свитой и услыхала свистки и крики толпы. Она выбжала изъ дома, подбжала къ преслдуемому иностранцу, взяла его за руку и пригласила войти въ домъ, затмъ, когда онъ скрылся за ея дверями, храбро обратилась къ толп фабричныхъ и объявила, что только шайка трусовъ можетъ преслдовать и оскорблять бднаго человка, который не знаетъ ихъ языка, одинокъ и беззащитенъ среди чужихъ. Въ толп раздалось нсколько ироническихъ восклицаній и свистковъ, тмъ не мене, она почувствовала справедливость сильной рчи мадамъ Фрибсби и вскор разошлась. Мадамъ Фрибсби пользовалась немалымъ уваженіемъ въ мстечк, и ея странности и добродушіе пріобрли ей много друзей.
Бдный Мираболанъ съ отрадой услышалъ родной языкъ, хотя и изрядно искалченный. Французы гораздо благодушне въ этомъ отношеніи, чмъ мы, англичане, и безъ улыбки выслушиваютъ грубйшія ошибки иностранца. Спасенный артистъ называлъ мадамъ Фрибсби своимъ ангеломъ-хранителемъ и клялся, что ему ни разу не приходилось встрчать такую деликатность и вжливость среди des Anglaises. Онъ относился къ ней съ такой же рыцарственной любезностью, какъ отнесся бы къ знатнйшей и прекраснйшей леди: Альсидъ Мираболанъ, какъ истинный французъ, преклонялся передъ всмъ прекраснымъ поломъ и не различалъ ранговъ въ царств красоты.
На слдующій день одинъ изъ главныхъ помощниковъ повара явился къ мадамъ Фрибсби съ корзиночкой, въ которой заключались: ананасный кремъ, мойонезъ изъ раковъ — произведеніе, достойное искусства monsieur Мираболана, достойное и той, которой онъ имлъ честь его презентовать — и ящичекъ засахаренныхъ фруктовъ изъ Прованса. Приношеніе сопровождалось любезной записочкой къ милой мадамъ Фрибсби.— Ея доброта, — писалъ онъ,— явилась цвтущимъ оазисомъ въ пустын его существованія, ея деликатность навки запечатллась въ его памяти, какъ прекрасный контрастъ grossi&egrave,ret сельскаго населенія, не достойнаго обладать такимъ алмазомъ. Вскор между модисткой и chef de cuisine установилась нжнйшая дружба. Не знаю, однако, съ удовольствіемъ или тайной досадой выслушивала мадамъ изліянія пылкаго Альсида, который называлъ ee ‘Lare spectable Fribsbi’, ‘Lа vertueuse Fribsbi’, уврялъ, что любитъ ее, какъ мать, и выражалъ надежду, что и она относится къ нему, какъ къ сыну. Ахъ, давно ей высказывали на такомъ же миломъ французскомъ язык совершенно инаго рода чувства,— думала мадамъ Фрибсби и вздыхая поглядывала на портретъ карабинера. Есть люди, сердца которыхъ остаются юными удивительно долго, когда ихъ волосы уже нуждаются въ краск,— такъ и мадамъ Фрибсби, бесдуя съ юнымъ Альсидомъ, чувствовала себя романтичной, какъ восемнадцатилтняя двушка.
Когда разговоръ переходилъ на эту почву, а въ начал знакомства мадамъ Фрибсби охотно придавала ему такой оборотъ, Альсидъ деликатно переходилъ къ какому-нибудь другому предмету. Онъ упорно хотлъ относиться къ доброй модистк, какъ къ матери, и въ конц концовъ ей пришлось примириться съ этими родственными отношеніями, особенно съ тхъ поръ, какъ она узнала, что сердце артиста было уже глубоко уязвлено.
Онъ скоро разсказалъ ей о предмет своей страсти
— Я объяснился съ ней, — говорилъ Альсидъ, прижимая руку къ сердцу, — прибгнувъ къ способу столь же оригинальному, сколько — смю надяться — пріятному. Куда не проникнетъ любовь, почтенная мадамъ Фрибсби! Купидонъ — отецъ изобртательности!— Я разузналъ отъ прислуги любимыя блюда, мадамъ Фрибсби, и согласно этому повелъ свою аттаку. Однажды, когда ея родители не обдали дома (съ сожалніемъ долженъ сказать, что грубый, grossier обдъ въ ресторан на Бульварахъ или въ Пале-Роял восхищаетъ этихъ неотесанныхъ людей), очаровательная миссъ принимала нсколькихъ пансіонскихъ подругъ. Я приготовилъ маленькій repas, достойный этихъ нжныхъ ротиковъ. Ея милое имя — Бланшъ. Блое покрывало, внокъ изъ блыхъ розъ украшаютъ двушку. Я ршилъ, что мой обдъ будетъ снжной близны. Въ назначенный часъ, вмсто грубаго gigot l`eau, подаваемаго обыкновенно за ея слишкомъ скромнымъ столомъ, я приготовилъ potage la Reine — la Reine Blanche, какъ я его назвалъ — блый, какъ ея кожа — изъ превосходныхъ душистыхъ сливокъ и миндалей. Затмъ я возложилъ на ея алтарь filet de merlan l`Agn&egrave,s, и деликатное блюдо, которому далъ названіе Eperlan la Sаіnte Thr&egrave,se, очень понравившееся очаровательной миссъ. Затмъ послдовали два маленькія entres изъ сладкаго мяса и цыплятъ. Дале единственное не блое блюдо, которое я позволилъ себ помстить въ этомъ обд — жареная телятина, на лужайк изъ шпината, окруженная сухариками въ вид овечекъ и украшенная маргаритками и другими дикими цвтами. Посл этого былъ пуддингъ la reine Elisabеth (которая, какъ извстно мадамъ Фрибсби, была королевой двственницей), блюдо чибисовыхъ яицъ опаловаго цвта, которое я назвалъ nid de tour eraux la Boucoule, помстивъ парочку этихъ нжныхъ пернатыхъ, изъ сливочнаго масла, цлующихся носиками, корзиночка абрикосовыхъ gteaux, (молодыя двицы обожаютъ!) и мараскинное желе, нжное, вкрадчивое, обольстительное, какъ взглядъ красавицы. Когда же былъ поданъ plombiere съ вишнями, — какъ вы думаете, мадамъ Фрибсби, — въ какой форм онъ явился?— въ форм двухъ сердецъ, соединенныхъ стрлою и окруженныхъ внчальнымъ покрываломъ изъ бумаги и двственнымъ внкомъ изъ флеръ д’оранжа. Я стоялъ въ дверяхъ и наблюдалъ за эффектомъ. Раздался общій крикъ восторга. Три двицы наполнили бокалы искрящимся Аи и провозгласили тостъ за мое здоровье. Я слышалъ… да, я слышалъ, какъ миссъ сказала обо мн… слышалъ, какъ она сказала:— Скажите monsieur Мираболану, что мы благодаримъ его,— удивляемся ему — любимъ его!— Я едва устоялъ на ногахъ.
— Посл этого, могу-ли я сомнваться, что молодой артистъ занялъ мстечко въ сердц англійской миссъ. Я скроменъ, но зеркало говоритъ мн, что я не дуренъ собой. Другія побды подтверждаютъ это.
— Опасный человкъ!— воскликнула модистка.
— Блокурыя дочери Альбіона не находятъ въ угрюмыхъ обитателяхъ своей туманной родины даже признаковъ пыла и страсти, свойственныхъ сынамъ юга. Мы приносимъ съ собой наше солнце, мы — французы и привыкли побждать. Неужели вы думаете, что я согласился бы жить въ этой семь, на этомъ остров (который, однако, не обвиняю въ неблагодарности съ тхъ поръ, какъ нашелъ здсь нжную мать въ лиц достойной Фрибсби), если бы не сердечная привязанность и не ршеніе мое жениться на англичанк. Мой геній померкнетъ въ сред этихъ мужиковъ, — поэзія моего искусства непонятна для этихъ плотоядныхъ островитянъ. Да, мужчины здсь отвратительны, но женщины, дорогая Фрибсби, женщины обольстительны! Я поклялся жениться на одной изъ нихъ. И такъ какъ я не могу идти на рынокъ и купить себ жену, по здшнему обычаю, то я ршился избрать другой способъ и бжать съ избранницей моего сердца въ Гретна-Гринъ. Блокурая миссъ согласится бжать со мной. Она очарована мною. Глаза ея сказали мн объ этомъ. Блый голубокъ ждетъ только сигнала, чтобы улетть.
— Вы переписываетесь съ нею?— спросила изумленная Фрибсби, не зная, кто тутъ поддался романтическому заблужденію,— юная леди или пылкій любовникъ.
— Я сообщаюсь съ нею при помощи моего искусства. Я приготовляю для нея особыя блюда, и такимъ образомъ, даю ей тысячи намековъ, которые она, при своемъ быстромъ ум, прекрасно понимаетъ. Но я желалъ бы найти другой способъ сообщенія.
— Можетъ быть, ея горничная, Пинкоттъ,— сказала мадамъ Фрибсби, повидимому, смыслившая кое-что въ сердечныхъ длахъ, но чело великаго артиста омрачилось при этомъ намек.
— Madame,— сказалъ онъ,— есть вещи, о которыхъ порядочный человкъ не долженъ говорить даже самому себ, хотя и можетъ открыть тайну своему лучшему другу,— своей пріемной матери. Знайте же, что есть причина, заставляющая миссъ Пинкоттъ враждебно относиться ко мн — причина, не рдкая въ сред вашего пола — ревность!
— Вроломный злодй!— воскликнула конфидентка.
— О, нтъ,— возразилъ артистъ гробовымъ голосомъ, съ трагическимъ выраженіемъ, которое сдлало бы честь театру Porte St Martin — не вроломный, а роковой. Да, я отмченъ перстомъ рока, мадамъ Фрибсби. Внушать безнадежную страсть,— такова моя участь. Виноватъ-ли я, что эта женщина любитъ меня. Виноватъ-ли я, что эта молодая женщина томится и чахнетъ, пожираемая пламенемъ, на которое я не могу отвчать? Слушайте! Есть и другія въ этомъ семейств, застигнутыя тмъ же рокомъ. Гувернантка юнаго милорда встртилась со мною на дняхъ и бросила на меня взглядъ, въ значеніи котораго нельзя ошибиться. Сама миледи, женщина уже пожилыхъ лтъ, но уроженка знойнаго Востока, раза два обращалась къ одинокому артисту съ комплиментами, смыслъ которыхъ слишкомъ ясенъ. Я бгу отъ нихъ, я ищу уединенія, я покоряюсь судьб. Я могу жениться только на одной женщин, и эта женщина будетъ леди вашей націи. И я думаю, что самой подходящей леди будетъ миссъ, если только она обладаетъ достаточнымъ состояніемъ. Я хочу только узнать, какъ велико ея состояніе, прежде чмъ повезу ее въ Гретна-Гринъ.
Точно-ли Альсидъ былъ такой неотразимый покоритель сердецъ, или просто завирался,— предоставляемъ ршить читателю. Но если послдній жилъ въ сред французовъ, то можетъ быть встрчалъ среди нихъ людей, столь же увренныхъ въ своей неотразимости и производившихъ — если врить имъ на слово — такія же опустошенія въ сердцахъ des Anglaises.

ГЛАВА XXIV,
которая трактуетъ о любви и ревности.

Наши читатели уже слышали откровенное мнніе сэра Френсиса Клевринга о женщин, которая принесла ему богатство и вернула его къ роднымъ пенатамъ. Должно сознаться, что баронетъ не ошибался въ оцнк своей супруги, которая, дйствительно, не отличалась высокимъ умомъ и утонченнымъ образованіемъ. Она воспитывалась года два въ Европ, въ Лондонскомъ предмсть, а на шестнадцатомъ году была вызвана отцомъ въ Калькутту. Во время этого путешествія, на томъ же самомъ корабл, который два года тому назадъ отвозилъ ее въ Европу, познакомилась съ своимъ первымъ мужемъ, мистеромъ Эмори, служившимъ на корабл въ качеств матроса.
Мы не будемъ касаться деталей ея прежней жизни, замтимъ, однако, что капитанъ Браггъ, подъ присмотромъ котораго миссъ Спелль отправлялась къ своему отцу, имвшему доли во многихъ корабляхъ, распорядился заковать дерзкаго подчиненнаго въ кандалы и высадить его на мыс Доброй Надежды, затмъ, онъ доставилъ миссъ Спелль въ Калькутту, посл продолжительнаго и опаснаго плаванія, въ которомъ и корабль, и грузъ, и пассажиры претерпли не мало опасностей и ущерба.
Спустя нсколько мсяцевъ Эмори явилась въ Калькутту, успвъ, опередить корабль капитана Брагга,— женился на дочери мистера Спелля, несмотря на сопротивленіе стараго спекулянта, занялся разведеніемъ индиго и прогорлъ, занялся коммиссіонерствомъ и прогорлъ, началъ издавать газету и опять-таки прогорлъ, жестоко ссорился съ женою и тестемъ въ теченіе всхъ этихъ коммерческихъ предпріятій и крушеній и, наконецъ, завершилъ свою карьеру скандаломъ, посл котораго принужденъ былъ оставить Индію и переселиться въ Новый Южный Валлисъ. Кажется, во время этой злополучной исторіи, мистеръ Эмори имлъ случай познакомиться съ упомянутымъ выше сэромъ Джесперомъ Роджерсомъ, уважаемымъ предсдателемъ верховнаго суда въ Калькутт. Чтобы уже говорить всю правду,— неумстное употребленіе подписи тестя, который былъ вполн грамотенъ и не нуждался въ томъ, чтобы за него подписывались, окончательно подрзало мистера Эмори и побудило его отказаться отъ дальнйшей борьбы съ судьбою.
Европейская публика, далеко не такъ усердно слдившая за судебными отчетами Калькуттскаго суда, какъ мстные жители, не знала объ этихъ происшествіяхъ, и такъ какъ мистриссъ Эмори и ея отецъ чувствовали себя очень неловко въ Индіи, то первая и вернулась въ Европу съ своей дочкой Бетси или Бланшъ, въ то время еще четырехлтней двочкой. Ихъ сопровождала кормилица Бетси, уже извстная читателю мистриссъ Боннеръ. Капитанъ Браггъ нанялъ для нихъ домъ въ Поклингтонъ-Стрит въ Лондон.
Стояло мокрое, холодное лто, дождь лилъ по цлымъ днямъ. Капитанъ Браггь относился къ прізжимъ очень надменно и двусмысленно, можетъ быть, онъ конфузился, или хотлъ отдлаться отъ индійской леди. Она воображала, что весь Лондонъ толкуетъ о раззореніи ея мужа, что король, королева и вс высшіе сановники знаютъ объ этой несчастной исторіи. Получая отъ отца хорошее содержаніе и чувствуя себя неловко въ Англіи, она ршилась ухать заграницу, и ухала, подальше отъ угрюмаго и брюзгливаго капитана Брагга. Въ континентальныхъ городахъ ее охотно принимали въ обществ и въ отеляхъ, гд она платила по царски. Правда, мистриссъ Эмори произносила Акней вмсто Гакней (вообще въ ея рчи слышался иностранный акцентъ, впрочемъ, не непріятный), безвкусно одвалась, обнаруживала выдающійся аппетитъ и сама готовила пилавъ съ дкимъ соусомъ, но эти особенности языка и поведенія только придавали ей особый интересъ въ глазахъ знакомыхъ и отнюдь не лишали ее заслуженной популярности. Это была очень добрая, веселая и благодушная женщина. Она охотно принимала участіе во всякомъ развлеченіи, привозила на пикники втрое больше шампанскаго, цыплятъ и ветчины, чмъ кто-либо другой, набирала десятками билеты въ маскарадъ или театръ и раздавала ихъ всмъ встрчнымъ и поперечнымъ, платила въ отеляхъ за мсяцъ впередъ, щедро помогала благороднопросящимъ,— и такъ проводила время, разъзжая по Европ, появляясь то въ Брюссел, то въ Париж, то въ Милан, то въ Неапол, то въ Рим,— всюду, куда увлекала ее фантазія. Извстіе о смерти мужа застало ее въ этомъ послднемъ город, гд проживалъ и капитанъ Клеврингъ, съ своимъ пріятелемъ, шевалье Стронгомъ. Оба не знали, чмъ заплатить въ гостинниц, и добродушная вдова, не имвшая особенныхъ причинъ горевать о покойномъ супруг, обвнчалась съ потомкомъ древняго дома Клевринговъ и превратилась въ леди Клеврингъ въ каковомъ званіи мы ее и застали. Барышня сопровождала свою маму почти во всхъ ея странствіяхъ, такъ что имла случай ознакомиться съ жизнью. Одно время при ней состояла гувернантка, а посл вторичнаго брака матери она была помщена въ пансіонъ мадамъ де-Карамель на Елисейскихъ Поляхъ. Когда Клевринги вернулись въ Англію, она, разумется, отправилась съ ними. Прошло уже нсколько лтъ со смерти ея дда и рожденія маленькаго братца, когда она начала понимать, что положеніе ея измнилось, и что миссъ Эмори, дочь какого-то авантюриста,— весьма незначительная особа въ сравненіи съ мастеромъ Фрэнсисомъ Клеврингомъ, потомкомъ знатной фамиліи и наслдникомъ крупнаго состоянія. Не будь маленькаго Франка, она оказалась бы наслдницей, несмотря на свое происхожденіе. Конечно, Бланшъ не заботилась о. деньгахъ, такъ какъ могла тратить ихъ безъ счета, и сверхъ того обладала поэтической натурой, — тмъ не мене она не могла чувствовать особой благодарности къ виновникамъ этой перемны въ ея положеніи. Вполн осмыслить ее она еще не могла, но одно было ясно: что ея вотчимъ вялый и скучный господинъ, мама обладаетъ вульгарной наружностью и манерами и скверно говоритъ по-англійски, а маленькій Франкъ — дрянной, капризный медвжонокъ, который вчно мозолитъ ей глаза, вчно становится поперекъ дороги, вчно опрокидываетъ кушанья на ея платье, и въ добавокъ ко всему лишилъ ее наслдства. Никто изъ нихъ не могъ понять ее, мудрено ли, что одинокое сердечко жаждало иной привязанности и искало, кому бы подарить сокровище своего не раздленнаго чувства.
Такимъ-то образомъ, вслдствіе ли недостатка сочувствія со стороны окружающихъ, или по другой причин, милая двица была на ножахъ со всми домашними, и такъ дохала свою мать и вотчима, что они не на шутку боялись за ея будущее. Отсюда желаніе сэра Фрэнсиса Клевринга, высказанное чмъ въ предыдущей глав, чтобы мистриссъ Стронгъ умерла и Бланшъ превратилась во вторую мистриссъ Стронгъ.
Но такъ какъ на это нельзя было разсчитывать, то семья баронета была бы рада всякому жениху. Молодой человкъ, пріятной наружности и съ хорошимъ воспитаніемъ, въ род нашего пріятеля Артура Пенденниса, могъ бы смло предложить ей руку и сердце, леди Клеврингъ приняла бы его съ распростертыми объятіями, лишь бы у него хватило смлости явиться претендентомъ на руку миссъ Эмори.
Но мистеръ Пенъ чувствовалъ большое недовріе къ самому себ.
Онъ стыдился своихъ неудачъ, своего безцвтнаго и незамтнаго существованія, убытковъ, которые онъ принесъ матери своимъ безразсуднымъ поведеніемъ, словомъ, его грызли и муки совсти, и оскорбленное тщеславіе. Ему-ли разсчитывать на такой призъ, какъ миссъ Эмори, обитавшая въ замк, среди великолпнаго парка, тогда какъ у нихъ, въ Фэрокс, одна единственная служанка справляла вс домашнія дла, а его мать ограничивала себя во всемъ, чтобы свести концы съ концами? Препятствія казались ему непреодолимыми, хотя они разсыпались бы въ прахъ, если бы онъ смло двинулся впередъ. Но вмсто того, чтобы добиваться предмета своихъ желаній, онъ изнывалъ отъ безплодныхъ надеждъ,— а можетъ быть, даже и не питалъ этихъ надеждъ. Такъ молодые люди упускаютъ изъ рукъ врную добычу изъ-за особаго вида самолюбія, называемаго скромностью.
Впрочемъ, мы не думаемъ утверждать, что Пенъ строилъ какіе-нибудь опредленные планы. Миссъ Эмори была очаровательна и прелестна. Она восхищала его своей граціей, умла польстить его самолюбію. Но, независимо отъ скромности и тщеславія, у него являлись кое-какія сомннія на ея счетъ. Его мать разгадала эту двушку и не довряла ей, несмотря на ея умъ и очаровательныя качества. Мистриссъ Пенденнисъ очень хорошо видла ея легкомысліе, тщеславіе и другіе недостатки, оскорблявшіе эту простую и чистую женщину: неуваженіе къ родителямъ и къ другимъ, еще боле священнымъ, по мннію Елены, вещамъ, эгоизмъ и себялюбіе, прикрывавшіеся нжными словами и сантиментальными ужимками. Сначала Лаура и Пенъ постоянно спорили съ нею на этотъ счетъ: Лаура еще была въ восторг отъ своей новой подруги, а Пенъ не такъ далеко зашелъ въ любви, чтобы скрывать свои чувства. Онъ засмялся на замчанія Елены и сказалъ:
— Полноте, матушка! вы ревнуете ее къ Елен,— вс женщины ревнивы.
Но когда, по пстеченіи одного, двухъ мсяцевъ, наблюдая за парочкой съ тмъ робкимъ безпокойствомъ, которое всегда обнаруживаетъ мать по отношенію къ увлеченіямъ сына, она убдилась, что ихъ дружба ростетъ, что они постоянно ищутъ предлога для встрчи, что почти ежедневно или миссъ Бланшъ бываетъ въ Фэрокс, или мистеръ Пенъ въ Клеврингъ-Парк,— когда она убдилась въ этомъ, сердце бдной вдовицы упало. Ея любимый проектъ, повидимому, разлетался въ дребезги, и поддавшись женской слабости, она ршилась разсказать Пену о своихъ надеждахъ и стремленіяхъ: что она чувствуетъ себя разбитой, что ей ужь не долго жить и что она надется видть своихъ милыхъ дтей соединившимися еще при ея жизни. Событія послдняго времени, похожденія Пена, его прежнее увлеченіе актрисой сбили съ толка нжную леди. Она чувствовала, что сынъ ускользаетъ изъ ея рукъ, что онъ уже не въ материнскомъ гнзд, и тмъ сильне привязывалась къ Лаур, — къ Лаур, которую завщалъ ей покойный Фрэнсисъ.
Пенъ цловалъ и утшалъ ее очень снисходительно. Онъ уже давно догадывался о проект матери.
— Знаетъ-ли о немъ Лаура? (Нтъ, — сказала мистриссъ Пенденнисъ,— она ни за что на свт не сказала бы объ этомъ Лаур).— Ну, ну, времени еще довольно, и мам незачмъ умирать, — смясь замтилъ Пенъ, — онъ и слышать не хочетъ объ этомъ, что же касается музы, то она слишкомъ важная особа, чтобы думать о такомъ бдняк, какъ я, — а Лаура? Еще вопросъ, желаетъ-ли она выйти за меня. Положимъ, она сдлаетъ все, чего вы хотите. Но достоинъ-ли я ея?
— О, Пенъ, ты можешь быть достойнымъ,— отвчала вдовица.
Мистеръ Пенъ, впрочемъ, и не сомнвался въ этомъ. Чувство радости и самодовольства охватило его, когда онъ подумалъ, что Лаура можетъ принадлежать ему, и представилъ ее себ такой, какой зналъ съ дтства: всегда веселой и чистосердечной, милой и ласковой, нжной и правдивой. Онъ смотрлъ на нее блестящими глазами, когда, подъ конецъ ихъ бесды съ матерью, она явилась изъ сада, съ разрумянившимися щеками, съ яснымъ взглядомъ и улыбкой, съ корзинкой розъ въ рукахъ.
Она выбрала лучшую изъ нихъ для мистриссъ Пенденнисъ, которая любила розы.
— Стоитъ мн захотть, и она будетъ моею,— подумалъ Пенъ, съ чувствомъ тайнаго торжества, глядя на милую двушку.— Да, она прекрасна и благородна, какъ ея розы.
Эта сцена навсегда врзалась въ его память и когда онъ вспоминалъ о ней, слезы навертывались на его глаза.
Прошло нсколько недль и миссъ Лаура должна была присоединиться къ мннію Елены и согласиться, что Муза и недобра, и эгоистична, и непостоянна.
Маленькій Франкъ, напримръ, былъ довольно несносенъ и любимецъ матери, но отсюда вовсе не слдовало, чтобы Бланшъ имла основаніе драть ему уши за опрокинутый на ея рисунокъ стаканъ воды, или называть его всевозможными оскорбительными именами на англійскомъ и французскомъ языкахъ. Равнымъ образомъ, предпочтеніе, оказываемое Франку, вовсе не оправдывало высокомрнаго отношенія Бланшъ къ его гувернантк, которую Муза гоняла по всему дому за платками или книгами. Лаура, которая всегда хорошо относилась къ людямъ и благодарила за малйшую услугу, не могла не замтить, что маленькая Муза безжалостно теребила всхъ окружающихъ и всегда готова была нарушить чужой покой ради своего собственнаго. У Лауры еще не было подругъ, и доброму созданію было очень грустно видть, какъ исчезали одно за другимъ блестящія качества, которыми ея воображеніе украсило миссъ Эмори, и очаровательная маленькая фея превращалась въ обыкновенную и притомъ вовсе непріятную смертную. Кому не случалось разочаровываться такимъ же образомъ?— и, въ свою очередь, разочаровывать другихъ.
Посл сцены съ маленькимъ Франкомъ, когда этотъ непокорный сынъ и наслдникъ дома Клевринговъ былъ осыпанъ комплиментами на англійскомъ и французскомъ языкахъ и выдранъ за уши сестрой, Лаура, далеко не лишенная юмора, вспомнила трогательное и нжное стихотвореніе въ ‘Mes Larmes’, начинавшееся словами: ‘Пусть ангелы хранятъ тебя, мой крошка’. Дале, нжная Муза заговорила о его будущемъ положеніи въ свт, такъ не похожемъ на ея горькую участь, и клялась, что тмъ не мене ея ангелъ-братецъ никогда не найдетъ такой нжной привязанности, не встртитъ въ фальшивомъ свт такого врнаго и преданнаго сердца, какъ сердце его любящей сестры. ‘Быть можетъ,— продолжала она,— ты отвергнешь меня, мой милый крошка, быть можетъ, ты оттолкнешь меня отъ своей груди, тогда я обовьюсь вокругъ твоихъ ногъ. О, позволь, позволь мн любить тебя! Свтъ обманетъ тебя, какъ обманываетъ другихъ, но моя врность непоколебима’. Нчто подобное этой Муз, таскающей ребенка за уши, вмсто того, чтобы обнимать его ноги, и дающей миссъ Лаур первый урокъ цинической философіи (для самой Музы, впрочемъ, далеко не первый),— нчто подобное этому эгоизму и своенравію, этому контрасту между практикой и поэзіей, между возвышенными стихотворными изліяніями и повседневной жизнью, Лаура уже видла дома въ лиц нашего молодого друга мистера Пена.
Но была и разница. Пенъ, какъ мужчина, естественно стремился пробить свою дорогу и жить по своей вол. Кром того, подъ его эгоизмомъ и своенравіемъ таилось доброе и великодушное сердце. О, какъ горько было Лаур убдиться, что этотъ алмазъ фальшивый. Въ конц концовъ она стала тяготиться обществомъ Бланшъ.
Она испытала ее и нашла фальшивой, такъ что восхищеніе и удивленіе, которыя она выражала съ обычной безъискусственностью, смнились не то, чтобы презрніемъ, но очень близкимъ къ нему чувствомъ, и Лаура приняла относительно миссъ Эмори тонъ холоднаго и спокойнаго превосходства,, вовсе не нравившійся муз. Кому же пріятно сознавать, что его раскусили и низвели съ пьедестала.
Сознаніе этого факта отнюдь не могло улучшить настроеніе духа миссъ Бланшъ, наоборотъ — усиливало ея сварливость и недовольство, отчего домашнимъ приходилось еще хуже, чмъ обыкновенно. И вотъ, въ одинъ роковой день произошло генеральное сраженіе между милйшей Бланшъ и милйшей Лayрой, причемъ дружба ихъ моментально куда-то испарилась. Милйшая Бланшъ была необычайно капризна и зла въ этотъ день. Обрывала мать, обижала маленькаго Франка, безжалостно травила его гувернантку и тиранила свою горничную Пинкоттъ. Не ршаясь нападать на свою подругу (маленькая тиранка была трусливой кошачьей природы и выпускала свои когти только противъ тхъ, кто былъ слабй ея), она допекала всхъ ихъ, а пуще всего бдняжку Пинкоттъ, которая была служанкой, повренной, компаньонкой (но всегда рабой), смотря по прихоти своей молодой госпожи.
Когда эта двушка выбжала изъ комнаты, въ слезахъ, напутствуемая сарказмами своей госпожи, Лаура не выдержала и разразилась негодующей рчью, удивляясь, какъ можетъ такая молодая двушка относиться такъ грубо къ старшимъ и младшимъ, и проявляя столько чувствительности на словахъ, такъ легкомысленно оскорблять чувства другихъ. Лаура сказала своей подруг, что поведеніе ея отвратительно и что она должна на колняхъ молить небо о прощеніи. Разразившись этой пылкой рчью, удивившей ее самое не меньше чмъ ея слушательницу, она схватила шляпу и шаль и убжала домой въ крайнемъ смущеніи и волненіи, къ удивленію мистриссъ Пенденнисъ, не ожидавшей ее раньше вечера.
Лаура разсказала Елен о только что происшедшей сцен, прибавивъ:
— О, мама, вы были правы, Бланшъ, съ вида такая нжная и милая, себялюбива и зла. У нея нтъ сердца, хотя она вчно толкуетъ о чувств. Ни одна порядочная двушка не будетъ такъ мучить родную мать и тиранить служанку. Съ этого дня я отказываюсь отъ нея, кром васъ, у меня нтъ друга.
Посл этого он продлали обычную церемонію цлованья и мистриссъ Пенденнисъ почувствовала себя очень утшенной,— такъ какъ признаніе Лауры какъ будто говорило: — Эта двушка не можетъ быть женою Пена, она легкомысленна и безсердечна, и недостойна нашего благороднаго героя. Безъ сомннія, онъ самъ увидитъ это и разочаруется въ этомъ легкомысленномъ существ.
Однако, миссъ Лаура не сказала Елен, да можетъ быть не созналась и самой себ въ дйствительной причин сегодняшней ссоры. Чувствуя себя въ скверномъ настроеніи духа, маленькая муза Бланшъ, и безъ того склонная устраивать пакости всмъ окружающимъ, принялась за свои штуки. Ея милочка Лаура пришла къ ней на цлый день, и когда он сидли въ комнат Бланшъ, зашелъ разговоръ о Пен.
— Онъ, кажется, очень втренъ, — замтила миссъ Бланшъ, — мистриссъ Пибусъ разсказывала его исторію съ актрисой.
— Я была ребенкомъ, когда она случилась и ничего не знаю объ этой исторіи,— отвчала Лаура, густо покраснвъ.
— Онъ поступилъ очень нехорошо,— сказала Бланшъ, покачивая своей маленькой головкой, — онъ измнилъ ей.
— Вовсе нтъ!— воскликнула Лаура,— онъ велъ себя очень благородно, готовъ былъ всмъ пожертвовать для нея. Это она измнила ему. Онъ чуть не умеръ съ горя, онъ…
— Я думала, что вы ничего не знаете объ этой исторіи, милочка, — вставила миссъ Бланшъ.
— Мама мн говорила.
— Онъ очень уменъ,— продолжала нжная подруга — и какой прекрасный стихотворецъ. Вы читали его стихи?
— Только ‘Рыбака и Водолаза’, что онъ перевелъ для насъ, и поэму на премію, за которую, впрочемъ, онъ преміи не получилъ и которая, по моему, очень прозаична и папыщена,— отвчала Лаура со смхомъ.
— Разв онъ не писалъ для васъ стиховъ, милочка?— спросила миссъ Эмори.
— Нтъ,— отвчала миссъ Белль.
Бланшъ подбжала къ подруг, нжно поцловала ее, назвала еще раза три ‘милочкой’, лукаво заглянула ей въ лицо, покачала головкой и сказала:
— Общайте, что вы ни-ко-му не скажите и я вамъ покажу кое-что.
Затмъ она порхнула къ перламутровому ящичку, отперла его серебрянымъ ключикомъ, достала какіе-то листки и протянула ихъ своей подруг. Лаура пробжала листки. Это было любовное стихотвореніе — что-то такое объ ундин, о наяд, о рк. Она довольно долго читала ихъ, но, правду сказать, строчки сливались въ ея главахъ.
— А вы отвчали на нихъ, Бланшъ?— спросила она, возвращая стихи.
— О, ни за что на свт!— отвчала Бланшъ, и убдившись, что ея милочка Лаура вполн оцнила прелесть стиховъ, порхнула обратно и уложила ихъ въ свой хорошенькій ящичекъ.
Затмъ услась за фортепіано, спла дв-три аріи Россини, роскошные мотивы котораго ея гибкій голосокъ исполнялъ въ совершенств, а Лаура сидла и разсянно слушала ее. Что думала миссъ Белль въ это время? Она и сама не знала, но сидла молчаливая и задумчивая. Посл этого концерта ихъ позвали завтракать, и, разумется, он явились въ столовую, обнявъ другъ дружку за талію.
Очевидно, причиной молчанія Лауры не была ревность или досада, потому что, когда он прошли по корридору и спустились съ лстницы и подошли къ дверямъ столовой, Лаура остановилась и, ласково взглянувъ въ лицо своей подруг, нжно поцловала ее.
Посл этого что-то такое случилось… поведеніе-ли маленькаго Франка, или ошибка мамы, или сигара сэра Фрэнсиса раздражили миссъ Бланшъ,— только она разразилась цлымъ рядомъ выходокъ, приведшихъ въ конц концовъ къ вышеописанной ссор.

ГЛАВА XXV.
Домъ, полный постителей.

Ссора между двумя двушками не долго длилась. Лаура всегда была готова прощать, а миссъ Бланшъ не особенно обидлась на ея выходку. Упрекъ въ испорченности никого не обижаетъ, такъ какъ не затрогиваетъ тщеславія. Негодованіе подруги скоре доставило удовольствіе Бланшъ, такъ какъ эта вспышка была вызвана причиной, о которой он об знали, хотя об умалчивали.
Итакъ, Лаура со вздохомъ должна была сознаться, что романтическій періодъ ея первой дружбы кончился и что объектъ той дружбы достоинъ только самыхъ ординарныхъ пріятельскихъ отношеній.
Что касается Бланшъ, то она немедленно сочинила трогательные стихи насчетъ своего одиночества и разочарованія. Она излагала въ нихъ старую исторію любви, встрченной холодностью, и врности, разбившейся о пренебреженіе, и такъ какъ въ это самое время къ нимъ пріхали изъ Лондона нсколько знакомыхъ дамъ съ дочерьми, то миссъ Эмори могла выбрать новую подругу и повдать этой новой сестр свои горести и разочарованія. Теперь рослые гайдуки рдко являлись съ записочками къ милой Лаур, кабріолетъ рдко посылался въ Фэроксъ къ услугамъ его обитательницъ. Бланшъ принимала томный видъ покорной судьб страдалицы во время посщеній Лауры. Послдняя подсмивалась надъ вздохами своей пріятельницы и относилась къ нимъ съ добродушнымъ, но вовсе не почтительнымъ юморомъ.
Правдивый историкъ не можетъ утаить, что, независимо отъ новыхъ подругъ, миссъ Бланшъ познакомилась въ это время съ нкоторыми представителями другого пола, которые, повидимому, тоже доставляли ей много утшенія. Встртившись съ молодымъ человкомъ, поговоривъ съ нимъ минутъ десять на прогулк, или въ гостиной, или во время вальса, это наивное юное созданіе уже готово, было довриться ему,— играло своими прекрасными глазками, обнаруживало самое нжное участіе и простодушную, трогательную готовность къ дружб — и, разставшись съ нимъ, продлывало тоже самое съ его преемникомъ.
Когда Клевринги пріхали въ усадьбу, у миссъ Бланшъ не было аудиторіи, такъ что Пенъ всецло пользовался и нжными взглядами, и разговорами у окна въ гостиной, и прогулками по саду. Кром него въ Клевринг не было молодыхъ людей: въ окрестностяхъ тоже никого, кром двухъ-трехъ священниковъ да неуклюжихъ сквайровъ. Драгуновъ, стоявшихъ въ Четтрис, баронетъ не принималъ, къ несчастію, это былъ тотъ самый полкъ, въ которомъ онъ служилъ и изъ котораго вышелъ не безъ недоразумніи съ товарищами: что-то такое насчетъ продажи лошади… или карточной игры… или отказа отъ дуэли… не знаемъ наврное, да и зачмъ намъ знать? мы касаемся прошлой исторіи нашихъ героевъ лишь настолько, насколько она поясняетъ нашъ настоящій разсказъ.
Осенью, съ окончаніемъ парламентской сессіи и Лондонскаго сезона, дв-три мстныхъ фамиліи явились въ свои усадьбы, такъ что на Баймутскихъ купальняхъ, въ королевскомъ театр м-ра Бингли въ Четтрис, на скачкахъ и судебныхъ ассизахъ появилась довольно порядочная публика. До этого времени старинныя мстныя фамиліи — Фоджи изъ Друммингтона, Сиверсы изъ Дозлей-Парка, Уэльборы изъ Барро и др.— сторонились отъ обитателей Клеврингъ-Парка. О семь баронета ходили тысячи разнообразнйшихъ истор:й. Въ самомъ дл никто не скажетъ, что сельскіе жители страдаютъ недостаткомъ воображенія, если только послушаетъ ихъ отзывы о новыхъ сосдяхъ. Безконечныя исторіи, которыя не стоитъ повторять здсь, разсказывались насчетъ самого баронета, его супруги, ея происхожденія и родственниковъ, миссъ Эмори, капитана Стронга, и въ теченіе трехъ мсяцевъ мстные тузы не заглядывали въ Клеврингъ-Паркъ.
Но въ конц сезона, когда графъ Трегавкъ, лордъ намстникъ графства и вдовствующая графиня Рокминстеръ, сынъ которой тоже былъ мстнымъ магнатомъ,— когда эти великіе люди, немедленно по прізд, публично, открыто нанесли визитъ въ Клеврингъ-Паркъ, экипажи мстной знати тотчасъ же устремились по слдамъ, проложеннымъ въ алле усадьбы колесами ихъ сіятельствъ.
Тутъ представился случай Мираболану показать свое искусство и забыть сердечныя муки въ занятіяхъ любимымъ искусствомъ. Въ это время у рослыхъ гайдуковъ оказалось слишкомъ много работы, чтобы носить записочки или болтать за кружкой простого пива съ скромной деревенской служанкой въ Фэрокс. Въ это-то время Бланшъ нашла новыхъ дорогихъ подругъ на мсто Лауры и другія мста для прогулокъ, кром берега рки, гд Пенъ удилъ рыбу. Онъ, по прежнему, являлся съ удочкой, но рыба не ловилась и пери не появлялась. Тутъ мы должны сказать нсколько словъ — хотя подъ строжайшимъ секретомъ — о весьма деликатномъ обстоятельств, на которое уже намекалось раньше. Въ одной изъ предыдущихъ главъ мы упоминали о дерев, подъ которымъ мистеръ Пенъ любилъ проводить время въ эпоху своего увлеченія миссъ Фотрингэй, и въ дупл котораго пряталъ свои удочки, а впослдствіи и кое-что другое. Дло въ томъ, что онъ превратилъ это дупло въ почтовую контору. Здсь онъ пряталъ стишки и записочки, не мене поэтическія, чмъ стишки, къ нкоей ундин или наяд, посщавшей потокъ и изрдка оставлявшей въ замнъ его посланія цвтокъ или даже два-три словечка на раздушенной розовой бумаг. Миссъ Эмори, какъ мы уже упоминали, нердко гуляла по берегу, извстно также, что она употребляла розовую раздушенную бумагу для своихъ писемъ. Но когда знатные гости нахлынули въ замокъ, и фамильная карета Клевринговъ чуть не каждый вечеръ увозила своихъ владльцевъ въ другіе знатные дома, Наяда перестала являться за письмами Пена, блая бумага не обмнивалась больше на розовую, а лежала себ, прикрытая мхомъ и камешкомъ, въ дупл дерева. Въ письмахъ, положимъ, не было ничего серьезнаго, а на розовой бумаг такъ и совсмъ ничего: два-три словечка полушутливыя, полупривтственныя, какія и приличествовали молодой леди. Но, простофиля Пенъ, если вы желали большаго, то почему же не добивались? Не потому-ли, что съ обихъ сторонъ ничего серьезнаго не было? Вы только играли въ любовь съ бойкой ундиной.
Какъ бы то ни было, когда мужчина видитъ, что призъ ускользаетъ отъ него, онъ легко способенъ увлечься. Видя, что никто не является за его стихами, Пенъ началъ относиться къ нимъ очень серьезно. Онъ чувствовалъ себя почти въ такомъ же романтическомъ и трагическомъ настроеніи, какъ въ эпоху своей первой любовной исторіи, во всякомъ случа, онъ желалъ добиться объясненія. Однажды онъ явился въ замокъ: тамъ оказалась куча гостей. Другой разъ, ему не удалось видть Лауру: она прилегла отдохнуть посл ночи, проведенной на балу. Пенъ проклялъ балы, свою бдность, свое скромное положеніе, по милости котораго его не приглашали въ знатные дома. Въ третій разъ миссъ Эмори была въ саду, Пенъ бросился въ садъ: оказалось, что она прогуливалась съ самимъ епископомъ Четтрискимъ и его супругой, которые покосились на Пена и величественно выпрямились, когда онъ былъ имъ представленъ. Высокопочтенный прелатъ слышалъ его фамилію и кое-что о происшествіи въ деканскомъ саду.
— Епископъ увряетъ, что вы испорченный молодой человкъ,— шепнула ему добродушная леди Клеврингъ.— Что вы надлали? Врно, ничего такого, что можетъ огорчить вашу маму. Какъ поживаетъ ваша мама? Что это ее не видать ужь, Богъ знаетъ, сколько времени? Мы теперь все въ разъздахъ, совсмъ не приходится видть сосдей. Кланяйтесь ей и Лаур и приходите завтра вс обдать.
Мистриссъ Пенденнисъ была нездорова, но Лаура и Пенъ отправились и застали въ замк многочисленное общество, такъ что Пенъ усплъ обмняться съ миссъ Эмори всего двумя-тремя словами.
— Вы совсмъ перестали ходить на рку,— сказалъ онъ.
— Я не могу,— отвчала Бланшъ, — у насъ всегда полонъ домъ гостей.
— Ундина покинула потокъ, — продолжалъ Пенъ, ршившись быть поэтичнымъ.
— Ей не слдовало посщать его,— возразила миссъ Эмори.— Она никогда больше не вернется туда. Это было нелпо, безумно, — простая шутка. Да вдь у васъ есть утшеніе дома, — прибавила она, взглянувъ ему прямо въ лицо и опуская глаза.
Если онъ добивался ея руки, почему бы ему не сказать объ этомъ тутъ же. Быть можетъ, она отвтила бы ‘Да’. Но когда она упомянула объ утшеніи дома, онъ подумалъ о Лаур, такой чистой и любящей, о матери, которой такъ хотлось соединить ихъ.
— Бланшъ, — пробормоталъ онъ, въ смущеніи,— миссъ Эмори!
— Лаура смотритъ на насъ, мистеръ Пенденнисъ, — сказала Блантъ.— Я должна вернуться къ гостямъ,— и убжала, оставивъ мистера Пенденниса кусать губы въ смущеніи и любоваться въ окно луннымъ свтомъ.
Въ самомъ дл Лаура смотрла на Пена. Она длала видъ, что слушаетъ мистера Пинсента, сына лорда Рокминстера и внука вдовствующей леди, который сидлъ на почетномъ мст, важно слушая неправильную рчь леди Клеврингъ и покровительственно посматривая на апатичнаго сэра Фрэнсиса. Пинсентъ и Пенъ были товарищами по Оксбриджскому университету, гд Пенъ относился довольно надменно къ молодому патрицію. Сегодня они встртились за столомъ въ первый разъ по выход изъ университета и привтствовали другъ друга тмъ небрежнымъ и забавнымъ кивкомъ, который можно замтить только въ Англіи, среди студентовъ, и который точно говоритъ: — чортъ возьми, — ты какъ сюда попалъ?
— Я зналъ этого господина въ Оксбридж,— сказалъ мистеръ Пинсентъ Лаур, — мистеръ Пенденнисъ, если не ошибаюсь?
— Да,— отвчала Лаура.
— Онъ, кажется, ухаживаетъ за миссъ Эмори?— продолжалъ мистеръ Пинсентъ.
Лаура взглянула на нихъ и, можетъ быть, подумала тоже самое, однако, ничего не сказала.
— Онъ важная особа въ здшнемъ графств? Онъ такъ держалъ себя въ университет. Гд его имнія?
Лаура улыбнулась.
— По ту сторону рки. Онъ мой кузенъ, и я живу у нихъ.
— Гд?— спросилъ мистеръ Пинсентъ.
— По ту сторону рки, въ Фэрокс.
— Что, тамъ много фазановъ? Кажется, мсто хорошее, — замтилъ простодушный джентльменъ.
Лаура опять улыбнулась.
— У насъ девять куръ, одинъ птухъ, свинья и старый понтеръ.
— Такъ онъ не держитъ охоты?— продолжалъ мистеръ Пинсентъ.
— Зайдите къ нему и возобновите знакомство,— сказала двушка, которую очень забавляла мысль, что ея Пенъ могъ прослыть важной особой и, можетъ быть, выдавалъ себя за таковую.
— Да мн бы очень хотлось возобновить съ нимъ знакомство,— любезно отвчалъ мистеръ Пинсентъ, бросивъ на нее взглядъ, говорившій, какъ нельзя ясне: ‘то есть, собственно, продолжить знакомство съ вами’. Лаура отвчала улыбкой и легкимъ поклономъ.
Тутъ Бланшъ подбжала къ ней съ очаровательнйшей улыбкой и гримаской и попросила милую Лауру составить съ ней дуэтъ. Лаура охотно согласилась и пошла къ фортепьяно. Мистеръ Пинсентъ тоже подошелъ и прослушалъ дуэтъ но ушелъ, когда миссъ Эмори стала пть одна.
— Какая славная, милая, простая двушка, Уэггъ,— сказалъ мистеръ Пинсентъ джентльмену, пріхавшему вмст съ нимъ изъ Баймута,— вотъ та, высокая, въ локонахъ и съ пунцовыми губками.
— А что вы скажете о миссъ Эмори?— спросилъ Уэггъ.
— Поджарая, тощая кривляка,— отвчалъ мистеръ Пинсентъ вполн откровенно.— Дергаетъ плечами, длаетъ глазки, вертится и кривляется точно французская горничная.
— Осторожне, Пинсентъ, — перебилъ Уэггъ, — насъ могутъ услышать.
— О, это Пенденнисъ изъ св. Бонифація,— сказалъ Пинсентъ.— Здорово, Пенденнисъ, мы только что говорили о вашей очаровательной кузин.
— Не родственникъ моего стараго друга, маіора Пенденниса?— освдомился Уэггъ.
— Его племянникъ. Имлъ удовольствіе видть васъ въ Гаунтъ-Гауз,— отвчалъ Пенъ съ любезной улыбкой,— и вскор они бесдовали, какъ старые знакомые.
На слдующій день, подъ вечеръ, мистеръ Пенъ, возвратившись съ рыбной ловли (неудачной), засталъ въ гостиной матери двухъ вчерашнихъ джентльменовъ, въ оживленной бесед съ Еленой и Лаурой. Мистеръ Пинсентъ, высокій худощавый дтина, съ огромными рыжими усами присоединился къ Лаур. Ей нравился его разговоръ,— простой, откровенный и не лишенный остроумія, она возражала ему такъ же просто,— иной сказалъ бы, даже, вульгарно. Ей впервые приходилось видть лондонскаго дэнди, такъ какъ она была еще ребенкомъ въ то время, когда мистеръ Фокеръ познакомился съ Фэрокскими обитателями, къ тому же, этотъ остроумный джентльменъ былъ попросту мальчишка и дэнди лишь по студенческимъ понятіямъ.
Мистеръ Уэггъ, сопровождавшій въ Фэроксъ своего товарища, ничего не упустилъ изъ вида.— Старый садовникъ,— сказалъ онъ, увидвъ у воротъ мистера Джона,— старый красный ливрейный жилетъ — платье повшено сушиться на кустъ — парусиновая куртка — это должно быть Пенденниса. Довольно жалкое мсто, а, Пинсентъ?
— Премилый уголокъ,— отвчалъ мистеръ Пинсентъ,— какая славная лужайка!
— Мистеръ Пенденнисъ дома, старина?— спросилъ мистеръ Уэггъ стараго слугу. Джонъ отвчалъ:— Нтъ, мистера Пенденниса нтъ дома.
— А дамы?— спросилъ гость помоложе.
Мистеръ Джонъ отвчалъ:
— Дома.
Постители прошли по усыпанной гравіемъ алле, мимо подстриженныхъ кустарниковъ, и, поднявшись по ступенькамъ, вошли въ переднюю, при чемъ мистеръ Уэггъ замтилъ ршительно все: ящикъ для писемъ, барометръ, зонтики и галоши дамъ, шляпы и тартановый плэдъ Пена. Уэггъ замчалъ эти мелочи инстинктивно, непроизвольно.
— Старикашка справляетъ всю работу,— шепнулъ онъ Пинсенту.— Калебъ Бальдерстонъ. Не удивляюсь, если онъ исполняетъ обязанности горничной.
Минуту спустя они раскланивались съ дамами, въ которыхъ мистеръ Пинсентъ не могъ не признать леди безукоризненнаго воспитанія, и передъ которыми мистеръ Уэггъ расшаркался съ самой изысканной вжливостью, подмигнувъ при этомъ своему товарищу. Однако, мистеръ Пинсентъ отвтилъ на этотъ сигналъ очень холоднымъ взглядомъ и удвоенною любезностью въ отношеніи дамъ. Если было что-нибудь достойное смха въ глазахъ мистера Уэгга, такъ это бдность. По натур человкъ добродушный и веселый, онъ ршительно не понималъ, что можно быть джентльменомъ, нося подержанный сюртукъ, оставаться истинной леди, не имя собственнаго экипажа и не заказывая платья у парижской модистки.
— Очаровательный уголокъ, мэмъ,— сказалъ онъ, кланяясь вдов,— прекрасный видъ, — особенно для насъ, горожанъ, которымъ рдко приходится видть что-нибудь, кром Полъ-Молля.
Вдова просто отвчала, что ей только разъ случилось быть въ Лондон, еще до рожденія Артура.
— Прекрасная деревушка, мэ`мъ, прекрасная,— продолжалъ мистеръ Уэггъ,— и ростетъ со дня на день. Скоро превратится въ порядочный городъ.
— Мой братъ, маіоръ Пенденнисъ, часто упоминалъ ваше имя,— замтила вдова,— и мы… мы много смялись, читая ваши остроумныя книги,— прибавила она, съ нкоторымъ замшательствомъ, такъ какъ терпть не могла произведенія мистера Уэгга и находила его манеру невыносимой.
— Онъ одинъ изъ лучшихъ моихъ друзей, — съ поклономъ отвчалъ мистеръ Уэггъ, — одинъ изъ извстнйшихъ людей въ город. Пользуется общимъ уваженіемъ, мэ`мъ, общимъ уваженіемъ. Теперь онъ отправился съ нашимъ взаимнымъ другомъ, Стэйномъ, въ Ахенъ. Стэйнъ страдаетъ подагрой, какъ и вашъ братъ, между нами будь сказано. Я собираюсь въ Стильбрунъ, на фазанью охоту, а оттуда къ Барнкрисамъ, гд надюсь встртиться съ Пенденнисомъ,— тутъ онъ пустился въ самый фешенебельный разговоръ, не переводя духа назвалъ дюжины дв пэровъ, а простодушная вдовица только слушала, да удивлялась. ‘Вотъ человкъ!— думала она,— неужто вс свтскіе люди въ Лондон такіе? Надюсь, что Пенъ не будетъ походить на него’.
Тмъ временемъ, мистеръ Пинсентъ вступилъ въ разговоръ съ Лаурой. Онъ назвалъ нсколько сосднихъ имній, которыя намревался постить, и выразилъ надежду, что встртится тамъ съ миссъ Белль. Онъ надялся также, что ея тетка проведетъ съ ней сезонъ въ Лондон. Замтилъ, что въ ближайшую парламентскую сессію онъ, по всей вроятности, будетъ завдывать счетомъ избирательныхъ голосовъ въ графств и похлопочетъ о Пенденнис. Онъ разсказывалъ объ успхахъ Пена въ Оксбридж, въ качеств оратора, и спрашивалъ, не собирается ли онъ тоже выступить кандидатомъ въ парламентъ. Вообще, держалъ себя очень мило и Лаура съ удовольствіемъ бесдовала съ нимъ, пока не явился мистеръ Пенъ.
Пенъ, польщенный ихъ посщеніемъ, отнесся къ обоимъ джентльменамъ очень любезно. Правда, его смущало нсколько воспоминаніе объ одной пирушк въ Оксбридж, посл оживленнаго собранія въ обществ преній, когда, среди всеобщаго возбужденія, порожденнаго ужиномъ и шампанскимъ, онъ вполн опредленно общалъ выступить представителемъ графства и въ прекрасной рчи отвчалъ на поздравленія, какъ будущій членъ парламента. Но открытыя, добродушныя манеры мистера Пинсента заставляли Пена надяться, что онъ забылъ эту маленькую фанфароннаду, равно какъ и другія хвастливыя рчи и выходки. И такъ, онъ присоединился къ ихъ веселой бесд и толковалъ о Плиплиммон, о Магнус Чартерс, объ Оксбриджскомъ кружк съ безпечной фамильярностью и свтской непринужденностью, точно вкъ свой жилъ за панибрата съ маркизами и герцогами.
Но въ самомъ разгар бесды, въ шесть часовъ вечера, служанка Бетси, ничего не знавшая о гостяхъ, явилась въ гостиную безъ всякихъ прелиминарій и, распахнувъ дверь настежь, предстала передъ присутствующими съ подносомъ, на которомъ красовались три чайныхъ чашки, чайникъ и тарелка съ ломтями хлба съ масломъ. Все великолпіе Пена мгновенно улетучилось при этомъ зрлищ, онъ пришелъ въ страшное замшательство.
— Что скажутъ они о насъ?— подумалъ онъ.
И дйствительно, мистеръ Уэггъ скорчилъ гримасу, посмотрлъ на подносъ съ необыкновеннымъ презрніемъ и подмигнулъ мистеру Пинсенту.
Послдній, однако, повидимому, не нашелъ ничего страннаго въ томъ, что люди пьютъ чаи въ шесть часовъ, или въ какое угодно время, когда имъ заблагоразсудится. Возвращаясь изъ Фэрокса, онъ спросилъ мистера Уэгга:— На какого чорта вы строили мн гримасы и подмигивали, и что васъ такъ забавляло?
— Разв вы не замтили, какъ сконфузился юнецъ, увидвъ хлбъ съ масломъ. Не пьютъ-ли они чай съ патокой? Я разскажу объ этомъ старому Пенденннсу, когда буду въ город.
— Не вижу тутъ ничего смшного,— сказалъ мистеръ Пинсентъ.
— Еще бы вамъ видть, — проворчалъ мистеръ Уэггъ и пріятели вернулись въ замокъ въ очень мрачномъ настроеніи духа.
За обдомъ Уэггъ очень ядовито разсказалъ о посщеніи Фэрокса, обнаруживъ рдкую наблюдательность. Онъ описалъ стараго Джона, платье, сушившееся на куст, калоши въ передней, гостиную, мебель и портреты.— Бьюсь объ закладъ, что длинноносый старикъ съ лысиной — fe u Пенденнисъ, портретъ, въ род пластыря, юнца во весь ростъ въ студенческомъ костюм — ныншній маркизъ Фэрокскій, вдовица изображена въ миніатюр, когда была еще молоденькой, но кажется и теперь еще носитъ тоже платье, или сшитое годомъ позже, и перчатки съ обрзанными кончиками, она ими штопаетъ галстухи своему сыну. Мы застали ее за этой работой, а потомъ явилась служанка, принесла цлую гору хлба съ масломъ, и мы оставили графа и графиню уписывать это угощеніе.
Бланшъ, обожавшая les hommes d`esprit, расхохоталась и назвала его старымъ забавникомъ. Но мистеръ Пинсентъ, съ отвращеніемъ слушавшій Уэгга, вмшался въ разговоръ и отрзалъ во всеуслышаніе:
— Я не знаю, мистеръ Уэггъ, къ какого рода дамамъ вы привыкли въ своей собственной семь, но считаю долгомъ заявить, что, на сколько можно судить по первому посщенію, я рдко встрчалъ такъ прекрасно воспитанныхъ леди. Я надюсь, мэ`мъ, что вы пригласите ихъ къ намъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ леди Рокминстеръ, сидвшей по правую руку отъ сэра Фрэнсиса Клевринга.
Сэръ Фрэнсисъ наклонился къ гостю, сидвшему налво, и шепнулъ:
— Вотъ, что я называю, отбрили Уэгга.
А леди Клеврингъ весело ударила молодого человка веромъ и, устремивъ на него свои черные глаза, сказала ласковымъ гономъ:
— Мистеръ Пинсентъ, вы славный малый.
Посл происшествія съ Бланшъ въ отношеніяхъ Лауры къ кузену можно было замтить легкій оттнокъ печали, можетъ быть, даже горечи. Она точно разбирала его и находила, что онъ не выдерживаетъ критики: вдова замчала, что ясный взглядъ двушки нердко останавливается на молодомъ человк и слдитъ за нимъ. Не разъ также мелькало на ея лиц почти гнвное выраженіе, когда Пенъ звалъ въ гостиной съ дамами или лниво слонялся по лугу, покуривая сигару, или дремалъ надъ книгой, развалившись подъ деревомъ.
— Что-нибудь произошло между вами?— спрашивала Елена.— Что-нибудь да было. Не устроила-ли Бланшъ какую-нибудь гадость? Признайся, Лаура.
— Ничего не было, ршительно ничего,— отвчала Лаура.
— Почему же ты такъ странно смотришь на Пена?
— Взгляните на него, милая мама,— сказала двушка.— Наше общество не удовлетворяетъ его, мы недостаточно умны для такого генія, какъ Пенъ. Онъ даромъ тратитъ жизнь и энергію, привязанный къ нашимъ юбкамъ. Онъ ничмъ не интересуется, почти не выходитъ заворота сада. Даже капитанъ Глендерсъ и капитанъ Стронгъ,— прибавила она, съ горькой усмшкой, — надоли ему, а вдь они мужчины и, стало быть, высшія существа сравнительно съ нами. Здсь онъ не будетъ счастливъ. Ему надо выступить въ свтъ, избрать себ профессію.
— Мы сберегли порядочно, благодаря строгой экономіи,— сказала вдова, начиная волноваться.— Пенъ ничего не тратилъ за все это время. Онъ очень добръ. Я уврена, что онъ можетъ быть счастливъ съ нами.
— Не волнуйтесъ такъ, милая мама,— сказала двушка.— Не нужно огорчаться изъ-за того, что Пенъ скучаетъ здсь. Вс мужчины таковы. Имъ нужно работать. Нужно завоевывать себ имя и положеніе въ обществ. Посмотрите: оба капитана служили, участвовали въ битвахъ, мистеръ Пинсентъ, что былъ у насъ, общественный дятель, усердно работаетъ и добивается извстности. Онъ говоритъ, что Пенъ былъ однимъ изъ лучшихъ ораторовъ въ обществ и не уступитъ по дарованіямъ любому изъ тамошнихъ джентльменовъ. Пенъ самъ смется надъ знаменитостью мистера Уэгга (и дйствительно, это непріятный человкъ), называетъ его осломъ и говоритъ, что всякій можетъ писать такія книги.
— Он отвратительны,— вставила вдова.
— А все-таки онъ пользуется извстностью. Вотъ что пишутъ въ ‘Хроник Графства’: Знаменитый мистеръ Уэггъ… Если Пенъ можетъ писать лучше, чмъ этотъ господинъ, и говорить, лучше, чмъ мистеръ Пинсентъ,— зачмъ же дло стало? Мама, вдь онъ не можетъ говорить намъ рчи, не можетъ отличиться, оставаясь здсь. Онъ долженъ ухать, долженъ!
— Милая Лаура,— сказала Елена, взявъ ее за руку.— Хорошо-ли съ твоей стороны торопить его? Я ждала. Я копила деньги, чтобы… чтобы отдать теб долгъ.
— Молчите, молю!— воскликнула Лаура, обнимая ее.— Это ваши деньги, а не мои. Я не хочу и слышать о нихъ. Сколько вы накопили?
Елена отвчала, что у нея лежитъ въ банк боле двухсотъ фунтовъ и что она разсчитывала уплатить Лаур весь долгъ къ концу будущаго года.
— Отдайте ему — отдайте ему эти двсти фунтовъ. Пусть онъ детъ въ Лондонъ и сдлается юристомъ, чмъ-нибудь, достойнымъ сыномъ своей матери,— и моей, милая мама.— Въ отвтъ на это Елена, съ обычной нжностью и волненіемъ объявила, что Лаура истинное утшеніе для нея и лучшая изъ двушекъ,— и я надюсь, что никто не будетъ противорчить ей въ данномъ случа.
Вдова и дочь нсколько разъ обсуждали этотъ вопросъ. Старшая уступала аргументамъ честной и серьезной двушки, къ тому же, эта любящая мать всегда была готова жертвовать собой. Но она не отказывалась отъ своего плана и имла его въ виду. Однажды она разсказала Пепу о новыхъ проектахъ на его счетъ, причемъ не забыла упомянуть объ ихъ автор: какъ Лаура настаивала, чтобы онъ халъ въ Лондонъ и занимался, какъ Лаура устроила денежную сторону вопроса, отказавшись отъ уплаты ей долга, и какъ, слдовательно, онъ долженъ быть благодаренъ Лаур, если согласится на этотъ проектъ.
При этомъ сообщеніи Пенъ вспыхнулъ отъ удовольствія и обнялъ мать съ жаромъ, который врядъ-ли порадовалъ ее, впрочемъ, она утшилась, когда онъ сказалъ:
— Клянусь небомъ, она великодушная двушка, да благословитъ ее Всемогущій! Ахъ, матушка! Я томился безъ дла и не зналъ, за что взяться. Я терзался воспоминаніями о моемъ позор, о моихъ долгахъ, о моемъ нелпомъ и дурацкомъ поведеніи. Я адски страдалъ и совсмъ упалъ духомъ. Я хочу, хочу искупить свое прошлое и исполнить свой долгъ относительно лучшей изъ матерей. Я еще сдлаюсь достойнымъ васъ. Да благословитъ васъ Богъ! Да благословитъ онъ Лауру! Какъ жаль, что ея нтъ дома, и я не могу поблагодарить ее.— Произнося эти безсвязныя фразы, онъ бгалъ по комнат, пилъ стаканами воду, обнималъ и цловалъ мать,— принимался хохотать — принимался пть словомъ, никогда она не видала его такимъ счастливымъ, даже въ дтств, когда онъ еще не вкусилъ плодовъ Древа жизни, соблазняющаго человчество съ тхъ поръ, какъ оно копошится на земл.
Лауры не было дома. Лаура была въ гостяхъ у великолпной леди Рокминстеръ, дочери лорда Барнкдиса, сестры леди Поктипуль и, слдовательно, дальней родственницы Елены, какъ любезно заявила сама миледи, досконально изучившая генеалогію. Мистеръ Пенъ былъ очень польщенъ этимъ признаніемъ родства, хотя, кажется, его немножко обидло невниманіе леди Рокминстеръ, которая увезла съ собой въ Баймутъ миссъ Белль, не подумавъ пригласить мистера Артура Пенденниса. Лаур предстояло въ первый разъ въ жизни явиться на балу, въ Баймут. Вдовствующая леди прислала за ней коляску, и двушка ухала, захвативъ съ собой блое платье, счастливая и цвтущая, какъ роза, съ которой сравнилъ ее Пенъ.
Балъ долженъ былъ состояться въ Баймутскомъ отел вечеромъ того же дня, когда произошло вышеприведенное объясненіе Пена съ матерью.
— Клянусь Юпитеромъ, я поду въ Баймутъ,— сказалъ Пенъ,— или нтъ, не поду, но во всякомъ случа буду тамъ.
Его мать была въ восхищеніи отъ этого ршенія, и когда онъ обсуждалъ вопросъ, какъ ему отправиться въ Баймутъ, зашелъ капитанъ Стронгъ, сказалъ, что онъ тоже детъ и предложилъ подвезти Пена на своей лошади ‘Мясник’.
Когда мстные тузы нагрянули въ Клеврингъ-Паркъ, кавалеръ Стронгъ не только не искалъ ихъ общества, но и уходилъ отводить душу къ знакомымъ.— Я видлъ не мало званыхъ обдовъ на своемъ вку,— говорилъ онъ,— обдовъ, на которыхъ участвовали король и члены королевской фамиліи, и врядъ-ли у самаго послдняго гостя было меньше полдюжины звздъ. Но, Глендерсъ, эта пышность не по мн. Англійскія леди, съ ихъ проклятымъ жеманствомъ, сквайры, съ послобденными разговорами о политик, нагоняютъ на меня дремоту, ей-ей! Я люблю выкурить сигару на свобод, разстегнувшись, выпить пива хоть и въ оловянной кружк, да безъ стсненій.— Итакъ, въ торжественные дни въ Клеврингъ-Парк, кавалеръ ограничивался тмъ, что присматривалъ за порядкомъ, отдавалъ распоряженія дворецкому и слугамъ, просматривалъ карту обда съ monsieur Мираболаномъ, но рдко принималъ участіе въ банкет.— Пришлите ко мн въ комнату котлетку и бутылку бордо,— говорилъ этотъ философъ и, расположившись у окна, слдилъ за подъзжавшими экипажами или разсматривалъ туалеты дамъ сквозь оеil-dе-boeuf въ корридор. Когда гости усаживались за обдъ, Стронгъ уходилъ черезъ паркъ къ капитану Глендерсу, или къ хозяйк ‘Клевринскаго герба’, или къ мадамъ Фрибсби послушать мстныя новости и выпить чашку чая. Куда бы онъ ни ходилъ, — везд его принимали съ радостью, и откуда бы онъ ни уходилъ, — всюду оставлялъ за собой запахъ горячаго пунша.
Лошадь ‘Мясникъ’ — не изъ худшихъ лошадей сэра Фрэнсиса — находилась въ распоряженіи капитана Стронга. Старый служака могъ сдлать или запрягать ее во всякое время дня и ночи и разъзжать по сосдямъ сколько душ угодно. Врядъ-ли осталась въ окрестностяхъ хоть одна харчевня съ мало-мальски сноснымъ пивомъ, хоть одинъ фермеръ, у котораго имлась хорошенькая дочка, игравшая на фортепіано, врядъ-ли состоялась хоть одна ярмарка или скачка, которой не постилъ бы кавалеръ на своей гндой лошадк. Видли его и въ Четтрис, въ театр, въ казармахъ, въ Баймут, если тамъ устраивалось какое-нибудь увеселеніе,— словомъ, онъ везд былъ свой человкъ. ‘Мясникъ’ быстро доставилъ Пена и капитана Стронга въ Баймутъ. Въ гостинниц, гд Стронгъ тоже оказался своимъ человкомъ, они взяли комнату, переодлись и отправились на балъ. Капитанъ былъ великолпенъ. Его широкая грудь была украшена тремя золотыми крестиками, придававшими ему видъ какого-то иноземнаго фельдмаршала.
Вечеръ былъ публичный, и народа набралось много, такъ какъ Пинсентъ имлъ виды на мстное населеніе, а леди Рокминстеръ была патронессой бала. Для публики познатне былъ отведенъ одинъ конецъ залы, куда кавалеръ Стронгъ (не интересовайшійся высокопоставленными особами) почти не заглядывалъ. За то на другомъ конц оказались все его пріятели: виноторговцы, трактирщики, лавочники, ходатаи по дламъ, дочери фермеровъ, ихъ родители и братцы, — онъ едва успвалъ пожимать имъ руки.
— Что это за человкъ съ голубой ленточкой и орденомъ фунта въ три всомъ?— спросилъ Пенъ, указывая на господина въ черномъ фрак, завитаго, съ эспаньолкой, который горделиво смотрлъ на нихъ, заложивъ одну руку за пуговицу жилета, а другой — поддерживая шляпу.
— Ей Богу, это Мираболанъ!— съ хохотомъ воскликнулъ Стронгъ.— Bonjour Chef! Bonjour Chevalier!
— De la croix de Juillet, Chevalier!— отвчалъ шефъ, дотрогиваясь рукой до ордена.
— Да вотъ и еще какой-то съ ленточкой,— замтилъ Пенъ.
Господинъ съ удивительно черными, очевидно, крашенными волосами, съ мигающими глазками и выцвтшими бровями, съ морщинистымъ лицомъ страннаго бронзоваго цвта, въ какомъ-то необычайномъ костюм, въ огромныхъ перчаткахъ, разукрашенный брилліантами и всякими побрякушками, въ высокихъ сапогахъ на тощихъ ногахъ, съ разноцвтной ленточкой въ петлиц,— подошелъ къ нимъ и фамильярно кивнулъ Стронгу.
Шевалье пожалъ ему руку.— Мой другъ, мистеръ Пенденнисъ… Полковникъ Альтамонтъ, конвоя его высочества набаба Лукновскаго.— Офицеръ поклонился Пену, который высматривалъ въ эту минуту, не вошла-ли въ залу интересовавшая его особа.
Ея еще не было. Но вотъ оркестръ грянулъ: ‘Вотъ, герой — побдитель!’ и высокопоставленные гости — вдовствующая графиня Рокминстеръ, мистеръ Пинсентъ и миссъ Белль, сэръ Френсисъ Клеврингъ, баронетъ, изъ Клеврингъ-Парка, леди Клеврингъ и миссъ Эмори, сэръ Орасъ Фоджи, баронетъ, леди Фоджи, полковникъ Гиггсъ съ супругой, Уэггъ, эсквайръ (такъ описывала эту процессію мстная газета) — вошли въ залу.
Пенъ, мимо Бланшъ, кинулся къ Лаур и схватилъ ее за руку.
— Спасибо вамъ!— сказалъ онъ,— мн нужно поговорить съ вами,— я долженъ поговорить съ вами,— можно съ вами танцовать?
— Только не первые три танца, милый Пенъ, — сказала она съ улыбкой, и онъ отступилъ, закусивъ губы съ досады и забывъ поздороваться съ Пинсентомъ.
Леди Клеврингъ слдовала за леди Рокминстеръ съ ея гостями. Полковникъ Альтамонтъ пристально смотрлъ на нее, закрывъ лицо платкомъ, распространявшимъ сильный запахъ мускуса, и подсмиваясь себ подъ носъ.
— Что это за двченка въ зеленомъ плать, капитанъ?— спросилъ онъ Стронга.
— Это миссъ Эмори, дочь леди Клеврингъ,— отвчалъ шевалье.
Полковникъ расхохотался.

ГЛАВА XXVI.
Бальныя приключенія.

Пріютившись за коленкоровыми, занавсками, въ темной амбразур окна, Артуръ Пенденнисъ, ужасно мрачный и хмурый, слдилъ за миссъ Белль, танцовавшей первую кадриль съ мистеромъ Пинсентомъ. Личико миссъ Лауры сіяло весельемъ. Музыка, толпа, яркое освщеніе возбуждали ее. Когда, окончивъ свою фигуру, она вернулась на мсто, счастливая и улыбающаяся, въ бломъ плать, съ разсыпавшимися по плечамъ темными локонами,— не одинъ джентльменъ въ зал залюбовался ею. Леди Фоджи, проживавшая въ Лондон, въ собственномъ дом, спросила у леди Рокминстеръ, что это за двушка? прибавивъ, что она напоминаетъ одну извстную лондонскую красавицу и, наврное, ‘пойдетъ въ ходъ’.
Леди Рокминстеръ была бы не мало удивлена, если бы ея protge не ‘пошла въ ходъ’, и вопросъ леди Фоджи показался ей просто безстыднымъ. Она величественно слдила за Лаурой въ лорнетъ. Ей нравились открытая наружность и невинное веселье двушки.— У нея прекрасныя манеры, — думала миледи.— Руки красноваты, но это общій недостатокъ слишкомъ молодыхъ двушекъ. Ея ton гораздо лучше, чмъ у дерзкой маленькой миссъ Эмори, танцующей противъ нея.
Миссъ Бланшъ дйствительно танцовала vis—vis съ миссъ Лаурой, посылала сладчайшія улыбки своей безцнной подруг, кивала ей, разговаривала съ нею при встрчахъ въ кадрили, и вообще всячески оказывала ей покровительство. Ея плечики были бле всхъ въ зал и ни на минуту не оставались въ поко, также какъ и глаза, и вся ея маленькая фигурка, точно говорившая всмъ и каждому:
— Любуйтесь на меня, а не на эту краснощекую, здоровую деревенскую двушку, миссъ Белль, которая и танцовать не умла, пока я ее не выучила. Вотъ настоящая парижская манера,— вотъ самая хорошенькая маленькая ножка въ зал, и самый хорошенькій маленькій башмачекъ. Смотрите, мистеръ Пинсентъ. Смотрите, мистеръ Пенденнисъ, полно вамъ хмуриться за занавской,— я знаю, что вамъ хочется танцовать со мной.
Лаура замтила Пена въ амбразур окна. Онъ оставался въ этомъ убжищ въ теченіе первой кадрили, остался и на вторую, пока добродушная леди Клеврингъ не подозвала его къ себ, къ почетному мсту, гд сидли знатныя вдовы. Пенъ подошелъ къ нимъ, красня и чувствуя себя очень неловко, какъ почти вс самолюбивые молодые люди. Онъ церемонно поклонился леди Рокминстеръ, которая едва отвтила на его поклонъ, а затмъ услся подл вдовы покойнаго Эмори, ослпительной въ своихъ брилліантахъ, бархат, кружевахъ, перьяхъ и другихъ произведеніяхъ модныхъ и ювелирныхъ магазиновъ.
Юный мистеръ Фоджи, въ то время обучавшійся въ Итон, въ пятомъ класс и съ нетерпніемъ поджидавшій бороды и опредленія въ драгунскій полкъ, удостоился чести танцовать вторую кадриль съ миссъ Белль. Онъ былъ въ восторг отъ этой двицы. По его словамъ, онъ еще не видывалъ такого очаровательнаго созданія.— Вы мн нравитесь гораздо больше, чмъ та французская барышня (передъ этимъ молодой джентльменъ танцовалъ съ миссъ Эмори) — объявилъ онъ простодушно. Лаура засмялась и еще больше развеселилась, встртилась глазами съ Пеномъ, и продолжала веселиться, такъ же, какъ онъ продолжалъ сохранять нелпо мрачный и трагическій видъ. Слдующій танецъ былъ вальсъ, и молодой Фоджи со вздохомъ подумалъ, что онъ не уметъ танцовать вальсъ и далъ себ клятву выучиться къ ближайшимъ вакаціямъ.
Мистеръ Пинсентъ снова предложилъ руку миссъ Белль, и Пенъ съ бшенствомъ смотрлъ, какъ они кружились по зал. Раньше онъ не сердился, когда бывало лтнимъ вечеромъ мебель отодвигалась къ стнамъ, гувернантка садилась за фортепьяно, а онъ, шевалье Стронгъ (превосходный танцоръ, плясавшій англійскую волынку, нмецкій вальсъ, испанскій фанданго,— все, что угодно) и дв молодыхъ леди, Бланшъ и Лаура, импровизировали маленькіе балы въ Клеврингъ-Парк. Лаура такъ увлекалась вальсомъ, что ея оживленіе передалось даже мистеру Пинсенту. Бланшъ танцовала превосходно, но ей попался неловкій кавалеръ, мистеръ Бродфутъ, капитанъ драгунскаго полка, стоявшаго въ Четтрис. Капитанъ Бродфутъ, хотя и проявлялъ большую энергію въ танцахъ, но вертлся очень неуклюже и, отличаясь полнымъ отсутствіемъ слуха, ршительно не замчалъ, что не попадаетъ въ тактъ.
Итакъ, въ вальс, какъ и въ кадрили, Лаура первенствовала. Успхъ дорогой подруги былъ совсмъ не по сердцу Бланшъ, которая, сдлавъ одинъ или два тура съ неуклюжимъ драгуномъ, притворилась утомленной и попросила отвести ее къ мам. Съ мамой въ это время бесдовалъ мистеръ Пенъ, къ которому Бланшъ и обратилась съ вопросомъ: почему онъ не пригласилъ ее на вальсъ, а предоставилъ въ жертву этому отвратительному дтин въ красной куртк и при шпорахъ?
— Я думалъ, что шпоры и муидиръ самая привлекательная вещь на свт для барышень,— отвчалъ Пенъ.— Никогда бы не осмлился приравнять мой черный фракъ къ этой великолпной красной куртк.
— Вы также нелюбезны и жестоки, какъ угрюмы и скучны,— отвчала Бланшъ, вздернувъ плечиками.— Отчего вы не уйдете? Ваша кузина смотритъ на насъ черезъ плечо мистера Пинсента.
— Угодно вамъ танцовать со мной вальсъ?— спросилъ Пенъ.
— Только не этотъ. Я только что отказалась танцовать съ этимъ невозможнымъ капитаномъ Бродфутомъ. Взгляните на мистера Пинсента, видли вы когда-нибудь такого субъекта? Но я буду танцовать съ вами слдующій вальсъ и кадриль. Я ангажирована, но скажу мистеру Пулю, что вы пригласили меня раньше, да я забыла.
— Женщины вообще скоро забываютъ,— замтилъ мистеръ Пенъ.
— Но всегда возвращаются съ раскаяніемъ,— отвчала Бланшъ.— Вотъ идетъ нашъ Ухватъ, а съ нимъ и Лаура. Какъ она мила!
Лаура подошла къ Пену и протянула ему руку, а мистеръ Пинсентъ поклонился, но такъ, словно онъ и въ самомъ дл обладалъ свойствами той домашней утвари, съ которой сравнила его миссъ Эмори.
За то личико Лауры дышало лаской.— Я рада васъ видть здсь, милый Пенъ, — сказала она.— Теперь я могу поговорить съ вами. Что мама? Слдующій танецъ я могу танцовать съ вами, Пенъ.
— Я только что напросился въ кавалеры миссъ Эмори,— сказалъ Пенъ, а миссъ Эмори кивнула головкой и сдлала свой обычный реверансъ.
— Я не уступлю его вамъ, милая Лаура,— сказала она.
— Полноте, онъ будетъ танцовать со мной, дорогая Бланшъ,— отвчала Лаура.— Хотите, Пенъ?
— Я общался танцовать съ миссъ Эмори.
— Очень жаль,— отвчала Лаура, и въ свою очередь, сдлавъ реверансъ, примостилась подъ крылышко леди Рокминстеръ.
Пенъ былъ въ восторг отъ этого происшествія. Дв красивйшія двушки въ зал ссорились изъ-за него. Онъ былъ очень доволенъ, что наказалъ миссъ Лауру. Небрежно прислонившись къ стн, онъ сталъ занимать Бланшъ, безжалостно осмивая всхъ присутствующихъ: тяжеловсныхъ драгуновъ въ красныхъ мундирахъ, неуклюжихъ мстныхъ франтовъ, туалеты дамъ. У одной было точно гнздо на голов, у другой фунтовъ шесть винограда, перевитаго фальшивымъ жемчугомъ.
— Куафюра изъ миндаля и винограда, — замтилъ Пенъ,— годилась бы для дессерта.
Словомъ, онъ обнаруживалъ чрезвычайно сатирическое направленіе ума.
Во время кадрили онъ продолжалъ бесду въ томъ же дух съ необыкновенной живостью и дкостью, заставляя Бланшъ безпрерывно смяться частью его остроумнымъ шуткамъ, частью же потому что Лаура опять танцовала vis—vіs съ ними, и могла видть, какъ имъ весело и пріятно вдвоемъ.
— Артуръ очень милъ сегодня,— шепнула она Лаур черезъ плечо корнета Перча, пока Пенъ, засунувъ руки въ карманы, исполнялъ cavalier seul.
— Кто?— спросила Лаура.
— Артуръ, — отвчала Бланшъ по французски.— Очень хорошенькое имя.— Тутъ ея кавалеръ снова присоединился къ ней, а корнетъ Перчъ въ свою очередь принялся выдлывать pas seul. Но у него не было жилетныхъ кармановъ, такъ что его большія красныя руки, свсившіяся вдоль тла, очень непрезентабельно выглядывали изъ рукавовъ.
Въ промежутк, между кадрилью и слдовавшимъ за ней вальсомъ, Пенъ почти не занимался Лаурой, спросилъ, интересный-ли у нея кавалеръ и нравится-ли онъ ей также какъ мистеръ Пинсентъ? Вонзивъ эти дв стрлы въ сердце Лауры, мистеръ Пенденнисъ вернулся къ Бланшъ Эмори и продолжалъ отпускать шуточки, не всегда удачно, но всегда громко. Лаура, не знала, чмъ объяснить мрачное настроеніе кузена и чмъ она могла оскорбить его, но по своей доброт и мягкосердечію не сердилась на Пена, тмъ боле, что ревность мужчины не всегда бываетъ непріятна для женщины.
Такъ какъ Пенъ не могъ танцовать съ нею, она охотно приняла приглашеніе шевалье Стронга, который танцовалъ лучше Пена. Какъ всякая живая и невинная двушка, она любила танцы и, пустившись въ вальсъ, веселилась отъ души. Капитанъ Бродфутъ тоже пустился въ плясъ съ дамой немного по меньше размрами его самого,— миссъ Роундль, дородной двицей, въ креповомъ плать цвта земляничнаго мороженаго, дочерью дамы съ виноградомъ на голов, гроздья котораго такъ удивили Пена.
Дождавшись своей очереди, мистеръ Артуръ Пенденнисъ пустился въ вальсъ съ своей хорошенькой дамой, нжно опиравшейся на его руку. Чувствуя, что они представляютъ блестящую парочку, онъ посматривалъ, слдитъ-ли за ними Лаура, но она, повидимому, не замчала ихъ, танцуя съ капитаномъ Стронгомъ. Однако, торжество Пена было кратковременно, видно ужь судьба обрекла Бланшъ на огорченія въ эту злосчастную ночь. Пока она кружилась съ Пеномъ, легко и граціозно, не хуже чмъ въ любомъ балет, достойный капитанъ Бродфутъ, уцпившись за объемистую талію своей дамы, выплясывалъ съ медвжьей граціей, мшая всмъ остальнымъ. Надо же было ему подвернуться на встрчу нашей парочк, которая въ самомъ разгар вальса съ размаха налетла на тяжеловснаго драгуна съ его дамой,— и такъ сильно, что вс четверо потеряли равновсіе. Драгунъ и миссъ Роундль покатились на полъ, Пенъ послдовалъ за ними, его дам боле посчастливилось, она отлетла на скамью и шлепнулась спиной о стну.
Неуклюжій, но добродушный капитанъ первый расхохотался надъ этимъ маленькимъ несчастіемъ, но миссъ Эмори разозлилась страшно, миссъ Роундль, усвшись на полу, посматривала кругомъ такъ жалобно, что никто не могъ удержаться отъ улыбки, а Пенъ выходилъ изъ себя, услыхавъ шуточки по своему адресу. Онъ былъ изъ тхъ насмшливыхъ молодыхъ людей, которые не выносятъ насмшекъ надъ ними самими, и пуще всего боятся очутиться въ смшномъ положеніи.
Когда онъ всталъ, Лаура и Стронгъ смялись, вс окружающіе смялись, Пинсентъ и его дама смялись, а Пенъ бсновался и готовъ былъ задушить виновниковъ своего несчастія. Онъ въ бшенств отвернулся отъ нихъ и сталъ, путаясь въ словахъ, оправдываться передъ своей дамой. Во всемъ виновата эта пара… эта толстая дама въ розовомъ плать… онъ надется, что миссъ Эмори не ушиблась… что она не откажется сдлать еще туръ вальса.
Миссъ Эмори начисто отрзала, что она очень ушиблась и не желаетъ сдлать еще туръ вальса, и съ благодарностью приняла стаканъ воды отъ какого-то кавалера, съ голубой ленточкой и орденомъ, который бросился къ ней на помощь при этомъ плачевномъ происшествіи. Она выпила воду, улыбнулась своему новому кавалеру и, презрительно повернувшись спиной къ Пену, попросила джентльмена съ орденомъ отвести ее къ мам.
Джентльменъ съ орденомъ задрожалъ отъ восхищенія, подхватилъ руку миссъ Эмори, страстно прижалъ ее къ своему сюртуку, и бросилъ кругомъ торжествующій взглядъ.
Счастливецъ, удостоившійся чести попасть въ провожатые къ миссъ Бланшъ, былъ никто иной какъ Мираболанъ. Дло въ томъ, что молодая леди до сихъ поръ не обращала вниманія на артиста, не успла замтить его лица, и теперь приняла его за какого-нибудь знатнаго иностранца. Когда они тронулись въ путь, Пенъ, забывшій свою досаду, отъ удивленія воскликнулъ:
— Ей Богу,— это поваръ!
Онъ пожаллъ объ этомъ восклицаніи, такъ какъ Бланшъ сама попросила Мираболана провожать ее, и стало быть артисту оставалось только исполнить эту просьбу. Бланшъ, въ своемъ волненіи, не разслышала его словъ, но Мираболанъ слышалъ ихъ и метнулъ на него бшеный взглядъ, насмшившій Пена. При его мрачномъ настроеніи онъ, пожалуй, былъ бы не прочь отъ ссоры, но мысль о томъ, что онъ могъ оскорбить повара или что подобный субъектъ можетъ обладать гоноромъ, и въ голову не приходило этому надменному аристократу, сыну аптекаря.
Бдному артисту тоже въ голову не приходило, что онъ можетъ быть неровня, такимъ же, какъ онъ, смертнымъ, а его профессія слишкомъ унизительна, чтобы позволять ему разгуливать подъ ручку съ леди. На родин ему не разъ случалось видть дамъ изъ хорошаго общества, танцующихъ съ какимъ-нибудь Блэзомъ или Пьерромъ на публичныхъ собраніяхъ, правда, дамъ, а не двицъ, но онъ слыхалъ, будто desmoiselles anglaises пользуются гораздо большей свободой, чмъ во Франціи. Онъ собирался отвести Бланшъ къ леди Клеврингъ, и можетъ быть пригласить ее на вальсъ, какъ вдругъ услыхалъ восклицаніе Пена, восклицаніе, которое поразило его до глубины души, жестоко оскорбило и унизило. Его дама не поняла, почему онъ вдругъ остановился и проворчалъ сквозь зубы гасконское ругательство.
Но Стронгъ, слыхавшій отъ мадамъ Фрибсби о душевномъ состояніи бдняги, во время подосплъ къ нимъ и, сказавъ повару нсколько словъ по испански, спросилъ миссъ Эмори, не угодно-ли ей мороженаго? Злополучный Мираболанъ выпустилъ ея руку и, отвсивъ глубокій поклонъ, удалился въ крайнемъ смущеніи.
— Разв вы не узнали его?— спросилъ Стронгъ миссъ Эмори, когда онъ отошелъ.— Это Мираболанъ.
— Почему же я знала?— отвчала Бланшъ.— Онъ кавалеръ ордена и очень distingu, у него прекрасные глаза.
— Кажется, бдняга сходитъ съ ума по вашимъ beaux yeux,— сказалъ Стронгъ.— Онъ отличный поваръ, только немножко не въ своемъ ум.
— Что вы ему сказали на какомъ-то незнакомомъ мн язык?— спросила миссъ Бланшъ.
— Онъ гасконецъ съ испанской границы. Я сказалъ ему, что онъ потеряетъ мсто, если вздумаетъ провожать васъ.
— Бдный monsieur Мираболанъ!— замтила Бланшъ.
— Замтили вы, какъ онъ взглянулъ на Пенденниса?— спросилъ Стронгъ, котораго очень забавляло это приключеніе.— Ручаюсь, что онъ готовъ проколоть вертеломъ мистера Пена.
— Этотъ мистеръ Пенъ отвратительная, самолюбивая, неуклюжая тварь,— сказала Бланшъ.
— Бродфутъ тоже посматривалъ на него очень косо, да и Винсентъ,— продолжалъ Стронгъ.— Какого прикажете мороженаго?
— Сливочнаго. Что это за странный господинъ, онъ тоже dcor?
— Это мой другъ, полковникъ Альтамонтъ, большой чудакъ, служилъ въ конво набоба Лукновскаго. Э! что тамъ за шумъ? Сейчасъ я вернусь,— проговорилъ шевалье, и выбжалъ изъ комнаты въ залу, гд дйствительно поднялся шумъ и крики.
Комната, въ которой очутилась миссъ Эмори, была предназначена для ужина, въ которомъ участвовали гости, внесшіе по пяти шиллинговъ. Въ ней же былъ устроенъ буфетъ для аристократической части публики. Постителямъ попроще слуга говорилъ, что комната предназначена для леди Рокминстеръ и Клеврингъ съ ихъ знакомыми, а для остальной публики откроется только за ужиномъ, то есть не раньше полночи. Пинсентъ, танцовавшій съ дочерями своихъ избирателей, приглашалъ ихъ сюда освжиться. Шевалье Стронгъ, разумется, имлъ свободный доступъ въ эту комнату, какъ и всюду. Въ настоящую же минуту въ ней находился только джентльменъ въ черномъ парик: офицеръ конвоя его высочества набоба Лукновскаго
Онъ очень рано забрался сюда, и заявивъ, что ему чертовски хочется пить, приказалъ подать бутылку шампанскаго. Слуга заключилъ изъ этого требованія, чтоиметъ дло съ важной персоной, и полковникъ принялся сть и пить, снисходительно заговаривая со всякимъ постителемъ.
Сэръ Фрэнсисъ Клеврингъ и мистеръ Уэггъ, застали его здсь. Сэръ Френсисъ очень рано удалился изъ бальной залы, погулять на набережной и выкурить сигару, мистеръ Уэггъ увязался за нимъ, собственно для того, чтобы пройтись подъ руку съ баронетомъ, однимъ изъ первыхъ лицъ въ графств. Полковникъ Альтамонтъ такъ странно посмотрлъ на нихъ, что Клеврингъ освдомился у хозяина, кто это такой и высказалъ твердое убжденіе, что офицеръ конвоя набоба Лукновскаго пьянъ.
Мистеръ Пинсентъ тоже удостоился чести бесдовать съ придворнымъ индійскаго владыки. Пинсентъ, ухаживая за избирателями, бесдовалъ со всякимъ (очень любезно, надо ему отдать справедливость) и принялъ джентльмена въ черномъ парик за мстнаго жителя, вернувшагося изъ-за границы. Когда онъ вошелъ въ комнату, съ дамой, супругой одного избирателя, полковникъ спросилъ, не угодно-ли ему стаканъ вина? Пинсентъ очень серьезно взялъ стаканъ поклонился, выпилъ вина, нашелъ его превосходнымъ, и очень вжливо отошелъ отъ Альтамонта. Его важность и любезность крайне смутили и поразили полковника, повидимому, непривыкшаго къ такому обращенію, онъ безсмысленно посмотрлъ на Пинсента, и замтилъ буфетчику, что этотъ малый, какъ видно, чудачина. Мистеръ Ринсеръ, буфетчикъ, смутился и не зналъ, что отвчать. Пинсентъ былъ внукъ графа, будущій членъ парламента, съ другой стороны, полковникъ Альтамонтъ былъ украшенъ орденами и брилліантами, безпрерывно побрякивалъ соверенами въ карман и платилъ безъ разговоровъ. Итакъ, не зная, что сказать, мистеръ Ринсеръ пробормоталъ:
— Да, сэръ… да, мэ`мъ, прикажете чая? Чашку чая мистриссъ Джонсъ, мистриссъ Р.,— и такимъ образомъ уклонился отъ разговора о качествахъ мистера Пинсента.
Говоря по правд, мистеръ Альтамонтъ, просидлъ цлый вечеръ въ буфет, причемъ не терялъ даромъ времени, изрядно нагрузился и продолжалъ въ томъ же дух.
Когда шевалье выбжалъ на шумъ, полковникъ всталъ и не совсмъ твердою поступью направился къ миссъ Бланшъ, устремивъ на нее свои красные, горвшіе, какъ угли, глазки. Она не замтила его, занявшись мороженымъ, и не обращая вниманія на шумъ въ сосдней зал, куда выбжали за Стронгомъ вс служители, находившіеся въ буфет. Но, поднявъ, наконецъ, глаза, она встртила пристальный взглядъ этого страннаго господина.
— Кто это такой?— подумала она.— Что за странная личность?
— Такъ вы Бетси Эмори?— сказалъ онъ, наконецъ.— Ей Богу, Бетси Эмори!
— Кто… кто говоритъ со мной?— воскликнула Бланшъ, alias Бетси.
Но шумъ въ большой зал усилился до такой степени, что намъ нужно поспшить въ залу и узнать въ чемъ дло.

ГЛАВА XXVII,
въ которой задора не меньше, чмъ сантиментальности.

Въ бальной зал, подл окна, близъ двери, изъ которой выбжалъ шевалье Стронгъ, прокладывая себ дорогу плечами и локтями, возгорлась междоусобная война, выражаясь высокимъ слогомъ. Публика столпилась у окна съ шумомъ и криками, съ улицы доносились насмшливыя восклицанія толпы, привлеченной скандаломъ, въ род:— ‘Ну-ка, въ рукопашную!’ или ‘Позовите полицію!’ и т. п. Группа постителей, въ числ которыхъ выдлялась мадамъ Фрибсби, столпилась вокругъ monsieur Мираболана, другая вокругъ нашего пріятеля Пена. Стронгъ пробился въ толпу къ великой радости мадамъ Фрибсби, которая уцпилась за него, восклицая отчаяннымъ и патетическимъ голосомъ:
— Спасите его! спасите его!
Виновникомъ междоусобія оказался раздражительный начальникъ кулинарной части сэра Фрэнсиса Клевринга. Посл того, какъ Стронгъ оставилъ залу, Пенъ, страшно раздосадованный приключеніемъ въ вальс, которое сдлало его посмшищемъ въ глазахъ англійской націи, и поведеніемъ миссъ Эмори, еще боле унизившимъ его достоинство, подошелъ къ окну и старался успокоить свои взволнованныя чувства и охладить разгоряченное тло, глядя на море, съ тихимъ ропотомъ катившее свои волны. Когда онъ стоялъ такимъ образомъ, размышляя о всемъ случившемся и, можетъ быть, находя свое поведеніе нелпымъ и ребяческимъ, чья-то рука ударила его но плечу. Обернувшись, онъ убдился, къ крайнему своему негодованію и удивленію, что рука принадлежала monsieur Мираболану, глаза котораго такъ и сверкали на блдномъ лиц, обрамленномъ черными локонами. Отъ такой фамильярности со стороны французскаго повара кровь Пенденнисовъ вскипла въ жилахъ ихъ потомка, онъ былъ просто ошеломленъ такой дерзостью.
— Вы говорите по французски?— спросилъ Мираболанъ, на своемъ родномъ язык.
— Что вамъ нужно?— отвчалъ Пенъ по англійски.
— Во всякомъ случа, вы понимаете меня?— продолжалъ тотъ съ поклономъ.
— Да, сэръ,— отвчалъ Пенъ, топнувъ ногою,— очень хорошо понимаю.
— Vous me comprendrez, alors, monsieur Пенденнисъ, — отвчалъ поваръ, съ раскатомъ выговаривая r.— quand je vous dis que vous tes un lache. Monsieur Pendennis, — un lche, entendez-vous.
— Что такое?— проговорилъ Пенъ, вн себя отъ изумленія.
— Вы понимаете значеніе моихъ словъ и знаете, къ какимъ послдствіямъ они приводятъ среди порядочныхъ людей,— отвчалъ артистъ, устремивъ пристальный взоръ на Пена.
— Послдствія будутъ т, что я выброшу тебя за окно, наглый бездльникъ, — заревлъ мистеръ Пенъ, бросаясь на француза, и вроятно привелъ бы въ исполненіе свою угрозу, такъ какъ окно было подъ рукою, а артистъ, очевидно, слабе Пена. Но капитанъ Бродфутъ и другіе офицеры бросились между ними,— дамы подняли крикъ — скрипки умолкли,— публика столпилась вокругъ ссорящихся — Лаура въ безпокойств высматривала черезъ головы переднихъ, что такое случилось,— наконецъ, появился Стронгъ и увидлъ Альсида, который, скрежеща зубами, сыпалъ гасконскія ругательства, и Пена, взбшеннаго, но старающагося сохранить хладнокровіе.
— Что случилось?— спросилъ Стронгъ у повара по испански.
— Я chevalier de Juillet, отвчалъ тотъ, ударяя себя въ грудь,— а онъ оскорбилъ меня.
— Да что онъ вамъ сказалъ?— спросилъ Стронгъ.
— Il m’а appel — Cuіsіnіег,— прошиплъ французъ. Строить едва удержался отъ смха.— Пойдемте со мной, мой бдный шевалье,— сказалъ онъ.— Не слдуетъ ссориться въ присутствіи дамъ. Идемте, идемте, я переговорю отъ вашего имени съ мистеромъ Пенденнисомъ.— Бдняга немного того, тронувшись…— шепнулъ онъ окружающимъ, уводя Мираболана. Остальные, и въ томъ числ Лаура съ встревоженнымъ лицомъ, столпились вокругъ Пена, спрашивая, изъ-за чего вышла ссора.
Пенъ и самъ не зналъ.— Этотъ человкъ хотлъ проводить одну молодую леди, я сказалъ, что онъ поваръ, а онъ назвалъ меня трусомъ и вызвалъ на дуэль. Признаюсь, я пришелъ въ такое негодованіе, что выбросилъ бы его за окно, если бы вы, господа, не помшали.
— Да и стоило, подломъ ему, этакій нахалъ иностранецъ,— послышались голоса.
— Я… я во всякомъ случа сожалю, если обидлъ его,— прибавилъ Пенъ. Лаура очень обрадовалась, услышавъ эти слова, но среди окружающихъ раздались восклицанія: — Стоитъ жалть — чортъ бы его побралъ, задать бы трепку этому нахалу.
— Вы помиритесь съ нимъ, Пенъ? не правда-ли?— сказала Лаура, подойдя къ нему.— У иностранцевъ могутъ быть другія понятія, чмъ у насъ. Если вы оскорбили этого бднягу, то я уврена, первый извинитесь передъ нимъ. Правда, милый Пенъ?
Она казалась воплощенной кротостью и прощеніемъ, и Пенъ взялъ ее за руки, и сказалъ, что онъ такъ и сдлаетъ.
— Какъ любитъ меня эта двушка,— подумалъ онъ, глядя на нее.— Сказать ей?.. Нтъ, не теперь. Нужно сначала покончить эту нелпую исторію съ французомъ.
Лаура спросила,— будетъ-ли онъ танцовать съ нею? Хотите, Пенъ? Я не боюсь вальсировать съ вами.
Эти ласковыя слова были не совсмъ удачны. Пенъ живо представилъ себя на полу барахтающимся въ одной куч съ миссъ Роундль и драгуномъ, миссъ Бланшъ, отлетвшую къ стн, смющуюся толпу зрителей и въ этой толп Лауру съ Пинсентомъ.
— Я никогда больше не стану танцовать,— сказалъ онъ ршительнымъ и мрачнымъ тономъ.— Никогда. Удивляюсь, какъ можете вы приглашать меня.
— Потому что Бланшъ не согласилась танцовать съ вами?— задорно спросила Лаура.
— Потому, что я не хочу быть посмшищемъ въ глазахъ людей, и въ вашихъ глазахъ, Лаура,— отвчалъ Пенъ.— Я видлъ васъ съ Пинсентомъ. Нтъ, больше никто не будетъ смяться надо мною.
— Пенъ, Пенъ, какъ вамъ не стыдно!— воскликнула бдная двушка, огорченная вздорнымъ тщеславіемъ и мелочностью Пена. Онъ смотрлъ на Пинсента съ такимъ выраженіемъ, точно хотлъ повторить надъ нимъ ту же самую операцію, которой угрожалъ Мираболану.
— Въ чьихъ глазахъ потеряли вы оттого, что шлепнулись во время вальса? Въ глазахъ Бланшъ? Во всякомъ случа, не въ нашихъ. Вы слишкомъ щекотливы и видите во всемъ злой умыселъ.
Къ несчастью, въ это время подошелъ къ Лаур мистеръ Пинсентъ и сказалъ:— Леди Рокминстеръ поручила мн пригласить васъ къ ужину.
— Я… я пойду съ моимъ кузеномъ,— отвчала Лаура.
— О, къ чему же?— возразилъ Пенъ.— Вы въ такой хорошей компаніи, что мн лучше уйти, да я и собираюсь домой.
— Покойной ночи, мистеръ Пенденнисъ,— сказалъ Пинсентъ очень сухимъ тономъ (означавшимъ собственно:— ‘убирайся къ чорту, нахальный, ревнивый, капризный фатишка, я бы съ наслажденіемъ выдралъ тебя за уши’). Мистеръ Пенденнисъ отвчалъ не мене сухимъ поклономъ и вышелъ изъ комнаты, не обращая вниманія на умоляющіе взгляды Лауры.
— Какая чудная, тихая, свтлая ночь!— сказалъ мистеръ Пинсентъ,— какъ мелодиченъ плескъ моря. Гораздо пріятне гулять теперь по набережной, чмъ въ этой душной зал.
— Правда,— сказала Лаура.
— Что за странная публика!— продолжалъ Пинсентъ.— Я старался любезничать со всми: съ дочками стряпчаго — съ супругой аптекаря — Богъ знаетъ съ кмъ.. Какой-то господинъ въ буфет угощалъ меня шампанскимъ — что-то въ род моряка — странно одтый и, кажется, пьяный. Выступая на общественное поприще, приходится ладить со всмъ этимъ народомъ — трудная задача, признаюсь — особливо, когда самому хотлось бы быть въ другомъ мст,— прибавилъ онъ, покраснвъ.
— Простите, сказала Лаура,— я… я не слушала. Меня очень разстроила ссора моего кузена съ этимъ французомъ.
— Вашему кузену не везетъ сегодня,— замтилъ Пинсентъ.— Онъ усплъ возбудить противъ себя трехъ или четырехъ лицъ: того драгуна… какъ его… капитанъ Бродфудъ, кажется? молодую леди въ красномъ плать, что танцовала съ капитаномъ, миссъ Бланшъ, злополучнаго шефа и… кажется, что и я не съумлъ заслужить его расположенія…
— Однако же, онъ поручилъ меня вамъ, — сказала Лаура, взглянувъ ему въ лицо и тотчасъ же опуская глаза, точно и впрямь маленькая кокетка.
— Да, за это я многое могу простить ему,— весело воскликнулъ Пинсентъ и повелъ свою добычу въ столовую.
Она почти ничего не ла за ужиномъ, хотя онъ былъ сервированъ Ринсеромъ съ обычнымъ вкусомъ, какъ увряли мстныя газеты, описывая это празднество. Она была очень distraite и съ горечью думала о Пен. Своенравный и вздорный, ревнивый и себялюбивый, непостоянный, вспыльчивый и несправедливый въ минуту гнва… Какъ могла ея мать добиваться, чтобы Лаура отдала свое сердце (дйствительно, мистриссъ Пенденнисъ, сотни разъ намекала на это) такому человку? И еслибы это случилось, могъ-ли бы онъ быть счастливъ?
Впрочемъ, у нея отлегло отъ сердца, когда черезъ полчаса — какъ долго тянулись для нея эти полчаса!— слуга передалъ ей записочку отъ Пена, набросанную карандашомъ:— ‘Я встртилъ повара внизу, готоваго къ дуэли, и извинился передъ нимъ. Очень радъ, что сдлалъ это. Я хотлъ поговорить съ вами сегодня, но ршилъ отложить разговоръ до вашего возвращенія. Прощайте. Танцуйте всю ночь съ Пинсентомъ и веселитесь какъ можно больше. Пенъ’. Лаура была очень обрадована этимъ письмомъ, доказывавшимъ, что доброта и великодушіе еще не совсмъ оставили Пена.
Пенъ сошелъ внизъ, упрекая себя за нелпое отношеніе къ Лаур, умоляющій взглядъ которой преслдовалъ его, выйдя изъ залы, онъ думалъ было вернуться къ ней и просить прощенія, но вспомнилъ, что она осталась съ проклятымъ Пинсентомъ. Онъ не могъ оправдываться передъ нимъ. Итакъ, онъ пошелъ на компромиссъ, ршившись забыть свой гнвъ и помириться съ французомъ.
Шевалье расхаживалъ взадъ и впередъ по пріемной, увидвъ Пена, онъ быстро подошелъ къ нему. Веселое лицо его свтилось лукавствомъ.
— Онъ дожидается въ общей комнат,— сказалъ онъ,— съ парой пистолетовъ. Или, быть можетъ, вы предпочитаете шпаги? Мираболанъ мастерски фехтуетъ, на іюльскихъ баррикадахъ онъ закололъ четверыхъ gardes du corps.
— Чортъ бы его дралъ,— въ бшенств произнесъ Пенъ,— не могу же я драться съ поваромъ.
— Онъ кавалеръ ордена,— возразилъ Стронгъ,— на родин ему подаютъ руки вполн порядочные люди.
— Такъ вы хотите, чтобы я дрался съ служителемъ?— надменно сказалъ Пенъ.— Его я отправлю въ полицію, но… но…
— Но вы готовы сразиться со мной,— подхватилъ Стронгъ со смхомъ.— Полноте, я пошутилъ. Я намренъ уладить, а не разжигать ссору. Я уврилъ Мираболана, что вы употребили слово ‘поваръ’ вовсе не съ цлью оскорбленія, и что по нашимъ англійскимъ обычаямъ лицу, занимающему въ дом служебное положеніе, не полагается разгуливать подъ ручку съ дочерью хозяйки.— Затмъ онъ разсказалъ Пену, подъ величайшимъ секретомъ, все, что слышалъ отъ мадамъ Фрибсби насчетъ пламенной страсти злополучнаго артиста.
Выслушавъ этотъ разсказъ, Пенъ расхохотался, и все его раздраженіе противъ повара разомъ улетучилось. Онъ самъ цлый вечеръ ревновалъ такъ же нелпо и искалъ предлога къ ссор съ Пинсентомъ. Точно такъ же ревновалъ онъ къ Оксу свою первую возлюбленную. Вспоминая объ этомъ, Пенъ готовъ быль простить всякому, кого обуревала подобная же страсть. Итакъ, онъ подошелъ къ Мираболану съ протянутой рукой и сказалъ по французски, что онъ ‘Sinc&egrave,rement lch (Гамоіг us une expression, qui avait pu blesser monsieur Mirabolant et qu’il donnait sa parole comme un gentilhomme qu`il ne l’avait jamais, jamais intend’,— заключилъ Пенъ, передлавъ на французскій ладъ англійское ‘intended’, но въ глубин души очень довольный бглостью и правильностью своей рчи.
— Браво, браво!— воскликнулъ Стронгъ, котораго столько же позабавила рчь Пена, сколько образовало его добродушіе.— А шевалье Мираболанъ, безъ сомннія, беретъ назадъ свое рзкое выраженіе.
— Monsieur Пенденнисъ самъ опровергъ мои слова,— сказалъ Альсидъ изысканно вжливымъ тономъ, — показавъ себя истиннымъ galant homme.
Затмъ они пожали другъ другу руки и разстались, но прежде чмъ вернуться съ капитаномъ Стронгомъ въ гостинницу, Артуръ написалъ записку Лаур.
Возвращаясь въ гостинницу, Стронгъ расхвалилъ поведеніе Пена такъ же, какъ и его французское произношеніе.
— Вы славный малый, Пенденнисъ, и говорите по французски, какъ самъ Шатобріанъ.
— Я привыкъ къ этому языку съ дтства, — отвчалъ Пенъ, и мистеръ Стронгъ былъ такъ любезенъ, что цлыхъ пять минутъ удерживался отъ смха, и только тогда предался порыву неудержимаго веселья, причину котораго Пенъ такъ и не понялъ, можетъ быть, до сего дня.
Уже свтало, когда они достигли рчки Врауль, гд и разстались. Къ этому времени балъ тоже кончился. Мадамъ Фрибсби и Мираболанъ вернулись въ Клеврингъ въ кабріолет, Лаура спокойно заснула у леди Рокминстеръ, а Клевринги въ Баймутской гостинниц. Вскор посл столкновенія между Пеномъ и шефомъ, Бланшъ появилась въ зал, блдная, какъ лимонное мороженое. За неимніемъ другой confidente, она сообщила своей горничной, что съ ней случилось самое романтическое приключеніе, что она встртилась съ очень оригинальнымъ человкомъ, который зналъ виновника ея существованія — ея гонимаго, — ея несчастнаго,— ея героическаго, — ея замученнаго отца — и тутъ же принялась за составленіе сонета.
Итакъ, Пенъ вернулся въ Фэроксъ съ своимъ другомъ шевалье, не сказавъ съ Лаурой ни слова о дл, ради котораго отправлялся въ Баймутъ. Впрочемъ, онъ могъ подождать до завтра, когда Лаура должна была вернуться домой. Онъ не особенно серьезно ревновалъ къ Пинсенту, чувствуя, что и въ этомъ случа, какъ во всхъ остальныхъ, ему стоить захотть, — и Лаура, также, какъ его мать, не откажетъ, ему ни въ чемъ.
Въ отвтъ на безпокойные взгляды Елены, нершавшейся спросить, что случилось въ Баймут и исполнился-ли ея завтный проектъ, Пенъ шутливо разсказалъ ей о своей неудач, прибавивъ, что посл такого аффронта никакому мужчин не придетъ въ голову длать предложеніе.— Завтра, милая мама, когда Лаура вернется, еще будетъ время для изліяній,— заключилъ онъ съ побдоноснымъ взглядомъ, а мать пригладила ему волосы, поцловала его, подумавъ, безъ сомннія, что врядъ-ли какая-нибудь женщина устоитъ противъ него, и весь тотъ день чувствовала себя вполн счастливой.
Оставшись одинъ, мистеръ Пенъ принялся за укладку книгъ и платья, просматривалъ и жегъ лишнія бумаги, вычистилъ и уложилъ ружье, словомъ, дятельно занялся приготовленіями къ отъзду, такъ какъ, не имя ничего противъ женитьбы, онъ радовался и поздк въ Лондонъ, справедливо думая, что въ двадцать три года пора серьезно взяться за дло и добиться успха, какъ можно скоре.
Для достиженія этой цли онъ уже намтилъ себ путь.
— Я сдлаюсь юристомъ — думалъ онъ.— Двухсотъ фунтовъ мн хватитъ на годъ, а тамъ я буду заработывать деньги перомъ, какъ многіе изъ бывшихъ оксбриджскихъ студентовъ. У меня трагедія, комедія, повсть, наврное за нихъ заплатятъ. Такимъ образомъ я могу недурно устроиться и проживу, не обременяя маму, пока не пріобрту прочное положеніе въ адвокатур. Затмъ вернусь домой и заживу счастливо съ Лаурой. Она добрйшая двушка, и къ тому же очень хороша собой, надежда на такую награду будетъ поддерживать меня,— правда, Понто?— Такъ строилъ воздушные замки юный мечтатель, прогуливаясь по саду маленькой усадьбы, покуривая сигару и бесдуя съ собакой.— Да, будетъ поддерживать меня,— правда? А ты будешь скучать по мн, старина?— говорилъ онъ Понто, который махалъ хвостомъ и тыкался мордой въ его руку. Понто лизалъ ему руки и сапоги, какъ и вс въ дом, а мистеръ Пенъ принималъ эти знаки подданства также какъ отъ всхъ другихъ,— какъ нчто должное.
Лаура вернулась домой довольно поздно вечеромъ на слдующій день, привезъ ее мистеръ Пинсентъ. Бдная двушка не могла отказаться отъ этой услуги, но появленіе Пинсента нагнало мрачную тнь на чело Артура Пенденниса. Лаура замтила это и была очень огорчена, вдова же ничего не замтила, и, вроятно не желая мшать объясненію между молодыми людьми, вскор посл прізда Лауры объявила, что ей хочется спать и встала съ дивана, на которомъ часто лежала въ послднее время, причемъ Лаура сидла подл нея съ работой или книгой. Но когда встала Елена, Лаура, покраснвъ, заявила смущеннымъ тономъ, что она тоже очень устала и хочетъ спать. Такимъ образомъ Елен пришлось оставить надежду на исполненіе завтнаго плана, по крайней мр, на сегодняшній вечерь, а мистеръ Пенъ долженъ былъ подождать ршенія своей судьбы до слдующаго дня.
Достоинство его было задто. Приходилось нкоторымъ образомъ дожидаться въ передней, когда онъ требовать аудіенціи. Такому султану не подобало ждать. Какъ бы то ни было, онъ спалъ довольно крпко, несмотря на это разочарованіе, и проснувшись рано утромъ, увидлъ свою мать, которая стояла подл кровати и будила его.
— Вставай, вставай, милый Пенъ, — сказала она.— Не будь лнтяемъ. Утро чудесное. Я проснулась съ разсвтомъ, а Лаура поднялась въ четыре часа. Она въ саду. Въ такое утро всмъ слдуетъ быть въ саду.
Пенъ засмялся. Онъ тотчасъ понялъ, какая забота тревожитъ сердце простодушной женщины. Его добродушный смхъ обрадовалъ вдову.
— О, притворщица!— сказалъ онъ, цлуя мать.— О, лукавое существо! Такъ ужь нельзя ускользнуть отъ вашихъ стей? вы ршились принести въ жертву единственнаго сына?— Елена тоже засмялась, покраснла и смутилась. Она волновалась и была счастлива, какъ только можетъ быть счастлива кроткая, нжная женщина, завтный проектъ которой близокъ къ исполненію.
Затмъ, посл нсколькихъ многозначительныхъ взглядовъ и отрывочныхъ словъ, Елена оставила Артура, и этотъ юный герой, вставъ съ постели, принялся украшать свою великолпную фигуру и брить свои нжныя щеки. Черезъ полчаса онъ вышелъ въ садъ къ Лаур. Размышленія его во время туалета были несовсмъ пріятны.
— Я готовлюсь связать себ руки на всю жизнь,— думалъ онъ,— чтобы сдлать пріятное матери.— Лаура лучшая изъ женщинъ и… и отдала мн свои деньги.. Желалъ бы я не брать ихъ, не быть ей обязаннымъ именно теперь. Ну, да что толковать, разъ он об хотятъ — нужно исполнить ихъ желаніе. Въ конц концовъ, сдлать счастливыми два лучшія существа въ мір — дло, отнюдь не заслуживающее порицанія.
Додумавшись до этого вывода, Пенъ отнюдь не возгордился, хотя и сознавалъ, что приноситъ великую жертву.
У миссъ Лауры былъ особый костюмъ для прогулокъ въ саду, очень простой, но, по мннію многихъ, не лишенный изящества. Она надвала соломенную шляпу, обвитую широкой лентой, безполезной, по всей вроятности, но защищавшей ея хорошенькое личико отъ солнца. Поверхъ платья она надвала блузу или передникъ,— затянутый вокругъ таліи поясомъ, что очень шло къ ней. Для защиты отъ шиповъ руки ея были защищены длинными перчатками, придававшими ей бодрый и воинственный видъ.
Она встртила Пена съ улыбкой, напомнившей ему ея вчерашнюю улыбку во время приключенія на балу. Воспоминаніе объ этомъ приключеніи было ему отнюдь не по вкусу. Но Лаура, не обращая вниманія на его мрачный и сосредоточенный видъ, подошла къ и ему все съ той же добродушно-лукавой улыбкой, протягивая перчатку, которую мистеръ Пенъ удостоилъ пожатія. Лицо его, однако, не потеряло своего трагическаго, торжественнаго выраженія.
— Простите за перчатку,— сказала Лаура съ улыбкой, ласково пожимая его руку!— Неужели мы опять сердимся, Пенъ?
— Зачмъ вы сметесь надо мною?— отвчалъ Пенъ.— Вы и вчера смялись, и выставили меня дуракомъ передъ всми Баймутцами.
— Милый Артуръ, вы неправы, отвчала двушка.— Вы и миссъ Роундль выглядли такъ забавно, — что я не могла отнестись трагически къ этому маленькому приключенію. Вдь это не серьезное паденіе, дорогой Пенъ. Притомъ же миссъ Роундль пострадала гораздо больше.
— Провались она сквозь землю,— проворчалъ Пенъ.
— Она, кажется, и думала, что проваливается сквозь землю,— лукаво отвчала. Даура.— Вы встали въ ту же минуту, но эта бдная леди, когда она сидла на полу, безпомощно озираясь кругомъ…— и Лаура передразнила отчаянную физіономію миссъ Роундль, но тотчасъ спохватилась и сказала съ раскаяніемъ:— Не слдуетъ смяться надъ ней, но надъ вами, Пенъ, стоитъ посмяться, если вы способны сердиться изъ-за такихъ пустяковъ.
— Вамъ-то не слдуетъ смяться надо мною, Лаура,— сказалъ Пенъ съ горечью,— именно вамъ.
— Это почему? Неужели вы такая важная особа?— спросила Лаура.
— Ахъ, нтъ, Лаура, я особа очень незначительная, — отвчалъ Пенъ.— Но разв вы не достаточно казнили меня?
— Пенъ, дорогой мой, что вы говорите, — воскликнула Лаура.— Поврьте же, я не хотла обидть васъ. Я не думала, что такой умный человкъ можетъ принять въ серьезъ невинную шутку отъ сестры. Но если я огорчила васъ, — прибавила она, снова протягивая руку,— простите меня, милый Пенъ.
— Ваша кротость еще боле унижаетъ меня, чмъ смхъ,— сказалъ Пенъ.— Вы всегда выше меня.
— Какъ, выше великаго Артура Пенденниса? Возможно-ли это?— возразила миссъ Лаура, не лишенная задора при всей своей доброт.— Неужели вы можете признать какую бы то ни было женщину равной себ?
— Тому, кто оказываетъ благодяніе, не слдовало бы смяться,— сказалъ Пенъ.— Мн тяжело слышать насмшки отъ моего благодтеля. Обязательство становится слишкомъ тяжелымъ. Вы презираете меня за то, что я взялъ ваши деньги, и конечно, я достоинъ презрнія. Но такой ударъ отъ васъ слишкомъ жестокъ.
— Деньги! обязательство! Стыдитесь, Пенъ! это неблагородно,— воскликнула Лаура, вспыхнувъ.— Неужели наша мать не можетъ распоряжаться всмъ, что у насъ есть. Не ей-ли я обязана всмъ, Артуръ? Можно-ли говорить о нсколькихъ жалкихъ гинеяхъ, когда дло идетъ о ея спокойствіи, о ея счасть. Я стала бы пахать землю, нанялась бы служанкой, умерла бы за нее! Вы знаете это, и можете говорить о какомъ-то обязательств. О, Пенъ, это жестоко, это недостойно васъ! Кто же, какъ не братъ, раздлитъ со мной мой избытокъ? Мой?— да говорю же вамъ, что онъ принадлежитъ мам, какъ и все, что у меня есть, какъ и моя жизнь,— съ этими словами восторженная двушка взглянула на окно въ комнат вдовы, благословляя въ сердц это кроткое существо.
Елена смотрла изъ-за занавски въ окно, къ которому устремлялись взоры и сердце Лауры, и слдила за дтьми съ глубочайшимъ интересомъ и волненіемъ, молясь и надясь, что завтная мечта ея исполнится наконецъ, и если бы Лаура высказалась въ желанномъ для Елены смысл, кто знаетъ, какихъ испытаній избжалъ бы Пенъ въ дальнйшей жизни, или какимъ бы другимъ испытаніямъ онъ подвергся. Онъ могъ бы оставаться въ Фэрокс до конца дней своихъ и умереть помщикомъ. Но ускользнулъ-ли бы онъ отъ соблазновъ? Искушеніе — усердный служитель, который не боится провинціи, слдуетъ за нами въ деревню также охотно какъ въ городъ, сопровождаетъ отшельника въ самую отдаленную пустыню.
— Точно-ли ваша жизнь принадлежитъ моей матери?— сказалъ Пенъ съ волненіемъ и дрожью въ голос.— Вамъ извстно, Лаура, ея завтное желаніе?— прибавилъ онъ, и взялъ ее за руку.
— Какое, Артуръ?— спросила она, освобождая руку, и взглянувъ еще разъ на окно Елены, перевела глаза на Пена, но тотчасъ потупилась. Она тоже дрожала, чувствуя, что критическая минута, къ которой она втайн готовилась, наступила.
— У нашей матери есть одно завтное желаніе, Лаура,— сказалъ Пенъ,— я думаю, вы знаете его. Признаюсь, она говорила мн о немъ, и если вы не имете ничего противъ, милая сестра, я готовъ исполнить его. Я еще молодъ годами, но испыталъ столько огорченій и разочарованій, что состарился и усталъ. Въ сущности я никому не могу предложить свое сердце. Едва начавъ жить, я уже усталъ жить. Моя карьера кончилась неудачей, я пользуюсь покровительствомъ тхъ, кому долженъ бы былъ самъ покровительствовать. Долженъ сознаться, что ваше благородство и великодушіе, милая Лаура, внушаетъ мн скоре стыдъ, чмъ благодарность. Когда я услышалъ отъ нашей матери о томъ, что вы сдлали для меня… о томъ, что вы вооружили меня на новую борьбу, я хотлъ пойти,— броситься къ вашимъ ногамъ и сказать: — Лаура, хотите-ли вы бороться вмст со мной? Ваша любовь поддержитъ меня. Нжнйшее и благороднйшее существо въ мір будетъ моимъ товарищемъ и помощникомъ.— Согласны-ли вы взять меня, Лаура, и сдлать счастливой нашу мать?
— Уврены-ли вы, что доставите счастье мам, Артуръ?— спросила Лаура тихимъ и грустнымъ тономъ.
— Почему же нтъ,— живо отвчалъ Пенъ,— съ помощью такого милаго существа. Я не могу подарить вамъ моей первой любви. Но я буду любить васъ нжно и врно. Мое сердце разбито. Я отказался отъ многихъ иллюзій, но еще не потерялъ надежды. Я дурно воспользовался своими дарованіями, но не совсмъ же лишенъ ихъ, они еще могутъ послужить мн и послужатъ, была бы только побудительная причина къ дятельности. Позвольте мн ухать и работать въ надежд, что вы раздлите мой успхъ, когда я добьюсь его Вы дали мн такъ много, дорогая Лаура, неужели вы не возьмете отъ меня ничего?
— Что же вы можете дать мн, Артуръ?— спросила Лаура такъ серьезно и печально, что Пенъ спохватился и понялъ, что его слова оскорбили ее. Въ самомъ дл его предложеніе было совсмъ не таково, какимъ было бы два дня тому назадъ, когда, полный надежды и благодарности, онъ стремился къ Лаур, своей освободительниц, благодарить ее за возвращенную ему свободу. Если бы ему удалось высказаться тогда же, онъ говорилъ бы иначе, и можетъ быть она слушала бы иначе. Передъ ней изливалось бы благодарное сердце, а не усталое и равнодушное къ тому, возьмутъ-ли его или нтъ. Лаура была оскорблена его предложеніемъ. Въ сущности онъ говорилъ, что не любить ее, но и не допускаетъ отказа.— Я отдаю вамъ себя ради моей матери,— говорилъ онъ,— возьмите меня, такъ какъ она желаетъ, чтобы я принесъ эту жертву.
— Нтъ, Артуръ,— отвчала она,— нашъ бракъ не можетъ доставить мам счастье, о которомъ она мечтаетъ, такъ какъ онъ скоро разочаруетъ васъ. Мн тоже извстны ея желанія, она слишкомъ откровенна, чтобы скрывать то, что лежитъ у нея на сердц, и можетъ быть одно время я думала.— но теперь отказалась отъ этой мысли, что я могу… что ея желаніе можетъ сбыться.
— Вы увидли кого-то другого — замтилъ Пенъ, раздраженный ея тономъ, и намекая на происшествія послднихъ дней.
— Вы бы могли избавить меня отъ такихъ намековъ, — сказала Лаура, поднявъ голову.— Сердце, которое въ двадцать три года разучилось любить, какъ вы сами говорите, должно бы было разучиться ревновать. Я не считаю нужнымъ снисходить до объясненій, видла-ли я кого-нибудь и нахожусь-ли подъ чьимъ-либо вліяніемъ. Не считаю нужнымъ ни признавать, ни отрицать это,— и васъ прошу больше не длать подобныхъ намековъ.
— Простите, Лаура, если я оскорбилъ васъ, но моя ревность разв не доказываетъ, что у меня есть сердце?
— Только не для меня, Артуръ. Можетъ быть вы искренно думаете, что любите меня въ эту минуту,— но вдь это только на минуту, и то потому, что встртили препятствіе. Не будь препятствія, у васъ не явилось бы и охоты преодолть его. Нтъ, Артуръ, вы не любите меня. Я наскучу вамъ мсяца черезъ три, какъ., какъ и все остальное, и мама, увидвъ это, будетъ еще боле несчастной, чмъ теперь, когда узнаетъ о моемъ отказ. Останемся братомъ и сестрой, Артуръ, но — не боле. Вы легко утшитесь въ этомъ маленькомъ огорченіи.
— Постараюсь,— сказалъ Артуръ съ негодованіемъ.
— Разв вы не старались уже,— отвчала Лаура съ нкоторымъ гнвомъ, такъ какъ давно уже была недовольна Артуромъ и теперь ршилась, повидимому, высказать все, что накипло на душ.— Вотъ что, Артуръ, въ слдующій разъ, когда вы будете длать предложеніе женщин, не говорите ей, какъ вы мн сказали:— мое сердце разбито,— я не люблю васъ, но готовъ жениться на васъ, такъ какъ этого желаетъ моя мать.— Мы требуемъ большаго за свою любовь,— такъ, по крайней мр, я думаю. Я не опытна въ этомъ отношеніи и не имю той… той практики, на которую вы намекнули. Разв вы говорили своей первой возлюбленной, что ваше сердце не способно къ любви? а второй, что вы ее не любите, но, такъ и быть, примите ея любовь?
— О… о комъ вы говорите?— спросилъ Пенъ, красня и все еще въ сильномъ гнв.
— Я говорю о Бланшъ Эмори, Артуръ Пенденнисъ, — надменно отвчала Лаура.— Два мсяца подъ рядъ вы вздыхали у ея ногъ, писали ей стихи — прятали ихъ въ дупл. Я знаю все. Я слдила… то есть она показывала ихъ мн. Можетъ быть, съ обихъ сторонъ тутъ не было ничего серьезнаго, но вы слишкомъ быстро переходите къ новой привязанности, Артуръ. Переждите хоть первое время вашего… вашего вдовства, пока не кончится трауръ.— (Тутъ глаза двушки наполнились слезами и она провела но нимъ рукой).— Я раздражена и рзка, и теперь въ свою очередь прошу у васъ прощенія, милый Артуръ. Вы вправ любить Бланшъ. Она въ тысячу разъ миле и выше чмъ… чмъ любая двушка изъ окружающихъ васъ, вы могли не знать, что у нея нтъ сердца, а теперь вправ оставить ее. Я не стану упрекать васъ по поводу Бланшъ Эмори, тмъ боле, что она обманула васъ. Простите меня, Пенъ, — тутъ она еще разъ протянула ему руку.
— Мы оба ревновали, сказалъ Артуръ,— милая Лаура простимъ же другъ другу, — и схвативъ ея руку, онъ попытался привлечь ее къ себ. Онъ думалъ, что она сдается и уже принялъ побдоносный видъ.
Но она отшатнулась, и слезы снова покатились по ея щекамъ. Она взглянула на него такъ печально и строго, что молодой человкъ отшатнулся въ свою очередь.— Я боюсь, что вы не такъ меня поняли, Артуръ. Вы сами не знаете, чего требуете. Не сердитесь, если я скажу, что вы не заслужили моего согласія. Что вы предлагаете женщин въ обмнъ за ея любовь, честь, покорность?
— Если я когда-нибудь произнесу эти слова, Пенъ, то надюсь произнести ихъ серіезно, и съ Божьею помощью сдержать мой обтъ. Но вы… какія узы удержатъ васъ? Вы относитесь беззаботно ко многимъ вещамъ, которыя священны для для насъ, бдныхъ женщинъ. I do not like to thinck or ask how for your incredulity leads you. Вы хотите жениться на мн. чтобы угодить вашей матери и сознаетесь, что ваше сердце свободно. О, Артуръ, подумайте, что вы мн предлагаете? Какое обязательство принимаете вы на себя такъ легкомысленно? Мсяцъ тому назадъ вы готовы были обручиться съ другой. Умоляю васъ, не играйте такъ опрометчиво съ своимъ или съ чужими сердцами. Узжайте и работайте, узжайте и исправьтесь, дорогой Артуръ, потому что я вижу ваши недостатки и теперь ршаюсь говорить о нихъ, узжайте и добейтесь успха, котораго вы, по вашему же мннію, можете достигнуть, а я останусь дома и буду молиться за моего брата и ухаживать за нашей милой мамой.
— Это ваше окончательное ршеніе, Лаура?— воскликнулъ Артуръ.
— Да, сказала Лаура, наклонивъ голову, и еще разъ пожавъ ему руку, вышла изъ комнаты. Онъ видлъ, какъ она вошла въ дверь и скрылась въ дом. Въ туже минуту опустилась занавсь въ окн его матери, но онъ не замтилъ этого и не подозрвалъ, что Елена была свидтельницей ихъ разговора.
Былъ-ли онъ доволенъ или раздосадованъ такимъ финаломъ? Онъ сдлалъ ей предложеніе и въ тайн радовался, что остался свободнымъ. Она отказала ему, но точно-ли она не любила его? Порывъ ревности доказывалъ противное, что бы ни говорили ея уста.
Теперь намъ слдовало бы, пожалуй, описать другую сцену, происшедшую въ Фэрокс, между вдовой и Лаурой, когда послдняя сообщила о своемъ отказ Артуру Пенденнису. Можетъ быть, это была самая тяжкая задача для Лауры во всемъ вышеописанномъ происшествіи,— единственная, причинившая ей серьезное горе. Но мы не хотимъ видть несправедливость хорошей женщины и потому ничего не скажемъ о ссор между Еленой и ея пріемной дочерью и о горькихъ слезахъ бдной двушки. То была первая ссора между ней и вдовою, и прежестокая въ виду ея мотива. Пенъ ухалъ, когда она была еще въ полномъ разгар, и Елена, способная простить почти все, не могла простить справедливый поступокъ Лауры.

ГЛАВА XXVIII.
Вавилонъ.

Достопочтеннымъ читателямъ надо теперь разстаться съ лсами и зеленющимъ морскимъ прибрежьемъ западной Англіи,— проститься съ провинціальными клеврингскими сплетнями и съ будничной жизнью въ маленькой уютной усадьб Фэроксъ. Имъ предстоитъ перенестись въ экипаж одной изъ многочисленныхъ компаній дилижансовъ вмст съ Артуромъ Пенденнисомъ въ Лондонъ, куда этотъ молодой человкъ теперь окончательно узжаетъ съ твердымъ намреніемъ пріобрсти надлежащее положеніе въ обществ и составить себ, какъ говорится, карьеру. Ночью, въ то время, какъ дилижансъ быстро уноситъ молодого человка отъ дружескихъ воротъ родного его дома, въ голов этого молодого человка возникаютъ многочисленные планы, проникнутые замчательнымъ благоразуміемъ и предусмотрительностью, а въ окончательномъ результат приводящіе къ жизненному успху и слав. Онъ сознаетъ у себя значительное превосходство надъ многими, выигравшими крупные призы на арен борьбы за существованіе. Первая неудача на жизненномъ пути вызвала у него угрызенія совсти и заставила его сдлаться гораздо обдуманне прежняго. Вмст съ тмъ, однако, она не лишила Артура Пенденниса бодрости духа и, позволимъ себ присовокупить, не подорвала хорошаго мннія, которое онъ всегда имлъ о самомъ себ лично. Сотни оживленныхъ фантастическихъ картинъ и розовыхъ надеждъ не давали ему уснуть. Упомянутая уже неудача и годъ, употребленный на размышленіе и самоизученіе, сдлали его въ дйствительности много старше, чмъ онъ былъ за двнадцать мсяцевъ тому назадъ, когда прозжалъ по этой самой дорог въ Оксфордъ, или же обратно. Мысли Артура обращались во мрак ночи, съ невыразимой любовью и нжностью къ милой матушк, простившейся съ нимъ напутственнымъ благословеніемъ. Не смотря на прежніе грхи и сумасбродства сына, она все-таки любитъ его и вритъ ему. Да ниспошлетъ Господь на нее Свое благословеніе, молится Артуръ, обращая взоръ къ звздамъ, сіяющимъ у него надъ головою. Онъ молится также о томъ, чтобъ Провидніе ниспослало ему самому нравственную силу, необходимую для стойкаго труда,— молится, чтобы Богъ избавилъ его отъ искушеній и сподобилъ остаться порядочнымъ честнымъ человкомъ, достойнымъ нжной материнской любви, которая въ немъ души не чаетъ. Весьма вроятно, что въ эту минуту его мать тоже не спитъ и возсылаетъ къ Тому же Небесному Отцу еще гораздо боле чистыя и святыя молитвы за своего сына. Любовь такой женщины, какъ эта мать, кажется Артуру талисманомъ, съ помощью котораго онъ надется благополучно вынести житейскія бури и достигнуть спасительной пристани. Съ какой радостью онъ взялъ бы съ собою въ качеств другого талисмана также и любовь Лауры, но двушка прямо и категорически объявила, что его не любитъ, такъ какъ онъ недостоинъ ея любви. Артуръ признается, со стыдомъ и угрызеніями совсти, что Лаура въ данномъ случа совершенно права. Онъ понимаетъ, что ея душа гораздо чище и возвышенне его собственной,— сознаетъ все это, но все-таки чувствуетъ себя довольнымъ при мысли, что остался несвязаннымъ никакими обязательствами.— Я не гожусь для такого дивнаго существа, — говоритъ онъ себ самому. Непорочная ея красота и невинность заставляютъ Артура Пенденниса невольно отшатнуться. Онъ чувствуетъ себя недостойнымъ такой подруги жизни. Случается, что безшабашный кутила, который въ ранней молодости былъ человкомъ набожнымъ и непорочнымъ, не ршается заходить въ церковь, которую прежде такъ часто посщалъ. Онъ чуждается ея, не питая къ ней враждебнаго чувства и сознавая только, что не иметъ права находиться въ такомъ святомъ мст.
Занимаясь такими мыслями, Пенъ заснулъ лишь, когда на имперіалъ дилижанса начала садиться роса октябрьскаго утра, и проснулся, когда экипажъ остановился на станціи въ Б., чтобы дать пассажирамъ возможность позавтракать. Онъ самъ многіе десятки разъ, съ удовольствіемъ закусывалъ на этой станціи еще гимназистомъ и студентомъ. При вызд изъ Б., солнце появилось уже надъ горизонтомъ,— погода стояла великолпная,— дилижансъ быстро мчался впередъ, — верстовые столбы мелькали мимо одинъ за другимъ,— рожокъ почтальона весело звучалъ,— Пенъ курилъ сигару и велъ оживленный разговоръ съ попутчиками, обмниваясь иногда словцомъ — другимъ съ шоссейнымъ сторожемъ, или другими старинными знакомцами, съ которыми встрчался дорогой. Движеніе на ней становилось съ каждой минутой все оживленне. Перемнивъ въ послдній разъ лошадей въ Г…. дилижансъ въхалъ въ Лондонъ. Какой молодой человкъ, не чувствовалъ чего-то врод нервной дрожи при възд въ этотъ громадный городъ? Сотни другихъ экипажей, заполненныхъ тысячами пассажировъ, спшили въ обширную британскую столицу. ‘Здсь мое мсто,— думалъ Пенъ.— Здсь начинается для меня битва, въ которой я долженъ побдить, или умереть! До сихъ поръ я былъ молокососомъ и тунеядцемъ, но теперь намренъ показать себя настоящимъ мужчиной. Я твердо ршился на это и сдержу слово!— Энергическій молодой человкъ созерцалъ съ высоты своего мста, на имперіал дилижанса, Лондонъ, бросая на столицу взгляды, полные такого же страстнаго томленія, какое испытываютъ молодые воины, отправляясь въ походъ.
Дорогою Пенъ познакомился въ числ другихъ попутчиковъ съ веселымъ джентльменомъ въ потертомъ пальто. Этотъ джентльменъ, словоохотливо разсказывавшій о современныхъ литературныхъ дятеляхъ, съ которыми, очевидно, былъ коротко знакомъ, оказался репортеромъ одной изъ лондонскихъ газетъ, и возвращался съ комаидировки на западъ Англіи, куда его послали, чтобы присутствовать на публичномъ состязаніи въ борьб между силачами двухъ сосднихъ городовъ. Онъ, какъ уже упомянуто, былъ знакомъ со всми литературными знаменитостями,— говорилъ о Том Кемпбелл, Том Гуд, Сидне Смит и другихъ, точно будто былъ съ ними и въ самомъ дл за панибрата. Проздомъ черезъ Промптонъ, онъ указалъ Пену извстнаго журналиста мистера Гуртля, прогуливавшагося подъ зонтикомъ. Пенъ перевсился черезъ баллюстраду имперіала, для того чтобы наглядться всласть на великаго Гуртля.
— Онъ тоже воспитывался въ коллегіи Бонифація, — замтилъ Пенъ.
Мистеръ Дуланъ, репортеръ газеты ‘Томъ и Джерри’ (какъ это значилось на визитной карточк, которую джентльменъ въ потертомъ пальто передалъ Артуру), подтвердилъ:
— Кажется, что такъ,— и объяснилъ, что состоитъ съ Гуртлемъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ.
Пень считалъ для себя честью и счастьемъ уже самую возможность взглянуть на великаго Гуртля, произведеніями котораго восторгался. Вообще, онъ сохранялъ еще тогда въ глубин души наивную вру въ авторовъ, журналистовъ и газетныхъ редакторовъ. Онъ питалъ даже втайн благоговйное почтеніе къ Ваггу, какъ писателю, пользовавшемуся успхомъ въ обществ, хотя произведенія Вагга и не представлялись ему образцовыми. Пенъ какъ-то упомянулъ, что встрчался съ Ваггомъ въ провинціи. Дуланъ сообщилъ тогда, что этотъ знаменитый беллетристъ получаетъ по триста фунтовъ стерлинговъ за каждый томъ многочисленныхъ своихъ романовъ. Артуръ Пенденнисъ тотчасъ же принялся разсчитывать, нельзя-ли будетъ и ему самому заработывать романами хотя, напримръ, тысячъ по пяти фунтовъ стерлинговъ въ годъ.
Первый знакомый, съ которымъ пришлось встртиться Артуру въ Лондон, въ то время, когда дилижансъ остановился передъ Глостерскимъ кафе-рестораномъ, оказался давнишній его пріятель Гарри Фокеръ, прозжавшій по Арлингтонской улиц въ шикарномъ кабріолет, запряженномъ громаднымъ конемъ. Въ блыхъ замшевыхъ своихъ перчаткахъ, Гарри держалъ блыя же возжи. Мать-природа успла уже украсить его изряднимъ количествомъ волосъ на подбородк. Грумъ, очень маленькаго роста, съ замчательно глупымь выраженіемъ лица, качался въ сиднь позади кабріолета, выставляя напоказъ свои ноги, затянутыя въ кожанныя гамаши. Фокеръ изумленно взглянулъ на запыленный экипажъ и дымящихся коней дилижанса, въ которомъ ему и самому приходилось не разъ путешествовать въ былыя времена.
— Какъ, это ты, Фокеръ?— вскричалъ Пенденнисъ.
— Я самъ, дружище Пенъ!— отвчалъ ему Гарри, энергически махнувъ кнутомъ въ качеств дружескаго привта Артуру, искренно обрадовавшемуся встрч съ своимъ пріятелемъ нсколько страннымъ, но несомннно добрымъ малымъ. Мистеръ Дуланъ немедленно же почувствовалъ большое уваженіе къ Пену, знакомые котораго здятъ въ шикарныхъ кабріолетахъ, Пенъ же былъ очень возбужденъ и обрадованъ сознаніемъ, что находится въ Лондон и на правахъ совершенно самостоятельнаго взрослаго мужчины. Онъ пригласилъ Дулана отобдать съ нимъ вмст въ Ковентгарденскомъ ресторан, гд ршился остановиться,— нанялъ извощика и укатилъ туда въ самомъ оптимистическомъ настроеніи духа. Пенъ, съ искреннимъ удовольствіемъ, увидлъ тамъ прежняго дятельнаго полового и вжливо кланявшагося хозяина, — освдомился о здоровь хозяйки,— замтилъ отсутствіе старика Бутса и охотно обмнялся бы рукопожатіями съ каждымъ встрчнымъ и поперечнымъ. Дло въ томъ, что у него въ карман лежала нетронутая еще сотня фунтовъ стерлинговъ. Одвшись въ лучшій свой костюмъ, онъ отобдалъ въ ресторан и запилъ этотъ обдъ скромнымъ стаканомъ хереса, такъ какъ ршилъ соблюдать строжайшую экономію, а затмъ отправился въ сосдній театръ.
Яркое освщеніе и музыка, а также скопленіе народа, явившагося, чтобы повеселиться, очаровали Пена и привели его въ возбужденное настроеніе, въ которое сплошь и рядомъ впадаютъ провинціалы и молодые люди, только что сошедшіе съ школьной скамьи и не успвшіе еще намозолить себ глаза театральной обстановкой. Онъ смялся всмъ шуткамъ и остротамъ и апплодировалъ куплетамъ, приводя въ восторгъ нсколькихъ старинныхъ завсегдатаевъ, давно уже утратившихъ возможность восхищаться сценическими представленіями, на которыхъ присутствовали каждый вечеръ въ силу установившейся привычки. Имъ было интересно смотрть на новичка, котораго забавляло и восхищало ршительно все. Въ антракт посл первой пьесы онъ прогуливался по корридорамъ театра съ гордымъ сознаніемъ, что находится въ кругу самаго что ни на есть великосвтскаго общества. Впрочемъ, разв найдется даже среди самыхъ отжившихъ гранильщиковъ лондонскихъ тротуаровъ кто-нибудь, не предававшійся въ свое время подобнымъ иллюзіямъ и нежелающій вернуть блаженное время, когда такія иллюзіи были для него возможны?
Пенъ встртился тамъ снова съ юнымъ Фокеромъ, который, ревностно гоняясь за наслажденіями, усердно посщалъ театрь. Онъ прогуливался по корридорамъ съ братомъ лорда Типтофа, Гранби Типтофомъ, капитаномъ дворцовой бригады и съ дядюшкой капитана,— лордомъ Подагринымъ — достопочтеннымъ британскимъ пэромъ, который со временъ первой французской революціи, жилъ, какъ говорится, въ свое удовольствіе. Обрадовавшись встрч съ Пеномъ, Фокеръ пригласилъ его въ свою ложу, гд сидла дама съ роскошнйшими локонами и прелестнйшими блыми плечиками въ мір. Это была двица Бленкинсонъ, извстная драматическая актриса, а позади, въ глубин ложи, красовался въ громадномъ парик отецъ ея, старикъ Бленкинсонъ. На театральныхъ афишахъ его называли почтеннымъ ветераномъ Бленкинсономъ,— опытнымъ полезнымъ артистомъ — давнишнимъ любимцемъ публики и т. д. Драматическія роли такъ называемыхъ благородныхъ отцовъ обыкновенно поручались этому ветерану, который, въ сущности, исполнялъ ихъ не только на сцен, но и въ частной жизни.
Было уже около одиннадцати часовъ вечера и въ Фэрокс г-жа Пенденнисъ, вроятно, легла уже въ постель, лаская себя надеждой, что милйшій ея сынокъ, утомившись съ дороги, должно быть уже заснулъ. Лаура, разумется, еще не спала. Въ это самое время вчера вечеромъ, когда дилижансъ прозжалъ по полямъ и весямъ, гд сверкали огни въ окнахъ коттеджей, или же по темнымъ лсамъ, надъ которыми сіяли звзды съ безоблачнаго неба, Пенъ совершенно искренно давалъ себ клятву исправиться и не впадать въ искушеніе. Сердцемъ своимъ онъ былъ тогда дома у любящей матери… Тмъ временемъ водевиль на сцен шелъ очень успшно. Двица Лери въ гусарской куртк и брюкахъ съ лампасами очаровывала зрителей своей миловидностью, лукавой усмшкой и прелестнымъ пніемъ.
Пенъ, въ качеств новичка, охотно сталъ бы слушать эту двицу и глядть на нее, но остальное общество въ лож, нимало не интересуясь ея пніемъ и брюками, неумолчно болтало о предметахъ, казавшихся молодому человку совершенно второстепенными. Типтофъ объявилъ, что икры у двицы Лери накладныя. Подагринъ присутствовалъ на ея дебют лтъ тридцать тому назадъ, а именно въ 1814 году. Миссъ Бленкинсонъ объявила, что пвица невыносимо фальшивитъ. Вс эти отзывы искренно изумляли и огорчали Артура Пенденниса, находившаго, что г-жа Лери прелестна, какъ ангелъ, и поетъ, какъ соловей. Когда затмъ вышелъ на сцену Гониусъ въ роли перваго любовника, сэра Гаркорта Перышкина, кавалеры, сидвшіе въ лож, объявили, что онъ совсмъ уже выдохся. Типтофъ предложилъ швырнуть въ Гоппуса букетомъ двицы Бленкинсонъ.
— Ни за что въ свт!— вскричала дщерь ветерана Бленкинсона — Букетъ этотъ поднесенъ мн лордомъ Подагринымъ.
Пенъ, вспомнивъ фамилію благороднаго лорда, слегка покраснлъ и, съ поклономъ замтилъ, что ему, кажется, слдуетъ благодарить лорда Подагрина, который, по просьб маіора Пенденниса, предложилъ его въ члены клуба Сложноцвтныхъ.
— Какъ, вы, значитъ, племянникъ нашего Парикова?— освдомился пэръ и затмъ прибавилъ:— Прошу извинить, но мы всегда называемъ вашего дядюшку Париковымъ.
Пенъ еще сильне покраснлъ, услышавъ, что почтенному маіору давали такое фамильярное прозвище.
— Мы дйствительно баллотировали васъ на прошлой недл, да, именно въ прошлый вторникъ вечеромъ. Вашъ дядюшка не присутствовалъ на баллотировк. Онъ, кажется, ухалъ за-границу.
Извстіе это было чрезвычайно пріятно Пену. Онъ призналъ себя до чрезвычайности обязаннымъ лорду Подагрину и высказалъ свою благодарность въ весьма изящномъ маленькомъ спич. Милордъ, слушая этотъ спичъ, пристально глядлъ все время въ бинокль, но Пенъ не обратилъ на это обстоятельство особеннаго вниманія, такъ какъ захлебывался отъ восторга при мысли, что состоитъ членомъ такого великосвтскаго клуба,
— Какъ вамъ не стыдно постоянно глядть на эту ложу, противное вы созданіе?— воскликнула мгссъ Бленкинсонъ.
— Надо сознаться, что эта Мирабель чертовски красивая женщина, хотя Мирабель и былъ настоящімъ осломъ, согласившись на ней жениться,— замтилъ Типтофъ.
— Разумется, онъ показалъ себя старымъ набитымъ дуракомъ, — подтвердилъ британскій пэръ.
— Мирабель?— съ изумленіемъ воскликнулъ Пенденнисъ.
— Ха, ха, ха!..— расхохотался Гарри Фокеръ.—Мы слыхивали про него раньше! Такъ вдь, Пенъ?
Это была первая любовь Пена, миссъ Фотрингэй. Годъ тому назадъ сочетался съ ней законнымъ бракомъ сэръ Чарльзъ Мирабель, кавалеръ ордена Бани первой степени и бывшій британскій посолъ при пумперниккельскомъ двор, принимавшій такое дятельное участіе въ переговорахъ на сваммердамскомъ конгресс и подписавшій отъ имени Великобританіи пултусскій мирный договоръ.
— Эмилія была всегда глупа, какъ сова, — объявила миссъ Бленкинсонъ.
— Eh! Eh! Pas si bete!— возразилъ престарлый лордъ.
— Замолчите пожалуйста, какъ вамъ не стыдно!— воскликнула актриса, не понявъ хорошенько, что именно онъ хотлъ этимъ сказать.
Пенъ, въ свою очередь, взглянувъ на ложу, находившуюся прямо напротивъ, увидлъ тамъ предметъ первой своей любви и совершенно искренно изумился тому, что вообще могъ когда-либо любить такую женщину.
Такимъ образомъ, въ первый же вечеръ по своемъ прибытіи въ Лондонъ Артуръ Пенденнисъ оказался членомъ великосвтскаго клуба, познакомившимся съ драматическою артисткой, благороднымъ отцомъ и блестящимъ обществомъ молодыхъ и старыхъ прожигателей жизни. Лордъ Подагринъ, не смотря на преклонные свои годы, облысвшую голову и разслабленные члены, все еще неутомимо предавался погон за наслажденіемъ. Почтенный виконтъ хвастался, что въ состояніи выпить такое же количество краснаго вина, какъ и самый молодой изъ его собутыльниковъ. Вообще, онъ вращался въ кругу столичной молодежи, угощалъ ее безчисленными обдами въ Ричмонд и Гринвич, числился просвщеннымъ покровителемъ драмы на всхъ языкахъ и меценатомъ балета, приглашалъ на свои банкеты драматическихъ артистовъ всхъ націй: — англійскихъ изъ Ковентгардена и Странда, — итальянскихъ съ Геймаркета, — французскихъ изъ маленькаго ихъ театра, или же со сцены Большой Оперы, гд они участвовали въ балет. У себя на дач, красовавшейся на берегу Темзы, этотъ столпъ отечества давалъ роскошныя пирушки многимъ десяткамъ молодыхъ аристократовъ, весьма благосклонно и по товарищески бесдовавшихъ тамъ съ артистами и артистками, преимущественно же съ этими послдними, такъ какъ виконтъ Подагринъ находилъ общество артистокъ боле приличнымъ и занимательнымъ, чмъ общество ихъ сотоварищей мужского пола.
Пенъ отправился на слдующій же день въ клубъ и внесъ туда вступительную плату, поглотившую ровнехонько третью часть его сотни фунтовъ стерлинговъ. Произведя этотъ платежъ, онъ вступилъ во владніе помщеніемъ клуба и, пополдничавъ тамъ, ощутилъ неизреченное довольство. Усвшись въ великолпное мягкое кресло въ клубной библіотек, онъ пересмотрлъ вс журналы, внутренно задавая себ вопросъ, глядятъ-ли на него другіе члены клуба, и вмст съ тмъ изумляясь, какимъ это образомъ ршаются они не снимать съ себя шляпъ въ такихъ щегольски убранныхъ апнартаментахъ. Присвъ къ столу, онъ написалъ на почтовой бумаг съ клубнымъ штемпелемъ, письмо въ Фэроксъ и утшалъ себя мыслью о томъ, какъ ему пріятно будетъ отдыхать въ клуб отъ повседневныхъ занятій трудовой жизни, которой намревался себя посвятить. Выполняя высказанное матерью желаніе, чтобы онъ немедленно же, по прибытіи въ Лондонъ, навстилъ маіора Пенденниса, Артуръ, не безъ нкотораго трепета, зашелъ въ Бюристритъ, на квартиру своего дяди и почувствовалъ истинное облегченіе, узнавъ, что маіоръ еще не вернулся въ городъ. Вся мебель у маіора стояла въ чехлахъ и даже письменный столъ былъ покрытъ грубой парусиной. Письма и счета лежали цлой грудой на каминной полк, ожидая тамъ, словно въ суровомъ зловщемъ молчаніи, прибытія владльца. Оказалось, что маіоръ, дйствительно, ухалъ заграницу. По словамъ хозяйки, онъ находился теперь съ маркизомъ Штейномъ въ Баденъ-Баден. Пенъ оставилъ на камин свою карточку, на которой все еще значился адресъ Фэроксъ.
Вернувшись въ Лондонъ достаточно своевременно для того, чтобы воспользоваться ноябрьскими туманами, насладившись которыми онъ разсчитывалъ провести Рождество въ провинціи, съ нкоторыми изъ своихъ пріятелей, маіоръ нашелъ у себя еще другую карточку Артура, на которой значился адресъ: ‘Ягнячій дворъ въ Темпл’. Карточка была приложена къ письму отъ молодого человка и его матери, сообщавшему, что Артуръ Пенденнисъ прибылъ въ городъ, записался членомъ Верхне-Темильскаго подворья и усердно готовится къ экзамену на присяжнаго повреннаго.
— Ягнячій дворъ въ Темпл! Гд бы это могло быть?
Маіоръ Пенденнисъ вспомнилъ что какія-то свтскія дамы разсказывали ему, будто имъ случалось обдать у адвоката Эйлиффа, вращавшагося въ порядочномъ обществ и жившаго въ Темпл во флигел Королевской Скамьи. Радо полагать, что въ Темпл находилось отдленіе тюрьмы этого имени и что Эйлиффъ завдывалъ этой тюрьмою. Сынъ лорда Краба, мистеръ Картежниковъ, помнится, жилъ тоже тамъ. Сообразивъ все это, маіоръ отправилъ своего камердинера, Моргана, развдать, гд именно находится Ягнячій Дворъ и розыскать тамъ квартиру Артура Пенденниса. Ловкій посланецъ не замедлилъ выполнить данное ему порученіе и найти мстожительство Пена. Ему случалось въ былыя времена блистательно выполнять и гораздо боле трудныя задачи.
На слдующее утро маіоръ спросилъ изъ-за драпировокъ своей спальни въ Бюристрит у камердинера, приводившаго, въ желтомъ полумрак лондонскаго тумана, въ порядокъ вс принадлежности туалета своего барина:
— Что это, собственно говоря, за логовище, Морганъ?
— Мн, сударь, оно показалось, признаться, маленько подозрительнымъ. Тамъ, видите-ли-съ, живутъ адвокаты, вывшивающіе на дверяхъ доски съ своими фамиліями. Г-нъ Артуръ квартируютъ въ третьемъ этаж вмст смистеромъ Баррингтономъ, сударь.
— Меня это нисколько не удивляетъ. Суффолькскіе Баррингтоны очень хорошей фамиліи,— мысленно сказалъ себ маіоръ.— Младшіе сыновья лучшихъ аристократическихъ домовъ зачастую выбираютъ себ профессіей адвокатуру.— Ну что же, порядочная у нихъ квартира?— добавилъ онъ вслухъ.
— Я, съ позволенія сказать, только поцловалъ тамъ замокъ. На дверяхъ прибита была доска съ фамиліями господъ Баррингтона и Артура, а къ доск прицплена бумажка съ надписью: ‘Вернутся домой въ шесть часовъ’. Никакой прислуги у нихъ я не замтилъ.
— Во всякомъ случа это очень экономно,— замтилъ маіоръ.
— Точно такъ, сударь! Квартира въ третьемъ этаж-съ, лстница самая что ни на есть скверная и грязная. Удивляюсь, какъ могутъ вообще джентльмены жить въ такихъ вертепахъ.
— Скажите на милость, Морганъ, кто уполномочилъ васъ разсуждать о томъ, гд именно прилично, или же неприлично жить джентльменамъ? Мистеръ Артуръ, сударь, готовится поступить въ адвокаты!— съ достоинствомъ объяснилъ маіоръ и, закончивъ такимъ образомъ разговоръ съ своимъ камердинеромъ, молча принялся одваться, хотя въ этомъ и не представлялось особенной надобности, такъ какъ онъ и былъ въ достаточной степени окутанъ желтою мглой наполнявшаго комнату тумана.
‘Молодому человку необходимо перебситься,— разсуждалъ самъ съ собою смягчившійся дядюшка.— Кстати же онъ написалъ мн чертовски славное письмо. Подагринъ пригласилъ его къ обду и находитъ его очень приличнымъ съ виду молодымъ человкомъ, мать же его прекраснйшая женщина. Если онъ и въ самомъ дл перебсился и займется теперь дломъ, то онъ можетъ еще составить себ карьеру. Скажите, однако, на милость, нашелся же такой старый дуракъ, какъ этотъ Карлуша Мирабель, чтобы жениться на избранниц его сердца, двиц Фотрингэй! Артуръ считаетъ неудобнымъ заходить сюда, пока я его не приглашу самъ и намекаетъ на это съ большимъ тактомъ и приличіемъ. Дйствительно, посл оксфордскихъ продлокъ племянника я чертовски на него разсердился и выразилъ мое неудовольствіе, когда онъ былъ здсь въ послдній разъ… Ей, ей, надо будетъ къ нему зайти и съ нимъ повидаться! Пусть меня повсятъ, коли я не навщу его надняхъ!
Узнавъ отъ Моргана, что можетъ попасть въ Темпль безъ особенныхъ затрудненій, и что омнибусъ, отправляющійся изъ Сити, довезетъ его до самыхъ воротъ, маіоръ ршился однажды выполнить свое намреніе. Позавтракавъ въ клуб, не у Сложноцвтныхъ, выбравшихъ недавно г-на Пена въ свои члены, но въ другомъ клуб (маіоръ былъ слишкомъ благоразуменъ, чтобы помстить своего племянника въ тотъ самый клубъ, гд имлъ привычку проводить время), почтенный джентльменъ слъ однажды въ упомянутый общественный экипажъ и приказалъ кондуктору высадить его у воротъ Верхняго Темпля.
Приблизительно въ полдень маіоръ Пенденнисъ былъ уже подъ мрачною аркой этихъ воротъ. Стоявшій у нихъ вжливый сторожъ съ бляхою и въ бломъ передник проводилъ его по мрачнымъ аллеямъ и корридорамъ, производившимъ самое подавляющее впечатлніе, черезъ цлый рядъ дворовъ, одинъ меланхоличне другого, на такъ называемый Ягнячій дворъ. Если, благодаря туману, даже и на Пелль-Мелл дневной свтъ оказывался недостаточнымъ, то можно себ представить, въ какомъ вид достигалъ онъ Ягнячьяго двора. Во многихъ помщеніяхъ, выходившихъ на этотъ дворъ, горли свчи. Такъ, напримръ, въ комнат питомцевъ мистера Годжемана, спеціалиста по части защиты тяжебныхъ длъ, шестеро юношей, начинавшихъ адвокатскую карьеру подъ эгидой этого джентльмена, дятельно строчили разные отзывы, заявленія и апелляціонныя жалобы при тускломъ свт сальныхъ огарковъ. Подобное же роскошное освщеніе зажжено было въ комнат секретаря при особ сэра Гукея Волькера. Секретарь этотъ, обладавшій гораздо боле приличной и симпатичной наружностью, чмъ знаменитый юрисконсультъ, его хозяинъ, бесдовалъ покровительственнымъ тономъ съ стоявшимъ у дверей длопроизводителемъ одного стряпчаго. Дв свчи были зажжены также и въ неуютной парикмахерской Подвивальщикова. Тамъ, при слабомъ ихъ мерцаніи, грустно выглядывали изъ окна прямо на фонарный столбъ желтыя полированныя деревяшки, украшенныя громаднйшими париками младшихъ и старшихъ судей. При свт фонаря, горвшаго на двор, два молодыхъ писаря играли въ орлянку. Въ одну изъ дверей входила какъ разъ прачка въ башмакахъ съ деревянными подошвами, а изъ другой выходилъ газетчикъ. По двору прогуливался взадъ и впередъ другой джентльменъ съ бляхою, блый передникъ котораго едва можно было различить въ сумрак. Трудно было представить себ мсто мене симпатичное и соблазнительное. По крайней мр, маіоръ содрогнулся при мысли о необходимости для кого-либо изъ его близкихъ обитать тамъ.
— Боже Праведный!— вскричалъ онъ.— Неужели бдному мальчику приходится жить здсь?
Само собой разумется, что закоптвшія масляныя лампы, съ грхомъ пополамъ освщавшія по вечерамъ лстницы въ зданіяхъ Верхняго Темпля, днемъ вовсе не зажигались. Маіоръ Пенденнисъ, прочитавъ съ трудомъ на доск, у дверей флигеля подъ No 6 фамилію своего племянника, помченнаго на одной квартир съ мистеромъ Баррингтономъ, нашелъ для себя еще затруднительне взбираться по совершенно темной и отвратительно грязной лстниц, гд ему пришлось испачкать свои перчатки, придерживаясь за перила, словно вымазанныя липкою грязью. Тмъ не мене онъ кое-какъ взобрался наконецъ въ третій этажъ. Въ корридор одной изъ квартиръ, выходившихъ на площадку лстницы, горла свча. Двери другой квартиры были заперты и маіоръ могъ ясно различить на дверной доск фамиліи мистера Баррингтона и мистера А. Пенденниса. Чернорабочая ирландка, вооруженная шваброй и ведромъ съ грязной водою, въ отвть на звонокъ маіора отперла ему дверь.
— Это должно бытъ пиво? Тащи его сюда скоре!— воскликнулъ громкій голосъ изъ внутреннихъ апнартаментовъ.
Небритый джентльменъ, обладавшій означеннымъ голосомъ, сидлъ на стол и курилъ коротенькую трубку, носящую мткое наименованіе носогрики. На стул развалился, придвинувъ ноги къ огню, Пенъ, съ сигарой въ зубахъ. Мальчишка, исполнявшій должность писца въ профессіональной контор обоихъ джентльменовъ, чуть не помиралъ со смха, глядя на маіора, котораго его патронъ принялъ за пиво. Въ аппартаментахъ третьяго этажа оказалось нсколько свтле чмъ на двор, такъ что маіоръ былъ въ состояніи разглядть какъ самое помщеніе, такъ и его обитателей.
— Голубчикъ мой, Пенъ, это я, твой дядя!— сказалъ онъ, чуть не задыхаясь отъ табачнаго дыма.
Зная, что большинство великосвтской молодежи куритъ табакъ, онъ охотно прощалъ употребленіе этого зелья.
Мистеръ Баррингтонъ всталъ со стола, а Пенъ, пришедшій въ крайнее смущеніе, вскочилъ со стула.
— Прошу извинить, что я столь легкомысленно ошибся относительно вашей личности,— громко сказалъ съ искреннимъ сердечнымъ выраженіемъ въ голос Баррингтонъ.— Не прикажете-ли сигару, сударь?
— Убери все прочь со стула, Пиджонъ, и поверни его къ огню!
Пенъ бросилъ свою сигару въ каминъ и остался очень доволенъ дружескимъ рукопожатіемъ своего дяди. Какъ только маіору удалось успокоиться отъ одышки, вызванной крутизною. лстницы и еще боле усилившейся отъ табачнаго дыма, онъ принялся привтливо разспрашивать о жить-быть Артура и состояніи здоровья его матушки. Родственное чувство является все-таки существующимъ фактомъ, и дядюшка былъ на самомъ дл радъ встрч съ племянникомъ.
Удовлетворивъ родственную любознательность маіора, Пенъ представилъ ему бывшаго питомца коллегіи Св. Бонифація, мистера Баррингтона, на одной квартир съ которымъ жилъ.
Маіоръ остался совершенно доволенъ, узнавъ, что этотъ Баррингтонъ младшій сынъ суффолькскаго помщика, сэра Мильса Баррингтона. Оказалось, что онъ самъ служилъ въ Индіи и новомъ южномъ Уэльс много лтъ уже тому назадъ, съ дядей мистера Баррингтона.
— Мой дядюшка, сударь, взялъ себ тамъ участокъ земли, занялся овцеводствомъ и разбогатлъ. Это не въ примръ лучше, чмъ заниматься адвокатурой, или военной службой. Ужь не похать-ли и мн къ дядюшк, чтобъ обратиться въ овцевода?— замтилъ Баррингтонъ.
Тмъ временемъ, ожидаемое пиво, наконецъ, явилось въ большой кружк съ стекляннымъ днищемъ. Мистеръ Баррингтонъ, объявивъ, съ усмшкою, что маіоръ наврядъ-ли пожелаетъ отвдать этого напитка, прильнулъ губами къ кружк и отпилъ разомъ чуть-ли не половину ея, а затмъ, съ чрезвычайно-довольнымъ видомъ, обтеръ рукою подбородокъ. Вообще этотъ молодой человкъ держалъ себя совершенно естественно и нимало не стсняясь, хотя и былъ одтъ въ сильно поношенную и разодранную куртку. Подбородокъ его былъ покрытъ густою черной щетиной, онъ пилъ пиво, словно простой угольщикъ, а между тмъ каждый все-таки узналъ бы въ немъ настоящаго джентльмена.
Утоливъ свою жажду, онъ еще минутки дв посидлъ въ общей комнат, а затмъ ушелъ оттуда, предоставивъ ее въ полное распоряженіе Пена и маіора, чтобы дать имъ возможность потолковать о семейныхъ длахъ
— Сожитель твой кажется мн славнымъ парнемъ, хотя маленько и необтесаннымъ,— сказалъ маіоръ.— Нельзя сказать, чтобъ онъ очень походилъ на великосвтскихъ оксфордскихъ твоихъ пріятелей.
— Времена перемнчивы, а съ ними мняются и наши нравы, — возразилъ, слегка покраснвъ, Артуръ.— Баррингтонъ недавно только сдалъ экзаменъ на присяжнаго повреннаго и не усплъ еще обзавестись практикой, хотя отлично знаетъ законы. Въ ожиданіи, пока можно будетъ поступить для практическихъ занятій къ какому-нибудь извстному юристу, я пользуюсь здсь книгами Баррингтона и работаю подъ его руководствомъ.
— Это, вроятно, одна изъ вашихъ книгъ?— освдомился, съ улыбкой, маіоръ, указывая на французскій романъ, лежавшій на полу возл стула его племянника.
— Сегодня, сударь, мы не работаемъ,— возразилъ Артуръ. Мы засидлись вчера вечеромъ поздно въ гостяхъ у лэди Вистона,— добавилъ молодой человкъ, отлично знавшій слабую струнку своего дядюшки.— тамъ были ршительно вс, кром васъ, сударь: графы, посланники, турецкіе паши, кавалеры разныхъ орденовъ и т. д. и т. д. Вс фамиліи пропечатаны въ газетахъ… и моя въ томъ числ,— объявилъ Пенъ, не скрывая своего удовольствія. Представьте себ, что я встртилъ тамъ предметъ прежней моей страсти, присовокупилъ онъ съ усмшкой. Вы, разумется, догадываетесь, что я говорю о леди Мирабель, которой меня вчера опять представили оффиціальнымъ порядкомъ. Она подала мн свою ручку и вообще была со мною довольно любезна. Можете разсчитывать на вчную мою благодарность за то, что высвободили меня изъ этой глупой исторіи. Прелестная леди представила вашего покорнйшаго слугу также своему супругу, расфранченному старичку со звздою и въ блокуромъ парик. Признаться, онъ не произвелъ на меня впечатлнія особенно умнаго человка. Она пригласила меня бывать въ ея дом и, кажется, что я могу выполнить это желаніе, не подвергая бдное мое сердце ни малйшей опасности.
— Значитъ, мы съ тхъ поръ успли обзавестись новыми любовишками?— освдомился маіоръ, пришедшій въ превосходнйшее настроеніе духа.
— Двумя, или можетъ быть, тремя, объяснилъ, разсмявшись, мистеръ Пенъ.— Впрочемъ, сударь, я въ такихъ случаяхъ не разыгрываю уже боле серьезныхъ драматическихъ ролей. Он приличествуютъ только двственной, первой любви.
— Ты совершенно правъ, голубчикъ. Священное пламя, стрлы амура, огонь въ крови и все такое прочее приличествуютъ только мальчшик-молокососу, какимъ ты и былъ во время исторіи съ этой Фотринджилъ или Фотрингэй, какъ ее тамъ бишь… Мужчина, вращающійся въ порядочномъ обществ, даже и не думаетъ о подобныхъ глупостяхъ. Для тебя возможенъ еще успхъ въ жизни. Правда, что ты потерплъ неудачу, но быль молодцу не укоръ, и отъ тебя зависитъ не спотыкаться боле. Теб предстоитъ получить въ наслдство маленькое состояньице, способное тебя обезпечить, хотя многіе считаютъ его несравненно боле крупнымъ, чмъ оно оказывается на самомъ дл Ты обладаешь хорошимъ именемъ, умомъ, пріятными манерами и красивой наружностью! При такихъ условіяхъ, я, чортъ возьми, не вижу ни малйшей причины, способной помшать теб жениться на богатой невст,— сдлаться членомъ парламента,— отличиться тамъ и… т. д. и т. д. Помни, что жениться на богатой также легко, какъ и на бдной, а между тмъ чертовски пріятне садиться за хорошій обдъ въ собственномъ дом, чмъ за кусокъ холодной баранины, въ плохенькой, дешевой квартирк. Совтую теб хорошенько это обдумать. Жизнь съ богатой женой, смю тебя уврить, окажется, въ смысл профессіональнаго занятія, не въ примръ удобне адвокатуры. Знаешь что, я буду высматривать для тебя невсту! Право, я умру гораздо спокойне, голубчикъ, зная, что ты обзавелся приличной, хорошо воспитанной женою,— здишь въ собственной карет, на пар собственныхъ лошадей, — вращаешься въ порядочномъ обществ и принимаешь у себя пріятелей, какъ подобаетъ настоящему джентльмену.
Слушая рчь любящаго дядюшки, проникнутую столь безхитростной житейской философіей, Пенъ задавалъ себ вопросъ: ‘Чтобы сказали, однако, на это моя мамаша и Лаура?’ Дйствительно этическія ихъ воззрнія расходились съ воззрніями старика Пенденниса, и его мудрость не согласовалась съ ихъ міросозерцаніемъ.
Едва только закончилась эта конфиденціальная бесда между дядей и племянникомъ, какъ появился изъ своей спальни Баррингтонъ уже не въ рваной куртк, а въ костюм, приличествующемъ джентльмену. Одтый такимъ образомъ, онъ произвелъ на маіора впечатлніе весьма приличнаго рослаго молодого человка, державшагося молодцомъ и несомннно обладавшаго веселымъ, открытыми характеромъ. Въ своей несчастненькой, обтрепанной гостиной онъ игралъ роль радушнаго хозяина съ такимъ же естественнымъ аппломбомъ, какъ если бы принималъ гостей въ великолпнйшей квартир во всемъ Лондон. На самомъ дл квартира, въ которой маіоръ нашелъ своего племянника, представлялась до чрезвычайности странной, чтобы не сказать боле. Коверъ на полу былъ весь въ дырьяхъ, а столъ — испещренъ множествомъ кружковъ, являвшихся отпечатками выпитыхъ на немъ Баррингтономъ многочисленныхъ кружекъ пива. Стна украшена была полками, на которыхъ стояла небольшая библіотека этого джентльмена, содержавшая, кром профессіональныхъ юридическихъ книгь, кое-какія поэтическія произведенія и нсколько сочиненій по математик, которую Баррингтонъ очень любилъ. Онъ быль въ свое время однимъ изъ самыкъ прилежныхъ студентовъ въ Оксфордскомъ университет, но вмст съ тмъ заслужил и себ репутацію сорви-головы и буяна. Ему дали кличку ‘съ ногъ сшибательнаго Баррингтона’ и долго по выход его изъ университета разсказывали его подвиги въ дракахъ съ барочниками,— въ гонкахъ на призы,— научныхъ трудахъ на преміи и по части выпиванія громадныхъ количествъ пунша. Гравюра, изображавшая коллегію Св. Бонифація, висла надъ каминомъ, а на полкахъ съ книгами можно было встртить нсколько разрозненныхъ томовъ Платона, переплеты которыхъ украшались гербомъ университетской библіотеки. Въ комнат имлось два кресла, конторка, заваленная бумагами, и парочка, весьма неважныхъ на видъ, тяжебныхъ длъ, въ синихъ обложкахъ, брошенныхъ, словно съ пренебреженіемъ, на табуретку съ обломанной ножкой. Впрочемъ, почти и вся остальная мебель производила такое впечатлніе, какъ если бы побывала на своемъ вку въ нсколькихъ походахъ и сраженіяхъ.
— Не угодно-ли вамъ, сударь, взглянуть на комнату Пена? Онъ у насъ настоящій щеголь. Смотрите. какими драпировками украсилъ онъ свою кровать и какъ блестятъ у него сапоги! Онъ обзавелся даже серебрянымъ приборомъ для бритья!— съ легкимъ оттнкомъ ироніи замтилъ Баррингтонъ.
Дйствительно, комната Пена была убрана не безъ нкотораго кокетства. На стнахъ висли недурненькія гравюры модныхъ балеринъ и писанный акварелью видъ ‘Фэрокса’. Въ комнат Баррингтона не было почти никакой мебели, кром большого переноснаго душа и кровати, возл которой валялась цлая груда книгъ. Тамъ онъ лежалъ на соломенномъ матрац, покуривая трубку и читая, далеко за полночь, произведенія любимыхъ своихъ поэтовъ и математиковъ.
Одвшись въ этой спальн, мистеръ Баррингтонъ, какъ уже упомянуто, вышелъ въ общую комнату и направился къ находившемуся тамъ шкафу, чтобы розыскать все необходимое для завтрака.
— Можно предложить вамъ, сударь, баранью котлетку? Мы готовимъ здсь сами эти котлетки, и я одновременно обучаю Пена основнымъ принципамъ юриспруденціи, повареннаго искусства и нравственности. Онъ, сударь, страшный лнтяй и любить разыгрывать изъ себя великосвтскаго франта!
Съ этими словами Баррингтонъ вытеръ лоскуткомъ бумаги сковороду,— поставилъ ее въ каминъ на раскаленные уголья, — положилъ на нее дв бараньихъ котлетки,— вынулъ изъ шкафа нсколько тарелокъ, парочку серебряныхъ ножей и вилокъ и накрылъ столъ скатертью, обнаруживая такую ловкость, которая несомннно обличала большой практическій навыкъ.
— Пожалуйста, не стсняйтесь, маіоръ Пенденнисъ, — сказалъ онъ.— У насъ въ шкафу имется еще и третья котлетка, а то можно командировать Пиджона, и онъ мигомъ принесетъ какую угодно другую закуску.
Все это до чрезвычайности изумляло и забавляло маіора Пенденниса, но онъ объяснилъ, что только что позавтракалъ и не намренъ полдничать. Баррингтонъ занялся тогда поджариваніемъ котлетокъ и снялъ ихъ совсмъ горячими на тарелки. Пенъ взглянулъ на дядюшку и, видя, что маіоръ пребываетъ въ прекраснйшемъ расположеніи духа, съ величайшимъ аппетитомъ набросился на свою котлетку.
— Дло въ томъ, сударь, — объяснилъ Баррингтонъ, — что г-жа Фланаганъ моетъ у насъ полы, но не обязывалась готовить намъ кушанье, а мальчугану-писцу некогда этимъ заняться, такъ какъ онъ весь день чиститъ Пену сапоги. Теперь я позволю себ еще разъ приложиться къ пивной кружк. Пенъ пива не пьетъ. Онъ, словно старая баба, пробавляется чайкомъ.
— Вы, значитъ, были вчера вечеромъ у леди Вистонъ?— освдомился маіоръ, не зная хорошенько, о чемъ начать разговор и съ этимъ джентльменомъ, напоминавшимъ необдланный алмазъ.
— У леди Вистонъ? Не на таковскаго напали, сударь! Нтъ, я не интересуюсь женскимъ обществомъ. Оно, признаться, наводить на меня уныніе. Я, какъ подобаетъ философу, провелъ свой вечеръ въ ‘Людской’.
— Неужели въ людской?— воскликнулъ маіоръ.
— Вижу, что вы незнакомы съ значеніемъ этого термина. Пень можетъ вамъ его разъяснить. Онъ съ вечера у леди Вистонъ зашелъ тоже въ Людскую. Разскажите же о ней маіору Пенденнису. Не стыдитесь, Пенъ,— посовтовалъ Баррингтонъ.
Артуръ Пенденнисъ объяснилъ своему дядюшк, что ‘Людской’ назывался у нихъ маленькій эксцентричный кружокъ литераторовъ и свтскихъ джентльменовъ, съ которымъ онъ имлъ удовольствіе познакомиться. У маіора зародилась тогда въ голов мысль, что молодой его племянникъ со времени прибытія своего въ Лондонъ усплъ уже, какъ говорится, и себя показать и людей посмотрть.

ГЛАВА XXIX.
Темпліеры.

Университеты, равно какъ другія учебныя заведенія, а также англійскія судейскія подворья, проникнуты еще до сихъ поръ нкоторымъ уваженіемъ къ древности. Они сохранили у себя многіе такіе обычаи и учрежденія нашихъ предковъ, отъ которыхъ давно уже отреклись люди, не особенно интересующіеся своими предками, а можетъ быть, даже и не вполн, хорошо съ ними знакомые. Во всякомъ случа, порядочный рабочій домъ или новомодная тюрьма гораздо лучше обставлены въ гигіеническомъ отношеніи, равно какъ въ отношеніи чистоты и комфорта, чмъ какое-нибудь изъ знаменитыхъ старинныхъ англійскихъ высшихъ учебныхъ заведеній,— студенческихъ коллегій, или судейскихъ нодворьевь. Обитатели этихъ послднихъ чувствуютъ себя, впрочемъ, совершенно довольными возможностью спать въ грязныхъ конурахъ и платить за какихъ-нибудь полторы, или много дв комнатки такую цну, за которую можно было нанять хорошенькую дачу съ садомъ въ городскихъ предмстьяхъ, или же просторный домъ въ мене людныхъ столичныхъ кварталахъ. Самый что ни наестьбдный рабочій гд-нибудь въ Спитальфильд иметъ къ своимъ услугамъ водопроводъ, изъ котораго можетъ пользоваться водою въ неограниченномъ количеств, тогда какъ джентльменамъ, обитающимъ въ судейскихъ подворьяхъ и университетскихъ флигеляхъ, это косметическое средство доставляется въ кувшинахъ, въ заране опредленномъ и весьма ограниченномъ количеств, состоящими при ихъ жилищахъ служителями мужескаго и женскаго пола. Необходимо замтить, что жилища эти были воздвигнуты задолго до того времени, когда среди британскихъ гражданъ водворились привычки чистоты и опрятности. Можно встртить тамъ еще и теперь кое-какихъ старожиловъ, относящихся къ такимъ привычкамъ не только съ пренебреженіемъ, но даже отчасти съ негодованіемъ. Съ извстной точки зрнія они, разумется, правы. Не подлежитъ сомннію, милостивйшіе государи, что ваши предки были, хотя и великими людьми, но мылись до чрезвычайности рдко. Въ самомъ Темпл добродтель, которую ставили чуть не на одну доску съ чистотою душевной, очевидно, могла практиковаться лишь съ величайшими затрудненіями и ограниченіями.
Старикъ Трумпъ, судья норфолькскаго округа, жившій въ теченіе боле уже тридцати лтъ въ аинартамеитахъ, расположенныхъ какъ разъ подъ квартирою Баррингтона и Пенденниса, пробуждался каждый разъ отъ шумнаго плесканья душъ, устроенныхъ этими джентльменами у себя въ спальняхъ и неоднократно изливавшихъ часть своего содержимаго сквозь полъ и потолокъ въ комнату почтеннаго юриста. Естественно, что онъ находилъ обычай ежедневныхъ обливаній совершенно нелпой и неумстной выдумкой, — новшествомъ, введеннымъ въ моду безмозглыми франтами и ежедневно проклиналъ ‘подлую бабу Фланаганъ’, обливавшую лстницу, по которой ему надо было ходить.
Самъ Трумпъ, прожившій уже боле полустолтія, никогда не позволялъ себ подобной роскоши. Онъ отлично обходился безъ обмываній, подобно тому, какъ обходились безъ нихъ и наши предки.
Изъ многочисленныхъ кавалеровъ и баронетовъ,— лордовъ и благородныхъ джентльменовъ, гербы которыхъ изображены на стнахъ знаменитой парадной залы Верхняго Темпля, не нашлось ни единаго филантропа, который оказалъ бы своимъ сотоварищамъ и преемникамъ въ судейскихъ должностяхъ благодяніе постройкой бани, или, по крайней мр, ванны для обмыванія гршныхъ ихъ тлесъ. Въ лтописяхъ Темпля даже и не упоминается о какомъ-либо подобномъ проект. Существуютъ, правда, дворы ‘Водокачки’ и ‘Фонтана’ съ соотвтственными гидравлическими приспособленіями, но никогда не слыхивали, чтобы кто-нибудь изъ профессіональныхъ темпліеровъ добровольно выкупался въ бассейн фонтана и весьма сомнительно, чтобы почтенные юрисконсульты, свдущіе по части старинныхъ англійскихъ законовъ и обычаевъ, пользовались услугами водокачки.
Не смотря на все это, старинныя подворья, съ эмблематическими девизами Ягненка, Знамени и Крылатаго Коня, обладаютъ своеобразной притягательной силой и доставляютъ своимъ обитателямъ извстную дозу грубаго комфорта и свободы, о которыхъ потомъ всю жизнь вспоминаешь съ удовольствіемъ. Не знаю, позволяетъ-ли себ молодежь, изучающая юридическія науки, освжаться отъ времени до времени чувствомъ энтузіазма и увлекается-ли она поэзіей воспоминаній, когда, проходя мимо историческихъ квартиръ, говоритъ: ‘Здсь жилъ Эльдонъ, а тутъ вотъ Кукъ размышлялъ надъ Литльтономъ. Лстницей выше работалъ Чейти, а на одной площадк съ нимъ трудились сообща надъ грандіознымъ своимъ сочиненіемъ Барнуель и Эльдерсонъ. Здсь Бейльсъ началъ знаменитое свое изслдованіе о вексельномъ прав, а Смиэсъ составлялъ безсмертный его сборникъ кассаціонныхъ ршеній. Тутъ работаетъ до сихъ поръ еще Густавусъ въ сотрудничеств съ Соломономъ’. Во всякомъ случа сердцу беллетриста будетъ всегда дорого мсто, гд жило столько его предшественниковъ,— мсто, населенное созданными ими художественными образами, которые являются намъ теперь въ такой же степени реальными, какъ ихъ творцы. Сэръ Рожеръ-де-Коверлей, прогуливающійся въ темпльскомъ саду, разсуждая съ г-номъ Зрителемъ о прелестяхъ красавицъ въ робронахъ и фижмахъ, разсыпавшихся живописными группами по лужайк, представляется мн въ такой же степени живо, какъ и старикъ Самуэль Джонсонъ, стремительно шествующій въ сопровожденіи ‘шотландскаго джентльмена’ сквозь туманъ, направляясь въ Кирпичный дворъ, въ контору д-ра Гольдсмита, или же какъ Гарри Фильдингъ, когда онъ въ манишк, обрызганной чернилами и съ мокрымъ полотенцемъ на голов, строчитъ въ полночь статью для ‘Ковентгарденскаго журнала’, за которой уже пришелъ разсыльный изъ типографіи, дремлющій теперь тутъ же въ корридор.
Еслибы какой-нибудь изъ темпльскихъ Асмодеевъ вздумалъ раскрыть передъ нами правдивую лтопись хотя бы одного только дня жизни въ четырехъ-этажныхъ флигеляхъ мрачнаго двора, гд обитали наши пріятели Пенъ и Баррингтонъ, то эта лтопись, безъ сомннія, составила бы увсистую и весьма интересную книгу. Въ первомъ этаж живетъ, можетъ быть, вліятельный парламентскій юрисконсультъ, узжающій къ обду въ Бельгравію. Его секретарь обращается тогда въ свою очередь изъ подначальнаго человка въ джентльмена и уходитъ куда-нибудь, гд разсчитываетъ провести пріятно время въ обществ веселыхъ товарищей. Между тмъ сравнительно лишь недавно самъ юрисконсультъ сидлъ впроголодь безъ профессіональныхъ занятій въ какой-нибудь конур подворья, кое-какъ перебиваясь анонимнымъ литературнымъ трудомъ,— надялся, ждалъ и падалъ духомъ, видя, что желанные кліенты къ нему не являются,— истощилъ въ конецъ собственныя свои средства и великодушіе своихъ пріятелей, — оказывался вынужденнымъ смиренно выносить дерзости назойливыхъ кредиторовъ и умолять, чтобы бдняки, которымъ онъ долженъ былъ какіе-нибудь гроши, потерпли еще немного. Онъ I стоялъ, если можно такъ выразиться лицомъ къ лицу съ раззореніемъ, когда неожиданный оборотъ колеса фортуны сдлалъ его вдругъ счастливымъ обладателемъ одного изъ немногихъ крупныхъ выигрышей, имющихся въ лоттере, именуемой адвокатурою. Теперь многіе юристы, несравненно боле талантливые и опытные, чмъ онъ самъ, не заработываютъ и нятой части того, что получаетъ его секретарь, который всего лишь нсколько мсяцевъ тому назадъ съ трудомъ добывалъ въ кредитъ баночку ваксы для сшитыхъ въ кредитъ же сапогъ его хозяина. Въ бель-этаж вы встртите почтеннаго законовда, составившаго уже себ уважаемое имя, человка, прожившаго полстолтія въ подворь, — обладающаго громадною библіотекой и въ собственныхъ своихъ мозгахъ и на полкахъ многочисленныхъ шкафовъ, уставленныхъ классическими произведеніями не только по юриспруденціи, но и по самымъ разнообразнымъ другимъ отраслямъ человческаго знанія. Въ теченіе всего этого полустолтія онъ жилъ одинокимъ и только для себя самого, неустанно накопляя знаніе и богатство. Онъ только что вернулся теперь вечеромъ изъ клуба, гд плотно пообдалъ, въ свою холостую профессіональную квартиру, гд онъ ведетъ жизнь стараго атеиста-отшельника. Но смерти этого ученаго мужа имя его будетъ записано въ подворь на мраморной доск, а наслдники сожгутъ въ камин часть его библіотеки. Не знаю, удовлетворила-ли бы васъ, любезные читатели, перспектива такой почетной карьеры со всми накопленными въ ней знаніями и богатствами. Не станемъ, однако, задерживаться слишкомъ долго у дверей г-на Судьбинскаго. Прямо надъ нимъ живетъ мистеръ Грумпъ, тоже давнишній обитатель подворья. Въ то время, когда Судьбинскій возвращается домой, чтобы въ одиночеств читать Катулла, Грумпъ усаживается съ тремя столь же солидными сверстниками за солидный робберъ виста, посл обда, за которымъ каждый изъ партнеровъ выпилъ по три солидныхъ бутылки портвейна. Этихъ почтенныхъ стариковъ можно видть каждое воскресенье спящими на своихъ скамьяхъ въ темпльской церкви. Стряпчіе рдко безпокоятъ ихъ порученіями вести тяжебныя дла, но каждый изъ старцевъ, къ счастью, располагаетъ своимъ собственнымъ маленькимъ капитальцемъ. Въ квартир третьяго этажа на одной площадк съ жилищемъ Пена и Баррингтона сидитъ долго за полночь мистеръ Зубрилкинъ, кончившій первымъ университетъ и числящійся почетнымъ членомъ своей коллегіи. Изо дня въ день онъ длаетъ выписки изъ тяжебныхъ длъ и перечитываетъ кассаціонныя ршенія часовъ до двухъ по полуночи, а встаетъ въ семь часовъ утра и является въ контору юрисконсульта раньше всхъ другихъ занимающихся тамъ кандидатовъ на судебныя должности. Работу тамъ онъ прекращаетъ лишь за часъ до своего обда. Вернувшись домой изъ темпльской обденной залы, онъ опять занимается изученіемъ интересныхъ тяжебныхъ длъ до самаго разсвта и ложится спать какъ разъ въ то самое время, когда, быть можетъ, Артуръ Пенденнисъ и его пріятель Баррингтонъ только что возвращаются во свояси посл кагого-нибудь кутежа. Зубрилкинъ, надо отдать ему справедливость, совершенно иначе употребилъ свое время. Онъ не разбрасывался, а напротивъ того соблюдалъ строжайшую экономію силъ. Съ величайшимъ стараніемъ и терпніемъ онъ приносилъ въ жертву низменнымъ цлямъ несомннно крупный умъ и, энергически стремясь къ этимъ цлямъ, категорически отрекся отъ всякаго сколько-нибудь возвышеннаго мышленія,— отъ всего лучшаго въ интеллектуальномъ мір,— отъ мудрости историковъ и философовъ, — отъ поэтическихъ грезъ поэтовъ, — отъ остроумія, фантазіи, размышленія,— отъ чувства любви,— отъ наслажденія искусствомъ и даже отъ стремленія къ истин — только для того, чтобы осилить громадный ворохъ англійскаго законодательства, истолкованіемъ котораго разсчитываетъ современемъ заработывать себ большія деньги. Въ былое время Баррингтонъ и Зубрилкинъ соперничали другъ съ другомъ въ соисканіи университетскихъ почестей, теперь же утверждаютъ, будто первый изъ нихъ растрачиваетъ даромъ время и энергію, тогда какъ Зубрилкина вс, напротивъ того, хвалятъ за прилежаніе. Не знаю, однако, кто изъ нихъ полезне употребляетъ время. Баррингтонъ устроивается такъ, чтобы сохранить себ достаточный досугъ для размышленія, Зубрилкинъ же не можетъ этого сдлать. Баррингтонь обезпечилъ себ возможность любить своихъ ближнихъ и оказывать имъ услуги, тогда какъ Зубрилкину приходится по невол быть эгоистомъ. Ему некогда поддерживать дружескія отношенія, — сдлать доброе дло,— восхищаться геніальнымъ произведеніемъ искусства,— пламенть при вид красоты, или при гармоническихъ звукахъ нжной псни. Все свое время и вниманіе онъ сосредоточилъ на юриспруденціи. Помимо пространства, освщаемаго лампой, при свт которой Зубрилкинъ читаетъ поучительныя кассаціонныя ршенія, все для него подернуто мракомъ. Любовь, природа и искусство (являющееся выраженіемъ нашего восторга и пониманія красотъ мірозданія),— все это для него словно не существуетъ. Гася позднею ночью лампу, Зубрилкинъ думаетъ, что выгодно затратилъ свой день, и ложится спать безъ угрызеній совсти, но и безъ благодарственной мольбы къ Всевышнему. При всемъ томъ, встрчаясь съ прежнимъ своимъ товарищемъ Баррингтономъ на лстниц, онъ содрогается и сторонится отъ этого джентльмена, какъ отъ существа, обреченнаго на погибель.
Очень можетъ быть, что видъ мертвеннаго честолюбія и самодовольной пошлости, написанныхъ на блдно-желтомъ лиц Зубрилкина и сверкавшихъ въ узенькихъ его глазкахъ, послужилъ мистеру Пену спасительнымъ предостереженіемъ. Возможно, впрочемъ, что прирожденное у нашего героя сильное стремленіе къ наслажденію и веселью удержало этого юношу отъ преслдованія своихъ цлей по отношенію къ судейской скамь и шерстяному мшку съ тою энергіей или, лучше сказать, стойкостью, какія необходимы джентльмену, не шутя намревающемуся вскарабкаться на эти почетныя сиднія. Пенъ скрашивалъ жизнь свою въ Темпл многоразличными удовольствіями, въ то время какъ достопочтенные его родственники полагали, будто онъ занимается исключительно только зубрежомъ. Дядюшка Артура Пенденниса писалъ, напримръ, неоднократно въ Фэроксъ, матери этого молодого человка, поздравительныя письма, въ которыхъ заявлялъ, что ея сынокъ окончательно уже перебсился и сталъ совершенно солиднымъ молодымъ человкомъ, помышляющимъ лишь о занятіяхъ юридическими науками. На самомъ дл жизнь, которую приходилось теперь вести Пену, вызывала у него своей новизной извстнаго рода возбужденіе и даже подъемъ духа. Освободившись отъ нкоторыхъ нелпыхъ манеръ и притязаній, заимствованныхъ у прежнихъ университетскихъ товарищей-аристократовъ, съ которыми ему случалось теперь видться лишь сравнительно рдко, Пенъ находилъ для себя новыми и пріятными грубыя удовольствія и забавы, доступныя лондонскому холостяку, и наслаждался ими совершенно искренно. Въ былое время онъ сталъ бы завидовать великосвтскимъ щеголямъ, разъзжавшимъ на великолпныхъ лошадяхъ по главной алле парка, но теперь довольствовался возможностью любоваться на нихъ во время своихъ тамъ прогулокъ. Не обладая громкимъ именемъ и крупнымъ состояніемъ, онъ при своей молодости не могъ разсчитывать на легкій успхъ въ лондонскомъ обществ и былъ слишкомъ лнивъ, чтобы добиваться успха цною необходимыхъ для того усилій. Старикъ-маіоръ наивно заключалъ, что его племянникъ занимается юридическими науками, изъ того, что Артуръ пренебрегалъ представлявшимися ему случаями посщать высшее столичное общество, Побывавъ на полудюжин баловъ и вечеровъ, онъ нашелъ ихъ до надодливости скучными и однообразными. Разъ, что онъ отказывался отъ великосвтскихъ развлеченій, маіоръ считалъ себя въ прав отвчать на вопросы о племянник: ‘Молодой повса совершенно исправился! Его теперь не оттащить отъ книги!’ Между тмъ этотъ пожилой джентльменъ наврное пришелъ бы почти въ такой же ужасъ и такое же негодованіе, какъ Зубрилкинъ, еслибы ознакомился съ дйствительнымъ времяпрепровожденіемъ мистера Пена и узналъ, съ какимъ количествомъ разнообразныхъ удовольствій соединяетъ его племянникъ юридическія свои занятія.
Серьезно проработавъ цлое утро, мистеръ Пенъ прогуливался въ парк или гребъ на лодк, или, наконецъ, отправлялся пшкомъ въ Гемпстидъ. Затмъ слдовалъ скромный трактирный обдъ и холостая пирушка, неосложенная, впрочемъ, порокомъ (Артуръ Пенденнисъ такъ искренно восхищался женщинами, что не выносилъ общества особы прекраснаго пола, которую не могъ окружить, по крайней мр, въ воображеніи ореоломъ доброты и непорочности), или же спокойный вечеръ, проведенный дома наедин съ пріятелемъ и трубкою, или сигарой, къ которымъ присоединялась легонькая выпивка спиртныхъ напитковъ національнаго англійскаго производства. (Прачка и судомойка мистриссъ Фланаганъ считала долгомъ предварительно испытывать качества этихъ напитковъ). Таково было времяпрепровожденіе юнаго нашего героя и надо сознаться, что оно принадлежало къ числу довольно пріятныхъ. Въ установленные обычаемъ сроки Артуръ Пенденнисъ съ похвальнйшей аккуратностью выполнялъ студенческія свои обязанности, участвуя на коллегіальныхъ обдахъ въ парадной зал Верхняго Темпля. Зала эта представляетъ собою во время такихъ обдовъ весьма интересное зрлище. Если не принять въ разсчетъ нкоторыхъ маленькихъ анахронизмовъ, вызванныхъ вторженіями прогресса, можно было бы предположить, что участвуешь на обд семнадцатаго столтія. У адвокатовъ имются свои столы, а у студентовъ свои. Судьи въ свою очередь усаживаются за особый столъ, на высокой эстрад, окруженный портретами юрисконсультовъ и членовъ королевской фамиліи, удостоивавшихъ залу пиршествъ своимъ посщеніемъ и покровительствомъ. Явившись туда въ первый разъ, Пенъ очень забавлялся представлявшимся ему зрлищемъ. Между его товарищами студентами встрчались джентльмены всхъ возрастовъ отъ шестидесяти до семнадцати включительно. Тутъ были солидные сдовласые судебные стряпчіе, желавшіе держать экзаменъ на присяжнаго повреннаго,— свтскіе щеголи и франты, желавшіе ради какихъ-нибудь соображеній получить адвокатскій дипломъ,— смуглые черноглазые уроженцы колоній, намревавшіеся держать экзаменъ, чтобы заняться потомъ адвокатскою практикой у себя на родин, и много джентльменовъ ирландскаго происхожденія, подготовлявшихся въ Среднемъ Темпл къ экзамену на судебныя должности съ тмъ, чтобы вернуться потомъ во свояси на Зеленый Островъ. Занимающіеся студенты собирались въ группы, бесдовавшія за обдомъ о спорныхъ юридическихъ вопросахъ. Другіе студенты, принадлежавшіе къ прожигателямъ жизни, говорили о шлюпочныхъ гонкахъ, скачкахъ на призы, о Красномъ Кабачк, Вокзал и Опер. Не было также недостатка въ любителяхъ политики и краснорчія, ораторствовавшихъ въ студенческихъ клубахъ. Со всми этими категоріями, за исключеніемъ первой, бесды которой вовсе не интересовали мистера Пена и казались ему китайской грамотой, нашъ молодой человкъ ознакомился и сошелся во многихъ пунктахъ.
Старинное верхне-темпльское подворье щедро заботится о своей столовой. Посщающіе ее адвокаты и студенты получаютъ тамъ, за весьма умренную цну превосходный здоровый обдъ, состоящій изъ супа, жаркого, пирожнаго, и портвейна, или хереса. Обдающіе раздляются на группы, по четыре человка. Каждой групп полагается кусокъ ростбифа, или говядины, яблочный пирогъ достаточныхъ размровъ и бутылка вина. Обычные постители столовой, принадлежащіе, разумется, къ низшей студенческой категоріи, но вмст съ тмъ охотники выпить и закусить, прибгаютъ къ невиннымъ хитростямъ, съ помощью которыхъ улучшаютъ свою пирушку. Имъ извстны такіе маневры, при посредств которыхъ удается получить на свою долю кое-что повкусне обычнаго ростбифа, сервируемаго студентамъ.
— Обождите немножко,— сказалъ одинъ изъ этихъ темпльскихъ гастрономовъ, Лоутонъ.— Обождите немножко,— повторилъ онъ, дергая Пена за профессіональную его мантію.— Смотрите, какое обиліе закусокъ выставлено на судейскомъ стол, а между тмъ за нимъ сидятъ всего двое судей. Если мы обождемъ, намъ перепадетъ, пожалуй, что-нибудь съ ихъ стола.
Пенъ смотрлъ съ интересомъ, а Лоутонъ съ настоящимъ вожделніемъ на эстраду съ судейскимъ столомъ, гд трое старыхъ джентльменовъ стояли передъ дюжиною серебряныхъ приборовъ, между тмъ какъ секретарь одного изъ судей гнусливо читалъ передобденную молитву.
Лоутонъ обнаруживалъ за обдомъ геніальную предусмотрительность. Онъ устраивался такъ, чтобы, быть старшимъ, или капитаномъ въ групп и такимъ образомъ обезпечить себ самому тринадцатую рюмку изъ бутылки портвейна. На его долю выпадало также разрзать жаркое, причемъ онъ искусно предоставлялъ себ лучшіе куски и наиболе значительную порцію соуса. Все это несказанно забавляло Пена. Бдняга Джекъ Лоутонъ! Ты въ своей жизни стремился лишь къ самымъ скромнымъ и невиннымъ наслажденіямъ! Будучи искреннымъ эпикурейцемъ, ты не позволялъ себ даже и мысленно наслаждаться обдомъ дороже чмъ въ семьдесятъ пять копекъ!
Пенъ былъ нсколько старше многихъ изъ своихъ товарищей-студентовъ. Кром того въ его манерахъ и способ выражаться было что-то такое горделивое и дерзкое, придававшее ему великосвтскій отпечатокъ. Онъ не походилъ на блднолицыхъ зубрилъ, толковавшихъ другъ съ другимъ объ юридическихъ вопросахъ, или на кровожадныхъ дэиди въ спортсменскихъ рубашкахъ, съ изумительнйшими булавками и жилетами, представлявшихъ собою лнивую фракцію студенческой общины. Скромный и добродушный Лоутонъ подчинился таинственной сил притяженія величественныхъ манеръ Пена и познакомился съ нимъ за обдомъ, заговоривъ первый.
— Сегодня, если не ошибаюсь, сударь, намъ подадутъ отварную говядину,— сказала’ онъ Пену.
— Клянусь честью, сударь, я ничего не знаю на этотъ счетъ,— возразилъ Пенъ, съ трудомъ лишь удерживаясь отъ смха, но присовокупилъ:— Я еще новичекъ, такъ какъ состою здсь лишь на первомъ семестр.
Тогда Лоутонъ принялся указывать ему наиболе выдающихся особъ, которыя явились на общій обдъ въ парадной зал Темпля.
— Вотъ этотъ лысый, что сидитъ на судейской скамь подъ картиной и сть супъ, это Бузи. Супъ ему подали, надо полагать, черепашій. По крайней мр, тамъ почти всегда дягъ этотъ супъ. Рядомъ съ Бузи сидятъ: королевскій юрисконсультъ Балльсъ и Суйтенгемъ. Вы знаете, вдь, кои тору, юрисконсультовъ Годиса и Суйтенгема? За адвокатскимъ столомъ, на старшемъ мст, засдаетъ старикъ Груивъ. Говорятъ, что онъ обдаетъ здсь уже сорокъ лтъ. Старйшимъ адвокатамъ зачастую подаютъ, замтьте, рыбу съ судейскаго стола. А вотъ взгляните-ка на этихъ четырехъ молодцовъ, что сидятъ прямо противъ насъ Это все великосвтскіе щеголи и первостатейные франты, смю васъ уврить. Вотъ мистеръ Трейль, сынъ илингскаго епископа, высокородный Фредъ Рингудъ, двоюродный братецъ лорда Сенбара. По окончаніи курса онъ наврное получитъ отличное мсто. А это — неразлучный съ нимъ Бобъ Игрунчиковъ, молодой человкъ съ большими средствами. Ха, ха, ха!… неожиданно расхохотался Лоутонъ.
— Что съ вами?— освдомился Пенъ, котораго эти разъясненія очень забавляли.
— Мн пришло въ голову, что было бы очень недурно столоваться съ этими молодцами,— замтилъ Лоутонъ, лукаво подмигнувъ глазомъ и выпивъ залпомъ рюмку вина.
— Почему же?— спросилъ Пенъ.
— По очень простой причин. Они являются, вдь, сюда только для вида, а вовсе не для того, чтобы пообдать. Станутъ еще они здсь обдать, Господи прости и помилуй! Они отправятся отсюда въ какой-нибудь изъ аристократическихъ клубовъ, или же на великосвтскій званый обдъ! Въ репортерскихъ замткахъ объ аристократическихъ пирушкахъ постоянно встрчаются ихъ фамиліи. Я готовъ поручиться чмъ угодно, что вотъ и теперь на углу Эссекской улицы стоитъ кабріолетъ Рингуда и маленькая карета Трепля. Онъ, между нами будь сказано, чертовски мотаетъ деньги своего папаши-епископа. Станутъ они здсь обдать. Они просидятъ тутъ два часа и все-таки ничего сть не будутъ.
— Отчего же вамъ было бы пріятно обдать съ ними, разъ что они ничего не дятъ?— освдомился все/еще съ нкоторымъ недоумніемъ Пенъ.— Мн кажется, что здсь кушанья подаются въ достаточномъ количеств, такъ что можетъ хватить на всхъ.
— Какой вы, однако, еще новичекъ!— возразилъ Лоутонъ.— Извините меня пожалуйста, но вы, сударь, непростительно наивны. Разв вы не видите, что они не дотрогиваются до вина? Счастливецъ, который обдаетъ съ этими тремя молодцами, можетъ поэтому выпить, если ему угодно, цлую бутылку одинъ! По этому-то Каркорань къ нимъ и примостился.
— Я все боле убждаюсь, г-нъ Лоутонъ, что вы обладаете необычайной житейской опытностью,— сказала, Пенъ, очарованный новымъ своимъ знакомымъ.
Скромно возразивъ на это, что прожил въ Лондон лучшую часть: своей жизни и по необходимости глядлъ все время въ оба, Лоутонъ продолжалъ разсказывать Пену про наиболе замчательныхъ студентовъ и адвокатовъ.
— Здсь цлая масса ирландцевъ,— сказалъ онъ.— Напримръ, вотъ хоть бы этотъ самый Каркорань, который, кстати, не пользуется особенными моими симпатіями. Взгляните сюда на хорошенькаго молодого человка въ синемъ галстух, розовой рубашк и желтомъ жилет — это тоже ирландецъ, Моллои-Моллоней-Баллималонейскій, племянникъ генералъ-маіора сэра Гектора О`доуда,— продолжалъ Лоутонъ, стараясь подражать ирландскому выговору.— Онъ постоянно хвастается своимъ дядей и въ день поступленія сюда явился въ брюкахъ съ серебряными лампасами. Другой, что рядомъ съ нимъ, съ длинными черными волосами, страшный бунтовщикъ и мятежникъ. Клянусь Юпитеромъ, сударь, что когда слушаешь его рчи въ клуб, вся кровь застываетъ въ жилахъ. Слдующій за нимъ тоже ирландецъ, Джонъ Финуканъ, газетный репортеръ. Ирландцы, видите-ли, постоянно держатся вмст. Однако же, ваша очередь налить себ рюмочку. Какъ, вы не хотите портвейна? Разв вы не любите портвейнъ за обдомъ? Позвольте въ такомъ случа выпить за ваше здоровье.
Несомннно, что симпатія Лоутона къ Пенденнису нимало не ослабла, вслдствіе того, что этому джентльмену не нравилось запивать обдъ портвейномъ. Однажды, когда Пенъ участвовалъ въ одномъ изъ такихъ общихъ обдовъ въ групп, гд его знакомецъ Лоутонъ состоялъ капитаномъ, къ нимъ присоединился джентльменъ въ адвокатской мантіи, которому, очевидно, не удалось пристроиться къ особамъ его ранга за адвокатскимъ столомъ, вслдствіе чего онъ перешелъ за студенческій столъ и занялъ мсто на скамь рядомъ съ Пеномъ. Адвокатская его мантія была очень потертая, а платье сильно поношено,— рубашка, хотя и чистая, давно уже заслуживала увольненія въ отставку и совершенно не походила на великолпную розовую сорочку мистера Моллоя-Моллонея, занимавшаго постъ старшины въ ближайшей сосдней групп. Джентльмены, участвующіе въ общихъ обдахъ Верхняго Темпля, пишутъ, по заведенному тамъ обычаю, свои фамиліи на листкахъ бумаги, подаваемыхъ каждой групп вмст съ карандашомъ. Лоутонъ записался первымъ. За нимъ слдовалъ Артуръ Пенденнисъ, и на третьемъ мст оказался джентльменъ въ поношенной мантіи. Онъ улыбнулся, прочитавъ фамилію Пена и, пристально взглянувъ на него, сказалъ:
— Намъ не мшало бы познакомиться другъ съ другомъ. Мы оба изъ коллегіи Бонифація. Моя фамилія Баррингтонъ.
— Съ ногъ-сшибательный Баррингтонъ?— переспросилъ Пенъ, восхищенный тмъ, что видитъ передъ собою этого легендарнаго героя.
— Да, съ ногъ-сшибательный Баррингтонъ,— подтвердилъ адвокатъ.— Вы при мн были еще новичкомъ на первомъ курс, но я узналъ васъ сейчасъ же въ лицо. Вы же меня, кажется, совсмъ не помните?
— Вся наша коллегія до сихъ поръ говоритъ о васъ, — возразилъ Пенъ, обладавшій способностью восхищаться талантомъ и мужествомъ своего ближняго. Барочникъ Билль Симсъ, котораго вы, помните, тогда еще вздули, очень жалетъ, что васъ нтъ теперь въ Оксфорд, чтобы опять помриться силами. Двицы Нотлей, продавщицы…
— Тсъ, тише,— прервалъ его Баррингтонъ — Очень радъ познакомиться въ вами, Пенденнисъ. Мн доводилось слышать о васъ многое.
Молодые люди тотчасъ же подружились и вступили въ разговоръ о коллегіи, въ которой воспитывались. Пенъ разыгрывалъ изъ себя шикаря-джентльмена въ предшествовавшій разъ, когда уврялъ Лоутона, будто не употребляетъ за обдомъ портвейнъ. Теперь, видя, что Баррингтонъ съ удовольствіемъ пьетъ это вино, онъ принялся, къ великому разочарованію Лоутона, тоже не пропускать ни единой рюмки. Когда обдъ кончился, Баррингтонъ спросилъ Артура:
— Какъ предполагали вы провести сегодня вечеръ?
— Думаю зайти домой, переодться, а потомъ отправиться въ оперу и послушать Гризи въ ‘Норм’.
— Разсчитываете вы кого-нибудь тамъ встртить?
— Нтъ, я собираюсь только послушать музыку. Я до нея большой охотникъ.
— Заверните-ка лучше ко мн и выкурите со мной трубочку. Я живу тутъ же въ Темпл, на Ягнячьемъ двор. Заходите на часокъ. Мы потолкуемъ про коллегію Бонифація и прежнее наше житье-бытье.
Они ушли вмст и Лоутонъ, со вздохомъ, поглядлъ имъ вслдъ. Зная, что Баррингтонъ сынъ баронета, онъ смотрлъ на него съ наивнымъ почтеніемъ, съ которымъ относился ко всмъ вообще представителямъ британской аристократіи.
Съ этого самаго вечера Пенъ и Баррингтонъ сдлались закадычными друзьями. Веселый, жизнерадостный характеръ Баррингтона,— его разсудительность, безхитростное радушіе и неизмнная трубка табаку очаровали Пена, который вскор нашелъ для себя не въ примрь пріятне обдать съ молодымъ адвокатомъ за шиллингъ въ какомъ-нибудь ресторан, чмъ раздлять трапезу ‘Сложноцвтныхъ’ и, чувствуя тамъ свое одиночество, молча сидть среди молчаливыхъ и утонченно вжливыхъ членовъ этого великосвтскаго клуба.
Пенъ не замедлилъ отказаться отъ квартиры въ Сентъ-Джемской улиц, куда перехалъ прямо изъ гостинницы. Онъ нашелъ для себя въ финансовомъ отношеніи гораздо боле выгоднымъ поселиться на Ягнячьемъ двор у Баррингтона, снабдивъ надлежащей мебелью имвшуюся тамъ пустую комнату. Надо замтить про Пена, что его было очень легко подбить къ чему-нибудь, приходившемуся ему по вкусу, или же имвшему за себя прелесть новизны. Такимъ образомъ отрокъ Пиджонъ и прачка (она же судомойка и пр. и пр.). Фланаганъ должны были угождать за разъ и Баррингтону, и Пену.

ГЛАВА XXX.
Старые и новые знакомые.

Восхищаясь мыслью познакомиться съ жизнью, Пенъ перебывалъ въ сотн самыхъ диковинныхъ лондонскихъ притоновъ. Ему было пріятно думать, что сталкивается тамъ съ людьми самыхъ разнообразныхъ профессій и состояній. Онъ наблюдалъ за угольщиками въ посщаемыхъ ими кабачкахъ, — за боксерами въ излюбленныхъ ими трактирахъ,— за безпритязательными горожанами въ скромныхъ ихъ кутежахъ, гд-нибудь въ городскихъ предмстьяхъ, или же на берегахъ Темзы. Онъ съ удовольствіемъ вмшался бы въ общество опытныхъ карманныхъ воровъ, или же роспилъ кружку пива въ компаніи убійцъ и грабителей, если бы ему представился случай свести знакомство съ представителями этихъ профессій. Интересно было смотрть также, съ какою серьезностью Баррингтонъ слушалъ разсказы ‘Тютбюрійскаго любимца’ и ‘Брейтонскаго богатыря’ въ гостинниц подъ вывской Храбрыхъ Бойцовъ, или же къ бесдамъ угольщиковъ, собравшихся въ Лисьей Нор Подъ Холмомъ. Онъ обладалъ необычайно точными свдніями о всхъ трактирахъ и кабакахъ въ британской столиц и ея окрестностяхъ, равно какъ и о завсегдатаяхъ этихъ увеселительныхъ заведеній. Состоя всюду въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ хозяиномъ и хозяйкой, Баррингтонъ могъ всегда разсчитывать на радушный пріемъ какъ въ буфетной, такъ и въ общей зал. Онъ утверждалъ, что чувствуетъ себя тамъ гораздо лучше, чмъ въ аристократическихъ салонахъ, гд чопорность манеръ и безсодержательность разговоровъ положительно ему претятъ.
— Въ этихъ салонахъ,— говорилъ онъ,— вс и каждый разыгрываютъ одну и ту же роль,— носятъ одни и т же костюмы,— дять, пьютъ и говорятъ одно и то же. Любой молодой щеголь въ клуб представляетъ собой точную копію съ каждаго другого щеголя. Каждая барышня на балу держитъ себя точь въ точь, какъ всякая другая барышня. Мн гораздо занятне толковать съ величайшимъ силачемъ въ Англіи, или же съ человкомъ, способнымъ выпить наибольшее количество пива, или, наконецъ, съ крайнимъ республиканцемъ, считающимъ коммунара Дистльвуда симпатичнйшимъ изо всхъ героевъ, упоминаемыхъ въ исторіи. Джинъ, съ небольшимъ количествомъ кипятку нравится мн больше кларета. Полъ, вымытый съ пескомъ, въ трактир на Карнабійскомъ рынк для меня пріятнй вылощеннаго паркета великосвтскихъ салоповъ. Признаюсь, что предпочитаю снобовъ аристократамъ.
Джентльменъ этотъ былъ и въ самомъ дл убжденнымъ республиканцемъ-соціалистомъ. Во время бесды съ какими-нибудь Джеками и Томами ему не приходила никогда въ голову мысль считать себя по сравненію съ ними существомъ высшаго разряда, хотя втайн, быть можетъ, онъ и наслаждался уваженіемъ, съ которымъ они къ нему относились. Пенъ чрезвычайно охотно сопровождалъ своего пріятеля во вс эти притоны. Будучи значительно моложе Баррингтона, онъ вмст съ тмъ обладалъ боле щеголеватой вншностью и боле величественными манерами, такъ что напоминалъ собою юнаго принца, инкогнито посщающаго бдняковъ, подданныхъ своего родителя. Сынъ простого аптекаря, Артуръ могъ разсчитывать только на грошевое наслдство, но, не смотря на все это, держалъ себя ни дать, ни взять, какъ переодтый принцъ. Царственная величавость его манеръ и властная непринужденность добродушнаго юмора внушали добросердечнымъ простолюдинамъ благоговйное къ нему почтеніе. Вообще говоря, человкъ охотно мирится съ положеніемъ божка и соглашается принимать поклоненіе отъ людей, которые въ сущности нисколько не хуже его. Безъ сомннія, любопытно было созерцать снисходительность, съ какою Пенъ принималъ таковое, вовсе не подобавшее ему поклоненіе. Даровитые люди, по выход изъ стадіи ранней молодости, обыкновенно утрачиваютъ прежнюю наглую свою самоувренность. Тмъ интересне наблюдать за ея проявленіями у неглупаго честнаго юноши. Для меня лично есть что-то трогательное въ этихъ наивныхъ проблескахъ ребяческаго самомннія.
Посвятивъ цлое утро прилежному чтенію, впрочемъ, не однхъ только юридическихъ книгъ, но также сочиненій историческаго, политическаго, или даже беллетристическаго характера, столь же необходимыхъ для образованія и развитія молодого человка, какъ и сухая юриспруденція, — усидчиво позанявшись въ теченіе нсколькихъ часовъ законовдніемъ, разсмотрніемъ тяжебныхъ длъ, новйшихъ журналовъ и преимущественно газетъ,— молодые люди находили, что пора подумать и объ обд. Они отправлялись тогда въ городъ съ наилучшимъ расположеніемъ духа, превосходнйшимъ аппетитомъ и твердымъ намреніемъ провести вечеръ столь же весело и пріятно, какъ провели передъ тмъ утро. Хорошо живется человку въ двадцатичетырехлтнемъ возраст, когда вс фибры души и тла работаютъ легко и правильно и когда свтъ не утратилъ еще прелесть новизны! Пріятное сознаніе способности наслаждаться порождаетъ тогда само по себ уже жизнерадостное настроеніе, составляющее необходимое условіе беззавтнаго веселья. Если намъ и случается когда-нибудь впослдствіи чувствовать себя снова помолодвшими, то единственно лишь въ обществ тогдашнихъ своихъ товарищей. Мелодіи, которыя мы насвистываемъ или напваемъ сквозь зубы въ старости, врзались намъ въ памяти именно въ эти молодые годы. Иногда передъ нами воскресаетъ этотъ жизнерадостный періодъ существованія, но въ какомъ несчастномъ и непривлекательномъ вид оказывается тогда нашъ прежній эдемъ, — какъ помяты и до какой степени завяли роскошныя его гирлянды цвтовъ,— какъ состарлись прежніе наши пріятели и сотрапезники, и сколько разныхъ свчей и звздочекъ успло уже угаснуть съ тхъ поръ! Кажется, будто мы еще въ предшествовавшій вечеръ чувствовали себя молодыми и полными силы, а къ утру проснулись посл пирушки съ сдиной и головною болью. Жизнерадостное наше веселье съ разрумяненными щечками уснуло непробуднымъ сномъ. Намъ предстоитъ докончить безъ него дневное странствованіе Будемъ же свершать свой путь съ трезвою покорностью судьб, не сподобившей насъ наслаждаться вчною молодостью!
Не знаю, что бы сказали Лаура и Елена, увидя зрлище, которымъ могли бы зачастую пользоваться, если бы проживали не въ Фэрокс, а въ самомъ Лондон. Раннимъ утромъ, когда мосты на Темз только что начинали алть въ лучахъ восходящаго солнца, и успокоившіяся столичныя улицы сверкали еще алмазной росой, Пенъ и Баррингтонъ спшили по звонкимъ плитамъ тротуаровъ къ себ домой въ Темпль, посл ночи беззавтнаго кутежа. Замтимъ кстати, что эти ночи, при всей своей сумасбродности, не были такими мерзостными, какъ это могло бы случиться при нсколько иныхъ условіяхъ. Дйствительно, Баррингтонъ былъ женоненавистникомъ, а Пенъ обладалъ слишкомъ изысканными вкусами для того, чтобы удовлетворяться низменными интрижками. Юный наслдный принцъ Фэрокса не могъ говорить съ особами прекраснаго пола иначе, какъ съ изысканнйшей вжливостью. Инстинктивная деликатность заставляла его воздерживаться отъ всякаго, сколько-нибудь непристойнаго слова или движенія. Мы видли, правда, что онъ, подобно многимъ изъ своихъ ближнихъ, влюбился въ дуру, недостойную его привязанности (весьма вроятно, что это случалось съ нимъ даже не разъ), но все время, пока длилась для него иллюзія, онъ считалъ царицу своего сердца богиней, вполн заслуживающей поклоненія. ‘Любя женщину, мужчина преклоняется передъ нею, когда же онъ встаетъ на ноги, то значитъ собирается уже уйти прочь’.
Это именно и говорилъ Пену одинъ изъ старыхъ его знакомыхъ, съ которымъ молодой человкъ встртился опять въ Лондон, а именно почтеннйшій мистеръ Боусъ изъ труппы Четтрійскаго театра, состоявшій теперь въ должности піаниста, дабы аккомпанировать выдающемуся лирическому артисту пніемъ котораго наслаждалась каждый вечеръ публика въ ковентгарденскомъ ресторан ‘Головы Фильдинга’, гд собирался также небольшой клубъ, выбравшій себ безпритязательное прозвище ‘Людской’.
Многіе изъ пріятелей Пена посщали это интересное собраніе. ‘Голова Фильдинга’ играла роль увеселительнаго заведенія чуть не съ тхъ самыхъ поръ, когда знаменитый авторъ Тома Джонса состоялъ въ должности полицейскаго судьи въ окрестностяхъ Боустрита. Фильдингъ зачастую являлся сюда, и прежнее его кресло по сю пору указываютъ постителямъ Людской. Предсдатель ея усаживается обыкновенно въ это кресло. Упомянутый почетный постъ занимаетъ обыкновенно самъ хозяинъ ‘Головы Фильдинга’, достоуважаемый Куттсъ, когда тому не препятствуетъ припадокъ подагры, или иная болзнь. Нкоторые изъ моихъ читателей мужескаго пола, быть можетъ, помнятъ еще веселую его наружность и прекрасный голосъ. Онъ охотно плъ въ хор и соло въ музыкальныхъ собраніяхъ, причемъ его псни принадлежали къ старинной англійской школ вакхическихъ мелодій, восхвалявшихъ по преимуществу ромъ, пуншъ и т. п., возвышающіе душу напитки. Образцами ихъ могутъ служить: ‘Добрый молодецъ, истинный джентльменъ’, ‘Дружище Томъ, осуши эту кружку’ и т. д. псни, въ которыхъ паосъ сливался съ гостепріимствомъ, а хвалы доброкачественнымъ питіямъ и альтруистическимъ чувствамъ выводились по преимуществу баритономъ. Прелести англичанокъ, равно какъ геройскіе подвиги англичанъ на суш и на мор, зачастую тоже служили темами для балладъ этой категоріи. Въ ранней молодости мн случалось не разъ изумляться тому, какъ пвецъ Куттсъ, только что успвъ привести насъ въ состояніе патріотическаго восторга гимномъ, трогательно излагавшимъ обстоятельства, при которыхъ былъ смертельно раненъ герой Аберкромби, или же растрогавъ насъ и самого себя до слезъ столь же трогательнымъ мелодичнымъ увреніемъ, что листва, падающая осенью съ дерева, предрекаетъ старику неизбжную смерть,— превращался вдругъ изъ Куттса-пвца въ Куттса-трактирнаго хозяина. Прежде чмъ успвали стихнуть апплодисменты, которые мы отбарабанивали кулаками по столу въ честь его псни, растрогавшей наши сердца, онъ, объявлялъ: ‘Теперь, господа, можете отдавать ваши приказанія, половые вс на мстахъ! Джонъ, бокалъ шампанскаго мистеру Грину! Кажется, сударь, вы изволили себ потребовать сосисекъ съ картофельнымъ пюре?.. Поворачивайся же скоре, Джекъ!
— Я буду вамъ очень благодаренъ, Джонъ, если вы принесете мн бокалъ пунша, но только самаго что ни на есть горячаго!— зачастую восклицалъ хорошо знакомый Пену голосъ, заставившій юношу покраснть и вздрогнуть, когда онъ услышалъ его впервые. Это былъ голосъ почтеннаго капитана Костигана, поселившагося теперь въ Лондон, гд онъ былъ однимъ изъ столповъ музыкальныхъ собраній въ ресторан подъ вывской ‘Головы Фильдинга’.
Манеры капитана и его разговоръ привлекали въ этотъ ресторанъ большое количество молодежи. Онъ былъ интересной, типичною личностью, и слава о немъ начала распространяться вскор по прибытіи его въ столицу, а въ особенности но выход замужъ его дочери. Капитанъ охотно бесдовалъ о своей ‘дочери’ съ близкими друзьями, какими всегда являлись для него въ данную минуту непосредственные сосди-собутыльники. Онъ разсказывалъ объ ея свадьб, о событіяхъ, предшествовавшихъ бракосочетанію и послдовавшихъ за нимъ,— о томъ, какъ Мирабель обожаетъ свою жену и тестя,— о сотняхъ фунтовъ стерлинговъ, которые онъ, капитанъ, могъ бы всегда получить отъ своего зятя, если бы это потребовалось. Изъявляя твердое намреніе потребовать отъ зятя денегъ въ будущую же субботу, 14-го числа, и подтверждая заявленіе это клятвеннымъ общаніемъ, что въ субботу деньги ему будутъ переданы тутъ же, у Куттса, въ ту самую минуту, какъ только онъ предъявитъ чекъ, капитанъ нердко обращался къ кому-либо изъ пріятелей съ просьбою одолжить ему полкроны до наступленія греческихъ календъ, когда онъ обязуется честнымъ словимъ офицера и джентльмена выплатить этотъ ничтожный долгъ.
Сэръ Чарльзъ Мирабель не обнаруживалъ къ своему тестю такой восторженной привязанности, какую этотъ послдній приписывалъ ему иногда, изъ желанія прихвастнуть высокороднымъ своимъ зятемъ. Необходимо замтить, что, приходя въ пессимистическое настроеніе, капитанъ увлекался подчасъ и въ противуположную сторону. Ему случалось тогда со слезами на глазахъ жаловаться на неблагодарность родной дочери и постыдную скупость женившагося на ней стараго богача. На самомъ дл, однако, жалобы эти были лишены основанія. Капитанъ получалъ отъ дочери и зятя, правда, небольшую, но весьма аккуратно выплачивавшуюся пенсію. Бдняга Костиганъ еще аккуратне, впрочемъ, расходовалъ за недлю впередъ эту пенсію, сроки платежа которой были какъ нельзя лучше извстны пріятелямъ капитана въ ‘Голов Фильдинга’, куда онъ являлся съ пачкой банковыхъ билетовъ въ рукахъ, нарушая гармоническіе эффекты музыкальнаго собранія громкимъ требованіемъ, чтобы ему размняли деньги.
— Надюсь, дружище Куттсъ, что эти билеты не забракуютъ въ англійскомъ банк!— заявлялъ торжествующимъ тономъ капитанъ Костиганъ.— Не хочешь-ли выпить рюмочку чего-нибудь горяченькаго, Боусъ? Совтую теб сегодня не скряжничать. Угощенье на мой счетъ! Стаканчикъ добраго пунша заставитъ тебя играть, какъ говорится, con spirito!
Дло въ томъ, что когда у капитана заводились деньжата, онъ тратилъ ихъ не жаля и если застегивалъ боковой карманъ, въ которомъ хранились деньги, то единственно лишь въ случа ихъ израсходованія, или (иной разъ) также и приближенія кого-нибудь изъ боле крупныхъ кредиторовъ.
Пенъ встртился съ своимъ старымъ пріятелемъ какъ разъ въ одинъ изъ такихъ восторженныхъ моментовъ, когда капитанъ хвастался своимъ богатствомъ въ Людской ‘Головы Фильдинга’ за пвческимъ столомъ и угощалъ пушномъ всхъ появлявшихся тамъ своихъ знакомыхъ. Баррингтонъ, поддерживавшій дружескія отношенія съ однимъ изъ артистовъ, пвшихъ басомъ, направился какъ разъ къ пвческому столу, а Пенъ шелъ по обыкновенію слдомъ за своимъ квартирнымъ хозяиномъ и другомъ.
Увидвъ Костигина, Пенъ вздрогнулъ отъ удивленія и покраснлъ. Только что передъ тмъ на вечер у лэди Вистонъ онъ свидлся впервые опять посл долгаго, очень долгаго промежутка времени съ дочерью капитана. Искренно и сердечно протянувъ руку, онъ тотчасъ же поздоровался съ старикомъ, какъ нельзя лучше припоминая время, когда дочь этого старика была для него дороже всего на свт. Можетъ быть, что молодой нашъ герой былъ до нкоторой степени капризенъ въ своихъ привязанностяхъ и, случалось, переносилъ ихъ съ одной особы прекраснаго пола на другую, но онъ всегда уважалъ воспоминаніе о своей прежней любви. Подобно турецкому султану, онъ хотлъ, чтобы дам, которой былъ когда-то брошенъ царственный его платокъ, оказывались въ теченіе всей послдующей ея жизни почести, подобающія султанш.
Пьяный капитанъ отвтилъ на рукопожатіе Пена со всею силой, сохранившейся въ его десниц, которой приходилось такъ часто подымать пуншевую чашу, что она въ значительной степени уже утратила прежнюю врность и правильность движеній. Пристально взглянувъ Пену въ лицо, капитанъ воскликнули:
— Праведный Боже, неужели это вы?.. Милый хорошій мой мальчикъ! Дорогой мой!
Очевидно, однако, что капитану до извстной степени измняла память. Съ любопытствомъ вглядываясь въ новоприбывшаго, онъ подъ конецъ откровенно сознался:
— Лицо ваше, милйшій другъ, мн очень знакомо, но, клянусь Богомъ, я забылъ вашу фамилію.
Со времени послдняго предшествовавшаго свиданія между Пеномъ и Костиганомъ дйствительно минуло уже пять лтъ, въ теченіе которыхъ капитаномъ было выпито несмтное количество пунша. Артуръ Пенденнисъ усплъ за это время перемниться, но даже и не принимая этого въ разсчетъ, молодой человкъ имлъ законное основаніе извинить своего стараго пріятеля. Человкъ, которому въ данную минуту все представляется вдвойн, иметъ полное право видть прошлое въ туман.
Убдившись, что капитанъ находится уже, какъ говорятъ, на второмъ взвод, Пенъ разсмялся, хотя и почувствовалъ себя, быть можетъ, слегка обиженнымъ.
— Неужели вы меня не помните, капитанъ?— спросилъ онъ.— Я Пенденнисъ, Артуръ Пенденнисъ изъ Клеверинга.
Знакомый дружескій тонъ голоса молодого человка воскресилъ и укрпилъ опьянвшую память капитана. Узнавъ Артура, онъ осыпалъ его цлымъ залпомъ самыхъ радушныхъ привтствій,— назвалъ Пена дорогимъ своимъ мальчикомъ, превосходнйшимъ молодымъ другомъ, благороднымъ студентомъ, котораго не переставалъ любить всмъ сердцемъ во все продолженіе ихъ разлуки, — освдомился, какъ поживаетъ отецъ… нтъ, впрочемъ, мать Пена и достопочтенный его опекунъ генералъ, т. е. собственно говоря маіоръ и т. д. и т. д.
— Судя по костюму и всему вашему вншнему виду, сударь, полагаю, что вы получили уже свое имущество на руки и, клянусь Богомъ, съумете распорядиться имъ какъ порядочный человкъ, а не какой нибудь подлый скряга. Готовъ поручиться, что у васъ совсмъ нтъ скряжнической жилки… Какъ, вы еще не получили своего наслдства? Что же, и это не бда! Если вамъ понадобится когда-нибудь небольшая сумма, не забывайте, что у стараго бдняги Джека Костигана можно иногда найти въ карман парочку гиней, въ которыхъ онъ, Артуръ, никогда вамъ не откажетъ! Выкушайте-ка чего-нибудь! Джонъ, поди сюда, да смотри, поворачивайся живе! Принеси этому джентельмену стаканъ пунша на мой счетъ! Это, вдь, кажется, вашъ пріятель? Я видлъ его здсь уже не разъ. Позвольте мн имть честь съ вами познакомиться, сударь, и попросить васъ выкушать бокалъ пунша.
— Не завидую сэру Чарльзу Мирабелю, которому достался на долю такой тесть, — подумалъ про себя Пенденнисъ, а затмъ продолжалъ уже вслухъ:
— Какъ поживаетъ, капитанъ, мой старый пріятель Боусъ? Имете вы о немъ какія-нибудь свднія, или, быть можетъ, видитесь даже съ нимъ лично?
— Смю уврить, что Боусъ пользуется вожделннымъ здравіемъ,— отвчалъ капитанъ, побрякивая деньгами въ карман и насвистывая арію ‘Маленькій Дууденъ’, исполненіемъ которой стяжалъ себ въ ‘Голов Фильдинга’ неувядаемую славу.— Милйшій юноша, извините, я опять позабылъ вашу фамилію, но лично про себя знаю, что я Костиганъ, Джекъ Костиганъ, и что буду душевно радъ, если вы соблаговолите выпить на мой счетъ столько бокаловъ пунша, сколько вамъ заблагоразсудится. Вы меня тоже вдь знаете. Я Костиганъ, и ни чуточки не стыжусь быть Костиганомъ.— Затмъ капитанъ пробормоталъ что-то такое совсмъ уже непонятное.
— Сегодня его превосходительство получилъ жалованье, — замтилъ бесдовавшій съ Баррингтономъ мистеръ Годженъ, артистъ, пвшій басомъ. Почтеннйшій Джекъ Костиганъ перешелъ теперь въ достаточной уже степени за обычную свою норму. Представьте себ, что онъ пытался было спть ‘Маленькаго Дуудена’, но такъ и не докончилъ этой аріи, значившейся въ программ какъ разъ передъ моей аріей ‘Смерть короля’. А слышали вы, кстати, мистеръ Баррингтонъ, новую псню ‘Похититель труповъ’, которую меня заставили повторить на-дняхъ въ театр св. Вароломея? Слова и музыка написаны именно для меня. Быть можетъ, вамъ, или же вашему другу желательно было бы получить печатный экземпляръ самой псни и аккомпанимента? Джонъ, сбгай-ка, да принеси экземплярчикъ ‘Похитителя труповъ’! Слышишь? Съ меня, сударь, сняли портретъ въ томъ самомъ вид, когда я ною эту псню и, такъ сказать, изображаю изъ себя ‘воскресителя мертвецовъ’. Говорятъ, что я вышелъ на немъ чрезвычайно схожимъ.
— Извините, — возразилъ Баррингтонъ,— я слышалъ ужь девять разъ вашего ‘Похитителя труповъ’ и знаю его наизусть, Годженъ!
Какъ разъ въ это время джентльменъ, сидвшій за фортепіано, принялся играть на означенномъ инструмент, и Пенъ, взглянувъ въ ту сторону, откуда раздавалась музыка, увидлъ мистера Боуса, о которомъ только что передъ тмъ освдомлялся и про существованіе котораго Костиганъ на мгновеніе забылъ. Этотъ маленькій человчекъ сидлъ передъ страшно разбитымъ фортепіано, совершенно разстроившимъ свой организмъ подъ безжалостными руками таперовъ, стучавшихъ цлыя ночи напролетъ по его клавишамъ. Злополучное фортепіано, казалось, охрипло и еле-еле издавало слабые дребезжащіе звуки. Тмъ не мене, мистеръ Боусъ заставлялъ его аккомпанировать пвцамъ, а въ антрактахъ между аріями исполнялъ на этихъ негодныхъ клавикордахъ весьма изящныя и граціозныя вещицы.
Боусъ увидлъ и узналъ Пена тотчасъ же при вход его въ залу. Отъ него не укрылась также сердечность, съ которой молодой человкъ привтствовалъ Костигана. Теперь онъ принялся играть хорошо извстный Пену гимнъ, исполнявшійся хоромъ поселянами въ онер ‘Чужеземецъ’ какъ разъ передъ выходомъ на сцену г-жи Галлеръ. Музыка эта потрясла Артура до глубины души. Онъ вспомнилъ, какъ учащенно билось его сердце при звукахъ этого гимна, въ ожиданіи появленія божественной Эмиліи. Никто, кром Артура, не обращалъ вниманія на игру старичка Боуса. Ее съ трудомъ лишь можно было разслышать среди стукотни ножей и вилокъ,— громи ихъ требованій яичницы, сосисекъ, телячьихъ почекъ и т. п. Бготня прислуги и неумолчный гулъ разговоровъ между постителями могли, впрочемъ, и сами по себ уже въ достаточной степени маскировать музыку захирвшаго фортепіано для тхъ, кто не прислушивался къ ней особенно внимательно.
Выждавъ окончанія музыкальной піесы, Пенъ подошелъ къ піанисту и дружески пожалъ ему руку. Боусъ, въ свою очередь, очень почтительно и сердечно привтствовалъ Артура.
— Вы, значить, не забыли прошлаго, г-нъ Пенденнисъ?— сказалъ онъ.— Я былъ, признаться, увренъ, что вы его помните, а потому сыгралъ эту піесу именно для васъ. Если не ошибаюсь, эта мелодія была вообще первою, какую вамъ когда-либо доводилось слышать. Вы сами разсказывали мн это давнымъ давно, когда были еще только подросткомъ. Боюсь, что капитанъ не въ мру нагрузитъ себя сегодня вечеромъ. Онъ, всегда, впрочемъ, выпиваетъ лишнее по случаю получки. Сегодня мн будетъ съ нимъ много хлопотъ, чтобы доставить его до дома и уложить въ постель. Мы живемъ съ нимъ вмст и состоимъ по прежнему компаньонами, хотя миссъ Эмилія, т. е. леди Мирабель, покинула нашъ артистическій кружокъ… И такъ, вамъ памятны еще прежнія времена? Не правда-ли, какая она была красавица, сударь? Желаю вамъ здравствовать!
Съ этими словами Боусъ выпилъ изъ стоявшей возл него на маленькомъ столик оловянной кружки изрядное количество портера.
Впослдствіи Пенъ имлъ неоднократно случай видться съ прежними своими знакомыми и возобновить дружескія свои отношенія къ Костигану и старичку музыканту.
Въ то время, какъ онъ бесдовалъ по душ съ давнишними своими пріятелями, въ общую залу увеселительнаго заведенія, носившую прозвище ‘Людской’, во множеств приходили и уходили лица разнообразнйшихъ профессій и состояній. Пенъ имлъ удовольствіе видть тамъ такое разнообразіе представителей человческой расы, что этимъ разнообразіемъ могъ бы удовлетвориться, повидимому, даже самый требовательный наблюдатель. Дюжіе, краснощекіе провинціалы — торговцы и фермеры, пріхавшіе въ Лондонъ по дламъ, наслаждались веселыми пснями и сытными ужинами въ ‘Людской’. Туда же собирались, вроятно, съ цлью подышать свжимъ воздухомъ, цлыя толпы молодыхъ подмастерьевъ и приказчиковъ, какъ только на арен дневныхъ ихъ. трудовъ окна запирались ставнями.! Молодые студенты-медики,— шумливые, требовательные и одтые съ своеобразнымъ шикомъ, бившимъ, какъ говорится, въ носъ, но вмст съ тмъ (надо сознаться) не отличавшіеся чистоилотностью,— курили, пили и бшено аинлодировали пвцамъ. Тутъ же встрчались и юные университетскіе щеголи съ тою неизреченно милой глуповатой усмшкой, какую удается пріобрсти лишь на лон британской alma mater. Наконецъ, въ ‘Людскую’ заходили также красивые молодые гвардейцы,— изящные молодые люди изъ великосвтскихъ клубовъ въ Сентъ-Джемстрит и т. п. Тамъ бывали даже ирландскіе и англійскіе сенаторы, а также члены палаты пэровъ.
Артистъ, пвшій басомъ, имлъ громадный успхъ съ своей аріей ‘Похитителя Труповъ’. Весь городъ сбирался ее слушать. Занавсъ, скрывавшій эстраду, подымался и г. Годженъ являлся въ роли воскресителя мертвецовъ, сидя на разломанномъ до половины гробу, на крышк котораго стояла бутылка джина. Возл, рядомъ съ заступомъ, валялся черепъ, въ глазную орбиту котораго вставленъ былъ зажженый свчной огарокъ. Арія исполнялась и въ самомъ дл съ изумительнымъ, ужасающимъ юморомъ. Артистъ бралъ такія низкія ноты, что он отдавались, словно раскаты грома, въ душахъ слушателей, пораженныхъ ужасомъ. Затмъ въ припв онъ стучалъ заступомъ и заливался такимъ сатанинскимъ хохотомъ, что на столахъ дребезжали и подпрыгивали со страха стаканы. Куттсъ чистосердечно сознавался, что никто изъ другихъ пвцовъ, не исключая его самого, не могъ выдержать сравненія съ ‘IIохитителемъ Труповъ’. Поэтому онъ обыкновенно удалялся въ особые аипартаменты г-жи Куттсъ, или же въ буфетную передъ исполненіемъ роковой аріи, неизбжно затмвавшей собственную его славу. Романсъ бдняги Костигана ‘Маленькій Дууденъ’, несмотря на очень милый акомпаниментъ Боуса на фортепьяно, слушался лишь немногими любителями, остававшимися еще въ ‘Людской’ посл эффектной псни ‘Воскресителя’. Посл этой аріи зала совершенію пустла, или же оставлялась въ распоряженіе весьма немногихъ упорныхъ искателей наслажденія.
Однажды ночью, или лучше сказать уже подъ утро, Пенъ сидлъ тамъ съ своимъ пріятелемъ Баррингтономъ, когда въ залу явились почти одновременно двое завсегдатаевъ.
— Это господа Гуланъ и Дуланъ, — шепнулъ Пену, раскланиваясь съ ними, Баррингтонъ.
Въ мистер Дулан Пенъ узналъ своего попутчика на дилижанс. Этотъ джентльменъ былъ, какъ уже упомянуто, приглашенъ Пеномъ на обдъ, но не могъ воспользоаться означеннымъ приглашеніемъ, ‘такъ какъ профессіональныя обязанности препятствовали ему обдать по пятницамъ въ гостяхъ’, — объяснилъ онъ, обмниваясь рукопожатіемъ съ мистеромъ Пенденнисомъ.
Газета ‘Заря’, въ которой сотрудничалъ Дуланъ, лежала на стол, вся залитая портеромъ и до половины закрытая газетою ‘Днемъ’, въ которой сотрудничалъ Гуланъ. ‘Заря’ держалась либеральнаго направленія, ‘День’ же отличался крайнимъ консерватизмомъ своихъ воззрній. Многія англійскія газеты составляются ирландскими джентльменами, отдающими въ наемъ коварному Альбіону храбрыя свои перья, подобно тому, какъ ихъ предки отдавали, бывало, въ наемъ храбрые свои мечи. Сражаясь подъ враждебными знаменами, они, посл боя, становились пріятелями, какъ это, впрочемъ, и подобаетъ братьямъ и соотечественникамъ.
— Порцію телячьихъ почекъ и стаканъ хорошаго грога, Джонъ!
— Какъ поживаете, Морганъ? Какъ здоровье вашей супруги?— заявилъ Гуланъ.
— Слава Богу, благодарю васъ, дружище Макъ. Рожать ей ужь не впервые. Это, съ позволенія сказать, вошло у нея въ привычку. Ну, а ваша супруга, что подлываетъ? Быть можетъ я зайду къ вамъ въ воскресенье на пути въ Кильбрукъ и выпью у васъ стаканчикъ пунша.
— Не приводите только съ собой Патси, потому что у нашего Жорженьки корь, — сказалъ Макъ пріятелю своему Моргану и затмъ оба они принялись толковать о разныхъ профессіональныхъ вопросахъ,— встяхъ изъ-за границы, — о томъ, кто именно состоитъ корреспондентомъ въ Париж, и кто пишетъ изъ Мадрида,— о страшныхъ издержкахъ, въ которыя входитъ ‘Утренняя Газета’, которой вс важныя извстія доставляются курьерами,— о размрахъ подписки и розничной продажи ‘Вечерней Звзды’ и т. п.
Баррингтонъ съ усмшкою развернулъ лежавшую передъ нимъ ‘Зарю’ и указалъ на одну изъ передовыхъ статей этой газеты, начинавшуюся такъ:
‘Въ прежнія времена, когда негодяямъ надо было учинить какую-либо мерзость, сжить со свта врага,— выпустить большое количество фальшивой монеты,— подтвердить клятвой завдомую ложь, или же совершить убійство, — они поручали такое дло профессіональному клятвопреступнику, или же убійц. Оно и понятно, что крупнымъ негодяямъ, обладающимъ слишкомъ большою извстностью въ публик, иной разъ неудобно заниматься подобною черной работой, которая притомъ далеко не во всхъ случаяхъ сходитъ съ рукъ даромъ. Поэтому и теперь извстная лондонская наша газета ‘День’ нанимаетъ не принадлежащихъ къ постоянному составу редакціи разбойниковъ пера, чтобы клеветать на частныхъ лицъ, заслуживающихъ всякаго уваженія, и обращается къ содйствію продажныхъ головорзовъ, дабы губить репутацію тхъ, кто имлъ несчастіе ей не понравиться. Негодяй подъ чернымъ забраломъ (которое мы съ него сорвемъ), подписывающійся лживымъ именемъ Трилистника, является теперь однимъ изъ самыхъ злйшихъ кинжальщиковъ и буяновъ въ вертеп упомянутой газеты. Онъ служитъ евнухомъ, котораго посылаютъ съ шелковымъ шнуркомъ, чтобы душить людей но указанію и выбору ‘Дня’. Мы можемъ уличить этого подлаго врага и намреваемся это сдлать. Оттого только, что лордъ Бангбанагеръ принадлежитъ къ числу либеральныхъ ирландскихъ пэровъ, упомянутый бандитъ осмлился выступить противъ него и всего попечительства о бдныхъ въ бангбанагскомъ округ и т. д. и т. д.’
— Какое впечатлніе, Макъ, произвела эта статья у васъ въ pедакціи?— освдомился Морганъ.— Не правда-ли, что когда Капитанъ принимается кого-нибудь разносить, то ужь охулки на руку не кладетъ? Онъ написалъ эту статью въ продолженіи какихъ-нибудь двухъ часовъ въ по… Вы, разумется, знаете гд именно, и тутъ же сдалъ ее разсыльному изъ типографіи.
— Нашъ главный редакторъ находитъ, что публика вовсе не интересуется газетной руганью и приказалъ Доктору оставить статью безъ отвта. Вопросъ этотъ обсуждался какъ разъ въ моей комнат. Докторъ былъ расположенъ пуститься въ полемику. Онъ находитъ, что ругательныя статьи писать всего легче, такъ какъ он не требуютъ ни малйшей подготовки, но главный редакторъ остался при своемъ мнніи и приказалъ до поры до времени молчать.
— Да, краснорчіе приходитъ въ упадокъ, Макъ!— замтилъ со вздохомъ Морганъ.
— Что тутъ говорить объ упадк. Оно въ наше время умерло и похоронено, Морганъ!— возразилъ Макъ.— Краснорчіе процвтало сравнительно, впрочемъ, еще недавно, когда Докторъ писалъ въ Феникс и обмнивался ежедневно съ Капитаномъ залпами самой гомерической ругани.
— Перестрлка велась не только на бумаг, но и фактически, т. е. порохомъ и пулями. Доктору дважды приходилось стрляться на дуэли, а Капитанъ не на шутку ранилъ своего противника.
— Они говорятъ про доктора Бейна и капитана Шандона, объяснилъ Пену Баррингтонъ. Эти господа ведутъ другъ съ другомъ безпрерывный бой на столбцахъ ‘Зари’ и ‘Дня’. Докторъ Бейнъ является борцомъ консервативной партіи, а капитанъ Шандонъ — ораторомъ либеральной. Несмотря на газетную свою вражду, они, сколько мн извстно, закадычные друзья. Оба эти почтенные ирландца утверждаютъ, будто англичане мошеннически поступаютъ съ ихъ родиной и обманываютъ ее на чемъ свтъ стоитъ, но, клянусь Юпитеромъ, что они уснащаютъ любую свою газетную статью не въ примръ большей дозой надувательства, чмъ сколько англичане дадутъ себ трудъ измыслить въ цлой дюжин печатныхъ томовъ. Какъ вы поживаете, Дуланъ?
— Къ вашимъ услугамъ, г-нъ Баррингтонъ. Очень радъ, мистеръ Пенденнисъ, что мн удалось съ вами свидться. Совмстное наше ночное путешествіе на имперіал дилижанса я нахожу однимъ изъ пріятнйшихъ въ моей жизни. Привтливое ваше обращеніе и веселый характеръ именно и сдлали это путешествіе такимъ очаровательнымъ. Я зачастую вспоминалъ эту пріятную ночь и говорилъ о ней съ женою. Мн доводилось, сударь, нердко встрчаться съ изящнымъ вашимъ молодымъ другомъ, мистеромъ Фокеромъ. Онъ иногда посщаетъ здшній ресторанъ, который, сказать къ слову, очень недуренъ. Въ предшествовавшее наше свиданіе, мистеръ Пенденнисъ, я состоялъ репортеромъ еженедльной газеты ‘Томъ и Джерри’, а теперь имю честь быть помощникомъ редактора ‘Зари’, одной изъ лучшихъ газетъ британской имперіи.
Баррингтону мистеръ Дуланъ поклонился только слегка. Медоточивая размренная рчь ирландца-литератора и восточный стиль его вжливости, когда онъ обращался къ англичанамъ, представляли рзкій контрастъ съ искреннимъ порывистымъ тономъ его разговора съ соотечественниками.
— На какого это дьявола отпускаетъ онъ Пену такіе комплименты?— проворчалъ сквозь зубы Баррингтонъ съ усмшкой, которую почти не давалъ себ труда скрывать. Впрочемъ, стоитъ-ли ломать голову изъ-за такихъ пустяковъ… Однако же, кого это еще сюда Богъ принесъ? Неужели весь Парнасъ ршилъ сегодня здсь собраться? Ну такъ и есть: сюда пожаловалъ мистеръ Стрлковъ! Онъ насъ наврное чмъ-нибудь позабавитъ. Ну что, Стрлковъ, парламентское засданіе кончилось?
— Я на немъ, признаться, не присутствовалъ. Я былъ тамъ, гд во мн имлась надобность!— объявилъ, съ таинственнымъ видомъ Стрлковъ.— Дай мн поужинать, Джонъ, да принеси чего-нибудь существеннаго! Терпть не могу я этихъ вельможъ, которые способны проморить человка цлый день голодомъ. Вотъ если бы я былъ въ Эпслигоуз, то знаю, что меня тамъ накормили бы досыта. Герцогу извстна безыскусственная натура вашего покорнйшаго слуги. Онъ, бывало, говоритъ своему камердинеру: ‘Мартинъ, приготовь-ка у меня въ кабинет малую толику холоднаго ростбифа, не слишкомъ пережареннаго только! да прихвати кувшинчикъ свтлаго эля и нсколько бутылокъ краснаго хереса. Сегодня будетъ у меня Стрлковъ’. Самъ герцогъ никогда не ужинаетъ, но любитъ смотрть на человка, который стъ съ аппетитомъ что-нибудь существенное и знаетъ, что я имю привычку рано обдать. Нельзя вдь, чортъ побери, питаться однимъ только воздухомъ!
— Позвольте представить васъ моему пріятелю мистеру Пенденнису, — сказалъ съ совершенно серьезнымъ видомъ Баррингтонъ.— Пенъ, вотъ г-нъ Стрлковъ, о которомъ я уже не разъ теб говорилъ! Вы, Стрлковъ,— знаете всхъ и каждаго, а потому, безъ сомннія, знаете и дядюшку этого молодого человка, маіора Пенденниса.
— Всего лишь третьяго дня обдалъ съ нимъ въ Гаунтгоуз,— объявилъ Стрлковъ. Насъ было четверо: французскій посолъ, Штейнъ и двое коммонеровъ.
— Да вдь мой дядюшка въ Шот… собирался было возразитъ, Пенъ,— но Баррингтонъ наступилъ ему подъ столомъ на ногу и заставилъ такимъ образомъ замолчатъ.
— Я тамъ былъ, собственно говоря, по тому же длу, изъ-за котораго являлся сегодня вечеромъ во дворецъ, — продолжалъ, ни мало не смущаясь, Стрлковъ.— Во дворц меня продержали битыхъ четыре часа въ пріемной, гд единственнымъ развлеченіемъ могъ служить разв лишь вчерашній нумеръ ‘Times’, но, къ сожалнію, я зналъ его почти наизусть, такъ какъ самъ написалъ въ немъ три передовыхъ статьи. Лордъ-камергеръ проходилъ четыре раза черезъ пріемную, причемъ однажды пронесъ мимо самаго моего носа королевскую чайную чашку и блюдо съ какими-то вкусными яствами, но ему даже не пришло въ голову сказать мн: ‘Дружище Стрлковъ, не хотите-ли выпить чашку чая?’
— Изъ-за чего же, однако, на этотъ разъ весь сыръ боръ загорлся?— спросилъ адвокатъ и, обращаясь къ Пену, присовокупилъ:
— Ты знаешь, надюсь, что, когда въ высшихъ сферахъ происходитъ что-нибудь не ладное, сейчасъ же требуютъ во дворецъ Стрлкова.
— Нельзя сказать, чтобы у нихъ все обстояло благополучно и такъ какъ черезъ денекъ, другой, слухи объ этомъ все равно распространятся по городу, то было бы излишнимъ скрывать отъ васъ ныншнюю придворную тайну. На послднихъ скачкахъ въ Шантильи, гд я взялъ призъ для моего давнишняго пріятеля, герцога Сенъ-Клу (подо мною былъ караковый его жеребецъ, Бріенъ-Бору), старикъ французскій король сказалъ мн: ‘Стрлковъ, меня безпокоитъ поведеніе герцога Сенъ-Клу! Я совсмъ уже уладилъ его свадьбу съ принцессой Маріей Кунигундой. Сохраненіе европейскаго мира зависитъ отъ этого брака, такъ какъ если онъ не состоится, то Россія непремнно объявитъ войну. Между тмъ, юный мой сумасбродъ до такой степени влюбленъ въ супругу маршала Массены, что положительно отказывается отъ женитьбы’. При такихъ обстоятельствахъ, сударь вы мой, я взялся переговорить съ герцогомъ Сенъ-Клу, который, кстати, былъ въ прекрасномъ расположеніи духа, благодаря выигранному мною для него призу на скачкахъ, доставившему, кром чести, еще цлую уйму денегъ. Принцъ выслушалъ меня благосклонно и объявилъ: ‘Скажи, Стрлковъ, родителю, что я насчетъ этого подумаю!’
— А какъ будетъ по французски родитель?— спросилъ Пенъ, щеголявшій знаніемъ французскаго языка.
— Мы говорили съ принцемъ по англійски. Я его выучилъ этому языку еще въ дтств, когда, между прочимъ, спасъ ему также и жизнь. Вся Орлеанская фамилія жила тогда въ Туйкенгем и маленькій герцогъ, катаясь на лодк по тамошнему пруду, упалъ въ воду,— продолжалъ Стрлковъ.— Никогда не забуду благодарности, съ какой глядла на меня королева, когда я вытащилъ ея сынка изъ пруда. Она подарила мн этотъ брилліантовый перстень и съ тхъ поръ, обращаясь ко мн, называетъ меня всегда Чарльзомъ.
— Да вдь жена Массены должно быть теперь очень уже пожилая дама, — замтилъ Баррингтонъ.
— Какая тутъ пожилая, она стара какъ чортъ и годилась бы влюбленному въ нее принцу въ бабушки!— подтвердилъ Стрлковъ.— Я уразумется, не преминулъ обратить вниманіе герцога Сенъ-Клу на это обстоятельство. Проклятыя старухи умютъ, однако, съ позволенія сказать, приколдовывать къ себ молодежь. Королевская чета сознаетъ это, какъ нельзя лучше, а потому и приходитъ въ такое отчаяніе. Она выхала изъ Парижа въ прошлый вторникъ вечеромъ и проживаетъ теперь въ отел Джоней.
— Ужь не развелась-ли г-жа Массена съ мужемъ и не сочиталась-ли по секрету законнымъ бракомъ съ герцогомъ?— спросилъ Баррингтонъ.
— Признаться, это не доходило пока еще до моего свднія. Я знаю только, что меня продержали цлыхъ четыре часа во дворц, въ пріемной, и что я не видывалъ въ жизнь свою человка, взволнованнаго до такой степени, какъ французскій король, когда онъ, наконецъ, вышелъ со мною объясняться. Знаю, впрочемъ, также, что я чертовски голоденъ, и что мн подаютъ, наконецъ, ужинъ!— объяснилъ Стрлковъ.
Возвращаясь домой, съ своимъ пріятелемъ, Баррингтонъ замтилъ ему:
— Стрлковъ былъ сегодня не дуренъ, но мн случалось видть его еще боле авантажнымъ. Онъ разсказываетъ иногда такія вещи, что положительно вся зала столбенетъ отъ изумленія. Между тмъ, помимо страсти стрлять утокъ, это очень талантливый и честный малый, искусный длецъ, врный другъ, прекраснйшій мужъ, отецъ и сынъ.
— Что именно заставляетъ его въ такомъ случа врать столь беззавтнымъ образомъ?
— У него должно быть такая уже форма умопомшательства, совершенно, впрочемъ, безвредная и скоре даже забавная. Отъ его болтовни никто не остается въ убытк, тмъ боле, что онъ никого не злословитъ. Въ политик Стрлковъ придерживается вполн опредленнаго направленія и ни за что въ свт не согласится сказать, сдлать, или написать, что-либо не согласующееся съ его воззрніями. Многіе изъ нашей братьи не могли бы этимъ похвастаться.
— Изъ нашей братьи? Кого же ты причисляешь къ нашимъ братьямъ?— спросилъ Пенъ.— Какою именно профессіей занимается г-нъ Стрлковъ?
— Онъ состоитъ членомъ корпораціи Пера и Чернилъ, или, точне сказать, публицистомъ и, слдовательно, принадлежитъ къ четвертому сословію.
— Значитъ ты подвизаешься на этомъ поприщ?
— Мы потолкуемъ объ этомъ когда-нибудь въ другое время,— возразилъ Баррингтонъ.
Имъ пришлось идти какъ разъ по Странду, мимо редакціоннаго помщенія ‘Зари’, вс окна котораго были ярко освщены. Репортеры то и дло подъзжали на извозчикахъ, или же, сдавъ привезенныя извстія, выходили изъ редакціонныхъ дверей на улицу. Въ верхнемъ этаж, гд работали наборщики, ярко свтились газовые рожки, тогда какъ въ самой редакціи горли лампы.
— Взгляни-ка сюда, Пенъ,— сказалъ Баррингтонъ,— здсь происходитъ подготовительная работа, необходимая для могучей соціальной машины, какою является въ наше время недремлющая гласность печатнаго слова. Газета разсылаетъ своихъ пословъ во вс части свта. Ея гонцы и курьеры мчатся по всмъ большимъ и проселочнымъ дорогамъ. Корреспонденты ея сопровождаютъ воюющія арміи и открываютъ себ доступъ въ кабинеты государственныхъ дятелей. Они вездсущи. Возьмемъ, напримръ, хоть эту самую газету. Въ данную минуту одинъ изъ ея агентовъ подкупаетъ какого-нибудь писаря въ испанскомъ государственномъ совт, чтобы вывдать тайны мадридскаго двора, а другой справляется о цнахъ картофеля на ковентгарденскомъ рынк. Вотъ и теперь курьеръ, доставляющій заграничную почту, сейчасъ только подъхалъ на взмыленномъ кон къ дверямъ редакціи. Завтра утромъ ‘Заря’, быть можетъ, сообщитъ что-нибудь новенькое нашему министерству иностранныхъ длъ. Благодаря доставленнымъ ею извстіямъ, фонды подымутся, или упадутъ. Въ палат пэровъ лордъ Б., видя, что благородный маркизъ находится на своемъ мст, встанетъ съ газетой въ рук и произнесетъ громовую рчь. Ближайшимъ же послдствіемъ прибытія иностранной почты окажется то обстоятельство, что мистеру Дулану не дадутъ спокойно поужинать въ Людской и вызовутъ его оттуда. Въ качеств помощника редактора по заграничному отдлу, онъ долженъ пересмотрть весь этотъ отдлъ на газетной простын, прежде чмъ ему дозволятъ улечься на свою собственную.
Бесдуя такимъ образомъ пріятели, какъ разъ уже на развт, благополучно вернулись во свояси.

ГЛАВА XXXI,
въ которой подкрадывается къ дверямъ бсенокъ печатнаго станка.

Не смотря на то, что кутежи и наслажденія, которые доставлялъ себ Пенъ, обходились ему во всякомъ случа не дорого, молодой нашъ герой сознавалъ, что надъ головой его виситъ, на тонкомъ волоск, страшный мечъ, долженствующій рано или поздно упасть и положить роковой конецъ всмъ веселымъ пиршествамъ. Деньги у Пенденниса оказывались на исход. Вступительный членскій взносъ въ клубъ самъ по себ уже унесъ третью часть всхъ капиталовъ молодого человка. Довольно кругленькую сумму пришлось уплатить также за меблировку спальни. Короче сказать, въ бумажник у него оставался всего только одинъ пятифунтовый банковый билетъ. Пенъ тщетно ворочалъ мозгами, стараясь придумать средство къ тому, чтобы раздобыть этому билету преемника. До послдняго времени молодой нашъ пріятель былъ воспитанъ ни дать ни взять какъ маленькій принцъ или грудной ребенокъ, котораго мать спшитъ накормить грудью, едва только онъ успетъ сдлать гримасу, обнаруживающую намреніе закричать.
Баррингтонъ не имлъ точныхъ свдній о финансовомъ положеніи своего товарища. Онъ полагалъ, что Пенъ, въ качеств единственнаго сына матери, проживавшей въ провинціи въ собственной своей усадьб, и единственнаго племянника, пожилого великосвтскаго джентльмена, ежедневно обдавшаго съ кмъ-либо изъ представителей высшей британской аристократіи, располагаетъ неопредленно большими денежными средствами. Золотые часы съ цпочкой, серебряный бритвенный приборъ, шикарныя запонки и булавки Артура Пенденниса были бы несомннно под стать любому лорду. Вообще у него имлись аристократическія замашки. Пенъ не то чтобы обнаруживалъ расположеніе къ мотовству, такъ какъ весело и съ аппетитомъ лъ обдъ изъ кухмистерской, запивая его дешевымъ портвейномъ и чувствовалъ себя при этомъ совершенно довольнымъ, но онъ никакъ не могъ освоиться съ необходимой для небогатаго люда теоріей грошевыхъ сбереженій. Онъ былъ не въ состояніи дать половому на водку всего лишь какихъ-нибудь два пенса, — бралъ извозчика каждый разъ, когда шелъ дождь, или когда приходила фантазія прокатиться и всегда давалъ извозчику что-нибудь на чай. Онъ терпть не могъ выстиранныхъ перчатокъ и пренебрегалъ бережливостью въ мелочахъ. Артуръ Пенденнисъ наврядъ-ли могъ бы обнаруживать большую щедрость даже и въ томъ случа, если бы ему предстояло располагать въ будущемъ десятью тысячами фунтовъ ежегоднаго дохода. Слушая стованія какого-нибудь нищаго, или же парочки дтей съ грустными личиками, онъ непремнно опускалъ руку въ карманъ. Дло въ томъ, что Пенъ обладалъ отъ природы артистическою натурой, съ которой не могло хорошенько сродниться чувство должнаго уваженія къ деньгамъ. У молодого человка соединились съ этой натурой прирожденное великодушіе и доброта, а также, быть можетъ, и маленькая доза тщеславія, которое пріятно щекотали лестныя похвалы хотя бы даже со стороны извозчиковъ и половыхъ. Сомнваюсь, знаютъ-ли даже мудрйшіе изъ насъ побудительныя причины своихъ дяній. Если прослдить поступки, которыми мы наиболе гордимся, до самыхъ затаенныхъ ихъ источниковъ, какъ это непремнно будетъ сдлано рано или поздно, то, безъ сомннія, мы и сами изумимся, узнавъ истинныя причины нкоторыхъ своихъ ршеній,
И такъ, Баррингтонъ не вдалъ финансоваго положенія своего пріятеля, а Пенъ считалъ излишнимъ разсказывать про таковое. Баррингтонъ зналъ, что, въ бытность свою въ университет, молодой Пенденнисъ страшно кутилъ и бросалъ деньги напропалую, но вдь совершенно такой же образъ жизни ведетъ громадное большинство студентовъ въ англійскихъ университетахъ. Какъ велики были затраты сына и какими ограниченными оказывались денежныя средства матери, не доходило пока еще до свднія мистера Баррингтона. Подъ конецъ, однако, разговоръ завязался и на эту тему.
Однажды въ трактир Пенъ съ сосредоточенно суровымъ видомъ глядлъ на сдачу съ послдняго своего пятифунтоваго билета, лежавшую на поднос, рядомъ съ кружкою пива, потребованной для Баррингтона.
— Это послдняя вешняя роза, прочія ея товарки давно уже отцвли, а теперь и съ нея осыпаются уже листья,— объявилъ Пенъ, а затмъ разсказалъ Баррингтону извстную уже намъ прискорбную повсть объ ограниченныхъ финансовыхъ средствахъ своей матери, — о собственныхъ своихъ юношескихъ сумасбродствахъ и о великодушіи Лауры. Повсть эту Баррингтонъ внимательно слушалъ, покуривая трубку.
— Безденежье окажется для тебя полезнымъ,— замтилъ онъ Пену, вытряхивая въ конц разсказа золу изъ своей трубки.— Я не знаю ничего пользительне карманной чахотки для человка, разумется, для честнаго малаго, такъ какъ на мошенника она не производитъ цлебнаго дйствія. Безденежье является одновременно возбуждающимъ и укрпляющимъ средствомъ. Дйствительно, оно держитъ нравственнаго человка все время въ такомъ же состояніи возбужденія, какое ощущаешь на скачк съ препятствіями, или во время поединка на дубинахъ. Приходится все время не спускать глазъ съ ближайшаго забора или дубинки и принимать энергическія мры, чтобы преодолть препятствіе и одержать надъ нимъ побду. Нужда, какъ говорится, скачетъ, пляшетъ и псенки поетъ. Если у человка имется нравственное мужество, она его закаляетъ и укрпляетъ душевныя силы для борьбы съ судьбой. Ты самъ увидишь, безъ сколькихъ вещей можешь обходиться, разъ что у тебя не на что ихъ купить. Ты освободишься отъ ига новыхъ перчатокъ и лакированныхъ сапогъ, о-де-колона и извозчичьихъ дрожекъ. Тебя, Пенъ, воспитали какъ барченка и страшно избаловали бабы. Одинокій холостякъ, надленный хорошимъ здоровьемъ и мозгами, не достоинъ жить на бломъ свт, если не можетъ прокормить себя честнымъ трудомъ. Для него тогда всего умстне затратить послдніе свои полпенса на право перейти черезъ Ватерлооскій мостъ и броситься съ середины этого моста въ рку. Онъ можетъ, пожалуй, впрочемъ, стащить заднюю часть баранины и угодить, благодаря этому, въ ссылку, такъ какъ на родин для него подходящаго мста не оказывается. Dixi! Я кончилъ. Теперь остается еще только допить кружку этого превосходнаго пива.
— Ты говорилъ очень убдительно, но все-таки я не знаю, какимъ образомъ стану добывать себ средства къ жизни. Не подлежитъ сомннію, что у насъ въ Англіи имется достаточное количество хлба и мяса, но за нихъ приходится платить работой или деньгами. Кому, спрашивается, нужна моя работа и какой, напримръ, цнный трудъ въ состояніи я производить?
Баррингтонъ расхохотался.
— Кто мшаетъ намъ напечатать въ ‘Times’ объявленіе: ‘Ищетъ мсто преподавателя въ классической и коммерческой академіи джентльменъ, каидидатъ коллегіи. св. Бонифація въ Оксфордскомъ университет, блистательно выдержавшій экзаменъ на ученую степень?..’ — сказалъ онъ.
— Чортъ бы тебя побралъ съ твоими шутками!— воскликнулъ Бенъ.
— ‘…Желаетъ давать уроки изъ математики и древнихъ языковъ, а также обучать французскому языку, можетъ стричь волосы, мыть и одвать малолтнихъ питомцевъ, а также играть въ четыре руки на фортепіано съ дочерьми директора академіи. Съ предложеніями обращаться къ А. П. Ягнячій дворъ, въ Темпл’.
— Ну, что же, продолжай въ томъ же направленіи,— проворчалъ сквозь зубы Пенъ.
— Люди въ крайности хватаются за всевозможныя профессіи. Возьмемъ, напримръ, хоть твоего пріятеля Блонделя, онъ — профессіональный шуллеръ. Онъ путешествуетъ на материк Европы, гд улавливаетъ великосвтскихъ юнцовъ и стрижетъ ихъ немилосердно Или вотъ, хоть напримръ, Бобъ О’Тулъ, бывшій мой школьный товарищъ. Онъ сидитъ теперь на козлахъ баллинафидской почтовой телжки и возитъ корреспонденціи достопочтеннйшаго Джона Финукапа. Я зналъ, сударь, одного юношу, не во гнвъ будь сказано, тоже докторскаго сына. Онъ слонялся здсь по больницамъ и поссорился съ своимъ папашей изъ-за финансоваго вопроса. Представь себ, какой фортель пришлось ему выкинуть, разставаясь съ послднимъ своимъ пятифунтовымъ билетомъ! Онъ отростилъ себ усы и, ухавъ въ какой-то провинціальный городишко, объявилъ себя тамъ профессоромъ Спинетто, лейбъ-хироподистомъ его величества мароккскаго султана. Счастливо вырзавъ мозоль, мучившую редактора-издателя мстной газеты, онъ пріобрлъ вскор недурную практику и жилъ себ припваючи цлыхъ три года. Впослдствіи ему удалось примириться съ семьей и теперь онъ унаслдовалъ отъ отца всю медицинскую практику.
— Чортъ бы побралъ и то, и другое!— воскликнулъ Пенъ.— Я не возьмусь править почтовой телжкой, срзывать мозоли и мошенничать въ карты. Не надоумишь-ли меня на что-нибудь боле подходящее?
— Пожалуй, ты могъ бы попытать счастья въ качеств корреспондента какой-нибудь газеты,— отвчалъ Баррингтонъ.— У меня, братъ, тоже имются кое-какія тайны. Прежде чмъ ты разсказалъ мн про свои денежныя дла, я считалъ тебя богатымъ джентльменомъ, на котораго ты, ей-Богу, очень смахиваешь нахальнымъ видомъ и величественными манерами торжествующей свиньи. Изъ того, что ты разсказалъ мн о капиталахъ твоей мамаши, несомннно вытекаетъ полнйшая неумстность дальнйшаго ихъ расхищенія. Понятное дло, что ты не станешь обирать женщинъ! Надлежитъ во что бы ни стало уплатить долгъ этой милйшей двиц, какъ бишь ее… Лаур, что-ли?— Пью за ваше здоровье, Лаура! Лучше поступить въ тряпичники и ходить съ корзиной за плечами, чмъ взять отъ нея или отъ матери хотя бы одинъ только шиллингъ. Заработай его, дружище, самъ!
— Да какъ же за это приняться?— спросилъ Пенъ.
— Ну, а какъ ты думаешь, чмъ живу, напримръ, я самъ? Ужь не на субсидіи-ли отъ младшихъ моихъ братьевъ? Нтъ, душечка, у меня тоже имются кое-какіе секреты, добавилъ Баррингтонъ совершенно серьезнымъ и даже отчасти грустнымъ тономъ.— Я покончилъ уже лтъ пять тому назадъ съ законной моей долей наслдственныхъ капиталовъ и, если бы за нсколько времени передъ темъ покончилъ также съ самимъ собою, то поступилъ бы, кажется, еще благоразумне. Во всякомъ случа, съ тхъ поръ я всегда быль собственнымъ своимъ банкиромъ Какъ теб извстно, денегъ у меня выходитъ немного. Когда кошелекъ мой пустетъ, я принимаюсь за работу, наполняю его, а затмъ предаюсь сладостному far niente, словно сытый змй, или индецъ, пока не переварю всего проглоченнаго. Теперь я начинаю уже ощущать пустоту въ касс,— объяснилъ Баррингтонъ, показывая Пену длинный тощій кошелекъ, на самомъ днищ котораго виднлись еще немногіе суверены.
— Какимъ путемъ наполняешь ты, однако, этотъ кошелекъ?— освдомился Пенъ.
— Я пишу, хотя и не разсказываю про это во всеуслышаніе, красня сознался Баррингтонъ.— Я умалчиваю о своей литературной дятельности, во избжаніе лишнихъ толковъ, или, быть можетъ, потому, что я просто на просто оселъ. Дйствительно, мн не хотлось бы слышать, что Джоржъ Баррингтонъ пишетъ изъ-за куска хлба. Я сотрудничаю въ нсколькихъ юридическихъ журналахъ. Вотъ взгляни, это все мои статьи.
Затмъ, указавъ на нсколько листковъ, испещренныхъ бглымъ, мелкимъ почеркомъ, онъ добавилъ:
— Отъ времени до времени я пишу также въ газет, которую редактируетъ одинъ изъ моихъ пріятелей.
Отправившись какъ-то посл того съ Пенденнисомъ въ клубъ, Баррингтонъ потребовалъ старые нумера ‘Зари’ и молча указалъ тамъ парочку статей, которыя Пенъ прочелъ съ истиннымъ наслажденіемъ. Впослдствіи онъ безъ труда узнавалъ лапидарный стиль своего пріятеля,— могучую мысль, воплощенную въ лаконическую форму краткихъ періодовъ, блиставшихъ разсудительностью, хлесткимъ юморомъ и глубокой ученостью.
— Я былъ бы не въ состояніи этого написать,— объявилъ Пенъ, чистосердечно восхищаясь талантами своего друга.— Свднія мои по части исторіи и политики очень слабоваты, и я знаю толкъ разв лишь маленько въ литератур. Я не въ состояніи парить на такихъ могучихъ крыльяхъ, какъ твои, Баррингтонъ.
— У тебя, дружище, имются собственныя крылья, на которыхъ ты взлетишь, пожалуй, значительно выше моего,— добродушно возразилъ ему адвокатъ.— Стишонки и прозаическія вещицы, которыя ты пописывалъ иной разъ для забавы, свидтельствуютъ, что ты обладаешь рдкостной въ наше время вещью, а именно прирожденнымъ дарованіемъ. Нечего краснть! Меня этимъ не проведешь! Я знаю вдь, что ты, дружище, тщеславне любой мартышки! Ты самъ наврное лтъ десять уже считаешь себя геніальнымъ поэтомъ. Въ теб дйствительно горитъ священный огонь, или, врне сказать, теплится маленькая искорка истинной поэзіи, а по сравненію съ нею меркнутъ и тускнютъ вс наши лампы, какъ бы тщательно мы ихъ ни заправляли. Ты поэтъ, дружище мой Пенъ!— добавилъ Баррингтонъ и, протянувъ могучую свою руку, энергически хлопнулъ ею Пена нсколько разъ по плечу.
Артуръ былъ до такой степени растроганъ, что у него выступили на глазахъ слезы.
— Ахъ, Баррингтонъ, какъ ты добръ,— сказалъ онъ.
— Я очень тебя люблю, дружище, — объявилъ адвокатъ.— Мн одному было здсь въ контор чертовски скучно. Я нуждался въ человческомъ обществ и тогда одинъ уже видъ честнаго твоего личика доставлялъ мн истинное удовольствіе. Мн нравилась даже твоя манера добродушно высмивать этого безобиднаго сноба, бднягу Лоутона. Короче сказать, не знаю какъ и за что именно, но ты мн понравился. Безъ сомннія, главную роль играло тутъ чувство одиночества и необходимость раздобыть себ человка, съ которымъ можно было бы отвести душу.
При этихъ словахъ въ черныхъ глазахъ Баррингтона блеснуло выраженіе необычайной доброты и грусти.
Пенъ въ данную минуту слишкомъ увлекался собственными своими мыслями для того, чтобы замтить грустное настроеніе пріятеля, наговорившаго ему такихъ комплиментовъ.
— Благодарю тебя, Баррингтонъ, благодарю за дружбу ко мн и за лестное обо мн мнніе,— сказалъ онъ.— Я не разъ думалъ и самъ, что у меня есть поэтическое дарованіе. Мн бы хотлось быть поэтомъ. Думаю даже, что я и въ самомъ дл поэтъ, какимъ ты меня считаешь, хотя свтъ, пожалуй, и не признаетъ меня таковымъ. Что же именно поправилось теб больше всего изъ поэтическихъ моихъ произведеній:— Аріадна на остров Наксос (написанная мною въ восемнадцатилтнемъ возраст), или же Экзаменная поэма, удостоенная второй награды?
Баррингтонъ громко расхохотался.
— Ахъ, ты глупенькій мальчикъ,— проговорилъ онъ, нсколько успокоившись.— Смю тебя уврить, что во всей нелпой дребедени, мозолившей мн когда-либо глаза, я не встрчалъ ничего противне и глупе злополучной твоей Аріадны. Что касается до Экзаменной твоей поэмы, то она настолько безсодержательна и написана такимъ напыщеннымъ слогомъ, что меня положительно удивляетъ, отчего ее не удостоили первой золотой медали? Надюсь, ты не станешь себя воображать серьезнымъ поээтомъ и разыгрывать роль какогоі нибудь Мильтона или Эсхила? Ть, братецъ, не орелъ, а просто напросто маленькая синичка. Не пытайся же воспарять на крылыхъ Пиндара превыше иванскихъ орловъ, властно разскающихъ небесную лазурь заоблачныхъ высей. Нтъ, милйшій, я считаю тебя въ состояніи писать статейки для журналовъ и кропать отъ времени до времени хорошенькіе стишки. Ничего большаго отъ тебя я и не ожидаю!
— Клянусь Юпитеромъ,— вскричалъ Пенъ, вскочивъ со стула и топнувъ ногой,— я докажу теб свою пригодность къ чему-нибудь лучшему!
Баррингтонъ еще пуще расхохотался и, вмсто отвта Пену, послдовательно выпустилъ изъ своей трубки клубовъ двадцать дыма.
Артуру представился вскор случай показать свое искусство. Извстный издатель мистеръ Беконъ (прежде Беконъ и Бунгей) изъ Патерностерскаго переулка, былъ не только собственникомъ ‘Юридическаго Обозрнія’ (въ которомъ сотрудничалъ Баррингтонъ) и нсколькихъ другихъ серьезныхъ выдающихся журналовъ, но, кром того, ежегодно выпускалъ въ свтъ изящную книжку въ великолпномъ переплет съ позолоченнымъ обрзомъ, озаглавленную ‘Весенній Ежегодникъ’. Книжка эта, выходившая подъ редакціей лэди Віолетты Леба, считала въ рядахъ своихъ сотрудниковъ не только выдающихся, но и самыхъ великосвтскихъ современныхъ британскихъ поэтовъ. Стихотворенія юнаго лорда Додо появились впервые въ этомъ альманах. Высокородный Перси Попджой, рыцарскія баллады котораго пріобрли своему автору такую лестную репутацію, восточные романсы Бедвина Санда и многія другія поэтическія произведенія молодыхъ британскихъ аристократовъ были обнародованы впервые въ ‘Весеннемъ Ежегодник’, котораго, увы, постигла, съ теченіемъ времени, участь весеннихъ цвтовъ, неотличающихся, какъ извстно, долговчностью. Альманахъ этотъ былъ роскошно иллюстрированъ портретами царственныхъ красавицъ, или же иными гравюрами нжнаго и романтическаго характера. На тщательное изготовленіе этихъ гравюръ приходилось тратить много времени, а потому он изготовлялись заране, такъ что выспреннимъ поэтическимъ геніямъ приходилось вдохновляться этими гравюрами для своихъ произведеній. Впрочемъ, публик предоставлялось думать, что художникъ и граверъ вдохновлялись произведеніемъ поэта.
Однажды, какъ разъ наканун выхода въ свтъ этого альманаха, Баррингтону пришлось зайти въ Патерностерскій переулокъ, чтобы потолковать тамъ съ мистеромъ Гакомъ, завдывавшимъ литературной частью издательской дятельности мистера Бекона. Самъ Беконъ, ничего не смысля въ поэзіи и литератур, благоразумно пользовался услугами боле компетентнаго лица. Зайдя, но собственной надобности, въ кабинетъ г-на Гака, Баррингтонъ нашелъ этого джентльмена среди цлой груды пробныхъ рисунковъ и корректурныхъ оттисковъ ‘Весенняго Ежегодника’. Гакъ, съ раздосадованнымъ, недовольнымъ видомъ, глядлъ на одинъ изъ этихъ листовъ.
Перси Попджой написалъ стишки къ гравюр, подъ которой красовалась надпись ‘На церковной паперти’, двица, судя по костюму и громадному молитвеннику, испанка спшила въ церковь. Тутъ же у самой паперти поджидалъ ее, въ ниш, молодой человкъ, завернувшійся въ плащъ. Картинка сама по себ была очень не дурна, но поэтическій геній на этотъ разъ измнилъ Попджою и заставилъ юнаго Перси написать мерзостнйшіе стихи, когда-либо лежавшіе на совсти молодого представителя британской аристократіи.
Прочитавъ эту поэму, Баррингтонъ расхохотался. Мистеръ Гакъ тоже не могъ удержаться отъ смха, по лицо его сохранило при этомъ самое безотрадное выраженіе.
— Стихи эти нельзя употребить въ дло. Публика не простила бы намъ этого. Надо принять тоже во вниманіе, что и Бунгей собираются выпустить на-дняхъ въ свтъ очень недурненькій альманахъ подъ редакціей миссъ Буньонъ, пользующейся, по меньшей мр, такой же извстностью, какъ и леди Віолетта. Правда, что у насъ въ числ авторовъ больше титулованныхъ особъ, но за то наши стихи изъ рукъ вонъ плохи. Это признаетъ и сама лэди Віолетта. Она отказалась даже ихъ поправлять, ссылаясь на то, что должна заняться отдлкой своей собственной поэмы. Положеніе наше оказывается теперь просто-на-просто безвыходнымъ. Стихами Попджоя воспользоваться нельзя, а между тмъ не бросить же вдь клише! Хозяинъ заплатилъ за него шестьдесятъ фунтовъ стерлинговъ.
— Я знаю джентльмена, который могъ бы вывести васъ изъ затрудненія,— сказалъ Баррнигтонъ.— Если угодно, я захвачу съ собою оттискъ съ этого клише, а вы пришлите ко мн завтра въ контору за стихами. Вдь вы уплатите за нихъ, что слдуетъ?
— Разумется!— воскликнулъ мистеръ Гакъ.
Баррингтонъ, уладивъ собственныя свои дла, вернулся во свояси къ мистеру Пену и, подавая ему гравюру, сказалъ:
— Теперь, мой милйшій, выпадаетъ теб случай показать свою прыть. Напиши къ завтрашнему дню стихи на эту тему.
— Въ чемъ тутъ дло? Такъ… Дйствіе происходитъ на церковной паперти. Барышня идетъ въ церковь, а молодой человкъ смотритъ на нее должно быть изъ окна сосдняго кабачка. Чмъ же тутъ вдохновляться, скажи на милость?
— Попытайся. Ты давно, вдь, ужь хочешь заработывать себ кусокъ хлба собственнымъ трудомъ!
— Ну, чтоже и попытаюсь,— объявилъ Пенденнисъ.
— Ладно, а я пойду обдать,— сказалъ Баррингтонъ, оставивъ Пена одного въ контор.
Вернувшись домой вечеромъ, Баррингтонъ увидлъ, что стихи уже написаны.
— Вотъ они,— сказалъ Пенъ.— Я подъ конецъ вымучилъ-таки ихъ изъ себя. Надюсь, что они окажутся пригодными.
— Я тоже думаю, что они сойдутъ,— подтвердилъ Баррингтонъ, прочитавъ слдующіе стихи своего пріятеля:
На церковной паперти.
Хоть я и не вхожу
Сюда въ святое мсто,
Но иногда стою
Не вдалек отъ входа,
Стою и поджидаю
Ее, одну ее.
Колокола звонятъ, сзывая богомольныхъ,
Но вотъ ужь смолкъ ихъ зовъ,
Знать служба началась,
Я слышу уже въ храм
Органа звуки льются,
Она придетъ сейчасъ.

* * *

Наконецъ-то она показалась,
Робкой поступью спшно идетъ
И потупила нжные глазки.
Да хранить тебя Богъ, дорогая,
Ты прошла, не замтивъ меня,
И грховный нашъ міръ забывая,
Ужь молитву творила въ душ.
Если мн суждено искупленье,
Ту молитву услышитъ Господь,
Я же самъ не ршаюсь молиться
И не смю войти въ Его храмъ.

* * *

И зачмъ мн входить?
Я боялся бъ смутить
Непорочныя мысли двицы,
Я остануся здсь
У церковныхъ дверей,
Словно духъ, не допущенный въ рай,
Онъ у входа стоитъ
И сквозь двери глядитъ,
Чтобъ хоть мелькомъ увидть ее.
— Не найдется-ли у тебя, кстати, и другихъ готовыхъ стишковъ, дружище?— спросилъ Баррингтонъ.— Мы заставимъ заплатить за нихъ гонораръ, въ размр парочки гиней за каждую страничку, а если твои стихи понравятся, ты начнешь сотрудничать въ беконовскихъ журналахъ и будешь заработывать себ тамъ на хлбъ, воду и все прочее.
Разобравшись въ своемъ письменномъ стол, Пенъ отыскалъ балладу, способную, по его мннію, служить украшеніемъ ‘Весенняго Альманаха’. Баррингтонъ, забравъ съ собою оба драгоцнныхъ поэтическихъ произведенія, направился вмст съ Пеномъ изъ Темпля въ Патерностерскій переулокъ,— знаменитое обиталище музъ и достопочтенныхъ ихъ хозяевъ. Книжный магазинъ Бекона помщался въ старинномъ приземистомъ зданіи, въ окнахъ котораго, подъ бюстомъ государственнаго англійскаго канцлера, лорда Бекона Веруламскаго, выставлено было нсколько книгъ, изданныхъ фирмой его однофамильца. На дверяхъ параднаго крыльца, которыя вели въ собственные аппартаменты мистера Бекона, красовалась мдная доска съ вырзанной на ней его фамиліей. Прямо напротивъ этого дома помщалась издательская фирма Бунгея. Она заново выштукатурила свой домъ и тщательно разукрасила его во вкус семнадцатаго столтія, такъ что можно было, казалось, ожидать встрчи тамъ съ мистеромъ Эвелиномъ, или любознательнымъ Пипсомъ, разсматривающимъ выставленныя въ окн книги. Баррингтонъ вошелъ въ магазинъ Бекона, но Пенъ остался ждать въ переулк. Было ршено, что посолъ долженъ дйствовать по собственному усмотрнію, а потому юный питомецъ музъ, нервы котораго находились въ совершенно понятномъ возбужденіи, ходилъ взадъ и впередъ по переулку, съ нетерпніемъ ожидая результата переговоровъ, которые приходилось вести его уполномоченному. Многимъ бднягамъ доводилось уже ходить взадъ и впередъ по этимъ тротуарамъ, терзаясь подобными же заботами и опасеніями, такъ какъ ихъ кусокъ хлба и литературная репутація всецло зависли отъ приговора властнаго хозяина издательской фирмы. Пенъ останавливался передъ окнами всхъ книжныхъ лавокъ Патерностерскаго переулка, изумляясь странному разнообразію выставленныхъ тамъ литературныхъ произведеній. Рядомъ съ книгами, отпечатанными черными какъ смоль литерами, стояли изданія Альдновъ и Эльзивировъ, оттиснутыя изящными, но нсколько блдными буквами. Рядомъ можно было найти: пятикопечный ‘Списокъ злодяній’, трехкопеечный ‘Ежегодникъ преступленій’, ‘Біографію знаменитйшихъ убійцъ всхъ странъ и народовъ’, Журналъ Раффи, ‘Пснь жаворонка’ и т. п. дешевыя изданія. Въ сосднемъ окн выставлены были портреты знаменитыхъ мошенниковъ, а также факсимиле уважаемыхъ подписей его преподобія Гримса Вапшота и преосвященнаго Эліаса Гуля съ собраніями ихъ сочиненій и проповдей, доставляющихъ британскимъ диссентерамъ желаемую духовную пищу. Возл., въ маленькой отдльной витрин, увшанной разными католическими эмблемами, медалями и четками, рядомъ съ плохенькими хромолитографированными и раззолоченными изображеніями святыхъ, красовались богословскія брошюры воинственнаго содержанія, въ которыхъ врующимъ католикамъ указывались врнйшія средства сбить протестантовъ со всхъ позицій. Брошюры эти продавались по четыре пенса за штуку и по девяти пенсовъ оптомъ, за дюжину. Въ слдующемъ затмъ окн выставлена была зато проповдь, произнесенная Джономъ Томасомъ — лордомъ епископомъ Илингскимъ, при открытіи коллегіи во имя несгораемой купины и озаглавленная: ‘Бгите изъ подъ пагубной власти Рима’. Почти каждый оттнокъ религіозныхъ воззрній имлъ такимъ образомъ своихъ представителей и особое отведенное для него мсто въ мирномъ стародавнемъ Патерностерскомъ переулк, подъ снью колокольни собора св. Павла.
Пенъ глядлъ на книги и брошюры, выставленныя въ окнахъ и витринахъ, съ такимъ же лихорадочнымъ интересомъ, съ какимъ джентльменъ, подготовляющійся къ свиданію съ дантистомъ, разсматриваетъ книги, обыкновенно лежащія на стол въ пріемной почтеннаго эскулапа. Форматы и заглавія этихъ книгъ и брошюръ глубоко врзались ему въ памяти. Молодому человку казалось, что Баррингтонъ ужасно долго засидлся у издателя. Адвокату пришлось и въ самомъ дл долгонько тамъ отстаивать интересы своего пріятеля и кліента.
Врожденное тщеславіе Пена раздулось бы до неимоврныхъ размровъ, если бы ему удалось слышать отзывъ, данный о немъ Баррингтономъ. Самому мистеру Бекону понадобилось зачмъ-то зайти въ кабинетъ мистера Гака въ то время, какъ Баррингтонъ распинался тамъ за своего пріятеля. Зная слабую струнку издателя, адвокатъ принялся искусно играть на ней въ интересахъ Артура Пенденниса. Прежде всего онъ нахлобучилъ себ на голову шляпу, безцеремонно услся на столъ и принялся говорить высокомрнымъ тономъ съ почтеннымъ главою издательской фирмы. Беконъ охотно, выносилъ такое грубоватое обращеніе со стороны истиннаго джентльмена, вымещая таковое сторицей на своихъ подчиненныхъ, ни дать ни взять, какъ въ извстной у школяровъ игр: ‘Передавай дальше’.
— Какъ! Вы до сихъ поръ еще не знаете мистера Пенденниса, г. Беконъ?— спрашивалъ Баррингтонъ.— Странно, молоко у васъ на губахъ давненьно уже обсохло, а вы про него такъ-таки и не слыхивали! Онъ принадлежитъ къ одной изъ самыхъ старинныхъ англійскихъ фамилій,— владетъ помстьемъ въ западныхъ графствахъ, — состоитъ въ родств съ доброй половиной британской аристократіи,— доводится двоюроднымъ братомъ лорду Поптипулю,— считался въ Оксфорд однимъ изъ самыхъ блестящихъ молодыхъ ученыхъ, обдаетъ чуть-ли не еженедльно въ Гаунтгоуз.
— Какъ же это могло со мною случиться, прости Господи?.. Впрочемъ, да!.. я какъ будто припомнаю себ теперь его фамилію,— неувреннымъ тономъ проговорилъ Беконъ.
— Я только что показывалъ г-ну Гаку кое-какіе стихи, написанные Артуромъ Пенденнисомъ вчера вечеромъ по моей просьб. Гакъ хочетъ вмсто гонорара презентовать ему экземпляръ альманаха, какъ бишь вы его называете?
— Неужели? Отчего же нтъ! Альманахъ этотъ хорошая книжка.
— Да разв можетъ вашъ альманахъ, я вспомнилъ теперь, что онъ зовется ‘Весеннимъ Ежегодникомъ’, служить достаточнымъ гонораромъ за такіе стихи? Неужели вы думаете, что такой человкъ, какъ мистеръ Артуръ Пенденнисъ, можетъ даромъ угощать своихъ знакомыхъ обдами въ Гаунтгоуз? Вамъ лучше, чмъ кому-либо извстно, что великосвтскіе литераторы очень требовательны насчетъ гонорара!
— Что правда, то правда, г-нъ Баррингтонъ, — подтвердилъ издатель.
— Говорятъ вамъ, сударь, что Артуръ Пенденнисъ восходящее свтило. Онъ не замедлитъ составить себ громкое имя.
— Это, сударь, говорили мн про многихъ великосвтскихъ начинающихъ писателей,— возразилъ со вздохомъ издатель.— Возьмемъ, напримръ, хоть лорда виконта Додо. Я передавалъ его сіятельству изрядную сумму денегъ за его поэмы, а продалъ ихъ всего только восемьдесятъ экземпляровъ. Точно также и ‘Битва подъ Аженкуромъ’ г. Попджоя такъ-таки совсмъ не требуется публикой.
— Въ такомъ случа я посовтую Пенденнису обратиться къ Бунгею,— объявилъ Варрнигтонъ, вставая со стола.
Угроза эта произвела желаемое дйствіе на мистера Бекона, который немедленно изъявилъ готовность согласиться на вс разсудительныя предложенія мистера Баррингтона и подъ конецъ обратился къ мистеру Гаку съ вопросомъ, въ чемъ, именно, заключаются эти предложенія. Узнавъ, что дло идетъ всего только о двухъ балладахъ, предлагаемыхъ мистеромъ Баррингтономъ для ‘Весенняго Ежегодника’, причемъ одна изъ нихъ въ точности подходитъ къ готовому уже клише, для котораго не имется въ редакціи соотвтственнаго либретто, мистеръ Беконъ объявилъ:
— Богъ съ вами! Выдайте ему чекъ!
Получивъ означенный цнный документъ, Баррингтонъ вышелъ на улицу и, усмхаясь, передалъ чекъ въ руки юнаго поэта. Пенъ пришелъ въ такой восторгъ, какъ если бы неожиданно получилъ крупное наслдство. Онъ тотчасъ же предложилъ Баррингтону отобдать вмст въ Ричмонд. Изъявивъ ршимость чмъ-нибудь обрадовать Лауру и свою мать, онъ освдомился у своего пріятеля:
— Что бы такое мн для нихъ купить, скажи на милость?
— Больше всего обрадуются они экземпляру ‘Весенняго Ежегодника’, гд подъ стихами будетъ красоваться подпись возлюбленнаго ихъ юноши въ сонм разныхъ иныхъ литературныхъ и великосвтскихъ знаменитостей.
— Слава Богу! Славу Богу!— восклицалъ Артуръ.— Я не буду теперь боле въ тягость старух-матери и смогу выплатить долгъ Лаур! Я въ состояніи содержать себя самъ и, со временемъ, проложу себ карьеру!..
— Женюсь на дочери великаго визиря, — куплю себ роскошный домъ на Бельгравской площади и построю великолпный воздушный замокъ!— добавилъ Баррингтонъ, радуясь восторгу своего пріятеля.— Во всякомъ случа ты будешь въ состояніи раздобыть себ кусокъ хлба съ сыромъ. Сознаюсь, что кусокъ хлба, заработанный въ пот лица, кажется всегда особенно вкуснымъ.
На этотъ разъ пріятели обдали въ клуб и Пенъ потребовалъ на свой счетъ добавочную бутылку лафита. Онъ давно уже не позволялъ себ подобной роскоши, но Баррингтонъ ему не прекословилъ. Они роспили вмст эту бутылку за процвтаніе ‘Весенняго Ежегодника’.
‘Если посл засухи пойдетъ дождь, то уже ливнемъ’,— говорятъ старожилы. Такъ и теперь не замедлилъ представиться мистеру Пену новый случай обезпечить себя литературнымъ заработкомъ. Однажды Баррингтонъ бросилъ ему, на столъ письмо, принесенное типографскимъ разсыльнымъ.
— Отъ капитана Шандона, сударь,— объявилъ этотъ отрокъ, а затмъ ушелъ въ корридоръ и по обыкновенію заснулъ тамъ, сидя на скамь. Впослдствіи ему неоднократно случалось хаживать на профессіональную квартиру господъ Пенденниса и Баррингтона, куда онъ зачастую приносилъ Пену корректурные листы. На этотъ разъ письмо оказалось слдующаго содержанія:
‘Ф. П. Вторникъ, утромъ.
Милостивйшій Государь!
Бунгей зайдетъ ко мн сегодня утромъ потолковать о ‘Пелль-Мелльской Газет’. Вы могли бы какъ нельзя лучше поставлять намъ настоящую что ни на есть вестъ-эндскую статью: смлую, хлесткую и чертовски аристократическую. Впрочемъ, вы и сами понимаете, въ какомъ род должна быть такая статья. Лэди Гипшау предлагаетъ свои услуги, но отъ нея, разумется, ничего путнаго ожидать нельзя. У насъ будутъ кром того сотрудничать двое лордовъ, но чмъ меньше мы дадимъ имъ писать, тмъ лучше. Короче сказать, намъ очень желательно заручиться вашимъ содйствіемъ. Поэтому мы заране соглашаемся на ваши условія и разсчитываемъ, что новая наша газета будетъ имть блестящій успхъ.
Прикажете Бунгею навстить васъ, или же соблаговолите сами завернуть въ мое обиталище?

Готовый къ услугамъ К. Ш.’

— Это у нихъ опять проявленіе взаимной вражды,— объяснилъ Баррингтонъ посл того, какъ Пенъ внимательно пробжалъ записку капитана Шандона.— Бунгей и Беконъ теперь, какъ говорится, на ножахъ. Они женаты на родныхъ сестрахъ и были одно время закадычными друзьями и компаньонами. Гакъ утверждаетъ, будто зачинщицей ссоры была г-жа Бунгей, Шандонъ же въ свою очередь (онъ исполняетъ у Бунгея приблизительно т же обязанности, какія выпадаютъ на долю Гака у Бекона) говоритъ, что первый починъ разногласія исходилъ отъ г-жи Беконъ. Кто правъ, кто виноватъ судить не намъ, но только компаніоны разстались и теперь между обими издательскими фирмами идетъ ожесточенная борьба. Какъ только одна изъ нихъ выпуститъ ‘Путешествіе’, ‘Сборникъ стихотвореній’, альманахъ, ежемсячный или еженедльный журналъ, соперничествующая фирма тотчасъ же слдуетъ ея примру. Шандонъ разсказывалъ мн съ искреннимъ восторгомъ, какъ ему удалось заставить Бунгея дать большой обдъ въ Блекъ-Уэлл всмъ подвизающимся у него литераторамъ, объявивъ, что Беконъ пригласилъ свой литературный штатъ въ Гринвичъ на угощеніе. Какъ только Бунгей поручилъ достославному твоему пріятелю, мистеру Barry, издавать ‘Лондонскій Магазинъ’, Беконъ немедленно же воспрянулъ и поручилъ Гриндлю редактировать ‘Вестминстерскій Магазинъ’. Едва усплъ Беконъ выпустить въ свтъ забавную ирландскую повсть ‘Барней Браллаганъ’, конкуррентъ его Бунгей немедленно же ухалъ въ Дублинъ и добылъ себ оттуда еще боле смхотворное ирландское ‘Повствованіе объ одинокомъ Макъ-Твольтер’. Докторъ Гиксъ выпустилъ, при содйствіи Бекона, свои ‘Странствованія по Месопотаміи’, а Бунгей безотлагательно издалъ ему въ пику ‘Изысканія въ Сахар.’ профессора Садимана. Теперь онъ затялъ Пелль-Мелльскую газеу въ виду того, что Беконъ издаетъ Уайтгольское Обозрніе. Надо будетъ сходить и послушать про эту газету. Тамъ можетъ найтись мстечко и для тебя, другъ мой, Пенъ. Навстимъ-ка съ тобою Шандона. Мы наврное застанемъ его дома.
— Гд же онъ живетъ?— спросилъ Пенъ.
— Въ Флитской долговой тюрьм, — отвчалъ Баррингтонъ.— Тамъ его главная квартира. Онъ состоитъ тамъ непремннымъ завсегдатаемъ.
Пенденнисъ былъ совершенно незнакомъ съ жизнью въ лондонской долговой тюрьм, а потому съ большимъ интересомъ вошелъ въ угрюмыя ворота этой печальной обители. Пройдя черезъ пріемную, гд дежурили тюремные служащіе и смотрителя, пріятели получили для себя пропускъ, съ которымъ и вошли на тюремный дворъ. Шумъ и гамъ дятельной жизни, кипвшей на этомъ двор, изумилъ Пена и привелъ его въ нкоторое возбужденіе. Ему казалось, что заключенные, толпившіеся на двор, безцльно мечутся взадъ и впередъ, словно дикіе зври, запертые въ клтку. На самомъ дл далеко не вс они слонялись безцльно. Нкоторые играли другъ съ другомъ въ чехарду, другіе — прогуливались, бесдуя съ какимъ-нибудь адвокатомъ въ грязномъ черномъ плащ. Одинъ изъ злополучныхъ должниковъ грустно прохаживался съ женою, держа на рукахъ ребенка. Нкоторые изъ джентльменовъ, арестованныхъ за долги, были одты по домашнему,— въ старенькихъ разодранныхъ халатахъ, другіе же, очевидно, старались одваться щеголевато. Вс были словно чмъ-то взбудоражены и озабочены. Пенъ положительно задыхался въ этой шумвшей и двигавшейся вокругъ него толп. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ если бы изъ постителя превратился и самъ въ арестанта, котораго ни подъ какимъ видомъ не выпустятъ изъ тюрьмы. Пройдя черезъ дворъ, они поднялись по каменной лстниц и попали въ цлый лабиринтъ корридоровъ, тоже кишвшихъ арестованнымъ людомъ. Шумъ, гамъ, хлопанье дверьми и странное освщеніе въ этихъ корридорахъ производили на Пена ощущеніе какой-то лихорадочной утренней грезы. Подъ конецъ, тотъ самый мальчишка (разсыльный, который принесъ имъ записку Шандона, шелъ слдомъ за ними по Флитской улиц, услаждая себя дешевенькимъ яблокомъ, а въ тюрьм принялъ на себя роль провожатаго), указалъ на одну изъ дверей и объявилъ:
— Капитанъ здсь!
Раздавшійся иза-за дверей голосъ Шандона пригласилъ ихъ войти.
Камера оказалсь почти безъ мебели, по тмъ не мене имла сравнительно веселенькій видъ. Солнце свтило въ окно, возл котораго сидла, за работою, дама, которая въ молодости своей, очевидно, была веселой и жизнерадостной красавицей. Еще и теперь ея поблекшее лицо сіяло добротой и нжностью. Она была врной любящей женой и обожала своего мужа. Не смотря на вс его пороки и недостатки, портившіе ей жизнь, она считала его лучшимъ и умнйшимъ изъ людей. Не подлежало сомннію, впрочемъ, что капитанъ обладалъ и самъ мягкимъ, любящимъ сердцемъ Ничто не могло нарушить добродушнаго его спокойствія. Долги, назойливые кредиторы, бдность, опьяненіе, злополучное положеніе жены, невозможность дать дтямъ порядочное образованіе, все это было ему, какъ съ гуся вода. Онъ сердечно любилъ, пожалуй, жену и дтей, — всегда держалъ для нихъ про запасъ самыя нжныя любящія слова и улыбки, но вмст съ тмъ раззорялъ свою семью съ невозмутимйшимъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ. Онъ никогда не отказывалъ себ или другому въ удовольствіи, которое можно было купить за деньги, — всегда готовъ былъ подлиться послдней гинеей съ каждымъ встрчнымъ и поперечнымъ и, само собой разумется, былъ всегда окруженъ свитой разныхъ прихвостней. Охотно ставя свой бланкъ на чьихъ угодно векселяхъ, онъ никогда не платилъ собственныхъ своихъ долговъ. На литературномъ поприщ онъ обнаруживалъ изумительную гибкость мысли. Для него ничего не составляло писать за и противъ однихъ и тхъ же воззрній,— разносить въ пухъ и прахъ кого угодно, не исключая и себя самого. Это былъ одинъ изъ самыхъ остроумнйшихъ, милйшихъ и неисправимйшихъ ирландцевъ. Каждый, кто видлся хоть разъ съ Чарли Шандономъ, чувствовалъ къ нему симпатію. Даже и т, кого онъ раззорилъ, были не въ состояніи на него сердиться.
Шандонъ служилъ когда-то капитаномъ въ ирландской милиціи и сохранилъ за собой этотъ почетный рангъ. При вход Пена и Баррингтона, капитанъ сидлъ на кровати въ сильно поношенномъ халат, держа на колняхъ портфель, по которому его перо бгало съ изумительной быстротой. Страница за страницей падали съ портфеля на полъ. Надъ кроватью вислъ портретъ дтей капитана, а младшая его дочь неувренными шажками бродила по комнат.
Напротивъ капитана сидлъ мистеръ Бунгей, дородный мужчина, съ глуповатымъ лицомъ. Маленькая двочка пыталась завязать разговоръ съ этимъ джентльменомъ.
— Папа, вдь, очень умный? Мн это сказала мама,— объявила она.
— Разумется, умный!— подтвердилъ мистеръ Бунгей.
— А вы очень богаты, г-нъ Бунди,— воскликнула двочка, плохо выговаривавшая еще слова.
— Маша!— замтила ей, тономъ предостереженія, мать.
— Ничего, — вскричалъ, громко расхохотавшись, Бунгей.— Я не сержусь на то, что она называетъ меня богатымъ! Гмъ… Ха, ха, ха! Состояніе у меня и въ самомъ дл порядочное… весьма даже порядочное, моя милочка!..
— Если вы богаты, отчего зе не белете вы папасу изъ тюльмы?— освдомил ея ребенокъ.
Мать двочки принялась при этихъ словахъ утирать себ глаза рубашкой, которую шила. (Она украсила окно занавсами, повсила въ комнат портреты дтей и вообще старалась придать тюремной камер возможно уютный видъ) а вслдъ затмъ расплакалась.
Мистеръ Бунгей покраснлъ и принялся сердито сверкать маленькими своими, налитыми кровью, глазками. Перо Шандона продолжало неутомимо бгать по бумаг. Какъ разъ въ это время постучался въ двери Баррингтонъ, съ пріятелемъ своимъ, Пеномъ.
Капитанъ Шандонъ на мгновеніе оторвался отъ работы.
— Какъ вы поживаете, мистеръ Баррингтонъ? Я сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ. Пожалуйста садитесь, господа, если найдете себ подходящія мста,— сказалъ онъ и тотчасъ же принялся снова писать съ прежней быстротою.
Поклонившись г-ж Шандонъ и кивнувъ головой Бунгею, Баррингтонъ вытащилъ старый чемоданъ и услся на немъ, какъ на единственномъ предмет, сколько-нибудь пригодномъ для такого употребленія. Двочка подошла къ Пену и начала разглядывать его съ самымъ серьезнымъ вниманіемъ. Перо, бгавшее съ такой быстротой по бумаг, остановилось минуты черезъ дв. Швырнувъ портфель на кровать, Шандонъ нагнулся и подобралъ лежавшія на полу странички.
— Думаю, что это выйдетъ недурно,— сказалъ онъ.— Объявленіе о выход въ свтъ Пелль-Мелльской газеты готово!
— Получите за него деньги,— воскликнулъ мистеръ Бунгей, передавая ему пятифунтовый банковый билетъ.— Я всегда держу общанное слово и, когда общалъ, плачу!
— Клянусь Богомъ, мы не вс здсь можемъ этимъ похвастаться,— замтилъ Шандонъ, поспшно пряча банковый билетъ въ карманъ.

ГЛАВА XXXII,
дйствіе которой происходитъ невдалек отъ Людгетскаго холма.

Содержавшійся въ тюрьм капитанъ хлесткимъ и величавымъ тономъ возвщалъ въ своемъ объявленіи, что настало, наконецъ, для англійскихъ джентльменовъ время собраться подъ однимъ знаменемъ для защиты правъ и преимуществъ, являющихся славнымъ наслдіемъ, доставшимся имъ отъ предковъ. Этому великому и почетному наслдію угрожаютъ со всхъ сторонъ: за-границей революція,— въ предлахъ самой Англіи — радикализмъ,— коварныя клеветы фабрикантовъ и хлопчато-бумажныхъ лордовъ, равно какъ тупоумная вражда народныхъ массъ, которыя галдятъ и дйствуютъ, какъ имъ приказано. ‘Старинные монархическіе принципы подвергаются оскорбленіямъ со стороны хищной республиканской черни,— утверждала, капитанъ.— Завистливые сектанты покидаютъ церковь, подъ которую подкапывается втайн атеизмъ. Доказавшія на опыт свою пригодность, государственныя и общественныя учрежденія, прославившія Англію и высоко поднявшія репутацію англійскаго джентльмена, остаются беззащитными,— подвергаются нападкамъ и осмянію со стороны людей, для которыхъ нтъ ничего святого, такъ какъ они ни во что святое не врятъ.
Эти люди не уважаютъ исторіи, такъ какъ слишкомъ невжественны, чтобы съ ней ознакомиться. Они не уважаютъ никакого закона, если чувствуютъ себя достаточно сильными, чтобы его нарушить, когда ихъ вожди подадутъ сигналъ къ грабежу. Монархія св. Людовика пала вслдствіе недоврія французскихъ королей къ сво ему дворянству. Напротивъ того, благодаря тому, что англійскій народъ все еще вритъ въ своихъ джентльменовъ, Великобританія смогла выдержать борьбу съ опаснйшимъ изъ враговъ, когда-либо угрожавшихъ великой націи, и одержала надъ этимъ врагомъ побду. Благодаря тому, что во глав англичанъ стояли джентльмены, французскіе орлы должны были отступать передъ ними съ береговъ Дуэро до Гаронны. Англійскій джентльменъ одержалъ побду подъ Трафальгаромъ, онъ же выигралъ и сраженіе при Ватерлоо.
Бунгей многозначительно кивнулъ головою и замигалъ, когда капитанъ упомянулъ про Ватерлоо, Баррингтонъ же громко расхохотался.
— Видите, какъ это растрогало достопочтеннаго нашего пріятеля Бунгея, — замтилъ Шандонъ, лукаво взглянувъ на адвоката.— Онъ можетъ служить, съ позволенія сказать, пробирнымъ камнемъ воздйствія публицистическаго краснорчія на читающую публику. Я пускалъ, по меньшей мр, сотню разъ въ ходъ герцога Веллингтона и битву подъ Ватерлоо, и этотъ маневръ всегда увнчивался успхомъ.
Затмъ капитанъ, съ наивной откровенностью, сознался, что до сихъ поръ англійскіе джентльмены, полагаясь на законность своихъ правъ и презирая ихъ противниковъ, предоставляли защиту политическихъ интересовъ своего сословія, равно какъ управленіе помстьями и улаженіе юридическихъ длъ различнымъ повреннымъ, защиту же своихъ интересовъ въ печати поручали профессіональнымъ прокторамъ и адвокатамъ.
По словамъ Шандона, эти времена теперь миновали: англійскимъ джентльменамъ приходится стоять за себя самимъ. Открытые враги ихъ сословія храбры, могущественны, многочисленны и непримиримы. Джентльмены должны выступить сами противъ нихъ на арену, а не дозволять, чтобы какіе-нибудь наемные адвокатишки выставляли въ лживомъ и недостойномъ свт благородные принципы британской аристократіи. Неужели они потерпятъ, чтобы какіе-нибудь грубстритскіе проходимцы издавали для нихъ ‘Уайтголльскую газету’?
— Здсь мы кольнули слегка беконовцевъ, мистеръ Бунгей!— объявилъ Шандонъ, обращаясь къ издателю.
Бунгей энергически стукнулъ тростью по полу.
— Чортъ бы его побралъ, этого Бекона! Жарьте его хорошенько, капитанъ!— воскликнулъ онъ съ восторгомъ, а затмъ, повернувшись къ Баррингтону, многозначительно покачалъ своею глупою головою и сказалъ:
— Замтьте себ, сударь, ужь если требуется кого разнести, то это лучше всего поручить капитану, онъ, сударь, пишетъ хлестко, — страсть какъ хлестко!
Хлесткій публицистъ, продолжая излагать только что составленное имъ объявленіе, сообщилъ, что нсколько джентльменовъ, имена которыхъ не оглашаются по весьма понятнымъ причинамъ (при этихъ словахъ Баррингтонъ снова расхохотался), ршили издавать газету, руководящуюся нижеслдующими принципами: — Гордясь тмъ, что, принадлежа къ аристократіи, они будутъ мужественно отстаивать интересы своего сословія,— выкрикивалъ капитанъ Шандонъ, съ усмшкой потрясая листкомъ бумаги, который держалъ въ рук.— Они проникнуты чувствомъ врноподданничества, унаслдованнымъ отъ предковъ и укрпившимся путемъ сознательнаго убжденія. Они любятъ и почитаютъ государственную, англиканскую церковь, за которую предки ихъ проливали кровь, имъ бы хотлось, чтобы дти и правнуки ихъ возносили въ этой церкви молитвы свои къ Всевышнему. Они любятъ свою отчизну и твердо ршились сохранить Великобританію такою, какою сдлали ее англійскіе джентльмены,— да, англійскіе джентльмены!— т. е. величайшей и свободнйшей націей въ мір. Фамиліи нкоторыхъ изъ этихъ джентльменовъ стоятъ подъ Руннимедской хартіей, обезпечившей свободу англійскаго народа..
— Какая это такая хартія?— освдомился Бунгей.
— Одинъ изъ моихъ предковъ скрпилъ ее, вмсто печати, рукоятью своего меча, — замтилъ совершенно серьезнымъ тономъ Пенъ.
— Это Habeas-Corpus, мистеръ Бунгей, пояснилъ Баррингтонъ.
— Ну, что же! Очень хорошо, продолжайте капитанъ!— звая сказалъ издатель.
— ….англійскаго народа. Они готовы теперь защищать эту свободу мечемъ и перомъ, — готовы, какъ и тогда, пролить послднюю каплю крови подъ знаменемъ старинныхъ англійскихъ правъ и привиллегій.
— Браво!— воскликнулъ Баррингтонъ.
Маленькая двочка смотрла съ недоумніемъ на эту сцену, мамаша ея молча занималась своимъ шитьемъ и лишь по временамъ бросала на мужа взгляды полные нжной любви и самаго искренняго восхищенія.
— Поди-ка сюда, Манечка,— сказалъ Баррингтонъ, потрепавъ своею ручищею блокурые локоны ребенка. Двочка отнеслась, однако, съ нкоторымъ недовріемъ къ этой грубой ласк и, отшатнувшись отъ адвоката, предпочла подойти къ Артуру Пенденнису, возл колнъ котораго и укрылась. Пену было чрезвычайно пріятно, что малютка къ нему подошла и стала играть хорошенькой его цпочкой Это былъ отъ природы очень мягкосердечный и простодушный молодой человкъ, хотя онъ и маскировалъ хорошія свои качества (вроятно, по застнчивости) высокомрными манерами. Манеры эти, очевидно, не провели маленькую двочку, такъ какъ она, нисколько не стсняясь, взобралась къ молодому человку на колни. Тмъ временемъ ея отецъ, прежде чмъ продолжать чтеніе составленной имъ программы, счелъ нужнымъ сдлать Баррингтону маленькое замчаніе.
— Вы, сударь, позволили себ смяться надъ весьма понятными причинами, о которыхъ было у меня упомянуто, теперь я выясню вамъ,— о, неврный ома!— въ чемъ именно заключаются эти причины… ‘Мы уже заявили,— продолжалъ онъ,— что не можемъ сообщить фамиліи джентльменовъ, участвующихъ въ этомъ предпріятіи и что существуетъ важная причина, препятствующая оглашенію этихъ фамилій. Обладая вліятельными друзьями въ обихъ палатахъ англійскаго парламента, мы обезпечили себя вмст съ тмъ союзниками во всхъ европейскихъ дипломатическихъ сферахъ. Источники, изъ которыхъ мы будемъ почерпать свднія, таковы, что о нихъ, очевидно, нельзя сообщать всякому встрчному и поперечному, тмъ боле, что никакая другая англійская или иностранная газета ни подъ какимъ видомъ не можетъ имть къ нимъ доступъ. Мы въ прав, однако, объявить, что самыя свжія новости касательно событій въ англійской и общеевропейской политик почтеннйшая публика найдетъ единственно только на столбцахъ Пелльмельской газеты. Государственный дятель и кипиталистъ,— помщикъ и особа духовнаго званія,— будутъ читателями нашей газеты, по той уже причин, что она составляется людьми ихъ же круга. Мы обращаемся къ высшимъ сферамъ общества и вовсе ни намрены скрывать, что Пелль-мелльская газета пишется джентльменами для джентльменовъ Руководители этого новаго органа печати обращаются къ аристократіи, въ сред которой они родились и выросли. У сектанта имется своя газета,— у свободно-мыслящаго радикала — своя, съ какой же стати одни только англійскіе джентльмены должны оставаться безъ собственнаго своего органа печати.
Мистеръ Шандонъ продолжалъ затмъ съ подобною же скромностью излагать программу литературной и великосвтской хроники, которая будетъ вестись въ Пелль-мелльской газет джентльменами-спеціалистами, снискавшими себ уже самую лестную репутацію, — людьми, имена которыхъ гремятъ въ университетахъ (тутъ мистеръ Пенденнисъ покраснлъ и едва удержался отъ смха). Эти люди хорошо извстны клубамъ и обществу, которое они призваны описывать. Желающимъ помщать въ газетахъ публикаціи капитанъ тонко посовтовалъ печатать ихъ въ Пелл-мельской газет, читатели которой по преимуществу народъ состоятельный, а въ заключеніе обратился къ англійскому дворянству: къ баронетамъ, баронамъ, графамъ и герцогамъ, досточтимому духовенству, судьямъ и адвокатамъ, англійскимъ матерямъ и дочерямъ, которыми живутъ англійскія семьи и сердца, приглашая ихъ всхъ собраться вокругъ благороднаго, стариннаго и аристократическаго, знамени Пелль-мельской газеты.
Бунгей при этой заключительной тирад проснулся отъ дремоты, въ которую впалъ было вторично, и выразилъ полнйшее свое одобреніе программ, объявивъ, что она составлена ладно.
Выслушавъ программу, присутствующіе джентльмены вступили въ обсужденіе подробностей организаціи политическаго и литературнаго отдловъ газеты. Господинъ Бунгей тмъ временемъ сидлъ и слушалъ, кивая иногда головой, совершенно такъ, какъ если бы въ самомъ дл понималъ, о чемъ шла рчь, и раздлялъ высказавшіяся мннія. Въ дйствительности у Мармадука Бунгея имлось на счетъ веденія газеты свое собственное и притомъ до чрезвычайности простое мнніе. Онъ былъ убжденъ, что капитанъ способенъ написать хлесткую статью, разносящую въ пухъ и прахъ всякаго супостата, лучше, чмъ кто-либо другой во всей Англіи. Онъ хотлъ разгромить въ пухъ и прахъ своего конкуррента Бекона и находилъ, что капитанъ съуметъ сдлать это съ неподражаемымъ искусствомъ. Если бы капитану вздумалось написать на листк бумаги ‘Отче нашъ’ или выдержку изъ свода законовъ, мистеръ Бунгей вполн бы этимъ удовлетворился и нашелъ бы статью капитана составленной очень бойко. Такъ и на этотъ разъ, онъ съ искреннимъ удовольствіемъ положилъ себ въ карманъ листки бумаги, исписанные бойкимъ перомъ капитана и не только уплатилъ ему, какъ уже упомянуто, за означенный манускриптъ, но, подозвавъ къ себ малютку Мери, далъ ей на прощаніе маленькую серебряную монету.
По разсмотрніи программы, разговоръ принялъ боле общее направленіе. Шандонъ счелъ долгомъ сказать кое-какіе комплименты обоимъ явившимся къ нему постителямъ, которые, судя по наружности и манерамъ, казались ему принадлежащими къ великосвтскому обществу. Свднія его объ этомъ обществ были въ дйствительности весьма ограничены, но все-таки ему случалось туда заглядывать и онъ старался теперь утилизировать возможно полне немногія, сдланныя имъ наблюденія. Онъ говорилъ о наиболе выдающихся представителяхъ и представительницахъ высшихъ столичныхъ сферъ и проживавшихъ въ Лондон британскихъ вельможахъ съ такою фамильярностью и такими шутливыми намеками, какъ будто и въ самомъ дл вращался въ ихъ кругу. Онъ разсказывалъ анекдоты изъ ихъ частной жизни, — передавалъ разговоры свои съ ними и сообщалъ разные курьезные факты, яко бы случившіеся на вечерахъ, на которыхъ ему приходилось бывать. Пена забавляло слушать, какъ этотъ несчастненькій арестантъ въ рваномъ халат словоохотливо толковалъ о самыхъ высокопоставленныхъ особахъ лондонскаго большого свта. Госпожа Шандонъ всегда восхищалась, когда ея мужъ заводилъ рчи на такія темы и считала каждое его слово священнйшею истиною. Сама она не охотно посщала великосвтское общество, не считая себя для этого достаточно умной, но сознавала въ душ, что тамъ именно и было какъ разъ надлежащее мсто для ея Чарльза. Она была убждена, что капитанъ Шандонъ блисталъ въ этомъ обществ и пользовался тамъ величайшимъ почетомъ. На самомъ дл Шандона какъ-то разъ пригласили на обдъ къ графу X. Почтенная капитанша сберегла пригласительную графскую записку и до сихъ поръ хранитъ ее какъ драгоцнность въ рабочемъ своемъ несессер.
Мистеру Бунгею вскор надола эта болтовня и онъ началъ прощаться съ хозяевами, Баррингтонъ и Пенъ тоже поднялись съ чемодана, собираясь уйти вмст съ издателемъ. Молодой нашъ герой съ удовольствіемъ остался бы еще на нкоторое время, дабы хорошенько ознакомиться съ семьей Шандона, которая его интересовала и вызывала его сочувствіе. Пенъ позволилъ себ даже высказать надежду на то, что ему будетъ дозволено повторить визитъ. Шандонъ, страдальчески усмхнувшись, отвтилъ, что, къ сожалнію, долженъ сидть дома, и будетъ очень радъ, если г-нъ Пенденнисъ навститъ его въ заключеніи.
— Я провожу васъ, джентльмены, до воротъ моего парка, — сказалъ капитанъ Шандонъ, схватившись за шляпу, (несмотря на укоризненный взглядъ своей жены и слабый ея возгласъ: ‘Чарльзъ!’) Капитанъ въ старыхъ потертыхъ туфляхъ бойко шлепалъ ими впереди своихъ постителей, которымъ указывалъ путь сквозь мрачные тюремные корридоры. Когда онъ прощался у калитки съ этими тремя джентльменами, его рука любовно ощупывала уже карманъ жилета, гд лежалъ полученный отъ Бунгея пятифунтовый билетъ. Одинъ изъ упомянутыхъ джентльменовъ, мистеръ Артуръ Пенденнись, почувствовалъ, что у него на сердц стало гораздо легче, когда, наконецъ, онъ вышелъ изъ тюремной ограды и ощутилъ уже у себя подъ ногами вольныя плиты тротуаровъ Фаррингдонской улицы.
Г-жа Шандонъ вернулась съ своимъ шитьемъ къ окну, выходившему во дворъ. Она увидла, какъ ея супругъ съ двумя изъ своихъ приспшниковъ шелъ чуть не бгомъ по направленію къ тюремному трактиру. Бдняжка надялась, что мужъ пообдаетъ на этотъ разъ съ нею. На выступ за окномъ тюремной камеры лежалъ въ соусник кусокъ жаркого и стояла чашечка съ салатомъ. Г-жа Шандонъ разсчитывала пообдать этимъ жаркимъ и салатомъ вмст съ своей Мери и отцемъ этой малютки. Теперь не оставалось боле надежды на возвращеніе мужа къ обду. Онъ, безъ сомннія, просидитъ въ трактир до поздняго вечера, когда заведеніе, наконецъ, закроютъ, а потомъ отправится играть въ карты, или же пить въ камеру къ кому-нибудь изъ своихъ пріятелей.
Домой онъ вернется лишь подъ утро съ безсмысленными, точно стеклянными глазами и сильно пошатываясь, посл чего жена будетъ имть возможность ухаживать за нимъ, сколько душ угодно. Подумаешь, какія разнообразныя пытки приходится выносить женамъ отъ своихъ мужей!
При такихъ обстоятельствахъ г-жа Шандонъ подошла къ буфету и вмсто того, чтобы пообдать, заварила себ и дочери чай. Съ тхъ поръ какъ это благодтельное растеніе вошло въ употребленіе у англичанъ, чайнику приходилось быть повреннымъ множества разнообразнйшихъ женскихъ душевныхъ терзаній. Одному Богу извстію, сколько слезъ пролито надъ чайникомъ миріадами женскихъ глазъ. Какія томительныя муки одиночества приходилось ему смягчать парами своего кипятка, — какія изстрадавшіяся лихорадочныя уста освжались настояннымъ на этомъ кипятк напиткомъ. Природа, создавъ чайное дерево, оказала женщинамъ истинное благодяніе. Воображеніе можетъ безъ малйшаго труда нарисовать безчисленное множество трогательныхъ картинъ и умилительнйшихъ группъ съ чайникомъ и чашкою по средин. Кларисса и Сахарисса повряютъ имъ тайны нжной своей страсти.
— На столик у бдняжки Полли рядомъ съ чайникомъ и чашкой лежатъ письма ея возлюбленнаго, т. е. врне, человка, который былъ вчера ея возлюбленнымъ. Она плакала и раньше надъ этими письмами, но плакала отъ радости, а не съ отчаянія.— Молодая двушка входитъ безъ шума въ комнату своей матери и подаетъ чашку чая вдов, отказывающейся отъ всякой другой пищи.— Руь старательно завариваетъ чай для мужа, убирающаго въ пол хлбъ.
Можно было бы наполнить нсколько страницъ сюжетами для подобныхъ же картинокъ. Какъ бы ни было, г-жа Шандонъ и маленькая ея Мери услись вдвоемъ пить чай въ то время, когда капитанъ старался услаждать себя въ трактир всми удовольствіями, какія можно только купить за деньги. Что касается его жены, то, въ отсутствіе мужа, ей ничего не было мило.
Землякъ капитана Шандона, Джонъ Финуканъ, джентльменъ, съ которымъ мы слегка уже познакомились, засталъ какъ разъ за чаемъ капитаншу и маленькую Мери (для которой у него отыскивался всегда въ карман какой-нибудь гостинецъ). Джонъ считалъ Шандона геніальнйшимъ изъ смертныхъ. Вмст съ тмъ, ему случалось разокъ или два выпутываться самому изъ бды, благодаря содйствію этого добродушнаго мота, у котораго имлось всегда для пріятеля въ нужд слово утшенія, а иногда и парочка гиней. Въ виду всего этого Джонъ охотно выполнялъ вс порученія Шандона, улаживалъ его денежныя дла съ издателями газетъ и журналовъ, съ требовательными и уступчивыми кредиторами, съ владльцами векселей Шандона и лицами, расположенными спекулировать на таковые,— однимъ словомъ, вершилъ тысячи аферъ и длишекъ, къ которымъ долженъ невольно прибгать каждый ирландскій джентльменъ, находящійся въ стсненныхъ обстоятельствахъ. Мн лично не доводилось встрчать ни одного ирландскаго джентльмена, находящагося не въ затруднительномъ положеніи, у котораго не имлось бы адъютанта изъ единоплеменниковъ, страдающаго тоже разстройствомъ финансовъ. У этого адъютанта оказывались въ свою очередь подручные, располагавшіе еще боле раззоренными приспшниками. При такихъ обстоятельствахъ нашъ капитанъ въ продолженіи всей своей жизни былъ окруженъ цлымъ штабомъ оборванцевъ, въ большей или меньшей степени длившихъ злоключеніе своего вождя.
— Готовъ держать пари на цлую гинею, что этотъ пятифунтовый билетъ долго у него не продержится,— сказалъ обоймъ своимъ спутникамъ про капитана мистеръ Бунгей, выйдя изъ тюрьмы. Оказалось, что почтенный издатель былъ совершенно правъ. Дйствительно, когда госпожа Шандона, принялась по возвращеніи мужа свидтельствовать его карманы, она нашла тамъ всего лишь пару шиллинговъ и нсколько полупенсовъ, оставшихся отъ утренней получки. Шандонъ надлилъ цлымъ фунтомъ стерлинговъ — одного изъ своихъ приспшниковъ,— послалъ заднюю часть баранины, мшокъ картофеля и дюжину бутылокъ пива кому-го изъ своихъ знакомыхъ, обитавшему тутъ же въ тюрьм, въ такъ называемомъ неимущемъ флигел,— уплатилъ маленькій должокъ въ трактир, гд мнялъ пяти фунтовый билетъ,— пообдалъ тамъ съ двумя пріятелями и проигралъ потомъ нсколько полукронъ въ карты, такъ что, приблизительно къ полуночи, оказался почти въ томъ самомъ финансовомъ состояніи, въ которомъ былъ передъ тмъ утромъ.
Разставшись съ Шандономъ, издатель и другой джентльменъ, бесдовали еще нкоторое время между собою. Баррингтонъ повторилъ при этомъ Бунгею тоже самое, что говорилъ передъ тмъ его конкурренту Бекону, а именно, что Пенъ человкъ въ высшей степени даровитый и геніальный. Важне же всего, по словамъ адвоката, что Артуръ хорошо принятъ въ высшемъ кругу и состоитъ въ родств чуть ли не со всми британскими пэрами. Бунгей возразилъ на это, что сочтетъ за счастье вступить въ дловыя сношенія съ мистеромъ Пенденнисомъ и надется вскор имть честь и удовольствіе свидться съ обоими джентльменами у себя за обденнымъ столомъ. Затмъ, посл взаимнаго обмна вжливыхъ увреній, они простились другъ съ другомъ и отправились каждый во свояси.
— Тяжело видть такого человка, какъ Шандонъ,— сказалъ въ тотъ же вечеръ Пенъ, обсуждая съ своимъ пріятелемъ впечатлніе, вынесенное изъ тюремной камеры злополучнаго публициста.— Человкъ надленъ множествомъ разнообразнйшихъ талантовъ,— обладаетъ блестящими публицистическими способностями и рдкимъ умомъ, а между тмъ долженъ проводить полжизни въ тюрьм, а другую половину жизни находиться въ рабской зависимости отъ книгопродавцевъ-издателей.
— Я самъ, любезнйшій, состою отъ нихъ въ такой зависимости, да и ты хлопочешь о томъ, чтобы попасть въ батраки, — возразилъ Баррингтонъ.— Всмъ намъ приходится возить тачку, нагруженную тми или другими каменьями. Какъ бы ни было, я не помняюсь своею участью съ нашимъ сосдомъ Зубрилкинымъ, на долю котораго выпадаетъ въ жизни столько наслажденій, сколько и кроту. Мн лично кажется, что на такъ называемый ‘каторжный, литературный трудъ’ публика расходуетъ чертовски много совершенно незаслуженнаго состраданія.
— Значительное количество табаку и пива, потребленное въ одиночеств, сдлало изъ тебя, дружище, циника. Ты, Баррингтонъ, уподобляешься Діогену, придерживающемуся пивной бочки. Я не выношу мысли о томъ, что такой геніальный человкъ, какъ Шандонъ, состоитъ невольникомъ у столь тупоумнаго рабовладльца какъ Бунгей, и что этотъ рабовладлецъ живетъ и богатетъ на барыши отъ мозговой работы своего невольника. Я прихожу въ негодованіе, видя джентльмена въ крпостной зависимости отъ торгаша, неспособнаго говорить какъ слдуетъ даже на родномъ своемъ язык и недостойнаго даже чистить сапоги у Шандона!
— Вижу, что ты начинаешь уже ратовать противъ издателей и держать сторону нашего брата, писателей. Браво, дружище Пенъ!— воскликнулъ Баррингтонъ, все еще продолжая смяться.— Что именно имешь ты, однако, возразить противъ отношеній, существующихъ между Бунгеемъ и Шандономъ? Ужь не думаешь-ли ты, что издатель засадилъ въ тюрьму публициста. Если Шандонъ и въ самомъ дл прокутилъ сегодня пяти-фунтовый билетъ, данный ему Бунгеемъ, то чмъ же виноватъ тутъ рабовладлецъ?
— Судьба заставляетъ человка сталкиваться иной разъ съ дурнымъ обществомъ, — возразилъ Пенъ.— Легко осуждать бднягу, вынужденнаго якшаться съ товарищами по тюремному заключенію и прибгать къ бутылк, чтобы найти въ ней, по крайней мр, забвенье. Надо снисходить къ странностямъ генія и не забывать, что восторженность и пылкость темперамента, придающія такую прелесть произведеніямъ писателя, зачастую совращаютъ его, какъ человка, съ прямого пути.
— Полно вздоръ молоть про какихъ-то тамъ геніевъ! вскричалъ Баррингтонъ, державшійся, по крайней мр, въ теоріи, по нкоторымъ пунктамъ, весьма строгихъ нравственныхъ воззрній (съ которыми быть можетъ и не вполн точно сообразовался на практик).— Я отрицаю, во первыхъ, фактъ существованія такого множества настоящихъ геніевъ, какъ это представляютъ себ оплакивающіе бдственное будто бы положеніе литературнаго люда. Я убжденъ, что, помимо цеховыхъ писателей, найдутся сотни и тысячи кавалеровъ и дамъ, которые могли бы, еслибы пожелали, писать стихи, журнальныя и газетныя статьи,— читать книги и составлять о нихъ критическія замтки, — нисколько похуже присяжныхъ поэтовъ, беллетристовъ и литературныхъ критиковъ. Смю тебя уврить, что бесда профессіональныхъ рыцарей пера не отличается своей поучительностью, глубиною и блескомъ мысли отъ разговора простыхъ смертныхъ, принадлежащихъ къ такъ называемому образованному кружку. Съ другой стороны, если юристъ, воинъ или же особа духовнаго званія, позволитъ себ, какъ говорится, жить выше состоянія и вздумаетъ не платить долговъ, то его, или ее засадятъ въ тюрьму. Полагаю, что если писатель не платитъ долговъ, то и его слдуетъ держать въ тюрьм. Если какой-нибудь беллетристъ напивается до пьяна, то у него, какъ и у всякаго смертнаго, болитъ голова. При такихъ обстоятельствахъ я не понимаю дозволительности для него не платить портному, сшившему ему сюртукъ?
— Съ своей стороны я желалъ бы принадлежать къ порядочно одтой профессіи, а потому стою за уплату беллетристамъ такого вознагражденія, при которомъ они могли бы аккуратно расплачиваться съ своими портными. Тмъ боле считаю я необходимымъ протестовать противъ торгаша-посредника, стоящаго между геніемъ и его естественнымъ великимъ хозяиномъ,— публикой. Прими во вниманіе, что этотъ посредникъ захватываетъ въ свою пользу большую половину заработка и славы, причитающихся генію.
— Я работаю въ прозаическомъ отдл, но ты, дружище, малую толику поэтъ, а потому считаешь себя въ прав разсуждать легкомысленно,— замтилъ Баррингтонъ.— Попробуй-ка раскинуть умомъ и сообразить, чего, ты на самомъ дл требуешь? Неужели ты хотлъ бы, чтобы организовалось общество капиталистовъ, обязанное покупать произведенія всхъ авторовъ, которымъ будетъ благоугодно явиться въ его контору съ своими рукописями? Каждый, кому вздумается написать эпическую поэму,— каждый грамотный или полуграмотный джентльменъ (не говоря уже о дамахъ) разршившійся отъ бремени прозою или стихами, долженъ, значитъ, по твоему, получать мшокъ золота въ обмнъ за испорченныя его мараньемъ стопы писчей бумаги? Кто будетъ ршать вопросъ о пригодности или непригодности литературныхъ произведеній съ точки зрнія возможнаго для нихъ сбыта? Предоставляется-ли въ конц концовъ издателю право покупать литературныя произведенія, или отказываться отъ покупки таковыхъ по собственному своему усмотрнію? Мн, сударь, кажется, что въ то время, когда Дженсонъ сидлъ за ширмами въ трактир у воротъ святого Іоанна и обдалъ тамъ особнякомъ (такъ какъ былъ слишкомъ бденъ и плохо одтъ, чтобы присоединиться къ тогдашнимъ литературнымъ знаменитостямъ, угощавшимся за столомъ, накрытымъ лучшею скатертью мистера Каве), онъ не имлъ ни малйшаго права жаловаться на этого торгаша. Нельзя требовать, чтобы издатель, сразу же призналъ генія въ явившемся къ нему молодомъ, тощемъ, голодномъ оборванц. Лохмотья сами по себ еще не доказываютъ геніальности, тогда какъ капиталъ иметъ характеръ существующаго факта и по нашимъ временами владычествуетъ на рынк. Онъ иметъ право относиться къ изобртателямъ на литературномъ поприщ также какъ и ко всмъ остальнымъ изобртателямъ. Создавъ какую-нибудь новинку по книжной части, я, разумется, постараюсь выручить за нее возможно больше. Тмъ не мене я не могу заставить какого-нибудь Муррея купить право изданія моихъ ‘Путешествій’ или ‘Проповдей’, точно также какъ не могу требовать, чтобы въ Таттерсал заплатили за мою лошадь сто фунтовъ стерлинговъ. Мн позволительно имть собственный взглядъ на цнность своего Пегаса и считать его превосходнйшимъ въ мір конемъ, но и торговецъ лошадьми можетъ имть на этотъ счетъ свой собственный взглядъ. У него, въ данную минуту, существуетъ, пожалуй, потребность въ хорошей и смирной лошадк, объзженной подъ дамскимъ сдломъ, или же въ здоровенномъ мерин, для неумлаго, тяжеловсного всадника или, наконецъ, въ неособенно бойкомъ, но зато неутомимомъ кон для дальней дороги. Въ такомъ случа мой Пегасъ окажется для него вовсе непригоднымъ.
— Вообще ты теперь, Баррингтонъ, выражаешься метафорами, но ты совершенно справедливо замтилъ крайнюю свою прозаичность. Бдняга Шандонъ! Его добродушіе и любящая нжность милой его жены глубоко меня растрогали. Очень можетъ быть, что Шандонъ нравится мн гораздо больше, чмъ многіе люди, несомннно боле достойные любви и уваженія.
— Я питаю къ нему подобное же чувство,— объявилъ Баррингтонъ, — никто не мшаетъ намъ симпатизировать капитану и соболзновать объ его слабостяхъ. Правда, что для человка съ боле возвышеннымъ образомъ мыслей было бы очень непріятно служить предметомъ такихъ симпатій и соболзнованій. Что касается до Шандона, то онъ уметъ найти себ достаточное утшеніе въ несчасть. Пожалуй, даже, что само несчастье вызывается у него чрезмрнымъ стремленіемъ утшаться. Во всякомъ случа, одно уравновшивается другимъ, какъ это, впрочемъ, сплошь и рядомъ бываетъ на свт. Такъ и теперь Шандонъ хотя и сидитъ въ тюрьм, но все-таки его нельзя назвать несчастнымъ.
— Его геній можно уподобить пвчей пташк, попавшейся въ неволю. Она поетъ за ршеткой своей темницы!
— Пожалуй, вы и правы,— съ горечью подтвердилъ Баррингтонъ.— Капитанъ довольно охотно мирится со своею клткой. Ему бы слдовало чувствовать себя несчастнымъ, но онъ находитъ въ тюрьм товарищей, съ которыми можно выпить и это его утшаетъ. Ему бы слдовало занимать въ обществ видное положеніе, но оно оказывается для него недостижимо, быть можетъ, именно потому, что онъ такъ легко утшается въ гор доброю выпивкою съ пріятелями. Ему легко было бы доставить жен и дтямъ обезпеченное положеніе, своими заработками, но зачастую, вдь, некогда работать именно потому, что товарищи приглашаютъ его роспить съ ними полуштофъ. Онъ могъ бы уплатить своему портному, бдняг Снипу, двсти фунтовъ стерлинговъ, что позволило бы портному расквитаться съ хозяиномъ, но пріятелямъ нужны деньги на выпивку, а потому портной Снипъ, врившій въ долгъ капитану, самъ попалъ за долги въ тюрьму, вслдствіе чего его семья раззоряется. Ну, какъ посл того не пожалть о злоключеніяхъ геніальнаго писателя и не проникнуться справедливымъ негодованіемъ противъ безсовстныхъ издателей, такъ притсняющихъ этихъ талантливыхъ несчастливцевъ.
— Ты, кажется, собираешься выпить еще стаканъ пунша?— саркастически замтилъ Пенъ.— Необходимо принять во вниманіе, что вышеприведенная философская бесда происходила въ ‘Людской’.
Баррингтонъ, по обыкновенію, разсмялся.
— Video meliora proboque. Я хочу этимъ сказать, Джонъ, что слдуетъ приготовить для меня пуншъ по горяче и послаще,— объяснилъ онъ половому.
— Я могъ бы тоже съ удовольствіемъ выпить еще бокалъ, но не хочу баловать себя подобнымъ образомъ. Во всякомъ случа, мн кажется, Баррингтонъ, что мы съ тобой и сами ничуть не лучше нашихъ ближнихъ,— добавилъ Пенъ.
Какъ только адвокатъ допилъ свой стаканъ пунша, оба пріятеля вернулись на общую свою профессіональную квартиру. Въ привинченномъ къ дверямъ ящик для писемъ они нашли дв записочки, присланныя новымъ ихъ знакомымъ, мистеромъ Бунгеемъ. Этотъ гостепріимный джентльменъ, свидтельствуя свое уваженіе гг. Пенденнису и Баррингтону, просилъ ихъ оказать ему честь, отобдавъ съ нимъ въ обществ нсколькихъ достопочтенныхъ литераторовъ.
— Тамъ соберется большая компанія, — сказалъ Баррингтонъ.— Мы встртимся со всмъ литературнымъ штабомъ бунгеевцевъ.
— Со всми, за исключеніемъ бдняги Шандона!— поправилъ своего товарища Пенъ,— пожелалъ ему кивкомъ головы доброй ночи и затмъ ушелъ въ собственную свою маленькую спаленку. Событія дня и новопріобртенныя знакомства привели его въ нервное возбужденіе, такъ что онъ въ теченіе нкотораго времени бодрствовалъ, лежа въ постели, тогда какъ раздавшееся изъ сосдней комнаты могучее правильное храпніе Баррингтона свидтельствовало, что почтенный адвокатъ давно уже почиваетъ крпкимъ сномъ.
Лежа на кровати и глядя на свтлую полосу серебристаго мсячнаго свта, который врывался въ окно спальни, освщалъ уголокъ умывальнаго столика и рамку маленькаго наброска Фэрокса, сдланнаго Лаурой и висвшаго надъ комодомъ, Пенденнисъ думалъ:— Неужели я буду, наконецъ, дйствительно заработывать себ пропитаніе собственнымъ трудомъ? Вдругъ я и въ самомъ дл, благодаря моему перу, не стану больше обирать милую дорогую мамашу и, вмст съ тмъ, заслужу себ почетное имя,— составлю себ, быть можетъ, блестящую репутацію! Если это мн удастся, я буду очень радъ,— размышлялъ молодой мечтатель. Онъ усмхался и краснлъ, несмотря на свое одиночество и глухую ночь, при мысли о томъ, какое высокое наслажденіе доставили бы ему пріобртенныя такимъ путемъ почести и слава.— Если фортуна будетъ мн благопріятствовать, я воздамъ ей хвалу, а если она вздумаетъ хмуриться,— я не стану обращать на нее вниманія. Во всякомъ случа, суждено-ли мн имть успхъ или потерпть пораженіе,— я прошу Всевышняго, чтобы Онъ сподобилъ меня остаться честнымъ человкомъ. Пусть мн будетъ дозволено высказывать всегда чистую истину, по сколько она мн извстна, не отступая отъ нея ради лести,— личныхъ интересовъ,— вражды или же кружковыхъ предразсудковъ. Дорогая моя старушка мать, какъ ты будешь гордиться, если я сдлаю что-нибудь, достойное нашего честнаго имени!— А вы, Лаура, не будете презирать меня, какъ негоднаго тунеядца и мота, когда увидите, что я достигъ… Тьфу ты, Господи, какъ я размечтался изъ-за того только, что мн удалось выручить за свои стихи пять фунтовъ стерлинговъ и получить заказъ на полдюжины газетныхъ статей! Молодой человкъ продолжалъ затмъ предаваться подобнымъ же размышленіямъ. Онъ чувствовалъ себя счастливе, чмъ въ теченіе многихъ предшествовавшихъ дней, но, лаская себя надеждами, вмст съ тмъ не возносился духомъ, а, напротивъ того проникся чрезвычайною скромностью. Артуръ припоминалъ юношескіе свои промахи, лность, увлеченія, мотовство и разочарованіе. Вс эти воспоминанія произвели на него такое впечатлніе, что онъ всталъ съ постели, раскрылъ настежь окно и выглянулъ оттуда на звздное небо, потомъ, подчиняясь внезапному и, надо полагать, хорошему импульсу, подошелъ къ комоду, надъ которымъ вислъ набросокъ Фэрокса, поцловалъ эту картинку и преклонилъ возл своей кровати колни. Герой нашей повсти оставался нсколько времени въ этомъ положеніи, свидтельствовавшемъ о надежд и покорности. Когда онъ всталъ, на глазахъ его сверкали слезы. Оказалось, что онъ механически повторялъ слова молитвы, которымъ мать выучила его въ дтств. Посл этой молитвы она обыкновенно укладывала своего малютку въ постельку и, убаюкавъ его своимъ благословеніемъ, задергивала надъ постелькой пологъ.
На другой день писарь и фактотумъ профессіальной конторы Баррингтона и Пенденниса принесъ цлый тюкъ, завернутый въ срую оберточную бумагу и адресованный г. Баррингтону, эсквайру, съ поклономъ отъ мистера Троттера и запиской, прочитавъ которую, адвокатъ вскричалъ:
— Поди-ка сюда, Пенъ, лнтяй — ты этакій!
Пенъ, находившійся еще въ своей спальн, отозвался оттуда:— Что теб надо?— Въ чемъ дло?
— Иди же скорй! ты здсь нуженъ!
— Зачмъ именно?— освдомился Пенъ, входя въ общую комнату, служившею вмст съ тмъ и конторою.
— Лови!— вскричалъ Баррингтонъ и швырнулъ прямо въ голову Пена тюкъ. Молодой нашъ герой поймалъ этотъ тюкъ на лету и, только благодаря этому обстоятельству, не оказался сшибленнымъ съ ногъ.
— Эти книги, присланныя изъ редакціи ‘Пелль-мелльской газеты’, въ качеств матеріала для библіографическаго обозрнія. Потрудись, ихъ разсмотрть и разнести хорошенько!— саркастически замтилъ Баррингтонъ.
Что касается до Пена то онъ никогда еще въ жизни не ощущалъ такой беззавтной радости, какъ въ эту минуту. Дрожащими руками разрзалъ онъ бичевку, которою перевязанъ былъ тюкъ и, развернувъ его, увидлъ множество хорошенькихъ, новенькихъ, только-что вышедшихъ въ свтъ книжекъ, въ свжихъ коленкоровыхъ переплетахъ. Это были по преимуществу романы, повсти и стихотворенія.
— Запри хорошенько дверь, Пиджонъ, и если кто-нибудь вздумаетъ сюда зайти, говори, что меня дома нтъ,— объявилъ Артуръ Пенденнисъ. Бросившись въ большое кресло, онъ съ величайшею поспшностью выпилъ стаканъ чая, торопясь приняться за чтеніе и разборъ, присланнаго ему библіографическаго матеріала.

ГЛАВА XXXIII,
въ которой повствованіе все еще вращается въ окрестностяхъ Флитстрита.

По настоянію свой супруги, рдко вмшивавшейся въ дловыя отношенія, капитанъ Шандонъ потребовалъ, чтобы Джонъ Финуканъ, эсквайръ, изучавшій въ Верхнемъ Темпл законовдніе, былъ назначенъ помощникомъ редактора будущей ‘Пелль-мелльской газеты*’. Мудрый ея собственникъ счелъ долгомъ согласиться на это назначеніе, благодаря чему мистеръ Финуканъ оказался пристроеннымъ къ мсту. Какъ уже упомянуто, онъ питалъ такую нжную привязанность къ самому капитану и его семь и такъ старался оказывать Шандонамъ всевозможныя услуги, что положительно стоилъ подобнаго поощренія со стороны капитана. Въ былое время Шандонъ укрывался въ профессіональной квартир Финукана каждый разъ, когда ему грозила опасность и когда судебные пристава принимались гоняться за нимъ по пятамъ, словно ищейки. Подъ конецъ, однако, это убжище было выслжено, и помощники приставовъ столь же аккуратно являлись поджидать капитана передъ входомъ квартиры Финукана, какъ и у собственныхъ его дверей. Въ квартиру же Финукана зачастую приходила злополучная г-жа Шандонъ подлиться съ врнымъ Джономъ своими горестями и печалями и посовтоваться съ нимъ о средствахъ выручить изъ бды обожаемаго ея капитана. Финуканъ неоднократно кормилъ тамъ ее и ея малютку недорогими, но сытными яствами. Онъ считалъ посщеніе такой знатной лэди большою честью для своей маленькой квартирки. Когда бывало г-жа Шандонъ, закрывшись вуалью, спускалась съ лстницы, Финъ свшивался черезъ перила и глядлъ ей вслдъ, дабы убдиться, что никто изъ темпльскихъ ловеласовъ не посметъ обратиться къ ней съ нескромными предложеніями. Быть можетъ, онъ ласкалъ себя мыслью, что какой-нибудь негодяй все-таки отважится на подобную попытку и дастъ ему такимъ образомъ случай, бросившись на выручку г-жи Шандонъ, переломать кости ея обидчику. При такихъ обстоятельствахъ неудивительно, если госпожа эта до чрезвычайности обрадовалась, узнавъ, что врный и храбрый ея рыцарь назначенъ въ новооткрывшейся газет адъютантомъ къ ея мужу.
Финуканъ съ удовольствіемъ оставался въ обществ г-жи Шандонъ до самаго поздняго часа, дозволеннаго тюремными уставами. Ему не разъ случалось видть, какъ укладывали въ постель малютку Мери, для которой устроена была въ тюремной камер маленькая кроватка. Двочка читала передъ отходомъ ко сну молитву о томъ, чтобъ Господь Богъ благословилъ ея папашу. Молитва эта была протестантская, а самъ Финуканъ считался ревностнымъ католикомъ, но тмъ не мене онъ всегда потъ всего сердца присоединялся къ этой молитв. На этотъ разъ ему нельзя было, однако, засиживаться долго въ тюрьм, такъ какъ онъ получилъ приглашеніе отъ мистера Бунгея явиться въ половин седьмого для переговоровъ о длахъ, касающихся новой газеты. Эти переговоры предполагалось вести съ надлежащимъ комфортомъ во время обда. Поэтому Финуканъ ушелъ отъ г-жи Шандонъ въ шесть часовъ вечера, но на другой день утромъ, явившись, по обыкновенію въ Флитскую тюрьму,— предсталъ передъ капитаншей въ лучшихъ своихъ одеждахъ и украшеніяхъ, недорогихъ по цн, но бросавшихся въ глаза блескомъ и яркостью красокъ. Въ карман у него имлось четыре фунта и два шиллинга, составлявшіе еженедльный его гонораръ въ газет ‘День’, за вычетомъ двухъ шиллинговъ, израсходованныхъ по дорог въ тюрьму на покупку перчатокъ.
Выражаясь словами мистера Бунгея, онъ раздлялъ вчера трапезу съ этимъ джентльменомъ и старшимъ, его спеціалистомъ по литературной части, г-номъ Троттеромъ. Джонъ Финуканъ обстоятельно изложилъ во время трапезы свои виды на управленіе технической частью Пелль-мелльской газеты. Онъ мастерски указалъ на сущность будущихъ своихъ обязанностей помощника редактора въ этой газет,— объяснилъ, какимъ шрифтомъ надо набирать различные ея от цлы, — какимъ репортерамъ надо поручить доставленіе свдній о рыночныхъ цнахъ и биржевыхъ курсахъ,— кто можетъ надежне всего сообщать извстія о скачкахъ на призы и другихъ отдлахъ спорта и какими путями можно получать надежнйшія извстія о движеніи личнаго состава протестантской и католической церковной іерархіи, а также разузнавать интереснйшія великосвтскія сплетни. Онъ былъ лично знакомъ съ джентльменами, подвизавшимися на различныхъ отрасляхъ спеціальныхъ знаній, необходимыхъ для того, чтобы сообщать упомянутыя извстія публик. Короче сказать, Джонъ Финуканъ оказался, какъ заявлялъ, впрочемъ, о немъ и Шандонъ, и какъ онъ съ гордостью сознавалъ это самъ,— однимъ изъ лучшихъ помощниковъ редактора для лондонской газеты. Ему былъ въ точности извстенъ еженедльный литературный заработокъ каждаго лица, прикосновеннаго къ публицистик. Онъ зналъ тысячи ухищреній и хитроумныхъ экономическихъ приспособленій, съ помощью которыхъ мудрые капиталисты, сбиравшіеся основать газету, могли сберечь значительныя суммы денегъ. Быстрота ариметическихъ выкладокъ, которыя Финуканъ производилъ на бумаг въ отдльномъ кабинет трактира, гд онъ обдалъ съ издателемъ, приводила одновременно въ изумленіе и недоумніе мистера Бунгея, вообще говоря, вялаго на пониманіе. Впослдствіи Бунгей даже объявилъ своему подчиненному Троттеру, что рекомендованный Шандономъ ирландецъ, повидимому, очень ловкій парень. Успвъ произвести столь выгодное впечатлніе на мистера Бунгея, врный рыцарь капитана и капитанши принялся хлопотать о предмет, который онъ принималъ до чрезвычайности близко къ сердцу, а именно объ освобожденіи геніальнаго своего пріятеля изъ тюрьмы и начальника, капитана Шандона. Финукану извстна была до послдняго шиллинга сумма взысканій, предъявленныхъ къ капитану въ канцелярію Флитской тюрьмы. Онъ бралъ даже на себя смлость утверждать, будто знаетъ вс долги Шандона, хотя это и представлялось до крайности неправдоподобнымъ, такъ какъ никто въ Англіи, не исключая и самого капитана, не имлъ о нихъ яснаго представленія. Указавъ сумму настоятельно взыскиваемыхъ долговъ, онъ поставилъ на видъ, что Шандонъ, по освобожденіи изъ тюрьмы, будетъ работать значительно лучше. Мистеръ Бунгей позволилъ себ въ этомъ усомниться, пояснивъ, что когда капитанъ сидитъ взаперти, то онъ, по крайней мр, всегда дома, тогда какъ на свобод его и съ собаками иной разъ не разыщешь. Тмъ не мене Джонъ Фипуканъ съумлъ растрогать мистера Бунгея, описывая ему, какъ чахнутъ и томятся въ тюрьм г-жа Шандонъ съ малолтней своей дочерью, и подъ конецъ заставилъ издателя общать, что если г-жа Шандонъ зайдетъ къ нему на другой день утромъ, то онъ посмотритъ, что именно можетъ сдлать для ея мужа. Бесда эта закончилась одновременно съ второю порціей превосходнаго пунша. Финуканъ, въ карман у котораго имлись, какъ уже упомянуто, четыре гинеи, съ величайшимъ удовольствіемъ уплатилъ бы въ трактир за угощенье, но Бунгей объявилъ:
— Нтъ, сударь, угощаю я! Джемсъ, получи по счету и оставь себ восемнадцать пенсовъ на чай,— добавилъ онъ, передавая половому надлежащіе фонды.
По этой-то причин Финуканъ, отправившійся, тотчасъ же посл обда въ ресторан Дика, къ себ на квартиру въ Темпль и улегшійся тамъ спать, нашелъ въ субботу утромъ еженедльный свой гонораръ впервые еще нетронутымъ.
Онъ такъ многозначительно и радостно подмигнулъ г-ж Шандонъ, что она немедленно догадалась о принесенныхъ хорошихъ встяхъ. Какъ только Финъ освдомился: ‘Нельзя-ли ему имть честь прогуляться съ г-жеи Шандонъ, которой не мшаетъ подышать свжимъ воздухомъ!’, означенная дама поспшила надть на себя шляпку и шаль. Малютка Мери запрыгала при мысли о такомъ праздник. Отправляясь съ ней гулять, Финуканъ всегда дарилъ ей какую-нибудь игрушку,— водилъ двочку въ балаганы, звринцы, театры маріонетокъ и т. п. зрлища, безплатными билетами на которыя всегда располагалъ въ качеств вліятельнаго газетнаго сотрудника. Онъ и въ самомъ дл любилъ всмъ сердцемъ Шандоновъ, такъ что съ удовольствіемъ позволилъ бы разможжить безспорно умную свою голову, если бы могъ оказать этой цною услугу обожаемому своему капитану, или же его семь.
— Пойти мн что-ли прогуляться, Чарли?— Или лучше остаться съ тобою, такъ какъ ты бдняжка чувствуешь себя сегодня утромъ не совсмъ хорошо!— Представьте себ, г-нъ Финуканъ, что у него опять болитъ голова! Онъ такъ страдаетъ отъ головной боли, что я уговорила его лежать въ постели,— объяснила г-жа Шандонъ.
— Иди себ гулять съ Маничкой, Джонъ, и позаботься о нихъ. Передай мн анатомію Бэртона и оставь меня на жертву глубокомысленнымъ моимъ планамъ и соображеніямъ, — весело и добродушно сказалъ Шандонъ. Онъ писалъ въ это время какую-то статью и зачастую заимствовалъ свои греческія и латинскія цитаты (впечатлніе которыхъ на публику было ему, какъ публицисту, хорошо извстно) изъ этой обильной сокровищницы знаній.
Финъ велъ подъ ручку г-жу Шандонъ, а малютка Мери быстрыми шажками шла передъ ними по корридорамъ тюрьмы до самой калитки, черезъ которую они выбрались на вольный воздухъ. Изъ Флитской улицы, какъ говорится, рукой подать до Патерностерскаго переулка. Дойдя до магазина мистера Бунгея, они встртили его супругу, входившую тоже въ парадную дверь, держа въ рук что-то такое завернутое въ бумагу и маленькую книжечку въ красномъ сафьяномъ переплет, заключавшую обстоятельный рукописный отчетъ ея операцій съ мясникомъ изъ сосдняго рынка. Г-жа Бунгей была въ великолпномъ свтломъ шелковомъ плать, горвшемъ пунцовыми и пурпуровыми колерами. Желтая шаль на плечахъ, алые цвточки, украшавшіе шляпку и великолпный зонтикъ цвта небесной лазури дополняли ея нарядъ. На г-ж Шандонъ было поношенное уже черное шелковое платье. Ея шляпка, подобно своей владлиц, никогда не видывала особенно счастливыхъ дней, но при всемъ томъ, глядя на капитаншу, въ какомъ бы костюм она ни была, каждый неминуемо признавалъ ее въ высшей степени порядочной дамой. Издательница и капитанша были уже передъ тмъ знакомы, а потому привтствовали другъ друга каждая, разумется, по своему.
— Надюсь, вы въ добромъ здоровь, сударыня?— спросила г-жа Бунгей.
— Какая сегодня прекрасная погода,— замтила г-жа Шандонъ.
— Не соблаговолите-ли вы зайти, ко мн, сударыня?— освдомилась г-жа Бунгей, взглянувъ такъ свирпо на двочку, что чуть не перепугала ребенка.
— Я хотла переговорить съ г-номъ Бунгеемъ о длахъ… Надюсь, что онъ въ добромъ здоровь?— робко возразила капитанша.
— Если вы идете къ нему въ контору, то не могли-ли бы вы… оставить мн вашу двочку?— освдомилась глухимъ басомъ издательница, лицо которой, въ то время, какъ она указывала пальцемъ на ребенка, приняло самое трагическое выраженіе.
— Я хочу остаться съ мамой,— вскричала малютка Мери, уткнувшись лицомъ въ платье мамаши.
— Побудь съ этой дамой, милочка, Мери,— сказала ей мать.
— Я, душечка, покажу теб хорошенькія картинки,— общала голосомъ бабы-яги г-жа Бунгей,— и кром того угощу тебя вкусными вещицами.— Вотъ погляди-ка, продолжала она, открывая бумажный свой свертокъ.
Тамъ оказалось отборное сладкое печенье, которымъ Бунгей любилъ лакомиться, посл того какъ выпьетъ бутылочку хорошаго винца. Двочка не могла устоять противъ такихъ соблазнительныхъ предложеній, и все общество вошло въ парадную прихожую собственной квартиры издателя, сообщавшуюся маленькой дверью съ коммерческой его конторой. Ребенку предстояло разстаться тамъ съ матерью, и эта перспектива до такой степени опять напугала малютку, что Мери снова укрылась подъ защитой материнской юбки. Ласковая и добродушная г-жа Шандонъ, видя грустное разочарованіе, отразившееся на лиц г-жи Бунгей, поспшила сказать:
— Если позволите, я зайду къ вамъ и посижу у васъ нсколько минутъ?
Такимъ образомъ вс три особы прекраснаго пола поднялись по лстниц въ дамскіе апнартаменты. Второй сладкій кренделекъ, поднесенный малютк Мери, возбудилъ въ ея наивномъ сердечк полнйшее довріе, такъ что, черезъ минутку или дв посл того, она начала уже совершенно непринужденно болтать и бгать по комнат.
Тмъ временемъ врный рыцарь Финуканъ отправился къ мистеру Бунгею и нашелъ его въ несравненно боле суровомъ расположеніи духа, чмъ въ предшествовавшій вечеръ, когда дв трети бутылки портвейна и два большихъ бокала пунша согрли душу издателя пламенемъ энтузіазма и заставили его надавать великодушныхъ общаній облегчить участь капитана Шандона. Энергическая супруга Бунгея сдлала ему строжайшій выговоръ, когда, но возвращеніи домой, онъ сообщилъ ей объ этихъ общаніяхъ. Она запретила оказывать капитану какое-либо содйствіе, объявивъ, что онъ пропащій человкъ, которому не поможешь никакими деньгами. Самый проектъ издавать Пелль-мелльскую газету встрченъ былъ ею весьма неодобрительно. Она объявила, что Бунгей понесетъ на своей газет убытки подобно тому, какъ т, напротивъ (она называла такимъ образомъ издательскую фирму своего зятя) несутъ убытки въ Уайтгальской газет. Пусть Шандонъ сидитъ себ въ тюрьм и работаетъ. Тамъ ему настоящее мсто. Тщетно Финуканъ отстаивалъ интересы своего друга,— молилъ за него и давалъ отъ его имени всяческія общанія. Бунгей, которому утромъ пришлось выслушать длившуюся цлый часъ проповдь супруги, оставался неумолимымъ.
Цль, которой не удалось достигнуть честному Джону въ нижнемъ этаж, а именно, въ контор, была тмъ временемъ достигнута въ гостиной издательницы, гд хорошенькія личики и привтливость матери и ребенка смягчили властную и суровую на видъ, но въ дйствительности очень мягкосердечную Флору Бунгей. Въ голос г-жи Шандонъ слышалась такая безыскусственная нжность и непорочность, а все ея обращеніе дышало такой подкупающей искренностью, что трудно было не почувствовать къ ней симпатіи и сожалнія. Ободренная суровой добротою, съ которой приняла ее хозяйка, капитанша разсказала издательниц печальную свою исторію,— росписала самыми яркими красками сердечную доброту и прочія хорошія качества своего мужа,— упомянула о дурномъ вліяніи тюрьмы на здоровье ребенка. (Ей пришлось уже разстаться съ двумя дтьми и отдать ихъ въ школу, за невозможностью держать въ такомъ ужасномъ мст). Госпожа Бунгей, хотя и напоминавшая своимъ суровымъ видомъ леди Макбетъ, растаяла, выслушавъ это простое повствованіе. Она объявила, что сойдетъ внизъ и переговоритъ сама съ Бунгеемъ. Необходимо замтить, что у нихъ въ дом слова г-жи Бунгей были приказаніями, которымъ ея супругъ считалъ неизмннымъ своимъ долгомъ повиноваться. Какъ разъ въ то время, когда бдняга Финуканъ отчаивался уже въ успх переговоровъ, величественная госпожа Бунгей спустилась внизъ къ супругу и вжливо попросила мистера Финукана пройти наверхъ въ ея гостиную къ своимъ пріятельницамъ, пока она побесдуетъ съ мужемъ, Когда супружеская чета осталась наедин, лучшая половина издателя сообщила ему о своихъ намреніяхъ относительно капитанши.
— Втеръ, значитъ, теперь перемнился?— освдомился меценатъ, котораго удивилъ измнившійся топъ жены.— Сегодня утромъ ты не хотла и слышать о моихъ намреніяхъ сдлать что-нибудь для капитана. Удивляюсь, отчего произошла въ теб такая перемна?
— Капитанъ Шандонъ ирландецъ, а я всегда говорила, что терпть не могу ирландцевъ,— объяснила госпожа Бунгей, а потомъ добавила:— жена его, однако, настоящая леди, это сразу же бросается въ глаза. Вмст съ тмъ, она добрая женщина,— дочь священника и родомъ изъ западныхъ, англійскихъ графствъ, такъ что я по матери прихожусь ей землячка. Кром того, о, Мармадукъ, разв ты не обратилъ вниманія на ея маленькую двочку?
— Да, госпожа Бунгей, я обратилъ на нее вниманіе.
— Разв ты не замтилъ какъ она похожа на нашего ангельчика Бесси?.. Мысли госпожи Бунгей! вернулись при этихъ словахъ къ временамъ, минувшимъ восемнадцать лтъ тому назадъ, когда Беконъ и Бунгей только что открыли сообща маленькую книжную торговлю въ провинціальномъ город и когда у нея имлась дочь, Елизавета, немного похожая на малютку Мери. Это-то сходство и вызвало теперь у Флоры Бунгей такое горячее чувство состраданія.
— Ну, и прекрасно, моя дорогая, — объявилъ мистеръ Бунгей, видя, что маленькіе глазки его жены покраснли и начинаютъ мигать.— Капитанъ сидитъ за сравнительно небольшой долгъ. Все дло идетъ о какихъ-нибудь ста тридцати фунтахъ! Финуканъ говоритъ, что, за половину этой суммы, Шандона выпустятъ изъ тюрьмы, а мы будемъ выдавать ему половинное жалованье, пока не похеримъ долгъ. Клянусь теб честью Флора, что ‘когда малютка спросила меня, отчего вы не берете папашу изъ тюрьмы?’ мн стало положительно стыдно.
Супружеская бесда кончилась тмъ, что мистеръ и мистрисъ Бунгей, оба отправились въ гостиную, гд почтенный Мармадукъ произнесъ довольно неловкую и тяжеловсную рчь, въ которой изъявилъ госпож Шандонъ свою готовность выдать капитану авансомъ шестьдесятъ пять фунтовъ стерлинговъ, такъ какъ узналъ, что эта сумма достаточна для освобожденія его изъ тюрьмы. Деньги будутъ выданы непосредственно самой госпож Шандонъ съ тмъ условіемъ, что она лично передастъ таковыя кредиторамъ, заключивъ съ ними предварительно сдлку касательно освобожденія мужа ея изъ тюрьмы. Само собой разумется, что шестьдесятъ пять фунтовъ стерлинговъ будутъ удержаны изъ жалованья капитана не сразу, а постепенно.
Думаю, что госпожа Шандонъ и мистеръ Финуканъ давно уже не переживали такого счастливаго дня.
— Клянусь Богомъ, бунгей, вы молодецъ, да и только!— заревлъ Финуканъ, почти не помня себя отъ радости и волненія.— Позвольте пожать вамъ кулакъ, старый дружище, и если мы не доведемъ розничную продажу ‘Пелль-мелльской’ газеты до десяти тысячъ экземпляровъ въ недлю, то можете назвать меня и капитана набитыми дурнями!— Затмъ онъ принялся прыгать по комнат, подбрасывая кверху малютку Мери и выдлывая множество другихъ самыхъ разнообразныхъ сумасбродствъ.
— Если бы вамъ угодно было прокатиться въ моемъ экипаж, г-жа Шандонъ, то я могла бы васъ подвезти,— сказала Флора Бунгей, увидвъ изъ окна, что подали уже запряженную въ одну лошадь, линейку, въ которой почтенная издательница имла обыкновеніе кататься по городу.
Об дамы, помстивъ между собою Мери, худенькую ручку которой супруга мецената крпко держала въ большущей своей десниц и, водворивъ обрадованнаго Финукана на заднемъ сиднь, выхали изъ Патерностерскаго переулка, причемъ владлица экипажа не преминула бросить торжествующій взглядъ на окна противуположнаго дома издательской фирмы Бекона.
— Лично для самого капитана ничего путнаго изъ этого не выйдетъ, — разсуждалъ самъ съ собою Бунгей, вернувшись въ контору къ своимъ счетамъ и книгамъ.— Моя благоврная положительно сходитъ, однако, съ ума каждый разъ, когда вспоминаетъ про наше несчастье. Если бы дочурка не умерла, ей исполнился бы вчера двадцать одинъ годъ. Флора разсказала мн это. Удивительно, какъ хорошо запоминаютъ женщины вс такія мелочи!
Мы очень довольны возможностью сообщить, что г-жа Шандонъ весьма успшно выполнила представлявшуюся ей задачу. Ей случалось, впрочемъ, не разъ передъ тмъ смягчать кредиторовъ даже при несравненно худшихъ условіяхъ, когда она не могла предложить имъ ни гроша денегъ и въ состояніи была дйствовать на нихъ лишь слезами и просьбами. На этотъ разъ ей представлялась возможность уплатить долги мужа по разсчету десяти шиллинговъ за фунтъ. Само собой разумется, что такая комбинація была съ величайшимъ удовольствіемъ одобрена даже самыми неподатливыми изъ кредиторовъ, и что слдующее воскресенье было на нкоторое время послднимъ изъ проведенныхъ капитаномъ въ тюрьм.

ГЛАВА XXXIV.
Обдъ въ Патерностерскомъ переулк.

Въ назначенный день мистеръ Пенденнисъ и его квартирный хозяинъ явились въ Патерностерскій переулокъ къ дверямъ дома мистера Бунгея. Они подошли не къ профессіональному входу, предназначенному для разсыльныхъ изъ книжныхъ лавокъ, выносившихъ оттуда цлые тюки различныхъ изданій Бунгея и вокругъ котораго томились, словно гршныя души, которымъ хотлось бы попасть въ рай, робкіе начинающіе литераторы, стремившіеся продать двственныя свои рукописи самодержавному султану, Бунгею. Молодые люди остановились у парадныхъ дверей собственной квартиры издателя, откуда, бывало, выходила разряженная въ пухъ и прахъ г-жа Бунгей, чтобы ссть въ экипажъ и прокатиться по городу, небрежно развалясь на подушкахъ и бросая вызывающіе взгляды на окна находившагося прямо напротивъ дома г-жи Беконъ, остававшейся до сихъ поръ дамой безъ экипажа.
Въ такихъ случаяхъ, если г-жа Беконъ очень уже гнвалась на столь непристойную роскошь своей сестрицы, она открывала настежь окно гостиной и окруженная четырьмя своими дтьми, побдоносно глядла на экипажъ, какъ будто говоря: ‘Посмотри-ка, Флора Бунгей, на этихъ четырехъ милашекъ. Вдь изъ-за нихъ только я не могу кататься въ собственномъ экипаж. Я знаю, душечка, что ты сама охотно отказалась бы отъ кареты, запряженной четверикомъ, если бы только могла добыть цной такого отказа хотя одного ребенка’. Такими, именно, отравленными стрлами поражала Эмма Беконъ бездтную Флору Бунгей, сидвшую одиноко на мягкихъ подушкахъ своего экипажа.
Въ то время, когда Пенъ и Баррингтонъ подходили къ дверямъ Бунгея, у противуположнаго беконовскаго подъзда остановились за-разъ карета и кабріолетъ. Изъ кареты тяжело выбрался престарлый докторъ Слокумъ. Экипажъ почтеннаго доктора былъ столь же тяжеловсенъ, какъ и его слогъ, но оба они производили звучной своей увсистостью большое впечатлніе на издателей, обитавшихъ въ Патерностерскомъ переулк. Что касается до кабріолета, то съ него сошли на троттуаръ двое джентльменовъ въ ослпительно блыхъ жилетахъ.
При вид подъзжавшихъ экипажей, Баррингтонъ усмхнулся.
— Беконъ тоже угощаетъ сегодня обдомъ литературный свой штабъ,— сказалъ онъ.— Этотъ пожилой джентльменъ,— д-ръ Слокумъ, — авторъ ‘Мемуаровъ отравителя’. Ты, пожалуй, сразу и не узналъ бы нашего пріятеля Гулана въ такомъ изящномъ блоснжномъ жилет. Дуланъ, въ свою очередь, бунгеецъ. Да вотъ кстати и онъ легокъ на помин.
Дйствительно, гг. Гуланъ и Дуланъ прибыли со Странда въ одномъ и томъ же кабріолет, оспаривая другъ у друга дорогою честь уплатить извозчику шиллингъ. Мистеръ Дуланъ, весь въ черномъ, за исключеніемъ громадныхъ блыхъ перчатокъ, красовавшихся у него на рукахъ, переходилъ какъ разъ черезъ улицу, съ видимымъ удовольствіемъ посматривая на эти перчатки.
Швейцаръ въ богатой парадной ливре и джентльменъ въ такихъ же громадныхъ, какъ у Дулана, блыхъ перчаткахъ, но только вязанныхъ, бумажныхъ (такъ называемыхъ берлинскихъ), стояли въ передней г-на Бунгея, чтобы, принявъ отъ гостей шляпы и пальто, докладывать объ ихъ прибытіи, громко и отчетливо выговаривая имена и фамиліи. Трое упомянутыхъ нами постителей застали уже въ гостиной нсколькихъ предшественниковъ, но единственной представительницей прекраснаго пола все еще оказывалась г-жа Бунгей, въ красномъ атласномъ плать и высокомъ тюрбан. Она встрчала каждаго новоприбывшаго, при вход его въ гостиную, книксеномъ, но умъ ея, очевидно, былъ занятъ посторонними мыслями. Дйствительно, вниманіе ея развлекалъ званый обдъ у г-жи Беконъ. При такихъ обстоятельствахъ, Флора Бунгей, встртивъ, какъ подобаетъ вжливой хозяйк, своего собственнаго гостя, каждый разъ подбгала къ окну, откуда могла слдить за экипажами пріятелей Эммы Беконъ, подъзжавшими стуча и громыхая по мостовой Патерлостерскаго переулка. Большая карета д-ра Слокума, запряженная тощими наемными клячами, подйствовала все-таки на Флору подавляющимъ образомъ, такъ какъ у собственныхъ ея дверей останавливались до сихъ поръ исключительно лишь извозчичьи дрожки.
Постители, собравшіеся въ гостиной г-жи Бунгей, оказались вс поголовно литераторами, хотя и неизвстными до тхъ поръ Пену. Тутъ былъ мистеръ Боль, настоящій редакторъ журнала, руководителемъ котораго номинально считался Ваггъ, мистеръ Троттеръ, выступившій сперва было на арену литературной дятельности въ качеств поэта съ трагическимъ и самоубійственнымъ пошибомъ, но затмъ водворившійся въ одномъ изъ кабинетовъ конторы мистера Бунгея въ качеств профессіональнаго помощника и совтника при этомъ джентльмен и, наконецъ, капитанъ Зумфъ, бывшій щеголь, все еще вращавшійся въ великосвтскомъ обществ и состоявшій въ какихъ-то не вполн выясненныхъ родственныхъ отношеніяхъ съ англійской литературой и знатью, Ходили слухи, будто онъ самъ написалъ какую-то книгу, да къ тому же состоялъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ лордомъ Байрономъ и доводился родственникомъ лорду Зумфингтону. Дйствительно, капитанъ, въ разговор блисталъ, главнымъ образомъ, анекдотами про лорда Байрона. Онъ рдко открывалъ ротъ безъ того, чтобы не упомянуть о великомъ поэт, или о комъ-нибудь изъ его современниковъ. Такъ, напримръ, онъ разсказывалъ: ‘Помню, какъ у насъ въ школ бдняга Шелли получилъ удовлетворительную отмтку за стихи, которые, клянусь Юпитеромъ, были написаны мною самимъ’, или напримръ: ‘Когда я былъ съ Байрономъ подъ Миссолунги, я бился съ нимъ объ закладъ, что…’
Пенъ замтилъ, что г-жа Бунгей слушала очень внимательно этого джентльмена. Издательшу восхищали его анекдоты объ аристократіи, пожилымъ представителемъ которой онъ самъ здсь казался. Флора Бунгей считала его, пожалуй, еще боле великимъ человкомъ, чмъ даже знаменитаго мистера Вагга и, если бы только Зумфъ догадался пріхать въ собственной карет, она, безъ сомннія, заставила бы мужа купить какую угодно рукопись, вышедшую изъ подъ пера этого аристократа-литератора.
Самъ мистеръ Бунгей встртилъ очень радушно своихъ постителей и отъ чистаго сердца выполнилъ обязанности гостепріимнаго хозяина.
— Какъ вы поживаете, сударь? Не правда-ли, сегодня славная погода!— Радъ видть васъ здсь, сударь. Милочка Флора, позволь мн имть честь представить теб мистера Баррингтона! Мистеръ Баррингтонъ — г-жа Бунгей, мистеръ Пенденнисъ — г-жа Бунгей. Надюсь, что, собираясь сюда, господа, вы запаслись хорошимъ аппетитомъ? Къ вамъ, Дуланъ, я не обращаюсь съ такимъ вопросомъ. Мн извстно, что вы кушаете, что называется, въ препорцію!
— Помилуй, Бунгей, что ты говоришь?— остановила его супруга.
— Клянусь Богомъ, Бунгей, что на человка, который не сталъ бы съ аппетитомъ обдать у васъ въ дом, было бы трудно угодить,— возразилъ Дуланъ, подмигнувъ и хлопнувъ большущими блыми своими перчатками по тощимъ собственнымъ бедрамъ.
Затмъ онъ робко обратился къ г-ж Бунгей съ дружественными заявленіями, которыя были, однако, встрчены со стороны этой чистосердечной дамы холоднымъ презрніемъ. Она откровенно разсказывала своимъ пріятелямъ и пріятельницамъ, что терпть не можетъ Дулана. Комплименты, которые расточалъ ей галантный ирландецъ, падали поэтому столь же непроизводительно, какъ смя на каменистую почву.
Тмъ временемъ г-жа Бунгей, наблюдая изъ окна все происходившее въ Патерностерскомъ переулк, узрла передъ собою величественный образъ громаднаго сраго коня, запряженнаго въ великолпный кабріолетъ, быстро приближавшійся къ ея подъзду. За этимъ конемъ виднлись изящныя блыя вожжи въ изящныхъ же миніатюрныхъ блыхъ перчаткахъ,— блдное личико, изящно изукрашенное маленькою бородкой и голова крошечнаго грума, качавшаяся надъ верхомъ кабріолета. Это прелестное зрлище, открывшееся восхищеннымъ очамъ г-жи Бунгей, заставило ее воскликнуть:
— Высокородный Перси Попджой какъ всегда отличается пунктуальностью!
Съ этими словами она направилась къ дверямъ, чтобы встртить тамъ высокороднаго гостя.
— Это и въ самомъ дл Перси Попджой,— замтилъ Пенъ, выглянувъ изъ окна и увидвъ господина въ великолпныхъ лакированныхъ сапогахъ, слзавшаго съ рессорнаго кабріолета. Дйствительно, этотъ молодой аристократъ, старшій сынъ лорда Фальконета (какъ это всмъ намъ хорошо извстно) пріхалъ въ Патерностерскій переулокъ на обдъ къ издателю, не читавшему собственныя его произведенія.
— Онъ былъ въ Итон моимъ рябцомъ,— замтилъ Баррингтонъ.— Мн слдовало бы поэтому питать къ нему нкоторую симпатію!
Пенденнисъ, въ свою очередь былъ оппонентомъ Перси во время преній въ Оксфордскомъ студенческомъ клуб, причемъ разбивалъ его каждый разъ, какъ говорится, на голову. Этотъ самый Перси вошелъ теперь въ комнату съ шляпой подъ мышкой и съ выраженіемъ непередаваемаго словами жизнерадостнаго фатовства на кругломъ личик съ ямочками. Природ удалось украсить означенное личико бородкой, но, истощившись въ этомъ усиліи, она оказалась уже не въ состояніи произвести на немъ усы, или бакенбарды.
Наемный джентльменъ, исполнявшій должность камеръ-лакея, заоралъ во все горло:
‘Высокородный Перси Попджой’! чмъ не доставилъ ни малйшаго удовольствія владльцу этихъ титуловъ.
— Скажите на милость, Бунгей, чего ради этотъ дтина непремнно, хотлъ отобрать отъ меня шляпу?— освдомился Перси у издателя.— Я положительно не могу обойтись безъ шляпы уже для того, чтобы съ должнымъ шикомъ поклониться г-ж Бунгей!— А вотъ кстати и она сама.— Сударыня, вы сегодня особенно интересны. Я что-то не видлъ вашего экипажа въ парк! По какой причин вы тамъ не были? Васъ тамъ только и недоставало. По крайней мр, я замтилъ ваше отсутствіе!
— Вы кажетесь мн, сударь, ужаснымъ насмшникомъ.
— Помилуйте! Да я, помнится, во всю жизнь не позволилъ себ ни малйшей шутки!— Ба!.. Кого я вижу?— Какъ поживаете, Пенденнисъ?— Какъ ваше здоровье, Баррингтонъ?— Это давнишніе мои пріятели, г-жа Бунгей.— На кой прахъ вы-то очутились здсь?— освдомился онъ у обоихъ молодыхъ людей, оборачиваясь къ нимъ лицомъ и показывая г-ж Бунгей пятки великолпно лакированныхъ своихъ сапогъ. Убдившись, что молодые джентльмены, приглашенные ея мужемъ, состоятъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ сыномъ настоящаго лорда, эта дама восчувствовала къ нимъ искреннее уваженіе.
— Неужели они съ нимъ знакомы?— скороговоркой спросила она вполголоса у своего супруга.
— Говорятъ же теб, что это молодые джентльмены высшаго полета! Младшій изъ нихъ состоитъ въ родств со всею аристократіей, — объяснилъ издатель.
Затмъ онъ и его жена разомъ устремились впередъ, кланяясь и улыбаясь, чтобы привтствовать почти столь же знатныхъ особъ, какъ и молодой лордъ. Дйствительно лакей только что доложилъ о прибытіи двухъ литературныхъ знаменитостей: мистеровъ Венгама и Вагга. Первый изъ нихъ вошелъ съ обычнымъ своимъ скромнымъ разсудительнымъ выраженіемъ на лиц и едва замтной улыбкой, съ какою обыкновенно созерцалъ носки своихъ хорошенькихъ блестящихъ сапогъ, рдко лишь позволяя себ поднять глаза на собесдника. Напротивъ того, Ваггъ самодовольно выставлялъ напоказъ свой блый жилетъ, украшенный часовою цпочкой со множествомъ разныхъ прицпокъ. Надъ этимъ жилетомъ лучезарно сіяло задорное красное лицо, свтившееся мыслями объ остроумныхъ шуткахъ и надеждами на хорошій обдъ. Онъ любилъ со смхомъ входить въ гостиную и, уходя оттуда поздно вечеромъ, откалывать такую шутку, которая заставила бы все общество разразиться хохотомъ. Никакія личныя непріятности или бдствія (выпадавшія на долю этого юмориста приблизительно въ такомъ же количеств, въ какомъ они отпускались и остальнымъ мене смшливымъ смертнымъ) не могли окончательно подавить въ немъ веселое настроеніе духа. Какое бы горе ни удручало великую его душу, мысль о хорошемъ обд заставляла ее воспрянуть. Даже и въ самомъ меланхолическомъ настроеніи мистеръ Ваггъ былъ способенъ развеселить веселою шуткой каждаго представителя британской аристократіи.
Венгамъ, скромно улыбаясь, подошелъ къ г-ж Бунгей, прошепталъ ей какое-то привтствіе, бросилъ на нее взглядъ изъ подлобья и снова углубился въ созерцаніе носковъ собственныхъ своихъ сапогъ. Ваггъ, въ свою очередь, объявилъ хозяйк, что она — ‘просто очаровательна’ и вслдъ затмъ немедленно устремился къ молодому аристократу, котораго называлъ запросто Попомъ. Разсказавъ этому юнцу забавную исторію, приправленную тмъ, что французы называютъ крупной солью, онъ выразилъ величайшее удовольствіе, встртившись также и съ Пеномъ, — пожалъ ему руку и дружески потрепалъ его по спин, такъ какъ ощущалъ у себя избытокъ веселаго, добродушнаго задора. Завязавъ съ Пенденнисомъ громко разговоръ о послдней ихъ встрч въ Баймут, Ваггъ спросилъ у него, какъ поживаютъ въ Клеврингскомъ замк общіе ихъ друзья, — собирается-ли пріхать сэръ Френсисъ въ Лондонъ на этотъ сезонъ,— навстилъ-ли Пенъ пріхавшую уже въ столицу лэди Рокминстеръ, такую милую пожилую даму? Все эти высказано было Ваггомъ не столько для самого Пена, сколько въ поученіе остальному обществу, которое имло такимъ образомъ случай узнать, что помщики приглашаютъ г-на Вагга въ свои усадьбы, и что онъ обладаетъ кое-какимъ знакомствомъ въ аристократическихъ кружкахъ.
Венгамъ тоже обмнялся рукопожатіемъ съ нашимъ молодымъ пріятелемъ. Г-жа Бунгей замчала все это съ чувствомъ почтительнаго удовольствія и впослдствіи сообщила мужу составившіеся у нея путемъ личнаго наблюденія взгляды на важное общественное значеніе и литературныя заслуги мистера Пенденниса. Взгляды эти принесли Пену гораздо больше пользы, чмъ онъ когда-либо предполагалъ.
Артуру Пенденнису случалось съ восхищеніемъ читать нкоторыя изъ произведеній миссъ Буньонъ. Онъ разсчитывалъ встртить въ ней особу, обладающую нкоторымъ сходствомъ съ портретомъ, написаннымъ ею самой въ ‘Весеннихъ цвтахъ’, гд она утверждала:
‘Въ молодости я походила на фіалку,
Которая въ травк стыдливо скрывается
Отъ дуновенья суроваго втра,
На стройную лань, что робко озирается,
Выходя на лужайку изъ чащи лсной’.
Онъ понималъ, что въ зрломъ возраст красота поэтессы должна. была пріобрсти нсколько иной характеръ, отличающійся отъ наивной прелести перваго расцвта, но все-таки былъ убжденъ, что эта миссъ должна быть очень хороша собой и привлекательна. При такихъ обстоятельствахъ Артура до чрезвычайности изумило и позабавило, когда онъ увидлъ передъ собой дородную костлявую женщину въ помятомъ атласномъ плать, которая вошла въ комнату отчетливой тяжеловсной, настоящей гренадерской поступью. Ваггъ тотчасъ же замтилъ, что поэтесса принесла на потертомъ подол своей юбки большущую соломину и уже нагнулся, чтобы поднять эту соломину, но миссъ Буньонъ сразу обезоружила угрожавшія насмшки, замтивъ сама это украшеніе. Придавивъ таковое громадной своею ногой, двица эта отдлила отъ платья соломину, а затмъ нагнулась и подняла ее, причемъ объяснила г-ж Бунгей, что, къ величайшему своему сожалнію, немного опоздала, такъ какъ дилижансъ везъ ее не спша за шесть пенсовъ отъ самаго Промптона. Она лично очень довольна, что могла прокатиться такъ дешево. Поэтесса высказала все это до того наивно и безхитростно, что никому не пришло даже и въ голову смяться.
На самомъ дл почтенная двица даже не воображала, чтобы ей слдовало стыдиться какого-либо поступка, обусловленнаго ея бдностью.
— Неужели это ‘Весенній цвтокъ’?— спросилъ Пенъ у Венгама, рядомъ съ которымъ стоялъ.— Но вдь она изображаетъ себя въ книжк очень недурненькой моллдою особой.
— Весенніе цвты, подобно всмъ остальнымъ, способны отцвтать и старться, — замтилъ Венгамъ.— Портретъ миссъ Буньонъ былъ, вроятно, написанъ нсколько лтъ тому назадъ.
— Во всякомъ случа, мн нравится въ ней то, что она нисколько не стыдится бдности.
— Я тоже не стыжусь,— объявилъ мистеръ Венгамъ, который скоре умеръ бы съ голода, чмъ позволилъ бы себ пріхать на обдъ въ дилижанс.
— Все-таки я думаю, что ей не къ чему было такъ безцеремонно выставлять на показъ свою соломину. Надюсь, г-нъ Пенденнисъ, что и вы согласитесь съ этимъ?— добавилъ онъ, а затмъ продолжалъ: — Дорогая моя миссъ Буньонъ, какъ вы поживаете? Я былъ сегодня утромъ въ гостяхъ у одной знатной дамы и нашелъ тамъ всхъ очарованными послдней книжкой, вышедшей подъ вашей редакціей. Собственная ваша ‘Ода на крестины лэди Фанни Веровой’ заставила герцогиню прослезиться. Я сказалъ, что надюсь имть удовольствіе встртиться съ вами сегодня, а оса просила меня передать вамъ ея благодарность за удовольствіе, которое вы ей доставили.
Разсказанное съ наивною скромной улыбкой повствованіе о герцогин, съ которою Венгамъ видлся якобы въ тотъ же день утромъ, разомъ отодвинуло на второй планъ вдовствующую графиню и баронета, о которыхъ говорилъ бдняга Ваггъ, такъ что Венгамъ оказался въ качеств великосвтскаго завсегдатая невпримръ выше Вагга. Венгамъ съумлъ воспользоваться этимъ неоцнимымъ преимуществомъ и, овладвъ разговоромъ, принялся угощать публику анекдотами изъ жизни британской аристократіи. Онъ пытался вовлечь въ разговоръ мистера Попджоя, о эращаясь прямо къ нему съ заявленіями приблизительно въ такомъ род: ‘Я говорилъ сегодня утромъ вашему родителю’, или ‘Вы, кажется, присутствовали въ Вестминстергоуз въ тотъ вечеръ, когда герцогъ сказалъ’… но мистеръ Попджой не былъ расположенъ присоединиться къ такой, по его мннію, нелпой бесд и предпочиталъ стоять вмст съ г-жею Бунгей въ оконной ниш, глядя на извозчичьи дрожки, останавливавшіяся у крыльца на противуположной сторон переулка. Хозяйка находила, что если благородный Перси Попджой даже и не станетъ принимать участіе въ разговор, то противные Беконы все-таки же увидятъ, что онъ пріхалъ къ ней на обдъ.
Часы на колокольн святого Павла пробили уже получасомъ больше момента, къ которому мистеръ Бунгей просилъ почтить его посщеніемъ. Все общество оказывалось въ сбор, за исключеніемъ двухъ гостей, которые, наконецъ, тоже явились и въ которыхъ Пенъ съ удовольствіемъ узналъ мистриссъ Шандонъ и ея супруга, капитана.
Посл того, какъ новоприбывшіе раскланялись съ хозяиномъ и хозяйкой дома и обмнялись съ большинствомъ присутствующихъ привтствіями, свидтельствовавшими о боле или мене короткомъ съ ними знакомств, Пенъ и Баррингтонъ подошли къ госпож Шандонъ и горячо пожали ея руку. Встрча съ ними, повидимому, сильно взволновала капитаншу, напомнивъ ей предшествующую встрчу всего лишь за нсколько дней передъ тмъ. Шандонъ привелъ себя въ совершенно приличный видъ и казался настоящимъ молодцомъ въ красномъ, бархатномъ своемъ жи лет и хорошенькой манишк, воротничекъ которой охватывался изящнымъ галстухомъ, приколотымъ лучшею брошкой капитанши. Несмотря на доброту Флоры Бунгей и, можетъ быть, даже вслдствіе этой доброты, госпожа Шапдонъ подходя къ хозяйк, испытывала чувство страха и трепета. И то сказать, издательница, въ красномъ своемъ атласномъ плать съ райской птицей на голов, имла боле, чмъ когда-либо, грозный видъ. Лишь посл того, какъ она освдомилась своимъ густымъ басомъ о здоровь дорогой малютки Мери, госпожа Шандонъ нсколько ободрилась и осмлилась вступить въ разговоръ.
— Это очень милая дама,— шепнулъ Попджой Баррингтону.— Познакомьте меня, пожалуйста, съ капитаномъ Шандономъ, говорятъ, будто онъ страсть какой умный малый, а я, чортъ возьми, обожаю умъ,— именно обожаю, клянусь въ томъ Юпитеру.
Это была чистая правда. Небо не одарило юнаго мистера Попджоя особенною крупною дозою собственнаго ума, но за то надлило его благородною способностью восхищаться умомъ другихъ, хотя онъ, вроятно, и не могъ цнить этотъ умъ по достоинству.
— Познакомьте меня пожалуйста съ миссъ Буньонъ! Говорятъ, будто и у нея ума палата, Положимъ, ее нельзя назвать хорошенькой, но съ лица, какъ говорится, не воду пить. Я, чортъ возьми, считаю себя до нкоторой степени литераторомъ и хочу познакомиться съ наиболе выдающимися изъ моихъ сотоварищей по перу!
Такимъ образомъ, господа Попджой и Шандонъ имли удовольствіе познакомиться другъ съ другомъ. Вслдъ затмъ двери въ сосднюю столовую внезапно растворились настежъ, все общество вошло туда и размстилось за столомъ. Пенъ оказался между двицей Буньонъ и мистеромъ Ваггомъ. На самомъ дл, Ваггъ, усмотрвъ, что ему придется, чего добраго, занять вакантное мсто возл поэтессы, обратился въ позорное бгство и предоставилъ это почетное мсто Пену.
Геніальная двица говорила за обдомъ очень мало, но за то дала Пену случай убдиться, путемъ личнаго наблюденія, что она охотница покушать и выпить. Дйствительно, она ни разу не отклонила предложеніе дворецкаго налить ей еще стаканчикъ винца. Необходимо замтить, что двица Буньонъ сочла мистера Пенденниса за пустоголоваго хлыща, который, нарядившись по послдней мод, — щеголяя роскошной манишкой, драгоцнными запонками, булавкой и часовою цпочкой, придавалъ себ напыщенный, высокомрный видъ. Миссъ Буньонъ сочла поэтому, не безъ нкотораго, впрочемъ, основанія, Артура Пенденниса фатомъ, на котораго не стоитъ обращать ни малйшаго вниманія, и совершенно разумно ршила заняться лучше своимъ обдомъ. Впослдствіи, познакомившись съ Пенденнисомъ ближе, она, съ обычною своею откровенностью, объяснила молодому человку:
— Вы показались мн просто напросто пустымъ великосвтскимъ франтомъ, да, кром того, еще напустили на себя такую, величественную серьезность, какъ если бы состояли распорядителемъ похоронной процессіи! Рядомъ со мною, по другую сторону, сидло окончательно противное мн существо. Оттого я и признала за лучшее сть и молчать.
— И то, и другое вы, милйшая миссъ, исполняли отлично,— со смхомъ замтилъ Пенъ.
— Надюсь, что такъ, но въ слдующій разь разсчитываю быть съ вами поразговорчиве. Я убдилась, что вы вовсе не такъ глупы, пустоголовы и величественно серьезны, какъ кажетесь на первый взглядъ.
— Ахъ, миссъ Буньонъ, если бы вы знали, какъ я томлюсь ожиданіемъ этого слдующаго раза!— отвтилъ ей Пенъ съ такимъ комическимъ галантнымъ выраженіемъ,: что она и сама невольно расхохоталась. Впрочемъ, не слдуетъ забгать впередъ. Вернемся лучше къ обду въ Патерностерскомъ переулк.
Обдъ этотъ былъ, какъ нельзя боле великолпнымъ. Сосдъ Пена, юмористъ Ваггъ, шепнулъ, коварно подмигнувъ ему глазомъ: ‘Я называю это обдомъ въ цвтуще-готическомъ стил’. Дйствительно, за стульями присутствовало множество оффиціантовъ въ блыхъ, вязаныхъ перчаткахъ, штиблетахъ со множествомъ пуговицъ и башмакахъ со скрипомъ. Джентльмены эти, шествуя взадъ и впередъ съ блюдами и тарелками, не упускали случая обмняться другъ съ другомъ позади гостей остроумными привтствіями и замчаніями. Дуланъ какъ-то крикнулъ одному изъ нихъ: ‘Половой! Эй, половой’! Разумется, онъ страшно сконфузился и покраснлъ, сообразивъ всю неловкость, сдланную въ промах. Подростокъ, прислуживавшій госпож Бунгей, совершенно терялся въ сонм рослыхъ, наемныхъ оффиціантовъ, облаченныхъ въ черные фраки.
— Взгляните-ка на этого достопочтеннаго буфетчика! Съ какою подумаешь, изысканною вжливостью, сгибаетъ онъ спину. Онъ ремесломъ гробовщикъ, съ Кладбищенской улицы, и беретъ на себя съ подряда устройство похоронъ и парадныхъ обдовъ. Между тми и другими несомннно существуетъ нкоторая аналогія,— приблизительно такая же, какъ между холодными и горячими блюдами. Во всякомъ случа, онъ представляетъ собою фальсификацію настоящаго буфетчика. Замтьте, что если здсь въ Лондон за обдомъ фигурируетъ поддльный буфетчикъ, то и вина непремнно оказываются поддльными. Вотъ, напримръ, хоть этотъ хересъ… Взгляните только, какая въ немъ муть!
— Дружище Бунгей, откуда вы добыли такой превосходный красный хересъ?
— Радъ, что онъ вамъ понравился, мистеръ Ваггъ! Позвольте съ вами чокнуться бокаломъ!— отвчалъ обрадованный издатель.— Мн удалось добыть нсколько дюжинъ этого хереса изъ погребовъ Ольдермана Беннинга и я заплатилъ за нихъ, надо признаться, кругленькую сумму. Не присоединитесь-ли и вы къ намъ, господинъ Пенденнисъ? За ваше здоровье, господа!
— Ахъ, онъ старый плутъ! Неужели онъ думаетъ, что насъ такъ легко провести? Мы тоже вдь знаемъ, гд раки зимуютъ и понимаемъ, что хересъ купленъ имъ въ сосднемъ кабачк. Хересъ этотъ такъ безпощадно сдобрили спиртомъ, что такимъ снадобьемъ слдовало бы угощать разв только извозщиковъ и сапожниковъ. Какъ было бы хорошо, если бы здсь нашлась бутылочка вина изъ погребовъ лорда Штейна, — продолжалъ шепотомъ Ваггъ.— Да, милйшій Пенденнисъ, мы съ вашимъ дядюшкой роспили не одну бутылочку этого вина. Отправляясь куда-нибудь обдать, благородный лордъ иметъ привычку предварительно посылать хозяину партію собственныхъ своихъ винъ. Какъ теперь припоминаю бднягу Раудона Кроулея, родного брата сэра Питта Кроулея, бывшаго губернаторомъ острова Ковентри. Старшій поваръ Штейна являлся всегда къ Кроулею съ утра, а дворецкій прізжалъ какъ разъ передъ обдомъ съ замороженнымъ во льду шампанскимъ изъ Гаунтъ-гоуза.
— Какъ вкусно приготовлено это блюдо,— замтилъ добродушно Попджой.— У васъ на кухн, очевидно, имется cordon-bleu.
— Конечно, имется,— подтвердила госпожа Бунгей, думая, что онъ говоритъ о приспособленіи, которымъ приводятъ вдвиженіе вертелъ.
— Я имлъ въ виду такъ называемаго у французовъ chef, — вжливо пояснилъ гость.
— Точно такъ, ваша свтлость,— подтвердила хозяйка дома.
— Разв кухонный вашъ артистъ, сударыня, называетъ себя французомъ?— саркастически освдомился Ваггъ.
— Признаться, это не доходило до моего свднія,— сурово возразила издательница.
— Да, вдь, если онъ себя такъ называетъ, то онъ ‘quizziu’yer’, (надъ вами подшучиваетъ, вмсто cuisinier, т.е. повара),— воскликнулъ мистеръ Ваггъ.
Эта игра словъ прошла незамченной, что до нкоторой степени смутило стыдливаго юмориста.
— Бунгей заказываетъ парадные свои обды тамъ же, гд и Беконъ, а именно у Григгса, на Соборной площади. Оба они скряжничаютъ и стараются не передать по сравненію другъ съ другомъ лишней полкроны ‘съ рыла’. Каждый изъ нихъ съ удовольствіемъ подсыпалъ бы яда въ пирожныя, заказанныя для другого, если бы только могъ сдлать это безнаказанно. Впрочемъ, что касается до пирожныхъ, то они положительно отравлены.— Это… какъ бишь его?.. Бренборіонъ la Севинье, сударыня, положительно великолпно,— добавилъ онъ вслухъ, накладывая на свою тарелку пирожное съ блюда, поданнаго гробовщикомъ.
— Очень рада, что оно вамъ нравится,— отвчала госпожа Бунгей, покраснвъ и не зная хорошенько, дйствительно-ли пирожное называется такъ, какъ окрестилъ его Ваггъ, но вмст съ тмъ, туманно предполагая, что этотъ джентльменъ позволяетъ себ надъ нею издваться. Неудивительно, если та кое сознаніе заставляло ее ненавидть Вагга всми силами пламеннаго ея женскаго сердца. Она давно хотла смстить его съ должности номинальнаго редактора ежемсячнаго журнала, который издавался ея мужемъ. Достопочтенную Флору Бунгей останавливала отъ этого шага только слава, которую снискалъ себ мистеръ Ваггъ, но только въ издательскихъ сферахъ, но и среди читающей публики, въ качеств талантливаго публициста и умлаго редактора.
Гости размстились вокругъ стола такимъ образомъ, что Баррингтонъ оказался по правую руку госпожи Шандонъ, которая, въ простенькомъ своемъ черномъ плать, отдланномъ поблекшими лентами, сидла рядомъ съ дороднымъ, цвтущимъ издателемъ. Грустная ея улыбка возбудила въ его грубоватомъ, но добромъ сердц, чувство состраданія. Никто, повидимому, ею не интересовался. Она глядла все время на мужа, а онъ, въ свою очередь, какъ будто стснялся присутствіемъ нкоторыхъ гостей. Дйствительно, Венгамъ и Ваггъ хорошо знали и самого капитана, и его финансовое положеніе. Шандону доводилось работать вмст съ Ваггомъ, котораго онъ въ несмтное число разъ превосходилъ остроуміемъ, талантомъ и свдніями. При всемъ томъ звзда Вагга ярко блистала на небосклон, а бдняга Шандонъ оставался неизвстнымъ читающей публик. Шумная хвастливая болтовня тщеславившагося своими удачами Вагга до такой степени претила Шандону, что онъ предпочиталъ не вмшиваться въ разговоръ и вмсто того пилъ вино въ такомъ количеств, въ какомъ благоволили ему наливать. Дло въ томъ, что онъ состоялъ, если можно такъ выразиться, ‘подъ надзоромъ’. Бунгей предупредилъ гробовщика не наполнять слишкомъ часто стаканъ капитана и наливать его притомъ не до самыхъ краевъ. Эта прискорбная мра предосторожности была еще прискорбне именно потому, что оказывалась необходимой. Госпожа Шандонъ то и дло бросала черезъ столъ тревожные взгляды, опасаясь, какъ бы ея мужъ не выпилъ лишняго.
Мистеръ Ваггъ, не смотря на свое безстыдство, чрезвычайно легко конфузился. Пристыженный неудачею первой своей остроты, онъ разговаривалъ все остальное время преимущественно съ Пеномъ и главнымъ образомъ, разумется, про сосдей.
— Сегодня Бунгей устраиваютъ у себя нчто въ род царскаго смотра,— сказалъ онъ,— мы вс здсь бунгейцы! Читали вы кстати повсть Попджоя? На самомъ дл ее написалъ много лтъ тому назадъ покойный Сарычевъ, но она завалялась въ редакціи и про нее уже совсмъ забыли. Какъ-то надняхъ мистеръ Троттеръ (вотъ этотъ господинъ съ громадными отложными воротничками) розыскалъ эту повсть въ редакціонномъ шкафу и, просмотрвъ ее, нашелъ, что она, съ нкоторыми передлками, можетъ сойти въ журнал за ловкій намекъ на самую свженькую злобу дня, а именно, на бгство герцогини X. отъ своего мужа. Бобъ сдлалъ требуемыя передлки, Попджой дозволилъ воспользоваться своимъ именемъ. Я самъ приписалъ въ надлежащихъ мстахъ парочку — другую страницъ и, такимъ образомъ, мы общими силами выпустили въ свтъ повсть, озаглавленную: ‘Бездна отчаянія или Бглая герцогиня’. Забавне всего, въ данномъ случа то, что Попджой даже не потрудился прочесть литературное произведеніе, вышедшее подъ его именемъ. Я, признаться, охотно мистифицирую его по этому поводу.— Не правда-ли, Попджой, какое интересное мсто въ третьемъ том вашей повсти, гд переодтый кардиналъ, убжденный проповдями лондонскаго епископа, переходитъ въ англиканскую вру и сватается за дочерью герцогини?
— А вдь это мсто и мн самому казалось очень интереснымъ, — совершенно, серьезно отвтилъ Попджой.
— Во всей книг ничего такого нтъ,— шепнулъ Ваггъ Пенденнису.— Я сейчасъ только самъ выдумалъ эту комбинацію. Что — же она, пожалуй, оказалась бы недурной для повсти изъ высшихъ церковныхъ сферъ.
— Я припоминаю, какъ покойный Байронъ, Гобгоузъ, Трелоней и вашъ покорный слуга обдали однажды въ Рим съ кардиналомъ Меццокальдо, объявилъ капитанъ Зумфъ.— За этимъ обдомъ насъ угощали еще орвіеттскимъ винцомъ, которое такъ нравилось Байрону. Какъ теперь помню, кардиналъ высказывалъ намъ свое сожалніе по поводу того, что ему приходится жить холостякомъ. Два дня спустя, мы ухали въ Чивитто-Веккію, гд стояла яхта Байрона, а черезъ какихъ-нибудь три недли узнали, что бдняга кардиналъ отдалъ свою холостую душу Богу. Байронъ очень жаллъ объ его смерти, такъ какъ почтенный прелатъ, клянусь Юпитеромъ, пришелся ему по душ.
— Чертовски интересная исторія, Зумфъ,— поощрилъ его Ваггъ.— Слдовало бы напечатать нкоторые изъ вашихъ анекдотовъ, капитанъ Зумфъ. Безъ шутокъ, они хорошо могли бы разойтись у нашего пріятеля Бунгея, такъ что, издавъ ихъ, онъ не остался бы въ наклад,— замтилъ Шандонъ.
— Отчего вы не предложите Зумфу обнародовать ихъ въ вашей новой газет, какъ бишь она прозывается, Шандонъ?— рявкнулъ Ваггъ.
— Отчего вы сами не предлагаете ему печатать эти анекдоты въ вашемъ давнишнемъ журнал, котораго не зачмъ называть здсь по имени?— возразилъ Шандонъ.
— Разв собираются издавать новую газету?— спросилъ Венгамъ, который зналъ очень хорошо въ чемъ дло, но стыдился своихъ связей съ литературой.
— Какъ, что я слышу?— Бунгей будетъ издавать газету, — вскричалъ Попджой, гордившійся напротивъ того литературной своей извстностью и знакомствомъ съ писателями.— Мн непремнно надо къ ней пристроиться.— Обращаюсь къ вашему заступничеству, госпожа Бунгей. Повліяйте на вашего мужа въ должномъ направленіи, и заставьте его дать мн какую-нибудь работу, все равно въ проз или въ стихахъ! Для меня это совершенно безразлично. Я готовъ писать, клянусь Богомъ, все, чего отъ меня потребуютъ, повсти, поэмы, путешествія, передовыя статьи и т. д. Пусть только Бунгой заплатитъ, что слдуетъ, и я къ его услугамъ! Не забудьте же, милйшая госпожа Бунгей, замолвить обо мн словечко!
— Газету назовутъ ‘Встникомъ изъ портерной’ и пригласятъ юнца Попджоя сотрудничать въ дтскомъ ея отдл,— проворчалъ сквозь зубы Ваггъ.
— Ее назовутъ ‘Пелль-мельской газетой’ и съ удовольствіемь пригласятъ васъ самихъ въ сотрудники, — возразилъ Шандонъ, слышавшій это замчаніе.
— Пелль-мелльская газета! Почему же именно Пелль-мельская?— спросилъ Ваггъ.
— Хотя бы потому, что редакторъ родился въ Дублин, помощникъ его — въ Корк,— издатель живетъ въ Патерностерскомъ переулк, а сама газета будетъ издаваться въ Странд, на Екатерининской улиц. Неужели эти причины, Ваггъ, васъ не удовлетворяютъ?— продолжалъ Шандонъ, начинавшій уже сердиться.— Каждый предметъ долженъ имть какую-нибудь кличку. Мою собаку зовутъ Понго и она знаетъ свое имя. Ваша фамилія Ваггъ, то есть Хвастуновъ и вы въ большей или меньшей степени длаете ей честь. Съ какой же кстати вздумали вы придираться къ названію нашей газеты?
— Просто на просто потому, что ей пристало бы точно также и всякое иное имя,— отвтилъ ему Ваггъ.
— Я бы желалъ, чтобы вы помнили имя нашей газеты и не позволяли себ пренебрежительно говорить ‘какъ бишь ее’! Вамъ хорошо извстно имя этой газеты, да и мое тоже!
— Мн извстенъ тоже и вашъ адресъ,— возразилъ Ваггъ, но эти слова были сказаны вполголоса.
Добродушный ирландецъ, разгорячившійся на мгновенье, тотчасъ же посл того преложилъ гнвъ на милость и дружескимъ тономъ пригласилъ Вагга выпить съ нимъ стаканчикъ вина. По уход дамъ изъ столовой, разговоръ, разумется, сталъ еще боле оживленнымъ. Венгамъ произнесъ коротенькую, льстивую рчь, заканчивавшуюся предложеніемъ всмъ присутствующимъ выпить за процвтаніе покои газеты, заручившейся даровитымъ, остроумнымъ и свдущимъ редакторомъ въ лиц капитана Шандона. Венгамъ ставилъ себ за правило жить, по возможности, дружно со всми публицистами. Поэтому въ продолженіе вечера, онъ подходилъ послдовательно ко всмъ присутствующимъ писателямъ, стараясь сказать каждому изъ нихъ пріятное,— напримръ, сообщить, какое глубокое впечатлніе произвела въ министерств иностранныхъ длъ передовая статья, или какъ поразила закадычнаго его друга, герцога X, искусно проредактированные послдніе номера еженедльной газеты: ‘Досугъ и Дло’.
Вечеръ пришелъ къ концу и, не смотря на вс мры предосторожности, оказалось, что бдняга Шандонъ не совсмъ уже твердо держался на ногахъ. Его, однако, благополучно усадили на дрожки и отправили подъ любящимъ надзоромъ капитанши домой. Онъ бесдовалъ всю дорогу съ своей супругой въ такомъ тон, что извощикъ поминутно оборачивался на козлахъ, поглядывая на выпившаго своего сдока. Попджой давао уже отпустилъ свой кабріолетъ и Венгамъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы довезти высокороднаго писателя до дома въ наемной своей коляск. Робкая миссъ Буньонъ, видя, что мистеръ Ваггъ, жившій по сосдству съ нею, собирается узжать, потребовала къ великому неудовольствію для этого джентльмена, чтобы онъ подвезъ ее въ своемъ экипаж.
Пенъ и Баррингтонъ возвращались домой пшкомъ при свт мсяца.
— Теперь ты имлъ счастіе познакомиться съ писателями,— сказалъ Баррингтонъ.— Ну какъ, по твоему, былъ я не правъ, говоря, что здсь въ Лондон можно встртить многія сотни и тысячи людей, никогда не занимавшихся литературнымъ трудомъ, по нисколько не уступающихъ по уму и развитію записнымъ литераторамъ?
Пенъ долженъ былъ согласиться, что литературные дятели, съ которыми онъ имлъ счастіе познакомиться, не сказали во весь вечеръ ничего такого, что стоило бы сохранить въ назиданіи современникамъ или потомству. Въ сущности о литератур не было въ этотъ вечеръ даже и рчи. Непосвященнымъ людямъ, любопытствующимъ знать нравы и обычаи литературныхъ кружковъ, умстно будетъ сообщить по секрету, что нигд во всемъ свт не говорятъ такъ мало о книгахъ и не пренебрегаютъ въ такой степени чтеніемъ, какъ именно среди самихъ писателей.

ГЛАВА XXXV.
Пелль-мелльская газета.

Новая газета имла сразу громадный успхъ. Въ обществ распространились слухи, будто ее поддерживаетъ вліятельная политическая партія. Въ числ анонимныхъ сотрудниковъ называли громкія имена. Имлось-ли для этихъ слуховъ фактическое основаніе? Мы не считаемъ себя вправ категорически отвтить на этотъ вопросъ, но все-таки позволимъ себ маленькую нескромность, объяснивъ, что статья по иностранной политик, которую въ публик, вообще говоря, приписывали благородному лорду, состоящему, какъ извстно въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ, съ министерствомъ иностранныхъ длъ, вышла на самомъ дл изъ подъ пера капитана Шандона. Можно присовокупить даже, что она была написана въ общей зал ресторана подъ вывской ‘Медвдя и Жезла’, (что близъ Дворцовой терассы), гд розыскалъ его мальчишка изъ типографіи и гд имлъ временное мстопребываніе его союзникъ на литературномъ поприщ мистеръ Блюдіеръ. Подобнымъ же образомъ цлый рядъ статей по финансовымъ вопросамъ, приписывавшихся великому, государственному дятелю, который засдалъ въ палат общинъ, вышелъ на самомъ дл изъ подъ пера верхне-темпльскаго адвоката, Джоржа Баррингтона.
Очень можетъ быть, что между ‘Пелль-мелльской газетой’ и вліятельной партіей, органомъ которой она вызвалась служить, и происходили какія-нибудь сдлки. Перси Попджой (отецъ котораго, лордъ Фальконетъ, состоялъ членомъ этой! партіи) зачастую взбирался по лстниц, которая вела въ профессіональную квартиру Баррингтона. Въ газет появлялись неоднократно замтки, имвшія вполн, опредленную политическую окраску и несомннно выходившія изъ весьма компетентнаго источника.
Нсколько поэмъ, слабыхъ по мысли, но изобиловавшихъ звучными, трескучими фразами, появились въ ‘Пелль-мелльской газет’ за подписью ‘П. П.’. Вмст съ тмъ газета расхваливала, какъ говорится, не на животъ, а на смерть, новую повсть того же автора.
Артуръ Пенденнисъ не принималъ ни малйшаго участія въ политическомъ отдл ‘Пелльмелльской газеты’, но весьма дятельно сотрудничалъ въ литературномъ ея отдл. Редакція газеты, какъ уже упомянуто, помщалась на Екатерининской улиц, въ Странд. Онъ зачастую приходилъ туда съ рукописями въ карман, испытывая неизреченное самодовольство и наслажденіе. Такія чувства, впрочемъ, обыкновенно охватываютъ начинающаго писателя, для котораго еще новинка видть себя въ печати, особенно же если онъ носится съ иллюзіями, будто его произведенія вызываютъ въ публик извстную сенсацію.
Тамъ, на Екатерининской улиц, помощникъ редактора, Джонъ Финуканъ, составлялъ съ помощью клейстера и ножницъ хронику, находившуюся въ его вдніи. Орлинымъ взглядомъ пробгалъ онъ столбцы всхъ газетъ, имвшіе какое-либо соотношеніе съ великосвтскими сферами, надъ которыми ему была предоставлена безконтрольная власть. Ни одинъ случай смерти или званый вечеръ въ аристократическихъ кружкахъ не пропускался въ ‘Пелль-мелльской газет’. Финуканъ съ изумительною ловкостью выуживалъ интереснйшіе анекдоты и сообщенія изъ совершенно невдомыхъ простымъ смертнымъ англійскихъ провинціальныхъ, а также ирландскихъ и шотландскихъ газетъ. Джонъ Финуканъ, эсквайръ, закусывая принесенной изъ сосдней кухмистерской порціей говядины, которую запивалъ стаканомъ портера, доставленнаго изъ ближайшаго трактира, описывалъ пиршества вельможныхъ богачей столь же наглядно и обстоятельно, какъ если бы самъ на нихъ участвовалъ. Съ чисто философской точки зрнія этотъ джентльменъ представлялъ собою трогательное зрлище, когда въ помятыхъ, разодранныхъ брюкахъ, безъ сюртука и въ рубашк съ грязными рукавами онъ подготовлялъ живыя картинныя изображенія самыхъ блестящихъ великосвтскихъ празднествъ, въ значительной степени дополненныя его собственнымъ воображеніемъ. Рзкій диссонансъ между сферой дятельности Финукана и собственною его вншностью и манерами забавлялъ недавно подружившагося съ нимъ Пена. Съ тхъ поръ, какъ почтенный ирландецъ покинулъ родную свою деревню, гд занималъ, должно быть, не особенно высокое положеніе, онъ рдко бывалъ въ какихъ-либо обществахъ, за исключеніемъ тхъ, которыя собираются въ общихъ залахъ трактировъ и ресторановъ, тогда какъ, судя по замткамъ въ ‘Пелль-мелльской газет’, можно было бы придти къ, заключенію, что онъ изо дня въ день обдалъ съ послами иностранныхъ державъ и смотритъ на столичную лондонскую жизнь… ну хоть изъ венеціанскаго окна въ аристократическомъ клуб Уайта. Случалось, что онъ иногда длалъ при этомъ промахи, но отъ нихъ страдалъ исключительно только ‘Биллинафидскій Часовой’, корреспондентомъ котораго Джонъ состоялъ, а не ‘Пелль-мелльская газета’, гд ему не дозволялось особенно много сочинительствовать. Лондонское начальство Финукана почему-то держалось убжденія, будто онъ искусне обращается съ ножницами и клейстеромъ, чмъ съ перомъ.
Пенъ очень тщательно обработывалъ библіографическіе свои очерки., Онъ обладалъ большой, хотя и безпорядочной начитанностью, пріобртенной еще въ ранніе годы жизни, — пылкимъ воображеніемъ и оживленнымъ чувствомъ юмора, благодаря которому его статьи нравились и редакціонному начальству, и публик. Такимъ образомъ онъ, дйствительно, имлъ право сознавать, что добросовстно заслуживалъ гонораръ, который ему за нихъ платили. Само собой разумется, что ‘Пелль-мелльская газета’ съ величайшей аккуратностью получалась въ Фэрокс и съ наслажденіемъ прочитывалась обими проживавшими тамъ особами прекраснаго пола. Ее получали также и въ Клеврингскомъ замк, гд, какъ намъ извстно, имлась барышня,— большая охотница до чтенія. Даже самъ пожилой докторъ Портманъ, которому вдова посылала газету, предварительно выучивъ наизусть помщенныя въ ней статьи своего сына, одобрительно отзывался о произведеніяхъ Пена. Онъ говорилъ, что у этого юнца виденъ умъ, изящный вкусъ и воображеніе, и что мальчикъ пишетъ хотя и не совсмъ такъ, какъ подобало бы ученому, но во всякомъ случа — какъ джентльменъ.
Можно представить себ, каковы были удивленіе и радость нашего пріятеля, маіора Пенденниса, когда, войдя въ одинъ изъ клубовъ, членомъ котораго онъ состоялъ, а именно въ Регентскій клубъ, гд собирались Венгамъ, лордъ Фальконетъ и нкоторые другіе великосвтскіе джентльмены и лондонскія знаменитости, онъ нашелъ ихъ однажды бесдующими объ одномъ изъ нумеровъ ‘Пелль-мелльской газеты’ и объ одной изъ статей, появившейся на ея столбцахъ, гд жестоко осмивалась книга, только что выпущенная въ свтъ супругой выдающагося политическаго дятеля оппозиціонной партіи. Графиня Муффборо, въ описаніи своихъ путешествіи по Испаніи и Италіи, безразлично пользовалась то французскимъ, то англійскимъ языками, которыми владла въ одинаковой степени достопримечательно. Критикъ отмтилъ съ забавнымъ, по наружности добродушнымъ, но въ сущности очень ядовитымъ лукавствомъ, массу промаховъ, надланныхъ ея сіятельствомъ въ попыткахъ выражаться на томъ и на другомъ изъ этихъ языковъ. Этимъ коварнымъ критикомъ былъ никто иной, какъ нашъ Пенъ. Онъ съ величайшимъ остроуміемъ прыгалъ и плясалъ вокругъ злополучной своей жертвы, указывая съ самой комической серьезностью и самой изысканной вжливостью ея ошибки и промахи. Во всей стать не было ни одного слова и выраженія, которыя не дышали бы рыцарской вжливостью, но вмст съ тмъ съ злополучной графини сдирали, какъ говорится, живьемъ кожу и безпощадно выставляли ее въ такомъ вид на посмшище. Эта библіографическая замтка пріятно щекотала желчный темпераментъ Венгама и вызывала у него чувство злобнаго удовольствія. Дло въ томъ, что графиня Муффборо въ теченіе всего сезона ни разу не пригласила его на свои вечера. Лордъ Фальконетъ тоже подсмивался и хохоталъ отъ всего сердца, такъ какъ графъ Муффборо и онъ самъ были съ ранней молодости ожесточенными соперниками везд и во всемъ. Эти джентльмены поздравили маіора съ блестящими успхами его племянника на литературномъ поприщ. До тхъ поръ маіоръ Пенденнисъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на появлявшіеся въ письмахъ изъ Фэрокса намеки на ‘постоянные серьезные литературные труды милйшаго Артура, которые, чего добраго, подорвутъ еще здоровье бднаго мальчика’, и полагалъ, что ему лично, въ качеств маіора и джентльмена, умстне всего длать видъ, будто знать не знаетъ о мистер Пен и его литературныхъ подвигахъ. Теперь, однако, обнаружилось, что Венгамъ, котораго вс считаютъ оракуломъ, хвалитъ произведеніе этого юнца, лордъ Фальконетъ, состоявшій черезъ своего сына Перси Попджоя въ сношеніяхъ съ литературными кружками, одобрительно отзывается о литературныхъ талантахъ молодого Пена, даже и самъ вельможный лордъ Штейнъ, которому маіоръ указалъ на статью своего племянника, прочелъ ее съ очевиднымъ удовольствіемъ, — смялся отъ души,— божился, что она написала превосходно и что графиня Муффборо должна чувствовать себя въ положеніи кита, въ котораго ловко всадили острогу. При такихъ обстоятельствахъ маіоръ, какъ и слдовало ожидать, принялся и самъ какъ нельзя боле восхищаться своимъ племянникомъ. Объявивъ: ‘Клянусь Богомъ, у этой молодой протобестіи есть что-то такое, знаете, особенное! Я всегда говорилъ, что онъ даровитый мальчикъ и что изъ него рано или поздно будетъ прокъ’!—престарлый джентльменъ, руки котораго дрожали отъ удовольствія, принялся писать въ Фэроксъ вдовушк, о всхъ похвалахъ, которыя слышалъ Пену въ высшихъ сферахъ. Онъ послалъ также и молодой протобестіи, т. е. самому Пену записку, въ которой освдомлялся, не зайдетъ-ли Артуръ закусить съ старикомъ дядей въ гостинницу, причемъ сообщилъ, что иметъ порученіе пригласить своего племянника на обдъ въ Гаунтгоузъ. Лордъ Штейнъ старался заводить знакомства со всми, кто могъ его позабавить сумасбродствомъ,, остроуміемъ, глупостью, странностями, жеманствомъ, веселостью, или же какими-либо иными качествами. Прочитавъ письмо, Пенъ швырнулъ его черезъ столъ Баррингтону и, надо полагать, почувствовалъ нкоторое разочарованіе, убдившись, что оно не произвело особеннаго впечатлнія на молодого адвоката.
Юные критики отличаются, какъ извстно, необычайнымъ мужествомъ. Взобравшись на судейское кресло, они безъ малйшаго колебанія высказываютъ свое мнніе о самыхъ многосложныхъ и глубокомысленныхъ произведеніяхъ. Если бы, въ этотъ періодъ дятельности Пена, ему прислали для отзыва
‘Исторію’ Маколея, или же ‘Астрономію’ Гершеля, онъ бгло просмотрлъ бы эти многотомные труды серьезныхъ ученыхъ, а затмъ, выкуривая сигару, составилъ-бы себ о нихъ категорическое мнніе и, по всмъ вроятіямъ, удостоилъ бы обоихъ авторовъ категорическаго своего одобренія, высказаннаго такимъ тономъ, какъ если бы критикъ сознавалъ себя существомъ высшаго порядка, склонномъ снисходительно покровительствовать хлопотливымъ трудамъ достопочтенныхъ ученыхъ. Съ помощью ‘Всеобщей Біографіи’ или ‘Британскаго Музеума’ Пенъ могъ и самъ составить краткій обзоръ историческаго періода, цитируя имена, года и факты съ такою художественной непринужденностью, которая до крайности удивляла родную его мать въ Фэрокс, недоумвавшую откуда именно взялся у ея сынка такой громадный запасъ свдній? Необходимо замтить, впрочемъ, что и самъ Артуръ испытывалъ совершенно такое же чувство недоумнія, перечитывая свои статьи мсяца черезъ два или черезъ три спустя, когда онъ успвалъ позабыть тему, на которую писалъ и книги, служившія ему для справокъ. Артуръ Пенденнисъ сознается, что въ этотъ періодъ своей жизни не затруднился бы составить себ въ суточный срокъ мнніе о трудахъ величайшаго изъ ученыхъ, или же написать библіографическую замтку о цлой энциклопедіи. Счастье еще, что у Пена былъ подъ бокомъ Баррингтонъ, который безпощадно его осмивалъ и путемъ частыхъ дозъ спасительнаго сарказма сдерживалъ въ надлежащихъ рамкахъ наглое самомнніе юнаго критика. Что касается до Шандона, то ему нравилась беззавтная смлость и хлесткость молодого его помощника. Оживленныя блестящія выходки Пена приходились редактору невпримръ больше но вкусу, чмъ благородный, но сравнительно тяжелый металлъ, доставлявшійся ему Баррингтономъ.
Хотя Артуръ Пенденнисъ и заслуживалъ порицанія за дерзкое самомнніе и нкоторую скоросплость сужденій, онъ былъ тмъ не мене въ высшей степени честнымъ литературнымъ критикомъ, а потому, разумется, оказывался слишкомъ чистосердечнымъ и наивнымъ для тхъ цлей, какими задавался мистеръ Бунгей, положительно злившійся на безпристрастіе его рецензій. Однажды у Пена завязался по этому поводу диспутъ съ его непосредственнымъ начальникомъ — капитаномъ.
— Позвольте спросить у васъ отъ имени здраваго смысла, Пенденнисъ, съ какой это стати вамъ вздумалось хвалить книжку, изданную Бэкономъ? Сегодня утромъ Бунгей прибжалъ ко мн, поположительно не помня себя отъ бшенства. Вы не поврите, до какой степени разогорчилъ его похвальный вашъ отзывъ объ одной изъ книжекъ ненавистной ему издательской фирмы, что чрезъ улицу!— объявилъ Шандонъ.
Глаза Пена широко раскрылись отъ изумленія.
— Неужели вы хотите этимъ сказать, что мы не вправ хвалить ни одной изъ книжекъ, изданныхъ Бэкономъ? Ужь не прикажете-ли объявлять ихъ негодными даже и въ томъ случа, когда он дйствительно хороши?— освдомился онъ.
— Позвольте васъ спросить, юный мой другъ, неужели вы предполагаете, что доброжелательный издатель печатаетъ въ своей газет библіографическія замтки единственно лишь съ цлью выхвалять своего конкуррента и приносить ему такимъ образомъ барыши?— спросилъ Шандонъ.
— Разумется, онъ печатаетъ ихъ, чтобы приносить барыши себ самому, но во всякомъ случа и для того, чтобы высказывать правду-матку. ‘Ruat coelum’, но все-таки надо говорить правду, — сентенціозно замтилъ Пенъ.
— Въ такомъ случа, что же скажете вы о моей программ изданія Пелль-мелльской газеты?— съ саркастической усмшкой спросилъ Шандонъ.— Надюсь, вы не считаете содержащіяся въ ней заявленія математически справедливыми и точными?
— Позвольте замтить, что это совершенно иной вопросъ, обсужденіе котораго на врядъ-ли можетъ васъ въ данную минуту особенно интересовать. Смю уврить, однако, что эта программа вызвала въ глубин моей совсти нкоторыя сомннія, побудившія меня переговорить о ней съ общимъ нашимъ пріятелемъ, Баррингтономъ. Мы пришли съ нимъ на ея счетъ къ слдующему соглашенію,— добавилъ со смхомъ Пенъ:— программа ваша имла характеръ художественно составленнаго объявленія, въ которомъ отводится всегда извстный просторъ поэтическому вымыслу. Великанъ изображается вдь на вывск балагана боле чмъ въ дйствительную величину, а потому не стоитъ обращать вниманія на легкія отступленія отъ истины. Ввиду такихъ соображеній мы ршили, что можемъ выполнять свою роль въ балаганномъ представленіи, не покрывая себя стыдомъ и не подвергаясь угрызеніямъ совсти. Мы, сударь, музыканты и разыгрываемъ свою партію по нотамъ. Что касается до васъ, то вы дирижируете представленіемъ.
— И веду передовой отдлъ,— подтвердилъ Шандонъ.— Все-таки я сердечно радъ, что совсть позволила вамъ играть у насъ въ оркестр.
— Все это прекрасно,— замтилъ Пенъ, горячо принимавшій къ сердцу достоинство литературнаго критика,— но позвольте, однако, вамъ замтить, что мы въ Англіи держимся вс какой-нибудь партіи, и что я намренъ отстаивать свои убжденія съ упорствомъ истаго британца. Я согласенъ относиться съ какимъ угодно ангельскимъ добродушіемъ къ нашимъ сторонникамъ. Я понимаю все безуміе заводить ссору въ собственномъ дом. Вмст съ тмъ я готовъ разносить враговъ съ какой вамъ угодно безпощадностью, но не иначе, капитанъ, какъ въ честномъ бою. Думаю, что можно иной разъ не высказывать всей правды, но никогда не слдуетъ марать себя ложью. Клянусь Юпитеромъ, что я сталъ бы скоре голодать и совершенно отказался бы отъ мысли о литературномъ заработк (мистеръ Пенденнисъ жилъ заработкомъ своего пера приблизительно уже шесть недль и говорилъ объ этомъ грязномъ оружіи съ величайшимъ энтузіазмомъ и уваженіемъ), чмъ нанести моему противнику измнническій, нечестный ударъ, или же отозваться объ его произведеніяхъ хуже, чмъ они заслуживаютъ того въ дйствительности.
— Ну что же, мы примемъ ваши чувства во вниманіе, г-нъ Пенденнисъ, и, если намъ понадобится громить Бекона, поручимъ эту работу иному молоту,— возразилъ самымъ добродушнымъ тономъ Шандонъ, думая при этомъ, надо полагать: ‘Пройдетъ еще нсколько лтъ и у этого молодого джентльмена не будетъ больше помина о такой щепетильности’. Самъ Шандонъ былъ уже ветераномъ среди газетныхъ кондотьеровъ. Онъ сражался, не щадя своей и чужой жизни подъ столькими уже знаменами и въ продолженіе столькихъ уже лтъ, что утратилъ даже воспоминаніе объ угрызеніяхъ совсти.
— Помилуй Богъ, какая у васъ нжная совсть, мистеръ Пенденнисъ, — сказалъ онъ.— Такую роскошь дозволяютъ себ, впрочемъ, вс новички. Я и самъ когда-то не отказывалъ себ въ ней, но этотъ нжный пушокъ скоро изнашивается въ житейской сутолок, а я не расположенъ замнять его искусственными притираньями, подобно набожному нашему другу Венгаму, или же образцу всхъ добродтелей, Ваггу.
— Я лично не берусь судить, капитанъ, что лучше въ данномъ случа: лицемріе или цинизмъ.
— Первое во всякомъ случа выгодне, — возразилъ капитанъ, кусая ногти.— Венгамъ глупе всякой квакающей лягушки, а между тмъ онъ пріхалъ къ Бунгею на обдъ въ собственномъ экипаж. Чего добраго, пройдетъ много времени, прежде чмъ г-жа Бандонъ будетъ имть возможность обзавестись своей каретой. Смилуйся Боже надъ этой бдняжкой!
Посл этого небольшого диспута, Пенъ, простившись съ своимъ редакціоннымъ вождемъ, вывелъ изъ того, что разсказывалъ ему капитанъ, свое собственное нравоученіе. Возвращаясь домой, онъ говорилъ самому себя: ‘Взгляни на этого человка, одареннаго геніемъ, остроуміемъ, глубокими познаніями и несмтнымъ множествомъ блестящихъ талантовъ! Посмотри, какъ онъ погубилъ ихъ, поступаясь своею честностью и забывая объ уваженіи, которое долженъ былъ питать къ самому себ! Смотри же, о, Пенъ, за собой въ оба. Ты, вдь, любезнйшій, ужасно самоувренъ и зараженъ въ высокой степени самомнніемъ! Неужели ты продашь когда-нибудь свою совсть за бутылку вина или что-нибудь подобное? Нтъ, если сподобитъ насъ Богъ, мы, что бы съ нами ни случилось, останемся все-таки честными! Уста наши будутъ отверзаться не иначе какъ цля того, чтобы говорить правду’.
Судьба готовила, впрочемъ, мистеру Пену легонькую кару, или поменьшей мір испытаніе. Баррингтонъ, разразившись громкимъ хохотомъ, прочелъ въ слдующемъ же нумеръ ‘Пелль-мелльской’ газеты статью, показавшуюся вовсе не забавной Артуру Пенденнису, который самъ писалъ въ это время рецензію, предназначавшуюся для будущаго нумера упомянутой газеты. Въ стать, такъ сильно забавлявшей Баррингтона, анонимный критикъ жесточайшимъ образомъ громилъ и разносилъ ‘Весенній Ежегодникъ’. Въ виду отказа мистера Пенденниса написать рецензію на этотъ альманахъ, Шандонъ передалъ его своему пріятелю Блюдіеру съ просьбою отдлать на вс корки это беконовское изданіе. Блюдіеръ молодецки исполнилъ данное ему порученіе. Этотъ джентльменъ, принадлежавшій къ категоріи писателей, которая, надюсь, совершенно отсутствуетъ въ современной печати, обладалъ несомннно крупнымъ талантомъ и пріобрлъ себ профессіональную извстность безпощадною дкостью юмора и готовностью безотлагательно загрызть кого угодно. Онъ измялъ и растопталъ бдные Весенніе цвточки съ хладнокровіемъ быка, которому удалось забрести въ цвтникъ. Разнеся беконовскій альманахъ въ пухъ и прахъ и сдавъ библіографическую свою замтку въ типографію, онъ продалъ экземпляръ альманаха букинисту и купилъ на вырученныя деньги полуштофъ водки.

ГЛАВА XXXVI,
гд Пену предстоитъ быть и въ город, и въ деревн.

Пропустимъ нсколько мсяцевъ въ исторіи времяпрепровожденія мистера Артура Пенденниса. Въ теченіе этихъ мсяцевъ случилось много событій, боле интересныхъ для него лично, чмъ для читателя его мемуаровъ. Въ предшествовавшей глав мы оставили нашего героя занявшимся совершенно серьезно профессіональнымъ литературнымъ трудомъ, или обратившимся въ литературнаго батрака, какъ называлъ Баррингтонъ себя самого и своего пріятеля. Всмъ намъ извстно скучное однообразіе, на которое осуждена жизнь всякаго батрака даже и въ самыхъ либеральныхъ профессіяхъ, какъ, напримръ, въ юриспруденціи, литератур, музык и т. п., не говоря уже о канцелярскихъ занятіяхъ и чернорабочемъ труд. Везд и всюду батрака засасываетъ рутина, описаніе которой необходимо должно вызвать жесточайшую скуку. Сегодняшняя работа напоминаетъ, какъ дв капли воды, вчерашнюю и позавчерашнюю. Литературному батраку приходится зачастую писать изъ-за куска хлба не вовремя, когда ему вовсе не хочется работать вслдствіе нездоровья, лни или же, наконецъ, отвращенія отъ темы, которую его заставляютъ обработывать. Онъ оказывается поэтому приблизительно въ такомъ же положеніи, какъ и всякій другой поденщикъ. Человкъ, которому приходится добывать деньги извознымъ промысломъ на своемъ Пегас (за неимніемъ другихъ источниковъ дохода), долженъ проститься съ поэзіей и полетами въ заоблачныя выси. Пегасъ его, подобно воздушному шару, который пускаютъ въ увеселительныхъ садахъ, будетъ подыматься лишь въ опредленное заране время и для публики, уплатившей что слдуетъ за входъ. Можетъ статься даже, что онъ и совсмъ не станетъ летать. На него наднутъ хомутъ и заставятъ его бгать рысцей по мостовой, или же возить шажкомъ тяжело нагруженную телгу. Пегасъ чуть не задыхается въ попыткахъ вытащить возъ изъ какой-нибудь трясины. Колни у него подгибаются и его нердко подгоняютъ въ такихъ случаяхъ ударами кнута.
Не будемъ, однако, слишкомъ щедрыми на состраданіе къ Пегасу. Нтъ никакого основанія къ тому, чтобы это животное оказывалось въ большей степени, чмъ вс другія твари Божіи, свободнымъ отъ трудовъ, болзней и старческой немощи. Если Пегаса стегаютъ кнутомъ, то онъ зачастую этого и заслуживаетъ. Я, съ своей стороны, готовъ протестовать, вмст съ моимъ другомъ, Джоржемъ Баррингтономъ, противъ теоріи, отстаиваемой нкоторыми поэтами, утверждающими, будто писатели и такъ называемые геніи должны быть освобождены отъ прозаическихъ обязанностей будничной жизни, сопряженной съ необходимостью покупать для себя хлбъ и мясо, и платить государственные налоги. Я лично полагаю, что геніямъ надлежитъ работать и платить подати совершенно также, какъ всмъ остальнымъ смертнымъ.
Читателямъ достаточно будетъ узнать, что Пелль-мелльская газета оказалась жизнеспособной и что Артура Пенденнса признали хлесткимъ, остроумнымъ и занимательнымъ рецензентомъ. При такихъ обстоятельствахъ онъ старательно работалъ каждую недлю, составляя библіографическія замтки о книгахъ, которыя присылались для рецензіи. Онъ писалъ эти замтки, разумется, хлестко, но добросовстно и настолько хорошо, насколько это оказывалось для него возможнымъ. Могло случиться, что какой-нибудь престарълый лтописецъ, работавшій въ теченіе цлаго полувка надъ сочиненіемъ, о которомъ нашъ юный джентльменъ постановлялъ категорическій приговоръ посл двухдневной подготовки себя чтеніемъ Британскаго Музеума, имлъ законное право обижаться на легкомысленное отношеніе къ нему критика. Могло случиться также, что поэтъ, переработывавшій на тысячи ладовъ превыспренніе свои сонеты и оды, пока счелъ себя, наконецъ,, вправ предъявить ихъ на судъ публики, и разсчитывавшій, что ему поднесутъ лавровый внокъ, не удовлетворялся двумя или тремя дюжинами дерзкихъ строчекъ, въ которыхъ мистеръ Пенъ, въ качеств рецензента, облеченнаго властью верховнаго судьи, опредлялъ, по собственному усмотрнію, степень законности притязаній автора, оказывавшагося въ положеніи безпомощнаго подсудимаго, не имющаго средствъ нанять себ порядочнаго адвоката. Драматическіе артисты, вообще говоря, тоже стовали на Пенденниса и очень можетъ быть, что онъ обращался съ ними сурово. Необходимо замтить, однако, что онъ не могъ причинить кому-либо особеннаго вреда. Те:перь, разумется, все измнилось къ лучшему, но во времена Пенденниса, оказывалось на лицо такъ мало великихъ историковъ, великихъ поэтовъ и великихъ артистовъ, что ему наврядъ-ли доводилось когда-либо пробовать критическій свой таланть надъ особенно крупными личностями. Тотъ, кто получалъ отъ него легонькую порку, вообще говоря, заслуживалъ таковую. Отсюда, разумется, не слдуетъ заключать, чтобы самъ судья былъ лучше, или умне преступниковъ, которыхъ приговаривалъ къ различнымъ карамъ. Онъ и самъ не предавался, впрочемъ такому самообману. Обладая развитымъ чувствомъ юмора и справедливости, Пенъ не питалъ слишкомъ большого уваженія къ своимъ собственнымъ произведеніямъ. Къ тому же у него подъ рукою имлся другъ и пріятель Баррингтонъ, принимавшій на себя роль безпощаднаго критика каждый разъ, когда молодой человкъ обнаруживалъ расположеніе къ высокомрному самодовольству. Въ такихъ случаяхъ онъ разносилъ Пена съ такою суровостью, какую самъ молодой рецензентъ не позволялъ себ никогда обнаруживать въ своихъ приговорахъ.
Этими рецензіями и нсколькими передовыми статьями по вопросамъ, въ которыхъ выдающійся публицистъ могъ, не выходя изъ рамокъ программы, добросовстно высказать свое мнніе, Артуръ Пенденнисъ еженедльно заработывалъ себ четыре фунта и четыре шиллинга. Надо признаться, что заработывать эту сумму стоило ему большихъ трудовъ и усиліи. При всемъ томъ онъ поставлялъ еще статьи въ разные ежемсячные журналы и, по слухамъ, состоялъ лондонскимъ корреспондентомъ газеты ‘Четерійскій Боецъ’, въ которой было тогда помщено нсколько краснорчивыхъ, изящныхъ писемъ изъ столицы (самъ онъ никогда не упоминаетъ о своемъ сутрудничеств въ этой газет). Какъ бы ни было, молодой счастливецъ оказался въ состояніи добыть въ теченіе года своимъ перомъ около четырехъ сотъ фунтовъ стерлинговъ и, прибывъ въ Фэроксъ на вторые рождественскіе праздники посл своего переселенія въ Лондонъ, привезъ матери сто фунтовъ стерлинговъ въ уплату процентовъ по долгу, числившемуся за нимъ Лаур. Само собой разумется, что г-жа Пенденнисъ читала отъ строки до строки все написанное ея сыномъ и признавала его глубочайшимъ мыслителемъ и самымъ изящнымъ писателемъ въ мір. Естественно также, что она считала уплату имъ ста фунтовъ подвигомъ сверхчеловческой добродтели, — боялась, что онъ разстроитъ себ здоровье чрезмрными трудами и съ восхищеніемъ слушала его разсказы о кружк, въ которомъ онъ самъ вращался, — о выдающихся литераторахъ и знатныхъ особахъ, съ которыми ему доводилось встрчаться. Все это могутъ наглядно представить себ читатели, знакомые съ материнской способностью обожать своихъ сыновей и съ чарующей нжной наивностью, съ которой провинціалки слдятъ за карьерой своихъ любимцевъ въ Лондон. Если Джону пришлось защищать такія-то и такія-то дла,— если Томъ былъ приглашенъ на такіе-то и такіе-то балы, а Джоржъ обдалъ въ обществ такихъ-то и такихъ-то знаменитостей,— какимъ наслажденіемъ и восторгомъ наполняются сердца ихъ матерей и сестеръ въ Соссекскомъ графств! Какъ внимательно читаются и запоминаются письма этихъ молодыхъ людей! Какой благодарной темой они служатъ для сельскихъ бесдъ и дружескихъ поздравленій.
Въ этотъ разъ Пенъ пріхалъ лишь на очень короткое время, но все-таки его пріздъ обрадовалъ сердце вдовушки и освтилъ словно яркимъ сіяніемъ уединенную ея усадьбу въ Фэрокс. Елена сознавала, что ея сынъ принадлежитъ ей всецло. Лаура ухала навстить престарлую лэди Рокминстеръ. Въ Клеврингскомъ замк тоже никого не было. Немногіе старинные друзья Пенденнисовъ съ д-ромъ Портманомъ во глав, зашли навстить мистера Пена и обращались съ нимъ очень почтительно. Взаимныя отношенія между матерью и сыномъ отличались нжностью, довріемъ и любовью. Дв недли, проведенныя Артуромъ Пенденнисомъ въ Фэрокс, были для вдовушки счастливйшими въ мір. Пожалуй, даже ихъ слдовало бы признать счастливйшими и въ жизни ея сына. Рождественскія вакаціи пролетли, какъ сонъ. Артуръ вернулся къ трудовой своей жизни, а любящая его мать осталась опять одна въ Фэрокс. Деньги, переданныя ей сыномъ, она отослала Лаур. Не берусь судить, почему именно этой двиц вздумалось покинуть усадьбу какъ разъ въ то время, когда Пенъ собирался туда пріхать. Не знаю также, чувствовалъ-ли онъ себя боле обиженнымъ или обрадованнымъ ея отсутствіемъ.
Къ тому времени Артуръ Пенденнисъ, благодаря собственнымъ своимъ выдающимся достоинствамъ и стараніямъ дядюшки, сталъ въ лондонскихъ общественныхъ сферахъ, какъ говорится, своимъ человкомъ, пользовавшимся извстностью, какъ въ литературныхъ, такъ и въ великосвтскихъ кружкахъ. Въ первыхъ изъ нихъ онъ занималъ весьма выгодное положеніе, отчасти уже благодаря тому, что былъ хороню принятъ, во-вторыхъ, онъ пользовался репутаціею джентльмена, который, располагая порядочнымъ ежегоднымъ доходомъ, разсчитываетъ получить кругленькое наслдство и пишетъ единственно только ради собственнаго удовольствія. Такая репутація являлась какъ нельзя боле выгодною для молодого, начинающаго литератора. Беконъ, Бунгей и прочія издательскія фирмы охотно принимали его статьи. Венгамъ приглашалъ его къ обду, а Ваггъ смотрлъ на него благосклоннымъ окомъ. Оба они разсказывали въ издательскихъ кружкахъ о томъ, что встрчаются съ мистеромъ Пенденнисомъ въ аристократическихъ домахъ, гд, разумется, не задавали себ вопроса о томъ, на какія именно средства въ настоящемъ или будущемъ живетъ молодой Пенденнисъ. Его охотно принимали, такъ какъ отъ прилично одвался, обладалъ хорошими манерами и считался весьма не глупымъ человкомъ. Уже въ силу того, что онъ бывалъ въ одномъ дом, его также приглашали и въ другой. При такихъ обстоятельствахъ молодой человкъ имлъ полную возможность освоиться съ самыми разнообразными сторонами лондонской жизни. Онъ обзавелся знакомствомъ съ людьми всхъ сословій и состояній,— обитавшими, кто въ Патерностерскомъ переулк, кто въ Пимлико, и чувствовалъ себя одинаково дома за обдомъ, какъ въ великосвтскихъ столовыхъ, такъ и въ трактирахъ, гд обыкновенно собирались его товарищи по перу.
Жизнерадостное настроеніе духа и любопытство побуждали Артура Пенденниса быстро приноравливаться къ обществу, въ которомъ онъ находился въ данную минуту. Молодому человку нравилось рзкое разнообразіе нравовъ и обычаевъ, съ которыми ему приводилось сталкиваться въ посщаемыхъ имъ кружкахъ. Везд и всюду онъ держалъ себя такъ, что его присутствіе нравилось и онъ лично могъ чувствовать себя своимъ человкомъ. Случалось, напримръ, что онъ завтракалъ у мистера Пловера, въ обществ британскаго пера, епископа, парламентскаго оратора, двухъ великосвтскихъ дамъ-аристократокъ, популярнаго проповдника, автора самоновйшаго романа и моднаго льва, только что прибывшаго изъ Египта или Америки. Покинувъ это отборное общество, онъ разомъ переносился въ рабочій кабинетъ газетной редакціи, гд его ожидали чернильницы, перья и мокрые еще корректурные листы. Тамъ онъ встрчался съ помощникомъ редактора Финуканомъ, изготовлявшимъ самоновйшія извстія для великосвтской хроники.
Шандонъ войдетъ бывало въ редакцію и, кивнувъ головой Пену, примется съ обычной своей быстротой ‘катать’ передовую статью на другомъ конц стола, гд стоитъ большая кружка хереса. Мальчикъ, прислуживавшій въ рабочемъ кабинет редактора, всегда приносилъ эту кружку, безъ всякаго напоминанія со стороны капитана. Иногда въ парадной пріемной, выходившей окнами на улицу, слышался громовой голосъ Блюдіера.
Этотъ буйный и несговорчивый критикъ схватывалъ съ редакціоннаго стола книги, присланныя для рецензіи и, несмотря на робкія возраженія мистера Миджа, исполнявшаго должность секретаря, просмотрвъ эти книги, уносилъ ихъ съ собою, чтобы продать знакомому букинисту. Выпивъ и закусивъ гд-нибудь въ трактир на добытыя такимъ образомъ деньги, онъ требовалъ себ нсколько листовъ бумаги, перо и чернильницу и принимался безпощадно разносить автора книги, доставившей ему обдъ. Къ вечеру мистеръ Пенъ отправлялся пшкомъ въ свой клубъ, причемъ зачастую уговаривалъ Баррингтона, прогуляться туда съ нимъ вмст. Такая прогулка доставляла надлежащій моціонъ легкимъ и возбуждала аппетитъ къ обду, посл котораго Пену предоставлялось лестное право побывать въ нкоторыхъ, чрезвычайно пріятныхъ аристократическихъ домахъ, радушно отворившихъ ему свои двери. Если почему либо онъ не хотлъ пользоваться этимъ правомъ,— столица открывала передъ нимъ соблазнительную перспективу разнообразнйшихъ удовольствій. Онъ могъ по желанію слушать оперу или отправиться въ кафе-шантанъ подъ вывской ‘Орла’,— танцовать на балу въ великосвтскомъ обществ или же провести вечеръ дома съ сигарою, книгой и долгою бесдою съ Баррингтономъ, или же, наконецъ, слушать въ ‘Людской’ какую-нибудь интересную, новую, хлесткую арію. Въ этотъ періодъ своей жизни мистеръ Пенъ посщалъ самыя разнообразныя мста и самыхъ, разнообразныхъ лицъ. Весьма вроятно, что онъ тогда даже и не сознавалъ, въ какой степени все это было ему пріятно. Онъ пріобрлъ способность цнить свое тогдашнее счастье лишь значительно поздне, когда балы перестали доставлять ему удовольствіе, — водевили утратили возможность его смшить, а трактирныя шутки оставляли его совершенно хладнокровнымъ. Увы! наступило время, когда самая хорошенькая балерина, откровенно показывавшая почтеннйшей публик стройныя свои ножки выше лодыжекъ, не могла заставить его подняться посл обда съ кресла. Артуръ Пенденнисъ достигъ теперь зрлаго возраста, для котораго эти удовольствія боле не существуютъ. Пора ихъ минула безвозвратно. Оглядываясь назадъ, думаешь, что прошло сравнительно лишь немного лтъ, но въ дйствительности за это время утекло много воды. Блюдіеръ сошелъ уже въ могилу и не станетъ боле разносить неповинныхъ авторовъ, или же надувать квартирныхъ хозяевъ, не платя имъ денегъ за комнату. Одаренный громадными свдніями и необычайнымъ легкомысліемъ, остроумный и безрасудный Шандонъ опочилъ тоже непробуднымъ сломъ. Недавно похоронили на католическомъ кладбищ также и Вергана. Онъ не можетъ боле подлизываться или льстить, — изобртать газетныя утки и пить родную, ирландскую водку цлыми полуштофами.
Лондонскій сезонъ былъ въ полномъ разгар. Великосвтскія газеты изобиловали извстіями о банкетахъ, раутахъ и балахъ, которыми забавляло себя аристократическое общество. Въ Сентджемскомъ дворц у ея величества назначались парадные выходы и придворные балы. Сквозь зеркальныя стекла венеціанскихъ оконъ въ клубахъ виднлись цлыми массами головы достопочтенныхъ краснолицыхъ джентльменовъ, углубившихся въ чтеніе газетъ. По Зминой алле тянулись нескончаемой вереницей цлыя тысячи экипажей, а въ Большой алле (Rotten Row) разъзжали цлые эскадроны щеголеватыхъ всадниковъ. Въ столицу съхались ршительно вс и маіоръ Пенденнисъ, разумется, былъ тамъ тоже на лицо.
Однажды утромъ этотъ достойный джентльменъ, перевязавъ себ голову хорошенькимъ, пестрымъ, шелковымъ платкомъ и окутавъ худощавое свое туловище турецкимъ дорогимъ халатомъ, сидлъ возл камина, держа страдавшія подагрой ноги въ прохлаждающей ванн. Одновременно съ этимъ онъ изволилъ кушать утренній чай и читать ‘Утреннюю почту’. Онъ былъ бы не въ силахъ вынести бремя предстоявшаго дня, если бы не подготовился къ нему съ утра одваніемъ, на которое тратилось ровнехонько два часа, включая сюда чаепитіе и чтеніе ‘Утренней почты’. Думаю, что, кром камердинера Моргана, никто въ свт, не исключая даже барина, которому прислуживалъ Морганъ, не зналъ, какимъ слабымъ и дряхлымъ старикашкой постепенно становился маіоръ и какое безчисленное множество мелочныхъ удобствъ оказывалось для него уже необходимымъ.
Нашъ братъ, мужчины, имютъ привычку смяться надъ искусственными приспособленіями, къ которымъ прибгаютъ пожилыя красотки. Мы охотно распространяемся о блилахъ, румянахъ, духахъ, накладныхъ локонахъ и косахъ,— о безчисленномъ множеств невдомыхъ намъ въ точности пріемовъ и средствъ, съ помощью которыхъ дамы будто бы маскируютъ опустошенія, произведенныя въ ихъ красот временемъ, и возстановляютъ прелести, похищенныя у нихъ злокозненными годами. Надо полагать, что и дамы, въ свою очередь, не остаются въ наивномъ невдніи относительно тщеславія, которымъ заражены въ одинаковой съ ними степени также и мужчины. Особы прекраснаго пола знаютъ, что туалетъ пожилого щеголя отличается столь же мудреной многосложностью, какъ ихъ собственный. Старичекъ Румянцовъ не спроста обладаетъ такимъ прелестнымъ, розовымъ цвтомъ лица. Его сверстникъ Блондель, въ свою очередь, платитъ своему парикмахеру хорошія деньги за эссенцію, превращающую его сдины въ роскошные золотисто-русые волосы. Случалось-ли вамъ видть лорда Молодецкаго въ такую минуту, когда онъ не гарцуетъ на бойкомъ: своемъ кон и думаетъ, что никто на него не смотритъ. Вынутые изъ стремянъ лакированные сапоги благороднаго лорда съ трудомъ лишь могутъ взобраться на крыльцо ддовскаго его дворца. На большой алле парка Молодецкій, особенно если смотрть на него сзали, производитъ впечатлніе молодого аристократа, смло и бойко здящаго верхомъ, но какъ только онъ слзетъ съ лошади, превращается: въ дряхлаго, отжившаго старца. Не знаю, можете-ли вы хоть приблизительно составить себ понятіе о Дик Шнуровкиномъ въ естественномъ его вид, безъ корсета (замтимъ кстати, что Ричардъ Шнуровкинъ въ теченіе, цлыхъ уже шестидесяти лтъ извстенъ лондонскому обществу подъ уменьшительнымъ именемъ Дика). Для наблюдателя нравовъ и обычаевъ человческаго муравейника такіе мужчины являются объектами столь же достойными созерцанія, какъ и наиболе престарлыя Венеры съ Бельгравской площади или самыя закоснлыя изъ майфайрскихъ Іезавелей! Возьмемъ, напримръ какого: нибудь молодящагося прожигателя жизни, который за послднія пяты десять лтъ никогда не молился Богу (иначе, какъ только публично),— стараго щеголя, цпляющагося, за привычки молодости, посколько дозволяетъ ему разслабленное здоровье,— весельчака, отказавшагося отъ бутылки, но продолжающаго. сидть за столомъ по уход дамъ, въ обществ пьянствующей молодежи, которой онъ разсказываетъ скоромные анекдоты, запивая ихъ чистой водицей. Этотъ джентльменъ давно уже утратилъ способности наслаждаться женщинами, но говоритъ о нихъ такъ же ехидно, какъ самый молодой ловеласъ. Если бы какой-нибудь пасторъ въ Пимлико, или Сентджемскомъ квартал приказалъ церковнымъ сторожамъ привести такого пожилого джентльмена какъ разъ на середину церкви и усадить его въ кресло, а затмъ, взявъ его въ качеств текста, прочелъ бы о немъ своимъ прихожанамъ проповдь, этотъ джентльменъ оказался бы хоть разъ въ жизни полезнымъ своимъ ближнимъ. Весьма вроятно, онъ и самъ бы удивился тому, что отъ него можно было почерпнуть кое-какія благія мысли. Мы въ данную минуту уклонились, впрочемъ, отъ нашего предмета, а именно отъ достопочтеннаго маіора, которому пришлось все время сидть, держа ноги въ холодной вод. Морганъ вынимаетъ ихъ изъ ванны, гд он подвергались процессіи охлажденія и очищенія,— тщательно обтираетъ ихъ, а затмъ начинаетъ приводить пожилого джентльмена въ приличное состояніе, облачая его въ корсетъ и парикъ, накрахмаленный галстухъ, безукоризненно чистые сапоги и перчатки.
Въ продолженіе этихъ часовъ одванія Морганъ и его баринъ конфиденціально бесдуютъ другъ съ другомъ. Имъ некогда разговаривать въ другое время дня, такъ какъ маіоръ ненавидитъ общество своихъ собственныхъ столовъ и стульевъ,— Морганъ же, одвъ своего барина и сдавъ на почту его письма, можетъ располагать своимъ временемъ по собственному усмотрнію.
Ловкій и дятельный камердинеръ маіора, обладавшій манерами благовоспитаннаго джентльмена, пользовался своими досугами для поддержанія дружескихъ сношеній съ камеръ-лакеями и дворецкими британской аристократіи. Морганъ Пенденнисъ, какъ его называли въ кружкахъ упомянутаго отборнаго общества, былъ частымъ и желаннымъ гостемъ въ нкоторыхъ изъ самыхъ аристократическихъ, лондонскихъ кухонь. Онъ состоялъ членомъ двухъ вліятельныхъ клубовъ въ Майфайр и Пимлико, а потому имлъ возможность знать вс городскія сплетни и доставлять своему барину пріятный и полезный запасъ свдній въ двухъ часовой бесд, происходившей у нихъ во время одванья. Морганъ зналъ безчисленное множество дйствительныхъ и вымышленныхъ подробностей о людяхъ, принадлежащихъ къ самымъ высшимъ общественнымъ сферамъ, гд прислуга также выдаетъ секреты своихъ господъ, какъ и собственныя наши горничныя и кухарки, сударыня, которыя позволяютъ себ обсуждать на кухн наши достоинства и недостатки, скупость или щедрость, денежныя средства и затрудненія, семейныя супружескія ссоры и недоразумнія. Стоитъ только оставить мн эту страничку на письменномъ стол и я ни мало не сомнваюсь, что горничная Бетти прочтетъ ее украдкой и сдлаетъ сегодня вечеромъ предметомъ обсужденія на кухн. Это не помшаетъ означенной горничной подать мн на другой день завтракъ съ видомъ такой наивной невинности, что никто въ свт не могъ бы, кажется, заподозрить ее въ шпіонств. Если у васъ выйдетъ о чемъ-нибудь крупный разговоръ съ капитаномъ (что представляется въ супружеской жизни фактически возможнымъ), то обстоятельства ссоры и характеры васъ обоихъ будутъ обсуждаться съ безпристрастнйшимъ краснорчіемъ за чаемъ на кухн. Если горничная госпожи Смиэсъ случайно кушаетъ чай въ гостяхъ у вашей прислуги, то ея присутствіе наврядъ-ли остановитъ вышеупомянутыя психологическія изслдованія. Напротивъ того, она и сама откровенно выскажетъ свое мнніе о вашихъ свойствахъ и качествахъ, а на другой день ея барыня вроятно узнаетъ, что между капитаномъ Джонсомъ и его супругой произошла по обыкновенію ссора. Нтъ-съ, шила въ мшк не утаишь! Moжете быть уврены, что прислуга знаетъ всю вашу подноготную! Этотъ соціальный законъ дйствуетъ одинаково неумолимо, какъ въ нашихъ низменныхъ сферахъ, такъ и въ недосягаемыхъ для насъ общественныхъ высяхъ. Не только мы съ вами, но даже и свтлйшіе герцоги далеко не герои для своихъ камердинеровъ. ‘Человкъ’ его свтлости, въ своемъ клуб, гд онъ, безъ сомннія, встрчается съ ‘человками’ одинаковаго общественнаго съ нимъ ранга, говоритъ о характер и длахъ своего барина съ сердечною искренностью, приличествующей джентльменамъ, связанными другъ съ другомъ узами взаимнаго доврія. Господа камердинеры, являющіеся волею судебъ повренными нашихъ тайнъ, конфиденціально повряютъ эти тайны другъ другу. Поэтому-то, если кто изъ насъ скряжничаетъ и хлопочетъ о приращеніи своихъ капиталовъ процентами,— или же, напротивъ того, вынужденъ ставить благородное свое имя на векселяхъ, заемныхъ письмахъ и т. п. и такимъ образомъ попадаютъ въ когти ростовщиковъ, если кто ухаживаетъ за чьей-либо женою или хочетъ выдать свою дочь за кого-либо, кто отъ нея открещивается руками и ногами,— все это будетъ извстно и вдомо въ самыхъ мелочныхъ подробностяхъ всякому, кто принадлежитъ такъ или иначе къ ‘порядочному’ обществу. Маіоръ Пенденнисъ пользовался репутаціей положительно всевдущаго человка. Онъ былъ знатокомъ по части великосвтской сплетни и скандала, но вмст съ тмъ отличался изумительнйшей способностью держать языкъ за зубами. Чувство справедливости къ Моргану заставляетъ насъ, однако, сознаться, что значительная часть свдній его барина почерпалась этимъ достойнымъ джентльменомъ отъ своего камердинера, ежедневно отправлявшагося для добыванія ихъ, если можно такъ выразиться, на фуражировку. Желая досконально ознакомиться съ лондонскимъ обществомъ, всего естественне, вдь, начинать его изслдованіе съ самаго фундамента, то есть съ людскихъ и кухонъ.
Такимъ образомъ, мистеръ Морганъ и его баринъ бесдовали другъ съ другомъ во время одванія этого послдняго. За день передъ тмъ былъ во дворц парадный пріемъ. Маіоръ прочелъ въ списк особъ, удостоившихся счастія представляться ея величеству, фамиліи леди Клеверингъ (которую леди Рокминстеръ представила королев) и миссъ Эмори (представленной ея величеству своею матерью леди Клеврингъ). Въ другомъ отдл газеты описаны были костюмы упомянутыхъ особъ съ необычайною точностью и на спеціальномъ жаргон, которая, безъ сомннія, станетъ приводить будущихъ антикваріевъ въ крайнее изумленіе и недоумніе. Читая эти знакомыя фамилія, маіоръ Пенденнисъ невольно вернулся къ своимъ воспоминаніямъ въ провинцію, въ окрестности Ферокса.
— Давно ужъ перехали Клевринги въ Лондонъ?— спросилъ онъ своего камердинера.— Не случалось-ли вамъ встрчаться, Морганъ, съ кмъ-либо изъ ихъ людей?
— Сэръ Френсисъ отказалъ своему иностранцу, сударь, и взялъ къ себ въ камердинеры одного изъ моихъ пріятелей, который обратился даже ко мн съ просьбой дать ему рекомендательное письмо,— отвчалъ Морганъ.— Вы, сударь, можетъ быть, помните Тоулера, такой еще высокій, рыжеволосый мужчина, а вдь волосы у него на самомъ дл крашеные. Былъ камеръ-лакеемъ въ дом лорда Леванта, пока его сіятельство не изволили обанкротиться. Положимъ, что для Тоулера до нкоторой степени унизительно перейти отъ лорда Леванта къ Клеврингу, но бдному человку, сударь, особенно разбирать не приходится,— добавилъ патетическимъ тономъ камердинеръ.
— Да, клянусь Богомъ, вся эта исторія вышла очень прискорбной для Тоулера, но не особенно пріятной и лорду Леванту, хе, хе, хе!— замтилъ маіоръ, котораго забавлялъ тонъ искренняго соболзнованія, звучавшій въ отзыв мистера Моргана о положеніи своего пріятеля.
— Я давно уже зналъ, сударь, что дло идетъ къ этому и четыре года тому назадъ разсказывалъ вамъ, весною, что лордъ Левантъ изволили очень запутаться, потому, значитъ, что ея сіятельство закладывали тогда свои брилліанты. Тоулеръ именно и отвозилъ ихъ на двухъ извозчикахъ къ закладчику Добри. Туда же отправилось и почти все столовое серебро. Помните, вы еще видли его потомъ въ ресторан Блэкуелля съ гербомъ и короной Левантовъ, а лордъ Левантъ сидлъ тамъ какъ разъ передъ бывшей собственной своей серебряной суповой миской на обд у лорда Штейна. Прошу извиненія, сударь, я, можетъ быть, васъ обрзалъ?
Морганъ производилъ какъ разъ въ это время надъ подбородкомъ маіора деликатную операцію, являющуюся изишней для особъ прекраснаго пола. Продолжая дйствовать бритвой съ искусствомъ, которому могъ бы позавидовать опытный спеціалистъ, почтенный камердинеръ продолжалъ разсказывать своему барину:
— Клевринги наняли домъ на Гросвенорской площади и начали страсть какъ вызжать. Ихъ сіятельства разсчитываютъ дать въ ныншній сезонъ три бала, не считая еженедльныхъ званыхъ обдовъ. Понятное дло, что они этого не выдержатъ: капиталовъ у нихъ не хватитъ.
— Когда я жилъ въ Фэрокс, у нея былъ чертовски хорошій поваръ,— замтилъ маіоръ, очевидно не принимавшій особенно близко къ сердцу печальную участь, которая грозила состоянію вдовы Эмори.
— Его звали мосье Мираболанъ, сударь, но только онъ, сударь, отъ нихъ отошелъ,— объявилъ Морганъ.
Маіоръ, обнаруживая на этотъ разъ въ свою очередь искреннее сочувствіе, сказалъ:— Очень жалъ, что пришлось его потерять.
— Изъ-за этого мосье Мираболана вышла страшнйшая исторія,— продолжалъ Морганъ.— На балу въ Баймут, сударь, этотъ безстыдникъ, прости его Господи, вызвалъ мистера Артура на драку, въ которой мистеръ Артуръ здорово его отдубасилъ и собирался уже выбросить изъ окна, если бы не вмшался въ дло кавалеръ Стронгъ, заставившій отпустить душу проклятаго француза на покаяніе. Извините меня, сударь, за рзкое выраженіе, но эти французскіе повара всегда такіе гордецы и нахалы, какъ если бы они были настоящими джентльменами.
— Я, помниться, слышалъ мелькомъ объ этой ссор,— подтвердилъ маіоръ, — но вдь Мираболана изъ-за нея тогда не выгнали!
— Нтъ, сударь, эту исторію замяли. Господинъ Артуръ надлежаще проучивъ француза, простилъ ему. Повару отказали, сударь, изъ-за миссъ Эмори. Эти французы народъ ужасно самонадянный и воображаютъ, что въ нихъ непремнно должны вс влюбляться. Мосье Мираболанъ, съ помощью, большой виноградной лозы, размщенной шпалерами вдоль стны замка, вскарабкался на окно барышниной спальни и собирался уже туда взлзть, когда его, сударь, изловили. Господинъ Стронгъ приказалъ подвезти пожарный насосъ, которымъ поливаютъ цвты, и принялся окачивать француза холодной водой. Тутъ, сударь, поднялся такой скандалъ, что Боже упаси!
— Однакоже это и въ самомъ дл страшная наглость. Вы, разумется, не думаете, что миссъ Эмори его поощряла?— воскликнулъ маіоръ, съ изумленіемъ подмтивъ на лиц мистера Моргана своеобразное саркастическое выраженіе.
Физіономія камердинера немедленно приняла обычный видъ философскаго спокойствія и хладнокровія.— Я, сударь, на этотъ счетъ положительно ничего не знаю, — возразилъ онъ.— Да и можно разв нашему брату знать про такія господскія дла? Должно быть ничего серьезнаго тутъ не было, а мало-ли сколько брешутъ, съ позволенія сказать, про барскія семейныя приключенія. Извстно только, что Мираболанъ выхалъ изъ замка со всмъ имуществомъ и богатствомъ, — съ своими соусниками и фортепіаномъ. У этого молодчика, прости Господи, есть фортепіано и онъ сочиняетъ на французскомъ своемъ язык стихи!… Такъ, видите-ли, сударь, онъ нанялъ въ Клевринг квартиру и бродилъ все время по сосдству отъ замка. Говорятъ, будто модистка, госпожа Фрибсби, возила отъ него письма двиц Эмори, чему я, однако же, не врю, точно также и не врю тому, будто онъ хотлъ отравить себя угаромъ. Должно быть все это была мошенническая штука, устроенная имъ сообща съ госпожею Фрибсби. Врно только то, что сторожъ въ парк чуть было не застрлилъ проклятаго французика.
Случилось, что въ тотъ самый день, маіоръ занялъ наблюдательную позицію у большого венеціанскаго окна въ Байскомъ клуб на Сентджемской улиц. Это, разумется, случилось посл полудня, въ тотъ часъ, когда штукъ десять или двадцать достопочтенныхъ, великосвтскихъ щеголей доставляютъ себ подобное же удовольствіе. Необходимо замтить, что Бэйскій клубъ теперь уже устарлъ и не принаджитъ къ числу самыхъ модныхъ, а потому большинство его членовъ относятся къ категоріи, такъ называемыхъ, пожилыхъ людей. Во времена Принца-регента эти пожилые джентльмены стояли у того же окна и многіе изъ нихъ считались тогда первоклассными, великосвтскими львами. И такъ, маіоръ Пенденнисъ смотрлъ сквозь зеркальныя стекла большого венеціанскаго окна на улицу, когда увидлъ своего племянника Артура, шествовавшаго по ней въ обществ своего пріятеля, высокороднаго Перси Попджоя.
— Скажите на милость, Пенъ,— освдомился Попджой, когда они поровнялись съ клубомъ,— доводилось-ли вамъ проходить въ четыре часа пополудни мимо этого окна, безъ того, чтобы тамъ не торчала цлая коллекція престарлыхъ чучелъ? Это, съ позволенія сказать, настоящій музеумъ! Ихъ слдовало бы по настоящему отлить изъ воска и выставить у госпожи Тиссо.
— Разумется, въ кабинет стародавнихъ ужасовъ!— замтилъ съ усмшкою Пенъ.
— Да, именно въ кабинет ужасовъ! Клянусь Богомъ, это прекрасная мысль!— воскликнулъ Попджой.— Большинство изъ нихъ старыя протобестіи и самаго что ни на есть коварнаго типа. Вотъ, напримръ, хоть старикъ Блондель, или мой дядюшка Подагринъ, самый нераскаянный старый гршникъ во всей Европ, или хоть… Да вотъ кто-то стучитъ тамъ въ окно и киваетъ намъ головой!
— Это мой дядюшка, маіоръ. Считаете вы его тоже старымъ гршникомъ?— спросилъ Пенъ.
— Да еще какимъ! Самымъ окаяннымъ!— отвчалъ Попъ, многозначительно покачивая головой.— Это вдь гршникъ какихъ мало. Онъ приглашаетъ васъ войти и должно быть хочетъ съ вами переговорить.
— Заходите и вы за компанію!
— Нтъ, мн никакъ нельзя,— возразилъ Попджой.— Дядюшка Подагринъ все еще на меня дуется за то, что два года тому назадъ, я подтибрилъ у него красоточку, мадемуазель Франжинанъ. Такъ-то-съ, сударь, мн приходится теперь держать съ нимъ ухо востро!
Съ этими словами юный гршникъ покинулъ Пена и клубъ старыхъ протобестій. Пройдя нсколько шаговъ дальше, онъ зашелъ въ клубъ Блекуера, посщаемаго но преимуществу окаянными гршниками одного съ нимъ возраста.
Подагринъ, Блондель и другіе пожилые, великосвтскіе дэиди какъ разъ толковали о семь Клевринговъ, прибытіе которыхъ въ Лондонъ служило для маіора предметомъ утренней бесды съ своимъ камердинеромъ. Мистеръ Блондель жилъ на Гросвенорской площади, какъ разъ рядомъ съ сэромъ Френсисомъ Клеврнигомъ. Угощая самъ пріятелей хорошими обдами, онъ естественно долженъ былъ обратить вниманіе также и на дятельность, которая обнаруживалась на кухн у его сосда. Дйствительно сэръ Френсисъ обзавелся новымъ поваромъ, который не разъ передъ тмъ бывалъ на кухн мистера Блонделя и руководилъ тамъ изготовленіемъ шикарныхъ обдовъ. Обыкновенно на этой кухн хозяйничала весьма искусная, впрочемъ, кухарка, вслдствіе чего Блондель приглашалъ опытныхъ поваровъ, оказывавшихся временно безъ занятій, лишь когда ему предстояло давать банкеты.
— Они входятъ въ чертовски страшные расходы и собираютъ у себя, какъ я слышалъ, чертовски скверное общество,— говорилъ мистеръ Блондель.— Они, клянусь Богомъ, хватаютъ людей съ улицы и тащатъ къ себ обдать. Новый французскій ихъ поваръ, Шампиньонъ (надо отдать ему справедливость, человкъ порядочный) разсказываетъ, будто сердце его обливается кровью при мысли о томъ, что онъ долженъ готовить обды для разныхъ, съ позволенія сказать, проходимцевъ. Какъ жаль, что у этихъ плебеевъ водятся иногда деньги!— воскликнулъ мистеръ Блондель, ддушка котораго былъ фабрикантомъ патентованныхъ кожаныхъ подтяжекъ, а почтенный родитель ссужалъ деньгами принцевъ королевской крови и былъ за то возведенъ въ баронеты.
— Жаль, что я самъ не встртился съ вдовушкой, вмсто того, чтобы мучиться въ Ливорно проклятыми припадками подагры. Я самъ женился бы тогда на ней,— замтилъ со вздохомъ лордъ Подагринъ.— Говорятъ, будто у нея имется шестьсотъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ облигаціяхъ англійскаго государственнаго долга.
— Положимъ, что у нея столько и не найдется. Я зналъ ея семью въ Индіи. У Спелля были тамъ громадныя плантаціи иидиго. Я знаю про нее всю подноготную. Помстье Клевринговъ какъ разъ смежно съ нашимъ… Однако же… Да! Это мой племянникъ! Онъ идетъ съ вашимъ…
— Съ моимъ племянникомъ, этой проклятой молодой бестіей!— воскликнулъ лордъ Подагринъ, бросивъ на Попджоя сердитый взглядъ изъ подъ своихъ сверкающихъ бровей. Затмъ, когда маіоръ Пенденнисъ постучалъ въ окно, благородный лордъ отошелъ въ сторону.
Маіоръ былъ въ прекраснйшемъ настроеніи духа. Солнце ярко свтило, но вмст съ тмъ погода стояла прохладная и освжающая. Онъ задумалъ навстить именно въ этотъ день лэди Клеврингъ и находилъ для себя пріятнымъ пройтись въ обществ Артура черезъ паркъ до дверей ея дома. Пенъ, въ свою очередь, былъ не прочь пройтись съ своимъ именитымъ родственникомъ, указавшимъ ему въ продолженіи краткаго пути по Сентъ-Джемской улиц съ дюжину знатныхъ особъ, причемъ этотъ именитый родственникъ удостоивался, въ отвтъ на свои поклоны, кивковъ головы отъ герцога, съ которымъ они встртились на перекрестк, отъ епископа (верхомъ на жеребчик) и отъ одного изъ министровъ, прогуливавшагося подъ зонтикомъ. Герцогъ подалъ старшему Пенденнису палецъ своей перчатки, цвта трубочной глины, и маіоръ пожалъ этотъ палецъ всею своею рукою съ видомъ самаго подобострастнаго уваженія. Пенъ держалъ маіора за лвую руку, въ то время какъ другая рука этого джентльмена пожимала одинъ изъ пальцевъ герцогской десницы. Молодой человкъ чувствовалъ себя поэтому до извстной степени въ соприкосновеніи съ упомянутой знатной особой. Немудрено, что при такихъ обстоятельствахъ кровь бросилась ему въ голову. Онъ совершенно искренно желалъ въ эту минуту, чтобы вся Картезіанская школа, Оксфордскій университетъ, Патерностерскій переулокъ и Темпль въ лиц ихъ населенія мужескаго и женскаго пола, а также Лаура и его мамаша изъ Фэрокса,— стояли бы по об стороны улицы и были бы такимъ образомъ очевидцами свиданія между нимъ, его дядей и знаменитйшимъ герцогомъ въ свт.
— Какъ поживаете, Пенденнисъ? Не правда-ли, прекрасная погода?— мудро изрекъ сіятельнйшій герцогъ и, кивнувъ августйшей головою, прошелъ мимо въ синемъ своемъ сюртук и непрочно блыхъ лосиныхъ брюкахъ. Блый набалдашникъ его тросточки украшала болтавшаяся позади блестящая кисть.
Старикъ Пенденнисъ, у котораго усматривалось яко бы сходство съ свтлйшимъ герцогомъ, примялся безсознательно подражать великому человку, съ которымъ только что разстался и, между прочимъ, началъ выражаться лаконическими тирадами въ веллингтоновскомъ вкус. Безъ сомннія, многимъ изъ насъ случалось встрчаться съ офицерами, боле или мене безсознательно подражавшими величайшему изъ полководцевъ ныншняго столтія,— измнившими естественный свой характеръ и даже прежнія привычки въ силу того обстоятельства, что судьба одарила ихъ, напримръ, орлинымъ носомъ. Подобнымъ же образомъ многіе почтенные джентльмены гордятся высокимъ челомъ, обусловливающимъ извстное сходство съ Каннингомъ, другіе же чванятся и тщеславятся по поводу воображаемаго сходства съ великимъ и досточтимымъ Георгомъ IV (мы назвали подобное сходство воображаемымъ, такъ какъ разв позволительно на самомъ дл для простого смертнаго походить на такого дивно прелестнаго и совершеннйшаго во всхъ отношеніяхъ человка?). Найдутся и до сихъ поръ люди, которые носятъ отложные воротнички, думая, что въ нихъ они смахиваютъ на лорда Байрона. Недавно лишь похоронили бднягу Тома Бикерстафа, который, обладая столь же мало развитымъ воображеніемъ, какъ мистеръ Джозефъ Юмъ, постоянно смотрлся въ зеркало, пока не нашелъ у себя сходства съ Шекспиромъ. Тогда онъ началъ брить себ лобъ и, для дополненія сходства съ безсмертнымъ бардомъ, сталъ неустанно писать трагедіи и умеръ въ состояніи полнйшаго умопомшательства, погубленный именно легкимъ сходствомъ своего лба съ шекспировскимъ. Такія, или же подобныя имъ проявленія тщеславія доводилось неоднократно замчать каждому, кто жилъ не въ четырехъ стнахъ отшельнической кельи. Пенъ съ врожденнымъ у него ехидствомъ подсмивался надъ тмъ, какъ его дядюшка подражалъ великому человку, съ которымъ они только что разстались. Съ другой стороны, однако, мистеръ Пенъ былъ въ свою очередь зараженъ тщеславіемъ, быть можетъ, въ неменьшей мр, чмъ самъ маіоръ, и шествовалъ съ надменнымъ и высокомрнымъ видомъ рядомъ съ этимъ джентльменомъ.
— Да, мой милйшій,— сказалъ старый холостякъ въ то время, какъ они шли по Зеленому парку, гд весело рзвилась толпа ребятишекъ. Мальчики изъ магазиновъ и мастерскихъ, исполнявшіе должность разсыльныхъ, играли тамъ въ орлянку. Нсколько овецъ паслись на лужайк, залитой солнечнымъ свтомъ, драматическій актеръ зубрилъ вслухъ свою роль на скамейк, нянюшки съ ввренными ихъ попеченію питомцами бродили взадъ и впередъ и нсколько влюбленныхъ парочекъ прогуливались, не удостоивая ни малйшаго вниманія весь вншній міръ.— Да, мой любезнйшій,— продолжалъ маіоръ, — прими во вниманіе, что для бднаго человка хорошія знакомства и связи важне всего на свт. Кто такіе, спрашивается, были люди, рядомъ съ которыми я стоялъ у окна Бейскаго клуба? Двое изъ нихъ, сударь, британскіе пэры, а третій будетъ пэромъ,: какъ только умретъ двоюродный его ддъ, съ которымъ недавно случился въ третій разъ уже ударъ. Изъ остальныхъ четырехъ нтъ ни одного, кто получалъ бы мене семи тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Взгляни на этотъ темносиній бругамъ, въ который запряженъ великолпный срый рысакъ въ яблокахъ. Онъ стоить какъ разъ у подъзда клуба и ты, безъ сомннія, съумешь его различить среди полусотни другихъ. Это экипажъ сэра Гюга Трумпингтона, который во всю свою жизнь никогда не ходилъ пшкомъ. Если ему надо кого-нибудь навстить по сосдству, хотя бы даже въ смежномъ дом, или черезъ улицу, напримръ, родную свою мать, вдовствующую графиню (которой я тебя, разумется, представлю, такъ какъ у нея бываютъ самыя что ни на есть сливки лондонскаго общества) онъ, сударь, садится верхомъ на коня у подъзда подъ No 23 и снова слзаетъ съ лошади у нумера 25. Теперь онъ въ верхнемъ этаж Бейскаго клуба играетъ въ пикетъ съ графомъ Нунтеромъ. Трумпингтонь пользуется репутаціей чуть-ли не искуснйшаго въ Англіи игрока и репутація эта можетъ быть совершенно заслуженной, такъ какъ онъ играетъ аккуратно каждый день, кром воскресенья (сэръ Гюгъ человкъ весьма религіозный), съ половины четвертаго до половины восьмого, когда начинаетъ одваться къ обду.
— Весьма благоговйный способъ времяпрепровожденія,— замтилъ съ усмшкою Пенъ, полагая, что его дядюшка впадаетъ въ старческую болтливость.
— Дло это до насъ съ вами, сударь, не касается. Человкъ съ его состояніемъ можетъ проводить время какъ ему вздумается. Когда ты будешь баронетомъ,— членомъ парламента отъ Честерскаго графства, — владльцемъ помстья, состоящаго изъ десяти тысячъ акровъ лучшей пахатной земли, не считая другихъ угодій, и занимать такой высокій должностный постъ, какъ Трумпингтонъ (который, впрочемъ, никогда не ходитъ въ свой департаментъ), теб, разумется, можно будетъ жить какъ заблагоразсудится.
— Вы, дядюшка, начали говорить про бругамъ, да такъ и не закончили,— возразилъ племянникъ, едва удерживаясь отъ смха.
— Про его бругамъ… да, я дйствительно отклонился отъ первоначальнаго предмета разговора. Ну что же, revenons nos moutons, какъ сказали бы французы. Да-съ, такъ видишь-ли, я могу всегда разсматривать этотъ бругамъ какъ свой собственный, по крайней мр, отъ четырехъ до семи часовъ пополудни. Я могу располагать имъ тогда совершенно въ такой же степени, какъ если бы нанималъ его за тридцать фунтовъ стерлинговъ въ мсяцъ изъ заведенія Тюльбюри. Сэръ Гюгъ — добрйшій малый въ свт и если бы погода не стояла теперь такая прекрасная, то мы съ тобою отправились бы на Гросвенорскую площадь въ его бругам. Пойми же теперь, какъ выгодно знакомство съ богатыми людьми. Я обдаю даромъ,— пользуюсь дачей и верховыми лошадьми даромъ, богатые мои знакомые держатъ для меня егерей и охотничьихъ собакъ. Sic vos non vobis, какъ говорилось у насъ въ Картезіанской школ. Я совершенно согласенъ съ мнніемъ стараго моего пріятеля Піявкина, служившаго врачемъ въ сорокъ четвертомъ полку. Подобно большинству шотландцевъ, онъ былъ чертовски хитрый и ловкій малый. Такъ видишь-ли, этотъ самый Піявкинъ говорилъ, будто онъ слишкомъ бденъ для того, чтобы знаться съ бдными людьми.
— У васъ, дядюшка, слово расходится съ дломъ!
— Слово расходится съ дломъ, сударь? Какъ я долженъ это понимать?
— Если бы вы на практик не были добре, чмъ въ теоріи, то вы не соблаговолили бы обратить на меня ни малйшаго вниманія, когда я проходилъ по Сентъ-Джемской улиц мимо вашего клуба. Вдь, по точному смыслу изложенныхъ вами теоретическихъ принциповъ, вы, будучи знакомы съ герцогами и другими британскими магнатами, не должны были бы даже и замчать такую ничтожную личность, какъ вашъ покорный слуга и племянникъ. (Слова эти фактически свидтельствовали объ успхахъ мистера Пена въ житейской мудрости. Онъ умлъ не только подсмиваться втихомолку, но также и льстить).
Маіоръ Пенденнисъ сразу не только успокоился, но вмст съ тмъ ощутилъ большое удовольствіе. Дружески похлопавъ по плечу племянника, на которое опирался, онъ сказалъ:
— Ты, любезнйшій, для меня не посторонній, а въ нкоторомъ род моя плоть и кровь. Я всегда тобою очень гордился и очень тебя любилъ, пока ты не надлалъ массу глупостей и не запутался въ долгахъ. Да, въ твоей пшениц оказалось много плевеловъ, но я надюсь, что, по крайней мр, теперь ты уже перебсился. Я положительно въ этомъ увренъ, чортъ возьми! Видишь-ли, Артуръ, я задаюсь цлью сдлать изъ тебя человка. Мн бы хотлось, чтобы ты пріобрлъ въ обществ положеніе, приличествующее твоему имени Вдь ты, чортъ возьми, носишь одну фамилію со мною! Ты заручился уже кое-какою репутаціей, благодаря литературному твоему таланту. Я далекъ отъ того, чтобы пренебрегать этимъ талантомъ, хотя въ мое время, чортъ возьми, поэзія, геній и всякая тому подобная дребедень считались адски непристойными. Возьмемъ, напримръ, хоть бднягу Байрона: онъ раззорился въ конецъ и пріобрлъ самыя дурныя привычки оттого, что якшался съ поэтами, публицистами и тому подобнымъ разношерстнымъ людомъ. Теперь, однако, времена перемнились. Литература вошла, если можно такъ выразиться, въ моду и ловкачей изъ писателей принимаютъ, прахъ ихъ побери, въ самыхъ порядочныхъ домахъ! Tempora mutantur, сударь, и клянусь Юпитеромъ, что я совершенію согласенъ съ заявленіемъ Шекспира о томъ, что все существующее иметъ законное право на существованіе!
Пенъ счелъ неумстнымъ указывать дядюшк на неправильность приведенной цитаты и объяснять, кто именно былъ настоящимъ ея авторомъ. Тмъ временемъ, покинувъ Зеленый паркъ, дядюшка съ племянникомъ вошли на Гросвенорскую площадь и очутились у подъзда барскаго дома, нанятаго сэромъ Френсисомъ Клеврингомъ и его супругой.
Ставни въ столовой этого великолпнаго дома были заново вызолочены. Великолпно отполированная рукоять звонка рзко выдлялась на заново выкрашенныхъ парадныхъ дверяхъ. Балконъ передъ гостиной изображалъ изъ себя миніатюрный садикъ съ прелестнйшими рдкими тропическими растеніями, среди которыхъ красовались изящными группами блые, розовые и пунцовые цвты. Окна второго этажа (гд находились собственные аппартаменты и уборная миледи) и даже небольшой мезонинъ въ третьемъ этаж, гд, по мннію проницательнаго мистера Пена, находилась двственная спальня двицы Бланшъ Эмори, были тоже убраны живыми растеніями и цвтами. Вообще, благодаря свжей окраск, штукатурк и блестящимъ зеркальнымъ стекламъ, домъ, нанятый Клеврингами, неминуемо долженъ былъ производить своей вншностью самое благопріятное впечатлніе даже на совершенно посторонняго зрителя.
Пенъ тотчасъ же узналъ въ этомъ вншнемъ великолпіи изящный вкусъ и геніальную распорядительность кавалера Стронга.— Вооброжаю, какъ долженъ былъ радоваться Стронгъ, устраивая здсь все такимъ роскошнымъ образомъ, — мысленно говорилъ онъ себ.
— Лэди Клеврингъ детъ кататься, и мы вынуждены будемъ ограничиться тмъ, Артуръ, что оставимъ здсь свои кусочки картона,— замтилъ маіоръ.
Онъ употребилъ выраженіе ‘кусочки картона’, слышанное отъ нсколькихъ остроумныхъ великосвтскихъ джентльменовъ и являвшееся поэтому модною фразой, какъ нельзя боле соотвтствовавшей молодости и неопытности его собственнаго племянника. Дйствительно, какъ разъ въ то время, когда оба мистера Пенденниса начали подыматься на крыльцо роскошнаго барскаго дома, подъхало къ этому крыльцу ландо,— великолпный экипажъ, покрытый снаружи желтымъ лакомъ, а внутри отдланный тисненнымъ атласомъ, цвта кремъ,— запряженный парою великолпныхъ срыхъ лошадей, наборная серебряная сбруя которыхъ украшена была лентами ярко алаго цвта. На серебряныхъ бляхахъ сбруи, равно какъ и на панеляхъ кареты, красовались гербы, свидтельствовавшіе о древности и величіи аристократическихъ фамилій Клевринговъ и Снеллей. Кучеръ, въ громадномъ серебристо-сдомъ парик, сидлъ на изящныхъ козлахъ, покрытыхъ бархатнымъ чехломъ, на которыхъ исполнены были золотошвейною работой таковые же гербы. Не смотря на свою молодость, онъ энергически сдерживалъ рьяныхъ коней и, благодаря парику, имлъ очень внушительную наружность въ своемъ камзол, обшитомъ позументами, и въ башмакахъ съ маленькими пряжками. Напротивъ у выздныхъ лакеевъ Джона и Джемса пряжки на башмакахъ были, по положенію, большія и украшались бантомъ, покрывавшимъ почти всю верхнюю часть ноги.
Одна изъ половинокъ парадныхъ дверей была раскрыта и Джонъ, принадлежавшій къ самымъ крупнымъ представителямъ своей расы, стоялъ, прислонившись къ косяку, въ живописной поз, скрестивъ ногу на ногу. Онъ былъ очень представительнымъ малымъ, или врне сказать гигантомъ, въ своихъ шелковыхъ чулкахъ и раздушеныхъ, напудреныхъ локонахъ. Рука его играла тростью съ золотымъ набалдашникомъ, полагавшейся ему по штату. Джемсъ пребывалъ невидимымъ, но находился по сосдству, такъ какъ вмст съ джентльменомъ, не носившимъ ливреи, стоялъ въ прихожей, готовясь раскинуть коврикъ, но которому надлежало миледи пройти въ свой экипажъ. Вся эта обстановка съ людьми и вещами, на описаніе которой потребовалось бы затратить много времени, выяснялась сразу же опытному глазу.
Едва только маіоръ и Пенъ успли перейти черезъ улицу, какъ, вторая половинка входныхъ дверей растворилась тоже настежъ. Великолпный волосяной коверъ развернулся по ступенькамъ крыльца, до самой подножки экипажа. Джонъ придерживалъ его съ одной стороны дверецъ, украшенныхъ гербами, а Джемсъ — съ другой. Дв лэди, разряженныя но послдней мод, въ сопровожденіи третьей, которая несла лаявшую во всю мочь собаченку,— хорошенькаго кингчарльза съ голубой ленточкой вмсто ошейника,— вышли на крыльцо съ очевиднымъ намреніемъ ссть въ экипажъ.
Миссъ Эмори сдлала это первая съ обычной своей граціозной легкостью и заняла въ ландо мсто, приходившееся ей наиболе но вкусу. За нею слдовала лэди Клеврингъ,— особа сравнительно боле зрлыхъ лтъ и боле тяжелая на подъемъ. Одна изъ ея ножекъ въ зеленомъ атласномъ башмачк и чулк, который былъ несомннно недуренъ, хотя относительно прелестей ладыжки, которую онъ охватывалъ, могло бы, пожалуй, обнаружиться разногласіе, оказывалась выставленной словно на показъ. Записной наблюдатель женскихъ прелестей, которому довелась бы проходить по сосдству въ моментъ этого торжественнаго церемоніала, могъ бы увидть вышеупомянутую ногу миледи, поднятой уже на подножку экипажа, въ то время, какъ его владлица опирала весь грузъ дороднаго своего тла на плечо Джемса, стоявшаго непоколебимо, словно каменный столпъ.
Оба Пенденниса, старшій и младшій, имли случай созерцать эти прелести. Маіоръ сохранилъ свое обычное въ такихъ случаяхъ серьезное и вжливое выраженіе. Пенъ, въ свою очередь, смотрлъ съ нкоторой застнчивостью на великолпный экипажъ и его владлицъ, такъ какъ сердце молодого человка начало учащенно биться при воспоминаніи о нкоторыхъ, въ сущности маловажныхъ, событіяхъ, происходившихъ въ Клеврингскомъ замк.
Какъ разъ въ эту минуту лэди Клеврингъ обернувшись увидала обоихъ джентльменовъ. Она стояла уже на первой ступеньк подножки и въ слдующее затмъ мгновенье очутилась бы въ экипаж, но вмсто того отшатнулась назадъ съ такой энергіей, что съ раздушенной головы ея Джемса слетло цлое облако пудры. Затмъ, воскликнувъ: — ‘Боже мой, да вдь это Артуръ Пенденнисъ и старикъ маіоръ!’ она спрыгнула на земь и, протянувъ разомъ дв жирныя руки, тсно охваченныя перчатками оранжеваго цвта, эта добродушная дама горячо привтствовала маіора и его племянника.
— Войдите, пожалуйста, господа, милости просимъ. Отчего вы не навстили насъ раньше?.. Вылзай-ка, Бланшъ, изъ ландо! Теб наврное будетъ пріятно повидаться съ нашими старинными друзьями. Я лично рада видть васъ обоихъ! Мы, признаться, давно уже васъ ожидали. Милости просимъ, полдникъ вдь еще у насъ на стол,— восклицала гостепріимная дама, крпко сжимая обими руками руку Пена. Руку маіора она выпустила посл краткаго, но энергическаго пожатія. Бланшъ, возведя глазки къ верхушкамъ дымовыхъ трубъ, вышла тоже изъ ландо, покраснла и съ взглядомъ, исполненнымъ словно робкой мольбы, подала маіору Пенденнису крохотную свою ручку.
Третья особа прекраснаго пола, оставшаяся одна съ собаченкой, пребывала нкоторое время въ нершимости: ‘позволительно-ли будетъ лишить ни въ чемъ неповиннаго Фидо обычной прогулки на свжемъ воздух?’, но въ конц концовъ признала умстнымъ послдовать за остальнымъ обществомъ и вошла въ барскій домъ за лэди Клеврингъ, ея дочерью и обоими джентльменами. Ландо, запряженное борзыми срыми конями, продолжало стоять у крыльца, незанятое никмъ, кром кучера въ громадномъ серебристо-сдомъ его парик.

ГЛАВА XXXVII,
въ которой снова является сильфида.

Многія особы, занимавшія боле высокое общественное положеніе, чмъ камердинеръ Морганъ, не были такъ хорошо освдомлены, какъ этотъ джентльменъ, о дйствительныхъ размрахъ состоянія лэди Клеврингъ. Съ прибытіемъ этой высокородной лэди въ британскую столицу распространилась легенда о томъ, будто она обладаетъ колоссальнымъ богатствомъ. Утверждали, что богатства эти заключались въ плантаціяхъ индиго,— быстроходныхъ судахъ, торгующихъ опіумомъ,— вкладахъ въ банки, состоящихъ изъ несмтнаго множества мшковъ съ рупіями — сундуковъ съ алмазами и другими драгоцнностями, полученными отъ индійскихъ раджей, и громадной ежегодной ренты ввид процентовъ по займамъ, заключенныхъ этими раджами, или ихъ предшественниками у достопочтеннаго родителя лэди Клеврингъ. Суммы, которыя она держала на текущемъ счету у своихъ лондонскихъ банкировъ, были въ точности извстны и выражались столькими цифрами, что разсказы о нихъ вызывали возгласы удивленія у изумленыхъ слушателей. Вмст съ тмъ было фактически извстно, что въ настоящее время въ Англіи находился посланецъ одного изъ индійскихъ раджей, полковникъ Альтомонтъ, любимецъ лукновскаго набоба, человкъ необычайный, но отличавшійся нкоторыми странностями. Говорили, будто онъ принялъ мусульманство и будто его жизнь изобиловала до чрезвычайности интересными и опасными приключеніями. Онъ пріхалъ будто бы теперь въ Лондонъ именно для переговоровъ съ бегумъ Клеврингъ относительно продажи знаменитаго алмаза ‘Свточъ Дивана’, вправленнаго въ кольцо, которое свтлйшій набобъ носилъ въ своемъ августйшемъ носу.
Слава лэди Клаверингъ, какъ богатйшей индійской бегумъ, распространилась въ Лондон еще до прибытія туда этой почтенной дамы. Делольмъ, Блекстонъ и другіе апологеты британской конституціи единодушно утреждаютъ, что англичане открываютъ ршительно всмъ достоинствамъ и талантамъ доступъ въ ряды своей аристократіи. Человкъ даже самаго низменнаго происхожденія можетъ, если онъ только заслуживаетъ этого, облечься въ мантію пэра и сидть рядомъ съ Кавендишемъ и Стэнли. Подобнымъ же образомъ и великосвтское общество британской столицы могло бы хвастаться тмъ, что, несмотря на свое высокомріе, — естественное тщеславіе своими привиллегіями и осмотрительность въ выбор лицъ, удостоивающихся чести быть принятыми въ его среду, оно всегда и во всхъ случаяхъ раскрываетъ настежь свои двери передъ богатствомъ. Если только размры богатства достаточно велики, передъ его владльцемъ или владлицей падаютъ сами собой вс возраженія и препятствія. Его или ее привтствуютъ съ радушнымъ гостепріимствомъ, подобающимъ высокому соціальному значенію денежнаго мшка. Фактъ этотъ краснорчиве всякихъ словъ свидтельствуетъ о независимости и честности національнаго нашего британскаго характера. Высшее наше сословіе вовсе не представляетъ собою замкнутаго круга надменныхъ аристократовъ, какимъ изображаютъ его невжды. Напротивъ того, аристократы эти охотно обмниваются рукопожатіями съ любымъ денежнымъ тузомъ,— съ аппетитомъ кушаютъ его обды,— танцуютъ на его балахъ,— женятся на его дочеряхъ, или же выдаютъ собственныхъ своихъ ангело-подобныхъ двицъ за его сыновей,— столь же радушно и снисходительно, какъ могъ бы это сдлать самый послдній изъ плебеевъ.
Пріятель нашъ кавалеръ Стронгъ, наблюдавшій за реставраціей и украшеніемъ замка въ Клеврингскихъ помстьяхъ, помогалъ изящнымъ своимъ вкусомъ и совтами моднымъ лондонскимъ обойщикамъ и мебельщикамъ, подготовлявшимъ нанятый въ Лондон барскій домъ для пребыванія тамъ высокородной семьи Клевринговъ. Украшая это изящное желище, милйшій Стронгъ радовался, по крайней мр, въ такой же степени, какъ если бы самъ былъ хозяиномъ этого дома. Онъ развшивалъ картины въ комнатахъ на сотни различныхъ способовъ,— изучалъ наивыгоднйшія позиціи для дивановъ и креселъ, — велъ личные переговоры съ виноторговцами и поставщиками състныхъ припасовъ, долженствовавшими снабжать таковыми будущихъ обитателей барскаго дома. Естественно, что уполномоченный и повренный другъ баронета при этомъ же случа меблировалъ свою собственную квартиру и обезпечилъ за одно надлежащими запасами, имвшійся при ней маленькій винный погребъ. Пріятели Стронга отзывались съ похвалой о красот и опрятности означенной квартирки, а избранные постители, заходившіе туда, чтобы скушать котлеточку-другую, сознавали, что имъ подаютъ великолпный кларетъ, дабы запивать эти котлеты. Кавалеръ, по собственнымъ его словамъ, жилъ теперь роскошно. Дйствительно, онъ занималъ уютную квартирку изъ нсколькихъ комнатъ на Пастушьемъ подворь. При немъ состоялъ бывшій его сослуживецъ въ испанскомъ легіон, котораго онъ оставилъ замертво на бреши одной изъ испанскихъ крпостей и снова нашелъ въ одномъ изъ переулковъ Тоттенгемскаго квартала. Кавалеръ Стронгъ возвысилъ этого господина въ санъ довреннаго своего слуги и стараго товарища, раздлявшаго съ нимъ квартиру. Этимъ довреннымъ лицомъ былъ никто иной какъ любимецъ лукновскаго набоба, храбрый полковникъ Альтамонтъ.
Недъ Стронгъ отличался полнйшимъ отсутствіемъ любопытства, или же, лучше сказать, необыкновенною скромностью. Поэтому онъ считалъ совершенно излишнимъ вникать въ таинственныя сношенія, установившіяся между сэромъ Френсисомъ Клеврингомъ и посланнымъ набоба, вскор посл перваго же ихъ свиданія въ Баймут. Очевидно, что посланцу извстна была какая-то тайна, такъ или иначе компрометировавшая Клевринга, который оказывался вслдствіе этого въ его рукахъ. Кавалеръ Стронгъ, зная, что его патронъ велъ въ молодости нельзя сказать, чтобы очень примрную жизнь, и что служебная карьера Клевринга въ индійскомъ полку не принадлежала къ числу блестящихъ, нисколько не удивлялся вліянію, пріобртенному полковникомъ Альтамонтомъ на сэра Френсиса. Полковникъ клялся, что хорошо зналъ Клевринга въ Калькутт, и кавалеръ пришелъ къ заключенію, что это знаніе, въ данномъ случа, именно и представляетъ собою силу, передъ которой вынужденъ уступать сэръ Френсисъ. Давно уже выяснивъ себ личность Клевринга, Стронгъ, совершенно правильно считалъ его за человка слабохарактернаго, безъ опредленныхъ нравственныхъ принциповъ и твердой воли, одаренной весьма недальнимъ умомъ,— короче сказать, онъ считалъ своего патрона расшатаннымъ нравственно и физически балбесомъ и трусомъ.
Посланецъ набоба имлъ посл баймутскаго свиданія одну или дв бесды съ бднягою Клеврингомъ. Баронетъ не сообщалъ: содержанія этихъ бесдъ Стронгу, хотя ему и случалось посылать Альтамонту письма черезъ посредство кавалера, служившаго ему повреннымъ во всевозможныхъ длахъ. При одномъ изъ такихъ случаевъ посланецъ набоба оказался въ чрезвычайно дурномъ расположеніи духа. Скомкавъ въ рук письмо Клевринга, Альтамонтъ объявилъ своимъ обычнымъ, напыщенно ругательскимъ тономъ:
— Пусть онъ проваливается съ своею сотней въ самые что ни на есть тартарары! Я не расположенъ получать отъ него писульки съ маленькими подачками! Скажите Клеврингу, что мн нужна тысяча фунтовъ стерлинговъ, или клянусь Юпитеромъ, я лопну, какъ бомба и разнесу его въ дребезги! Если онъ дастъ мн тысячу фунтовъ, я уду за-границу и обязуюсь честнымъ словомъ джентльмена не предъявлять къ нему больше никакихъ требованій въ теченіе цлаго года. Передайте это отъ меня, дружище Стронгъ, и скажите, что если въ будущую пятницу, ровно въ полдень, деньги не будутъ доставлены мн сюда на квартиру, то клянусь всми чертями и всмъ, что есть для меня святого, что въ субботнемъ нумеръ ‘Утренней газеты’ появится замтка, отъ которой ему не поздоровится, а на слдующей недл подведенная подъ него мина будетъ окончательно взорвана!..
Стронгъ передалъ эти слова своему патрону, на котораго они подйствовали такъ, что дйствительно въ назначенный день и часъ кавалеру пришлось явиться въ баймутскую квартиру Альтамонта съ требуемой суммой денегъ. Альтамонтъ былъ, по его собственнымъ словамъ, джентльменомъ и поступилъ въ данномъ случа, какъ подобало таковому. Онъ уплатилъ по счету въ гостинниц, и баймутская газета сообщила объ отъзд его за-границу. Стронгъ проводилъ полковника въ Дувр до корабля и ршилъ, что дло идетъ по меньшей мр о подлог, доказательства котораго находятся въ рукахъ Альтамонта, ‘только такимъ путемъ и можно объяснить себ рабское подчиненіе ему Клевринга’, размышлялъ кавалеръ Стронгъ.
Прежде чмъ истекъ условный годъ, Великобританія имла счастье узрть вновь полковника Альтамонта на своихъ берегахъ. Онъ объяснилъ, что проклятая незадача въ баденъ-баденской рулетк положила его, какъ говорится, лоскомъ. Нтъ джентльмена, способнаго устоять противъ цвта, возвращающагося послдовательно четырнадцать разъ. Ему пришлось выдать вексель на сэра Френсиса Клевринга, чтобы добыть себ средства къ возвращенію на родину. Клеврингъ, хотя и нуждался въ деньгахъ (ему пришлось сдлать кое-какія затраты по выборамъ,— отдлать заново замокъ въ своихъ помстьяхъ и домъ, нанятый въ Лондон) — нашелъ возможнымъ акцептировать вексель полковника Альтамонта, но сдлалъ это, безъ сомннія, весьма неохотно. Кавалеръ Стронгъ слышалъ собственными ушами, какъ сэръ Френсисъ, разразившись цлымъ градомъ проклятій, пожелалъ, чтобы кредиторы полковника засадили его на всю жизнь въ какую-нибудь германскую долговую тюрьму. Понятно, что если бы это желаніе исполнилось, то Клеврингъ избавился бы навсегда отъ Альтамонта.
Сэру Френсису приходилось добывать деньги для полковника безъ вдома своей жены. Дло въ томъ, что, несмотря на отсутствіе всякаго скряжничества, или, выражаясь правильне, необычайную, почти царственную щедрость, эта почтенная дама унаслдовала отъ своею отца, мистера Спелля, вмст съ большимъ состояніемъ также и прирожденное умнье вести денежныя дла. Она представила поэтому въ распоряженіе мужа единственно только порядочный годичный доходъ, вполн соотвтствовавшій, какъ она полагала, высокому общественному его положенію. Ей случалось отъ времени до времени длать своему супругу денежные подарки, — платить карточные его долги и т. п., но она всегда требовала отъ мужа обстоятельнаго отчета въ расходованіи такихъ сверхсмтныхъ суммъ, а что касается субсидій полковнику Альтамонту, то Клеврингъ откровенно сознался Стронгу въ невозможности заикнуться о нихъ жен.
Къ числу обязанностей, лежавшихъ на кавалер Стронг въ сей земной юдоли, принадлежало также добываніе для своего патрона означенныхъ денегъ и разныхъ иныхъ суммъ. Въ квартир кавалера на Пастушьемъ подворь зачастую велись переговоры между джентльменами денежнаго міра и сэромъ Френсисомъ Клеврингомъ. Переговоры эти сопровождались обмномъ цнныхъ банковыхъ билетовъ на векселя и заемныя письма. Когда человкъ ранней молодости усвоилъ себ привычку входить въ долги и выдавать взамнъ получаемыхъ наличныхъ денегъ общанія уплатить черезъ двнадцать мсяцевъ отъ нижеписаннаго числа таковую же сумму съ процентами, то фортуна становится какъ бы безсильной ему помочь. Вс ея дары идутъ, съ позволенія сказать, прахомъ. Вскор посл того, какъ они свалились съ неба, ростовщикъ снова появляется въ дом, а векселя съ подписью баловня фортуны попадаютъ опять на рынокъ. Клеврингъ считалъ умстне видться съ своими кредиторами не у себя дома, а въ квартир Стронга. Дружба кавалера къ баронету доходила до того, что Стронгъ, у котораго за душой не было ни гроша, писалъ тмъ не мене почти вс векселя, акцептированные сэромъ Френсисомъ Клеврингомъ, на свое имя. Заручившись этимъ акцентомъ, онъ дисконтировалъ ихъ въ Сити. По наступленіи срока векселямъ, онъ велъ переговоры съ векселедержателями, производилъ имъ платежи въ счетъ долга, или получалъ отсрочки въ обмнъ на новые векселя. Такъ или иначе, а жить все-таки надо. Джентльмены въ данномъ случа не составляютъ исключенія изъ общаго правила. Извстно, напримръ, что передъ концомъ венгерскаго возстанія войска коморнскаго гарнизона проводили время чрезвычайно весело и жизнерадостно,— устраивали драматическія представленія,— танцовали на балахъ и съ аппетитомъ кушали свои раціоны, хотя непріятель, осаждавшій эту крпость, безпрестанно грозилъ имъ штурмомъ, въ случа успха котораго для тхъ, кто останется въ живыхъ, представлялась неутшительная перспектива австрійскихъ вислицъ. Подобно этому, и многія сотни лондонскихъ джентльменовъ прогуливаются въ прекраснйшемъ расположеніи духа по англійской столиц, обдаютъ каждый день въ достаточно веселомъ настроеніи духа и съ надлежащимъ аппетитомъ, ложатся вечеромъ въ постель и засыпаютъ спокойнымъ сномъ, несмотря на то, что передъ ними всегда стоитъ грозный призракъ судебнаго пристава и что на ше у нихъ виситъ настоящая петля долговыхъ обязательствъ. Недъ Стронгъ, въ качеств стараго воина, относился очень хладнокровно ко всмъ этимъ маленькимъ неудобствамъ.
Впослдствіи мы будемъ имть случай обстоятельне ознакомиться также и съ нкоторыми другими интересными обитателями Пастушескаго подворья. Тмъ временемъ мы слишкомъ долго уже задерживаемъ лэди Клеврингъ и ея пріятелей на крыльц барскаго дома, выходящаго, какъ уже упомянуто, на Гросвенорскую площадь.
Прежде всего они прошли въ великолпную столовую, отдланную въ средневковомъ стил, Богъ всть ради чего, какъ остроумно замтила лэди Клеврингъ, добродушію добавивъ съ усмшкой: ‘Ужъ не потому-ли, что мы оба съ Клеврингомъ не первой молодости и не очень стары, а находимся въ среднихъ лтахъ?’ Тамъ гостей усадили за обильные остатки полдника, который только что изволили откушать лэди Клеврингъ и Бланшъ. Въ отсутствіе постороннихъ миніатюрная наша сильфида, вшая за обдомъ немногимъ разв больше Амины (питавшейся ночью трупами, а днемъ кушавшей всего лишь шесть зернышекъ риса, какъ утверждаютъ въ сказкахъ Тысячи и одной ночи) исправно работала ножомъ и вилкой и истребляла солидную порцію бараньихъ котлетъ. Впрочемъ, такая лицемрная воздержанность въ пищ, надо полагать встрчается и у большинства другихъ великосвтскихъ барышень. Пенъ и его дядюшка отказались отъ угощенія, но выразили соотвтственными комплиментами свое восхищеніе убранствомъ столовой, имвшимъ, но ихъ словамъ, весьма ‘цломудренный’ характеръ. Терминъ этотъ дйствительно оказывался какъ нельзя боле подходящимъ для характеристики производимаго ею впечатлнія. Она была меблирована голландскими стульями съ высокими спинками семнадцатаго столтія, великолпнымъ рзнымъ буфетомъ шестнадцаго вка, рзнымъ же угловымъ шкафомъ, стоявшимъ, вроятно, въ ризниц какой-либо изъ нидерландскихъ церквей, и громадной бронзовой лампой, висвшей надъ круглымъ дубовымъ столомъ. Стны были увшаны старинными фамильными портретами, купленными по случаю у антикварія,— французскими гобеленами, рыцарскимъ вооруженіемъ, — двоеручными мечами и боевыми скирами, искусно сдланными изъ картона,— зеркалами, статуями святыхъ и фигурками изъ саксонскаго фарфора, однимъ словомъ, нельзя было бы даже и представить себ ничего цломудренне. За столовой шла библіотека, снабженная бюстамни книгами всевозможныхъ форматовъ, а также великолпными мягкими креслами съ торжественными бронзовыми статуями строго классическаго стиля. Въ этой библіотек сэръ Френсисъ курилъ при запертыхъ дверяхъ сигары, читалъ лондонскія похожденія Белля и засыпалъ посл обда въ т дни, когда не игралъ гд-нибудь въ клуб на билліард, или не понтировалъ за зеленымъ столомъ одного изъ многочисленныхъ игорныхъ домовъ на Сентджемской улиц.
Что могло, однако, сравниться съ цломудреннымъ великолпіемъ гостиныхъ и залъ? Полы тамъ были устланы такими мягкими персидскими коврами, что нога на нихъ не производила ни малйшаго шума и можно было подумать, будто вмсто живого человка движется одна только его тнь. На бломъ фон этихъ ковровъ цвли розы и тюльпаны величиною въ цлую лохань. Мебель въ гостиной отличалась остроумнйшимъ разнообразіемъ. Тамъ имлись высокіе и низенькіе стулья, кресла съ массивными ножками и съ ножками такихъ изящно-утонченныхъ размровъ, что разв только какой-нибудь эльфъ могъ безнаказанно на него уссться. Столы мозаичной работы были заставлены и завалены интереснйшими бездлушками, фарфоровыми украшеніями всхъ странъ и народовъ, бронзовыми фигурками, вызолоченными кинжалами, альбомами красавицъ, ятаганами, турецкими туфлями и парижскими бонбоньерками. Куда бы вы не вздумали ссть, возл васъ неизбжно бы оказались дрезденскіе пастухи и пастушки. Кром того, вы нашли бы во множеств голубыхъ фарфоровыхъ пуделей, а также фарфоровыхъ куръ и птуховъ. На стнахъ красовались, разумется, весьма цломудренныя, изображенія нимфъ Буше и пастушекъ Грёза. На окнахъ, кром кисейныхъ занавсей, имлись штофныя драпировки. Въ нишахъ стояли вызолоченныя клтки съ попугаями и рдкими тропическими птицами, въ числ которыхъ обращали на себя особенное вниманіе двое чрезвычайно крикливыхъ какаду, надрывавшихся, чтобы перекричать другъ друга. На особой изящной тумб стояли часы съ музыкой, а другіе часы, отбивавшіе время замчательно громко, почти на подобіе башенныхъ, красовались на полк камина. Однимъ словомъ, тамъ было все, чего только можетъ пожелать изысканнйшій комфортъ и придумать изобртательнй шій изящный вкусъ. Лондонская великосвтская гостиная, убранная, не принимая въ разсчетъ громадности необходимыхъ для этого затратъ, несомннно представляетъ собою одно изъ благороднйшихъ и любопытнйшихъ современныхъ зрлищъ. Римляне временъ упадка имперіи, очаровательнйшія маркизы и графини эпохи Людовика XV, наврядъ-ли могли обладать боле изящнымъ вкусомъ, чмъ царицы ныншнихъ гостиныхъ. Каждый, кому доводилось видть парадные аппартаменты лэди Клеврингъ, вынужденъ былъ согласиться, что убранство ихъ отличалось необыкновеннымъ изяществомъ. Прелестнйшія гостиныя въ Лондон, какъ, напримръ, у лэди Гарлей Квинъ,— лэди Ганвей Вардуръ и даже у супруги желзнодорожнаго креза г-жи Годжъ-Поджсонъ не могли превзойти эти аппартамепты боле изысканнымъ ‘цломудріемъ’ убранства. Бдняжка лэди Клеврингъ, признаться, имла довольно смутное понятіе объ этомъ изяществ и относилась съ прискорбнымъ неуваженіемъ къ великолпію своей обстановки.
— Знаю только, маіоръ, что все это обошлось страшно дорого, — сказала она своему гостю, и что я не совтую вамъ ссть на какой-либо изъ этихъ нарядныхъ позолоченныхъ стульевъ. Одинъ изъ нихъ подломился подо мною вечеромъ посл нашего второго званаго обда. Отчего не зашли вы повидаться съ нами раньше? Мы непремнно прислали бы и вамъ приглашеніе.
— А вдь вамъ, господинъ Пенденнисъ, сознайтесь было бы пріятно посмотрть, какъ подъ мамашей подломился стулъ?— насмшливо спросила милая Бланшъ.
Двицу эту сердило то, что Пенъ говорилъ и шутилъ съ ея мамашей. Кром того, ее раздражало множество ошибокъ, надланныхъ матерью при описаніи домашняго убранства. Въ довершеніе у нея имлась, вроятно, цлая сотня другихъ основательныхъ поводовъ къ негодованію.
— Я, разумется, былъ бы радъ случаю предложить лэди Клеврингъ опору моей руки, если бы таковая для нея потребовалась,— отвчалъ Пенъ, покраснвъ и кланяясь.
— Quel preux chevalier!— воскликнула сильфида, встряхнувъ миніатюрной своей головкой.
— Вспомните, что у меня имется естественное сочувствіе къ тмъ, кому приходится падать. Мн самому пришлось, вдь, сильно пострадать отъ паденія.
— И вы тогда вернулись домой искать утшенія у Лауры,— сказала миссъ Эмори.
Пена слегка покоробило. Ему не понравилось напоминаніе объ утшеніи, которое преподнесла ему Лаура. Точно также ему не доставляло особеннаго удовольствія знать, что неудача, понесенная у Лауры, оказывалась извстной въ обществ. Не имя ничего возразить на ехидное замчаніе сильфиды, онъ принялся въ еще большей степени интересоваться убранствомъ гостиной и расхаливать до небесъ вкусъ лэди Клеврингъ.
— Извините, я не заслуживаю этихъ похвалъ,— добросовстно созналась эта почтенная дама.— Вся заслуга принадлежитъ обойщикамъ и капитану Стронгу. Они устроили здсь все, пока мы жили въ помсть. Впрочемъ, лэди Рокминстеръ сюда заходила и говоритъ, что у насъ здсь очень недурно,— добавила лэди Клеврингъ тономъ, въ которомъ высказывалось величайшее уваженіе къ похвальному отзыву лэди Рокминстеръ.
— У нея гостила моя кузина Лаура.— сказалъ Пенъ.
— Рчь идетъ не о вдовствующей, а о ныншней лэди Рокминстеръ!
— Такъ-съ, — замтилъ маіоръ Пенденнисъ, убдившись, что рчь идетъ объ упомянутой великосвтской дам.— Если вы, лэди Клеврингъ, заручились одобреніемъ ея сіятельства, то можете быть совершенно спокойны.— Разумется, вы можете быть спокойны. Дло въ томъ, Артуръ, что леди Рокминстеръ является какъ бы центральнымъ свтиломъ въ сферахъ изящнаго вкуса и моды.— Дйствительно, аппартаменты здсь убраны великолпно,— добавилъ онъ, понизивъ голосъ, когда упомянулъ про леди Рокминстеръ. Затмъ маіоръ осмотрлся кругомъ въ гостиной съ, такимъ же почтительнымъ благоговніемъ, какъ если бы находился въ храм Божіемъ.
— Да, лэди Рокминстеръ отнеслась къ намъ очень, какъ бишь его…
— Доброжелательно, мамаша, рзкимъ тономъ добавила Бланшъ.
— Да, именно доброжелательно,— подтвердила лэди Клеврингъ.— Съ ея стороны это, разумется, очень мило и когда мы боле привыкнемъ къ ея доброт, она, безъ сомннія, будетъ намъ нравиться, но пока я, по крайней мр, чувствую себя не совсмъ ловко. Вообразите только, что лэди Рокминстеръ взялась быть хозяйкой на нашихъ балахъ и званыхъ обдахъ. Она хочетъ сама разсылать на нихъ приглашенія. Этого я, однако, не потерплю. Я хочу видть у себя старинныхъ моихъ милыхъ пріятелей и не позволю ей разсылать вс пригласительные билеты по собственному усмотрнію, такъ что мн приходится потомъ сидть у себя за столомъ на подобіе безсловеснаго истукана. Вы, Артуръ и маіоръ, непремнно должны меня навщать. Знаете-ли, заходите сюда четырнадцатаго! Тогда вдь у насъ будетъ не то чтобы настоящій званый обдъ, Бланшъ!— сказала она, оборачиваясь къ дочерй, которая хмурила для сильфиды черезчуръ уже сердито брови и кусала губы.
Маіоръ объяснилъ съ улыбкою и поклономъ, что предпочитаетъ маленькій домашній кружокъ большому званому обду. Эти чопорные обды страшно ему наскучили и онъ искренно предпочитаетъ имъ скромную домашнюю трапезу.
Лэди Клеврингъ, сознавая, что сдлала промахъ, попыталась его исправить, объяснивъ:
— На другой день посл званаго обда у насъ подаются вдь почти т же самыя блюда. Впрочемъ, и четырнадцатаго здсь соберется довольно забавный маленькій кружокъ!
Заявленіе это такъ сильно подйствовало на злополучную миссъ Бланшъ, что она въ отчаяньи всплеснула руками и воскликнула: — О мамаша, вы неисправимы!
Маіоръ Пенденнисъ поклялся, что боле всего на свт любитъ обдать въ забавномъ обществ. Вмст съ тмъ въ душ онъ проклиналъ безстыдство лэди Клеврингъ, осмлившейся пригласить такого человка, какъ онъ, на подогртый обдъ, оставшійся отъ вчерашняго дня. Будучи, однако, человкомъ экономнымъ и соображая, что всегда можетъ отказаться отъ обда у Клевринговъ, если навернется что-нибудь лучшее, онъ принялъ съ самымъ наивно-кроткимъ видомъ сдланное ему приглашеніе. Что касается до Пена, который тогда еще не былъ джентльменомъ, подвизающимся уже тридцать лтъ на поприщ обданія въ гостяхъ, то онъ остался до чрезвычайности доволенъ перспективой прекраснаго обда въ великолпномъ барскомъ дом.
— Скажите, изъ-за чего ваша милость ссорилась малую толику съ миссъ Эмори?— освдомился маіоръ у Пена на обратномъ пути.— Мн казалось, что у васъ съ этой барышней существовали всегда наилучшія отношенія.
— Я съ своей стороны считаю рискованнымъ примнять такія выраженія, какъ, напримръ, ‘всегда’, къ особамъ прекраснаго пола. Между настоящимъ и прошлымъ обнаруживается зачастую большая разница, особенно же когда дло идетъ о женскихъ сердцахъ,— возразилъ Пенъ съ саркастической улыбкой, которая сдлала бы честь любому молокососу, разыгрывающему изъ себя сердцеда.
— Да, чортъ возьми, женщины! перемнчивы, какъ ихъ нарядъ!— воскликнулъ-Пенденнисъ-старшій.— Какъ теперь помню, что на военномъ транспорт, на которомъ мн приходилось обогнуть мысъ Доброй Надежды, была очень миленькая дамочка, собиравшаяся отравиться изъ-за твоего покорнйшаго слуги, а между тмъ не прошло и трехъ мсяцевъ, какъ она убжала, посл того, отъ мужа съ какимъ-то другимъ джентльменомъ. Смотри только, не спутайся съ миссъ Эмори! Между нами будь сказано, это дерзкая, жеманная и дурно воспитанная двченка. Кром того, нельзя поручиться и за…. ну, все равно! Однимъ словомъ, это до тебя не касается, за что именно нельзя поручиться. Знай только, что я не совтую теб помышлять о миссъ Эмори, тмъ боле, что за ней дадутъ всего лишь десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, а ты не можешь удовлетвориться такимъ ничтожнымъ приданымъ. Ну, что какое это приданое, мой милйшій, десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ? Процентами съ нихъ нельзя было бы! расплачиваться даже и по счетамъ модистокъ у такой щеголихи, какъ Бланшъ.
— Вы, дядюшка, производите на меня впечатлніе знатока по части прекраснаго пола и расходовъ, въ которые онъ вводитъ нашего брата, — мужчинъ,— коварно замтилъ Пенъ.
— Все это было, да прошло, мой милйшій, но, впрочемъ, ты знаешь, что старый боевой конь, заслышавъ трубный звукъ, начинаетъ бодриться какъ если бы собирался тряхнуть стариною. Гмъ, гмъ!.. Ты, разумется, понимаешь въ чемъ дло,— добавиль Пенденнисъ старшій, бросивъ не вполн соотвтствовавшій преклоннымъ его лтамъ убійственный взглядъ и низкій поклонъ по направленію экипажа, прохавшаго мимо нихъ въ паркъ.
— Это коляска лэди Екатерины Мартингаль,— сказалъ онъ.— Дочери ея страсть какія красавицы, хотя, клянусь Богомъ, ихъ мать была въ тысячу разъ красиве. Нтъ, милйшій Артуръ, съ твоей наружностью и дарованіями ты рано или поздно можешь устроить себ великолпную партію. Скажу теб по секрету (такъ чтобы объ этомъ не знали въ Фэрокс), что репутація маленькаго Донъ-Жуана, въ смысл человка, опаснаго для женскихъ сердецъ, вовсе не вредитъ молодому человку въ глазахъ двицъ и дамъ. Имъ нравится въ мужчинахъ иниціатива, молокососовъ же он терпть не могутъ. Къ тому же он знаютъ, что молодымъ людямъ надо перебситься. Что касается до женитьбы, продолжать старый моралистъ, то это вещь очень серьезная, особенно же для человка въ твоемъ положеніи. Ты непремнно долженъ жениться на богатой. Я говорилъ уже теб, что заручиться богатой женой также легко, какъ жениться на безприданниц. Между тмъ чертовски удобне садиться за хорошо изготовленный обдъ съ прилично сервированными закусками, чмъ сообща съ женою утолять свой голодъ какой-нибудь холодной бараниной. У сэра Френсиса Клевринга насъ накормятъ четырнадцатаго числа хотя и не первокласснымъ, но все-таки хорошимъ обдомъ. Совтую теб, другъ мой, въ твоихъ сношеніяхъ съ Клеврингами всесторонне разсматривать обстоятельства дла, какъ говорилъ полковой нашъ аудиторъ. Поддерживай съ ними знакомство, но спеціально ради обдовъ. Не увлекайся боле сумасбродными ребяческими мечтами о томъ, что съ милой рай и въ шалаш.
— Отчего-же нтъ, если этотъ шалашъ будетъ стоять въ собственномъ парк, принадлежащемъ къ великолпному замку, полученному въ приданое за милой?— освдомился Пень и цитируя извстную балладу ‘Чертова Стезя’. Дядюшка его не зналъ этой баллады, а потому не понялъ намека своего племянника, хотя, быть можетъ, въ данную минуту и старался направить юнаго Артура на эту самую стезю. Пенденнисъ старшій продолжалъ поэтому излагать философскія свои воззрнія и совты, сердечно радуясь понятливости юноши, къ которому они обращались. Необходимо замтить, что Артуръ Пенденнисъ былъ очень неглупымъ малымъ, легко воспринимавшимъ отъ своихъ сосдей требуемый колоритъ и необычайно легко примнявшійся къ общему тону окружающей среды.
Надо полагать, что на Баррингтона угодить было трудно. По крайней мр, онъ ворчалъ, что Бенъ положительно становится фатомъ, и что съ нимъ вскор житья не будетъ. На самомъ дл, однако, успхи и блестящая свтскость манеръ молодого нашего героя нравились боле пожилому его сожителю. Баррингтону было пріятно видть Пена веселымъ и бодрымъ, преисполненнымъ здоровья, энергіи и жизнерадостныхъ надеждъ. Взрослый, котораго давно уже не забавляютъ клоуны и арлекины, можетъ еще съ удовольствіемъ смотрть на то, какъ ребенокъ восторгается пантомимой! Угрюмое настроеніе духа, грозившее было охватить мистера Пена, исчезло, какъ только финансовое его положеніе сдлалось обезпеченнымъ. Онъ расцвлъ, согртый живительными лучами возсіявшаго надъ нимъ солнца благодтельной фортуны.

Конецъ первой части.

Теккерей Уильям Мейкпис
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Базар житейской суеты. Часть четвертая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  2. Базар житейской суеты. Часть третья, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1848
  3. Виригинцы. Часть первая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1858
  4. Ньюкомы, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1855
  5. Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863
  6. Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863
  7. Записки Барри Линдона, эсквайра, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1844
  8. Виригинцы. Часть четвертая, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1858
Электронная библиотека