Исторія одной работницы.
Аделаиды Поппъ.
Исторія одной работницы.
Аделаиды Поппъ.
Съ нмецкаго.
ВВЕДЕНІЕ.
ВВЕДЕНІЕ.
А. Бебель.
——
——
——
——
——
——
——
——
——
——
Къ положенію фабричныхъ работницъ.
История одной работницы, Попп Адельгейд, Год: 1909
Время на прочтение: 72 минут(ы)
Въ начал 90-хъ годовъ бывшій пасторъ, теперь нашъ товарищъ по партіи, Гре, напечаталъ свое сочиненіе ‘Три мсяца фабричнымъ рабочимъ’, гд онъ описалъ, что пришлось ему пережить за это время на фабрик. Тогда одна изъ крупныхъ консервативныхъ газетъ должна была признать, что мы гораздо больше знаемъ о полудикихъ африканскихъ народностяхъ, чмъ о низшихъ слояхъ нашего собственнаго общества.
То же самое можно бы сказать и о содержаніи лежащей передъ нами книги. Здсь для высшихъ круговъ нашего общества открывается совершенно новый міръ, міръ такой глубокой печали, такой скорби, умственной и нравственной гибели, что съ ужасомъ спрашиваешь себя, какъ возможно нчто подобное въ нашемъ обществ, съ такой гордостью называющемъ себя христіанскимъ и цивилизованнымъ? Аделаида Поппъ рисуетъ намъ т низы, на которыхъ покоится наше общество, гд она выросла и провела половину жизни. И мы видимъ, какъ она, несмотря на печальныя условія среды, сумла найти выходъ къ свобод и стать передовымъ борцомъ, какого въ ней теперь вс признаютъ и уважаютъ.
Рдко приходилось мн читать что-либо съ боле глубокимъ волненіемъ, чмъ книгу Аделаиды Поппъ! Яркими красками рисуеть она нужду, лишенія и униженія, которымъ она, какъ дочь рабочаго, подвергалась и горькую чашу которыхъ должна была выпить до дна, какъ работница.
Дтство свое она провела въ обстановк, которую нельзя даже назвать человческой. Отецъ у нея былъ пьяница, совершенно не заботившійся о семь, и мать цлый день изъ силъ выбивалась, чтобы кое-какъ прокормить себя и дтей. Благодаря жестокой борьб за существованіе и невжеству она относилась не только равнодушно, но даже враждебно ко всему идейному и совершенно не понимала дочери, стремившейся вырваться изъ этого нечеловческаго положенія, въ которое поставила ее судьба.
И она добилась этого собственными силами, неутомимымъ трудомъ надъ собою. Съ избыткомъ заполнила она проблы скуднаго школьнаго образованія, порвала церковные путы, въ которыхъ пребывала въ дтств, изъ поклонницы монархіи сдлалась республиканкой и въ тяжелой жизненной борьб стала пламенной соціалисткой, передовымъ борцомъ за освобожденіе пролетаріата.
Жизнь ея — достойный примръ для многихъ. Совершенно справедливо говоритъ она въ заключеніе своего жизнеописанія, что твердость и увренность въ себ необходимы, прежде всего, чтобы сдлать изъ себя что-нибудь. Немало женщинъ могли бы добиться того же, проникшись освободительными идеями соціализма.
Одного только не могу одобрить: что авторъ изъ лишней скромности скрылъ свое имя {Первыя два изданія книги А. Поппъ вышли безъ ея подписи потому,— какъ объясняетъ она сама,— что авторъ не придавалъ значенія этой подписи, видя въ своемъ сочиненіи не судьбу отдльной личности, а участь массъ. Прим. перев.}. Оно, конечно, не останется секретомъ, но думаю, что вліяніе произведенія было бы шире, если бы писательница, чье имя вс знаютъ, открыто сказала бы: такой я была когда-то, и такова я теперь. То, что я сдлала, и другіе могутъ, — стоитъ только захотть.
Пожелаю, чтобы произведеніе это распространилось въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ.
Шнебергъ-Берлинъ, 22 февраля 1909 г.
Большинство людей, выросшихъ въ нормальныхъ условіяхъ, съ трогательной нжностью и благодарностью вспоминаетъ въ тяжелыя минуты жизни золотое безпечное дтство, тайно думая: если бы оно возвратилось!
У меня воспоминанія дтства вызываютъ другія чувства. Ни одной свтлой точки, ни одного свтлаго луча, ни домашняго уюта, ни материнской любви и заботливости не знала я въ дтств. А у меня была добрая, самоотверженная мать, не знавшая ни минуты покоя въ вчной нужд, въ постоянномъ стремленіи честно воспитать дтей и спасти ихъ отъ голодной смерти. То, что я помню изъ своего дтства, такъ жестоко и печально, такъ глубоко врзалось въ мое сознаніе, что никогда не забудется. Куклы, радости, восторга,— ничего этого я не знала. Я знала только большую невзрачную комнату, гд работали, спали, ли и ругались. Я не помню ни одного нжнаго слова, ни одной ласки. Я помню только ужасъ, который испытывала, забившись въ уголъ или подъ кровать, во время домашнихъ ссоръ, когда отецъ приносилъ домой мало денегъ, и мать упрекала его въ лишнихъ тратахъ. Онъ приходилъ въ ярость, билъ мать, и часто, полуодтая, она должна была прятаться у сосдей. Тогда мы оставались одни съ озлобленнымъ отцомъ, не смя подойти къ нему. ды въ такое время бывало мало, добрые сосди помогали намъ, пока мать изъ жалости къ дтямъ не возвращалась домой.
Такія ссоры повторялись каждый мсяцъ, а иногда и чаще. Къ матери я была привязана всей душой. Отца боялась и совершенно не помню, чтобы когда-нибудь обращалась къ нему, или чтобы онъ заговорилъ со мной. Поздне мать объяснила мн причину нерасположенія отца: его злило, что у меня, единственной двочки изъ пяти, оставшихся въ живыхъ дтей, были такіе же темные глаза, какъ у матери.
Хорошо помню еще одинъ рождественскій вечеръ. У насъ чуть было не устроили елки. Мать хотла хоть разъ показать мн, самой младшей изъ дтей, что такое Христовъ праздникъ. Каждую недлю она откладывала по грошамъ, чтобы купить мн подарокъ. Елка была убрана пестрыми бумажными украшеніями, на ней висли позолоченные орхи и дешевыя игрушки. Свчей еще не зажигали. Ждали отца, который пошелъ къ фабриканту сдавать работу. Онъ долженъ былъ принести деньги. Пробило шесть часовъ, семь, восемь, а отца все не было. Мы вс проголодались и начали просить сть. Безъ отца съли мы маковые пряники, яблоки и орхи. Я легла спать, а елка такъ и осталась незажженной. Мать была слишкомъ взволнована и озабочена, чтобы думать о елк. Я долго лежала, не засыпая. Такъ была рада я празднику, а тутъ все разстроилось. Наконецъ, отецъ пришелъ и былъ встрченъ не особенно радушно. Опять произошла ссора. Онъ принесъ денегъ меньше, чмъ слдовало,— значитъ, заходилъ въ трактиръ. Два часа ходьбы! зашелъ согрться, засидлся дольше, чмъ хотлъ, и пришелъ домой пьяный. Я слдила съ постели за поднявшейся перепалкой и видла, какъ отецъ взялъ топоръ и изрубилъ елку.
Кричать я не посмла, а только плакала, плакала, пока не заснула.
На другой день утромъ, отецъ, видимо жаля меня, далъ мн нсколько грошей на игрушки. Добрые люди подарили мн куколъ и другихъ вещей, уже не нужныхъ ихъ дтямъ.
Помню еще одинъ праздникъ. Когда я уже ходила въ школу, какой-то богатый фабрикантъ, у котораго работало, нсколько сотенъ мужчинъ и женщинъ, устроилъ для бдныхъ школьниковъ рождественскую елку. Я также попала въ число счастливцевъ, получавшихъ лакомства и матеріи на платье. Огромная елка сіяла такимъ обиліемъ свта, какого я еще никогда не видывала, а праздничный пиръ всхъ насъ привелъ въ неописуемый восторгъ. Какъ благодарна была я богатому фабриканту, который былъ такъ добръ къ бднымъ! Когда потомъ овдоввшая мать должна была работать у него на фабрик за три гульдена {Гульденъ — 100 крейцарамъ = приблизительно 79 копейкамъ.} въ недлю, по 12 часовъ въ сутки, я все еще не понимала, что въ этомъ-то и кроется источникъ его ‘великодушія’.
Поняла я это гораздо поздне.
Отецъ заболлъ тяжелой болзнью — ракомъ. Мы начали сильно нуждаться. Въ больницу отецъ не хотлъ лечь, а такъ какъ медицинская помощь и лекарства ему необходимы были, то они и поглощали все, что зарабатывалось. Положеніе наше становилось все хуже и хуже. Часто, бывало, мать, посылая меня въ аптеку, скажетъ про себя:
— Сколько это еще продолжится?!
Однажды отцу стало такъ плохо, что позвали священника, чтобы исповдать и причастить его. Для меня это было цлое событіе. Сосди собрались въ нашу комнату молиться. Мы вмст со всми стали на колни. Въ воздух пахло ладаномъ, а между молитвами слышались всхлипыванія матери. Черезъ нсколько часовъ отецъ скончался. Мать никогда не могла забыть, что онъ умеръ, не сказавъ ей добраго слова и не вспомнивъ о дтяхъ.
Я не горевала, а, надвъ траурное платье и шляпу, которыя мн подарили изъ одной состоятельной семьи, была даже довольна.
Теперь мать должна была содержать своимъ трудомъ пять человкъ дтей. Хотя старшему брату было уже восемнадцать лтъ, но онъ не могъ помогать намъ, т. к. ремесло, которое онъ зналъ, пришло въ упадокъ. Онъ ршилъ искать счастья на чужбин и ушелъ отъ насъ. Два брата, работавшіе до-сихъ поръ вмст съ отцомъ, поступили въ ученіе, а младшій, десятилтній, ходилъ въ школу.
Мать обладала большой силой воли и природнымъ умомъ. Она была воодушевлена желаніемъ показать, что мать одна можетъ прокормить своихъ дтей. Задача эта была для нея чрезвычайно трудная, такъ какъ, кром домашней работы, она никогда ничему не училась. Рано осиротвъ, она съ шести лтъ начала работать, никогда не посщала школы и не умла ни читать, ни писать. Мать была противъ ‘новомодныхъ законовъ’, какъ называла она обязательное обученіе. Она находила несправедливымъ, чтобы чужіе люди предписывали родителямъ, какъ и что имъ длать съ своими дтьми. Отецъ раздлялъ этотъ взглядъ матери, и мои братья уже съ десяти лтъ помогали ему въ работ,— онъ былъ ткачемъ. Три года ученія, по воззрніямъ моихъ родителей, было вполн достаточно. Часто они говорили:
— Кто до десяти лтъ ничему не научился, тотъ и поздне ничего знать не будетъ, сколько ни учись.
Младшій братъ также долженъ былъ бросить школу, но къ этому времени законъ объ обязательномъ обученіи сталъ проводиться строже, и со стороны школьнаго начальства встртились затрудненія. Цлымъ рядомъ прошеній матери моей, однако, удалось взять мальчика изъ школы, и онъ былъ отданъ на фабрику.
Брать былъ очень прилеженъ и старался побольше заработать. До поздней ночи онъ сидлъ надъ сверхурочной работой, а лтомъ по воскресеньямъ ходилъ ставить кегли, за что ему платили. Тогда весь воскресный день, часто до глубокой ночи, онъ проводилъ въ трактир и бывалъ свидтелемъ дикихъ дракъ, которыми обычно кончаются подобныя развлеченія. Въ сезонъ охоты на зайцевъ онъ обыкновенно ходилъ съ другими мальчиками загонщикомъ. Потомъ онъ поступилъ въ ученіе въ нашей же деревн, и ему жилось довольно хорошо.
Однажды братъ въ слезахъ пришелъ домой. Онъ упалъ на катк и ушибъ себ колно. Это повело къ очень тяжелой болзни. Его пришлось отвезти въ больницу, откуда онъ вернулся домой только черезъ нсколько недль. Онъ снова началъ работать. Черезъ короткое время у него на лвой сторон груди образовался небольшой нарывъ, увеличившійся затмъ до размровъ куринаго яйца, и однажды, во время работы, вскрывшійся.
Наступило тяжелое время для него и для всхъ насъ. Мать была безъ работы, младшій братъ лежалъ дома, ничего не зарабатывая, а тотъ, что былъ старше его на годъ, ушелъ отъ хозяина, не выдержавъ дурного обращенія. Была зима. Снга въ томъ году почти не было, и уборка этого небеснаго дара ничего не могла дать. Мать неутомимо искала работу. Иногда она уходила стирать блье. Тогда я бгала къ ней въ обдъ, и она длила ду со мной. Изъ трактира мы брали воду, въ которой варилась колбаса, и это было для насъ лучшимъ супомъ, который мы ли съ хлбомъ. Больной братъ получалъ отъ сосдей супъ и еще кое-что. Вс его лечили. Всевозможныя, хорошія и плохія, средства были испробованы на немъ. Изъ города мать достала приготовленную какой-то старухой мазь, которая будто-бы длала чудеса. Нкоторые приходили и клали ему на раны сухія сливы, обсыпанныя сахаромъ. Длали ему всевозможныя ванны изъ настоевъ растеній, примняли другія средства,— все было напрасно. Раны не залечивались. Тутъ мн пришлось тоже взяться за работу. Я вязала чулки на заказъ, бгала на посылкахъ. Какая работа ни попадалась, мы брали, чтобы не умереть съ голоду.
Когда братъ, ушедшій отъ мастера, нашелъ, наконецъ, работу у токаря по перламутру, взяли туда и меня смотрть за дтьми. Потомъ меня научили владть иглой, и я нашивала перламутровыя пуговицы на серебряную и золотую бумагу. Отнын это стало моей работой, которой я занималась по приход изъ школы, и въ свободные отъ уроковъ дни. Если мн удавалось нашить сто сорокъ четыре пуговицы, двнадцать дюжинъ, то я зарабатывала 1—1 1/2 крейцеровъ. Больше 27 крейцеровъ въ недлю мн не удавалось заработать.
Въ день новаго года, я ходила по нашей деревн и окрестностямъ съ новогодними поздравленіями. Этимъ у насъ занимаются обыкновенно послдніе бдняки. Заходятъ только въ состоятельныя или богатыя семьи, приносятъ поздравленія и получаютъ награду. Я страшно боялась собакъ, стерегущихъ дома богатыхъ людей, но обязана была принести съ собой какъ можно больше денегъ. Часто, когда я приближалась къ дому, оттуда выходилъ другой, такой же несчастный, какъ я, ребенокъ. Если въ богатой семь умиралъ кто-нибудь изъ дтей школьнаго возраста, то приглашалось множество бдныхъ ребятъ, которыя должны были слдовать за гробомъ. За это платили по 10 крейцеровъ. Однажды, когда я за неимніемъ ботинокъ не ходила въ школу, учительница прислала къ намъ сказать, чтобы я шла на похороны одной богатой ученицы: за это я получу полагающуюся плату. И я пошла въ сырую, грязную погоду въ своихъ порванныхъ ботинкахъ, чтобы заработать эти нсколько крейцеровъ.
Въ это самое время, когда мы жили въ такой жестокой нужд, въ нашихъ краяхъ очень много говорили о герцогин, проживавшей въ сосдней деревн въ старомъ замк. Разсказывали о ея благотворительности. Многихъ-де она уже осчастливила своими щедротами. Все, что я читала въ сказкахъ о добрыхъ феяхъ, казалось, воплотилось въ этой герцогин. Мать послала ей прошеніе, которое подписали бургомейстеръ и ксендзъ. Вскор посл этого мы получили вспомоществованіе въ пять гульденовъ. Мать была безконечно счастлива, и все думала, какъ бы отблагодарить герцогиню.
Обсуждался также вопросъ, не могла ли бы я получить ботинки, если бы герцогиня узнала, въ какихъ я хожу. И я должна была написать письмо приблизительно такого содержанія:
‘Всемилостивйшая Герцогиня! Такъ какъ моя мать не уметъ писать, то пишу Вамъ я, что она за ваши пять гульденовъ шлетъ Вамъ нижайшую благодарность. Мн десять лтъ, и я часто не могу ходить въ школу, потому что у меня нтъ ботинокъ. А мн такъ хочется въ школу!’
Какъ отъ доброй феи, ждала я со дня на день встей отъ герцогини. И дйствительно, пришло извстіе, чтобы я явилась къ старшей учительниц той деревни, гд находится замокъ. Учительница отправила меня къ сапожнику. Тамъ сняли съ меня мрку для новыхъ ботинокъ. Черезъ недлю я должна была придти за ними въ замокъ. Учительница сказала мн, что я должна говорить герцогин ‘Ваше Высочество’, или, если я это слово забуду, ‘Всемилостивйшая Герцогиня’.
Черезъ недлю я отправилась въ замокъ. Уже выпалъ снгъ. Я была въ деревянныхъ туфляхъ, зеленой юбк и въ тепломъ платк матери, повязанномъ поверхъ тонкой кофточки. На голов былъ шерстяной платокъ. Взволнованная, съ сильно бьющимся сердцемъ, шла я черезъ аллею огромныхъ старыхъ деревьевъ къ замку. Одн уже стны его порождали во мн чувства, которыя я назвала бы теперь робостью и глубокимъ почтеніемъ.
Человкъ, котораго называли ‘портье’, впустилъ меня въ замокъ и указалъ дорогу по широкой великолпной лстниц. На ней лежали ковры, какихъ я никогда не видывала. Зелень украшала стны. Наверху меня встртилъ прекрасно одтый господинъ. На немъ были короткіе, до колнъ, штаны и куртка, отдланная блестящими галунами.
— Это, вроятно, герцогъ,— подумала я, и поспшила поцловать у него руку, какъ велла мн сдлать мать. Но онъ не далъ мн руки. Потомъ я узнала, что это былъ камердинеръ. Онъ повелъ меня дальше, и мы прошли мимо двери, сквозь стекла которой я увидла двочку, совсмъ такую же, какъ я. На ней была такая же зеленая юбка, такой же платокъ, какъ у меня, а на ногахъ точно такія же деревянныя туфли. Глаза и волосы — такіе же темные, какъ у меня.
Я разсказала потомъ объ этомъ матери, и мы все думали, кто бы это могъ быть. Но такъ какъ мы никакого представленія не имли о зеркальныхъ дверяхъ, въ одной изъ которыхъ я видала свое отраженіе, то это такъ и осталось загадкой.
Въ коридор, по стнамъ котораго висли картины, камердинеръ веллъ мн подождать. Очень скоро вышла молодая дама, показавшаяся мн ангельски красивой. Она ласково взяла меня за руку и ввела въ большую комнату, по стнамъ которой находились книги. Въ первый разъ стояла я на полу, скользкомъ, какъ ледъ. Герцогиня усадила меня на стулъ и принесла изъ сосдней комнаты приготовленныя для меня ботинки, которыя я тутъ же должна была надть. Она пожалла, что я очень легко одта, и дала мн карточку для учительницы, которую герцогиня просила заказать для меня теплую кофту.
Когда я пришла за кофтой, герцогиня спросила меня о нашихъ длахъ, и я разсказала ей о больномъ брат. Она общала прислать доктора и дала мн денегъ для матери. На вопросъ герцогини, люблю ли я читать, я отвтила, что очень люблю, и она подарила мн книгъ. Названіе большой книги въ красивомъ переплет я, какъ это ни странно, позабыла. Изъ разсказа ‘Похищенный кладъ’, мн запомнилось только заглавіе. Авторомъ одной книги, съ замчательно красивыми картинами, была Оттилія Вильдермутъ. Къ сожалнію, когда у насъ опять начались голодъ и нужда, я должна была эти книги продать за нсколько крейцеровъ. Потомъ, когда я уже научилась цнить значеніе книгъ, я хотла ихъ выкупить, но вс мои старанія ни къ чему не привели.
Герцогиня сдержала свое общаніе и прислала врача къ брату. Врачъ нашелъ, что домашній уходъ для больного недостаточенъ, и единственное спасеніе для него — больница. Брата отправили въ больницу. Черезъ годъ онъ уже лежалъ на ‘водяной постели’, и только такъ могъ переносить свои боли. Видъ у него былъ самый ужасный. Въ больниц вс отнеслись къ нему очень заботливо, и онъ безъ конца разсказывалъ, какихъ только вкусныхъ вещей ему ни пришлось отвдать. Вс его любили. Нкоторые больные, по выход изъ больницы, приносили ему подарки. Въ трехсотый день его пребыванія въ больниц сидлки убрали его кровать цвтами. Вс подарили ему что-нибудь. Но все-таки онъ очень хотлъ домой. Часто онъ просилъ насъ написать герцогин, чтобы она снизошла къ его просьб и устроила его у матери. Но отъ врачей мы знали, что это совершенно невозможно, и старались его утшить. Однажды пришла къ намъ сидлка и сообщила, что братъ избавился навсегда отъ своихъ мученій. Въ простомъ деревянномъ гробу его похоронили.
Въ начал весны мать получила работу въ саду у герцогини, и наше положеніе немного улучшилось. Но тутъ меня начали преслдовать за частые пропуски уроковъ въ школ. Такъ какъ мать не умла писать, то эти пропуски рдко мн прощались. Школьное начальство сдлало донесеніе, и мать была приговорена къ 12 часамъ ареста. Но она не хотла терять дневного заработка и не явилась отбывать ‘наказаніе’. Ей вообще казалось невроятнымъ, чтобы она, честная, со всми обходительная женщина, должна была сидть подъ арестомъ. Но въ страстную субботу въ шесть часовъ утра къ намъ явились два жандарма и забрали мать. Она была въ отчаяніи отъ позорнаго путешествія по улиц вмст съ жандармами. Утшалась она только тмъ, что за всю жизнь ничего дурного не сдлала. Затмъ ее позвали къ старшему учителю, который сдлалъ ей внушеніе, посовтовавъ аккуратне посылать меня въ школу, такъ какъ двочка я очень способная. ‘Изъ нея можетъ толкъ выйти’, часто говорили про меня. Позвали и моето опекуна. Онъ ограничился наставленіемъ быть доброй и послушной. Но какую пользу могли принести вс эти увщанія, когда у меня не было ни одежды, ни пищи, чтобы посщать школу?
Къ концу учебнаго года мать ршила перехать въ городъ. Мн было тогда десять лтъ и пять мсяцевъ. Я должна была бросить школу и начать работать. Сосди не совтовали матери перезжать въ городъ: здсь герцогиня, можетъ быть, поможетъ мн учиться. Я и сама въ душ надялась на это. Я воображала себя ‘камеристкой’,— такъ, говорили мн, называются двушки въ красивыхъ платьяхъ съ блоснжными передниками и лентами, которыхъ я часто видла въ замк. Хотлось мн также быть учительницей, такой, какъ наша,— красивая, изящная барышня, туалеты которой меня поражали. Долго еще преслдовали меня всевозможныя фантастическія идеи, связанныя съ герцогиней. И, уже работая по цлымъ днямъ, я все еще думала о ней и надялась, что она явится, какъ въ сказк, во всемъ своемъ великолпіи и принесетъ мн счастье. Мечты, мечты.
Я не знаю, почему порвалась связь съ герцогиней, почему прекратилась всякая помощь. Знаю только одно, что много у насъ было завистниковъ. Изъ нсколькихъ гульденовъ, которые мы иногда получали, молва создала цлыя богатства. Помощь герцогини представлялась такой громадной, что нкоторыя бдныя женщины приходили ко мн съ просьбой написать имъ прошеніе. Герцогиня узнавала мой почеркъ и справлялась у меня о просительницахъ, которыя потомъ дйствительно получали помощь. Но скоро распространились и дошли до герцогини слухи, что мы совсмъ не нуждаемся, что у моей матери есть состоятельные сыновья. Мать пошла въ замокъ, чтобы опровергнуть эту клевету, но разъ уже возникло недовріе, его очень трудно разсять.
Мои состоятельные братья! Гд они были? Одинъ странствовалъ гд-то подмастерьемъ, другой ушелъ въ ученіе на пятилтній срокъ въ дальнюю деревню. Третій былъ дома и работалъ токаремъ по перламутру. А бдный Альбертъ умеръ.
Говорили, что герцогиню часто обманывали. Много разсказывали о томъ, какъ, приходя на домъ къ просителямъ проврить ихъ нужду, она убждалась совсмъ въ иномъ. Такъ, однажды она застала семейство, жаловавшееся ей на бдность, за обдомъ изъ жареной утки. Но я изъ собственнаго опыта знала, что это не всегда еще признакъ достатка. Въ первый разъ мн пришлось сть курицу, когда мы жили очень плохо. Мы купили ее у крупнаго торговца, который продавалъ бднымъ людямъ дохлую птицу по нсколько крейцеровъ за штуку. Разъ и моя мать купила такую курицу къ новому году. Вроятно, и съ жареной уткой была такая же исторія.
Герцогиня исчезла изъ моей жизни.
Три класса народной школы — таковъ былъ весь мой духовный багажъ, съ которымъ собиралась я начать трудовую жизнь. Никто никогда не протестовалъ противъ того, что я не проучилась законныхъ восьми лтъ. Въ полиціи я совсмъ не значилась. За неграмотностью матери я должна была сама заполнить опросный листъ. Мн слдовало, конечно, занести себя въ рубрику ‘дти’, но будучи уже работницей, я не считала себя ребенкомъ, и оставила эту рубрику пустой. Такимъ образомъ въ полиціи я осталась не отмченной. Это упущеніе прошло незамтно.
Въ город мы поселились у однихъ пожилыхъ людей въ общей съ ними комнат. Въ одной кровати спали супруги, въ другой — я съ матерью. Меня опредлили въ мастерскую учиться вязать платки. За усердный трудъ въ теченіе 12 часовъ въ день я получала 20-25 крейцеровъ. Кром того, я брала иногда работу на домъ и зарабатывала тогда на нсколько крейцеровъ больше. Когда, въ шесть часовъ утра, я бжала на работу, другія дти моего возраста еще спали. А когда, въ восемь часовъ вечера, я возвращалась домой, они уже ложились спать, хорошо повши и весело проведя день. Въ то время, какъ я, согнувшись надъ работой, нанизывала петлю за петлей, другія дти играли, гуляли или учились въ школ. Но тогда я принимала свой удлъ, какъ нчто само собой разумющееся, и одно только желаніе меня не покидало: хоть разъ выспаться. Спать, пока сама не проснешься — казалось мн лучшимъ и прекраснйшимъ благомъ въ мір. Но если иногда мн и удавалось поспать, то въ этомъ не было желаннаго счастья, такъ какъ происходило это вслдствіе болзни или безработицы. Какъ часто, бывало, въ зимній холодъ, когда вечеромъ пальцы закоченютъ, что нельзя крючекъ держать, я шла спать, чтобы завтра встать пораньше. А утромъ мать, разбудивъ меня, давала мн работу въ кровать, чтобы ноги были въ тепл, и я продолжала прерванное вязанье. Поздне меня часто охватывало чувство безграничной злобы на то, что я совсмъ, совсмъ не знала ни дтскихъ радостей, ни дтскаго счастья.
Супруги, у которыхъ мы жили, не внушали намъ доврія. Жена промышляла тмъ, что по картамъ предсказывала будущее молодымъ женщинамъ и двушкамъ. Заставила она и меня заглянуть въ будущее, которое по картамъ выходило великолпнымъ. Конечно, главную роль игралъ женихъ и, разумется, богатый. Эта женщина могла имть роковое значеніе въ моей жизни. Она меня, десятилтнюю двочку, засыпала комплиментами, дарила ленты, угощала лакомствами. Все это я могу всегда имть,— увряла она меня, — только мать не должна ничего знать. Она подстрекала меня коъ многому, чего я не смла длать, считая неприличнымъ.
Къ счастью, мать отнеслась съ недовріемъ къ нашей хозяйк, и мы сняли отдльную каморку. Къ намъ вернулся мой братъ и привелъ съ собою товарища, съ которымъ спалъ въ одной постели. Такъ жили мы вчетверомъ въ небольшой комнатк, въ которой не было окна, а свтъ проходилъ черезъ стекло, вдланное въ дверь. Если случалось, что какая-нибудь знакомая служанка теряла мсто, она приходила къ намъ и спала съ матерью въ кровати, а я помщалась у нихъ въ ногахъ, вытянувъ свои ноги на приставленный къ кровати стулъ.
Въ теченіе года я занималась вязаніемъ и побывала за это время во многихъ семействахъ. Стоило намъ узнать, что гд-нибудь платятъ больше хотя бы на одинъ крейцеръ съ платка, и я мняла мсто. Постоянно я попадала въ новую обстановку, съ новыми людьми, и не могла къ нимъ привыкнуть. Зато я хорошо познакомилась съ семейными отношеніями въ этой сред. Эксплуатація двушекъ-подростковъ везд была основой существованія цлыхъ семействъ. Я работала на дому у женъ чиновниковъ или приказчиковъ, которыя могли жить прилично только благодаря нашей работ. Я была моложе всхъ, и, чтобы изъ-за этого не получать меньше, набавляла себ года. Это было не трудно, такъ какъ ростомъ я была выше своихъ лтъ, и благодаря серьезному виду, казалась старше. Кром того, мн необходимо было выдавать себя старше возраста, чтобы кто-нибудь не обнаружилъ, что мн въ сущности надо еще ходить въ школу,
Мн шелъ двнадцатый годъ, когда мать ршила отдать меня въ ученіе. Надо было изучить ремесло, которое давало, какъ говорили, лучшій заработокъ,— позументное дло. Но изъ-за своего школьнаго возраста я могла попасть лишь къ хозяйк-посредниц, работавшей на фабрик. Двнадцать часовъ въ день работала я надъ приготовленіемъ изъ бисера и шелковыхъ шнурковъ украшеній для дамскихъ нарядовъ. Опредленнаго жалованья я не получала, но при заказ каждой новой вещи точно устанавливалось, сколько ея можно изготовить въ часъ, и за это платили по 5 крейцеровъ. Если посл большой практики удавалось вырабатывать больше, то хозяйка понижала плату подъ тмъ предлогомъ, что фабрикантъ платитъ меньше. Работать приходилось безпрерывно, ни минуты не отдыхая. Что это было совершенно невозможно для ребенка моего возраста, и вообще невозможно, знаетъ всякій, понимающій, что значитъ двнадцать часовъ непрерывной работы. Съ какимъ нетерпніемъ я всегда смотрла на часы, когда исколотые пальцы начинали болть, и во всемъ тл чувствовалась усталость! И, отправлясь, наконецъ, домой въ прекрасный лтній вечеръ, или въ зимнюю стужу, я часто должна была брать еще работу на домъ и работать ночью. Отъ этого я особенно страдала, такъ какъ лишилась тогда единственнаго моего удовольствія — сна.
Читать я любила. Читала все безъ разбора, что попадалось въ руки, что могла достать у знакомыхъ, которые сами не разбирались въ книгахъ, что могъ дать букинистъ предмстья за плату въ два крейцера, съэкономленныхъ на завтрак. Индійскія сказки, бульварные романы, журналы для семейнаго чтенія — все тащила я домой. Наряду съ уголовными романами, которыми я особенно увлекалась, меня очень живо интересовала участь несчастныхъ королевъ. ‘Ринальдо Ринальдини’, котораго я очень любила, и ‘Екатерина Корнаро’, ‘Роза Зандоръ’ и ‘Изабелла Испанская’, ‘Евгенія Французская’ и ‘Марія Стюартъ’, и др. ‘Блая дама Гофбурга’, въ внскомъ изданіи, романы ‘Библіотека Императора Іосифа’, ‘Вертская Героиня’, ‘Королевичъ и банщица’ — дали мн свднія изъ исторіи. За ними шли романы, въ которыхъ героями были іезуиты, дале — романы, гд фигурировали бдныя двушки, испытывавшія всевозможныя мытарства, и, наконецъ становившіяся графинями или, по крайней мр, женами фабрикантовъ. Я жила въ какомъ-то опьяненіи. Поглощая книгу за книгой, я совершенно отрывалась отъ дйствительности и отожествляла себя съ героинями романовъ. Я мысленно повторяла вс ихъ разговоры, переживала ихъ ужасъ, когда ихъ отравляли, убивали, заживо погребали. Я жила въ совершенно другомъ мір и не замчала окружающей меня обстановки, не чувствовала своей собственной нужды. Мать была неграмотной, и надъ моимъ чтеніемъ не было никакого контроля. Въ тринадцать лтъ я уже читала Поль-де-Кока, но двусмысленность французскихъ разсказовъ проходила для меня настолько незамтной, что я пересказывала содержаніе ихъ до мельчайшихъ подробностей, не понимая, почему братъ съ товарищемъ смются, тогда какъ я ничего смшного тутъ не вижу. Одно мсто и теперь еще у меня въ памяти. Какой-то маркизъ повелъ двушку въ рощу, и ‘когда,— такъ приблизительно описывалось дальше, — они вышли изъ рощи, двушка была блдна и дрожала. Она бросила послдній взглядъ на мсто, гд потеряла свою невинность’. Почему смются тутъ молодые люди, я не могла объяснить.
Разсказывала я много, подробно и цлые діалоги знала почти наизусть. Какъ разсказчица, я пользовалась даже ‘извстностью’. По воскресеньямъ хозяйка приглашала меня къ себ, и мы читали о любовныхъ похожденіяхъ ‘Изабеллы Испанской’. Въ дом, гд мы жили, меня приглашали въ нкоторыя семьи въ качеств разсказчицы, а мать и брать постоянно изводили меня, прося разсказать что-нибудь. Когда, бывало, улягутся спать, я разсказываю, и подъ мой разсказъ вс засыпаютъ. А я лежу безъ сна всю ночь, не двигаясь, чтобы не безпокоить мать. Лучше бы я это время тратила на чтеніе.
По воскресеньямъ утромъ я помогала матери по хозяйству, а посл обда до самаго вечера читала. Лтомъ я уходила съ книгой на кладбище, гд, сидя подъ плакучей ивой, я часами отдыхала за чтеніемъ, ни на что другое не обращая вниманія. Какъ я ненавидла воскресную работу, которую часто приходилось длать! Такой день я считала потеряннымъ, и улучшенный ужинъ, стаканъ вина или пива, которое я получала въ вознагражденіе, для меня ничего не значили.
Два года я была въ ученіи, и перенесла за это время много грубости, безсердечія. Меня заставляли длать черную работу. По субботамъ я должна была производить чистку, и еще теперь больно становится, когда вспомнишь, какъ со мною обращались. Изъ далекаго колодца мн надо было таскать воду въ тяжеломъ деревянномъ ведр. Водопровода въ домахъ тогда еще не было, и я даже не мечтала о томъ, что когда-нибудь будутъ такія удобства. Часто чужіе люди изъ жалости помогали мн нести. Моя хозяйка полагала, что ко всему нужно привыкать.
— Вдь барыней ты не будешь,— говаривала она.
Хозяйскія дти издвались надо мною, какъ только могли. Они смялись надъ моей бдностью, надъ тмъ, что лтомъ я хожу босикомъ. Это и безъ того меня огорчало, но ходьбы было очень мало, и мать считала лишней роскошью для такой двочки носить въ будни ботинки.
Ремесло, которое я изучала, находилось въ зависимости отъ сезона, и два раза въ годъ по нскольку недль работы бывало очень мало, а иногда ея и совсмъ не было. Мать старалась на эти перерывы помстить меня куда-нибудь на службу, и я сама должна была искать работу. Я прочитывала вывски, и туда, гд надялась найти работу, заходила. Это было самое трудное. Всегда одинъ и тотъ же стереотипный вопросъ:
— Пожалуйста, нтъ ли работы?
Ахъ, это тяжелое чувство, когда со страхомъ и надеждою ждешь работы,— я и теперь еще живо его ощущаю! Часто, бывало, утрешь невольныя слезы, прежде чмъ начнешь говорить.
Однажды, когда мн было тринадцать лтъ, и я казалась почти взрослой, въ поискахъ за работой я зашла въ контору фабриканта бронзовыхъ издлій. Пожилой человкъ небольшого роста,— это былъ самъ хозяинъ,— освдомился о моемъ имени, возраст, семейномъ положеніи и веллъ придти въ ближайшій понедльникъ. Я получила мсто въ компаніи двнадцати молодыхъ двушекъ и, наконецъ, очутилась въ тепломъ помщеніи. Мн показали, какъ соединять отдльныя звенья цпочки, и скоро я научилась ловко продлывать это. Хозяинъ относился ко мн благосклонно. Я и здсь была самой младшей, но скоро начала зарабатывать больше, чмъ въ ученіи. Я совсмъ забросила его, такъ какъ новое занятіе оказалось боле выгоднымъ. Десять мсяцевъ подрядъ я работала на фабрик бронзовыхъ издлій. Я купила себ хорошее, по моимъ тогдашнимъ понятіямъ, платье, красивые ботинки и кое-что изъ вещей, доставляющихъ удовольствіе молодымъ двушкамъ.
Хозяинъ очень цнилъ меня и ставилъ въ примръ остальнымъ работницамъ. Онъ отечески бесдовалъ со мною и утвердилъ меня въ ршеніи избгать тхъ удовольствій, которымъ предавались мои товарки. По воскресеньямъ двушки ходили танцовать и потомъ разсказывали объ этомъ. А во время перерывовъ он бесдовали съ молодыми рабочими. Хотя я и не понимала смысла ихъ разговоровъ, но чувствовала, что такъ говорить не слдуетъ. Я держалась изолированно, и надо мною часто смялись. Но во время перерывовъ я склонна была поболтать, и меня не сторонились.
Черезъ нсколько мсяцевъ мн дали другую работу, лучше оплачиваемую. Но она была трудне. Мн надо было спаивать вещи надъ газовымъ рожкомъ, и это вредно дйствовало на меня. Я сильно поблднла, часто испытывала большую усталость и головокруженія, доходившія до обмороковъ.
Еще одно событіе меня очень встревожило. Я уже говорила, что съ нами вмст жилъ товарищъ моего брата. Этотъ некрасивый, рябой, молчаливый человкъ началъ ухаживать за мной. Онъ приносилъ мн разные подарки невиннаго характера, фрукты, печенье. Иногда доставалъ мн книги. Ни я, ни мать не придавали этому значенія. Мн было всего четырнадцать лтъ. Однажды въ праздникъ вечеромъ нашъ квартирантъ пришелъ домой одинъ. Мы легли спать. Брата не было. Я лежала возл матери, прижавшись къ стн. Не успла я еще хорошенько заснуть, какъ вдругъ пробудилась со страшнымъ крикомъ. Я почувствовала надъ собою теплое дыханіе, но въ темнот не могла разглядть, въ чемъ дло. Отъ моего крика проснулась мать, сейчасъ же зажгла огонь и все поняла. Жилецъ поднялся со своей постели, которая изножьемъ приходилась къ нашему изголовью, и наклонился надо мною. Я дрожала всмъ тломъ отъ страху, и, не зная хорошенько, чего хотлъ отъ меня этотъ человкъ, инстинктивно чувствовала что-то неладное. Мать принялась бранить его, на что онъ почти не отвчалъ. Когда пришелъ братъ, котораго мы дождались, не засыпая, произошла бурная сцена, и квартиранту отказали. Но его не сейчасъ же выпроводили, какъ мн хотлось, а оставили до конца недли, чтобы онъ могъ найти ночлегъ. Отъ такого непонятнаго для меня отношенія къ этому человку мн пришлось много страдать. Я боялась заснуть, а когда засыпала, меня мучили страшные сны. Въ ужас я обнимала мать и пряталась. Меня бранили, приписывали все это чтенію романовъ и запрещали читать ихъ.
Черезъ нсколько недль посл этого случая, очень разстроившаго меня, со мной произошелъ тяжелый припадокъ. Когда я при помощи доктора приведена была въ чувство, меня начали мучить галлюцинаціи. Докторъ нашелъ мое положеніе очень тяжелымъ и приписалъ его нервной болзни. Въ клиник, куда я пошла съ матерью, меня разспрашивали объ образ жизни моего отца и ддушки. Причиной моей болзни считали чрезмрное употребленіе отцомъ алкоголя. Меня признали въ высшей степени истощенной и малокровной, совтовали больше гулять на чистомъ воздух и хорошо питаться. Таково было леченіе, назначенное знаменитымъ докторомъ. Какъ могла я выполнять его предписанія?
Вс т лишенія, болзни и тяжелый трудъ, которые я испытала до сихъ поръ, оказались легкими по сравненію съ тмъ, что пришлось пережить поздне. На фабрик бронзовыхъ издлій доктора запретили мн работать. Это занятіе для меня смерть,— сказали они. Теперь, чуть-чуть оправившись, я опять принялась за поиски работы. Чувствовала я себя очень скверно. Шагу ступить боялась, думала — вотъ-вотъ упаду. Умереть — стало моимъ завтнымъ желаніемъ. Однако, надо было искать работу. И когда я ее находила и должна была идти на мсто, мною овладвалъ ужасъ. Обденное время я проводила въ парк, мн вдь нуженъ былъ свжій воздухъ. Тамъ я и обдала: хлбъ съ яблоками или кускомъ колбасы,— ‘усиленное питаніе’, рекомендованное мн врачами. Теперь оно было еще скромне обыкновеннаго, такъ какъ въ теченіе нсколькихъ недль я не зарабатывала, а съ перепугу оказанная медицинская помощь стоила денегъ. Страхованія отъ болзней тогда еще не существовало.
Я нашла работу на желзодлательномъ завод при пресс. Какъ поступившая на работу послдней, я должна была носитъ горючій матеріалъ изъ погреба, все время дрожа отъ боязни упасть въ обморокъ и свалиться съ плохой лстницы. Я пробыла тамъ нсколько дней и потомъ получила работу на патронной фабрик. Посл трехъ недль работы здсь я однажды, по дорог домой, почувствовала себя плохо и чуть не упала. Прохожіе поддержали меня и отвели домой. Мать была въ отчаяніи. Я просила ее отправить меня въ больницу, отъ которой ждала исцленія, если только, оно вообще было возможно.
Въ больниц о своей болзни я не могла сказать ничего опредленнаго, и меня взяли на испытаніе въ психіатрическую клинику. Полуребенокъ, я не понимала тогда всего ужаса жизни среди психически-больныхъ. Это можетъ показаться парадоксомъ, но время, проведенное мною тамъ, было лучшими днями моей жизни. Вс были очень добры со мной,— доктора, сидлки и больные. По нсколько разъ въ день мн давали хорошую пищу, часто даже жаркое и компотъ, о чемъ я раньше и понятія не имла. Я спала одна на кровати и всегда на чистомъ бль. Я помогала сидлкамъ убирать и прислуживать больнымъ, шила и вязала для нихъ. Кром того, я читала книги, которыя давалъ мн одинъ изъ врачей. Тогда я познакомилась съ произведеніями Шиллера и Альфонса Додэ. Драмы Шиллера, ‘Мессинская невста’ и другія, нравились мн. больше всего. Сильное впечатлніе произвелъ на меня ‘Фромонъ Младшій и Рислеръ Старшій’ Додэ. Мучившіе меня припадки въ больниц не повторялись. Я отдохнула и замтно поправилась. Потихоньку я молила Бога избавить меня отъ болзни и съ молитвой на устахъ засыпала. Въ палат, гд я жила, были только спокойные больные, меланхолики. Были здсь, кром меня, еще дв двушки, которыя разсказали мн, почему ихъ помстили сюда на испытаніе. Въ одномъ случа суровый отецъ разлучилъ дочь съ возлюбленнымъ, въ другомъ — опекунъ упряталъ сюда свою богатую воспитанницу по обвиненію въ какихъ-то нечистыхъ длахъ. Я врила всему, что он мн разсказывали, и болла душой за нихъ. Въ садъ гулять мы выходили вмст со всми больными, уже настоящими умалишенными. Одна женщина считала себя Шарлотой, императрицей мексиканской. Она стояла всегда на одномъ мст и говорила въ повышенномъ тон, какъ императрица со своими подданными. Другая воображала себя убійцею и боялась суда. Въ такой обстановк я прожила четыре недли, посл чего меня выписали, какъ здоровую.
Начались снова поиски работы. Съ самаго утра я уходила изъ дому, чтобы изъ первыхъ быть у фабричныхъ воротъ. Но все безуспшно.
Со времени болзни мать стала со мной необыкновенно нжна и часто называла меня бдной, несчастной двочкой. Мои ласки, которыя она всегда игнорировала, теперь принимались съ трогательной нжностью. Раньше она отклоняла ихъ не изъ отсутствія любви, а изъ убжденія, что это лишнее. Но работы у меня долго не было, и она опять стала суровой. Ей, конечно, было очень тяжело. Изо-дня-въ-день работала она, не зная ни отдыху, ни покою. Она ходила на ткацкую фабрику. Отъ ядовитыхъ красокъ у нея образовались раны на пальцахъ и нарывы на рукахъ. Но она, пересиливая боль, все-таки выполняла свою тяжелую и плохо оплачиваемую работу. А вдь она была уже не молода. Въ возраст 47 лтъ она родила меня, пятнадцатаго ребенка, теперь ей было, значитъ, больше шестидесяти, и за всю свою жизнь она не знала ни одного спокойнаго дня. Когда у нея не было работы, она ходила торговать мыломъ или фруктами, чтобы заработать на пропитаніе. Она гордилась тмъ, что никому не была должна. Отличительнымъ свойствомъ ея характера было стремленіе къ независимости. А тутъ дочь, которая могла уже быть поддержкой, ничего не зарабатываетъ! Она горько меня упрекала и бранила. Она сама всегда умла зарабатывать, должна умть и я!
Работа попадалась мн разная. На картонажной фабрик, на фабрик обуви, въ мастерской бахромы, въ мастерской, гд на турецкія шали накладывались зеленыя краски, и во многихъ другихъ. То меня найдутъ неподходящей и откажутъ, то услышу о другой, лучшей работ и пробую поступить туда.
Такъ прошло три недли, а потомъ снова начались головокруженія, а за ними обмороки. Я опять пошла въ больницу. Я была такъ слаба, что на улицахъ вызывала у всхъ жалость. Часто я должна была заходить въ дома, чтобы отдыхать на ступенькахъ лстницы. Въ лихорадк пришла я въ больницу. Посл первой ды меня вырвало. Черезъ нсколько дней стало легче. Опять хорошая пища и удобства, которыхъ у меня дома не было.
Тутъ случилось нчто такое, весь ужасъ чего я поняла только поздне. Однажды мн сообщили, что на мое выздоровленіе нтъ надежды, и я не могу стать трудоспособной, а потому меня переведутъ въ другое учрежденіе.
Я одлась, сла въ больничную карету и черезъ нсколько минутъ уже входила въ пріемную дома призрнія бдныхъ. Мн было тогда ровно четырнадцать лтъ и четыре мсяца. Я не понимала значенія всего происшедшаго, я только плакала, плакала, видя обстановку, въ которой очутилась. Въ большой комнат, гд стояли кровати, почти прикасаясь одна къ другой, и гд помщались старыя, дряхлыя женщины, была указана и мн кровать и столикъ. Старухи кашляли, страдали приступами удушья, нкоторыя изъ нихъ нервничали и говорили странныя вещи. По ночамъ я не могла спать, на меня снова напалъ страхъ. Старухи тоже не спали и часто поднимались съ кроватей. Пища была далеко не такъ хороша, какъ въ больниц. У меня не было ни работы, ни книгъ, никто обо мн не заботился. Въ большомъ саду я уходила въ самыя уединенныя мста и плакала.
На пятый день меня позвали въ канцелярію и спросили, есть ли у меня родные, которые могли бы обо мн позаботиться. Здсь я не могу оставаться, и если за мной никто не придетъ, то меня должны будутъ отправить на родину.
Я не знала своей ‘родины’, никогда тамъ не бывала и не понимала языка, на которомъ тамъ говорили. Я была совсмъ въ отчаяніи, и желаніе умереть снова поднялось во мн. Я пролепетала, что у меня есть мать, работница, и что сама я съ десяти лтъ все время работала. Мн дали карточку, на которой я должна была написать матери, чтобы она возможно скоре пришла за мной, иначе меня отправятъ въ Богемію.
На слдующій день я вмст съ матерью шла домой.
Поздне я часто задавала себ вопросъ, что изъ меня вышло бы, если бы меня отправили на родину? Задумывалась я также надъ преступностью бюрократическаго формализма: меня, ребенка, котораго трудъ и голодъ съ самаго ранняго возраста лишили всякой дтской радости, запрятали въ богадльню для дряхлыхъ старухъ, и на долгіе годы чуть не обрекли страшной участи. Злоба охватываетъ меня, когда я представляю себ все это и думаю, что только благодаря ничтожному случаю, я, впослдствіи снова ставшая работоспособнымъ, здоровымъ человкомъ, не попала въ среду, которая считала бы меня въ лучшемъ случа несноснымъ чуждымъ элементомъ.
Если бы меня не увидлъ чиновникъ, обратившій вниманіе на мою молодость, и не заговорилъ бы со мною, то мн пришлось бы пережить много тяжелаго. Теперь я была опять дома и стала изучать блошвейное мастерство.
Я должна была учиться въ теченіе мсяца. Надясь доставить мн возможность потомъ лучше зарабатывать, мать охотно платила за ученіе. Я попала къ мастериц, у которой работало нсколько двушекъ. Мужъ ея ничего не длалъ, проводя время въ кафе, а жена работала на него. Она эксплуатировала двушекъ невроятно. Я должна была въ четыре недли изучить блошвейное мастерство, а что я длала вмсто этого? Мать, чтобы обезпечить мн лучшій заработокъ въ будущемъ, шла на чрезвычайныя жертвы. Она позаботилась, чтобы я могла сносно одться, внесла плату за ученіе впередъ и кормила меня все это время. А я? работала за няньку. Я рукъ своихъ не чуяла,— такъ много приходилось возиться съ ребенкомъ хозяйки. Часами я ходила съ нимъ гулять, чтобы онъ не мшалъ остальнымъ работать. Я бгала за покупками, мыла посуду и длала много другого, что съ ученіемъ ничего общаго не имло. Только на четвертой недл я начала учиться метать петли, длать рубцы, собирать оборки и, наконецъ, шить на машин, сначала по бумаг. Это составило все мое искусство, которымъ я должна была зарабатывать себ на жизнь и вернуть матери ея расходы на меня.
Добрая хозяйка и не подумала оставить меня, чтобы по крайней мр теперь доучить тому, чему не учила сначала. Наоборотъ, она стала искать другую ученицу, чтобы превратить ее въ няньку и забрать съ нея еще деньги. Подъ тмъ предлогомъ, что у нея нтъ работы, и мн нечего длать, она отправила меня домой. Мать ни за что не хотла съ этимъ примириться и требовала или возвращенія денегъ или продолженія ученія. Но каждый часъ, который она тратила на переговоры, былъ прямой потерей времени, а значитъ и заработка. Кончилось тмъ, что я пошла искать работы въ качеств ‘блошвейки’. Работу я, правда, нашла, но при первой же проб обнаружилось, что я ничего не знаю, и на этомъ дло кончилось. Снова я. должна была брать работу, какая попадется.
Чтобы обезпечить меня боле постоянной работой, мать переговорила съ моей первой хозяйкой, которая меня снова взяла. Но годъ былъ особенно неудачный: дамскія моды сильно измнились. Мертвый сезонъ, который обыкновенно начинался незадолго до Рождества, въ этомъ году начался въ ноябр. Первое время работали на нсколько часовъ въ день меньше, но за четыре недли до Рождества работы уже совсмъ не было. Опять я дома, а мн уже было тогда почти пятнадцать лтъ. Опять хожденіе по цлымъ днямъ. На этотъ разъ пришлось особенно плохо, такъ какъ у насъ въ семь прибавился еще одинъ безработный. Младшій братъ ушелъ на военную службу, а старшій, отбывъ свой срокъ, вернулся домой. Онъ былъ голъ, какъ соколъ, безъ гроша денегъ, но съ хорошимъ аппетитомъ. Работу найти было очень трудно, хотя онъ и готовъ былъ взять какую угодно. По временамъ онъ бывалъ занятъ, но постояннаго ничего не находилось. А вдь онъ долженъ былъ намъ помогать! Какъ мы радовались его возвращенію домой! И вотъ онъ, здоровый, крпкій парень, три года прослужившій императору и отечеству, долженъ былъ жить на скудный заработокъ старухи-матери и полуребенка-сестры. Тогда я, конечно, не задумывалась надъ этимъ и даже гордилась тмъ, что мои братья были на императорской служб и въ случа войны могли защищать отечество.
Въ это тяжелое время было испробовано все, что совтовали матери. Я должна была писать прошенія на имя императора, эрцгерцоговъ, слывшихъ за отзывчивыхъ людей, и на имя другихъ богатыхъ ‘благотворителей’. Составляла прошенія я сама по собственному усмотрнію. Я просто разсказывала, что и какъ было, начиная съ обычной своей фразы: ‘Такъ какъ мать моя не уметъ писать, а намъ такъ скверно живется…’ Отъ императора мы получили пять гульденовъ, отъ одного изъ эрцгерцоговъ и одного богатаго благотворителя, секретарь котораго приходилъ посмотрть, какъ мы живемъ,— также по пяти гульденовъ. Большая часть этихъ денегъ ушла на покупку необходимйшей одежды для брата. Но на что было жить? Четыре гульдена зарабатывала мать, и на это мы должны были существовать вс трое.
Надо было найти себ работу во что бы то ни стало, и вотъ случились событія, которыхъ я никогда не забуду, по крайней мр не проходило еще года съ тхъ поръ, чтобы я не вспомнила того Рождества.
Стояла холодная, суровая зима. Въ нашу комнату проникалъ втеръ и снгъ. Входъ къ намъ былъ прямо со двора черезъ стеклянную дверь, и утромъ, чтобы открыть ее, приходилось предварительно сколоть намерзшій ледъ. Мать уходила изъ дому въ пять съ половиной часовъ, а въ шесть она уже начинала работать. Я уходила на часъ поздне — искать работу.
— Пожалуйста, нтъ ли работы?— снова должна была я повторять несчетное число разъ. Почти цлый день проводила я на улиц. Топить у себя въ комнат мы не могли,— это было бы непозволительной роскошью, и я бродила по улицамъ, по церквамъ, по кладбищу. Я брала съ собою кусокъ хлба и нсколько крейцеровъ, чтобы купить что-нибудь на обдъ. Едва удерживалась я отъ слезъ, когда на вопросъ о работ получала отрицательный отвтъ и должна была оставлять теплое помщеніе. Съ какой радостью я длала бы все, что угодно, лишь бы не мерзнуть! Отъ снга платье на мн отсырло, я вся коченла отъ холода. А мать сердилась все больше. Брать уже нашелъ работу по уборк выпавшаго снга, правда, за ничтожную плату, которой едва хватало ему на пропитаніе. Только я все еще была безъ работы.
Даже на конфектныхъ фабрикахъ, гд, какъ я слыхала, къ Рождеству требовалось очень много работницъ, я не нашла работы. Теперь я знаю, что почти вся предпраздничная работа производится за нсколько недль до праздника. Днемъ и ночью трудятся работницы, а незадолго до праздниковъ ихъ выбрасываютъ съ фабрики. Тогда я еще не имла никакого понятія о ход производительнаго процесса. Съ какой врой и надеждой молилась я въ церкви, прося работу! Я выискивала самыхъ извстныхъ святыхъ. Я ходила отъ алтаря къ алтарю, становилась колнями на холодный каменный полъ и молилась. Дв Маріи, Божьей Матери, Цариц Небесной и многимъ святымъ, наиболе прославленнымъ своей чудотворной силой и милосердіемъ.
Я не теряла надежды на помощь и ршила однажды пожертвовать святому ‘отцу’ нсколько крейцеровъ, приготовленныхъ на обдъ. Въ этотъ же день я нашла кошелекъ съ двнадцатью гульденами! Я чуть съ ума не сошла отъ счастья и благодарила всхъ святыхъ за такую милость. Что какой-нибудь бднякъ, быть можетъ, былъ въ отчаяніи отъ этой потери, мн и въ голову не приходило. Двнадцать гульденовъ мн казались такимъ большимъ капиталомъ, что я даже не подумала, что ихъ мотъ потерять бдный человкъ. О томъ, что найденныя вещи слдуетъ относить въ полицію, я не знала. Въ найденномъ кошельк я видла только милость, ниспосланную святыми, которымъ я молилась. Вечеромъ я бросилась матери на шею и отъ радости могла сказать только: Двнадцать гульденовъ!
На слдующій день меня позвали на фабрику стеклянной бумаги, гд я незадолго передъ тмъ спрашивала о работ.
Моя новая мастерская помщалась въ третьемъ этаж большого дома, сплошь занятаго промышленными заведеніями. Я незнакома была еще съ фабричной жизнью, но никогда не чувствовала себя такъ плохо. Все мн здсь не нравилось. Грязная работа, непріятная стеклянная пыль, масса народу, грубый тонъ и вообще поведеніе двушекъ и замужнихъ женщинъ.
Владлица фабрики, ‘барыня’, какъ ее называли, сама завдывала мастерской и болтала не хуже работницъ. Она была недурна собою, но пила водку, нюхала табакъ и отпускала съ рабочими непристойныя шутки. Когда появлялся самъ хозяинъ, человкъ очень больной, всякій разъ происходила бурная сцена.
Хозяинъ мн нравился. Онъ казался мн очень добрымъ и благороднымъ человкомъ, а изъ всего поведенія нашей ‘барыни’ я заключала, что онъ очень несчастенъ. По его распоряженію я получила лучшую работу. До того я развшивала покрытые глиной и тертымъ стекломъ листы на веревкахъ, протянутыхъ въ помщеніи довольно высоко. Эта работа очень утомляла меня, и фабрикантъ, вроятно, замтивъ, что она мн не подходитъ, распорядился, чтобы впредь я отсчитывала бумагу, предназначенную для обработки. Эта работа была чище и нравилась мн больше. Но если ея не было, мн приходилось исполнятъ всякую другую.
Фабрика находилась очень далеко отъ нашей квартиры, и я не могла ходить домой обдать. Вмст съ другими работницами я оставалась на фабрик. Мы брали себ изъ ресторана супъ или овощи, а посл обда пили кофе. Я сидла всегда въ сторон и читала книгу. Это былъ ‘Рыцарь-разбойникъ и его сынъ’, въ сотн отдльныхъ книжекъ. Работницы смялись надо мной и шутили надъ моей ‘невинностью’, когда я приходила въ смущеніе отъ ихъ разговоровъ.
Очень часто говорили о какомъ-то господин Бергер, который состоялъ комми-вояжеромъ фирмы и скоро долженъ былъ вернуться. Вс работницы восторгались имъ, и мн хотлось его увидть. Я про служила на фабрик уже дв недли, когда онъ пріхалъ. Вс очень волновались. Разговору только и было, что о наружности замчательнаго вояжера. Вмст съ ‘барыней’ онъ пришелъ въ комнату, гд я работала. Мн онъ совсмъ не понравился. Посл обда меня по звали въ контору. Господинъ Бергеръ зачмъ-то послалъ меня, сказавъ при этомъ какой-то вздоръ о моихъ ‘красивыхъ рукахъ’. Когда я возвращалась, уже стемнло. Мн нужно было пройти черезъ пустое полутемное помщеніе, свтъ въ которое проникалъ только черезъ стеклянную дверь изъ мастерской. Господинъ Бергеръ былъ тамъ, когда я проходила. Онъ взялъ меня за руки и участливо спросилъ о моемъ жить-быть. Въ отвть ему я правдиво и откровенно разсказала о нашей бдности. Онъ сказалъ мн нсколько сочувственныхъ словъ, похвалилъ меня и общалъ постараться, чтобы мн повысили плату. Понятно, я очень обрадовалась этому, вдь я зарабатывала всего два гульдена пятьдесятъ крейцеровъ въ недлю, при двнадцати-часовомъ рабочемъ дн. Я пробормотала нсколько словъ въ благодарность, общая заслужить его заботы. Прежде, чмъ я успла отдать себ отчетъ въ томъ, какъ это случилось, господинъ Бергеръ поцловалъ меня. Видя мой испугъ, онъ постарался разсять его словами:
— Это былъ только отеческій поцлуй!
Ему было двадцать шесть лтъ, а мн почти пятнадцать, объ отцовскихъ чувствахъ тутъ не могло быть рчи.
Вн себя отъ волненія, я поспшила въ мастерскую. Я не знала, какъ понять случившееся. Поцлуй казался мн чмъ-то оскорбительнымъ, но господинъ Бергеръ такъ сочувственно отнесся ко мн и общалъ увеличеніе заработка! Дома я разсказала объ этомъ общаніи, но о поцлу умолчала, стсняясь говорить при брат. Мать и братъ порадовались, что у меня такой вліятельный защитникъ.
На слдующій день одна изъ моихъ товарокъ, молоденькая блондинка, которая мн нравилась больше всхъ, осыпала меня упреками. Она говорила, что до сихъ поръ, если ему надо было что-нибудь, она длала. Онъ ее любилъ,— жаловалась она плача и всхлипывая, а теперь изъ-за меня все погибло. Другія работницы были того же мннія. Он называли меня притворщицей, и сама ‘барыня’ спросила меня, какъ мн понравились поцлуи ‘красавца-вояжера’. Вчера за мной слдили черезъ стеклянную дверь, и весь инцидентъ былъ понятъ въ самомъ непріятномъ для меня смысл.
Я была безсильна противъ колкостей и насмшекъ. Съ нетерпніемъ ждала я минуты, когда можно будетъ уйти домой. Была суббота, и, получивъ свои деньги, я ршила на работу больше не ходить.
Когда я сказала объ этомъ дома, меня принялись бранить. Мать, которая такъ старалась сдлать изъ меня честную двушку, которая всегда внушала мн, что съ мужчинами не надо разговаривать и ‘только съ тмъ, кто будетъ мужемъ, можно цловаться’,— теперь мать была противъ меня. Я просто сумасбродна. Въ поцлу нтъ ничего плохого, а если я къ тому же получу больше жалованья, то просто легкомысленно бросать мсто. Въ конц концовъ моя ‘сумасбродствъ’ была приписана пристрастію къ книгамъ, и мать такъ разсердилась на мое ‘упрямство’, что выбросила за дверь вс моя книги: ‘По странамъ и морямъ’, ‘Книгу для всхъ’, ‘Лтопись временъ’. Не увлекайся впередъ чтеніемъ! Я, конечно, все снова собрала, но уже не ршалась въ этотъ вечеръ ссть за книгу, хотя по субботамъ обыкновенно читала до поздней ночи.
Невесело мн было въ то воскресенье. Я ходила убитая, и меня еще весь день бранили.
Въ понедльникъ мать разбудила меня, какъ всегда, и передъ уходомъ на работу наистрожайше приказала не длать глупостей. Подумать только — черезъ нсколько дней Рождество!
Я встала, хотла пересилить себя и пойти на фабрику. Дошла до самыхъ воротъ и — вернулась. Неизъяснимый ужасъ передъ неизвстными опасностями такъ овладлъ мной, что я согласна была скоре голодать, чмъ сносить позоръ. Позоромъ казалось мн все происшедшее, поцлуй и упреки товарокъ. Кром того, я узнала, что одна изъ работницъ всегда пользовалась особымъ вниманіемъ вояжера, причемъ симпатіи его часто мнялись. Когда поступала новая работница, которая ему больше нравилась, она попадала на мсто своей предшественницы. Судя по намекамъ, ждали, что это мсто займу теперь я. Это меня приводило въ ужасъ. Я такъ итого читала про обольстителей и погубленныхъ ими двушекъ, что рисовала себ самыя страшныя картины. На фабрику я не пошла.
Но что же было длать? Я принялась снова искать какую-нибудь работу. Но за три дня до праздника никто не бралъ новыхъ работницъ. Я блуждала цлый день по улицамъ, а вечеромъ въ обычное время приходила домой. У меня не хватило силъ сказать, что я бросила работу. То же было и въ слдующіе два дня. Вс попытки найти работу оказались тщетными. То страшное отчаяніе овладвало мною, то надежда, что какой-нибудь случай поможетъ. Мн нужно было всего около двухъ гульденовъ, такъ какъ въ эту недлю работали не вс дни.
Я такъ много читала о всемогуществ Бога, о помощи, Имъ посылаемой въ нужный моментъ, о добродтели, которая всегда вознаграждается, что уврена была въ его милосердіи и ко мн. Горячо помолившись въ церкви, я снова пошла бродить по улицамъ въ ожиданіи чего-то. Я вдь опять могла найти кошелекъ и принести домой еще больше, чмъ слдовало! Я ходила около рыбныхъ рядовъ, гд толпились хозяйки, пришедшія за праздничными покупками. Хотя рыба всегда казалась мн большой роскошью, но въ моемъ отчаянномъ настроеніи я и смотрть на нее не хотла. Мн надо было денегъ. Въ голову приходили безумныя мысли, выполненіе которыхъ я съ ужасомъ отбрасывала. День клонился уже къ вечеру. Люди спшили съ покупками домой, чтобы приготовить все къ счастливой минут праздника. Наступалъ канунъ Рождества, дома меня ждали. Но гд было достать денегъ?
Тогда оснила меня мысль. Была у меня тетка, служила у графини. Въ ней мы видли воплощеніе всего значительнаго и важнаго, чмъ она обязана была своей служб въ графскомъ дом. ‘Тетя изъ города’ — для насъ всегда звучало торжественно а когда она посщала насъ, мы встрчали ее съ большимъ почетомъ. Тетка была очень религіозна и много жертвовала на церковь, которую всегда посщала. Отъ нея я и надялась получить помощь. Но дома ея я не застала. Она была въ церкви. Пошла въ церковь, но тамъ ея уже не было. Я склонилась на колни предъ алтаремъ и молила Бога и святыхъ, чтобы они смягчили сердце тетки. Вдь какихъ-нибудь два гульдена — и вся печаль моя прошла бы! Я не знала еще тогда, какъ много денегъ тратятъ люди по-пусту, что многіе живутъ въ роскоши, въ то время, какъ другіе пропадаютъ въ нужд. Я не знала еще тогда этихъ контрастовъ или не задумывалась надъ ихъ несправедливостью. Я считала это неизмннымъ, отъ Бога установленнымъ порядкомъ.
Эти часы, какъ и вс невзгоды моего дтства и юности, я никогда не забуду. И теперь еще я не могу пройти мимо плачущихъ дтей, чтобы не спросить, почему они плачутъ. Всегда въ такихъ случаяхъ я вспоминаю, какъ плакала сама и какъ жаждала утшенія. И будучи еще бдной работницей, получавшей ничтожную плату, я отдавала свой заработокъ плачущимъ дтямъ, разсказавшимъ мн о своей нужд.
Я не нашла сочувствія у родственницы. Моя набожная тетка, которую я, наконецъ, застала дома, правда, угостила меня кофе съ пирожнымъ, но когда я ршилась изложить ей свою просьбу, она отказала наотрзъ. Она напомнила, что мн пора идти домой, что наступаетъ праздникъ, и меня ждутъ. Я плакала, умоляла, но это ее не тронуло. Наговоривъ кучу благочестивыхъ словъ, она отказала мн въ какой бы то ни было помощи.
Нужно со смиреніемъ переносить послдствія своихъ поступковъ,— сказала она въ заключеніе.
Я снова очутилась на улиц. Народу теперь было гораздо меньше, зато окна везд сіяли яркими огнями, и въ нкоторыхъ виднлись разукрашенныя елки. Домой я ни за что не хотла итти. Что я скажу? Мн было боязно и стыдно. Мое поведеніе послднихъ дней казалось мн теперь непростительнымъ. Я представляла себ отчаяніе матери, моей бдной, измученной матери, которая берегла каждый крейцеръ, которая такъ на меня надялась. Какъ могла я причинить ей столько огорченія и боли? Раскаяніе мое и страхъ все расли. ‘Надо было пересилить себя и пойти на фабрику’, говорила я самой себ. Теперь мн самой казались нсколько преувеличенными и страхъ передъ вояжеромъ, и стыдъ передъ работницами, и заботы о моей чести. Какъ хорошо было бы теперь придти домой съ заработкомъ! Я направилась къ Дунаю, чувствуя, что легче въ воду прыгнуть, чмъ принести повинную.
Когда я бжала по одной изъ главныхъ улицъ къ своей новой цли, къ рк, и слезы лились у меня изъ глазъ, и вся я вздрагивала отъ сдерживаемыхъ рыданій,— со мной заговорилъ какой-то хорошо одтый господинъ. Онъ спросилъ меня, куда я иду такъ поздно и почему плачу. ‘Вотъ спасеніе! Вотъ персть Божій!’ — подумала я. Надежда вернулась ко мн, и я разсказала о своемъ гор. Два гульдена мн надо, иначе я не могу явиться домой. Какъ нжно и мило говорилъ господинъ! Онъ мн дастъ десять гульденовъ, но я должна пойти съ нимъ, у него нтъ съ собой денегъ. Я не знаю, что уберегло меня отъ этого шага, но, несмотря на свою нужду, я не пошла къ нему на квартиру. Около дома, въ который онъ хотлъ меня ввести, я сказала, что подожду, пока онъ вынесетъ деньги. А когда онъ меня началъ уговаривать и пытался втащить силою, я вырвалась и бросилась бжать. На меня напалъ такой страхъ, взглядъ этого господина меня такъ пугалъ, что я, ничего не соображая, кинулась домой. Тамъ я застала брата, который уже искалъ меня и какъ разъ хотлъ итти на фабрику справиться обо мн.
Надо ли разсказывать о томъ, какъ прошелъ этотъ рождественскій вечеръ? Какъ ни мать, ни брать не могли понять меня, не могли вникнуть въ мотивы моего поступка и простить? Они называли меня негодной двченкой и лнтяйкой. Это я-то — лнтяйка! Я, которая въ возраст, когда другія дти играютъ въ куклы и ходятъ въ школу, когда ихъ стерегутъ и лелютъ,— уже должна была нести тяжелое бремя труда! Въ возраст, когда другіе наслаждаются счастливымъ дтствомъ,— уже разучилась по-дтски смяться, будучи глубоко убждена, что трудъ — мой вчный удлъ!
Тяжелое вліяніе такого дтства на долгіе годы отразилось на моемъ характер и сдлало изъ меня преждевременно-серьезное угрюмое существо. Многое должно было произойти, важныя событія должны были наступить въ моей жизни, чтобы это вліяніе уничтожилось.
Я снова нашла работу, я хваталась за все, что попадется, лишь бы показать свое желаніе работать. Наконецъ, мое положеніе улучшилось. Я попала на большую, очень извстную фабрику. На ней работало 300 женщинъ и около 50 мужчинъ. Меня опредлили въ большую мастерскую, гд было занято 60 женщинъ и двушекъ. Около оконъ стояло двнадцать столовъ, и за каждымъ изъ нихъ сидло по четыре работницы. На нашей обязанности лежала сортировка товаровъ, другія работницы ихъ считали, а третьи ставили штемпеля фирмы. Работали отъ семи часовъ утра до семи вечера. Въ полдень полагался перерывъ въ 1 часъ и въ посл-обденное время — перерывъ въ полчаса. Хотя на той недл, когда я начала работать, былъ праздникъ, день нерабочій, я все же получила полный недльный заработокъ, полагавшійся начинающимъ: четыре гульдена. Такъ хорошо мн никогда еще не платили! Кром того, мн было общано, что при хорошемъ отношеніи къ работ я черезъ нсколько мсяцевъ буду получать на 50 крейцеровъ больше. Черезъ шесть недль мн плату повысили, а черезъ полгода я стала получать пять гульденовъ въ недлю. Поздне я получала шесть.
Я считала себя почти богатой. Подсчитывала, сколько можно съэкономить за нсколько лтъ, и строила воздушные замки. Я привыкла отказывать себ въ самомъ необходимомъ, и мн казалось расточительностью тратить больше на питаніе. Лишь бы не чувствовать голода, а что сть — мн было безразлично. Одваться только хотлось мн получше. Когда въ воскресенье пойдешь въ церковь, чтобы никто не узналъ въ теб фабричной работницы. Работы своей я стыдилась. Работа на фабрик казалась мн униженіемъ. Будучи еще ученицей, я слыхала, что фабричныя работницы развратны и безнравственны. О нихъ говорили въ самомъ оскорбительномъ тон, и я усвоила этотъ ошибочный взглядъ. Теперь я сама попала на фабрику, гд такъ много двушекъ.
Работницы были любезны со мною, очень охотно показывали мн работу и знакомили съ порядками на фабрик. Сортировочницы считались привилегированной частью рабочаго персонала. Фабрикантъ самъ выбиралъ ихъ, а для машиннаго отдленія работницы набирались мастеромъ. Въ другихъ мастерскихъ мужчины и женщины работали вмст, въ нашей были одн женщины. Мужчины здсь только помогали, когда приходилось переносить большіе тюки разсортированнаго, сосчитаннаго и проштемпелеваннаго товара. Обдать мы могли на фабрик. Въ хорошую погоду мы обдали на товарныхъ тюкахъ во двор подъ стеклянной крышей. Зимой мы ходили обдать въ машинную мастерскую. Въ сортировочной, гд было бы гораздо удобне, запрещалось обдать, чтобы товары не пропитались запахомъ нашихъ ‘кушаній’.
Работницы, жившія вблизи, ходили обдать домой и были въ лучшемъ положеніи, получая горячую пищу. Нсколько недль я ходила обдать къ знакомымъ. Это было чистое мученіе. Двадцать пять минуть быстрой ходьбы, второпяхъ шь горячій обдъ и бжишь обратно, такъ что на фабрику прилетаешь, еле переводя духъ, какъ затравленная. Я ршила лучше оставаться обдать на фабрик.
Насколько печальна и полна лишеній жизнь работницы, можно было видть на женщинахъ этой фабрики. Здсь были, по общему признанію, наилучшія условія труда. Нигд на другихъ фабрикахъ такъ хорошо не платили, намъ вс завидовали. Родители, которымъ удавалось устроить на этой фабрик своихъ окончившихъ школу дочерей, были счастливы. Каждая работница старалась угодить во всемъ начальству, чтобы не лишиться мста. Замужнія работницы старались опредлить на эту фабрику въ качеств подсобныхъ рабочихъ своихъ мужей съ профессіональнымъ образованіемъ: здсь положеніе считалось боле обезпеченнымъ. Но даже и въ этомъ ‘раю’ жилось плохо. Кто оставался въ обденное время на фабрик, покупалъ на нсколько крейцеровъ колбасы или обрзковъ сыру. Иногда ограничивались бутербродомъ или дешевыми фруктами. Нкоторыя покупали пиво и мокали въ него хлбъ. Когда эта пища надодала до омерзнія, мы брали что-нибудь изъ дешеваго ресторана. На пять крейцеровъ супа или овощей. Готовилось это такъ плохо, такъ невкусно пахло саломъ, что часто, бывало, съ отвращеніемъ все выльешь, а шь одинъ хлбъ, мечтая о кофе, который мы приносили съ собой на вечерній перерывъ. Часто хозяинъ проходилъ по двору, когда мы тамъ обдали. Иногда онъ останавливался и спрашивалъ, что слышно ‘хорошаго’. Если онъ бывалъ въ особенно добромъ расположеніи духа, или работница, къ которой онъ обращался, была хорошенькая и умла пожаловаться на свою судьбу, хозяинъ дарилъ ей денегъ, чтобы она купила себ что-нибудь. Это меня всегда возмущало, и казалось позорнымъ.
Пробовали мы ходить въ какую-нибудь дешевую столовую. За восемь крейцеровъ брали супъ и овощи, а иногда вдвоемъ покупали порцію варенаго мяса тоже за восемь крейцеровъ. Я нкоторое время также ходила въ столовую: я еще разъ заболла, и врачъ предписалъ хорошее питаніе. Но когда я немного поправилась и окрпла, мн жаль было такъ много тратить на ду. Мн хотлось скопить денегъ, чтобы на всякій случай имть лишній грошъ.
Вообще лучше питаться могли только т работницы, которыя имли поддержку въ семь. Такихъ было немного. Гораздо чаще он сами должны были помогать роднымъ или содержать дтей. Какъ самоотверженны были эти матери! Откладывали по грошамъ, чтобы купить что-нибудь дтямъ или сдлать подарокъ женщин, на попеченіе которой оставляли ребенка. Нкоторымъ работницамъ приходилось содержать безработныхъ мужей и нести двойныя лишенія, покрывая изъ одного своего заработка вс расходы семьи.
Здсь я познакомилась также съ ‘легкомысліемъ’ фабричныхъ работницъ, за которое ихъ такъ осуждаютъ. Правда, двушки ходили танцовать, заводили любовныя связи. Нкоторыя съ трехъ часовъ дня становились у кассы театра, чтобы вечеромъ за тридцать крейцеровъ попасть на представленіе. Лтомъ он длали длинныя прогулки пшкомъ, чтобы съэкономить нсколько крейцеровъ на прозд. Удовольствіе подышать чистымъ воздухомъ, слдовательно, оплачивалось большой усталостью. Все это, если хотите, можно назвать ‘легкомысліемъ’, а также жаждой удовольствій, развратомъ, но у кого хватитъ на это мужества?
Среди своихъ товарокъ, жалкихъ работницъ, я видла примры настоящаго самопожертвованія. Если какая-нибудь семья впадала въ большую нужду, он собирали между собою послдніе гроши, чтобы помочь. Проработавъ двнадцать часовъ на фабрик и придя домой,— на что у многихъ уходилъ еще часъ,— он шили на себя, не умя этого какъ слдуетъ длать. Распоровъ старое платье, кроили по нему новое и шили по ночамъ и воскресеньямъ. Въ обденный и вечерній перерывы он тоже не знали отдыха. Мигомъ съдали скудную пищу и затмъ принимались за чулки или за что-нибудь другое. И несмотря на все прилежаніе и на всю экономію, каждая изъ нихъ была бдна и приходила въ ужасъ при мысли потерять работу. Вс покорно сносили худшія несправедливости со стороны начальства, чтобы не лишиться мста и не остаться безъ куска хлба.
Съ иной двушкой случится несчастіе: кто-нибудь изъ начальства подаритъ своимъ благосклоннымъ вниманіемъ. Вдругъ отношеніе къ ней мняется. Двушку признаютъ ни на что неспособной, не повышаютъ по служб, не выдаютъ жалованья, длаютъ выговоры, стращаютъ увольненіемъ,— пока она, затравленная, не выбьется изъ силъ и не уйдетъ сама.
О нкоторыхъ, устраненныхъ такимъ образомъ, потомъ ходили разные слухи. Потихоньку передавали другъ другу: ее видли на извстной улиц въ роскошномъ наряд, или: она выглядывала изъ окна, заманивая мужчинъ. Такую двушку всегда осуждали, и я возмущалась вмст со всми. Никто изъ насъ не думалъ о томъ, что было бы, если бы двушка съ самаго начала, не сопротивляясь, согласилась принять любезности начальства?
О тайной и открытой проституціи я тогда еще ничего не знала, и даже самаго слова ни разу не слыхала. Поздне, когда я лучше стала понимать причины и слдствія явленій, я измнила свое мнніе объ этихъ двушкахъ. Особенно, когда съ теченіемъ времени познакомилась съ нкоторыми старшими работницами и отъ нихъ узнала, какія отношенія съ начальствомъ понадобились, чтобы достигнуть ихъ привилегированнаго положенія, когда увидла, какія сцены устраивала иная работница мастеру, который вдругъ начиналъ преслдовать ее, потому что она надола ему, и онъ хотлъ избавиться отъ нея, чтобы безпрепятственно ‘осчастливить’ другую.
Тогда я обо всемъ этомъ не думала, я была занята своей работой и избгала знакомствъ. Къ тому же въ томъ помщеніи, гд я работала, такихъ исторій не бывало. Отъ нашего начальника мы не слышали ни одного добраго, ни одного человческаго слова. Онъ былъ тираномъ худшаго сорта, а на работницъ смотрлъ, кажется, какъ на толпу рабынь. Жаловаться на него никто не ршался. Онъ слылъ за лучшаго служащаго въ дл, интересамъ котораго, несомннно, былъ очень преданъ. Что самъ онъ когда-то былъ рабочимъ на той же фабрик, онъ давно позабылъ.
Я не хотла оставлять свою мать и старалась устроить такъ, чтобы она могла больше не работать. Подобно моимъ товаркамъ я соблюдала экономію въ расходахъ, и если когда тратила нсколько лишнихъ крейцеровъ, то на слдующій день буквально голодала. Что я не смогу накопить капитала, это я уже поняла. Но мн хотлось позаботиться о матери и сберечь кое-что на черный день, чтобы въ случа болзни ей не пришлось итти въ больницу, которой она очень боялась. Какъ и другія работницы, я считала за счастье работать на нашей фабрик и старательно избгала всего, что могло навлечь на меня выговоръ.
‘Хорошій человкъ’ — таково было общее мнніе о моемъ работодател. Но какъ разъ на этомъ фабрикант и можно было видть, насколько прибыльна эксплоатація рабочей силы. Онъ, дйствительно, платилъ рабочимъ лучше, чмъ многіе другіе, во время болзни онъ выдавалъ рабочимъ и работницамъ изъ жалованье, въ случа смерти рабочаго или работницы онъ помогалъ оставшимся посл нихъ родственникамъ и вообще никогда не отказывалъ никому, кто обращался къ нему въ нужд. И все-таки онъ разбогатлъ, благодаря труду работавшихъ на его фабрик мужчинъ и женщинъ.
Какъ я, именно на этой фабрик стала соціальдемократкой, я разскажу посл. Пока что я довольна была своимъ положеніемъ и бдной себя не считала. По воскресеньямъ я устраивала настоящій пиръ. На цлыхъ двадцать крейцеровъ покупали мы мяса, и я готовила обдъ. А когда я стала зарабатывать больше, было ‘еще’ лучше, и я даже выпивала за обдомъ стаканчикъ подслащеннаго вина.
Одного мн только недоставало для полнаго довольства. Вс мои товарки были уже конфирмованы. Он много разсказывали объ этомъ торжественномъ обряд, о полученныхъ отъ крестной матери подаркахъ и проч. А я не была конфирмована, мать слишкомъ была горда, чтобы просить кого-нибудь быть моей крестной матерью. Сама же она не могла купить мн благо платья и всего, что требуется для обряда, какъ ей этого ни хотлось. Конфирмацію пришлось отложить. Когда въ газетахъ писали, что въ дни конфирмаціи какая-нибудь бдная двушка находила въ церкви крестнаго или крестную, мать совтовала мн пойти въ церковь или подождать, пока я сама смогу сдлать себ все необходимое.
Когда мн исполнилось шестнадцать лтъ, и мн сдлано было первое предложеніе, я со всею серьезностью возразила:
— Но вдь я еще не конфирмована!
Мн казалось, что это таинство правоврная католичка должна совершить раньше, чмъ думать о замужеств. И когда мн исполнилось семнадцать, я дольше не хотла ждать. Одна молодая товарка, невста довольно состоятельнаго человка, согласилась быть моей крестной матерью. Я купила себ въ большомъ магазин на выплату красивое блое платье, хорошіе ботинки, шелковый зонтикъ, перчатки и большую шляпу съ цвтами. Какое это было великолпіе! Прибавьте къ этому еще поздку въ открытой карет, церемонію въ церкви съ возложеніемъ руки епископа, затмъ прогулку, молитвенникъ и другіе подарки. Теперь я чувствовала себя сонсмъ взрослой.
Мать на работу больше не ходила. Она зарабатывала кое-что у себя на дому и, кром того, вела наше хозяйство. Мы наняли комнату съ двумя окнами. Съ нами жилъ младшій братъ, во квартиранта мы не брали. По воскресеньямъ я могла читать у окна, которое, правда, выходило на тсный дворъ, но все-таки я была счастлива.
Выборъ книгъ у меня былъ теперь лучше. Я начала читать классиковъ. Большое впечатлніе произвели на меня стихотворенія Ленау. ‘Анну’, ‘Клару Гебертъ’ и ‘Альбигойцевъ’ я знала наизусть. ‘Оберонъ’ Виланда приводилъ меня въ восторгъ. ‘Невсту’ Шамиссо я также знала наизусть. Гете я еще тогда не понимала, считая его безнравственнымъ, а нкоторыя его эпиграммы я находила прямо ‘непристойными’. Лишь нсколько лтъ спустя ‘Избирательное сродство’ заставило меня все больше и больше читать Гете. Кром названнаго произведенія мн больше всего нравились ‘Ифигенія’ и ‘Побочная дочь’.
Физически я стала здорове и выносливе. Я была блдна, но кто же изъ моихъ товарокъ не былъ блденъ? Несмотря на хорошее самочувствіе, я не могла отдлаться отъ воспоминаній о прежнихъ болзняхъ. Печальныя тни прошлаго преслдовали меня, и часто я сильно страдала отъ этого. По самымъ пустяковымъ признакамъ я заключала, что болзнь возвращается. Подергиваніе вкъ, мельканіе передъ глазами я считала предвстниками пугавшаго меня состоянія. И тогда цлыми днями я не могла отдлаться отъ чувства страха. Ночью я просыпалась отъ испуга и прижималась къ матери. А она мучилась за меня. Сосдки давали всевозможные совты, и часто такъ называемыя ‘симпатическія средства’, къ которымъ прибгаютъ невжественные люди, пускались въ ходъ. Я по недлямъ ходила грустной, что товарки приписывали сердечнымъ дламъ. Имъ я никогда не разсказывала о причинахъ моей грусти: мн казалось, что достаточно заговорить о болзни, чтобы она появилась.
Я не разъ слыхала, что путешествіе ко святымъ мстамъ облегчаетъ всяческія страданія, и мн захотлось испробовать и это средство. Въ святыхъ мстахъ хотла я въ усердной молитв попросить о полномъ излеченіи отъ ужасной болзни, вчно угрожавшей мн, и о знаменіи, которое показало бы, что молитва моя услышана. Пшкомъ отправились мы въ святыя мста, находившіяся въ трехъ часахъ пути. Я была преисполнена самыми благочестивыми чувствами.
На одно лишь мн трудно было ршиться. Считалось важнымъ, передъ поклоненіемъ чудотворнымъ изображеніямъ, исповдаться и причаститься. А къ этому у меня всегда было непреодолимое отвращеніе. Все-таки весь длинный путь я сдлала, ничего не вши, такъ какъ сподобиться Тла Христова можно было только натощакъ.
На исповди, опустившись на колни, я не знала, что сказать. Священникъ ждалъ отъ меня признаній во грхахъ, а я ничего грховнаго изъ своихъ поступковъ не могла припомнить. Наконецъ, священникъ началъ задавать мн вопросы, среди которыхъ были такіе, что приводили меня въ смущеніе и оскорбляли. На все я отвчала отрицаніемъ. Меня отпустили, наложивъ небольшое покаяніе. Его я отбыла, но причащенія не получила. Несмотря на всю мою набожность, я не могла заставить врить себя въ чудодйственную силу Тла Христова, хотя врила въ Бога, Его всемогущество, въ святыхъ и ихъ покровительство. Къ обрядностямъ же у меня всегда было чувство инстинктивнаго отвращенія. Съ тмъ большимъ благоговніемъ я молилась передъ Распятіемъ, лежавшимъ въ ниш, какъ въ гробу. Вс бросились на колни лобызать пронзенныя гвоздями стопы деревяннаго изображенія Спасителя. Я тоже приложилась къ тому мсту, котораго сегодня коснулись сотни губъ больныхъ и здоровыхъ людей.
Во время крестнаго хода я съ удивленіемъ смотрла на чудеса, ниспосланныя въ этомъ святомъ мст. Множество восковыхъ, серебряныхъ и золотыхъ рукъ, пожертвованныхъ въ благодарность за излеченіе считавшейся уже неизлечимой руки, масса костылей въ воспоминаніе объ исцленіи хромыхъ. Безчисленныя картины, изображавшія сцены спасенія. На одной ребенокъ падаетъ съ большой высоты и, благодаря чудесному вмшательству Божьей Матери, остается цлымъ и невредимымъ. На другой — ребенокъ спасается изъ пламени не при помощи пожарныхъ, конечно, а силою Царицы Небесной. Были тутъ и картины, изображавшія ребенка, попавшаго подъ копыта бшеной лошади и оставшагося невредимымъ при помощи святыхъ, и всякаго рода приношенія въ благодарность за избавленіе отъ смертельной опасности, за исцленіе отъ слабости, за спасеніе отъ банкротства, за счастливо заключенный бракъ. За вс эти чудеса осчастливленные ими люди приносили богатые дары, и въ посвященіяхъ можно было обо всемъ этомъ прочесть.
Не могу сказать, чтобы у меня не было сомнній, вдь сама я слишкомъ часто просила о помощи безъ всякаго результата. Но я купила свчу, не зная, что, если хочешь, чтобы твоя жертва была принята, надо простоять все время, пока она горитъ. Потомъ я узнала, что одна и та же свча продается нсколько разъ, и что на этомъ зарабатываетъ не только свчная фабрика, но и церковь получаетъ проценты на проценты.
Главной притягательной силой въ томъ мст было чудотворное изображеніе Божьей Матери. Къ нему ведутъ ступеньки, по которымъ подниматься надлежитъ не иначе, какъ на колняхъ. На каждой ступеньк читается ‘Отче нашъ’, только такъ и можно достичь исполненія желаній, обращаемыхъ къ Многомилостивой. Я видла, какъ женщины поднимались со ступеньки на ступеньку, и сама продлала то же. Какъ была украшена Марія! Серебро, золото, жемчугъ въ такомъ изобиліи и великолпіи, какихъ я никогда не видывала. Все на ней сверкало и блестло. Но къ ней нельзя было приблизиться. Отъ всякаго прикосновенія ее вмст съ драгоцнностями ограждала желзная ршотка. Только съ почтительнаго разстоянія можно было съ благоговніемъ и молитвою взирать на нее. И этому изображенію, въ его ослпительномъ великолпіи, я должна была въ тихой смиренной молитв изложить свою просьбу. Ни одна мысль молящагося не должна отвлекаться вншнимъ міромъ, все существо его должно обратиться къ Богу и Маріи. Что удивительнаго, если я вернулась изъ паломничества, полная сомнній? Мой взоръ такъ плнили сверкающія драгоцнности Маріи, что настоящаго молитвеннаго настроенія, какъ я чувствовала, не было.
Богомолье не оказало никакого дйствія, мой болзненный страхъ не прошелъ. Я хотла попытаться еще разъ, и мы отправились въ другое святое мсто, которому приписывалось еще больше чудесъ. Мсто это находилось еще дальше, и во время дороги была, слдовательно, возможность замолить больше грховъ. Въ одно іюльское воскресенье, въ четыре часа утра мы отправились. Предстояло пять часовъ ходьбы. Мы не позволили себ даже сдлать глотка воды. Я хотла претерпть лишенія и покаяться, чтобы удостоиться милости. На мсто мы пришли усталыя, голодныя, вс въ пыли. Къ полудню народу набралось нсколько тысячъ. Не только въ церкви, но и въ гостиницахъ все было переполнено. Во время богослуженія въ церкви, куда паломники пришли съ хоругвями, была такая тснота, что о молитв не могло быть и рчи. Безпрерывное движеніе взадъ и впередъ, толкотня, давка, крики о помощи и еще большая давка: выносятъ упавшихъ въ обморокъ въ этой ужасной атмосфер. И кото тутъ только нтъ! Калки, съ трудомъ тащившіеся на костыляхъ, полуслпые съ козырьками на глазахъ, больныя дти на рукахъ у матерей, женщины въ послднемъ період беременности, пришедшія помолиться о благополучныхъ родахъ, и рядомъ съ ними другія женщины, молившіяся о зачатіи,— вс въ этой дикой сутолок, давк и руготн. А вечеромъ — переполненные рестораны, необузданное пьянство и шумъ.
Меня оттснили, отбросили, и въ процессіи я не участвовала. Хотя я продолжала еще врить, но смутно чувствовала, что дома можно бы достойне помолиться, чмъ въ этой обстановк, которая напоминала скоре суетню на храмовомъ праздник въ какой-нибудь деревн, чмъ богослуженіе.
Я читала не только романы и разсказы, но, какъ уже упомянуто, начала читать классиковъ и другія хорошія книги. Кром того, я съ живымъ интересомъ слдила за текущими событіями. Мн было почта пятнадцать лтъ, когда Вна объявлена была на исключительномъ положеніи. Объявленіе, начинавшееся словами: ‘Дорогой графъ Таафэ’ {Тогдашній министръ-президентъ.}, было помщено и на той улиц, гд я работала. Насколько я припоминаю, приказъ этотъ запрещалъ сборища на улицахъ. Съ большимъ интересомъ я прочла эту прокламацію и пришла на фабрику взволнованная. Я не могла бы теперь сказать, какое чувство овладло мною, но я прекрасно помню, какъ я влзла на нашъ рабочій столъ и обратилась къ ‘сестрамъ и братьямъ’ съ рчью, въ которой сообщила о введеніи исключительнаго положенія. Въ сущности я ничего не понимала въ этомъ дл, не знала никого, кто могъ бы объяснить мн, и вообще не была еще демократически настроена. Я мечтала тогда о короляхъ и королевахъ, всякія высокопоставленныя лица играли не малую роль въ моей фантазіи. Но все, что называлось политикой, меня очень интересовало. По воскресеньямъ я часто посщала одного знакомаго матери, пожилого человка, который разсказывалъ мн объ историческихъ событіяхъ и войнахъ. Кром того, мы часто обсуждали мексиканскую драму австрійскаго эрцгерцога Макса.
Будучи еще ученицей, я часто отказывалась отъ ды, чтобы купить газету, причемъ меня интересовали не новости вообще, а статьи на политическія темы. Теперь, имя постоянный заработокъ, я покупала регулярно газету, выходившую три раза въ недлю. Это была строго католическая газета, относившаяся къ рабочему движенію отрицательно. Она стремилась воспитывать читателей въ патріотическо-религіозномъ дух. Два воззрнія боролись во мн. Я горячо интересовалась всми событіями въ княжескихъ семействахъ, о жизни эрцгерцоговъ и положеніи принцессъ я знала больше, чмъ объ окружающей меня жизни. Вмст съ Испаніей я оплакивала Альфонса XII, и портретъ Маріи-Христіанны, напечатанный въ моей газет и изображающій выходъ ея съ младенцемъ на рукахъ къ своимъ подданнымъ, я хранила какъ реликвію. Вмст съ Александромъ фонъ-Баттенбергомъ я желала войны съ Россіей и пораженія ея, и въ моей коллекціи портретовъ долго хранился князь болгарскій. Смерть кронпринца австрійскаго меня такъ опечалила, что я цлыми днями плакала. Но волновали меня не только судьбы династій, а также и политическія осложненія. Напечатанная въ моей газет замтка о возможности войны съ Россіей привела меня въ патріотическій восторгъ. Я уже видла своихъ братьевъ, побдно возвращающихся съ поля битвы, а себя воображала въ роли ‘Вртской героини’, о которой я читала въ одномъ роман, и которую Вильгельмъ I наградилъ ‘желзнымъ крестомъ’.
Вмст съ тмъ я читала исторію французской и внской революціи, которую мн далъ отецъ одной моей товарки. Къ одному опредленному міровоззрнію я долго еще не могла придти. Когда въ политической жизни намтилось сильное антисемитское теченіе, я одно время симпатизировала ему. Повліяла на меня въ этомъ направленіи прокламація: ‘Какъ достигло еврейство господства надъ всми народами міра?’ Изъ нея, вмст со всякой другой клеветой на евреевъ, я узнала и о ритуальныхъ убійствахъ. Дале я прочла, что евреи безчестятъ ‘дочерей гоимовъ’ (христіанъ), чтобы щадить своихъ женщинъ. Это больше всего на меня подйствовало. Мн тоже захотлось сдлать что-либо въ отместку евреямъ, и я ршила ничего больше не покупать въ еврейскомъ магазин, гд раньше я все себ покупала. Своихъ товарокъ я уговаривала поступать такъ же.
Въ это время много говорили о какой-то анархистской групп. Нсколько загадочныхъ убійствъ приписывалось анархистамъ, и полиція воспользовалась этимъ противъ зарождающагося рабочаго движенія. Вс другія новости, ради которыхъ женщины обыкновенно читаютъ газеты, меня совершенно не интересовали. А за процессомъ анархистовъ я слдила съ живйшимъ интересомъ. Я читала вс рчи. Среди обвиняемыхъ были и соціальдемократы, которыхъ собственно и хотли скомпрометировать. Такимъ образомъ я и познакомилась съ ихъ воззрніями. Я была въ восторг. Каждый соціальдемократъ, съ которымъ я знакомилась по газет, казался мн героемъ. Что я сама могу стать въ ихъ ряды, мн тогда и въ голову не приходило. Все, что я читала о нихъ, казалось мн такимъ прекраснымъ и возвышеннымъ, что была бы безразсудной мечтой самая мысль о томъ, чтобы я, невжественное, никому неизвстное, несчастное существо, когда-нибудь смогла работать вмст съ ними.
Начались рабочіе безпорядки. Безработица приняла огромные размры, цлыя производства стали, а полиція думала, что недовольство и все возрастающую нужду можно подавить репрессіями. Были закрыты союзы, конфискованы кассы. Это, разумется, вызвало возмущеніе среди рабочихъ. Начались демонстраціи. Правительство двинуло войска въ т улицы, гд ‘грозила опасность’. Была мобилизована ‘пхота’ и ‘конница’. Вечеромъ я помчалась прямо съ фабрики на мсто событій, вн себя отъ возбужденія. Солдатъ я не боялась и ушла домой только посл того, какъ улицы были ‘очищены’.
Поздне мы жили вмст съ однимъ изъ моихъ братьевъ, который женился. Къ нему приходили товарищи, среди которыхъ были интеллигентные рабочіе. У нихъ былъ свой профессіональный органъ, и я интересовалась имъ. Одинъ изъ этихъ рабочихъ былъ особенно интеллигентенъ, и я любила съ нимъ разговаривать. Онъ много путешествовалъ и разсказывалъ. Это былъ первый соціальдемократъ, съ которымъ я познакомилась. Онъ приносилъ мн много книгъ и объяснилъ разницу между анархизмомъ и соціализмомъ. Отъ него я въ первый разъ узнала, что такое республика. И, несмотря на свои прежнія династическія увлеченія, я стала ярой поклонницей республиканскаго строя. Все казалось мн такимъ близкимъ и осуществимымъ, что я буквально считала недли, оставшіяся до государственнаго и соціальнаго переворота.
Отъ этого рабочаго я получила первую соціальдемократическую газету. Онъ покупалъ ее не регулярно, а когда придется, какъ это, къ сожалнію, длаютъ многіе. Я просила приносить газету каждую недлю, а потомъ сама стала покупать ее. Въ теоретическихъ статьяхъ я еще не разбиралась, но все, что говорилось о нуждахъ рабочаго класса, я понимала и на этомъ училась сознательно относиться къ своей собственной судьб. Я поняла, что все пережитое мной не Богомъ предопредлено, а обусловлено несправедливымъ общественнымъ устройствомъ. Описанія произвольнаго примненія законовъ къ рабочимъ вызывали во мн безграничное возмущеніе. Отмну исключительнаго закона противъ соціалистовъ въ Германіи я встртила съ величайшей радостью, хотя не состояла еще тогда въ партіи. На собраніямъ я не бывала и даже не знала, что женщины могутъ на нихъ присутствовать. Кром того, это противорчило моимъ тогдашнимъ взглядамъ на посщеніе кафэ. Я вообще избгала удовольствій, развлеченій, боясь попасть въ неподходящее для меня общество. Да и мать постоянно твердила:
— За хорошей двушкой приходятъ на домъ.
Такъ я и сидла дома за книгой или рукодліемъ, хотя уже смутно чувствовала потребность въ общеніи съ единомышленниками.
Я стала совсмъ другой на фабрик съ тхъ поръ, какъ избавилась отъ своихъ мечтательныхъ настроеній. Раньше я держалась изолированно, боясь, чтобы между мной и моими товарками не завязались слишкомъ близкія отношенія. Сперва это считали робостью и застнчивостью, а затмъ — гордостью. Но такъ какъ я всегда была вжлива и, когда нужно, охотно оказывала т или иныя услуги, то ко мн привыкли. Рабочіе, которые шутили съ двицами во время перерывовъ, также оставили меня въ поко. За то, что я не принимала участія въ этихъ разговорахъ и шуткахъ, меня называли гордячкой.
— Она врно надется за графа выйти!— говорили про меня.
Теперь, когда передо мной открылись широкія перспективы, когда я прониклась мыслью, что вс должны знать то, что мн извстно, я вышла изъ своей замкнутости и стала разсказывать своимъ товаркамъ все, прочитанное о рабочемъ движеніи. Я и раньше иногда разсказывала, когда меня объ этомъ просили. Но говорила я теперь не о ‘Горнозаводчик’ Онэ, а объ эксплоатаціи и угнетеніи рабочихъ. Я говорила о скопленіи богатствъ въ рукахъ немногихъ и приводила въ примръ сапожниковъ, у которыхъ нтъ для самихъ себя сапогъ, портныхъ, у которыхъ нтъ одежды. Въ перерывахъ я читала имъ статьи изъ соціальдемократическихъ газетъ и, какъ могла, объясняла, что такое соціализмъ. Я ревностно защищала соціалистовъ, когда ихъ смшивали съ анархистами.
Моя дятельность не прошла незамченной. Начальство обратило на меня вниманіе. Но я съ своей стороны старалась не подавать повода къ замчаніямъ. Раньше я, бывало, какъ и другія, запаздывала, теперь пріучила себя къ точности. Работу свою я длала съ большой тщательностью. Инстинктивно я чувствовала, что, если хочу служить великому длу, то должна и въ мелочахъ выполнять свои обязанности. Я не могла тогда точно формулировать себ этого, но фактически я слдовала такому взгляду. Когда въ перерывахъ я горячо и оживленно передавала содержаніе газеты, стараясь пояснить ее, то иногда кто-нибудь изъ конторскихъ служащихъ пройдетъ, бывало, и скажетъ, покачивая головой:
— Двица, а говоритъ, какъ мужчина!
За газетой теперь я ходила сама еженедльно. Въ первый разъ я вошла въ контору соціальдемократической газеты съ такимъ чувствомъ, точно вступала въ святилище. А передавая свои первые десять крейцеровъ въ избирательный фондъ нмецкой соціальдемократіи подъ девизомъ ‘Твердая Воля’,— я уже чувствовала себя членомъ великой арміи борцовъ, хотя ни въ какую организацію еще не входила и, кром товарища брата, никого изъ соціальдемократовъ не знала.
Въ своей газет я постоянно встрчала призывъ: ‘Товарищи, привлекайте новыхъ подписчиковъ! Распространяйте нашу газету!’ И я старалась дйствовать въ этомъ направленіи. Когда потомъ я брала уже не одинъ номеръ, а два, три и, наконецъ, десять,— съ моимъ счастьемъ ничто не могло сравниться! Ходить за газетой было для меня праздникомъ. Въ этотъ день я одвала свое лучшее платье, какъ раньше, когда ходила въ церковь.
Хотя въ соціальдемократической газет о религіи говорилось очень мало, но все-таки отдлалась отъ всхъ религіозныхъ предразсудковъ. Случилось это, конечно, не сразу. Я не врила больше въ Бога и въ загробную жизнь, но часто приходила мысль, что, можетъ быть, тамъ кто-нибудь да есть. Въ этотъ самый день, когда я старалась доказать своимъ товаркамъ, что сотвореніе міра въ шесть дней — сказка, что не можетъ быть, чтобы существовалъ всемогущій Богъ, иначе такая масса людей не бдствовала бы,— въ тотъ самый день, вечеромъ, лежа въ постели и молитвенно сложивъ руки, я поднимала взоръ къ изображенію Маріи.
— А можетъ быть,— думала я невольно.
Мои соціальдемократическія убжденія становилась все опредленне, и на фабрик мн пришлось за нихъ поплатиться. Мой непосредственный начальникъ, тиранившій всю нашу мастерскую, всегда былъ мраченъ и жестокъ. Теперь онъ мн казался прямо дьяволомъ. Это былъ первый человкъ, котораго я дйствительно ненавидла, и теперь еще не могу вспомнить о немъ безъ ужаса. Если со временемъ на фабрик условія работы ухудшились, то это благодаря ему. Онъ способенъ былъ превратить каждой работниц пребываніе на фабрик буквально въ адъ, и только за то, что она осмлилась возражать противъ несправедливыхъ замчаній.
До сихъ поръ я ничмъ не привлекала на себя его вниманія. А теперь онъ замтилъ мое вліяніе на моихъ товарокъ. Это ему не понравилось, и онъ началъ слдить за мною. Онъ сталъ особенно внимательно контролировать мою работу. Раньше онъ заглядывалъ въ нашу мастерскую разъ въ день и рдко длалъ замчанія. Теперь онъ являлся разъ десять на день. Я каждую минуту ждала, что онъ придетъ и станетъ рыться въ моей работ, чтобы найти какой-нибудь недочетъ. Когда я вставала выпить стаканъ воды, онъ шелъ за мною слдомъ, ждалъ, пока выпью, и провожалъ обратно до моего стола. Онъ слдилъ за каждымъ моимъ шагомъ, за каждымъ движеніемъ. Однажды мой работодатель сказалъ мн, что мастеръ недоволенъ мною.
— Помните, что на вашемъ попеченіи старуха-мать,— сказалъ мн хозяинъ въ заключеніе.
Я была такъ поражена, что сразу не нашлась отвтить. А когда пришла въ себя, то постаралась снова встртиться съ хозяиномъ и спросила, чмъ, собственно, мастеръ недоволенъ. Я указала, что въ работ моей, несмотря на частый контроль, никогда не было недостатковъ. Фабрикантъ,— ‘кормильцемъ’ я давно уже перестала считать его,— съ минуту смотрлъ на меня и затмъ ушелъ, сказавъ:
— Ладно, работайте, какъ до сихъ поръ работали.
О женскомъ вопрос я все еще не имла ни малйшаго понятія. Объ этомъ въ моей газет ничего не писалось, а другихъ изданій, кром соціальдемократическихъ, я больше не читала. Я также не знала женщинъ, которыя интересовались бы политикой. Меня считали исключеніемъ, и я сама такъ о себ думала. Соціальный вопросъ, какъ я его тогда понимала, а также политику я считала мужскимъ дломъ. Мн очень бы хотлось быть мужчиной, чтобы имть право заниматься политикой. Что соціальдемократы стремятся къ уравненію въ правахъ женщины съ мужчиною, я узнала впервые изъ программы австрійской соціальдемократической рабочей партіи, принятой на Гайнфельдскомъ създ. Но въ чемъ можетъ выразиться участіе женщинъ въ работ партіи, я еще не знала. И вотъ однажды я прочла въ соціальдемократической газет слдующую статью.
‘Женщина XIX вка’ — такъ называлось большое празднество, устроенное съ благотворительной цлью. Главной задачей этой оригинальной выставки было, ‘представить участіе женщины въ промышленности’. Потребовалось все легкомысліе, все безсмысленное нахальство нашихъ ‘благотворителей’, чтобы самое больное мсто общественнаго организма, ту язву, въ которой одной сосредоточиваются вс бдствія современнаго человчества, сдлать предметомъ ‘большого празднества’. ‘Женщина XIX вка’, раба, продающаяся, какъ рыночный товаръ двоякаго свойства,— какъ предметъ наслажденія и какъ предметъ эксплуатаціи, женщина XIX вка — въ качеств королевы празднества!
‘Была представлена промышленная дятельность женщины. Грязныя работницы съ кирпичныхъ заводовъ, которыми любовались директора акціонерныхъ компаній, несчастныя кружевницы, получающія 30 крейцеровъ за 16 часовъ работы въ день, передъ которыми разсыпались въ комплиментахъ ихъ эксплуататоры, ‘покровители’ кружевной промышленности, рабыни прядильнаго и ткацкаго производства, которымъ господа эксплуататоры пытались доказать преимущества ночной работы, бдныя женщины, работающія на гвоздильныхъ заводахъ, съ опухшими и обожженными руками, — вс обманутыя, замученныя, затравленныя до смерти…
‘А ‘представило’ ли на выставк наше благородное общество учительницъ, такихъ же рабынь, но только ученыхъ, какими являются служанки всхъ видовъ, рабыни неученыя, — учительницъ и служанокъ, которыхъ ‘благотворители’ преслдуютъ своими безконечными капризами и нескрываемымъ презрніемъ? А какъ представлено было ‘участіе женщины XIX вка въ промышленности’, называемой проституціей, — проституціей, освященной законнымъ бракомъ, и уличной проституціей?
‘Если бы вся эта игра не была лицемрной ложью, лицемрнымъ самообманомъ, если бы одинъ единственный лучъ правды проникъ въ этотъ роскошный залъ, то, право же, дйствительной картины положенія ‘женщины XIX вка’ оказалось бы вполн достаточно, чтобы вывести наше общество изъ его заблужденія и разогнать его со стыдомъ и позоромъ.
‘Но эти люди слпы! А тамъ, гд они не слпы, они любятъ ослпленіе. Какъ могли бы они жить безъ ими же созданной слпоты?
Вотъ что прочла я въ соціальдемократической газет, въ моей газет, какъ я ее съ гордостью называла. Впечатлніе было необыкновенное. Точно повязка спала у меня съ глазъ. Я не могла спать и все думала надъ прочитаннымъ. Волненіе не покидало меня, все рвалось во мн къ дятельности. Я не могла оставить прочитанное про себя, слова буквально просились наружу. Дома я влзла на стулъ и произнесла рчь, какъ будто передъ собраніемъ. Недаромъ меня называли ‘природной ораторшей’. Товарищъ брата принесъ мн книгъ изъ библіотеки рабочаго союза, членомъ котораго онъ состоялъ. Какъ завидовала я всмъ, кто могъ работать на пользу рабочаго движенія! ‘Если бы я была мужчиной!’ — все повторяла я. Что двушка также можетъ принимать участіе въ соціальдемократическомъ движеніи и въ политической жизни, я тогда еще не знала. Никогда я не слыхала и не читала о присутствіи женщинъ на собраніяхъ. Вс обращенія въ моей газет были направлены всегда только къ рабочимъ, къ мужчинамъ. Когда парижскій соціалистическій конгрессъ принялъ ршеніе праздновать первое мая и устраивать манифестаціи въ пользу восьми-часового рабочаго дня, я все еще была одинока и ничмъ не могла послужить длу. Мои бесды съ товарками и распространеніе газеты я считала такими пустяками, что это не давало мн никакого удовлетворенія. Потомъ я поняла, какое неоцнимое значеніе иметъ эта дятельность для распространенія идей соціализма.
Изъ библіотеки рабочаго союза я получала много книгъ, требовавшихъ серьезной работы мысли. ‘Neue Zeit’ я прочитала за вс годы, какіе были въ библіотек. Но я хотла основательно изучить все и просила принести мн книгъ не-соціалистическаго направленія. Я прочла девять томовъ всемірной исторіи, и хотла даже пройти ‘Книгу изобртеній’. Но вс мои стремленія были напрасны. Я не могла преодолть сухости предмета, и только отдлъ о пробковой кор увлекъ меня, такъ какъ это имло отношеніе къ моей профессіи.
‘Положеніе рабочаго класса въ Англіи’ Фридриха Энгельса произвело на меня глубокое впечатлніе и укрпило во мн революціонное настроеніе. Небольшая брошюра Поля Лафарга ‘Право на лность’ понравилась мн необыкновенно, и, когда я потомъ стала выступать на собраніяхъ, она послужила мн матеріаломъ. Очень большое вліяніе оказалъ на меня Фердинандъ Лассаль. ‘Наука и рабочіе’, ‘Празднества, пресса и рабочіе’ я читала много разъ, чтобы хорошенько усвоить содержаніе. Рчь Вильгельма Либкнехта, вышедшая брошюрой подъ заглавіемъ ‘Знаніе — сила’, была также въ числ первыхъ соціалистическихъ произведеній, оказавшихъ на меня вліяніе. Много революціонныхъ стихотвореній я знала наизусть.
Несмотря на то, что я такъ интересовалась соціализмомъ, я все еще ни разу не была ни на одномъ собраніи, но зато съ большимъ вниманіемъ слдила за всми отчетами о нихъ, и знала имена всхъ ораторовъ. Наконецъ, я ршила побывать на собраніи. И вотъ однажды въ воскресенье мы съ братомъ пошли на собраніе, гд долженъ былъ выступать одинъ изъ извстныхъ вождей партіи. Это было въ декабр. Уже въ теченіе нсколькихъ недль стояла сухая, холодная погода. Многіе изъ рабочихъ были безъ работы и нетерпливо посматривали на небо, не выпадетъ ли снгу.
— Господь Богъ тоже забываетъ о бднякахъ, — шутили рабочіе.
И въ это знаменательное для меня воскресенье желанный снгъ выпалъ. Приходилось съ трудомъ пробираться по снжнымъ сугробамъ. Собраніе было въ отдаленномъ рабочемъ квартал. Когда мы пришли, зала была биткомъ набита. Вс потирали руки и стучали ногами, чтобы согрться. У меня усиленно билось сердце, и я чувствовала, какъ горитъ мое лицо, когда мы пробирались сквозь толпу, чтобы быть поближе къ ораторской трибун. Я была единственной женщиной въ зал, и вс съ удивленіемъ смотрли на меня. Оратора я едва могла разглядть, его покрывало облако табачнаго дыма. Онъ говорилъ на тему о капиталистическомъ производств.
Опять для меня откровеніе. То, что я инстинктивно чувствовала, но не могла выразить, здсь я слышала въ ясномъ, убдительномъ изложеніи. Ораторъ началъ съ выпавшаго снга, и на этомъ примр выяснилъ безсмысленность и противорчивость современнаго общественнаго строя.
— То, что при разумномъ общественномъ устройств считалось бы простымъ физическимъ явленіемъ, препятствующимъ передвиженію, теперь привтствуется, какъ счастливое событіе, спасающее сотни людей отъ голода. И работы нтъ у этихъ людей не потому, чтобы они не хотли трудиться, а потому, что нелпый общественный строй и неразумное законодательство вынуждаетъ другихъ работать до полнаго изнеможенія.
Эта вступительная часть рчи мн хорошо запомнилась, и мысль моя продолжала работать дальше. Въ канунъ Рождества я была второй разъ на собраніи. Кром меня тамъ присутствовало еще дв женщины. Ораторъ говорилъ о классовыхъ противорчіяхъ и говорилъ сильно, увлекательно. Въ его рчи мн слышалась горестная исторія рождественскихъ праздниковъ, пережитая мною самой, въ ней сопоставлялись лишенія бдняковъ и роскошь богачей. Мн хотлось крикнуть:
— Да, это я знаю! Я сама могу объ этомъ разсказать!
Но я не вымолвила ни слова, не осмлилась. Я полагала, что не женское дло выступать съ рчами, я признавала это право только за мужчинами. И на собраніи ораторы обращались только къ мужчинамъ. Никто не обращался къ женщинамъ, да и ихъ было на собраніи очень мало. Казалось, что отъ нужды и бдности страдаютъ только мужчины. Мн было больно, что о работницахъ не говорятъ, что ихъ не зовутъ на борьбу.
Въ третій разъ я присутствовала на предвыборномъ собраніи, о которомъ я еще буду говорить. Полиція не допускала женщинъ на это политическое собраніе, а мн очень хотлось попасть туда. Мн удалось упросить распорядителей, и меня впустили, но я должна была держаться въ дальнемъ углу. Впервые я услышала здсь рчь о милитаризм, съ точки зрнія соціальдемократіи. И опять рушилась часть моихъ прежнихъ воззрній. До сихъ поръ я милитаризмъ разсматривала, какъ нчто необходимое и само собой разумющееся. Я гордилась тмъ, что мои братья носили ‘военный мундиръ’, и человкъ, не исполнившій патріотическаго долга, не могъ разсчитывать на мое уваженіе. Своего будущаго мужа я представляла себ не иначе, какъ надленнаго военными доблестями. Теперь рухнулъ и этотъ идеалъ. Милитаризмъ признавался бременемъ народнымъ, и я должна была согласиться съ этимъ. Войны, эти массовыя убійства, предпринимаются не для защиты государства отъ коварнаго врага, он вызываются династическими интересами, жаждой завоеваній или же дипломатическими интригами.
Все, что я слышала, казалось мн настолько естественнымъ, что я удивлялась, почему такъ мало людей понимаетъ это.
Для меня вс эти собранія открыли новый міръ, и мн страшно хотлось самой приняться за работу. Я хотла помогать длу, бороться вмст съ другими, но не знала, съ чего начать. Подъ впечатлніемъ всего пережитаго я совершенно перемнилась. Люди, ничего не знавшіе или не хотвшіе ничего знать о моихъ политическихъ идеалахъ, казались мн врагами. Мн хотлось убждать, спорить, бесдовать о политик. Я начала ходить съ братьями и ихъ женами къ знакомымъ, которыхъ раньше избгала. Меня считали гордой и надменной, совтовали бросить затворническую жизнь и пользоваться молодостью. Если раньше я иногда соглашалась пойти съ ними, то шла, какъ на закланіе. Теперь я охотно пользовалась возможностью поговорить о соціальдемократіи. При этомъ я полагала, что съ мужчинами о политик бесдовать удобне, чмъ съ женщинами.
Насколько я переоцнила политическую зрлость мужчинъ, я скоро убдилась. Я начала собирать деньги для избирательнаго фонда. Когда въ одной веселой компаніи я сообщила объ этомъ, кто-то изъ присутствующихъ, хозяинъ промышленнаго заведенія, замтилъ:
— Фондъ? Кто это такой? А, я знаю, — несчастный каретникъ!
И я, молодая, безправная двушка, должна была объяснить мужчинамъ, что такое избирательный фондъ, и почему надо собирать для него. Вс удивлялись, гд я пріобрла такую ‘разсудительность’, и кто меня всему этому научилъ.
Собирала я и на фабрик. Сначала только среди близкихъ подругъ, но постепенно кругъ моей дятельности расширился.
Къ этому времени началась пропаганда въ пользу празднованія перваго мая. Это привело меня въ лихорадочное волненіе, мн хотлось самой принять участіе въ агитаціи, и я стала искать единомышленниковъ на фабрик. Изъ рабочихъ я обратила вниманіе на одного въ широкополой шляп: мн казалось, что онъ соціальдемократъ. Я искала случая заговорить съ нимъ и ршилась на шагъ, котораго иначе ни за что не сдлала бы. Передъ уходомъ съ фабрики рабочіе мыли руки на двор. Я никогда не ходила туда, чтобы не слышать возмущавшихъ меня разговоровъ, которые тамъ велись. Теперь я пошла вмст со всми, и мн удалось заговорить съ рабочимъ въ широкополой шляп. Я не ошиблась. Онъ оказался серьезнымъ, интеллигентнымъ человкомъ и членомъ рабочаго союза. Какъ я обрадовалась, встртивъ на фабрик единомышленника! Онъ будетъ агитировать среди мужчинъ, я — среди женщинъ, и намъ удастся провести забастовку на первое мая!
Но этого не удалось. Рабочіе были слишкомъ преданы фабриканту и не понимали, какъ можно имъ предпринять что-нибудь по собственному ршенію. Всмъ, кто не явится на работу перваго мая, грозилъ отказъ отъ мста. Наканун я попробовала убдить работницъ нашей мастерской не работать перваго мая. Я предлагала, когда хозяинъ войдетъ, всмъ встать, а я изложу ему наше желаніе. Общее вставаніе должно было означать солидарность всхъ со мною. Многія согласились, но старыя работницы, работавшія на фабрик уже десятки лтъ, находили, что не слдуетъ длать этого. И, когда хозяинъ вошелъ, вс остались сидть. Тогда я ршила попросить отпускъ только для себя. Но вечеромъ было заявлено, что кто не будетъ работать перваго мая, тотъ можетъ оставаться дома до понедльника. Это меня пугало. Первое мая приходилось на четвергъ, могла ли я, бдная двушка, потерять цлую половину недли? Въ конц-концовъ это бы еще ничего, но я боялась потерять работу совсмъ, а гд потомъ найдешь такое хорошее мсто? И что будетъ съ моей старой матерью, если я надолго останусь безъ работы? Все ужасное прошлое предстало предо мною, и я покорилась. Покорилась, сжимая кулаки, возмущенная до глубины души.
Перваго мая, идя въ своемъ праздничномъ плать на фабрику, я встртила тысячи рабочихъ съ перво-майскими значками, спшившихъ на собранія. Мой братъ и его другъ также были въ числ счастливцевъ, праздновавшихъ первое мая. Я не знаю отчаянія, которое могло бы сравниться съ тмъ, что не покидало меня въ теченіе всего дня. Какъ я ждала, что соціальдемократы придутъ и снимутъ насъ съ работы! Ждала съ радостью, а другіе боялись. Цлый день не открывали ставенъ, чтобы нельзя было камнями разбить окна.
Въ ближайшую получку каждому рабочему и каждой работниц было выдано по печатному бланку, на которомъ стояло: ‘Въ знакъ признательности за врность своимъ обязанностямъ перваго мая весь рабочій персоналъ получаетъ въ награду: мужчины — по 2 гульдена, женщины — по 1 гульдену’.
Свой гульденъ, который я съ удовольствіемъ швырнула бы хозяину обратно, я отнесла въ редакцію, въ ‘фондъ пострадавшихъ перваго мая’.
На слдующій годъ я уже праздновала перваго мая. Ни одного дня не пропускала я, чтобы не агитировать въ пользу нашего праздника. И еще теперь, черезъ много лтъ, съ удовольствіемъ вспоминаю, какую удачную тактику я примнила. Нкоторыя изъ моихъ товарокъ находились въ родств съ мастерами и потому занимали лучшія мста. Ихъ я и съагитировала въ пользу перваго мая. Я познакомила ихъ со значеніемъ этого дня для рабочаго класса, и он согласились войти въ депутацію, которая должна была отъ имени рабочихъ обратиться къ хозяину съ просьбой освободить насъ отъ работы въ день рабочаго праздника. Это была своего рода революція! Жены, сестры, дочери мастеровъ — за первое мая! Мой товарищъ изъ мужского отдленія тоже приложилъ старанія, и мы добились возможности праздновать рабочій праздникъ подъ условіемъ, что вс, кто не захочетъ этого, получатъ вознагражденіе на нашъ счетъ за потерю заработка. Пришлось намъ потратить маленькія сбереженія, отложенныя къ Рождеству, такъ какъ нашлись три работницы, не постснявшіяся получить съ насъ жалованье за нашъ праздникъ.
Вскор посл этого я произнесла свою первую публичную рчь. Это было въ воскресенье утромъ на одномъ профессіональномъ собраніи. Я никому не сказала, куда иду, и такъ какъ часто я уходила по воскресеньямъ въ музей или картинную галлерею, то мой уходъ никого не удивилъ. Какъ я потомъ узнала изъ газетъ, на собраніи присутствовало триста мужчинъ и девять женщинъ. Въ этой отрасли женскій трудъ начиналъ играть замтную роль, и рабочіе уже чувствовали неудобства отъ предложенія боле дешевыхъ женскихъ рукъ. На собраніи и долженъ былъ обсуждаться вопросъ о значеніи профессіональныхъ союзовъ. Среди работницъ велась спеціальная агитація, и хотя на одной только фабрик ихъ работало нсколько сотенъ, на собраніе пришло всего девять женщинъ. Когда объ этомъ сообщилъ иниціаторъ собранія и упомянулъ референтъ, мн стало стыдно за равнодушіе женщинъ. Слова оратора я относила чуть ли не къ себ лично и чувствовала себя задтой. Онъ говорилъ объ особенностяхъ женскаго труда и отсталость работницъ, отсутствіе у нихъ культурныхъ потребностей считалъ преступленіемъ, источникомъ всхъ другихъ золъ. Онъ говорилъ и о женскомъ вопрос вообще, и отъ него я впервые узнала о книг Августа Бебеля ‘Женщина и соціализмъ’.
Когда докладчикъ закончилъ, предсдатель обратился къ собранію съ просьбой высказаться по вопросу. Я чувствовала себя обязанной выступить. Мн казалось, что вс взоры устремлены на меня, вс ждутъ, что скажу въ защиту женщинъ. Я подняла руку и попросила слова. Раньше, чмъ я успла ротъ открыть, послышались крики: ‘Браво!’ Такъ подйствовало уже одно то обстоятельство, что работница хочетъ говорить. Когда я поднималась на ораторскую трибуну, въ глазахъ у меня мелькало, и что-то щемило въ горл. Я, однако, преодолла волненіе и начала рчь. Я говорила о страданіяхъ, объ эксплоатаціи, о духовной отсталости работницъ. Послднюю я особенно подчеркивала, такъ какъ она мн казалась основной причиной всхъ другихъ нежелательныхъ свойствъ работницъ. Я говорила обо всемъ, что сама испытала на себ и видла на своихъ товаркахъ. Я требовала для женщинъ просвщенія, образованія, знаній и просила мужчинъ помочь этому.
Радость собранія была безгранична. Меня окружили и стали спрашивать, кто я. Сначала думали, что я работница той же профессіи, и просили написать то, что я говорила, въ вид статьи для ихъ профессіональнаго органа. Это было довольно трудно для меня. Школу я посщала всего три года, объ орографіи, грамматик не имла никакого понятія, а почеркъ былъ у меня дтскій, такъ какъ писать мн не приходилось. Все же я общала постараться написать статью.
Домой я шла въ какомъ-то опьяненіи. Чувство неизъяснимаго счастья переполняло меня, точно я завоевала весь міръ. Ночью я не могла глазъ сомкнуть.
Статью для профессіональной газеты я написала. Она была маленькая и неуклюжая по форм. Вотъ она:
‘Работницы! Задумывались ли вы когда-нибудь надъ своимъ положеніемъ? Или вы не страдаете отъ жестокости и эксплуатаціи вашихъ, такъ называемыхъ, господъ? Многія изъ наемныхъ рабынь работаютъ съ ранняго утра до поздней ночи, въ то время, какъ безработныя ихъ сестры тысячами осаждаютъ фабрики и мастерскія, потому что не могутъ достать работы, чтобы хоть не умереть съ голоду и кое-какъ прикрыть свое тло. И разв заработная плата достаточна при такомъ изнуряющемъ труд?
‘Разв можетъ незамужняя работница вести достойное человка существованіе? А замужняя работница, разв можетъ она, при всемъ напряженіи силъ, какъ слдуетъ содержать своихъ дтей? Не приходится разв ей голодать и во всемъ себ отказывать, чтобы дать дтямъ самое необходимое? Таково положеніе женщины-работницы, и оно не измнится къ лучшему, если мы будемъ сидть сложа руки. Напротивъ, насъ будутъ угнетать все больше, все больше изнурять работой.
‘Работницы! Покажите, что вы не совсмъ еще закоснли, не погибли духовно. Пробудитесь, поймите, что рабочіе и работницы должны протянуть другъ другу руку для совмстной борьбы. Откликнитесь на нашъ призывъ! Вступайте въ нашу организацію, которая и васъ, женщинъ, стремится воспитывать для экономической и политической борьбы.
‘Посщайте собранія, читайте рабочія газеты, вырабатывайте изъ себя сознательныхъ работницъ и становитесь въ ряды соціальдемократической рабочей партіи’.
Здсь я должна упомянуть объ очень радостномъ для меня событіи. Я уже говорила, что мой старшій брать посл смерти отца ушелъ изъ дому. Много лтъ мы не видали его, а потомъ встрчались урывками. Братъ сдлался соціальдемократомъ и дятельнымъ членомъ партіи еще задолго до моей первой рчи на рабочемъ собраніи. По слухамъ мы знали объ этомъ. Говорили, что у него странные взгляды, что всхъ людей онъ считаетъ братьями, что онъ сталъ соціалистомъ. Это мн казалось чмъ-то романтическимъ, а потомъ я сама усвоила т же взгляды. Но мать относилась съ осужденіемъ ко всему, что слышала о воззрніяхъ брата, не подозрвая, что на ея же глазахъ дочь увлекается тми же идеями.
На одномъ рабочемъ праздник я встртилась съ моимъ старшимъ братомъ и была несказанно счастлива, что въ нашей семь у меня былъ единомышленникъ. Черезъ него я познакомилась со многими людьми, которыхъ раньше только видла издали.
Однажды меня позвали въ кабинетъ хозяина. Это было въ первый разъ, хотя я уже семь лтъ работала на фабрик. У меня сильно билось сердце, когда, сопровождаемая любопытными взглядами всей мастерской, я направилась въ контору. Фабрикантъ встртилъ меня съ соціальдемократической газетой въ рукахъ. Подъ воззваніемъ, рекомендующимъ собирать деньги на основаніе женской соціалистической газеты, стояло и мое имя! Хозяинъ, обратившись ко мн со словомъ ‘фрейлейнъ’, чего онъ никогда не длалъ въ разговорахъ съ работницами, спросилъ меня, знаю ли я эту газету и подписывала ли я воззваніе? На мой утвердительный отвть онъ сказалъ приблительно, слдующее:
— Я, конечно, не могу указывать вамъ, на что тратить ваше свободное время. Но объ одномъ прошу васъ: на моей фабрик оставьте всякую агитацію въ пользу этого дла. Я также запрещаю вамъ всякіе сборы денегъ съ этою цлью. Я хочу мира и покоя въ моемъ дом.
Въ заключеніе онъ прибавилъ:
— Вы молоды и не можете еще взвсить всего, что длаете. Такъ знайте же, политика — неблагодарное занятіе!
Несмотря на мое ршеніе принять къ свднію слова хозяина, и на его фабрик не агитировать, я не могла этого избжать. Многое на фабрик измнилось къ худшему. Изъ прежнихъ преимуществъ многихъ уже не было. На другихъ фабрикахъ, подъ вліяніемъ первомайскаго праздника, работали десять часовъ въ день, у насъ все еще одиннадцать. Это было наказаніемъ за то, что мы посмли праздновать первое мая. Въ этомъ отношеніи нашъ фабрикантъ совсмъ не отличался отъ многихъ другихъ. Онъ считалъ себя господиномъ и кормильцемъ, а рабочіе обязаны были чувствовать благодарность за его великодушіе и милость. Разъ мы посмли совершить поступокъ, имъ не одобренный, то должны были понести наказаніе. Когда меня уже не было на фабрик, рабочій день былъ сокращенъ на одинъ часъ. Но съ рабочихъ и работницъ взяли письменное обязательство, не входить со мною и съ соціалистическими организаціями ни въ какія сношенія.
На многое я теперь смотрла другими глазами. На фабрик работали двушки, не достигшія еще законнаго возраста. Когда ожидалось посщеніе фабричнаго инспектора,— какъ это ни странно, но всегда было заране извстно, когда будетъ фабричный инспекторъ,— этимъ двочкамъ внушали, чтобы на вопросъ: сколько имъ лтъ?— он отвчали: четырнадцать. Раньше я, какъ и вс, думала: ‘какой хорошій хозяинъ, онъ готовъ пойти на непріятности изъ состраданія къ бднымъ!’ Но съ тхъ поръ, какъ я прочитала ‘Положеніе рабочаго класса въ Англіи’ Энгельса, я стала разсуждать объ этомъ иначе. Научившись объективно разсматривать свои дтскія мытарства по мастерскимъ хозяекъ-посредницъ и по фабрикамъ, я пришла совсмъ къ другимъ выводамъ. Кром того, я видла, что какъ разъ т работницы, которыя поступили на фабрику съ дтскаго возраста, отличались наибольшей консервативностью и неспособностью къ солидарнымъ дйствіямъ. Он разсматривали себя, какъ часть фабрики, совершенно не сознавая, какъ мало изъ создаваемаго ими богатства достается на ихъ долю. Это были самыя забитыя, самыя безличныя женщины, преисполненныя чувствомъ благодарности къ доброму хозяину, который всю жизнь давалъ имъ кусокъ хлба. Къ стремленіямъ моимъ и моихъ единомышленницъ он относились съ ненавистью и отвращеніемъ. Что удивительнаго, если бы я теперь обратила вниманіе инспектора на тринадцатилтнихъ дтей! И какъ все чистилось и убиралось къ прізду инспектора! Доходили буквально до фантизма въ чистк, а въ обычное время грязь и пыль не переводились.
Мои критическія наблюденія распространялись и на другія стороны фабричнаго быта. Мы участвовали въ касс страхованія отъ болзней, и представителемъ рабочихъ въ правленіи былъ всегда фабрикантъ. Теперь я знала, что мы имемъ право сами выбрать представителя. Объ этомъ прав я вмст съ своимъ товарищемъ, работавшимъ на фабрик, возбудила вопросъ въ рабочемъ союз. Намъ удалось созвать собраніе на фабричномъ двор, которое, однако, ни къ чему не привело. Въ то время происходили крупныя стачки, тысячи семейныхъ рабочихъ нуждались въ помощи, чтобы жены ихъ и дти не погибли съ голоду. У организацій не было средствъ, рабочая пресса призывала къ сборамъ въ пользу стачечниковъ. Я, конечно, считала своей обязанностью привлечь къ помощи рабочихъ и работницъ на своей фабрик. Но фабрикантъ узналъ о сборахъ. Мое присутствіе въ мастерской онъ счелъ неудобнымъ и однажды опять пригласилъ меня къ себ. Онъ просилъ принести ему что-нибудь, написанное моимъ почеркомъ. Онъ дастъ мн другую работу. Мн было стыдно и непріятно показывать свой почеркъ. Что написать — меня меньше затрудняло. Въ то время я читала Гете и списала строфу изъ его ‘Прометея’, которая мн очень понравилась:
Когда я былъ ребенкомъ
И ничего не зналъ толково,
Заблудшіе глаза я къ солнцу обращалъ,
Какъ будто у него есть уши
Внимать моимъ словамъ
И сердце, какъ мое,
Надъ утсненнымъ пожалть *).
*) Переводъ М. Михайлова.
На слдующій день меня назначили на мсто заболвшей конторщицы. Нсколько лтъ тому назадъ я была безконечно рада не служить больше фабричной работницей. Затрудненія, которыя пришлось бы преодолть, показались бы мн легкими. Теперь я отнеслась къ этому иначе. Мн было непріятно исполнять работу, для которой у меня не было никакой подготовки. Я, правда, умла считать въ ум, но какъ это продлать карандашомъ на бумаг — совершенно не знала. Кое-какія свднія объ умноженіи и дленіи, полученныя въ третьемъ класс народной школы, были уже давно позабыты. Если бы я очень дорожила новымъ мстомъ, то, конечно, сумла бы подучиться, но мн было непріятно, что эта новая работа отдаляетъ меня отъ моихъ товарокъ. Я не могла больше вести среди нихъ пропаганду. Посл первой моей рчи меня часто приглашали на собранія. Въ общемъ рабочее время у меня уменьшилось. Утромъ я приходила только въ восемь часовъ, на обдъ полагалось два часа, такъ что я могла ходить обдать домой. Жалованье тоже увеличилось на одинъ гульденъ. И все-таки это меня не удовлетворяло. Мн необходима была политическая дятельность. Когда конторщица, которую я замняла, выздоровла, я опять была назначена въ мастерскую. Это мн было гораздо пріятне службы въ контор, для которой у меня не было подготовки, и гд некому было помочь мн восполнить проблы въ образованіи.
Я сдлалась предметомъ всеобщаго вниманія. О моихъ рчахъ писали въ газетахъ, полиція допрашивала меня о фактахъ незаконной эксплуатаціи работницъ и дурного обращенія съ прислугою, о которыхъ я сообщала на собраніяхъ. Агитація все больше и больше увлекала меня. Я была выбрана въ комитетъ женской рабочей организаціи и обязана была присутствовать на многихъ собраніяхъ. Дятельностью своей я была очень довольна и охотно пошла бы на всякія жертвы. Часто мн приходилось отказываться отъ обда, чтобы на сэкономленныя деньги можно было поздно вечеромъ пріхать домой. Въ эти дни я ограничивалась супомъ за три крейцера и хлбомъ. Мать не должна была знать, что партійная дятельность стоитъ мн денегъ. Я не могла не скрывать отъ нея этого, такъ какъ было бы хуже, если бы она узнала, что произнесеніе рчей связано для меня съ расходами.
Книги для моихъ занятій я брала изъ библіотеки рабочаго союза. Въ рчахъ я говорила о газетахъ и литератур, о польз и цли организаціи, но больше всего о положеніи работницъ. Тутъ я пользовалась собственнымъ опытомъ. Мои страданія были и страданіями другихъ. Тмъ больше правды звучало въ моихъ словахъ, что моя личная жизнь протекала тоже въ тяжелыхъ условіяхъ. Безотрадная нужда, испытанная мной самой, чувствовалась въ моихъ рчахъ. Когда я призывала другихъ преодолвать вс препятствія, это не было простой фразой, я сама непрерывно боролась противъ тяжкихъ затрудненій, противъ матеріальной нужды и непріятностей со стороны матери. Уже тогда ходили злостные толки о роскошной жизни вождей соціальдемократіи. Мать слыхала объ этомъ, а когда ей разсказывали, что въ газетахъ и меня называютъ руководительницей движенія, это только ухудшало мое положеніе. Почему ея дочери не платятъ?— спрашивала она себя. Мн приходилось прибгать къ разнымъ выдумкамъ, чтобы умиротворить ее. При этомъ я очень страдала отъ плохого питанія и усиленной дятельности. Одиннадцать часовъ работы на фабрик, два-три собранія въ недлю, которыя въ то бурное время заканчивались поздно. Однажды мн было совсмъ плохо. Въ субботу вечеромъ я читала рефератъ о женскомъ вопрос въ отдаленномъ район и вернулась домой только въ двнадцать часовъ ночи. Въ пять часовъ утра мн нужно было спшить на вокзалъ, чтобы посл трехчасовой зды попасть на собраніе въ провинціи. Домой я вернулась опять поздно ночью посл цлаго часа ходьбы съ вокзала. За весь день я ни разу не успла пость, какъ слдуетъ. Дома же не должны были этого замчать. Съ трудомъ удерживая мучившія меня слезы, я должна была представить матери дло такъ, что на поздк я зарабатывала. Если бы мои товарищи въ провинціи знали о положеніи дла, то, конечно, они не допустили бы меня до такихъ лишеній. Но у меня самой не было денегъ, а у другихъ просить я не хотла. Можетъ быть, нкоторымъ это покажется чрезмрной щепетильностью, но того требовали мои тогдашнія воззрнія. На слдующій день, утомленная, невыспавшаяся, я должна была къ семи часамъ быть на фабрик. Проработавъ около часа, я почувствовала себя дурно и свалилась въ обморок со стула. Меня отвезли домой, позвали доктора, который рекомендовалъ усиленное питаніе, свжій воздухъ и хорошій отдыхъ. У меня же было только одно желаніе!— выздоровть и пріобрсти побольше знаній, чтобы лучше выполнять свою задачу. Вмст съ болзнью ко мн вернулось прежнее состояніе боязни. Посреди рчи мн иногда становилось дурно, казалось, вотъ-вотъ я потеряю сознаніе, и нужно было, огромное усиліе воли, чтобы подавить страхъ.
Когда я собралась снова въ провинцію, мн удалось уговорить мать похать со мною. Приступы боязни не такъ мучили меня, я чувствовала себя спокойне, когда мать была возл меня. Въ первый разъ присутствовала она при моемъ выступленіи передъ сотнями людей. Она видла мой успхъ, слышала обо мн мннія серьезныхъ людей. Она плакала,— но не надъ содержаніемъ моей рчи, какъ многіе другіе, а изъ жалости ко мн: ей казалось, что безпрестанныя рчи вредятъ моему здоровью. Смыслъ моихъ словъ остался ей неясенъ. Она никогда не читала ни строчки и, будучи родомъ изъ Богеміи, плохо знала нмецкій языкъ. Меня всегда очень огорчало, что мать, которую я искренно любила, совсмъ не понимала меня.
На фабрик я чувствовала себя все хуже и хуже. Мое увольненіе было лишь вопросомъ времени. Правительственная власть тоже стала удлять мн все больше вниманія. Агенты тайной полиціи приходили къ намъ въ домъ справляться обо мн. Мать очень безпокоилась. Я въ свою очередь волновалась за нее: что съ ней будетъ, если меня арестуютъ? Но отказаться отъ своей дятельности я не могла. Я слишкомъ была проникнута и увлечена соціалистическими идеалами. Однажды мн прислали на фабрику газету, гд было сказано, что правительство ршило арестовать меня. ‘Что скажетъ мать?’ — было первой моей мыслью. Газета преувеличила. Надо мной назначили только слдствіе, которое потомъ было прекращено.
Когда вскор посл этого я ршила все свое время посвящать агитаціи среди работницъ и сотрудничать въ женской газет, хозяинъ выдалъ мн свидтельство, въ которомъ съ большой похвалой отзывался о моемъ прилежаніи и трудоспособности. Вручая мн этотъ документъ, хозяинъ сказалъ:
— ‘Желаю вамъ на новомъ поприщ встртить не меньше уваженія и признательности!
Теперь я была безконечно счастлива. Передо мной лежало поле дятельности, безгранично мн дорогой, которую я считала для себя недосягаемой. Но мать совсмъ не радовалась перемн въ моей жизни. Ей было бы пріятне, если бы я оставалась на фабрик, а затмъ вышла замужъ. Моя старуха-мать, жизнь которой была длинной цпью страданій и нищеты, которая въ невроятно тяжелыхъ условіяхъ каждые два года рожала ребенка и кормила его грудью 16—18 мсяцевъ, чтобы по возможности дольше предохранить себя отъ новой беременности, которая преждевременно состарилась отъ заботъ и непосильнаго труда,— не могла себ представить для своей дочери ничего лучшаго, какъ счастливый бракъ. Ея завтной мечтой было выдать дочь замужъ за хорошаго человка, и мн много доставалось отъ нея, когда, еще будучи на фабрик, я отказалась выходить замужъ съ единственной цлью облегчить свою участь и избавиться отъ фабричной работы. Съ такой постановкой вопроса о взаимныхъ отношеніяхъ мужчины и женщины я никогда не могла согласиться. Выйти замужъ и рожать дтей — въ этомъ она видла все назначеніе женщины. Если сначала ей льстили похвалы мн, которыя она слышала, то потомъ, видя, что я всю свою жизнь готова отдать длу, она иначе стала смотрть на это. Чмъ больше я выступала на собраніяхъ, тмъ несчастне себя она чувствовала.
Хотя мать въ сущности не была религіозна,— слишкомъ жестока для этого была ея жизнь,— все-таки она тяготла къ религіи. Мои воззрнія, которыя были теперь такъ далеки отъ религіи, вызвали ея неудовольствіе, и она повторяла вс невжественныя или злостныя розсказни о соціальдемократахъ. Она меня мучила и оскорбляла своими постоянными нападками на партію, къ которой я принадлежала. Дятельность моя все расширялась, и часто я приходила домой поздно вечеромъ. Порядочная двушка, по мннію матери, не могла такъ поступать, и ей было стыдно за меня. Когда я усталая возвращалась домой, она поджидала меня, чтобы устроить мн сцену. Если я возвращалась домой довольная тмъ, что съ пользой поработала, эту радость отравляли злобныя насмшки матери. Я часто часами лежала въ постели и горько плакала надъ своей судьбою. Теперь, когда у меня была работа, дававшая мн счастье и радость, мн приходилось страдать отъ того, что мать была слишкомъ стара, чтобы мн сочувствовать.
Но никогда мн не приходила мысль разстаться съ нею. Мы такъ много вмст пережили, — какъ же я могла оставить ее, когда столько темнаго было устранено съ дороги? Теперь, когда жизнь моя была такъ содержательна, я стала понемногу забывать мрачныя мысли о прошломъ. Я чувствовала себя достаточно здоровой и сильной, чтобы взять на себя самыя тяжелыя задачи въ избранной мною дятельности. Только отношеніе матери все больше и больше угнетало меня. Оно мшало мн развиваться и связывало меня по рукамъ и ногамъ.
Здсь я должна съ благодарностью вспомнить одну попытку повліять на мою мать и примирить ее съ моей дятельностью.
Въ Вну пріхалъ Фридрихъ Энгельсъ, и я съ нимъ познакомилась. Это былъ сердечный, привтливый человкъ, въ присутствіи котораго совершенно не чувствовалось, что имешь дло съ вождемъ интернаціонала. Тогда еще очень немногія женщины работали въ партіи, но сотрудничество ихъ признавалось очень полезнымъ, и Энгельсъ заинтересовался моимъ развитіемъ. Въ разговорахъ съ нимъ я разсказала ему и о томъ, что меня больше всего мучило, о матери. Онъ захотлъ помочь мн и облегчить мою участь. Вмст съ Августомъ Бебелемъ онъ пришелъ ко мн на мою скромную квартиру въ рабочемъ предмсть. Они хотли дать понять старух, что она должна гордиться своей дочерью. Но мать, не умвшая ни читать, ни писать, никогда ничего не слыхавшая о политик, совершенно не поняла ихъ добрыхъ намреній. Оба они были извстны во всей Европ, ихъ революціонная дятельность встряхнула авторитеты всего міра, но прошла совершенно незамтной для бдной, старой женщины, которая даже не знала ихъ именъ.
Когда по уход гостей мы остались одн, мать сказала:
— И такихъ стариковъ ты приглашаешь къ намъ!
На каждаго бывшаго у насъ мужчину она смотрла, какъ на жениха для меня. А изъ этихъ постителей одинъ былъ сдой старикъ, а другой могъ бы быть для меня отцомъ, почему обоихъ она и сочла совсмъ неподходящими для молодой дочери.
Я охотно исполнила бы желаніе матери выйти замужъ, но не могла отказаться отъ своихъ идеаловъ ради возможности вести обезпеченный образъ жизни. Я слишкомъ самостоятельно мыслила, слишкомъ была убждена, что соціализмъ не только исторически-необходимъ, но и несетъ съ собой избавленіе для человчества. Я непоколебимо врила въ это, и если думала о брак, то съ такимъ человкомъ, который бы раздлялъ мои взгляды. Отъ него я ждала не только счастья, которое можетъ дать одинаково со мной мыслящій, къ той же цли стремящійся человкъ, но и содйствія моему развитію. И такое счастье выпало мн на долю. Человкъ, съ которымъ я связала свою судьбу, былъ однихъ со мною убжденій и по своему характеру подходилъ къ моему идеалу. Для него не было большаго счастья, какъ видть мою преданность партіи, для которой онъ еще раньше, чмъ я его узнала, принесъ много жертвъ. Онъ длилъ со мною вс мои заботы и огорченія, всми силами облегчая мн трудъ. Многими личными удобствами онъ жертвовалъ, чтобы дать мн возможность вести агитацію среди работницъ. Къ женщинамъ онъ относился съ самымъ трогательнымъ участіемъ и часто говорилъ мн, что ему больно видть, какъ, слабыя и нжныя, он моютъ полы, ползая на колняхъ въ грязи. Съ возмущеніемъ говорилъ онъ о мужчинахъ, которые половину заработка пропиваютъ или проигрываютъ, оставляя жену и дтей въ нужд. Работницу онъ видлъ не только въ наемной тружениц, но также и въ женщин, занятой домашнимъ хозяйствомъ. Его возмущало, что на ея тяжелый, изнуряющій трудъ смотрятъ, какъ на забаву. Когда утромъ мы вмст уходили изъ дому, и я передъ уходомъ убирала комнату, въ то время, какъ мужъ читалъ газету, онъ никогда не смотрлъ на это, какъ на нчто само собой разумющееся, а считалъ лишней для меня обязанностью.
Мать вела наше хозяйство. Но будучи твердо убждена, что женщина создана для дома, она не могла не страдать отъ того, что я не принадлежу всецло ‘домашнему очагу’. Чтобы избжать лишнихъ непріятностей, мн приходилось тратить нсколько часовъ, а то и цлыхъ полдня на домашнюю работу, которую съ успхомъ могли бы сдлать и другіе. Потомъ, ночью, я должна была наверстывать упущенное изъ-за этого въ моей литературной работ и занятіяхъ по самообразованію.
Мать очень противилась такому браку. Она не могла простить мн, что я избрала себ мужа, который по возрасту годился мн въ отцы. Но все-таки она не могла отрицать всхъ его достоинствъ. Она очень уважала его, а поздне любила. Какъ часто онъ цлыми часами сидлъ съ ней, стараясь показать, какая прекрасная вещь соціализмъ! Она соглашалась съ нимъ, но на другой день разсуждала такъ же, какъ и раньше. Мать была слишкомъ стара, чтобы понимать новые взгляды.