'История философии в общепонятном изложении', Ткачев Петр Никитич, Год: 1866 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Ткачев П. H. Сочинения. В 2-х т. Т. 1.

М., ‘Мысль’, 1975. (АН СССР. Ин-т философии. Филос. наследие).

‘ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ В ОБЩЕПОНЯТНОМ ИЗЛОЖЕНИИ’
Соч. Бауэра. Пер. под ред. Антоновича, изд. Бакста, 1866 г.¹⁷

Одновременно с выходом в свет ‘Истории философии’ Льюиса г. Бакст преподнес публике ‘Историю философии в общепонятном изложении для публики и для учащихся’, соч. д-ра Бауэра. С какой целью, г. Бакст, сделали вы этот подарок публике? И как это у вас, г. Антонович, хватило духу переводить на русский язык такую бесполезную дичь? Или, по вашей теории, переводчик не отвечает за достоинство переводимой книги? Если так, то почему же вы не предвосхитили у г. Страхова ‘Истории новейшей философии’ Куно Фишера?¹⁸

Бауэр недалеко ушел от Куно Фишера. Он такой же идеалист, как и этот почтенный историк философии, только он менее его глубокомыслен. С первых же строчек введения его идеализм так и бьет в нос. Послушайте, что он говорит:

‘Самое высшее благо, какое только может быть достигнуто человеком в его короткой жизни, есть свободное и самостоятельное убеждение, самая высшая добродетель его заключается в неуклонной, готовой на все жертвы борьбе за эти убеждения. Задача философии — пособить уму в приобретении самостоятельных убеждений и закалить его на борьбу за них’. Это — задача философии?! С которых пор? Развитию и укреплению в нас самостоятельных убеждений способствует всякое солидное знание, всякое основательное и добросовестное изучение фактов, входящих в область положительной науки.

В таком случае реальная, положительная наука, а не эфемерная, пустозвонная философия — вот истинная мать и воспитательница самостоятельных убеждений. Убеждение будет тем самостоятельнее, тем сильнее, чем глубже оно продумано, т. е. чем с большей критикой и осторожностью приняты и проверены нами те данные, на которых оно основывается. Данные же, представляемые философией, как мы видели выше¹⁹, не допускают никакой поверки, никакой критики. Потому, какие бы убеждения ни внушала нам философия, — все они будут одинаково зыбки, одинаково несамостоятельны, одинаково непрочны и поверхностны.

Нет, г. Бауэр, уж лучше вы не задавайте философии новых задач, пусть она остается при старых, и тех с нее за глаза довольно.

Но г. Бауэру нужно во что бы то ни стало доказать полезность философии. Положение весьма затруднительное, и вот, чтоб как-нибудь выйти из него, наш несчастный философ хватается за первую попавшуюся нелепость, как утопающий хватается за соломинку. ‘Люди говорят обыкновенно,— жалуется он,— к чему философия? Разве у нас нет наук, которые дают нам возможно удовлетворительные ответы на все вопросы, какие только могут заинтересовать собой мысль человека? Естественные науки разве не говорят нам о происхождении и образовании Земли, разве не сообщают нам познаний о неизмеримых путях мировых тел и не научают нас понимать законы, управляющие всеми явлениями, совершающимися в мире живом и бездушном? Науки юридические и государственные разве не показывают нам, какие бы порядки и учреждения следовало бы завести, ну и т. д., и т. д. Чего еще больше нужно человеку?’ На этот легкомысленный вопрос Бауэр докторально замечает, что ‘люди, говорящие так, забывают одно: все науки учат, но не убеждают, так как убеждение не есть что-нибудь готовое, возможное для передачи, оно — нечто иное: результат внутренней борьбы, дитя сомнения’ (стр. 2).

Вот так одолжил! Такую чепуху может сказать только философ, да еще немецкий философ. Науки не убеждают, а учат, философия не учит, а убеждает. Нужно очень долго думать, чтобы выдумать что-нибудь глупее! — Разве убеждение не есть результат учения, и разве не потому именно науки нас и убеждают, что они нас учат! Разве не потому именно философия никогда, никого, ни в чем не убедит, что она никогда никого ничему не научит? И, наконец, если убеждение есть дитя сомнения, то в каком же родстве оно может состоять с философией?

Философия по существу своему догматична, она основывается на вере, ее посылки абсолютны и безапелляционны,— какую же роль тут может играть сомнение? О, г. Бауэр, вы, кажется, нарочно созданы для того, чтобы заниматься философией.

Но, пожалуй, возразят нам, может быть, Бауэр понимает философию в слишком обширном, распространенном смысле. Иногда ведь слово ‘философия’ употребляется вообще для обозначения всякого рода спекулятивных исследований. Известно, например, что в Англии даже микроскоп, телескоп, барометры и весы окрещиваются именем философских инструментов. И Ньютона называют философом, и парламентские прения иногда называют философскими. Может быть, и Бауэр придает философии именно такое широкое значение. О, нет, разуверьтесь. Вот его подлинные слова.

Под историей философии он подразумевает ‘историю человеческой мысли, насколько она касалась вопросов о последних основаниях наших научных и нравственных убеждений’. При этом он ставит целью своей истории ‘возбудить к исканию истины тех, которые чувствуют в себе силу дойти до независимых убеждений’, т. е. до той чепухи, которая называется ‘философским построением’, ‘философской системой’. Цель, как видите, диаметрально противоположна цели Льюиса. Льюис хотел доказать своей историей полнейшую несостоятельность всякого метафизического искания истины, т. е. всякой философии. Бауэр же, напротив, хочет возбудить в людях желание продолжать подобные искания до бесконечности. ‘Искание истины (т. е. этих-то последних оснований), утешает он нас, может наполнить целую жизнь человека только как высочайшая цель, к которой дух подходит все ближе и ближе, но никогда не может достигнуть ее вполне (еще бы!), эта цель (т. е. опять-таки это искание последних оснований) может оторвать его от оков чувственного мира (видите ли, какая высокая цель) и возвысить его душу над всем низким и обыденным (а по преимуществу над теми, которые дерзко вопрошают, зачем нужна нам философия), только в этом смысле (да какой же тут смысл, тут просто бессмыслие!) к истине применяется прекрасное изречение: ‘Истина сделает вас свободными’²⁰. Доказательством тому служат немцы.

Всех сделанных здесь выписок вполне кажется достаточно для того, чтобы показать читателю, что за гусь такой этот Бауэр и что за интересное творение его ‘История философии’. Еще два слова, и я покончу и с ним, и с его историей.

В изложении философских систем, которое, впрочем, довольно толково и ясно, Бауэр отдает постоянное преимущество идеалистическим системам перед так называемыми материалистическими. О первых он распространяется на многих печатных листах, вторым едва удостаивает посвятить несколько печатных страничек. И после всех приведенных выписок читателя это не должно нисколько удивлять. Но вот что нелепо: зачем он вообще говорит о реальных системах. Зачем он не последовал в этом случае примеру Купо Фишера и не исключил этих систем совсем из своей истории? Куно Фишер — хоть на него за это и нападали — оказался все-таки умнее Бауэра. Куно Фишер очень хорошо понял, что системы Локка, Гоббса, Гельвеция и Гольбаха имеют очень мало общего с метафизикой, т. е. с философией. Хотя эти системы, при современном состоянии естествознания, точно так же бездоказательны и гипотетичны, как и фантастические вымыслы разных гегелей, шеллипгов и шопенгауэров, однако все-таки они допускают возможность поверки, критики, данные, на которые они опираются, лежат в мире видимых и реальных вещей, а не в заоблачной сфере ‘невидимого и недосягаемого’. Потому системы реалистов находятся в несравненно более близком родстве с положительной, эмпирической наукой, чем с бессмысленной метафизикой. И Куно Фишер оказал им большую честь, исключив их из своей ‘Истории новой философии’. Бауэр же до того туп, что не может понять даже этого простого различия. Он без разбору и рассуждения вносит в свою историю все, что обыкновенно принято вносить в подобные истории. Гельвеция и Гольбаха он ставит на одну доску с Вольфом и Реймарусом. И тот, и другой, и третий, и четвертый — все входят в историю метафизики, все они оказываются метафизиками. А в конце концов получается совершеннейший сумбур, за который смышленый читатель не поблагодарит ни г. Бакста, ни г. Антоновича.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹⁷ Рецензия на ‘Историю философии’ Бауэра была напечатана в том же ‘Библиографическом листке’, что и на книгу Льюиса (‘Русское слово’, 1866, No 1). В настоящем издании публикуется по тексту журнала.

¹⁸ Упрекая М. А. Антоновича, Ткачев имел в виду следующий отзыв Каткова о философской деятельности H. H. Страхова, цитированный Антоновичем (статья ‘Стрижам’) в полемике со Страховым и Ф. М. Достоевским: ‘Г. Страхов… занимается философией и храбро причисляет себя к последователям гегелевской философии, давно умершей, похороненной и всеми забытой. Не печальное ли это явление? Люди занимаются сами не зная чем, сами не зная зачем’ (цит. по: М. А. Антонович. Литературно-критические статьи. М. — Л., 1961, стр. 186—187). Страхов перевел первые четыре тома ‘Истории новой философии’ Куно Фишера.

¹⁹ В рецензии на ‘Историю философии…’ Льюиса (стр. 109—115 наст. тома).

²⁰ Слова Иисуса Христа, обращенные к иудеям: ‘Когда сделаетесь моими учениками, познаете истину и истина сделает вас свободными’ (Иоанн, VIII, 31, 32).

‘ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ В ОБЩЕПОНЯТНОМ ИЗЛОЖЕНИИ’Соч. Бауэра. Пер. под ред. Антоновича, изд. Бакста, 1866 г.17

ПРИМЕЧАНИЯ

Читайте также:

‘ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ В ОБЩЕПОНЯТНОМ ИЗЛОЖЕНИИ’
Соч. Бауэра. Пер. под ред. Антоновича, изд. Бакста, 1866 г.¹⁷