Александр Грузинский
Александр Грузинский
История бриллиантового кулона, рассказанная им самим
История бриллиантового кулона, рассказанная им самим
I
I
II
II
III
III
———————————————————-
История бриллиантового кулона, рассказанная им самим, Лазарев-Грузинский Александр Семенович, Год: 1913
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Есть вещи, которые приносят несчастье. Я из таких. Помню, был славный весенний день, я только что вышел из рук мастера, в открытом футляре лежал в витрине ювелира и, когда солнечный луч падал на мои бриллианты, они сверкали мириадами разноцветных искр. Мне было весело. Я чувствовал, что притягиваю взгляды всех парижанок, проходивших мимо окна, и гордость поднимала меня так высоко, как высоко поднимает волна купальщицу во время купанья на морском берегу. Часа в 3 у дверей ювелира остановился автомобиль, из него выпрыгнула молоденькая девушка, почти девочка, и вылез старик, прихрамывавший и опиравшийся на костыль (кажется, старик страдал подагрой), у девушки были рыжие волосы, такие яркие, как будто ее голову освещало солнце, у старика не было никаких волос, ни рыжих, ни темных, ни светлых: голова его была гладка, как камень, отполированный горным ручьем. Девушка была жива, как юла, старик двигался медленно, как кукла, у которой руки и ноги прикреплены к туловищу с помощью пружин, девушка была красива, как бабочка, лицо старика напоминало лицо восковой куклы. Ее губы были похожи на лепестки роз, у него были бледные, бескровные, чуть-чуть синеватые дубы. В ее прелестных глазах сверкал живой ум, в его стеклянных глазах ничего нельзя было увидать, кроме тупости. Позже я слышал, что когда-то он был очень умным человеком, и из ума выжил только от старости. Не думаю. По-моему, он всегда был глупым человеком, хотя у себя на родине (он был русским) занимал важный пост. Говорят, в России это возможно:
Когда старик и девушка вошли в магазин, он сел, охнув, в кресло, а девушка бросилась ко мне.
— Покажите, — торопила она ювелира. — Я хочу видеть этот кулон. Скорей.
Ювелир начал доставать меня, а старик прошамкал, как эхо:
— Д-да… покажите скорей…
Девушка взяла меня в руки, вертела и подставляла мои бриллианты солнечным лучам.
— Charmante, — говорила она. — Charmante!
— Обратите внимание на работу, mademois… — начал ювелир.
Она быстро поправила:
— Madame!
Она была дамой! Кто бы мог этого ожидать?
Она продолжала вертеть меня, смотрела на игру моих бриллиантов и повторяла: ‘Charmante!’ И когда она поднесла меня к старику, и я сверкнул перед ним мириадами искр, он тоже сказал: ‘Charmante’.
А затем она сказала:
— Я хочу иметь этот кулон?
И он покорно отвечал:
— Хорошо. Сколько он стоит?
Ювелир поспешил назвать цену.
— Двадцать пять тысяч франков, monsieur!
Он поморщился, но молодая женщина капризно сказала, указав на два кольца:
— Я хочу! И это тоже. И это…
Старик коротко ответил:
— Хорошо, хорошо, ma petite!
Моя судьба была решена, более я никогда не видал ‘родительского дома’, то есть того магазина, в мастерской которого я явился на Божий свет. От ювелира я перешел к хорошенькой даме. У нее было немало драгоценных вещиц, но, конечно, в магазине я был в более избранном обществе. Во всяком случае, перемена в моей судьбе была не к худшему, а к лучшему, так как вместе с молодой дамой я начал выезжать, кататься в Булонском лесу и бывать в театрах. После мне приходилось вести более веселую жизнь, но она доставляла мне менее удовольствия, впечатления притуплялись. А тогда все казалось таким милым, все было так свежо.
Вскоре я навсегда, простился с родиной: мы уехали в Россию. Почти ничего не могу сказать о пути: я ехал в футляре, который был спрятан в чемодан, — на железных дорогах трясло очень порядочно, затем мы два-три дня отдыхали, а когда я вновь увидел белый свет, по дороге в театр, было холодно, деревья стояли с запушенными снегом ветвями, и колеса автомобиля чуть-чуть скрипели по снежному пути.
Моя госпожа взглянула в окно автомобиля и спросила с тревогой:
— А белые медведи не нападут на нас?
Старик брюзгливо поморщился.
— Ну, вот какие глупости, — сказал он. — В столице, Сюзанна, нет белых медведей.
— А где же белые медведи?
— На севере, ma petite.
— А другие медведи? Не белые?
— Те — в лесах.
Наша жизнь катилась ровно и гладко, моя госпожа быстро успокоилась насчет нападения белых медведей, а других тревог у нее не было. Не могу сказать, как долго шла эта спокойная жизнь, кажется мне, что недолго. И вдруг — все изменилось…
Моя госпожа потеряла един из моих бриллиантов, бриллиант был некрупный, и в этом еще не было беды. Беда была в том, что, когда Сюзанна с своим стариком приехала со мной к ювелиру, у ювелира выбирал себе кольцо офицер, красивый, как бог. На своем веку позже я много встречал красивых мужчин, но такого, кажется, никогда не встречах. Потому, как Сюзанна закусила свою верхнюю губку, потому, как зажглись ее глаза, я решил: ‘Быть беде!’
Ровно через неделю Сюзанна (на этот раз одна) заехала к ювелиру, чтобы взять меня из починки, красивый офицер был опять в магазине: он выбирал себе новое кольцо. Сюзанна уронила носовой платок, он его поднял, они обменялись парой-другой фраз. Я успел заметил только, что офицер говорил по-французски, как парижанин, а у Сюзанны чересчур сверкали глаза, и она вела себя вызывающе.
Затем довольно долго я не встречал красивого офицера, да, признаться, довольно редко видел и свою госпожу: ее почти никогда не было дома.
Старик угрюмо бродил по опустевшим комнатам, вздыхал, а когда тоска, чересчур донимала его, разговаривал со своим камердинером, почти таким же старым, как и сам он. Камердинера звали Максимом, старик называл его Максом.
— А Сюзанны все еще нет? — спрашивал он капризно.
— Никак нет, ваше превосходительство! — отвечал камердинер.
— Куда же она уехала, Макс?
— Кто ж их знает, ваше превосходительство? Разве они говорят, когда уезжают?
Старик садился в кресло, вытягивал ноги и говорил:
— Плохи мои дела, Макс!
— А что, разве опять в ножку стрельнуло?
— Ничего подобного, Макс! Я говорю о… о… (старик понижал голос) о сердечных делах. Офицер не выходит у Сюзанны из головы: проклятый кулон принес мне несчастье.
Моя госпожа бросала свои вещи, где попало, и потому я от слова до слова мог слышать жалобы старика.
Раньше камердинер пробовал его успокаивать.
— А вы не волнуйтесь, ваше превосходительство! — говорил он. — Бог даст, все образуется… все по-хорошему пойдет.
Но старик отрицательно качал головой.
— Нет, — печально говорил он. — Чует мое сердце, Макс, что дело не пойдет по-хорошему. Раньше Сюзанна была влюблена в меня, как кошка, а теперь этого нет. Я даже не думал, что человек моих лет может внушить такую страсть молоденькой женщине, зажечь… э… э… так сказать, пламень в ее груди…
— Да какие же ваши лета, ваше превосходительство? Вы — мужчина, можно сказать, в расцвете сил! Какие же это лета: 69 лет?!
— Шестьдесят пять, Макс! Всего 65.
— Извините-с, ваше превосходительство. Запамятовал.
— Извиняю. Я знаю, что память начала изменять тебе, Макс. Да, и подумать, что я взял из грязи эту женщину, и подумать, что я хотел жениться на ней, я — представитель известного старинного рода?
— Ваше превосходительство! Разве француженка может это понять?
Проходило два-три дня, и старик опять заводил прежние жалобы.
— А Сюзанны-то нет и нет?! — вздыхал старик.
— С утра нет, ваше превосходительство.
— По магазинам, будто бы, ездит. Вздор. Двадцать пять раз можно бы объездить все магазины. Знаю я эти магазины, Макс!
— Бросили бы вы это дело, ваше превосходительство!
— Не могу, Макс. Нужно бы бросить, но не могу. Жалкая девчонка должна бы молиться на меня, и если… э… э… забрала себе в голову глупости, самое лучшее — ответить ей презрением, но… не могу, Макс. Не могу.
— Развлеклись бы чем, ваше превосходительство…
Но без Сюзанны старику не нужны были не только развлечения, но и самая жизнь. В глубине души у него, еще таилась слабая надежда.
— А кто знает, может, она еще опомнится и выкинет дурь из головы? — порой шептал он.
Макс качал головой с сомнением.
— Где ж выкинуть, ваше превосходительство! — говорил он. — Бабья, нация вообще глупа на этот счет. А француженки — особливо.
И Макс был прав: вскоре Сюзанна объявила старику, что уезжает за границу, старик покраснел, побледнел, затем стукнул кулаком по столу и сказал:
— Ты лжешь! Произошла безобразная сцена, старик молил, пытался стать на колени, затем грозил, что не пустит ее, что обвинит в краже, подкупит свидетелей, сошлет в Сибирь, вообще, говорил невероятную чепуху. После угроз он просил прощения, грозил опять и говорил о своей горячей любви.
Француженка гадливо морщилась:
— Фи… люпоф? Старый турак!
Затем быстро собралась и пошла, старик отирал слезы, протягивал к ней руки и повторял растерянно:
— Ma petite! Ma petite!
A Сюзанна опять гадливо морщилась и опять бросала ему на прощание:
— Он говорит про люпоф?! Фи…
За вещами по утру пришла ее горничная, когда она прятала меня в футляр, старик скользнул по мне взглядом и сказал с тоской:
— Этот кулон принес мне несчастье! Если бы не он, Сюзанна до сих пор любила бы меня. Проклятый кулон!..
Более я никогда старика не видал. Он первый открыл мне, что я приношу несчастье.
Мы зажили очень весело: вместе с красивым офицером, мы бывали в театре, весною на скачках, катались на яхте, на автомобиле, ужинали в большой компании красивых, изящных людей, пили шампанское, веселились напропалую. Да и дома смех Сюзанны звенел как серебряный колокольчик, как пение жаворонка (славная птичка, о которой мне рассказывал один из моих друзей).
Когда красивый офицер целовал у Сюзанны лицо и плечи, она хохотала, как сумасшедшая.
Ничего подобного этому веселью я никогда не видал в квартире старика. Сюзанна выучилась цыганским романсам, пела их под аккомпанемент гитары, и то и дело в нашей квартире звучало что-нибудь вроде:
Поцццелуем дай забвенье,
Муки сердца утоли…
А когда Сюзанна кончала, все кричали:
— Прелесть! Прелесть!
Но… ‘праздником светлым вся жизнь промелькнула’, и эта жизнь была очень недолга.
Красивый офицер вел большую игру, и карта начала жестоко бить его в последнее время, не было вечера, чтобы он не спустил очень крупного куша. Вначале это забавляло его.
— Счастье изменчиво! — говорил он. — Это бывало со мною и прежде. Да, наконец, давно же известно, что тот, кто счастлив в любви, несчастлив в картах.
Он смеялся, повторяю, вначале это забавляло его, но дни шли за днями, а счастье не приходило, карта продолжала, его бить: и с каждым днем лицо его становилось все печальнее и печальнее. Я помню такой случай. Сюзанна пела (не понимаю, зачем поют такие печальные романсы?):
Мне блаженства с тобой
Не дадут, не дадут…
Я взглянул на, красивого офицера: он смахнул слезы, которые дрожали на его пушистых ресницах. Да, у него были длинные, пушистые ресницы, я увидал это через несколько дней, когда он рассматривал меня, держа у окна и говоря Сюзанне:
— Я продам его. На счастье! Я чувствую, что нынче я отыграюсь.
Ему уже не на что было играть.
Сюзанна печально махнула рукой, и красивый офицер отвез меня к ювелиру, ювелир дал за меня немного, только пять тысяч, ювелиры никогда не дают за драгоценные вещи настоящей цены. Получив пять тысяч, красивый офицер уехал, а я остался у ювелира, но раньше, чем через неделю, рядом со мной в витрине оказался перстень красивого офицера, который досказал мне его историю.
В тот же день, когда я очутился у ювелира, офицер проиграл все пять тысяч, взятые за меня.
— Проклятый кулон! Он принес мне несчастье! — то и дело повторял он.
Делая последнюю крупную ставку, офицер передернул карты, — так безумно ему хотелось выиграть! Передержку заметили, его уличили. Утром собрались товарищи и решили исключить его из полка. Но они судили мертвого: вернувшись домой после карточной игры, красивый офицер пустил себе пулю в висок.
Стреляясь, он повторил старую фразу:
— Он принес мне несчастье, этот проклятый кулон!
Теперь вы видите, что я прав: я действительно, приношу несчастье.
Принеся позор и смерть красивому офицеру, я недолго залежался в витрине ювелира: меня купил…
Впрочем, о том, что было дальше, и о моей встрече с Сюзанной (через несколько лет я опять встретился с ней!), я расскажу когда-нибудь в другой раз…
1913 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.