Юрий Волин
Юрий Волин
История без конца
История без конца
* * *
* * *
—————————————————-
История без конца, Волин Юрий Самойлович, Год: 1908
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Жорж Леонтьев бодро входит в гостиницу св. Марселя, не теряя достоинства, слегка приподымает свой цилиндр и скороговоркой спрашивает:
— Что, русские дома?
Хозяин не знает. Но гость имеет такой важный вид, что хозяин начинает суетиться. Он нервно нажимает кнопку звонка и кричит, подняв голову вверх:
— Жан! Эмиль!
Первым появляется Эмиль. В его коридоре, на четвертом этаже, русских, кажется, дома нет. Впрочем, позвольте… 27-ой и 31-ый ушли. Это точно. Они всегда рано встают и уходят. 33-ий вовсе не приходил ночевать, а в 24-м… да, в 24-м еще спят!
Леонтьев благодарит и поднимается по лестнице. Это великолепно, что никого, кроме этих двух дикарей, дома нет. Хорошо также, что они еще спят. Действовать нахрапом всегда вернее.
Он подходит к 24 номеру и стучит в дверь. Долго нет ответа. Наконец, слышен оклик: ‘кто там?’
— Откройте! — отвечает Леонтьев.
Дверь изнутри отпирается. Леонтьев входит, но в комнате никого нет.
— Где вы? — спрашивает Леонтьев.
Жилин и Васютков лежат на кровати, широкой на полкомнаты, закрытой пыльным красным балдахином. Леонтьев здоровается. Васютков, протирая глаза, лениво говорит:
— А, господин Леонтьев! Здравствуйте. Садитесь.
Жилин совсем не отвечает на приветствие Леонтьева. Он растянулся во всю свою длину на кровати, подпер голову руками и о чем-то думает.
— Зажгите, пожалуйста, машинку, — обращается Васютков к гостю и садится.
Чайник с водой стоит на машинке. Леонтьев брезгливо выкручивает фитиль и подносит спичку. Он ненавидит кухонную возню и для себя никогда не готовит чаю. Но он джентльмен.
‘Надо, однако, приступить к делу’, — решает Леонтьев, поправляя чайник. И, обернувшись к Васюткову, он совершенно равнодушно спрашивает:
— Вы получили деньги, Васютков?
— Вчера получил, — так же равнодушно отвечает Васютков, продолжая сидеть на кровати, обхватив колени руками.
— Черт возьми! — говорит с досадой Леонтьев. — А я все не получаю! Страшно неаккуратны редакции… Уже я телеграфировал!
— Возьмите у меня! — лениво говорит Васютков.
У Леонтьева сердце прыгает от радости. Вопрос решен: он будет сегодня на вечере. Но он сохраняет спокойствие.
— Я вам весьма благодарен. Это меня избавит от неприятностей. Мне нужно шестьдесят франков.
— Берите. Там, в кармане, — и Васютков внезапно обращается к Жилину: — Нет, я на реферат этого Алексеева не пойду. Бог с ним! Опять будет ругать ‘меньшевиков’!
Леонтьев роется в карманах засаленной куртки. Деньги разбросаны повсюду, среди клочков бумаги, сломанных папирос, грязных носовых платков. То же в брюках и в жилете.
Леонтьев презрительно улыбается. Пятьсот франков в месяц — на что они нужны этому лохматому нечистоплотному юноше, который не умеет даже считать денег! Только в Сибири произрастают такие фрукты, как эти два дикаря. Впрочем, они славные ребята. Напрасно, однако, он не просил ста франков. Но ведь он, идя сюда, думал только о тридцати! Теперь он может посидеть с ними немного, полюбоваться на них.
Леонтьев поправляет огонь в машинке и заявляет:
— Чай вскипает, господа! Одевайтесь!
Но его не слушают. Жилин и Васютков сидят рядом на широкой кровати и спорят. Жилин высокий, плотный с чистым красивым, хотя грубоватым лицом, с большими спускающимися на плечи волосами. Он говорит громко, резко, сопровождая свои реплики саркастическим смехом. Васютков худощавый, обросший, с нервным лицом, с синевой под глазами, говорит тихо, каким-то хриплым шепотом, нервно подергиваясь после каждой реплики Жилина, краснея и бледнея от волнения.
Жилин говорит:
— Твои ‘меньшевики’ люди с размягченными мозгами, вот что! Все твои Плехановы, Мартовы и Троцкие не доросли до настоящего понимания марксизма, вот что!
Васютков взволнованно передвигается на кровати.
— Ты, Николай Семенович, всегда так! Вместо того, чтобы возражать по существу, нападаешь на личности! Так, Николай Семенович, нельзя! Мы говорим принципиально…
— Какие там, черта с два, принципы! Идиоты вы, вот что! — грубо прерывает Жилин и смеется своим раздражающим, саркастическим смешком.
Леонтьеву в глубокой степени безразличны разногласия между ‘большевиками’ и ‘меньшевиками’. Но Жилин не эстетичен со своей грубой самоуверенностью. Леонтьев вспоминает, как его товарищ, умница-декадент Ложкин, назвал Жилина ‘держимордой от большевизма’. Леонтьев думает: на что понадобился этот Жилин Васюткову? Жилин средств не имеет никаких. Он приехал на счет Васюткова и все время живет при нем. Может быть, этот Жилин себе на уме и умеет пользоваться слабостью Васюткова, или же, несмотря на постоянные споры, их соединяет тесная дружба.
Спор продолжается. Леонтьеву скучно. Чтобы переменить разговор, он спрашивает:
— Что же вы, господа, на лекцию Жореса пойдете?
— Жилин не пойдет. Да ну его, краснобая! Буржуазный социализм! Политика компромиссов! Нет уж, увольте! Вот Геда он готов послушать. Но Гед так редко выступает.
А Васюткову лень.
— Придешь — толкотня, давка… Бог с ними… И смотрят все на тебя, как на зверя какого…
Он, Васютков, вообще не любит французов. Да и язык плохо понимает. Если медленно, тогда еще ничего. Но французские ораторы говорят слишком быстро, мысли никак не уловишь… На русских собраниях лучше.
Васютков еще что-то говорит о России и о Франции, но Леонтьев уже не слушает его.
Леонтьев осматривает комнату.
— Сколько вы платите? — внезапно спрашивает он.
Сорок франков, это положительно недорого. Если бы эти дикари не набросали повсюду белье, одежду и книги, здесь было бы уютно.
Леонтьев внезапно решает. Он не станет платить своей хозяйке долг. Выбросить тридцать франков без пользы, он не так глуп! Но она не выдаст вещей… что ж, кроме двух пар белья, у него там ничего нет!
— Я поселюсь в этом отеле, — заявляет он неожиданно.
Он привык действовать быстро. Он наскоро прощается. Спускается к хозяину. Ему показывают комнату. Он не торгуется.
— Комната за мной, — объявляет он.
Хозяин спрашивает, когда он привезет свои вещи. Но Леонтьев ждет еще свой багаж из России. Притом, у него в Париже тетя, княгиня N. Он почти живет у нее и там держит все необходимое.
У Леонтьева лоснящийся цилиндр и представительная фигура. Он говорит чисто по-французски. Хозяин с удовольствием слушает его и вежливо подтверждает:
— Bon, monsieur! Oui, monsieur!
Жорж Леонтьев уже две недели живет в гостинице святого Марселя. Он редко бывает дома. В cafИ он пишет стихи, на бульварах ищет впечатлений и настроений. Домой он приходит часто под утро, но встает рано. Он всегда бодр и свеж и хозяин отеля любуется им.
— Вот русский, не похожий на русских! — говорит он соседям, рассказывая им про жильца, который находится в родстве с княгиней и, вероятно, сам князь, но скрывает это.
Иногда Леонтьев заходит в 24 номер.
Впрочем, в последние дни он зачастил туда, иногда два раза в день заглядывает. В 24 номере он застал однажды маленькую подвижную девушку со смеющимся взглядом. Теперь он ходит туда ради Веры Смолич. Она ему положительно нравится. Она пикантна и даже в этой дымной берлоге остается изящной. Леонтьев часто думает о ней.
Что делает Вера Смолич у сибиряков?
Леонтьев не ревнует. О, если бы он захотел! Но он приглядывается к отношениям сибиряков к девушке.
В присутствии Веры Смолич Жилин и Васютков не спорят. С наивной, почти смешной заботливостью они ухаживают за девушкой. К чаепитию стол накрывается скатертью. Стаканы тщательно моются. Появились бисквиты, пирожные, шоколад. Наконец, Васютков побрился.
Леонтьев спрашивает:
— Кто эта девушка? Ваша сибирячка?
— Нет. Так, курсистка… — отвечает Васютков и почему-то смущается.
— Знакомая, — подтверждает Жилин.
‘Который из двух?’ — спрашивает Леонтьев себя. Но оба одинаково предупредительны к девушке, оба полусмущены, оба настроены как-то празднично, оба нервничают, когда в определенный час Веры нет.
Вера Смолич много смеется. Смех ее звонкий, раскатистый, детски-веселый. Когда она входит в комнату, кажется, что ворвалась толпа ребятишек. Проходя мимо, Вера оправляет портьеру, грязную машинку с закоптелым чайником снимает с комода и ставит куда-то в уголок, книги и тетради перекладывает с места на место, и кажется, что беспорядок в комнате не уменьшился, но стал красивым и уютным. И все время Вера неустанно говорит и смеется.
Вера любит прозвища. Жилина она зовет ‘медведь’, Васюткова ‘князь Мышкин’, а Леонтьева она назвала ‘Навуходоносор’. Почему Навуходносор, а не иначе, она объяснить не хочет или не может, но иначе его не зовет.
Жилин и Васютков рано встают. Даже хозяин отеля замечает перемену и говорит Леонтьеву:
— Ваши соотечественники из 24 номера начинают жить, как люди…
Леонтьев снисходительно улыбается и роняет:
— Cherhez la femme!
Хозяин смеется. О, он это давно заметил!.. Прекрасная молодость!.. Куда она ушла?
Жилин и Васютков часто ходят с Верой Смолич по музеям и художественным выставкам. Васютков всегда утверждал, что любит искусство, но за два года своей парижской жизни один только раз был в люксембургском музее — как-то выбраться не мог. Жилин же находил, что все эти ‘художества’ баловство пресыщенной буржуазии, он, как идеолог пролетариата, как пролетарий в душе, только тогда будет пользоваться благами искусства, когда оно сделается достоянием пролетарских масс.
Но Вера Смолич любит искусство. Она смеется и говорит, что не знает, пролетарка она или буржуйка, но она любит картины, особенно пейзаж. Впрочем, она и скульптуру любит, более всего Родена.
И вот они втроем ходят по галереям. Вначале Жилин ворчит что-то о буржуазии, но потом начинает шумно восхищаться пейзажами и скульптурой Родена. Васютков в музеях больше молчит. Он долго смотрит на каждую картину в отдельности и быстро устает. Дома он много говорит о картинах.
Часто с ними ходит, особенно на выставки, Леонтьев. Он декадент и старается им объяснить работы модернистов. Он говорит несколько вычурно и не совсем понятно, но красиво и образно. Но говоря, он всегда смотрит на Веру, томно щуря свои красивые, продолговатые глаза. Поэтому Жилин и Васютков невнимательно смотрят картины и торопятся домой. Дома они жалуются, что сегодня не было ничего интересного.
Вера смеется. Напротив, сегодня было особенно интересно. Она многое поняла и уже не будет смеяться над декадентами. В их исканиях много красоты.
— Да уж этот краснобай разрисует! — угрюмо замечает Жилин.
Девушка обводит приятелей проницательным взглядом. Потом игриво поворачивается на каблуке и говорит, смеясь:
— Вы меня ревнуете к ‘Навуходоносору’?
Жилин обиженно возражает:
— Что вы! Вот еще!.. Ревнуем! На каком, позвольте вас спросить, основании?.. И вообще, ревность черта вырождающейся буржуазии…
Васютков не обижается и не возражает. Он только замечает:
— Не люблю я вашего Навуходоносора… Картонный он какой-то!
Но Леонтьев продолжает ходить в 24 номер. Он не замечает враждебного отношения к нему. Он любит, чтобы к нему ревновали женщину. Он приходит, сидит подолгу и много говорит.
Леонтьев часто говорит о женщинах. Он тонко разбирается в отличиях брюнетки от блондинки и с видом знатока рассуждает о маленьких и крупных женщинах, о кокетливых и скромных, о сухих и уютных.
Жилин иногда вставляет:
— У вас чисто буржуазное отношение к женщине.
Леонтьев спорит. Буржуазия превратила женщину в наседку, создала и осветила все эти семейные добродетели, унизила женщину. Он, напротив, обожествляет женщину. Его отношение, если хотите, рыцарское, но не буржуазное.
Васютков замечает:
— Неправда это. Вы говорите о женщинах, как гастроном об утонченных блюдах, как жокей о лошадях… Какое там рыцарство!
Леонтьев не отрицает. Он знает толк в женщинах. Впрочем, им, Васюткову и Жилину, не понять его отношений к женщине. Они люди разных миров.
Однажды, под вечер, Леонтьев, продолжая разговор о женщинах, неожиданно замечает:
— А Вера, собственно говоря, пикантная бабенка!
Жилин и Васютков молчат, хотя у Васюткова вздрагивают губы.
— Впрочем, — продолжает Леонтьев, — русская женщина нравится только до тех пор, пока ею не овладеешь!
— Вы негодяй! — внезапно выкрикивает Васютков.
— И, пожалуйста, ступайте своим путем! — добавляет Жилин, отвернувшись почему-то к стене.
Леонтьев пожимает плечами.
— Не понимаю, — смущенно говорит он. — Впрочем… — и выходит из комнаты.
Жорж Леонтьев встречает Веру Смолич каждый день, то по дороге к университету, то в коридоре гостиницы св. Марселя. Конечно, неожиданно. Он смеется:
— Судьба мне покровительствует, — говорит он Вере. — А я верю в судьбу…
Леонтьев с женщинами необыкновенно красноречив. Он затрагивает самые интересные темы и говорит обо всем красиво и свободно. К революции он относится несколько иронически, выше всего ставит наслаждение жизнью, тонко разбирается в любовных ощущениях и увлекается спиритизмом.
— Не хотите ли посетить спиритический сеанс? — спрашивает он Веру.
— С удовольствием, — девушка краснеет от радости.
Она ходит с Леонтьевым по театрам, в артистические кабаре, на собрания художников. Ее интересует мир литературной богемы, в который вводит ее Леонтьев, и незаметно для себя она все дальше уходит от своих старых приятелей.
Жилин и Васютков угрюмо ждут в своей комнате. Опять встают поздно, долго лежат на кровати и спорят. Опять Жилин тиранит Васюткова своим хладнокровным презрением к ‘меньшевикам’, а Васютков горячится, выходит из себя. Опять машинка с чайником с утра и до глубокой ночи красуется на комоде.
Впрочем, Вера иногда забегает. Васютков и Жилин осторожно всматриваются в нее. Но она ничуть не изменилась. Она так же звонко смеется, по-прежнему мило-фамильярна. Приятели ободряются, веселеют, снова любят и надеются.
Вера смеется. О Леонтьеве она говорит:
— Он такой важный… Навуходоносор! Цилиндр блестит, говорит томно, глазами играет, — она берет тросточку, приосанивается и ‘показывает’ Леонтьева, великолепно подражая его голосу и манерам.
Приятели хохочут до слез.
— А он меня на спиритический сеанс возьмет! — внезапно заявляет Вера.
Васютков хмурится. Жилин сурово бормочет:
— Спиритизм! Еще одна выдумка досужей буржуазной фантазии!
А Вера весело смеется.
— Я хочу посмотреть! — повторяет она, вертясь, как школьница, на каблуке.
От спиритического сеанса Леонтьев многого ждет.
Он уверен, что Вера в него влюблена. Но вот уже месяц, как они знакомы, а ‘реализовать’ их взаимные чувства не удается. Среди женщин, с которыми Леонтьев встречался в своей жизни, самые недоступные — русские курсистки. Впрочем, Вера легкомыслена, Вера не ‘синий чулок’.
Спиритический сеанс происходит в доме русского писателя. Много гостей, поэты, художники, музыканты, изящные дамы. Вера несколько стесняется в незнакомом обществе, но когда начинается сеанс, она забывает обо всем и с наивным любопытством следит за медиумом, за столом, отстукивающим ответы.
Она жмется к Леонтьеву и шепчет:
— Это удивительно!.. Мне страшно.
Леонтьев нагибается к ней. Его щеки касаются ее душистых волос. Он страстно шепчет:
— Я вас люблю! Верочка, я вас люблю!
Вера молчит и не отодвигается от него.
Сеанс окончен. Леонтьев провожает Веру. Она настроена мечтательно и все время молчит. Леонтьев не знает, о чем она думает, о нем или о спиритизме. Он говорит о своей любви, декламирует стихи и, как бы нечаянно, берет ее под руку.
— Зайдемте ко мне, — дрожащим шепотом предлагает он.
— Вы в ‘Марселе’? — тихо спрашивает Вера.
— В ‘Марселе’.
— Пойдем…
Леонтьев вздрагивает от радостного волнения. Он ускоряет шаг. Вера молча идет рядом, опираясь на его руку.
— Который час? — шепотом спрашивает она.
И как бы в ответ доносится бой часов с церкви св. Женевьевы. Вера останавливается, считает.
— Полночь, — тихо произносит она и продолжает стоять.
Леонтьев торопит:
— Идем, Верочка!.. У меня хорошо! Мы будем одни… Идем!
Вот перед ними отель св. Марселя. Вера, как бы нечаянно, бросает взгляд вверх. В четвертом этаже два окна освещены.
— Наши еще не спят! — говорит она и почему-то смеется.
Внезапное веселье и шаловливость охватывает Веру. Пока открывают дверь, она дразнит Леонтьева, прощается, вновь прибегает, делает смешные гримасы и хохочет.
— Тише, Верочка! — умоляюще шепчет Леонтьев. — Неудобно…
По лестнице они поднимаются тихо. Вера идет на цыпочках, но видно, что ей хочется смеяться. Глаза сверкают. Она опирается на руку Леонтьева, и все его существо преисполнено гордости и страсти.
Вот они на четвертом этаже. Вера незаметно освобождает руку и забегает на несколько шагов вперед. Вот 24 номер.
— Прощайте, Навуходоносор! — раздается внезапно ее звонкий, полный смеха, голос.
Дверь в 24 номер с шумом раскрывается, и Вера исчезает. Леонтьев несколько минут стоит у дверей, потом сердито идет к себе. Он возмущен. Но это ничего. Это еще не поражение. Он возьмет свое… если не помешают обстоятельства…
А обстоятельства, как нарочно, против него.
На утро, не успел он одеться, в комнату входит хозяин. Он требует денег. Уже второй месяц кончается, как Леонтьев поселился в отеле, а хозяин еще не видал ни сантима квартирной платы.
— Не беспокойтесь! — деланно-небрежно говорит Леонтьев. — Такие пустяки! Восемьдесят франков!
Но хозяин настаивает. Он больше ждать не намерен.
— Хорошо. Через два часа я принесу вам деньги!
Хозяин выходит. Леонтьев одевается, прячет в карманы свои рукописи, прощальным взглядом обводит комнату и выходит.
На следующий день хозяин стучится в 24 номер.
Он извиняется. Это, конечно, к Васюткову и Жилину не относится, но он должен сказать, что ничего подобного от русских не ожидал! Восемьдесят франков — это сумма. Леонтьев на вид человек со средствами и часто бывает у них… как мог он не поверить. Он вторично извиняется. Он зашел, собственно, спросить, не знают ли они, как разыскать Леонтьева? Княгини N., оказывается, вовсе и нет в Париже!
Васютков торопливо и смущенно копается в своих многочисленных карманах, наконец, извлекает бумажки и отсчитывает хозяину 80 франков. Хозяин удивленно смотрит на него.
— Вы платите? — спрашивает он.
— Это за него… За М. Леонтьева… я ему должен… — смущенно объясняет Васютков.
Хозяин берет деньги, низко кланяется и в то же время слегка пожимает плечами.
Вера Смолич краснеет, хочет что-то сказать, но Жилин прерывает ее:
— Итак, мы идем в Лувр… Одевайтесь, Вера!
1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.