Анатолий Каменский
Анатолий Каменский
Исторический переворот
Исторический переворот
—————————————————-
Исторический переворот, Каменский Анатолий Павлович, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Помощник присяжного поверенного Акимов, человек восторженный и легковерный до такой степени, что даже малознакомые люди называли его не по имени и отчеству, а просто Володей, написал своим родителям в Тамбов длинное письмо. Так как дело было в конце октября, то письмо это пестрело такими словами, как ‘обновление России’, ‘акт мирового значения’, ‘грандиозная победа пролетариата’ и т. п., в общем же содержание его сводилось к тому, что наступивший момент призывает каждого порядочного гражданина внимательно оглянуться на пройденный путь, ликвидировать устаревшие шаблоны жизни и всеми мыслями слиться с великой волной освобождения.
‘Ведь ты, дорогой отец, — писал Акимов, между прочим, — всю жизнь мечтал о возвращении в родной университетский Петербург, чтобы сбросить с себя — отныне навсегда позорное — ярмо правительственного чиновника. Пенсию ты, слава Богу, выслужил (кстати, весьма вероятно, что Государственная Дума уменьшит пенсионные оклады), и если когда-нибудь выходить в отставку, то именно теперь, на пороге новой жизни. Наконец, еще неизвестно, какие потрясения готовит судьба нашему дорогому отечеству и Бог знает, что ждет нас всех в самые ближайшие дни. Поговаривают… и т. д. и т. д.’.
В половине ноября, спешно распродав, обстановку, родители Акимова и его восемнадцатилетняя сестра Варвара были уже в Петербурге. Морозным солнечным утром, обняв сестру за талию, Володя вез ее с вокзала в гостиницу, а впереди на других санках, ехали ‘старики’ — Михаил Павлович, с длинными, развевающимися на обе стороны баками, в высокой бобровой шапке и с дорожной сумкой через плечо и Анна Андреевна, розовая, веселая, с идеально-белыми седыми волосами. Старики то и дело оборачивались назад, кивали улыбающимися лицами, а Варвара, делая большие восхищенные глаза, продолжала рассказывать брату:
— Ты не можешь себе представить, как это было весело и страшно. Когда все остановилось, мы не выходили из дому, и у нас целыми днями сидел Юрий Константинович. Как жалко, что ты его не знаешь — это новый учитель истории в гимназии. Он рассказывал нам о великой французской революции. Замеч-чательно! Оказывается, в то время не было ничего подобного. Понимаешь, пролетариат еще не был организован. Почему ты смеешься, Володя? Бесспорно не был организован… И вдруг манифест. Юрий Константинович пришел к нам страшно гордый и сказал, что это великая победа пролетариата. Папочка волновался ужасно и говорил, что он не разделяет наших восторгов. Он не сторонник половинчатых реформ. И знаешь, он утверждает, что забастовка не доведена до конца. По его мнению, нужно было… Нет, я даже боюсь это произнести. Ты знаешь папу, какой он увлекающийся. С его стороны непоследовательно, — тогда не служи на государственной службе. Бесспорно!
Свежий, наивный запах недавно выпавшего снега, колеи, отполированные полозьями саней, серая пушистая шляпка Варвары, щекотавшая Акимову лицо, повторение любимых словечек, вроде ‘бесспорно’ и ‘замечательно’, светло-голубые сияющие глазки, говорившие красноречивее слов, — все это гармонически сливалось во что-то необыкновенно-молодое, веселое и радостное, и Володя Акимов думал, что теперь, с приездом родных, совершенно обновится его личная жизнь. И потом целую неделю, пока приискивали и устраивали квартиру, покупали мебель, обедали чуть не на ходу, то в дешевой столовой, то в дорогом ресторане, заходили за каждой мелочью в магазины все вчетвером, Акимову почему-то вспоминались гимназические времена и он находился в каком-то нетерпеливо-восторженном чаду. Ему хотелось сразу повезти родных во все интересные уголки Петербурга, рассказать им все известные ему политические анекдоты, передать содержание всех прочитанных за последнее время брошюр и услышанных на митингах и на собраниях речей, а главное разыскивать всех своих приятелей и знакомых и показать им, какие у него умные, либеральные родители и какая хорошенькая сестра. Вечерами рассматривали вместе голова с головой, номера сатирических журналов, причем Варвара хлопала в ладоши и кричала:
— Вот видишь, папочка! Кажется уж это полная свобода печати. Дальше идти некуда. Бесспорно.
А Михаил Павлович скептически качал головой и говорил:
— Не верится что-то. Поживем — увидим.
Старик носил просторные клетчатые пиджаки и высокие цветные жилеты, подвязывал галстуки небрежным бантом, и это, вместе с длинными седыми волосами, развевающимися баками и черепаховым пенсне на широкой тесьме, придавало ему вид писателя шестидесятых годов. За все время службы, принесшей ему постепенно и двух Владимиров и чин действительного статского, он не отставал от литературы, выписывал ‘Вестник Европы’, а за другими толстыми журналами посылал в библиотеку. В губернии, благодаря своим журфиксам, на которых собиралась молодежь и читались какие-то рефераты, он слыл радикалом, а в своем ведомстве — образцовым работником и администратором. Последние десять — двенадцать лет он регулярно вписывал в большую, роскошно переплетенную тетрадь свои мемуары под заглавием: ‘В неведомом царстве’, где в одинаково карикатурном виде выводилось несколько тамбовских губернаторов и председателей земских управ.
И теперь, любуясь звероподобными изображениями министров во главе с премьером, наряженным в клоунский костюм, Михаил Павлович весело теребил бакенбарды и предвкушал удовольствие, как через некоторое время он переработает и пошлет в ‘Вестник Европы’ выдержки из заветного дневника. А заглавие так и можно будет оставит: ‘В некотором царстве’. И язвительно, и, в то же время, прозрачно.
Ходили то в театр, то в копеечный кинематограф, осматривали музеи, гуляли по улицам, по пассажу и по гостиному двору, и от всего Варвара была в одинаковом восхищении и говорила: ‘ах, как красиво!’ таким тоном, как будто она приехала в Петербург прямо с необитаемого острова. А когда вечером, дома, она ела хлеб со сливочным маслом или самую обыкновенную чайную колбасу, то на лице у нее было написано невыносимое наслаждение и она восклицала с каким-то стоном:
— Ах, как вкусно! Замеч-чательно!
И это у нее выходило так забавно, что Акимову хотелось ее расцеловать. Михаил Павлович также был всеми доволен, и беспокоило его только одно, почему у Доминика уже не существует биллиардов.
Квартиру наняли на Владимирской, довольно большую, окнами на улицу и разместились так: у стариков, у Володи и у Варвары по отдельной комнате, а столовая и гостиная общие. Привезенные из Тамбова олеографии, фотографические группы, веера и открытки вместе с мебелью, купленною по случаю и расставленною на провинциальный лад, создали из квартиры уютный уголок.
— Я предчувствую, что у нас будет страшно весело, — щебетала Варвара, — и ты непременно, Володечка, устрой так, чтобы у нас собирались почаще. Ну, что тебе стоит! Наконец это твоя обязанность. Бесспорно! Я хочу все, все знать, что делается на свете. Мы будем большой компанией ходить на митинги. Хорошо? Ведь митинги у нас пока что единственная политическая школа. Ты опять смеешься, Володька! Разве это не верно? Бесспорно, единственная школа…
Впервые: журнал ‘Пробуждение’ No 3, 1909 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.