В.В. Розанов
В.В. Розанов
Исторический ‘гений’ Франции
Исторический ‘гений’ Франции
Исторический ‘гений’ Франции, Розанов Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Сухая дружба на политической почве не принесет того плода, который может принести взаимное тяготение народов в целях высшей культуры. За Франциею, обладательницею броненосцев и прекрасной армии, хочется вспомнить Францию Расина и Мольера, Декарта и Паскаля, ‘Национальной библиотеки’ и ‘Академии надписей’, Сорбонны, знаменитой старой ‘Политехнической школы’ и ‘Нормальной школы’, наконец Францию Шарко и Пастера, Лагранжа, Коши и ряда других математиков, которые длинным рядом своим и великими заслугами в области математики, астрономии и физики не имеют себе равных во всей Европе.
Лишь во второй половине XIX века Англия и Германия начали уравниваться с Франциею в области так называемых ‘точных наук’, но в XVII, XVIII и первой половине XIX века Франция шла во главе всех народов во всем, что касалось точного, по преимуществу математического, освещения тайн мироздания и земной природы.
Столько же в зависимости от голубого неба этой южной страны, как и в зависимости от кельтическо-романской крови французы всегда чуждались туманного, неясного, неосновательного в области мысли, всякой философии, приближающейся к вымыслу, всякой гипотезы с претензиями на достоверность. Француз Ламарк гораздо раньше Дарвина высказал основные его предположения, но удержался объявить, что они ‘объясняют мир’, ‘натурфилософия’ немцев, эта ‘философия природы’ без опыта и без наблюдения, построенная в мозгу теоретиков, никогда не получала во Франции ни гражданства, ни признания, так называемая ‘позитивная философия’ Конта имела больше последователей в России, чем в самой Франции: классическая страна точных наук, она в лице лучших ученых не допускала этого нагромождения друг на друга таких не сродных, явно разграниченных наук, как математика и психология, механика и социология. Конт был французский инженер, ставший ‘великим философом’ только для Петра Лаврова и русских студентов, но без всякого значения или с небольшим значением для Франции.
Оставим его.
Esprit [Ум, дух (фр.)] французов весь выразился в ясности, точности, в проведении везде твердых разграничительных линий, в синтезе и обобщении, который не есть смешивание, смесь, не есть куча разнородного. ‘Ordre’, ‘порядок’ — душа французского ума, французского управления, французских дел, французской речи и французской администрации.
Этим ясным и точным умом Франция долго светила всему человечеству, на ее писателей, на ее поэтов, на французское управление, на ‘вкус’ и ‘ум’, во всем этом разлитый, вся Европа долго взирала с завистью и удивлением. Кольбер также очаровывал, как Буало, Вольтер нравился одним не менее, чем Боссюэт другим: блеск как бы хорошо полированной стали, твердой и гибкой в одно время, казался недоступным для ума и вкуса, наконец, для самого языка других народов.
Французский язык стал языком всей блестящей Европы, всего, что в ней хотело не углубляться только, но блестеть, гореть на солнце, сверкать.
Французский ‘вкус’ покорил себе народы.
Этого фазиса культуры, который пережила вся Европа, все ее страны, от великих до маленьких, все ее дворы и высшее общество, она никогда не может забыть. Франция вошла кусочком в историю каждого народа, и, не упомянув ‘Франция’, невозможно написать ‘Истории России’, как и ‘Истории прусского двора’, ‘Истории Бельгии’, ‘Англии’…
Позолота Франции есть на всех народах. Старинная позолота, во многих местах уже стершаяся, полинявшая, но когда-то она ярко горела. И она драгоценна до сих пор… И по действительности, и по памяти.
Даже и до сих пор еще форма утвари, покрой платья, вид и убранство комнат, мебель имеет названия, взятые от эпох французской истории. Этого нет относительно Германии, Пруссии, Лондона. Вкус ‘Версаля’ не то, что вкус ‘Манчестера’…
В более чем вековых усилиях преобразования политического и экономического строя, всего социального строя, Франция естественно несколько ослабела в этих вековых достоинствах своего духовного гения, — но будем надеяться — не навсегда. Ломка и наружное изящество несовместимы. Франция именно ‘ломалась’ из одного строя в другой, все ее кости болели, кожа трескалась, и через нее лилась кровь. Никому это легко не достается. Но есть все основания верить, что еще через полвека, через век, когда ‘республиканский строй’ сделается ‘старым добрым строем’ Франции, при котором не только живут люди, но и родились при этом строе, и даже не лично только, но и в лице отцов своих, старый esprit Франции загорится прежним блеском.
Это будет. В это верует дружественная ей Россия.
Впервые опубликовано: Новое время. 1910. 9 февр. No 12182.