Розанов В. В. Собрание сочинений. Русская государственность и общество (Статьи 1906—1907 гг.)
М.: Республика, 2003
ИСПУГ ПАРЛАМЕНТАРИЕВ
К недостаткам нашего нового парламента принадлежит его чрезмерная впечатлительность. Его пугают или чрезмерно радуют не только мысли, но и слова. Нельзя не заметить, что речи некоторых депутатов только и рассчитаны на эффект слов, и не нужно объяснять, как это далеко от дела и деловитости. Сюда в особенности относятся речи депутата от петербургских рабочих Алексинского, который воображает, что парламент не имеет лучшей задачи, как слушать его аффектированное, напряженное и деланное остроумничанье, не имеющее ничего общего с нашим народным спокойным юмором, как и с силой острого и меткого русского слова. Как Аладьина упрекали в заимствовании приемов английского ораторского искусства, так об Алексинском можно сказать, что его остроумие перенесено в русскую Думу из бульварных французских листков. Если этого искали петербургские рабочие, они могут быть удовлетворены, но нельзя сказать, чтобы Россия была удовлетворена их выбором.
Речь польского депутата Жуковского о ‘государственном капитализме’, по-видимому, и на общество, и на печать произвела то действие, какого она вовсе не заслуживала. Точнее, она должна бы вызвать то действие, обратное полученному. Депутат Жуковский объяснял и объяснил, что охранительная политика императора Александра III, двигаясь прямыми путями и к прямым целям, имела и другое, фланговое движение — в области экономики страны. Государство русское в это 13-летнее царствование крепло не только политически, административно, но оно чрезвычайно окрепло и экономически, сделавшись могущественным собственником. Здесь разумеется прежде всего железнодорожное хозяйство, и депутат Жуковский не прибавил к своей речи того подстрочного примечания или не дал ей того правильного заголовка, который она должна была бы иметь: ‘Защита бывшего главного общества российских железных дорог’. Все люди не столь юного возраста, как депутаты ‘левого блока’ в Думе, помнят хорошо, как это главное общество, владевшее самыми длинными, деятельными и доходными линиями железных дорог в России, в том числе даже Николаевскою дорогою, построенною правительством, — являлось насосом, который беспрерывно вытягивал из казны государственные и народные деньги. Это общество, с еврейскими капиталистами во главе, стояло пауком над страною, и вся Россия, все русские люди, прикосновенные к деловому миру и сохранявшие национальное самосознание, облегченно вздохнули, когда совершился выкуп в казну трех самых важных линий и последовала ликвидация знаменитого общества, уже отъевшегося и разжиревшего на русских хлебах. Все помнят это время, помнят впечатление от этого события, с которым русские люди поздравляли друг друга на улицах. Мера эта, проведенная Витте, составляет одну из огромных его заслуг, совершенно неоспоримую и против которой не было никаких возражений. Поляки и польские евреи в огромном числе обслуживали это главное общество, питались крохами, падавшими со стола иерусалимских капиталистов, и речь польского депутата в Думе есть в своем роде ‘плач Иеремии’ по этому павшему израильскому царству в России. Но среди простачков парламента депутат Жуковский дал своей речи неподобающий заголовок: ‘Государственный капитализм’, и особенно ‘левый блок’ вцепился зубами в оба слова этого заголовка: ‘капитализм’ и ‘государственный’. Подумаешь, какое зло, уже ‘капитализм’ сам по себе есть преступление, по крайней мере в глазах людей без капитала или которые оборвались в попытках приобрести капитал или даже сколотить какую-нибудь собственность, но что же сказать о ‘капитале’, которым владеет ненавистное ‘правительство’… Ведь для нерусских русское правительство есть враг, а ‘левый блок’ есть какой угодно ‘блок’, но только это не ‘русский блок’. Против этой истины не будут возражать все левые. Так как все ‘левые’ идут сознательно против правительства, то сила правительства, напр. капитал в руках правительства, есть, очевидно, для них зло! Но ведь тут разговор страстей и партий, а не разговор разума и справедливости. Силы и богатства мы желаем каждому, кого любим, и если бы в Думе говорилась не пустозвонная фраза: ‘Мы, депутаты, — есть отечество’, то эти депутаты только бы приветствовали слова и мысль о том, что ‘отечество побогатело’, ‘отечество усилилось’, ‘отечество — капиталист, получивший в руки через ряд мудрых мер необозримую недвижимую собственность’. Коня овсом не испортишь, и за такие порицания можно поблагодарить. Они делаются со зла, нисколько не удивительно, что речь эта вылилась из уст привислинского депутата, где не забыты разные Собесские и Сигизмунды. Но вполне удивительно, неприятно и смешно видеть российских или ‘рассейских’ депутатов, которые жуют с наслаждением эту жвачку, положенную им в рот поляком. Видите ли, ‘государство русское — капиталист’. — ‘Ну, что же, слава Богу’, — сказал бы о своем отечестве пруссак, венгерец, итальянец, француз, но дело в том, что для ‘рассейских депутатов’, или, по крайней мере, огромного числа их, отечество есть социал-демократия, принесенная с берегов Шпрее и Сены, а вовсе не Россия. ‘Мы, депутаты, — отечество’… Но ведь это чисто фиктивно, это по захватному праву, осуществленному татарами в XIII веке, и, через выборную агитацию, социал-демократиею, и вообще космополитизмом в XX веке. Русская Дума есть чисто космополитическое явление, это космополитический парламент на русской территории: можно ли в этом сомневаться? Ну, а космополитизму Россия весьма мало нужна, и отсюда и вышел Иеремиин плач о том, зачем русское государство сделалось капиталистом. Так как ‘капиталистами’ предосудительно быть и вообще всем русским, как это пламенно изображали или картинно описывали Островский и Щедрин, то, очевидно, ‘капиталистами’ могут оставаться только граждане с Вислы или граждане из Брюсселя. Русские, как только при деньгах, именуются ‘чумазыми’. Это — нехорошо. Русскому подобает быть с сумочкою и питаться милостыней. Напротив, название ‘чумазый’ не идет ни к бельгийцу, ни к Мендельсону, ни к Ротшильду. По мнению Думы, рассматривавшей русский бюджет, России и подобает жить и работать за счет иностранных ‘не чумазых’ капиталистов, уплачивая им хороший процент или ‘гешефт’. Если в то же время эти члены Думы как будто протестуют и против государственных долгов, то можно не только подозревать, но и быть вполне уверенным, что этот протест направлен не столько против существа долга, сколько против того или, точнее, потому, что этот долг сделан ‘ненавистным правительством’. ‘Зачем правительство богато?’ ‘Зачем правительство работает на чужие деньги?’ В основе же всего: ‘Зачем правительство существует?’ Тут, по немецкой поговорке, и ‘зарыта та дохлая собака’, которую все ищут. Само собою разумеется, что мы не смеем назвать так русское правительство, но поистине называем ‘дохлым’ то вонючее чувство, с каким ‘патриоты’ на Шпалерной все кружатся около понятий: ‘Россия’, ‘русское’, ‘национальное’, ‘государственное’. Выел им глаза этот дым ‘русского’. Вот освободиться бы от этого ‘русского’, и тогда деревенского мужичка, тут же и почесывающего голову в Думе, можно посадить под такой оброк выхоленного кадета из тверских или иных депутатов или под такой процент Мендельсона или какого-нибудь ‘автономного’ гражданина с тремя шипящими буквами в фамилии, от которых он заежится лучше, чем от Плеве, Витте, Вышнеградского, Сипягина. Может быть, чаша сия и не минет Руси. И, может быть, ее необходимо выпить, чтобы наконец когда-нибудь имя ‘русского’ перестало есть глаза русскому. ‘Гром не грянет — мужик не перекрестится’: эту поговорку сказал о себе сам русский народ. Печально это, и, кажется, мы стоим перед дорогою, усыпанной не розами.