Искупленіе.
Искупленіе.
(Изъ Виктора Гюго).
I.
II.
III.
IV.
V.
Искупление, Гюго Виктор, Год: 1886
Время на прочтение: 11 минут(ы)
— Падали снжныя хлопья. Сгубила побда нашъ строй.
Впервые орелъ-побдитель поникъ своей гордой главой.
Ужасные дни! Императоръ, покорный судьб, отступалъ,
Москва оставалась за нами, остатки огонь пожиралъ.
И падали снжныя хлопья. Разсыпалась снгомъ зима.
За блой равниной другая такая-жь равнина видна.
Полки и знамена смшались, все спуталось, сбилось вконецъ,
И стало великое войско безформеннымъ стадомъ овецъ.
Нтъ центра, нтъ фланговъ, толпами бредутъ эти тучи людей..
И падаютъ снжныя хлопья… Въ распоротомъ брюх коней
Несчастные ищутъ спасенья отъ холода, втра и ранъ,
Вокругъ разоренныхъ биваковъ навки умолкъ барабанъ.
Покрытые инеемъ блымъ, съ трубами у губъ ледяныхъ,
Горнисты сидятъ недвижимы, застыли на сдлахъ своихъ.
И падали ядра и пули, какъ падаетъ снгъ на поляхъ.
Въ смущеньи бредутъ гренадеры, впервые извдавши страхъ,
Задумчивы строгія лица, блетъ усовъ сдина…
И падали, падали хлопья, и вьюга, какъ ледъ холодна,
Свистла. Въ краю незнакомомъ, но мерзлой дорог, пшкомъ
Солдаты въ лохмотьяхъ, безъ хлба, безъ обуви, шли босикомъ
То были не люди живые, не воины,— тни людей,
Ночныя виднья нмыя, процессія въ царств тней.
Нависли свинцовыя тучи, закутана въ снжный туманъ
Пустыня, глухая пустыня, безбрежный земной океанъ.
Какъ смерть, безпощаденъ тотъ мститель, могучій, спокойный нмой,
А небо беззвучное стелетъ надъ арміей саванъ густой.
Великъ, какъ великое войско, раскинутъ тотъ саванъ во мгл,
И видитъ солдатъ, умирая,— одинъ онъ на этой земл.
— Когда же мы выйдемъ отсюда, взойдетъ ли спасенья заря?
Бредъ нами враги: царь и сверъ. О, сверъ страшне царя!
Дорогою пушки бросали, колеса съ лафетами жгли.
Безъ отдыха шли, умирали едва отдохнуть прилегли.
Пустыня полки пожирала, оскаливъ бездонную пасть,
Въ смятеньи отряды бжали, чтобъ въ когти ея не попасть.
Надъ трупами павшихъ рядами снгъ мягкій холмы наметалъ…
Ужасно похмлье Аттилы! Ужасно погибъ Аинибалъ!
Ломились мосты подъ напоромъ повозокъ, телгъ и людей,
И гибли толпы полумертвыхъ, спасаясь отъ снжныхъ степей.
Изъ тысячи спящихъ на утро вставала лишь сотня живыхъ.
Самъ Ней, прежде храбрый и сильный, покинулъ гвардейцевъ своихъ,
Не армію онъ защищаетъ,— добычей герой дорожитъ:
У трехъ Козаковъ отбиваетъ часы и отъ войска бжитъ.
Стемнетъ: аттака, набги, свистъ ядеръ и крики ‘ура!’
И бьются безсильныя тни во мгл снговой до утра.
Какъ коршуны, съ гикомъ и свистомъ, какъ стая голодныхъ зврей,
Во мрак на нихъ налетаютъ отряды степныхъ дикарей.
На утро — разсяно войско, разбито свирпымъ врагомъ.
И все это зналъ императоръ, все понялъ холоднымъ умомъ.
Какъ дубъ, на который палъ выборъ, когда ужь отточенъ топоръ,
Стоялъ онъ предъ страшной судьбою въ молчаньи. Она до сихъ поръ
Щадила лсовъ исполина, но часъ наступилъ,— дровоскъ
Наноситъ ударъ за ударомъ, и онъ, этотъ дубъ-человкъ,
Трепещетъ предъ грознымъ видньемъ. Не вдаетъ онъ одного:
За что?… И одна за другою отрублены втви его.
Отряды, полки, командиры,— все падало, гибло кругомъ.
Живые сквозь стны палатки, покрытой двойнымъ полотномъ,
Слдили съ покорной любовью, какъ тнь его взадъ и впередъ
Скользила, вс врили твердо: звзда его счастья взойдетъ!
Казалось имъ, рокъ непокорный виновенъ предъ гордымъ вождемъ…
А онъ, императоръ великій, въ истерзанномъ сердц своемъ
Почуялъ: настала погибель, конецъ его длу насталъ.
Питомецъ удачи и славы, онъ дрогнулъ и къ Богу воззвалъ.
Онъ понялъ: настало возмездье, то кара свершалась надъ нимъ.
За что?… И въ великой тревог, весь блдный, смущенъ, недвижимъ,
Въ виду легіоновъ разбитыхъ, въ виду безпредльныхъ снговъ,
— Ты казнь мн, Творецъ, посылаешь,— воскликнулъ,— казни, я готовъ!—
Онъ слышитъ, его называютъ, онъ слышитъ суровый отвтъ,
Глухой и невдомый голосъ изъ тьмы говоритъ ему: ‘Нтъ’.
О, Ватерлоо! Витерлоо! Ватерлоо! Царство могильныхъ холмовъ!
Какъ въ цирк, разбитомъ на вол, межь склоновъ и горныхъ лсовъ,
Смшала ряды батальоновъ смерть блдная острымъ мечомъ.
Клокочетъ несмтное войско, какъ пна вскипая ключомъ.
На запад — Франція, вправо — Европы вся мощь собралась.
Разбиты надежды героевъ: столкнулись и кровь полилась!
Удача войска покидаетъ на жертву позора и мукъ.
О, Ватерлоо!… Слезы мшаютъ, перо выпадаетъ изъ рукъ!
Послдніе воины страшной, послдней кровавой борьбы,
Давно ли вы міръ покоряли? Герои великой судьбы,
Давно ли вы рушили троны? Прошли черезъ Рейнъ голубой,
Чрезъ Альпы?… Душа ликовала побдною мдной трубой!
Смеркалось, бой мрачный въ разгар, клубами вздымается дымъ.
За нимъ — наступленье, удача, едва не побда за нимъ.
Онъ крпко держалъ Веллингтона, свой тылъ опирая на лсъ,
Слдитъ онъ съ подзорной трубою и знаетъ: за нимъ перевсъ.
На схватку жестокую въ центр онъ зорко глядитъ съ высоты…
Ужасна картина! Солдаты сплелись, какъ въ овраг кусты,
Свинцовому морю подобный, сонмъ войскъ горизонтъ облегалъ.
— Груши!— онъ воскликнулъ въ восторг. Ошибка, то Блюхеръ скакалъ!
Надежда къ врагу отлетла, и дрогнулъ нашъ духъ боевой.
Растетъ и вздымается битва, какъ пламя, какъ пылъ огневой.
Гремитъ англичанъ баттарея, разбиты карре, впереди —
Трепещутъ въ лохмотьяхъ знамена. Съ свинцомъ раскаленнымъ въ груди
Вопитъ человкъ. Надъ равниной — стонъ, слезы, удары, картечь,
Не поле то было, не битва,— самъ адъ, раскаленная печь!
Пучина, въ которую войско, какъ камни съ разбитой стны,
Валились, бездонная пропасть, гд славной отчизны сыны,
Какъ срзанный колосъ, ложились, растоптанъ ихъ красный султанъ,
Алютъ лишь раны на тл, да кровь, что струится изъ ранъ.
Сильне рзня, наступаетъ часъ гибели, часъ роковой.
Онъ видитъ: успхъ ускользаетъ, ударъ надъ его головой,
Онъ знаетъ: вблизи, за холмами послдняя сила стоитъ —
Гвардейцы, спасенье, надежда… Онъ знакъ подаетъ, онъ кричитъ:
— Эй, гвардію, гвардію живо, скоре, скоре!— И вотъ,
Спокойно и твердо ступая, великая сила идетъ.
Идутъ гренадеры, драгуны, и Риму вселявшіе страхъ,
Уланы толпой, канониры въ мохнатыхъ большихъ киверахъ,
Влача свои громы земные, блестятъ кирасиры вдали.
Бойцы Риволи и Фридланда шли весело, радостно шли
На врную смерть, они знали, что будетъ тотъ праздникъ великъ,
Предъ Богомъ своимъ преклонились, изъ груди ихъ вырвался крикъ:
— Да здравствуетъ нашъ императоръ!— И тихою, мрной стопой,
Подъ стройные музыки звуки вступаютъ въ отчаянный бой.
Спокойнымъ и медленнымъ шагомъ, улыбкой встрчая картечь,
Великая гвардія наша взошла въ раскаленную печь.
Увы, въ немъ воскресла надежда! Онъ чутко съ горы наблюдалъ
И видлъ, какъ свжія силы кровавый потокъ заливалъ,
Какъ пушки съ холмовъ изрыгали вулканами сру и дымъ,
Какъ таяли въ огненной бездн, въ порядк, одинъ за другимъ,
Полки изъ гранита и стали, подобно свч восковой,
Какъ шли они, шли, наступали, съ поднятою шли головой,
Сплошною стной подвигались, сверкаютъ и сабля, и штыкъ…
О, спите, герои! Вашъ подвигъ великъ, безпримрно великъ!
Другіе полки колебались, слдя, какъ безстрашно идетъ
Подъ пулями гвардія- видятъ: отряды рдютъ… И вотъ
Отчаянный вопль раздается. Погибель смшала нашъ строй,
Погибель растетъ надъ войсками, и мертвой своей головой
Встрчаетъ могучія силы, вселяя невдомый страхъ,
Въ куски разрывая знамена, стрлой пролетая въ рядахъ,
Крутится надъ клубами дыма, растетъ, шире, выше растетъ,
Какъ тнь мертвеца-исполина надъ войскомъ смятеннымъ встаетъ.
Грудь съ грудью съ гигантскою тнью столкнулись полки, и назадъ
Отпрянули, руки ломаютъ, въ отчаяньи дикомъ кричатъ:
‘Спасайтесь!’… Позоръ, униженье, великій, великій позоръ!
Изъ тысячи устъ раздается: ‘Спасайтесь!’ Блуждаетъ ихъ взоръ,
Бгутъ черезъ рвы, чрезъ поляны, въ безумномъ смятеньи, гурьбой,
Какъ будто порывъ урагана ихъ мчитъ и влечетъ за собой.
Бросаютъ повозки, фургоны, но ямамъ, по кочкамъ бгутъ,
Во ржи укрываются, ружья, знамена, орлы отдаютъ.
И рубитъ сдыхъ ветерановъ широкій нмецкій тесакъ,
И слышатъ ихъ вопли и стоны, и видитъ ихъ бгство пруссакъ.
Какъ втеръ солому разноситъ, зажженную дтской рукой,
Великую армію нашу развялъ отчаянный бой.
И видло мрачное поле, какъ ужасъ героевъ объялъ,
Какъ т отъ врага побжали, предъ кмъ врагъ донын бжалъ.
Прошло сорокъ лтъ. Ватерлоо, пустынный земли уголокъ,
Гд съ прахомъ смшалось величье, какъ прежде, стоитъ одинокъ.
Но помнитъ онъ страшное время, доднесь не забытъ этотъ бой,
Когда великаны бжали, гонимые злобной судьбой.
И онъ, императоръ, онъ видлъ, какъ въ бездну кипучимъ ручьемъ
Катилось, текло его войско… И въ сердц разбитомъ своемъ
Почуялъ онъ смутно и глухо все тотъ же, все прежній укоръ.
Онъ руки подъемлетъ, онъ къ небу возвелъ свой блуждающій взоръ…
— Я палъ, мое войско разбито, имперіи славной — конецъ!
О, это-ль не страшная кара, не казнь, мой жестокій Творецъ?—
Средь шума, средь воплей и стоновъ, средь грохота бомбъ и ракетъ,
Онъ слышитъ, невдомый голосъ изъ тьмы говоритъ ему: ‘ Нтъ’.
Онъ палъ. Измнилась въ Европ цпь жизни по вол Творца.
Въ туман, среди океана, средь волнъ безъ границъ и конца,
Остатокъ потухшихъ вулкановъ, стоитъ надъ водою скала.
Судьба безпощадной рукою цпь, гвозди и молотъ взяла,
Схватила его, чуть живаго, и онъ, похититель громовъ,
Прикованъ злорадной Судьбою къ вершинамъ гранитныхъ холмовъ
Британія, коршунъ голодный, великое сердце грызетъ,
Судьба злаго коршуна травитъ и дразнитъ и въ помощь зоветъ.
Затмилась великая слава блестящей удачи земной.
Отъ ранней зари до заката, до тьмы непроглядной ночной —
Тоска, одинокое горе, темница, могилы чернй.
Вдали — безконечное море, вблизи — часовой у дверей,
Вокругъ — обнаженныя скалы, на склонахъ — кусты и лса.
Какъ тни погибшей надежды бгутъ вдалек паруса.
Рокочатъ немолчныя волны и втеръ гудитъ по волнамъ…
Гд-жь пурпуръ походной палатки, съ шитьемъ золотымъ по стнамъ?
Гд Цезаря конь блоснжный, блиставшій своей красотой?
Умолкли твои барабаны, поверженъ внецъ золотой,
Нтъ боле мантіи царской, не падаютъ ницъ короли,
Навки погибъ императоръ, властитель и богъ на земли!
Онъ палъ, и простымъ Бонапартомъ сталъ Цезарь, погибшій герой.
Какъ римлянинъ, воинъ, пронзенный каленой парянской стрлой,
Въ крови истекалъ полумертвый… Онъ грезилъ Москвой, онъ мечталъ
О прошломъ величіи… ‘Смирно!’ — командуетъ рыжій капралъ.
Въ рукахъ у врагомъ сынъ единый, въ объятьяхъ другаго — жена…
Сенатъ,— это грязное стадо, что прежде стоялъ, какъ стна,
За Цезаря,— нын позоритъ того, кого чтилъ божествомъ.
Въ тотъ часъ, когда втеръ стихаетъ, на черномъ откос крутомъ
Стоялъ онъ надъ водной равниной, въ плну у пучины морской,
Катились обломки съ утеса подъ твердой и смлой ногой.
Сіяньемъ побдъ невозвратныхъ доднесь его взоръ ослпленъ,
Задумчиво, гордо онъ смотритъ на мрачный сдой небосклонъ,
На волны, на горы и бродитъ усталая мысль, какъ во сн:
Ничтожны вы, гордость и слава, ничтожны, не нужны вы мн!
Орлы, что надъ нимъ пролетали, не знали, кто узникъ тотъ былъ.
Враги его крпко сковали: кольцомъ его островъ сдавилъ.
Достигли завтныхъ желаній его сторожа-короли:
Слаблъ онъ, согнуло несчастье героя до самой земли.
И смерть, какъ ночное виднье, росла передъ нимъ день за днемъ,
Такъ утро морозное споритъ съ безсильнымъ осеннимъ лучомъ.
Какъ голубь, душа въ немъ трепещетъ, готова на вкъ отлетть.
Онъ видитъ, конецъ наступаетъ, онъ хочетъ скорй умереть.
Кладетъ онъ съ собой свою шпагу и мыслитъ: ‘сегодня, пора!’
Набросивъ тотъ плащъ, что въ Маренго носилъ онъ съ утра до утра,
Забылся онъ въ сладкихъ видньяхъ: Дунай передъ нимъ, Тибръ и Нилъ.
И шепчетъ онъ: ‘Я на свобод!… Побда, я ихъ побдилъ!
Орлы вкругъ меня!…’ И невольно окинулъ онъ взглядомъ нмымъ
Убогій свой домъ. Умирая, онъ видитъ: стоитъ передъ нимъ
Въ дверяхъ, на порог, тюремщикъ, и ужасъ его оковалъ.
Гудзонъ-Лоу стоялъ возл двери, стоялъ и за нимъ наблюдалъ.
Растоптанъ гигантъ подъ пятою жестокихъ своихъ палачей,
Воскликнулъ: ‘о, сжалься, Творецъ мой!’ — Окатилась слеза изъ очей.—
‘Полна до краевъ моя чаша, искуплено зло прежнихъ лтъ,
Казненъ я тобою, Создатель!’ А голосъ шепталъ: ‘Еще нтъ!’
Что день, улетаетъ былое все дальше и дальше отъ насъ!
Въ обломкахъ державы разбитой гигантъ-императоръ угасъ.
Подъ ивою скромной навки уснулъ внценосный кумиръ.
Тирана забыли, героя чтилъ въ падшемъ восторженный міръ.
Повсюду гремли потоки хвалебныхъ горячихъ рчей,
Поэты насмшкой клеймили державныхъ его палачей,
Струились ихъ грустныя псни, какъ слезы, о слав былой.
Колонн-вдов возвратили героя изъ бронзы литой.
Высоко, задумчивъ и свтелъ, онъ молча недвижно стоялъ,
Царилъ надъ великимъ Парижемъ и холодно жизнь созерцалъ.
Онъ утромъ — въ лазури небесной, онъ ночью — въ блестящихъ звздахъ,
А имя его — въ Пантеон, на твердыхъ гранитныхъ стнахъ!
Недавно минувшіе годы забыты, міръ помнитъ одн
Побдныя, славныя битвы, счастливые, свтлые дни.
Исторію, жизнь и народы онъ славой своей опоилъ,
Онъ Разума свтлыя очи блестящимъ успхомъ затмилъ!
Міръ помнилъ лишь Ульмъ и Эйлау, Арколу и Аустерлицъ.
Такъ въ длинныхъ, сырыхъ катакомбахъ покинутыхъ римскихъ гробницъ
Искали вы славу былую дней прошлыхъ, давно отжитыхъ.
О, какъ преклонились народы, какъ рады, какъ тшило ихъ,
Когда имъ въ земл попадались, покрытые плснью густой,
То консулъ изъ благо камня, то Цезарь изъ мди литой!
Настанетъ смерть, затихнетъ злоба,
И слава крпнетъ день за днемъ.
Спокойно онъ внималъ изъ гроба
Тому, что міръ изрекъ о немъ.
И слышитъ онъ: ‘Судьба герою
Служила такъ, какъ никому,
Давно не вдало былое
Счастливца, равнаго ему!