Ириша, Ахшарумов Иван Дмитриевич, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 72 минут(ы)

СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
ИВАНА ДМИТРЕВИЧА
АХШАРУМОВА.

Томъ 1-ый.

ПОВСТИ И РАЗСКАЗЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданія книгопродавца Н. Г. МАРТЫНОВА.
1894.

ИРИША.
Повсть.

Въ квартир у Амаліи Ивановны фонъ-Шуппе отдавалась комната внаймы, о чемъ и вывшено было объявленіе на воротахъ. Объявленіе это поручено особому надзору горничной Ириши, которая, бгая въ лавочку или въ булочную, должна была неусыпно наблюдать за тмъ, цло-ли объявленіе, не изорвано-ли оно, или не запачкано-ли грязью. Если бы случилось что-либо подобное, то Амалія Ивановна сочла бы себя крайне оскорбленной, такъ какъ писала этотъ важный документъ собственноручно и много потрудилась надъ нимъ. Объявленіе было составлено на трехъ языкахъ: по-нмецки, по-французски и по-русски, послднее въ особенности стоило большихъ хлопотъ, такъ какъ русская грамота не давалась г-ж фонъ-Шуппе, напримръ, надъ словомъ ‘отдается’ она промучилась битый часъ и все-таки не осилила его, она сдлала изъ этого слова три: ‘отъ-даетъ-ца’, соединивъ ихъ черточками и поставивъ въ начал послдняго слова букву ц, нсколько увеличенную въ размр.

Вывсивъ письменное объявленіе, Амалія Ивановна предоставила себ право устно допросить будущаго жильца: женатъ онъ, или холостъ, нтъ-ли дтей и не держитъ-ли собакъ?— а если нанимательницей явится дама, то внушить ей, прежде чмъ отдать комнату внаймы, о необходимости соблюдать строгую нравственность и приличія, такъ какъ она, хозяйка, не держитъ меблированныхъ комнатъ, а, имя обширную квартиру, отдаетъ дв лишнія комнаты внаймы, въ другихъ же двухъ живетъ сама.

Вотъ, напримръ, одинъ жилецъ у ней, Фирсовъ, Иванъ Ардальонычъ, статскій совтникъ и кавалеръ, живетъ третій годъ, человкъ пожилой и почтенный. Другою жилицей была дама, вполн порядочная и не очень молодая, къ ней ходилъ племянникъ, тоже очень приличный человкъ, но хозяйка узнала, что это вовсе не племянникъ и даже не родственникъ, ну и должна была отказать жилиц, для соблюденія своей чести и репутаціи своихъ комнатъ.

Вс эти рчи Амалія Ивановна приготовляла заране, за случай, если бы нанимательницей явилась дама.

Но никакихъ дамъ, ни кавалеровъ не являлось, и комната стояла пустою уже боле мсяца.

Хозяйка начинала тревожиться и допрашивала свою горничную, не приходилъ-ли кто нанимать комнату?

— Нтъ, не приходилъ, отвчала горничная.

— А объявленіе виситъ?

— Виситъ.

Амалія Ивановна сама знала, что виситъ, такъ какъ вернулась только-что домой и видла объявленіе собственными глазами, но спрашивала такъ, больше для порядка.

Госпожа фонъ-Шуппе была вдова, происходящая изъ благородной дворянской фамиліи, какъ она объясняла, и требовала, чтобы ее величали а не просто Шуппе, иначе можно было подумать, что она мщанка, или какая-нибудь аптекарша, мужъ которой (по фамиліи тоже Шуппе) содержалъ аптекарскій магазинъ напротивъ.

Она была женщина еще не старая и хорошо сохранившаяся, только цвтъ лица измнилъ ей и она должна была прибгать къ искусству, чтобъ поддержать его, да волосы у ней немножко вылзли спереди и она надвала накладку, чтобы скрыть этотъ недостатокъ. Вотъ эта-то накладка, или проще сказать, парикъ и составлялъ предметъ ея неусыпныхъ заботъ и попеченій, въ тайны которыхъ была посвящена одна только горничная Ириша.

Независимо отъ участія въ этихъ таинствахъ, на горничной лежали и другія обязанности: она стирала и стряпала, мыла полы, одвала барыню, прислуживала жильцамъ и исполняла всякія другія дла въ дом, такъ какъ не имла помощницы и была единственной прислугой. Но Ириша не роптала на свою судьбу и поспвала всюду. Она поступила въ услуженіе въ Амаліи Ивановн прямо изъ деревни и не была избалована подобно другимъ горничнымъ-франтихамъ, да она и франтить не умла, а носила старыя изношенныя платья, которыя хозяйка дарила ей съ своего барскаго плеча. Платья эти сидли на ней уродливо, хозяйка была высокая и полная, горничная маленькая и худенькая, но о томъ, какъ должны сидть платья, она еще не додумалась, перешивала ихъ, какъ умла, и находила чудесными, потому что они были даровыя.

Ириша была черненькая, небольшаго роста двушка, некрасивая собой, въ особенности на первый взглядъ, но большія глаза ея горли, какъ уголья, и темная густая коса падала чуть не до полу, когда она ее распускала. Она была круглая сирота и привезена еще двочкой, лтъ пятнадцати теткой въ Петербургъ, такъ какъ въ деревн сть стало нечего. Тетка опредлила ее въ услуженіе къ Амаліи Ивановн, старой своей знакомой, приказала жить тутъ, слушаться хозяйки и учиться уму-разуму. Съ тхъ поръ прошло четыре года, тетка ухала обратно въ деревню и боле не возвращалась, а Ириша преобразилась изъ деревенской дикарки въ ловкую, расторопную горничную. Переживъ суровое дтство, она считала свою жизнь въ город сравнительно привольною. Каждый день она ла до сыта, жила въ тепл, баловалась чаемъ и кофеемъ и даже имла деньжонки. Сначала хозяйка ей ничего не платила, а только кормила и одвала ее, по видя, что Ириша двченка смышленная, побоялась, чтобы ее не переманили на другое мсто, и положила ей жалованье, сперва два рубля въ мсяцъ, потомъ три и наконецъ, пять рублей, все изъ опасенія конкуренціи.

Сосдки горничная, знакомыя Ириши, смялись надъ этимъ жалованьемъ и называли ее дурой, но она мрила на свой деревенскій аршинъ и считала себя богачкой. Она стала даже копить деньги, прибавляя къ нимъ все то, что перепадало ей отъ жильцовъ сверхъ жалованья.

У Амаліи Ивановны она, повидимому, упрочилась и не отходила отъ нея, не потому, чтобы не было случая, а потому, что привыкла къ ней, и по своему мягкому сердцу готова была полюбить ее, если бы только нмка поменьше злилась и не пилила ее по цлымъ днямъ. Иногда, впрочемъ, Амалія Ивановна смягчалась, дарила горничной какую-нибудь тряпку и, положивъ ей руку на голову, говорила по-нмецки ‘du armes Kind’ (бдное дитя). Этого было довольно: двочка, въ своемъ сиротств, цнила и такую ласку, цловала руку у барыни и вытирала передникомъ глаза. Другая на ея мст, конечно бы, сбаловалась въ столиц,— случаевъ было много и соблазнъ великъ,— но крпкая вра въ Бога хранила ее отъ зла. Она была невинная двушка и грховныя мысли не приходили ей въ голову.

Въ сердц ея жила горячая жажда любви, но вся любовь ея осталась въ деревн, похоронена на деревенскомъ кладбищ, а здсь, въ этомъ огромномъ город, она оставалась чужою, ей некого было любить.

——

Комната Амаліи Ивановны все стояла пустою, и, можетъ быть, долго бы простояла, если бы горничная, на бгу изъ булочной, не увидла прилично-одтаго господина у воротъ, который внимательно читалъ ихъ объявленіе. Она окликнула его.

— Баринъ, а баринъ, это у насъ отдается, комната хорошая, пожалуйте посмотрть.

— Можетъ быть, у васъ дорого? спросилъ господинъ.

— Нтъ, что вы — и она шмыгнула подъ ворота, а оттуда на лстницу, въ третій этажъ. Баринъ шелъ за ней. Опрометью бросилась она въ спальню хозяйки и подъ самое ухо закричала ей: ‘жилецъ, жилецъ’.

Извстіе это произвело страшный переполохъ. Дло было утреннее и Амалія Ивановна въ полнвшемъ dshabill. Она вскочила и, впопыхахъ, не знала что надть прежде: платье, парикъ или вставные зубы и по привычк стала звать Иришу, но горничная была занята боле важными длами, она показывала комнату жильцу.

Наконецъ, явилась и хозяйка, блистая всми атрибутами своей красоты. Она была пріятно удивлена, войдя въ комнату: передъ ней стоялъ молодой человкъ, до того изящный и красивый, что вдовье сердце ея невольно забилось.

— Баринъ настоящій, ршила она: — нечего и допрашивать его о дтяхъ, собакахъ и проч. Съ своей стороны и нанимателю понравилась комната своей чистотой и въ особенности прекрасной меблировкой, онъ сказалъ хозяйк, въ вид комплимента, что все то, что онъ видитъ у ней, не похоже вовсе на меблированныя комнаты. При словахъ ‘меблированныя комнаты’, Амалія Ивановна только воскликнула: ‘пфуй’! и пожала плечами. Затмъ она поспшила объяснить, что такихъ комнатъ она не держитъ, а, имя обширную квартиру, отдастъ дв лишнія комнаты внаймы, а въ другихъ двухъ живетъ сама, строго соблюдая въ дом тишину и приличіе.

Въ цн они скоро сошлись, причемъ хозяйка, въ виду необыкновенной симпатичности жильца, уступила ему пять рублей въ мсяцъ. Молодой человкъ далъ свою карточку и объявилъ, что вечеромъ передетъ. На карточк было написано:

‘Андрей Александровичъ Азарьевъ’.

— Азарьевъ! какая прекрасная фамилія, восхищалась Амалія Ивановна, когда жилецъ ушелъ:— видно сейчасъ, что аристократъ! Ириша, какъ онъ теб понравился?

Но Ириша промолчала, она была въ такомъ волненіи, что сама себя не помнила. На улиц она не разглядла хорошенько барина, который читалъ ихъ объявленіе, но когда онъ вошелъ въ комнату, снялъ пальто и шляпу, она была поражена его лицомъ и всею его наружностью. Такого барина она еще никогда не видла. И этотъ баринъ будетъ жить у нихъ, а она ему прислуживать, Господи, какъ-бы только угодить!

Новый жилецъ оказался событіемъ въ квартир Амаліи Ивановны, за нимъ вс ухаживали, даже старый жилецъ Иванъ Ардальонычъ сдлалъ ему визитъ, который тотъ отдалъ на другой день. Но всхъ боле хлопотала Ириша. Она перечистила все его щегольское платье, разобрала блье, оказавшееся тонкихъ, голландскимъ, и вычистила сапоги такъ, что они горли, какъ жаръ, или какъ сама Ириша, въ то время, когда ихъ чистила. Утромъ, когда Азарьевъ ушелъ на службу, она разложила, по его порученію, и прочія вещи: книги его, шляпы, перчатки и галстухи, все это было превосходное, въ особенности галстухи поражали своимъ количествомъ и разнообразіемъ, но что еще боле восхитило простодушную горничную,— это туалетныя принадлежности. Боже, чего тутъ не было, два зеркала, большое и малое, въ серебряныхъ рамкахъ, разные несессеры, вышитыя полотенца, для драпированія туалетнаго стола, гребни и гребенки, щетки и щеточки, духи, помада, пахучее мыло, большія банки съ одеколономъ и туалетнымъ уксусомъ.

Бритвъ не было, Азарьевъ носилъ бороду и усы, мягкіе, шелковистые, цвтомъ темне волосъ, а волосы были темнорусые, густые, красиво вились на голов и зачесывались назадъ безъ пробора.

Словомъ, онъ былъ красавцемъ въ полномъ смысл и маленькая Ириша скоро обратилась въ идолопоклонницу.

Разъ въ комнату жильца пришла въ его отсутствіе сама хозяйка. Она перебрала вс его вещи и вещицы, осмотрла гардеробъ и, оставшись всмъ отмнно довольною, вылила на свой платокъ чуть не полбанки чужихъ духовъ и вымыла руки одеколономъ.

— Какъ мило у него все, какъ мило,— говорила она, потирая свои блыя руки:— только знаешь, Ириша, какъ странно, онъ мн еще не отдалъ денегъ за квартиру, ты скажи ему, что у насъ впередъ платятъ за мсяцъ, и чтобы онъ заплатилъ мн непремнно.

Нмка очень не любила буквы ‘ы’ въ русской азбук и старалась замнить ее боле мягкими звуками, отчего рчь ея выходила особенно пріятною. Ириша ничего не отвтила, но ршила не говорить съ жильцомъ о такихъ деликатныхъ предметахъ.— Пускай барыня съ нимъ вдается какъ знаетъ. Она впрочемъ и сама замтила нкоторыя странности за новымъ жильцомъ: онъ, напримръ, не спросилъ у ней, какъ берутъ у нихъ хлбъ въ булочной и сливки у молочницы, на книжку, или за деньги, какъ съ лимонами въ лавочк, съ керосиномъ, свчами и проч. Онъ только кушалъ съ аппетитомъ все, что она ни подавала ему, а на счетъ чая и сахара она замтила, что у него тоже плохо: на донышк въ ящик осталось, но онъ не возобновлялъ запаса. Она ршила обождать со всми этими длами и не сказала о нихъ ни слова своей барын, не говорила и съ жильцомъ, такъ какъ боялась его. Онъ казался ей такимъ гордымъ и холоднымъ, что она не смла подступиться къ нему. Впрочемъ, знакомыя горничныя увряли ее, что это и есть настоящій баринъ.

— Хорошіе господа всегда такъ длаютъ, только приказываютъ, а разговаривать съ прислугой имъ не о чемъ.

Ириша не понимала такихъ отношеній къ прислуг, тмъ боле, что ея собственная барыня была очень словоохотлива, а другой жилецъ, Иванъ Ардальонычъ, всегда былъ добръ и ласковъ къ ней, часто усаживалъ ее съ собою пить чай и разсказывалъ о своихъ плаваніяхъ въ дальнія страны. Старикъ служилъ въ молодости во флот и много видывалъ разныхъ видовъ на своемъ вку.

Съ самой Иришей произошла въ это время большая перемна: она вдругъ поняла, что старыя платья хозяйки никуда не годятся и заказала себ разомъ два новыхъ у знакомой портнихи. Когда она надла ихъ, то сама себя не узнала въ зеркал, платья сидли на ней, какъ на куколк, и совсмъ преобразили ее. Иванъ Ардальонычъ похвалилъ, когда увидлъ двушку въ новомъ наряд, и сказалъ:— ‘давно-бы такъ’. А Амалія Ивановна только всплеснула руками и воскликнула:

— Herr Je! ты стала мотовкой!

Ириша покраснла, такъ какъ чувствовала себя виноватой. Но увы, тотъ, для кого были сшиты новыя платья, не обратилъ на нихъ ни малйшаго вниманія! Азарьевъ даже не посмотрлъ на нее, когда она вошла къ нему въ комнату гладко причесанная, въ новомъ хорошенькомъ платьиц, онъ только приказалъ ей подать скоре самоваръ, такъ какъ торопился куда-то.

Боже мой, какое горе и для чего были вс эти хлопоты? Иванъ Ардальонычъ похвалилъ и швейцаръ внизу тоже. Да разв въ нихъ дло?

Иванъ Ардальонычъ ее любитъ, онъ добрый старикъ, а швейцаръ дуракъ и что въ немъ! Ириша чуть не заплакала, такъ ей было горько, но старыхъ платьевъ больше не надвала и вообще стала заниматься своимъ туалетомъ.

II.

У Азарьева былъ пріятель, Петръ Михайловичъ Пушкаревъ, который часто навщалъ его.

Мало было людей такъ рзко отличавшихся другъ отъ друга, какъ эти двое. Азарьевъ былъ красивый, высокій блондинъ съ густыми вьющимися кудрями, Пушкаревъ — небольшаго роста, коренастый малый, съ рыжей бородой и коротко обстриженной щетиной на голов, первый одвался всегда щеголемъ,— второй небрежно, въ потертую куртку технологическаго института, отъ одного пахло духами, отъ другаго какимъ-то спиртомъ изъ лабораторіи, у Азарьева руки были блыя, выхоленныя, какъ у женщины, у Пушкарева, жесткія, выпачканныя краской. Но не по одной наружности они отличались другъ отъ друга,— они расходились во всемъ: во вкусахъ, взглядахъ на жизнь, въ убжденіяхъ. Почему же они были пріятелями? а такъ, случайно, потому что выросли вмст въ деревн и были связаны воспоминаніями своего дтства.

Азарьевъ и Пушкаревъ были дворяне Т. губерніи и родители ихъ жили въ двухъ усадьбахъ, въ полуверст одна отъ другой.

Азарьевы были богаты, Пушкаревы — бдны, но судьба позаботилась сгладить это различіе: отецъ Азарьева, заслуженный военный генералъ, скоропостижно умеръ и оставилъ по себ крупные долги и крайне разстроенныя дла. Тмъ не мене барскія привычки остались у семьи и въ особенности у единственнаго мужскаго наслдника, общаго баловня — Андрюши. Отецъ предназначалъ его въ пажескій корпусъ и въ военную службу, но, по вол судебъ, онъ попалъ вмсто корпуса въ губернскую гимназію, куда отправили вмст съ нимъ и Петю Пушкарева.

Эту гимназію и послдовавшій за симъ университетъ въ Петербург молодой Азарьевъ никакъ не могъ переварить и вчно упрекалъ за это всхъ, отъ кого зависло его воспитаніе.

Оно зависло отъ матери, больной слабохарактерной женщины и старшей сестры Ларисы, не вышедшей замужъ и оставшейся посл смерти отца жить съ матерью въ деревн. Эта Лариса и была козлищемъ отпущенія для Андрея Азарьева, ей онъ приписывалъ вс свои невзгоды. Онъ называлъ сестру нигилисткой и былъ убжденъ, что если бы не она и не ея совты, то онъ былъ бы теперь, вмсто жалкаго кандидата университета, наряднымъ гвардейскимъ офицеромъ и сдлалъ бы блестящую карьеру.

Лариса Азарьева была двушка, выходящая изъ ряда обыкновенныхъ. Она училась въ одномъ изъ женскихъ институтовъ, но потомъ сама образовала себя, подъ вліяніемъ своего жениха, высокоразвитаго и ученаго человка, который умеръ, къ несчастію, за нсколько дней до свадьбы. Съ тхъ поръ Лариса обрекла себя на безбрачіе, но продолжала идти по тому пути, который былъ ей указанъ любимымъ человкомъ. Посл смерти отца, она взяла въ руки вс запутанныя дла семьи и воспитаніе меньшаго брата, и дйствительно ей былъ обязанъ Андрей тмъ, что его опредлили въ гимназію вмсто корпуса, о которомъ онъ мечталъ, чуть не съ колыбели. Въ гимназію она приготовила его сама, причемъ въ урокамъ былъ допущенъ Петя Пушкаревъ, какъ ближайшій ихъ сосдъ и товарищъ брата. Странно, какое различное воспоминаніе осталось объ этихъ урокахъ у дтей: Пушкаревъ вспоминалъ о нихъ съ благоговніемъ: Азарьевъ — со злобой и насмшкой. Онъ называлъ сестру синимъ чулкомъ и предсказывалъ, что они провалятся на экзаменахъ, но экзамены прошли благополучно, и когда они лтомъ пріхали въ деревню на каникулы, то уроки продолжались съ успхомъ. Въ этотъ пріздъ и въ послдующіе Петя Пушкаревъ привязался всмъ сердцемъ къ своей учительниц и потомъ, когда выросъ и вошелъ въ разумъ, громко говорилъ, что ей онъ обязанъ всмъ своимъ нравственнымъ развитіемъ, всми здравыми взглядами на людей и на жизнь.

— Ну да, высмивалъ его Азарьевъ: — знаемъ мы чему тебя Лариса научила, мужика обожать, вотъ чему! а ты и ее сталъ обожать для компаніи.

Вскор посл перезда къ Амаліи Ивановн оба пріятеля сидли вмст вечеромъ въ комнат у Азарьева и распивали чай.

— На кой чортъ ты сюда перехалъ?— спрашивалъ Пушкаревъ, доканчивая третій стаканъ и вытирая потъ со лба.

— А что-жъ, разв здсь худо? отвчалъ Азарьевъ.

— Не худо, а дорого, я думаю.

— Пустяки, нсколько рублей лишнихъ.

— Знаемъ мы твои пустяки! у тебя сотни считаются пустяками, ты мотъ настоящій!

— Ну пошелъ опять, да какое теб дло, твои деньги, что-ли, я трачу?

— Не мои, а хуже, чмъ мои.

— Вотъ теб на!

— Да, хуже, ты бариномъ здсь живешь, ни въ чемъ себ не отказываешь, а тамъ нужду терпятъ.

— Гд тамъ?

— Въ деревн.

— Ты почемъ знаешь?

— Мн писали.

— Гмъ! Лариса? странно, что она мн не написала?

— Послушай, Андрей, ты невозможный человкъ, и ршительно не понимаешь настоящаго дла.

— Объясни, пожалуйста.

— Изволь: въ деревн у васъ тяжелые долги, неурожай, проценты не внесены въ банкъ, а ты денегъ требуешь и отказать теб нельзя.

— Почему?

— Да потому, другъ любезный, что вопросъ этотъ деликатный, имніе твое, ты имешь законное право получать съ него доходы, но нравственное право на ихъ сторон.

— Я не отрицаю ихъ права, но что же длать, надо жить чмъ нибудь.

— А жалованье на служб?

— Ты шутишь,— пятьдесятъ рублей въ мсяцъ и ты называешь это жалованьемъ?

— Конечно, жить слдуетъ по средствамъ, это первая мудрость житейская.

— Что ты мн изъ прописей мораль выкладываешь?

— Отговорка одна, мораль не стала хуже отъ того, что она въ пропись попала.

— Правда, но на пятьдесятъ рублей въ мсяцъ я все-таки жить не могу.

— Ну, заработай еще что нибудь.

— Чмъ же? мостовую, что-ли, мостить?

— Давай уроки: хочешь я теб достану?

— Самъ-то ты много уроками зарабатываешь?

— Рублей сорокъ, пятьдесятъ въ мсяцъ.

— И этимъ живешь?

— Конечно.

— На обдъ не хватитъ.

— Не хватитъ, такъ колбасы изъ лавочки возьму, да съ чаемъ и побалуюсь.

— Врешь.

— Не вришь, приходи обдать.

— Нтъ ужъ ты лучше ко мн приди, чмъ колбасой питаться.

— Благодарю, я привыкъ, а вотъ самоварчикъ подогрть бы еще, хорошо.

Онъ высунулся въ дверь и сталъ звать горничную.

— Душенька, душенька, нельзя-ли подогрть самоварчикъ?

На зовъ прибжала Ириша и вихремъ унеслась съ самоваромъ.

— Славная двочка! сказалъ Пушкаревъ,— ты, братъ, знаешь, гд раки зимуютъ.

— Пошелъ къ чорту, стану я горничными заниматься, да и рожа!

— Вотъ ужъ врешь, прехорошенькая, одни глаза чего стоятъ.

— У насъ, братъ, съ тобой вкусы различны.

— Это врно. Ты баричъ, а я мужикъ. Теб нуженъ шелкъ, да щелкъ, а человка ты въ горничной не видишь.

— Не то, не то говоришь, возразилъ Азарьевъ: — все это ваше съ Ларисой ломанье, ‘человка въ горничной не видишь’! неправда, вижу, но всякій человкъ долженъ быть на своемъ мст. Къ тому же у всякаго свои вкусы, я, напримръ, изъ горничной героини своего романа не сдлаю.

— Почему?

— Да потому, какъ теб сказать? ну, потому, что у ней руки грязныя, что она сапоги чиститъ.

— Вдь твои же! перебилъ его Пушкаревъ.

— Такъ что-жъ, что мои?

— А ты возьми да самъ и вычисти, прежде чмъ ее за свои сапоги хаять.

Разговоръ прервался на этомъ, такъ какъ вошла Ириша съ самоваромъ.

— Душа моя, спросилъ ее ласково Пушкаревъ: — ты одной здсь прислугой?

— Одной, сударь.

— И поспваешь?

— А какъ же, отвчала весело Ириша.

Вотъ двочка, подумалъ Пушкаревъ, почти дитя, а работаетъ за двоихъ, сама себя кормитъ, оттого, что изъ народа, а нашъ баричъ Андрей Александровичъ только плакаться уметъ, да отцовскія деньги мотать. Но онъ не высказалъ этого сравненія, а по уход горничной, продолжалъ прерванный разговоръ.

— Такъ какъ-же, Андрей, насчетъ уроковъ?

— Перестань, пожалуйста, я не могу давать уроковъ, перезабылъ всю эту латынь, ариметику, Александра Македонскаго.

— Вспомнишь.

— Наконецъ, у меня не хватитъ терпнія, я съ перваго же урока изобью того мальчишку, котораго мн дадутъ учить.

— Вотъ видишь, другъ, сказалъ Пушкаревъ:— какими ты пустяками отговариваешься, когда вопросъ идетъ о серьезномъ дл.

— Въ чемъ серьезъ? спросилъ, улыбаясь, Азарьевъ.

— Какъ въ чемъ? больная мать и сестра бьются, какъ рыба о ледъ, всего себя лишаютъ, чтобы теб лишнюю сотню выслать, а ты?

— Что-жъ я могу сдлать?

— Все: ты оставь ихъ въ поко, не требуй денегъ, он и поправятся.

— Ну ужъ извини, он сами во всемъ виноваты, зачмъ меня отдали въ гимназію.

— А куда-же тебя было двать?

— Въ военную службу отдать, какъ хотлъ отецъ.

— Гроша въ дом не было, когда отецъ умеръ, кредиторы набросились, чуть съ молотка имніе не продали, какая-же тутъ военная служба, вдь ты въ гвардію норовилъ, въ пажескій корпусъ.

— Не въ корпусъ, такъ въ лицей, въ училище правовднія бы отдали, оттуда все-таки карьера, товарищи вытащатъ, коли самъ оплошаешь.

— Карьера, что это за слово? Карьера — это большею частью тунеядство, и люди, которые длаютъ карьеру, не трудомъ пробиваются впередъ, а интригами и лестью.

— Ну, ужъ ты пошелъ, а я теб вотъ что скажу: твои университеты да гимназіи плодятъ пролетаріевъ съ аттестатомъ зрлости и больше ничего.

— Кто это теб сказалъ, самъ что-ли выдумалъ?

— Бисмаркъ сказалъ.

— Бисмаркъ! У нихъ, братъ, другое дло, все переполнено, набито, а у насъ пролетаріемъ будетъ тотъ только, кто лнтяй отчаянный или пьяница непробудный.

— Да самъ-то ты что? университетъ бросилъ и въ технологическій пошелъ.

— А теб кто мшалъ?

— Слуга покорный, пол-жизни зубрить и держать экзамены, чтобъ потомъ на завод какомъ-нибудь пачкаться.

— Ну, ступай въ адвокаты, ты юристъ.

— Благодарю, теперь и адвокаты безъ хлба сидятъ, сливки-то ужъ сняты.

— А ты сливокъ захотлъ сразу, нтъ, похлебай молока прежде.

— Хлебай самъ, я теб не мшаю.

— Я и то хлебаю.

Послдовало молчаніе. Пушкаревъ тянулъ чай, Азарьевъ расхаживалъ по комнат.

— Такъ какъ-же, опять началъ первый: — насчетъ уроковъ. У меня какъ разъ есть въ виду для тебя — хорошіе.

— Отстань ты отъ меня со своими уроками, отвчалъ съ досадой Азарьевъ.— Не могу я давать уроковъ, наконецъ, мн некогда.

— Некогда? Вотъ удивилъ! Что-жъ ты длаешь?

— Пишу романъ, который, надюсь, дастъ мн имя и деньги и тогда, даю теб слово, я не буду брать гроша изъ деревни.

— Романъ! воскликнулъ Пушкаревъ въ удивленіи, и даже развелъ руками. А позволь тебя спросить, большой твой романъ, и скоро ты его кончишь?

— Романъ бытовой и задуманъ широко, а когда я его кончу — не знаю, это не ремесло какое, не сапоги сшить.

— Понимаю, только вотъ что, покуда ты будешь свой романъ писать, имніе съ молотка продадутъ и тогда придется теб деньги туда посылать, а не оттуда высасывать.

— Что ты врешь? закричалъ на него со злобой Азарьевъ.

— Нтъ, не вру, а правду говорю, если имніе продадутъ, то матери твоей и сестр жить будетъ негд и нечмъ.

— Все это вздоръ! Лариса выдумала и больше ничего.

— Какъ знаешь, отвтилъ Пушкаревъ и взялся за шапку.

— Погоди, куда ты?

— Нтъ, ты начнешь опять Ларису бранить, а я этого слушать не хочу, даже отъ тебя, ея брата. Прощай! и онъ ушелъ, не смотря на протесты Азарьева.

— Хорошій ты человкъ, сказалъ онъ неизвстно съ чего горничной, когда она подавала ему пальто въ передней, и потрепалъ по плечу.— А вотъ пріятель мой, такъ дрянной, подумалъ Пушкаревъ, спускаясь съ лстницы:— совсмъ дрянной, и онъ махнулъ рукой въ знакъ того, что считалъ пріятеля пропащимъ человкомъ.— И за что я его люблю? продолжалъ онъ разсуждать самъ съ собою, шагая по улиц:— право не знаю, такъ по глупой привычк.

Оставшись одинъ, Азарьевъ сталъ думать о томъ, что говорилъ ему другъ и товарищъ дтства, и долженъ былъ сознаться, что въ словахъ его была доля правды, во всякомъ случа много теплой дружбы къ нему и къ его семь.

Конечно, положеніе его матери и сестры въ деревн тяжелое, конечно, было-бы лучше не брать отъ нихъ ни гроша, но какъ-же ему-то самому жить? Окончивъ курсъ въ университет, онъ поступилъ заштатнымъ чиновникомъ въ одно изъ министерствъ, получая, и то по протекціи, пятьдесятъ рублей въ мсяцъ жалованья.

Чмъ тутъ жить, спрашивается? Давать уроки, какъ предлагаетъ Пушкаревъ — невозможно, это значитъ размняться на пятачки и погрязнуть въ этой учительской тин,— ждать повышенія по служб? Но когда дождешься, да и велика-ли разница? Сто рублей вмсто пятидесяти, все-таки жить не чмъ, по крайней мр такъ, какъ онъ привыкъ и всегда жилъ, съ ранняго дтства, нтъ, все это вздоръ. Одинъ исходъ: написать романъ, составить себ имя и заработать сразу здоровый кушъ, тысячи дв, три въ журналахъ, да еще продать отдльное изданіе. О! тогда онъ конечно денегъ изъ деревни брать не станетъ, а самъ еще пошлетъ туда. Скорй писать и кончить!

Въ порыв столь похвальныхъ чувствъ, онъ слъ за письменный столъ и раскрылъ красивую папку, гд лежалъ его ‘бытовой’ романъ, исчерканный, измаранный, но, увы, далеко не конченный и даже не обдуманный хорошенько.

Труда еще много впереди, онъ зналъ это и времени надо много потратить, чтобы окончить романъ. А денегъ нтъ и он нужны дозарзу, чтожъ длать? придется сократить задуманный планъ, пожертвовать многимъ. И злосчастный авторъ сталъ ломать себ голову, какъ сократить романъ и гд урзать? Но ничего не могъ придумать. Уморить разв главнаго героя, трагически и разомъ съ нимъ покончить. А героиню куда двать?— нельзя-же и ее уморить?

Нтъ, это пустое, сокращать невозможно, все испортишь. Авторъ терзался этими мыслями и пробовалъ просто продолжать начатую главу, не задаваясь планами о коренной ломк, но ничего не выходило въ этотъ вечеръ, не писалось, не вытанцовывалось, какъ говорится, и онъ сидлъ въ большомъ гор, опустивъ голову на руки.

Ириша вошла въ комнату, за потухшимъ самоваромъ, потомъ вернулась и стала убирать чайную посуду.

— Это она во всемъ виновата, нельзя писать, когда стучатъ подъ ухомъ. И обрадовавшись, что нашелъ виноватую, Азарьевъ сердито крикнулъ на нее.

— Уйди, ради Бога, ты мн мшаешь!

— Сейчасъ, сейчасъ, отвчала горничная:— только чашку вымою.

Но юнаго автора захватилъ за сердце внезапный гнвъ.

— Уйди, уйди, закричалъ онъ, вскакивая съ кресла и угрожая ей кулаками:— брось все!

Испуганная горничная дйствительно бросила все, въ тонъ числ и дорогую чашку, изъ которой молодой баринъ пилъ чай каждый день. Чашка упала на полъ и разбилась въ дребезги.

— Ай! воскликнула Ириша, помертввъ отъ испуга: — что это, кто разбилъ? лепетала она, совсмъ растерявшись.

— Ты разбила мою чашку, дура! пошла вонъ! и онъ затопалъ на нее ногами.

Двушка убжала, заливаясь слезами. Азарьевъ слъ опять за работу, но вдохновеніе не приходило, онъ злился на всхъ и на все: на самого себя, на Иришу, на разбитую чашку, на пріятеля, читавшаго ему мораль, и на сестру Ларису, виновницу всхъ золъ и несчастій.

Не прошло пяти минутъ, какъ дверь снова отворилась и на порог появилась Ириша.

— Баринъ милый, простонала она:— простите меня!

Баринъ обернулся.

— Чего теб?

— Чашку, чашку, простите, куплю новую.

— Ты съ ума сошла, вся-то ты со своими юбками коей чашки не стоишь, убирайся!

Двушка глубоко вздохнула и, нагнувшись, хотла подобрать осколки злополучной чашки, но раздосадованный баринъ снова закричалъ на нее: — вонъ! и она убжала.

Амаліи Ивановны не было дома въ этотъ вечеръ и Ириша услась въ своей коморк, дожидать ее. Спать она не могла, ее, бдную, такъ горько обидли.

Вся, съ юбками, одной чашки не стоишь! Неправда, у ней есть деньги и она купитъ новую чашку, еще лучше старой. Но онъ не приметъ, пожалуй, и опять закричитъ на нее, опять обидитъ! А она его такъ жалетъ. Какъ увидала, сразу захватило за сердце, такъ и стала жалть.

Она говорила: ‘жалю’ вмсто ‘люблю’, какъ говорили у нихъ въ деревн, и не могла понять любви иначе, какъ въ смысл безпредльной жалости. Сердце ея билось, какъ испуганная птичка въ клтк, она заплакала, рыданія перешли въ спазмы и долго еще она убивалась, упавъ головой на подушку, покуда не задремала въ изнеможеніи.

III.

Дтство свое Ириша провела въ деревн. Она родилась въ крестьянской семь, гд долго оставалась единственнымъ ребенкомъ. Когда ей минуло десять лтъ, родился братъ, названный Ваней, но мать умерла въ родахъ и оставила сиротами двухъ дтей. Кормилицъ нанимать въ крестьянскомъ быту не полагается, и маленькій Ваня попалъ на рожокъ и на попеченіе старшей сестры, десятилтней двочки.

Казалось-бы, гд тутъ жить? а между тмъ онъ выжилъ, согртый любовью своей маленькой няни. Такой фактъ показался-бы невроятнымъ въ нашемъ быту, но въ деревн ему никто не удивлялся.

Отецъ, пріхавъ домой съ работы, бралъ сына на руки и, убдившись, что онъ живъ и здоровъ, называлъ Иришу умницей и отдавалъ ей обратно ребенка. Сердобольная баба, сосдка, забгала иногда въ избу и учила двочку, какъ улаживать за Ваней, растирать ему животикъ, когда онъ плакалъ, мыть его въ корыт и смотрть, чтобы молоко не скислось въ рожк. Вотъ и вся наука, все остальное длала любовь, охватившая сердце Ириши, и въ этой любви была главная охрана и вся связь младенца съ жизнью.

Ваня выжилъ, сталъ лепетать и бгать и называлъ сестру своей мамой.

Такъ прошло три года, и двочка до того привязалась къ своему маленькому сыночку, что, казалось, жила и дышала имъ однимъ. Но счастью ея пришелъ конецъ, отецъ женился во второй разъ и въ семь явилась мачиха. Она отняла у Ириши брата и запрягла ее въ тяжелую работу. Но двочка не роптала, лишь-бы какъ-нибудь урваться и поберечь своего Ваню. Но и Ван приходилось жутко: мачиха колотила его, онъ плакалъ, ушибался, голодалъ подчасъ и убгалъ къ сестр на работы, въ поле.

За деревней, гд жили дти, былъ большой дремучій лсъ, въ немъ жили лшіе и медвди, водилась всякая птица, росли ягоды и грибы. Въ этотъ лсъ убгали Ириша съ Ваней, когда мачиха не доглядывала за ними, и гуляли тамъ на вол. Они бгали, пли псни, ли ягоды, набирали грибовъ и, уставши, садились на одинъ пенечекъ и повряли другъ другу свое горе.— Хорошо было въ лсу, тихо такъ, пахло смолою, птичка только вспорхнетъ съ куста или листъ зашумитъ на дерев. Долго дти гуляли въ лсу и сидли вмст, покуда, вспомнивъ о злой мачих, не возвращались домой, Ириша со вздохами, а Ваня со слезами.

Лсъ этотъ снился Ириш во сн долго потомъ, когда она жила уже въ город и, проснувшись, она горько плакала, вспоминая своего Ваню.

Черезъ годъ посл свадьбы, у мачихи родился сынъ и дтямъ отъ перваго брака стало полегче, мачих было не до нихъ, своихъ хлопотъ довольно. Ириша стала няньчить новаго братца и по привычк привязалась и къ нему. Тоже повторилось со вторымъ ребенкомъ и мачиха уже начинала мириться съ падчерицей, какъ вдругъ случилось горе, поссорившее ихъ вновь. Ваня захворалъ и Ириша бросила все и сидла у его постельки.

Мальчикъ два дня горлъ, какъ въ огн, на третій сталъ бредить и не узнавалъ никого.

Тогда мачиха потребовала, чтобы его отправили въ больницу.

— Не отдамъ! воскликнула Ириша, вн себя отъ страха и негодованія:— не пущу!

Она боялась больницы, какъ вс деревенскіе жители, и считала отправленіе туда равносильнымъ смерти.

— Дура! закричала на нее мачиха, скорй собирай, еще другихъ дтей зачумитъ.

Но двочка не трогалась съ мста и не позволяла никому подойти къ постельк Вани.

Ее оттащили силой и мачиха сама на-скоро снарядила больнаго, его отнесли въ телгу, прикрыли чмъ попало и повезли въ больницу. Сзади бжала Ириша, хныкая и спотыкаясь.

Село, гд была больница, отстояло отъ ихъ деревни на семь верстъ худой проселочной дороги, на двор стояла холодная осень, и бднаго Ваню привезли полумертваго въ больницу. Сестру, конечно, съ нимъ туда не пустили, но она пріютилась на сел у тетки, и никакія просьбы, ни угрозы не могли убдить ее вернуться домой.

Она бгала каждый день въ больницу, сидла около брата, когда ее пускали къ нему, топталась на лстниц и въ коридорахъ, когда не пускали, не ла, не пила ничего, и такъ похудла за нсколько дней, что ее узнать было нельзя.

А Ван становилось все хуже, никакія лкарства не помогали и, наконецъ, сидлка въ больниц объявила Ириш, что нтъ больше надежды и что больной не встанетъ.

— Что? спросила двочка въ смущеніи.

— Помретъ, пояснила сидлка.

Иришу точно пришибло что, такъ она перепугалась, но она не поврила сидлк, разсердилась на нее и ушла изъ больницы, не простившись съ нею. На другое утро, когда она опять пришла, ея Ваня уже лежалъ на стол, прикрытый чмъ-то блымъ, съ образкомъ въ изголовь. Она подошла къ нему и тронула за руку, рука была холодная, лицо мертвенно-блдное, глазки закрыты.

— Ваня! прошептала она,— но отвта не было.

— Ваня! повторила она громче,— Ваня, Ваня!— закричала она и упала къ нему на грудь.

Ее подняли съ полу безъ чувствъ и положили въ той же больниц, гд померъ Ваня.

Долго она пролежала тамъ въ нервной горячк, но молодыя силы одолли болзнь: она выздоровла и вернулась домой. Тамъ она ходила, точно потерянная, везд искала Ваню, хотя знала и помнила, что онъ умеръ. Она звала его по ночамъ, и головка его, съ золотыми кудрями, часто грезилась ей во сн и наяву.

Но плакать долго по мертвымъ въ деревн не полагается, Иришу отшлепали за ея хныканье и запрягли опять въ работу. Пришло лто и двочка совсмъ поправилась, но мсто Вани осталось пустымъ въ ея сердц, она все плакала втихомолку и замнить его не могли ей ни отецъ, ни мачиха, ни сводные братья.

Есть пословица, которая говоритъ: ‘Придетъ бда, отворяй ворота’. Такъ случилось и въ семь Ириши. Вслдъ за Ваней умерли дти мачихи, одинъ за другимъ, отъ какой-то заразной болзни, потомъ захворалъ отецъ. Онъ халъ какъ-то въ телг, выпивши, и угодилъ съ горы не на мостъ, а въ рку. Мужикъ не утонулъ, но переломилъ себ нсколько реберъ, съ тхъ поръ сталъ хворать и скоро умеръ, оставивъ семью въ нужд. Мачиха, не долго думая, продала что могла, въ дом и перебралась въ другую деревню, къ своимъ роднымъ.

Ириша осталась круглою сиротой, одна на свт. Надъ ней сжалилась ея тетка, сестра покойной матери, и взяла съ собой въ Питеръ, когда сама туда похала. Тамъ она опредлила ее, какъ мы видли, къ знакомой нмк, Амаліи Ивановн, ухала куда-то, и вс связи двочки съ деревней порвались.

IV.

Былъ одиннадцатый часъ утра, Андрей Александровичъ Азарьевъ только-что проснулся, но не вставалъ, не смотря на поздній часъ, а лежалъ въ постели, звая и потягиваясь.

Онъ всю дочь протанцовалъ на большомъ балу и теперь мечталъ о немъ спросонковъ. Балъ былъ блестящій во всхъ отношеніяхъ и Азарьевъ долженъ былъ сознаться, что еще не видалъ такого: какая роскошь во всемъ, какія женщины, туалеты, цвты, буфетъ съ шампанскимъ и дорогими фруктами, чудесный ужинъ и дорогія, тончайшія вина.

Балъ произвелъ на него впечатлніе, и все тамъ пережитое показалось ему волшебнымъ сномъ.

— Да, думалъ онъ, такъ надо жить, какъ эти люди живутъ, а не такъ, какъ мы, гршные. Вотъ, я, напримръ, въ такой обстановк живу: одна комната, въ ней и сплю, и мъ, придетъ кто, принять негд. Хоть бы одну гостинную имть, не то что цлую квартиру! а прислуга какая здсь? Онъ вспомнилъ рослыхъ лакеевъ на балу, въ напудренныхъ парикахъ и красныхъ ливреяхъ и невольно сравнилъ съ ними маленькую Иришу.

Чортъ знаетъ что! лакея бы завела приличнаго, проклятая нмка, а то держитъ одну двчонку на весь домъ. Придетъ кто изъ порядочныхъ людей, отворить некому. Нтъ, надо перехать отсюда, вотъ только расплачусь.

Онъ потянулся, позвалъ еще и, ршивъ, что все-таки пора вставать, опустилъ ноги на коврикъ у постели.

— Туфли гд? опять нтъ ихъ?— и онъ сталъ звать горничную.

— Что прикажете? спросила Ириша, явившись на зовъ.

— Туфли мои куда запропастила?

— Вотъ он, извольте, она вытащила туфли изъ-подъ кровати и пододвинула ихъ барину.

— Ахъ, Боже мой, не видалъ! Онъ всталъ и прошелся по комнат въ туфляхъ и одной рубашк, точно будто ему прислуживалъ казачокъ, а не молодая двушка.

Ириша застыдилась и хотла уйти, но онъ остановилъ ее.

— Постой, ты зачмъ меня не разбудила во время?

— Я васъ, сударь, будила два раза, да вы не встаете, чтожъ мн съ вами длать?

— Одяло сдерни, подушки отними, вотъ что.

— Я васъ въ другой разъ водой оболью, засмялась горничная и убжала.

— Пострлъ эдакій! проговорилъ ей вслдъ Азаръевъ.

Онъ сталъ мыться и одваться, что продолжалось довольно долго, наконецъ, все было окончено и онъ услся пить чай.

— Вотъ, сказалъ онъ горничной, наливая чай въ новую чашку: — старую мою, хорошую, разбила, теперь дрянь и подаешь.

Ириша вся вспыхнула. Она затратила большія деньги на новую чашку изъ своихъ кровныхъ, и чашка была лучше старой, она это знала: ей сказалъ Иванъ Ардальонычъ. А вотъ этотъ баринъ говоритъ, что чашка дрянь и думаетъ, что это изъ хозяйскихъ. Какъ же, найдешь у ней такую! Она разсердилась на молодаго барина и пошла къ старому, опять показать ему чашку и отвести съ нимъ душу.

Добрый этотъ Иванъ Ардальонычъ, думала она, хорошій, никогда безъ халата мн не покажется, не то, что Андрей Александровичъ: голый, въ одной рубашк по комнат ходитъ.

Явившись въ этотъ день на службу поздно, въ исход перваго часа, Азарьевъ не получилъ за это ни выговора, ни замчанія отъ начальства, онъ считался бленькимъ въ своемъ департамент, т. е. привилегированнымъ, черненькіе же чиновники давно сидли на своихъ мстахъ и строчили.

Такое положеніе на служб было обусловлено тмъ, что онъ всегда былъ безукоризненно одтъ, благодаря кредиту у портнаго и сапожника, говорилъ прекрасно но-французски и бывалъ на вечерахъ у директора департамента, какъ ловкій и красивый танцоръ. По тмъ же причинамъ онъ водилъ дружбу преимущественно съ начальниками отдленій и столоначальниками, а своего брата, заштатнаго чиновника, считалъ паріемъ и обращался съ нимъ свысока.

Въ особенности онъ посщалъ часто одного бывшаго лицеиста, по фамиліи Бронникова, который тоже считался привиллегированныхъ и сынкомъ богатаго папеньки.

Этотъ Бронниковъ былъ фонтанелью для тощаго кармана Азарьева, онъ затягивалъ его постоянно въ кутежи, въ картежную игру и въ разные другіе расходы не на его средствамъ, но отстать отъ него Андрей Александровичъ не ршался, такъ какъ не хотлъ признать свою денежную несостоятельность и погубить себя во мнніи порядочныхъ людей.

— Андрей Александровичъ! воскликнулъ Бронниковъ, какъ только его завидлъ въ департамент: — ты гд обдаешь сегодня?

— Нигд особенно, отвчалъ Азарьевъ.

— Такъ приходи въ шесть часовъ къ Донону, тамъ будутъ наши, вмст пообдаемъ.

Азарьевъ зналъ, что это значитъ ‘вмст пообдаемъ’, но тмъ не мене храбро общалъ придти. Въ карман у него было двадцать пять рублей, выпрошенныхъ впередъ у казначея, для самыхъ неотложныхъ расплатъ, напримръ: прачк, въ лавочку, въ булочную, горничной по мелкимъ счетамъ, не говоря уже о крупномъ долг хозяйк за квартиру, который не зналъ, чмъ заплатить. Но онъ ни на минуту не задумался послать всхъ этихъ кредиторовъ къ чорту и въ назначенный часъ явился къ Донону.

Обдъ былъ прекрасный, компанія развеселая и выпито много вина. Посл обда вс отправились во французскій театръ, а оттуда въ Большую Морскую, въ ресторанъ ‘Pivato’, заканчивать вечеръ. Тамъ они ли устрицы и запивали ихъ итальянскимъ шампанскимъ, называемымъ ‘Asti’, очень недурнымъ. Посл сего разговоръ принялъ нсколько легкій характеръ и было разсказано много пикантныхъ анекдотовъ изъ жизни дамъ полусвта, ‘ces dames’, какъ ихъ называлъ Бронниковъ. Къ этимъ дамамъ и направилась вся компанія, прямо отъ ‘Pivato’, за исключеніемъ Азарьева, который отговаривался головною болью. Настоящей же причиной была не боль въ голов, а пустота въ карман, посл ‘Pivato’ у него осталось всего два пятіалтынныхъ, какъ разъ, чтобы дохать на извозчик домой.

Уже было поздно, когда онъ вернулся и Ириша отворила ему заспанная.— Разгоряченный выпитымъ виномъ и отуманенный цлымъ днемъ угара, онъ какъ-то странно посмотрлъ на нее. Мысли его были у ‘дамъ’, къ которымъ похали товарищи, и рисовали ему картины самаго соблазнительнаго содержанія. Дамъ этихъ, конечно, не было въ меблированныхъ комнатахъ Амаліи Ивановны, но вертлась горничная, въ ночной кофточк, съ растегнувшимся воротникомъ и съ засученными по локоть рукавами. Она была дурнышка, по мннію Азарьева, но все-таки женщина, и онъ замтилъ въ этотъ вечеръ, что у ней волосы чудесные и глаза большіе, глубокіе.

Въ голов у него помутилось, сердце застучало въ груди и, въ порыв нахлынувшей страсти, онъ обнялъ ее и покрылъ лицо и шею горячими поцлуями.

Вся кровь прилила къ сердцу Ириши, она поблднла и на минуту потеряла сознаніе, но это была одна минута. Стыдъ и оскорбленное самолюбіе придали ей силы, она оттолкнула отъ себя Азарьева и твердо сказала ему:

— Баринъ, силой ты меня не возьмешь, а любови ко мн у тебя нтъ ни капли.

Губы ея искривились въ горькую улыбку и она прямо взглянула на него своими большими глазами. Азарьеву показалось, что глаза эти горятъ особымъ блескомъ и, не помня себя, онъ снова сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ. Между ними завязалась борьба, но изъ борьбы этой слабая женщина вышла побдительницей, она сдлала отчаянное усиліе, и вырвавшись, прыгнула къ двери, но онъ загородилъ ей дорогу.

— Не пущу!

Неизвстно, чтобы случилось, если бы борьба продолжалась, но Ириша вдругъ упала на колни и стала молить о пощад.

— Милый, дорогой мой баринъ, не губи меня, я честная двушка, отпусти меня!

У Азарьева было мягкое сердце, онъ опомнился, позорная страсть его въ минуту остыла.

— Иди съ Богомъ,— сказалъ онъ, широко растворяя ей двери, и двушка выпрыгнула изъ комнаты.

На другое утро горничная Амаліи Ивановны ходила, какъ потерянная, все длала не во время и жаловалась на головную боль.

— Иришь, кричала на нее хозяйка:— ты угорль сегодня?

— Нездоровится мн, барыня.

— Нездоровится, и ты мн не скажешь ничего? я сейчасъ теб дамъ капель.

У Амаліи Ивановны были универсальныя капли, которыми она лечила отъ всхъ болзней. Капли эти прописалъ ей докторъ-нмецъ, когда она еще жила въ Курляндіи, ея родин, и она имла въ нихъ такую вру, что сама глотала безпрестанно и подчивала ими всхъ, кто только заикался о болзни. Ириша должна была пройти чрезъ испытаніе капель, отчего голова у нея еще хуже разболлась, но Амалія Ивановна объявила, что это одни капризы, и предложила еще пріемъ капель.

Ириш было не до капризовъ: ее оскорбили въ самыхъ ея святыхъ чувствахъ и кто оскорбилъ? тотъ, кого она боготворила.

Неужели она ошиблась, и онъ такой-же, какъ и другіе? грубый, безстыжій! О, она пристыдитъ его и скажетъ… но что сказать, она не знала.

— Вдь онъ баринъ, а она горничная, можетъ быть, баре всегда такъ поступаютъ съ горничными, и онъ только осметъ ее и прогонитъ прочь, какъ прогналъ тогда, когда она разбила его чашку. Но чашку она купила новую, а сердце разбитое чмъ замнить?

Она надрывалась отъ слезъ и горя, а хозяйка ла ее подомъ цлый день. Она была не въ дух и ничмъ нельзя было ей угодить, все не такъ: полы грязны, пыль везд, жаркое не дожарила вчера, кофе пережарила сегодня, наконецъ она накинулась на горничную за то, зачмъ новый жилецъ не платитъ денегъ за квартиру,— за одинъ мсяцъ только и отдалъ, а за два до сихъ поръ долженъ.

— Ты что думаешь,— кричала нмка:— я его держать стану за то, что онъ теб полюбился? нтъ, прогоню, къ мировому подамъ!

Но тутъ Ириша не выдержала.

— Гоните, коли хотите,— воскликнула она съ сердцемъ:— не мое дло.

— Какъ не твое? Иди сейчасъ къ нему и скажи, чтобъ сейчасъ отдалъ деньги, вс до копйки, я ждать больше не стану.

— Не пойду!— объявила ршительно Ириша,— ступайте сами.

Ей казалось невозможнымъ посл того, что было вчера, идти въ жильцу и требовать денегъ, зная, что ихъ нтъ у него.

Нмка подняла гвалтъ.

— А ты грубить! иди сейчасъ.

— Не пойду! давайте паспортъ и разсчетъ.

Слова эти точно водой окатили Амалію Ивановну.

Она знала, что другой такой Ириши ей не найти.

— Не хочешь,— сказала она, сразу понизивъ тонъ,— и не надо, я сама пойду.

И дйствительно пошла.

Что они говорили съ жильцомъ, Ириша не могла разобрать даже черезъ растворенную дверь, такъ какъ говорили по-нмецки, сначала тихо, потомъ хозяйка начала кричать и баринъ тоже. Черезъ минуту Амалія Ивановна вылетла, какъ бомба, изъ комнаты, вся красная, ругаясь уже по-русски. Ириша убжала въ испуг, чтобы не попасться ей на глаза.

Положеніе Азарьева было критическое: его гонятъ съ квартиры, а денегъ нтъ ни гроша, вчера прокутилъ послднія. Надо достать, но гд достать, онъ не зналъ. Вс кредиты были истощены, а скорыхъ получекъ не предвидлось. Написать разв Пушкареву, онъ выручалъ иногда. Не придумавъ ничего лучшаго, онъ написалъ письмо пріятелю и позвонилъ.

На порог остановилась горничная, не подымая на него глазъ.

— Иришенька, душенька,— началъ он ласково,— я имю просьбу до васъ.

Двушка молчала.

— Письмо у меня вотъ въ Пушкареву, знаете этотъ рыжій, что у меня бываетъ?

— Знаю.

— Письмо спшное и отвтъ нужно сейчасъ же, а по почт когда еще получишь.

Ириша все молчала.

Онъ подошелъ къ ней и взялъ за руку.

— Вы меня простите за вчерашнее,— сказалъ онъ растроганнымъ голосомъ: — я больше никогда не буду, клянусь вамъ.

У Ириши точно камень свалился съ души, она взглянула на него и сразу все простила.

— Давайте письмо.

— Вотъ, тутъ и адресъ, сказалъ обрадованный Азарьевъ, отдавая письмо.

Она улыбнулась и хотла уйти, но онъ остановилъ ее.

— Вы, душенька, попросите его, чтобы не отказалъ, я денегъ прошу, крайне нужны: хозяйка съ квартиры гонитъ, вы сами знаете, а если онъ дастъ, привезите на извощик и туда тоже извощика возьмите, я отдамъ.

— Ладно, отвтила Ириша и убжала съ письмомъ.

— Какая добрая двушка, проговорилъ ей вслдъ Азарьевъ.

Пушкаревъ очень удивился, увидвъ передъ собою горничную Азарьева.

— Какимъ втромъ занесло? спросилъ онъ ласково, усаживая ее на стулъ.

— Съ письмомъ къ вашей милости отъ Андрея Александровича, отвчала Ириша, подавая письмо. Пушкаревъ пробжалъ его глазами.

— Денегъ проситъ, что такъ приспичило?

— Хозяйка, сударь, съ квартиры гонитъ, надо отдать безпремнно, хоть за мсяцъ.

— А сколько?

— Тридцать рублей въ мсяцъ у насъ комната ходитъ.

— Ого! Ну, душа моя, такихъ денегъ у меня нтъ.

— Какъ же быть-то? сказала Ириша, исполняя добросовстно роль адвоката.

— Ужъ не знаю, попросить надо хозяйку обождать.

— Не станетъ ждать, не таковская, хоть за мсяцъ да отдать надо.

— Ну, вотъ что, сказалъ Пушкаревъ, подумавъ, свезите ему десять рублей, скажите, что остальные я постараюсь добыть завтра.

— Не надо занимать, проговорила робко Ириша.

— Какъ не надо?

Она замялась и видимо не ршалась досказать то, что думала.

— Да говори, душа моя, не бойся, я не выдамъ. Пушкаревъ перешелъ съ ней на ты, думая ободрить ее.

— Такъ вотъ что, сударь, только вы меня не выдавайте, вы десять дадите?

— Да.

— Да я дамъ двадцать, вотъ тридцать и будетъ.

— Что ты, Христосъ съ-тобой!— воскликнулъ въ изумленіи Пушкаревъ,— двадцать рублей, да откуда у тебя такія деньги?

— Накопила, сударь, за четыре года, и еще есть, вы не бойтесь, не краденыя.

— Знаю, душа моя, знаю, да только не надо. Боже упаси, твои кровныя деньги ему отдать, да вдь онъ не вернетъ.

— И не надо, перебила его Ириша.

— Золотая ты моя!— воскликнулъ Пушкаревъ:— ты его не знаешь, не вернетъ, я теб говорю.

— И не надо, повторила настойчиво Ириша.

— Ну, заколдовалъ онъ тебя, сказалъ Пушкаревъ и посмотрлъ ей пристально въ глаза. Ириша вспыхнула.

— Худо, подумалъ Петръ Михайловичъ, глядя съ искреннимъ сожалніемъ на свою собесдницу:— загубитъ онъ ее ни за грошъ.

— Такъ какъ-же, баринъ? спросила Ириша.

— Что такое?

— На счетъ денегъ?

— Не возьму ни за что, и не думай, и ему ты не говори, что у тебя деньги есть, понимаешь: вс выудитъ.

— Напрасно вы такъ худо думаете о нихъ, сказала обиженно Ириша.

— Нтъ, не напрасно, я его знаю съ малолтства, такой всегда былъ. А ты общай мн, что о деньгахъ своихъ ему не скажешь ни слова, а то я ничего не дамъ и длайте, какъ знаете.

— Пожалуй, не скажу, коли въ другомъ мст достанете.

— Достану, даю теб слово. Вотъ на, возьми десять рублей, отдай ему и скажи, что завтра принесу остальныя. А о своихъ деньгахъ ни гугу.

— Пожалуй, не скажу, если не велите.

— Побожись.

— Ей Богу!

— Ну, ладно, теаерь ступай домой, да смотри, его сказкамъ не врь. Нашъ братъ, баринъ, какъ разъ вашу сестру окрутитъ.

Ириша ушла. Но Пушкаревъ продолжалъ думать о ней и о своемъ пріятел.

‘Дуракъ этотъ Андрей говоритъ: рожа, горничная! Не видитъ ничего и не понимаетъ: одни глаза чего стоятъ, а душа какая! Если бы меня полюбила такая двушка, да я бы — онъ остановился на минуту въ своихъ мечтахъ, не ршивъ еще, чтобы онъ сдлалъ, если бы мечты его осуществились.— Да я бы, вдругъ сказалъ онъ громко:— я бы всю жизнь ей посвятилъ и никогда бы съ нею не разстался’.

Весь день онъ промечталъ объ Ириш и ночью даже видлъ ее во сн. О, если бы узналъ объ этомъ его пріятель Азарьевъ, какъ бы онъ высмялъ его!

Пушкаревъ былъ идеалистъ, хотя и занимался съ успхомъ практическимъ дломъ. Эта природная склонность была усиленно развита въ немъ первой его наставницей въ жизни, старшей сестрой Азарьева, Ларисой, которую молодой Пушкаревъ обожалъ, какъ мальчики часто обожаютъ взрослыхъ двицъ, всякое слово ея было для него закономъ и ея вліяніе на него сохранилось на всю жизнь. Андрей Азарьевъ смялся надъ ними и уврялъ, что сестра его и Петя занимаются вмст обожаніемъ русскаго мужика, что отчасти и было справедливо. Только обожаніе это было, какъ все, что длала Лариса, разумнымъ и не доходило до тхъ смшныхъ размровъ, въ которыхъ оно практикуется по нын въ извстныхъ слояхъ нашего общества. Она просто видла ближняго во всякомъ человк, скорбла о нуждахъ народа и готова была всегда помочь страждущему человчеству. Симпатіи ея раздлялъ, конечно, и Петръ Пушкаревъ, причемъ он выросли въ немъ съ годами и окрпли при ближайшемъ знакомств съ народомъ. Онъ былъ до такой степени вн всякихъ сословныхъ предразсудковъ, что готовъ былъ жениться на простой деревенской двушк, если бы она ему понравилась.

При такомъ направленіи, увлеченіе его такою личностью, какъ Ириша, не имло въ себ ничего напускнаго и было совершенно искреннимъ.

Онъ сталъ чаще видться съ нею подъ предлогомъ посщеній пріятеля, и увлеченіе его съ каждымъ днемъ возростало.

Такъ какъ Азарьевъ рдко бывалъ дома, то онъ познакомился съ другимъ жильцомъ, старикомъ Фирсовымъ, и они очень скоро сошлись. Первымъ звномъ ихъ дружбы была любовь къ Ириш, отеческая со стороны Ивана Ардальоныча, боле пылкая со стороны Пушкарева. Въ комнат у Фирсова устраивались своеобразные вечера, новые пріятели сходились между собой не въ одной симпатіи въ Ириш, но и во многомъ другомъ: въ литературныхъ вкусахъ, во взглядахъ на жизнь и пр. Иванъ Ардальонычъ былъ человкъ образованный, много видавшій на своемъ вку и интересный собесдникъ. Въ т дни, когда Амаліи Ивановны не было дома, что случалось нердко, такъ какъ она любила поиграть въ картишки въ клуб, Ириша приглашалась разливать чай въ комнат Ивана Ардальоныча, причемъ ее усаживали, какъ гостью, за общій столъ и оказывали ей всевозможное вниманіе. Она дичилась сначала этихъ бесдъ, понемногу, однако, привыкла къ нимъ, весело болтала съ добрыми господами, но втайн считала ихъ обоихъ чудаками. Она боялась одного, какъ бы не накрылъ ихъ и не высмялъ другой жилецъ, Андрей Александровичъ, и разъ, когда онъ вернулся домой ране обыкновеннаго, убжала въ кухню и никакія просьбы не могли ее заставить вернуться въ комнату Ивана Ардальоныча.

Старикъ Фирсовъ былъ вдовецъ, рано потерялъ жену, и вс привязанности свои перенесъ на единственную дочь и на двухъ дтей ея, своихъ внучатъ. Семья эта жила въ губернскомъ город, гд отецъ былъ учителемъ въ гимназіи, и къ нимъ прізжалъ раза два въ годъ ддушка, повидаться съ дочерью и поласкать внучатъ.

Оставляя квартиру за собою, Иванъ Ардальонычъ всегда отдавалъ ключи и поручалъ вс свои вещи горничной Ириш, такъ какъ имлъ къ ней неограниченное довріе и усплъ хорошо узнать ее за время пребыванія своего въ меблированныхъ комнатахъ Амаліи Ивановны. Ириша имла порученіе за отсутствіемъ жильца охранять его имущество отъ пожара, отъ враговъ внутреннихъ и вншнихъ и свято исполняла эти обязанности, онъ же въ благодарность привозилъ ей всегда какой-нибудь подарочекъ и вообще баловалъ ее, чмъ только могъ.

— Сирота,— говорилъ онъ о ней Пушкареву,— умру я, некому будетъ баловать ее.

Онъ даже хотлъ упомянуть объ Ириш небольшой суммой въ своемъ духовномъ завщаніи, о чемъ совтовался съ Пушкаревымъ и просилъ его быть душеприкащикомъ, но составленіе завщанія все откладывалъ, боясь помереть, какъ только его подпишетъ.

Въ квартир у г-жи фонъ-Шуппе случилось большое горе: одинъ изъ ея жильцовъ внезапно захворалъ.

Проснувшись утромъ, Азарьевъ не могъ встать съ постели и жаловался на страшную головную боль. Горничная, войдя къ нему въ комнату, испугалась, такъ онъ былъ красенъ и горлъ, она пощупала ему лобъ и руки и бросилась за докторомъ, не говоря никому ни слова.

Докторъ осмотрлъ больнаго, прописалъ лкарство и сказалъ, что вечеромъ опять прідетъ.

Ириша заплатила ему, не безпокоивъ хозяйки, которая въ этотъ день вышла куда-то съ утра.

Но больному становилось хуже, онъ начиналъ бредить, и скрывать доле его положеніе было невозможно.

Вернувшись домой и узнавъ о случившемся, Амалія Ивановна пошла сама навстить больнаго, но, при вид его, всплеснула руками и воскликнула: Um Gottes Willen, er ist am Sterben! (Боже мой, онъ умираетъ).

Ириша схватила ее за плечи и вытолкнула въ корридоръ.

— Тише, онъ слышитъ.

— Мн какое дло,— затарантила обиженная нмка:— я его держать не стану, въ больницу отправлю.

— Въ больницу,— повторила Ириша, вспомнивъ свою мачиху и бднаго Ваню. Какъ, и этого у ней отнять хотятъ,— не отдамъ ни за что!— ршила она и гнвно воскликнула:

— Не пущу!— забывъ, что сама говорила до того шопотомъ.

Амалія Ивановна отшатнулась отъ нея. Маленькая горничная глядла такъ грозно, что, казалось, готова была ее прибить.

— Какъ ты смешь,— закричала она, въ свою очередь: — сейчасъ бги за извощикомъ, я его со швейцаромъ отправлю въ больницу.

— Не бывать этому, и не думайте.

— Ты дура!

— Пускай, а больнаго на извощик не дамъ везти.

— Возьми карету, я ему на счетъ поставлю.

— И въ карет нельзя.

— Отчего?

— Онъ крпко боленъ и докторъ не веллъ его трогать.

— А разв былъ докторъ?

— Былъ, и еще прідетъ вечеромъ.

— А кто ему заплатилъ?

— Я.

— И вечеромъ заплатишь?

— Заплачу и вечеромъ.

— И за лкарство будешь платить?

— Буду.

— А кто за нимъ ходить станетъ?

— Я.

Нмка пожала плечами. Она страшно боялась, чтобы вс эти расходы не пали на ея карманы, такъ какъ убдилась, что карманъ Азарьева крайне плохъ, и ршилась дальнйшаго кредита ему не длать.

— А если,— продолжала она допрашивать бдную двушку: — жилецъ умретъ, на чей счетъ мы его похоронимъ?

— На мой, отвчала ршительно Ириша и горько заплакала.

Амаліи Ивановн стало жаль ее, но финансовыя соображенія были выше всего и она пожелала узнать, откуда у ея горничной деньги, и есть ли еще?

— Накопила,— отвчала Ириша,— сейчасъ принесу вамъ.

Но въ эту минуту послышался стонъ за дверью и она бросилась въ комнату Азарьева.

Больной лежалъ разметавшись въ постели и шепталъ что-то невнятное, но Ириша поняла его.

— Пить, голубчикъ, проситъ.— Она подняла одной рукой его голову, а другой поднесла кружку къ его изсохшимъ губамъ.

— На, на, мой дорогой.

Больной сталъ жадно глотать воду. Напившись, онъ, казалось, успокоился. Ириша опустилась на стулъ возл кровати и закрыла лицо руками.

— Неужели онъ уйдетъ за Ваней? и опять ей некого будетъ любить. Ваню она пережила, но если онъ умретъ,— и она взглянула съ любовью на своего дорогаго больнаго,— она не переживетъ его. Долго ли умереть? Вотъ двушка изъ сосдняго дома выпрыгнула изъ окошка и разбилась, и она выпрыгнетъ, или утопится въ рк.

Больной застоналъ и она подошла къ нему, но онъ опять затихъ и, казалось, уснулъ, рука его свсилась съ постели. Ириша опустилась на колни и стала цловать эту руку.

— Все отдамъ за тебя, мой милый,— шептала она: — себя продамъ, а не пущу въ больницу!

Одно слово это пугало ее, какъ призракъ смерти, и она была убждена, что Ваня ея не выжилъ только потому, что его свезли въ больницу.

Тишина была въ комнат и только слышно было, какъ больной тяжело дышалъ во сн.

Ириша встала и вышла на цыпочкахъ. Черезъ минуту она была въ комнат хозяйки и положила ей на столъ пятьдесятъ рублей.

— Вотъ деньги на лченіе.

— Не надо!— воскликнула сконфуженная Амалія Ивановна, но не утерпла и спрятала деньги въ карманъ. Она была поражена великодушнымъ поступкомъ своей горничной, но не могла придти въ себя отъ удивленія, откуда у ней столько денегъ?

Она не стала, впрочемъ, допрашивать, но, желая поддержать собственное достоинство, объявила, что беретъ деньги на сохраненіе и возвратитъ ихъ немедленно, какъ только господинъ Азарьевъ поправится и расплатится съ ней.

‘А если не поправится, мелькнуло у ней въ голов, что тогда будетъ?’ Но она не стала останавливаться на такихъ мрачныхъ мысляхъ, такъ какъ врила въ Провидніе и въ милость Божію.

Ириша ушла отъ нея утшенною, хозяйка общала не трогать больнаго, похвалила ее за добрыя чувства и даже поцловала въ лобъ. Было ршено сверхъ того взять на время въ квартиру Матрену, жену швейцара, для помощи по хозяйству, а Ириш посвятить себя всецло уходу за больнымъ, при этомъ Амалія Ивановна выговорила въ свою пользу только одно: чтобы парикъ ея остался на попеченіи у горничной, такъ какъ Матрена своими толстыми руками могла испортить его.

Въ вечеру явился Пушкаревъ, увдомленный Иришей о болзни Азарьева. Онъ тотчасъ-же захлопоталъ: надо то и другое: сидлку, доктора, а главное денегъ, такъ какъ ихъ не оказалось у больнаго. Но Ириша успокоила его, все уже сдлано, докторъ сейчасъ прідетъ, сидлкой будетъ она, а вс расходы приняла на себя хозяйка съ тмъ, чтобы поставить ихъ на счетъ Андрею Александровичу, при этомъ она умолчала о своихъ собственныхъ подвигахъ и упросила Амалію Ивановну тоже не говорить о нихъ никому.

— Ну, и чудесно! воскликнулъ Пушкаревъ, спасибо теб, душа моя, и онъ похлопалъ ее по плечу.

За симъ онъ пошелъ къ хозяйк и объявилъ ей, что отвчаетъ за вс расходы на больнаго, чтобы она не тревожилась и что онъ на-дняхъ привезетъ ей деньги, Амалія Ивановна отвчала ему, сладко улыбаясь, что она совершенно спокойна и искренно ему благодарна, но сдержала данное Ириш слово и умолчала о ея деньгахъ, при этомъ она ршила, что успетъ еще возвратить деньги горничной тогда, когда Пушкаревъ дйствительно разсчитается съ ней за пріятеля, а то, кто его знаетъ, пожалуй, надуетъ.

Болзнь, которою захворалъ Азарьевъ, была серьезная и длилась долго. Боле недли онъ былъ при смерти и Пушкаревъ хотлъ уже вызвать телеграммой въ Петербургъ сестру Ларису, но докторъ успокоилъ его, сказавъ, что немедленной опасности не видитъ. Тмъ не мене Петръ Михайловичъ и Ириша провели вмст нсколько тяжелыхъ дней, такъ какъ больной бредилъ, метался и страдалъ невыносимо. Ириша оказалась примрной сидлкой, и даже докторъ похвалилъ ее. Она тихо, спокойно ходила за больнымъ, строго исполняла предписанія доктора и не смыкала глазъ, ни днемъ, ни ночью. Какъ ни уговаривали ее отдохнуть, она не соглашалась, увряя, что ей спать совсмъ не хочется и что она успетъ еще выспаться, когда больной поправится. А что онъ будетъ живъ и поправится, Ириша не сомнвалась и твердо врила, уповая на Бога. Она горячо молилась за раба Божія Андрея, и Пушкаревъ, разъ задремавшій ночью въ креслахъ, увидлъ, проснувшись, какъ она стоитъ на колняхъ передъ образомъ и кладетъ земные поклоны. Она молилась такъ, какъ молятся только любящія женщины, и нмой свидтель этой молитвы, Петръ Пушкаревъ, былъ до того тронутъ ея горячей, пылкой врой, что, самъ неврующій, невольно перекрестился и прошепталъ молитву, пришедшую ему на память съ дтства.

Къ утру Азарьевъ, бывшій боле недли въ забыть, очнулся, онъ узналъ товарища и протянулъ ему руку. Пушкаревъ усиленно заморгалъ, Ириша подошла къ кровати, но когда больной и ей улыбнулся, сердце двушки, переполненное радостью, не выдержало, она зарыдала и выбжала изъ комнаты.

Радость была всеобщая: радовалась Амалія Ивановна, умоляя, чтобы Азарьеву давали ея чудодйственныя капли, отъ которыхъ онъ долженъ черезъ два дня выздоровть, радовался Иванъ Ардальонычъ, пришедшій пожать руку больному, радовалась и толстая Матрена, которая, увидвъ чрезъ пріотворенную дверь, какъ умиравшій баринъ сидитъ на постели и кушаетъ бульонъ, сваренный ею, вдругъ такъ завыла, что ее выпроводили въ кухню.

О Пушкарев и Ириш и говорить было нечего, они просто сіяли и встртившись въ коридор одни, радостно обнялись. За время болзни Азарьева они еще боле сблизились и Пушкаревъ совсмъ влюбился въ молоденькую горничную. Онъ ревновалъ ее къ больному, хотя понималъ самъ, что это глупо, но ревность не слушаетъ разсудка, и чмъ боле Ириша ухаживала за оживающимъ съ каждымъ днемъ больнымъ, тмъ боле Пушкаревъ ревновалъ ее. Онъ такъ привыкъ къ ней за время болзни Азарьева, что тосковалъ, когда ея не видлъ, и разъ какъ-то, пробывъ дома цлыя сутки по спшному длу, до того соскучился, что бросилъ все и убжалъ къ Азарьеву.

Встртивъ Иришу въ передней, онъ сталъ цловать ей руки, и чуть не заплакалъ отъ радости, когда она, вырвавъ руки, сама обняла его.

— Золотая ты моя, проговорилъ онъ дрожащимъ голосомъ:— если бы ты знала!

— Что? спросила простодушно Ириша.

— Заколдовала ты меня совсмъ, жить безъ тебя не могу, вотъ что, и онъ поспшно прошелъ въ комнату къ больному.

— Вотъ теб и на,— засмялась ему вслдъ двушка: — заколдовала! шутишь ты, добрый, хорошій баринъ.

Она сама привыкла къ нему, полюбивъ его, какъ брата, и не подозрвая истины, смло отдавала ему его ласки.

Со своей стороны и Азарьевъ привязался въ Ириш, какъ больной въ своей сидлк, какъ дитя къ нян. Онъ привыкъ въ ней и тоже скучалъ, когда ея не видлъ. Толстую Матрену, все еще помогавшую въ хозяйств, онъ терпть не могъ, сердился, когда она къ нему входила, и гналъ ее прочь. Что касается до Ириши, то, избавленная отъ тяжелыхъ работъ присутствіемъ Матрены, она выблилась и выхолилась, и стала такая миленькая, что Азарьевъ сталъ называть ее своею куколкой и посылалъ ей вслдъ воздушные поцлуи, когда она выходила изъ комнаты. Нравственныя ея качества онъ тоже оцнилъ.

Какъ ни хранила Ириша въ тайн свои финансовыя операціи съ хозяйкой, но он все-таки всплыли наружу. Сама Амалія Ивановна проболталась. Пушкаревъ добылъ гд-то денегъ и расплатился съ нею за больнаго товарища.

Нмка, не ожидавшая этого, пришла въ восторгъ и выболтала все, что у нея было на душ, она разсказала, стараясь выставить и собственное великодушіе, какъ она была поставлена въ безвыходное положеніе тяжелою болзнью жильца, какъ у нея, у бдной вдовы, не было ни гроша денегъ, а лченіе стоило дорого, конечно, она могла отправить больнаго въ госпиталь, но не ршалась на это, такъ жаль ей было бднаго Андрея Александровича. Но тутъ явилась на помощь Ириша и выручила всхъ изъ бды.

Пушкаревъ пришелъ въ телячій восторгъ и разсказалъ все Андрею.

— Послушай, сталъ совтоваться съ нимъ Азарьевъ:— какъ ты думаешь, надо вознаградить чмъ-нибудь эту добрую двушку, вдь безъ нея меня въ самомъ дл стащили-бы въ больницу и я бы подохъ тамъ, пожалуй.

— Что-жъ, вознагради.

— Вотъ кстати, продолжалъ Азарьевъ: — мн сегодня и деньги прислали изъ деревни, ты писалъ туда о моей болзни, ну, он и переполошились. Теперь, другъ, я могу съ тобой расплатиться, да и ей подарить что-нибудь, а, какъ ты думаешь?

Пушкаревъ вспыхнулъ.

— Что-жъ ты и мн не предложишь подарка? Вдь я тоже ходилъ за тобой.

— Перестань дурить, сказалъ Азарьевъ:— я говорю серьезно, сколько дать ей, какъ ты думаешь?

Но собесдникъ его вскочилъ и сталъ бгать по комнат.

— Отдай ей все, что у тебя есть и что когда-либо будетъ, и ты не расплатишься съ ней.

Азарьевъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ.

— Я бы на твоемъ мст,— продолжалъ горячиться Пушкаревъ,— знаешь, что сдлалъ?

— Ну, что?

— Я бы бросился передъ ней на колни и сталъ цловать ея руки, она бы и знала, что ты ее понялъ и оцнилъ.

— Ну, ужъ ты заврался,— отвчалъ, улыбнувшись, Азарьевъ:— становиться на колни передъ горничной.

— Молчи, молчи!— закричалъ на него Пушкаревъ:— неужели, посл всего, что было, ты не можешь забыть горничную и признать въ ней человка?

— Да я призналъ давно, но что изъ этого? Какой прокъ? Она бдная двушка, живетъ своимъ трудомъ и, можетъ быть, ей денежная помощь важне моего признанія.

— Можетъ быть, попробуй предложить ей.

На томъ разговоръ и кончился. Пушкаревъ ушелъ разсерженный къ старику Фирсову.

‘Фантазеръ невозможный, подумалъ Азарьевъ, а чудесный человкъ’.

— Баринъ неисправимый, отозвался о немъ съ своей стороны Пушкаревъ.— Отчего онъ мн денегъ не предлагаетъ за мои заботы о немъ? Вдь я тоже бдный. Нтъ, тутъ предразсудки касты, въ кровь вошедшіе, ихъ ничмъ не выкуришь.

И онъ сталъ горячо проповдывать противъ кастъ и предразсудковъ почтенному Ивану Ардальонычу, который, однако, не во всемъ съ нимъ согласился. Онъ находилъ, напримръ, что Ириша безсребренница, но тмъ не мене двушка бдная, и денежная помощь ей не лишняя.

——

Для Ириши настали счастливые дни. Дорогой ея баринъ видимо поправлялся, но его не выпускали, еще изъ комнаты, и онъ принадлежалъ ей всецло.

Азарьевъ былъ ласковъ съ ней, какъ никогда, называлъ ее душечкой, куколкой, милой няней и все просилъ, чтобъ няня посидла съ нимъ. Должно быть уроки пріятеля подйствовали, или ужъ скука одолла сидть одному, но только воскресшій больной былъ милъ до нельзя. Денегъ онъ ей не предлагалъ, а подарилъ красивыя сережки, которыя просилъ носить на память о немъ. Ириша надла сережки и больше не снимала ихъ.

Но всякому счастью положенъ предлъ.

Азарьевъ соскучился, наконецъ, сидть съ няней и сталъ жаждать другаго общества. Сначала его навщали Пушкаревъ, Амалія Ивановна и старикъ Фирсовъ, но мало-по-малу стали появляться и другіе друзья. Бронниковъ съ компаніей приходилъ чаще всхъ. Они играли съ больнымъ въ карты и часто засиживались за полночь. За это Ириша страшно злилась на нихъ, боясь, какъ-бы второй ея Ваня не утомился и не захворалъ опять. Но длать было нечего, приходилось терпть и изъ няни попасть опять въ горничную, а изъ душечки, въ Иришу.

Наконецъ появилась и еще гостья: молодая дама, такая нарядная и красивая, что горничная совсмъ растерялась, увидавъ ее. Дама была, какъ оказалось, дальняя родственница Азарьевыхъ и нсколько разъ прізжала къ Андрею, какъ она его называла, освдомиться о его здоровь. Всякій разъ посл нея оставался острый запахъ духовъ, который страшно мучилъ Иришу. Ей казалось, что это и есть ея главная соперница, и что Андрей влюбленъ въ нее страстно. Она узнала тоже муки ревности, дотол ей невдомыя, и еще боле полюбила своего втораго Ваню, какъ она стала мысленно называть Андрея Азарьева посл его болзни.

Но Ваня начиналъ выходить изъ-подъ ея опеки, ему дозволено было гулять и онъ сначала только гулялъ или катался, но потомъ сталъ здить въ гости, а въ одинъ прекрасный день вдругъ объявилъ ей, что не будетъ обдать дома. Няня перепугалась.

— Что вы, Христосъ съ вами, устанете, простудитесь и опять сляжете.

— Не бойся, цлъ буду, а если и слягу, такъ не бда, ты опять выходишь.

Онъ ухалъ, и Ириша была цлый день какъ на иголкахъ.

Ну, какъ опять захвораетъ?

Чтожъ, шевельнулось у нея въ самомъ тайник души, опять будетъ мой, опять стану поить его съ ложечки, укладывать спать и цловать его руки, когда онъ забудется. Она знала, что это грховныя мысли, но не могла отъ нихъ отдлаться, покуда не вернулся домой Азарьевъ и не убдилъ ея веселымъ смхомъ, что онъ остался цлъ и невредимъ.

VI.

Наступила весна и близилось лто. Доктора гнали Азарьева изъ города, и было ршено, что онъ подетъ къ матери въ деревню, Пушкаревъ вызвался проводить его.

Одновременно съ такими планами возникъ вопросъ о комнат, занимаемой Азарьевымъ, что съ нею длать? оставить ли за собою, или отказаться отъ нея на лто, съ рискомъ не получить обратно осенью? Но вопросъ этотъ былъ разршенъ Андреемъ Александровичемъ по барски, онъ былъ выше мелкихъ меркантильныхъ разсчетовъ и, не желая быть неблагодарнымъ передъ людьми, оказавшими ему дружбу и теплое участіе во время тяжкой его болзни, объявилъ, что оставляетъ комнату за собою, и просилъ только Амалію Ивановну обождать уплаты всхъ денегъ до осени, когда онъ вернется изъ деревни: на это она охотно согласилась, имя въ виду, что комната и безъ того лтомъ останется пустою.

Посл нкоторыхъ переговоровъ ршено было, что жилецъ все-таки оставитъ небольшую сумму денегъ въ вид залога и свои вещи, ненужныя въ дорогу, на что Азарьевъ съ своей стороны согласился.

Какъ хорошо выхать въ конц мая изъ душнаго города и, оставивъ не мене душный вагонъ, очутиться на свжемъ воздух среди полей и лсовъ. Удовольствіе это испытали наши пріятели, дохавъ до одной изъ большихъ станцій К… желзной дороги, откуда путь лежалъ на лошадяхъ до усадьбы Азарьевыхъ.

На станцію имъ былъ высланъ фаетонъ, запряженный четверкой, чему Азарьевъ очень обрадовался. Но, свъ въ экипажъ и отъхавъ немного, онъ тотчасъ же замтилъ, что не все обстоитъ благополучно: фаетонъ былъ сильно потертъ и довольно трясскій, кучеръ сидлъ на козлахъ неумлый, онъ безпрестанно дергалъ возжами и махалъ кнутомъ, очевидно, онъ былъ не только кучеромъ, но и садовникомъ, кухоннымъ мужикомъ и проч., словомъ соединялъ въ себ нсколько спеціальностей, а не одну только. Лошадки были сытенькія, но разношерстныя и пузатенькія,— он, вроятно, тоже возили воду и воеводу.

Вообще по образчику экипажа, конечно, самаго лучшаго, высланнаго на встрчу дорогимъ гостямъ, можно было заключить, что конюшенная часть не въ блестящемъ вид въ Старомъ Меденц, имніи Азарьевыхъ, но молодой баринъ ршилъ, что онъ все это приведетъ въ порядокъ за лто.

Впрочемъ, досадное впечатлніе, произведенное экипажемъ, скоро прошло, день былъ чудесный, воздухъ упоительный и мста по дорог все знакомыя, родныя.

— Вонъ, Петя, смотри направо, Кудино озеро,— воскликнулъ Азарьевъ:— а вотъ сейчасъ на берегу будетъ усадьба старухи Панфиловой. Жива ли она, спросилъ онъ у кучера.

— Померла, отвчалъ кучеръ:— въ Петровки будетъ годъ.

— Царство ей Небесное. А помнишь, Петя, какъ мы съ тобой на Кудин озер рыбу ловили и чуть не потонули, опрокинувъ лодку?

— Какъ же, помню,— отвчалъ Пушкаревъ:— рыбаки подхватили, а то-бы шабашъ!

— Да вотъ поди ты,— сказалъ Азарьевъ:— оба потонули бы!

— И лучше, если бы потонули.

— Пошелъ къ чорту, я жить хочу, смотри, какъ славно здсь.

— Да, хорошо, а въ город теперь сунься-ка.

— Смотри, смотри,— воскликнулъ опить Азарьевъ:— сейчасъ ‘Заборье’.

И дйствительно, только они выхали изъ лса, вдали показался погостъ, называемый Заборье. Церковь построена была на гор и блестла, золотымъ куполомъ на солнц. Подъхавъ къ ней, наши путники вышли изъ экипажа. Здсь было сельское кладбище, на которомъ похоронены отецъ Азарьева и вся семья Пушкаревыхъ. Поклонившись праху родителей и полюбовавшись за чудный далекій видъ съ горы, они отправились дале и, прохавъ еще версты четыре, увидали хорошо знакомыя имъ три березы, откуда дорога раздлялась на-двое и видны были об усадьбы Азарьевыхъ и Пушкаревыхъ.

Здсь встртила ихъ сестра Лариса, они бросились къ ней и обнялись. Оставалось всего полверсты до Стараго Меденца, и вс пошли пшкомъ, отправивъ экипажъ впередъ.

Лариса была высокая, стройная двушка, красивая, какъ вс Азарьевы, но уже съ просдью въ черныхъ густыхъ волосахъ и съ лицомъ, на которомъ виднлись дв-три морщины, плоды тяжелыхъ пережитыхъ ею дней. Когда они подошли къ саду, изъ калитки вышли дв старушки: мать и няня Андрея Азарьева, мать такъ и захлебнулась слезами, когда сынъ бросился цловать ей руки, и, пошатнувшись, упала бы, если бы ея не поддержали. Няня тоже проливала слезы и съ ней также обнялся Андрей.

Веселые дни настали въ ожившей старой усадьб, сынъ не былъ дома боле двухъ лтъ, возмужалъ и похорошлъ за это время, и мать не могла на него налюбоваться. Набожная старушка всегда гршила противъ второй заповди и творила себ кумира изъ Андрюши. Сестра также любила его, но относилась къ нему боле критически и видла въ немъ многіе недостатки, которые страшили ее въ будущемъ.

Пушкарева приглашали остаться жить въ Меденц, такъ какъ онъ осиротлъ совсмъ два года тому назадъ и усадьба его была пуста, но онъ отказался, боясь обидть старую ключницу, ожидавшую его съ нетерпніемъ домой.

— Все равно будемъ каждый день видться,— сказалъ онъ, прощаясь уже ночью съ сосдями:— недалеко.

И дйствительно, было недалеко.

На другой сторон озера, въ полуверст не боле, виднлась усадьба Пушкаревыхъ, называемая ‘Новый Меденецъ’ и принадлежавшая нын всецло Петру Михайловичу, за смертію всхъ его родныхъ. Наслдіе, впрочемъ, было небольшое: оно состояло изъ 200 десятинъ земли и стараго дома, гд жили ключница екла и мужъ ея Агафонъ, бывшій садовникъ, а нын управляющій, онъ же и кучеръ, и поваръ, и кузнецъ — словомъ, все, что было нужно и что только требовалось.

Имніе это не приносило никакого дохода, и если бы не мельница, сданная въ аренду, то пришлось бы заколотить домъ и продать землю за что попало, такъ какъ нечмъ было бы уплачивать повинности и содержать еклу съ Агафономъ.

Тмъ не мене, Пушкаревъ былъ счастливъ, очутившись въ родномъ гнзд, расхаживалъ по пустымъ комнатамъ, вспоминая умершихъ, а главное, наслаждался въ старомъ тнистомъ саду, спускавшемся къ озеру, тамъ онъ выбиралъ какое-нибудь укромное мсто, ложился на спину и глядлъ сквозь листья высокихъ деревъ на облака, бгущія мимо.

Онъ очень любилъ такое препровожденіе времени и часто засыпалъ лежа на трав и мечтая о будущемъ. У Азарьевыхъ онъ бывалъ каждый день, обдалъ у нихъ и проводилъ вечера, бесдуя съ Ларисой. Онъ сразу подчинился опять ея вліянію, какъ только ее увидлъ. Онъ не былъ влюбленъ въ нее, какъ дразнилъ его Азарьевъ, между ними было десять лтъ разницы, но боготворилъ ее, какъ старшую сестру, и радъ былъ, въ своемъ сиротств, что было кого любить на свт.

Азарьевъ съ перваго дня своего прізда предался самой кипучей дятельности. Сестра приготовила ему сюрпризъ, обрадовавшій его, какъ ребенка: верховую лошадь, купленную у раззорившагося сосда помщика.

На этомъ, не молодомъ уже, но еще добромъ кон Андрей сталъ объзжать свои владнія: обширный паркъ, примыкавшій къ дому, поля, лса и все хозяйство. Онъ нашелъ все въ порядк и тотчасъ же сошелся съ лсникомъ, бывшимъ главнымъ охотникомъ еще при покойномъ барин. Дичи было пропасть въ окрестностяхъ и охотничьи бесды нескончаемы. У лсника Леонтія былъ старый лягашъ, который могъ служить по нужд на птичью охоту, но на звриную не было ни одной собаки, и Андрей поручилъ лснику пріискать ему свору гончихъ.

— Господи! куда это все двалось, вздыхалъ онъ, вспоминая, какая была охота при отц, какія гончія, борзыя, и дозжачіе даже, въ красныхъ кафтанахъ.

— Было, да сплыло, сударь,— отвчалъ лсникъ,— теперь не то что собаки, коня добраго не найдешь во всей конюшн, окромя вашего верховаго, одн крысы, что, подъ экипажъ господскій, что подъ борону — все одно.

Леонтій былъ пессимистъ и критически относился въ новымъ порядкамъ.

— Ужо, погоди, утшалъ его молодой баринъ, я все это исправлю.

И онъ сталъ мечтать о томъ, какъ онъ займется самъ хозяйствомъ и быстро возстановитъ прежніе доходы и прежніе порядки. Онъ даже говорилъ объ этомъ съ сестрой Ларисой и упрекалъ ее въ томъ, что въ ихъ деревенской жизни слишкомъ мало обращено вниманія на вншнюю обстановку.

— Не на что, другъ мой,— отвчала Лариса,— и то концы съ концами еле сводимъ.

— Да, конечно, но во всемъ есть предлъ, экипажъ, напримръ, надо имть приличный.

— Чмъ же у насъ неприличный? наши савраски славно бгутъ, даже обгоняютъ другихъ.

— Ну, поди пожалуйста. Живете вы также Богъ знаетъ гд, домъ большой, барскій, стоитъ возл пустой, а вы во флигел помщаетесь.

— Намъ, Андрюша, большаго дома не отопить, сажень слишкомъ въ день дровъ нужна. Да и чмъ же худо у васъ во флигел: просторно, чисто, намъ съ мамой и того много, а воздухъ какой? она распахнула окно въ садъ, гд подъ окнами цвли густые сирени и разведенъ былъ цвтникъ, наполнявшій воздухъ благоуханіемъ.

— Эхъ, голубчикъ, за всмъ не угонишься, а мы для тебя же хлопочемъ, чтобы имніе очистить отъ долговъ и теб со временемъ было чмъ жить.

Андрей ничего не могъ возразить противъ такой логики, но находилъ, все-таки, что экипажъ надо имть приличный, все равно какъ платье, чтобы не возить за собою на показъ людямъ свою нужду.

Во флигел, предназначавшемся прежде для гостей и гд нын жила семья Азарьевыхъ, было дйствительно очень хорошо, въ особенности лтомъ, только параду въ немъ не было, а это-то и мучило Андрея, описывавшаго въ Петербург свое родное гнздо волшебнымъ замкомъ. Онъ даже звалъ къ себ въ гости Бронникова и другихъ пріятелей, а Фани, ихъ родственница, такъ сильно душившаяся, положительно общала пріхать, такъ какъ должна была лтомъ гостить у дяди, одного изъ дальнихъ сосдей Азарьева.

Во всей обстановк ныншней ихъ жизни въ деревн, одинъ кто утшалъ молодаго барина и вполн сочувствовалъ ему, былъ старый дворецкій, Потапычъ, сдой, какъ лунь, всегда гладко выбритый, въ бломъ галстух и одтый въ ливрею, съ блестящими дуговицами, онъ былъ то, что называется вполн correct, какъ по наружному виду, такъ и по убжденіямъ и одинъ поддерживалъ въ дом, на сколько могъ, традиціи прошлаго.

— Теперь что,— говорилъ онъ, раздвая и одвая молодаго барина, право, которое онъ считалъ священнымъ и которое не уступилъ бы никому: — теперь людей не стало: кучеръ на козлахъ сидть не уметъ, лакей мужикомъ выглядитъ, а о женской прислуг и говорить нечего, какъ есть одна шваль, и онъ глубоко вздохнулъ.

— Да-съ,— продолжалъ онъ, подавая сапоги барину,— былъ бы живъ покойный генералъ, царство ему небесное, онъ бы задалъ имъ, всхъ бы на конюшн перепоролъ.

— Теперь ужъ не т времена, Потапычъ,— утшалъ его Андрей Александровичъ:— теперь и покойникъ батюшка ничего бы не подлалъ.

— То-то и худо, сударь, жили мы за господами, какъ у Христа за пазухой, и мужикъ зналъ свое мсто, и баринъ, а тутъ вдругъ воля, ну, и оголдли вс, пьянство пошло, дерзость, неповиновеніе и обнищалъ народъ чуть не до рубашки.

Потапычъ былъ закоснлымъ крпостникомъ и забылъ совсмъ, что новые порядки начались за долго еще до смерти стараго барина, который не имъ однимъ, а и себ самому былъ обязанъ обдненіемъ стариннаго рода Азарьевыхъ.

— Какъ жаль мн брата, говорила Лариса Пушкареву на одной изъ частыхъ прогулокъ, которыя они совершали вмст.

Пушкаревъ посмотрлъ на нее вопросительно.

— Да,— продолжала она,— я думала, что изъ него выйдетъ человкъ, и кажется, ошиблась.

— Рано еще такое сужденіе,— возразилъ Пушкаревъ:— онъ слишкомъ молодъ и мало испыталъ въ жизни, только горе вырабатываетъ человка.

— Правда, но въ немъ есть такіе задатки, которые общаютъ мало хорошаго: тщеславіе, барство, стремленіе къ роскоши.

— Какъ много людей съ такими недостатками, не только у насъ, но везд.

— Да, но у насъ они своеобразны: русскій баричъ, это чисто національное произведеніе, все равно какъ дуга съ колокольчиками, какъ тройка съ бубенчиками.

— Или, какъ квасъ съ капустой и щи съ кашей, продолжалъ за нее Пушкаревъ.

Лариса засмялась.

— Да,— сказала она,— все это было-бы смшно, когда бы не было такъ грустно.

— О чемъ грустить, мой другъ (Пушкаревъ былъ съ ней на ты, и она называла его Петей),— его жизнь впереди, и поврь мн, люди съ такими взглядами, какъ Андрей, счастливе насъ съ тобою.

— Можетъ быть, но меня страшитъ его будущность, много еще надо времени и труда, чтобы освободить наше имніе отъ всхъ этихъ долговъ и кредиторовъ, въ особенности, при тратахъ брата въ Петербург, а протяну-ли я долго, Богъ знаетъ! О мам и говорить нечего, она плоха совсмъ и слабетъ съ каждымъ днемъ.

— Ты проживешь долго,— сказалъ Пушкаревъ, взявъ ее за руку,— потому что намъ всмъ нужна.

— Петя,— сказала Лариса въ волненіи,— ты не знаешь, у меня порокъ сердца, и я могу умереть каждую минуту.

— Кто теб сказалъ?

— Докторъ, я здила нарочно въ городъ поговорить съ нимъ, мн было такъ худо зимою.

— Боже мой!— воскликнулъ Пушкаревъ,— и ты не написала.

— Что-жъ писать, вдь не поможешь. Петя,— продолжала она посл минутнаго молчанія,— если я умру, ты не оставь Андрюши, вдь ты тоже его любишь?

— Люблю,— отвчалъ Пушкаревъ,— кого же мн и любить, кром васъ всхъ?

— Да, если я не проживу еще нсколько лтъ, у Андрюши ни гроша не останется, имніе продадутъ съ молотка, а онъ самъ ничего не заработаетъ, какъ ты думаешь, вдь онъ не способенъ на устойчивый трудъ?

— Мало, но вдь кром труда есть и другія средства въ жизни: счастіе, напримръ, удача, богатая жена, онъ такъ красивъ.

— Какая гадость!— воскликнула съ негодованіемъ его собесдница,— и ты мн это говоришь, ты рыцарь чести.

— Постой,— перебилъ ее Пушкаревъ,— не горячись, я вдь не говорю, что это будетъ, я говорю только, что часто бываетъ въ жизни.

— Сто разъ лучше умереть, чмъ жить такими средствами.

— О, идеалистка неисправимая,— сказалъ, улыбаясь, Пушкаревъ:— не даромъ говорятъ, что я твой ученикъ. Да,— повторилъ онъ: — я твой ученикъ и всмъ, что во мн есть лучшаго, я теб обязанъ.

— Ладно, оставимъ это я повторимъ объ Андрюш. Неужели гимназія, университетъ и то воспитаніе, которое я старалась дать ему, не спасли его отъ общей заразы?

— Какой заразы?

— Какой, и ты спрашиваешь. Эгоизма современной молодежи, полнаго равнодушія къ вопросамъ общественнымъ и къ нуждамъ народа.

— Не вс же такіе, Лариса.

— Не вс, конечно, вотъ ты, напримръ, у меня умникъ, за то и люблю тебя, и она погладила его по жесткимъ волосамъ.

— Твой ученикъ.

— Ну, пускай, мой, а все-таки хорошій.

Они сидли на скамейк въ парк, въ тнистой алле. Въ это время послышался конскій топотъ и къ нимъ выхалъ Андрей, красиво сидвшій на своемъ борзомъ кон.

— А, счастливая парочка,— воскликнулъ онъ, смясь,— откуда и куда?

— Мы изъ дому, а идемъ въ деревню въ больному,— отвчала Лариса:— пойдемъ съ нами.

— Спасибо, пшій конному не товарищъ, да и воняетъ въ вашихъ избахъ кислымъ, мочи нтъ.

Онъ тронулъ хлыстомъ согнутую подъ мунштукомъ шею лошади и скрылся изъ виду.

— Кислымъ воняетъ!— повторила съ грустью Лариса,— вотъ онъ каковъ, больше ничего не видитъ въ бдной изб, гд живутъ такіе-же, какъ и онъ, люди, Петя, голубчикъ, неужели ты его вразумить не можешь?

Послднія слова она произнесла съ какимъ-то отчаяніемъ, встала и пошла къ выходу изъ парка. Петя пошелъ за ней, неся въ рукахъ корзину съ разной провизіей и лкарствами.

Такъ странствовали они вмст много лтъ тому назадъ, когда Петя былъ еще ребенкомъ, такъ ходили и теперь по окрестнымъ деревнямъ и селамъ, обходя больныхъ и бдныхъ, изъ бывшихъ крпостныхъ крестьянъ Азарьевыхъ. Тамъ вс ихъ знали, въ особенности Ларису, встрчали дома, какъ родныхъ, а на улиц мужики, завидвъ издали, снимали шапки и низко кланялись, а бабы подходили и лобызались съ голубушкой, барышней Ларисой Александровной.

Лто еще было въ полной крас своей, а Азарьевъ уже началъ скучать въ деревн. Ежедневныя забавы его: верховая зда и охота наскучили ему, онъ сталъ думать о город и его увеселеніяхъ, Аркадія, Ливадія, ужины въ Самарканд живо представлялись ему, въ веселой компаніи, описанія въ газетахъ разныхъ новыхъ примадоннъ и французскихъ оперетокъ только разжигали его воображеніе и усиливали тоску деревенской жизни. Сосдей было мало, да и т очень скучные. Отцовскую библіотеку и книги сестры Андрей быстро перебралъ и не нашелъ въ нихъ ничего для себя интереснаго, тогда онъ взялся, за свой заброшенный романъ, случайно попавшій въ его дорожный сундукъ, и попробовалъ писать. Неожиданно дло пошло на ладъ, онъ увлекся имъ и быстро окончилъ романъ. Онъ самъ удивился такому результату, хандры его какъ не бывало и онъ забылъ о город и его шумныхъ забавахъ.

Узнавъ о роман, Лариса пришла въ неописанную радость, потребовала, чтобы Андрей прочелъ ей свое сочиненіе, и похвалила его, романъ былъ бойко задуманъ, доказывалъ въ автор извстный талантъ, и нкоторыя сцены оказались живо и недурно написанными. Лариса ликовала, ея Андрюша писатель, все сказано этимъ словомъ и будущее представлялось ей въ розовомъ цвт. Но требовалось еще много труда, чтобы отдлать написанное, исправить то, что было ошибочно или набросано только въ черн, и на этотъ трудъ она и разсчитывала главнымъ образомъ, какъ на возрожденіе нравственныхъ силъ брата. Не надясь на себя, она обратилась къ Пушкареву, присутствовавшему при чтеніи, и спросила его наедин, что онъ думаетъ о сочиненіи брата?

— Ничего, не дурно, отвчалъ Пушкаревъ:— я даже не ожидалъ отъ него такой прыти, но зелено еще и требуетъ большой разработки.

Лариса взяла съ Андрея слово, что онъ займется зимою своимъ романомъ, отдлаетъ его на сколько сможетъ и привезетъ опять на слдующее лто въ деревню на окончательное обсужденіе, прежде чмъ отдать въ печать.

Приведено-ли было это общаніе въ исполненіе и появилось-ли произведеніе Азарьева въ печати, намъ неизвстно, но Лариса возлагала большія надежды на этотъ романъ и всю зиму вела о немъ дятельную переписку съ братомъ.

VII.

Былъ сентябрь въ исход, наши друзья уже давно вернулись изъ деревни и жили на прежнихъ квартирахъ. Азарьевъ поправился совершенно, пополнлъ, загорлъ и отъ прежней его болзни не осталось и слда.

Онъ еще не принимался за свой романъ и все собирался съ силами. Въ деревн онъ все-таки много поскучалъ и надо было развлечься въ город, вознаградить себя за т темные, тоскливые вечера, которые ему пришлось проводить въ Старомъ Меденц. Онъ и вознаграждалъ себя на вс лады: Бронниковъ и комп., обды у Дононъ, французскій театръ, кузина Фани и проч. Но ко всмъ этимъ развлеченіямъ прибавилось еще новое — карты, не игравшія до сихъ поръ роли въ его жизни. Онъ игралъ, какъ вс, въ винтъ, въ пикетъ по маленькой, но отъ азартныхъ игръ постоянно отказывался. Разъ какъ-то посл хорошаго обда Бронниковъ, его злой геній, сманилъ его перекинуть въ банкъ, шутя, по маленькой. Но шутка скоро обратилась въ серьезную игру, пошли большія ставки, и Азарьевъ, какъ часто бываетъ съ новичками, выигралъ въ этотъ вечеръ крупную сумму. Съ тхъ поръ его потянуло неудержимо къ зеленому полю. Онъ сошелся, при помощи Бронникова, съ настоящими игроками и проводилъ ночи за картами. Игралъ онъ съ перемннымъ счастіемъ, но все больше выигрывалъ, и скоро у него образовался денежный фондъ, который позволилъ ему сильно возвысить игру.

Азарьевъ совсмъ ошаллъ, сталъ сорить деньгами направо и налво, почти не жилъ дома и удивлялся одному, какъ прежде не пришла ему въ голову мысль попробовать счастья на зеленомъ пол, такъ легко и быстро выпутавшаго его изъ всхъ прежнихъ денежныхъ заботъ. Къ этому времени его повысили и по служб, дали штатное мсто, и нашъ Андрея Александровичъ поплылъ на всхъ парусахъ.

Въ числ домовъ, куда ввелъ его Бронниковъ, былъ одинъ, который они посщали чаще другихъ потому, что онъ казался имъ всхъ приличне.

Хозяинъ былъ офицеръ, служившій адъютантомъ въ одномъ изъ военныхъ штабовъ, очень милый и добродушный малый. Онъ имлъ хорошее состояніе, но проигралъ его въ карты, тмъ не мене онъ продолжалъ игру, надясь отыграться или получить наслдство отъ дяди, который былъ очень старъ и дышалъ на ладонъ. Фамилія этого офицера была Румянцевъ, и хотя онъ не былъ потомкомъ знаменитаго Румянцева, но имлъ хорошія связи и вертлся въ свтскомъ кругу. Изъ этого круга и выбирались главнымъ образомъ постители его вечеровъ, куда гости допускались съ большимъ выборомъ и только по надежной рекомендаціи.

Вечера начинались обыкновенно со скромныхъ игръ, въ винтъ, въ шахматы, на билліард и только посл ужина допускались боле интересныя забавы, какъ, напримръ: штосъ, ланскнехтъ и тому подобныя. Игроки по профессіи въ домъ Румянцева не допускались, игра велась безукоризненно честная и только на наличныя деньги. Въ крайнихъ случаяхъ допускался кредитъ, но не боле какъ на 24 часа, и не уплатившій въ срокъ подвергался остракизму, т. е. исключался изъ числа играющихъ. Вообще на вечерахъ у Румянцева были введены строгія правила чести, для отличія его дома отъ игорнаго и успокоенія совсти гостей и самого хозяина.

Вотъ на этихъ-то вечерахъ и подвизался Андрей Азарьевъ, съ рдкимъ успхомъ, породившимъ много завистниковъ. Онъ думалъ, что долго такъ будетъ, и мечталъ уже о томъ, что выиграетъ состояніе, подобно другимъ счастливцамъ, о которыхъ слышалъ разсказы въ ихъ кругу. Счастливый игрокъ твердо вруетъ въ свою звзду и поколебать эту вру такъ-же трудно, какъ вру идолопоклонника въ своего фетиша.

Увлеченный новымъ счастьемъ, Азарьевъ совсмъ забылъ о своихъ старыхъ друзьяхъ, въ томъ числ и о герояхъ своего романа, которые спали мертвымъ сномъ, упакованные въ толстую папку.

Но живые друзья не спали и оплакивали его, какъ погибшаго. Въ особенности горевала Ириша. Стосковавшись до смерти за лто, она надялась вознаградить себя осенью, когда милый баринъ ея вернется изъ деревни. Но баринъ совсмъ отбился отъ рукъ, забылъ свою няню и пропадалъ съ утра до вечера изъ дому. Въ такомъ гор она обратилась къ Пушкареву, продолжавшему навщать ее и ласкавшему ее по прежнему.

— Что, голубушка,— говорилъ онъ, посмиваясь,— улетлъ твой соколикъ.

— Ужъ не говорите,— плакалась Ириша,— гд пропадаетъ и Богъ всть, съ утра ушелъ и до другаго утра не увидишь.

— Хочешь я скажу, гд онъ пропадаетъ?

— Скажите.

— Что дашь?

— Что хотите.

— Ну, поцлуй.

— Извольте.

И она совершенно спокойно поцловала его.

— Ну, говорите теперь.

— Въ карты играетъ твой Андрей Александровичъ, каждую ночь въ банкъ ржется.

— Такъ вотъ отчего у него денегъ стало такъ много, сказала Ириша.

— А разв много? спросилъ Пушкаревъ.

— Страсть сколько! Всмъ заплатилъ: хозяйк, въ лавки, въ булочную, новыхъ платьевъ себ нашилъ, блья.

— А теб не давалъ?

— Совалъ въ руку большую бумажку, да я не взяла.

— Напрасно.

— Мн на что?

— Какъ на что, деньги всегда нужны, ему же дашь, когда попроситъ.

— А вотъ и неправда, ни разу не просилъ.

— Погоди еще, попроситъ, какъ продуется.

— А попроситъ, такъ дамъ.

Пушкаревъ потеръ себ лобъ и задумался.

— А долго это будетъ еще? спросила Ириша.

— Что будетъ?

— Да карты.

— Я почемъ знаю, вотъ погоди проиграется, къ теб вернется.

— Зачмъ проигрывать, пущай деньги наживаетъ.

— Глупая ты! разв деньги, нажитыя въ карты, идутъ когда нибудь въ прокъ, это все равно что ограбленныя, изъ чужаго кармана.

— Вы зачмъ же ему не скажете?

— Что сказать-то?

— Чтобъ онъ не игралъ больше.

— Ты думаешь, онъ послушаетъ?

— А какъ же, если деньги-то ограбленныя, да изъ чужаго кармана.

— Ничего ты не понимаешь, сказалъ съ досадой Пушкаревъ, ты лучше брось о немъ думать.

Ириша замолчала.

— Да брось, повторилъ Пушкаревъ: — онъ баринъ и теб не пара, вернись въ деревню, тамъ за мужика замужъ выйдешь, дти пойдутъ, работа, то-ли дло.

— Не къ кому мн хать въ деревню, возразила Ириша, никого у меня тамъ нтъ.

— Какъ нтъ?

— Да такъ, отецъ, мать померли и Ваня тоже.

— Какой Ваня?

— Братишка у меня былъ, страсть я его любила, да померъ, вотъ я и осталась одна.

— А коли такъ, воскликнулъ Пушкаревъ, какъ будто разсердившись на что-то:— коли такъ, повторилъ онъ, забгавъ по комнат въ волненіи, и вдругъ остановился передъ Иришей въ упоръ и выпалилъ ей подъ самое ухо.

— Выходи за меня замужъ, коли ты одна на свт.

— Замужъ! повторила двушка въ изумленіи.

— Да, за меня, я тоже сирота, будемъ жить вмст.

— Шутишь ты, милый баринъ, ха, ха! и она громко захохотала.

— Чего ты смешься?

— Да вдь ты баринъ и тоже мн не пара, самъ сказалъ. Ириша начала говорить ему ты, должно быть, для большаго вразумленія.

— Я баринъ, да не такой, я люблю тебя, и онъ хотлъ обнять ее, но она его оттолкнула.

— Шутишь, шутишь, повторила она, красня, и пошла къ двери, но онъ схватилъ ее за руку.

— Постой, отвчай прежде, пойдешь за меня?

— Не пойду.

— Отчего?

— Не хочу, не любъ ты мн.

Огорченный ея отказомъ, Пушкаревъ ушелъ домой,но цлый день, до глубокой ночи, размышлялъ о сдланномъ имъ серьезномъ шаг въ жизни. Онъ проврялъ себя и свои чувства къ Ириш и пришелъ къ сознанію, что ршился сдлать ее своею женою не подъ вліяніемъ минутнаго увлеченія, а согласно съ убжденіями и взглядами всей своей жизни.

Жениться на двушк изъ своего сословія онъ могъ бы только на Ларис, но она десятью годами старше и никогда бы не пошла за него. Другихъ женщинъ изъ своего класса онъ мало зналъ и считалъ ихъ всхъ пустыми, тщеславными, куклами, а не живыми существами.

Онъ давно ршилъ, что если женится, то возьметъ себ жену изъ народа, и вотъ судьба столкнула его съ двушкой простой, безискусственной, съ горячимъ сердцемъ и самоотверженною душою. Правда, она любитъ другаго, но этотъ другой не достоинъ ея, и женитьба на ней равносильна спасенію ея отъ гибели. Пушкаревъ былъ убжденъ, что отказъ ея временный и что она согласится за его предложеніе, какъ только пойметъ всю пустоту и мелочность своего кумира. Бояться за будущее, за измну, онъ не могъ, вруя свято въ ея честную, правдивую душу.

Да, онъ женится на ней, и сдлаетъ ее царицей въ своемъ родномъ гнзд. Царство, конечно, небольшое, но тамъ они будутъ работать вмст не только дома, но и въ пол, какъ простые мужики.

Онъ зналъ, что существуютъ опыты интеллигентныхъ людей, посвятившихъ себя такому труду, и что опыты эти оказались плодотворными. Онъ примкнетъ къ этимъ піонерамъ новой жизни и примнитъ къ труду науку.

Мечты эти до того воодушевили и заняли молодаго технолога-идеалиста, что онъ пробредилъ ими всю ночь, а утромъ написалъ длинное письмо своему другу Ларис, въ которомъ изложилъ вс свои взгляды на жизнь и планы на будущее.

Онъ былъ увренъ, что Лариса приметъ тепло его подругу жизни, не смотря на то, что она родилась въ простой крестьянской изб и жила горничной въ столиц. Она повліяетъ и на нее на столько же благотворно, на сколько повліяла на него, бднаго мальчика, бывшаго въ дтств ея ученикомъ. Письмо было вложено въ конвертъ и отправлено ‘заказнымъ’ въ деревню.

Отвта на него ждалъ съ нетерпніемъ его авторъ.

Въ тотъ же день, вечеромъ, въ квартиру Румянцева съзжались гости. Квартира была холостая, но просторная и роскошно убранная: везд были ковры, зеркала и бронза, дорогія картины украшали стны, между ними были до того нескромныя, что завшивались зеленой тафтой, и лампа съ рефлекторомъ ярко освщала тафту, а не полотно, открывавшееся только для избранныхъ.

Хозяинъ принималъ гостей въ длинной столовой, гд разливала чай нарядная и красивая горничная. Гости усаживались у стола, накрытаго блоснжной скатертью, или расходились но другимъ комнатамъ, гд уже составлялись партіи въ винтъ, въ билліардъ и шахматы, а пріютившись у окна, два старичка играли въ домино, повидимому, съ большимъ аппетитомъ. Все было обставлено крайне прилично въ дом Румянцева, и вечеръ казался обыкновеннымъ, какіе бываютъ въ холостой компаніи, безъ дамъ, но въ хорошемъ обществ. Только т, которые оставались попозже, узнавали, въ чемъ суть дла и для чего собиралась вся эта честная компанія.

Посл ужина, всегда ранняго и обыкновенно скромнаго, хозяинъ вставалъ и любезно говорилъ своимъ гостямъ:

— А что, господа, не позабавиться-ли намъ на сонъ грядущій?

Гости изъявляли полное согласіе и валили гурьбой въ другія комнаты, гд уже были приготовлены столы съ картами, млками и прочимъ оружіемъ для предстоящаго горячаго сраженія, а на одномъ изъ столовъ красовалась рулетка, ярко освщенная висячей лампой.

Черезъ какіе-нибудь полчаса азартная игра была уже въ полномъ разгар, слышались возгласы, щелканіе рулетки, лица повытянулись и сбросили съ себя маски, одни были блдны, какъ полотно, другія красны, какъ ракъ, съ каплями пота на лбу.

Одинъ хозяинъ былъ невозмутимъ, онъ металъ банкъ и въ этотъ вечеръ крупно выигрывалъ, укладывая пачки бумажекъ въ карманъ или подъ тяжелый прессъ, лежавшій возл него на стол. Къ нему подошелъ изящный молодой человкъ, во фрак и бломъ галстух, только что пріхавшій съ бала. Онъ сказалъ ‘атанде’, вынулъ радужную бумажку и закрылъ ее картой.

Карту дали — онъ взялъ деньги и сталъ обходить другіе столы, гд тоже метали банкъ, везд онъ выигрывалъ и все удвоивалъ куши. Наконецъ, онъ вернулся къ столу хозяина и поставилъ на одну карту цлую пачку сотенныхъ.

— Сергй Ивановичъ, сказалъ улыбаясь Румянцевъ:— вы мой банкъ сорвете.

— Идетъ или нтъ? спросилъ мрачно понтеръ.

— Идетъ, отвчалъ банкометъ, убилъ карту и загребъ вс сотенныя.

Сергй Ивановичъ отошелъ отъ стола и слъ на диванъ въ той-же комнат. Къ нему подошелъ лакей съ подносомъ, онъ выпилъ залпомъ большой стаканъ вина и вздохнулъ глубоко. Увы, его первая радужная, поставленная на карту, была вмст съ тмъ и послднею, боле не было ни гроша ни въ карманахъ, ни дома, а на завтра предстоялъ платежъ по векселю, крупному векселю у ростовщика на двойную сумму займа и съ неустойкой. Все взыщутъ неумолимо, если не заплатить въ срокъ, и тогда конецъ, крушеніе полное! Молодая жена его танцуетъ беззаботно на балу, откуда онъ урвался къ Румянцеву, чтобы попробовать спасенья въ игр, но счастье не выгорло, а это была послдняя надежда. Пора хать назадъ на балъ, за женою, и дорогой домой разсказать ей все, но нтъ, онъ не скажетъ, пускай она спокойно проспитъ ночь. Онъ взглянулъ на часы:— пора, да и нечего здсь длать боле.

Онъ пошелъ въ переднюю, но въ дверяхъ столкнулся съ Азарьевымъ, котораго зналъ еще со школьной скамьи, онъ схватилъ его за руку.

— Азарьевъ! спаси меня.

— А! Шатиловъ, что съ тобой?

— Я продулся въ конецъ, дай денегъ отыграться!

— Худая примта для меня, ну, да чортъ съ ней, на, возьми, сколько?

Шатиловъ взялъ у него двсти рублей и вернулся къ игорнымъ.столамъ, но онъ не ставилъ больше крупныхъ кушей, а игралъ мелкими, тмъ не мене, чрезъ какіе-нибудь полчаса, занятыя деньги уплыли. Когда послднюю его бумажку убили, онъ страшно поблднлъ, всталъ, сдлалъ два шага и грохнулся на полъ. Его съ трудомъ привели въ чувство и въ карет одного изъ гостей отвезли домой.

Происшествіе это надлало переполохъ въ дом и произвело непріятное впечатлніе на присутствующихъ, но игра продолжалась и скоро все было забыто.

Азарьевъ игралъ въ этотъ вечеръ, противъ обыкновенія, неудачно, ему не повезло съ первой карты, но вмсто того, чтобы бросить игру и ухать домой, онъ продолжалъ понтировать, увеличивалъ ставки и горячился.

— Чортъ возьми! воскликнулъ онъ, когда у него убили круиную карту,— вотъ что значитъ худая примта.

— Какая примта? спросилъ, отодвигаясь отъ него, сосдъ, страшно боявшійся примтъ.

— Да вотъ, какъ входилъ сюда, далъ взаймы Шатилову, знаете Шатилова, съ которымъ сдлалось дурно? Онъ хотлъ отыграться и просилъ меня.

— И вы дали?

— Далъ, двсти рублей.

— Ай, батюшки, хуже нтъ примты.

Но Азарьевъ вровалъ въ свое счастье и продолжалъ игру.

— Играй, да не отыгрывайся, пробасилъ одинъ изъ зрителей, стоявшихъ сзади.

— Это вы про кого? обернулся къ нему Азарьевъ.

— Про васъ.

— Да не я проигрался, а Шатиловъ.

— Все равно.

— Какъ все равно? Позвольте, такъ нельзя подъ руку говорить.

— Нельзя, нельзя, протестовали и другіе игроки: — пятый игрокъ подъ столъ.

Зловщій басъ отошелъ въ сторону.

Азарьевъ продолжалъ играть, но ему замчательно не везло въ эту ночь. Скоро онъ проигралъ вс свои запасы и вынулъ послднюю бумажку, бывшую у него въ карман. Но когда и эту бумажку убили, онъ ударилъ кулакомъ по столу и бросилъ карты.

— Нельзя играть, воскликнулъ онъ:— когда говорятъ подъ руку.

Онъ всталъ и ушелъ въ столовую, гд подавали кофе. Осеннее утро уже глядло въ окно и на улицахъ гасили фонари.

Онъ въ первый разъ еще проигрался до чиста и находилъ это крайне глупымъ. Были деньги и сплыли, ушли въ чужіе карманы. Онъ забылъ, что такъ бывало и съ нимъ, когда онъ обыгрывалъ другихъ. Чужія деньги переходили въ его карманы, и кто-нибудь да плакалъ, когда онъ смялся. Что теперь длать? Денегъ не осталось ни гроша, даже дома, онъ все проигралъ до чиста.

‘Пускай Шатиловъ отдаетъ, думалъ онъ, откуда хочетъ, это онъ виноватъ, что я проигрался: будь у меня еще двсти рублей сегодня, можетъ быть, я выигралъ-бы на нихъ тысячи’.

— Занять разв у Румянцева?

‘Играй, да не отыгрывайся’, прозвучалъ у него въ ушахъ зловщій басъ, и онъ ухалъ домой, не пробуя новаго счастья.

——

Дома Ириша отворила ему и испугалась, взглянувъ на его блдное, искаженное лицо.

— Что съ вами, спросила она:— вы больны?

— Нтъ, усталъ, скоре лягу, ложись и ты.

— Я ужъ встала.

— Какъ такъ?

— Утро давно, восьмой часъ, а я въ шесть встала.

— Боже мой, въ самомъ дл. Разбуди меня завтра въ 10 часовъ.

— То есть, сегодня.

— Ну, все равно, разбуди.

Онъ легъ въ постель и заснулъ крпкимъ сномъ.

Въ первомъ часу горничная насилу добудилась его. Онъ жаловался на головную боль и просилъ напиться, она тотчасъ-же стала ухаживать за нимъ: положила ему компрессъ на голову и напоила содовой водой.

— Вотъ, сказала она,— по ночамъ не спите, опять захвораете.

— Это не бда.

— А въ чемъ же бда?

Но онъ не отвчалъ ей и угрюмо глядлъ въ стну.

— Вчера былъ Петръ Михайловичъ, начала она,— и хотлъ повидать васъ.

— Зачмъ?

— Не могу знать.

— Ну, чортъ съ нимъ.

Ириша хотла было передать ему свой разговоръ съ Пушкаревымъ о картахъ, такъ они мучили ее, но не посмла: Андрей Александровичъ глядлъ сердито и былъ крайне не въ дух.

Онъ лежалъ и думалъ о томъ, что ему теперь длать? Бросить игру, не позволяютъ правила чести, онъ два мсяца всхъ обыгрывалъ и теперь, когда ему не повезло, забастовать казалось не возможнымъ. Вс его осудятъ и Румянцевъ первый.

Ршивъ, что надо, во что-бы-то ни стало, продолжать и дать противникамъ шансъ отыграться, онъ всталъ и похалъ къ Шатиловымъ, подъ благовиднымъ предлогомъ навстить больнаго, а въ сущности, чтобы получить обратно свои двсти рублей и съ ними явиться вечеромъ къ Румянцеву. ‘Авось, шевелилась у него на душ тайная надежда, кривая вывезетъ и я опять выплыву на чистую воду’.

У Шатиловыхъ онъ засталъ большой переполохъ. Сергй Иванычъ, придя въ себя на короткое время, по возвращеніи домой, опять впалъ въ безпамятство и лежалъ въ постели, никого не узнавая.

Къ Азарьеву вышла его жена, красивая блондинка, съ распухшими отъ слезъ глазами. Она объявила, что мужъ тяжело боленъ и докторъ приказалъ никого не принимать къ нему.

— Андрей Александровичъ, спросила она:— вы были тамъ вчера, какъ я слыхала, разскажите, какъ это все случилось?

Азарьевъ разсказалъ, что видлъ, но умолчалъ изъ деликатности о своихъ двухъ стахъ рубляхъ.

— О, эти карты! воскликнула она,— сколько разъ я просила Сергя не играть, но онъ меня не слушаетъ. Онъ врно много проигралъ вчера?

— Право не знаю, кажется немного, и сначала, говорятъ, былъ въ выигрыш.

— О! вы не знаете, онъ все проигралъ, у насъ не осталось ни гроша денегъ въ дом, я везд искала и ничего не нашла.

Она приложила къ глазамъ батистовый, надушенный платокъ, очевидно, оставшійся у нея въ рукахъ посл бала. Азарьеву стало жаль ее, она была такъ хороша въ утреннемъ голубомъ капот, замнившемъ бальное платье, вся въ слезахъ, съ распущенными волосами.

Что за прелестная женщина, подумалъ онъ,— къ несчастію, я не могу ей помочь.

Въ это время лакей подалъ ей на серебряномъ поднос какой-то конвертъ на имя мужа. Шатилова распечатала его и передала гостю.

— Скажите, что это, я не понимаю.

— Это, это… смущенно проговорилъ Азарьевъ, пробжавъ бумагу глазами,— это повстка отъ нотаріуса, по векселю.

— По векселю! да разв мужъ мой выдавалъ векселя? А гд же мое приданое? гд его деньги?

Азарьевъ понималъ, что онъ присутствуетъ при семейной драм, но не зналъ, какъ утшить стоявшую передъ нимъ, въ полномъ отчаяніи, молодую женщину.

— Это только протестъ, сказалъ онъ,— вы не тревожьтесь.

— Протестъ, а потомъ что?

— Потомъ… потомъ, да это можно уладить, надо поговорить съ кредиторомъ.

Онъ взглянулъ на повстку, оставшуюся у него въ рукахъ.

— Я его знаю, хотите пришлю къ вамъ?

— Ахъ, нтъ, Бога ради, переговорите съ нимъ сами.

— Извольте, только прежде я желалъ-бы повидаться съ Сергемъ Иванычемъ.

— Онъ безъ памяти.

— Въ такомъ случа я заду завтра.

— Сдлайте милость, и она горячо пожала ему руку.

Азарьевъ вышелъ, но въ передней, обернувшись, увидлъ черезъ отворенную дверь, какъ въ сосднюю комнату вбжала маленькая двочка, живой амуръ, съ золотыми кудрями на головк. Мать быстро пошла къ ней на встрчу, подняла ее и крпко сжала въ своихъ объятіяхъ.

Бдная женщина, подумалъ Азарьевъ, садясь на извозчика, неужели онъ все спустилъ? а состояніе было, кажется, порядочное.

— Однако, мои двсти рублей тю-тю, надо на нихъ крестъ поставить.

VIII.

Василій Алексевичъ Румянцевъ только-что возсталъ отъ посл-обденваго сна и, перейдя въ туалетную, началъ умываться. Онъ лилъ холодную воду широкою струею изъ умывальника за свою голову, шею и обнаженную грудь, полоскался, фыркалъ и обтирался мокрой губкой, посл чего долго вытиралъ шаршавымъ полотенцемъ свое выхоленное блое тло, слегка ожирвшее. Все это онъ длалъ систематически, каждый день, считая необходимыми такія упражненія, при своемъ образ жизни, для поддержанія бодрости духа и для того, чтобы не клюкать носомъ во время своихъ безсонныхъ ночей.

Онъ былъ человкъ еще молодой, съ закаленнымъ здоровьемъ и нервами, имлъ характеръ невозмутимый, рдко сердился и никогда по выходилъ изъ себя. Какъ онъ умудрился при такомъ темперамент проиграть въ карты свое состояніе, никто не могъ понять, самъ же онъ не огорчался этимъ, считалъ потерю состоянія не боле, какъ однимъ изъ эпизодовъ игры, и былъ увренъ, что въ будущемъ наверстаетъ вдвое.

Онъ получилъ прекрасное воспитаніе, говорилъ въ совершенств на трехъ языкахъ и казался джентльменомъ, въ полномъ смысл слова.

Въ настоящій вечеръ онъ далеко не усплъ еще окончить своихъ омовеній, какъ къ нему пріхалъ ранній гость, Андрей Александровичъ Азарьевъ.

— Что-же, проси сюда, отвчалъ онъ лакею, только предупреди, что я голый.

— Извините, батюшка, сказалъ онъ вошедшему Азарьеву:— что я васъ принимаю въ такомъ вид, но вы не женщина и врно по длу, что такъ рано пріхали.

— Да, я хотлъ переговорить съ вами.

— Ну, садитесь и говорите, только подальше, а то вымокнете, и онъ продолжалъ фыркать и обливаться.

— Вотъ въ чемъ дло, началъ Азарьевъ, видя, что омовеніямъ не скоро еще конецъ:— я вчера проигрался.

— Примтилъ, отвчалъ Румянцевъ:— что-жъ, пора и вамъ, ‘не все коту масляница, придетъ и великій постъ’.

— Да, но постъ можетъ продлиться долго, я проигралъ вс наличныя деньги и не на что продолжать игру, а забастовать мн, вы понимаете, не приходится.

— Къ длу, батюшка, къ длу, денегъ вамъ, чтоли, нужно?

— Да, хотлъ попросить у васъ.

— Много-ли?

— Пятьсотъ, шестьсотъ рублей.

— Можно, но только на извстныхъ условіяхъ, вы знаете ихъ?

— Слыхалъ.

— Я повторю на всякій случай: занятыя деньги вы должны отдать мн завтра вечеромъ, срокъ 24 часа. Если не отдадите, кредитъ закрытъ для васъ навсегда и наши двери тоже.

— Тяжелыя условія, замтилъ Азарьевъ.

— Что-же длать, батюшка, со своимъ уставомъ въ чужой монастырь не суйся. За то у насъ есть и льготы: ни процентовъ, ни документа, на честное слово.

— Скажите, Василій Алексичъ, спросилъ Азарьевъ:— давая деньги на такихъ условіяхъ, вы часто ихъ теряете?

— Очень рдко. Тутъ честь замшана, сударь мой, ну, а если кто чести своей не бережетъ, такъ ужъ извините, этимъ мы очищаемъ нашъ личный составъ, понимаете.

— А долгъ неуплаченный все-таки взыскиваете?

— Никогда, списываемъ въ проигрышъ и шабашъ.

— Ну, а если сумма крупная?

— Такихъ мы не даемъ, по мелочамъ кредитуемъ и то съ выборомъ.

— Я на все согласенъ и завтра привезу вамъ деньги обратно, а, можетъ быть, и сегодня отдамъ, если повезетъ по прежнему.

Румянцевъ вытеръ руки и какъ былъ голымъ, только въ туфляхъ и съ полотенцемъ, накинутымъ на плечи, вышелъ въ сосднюю комнату, откуда и принесъ деньги.

— Сколько вамъ, пятьсотъ? извольте получить.

— Покорно васъ благодарю.

— Напрасно безпокоитесь, у насъ не благодарятъ. Пройдите въ столовую, я только однусь и сейчасъ къ вамъ.

Въ столовой возсдала за самоваромъ та-же благообразная, нарядная горничная, которую хозяинъ дома называлъ Анютой, а вс прочіе, въ томъ числ и гости, Анной Павловной. Она ласково улыбнулась Азарьеву, какъ знакомому, и предложила чаю.

Скоро явился и самъ хозяинъ, гладко причесанный, раздушенный и въ щегольскомъ военномъ сюртук. Сюртукъ былъ растегнутъ и подъ нимъ виднлся блый жилетъ, съ массивной золотой цпочкой на боку.

— Анюта, сказалъ онъ, сегодня надо вина получше и ужинъ, чтобы того, гость будетъ почетный.

— Знаю, отвчала Анюта, какъ-бы обидясь, что ее учатъ.

— Ну, и прекрасно, если ты все знаешь. Давай чаю.

Онъ принялся за чай, проглотивъ прежде два стакана пнистаго квасу, поданнаго ему въ стеклянномъ кувшин.

— А! хорошъ квасъ, крякнулъ онъ, не хотите-ли? домашній.

Но Азарьевъ отказался.

— Кто у васъ будетъ сегодня? спросилъ онъ:— какая особа?

— Много будете знать, состаритесь, отвчалъ, улыбаясь, Румянцевъ, но при этомъ нагнулся и шепнулъ ему что-то на ухо.

— Ого! сказалъ Азарьевъ.

— Тише, это секретъ, смотрите не проболтайтесь.

Но секретъ былъ всмъ извстенъ, особа, посщавшая вечера Румянцева, бывала тамъ нердко и преисправно метала банкъ направо и налво.

Гости стали понемногу съзжаться, и все пошло обычнымъ порядкомъ.

Посл ужина, за которымъ подавали шампанское и старый рейнвейнъ, хозяинъ пригласилъ гостей ‘позабавиться на сонъ грядущій’, и вс, въ томъ числ и особа, пріхавшая къ ужину, направились изъ столовой въ другія комнаты, гд и размстились по зеленымъ столамъ.

Въ самый разгаръ игры ввалился въ комнату толстый, претолстый господинъ, высокаго роста, коротко обстриженный и съ рыжей бородой, котораго хозяинъ радостно привтствовалъ.

— А, Петръ Петровичъ, давненько не бывали.

Появленіе новаго гостя произвело сенсацію, все равно какъ крупнаго звря на охот, въ загон.

Игроки раздвинулись и очистили ему мсто. Петръ Петровичъ грузно слъ, закурилъ длинную сигару и вынулъ изъ кармана толстую пачку радужныхъ.

Сзади собрались зрители, смотрть на его игру. Онъ, пыхтя, поставилъ на карту 300 рублей, которые ему дали, загнулъ уголъ и объявилъ мазу по сто рублей на очко. Карта шла въ полторы тысячи, ее убили, но Петръ Петровичъ даже не поморщился, продолжалъ играть крупными кушами и кончилъ тмъ, что сорвалъ банкъ у Румянцева.

— Кваску-бы испить, проговорилъ онъ басомъ, вставая. Ему подали ‘крушонъ’, въ большомъ стеклянномъ кувшин, наполненномъ льдомъ, шампанскимъ и апельсинами. Онъ выпилъ его одинъ, закурилъ новую сигару и перекочевалъ въ другую комнату, играть въ рулетку.

Азарьевъ въ этотъ вечеръ опять проигрался. Сначала ему повезло, но онъ не остановился во время и спустилъ все, что было въ карман. Поневол пришлось прекратить бой, за неимніемъ пороха. Просить новой ссуды у Румянцева, не уплативъ старой, было невозможно, да онъ и не далъ-бы, такъ какъ самъ сильно проигрался. Андрей походилъ по комнатамъ, повся носъ, подошелъ къ рулетк, гд царствовалъ Петръ Петровичъ, и поставилъ на номеръ завалявшійся у него въ карман золотой, но No не вышелъ, а золотой былъ послдній, поневол пришлось отретироваться.

На другое утро Азарьевъ проснулся рано, но долго лежалъ въ постели, обдумывая свое положеніе. Оно казалось ему критическимъ: вечеромъ, не позже девяти часовъ, надо отдать долгъ Румянцеву, иначе… но онъ не допускалъ и мысли, чтобы возможно было не отдать денегъ, взятыхъ на честное слово, и подвергнуть себя позору изгнанія изъ общества порядочныхъ людей.

Нтъ, деньги надо отдать въ срокъ, во что-бы то ни стало, хотя заложить себя, продать все и остаться голымъ. Но гд достать такую сумму, пятьсотъ рублей, и въ такой короткій срокъ, до вечера?

— Что длать, Боже мой, что длать?

Онъ сдъ на постель и схватился за голову. Въ это время къ нему постучалась горничная.

— Войди.

— Какъ, вы еще въ постели, воскликнула она: — вставайте, давно пора, я сейчасъ самоваръ подамъ.

— Постой, остановилъ ее Азарьевъ: послушай меня.

— Что прикажете?

— У тебя есть деньги?

— Есть, пятьдесятъ рублей и еще жалованье получу сегодня.

— Можешь ты мн одолжить ихъ на одинъ день?

— Могу на сколько хотите, мн не нужны.

— А больше нтъ?

— Нтъ.

— И достать гд не знаешь?

— Не знаю.

— Ну, вотъ что: возьми мои часы съ цпочкой и заложи ихъ въ частномъ ломбард, тутъ недалеко на Литейной отдленіе есть, да вотъ еще два кольца,— и онъ снялъ кольца съ пальцевъ:— за все дадутъ рублей пятьдесятъ, шестьдесятъ, съ твоими вмст сто будетъ.

— Хорошо, сказала Ириша, схожу, какъ уберусь.

— Да сбгай ты къ Пушкареву, спроси, нтъ-ли у него денегъ? пускай все дастъ, до послдней копйки, завтра возвращу.

— Спросить-то я спрошу, а только онъ не дастъ, да и нтъ у него.

— Ну, все равно сходи къ нему, а у хозяйки нашей нтъ?

— Что вы, и были бы — не дастъ, скорй задавится, она и то намеднись меня къ вамъ посылала: опять, говоритъ, за квартиру не платитъ.

— Ну ее къ чорту съ ея квартирой. Такъ ты, душенька, сходишь въ ломбардъ и къ Пушкареву?

— Схожу. Да на что вамъ столько денегъ, опять въ карты играть?

— Не твое дло.

Онъ наскоро напился чаю и ухалъ на поиски. Началъ со знакомыхъ ростовщиковъ, объхалъ ихъ всхъ, но не добылъ ни гроша: одинъ совсмъ отказалъ, другой общалъ дать денегъ завтра, а третій черезъ недлю. Онъ выругалъ ихъ мысленно и отправился въ департаментъ. Тамъ, съ помощію казначея и пріятелей, собралъ кое-какъ сто рублей, и того вмст съ деньгами, которыя должны быть у Ириши — двсти рублей, а триста откуда достать, онъ не зналъ и, ничего не придумавъ, захалъ домой узнать, не далъ-ли Пушкаревъ хотя сколько нибудь денегъ.

Но Ириша, передавъ ему сто рублей (пятьдесятъ своихъ и пятьдесятъ изъ ломбарда), объявила, что Петръ Михайловичъ не далъ ни гроша и только заругался.

— На кого?

— На васъ, зачмъ вы въ карты играете.

— Свинья! о, если бы онъ зналъ мое положеніе.

— Да на что вамъ столько денегъ? спросила Ириша, двсти рублей есть и слава Богу, довольно вамъ, чтобы играть въ карты, на цлую недлю.

— Ты ничего не понимаешь.

Она замолчала.

— Ты знаешь-ли, заговорилъ запальчиво Азарьевъ: — мн нужно пятьсотъ рублей и ни копйки меньше, сегодня нужно, сейчасъ и если я не получу ихъ, то застрлюсь.

— Господи помилуй, воскликнула Ириша,

— Да, застрлюсь, повторилъ онъ мрачно:— ничего боле не остается и онъ вянулъ изъ стола заряженный револьверъ.

— Вотъ видишь, такъ, очень просто, и онъ сталъ подымать револьверъ къ своей голов:

— Бацъ и конецъ!

Въ эту минуту послдовалъ выстрлъ, какъ и отчего, осталось неразъясненнымъ, но пуля пролетла на волосъ отъ виска Азарьева, и самъ онъ, блдный, какъ полотно, откинулся на спинку кресла. Ириша взвизгнула пронзительно и бросилась къ нему. Она поспшно стала ощупывать его голову, лицо, грудь и, дрожа, какъ въ лихорадк, допрашивала его, гд онъ раненъ, куда попала пуля?

— Никуда, слабо произнесъ Андрей, приходя понемногу въ себя, и перекрестился.

— Цлъ, вонъ пуля, и онъ указалъ на стну, гд виднлась дыра съ засвшею въ ней пулей.

Ириша зарыдала и упала къ нему на грудь.

— Отдай, отдай, говорила она, ощупывая его карманы и руки.

— Что отдать?

— Пистолетъ отдай.

— Не отдамъ, пригодится.

— Что ты, Христосъ съ тобой.

— Застрлюсь непремнно, если не достану денегъ до вечера.

— Отдай, я теб достану.

— Ты?

— Да, я.

— Откуда?

— Не твое дло.

— Нтъ, ты скажи прежде, а потомъ я отдамъ револьверъ.

— У Ивана Ардальоныча, прошептала чуть слышно Ириша.

— Вдь онъ ухалъ.

— Да, но ключъ оставилъ у меня.

— Какой ключъ?

— Отъ стола.

— И тамъ деньги?

— Да.

— А когда онъ вернется?

— Черезъ недлю.

— Спасенъ, спасенъ! закричалъ Азарьевъ и бросился обнимать Иришу.

— Погоди, сказала она, отстраняя его: — когда отдашь?

— Завтра.

— Врно-ли, а если не отдашь, что тогда?

— Отдамъ, Боже мой, вдь еще цлая недля, чего ты боишься?

— Деньги чужія.

— Ну да, Ивана Ардальоныча.

— Нтъ, не его, совсмъ чужія, ты пойми, если пропадутъ, тогда что будетъ?

— Не пропадутъ, клянусь теб.

— Ихъ отослать надо, какъ только онъ вернется.

— И отошлемъ.

— Нтъ, ты пойми, повторяла Ириша, начинавшая все боле и боле тревожиться:— вдь деньги чужія, онъ отъ того и не взялъ ихъ съ собой, что чужія, боялся, какъ-бы не украли у него дорогой.

Азарьевъ самъ начиналъ приходить въ волненіе, онъ страшился, чтобы этотъ шансъ, послдній, упавшій ему съ неба, не пропалъ изъ-за пустаго упрямства двушки.

Онъ сталъ передъ ней на колни.

— Ириша, душенька, спаси меня, если любишь, спаси мою честь и жизнь.

Онъ обнималъ ее и цловалъ въ лицо и губы, она вся дрожала въ его объятіяхъ.

— Желанный ты мой! простонала она, сама крпко обнявъ его и цлуя,— я-ли не люблю тебя! Все теб отдамъ, свое и чужое, только не губи себя.

Ириша думала, что онъ не нечаянно выстрлилъ и что только Богъ одинъ его спасъ.

Онъ не сталъ разуврять ее и, поднявъ револьверъ, упавшій на полъ, положилъ на столъ.

— На, возьми и спрячь подальше.

Она поспшно схватила револьверъ и спрятала въ себ въ карманъ.

— А деньги? спросилъ онъ тревожно.

— Дамъ, не бойся, не обману.

И она отдала ему ключъ отъ стола.

— На, возьми самъ, только скажи мн правду, на что теб такая куча денегъ?

Онъ разсказалъ ей все, что съ нимъ случилось вчера, не утаивъ ничего, и старался объяснить ей, на какихъ условіяхъ ему даны были деньги.

— Пойми ты, говорилъ онъ горячо,— честь моя тутъ замшана, а честь дороже жизни.

— Не понимаю я вашихъ дловъ, сказала Ириша, но, коли ты говоришь, что надо, пусть будетъ по твоему, я теб врю.

Въ стол у Ивана Ардаліоныча оказалось триста рублей, ровно столько, сколько не хватало Азарьеву, чтобы пополнить взятыя у Румянцева.

Деньги вс перешли въ карманъ Андрея Александровича, а у Ириши остался ключъ отъ пустаго ящика и томительное сознаніе, что она совершила гршное дло.

IX.

Всю ночь прождала Ириша своего возлюбленнаго барина, ухавшаго съ вечера изъ дому, но онъ не вернулся и къ утру.

На слдующій день повторяюсь то же самое. Азарьевъ пропалъ безъ всти, и встревоженная Амалія Ивановна хотла уже подать объявленіе въ полицію, думая, что съ нимъ случилось несчастіе, но ршилась обождать еще день.

Ириша была ни жива, ни мертва, исполняла свои обязанности машинально, по привычк, но ходила, какъ потерянная, и тревога ея съ каждымъ часомъ росла.

Съ нимъ случилась бда наврное, думала она, не можетъ быть, чтобы онъ не вернулся по своей вол и не отдалъ ей взятыхъ денегъ. Онъ такъ уврялъ ее, что отдастъ, клялся, божился. Утонулъ, врно, гд-нибудь или его ограбили, убили? Господи! что длать и гд искать его?

Она думала бжать къ Петру Михайловичу, сказать ему все и просить о помощи, но чувство стыда и страха удержало ее. Какъ признаться ему въ своемъ поступк, этому доброму, милому барину, такъ горячо ее полюбившему, какъ сказать ему: я украла чужія деньги, хуже, чмъ украла, я отдала ихъ своему возлюбленному потому только, что онъ просилъ меня, ласкалъ и цловалъ, стоялъ передо мною на колняхъ.

Бдная Ириша ломала себ руки и выплакала вс глаза.

— О чемъ ты плачешь? допрашивала ее Амалія Ивановна, и это было жестоко съ ея стороны.

Она знала, о чемъ плачетъ двушка, и давно подмтила ея слабость къ молодому барину. Но ей самой нравился красивый жилецъ и она радовалась случаю подразнить Иришу.

— Ты думаешь, гд твой возлюбленный баринъ? приставала она къ ней,— пропалъ что-ли?— нтъ, голубушка, онъ веселится гд-нибудь, у гадкихъ женщинъ ночуетъ, или за этой барыней ухаживаетъ, помнишь, что прізжала къ нему, когда онъ былъ боленъ, такая разряженная и раздушенная.

Иришу точно укололо что въ сердце и она вдругъ почуяла опять запахъ тхъ самыхъ духовъ, которые такъ мучительно ее преслдовали.

На другой день, вечеромъ, пришло письмо отъ Азарьева, положившее конецъ всхъ тревогахъ о цехъ. Онъ писалъ квартирной хозяйк, что ухалъ внезапно въ деревню къ одному изъ своихъ товарищей по длу и на охоту, не успвъ предупредить о своемъ отсутствіи, но теперь онъ пишетъ ей, чтобы она не тревожилась: онъ живъ, здоровъ и скоро вернется.

— Вотъ, видишь, видишь, объявила Ахалія Ивановна Ириш радостную новость,— я теб говорила, что онъ веселится, а ты плачешь, сама не знаешь, о чехъ.

Но Ириша выбжала изъ комнаты и чуть не упала въ обморокъ въ корридор.

— На охоту! когда она страдаетъ,— не живетъ, а бредитъ!

Онъ обманулъ ее! Мысль эта, какъ обухомъ, ударила ее въ голову и съ тхъ поръ не покидала ея.

Обманулъ бдную двушку, такъ слпо ему поврившую.

Теперь явилась другая забота, не мене жгучая: онъ не отдастъ денегъ и что скажетъ она Ивану Ардаліонычу, когда онъ прідетъ.

Обманулъ! стучало у нея въ голов и билось въ сердц, неужели обманулъ? Слабая надежда еще жила въ ней: оставалось два дня до возвращенія старика Фирсова, ухавшаго навстить свою дочь и внучатъ, а, можетъ быть, въ эти два дня Андрей Александровичъ вернется и отдастъ ей деньги?

Но и эта послдняя надежда скоро рухнула: пришло письмо отъ самого Фирсова на имя Ириши. Онъ извщалъ ее, что вернется раньше, чмъ думалъ, и прідетъ въ четвергъ, въ 10 часовъ утра, по московской дорог, причемъ просилъ выслать ему дворника или швейцара на вокзалъ.

— Въ четвергъ, это значитъ завтра, соображала Ириша, въ десять утра, одна ночь осталась до его прізда, а денегъ нтъ и баринъ ея не детъ. Въ ужас она хотла бжать, сама не зная куда, но ноги у нея подкашивались, темная ночь стояла на двор и она упала на свою постель, какъ была, одтою.

Мы оставимъ пока злополучную Иришу въ ея понятныхъ тревогахъ и посмотримъ, что длалъ за это время нашъ герой и на какого звря онъ охотился.

Получивъ деньги, онъ похалъ прежде всего къ Румянцеву чтобы не пропустить условленнаго срока и отдать ему долгъ, взятый на честное слово. Онъ былъ въ такомъ праздничномъ настроеніи и такъ радовался, что ему чудомъ удалось выпутаться изъ бды, что удивился хладнокровію, съ которымъ кредиторъ его взялъ деньги и спряталъ въ карманъ, ему казалось, что вс должны радоваться его аккуратности, а Румянцевъ боле всхъ. Но Василій Алексевичъ оставался совершенно спокойнымъ и казалось куда-то торопился.

— Сегодня нтъ игры, сказалъ онъ, какъ-бы удивляясь, что гость не узжаетъ.

— Я знаю, отвчалъ Азарьевъ,— мн сказали въ передней, но я хотлъ поговорить съ вами.

— О чемъ это?

— Хотлъ просить васъ возобновить кредитъ, мн крайне нужны деньги.

— Не могу, рзко отвчалъ Румянцевъ.

— Почему? Вдь я отдалъ вамъ въ срокъ и даже раньше, кажется.

— Да, но я самъ безъ денегъ.

— Василій Алексевичъ, не откажите, я разсчитывалъ на васъ, какъ на каменную гору, ну, дайте хотя меньше, 300 рублей.

— Послушайте, отвчалъ Румявцевъ,— я-бы не отказалъ вамъ въ такихъ пустякахъ, но я самъ проигрался вчера въ пухъ и прахъ, вы помните этого Петра Петровича?

— Какъ-же.

— Онъ два раза сорвалъ у меня банкъ въ одинъ вечеръ и облупилъ до чиста.

— Отыграетесь, вамъ не въ первый разъ.

— Нтъ, батюшка, кажется, пришелъ конецъ.

Онъ замолчалъ на минуту и сталъ ходить но комнат.

— Пожалуй, я скажу вамъ,— продолжалъ онъ: — все равно узнаете, казначей нашъ ухалъ въ отпускъ и меня назначили исправлять его должность, вотъ я и исправилъ, проигралъ казенныя деньги въ карты, а завтра ревизія кассы, собралъ что могъ, но все-таки не хватаетъ крупной суммы.

Азарьевъ остолбенлъ.

— Да,— сказалъ Румянцевъ, расхаживая взадъ и впередъ по кабинету,— завтра меня арестуютъ и отдадутъ подъ судъ. Нашимъ забавамъ ‘на сонъ грядущій’ пришелъ конецъ, да и чортъ съ ними, надоли! Жаль только Анюту, пропадетъ безъ меня.

— Анюта!— крикнулъ онъ въ боковую дверь,— пришли мн коньяку, да только хорошаго, No 57, знаешь, тамъ, направо.

Ему подали бутылку коньяку и онъ сталъ глотать рюмку за рюмкой. Лицо его было совершенно спокойно и даже не краснло отъ выпитаго вина.

— Хотите?— предложилъ онъ Азарьеву: — коньякъ чудесный.

— Не пью.

— Напрасно, коньякъ первое средство отъ чахотки въ карманахъ.

— Разв помогаетъ?— спросилъ Азарьевъ.

— Да, мысли такія въ голову приходятъ, блестящія, а впрочемъ, мн пора, надо хать, извините.

Они вышли вмст, Румянцевъ слъ въ коляску, запряженную крупными рысаками.

— Лошадей продавать ду,— сказалъ онъ по-французски:— прощайте, не скоро увидимся.

Онъ быстро укатилъ. Азарьевъ остался одинъ на улиц.

— Сорвалось!— произнесъ онъ такъ громко, что прохожій обернулся.

— Чортъ возьми! не ожидалъ.

Онъ похалъ въ Бронникову и остался у нега ночевать, такъ какъ не хотлъ безъ денегъ вернуться домой.

Бронниковъ тоже здорово проигрался, и оба они сидли вмст и плакались надъ своею судьбою. Азарьевъ разсказалъ ему о всхъ своихъ неудачахъ за послдніе дни, замнивъ только горничную дальней родственницей изъ обднвшей дворянской семьи.

— Ты понимаешь, mon cher, въ какомъ я нахожусь положеніи, я взялъ у нея послдніе гроши, на одинъ, на два дня не боле, подъ честное слово и вдругъ этотъ Румянцевъ посадилъ меня на мель: проигралъ казенныя деньги! да мн какое дло, я разсчитывалъ на него, какъ на каменную гору, отдалъ ему долгъ въ его глупый срокъ и въ прав былъ надяться на продолженіе кредита. Какъ ты думаешь, былъ я въ прав?

— Конечно, отвчалъ Бронниковъ.

— И я бы отыгрался, продолжалъ запальчиво Азарьевъ:— и все бы уладилъ.

— Еще бы!— поддакнулъ Бронниковъ:— да онъ не тебя одного, онъ насъ всхъ подкосилъ, началъ онъ жаловаться съ своей стороны:— вотъ я, напримръ, тоже разсчитывалъ отыграться. Болванъ этакій, кто же проигрываетъ казенныя деньги! Это глупо во-первыхъ, а потомъ уже все остальное.

— И всхъ насъ можетъ скомпрометтировать, замтилъ Азарьевъ:— если начнется слдствіе и обнаружится, что онъ держалъ игорный домъ.

— Конечно.

И оба пріятеля, ршивъ единогласно, что Румянцевъ болванъ, отправились спать, не придумавъ ничего лучшаго.

На другое утро Азарьевъ, славно выспавшись, отправился вновь на поиски за деньгами, но ничего не добылъ, кром нсколькихъ рублей на карманные расходы. Онъ вернулся опять къ Бронникову, такъ какъ ршился не показываться Ириш на глаза безъ денегъ. Онъ сильно пріунылъ и начиналъ понимать, что дло принимаетъ дурной оборотъ, онъ можетъ не только посадить на мель бдную, неповинную ни въ чемъ, двушку, но и быть самъ замшанъ въ скандальную исторію о пропаж денегъ изъ стола Ивана Ардальоныча. Онъ сидлъ мрачно въ кабинет у Бронникова и курилъ его папиросы, такъ какъ свои вс вышли. Вдругъ Бронниковъ, сидвшій противъ него и тоже курившій, воскликнулъ:

— Une ide!

Азарьевъ даже вздрогнулъ.

— демъ во мн въ деревню, на охоту, черезъ часъ поздъ, и мы еще поспемъ.

— Дай мн триста рублей въ займы, отвчалъ уныло Азарьевъ:— и я поду съ тобой на край свта.

— Дурень ты, возразилъ Бронниковъ:— неужели-бы я не далъ, если-бы были, но ты самъ знаешь, что нтъ, а вотъ въ деревн добудемъ.

— Что ты говоришь, воскликнулъ въ свою очередь Азарьевъ, вскакивая съ кресла:— гд ты тамъ добудешь?

— У управляющаго возьмемъ, а нтъ, такъ у кабатчика или арендатора, тамъ у насъ, братъ, оброчныя статьи есть, ты какъ думаешь. демъ, говорю я теб, и какъ славно мы тамъ поохотимся, по первой порош на зайчиковъ.

— Да у меня нтъ съ собой ничего, возразилъ сильно поколебленный Андрей Александровичъ:— ни блья, ни платья охотничьяго, ни сапогъ, перемниться нечмъ, надо домой послать.

— Гд тамъ домой посылать, опоздаемъ на поздъ и пропустимъ свободный праздничный день, я всего теб дамъ, блья и платья, мы одного роста съ тобой, а ружья и сапоги въ деревн.

На такіе доводы нечего было возражать, тмъ боле, что представлялся большой шансъ добыть деньги въ деревн, и пріятели укатили въ тотъ-же вечеръ къ Бронникову, на мызу Горки, находившуюся въ нсколькихъ верстахъ отъ города Луги, по Варшавской желзной дорог. зды было всего какихъ-нибудь четыре часа, вмст съ чугункой и лошадьми, и представлялась полная возможность вернуться назадъ на другой день къ ночи, или въ крайности къ утру на третій, т. е. поспть во всякомъ случа домой, по разсчетамъ Азарьева, дня за два до возвращенія Ивана Ардальоныча.

Онъ сразу повеселлъ, и пріятели пріхали ночью въ деревню, оба въ отличномъ расположеніи духа.

Давъ знать еще изъ Петербурга телеграммой о своемъ прізд управляющему, они нашли господскій домъ въ деревн освщеннымъ, отопленнымъ и, поужинавъ, легли спать, заказавъ охоту на утро. Къ охот посплъ еще одинъ гость изъ Петербурга, приглашенный Бронниковымъ и пріхавшій съ ночнымъ поздомъ.

День въ деревн былъ проведенъ отлично: съ утра похали въ лсъ на охоту, съ загонщиками. На первомъ загон Бронниковъ убилъ зайца и пару куропатокъ, на второмъ Азарьевъ промахнулъ лису, которая, выскочивъ изъ лса и прорвавъ цпь стрлковъ, вихремъ понеслась по снжному полю, на третьемъ, прізжій гость изъ Петербурга угодилъ весь зарядъ крупной дроби въ колно одному деревенскому парню, шедшему съ загономъ, посл чего былъ завтракъ въ лсу, а парня увезли въ ближайшую больницу, гд ему вынули зарядъ, но объявили, что онъ останется калкой на всю жизнь, ‘estropi’ какъ перевелъ Бронниковъ по французски.

Охота продолжалась съ большимъ или меньшимъ успхомъ до заката солнца, посл чего охотники вернулись на мызу къ обду. Обдъ былъ очень вкусный, съ надлежащими возліяніями, и какъ обратный поздъ въ Петербургъ проходилъ ночью, то не ложились спать, а проиграли въ винтъ до тхъ поръ, покуда не пришло время хать на станцію.

Утренняя заря разбудила въ вагон Азарьева, спавшаго крпкимъ сномъ. Онъ потянулся, звнулъ и, свъ на бархатную кушетку, вспомнилъ лису, которую промахнулъ на охот.

— Эхъ, чортъ возьми, досадно.

Затмъ онъ сталъ думать объ Ириш, о томъ, какъ она будетъ счастлива, увидвъ его, и какъ обрадуется, когда онъ отдастъ ей деньги, добытыя въ деревн.

Но вагонъ укачивалъ его, паровозъ свистлъ и пыхтлъ, проходя какую-то станцію, онъ повалился на диванъ и опять заснулъ.

Ему приснились во сн лиса и Ириша, он бжали вмст по снжному полю, и онъ, приложившись, выстрлилъ въ лису, но попалъ въ человка, а не въ звря.

Та-же поздняя осенняя заря разбудила Иришу, спавшую одтою на кровати. Она вскочила, протерла глаза и не могла сразу опомниться, такъ крпко она заснула подъ утро. Первая мысль ея была объ Азарьев.

Не пріхалъ ли онъ, покуда она спала? И не смотря на всю невроятность такого предположенія, она проскользнула въ его комнату и остановилась у постели. Комната была пуста, приготовленная съ вечера постель не измята.

— Обманулъ! произнесла она громко и сама испугалась своего голоса. Голова у нея кружилась, въ вискахъ стучало и, шатаясь, какъ пьяная, она вернулась въ свою каморку. Тамъ она сла на кровать и стала думать горькую думу.

— Обманулъ! Все кончено, умирать надо.

Она смотрла пристально на окно и думала о томъ, какъ отворить его и броситься внизъ на панель, такъ бросилась двушка изъ сосдняго дома и убилась до смерти. Вдругъ она вспомнила о револьвер, отобранномъ ею отъ барина, поспшно вынула она его изъ сундука и положила на столъ.

Она знаетъ, какъ надо выстрлить изъ этого пистолета, ей показывалъ Андрей Александровичъ и она примтила хорошо.

— Грхъ великій убить себя, шепчетъ Ириша. Она крестится и глядитъ на образъ Божьей Матери, висящій въ углу, съ зажженной лампадкой передъ нимъ.

— Богородица, Два, радуйся, начинаетъ она читать молитву, которую учила въ дтств, но не можетъ окончить молитвы, надаетъ на колни передъ образомъ и плачетъ.

— Грхъ великій убить себя, повторяетъ она:— О Господи! не попусти. Она горячо молится за всхъ: за раба Божія Андрея и за младенца Ваню, за упокой души его.

На кухонныхъ часахъ бьетъ восемь.— Въ десять прідетъ онъ, добрый, хорошій ‘Иванъ Ардальонычъ и спроситъ у нея кротко: ‘Ириша, за что ты меня обманула’?

Она больше не плачетъ, глаза у нея высохли и горятъ лихорадочныхъ блескомъ.

— Убжать изъ дому, думаетъ она и начинаетъ одваться, но ее зоветъ хозяйка и Ириша, по привычк, идетъ на зовъ.

Какъ въ бреду исполняетъ она свои дневныя обязанности: завиваетъ и расчесываетъ парикъ своей барыни, убираетъ комнаты, ставитъ самоваръ.

— Ты не забыла, допрашиваетъ ее Амалія Ивановна,— что сегодня Иванъ Ардаліонычъ прізжаетъ?

— Нтъ, не забыла.

— А дворнику говорила, чтобы онъ не опоздалъ на машину?

— Говорила, отвчаетъ Ириша.

— Смотри-жъ ты, чтобы все было въ порядк: комнату старика убери хорошенько, да крендельковъ возьми ему изъ булочной, знаешь, которые онъ любитъ.

Ириша исполняетъ все машинально, точно сквозь сонъ: убираетъ комнату, беретъ крендельки въ булочной, а сама все смотритъ на часы: бьетъ девять, половина десятаго, десять.

— Сейчасъ прідетъ.

Ужасъ нападаетъ на двушку, она опять хочетъ уйти совсмъ изъ дому, но не въ силахъ двинуться, ноги подкашиваются, колни у нея трясутся. Она стоитъ посреди комнаты и ждетъ: передъ ея глазами кроткій, тихій Иванъ Ардаліонычъ выростаетъ вдругъ въ грознаго неумолимаго судью.

— Гд деньги? спрашиваетъ онъ сердито.— Ихъ нтъ.

Онъ клеймитъ ее позорныхъ именемъ воровки и тащитъ въ тюрьму.

Въ передней раздается звонокъ, какъ молотомъ ударяетъ онъ въ голову Иришу, въ ум все спуталось, сердце нестерпимо ноетъ, страшно какъ!…

— Боюсь, боюсь! кричитъ она и хватается за револьверъ.

Звонокъ въ передней раздается во второй разъ и почти, вслдъ за нимъ, громкій выстрлъ.

— Ириша, Ириша! кричитъ изъ своей комнаты Амалія Ивановна, думая, что упало что-то тяжелое въ кухн,— что-жъ ты не отворяешь? Врно, въ булочную ушла, экая дура! И она бжитъ сама отворять.

Въ переднюю входятъ Иванъ Ардаліонычъ въ шинели и флотской военной фуражк, за нимъ дворникъ, съ чемоданомъ и мшкомъ въ рукахъ.

— Да гд же это Ириша? хлопочетъ хозяйка.

Она идетъ въ комнату горничной и съ воплемъ выбгаетъ оттуда, блдная, какъ полотно.

За ней слдуютъ дворникъ и Иванъ Ардаліонычъ, они тоже ищутъ Иришу и находятъ ее на полу, лежащую навзничъ: глаза открыты и неподвижны, возл револьверъ, изъ подъ платья, на груди, сочится кровь.

— Боже милосердый! восклицаетъ Иванъ Ардаліонычъ и падаетъ передъ ней на колни.

Онъ щупаетъ руки и лобъ — они похолодли, прикладываетъ ухо къ груди — сердце не бьется больше,— оно перестало страдать!

— Умерла! горько плачетъ старикъ, дворникъ утираетъ глаза кулакомъ, а изъ-за двери выглядываетъ голова Амаліи Ивановны, безъ парика, въ ночномъ чепц, съ искаженнымъ отъ страха лицомъ.

Иришу похоронили и проводили на кладбище: хозяйка, оба жильца и Петръ Михайловичъ Пушкаревъ. Послдній казался боле всхъ огорченнымъ и горько заплакалъ, когда гробъ опустили въ землю.

На другой день, посл похоронъ, оба жильца съхали отъ Амаліи Ивановны и на воротахъ ея дома снова появилось знакомое объявленіе о томъ, что отдаются комнаты въ наймы.

Иванъ Ардаліонычъ никому не сказалъ о пропавшихъ изъ его стола деньгахъ, а когда Андрей Александровичъ пришелъ къ нему объясниться по этому длу и принесъ триста рублей, будто бы отданные ему покойной Иришей на храненіе, то онъ не взялъ денегъ и, пристально взглянувъ въ глаза Азарьеву, сказалъ ему:

— Деньги эти проклятыя, отдайте ихъ нищимъ.

Азарьевъ въ точности исполнилъ это порученіе, опустивъ деньги въ кружку, выставленную у дома комитета о нищихъ, за что и получилъ въ газетахъ благодарность на имя неизвстнаго, щедраго благотворителя.

ИРИША.Повсть.

Читайте также:

ИРИША.
Повсть.