ЭНРИКО КАСТЕЛЬНУОВО.
ЭНРИКО КАСТЕЛЬНУОВО.
(Съ итальянскаго).
Интимный другъ.
Интимный другъ.
Августъ Роберти’.
‘Русскій Встникъ’, No 9, 1895
Интимный друг, Кастельнуово Энрико, Год: 1895
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Мы только-что вернулись изъ посл-свадебнаго путешествія и стали устраивать свое гнздышко. Первое лицо, съ которымъ меня познакомилъ мой мужъ, былъ докторъ Августъ Роберти.
— Ну, какъ онъ теб понравился?— спросилъ онъ меня, когда докторъ ушелъ.
Я очутилась въ затруднительномъ положеніи, не зная, что отвтить на этотъ слишкомъ прямой вопросъ.
— Онъ, вроятно, хорошій, серьезный докторъ… но что онъ не похожъ на Адониса, это не подлежитъ никакому сомннію…
— О, смотри, берегись!— сказалъ шутливо Лукіанъ (мой мужъ).— Ты еще совсмъ не знаешь людей…
— Можетъ быть, но… ему къ тому же, вроятно, столько уже лтъ…
— А сколько ты даешь ему?
— Не знаю… сорокъ четыре… сорокъ пять, не меньше…
— Онъ только на десять лтъ старше меня. Ему не больше сорока.
— Не можетъ быть: зачмъ же онъ совсмъ сдой?
— Это ничего не значитъ… Въ его годы я, можетъ быть…
И онъ провелъ рукой по своимъ чернымъ блестящимъ волосамъ.
— Пожалуйста, пожалуйста, не длай такихъ сравненій, — прервала его я, смотря съ гордостью на своего красиваго мужа. Онъ былъ дйствительно очень красивъ.
Онъ покрутилъ усы и засмялся.
— Ну-съ, что же ты не продолжаешь критиковать его дальше?
— Дальше? изволь: мн кажется, онъ немного смшонъ, неуклюжъ и застнчивъ.
— Даже смшонъ и неуклюжъ!.. Бдный Августъ! Мущины относятся вс съ уваженіемъ къ нему, а у женщинъ ему положительно не везетъ…
Я едва не сказала ему въ отвтъ:— ‘Зачемъ же тогда ты представилъ его мн?’ Но къ счастью во-время спохватилась и не сказала ни слова. Лукіанъ же, наоборотъ, усвшись возл меня, началъ пресерьезнымъ тономъ говорить про этого доктора, хвалить его, желая убдить меня какъ можно внимательне отнестись къ его пріятелю.
Прежде всего докторъ былъ его родственникъ. Затмъ онъ долженъ быть нашимъ постояннымъ докторомъ, потому что, хотя онъ вотъ уже два года, какъ оставилъ практику, Лукіанъ все-таки питаетъ къ нему доврія больше, чмъ къ кому-нибудь другому, и онъ увренъ, что докторъ приметъ насъ въ число своихъ паціентовъ. Наконецъ докторъ Роберти будетъ для меня очень цннымъ другомъ, и мой мужъ считаетъ огромнымъ для себя счастьемъ, что можетъ поручать его вниманію свою жену во время своихъ непродолжительныхъ, но частыхъ отлучекъ, которыя ему приходится длать по своей служб.
— Понимаю, — подумала про себя я.— Значитъ, вмсто одной непріятности всегда будетъ заразъ по дв. Лукіанъ будетъ покидать меня чаще обыкновеннаго и въ утшеніе еще оставлять меня на попеченіе этого ‘замчательнаго’ доктора.
Впрочемъ, я не хотла причинять непріятности своему мужу, не одобряя его плановъ, тмъ боле, что они вытекали изъ его нжной заботливости обо мн. Поэтому, стараясь придать своему лицу веселое, довольное выраженіе, я отвчала ему:
— Ты знаешь? я пошутила. Если докторъ Роберти дорогъ для тебя, то также дорогъ будетъ и мн и, конечно, всегда встртитъ въ нашемъ дом радушный пріемъ.
— Ну, и прекрасно, — отвчалъ мужъ и поцловалъ меня.
Мн было въ то время двадцать два года, но, по мннію большинства, не исключая даже моихъ подругъ, на видъ мн можно было дать еще меньше: доктору Роберти было около тридцати девяти, но онъ казался старше своихъ лтъ. Въ его глазахъ я была, конечно, не боле какъ двочка и отчасти поэтому, отчасти потому, что онъ былъ родственникъ и въ то же время старый другъ моего мужа, онъ не замедлилъ относиться ко мн, какъ отецъ къ дочери. Начавъ съ ‘вы’, онъ скоро перешелъ на ‘ты’. Что касается меня, то я, несмотря на постоянныя напоминанія и настоянія и его и Лукіана, не могла побдить своей стыдливости и называла его всегда ‘вы’.
Я скоро должна была согласиться съ отзывами мужа. Чмъ ближе узнавала его я, тмъ боле должна была проникаться любовью и уваженіемъ къ нему. Онъ, кажется, былъ созданъ для того, чтобы быть истиннымъ другомъ. Онъ былъ врагомъ свтской жизни, одвался далеко не по мод, при многочисленномъ собраніи обыкновенно молчалъ, но, съ глазу на глазъ, въ простой, искренней бесд онъ обнаруживалъ неизсякаемую словоохотливость и рдкій даръ слова. Его умъ, глубокій и острый, былъ богатъ не одними только сухими, книжными знаніями, но больше всего личнымъ опытомъ. Въ молодости онъ объхалъ почти всю Европу, и это путешествіе оставило въ немъ сильное желаніе постить и другія страны, предпринять новыя экспедиціи съ научной цлью.
— Для этого, впрочемъ,— говорилъ онъ мн,— нужно побдить мою природную лнь, а это, оказывается, сдлать не легко, и съ каждымъ новымъ годомъ все трудне и трудне.
— А я такъ посовтовала бы вамъ, — говорила ему я,— оставить вс эти путешествія и вмсто этого обзавестись семьей. Вы были бы примрнымъ рдкостнымъ мужемъ.
Но онъ былъ совсмъ другаго мннія. Онъ самъ говорилъ мн, что не женился изъ сознанія, что не можетъ сдлать счастливою свою жену.
Лукіанъ же какъ-то разъ разсказалъ мн, что у доктора Роберти была давно, нсколько лтъ тому назадъ, ‘симпатія’, и онъ собирался жениться. Но все окончилось ничмъ, и двушка вышла замужъ за другаго. Мой мужъ въ то время былъ еще мальчикомъ, Роберти тотчасъ же посл этого удара отправился въ отдаленное путешествіе, а по возвращеніи изъ него всегда избгалъ говорить объ этомъ. Лукіанъ былъ не изъ любопытныхъ и больше ничего не узналъ изъ этой исторіи, я же пыталась было развдать всю подноготную этого загадочнаго случая, но и мн не удалось это.
Я не сказала еще, что мой мужъ былъ секретаремъ одного страховаго общества и поэтому долженъ былъ довольно часто разъзжать по разнымъ агентствамъ. Это было причиной его отлучекъ, о которыхъ онъ предупредилъ меня на первыхъ порахъ и которыя, правду сказать, были очень часты и продолжительны, затягиваясь иногда дней на 8 — 10. И тогда я оставалась въ полномъ одиночеств. Благодаря Лукіану, который былъ немного ‘медвдь’, я не имла почти никакихъ знакомствъ, надежды, которыя я питала въ первые мсяцы супружества, разлетлись какъ дымъ. Единственнымъ развлеченіемъ, на которое я могла разсчитывать теперь, были визиты доктора Роберти.
О, какъ добръ, какъ любезенъ со мной былъ докторъ Роберти! И этотъ ученый, серьезный, всегда занятый человкъ, съ удовольствіемъ жертвовалъ своимъ дорогимъ временемъ для того, чтобы помочь мн разогнать мою скуку! Днемъ онъ заходилъ за мной, чтобы вмст отправиться на прогулку, вечеромъ приходилъ пить чай и болтать въ моемъ салон.
— Видишь,— замчалъ онъ, — какая выгода имть такого знакомаго, какъ я. Мое присутствіе не обратитъ на себя вниманія, и никто и не подумаетъ сказать что-нибудь дурное, встрчая насъ вмст.
— Но зато, наврное, вс скажутъ въ одинъ голосъ: бдный, бдный докторъ! какъ должно быть скучно ему съ этой двочкой!
— Нтъ, нтъ, они скажутъ другое: бдная женщина! Неужели она не могла найти себ ничего боле интереснаго?
Эти споры оканчивались обыкновенно соглашеніемъ, что и т и другія слова — заблужденіе, и тотъ, кто скажетъ, ошибется, какъ ошибаются всегда, когда говорятъ, не зная хорошо дла.
— А между тмъ,— прибавлялъ докторъ,— еслибы мы говорили только о томъ, въ чемъ были положительно уврены, то намъ пришлось бы молчать большую часть дня.
Слова его, конечно, были справедливы, но къ нему самому они относились мене всего. Онъ такъ много, такъ много зналъ всего! И какъ хорошо, какъ основательно зналъ! Кажется, не было такого вопроса, по которому онъ не могъ бы высказать свое вское, основательное и цнное сужденіе. И при этомъ ни тни педантизма, ни докторальнаго, самодовольнаго тона: онъ говорилъ всегда просто, естественно. Ко мн онъ былъ очень снисходителенъ и во всякомъ случа показывалъ, что обо мн онъ большаго мннія, чмъ я заслуживала. Благодаря постояннымъ бесдамъ съ нимъ, я незамтно пополняла свое образованіе. Мой Лукіанъ, обладавшій недюжиннымъ умомъ, но не имвшій времени углубиться въ научныя занятія, постоянно говорилъ мн:
— ‘Corpo-di-Bacco!‘ Ты становишься совсмъ ‘кладеземъ науки’.
— Добавь только: благодаря доктору,— отвчала я.
— Ну такъ ты теперь, наконецъ, убдилась, какой человкъ нашъ милый Августъ?
Еще бы не убдиться! Свидтелями моей убжденности были вс мои родные, въ письмахъ къ которымъ съ страшнымъ энтузіазмомъ я только и говорила, что о своемъ новомъ друг.
— Хорошо, по крайней мр, что твой новый другъ — въ то же время и старый другъ,— написала мн разъ моя сестра, любившая очень играть словами.
Не думайте, что мы съ докторомъ говорили только о научныхъ предметахъ. Хотя я сначала очень стснялась при доктор, считая его такой важной и серьезной персоной, неизмримо выше меня стоящей въ умственномъ отношеніи, но скоро все это исчезло, и взамнъ появилась полная откровенность. Понемногу я привыкла къ доктору настолько, что стала сообщать ему ршительно обо всемъ. И если, случалось, набжитъ какое-нибудь легкое облачко на ясномъ фон моихъ отношеній къ мужу, я тотчасъ же все разсказывала доктору. Видя мои слезы, онъ утшалъ меня съ обычной добродушной усмшкой, стараясь разбить вс мои преувеличенныя жалобы.
— Ты совсмъ двочка, — говорилъ онъ мн, — истинныя несчастія никогда и никто не станетъ выставлять напоказъ: ихъ прячутъ въ глубин души, страдаютъ, но молча. У тебя же одно только воображаемое горе. Мужъ, котораго ты любишь, любитъ тебя не меньше, чмъ ты его. Чего же теб еще нужно? Можно пожелать еще двухъ крошекъ-дтей? И они, Богъ дастъ, будутъ… На что же ты жалуешься?
Въ конц концовъ я соглашалась съ нимъ, что была неправа и всегда посл этихъ разговоровъ у меня возникала мысль:— Боліе, что стала бы я длать, еслибы возл меня не было доктора? Я способна была всякую мелочь раздуть до ужасающихъ размровъ и конечно была бы несчастна по своей же собственной вин.
Естественно, поэтому, что, забывъ прежнія свои слова и убжденія, я хотла теперь одного: чтобы докторъ, мой дорогой, безцнный докторъ принадлежалъ мн, и только мн.
— Зачмъ вамъ еще заниматься, когда вы и безъ того знаете все?— сказала ему однажды я, когда онъ подъ предлогомъ занятій всталъ, чтобы откланяться со мной, не успвъ перекинуться со мной и парой словъ. А что было, если онъ вздумаетъ иной разъ сослаться на визитъ, который ему нужно сдлать какой-нибудь синьор. Я прекрасно знала, что онъ знаетъ двухъ, трехъ не больше дамъ и видитъ ихъ раза два въ годъ. Но я, благодаря присущему всмъ женщинамъ кокетству, устраивала ему цлыя сцены. Еще бы? Вдь это стыдъ имть соперницъ! Я не хочу имть ихъ! О, какая черная неблагодарность! Я приручила этого ‘дикаря’, сдлала его ручнымъ, заставила его обратить вниманіе на свой костюмъ, а онъ уходитъ отъ меня и записывается въ поклонники къ другимъ. О!..
Конечно, все это говорилось шутя. Но я готова была и въ серьезъ думать, что я имю права на доктора и во всякомъ случа должна охранять ихъ отъ захвата другими. Чмъ боле я убждалась въ превосходств его надъ мной, тмъ сильне самолюбіе мое подстрекало меня захватить его всецло въ свои руки, сдлать его своимъ постояннымъ кавалеромъ и, если это возможно, видть его у своихъ ногъ.
Вс средства, какія въ этихъ случаяхъ находятся въ распоряженіи у прекраснаго пола, пускались въ ходъ и мною. Лицо мое, смотря по обстоятельствамъ, принимало то сердитое, то веселое выраженіе, кислыя, недовольныя гримасы, обворожительныя улыбки, вздохи, цлый градъ упрековъ — все это видлъ отъ меня мой докторъ. Ахъ, еслибы мы, женщины, вполн понимали, какое зло мы длаемъ благодаря своей легкомысленности!
Разъ вечеромъ мы были одни, онъ и я. Мой мужъ былъ въ отъзд. Докторъ, нсколько уже дней казавшійся мн смущеннымъ, сталъ собираться уходить домой.
— Господи, Боже! Что съ вами? Вы точно на горящихъ угольяхъ? Неужели я такъ наскучила, надола вамъ?..
— О, Тереза, какъ могла придти къ вамъ въ голову подобная мысль?
— Нтъ, нтъ, я не хочу врить никакимъ вашимъ отговоркамъ, потому что сердита, сердита на васъ!..
— Сердита?! За что же?..
— За то, что вы не отвчаете откровенностью на мою откровенность. Вы знаете вс мои тайны и не позволяете мн проникнуть въ ваши.
— У меня нтъ ихъ!..
— О, конечно!.. Но вы не обманете меня. Женщины прекрасно читаютъ въ сердц у того, кого любятъ.
Онъ покраснлъ, смутился и пробормоталъ:
— Что же ты читаешь у меня? Что?— скажи.
— Какая наивность! Разв не видно, что ваши старыя сердечныя раны еще не зажили и гд же простой дружб такой глупенькой двочки, какъ я, исцлить, залчить ихъ!..
Было ли то нескромное любопытство или личный интересъ заставилъ меня сказать эти неблагоразумныя слова, знаетъ одно только небо. Волненіе, охватившее-было его при первыхъ моихъ словахъ, нсколько успокоилось, когда я объяснила, что я хотла сказать, и онъ съ дланною безпечностью отвчалъ мн:
— И охота же теб рыться въ какомъ-то старь! Или кто-нибудь разсказалъ теб ‘дйствительный’ романъ изъ моей жизни, и ты поврила этому? Если и было когда-то дло, то, вопервыхъ, очень давно, да и притомъ такая пустая, обыкновенная исторія, которая будетъ вовсе не интересна для тебя.
— Все, что касается моего друга, не можетъ не интересовать меня,— замтила ему я горячо.
Краска опять залила его щеки. Но онъ быстро овладлъ собой и сказалъ:
— Такъ ты хочешь, чтобы я разсказалъ теб эту исторію?
— Да, пожалуйста.
Докторъ былъ правъ. Его исторія была очень коротка, совсмъ обыкновенна и проста. Онъ любилъ двушку, которая, казалось, отвчала ему взаимностію, но потомъ вышла за другаго боле красиваго и богатаго. Ничего новаго, драматическаго. На одни и т же происшествія принимаютъ совершенно другой видъ, смотря по особенностямъ каждаго. То, что — простая комедія для одного, то можетъ быть трагедіей для другаго.
Въ словахъ доктора сквозило искреннее чувство, слышалась тяжелая нотка вынесеннаго страданія, видно было, какой глубокой печали стоила ему эта исторія, какая горечь обманутыхъ иллюзій нерасцвтшей юности осталась посл нея на дн его чуткой, глубокой души. И вмст съ тмъ онъ съ такой благородной сдержанностію отзывался о той, которая отравила его тогда еще юное существованіе, что я была очень тронута его разсказомъ и не могла удержаться, чтобы въ порыв энтузіазма не воскликнуть:
— Конечно, вы имли право поступить такъ, какъ вамъ угодно, и могли простить ту, которая измнила вамъ, но я… я не прощу ее никогда!..
— За что же?— спросилъ онъ, кротко улыбаясь.— Она думала, что любитъ меня, а потомъ оказалось, что вовсе это не была любовь. Не о ней жалю я, увряю тебя! Я жалю самого себя, свою судьбу, какой-то рокъ, предопредленіе, тяготющее надъ мной. Впрочемъ, чему же удивляться? Вдь есть же такіе дома, которые видятъ лучи солнца на стнахъ противъ нихъ, такъ и между людьми встрчаются такіе, которымъ суждено видть чужую любовь, радоваться чужимъ счастьемъ, но никогда не быть любимыми. Они способны вызвать возвышенныя, прекрасныя чувства: дружбу, уваженіе,— да, но любовь… любовь — никогда! Такъ и проходитъ ихъ жизнь: они видятъ другихъ, видятъ, какъ жизнь тхъ озаряется блескомъ прекрасной, чудной любви, видятъ, какъ согрвается ею сердце этихъ счастливцевъ, но для нихъ нтъ… не находится ни свта, ни тепла… А вдь и они могли бы, сумли бы, конечно, любить… и… кто знаетъ… можетъ быть…
Докторъ вдругъ замолчалъ и опустилъ лицо внизъ.
Мн хотлось сказать ему хоть одно слово утшенія, хотлось чмъ-нибудь выразить свою симпатію, но я не могла найти словъ и кончила тмъ, что положила свою руку на его, судорожно снимавшую ручку кресла, на которомъ онъ сидлъ.
Онъ тихо-тихо поднялъ на меня глаза, застланные слезой, и пристально взглянулъ мн прямо въ лицо. Взглядъ его проникалъ прямо въ душу.
Меня охватило какое-то непонятное волненіе. Я хотла-было подняться съ мста, но какая-то сила, большая меня, заставила меня оставаться пригвожденной къ своему мсту.
Докторъ порывисто, какъ безумный, схватилъ мою руку, быстро поднесъ ее къ губамъ и сталъ покрывать ее горячими поцлуями.
Застигнутая врасплохъ, я не могла произнести ни слова, но изумленіе, видимо, отражалось на моемъ лиц, и это выраженіе, вроятно, отрезвило моего бднаго друга.
Краска сбжала съ его лица, онъ моментально поблднлъ, какъ мертвецъ, поднялся на ноги и, съ видомъ виноватаго предъ судьей, тихо прошепталъ:
— Прощайте!.. Простите меня!..
Наконецъ я пришла въ себя и съ крикомъ, вырвавшимся прямо изъ души, не дала ему говорить дальше.
— Нтъ… нтъ… вы не уйдете такъ… Это виновата я… Я не должна была… Забудемъ эту минуту ради столькихъ пріятныхъ, ясныхъ часовъ… Будемъ опять по-старому друзьями… Вы видите, я уже опять вошла въ прежнюю колею…
И я пошла къ нему навстрчу, протягивая впередъ свои руки.
— Добрая Тереза!— воскликнулъ онъ, останавливаясь уже на порог.— И вы думаете, что это возможно теперь?
— Да… да,— отвчала я,— не только возможно, но уже и сдлано… по крайней мр… съ моей стороны… Садитесь же вотъ тутъ, на диванъ… Я налью вамъ еще чашку чаю… Вы мн разскажете… про эту новую книгу…
Докторъ печально покачалъ головой.
— Прощай, Тереза.
— Такъ вы все-таки уходите?!
— Вамъ нужно успокоиться, вы такъ возбуждены, разстроены… И потомъ… уже поздно… Теперь около полуночи.
Это было врно… Я не смла настаивать.
— Но вы вернетесь завтра? Да? Въ обычное время? Можетъ быть раньше?
— Вернусь… приду… да… Благодарю, Тереза.
Онъ поспшно смахнулъ дв крупныя слезинки, катившіяся по его щекамъ, и вышелъ.
Оставшись одна, я бросилась навзничь на диванъ и разразилась громкими рыданьями. Я обманывала и давно обманывала себя. Та самая нжная, пріятная дружба, которая была для меня опорой, утшеніемъ, защитой, стной, которою я гордилась, оказалась теперь страшной засадой, угрожавшей мн большою опасностью.
— Будемъ по-старому друзьями — сказала я доктору, а сама уже (зачмъ притворяться?) считала это невозможнымъ. Какое горе, какое несчастіе! Какъ я страдала и какъ заставляла страдать вмст съ собой и другаго!
Я не могла сомкнуть глазъ во всю ночь. На другой день къ тому времени, когда обыкновенно заходилъ Роберти, я дрожала, какъ въ лихорадк.
— Что онъ скажетъ мн?— спрашивала я самое себя.— И что скажу ему я?
Я сла къ столу и стала перелистывать книгу. Звонокъ заставилъ меня вздрогнуть и быстро вскочить.— Это онъ,— подумала я и постаралась овладть собой. Мимоходомъ взглянувъ на зеркало, я придала своему лицу обычное выраженіе.
Въ коридор послышались шаги, но это были не его шаги.
— Письмо отъ доктора Роберти — сказала, входя въ комнату, камеристка.
— Письмо!— воскликнула я, поблднвъ,— ему худо?
— Лакей ушелъ, не сказавъ ни слова.
Камеристка вышла. Я заперла на ключъ комнату и дрожащими руками распечатала конвертъ.
‘Дорогая Тереза,— писалъ докторъ, — Я все обдумалъ серьезно, хладнокровно и безповоротно. Самое лучшее — мн оставить этотъ городъ. Я унесу съ собою пріятное воспоминаніе о васъ, о моемъ Лукіан, этой чистой, кристальной душ, которой я чуть не измнилъ. Простите и сдлайте такъ, чтобы и онъ простилъ меня… Будьте счастливы, Тереза, и не ищите другаго интимнаго друга, кром вашего мужа. Я своимъ горькимъ опытомъ узналъ, что нельзя отдать женщин всей дружбы, не давъ ей въ то же время любви. Нечего и говорить о томъ, какъ дорого для меня было бы пожать вашу руку еще разъ… послдній разъ… Но такъ — лучше… Прощайте… Не забывайте совершенно обо мн… Гд бы я ни былъ, моя мысль всегда будетъ возл васъ… Прощайте…
Листокъ выпалъ у меня изъ рукъ, и я почувствовала, что глаза мои наполнились слезами.
Бдный Роберти! Онъ ухалъ! Ухалъ изъ-за меня! Но… можетъ быть, его еще можно задержать… убдить разумными доводами… Я позвонила.
— Пошлите сейчасъ же къ доктору Роберти,— сказала я камеристк.— Если онъ еще дома, прикажите передать ему, что я зову его къ себ. Камеристка взглянула на меня и спросила, не больна ли я.
— Да,— отвчала я,— скажите докору, что я чувствую себя нехорошо.
Зачмъ я послала позвать его? Зачмъ я хотла помшать ему привести въ исполненіе свое ршеніе?
Я сама не знала, зачмъ. Знаю только одно, что когда мн доложили, что докторъ ухалъ съ первымъ утреннимъ поздомъ, со мной сдлался нервный припадокъ.
Недли черезъ дв въ нашихъ журналахъ явилась перепечатка изъ англійскихъ о томъ, что извстный итальянскій ученый Августъ Роберти прохалъ въ Лондонъ, чтобы похлопотать разршеніе соорудить экспедицію на фрегат къ арктическому полюсу. Его ходатайства имли успхъ, и правительство приняло подъ свое покровительство это предпріятіе.
Изъ Лондона докторъ Роберти написалъ мужу и мн очень большое и сердечное письмо.— Года черезъ два мы увидимся,— оканчивалъ онъ свое посланіе. Но я почему-то предчувствовала, что намъ больше не встртиться съ нимъ.
Не прошло этихъ двухъ лтъ, какъ въ одно утро Лукіанъ пришелъ домой совсмъ разстроенный, печальный…
— Что случилось?— спросила я его.
Онъ сказалъ было сначала, что ничего, но посл моихъ настояній сказалъ правду.
— Я получилъ извстіе, которое глубоко опечалило меня и конечно огорчитъ и тебя…
— Что такое? Въ чемъ дло?
— Нашъ Роберти, котораго мы разсчитывали скоро встртить…
— Ну, ну?.. Умеръ?.. умеръ?— спрашивала я дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
— Къ несчастію, да… и какъ!?.. Читай…
Въ журнал, который онъ мн подалъ, въ черной рамк я прочитала слдующія слова: ‘Times’ отъ 15 числа принесъ извстіе, которое опечалитъ всю Италію. Нашъ знаменитый соотечественникъ, докторъ Августъ Роберти, отправившійся на англійскомъ фрегат ‘The Baring’, находясь въ Гренландіи и уже собираясь возвратиться на родину, скончался 21 августа, заразившись скорбутомъ. Печальное извстіе сообщено капитаномъ Wild, командиромъ фрегата ‘Baring’ въ письм, доставленномъ на датскомъ купеческомъ судн’.
— Бдный Роберти — съ рыданьями въ голос воскликнула я, бросаясь на шею къ мужу.
— Ты имешь полное основаніе оплакивать его. Такого друга, какъ онъ, мы не найдемъ никогда и нигд.
— А все-таки,— началъ онъ, когда мы немного поуспокоились, — внезапный отъздъ его отсюда былъ всегда для меня большою загадкой. Объясненія его, написанныя имъ въ письм изъ Лондона, не могли удовлетворить меня. Можетъ быть, не сказалъ ли онъ теб о настоящей причин своего ршенія?
Сотни разъ за эти двадцать мсяцевъ я готова была повдать мужу всю правду, но каждый разъ что-то удерживало меня отъ этого. Но теперь молчать я не могла и все разсказала ему.
— Если Роберти былъ сколько-нибудь виноватъ въ этой исторіи, то онъ съ избыткомъ искупилъ свою вину, искупилъ такъ благородно. Hq настоящая виновница всего — я… Виновата, правда, благодаря своему легкомыслію, но это легкомысліе привело къ такимъ ужаснымъ послдствіямъ. Ты простишь меня, Лукіанъ?
Мужъ, выслушавъ мою исповдь въ глубокомъ молчаніи, съ серьезнымъ, задумчивымъ видомъ отвчалъ мн:
— Я не могу осуждать тебя, не осуждая вмст и самого себя. Боле всхъ оказался неблагоразумнымъ я. Мн не слдовало забывать той непреложной истины, о которой Роберти напомнилъ теб въ своемъ письм: жена не должна имть никакого другаго интимнаго друга, кром своего мужа.