…Jam non ad culmina reram Injustos reuvisse, tolluntur in altum, Ut lapsu graviore ruant.
Claudian
Ее императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне с благоговением сочинитель
———————————————————
Император Всероссийский и Бонапарте, Уваров Сергей Семенович, Год: 1814
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Последнее сочинение г. Шатобриана подало мысль к написанию сих строк не имею тщеславия становиться рядом с сим знаменитым писателем, которого редкому таланту никто больше меня не удивляется, но благодарю его, что он не писал о сем предмете. Радуюсь, что предоставлено русскому, хотя и в неравных силах, принесть жертву благоговения беспримерной славе монарха, который, можно сказать, душою своею принадлежит многим векам, и который с таким достоинством соединяет в себе свойства христианина, философа и воина.
Радостные восклицания, раздающиеся от Кадикса до Камчатки, свидетельствуют, что все народы принимают равное участие в общем освобождении своем, но, смею сказать, должно быть русским, чтоб чувствовать во всей полноте неизреченную радость, внушаемую характером и поступками великого государя, бывшего Агамемноном в сем ополчении царей, должно быть русским, чтоб выразить чувство славы иметь такого монарха, должно быть русским, говорю, чтоб вознестись на степень сей добродетельной души, воздающей благодеянием за поношение, свободою за рабство, и освобождающей Францию от тех бедствий, которые она излила на Россию.
Посреди тысячи голосов, громко изображающих все злодеяния издыхающего тиранства, принимаюсь я за перо, чтоб представить, если успею, в истинном виде удивительное поведение императора Всероссийского, его характер, твердость, политические его правила, рыцарские добродетели — это наше достояние! Надеюсь, что меня не станут упрекать в лести: никакая сила человеческая не имеет власти над пером моим. Знаю, что молчание бывает иногда обязанностью, но ложь никогда!
Чтоб изобразить поведение императора нашего во всей его красоте, должно противопоставить ему поведение его противника. Обращусь к самой колыбели сего исполинского могущества, рассыпавшегося с толиким бесстыдством и подлостью, и говоря о начальных делах Бонапарта, постараюсь сохранить хладнокровие историка. Мужество повелевало снимать с него личину, нападать на него прямо, доколе он притеснял Европу, возвышать пред ним глас чести и истины, когда он имел над нами некоторую власть, но великодушие повелевает не оскорблять его после падения, говорить о нем отныне строгим и умеренным языком потомства, и сей преступной главе предоставить священное право, приобретаемое несчастием. Писатель может отныне оказывать милосердие свое: ему позволено подражать великодушию победителей, и умерять, не без труда, негодование, которое, против воли, вырывается из сердца его!
В происшествиях царств и в жизни людей, находим постоянный закон, который можно б было назвать судьбою, если б он не был действием вечного, непостижимого Провидения. Сей закон, существующий в нравственном мире, равно как и в физическом, является наиболее в те бурные времена, когда, посреди сильных волнений, выходят на поприще необыкновенные люди, которым история придает название завоевателей, и хищников трона. Против них обращены были в течение четырех веков все усилия просвещенного мира: по всему казалось, что отныне положена непреоборимая преграда пред мечтою о всемирной монархии, единственною целью и вместе камнем преткновения великих славолюбцев всех веков. Политическое устройство Европы казалось достаточною защитою против всех подобных опасностей. И если, с одной стороны, Французская революция открыла всю слабость прежней системы европейских государств, то с другой, надеялись найти в ходе и следствиях сей революции верное средство против ее начал. Политики, считавшие, что твердое и законное основание вещей произойдет, наконец, из бездны толиких бедствий и ужасов, везде находили последователей! Они не страшились сооружать на зыбком краю огнедышащего жерла то здание, которое хотели увековечить!
Но революция сия, потрясшая общественный мир в основаниях его, долженствовала произвести самое странное из всех явлений.
Истории предлежит изобразить, каким образом, по ниспровержении всех понятий нравственных и политических, один человек вдруг получил несметное наследство революции. Она скажет, по какому стечению неслыханных обстоятельств, Европа способствовала первым его шагам к верховной власти, и каким образом надежды и мечтания целого мира увенчали сею властью главу, вмещавшую уже в себе начало всех бедствий, распространенных с того времени по шару земному!
Быстрые и бурные успехи Французской революции, причинив несметные и бесполезные преступления и бедствия, превратились, наконец, в медленное, мрачное тиранство, которое неосновательностью и слабостью своею угрожало существованию государства. Утомленные умы чувствовали необходимость мира, и сие неопределенное, но общее желание преимущественно господствовало во Франции, когда Бонапарте, на развалинах могущества различных партий, принял бразды правления. Казалось, что все обстоятельства споспешествовали к возвышению его на такую степень, на которой он не нашел бы ни одного соучастника и мало совместников во всей истории, но сия слава не могла быть его уделом — Бонапарте дерзко бросился на обыкновенную стезю, на которой многие славолюбцы уже прежде него нашли свою погибель!
Победы при Маренго и Гогенлидене укрепили рождающееся величие, но Бонапарте, ни мало не обращая внимания на внутреннее управление Франции, занялся единственно личною своею славою. Он сделался консулом по смерть, императором французов, королем Италии и вскоре потом покровителем Рейнского союза на развалинах германской конституции. Между тем необыкновенное сие счастие не могло его удовольствовать, и он протек по степеням исполинского величия своего с поспешностью и беспокойством, которые доказывали, что он, кроме похищения корон, имеет обширнейшие замыслы. Сия коварная душа испускала из облекавшего ее мрака лучи, которые приводили в ужас самые твердые души. Кровь герцога Энгиенского обагрила ступени Бонапартова трона. Европа содрогнулась, узнав о сем преступлении: она почувствовала в то же время, что не может отомстить за умерщвление сей жертвы, и в последний раз воспользовалась правом изъявить свое негодование.
Тогда Бонапарте начал обнаруживать свои правила. Он старался привести свои предприятия в систему, сильная ненависть, притворная или истинная, к английскому правительству, послужила ей личиною, и он положил основание системы, которую по справедливости назвал континентальною, если желал сим словом выразить совершенное отделение твердой земли от океана и вечное расторжение обоих полушарий. Сия система разрушала всякое просвещение, промышленность, народное богатство, и столь была безрассудна, что старалась заменить великие соображения 15 века жалкими изобретениями химии, и под предлогом отнятия у англичан владычества над морями, долженствовала вручить Бонапарту обладание твердою землею.
В то время, когда Бонапарте хотел исполнить мечтательное свое предприятие против Англии, Европа, узнав об угрожающих ей опасностях и рассеяв долговременные свои мечтания, сделала усилие, чтоб лишить Францию обладания твердою землею. Сие усилие не было счастливо. Бонапарте дерзостью своею приобрел при Аустерлице право подписать Пресбургский мирный трактат. Тогда мог он даровать Европе мир, а Франции нетленную славу, но ожидание вселенной и в сем случае не исполнилось!
Пруссия, которую Бонапарте щадил в 1805 году, вскоре после того сделалась его добычею. Тень Фридриха II не бодрствовала над творением его. Падение принца Людовика Фердинанда было началом бедствий. Иенское сражение отдало всю северную Германию во власть победителя, но Бонапарте не мог помыслить, что она со временем, подобно Фениксу, вознесется в новом блеске из своего пепла! Уже в то время начали примечать странное бесплодие, которым Богу угодно было ознаменовать самые сокровенные предприятия Бонапарта. Уже в то время, нападая на врагов своих, он споспешествовал их восстановлению, и залоги благоденствия сделались, по чудесной превратности, залогами его падения и стыда!
Полились ручьи крови человеческой при Пултуске, Эйлау, Гейльсберге. Бонапарте узнал, что может совершить храбрость великого народа, ополчившегося за правду, но еще не наступило время, в которое народ сей долженствовал явиться глазам его во всем своем блеске. Тильзитский трактат в 1807 году прекратил сию войну. Бонапарте, подписав его, открыл пред собою длинный ряд битв, — и он, конечно, улыбнулся, при помышлении, что несчастия рода человеческого еще продолжаются!
По первому взгляду казалось, что Тильзитский мир возвел Францию на высшую степень политической силы, но она сама сделалась жертвою бедствий, которые изливала на вселенную, лишилась религии, освящающей народы, и законов, которые созидают их благоденствие. Она лишилась морской силы своей, которой Нельсон нанес смертельный удар при Трафальгаре, и богатых колоний, которые потеряны были мало-помалу безмерным тщеславием Бонапарта. Она взирала с ужасом на колосс Британии, которая, будучи естественным перевесом французской силы, сим самым принуждена была выйти из своего положения, и приобретать силою сокровища обоих полушарий. Наконец, она чувствовала необходимость в продолжительном мире, чтоб исцелить свои раны, и изгладить из памяти Европы кровавые волнения, которых она была жертвою. В то время, может быть, сама Европа согласилась бы забыть несправедливость, оказанную Неаполитанскому трону и многим немецким государям, изгнание, которым он поразил чужестранного министра, не могши ни устрашить, ни развратить его [*] и умерщвление несчастного Пальма, которого кровь вопияла о мщении. Бонапарте, воспользовавшись общим расположением умов и прикрыв прежнее свое поведение, был бы, может статься, в состоянии присоединить к воинской славе своей другую, которая беспорочнее и тверже первой, но сей поступок был противен его характеру: ему казалось невозможностью остановиться, и без сомнения, в законах Предвечного начертано было, чтоб он не останавливался.
______________________
* Барона Штейна, который, при просвещении нынешнего века имеет душу Римлянина.
………Non ego te meis
Chartis inornatum silebo.
Horat.
[Мои стихи
Тебя без славы не оставят (лат.).
Гораций. Кн. 4. Ода 9. (перевод Н.С. Гинцбурга)].
Поступки его с Испаниею были первым злодеянием, которое непосредственно обратилось на собственную его главу. Не довольствуясь беспредельным влиянием своим на правительство Испании, не стараясь продолжить дремоты, в которую, по видимому, погружена была нация, Бонапарте ниспроверг правительство, в котором имел нужду, и пробудил народ, которого силы надлежало ему страшиться. Он хотел сначала лишить его употребления могущества, которым он ему столь хорошо служил, и прибегнул к обману. Европа с негодованием увидела, что он самыми постыдными коварствами сначала поссорил, а потом похитил королевскую фамилию, увидела с изумлением, что корона Филиппа II перешла на главу Иосифа Бонапарта, и несколько времени страшились, что спокойное покорение Испании откроет французам путь в Новый Свет.
Но сии опасения были напрасны: сильное мщение овладело народом, которого характер был неизвестен Бонапарту. Вера, любовь к Отечеству и народная честь возбудили весь полуостров. Сии сильные побуждения, неослабленные излишним умствованием в сей пламенной земле, были тройственным союзом, соединившим всех испанцев. Они сделались непобедимыми, полились реки крови человеческой, необходимость принудила принести несметные жертвы, — имена сообщников Бонапарта давно уже будут преданы забвению, когда не престанут ходить на поклонение развалинам Сарагоссы!
Сия гнусная и дерзкая война с Испаниею доказала, что французы не безошибочны в политике и не непобедимы на поле брани. Она нанесла первый удар имени их предводителя. Англия, никогда не совращавшаяся с пути, которым идет с начала Французской революции, вспомоществовала усилиям испанцев с могуществом и постоянством, которые не изнемогали ни от затруднений внутреннего ее управления, ни от мгновенных успехов Бонапарта. Правительство британское даровало Испании в лице Веллингтона поруку в ее независимости и славе.
К войне Испанской надлежит присовокупить поступки Бонапарта с папою, чтоб понять две величайшие ошибки, которые дерзость заставила его сделать в политике. Пий VII возложил на главу Бонапарта венец Карла Великого, но дорого заплатил за сие пагубное снисхождение. Вскоре Бонапарте сам наказал его. Руководствуемый во всякое время беспокойным духом своим, надеялся он с таким же успехом поработить владычество понятий о вере, с каким удалось ему покорить Европу. Но — дело удивительное! В Ватикане свободный папа был главою Римской церкви, а в Фонтенбло был он слабым старцем, которого без успеха терзали искусные в коварстве преследователи. Созвали собор, и победитель Европы не мог преклонить на свою сторону малого числа духовных особ. Религия, удалявшаяся от служителей своих по мере того, как Бонапарте коварством или силою, привлекал к себе, скрылась в убежище, неприступное его могуществу — и он, подобно баснословному Иксиону, обнимал облако и дым!
Каково бы в то время ни было влияние политических поступков его, но Бонапарте пользовался еще доверенностию своей армии.
Война 1809 года восстановила его воинскую славу. При всех усилиях великодушного народа, несмотря на победу, одержанную австрийцами при Аспарне, Венский трактат открыл новое поприще славолюбию Бонапарта. Союз, им вскоре после того заключенный, казался подпорою политического бытия его, но ничто не могло укротить сей упорной души.
В самом деле, время, протекшее между заключением Венского трактата и вступлением французов в Россию, было одною из блистательных эпох Бонапарта. Вся твердая земля была порабощена или угрожаемая порабощением. Всемирная монархия быстро приближалась. Несчастия вселенной дошли до высшей степени, но Бонапарте был властелином Европы, и личное тщеславие заставляло его желать единственно утверждения сей исполинской силы.
Александр, руководимый умеренностью, происходящею от характера и правил его, принес самые тягостные жертвы для утверждения мира, который казался необходимым для России. С самого вступления на престол он изъявлял пламенное желание восстановить порядок в Европе. Дважды являлся он на поприще брани, но Бонапарту предоставлено было прейти все степени счастия, чтоб упасть с большей высоты. Император Всероссийский, уверенный в силе и приверженности своих народов, обратил все внимание на внутреннее устройство обширного государства своего, но в 1812 году увидел себя принужденным взяться за оружие. Дело шло не о восстановлении Европы, но о спасении России.
Бонапарте, ни мало не признавая, сколь благотворны были верный союз и великодушное терпение российского государя, воспользовался оными для начатия одного из тех огромных походов, которые, по военной системе новых народов, казались баснословными и невозможными. Сему вооружению предшествовали всякие оскорбления, какие только можно было оказать России. Он старался произвести мятежи на границах ее, продлить ведомые ею войны, лишил владений государя, соединенного узами родства со всероссийским императором — словом, употребил все средства раздражить государя, и оскорбить народ, управляемый им с толикою славою.
Для поддержания и довершения своих политических злодеяний, ввел он в Россию войско, состоявшее из 600 000 человек французов и союзников или данников Франции. При сей армии были бесчисленная конница, несметная артиллерия, всякие ремесленники, даже женщины и дети. По всему казалось, что новый Ксеркс питался чудовищною мыслию простереть завоевания свои до Азии, или, по крайней мере, предписать в Москве мир, который, разрушив здание Петра и Екатерины, доставил бы Франции спокойное обладание твердою землею.
Здесь начали обнаруживаться великие законы судьбы, управляющей важнейшими происшествиями в свете. Взгляните на пространство и силу держав, подвластных Франции — и увидите союз целой Европы против одной державы, союз, сделавшийся после того, по чудесной превратности дел, орудием, которое Бог уготовал для наказания Франции. Бонапарте быстро вошел в Россию, и русские отступили, чтоб соединить силы свои. Пал Смоленск, преграда Москвы, и сие подало знак к начатию новой брани, брани народной, в которой возобновились чудеса войны испанской. Бородинская битва, которую французы назвали исполинскою, явилась первым оплотом потоку, угрожавшему поглотить всю империю. Выполняя великую мысль, внушенную великими обстоятельствами, Кутузов впустил неприятеля в Москву, и сия славная жертва спасла Россию и Европу.
Поведение Бонапарта в Москве вовсе не показывает того искусства, которого неоднократно мы видели примеры. Привыкнув к спокойной покорности занимаемых столиц, к правильному грабежу областей, к похвальным речам городских чиновников, к холодности народного духа, он крайне изумился, нашед совершенно пустой город. Лишь только принял он его во владение, как столпы пламени и дыма поднимаются со всех сторон и в несколько дней пожирают произведения многих веков. Дворцы и храмы, памятники искусств и чудеса роскоши, остатки веков протекших и произведения новейших времен, гробы праотцев и колыбели настоящего поколения — все было предано пламени: не осталось ничего, кроме чести народной и свободы!
Между тем, как Бонапарте, расстроенный во всех предприятиях, обманутый силою мужественного и верного народа, и по-видимому пораженный сумасшествием, предавался безумному бешенству, подрывал Кремль. Император Александр, сильно тронутый несчастиями своего народа, но уважавший в сердце характер его, подавал ему пример истинно геройской твердости. Он провозгласил, что отказывается от всех мирных предложений. Он решился испить всю чашу бедствий, а не изменить чувствам своим. Он положился на помощь Божию и на меч свой, и, вооружась, выступил на поприще в твердом намерении победить или умереть [Ничто не может сравниться с объявлением Императора Всероссийского в то время, когда Французы вошли в Москву. Ни один из новых народов не имеет в архивах своих столь знаменитого памятника. Все содержание сего объявления совершенно исполнилось: выпишем некоторые места: ‘Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их. Всеобщее, повсюду видимое усердие и ревность в охотном и вольном против врага ополчении свидетельствуют ясно, сколь крепко и неколебимо Отечество наше, ограждаемое верным духом его сынов. — При бедственном состоянии всего рода человеческого, не прославится ли тот народ, который, перенеся все неизбежные с войною разорения, наконец, терпеливостью своею и мужеством достигнет до того, что не токмо приобретет сам себе прочное и нерушимое спокойствие, но и другим Державам доставит оное, и даже тем самым, которые, против воли своей, с ним воюют? — Приятно и свойственно доброму народу за зло воздавать добром. Боже всемогущий! обрати милосердные очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением Российскую церковь. Даруй поборающему по правде верному народу твоему бодрость духа и терпение. Сими да восторжествует он над врагом своим, и спасая себя, спасет свободу и независимость Царей и Царств!’].
Сия решимость положила начало бедствиям французской армии, бедствиям, которых ужаса никакой язык выразить не может. Все возможные несчастия облегли французов в Москве, и преследовали их в достопамятном отступлении. Стужа, голод, отчаяние, пламя истребляли избегавших русского меча. Несметное число врагов, которых существование неизвестно было Бонапарту, напало на него со всех сторон. Всякий русский крестьянин сделался героем, каждый имел причину мстить врагам, каждый лишился отца, сына, брата, видел осквернение святыни, сожжение дворцов и хижин. Народный восторг дошел до высочайшей степени. Все восстали по одному мановению, и двинулись в крестовый поход, которого свойство и блистательные подвиги история предаст потомству.
Она возвестит в то же время всю славу русского оружия: сражения при Тарутине, Малом Ярославце и Вязьме, искусный поход на Красной, бедствия французской армии при Березине и в Вильне. Она не забудет Клястиц, Полоцка и Витебска — все сии подвиги принадлежат нашим летописям.
Александр изгнал из пределов своих вероломного врага, возмутившего их спокойствие. Он истребил армию в шесть сот тысяч человек — цвет Европы, против него ополченной. Он мог бы с гордостью опустить меч во влагалище, и ждать неприятелей, но другая, высокая мысль втайне его занимала. Он видел, что союзники Франции сражались с ним против воли, видел, что Европа стенала под тяжким игом и изнемогала от угнетающих ее бедствий. Александр решился освободить побежденные народы, вознамерился отомстить за оскорбление народных прав, и в самом независимом монархе вселенная явит защитника тех высоких, благодетельных правил, которым свет обязан был четырьмя веками славы и благоденствия!
Первый государь, с которым Александр разделил свой благородный восторг, был король Прусский. Сии царские души не преставали разуметь друг друга: все прежние сношения доверенности и дружбы были восстановлены. Наученные несчастиями, оба монарха простерли с взаимною нежностью братскую руку. Между ими возникло благородное дружество тех чудесных времен, когда венец царский украшал шлем великодушных рыцарей.
Народы последовали примеру монархов. Россияне и прусаки составили одну армию. Россия и Пруссия соединились в государство, движимое одною мыслию, и направляемое к одной цели. Ход правления Пруссии в сие время достоин величайшего удивления. Все было сделано, все было предуготовлено в безмолвии, все государственные средства в тайне приведены в действо. Пруссия вмиг вооружилась, и, пребывая верною своим обязанностям, явила толикую честность, неустрашимость и твердость, что в течение одного похода возвратила славу, утраченную десятилетними бедствиями.
Совершенное и постоянное участие Пруссии в системе России и Англии было верною порукою в успехе, но всего не было еще сделано: для отражения Франции в законные ее пределы, надлежало одушевить всю Германию теми же правилами, но положение ее представляло сему множество препятствий. Германия, разделенная на части пользами, верою, можно сказать и языком своих жителей, в течение многих веков была жертвою самых бедственных политических смятений. Пагубное влияние Бонапарта довершило расстройство сей земли, которою он всячески старался овладеть, и несколько времени в самом деле казалось, что река Эльба отделяет свободную Европу от Европы порабощенной [Полит. картина Европы после Лейпцигского сражения, стр. 57 в подлин.].
В сем положении дел, император Александр почувствовал, что наступил час решительный. Он усмотрел, что для оживления всей Германии одним духом, надлежит произвести общую опасность и возжечь общую войну. При Лютцене союзные армии удержали за собою поле битвы, но увидели необходимость уступить на время превосходной числом и пособиями неприятельской силе. Отступление произведено было так искусно, что не потеряно ни одной пушки. При Бауцене Бонапарте не мог сбить союзной армии ни на одном пункте, но надлежало предуготовить великие удары, открыть глаза всей Германии — и заключено было перемирие.
Германские государи ясно увидели, что освобождение их находится в собственных их руках. Австрия, уверясь в том, что не должно терять времени на рассуждения, и что надлежит жертвовать священнейшими чувствами природы обязанностям государя, не ожидала важнейших успехов. Император Франц, помня должности царя, забыл чувства отцовские. Сие решение, которого надлежало ожидать от государя, царствовавшего по правилам отца в течение 25 лет, присоединило к союзу 100 000 человек и всю южную Германию. По прекращении Пражского конгресса, воспылала война с новыми силами и новыми надеждами!
Полководец, призванный на ступени престола Вазы желанием воинственного народа, прибыл из Скандинавии, услышав глас славы и свободы. Душевное чувство влекло его на равнины Германии. Он желал, чтоб Великий Густав на гробнице своей признал его преемником шведской славы, желал заключить союз с его тенью!
Не стану изображать военных действий, ознаменовавших открытие сей кампании: битвы при Дрездене, где пал Моро, Кульма, где воины Леонида нашли преемников, Денневица, берегов Кацбаха, где и теперь раздается имя Блюхера, всех сиз достопамятных мест, где союзные державы победами, дорого искупленными, научились расторгать оковы вселенной, но при Лейпциге Бонапарте лишился скипетра Германии, при Лейпциге, где все германские государи соединились, наконец, под одною хоругвию, на общую брань в священном союзе Европы.
Победа при Лейпциге привела союзников мгновенно на берега Рейна. Бонапарте никогда не претерпевал подобного поражения. Равнины Лейпцигские сделались Каталаунскими полями нового Аттилы. Он впал там в ошибки, подобные тем, которые погубили его в России. Он непременно хотел остаться в Дрездене, как оставался в Москве. Провидение вознамерилось снять с него личину искусства и воинской славы, служившую ему покровом, а потом представило его свету во всей ужасной наготе, дабы народы рекли в изумлении: ‘се человек раздражали землю, потрясали Цари?’ [Исайи гл. XVI. 16].
Между тем, как Бонапарте спешил унесть за Рейн стыд свой и поражение, Союзные государи явились на берегу сей реки и перешли без препятствий сию мнимую естественную преграду Франции. Она не лучше была защищаема тремя рядами крепостей, приобретенных веком славы и двадцатью годами революции. Союзные монархи, пребывая верными своему правилу, предложили еще раз мир Бонапарту, но он, пораженный слепотою, почел себя обиженным, что ему между Рейном и Пиренейскими горами соглашались дать более, нежели имел Людовик XIV, хотя — ‘Королевская французская корона, как сказал один мужественный чиновник, блистала славою и величеством посреди всех диадем’ [Речь депутата Лене. История сохранила имена Лене, Ренуара, Мера города Бордо и чиновников Парижского магистрата, которые впервые провозгласили истину и подали великий пример всей Франции. Сия честь тем приличнее для них, что тиранство Бонапарта не нашло почти никакого сопротивления во Франции. Этот человек так был искусен в порабощении, что успел оковать во всех смыслах самую непостоянную нацию в свете. Мы не знаем ни одного государственного человека, который смел бы возвысить голос в правление Бонапарта, ни одного писателя, которого наказали бы за открытие какого-нибудь из злодеяний. Надлежало, чтоб десятилетние несчастия и присутствие победоносных армий всей Европы покровительствовали первые совещания законных властей, и дали силу самым справедливым требованиям!].
Союзные армии заняли области французские. Не стану следовать за ними на сем победоносном шествии. Бриенна, Труа, Лаон, Суассон, Фер-Шампенуаз сохранят память о их подвигах. Спешу созерцать в стенах парижских великого монарха, который долженствовал расторгнуть оковы Франции, возвратить наследие Св. Людовика его праправнуку, и даровать мир вселенной!
Бонапарту предоставлено было совершить еще одно безумное дело. Он приказал защищать Париж, но блистательная победа под стенами сей столицы послужила единственно к возвышению храбрости и великодушия Всероссийского императора: пламя Москвы освещало первые шаги его, но в сей великой душе замирает всякое чувство мщения. Александр платит за зло благодеяниями, и сии полчища варваров, которые Бонапарте грозился отразить в степи Азии, сии полчища, послушные гласу ведущего их государя, на улицах Парижа смешиваются с народом, против которого воевали, и почитают освобожденных от тирана французов жертвами, а не врагами!
История не представляет нам государя, который приобрел бы подобную славу, никогда правила государственные не согласовались так счастливо с благороднейшими ощущениями сердца! — Одерживать победы, возбуждать междоусобия, принуждать к миру — вот дела обыкновенных завоевателей! Освобождать народы, свергать гнусных тиранов, восстанавливать повсюду законную власть, действовать в звании царя, исполнив долг рыцаря на бранном поле, быть человеком на самом неограниченном троне вселенной, на вершине величия преклоняться пред Провидением, в скромности и простоте отвергать раболепство, убегать собственной своей славы — вот подвиги Александра!
Сравните его с делами мнимого восстановителя Франции. Бонапарте, отягощенный добычею Европы, упоенный ложным величием и десятилетним счастием, сокрушился о северный колосс. Александр, видя нападение на земли свои без объявления войны, принимает в виду Европы вызов корсиканца, и, преследуя мечом свирепого врага своего от Москвы до Парижа, принуждает его признаться в своем поражении, и на коленях умолять победителя о помиловании. Бонапарте принес в Россию все язвы египетские, Александр явился посреди французов в виде ангела-хранителя, Бонапарте в России старался по обыкновенному правилу своему отделить народ от законного правления, Александр возвратил французам единственного государя, могшего примирить кровь Людовика XVI с Франциею и загладить двадцатилетние бедствия, и по удивительному великодушию, предоставить Франции честь сего великого раскаяния. Бонапарте в Москве посрамил величие престолов и нарушил спокойствие гробов. Первое деяние Александра в Париже было благородное уважение прав человечества, в самом упоении победы. Бонапарте, истощая свое государство, предавая воинов неизбежной смерти, пожертвовал всем собственному сохранению, Александр, увлекаемый храбростью, участвовал в трудах и опасностях последнего из воинов своих, и председал в совете царей и полководцев. Бонапарте презирает людей и притесняет их, Александр утешает и облагораживает. Бонапарте, наконец, довершая оскорбление насмешками, посрамил наши алтари, нарушил наши нравы и законы. Александр, являя французам великодушие Генриха IV, говорил с ними его языком!
Картина трогательная и удивительная! Французы видели, как сей герой, юностью и красотою Ринальдо, храбростию Танкред, опускал, подобно им, острие грозного меча своего пред священным образом Искупителя мира, они видели его, подобно Готфриду Бульонскому, пред рядом крестоносных государей, повергающегося пред Господом Сил в местах, обагренных кровью мучеников, и превосходящего счастьем сего французского героя, примиряющего с Небом народ, побежденный им на земле!
Наступил день искупления. Моро на смертном одре говорил верному и несчастному своему другу [Полковнику Рапателю, убитому в сражении при Фер-Шампенуазе в глазах Государя Императора]: ‘Не забудь сказать всем французам, которые будут говорить с тобою обо мне, что надеялся еще принести некоторые услуги Отечеству, скажи, что вся Франция должна согласиться, в необходимости низринуть Бонапарта. Скажи им, прибавил он трепещущим голосом, что я посвятил себя делу человечества, но что сердце мое всегда принадлежало Франции’. Сии пророческие слова исполнились — тень Моро успокоилась, Франция свободна, и самая важная из всех бывших когда-либо революций совершена с удивительным единодушием. Она, подобно утренней заре, предвещает новый порядок вещей, царствование расстройства прекратилось, все вступает обратно в естественные свои пределы. Обагренные кровью хищники уже не будут дерзостно садиться за столы царские, не будут разделять с ними могил. Воля Всемогущего очевидна. Царские поколения не будут пресечены. Он подверг сии поколения долговременным, тягостным опытам: они победили их, и достояние веков не сделается добычею одного счастливого, смелого дня!
Но если, с одной стороны, право Царей утверждено двадцатилетнею революциею, то с другой, народы узнали свои силы: они вспомнят, что были последним оплотом человечества, они имеют праю на благодарность государей, которых столь храбро защищали. Исполненные взаимного уважения, и наученные, в чем состоит истинная их польза, государи и народы принесут на могиле Бонапарта взаимную жертву самовластия и народного безначалия.
Европа не представляла никогда столь величественной картины, никогда не подавала столь великих надежд: во Франции вновь расцветут лилии, согбенные долговременною бурею, и земля сия примет прежний свой характер. Германия, наученная несчастиями, будет наслаждаться плодом своих подвигов и просвещения. Россия, главная виновница восстановления Европы, успокоится после долговременных трудов, под сенью славы, беспримерной в летописях мира! Испания, возвратившая короля своего, Португалия, сохранившая наследие дому Браганского, величественная и спокойная Англия поклялись во взаимной верности на развалинах Сарагоссы и на равнинах Витории. Град Кесарей не мог пребыть в рабстве: отеческое правление исцелит его раны. Полуостров Скандинавский не преминет соединиться под правлением государя, призванного для его счастья. Словом: Европейская республика готовится выйти их хаоса и утвердить вновь свое основание. Безумное тиранство не будет противиться усилиям разума человеческого, позволено будет мыслить на всей поверхности шара земного, науки и словесность, изгнанные с свободою и добродетелью, оживут вместе с ними. Торговля соединит все народы, пределы, сооруженные безрассудством между двумя полушариями, разрушатся сами собою. Разум человеческий, исцеленный от заблуждений своих, образованный препятствиями, примет ход, приличный истинному его величию, удаляясь от всех разрушительных средств, он потщится восстановить здание общества, светильник ложной философии потушен кровью целого поколения, истинные понятия о вере и верховной власти возникли из бедствий народных, и утвердились падением царей: начинается новый период истории — да именуется он Александровым!
Один Бонапарте будет трепетать в ярости. Зрелище всеобщего благоденствия — казнь, предопределенная ему Богом — есть величайшая из всех казней. С печатью отвержения на челе, сидя на скале дикой, где осужден слышать проклятия народов, вздохи матерей, требующих у него первенцев своих, Бонапарте ежедневно будет чувствовать муки ада, изобразить которые в силах одно страшное перо Данте. Умерший для Франции и света, живой, он будет слышать произносимые над могилою его проклятия истории, которым цари египетские подвергли свои бездушные трупы!
Впервые опубликована отдельной брошюрой на русском и французском языках: Император всероссийский и Бонапарте. СПб., 1814 и L’Empereur Alexandre et Buonapatre. SPb., 1814.
Исходник здесь: http://dugward.ru/library/uvarov/uvarov_imperator_vserossiyskiy.html