Н. А. Лейкинъ
Въ деревн и въ город.
Разсказы.
Изданіе пятое.
Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.
1908.
ИМЕНИННИЦА.
II.
Именинница, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Старая княгиня Любовь Никитишна Ядринская была именинница и только что вернулась отъ поздней обдни изъ приходской церкви. Ее привела старуха Еликанида, бывшая ея крпостная, а нын кухарка и компаньонка, сухая и бодрая еще женщина лтъ шестидесяти слишкомъ. Сама княгиня, маленькая, сморщенная старушка, была въ бломъ кашемировомъ плать, сильно пожелтвшемъ отъ времени, въ старинномъ креповомъ, вышитомъ шелками, бломъ платк съ необычайно длинной бахрамой и въ чепц-наколк съ блыми лентами. Отъ обдни явилась она съ просфорой и тотчасъ-же потребовала себ чаю. Еликанида загремла въ кухн самоваромъ и стала перекликаться съ барыней разговоромъ. Квартирка была маленькая, всего изъ двухъ комнатъ съ кухней. Княгиня сидла въ столовой, она-же и гостиная, находившейся рядомъ съ кухней. Въ отворенныя двери кухни отлично были слышны слова Еликаниды, но княгиня была изрядно глуховата и то и дло переспрашивала, что Еликанида говоритъ.
— Ты говори громче! Что у тебя словно каша во рту! — кричала ей княгиня.
— Я говорю, матушка, ваше сіятельство, прідетъ-ли ужъ кто сегодня поздравить-то? Вдь ужъ графъ Василій-то Иванычъ померши, — повторила Еликанида.
— А генералъ Аглашовъ? Онъ долженъ пріхать. Каждый годъ прізжаетъ, — отвчала княгиня.
— Да живъ-ли онъ, княгинюшка-матушка?
— Что?
— Я говорю, не умеръ-ли ужъ генералъ-то?
— Ну, вотъ… Я ужъ слышала-бы. Ты вотъ что… Ты за сколько шаль-то мою турецкую продала?
— А за восемнадцать рублей, матушка-княгинюшка. Я вдь сказывала вамъ.
— За сколько?
— За восемнадцать! — закричала Еликанида. — Я вдь сказывала вамъ, ваше сіятельство.
— Ну, забыла я, забыла. Какая хорошая шаль-то была. Мн ее покойникъ изъ Константинополя…
— Никто, матушка-княгинюшка, больше не давалъ. Вс говорили, что не въ мод нынче шали, что никто ихъ не носитъ.
— Какой вздоръ! Дорогая турецкая шаль.
— Да вдь вотъ вы сами, ваше сіятельство, тоже не носили.
— Что ты говоришь?
— Да вдь и вы, я говорю, тоже не носили эту шаль.
— Я? Я дло другое… Но теперь шали мщанки носятъ, купчихи.
— И т не носятъ. А купчихи еще больше по послдней мод одваются, чмъ кто-либо другой. Смотрите, купчихи-то какъ одваются!
— Что? Говори громче. Что ты говоришь?
Еликаинд надоло повторять каждую фразу и она отвчала:
— Да ничего не говорю.
— Слышишь, у тебя мимо-ли отъ восемнадцати-то рублей осталось?— крикнула ей княгиня.
— Больше десяти рублей еще осталось, ваше сіятельство.
— Сколько?
— Красненькая бумажка еще есть.
— Ну, такъ ты вотъ что… Ты ступай въ кондитерскую… Или нтъ, не уходи. Сама уйдешь, такъ дверей отворить будетъ некому… А ты пошли дворника. Пусть онъ сходитъ въ кондитерскую… Да ты слышишь?
— Слышу, слышу, матушка-княгинюшка.
— Поди сюда!
Еликанида вошла въ комнату.
— Пошли ты дворника въ кондитерскую…
— Да ужъ слышала, слышала,
— И вели ему купить полфунта шоколаду хорошаго. Полфунта шоколада и полфунта бисквитъ. Генералъ Аглашовъ шоколадъ любить и мы его шоколадомъ угостимъ. Ты сварить-то умешь шоколадъ?
— Ну, вотъ еще! Всегда варила, а тутъ разучилась. Отлично сварю.
— Постой, постой… Куда ты бжишь? Вдь еще не все. Да пусть дворникъ полбутылки мадеры купитъ. Только чтобъ хорошая мадера была. Старый графъ Логинъ Карлычъ Оксштирнъ можетъ пріхать поздравить, а онъ мадеру всегда съ удовольствіемъ…
— Не прідетъ. Откуда-же ему пріхать?
— Что ты говоришь?
— Говорю, что не прідетъ, ваше сіятельство. Вдь сами-же вы разсказывали, что онъ много долговъ надлалъ здсь по ресторанамъ, сынъ его заплатилъ за него и навсегда увезъ его къ себ въ деревню.
— Да, да… Такъ… Это мн въ Пасху въ церкви Удловъ у заутрени Марья Петровна Колтовская разсказывала… Дйствительно сытъ увезъ старика изъ Петербурга, — припомнила княгиня.
— Ну, вотъ видите. Такъ мадеры-то ужъ не покупать?— спрашивала Еликанида.
— Все равно купи. По моему, старику графу въ деревн не усидть и онъ наврное давно ужъ сбжалъ оттуда, — отвчала княгиня.— А если онъ въ Петербург, онъ ужъ вспомнитъ меня, старуху, онъ не преминетъ поздравить. Вдь другъ юности. Помнишь, Еликанида?
— Еще-бы не помнить, княгинюшка. Такъ шоколаду, бисквитъ и мадеры?
— Да, да… Не графъ, такъ генералъ рюмку выпьетъ. Генералъ тоже мадеру любитъ. Да грушъ, грушъ, пустъ дворникъ пятокъ возьметъ! Только хорошихъ. Ольховская Екатерина Петровна ужъ наврное прідетъ. Подруга вдь… вмст въ институт….
— Параличемъ вдь разбита, — замтила Еликанида.
— Что ты говоришь! — удивилась княгиня.
— Да, какъ-же… Сами-же вы разсказывали.
— Не можетъ быть. Въ прошломъ году въ Екатерининъ день я у ней была, поздравляла. Ты-же меня туда и возила.
— Да помню, помню… А только съ прошлаго года, съ Екатеринина-то дня сколько воды утекло! А я помню, вы разсказывали мн, что у ней параличъ. Кажется, вотъ генералъ-то вамъ и сообщилъ о паралич.
Княгиня отрицательно покачала головой.
— Не помню, — сказала она.— А ты все-таки грушъ-то пятокъ купить вели дворнику. А потомъ, когда онъ все это принесетъ, дай ему четвертакъ на чай.
Еликанида стояла и переминалась передъ княгиней съ ноги на ногу.
— Что ты говоришь? А?— спросила ее княгиня, смотря ей въ лицо.
— Да покуда ничего еще не говорю, матушка-княгинюшка. А вотъ должна вамъ сказать, что вы не очень транжирьте, не очень роскошествуйте.
— Что? А?
Княгиня затрясла головой, что съ ней случалось всегда, когда она очень волновалась.
— Не очень, говорю, транжирьте деньги, матушка, а то намъ завтра и на провизію не останется. Да… Придется канделябры бронзовые продавать.
— Ну ты меня не учи, а длай! — строго сказала княгиня.— Не могу-же я своихъ гостей по-мужицки принимать. Да для бисквитъ-то достать изъ шкафа серебряную вазочку…
— Экъ, хватились, ваше сіятельство! Продана ужъ давно, — отвчала Еликанида.
— Когда?— удивилась опять княгиня.
— Да по весн тутъ какъ-то продали. Сами-же вы и приказали продать.
— Не помню…
Голова княгини затряслась еще больше.
— Изъ-за чего-же я и говорю, что не транжирьте, — продолжала Еликанида.— Вдь вещей-то все меньше и меньше становится. Шутка-ли, сколько продали! Холодильникъ продали, вазочку серебряную продали…
— Уходи, уходи… Пусть дворникъ сходить и купитъ, что я приказывала, — махнула рукой княгиня.
Еликанида удалилась
Княгиня Любовь Никитишна Ядринская сидла около маленькаго самовара и пила чай съ просфорой. Врная ея ‘Личарда’, какъ княгиня называла иногда свою Еликаниду, суетилась около стола, выкладывая на красивую фарфоровую тарелку съ изящнымъ рисункомъ букета розъ принесенныя дворникомъ груши изъ бумажнаго тюрюка. На стол стояла маленькая бутылка мадеры и три граненыя рюмки на маленькомъ серебряномъ поднос, въ хрустальной вазочк лежали бисквиты, положенные въ клтку. Старушка княгиня смотрла на приготовленія Еликаниды и шамкала беззубымъ ртомъ:
— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…
— Да вдь вс ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утшеніе Еликанида.
— Нтъ, есть и живые, но забыта я, совсмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ кра, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.
Въ голос княгини слышалась горесть.
— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она.— А вдь когда-то, помнишь?
— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.
— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана?— спросила княгиня.
— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это блое платьице и надть вашъ любимый капотикъ. Въ капотик-то много спокойне будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.
— Оставь… Вдь я готовлюсь къ пріему.
— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы плать. Очки у него синія.
— Брось, Еликанида…
— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?
— Нтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бломъ и останусь.
Еликанида покачала головой.
— Годъ отъ году вы все капризне, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.
— А ты все навязчиве и навязчиве. Ступай, вари шоколадъ-то.
— Да вдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.
— Кто пришелъ?— раздался возгласъ.
Княгиня вздрогнула и обернулась.
— Ахъ, милый попочка! — проговорила она.— Его-то мы и забыли! На, милый, сахарку…
Княгиня поднялась изъ-за стола и направилась къ мдной клтк, гд сидлъ большой зеленый попугай.
— Чистила-ли ты, Еликанида, у него сегодня въ клтк?— спросила она.
— Еще-бы не чистить! Само-собой чистила. Что это вамъ вздумалось спрашивать?— обидчиво проговорила Еликанида.— Неужели я забуду!
Въ кухн звонокъ. Княгиня встрепенулась и сказала:
— Иди, иди… Отворяй скорй. Это должно быть генералъ… Да припри дверь-то сюда изъ кухни и потомъ доложи мн.
Княгиня отошла отъ клтки и услась къ столу, поправивъ рукой на лбу рдкіе сдые волосы. Еликанида удалилась, но черезъ нсколько времени вернулась:
— Никаноръ пришелъ васъ съ ангеломъ поздравить, — проговорила она.
— Какой такой Никаноръ?— спросила княгиня.
— А бывшій выздной вашъ лакей.
— Ахъ, да, да… Помню… помню… Ну, впусти его… Пусть поздравитъ.
Вошелъ старикъ съ сдыми бакенбардами, лысый, высокій, въ сромъ сюртук и, поклонясь княгин, произнесъ:
— Честь имю съ ангеломъ поздравить васъ, ваше сіятельство, и пожелать вамъ всего хорошаго.
— Спасибо, спасибо, Никаноръ, — отвчала княгиня.— Ты гд теперь служишь, Никаноръ?
— Да нигд, матушка, ваше сіятельство, нигд. Старъ сталъ, да и рана на ног… Опять-же видть сталъ плохо, такъ дочка къ себ взяла жить. Дочка у меня портниха.
— Что? говори громче. Не слышу, — пробормотала княгиня.
— Дочка у меня портниха, замужемъ за слесаремъ на желзной дорог, такъ вотъ…
— Ты громче говори. Я плохо слышу.
— Чего-съ? Что изволите? Я, ваше сіятельство, на ухо-то тугъ, такъ вы извините…
— Ничего не слышу. Ну, да Богъ съ тобой. Сутпай. Спасибо теб, что не забылъ, Еликанида! Дай ему рубль! — крикнула княгиня.
Никаноръ откланялся.
Прошло боле часа. Княгиня по прежнему сидла въ кресл у стола, но спала и клевала носомъ. На двор раздался крикъ какого-то разносчика. Княгиня очнулась и повела рукой по глазамъ.
— Еликанида! Ты гд?— крикнула она.
— Здсь, здсь, матушка-княгинюшка, — послышался голосъ изъ кухни.
— Который часъ?
— Третій часъ, матушка, ваше сіятельство, сорокъ минутъ третьяго, да часы наши отставши.
— Генералъ не былъ?
— Не былъ, не былъ, ваше сіятельство.
— И никто другой не-билъ?
— Да кому-же быть-то, ваше сіятельство.
— Ты можетъ быть спала и не слышала звонка? На грхъ и я-то задремала.
— Нтъ, нтъ. Точно, что я прикурнула, но сонъ у меня чуткій. Я все слышу.
— И шоколадъ еще не варила?
— Да для кого-же варить-то, ваше сіятельство?
— Вари, вари… Все равно вари.
Прошло еще съ часъ. Княгиня занималась съ попкой, потомъ покормила морскихъ свинокъ, сидвшихъ въ ящик, которыхъ она, очень любила. Еликанида доложила, что шоколадъ готовъ.
— Ты отставь его, Еликанидушка, но держи, чтобы онъ не простылъ. Можетъ быть кто-нибудь подъдетъ, — сказала княгиня.
— Кому теперь подъхать! Теперь ужъ никто не подъдетъ. А мы вотъ что… Вы снимите съ себя блое-то платье, да и садитесь за столъ. Кушать пора. Я вамъ обдать подамъ.
— Какой-же обдъ, если я гостей жду!
— Да никто ужъ теперь не прідетъ. Пятый часъ. А вы, ваше сіятельство, шутка-ли это, съ утра ничего не кушали, кром просвирки. Пойдемте, княгинюшка, я васъ раздну.
— Нтъ, нтъ. Я подожду. Если не генералъ, то Ольховская старушка должна пріхать! Я у ней была въ Катерининъ день, — упрямилась княгиня.
Пробило пять часовъ.
— Кушайте, ваше сіятельство, — снова предложила ей Еликанида.— У насъ сегодня супъ куриный и манная кашка отъ вчерашняго осталась. А потомъ шоколадомъ чашечкой запьете. Шоколадъ-то ужъ перепрлъ, поди, совсмъ.
Княгиня больше не упрямилась.
— Ну, накрывай на столъ, — сказала она и въ голос ея слышались слезы.— Но все-таки, я думаю…
Она хотла что-то прибавить и не могла, Еликанида накрыла ей на столъ и поставила приборъ и миску съ супомъ.
— Садись вмст со мной, — сказала ей княгиня.— Сегодня я именинница.
— Зачмъ-же я съ вами-то сяду? Я посл васъ могу…
— Садись… Раздался звонокъ.
— Ну, вотъ и генералъ Аглашовъ! — оживилась княгиня.— Не говорила-ли я теб!..
Еликанида пошла отворять дверь и вернулась съ телеграммой.
— Телеграмма, — сказала она.— Очки подать вамъ?
— Давай…
Поданы очки. Княгиня раскрыла телеграмму, надла очки.
— Отъ Ольховской… Поздравляетъ… — проговорила она.
— Вотъ перышко. Распишитесь…— совала ей Еликанида перо, обмокнутое въ чернила.— Распишитесь, что телеграмму-то получили.
— Хорошо, хорошо… Дай разсыльному пятіалтынный…— бормотала княгиня, расписавшись.— Но удивительно, что генералъ…
Въ голос ея дрожали слезы.
Княгиня взяла ложку, зачерпнула супу, хотла сть и не могла.
Она расплакалась.
— Никто, никто… Ршительно никто…— шептала она, плача.