Игра судьбы
Отрывокъ истинной исторіи.
Шиллеръ.
‘Встникъ Европы’. Часть IV, No 15, 1802
Игра судьбы, Шиллер Фридрих, Год: 1802
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Фридрихъ Г*, имя рдкія природныя способности, былъ воспитанъ благоразумнымъ отцомъ для свта, и душа его рано украсилась цвтами всхъ пріятныхъ наукъ. Онъ вступилъ въ военную службу Государя своего {Одного владтельнаго Нмецкаго Принца.}, которой скоро замтилъ въ немъ умъ необыкновенный. Г* пылалъ, такъ сказать, огнемъ юности: Государь также. Г* былъ живъ, предпріимчивъ: Государь любилъ такіе характеры. Г* умлъ блестящимъ остроуміемъ и жаромъ идей одушевлять свое обхожденіе, своею веселостію веселить другихъ и представлять все въ любезномъ вид, а Государь умлъ цнить такія достоинства, которыя были въ немъ самомъ. Вс его предпріятія и даже забавы показывали какое то величіе духа, препятствія не казались ему страшны, и неудачи усиливали только его желаніе. Къ такимъ блестящимъ свойствамъ надобно еще прибавишь наружную красоту, образъ цвтущаго здоровья и Геркулесовой силы, одушевленный краснорчивою игрою живаго ума, въ глазахъ, вид и походк природное величество, смягчаемое благородною скромностію. Нравъ, разумъ и наружность вмст плнили Принца такъ, что онъ безпрестанно хотлъ быть съ любезнымъ своимъ Г*. Одинакія лта, склонности и характеры произвели между ими такую связь, которая имла всю твердость дружбы и всю пылкость страсти. Г* летлъ въ чинахъ, но чины казались Принцу еще слабымъ изъявленіемъ его чувства. Щастье сего любимца расцвло вдругъ: ибо оно было твореніемъ его страстнаго друга. Двадцати двухъ лтъ видлъ онъ себя на той степени, которою обыкновенные щастливцы заключаютъ свое теченіе. Но дятельный духъ его не могъ довольствоваться пустымъ блескомъ милости, которою хотлось ему на самомъ дл пользоваться. Между тмъ, какъ Государь стремился за втреными удовольствіями, любимецъ сидлъ надъ книгами и с бумагами, съ неутомимымъ прилжаніемъ посвящая себя дламъ, въ которыхъ наконецъ онъ столько усплъ, что всякое, хотя не много важное, шло черезъ его руки. Товарищъ въ игр и забавахъ сдлался первымъ Совтникомъ и Министромъ Государя, одинъ раздавалъ награжденія, одинъ чины и достоинства.
Въ такихъ молодыхъ лтахъ и такъ скоро получивъ вс дары фортуны, человкъ не можетъ наслаждаться ими съ умренностію, Голова любимца закружилась на сей высот, достигнувъ до послдней цли своихъ желаній, онъ оставилъ за собою скромность. униженіе знатныхъ, почтенныхъ стариковъ передъ юношею, произвело въ немъ надменность, а неограниченная власть Министра скоро открыла въ характер его какую-то жестокость, которая прежде скрывалась подъ цвтами. У него не было труднаго и невозможнаго для друзей, но непріятели его трепетали! Онъ не зналъ мры ни въ благодяніяхъ, ни въ мести, обогащалъ другихъ боле, нежели самого себя, для того, чтобы они обожали въ немъ творца ихъ щастія, но минутная мысль, а не справедливость, управляла его благодяніями. Своею гордою повелительностію онъ удалялъ отъ себя сердца одолженныхъ, а тайныхъ совмстниковъ своихъ превращалъ въ жестокихъ непріятелей.
Въ числ людей, смотрвшихъ на вс дла его глазами ядовитой зависти и втайн готовившихъ его паденіе, былъ Мартиненго, Италіянской Графъ, котораго самъ Г* помстилъ при Двор какъ человка совсмъ неопаснаго, чтобы онъ въ ежедневныхъ Принцевыхъ весельяхъ занялъ его мсто, оставленное имъ для Министерской дятельности. Почитая сего Италіянца дломъ рукъ своихъ, которое онъ по вол могъ въ одну минуту разрушить, Г* хотлъ привязать его къ себ и страхомъ и благодарностію, но сдлалъ такую же ошибку, какъ Ришелье, которой позволилъ молодому Леграну веселить Лудовика XIII, съ тою розницею, что Г* не умлъ поправить сей ошибки такъ скоро, какъ Ришелье, и что врагъ его былъ гораздо хитре Леграна. Мартиненго не только не гордился своимъ щастьемъ, не только боялся показать, что покровитель ему уже не надобенъ, но всячески изъявлялъ свою покорность и зависимость въ разсужденіи Министра. Между тмъ онъ старался какъ можно чаще быть съ Принцемъ, боле и боле входишь къ нему въ довренность, и длаться ему нужнымъ, скоро узналъ наизусть его характеръ, и не примтнымъ образомъ вошелъ къ нему въ особенную милость. Вс хитрости, презрнныя благороднымъ и гордымъ.Министромъ, были употреблены Италіянцомъ, которой не упускалъ и самыхъ подлыхъ средствъ для успха въ своихъ намреніяхъ. Зная, что на пути порока всего нужне человку вождь и товарищъ, зная, что довренность въ слабостяхъ есть самая надежная для придворнаго, онъ возбудилъ въ Принц низкія страсти, которыя въ немъ таились, и до того времени не дйствовали въ его сердц, возбудивъ же, представилъ себя въ помощники, велъ нещастнаго отъ слабости къ новымъ слабостямъ, и сдлался его повреннымъ въ такихъ длахъ, которыя для всхъ другихъ были тайною. Такимъ образомъ удалось ему на развращеніи Принца основать гнусный планъ своего щастія, глубокое таинство было его средствомъ — и по тому онъ овладлъ сердцемъ Государя прежде, нежели Г* могъ вообразить, что у него есть совмстникъ.
Чудно покажется, что сей Министръ не примтилъ такой важной перемны, но гордость его не дозволяла ему никого бояться, особливо же человка, имъ презираемаго. Мартиненго съ своей стороны всячески берегся, чтобы не вывести его изъ высокомрнаго заблужденія. Паденіе нещастнаго Г* было дйствіемъ той же самой причины, отъ которой тысячи Министровъ прежде его падали на скольскомъ пути Двора, сія причина есть излишняя надежность на самого себя. Тайныя связи Принца съ Италіянскимъ Графомъ его не безпокоили, съ радостію уступалъ онъ новому любимцу такую довренность, которая: всегда казалась ему презрительною, и черезъ которую хотлъ онъ только возвыситься. Легкомысленный Министръ безразсудно оттолкнулъ лсницу, которая возвела его на желаемую высоту!
Мартиненго былъ не такой человкъ, чтобы довольствоваться второю степенію. Чмъ боле милости оказывалъ къ нему Государь, тмъ смле становились его желанія, и честолюбіе его потребовало ршительнаго удовлетворенія. Трудная роля покорнаго, которую онъ все еще игралъ передъ своимъ благодтелемъ, тяготила его часъ отъ часу боле, но мр возрастающей его надменности. Обхожденіе Министра не только не соображалось съ его быстрыми успхами въ пріобртеніи Государевыхъ милостей, но еще, какъ бы нарочно, давало ему по временамъ чувствовать прежнюю его ничтожность. Наконецъ вчное принужденіе стало ему несносно, и Мартиненго сочинилъ на досуг врный планъ для погибели Министра. Еще не смлъ онъ вступить съ нимъ въ явный бой: хотя Г* и вышелъ уже изъ модныхъ любимцевъ, но старинная привязанность не могла еще истребиться, какой нибудь новой случай могъ возобновишь ее. Хитрый Ииаліянецъ чувствовалъ, что ему должно поразить его тайнымъ и смертельнымъ ударомъ. Государь любилъ уже мене друга своего, но тмъ боле уважалъ его, и мало занимаясь длами, имлъ нужду въ такомъ человк, которой врою и правдою служилъ ему. Министръ могъ быть еще важне друга.
Какими точно средствами Италіянецъ достигъ до цли своей, осталось тайною между виновниками и жертвами сего приключенія. Думаютъ, что онъ открылъ Государю весьма подозрительную переписку Г* съ однимъ иностраннымъ Дворомъ: истинную или вымышленную, о томъ мннія несогласны. Какъ бы то ни было, но онъ ужаснымъ образомъ исполнилъ свое желаніе. Г* показался Государю самымъ неблагодарнымъ и гнуснымъ измнникомъ, котораго преступленіе ясно и доказано. Все сіе было тайною между Принцомъ и его новымъ другомъ, такъ, что Г* ни мало не примтилъ тучи надъ головою своею, и былъ покоенъ до самой той минуты, въ которую величіе его какъ привидніе исчезло, и предметъ зависти обратился въ предметъ сожалнія.
Когда насталъ сей ршительной день, Г* по своему обыкновенію явился на вахтпарад, гд гордость его утшалась низкими поклонами знатныхъ людей, и гд нсколько пріятныхъ минутъ удовольствованнаго самолюбія награждали его за цлой день тяжелой работы. Тутъ вс люди приближались къ нему съ почтительною робостію, а тайные непріятели съ трепетомъ, занимаясь имъ боле, нежели самимъ Принцомъ, ибо не столъ полезно было нравиться Государю, сколь ужасно было не понравиться Визирю. Мсто его величія избрали нарочно для его униженія.
Съ покойнымъ и безпечнымъ видомъ вступилъ онъ въ знакомый кругъ свой, который, подобно ему, ничего не зная, разступился передъ нимъ въ ожиданіи его повелній. Вдругъ является Мартиненго съ Адъютантами, уже не въ вид гибкаго, низкаго, льстиваго придворнаго, но какъ грозной судія, какъ спесивый слуга, которой сталъ господиномъ, идетъ прямо къ нему и, не снимая шляпы, именемъ Государя требуетъ его шпаги. Изумленный Министръ въ безмолвіи подаетъ ее. Мартиненго, обнаживъ шпагу, и переломивъ на-двое, бросаетъ обломки на землю. Въ сіе мгновеніе два Адъютанта схватили Г*: одинъ срываетъ съ него звзду и ленту, другой эполеты. Все сіе длается съ невроятною скоростію, и пять сотъ человкъ стоятъ кругомъ въ глубокомъ молчаніи, не смя дышать, съ блдными лицами, безъ души, какъ мертвые. Многіе на мст Г* въ такую минуту ужаса безъ памяти упали 6ы на землю, но крпкія нервы его и твердая душа вынесли все… Страшныхъ чувствъ его описать не возможно.
По окончаніи сего дйствія ведутъ нещастнаго, сквозь ряды зрителей, на другой конецъ параднаго мста, гд закрытая коляска ожидаетъ его. Однимъ взоромъ велятъ ему ссть въ нее, Гусары провожаютъ его. Между тмъ слухъ о томъ разнесся по городу, вс окна отворяются, вс улицы наполнены любопытными, которые съ крикомъ бгутъ за нимъ, и произносятъ имя его то съ насмшкою, то съ радостію, то съ сожалніемъ, не мене оскорбительнымъ. Наконецъ вывозятъ его изъ города, но тутъ новый ужасъ ему представляется. Коляска своротила въ сторону съ большой дороги, и детъ по мстамъ дикимъ, гд не встрчается ни одного человка. Какой судьбы могъ ожидать нещастный? Въ страшной жаръ, съ несносною жаждою, безъ всякаго утшенія, не слыша голоса человческаго, проводитъ онъ цлые десять часовъ. Наконецъ, при захожденіи солнца, коляска остановилась у цли своей … передъ крпостью. Безъ чувства, и въ какомъ-то среднемъ состояніи между жизнію и смертію, вытащили его изъ коляски — и черезъ нсколько минутъ приходитъ онъ въ себя … въ ужасной ям, подъ землею. Перьвый предметъ для открывшихся глазъ его есть темничная стна, освщенная слабыми лучами мсяца, которые проницаютъ сквозь трещины высокаго свода. Подл него кусокъ чернаго хлба и кружка воды, а съ другой стороны связка соломы.
На другой день, въ полдень, открывается въ верху темницы западня, выставляются дв руки, которыя опускаютъ хлбъ и воду. Тутъ еще въ первой разъ чувство живой и нетерпливой горести заставило его спросить, какъ онъ попалъ въ это мсто? и въ чемъ состоитъ вина его? Но нтъ отвта, руки исчезли, отверстіе закрылось.
Не видя лица, не слыша голоса человческаго, не имя ни малйшаго свднія о причин такой грозной судьбы, теряясь въ неизвстности и будущаго и прошедшаго, не освщенный ни однимъ пріятнымъ лучемъ солнца, не прохлажденный ни однимъ свжимъ дуновеніемъ втерка, удаленный отъ всякой помощи, забытый свтомъ, счелъ онъ въ семъ страшномъ мст 495 ужасныхъ дней по сухимъ кускамъ хлба, ежедневно къ нему опускаемымъ сверху, въ непремнномъ и печальномъ единообразіи.
Но открытіе, сдланное имъ еще въ первые дни заключенія, исполняетъ мру его страданій. Онъ узналъ это мсто…. самъ онъ приготовлялъ его для одного заслуженаго Офицера, которой по нещастію досадилъ ему, самъ Г* выдумывалъ средства умножить его ужасы. Сей, наконецъ освобожденный старикъ былъ не задолго передъ тмъ пожалованъ въ Комменданты сей крпости, и такимъ образомъ изъ жертвы Министровой злобы сдлался властелиномъ судьбы его. Нещастный Г* не имлъ уже и послдней печальной отрады сожалть о себ и укорять судьбу несправедливостію. Съ физическимъ страданіемъ соединились еще презрніе къ собственной жестокости и горесть зависть отъ великодушія такого непріятеля, противъ котораго онъ самъ не былъ великодушнымъ: горесть несносная для гордаго сердца!
Но сей добродушный человкъ не зналъ подлой мести. Ему тягостно было исполнять жестокія предписанія начальства къ разсужденіи нещастнаго Министра, но будучи старымъ воиномъ, и привыкнувъ точно слдовать повелніямъ, онъ могъ только искренно сожалть объ немъ.
Г* нашелъ дятельнйшаго друга въ гарнизонномъ Проповдник, которой, узнавъ наконецъ по слуху о заключенномъ въ крпости, ршился быть его утшителемъ. Сей добродтельный человкъ, котораго имя хотлось бы мн объявить свту, думалъ, что долгъ пастырскаго сана заставляетъ его помочь нещастному, всми оставленному.
Не получивъ отъ Комменданта дозволенія видть заключеннаго, онъ спшилъ въ столицу, и упалъ въ ноги Государю, моля его умилосердиться надъ нещастнымъ, которой безъ Христіянской помощи можетъ притти въ отчаяніе. Съ жаромъ и съ твердостію добродтели, основанной на исполненіи священнаго долга, онъ требовалъ, чтобы ему позволили имть свободный доступъ къ страдальцу, духовному сыну его, за душу котораго онъ долженъ отвчать Небу. Краснорчіе его было убдительно, къ тому же время прохладило уже гнвъ Принца. Онъ согласился.
Такимъ образомъ Г* черезъ 16 мсяцевъ въ первый разъ увидлъ человческое лицо: Единственнымъ другомъ своимъ въ мір онъ былъ обязанъ нещастію, въ благоденствіи своемъ не умлъ нажить его! Ему казалось, что Ангелъ Божій передъ нимъ явился. Не описываю его чувствъ. Но отъ сего дня слезы его были сладостне: ибо другой человкъ оплакивалъ судьбу его!
Ужасъ овладлъ Проповдникомъ, когда онъ вступилъ въ темнику. Глаза его искали человка — но одна страшная, грозная тнь пресмыкалась во мрак такого мста, которое походило боле на убжище дикаго звря, нежели на мсто человческаго пребыванія. Блдный, мертвый остовъ, никакого жизненнаго цвта въ лиц, изсушенномъ вчною горестію, борода и ногти страшные, платье сгнившее, и воздухъ зараженный ядомъ нечистоты — такъ нашелъ онъ любимца фортуны!… Пораженный симъ видомъ, добродтельный мужъ спшилъ къ Комменданту, чтобы выходить для нещастнаго другое благодяніе, безъ котораго первое не могло имть никакого дйствія.
Но Коммендантъ вторично отговорился непремннымъ повелніемъ Начальства. Тогда великодушный Проповдникъ въ другой разъ осмлился прибгнуть къ Государю, объявляя, что онъ не можетъ удостоить заключеннаго Святыхъ Христіянскихъ Таинствъ, пока не возвратятъ ему нкотораго подобія человческаго. Принцъ исполнилъ и вторичную прозьбу — и съ сего дня снова ожилъ нещастный Г*.
Еще нсколько лтъ прожилъ онъ въ крпости, но заключеніе его смягчилось: ибо краткое лто новаго любимца скоро прошло, а т, которые въ свою очередь заступали его мсто, были человколюбиве, или не имли причинъ мстить Барону Г *. Наконецъ, черезъ десять лтъ, насталъ день избавленія — но безъ всякаго судебнаго изслдованія, безъ всякаго законнаго оправданія. Онъ получилъ свободу какъ даръ изъ рукъ милости, съ приказаніемъ выхать навсегда изъ отечества.
Здсь оставляютъ меня извстія, собранныя мною изъ однихъ устныхъ преданій, о судьб его, и я долженъ пропустить цлыя двадцать лтъ. Между тмъ Баронъ Г* снова вступилъ въ военную, иностранную службу, и дослужился до той же степени, съ которой упалъ онъ въ своемъ отечеств. Время, другъ нещастныхъ, котораго правосудіе рано или поздно дйствуетъ, взяло на себя и его дло. Лта страстей прошли для Государя, и человчество возбудилось въ его сердц, когда волосы на голов поблли. За два шага до гроба онъ почувствовалъ желаніе увидть любимца своей юности, и чтобы наградить старца за претерпнное имъ въ лтахъ мужества, онъ призвалъ Барона въ отечество, къ которому давно уже стремилось собственное сердце его. Сіе свиданіе было трогательно. Изгнанника приняли такъ дружелюбно, какъ будто бы они только наканун разстались. Государь долго смотрлъ съ размышленіемъ на то лицо, которое было ему нкогда столь извстно и сдлалось наконецъ совсмъ чуждо! Казалось, что онъ исчислялъ на немъ углубленные знаки горести и страданія! Онъ хотлъ въ чертахъ старца найти любезныя черты юноши, но напрасно искалъ ихъ!
Съ обихъ сторонъ принуждали себя къ холоднымъ изъявленіямъ дружества. Стыдъ и страхъ навки удалили сердца ихъ другъ отъ друга. Видъ человка, который напоминалъ ему жестокое легковріе, не могъ нравиться Государю. Баронъ не могъ уже любишь виновника своихъ бдствій, но тихо и покойно смотрлъ онъ на прошедшее, подобно какъ человкъ радуется минувшимъ ужаснымъ сновидніемъ.
Скоро Баронъ Г* вступилъ во вс прежнія свои должности, и Принцъ, побждая внутреннее отвращеніе, осыпалъ его милостями. Но могъ ли онъ возвратить ему сердце юное и радостное? могъ ли возвратить лта надежды, и выдумать для старца такое щастіе, которое наградило бы его за тоску долговременную? Еще 19 лтъ наслаждался Баронъ Г* симъ яснымъ вечеромъ жизни. Ни судьба, ни старость не могли совершенно погасить въ немъ огня душевнаго и пылкости страстей. Еще на шестидесятомъ году своемъ онъ стремился за тнію того блага, которымъ существенно владлъ на двадцатомъ. Онъ умеръ наконецъ… въ чин Губернатора крпости ***, гд содержались государственные преступники. Читатель увренъ, что Баронъ Г*, узнавъ опытомъ нещастіе, человколюбиво обходился съ заключенными?… Нтъ! онъ тиранствовалъ надъ ними, и неумренное сердце на одного изъ нихъ положило его во гробъ на осьмидесятомъ году жизни!