И. Тимофеев, Кн. Хворостинин и А. Палицын, Ключевский Василий Осипович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

В. О. Ключевский

И. Тимофеев, Кн. Хворостинин и А. Палицын¹

Ключевский В. О. Сочинения. В 9 т. Т. VII. Специальные курсы (продолжение)

М., ‘Мысль’, 1989.

¹ Над строкой: Для х[арактеристи]ки Смуты [с.] 225 т. Гришку признали — [с.] 226 f. Побуждение — впечатление Смуты — 402—3.

ДЬЯК И. ТИМОФЕЕВ —([с.] 261)

Происхождение труда изложено пространно вслед за началом рассказа о Шуйском и повестью о М. Татищеве ([с.] 389 сл.)- О последних годах Шуйского, признается, знает мало: был в плену в Новгороде ([с.]396 i.). Из галиматьи, [с.] 400 т. м[ожно] лишь понять, что начало тушинской осады, скорое {Над строкой: 1607—8.} нашествие Болотникова с дворянами {Над строкой: ‘своевернии рабы’.} (до вторжения поляков в 1609 г.— [с.] 401 i.) {Сноска Ключевского: Хотя ср. [с.] 400 т. и 410 f. о птице в клетке — тушинская осада. Что Болотников разумеется, ср. [с.] — 584—5.}застало его в Москве, откуда царь скоро, при возможности, послал его в Новгород дьяком ‘сначальствовать’ с воеводами. Там он замедлил возвратом в Москву по недостатку средств до захвата Новгорода шведами: о всех купно преграда днесь ([с.] 401). Когда в земле помалу нача прекращатися зло, а шведы вся злая {Над строкой: 1611.} над Новгородом сделали (описание угнетений — [с.] 402 i, ср. 384 — жил, кажется, на Торговой), размышляя о случившемся, пришел к мысли писать. Борьба с мыслью картинно ([с.] 402—406). Писал тайно, в страхе от шведов, на лоскутах, отрывками по недостатку бумаги, перенося и пряча писание в разных местах, таясь и от русских ловителей {Над строкой: сыщиков.}, служивших шведам ([с.] 406—7). ‘Ныне же, егда оттуду свободи ны господь, аще живы будем, начнем о исправлении прежде написанного ударяти во двери могущих’ ([с.] 407 f.). Значит, по начало главы о Шуйском, вероятно до [с.] 399, где опять начинает о Шуйском, как на [с.] 389, писано в Новгороде до освобождения (ср. [с.] 293 т. 360 f.), до конца разрухи ([с.] 377 т.), но уже по взятии Москвы в 1612 г. ([с.] 383), когда действовали ‘мирницы’, иноземные посредники мира, англичане и голландцы, и шли переговоры с поляками и шведами ([с.] 383 f.). Понятно отсутствие порядка в изложении, о чем сам [писал] ([с.] 279). Глава о царствовании Шуйского ([с.] 389) писана в Новгороде еще, но по освобождении от шведов {Над строкой: 1617.} — ([с.] 396 i.), a статья о нем же ([с.] 399) — уже в Москве вместе с рассказом о ходе писания ([с.] 407 f.): ‘ныне же…’ Этим объясняет начало статьи ‘о таборех’ ([с.] 409): опять начинает с Гришкиной смерти.

‘Пустой ум и медленноглагольный язык’ только тень событий исповедовать мог ([с.] 445 f.), это о себе.

За статьей о Гермогене ([с.] 439). Летописец вкратце. После неясных сравнений и размышлений рассказ о поручении писать от м[итрополита] Исидора ([с.] 446 сл.) подтверждает прежнее: начал в конце шведской оккупации, при царе Михаиле, во время переговоров о мире в Столбове. Следующее за тем Зачало ([с.] 448) — краткая х[арактеристи]ка царей Иоанна и Федора, составленная по рассказу о них в начале Временника, с очерком дальнейшей смуты и со ссылкой на какое-то подробное повествование, по-видимому, другого автора ([е.] 451 т.: довлеными скажется ясно, не иже нами). Кажется, это начало пересмотра сочинения, что обещано было выше. Летописец и это Зачало, очевидно, вставлено не на месте потому, что дальше статьи, продолжающие рассказ Временника: О крестном целовании Владиславу — совсем темный рассказ о какой-то политической интриге в Новгороде каких-то властолюбцев и самописчего с клятвенной хартией — и О вдовстве Московского государства ([с.] 454), откуда видно, что конец труда писан уже по возврате Филарета из Польши, но далее — как будто еще до этого ([с.] 461 f.), и это вероятнее.

Служил после Новгорода и в других городах и собирал сведения для Временника ([с.] 465 f.). Но заключение Временника с обзором всей Смутной эпохи и восстановления порядка избранием Михаила, с похвалой ему и отцу по возвращении последнего, о чем говорится прямо ([с.] 468) (1619 г.).

Местных событий не описывает, как и начала царствования Михаила с новым нашествием королевича и перемирием, потому что не знает. Чего требует от писателя — сам нарушил ([с.] 470 т.).

Видел царевича Димитрия в раке ([с.] 323 т.).

Язык. Футынъ ([с.] 435). Подражать с винит, ([с.] 361 f.). Деспод, даты каландами ([с.] 333 т.), следы латинской конструкции, нерусские формы и слова — жизньствовать, погонатай ([с.] 303 т.), ласковцы, донже, дондеже, от идеже {Над строкой: abusque.} стахом ([с.] 324), воздоброе — за доброе, о зданиох, владательство {Над строкой: Крижан[ич].}, примилать, пицифи, слано и бритно ([с.] 357 т.), посполитое (ср. житие Ф. Ртищева). Не малоросс ли или белорус? ([с.] 395). Жаль, если это приемыш русской историографии. Грамматики, чутья языка нет: прижившею вместо прижитой и т. п. Образец языка ([с.] 340 т. и 406 f.).

Изысканность языка и ораторское многословие в связи с безграмотностью иногда делают рассказ непонятным набором слов. Самопищий — дьяк, призятьствоватъся — присвататься, подоба—сравнение: лишь бы не сказать, как говорят все ([с.] 279—80, 294). Двоематерен — Димитрий Ксения ([с.] 369 i.). Тьма мрака разума. Пафос ([с.] 315 i.). Как описан Иван-город ([с.] 422 i.). Хохлы, имущие на главах ([с.] 438 i.). Сравнения и примеры — болезнь авторского мышления ([с.] 442). Мысль прячется в хламе слов. Не выступает перед читателем просто, а сперва поломается и погримасничает. Привычка—не называть лица прямо, а прикрыто, загадками. Частию, может быть, по робости. Предходатай — окольничий ([с.] 371 f.).

Суждения. Причина зла ([с.] 262 f. сл. 264 гл., ср. 462 сл.). Грозный — сам себе навежник {Над строкой: заговорщик.} ([с.] 272 i.). Опричнина — начало Смуты ([с.] 271—2). Заговор Бориса с Вельским ([с.] 276 i.). Житие Никиты Переясл[авского] о царевиче Иване ([с.] 283 f.). Слухи о польской кандидатуре Ивана или Федора ([с.] 284 f.). О прозорливости царя Федора ([с.] 285), мнишество с царством соплетено ([с.] 289), освятованный царь — [с.] 292.

Ожесточение против Бориса {Над строкой: Согл[асен] с Палиц[ыным].} ([с.] 291 i., 293 т.). Смута — месть земли за кровь Димитрия. Удача Бориса оттого, что не было крепкого во Израиле: молчали все, как рыбы ([с.] 291). Разбор соображений Бориса, почему не хоронить царевича во Москве ([с.] 297). Цель рассказа о Б[орисе] — обличение его злобы ([с.] 319). Сперва козни для достижения царства, потом средства утвердиться на нем [с. 331].

Образец изысканности — бой с татарами под Москвой ([с.] 303 т.). Значение Оки в обороне государства (ib. f.).— Гуляй-обоз ([с.] 305 f.— перевести) 1591 г.

Кн. М. И. Воротынский и его заслуги ([с.] 307).

Больше размышляет о событиях и лицах, чем повествует. Беспристрастие в истории ([с.] 339 т.), в характеристике Бориса. Во всем винит робость современников перед Бор[исом, с.] (310 f., 312 f., 316 i.). Искание популярности Борисом ([с.] 311—12) — тацитовский лаконизм, смех облагодетельствованных ib. m. {Далее приписка: В курс о Борисе.}

Угличан Б[орис] ссылает на заход солнца ([с.] 315) — Богд[ан] Вельский ([с.] 317). Много разгласил тогда царей ради ([с.] 318 i.).

Слух об отраве царя Федора ([с.] 324). Причины ухода Б[ориса] в Девичий монастырь ([с.] 325). Картины мольбы о принятии царства ([с.] 327 сл.). Неграмотность Б[ориса, с.] (330 i., 345 m.) и его коварство: от порицания к удивлению и панегирику рабоцарию {Над строкой: выдержка.}, разумы следующих царей — тень его разума — оправдание противоречия ([с.] 330—1). Потом карикатура его походов (ib. т.). И ниже за злобами благодеяния Бориса ([с.] 339 т.). Характеристика его ([с.] 340).

Полотняная ставка — город Бориса и картина лагеря ([с.] 332). Против крестного хода ([с.] 334), патриарха ([с.] 335 f.) и иконы политической — одного Бориса ([с.] 337). Пострижение дочерей бояр из-за сестры ([с.] 338—9). Присяга Борису — рев жертвенного скота ([с.] 346 i.). Свои подбили Б[ориса] царствовать ([с.] 343).

Щелкаловы — первые окольничие из дьяков ([с.] 353 т.). Соборная грамота о избрании Б[ориса] положена в раку св. Петра ([с.] 354). Мысль возвышать худородных у Б[ориса, с.] (356). Смута — от союза наших с врагами ([с.] 365). Лжедимитрий Б[ори]са поразил, как комар льва, издали: не он, а совесть его поразила ([с.] 366). Причины успеха самозванца ([с.] 366—7).

Вдумываясь в события, не заботился ни о полноте, ни о последовательности рассказа и старается ярче выставить черты, наводящие на размышление о ходе дел человеческих {Над строкой: Ниже 6.}. За оглядкой на судьбу Бориса ([с.] 362 f.— 364) общий взгляд на причину торжества чужих в Смуту ([с.] 365), причины успеха самозванца ([с.] 367), гибель семьи Б[ори]са и прекрасное место о Ксении ([с.] 369 сл.) по местам художественно и задушевно и с новыми известиями, затем царствование] Гришки.

Церковный собор о крещении Марины ([с.] 372).

Картина разрушения служебного порядка раздачей чинов не по отечеству и заслугам и расхищение казны старых царей — сравнение со псами ([с.] 374 сл.) (при Лжедим[итрии] I).

Вред избиения поляков в 1606 г.: ‘всю землю их сами на ся сим всколебахом’. Картина бед от того (не признает и Шуйского законным, как и других ненаследственных) ([с.] 376—7). Вслед за тем ответ на вопрос: от каких грехов разлияся земля наша? ([с.] 377 f.). После перечня недостатков нравственных и политических ([с.] 378—9) приводит в связь события Смуты, ведя их от того, что мы попустили Б[ори]су столпы великие, которыми земля наша утверждалась, губить ([с.] 380—1): прагматизм. Форма: если бы не сделали того-то, не последовало бы того-то. Первый (Б[ори]с) второму учитель, 2-й 3-му, все — видя наше страшивство ([с.] 381) и все дальнейшие ‘безыменные скоты, не цари’, первые узурпаторы показали путь областным самозванцам ([с.] 382 L), невеждам. К следствиям той же причины молчаливого и робкого попустительства — призыв Еллинов (шведов Делагарди — ср. [с.] 401 т.) для обороны: волкам волков от овец отгонять. Кто так безумен, как мы? ([с.] 382). Прежних наследственных зовет самодержавными в отличие от избирательных, как и Котош[ихин] [называет] Москву главой и сердцем царства (ib.). Отвлекаясь логикой событий от нити рассказа, он незаметно переходит по цепи следствий к своему времени — около миров Деулин[ского] и Столб[овского] — и говорит о ненадежности тех, у кого мы просили помощи для примирения с врагами ([с.] 383 и сл.— англичане и голландцы?), и описывает беды родины в последнее время шведской оккупации, уже во время переговоров чрез посредников ([с.] 384—5). Упрекает тех, которые все сваливали на божий суд, против коего ничего не сделать, а не [на] свою греховную слабость,— и хорошо опровергает ([с.] 386).

Шуйского резко порицает, называет нечестивым, скотолепным, мнимым царем, между прочим, за то, что сел не по общему всех городов людскому совету ([с.] 389 сл.).

Хвалит прежних истинных царей: знали, ‘какому роду какую честь и за что давать, худородным же ни’ ([с.] 393).

Изворотливость в приемах: мало зная о конце царствования Шуйского, он заменяет рассказ о событиях плачем о них, испросив у читателя прощения за незнание. Рыдает о царе и царстве ([с.] 396). Хотя выше сказал, что сел без божия избрания, но здесь из жалости зовет его богопоставленным, разумея власть, не лица, и престол, оставшийся чистым от нелепостей сидевшего, и прежних царей. Осуждает низвергших царя за дерзость. Это — скорбь о падении власти. Его политический тезис ([с.] 397 f.). Взыщет бог и с мнящихся столпов — бояр, которые, сами не участвуя, попустили невеждам сделать это и стали свидетелями дела ([с.] 398) бесчестного безмолвными.— ‘Не в земли углубил Василий свою храмину’ (не на земском избрании) ([с.] 400 i.), волей всей земли часто колет ему глаза: этим предкнулись о нем люди и возненавидели его: отсюда все зло.

Некоторых Смута обогатила, кто и нашим и вашим, но ‘сердцы горяху приложением ко Еллином паче своея веры’ ([с.] 408—9). Западники первые.

Движение против Шуйского в статье о таборех ([с.] 409), как и везде, в общих резких чертах: наши честолюбцы быстрого возвышения и обогащения соединились с чуждыми, ‘не одни мельчайше, но и немало и синклитена чина и сановников’ ([с.] 413). Не столько у царя в Москве осталось, сколько бегало ко лжецарю. Нет подробностей, но виден ход дел, и вскрываются пружины его, что ведет к постоянным отступлениям с оговорками возвратиться, ‘идеже от начатых препочихом’ ([с.] 415). Не может справиться с потоком своих мыслей, вызываемых событиями в его много думавшей голове. О чем ни заговорит, сейчас подвернутся сравнения, тексты — и новое отступление вслед за оговоркой воротиться к делу.

Так много бед везде, что книга особь каждому месту может быти (о времени разброда тушинцев по областям 1609 г.), но все соединить воедино невозможно ([с.] 417). Картина разлива добычи по всему миру из Тушина (ib.), из всей земли в Тушино.

Если бы те же мысли и картины написаны были проще и правильнее, труд производил бы глубокое впечатление.

Стремление городов, отпавших от Шуйского, к самоуправлению и против ‘лучших людей’ ([с.] 418).

Вече в Новгороде по поводу ухода кн. Скопина-Шуйского ([с.] 424).

Слух о виновности дяди-царя в отравлении кн. Ск[опина]-Шуйского ([с.] 429). Наветники у всех украли жизнь его, слух, что помышляли о возведении его на престол.

Сторонники Владислава склонили к своему плану Гермогена ([с.] 440 f.).

Первая притча, изображающая положение земли в междуцарствии, не лишена художественности и дает несколько бытовых черт, особенно для рабовладения ([с.] 454 сл.). Время написания ([с.] 459).

Повесть кончается отрывочными заметками. Между прочим говорит о недостатке мужественной крепости и солидарности, уменья соединяться против нововводителей со властию ([с.] 462), ‘овии к В[остоку] зрят’ ([с.] 463 f.). Это как будто у него главная причина бед. Михаил — как бы непосредственный преемник Федора ([с.] 461, ср. 485 т.).

Кн. И. ХВОРОСТИНИН —([с.] 525)

Без конца и с пробелами в тексте. Наклонность к богословским толкованиям (о грехопадении — зло от непокаяния [с.] 526—7).

Повесть начинается] общим церковно-историческим очерком — от создания человека до просвещения Русской земли. Хотел было рассказать о деяниях пастырей наших (заглавие [с.] 530 f.), но по немощи удерживался, а дал ‘слово елико по силе’. Начал с голода при Борисе.

Записки любопытны, как наблюдения современника, многими мелкими чертами. И он о некнижности Бориса, ‘но природное свойство целоносно имея’ ([с.] 531). В числе анархических мер Бориса: возведе работных на свободный ([с.] 532). Клевреты самозванца с криками вломились во дворец Бориса по смерти его ([с.] 534). Злосоветник какой-то подал мысль удавить жену и сына Борисова — сам об этом говорил автору ([с.] 535 i.). Беседа автора (юноши некоего) обличительная с самозванцем по поводу его хвастовства увеселит[ельными] постройками ([с.] 537 сл.). Не хотел изменить Шуйскому, его преследовавшему, хотя соблазняли многотысячным обещанием ([с.] 546). Терпение Гермогена, отстаивавшего Шуйского (‘влачити его и поверзати’ — [с.] 545). Как приверженцы Владислава оправдывали в Москве его кандидатуру ([с.] 547). Сопротивление Гермогена пострижению Шуйского.— Слово Гермогена в оправдание, будто он вооружает своих на польский оккупационный] отряд,— превосходное ([с.] 550). Сторонники Сиг[измун]да не пускали к патриарху. Гермоген выбрал Филарета в посольство ([с.] 552). Картина вступления освободителей в Кремль в 1612 г. ([с.] 554—5) хорошо написана, автор был в ополчении и плакал у гроба Гермогена, его любившего и им почитаемого высоко.

Гермогена винили в соблазне, какой он делал, подстрекая людей к кровопролитию против поляков, поднял Рязань и Северу. Воеводствуя в рязанских городах, Хвор[остинин] хотел разъяснить это и обратился к рязанскому еп[ископу] Феодориту, который и внес ему собственноручную эпистолию к Феодориту от Г[ермоге]на. Первыми ее словами прерывается повесть ([с.] 556).

Но эта повесть имеет значение и как опыт историографии, ‘Предложение историческо’. Автор — человек ученый: Гермоген при поучении, обняв, публично ему: ‘Ты более всех потрудился в учении’.

Повесть состоит из общих очерков и характеристик, с несколько смелым размахом, и из попыток объяснить смысл событий. Она дает беспристрастную, светло-темную характеристику Годунова, как и И. Тимофеев: у обоих он хороший правитель и злой, властолюбивый политик {Далее приписка: Проч[итать].} (аще и лукав нравом и властолюбив, но зело и боголюбив — [с.] 532), о его сыне Федоре говорит кратко, но с восторгом, жестоко о самозванце, представляя его законопреступником, с мерзостию запустения в сердце, при остроте ума и учености книжной ([с.] 536 f.), каким-то скоморохом, несмотря на близость автора к нему, о Шуйском резко, как хитром властолюбце искони, порицает его клятву всему миру при воцарении: ‘лукава крест лобза, никто же от человек того от него требуя, но самовольне клятве издався’ ([с.] 542). Люди старого политического образа мыслей видели в такой присяге царя что-то противное природе богопоставленной самодержавной власти, дело интриги и честолюбивого расчета (‘хотя прославитися на земли’ — [с.] 542 f.). Следствие клятвы — < предаст его {Над строкой: Палиц[ын] (стр. 14) ниже.} бог в неискусен ум, еже творити неподобная,— во дни его всяка правда успе, и суд истинный не бе’ ([с.] 543 i.). Затем краткая картина восстания южных городов и усобицы социальной там ([с.] 543).

Но в повести Хв[оростинина] есть и проблески исторического мышления. Он умеет обобщать отдельные явления и сводить их в факты, а факты причинной связью сцеплять в исторический] процесс, в целое движение, обозначая его характерными чертами, которые если еще и не годятся прямо для исторической картины, то могут служить для ее освещения, как впечатления мыслящего наблюдателя. Все это — первые, элементарные приемы исторического] изучения. Автор старается вдуматься и в смысл событий. Он остается на провиденциальной точке зрения, ищет этого смысла с помощью текстов писания, находит в событиях оправдание этих текстов, углубляется в таинственные слова пророка Иезекииля, чтобы истолковать судьбу Бориса и самозванца. Но при этом он вглядывается в земные орудия провидения—людские доблести, пороки, страсти, в характеры людей, которые у него не просто добрые или злые, а сложные составы, сплетенные из добра и зла: он и в Борисе находит доброе, и в противном ему честолюбце Шуйском умеет душою поскорбеть об униженном величии, и в благоговейно чтимом праведнике Гермогене отметить находившие на него среди треволнения людского приступы робости ([с.] 545). Наблюдая действие этих орудий, он чует нравственный источник Смуты: ‘Родоначалие {Над строкой: династия.} владыческое прежде от земли нашея’ ([с.] 531)… всеместо (Правящая родовая знать потеряла власть над землей).

Авр. ПАЛИЦЫН¹

¹ Над строкой: Ист[орическая] Библиотека, т.] XIII.

За какие грехи попустил бог наказание России: летописный мотив (Сол[овьев]. Щстория] Р[оссии с древнейших времен, т.] 3, [с.] 141).

1) Убиение царевича. Се первый грех.

2) Вся Россия положила ни во что его неповинную кровь (Б[иблиоте]ка, [с.] 475, ср. Сказ[ание, с.] 3 f.).

3) Заставили божию матерь умолять Бориса на царство: ‘двигнут бысть той образ нелепо, двигнута же и Россия бысть нелепо’ ([с.] 477).

4) Надменное обещание при венчании: ‘никто же убо будет в моем царствии нищ или беден’ (ib.). Хвалит его заботы об этом.

5) Преследование родственников царя Федора, Романовых и других вельмож. Поощрение доносов. Холопам отдавал имения господ и пр. ([с.] 478).

Энергическая внешняя политика и подозрительное малодушие во внутреннем управлении: ‘И ради исправления земли ([с.] 478 f.) вокруг в странах славен и почитаем беяше, тако же и Россия благодарствоваше о нем за непощадение к зло деющим, но о сем зело вси скорбяще, иже неповинно от полаты его разумный истреоляхуся и сильный в рассуждении далече отгоними бываху’.

6) За гонение Романовых и ‘безумное молчание’ ([с.] 479) всего мира (как и Тимофеев) — ‘еже о истине к царю не смеюще гла[гола]ти о неповинных погибели’ — неурожай и голод. Милостыня царская, стечение голодающих и мор в столице (127 тыс. в 3-х скудельницах в 2 г[ода] 4 месяца — [с.] 481.)- Нарушение крестоцелования Годунову и другим царям (стлб. 522).

7) Недостаток сострадания к голодающим и хлебн[ая] спекуляция] (обилие хлебных запасов в Смуту — [с.] 481). Это — также грех всей России, чего ради от прочих язык пострада: не пощадили своих — и нас не пощадили враги ([с.] 482). Где нет связи политической] или экономической между явлениями, там у него связь нравственная, логика мировой правды {Далее приписка: 10—11 прочесть 480.}.

К бедствиям физич[еским] и экономическим расстройство социального порядка, общественных отношений. Скопление беглых преступников в украйных городах, усиление рабовладения ([с.] 483 i.) и бродячие прогнанные холопы в голодное время, расстройство семей и разврат господ, бесприютные холопы опальных образуют шайки конных разбойников в украйных городах (больше 20 т[ысяч] этих воров потом оказалось в осаде в Калуге и Туле) ([с.] 482—4).

Рожь из царских житниц на просфоры худая и гнилая и со мздой (485), а иностранцам роскошный стол.

Заботы об укреплении и прославлении своего дома в голодные годы.

9) Для милостыни и строения церквей увеличил откупные цены кабаков и умножил откупа и сборы, особенно с крупных землевладельцев, и так смешал клятву с благословением ([с.] 487). Ненависть на царя за это всего мира.

10) Любовь Б[ориса] к иноземцам и перемена нравов. Роскошь в низших классах из подражания высшим: все боярствоваху ([с.] 488) в одежде и столе — за это голод. Стремление церковников в судьи и книгочии земские, прилив невежд в церковное лужение, святители не искали разумных и знающих, ‘токмо бы мало-мало по книзе псаломстей тек речию’. Стройка своих церквей и их убожество. Яркая картина домашней роскоши рядом с бедностью церквей: держим утварь и конь паче се. икон ([с.] 489 f.).

И восстал на Б[ориса] не кого он боялся, не кто-либо из погубленных им вельмож, не царь какой, но кого попустил бог — ‘смеху достойно сказание, плача же велика дело’ ([с.] 490).

Лжедимитрий I — четвертую часть вселенной, всю Европию, в 2 лета ‘посланми прельсти’, потому что обещался письменно ‘всю Россию привести к стрыеви антихристову под благословение’ ([с.] 491). Обличение самозванца матерью, родными дядей и братом, Тургеневым и Колачником ([с.] 492). Все власти знали, кто он ([с.] 493 т.). Любит завострить фразу: ‘возлюбите вси лесть, и доныне всем то и есть’ ([с.] 493 f., ср. 489 f.).

Роскошь одежд у свиты, бояр и пр.— точно все женихи ([с.] 494 f.). А поляки и в банях мылись из золота и серебра ([с.] 495). Еретики в храмах с жидами (ib.). Тонкие наблюдения: москвичи охали о деявшихся пакостях, ‘но сребро любезно собирающе’ (торговое оживление от наплыва иноземцев — [с.] 496).

Произвольное толкование отношений к татарам ([с.] 497 L).

11) По убиении Гришки Москва предалась пьянству, а молебна в соборе не было ([с.] 498). Беда продолжилась, потому что вся Россия ‘строительства божия к себе не смотрела, иное рассуждающе’ ([с.] 498 f.). Новый грех: безумство и небрежение к промыслу, не поняли, что еще раз избавлены от католических сетей. Очерк прежних покушений папы на Россию ([с.] 499). Душевное око неосмотрительно имея, не благодарили — и скоро за безумство возмездие следовало.

Сильными, резкими чертами рисует развитие Смуты ([с.] 500 t.) {двоемыслие при царе Шуйском) из вопроса о царе в междоусобие — (см. [с.] 501 и особенно 502—5): картина взаимного ожесточения русских, приводившая в дрожь самих чужаков, которых за жалость русаки звали худяками и женками,— прямо в любое историческое сочинение целиком (прочитать с [с.] 502 до 508 i.). Таким вышло русское общество из школы московской XVI в. Вся беда от своих: они могли бы, ходя с ними, перебить в непроходимых местах, будучи в пятеро многочисленнее ([с.] 504 i.): ‘но таковаго смысла {Над строкой: догадки.} добра не боретеся’ (монах!). Поляки так дурачили их, что они сами наконец смеялись над своими бедами ([с.] 505 i.), сами женщины, захваченные врагами, по выкупе к ним бегали — видимо, праведен гнев божий. Забвение общего блага из эгоизма — себе на горе ([с.] 506 f.).

12) Особенно характерна черта: ‘всяк же от своего чину… {Над строкой: к ‘Смене’ * 506 i.} выше начата восходити: раби убо господие хотяще быти…’ ([с.] 505 f.). Недостаток патриотической солидарности — до нас далеко ([с.] 508 f.).

13) Хвастовство притв[орной] набожностью.

Итог. Поднимая со дна жизни явления, не замеченные другими наблюдателями, А[враамий Палицын] проводит черты такими глубокими рубцами, кладет одну краску гуще другой с такой неистощимостью воображения, что русская усобица разрастается в трагический факт человеческой растерянности. Разнообразие красок: вслед за текстом предаст в неискусен ум творити слова: ‘хотя бы нам черт. только бы не тот’ ([с.] 508). ([с.] 510—516) — воображение {Над строкой: Картинка 511 t.}утомляется расточительным обилием ужасных реальных красок разрушения и вслед за сценами кощунства мораль: все это за то, что строили красивые церкви и дорогие иконы, а сами в пьянстве и блуде жили, на взятки строили святыню, как будто этого довольно, как будто богу все это нужно: ‘Храм — не стены каменны и древяны, но народ верных’ (Златоуст). Затем живая и злая сатирическая картинка быта — жесточи и пренебрежении к бедному и низкопоклонства пред сильными и богатыми ([с.] 517—9 — прочитать 518 t. сл.).

Особенно обличает строение церквей лихоимством (520—1). Колокола льют, чтобы гласом их славным быть, а о голосе бедных и обидимых к богу небрегут. И в заключение величавый афоризм (521): ни огонь, ни меч, ни вор не вытрут милости к нуждающимся в книгах жизни, а только гордая мысль: та может и с неба свести в ад, как фарисея. Неправедное имение, богу приносимое,— Каинова мерзость. Царь Ив[ан] Васильевич] за разгром Великого Новгорода чем заплатил? Чрез год татары все разграбили, и Москве всемеро досталось горше, и за Волхов, насаженный доверху трупами… ([с.] 522 i.).

Подтверждает Тимофеево известие о намерении Годунова построить храм Воскресения по образцу (иерусалимского) (ib.).

Кончается жестким обличением жадности и грабительства и призывом к покаянию.

Читайте также: