В. О. Ключевский
Наброски по варяжскому вопросу
I
[Не ранее 1876 г.]
II
[1876 е.]
III. ЗНАЧЕНИЕ ВАРЯЖСКОГО ВОПРОСА
[1890-е годы]
IV. ВАРЯГИ — РУСЬ
[1890-е годы]
АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Р. А. Киреева, А. А. Зимин
КОММЕНТАРИИ
Наброски по варяжскому вопросу, Ключевский Василий Осипович, Год: 1876
Время на прочтение: 21 минут(ы)
В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения
М., ‘Наука’ 1983
Я знаю, Вы очень недовольны, что все эти ученые усилия разъяснить варяжский вопрос я назвал явлениями патологии. Вы видите в этом неприличное ученому человеку пренебрежение к почтенным трудам своей братии. Нет, я очень почтителен к ученым своим собратиям, но я привык к некоторой разборчивости в так называемых исторических вопросах. Я думаю, что могут прийти в голову вопросы, не лишенные интереса с какой-либо стороны и вместе лишенные всякого интереса со стороны научной. В книгах, которые так сильно Вас занимают, я не нашел ничего кроме бескорыстных и обильных потом усилий разрешить один из таких вопросов. Иногда общественная или ученая мысль с особенной любовью обращается к сухим, бесплодным мелочам в области знания, как иногда1 является особенный аппетит на черствое и кислое. А ведь такой поворот в умах есть несомненно симптом общественной патологии.
Я, собственно, равнодушен к обеим теориям, и норманской и славянской, и это равнодушие выходит из научного интереса. В тумане ранних известий о наших предках я вижу несколько основных фактов, составляющих начало нашей истории, и больше их ничего не вижу. Эти факты, которые приводят меня к колыбели нашего народа, остаются те же, с тем же значением и цветом, признаю ли я теорию норманистов или роксоланистов. Поэтому, когда норманист или роксоланист начнут уверять, что только та или другая теория освещает верным светом начало русской национальности, я перестаю понимать того и другого, то-есть становлюсь совершенно2 равнодушен к обоим.
Погодин с братией уверяют, что без известной саги, объясненной по-ихнему, не поймешь начало русской народности и русского государства. Иловайский с предшественниками своими уверяет, что эта легенда изображает совершенно превратно начало нашей народной и государственной жизни и что узлы вопроса об этом начале разрешаются легко и просто, как скоро мы предположим, что Русь — это славяне, роксолане, водворившиеся на Днепре вокруг Киева. Другие не понимают первых страниц истории нашего народа, если Рюрик и его преемники были не из мордвы или Хазарии и т. п.
Вы можете понять, что здесь есть нескладица: вы еще не настолько погрузились в ученость, чтобы приобрести тот ученый ум, который умеет мудрено понимать простые вещи, предоставляя3 тяжелую обязанность поступать наоборот4 столь пренебрегаемому им здравому рассудку. Я ничего не имею против специальных исследований о происхождении имени Русь и о роде-племени первых русских князей. Я охотно готов читать разыскание о том, славянскому или скандинавскому племени принадлежало имя Русь, славянин или немец был дед кн[язя] Владимира и откуда взяты его мать, бабушка и т. д. Большой поклонник физиогномики, веруя5 во влияние темперамента на историческую деятельность лица и в связь темперамента с наружностью, я даже сам с удовольствием занялся бы исследованием о том, блондины или брюнеты преобладали в роде первых русских князей. Я решительно порицаю насмешливое отношение к ученой пытливости, обращенной на подобные вопросы, — но только6 если она ограничивает научное значение своих разысканий пределами этнографической номенклатуры или генеалогической химии. Но7 когда исследователь подобных вопросов идет прямо в область настоящей, научной истории и8 говорит, что он разрешает именно вопрос о происхождении русской национальности и русского государства, будет жаль, если он не остановится на границе и не вспомнит, что национальности и государственные порядки завязываются не от этнографического состава крови того или другого князя и не от того, на балтийском или азовском поморье зазвучало впервые известное племенное название.
Вот одна и для меня самая важная сторона9 недавней полемики по варяжскому вопросу. Еще не отваживаясь судить, насколько правильнее10 разрешается возбужденный вопрос о славянском происхождении Руси, я считаю себя вправе сказать, что он не совсем правильно поставлен. Неправильность эта11 происходит, во-перв[ых], от недостатка скромности12, недостатка уменья исследователей ценить значение13 своих работ, во-вт[орых], от недостатка в них прагматизма, уменья находить настоящее место и взаимное отношение исторических] фактов.
Итак, — повторяю еще раз, — я совсем не против вопроса
О происхождении имени Русь и первых русских князей, совсем не против пользы14 исследований подобных вопросов, а только против того положения, что в этом вопросе ключ к разъяснению начала русской национальной и государственной жизни.
Я никак не мог убедить себя в этом, хотя и соблазняла меня легкость подобного15 разъяснения важ[ных] исторических16 вопросов. И вот что именно мешало мне прийти к такому успокоительному заключению.
Новые теории о происхождении Руси выступают с так [им] шумом и такими мужеств[енными] физиономиями, как будто они вверх дном17 ставят все основные факты, которыми открывается наша история. Когда я попытался воспроизвести эти настоящие исторические факты, которыми действительно знаменуется начало нашей национальности и нашего государственного быта, и потом сопоставил с ними эти новые теории, я нашел, что18 первые остаются в том же положении, какое заняли они под игом норманистов, которое, вероятно, сохранят и19 при нашествии всех будущих теорий. Перечислю эти факты и поставлю рядом с ними выводы, наприм[ер] г. Иловайского.
Сущность теории г. Иловайского, развитой в целом ряде статей, и догматических и полемических, можно выразить в следующих положениях.
1) Русью, или правильнее Росью, в обширном смысле назывались почти все восточнославянские племена, в IX в. обитавшие в бассейне верхнего и среднего Днепра. Поляне, северяне, дреговичи и проч. суть только ветви этого племени. Прежде20, с I в. нашей эры приблизительно, оно было известно под именем антов или роксолан, издавна обитавших в восточной Европе, в странах приазовских и приднепровских. Название этого племени произошло от имени, которое носили многие реки восточной Европы и в корне которого скрывается понятие реки вообще. Впоследствии Русью в тесном смысле стала называться та ветвь роксоланского племени, которая соединила остальные ветви в одно государственное целое, именно — поляне. Раз[ыскание о начале Руси] 25921, Ист[ория России, с.] 17 и сл.
2) Варяги не имеют никакой этнографической связи с Русью. Это скандинавские дружины, нанимавшиеся на службу у киевских русских князей.
Из этих двух положительных выводов вытекает22 отрицательный —
Русь — вовсе не пришлое скандинавское племя и сказание о призвании князей из несуществовавшего племени варягоруссов вымышлено книжниками: скандинавских князей между русскими славянами никогда не существовало.
Далее 3) Рось — поляне под предводительством своих племенных князей (приблизительно с IX в.) начала из Киева объединение родственных ей племен восточных славян вверх и вниз по Днепру, налагая на них дань. Поднимаясь вверх, она распространила свои завоевания до Новгорода, спускаясь вниз, покорила угличей и тиверцев (последних, кажется, не вполне)23, а притоками нижнего Днепра и Азовского моря рано проникла24 на берега25 последнего, бывшие колыбелью всего племени и где еще оставались значительные его поселения. Здесь она подчинила себе обитавшее по обоим берегам Боспора Киммерийского слав26-[янское] племя черных болгар, освободив их от хазарского ига, так возникла около половины IX в.27 русская Тмутараканская2а область, бывшая потом особым княжеством.
Рядом29 с этим положением, объясняющим как началась наша история30, идет разбор того как произошла легенда, изображающая это начало совсем иначе. Наша история завязалась в Киеве, а легенда сложилась на другом конце Руси, в Новгороде. Сказание о призвании князей из-за моря составилось здесь в начале XIII в. под влиянием, во-перв[ых], тогдашнего обычая31 н[о]в[го]р[о]дцев призывать к себе князей и, во-вто[рых], деятельных торговых сношений с заморской Ганзой.
Забудем норманскую и всякую другую теорию32, примем выводы, сейчас изложенные, и посмотрим33, какие перемены произойдут в наших представлениях о начале нашей истории.
Во-первых, мы освобождаемся от массы противоречий34, неясностей и неразрешимых вопросов, которыми наполнили первые страницы нашей истории Погодин и его предшественники. Где жила скандинавская Русь, как водворилась она в Новгороде, как так быстро заговорила по-славянски35, откуда явилась она в пределах нашего отечества до летописного призвания и т. п.36 — с удовольствием можно забыть все, что в течение века написано обо всех этих загадках, оставшихся неразгаданными и доселе.
Во-вторых, встречаем ряд новых противоречий и37 вопросов, созданных новой теорией. Укажем наиболее важные и резкие, с первого взгляда бросающиеся в глаза.
1) Если легенда о призвании князей не скрывает в себе никакого исторического факта, не заимствована даже из старинного народного предания и сложена книжниками из современных явлений новгородской жизни XII—XIII вв., то зачем она так резко расходится с последними? Князья призывались тогда с приднепровского юга, чаще всего из Киевской Руси, откуда, по Ил[овайскому], пришли они в Новгород и в38 IX в., а легенда призывает их из каких-то варягов Руси, которых никто не знал в Новгороде в XIII в.
2) При всем беспристрастии надо сказать, что имена первых князей остаются неславянскими и после объяснений г. Иловайского. Как бы чувствуя это, автор обращается к тому общему соображению, что в те времена языки39 славянский и германский еще не разошлись так далеко, как теперь40, и иные слова и имена трудно присвоить исключительно одному из них41. Но отсюда следует, конечно42, что тогда43 немецкие слова и имена были понятны славянам, а не наоборот.
3) Объединительное движение с юга из Киева вверх по Днепру не подтверждается ни одним, даже легендарным свидетельством источников: это чистая догадка, выведенная из гипотезы о туземной Киевской Руси. Напротив, обратное движение, с севера из Новгорода вниз по Днепру описано в летописных известиях об Олеге, которые до занятия последним Киева отличаются такою же простотою и так же чужды сказочных примесей, как одно из них — о дани на содержание варяжского гарнизона в Новгороде,— которое сам г. И[ловайский] считает одним из наиболее достоверных в Начальной летописи44. Ср. сказание в ж[итии] Клим[ента].
4) Появление сейчас упомянутого варяжского гарнизона в Новгороде г. И[ловайский] относит к концу IX в. Признавая известие о нем одним из наиболее достоверных, он однако ж старается отодвинуть появление варягов в России как можно далее от начала ее истории и в других местах говорит о приездах норманских наемников только в XI и XII в.45
5) Гипотеза о происхождении болгаро-русского Тмутараканского княжества очень приятна: она ты: легко объясняет некоторые темные известия XI и XII в. — хотя вся она основана единственно на статье Игорева договора с греками, обязывающей русского князя не пускать на Корсунь черных болгар. Г[осподин] И[ловайский]46 видит в этом прямое указание на зависимость черных болгар от Игоря, другой этого вовсе не увидит: Святослав также обязался грекам не пускать на Дунайскую Болгарию неприятен47. Несмотря на это, я охотно принял бы гипотезу о Тмутаракании. Но тогда я не знаю, что отвечать на одно возражение. По мнению г. И[ловайского], Русь уже при Олеге владела берегами Боспора Киммерийского, занимала города Корчев и Тмутаракань48. Эта Тмутараканская Русь преимущественно была знакома с морем, ходила грабить Каспийские берега, торговала с Византией, она помогала и Руси днепровской в морских предприятиях. В договорах Олега и Игоря с греками находим условия о положении в К[онстантинопо]ле русских купцов из Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка и др., а о купцах из Корчева или Тмутаракани нет ни слова. Неужели русские купцы из Ростова ездили в Царьград, а русские купцы с берегов Боспора не ездили?
1 Далее зачеркнуто: желудок.
2 Далее зачеркнуто: к ним.
3 Далее зачеркнуто: право.
4 Далее зачеркнуто: своему предку.
5 Далее зачеркнуто: связь силы.
6 Далее зачеркнуто: до тех пор пока она не идет далее.
7 Далее зачеркнуто: если ученый заходит с подобными вопросами.
8 Далее зачеркнуто: уверяет.
9 Далее зачеркнуто: в.
10 Далее зачеркнуто: или вероятнее новые теории от старых.
11 Далее зачеркнуто: заключается главным образом в не[скромности].
12 Далее зачеркнуто: в нежелании видеть настоящее.
13 Далее зачеркнуто: вопроса.
14 Далее зачеркнуто: подобных разысканий.
15 Далее зачеркнуто: объяснения начала нашей жизни.
16 Далее зачеркнуто: жизни.
17 Далее зачеркнуто: поставили.
18 Далее зачеркнуто: они.
19 Далее зачеркнуто: под всеми будущими ученами итами.
20 Далее зачеркнуто: оно.
21 Над цифрой позднейшие карандашные приписки В. О. Ключевского: и 263 и 269.
22 Далее зачеркнуто: вывод.
23 Над зачеркнутым: восточными.
24 Далее зачеркнуто: утвердилось.
26 Далее зачеркнуто: Азовского моря, откуда.
25 Далее зачеркнуто: едино [племя].
27 Далее зачеркнуто: основала здесь.
28 Далее зачеркнуто: владение, ставшее.
29 Над зачеркнутым: в связи.
30 Далее зачеркнуто: стоит критика легенд[ы].
31 Над зачеркнутым: города.
32 Далее зачеркнуто: возьмем.
33 Далее зачеркнуто: что.
34 Написано над зачеркнутым: недоразумений.
35 Далее зачеркнуто: что за.
36 Далее зачеркнуто: обо всем этом.
37 Далее зачеркнуто: ряд.
38 Далее зачеркнуто: VIII.
39 Над зачеркнутым: наречии.
40 Над зачеркнутым: но отсюда следует.
41 На полях сноска: Раз[ыскания+, с.] 303.
42 Слово позднее вписано В. О. Ключевским карандашом.
43 Далее одно неразборчивое слово.
44 На полях сноска: Раз[ыскания, с.] 239.
45 На полях позднейшая карандашная сноска: ib., 278, наприм[ер].
46 Далее зачеркнуто: говорит.
47 Далее зачеркнуто: греков. На полях сноска: ‘Ист[ория России’, с.] 56.
48 На полях скоска, Ibid., 35 [с.],
После диссертации Погодинаў интерес к варяжскому вопросу ослабел: утомились ли самим спором или смутно почувствовали его научное бесплодие, — только он до того потерял цену, что ученый, предпринявший историю России по строго прагматической программе, нашел возможным и научным повторить некоторые шлёцеровские и погодинские положения и, ничего не прибавив к ним, ничего не уяснив лучше прежнего, обойти спорный факт, как неважный для науки. Известный турнир Костомарова и Погодина+ также готов был пройти бесследно для науки, оставив лишь в памяти читающего общества невиданную картину ученого поедипка, судебного процесса из-за научной тяжбы.
Отрывки исследования о варягах, изданные г. Гедеоновым+, составили новую эпоху в развитии спора. За ними следовала целая литература, которую уже теперь становится трудно прочитать, еще труднее изучить и понять. Появились сочинения Щеглова, Иловайского, Ламбина, Васильевского, Куннка, новые статьи Погодина и наконец — книга Забелина+.
Когда прочитаешь все эти труды и сравнишь их с прежними, прежде всего подумаешь: то же и о том же, те же приемы и результаты. Но это не совсем верно: есть значительная перемена. Прежде господствовало критическое направление в исследовании вопроса: одна сторона разбирала источники, чтобы отстоять летописную легенду, другая, опровергая ее, обращалась к другим источникам, чтобы доказать Другое, чаще — чтобы приурочить легенду к другому выводу. Теперь в большинстве исследований господствует творческое направление: торопливо покритиковав спорные известия, спешат составить из них новое сказание о начале Руси, иногда прямо противоположное летописному, или же дать последнему такое толкование, которое делает сагу на себя не похожей. Вообще можно сказать, что легенда о призвании перестала служить средоточием исследований, ученые вступили в полемику с летописцем, перестав быть его комментаторами, и хотят не только доказать, что он написал неверно, но и указать ему, что он должен был написать. Гедеонов служит переходом: наполовину он еще критик, а наполовину уже построитель, реставратор исчезнувшего факта. Только г. Васильевский держится в положении строгого критика, защитника падающего кредита легенды.
Рядом с этой особенностью новой литературы вопроса обозначается и другая: это значение филологии, какого она не имела прежде. Сближения форм, сравнение слов, толкование имен — вот на чем строятся преимущественно новые гипотезы. Личные имена князей и частных лиц первых веков, чуть не вся географическая номенклатура пересмотрена и истолкована с разных точек зрения.
Когда мы, сидевшие и учившиеся под опекой1 норманской гипотезы, прочитали все эти изыскания, мы узнали одну поразившую нас новость. Этой новостью не был исторический факт, которым открывается наша история. Совсем нет: это было состояние ученой мысли у нас, которого мы не подозревали. Мы думали, что с тем запасом сведений о начале нашей истории, которым располагает наука, ничего нельзя сделать больше сделанного прежними критика[ми]. Ученость и строгость последних, остроумие и насмешливость некоторых, специальная и бесплодная работа над вопросом — все это запугало нас. Мы боялись сделать новую догадку, поставить2 факты в новую комбинацию, не сделанную прежде, мы считали это праздной игрой в гипотезы после массы потраченных знаний и усилий со стороны исследователей, для которых вопрос вовсе но был полем для такого развлечения.
Этой робости нельзя отказать в сочувствии: это было своего рода ученое целомудрие или, лучше сказать, ученая дисциплина. Она основывалась на том правиле, что не следует сбивать с толку других, уверяя их в том, в чем не убежден сам, и не следует убеждаться в том, что не имеет достаточных оснований. Но в интересе беспристрастия надобно сознаться, что наша скромность создавала странное положение в науке гипотезе норманистов. Мы чувствовали, что в ней много нескладного, но не решались сказать что-либо против нее. Мы ее сохранили как ученики ее создателей и не знали, что делать с ней как преподаватели. Открывая свой курс, мы воспроизводили ее, украшали заученными нарядами и ставили в угол, как ненужный, но требуемый приличием обряд. Так плотник, прежде чем приступить к работе, постукает без всякой цели по дереву, которое собирается3 рубить. Потом мы рассказывали, как-будто и нет спора о варягах с братией.
1 Слово написано В. О. Ключевским карандашом позднее текста отрывка: санию.
2 Далее зачеркнуто: со[поставить].
3 Над зачеркнутым: будет, намере[н].
Байер и Миллер сделали первые приступы к ученому решению варяжского вопроса. Кое-что выяснили. И постановка, и решение этого вопроса страдали важными методологическими недостатками. Ученые академики-иностранцы взялись за него поневоле: это был один из тех начальных и самых капитальных из тех1 вопросов нашей истории, в котором их историческая ученость соприкасалась с историей страны, куда они призваны были гастролировать своими знаниями, разрабатывая ее нетронутую историю. Незнакомые или мало знакомые с языком этой страны и с туземными источниками ее истории, они охотно ухватились за этот вопрос, который надеялись удовлетворительно разрешить по знакомым им источникам скандинавским, латинским и византийским. В этом состояла их первая ошибка. Как можно было ставить и решать вопрос русской истории, не зная как он стоит в основном русском историческом памятнике, в Начальной русской летописи? Но эта летопись тогда была еще оч[ень] мало известна даже русским книжным людям. Ни Лаврентьевский, ни Ипатьевский списки ее не были еще найдены. Байер слышал про снятую по заказу Петра I копию Кенигсбергского списка конца XV в. и считал ее автором преп[одобного] аббата Феодосия Печерского, будто бы современника Владимира Мономаха. Он не знал, что даже в этом сравнительно позднем списке нет и помину о Гостомысле, к[ото]рого он вводит в сказание о призвании князей, а Синопсис — не летописец.
Не знакомые с Начальной летописью, русские академики-иноземцы впадали в другую ошибку: они не могли уяснить себе, с чем они имеют дело в этом сказании: с народным преданием, поэтической сагой или с известием какого-либо другого рода. А ведь приемы историч[еской] критики разнообразятся по происхождению и свойству критич[еского] материала. Теперь, когда состав Начальной летописи достаточно изучен, видно, что сказание о призвании князей не народное предание, а только составленная по народному преданию ученая теория русского книжника начала XII в. Такие теории и тогда составлялись так же, как и гораздо позднее, в ученые времена: темные факты старины истолковывались применительно к современным или недавним явлениям, с ними однородным. Это и помогло составителю Начального летописного свода поставить у порога нашей истории мирное призвание и водворение заморских князей в нашей земле. Если не сам Сильвестр Выдубитский, то отцы его сверстников знали и помнили подобные мирные призывы и приходы варягов, бывавшие еще при Ярославе I, и до самой смерти Ярослава в Новгороде содержалась наемная варяжская дружина, получавшая плату за свои сторожевые услуги. В XI в. также призывы не сопровождались захватом власти наемниками, превращением условленной наемной платы в принудительную дань с нанимателей, как с покоренных. Но даже составитель Начальной летописи, уже не понимавший таких превращений, не мог скрыть следов подобного захвата, донесенных до него из IX в. преданием. Да, именно таким случаем и начинается ряд варяжских сказаний, занесенных в Начальную летопись: ‘имаху дань варязи из заморья’, за что их и прогнали туземцы, вероятно недовольные своим превращением из хозяев-нанимателей в данников, как потом хотели прогнать и Рюрика из боязни стать его ‘рабами’, по выражению летописи. Но Рюрик удержался на месте и из варяжского бродяги-кондотьера превратился в родоначальника русской династии. Из двух моментов таких варяжских историй, призыва по найму и захвата власти наемниками, русские люди XI—XII вв. по недостатку аналогичных современных явлений уже не понимали второго, но раз повторявшегося в IX и X веках, и, затирая его в своих варяжских воспоминаниях, усиленно подчеркивали первый, им более знакомый. Под влиянием такого неполного, одностороннего взгляда на дело и сложилось несколько идиллическое летописное сказание о призвании князей, которых звали будто бы для того, чтобы они ‘владели и судили по праву’ призывавших. Ученый и степенный книжник XII в., привыкший к гражданскому порядку и дороживший благами княжеского управления, превратил следствия захвата в причины призвания князей, скандал княжеской2 узурпации покрыл политической программой народного договора с князем.
Байер и Миллер комментировали сказание о призвании просто как темное историческое известие, не вдаваясь в объяснение его происхождения и характера. Не зная происхождения и состава нашей Начальной летописи, они не могли и знать, что между ними и летописным сказанием стоит их же собрат по профессии — ученый русский книжник начала XII в. и такой же решительный норманист, как и они. Потому им следовало начинать изучение вопроса не с того, что случилось с варягами-Русью на новгородском Севере около половины IX века, а с того, почему русские книжные люди 2 1/2 столетия спустя так представляли себе случившееся. Потому же они брали и вопрос не целиком, а частично, пытались выяснить себе не столько самое событие, скрывавшееся в сказании о призвании варягов-Руси, сколько племенное происхождение этих последних. И при такой односторонней постановке вопроса они пытались решить его независимо от нашей Начальной летописи, не принимая в соображение или принимая недостаточно ее взгляд на это дело.
А в ее взгляде заметно некоторое колебание: то она как будто считает варягов одним из немецких племен Северной Европы, когда в перечне народов Афетова колена ставит варягов, как и Русь, рядом с свеями, урманами, Русь, агняне, то решительно принимает варягов за родовое, общее название всех этих племен и с Русью, когда, рассказывая о призвании князей, говорит: ‘И пошли за море к варягам, к Руси, потому что так звались эти варяги — Русью, к[а]к другие, т. е. варяги, зовутся свеями, а другие урманами, англянами и проч. (Лавр[ентьевская летопись, с.] 4 и 18—19). И это колебание необходимо было принять в расчет: оно наводит на мысль, что название варягов у нас узнали от них самих, а не из других каких-либо источников и объясняли его по-своему. Потом возражали против этого, что названия, соответствующие этой русской форме варяг, в скандинавских и византийских памятниках появляются не раньше XI в., у Снорро Стурлезона (ум. 1241) vaering, у Кедрина (до 1057 т.3) — . Но и наша Повесть временных лет писала около половины XI в., а Начальный летописный свод составлен в начале XII в., и нет никакой необходимости думать, что эти заморские пришельцы уже в половине IX в. назывались у нас варягами. Но колеблясь в этнографической классификации варягов, наша Летопись не сомневается в их племенном неславянском происхождении, и не могла сомневаться. Она решительно противополагает варягов славянам (Лавр[ентьевская летопись] с. 19 и 28: ‘Тии суть люди Ноугородьци… А язык словенский и русский одно есть…’). Знал составитель летописи варягов по позднейшим приливам их в XI в., даже после Ярослава (Шимон Патерика Печерского). ‘Русская Правда’ по списку Оболенского: ‘Варяг крещения не имеа’. Язык их, если бы он был славянский, помешал бы противополагать их славянам.
Немцы-академики решили вопрос о племенном происхождении варягов согласно с Летописью, но социальное их положение определили односторонне, как hommes nobiles, socii in bellis ets4. (Байер). Летопись в своих рассказах выводит их еще и купцами, проходящими в Византию или оседавшими по русским городам, а так[же] беспокойными бродячими искателями добычи и наемного труда.
Следствия обоих методологических ошибок, затруднявшие разрешение варяжского вопроса: 1) Не касаясь факта, скрытого в сказании о призвании князей, сосредоточивали внимание на решении побочных вопросов, которые без выяснения этого факта и не могли быть разрешены удовлетворительно, 2) Дали опасное филологическое направление историческому вопросу, превратили его в комментарий слов, а не событий, 3) Не положив критического изучения летописного сказания в основу исследования, подорвали доверие к своим выводам, которые от того получили вид их субъективных тенденциозных догадок, а не толкований исторических взглядов русских книжных людей. XI—XII в., 4) Сказочно-грубым изображением призвания (начало статьи Байера)+ задели щекотливое национальное чувство и надолго лишили русскую историческую мысль способности с научным спокойствием отнестись к вопросу. Игровой вопрос.
Как излагать начальные факты нашей истории в среднеучебном заведении, покрывая летописные сказания авторитетом книжных людей XI и XII в.?
1 Слово написано над строкой.
2 Над строкой: пиратской.
3 Над строкой: 1034.
4 Воины благородного происхождения (лат.).
Этот вопрос более ста лет занимает исследователей русской истории и доселе остается не вполне разрешенным. Причина этого заключается в сбивчивости известий о варягах и Руси, какие сохранялись в наших древних памятниках. Начальная летопись считает Русь варяжским племенем, а варягов то признает общим названием разных германских народов, обитавших в Северной Европе, преимущественно по Варяжскому (Балтийскому) морю, каковы шведы, готы, англы, то как будто видит в них особое племя, принадлежащее к числу этих народов наравне с Русью. В летописных сводах XVI в. появляется сказание о призвании первого русского князя из Прусской земли.
Гедеонов. Русь по Балт[ийскому] морю [с.] 39 и сл., с острова] Рюгена [с.] 52. Варяги от Полабского warang (меч), смешанное их происхождение скандинаво-славянское [с.] 154—168.
Известия о Руси в IX в.: Берт[инские] летописи 839 г., Фотия в Беседах+ и Послании Заб[елина] 432 и 436, Никиты Пафлагонского, ib 433 not, в житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского+, известие аль-Катиба о Русе 844 г., Гаркави+ 63, Хордадбе, ib. 49. Русь — славяне. Из всех этих известий видно, что Рось в IX в. народ или класс, недавно, около половины IX [в.], покоривший вост[очно] славянские племена, с скандинавской примесью, сильный на море торговлей и наездами. Ср. Сол[овьева т. 1, с.] 104. Происхождение слова неизвестно, но то, что им обозначалось, д[овольно] явственно выступает в иноземных известиях IX в.
В. О. Ключевский — буржуазный русский историк второй половины XIX—начала XX в. — вошел в науку как автор всемирно известного курса русской истории, выдержавшего много изданий не только в нашей стране, но и за ее пределами. Капитальные труды В. О. Ключевского о Боярской думе, происхождении крепостного права, Земских соборах и т. д. входят в сокровищницу русской дореволюционной историографии, содержат целый ряд тонких наблюдений, которыми историки пользуются до настоящего времени. Только в последнее время, после издания отдельных специальных курсов1 и исследований их2, выяснилось, что об этом историке можно говорить как о крупном историографе и источниковеде. Однако до сих пор не все специальные курсы, статьи, очерки и наброски историка опубликованы. Настоящее издание, которое является продолжением публикации рукописного наследия В. О. Ключевского3, в значительной степени восполняет этот пробел.
Первым публикуется курс ‘Западное влияние в России после Петра’, который был прочитан В. О. Ключевским в 1890/91 уч. году. Тема о культурных и политических взаимоотношениях России и Запада привлекала внимание Ключевского особенно в 1890-е годы. Им были написаны статьи »Недоросль’ Фонвизина’, ‘Воспоминание о Новикове и его времени’, ‘Два воспитания’, ‘Евгений Онегин и его предки’. Публикуемый курс является как бы продолжением его исследования о западном влиянии в XVII веке4. В нем основное внимание уделено новым явлениям в истории России, происходившим в результате реформ Петра I. Эти изменения Ключевский связывал прежде всего с влиянием Западной Европы на политическую структуру общества, на образование, быт и культуру. Под термином ‘западное влияние’ Ключевский часто понимает не механическое перенесение идей и политических учреждений западноевропейских стран (в первую очередь Франции) в Россию, а изменения русской действительности, главным образом относящиеся к господствующему классу — дворянству, под влиянием новых условий жизни страны. Поэтому курс представляет значительный интерес (несмотря на его незаконченность) для изучения общей системы исторических взглядов Ключевского. Готовя к изданию V часть курса русской истории, Ключевский наряду с другими материалами привлекал частично и текст этого специального курса.
Раздел ‘Историографические этюды’ открывают четыре наброска первостепенной важности по ‘варяжскому вопросу’, где Ключевским высказано весьма ироническое отношение к названной проблеме, считавшейся в дворянско-буржуазной исторической науке одной из главнейших в истории Древней Руси.
Большой историографический интерес представляют никогда не публиковавшиеся очерки и наброски Ключевского о своих коллегах — историках прошлого и настоящего для Ключевского времени. Глубокие, меткие, образные, порой едкие характеристики не утратили значения и для современной исторической науки. Эти материалы существенно добавляют и обогащают широко известные статьи ученого о С. М. Соловьеве, И. Н. Болтине, Ф. И. Буслаеве, Т. Н. Грановском и других историках, изданные ранее ‘Лекции по русской историографии’5 и фрагменты историографического курса6.
До недавнего времени работы Ключевского в области всеобщей истории не были известны даже специалистам. Однако Ключевский уже на студенческой скамье проявил большой интерес к этой проблематике. Так, он тщательно конспектировал курс С. В. Ешевского, который был литографирован по его записи. Он написал работу ‘Сочинение епископа Дюрана’, перевел и дополнил русским материалом книгу П. Кирхмана ‘История общественного и частного быта’7. По окончании Московского университета молодой Ключевский читал в Александровском военном училище (где он преподавал 17 лет, начиная с 1867 г.) лекции по всеобщей истории. Фрагмент этого курса, относящийся к истории Великой Французской революции, был опубликован8. Позднее сам Ключевский отмечал влияние Гизо на формирование его исторических взглядов.
В 1893/94 и 1894/95 уч. г. Ключевский читал в Абастумане курс ‘Новейшей истории Западной Европы в связи с историей России’9. Он писал развернутые конспекты, которыми, очевидно, пользовался при чтении лекций. Именно этот расширенный конспект, состоящий из трех тетрадей, публикуется нами в основном корпусе издания. Он обнимает время от Французской революции 1789 г. до отмены крепостного права и реформ Александра II. Согласно записи Ключевского10, курс был им рассчитан на 134 уч. часа и включал в себя 39 тем. Этот сложный по составу курс насыщен большим фактическим материалом, за которым видна напряженная работа. О том свидетельствует и большое количество сносок и помет Ключевского, которые дают возможность представить круг использованных автором источников: иностранных и русских.
Помимо конспектов, составленных для своего личного пользования, Ключевский писал и развернутые планы курса, один из которых публикуется в Приложении. В результате в архиве Ключевского отложился довольно богатый комплекс материалов абастуманского курса, среди которых конспект ‘о Екатерине II — Александре II’, наброски о Франции, Австрии и Венгрии и другие. Ряд помет в абастуманских тетрадях, а также в литографиях ‘Курса русской истории’ (в частности, литографии Барскова и Юшкова) свидетельствуют о том, что Ключевский предполагал использовать отдельные тексты при подготовке к печати пятой части ‘Курса’. Абастуманский курс бесспорно является важным источником для изучения эволюции исторических взглядов Ключевского и для исследования проблемы изучения в России всеобщей истории вообще и истории Французской революции в частности.
Литературоведческие взгляды Ключевского находят отражение в разделе ‘Мысли о русских писателях’, где содержатся характеристики от М. Ю. Лермонтова до А. П. Чехова. Собственное научно-литературное (и часто литературное) творчество историка представлено в разделах ‘Литературно-исторические наброски’ и ‘Стихотворения и проза’, которые раскрывают Ключевского с новой, не только с чисто учено-академической стороны. Здесь помещены его стихотворения, художественная проза.
В приложении печатаются: к курсу ‘Западное влияние в России после Петра’ черновые материалы к отдельным лекциям и три наброска ‘Древняя и новая Россия’, к рукописи ‘Русская историография 1861—93 гг. Введение в курс лекций по русской историографии II-ой половины XIX в.’, к курсу ‘Новейшая история Западной Европы в связи с историей России’ — план этого курса 1893—1894 уч. г.
Публикуемые в настоящем издании рукописи В. О. Ключевского хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее — ГБЛ), в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР (далее — ОРФ ИИ), в Архиве Академии наук СССР (далее — Архив АН СССР) и в отделе письменных источников Государственной публичной Историческом библиотеки (далее — ГПИБ).
Обычно в печатных работах Ключевский опускал свой справочно-научный аппарат, но в его черновых рукописях часто можно встретить указания на источники. Особенно богат сносками, пометами и отсылками конспект абастуманского курса, где полностью ‘открыт’ научный аппарат, что позволяет судить о круге его источников и увеличивает тем самым ценность публикуемого текста. Воспроизведение помет Ключевского, дополнительных текстов на полях и вставок дает представление о процессе работы ученого над текстами.
Рукописи Ключевского имеют сложную систему отсылок, помет и указаний на источники, литературу, собственные труды — опубликованные, литографированные, рукописные. Места вставок и переносов текста отмечались им условными значками, подчеркиваниями и отчеркиваниями на полях чернилами или различными карандашами — простым, красным, синим. Так как цвет карандаша несет определенную смысловую нагрузку, то в подстрочных примечаниях во всех подобных случаях указывается цвет и способы написания пометы. Если подчеркивания и значки не оговариваются в подстрочных примечаниях, то это означает, что они написаны тем же карандашом или чернилами, что и основной текст. Начало и конец вставок автора отмечены в тексте одинаковыми цифрами, а в примечаниях — через тире (например,5-5). В ряде случаев Ключевский пользовался условными обозначениями и сокращениями, которые не удалось расшифровать. В подобных случаях они даются в двойных круглых скобках (( )).
Нередко при воспроизведении выдержек из источников Ключевский сокращал текст приводимых цитат, но смысл их передавал верно. Фактические ошибки встречаются крайне редко.
Часто в рукописях Ключевского встречаются первые буквы латинских слов, означающих: p. (pagina) — страница, i (initium) — начало, m. (medium) — середина, f. (finis) — конец, n. (nota) — примечание, t. (totum) — всё, ib. (ibidem) — там же, id. (idem) — он же.
В публикации воспроизводятся без оговорок: подчеркивания и отточия Ключевского, исправления, сделанные им над строкой в случае их полного согласования с основным текстом и авторские изменения порядка слов в предложении, которые даются в последнем варианте. Описки исправляются без оговорок. Отсутствующие в рукописях даты восстанавливаются составителями в квадратных скобках, в примечаниях даются обоснования. Пояснения составителей даются в квадратных скобках. Звездочкой + отмечен комментируемый в примечаниях текст.
Переводы с иностранных языков даются под строкой.
1 Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению. — Соч. М., 1959, т. 6, Он же. Терминология русской истории. — Там же, Он же. Лекции по русской историографии. — Там же. М., 1959, т. 8. Сюда же относится и неоднократно издававшийся курс ‘История сословий в России’.
2 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966, Чумаченко Э. Г. В. О. Ключевский — источниковед. М., 1970, Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.
3 Ключевский В. О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.
4 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в.: Историко-психологический очерк. — В кн.: Ключевский В. О. Очерки и речи: Второй сборник статей. М., 1913.
5 Ключевский В. О. Соч., т. 8.
6 Из рукописного наследия В. О. Ключевского: (Новые материалы к курсу по русской историографии / Публ. А. А. Зимина, Р. А. Киреевой. — В кн.: История и историки: Историографический ежегодник, 1972. М., 1973.
7 Кирхман П. История общественного и частного быта. М., 1867.
8 Ключевский В. О. Записки по всеобщей истории / Публ. Р. А. Киреевой, А. А. Зимина, Вступ. статья М. В. Нечкиной. — Новая и новейшая история, 1969, No 5/6.
9 Подробнее см.: Нечкина М. В. В. О. Ключевский: История жизни и творчества, с. 325—347 и Предисловие к настоящему изданию.
10 См. с. 384—385 настоящего издания.
I. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 9, л. 18—21 об. Автограф. Чернила. Датируется по упоминанию 1-го тома ‘Истории России’ (М., 1876) и ‘Разыскания о начале Руси’ (М., 1876) Д. И. Иловайского.
Раз[ыскания]. — Имеется в виду книга: Иловайский Д. И. Разыскания о начале Руси. М., 1876.
II. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 9, л. 22—23 об. Автограф. Чернила.
После диссертации Погодина. — Имеется в виду магистерская диссертация М. П. Погодина ‘О происхождении Руси’ (М., 1825).
Известный турнир Костомарова и Погодина. — Имеется в виду публичный диспут 19 марта 1860 г. между Н. И. Костомаровым и М. П. Погодиным в связи с подготовкой к юбилею 1000-летия образования Русского государства.
Отрывки исследования о варягах, изданные г. Гедеоновым. — Имеется в виду работа С. Гедеонова ‘Отрывки из исследований о варяжском вопросе’ (Зап. Академии наук. 1862—1863, т. I—III).
Появились сочинения Щеглова, Иловайского, Ламбина, Васильевского, Куника, новые статьи Погодина и, наконец, книга Забелина. — Имеются в виду следующие работы: Щеглов Д. Ф. Кто были варяги-русь, то есть, что мы такое? Разбор мнения г. Костомарова о жмудском происхождении первых князей. — Отечественные записки, 1860, No 7/8, Он же. Несколько дополнительных данных, касающихся жмудской теории. — Северная пчела, 1860, No 288, Он же. Заключение к жмудской теории.— Там же, 1861, No 128, Он же. Когда и как началось русское государство? (Отрывки из исследований о варяжском вопросе Г. Гедеонова). — Библиотека для чтения, 1862, No 7, Он же. Первые страницы русской истории: (Опыт проверки важнейших исследований касательно начала Русского государства). — Журнал Министерства народного просвещения (Далее: ЖМНП), 1876, No 4—6, о работах Д. И. Иловайского см. выше, Ламбин Н. П. О слепоте Якуна и его златотканиой луде.— ЖМНП, 1858, ч. XCVIII, Он же. Источник летописного сказания о происхождении Руси. — ЖМНП, 1874, июнь—август, Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII вв. — ЖМНП, 1874, ч. 176, 1875, ч. 177, 178, Он же. О варяго-руссах. (Ответ Д. И. Иловайскому). — Древняя и повая Россия, 1875, т. 3, Kunik E. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. Eine Vorarbeit zur Entstehungsgeschichte des Russischen Staates. St.—Pb., 1844—1845, v. 1—2. Погодин M. П. Историко-критические отрывки. M., 1846—1867, кн. 1—2, Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен. М., 1876, т. 1.
III. Значение варяжского вопроса. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 11, л. 50—53 об. Автограф. Карандаш. Датируется условно — видимо, набросок писался в связи о подготовкой к лекциям по русской историографии. См.: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1959, т. 8.
начало статьи Байера. — Вероятно имеется в виду работа Г.-З. Байера ‘О варягах’ (‘De varagis’), начало которой Ключевский цитировал в ‘Лекциях по русской историографии’: ‘Исстари русами владели варяги, потом их прогнали, Гостомысл начал править государством. Но вследствие неурядиц он дал совет призвать тех же варягов, и был призван Рюрик с братьями’. См.: Ключевский В. О. Сочинения, т. 8. с. 397.
IV. Варяги-Русъ. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 11, л. 54. Автограф. Карандаш. Датируется условно на том же основании, что и набросок III.
Фотия в Беседах. — Возможно имеется в виду книга: Успенский П. Четыре беседы Фотия. СПб., 1854. Общерусский свод, возникший в Москве при дворе митрополита Фотия в 1418—23 гг., до нашего времени не дошел.
в житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. — Возможно речь идет о работах В. Г. Васильевского ‘Житие Георгия Амастридского’ (ЖМНП, 1878, ч. 195-196) и ‘Житие св. Стефана Сурожского’ (ЖМНП, 1889, ч. 263), которые высоко оценил Ключевский в ‘Курсе русской истории’. См.: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1956, т. 1, с. 132, 146—147.
Гаркави. — Возможно имеется в виду книга: Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870, Он же. Дополнения к сочинению ‘Сказания мусульманских писателей о славянах и русских’. СПб., 1871.