ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ И КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ,
СЪ ПРИЛОЖЕНІЕМЪ
автобіографіи Г. Брандеса и его характеристики.
Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. No 8.
1889.
Для того, чтобы вполн оцнить Тургенева, нужно быть знакомымъ съ русскимъ языкомъ и вполн посвященнымъ въ исторію русской литературы и общества, но для того, чтобы признать въ немъ крупный талантъ,— это не представляется необходимостью. Этому писателю обязаны образованные классы въ германскихъ и романскихъ странахъ почти всмъ тмъ, что имъ извстно о внутренней жизни славянскаго племени. Ни одного русскаго поэта не читали до сихъ поръ въ Европ такъ много, какъ его, его можно даже считать скоре писателемъ международнымъ, чмъ русскимъ.
Онъ, по содержанію своихъ произведеній, открылъ передъ нами новый міръ, но произведенія его собственно вовсе не нуждались въ этомъ побочномъ интерес, такъ какъ Европа чтитъ въ немъ художника, а не право писателя.
Хотя, помимо его родины, почти никто не читалъ его въ оригинал, однако критика поставила его всюду, даже въ тхъ странахъ, которыя стоятъ на особенно высокой степени художественнаго развитія, на одинъ уровень съ лучшими литераторами данной страны. Большинство могло читать его лишь въ переводахъ, которые, безъ сомннія, должны были ослабить впечатлніе, производимое его твореніями. Но великія достоинства подлинника такъ сильно сказывались въ этихъ, боле или мене удачныхъ переводахъ’, что читатель легко мирился съ невозможностью понять вс тонкости подлинника. Великіе поэты вообще производятъ особенно глубокое впечатлніе благодаря своему слогу, такъ какъ при помощи послдняго они сходятся, такъ сказать, лицомъ къ лицу съ своимъ читателемъ. Тургеневъ производилъ боле глубокое впечатлніе, чмъ кто либо, хотя не русскій читатель не въ состояніи былъ оцнить всей прелести его слога, не могъ судить о томъ, выражается ли онъ въ рзкой или изящной форм: отъ него ускользало большинство остроумныхъ выраженій и оборотовъ, онъ не улавливалъ смысла многихъ намековъ, и, наконецъ, ему не приходилось сравнивать свои взгляды и представленія о личностяхъ и мнніяхъ въ Россіи съ изображенной Тургеневымъ дйствительностью. И тмъ не мене Тургеневъ одержалъ побду на художественномъ ипподром, хотя ему пришлось состязаться съ ядромъ на ног, онъ восторжествовалъ на вели кой арен, хотя ему пришлось сражаться шпагой съ обломаннымъ концомъ.
Онъ населилъ для насъ Россію живыми существами, ему мы обязаны тмъ, что знакомы съ основными свойствами духовной натуры русскихъ женщинъ и мужчинъ. Хотя онъ покинулъ Россію, когда ему было всего 36 лтъ отъ роду, и съ тхъ поръ уже никогда не жилъ въ ней осдлымъ гражданиномъ, а бывалъ только наздомъ, онъ во всхъ своихъ произведеніяхъ изображалъ намъ почти исключительно обитателей этой страны, а нмцевъ и французовъ — или на половину обруслыми, или же только въ соприкосновеніи ихъ съ русскими. Онъ желалъ изображать лишь такихъ людей, съ особенностями которыхъ онъ былъ знакомъ съ юныхъ лтъ. Намъ, собственно, нтъ никакого дла до того, что мало-по-малу, во время его продолжительной отлучки изъ Россіи и при натянутыхъ отношеніяхъ между славянофилами и западниками въ Россіи, въ нкоторыхъ кружкахъ вошло въ обычай умалять его знакомство съ отечествомъ его и относиться къ нему, какъ къ какому-то западному европейцу. Еслибъ онъ былъ хоть немножко мене космополитъ, то сочиненія его не получили бы такого обширнаго распространенія во всемъ цивилизованномъ мір, какъ мы видимъ то теперь.
Онъ рисовалъ передъ нами картины лса и степи, весны и осени, всяческихъ сословій, общественныхъ классовъ и различныхъ степеней цивилизаціи. Онъ рисовалъ и княгинь, и крестьянъ, и помщиковъ, и студентовъ, и молодыхъ двушекъ съ прекрасной душой, со всми преимуществами славянскаго племени, и красивыхъ, холодныхъ, эгоистическихъ кокетокъ, которыя, повидимому, по своему безсердечію, боле невмняемы въ Россіи, чмъ гд-либо. Онъ представилъ намъ богатую психологію цлаго племени, ко печно, не безстрастно, но такъ, что внутреннее волненіе его никогда не въ состояніи замутить прозрачности и ясности изложенія.
По всмъ произведеніямъ Тургенева проходитъ широкая и глубокая струя грусти. При всей правдивости и безличности его манеры изложенія и хотя онъ никогда не пестрилъ своихъ романовъ и повстей стихотвореніями, вс его творенія производятъ лирическое впечатлніе. Въ лихъ сказывается глубокое чувство, и при томъ чувство почти всегда печальное, но это печаль странная, своеобразная, въ которой нтъ и капли раздраженія. Тургеневъ никогда не отдается цликомъ чувству, послднее у него всегда какъ будто прикрыто дымкой, и тмъ не мене ни у одного европейскаго романиста не замчается столько грусти, какъ у него. Великіе меланхолики латинскаго племени, какъ напр. Леопарди или Флоберъ, вносятъ въ свой слогъ твердыя, даже жесткія очертанія, нмецкая печаль сказывается въ рзко-юмористическихъ или же въ патетическихъ, сантиментальныхъ формахъ. Тургеневская же меланхолія, по существу своему, чисто-славянская, она происходитъ въ прямомъ направленіи отъ меланхоліи славянскихъ народныхъ псенъ.
Выражаясь точне, меланхолія эта — меланхолія мыслителя. Тургеневъ глубоко заглянулъ въ суть вещей и пришелъ къ тому убжденію, что вс идеалы человчества — справедливость, разум ность, доброта, всеобщее счастіе — оставляютъ природу совершенно равнодушной и никогда сами по себ не въ состояніи будутъ получить значеніе высшей силы. Въ одномъ изъ послднихъ своихъ произведеній, собраніи ‘Стихотвореній въ проз’, онъ высказалъ какъ бы исповдь вры своей, подъ видомъ сновиднія (‘Природа’):
‘Мн снилось, что я вошелъ въ огромную подземную храмину съ высокими сводами. Ее наполнялъ какой-то тоже подземный ровный свтъ.
‘По самой середин храмины сидла величавая женщина въ волнистой одежд зеленаго цвта. Склонивъ голову на руку, она казалась погруженной въ глубокую думу. Я тотчасъ понялъ, что эта женщина — сама природа — и мгновеннымъ холодомъ вндрился въ мою душу благоговйный страхъ.
‘Я приблизился къ сидящей женщин — и отдавъ почтительный поклонъ:— ‘О, наша общая мать!’ — воскликнулъ я.— ‘О чемъ твоя дума? Не о будущихъ-ли судьбахъ человчества размышляешь ты? Не о томъ ли, какъ ему дойти до всевозможнаго совершенства и счастія?
‘Женщина медленно обратила на меня свои темные, грозные глаза. Губы ея шевельнулись — и раздался зычный голосъ, подо’ ный лязгу желза.
— ‘Я думаю о томъ, какъ бы придать большую силу мышцамъ ногъ блохи, чтобы ей удобне было спасаться отъ враговъ своихъ. Равновсіе нападенія и отпора нарушено. Надо его возстановить.
— ‘Какъ — пролепеталъ я въ отвтъ.— Ты вотъ о чемъ думаешь? Но разв мы, люди, не любимыя твои дти?
‘Женщина чуть чуть наморщила брови: — Вс твари мои дти — промолвила она — и я одинаково о нихъ забочусь и одинаково ихъ истребляю’.
Его грусть въ одно и то же время — грусть патріота, пессимиста и гуманиста. При всемъ своемъ кажущемся космополитизм онъ былъ патріотъ, но патріотъ, грустящій о своемъ отечеств и сомнвающійся въ немъ. Изъ-за этого онъ подвергался многимъ нападкамъ и даже насмшкамъ. Достоевскій пытался выставить его въ смшномъ вид въ своихъ ‘Бсахъ’, подъ видомъ Кармазинова. Но дло въ томъ, что онъ не раздлялъ восторговъ своихъ боле наивныхъ и невжественныхъ соотечественниковъ передъ народомъ, какъ таковымъ. Онъ находилъ, что народъ этотъ до сихъ поръ сдлалъ еще слишкомъ мало.
Когда авторъ этихъ строкъ въ первый разъ очутился на римскомъ форум, онъ сказалъ самъ себ: ‘здсь каждая пядь земли иметъ за собою больше исторіи, чмъ все русское государство’. По всей вроятности Тургеневъ, хотя и будучи русскимъ, говорилъ себ нчто подобное. Онъ въ одномъ мст своихъ сочиненій говоритъ о томъ непріятномъ ощущеніи, которое онъ испыталъ на одной изъ большихъ всемірныхъ выставокъ, когда онъ увидлъ, какъ незначительна доля Россіи въ промышленныхъ изобртеніяхъ человчества. Сочиненія его показываютъ, что исторія развитія его отечества въ новое и новйшее время далеко не въ состояніи была внушить ему довріе.
Онъ началъ свою литературную карьеру съ того, что сталъ выражать свое негодованіе противъ крпостного права въ такой форм, которая разршалась тогдашней цензурой. Если у него и была какая-нибудь наклонность къ патетическому, декламаторскому, къ рзкимъ эффектамъ, — во всякомъ случа эта наклонность не могла быть сильна,— то цензурныя условія, безъ сомннія, въ значительной мр смягчили ее, и въ этомъ можно даже усмотрть, пожалуй, нкоторое полезное дйствіе цензуры. Желая возбудить состраданіе къ крпостнымъ, показать всю безправность, въ которой они проводили всю свою жизнь, и представить картину той грубости, которая, не прибгая даже къ мрамъ вншняго насилія, замучивала ихъ часто до смерти, — онъ въ своихъ ‘Запискахъ Охотника’, среди разсказовъ о знакомств своемъ съ какимъ-нибудь помщикомъ или докторомъ, передавалъ и такого рода исторіи: исторію мельничихи, напр., которая, будучи двушкой, провинилась въ черной неблагодарности и пожелала выйти замужъ, не смотря на то, что помщица ея, очень добрая дама, терпть не могла женатой и замужней прислуги, и за то. что не хотла порвать отношеній къ своему возлюбленному, насильно была отдана замужъ за другого, посл того какъ ея Не труша былъ подведенъ подъ красную шапку, или напр. исторію о глухонмомъ великан дворник Герасим, возлюбленная котораго ради шутки была выдана госпожей замужъ за пьяницу, и которому пришлось утопить свое послднее утшеніе и единственнаго своего товарища на свт, маленькую, жалкую собаченку, только за то, что Муму своимъ лаемъ иногда мшала заснуть госпож, боровшейся съ безсонницей посл слишкомъ сытнаго ужина. Об эти исторіи разсказаны совершенно просто, безъ всякихъ комментаріевъ и разсужденій. Это вопіющее безсердечіе вызываетъ со стороны автора только иронію, а иронія эта опять таки исчезаетъ подъ общимъ, грустнымъ тономъ.
Особенное богатство и особенную оригинальность придаетъ основному тону Тургенева то обстоятельство, какъ я упоминалъ уже выше, что онъ былъ въ одно и то-же время и пессимистъ, и человкъ гуманный, что онъ любилъ тотъ родъ людской, о которомъ онъ былъ такого невысокаго мннія и отъ котораго онъ ждалъ столь многаго. Онъ былъ глубоко убжденъ въ томъ, что въ Россіи ничего не удается, любовная исторія между русскимъ мужчиною и русской женщиной немыслима для него иначе, какъ съ неблагопріятнымъ исходомъ, вслдствіе ли непостоянства мужчины или холодности женщины, всякіе порывы и возвышенныя стремленія со стороны русскаго человка или превышаютъ силы того, кто ихъ обнаруживаетъ, или же разбиваются о равнодушіе тхъ, ради которыхъ они длаются. И все же онъ вновь и вновь возвращается къ изображенію дряблой любви и безплодныхъ стремленій въ Россіи. Для него Россія — та страна, гд все разбивается, страна всеобщаго кораблекрушенія, и основное чувство его — это то самое горькое и печальное чувство, которое испытываетъ очевидецъ кораблекрушенія, сознающій, что главными виновниками послдняго являются сами потерпвшіе. Это сильная, но тихая скорбь, сдержанная въ своихъ проявленіяхъ. Никакой другой крупный и плодовитый писатель не производилъ меньше шума, чмъ онъ.
Въ этой его манер писать есть что-то аристократическое. Тургеневъ принадлежалъ къ очень хорошему дворянскому семейству, и на немъ, какъ писател, осталась извстная печать благородства происхожденія. Не то, чтобъ онъ налагалъ эту печать вншнимъ образомъ на свои произведенія, какъ-то длали напр. лордъ Байронъ или князь Пюклеръ, напротивъ, въ его сочиненіяхъ не найдется ничего такого, что прямо напоминало бы о знатности происхожденія, но читатель выноситъ то впечатлніе, что авторъ былъ человкъ прирожденно утонченный и что онъ постоянно жилъ въ самомъ лучшемъ обществ. Онъ былъ джентльменъ, и въ его твореніяхъ сказывается та житейская опытность джентльмена, которая вообще отсутствуетъ у германскихъ поэтовъ. Но эта опытность не сдлала его холоднымъ или циничнымъ, какъ мы это нердко видимъ у французскихъ писателей. Хотя онъ въ своей манер разсказывать никогда не погршаетъ противъ хорошаго тона, однако его тонъ — вовсе не топъ свтскаго человка, даже презрніе его не представляется презрніемъ холоднымъ. Въ тон его постоянно сказывается душа.
Довольно трудно опредлить въ немногихъ словахъ, что именно длаетъ Тургенева первокласснымъ писателемъ. Во-первыхъ, онъ обладаетъ въ высшей степени свойствомъ истиннаго поэта — создавать живыхъ людей. Онъ не только съ поразительною правдивостью и живостью изображаетъ вншнюю жизнь своихъ героевъ, но и повседневную ихъ внутреннюю, духовную жизнь, такъ что мы получаемъ возможность ознакомиться съ ними вполн и всесторонне. Но особенно ощутительнымъ длаетъ его превосходство — ощущаемая читателемъ тсная связь между интересомъ, который питаетъ поэтъ къ изображаемымъ имъ личностямъ или отношеніемъ его къ разсказанному, и тмъ впечатлніемъ, которое производятъ на самого читателя выводимыя авторомъ личности. Отношеніе поэта къ своимъ героямъ — это именно тотъ пунктъ, на которомъ должна обнаружиться всякая слабая сторона его, какъ человка или какъ художника. Каковы бы ни были рдкія достоинства поэта, но если онъ требуетъ удивленія нашего для того, что недостойно удивленія, если онъ желаетъ заставить насъ уважать человка, или сострадать женщин, когда мы сами не идемъ къ нему въ этомъ отношеніи на встрчу,— то онъ самъ себ вредитъ и самъ себя ослабляетъ. Если романистъ, за которымъ мы нкоторое время добровольно слдовали, вдругъ окажется одареннымъ меньшимъ критическимъ чутьемъ, чмъ мы, то онъ не можетъ произвести на насъ надлежащаго впечатлнія. Если онъ выставляетъ вамъ какое-нибудь лицо способнымъ расположить къ себ вс сердца, между тмъ какъ мы, въ его изложеніи, не находимъ въ этомъ лиц ничего особеннаго: если онъ старается изобразить намъ это лицо боле даровитымъ и остроумнымъ, чмъ оно представляется намъ, если онъ заставляетъ это лицо совершить боле смлый поступокъ, чмъ какой мы могли бы ожидать отъ него, или объясняетъ его образъ дйствій такими великодушными побужденіями, которыхъ мы не замчаемъ и въ которыя мы поэтому не можемъ врить, если онъ позволяетъ себ произвольныя, неврныя оцнки, или возмущаетъ насъ холодностью, или раздражаетъ насъ своимъ морализированіемъ,— то у читателя моментально является представленіе о недостатк художественнаго чутья у такого писателя, ему слышится какъ бы фальшивый тонъ и произведеніе это надолго оставляетъ въ немъ непріятное впечатлніе.
Даже при чтеніи такихъ крупныхъ писателей, какъ Бальзакъ, Диккенсъ или Ауэрбахъ, порою испытываешь такое непріятное ощущеніе. Бальзакъ иногда бываетъ грубо восторженъ, Диккенсъ — ребячески сантименталенъ, Ауэрбахъ — неестественно наивенъ. Но о Тургенев нельзя сказать ничего подобнаго.
Задачи, которыя онъ поставилъ себ,— изъ самыхъ трудныхъ. Онъ считаетъ ниже своего достоинства завлекать читателя романтическими характерами и необычайными событіями, онъ брезгливо избгаетъ всего мало-мальски нечистоплотнаго. Рдко, почти никогда, въ его повстяхъ и романахъ случается что-либо необычайное,— такая катастрофа, какъ разрушеніе дома въ конц разсказа ‘Сельскій Король Лиръ’, является единственнымъ исключеніемъ, и хотя ему иногда и приходится касаться низкихъ и грязныхъ характеровъ, и разсказывать о такихъ вещахъ, которыхъ не сталъ бы касаться англійскій романистъ, онъ никогда не доходитъ до того, чтобы распространяться о различныхъ грязныхъ явленіяхъ, какъ то длаютъ иные писатели, разъ навсегда отршившіеся отъ всего условнаго. Онъ, какъ художникъ, былъ ршительный, но вполн цломудренный реалистъ.
Онъ отводитъ въ своихъ произведеніяхъ главное мсто людямъ слабымъ, обездоленнымъ, заброшеннымъ, лишнимъ. Онъ поэтъ несчастныхъ, и притомъ такихъ, которые съ покорностью несутъ свое несчастіе. Онъ рисуетъ намъ внутреннюю, душевную сторону несчастія. Достаточно, напр., прочесть его ‘Переписку’. Здсь мы знакомимся мало-по-малу съ молодой двушкой, живущей гд-то въ глухой деревеньк, одинокой, непонятой, осмиваемой всми окружающими ее и собирающейся уже перейти на положеніе старыхъ двъ. Она уже отреклась отъ всхъ радостей жизни. Суженый ея покинулъ ее нсколько мсяцевъ тому назадъ. Она не предъявляетъ уже никакихъ притязаній къ жизни, жаждетъ только одного — покоя, и уже недалека отъ того, чтобъ обрсти этотъ покой. Въ это самое время начинаетъ переписываться съ нею одинъ другъ ея дтства, руководимый потребностью высказаться, чувствомъ одиночества, бездліемъ, а отчасти и участіемъ къ ней. Сначала она отказывается переписываться съ нимъ, но, по полученіи новыхъ посланій, она, наконецъ, даетъ ему разршеніе продолжать. На новое письмо его она отвчаетъ уже не коротко, а длиннымъ, обстоятельнымъ посланіемъ. Такимъ образомъ въ душ ея зарождается чувство дружбы, которое вслдъ затмъ не замедлило перейти въ чувство любви. Короткое время они любятъ другъ друга взаимно. Онъ стремится къ ней, дни отъзда и прибытія его уже назначены,— и вдругъ переписка обрывается, онъ позволяетъ похитить себя какой-то танцовщиц, изъ-за вульгарныхъ прелестей которой онъ забываетъ все, а она погружается снова, но на этотъ разъ уже гораздо глубже, въ свое прежнее одиночество.
Сюжетомъ прекрасно выдержанной повсти ‘Несчастная’ является жизнь другой молодой двушки, несчастіе которой столь же молчаливо и бдно событіями. Самое раннее воспоминаніе ея — это то, какъ она съ своею матерью, еврейкой, дочерью одного иностранца-художника, обдаетъ ежедневно за столомъ помщика Колтовскаго. Господинъ Колтовской — высокій старикъ, отъ кото раго постоянно несетъ пачулей, нюхающій табакъ изъ золотой табакерки и не внушающій ребенку иного чувства, кром страха, даже въ ту минуту, когда онъ протягиваетъ ей для лобызанія свою жесткую, сухую руку съ кружевной манжетой. Ея мать склоняютъ выйти замужъ за противнаго управляющаго, господина Ратча, и въ то же время ребенокъ узнаетъ, что помщикъ — ея отецъ. Но этотъ отецъ никогда не выказывалъ къ ней ни малйшей любви, никогда даже не обратился къ ней съ ласковымъ словомъ, онъ съ сухимъ высокомріемъ называетъ ее своей маленькой чтицей. Ея мать умираетъ, а нсколько лтъ спустя умираетъ и старый, безсердечный помщикъ. Его братъ и наслдникъ выдляетъ Сусанн небольшую сумму денегъ, которую забираетъ ея отчимъ. Но вотъ она уже подросла, ея сердце заговорило въ первый разъ и она безъ памяти влюбляется въ своего двоюроднаго брата, молодого офицера, который отвчаетъ ей полною взаимностью. но какъ только стало извстно объ отношеніяхъ молодого человка къ молодой двушк, ихъ спшатъ разлучить. Михаила отправляютъ куда-то, и онъ вскор умираетъ. Отецъ его, поспшившій прервать эту связь, обращается къ молоденькой племянниц своей съ гнусными предложеніями. Наконецъ умираетъ и онъ, завщавъ Сусанн небольшую пенсію, которою тоже завладваетъ отчимъ. Проходятъ годы, а вмст съ ними уходитъ и жизнь. Она сдлалась равнодушна ко всему. Вдругъ ея печальная жизнь озарилась новымъ лучомъ свта. Молодой человкъ пробудилъ въ ея сердц чувство любви и отвчаетъ ей взаимностью, но лица, окружающія ее, а въ особенности испорченный до мозга костей сводный братъ ея, забрасываютъ ее въ его глазахъ такими гнусными клеветами, что онъ отстраняется отъ нея и собирается узжать. Она принимаетъ ядъ и умираетъ.
Или возьмемъ, напримръ, ‘Дневникъ лишняго человка’. Уже самое заглавіе указываетъ на содержаніе повсти. Опасно больной человкъ за нсколько дней до своей смерти заноситъ въ дневникъ послдовательно рядъ самыхъ обыкновенныхъ событій, изъ которыхъ сложилась его ‘лишняя’ жизнь. Однажды ему приходилось любить, но только для того, чтобы извдать вс муки ревности и всяческія униженія нераздленной любви. Елизавета любитъ не его, а молодого, блестящаго петербургскаго князька, временно проживавшаго въ ихъ город. Онъ вызываетъ князя на дуэль, тотъ во время дуэли относится къ нему съ пренебрежительнымъ состраданіемъ, и онъ добивается только того, что любимая имъ двушка стала относиться къ нему, какъ къ дурному человку и убійц. Посл того какъ князь соблазнилъ и бросилъ Елизавету, онъ возобновляетъ свое предложеніе, но его отвергаютъ съ какимъ-то отвращеніемъ, и Елизавета отдаетъ свою руку другому, столь же благородному, другу, успвшему предупредить его. Даже въ этомъ случа онъ оказывается лишнимъ, пятой спицей въ колесниц. И все-же между словъ читается, какая это благородная, честная, любящая натура. Въ заключительныхъ строкахъ больной, отъ котораго уже отказались врачи, въ трогательныхъ выраженіяхъ прощается съ жизнью.
‘Яковъ Пасынковъ’ — разсказъ подобнаго же рода. Пасынковъ — это одинъ изъ тхъ русскихъ типовъ, которые особенно охотно выводитъ Тургеневъ. Наружность его довольно невзрачная: онъ былъ высокаго роста, худъ, долговязъ, узкія плечи и впалая грудь придавали ему болзненный видъ, а къ тому же у него былъ красный носъ. Но онъ имлъ высокій лобъ, мягкій, пріятный голосъ. Очень интересна слдующая характеристика его: ‘Въ устахъ его слова: ‘добро’, ‘истина’, ‘жизнь’, ‘наука’, ‘любовь’, какъ бы восторженно они ни произносились, никогда не звучали ложнымъ звукомъ’. Въ исторіи Пасынкова основная тема Тургенева выступаетъ въ двойномъ вид. Онъ любитъ молодую двушку, которая не обращаетъ на него ни малйшаго вниманія, и когда онъ умираетъ, одинокій и забытый въ сибирской глуши, у него на груди находятъ ладонку, въ которую зашита была записка любимой двушки, совершенно незначительная по содержанію. Для того чтобы нравиться ей, ему недоставало нсколькихъ пороковъ, напр. себялюбія и легкомыслія. Но между тмъ какъ онъ изнываетъ въ этой безнадежной страсти, онъ и не подозрваетъ того, что его любитъ сестра ея. молодая, но некрасивая и неловкая двушка, и любитъ такъ страстно, что она затмъ никогда уже не измнила его памяти и не вышла замужъ ни за кого другого.
Но самымъ замчательнымъ образцомъ всхъ этихъ тонкихъ, столь-же совершенныхъ, сколько простыхъ монографій несчастія является, безъ сомннія, гораздо боле поздній разсказъ Тургенева ‘живыя Мощи’. Весь этотъ разсказъ почти не что иное, какъ монологъ, повствованіе молодой, когда-то красивой, а теперь исхудавшей, какъ скелетъ, крестьянской двушки о своей жизни. Авторъ находитъ ее лежащею на чердак избы, стоящей особнякомъ. Здсь она пролежала, вытянувшись на спин, цлыхъ семь лтъ, съ тхъ поръ какъ она, упавши, причинила себ тяжкія поврежденія. Ея лицо страшно исхудало и сдлалось какъ бы бронзовымъ, носъ вытянулся и заострился, губы впали, и только блки глазъ и зубы ея поражаютъ своей близной, на ея лобъ ниспадаетъ нсколько прядей жидкихъ, свтлорусыхъ волосъ. На одяло протянуты дв исхудалыя руки, темнобурые мизинцы которыхъ то медленно поднимаются, то снова опускаются. Когда-то она была самой стройной, красивой и веселой двушкой во всемъ околотк, вчно смющаяся, поющая и приплясывающая. Она разсказываетъ о томъ, какъ ей жилось посл приключившагося съ нею несчастія. Она какъ-то вся съежилась, кожа ея потемнла, она лишилась способности ходить и стоять на ногахъ, у нея пропалъ аппетитъ. Тщетно ей прижигали спинной хребетъ раскаленнымъ желзомъ, тщетно сажали ее въ толченый ледъ. И она разсказываетъ все это почти веселымъ тономъ, безъ малйшаго намренія вызвать состраданіе слушателя. Возлюбленный ея бросилъ ее и женился на другой, и ‘слава Богу’, говоритъ она,— ‘онъ живетъ съ нею очень счастливо’ Она находитъ его образъ дйствій по отношенію къ нею совершенно естественнымъ и правильнымъ. Она чувствуетъ глубокую признательность къ тмъ людямъ, которые не забываютъ ее, въ особенности къ одной маленькой двочк, приносящей ей цвты, она не скучаетъ, не жалуется. Бываютъ люди гораздо боле несчастные, чмъ она, напр. слпые, и глухіе, а она превосходно видитъ и отлично слышитъ, слышитъ, какъ кротъ роется подъ землею, обоняніе ея такъ тонко, что до нея доносится даже съ отдаленнаго поля сладкій, но слабый запахъ гречи и запахъ цвтущихъ липъ изъ далекаго сада.
Къ числу крупныхъ происшествій ея жизни принадлежитъ появленіе въ ея комнат курицы, забредшей въ отворенную дверь, воробья или бабочки, влетвшихъ въ открытое окно. Съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминаетъ она о появленіи однажды въ ея комнат зайца. Лукерья вспоминаетъ о томъ времени, когда она распвала псни, впрочемъ, она поетъ иногда и теперь. Мысль о томъ, что это еле живое существо собирается пть вызвала въ автор нкоторый ужасъ, и дйствительно, ея топкій голосокъ раздался вскор въ еле слышныхъ, но ясныхъ и чистыхъ звукахъ. Она разсказываетъ о тхъ странныхъ сновидніяхъ, которыя она видитъ во время своего, къ сожалнію, крайне рдкаго сна: то, напр., ей приснится Іисусъ, идущій къ ней на встрчу и протягивающій ей руку, то женщина, которая приближается къ ней, и эта женщина — смерть, она прошла мимо нея и очень сожалла о томъ, что не можетъ взять ея съ собой. Когда поститель выражаетъ свое удивленіе по поводу терпнія Лукерьи, та возражаетъ ему, что тутъ нечему дивиться, что она въ сущности ничего не сдлала. Вотъ та двушка, которая гд-то далеко за моремъ, вооружившись огромнымъ мечомъ, прогнала враговъ въ море и затмъ сказала: ‘А теперь сожгите меня, потому что я дала обтъ умереть за мой народъ на костр’, — та двушка дйствительно совершила удивительный подвигъ.— При прощаніи Лукерья проситъ постителя замолвить передъ матерью своею словечко въ пользу окрестныхъ крестьянъ, обложенныхъ непосильнымъ оброкомъ: ей же самой ничего не нужно и она лично не иметъ никакихъ желаній.
Но всемірную славу стяжали имени Тургенева не эти небольшія вещицы: вн предловъ Россіи, онъ сталъ прежде всего извстенъ своими романами и большими повстями, каковы напр. ‘Наканун’, ‘Рудинъ’, ‘Вешнія Воды’, ‘Дымъ’, ‘Отцы и Дти’. Во всей европейской литератур невозможно найти боле топкой психологіи, боле законченной обрисовки характеровъ, чмъ какія мы встрчаемъ здсь, причемъ — вещь почти неслыханная въ исторіи новйшей литературы — женскіе и мужскіе образы обладаютъ почти одинаковой степенью совершенства. Съ особой любовью рисуетъ Тургеневъ фигуры молодыхъ двушекъ, пользующихся полнымъ его сочувствіемъ, Елены и Джеммы. Здсь рукою художника водитъ любовь, совершенно исключающая, однако, всякое восхваленіе и превознесеніе со стороны поэта. Всякое слово, о нихъ произносимое, опредленно, строго разграниченно. Одна по своей мимик, движеніямъ, смху, ходу идей и по манер своей любить — чистокровная итальянка, другая остается въ памяти читателя какъ прекраснйшій типъ русской женственности. Только величайшимъ поэтамъ земнаго шара удавалось создавать нчто столь жизненное и столь совершенное. И сказывающійся здсь культъ красоты не наноситъ ни малйшаго ущерба естественности и правдивости. Эти женщины — не произвольныя созданія фантазіи поэта, составляющія исключительное достояніе области поэзіи, какъ многія женскія фигуры у другихъ поэтовъ. Это не продукты личныхъ мечтаній поэта о женственномъ, не олицетворенія идеала его, а этюды, созданные самымъ тонкимъ пониманіемъ дйствительности.
Создаваніе главныхъ мужскихъ характеровъ, очевидно, стоило Тургеневу гораздо больше труда. Вообще главной задачей поэта считается выдержанность характера, избганіе всякаго внутренняго противорчія въ немъ. Онъ съумлъ положить въ основу своихъ мужскихъ характеровъ непослдовательность, причемъ однако характеры не лишаются извстной опредленности. Изображаемый имъ русскій человкъ прежде всего отличается непостоянствомъ своимъ. Подобно тому, какъ въ ‘Переписк’ Алексй покидаетъ Марію, такъ точно Рудинъ покидаетъ Наталью, Санинъ (въ ‘Вешнихъ Водахъ’) Джемму, Литвиновъ (въ ‘Дым’) Татьяну, и т. д. Они бросаютъ молодость, свжесть, доброту сердечную, красоту, счастіе, ради опьяненія чувствъ и униженія, или же они отступаютъ вслдствіе нершительности своей, неувренности въ себ. Этимъ мужчинамъ, на которыхъ нельзя положиться, страсть которыхъ быстро разгорается и потухаетъ, къ собственному ихъ удивленію, соотвтствуютъ еще боле неисповдимые женскіе характеры. Женщины, близкія къ тому, чтобы полюбить, но въ послднюю минуту оказывающіяся не въ состояніи полюбить, какъ напр. Одинцова въ ‘Отцахъ и Дтяхъ’, женщины, которыя невольно завлекаютъ мужчинъ, какъ будто готовы отдаться, но затмъ вдругъ отстраняются, какъ напр. Ирина въ ‘Дым’, наконецъ холодныя вакханки, въ род Маріи Николаевны, похищающей Санина у Джеммы, — вотъ съ какими женщинами мы встрчаемся у Тургенева.
Порою эта непослдовательность и эта измна могутъ показаться недостаточно-мотивированными, какъ напр. въ ‘Вешнихъ Водахъ’, быть можетъ, потому, что Тургеневъ, такъ сказать, считаетъ уже чмъ-то знакомымъ, не нуждающимся въ объясненіи, эту черту характера молодыхъ людей Но за то въ повсти своей ‘Рудинъ’ онъ подвергнулъ такому основательному и всестороннему обсужденію эту дряблость характера, что слабость этого одного характера можетъ служить достаточнымъ объясненіемъ слабыхъ сторонъ русскаго характера вообще. Здсь особенно замчательно умніе поэта возбудить въ читател немалую симпатію къ фразеру Рудину. Этотъ Рудинъ, разглагольствующій такъ горячо и красиво, имющій въ своемъ распоряженіи цлую ‘музыку краснорчія’, человкъ лнивый, властолюбивый, любитъ разъигрывать постоянно какую-нибудь роль, живетъ постоянно на счетъ другихъ, холоденъ даже тогда, когда онъ выказываетъ наиболе горячности, и оказывается неспособнымъ ни на какое дло именно въ ту минуту, когда кажется, что онъ вотъ-вотъ приступитъ къ длу. И въ то-же время Тургеневъ изображаетъ его такимъ, что онъ вызываетъ гораздо больше состраданія, чмъ негодованія, причемъ становится вполн понятнымъ, что онъ имлъ сильное вліяніе на молодежь.
Въ боле раннихъ произведеніяхъ Тургенева вообще не встрчается, по крайней мр въ вид главныхъ фигуръ, мужчинъ съ твердымъ характеромъ и съ сильной волей. Если ему приходится изображать цльнаго человка, на котораго женщин приходится смотрть снизу вверхъ, то онъ избираетъ для того, какъ бы желая пристыдить своихъ соотечественниковъ, иноземца (въ ‘Наканун’, напр., болгарина), обладающаго именно тми качествами, которыхъ не достаетъ русскимъ, даже самымъ лучшимъ. Мужчины, внушающіе удивленіе самому автору, встрчаются въ произведеніяхъ Тургенева лишь мимоходомъ, они остаются у него на заднемъ план, или же онъ пользуется ими лишь какъ контрастами, для того чтобы сильне оттнить слабохарактерность и отсутствіе цльности въ главныхъ своихъ мужскихъ фигурахъ.
Такова, напр.. личность Покорскаго въ ‘Рудин’, о которомъ Лежневъ отзывается въ такихъ теплыхъ, даже восторженныхъ, выраженіяхъ, и въ которомъ иные, быть можетъ не безъ основанія, усматриваютъ портретъ друга юпости и учителя Тургенева, критика Блинскаго, памяти котораго онъ посвятилъ своихъ ‘Отцовъ и Дтей’ и возл котораго онъ передъ смертью изъявилъ желаніе быть похороненнымъ. Вотъ какъ Лежневъ отзывается о Покорскомъ: ‘Покореній былъ на видъ тихъ и мягокъ, даже слабъ — и любилъ женщинъ до безумія, любилъ покутить и не дался бы никому въ обиду. Рудинъ казался полнымъ огня, смлости, жизни, а въ душ былъ холоденъ и чуть-ли не робокъ, пока не задвалось его самолюбіе: тутъ онъ на стны лзъ. Онъ всячески старался покорить себ людей… и дйствительно имлъ вліяніе сильное на многихъ… Покорскому вс отдавались сами собой… Эхъ! славное было время тогда, и не хочу я врить, чтобъ оно пропало даромъ… Сколько разъ мн случалось встртить такихъ людей, прежнихъ товарищей! Кажется, совсмъ звремъ сталъ человкъ, а стоитъ только произнести при немъ имя Покорскаго — и вс остатки благородства въ немъ зашевелятся, точно ты въ грязной и темной комнат раскупорилъ забытую стклянку съ духами…’
Въ первый разъ Тургеневъ сдлалъ попытку дать типическое изображеніе силы русскаго характера и умственнаго превосходства, въ модной въ то время форм, въ своихъ ‘Отцахъ и Дтяхъ’. Личность Базарова ввела, такъ сказать, нигилизмъ въ русскую беллетристику. До сихъ поръ Тургеневъ направлялъ въ своихъ произведеніяхъ остріе противъ славянофиловъ, видвшихъ спасеніе Россіи въ отреченіи отъ западно-европейской культуры,— этотъ великій скептикъ, врящій въ столь немногое, вритъ въ европейскую культуру, теперь онъ направилъ его противъ односторонности и бдной идеями утилитарности молодого поколнія, къ сил характера котораго онъ относится, впрочемъ, съ сочувствіемъ и съ удивленіемъ. Романъ этотъ получилъ характеръ событія въ исторіи русскаго общества и въ жизни самого автора, благодаря геніальности, съ какою очерченъ типическій представитель тогдашней молодежи, и благодаря негодованію и недоразумніямъ. къ которымъ онъ подалъ поводъ. Это своего рода chef d’oeuvre, который сдлался прототипомъ для новйшихъ романовъ въ различныхъ странахъ, для изображенія взаимныхъ отношеній и столкновеній стараго и новаго поколнія. Въ ‘Дым’ (1867 г.), произведеніи мене совершенномъ, съ дкой ироніей выведены болтливые, самозванные преобразователи Россіи. Здсь манера Тургенева напоминаетъ манеру норвежскаго поэта Генриха Ибсена, когда тотъ находитъ нужнымъ выводить на сцену фрондеровъ своей родины. Въ ‘Нови’, послднемъ по времени изъ крупныхъ произведеній Тургенева (1876 г.) и самомъ многостороннемъ изъ нихъ, авторъ съ глубокой, безпристрастной справедливостью довелъ до конца свое критическое отношеніе къ современному ему русскому обществу. Здсь достается не мало различнымъ сословіямъ, поламъ, общественнымъ слоямъ, направленіямъ родины поэта. ‘Новь’ является самымъ обильнымъ и полнымъ выраженіемъ гуманности и житейской мудрости Тургенева, его любви къ свобод и къ правд.
Здсь онъ обнаруживаетъ, быть можетъ, боле положительнымъ образомъ, чмъ гд-либо, свои личныя чувства по отношенію къ Россіи и свое уваженіе къ русской молодежи, хотя иностранцу и могло бы показаться, что онъ цнитъ эту молодежь не достаточно высоко Но по крайней мр онъ отнесся здсь съ полнйшимъ безпристрастіемъ къ высокому идеализму ея. Правда, и здсь все терпитъ крушеніе, какъ вообще у Тургенева терпятъ крушенія самыя благія намренія, по его мннію, ничего не удается въ дорогой ему Россіи. Боле старое поколніе, съ своимъ сипягинскимъ либерализмомъ, спло свою псенку, молодое поколніе преисполнено благихъ намреній, относится къ длу совершенно безкорыстно, по средства и цли его слишкомъ далеко расходятся между собою. Неждановъ желаетъ идти въ народъ, распространять книги и брошюры, но мужики понимаютъ его желаніе сблизиться съ ними по своему, предлагаютъ ему выпить съ ними, и несчастнаго народнаго проповдника привозятъ домой мертвецки пьянаго. Не безъ основанія Неждановъ заключилъ незадолго передъ тмъ стихотвореніе свое ‘Сонъ’ слдующей картинкой:
‘И штофъ очищенной всей пятерной сжимая,
‘Лбомъ въ полюсъ упершись, а пятками въ Кавказъ,
‘Спитъ непробуднымъ сномъ отчизна, Русь святая!’
И все же въ этомъ послднемъ большомъ произведеніи Тургенева обрисовывается будущность, хотя и въ неясныхъ, очень отдаленныхъ очертаніяхъ. Подготовляютъ ее молодыя двушки, въ род Маріанны и Машуриной, и молодые люди, въ род Маркелова, Соломина и Нежданова.
Если оглянуться назадъ на жизнь Тургенева, то его невольное, безвыздное пребываніе въ деревн съ 1852-го года, вызванное статьей его о Гогол, имло ршающее вліяніе на всю его жизнь. Когда, два года спустя, съ него снятъ былъ запретъ, онъ покинулъ Россію, и притомъ почти навсегда. Съ тхъ поръ онъ жилъ поперемнно въ двухъ странахъ, которымъ онъ главнымъ образомъ обязанъ былъ своимъ развитіемъ, въ Германіи и во Франціи (въ Баденъ-Баден и въ Париж). Ршающее вліяніе на избраніе имъ мста пребыванія своего имла, безъ сомннія, горячая, неизмнная до самой смерти его, дружба его къ знаменитой пвиц, г-ж Полин Віардо-Гарсіа. Въ теченіе слишкомъ тридцати лтъ онъ прожилъ въ качеств какъ бы члена семейства Віардо. Такимъ образомъ въ немъ самомъ не замтно ни малйшаго слда того непостоянства въ чувствахъ, которое онъ приписывалъ своимъ соотечественникамъ.
Его отношенія къ Германіи и къ Франціи были весьма различнаго свойства. Уже въ силу стародавнихъ русскихъ традицій онъ стоялъ, повидимому, ближе къ Франціи, чмъ къ Германіи. Онъ еще въ ранней молодости (начиная съ 1840 года) изучалъ въ Берлин философію, филологію и исторію, ставилъ Гёте выше всего, нкоторое время увлекался Генрихомъ Гейне, находился въ личныхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ нкоторыми нмецкими поэтами и писателями (напр. съ Полемъ Гейзе, Эрнстомъ Домомъ, Людвигомъ Ни чемъ), говорилъ по-нмецки, какъ нмецъ, преклонялся передъ научными заслугами Германіи, даже въ послдніе годы своей жизни онъ высказывалъ свое удивленіе передъ германскимъ знаніемъ и духомъ предпріимчивости по поводу пріобртенія Германіей Пергамскихъ художественныхъ сокровищъ. Но тмъ не мене въ его разсказахъ, какъ и вообще почти во всхъ русскихъ романахъ и повстяхъ, нмцы выставлены въ крайне сатирическомъ, иногда даже въ непріязненномъ свт. Мн представляется довольно страннымъ со стороны нмецкой критики, что она не хочетъ признать этого, бросающагося въ глаза, факта. Понятно, что одна нація изображаетъ другую безъ особой восторженности. У Шербюлье или Гейзе вы не встртите того, чтобы русская играла красивую роль (‘Владиславъ Вольскій’, ‘Въ раю’, ‘Счастіе въ Ротенбург’). Но не смотря на симпатію его къ отдльнымъ личностямъ изъ среды нмцевъ, въ душ Тургенева, повидимому, остался осадокъ безсознательной племенной ненависти.
Хотя, съ другой стороны, онъ, конечно, не могъ не понимать слабыхъ сторонъ французскаго національнаго характера и пробловъ французской культуры, онъ однако довольно легко справлялся и съ тми, и съ другими. Онъ чувствовалъ, что въ этомъ, столь преисполненномъ предразсудковъ относительно иноземцевъ, Париж, его вполн понимаютъ и цнятъ — какъ художника. Онъ встрчалъ столь же горячихъ поклонниковъ какъ между литераторами старой школы (Меримэ, напр.), такъ и въ сравнительно боле молодомъ поколніи (Тэнъ, Ожье, Флоберъ, Гопкуры), и наконецъ въ новйшей школ (Зола, Додэ, Мопассанъ). Съ литературнымъ кружкомъ, сгруппировавшимся вокругъ Флобера, онъ сталъ въ такія дружескія, товарищескія отношенія, въ какихъ онъ никогда не находился ни съ какими литераторами другихъ странъ, не исключая и его родины.
Отношенія его къ своей родин были боле измнчиваго характера. Началъ онъ свою литературную карьеру въ качеств байроніанца и романтика, но безъ особаго успха. Быть можетъ, въ виду такихъ его дебютовъ, въ этотъ первый, юношескій періодъ его литературной дятельности, Герцевъ считалъ его аффектированнымъ (я самъ слышалъ отъ людей, лично знакомыхъ съ Тургеневымъ, что онъ былъ на столько аффектированъ, что даже сть не могъ безъ аффектаціи). Блинскій оторвалъ его отъ Байрона, Гейне и романтиковъ и направилъ его на настоящую дорогу. Его скрытый протестъ противъ крпостничества и послдовавшія отъ того личныя для него непріятности создали ему репутацію ультралиберальнаго писателя. Посл появленія въ свтъ его ‘Отцовъ и Дтей’ на него посыпались даже обвиненія, достаточно нелпыя, и порою даже совершенно злостныя, будто онъ измнилъ идеаламъ своей молодости. Но во время послдняго его прізда въ Россію это прискорбное недоразумніе уступило мсто боле разумному отношенію къ его дятельности, и случилось такъ, что эта поздка его на родину превратилась въ тріумфальное шествіе. Въ послдніе годы своей жизни ему доставалось въ удлъ, во всхъ цивилизованныхъ странахъ, такое же почтительное преклоненіе передъ его талантомъ.
Но могло-ли оно доставлять ему радость, это преклоненіе? Врядъ-ли. Оно, конечно, было ему пріятно, но онъ не былъ въ состояніи насладиться имъ вполн, по той простой причин, что оно не въ состояніи было разсять его меланхоліи. Эдмонъ Гонкуръ какъ-то встртился, въ март мсяц 1872 года, за обдомъ у Флобера съ Тургеневымъ, который былъ въ самомъ скверномъ расположеніи духа, какъ извстно, легко распространяющемся въ кружк пріятелей, приближающихся къ зрлому возрасту. Вдругъ Тургеневъ обратился къ собравшейся компаніи съ слдующими словами:— ‘Вы знаете, конечно, что иногда, въ какой-нибудь комнат, вдругъ неизвстно откуда появится запахъ мускуса, отъ котораго никакъ не отдлаешься. Такъ и мн кажется, будто моя особа постоянно окружена запахомъ тлнія, разрушенія, смерти’.
Послднія произведенія Тургенева, прелестный и оригинальный разсказъ ‘Клара Миличъ’, содержаніемъ котораго служитъ любимая тема Тургенева, неудачная любовь, и замчательное собраніе его ‘Стихотвореній въ проз’, носятъ на себ характеръ еще боле глубокой меланхоліи, чмъ его юношескія произведенія, которыя, здсь и тамъ, озаряются, точно молніей, лирически-фантастическимъ элементомъ. Онъ здсь въ послдній разъ смотритъ прямо въ очи тайн жизни, и съ глубокой душевной грустью пытается объяснить ее глубокомысленной символикой и мечтательностью. Природа жестка и холодна. Пускай же люди, по крайней мр, любятъ другъ друга — и эту самую природу! Мы находимъ въ этихъ ‘Стихотвореніяхъ въ проз’ такую сцену: Тургеневъ детъ одинъ на пароход изъ Гамбурга въ Лондонъ и въ теченіе цлыхъ часовъ держитъ въ своихъ рукахъ лапу маленькой обезьяны, самки изъ породы ауистити, которая была привязана тонкой цпочкой къ одной изъ скамеекъ на палуб, и металась, и пищала жалобно: геній, способный охватить весь міръ — рука въ руку съ маленькимъ, человкоподобнымъ животнымъ, точно двое родныхъ, двое дтей той же матери,— это боле трогательно, чмъ иная молитва.
Людская неблагодарность производила, повидимому, постоянно глубокое впечатлніе на Тургенева. Никто изъ читавшихъ его Стихотворенія въ проз’ никогда не забудетъ его ‘Пира у Верховнаго Существа’.
‘Однажды Верховное Существо вздумало задать великій пиръ въ своихъ лазоревыхъ чертогахъ. Вс добродтели были имъ позваны въ гости. Одн добродтели… Мужчинъ онъ не приглашалъ… однхъ только дамъ. Собралось ихъ очень много, великихъ и малыхъ. Малыя добродтели были пріятне и любезне великихъ, но вс казались довольными — и вжливо разговаривали между собою, какъ приличествуетъ близкимъ родственникамъ и знакомымъ. Но вотъ Верховное Существо замтило двухъ прекрасныхъ дамъ, которыя, казалось, вовсе не были знакомы другъ съ дружкой. Хозяинъ взялъ за руку одну изъ этихъ дамъ и подвелъ ее къ другой. ‘Благодтельность’ сказалъ онъ, указавъ на первую.— ‘Благодарность’, прибавилъ онъ, указавъ на вторую.— Об добродтели несказанно удивились: съ тхъ поръ, какъ свтъ стоялъ — а стоялъ онъ давно — он встрчались въ первый разъ’.
Какая горечь и какая грусть кроются въ этой острот!
Меня поражаетъ то, что и моя благодарность къ этому великому благодтелю находитъ себ выраженіе только теперь, когда онъ уже не можетъ услышать ее.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
