И. А. Бунинъ. Суходолъ и др. разск. 1912 г. Ц. 1 р. 56 к.
И. А. Бунинъ. Суходолъ и др. разск. 1912 г. Ц. 1 р. 56 к.
Р. Григорьевъ.
‘Современникъ’, кн. 3, 1913
И. А. Бунин. Суходол и др. разск. 1912 г, Григорьев Р., Год: 1913
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Нтъ, кажется, такой цнности, которую не переоцнила бы наша пореволюціонная литература, нтъ кумира, который не былъ бы оскверненъ и изгнанъ изъ опуствшихъ храмовъ. Крестьянство — сплошные печенги, революціонеры — сплошные Смердяковы, Россія — сплошная жуть, черная яма… И лишь одна реликвія казалась намъ незыблемой. Это — красота и своеобразная поэзія стараго барства…
Гарольдовскій плащъ Онгина, романтическій демонизмъ Печорина, пламенный энтузіазмъ Рудина, боренія духа Пьера Безухаго… Усадьбы Лариныхъ, Лаврецкихъ… Цльная и крпкая семейственность Ростовыхъ… Все это овяно ароматомъ липъ, увядающей, но все еще прекрасной, все еще солнцемъ озолоченной осени… Звуки Лапнеровскаго вальса… Сладкое очарованіе первой любви… Нжные и робкіе лепестки впервые распустившагося двичьяго сердца…
Да, сумло поэтически обезсмертить себя наше высшее дворянство! Дворянскія гнзда и вишневые сады сдлались символомъ всего прекраснаго, благоуханнаго, хотя уже и тронутаго разложеніемъ, но и въ немъ не утратившаго, а, пожалуй, усилившаго черты своей особенной красоты, своеобразнаго очарованія. Эпиграфомъ ко всей нашей героической литературной полос, охватывающей чуть ли не весь XIX вкъ и созданный величайшими представителями крпостническаго дворянства, можно взять дивную мелодію Тургеневскихъ словъ:
— Какъ хороши, какъ свжи были розы…
И мы, люди новаго вка, выросшіе въ иныхъ условіяхъ, вскормленные чуждыми и враждебными дворянству соціальными группами, все же не могли не благоговть, не умиляться предъ красотой безсмертно запечатлнныхъ эпохъ. И, вопреки сознанію, создавалось настроеніе грусти по утраченному.
…Какъ хороши, какъ свжи были розы… Даже засохшія и увядшія, он не утратили надъ нами своей чарующей власти, своего покоряющаго обаянія…
То дворянство, съ которымъ мы столкнулись въ современной дйствительности, дворянство Совта Създовъ и третьеіюньскихъ Думъ, дворянство, которое уже давно смердитъ трупнымъ запахомъ, и про которое молодой гр. Ал. Н. Толстой разсказываетъ теперь такіе ужасные, невозможные анекдоты,— мы считаемъ лишь жалкимъ вырожденіемъ былого подлиннаго величія.
Но вотъ приходитъ писатель-дворянинъ, большой и несомннный художникъ, и говоритъ, что усадьбы Лариныхъ — миы, что вмсто ароматныхъ липъ и свжихъ розъ былъ тяжелый, мрачный Суходолъ, такой страшный, безумный, съ кровавыми преданіями, жестокостью и нелпостью…
…’Ни къ разумной любви, ни къ разумной ненависти, ни къ разумной привязанности, ни къ здоровой семейственности, ни къ общежитію не оыли способны въ Суходол. Чуть не поголовно страдали тлесными и душевными недугами вс Хрущевы изъ поколнія въ поколніе, равно, какъ и близкіе ихъ. Нелпыми и страшными былями полна Суходольская лтопись’.
Старыя барскія гнзда, которыя казались намъ поэтическими памятниками отмирающей культуры, которыя мы такъ щедро надляли всей красотой и благородствомъ феодальнаго рыцарства,— предстали въ повсти Бунина въ необычномъ, отталкивающе-отвратительномъ вид. Пристально вглядвшись въ кошмарную исторію хрущевскаго рода, развернувъ широкую картину этой дикой, невозможной жизни, авторъ взялъ подъ сомнніе даже право дворянства считать себя особымъ сословіемъ, носителемъ особой культуры:
‘Говорятъ, что составляли и составляемъ мы какое-то осооое сословіе. А не проще ли дло? Были на Руси мужики богатые, были мужики нищіе, величали однихъ господишками, а другихъ — холопами — вотъ, по моему, и разница вся’. Дворянство гордится своими вковыми ‘устоями’, вздыхаетъ по утраченному барству и тому ‘подобію благосостоянія’, которое называлось ‘полной чашей’. Но Бунинъ въ эти ‘устои’ не вритъ… Не вритъ, главнымъ образомъ, потому, что уже слишкомъ быстро — ‘въ нсколько лтъ, не вковъ, а лтъ — до тла разрушились’ Суходольскіе устои, и наступило полное разложеніе казавшагося цльнымъ и прочнымъ, уклада. Объ этомъ оскудніи и смерти говоритъ намъ повсть Бунина, рисующая и души вырождающихся суходольцевъ — ихъ фамильное безуміе и стремительный уклонъ къ увяданію, нолю…
Бунинъ захотлъ трезвыми глазами взглянуть на Суходолъ. Онъ никого не пощадилъ, ничего не замолчалъ… Сильно и ярко запечатлна имъ цлая эпоха, показана жизнь такой, какъ она была, безо всякихъ предвзятостей-и прикрасъ…
И все же, сквозь суровую правдивость повствованія, межъ горькихъ строкъ о мерзости дворянскаго запустнія,— проглядываетъ скорбный ликъ поэта, какъ бы грустящій по этому ушедшему кошмару, какъ бы вздыхающій по умершей жуткой душ Суходола:
‘Было очарованіе и въ Суходольской разоренной усадьб’…
‘Исполненной очарованія когда-то казалась намъ далекая молодость тхъ близкихъ, что окружали нашу: Наталья, тетя Таня — и любовь! Это ли не странное сочетаніе! Но мы порою даже какъ бы не видли ихъ самихъ,— мы слышали только біеніе сердца, любившаго когда-то. И долго не только немогли, но и не хотли взглянуть трезвыми глазами на Суходолъ. (Курс. нашъ).
Кровная связь съ изображаемымъ бытомъ не могла не сказаться на повствованіи художника. Все время чувствуются какія-то незримыя нити не то симпатіи, не то жалости или грусти, протянутыя отъ автора къ Суходолу. Но это столь понятное и законное тяготніе къ своему, кровному, родному,— не сковало свободы художника, не исказило объективной правды, а лишь придало прекрасной повсти Бунина грустный, мягкій, нжный колоритъ, невольно вызывающій въ памяти все то же тургеневское —
— Какъ хороши, какъ свжи были розы…