Хрупкое счастье, Берц Эдуард, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 191 минут(ы)

Хрупкое счастье.

Романъ Эдуарда Бертца.

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.

Въ ясное августовское утро тяжело взбиралась на гору старая лошаденка, запряженная въ простую плетеную телжку. Здоровый, семнадцатилтній парень, Фридеръ, сынъ винодла, сидлъ на козлахъ, весело посматривалъ впередъ и громко понукалъ лошадь. Скоро телжка остановилась подъ тнью липъ у церковнаго домика, пріютившагося рядомъ съ церковью и кладбищемъ среди винограду никовъ на склон горы. Внизу, надъ деревней Бургвангенъ, бленькіе домики которой тонули въ зелени садовъ, вились въ прозрачной воздух легкіе клубы дыма, а вдали, тамъ, гд выступившіе впередъ отроги горъ замыкали долину, сіяла залитая солнцемъ колокольня стариннаго университетскаго города Эберштейна, крыши котораго были видны изъ церковнаго домика.

На крыльцо выбжалъ маленькій сынишка пастора, весело поздоровался съ кучеромъ и услся рядомъ съ нимъ на козлы.

— И ты, Павелъ, дешь въ Зауэрбруннъ?— спросилъ Фридеръ.

— Нтъ, я только до станціи,— печально отвтилъ мальчикъ.— Мн бы такъ хотлось похать: тамъ начинаются теперь маневры, а я до сихъ поръ видлъ только одинъ батальонъ. Но госпожа Гугельхопфъ пригласила только Лотту, чтобы помочь ей, когда придутъ на постой солдаты. Сама она очень занята курсовыми гостями, и меня ей некуда помстить.

— Да, да, сегодня об Ростальскія роты соединяются съ нашими стрлками,— подтвердилъ Фридеръ.— Слышалъ ты ихъ сегодня утромъ? Рано, съ восходомъ солнца, они выступили изъ Эберштейна. Я только что поднялся съ постели, когда они проходили по деревн. Мартынъ, сынъ кантора, позвалъ меня, и я немного пробжался съ нимъ. Онъ, повидимому, не знаетъ, что Лотта детъ къ его матери.

— Вотъ удивится!— замтилъ Павелъ.

Въ дверяхъ показался пасторъ съ женой и дочерью, хорошенькою блондинкой въ свтломъ лтнемъ плать и накинутомъ на плечи черномъ сквозномъ платк. Глаза двушки блестли, щеки раскраснлись и удивительно привлекательная улыбка освщала все лицо ея, когда она спускалась съ крыльца.

— Здравствуй, Фридеръ!— обратилась она къ сыну винодла, и тотъ съ сіяющимъ лицомъ поспшилъ взять ея протянутую руку.— Какъ мило съ твоей стороны, что ты хочешь довезти меня до станціи! Право, я могла бы дойти пшкомъ, а садовый мальчикъ донесъ бы мой багажъ.

— Зачмъ ты обижаешь меня, Лотта?— съ упрекомъ отвтилъ Фридеръ.

Родители добродушно посмялись надъ горячностью юнаго поклонника, а Лотта бросила ему благодарный взглядъ.

Обратный путь былъ легче для лошади. Фридеръ затормазилъ колесо и телжка благополучно спустилась по извилистой дорог до подножія горы, посл чего быстро покатилась по деревн.

Отецъ Фридера стоялъ передъ виннымъ погребомъ, здороваясь съ прозжающими мимо, онъ весело помахалъ имъ шляпой. Жена его тоже показалась въ дверяхъ, когда экипажъ скрылся за угломъ, она покачала головой и обратилась къ мужу:

— Ну, ужь времена! Теперь двушки бгаютъ за женихами! Въ наши дни не такъ было, не правда ли, старикъ?

— Что ты вздоръ мелешь?— сердито возразилъ хозяинъ.— У Лотты такихъ мыслей и въ голов нтъ! Она хорошая двушка! вполн естественно, что она детъ помочь старух, которую сбили съ ногъ прізжіе на воды. Семьи пастора и покойнаго Гугельхопфа были всегда дружны. Разв дружба должна прекратиться отъ того, что вдова кантора переселилась въ Зауэрбруннъ?

— Странно,— замтила жена,— что она детъ именно тогда, когда Мартынъ возвращается въ Зауэрбруннъ. Какъ будто онъ недостаточно часто ходилъ изъ Эберштейна въ церковный домъ!

— Ничего нтъ страннаго!— разсердился старикъ.— Мать пригласила ее. Да и чмъ они не пара? Мартынъ будетъ образцовымъ пасторомъ, она самая подходящая пасторша!

— Да ужь ты всегда найдешь имъ оправданіе!— возразила хозяйка, никогда не любившая уступать.— И совсмъ не зачмъ было гонять на гору старую лошадь. Фридеръ всегда точно обезуметъ, какъ только двушка пошевелитъ пальцемъ.

— Да замолчи, наконецъ!— перебилъ ее разсердившійся хозяинъ.— Забыла ты разв, какъ Лотта занималась въ школ, когда старый Гугельхопфъ лежалъ полгода въ постели? Фридеръ былъ тогда еще мальчишкой и я могу тебя заврить, что въ эти полгода онъ выучилъ больше, чмъ во всю жизнь до того. Разв не обязанъ онъ ей за это? Просто удивленіе, какъ вдругъ развился глупый мальчишка, а, вдь, во вс полгода двушка ни разу не прикоснулась къ розг.

Старуха громко расхохоталась.

— Хотла бы я посмотрть, какъ она разложила бы на лавк такого большого малаго. Ничего ты, старикъ, не понимаешь въ искусств двушекъ учить. Первая попавшаяся двчонка могла бы провести тебя за носъ, еслибъ я не оберегала тебя.

— Ну, ну, до этого далеко,— возразилъ смягчившійся винодлъ и тоже разсмялся.— А про Лотту я не позволю говорить дурно.

II.

Запыленный и усталый студенческій батальонъ, прозванный такъ въ полку за то, что четверть его состояла изъ вольноопредляющихся студентовъ Эберштейнскаго университета, прибылъ на слдующій день около полудня въ городокъ минеральныхъ водъ, Зауэрбрунъ. Здсь роты разбрелись, отыскивая свои стоянки.

У садовой калитки хорошенькаго домика, гд противъ парка жила вдова бургвангскаго кантора, два солдата девятой роты встртились съ возвращавшеюся домой Лоттой Крауссъ. Одинъ изъ нихъ, высокій, худой вольноопредляющійся съ правильными чертами лица, былъ блденъ и едва держался на ногахъ отъ усталости. На спутник же его, плотномъ, коренастомъ солдат, утомительный походъ не оставилъ слдовъ и трехлтняя служба, повидимому, принесла ему только пользу. Онъ обратился къ молодой двушк съ вопросомъ:

— Здсь живетъ вдова кантора Гугельхопфа?

Лотта взглянула на вольноопредляющагося и въ глазахъ ея блеснули радость и изумленіе. Тотъ вжливо, но устало и холодно поклонидся. Когда двушка, вся вспыхнувъ, отворила калитку, онъ добродушно улыбнулся надъ ея смущеніемъ и попросилъ ее войти впередъ. Лотта быстро направилась черезъ садъ, солдаты послдовали за ней.

Вдова кантора, высокая женщина, съ крупными чертами лица, уже видла, какъ они вошли, и показалась въ дверяхъ.

— Здравствуйте!— произнесла она пвучимъ баварскимъ говоромъ и окинула пришедшихъ внимательнымъ взглядомъ.

— Я имю честь говорить съ г-жей Гугельхопфъ?— спросилъ вольноопредляющійся съ сверо-германскимъ акцентомъ.— Эти квартирные билеты объяснятъ вамъ наше нашествіе: они являются посягательствомъ на ваше гостепріимство.

Вдова кантора продолжала стоять въ дверяхъ, загораживая входъ. Она взяла билеты изъ рукъ солдатъ, вынула изъ кармана очки и посл долгихъ приготовленій прочитала: ‘Вольноопредляющійся ефрейторъ Лубрехтъ и рядовой Аурихъ’. Затмъ она еще разъ окинула взглядомъ незнакомцевъ, покачала головой и объявила, наконецъ:

— Мн полагается два человка, а такъ какъ я беру на постой сына, то могу пустить только одного изъ васъ.

Вольноопредляющійся Лубрехтъ вопросительно взглянулъ на товарища.

— Я не пойду отсюда, такъ какъ падаю отъ изнеможенія,— дерзко проговорилъ тотъ.— Мы назначены сюда, здсь и останемся.

Вольноопредляющійся вжливо замтилъ, что тутъ, вроятно, произошло, недоразумніе, которое скоро и объяснится. Но отвтъ солдата уже раздражилъ вдову.

— Трехъ человкъ я не обязана брать и не возьму,— крикнула она.— Одинъ можетъ войти, другой пусть достаетъ себ правильный билетъ.

Въ продолженіе этой непріятной сцены краска нсколько разъ вмнилась на нжномъ лиц вольноопредляющагося. Онъ въ негодованіи хотлъ уже удалиться, но его удержалъ голосъ Лотты, полный мольбы. До сихъ поръ она безмолвно стояла въ сторон и съ сожалніемъ смотрла на запыленныхъ и усталыхъ солдатъ. Теперь она приблизилась въ раздраженной вдов и тихо сказала:

— Невозможно гнать несчастныхъ, измученныхъ людей, милая г-жа Гугельхопфъ! Дайте имъ хоть отдохнуть!

Колебаніямъ вдовы положило конецъ появленіе Мартына, такого же запыленнаго, какъ и его товарищи. Войдя въ садъ, онъ ласково поздоровался съ матерью, съ радостнымъ изумленіемъ пожалъ руку Лотты и въ недоумніи обратился къ товарищамъ:

— Что же вы не входите? Вы, вроятно, не меньше, чмъ я, стремитесь сбросить всю эту амуницію?

— Чортъ возьми!— воскликнулъ Аурихъ.— Не ожидалъ я, что сегодня придется еще осаждать крпость!

Говоря это, онъ прислонилъ къ стн ружье, снялъ съ плечъ скатанную шинель, бросилъ на землю ранець и услся на него.

— Вотъ мы и на бивак!— прибавилъ солдатъ.

— Матушка, что это значитъ?— спросилъ Мартынъ.

— Представь себ, мн полагается два человка, а трое требуютъ, чтобы я впустила. Могу ли я согласиться?

Мартынъ понялъ, въ чемъ дло.

— Да я, матушка, совсмъ не твой постоялецъ. Въ этой части города стоитъ девятая рота, а моя, двнадцатая, внизу, около церкви, и на моемъ билет обозначенъ домъ сапожника Шмельцль, въ Яичномъ переулк.

— Въ такомъ случа, ты помняешься квартирой съ однимъ изъ нихъ,— ршила вдова.— Какой позоръ, если бы я приняла чужаго, вмсто родного сына!

— Фельдфебель разршилъ мн поселиться у тебя, но если ты не можешь принять трехъ человкъ, то я вынужденъ идти въ Яичный переулокъ. Занятія девятой роты будутъ происходить по близости отсюда и не могу я заставлять товарищей ходить сюда изъ города нсколько разъ въ день. Да и вообще я неохотно отпустилъ бы ихъ къ сапожнику Шмельцлю: тамъ очень плохая квартира.

— Во-первыхъ,— сказалъ стрлокъ Аурихъ,— гд будетъ господинъ Лубрехтъ, тамъ и я. Я его дядька и онъ безъ меня не можетъ обходиться.

Вольноопредляющійся съ смущеннымъ видомъ обратился къ Мартыну:

— Это правда. Мой товарищъ такъ избаловалъ меня, что я безъ него, какъ безъ рукъ.

Мартынъ взглянулъ на нжныя руки вольноопредляющагося и кивнулъ головой:

— Это понятно. Вы оба останетесь здсь.

— Въ такомъ случа, милости просимъ въ домъ!— пригласила вдова, съ кисло-сладкою улыбкой, отходя отъ двери.— Теб приготовлена комната наверху, Мартынъ, для другого солдата я приказала внести еще кровать, а дядька можетъ спать и на чердак!

— Хоть въ подвал!— проговорилъ Аурихъ.— Только прогнать меня никто не можетъ!

III.

Наверху, въ комнат Мартына, гд удобно расположились оба вольноопредляющіеся, было хорошо и прохладно. Лубрехтъ высунулся въ открытое окно и смотрлъ въ разстилающуюся за садомъ даль. Съ лвой стороны развсистыя деревья Зауэрбрунскаго парка закрывали видъ, за то съ противуположной, за раскинувшимися на ближайшихъ холмахъ виноградниками, вырисовывались синеватыя очертанія поросшихъ лсомъ горъ.

— Какъ хорошо въ Баваріи!— со вздохомъ проговорилъ онъ.— И какъ мало пришлось насладиться ея красотами за этотъ годъ военной службы!

— Еще успете, — возразилъ молодой богословъ.— Скоро вы освободитесь, а осень здсь тоже не дурна.

Лубрехтъ отрицательно покачалъ головой.

— Объ этомъ не можетъ быть и рчи. Благодаря солдатчин, Эберштейнъ опротивлъ мн. Перваго октября я возвращусь въ Сверную Германію.

— На меня этотъ годъ не произвелъ такого удручающаго впечатлнія,— замтилъ Мартынъ.— Правда, я тоже радъ, что избавлюсь отъ маршировки. Кто привыкъ къ научнымъ занятіямъ, тому приходится терпть не мало лишеній въ строю. Но военная служба иметъ свои хорошія стороны, да и глупо, наконецъ, роптать на неизбжное. Если бы надо было, я безъ особеннаго горя прослужилъ бы еще годъ.

— Какой ужасъ! Я не вынесъ бы!

Лубрехтъ выразилъ свое отвращеніе такими энергичными жестами, что Мартынъ не могъ удержаться отъ смха. Но сейчасъ же онъ прибавилъ серьезне:

` — Когда есть обязанности передъ обществомъ, тогда надо подавлять личныя желанія.

— Это легко говорить и хорошо въ теоріи, — возразилъ Лубрехтъ.— Я съ такими же мыслями поступалъ на службу, но для меня обязанности ея оказались тяжеле, чмъ для большинства призывныхъ, на которыхъ она разсчитана. Я, вдь, не такой, какъ они.

Мартынъ ничего не возразилъ. Они находились въ разныхъ родахъ, рдко встрчались какъ на служб, такъ и вн ея, и близко знакомы не были. Поэтому Мартынъ не зналъ, что собственно онъ разумлъ подъ словомъ ‘не такой’. Но что они представляли совершенно разные типы людей, это было видно съ перваго взгляда. Они были приблизительно однихъ лтъ, баварецъ, пожалуй, на нсколько мсяцевъ моложе, хотя и сверогерманцу едва минуло двадцать, носили одинакую форму виртембергскихъ стрлковъ: синій мундиръ съ двойнымъ рядомъ пуговицъ, но какая разница во вншности! Мартынъ былъ плотный, хорошо сложенный мужчина съ простыми манерами. Темные волосы обрамляли высокій, умный лобъ, подбородокъ рзко выдавался впередъ, каріе глаза смотрли спокойно и открыто. Сразу видно было, что этотъ простой человкъ увренно стоитъ на своемъ мст. Лубрехтъ, высокій, стройный юноша съ лнивыми манерами, мало походилъ на военнаго. Его темно-синіе, то задумчиво-мечтательные, то горящіе оживленіемъ глаза, изящныя, благородныя, слишкомъ нжныя черты нервнаго, подвижнаго лица были лишены той дисциплины характера и спокойной, самоувренной силы, которыми отличались черты Мартына. Но вся его фигура дышала такимъ привлекательнымъ изяществомъ, что не замедлила покорить и Мартына.

IV.

Хотя Мартынъ Гугельхопфъ жилъ въ знаменитой богословской семинаріи въ Эберштейн, однако, скудной вдовьей пенсіи не хватало на прожитокъ его матери и посл смерти мужа она перехала изъ Бургвангена на родину, на минеральныя воды Зауэрбруннъ. Тамъ она наслдовала отъ родителей хорошенькій домикъ противъ парка. Во время сезона она сдавала его прізжающимъ на воды, а такъ какъ столъ для всхъ квартирантовъ былъ общій, то дядька Лубрехта долженъ былъ обдать съ служанкой въ кухн, вольноопредляющихся же пригласили за общій столъ.

Когда они явились въ столовую, вс, кром Лотты, были въ сбор. Квартирантовъ было дв семьи: Фёръ и Аутенритъ. Профессорша Фёръ, мужъ которой переходилъ на зимній семестръ изъ Лейпцига въ Эберштейнъ, только утромъ пріхала въ Зауэрбруннъ съ тремя дтьми. Старый капиталистъ Аутенритъ жилъ съ женой и дочерью у вдовы кантора съ открытія сезона и потому его супруга считала себя хозяйкой, такъ, когда дти профессорши бросились на встрчу вольноопредляющихся съ радостнымъ крикомъ: ‘Солдаты, солдаты!’ и схватили ихъ за руки, госпожа Аутенритъ съ недовольною миной обратилась къ ихъ матери и сказала:

— Милая моя, дтей не сажаютъ за одинъ столъ съ взрослыми!

Профессорша, скромная, немного болзненная женщина, смущенно обратилась къ хозяйк:

— Я сама желала обдать отдльно съ дтьми, г-жа Гутельхопфъ, но вы не согласились. Можетъ быть, теперь это можно измнить.

Вдова бросила сердитый взглядъ на жену капиталиста и отвтила:

— Нтъ, госпожа Фёръ, у меня такой порядокъ, что вс жильцы обдаютъ вмст. Я ставлю это въ условіе при найм, такъ какъ съ одною прислугой невозможно нсколько разъ накрывать на столъ.

— Прекрасно, прекрасно, г-жа Гугельхопфъ!— воскликнула оскорбленная г-жа Аутенритъ.— Мы и въ гостиниц можемъ найти удобное помщеніе!

— Можете!— согласилась вдова.

— Но, вдь, это смшно, мама!— вмшалась въ разговоръ дочь.— Когда перезжаешь къ пономарямъ, тогда надо знать, что ожидаетъ тебя.

Съ этими словами фрейлейнъ Розалія гордо откинула завитую головку и презрительно отошла къ окну.

Мартынъ вопросительно взглянулъ на мать и рзкій отвтъ вертлся на его язык. Но вдова подошла къ нему и сказала:

— Не забывайся, мой мальчикъ. Я тоже знала, чего мн слдовало ждать.

— Будьте, по крайней мр, такъ любезны, представьте намъ кавалеровъ,— замтила фрейлейнъ Аутенритъ, отходя отъ окна.

— Я давно сдлала бы это, если бы вы мн не помшали,— возразила вдова и исполнила ея просьбу.

Лубрехтъ, непріятно пораженный сценой, поднялъ на руки прижавшаяся къ нему ребенка. Въ то время, какъ мальчуганъ гладилъ рученками его блокурые волосы, онъ быстро направился съ нимъ къ профессорш.

— Какъ я счастливъ, что встрчаю васъ здсь,— радостно заговорилъ онъ.— Я уже слышалъ, что вашъ мужъ, товарищъ моего дяди, получилъ приглашеніе въ Эберштейнскій университетъ. И мое имя вамъ, вроятно, знакомо, мой отецъ былъ тоже профессоромъ въ Лейпциг.

— Я очень рада нашей встрч!— отвтила профессорша и дружески протянула ему руку.— Мой отецъ былъ товарищемъ вашему, и ребенкомъ я часто бывала въ вашемъ дом. Я отлично помню, какъ васъ крестили. Ваша милая мама подарила мн на другой день украшеніе съ крестильнаго пирога: сахарную сову. Птица Минервы должна была оснять жизненный путь будущаго ученаго. И назвали васъ Феликсомъ — счастливымъ!

Лубрехтъ печально склонилъ голову, тяжелыя воспоминанія воскресли въ его памяти.

— Десять лтъ уже минуло, какъ умерли мои родители, и доныншняго года я жилъ у опекуна. Онъ единственный оставшійся у меня родственникъ.

Профессорша съ искреннимъ сочувствіемъ взглянула на юношу.

— Не забывайте, что вы всегда встртите въ нашемъ дом родственный пріемъ,— ласково проговорила она.

Лубрехтъ возразилъ, что, къ сожалнію, не можетъ воспользоваться ея радушіемъ, такъ какъ возвращается на зиму въ Сверную Германію.

— О, нтъ, вы не удете теперь, когда мы только что встртились!— воскликнула профессорша.— Во время отбыванія воинской повинности вы, вроятно, мало видли эберштейнскую жизнь и совсмъ не посщали лекцій.

Но Лубрехтъ повторилъ то, что уже говорилъ Мартыну: Эберштейнъ опротивлъ ему, онъ задыхается въ немъ, точно въ тюрьм.

Профессорша печально выслушала его и, все-таки, выразила надежду, что ея мужъ, который проздомъ въ Римъ задетъ на одинъ день въ Зауэрбруннъ, съуметъ боле вскими доводами убдить его остаться въ Эберштейнскомъ университет. А пока она горячо попросила молодого человка не принимать окончательнаго ршенія, и Феликсъ, тронутый ея добротой, общалъ еще подумать.

V.

Въ столовую вошла Лотта съ блюдомъ, за нею слдовала служанка съ суповою миской.

— Посмотри, Лотта,— крикнулъ мальчикъ, все еще сидя на колняхъ Лубрехта и прижимая свое розовое личико къ щек молодого человка,— какой хорошенькій солдатъ!

Двушка съ застнчивою улыбкой подняла глаза, и румянецъ вновь вспыхнулъ на ея щекахъ. Отвертываясь, она встртилась глазами съ насмшливо улыбавшеюся Розаліей и сконфузилась еще больше.

Лубрехтъ замтилъ смущеніе Лотты и, чтобы вывести ее изъ неловкаго положенія, громко обратился къ стоявшему невдалек Мартыну:

— Вашей сестр приходится хлопотать за насъ всхъ!

Молчавшій до сихъ поръ старикъ Аутенритъ разсмялся и довольно отчетливо произнесъ:

— Онъ принимаетъ невсту за сестру!

— Аутенритъ, молчи!— громко остановила его жена, но уже вс слышали его замчаніе.

— Простите мою ошибку!— обратился Феликсъ къ Мартыну, который тоже вспыхнулъ и украдкой бросилъ нжный взглядъ на молодую двушку.

Лотта приняла слова старика съ беззаботностью ребенка. Мысль, что она невста стараго, добраго товарища дтства показалась ей такъ смшна, что она весело расхохоталась. На бду вдова кантора нашла нужнымъ вмшаться и, смотря на Лотту съ умильною улыбкой, сказала:

— Чего нтъ, то еще можетъ быть!

Это была уже не шутка. Лотта почувствовала это. Она поблднла, губы дрогнули, рыданія, несмотря на вс старанія двушки овладть собою, подступили къ горлу и она быстро выбжала изъ комнаты.

— Матушка!— съ укоромъ произнесъ Мартынъ и мрачно отвернулся въ сторону.

Вдова послдовала за обиженною двушкой и нашла ее въ слезахъ.

— О чемъ же ты плачешь, родная моя? Я не хотла тебя огорчать!— сказала она, садясь на кровать и прижимая къ груди хорошенькую головку Лотты.

— Не плачь, Лотта, не плачь! Мартынъ такъ любитъ тебя!

Вначал Лотта не могла произнести ни слова, но понемногу рыданія стихли, наконецъ, она вытерла глаза и сказала:

— Теперь все прошло, г-жа Гугельхопфъ. Но я должна хать домой.

— Домой?— воскликнула вдова.— Нтъ, Лотта, ты этого не сдлаешь. Подумай, какъ будетъ несчастливъ Мартынъ! Разв ты не любишь его?

Лотта, блдная, съ сверкающими глазами, вскочила съ кровати и крикнула:

— Нтъ, нтъ, я не люблю его!

Затмъ она снова бросилась на кровать и зарыдала еще сильне.

Вдова почувствовала себя оскорбленной. Она простояла нсколько секундъ въ нершительности и, наконецъ, сказала:

— Ну, успокойся! Объ этомъ не стоитъ и говорить!

Посл этого вдова возвратилась въ столовую и, избгая укоризненнаго взгляда сына, объявила, что Лотта нездорова.

Фрейлейнъ Аутенритъ злорадно усмхнулась, когда вдова вышла изъ комнаты, а мать схватила старика за плечо и изъ всхъ силъ начала трясти.

— Никогда не вмшивайся въ чужія дла, дуракъ! Никогда! Слышишь? Иначе берегись!

Послдовало неловкое молчаніе. Его прервала г-жа Аутенритъ замчаніемъ по поводу того, какое невжество изъ-за семейныхъ сценъ заставлять гостей ждать обда.

— Чего же мы ждемъ? Давайте садиться!— обратилась она къ остальнымъ, садясь на свое мсто.

Она посадила мужа рядомъ съ собой и налила ему супу. Розалія послдовала ихъ примру. Остальные находились еще въ нершительности, когда въ комнату вошла хозяйка. Она не обратила никакого вниманія на самовольное распоряженіе г-жи Аутенритъ и монотоннымъ голосомъ прочитала молитву. Не успла она кончить, какъ разъяренная г-жа Аутенритъ ядовито замтила:

— Милая моя, супъ невозможенъ! Онъ безъ соли!

— Соль на стол,— возразила хозяйка, не поднимая глазъ.

Г-жа Аутенритъ сжала губы и взяла гомеопатическую дозу соли.

— Мн тоже,— сказала Розалія.

Мать передала ей солонку, сама же зачерпнула на четверть ножа соли и протянула руку къ тарелк мужа.

— Соли, Аутенритъ!— повелительно произнесла она.— Какъ можешь ты сть эту дрянную бурду?

— Ахъ, нтъ, мн не надо соли!— воскликнулъ старикъ, проливая на скатерть супъ изъ ложки.

Но строгая супруга уже высыпала соль въ тарелку. Старикъ оцпенлъ на минуту.

— Господи, даже сть не даютъ такъ, какъ любишь!— плаксивымъ голосомъ воскликнулъ онъ.— Теперь супъ пересоленъ!

Онъ попробовалъ и съ досадой бросилъ ложку.

Супруга, между тмъ, выпрямилась. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ на ея лиц, только глаза зловще горли. Она медленно подняла палецъ и повелительнымъ жестомъ указала на тарелку. Старикъ упрямился, какъ капризное дитя. Вытянутый палецъ супруги слегка задрожалъ, затмъ нетерпливо спрятался и она сдлала видъ, что поднимается. Раздался трескъ отодвигаемаго стула.

Старикъ почуялъ приближеніе грозы, вздрогнулъ и испуганно схватилъ ложку.

— Что разберешь ты своимъ отуплымъ языкомъ?— презрительно сказала супруга.

Старикъ покорно долъ весь супъ.

Вдова кантора улыбалась, она считала, что Аутенритъ отомстилъ за нее.

Лубрехтъ хотлъ сгладить общую неловкость и началъ разсказывать о своихъ приключеніяхъ во время маневровъ.

— Я едва не умеръ отъ жажды, имя питье передъ глазами,— разсказывалъ онъ.— Крестьяне, у которыхъ я стоялъ вчера, вздумали, когда я почувствовалъ жажду, напоить меня мустомъ {Мустъ — неперебродившій виноградный сокъ.}, но чмъ больше я пилъ, тмъ больше мучила меня жажда, и я спасся только, убжавъ къ колодцу.

Фрейлейнъ Аутенритъ смялась такъ сочувственно, что Лубрехтъ во время разсказа обращался къ ней.

— Вашъ опытъ,— замтила она, когда онъ кончилъ,— подтверждаетъ слова Брилья-Саварена. Онъ, говоритъ, что ничто, кром воды, не утоляетъ жажды.

— Мы, баварцы, находимъ мустъ очень вкуснымъ напиткомъ, а прусаки, конечно, находятъ плохимъ все наше,— обидчиво замтила вдова кантора.

Лубрехтъ началъ любезно оправдываться, но г-жа Аутенритъ перебила его, обращаясь къ хозяйк:

— Милая моя, господинъ Лубрехтъ вправ осуждать баварскіе обычаи: доказательства не далеки.

— Мама права, — вмшалась въ разговоръ фрейлейнъ Розалія.— Баварцы могутъ сколько имъ угодно сердиться, но сверные германцы превосходятъ ихъ въ развитіи: ваши южане, все-таки, полуцивилизованные дикари.

— Вы придаете слишкомъ большое значеніе вншнности,— замтила профессорша.

— А вы ставите ее ни во что!— возразила Розалія.— Если бы это говорила баварка, я бы отвтила ей: ‘виноградъ, что, по-твоему мннію, зеленъ, слишкомъ высоко виситъ, кума-лиса!’

— А вы сама, фрейлейнъ, разв не баварская уроженка?— спросилъ Лубрехтъ.

— Да, баварская, и это доказываетъ мое безпристрастіе. Конечно, надо видть свтъ, если хочешь получить развитіе. Я воспитывалась въ Берлин. Впрочемъ, я говорю не объ однхъ женщинахъ, а даже больше о мужчинахъ. У насъ мужчины — медвди, и совсмъ не таковы они въ Сверной Германіи.

Говоря это, она бросила на молодого человка влюбленный взглядъ.

Лубрехтъ отвтилъ ироническимъ поклономъ. Хозяйка строго произнесла:

— Порядочная баварская двушка уважаетъ свое отечество. Въ противномъ случа приходится стыдиться за нее.

Розалія хотла рзко отвтить, но вдругъ раздался голосъ г-жи Аутенритъ:

— Эти накрахмаленныя салфетки, милая моя, никуда не годны. Подайте мн другую.

— Завтра подадутъ,— отвтила хозяйка.

— Въ такомъ случа, сегодня я должна вытирать руки носовымъ платкомъ

Г-жа Аутенритъ разложила на колняхъ платокъ и бросила салфетку на полъ. Вдова сдлала видъ, что не замтила этого, и на мгновеніе воцарилась тишина.

— Прошу васъ, — заговорила г-жа Аутенритъ въ конц обда,— не подавать мн завтра этой кривой вилки.

Когда выходили изъ-за стола, старикъ Аутенритъ вылилъ изъ бутылки остатки баварскаго вина, которое они съ женой пили за обдомъ, поднялъ стаканъ и, подмигнувъ Мартыну, сказалъ чистымъ нмецкимъ акцентомъ, тогда какъ до сихъ поръ говорилъ по-баварски:

— Пью за здоровье жениха и невсты!

Слова выжившаго изъ ума старика, какъ молнія, поразили общество. Жена съ злостью воскликнула:

— Старикъ съ каждымъ днемъ глупетъ!

Мартынъ вскочилъ съ мста и выбжалъ изъ комнаты.

VI.

Лотта плакала не долго. Такія слезы, какія пролила она, похожи на теплый весенній дождичекъ: онъ проходитъ и зелене становятся влажные листья, пышне распускаются освженные цвты, въ каждой капл блеститъ лучъ солнца и на неб сіяетъ радуга.

Лотта приподнялась на кровати, въ раздумьи просидла нсколько минутъ со сложенными руками, затмъ встала, поправила смятое одяло и сла за вязанье къ рабочему столику.

Ей сдлалось стыдно, когда она припомнила свое поведеніе. Какъ могли ее разстроить необдуманныя слова полоумнаго старика? За что она обидла добраго Мартына, неизмннаго товарища дтскихъ игръ, котораго любила, какъ роднаго брата, огорчила его старуху мать, всегда такую ласковую къ ней?… Но нтъ, она не могла поступить иначе. Слишкомъ серьезны, даже страшны были слова канторши. Сдлаться невстой Мартына? И это могла думать, могла желать этого его мать? Нтъ, нтъ, этого никогда не будетъ! Такъ думала Лотта, но почему — объ этомъ она не смла думать, не смла самой себ признаться. А, между тмъ, въ ея душ причина была тсно связана съ запечатлвшимся въ ней образомъ, который не хотлъ стираться. Съ этого дня Лотта знала, что онъ никогда не сотрется.

Какъ это случилось?

Мысли Лотты унеслись далеко назадъ. Это было весной, въ тихое, ясное утро, она стирала пыль съ книгъ отца и широко открыла окна. Съ горы спустилась рота эберштейнскихъ стрлковъ. Кончивъ ученье, солдаты проходили черезъ Бургвангенъ обратно въ городъ. Черезъ четверть часа около церковнаго дома остановился запоздавшій патруль. Вольноопредляющійся, который велъ его, внимательно осмотрлъ долину и подошелъ къ маленькому Павлу, который возился съ деревяннымъ корабликомъ около колодца.

— Мальчикъ, солдаты проходили здсь?— спросилъ онъ.

— Да,— отвтилъ Павелъ.— Они уже давно въ Эберштейн. И командиръ былъ съ ними, онъ халъ верхомъ.

— Вотъ будетъ браниться!— замтилъ одинъ изъ патрульныхъ, представляя командира, закартавилъ:— ‘Вольноопредляющійся Лубрехтъ зазжалъ, вроятно, отдохнуть въ бургванскій погребокъ? Фельдфебель, запишите неисправность солдатъ! На три дня въ карцеръ! Вольноопредляющагося на четыре!’

— Этого не можетъ быть,— возразилъ другой.— Если онъ посылаетъ патруль, а самъ мняетъ направленіе, то не вправ наказывать.

Вольноопредляющійся снялъ каску и вытеръ высокій лобъ. Его вьющіеся блокурые волосы блестли на солнц.

— Ты сынъ пастора?— спросилъ онъ мальчика и, когда тотъ отвтилъ, продолжалъ:— Тоже хочешь быть пасторомъ? Знаешь уже латынь?

— Miles ero!— съ гордостью отвтилъ мальчикъ.

— Несчастный!— воскликнулъ вольноопредляющійся.— А теперь, братцы, маршъ скоре въ догонку!

Онъ подалъ мальчику руку, поблагодарилъ его и солдаты быстро зашагали подъ гору.

Лотта все слышала и видла, стоя у окна.

Стройная фигура и красивое лицо вольноопредляющагося запечатллись въ ея памяти. Его сверо-германскій выговоръ показался простой баварской двушк такимъ благороднымъ, точно иностранный принцъ останавливался передъ домикомъ пастора. Его имени она тоже не забыла.

Какъ-то вскор она отправилась въ Эберштейнъ въ гости къ подруг, дочери гимназическаго учителя, которая жила около ботаническаго сада. Когда служанка принимала кофе, хозяйка спросила ее, отнесла ли она наверхъ лампу?

— Сегодня не надо, — отвтила горничная.— Господинъ Лубрехтъ будетъ дежурить до завтрашняго обда на плацу для стрльбы.

— Господинъ Лубрехтъ?— спросила Лотта.

— Да, это вольноопредляющійся, который съ осени живетъ у насъ, — отвтила подруга.— Онъ изъ Берлина или откуда-то поблизости. Вотъ будетъ счастливъ, когда сдлается опять студентомъ: каждую свободную минуту онъ проводитъ за книгой.

— Да, у него необыкновенный характеръ, всегда одинъ,— подтвердила хозяйка.— Правда, это не удивительно, когда имешь такую прелестную квартиру. Многимъ бы тогда понравилось лучше дома, чмъ въ трактир.

— Да, у васъ хорошія комнаты,— сказала Лотта.

— У насъ?— воскликнула подруга.— Нтъ, Лотта, наши комнаты показались ему нехороши: онъ привыкъ къ роскоши. Когда онъ нанялъ дв верхнія комнаты, мы должны были вынести всю нашу рухлядь, а онъ выписалъ себ обстановку изъ столицы. Хочешь взглянуть?

— О, нтъ!— нершительно отказалась Лотта.— Ему будетъ непріятно, если въ его отсутствіе чужіе будутъ ходить въ его комнату.

Подруга разсмялась.

— Даже цари допускаютъ это! А господинъ Лубрехтъ, конечно, обрадовался бы, если бы узналъ, что наша прекрасная Лотта входила въ его святилище! Вдь, можно, мама?

Хозяйка не нашла никакихъ возраженій и двушки поднялись наверхъ.

Никогда въ жизни дочь сельскаго пастора не видала подобной обстановки. Помщеніе вольноопредляющагося состояло изъ двухъ большихъ комнатъ, и он были роскошно убраны во вкус ‘реверансъ’. Мебель была дубовая, рзная, и каждая вещь оказывалась настоящимъ художественнымъ произведеніемъ, мягкій зеленый коверъ покрывалъ полъ, тяжелыя штофныя занавси лежали красивыми складками. Передъ диваномъ красовалась великолпная тигровая шкура, бронзовые бюсты писателей, копіи съ античныхъ статуй, дорогіе кувшины и старинныя рдкости наполняли столы и консоли. Стны украшала одна только картина: прекрасная, большая копія Сикстинской Мадонны. Громадные шкафы, переполненные книгами въ дорогихъ переплетахъ, занимали большую часть стнъ, книги и брошюры валялись на креслахъ и большомъ письменномъ стол, покрытомъ зеленымъ сукномъ. Лотта взглянула на заглавія: большая часть была на англійскомъ язык. Роскошное англійское изданіе сочиненій Шелли лежало открытымъ на письменномъ стол и рядомъ листъ бумаги съ начатымъ переводомъ въ стихахъ.

Лотта стояла въ безмолвномъ изумленіи все время, пока болтливая подруга показывала ей всевозможныя рдкости, альбомы, папки съ гравюрами, занимавшія отдльный шкафъ. Она думала въ это время о красивомъ солдат, разговаривавшемъ у колодца съ ея братомъ, и чувство благоговнія къ нему охватывало двушку.

Какъ часто съ тхъ поръ мысли ея уносились къ прекрасному незнакомцу! Но безъ надежды, съ смиреннымъ благоговніемъ думала она о немъ, какъ о чемъ-то недосягаемомъ.

И вотъ тотъ, кого она считала далекимъ, какъ свтила небесныя, живетъ съ ней въ одномъ дом. Она отворила ему дверь въ садъ, она просила за него, когда вдова кантора гнала его изъ дома. И онъ съ благодарностью взглянулъ на нее: какое безконечное счастье! Да, она сестра Мартына, какъ назвалъ ее Лубрехтъ, но не невста! Нтъ, съ образомъ, который въ ея сердц, несовмстима никакая другая любовь! Отнын все счастье ея жизни будетъ состоять въ томъ, чтобы издали съ безмолвнымъ благоговніемъ поклоняться недосягаемому божеству.

Ея рука съ вязаньемъ давно опустилась на колни, взоры устремились въ даль. Все сильне охватывало двушку чувство умиленія, она стала на колни около стула и начала молиться за того, кого не смла любить.

Когда Лотта поднялась, на душ ея было покойно и ясно. Она вымыла лицо, чтобы уничтожить послдніе слды слезъ, пригладила волосы и собралась идти внизъ, чтобы попросить извиненія у г-жи Гугельхопфъ.

Внизу, между тмъ, общество разошлось и Мартынъ вернулся въ столовую, гд осталась одна мать.

— Матушка, я укладываю свои вещи и перезжаю къ сапожнику Шмельцлю,— сказалъ онъ, входя.

— Мартынъ!— испуганно воскликнула канторша.

— Да, вдь, Лотта не захочетъ больше со мною встрчаться.Старуха взяла сына за руку и нжно заглянула ему въ глаза.— Мартынъ, сынъ мой, не упрекай меня! Ты давно знаешь, что мое самое задушевное желаніе то, что сегодня нечаянно сорвалось съ языка.

Мартынъ покраснлъ и прижалъ голову къ щек матери.

— Я не упрекаю тебя, но чувствую, что Лотта и не думаетъ объ этомъ. Она еще дитя. А кто знаетъ, что будетъ дальше?

— Но ты любишь ее, Мартынъ. Я давно знала это.

Мартынъ ничего не отвтилъ. Мать молча гладила дрожащею рукой темные волосы сына, когда въ комнату вошла Лотта. Она смущенно улыбалась и на глазахъ ея опять навернулись слезы.

— Простите мн оба и забудемъ все!— просила она.

Мартынъ со страхомъ смотрлъ на нее. Теперь онъ протянулъ руку и воскликнулъ:

— Нтъ, Лотта, ты прости насъ! Мы тебя огорчили!

— Все прошло уже!— отвтила двушка и бросилась въ объятія вдовы.

Г-жа Гугельхопфъ устремила на сына долгій, вопросительно-умоляющій взглядъ, точно хотла сказать, что теперь стоитъ только сказать одно слово и сердце двушки будетъ принадлежать ему, но Мартынъ отвернулся въ сторону.

— А теперь ты не удешь къ сапожнику Шмельцлю?— спросила она, наконецъ.

— Лотта, могу я остаться?— обратился онъ къ двушк.

— Къ сапожнику Шмельцлю?— воскликнула Лотта.

Она весело разсмялась и вдругъ къ ней вернулась ея прежняя веселость.

— Не оставишь же ты насъ, беззащитныхъ женщинъ, однхъ съ страшнымъ г. Аутенритъ?

Мартынъ тоже разсмялся и миръ водворился между старыми товарищами.

VII.

Вернувшись въ свою комнату, Мартынъ засталъ Лубрехта полулежащимъ на старомъ диван, съ папиросой въ зубахъ, онъ былъ погруженъ въ чтеніе англійскаго журнала. Нсколько книгъ лежало передъ нимъ на стол. Дядька Лубрехта досталъ ихъ изъ ящика, который онъ только что привезъ съ почты, уложивъ парадную форму и изящные туалетныя бездлушки вольноопредляющагося въ указанный Мартыномъ шкафъ, онъ вышелъ съ запыленнымъ походнымъ мундиромъ Лубрехта.

Мартынъ молча слъ и занялся чисткой каски, затмъ развинтилъ ружье, положилъ на столъ отдльныя части и тоже принялся ихъ чистить.

Феликсъ поднялъ глаза съ книги.

— Вы, повидимому, привыкли къ этому длу, — замтилъ ъ.— Я же не ршаюсь безъ Ауриха разбирать ружье, изъ боязни, о не съумю его собрать.

— Я всегда самъ это длаю, — дружелюбно отвтилъ Мартынъ.— Расходы моей военной службы и такъ тяжелы для матери, Поэтому я обхожусь безъ дядьки. И ничего, отлично справляюсь.

Лубрехтъ посмотрлъ на непритязательнаго товарища съ смшаннымъ чувствомъ сожалнія и уваженія, закрылъ книгу и, подойдя къ окну, выглянулъ въ садъ.

Тамъ ему представилась совершенно иная картина. Между двухъ яблонь вислъ гамакъ и въ немъ лниво покачивалась Розалія. Въ одной рук она держала модный журналъ и обмахивалась имъ отъ жары, другою раскачивала свое воздушное ложе при помощи воткнутаго въ землю зонтика. Легкое розовое платье съ боле темною шелковою отдлкой облегало ея красивую фигуру и свшивалось изъ стки.

Едва вольноопредляющійся приблизился къ окну, какъ молодая двушка замтила его. Она улыбнулась и крикнула нжнымъ, въ душу пропивающимъ голосомъ:

— Отчего вы не идете въ садъ, г. Лубрехтъ?

Молодой человкъ не могъ отвтить такимъ же дружелюбнымъ тономъ, хотя красота двушки притягивала его. Онъ молча поклонился въ знакъ согласія и направился въ двери.

— Вы тоже скоро придете въ садъ?— обратился онъ въ Мартыну.

— Мн еще долго чистить,— возразилъ тотъ.— А кром того барышня не нуждается въ моемъ обществ.

— Кажется, это обоюдно?

Баварецъ молча пожалъ плечами.

Когда подошелъ Лубрехтъ, Розалія перестала начаться, опустила модный журналъ на колни и съ улыбкой протянула ему руку.

— Какъ мило съ вашей стороны, что вы навщаете меня въ моемъ воздушномъ замк!— воскликнула Розалія съ своею обычною искусственною манерой. Въ берлинскомъ пансіон она почти совсмъ отвыкла отъ баварскаго нарчія.— Здсь моя резиденція. Когда вы захотите получить аудіенцію, вы всегда найдете меня здсь. Въ этой лачуг,— она указала зонтикомъ на хорошенькій домикъ вдовы,— невыносимо.

Не вдалек находился столъ съ садовыми креслами, Лубрехтъ слъ.

— Въ такую чудную погоду на воздух, конечно, лучше,— сказалъ онъ, любуясь красотою двушки. Опушенные длинными рсницами, какъ звзды, горли ея темно-каріе, почти черные глаза, выразительные, жгучіе, ласкающіе, страстные и, въ то же время, когда хотли, холодные и презрительные. Никогда Лубрехтъ не видалъ подобныхъ глазъ, остальныя черты дополняли ихъ выразительность: соблазнительный, чувственный ротъ, нжный румянецъ щекъ, на которыхъ улыбка вызывала очаровательныя ямки. Носъ, правда, былъ не очень хорошъ — не римскій, какъ у матери, а удивительно похожій на отцовскій: такой формы, которая считается красотой только у мопсовъ. Въ берлинскомъ пансіон одна завистливая подруга назвала ее разъ ‘моськой’ и оскорбленная Розалія просиживала посл этого часы передъ зеркаломъ, проклиная свой, унаслдованный отъ отца, некрасивый носъ. Впослдствіи она убдилась, что короткій и тупой носъ не вредитъ ей въ глазахъ мужчинъ, и утшилась. Она взбивала на лбу завитые въ мелкія кудряшки волосы, что шло къ ея вздернутому носику и придавало видъ очаровательной наивности. И дйствительно, ее можно было принять за наивнаго ребенка, когда она спала или опускала свои длинныя рсницы. Глаза же не были наивны, и какъ только въ нихъ загорался огонекъ, такъ наивный носикъ стушевывался, забывался. И Лубрехтъ также не видалъ его.

Въ дополненіе ко всему этому надо добавить, что у Розаліи была очень стройная, изящная фигура, и общаго впечатлнія не портили руки, блыя и нжныя, но слишкомъ большія, также какъ и ноги, что особенно замтно было, когда двушка лежала въ гамак.

— Не въ воздух дло,— насмшливо улыбаясь, отвтила Розалія на послднее замчаніе Лубрехта.— Эти несносные мщане, жена учителя съ ревущими дтьми, сдлали домъ невыносимымъ. Не понимаю, какъ вы не гоните отъ себя этихъ несносныхъ ребятишекъ. И какая деревенская идиллія! Какая восхитительная сцена разыгралась передъ нами сегодня! Я готова была хохотать до слезъ. А какъ хлопочетъ г-жа Гугельхопфъ, чтобы устроить сватовство между сыномъ и этою полевою розой! Нтъ, какое счастье, что явился хотя одинъ образованный человкъ нашего круга. Будьте больше со мною, чтобы вамъ не очень надодали эти грубые, деотесанные баварцы, ко мн они не очень-то близко подходятъ!

О, прелестная Розалія, si tacuisses! Если бы уста твои молчали и предоставили говорить краснорчивымъ глазамъ, ты побдила бы юношу, преклоняющагося передъ всмъ прекраснымъ. Но твоимъ устамъ былъ незнакомъ языкъ, который онъ любилъ. Почти испуганно смотрлъ на нее Феликсъ въ то время, какъ слова лились серебристою струей, и его сердце болзненно сжималось отъ тхъ мыслей, которыя они выражали. Онъ въ неловкомъ молчаніи опустилъ глаза.

Розалія не замтила произведеннаго впечатлнія и весело продолжала:

— Въ Эберштейн теперь вакаціи? Должно быть, тамъ страшно скучно посл того, какъ разъхались студенты, но зимой тамъ весело. Въ ныншнемъ году я здила на студенческій балъ. Вы тоже были? Я васъ не видала… Не были?— воскликнула она, когда Лубрехтъ отвтилъ отрицательно.— Какъ могли вы пропустить? И вы не принадлежите ни къ какому кружку?… Нтъ? Этого я не понимаю! Только такіе несчастные бдняки, какъ Гугельхопфъ, держатся въ сторон. А вы… я съ перваго взгляда догадалась, что вы не бднякъ.

— У меня другіе интересы.

— Да?— оживленно воскликнула Розалія.— Сердечные интересы, не такъ ли? Да, да, я это сразу подумала. У васъ такіе глубокіе глаза, это доказываетъ скрытую страсть. И кто счастливица? Лубрехтъ смотрлъ на двушку съ нескрываемымъ изумленіемъ. Наивность это? Если же нтъ, то какую школу прошла эта двушка? Отъ взгляда, брошеннаго ею при послднихъ словахъ, Феликсъ долженъ былъ опустить глаза. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ до глубины души.

Розалія внимательно слдила за нимъ. Слишкомъ тщеславная, чтобы усомниться въ своей сил, слишкомъ поглощенная собою, чтобы понять такую натуру, какъ его, она не подозрвала, что происходитъ въ душ Феликса. Она думала, что ея красота поразила его.

‘Совсмъ невинный мальчикъ!’ — ршила Розалія и эта мысль разсмшила ее.

— Нтъ, нтъ, юное сердце еще спитъ! Но успокойтесь, оно скоро проснется!— проговорила она, нжно касаясь зонтикомъ его колнъ.— И когда вы это почувствуете, скажите мн!

Въ глазахъ ея опять блеснулъ задорный огонекъ. Неужели же онъ не понимаетъ этого языка?

Разговоръ прервался, такъ какъ въ садъ вошла профессорша съ дтьми. Мальчики опять съ крикомъ бросились къ вольноопредляющемуся. Одному изъ нихъ пришла въ голову мысль сильне раскачать гамакъ, но Розалія ударила его зонтомъ и сердито крикнула:

— Убирайся, невоспитанный мальчишка!

Ребенокъ съ крикомъ бросился къ матери. Лубрехтъ поднялся.

— Мн надо на ученье, фрейлейнъ,— произнесъ онъ и, поклонившись, хотлъ удалиться.

— О, какъ досадно!— воскликнула Розалія, задерживая его руку доле, чмъ слдовало.— Но вы должны общать, что исполните мою просьбу: завтра вечеромъ вы пойдете съ нами въ паркъ на концертъ и фейерверкъ.

Лубрехтъ колебался, но Розалія повторила свою просьбу такъ нжно, такъ настойчиво, что онъ не ршился отказать. Уходя, онъ сердился на себя за то, что согласился.

Во время ученья, происходившаго въ каштановой алле, Лубрехту подали письмо. Оно было съ родины, отъ доктора Гроха, опекуна и воспитателя Феликса. Дядя писалъ, что собирается прокатиться по Швейцаріи, въ субботу задетъ по дорог въ Росталь, гд проведетъ нсколько дней. Онъ надется, что Феликсъ выхлопочетъ себ отпускъ и проведетъ съ нимъ воскресенье въ город. Къ несчастію, пока еще былъ четвергъ и Феликсъ пожаллъ, отчего дядя прізжаетъ не на слдующій день, чтобы избавить его отъ прогулки съ Розаліей на музыку и фейерверкъ.

VIII.

Въ пятницу утромъ въ Зауэрбруннъ пріхалъ профессоръ Фёръ, юристъ, съ ровнымъ, спокойнымъ характеромъ. Когда онъ поздоровался съ семьей и остался вдвоемъ съ женой, профессорша сказала, между прочимъ:

— Со вчерашняго дня я много думала объ одномъ твоемъ гейдельбергскомъ товарищ, о которомъ ты какъ-то разсказывалъ мн. Большой оригиналъ былъ этотъ эпикуреецъ: пилъ всегда лучшія вина, курилъ дорогія сигары, слылъ авторитетомъ по части перчатокъ и галстуковъ и изобрталъ утонченные рецепты для повара въ вашемъ студенческомъ ресторанчик. И, въ то же время, онъ. зналъ наизусть всего Катулла и былъ такимъ цнителемъ искусствъ, что ты удивлялся его тонкому пониманію.

Фёръ улыбнулся.

— Обжорливый эстетикъ произвелъ, должно быть, сильное впечатлніе на тебя, Анхенъ, что ты такъ хорошо запомнила мои слова. Что же, ты прочла его статью? Вдь, онъ бросилъ юриспруденцію и сдлался знаменитымъ критикомъ.

— Нтъ, я ничего не читала. Помнишь ли ты, что Грохъ приходится дальнимъ родственникомъ покойному Лубрехту, лейпцигскому филологу, въ дом котораго я часто бывала ребенкомъ?

— Да, припоминаю,— отвтилъ профессоръ посл небольшой паузы.— Если я не ошибаюсь, онъ взялъ къ себ маленькаго сына Лубрехта.

— Да,— подтвердила профессорша и разсказала о вольноопредляющемся.

Фёръ серьезно выслушалъ ее.

— Изъ того, что ты разсказываешь, я заключаю, что молодой человкъ слишкомъ изнженъ и избалованъ, и это меня не удивляетъ. Я много лтъ не видлъ Гроха, но тотъ Грохъ, котораго я зналъ студентомъ, общалъ быть плохимъ воспитателемъ. Откровенно говоря, подъ лоскомъ свтскости и эстетическихъ вкусовъ онъ скрывалъ циничную, грубую душу, и если кто всхъ мене способенъ былъ сдлать изъ мальчика человка, такъ именно онъ.

Профессорша положила руку на плечо мужа и ласково сказала:

— Милый, не относись съ предубжденіемъ къ молодому Лубрехту. Я уврена, что его не коснулось растлвающее вліяніе опекуна. У него хорошая, свтлая душа.

За обдомъ Фёръ познакомился съ вольноопредляющимся и, когда профессорша пошла укладывать спать дтей, пригласилъ его къ паркъ. Они сли подъ тнью стараго, развсистаго вяза, спросили кофе и закурили сигары.

— Мн говорила жена, что вы ждете въ воскресенье дядю, — началъ Фёръ.— Вдь, вы знаете, мы съ нимъ однокашники? Какъ онъ поживаетъ? Онъ былъ лучшимъ въ университет знатокомъ римскихъ поэтовъ. Продолжаетъ онъ заниматься ими съ прежнею страстью?

— Да,— отвтилъ Феликсъ.— Катуллъ, попрежнему, его любимецъ. У него въ библіотек имются раскошнйшія изданія древнихъ классиковъ.

— Докторъ Грохъ воспитывалъ васъ? Онъ, вдь, въ Берлин живетъ?

— Въ трехъ миляхъ отъ Берлина, въ Ванзее. Дядя выстроилъ себ тамъ дачу. Туда я пріхалъ къ нему десяти лтъ.

— Значитъ, у васъ былъ домашній учитель?

— Нтъ, дядя самъ воспитывалъ меня. Каждое утро, когда онъ бывалъ дома, мы занимались уроками, остальное время я могъ длать, что угодно, и среди книгъ счастливо протекли мои годы. У дяди часто бывали гости, еще чаще онъ самъ узжалъ въ Берлинъ и ежегодно онъ совершалъ длинныя путешествія, иногда вмст со мною. Разъ онъ взялъ меня съ собой въ Англію, гд мы прожили цлый годъ, и частью въ Лондон, частью въ различныхъ старинныхъ помстьяхъ мы провели незабвенное время. Послдніе два года передъ отъздомъ въ Эберштейнъ я посщалъ берлинскую гимназію и сдалъ тамъ экзаменъ зрлости. По вечерамъ же я всегда возвращался на нашу виллу.

— И докторъ Грохъ не женатъ?

— Нтъ!

Профессоръ задумался.

— Странное, необыкновенное дтство провели вы!— произнесъ онъ, наконецъ.

— Но счастливое, беззаботное!— воскликнулъ юноша.— Дядя исполнялъ малйшія мои желанія и жизнь моя была полна гармоніи.

— Въ этомъ-то и заключается ошибка,— возразилъ профессоръ.— Вы не научились бороться съ жизнью. Вашъ умъ развился, но я сомнваюсь, чтобы безпечная жизнь, полная наслажденій, способна была укрпить вашъ характеръ. По крайней мр, я вижу въ этомъ причину, почему всякія лишенія кажутся вамъ особенно тяжелыми.

Лубрехтъ покраснлъ.

— Я не знаю, насколько врно указываете вы причину,— замтилъ онъ, слегка обидвшись.— Но что контрастъ былъ слишкомъ рзокъ для меня, этого я не отрицаю. Вначал я едва не погибъ и, только благодаря тому, что создалъ двойственную жизнь, духовный міръ, куда уносился по вечерамъ, я въ состояніи былъ вынести это тяжелое испытаніе. Если бы я долженъ былъ жить въ казармахъ, я наврное погибъ бы. Но разв это можно ставить въ вину моему воспитанію? Я думаю, всякій духовно-развитой человкъ неспособенъ къ суровымъ условіямъ солдатчины. Шопенгауэръ, по моему мннію, правъ, требуя, чтобы ученые были освобождены отъ воинской повинности.

— Любезный другъ, этимъ вы только оправдываете собственную неспособность къ лишеніямъ и трудностямъ жизни,— возразилъ профессоръ.— Вы на самомъ дл, можетъ быть, непригодны для военной службы. Но разв вы никогда не думали о томъ, что высшая задача воспитанія состоитъ въ подготовленіи отдльныхъ лицъ для служенія всему человчеству?

— Можно различными путями приносить пользу человчеству,— возразилъ Лубрехтъ.

— Вы филологъ?— спросилъ профессоръ.

— Да, числюсь филологомъ,— отвтилъ Феликсъ.— Мой опекунъ не желаетъ, чтобы я смотрлъ на занятія въ университет, какъ на средство зарабатывать хлбъ.

— Что это значитъ? Должна же у васъ быть впереди какая-нибудь цль? Поврьте мн, только великимъ, независимымъ умамъ, занятія которыхъ составляютъ вкладъ въ достояніе всего человчества, только такимъ умамъ приноситъ пользу свободное, необязательное занятіе. Остальные же, если они, на несчастье, слдуютъ двоимъ неопредленнымъ стремленіямъ, впадаютъ въ дв крайности: или они стремятся достигнуть слишкомъ многаго, разбиваются и ничего не достигаютъ, или становятся односторонними, узкими, нетерпимыми. Вамъ же, мой юный другъ, я скажу: если вы хотите приносить пользу себ и другимъ, то дйствуйте за одно съ другими, какъ звено большой цпи, и не отдляйтесь. А главное — я говорю съ вами какъ другъ вашего покойнаго отца и потому не щажу васъ,— вдь, ваши родители не оставили вамъ состоянія? Что же, вы всю жизнь намрены жить на средства доктора Гроха?

Лубрехтъ смутился.

— Не приписывайте мн низкихъ побужденій,— сказалъ онъ.— Именно потому, что я ничего не имю и всмъ обязанъ дяд, я совершенно подчинился его вол. Онъ такъ часто возставалъ противъ жалкаго рабства всякой обязательной службы, что я считаю вполн естественнымъ исполнять его желанія. Служба, по его мннію, создана для тхъ, кто долженъ зарабатывать хлбъ, она только средство для достиженія цли. Кто уже иметъ хлбъ, тому это, средство ненужно, считать же трудъ цлью — что можетъ быть ужасне? Дядя часто повторяетъ, что желаетъ для меня свободы: рабовъ и такъ много на свт. Что же касается состоянія, то онъ ршилъ позаботиться, чтобы посл него я могъ жить какъ онъ.

— Другъ мой,— серьезно возразилъ профессоръ,— заработокъ, конечно, неотъемлемъ отъ труда. Но заработокъ необходимъ отдльному лицу, трудъ же нуженъ государству, всему человчеству, и благо тому, кто такъ думаетъ.

Къ концу разговора къ нимъ подошла профессорша съ дтьми. Мальчики забрались на колни Лубрехта, смотрлись въ блестящія пуговицы его мундира и смялись надъ отражавшимися въ нихъ рожицами, потомъ они увлекли его съ собою смотрть минеральный источникъ, который билъ ключомъ подъ мднымъ куполообразнымъ сводомъ.

— Посмотри, какъ любятъ его дти!— замтила молодая мать, глядя имъ вслдъ.— Они чувствуютъ, что въ его сердц нтъ фальши.

— Да, онъ хорошій юноша,— подтвердилъ Фёръ.— Но ему необходимо пройти суровую школу.

— Согласенъ онъ провести зиму съ нами?

Фёръ пожалъ плечами.

— Я боюсь, что мои дружескія наставленія не по вкусу ему.

Однако, когда Феликсъ вернулся съ дтьми, профессорш удалось уговорить его остаться въ Эберштейнскомъ университет. Его убдили не серьезные, разумные доводы профессора, а материнская доброта его жены. Вскор Феликсъ отправился на ученье, а профессоръ укладываться, такъ какъ онъ узжалъ въ Римъ съ вечернимъ поздомъ.

IX.

Вечеромъ семейство Аутенритъ отправилось въ курзалъ. Старики шли впереди, въ нсколькихъ шагахъ слдовала за ними Розалія подъ руку съ Лубрехтомъ. Надо было пройти немного городомъ. Около королевской площади они встртили ротнаго командира Лубрехта. Розалія издали узнала его и, повидимому, обрадоваіась.

— Вонъ идетъ полковникъ фонъ-Дюсингенъ!— взволнованно сказала она.— На студенческомъ бал въ Эберштейн я три раза танцовала съ нимъ.

По военному уставу, Лубрехтъ долженъ былъ стать во фронтъ передъ своимъ ближайшимъ начальникомъ. Изъ вниманія къ дам, которая шла подъ руку съ вольноопредляющимся, ротный командиръ могъ бы знакомъ освободить его отъ этого, но офицеръ не любилъ неспособнаго къ военной служб солдата и, можетъ быть, обрадовался случаю унизить его. Онъ не сдлалъ ни одного предупредительнаго движенія и Лубрехтъ долженъ былъ выпустить руку дамы и вытянуться во фронтъ. Полковникъ небрежно кивнулъ головой, строго взглянулъ на подчиненнаго и улыбнулся, встртившись глазами съ молодою двушкой.

Розалія была въ бшенств. Лубрехтъ опять предложилъ ей руку, но двушка рзко отклонилась. Ей было нанесено оскорбленіе, и вольноопредляющійся долженъ былъ поплатиться за это, она вдругъ возненавидла его, какъ будто онъ преднамренно оскорбилъ ее.

Феликса тоже непріятно поразило это происшествіе: подобное стсненіе, налагаемое обязанностями службы, являлось диссонансомъ, какихъ не мало внесла военная служба въ его гармоничную жизнь, а всякій диссонансъ причинялъ ему чуть не физическое страданіе. Юноша хотлъ попросить извиненія у Розаліи, но когда та грубо отвергла его руку, онъ только взглянулъ на нее съ непріятнымъ изумленіемъ и молча пошелъ рядомъ.

Концертъ происходилъ въ старой тнистой рощ, гд вокругъ кіоска для музыкантовъ собралось за столиками множество публики. Но Аутенриты не захотли мшаться въ толп, они прошли черезъ курзалъ на террасу, гд сидли офицеры и разряженныя дамы. Широкая, усыпанная пескомъ площадка съ мраморнымъ фонтаномъ посредин отдляла избранную публику отъ толпы гуляющихъ.

Свободныхъ мстъ не оказалось, но Розалія съ очаровательною улыбкой подошла къ столику, занятому тремя кавалеристами, и самоувренно сказала:

— Здсь мы, безъ сомннія, найдемъ пристанище.

Офицеры сразу поднялись и предложили стулья.

— О, благодарю, я не хочу лишать васъ мстъ! Стульевъ много,— проговорила она, но, все-таки, опустилась на предложенный стулъ.

Г-жа Аутенритъ схватила за плечо проходившаго мимо кельнера и испуганный мальчикъ быстро принесъ недостающіе стулья.

Лубрехтъ, товарищи котораго свободно сидли внизу, чувствовалъ себя неловко среди начальства, хотя очарованные Розаліей поручики и кивнули ему милостиво головой. Сама Розалія не обращала на Феликса ни малйшаго вниманія. Скоро она вступила въ оживленную бесду съ кавалеристами и болтала, и смялась съ ними, какъ съ старыми знакомыми, даже во время музыки, которая и безъ того была плохо слышна на террас. Офицеры занимались Розаліей и не замчали мамаши, которая изрдка вставляла въ разговоръ свое слово, она, повидимому, тоже забыла о существованіи Лубрехта.

Медленно накипало раздраженіе въ душ молодого человка, его возмущало поведеніе Розаліи и неприличное пренебреженіе, которое она выказывала ему. Наконецъ, онъ доле не въ состояніи былъ владть собой. Онъ нервно всталъ, отдалъ честь офицерамъ, холодно поклонился дамамъ и быстро удалился.

— Какъ, вы уходите безъ насъ?— съ упрекомъ воскликнула г-жа Аутенритъ.

— Надюсь, вы извините меня,— отвтилъ Лубрехтъ, еще разъ оборачиваясь.

При этомъ онъ окинулъ Розалію презрительнымъ взглядомъ. По дорог онъ заплатилъ за входъ кельнеру и спустился въ садъ. Позади слышался насмшливый хохотъ Розаліи.

— Странныя манеры у этого юноши!— воскликнулъ одинъ изъ поручиковъ.

— Невжество!— объяснила г-жа Аутенритъ.

— Ревность!— замтила Розалія, и офицеры разсмялись, какъ надъ самою остроумною шуткой.

Розалія знала, что этого поступка она никогда не проститъ молодому человку.

Наступила темнота и садъ украсился разноцвтными фонариками. На площадк между террасой и каштановою рощей начали приготовлять фейерверкъ.

Старый Аутенритъ робко выразилъ желаніе взглянуть вблизи на иллюминованный садъ, но жена рзко отвтила:

— Ахъ, сиди, пожалуйста! Стоитъ ли смотрть эти жалкіе фонарики?

Офицеры, къ досад Розаліи, не потрудились скрыть злорадныхъ усмшекъ.

Но когда взлетли первыя ракеты и разсыпались огненными змйками на темномъ свод неба, тогда старикъ не выдержалъ и вскочилъ съ мста. Несмотря на вс старанія жены удержать его, онъ жалобнымъ голосомъ твердилъ, что хочетъ видть фейерверкъ вблизи. На самомъ дл, передъ террасой собралась густая толпа и мшала смотрть сидящимъ сзади. Старикъ находился въ такомъ возбужденномъ состояніи, что жен пришлось подчиниться его желанію. Она неохотно поднялась и сказала:

— Въ такомъ случа, пойдемъ внизъ, Розалія.

— Ахъ, мама, я охотне осталась бы здсь, я ненавижу давку,— отвтила дочь, съ досадой замтивъ, что офицеры не намреваются провожать ее.

— Нтъ, ты пойдешь съ нами!— ршительно возразила старуха и двушка повиновалась, капризно надувъ губы.

Офицеры, которымъ надзоръ мамаши пришелся не по вкусу, равнодушно посмотрли имъ въ слдъ.

Феликсъ Лубрехтъ стоялъ подъ деревьями, гд вокругъ площадки толпилась публика. Г-жа Аутенритъ спустилась съ террасы подъ руку съ мужемъ, сіявшимъ отъ восторга, за ними медленно слдовала величественная Розалія въ красномъ шелковомъ плать съ кружевами и въ легкомъ прозрачномъ шарф, слегка накинутомъ на плечи, крошечная шляпа изъ цвтовъ прикрывала ея темные волосы.

Двушка шла съ спокойнымъ, почти равнодушнымъ видомъ, только тотъ, кто зналъ ее, могъ сказать, какъ разсчитанно было каждое ея движеніе въ то время, какъ она проходила по освщенной площадк передъ глазами звающей толпы.

Въ это время огненное колесо фейерверка начало медленно вертться, но въ ту минуту, когда Розалія проходила мимо, оно закружилось сильне, зашипло и искры полетли во вс стороны. Розалія испугалась и поспшила догнать родителей. Она остановилась недалеко отъ Лубрехта и встртилась съ нимъ взглядомъ, полнымъ ненависти.

Феликсъ съ ужасомъ замтилъ, что въ кружевахъ ея платья блеснулъ огонекъ и съ быстротою молніи вспыхнулъ яркимъ пламенемъ. Въ то время, какъ она проходила, искра отъ огненнаго колеса упала на легкую ткань ея платья.

Розалія почти въ тотъ же моментъ замтила страшную опасность. Она быстро нагнулась, чтобы потушить рукой огненную змйку, но та уже обвилась вокругъ платья. Двушка испустила отчаянный, раздирающій душу крикъ, который повторила сотня голосовъ. Она кричала, мать съ воплемъ ломала руки, и смятеніе, мгновенно овладвшее толпой, перешло въ паническое бгство. Молодая двушка совсмъ потеряла голову отъ страха и бросилась въ толпу, точно спасаясь отъ самой себя.

Одну только секунду Феликсъ простоялъ въ оцпенніи, затмъ бросился за двушкой, догналъ ее, упалъ на колни и руками началъ тушить пламя. Но оно уже слишкомъ разгорлось, охватило его блыя перчатки, рукава мундира и ударило въ лицо, когда онъ обнялъ руками двушку, стараясь грудью потушить огонь. Напрасно. Спасти такимъ образомъ уже невозможно было. Феликсъ въ изнеможеніи упалъ, его одежда тллась, руки и лицо были обожжены, страданія были такъ сильны, что онъ лишился чувствъ.

Громче раздавались отчаянные вопли Розаліи, имъ вторили пронзительные крики матери, готовой потерять сознаніе, но все еще державшейся на ногахъ.

Вдругъ дв сильныя руки обхватили горящую двушку, подняли и отнесли всего за нсколько шаговъ. Она очутилась въ мраморномъ бассейн фонтана, гд струившаяся вода, шипя, заливала пламя.

А старикъ Аутенритъ, довершившій такимъ образомъ спасеніе дочери, прыгалъ и скакалъ отъ радости вокругъ фонтана.

X.

Въ пятницу посл обда Лотта сидла съ канторшей Гугельхопфъ въ ея комнат. Вдова скоро заговорила о семь Аутенритъ.

— Не думай, дитя, что я сержусь на эту глупую бабу. Она дочь мясника и отвшивала колбасу въ лавк отца, пока за нее не посватался столярный подмастерье и не открылъ на ея деньги мебельнаго магазина. Она устроила ему такую жизнь, что несчастный допился до блой горячки. Теперь она сторожитъ его, какъ ребенка, изъ боязни, что припадокъ повторится.

— Это хорошо съ ея стороны,— замтила Лотта.

— Да, старики по-моему еще сносны, за то ихъ дочка… я просто не выношу ее. Такого противнаго существа я еще не видывала. Вдь, это позоръ, какъ она бгаетъ за мужчинами. Посмотри, теперь она занялась пруссакомъ, я слышала, какъ она его звала съ собою.

Вдова показала рукою на садъ, гд Розалія покачивалась въ гамак и изощряла надъ Феликсомъ свое кокетство.

— Я, въ сущности, рада, что они познакомились,— продолжала канторша.— Они подходятъ другъ къ другу, тогда какъ мы, простые деревенскіе люди, не можемъ представлять интереса для такого образованнаго господина.

Лотта взглянула по указанному направленію, краска сбжала съ ея лица и смнилась страдальческимъ выраженіемъ. Вдова замтила перемну двушки и продолжала недовольнымъ тономъ:

— Но и ему не сладко придется, если онъ влюбится въ эту безсердечную кокетку. Повидимому, онъ избалованный, маменькинъ сынокъ. Берлинцы, вообще, пустые гордецы и на насъ смотрятъ свысока. Эти напыщенные дураки прізжаютъ въ Баварію, любезничаютъ, а сами, за спиной, смются надъ нами.

Лотта молча смотрла на свою работу. Старуха покачала головой.

‘Не считала я ее такою глупой, чтобъ она могла влюбиться въ пруссака!’— подумала она.

Съ этой минуты вдова начала слдить за Лубрехтомъ и немного успокоилась, когда увидала, что онъ держится очень далеко отъ домашней жизни.

Когда семейство Аутенритъ и вольноопредляющійся отправились въ паркъ, оставшіеся дома вздохнули свободно. Уложивъ спать дтей и проводивъ мужа, профессорша присоединилась къ обществу.

Мартынъ попросилъ Лотту спть одну изъ народныхъ псенъ, которыя они часто пвали дтьми. Онъ слъ за рояль, тотъ самый, который еще стоялъ въ бургвангской квартир покойнаго кантора, отличнаго музыканта, и заигралъ акомпаниментъ. Лотта пла чистымъ, пріятнымъ голосомъ, не лишеннымъ обработки, благодаря стараніямъ покойнаго Гугельхопфа, бывшаго ея учителемъ. Зная, что Феликсъ проводитъ вечеръ въ обществ Розаліи Лотта была въ грустномъ настроеніи, но это только придало больше выразительности ея пнію. Мартынъ съ любовью смотрлъ молодую двушку, а мать, глядя на нихъ, радовалась.

Но скоро ихъ спокойствіе было нарушено. Хлопнула наружи дверь, въ комнату вбжалъ вольноопредляющійся медикъ и сообщилъ о печальномъ исход фейерверка.

Феликсъ съ блднымъ, искаженнымъ отъ боли лицомъ упалъ въ парк на стулъ. Нсколько мужчинъ потушили тлвшій на немъ мундиръ, для успокоенія острой боли приложили сырой земли, а обгорвшія руки намазали масломъ, къ счастью, оказавшимся рядомъ на столик, за которымъ только что ужинали. Феликсъ молчалъ, стиснувъ зубы. Когда принесли изъ курзала ваты и случайно оказавшійся въ толп медикъ наложилъ на раны повязки, Лубрехтъ всталъ, прошепталъ благодарность и темною аллеей хотлъ удалиться домой. Онъ неохотно согласился, чтобы медикъ проводилъ его, такъ какъ къ физическимъ страданіямъ прибавилось еще и нравственное.

— Что я сдлалъ?— съ горечью отвтилъ онъ на поздравленія юнаго врача.— Безполезно сжегъ руки и больше нечего. Старый идіотъ пристыдилъ меня.

Придя домой, Феликсъ поднялся наверхъ, а медикъ зашелъ къ хозяйк.

Въ первый моментъ извстіе ошеломило всхъ, затмъ Maртынъ вскочилъ и бросился къ Феликсу. Вдова тоже скоро оправилась, задала нсколько вопросовъ и послдовала за сыномъ. Медикъ пожелалъ еще разъ осмотрть раны и попросилъ позволенія отправиться вмст съ нею наверхъ.

Лотта, блдная, молча выслушала разсказъ. Когда вс вышли изъ комнаты и профессорша взглянула на молодую двушку, та бросилась къ ней на грудь и молча прижалась, вздрагивая по временамъ всмъ тломъ. Профессорша нжно обняла ее и, гладя рукой ея блокурые волосы, поцловала въ похолодвшій лобъ.

— Лотта, бдная двочка, неужели вы любите его?— произнесла она, наконецъ.

Слезы потекли изъ глазъ двушки и облегчили душу.

Молодая женщина еще разъ поцловала ее и начала ласково утшать. Несмотря на безпокойство за любимаго человка, Лотта была рада, что подлилась тайной съ дружески къ ней расположенною женщиной.

XI.

Розалію перенесли въ курзалъ. Ея стоны и жалобы оглашали весь домъ, хотя обжоги были самые незначительные и пострадала рлько лвая рука. Лицо осталось невредимымъ, тогда какъ у Лубрехта была обезображена вся лвая щека.

Старикъ Аутернитъ жалобно визжалъ въ то время, какъ мазали прованскимъ масломъ его обожженныя руки. О своемъ геройств онъ, повидимому, не подозрвалъ. Его супруга сначала впала въ отчаяніе, рвала на себ волосы и проклинала судьбу. Когда же докторъ объяснилъ, что обжоги дочери не опасны, она выбжала въ залъ, гд находился Аутенритъ, съ рыданіями бросилась ему на шею, едва не задушила въ объятіяхъ и осыпала поцлуями его израненныя руки, которыя онъ съ крикомъ отдернулъ.

Какъ только жена опять оставила его одного, старикъ понемногу сообразилъ, что онъ свободенъ, что въ первый разъ за много лтъ избавился отъ строгаго надзора. Стоящія на буфет блестящія бутылки напомнили ему о жажд. Онъ потребовалъ вина и залпомъ выпилъ первый стаканъ.

Канторша, позаботившись о Феликс съ материнскою нжностью, оставила его на попеченіи Мартына и, забравъ съ собою одяла и служанку, отправилась въ гостиницу минеральныхъ кодъ помочь несчастной фрау Аутенритъ.

Она пришла въ то время, когда Розалію укладывали въ карету. Старый Аутенритъ долженъ былъ ссть съ дочерью, но онъ оказался настолько пьянъ, что ихъ немыслимо было везти вмст. Его пришлось оставить на рукахъ служанки, пока экипажъ не отвезетъ Розалію домой и вернется обратно.

Госпожа Аутенритъ боялась, что съ мужемъ, вслдствіе ея небрежности, повторится запой, жаловалась на двойное несчастіе и во всемъ винила себя. Несчастная старуха совершенно потеряла голову.

Никогда канторша не думала, что можетъ почувствовать жалость къ этой напыщенной, антипатичной особ, а, между тмъ, ей стало жаль старуху, и она начала успокоивать ее такъ ласково, какъ будто никогда не переносила ея оскорбленій.

Феликсъ провелъ безпокойную ночь. Молодой медикъ сдлалъ все, что слдовало, перевязалъ отдльно каждый палецъ и забинтовалъ руки выше локтя, на обожженную половину лица онъ тоже положилъ повязку. Ночью у Феликса открылась лихорадка.

На слдующій день утромъ явился полковой врачъ.

— Маневры кончились для васъ,— сказалъ врачъ, осмотрвъ раны.— Ваши руки на нсколько недль непригодны для ружейныхъ пріемовъ. Майоръ думаетъ, что вамъ лучше всего завтра или посл-завтра отправиться въ Эберштейнъ, такъ какъ здсь мы не имемъ лазарета. Отъ вашихъ квартирныхъ хозяевъ вы не вправ требовать ухода за больнымъ.

Еще наканун канторша думала о томъ, какъ она была бы рада, если бы вскружившій юную головку Лотты пруссакъ убрался къ чорту. Но теперь инстинктъ баварскаго гостепріимства измнилъ ея мысли. Она ршительно объявила, что уходъ за больнымъ доставитъ ей удовольствіе, не будетъ въ тягость, и что она не позволитъ выгонять изъ дому страдающаго человка.

— Врно, матушка!— радостно подтвердилъ Мартынъ.

— А если господинъ майоръ прикажетъ?— спросилъ врачъ.

— Тогда я сама пойду къ нему и попрошу отмнить приказаніе. Врачъ общалъ замолвить словечко майору и согласился, чтобъ больной, хотя временно, остался у канторши.

Феликса тронула доброта вдовы и Мартына, которые съ этого дня относились къ нему какъ къ сыну и брату. Онъ чувствовалъ себя очень плохо, но сознаніе, что онъ находится среди добрыхъ и сердечныхъ людей, успокоивало его страданіе.

XII.

Къ вечеру въ субботу въ Росталь пріхалъ съ курьерскимъ поздомъ докторъ Вильгельмъ Грохъ. Приближаясь къ станціи, онъ выбросилъ за окно только что закуренную сигару и, дочитавъ послдніе стихи Альфреда Мюссе, которыми развлекался дорогой, съ пренебреженіемъ швырнулъ книжку на полъ. Презрніе его, впрочемъ, относилось не къ французскому поэту, котораго онъ высоко цнилъ, а къ плохо изданной купленной на какой-то станціи книжонк, прочитанной и, слдовательно, боле ненужной. Онъ былъ библіофилъ и собиралъ только рдкія, дорогія изданія.

Грохъ халъ въ купэ перваго класса, съ удобствомъ размстивъ вещи на диванахъ, около него на полу стояла до половины выпитая бутылка вина. Появившемуся въ дверяхъ носильщику онъ приказалъ отнести вещи въ отель Макартъ, рядомъ съ вокзаломъ, а самъ отправился пшкомъ. Когда онъ записалъ въ книгу свою фамилію, швейцаръ подалъ полученное утромъ письмо со штемпелемъ Интерлакенъ. Туда онъ собирался хать въ понедльникъ или вторникъ. Грохъ съ довольнымъ видомъ спряталъ письмо въ карманъ и приказалъ кельнеру указать ему комнату. Взявъ ванну и переодвшись, онъ слъ въ мягкое кресло у открытаго окна, закурилъ папиросу и залюбовался дворцовою площадью, красиво испещренною арабесками изъ цвтовъ. Наконецъ, онъ досталъ изъ кармана письмо, съ улыбкой распечаталъ его и, развертывая тонкую англійскую бумагу, проговорилъ:

— Какое нетерпніе! Она не можетъ дождаться меня!

Но по мр чтенія довольная улыбка исчезала и папироса выскользнула изъ руки.

‘Мой милый, сладкій Пуншъ!’ — начиналось письмо. Въ артистическомъ мір, гд Грохъ услаждалъ свою жизнь стараго холостяка, къ которому принадлежала сочинительница письма, извстная на берлинской сцен актриса, онъ не носилъ прозванія Катуллъ. Разъ за шумнымъ ужиномъ возникъ споръ, какъ слдуетъ произойть его фамилію: Грохъ или Грогъ?— и одна веселая балерина ршила, что онъ не иметъ ничего общаго съ разбавленнымъ водою напиткомъ англійскихъ моряковъ и что къ нему боле подходитъ названіе Пунша. Такъ это прозвище и осталось за нимъ въ извстномъ кружк.

‘Мой милый, сладкій Пуншъ!— такъ гласило нжное посланіе.— Скоро минетъ годъ, какъ нкто исполнился дикою ревностью, когда извстная особа отказалась лишить себя эстетическаго наслажденія любоваться восхитительными усами одного премилаго барона. Когда же этотъ нкто открылъ ей извстные виды относительно неизвстнаго будущаго, тогда она отправила несчастнаго барона съ разбитымъ сердцемъ въ его померанскія владнія. Скоро годъ, мой сладкій Пуншъ, а извстные виды все также далеки и туманны? Но онъ умлъ утшать марципанами, кольцами, попугаями и она терпливо ждала. Да, да, мой старый, врный Пуншъ! Но что подлаешь противъ судьбы? Три дня тому назадъ детъ она на пароход по Бріенскому озеру и на ея руки падаетъ тнь, когда она удивленно взглядываетъ на причину тни, то узнаетъ померанскаго барона. Онъ предложилъ ей виды безъ далекихъ перспективъ, со вчерашняго дня она его невста и въ близкомъ будущемъ — его жена. Тебя не удивитъ, мой дорогой Пуншъ, что я предпочла синицу въ рукахъ журавлю въ неб? Ну, не сердись, caro mio! Я уврена, что не нашлось бы боле веселой пары, чмъ мы съ тобой, еслибъ я пріхала на твою виллу въ качеств мадамъ Грохъ. Но этому не суждено было случиться. Поэтому поступи такъ, какъ твой Катуллъ поступилъ съ Лесбіей. Ты часто разсказывалъ мн объ этомъ. И ты возьми съ него примръ: ‘не слдуй за бглянкой’. Ты все равно не найдешь ее, такъ какъ сегодня мы отправляемся въ свадебное путешествіе,— правда, до свадьбы, но это насъ не стсняетъ.

‘Бывшая твоя Жюди’.

Грохъ дочиталъ письмо и раздушенная бумажка выпала изъ его рукъ. Нсколько минутъ онъ просидлъ, задумчиво глядя вдаль, затмъ съ горечью прошепталъ:

— И въ этомъ отношеніи ты правъ, другъ Катуллъ! То, что общаетъ женщина возлюбленному, надо записать втромъ на быстрыхъ волнахъ.

Опять онъ задумался, стоя у окна, но не надолго.

— Какой это рецептъ прописываетъ въ подобныхъ случаяхъ опытный докторъ Горацій? Alius ardor — новая любовь. Превосходно! Милыхъ двочекъ не мало на свт и он, наврное, найдутся и здсь, въ Ростал.

Съ этими словами онъ спустился въ столовую, гд углубился въ изученіе винной карты и обденнаго меню. У него была особенная теорія, по которой каждое кушанье требовало извстнаго напитка, и, заказывая обдъ, онъ всегда строго обдумывалъ такое гармоническое соединеніе. Отдавъ, наконецъ, приказанія кельнеру, Грохъ съ наслажденіемъ откинулся на спинку кресла и терпливо принялся ждать осуществленія своихъ кулинарныхъ соображеній.

Отель Макартъ не имлъ скатерти Роландова оруженосца, мгновенно удовлетворявшей изысканнымъ вкусамъ прихотливаго знатока, и потому исполненіе заказа современнаго Катулла потребовало извстнаго времени. Грохъ спросилъ газету, чтобы посмотрть, какъ распорядиться вечеромъ. Театръ былъ еще закрытъ, но могъ предстоять какой-нибудь концертъ. Проглядывая газету, онъ прочелъ слдующее сообщеніе:

‘Вчера, вечеромъ, въ парк во время концерта, исполняемая оркестромъ временно находящагося въ Зауэрбрунн эберштейнскаго стрлковаго батальона, произошелъ несчастный случай. Искры фейерверка осыпали молодую двушку фрейлейнъ Аутенритъ, дочь извстнаго основателя большой мебельной фабрики. Пламя въ одинъ моментъ охватило несчастную и душу раздирающіе крики привели въ ужасъ публику. Молодая двушка неминуемо погибла бы жертвой огня, если бы вольноопредляющійся студенческаго батальона съ самоотверженною храбростью и личною опасностью не потушилъ пламени, почтенный родитель несчастной двушки докончилъ спасеніе, бросивъ ее въ холодныя струи фонтана. Въ курзал была немедленно оказана медицинская помощь молодой двушк, такъ неожиданно прошедшей сквозь огонь и воду’.

Грохъ еще смялся надъ этимъ высокопарнымъ описаніемъ, когда два кельнера принесли обдъ и въ дверяхъ показался поваръ, захотвшій взглянуть на удивительнаго закащика.

Посл перваго блюда швейцаръ принесъ въ залъ телеграмму и отдалъ кельнеру, тотъ подалъ ее Гроху на серебряномъ поднос. Грохъ, не распечатывая, положилъ ее около прибора и прочиталъ только за дессертомъ. Телеграмма была изъ Зауэрбрунна.

‘Несчастный случай мшаетъ пріхать завтра. Жду тебя. Домъ канторши Гугельхопфъ. Феликсъ’.

— Несчастный случай?— повторилъ Грохъ и сейчасъ же припомнилъ прочитанное въ газетахъ сообщеніе.— Эбернштейнскій вольноопредляющійся! Конечно, такъ. Онъ обгорлъ… и изъ-за двушки!

— Кельнеръ,— крикнулъ онъ,— когда отходитъ поздъ въ Зауэрбруннъ?

— Черезъ дв минуты,— отвтилъ кельнеръ.— Немыслимо поспть, а слдующій идетъ черезъ часъ.

— Наймите мн скоре экипажъ!

Когда Грохъ остановился у хорошенькаго домика противъ парка, въ окно высунулась вдова и пригласила его въ столовую, гд она сидла съ Лоттой и профессоршей. Мартынъ былъ наверху съ Феликсомъ.

Грохъ раскланялся съ свтскою любезностью, взялъ предложенный стулъ и вдова начала разсказывать. Она ласково отозвалась о Феликс, похвалила его поступокъ и сказала, что раны не опасны. Дядя, который и такъ не очень безпокоился, началъ шутить насчетъ племянника. Вдову удивило его равнодушіе.

— Волненіе, все-таки, сильно подйствовало на молодого человка,— прибавила она.— У него сегодня страшная головная боль и ему необходимо полное спокойствіе.

— О, его всегдашняя мигрень!— замтилъ Грохъ.— Въ немъ нтъ никакой силы сопротивленія. Невропатическій субъектъ!

И онъ счелъ боле разумнымъ отложить свиданіе съ больнымъ до слдующаго дня.

Только тутъ госпожа Гугельхопфъ нашла удобнымъ познакомить Гроха съ фрейлейнъ Крауссъ и профессоршей, которая сказала, что ребенкомъ знала родителей Феликса и потому принимаетъ въ немъ живое участіе. Она разглядывала критика съ большимъ интересомъ, но говорила очень сдержанно, что было вполн естественно посл характеристики Фёра. Грохъ чувствовалъ, что съ этой стороны ему нечего ждать симпатіи, да и сама молодая женщина не соотвтствовала тому типу, который ему нравился. Онъ любезно освдомился о товарищ, но далъ понять, что дороги ихъ далеко разошлись.

Лотта представляла для него еще меньше интереса, она была слишкомъ молода, наивна и деревенски проста.

— Вы, кажется, говорили,— обратился онъ къ вдов,— что дама, съ которой случилось несчастье, тоже живетъ въ вашемъ дом?

— Да, отъ насъ господинъ Лубрехтъ отправлялся на фейерверкъ съ ней и ея родителями,— отвтила госпожа Гугельхопфъ.

— Я такъ и думалъ.— Грохъ улыбнулся.— Сильно она пострадала?

— Нтъ, она получила мене обжоговъ, чмъ господинъ Лубрехтъ. Огонь не испортилъ ея лица и она счастливо отдлалась.

— Вполн ей сочувствую. Ея лицо, быть можетъ, особенно заслуживало пощады?

— Не боле другихъ. Красота проходитъ и что пощадитъ огонь, то отниметъ время.

— Фрейлейнъ Аутенритъ, на самомъ дл, считается красавицей,— замтила профессорша.— Для нея было бы тяжелымъ ударомъ, если бы огонь изуродовалъ ея лицо.

— Радуюсь за нее,— сказала вдова.— Но многимъ людямъ было бы полезно, если бы у нихъ поубавилось гордости.

Грохъ внимательно прислушивался къ разговору.

‘Хорошенькая, значитъ,— подумалъ онъ.— Вотъ интересно, если мой идеалистъ Феликсъ влюбленъ въ эту особу. Любопытно познакомиться’.

Грохъ ршилъ ухать изъ Росталя не раньше, чмъ исполнитъ свое желаніе.

XIII.

Дальновидная канторша не ошиблась, заподозривъ нкоторую холодность въ отношеніяхъ критика Гроха къ своему пріемному сыну.

Около десяти лтъ прожилъ мальчикъ въ дом дяди и ни разу ихъ дружеское согласіе не было нарушено. Но они были совершенно противуположными натурами, и чмъ больше развивался нравственно Феликсъ, тмъ ярче выступало это различіе и сильне чувствовалось обоими.

Грохъ много сдлалъ для мальчика, онъ окружилъ его жизнь самымъ изысканнымъ комфортомъ и слдилъ за развитіемъ его талантовъ. Феликсъ рано сдлался идеалистомъ, онъ принималъ ученіе дяди, но все передумывалъ съ своей точки зрнія и облекалъ въ высокую форму, недоступную хотя и утонченной образованіемъ и критикой, но, въ сущности, все-таки, трубой чувственности его воспитателя. Въ конц-концовъ, Грохъ пересталъ интересоваться юнымъ мечтателемъ, который не понималъ его цинизма и сторонился отъ его сатиры. Дядя продолжалъ исполнять взятыя на себя обязанности, но все боле и боле предоставлялъ мальчика самому себ. Лишенный разумнаго руководства, Феликсъ развивался крайне односторонне и, слдуя своимъ утонченнымъ инстинктамъ, все боле чуждался свта и дйствительной жизни. Опекунъ сознавалъ вредъ подобнаго направленія, но, слишкомъ флегматичный для того, чтобы принять серьезныя мры противъ этого зла, онъ разсуждалъ такъ: ‘Правда, мальчикъ не годится для жизни, и если бы ему предстояла борьба за существованіе, онъ погибъ бы. Но эта опасность не можетъ угрожать ему, если я обезпечу его достаточными средствами. Поэтому онъ спокойно можетъ идти своею дорогой’. Ршивши, что Феликсъ будетъ его наслдникомъ, Грохъ не только пересталъ стснять его, но даже общаніемъ независимой будущности поощрялъ юношу идти избранною имъ дорогой.

Такъ эти, въ душ чуждые другъ другу, люди много лтъ прожили вмст въ наружномъ согласіи. Феликсъ былъ одаренъ благодарною душой и потому ихъ взаимныя отношенія были сердечне, чмъ могли бы сложиться при другомъ характер. Но чмъ опредленне съ годами вырабатывались взгляды юноши и чмъ боле сравнивалъ онъ ихъ съ окружающею жизнью, тмъ меньше онъ уважалъ своего воспитателя. Одно случайное обстоятельство довело ихъ отчужденность до крайнихъ предловъ.

Боле года прошло съ той ночи. Въ то время Феликсъ готовился къ экзамену зрлости, ему надо было много пройти вновь, такъ какъ, занимаясь только тмъ, что ему нравилось, онъ совершенно пренебрегалъ однимъ предметомъ: математикой. Теперь онъ пополнялъ этотъ проблъ и часто просиживалъ надъ задачами до поздней ночи.

Какъ-то вечеромъ у Гроха устроился ужинъ, въ которомъ племянникъ не принималъ участія. Ему понадобилась книга, находившаяся въ библіотек дяди. Мсяцъ ярко свтилъ въ окна. Зная мсто почти каждой книги, онъ пошелъ безъ огня. Дверь изъ библіотеки въ сосднюю комнату была полуоткрыта и вмст съ полосой свта оттуда вырывался громкій хохотъ гостей. Феликсъ неслышно прошелъ по мягкому ковру къ шкафу и хотлъ достать книгу, когда рядомъ съ кресла поднялась женская фигура, мягкія руки обвились вокругъ его шеи и горячія губы покрыли его лицо жгучими поцлуями.

Феликса бросило въ жаръ и онъ почти безъ сопротивленія отдался пылкимъ ласкамъ. Съ тхъ поръ, какъ онъ сиротой покинулъ родительскій кровъ, онъ ни разу не испыталъ сладости женскаго поцлуя, и новое ощущеніе, точно во сн охватившее его, подйствовало на его голову, какъ пріятный одурманивающій ядъ. Въ то время, какъ Феликсъ стоялъ въ оцпенніи, растворилась дверь и свтъ изъ залы упалъ на него, обнимавшая его красавица опустила руки, вскрикнула и убжала въ комнату, гд пировали гости. Отворившій дверь молодой человкъ, съ покраснвшимъ отъ вина лицомъ, схватилъ Лубрехта за руку и воскликнулъ:

— Ого! Это что за незнакомый птенчикъ?

И, прежде чмъ Феликсъ усплъ опомниться, нсколько человкъ окружили его и увлекли въ залъ.

Изумленнымъ взорамъ юноши представилась такая оргія, какой онъ не могъ и вообразить себ. Красивыя женщины и веселые мужчины, вс отуманенные виномъ, наполняли ярко освщенный залъ. Склонивъ за столомъ лицо къ лицу, влюбленная парочка чокалась бокалами шампанскаго, какая-то визгливая дама неистово скакала на колняхъ своего кавалера, другая, забывъ объ окружающихъ, обнимала своего опьянвшаго возлюбленнаго. Самъ Грохъ сидлъ на диван и держалъ на колняхъ хорошенькую женщину, сжимая обими руками ея голову, онъ страстно цловалъ ее въ губы. Шумъ, хохотъ, удивленные возгласы привтствовали юношу, когда его насильно втащили въ комнату. Грохъ увидлъ племянника, узналъ его и на минуту растерялся, потомъ съ радостнымъ восклицаніемъ поднялся на ноги и нетвердыми шагами направился къ нему на встрчу.

— Феликсъ, милый мальчикъ!— заговорилъ онъ, кладя об руки на плечо юноши.— Ты проснулся для жизни?

Обращаясь къ гостямъ, Грохъ воскликнулъ:

— Наполните бокалы! Выпьемъ за его здоровье, за его возрожденіе! Да здравствуетъ вино, да здравствуетъ любовь! Феликсъ, милый мальчикъ, жизнь привтствуетъ тебя! Иди, сядь здсь! А ты, прекрасная Лалеа,— и онъ привлекъ къ себ хорошенькую, улыбающуюся двушку,— дай пробудившемуся поцлуй! Научи его любить. Феликсъ, любовь, вино! Ура, ура!— и онъ осушилъ только что наполненный стаканъ.

Гости дружно подхватили ‘ура’, стаканы зазвенли и двушка протянула руки къ Феликсу. Но тутъ сразу прошло его смущеніе. Стыдъ и отвращеніе превзошли вс остальныя ощущенія, онъ быстро вырвался изъ рукъ дяди, хлопнулъ дверью и черезъ минуту заперся въ своей комнат.

Ни на слдующій день и никогда посл ни дядя, ни племянникъ не говорили объ этомъ происшествіи, но воспоминаніе о немъ не покидало обоихъ и сильне, чмъ прежде, они почувствовали, какъ различны ихъ натуры.

XIV.

Даже посл несчастной катастрофы Розалія не могла забыть презрительнаго взгляда, съ которымъ Феликсъ покинулъ ее. Она не только не чувствовала къ нему благодарности, но ее даже сердила мысль, что она чмъ-нибудь обязана ему, и единственно, что радовало и утшало ее, это то, что не онъ докончилъ спасеніе. Когда на слдующій день къ ней въ комнату пришелъ отецъ съ распухшимъ лицомъ и безъ малйшаго сознанія своей заслуги, Розалія обняла здоровою рукой старика и поцловала его такъ нжно, какъ того давно не случалось. Госпожа Аутенритъ за то безъ устали хвалила вольноопредляющагося, она ходила къ больному наверхъ, горячо благодарила его и прислала такое множество лакомствъ, что Феликсъ, не желая огорчить ее отказомъ, долженъ былъ раздать ихъ Ауриху и дтямъ профессорши.

Въ воскресенье Грохъ пріхалъ въ Зауэрбруннъ съ утреннимъ поздомъ. Отворившая дверь служанка сообщила ему, что госпожа Гугельхопфъ съ сыномъ и фрейлейнъ Крауссъ отправились въ церковь, а профессорша Фёръ съ дтьми гуляетъ въ парк. Грохъ попросилъ провести его прямо въ комнату Лубрехта. Феликсъ еще чувствовалъ себя очень плохо, но такъ какъ головная боль утихла, то онъ всталъ съ постели и слъ на диванъ.

Стояло чудное, теплое утро и окна были открыты. Грохъ съ веселымъ видомъ вошелъ въ комнату и протянулъ племяннику руки.

— Не могу подать теб руки,— сказалъ Феликсъ, съ улыбкой указывая на свои забинтованныя руки.

Онъ хотлъ подняться, но дядя усадилъ его на мсто.

— Сиди и покойся на лаврахъ, юный герой!— воскликнулъ онъ.— Поздравляю тебя съ первыми ранами, которыя ты получилъ въ рыцарскомъ бою за женскую красоту.

Онъ поцловалъ блдную щеку юноши, придвинулъ стулъ и слъ. Феликсъ слегка покраснлъ, онъ не хотлъ продолжать бесды на эту тему, и поэтому заговорилъ о томъ, какъ онъ радъ прізду дяди. Но пока онъ говорилъ, на его лиц все замтне длалось смущеніе: слова дяди напомнили ему о ночномъ приключеніи въ вилл на Ванзее, Веселость Гроха казалась тоже натянутой. Это было ихъ первое свиданіе посл почти годовой разлуки, но отчужденіе ихъ другъ отъ друга, повидимому, не исчезло за этотъ срокъ.

Грохъ ршилъ позондировать молодого человка и развдать о Розаліи. Его интересовало, дйствительно ли любовь закралась въ сердце юнаго мечтателя.

— Меня радуетъ, другъ мой, что у тебя такой прекрасный вкусъ,— началъ онъ.— Молодая двушка, которой ты оказалъ рыцарскую услугу, говорятъ, красавица?

Феликсу было непріятно, что дядя возвращается къ этому предмету.

— Она мн не симпатична,— отвтилъ онъ.

— Не симпатична? Я думалъ напротивъ!— удивленно воскликнулъ Грохъ.— Въ какомъ же она род?

— Умственныхъ интересовъ никакихъ, за то, кажется, любительница кулинарнаго искусства, такъ какъ охотно цитируетъ Румора и Брилья-Саварена.

— Значитъ, реалистка. Ну, Брилья-Саваренъ не повредитъ женщин. Впрочемъ, de gustibus… ты, вдь, знаешь, другъ мой. Ты, однако, подстрекаешь мое любопытство познакомиться съ этою двицей.

— О! я сію минуту могу представить ее теб: стоитъ только подойти къ окну.

Грохъ послдовалъ его совту и, какъ Феликсъ въ день прізда, такъ и онъ увидлъ Розалію въ висящемъ среди зелени гамак. Только на этотъ разъ рука ея была забинтована и одта двушка была въ свтломъ пеньюар. Недалеко отъ нея, подъ высокою яблоней, сидли родители за столомъ, покрытымъ блою скатертью, они завтракали и пили рейнвейнъ. Мать подала Розаліи тартинку, которую она съла съ большимъ аппетитомъ. Родители были въ праздничныхъ костюмахъ: отецъ въ черномъ сюртук и бломъ жилет, только красная феска съ синею кистью напоминала о домашнемъ комфорт, мать — въ, золотисто-зеленомъ шелковомъ плать и въ чепц съ желтыми лентами.

— Мама въ костюм шпанской мухи!— замтила Розалія, пожавъ плечами.

Грохъ съ сильнымъ любопытствомъ разглядывалъ изъ окна группу, онъ даже снялъ золотое пенспэ и протеръ носовымъ платкомъ стекла, чтобы лучше видть. Но лица Розаліи онъ не могъ разсмотрть. Чтобы показать Феликсу свое презрніе, она лежала спиной къ дому. Голова ея покоилась на бархатной подушк стальнаго цвта съ красною шелковою подкладкой. Качалась она еще удобне, чмъ прежде, притягивая здоровою рукой конецъ веревки, привязанной къ стоящему сбоку дереву.

Служанка принесла вазу съ фруктами. На вопросъ Розаліи, есть ли гости, она отвтила, что пріхалъ докторъ Грохъ и сидитъ у господина Лубрехта.

— Розалія, опекунъ твоего спасителя здсь!— воскликнула госпожа Аутенритъ.

— Мой дорогой папа мой спаситель,— отвтила молодая двушка.

— Розалія, не будь неблагодарна. Мы должны поблагодарить господина Гроха за самоотверженность молодого человка.

— Это совершенно лишнее, мама.

— Я такъ желаю, Розалія.

Посл такой ршительной фразы госпожа Аутенритъ вернула уходившую горничную.

— Передайте доктору Гроху мой поклонъ и скажите, что онъ доставитъ мн большое удовольствіе, если придетъ въ садъ выпить съ нами стаканъ вина.

Служанка исполнила приказаніе. Грохъ самодовольно улыбнулся и сказалъ:

— Ты еще очень слабъ, Феликсъ. Не буду доле безпокоить тебя. Завтра я опять пріду.

Больной ничего не возразилъ и дядя ушелъ.

Розалія разсердилась на мать и ршила наказать гостя холоднымъ пріемомъ. Но когда Грохъ появился въ саду и любезно раскланялся съ ними, лицо ея просвтлло. Она ожидала увидть стараго педанта, а передъ ней стоялъ изящный, свтскій человкъ, съ изысканными манерами, онъ выразилъ ей свои сожалнія по поводу ея несчастія и почтительно поцловалъ руку. Ему, правда, уже минуло пятьдесятъ три года, но поврить этому было трудно, глядя, на его высокую, стройную фигуру, цвтущее здоровьемъ лицо и черные закрученные усы. Розалія, конечно, не знала, что въ молодости онъ былъ блондиномъ. Розалія была немного блдна, но отъ этого казалась еще интересне и глаза ея не утратили своего блеска.

‘Феликсъ дуракъ!’ — подумалъ Грохъ, увидвъ Розалію.

Она говорила мало, такъ какъ госпожа Аутенритъ сейчасъ же начала разсказывать о фейерверк и съ энтузіазмомъ описала поступокъ Феликса. Грохъ въ душ хохоталъ надъ высокопарнымъ, комичнымъ разсказомъ старухи, но впечатлній своихъ не выдалъ и относился къ ней съ такою почтительностью, что посл его ухода она сказала дочери:

— Сейчасъ видно воспитаннаго человка, онъ узнаетъ равныхъ себ.

Взоры гостя, между тмъ, все чаще останавливались на изящной фигур и блестящихъ глазахъ Розаліи. Она почти не открывала рта, но это только усиливало ея чары. Долголтнее поклоненіе женской красот не охладило сердца Гроха, съ годами онъ сдлался еще впечатлительне. Онъ не могъ видть равнодушно ни одной красивой женщины и былъ влюбленъ въ Розалію съ той минуты, какъ увидлъ ея очаровательную улыбку.

Обдня кончилась и хозяйка возвратилась домой. Обыкновенно она не любила нарушать уединеніе Аутенритовъ въ саду, но тутъ сочла своимъ долгомъ поздороваться съ гостемъ. Она пригласила его остаться обдать, но Грохъ испугался баварскаго стола и подъ какимъ-то предлогомъ собрался узжать въ Росталь.

— Вы разршаете мн завтра провести въ вашемъ обществ часокъ въ этомъ уютномъ уголк сада?— сказалъ онъ г-ж Аутентрит.

Но Розалія, не желая встрчаться съ Феликсомъ и благодарить его, уговорила мать немедленно возвратиться домой.

— Къ сожалнію, вы не застанете насъ здсь,— отвтила госпожа Аутенритъ.— Завтра мы узжаемъ въ Росталь. Но я надюсь, что вы навстите насъ въ нашей вилл, тамъ вы будете чувствовать себя лучше, чмъ въ этой мщанской обстановк.

Грохъ общалъ пріхать и, прощаясь, поцловалъ руки у матери и дочери.

Госпожа Аутенритъ была очень польщена, а Розалія наградила его такимъ пламеннымъ взглядомъ, что Грохъ долго не могъ забыть его.

XV.

Какъ отдыхаетъ городъ, когда осаждающіе непріятели отступаютъ отъ его стнъ, такъ почувствовали облегченіе обитатели хорошенькаго домика канторши, когда отъхала большая фура, нагруженная ящиками, сундуками, корзинами, креслами и кроватями Аутенритовъ, а вслдъ за нею покатилась изящная карета, увозившая Розалію и ея родителей. Миръ и спокойствіе водворились въ уютномъ домик. Профессорша рже уходила въ паркъ и тамъ, гд качалась прекрасная дріада, она повсила свой гамакъ, которымъ дти съ восторгомъ завладли. Сама она садилась съ работою къ столу, Лотта проводила большую часть дня съ нею, а посл обда къ нимъ присоединялись оба вольноопредляющіеся, такъ какъ посл отъзда Аутенритовъ и Феликсъ сталъ выходить въ садъ.

Только тутъ Лубрехту представилась возможность ближе познакомиться съ дочерью пастора. Своею дтскою миловидностью она сразу завоевала расположеніе Феликса, но боле глубокаго чувства не могла возбуждать въ немъ, для этого въ ней было слишкомъ много баварской простоты, а ея говоръ рзалъ нжный слухъ сверо-германца. Въ устахъ грубой канторши онъ не казался Феликсу непріятнымъ, такъ какъ шелъ ко всей ея особ. Но у Лотты онъ звучалъ какимъ-то диссонансомъ. Къ тому же, Феликсъ душъ, что не только Мартынъ любитъ подругу дтства, но что и Лотта платитъ ему взаимностью. Онъ находилъ, что они замчательно подходятъ другъ къ другу, и отъ души желалъ имъ счастья. О чувствахъ Лотты къ нему онъ не подозрвалъ.

Во время болзни Феликса, благодаря дружескимъ заботамъ Мартина, молодые люди сошлись гораздо ближе. Феликсъ много занимался чтеніемъ англійскихъ книгъ, какъ-то разъ Мартынъ сказалъ ему, что завидуетъ его знанію этого языка.

— Да,— отвтилъ Феликсъ,— съ тхъ поръ, какъ я побывалъ въ Англіи, я познакомился съ англійскою поэзіей боле, чмъ со всми произведеніями на другихъ языкахъ. Я нахожу въ ней такую прелесть, которая возвышаетъ меня самого. А вы разв не знаете англійскаго языка? Я даже представить себ не могу, какъ можно жить безъ англійской литературы, она составляетъ лучшую часть въ моемъ образованіи. Хотите, я буду васъ учить?

Мартынъ недоврчиво взглянулъ на него.

— Вы говорите серьезно?

— Конечно,— отвтилъ Феликсъ и сейчасъ же съ воодушевленіемъ ухватился за эту мысль.— Начнемъ сегодня же. Если до маневровъ мы будемъ удлять каждый день по одному часу, то успемъ пройти всю грамматику, и вы увидите, какъ скоро научитесь читать.

Молодого баварца поразила горячность Лубрехта и онъ задумался, принять ли ему предложеніе товарища. Но Феликсъ такъ чистосердечно радовался предстоящему длу, что Мартынъ не могъ, долго колебаться. Они сли за столъ и первый урокъ англійскаго языка прошелъ безъ перерывовъ. Въ теченіе слдующихъ недлц уроки повторялись каждые посл-обда, но уже благодаря спокойной энергіи Мартына, а не усердію учителя. Феликсу съ каждымъ днемъ все боле нравился баварецъ, который, когда исчезла его застнчивость, оказался очень умнымъ и развитымъ человкомъ. Онъ располагалъ къ дружеской бесд, и если бы зависло отъ Феликса, то онъ охотно проболталъ бы цлый урокъ. Но Мартынъ неуклонно шелъ своею дорогой и Феликсъ nolens-volens долженъ былъ покориться его спокойной сил. Такое сознательное стремленіе къ цли дало соотвтствующіе результаты.

Ровно черезъ дв недли посл прихода студенческаго батальона въ Зауэрбруннъ должны были начаться маневры и въ то утро собиралась домой Лотта. Ея отецъ, здившій по дламъ въ Росталь, на обратномъ пути долженъ былъ захать за ней.

Дамы и дти сидли въ саду за кофе, когда пріхалъ пасторъ Крауссъ.

— Гд же мой другъ Мартынъ?— тотчасъ же спросилъ онъ.

Канторша сообщила ему, что онъ беретъ урокъ англійскаго языка у господина Лубрехта. Она очень высоко цнила услугу, которую оказывалъ пруссакъ ея сыну. Скоро вольноопредляющіее кончили заниматься и присоединились къ остальному обществу.

Умное лицо пастора остановило на себ вниманіе Феликса онъ съ удовольствіемъ вступилъ съ нимъ въ бесду, когда тот началъ разспрашивать о его занятіяхъ. Оказалось, что пасторъ хорошо знакомъ съ англійскою литературой. Онъ сообщилъ, что за нимается изученіемъ народно-духовной поэзіи, и что ему част приходится убждаться, какъ много въ этой отрасли нмецкая литература заимствовала у англичанъ.

— Извстно вамъ что-нибудь изъ ихъ древне-религіозной поэзіи?— спросилъ онъ.— Особенно своеобразна англійская народная рождественская псня.

— Рождественская псня? О, да!— воскликнулъ Феликсъ.— Когда я съ дядей былъ въ Англіи, мы обошли всхъ лондонскихъ антикваріевъ и мн попалась прекрасная старинная книга 1521 года — Christmas Carols, составленная Винкиномъ де-Ворде. Видя мою радость, дядя подарилъ ее мн и съ тхъ поръ она сдлалась для меня источникомъ наслажденія,

— У васъ есть это сокровище? И вы захватили его съ собою въ Баварію?

Феликсъ отвтилъ, что книга находится въ Эберштейн и что онъ съ удовольствіемъ дастъ ее пастору.

— Неужели?— воскликнулъ пасторъ.— Вы несказанно обрадуете меня. Могу я придти за ней, когда вы вернетесь въ Эберштейнъ? Я надюсь, что тогда вы проводите меня въ Бургвангенъ и будете часто навщать насъ вмст съ Мартыномъ. Въ моей библіотек тоже не мало старинныхъ изданій, которыя вамъ должны понравиться.

Феликсъ охотно общалъ побывать у пастора.

На слдующій день Мартынъ и дядька Феликса Аурихъ ушли на маневры, а пасторъ Крауссъ съ дочерью ухали домой. Феликсъ значительно поправился, но держать оружіе въ рукахъ еще не былъ въ состояніи и потому было ршено, что онъ догонитъ свою роту, которая остановится въ сосдней деревн, черезъ недлю.

Канторша забыла о своемъ предубжденіи противъ Феликса и относилась къ нему съ материнскою заботливостью, особенно посл того, какъ изъ его обращенія съ Лоттой она заключила, что онъ не намренъ соперничать съ Мартыномъ. Приглашеніе пастора ей, все-таки, не понравилось: догадываясь о чувствахъ Лотты, она желала бы изгнать Лубрехта изъ круга знакомыхъ молодой двушки. Посл зрлаго обсужденія она ршила устранить опасность, обративъ противника въ союзника.

— Я очень рада, господинъ Лубрехтъ, что вы подружились съ моимъ сыномъ,— сказала она посл ухода Мартына.— Онъ, вроятно, открылъ вамъ свое сердце?

Не зная, что отвтить, Феликсъ попробовалъ отдлаться шуткою.

— Мартынъ характера не слишкомъ сообщительнаго, и я подозрваю, что онъ кое-что оставилъ про себя.

— Да, да,— согласилась вдова,— я сама такъ думаю. У васъ, пруссаковъ, что на ум, то и на язык, у насъ же, въ Баваріи, молодые люди не таковы: чмъ сильне ихъ чувства, тмъ меньше они говорятъ о нихъ.

— Иногда довріе устанавливается и безъ словъ, и мн кажется, что мы съ Мартыномъ понимаемъ другъ друга.

— Въ такомъ случа, вы, вроятно, замтили, какъ переполнена его душа нжною любовью?

Феликсъ утвердительно кивнулъ головою.

— Я такъ и думала,— продолжала вдова.— Они выросли вмст и самою природой предназначены другъ для друга. Мартынъ будетъ пасторомъ, а Лотта превосходною пасторшей: она создана для этого. Подумайте, что стало бы съ этою простою, деревенскою двушкой въ блестящей обстановк? Она, бдняжка, зачахла бы. А моему мальчику утрата Лотты разбила бы сердце. Но мн нечего бояться. Лотта расположена къ Мартыну и они почти женихъ и невста. Мое самое горячее желаніе, чтобы милыя дти были счастливы, и я надюсь, что Господь услышитъ мои молитвы. А вы тоже думаете, что это будетъ счастьемъ для обоихъ?

Феликса тронули сердечныя изліянія матери, доврчиво смотрвшей на него полными слезъ глазами.

— Да, я нахожу, что они замчательно подходятъ другъ къ другу,— отвтилъ онъ.

Вдова обрадовалась его словамъ.

— Я рада, что вы такого мннія, господинъ Лубрехтъ. Вдь, вы теперь другъ моего сына. Вы должны помогать ему, не такъ ли?

— Если въ состояніи буду, то, конечно, помогу,— общалъ Феликсъ.— Отъ души благодарю васъ за довріе.

Канторша Гугельхопфъ вполн успокоилась.

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

Черезъ три недли посл несчастнаго случая въ Зауэрбрунскомъ парк раны Феликса Лубреута, какъ и предсказывалъ полковой врачъ, зажили настолько, что онъ могъ такъ же хорошо, какъ и прежде, длать ружейные пріемы, правда, виртуозомъ на этомъ инструмент онъ никогда не былъ. На лвой щек отъ обжога осталось красное пятно, которое долго не проходило.

Эберштейнскіе стрлки стояли въ деревн Боксбергъ, въ получасовомъ разстояніи отъ Зауэрбрунна. Наканун своего отправленія туда Феликсъ похалъ въ Росталь купить прощальные подарки госпож Гугельхопфъ и дтямъ Фёръ и повидаться съ дядей. Грохъ за все время прізжалъ разъ или два въ Зауэрбруннъ, оставался очень недолго и объ отношеніяхъ своихъ къ семейству Аутенритъ не упоминалъ.

Феликсъ не засталъ дяди въ отел, но когда онъ отдавалъ швейцару карточку, мимо дома промчалось открытое ландо, въ которомъ сидли дядя и Розалія, ея улыбающееся лицо, защищенное отъ солнца розовымъ зонтикомъ съ кружевами, было обращено къ ея спутнику. Къ удовольствію Феликса, они его не замтили.

Феликсъ пошелъ бродить по улицамъ и остановился передъ окномъ большаго склада печей. Когда, годъ назадъ, онъ отдлывалъ въ Эберштейн свою студенческую квартиру, въ его кабинет осталась желзная печка и своимъ некрасивымъ, неизящнымъ видомъ возмущала его утонченный художественный вкусъ. Ршивъ, остаться на зиму въ Эберштейн, Феликсъ задумалъ дополнить изящество своей обстановки, зашелъ въ магазинъ и, несмотря на дорогую цну, купилъ старинную печь изъ зеленой майолики. Продавецъ общалъ немедленно отправить двухъ рабочихъ въ Эберштейнъ, чтобы къ возвращенію съ маневровъ Феликсъ нашелъ, печь на мст.

Къ вечеру въ Зауэрбрунъ пришелъ Аурихъ, чтобы вычистить Феликсу мундиръ, и по его просьб вольноопредляющійся написалъ ему рекомендательное письмо къ дяд. Черезъ нсколько дней Грохъ самъ пріхалъ въ Боксбергъ и нанялъ Ауриха, кончавшаго срокъ службы, сейчасъ же посл маневровъ. Было ршено, что да конца мсяца онъ пробудетъ въ Эберштейн, чтобы не оставлять въ безпомощномъ положеніи Феликса, а затмъ перейдетъ на службу къ Гроху, которому онъ очень понравился.

Аутенриты похали вмст съ Грохомъ въ Боксбергъ, такъ какъ, онъ ничего не говорилъ имъ о своемъ намреніи и они не знали, что стрлки передвинулись туда. Когда онъ дорогой сказалъ, что детъ навстить Феликса, Розалія пришла въ страшное негодованіе и настояла на томъ, чтобы родители сошли въ Зауэрбрунн, а Грохъ халъ одинъ въ Боксбергъ. Грохъ ничего не зналъ о ея враждебныхъ чувствахъ къ племяннику, такъ какъ Розалія искусно скрывала ихъ, и былъ пораженъ ея поведеніемъ.

Послднею недлю маневровъ Феликсъ провелъ въ строю и врекя это понравилось ему своимъ разнообразіемъ. Строгая гарнизонная дисциплина уступила мсто вольной поэзіи, а очаровательный баварскій ландшафтъ составлялъ чудный фонъ для жизни на лон природы. Къ несчастью, обычное неумнье Феликса подчиняться обстоятельствамъ отравило ему и это пріятное впечатлніе.

Утромъ стрлковый батальонъ побдоносно отбилъ нападеніе непріятеля на опушк лса и расположился бивакомъ. Три роты должны были вырыть себ ямы для спанья и наполнить ихъ соломой, двнадцатая рота, гд находился Мартынъ, была избавлена отъ этого труда потому, что въ отведенномъ для нея мст оказалась широкая, высохшая водомоина. Скоро подъхалъ маркитантъ съ громадною бочкой вина, онъ распрегъ лошадь въ конц лагеря и открылъ торговлю.

Солдаты поспшили освжиться прохладительнымъ напиткомъ Феликсъ направился въ роту Мартына и нашелъ его сидящимъ подъ яблоней съ томомъ Дикенса, котораго онъ читалъ при помощи ручнаго словаря. Феликсъ былъ пораженъ его быстрыми успхами, только выговоръ не давался ему и онъ попросилъ Лубрехта поправлять его ошибки въ то время, какъ онъ будетъ читать вслухъ. Но не долго пришлось имъ заниматься: раздался барабанный бой для сбора двнадцатой роты и Мартынъ ушелъ.

Феликсъ, съ сигарой въ зубахъ, бродилъ по лагерю, скоро онъ наткнулся на лавочку маркитанта, вокругъ котораго собрались его товарищи по рот. Солдаты уже выпросили денегъ у нсколькихъ вольноопредляющихся и встртили извстнаго своею щедростью Лубрехта радостными возгласами. Они окружили его, требуя угощенья. Феликсъ поставилъ имъ вина. Ему самому пришлось чокаться съ товарищами и вино развеселило его. Особенно радужнымъ настроеніемъ отличался Аурихъ, который еще раньше усплъ хлебнуть баварскаго вина.

Насталъ вечеръ и лагерь успокоился. Между тмъ, ямы для спанья оказались недостаточно просторными, началась давка и боле сильные вытснили слабыхъ. Въ числ послднихъ очутіи Аурихъ, ослабвшій отъ вина. Феликсъ увидалъ, что солдаты, какъ мячикъ, швыряютъ изъ стороны въ сторону его несчастнаго Ауриха. Такая потха начинала принимать характеръ жестокости. Феликсъ не могъ вынести такого зврскаго обращенія съ преданнымъ ему слугой, растолкалъ солдатъ и съ раздраженіемъ крикнулъ:

— Оставьте въ поко Ауриха!

Его громкій окрикъ подйствовалъ на солдатъ, главнымъ обрзомъ, потому, что ночью на бивак предписывалась безусловная тишина. Феликсъ тоже хотлъ лечь, но мста въ ряду уже не было, кром того, кто-то стащилъ его шинель, которая должна бь служить одяломъ. Т самые люди, которые днемъ пили на счетъ вольноопредляющагося, теперь смялись надъ нимъ и ни одинъ подумалъ дать ему мста.

Веселое настроеніе давно покинуло Феликса, его возмущало такое поведеніе солдатъ. Онъ молча взялъ ранецъ и пошелъ искать себ мсто. Скоро онъ добрелъ до водомоины двнадцатой роты, гд хватило бы мста нсколькимъ ротамъ. Мартынъ, который уже легъ спать, узналъ товарища по фигур и окликнулъ его. Феликсъ съ наслажденіемъ растянулся съ нимъ рядомъ и успокоился, найдя пристанище у друга.

Но онъ пролежалъ всего нсколько минутъ. Раздались голоса, показался свтъ фонаря, которымъ сержантъ двнадцатой роты освщалъ спящихъ солдатъ. Рядомъ съ сержантомъ шелъ, громко разговаривая и бранясь, поручикъ, тоже, повидимому, пьяный.

— Какъ люди изъ другихъ ротъ затесались сюда?— крикнулъ онъ.— Прочь вс, которымъ не мсто здсь! Лнтяи, не могли сами вырыть ямъ для спанья! Вставайте, черти, а то я самъ подниму васъ!

При послднихъ словахъ лучъ свта упалъ на Феликса, котофый неохотно поднимался. Онъ хотлъ что-то сказать, но офицеръ сердито крикнулъ:

— Убирайтесь, не то плохо будетъ!

Феликсъ пошелъ съ горечью въ сердц, свернулъ далеко въ сторону отъ бивака и легъ подъ деревомъ. Холодъ и роса не давали ему заснуть, эту ночь онъ, единственный во всемъ батальон, провелъ безъ шинели на открытомъ воздух. Онъ началъ дрожать отъ холода и дикія, отчаянныя мысли ползли ему въ голову. Онъ завидовалъ здоровью товарищей, быстро свыкшихся съ выпавшею имъ долей, они покоились теперь добрымъ, сладкимъ сномъ, а онъ лежитъ данъ, точно отверженный, неспособный къ суровымъ условіямъ дани. Въ первый разъ Феликсъ ясно созналъ, что ему чего-то недостаетъ и что отъ этого онъ немощне самаго посредственнаго человка. Его не возмущала перенесенная несправедливость, его всего ухватило одно чувство — сознаніе своей непригодности къ жизни, отчаяніе въ самомъ себ и въ своей судьб. Это была новая форма болзненнаго раздраженія, которое подъ нравственнымъ гнетомъ солдатчины едва не довело его до самоубійства.

Такъ прошло нсколько часовъ. Наконецъ, онъ не могъ доле выносить своего положенія и направился на свтъ сторожеваго огня, тамъ онъ слъ и смотрлъ на пламя, пока утро не забрежжило и не подняло спавшаго бивака.

II.

Докторъ Грохъ, неожиданно оставшись въ Ростал, скоро отыскалъ тамъ нкоторыхъ знакомыхъ, преимущественно извстныхъ ученыхъ, художниковъ и писателей, такъ какъ съ литературнымъ міромъ онъ постоянно поддерживалъ дружескія отношенія. Грохъ велъ пріятную жизнь, работалъ мало, создать что-нибудь крупное, выдающееся никогда не пробовалъ. Но онъ обладалъ развитымъ вкусомъ и здравымъ смысломъ, его слогъ отличался плавностью а живостью, которыхъ нельзя достигнуть трудомъ. Онъ шутя извлекалъ пользу изъ своего таланта и не проходило дня, чтобы онъ утромъ не занялся часокъ дломъ. Грохъ писалъ объ искусств и театр, былъ постояннымъ сотрудникомъ большой берлинской газеты и пользовался репутаціей извстнаго критика не только среда собратьевъ, но его любили и высоко цнили въ различныхъ кругахъ. Къ его литературнымъ друзьямъ принадлежалъ и докторъ Велинъ, редакторъ Палитры, очень распространеннаго художественнаго журнала. Въ то самое воскресенье, когда Грохъ утромъ познакомился съ Аутенритами въ Зауэрбрунн, Велинъ посл обда повелъ его по городу показать наиболе достойныя вниманія зданія, воздвигнутыя посл войны.

Скоро они остановились въ загородномъ квартал, передъ виллой съ фасадомъ, расписаннымъ al fresco по золотому фону. Пестрыя гирлянды цвтовъ тянулись надъ дверью и окнами золоченаго дома, а въ простнкахъ между оконъ красовались разноцвтныя фигуры ландскнехтовъ и богинь. Желзная ршетка, отдлявшая отъ улицы палисадникъ затйливой виллы, тоже была позолочена, а надъ фронтономъ гигантскихъ размровъ золотой ананасъ заканчивалъ вершину колоссальнаго древка для флага. Окна были завшены, когда Грохъ и его спутникъ съ удивленіемъ остановились передъ этимъ сооруженіемъ грубаго невжества и притязательнаго безвкусія.

— Это вилла Аутенритъ. Феноменально, не правда ли?— сказалъ Велинъ.

При этихъ словахъ Грохъ какъ-то особенно свиснулъ, онъ, все-таки, не такими представлялъ себ этихъ новыхъ знакомыхъ.

— Весь Росталь, конечно, хохочетъ, — продолжалъ редакторъ.— Многіе, однако, не прочь были бы завладть золотою рыбкой вмст съ ея золотымъ домомъ. Но прекрасную Розалію трудно побдить. Она кокетничаетъ съ каждымъ встрчнымъ, пока тотъ не падетъ къ ея ногамъ. Тогда она вычеркиваетъ безумца изъ списка, и восклицаетъ: ‘vivat sequens!’

— Вы говорите такъ, какъ будто испытали это на себ, любезный другъ.

— Нтъ, слава Богу, мои старческія морщины не представляютъ для нея достаточнаго интереса. Но мы видли другіе примры. Еще ныншнею весной пустилъ себ пулю въ лобъ одинъ милый, хорошій юноша, съ которымъ она играла какъ кошка съ мышкой.

Пріятели пошли дальше, Грохъ ни слова не сказалъ о томъ, что еще утромъ любовался прекрасною Розаліей въ гамак. Далеко не лестныя для красавицы слова Велина только разожгли его любопытство. Онъ не боялся, что Розалія можетъ разбить его закаленное, много испытавшее сердце. Онъ, вдь, путешествуетъ и удетъ, какъ только почувствуетъ опасность потерять голову. Онъ не разъ испыталъ на себ, благодтельную силу рецепта Текерея: перемнить мсто. Но кто думаетъ о любви? Онъ ищетъ пріятнаго развлеченія и больше ничего.

Когда возвратившіеся въ Росталь Аутенриты выходили изъ экипажа, Розалія получила великолпный букетъ, принесенный лакеемъ изъ отеля Макартъ. А на слдующій день явился и самъ докторъ Грохъ.

Госпожа Аутенрихъ величественно встртила гостя въ зал.

— Я очень рада, что могу принять васъ здсь, гд мы опять живемъ по-людски.

Грохъ усмхнулся про себя.

‘Приблизительно такъ говорилъ Неронъ, вступая въ свой золотой дворецъ’,— мелькнуло въ его голов.

По аляповатости и безвкусію залъ вполн соотвтствовалъ наружному виду дома. Здсь было смшеніе всевозможныхъ стилей, но преобладалъ китайскій. Росписанная помпейскими фигурами печь изображала алтарь, на которомъ въ вид божества сидлъ китаецъ съ скрещенными ногами, громадная китайская фарфоровая ваза стояла передъ окномъ на полу. Большія зеркала въ золотыхъ рамахъ отражали пестроту обстановки.

Критикъ ничмъ не выдалъ своихъ впечатлній, Онъ поднесъ руку хозяйки къ губамъ и воскликнулъ:

— Я восхищенъ художественнымъ вкусомъ, превратившимъ этотъ домъ въ жилище грацій!

Появившаяся въ дверяхъ Розалія слышала его слова. Грохъ любезно освдомился о ея здоровь, но съ ней былъ сдержанне, чмъ съ матерью, за то глаза ихъ были краснорчивы.

Госпожа Аутенритъ, поглощенная желаніемъ похвалиться домомъ, не дала гостю времени заняться молодою двушкой.

— Да, любезный господинъ докторъ, вкусъ долженъ быть врожденный,— сказала польщенная хозяйка.— Это залъ, а вотъ пойдемте дальше. Слдующія дв комнаты въ древне-германскомъ стил.— Они направились къ двери, черезъ которую вошла Розалія.— Это столовая!

И здсь большинство вещей было выбрано потому, чты бросалось въ глаза. Хозяйка ошибалась, называя столъ и стулья древне-германскими, эта массивная мебель, съ крупною рзьбой и выпуклыми фигурами на спинкахъ, скоре относилась къ эпох ‘ренесансъ’. На карнизахъ стояли драгоцнныя серебряныя вещи и макартовскіе букеты, верхнюю часть стнъ покрывали картины въ большихъ, эффектныхъ рамахъ — все жалкая мазня, но она бросалась въ глаза яркостью красокъ и сенсаціоннымъ содержаніемъ.

Докторъ Грохъ сдлалъ нсколько одобрительныхъ замчаній, на которыя госпожа Аутенритъ съ гордостью отвтила:

— Это все мой собственный выборъ. Когда мы отдлывали домъ, одинъ знакомый имлъ дерзость предложить мн, чтобы при выбор мебели и въ особенности картинъ я посовтовалась съ знатокомъ. ‘Я сама знатокъ’,— отвтила я ему и доказала на дл, что я права.

Слдующая комната, гд ихъ встртилъ старый Аутенритъ, была отдлана въ томъ же дух. Но тутъ взоры Гроха привлекло одно истинно-художественное произведеніе: мастерски написанный портретъ Розаліи. Красота двушки сохранила свой чувственный характеръ, но была такъ облагорожена, что чувственность казалась невиннымъ увлеченіемъ минуты, безсознательною вспышкой страсти,— однимъ словомъ, это была Розалія безъ кокетства, Розалія, какою она могла бы быть въ минуту горячей, самоотверженной любви, если бы она была способна любить. И, благодаря именно этому выраженію, картина производила чарующее впечатлніе.

Грохъ молча стоялъ передъ чудною картиной, а хозяйка наслаждалась его восторгомъ. Видя, что критикъ нсколько разъ одобрительно покачалъ головой, старый Аутенритъ нарушилъ молчаніе.

— Превосходная картина, не правда ли? Я желалъ бы, чтобы наша двочка была хоть на половину такъ хороша!

Жена строго взглянула на старика, Розалія замаскировала свою досаду смхомъ и весело вскрикнула:

— Значитъ, я собственная соперница? Мы подаримъ картину господину Гроху, чтобы папа окончательно не разочаровался во мн.

— Нтъ, Розочка, картины я не отдамъ! Пусть ужь лучше докторъ Грохъ возьметъ тебя!— отвтилъ старикъ, не понявъ шутки дочери.

Молодая двушка не смутилась, она опять громко разсмялась.

— О! меня не такъ легко взять!

При этомъ она спокойно взглянула на гостя, но отъ него не ускользнулъ скрытый блескъ ея глазъ, какъ бы опровергающихъ ея слова.

Грохъ чувствовалъ, что столкнулся съ загадкой, и сознавалъ, что уже не въ силахъ отойти, его манила таинственность прекраснаго сфинкса.

— Господинъ Аутенритъ правъ,— вмшался онъ въ разговоръ отца съ дочерью.— Если бы я могъ выбирать, я, безъ сомннія, предпочелъ бы оригиналъ.

— Вы, повидимому, реалистъ, господинъ Грохъ,— замтила Розалія.— Принадлежите къ числу любителей искусствъ, предпочитающихъ т картины, оригиналы которыхъ имъ доступны.

— Не совсмъ, фрейлейнъ, но забыть оригиналъ я не могу, такъ какъ прекрасное въ картин производитъ впечатлніе не только на то, что есть въ моей душ божественнаго, но и на мое человческое сознаніе. И, вмст съ тмъ, впечатлнія человческія боле сильны, такъ какъ они намъ боле доступны.

Розалія усмхнулась.

— Бдное человчество! Повидимому, божественное обречено заглохнуть.

— Да, временами оно подобно олимпійской невозмутимости. Въ этомъ и есть преимущество боговъ.

— Ахъ! я опасаюсь, что въ общемъ духъ оказывается слабе плоти,— сказала Розалія.

— А я надюсь, что божественное выжидаетъ только своего времени и готово пальму мира предложить человчеству, какъ только оно не отступитъ передъ борьбой.

— И вы любите борьбу?— спросила Розалія, опять обжигая Гроха огненнымъ взглядомъ.

— Хотя бы въ ней пришлось погибнуть, если плнительна для меня побда.

Розалія не спрашивала, какую побду онъ подразумвалъ, она прочла это въ его взгляд.

Несмотря на всю свою живость, разговоръ привелъ въ нетерпніе хозяйку, она еще не кончила торжественнаго осмотра.

— Вы должны еще заглянуть въ будуаръ Розаліи, любезный. докторъ,— сказала она, направляясь къ другой двери.

Грохъ вопросительно посмотрлъ на молодую двушку.

— Не будетъ это оскверненіемъ святыни, фрейлейнъ?

— Напротивъ, взоръ критика, на самомъ дл, освятитъ убогое убжище,— отвтила Розалія.

Они вошли. Комната была въ чистомъ стил Рококо съ порхающими амурами на потолк и идиллическими сценами во вкус Мейсонье на стнахъ.

— Ваша комната прелестна, маленькій рай!— любезно сказалъ Грохъ, обрадованный, что хотя здсь выдержанъ стиль. Но Грохъ былъ слишкомъ опытный знатокъ искусства, чтобы не догадаться, что Розалія случайно воспользовалась уже созданною формой. Госпожа Аутернитъ сейчасъ же подтвердила его подозрніе.

— Эта обстановка получила на художественно-промышленной выставк первую премію,— самодовольно проговорила она.— Мы купили ее сейчасъ же посл присужденія награды.

Грохъ находилъ, что обстановка комнаты соотвтствуетъ характеру двушки. Но отъ гостя не ускользнули и боле характерные отпечатки вкусовъ хозяйки. Небольшой письменный столъ былъ заваленъ французскими романами. На окн лежала открытая книга. Когда Розалія замтила, что взглядъ гостя скользнулъ по ней, она захлопнула книгу и положила ее такъ, чтобы онъ мои прочесть заглавіе: Мадамъ Бовари Флобера. Это было сдлано а такою выразительностью, что пораженный Грохъ съ удивленіемъ взглянулъ въ лицо двушки. Она спокойно смотрла на него, будто не произошло ничего особеннаго.

Эта откровенность помогла Гроху понять Розалію. Безъ этой выходки двушки онъ промолчалъ бы, теперь же онъ замтилъ съ усмшкой:

— Интересная книга, фрейлейнъ.

— Вы находите?— отвтила она и, смясь, отвернулась.

— Что это за книга, дитя мое?— спросила госпожа Аутенритъ

— Ахъ, мама, это трогательная исторія одной несчастной женщины! Жаль, что ты не понимаешь по-французски. Она очень не нравилась бы теб.

Розалія улыбнулась, встртившись глазами съ гостемъ, ей не казалось смшнымъ, что этотъ свтскій человкъ не могъ скрыть легкаго смущенія. Грохъ былъ циниченъ, но Розалія, повидимому превзошла его.

III.

Некрасивая исторія, разсказанная Гроху редакторомъ Палитры, произошла въ дйствительности. Несчастный юноша, застрлившійся изъ-за Розаліи, былъ талантливый молодой піанистъ и въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ давалъ уроки музыки и золоченой вилл. Розалія, лишенная музыкальныхъ способностей, играла ненавистныя упражненія только по настоятельному требованію матери. Свою старую, очень хорошую учительницу музыки она мучила до тхъ поръ, пока та не отказалась давать уроки, и тогда-то Розалія добилась, чтобы пригласили молодого виртуоза. Скоро онъ подпалъ подъ ея вліяніе и уроки проходили такъ, какъ она желала, т.-е. въ болтовн. Успховъ при этомъ она не длала никакихъ, его же страсть росла съ каждымъ часомъ и въ одинъ прекрасный день, увлеченный кокетствомъ Розаліи, молодой человкъ заключилъ ее въ объятія. Съ притворнымъ негодованіемъ она бросилась къ матери, которая съ позоромъ выгнала его изъ дома. Розалія была въ восторг отъ такого исхода, ей давно надола сантиментальность молодого человка и, кром того, она радовалась, что навсегда избавилась отъ ненавистной ей музыки. Но, быть можетъ, когда несчастный юноша пустилъ себ пулю въ лобъ, ея радость смнилась горемъ?… О нтъ!… только досадой: она сердилась на безумца, сдлавшаго ее предметомъ городскихъ сплетенъ. Но скоро и это чувство улеглось, въ самоубійств влюбленнаго юноши она видла торжество своей красоты. Печальное событіе оставило, однако, мрачную тнь. Прежде въ высшемъ ростальскомъ обществ терпли выскочекъ Аутенритовъ, посл же самоубійства піаниста ихъ перестали принимать.

Госпожа Аутенритъ давно ршила въ ум, что Розалію слдуетъ выдать замужъ, но съ весны не явилось ни одного порядочнаго жениха. Неудивительно, что ея надежды и желанія остановились на критик Грох, особенно посл того, какъ она увидла, что онъ съ избыткомъ обладаетъ величайшимъ, по ея мннію, достоинствомъ въ человк — деньгами. Но мать слишкомъ хорошо знала Розалію, чтобы открыть ей свои планы. Ея дочь отличалась упрямствомъ, не терпла чужаго руководства и была изъ числа тхъ, которымъ запрещенный плодъ кажется слаще.

Вскор посл перваго визита докторъ Грохъ получилъ приглашеніе на обдъ.

— Я надюсь, что онъ скоро удетъ,— сказала госпожа Аутенритъ, по желанію дочери отправляя приглашеніе.— Я совсмъ не желаю приглашать его еще разъ.

Розалія широко открыла глаза.

— Я надюсь, что онъ часто будетъ посщать насъ. Онъ развлекаетъ меня.

— Но онъ старъ. Онъ годится теб въ ддушки.

— Старъ, мама? Мн странно это слышать отъ тебя. Для мужчины это лучшая пора жизни и, во всякомъ случа, онъ интересне всхъ этихъ мальчишекъ, у которыхъ еще молоко не обсохло на губахъ.

— Вообще онъ мн не нравится,— сказала мать.

Розалія надулась и ушла въ свою комнату. Она взяла французскій романъ, но нсколько разъ бросала книгу и задумывалась.

— Старъ?— проговорила она вслухъ.— Это смшно. Мама такъ же ограничена, какъ вс глупые баварцы. И если она думаетъ, что я позволю читать себ нравоученія, то жестоко ошибается.

На слдующій день за обдомъ, на который былъ приглашенъ Грохъ, госпожа Аутенритъ жаловалась на головную боль,— въ дйствительности она понятія не имла о томъ, какъ у людей болитъ голова,— и еле-еле открывала ротъ. Чмъ холодне, согласно своей новой систем, держала себя мать, тмъ любезне становилась Розалія. Вина и кушанья, благодаря ея заботамъ, были такъ хороши, что даже избалованный Грохъ не могъ ничего говорить.

Кофе подали въ гостиную, гд старый Аутенритъ сейчасъ же задремалъ въ своемъ кресл. Хозяйка скрылась и гость собрался прощаться, когда у подъзда остановился экипажъ. Аутенриты не держали собственныхъ лошадей, на каждое посл обда прізжалъ наемный экипажъ,

— Я не поду сегодня,— сказала вошедшая мать.

— А я не могу оставаться дома,— объявила Розалія.— Если ты не хочешь хать, то я попрошу господина Гроха прокатиться со мною.

— Господинъ Грохъ едва ли захочетъ терять времени боле того, чмъ уже пожертвовалъ намъ.

Критикъ, разумется, поспшилъ возразить: онъ счастливъ, что можетъ оказать услугу фрейлейнъ Розаліи. Вс остались довольны.

Отъхавъ немного, Розалія обернулась назадъ.

— Теперь, когда мы одни, вы должны сказать мн правду. Какъ вы находите нашъ домъ?

— Я уже выразилъ вашей матушк, какого я высокаго мннія о ея художественномъ вкус.

Розалія презрительно разсмялась.

— Художественный вкусъ моей матери? Я знаю, какого вы о немъ мннія.

— Разв вы не раздляете его?

— Я?— почти съ негодованіемъ воскликнула Розалія.— Нтъ, этому поклоненію китайщин и смшенію всхъ когда-либо существовавшихъ стилей я не сочувствую. У мамы нтъ ни малйшато вкуса. Этотъ золоченый домъ похожъ на клтку для попугаетъ, и уличные мальчишки хохочатъ надъ нимъ. Все, что ни длаетъ мама, страдаетъ отсутствіемъ мры.

— Дйствительно, вкусъ есть сознаніе мры, — замтилъ Грохъ.— Меня радуетъ, что вы не любите крайностей.

— Нтъ, не люблю. Я слишкомъ хорошо знаю, что утрировка есть признакъ недостаточнаго образованія. Ну, а что вы скажете о шест на нашей крыш?

— Я долженъ сознаться, что такіе шесты на крышахъ, вошедшіе въ моду со временъ имперіи, не придаютъ красоты городу. Ихъ ставятъ и флаги на нихъ вшаютъ изъ весьма похвальнаго патріотизма, а для жилищъ простыхъ гражданъ они слишкомъ притязательны.

— Просто безобразіе!— сказала Розалія.— Другое дло, если бы всегда разввался флагъ! Но домъ, изъ году въ годъ стоящій съ этою голою палкой, похожъ на женщину, которая цлую недлю ходитъ въ папильоткахъ, чтобы пощеголять въ воскресенье локонами, или же на остовъ дождеваго зонта безъ обтяжки.

Грохъ улыбнулся,

— Вы, я думаю, желали бы избавиться отъ общепринятыхъ обычаевъ?— спросилъ онъ.

— Я ненавижу ихъ. Мн много приходится бороться съ матерью. Я бы хотла жить иначе. Эта золотая клтка и мщанская жизнь опротивли мн. Когда я вернулась изъ Берлина, я нашла домъ изуродованнымъ нелпыми затями матери, и ничего не могла сдлать. Онъ на самомъ дл сталъ для меня клткой.

— Но она открыта и у васъ есть крылья. Отчего вы не улетите?

— Вы своими совтами хотите, кажется, выманить меня?

— Да, хочу и знаю, что вы за это не сердитесь,— отвтилъ Грохъ съ страстнымъ взоромъ.

— Берегитесь!— и она, смясь, погрозила зонтикомъ.

Грохъ придвинулся ближе и взялъ ея руку.

— Вдь, вы не сердитесь?

— Я ненавижу васъ,— сказала Розалія, не отнимая руки, а ея глаза говорили совсмъ иное.

— А я люблю васъ, Розалія.

Молодая двушка залилась своимъ обворожительнымъ смхомъ, который несчастный учитель музыки сравнивалъ съ соловьиными трелями. Но это была не естественная, а заученная мелодія, двушка не пожалла трудовъ для выработки этихъ пріятныхъ звуковъ, напоминавшихъ звонъ серебрянаго колокольчика.

— Знаю я вашу любовь! Вы тоже заперли бы меня въ клтку если бы могли!

— Нтъ, только на свобод очаровательна любовь,— отвтилъ Грохъ. Розалія отняла свою руку.

— Одна моя рука спалена, вы хотите сжечь другую.

— Это пламя живитъ, а не убиваетъ, и гд сливаются дв такихъ огненныхъ струи, тамъ истинная жизнь… Розалія, я люблю васъ.

— Превосходно, и любите меня на свобод. Все можно любить на свобод, и цвты, и людей. Никто не сметъ запретить.

Розалія съ насмшкой взглянула на Гроха. Но это презрительно-холодное выраженіе длало ее еще привлекательне, страсть его все возростала.

— Цвты не любятъ, ими любуются,— сказалъ онъ.— Любой хочетъ обладанія…

— И цвткомъ обладаютъ, сломивъ его. Вы какого объ этою мннія?

— Розалія, сердце не цвтокъ, оно отдается добровольно. Отдайте мн ваше.

— Я съ собой его не захватила.

Грохъ понялъ, что на этотъ разъ онъ ничего не добьется.

Розалія не хотла придавать серьезнаго значенія его словамъ Да разв и не права она была? Разв они говорились серьезно?.. Конечно, несерьезно въ смысл предложенія, подобная мысль и въ голову не приходила старому холостяку, и Розалія чувствовала это. Но они были серьезны, какъ выраженіе его страсти, серьезны въ его игр: докторъ Грохъ серьезно задумалъ позабавиться.

— Завтра я повторю свою просьбу. Вы знаете, я люблю борьбу.

Когда они вернулись домой и Грохъ сталъ прощаться, молодая двушка взглянула на него такъ лукаво, что только благодаря появленію госпожи Аутенритъ, онъ не заключилъ ее въ объятія. Очарованный ея красотой, Грохъ неохотно уходилъ изъ ихъ дома. Въ этотъ вечеръ ему слдовало исполнить совтъ Текерея, но чары слишкомъ крпко опутали его и онъ остался.

Розалія находилась въ прекрасномъ настроеніи. Это былъ первый случай въ ея практик. Грохъ любилъ ее, это было несомннно, а, между тмъ, думалъ, что съ нею можно поиграть. Въ ея представленіи любовь была синонимомъ рабскаго повиновенія, быть любимой значило безгранично властвовать надъ мужчиной. Она докажетъ, что нельзя соединять несовмстимыя понятія и на дл убдитъ его въ логичности своей системы. Эта интересная задача общала дать много веселья. Что будетъ посл, когда побжденный падетъ къ ея ногамъ, объ этомъ не стоило безпокоиться, время покажетъ.

Грохъ, конечно, сдержалъ слово: на слдующій день онъ возобновилъ борьбу и сдлался ежедневнымъ постителемъ золоченой виллы. Слабостямъ госпожи Аутенритъ онъ льстилъ весьма усердно, что забавляло Розалію и съ каждымъ днемъ все боле располагало въ его пользу старуху. Ей трудно было скрывать отъ дочери свои чувства, но, все-таки, она продолжала притворяться и вознаграждала гостя удвоенною любезностью, когда оставалась съ нимъ одна.

И Розалія, и Грохъ продолжали вести игру. Глаза молодой двушки общали все, но какъ только онъ хотлъ поймать ее на слов, она ускользала отъ него. Розалія замчала, что ея отказъ разжигаетъ въ немъ страсть, и ей доставляло жестокое наслажденіе безжалостно издваться надъ нимъ. Она играла съ нимъ какъ съ собачонкой, которой даютъ кусокъ сахару и отнимаютъ, какъ только она хочетъ его схватить.

Такъ шли недли, а Розалія не измняла тактики. Въ разговорахъ съ Грохомъ она держалась иногда такъ свободно, что онъ могъ бесдовать съ ней, какъ съ любымъ изъ своихъ циничныхъ собутыльниковъ. Она любила нескромные разговоры, двусмысленные намеки и часто длала замчанія, отъ которыхъ вся кровь мгновенно закипала въ ея обожател. Если же онъ хотлъ продолжать на ту же тему, она взглядывала на него съ такимъ наивнымъ изумленіемъ или опускала свои пушистыя рсницы съ такимъ видомъ мадонны, что Грохъ спрашивалъ себя, въ ум ли онъ.

Грохъ понемногу впадалъ въ уныніе. Онъ не разсчиталъ силы Розаліи, все крпче опутывали его чары кокетства и игра превращалась въ терзающую страсть. Между тмъ, онъ не былъ такъ слпъ, чтобы не видть душевной пустоты Розаліи. Правда, всей глубины ея холодной, разсчетливой натуры онъ не подозрвалъ. Ея кажущаяся чувственность, которую онъ принималъ за настоящую, скрывала отъ него ея безсердечность. Самъ онъ, при всей своей порочности, былъ добрымъ, милымъ человкомъ и не понималъ, какъ могутъ тсно соединяться въ одной натур пылъ страсти и сердечный холодъ… Но онъ зналъ, что въ душ ея нтъ ничего возвышеннаго и умъ мало развитъ, ея сужденія поражали его, какъ непріятный диссонансъ. Что чуткимъ инстинктомъ понялъ Феликсъ при первомъ разговор, то не могло совершенно ускользнуть отъ Гроха: Розалія въ душ была ничтожествомъ, ей недоставало врожденнаго благородства, безъ котораго человкъ, при всей своей вншней полировк, остается погруженнымъ въ грязь. Тысячу разъ онъ повторялъ: ‘она недостойна любви’, чувствовалъ къ ней горькое презрніе и, все-таки, не могъ одолть ея чаръ. Онъ всю жизнь наслаждался женщинами, любовь означала для него только наслажденіе и потому высшей любви онъ не зналъ. Его влекла къ Розаліи не ея душа, а пышныя формы, блескъ ея глазъ, упоительное счастье, которое сулили ея взоры. Поэтому онъ хотя и презиралъ Розалію, однако, безсильно отдавался обаянію ея красоты.

IV.

Грохъ провелъ день у Аутенритовъ. Когда наступилъ вечеръ, онъ направился въ ресторанъ, гд обыкновенно собирались писатели и художники. Дорогой онъ встртилъ редактора Велина и молодого, но уже прославившагося нсколькими картинами художника, котораго Грохъ также зналъ и высоко цнилъ.

— Я иду съ Гансомъ Бундшу въ городской садъ,— сказалъ Велинъ.— Тамъ послдній концертъ, а вечеръ такъ хорошъ, что не хочется сидть дома. Не хотите ли присоединиться къ намъ?

Грохъ согласился и они втроемъ вошли въ освщенный городской садъ. Когда они приблизились къ ресторану и остановились, ища свободныхъ мстъ, неожиданно раздался возгласъ:

— Здсь хватитъ мста для васъ, господинъ Грохъ!

Недалеко отъ главной аллеи, гд сновала прогуливающаяся публика, сидла фрейлейнъ Аутенритъ съ родителями. Обрадованный Грохъ поспшилъ воспользоваться ея приглашеніемъ. Художникъ схватилъ Велина за руку.

— Идемъ!— въ волненіи проговорилъ онъ.— Я ни за что не сяду рядомъ съ этою двушкой!

— Но, милый Гансъ, мы пригласили Гроха и не можемъ бросить его одного,— возразилъ Велинъ.

Бундшу не хотлъ ничего слышать.

— Мн все равно. Оставайтесь, если находите это необходимымъ, но я ухожу.

Съ этими словами онъ быстро удалился.

Велину тоже была непріятна эта встрча. Онъ не любилъ Аутенритовъ, также какъ и они его, за то, что онъ напечаталъ въ своемъ журнал сатирическую статью о художественной отдлк золоченой виллы. Когда они сли, Грохъ замтилъ, что Гансъ Бундшу скрылся. Велинъ хотлъ чмъ-то его оправдать, но Розалія, которая знала художника и подозрвала причину его внезапнаго ухода, сказала съ плохо скрытою досадой:

— Если художники такъ непочтительно относятся къ критикамъ, то критикамъ слдуетъ учить ихъ вжливости. Припомните потъ случай, любезный Грохъ, когда будете писать отзывъ о слдующей картин Бундшу.

— Э-э, фрейлейнъ Розалія, искусство и жизнь надо раздлять!— возразилъ Грохъ.

— Повидимому, фрейлейнъ Аутенритъ считаетъ критику мстительною фуріей,— рзко замтилъ Велинъ.

Розалія закусила губу и въ наказаніе весь вечеръ не сказала ни слова съ редакторомъ Палитры.

Когда оркестръ заигралъ свадебный маршъ изъ Лоэнгрина, Розалія пригласила Гроха пройтись по саду. Видная, красивая пара Привлекала вс взоры, а этого только и желала Розалія. Когда она замтила, что прежніе знакомые избгаютъ ея поклона, она презрительно улыбалась. По желанію матери, Аутенриты собрались домой раньше окончанія концерта и докторъ Грохъ получилъ разрненіе проводить ихъ до дому. Велинъ распрощался у воротъ сада.

На другой день, когда Грохъ, закуривъ посл завтрака сигару, Досматривалъ газеты, въ отель Макартъ пришелъ Велинъ. Грохъ приказалъ подать вина, но пріятель съ серьезнымъ лицомъ приступилъ прямо къ длу и отклонилъ шутки, которыми критикъ хотлъ отдлаться отъ непріятнаго объясненія.

— Простите, дорогой коллега,— началъ онъ,— за смлость, которая могла бы показаться навязчивой, если бы мною не руководило искреннее чувство дружбы. Прошу васъ, узжайте сегодня же изъ Росталя.

‘Ага, совтъ Текерея!’ — подумалъ Грохъ.

— Свое мнніе о фрейлейнъ Аутенритъ я уже высказалъ вамъ, когда еще не зналъ, что вы знакомы съ нею. Но посл того, что я видлъ вчера, я, какъ другъ и честный человкъ, заклинаю васъ: соберите вс свои силы и порвите опутавшія васъ сти, если не хотите принести въ жертву химер счастье и спокойствіе всей жизни.

Велинъ подождалъ отвта, но Грохъ, молча, слдилъ взглядомъ за синеватыми струйками дыма отъ сигары. Тогда Велинъ заговорилъ опять:

— Я уже разсказывалъ вамъ исторію молодого піаниста, жизнь котораго разбила эта бездушная кокетка. Вы удивились вчера, что Гансъ Бундшу такъ невжливо оставилъ насъ. Ну, такъ видите лк молодой піанистъ былъ его лучшимъ другомъ и Бундшу не захотлъ сидть рядомъ съ тою, кого онъ считаетъ его убійцей..

Грохъ всталъ и отошелъ къ окну. Онъ боролся съ собой. Наконецъ, онъ обернулся къ товарищу.

— Я былъ бы безумцемъ, милый Велинъ, если бы не оцнилъ вашего дружескаго совта. Но мн кажется, что вы несправедливы къ молодой двушк.

— Именно потому, что вы такъ думаете, я и предостерегаю васъ. Вдь, вы смотрите ослпленными страстью глазами. ‘Misi Catulle, перестань заблуждаться!’ Поврьте, хуже Лесбіи обманетъ васъ это коварное существо, отравитъ ваше свтлое, жизнерадостное существованіе.

Грохъ засмялся.

— Когда Лесбія была потеряна, ему ничего больше не оставалось, какъ отказаться отъ нея. Моя же Лесбія еще не побждена, неужели я заране долженъ сложить оружіе?

— Въ побд вы, все-таки, окажетесь разбитымъ,— сказалъ Велинъ.— Какую, собственно, побду вы разумете? Вы хотите предложить руку этой кокетк?

— Жениться?— воскликнулъ Грохъ.— Ну, нтъ, чортъвозьми!

— Что же, въ такомъ случа? У вашего римскаго святаго, вроятно, сказано что-нибудь и о Гимене, блюстител чести Венеры?!

— Жениться?— еще разъ воскликнулъ Грохъ.— Этого мн въ голову не приходило!

— Дорогой мой другъ, я убдительно прошу васъ: узжайте!— повторилъ свою просьбу Велинъ.

Но напрасно. Легкомысленный пріятель добродушно выслушалъ его, посмялся надъ его опасеніями и не ухалъ. Внутренній голосъ говорилъ ему, что Велинъ правъ, и онъ не могъ сердиться на него за вмшательство. Но обольстительный образъ Розаліи заменялъ вс его мысли: онъ уже не имлъ силы принять разумное ршеніе.

V.

Велинъ приходилъ съ совтомъ къ Гроху въ тотъ самый день когда критикъ здилъ съ Аутенритами въ деревню Боксбергъ, чтобъ нанять Ауриха себ въ услуженіе. Какъ уже было сказано, онъ только дорогой сообщилъ о своемъ намреніи. Розалія пришла въ раздраженіе, потребовала, чтобы родители вышли изъ экипажа въ Зауэуэрбрунн, и бдному критику пришлось ухать одному. Грохъ думалъ, что ея дурное расположеніе духа скоро пройдетъ и, вернувшись, былъ очень пораженъ и огорченъ, когда она, молча, встрчала его съ холоднымъ лицомъ и отвернула голову, когда онъ слъ рядомъ съ нею на террасс. Напрасно старался онъ смягчить Розалію. Она давала рзкіе, односложные отвты, госпожа Аутенритъ не ршалась сдлать дочери замчаніе относительно ея невжливаго обращенія, боясь этимъ окончательно испортить дло.

Въ Росталь вс вернулись не въ дух, и Грохъ простился у подъзда. Розалія холодно поклонилась и скрылась въ дверяхъ. Госпожа Аутенритъ любезно пригласила его зайти, но Грохъ отказался и вернулся въ отель. Цлый часъ просидлъ онъ въ кресл, раздумывая, что длать. Наконецъ, онъ открылъ сундукъ и машинально началъ укладываться. Побросавъ около половины вещей, Грохъ со стономъ опустился въ кресло и закрылъ лицо руками. Еще часъ просидлъ онъ такъ. Затмъ всталъ, положилъ еще каую-то вещь и остановился въ нмомъ отчаяніи. Минуты бжали. Онъ громко застоналъ, въ изнеможеніи прислонилъ руку къ стн и опустилъ на нее голову. Вдругъ Грохъ выпрямился, воскликнулъ:

— Нтъ, не могу! Не могу!— и выбжалъ изъ номера.

Точно во сн дошелъ онъ до золоченой виллы и выслушалъ отъ лакея, что госпожи Аутенритъ нтъ дома. Онъ приказалъ доложить фрейлейнъ Розаліи, и лакей довелъ его до полуотворенной двери ея будуара.

Розалія сидла съ романомъ въ рукахъ, но было слишкомъ темно, чтобы читать. Да она и не читала, она съ увренностью ждала гостя. Она встала и холодно проговорила:

— Господинъ Грохъ? Чему я обязана такою неожиданною честью?

— Розалія!— отвтилъ Грохъ дрожащимъ голосомъ.— Розалія! Не говорите, заклинаю васъ, такимъ ледянымъ тономъ! Что я сдлалъ вамъ? Разв моя любовь не заслуживаетъ иной награды, чмъ ваше холодное презрніе?

Розалія отвернулась съ пренебреженіемъ, но въ душ ея ликовала торжествующая гордость.

— Розалія!— продолжалъ онъ и, подойдя ближе, взялъ ея руку. — Я не могу жить безъ васъ и пришелъ вамъ это сказать. Я приношу къ вашимъ ногамъ мою жизнь и все, что имю. Розалія, полюбите меня и будьте моею женой!

Онъ наклонился къ ея рук и покрылъ ее страстными поцлуями. Розалія не отвчала, тогда онъ заключилъ ее въ объятія и опьяненный счастьемъ, сталъ цловать ея щеки, губы, глаза. Она холодно принимала его ласки, но когда онъ въ изнеможеніи опустился на диванъ и привлекъ двушку къ себ, она крпко прижалась къ его груди и, наконецъ, обвила обими руками его шею и отвтила на его поцлуи. Между тмъ, госпожа Аутенритъ вернулась домой и узнала отъ лакея о присутствіи гостя. Она со свчей вошла въ темный будуаръ. Розалія вскочила, но не отъ страха, а отъ негодованія.

Грохъ взялъ руку двушки и подошелъ къ старух.

— Простите, уважаемая госпожа Аутенритъ, что я, какъ воръ, забрался въ вашъ домъ и похищаю вашу дочь. Взамнъ я прошу. васъ принять меня въ сыновья.

Это совершенно не входило въ планы Розаліи. Еще въ объятіяхъ Гроха она колебалась, не вырваться ли ей съ хохотомъ и не насмяться ли надъ нимъ. Она и теперь попробовала вырвать свою руку, но Грохъ крпко держалъ ее.

— Покорись, гордая Брунегильда!— прошепталъ онъ.

Госпожа Аутенритъ поторопилась положить конецъ сомнніямъ.

Она прижала дочь къ груди и воскликнула:

— Милое дитя, какъ я счастлива!

Розаліи невыразимо стало досадно. Плодъ, значитъ, не былъ запрещеннымъ? Отъ этого онъ сразу терялъ для нея всю свою сладость. Когда же старуха обняла и доктора, тогда Розалія ясно увидала, что она проиграла свою партію.

Позвали отца. Онъ съ недовріемъ выслушалъ извстіе о помолвк дочери и почесалъ за ухомъ.

— Моя вольная пташка, значитъ, поймана,— задумчиво произнесъ онъ.— Я думаю, она доставитъ вамъ не мало хлопотъ. Заприте ее покрпче, не то упорхнетъ…

VI.

Феликсъ, вернувшись съ маневровъ, сейчасъ же испыталъ разочарованіе: ростальскій фабрикантъ, общавшій поставить печь въ его отсутствіе, не сдержалъ слова. Но до полнаго окончанія службы оставалась одна недля и вс непріятности казались Феликсу легкими.

— Слава Богу,— говорилъ онъ Мартыну,— рабство кончается!

Когда насталъ желанный день освобожденія, Мартынъ ухалъ въ Зауэрбруннъ провести съ матерью конецъ вакацій. Феликсъ не могъ сдержать улыбки, увидавши его передъ отъздомъ. Въ черномъ длиннополомъ сюртук, простоватый юноша имлъ видъ настоящаго семинариста и представлялъ рзкій контрастъ съ Феликсомъ, который заказалъ себ изящное статское платье у лучшаго портнаго въ город. Разстались они очень сердечно, такъ какъ Феликсъ искренно полюбилъ его и подружился съ молодымъ баварцемъ. Вообще обидчивый Феликсъ выслушивалъ серьезныя замчанія Мартына и не сердился на его слова потому, что въ нихъ всегда было много доброты и, кром того, онъ сознавалъ, что Мартынъ превосходитъ его въ сил и увренномъ стремленіи къ опредленной цли. Слова друга были даже ему пріятны, такъ какъ онъ чувствовалъ потребность опереться на боле сильную руку.

Феликсъ остался одинъ. Онъ наслаждался сознаніемъ свободы и испытывалъ такое ощущеніе, точно съ него сняли страшный гнетъ. Почти съ благоговніемъ вошелъ онъ въ свою хорошенькую квартирку около ботаническаго сада, въ свой милый кабинетъ съ письменнымъ столомъ, книгами, съ уютною обстановкой, и нжно, точно лаская, провелъ рукой по нсколькимъ любимымъ книгамъ въ шкафахъ. Феликсъ заперся въ четырехъ стнахъ и только иногда, посл обда, уходилъ гулять въ горы, откуда любовался разстилающеюся внизу долиной съ хорошенькими деревушками, высокою цпью горъ съ могучими хребтами, виноградниками и осеннимъ пурпурнымъ одяніемъ буковыхъ лсовъ.

Наконецъ, посл недли спокойнаго отдыха Феликсъ почувствовалъ, что долженъ навстить дядю въ Ростал, и написалъ ему, что прідетъ на этихъ дняхъ.

Помолвка Вильгельма Гроха и Розаліи Аутенритъ произошла еще въ то время, когда Феликсъ стоялъ въ деревн Боксбергъ. Съ тхъ поръ прошло около трехъ недль, но племянникъ не получилъ извстія объ этомъ событіи. Случилось это по милости Розаліи, которая взяла на себя разсылку печатныхъ карточекъ, извщавшихъ о предстоящей свадьб. Грохъ удивлялся, не получая поздравленія отъ молодого человка. Когда же пришло письмо, въ которомъ Феликсъ ни словомъ не упоминалъ о его женитьб, Грохъ спросилъ невсту, не забыла ли она послать карточку Феликсу.

— Нисколько,— отвтила Розалія,— я просто не нашла нужнымъ и не желала вступать въ переписку съ этимъ нахальнымъ господиномъ.

Посл нелестнаго отзыва Феликса о молодой двушк, Грохъ не могъ ожидать, чтобы между ними установились дружескія отношенія. Но посл фейерверка Розалія естественно должна была почувствовать признательность къ молодому человку, и потому ея рзкій отвтъ непріятно поразилъ жениха.

— Неужели этотъ милый, добросердечный юноша оскорбилъ тебя?— воскликнулъ онъ.

— Чмъ могъ оскорбить меня такой мальчишка?— отвтила Розалія съ презрительною улыбкой.

Грохъ покачалъ головой.

— Сдлай мн удовольствіе, дорогая моя,— мягко попросилъ онъ,— будь снисходительне къ бдному мечтателю. Я всегда смотрлъ на него, какъ на сына, и такъ это должно остаться и въ будущемъ.

— Это твое дло, милый мой,— холодно проговорила Розалія.— Если ты боишься, что я могу стать поперекъ дороги твоему сыну, то этому легко помочь.

Грохъ не ршался возобновлять этотъ разговоръ, хотя въ душ былъ сильно озабоченъ. Со дня предложенія онъ чувствовалъ при воспоминаніи о Феликс угрызенія совсти и они-то мшали ему собственноручно увдомить его о происшедшемъ. Ему страшно тяжело было отвчать на письмо племянника, и особенно непріятно было сообщать о женитьб. Чтобы избжать этого, Грохъ послалъ напечатанную карточку и приписалъ всего нсколько строкъ:

‘Мой милый мальчикъ! Я нахожу съ своей стороны излишними увренія въ томъ, что, несмотря на измнившіяся обстоятельства, о чемъ тебя извщаетъ прилагаемая карточка, между нами все останется по-старому. Я желаю, чтобы мой домъ въ Ванзее ты продолжалъ считать твоимъ роднымъ домомъ. Моя женитьба не измняетъ твоихъ плановъ относительно будущаго, я позабочусь, чтобы ты могъ жить независимо и по собственному выбору посвятить жизнь служенію музамъ’.

Къ письму прилагалась крупная сумма на поздку въ Италію. Грохъ не хотлъ, чтобы племянникъ прізжалъ въ Росталь, пока Розалія находится въ раздраженномъ состояніи.

Феликсъ, ничего не подозрвая, спокойно сидлъ за утреннимъ кофе, когда получилъ письмо дяди. Онъ всталъ и въ волненіи началъ ходить по комнат. До сихъ поръ онъ легкомысленно, безразсудно полагался на дядю. Разсчетливости не было въ его характер, но щедрость дяди развила въ немъ безсознательный эгоизмъ, такъ что общанія дяди обезпечить его онъ принималъ за нчто вполн естественное и на единственнаго родственника смотрлъ какъ на собственность, не допуская возможности его женитьбы. И вдругъ эта спокойная увренность рухнула. Всякій другой выборъ дяди мене огорчилъ бы его, но помолвка съ фрейлейнъ Аутенритъ поразила его, какъ грозное предвстіе несчастія.

Что значили увренія Гроха рядомъ съ именемъ этой двушки! Какъ только она сдлается женою Гроха, она станетъ между нимъ и дядей и разлучитъ ихъ. Ихъ отношенія въ послднее время и такъ стали холодне, теперь они окончательно порвутся. Продолжать считать домъ дяди роднымъ, а его самого — отцомъ и естественнымъ покровителемъ, объ этомъ не могло быть и рчи. Розалія стала ему ближе всхъ и этимъ отдалила его, лишила права на его попеченія и, слдовательно,— такъ разсуждалъ Феликсъ,— онъ будетъ принимать милостыню отъ дяди.

Зачмъ ему теперь эти деньги на путешествіе? Онъ часто мечталъ о поздк въ Италію, но разв можетъ онъ хать на деньги, которыя даютъ въ вид вознагражденія за оскорбленіе? Онъ желалъ бы сейчасъ же отослать деньги назадъ и стать на собственныя ноги. Зависимость отъ мужа Розаліи и, слдовательно, отъ самой Розаліи грозила ему нравственнымъ подчиненіемъ, котораго онъ не въ состояніи былъ перенести.

Въ то время, какъ Феликсъ боролся съ этими горькими думами, не зная, на что ршиться, въ дверь раздался стукъ и въ комнату вошелъ рабочій. Онъ привезъ изъ Росталя майоликовую печь и хотлъ сейчасъ же ее ставить на мсто. Работа,— говорилъ онъ,— займетъ дней пять и не обойдется безъ пыли и грязи, поэтому мебель, ковры, книги слдовало вынести изъ комнаты.

Феликсъ и безъ того былъ страшно взволнованъ, но тутъ онъ вышелъ изъ себя.

— Какъ!— крикнулъ онъ.— Вы должны были безъ меня поставить печку! Вашъ хозяинъ не сдержалъ общанія и теперь, ни словомъ не предупредивъ меня, выгоняетъ изъ квартиры! Это неслыханное невжество!

— Я ничего не знаю,— отвтилъ печникъ.— Я исполняю приказаніе фабриканта.

— Такъ пусть онъ самъ и платится за это. Везите вашу печку назадъ въ Росталь. Я не могу и не хочу теперь ее брать.

Печникъ засмялся.

— Успокойтесь,— невозмутимо произнесъ онъ.— Изъ-за такихъ пустяковъ не стоитъ шумть.

Феликсъ сердито взглянулъ на него. Но невозмутимый видъ рабочаго подйствовалъ на юношу успокоительно и вмст съ сознаніемъ безсилія имъ овладлъ стыдъ. Онъ молча повернулся и заперся въ спальн. Когда немного успокоились его потрясенные нервы, Феликсъ вернулся въ кабинетъ. Онъ покорился судьб. Да и что оставалось длать, разъ онъ такъ легкомысленно купилъ печь? Также, очевидно, разсуждалъ и печникъ. Подойдя къ окну Феликсъ увидлъ, что онъ съ помощью мальчика разгружалъ фуру, сзади стояла подвода съ кафелемъ. Феликсъ уныло обвелъ глазами комнату. Онъ надялся наслаждаться спокойствіемъ въ своей уютной квартирк, а теперь приходилось перетаскивать въ спальную книги, статуи, бюсты, вазы, разгромить всю обстановку.

Онъ стоялъ неподвижно, не зная, съ чего начать. Куда же денется онъ самъ? Неужели останется въ спальной, превращенной въ кладовую, и цлую недлю будетъ слушать стукъ рабочихъ?

Это небольшое несчастье на время вытснило изъ его головы боле тяжелое.

Пока онъ стоялъ въ раздумьи, въ дверь опять раздался стукъ и вошелъ пасторъ Крауссъ.

— Я, какъ общалъ, милый господинъ Лубрехтъ, — сказаъ онъ,— пришелъ похитить на нсколько дней Винкина де-Ворде. Вы не передумали и, попрежнему, довряете мн это сокровище?

Феликсъ подошелъ къ рзному дубовому шкафу и досталъ книгу.

— Вотъ Christinas Carols, господинъ пасторъ. Надъ моею библіотекой недостаетъ надписи ‘Amicis’, но только потому, что это само собою разумется.

Пасторъ съ благоговніемъ взялъ въ руки старинную книгу, его глаза блестли, когда онъ любовался переплетомъ изъ тисненной кожи, украшеннымъ группами поющихъ ангеловъ, и осторожно перелистывалъ толстыя страницы. Онъ молчалъ, но на его красномъ лиц выражался такой восторгъ, какой испытываетъ только библіоманъ, и Феликсъ понималъ его. Онъ даже повеселлъ, увидвъ, сколько радости доставилъ старому ученому. Наконецъ, пасторъ Крауссъ поднялъ голову.

— Книгу я, значитъ, беру съ собой,— сказалъ онъ,— но при одномъ условіи: вы отправитесь вмст со мною и проведете недлю въ нашихъ горахъ. Здсь вы одинъ, а у насъ черезъ нсколько дней начинается сборъ винограда,— это самое веселое время и cамое хорошее, чтобы познакомиться съ баварскою жизнью.

Феликсъ ни минуты не колебался.

— Вы явились спасителемъ!— радостно воскликнулъ онъ.— Меня какъ разъ гонятъ изъ дому, печники хотятъ ставить новую печь.

— Да, я видлъ ихъ внизу. Я, значитъ, во-время пришелъ.

Пасторъ всталъ и, внимательно осматривая, обошелъ библіотечные шкафы.

— Не буду васъ задерживать доле. У меня есть еще дла въ город. Черезъ два часа я заду за вами, а вы тмъ временемъ уложите свои вещи, чтобы имть съ собой вс удобства, къ которымъ вы привыкли. Роскоши у насъ вы не найдете. Все, что я моту общать, это — хорошія книги, хорошее пніе и общество простыхъ людей.

Пожавъ руку Лубрехта, пасторъ спустился внизъ.

Феликсъ попросилъ хозяйку помочь ему, на что та охотно согласилась, такъ какъ, кром выгоды, затя жильца ничего ей не приносила,— посл его отъзда изъ Эберштейна майоликовая печь должна остаться во владніи хозяйки дома: Черезъ часъ, благодаря соединеннымъ усиліямъ хозяйки, ея дочери, служанки и печниковъ, комната опустла и Феликсъ слъ за поздравительное письмо къ дяд. Его задача оказалась еще трудне, чмъ дядина, когда тотъ извщалъ о женитьб. Вспомнивъ о перемнахъ, какія внесетъ это событіе въ его жизнь, Феликсъ опять предался грустнымъ мыслямъ и такъ задумался, что не слыхалъ стука подъхавшаго экипажа. Кто-то громко постучалъ въ дверь и на его зовъ вошелъ Фридеръ, сынъ винодла.

— Здравствуйте!— добродушно произнесъ молодой баварецъ.— Я пришелъ за вашимъ багажомъ, а васъ господинъ пасторъ проситъ внизъ.

Открытое, добродушное лицо баварца понравилось Феликсу и онъ протянулъ ему изящный кожаный портъ-сигаръ.

— Возьмите себ нсколько папиросъ за ваши труды.

Мальчикъ не ожидалъ, повидимому, сверо-германскаго акцента, которымъ заговорилъ студентъ. Дружелюбное выраженіе вдругъ исчезло и онъ отрицательно покачалъ головой.

— Если вы такъ горды, милый мой,— сказалъ Феликсъ,— то я самъ могу снести свой багажъ.

— Пасторъ не желаетъ этого,— отвтилъ Фридеръ и въ голос его послышалась злоба.

Поведеніе баварца опечалило Феликса, онъ самъ не зналъ почему. Онъ позволилъ ему взять багажъ и молча послдовалъ за нимъ.

VII.

Скоро экипажъ поднимался по извилистой дорог въ гору.

— Какой крутой подъемъ!— сказалъ Феликсъ, видя, какъ тяжело взбиралась на гору лошадь винодла.— Церковь расположена очень поэтично, но неудобно для лнивыхъ богомольцевъ.

Пасторъ засмялся.

— Это было бы хорошимъ оправданіемъ, — отвтилъ онъ.— Но наши виноградари видятъ доброе знаменіе въ томъ, что ихъ храмъ Божій стоитъ въ горахъ. Здсь ростетъ ихъ виноградъ, здсь они работаютъ и чувствуютъ себя боле дома, чмъ внизу, въ долин. И, вдь, вс они, въ конц-концовъ, должны подняться наверхъ, здсь путь къ вчному успокоенію. А на васъ близость кладбища не произведетъ грустнаго впечатлнія?

— О, нтъ, трогательная картина смерти не представляетъ для меня ничего ужаснаго, напротивъ!— возразилъ Феликсъ.

— Напротивъ?— съ улыбкой спросилъ пасторъ.— Правда, молодежь любитъ поиграть желаніемъ смерти. Она еще не понимаетъ ея серьезнаго значенія.

Наконецъ, они дохали. Вышедшая изъ дома пасторша радушно протянула руку гостю. Она была не красива и не имла въ лиц того изящнаго благородства, которымъ отличались черты пастора, унаслдованныя отъ него дочерью, за то необыкновенно жизнерадостное выраженіе освщало все лицо госпожи Крауссъ и придавало ей моложавый видъ, несмотря на то, что изъ-подъ незатйливаго чепчика выбивались уже сдые волосы.

Фридеръ молча внесъ вещи Лубрехта въ комнату для гостей и ничего не отвтилъ на его благодарность. Когда онъ съ телжкой спускался внизъ, его догналъ маленькій Павелъ.

— Павелъ, зачмъ къ вамъ пріхалъ пруссакъ?— спросилъ онъ мальчика.

— Разв онъ пруссакъ?— удивился Павелъ.

— Конечно! Неужели ты не слышишь по выговору? Я ихъ терпть не могу. Мой отецъ говоритъ, что они прізжаютъ въ нашу страну такіе надутые, точно павлины въ курятникъ. И чего они не сидятъ дома, если считаютъ себя лучше насъ?

Феликсъ, между тмъ, оглядлъ высокую, свтлую комнату, одно окно выходило въ сторону Эберштейна, видъ изъ другаго заслоняла пожелтвшая листва липы. Немного погодя Феликсъ спустился внизъ. Ему надо было проходить мимо кухни, дверь въ которую была открыта. Лотта была тамъ и занималась приготовленіемъ обда. Въ синемъ холстинномъ фартук, за стряпней, она показалась Феликсу еще незначительне, чмъ прежде. Феликсъ вошелъ и, улыбаясь, протянулъ ей руку.

— Вы печетесь о голодающихъ?— спросилъ онъ.

— Я готовлю шпетцли,— отвтила Лотта.

— А! Баварское національное кушанье! Научите меня, какъ ихъ длаютъ.

Лотта держала въ лвой рук доску, на которой былъ раскатанъ тонкій слой тста изъ муки и воды, а въ правой деревянный ножъ.

— Смотрите, какъ это просто,— съ довольнымъ видомъ проговорила она, разрзая тсто тонкими ломтиками и опуская ихъ въ кипящую воду.— Я боюсь, что теперь они перестанутъ вамъ нравиться.

— О, нтъ, я радъ, что хоть чему-нибудь научился, — отвтилъ Феликсъ.— Удивительно мало надо для жизни. Я никогда бы этого не думалъ,— прибавилъ онъ серьезне.

— Смотрите, не сдлайтесь настоящимъ баварцемъ, — замтила Лотта.

Тонъ ея словъ тронулъ Феликса.

— Вы какъ будто съ сожалніемъ говорите это?

Лотта покраснла и не нашлась, что отвтить. Феликсъ, съ сверо-германскимъ лоскомъ, казался ей совершенствомъ, и баварская простота, по ея мннію, не шла къ нему. Лубрехтъ внимательно посмотрлъ на двушку. Въ первый разъ въ его голов мелькнула мысль, не приходившая раньше въ Зауэрбрунн. Феликсъ заподозрилъ ея чувства. Онъ тоже немного смутился.

— Я не смю доле мшать вамъ,— сказалъ онъ, направляясь къ двери.

Въ эту минуту въ кухню вошла мать Лотты.

— Вы уже нашли нашу дочку?— воскликнула она, добродушно улыбаясь.

— Да, мы поздоровались,— отвтилъ онъ.

Пасторша пригласила Феликса въ столовую, большую, свтлую комнату съ блестящимъ чистымъ поломъ. Она была убрана очень просто, но производила пріятное, даже поэтичное впечатлніе, такъ какъ живой плющъ покрывалъ ея стны. Противъ двери на консол стояло распятіе, обвитое зеленью, и подъ нимъ диванъ съ обденнымъ столомъ. Около двери у окна помщался рояль, надъ нимъ висли портреты Баха и Генделя, а посредин стоялъ бюстъ Шиллера.

За обдомъ Феликса охватила тихая грусть. При вид радушія, которымъ окружали его хозяева, онъ невольно вспомнилъ о дяд и далекой родин. Ему трудно было скрыть внутреннее волненіе. Но эти простые люди, какъ будто, читали въ его сердц, онъ видлъ, съ какимъ сочувствіемъ остановился на немъ взоръ пасторши.

Посл обда Феликсъ съ пасторомъ удалились въ кабинетъ.

VIII.

Библіотека пастора была переполнена сочиненіями, относящимися къ исторіи народной и духовной поэзіи. Это его любимое занятіе, говорилъ пасторъ, и смерть кантора Гугельхопфа была для него тяжелою утратой, такъ какъ тотъ много помогалъ ему. Третьимъ въ ихъ союз былъ капельмейстеръ Окслеръ, бывшій дирижеръ академическаго хороваго общества въ Эберштейн, теперь переселившійся въ Росталь. Въ настоящую минуту онъ гостилъ у знакомыхъ въ Эберштейн, общалъ посл обда придти въ Бургвангенъ, и тогда Феликсъ услышитъ музыку, которая доставитъ ему удовольствіе.

Студентъ, разглядывая библіотеку, обрадовался, найдя на полкахъ и своихъ любимцевъ.

— Я вижу у васъ и англичанъ, и американцевъ,— сказалъ онъ.— Вотъ Хоннингъ и Теодоръ Паркеръ, а вотъ старый ворчунъ Карлейль. А новйшихъ англійскихъ писателей вы, повидимому, не долюбливаете?

— Разв ихъ нтъ здсь?— спросилъ пасторъ.— Должно быть, ими завладла моя дочка. Съ тхъ поръ, какъ она возвратилась изъ Зауэрбрунна, она очень усердно занимается англійскимъ языкомъ. Вы, точно апостолъ, распространяете англійскую литературу. Если вы всегда будете находить такихъ усердныхъ послдователей, какъ молодой Гугельхопфъ и наша Лотта, то поздравляю васъ съ несомнннымъ успхомъ.

Феликса поразило, что онъ оказалъ вліяніе на занятія Лотты. Опять въ его голов шевельнулась мысль, уже мелькнувшая разъ, передъ обдомъ, въ кухн, и онъ въ смущеніи отвтилъ:

— Я не зналъ, что фрейлейнъ Крауссъ знаетъ англійскій языкъ. Но вы, вроятно, хотите соснуть посл обда. Если вы позволите, я сяду съ книгой на открытомъ воздух.

Пасторъ согласился и Феликсъ вышелъ съ сигарой на крыльцо. Лотта, между тмъ, приготовила кофе и тоже вышла, чтобы накрыть столъ подъ липой. Гость помогъ ей.

— Не наскучитъ вамъ наша тихая жизнь?— спросила Лотта.

— Конечно, нтъ. Въ этомъ дом царитъ духъ мира, успокоивающій мою душу. Кром того, меня ожидаетъ музыкальное наслажденіе. Вы примете въ немъ участіе?

Лотта улыбнулась.

— Вдь, мы диллетанты, какихъ много въ нашей стран. Но если капельмейстеръ Окслеръ сыграетъ намъ что-нибудь, то вы останетесь довольны.

— Лотта тоже поетъ,— вмшался Павелъ, слышавшій разговоръ изъ окна.

— О! объ этомъ не стоитъ и говорить,— замтила Лотта.

Феликсъ еще не слыхалъ пнія Лотты. Въ тотъ вечеръ, когда она пла съ Мартыномъ въ Зауэрбрунн, онъ уходилъ на фейерверкъ съ Аутенритами, и посл ихъ отъзда вечера были такъ хороши, что ихъ проводили большею частью на воздух въ болтовн. Онъ не особенно обрадовался предстоящему пнію, такъ какъ не ожидалъ ничего хорошаго отъ ужаснаго выговора молодой двушки.

Пасторъ съ женой вышли изъ дому и вслдъ за ними явился капельмейстеръ. Хозяева радостно поздоровались съ нимъ, и Крауссъ, представивъ студента, разсказалъ объ англійскихъ рождественскихъ псняхъ. Они продолжали бесдовать на эту тему, пока служанка не подала кофе. Вс размстились вокругъ стола, наслаждаясь чуднымъ осеннимъ днемъ. Пожелтвшіе листья осыпались съ липы на блую скатерть, кругомъ царила тишина и золотистымъ одяніемъ убирались горы.

Когда вс кончили кофе, пасторъ поднялся, остальные послдовали его примру и направились къ воротамъ небольшаго кладбища, убжавшій впередъ Павелъ отперъ дверь колокольни. Они пошли въ свтлую, залитую солнечными лучами церковь и поднялись на хоры. Капельмейстеръ началъ съ прелюдіи Баха, которую исполнилъ съ силою и большою выразительностью, своею чудною игрой онъ привелъ въ восторгъ слушателей. Когда онъ кончилъ, пасторша попросила его спть и онъ охотно согласился. ‘Лотта должна акомпанировать’,— сказалъ онъ. Молодая двушка съ спокойнымъ, яснымъ лицомъ сла за органъ и Феликсъ увидлъ, что она знакома съ этимъ инструментомъ. Какъ пніемъ и игрой на фортепіано, такъ и этимъ она была обязана старому Гугельхопфу, котораго во время послдней болзни она замняла не только въ теченіе недли въ школ, но и въ воскресенье за оргиномъ. Она играла хорошо и выразительно, хотя далеко не съ такою силой и совершенствомъ, какія только что выказалъ Окслеръ. Подъ простой акомпаниментъ мощный голосъ капельмейстера плъ ‘Adoramus te, Christe!’ Палестрины.

— А теперь,— сказалъ онъ, когда тихо замеръ оргинъ,— такъ какъ мы сейчасъ говорили о старинныхъ рождественскихъ псняхъ, то мн захотлось услышать ‘О sanctissima!’ или, лучше, нашъ милый нмецкій текстъ. Лотта, вы споете? Я буду очень тихо акомпанировать вамъ.

Лотта поднялась съ застнчивою улыбкой, а Окслеръ занялъ ея мсто, она стала рядомъ, въ полуоборотъ къ нему, и солнечные лучи играли на ея золотистыхъ волосахъ.

При первыхъ звукахъ ея пнія трепетъ пробжалъ по всему тлу Лубрехта,— трепетъ благоговнія, восторга, счастья. Подобные звуки могли вылетать изъ устъ двушки, баварскій говоръ которой казался ему непріятнымъ, смшнымъ! Слышалъ ли онъ когда-нибудь такой нжный, чистый, прелестный голосъ? И неужели эта серьезная двушка съ божественно-просвтленными чертами, вдохновленнымъ блескомъ въ очахъ и сіяніемъ музы на чел та самая, простая, наивная Лотта? Точно святая стоитъ она передъ нимъ и храмъ наполненъ чуднымъ очарованіемъ ея пнія. Феликсъ, что случилось съ тобой, что вдругъ она явилась теб другою, выше, прекрасне? Увидишь ли ты въ ней когда-нибудь глупенькую, деревенскую двочку, на которую ты смотрлъ съ добродушно-снисходительною улыбкой?

Никогда, Феликсъ, потому что въ эту минуту съ твоихъ глазъ., спала завса. Исчезъ и забытъ мстный выговоръ въ гармоніи пнія, душа прорвалась въ звукахъ и проникла въ душу. Отнын Лотта будетъ кумиромъ твоего сердца, свтомъ твоей жизни.

Феликсъ былъ потрясенъ и въ волненіи слушалъ пніе, не спуская глазъ съ ея лица, преображеннаго священнымъ вдохновеніемъ. ₍Онъ самъ исполнился какой-то силы, возвысившей его. Неизвстная жизнь, представлявшаяся въ мрачномъ свт, мгновенно превратилась въ свтлый рай. Страданія и радости, блаженство и грусть, восторгъ и слезы горячею струей хлынули въ его душу,— все преобразилось, онъ самъ и весь міръ.

Послдніе звуки замерли и Лотта скромно опустила голову. Феликсъ отвернулся и молча отошелъ за колонну. Онъ, точно ослпленный, закрылъ рукой глаза, затуманенные влажнымъ блескомъ. Все представлялось ему сновидніемъ.

IX.

Еще одинъ человкъ слышалъ пніе въ церкви. Сынъ винодла, Фридеръ, работалъ въ отцовскомъ виноградник, когда пасторъ. Крауссъ съ гостями направился къ кладбищенскимъ воротамъ. Онъ часто присутствовалъ тайно при ихъ духовныхъ концертахъ, вдь, онъ тоже былъ сыномъ Баваріи, страны пвцовъ. Больше всего его привлекалъ голосъ Лотты, который производилъ на влюбленное сердце юноши такое глубокое впечатлніе, что никакая вершина Альпъ не показалась бы ему слишкомъ высокой, еслибъ онъ могъ надяться услышать тамъ псню или ласковое слово отъ дочери пастора.

Фридеръ незамтно проскользнулъ на колокольню и тихо поднялся по лстниц, ведущей къ часамъ. Отсюда тоже былъ ходъ на хоры, но эта дверь около органа рдко отпиралась. Трещины въ ссохшемся дерев такъ были широки, что звуки ясно долетали де того, кто стоялъ за дверью, и даже была видна часть церкви.

Пока храмъ оглашали величественные звуки органа и плъ прекрасный мужской голосъ, Фридеръ сидлъ на ступеняхъ лстницы. Когда же подъ церковными сводами разнеслась рождественская пснь, чистая и звучная, точно ангельская мелодія, тогда юноша всталъ и прильнулъ лицомъ къ самой широкой скважин, чтобы взглянуть на Лотту. Но его старанія были напрасны: оргинъ заслонялъ молодую двушку. Вмсто нея, Фридеръ видлъ пруссака, которому онъ утромъ такъ хорошо доказалъ свою баварскую гордость. Лицо Феликса было красиво, благородно, только слишкомъ блдно, особенно красиво оно было тогда, когда освщалось глубокимъ душевнымъ волненіемъ, какъ въ эту минуту, и Фридеръ, глядя на него, не могъ подавить дружелюбнаго чувства. Ему сдлалось стыдно за свое поведеніе. Когда же Феликсъ отошелъ за колонну и закрылъ глаза рукой, Фридеръ, по-своему взволнованный не меньше его, сочувственно покачалъ головой.

Лотта подошла къ родителямъ, которые поднялись со своихъ мстъ. Мать потрепала ее по щек, а пасторъ заговорилъ съ Окслеромъ, пасторша тоже вмшалась въ разговоръ. Лотта отступила немного назадъ и наклонилась надъ скамьей, на которой положила раньше нсколько нотныхъ тетрадокъ. Въ то время, какъ она складывала ихъ, изъ тни выступилъ Лубрехтъ и молча протянулъ ей руку. Лотта взглянула на него и сейчасъ же опустила глаза. Но его блестящій взглядъ уже сказалъ ей, что въ его душ произошла перемна, что нмой языкъ ея сердца встртилъ откликъ въ его душ, она почувствовала это въ пожатіи его руки и не ршилась отнять свою.

Лотта не ожидала такого счастья. Дрожь пробжала по ея тлу,когда она увидала его нжный, полный любви взоръ, и густая краска залила ея лицо. Капельмейстеръ открылъ ноты и показывалъ старикамъ какую-то мелодію, Павелъ возился съ мхами около органа, никто не обращалъ вниманія на молодыхъ людей. Феликсъ приподнялъ руку двушки и поцловалъ. Лотта спокойно, съ благоговніемъ, точно благословеніе, приняла его поцлуй.

Бдный Фридеръ былъ свидтелемъ этой безмолвной сцены. Его доброе расположеніе къ пруссаку мгновенно смнилось негодованіемъ. Какъ смлъ онъ ухаживать на его глазахъ за Лоттой? Дикая ревность проснулась въ сердц юноши. Старому другу Мартыну онъ уступилъ бы Лотту, но этому неизвстно откуда взявшемуся пруссаку — никогда! Фридеръ сжималъ кулаки, скрежеталъ зубами и его добродушное лицо сдлалось мрачне ночи. Не правъ онъ разв былъ, не повривъ съ самаго начала его любезнымъ фразамъ? Если только пруссакъ еще разъ заговоритъ съ нимъ, то онъ ему покажетъ, что онъ его злйшій врагъ.

Когда, наконецъ, вышли изъ церкви, Феликсъ съ блестящими глазами коротко поблагодарилъ хозяина за доставленное удовольствіе. Пасторъ ласково кивнулъ ему головой, по взволнованному лицу молодого человка онъ видлъ, что его благодарность идетъ ютъ чистаго сердца.

Фридеръ тихонько спустился съ лстницы и, никмъ не замченный, поспшилъ въ свой виноградникъ. Капельмейстеръ скоро собрался въ Эберштейнъ, такъ какъ вечеромъ онъ узжалъ домой, въ Росталь.

X.

На высот, гд пріютился домикъ пастора, вечера сдлались холодны, и посл ужина приходилось сидть въ комнатахъ. Когда служанка убрала со стола, пасторъ попросилъ Лотту принести англійскія книги, чтобы гость могъ видть, какія сочиненія имются въ его библіотек. Лотта исполнила просьбу, и радость освтила ея лицо, когда Феликсъ слегка дрожащимъ голосомъ сказалъ, что онъ уже слышалъ о ея занятіяхъ англійскямъ языкомъ.

— Кто вашъ любимый поэтъ изъ англичанъ?— спросилъ его хозяинъ.

Феликсъ назвалъ Шелли.

— Шелли?— съ изумленіемъ повторилъ пасторъ.— Но, вдь, это метафизическая поэзія, заоблачныя грезы, отвлеченныя бредни, болзненныя фантазіи чуждой міру души.

— О!— воскликнулъ студентъ, волнуясь.— Шелли преклоняется передъ высшими идеалами. Умъ, любовь, красота для него все.

— Мой добрый другъ, онъ стоитъ вн дйствительной жизни.

Если нашимъ идеаломъ можетъ быть стремленіе перевернуть міръ, то, прежде всего, надо отыскать рычагъ Архимеда. А Шелли витаетъ въ заоблачныхъ сферахъ.

— Но вы, вдь, не презираете его идеализма?

— Милый Феликсъ, всякій, кто серьезно стремится довести до высшаго развитія вложенные въ него Богомъ благородные зачатки, всякій, кто исполняетъ свое дло, какъ бы незначительно оно ни было, съ высшимъ сознаніемъ долга — въ моихъ глазахъ идеалистъ. У Шелли, хотя онъ и еретикъ, безспорно высоко-нравственные идеалы, но для молодого человка, который хочетъ вступить въ борьбу съ существующимъ міромъ, онъ самый плохой учитель. Онъ. устремляетъ ваши взоры на недосягаемое, и, слдовательно, недйствительное, и поэтому вы теряете опору, которую даетъ вамъ дйствительность съ ея прозаическими обязанностями. Почитайте Карлейля и вы поймете меня.

— До сихъ поръ Карлейль отталкивалъ меня,— возразилъ Феликсъ.— Его толкованіе фактовъ можетъ казаться истиннымъ только тому, кто смотритъ на факты его глазами. Но я мало занимался имъ, мн не нравится его стиль. Мн всегда представляется, что его нервному, многоглагольному слову не хватаетъ достоинства, а также ему недостаетъ художественнаго чутья, вкуса.

— Простите меня,— сказалъ пасторъ,— но чтобы такъ судить, надо слишкомъ поверхностно знать его. И не придаете ли вы вообще слишкомъ большаго значенія вкусу?

— Разв гармонія не высшая наша цль? А неужели совершенная гармонія возможна безъ совершенной красоты?

Старикъ покачалъ головой.

— Красота, мой юный другъ, такая относительная и преходящая вещь, что ее можно забыть ради стремленія къ этическимъ благамъ. Ея значенія я никогда не оспаривалъ, но считаю ее только вншнею формой. Есть боле глубокое созерцаніе, для котораго исчезаетъ различіе между прекраснымъ и безобразнымъ. Врьте мн, что чрезмрное поклоненіе прекрасному можетъ затормазить наше развитіе.

— Я думаю, что истинно-прекрасное божественнаго свойства и не согласуется ни съ какими низменными побужденіями.

— Благо вамъ, если вы такъ думаете. Но гд вы найдете истинно-прекрасное? Знаете вы Palace of Art Теннисона?

— Еще бы!— съ оживленіемъ воскликнулъ Феликсъ,— это одно изъ моихъ любимыхъ стихотвореній.

Пасторъ взялъ одну изъ принесенныхъ Лоттой книгъ.

— Прочтите его вслухъ.

Феликсъ охотно согласился. Онъ читалъ съ большимъ выраженіемъ, пріятнымъ, но немного тихимъ голосомъ. Внимательно наблюдавшій за нимъ пасторъ замтилъ, что во время чтенія у него нервно подергивались углы рта.

— Теперь вамъ стало понятне мое мнніе?— спросилъ онъ когда Феликсъ кончилъ.

Феликсъ задумался.

— Послдняя часть,— отвтилъ онъ,— гд душа, любящая прекрасное, сама изгоняетъ себя изъ царства искусствъ и предается раскаянію, не доступна моему пониманію. Мн симпатично а этомъ стихотвореніи только идеальное художественное царство, которое рисуетъ намъ здсь Теннисонъ.

— Я такъ и думалъ. Вы сами еще находитесь въ первомъ фазис, вашъ нравственный опытъ еще не достигъ втораго. Но, въ такомъ случа, вы, мой юный другъ, не понимаете аллегорическаго смысла стихотворенія, который разъясняютъ намъ посвятительныя строфы: ‘того, кто не признаетъ любви, любовь не должна признавать’.

— Да разв тотъ, кто любитъ прекрасное и занимается искусствомъ, непремнно долженъ быть эгоистомъ?— съ жаромъ возразилъ Феликсъ.

— Нтъ, мой другъ, и этого не думаетъ и поэтъ, говоритъ же онъ, что душа, быть можетъ, вернется въ свой дворецъ, когда возвратится къ любви. Но въ этомъ стихотвореніи онъ показываетъ намъ опасность потерять благороднйшій человческій даръ, связь съ страдающимъ, нуждающимся въ любви человчествомъ, и превратиться въ прекрасный, холодный, бездушный мраморъ, если мы будемъ смотрть на красоту, какъ на высшій идеалъ. Не красота, а долгъ есть высшій идеалъ. Заповдь ‘люби ближняго’ прекрасней всхъ гармоній, выше всхъ поэмъ міра.

Феликсъ молчалъ, но убжденъ онъ, повидимому, не былъ. Часы около печки пробили десять. Пасторша и слдомъ за ней мужъ поднялись. Пасторъ похлопалъ студента по плечу.

— Мы горячо поспорили, но, вдь, вы врите, что я расположенъ къ вамъ?

Феликсъ съ благодарностью пожалъ протянутую руку.

— Я знаю, что вы не стали бы такъ говорить, если бы не принимали во мн участія. И, все-таки, я боюсь, что моего язычества нельзя измнить никакими доводами, это дло темперамента.

Пасторъ задумчиво опустилъ голову. Пожелавъ покойной ночи Феликсъ ушелъ въ свою комнату. Лотта еще убирала книги и слышала разговоръ родителей.

— Ты слишкомъ нападаешь на него, старикъ,— говорила жена.— Онъ, повидимому, такой хорошій, честный человкъ.

— Ты совершенно права, милая Марта,— отвтилъ пасторъ.— У него чистая, неиспорченная душа. Но я хотлъ бы помочь бдняг, онъ находится на ложномъ пути. Такіе парящіе въ небесахъ идеалисты — самыя несчастныя созданія: пока имъ свтитъ солнце, они живутъ въ фантастическихъ грезахъ, какъ только разразится надъ ними буря, они разбиваются, какъ хрусталь. А у него, конечно, не хватитъ физическихъ силъ для сопротивленія. Замтила ты, какъ во время чтенія онъ задыхается и подергиваетъ углами рта? Все это доказываетъ хрупкое сложеніе.

— Да сохранить его Господь!— набожно произнесла старуха.

Ея благочестивое желаніе встртило громкій откликъ въ сердц дочери. Лотта врила проницательности отца и только сильне любила Феликса, такъ какъ къ ея любви присоединилась жалость. Въ этотъ вечеръ она со слезами молилась за Феликса.

XI.

Придя наверхъ, Феликсъ открылъ окно и задумчиво устремилъ взоръ на тихую, сумрачную долину. Слова пастора не произвели на него сильнаго впечатлнія потому, что его мысли были всецло поглощены другимъ предметамъ. Онъ думалъ о Лотт и былъ счастливъ сознаніемъ любви.

Только теперь Феликсъ вспомнилъ о Мартын, котораго считалъ до сихъ поръ женихомъ Лотты, и это воспоминаніе тяжелымъ гнетомъ легло на его сердце. Онъ не думалъ боле, что Мартынъ женихъ Лотты, или что вообще онъ иметъ какія-нибудь права на нее. Глаза Лотты не смотрли бы на него такъ открыто, съ такимъ спокойнымъ, яснымъ блескомъ. Но разв онъ можетъ измнить данному общанію? Не будетъ ли это предательствомъ относительно его матери? И не становится ли онъ поперекъ дороги товарищу? Что Мартынъ любилъ Лотту, это зналъ Феликсъ и вовсе не желалъ доставлять горе другу. Но уступить Лотту, если она выберетъ Феликса, онъ, все-таки, не могъ. Онъ чувствовалъ, что ему не вырвать изъ сердца этой любви. Только теперь Феликсъ понялъ, какъ пуста и безотрадна была до сихъ поръ его жизнь. И вотъ теперь, когда его судьб грозитъ непріятная перемна, онъ находитъ поддержку, за которую его душа схватилась со всмъ пыломъ страсти. Если онъ лишится ея и опять кругомъ настанетъ мракъ и пустота, онъ этого не перенесетъ.

Но Феликсъ имлъ высокія понятія о дружб и чести и потому въ его груди боролись самыя разнородныя чувства. Далеко за полночь просидлъ онъ у окна, и когда, наконецъ, легъ, безпокойныя думы мшали заснуть. Былъ моментъ, когда онъ почувствовалъ потребность написать Мартыну и во всемъ признаться ему, но потомъ онъ ршилъ, что лучше переговорить лично и предоставить ему окончательное ршеніе. Онъ врилъ въ Мартына и хотлъ заслужить его довріе. Что онъ не откажется отъ Лотты, если она любитъ его, это Феликсъ зналъ и тысячу разъ повторялъ себ. Но онъ не хотлъ дйствовать за спиной друга, который самъ долженъ былъ одобрить его поступокъ.

Наконецъ, Феликсъ ршилъ до своего возвращенія въ Эберштейнъ сдерживать себя и не давать Лотт никакихъ дальнйшими доказательствъ любви, но какъ только онъ увидитъ Мартына, то и самъ долженъ уступить ему любимую обоими двушку. Это ршеніе успокоило Феликса и даже его отношенія къ дяд показались ему мене мрачными. Любовь сгладила вс шероховатости и, засыпая, Феликсъ нсколько разъ повторилъ:

— Теперь и счастливъ!

XII.

Феликсъ Лубрехтъ не замчалъ, какъ бжали дни въ гостепріимномъ дом пастора. У молодого человка завязывались съ хозяиномъ нескончаемые оживленные споры, пасторша относилась гостю съ чисто-материнскою лаской, а съ Лоттой у него и безъ словъ установилось душевное согласіе, длавшее обоихъ счастливыми. Между тмъ, въ теченіе этой недли Феликсъ сдлалъ странное наблюденіе: куда бы онъ ни пошелъ изъ дому, за каждымъ его шагомъ слдилъ Фридеръ, сынъ винодла. Гуляя какъ-то рано утромъ, Феликсъ направился къ горной тропинк за церковью, поравнявшись съ кладбищемъ, онъ встртилъ за угломъ стны Фридера, который бросилъ на него злобный взглядъ и, не кланяясь скрылся. Феликсъ съ изумленіемъ посмотрлъ ему вслдъ, и погруженный въ свои радужныя мечты, скоро забылъ о немъ. Феликсъ прошелся лсомъ, покрывавшимъ горную вершину, и возвращался домой черезъ виноградники. Здсь онъ опять увидлъ Фридера, ожидавшаго его возвращенія, и крикнулъ ему ‘здравствуй’, но баварецъ пробормоталъ что-то, мало похожее на привтствій Лубрехтъ видлъ, какъ ласково относились въ пасторскомъ дом къ сыну винодла, и не могъ объяснить себ его враждебнаго отношенія къ себ. Онъ самъ находился въ такомъ счастливомъ настроеніи, что ему захотлось приласкать сердитаго мальчика.

— Эй, другъ мой, что съ вами?— спросилъ онъ.

— Я не другъ вашъ!— грубо отвтилъ Фридеръ.

Феликсъ былъ пораженъ и захотлъ узнать причину его нерасположенія.

— Но почему, Фридеръ?…

— Оставьте меня въ поко!— рзко перебилъ его сынъ винодла, сверкнулъ глазами и скрылся за виноградниками.

Феликсъ покачалъ головой и пошелъ своею дорогой. Онъ былъ слишкомъ радостно настроенъ, чтобы обидться на глупаго мальчика. Посл этого Фридеръ не попадался ему на глаза, но Феликсъ чувствовалъ, что онъ продолжаетъ тайно слдить за нимъ и разъ вечеромъ ему даже показалось, что Фридеръ подсматриваетъ въ окно, но голова баварца исчезла, едва Феликсъ обернулся къ нему.

Въ половин мсяца наступилъ день сбора винограда. Праздничнымъ звономъ смнился стукъ бондарей, цлую недлю наколачивавшихъ въ деревн новые обручи на громадныя бочки. Рано утромъ колокола пріютившейся въ горахъ церкви возвстили наступленіе осени и, открывъ окно, Феликсъ увидлъ, что на холмахъ, усянныхъ сплошною толпой народа, кипитъ дятельная жизнь. Здсь ловкія руки срзали сочныя гроздья, тамъ мужчины и женщины бгали взадъ и впередъ по горной тропинк, относя въ деревню, къ давильному чану, полныя корзины винограда.

Фридеръ, какъ здоровый парень, былъ въ числ тхъ, что подали въ деревню корзины съ виноградомъ. Возвращаясь наверхъ, онъ всякій разъ взглядывалъ на пасторскій домъ. Наконецъ, когда Фридеръ увидлъ, что пасторъ съ гостемъ направились къ деревн, онъ сбросилъ съ плечъ корзину и побжалъ въ уединенный уголъ отцовскаго виноградника. Тамъ онъ поднялъ камень и подъ нимъ, въ углубленіи, оказалась корзина съ крупнымъ, отборнымъ виноградомъ. На зеленыхъ листьяхъ лежали самыя лучшія гроздья во всемъ виноградник,— Фридеръ заготовилъ ихъ для подарка Лотг. Онъ съ восторгомъ поднялъ корзину, проскользнулъ мимо кладбища и, пройдя дворъ, заглянулъ въ кухонное окно, увидвъ тамъ Лотту, онъ, красня, протянулъ ей виноградъ.

— Вотъ, Лотта!— сказалъ онъ,— это для тебя, одной, лучшій, что я нашелъ. Отнеси въ свою комнату и никому не говори. А мн надо опять на работу.

И Фридеръ, счастливый, убжалъ, прежде чмъ Лотта успла поблагодарить его. Она поднялась съ корзиной въ комнату Лубрехта и поставила ее на столъ, чтобъ онъ увидлъ сейчасъ же по возвращеніи домой. Она хотла, когда Феликсъ станетъ благодарить притвориться, будто ничего не знаетъ, и съ радостно-бьющимся сердцемъ вернулась къ своимъ домашнимъ хлопотамъ.

Посл обда мстность оживилась еще больше, всюду палили ружья, пистолеты и горное эхо повторяло громъ выстрловъ. Изъ Эберштейна нахали гости: подруга Лотты, сообщившая Лубрехту что майоликовая печь готова и его комната опять приняла жилой видъ, и профессорша Фёръ съ дтьми, нсколько дней назадъ перебравшаяся изъ Зауэрбрунна въ свое новое мстожительство. Она привезла Феликсу поклоны отъ Мартына Гугельхопфа и его матери. Когда смерклось, взвились ракеты и римскія свчи, и разноцвтные бенгальскіе огни освтили церковь съ пасторскимъ домомъ. Феликсъ, котораго маленькій Павелъ предупредилъ о фейерверк, тоже выписалъ изъ города большой запасъ и былъ счастливъ, что своимъ сюрпризомъ доставилъ удовольствіе обществу. Наконецъ, когда былъ истребленъ весь матеріалъ и надъ долиной поднялся сырой туманъ, гости разъхались и пасторскій домъ успокоился мирнымъ сномъ.

Феликсъ, придя въ свою комнату, увидлъ подарокъ Фридера. Крупный, наливной виноградъ привелъ его въ восторгъ и, любуясь разноцвтнымъ переливомъ ягодъ, юноша поднялъ на огонь нсколько кистей. Тогда на дн корзины онъ увидлъ записку и, развернувъ, прочелъ слдующіе стихи:

‘Не водк Пруссіи, перегнанной изъ гнили,

Довриться могла бы ты.

Баварскій виноградъ душисте ванили,

Хранитъ любовь и врность, и мечты.

И сердца разогрть не можетъ, не должно,

Картофельное прусское вино’.

Феликсъ не зналъ, что Фридеръ былъ одаренъ поэтическою жилкой, и потому не могъ объяснить себ происхожденіе этой нжной записки. Одно было ясно: обитатели пасторскаго дома не подозрвали ея существованія. Когда на слдующій день Феликсъ пришелъ въ столовую, онъ засталъ тамъ только Лотту, приготовлявшую кофе, и поблагодарилъ молодую двушку за виноградъ, который нашелъ наканун въ своей комнат. Лотта притворилась изумленной, но по ея лукавой улыбк Феликсъ догадался, что она говоритъ неправду, и, наконецъ, Лотта призналась, что виноградъ принесъ ей Фридеръ.

— Фридеръ?— воскликнулъ пораженный Феликсъ. Ему сразу стало понятно непріязненное отношеніе къ нему баварца.— А! Теперь я врю, что изъ десяти баварцевъ одинъ, какъ утверждаютъ, непремнно поэтъ.

Лотта смутилась.

— Разв Фридеръ приложилъ къ винограду стихи?

Феликсъ не хотлъ, собственно, выдавать этого, но теперь онъ протянулъ записку и Лотта, красня, прочла стихи.

— Глупый мальчишка!— воскликнула она, поднявъ глаза на Феликса.

Онъ прочелъ въ нихъ столько горячей, искренней любви, что забылъ свое ршеніе. Онъ взялъ об руки двушки и, устремивъ на нее страстный взоръ, прошепталъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ:

— Лотта, милая Лотта, и въ Пруссіи умютъ любить и хранить врность! Врите вы мн?

Когда молодая двушка чуть слышно прошептала ‘да’, Феиксъ привлекъ ее къ себ и поцловалъ въ лобъ.

Съ переполненнымъ благодарностью сердцемъ, Феликсъ простился вечеромъ съ гостепріимнымъ семействомъ и возвратился въ Эберштейнъ. Его отвезла телжка винодла, только на этотъ разъ на козлахъ сидлъ работникъ, такъ какъ Фридеръ отказался везти соперника.

XIII.

Розалія Аутенритъ была невстой Гроха уже около шести недль. Женихъ пилъ жадными глотками любовный напитокъ, но часто онъ пугалъ его своимъ горькимъ осадкомъ. Редакторъ Be липъ оказался такимъ преданнымъ другомъ, что не побоялся обвиненія въ навязчивости. Посл своего перваго посщенія онъ приходилъ къ Гроху еще разъ, чтобы повторить свои предостереженія. Несмотря на то, что обычный часъ завтрака давно прошелъ, Грохъ въ это утро еще не выходилъ изъ комнаты и Велинъ засталъ его сидящимъ съ утомленнымъ лицомъ и ввалившимися глазами.

— Вы нездоровы, мой милый другъ?— озабоченно спросилъ Велинъ.

— Я дурно провелъ ночь,— отвтилъ Грохъ.

— Вамъ необходимъ правильный образъ жизни. Кто отдаетъ свой покой въ руки кокетки, тотъ можетъ быть увренъ, что счастье его разбито. Я желалъ бы, чтобы безсонныя ночи принесли вамъ боле разумный совтъ.

— Я не могу допустить, чтобы вы продолжали говорить въ такомъ тон о фрейлейнъ Аутенритъ.

— Милый другъ, я долженъ сказать вамъ всю правду.

Грохъ пришелъ въ нетерпніе.

— Какъ вы не поймете меня, коллега?… То, что вы считаете правдой, вы теперь не можете сказать мн, такъ какъ отнын честь фрейлейнъ Аутенритъ — моя честь.

Велинъ вскочилъ съ мста.

— Вы хотите сказать, что…

— Что со вчерашняго дня она моя невста.

Велинъ молчалъ.

— И этотъ шагъ безповоротенъ?— спросилъ онъ, наконецъ.

Грохъ ничего не отвтилъ.

— Послушайте, Грохъ, — началъ Велинъ.— Я прошу васъ,позвольте мн въ послдній разъ откровенно поговорить съ вами. Не счастье лишило васъ сна и состарило на много лтъ, вы уже раскаиваетесь въ томъ, что сдлали. Но еще не поздно, ошибку можно исправить. Послушайтесь моего совта, старый другъ, порвите сти. Этимъ вы спасете себя отъ несчастья, а Розалія Аутенритъ едва ли станетъ о васъ плакать.

Женихъ громко простоналъ.

— Я скажу вамъ, какъ лучше всего поступить,— продолжалъ Велинъ.— Напишите въ короткихъ словахъ, что увренность въ томъ, что вашъ союзъ съ фрейлейнъ Аутенритъ принесетъ несчастіе обоимъ, вынуждаетъ васъ порвать съ нею отношенія. Щадить чувства этой двушки вамъ не зачмъ, такъ какъ ихъ нтъ у нея. Узжайте немедленно отсюда, а я самъ передамъ ваше письмо. Не бойтесь людскаго суда: вс порядочные люди примутъ вашу сторону.

Бдняга женихъ мрачно смотрлъ въ землю все время, пока его убждалъ Велинъ. Подъ конецъ лучъ надежды озарилъ лицо Гроха и, быстро принявъ ршеніе, онъ всталъ и подошелъ къ письменному столу. Въ эту минуту на улиц загремлъ экипажъ. Еще не успвшій ссть, Грохъ машинально взглянулъ въ открытое окно и замеръ на мст.

Въ коляск сидла госпожа Аутенритъ съ его невстой. Увидвъ Гроха, Розалія кивнула ему головой, начала длать знаки руками и, когда онъ нершительно поклонился, крикнула нжнымъ голосомъ:

— Мы хотимъ прокатиться съ тобой по городу, милый Грохъ. Пожалуйста, не заставляй насъ долго ждать.

Оцпенніе Гроха прошло. Ласковый голосъ невсты пробудилъ весь пылъ въ его груди. Онъ схватилъ шляпу и на ходу обратился къ Велину:

— Простите, любезный другъ, что я покидаю васъ, и не будемъ никогда больше касаться этого вопроса. Слишкомъ поздно! Будь, что будетъ!

— Мн очень прискорбно все это,— серьезно возразилъ редакторъ.— Вы совершенно лишились силы воли.

— Да, я больше не принадлежу себ. Я безсиленъ. Но бросимъ этотъ разговоръ. Вы, все-таки, попрежнему, останетесь моимъ другомъ, не такъ ли?

— Да!— отвтилъ Велинъ и пріятели разстались.

Внизу Розалія погрозила Гроху пальцемъ.

— Стыдись, измнникъ! Мы нсколько часовъ ждемъ тебя!

Это была правда. Розалія не договорила только о своемъ предчувствіи, сказавшемъ ей, что жениху можетъ придти въ голову желаніе разсчь узелъ. Любовь не повлекла бы ее къ Гроху, скоре, раздраженная его отсутствіемъ, она на зло осталась бы дома. Но ея гордость страдала при мысли, что Грохъ не вполн порабощенъ ею и, когда мать предложила ей захать за женихомъ, она охотно согласилась.

На Королевской улиц они вышли изъ экипажа. Розалія останавливалась передъ каждою витриной и высказывала желанія, которыхъ Грохъ не могъ не понять. Вечеромъ она имла удовольствіе надть въ театръ бриліантовый уборъ, поднесенный ей женихомъ. Всть о помолвк Розаліи Аутенритъ быстро облетла весь городъ и ложа, гд сидли женихъ съ невстой, привлекала всеобщее вниманіе.

На слдующій день бдный Грохъ серьезно заболлъ. Его уже немолодой организмъ не могъ перенести безсонной ночи и посл нея катанья по городу и цлаго утомительнаго дня. Онъ вынужденъ былъ два дня пролежать въ постели, но нравственное угнетеніе было такъ сильно, что онъ цлую недлю не выходилъ изъ комнаты. Розалія не трудилась сдерживать свою злобу и даже госпожа Аутенритъ сердилась, такъ какъ непредвиднная болзнь разстроила ея планы. Въ день помолвки она заказала великолпный обдъ, который пришлось отложить, а потомъ и совсмъ отмнить вслдствіе каприза невсты. Грохъ, покорившись неизбжному, желалъ, вмсто помолвки, отпраздновать прямо свадьбу. Когда его не терзали сомнніе и раскаяніе, тогда онъ сгоралъ отъ нетерпнія. Онъ уже не разсчитывалъ на спокойствіе, пока будетъ женихомъ, но надялся, что оно вернется посл свадьбы. Грохъ неохотно согласился отложить ее до двадцатаго октября, и то посл того, какъ мать и дочь въ одинъ голосъ объявили, что ране этого срока приданое не можетъ быть готово.

Такъ какъ вызванная душевными волненіями болзнь Гроха обнаружила искусно скрываемую имъ до сихъ поръ старость, то и не удивительно, что Розалія находилась въ раздраженномъ состояніи. Понемногу она пришла къ заключенію, что не стоитъ продолжать кокетничать съ женихомъ, и такъ мучила его холодностью и капризами, что Грохъ часто уходилъ домой сильно разстроенный и не разъ подумывалъ, не исполнить ли ему совтъ Велина. Потерять жениха Розалія не хотла, и, главнымъ образомъ, изъ самолюбія. Но она хорошо изучила Гроха и знала, какъ далеко можетъ заходить. Увренная въ своей сил, она относилась къ нему съ ядовитою ироніей, но это-то холодное презрніе боле всего разжигало его страсть и разстаться съ невстой Грохъ не имлъ силы.

XIV.

Возвратившись изъ Бургвангена домой, Феликсъ нашелъ квартиру въ порядк и зеленая майоликовая печь замчательно гармонировала съ красивою, изящною обстановкой. На письменномъ стол лежало письмо отъ дяди.

‘Такъ какъ близко начало семестра,— прочелъ Феликсъ посл вступительныхъ словъ,— то я совтую теб отложить поздку въ Италію до слдующихъ большихъ каникулъ. Но, въ такомъ случа, теб, какъ моему единственному родственнику, придется присутствовать на моей свадьб, которая назначена, какъ ты узнаешь изъ прилагаемаго пригласительнаго билета родителей моей невсты, на двадцатое октября. Въ тотъ же день я съ невстой предпринимаю длинное путешествіе. Если ты желаешь провести со мною послдніе часы моей холостой жизни, то прізжай семнадцатаго и остановись въ моемъ отел. Ты успешь тогда побывать у госпожи Аутенритъ, которая желаетъ видть тебя до свадьбы въ тсномъ семейномъ кругу, и я представлю тебя нкоторымъ моимъ друзьямъ, знакомство съ которыми будетъ теб пріятно.

‘Въ настоящее время здсь открыта художественная выставка и ты застанешь въ город нкоторое оживленіе. Вообще, теб слдовало бы почаще прізжать въ Росталь на нсколько дней, чтобы познакомиться съ театрами и жизнью артистовъ. Въ Эберштейн ты превратишься въ одичалаго затворника. Пора, мой мальчикъ, взглянуть и на окружающую жизнь. Лучше всего было бы, если бы ты примкнулъ къ какой-нибудь студенческой корпораціи, но я знаю, что ты не исполнишь моего желанія, и не хочу, чтобы ты отказывался отъ своихъ привычекъ. Я только прошу тебя не забывать связи съ живымъ міромъ. Учись примняться и врь мн, что искусство жизни заключается въ умньи давать жить другимъ’.

Феликсъ положилъ письмо на столъ растроганный и изумленный. Никогда прежде дядя не читалъ ему подобныхъ нравоученій. Что побудило его? Отеческая заботливость о судьб племянника или жалобы Розаліи? Вліяли, конечно, об причины, но послдняя дала ршительный толчокъ.

Феликсъ понималъ, что не присутствовать на свадьб дяди было немыслимо, и почти раскаивался въ томъ, что не ухалъ въ Италію. Было еще другое основаніе, почему приглашеніе дяди разстроило Феликса. Двадцатаго октября начинались лекціи въ университет, пансіонеры, слдовательно, и Мартынъ, должны были пріхать въ Эберштейнъ наканун. Феликсъ предполагалъ, что Мартынъ сейчасъ же поспшитъ въ Бургвангенъ, и считалъ недобросовстнымъ пускать его туда съ надеждами, которыя не могутъ уже осуществиться. И безъ того ему тяжело было сознавать свою вину передъ другомъ, у котораго онъ отбилъ невсту.

Было еще только шестнадцатое октября и Феликсъ не могъ ждать Мартына до восемнадцатаго, если не хотлъ обидть дадю. Поэтому онъ написалъ Мартыну письмо, въ которомъ назначалъ ему свиданіе на выставк картинъ.

Когда, на слдующій день, Лубрехтъ пріхалъ въ Росталь, его встртилъ на станціи Аурихъ. Оба обрадовались и Феликсъ улыбнулся, увидвъ браваго солдата въ блестящей ливре, выбранной госпожей Аутенритъ.

— Нравится вамъ у дяди?— спросилъ Лубрехтъ.

— Да, онъ хорошій господинъ, но мн жаль его,— отвтилъ Аурихъ.

Отвтъ удивилъ племянника, который считалъ невозможнымъ, чтобы жизнерадостный оптимистъ могъ кому-нибудь внушить жалость.

— Фрейлейнъ Аутенритъ забрала его въ руки, вотъ въ чемъ тайна, — объяснилъ Аурихъ.— Онъ и радъ бы избавиться, да не можетъ.

Феликсъ начиналъ догадываться, какимъ образомъ произошло сватовство, однако, онъ остановилъ своего бывшаго дядьку.

— Аурихъ, вы не должны такъ выражаться о невст вашего господина!

— Не сердитесь!— сказалъ Аурихъ.— А, все-таки, это правда. И какъ я ни люблю господина Гроха, а едва ли останусь у него, когда она начнетъ командовать. Она зле нашего командира.

Къ обду въ отель вернулся Грохъ, здившій кататься съ невстой. Феликсъ повторилъ дяд свои пожеланія счастья, причемъ оба смутились.

— Ну, безъ сантиментальностей!— сказалъ Грохъ, махнувъ рукой.— Между нами все остается по-старому. А теперь давай обдать. Это важне всего въ настоящую минуту.

За обдомъ Феликсъ замтилъ, что прежній, всегда прекрасный аппетитъ дяди пропалъ. Онъ, такъ наслаждавшійся прежде дой, теперь едва прикасался къ кушаньямъ и съ отвращеніемъ отодвигалъ тарелку. За то онъ больше обыкновеннаго пилъ вина.

Посл кофе Феликсъ сообщилъ дяд, что долженъ встртиться на выставк съ Мартыномъ Гугельхопфъ.

— Вотъ и отлично,— воскликнулъ Грохъ,— и я поду! Выставка принесетъ теб гораздо больше пользы, если тобою будетъ руководить критикъ.

Феликсъ замялся, ему хотлось видться съ Мартыномъ наедин. Но отклонить предложеніе дяди было невозможно и они похали вмст. Въ первомъ же зал они столкнулись съ Гансомъ Бундшу.

— Какъ я радъ, что встрчаю васъ здсь!— воскликнулъ критикъ.— Вы именно тотъ человкъ, который лучше всхъ введетъ моего Феликса въ дйствительную жизнь.

Онъ познакомилъ молодыхъ людей, а самъ направился къ картин художника.

— Посмотри, Феликсъ!— оживленно сказалъ критикъ.— Сколько неподражаемой наивности въ этой дтской сценк! Я думалъ, милйшій Бундшу, что вы держитесь только трагическихъ сюжетовъ, а вы поражаете насъ неподдльнымъ юморомъ. Это не хуже Мейергейма!

Молодой художникъ былъ, видимо, польщенъ восторженнымъ отзывомъ извстнаго критика. Заинтересованный Феликсъ тоже подошелъ и съ восхищеніемъ разсматривалъ картину. Гансъ Бундшу внимательно смотрлъ на Феликса и глаза ихъ встртились.

— Вамъ нравится?— съ улыбкой спросилъ художникъ.

Феликсъ только кивнулъ головой и молча протянулъ ему руку. Художникъ наклонился къ нему и сказалъ шепотомъ:

— Позвольте мн нарисовать васъ? Я давно ищу лицо съ такою одухотворенною красотой, какъ ваше.

— О!— чуть не съ испугомъ воскликнулъ Феликсъ и, вспыхнувъ, отвернулся въ сторону.

Онъ обрадовался, что приходъ Мартына, аккуратно явившагося въ условленный часъ, далъ разговору другое направленіе.

— Я пришелъ только для того, чтобы вы не ждали меня напрасно,— сказалъ Мартынъ.— Я не могъ предупредить васъ письмомъ, такъ какъ только сегодня получилъ ваше. Я сейчасъ же долженъ покинуть васъ: я общалъ матери посвятить ей послдніе часы моихъ каникулъ.

Феликсъ огорчился, услыхавъ, что новое препятствіе разстраиваетъ его планы.

— Я побезпокоилъ васъ только потому, что долженъ переговорить съ вами о важномъ дл,— смущенно произнесъ онъ.— Но если вамъ нельзя, то придется отложить до нашего свиданія въ Эберштейн.

— Я бы остался, да со мною пріхала матушка и ждетъ внизу на площади.— Бросивъ вглядъ на критика и художника, Мартынъ прибавилъ:— Все равно, мы не могли бы говорить теперь.

Онъ протянулъ Лубрехту руку.

— Какъ, вы уже покидаете насъ?— воскликнулъ Грохъ.— Правда, выставка свтскихъ картинъ не можетъ особенно интересовать студента богословія.

Поводомъ къ этому насмшливому замчанію послужила вншность молодого баварца, одтаго въ сюртукъ, доставшійся ему по наслдству отъ покойнаго кантора Гугельхопфа. Кром того, Мартынъ стснялся свтскаго берлинца и потому его семинарскія манеры сдлались еще угловате. Но онъ былъ не изъ числа тхъ людей, которые позволяютъ насмхаться надъ собой.

— Сегодня мн некогда, господинъ докторъ,— отвтилъ онъ.— Но на прошлой недл я нсколько разъ постилъ эти залы. Мы не такіе варвары, какъ вы думаете.

Онъ сдлалъ общій поклонъ и удалился, прежде чмъ Грохъ усплъ отвтить.

— Зачмъ ты обидлъ его, милый дядя?— съ сожалніемъ воскликнулъ Феликсъ.

— Терпть я не могу этой поповской породы!— воскликнулъ Грохъ.— И какъ можетъ тебя интересовать этотъ деревянный семинаристъ? Я желалъ бы, чтобы ты выбиралъ себ боле подходящихъ друзей.

Феликсъ покачалъ головой.

— Нтъ, дядя, ты его не знаешь и потому ошибаешься. Онъ очень развитой человкъ.

Грохъ нетерпливо отвернулся.

— Милый Феликсъ, я не понимаю мщанскихъ добродтелей. Очень возможно, что твой другъ Напфкухенъ, или какъ тамъ, Гугельхопфъ, что ли? Ну, да это все равно! Очень возможно, что онъ обладаетъ всми достоинствами прекраснаго деревенскаго пастора, и именно потому-то мы и расходимся съ нимъ.

Племянникъ молчалъ и скоро картины всецло завладли его вниманіемъ. Когда выставка закрылась, Грохъ пригласилъ обоихъ молодыхъ людей въ кафе Данекеръ. Скоро туда пришелъ и Велинъ. Критикъ весело встртилъ его словами:

— Представляю вамъ, милый коллега, моего племянника-идеалиста. Такъ какъ вы сами преклоняетесь передъ идеализмомъ, то я особенно рекомендую вамъ этого юношу и вы должны будете сознаться, что мой реализмъ не приноситъ вреда міру, такъ какъ не омрачилъ даже небесно-лазурныхъ грезъ моего сына и воспитанника.

Понемногу собрались и другіе представители литературы и искусствъ, которыхъ Грохъ пригласилъ на свое небольшое торжество. Вечеръ прошелъ очень оживленно. Веселе всхъ былъ Грохъ, такъ что можно было подумать, будто онъ счастливйшій въ мір женихъ. На самомъ же дл онъ ршилъ послдовать совту Горація и виномъ прогнать черныя мысли. Въ этотъ вечеръ Грохъ прощался съ свободною холостою жизнью.

XV.

На другой день дядя съ племянникомъ отправились съ визитомъ) въ золотую виллу. Ихъ приняла госпожа Аутенритъ въ китайской комнат, гд прибавилось новое украшеніе — большая металлическая клтка съ попугаемъ, который неистово кричалъ и махалъ крыльями. Феликсъ узналъ отъ хозяйки, что попугая подарилъ ей Грохъ въ награду за то, что похищаетъ другую бдную птичку. Госпожа Аутенритъ съ большимъ участіемъ спросила Феликса о его здоровь и пожалла, что на его щек до сихъ поръ не прошелъ шрамъ отъ обжога.

— За то вы устроили счастье вашего дяди и моей Розаліи,— говорила хозяйка.— Если бы не это несчастіе, заставившее васъ сидть въ комнат, мой милый зять едва ли пріхалъ бы въ Зауэрбруннъ. Боле подходящей пары трудно найти. Розалія давно могла бы выйти замужъ. Но съ ея прекраснымъ образованіемъ и гордымъ характеромъ нельзя же было выходить за перваго встрчнаго. Нашимъ девизомъ было ‘благородный мужъ!’ А вашъ дядя благороденъ, это сразу видно.

Докторъ Грохъ отправился, между тмъ, къ Розаліи, ожиданій его въ будуар рококо. Онъ хотлъ, по обыкновенію, подвать невсту, но она стала за кресло и холодно сказала:

— Брось, пожалуйста, эти глупости!

Веселое лицо Гроха омрачилось.

— Благодарю тебя за любезный пріемъ.

— Не стоитъ!

— Перестань, дорогая моя, ребячиться,— нжно просилъ онъ.— Я пріхалъ сегодня съ племянникомъ. Ты разв не хочешь его видть?

— Господина Лубрехта? Я не понимаю, къ чему это? Теб, конечно, общество этого господина такъ дорого, что изъ-за него на цлый день забываешь меня. Но это твое дло.

— Ты же знаешь, что я давалъ вчера прощальный вечеръ друзьямъ.

— Ничего я не знаю и знать не желаю!

— Розалія, ты сердишься безъ всякаго основанія. Случилось съ тобою что-нибудь непріятное?

— Имю я основанія сердиться, или нтъ, позволь знать мн самой. Во всякомъ случа, эти глупйшія пререканія мн крайне непріятны.

Во время этой сцены Розалія стояла у окна въ картинной поз, повернувъ голову въ сторону и граціозно протянувъ руку къ занавск. Она знала, что ея красивая наружность притягивала влюбленнаго жениха, какъ бы она ни отталкивала его словами и обращеніемъ.

— Дорогая Розалія, вдь, не думаешь же ты, что я хотлъ оскорбить тебя преднамренно?— сказалъ Грохъ.— Прости, если это случилось неумышленно. Сегодня твой двичникъ: неужели мы не можемъ весело начать этотъ день?

— Я не мшаю твоему веселью. Сама я слишкомъ серьезно настроена.

— Но не грустно, нтъ, мое сокровище? Поврь, наконецъ, въ счастье, дорогая моя.

— На свт нтъ счастья!

Кто знаетъ, сколько времени продолжалась бы эта сцена, если бы ее не прекратило появленіе госпожи Аутенритъ съ Феликсомъ.

— Такъ какъ ты не идешь здороваться съ твоимъ спасителемъ, Розалія, то я веду его къ теб,— строго произнесла мать.

— Кто это? А… припоминаю! Мы какъ-то встрчались въ Зауэрбрунн. Очень пріятно.

Розалія церемонно поклонилась. Феликсъ сначала покраснлъ, потомъ поблднлъ отъ такого пріема. Однако, онъ сдержалъ себя.

— Такъ какъ наше мимолетное знакомство переходитъ въ родство, то позвольте мн, фрейлейнъ, выразить вамъ мои пожеланія счастья,— сказалъ онъ.

— Благодарю васъ,— холодно отвтила Розалія, едва наклонивъ голову.— Вы, значитъ, родственникъ моего жениха? Вроятно, очень дальній?

— Мой единственный родственникъ, милое дитя, — съ чувствомъ произнесъ Грохъ,— и милый, хорошій юноша, достойный твоего дружескаго расположенія.

Розалія опять холодно поклонилась.

— Я думала, что такія отдаленныя степени не считаются. Впрочемъ, дло, вдь, не въ названіи.

— Но, Розалія,— вмшалась мать,— ты же знаешь…

— Да, отлично,— перебила ее дочь и, обращаясь къ жениху прибавила:— и такъ, до сегодняшняго вечера, милый Грохъ. Сейчасъ прошу извинить меня.

— Ну, хорошо, мы не будемъ мшать твоимъ приготовленіями До свиданія!

Грохъ наклонился къ ея рук и почтительно поцловалъ. Феликсъ отвсилъ безмолвный поклонъ, на который Розалія едва отвтила, и вышелъ изъ комнаты слдомъ за дядей.

Госпожа Аутенритъ, провожая гостей, бросила молніеносный взглядъ на дочь, но Розалія не обратила на это никакого вниманія.

— Гд же папа?— спросилъ Грохъ въ гостиной.

— Мой мужъ? О, онъ будетъ до вечера лежать въ постели. У меня слишкомъ много длъ и мн некогда слдить за ними поэтому я заперла его платье.

На улиц Феликсъ не ршался заговорить съ дядей. Но черезъ нсколько минутъ Грохъ самъ взялъ студента подъ руку и необыкновенно мягко сказалъ:

— Мн жаль, мой бдный мальчикъ, что ты не заслужила расположенія моей невсты. Разскажи мн откровенно, чмъ ть оскорбилъ ее?

Феликсъ въ возможно мягкой форм передалъ событія, заставившія его разстаться съ семействомъ Аутенритовъ на фейерверк въ Зауэрбрунскомъ парк.

— Такъ какъ въ то время я не могъ подозрвать, милый дядя, что она сдлается твоею невстой, то я ршилъ избавить ее отъ своего общества, которое, повидимому, было ей непріятно.

— А уже посл ты оказалъ ей эту громадную услугу? И, все-таки, она не примирилась?

— Ея отецъ докончилъ спасеніе.

— Но ты сдлалъ все, что могъ, и, во всякомъ случа, заслуживаешь лучшей благодарности.

Оба молчали до самаго отеля. У подъзда они простились и Грохъ одинъ поднялся въ свою комнату, молча пожавъ руку племянника.

XVI.

Когда наши суеврные предки съ шумомъ и трескомъ разбивали глиняную посуду у дверей новобрачныхъ, они думали, что изгоняютъ изъ дому нечистыхъ духовъ. Старая госпожа Аутенритъ, несмотря на все свое самомнніе, раздляла народное суевріе настолько, что не могла себ представить свадьбы безъ шумнаго, многолюднаго двичника, а, можетъ быть, она въ тайн сознавала, что необходимо изгнать злыхъ демоновъ и нечистыхъ духовъ, грозившихъ счастью будущихъ супруговъ. Поэтому въ город разнесся слухъ, что въ золотой вилл по доброму старому обычаю предполагается торжественное празднованіе двичника. Когда Грохъ вошелъ въ кафе Данекеръ, чтобы лично наблюсти за приготовленіемъ пунша, кто-то изъ гостей предложилъ доставить ему на двичник послднюю радость, такъ какъ потомъ настанетъ конецъ его счастью, и пропть всегда восхищавшую его пснь Катулла къ богу брачнаго союза.

— Да, да, превосходно!— воскликнулъ другой.— Нашъ другъ бредитъ Катулломъ и даже носилъ его имя въ кругу товарищей. Ну, наврное, доставитъ удовольствіе, если мы привтствуемъ его этою лучшею изъ всхъ свадебныхъ псенъ. Но гд найти человка, который могъ бы продекламировать это длинное стихотвореніе?

Феликсъ, не подумавъ, сказалъ, что, мальчикомъ, разучивалъ эту пснь подъ руководствомъ самого дяди.

— О! тогда надо непремнно осуществить эту мысль! Какое удивительное совпаданіе!— раздались со всхъ сторонъ голоса.

Феликсъ раскаивался, что выдалъ себя, онъ не любилъ подобныхъ представленій, а тутъ еще мысль о Розаліи отравляла ему всякое удовольствіе. Но пріятели жениха приставали къ нему до тхъ поръ, пока онъ не согласился. Когда вернулса Грохъ, уже было ршено просить четырехъ студентовъ принять участіе въ представленіи.

Въ день празднованія двичника, вечеромъ, золотая вилла наполнилась гостями. Пестрая толпа тснилась въ залахъ, шумела и громко хохотала, когда происходила юмористическая сцена, съ духомъ великаго латинскаго лирика пошлыя остроты не имли ничего общаго. Наконецъ, наступила очередь Катулловой псни. Грохъ съ невстой сидлъ на диван подъ портретомъ Розаліи, когда въ комнату вошли пять молодыхъ людей въ одеждахъ римскихъ юношей и приблизились къ нимъ. Окруженный студентами, Феликсъ въ античномъ костюм казался еще красиве отъ внутренняго волненія. Гармоническимъ потокомъ лились изъ его устъ звучныя строфы свадебной псни, изрдка прерываемыя отдльнымъ стихомъ одного изъ спутниковъ, припвъ же ‘Hymen, о Hymeneu!’ вс пятеро подхватывали хоромъ. Въ заключеніе Феликсъ поднялъ факелъ, который держалъ въ рук, а студенты увнчали цвтами невсту.

Это поэтическое прославленіе вызвало самыя разнообразя впечатлнія. Литературные друзья критика были въ восторг, а добрые баварскіе мщане — родственники Аутенритовъ, явившись въ полномъ состав, длали кисло-сладкія физіономіи, не зная, за китайскій или за еврейскій принять имъ языкъ Катулла.

Розалія во время пнія сидла съ безучастнымъ и скучающимъ видомъ и, какъ только удалились молодые римляне, съ досадой объявила жениху, что считаетъ всю эту комедію глупымъ педантствомъ. Грохъ едва успокоилъ ее общаніемъ прочесть на слдующій день переводъ. Самъ Грохъ, которому Гименей долженъ былъ доставить величайшую радость, былъ сильно разстроенъ, Онъ съ утра боролся съ самимъ собою. Изъ его головы не выходила неблагодарность, проявившаяся въ отношеніяхъ Розаліи къ племяннику, увлеченіе Гроха прошло и наконецъ-то онъ увидлъ ей невсту такою, какою она была на самомъ дл. Появленіе Феликса съ хоромъ студентовъ живе напомнило ему о несправедливой злоб Розаліи, а Гименей воскресилъ въ его памяти цлый міръ беззавтной свободы, веселаго эпикурейскаго наслажденія жизнью, которыя онъ приносилъ теперь въ жертву химер, каждая строфа псни, славящей юную влюбленную чету, все печальне настраивала его и вызывала на устахъ горькую улыбку отчаянія. Слишкомъ велика была разница между стихотвореніемъ и дйствительностью. Прекрасная два стремится къ молодому супругу, но ее удерживаетъ благородная стыдливость,— такъ изображаетъ римскій лирикъ робкую любовь невсты Манлія, самъ онъ сіяетъ юношескою красотой, даромъ Венеры. Здсь же сидитъ Розалія, пустая, бездушная кокетка, презирающая поэзію и все, чмъ высоко-прекрасна жизнь, и рядомъ съ ней онъ, увы, уже не цвтущій юноша, а пожилой человкъ, на порог къ старости. Грохъ испытыалъ невыразимую муку и свадебный гимнъ казался ему погребальною пснью.

Когда молодые римляне удалились изъ комнаты, Грохъ всталъ съ мста, чтобы поблагодарить ихъ, какъ онъ сказалъ невст, на самомъ же дл потому, что не могъ доле выносить близости этой двушки и боялся потерять самообладаніе. Онъ поспшилъ къ буфету въ столовой, гд залпомъ выпилъ нсколько стакановъ шампанскаго, и скоро Розалія имла достаточно основаній сердиться: въ половин вечера женихъ былъ пьянъ.

XVII.

Подобно Гётевскому лнивому пастуху, Грохъ лишился сна и аппетита съ той минуты, какъ въ первый разъ увидлъ Розалію Аутенритъ, за то его жажда возросла въ соотвтствующей пропорціи. До сихъ поръ его жизнь была посвящена наслажденію, руководимый гастрономическими законами, онъ никогда не предавался неумренности. Онъ возвысилъ наслажденіе до искусства, а искусство жизни заключается въ умренности. Но въ нсколько недль все измнилось, онъ пилъ теперь, чтобы забыться, такъ какъ томленіе подъ игомъ кокетки довело его до болзненнаго состоянія. Жизнь въ Ростал, съ душевными волненіями и чрезмрнымъ употребленіемъ вина, оказала гибельное вліяніе на организмъ Гроха. На другой день посл двичника, наканун свадьбы, онъ опять чувствовалъ себя такъ плохо, что не могъ подняться съ постели. Аурихъ съ утра до поздней ночи не отходилъ отъ больнаго. Утромъ Грохъ послалъ Феликса предупредить невсту о его болзни. Не усплъ молодой человкъ передать госпож Аутенритъ порученіе дяди, какъ Розалія стремительно распахнула дверь.

,=— Какъ, мой женихъ не придетъ сегодня?— съ раздраженіемъ воскликнула она, даже не поклонившись гостю.

— Къ сожалнію, дядя нездоровъ, фрейлейнъ. Ему необходимо поберечься сегодня, чтобы завтра быть бодрымъ и здоровымъ.

— Конечно! А о томъ, чтобы поберечь меня, никто не думаетъ. И чего вы, милостивый государь, мшаетесь между мною и имъ? Это вы, вроятно, посовтовали ему беречься?

Феликсъ смутился.

— Я не становлюсь между вами и дядей. Я пришелъ по его порученію.

— Но, Розалія, — сказала мать успокоивающимъ тономъ,— если онъ дйствительно нездоровъ, что неудивительно посл его вчерашняго состоянія, то самое лучшее, чтобъ онъ отдохнулъ.

— Я сама могу говорить за себя, мама,— отвтила невста.— Вся эта исторія нарочно подстроена.

Бдный Феликсъ вышелъ изъ терпнія.

— Честь имю кланяться, mesdames, — сказалъ онъ, направляясь къ двери.

— Нтъ, прежде выслушайте то, что я скажу вамъ!— повелительно остановила Розалія.— Передайте господину Гроху, что эта комедія мн надола, и что если онъ не явится ко мн сегодня, то я не буду ожидать его завтра.

Мать всплеснула руками.

— Розалія, ты съ ума сошла!

— Позволь мн самой распоряжаться собою, мама. Теперь и знаете, что должны передать.

Феликсъ стоялъ уже у двери.

— Фрейлейнъ Аутенритъ, подобныхъ вещей я передавать не стану. Отъ меня дядя ни слова не узнаетъ объ этомъ разговор.

Онъ поклонился и вышелъ изъ комнаты.

Когда на слдующій день Феликсъ зашелъ узнать о здоровьи дяди, Грохъ находился почти въ нормальномъ состояніи, хотя видъ имлъ нехорошій. Онъ былъ веселъ и Феликсъ не зналъ, какого труда стоило Гроху скрыть душевную муку. Дядя еще занимался своимъ туалетомъ и племянникъ удалился, поздравивъ его съ торжественнымъ днемъ. На лстниц онъ встртилъ Ауриха съ бутылкой вина.

— Уже?— спросилъ Феликсъ.

Лакей многозначительно кивнулъ головой.

— Господинъ докторъ хочетъ выпить для храбрости, прежде чмъ хать въ магистратъ.

Грохъ передъ отъздомъ осушилъ бутылку. Вино возбудило его жизнерадостное настроеніе и онъ готовъ былъ все простить и все забыть. Невста приняла жениха холодно, но безъ открытой враждебности, очевидно, она передумала за ночь.

Въ магистрат бракосочетаніе совершилось безъ всякихъ задержекъ, и когда, посл церемоніи, Грохъ радостно обнялъ молодую жену, она пассивно допустила это. Но когда въ карет онъ взялъ ея руку, Розалія отодвинулась и рзко проговорила:

— Ты ведешь себя, какъ мальчишка. Въ твои годы надо умть владть собою.

Выпитое утромъ вино придало Гроху храбрости.

— Роза, моя дикая Роза!— со смхомъ возразилъ онъ.— Наконецъ-то ты разцвла для меня! Теперь я сорву тебя. Поэтому не коли меня шипами, Розочка, а милостиво позволь.

Онъ хотлъ поцловать жену въ губы, но она сердито оттолкала его.

— Избавь меня отъ подобнаго обращенія!

Грохъ оцпенлъ на минуту, но потомъ еще ршительне падалъ обнимать молодую женщину.

— Грохъ, ты пьянъ!— крикнула Розалія громкимъ отъ негощванія голосомъ.— Если ты еще разъ прикоснешься ко мн, я прикажу кучеру остановиться и выйду изъ экипажа. Стыдись, старый развратникъ!

Грохъ еще смотрлъ на жену, не находя словъ для отвта, когда экипажъ остановился передъ золотою виллой. Не дожидаясь лакея, Розалія сама отворила дверцу и выпрыгнула. Она оттолкнула руку мужа и исчезла въ дом, прежде чмъ Грохъ опомнился и послдовалъ за ней, но услыхалъ, какъ захлопнулась дверь будуара и щелкнулъ замокъ. Напрасно онъ стучалъ. Ни одного звука онъ не получилъ въ отвтъ.

— Хорошо же!— крикнулъ онъ, наконецъ.— Въ два часа я опять буду здсь!

И Грохъ ухалъ въ отель раньше, чмъ вернулись старые Аутенриты, сидвшіе въ другомъ экипаж. Свобода была потеряна, раскаяніе явилось слишкомъ поздно, ничего, кром вина, ему не оставалось и Грохъ выпилъ вторую бутылку. Когда въ назначеній часъ женихъ явился въ золотую виллу, онъ едва ворочалъ языкомъ и покачивался. Розалія бросила на него презрительный взглядъ, но ни слова не сказала. Такъ похали они въ церковь. Въ толп гостей пробжалъ шепотъ съ неодобрительнымъ покачиваніемъ головъ, когда женихъ нетвердыми шагами велъ къ алтарю невсту. Пасторъ возмутился такимъ неуваженіемъ къ святын и нсколько минутъ колебался: допустить внчаніе или выгнать пьянаго. Грохъ, между тмъ, немного пришелъ въ себя, подбодрился, а госпожа Аутенритъ начала уврять пастора, что съ женихомъ вдлалось дурно отъ слишкомъ сильнаго волненія. Пасторъ не поврилъ и съ большою неохотой согласился внчать. Во время проповди онъ обратился съ грозною обвинительною рчью къ жениху, упрекалъ его во всевозможныхъ порокахъ, разврат, обжорств, пьянств и совтовалъ воздерживаться отъ нихъ. Разсердившись, онъ обратился съ порицаніемъ и предостереженіями и къ невст, которую обвинялъ въ тщеславіи, кокетств и гордости. Не одобрительное, а отчасти злорадное волненіе пробжало въ рядахъ гостей. Розалія стояла блдная и дрожала отъ сдержанной злобы, а Грохъ, противъ котораго собственно направлены были карающіе слова возмущеннаго пастора, даже не слыхалъ ихъ. На него нашелъ столбнякъ, когда пасторъ обратился къ нему съ вопросомъ онъ не понялъ и отвтилъ утвердительно только посл того, какътотъ повторилъ свой вопросъ громче. Обмнъ колецъ онъ совершилъ почти безсознательно.

По окончаніи обряда вс похали въ отель Макартъ, гд въ великолпномъ зал былъ сервированъ столъ на пятьдесятъ человкъ,— такъ велико было число присутствовавшихъ на свадьб Мать едва уговорила Розалію принять участіе въ обд, она хотла сейчасъ же посл внчанія ухать домой безъ жениха, запереться въ своей комнат и не видть никого. Блое платье, миртовый внокъ, дорогой кружевной вуаль — вотъ все, что напоминало невсту. Брови были сдвинуты, сверкающіе глаза метали зловщія искры. Такъ сидла она около мужа. Не усплъ Грохъ занять свое мсто, какъ дрожащею рукой опять наполнилъ стаканъ и залпомъ осушилъ его. Розалія шепнула черезъ столъ матери:

— Если должны быть тосты, то поторопи! Ты видишь, намъ придется немедленно ухать!

Госпожа Аутенритъ обратилась къ пожилому господину, сидвшему рядомъ съ ней. Тотъ поднялся, сказалъ поздравительную рчь и въ заключеніе выразилъ пожеланіе счастья милымъ и уважаемымъ новобрачнымъ. Грохъ сидлъ задумавшись. Вдругъ онъ оживился.

— Ха, ха, ха!— воскликнулъ онъ.— Слышишь, Розалія? Наше счастье, да, наше счастье! Ты хочешь дать мн счастье, хочешь хочешь?…

Розалія сжала губы и молчала.

— А! ты не хочешь, притворщица, змя! Ты не чувствуешь ко мн благодарности за то, что я полюбилъ тебя?

Молодая женщина сидла точно окаменлая, а гости слушали затаивъ дыханіе. Феликсъ тихонько поднялся съ мста, подошелъ сзади къ дяд и шепотомъ попросилъ его успокоиться. Грохъ тяжело обернулся назадъ и продолжалъ громко:

— Феликсъ, сынъ мой, ты тутъ, мой дорогой мальчикъ? Благодарила она тебя за то, что ты спасъ ей жизнь? Нтъ? Она неблагодарная, Феликсъ, и ты правъ, что избгалъ и презиралъ ее, а твой дядя сдлался дуракомъ на старости лтъ, бднымъ, обманутымъ дуракомъ!

Розалія вдругъ поднялась, громко отодвинула стулъ и съ сверкающими глазами остановилась передъ Феликсомъ.

— Негодный мальчишка!— проговорила она сквозь зубы.— Вы виноваты во всемъ и клянусь, вы поплатитесь мн за это!

Она быстро скрылась изъ залы. Гроха отнесли въ его комнату, гд друзья употребили вс средства, чтобъ отрезвить и успокоить его. Гонцы забгали между нимъ и госпожей Аутенритъ, которая ухала съ дочерью въ золотую виллу, посл нсколькихъ тщетныхъ попытокъ друзьямъ удалось умилостивить разгнванную невсту. Съ ночнымъ поздомъ новобрачныхъ проводили въ свадебное путешествіе. Розалія съ горничной заняла одно купэ, Грохъ съ Аурихомъ другое, такъ похали они въ Парижъ.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

I.

Мартынъ Гугельхопфъ не подозрвалъ, что лежало на сердц его друга, Феликса Лубрехта, и жаллъ, что не могъ исполнить его просьбы въ Ростал. Поэтому, зная, что Феликсъ вернется въ Эберштейнъ во вторникъ, онъ поспшилъ къ нему посл обда. Но ни въ этотъ день, ни на слдующій онъ не засталъ его дома, а въ четвергъ воспользовался свободнымъ отъ занятій днемъ, чтобы отправиться въ Бургвангенъ. Мартынъ былъ немного пораженъ, когда услыхалъ, что Феликсъ въ день возвращенія уже побывалъ въ дом пастора какъ разъ въ то время, когда самъ онъ такъ неудачно приходилъ къ нему.

Мартынъ сидлъ въ кабинет стараго Краусса и разговоръ, естественно, коснулся Феликса, недавно появившагося въ ихъ кругу и очаровавшаго всхъ своею выдающеюся личностью.

— Лубрехтъ благородный человкъ,— говорилъ пасторъ,— но неправильное воспитаніе извратило его понятія и ему трудно перевоспитать себя. Онъ любитъ прекрасное, но такъ пристрастенъ къ частностямъ, что изъ-за нихъ не замчаетъ цлаго. Вслдствіе любви къ прекраснымъ вещамъ, онъ не сознаетъ самой красоты. Ты долженъ, милый сынъ, передать ему частицу твоей простой, опредленной ясности взгляда, долженъ показать, гд искать истинно-достойное, и убдить, что не слдуетъ придавать слишкомъ большого значенія случайнымъ, только вншнимъ украшеніямъ жизни. Вонъ на стол лежитъ мой Вордсвортъ, въ юности онъ указалъ мн изреченіе, а моя добрая Марта помогла мн сдлать его девизомъ нашего дома. Если я врно понимаю тебя, то онъ является выраженіемъ и твоего характера. Поэтому твое вліяніе можетъ оказать пользу бдному Лубрехту.

— Какое изреченіе?— спросилъ Мартынъ.

— Plain living and high thinking. Можешь перевести?!

— Простые нравы, великій умъ, — отвтилъ студентъ.— О, господинъ пасторъ, еслибъ я могъ сказать это о себ!

— Перестань, мой милый! Ты еще не готовъ, но я врю въ тебя. Ты не сдлаешься рабомъ вещей, а чмъ мене притязателень человкъ, тмъ выше стремятся его мысли, тмъ благороднй развивается его характеръ. Помни это изреченіе и у тебя не будетъ недостатка въ сил характера.

Посл этого разговора они вышли въ столовую, гд ихъ ожидало кофе. Пасторша обрадовалась студенту, котораго любила я уважала. Видно было, что въ дом вс высоко цнятъ его, правда, и Феликса высоко цнили, но въ отношеніяхъ къ нему проглядывало много снисходительности, тогда какъ Мартынъ пользовался тмъ неограниченнымъ довріемъ, съ какимъ относятся къ достойному сыну.

Лотта, спокойная и счастливая съ памятнаго ей утра посл собиранія винограда, встртила товарища дтства съ прежнею беззаботною непринужденностью. Мартынъ такъ умлъ скрывать своя чувства, что, казалось, онъ излечился отъ любви и его спокойный взоръ не пробуждалъ въ молодой двушк ни тни смущенія. Посл кофе они сли за рояль и начали играть въ четыре руки сонату Бетховена. Пасторъ закурилъ трубку и, сидя на диван, слушалъ музыку, рядомъ съ нимъ жена занималась вязаньемъ. Ивдругъ злосчастная всть нарушила ихъ спокойствіе.

II.

Феликсъ возвратился въ Эберштейнъ въ страшно подавленномъ состояніи. Воспоминаніе о безобразной свадьб угнетало его душу. Онъ жаллъ дядю, который опять съ такою любовью относился къ нему въ эти дни, и благодарность за это давала ему больне чувствовать, какія тсныя узы связывали его судьбу съ дядиной. Но сильне всего его идеальная, увлекающаяся всмъ прекраснымъ, душа была потрясена тмъ пошлымъ духомъ, который мгновенно развялъ его идиллическія грезы. Онъ началъ бояться свта, котораго до сихъ поръ не зналъ. Ему представлялось, что Дамокловъ мечъ начинаетъ грозить ему въ будущемъ. Его любовь была единственнымъ утшеніемъ въ этомъ мрачномъ уныніи. Онъ жаждалъ увидть Лотту, чтобы въ ея взгляд почерпнуть новую бодрость, и отправился въ Бургвангенъ черезъ нсколько часовъ посл прізда. О Мартын онъ забылъ и думать, сгорая нетерпніемъ увидть любимую двушку. Феликсъ выбралъ глухую лсную тропинку по вершин горъ, которая вела черезъ виноградники, мимо ркви, къ пасторскому дому. Къ его величайшему огорченію, Лотта съ матерью и братомъ отправилась въ сосднюю деревню. Пасторъ Крауссъ, одинъ остававшійся дома, ожидалъ ихъ только къ вечеру. Возвращался Феликсъ нижнею дорогой, и когда онъ проходъ по деревн, сынъ винодла стоялъ у дверей погреба. Онъ мрачно взглянулъ на Феликса, который сдлалъ видъ, что не заметилъ его.

Вечеръ Феликсъ провелъ дома одинъ, но на слдующій день не выдержалъ и посл обда отправился въ горы. Онъ зналъ, что не можетъ опять идти такъ скоро въ пасторскій домъ, но ему хотлось хоть сознавать близость Лотты. Онъ прошелъ лсною тропинкй до опушки еловой рощи, тамъ остановился и долго смотрлъ на небольшой домикъ около церкви, гд жила любимая двушка. Затмъ онъ тою же дорогой вернулся въ городъ. Но одинъ человкъ слдилъ за нимъ.

Когда, наканун, Фридеръ увидлъ его идущимъ по деревн, онъ сердито проворчалъ:

— Значитъ, черезъ горы пробрался ненавистный пруссакъ? Подожди, я буду лучше сторожить тебя!

Фридеръ лежалъ въ отцовскомъ виноградник, онъ стиснулъ кулаки, когда увидлъ соперника.

— Я не позволю,— говорилъ онъ самому себ,— чтобы этотъ нетодяй, точно волкъ, бродилъ вокругъ овчарни и соблазнялъ невинное сердце. Она не подозрваетъ, что за нахалы эти нищіе пруссаки, иначе не влюбилась бы въ берлинскаго втрогона. Со мной она обращается какъ съ мальчишкой и не пойдетъ за меня,— это я знаю. Но и пруссаку она не достанется, ужь я позабочусь объ томъ. Если онъ придетъ еще разъ, то я вступлюсь за Лотту, какъ мужчина,— это мой долгъ.

Такъ разсуждалъ Фридеръ, направляясь въ деревню и съ ршительнымъ видомъ входя въ лтній клубъ корпораціи эберштейнскихъ студентовъ, который помщался въ выходившей въ садъ пристройк къ погребку. Рядомъ съ фехтовальнымъ заломъ находилась запертая комната, которую сынъ винодла умлъ отпирать гвоздемъ Тамъ хранились фехтовальныя принадлежности студенческой корпораціи, перчатки, наличники и рапиры, оставшіеся посл послдней дуэли передъ лтними каникулами. Фридеръ не разъ подглядывалъ студенческіе дуэли, самъ пробовалъ тайкомъ упражняться съ рапирой и считалъ себя опытнымъ въ фехтовальномъ искусств. Настало время приложить знанія къ длу. Онъ выбралъ дв лучшія рапиры, тайкомъ принесъ ихъ вечеромъ въ отцовскій виноградникъ и спряталъ въ домик винодла, недалеко отъ опушки лса

Феликсъ и на слдующій день не могъ выдержать, чтобы не пройтись по любимой тнистой дорожк. Онъ не зналъ, что Мартынъ въ этотъ день отправился въ пасторскій домъ, такъ какъ тотъ предпочелъ боле короткій путь черезъ деревню. Фридеръ тоже не замтилъ, какъ прошелъ сынъ кантора, иначе онъ, можетъ быть, не ршился бы привести въ исполненіе свой планъ. Взявши изъ хижины рапиры, онъ началъ караулить у опушки лса. Прошло боле часа, прежде чмъ показался Феликсъ. Онъ приближался быстрыми шагами въ небольшой срой шляп, изъ-подъ которой вились блокурые волосы, и съ перекинутымъ черезъ плечо пальто. Онъ шелъ, весело размахивая палкой. Фридеръ не далъ ему дойти до опушки: шаговъ за десять онъ выскочилъ изъ-за старой ели и загородилъ ему дорогу рапирой.

— Стой!— рзко крикнулъ онъ.— Ни шагу дальше! Насталъ конецъ вашимъ прогулкамъ!

Фридеръ былъ одтъ по-праздничному, въ красивый баварскій національный костюмъ. Его грубое, загорлое лицо не отличалось поэтическою красотой изящнаго Феликса, но здоровый, свжій цвтъ лица и ршительное выраженіе сверкающихъ глазъ своею жизненною силой составляли контрастъ съ окружающею горною природой и вся фигура его казалась выше, мужественне. Феликсъ былъ пораженъ и, скоре, удивленъ, чмъ испуганъ. Положеніе было до того смшно, что онъ подумалъ, будто Фридеръ шутитъ, и разсмялся. Его смхъ раздражилъ баварца. Онъ сдлалъ шагъ впередъ и протянулъ Феликсу другую рапиру.

— Возьмите! Мы должны драться!

Угрожающій видъ юноши доказывалъ, что онъ не шутитъ. Феликсъ поблднлъ и улыбка сбжала съ его лица.

— Что вамъ надо отъ меня, Фридеръ?— спросилъ онъ.

— Вы слышали уже. Я хочу вамъ доказать, что у Лотты есть друзья, которые съумютъ защитить ее. Она слишкомъ хороша для нищихъ пруссаковъ.

— Весьма возможно,— отвтилъ Феликсъ.— Но по какому праву являетесь вы ея защитникомъ?

— Не разсуждайте! Берите шпагу!

— Вы хотите убить меня, Фридеръ?

— Фу!— воскликнулъ онъ.— Я хочу драться съ вами, какъ длаютъ студенты, когда они оскорблены. Все произойдетъ по чести.

— Послушайте, Фридеръ, не думаете вы разв, что фрейлейнъ Крауссъ не нуждается въ защитникахъ чести? И что она иметъ право располагать своимъ сердцемъ? Вы хотите ее лишить этого права?

— Пруссаку она не достанется.

— Фридеръ, я васъ понимаю. Но неужели вы полагаете, что фрейлейнъ Крауссъ можно взять силой? Честный мужчина оставляетъ двушк свободный выборъ. Подите, предложите ей ваше юное сердце и я общаю вамъ: если фрейлейнъ Крауссъ согласится быть вашею невстой, моей ноги никогда не будетъ въ Бургванген.

— Нтъ!— воскликнулъ Фридеръ.— Теперь поздно, вы уже вскружили ей голову. Или поклянитесь, что никогда не покажетесь здсь, или мы будемъ драться.

— Поклясться?… Этого никогда не будетъ!

— Такъ берите оружіе и защищайтесь!

Голосъ Фридера возвысился отъ негодованія. Феликсъ тоже вышелъ изъ себя. Расположеніе, которое онъ чувствовалъ къ молодому баварцу, несмотря на всю его грубость, сдерживало до сихъ поръ раздраженіе, но, наконецъ, онъ потерялъ терпніе.

— Бросьте эти ребячества, Фридеръ. Забавляйтесь съ мальчиками на деревн и не надодайте мн.

Фридеръ задрожалъ отъ злости. Онъ грубо сорвалъ пальто съ ча студента, бросилъ на землю и съ проклятіемъ вытянулъ шпагу. Въ тотъ же моментъ Феликсъ неожиданно наклонился, чтобы пять пальто, и наткнулся на оружіе. Лезвіе вонзилось ему въ грудь и онъ беззвучно повалился на землю.

III.

Упоительные звуки бетховенской сонаты наполняли уютную ювую пасторскаго дома, когда вдругъ прибжалъ испуганный Павелъ съ крикомъ:

— Папа, папа, иди скоре! Фридеръ подрался на дуэли съ Феликсомъ!

Невроятное извстіе, точно молнія, поразило всхъ. Звуки оборвались среди живйшаго аллегро и крикъ ужаса вырвался и груди двушки. Она, блдная, еще сидла за роялемъ, дрожа всмъ тломъ, когда остальные поднялись. Пасторъ раньше всхъ пришелъ въ себя. Извстіе казалось ему смшнымъ и только испуганный видъ мальчика тревожилъ его.

— Что за глупую штуку выкинулъ еще этотъ мальчишка, сердито проговорилъ онъ.— Никто не раненъ?

Павелъ громко зарыдалъ.

— Феликсъ, Феликсъ! Фридеръ убилъ его шпагой. Онъ лежитъ наверху, въ рощ.

На минуту вс оцпенли. Потомъ Лотта молча отодвинула стулъ и, прежде, чмъ остальные поняли, что она хочетъ длать выбжала изъ дому и бгомъ направилась въ рощу. Вс поспшили за ней.

Игравшій въ виноградник Павелъ слышалъ разговоръ молодыхъ людей и, когда прибжалъ къ нимъ, то увидлъ, что Фридеръ въ отчаяніи стоитъ на колняхъ передъ раненымъ Феликсомъ. Къ счастью его извстіе было преувеличено. Феликсъ былъ живъ и даже не потерялъ сознанія. Когда Лотта прибжала въ рощу, Феликсъ сидлъ на земл и старался удержать носовымъ платкомъ струившуюся изъ раны кровь, но скоро его рука безсильно упала и съ нимъ сдлался приступъ кашля, во время котораго кровь хлынула и изъ горла. Феликсъ со страхомъ, безпомощно оглядлся кругомъ, когда же Фридеръ, отчаянно ломавшій себ руки, бросился къ нему рыданіями и приложилъ къ ран собственный платокъ, онъ грустно посмотрлъ на него. Увидвъ Лотту, Феликсъ улыбнулся. Отъгоря и счастья, что любимый человкъ живъ, она забыла все, кром его одного. Она упала передъ нимъ на колни, прижала къ груди его голову и дрожащими губами поцловала его лобъ. Слезы текли изъ глазъ двушки, падали на нервно вздрагивающее лицо Феликса и мшались съ кровью, которую она старалась остановить одной рукой, другой она нжно гладила его вьющіеся волосы, шепотомъ повторяя: ‘милый, дорогой’. Такъ застали ее родители, пришедшіе вмст съ Мартыномъ.

— Лотта, Лотта,— шепталъ Фридеръ, который не могъ видть страданій двушки.— Лотта, я не хотлъ этого, я предлагалъ ему честно драться, какъ дерутся студенты. Лотта, я сдлалъ это ради тебя.

Молодая двушка даже не слыхала его словъ. При появленіи родителей, Фридеръ, шатаясь, поднялся съ колнъ. Увидвъ Лотту, отчаяніе которой выдало ея любовь, вс остановились пораженные, даже страхъ и волненіе отступили назадъ передъ такимъ неожиданнымъ открытіемъ.

Бдный Мартынъ! Не ожидалъ онъ, что увидитъ друга въ такомъ положеніи и лишится любимой двушки, которую называлъ въ душ своей. Онъ почувствовалъ острую, незнакомую боль въ сердц. Но ни стона, ни жалобы не вырвалось изъ его груди, онъ принадлежалъ къ числу тхъ глубокихъ, спокойныхъ натуръ, которыя кажутся людямъ холодными, потому что ихъ горе прячется отъ свта и людскихъ глазъ. Когда онъ подошелъ и увидлъ горе любимой двушки, то почувствовалъ жалость къ дорогому, несмотря на все случившееся, другу, Мартынъ забылъ собственныя страданія и въ немъ вспыхнула злоба противъ виновника несчастія. Онъ схватилъ стоявшаго рядомъ Фридера за плечо и встряхнулъ съ такою силой, что чуть не опрокинулъ его на землю.

— Негодяй, убійца! Это ты надлалъ!— крикнулъ онъ хриплымъ голосомъ и оттолкнулъ его съ презрніемъ.

Фридеръ поблднлъ, но молча вынесъ вспышку гнва, когда же онъ увидлъ искаженное лицо Мартына, то вдругъ бросился къ нему, обнялъ его колни и зарыдалъ, какъ дитя.

IV.

На сдланныхъ изъ палокъ носилкахъ раненаго Феликса перенесли въ пасторскій домъ, отъ сильной потери крови онъ потерялъ сознаніе. Его положили въ одной изъ нижнихъ комнатъ, а Мартынъ поспшилъ за докторомъ въ Эберштейнъ. Пасторъ позвалъ въ кабинетъ Фридера, страшно подавленнаго случившимся. Баварецъ признался, что вызывалъ Феликса на дуэль, надо было сказать побудившую его причину. Тяжело было отвчать ему. Наконецъ, онъ прошепталъ:

— Изъ-за Лотты.

Пасторъ былъ пораженъ. Онъ ясно помнилъ сцену, которую засталъ въ рощ: въ отчаяніи молодая двушка выдала свою любовь. Это открытіе было и неожиданно, и непріятно. Но почему Фридеръ могъ знать?

— Разв ты имлъ основанія бояться, что господинъ Лубрехтъ сдлаетъ что-нибудь дурное моей дочери?— спросилъ онъ.

— Онъ поцловалъ ея руку и каждый вечеръ ждалъ ее наверху.

Отца непріятно поразило это сообщеніе, но онъ сейчасъ же почувствовалъ, что нанесетъ дочери оскорбленіе, если станетъ выспрашивать у постороннихъ ея тайны.

— Фридеръ!— сказалъ онъ, мняя разговоръ, — ты, вдь, зналъ, что господинъ Лубрехтъ нашъ другъ. Какъ смлъ ты враждебно относиться къ молодому человку, которому мы довряемъ?!

— Я не могъ видть, какъ пруссакъ тайно ухаживалъ за Лоттой въ то время, какъ вс думаютъ, что она невста Мартына. Теперь я знаю, что она не любитъ нашего Мартына, а тогда…— онъ запнулся и смущенно отвернулся.

— Что тогда?— спросилъ заинтересованный пасторъ.

Юноша покраснлъ, онъ долго не ршался отвтить, наконецъ, рыдая, со слезами отрывисто проговорилъ:

— Ахъ, господинъ пасторъ, я каждый день повторяю себ, что я не гожусь для нея. Но и пруссакъ тоже не годится. Она должна выйти за Мартына.

Несмотря на вс волненія, неожиданно обрушившіяся на мирный пасторскій домъ, священникъ не могъ удержаться отъ улыбки. Бурная любовь юноши тронула старика и онъ ласково положилъ руку на голову баварца.

— Фридеръ, я знаю, что ты товарищъ дтства Лотты,— сказалъ онъ,— и былъ ея лучшимъ ученикомъ во время болзни стараго кантора. Но не выдумывай глупостей. Теперь теб семнадцать лтъ и черезъ три года ты долженъ быть солдатомъ: подумай, когда ты кончишь службу, Лотта будетъ уже немолодою женщиной. Т молодые люди тоже почти мальчики. Они еще студенты, которымъ надо много учиться и работать, чтобы сдлаться настоящими людьми. Имъ еще рано думать о невстахъ.

Фридеръ успокоивался во время ласковой рчи и пасторъ продолжалъ серьезне:

— Одно я теб скажу: брось ты свою слпую ненависть къ пруссакамъ. И мы, и Мартынъ считаемъ Лубрехта дорогимъ другомъ, онъ, какъ человкъ, лучше тебя, хотя ты и баварецъ, такъ какъ я не думаю, чтобы онъ сталъ преслдовать ненавистью соперника, какъ поступилъ ты. Въ Пруссіи столько же хорошихъ людей, какъ и въ Баваріи, и только глупые, узкіе люди не признаютъ этого.

Послышался стукъ приближавшагося экипажа. Пасторъ Крауссъ вышелъ и Фридеръ съ стсненнымъ сердцемъ остался одинъ въ кабинет.

V.

Смерклось, когда Мартынъ пріхалъ въ Эберштейнъ. Онъ никогда и никому не разсказывалъ, что перестрадалъ за эту поздку. Онъ не узнавалъ себя и своей жизни. Все вдругъ измнилось, надежды разбиты, жизнь искалчена, въ будущемъ мракъ и пустота!

Въ Бургвангенъ Мартынъ возвратился съ профессоромъ медицины. Знаменитый хирургъ црошелъ съ пасторомъ къ больному, а Мартынъ направился въ кабинетъ, слабо освщенный небольшою лампой. Онъ слъ на диванъ и закрылъ лицо руками, не замчая злобнаго взгляда несчастнаго Фридера, неподвижно сидвшаго на стул у окна. Прошло нсколько минутъ, Фридеръ всталъ, нершительно подошелъ къ Мартыну и осторожно положилъ руку на его плечо.

— Мартынъ!

Сынъ кантора не шевельнулся.

— Мартынъ!— повторилъ Фридеръ.— Я тоже любилъ ее, но теб я уступилъ бы ее. Правда ли, что онъ твой другъ? Но какъ могъ онъ тайно похитить ее у тебя, если онъ твой другъ?

Мартынъ не слыхалъ его словъ, онъ всталъ и направился къ двери. Фридеръ послдовалъ за нимъ.

— Я умру, Мартынъ, если ты не простишь меня!

— Оставь это пока!— отвтилъ Мартынъ и вышелъ.

Въ столовой была одна Лотта. При вид студента она поднялась съ мста, но на встрчу не пошла. Мартынъ приблизился къ ней и грустно взглянулъ на двушку. Лотта дрожала, потомъ вдругъ схватила его руку и залилась слезами. Мартыну стало жаль ее, онъ не думалъ, что его окаменлое сердце еще способно чувствовать жалость.

— Ты такъ любишь его, Лотта?— спросилъ онъ дрожащимъ госомъ.

— Мартынъ, милый братъ, прости, что я не могу иначе поблагодарить тебя за твою преданность. Сердцу нельзя приказать.

— Милая, бдная Лотта!— только и отвтилъ сынъ кантора.

— Мартынъ, прошу тебя, останься моимъ братомъ! И не сердись на него! Ахъ, Мартынъ, не отнимай у него твоей дружбы! Мн такъ страшно. Я съ ума сойду отъ отчаянія, если онъ умретъ.

— Будь мужественна, сестра. Все кончится благополучно, а дружба принадлежитъ вамъ обоимъ.

Серьезныя слова Мартына успокоили взволнованное сердце Лотты, а довріе молодой двушки придало ему новыя силы. Въ эту минуту онъ почувствовалъ, что ея счастье для него дороже собственнаго и его отчаяніе немного утихло.

Въ столовую вошла пасторша.

— Профессоръ желаетъ,— сказала она,— чтобы Феликса перевели въ клинику. Ты поможешь, милый Мартынъ?

Лотта огорчилась, когда услыхала, что ей нельзя будетъ ухаживать за любимымъ человкомъ. Мать постаралась утшить ее.

— Такъ лучше, милое дитя.

— Спасутъ его?— спросила Лотта.

— Профессоръ надется.

Лотта покорилась и мать ушла съ Мартыномъ. Феликсъ быя очень слабъ, его осторожно перенесли въ экипажъ, докторъ и Мартынъ сли съ нимъ и экипажъ началъ медленно спускаться съ горы. Лотта не вышла изъ своей комнаты.

— Ты должна поберечь его,— сказала мать и Лотта со слезами ршила отказаться отъ прощанія.

Мартынъ оставался въ клиник, пока больного не помстили въ отдльную комнату и еще разъ не перевязали рану. Феликсъ все время выразительно смотрлъ на Мартына, точно хотлъ что-то сказать. Наконецъ, когда докторъ отошелъ въ сторону, онъ прошепталъ имя друга и Мартынъ наклонился къ нему.

— Мартынъ, я хотлъ вамъ признаться во всемъ, когда вызывалъ васъ въ Росталь.

Мартынъ понялъ его.

— Лотта призналась мн сегодня за васъ обоихъ, Феликсъ Она моя сестра, а теперь я буду и твоимъ братомъ.

Лучъ счастья освтилъ блдное лицо больнаго. Онъ поднесъ к губамъ сопротивлявшуюся руку друга.

— Благодарю тебя, Мартынъ.

Феликсъ остался одинъ.

VI.

Пасторъ вернулся въ кабинетъ, гд нетерпливо ждалъ извстій Фридеръ.

— Рана небезопасна,— сказалъ онъ.— Никто не можетъ знать чмъ это кончится. Но я надюсь, что Господь по Своей благости избавитъ тебя отъ такого страшнаго несчастія. Теперь иди и пошли ко мн отца. И не забывай того, что я говорилъ теб.

Когда пришелъ винодлъ, пасторъ долго бесдовалъ съ нимъ они поршили удалить на годъ Фридера изъ дома, а пасторъ общалъ похлопотать, чтобы его избавили отъ наказанія. Когда экипажъ скрылся въ темнот, пасторша обняла плачущую Лотту.

— Будь мужественна, мое дорогое дитя, — сказала она.— Я давно подозрваю, что ты расположена къ нему и, если Господь пошлетъ ему выздоровленіе, мы не откажемъ теб въ родительскомъ благословеніи. Онъ хорошій, благородный человкъ и будетъ намъ добрымъ сыномъ. Правда, онъ слишкомъ мягокъ, но я думаю, что у тебя сильное сердце, ты будешь его опорой и съ твоею помощью онъ достигнетъ большаго, чмъ могъ бы достигнуть одинъ. А теперь иди спать, дитя мое. Я посл приду къ теб. Будетъ лучше, если я раньше переговорю съ отцомъ. Да хранитъ тебя Господь, родная моя!

Пасторша отправилась къ мужу въ кабинетъ.

— Прости нашу дочь. Она любитъ его.

Пасторъ задумчиво покачалъ головой.

— Марта, подумай, онъ еще молодой студентъ, которому надо думать только о работ.

— Онъ лучше будетъ работать, если у него впереди будетъ такая цль.

— Но у него нтъ характера. Я люблю его за доброту, но не врю въ его силу.

— Лотта будетъ его силой.

— Я думаю, что она можетъ возвысить своего мужа. Но и она мягка и, если ей придется проявлять энергію мужчины, то не утратитъ ли она своей женственности? И разв это хорошая рекомендація для Феликса, что мы заране слагаемъ съ него обязанности мужчины?

— Филиксъ еще молодъ. У него разовьется характеръ.

Пасторъ печально задумался.

— Я очень встревоженъ, дорогая Марта, и не могу скрыть, что вы разрушили мою завтную мечту. Я надялся, что Лотта, сдлается женой Мартына. Этотъ будетъ настоящимъ человкомъ и его характеръ служитъ ручательствомъ, что съ нимъ она была бы счастлива.

—Но она не любитъ его, старикъ.

— Къ несчастью!

Пасторъ нсколько разъ молча прошелся взадъ и впередъ на! комнат и затмъ остановился передъ женой.

— Я надюсь, что Феликсъ выздороветъ, и тогда переговорю съ нимъ. Мы не пойдемъ противъ любви Лотты. Но она должна выйти замужъ за мужчину, а не за мальчика. Я скажу Феликсу, что съ удовольствіемъ назову его сыномъ, какъ только онъ заслужитъ того серьезнымъ трудомъ. Онъ долженъ кончить въ университет, сдать государственный экзаменъ и выбрать себ опредленное дло. Когда онъ скажетъ мн: ‘вотъ плоды моего ученья, я занимаю свое мсто въ мір и могу собственными силами прокормить жену’, тогда я охотно отдамъ ему Лотту. А до тхъ поръ я ставлю условіе, чтобы между нимъ и Лоттой не было произнесено ни одного слова любви, не было дозволено никакой близости. Отъ Лотты я ожидаю, что она оправдаетъ наше довріе, какъ бы долго ни показалось ей время.

Пасторша поцловала мужа.

— Ты правъ, старикъ, и я передамъ это Лотт. Я уже отправила ее наверхъ, но ей будетъ легче, если ты потомъ зайдешь къ ней. Не огорчай ее слишкомъ больно.

VII.

Прошло не мало времени, прежде чмъ миновала опасность для здоровья Феликса, такъ какъ лезвіе рапиры проткнуло верхушку одного легкаго. Но, благодаря хорошему уходу въ клиник, больной началъ поправляться. Много доказательствъ любви и участія получилъ Феликсъ во время болзни. Пасторъ Крауссъ, его жена, семейство Фёръ, квартирная хозяйка, даже бургвангскій винодлъ наперерывъ выказывали ему дружеское вниманіе, а его другъ Мартынъ ежедневно навщалъ его..

Только Лотта, которая больше всхъ желала бы видть больнаго, не смла придти и Феликса истерзали бы мрачныя предположенія, если бы въ одинъ прекрасный день Мартынъ, молча, не положилъ на одяло небольшой свертокъ. Когда Феликсъ развернулъ его, тамъ оказался бумажникъ съ его изящно вышитымъ вензелемъ и фотографіей Лотты. Счастье, доставленное этимъ подаркомъ, ускорило выздоровленіе Феликса. Вообще онъ рдко получалъ извстія о любимой двушк. Мартынъ почти не бывалъ въ пасторскомъ дом. Онъ отказался отъ Лотты и сдержалъ данное ей общаніе, но чего это ему стоило, зналъ только онъ одинъ.

Нелпая выходка Фридера заставила Феликса потерять цлый семестръ, такъ какъ онъ могъ выйти изъ больницы не ране Рождества. Чтобы не волновать больнаго, пасторъ Крауссъ отложилъ разговоръ съ Феликсомъ до послдняго дня его пребыванія въ клиник. Молодой человкъ оскорбился, что не даютъ вры любви. Онъ мечталъ о близкомъ счасть. Осторожныя условія отца показались ему доказательствомъ незаслуженнаго недоврія и онъ возмутился.

Молча выслушавъ пастора, онъ, взволнованный, отвтилъ:

— Господинъ пасторъ, вы не можете приказать рк течь обратно. Я считаю себя связаннымъ съ Лоттой, и ее называю своею невстой. Если я дамъ вамъ общаніе измнить наши отношенія, то это будетъ вынужденнымъ общаніемъ.

— Мн больно слышать это, милый Феликсъ,— сказалъ пасторъ.— Я не препятствую вашему браку съ моею дочерью. Напротивъ, человка, котораго она изберетъ, я охотно назову сыномъ, какъ только настанетъ время. А время настанетъ тогда, когда вы прилежнымъ трудомъ докажете, что достойны ея. До тхъ поръ вы можете считать себя нравственно связаннымъ съ нею. Но правъ я никакихъ пока не могу вамъ дать и буду вынужденъ запретить вамъ видться съ моею дочерью, сами вы не будете претендовать на нихъ противъ моего желанія.

— Я считаю невозможнымъ притворяться въ теченіе нсколькихъ лтъ!— съ раздраженіемъ замтилъ Феликсъ.

Пасторъ поднялся. То, какъ студентъ принялъ его слова, подтвердило ему, что онъ поступилъ правильно.

— Я не требую сегодня ршительнаго отвта, милый сынъ,— мягко проговорилъ пасторъ.— Обдумайте хорошенько мою просьбу и, если на-дняхъ вы навстите меня въ Бургванген, то я приму это за доказательство вашего согласія. Для васъ, конечно, излишни увренія въ томъ, что моя дочь безпрекословно подчиняется моему требованію.

Посл этого пасторъ распрощался съ молодымъ человкомъ. Феликсъ, подъ впечатлніемъ разговора, возвратился домой печальный. Посл обда онъ собрался къ Мартыну, чтобы поблагодарить его и, вмст съ тмъ, подлиться горемъ. Лубрехтъ не бывалъ раньше въ зданіи монастыря, гд жили пансіонеры, и его поразилъ, открывшійся изъ оконъ, чудный видъ на рку, быстро катившую внизу зеленоватыя волны, и на безпредльную долину съ тнистыми рощами и обрисовывавшимися на горизонт цпями горъ, поросшихъ лсомъ. Монастырская простота обстановки мало соотвтствовала избалованному вкусу Феликса. Комната, которую занималъ Мартынъ съ нсколькими товарищами, раздлялась книжными шкафами и ширмами на кельи, такъ что у каждаго студента былъ отдльный уголъ. Единственнымъ украшеніемъ въ коморк Мартына были два портрета: отца и Феликса, который далъ ему свою фотографію при отъзд изъ Зауэрбрунна. Это доказательство дружбы тронуло Феликса и онъ съ безмолвною благодарности пожалъ руку Мартына.,

Бюро было завалено книгами. Критика чистаго разума лежала открытой, Спиноза и другіе философы стояли на полкахъ рядомъ съ нсколькими англійскими писателями. Въ ихъ числ находилось сочиненіе Past and Present Карлейля, Мартынъ сказалъ что пасторъ Крауссъ посовтовалъ его прочесть. Нсколько томовъ произведеній Песталоцци лежали на виду.

— Нельзя сказать, чтобы это была богословская библіотека, смясь замтилъ Феликсъ.— Зачмъ теб понадобился этотъ педагогъ?

— Я принесъ его сегодня, чтобы взять съ собой на каникулы,— отвтилъ Мартынъ.— Потомъ я, можетъ быть, скажу теб что побудило меня къ этому.

Феликсъ скоро собрался домой и Мартынъ пошелъ его проводить. Онъ не ршился сообщить другу объ условіяхъ пастора, и хотя Феликсъ и не подозрвалъ всей глубины его любви, однако, внутреннее чутье говорило ему, что Мартынъ страдаетъ всякій разъ, когда при немъ произносятъ имя Лотты.

На слдующій день Мартынъ Гугельхопфъ ухалъ на праздники въ Зауэрбруннъ, и Феликсъ, оставшись одинъ, почувствовая пустоту и все возростающую хандру. Онъ сердился на пастора тосковалъ о Лотт, безпокоился о дяд, отъ котораго не получая извстій съ самой свадьбы, и въ добавокъ ко всему сокрушался потер семестра, такъ какъ не ожидалъ большаго толка отъ того что начнетъ съ середины слушать лекціи. Въ такомъ мрачномъ на строеніи онъ не могъ заниматься и цлые дни просиживалъ около майоликовой печи за англійскими романами.

На первый день Рождества Феликсъ получилъ приглашеніе от профессора Фёръ провести у нихъ вечеръ. Онъ хандрилъ и былъ въ нершительности, идти ли, за то, когда онъ, наконецъ, явился, тмъ сильне поразила его неожиданная радость: въ кругу дтей онъ увидлъ Лотту. Пасторша, не зная желанія пастора, пригласила обоихъ своихъ любимцевъ, чтобы доставить имъ удовольствіе Лицо молодой двушки просіяло и въ порыв счастья она едва не бросилась къ Феликсу въ объятія. Но сейчасъ же опомнилась и вмсто того, чтобы поспшить къ нему на встрчу, сдержанно, почти холодно, поклонилась. Феликсъ видлъ только, какъ сверкнули ея глаза, и радостно протянулъ ей руку, Лотта нершительно подала ему концы пальцевъ и отвернулась, чтобы скрыть волненіе Феликсъ остановился, пораженный. Ему, и даже профессорш, показалось, что Лотта молча отталкиваетъ его. Самолюбивый Феликсъ обидлся, пришелъ въ волненіе и въ продолженіе цлаго часа не обращалъ вниманія на несчастную двушку. Другіе гости пробовали разговаривать съ Лоттой, но голосъ отказывался служить ей. Госпожа Фёръ была въ недоумніи, что это значитъ?

Елка стояла въ другой комнат, гд наканун уже произошла раздача подарковъ. Профессоръ вышелъ, чтобы еще разъ освтить ее, мальчики съ крикомъ присоединились къ нему. Хозяйка подумала, что недоразумніе влюбленныхъ скоре разъяснится, если они останутся вдвоемъ, и направилась въ противуположную мужу сторону. Но слдомъ за ней поднялась и Лотта, догнала ее и, прежде чмъ затворилась дверь за ними, расплакалась. Феликсъ услыхалъ ея громкія рыданія.

Этого онъ не могъ перенести. Страданіе и любовь взяли верхъ надъ оскорбленною гордостью и онъ очутился около плачущей двушки, заключилъ ее въ объятія, цловалъ глаза, губы, просилъ прощенія и общалъ исполнить все, что она захочетъ. Профессорша, которая только тутъ узнала, въ чемъ дло, не могла не одобрить благоразумной осторожности пастора, дружески убждала Феликса подчиниться вол родителей, такъ что, въ конц-концовъ,— Феликсъ согласился на вс условія и влюбленные заключили миръ. Они обмнялись послднимъ, долгимъ поцлуемъ, скрпившимъ ихъ союзъ. Мрачно начавшійся рождественскій вечеръ превратился въ счастливый праздникъ, который Лотта еще усладила пніемъ.

VIII.

Прошло и Рождество, а отъ дяди все еще не приходило никакихъ извстій. Тогда Феликсъ написалъ ему поздравленіе съ Новымъ годомъ, адресовавъ письмо въ Парижъ, въ указанный Грохомъ отель. Но это письмо не попало въ руки дяди, его получила Розалія, находившаяся въ Париж безъ мужа, такъ какъ докторъ Грохъ остался въ Германіи.

При неблагопріятныхъ условіяхъ начали молодые свое свадебное путешествіе: Грохъ пьяный, Розалія въ бшенств. Какъ чужіе, они хали въ разныхъ купэ. Сопровождавшій Гроха Аурихъ стснялся своимъ траги-комическимъ положеніемъ, но, увидвъ, что его господинъ почти тотчасъ же тяжело повалился на подушку, онъ тоже устроился поудобне. На свадебномъ обд Аурихъ ухитрился стащить бутылку вина, досталъ ее изъ багажа, выпилъ и прислонился въ уголъ, гд мгновенно заснулъ. Въ Карлсруэ поздъ стоитъ нсколько минутъ, но Аурихъ продолжалъ, крпко спать. Сквозь сонъ донеслись до него громкіе голоса и кондуктора безцеремонно толкалъ его въ бокъ. Аурихъ проснулся и изумленъ протеръ глаза. Наконецъ-то онъ разобралъ слова кондуктора:

— Вы дете съ этимъ господиномъ?

— Да, въ Парижъ.

Тутъ только слуга понялъ, въ чемъ дло. Его господинъ упалъ со скамейки и, какъ мертвый, лежалъ на полу. Съ Грохомъ сдлался ударъ. До отхода позда оставалась одна минута. Кондукторъ съ помощью Ауриха вытащилъ изъ вагона безчувственнаго старика и въ то время, какъ его несли въ станціонный залъ, поздъ, шипя и пыхтя, покатился дальше. Розалія не подозрвала случившемся. По совту начальника станціи, Аурихъ телеграфировалъ ей на слдующую станцію. Когда поздъ опять остановился, телеграфистъ уже стоялъ на платформ. Переходя изъ одной купэ въ другое, онъ выкрикивалъ:

— Телеграмма госпож Грохъ!

Скоро Розалія держала ее въ рукахъ. Начальникъ станціи помогъ Ауриху составить депешу и, боясь напугать и встревожить новобрачную, совершенно напрасно смягчилъ содержаніе телеграммы: ‘Внезапная болзнь задержала доктора Гроха въ Карлсруэ’, казалось ему самымъ большимъ, что можно телеграфировать Розаліи. Онъ не сомнвался, что этого достаточно, чтобы молодая женщина, въ страх и отчаяніи, съ слдующимъ поздомъ поспшитъ къ больному мужу. Но начальникъ станціи жестоко ошибся. Розалія хладнокровно прочла телеграмму, ни тни испуга не омрачило ея лица, только на лбу опять появилась злая складочка. Молодая женщина дала на водку телеграфисту и молчала, пока поздъ не двинулся дальше.

— Надюсь, что вы не получили непріятнаго извстія?— отчасти съ участіемъ, отчасти съ любопытствомъ спросила горничная.

— О нтъ!— отвтила Розалія.— Мой супругъ предпочитаетъ выспаться въ Карлсруэ, онъ догонитъ насъ завтра.

Она откинулась на подушку съ смутнымъ чувствомъ облегченія.

Гроха отвезли въ больницу, гд помстили въ отдльную комнату. Ударъ былъ не смертельный, но оставилъ за собой параличъ и всеообщее разслабленіе. Много недль потребовало его медленное выздоровленіе и за это время легкомысленный жуиръ превратился въ трясущагося старика съ сдыми волосами.

На другой день посл удара мысли Гроха прояснились настолько, что онъ могъ продиктовать Ауриху письмо къ жен.

‘Милая Розалія,— писалъ больной,— внезапная болзнь задержитъ меня на время въ больниц. Пожалуйста не тревожься и постарайся устроиться одна въ Париж. Какъ только поправлюсь, я извщу тебя.

‘Твой мужъ Вильгельмъ Грохъ’.

Изъ этихъ словъ Розалія могла заключить, что дло было хуже, чмъ она предполагала. Но ей и въ голову не пришло, что она обязана хать къ больному мужу, несмотря на то, что Грохъ отгонялъ ея пріздъ.

Черезъ нсколько дней Розалія отвтила мужу:

‘Милый Грохъ, каждый слдуетъ своему вкусу. Поэтому я одобряю твое намреніе хорошенько отдохнуть посл пережитыхъ волненій. Здшніе фабриканты, ведущіе торговлю съ фирмой Аутенритъ и К^о, встртили меня очень любезно и я прекрасно чувствую ебя въ Париж. Поэтому я прошу тебя ради меня не торопиться ъ леченіемъ.

‘Розалія’.

Эти два письма составляли всю переписку молодыхъ супруговъ вплоть до Новаго года. Все это время молодая женщина на полной свобод наслаждалась парижскою жизнью и не чувствовала ни малйшаго желанія увидть мужа. А увлеченіе Гроха прошло до такой степени, что онъ боялся возвращенія жены. Этотъ страхъ даже мшалъ его выздоровленію. Величайшимъ благодяніемъ для больнаго былъ заботливый уходъ преданнаго Ауриха, который осыпалъ себя упреками за небрежность во время дороги и тмъ неутомиме служилъ теперь своему господину. Скучную и тяжелую должность приходилось ему исполнять около разбитаго параличомъ старика, но Аурихъ относился къ своимъ обязанностямъ съ стоическимъ спокойствіемъ, хотя и лишился надежды увидть Парижъ, и не временно лишился, а навсегда, такъ какъ первоначальное намреніе Гроха хать туда за женой никогда не осуществилось.

Седьмаго января Грохъ отправилъ въ Парижъ второе письмо слдующаго содержанія:

‘Милая Розалія, болзнь такъ разбила меня физически, что нечего и думать, чтобы я могъ въ этомъ году принять участіе въ шумной жизни французскаго общества. Черезъ нсколько дней я узжаю домой, такъ какъ жажду деревенской тишины, и предоставляю теб ршить самой, останешься ли ты въ Париж, или же пожелаешь занять твое мсто хозяйки въ моемъ дом.

‘Твой мужъ Вильгельмъ Грохъ’.

По правд говоря, несчастный критикъ былъ бы радъ, еслибъ его жена до конца своихъ дней осталась въ Париж, да и Розалія не прочь была еще повеселиться тамъ. Ее пугало деревенское уединеніе, хотя она и могла надяться на нкоторое развлеченіе въ близкой столиц. Но молодая женщина сдлалась подозрительна. Долгое отсутствіе мужа казалось ей доказательствомъ того, что онъ желаетъ отдлаться отъ нея, а болзнь она считала пустымъ предлогомъ. Во всякомъ случа, благоразуміе совтовало ей собственными глазами убдиться въ справедливости такихъ предположеній. Послднее извстіе такъ подйствовало на нее, что она немедленно ршила покинуть Парижъ.

IX.

Двнадцатаго января докторъ Грохъ въ сопровожденіи врнаго Ауриха прибылъ домой. Прелестная вилла, гд Феликсъ среди книгъ одиноко провелъ беззаботное дтство, ‘вилла Пуншъ’, какъ въ счастливые годы называли ее друзья Гроха, стояла занесенная снгомъ на берегу широкаго, скованнаго льдомъ озера. Опираясь на руку преданнаго слуги, Грохъ съ трудомъ подвигался по скользкой, мерзлой дорожк сада.

— Здсь смертельная тоска,— печально проговорилъ онъ,— но хоть умрешь-то дома!

Въ дверяхъ ихъ встртила старая экономка. При вид перемны въ своемъ господин, она пришла въ безмолвный ужасъ, который не ускользнулъ отъ Гроха.

— Да, да, Марія, вотъ какъ возвращаются изъ путешествія,— прошепталъ онъ.

Грохъ приказалъ Ауриху отвести себя въ спальную, гд легъ отдохнуть. Проснувшись подъ вечеръ, старикъ хотлъ встать, но когда Аурихъ сообщилъ, что Розалія пріхала, онъ тихо опустился на подушки и приказалъ лакею никого не пускать къ нему.

Утромъ на другой день Розалія прислала сказать мужу, что она собирается въ Берлинъ съ визитами къ нкоторымъ прежнимъ знакомымъ и передъ отъздомъ желаетъ повидаться съ нимъ. Грохъ въ это время уже всталъ съ постели и сидлъ въ кресл, широкій халатъ прикрывалъ его исхудавшее тло и шелковое стеганое одяло лежало на колняхъ. Черты Гроха осунулись, цвтъ лица пожелтлъ и сдые волосы длали его неузнаваемымъ. Дряхлый, изувченный старикъ!

Молодая женщина, въ модномъ шелковомъ плать, вошла въ спальную, попрежнему, цвтущая, красивая, самоувренная и очаровательная. Только ея чары были теперь безсильны, ея кокетство потеряло власть надъ сгорбленнымъ старикомъ, съ тусклымъ взоромъ и дрожащею рукой. Розалія, пораженная, остановилась у двери: такой перемны она не ожидала. Когда она нершительно и съ насильственною улыбкой приблизилась къ мужу, онъ слабымъ, тихимъ голосомъ проговорилъ:

— Посмотри, что ты сдлала! А теперь иди и не нарушай моего покоя!

Улыбка смнилась презрительно-холоднымъ выраженіемъ. Розалія ни слова не отвтила, пожала плечами и вышла съ высока поднятою головой. Съ первымъ поздомъ она ухала въ Берлинъ,откуда вернулась только поздно вечеромъ. Посл ухода жены, больной пилъ утренній кофе и въ это же время диктовалъ Ауриху письмо къ знакомому берлинскому нотаріусу, въ которомъ просилъ его пріхать на слдующій день, чтобы составить его духовное завщаніе. Аурихъ долженъ былъ немедленно отнести письмо на станцію. Когда, возвратившись, онъ вошелъ въ комнату больнаго, Грохъ чувствовалъ себя, повидимому, лучше.

— Я знаю, что мн не долго остается жить, милый Аурихъ,— говорилъ больной.— Но задача моей жизни будетъ исполнена только тогда, когда я подпишу духовное завщаніе. Хочешь знать, какъ я распоряжусь? Тебя, моего врнаго слугу, я не забуду, ты самоотверженно ухаживалъ за мной. И старую Марію обезпечу. Единственнымъ наслдникомъ я назначаю моего племянника Феликса. Ему я оставляю виллу съ библіотекой и все мое состояніе, 500 тысячъ талеровъ. Феликсъ достойнымъ образомъ употребитъ ихъ. И я надюсь, что ты будешь служить ему такъ же врно, какъ служилъ мн. Моя жена получитъ десять тысячъ талеровъ, хотя она и не заслуживаетъ этого и не нуждается въ нихъ, такъ какъ она единственная дочь богатыхъ людей. Она причинила мн только горе. Мой Феликсъ — благодарный человкъ и заслуживалъ лучшаго воспитателя, чмъ былъ я. Передъ нимъ я очень виноватъ и мое завщаніе должно, насколько возможно, искупить мою вину. Феликсъ посвятитъ свою жизнь служенію музамъ и сдлаетъ это съ боле чистою душой, чмъ его старый, циничный дядя.

Такъ откровенно бесдовалъ одинокій старикъ съ преданнымъ слугой. Но въ то время, какъ говорилъ Грохъ, въ сосдней комнат, за дверью, стояла горничная Розаліи и въ замочную скважину подслушала каждое слово. Она ршила вечеромъ же сообщить госпож эту любопытную новость.

Когда посл обда изъ-за облаковъ выглянуло зимнее солнце, Грохъ веллъ подкатить свое кресло къ окну библіотеки. Стройный юноша, длая широкіе зигзаги, скользилъ на конькахъ по гладкой поверхности озера и взоръ больнаго слдилъ за его медленно удаляющеюся фигурой.

— Посмотри, какое гармоническое соединеніе движенія и спокойствія!— обратился Грохъ къ стоявшему за кресломъ Ауриху.— Это ритмическая пластика, это искусство и жизнь въ прекрасномъ сочетаніи. Разв не вызываетъ восторга красота міра и не заслуживаетъ любви, когда глазамъ открывается подобная картина? И разв можно упрекнуть того, кто хочетъ всю жизнь такъ скользить и наполнить счастьемъ и наслажденіемъ каждый свой шагъ? Я пробовалъ это и мн удавалось, пока я не поскользнулся. Феликсъ съуметъ лучше моего, его чуткая душа отразитъ сіяніе красоты, не затуманивъ его грязью низшихъ сферъ, и Феликсъ избгнетъ несчастія, кончающаго мои дни.

Когда фигура конькобжца скрылась за деревьями, Аурихъ долженъ былъ прокатить кресло вдоль стнъ громадной библіотеки. Около каждаго шкафа Грохъ останавливалъ Ауриха и испытывалъ мучительную радость, когда лакей клалъ ему на колни драгоцнную рукопись съ раскрашенными иниціалами, или когда исхудавшая рука ученаго, дрожа, прикасалась къ собранію старинныхъ изданій, а взоръ скользилъ цо рядамъ классиковъ.

— Феликсъ оцнитъ это,— говорилъ больной всякій разъ, вог, да что-нибудь особенно прекрасное вызывало радостный блескъ въ его печальныхъ глазахъ.

Смеркалось. Утомленный Грохъ прислонился къ подушк и задремалъ. Стемнло и изъ-за сосновой рощи на противуположномъ берегу выплывала блдная луна, озаряя своимъ мягкимъ свтомъ зеркальную поверхность замерзшаго озера и занесенные снгомъ холмы, наконецъ, ея лучи упали на сложенныя руки больнаго. Грохъ проснулся и обвелъ яснымъ взоромъ прекрасную, величественную картину. На душ его было легко.

Аурихъ внесъ лампу и спросилъ, гд подавать чай. Гроху не хотлось разставаться съ любимою библіотекой. Онъ веллъ подложить дровъ въ каминъ, подкатить къ нему кресло и здсь подать чай. На камин стояла мраморная группа, изображавшая Амура, привязаннаго къ Герму, причемъ Амуръ тщетно пытался освободиться въ то время, какъ сатиръ смотрлъ на него съ насмшливой улыбкой. Теперь казалось, будто онъ презрительно смется наді сидящимъ у камина старикомъ Грохомъ, страсть котораго навсегда осталась осмянною. Правда, онъ и не старался освободиться, сначала онъ не чувствовалъ тяжести узъ, а потомъ, когда потерялъ желаніе и силы бороться, он сдлались слишкомъ тяжелы для него.

Когда Аурихъ подошелъ налить вторую чашку чая, Грохъ съ улыбкой поднялъ голову.

— Нтъ, Аурихъ,— сказалъ онъ,— мн сегодня такъ хорошо, что я хотлъ бы выпить стаканъ рейнвейна. Принеси бутылку и два стаканчика, сегодня мы чокнемся съ тобой, мой врный слуга.

Аурихъ вернулся съ бутылкой вина и наполнилъ два стаканчика. Лицо стараго эпикурейца просіяло, когда онъ вдохнулъ чудный ароматъ, и, поднявъ стаканъ, воскликнулъ:

— За счастье моего дорогаго Феликса!

Голосъ старика дрожалъ отъ волненія, а лицо Ауриха сіяло, когда Грохъ чокался съ нимъ. Потомъ критикъ попросилъ его достать изъ шкафа маленькую книжку въ кожаномъ, тисненомъ золотомъ, переплет.

— Это мой любимый поэтъ!— сказалъ больной.— Слыхалъ ты когда-нибудь о римлянин Катулл? Мои друзья такъ звали меня, когда я былъ студентомъ въ Гейдельберг. Римскій поэтъ отличался великою, свтлою душой, глубокою и благородною, пылкою и страстною, ни одинъ римлянинъ не любилъ такъ поэзію, какъ онъ. Здсь жизнь и истина, пылъ любви и наслажденіе красотой, поэтому онъ нравится мн больше всхъ. Ахъ! И онъ любилъ недостойную! Ее звали Лесбіей…

Illa Lesbia, quam Catullus unam

Plus quam же, atque suos amavit omnes.

Больше себя и больше всхъ своихъ любилъ онъ ее, и она обманула его, ея сердце не могло оцнить его любви. Она стала недостойною женщиной. Поэтъ умеръ юношей, такъ какъ посл обманутой любви лучше умереть, чмъ пережить медленное сгораніе сердца. Онъ чувствовалъ это и врилъ, что любовь выше всего въ жизни. ‘Солнце можетъ закатиться и опять взойти, когда же для насъ кончается короткій день, намъ остается только сонъ вчной ночи’. Счастье и муки любви, а затмъ смерть!

Грохъ замолчалъ и задумчиво устремилъ взоръ въ потухающее пламя камина. Аурихъ не смлъ нарушить теченія его мыслей. Когда черезъ нсколько минутъ онъ тихонько подошелъ и опять наполнилъ стаканъ, Грохъ обернулся къ нему, лицо старика опять просвтлло.

— Ты правъ!— сказалъ онъ.— Пока вино искрится въ нашихъ стаканахъ, жизнь принадлежитъ намъ, и мы живымъ. Налей и себ и чокнись со мной!— Опять Грохъ поднялъ стаканъ.— Выпьемъ еще разъ за юность и надежды! За Феликса и его счастье!

Дверь широко распахнулась. Розалія съ силой откинула портьеру, быстро направилась къ столу и, точно грозный призракъ, остановилась передъ больнымъ мужемъ. Рука Гроха дрогнула, стаканъ выскользнулъ и со звономъ разбился. Несчастный старикъ! Онъ закрылъ глаза и мучительною горечью наполнилось его сердце. Для него уже нтъ спокойствія на этомъ свт!

Розалія оперлась рукой на зеленую скатерть, смрила мужа презрительнымъ взглядомъ и заговорила рзкимъ, раздраженнымъ тономъ:

— Поразительныя новости я слышу! Мой супругъ желаетъ сдлать духовное завщаніе и не считаетъ нужнымъ посовтоваться съ законною женой, онъ выбираетъ своего лакея въ повренные и собутыльники! И что же это за завщаніе? Негодный мальчишка, нищій, шелопай будетъ единственнымъ наслдникомъ господина Гроха, а законной жен бросаютъ какую-то подачку? Удивительное благородство души сказалось въ этомъ! Но, къ счастью, я еще тутъ, мой почтенный супругъ, и запрещаю теб длать такое завщаніе. Слышишь? Я запрещаю теб, запрещаю! Если же ты не послушаешься, я заставлю объявить тебя ненормальнымъ и запрячу въ сумасшедшій домъ, на что я имю полное право, такъ какъ со времени удара ты потерялъ разсудокъ и сдлался невмняемымъ идіотомъ. Пойми меня хорошенько, мой супругъ и повелитель! Ты этого завщанія не напишешь! Я запрещаю теб! Понимаешь? Я запрещаю!

Во время этой рчи лицо Розаліи приняло отвратительное выраженіе и она все ближе подступала къ больному, подъ конецъ она почти касалась его грозно сжатымъ кулакомъ. Но тутъ Аурихъ подбжалъ къ своему господину, такъ какъ измученная сдая голова старика безсильно склонилась въ сторону. Съ больнымъ сдлался второй ударъ. Катуллъ умеръ.

Розалія отступила назадъ. Блдная и неподвижная, она смотрла на бездыханный трупъ мужа, который поддерживалъ слуга. Какъ ни неожиданно поразило это происшествіе грубую душу молодой женщины, сильнаго потрясенія оно, все-таки, не могло на нее произвести. Посл того, какъ она простояла нсколько минутъ въ безмолвномъ ужас, на лиц Розаліи появилось выраженіе злобнаго торжества, она поняла, что побдила. Гордо выпрямившись, вдова удалилась изъ комнаты.

Скоро надъ трупомъ рыдала старая экономка, осыпая поцлуями и орошая слезами руки усопшаго, она причитала:

— Мой дорогой, хорошій господинъ, и мой бдный, несчастный Феликсъ!

Врные слуги перенесли покойника на кровать. Его лицо было такъ спокойно и благородно, точно земная грязь никогда не касалась его чистыхъ идеаловъ.

Старая Марія почувствовала, что для него кончились земныя страданія.

— Теб хорошо теперь!— воскликнула она, рыдая,— Но что будетъ съ бднымъ Феликсомъ?

X.

По окончаніи праздниковъ Феликсъ ршилъ слушать нкоторыя лекціи. Возвращаясь какъ-то изъ университета домой, онъ встртилъ въ Ботаническомъ саду профессора Фёра. Посл того, какъ Феликсъ поздоровался съ нимъ, профессоръ обратился къ нему съ необыкновенно серьезнымъ видомъ:

— Я только что былъ у васъ, чтобы переговорить съ вами. Вы читали сегодняшнюю газету или получили какое-нибудь извстіе?

Студентъ отвтилъ отрицательно.

— Въ такомъ случа, я вынужденъ сообщить вамъ грустную новость. Вашъ дядя умеръ.

Феликсъ былъ такъ пораженъ, что не могъ произнести ни слова. Его глаза наполнились слезами.

— Я прочелъ публикацію сегодня въ газет, — продолжалъ ученый.— Онъ, повидимому, былъ долго болнъ. Неужели вы ничего не знали?

Феликсъ молча покачалъ головой.

— Изъ газеты видно, что погребеніе состоится сегодня,— сказалъ Фёръ.— Странно, что госпожа Грохъ не извстила васъ.

Феликсъ, зная Розалію, не находилъ въ этомъ ничего страннаго и молчалъ. Феръ взглянулъ на часы.

— Какъ мн ни тяжело оставлять васъ одного, милый Лубрехтъ, я, все-таки, долженъ идти на лекцію. Пожалуйста, подите къ моей жен, она васъ ждетъ и огорчена вашимъ несчастьемъ. Врьте, что мы оба всею душой готовы служить вамъ совтомъ и помощью. Теперь мы ваши самые старые и самые преданные друзья.

Феликсъ съ благодарностью пожалъ руку профессора и, точно громомъ пораженный, пошелъ дальше. Придя домой, онъ прочелъ въ газет слдующую публикацію въ широкой траурной рамк, занимавшей четверть страницы:

‘Тринадцатаго января, въ десять часовъ вечера, посл тяжкой болзни тихо скончался въ собственной вилл на Ванзее, близъ Берлина, мой возлюбленный супругъ, литераторъ и докторъ правъ Вильгельмъ Грохъ, о чемъ съ душевнымъ прискорбіемъ извщаетъ друзей и знакомыхъ глубоко огорченная вдова Розалія Грохъ, урожденная Аутенритъ’.

Дале слдовало указаніе мста и часа погребенія, совершавшагося какъ разъ въ то время, когда Феликсъ читалъ извщеніе. Въ газет находилась статья, посвященная памяти скончавшагося писателя, съ оцнкой его критической дятельности:

‘Грохъ былъ превосходнйшимъ знатокомъ древнихъ классиковъ,— говорилось въ газет,— и усерднымъ собирателемъ библіографическихъ рдкостей. Его прекрасная библіотека, переполненная драгоцнными рукописями и рдкими старинными изданіями, перейдетъ, какъ мы слышали, во владніе его племянника, изъ котораго покойный критикъ сдлалъ ученаго’.

Рядомъ съ газетой лежало письмо. Оно было отъ того самаго нотаріуса, который долженъ былъ четырнадцатаго января составить завщаніе Гроха, стариннаго пріятеля покойнаго дяди и хорошаго знакомаго Феликса.

На другой день посл смерти Гроха Розалія сама приняла приглашеннаго мужемъ юриста и сообщила ему о томъ, что онъ пріхалъ напрасно.

— Вашъ мужъ, слдовательно, умеръ безъ завщанія, милостивая государыня?— сказалъ нотаріусъ.— Въ такомъ случа, вамъ придется раздлить наслдство съ его родными. Если есть кровные родные, то остающійся въ живыхъ мужъ или жена получаетъ половину состоянія.

— Вы ошибаетесь, господинъ нотаріусъ, — холодно отвтила вдова.— Насколько мн извстно, докторъ Грохъ не иметъ кровныхъ родныхъ.

— Извините, милостивая государыня, у него есть племянникъ, Феликсъ Лубрехтъ, котораго я хорошо знаю.

— Племянникъ?— съ притворнымъ изумленіемъ воскликнуло Розалія.— О! я могу достоврно сказать вамъ, что это было не боле, какъ titre de politesse.

— Это было бы печально для молодого человка. Но, быть можетъ, вы признаете нравственныя обязательства въ его пользу, какъ какъ мн хорошо извстно, что докторъ Грохъ хотлъ назначь его своимъ единнственнымъ наслдникомъ.

— Вы поражаете меня, любезный господинъ нотаріусъ. Докгоръ Грохъ поступилъ бы безнравственно, если бы, обойдя законяую жену, завщалъ чужому все свое состояніе. Къ счастью, это аедостойное дяніе не осуществилось, неужели же вы думаете, что я могу чувствовать нравственныя обязательства относительно незнакомаго и совершенно посторонняго мн человка? Разв въ вашихъ законахъ сказано что-нибудь о нравственныхъ обязательствахъ?

Нотаріусъ поднялся.

— Очень возможно, милостивая государыня, что степень родства молодого Лубрехта настолько отдаленна, что лишитъ его права на наслдство. Во всякомъ случа, я принимаю въ немъ горячее участіе и предложу ему мою юридическую помощь.

— Пожалуйста, господинъ нотаріусъ.

Розалія давно собрала самыя точныя свднія о степени родства Лубрехта и его правахъ на наслдство. Въ то время, какъ Аурихъ съ старою экономкой перенесли тло покойнаго господина въ спальную, вдова вернулась въ библіотеку и рылась въ книгахъ до тхъ поръ, пока не разыскала прусскаго закона о наслдствахъ.

Аурихъ вышелъ изъ виллы раньше нотаріуса и ждалъ его на вокзал. Врный слуга подошелъ къ адвокату съ глазами, полными слезъ, и разсказалъ, какъ умеръ Грохъ, какія распоряженія хотлъсдлать въ завщаніи.

— Получитъ ли бдный господинъ Лубрехтъ свое наслдство?— съ безпокойствомъ спросилъ Аурихъ.

Адвокатъ общалъ вступиться за права молодого человка и съ этою цлью написалъ, полученное Феликсомъ, письмо.

‘Мой милый господинъ Лубрехтъ!

‘Съ выраженіемъ искренняго сочувствія къ понесенной вами утрат, я предлагаю вамъ мой дружескій совтъ и помощь, чтобы доказать ваши права на наслдство доктора Гроха. Къ несчастью, онъ умеръ безъ завщанія и, слдовательно, вы не будете его единственнымъ наслдникомъ, какъ желалъ покойный. Но если вы дйствительно его племянникъ или вообще состоите съ нимъ въ близкомъ родств, то половина наслдства достанется вамъ, другая вдов. Если же ваше родство дальше шестой степени, чего, я надюсь, не можетъ быть, то вдова единственная наслдница. Поэтому я прошу васъ сообщить мн, прежде всего, степень вашего родства съ покойнымъ докторомъ Грохомъ.

‘Съ искреннимъ почтеніемъ остаюсь преданный вамъ докторъ Шпехтъ, адвокатъ и нотаріусъ’.

Къ огорченію прибавлялась еще тревога о собственной судьб: Феликсъ не былъ единственнымъ наслдникомъ, это тысячу разъ повторенное общаніе дяди осталось неисполненнымъ. Но на долю племянника приходится половина наслдства. Феликсъ имлъ слабое представленіе о деньгахъ и его успокоило то, что хотя половина состоянія дяди достанется ему. Но врно ли это? Тутъ еще замшано условіе. Въ какой степени родства состоялъ Феликсъ съ покойнымъ опекуномъ? Молодой человкъ не зналъ этого, онъ никогда не слыхалъ о вычисленіи степеней родства для опредленій правъ на наслдство.

Кровное родство было несомннно, и онъ, и дядя происходили отъ одного предка. Нтъ, ему нечего бояться въ этомъ отношеніи! Профессоръ Фёръ могъ растолковать ему вычисленіе степеней и Феликсъ отправился къ нему.

XI.

Профессоръ только что возвратился съ лекціи и хотлъ сейчасъ же вести молодого человка къ жен, но студентъ обратился къ нему съ просьбой:

— Господинъ профессоръ, я попрошу васъ раньше отвтить мн на одинъ вопросъ: какъ прусскій законъ вычисляетъ степени родства?

Фёръ пристально взглянулъ на Феликса и, догадываясь, въ чемъ дло, серьезно покачалъ головой.

— Прусскій законъ слдуетъ римскому въ вычисленіи степеней,— отвтилъ онъ.— Я покажу вамъ параграфъ.

Профессоръ принесъ Corpus juris и раскрылъ третью книгу узаконеній.

— Вотъ смотрите: Гл. VI. De gradibus cognationum. Первыя шесть степеней точно опредлены, а въ 7 заключается правило, по которому каждое родившееся лицо составляетъ новую степень. Прочтите примчаніе и тогда вы ясне поймете главную мысль, которую мы, современные люди, для удобства сокращаемъ: Quot generationes tot gradus — сколько рожденій, столько степеней.

— Я пойму это, если мы отъ общаго перейдемъ къ частному. Пожалуйста, прочтите это письмо.

Феликсъ протянулъ Фёру письмо адвоката.

— Завщанія, слдовательно, нтъ,— сказалъ профессоръ.— Я этого-то и боялся. Да, это врно, если вы состоите съ покойнымъ опекуномъ въ шестой степени родства, то, какъ единственный кровный родственникъ, раздлите наслдство пополамъ съ вдовой, седьмая же степень лишаетъ права на наслдство. Объясните мн ваше родство?

Феликсъ взялъ листъ бумаги.

— Я лучше нарисую вамъ нашу родословную. Вотъ этотъ Давидъ Грохъ нашъ общій предокъ. Онъ былъ праддомъ моего дяди и моимъ предкомъ. Отъ него развтвляются дв линіи, одна богатая, отъ которой происходитъ дядя, другая бдная, къ которой принадлежу я. Давидъ былъ бургомистромъ въ своемъ родномъ город. Его старшій сынъ Іоганнъ…

— Первое рожденіе, первая степень,— сосчиталъ профессоръ.

— Іоганнъ былъ купцомъ, велъ заграничную торговлю и оставилъ сыну большое состояніе. Этотъ сынъ Фридрихъ…

— Вторая степень,— замтилъ Фёръ.

— Фридрихъ умеръ статскимъ совтникомъ. Онъ былъ отцомъ моего дяди.

— Третья степень.

— Фридрихъ, второй сынъ Давида, былъ ректоромъ гимназіи,— продолжалъ Феликсъ.

— Четвертая степень.

— Его сынъ Августъ тоже былъ учителемъ.

— Пятая.

— Моя мать, жена профессора Лубрехта, дочь Августа.

— Шестая.

Феликсъ задрожалъ.

— Значитъ, я представитель седьмой степени, господинъ профессоръ?

Фёръ молчалъ, печально опустивъ внизъ глаза.

— Значитъ, вдова — единственная наслдница, а мн остается только нищенская сума? Я пропалъ!— точно крикъ, вырвалось восклицаніе изъ груди юноши и онъ въ отчаяніи закрылъ лицо руками.

Профессоръ всталъ и положилъ руку на плечо несчастнаго молодого человка.

— Феликсъ!— сказалъ онъ.— Будьте мужчиной и ободритесь. Участье хрупко, какъ стекло. Разв вашъ характеръ не тверже хрупкаго стекла? Настало время вамъ доказать, что вы выше жалкаго ничтожества, называемаго деньгами. Не то, сколько человкъ иметъ, а то, что онъ есть, опредляетъ его значеніе, и тотъ не ликъ и независимъ, кто можетъ равнодушно переносить лишенія. Докажите теперь, что вы не рабъ низкихъ потребностей, что вы человкъ свободный.

Феликсъ сидлъ, точно громомъ пораженный. Онъ сложилъ руки на книг, ршившей его судьбу, и спряталъ въ нихъ лицо Утшенія добраго профессора были для него пустымъ звукомъ.

— Поврьте мн, Феликсъ,— продолжалъ Фёръ, съ искренни сожалніемъ смотря на юношу,— для васъ было несчастьемъ то что вы провели дтство въ роскоши и не научились умрять желанія и подчиняться долгу. Если бы вашъ опекунъ, по своему легкомысленному великодушію, сдлалъ изъ васъ игрушку слпаго случая, онъ былъ бы очень виноватъ передъ вами. Почтите его память, стойко выдержавъ поразившій васъ ударъ. Ободритесь, моі другъ. Перенесите это испытаніе и докажите, что у васъ есть характеръ.

Феликсъ поднялъ голову, отчаянное выраженіе его лица доказывало, что убжденіе профессора не проникло въ его душу.

— Вдь, вы идеалистъ, милый Феликсъ,— продолжалъ Фёръ не теряя терпнія.— Поэтому вы должны быть слишкомъ горды чтобы зависть отъ денегъ и сознавать, что сила вашей души слабе матеріи. Вы врите въ нравственность? А что она иное, какъ не духовное самоосвобожденіе человка отъ гнета вншности? Если вы теперь, несмотря на потерю, не будете стремиться впередъ, то докажете, что достигли только низкой ступени нравственная развитія. Ваши глаза открылись, вы ясне увидите сущность вещей, отличите дйствительность отъ кажущагося. Картина свта которую вы видли съ неправильной точки зрнія, теперь приблизится къ вамъ, все приметъ настоящія пропорціи и вы свыкнетесь съ новою жизнью.

Профессоръ остановился и, когда заговорилъ опять, въ его голос звучали мольба и надежда.

— Примите т условія, которыя вамъ предлагаетъ сегодня судьба: вы не раскаетесь. Работайте и ваша жизнь, какъ бы бдна и проста она ни была наружно, наполнится этическимъ богатствомъ, котораго вамъ никогда не дала бы ваша жизнь, полная эстетическихъ наслажденій. Ложное счастье осталось назади разбитымъ, истинное впереди, оно лежитъ въ васъ самихъ, и если вы захотите, то сейчасъ же можете взять его. Оно не разобьется. Будьте уврены, что ваши друзья не откажутъ вамъ въ совт и помощи.

Профессоръ замолчалъ, ожидая отвта, но Феликсъ безмолвно смотрлъ въ окно. Поразившій его ударъ былъ такъ тяжелъ, что почти придавилъ его. Почва ускользала изъ-подъ ногъ, зіяющая пропасть раскрылась передъ нимъ и у Феликса закружилась голова.

— Я оставлю васъ на минуту одного, — сказалъ, наконецъ, профессоръ.— Встряхнитесь и бодро взгляните въ глаза дйствительности. Нечего долго раздумывать, когда дло касается правильнаго шага. Я увренъ, что вы сами скоро поймете пользу вашего несчастія.

Профессоръ вышелъ изъ кабинета. Тогда Феликсъ могъ дать себ волю. Онъ громко хохоталъ, сжималъ кулаки, билъ себя въ лобъ и весь дрожалъ отъ безумнаго отчаянія. Да, его счастье разбито, какъ стекло, и вмст съ счастьемъ разбитъ и онъ самъ.

Фёръ, между тмъ, пошелъ къ жен, которая съ сокрушеніемъ услышала о несчастіи, обрушившемся на ея юнаго друга. Мужъ и жена серьезно обсуждали, какъ помочь ему. Потомъ молодая женщина пошла въ кабинетъ и ласковымъ, трогательнымъ тономъ обратилась къ несчастному юнош:

— Феликсъ, не забывайте, что у васъ есть друзья, которые не оставятъ васъ.

Профессорша нжно провела рукой по его мягкимъ блокурымъ волосамъ, и когда Феликсъ взглянулъ на нее, слезы потекли изъ его глазъ. Молодая женщина сла рядомъ съ Феликсомъ и взяла его за руку.

— Вы общали мн,— заговорила она, — смотрть на насъ, какъ на родныхъ, поэтому считайте теперь нашъ домъ своимъ. Ваша жизнь ни въ чемъ не измнится, разв только теперь вы должны будете смотрть на занятія, какъ на средство къ существованію. Но пока не въ этомъ дло. Единственнымъ ограниченіемъ для васъ будетъ то, что вамъ придется остаться въ Эберштейн до окончанія курса въ университет. Остальное все останется, какъ было. Мой мужъ устроитъ такъ, что его коллеги освободятъ васъ отъ платы за лекціи, а столъ съ сегодняшняго дня вы будете имть у насъ, квартиру вы оставите за собой. Необходимую на это, на платье, книги и другіе предметы сумму вы возьмете взаймы у моего мужа. Это не должно васъ стснять, такъ какъ мы свободно можемъ удлить ее, а когда вы получите мсто, вы понемногу выплатите намъ вашъ небольшой долгъ. Если вы не забыли, какъ мы всегда любили васъ, то безъ церемоніи примете отъ насъ эту помощь. Кром насъ съ мужемъ, у васъ остаются врный другъ Мартынъ и ваша Лотта. Видите, ничего не будетъ недоставать для вашего счастья. А когда вы подумаете о томъ, что прилежнымъ трудомъ не только осуществите свои идеалы, но и съ каждымъ днемъ будете приближаться къ тому сроку, когда завоюете себ право жениться на Лотт, тогда ваша радость будетъ ежедневно увеличиваться и, наконецъ, вы со смхомъ признаете, какъ ничтожно богатство, которымъ такъ дорожатъ люди, и что истинное счастье единственно и насъ самихъ. Смотрите, мой другъ, какое сокровище въ вашемъ сердц, вы только не знали этого. А разв это открытіе не стоит величайшей потери?

Профессорша говорила искренно, ласково, убдительно. Мирная картина трудолюбивыхъ занятій представлялась ей такою привлекательной и все то, что она говорила, такимъ естественнымъ и неоспоримымъ, что она была уврена въ осуществленіи своихъ желаній. Но слова молодой женщины не утшили Феликса. Вся его натура возставала противъ начертаннаго ею пути. Юнош казалось невозможнымъ прожить нсколько лтъ на чужой счетъ,— невозможнымъ потому, что тайный голосъ въ его душ говорилъ, что у него не хватитъ силъ достигнуть цли. Быть отвтственнымъ передъ другими за каждый свой поступокъ, за каждый шагъ, отдавать отчетъ во всемъ, что длаешь, казалось Феликсу тяжелымъ рабствомъ и лишеніемъ самостоятельности, чего онъ не въ силахъ былъ перенести. Феликсъ смутно и неопредленно сознавалъ это и потому дружескія предложенія доброй женщины не встртили отклика въ его душ. Онъ могъ жить только на свобод, говорилъ себ Феликсъ. До сихъ поръ деньги давали ему свободу и роковое значеніе его потери заключалось именно въ томъ, что оно лишало его свободы. Если для него возможно еще спасеніе, то только при условіи независимости. Рабство долга, которое предлагала ему профессорша, было создано не для него. Но пока для юноши все было покрыто мракомъ. Феликсъ хотлъ бы умереть. Онъ еще колебался не выбрать ли ему этотъ исходъ. Наконецъ, Феликсъ черезъ силу поднялся. Профессорша пригласила его пообдать съ ними, но онъ отказался. Тронутый добротой молодой женщины, онъ съ благодарностью поцловалъ ея руку и попросилъ оставить его одного, онъ долженъ наедин все хорошенько обсудить, прежде чмъ ршиться. Молодая женщина проводила его до дверей и долго съ тревогой смотрла вслдъ Феликсу, который, точно разбитый, удалялся съ грустно поникшею головой.

XII.

Мартынъ задумалъ помочь другу пройти тотъ курсъ, который онъ пропустилъ въ первую половину зимы, такъ какъ они слушали приблизительно одн и т же лекціи. Вернувшись посл Рождества въ Эберштейнъ, Мартынъ каждый вечеръ приходилъ къ Феликсу и читалъ ему свои записки лекцій. Дло шло превосходно, такъ какъ у Гугельхопфа была врожденная способность къ преподаванію. Въ заключеніе они обыкновенно прочитывали отрывокъ изъ Шекспира и, такимъ образомъ, Феликсъ съ своей стороны помогалъ товарищу изучать англійскую литературу. При этомъ оказывалось, что уже теперь Мартынъ съ филогогическою основательностью докапывался до самой глубины, тогда какъ Феликсъ скользилъ съ поверхностью беллетриста. И въ тотъ день, когда въ Эберштейнъ пришло роковое извстіе, Мартынъ въ пять часовъ входилъ въ теплую, уютную квартиру товарища.

— Здравствуй, Феликсъ,— весело воскликнулъ онъ.— У тебя хорошо, а на двор метель. Посмотри, какъ меня занесло снгомъ.

Феликсъ ожидалъ его съ нетерпніемъ.

— Здравствуй, Мартынъ,— отвтилъ онъ.— Неужели идетъ сильный снгъ? Не хорошо будетъ маршировать.

— Ну, сегодня никому не придется маршировать, у насъ, вдь, мирныя времена.

Феликсъ вздохнулъ,

— Мн надо въ Бургвангенъ, Мартынъ.

Изумленіе и страданіе выразились на лиц молодого баварца.

— Сегодня?— нершительно спросилъ онъ.— Не можешь ты разв отложить до завтра? Я думалъ, мы будемъ читать лекціи.

— Мартынъ, чтеніе лекцій кончилось навсегда. Я надялся, что ты проводишь меня въ Бургвангенъ, и хотлъ дорогой разсказать теб все. Моя жизнь за эту ночь перемнилась.

Только тутъ Мартынъ замтилъ разстроенный видъ товарища. Онъ съ безпокойствомъ посмотрлъ на него.

— Случилось что-нибудь дурное, Феликсъ?

— Я самъ еще не знаю, хорошее или дурное.

Мартынъ опять застегнулъ пальто.

— Конечно, я провожу тебя. Зайдемъ только въ семинарію, гд я спрошу позволенія не присутствовать за ужиномъ, иначе я получу выговоръ за неаккуратность.

Мартыну тяжело было увидть Лотту, но, какъ преданный другъ Феликса, онъ минуты не колебался. Они зашли въ семинарію, спустились по извилистымъ улицамъ стариннаго города къ мосту, миновали станцію желзной дороги и очутились въ пол. Когда послдніе дома предмстья остались сзади, Феликсъ разсказалъ товарищу, какой ударъ поразилъ его. Въ то время, какъ онъ говорилъ, снгъ хлопьями сыпался ему въ лицо, но Феликсъ какъ будто находилъ удовольствіе въ этой снжной метели, она гармонировала съ бурей, наступившей въ его жизни.

— И вотъ я иду въ Бургвангенъ проститься,— закончилъ Феликсъ свой разсказъ.

Мартынъ былъ глубоко потрясенъ.

— И ты думаешь, что теб необходимо бросить ученье?

— Да, Мартынъ, необходимо, хотя Фёръ и предлагаютъ помогать мн до окончанія курса въ университет. Они прекрасные, благородные люди, истинные друзья въ нужд, и я глубоко признателенъ имъ. Но послдовать ихъ совтамъ я не могу. Я весь день боролся съ собой, принять ли ихъ предложеніе, и все, все во мн возстаетъ противъ этого. Я привыкъ къ свобод и не могу жить безъ нея. И умъ, и сердце зачерствютъ въ зависимости.

— Но что можешь ты длать, Феликсъ?

— Я хочу стать на собственныя ноги: буду жить литературнымъ трудомъ.

Мартынъ остановился.

— Говорилъ ты объ этомъ съ профессоромъ Фёръ или хочешь посовтоваться съ пасторомъ Крауссъ?— спросилъ онъ.

— Я ни у кого не спрошу совта,— возразилъ Феликсъ,— поэтому что въ такихъ вопросахъ никто не можетъ его дать. Я знаю, что изъ расположенія ко мн, они начнутъ отговаривать меня, но это-то именно расположеніе и вредитъ. Мн остается выборъ между рабствомъ нищаго, принимающаго милостыню, и свободой цыгана. Тутъ долженъ ршить инстинктъ собственной души.

Студенты пошли дальше.— Я только по слухамъ знаю о трудности литературной дятельности,— серьезно замтилъ Мартынъ посл паузы.— А для такой чистой натуры, какъ твоя, мн кажется, она особенно тяжела. Въ литератур теперь преобладаетъ торговая спекуляція, все боле развращающая вкусы массы, и кто не желаетъ потворствовать страстямъ жаждущей сильныхъ ощущеній публики, тотъ долженъ проявить идеальную энергію, чтобы выдержать борьбу. Мене всего ты долженъ ожидать свободы въ этой дятельности.

— Зачмъ ты смотришь на дло съ такой мрачной точки зрнія?— воскликнулъ Лубрехтъ.— Если оно такъ безотрадно, какъ ты говоришь, то чистыя натуры обязаны употребить вс свои силы на борьбу со зломъ. Но положеніе литературы не такъ печально, какъ ты думаешь. Посмотри на журналъ Палитра. Велинъ такой строгій идеалистъ, что изъ добросовстности отказываетъ въ критик на страницахъ своего журнала своему другу Бундшу, въ художественныхъ заслугахъ котораго онъ убжденъ. Вотъ этого человка я уважаю и съ его помощью надюсь пробить себ дорогу.

— А ты не боишься, что его идеализмъ исключитъ и тебя?

— То-есть, что онъ откажетъ мн въ сотрудничеств? Конечно, если мои статьи никуда не будутъ годиться. А ты сомнваешься въ моихъ способностяхъ?

Мартына удивила эта гордая самоувренность, пробужденная отчаяніемъ.

— Не думай, что я хочу разочаровывать тебя. Я убжденъ въ томъ, что у тебя есть литературный талантъ, который можетъ дать блестящіе результаты при спокойномъ и независимомъ труд. Но разв ты не согласишься съ тмъ, что и талантъ долженъ учиться, чтобы достигнуть того, что нужно? И, кром всего этого, еще счастье должно улыбнуться теб.

— Учиться придется не долго,— возразилъ Феликсъ.— У меня еще цлы деньги, которыя дядя подарилъ мн на поздку въ Италію. Ихъ хватитъ на цлый годъ разсчетливой жизни. А когда они выйдутъ, тогда, я надюсь, что получу уже достаточную подготовку.

Мартынъ все еще не могъ одобрить его ршенія.

— Твой планъ мн, все-таки, не по сердцу. Очень возможно, что ты будешь имть успхъ, и, какъ литераторъ, скоро займешь положеніе, котораго съ трудомъ достигъ бы долгими годами серьезнаго ученія. Но, вдь, это будетъ игра случая, тогда какъ продолженіе занятій въ университет дастъ теб прочное основаніе, на которомъ ты можешь потомъ создать твой литературные идеалы. Ты увеличишь свое несчастье и даже погибнешь, если потерпишь неудачу въ литератур. Я не совтую теб, Феликсъ. Прошу тебя, хорошенько обдумай все, прежде чмъ окончательно ршаться.

Феликсъ вдругъ остановился и съ подавленнымъ стономъ протянулъ руки къ нему. Мартынъ испугался.

— Феликсъ,— мягко сказалъ онъ,— ты знаешь, что я говорю отъ чистаго сердца. Неужели тебя такъ оскорбляетъ мое противорчіе?

— Я хотлъ бы упасть здсь въ снгъ и никогда не встать. Весь міръ противъ меня.

— Нтъ, Феликсъ, ты не имешь права думать это. Одинъ Богъ знаетъ, какъ мн жаль тебя.

Феликсъ взялъ руку товарища.

— Я не могу поступить иначе, Мартынъ, не могу, такъ не мучай меня! Я не въ силахъ вынести нсколькимъ лтъ зависимости, какъ проектируютъ Фёръ. Не отговаривай меня попытать счастья въ литератур. Если я погибну, то, по крайней мр, съ свободными руками, если я останусь здсь, цпи, все равно, придавятъ меня своею тяжестью.

Мартынъ съ огорченіемъ призналъ, что теперь напрасны будутъ вс убжденія. Тмъ временемъ они достигли деревни, и когда поднялись по крутой дорог къ церкви, издали заблестлъ огонь въ столовой пасторскаго дома. Лотта сидла у стола одна, занятая чтеніемъ англійской книжки. Она приняла друзей съ легкимъ смущеніемъ. Такое позднее посщеніе въ метель должно было встревожить молодую двушку, но радость неожиданнаго свиданія была такъ велика, что не оставила мста тревог. Лотта сообщила, что родители ухали въ сосднюю деревню, къ пастору на крестины, а Павелъ воспользовался случаемъ прокатиться въ саняхъ. Спокойный, ясный взглядъ двушки ласково остановился на жених, который держалъ ея руку, но ея глаза сейчасъ же затуманились, такъ-какъ Феликсъ имлъ страшно разстроенный видъ. Рука двушки дрожала въ его рук.

— Феликсъ, ты нездоровъ?— съ испугомъ спросила она.

Мартынъ стоялъ въ сторон. Онъ зажегъ стоявшую на столик около печки свчу.

— Я хочу взять у твоего отца слдующій томъ сочиненій Карлейля,— сказалъ онъ, выходя.

Влюбленные остались одни и Феликсъ разсказалъ свое несчастіе и какое онъ принялъ ршеніе. Лотта залилась слезами, молодой человкъ утшалъ ее. Увлекающаяся натура Феликса ободрилась, опять зароились надежды и онъ уже рисовалъ будущее въ радужныхъ краскахъ.

— Мы должны были бы пять лтъ провести въ тяжелой разлук, если бы все осталось по-старому, а теперь моя жизнь можетъ быть обезпечена черезъ пять мсяцевъ. Тогда я пріду за тобой, возьму тебя и ты будешь мн помогать работать. Твой отецъ не откажетъ въ благословеніи, когда увидитъ, что я умственнымъ трудомъ достигъ независимаго положенія.

Лотта не подозрвала опасностей литературнаго поприща. Она никогда не слыхала о бдствіяхъ писателей, а вра въ любимаго человка была такъ безгранична, что двушка не могла отнестись скептически къ преувеличеннымъ надеждамъ неопытнаго мечтателя. Отецъ своимъ снисходительнымъ отношеніемъ къ Феликсу немного поколебалъ ея вру и въ ея душу закрались тревожныя сомннія, но стоило молодому человку взглянуть на нее своими ясными глазами, стоило ему съ увлеченіемъ заговорить о томъ, что его юное сердце принимало за истину, и въ двушк мгновенно проснулась прежняя благоговйная вра въ него.

По мр того, какъ Феликсъ говорилъ, онъ длался для Лотты тмъ героемъ, котораго она безмолвно, издали боготворила весной, божествомъ, единственнымъ въ мір человкомъ, за которымъ она готова слдовать, куда бы онъ ни повелъ ее. Все, что онъ длалъ, было хорошо, онъ не могъ поступить неправильно. Поэтому Лотта не возражала Феликсу, даже ободряла его и ея вра увеличила его слпую увренность.

Долго бесдовали они вдвоемъ, пока Феликсъ не сказалъ, что пора разставаться. Они вышли въ кабинетъ, гд Мартынъ горестно размышлялъ о судьб друга. Когда они вошли, студентъ сдлалъ видъ, что погруженъ въ чтеніе, такъ какъ не хотлъ показать, насколько онъ взволнованъ. Молодые люди простились.

— Кланяйся твоимъ родителямъ и скажи отцу, что я завоюю тебя трудомъ!— воскликнулъ Феликсъ, уходя.

Они спускались съ горы по снжнымъ сугробамъ. Наполнившіеся слезами глаза Лотты проводили ихъ, пока они не исчезли во мрак. На обратномъ пути Феликсъ былъ веселе. Вра любящей двушки подняла въ немъ духъ, кром того, молодой человкъ радовался, что не засталъ дома пастора, онъ зналъ, что опытный старикъ началъ бы отговаривать его и этимъ увеличилъ бы тяжесть разставанья. Феликсъ, въ ослпленіи, считалъ счастьемъ то, что могло оказаться его несчастьемъ. Наврное, пасторъ отпустилъ бы его только посл отчаянной борьбы, съ большимъ успхомъ, чмъ Мартынъ, убдилъ бы увлекающагося безумца въ рискованности его плановъ. Но боги судили иначе.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

На другое утро посл посщенія студентами пасторскаго дома передъ закрытымъ шлагбаумомъ желзно-дорожнаго перезда остановились сани винодла въ то время, какъ отходилъ ростальскій поздъ. Феликсъ Лубрехтъ стоялъ у открытаго окна купэ, чтобы бросить послдній взглядъ на хорошо знакомую дорогу, и узналъ въ саняхъ отца Лотты. Молодой человкъ догадался, что пасторъ собрался такъ рано въ городъ ради него, и невольно обрадовался, что избжалъ новыхъ мученій. Пасторъ тоже увидалъ его и энергичными жестами выразилъ сожалніе въ то время, какъ Феликсъ, кланяясь, промчался мимо и исчезъ. Крауссъ приказалъ кучеру повернуть и возвратился въ Бургвангенъ. Наканун, вечеромъ, Лотта съ волненіемъ разсказала отцу, какая судьба постигла ея жениха и какимъ образомъ Феликсъ ршилъ устроить свою жизнь. Молодая двушка говорила съ радостною увренностью, такъ какъ смотрла на будущее влюбленными глазами. Отецъ, молча, выслушалъ ее.

— О чемъ же онъ хочетъ писать?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Этого Фелидсъ не сказалъ мн.

Старикъ кивнулъ головой.

— Вроятно, онъ и самъ еще не знаетъ о чемъ. Если ему повезетъ счастье, то какой-нибудь сострадательный редакторъ дастъ ему занятіе, т.-е. будетъ заказывать ему статьи, и Лубрехтъ привыкнетъ сегодня писать объ одномъ, завтра о другомъ, смотря на спросу. Онъ будетъ вынужденъ приноравливаться къ тенденціи своей газеты и потакать капризамъ публики. Низкія требованія ремесла уничтожатъ послднюю самостоятельность его слабой индивидуальности, а нужда превратитъ его въ безхарактернаго Протея. И это онъ называетъ свободой!

— Нтъ, отецъ, Феликсъ не унизится до этого.

— Хорошо, дитя мое, будемъ надяться, что этого не случится. Но если онъ хочетъ имть успхъ въ ныншней журналистик, то это единственный путь, отвергнувъ его, онъ погибнетъ.

— Отецъ, ты не можешь быть такого низкаго мннія обо всхъ журналистахъ, ты бы не читалъ тогда такъ усердно твоей газеты.

Въ голос Лотты звучала почти мольба, когда она говорила это.

— Обо всхъ? Нтъ!— отвтилъ пасторъ.— Когда человкъ пріобрлъ солидныя знанія, когда онъ обладаетъ достаточною энергіей, чтобы быть безусловно правдивымъ, тогда, какъ журналистъ, онъ стоитъ на своемъ мст, и, слава Богу, въ Германіи есть нсколько такихъ людей. Но человкъ, который еще ничему не научился, еще не установился, не созрлъ умственно, не иметъ права, мое милое дитя, выступать въ печати. Если тотъ, кто самъ долженъ учиться, будетъ учить другихъ, то, при самомъ искреннемъ желаніи быть правдивымъ, онъ впадетъ въ заблужденіе самъ и невольно введетъ другихъ. Онъ будетъ проводить незрлыя мысли за зрлыя, выдавать чужія за собственныя. Только сильный характеръ можетъ устоять передъ такимъ соблазномъ. Феликсъ слабъ, ему не слдуетъ браться за это.

— Я не думаю, чтобы Феликсъ сталъ работать для ежедневной прессы, — замтила Лотта.— Онъ будетъ писать только то, что выльется у него прямо изъ души.

— Такъ слдуетъ поступать каждому писателю: ни одинъ не долженъ говорить, когда ему нечего сказать, ни одинъ не долженъ браться за перо, если не чувствуетъ призванія. Ну, а что можетъ сказать Феликсъ? И увренъ ли онъ, что его всегда будетъ тянуть къ писанью, что не настанетъ время, когда онъ будетъ радъ полжизни отдать, чтобы только помолчать? Ни одинъ литераторъ не можетъ всегда чувствовать призваніе. Обязательная литературная работа губитъ творчество: это относится и къ великимъ умамъ. Литература въ печальномъ положеніи: она превратилась въ ремесло. Помнишь, какъ Сократъ презиралъ софистовъ за то, что они продавали истину за деньги? Наши литераторы — современные софисты, и то, что они мене интересуются философіей, чмъ политикой, только ухудшаетъ ихъ положеніе, такъ какъ наемная политическая партійность такой камень преткновенія, о который тысячи нравственно разбивались. Подобно Спиноз, давшему намъ блестящій примръ духовной независимости, каждому писателю слдовало бы поставить въ условіе, чтобы онъ занималъ какую-нибудь скромную должность или выбралъ себ ремесло, тогда наша пресса была бы гораздо добродтельне.

Пасторъ такъ увлекся, что не замтилъ, что хватилъ черезъ край. Отъ Лотты это не ускользнуло.

— Отецъ, разв не сказалъ апостолъ, что каждый работникъ достоинъ своей мзды, и не служитъ ли это изреченіе основаніемъ и твоей должности?— спросила она.

Крауссъ замялся.

— Такъ ты думаешь, что Сократъ и меня, какъ наемнаго проповдника, причелъ бы къ софистамъ? Да, дитя мое, ты права, я сознаюсь, что зашелъ слишкомъ далеко и не хочу быть несправедливымъ. При раздленности труда, отличающей нашу развитую общественную жизнь, обязательная литературная работа необходима и нельзя взваливать на нее вину за то, что нечистыя руки берутся за нее. Потребность истины ничтожна въ народ, такъ какъ для массы выгода выше всего. Поэтому было бы желательно, чтобы самые благородные люди и съ сильными характерами посвящали себя литературной дятельности, такъ какъ тамъ, гд царитъ зло, идетъ ожесточенная борьба. Феликсъ не годится для этой борьбы,— надолго, по крайней мр,— такъ какъ его воля еще не окрпла, умъ не созрлъ.

Слова отца опечалили Лотту.

— Отецъ, позжай къ нему и убди его!— попросила она.

— Хорошо, дитя мое, я поду. Только боюсь, что онъ не приметъ моихъ совтовъ.

На слдующее утро пасторъ Крауссъ похалъ въ Эберштейнъ, но, какъ мы уже знаемъ, опоздалъ. Въ первую минуту онъ былъ въ нершительности, не похать ли слдомъ за Феликсомъ въ Росталь, но посл зрлаго размышленія передумалъ. Прошло время, когда онъ могъ удержать неопытнаго юношу отъ перваго шага, и теперь оставалась только надежда на скорое разочарованіе. Поэтому Крауссъ вернулся въ Бургвангенъ и написалъ Феликсу длинное письмо, ожидая, что оно достигнетъ лучшихъ результатовъ, чмъ словесныя объясненія, такъ какъ молодой человкъ могъ перечитать письмо въ различныхъ настроеніяхъ. Къ несчастью, оно не достигло желанной цли потому, что въ конц пасторъ прибавилъ, что не вритъ, чтобы Лубрехтъ, при своемъ слабомъ характер, могъ завоевать въ литературной борьб хотя бы самыя небольшія средства для существованія семьи. Слдовательно, если Феликсъ настаиваетъ на желаніи посвятить себя литературной дятельности, то уничтожаетъ этимъ возможность брака съ Лоттой. Феликсъ принялъ это за угрозу, при помощи которой его хотли принудить отказаться, и, вмсто того, чтобы испугаться, только упорне уцпился за свою мысль.

II.

Благоразумные друзья Феликса, думавшіе, что его воздушные замки скоро разлетятся, ошиблись. Молодой человкъ началъ новую жизнь при благопріятныхъ предзнаменованіяхъ, такъ какъ судьба дала ему пріютъ въ настоящемъ старинномъ замк съ почернвшими отъ времени стнами и круглыми башнями, возвышавшимися надъ городскими домами, какъ романтическій средневковый памятникъ. Отецъ Ганса Бундшу былъ придворный сановникъ и жилъ въ этомъ замк, отъ художника Феликсъ узналъ, что вдова кастеляна желаетъ сдать дв комнаты въ верхнемъ этаж тихому жильцу. На новыхъ улицахъ Феликсъ могъ найти боле удобную и мене высокую квартиру, но онъ не могъ устоять передъ романтикой и черезъ недлю посл того, какъ ршилъ измнить свою жизнь, прекрасно устроился въ средневковомъ замк. Феликсъ перевезъ изъ Эберштейна всю свою роскошную обстановку, за исключеніемъ майоликовой печи, оставшейся во владніи квартирной хозяйки. Изъ оконъ башни открывался чудный видъ на расположенный въ котловин городъ и кольцо горъ, поросшихъ лсами и виноградниками. Хорошо тутъ было, все располагало къ поэзіи и мечтамъ.

Устроившись такимъ образомъ, Феликсъ отправился къ доктору В

елину. Тотъ началъ предупреждать его о трудности и непрочности литературной карьеры, но такъ какъ молодой человкъ умолчалъ о томъ, что ему представлялась возможность продолжать курсъ въ университет, то Велинъ счелъ его ршеніе вынужденнымъ необходимостью и общалъ помочь словомъ и дломъ его публицистической дятельности.

— Я совтую вамъ,— сказалъ редакторъ, — пріискать себ постоянное мсто, чтобы не быть вынужденнымъ отдавать въ печать не вполн зрлыя и не отдланныя статьи. Желаете, чтобы я устроилъ васъ въ контору редакціи?

Феликсъ не предполагалъ такого исхода, онъ мечталъ о самостоятельномъ творчеств. Но онъ не ршился противорчить и далъ только замтить, что подобное начало ему не особенно нравится.

— Конечно, собственное творчество выше всего въ нашемъ призваніи,— замтилъ Велинъ.— Мы, редакторы, только посредники между литераторами и публикой. Но, чтобы имть успхъ, надо обладать большою плодовитостью, серьезнымъ запасомъ знаній, богатою фантазіей и способностью легко размнивать ихъ на мелкую монету. Вы убдитесь на опыт, обладаете ли всми этими качествами, и, только просмотрвъ нсколько вашихъ работъ, я посовтую вамъ посвятить себя исключительно самостоятельному творчеству. Насколько я могу судить теперь, вы еще слишкомъ молоды, чтобы собрать большой запасъ идей, и вамъ грозитъ опасность скоро исписаться. Во избжаніе этого я совтую вамъ поступить въ редакцію.

Феликсъ понималъ, что не слдуетъ ссориться съ вліятельнымъ человкомъ, и согласился. Онъ ожидалъ, что Велинъ предложитъ ему мсто въ редакціи Палитра, но ошибся. Велинъ сдержалъ, все-таки, общаніе. Онъ въ тотъ же вечеръ зашелъ къ Лубрехту и сообщилъ, что редакторъ Беллетристической Ярмарки, еженедльнаго иллюстрированнаго журнала, согласенъ принять его въ контору съ окладомъ въ пятьдесятъ талеровъ въ мсяцъ. Къ несчастью, первое знакомство съ новою службой было не ободряющаго свойства. Когда Феликсъ пришелъ представляться доктору Наудашеру, главному редактору Ярмарки, то долженъ былъ около часа прождать въ нетопленой пріемной, прежде чмъ его впустили. Аудіенція длилась мене пяти минутъ, такъ какъ редакторъ объявилъ, что заваленъ работой. При этомъ короткомъ объясненіи Наудашеръ не выказалъ ни малйшаго личнаго интереса, повидимому, онъ смотрлъ на молодого человка только какъ на механическое приспособленіе, новый винтъ въ редакціонной машин. Феликса онъ, все-таки, назначилъ помощникомъ редактора и условился, что онъ начнетъ службу съ перваго февраля. Это посщеніе оставило боле непріятное впечатлніе, чмъ Лубрехтъ ожидалъ, и не съ радостными надеждами, а въ угнетенномъ состояніи и почти съ отвращеніемъ въ условленный день онъ началъ свою литературную карьеру въ ‘ярмарочной лавк’, какъ вс служащіе называли помщеніе редакціи. Начатая съ такимъ неудовольствіемъ служба, естественно, принесла новыя разочарованія. Молодой фантазёръ прилагалъ ко всему свой непосредственный масштабъ, а недостатокъ жизненной опытности мшалъ свыкнуться съ обстоятельствами. Онъ заране презиралъ тотъ строй, которому долженъ былъ подчиниться, редакція представлялась ему торговою конторой, а не литературнымъ учрежденіемъ, и онъ съ предубжденіемъ смотрлъ на сослуживцевъ. Нерасположеніе къ нимъ росло по мр того, какъ Феликсъ убждался, какъ грубы, циничны и пошлы ихъ разговоры, и онъ не сдлалъ ни малйшей попытки сойтись ближе съ коллегами. Т въ свою очередь считали его гордецомъ, тоже сторонились, и Феликсъ остался совершенно одинокъ. Главнаго редактора, занимавшагося въ отдльной комнат, онъ рдко видалъ и не имлъ съ нимъ никакихъ личныхъ отношеній. Обязанности Феликса, указываемыя ему вторымъ редакторомъ, были исключительно конторскія. Изрдка ему давали прочесть корректуру, въ общемъ же все дло ограничивалось перепиской писемъ, вписываніемъ и отсылкой полученныхъ рукописей и тому подобною механическою работой. Конечно, это было начало и современемъ Феликсъ могъ надяться достигнуть боле самостоятельнаго дла. Но теперь даже обязанности главнаго редактора казались ему жалкими и посл первой же недли эта жизнь такъ надола молодому человку и онъ чувствовалъ себя такимъ несчастнымъ, что не могъ боле выносить ее. Возвращаясь вечеромъ домой, онъ находился въ слишкомъ угнетенномъ нравственномъ состояніи, чтобы приниматься за самостоятельную работу.

Разъ господинъ Даубеншпекъ, второй редакторъ, прочелъ корректуру и отдалъ Феликсу для передачи ожидавшему въ прихожей разсыльному. Это была статья объ англійской литератур и большинство заглавій сочиненій было написано на англійскомъ язык. Феликсъ заглянулъ въ гранки и скромно замтилъ:

— Вроятно, эта корректура еще не готова.

— Что?— грозно спросилъ Даубеншпекъ.

Грубый тонъ долженъ былъ бы удержать отъ дальнйшихъ объясненій, но Феликсъ еще недостаточно зналъ этого человка.

— Извините,— сказалъ онъ,— но здсь не исправлена фамилія Жоржа Эліота, три раза напечатанная съ двумя л, и нсколько другихъ ошибокъ остались въ англійскихъ словахъ.

Служащіе съ любопытствомъ подняли головы. Даубеншпекъ покраснлъ и со злостью вырвалъ листы изъ рукъ Феликса.

— Кто васъ проситъ совать вашъ носъ?— крикнулъ онъ дрожащимъ голосомъ.— Вы думаете, я меньше вашего знаю? Занимайтесь своимъ дломъ и не забывайте, что васъ здсь только терпятъ. Такого лниваго и неспособнаго человка у насъ еще никогда не было въ редакціи. Самъ ни къ чему не годенъ, этотъ самонадянный франтъ, а туда же сметъ говорить дерзости. Это просто неслыхано!

Феликсъ поблднлъ и не нашелся, что отвтить. Благоразумне было бы замолчать раньше, такъ какъ Даубеншпекъ, человкъ крайне невжественный, по ловкій въ длахъ, пользовался большимъ вліяніемъ въ редакціи, съумлъ стать необходимымъ редактору Наудашеру, который поручилъ ему всю техническую и конторскую часть журнала, а также надзоръ за служащими. Въ тотъ же день Даубеншпекъ въ разговор съ редакторомъ замтилъ, что Лубрехтъ безполезенъ въ редакціи, лнивъ, затрудняетъ своею. медленностью службу остальнымъ и ко всему этому выказываетъ недостатокъ послушанія.

— Подождите еще немного,— отвтилъ Наудашеръ.— Ради доктора Велина мн не хочется отказывать молодому человку. Но если и дальше онъ окажется негоднымъ къ служб, то придется удалить его.

Съ этого дня Даубеншпекъ сдлался открытымъ врагомъ Лубрехта, придирался къ нему и всячески старался вызвать его на дерзость. Книга, въ которую Феликсъ вносилъ доставленныя рукописи, имла важное значеніе для главнаго редактора, такъ какъ на основаніи этой записи онъ требовалъ предложенныя статьи. Сочиненія неизвстныхъ авторовъ онъ рдко и даже никогда не спрашивалъ, иныя лежали мсяцы, прежде чмъ наступала ихъ очередь, за то произведенія знаменитыхъ писателей или личныхъ друзей никогда не залеживались долго. Въ одинъ прекрасный день Даубеншпека позвали въ комнату редактора.

— Мой пріятель Латтеншнейдеръ изъ Берлина,— сказалъ Наудашеръ,— спрашиваетъ въ этомъ письм, отчего я не увдомляю его о принятіи присланной имъ новеллы. Я ничего не знаю объ этомъ. Получена она? Онъ пишетъ, что выслалъ ее дв недли назадъ.

— Разв она не вписана въ книгу?— спросилъ Даубеншпекъ съ невиннымъ видомъ.

— Нтъ.

— Неужели она затерялась на почт?… Или, можетъ быть… Я сейчасъ пересмотрю полученныя рукописи.

Съ этими словами Даубеншпекъ вышелъ. Черезъ нсколько минутъ онъ возвратился и положилъ на столъ редактора рукопись.

— Вотъ она. Господинъ Лубрехтъ, очевидно, забылъ ее вписать. Это очень естественно, такъ какъ онъ почти каждый день откладываетъ цлую кипу до слдующаго утра.

— Позовите его ко мн.

Когда явился Феликсъ, Даубеншпекъ отошелъ въ сторону.

— Я слышалъ, что вы, вопреки нашимъ правиламъ, часто. откладываете записываніе рукописей до слдующаго дня, а вотъ эту даже совсмъ забыли вписать,— сказалъ Наудашеръ.— Если вы будете продолжать такъ небрежно относиться къ своимъ обязанностямъ, то намъ придется разстаться.

Феликса поразилъ выговоръ.

— Я нсколько разъ,— возразилъ онъ,— находилъ на своемъ стол рукописи, неизвстно кмъ положенныя вечеромъ, посл моего ухода. Я ни разу не уходилъ изъ редакціи, не записавъ всхъ переданныхъ мн рукописей. Если какая-нибудь пропущена, то это не моя вина, т рукописи, которыя я кладу въ шкафъ, я всегда свряю съ своими записями.

— Факты противорчатъ вашимъ словамъ. Господинъ Даубеншпекъ нашелъ эту незаписанную рукопись въ вашемъ шкафу.

— А, господинъ Даубеншпекъ… Если онъ ее нашелъ, то ему должно быть извстно, какъ она туда попала…

— Какъ?— воскликнулъ Наудашеръ.— Вы хотите сказать, что господинъ Даубеншпекъ самъ положилъ ее туда?

— Это несомннно. Господинъ Даубеншпекъ подстроилъ мн ловушку.

Редакторъ понялъ, что Феликсъ угадалъ истину, и, какъ умный человкъ, сообразилъ, какіе мотивы руководили его помощникомъ. Но для него былъ важенъ не вопросъ о томъ, кто правъ, а тотъ фактъ, что Даубеншпекъ и Лубрехтъ несоединимые элементы, приходилось выбирать того, кто боле необходимъ. Наудашеръ былъ дловымъ человкомъ, для котораго выгода стояла выше справедливости.

— Лубрехтъ,— сказалъ онъ посл небольшого раздумья,— вы, очевидно, мало пригодны къ практической жизни и обращеніе съ людьми для васъ незнакомое искусство. Я же долженъ стараться, чтобы среди моихъ служащихъ царствовало полное согласіе, и потому по истеченіи этого мсяца вы должны оставить нашу редакцію.

Феликсъ поклонился и молча вышелъ изъ комнаты. Онъ предвидлъ такой конецъ и даже ршилъ самъ отказаться. Низкая интрига только ускорила развязку. Феликсъ получилъ жалованье за мсяцъ впередъ и потому, несмотря на все свое нежеланіе, былъ вынужденъ продолжать службу до конца февраля и, все-таки, эта недля была счастливе первыхъ трехъ, такъ какъ онъ опять съ надеждой смотрлъ на будущее. Отрясая въ послдній день прахъ редакціи отъ ногъ своихъ, Феликсъ ршилъ, что теперь и Велинъ не лишитъ его свободы.

III.

Издатель Палитры не переставалъ заботиться о племянник Гроха. Велинъ былъ вдовецъ и большую часть вечеровъ проводилъ въ ресторан съ товарищами, далеко оставившими за собой года бурной молодости. Отчасти, чтобы слдить за развитіемъ молодого человка, отчасти, чтобы обратить на него вниманіе почтенныхъ людей, Велинъ пригласилъ Феликса примкнуть къ кружку литераторовъ. Въ теченіе февраля молодой человкъ часто пользовался этимъ приглашеніемъ и приходилъ то одинъ, то въ обществ Бундшу. Въ начал вниманіе пожилыхъ литераторовъ льстило Феликсу, тмъ боле, что нкоторые изъ нихъ пользовались громкою извстностью. Но скоро сознаніе того, какъ далеко отстаетъ онъ въ зрлости и знаніяхъ отъ самаго ничтожнаго изъ нихъ, стало угнетать Лубрехта и онъ почувствовалъ себя чужимъ въ этомъ кругу. За мсяцъ службы въ редакціи онъ постепенно отсталъ отъ привычки проводить вечера за работой, такъ какъ посл скучнаго механическаго дла въ теченіе дня чувствовалъ потребность развлечься въ обществ. Феликсъ часто просиживалъ вечера вдвоемъ съ Гансомъ Бундшу въ уединенномъ уголк пивной, по праздникамъ отправлялся съ товарищемъ въ клубъ художниковъ, посщалъ концерты, оперу, театры. Такимъ образомъ, Феликсъ привыкъ къ новому образу жизни, который долженъ былъ оказать гибельное вліяніе на его подготовленіе къ серьезному литературному труду.

Въ одно изъ первыхъ свиданій съ Феликсомъ Велинъ узналъ, что онъ недоволенъ своимъ положеніемъ въ редакціи. Онъ уговаривалъ молодого человка быть терпливымъ, утшалъ надеждой на лучшія времена, но, все-таки, не удивился, когда услышалъ объ окончательномъ разрыв съ Наудашеромъ. Велинъ хотлъ хлопотать о другомъ мст, но Феликсъ ршительно объявилъ, что онъ неспособенъ къ редакціонной дятельности и намренъ искать спасенія въ собственномъ творчеств. Велинъ счелъ безполезнымъ отговаривать его и предложилъ просмотрть его рукописи. Но тутъ оказалось, что у Феликса нтъ ни одной готовой для печати работы.

— Ну, хорошо,— сказалъ Велинъ,— вдь, вы только начинаете. Принесите мн ваши статьи, какъ только он будутъ готовы, и я рекомендую ихъ въ соотвтствующія редакціи. И Палитра не откажетъ вамъ въ сотрудничеств, если вы дадите мн хорошую статью о художественномъ вопрос. Вы говорите, что ваша спеціальность англійская литература? Знакомы вы съ Джономъ Русиномъ и дорафаэлевскою школой?

Феликсъ отвтилъ утвердительно.

— Въ такомъ случа, я длаю вамъ заказъ: напишите мн статью объ этомъ. Я самъ хотлъ ее написать, но мн будетъ пріятне, если вы съ этимъ произведеніемъ выступите въ моемъ журнал. Необходимыми книгами я съ удовольствіемъ снабжу васъ. Согласны?

Феликсъ съ радостью принялъ предложеніе, эта задача была ему по сердцу и онъ ревностно принялся собирать матеріалъ.

IV.

Трава передъ замкомъ въ это мартовское утро еще не зазеленла, старые каштаны стояли обнаженные и слой земли еще предохранялъ отъ холода прикрытые виноградники. Но снгъ на солнечныхъ склонахъ уже стаялъ, только тамъ, гд лсъ бросалъ тнь, тянулись узкія блыя полоски. Небо было такъ чисто, солнце свтило такъ ярко и весело, что радостное предчувствіе весны пробуждалось въ душ. Феликсъ, лниво писавшій статью о дорафаэлевскомъ період, бросилъ перо, выглянулъ въ окно и залюбовался горнымъ ландшафтомъ. Шесть недль прошло съ тхъ поръ, какъ онъ поселился въ этомъ средневковомъ замк. Между тмъ, въ открытыя ворота замка вошелъ молодой парень со сверткомъ въ рукахъ, взглянулъ наверхъ, на крытую галлерею, окружавшую старинную постройку, и, не обращая вниманія на стоящаго на часахъ караульнаго въ зеленой форм съ галунами, направился къ широкой каменной лстниц. Онъ быстро взбжалъ наверхъ и остановился передъ старою дубовою дверью съ надписью на бронзовой доск: ‘Феликсъ Лубрехтъ, литераторъ’.

Феликсъ не слыхалъ стука въ дверь. Онъ обернулся, когда дверь отворилась и въ комнату вошелъ Аурихъ. Посл первыхъ выраженій радости и привтствій врный слуга слъ и разсказалъ всю печальную исторію, тяжело поразившую Феликса, который только тутъ узналъ, что свадебное путешествіе дяди кончилось еще по эту сторону Рейна, что онъ нсколько мсяцевъ пролежалъ больной въ Карлсруэ.

— Аурихъ, Аурихъ!— укоризненно произнесъ Феликсъ.— Отчего вы не извстили меня?

Бывшій дядька смущенно вынулъ изъ кармана письмо.

— Видите, господинъ Лубрехтъ, я на другой же день написалъ вамъ изъ больницы. Но я былъ такъ взволнованъ, что по ошибк написалъ на адрес, вмсто Эберштейнъ, Росталь. Когда черезъ недлю письмо вернулось съ надписью: ‘адресатъ не найденъ’, я ршилъ, что все длается къ лучшему. Къ чему было тревожить васъ, когда господинъ Грохъ поправлялся?

Что можно возразить на такую логику? Феликсъ молчалъ, а Аурихъ разсказывалъ дальше. Такъ, значитъ, умеръ дядя! И его послднія мысли относились къ племяннику, котораго онъ хотлъ, сдлать счастливымъ и независимымъ человкомъ. Бдняг стало жаль трагически погибшаго дядю, и жаль самого себя, сдлавшагося второю жертвой. Феликсъ уже сознавалъ, что онъ жертва, такъ какъ эти шесть недль принесли немало горькихъ разочарованій. Онъ не былъ такъ бодръ и самоувренъ, какъ вначал, и теперь, когда онъ узналъ, какъ близка была возможность иной судьбы, онъ вдругъ понялъ всю величину своей потери.

— Посл похоронъ доктора Гроха,— разсказывалъ Аурихъ,— я не возвращался въ Ванзее, такъ какъ отъ бшенства готовъ былъ задушить вдову. Адвокатъ Шпехтъ досталъ мн въ Берлин мсто разсыльнаго при контор и мн жилось очень хорошо, пока тоска по родин не потянула въ Баварію. Тогда я подумалъ, что передъ отъздомъ долженъ высказать этой низкой женщин все, что у меня накопилось на сердц. Я похалъ къ ней и сказалъ, что отправляюсь къ господину Лубрехту, котораго мой покойный господинъ назначилъ своимъ единственнымъ наслдникомъ, и спросилъ, не желаетъ ли она что-нибудь передать ему. Она насмшливо взглянула на меня, сказала, чтобъ я подождалъ, и, взявъ подъ руку молоденькаго франтика, сидвшаго въ то время у нея, вышла съ нимъ въ другую комнату, я слышалъ, какъ они громко смялись. Затмъ вдова позвала меня и отдала вотъ этотъ свертокъ, сказавъ, чтобъ я передалъ его господину Лубрехту отъ его тетки Розаліи на память о ея незабвенномъ супруг. Глупый нахалъ захохоталъ при этомъ, она же осталась совершенно серьезною и прибавила, что кланяется своему милому племяннику и желаетъ ему счастья. Вотъ свертокъ въ томъ вид, какъ я его получилъ. Что въ немъ, я не знаю.

Феликсъ съ недовольнымъ видомъ выслушалъ разсказъ.

— Вамъ не слдовало брать на себя это порученіе, Аурихъ. Вдова Грохъ законная наслдница, я ни въ чемъ не могу упрекнуть ее, но принимать отъ нея подарки не желаю.

Феликсъ хотлъ, не развертывая, отослать свертокъ обратно Розаліи, когда въ комнату вошелъ Гансъ Бундшу. Услыхавъ, въ чемъ дло, художникъ заинтересовался.

— На вашемъ мст я развернулъ бы, Лубрехтъ, — сказалъ онъ.— Нельзя осуждать человка, не выслушавъ его оправданій. Не слдуетъ упускать случая увеличить свое знаніе людей.

Гансъ взялъ ножикъ и разрзалъ снурки, Феликсъ въ волненіи отошелъ къ окну.

Въ бумаг оказалась большая шкатулка палисандроваго дерева съ перламутровою инкрустаціей. Художникъ поставилъ ее на столъ и поднялъ крышку.

— А!— воскликнулъ онъ.— Коллекція трубокъ!

На темно-синемъ бархат красовалось множество рзныхъ, точеныхъ и искусно обкуренныхъ трубокъ изъ морской пнки съ янтарными мундштуками, пріобртенныхъ Грохомъ во время неоднократныхъ путешествій за границей. Коллекція была характерна для покойнаго собирателя, и Феликсъ, конечно, бережно хранилъ бы ее, если бы, какъ наслдникъ, нашелъ ее въ вещахъ дяди. Но, какъ подарокъ, она отлично характеризовала Розалію, благодаря почти граничащей съ преступленіемъ грубости, она сдлалась наслдницей полумилліоннаго состоянія безъ всякаго,— она это знала,— нравственнаго на то права. Тому же, кого она лишила законнаго наслдства, она дарила коллекцію трубокъ. Какое низкое издвательство!

Феликсъ, не оборачиваясь, смотрлъ въ окно въ то время, какъ художникъ съ искреннимъ восхищеніемъ разсматривалъ странное наслдство.

— Я вижу, что мн не слдовало ходить къ ней, — сказалъ Аурихъ,— такъ какъ ничего другого отъ нея нельзя было ожидать. Природа надлила кошку когтями, чтобы царапать.

— Какая подлость!— воскликнулъ Гансъ.— Но отсылать обратно коллекцію вы ни въ какомъ случа не должны, Феликсъ. Сознаніе, что она васъ оскорбила, доставитъ ей только удовольствіе. Полное презрніе — единственный отвтъ, достойный ея.

— Пусть будетъ такъ!— согласился, наконецъ, Феликсъ.— А, все-таки, она отлично знаетъ, что достигла цли. Смхъ надъ несчастьемъ вдвойн обиденъ.

V.

Какъ-то разъ Феликсъ Лубрехтъ встртилъ въ Ростал капельмейстера Окслера и обрадовался, такъ какъ это свиданіе напомнило ему счастливйшіе дни его жизни. Посл этого они часто видались и скоро музыкантъ познакомился съ образомъ жизни и душевнымъ настроеніемъ Феликса.

Передъ Пасхой въ Эберштейн давался концертъ, на который Окслеръ пріхалъ изъРосталя. Лотта присутствовала на музыкальномъ вечер вмст съ Фёрами. Въ антракт капельмейстеръ поздоровался съ молодою двушкой и разсказалъ о встрч съ Феликсомъ. Окслеръ не зналъ объ отношеніяхъ Лотты къ Феликсу и потому откровенно высказалъ свое мнніе:

— Знаете, фрейлейнъ Лотта, мн жаль несчастнаго Лубрехта,. онъ такой хорошій человкъ. Онъ самъ, мн кажется, не знаетъ, чего хочетъ, и вообще ничего не хочетъ по-настоящему. Ему недостаетъ твердости характера, а если бдный человкъ хочетъ пробить себ дорогу литературнымъ трудомъ, то безъ настойчивости погибнетъ. Въ редакціи Лубрехтъ не ужился, потому что слишкомъ, высоко занесся и не съумлъ поладить съ людьми, теперь онъ работаетъ самостоятельно, что гораздо трудне, т.-е. я не знаю, работаетъ ли онъ. Я боюсь, что онъ принадлежитъ къ тмъ людямъ, которые все пробуютъ и ничего не кончаютъ. До сихъ поръ онъ не написалъ ни одной статьи. Онъ вступилъ на скользкій путь.

Профессорша слышала печальный отзывъ капельмейстера и постаралась утшить Лотту, но молодая двушка сидла точно окаменлая и ни слова не произнесла, вернувшись домой посл концерта, она проплакала всю ночь. Капельмейстеръ, быть можетъ, слишкомъ строго отозвался о юномъ мечтател, вступившемъ вжизнь съ такою подготовкой, метанія изъ стороны въ сторону неопытнаго юноши могли показаться странными самымъ расположеннымъ къ нему друзьямъ. Очень возможно, что и избраннымъ путемъ Феликсъ достигъ бы прочнаго положенія, если бы не упускалъ изъ вида своей цли и не сбивался съ прямого пути. Но величайшая ошибка Феликса заключалась именно въ томъ, что онъ не хотлъ понять необходимости, а, можетъ быть, и не имлъ силы соразмрять свои требованія съ измнившимися обстоятельствами. Не пріученный съ малолтства къ бережливости и разумной разсчетливости, Феликсъ въ денежныхъ длахъ былъ настоящимъ ребенкомъ. Оставшаяся у него посл смерти дяди сумма при разсчетливой жизни могла хватить на годъ и, можетъ быть, Феликсъ съ самаго начала сократилъ бы свои расходы, если бы не получилъ въ первый же мсяцъ 50 талеровъ изъ редакціи. Преувеличивая значеніе этого дохода, онъ думалъ, что можетъ продолжать жить попрежнему, тмъ боле, что его не покидала увренность въ томъ, что самостоятельное творчество сразу измнитъ его положеніе.

Съ тхъ поръ, какъ Феликсъ поступилъ въ университетъ, онъ понемногу привыкъ считать пропащимъ тотъ день, въ который онъ, хотя бы на одну книгу, не увеличилъ своей библіотеки. И въ Ростал онъ не могъ отстать отъ этой привычки, такъ что очень скоро книгопродавцы считали его однимъ изъ лучшихъ своихъ покупателей. И не только книги, а и другія изящныя вещи соблазняли Феликса. Дорога въ редакцію вела мимо антикварнаго магазина, въ окн котораго онъ увидлъ вырзанное изъ дерева распятіе, въ припадк мистицизма онъ зашелъ въ магазинъ и купилъ его за восемь талеровъ. При этомъ его вниманіе привлекла старинная кружка. Въ первый день онъ пересилилъ желаніе купить, на второй тоже, но на третій не могъ выдержать, только покупка могла удовлетворить его и, такимъ образомъ, онъ пріобрлъ глиняный сосудъ, стоившій десять талеровъ. Отъ такихъ тратъ быстро таяли его средства.

Вскор посл того, какъ Феликсъ началъ работу о дорафаэлевскомъ період изученіемъ книги Рускина, ему захотлось пріобрсти вс сочиненія этого автора и онъ справился объ ихъ стоимости. Но цны нкоторыхъ произведеній Рускина доступны только англійскимъ меценатамъ, а не скромнымъ нмецкимъ литераторамъ. Когда Феликсъ проврилъ свою кассу, то оказалось, что не только не хватитъ на покупку книгъ, но что въ одинъ мсяцъ онъ истратилъ боле половины денегъ, которыя должны были хватить на цлый годъ. Это открытіе удручающимъ образомъ подйствовало на Феликса. Ему показалось, что безъ произведеній Рускина онъ не можетъ написать статьи, и онъ вдругъ потерялъ всякую охоту продолжать работу. Ему представлялась близость истощенія послднихъ средствъ и, вмсто того, чтобы съ удвоенною энергіей приняться за дло, боязнь нищеты парализовала его душевныя силы. Когда Феликсъ началъ жаловаться Велину, тотъ съ укоризной отвтилъ, чтобы онъ бодро работалъ и врилъ въ свои силы, что если онъ не отстанетъ отъ своихъ широкихъ замашекъ, то изъ него никогда не выйдетъ хорошаго писателя. Феликсъ обидлся и пересталъ посщать кружокъ Велина. Между тмъ, онъ мене чмъ когда-либо могъ отстать отъ привычки проводить вечера въ ресторанахъ, такъ какъ одиночество наводило на него гнетущую тоску.

Возвращаясь какъ-то вечеромъ съ поздней прогулки, Феликсъ зашелъ въ отдаленную пивную, гд никогда прежде не бывалъ. Кельнера въ это время не было, въ низкой, накуренной комнат съ нсколькими ежедневными постителями сидлъ хозяинъ, выслушавъ желаніе Феликса, онъ громко отдалъ приказъ въ сосднюю комнату. Феликсъ выбралъ себ мсто и слъ, въ ожиданіи, когда принесутъ кружку, онъ поднялъ глаза и онмлъ отъ изумленія, служившій ему кельнеръ былъ Фридеръ, сынъ бургвангскаго винодла.

Молодой баварецъ тоже узналъ Феликса и испуганно отскочилъ назадъ, но, всегда чувствовавшій къ нему расположеніе, Лубрехтъ привтливо улыбнулся юнош. Фридеръ въ смущеніи протянулъ руку.

— Вы, наврное, перестали сердиться на меня, господинъ Лубрехтъ?— спросилъ онъ.

Феликсъ добродушно кивнулъ головой:

— Я радъ, что мы помирились, Фридеръ,— сказалъ онъ.

Баварецъ былъ тронутъ, онъ остался около стола Феликса и разсказалъ, что обучается здсь торговл виномъ. Ему нравится въ Ростал, въ город совсмъ другая жизнь, чмъ въ тихомъ Бургванген. Фридеръ очень удивился, что Лубрехтъ не живетъ больше въ Эберштейн. Во время ихъ бесды въ комнату вошелъ человкъ, продававшій лотерейные билеты, сборъ предназначался на пополненіе фонда для построенія храма. Продавецъ переходилъ отъ одного столика къ другому и остановился, наконецъ, около Феликса. Фридеръ вынулъ изъ бокового кармана два билета.

— Мн больше не надо, — замтилъ онъ.— Я уже купилъ, одинъ себ, другой невст.

Фридеръ покраснлъ и заикнулся при послднихъ словахъ, невольно сорвавшихся съ языка.

— Какъ!— смясь, воскликнулъ Феликсъ.— Вы такъ скоро забыли Лотту, Фридеръ?

— Ахъ, господинъ Лубрехтъ, я не хотлъ этого говорить!— съ улыбкой отвтилъ юноша.— Я понялъ, что Лотта слишкомъ хороша для меня, и отъ души уступаю ее вамъ. Я познакомился здсь съ хорошенькою городскою двушкой, совсмъ не похожей на нашихъ деревенскихъ. Я три раза танцовалъ съ ней и, повидимому, нравлюсь ей. Она будетъ моею женой.

Продавецъ лотерейныхъ билетовъ хотлъ пройти дальше, но его остановилъ вопросъ баварца:

— Вы, разв, не хотите попытать счастья, господинъ Лубрехтъ? Впрочемъ, у такого богатаго господина его безъ того много.

Феликсъ въ послднее время пришелъ къ такому заключенію, что вся сила въ деньгахъ и что безъ денегъ онъ пропадаетъ. Онъ съ радостью ухватился за предложеніе Фридера.

— Да, вы правы, Фридеръ, — оживленно отвтилъ онъ.— Я хочу попытать счастья. Выньте мн билетъ, можетъ быть, на этотъ разъ ваша рука будетъ счастливе, чмъ тогда въ лсу.

Фридеръ исполнилъ просьбу. Теперь несчастный Феликсъ имлъ новыя основанія надяться на милость судьбы.

VI.

Мартынъ Гугельхопфъ проводилъ Пасху у матери въ Зауэрбрун. На другой день посл прізда онъ отправился черезъ паркъ въ Росталь навстить Феликса. Эти два мсяца друзья вели горячую переписку, такъ что каждый зналъ объ обстоятельствахъ жизни другаго. Въ особенности Феликсъ, по своей субъективной натур, склонный больше къ разсужденію, чмъ къ длу, описывалъ въ длинныхъ, краснорчивыхъ письмахъ свои разочарованія, неудачи и отчаяніе. Мартынъ шелъ къ нему съ тяжелымъ сердцемъ и твердымъ намреніемъ, насколько возможно, помочь. Въ этотъ день Феликсъ ходилъ гулять и вмст съ первыми фіалками принесъ домой любовную псню, навянную теплыми лучами весенняго солнца. Онъ, повидимому, забылъ свою тоску и искренно радовался свиданію съ другомъ. Но скоро Мартынъ заговорилъ о его работ о дорафаэлевской школ. Веселое настроеніе сразу покинуло Феликса и его лицо омрачилось.

— Я цлую недлю не прикасался къ ней,— отвтилъ онъ.— Глупо браться за тему, для которой не имешь достаточно матеріала.

— Только опытъ приводитъ къ знанію, — успокоивающимъ тономъ замтилъ Мартынъ.— Сознаніе ошибки полезно для будущаго.

— Будущее темно, какъ ночь!

— Что ты говоришь, Феликсъ? Неужели ты приходишь въ отчаяніе отъ такой пустяшной неудачи? Или ты, быть можетъ, признаешь неблагоразуміе твоего выхода изъ университета? Вдь, еще не поздно, ты можешь вернуться. Фёръ поручилъ мн напомнить теб объ этомъ.

— Благодарю тебя, Мартынъ. Вашъ университетъ, который дастъ мн, въ конц-концовъ, рабство службы, не привлекаетъ меня. Да и къ чему мнять одно рабство на другое? Теперь я вижу, что только деньги даютъ свободу. Всякій бднякъ — рабъ!

Мартынъ покачалъ головой.

— Рабъ тотъ, кто хочетъ невозможнаго. Человкъ многаго достигаетъ работой и въ работ — счастье.

— Такъ разсуждаешь ты, Мартынъ,— съ горечью произнесъ Феликсъ,— ты, который всегда былъ вынужденъ ограничивать себя. Для меня твоя философія недоступна.

— Хорошо, но ты хочешь продолжать литературную карьеру, а разв ты началъ ее?

Феликсъ недовольно отвернулся.

— Если ты не можешь справиться съ статьей о дорафаэлевскомъ період, то брось ее и начни другую о чемъ-нибудь, что ты хорошо знаешь. Главное, перестань колебаться и ршай скоре.

— Тогда пропадетъ еще мсяцъ.

Странная дилемма: хочетъ Феликсъ или не хочетъ? Знаетъ онъ, чего хочетъ, или уже не можетъ хотть? Такимъ людямъ трудно совтовать.

— Я хочу предложить теб, Феликсъ, то, что задумалъ раньше еще,— сказалъ Мартынъ посл короткаго раздумья.— Подемъ въ Зауэрбрунъ и погости у меня, пока теб не надостъ. Моя мать ждетъ тебя и мста въ дом много, такъ какъ еще нтъ курсовыхъ гостей. Теб одному трудно бороться съ жизнью, прими же руку друга, вдвоемъ мы скоре найдемъ дорогу.

— Но, вдь, это новая трата времени!

— Нтъ, я не то предлагаю теб. Захвати съ собой работу и пиши у меня. Знаешь, пока ты не придумалъ ничего другаго, кончай, какъ съумешь, статью о дорафаэлевской школ. Я увренъ, что ты заинтересуешь публику, и, если твое произведеніе не будетъ годиться для Палитры, то, я увренъ, другіе журналы напечатаютъ съ удовольствіемъ, если рекомендуетъ Велинъ.

Мартыну, наконецъ, удалось убдить Феликса. Они вмст уложили книги въ сундукъ и, прежде чмъ Феликсъ усплъ опомниться, онъ очутился въ уютномъ домик противъ Зауэрбрунскаго парка, гд въ первый разъ встртилъ Лотту.

Совмстная жизнь друзей могла бы быть гораздо счастливе, если бы у Феликса хватило мужества покориться судьб. Но онъ сомнвался въ себ, во всемъ мір, и это сомнніе разбивало всякое энергичное ршеніе. Въ теченіе этихъ недль Мартынъ сдлалъ непріятное открытіе: онъ убдился, что нельзя помочь тому, кто самъ себ не можетъ помочь. Друзья могутъ ухаживать за больнымъ человкомъ, но когда страдаетъ душа, тогда напрасны вс заботы. Феликсъ утратилъ радость жизни и вру въ нее, онъ сталъ надломленнымъ человкомъ: то жаловался на судьбу, доведшую его до погибели, то возставалъ противъ общественнаго строя. Понемногу онъ привыкъ нападать на соціальное устройство. Эстетическія занятія, доставлявшія ему столько радостей, любимые поэты, которымъ онъ обязанъ духовнымъ наслажденіемъ, сдлались ненавистны Феликсу. Только оптимистъ и мечтатель Шелли, попрежнему, увлекалъ его. Это пессимистическое осужденіе существующаго міра съ безграничною врой въ счастье и прежде охватывало увлекающагося юношу, теперь же оно принесло большой вредъ разбитой душ несчастнаго. Феликсъ, по натур, не былъ склоненъ къ пессимизму, онъ былъ идеалистъ и считалъ удломъ каждаго человка счастье. И, вслдствіе именно этой крпкой вры, его личное несчастье перешло въ осужденіе общества.

VII.

Какъ-то утромъ, въ то время, какъ Мартынъ, по обыкновенію, углубился въ занятія, Феликсъ бродилъ по парку. На вершин горы, откуда разстилался прекрасный видъ на городъ и долину, онъ хотлъ отдохнуть на скамейк, но она оказалась уже занятой какимъ-то пожилымъ господиномъ. Феликсъ хотлъ пройти мимо, но старикъ, замтивъ желаніе молодого человка, дружелюбно пригласилъ его ссть рядомъ и Лубрехтъ опустился на скамейку. Онъ захватилъ съ собой Queen Mab Шелли, чтобы почитать въ уединеніи. Незнакомецъ внимательно посмотрлъ на Феликса, вступилъ съ нимъ въ разговоръ и, наконецъ, спросилъ, что онъ читаетъ. Когда Феликсъ отвтилъ, умное лицо старика выразило живой интересъ, онъ началъ разбирать стихотвореніе. Его рчь закончилась фразой:

— Шелли былъ предвстникомъ соціалъ-демократіи.

Феликсъ былъ пораженъ. Онъ никогда не думалъ объ этомъ и вообще зналъ эту партію только по названію. Старикъ замтилъ его изумленіе.

— Вы, можетъ быть, читаете Шелли только для изученія литературы?— спросилъ онъ.

Феликсъ колебался, откровенно ли отвтить. Какое право имлъ незнакомецъ допрашивать его? Но умный взглядъ старика приковывалъ его и вынуждалъ открыть душу.

— Нтъ,— отвтилъ Феликсъ.— Шелли мой другъ и руководитель, онъ мн ближе всхъ живыхъ людей.

— Въ такомъ случа,— энергично воскликнулъ старикъ,— вы должны пройти тотъ курсъ, который онъ преподаетъ вамъ. Васъ пугаетъ имя партіи, потому что вы, вроятно, не знаете ея. Но если вы одобряете сущность, то вамъ понравится и форма. Нашъ вкъ перешагнулъ отъ поэзіи къ дйствительности и человкъ съ характеромъ не долженъ покоиться во сн, когда раздастся кличъ, зовущій къ длу. Бросьте колебанія! Если вы хотите познакомиться съ основными положеніями ныншнихъ соціалистовъ, то я охотно ромогу вамъ.

Обыкновенному агитатору эстетическая душа идеалиста не открылась бы, но во вншности старика было столько благородства,величія, въ лиц столько геніальнаго оживленія, страсти, энергіи,что онъ невольно притягивалъ къ себ.

Феликсъ отвтилъ, что будетъ благодаренъ за предложенную помощь.

— Я живу наверху, въ Цоллинген, въ получасовомъ разстояніи отсюда,— сказалъ старикъ.— Если вы проводите меня, то я надлю васъ брошюрами и дамъ нсколько крупныхъ сочиненій.

Они вмст направились къ деревн и, очарованный спутникомъ, Феликсъ любовался красивою, львиною головой идущаго съ нимъ рядомъ старика съ горящими юношескимъ блескомъ глазами. Дорогой и въ кабинет они долго бесдовали. Феликсъ разсказалъ о себ и оставилъ свой адресъ, прощаясь, хозяинъ просилъ скоре опять навстить его. Феликсъ уносилъ съ собой цлый ворохъ брошюръ и полученныя въ подарокъ два сочиненія своего новаго друга. Авторъ былъ знаменитый, уважаемый своими единомышленниками, ненавидимый консервативною партіей, докторъ Бессель.

Мартынъ съ удивленіемъ и тревогой выслушалъ разсказъ о новомъ знакомств. Онъ настоятельно просилъ Феликса не говорить объ этомъ его матери, такъ какъ благочестивая канторша считала Бесселя чуть не антихристомъ. Онъ самъ воздержался высказать свое мнніе, такъ какъ былъ мало знакомъ съ этою партіей, и вмст съ другомъ принялся за изученіе данныхъ докторомъ Бесселемъ сочиненій.

VIII.

Между тмъ, произошелъ розыгрышъ лотереи, на которую Феликсъ возлагалъ свои надежды. Рука Фридера и на этотъ разъ не принесла счастья: вынутый имъ билетъ ничего не выигралъ. Эта обстоятельство страшно огорчило молодого человка. Мартынъ удивлялся, видя, съ какимъ лихорадочнымъ нетерпніемъ ждалъ Феликсъ выигрыша и какъ эти надежды и ожиданія мшали ему работать. То, что вначал было робкимъ желаніемъ, необузданная фантазія жаждущаго счастья Феликса превратила въ самоувренное требованіе. Ему представлялась уже вся возможность выигрыша, онъ былъ убжденъ, что счастье изберетъ его, и мечталъ о новомъ образ жизни. Феликсъ требовалъ награды отъ судьбы, увренный, что иметъ на нее право. Онъ такъ убжденъ былъ въ томъ, что выиграетъ, что извстіе о несчастномъ для него исход лотереи подйствовало на него ошеломляющимъ образомъ. За это время Феликсъ накупилъ множество билетовъ другихъ лотерей, и надежда выиграть возродилась снова. Мартынъ тщетно пытался доказать ему всю маловроятность выигрыша.

Черезъ недлю, при помощи Мартына, статья о дорафаэлевской школ была кончена и отослана къ редактору Велину. Нсколько дней спустя тотъ отвтилъ Лубрехту, что его работа — замчательное произведеніе, что она написана блестящимъ слогомъ, который несомннно подкупитъ въ свою пользу неспеціальную публику, но знатокъ этого вопроса находитъ большую незрлость, доказывающую, что Феликсъ еще не достаточно подготовленъ къ собственно научному творчеству, въ его стать обращено слишкомъ мало вниманія на суть, за то много излишней болтовни, заключающей въ себ цнныя мысли, но не подходящія для Палитры. Однако, съ нкоторыми измненіями, онъ напечатаетъ статью въ своемъ журнал, но на будущее время совтуетъ автору выбирать такіе предметы, въ развитіи которыхъ онъ можетъ дать своей фантазіи больше свободы. Къ письму прилагался гонораръ въ тысячу марокъ.

Въ слдующей же, вышедшей черезъ недлю, книг Палитры была помщена статья, подписанная именемъ Феликса. Главная цль была достигнута: молодой литераторъ выступалъ передъ публикой и прессой сотрудникомъ самаго почтеннаго журнала. Но Феликсъ не узналъ своей статьи въ напечатанномъ вид. Велинъ нашелъ нужнымъ передлать ее такъ основательно, что изъ нея вышла очень порядочная работа, только Феликсъ не могъ приписать ее себ. Это униженіе оскорбило Феликса, онъ послалъ обратно редактору Палитры тысячный билетъ съ приложеніемъ короткаго, но рзкаго письма:

‘Такъ какъ вы не могли напечатать моей статьи,— писалъ Феликсъ,— то я вынужденъ считать милостыней то, что вы называете моимъ гонораромъ, и потому отсылаю ее вамъ обратно. Изъ вашихъ замчаній о моей литературной незрлости я заключаю, что вс ваши старанія поддержать меня на этомъ поприщ ничто иное, какъ подаяніе, бросаемое вами изъ состраданія. Я не такъ низко палъ, чтобы принимать подобную милость, на будущеее время я самъ буду выбирать себ темы и уже не позволю себ больше утруждать васъ хлопотами о напечатаніи моихъ сочиненій’.

Эти, слова, продиктованныя болзненно-раздраженнымъ самолюбіемъ, произвели крайне непріятное впечатлніе на Велина и письмо осталось безъ отвта, что было равносильно окончательному разрыву. И не только съ Велинымъ, а и со всмъ его кружкомъ, такъ какъ, находясь въ ссор съ редакторомъ Палитры, Феликсъ не могъ посщать вечеровъ, гд собирались литераторы для дружеской бесды. Мартынъ услыхалъ о безумномъ поступк Феликса тогда уже, когда онъ былъ непоправимъ. Мартынъ все ясне понималъ, что его ослпленный другъ приближается къ пропасти, но, все-таки, не ршался высказать ему всего, что лежало у него на сердц, такъ какъ Феликсъ дошелъ до такого состоянія, что приходилъ въ раздраженіе отъ каждаго слова, похожаго на порицаніе, и отвергалъ дружескій совтъ, какъ педантское нравоученіе. Лубрехтъ былъ больной человкъ и его патологическое состояніе внушало тмъ большее состраданіе, что ему ничмъ нельзя было помочь.

IX.

Къ концу лтняго семестра Гугельхопфъ возвратился въ Эберштейнъ, проводивъ раньше Феликса въ Росталь. На другой же день посл прізда Мартынъ отправился въ Бургвангенъ, чтобы сдлать послднюю попытку спасти друга. Посл кофе онъ позвалъ Лотту гулять и они вдвоемъ направились по знакомой дорог къ лсу. Мартынъ былъ очень серьезенъ, молодая двушка, предчувствуя, что онъ заговоритъ о Феликс, со страхомъ приготовилась услышать непріятное извстіе. Но Мартынъ съ деликатностью любящаго друга не сказалъ ни одного рзкаго слова о несчастномъ Феликс, а сообщилъ только, что ея женихъ упалъ духомъ, близокъ къ отчаянію и можетъ окончательно погибнуть. Лотта поблднла, закрыла обими руками лицо и со стономъ отвтила:

— Я уже знаю объ этомъ, Мартынъ. Окслеръ сказалъ мн.

— Онъ не слушаетъ никакихъ совтовъ, — продолжалъ Мартынъ.— Неужели же никто не можетъ спасти его, Лотта?

Двушка взяла его руку и умоляющими глазами взглянула на студента.

— Мартынъ, ты думаешь, что я могу спасти?

— Если кто-нибудь можетъ, то только ты, Лотта.

Посл ухода гостя Лотта поспшила въ кабинетъ отца.

— Отецъ,— сказала она,— я должна завтра хать въ Росталь. Занимавшійся за письменнымъ столомъ пасторъ поднялъ голову и внимательно посмотрлъ на дочь.

— Ты хочешь хать къ Феликсу?

— Да, отецъ.

Крауссъ подумалъ немного.

— Ты надешься убдить его и спасти?— спросилъ онъ.— Я знаю, что онъ заблуждается.

— Да, отецъ.

— Такъ позжай, дитя мое. Если возможно спасти его, то я своимъ упрямствомъ не помшаю теб.

На слдующій день Лотта, блдная и дрожащая, входила въ комнату жениха въ старинномъ замк.

— Здравствуй, Феликсъ!— сказала двушка прерывающимся голосомъ.

Феликсъ вскочилъ и бросился ей на встрчу.

— Лотта, какое счастье! Ты не забыла меня?

— Нтъ, Феликсъ. Но не забылъ ли ты меня? Думаешь ли ты обо мн при тхъ шагахъ, которые длаешь?

Вопросъ смутилъ Феликса и онъ отступилъ назадъ.

— Садись, дорогая моя,— сказалъ онъ, придвигая кресло, а когда двушка сла, утомленная душевными волненіями, онъ продолжалъ неувреннымъ тономъ: О какихъ шагахъ говоришь ты, Лотта?

Напоминаніемъ о своей любви Лотта хотла ободрить Феликса, подробностей его жизни она совсмъ не знала.

— Феликсъ!— заговорила она и ея глаза наполнились слезами.— Я знаю, что твой мягкій характеръ не въ состояніи выдержать тхъ препятствій, которыя ты встртишь на своемъ пути. Ради твоей любви ко мн, послушайся совта и прими помощь отъ тхъ, кто расположенъ къ теб. Мой отецъ, Мартынъ, Фёры — вс любятъ тебя и сочувствуютъ теб. Исполни то, что они совтуютъ, Феликсъ!

Молодой человкъ недовольно отвернулся.

— И тебя настроили противъ меня? Я это такъ и зналъ, женскія сердца слабы. Вы можете врить только тогда, когда видите успхъ.

— Феликсъ, пойми меня хорошенько! Я врю въ чистоту твоихъ желаній. Но не можешь ты разв заблуждаться?

— Заблуждаться?— воскликнулъ Феликсъ.— Да, я долго бродилъ во тьм, теперь мои глаза открылись. Ты говоришь, что вришь мн? Повторишь ли ты это, когда узнаешь результаты моего лросвтлнія? Я сдлался соціалъ-демократомъ.

Лотта, испуганная словами Феликса, безмолвно смотрла на него. Слезы высохли на ея глазахъ.

— Да, я соціалъ-демократъ,— продолжалъ Феликсъ.— На будущей недл я ду въ Берлинъ приложить свои силы къ длу агитаціи. Изъ столицы должно идти спасеніе и смлые бойцы должны туда нести оружіе.

Лотта поднялась.

— Феликсъ,— сказала она,— не можетъ быть, чтобы ты сочувствовалъ партіи, которая проповдуетъ государственный переворотъ. Всякое насиліе противно твоей мягкой натур.

— Ты ошибаешься, Лотта. Я ненавижу несправедливость и готовъ на насиліе, если оно единственный путь къ справедливости.

— И ты думаешь, — спросила Лотта съ изумленіемъ,— что вс умные и хорошіе люди, живущіе по закону, неправы и что сила должна ихъ судить? Ты проповдуешь войну противъ моего отца, меня, Мартына,— всего, что мн такъ дорого и свято? О, Феликсъ, какъ ты ослпленъ!

— Женщины разсуждаютъ сердцемъ, а сердце привязано къ старымъ предразсудкамъ. Но любовь выше предразсудка. Если ты не понимаешь меня, то можешь ли врить?

— Врить только потому, что твоя, истерзанная страданіями и раздраженная ударами судьбы, душа считаетъ это за истину? Нтъ, Феликсъ, я не такъ слаба.

Хорошенькое лицо двушки было такъ серьезно и ршительно, освщалось такимъ ровнымъ, возвышеннымъ свтомъ, что Феликсъ невольно опустилъ глаза.

— Лотта,— тихо спросилъ онъ,— неужели различіе убжденій можетъ разлучить паши сердца?

Феликсъ хотлъ взять руку двушки, но она отступила назадъ.

— Если бы идеи, которымъ ты, разочарованный въ счасть, сочувствуешь теперь, были твоимъ искреннимъ убжденіемъ, плодомъ многолтней духовной работы и внутренней борьбы, тогда, Феликсъ, это различіе не могло бы насъ разлучить. Но ты сбился съ истиннаго пути, Феликсъ. Опомнись, если хочешь, чтобъ я принадлежала теб. Такому, какъ ты теперь, я не врю!

— Лотта, ты не любишь меня больше!— воскликнулъ Феликсъ съ отчаяніемъ.

Молодая двушка держалась за кресло, около котораго стояла, и дрожала всмъ тломъ. Прошло нсколько минутъ, прежде чмъ она была въ силахъ заговорить.

— Феликсъ,— произнесла она, наконецъ,— еслибъ я не любила тебя, разв я пришла бы къ теб? Я люблю тебя такъ же горячо, какъ и прежде, и данное мною общаніе для меня свято. Но я могу исполнить его только тогда, когда ты сдлаешься мужчиной.

Лотта направилась къ двери. Феликсъ не послдовалъ за ней,— его слишкомъ оскорбили слова двушки. Она любила его еще, да, но Феликсъ чувствовалъ, что она не уважаетъ его. А такая натура, какъ ея, разв можетъ совмстить любовь съ презрніемъ? Лотта бросила на него послдній, долгій взглядъ, полный страданія и мольбы. Феликсъ вздрогнулъ, еще минута и онъ бросился бы къ ногамъ двушки и общалъ все, что она хотла. Но дверь отворилась.

— Прощай, Феликсъ,— тихо прошептала Лотта.

Сознаніе, что она презираетъ его, удержало Феликса. Онъ остался одинъ съ своею гордостью.

КНИГА ПЯТАЯ.

I.

Проповдникъ соціализма Бессель, идеалистъ, въ натур котораго равномрно соединилась сила и вра, очаровалъ своею личностью Феликса Лубрехта. Безъ его вліянія молодой человкъ остался бы при своихъ эстетическихъ стремленіяхъ. Но внутреннее недовольство, озлобленіе противъ міра и судьбы, при содйствіи Шелли, повліяли на истерзанную душу Феликса и сдлали возможнымъ полное отвращеніе отъ художественнаго міросозерцанія, какъ только сильная воля оказала на него давленіе. Старый идеалистъ, охотне отыскивавшій въ людяхъ свтлыя стороны, чмъ недостатки, не отличался особенно тонкимъ знаніемъ характеровъ. Увлеченный прекрасными свойствами молодого человка, его поэтическою мечтательностью, идеальностью, скромностью, почти дтскою чистотой сердца, Бессель выше заслугъ цнилъ Феликса. Главнымъ же образомъ ему нужна была всякая сила, годная служить его идеаламъ. Поэтому старикъ далъ рекомендательныя письма къ живущимъ въ Берлин единомышленникамъ, и Феликсъ, отвергнувшій столько добрыхъ совтовъ, безпрекословно подчинился распоряженіямъ идеалиста, покорившаго его своимъ энтузіазмомъ и выдающимся умомъ.

Разрывъ съ Лоттой уничтожилъ послднюю связь, соединявшую Феликса съ Росталемъ и прежнею жизнью. Онъ чувствовалъ, что лишился любви Лотты, и съ горечью покорился этому. Новый идеалъ долженъ былъ вознаградить его за утрату любимой двушки. Увлеченіе Феликса новымъ направленіемъ было такъ сильно, что онъ ршился сдлать то, что раньше показалось бы ему величайшимъ несчастьемъ: онъ продалъ не только всю обстановку и художественныя произведенія, но и большую часть библіотеки. Постранному противорчію съ своимъ новымъ радикализмомъ, Феликсъ сохранилъ небольшое латинское изданіе Thomas`а Kempis и распятіе, купленное во время службы въ редакціи Ярмарки. Эти предметы, быть можетъ, представлялись ему символомъ потеряннаго счастья, къ которому сердце невольно тянуло въ то время, какъ рука уничтожала его.

Переселившись въ Берлинъ, Феликсъ ршилъ покончить съ прошлымъ и прекратилъ переписку со всми друзьями. Баварцы раза два узнавали о немъ изъ газетъ, а черезъ годъ окончательно потеряли изъ вида. Въ столиц представители соціалистической партіи дружески приняли Феликса. Его сейчасъ же назначили помощникомъ редактора большой соціалистической газеты Ракета. Первые дни онъ работалъ ножницами и клеемъ, но скоро обратилъ на себя вниманіе, доставивъ въ редакцію замтку, написанную подъ вліяніемъ грустныхъ воспоминаній изъ военной жизни. На слдующее же утро она появилась въ вид передовой статьи и съ тхъ поръ этотъ отдлъ сдлался спеціальностью Феликса. Онъ писалъ блестящимъ слогомъ, его большая начитанность принесла пользу, снабдивъ запасомъ трескучихъ фразъ, а увренный тонъ, смло перескакивавшій черезъ проблы въ знаніи, импонировалъ. Скоро Феликсу предложили занять мсто главнаго редактора и онъ согласился. За дв статьи, показавшіяся ему неопасными, онъ былъ обвиненъ въ дважды повторенномъ оскорбленіи государственнаго учрежденія и приговоренъ къ шестимсячному заключенію въ тюрьм. Отчаяніе овладло Феликсомъ. Его, искренно стремящагося къ идеалу, ненавидящаго все пошлое, жертвующаго собой ради справедливости и мира, его запираютъ, точно дикаго звря, котораго хотятъ укротить. Эта мысль наполняла его страшною горечью. И не это одно разстраивало Феликса, онъ понемногу понялъ, что расходится во взглядахъ съ товарищами по редакціи.

Въ тюрьм Феликсу разршили заниматься, а строго заведенный порядокъ вынуждалъ его къ правильной работ. Тюремный смотритель досталъ отъ книжнаго издателя заказъ перевести англійскій романъ и за этою работой Феликсъ незамтно проводилъ однообразные дни. Такъ прошло шесть мсяцевъ заключенія. За эта время надъ берлинскою соціалъ-демократіей разразилась буря, разсявшая въ разныя стороны ея предводителей, и на другой день посл выхода изъ тюрьмы Феликса выслали изъ столицы.

Тутъ еще разъ у Феликса воскресла надежда трудомъ выбиться на дорогу, хотя и съ мене радужными мечтами, чмъ прежде, онъ вступалъ въ новую жизнь, радовался своему освобожденію. Издатель, которому Феликсъ перевелъ англійскій романъ, остался доволенъ его слогомъ и съ удовольствіемъ далъ ему второй переводъ. Захвативъ съ собой работу, Феликсъ перебрался въ среднегерманскій городъ, гд нанялъ крошечную комнату въ верхнемъ этаж стараго дома и цлые дни одиноко проводилъ за работой. Вознагражденіе было ничтожно, но Феликсъ не жаловался на нужду и тяжелыя лишенія. Онъ опять началъ мечтать объ улучшеніи своего положенія. Переводы опротивли ему и все съ меньшею охотой онъ занимался ими, наконецъ, онъ задумалъ написать самостоятельный романъ. Эта работа дастъ больше удовлетворенія, чмъ вчная передача чужихъ мыслей. Но тутъ скоро обнаружилась затруднительность его положенія. Деньги вс вышли, а издатель платилъ гонораръ за переводъ посл того, какъ Феликсъ отсылалъ ему извстное количество переведенныхъ листовъ. Какъ могъ онъ писать романъ, который занялъ бы нсколько мсяцевъ, не имя средствъ хотя бы самымъ скромнымъ образомъ существовать во время работы? Передъ Феликсомъ предсталъ грозный призракъ нищеты и парализовалъ его духовныя силы. Нтъ, нечего и думать о собственномъ творчеств, пока нужда, какъ Дамокловъ мечъ, виситъ надъ нимъ. Всю жизнь онъ долженъ водить усталою рукой за жалкое вознагражденіе переводчика, если счастливый случай не дастъ независимости и свободы, необходимыхъ условій самостоятельнаго творчества.

Но онъ все еще не унывалъ, опять надялся на возможность счастливаго случая. Посл встрчи съ Фридеромъ въ ростальскомъ трактир, Феликсъ, по примру баварца, возлагалъ вс свои надежды на выигрышъ. Понемногу онъ накупилъ множество билетовъ всевозможныхъ лотерей, волненія и ожиданія выигрыша и затмъ разочарованіе и отчаяніе, когда оказывалось, что опять онъ ничего не выигралъ, окончательно разстроили его потрясенные и болзненно возбужденные нервы. Хуже всего было то, что эти волненія и ожиданія мшали ему работать и, въ погон за обманчивымъ призракомъ, отвлекали мысли отъ дйствительныхъ обязанностей. Когда Феликса посадили въ тюрьму, у него еще оставался одинъ билетъ, который онъ со всми своими вещами оставилъ въ сундук у берлинской квартирной хозяйки. Розыгрышъ этой лотереи состоялся во время его заключенія и по выход изъ тюрьмы Феликсъ хотлъ справиться о результат. Но, несмотря на вс поиски, билетъ въ вещахъ не нашелся, а номера Феликсъ не помнилъ. Пришлось, наконецъ, утшиться мыслью, что потерянный билетъ, по обыкновенію, ничего не выигралъ.

Разочарованіе слдовало за разочарованіемъ, а деньги въ его карман таяли. Наконецъ, за недлю до розыгрыша лотереи, на которую у несчастнаго оставался послдній билетъ, у него оказалось только двадцать пфенинговъ. Онъ купилъ хлба и питался имъ три дня, затмъ его средства истощились. Въ это время поспла ежевика и слдующіе четыре дня Феликсъ скитался по лсу, собирая черныя ягоды. Посл такого первобытнаго обда Феликсъ возвращался въ свою мансарду и, какъ только смеркалось, ложился спать, такъ какъ и керосинъ весь вышелъ. На восьмой день молодой человкъ былъ такъ слабъ и болнъ, что не могъ выйти изъ дому, онъ лежалъ на кровати, примирившись съ мыслью, что умретъ голодною смертью. Въ полдень раздался стукъ въ дверь и въ комнату вошелъ берлинскій книгопродавецъ, для котораго работалъ до сихъ поръ Феликсъ. Онъ сказалъ, что пріхалъ по дламъ въ городъ и, между прочимъ, зашелъ узнать, почему его переводчикъ прекратилъ работу. Когда Феликсъ хотлъ отвтить, съ нимъ вдругъ сдлался страшный приступъ кашля и струя крови хлынула изо рта. Ударъ рапиры, нанесенный Фридеромъ въ бургвангской рощ, затронулъ верхнюю часть лваго легкаго, въ эберштейнской университетской клиник рана совсмъ зажила. Но душевныя потрясенія, страданія и лишенія послдняго года расшатали и безъ того хрупкій организмъ молодого человка, истощеніе пало на легкія и давно зажившая рана вновь открылась.

Издатель былъ добрый человкъ. Онъ помстилъ Феликса въ больницу и оставилъ денегъ авансомъ за будущій переводъ. Два мсяца пролежалъ Феликсъ въ больниц, а затмъ возвратился въ свою мансарду, къ своему ремеслу. Кровоизліянія не повторялись, но кашель не прекращался и красныя пятна на носовомъ платк слишкомъ ясно доказывали, что легкія не выздоровли. Билетъ, на который Феликсъ возлагалъ послднюю надежду, конечно, опять оказался пустышкой. И Феликсъ потерялъ уже всякую надежду на счастье и отказался отъ лотерей. Онъ опять принялся за переводы, но съ тупымъ равнодушіемъ. Увлекавшій прежде оптимизмъ Шелли не находилъ теперь сочувствія въ душ Феликса, его замнилъ мрачный пессимизмъ. Въ часы отдыха отъ работы Феликсъ углублялся теперь въ полную отчаянія поэзію Леопарди. Онъ больше всего желалъ умереть, а пока жизнь приковывала его къ земл,— онъ ничего не хотлъ, кром невозмутимаго покоя.

Четыре года прошло съ тхъ поръ, какъ Феликсъ покинулъ Росталь. Какъ-то на Пасх онъ, сгорбленный, медленно возвращался домой посл одинокой прогулки. Квартира въ нижнемъ этаж того дома, на чердак котораго жилъ Феликсъ, цлую недлю стояла пустая. Когда онъ выходилъ, то встртилъ нагруженныя фуры, а возвратившись, увидлъ у подъзда экипажъ, изъ котораго господинъ помогалъ выйти дам и тремъ дтямъ. Это были, безъ сомннія, новые квартиранты перваго этажа. Феликсъ мало обращалъ вниманія на окружающее и прошелъ бы мимо, если бы его слухъ не поразили знакомые голоса. Онъ бросилъ взглядъ на группу и узналъ семейство Фёръ. Горе и болзнь состарили бднаго Феликса, глаза ввалились, щеки впали, такъ что посл четырехлтней разлуки его немыслимо было узнать. И, все-таки, Феликсъ повернулъ назадъ. Сознаніе, что въ безумномъ самомнніи онъ отвергъ протянутую руку друзей, часто мучило его и теперь удержало подойти къ нимъ. Фёры вошли въ домъ, не замтивъ молодого человка. Феликсъ навелъ справки и узналъ, что Фёръ переведенъ профессоромъ изъ Эберштейнскаго университета въ здшній и нанялъ нижнюю квартиру. Въ тотъ же вечеръ Феликсъ уложилъ свой сундукъ и на другое утро навсегда покинулъ городъ, гд одиноко прожилъ два года. Отечески расположенный къ Феликсу профессоръ, его жена, искренно преданная товарищу дтства, и дти, съ перваго взгляда такъ полюбившіе молодого человка, не подозрвали, что провели ночь подъ одною крышей съ несчастнымъ юношей.

II.

За это время совершилось много перемнъ въ сред когда-то близкихъ Феликсу баварцевъ и одинъ изъ нихъ, пасторъ Крауссъ, уже два года какъ умеръ. Мартынъ Гугельхопфъ кончилъ курсъ въ университет въ годъ смерти пастора и получилъ за филологическое сочиненіе стипендію на поздку въ Англію. Данный ему Феликсомъ толчокъ имлъ ршающее вліяніе на его жизнь: Мартынъ остановился на педагогической дятельности, избравъ спеціальностью англійскую литературу.

Канторша никакъ не могла понять и примириться съ мыслью, что ея единственный сынъ не будетъ пасторомъ, видть Мартына на каедр было мечтой ея жизни. Но понемногу она покорилась неизбжному. Пасторша Крауссъ тоже часто болла, и еще до смерти мужа было ршено, что она проведетъ лто въ Зауэрбрунн, пользуясь водами. Семья пастора посл его смерти должна была покинуть церковный домъ и вдова выбрала мстожительствомъ Зауэрбрунъ. Канторша, оставшаяся совершенно одна во время пребыванія Мартына за границей, была рада перезду бургвангскихъ друзей и убдила вдову съ Лоттой и маленькимъ Павломъ поселиться въ ея дом. Здсь они мирно жили, точно одна семья.

Немного времени оставалось до возвращенія Мартына въ Германію и Лотта хотла избавить его отъ непріятности ежедневныхъ встрчъ. Перевозить на новое мсто старуху-мать, прекрасно чувствовавшую себя у канторши, молодая двушка не ршилась, тмъ боле, что Мартынъ общалъ посл возвращенія заняться воспитаніемъ ея брата. Поэтому она задумала сама ухать и, прочитавъ въ газетахъ, что ищутъ компаньонку, предложила свои услуги. Черезъ три дня она получила отвтъ, написанный крупнымъ, мужскимъ почеркомъ госпожи Аутенритъ, которая приглашала ее на лто. Какъ ни возставала госпожа Гугельхопфъ, недовольная тмъ, что Лотта спасается бгствомъ отъ ея сына, двушка настояла на своемъ и въ конц марта ухала въ Росталь, гд отыскала золотую виллу. Отворившій дверь лакей оффиціально доложилъ о ней и ввелъ въ гостиную, гд сидла величественная госпожа Аутенритъ съ необыкновенно торжественнымъ видомъ, она безмолвнымъ жестомъ пригласила двушку ссть. Въ этотъ моментъ подаренный Грохомъ попугай замахалъ въ клтк крыльями и завопилъ:

— Дуракъ!

Театральное величіе старухи не смутило Лотты и, когда птица произнесла свой комплиментъ, она весело замтила:

— Какая невжливая птица!

— Нахалъ!— крикнулъ на это попка.

Старикъ Аутенритъ, которому строго-на-строго супруга запретила открывать ротъ, отдувался, желая, повидимому, вступить въ разговоръ, но попугай повернулъ къ нему голову и грозно заоралъ:

— Аутенритъ, молчи!

Такимъ образомъ, птица выдала три наиболе употребительныя слова хозяйки, прежде чмъ она произнесла одно. Но она не обратила вниманія на болтливость попугая и небрежно замтила:

— Вамъ придется привыкнуть къ его невжливости, если я васъ найму, такъ какъ одною изъ вашихъ обязанностей будетъ уходъ за попугаемъ.

— Тогда мы, безъ сомннія, будемъ друзьями, — отвтила Лотта.

— Это видно будетъ. Но перейдемъ къ длу. Я написала, что приглашаю васъ только на лто для того, чтобы избавить другъ друга отъ разочарованія, такъ какъ въ полгода, а часто и раньше, люди могутъ опротивть другъ другу. Въ четыре года я перемнила одиннадцать компаньонокъ, съ вами будетъ ровно дюжина. Но я знаю, что вы хорошая двушка, иначе не написала бы вамъ. Т дни, когда я познакомилась съ вами, останутся мн памятны на всю жизнь, такъ какъ тогда моя дочь встртила своего перваго мужа. Несчастный докторъ Грохъ! Ему не суждено было насладиться выпавшимъ на его долю счастьемъ!

Лотта съ болью слушала рчь старухи, пробудившей въ ней столько печальныхъ воспоминаній.

— Какъ поживаетъ ваша дочь?— спросила Лотта.

— Отлично теперь. Для нея было страшнымъ несчастьемъ потеря доктора Гроха. Онъ былъ такой благородный, образованный человкъ, хотя немного старъ для моей бдной двочки. Со вторымъ мужемъ она была несчастне, — это былъ человкъ безъ всякихъ принциповъ и она вынуждена была разойтись съ нимъ черезъ годъ. Но все это забыто, такъ какъ ея настоящій мужъ, банкиръ Розентиль въ Берлин — милліонеръ. Розалія Розентиль, разв это не красиво звучитъ?

Лотта молча слушала, старух, повидимому, доставляло удовольствіе разсказывать бдной двушк о блестящей судьб дочери. Наконецъ, он переговорили о дл и ршили, что Лотта черезъ три дня займетъ мсто компаньонки въ золотой вилл.

III.

Черезъ недлю посл Пасхи Мартынъ Гугельхопфъ возвратился домой, такъ какъ получилъ назначеніе на должность профессора англійскаго языка и литературы въ Ростальскомъ политехническомъ институт. Два года тому назадъ онъ получилъ въ Эберштейн степень магистра за сочиненіе объ англійскихъ эссеистахъ и вскор эта работа появилась въ печати въ расширенномъ объем въ вид Исторіи англійскихъ эссеистовъ. Этотъ трудъ обратилъ вниманіе ученаго міра и ему молодой профессоръ былъ обязанъ своимъ почетнымъ назначеніемъ. Газеты напечатали извстіе объ этомъ назначеніи, сообщая біографическія свднія о новомъ профессор и разборъ его научныхъ работъ. Когда Лотта, читая, по обыкновенію, вслухъ Аутенритамъ Баварскій Меркурій, дошла до этой замтки, госпожа Аутенритъ съ недоумніемъ спросила:

— Неужели это тотъ самый неуклюжій молодой человкъ, котораго мы видли на маневрахъ въ Зауэрбрун? Я думала, что онъ годится только въ деревенскіе пасторы. Не понимаю, какъ можетъ быть такъ недальновидно министерство.

Лотта знала, что противорчіемъ только раздражитъ старуху, и потому ограничилась замчаніемъ:

— Какъ счастлива, вроятно, госпожа Гугельхопфъ!

— Эта необразованная женщина, конечно, нивсть что вообразитъ теперь!— отвтила хозяйка.

При всемъ своемъ терпніи и выдержк, Лотта не могла допустить, чтобъ унижали ея друзей.

— Я очень уважаю госпожу Гугельхопфъ,— сказала она слегка дрожащимъ голосомъ.

— Вы ничего не понимаете, милая моя,— рзко отвтила госпожа Аутенритъ.— Вы тоже воспитаны въ деревн и не можете цнить деликатности, которая пріобртается только въ благородномъ обществ.

Двушка опустила глаза, намреваясь продолжать чтеніе, когда заговорилъ старикъ Аутенритъ, робко поглядывая на жену:

— Лотта, да, вдь, это Мартынъ! Ты думаешь, что я забылъ? Вдь, онъ твой женихъ? И я пилъ за ваше здоровье?

— О, господинъ Аутенритъ!— съ горькою улыбкой возразила Лотта.— Это была ошибка!

— Какъ ошибка, милая моя?— насмшливо спросила хозяйка.— Ну, такъ та особа, которую вы такъ уважаете, сама подтвердила намъ это. Если это неправда, то вы видите, что мое невысокое мнніе о ней справедливо.

— Она тоже ошибалась.

— Это возможно, разъ вы говорите мн это, я очень рада за васъ. Я не могу допустить, чтобы молодой человкъ, вернувшись въ Росталь, заводилъ любовныя исторіи съ моею компаньонкой.

Едва уловимая складка недовольства появилась на лбу обиженной двушки, но она умла владть собой.

— Могу я дальше читать, госпожа Аутенритъ?— спросила она, вмсто отвта.

— Читайте, но о Гугельхопф я ничего не хочу слышать. Вы знаете, что должны выбирать только то, что насъ интересуетъ.

Лотта прочла подробный отчетъ о задержаніи мошенника, который выбилъ ломомъ три зуба ночному сторожу. Это сообщеніе немного успокоило раздраженную старуху.

IV.

Послдніе годы пребыванія въ университет Мартынъ провелъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ Лоттой. Пока Феликсъ переписывался съ нимъ, Лотта была благодарна за каждое извстіе. Когда она изъ газетъ узнала, что несчастный осужденъ на шестимсячное заключеніе въ тюрьм и затмъ высланъ изъ Берлина, они вмст горевали о немъ. Мартынъ написалъ Феликсу нсколько писемъ въ тюрьму, но не получилъ отвта. Съ тхъ поръ онъ вспоминалъ о немъ, какъ объ умершемъ, и Лотта находила мучительное утшеніе въ разговорахъ о жених съ его бывшимъ другомъ. Видя, сколько удовольствія онъ доставляетъ Лотт, когда приходитъ и ласково говоритъ о Феликс, Мартынъ началъ посщать Бургвангенъ чаще, чмъ слдовало для собственнаго спокойствія. Онъ приходилъ и не подозрвалъ, какъ все необходиме длалась его дружба Лотт, какъ росло его значеніе въ сердц двушки тогда, когда образъ Феликса все блднлъ.

Такъ протекли студенческіе годы. Прощаясь передъ заграничною поздкой съ Лоттой, Мартынъ, попрежнему, видлъ въ ней невсту погибшаго друга, изъ преданности къ которому онъ не смлъ и думать о перемнахъ, незамтно совершавшихся въ тайникахъ души, и медленно подготовлявшихся событіяхъ.

Мартынъ страшно огорчился, когда, по возвращеніи изъ Англіи, узналъ, что Лотта поступила на мсто къ Аутенритъ, и, догадываясь о побудившихъ ее къ этому причинахъ, ршилъ, что лучше онъ самъ поселится въ Ростал, чмъ выгонитъ двушку. Поэтому на другой же день посл прізда онъ отправился въ золотую виллу, чтобъ убдить Лотту вернуться въ Зауэрбрунъ. Когда онъ позвонилъ у подъзда золотой виллы, дверь отворилъ лакей и сказалъ, что фрейлейнъ Крауссъ съ утра ушла. Мартынъ далъ свою карточку и ушелъ. Лакей понесъ карточку въ комнаты, гд ее взяла госпожа Аутенритъ.

— Какъ! Гугельхопфъ сметъ входить въ мой домъ!— въ негодованіи воскликнула она.— Сейчасъ же догоните его и скажите, что я запрещаю ему возобновлять свои посщенія. Я не позволяю мужчинамъ ходить къ служащимъ у меня.

Лакей догналъ Мартына, котораго очень удивило порученіе госпожи Аутенритъ. Онъ молча хотлъ идти дальше, когда слуга прибавилъ отъ себя:

— Извините меня, пожалуйста! Я обязанъ исполнять приказанія!

Мартынъ кивнулъ головой.

— Не говорите только фрейлейнъ Крауссъ, что вы передавали мн эту дерзость. Это можетъ оскорбить ее.

Мартынъ быстро удалился, чтобы прекратить дальнйшіе разговоры. Счастье благопріятствовало молодому человку: онъ встртилъ Лотту, возвращавшуюся домой. Мартынъ сказалъ ей свою просьбу, но она не согласилась исполнить ее, объявивъ, что ей живется недурно и что господинъ Аутенритъ даже очень любитъ ее. При этомъ Лотта необыкновенно смущалась, чего прежде никогда не было, и это огорчило Мартына. Правда, и Мартынъ измнился за время пребыванія за границей, онъ возмужалъ и по свтски непринужденнымъ манерамъ въ немъ нельзя было узнать неуклюжаго семинариста, носившаго сюртукъ покойнаго кантора. Но его глаза смотрли такъ же прямо и открыто, какъ прежде.

Мартынъ проводилъ двушку до воротъ золотой виллы и понялъ, что настаивать доле безполезно. Пожимая на прощанье руку Лотты, онъ серьезно спросилъ:

— Все еще никакихъ извстій, Лотта?

Она знала, что Мартынъ говоритъ о Феликс, и грустно покачала головой.

V.

Въ одинъ прекрасный день, въ апрл, Феликсъ пріхалъ въ Росталь съ единственнымъ сундукомъ, заключавшимъ все его достояніе. Назадъ въ Баварію, въ Баварію!— раздавался крикъ въ его груди, когда онъ бжалъ отъ прежнихъ друзей изъ города, гд прожилъ два года. Феликсъ, тоскуя, давно стремился туда, гд встртилъ столько любви. Новаго счастья онъ не ожидалъ. Онъ считалъ свою жизнь поконченной и желалъ только смерти. Но и умирающій настолько привязанъ къ жизни, что выбираетъ могилу тамъ, гд былъ счастливъ. Не на баварской земл, а въ ней Феликсъ надялся получить желанный покой. Поэтому онъ не захотлъ встрчаться съ прежними друзьями. Онъ не зналъ, что пасторъ Крауссъ давно скончался, и думалъ, что Лотта, попрежнему, живетъ въ Бургванген. Что Мартынъ состоитъ профессоромъ въ этомъ город, Феликсъ не подозрвалъ. Онъ надялся тихо и незамтно провести здсь остатокъ печальныхъ дней.

Феликсъ прошелъ мимо отеля Макарта, гд когда-то жилъ съ дядей, эти двери были недоступны бднякамъ. Не далеко отъ стариннаго замка, гд Феликсъ началъ свою литературную карьеру, онъ замтилъ скромную почтовую гостиницу, гд и переночевалъ. На другое утро онъ отправился искать квартиру, требованія Феликса сдлались очень скромны и ему понравилась первая попавшаяся комната въ нижнемъ этаж, имвшая только то достоинство, что избавляла больного отъ труда подниматься на лстницу. Феликсъ такъ усталъ отъ дороги, что сейчасъ же нанялъ комнату и остался въ ней.

По ночамъ кашель не давалъ Феликсу спать и только къ утру онъ, обыкновенно, забывался на нсколько часовъ. И на новой квартир въ эту первую ночь онъ долго лежалъ съ открытыми глазами и уже разсвло, когда онъ, наконецъ, задремалъ. Но едва онъ заснулъ, какъ солнечные лучи сквозь плохенькія сторы упали на его кровать и разбудили его. Феликсъ не ршился жаловаться хозяйк, а такъ какъ помочь какъ-нибудь надо было, то онъ отправился на рынокъ и купилъ старыя ширмы, оклеенныя срыми обоями. Ихъ принесли въ его квартиру и на слдующее утро въ тни ширмъ Феликсъ спалъ немного боле. Госпожа Викъ осталась недовольна его нововведеніемъ. У порядочной хозяйки,— объявила она,— все должно быть убрано къ девяти часамъ и убирать его постель передъ обдомъ ей неудобно. Съ этого дня каждое утро съ восьми часовъ хозяйка такъ стучала щетками и швабрами у самой двери новаго квартиранта, что Феликсъ въ бшенств просыпался и разбитый поднимался съ постели. На здоровье больного эта тиранія дйствовала гибельнымъ образомъ и причиняла нравственныя страданія.

— Я такъ низко палъ,— со вздохомъ говорилъ онъ,— что всякая прачка сметъ притснять меня. Бднякъ не иметъ никакихъ правъ на свт, онъ не можетъ даже спокойно умереть.

VI.

Феликсъ не читалъ больше газетъ, но черезъ недлю посл прізда, за обдомъ, ему случайно попался листокъ, въ которомъ говорилось о передвижной выставк. Онъ прочелъ, что въ числ выставленныхъ картинъ находится произведеніе Ганса Бундшу, и Феликсу захотлось посмотрть твореніе бывшаго друга. Когда Феликсъ входилъ въ залъ, онъ не подозрвалъ, какая потрясающая картина ожидала его тамъ. Только наканун Гансъ Бундшу выставилъ свою большую картину ‘Христосъ и Іоаннъ’ и вокругъ нея толпилась публика.

— Удивительно знакомое лицо апостола,— разслышалъ Феликсъ слова.— Хотлъ бы я знать, гд я видлъ оригиналъ этой головы.

Это говорилъ редакторъ Беллетристической Ярмарки докторъ Наудашеръ. Феликсъ узналъ его и держался въ сторон, пока тотъ не удалился. Мучительно-радостное умиленіе охватило Феликса, когда, наконецъ, онъ увидлъ картину. Любимый ученикъ Христа, красивый юноша съ правильнымъ идеальнымъ лицомъ и блокурыми вьющимися волосами — увы! четыре долгихъ, мучительныхъ года назадъ, такимъ былъ онъ, Феликсъ, который теперь стоитъ передъ картиной больной и искалченный. Несчастный видлъ въ апостол свою загубленную молодость. Художникъ, увковчившій его въ благородномъ образ любимаго ученика, сохранилъ, значитъ, къ нему любовь и дружбу. Феликсъ почувствовалъ благодарность къ бывшему другу и вдругъ ему захотлось увидть его, чтобы въ послдній разъ услышать слова теплаго людскаго участія. Но картина притягивала его и понемногу въ душ его зашевелилось другое чувство. Любимый ученикъ Христа! Давно забытыя воспоминанія счастливаго дтства воскресли въ памяти Феликса.

Публика смнилась въ зал и никто и не подозрвалъ, что блдный юноша, такъ долго, точно въ забытьи, стоящій передъ картиной, оригиналъ Іоанна. Публика находила, что это лучшее произведеніе молодого художника. У бднаго Феликса потемнло въ глазахъ и онъ съ подавленнымъ рыданіемъ выбжалъ изъ залы.

Но Феликсъ всегда обладалъ замчательнымъ талантомъ обманывать самого себя. Такъ и теперь онъ заблуждался относительно истиннаго значенія умиленія, охватившаго его душу подъ впечатлніемъ картины.

Какъ ни слабо было основаніе утшенія, какъ ни мало способно дать постоянный миръ, однако, на время оно опьянило молодого человка и для Феликса насталъ рядъ спокойныхъ дней. Жажда эстетическаго наслажденія нашла новую форму удовлетворенія. Феликсъ досталъ Библію изъ футляра, откуда она много лтъ не вынималась. При этомъ на землю полетла кипа лотерейныхъ билетовъ, печальныхъ свидтелей прошлаго безумія. Ихъ оказалось пятьдесятъ штукъ. Феликсъ давно забылъ, что спряталъ ихъ въ книгу, и когда искалъ послдній билетъ, то не вспомнилъ, куда положилъ его. Долго стоялъ Феликсъ надъ разлетвшимися бумажками и въ его душ еще разъ съ мучительною болью пронеслись разочарованія, причиненныя напраснымъ ожиданіемъ. Но все это теперь пережито. На этомъ свт для него нтъ счастливаго будущаго. Покой, абсолютный покой — вотъ все, чего онъ желалъ.

Феликсъ собралъ съ пола лишенныя всякаго значенія бумажки и въ хронологическомъ порядк наклеилъ ихъ на ширмы и началъ читать Библію. Переводъ за то подвигался впередъ медленно и опять грозила опасность испытать нужду и лишенія. Но теперь никто не могъ упрекнуть Феликса: его здоровье было слишкомъ разстроено и силъ для работы не хватало.

VII.

Квартира госпожи Викъ находилась около академіи художествъ и потому эта мстность была заселена молодыми академиками. И въ той комнат, гд поселился Феликсъ Лубрехтъ, до него жилъ талантливый художникъ, нсколько мсяцевъ назадъ нужда заставила его взять мсто помощника фотографа. Какъ-то въ сумерки раздался стукъ въ его запертую дверь.

— Господина Лубрехта нтъ дома,— крикнула изъ кухни хозяйка.

— Я пришелъ къ художнику Крёнлейнъ, разв онъ не живетъ больше здсь?

— Давно съхалъ.

— А кто, вы сказали, живетъ теперь у васъ?

— Да что, вы не знаете!— грубо отвтила прачка.— Какой-то пруссакъ.

Незнакомый господинъ вошелъ въ кухню, полную пару и мыльнаго запаха.

— Не Феликсомъ-ли зовутъ его?— нетерпливо спросилъ онъ.

Стиравшая у корыта хозяйка отъ удивленія пріостановила стирку.

— Врно, господина зовутъ Феликсомъ. А я-то думала, что ни одна душа не знаетъ его въ Баваріи.

— Вы ошиблись,— отвтилъ взволнованный гость.— У господина Лубрехта здсь много друзей и я одинъ изъ нихъ.

Господинъ досталъ изъ кармана карточку, написалъ на ней при тускломъ свт кухонной лампочки нсколько словъ и, кладя ее на окно, сказалъ хозяйк.

— Отдайте ему, когда онъ вернется, завтра я опять приду.

Прачка не потрудилась даже вытереть рукъ и, когда черезъ полчаса Феликсъ вернулся, мыльными руками подала ему карточку.

— Сейчасъ васъ спрашивалъ господинъ, который назвался вашимъ другомъ. Скажите, почему вы его знаете?— съ любопытствомъ спросила она.

Феликсъ испугался и, къ досад хозяйки, далъ какой-то уклончивый отвтъ. Онъ поспшилъ въ свою комнату и зажегъ огонь. Наконецъ-то онъ прочелъ имя: поститель былъ Гансъ Бундшу. Неожиданность поразила Феликса. Когда онъ увидлъ изображеніе Іоанна, онъ самъ почувствовалъ желаніе разыскать художника, но это длилось одну минуту. Феликсъ такъ привыкъ къ одиночеству, что не могъ себ представить возобновленія прежнихъ отношеній, и боялся встрчи съ старыми друзьями. Феликсъ пересталъ взваливать на судьбу причину своихъ страданій, онъ негодовалъ на себя за то, что не справился съ жизнью.

При такомъ душевномъ настроеніи, Феликсъ не могъ радоваться свиданію со старымъ другомъ, за которымъ, онъ зналъ, послдуютъ остальные знакомые изъ прежнихъ счастливыхъ временъ. Поэтому онъ провелъ безсонную ночь въ борьб, не бжать ли опять, прежде чмъ его нашли, какъ уже разъ бжалъ отъ Фёра.

Феликсъ не ошибся, предположивъ, что слдомъ за художникомъ явятся и остальные друзья. Только за нсколько дней передъ тмъ Бундшу встртилъ Мартына и съ огорченіемъ выслушалъ, что Феликсъ окончательно исчезъ. Поэтому, возвратившись домой отъ госпожи Викъ, Гансъ первымъ дломъ написалъ Мартыну, что нашелъ пропавшаго. Мартынъ получилъ письмо, придя на слдующее утро на лекцію. Никогда чтеніе не было такъ трудно молодому профессору, какъ въ этотъ день, когда его сердце трепетно билось отъ радостнаго ожиданія свиданія съ давно невидннымъ другомъ. Сейчасъ же посл звонка Мартынъ поспшилъ по указанному художникомъ адресу. Утомленный и измученный безсонною ночью, Феликсъ покорился неизбжности встрчи. Онъ сидлъ и ждалъ художника, когда вошелъ Мартынъ.

— Мартынъ, ты?— съ мучительною радостью воскликнулъ Феликсъ, едва узнавъ простоватаго семинариста въ возмужаломъ, красивомъ мужчин.

Мартынъ былъ пораженъ. Слезы потекли изъ его глазъ и вздрагивающія губы не могли произнести ни слова, когда онъ увидлъ блдное, исхудалое лицо друга съ ввалившимися, лихорадочно блестящими глазами. Онъ хотлъ заключить несчастнаго въ объятія, хотлъ поцловать его и огорчился, когда Феликсъ отстранился отъ него и съ испугомъ сказалъ:

— Нтъ, Мартынъ! Моя болзнь заразительна!

Скоро Феликсъ, неожиданно для себя, почувствовалъ радость и спокойствіе. Когда Мартынъ слъ около него, взялъ его руку и съ участіемъ, точно желая проникнуть въ самую глубь души, взглянулъ на больного своими добрыми, дтски-ясными глазами, тогда исчезли сомннія, тревоги, стыдъ, такъ какъ не строгимъ судьей явился другъ, а исполненнымъ любви, радости и состраданія. Изстрадавшееся больное сердце Феликса такъ согрлось, что онъ сжалъ об руки Мартына и воскликнулъ:

— Я опять нашелъ родину! Она въ теб!

VIII.

Въ полдень, посл ухода Мартына, пришелъ Гансъ Бундшу и былъ не мене пораженъ перемной Феликса. Больной печально улыбнулся и опустилъ голову.

— Я тнь Іоанна,— прошепталъ онъ.

— Такъ вы видли картину?— спросилъ взволнованный художникъ.

Феликсъ отвтилъ утвердительно.

— Но съ меня, несчастнаго, не стоило писать святого.

— Нтъ, въ васъ что-то есть,— отвтилъ Гансъ.— Вы знаете, что съ перваго взгляда плнили во мн художника, и, врьте мн, я никогда не встрчалъ мужского лица, которое выражало бы въ такой степени, какъ ваше, мельчайшіе изгибы души. Выраженіе. Іоанна я часто находилъ въ вашихъ чертахъ. Теперь ваше лицо повствуетъ мн длинную исторію страданій. Сколько должны вы были испытать, бдняга!

Феликсъ утромъ передалъ Мартыну длинную исповдь и теперь ему не хотлось открывать душу художнику, съ которымъ онъ былъ мене близокъ. Онъ отклонилъ разговоръ о себ и началъ разспрашивать Бундшу о его художественныхъ работахъ и планахъ. Гансъ предложилъ заглянуть въ его мастерскую, находившуюся по близости. Феликсъ охотно согласился. Его радовала мысль еще разъ увидть тотъ міръ красоты, гд прежде онъ такъ хорошо себя чувствовалъ. Но едва Феликсъ вошелъ, какъ его охватила тоска.

‘Это потерянный рай!’ — раздавался голосъ внутри его.

Большинство картинъ Бундшу было разсяно по всему свту, но наброски и эскизы хранились въ папкахъ и на стнахъ, и не мало часовъ потребовалось бы, чтобы пересмотрть вс сокровища. Впечатлній было такъ много, что они скоро утомили отвыкшаго отъ искусствъ Феликса. Наконецъ, Гансъ принесъ папку съ рисунками, изображавшими сцены изъ античной жизни.

— Да это иллюстраціи къ Катуллу?!— воскликнулъ Феликсъ, непріятно пораженный.

— Да, — отвтилъ Гансъ.— Источникомъ вдохновенія была свадьба, на которой мы познакомились съ вами.

Печальныя воспоминанія пробуждались въ душ Феликса по мр того, какъ онъ разсматривалъ картины. Наконецъ, онъ дошелъ до листа, при вид котораго на его лиц выразился ужасъ. Гансъ замтилъ это.

— Нельзя пропускать самаго горькаго и самаго отвратительнаго, когда изображаешь жизнь Катулла. Это судьба Лесбіи. И не правъ я разв, что придалъ этой падшей женщин черты негодной Розаліи?

Феликсъ поднялся съ выраженіемъ муки на лиц.

— Не спрашивайте меня!— въ волненіи произнесъ онъ.— Вы не знаете, какія страшныя муки пробуждаетъ во мн этотъ образъ!

— То, что создаетъ художникъ, отдляется отъ его личности и становится объективнымъ. Для меня это была Катуллова Лесбія. Но посл того, какъ я видлъ ваше страданіе, мой бдный другъ, я не могу относиться къ ней съ объективностью художника. И вотъ куда ей дорога!

Гансъ разорвалъ листъ на мелкіе клочки и бросилъ въ уголъ.

— Мн жаль это художественное произведеніе,— грустно проговорилъ Феликсъ.— Его не слдовало уничтожать изъ-за моей личной злобы. Но было бы лучше, если бы я не видлъ его.

Гансъ старался успокоить его, отвлечь вниманіе другими картинами, но Феликсъ уже не могъ наслаждаться прекраснымъ. Пробужденныя воспоминанія вернули сознаніе неудачной жизни, несбывшихся стремленій и разбитыхъ надеждъ. Нравственное утомленіе овладло Феликсомъ и на лиц выразилась такая безъисходная тоска, что Гансъ взялъ, наконецъ, его руку и съ тревогой заглянулъ въ глаза. Феликсъ попытался улыбнуться, но неудачно.

— Скажите мн, что съ вами?— спросилъ художникъ.

Феликсъ громко застоналъ.

— Я хотлъ бы умереть!— съ отчаяніемъ воскликнулъ онъ.

— Феликсъ!

— Да, Гансъ, это такъ! Искусство не возвышаетъ меня больше, дружба доставляетъ не радость, а сокрушеніе о собственномъ несчасть. Назовите это завистью, если хотите, горькою завистью, но меня охватываетъ тоска. За что я несчастливъ и слабъ? Отчего природа не надлила меня творческимъ талантомъ, тогда какъ друтихъ съ избыткомъ одарила геніемъ? И я, ребенкомъ, врилъ, что Богъ не оставитъ меня, сдлаетъ изъ меня человка. Я мечталъ о великомъ и самоувренность безсознательно жила во мн, когда я давно утратилъ дтскую вру, она не покинула меня и тогда, когда разбилось мое счастье. Но теперь, теперь! Мои глаза открылись, природа жестоко обманываетъ насъ, пока мы, обольщенные ея блуждающими огнями, не попадаемъ въ трясину, которая затягиваетъ насъ. Идеализмъ и оптимизмъ — дв величайшія глупости въ этомъ мір дураковъ!

IX.

‘Милая сестра Лотта!

Нашъ бдный Феликсъ возвратился въ Баварію и живетъ въ этомъ город. Чахотка сдлала его неузнаваемымъ. Если возможно спасеніе, то при условіи самаго заботливаго ухода. Я прошу тебя навстить его. Посл того, какъ ты повидаешь его, мы вмст обсудимъ, какъ помочь несчастному.

‘Твой братъ Мартынъ’.

Лотта получила это письмо, вернувшись съ прогулки съ стариками Аутенритъ. Наверху, въ своей комнат, она прочла горестное извстіе. Противуположныя чувства боролись въ ея груди. Неожиданность причинила и горе, и радость. Но не радость любви, не счастье, не трепетное замираніе сердца, а жалость, только жалость чувствовала Лотта. Воспоминаніе любви осталось, сама любовь умерла.

Грустно провела Лотта вечеръ съ стариками, а на слдующее утро, подъ какимъ-то предлогомъ, вырвалась изъ золотой виллы и поспшила къ больному. Входя къ Феликсу, она не думала о своемъ посщеніи въ старинномъ замк, откуда ушла оскорбленная. Страдальческій видъ Феликса возбудилъ въ ней чувства жалости и состраданія, вытснивъ вс остальныя мысли. За то Феликсъ, прежде всего, вспомнилъ о разрыв. Тогда, когда Лотта ушла, онъ любилъ ее еще, и, все-таки, она ушла: не она разв порвала ихъ духовный союзъ? Правда, посл того, какъ Феликсъ разстался, какъ онъ думалъ, навсегда съ Лоттой, ея образъ постепенно блднлъ, красивыя женскія лица, встрченныя въ столиц, заслонили его и скоро тихая, скромная баварская двушка представлялась Феликсу мечтой прошлыхъ дней. Но искренней привязанности къ другой женщин Феликсъ не нашелъ и, по мр того, какъ онъ падалъ все ниже и все безрадостне становилось его одинокое существованіе, въ его душ громче звучалъ упрекъ. И этотъ упрекъ вырвался изъ устъ Феликса, когда онъ увидлъ передъ собой бывшую невсту.

— Лотта, Лотта! Если бы ты осталась со мной, я не погибъ бы.

Упрекъ Феликса огорчилъ Лотту, но вины за собой она не чувствовала. Онъ самъ хотлъ того, что случилось. Увлеченіе Лотты давно миновало и она поняла, что ошиблась. И Феликсъ часто говорилъ, что былъ влюбленнымъ безумцемъ и что женщина съ умомъ и сердцемъ самоотверженне полюбила бы его. Путь Лотты былъ теперь ясенъ. Она сознала свою ошибку, искупила ее и впасть въ нее вторично не могла. Феликсъ же, не нашедшій въ жизни точки опоры, колебался между проклятіемъ и благословеніемъ, сегодня онъ поклонялся тому, что проклиналъ вчера, если оно очаровывало его умъ и слабое сердце.

— Феликсъ, Феликсъ!— вотъ все, что печально отвтила Лотта на его упрекъ.

Чувства Феликса мгновенно измнились. Нтъ, онъ не имлъ права упрекать ее, онъ низко, низко палъ, тогда какъ она стоитъ на недосягаемой высот.

— Нтъ, нтъ, прости меня, Лотта!— съ сокрушеніемъ воскликнулъ онъ.— Я никогда не былъ достоинъ тебя.

Лотта не долго оставалась у Феликса, такъ какъ оба чувствовали неловкость. Они поговорили о покойномъ отц двушки, затмъ перешли къ болзни Феликса. Лотта пыталась утшить и вдохнуть въ больного надежду, но Феликсъ покачалъ головой и сказалъ:

— Нтъ, Лотта, для меня лучше покинуть этотъ міръ. Жизнь оказалась слишкомъ тяжелою для моихъ силъ.

Простившись съ Феликсомъ, Лотта направилась въ паркъ. Тамъ она сла на скамейку въ чащ кустовъ и горько заплакала. Но Феликсъ остался въ еще большемъ гор. Воскресшая любовь, какъ искра, вспыхнула въ его мрачномъ сердц, но только для того, чтобы ослпить своимъ яркимъ свтомъ, такъ какъ эта любовь была безъ надежды и безъ взаимности.

X.

Людовикъ Розенштиль ухалъ изъ Берлина путешествовать. Черезъ три дня посл его отъзда оставшаяся дома супруга Розалія получила документъ, изъ котораго явствовало, что ея мужъ продалъ домъ со всею обстановкой, и черезъ недлю ей было предложено уступить мсто новому владльцу. Въ то же время, пришло письмо изъ Гамбурга, въ которомъ мужъ сообщалъ, что узжаетъ въ Америку и жить съ Розаліей не желаетъ, такъ какъ она также мало счастья дала третьему мужу, какъ и его двумъ предшественникамъ. Брошенная жена начала дло о развод и ршила навстить золотую клтку, но не потому, что соскучилась о дом и родителяхъ, а потому, что въ берлинскомъ обществ ей дали понять, что она пользуется довольно сомнительною репутаціей. Пусть же злой свтъ увидитъ, что она, угнетенная невинность, ищетъ защиты въ родительскомъ дом.

Вскор посл ухода Лотты къ Феликсу госпожа Аутенритъ получила телеграмму отъ дочери и поспла на вокзалъ во-время, чтобы заключить въ объятія выходившую изъ вагона дочь.

Путь Лотты, возвращавшейся изъ парка домой, шелъ мимо вокзала, у подъзда она встртилась съ Мартыномъ, отправлявшимся посл лекціи въ Зауэрбрунъ. Они остановились, чтобы переговорить о дл.

Въ то время, какъ они бесдовали, изъ залы выбжалъ лакей и распахнулъ дверцу поданной къ подъзду коляски, за нимъ слдовали госпожа Аутенритъ и Розалія. Взгляды обихъ дамъ упали на молодыхъ людей. Лотта смущенно поклонилась, Мартынъ вжливо снялъ шляпу. Госпожа Аутенритъ холодно отвтила на поклонъ и выразила на лиц неодобреніе, Розалія же, которая сразу узнала двушку, хотя со времени маневровъ въ Зауэрбрун прошло пять лтъ, смрила ее презрительнымъ и полнымъ ненависти взглядомъ. Когда экипажъ отъхалъ, растерянная Лотта испуганно взглянула на друга.

— О, Мартынъ!— воскликнула она.— Эта женщина толкнула въ пропасть нашего Феликса.

Мартынъ взялъ руку двушки.

— Ты не можешь жить съ нею въ одномъ дом, Лотта! Подемъ со мной въ Зауэрбрунъ!— попросилъ онъ.

Но Лотта отрицательно покачала головой.

— Прощай, Мартынъ! Я должна до конца выстоять на своемъ мст.

Мартынъ попробовалъ настаивать, но Лотта вырвала свою руку. Онъ печально смотрлъ вслдъ удалявшейся двушк. А, между тмъ, какъ охотно похала бы съ нимъ Лотта! Жизнь въ одномъ дом съ Розаліей представлялась ей невыносимою пыткой. Въ гостиной былъ одинъ старикъ Аутенритъ, когда Лотта вернулась домой. Онъ сидлъ съ испуганнымъ лицомъ, и когда двушка поклонилась ему, сдлалъ предостерегающій жестъ.

— Ты, Лотта?— прошепталъ онъ.— Розалія вернулась и какая она сердитая! Я боюсь ее.

Лотта сла на свое мсто и взяла въ руки работу. Скоро явилась хозяйка.

— Послушайте,— сказала она, не отвчая на поклонъ двушки,— то, что я узнаю, просто неслыханно! Вы стоите на улиц и болтаете съ мужчинами въ то время, какъ здсь, гд вы получаете жалованье, все идетъ вверхъ дномъ. За что я плачу деньги, если васъ никогда не бываетъ дома, когда вы нужны?

— Извините, госпожа Аутенритъ.

— Я ничего не хочу слышать! Вести себя такъ, какъ вы ведете, неприлично! А противорчій я не терплю, вы знаете!

— Мама, не трать понапрасну слова! Разв можно научиться приличіямъ въ баварской деревн? Меня удивляетъ, что ты взяла въ домъ эту… эту…

Такъ говорила прекрасная Розалія, незамтно вышедшая изъ будуара рококо во время выговора матери компаньонк. Лотта смотрла на нее съ нмымъ упрекомъ.

— Молчи!— рзко перебила дочь госпожа Аутенритъ.— Теб до сихъ поръ не было дла до насъ, — и, обратившись къ Лотт, она прибавила мягче:— Сядьте. До ныншняго дня я всегда была довольна вами.

Розалія съ презрительною улыбкой опустилась на кресло. Лакей поставилъ около нея на столик красное вино и пирожное.

— Папа,— сказала молодая женщина, разваливаясь въ кресл,— ты весь домъ пропиталъ табачнымъ запахомъ. Я надюсь, что, изъ вниманія ко мн, ты изгонишь эти трубки на то время, пока я здсь.

Старикъ испуганно взглянулъ на дочь и что-то хотлъ отвтить, но его предупредилъ попугай.

— Дура!— крикнулъ онъ.

— А птиц я сверну голову, — сказала Розалія, обмакивая тортъ въ вино.

— Нтъ, дитя мое!— отвтила мать.— Это подарокъ твоего покойнаго мужа.

— Гроха? Ха-ха-ха! Да, да, припоминаю… И самъ-то онъ былъ престарлый попугай!

— Бдный, милый Грохъ!— со вздохомъ произнесла мать.— А что, Розалія, ты ничего не слыхала о его племянник?

— О его племянник, мама? Я не знаю, о комъ ты говоришь. У Гроха не было никого родныхъ.

— Не могла же ты забыть того красиваго молодого человка, который спасъ теб жизнь! Какъ его зовутъ? Фрейлейнъ Крауссъ, вы, вдь, тоже знали его.

— Феликсъ Лубрехтъ,— отвтила Лотта, сдерживая волненіе.

— Да, да, врно. Мн жаль, что мы совершенно потеряли его изъ вида. Я желала бы доказать ему нашу благодарность.

— Я никого не знаю, кому мы обязаны благодарностью,— нетерпливо замтила Розалія.— И то, что никто не претендуетъ на нее, лучше всего доказываетъ, что ты ошибаешься, мама. Неужели же эта мамзель лучше насъ знаетъ наши дла?

Лотта подняла голову и обратилась къ хозяйк:

— Феликсъ Лубрехтъ, котораго докторъ Грохъ воспиталъ и назначилъ единственнымъ наслдникомъ, живетъ теперь въ Ростал. Внезапная смерть дяди выбила его изъ колеи, разбила счастье и здоровье и теперь онъ, умирающій, возвратился сюда.

Лотта блднла по мр того, какъ говорила, и дрожала всмъ тломъ. Розалія расхохоталась.

— Что это значитъ?— съ недоумніемъ спросила мать.

— О, мама, теперь я догадываюсь!— воскликнула Розалія, бросивъ на Лотту полный ненависти взглядъ.— Ты говорила о молодомъ франт, который совалъ въ Зауэрбрун свой носъ туда, куда его не спрашиваютъ? Такъ успокойся. Добрякъ Грохъ взялъ его подъ свое покровительство изъ состраданія, родства между ними никакого не было. И я, конечно, не считала себя обязанной заботиться о совершенно чужомъ человк.

— Онъ былъ очень близокъ вашему покойному мужу,— твердымъ голосомъ произнесла Лотта.— Вы, госпожа Розалія, знали, что послднимъ желаніемъ доктора Гроха было сдлать Феликса Лубрехта своимъ единственнымъ наслдникомъ. Если бы вы грубою выходкой не ускорили его смерти, то это желаніе было бы исполнено. Вы это прекрасно знали и, тмъ не мене, на основаніи жалкаго бумажнаго права, попрали ногами нравственное право, разбили надежды и счастье благороднаго, талантливаго юноши и довели его до смерти.

Нсколько разъ нервный смхъ Розаліи прерывалъ эту рчь, но Лотта съ серьезнымъ, взволнованнымъ лицомъ спокойно договорила до конца. Теперь она неподвижно сидла, точно ожидая приговора.

— Что это? Что это значитъ?— съ негодующимъ изумленіемъ воскликнула госпожа Аутенритъ.— Розалія, правда это? Ты могла быть такою неблагодарной, что толкнула въ нищету и погибель человка, рисковавшаго за тебя своею жизнью?

— Ложь, ложь и ложь!— крикнула Розалія.— Не видишь ты разв, что она готова лопнуть отъ зависти, мама? Она была влюблена въ этого франта и отъ злости и разочарованія, что онъ оказался нищимъ, выдумываетъ подлую клевету. Выгони вонъ эту гадину, мама! Вонъ! Вонъ!…

Лотта, блдная, поднялась и спокойно обратилась къ хозяйк:

— Каждое мое слово истина, госпожа Аутенритъ. Теперь поздно искупать преступленіе, такъ какъ Феликсу осталось недолго жить и о немъ заботятся друзья, которые, наконецъ, нашли его. Но я рада, что вы не участвовали въ этомъ преступленіи. Я всегда знала, что вы иначе поступили бы, такъ какъ вы строги, но справедливы. Оставаться доле въ этомъ дом я не могу. Я покидаю васъ, госпожа Аутенритъ. Да сохранитъ васъ Господь.

Старикъ Аутенритъ поднялся и, схвативъ руку молодой двушки, зарыдалъ, какъ дитя.

— Лотта, Лотта!— воскликнулъ онъ.— Не уходи отъ насъ, не уходи! Пусть Розалія уходитъ, она дурная дочь. Не покидай несчастнаго старика, мое дорогое дитя!

Слезы потекли изъ глазъ Лотты. Она поцловала старика въ щеку и съ волненіемъ отвтила:

— Я должна уйти. Да хранитъ васъ Богъ, милый господинъ Аутенритъ.

Розалія, которая продолжала мокать пирожное въ красное вино, нетерпливо топнула ногой.

— Мама, прекрати, пожалуйста, эти возмутительныя сантиментальности! Выгони эту особу и усмири безумнаго старика!

Госпожа Аутенритъ встала и подошла къ Лотт.

— Фрейлейнъ Крауссъ, я васъ не удерживаю, потому что посл того, что произошло, вы не можете чувствовать себя здсь хорошо. Но я врю каждому вашему слову и не врю ничему, что говоритъ Розалія. Она всегда лгала и никогда не имла сердца. Мой бдный мужъ правъ: пусть она уходитъ, вдь, мы ее не звали.

— Ха-ха-ха! Этого недоставало!— воскликнула Розалія съ истерическимъ смхомъ.— Какъ, я должна терпть, когда за моею спиной клевещутъ на меня? Нтъ, мама, если и ты лишилась разсудка, то мой долгъ остаться здсь и слдить за порядкомъ.

— Оставайся, если хочешь извести и насъ съ отцомъ,— отвтила старуха. Она вышла вмст съ Лоттой, а старикъ съ плачемъ упалъ въ кресло. Въ зеркальной комнат стояла Лотта съ опущенною головой и въ первый разъ въ жизни держала руку гордой хозяйки. Молодую двушку глубоко тронуло то, что всегда своенравная старуха теперь отнеслась къ ней съ сочувствіемъ.

— Простите,— сказала Лотта умоляющимъ тономъ,— что я внесла раздоръ въ вашъ домъ.

— Оставьте это! Тамъ, гд Розалія, никогда не бываетъ мира. Скажите, гд найти бднаго Феликса? Я хотла бы хоть отчасти исправить то, въ чемъ виновата передъ нимъ безсердечная Розалія.

— Нтъ, нтъ, я прошу васъ, не длайте этого,— возразила Лотта.— Прошлое для него кончено и всякое напоминаніе страшно волнуетъ его. Скоро ему ничего не надо будетъ!

— Ну, какъ хотите. Мн его, все-таки, жаль. Будьте счастливы, дитя мое!

Молодая двушка ушла въ свою комнату, уложила немногія вещи, и въ то время, какъ дв служанки сносили внизъ ея корзину, хозяйка послала лакея за экипажемъ. Старикъ увидлъ въ окно подъхавшую карету и тревожно оглядлся кругомъ.

— Мамочка,— произнесъ онъ, наконецъ,— я подарю ей на прощанье Библію.

Роскошное изданіе съ иллюстраціями Доре лежало украшеніемъ на стол.

— Отецъ, ты окончательно одурлъ!— съ досадой воскликнула Розалія.

Но госпожа Аутенритъ спокойно отвтила:

— Ну что-жь, старикъ, подари. Я тоже куплю что-нибудь и пошлю ей.

Старикъ радостно вскрикнулъ, схватилъ книгу и поспшилъ въ прихожую. Лотта, уже сидвшая въ карет, съ умиленіемъ приняла подарокъ. Старикъ стоялъ у калитки и махалъ платкомъ, пока экипажъ не скрылся изъ вида. Черезъ полчаса Лотта подъзжала къ уютному домику въ Зауэрбрун.

XI.

По настоянію доброй канторши Гугельхопфъ и Мартына, Феликсъ согласился на то, чтобы его перевели въ домъ канторши. Ночью разыгралась сильная буря и слдующій день былъ такой холодный и сырой, что Феликсъ не могъ выйти въ садъ.

Къ утру кашель больного замтно усилился и Павлу Крауссъ было дано порученіе захватить изъ Росталя морфій. Феликсъ сидлъ у открытаго окна въ кресл, защищенномъ отъ втра ширмами, передъ нимъ на столик красовался принесенный Лоттой букетъ изъ блыхъ и красныхъ розъ. Феликсъ принялъ его съ благодарностью, но радости онъ не доставилъ ему. На его губахъ вертлся отвтъ: ‘если бы ты принесла мн вс розы міра, он не замнятъ твоей любви’. Но онъ промолчалъ, и Лотта скоро оставила его одного. Въ пять часовъ съ поздомъ пріхалъ въ Зауэрбрунъ Гансъ Бундшу навстить больного. Онъ привезъ неожиданный подарокъ: уменьшенную копію своей большой картины ‘Христосъ и Іоаннъ’. Художникъ развернулъ картину въ великолпной рам и повсилъ на стну противъ больного. Растроганный Феликсъ пожалъ руку Ганса.

Вершины деревьевъ озарились заходящимъ солнцемъ. Канторша попросила Лотту спть. Зная, что Феликсъ услышитъ, двушка выбрала вечернюю пснь Кинкеля. Внизу окна тоже были открыты, и чистые, нжные звуки торжественной псни неслись наверхъ въ Феликсу, точно желая убаюкать его душу. И въ самомъ дл, его мученія выразились слезами, которыя медленно катились по щекамъ изъ закрытыхъ глазъ. Но когда смолкла пснь, Феликсъ громко застоналъ, уже ничто не могло облегчить страданій его больного сердца. Художникъ пытался утшить его. Феликсъ сдлалъ надъ собою энергичное усиліе.

— Простите, Гансъ, что я веду себя недостойно мужчины. Я не гожусь больше для людскихъ глазъ. О, еслибъ я могъ скрыться въ пещеру и изойти тамъ кровью, какъ раненый зврь!

Вскор пришелъ Мартынъ и обрадовался, увидвъ изображеніе Іоанна. Полюбовавшись картиной, онъ приблизился къ столу и наклонился надъ букетомъ розъ.

— Нравятся он теб?— съ грустною улыбкой спросилъ Феликсъ.

— Цвты? Да, они красиве, чмъ въ нашемъ саду. И ихъ принесъ теб другъ Бундшу?

— О, нтъ!— возразилъ художникъ.

— Возьми ихъ, Мартынъ. Они твои,— тихо проговорилъ Феликсъ.

— Мои?— изумленно спросилъ Мартынъ.

— Да, твои. Они отъ Лотты.

Мартынъ вопросительно взглянулъ на больного. Онъ догадывался, что подразумвалъ Феликсъ, и огорчился.

— Вс розы Лотты принадлежатъ теб, Мартынъ,— продолжалъ больной.

Въ его словахъ звучала безысходная тоска.

— О, Феликсъ, Феликсъ!— воскликнулъ взволнованный Мартынъ. Больной улыбнулся.

— Это мое завщаніе и это все, что я могу завщать.

Гансъ Бундшу, не понимавшій значенія этой сцены, вмшался, наконецъ:

— Дти, дти! Не слушайте другъ друга! Радуйтесь, Феликсъ, розамъ, пока он цвтутъ, а вы, другъ Мартынъ, не позволяйте ему предаваться тоск. Зачмъ вы допустили это печальное украшеніе, эти лотерейные билеты, которые онъ наклеилъ на ширмы? Точно въ кель кающагося гршника. Надо врить въ жизнь, Феликсъ. Истина и красота безсмертны.

— Но мои глаза смертны,— возразилъ больной.

XII.

Пасторша Крауссъ направилась въ кабинетъ Мартына, гд ея сынъ готовилъ уроки. Она любила разсматривать его тетради и слдить за успхами. Выбравъ вс книги изъ портфеля, мать увидла на дн небольшой свертокъ.

— Это что такое, Павелъ?

— Ахъ, я совсмъ забылъ!— воскликнулъ мальчикъ.— Это пузырекъ съ морфіемъ для Феликса.

— Слдовало раньше подумать, дитя мое,— съ ласковымъ укоромъ проговорила мать.— Отнеси скоре наверхъ.

Мальчикъ выбжалъ изъ комнаты и черезъ минуту стучалъ въ дверь больного.

— Вотъ, Феликсъ, твой морфій,— сказалъ онъ, входя.— Не сердись, что я не принесъ раньше.

— Благодарю, мой мальчикъ. Ты еще не опоздалъ.

Феликсъ взялъ свертокъ и погладилъ кудрявую головку мальчика.

Павелъ замтилъ картину и съ восклицаніемъ восторга подбжалъ къ ней:

— Ахъ, Феликсъ, Феликсъ! Какъ хорошъ ты былъ, когда пришелъ къ намъ въ первый разъ!

Больной развернулъ пузырекъ и поставилъ на столъ. Его взглядъ упалъ на печатный листъ, въ который было завернуто лкарство. Грустная тнь набжала на его лицо.

— Что попалось вамъ въ руки?— спросилъ Бундшу, замтивъ перемну въ лиц больного.

— Какъ грозные призраки насъ по пятамъ преслдутъ наши глупости,— возразилъ Феликсъ,— и когда мы мене всего ожидаемъ, тогда они появляются, пугая насъ. Это — списокъ выигрышей той лотереи, на которую я возлагалъ свои надежды, пока не обезумлъ, наконецъ!— и онъ съ презрніемъ бросилъ листъ на столъ. Но, точно магическою силой, онъ притягивалъ Феликса.— Безумецъ, тотъ, кто милостью случая, а не собственными силами, надется достигнуть счастья,— произнесъ онъ и по странному противорчію со словами протянулъ руку за листомъ.

Вдругъ лицо Феликса оживилось и глаза заблестли.

— Удивительное совпаденіе!— воскликнулъ онъ.— Это отчетъ того розыгрыша, который происходилъ во время моего сиднья въ тюрьм. Онъ никогда не попадался мн въ руки, такъ какъ я затерялъ билетъ, а когда посл нашелъ его, то считалъ ненужнымъ убждаться въ томъ, что опять не выигралъ. Теперь списокъ самъ является въ домъ. Это похоже на чудо.

— Билетъ находится въ числ коллекціи на ширмахъ?— спросилъ художникъ.

— Конечно. А я держу въ рукахъ ключъ къ тайн счастья. Ставить ли вопросъ судьб?

— При этихъ условіяхъ непремнно!— въ одинъ голосъ отвтили друзья.

Феликсъ колебался съ минуту, потомъ скомкалъ листъ и швырнулъ въ уголъ.

— Нтъ, нтъ! Довольно разочарованій! Я хочу спокойно умереть!

Посл нкотораго раздумья Мартынъ одобрилъ поступокъ Феликса.

— Меня радуетъ, что ты одержалъ побду надъ собой. Случай — самый ненадежный другъ, какому только человкъ можетъ, довриться.

Феликсъ вздохнулъ.

— Это не побда. Теперь счастье явилось бы слишкомъ поздно.

Полюбовавшись картиной, Павелъ по дтской привычк началъ расхаживать по комнат. Наконецъ, онъ незамтно завладлъ брошеннымъ листомъ, подкрался на ципочкахъ къ ширмамъ за кресломъ больного и сталъ сличать билеты съ номерами выигрышнаго списка. Вдругъ онъ громко закричалъ:

— Ура, ура! Феликсъ, ты выигралъ главный выигрышъ. Сто тысячъ марокъ!

Вс были поражены. Феликсъ откинулся назадъ съ закрытыми глазами и болзненнымъ стономъ. Гансъ и Мартынъ поднялись и, въ то время, какъ баварецъ суетился около больного, художникъ подошелъ къ мальчику, который держалъ руку около выигравшаго билета.

— Врно,— подтвердилъ онъ слова мальчика.— Билетъ выигралъ 100 тысячъ марокъ.

Мартынъ озабоченно покачалъ головой.

— Когда произошелъ розыгрышъ?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Три года тому назадъ,— отвтилъ художникъ, взглянувъ на листъ.

— Три года!— повторилъ Мартынъ. Затмъ онъ подошелъ къ ширмамъ и прочиталъ примчаніе внизу билета: ‘Выигрыши, не полученные въ теченіе двухъ лтъ со дня розыгрыша, поступаютъ въ пользу фонда’. Выигрышъ пропалъ годъ тому назадъ.

Феликсъ закрылъ лицо руками и воскликнулъ съ отчаяніемъ:

— О, мое загубленное счастье! Загубленная жизнь!

Больной упалъ на подушку и съ нимъ начался глухой кашель, вслдъ затмъ изъ его рта хлынулъ потокъ крови. Феликсъ задыхался и страшно поблднлъ. Друзья растерялись. Мартынъ держалъ ослабвшаго друга, а Гансъ старался удержать платкомъ кровавый потокъ. Оба съ тревогой ждали признаковъ облегченія на его искаженномъ лиц. Вдругъ оно прояснилось, руки безсильно повисли и истрадавшаяся голова съ хриплымъ вздохомъ упала на плечо Мартына.

Молодые люди еще не понимали, не хотли понимать того, что случилось. Они положили Феликса на кровать и Мартынъ послалъ рыдающаго мальчика за своею матерью, отъ опытности которой ожидалъ помощи. Но когда пришли наверхъ женщины, на бломъ одял уже мирно покоился преждевременно угасшій страдалецъ, и Мартынъ дрожащею рукой закрылъ глаза другу.

XV.

Черезъ два дня посл похоронъ Феликса Лотта ухала къ профессорш Фёръ, которая давно приглашала ее. Мартынъ со смерти Феликса не разговаривалъ съ ней и только безмолвнымъ пожатіемъ руки выразилъ свое сочувствіе, онъ съ грустью проводилъ Лотту и только поздне узналъ, что она живетъ въ дом друзей не гостьей, а воспитательницей дтей. Прошелъ годъ, а Лотта не возвращалась домой. Об вдовы часто высказывали, какъ он стосковались о двушк, только Мартынъ не говорилъ о своихъ чувствахъ. Онъ много и прилежно работалъ до лтнихъ каникулъ и затмъ ухалъ путешествовать.

Стоялъ чудный лтній день, когда Мартынъ прибылъ въ тюрингскій городокъ въ горахъ, гд Фёры проводили каникулы. Онъ скоро разыскалъ ихъ домъ. Супруги сидли вдвоемъ въ садовой бесдк, а Лотта съ дтьми отправилась на вершину горы, въ рощу. Мартынъ разспросилъ дорогу и черезъ нсколько минутъ быстрыми шагами поднимался въ гору. Взгляды супруговъ встртились посл его ухода и профессоръ многозначительно улыбнулся.

— Да,— сказала ему въ отвтъ жена,— тотъ, кто счае:изъ, получаетъ невсту. Мой бдный Феликсъ во всемъ терплъ неудачу.

— Но, дорогая моя, кто же счастливъ?

— Да Мартынъ, милый мой.

— Конечно, Мартынъ, но почему? Потому, что онъ мужчина, не такъ ли? Счастьемъ обладаетъ тотъ, кто уметъ удержать его, а удержать его можетъ тотъ, кто достоинъ его.

— Неужели же ты думаешь, — спросила жена,— что Лотта такъ холодно и разсудительно обдумывала, кому отдать сердце?

— Нтъ, я, напротивъ, думаю, что сердце руководитъ ея разсудкомъ. Вдь, и она дочь Евы. Но ея сердце не могло иначе ршить. Хорошая женщина выбираетъ хорошаго мужа.

Профессорша задумалась.

— Вы были слишкомъ строги къ Феликсу, вс, и ты, и она, и вся жизнь. Въ его крови было не желзо, а чистое золото. Онъ далъ бы міру нчто великое, если бы надъ нимъ не тяготлъ злой рокъ. Я никогда не перестану горевать объ этомъ благородномъ, убитомъ жестокою судьбой, юнош.

Мартынъ достигъ вершины горы и увидлъ прелестную картину: на дерновой скамейк сидла Лотта, такая же прекрасная, какъ и прежде, и къ ней прижались дти, внимательно слушая сказку. Двушка какъ будто почувствовала близость друга, повернулась въ его сторону и радостно воскликнула. Мартынъ бросился къ ней и схватилъ ея руки.

— Лотта, милая Лотта, ты рада, что я пріхалъ?

И, заглянувъ въ глаза двушки, Мартынъ прижалъ ее къ груди. Пробывъ еще немного въ безмолвномъ лс, молодые люди, полные тихаго счастья, спустились въ долину, впереди бжали дти.

— Мартынъ,— сказала Лотта, спускаясь съ нимъ подъ руку по тнистой лсной тропинк,— ты отвезешь меня завтра къ нашимъ? Я весь годъ тосковала.

— Тосковала и, все-таки, ухала отъ насъ?

Двушка спрятала лицо на его плеч и прошептала:

— О, Мартынъ, иначе я выдала бы теб, какъ люблю тебя.

— А Феликсъ?— тихо спросилъ онъ.

Лотта прямо взглянула на него, ея глаза сдлались влажны и она едва слышно проговорила:

— Мечта!

B. P.

‘Русская Мысль’, кн. IX—XII, 1892

Хрупкое счастье.

КНИГА ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

КНИГА ПЯТАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XV.

Читайте также: