HOMO DUPLEX.
HOMO DUPLEX.
Новелла А. Филона.
I.
II.
III.
IV.
Въ мор, яхта ‘Дельфинъ’, 5 августа 187…
Вечеромъ, въ виду Энглеза.
Тайнемутъ, 16 августа.
V.
VI.
В. Р.
‘Русская Мысль’, кн.XI, 1888
Homo duplex, Филон Огюстэн, Год: 1888
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Молодой человкъ и молодая женщина сидли въ одномъ изъ салоновъ Паркъ-Лэна. Если не обманывала окружающая ихъ роскошь, то это были либо принцы крови, одаренные артистическими наклонностями, либо артисты съ королевскимъ состояніемъ. Каждая мелочь въ ихъ гостиной дышала Востокомъ. По фасону мебели, по нжному аромату, наполнявшему комнату, по цвтамъ и растеніямъ, превратившимъ ее въ тропическій садъ, можно было подумать, что находишься въ Бомбе или Калькутт, если бы въ полуотворенное окно не былъ виднъ лугъ Гайдъ-Парка, утопавшій въ золотистомъ туман, и Роттенъ-Роу, гд каталось нсколько раннихъ амазонокъ.
Молодой человкъ сидлъ въ кресл, держа въ своихъ рукахъ руки стоявшей передъ нимъ улыбающейся молодой женщины, смотрвшей на него взоромъ, полнымъ любви. Это не были ни женихъ съ невстой, ни любовники, ихъ взгляды, ихъ поза,— все указывало на непринужденность, вытекающую изъ продолжительной супружеской близости, на любовь, удовлетворенную и узаконенную бракомъ. Дйствительно, эта прелестная молодая женщина была мистрисъ Вернонъ, а молодой человкъ — Альбани Вернонъ, е счастливый мужъ, глава знаменитаго банкирскаго дома Стефенсъ, Вернонъ и Кo‘.
Семь лтъ тому назадъ Альбани былъ скромнымъ клеркомъ у одного солиситора, теперь онъ былъ однимъ изъ королей финансоваго міра. Какъ совершилась эта метаморфоза? Какимъ образомъ достался ему счастливый выигрышъ въ жизненной лотере?
Это случилось въ такой же ясный день въ начал іюня. Лордъ Редбюри устраивалъ garden party въ своей прекрасной, исторической резиденціи въ Дигби-Парк. Маленькая станція Дигби была въ волненіи, каждыя десять минутъ экстренные позда привозили новую серію приглашенныхъ. Молодые люди, съ гарденіями въ бутоньеркахъ, предлагали руки изящнымъ дамамъ, роскошные туалеты которыхъ выглядывали изъ-подъ срыхъ и блыхъ плащей. Прізжающіе торопливо здоровались, улыбались другъ другу, какъ близкіе друзья, пожимали руки, причемъ раздавалось красивое побрякиваніе браслетъ. На двор гостей ожидали громадныя коляски, запряженныя четверней кровныхъ лошадей. Съ быстротою молніи проносились они мимо любопытныхъ, толпившихся по сторонамъ дороги, унося въ облак пыли оглушительное щебетанье семи или восьми молодыхъ двушекъ, возбужденныхъ и опьяненныхъ чистымъ воздухомъ.
Среди этой веселой суеты никто не замтилъ молодаго человка, сошедшаго съ пассажирскаго позда и направлявшагося пшкомъ, съ маленькимъ кожанымъ сверткомъ въ рук. Онъ послдовалъ за толпою гостей, миновалъ ворота, прошелъ подъ готическою аркой, ведшей во внутренній дворъ. Лакей, у котораго молодой человкъ спросилъ о лорд Редбюри, не удостоилъ его даже отвтомъ, поваренокъ фыркнулъ при мысли о томъ, что маркизъ броситъ своихъ восемьсотъ человкъ гостей, чтобы принять какого-то незнакомца, пришедшаго съ пыльными ногами и съ кожанымъ сверткомъ въ рукахъ. Но камердинеръ, одтый въ черное, судившій, повидимому, иначе о достоинств людей, съ почтительнымъ поклономъ принялъ протянутую ему молодымъ человкомъ визитную карточку.
— Отъ г. Кампердауна… солиситора,— прибавилъ гость.
Его ввели и оставили одного въ галлере, увшанной картинами. Изъ потемнвшихъ золоченыхъ рамъ ему улыбались нимфы Лели и пастушки Рейнальда съ граціей прошлаго вка. Онъ не взглянулъ на нихъ, а подошелъ къ окну, въ которое увидлъ картину празднества въ полномъ разгар.
Уже не видно было плащей пыльнаго цвта, самые яркіе, весенніе цвта смло выдлялись на зеленомъ газон и голубомъ неб. Это была подвижная масса шелка, фуляра и кружевъ, изъ которой выступали розовыя щечки, сверкающіе глазки, смющіяся губки, вера шумящія, какъ внезапно распущенныя, крылья птицы и зонтики, мрное колебаніе которыхъ выдавало дрожаніе маленькихъ ручекъ. Группы волновались, расходились, опять сходились съ милою непринужденностью, четырнадцатилтнія двочки, въ короткихъ еще платьяхъ, перебгали отъ одного къ другому, не заботясь о томъ, что платья ихъ развваются отъ быстрыхъ движеній. Красивая молодая двушка медленно повернула голову черезъ плечо и посмотрла долгимъ взглядомъ на молодаго человка, онъ поблднлъ отъ волненія, и закусилъ усы. Важныя дамы проходили по лугу, точно трагическія Королевы, нсколько стариковъ, сидя въ тни, опирались подбородками на палки и солидно вели тихую бесду. Три или четыре юноши, будущіе пэры Англіи, красивые и нахальные пожалуй, немного женственные, въ своихъ круглыхъ курточкахъ и откладныхъ итонскихъ воротникахъ, сгруппировались около качелей. Индійскій раджа, съ зеленовато-желтымъ лицомъ, рзко оттненнымъ длинною, блою, вышитою одеждой, молча разглядывалъ всхъ этихъ людей, столь непохожихъ на его соотечественниковъ, посолъ шаха, хитрый персіянинъ, улыбаясь подошелъ къ нему и слъ на сосдній стулъ, чтобы занять иностраннаго принца. Подъ палаткой былъ устроенъ буфетъ, сверкавшій чудесными золотыми и серебряными вещами. Нжная ручка налила чашку чаю и подала attach какого-то посольства, пришедшему отъ этого, повидимому, въ восторгъ, въ то время какъ старый майоръ вытиралъ сдые усы, намоченные шампанскимъ. Хорошенькая дама, только что съвшая кусочекъ хлба съ foie gras, спокойно занялась крыломъ пулярки, начиненной трюфелями, затмъ она спроситъ ломтикъ ананаса и запьетъ стаканомъ золотистаго портвейна. А надъ всми этими бьющимися сердцами и возбужденными аппетитами раздавался Вальдтейфельскій вальсъ, исполняемый невидимымъ оркестромъ, и смягченные, почти нжные звуки мдныхъ инструментовъ разносились и терялись въ широкомъ простор. Вс эти мужчины и дамы знали другъ друга, повсюду встрчались, составляли другъ для друга безпрерывную цль страстей, интригъ, ненависти и дружбы, это была одна семья, гд вс ненавидли другъ друга и разойтись не могли. Въ Вн ихъ назвали бы ‘сливками’ общества, здсь ихъ называютъ ‘десятью тысячами избранныхъ’. Это истинные господа имперіи, гд солнце никогда не заходитъ. Для этихъ женщинъ ловятъ живыхъ тюленей въ полярныхъ льдахъ, и водолазъ Цейлона спускается за жемчугомъ на пятьдесятъ саженъ глубины. Для избалованнаго вкуса и обжорства мужчинъ предлагаются рдкости всхъ сезоновъ. Для тхъ и другихъ цлый міръ модистокъ, ювелировъ, портнихъ, кондитеровъ, музыкантовъ, поэтовъ работаетъ, изощряется на тысячу ладовъ, чтобы жизнь ихъ была легка, возвышенна, удобна, привлекательна, полна удовольствій и самыхъ тонкихъ наслажденій, чтобы они могли какъ можно больше проглотить ихъ однимъ глоткомъ.
Прислонивъ лобъ къ стеклу, молодой незнакомецъ устремилъ мрачный взоръ на этихъ счастливцевъ. На его плечо опустилась чья-то рука, онъ обернулся и увидлъ маленькаго улыбающагося старичка, по всей вроятности, управляющаго маркиза. Но съ первыхъ же словъ онъ понялъ свою ошибку: маленькій старичокъ съ такою простою вншностью и такими изящными манерами былъ лордъ Редбюри, дважды занимавшій постъ посланника и трижды постъ министра.
Молодой человкъ извинился въ вжливыхъ выраженіяхъ въ томъ, что обезпокоилъ милорда, онъ привезъ для подписи контрактъ о покуп права охоты въ Шотландіи. Г. Кампердаунъ зналъ, что его свтлость желалъ заключенія этого контракта, онъ не зналъ, конечно, что въ Дигби-Парк праздникъ и думалъ…
— Г. Кампердаунъ хорошо поступилъ,— прервалъ лордъ Редбюри,— хорошія всти всегда кстати.— Потомъ, разглядывая бумаги, онъ прибавилъ:
— Вернонъ… Альбани Вернонъ, такъ, кажется, прочелъ я на вашей карточк?
Молодой человкъ поклонился.
— Родственникъ вы сэру Августу Вернонъ?
— Я его сынъ.
— Неужели? Очень радъ…
И пэръ Англіи радушно протянулъ руку молодому клерку. Сэръ Августъ Вернонъ былъ при жизни постояннымъ секретаремъ казначейства, однимъ изъ тхъ скромныхъ и молчаливыхъ чиновниковъ, надъ головами которыхъ смняются министры и товарищи министровъ, невжество которыхъ они втихомолку прикрываютъ и глупости исправляютъ. Кто знаетъ, не пробудило ли имя сэра Августа у лорда Редбюри отдаленнаго воспоминанія о подобнаго рода услуг? Онъ ничего объ этомъ не сказалъ молодому человку, но деликатно спросилъ его о здоровьи матери, объ ея положеніи. Альбани отвтилъ коротко, почти сухо, такъ какъ онъ былъ не изъ тхъ людей, которые любятъ изливать свою душу, жаловаться. Но лордъ Редбюри былъ слишкомъ опытенъ для того, чтобы не отгадать истины, такъ какъ нчто подобное случается ежедневно. Заслуженный чиновникъ, выходя въ отставку, часто, вмсто того, чтобы ежегодно получать пенсію, ликвидируетъ ее въ капиталъ, высчитанный приблизительно по вроятному числу оставшихся ему лтъ жизни и этотъ капиталъ не рдко гибнетъ въ неудачной спекуляціи. Слдуетъ ударъ или аневризмъ, лишающіе семью главы, вдов остается только переселиться въ захолустные кварталы Шалкъ-Ферма или Кепришъ-Тоуна: ея блестящіе друзья и великосвтскіе знакомые не подутъ туда ее разыскивать. Впрочемъ, она можетъ всюду идти, отнын никто ее не узнаетъ. Сирот же жизнь представляется въ вид отвсной стны, по которой онъ долженъ взбираться, какъ легендарный паукъ Роберта Брюса, шесть разъ пробовавшій закрпить свои нити и шесть разъ падавшій на землю, разбитый, но не побжденный.
Лордъ Редбюри подписалъ вс бумаги. Одну за другой, Альбани тщательно уложилъ ихъ въ свой кожаный свертокъ, затмъ поднялся, намреваясь раскланяться.
— Вы узжаете?
— Г. Кампердаунъ приказалъ мн вернуться съ трехчасовымъ поздомъ.
Онъ машинально протянулъ руку къ пустому часовому кардану. Бдный юноша забылъ, что на прошлой недл заложилъ часы, чтобы послушать Патти въ Ковентъ-Гарден.,
— Къ чорту трехчасовой поздъ!— весело воскликнулъ старый маркизъ.— Вы мой гость на сегодня.
Маркизъ отворилъ балконную дверь и пригласилъ Альбани съ гобой въ паркъ.
На прямоугольномъ лугу, съ ровнымъ, короткимъ газономъ, похожимъ на коверъ съ мохнатою шерстью, на которомъ возвышались симметрическія ворота крокета, стояли молодой человкъ и дв двушки, опершись на молотки изъ слоновой кости.
— Что же вы, дочь моя, не играете?
— Папа, наша партія разстроилась. У миссъ Камеронъ нтъ партнера: Дудлей измнилъ намъ.
— Дайте молотокъ г. Альбани Вернонъ. Миссъ Камеронъ,— продолжалъ лордъ Редбюри,— представляю вамъ сына одного изъ моихъ старыхъ друзей.
Миссъ Камеронъ улыбнулась и наклонила головку. Альбани увидлъ тонкія и блдныя черты лица, большіе вопросительные глаза, глубокіе и нжные, странную красоту, выигрывавшую еще боле отъ полувосточнаго костюма. Онъ не смлъ дольше смотрть на нее. Это была Меріема Камеронъ, малйшія движенія которой замчали газеты, о которой говорили за столомъ королевы и о которой толковали городскіе прикащики, сидя за кускомъ черстваго хлба и кружкой пива. Она была замчательно богата и хороша. Меріема родилась отъ безразсуднаго брака между прекраснымъ полковникомъ Камерономъ и наслдною принцессой Серампоры. Красавица Востока и герой Запада страстно влюбились другъ въ друга и отъ этой любви родилась живая греза, воплощеніе сказки изъ Тысячи и одной ночи,— Меріема Камеронъ. Полковникъ недолго прожилъ посл необыкновеннаго брака: онъ умеръ отъ избытка счастья,— говорятъ люди сентиментальные, отъ нарыва въ печени,— объясняютъ прозаики и доктора. Безутшная принцесса переселилась на родину мужа, приняла ея обычаи, какъ бы для того, чтобы приблизиться къ любимому образу. Но она не перенесла лондонскихъ зимъ, Индія убила мужа, Англія — жену. Имъ обоимъ выпало на долю великое счастье умереть молодыми, — счастье, которымъ восхищается весь міръ и которому никто не завидуетъ. Ромео и Джульета несравненно трогательне Филемона и Бавкиды, но, можетъ быть, вы такъ прозаичны, что предпочтете спокойную долговчность второй пары поэтичному и преждевременному концу первой.
Какъ бы то ни было, Меріема выросла въ Англіи, она только что появилась въ свтъ и была царицей сезона. Статистики высчитывали, сколько давали ея обширныя владнія рупій въ секунду, люди съ пылкою фантазіей говорили о кладовыхъ, полныхъ сокровищами, женщины съ завистью оцнивали брилліанты, сверкавшіе въ ея ушахъ, а молодые лорды увивались около нея, какъ осы вокругъ розы. Въ числ претендентовъ на ея руку называли испанскаго гранда, бывшаго господаря и двухъ нмецкихъ медіатизированныхъ принцевъ.
И Альбани Вернону пришлось сдлать свой первый шагъ въ высшемъ свт партнеромъ Меріемы Камеронъ.
Къ счастью, когда англичанину угрожаетъ опасность,— опасность умереть или быть смшнымъ,— гордость приходить ему на помощь. Альбани былъ очень взволнованъ, но его раздражало это волненіе и онъ пересилилъ его. Что было и что могло когда-либо быть общаго между Маріемой Камеронъ и Альбани Вернонъ, между наслдницей раджей и помощникомъ г. Компердауна? Такъ какое же ему дло до того, что она подумаетъ о немъ? За чувствами гордости и честолюбія, только что волновавшими его, за минутнымъ замшательствомъ, парализовавшимъ его движенія, послдовало грустное и стоическое презрніе: его мускулы расправились, жесты сдлались естественны. Не говоря ни слова, не глядя ни на кого, онъ присоединился къ игр, какъ къ серьезному длу. Меріема наблюдала за нимъ съ удивленіемъ и любопытствомъ, съ тхъ поръ, какъ она появилась въ свтъ, онъ былъ первый мужчина, который, будучи представленъ ей, не старался сейчасъ же понравиться. У него симпатичное лицо, но въ парк было двадцать юношей гораздо красиве его. Но ни на одномъ лиц не было такого грустнаго выраженія и несоотвтствующей лтамъ серьезности, трогающихъ молодыхъ двушекъ несравненно больше, чмъ самоувренный тонъ и комплименты баловней счастья.
Единственный мужчина, участвовавшій вмст съ ними въ этой привилегированной партіи, былъ графъ Паленъ, нмецъ, ужасный гримасникъ и насмшникъ, все время острившій на убійственномъ англійскомъ язык. Предметомъ издвательствъ онъ избралъ новаго партнера, критиковалъ его удары, давалъ насмшливые совты и старался держаться какъ можно высокомрне и холодне.
Французъ, итальянецъ отвтили бы на ударъ ударомъ, постарались бы привлечь на свою сторону смющихся зрителей. Не такъ поступилъ Альбани. Настоящій джентльменъ переноситъ или, скоре, не замчаетъ дерзости. Можетъ быть, это единственный родъ превосходства, дозволенный въ обществ, гд остроумія не любятъ, а дуэль запрещена.
Остроумію космополитической болтовни Альбани противупоставилъ молчаливую англійскую флегму. Онъ удовольствовался холоднымъ отвтомъ.
— Миссъ Камеронъ исправитъ мои ошибки, если я ихъ сдлаю.
Въ эту минуту счастливый случай подставилъ ему шаръ Палена, Альбани хладнокровно надавилъ ногой шаръ и ловкимъ ударомъ молотка, въ который вложилъ всю свою силу и всю досаду, отправилъ его далеко въ кусты. Мстность была покатая и долго слышно было, какъ несчастный шаръ ударялся о камни. Двушки начали громко аплодировать, а графъ, посмиваясь и раскачиваясь, отправился на поиски. Едва замтная улыбка торжества освтила лицо Альбани, блистательно миновавшаго послднія ворота. Черезъ нсколько минутъ партія была выиграна.
— Какая будетъ награда побдителю?— спросилъ Паленъ.— Въ прежнія времена дамы давали побдителямъ въ турнирахъ свои шарфы.
— Къ сожалнію, у меня нтъ шарфа,— отвтила Меріема,— но можно придумать что-нибудь другое… У васъ нтъ цвтка,— прибавила она, быстро повернувшись къ Альбани,— хотите этотъ?
Она вынула изъ-за пояса блую гвоздику и воткнула ее въ петлицу молодаго человка. На этотъ разъ глаза ихъ встртились и нжная краска, залившая блдныя щеки Меріемы, еще боле увеличила ея красоту. Лордъ Редбюри ничего не пропустилъ изъ этой маленькой сценки.
— Поздравляю васъ, дитя мое!… Вы знаете, партія билліарда дала министерство Шамильяру!
Два часа спустя Альбани возвращался домой. Было поздно, немного встревоженная мать не ужинала и столъ остался накрытымъ. Скудный ужинъ и скромное помщеніе! Это была не нищета, не бдность, а только недостатокъ. Тусклыя зеркала, несвжіе обои, покалченные стулья, бережно приставленные къ стнкамъ, софа, съ продавленными пружинами, скрипла, когда на нее неосторожно садились. Обивка еще не продралась, но выцвла и посрла отъ пыли. На стол стояли тарелки съ отбитыми краями, надтреснувшія чашки. Плохо выстиранная скатерть была въ ‘незамтно’ заштопанныхъ дырахъ, бросавшихся въ глаза и вызывавшихъ зависть тхъ, у кого совсмъ нтъ скатерти.
Особенно тяжелое впечатлніе произвело все это на Альбани, потому что лишь часъ тому назадъ онъ находился въ изящной и роскошной обстановк. Сердце его сжалось, онъ подумалъ бы, что все это было сонъ, если бы блая гвоздика не украшала его петлицы. Одинъ, въ своей комнат на чердак, онъ долго не могъ заснуть. ‘Я не увижу ея больше’,— грустно шепталъ онъ, а блая гвоздика какъ будто говорила: ‘надйся!’
Дйствительно, Альбани увидлъ Меріему, потомъ часто видалъ ее. Тайная склонность богатой наслдницы пришла на помощь дипломатіи лорда Редбюри. Черезъ три мсяца посл garden party въ Дигби-Парк то же или почти то же общество присутствовало въ церкви св. Георга, въ Ганноверскомъ сквер, на бракосочетаніи Меріемы и Альбани. Въ этотъ день лэди Вернонъ съ удивленіемъ замтила, что у нея оказалось еще боле трехсотъ друзей въ свт, гд она считала себя совсмъ забытой. Согласно обычаю, принцесса Вэльская бросила первый башмакъ, въ ландо, уносившее новобрачныхъ. На другой день списокъ, лицъ, присутствовавшихъ на свадьб, занималъ полстолбца Морнингъ-Постъ.
Прошло семь лтъ. Герой и героиня этого маленькаго романа, сильно интересовавшаго тогдашнее общество, давно вошли въ условія обыденной жизни. Онъ привыкъ къ своимъ милліонамъ, она къ своему счастью. Впрочемъ, поза, въ которой мы ихъ застали, указывала на то, что если романъ кончился, то любовь все еще продолжается.
Альбани было тридцать лтъ. Все въ немъ доказывало завидное здоровье, силу, дошедшую до апогея. Меріема была хороша попрежнему, но красота ея сдлалась еще привлекательне,— она стала бле, тоньше и какъ бы больше похожа на двушку, чмъ до замужства. У нея не было дтей и не будетъ,— это тайное горе, терзающее ихъ среди счастья. Посл первой болзни домашній докторъ ршительно сказалъ Альбани:
— Не жалйте о томъ, что принесло бы вамъ страшное горе: мистрисъ Вернонъ не вынесла бы беременности.
Теперь она, какъ и ежегодно, собиралась на воды въ Богемію, въ сопровожденіи доктора и компаньонки. Экипажъ былъ уже поданъ, горничная наблюдала за послдними приготовленіями, держа въ рукахъ красный сафьяновый сакъ-вояжъ съ барыниными драгоцнностями. Глаза Меріемы обратились къ стннымъ часамъ, выдлявшимся среди темной зелени.
— Черезъ часъ,— со вздохомъ произнесла она,— я буду уже далеко!
— Отчего вы не хотли,— съ нжнымъ упрекомъ спросилъ Альбани,— чтобы я проводилъ васъ? Вы знаете, что дла идутъ отлично и безъ меня.
— О, я не интересуюсь длами… Но не забудьте, что вы обдаете завтра у принцесы, вы непремнно должны быть у меня. Кром того, я не эгоистка и хочу, чтобы вы сдлали этимъ лтомъ такую же морскую прогулку, какъ въ прошломъ году. Съ тхъ поръ, какъ вы купили себ яхту и узжаете къ берегамъ Норвегіи, вы совсмъ другой… такой здоровый… такой веселый!… Вы похожи на настоящаго моряка… на одного изъ капитановъ, нсколько разъ длавшихъ кругосвтное путешествіе!
При этихъ словахъ Альбани удивленно, вопросительно, почти испуганно взглянулъ на жену, но она продолжала улыбаться.
— А знаете что еще? Когда мы встрчаемся посл долгой разлуки, когда вы видите вашу бдную больную окрпшею и помолодвшею отъ отдыха, отъ радости свиданія, мн кажется тогда, что вы любите меня… какъ въ первый день. Это такъ хорошо, такъ пріятно, что за одну эту минуту, мн кажется, я готова вынести полгода разлуки!
— Милая, дорогая Меріема!— прошепталъ Альбани, цлуя ея пальцы съ нжною осторожностью, такъ какъ по настоянію доктора онъ смотрлъ на жену какъ на прекрасную и хрупкую игрушку.— Разв я меньше люблю васъ?
— О, нтъ, конечно, нтъ!… И даже, прежде чмъ разстаться съ вами, я хочу облегчить свое сердце отъ великой тайны, хочу покаяться… Альбани, я виновата передъ вами.
Эти слова, произнесенныя другими устами, вызвали бы неудовольствіе или злость на лиц мужа, произнесенныя же невинною и любящею Меріемой, они заставили улыбнуться Альбани.
— Въ чемъ же ваша вина?
— О, это единственная, возможная съ моей стороны вина относительно васъ: несправедливое подозрніе, ревность… Вы уже не улыбаетесь больше!
Альбани привлекъ ее къ себ и взялъ за руки, въ этой поз молодая женщина начала свою исповдь:
— Вы помните нашу поздку, года два тому назадъ, въ Фэрнамъ-Куртъ, къ лэди Мельвиль. Вы были холодны, разсянны, какъ будто скучали со мною. О, какъ я страдала тогда!… Однажды лэди Мельвиль увидла слезы на моихъ глазахъ. ‘Бдная моя,— сказала она мн,— разв вашъ мужъ обманываетъ васъ?’ — ‘Ахъ, я не знаю’.— ‘Но вы подозрваете его?’ — ‘Увы!’ — ‘Мн знакомо это, я тоже подозрвала лорда Мельвиля. Знаете, что я сдлала?’ — ‘Нтъ’.— ‘Я отправилась къ г. Шарпъ въ тайное агентство’.— ‘Что это за тайное агентство?’ — ‘Однимъ словомъ, я приказала слдить за лордомъ Мельвилемъ’.— ‘И что же?’ — ‘Я узнала то, что хотла,— больше даже, чмъ хотла… У лорда Мельвиля было четыре любовницы’.— ‘О, это ужасно!’ — ‘Конечно, но лучше знать истину, поврьте мн: пойдите къ г. Шарпъ’.— ‘Никогда! Альбани не простилъ бы мн этого!’ Лэди Мельвиль настаивала, можетъ быть, ей улыбалась мысль найти подругу по несчастію. Наконецъ… какъ бы это сказать?… посл возвращенія въ Лондонъ я отправилась къ этому негодяю.
— О, Меріема!
— Вы не можете упрекать меня больше, чмъ я сама столько разъ упрекала себя. Черезъ дв недли г. Шарпъ пріхалъ ко мн. ‘Сударыня,— сказалъ онъ,— я сконфуженъ и огорченъ: въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ англійская аристократія почтила меня свомъ довріемъ, случается со мной подобная вещь’.— ‘Что такое’?— ‘Сударыня, я поручилъ моимъ лучшимъ агентамъ слдить за г. Вернонъ и… я красню… ничего нтъ, ршительно ничего. Вашъ мужъ — ангелъ’. Вы можете себ представить, какъ радостно я вскрикнула, но г. Шарпъ ложно истолковалъ это: ‘Сударыня, не все еще потеряно. Можно соблазнить ангеловъ. Мы употребляемъ насчетъ лицъ, желающихъ развестись, красивыхъ, ловкихъ дамъ, которыя ухитряются добыть необходимыя улики. Но, такъ какъ процессъ щекотливъ и дло требуетъ большой осторожности, то, конечно, это стоить не дешево’.
Альбани разсмялся, Меріема съ мольбою сложила руки:
— Вотъ моя вина, Альбани. Ахъ, какъ я раскаивалась въ своемъ несправедливомъ подозрніи, особенно, когда я увидла васъ такимъ добрымъ, такимъ внимательнымъ и любящимъ… Двадцать разъ хотла я признаться, стыдъ останавливалъ меня, но и только сегодня я собрала всю свою смлость, такъ какъ я не хотла, не могла ухать съ этими угрызеніями совсти. Вы простите меня?
Съ необыкновенною граціей опустилась Меріема на колни, но, прежде чмъ она прикоснулась къ ковру, Альбани поднялъ и поцловалъ ее. Во взгляд его, между тмъ, осталось безпокойство, но мистрисъ Вернонъ некогда было задумываться надъ этимъ. Въ дверь осторожно постучали и въ нее просунулась голова горничной.
— Пора?— спросила Меріема.
Послдовалъ утвердительный знакъ.
Нсколько минутъ спустя супруги прощались на платформ станціи Викторіи. На слдующій день Альбани Вернонъ слъ на свою яхту и отплылъ на островъ Вайтъ.
Въ предмсть Тайнемута, маленькаго приморскаго городка на сверо-восточномъ берегу, бдное семейство было въ радости. Ждали мужа старшей дочери, капитана, бывшаго въ дальнемъ плаваніи и возвращавшагося изъ Австраліи. Около года не видали его. Черезъ шесть недль посл свадьбы пришлось бдняку ухать. Сколько онъ ни просилъ, какъ ни хлопоталъ объ, отсрочк, онъ долженъ былъ повиноваться начальству. Что длать? Такова жизнь моряковъ. Джемсъ Бартонъ еще не видалъ родившагося у него ребенка. Маленькая мистрисъ Бартонъ, которой нтъ еще двадцати лтъ, съ утра носитъ пухленькаго, здороваго ребенка, въ новомъ платьиц, изъ комнаты въ кухню и повторяетъ, безпрестанно цлуя его:
— Папа, дточка, папа прідетъ!
Четырехмсячное дитя, которое трясутъ при этой новости боле обыкновеннаго, безсмысленно улыбается и мистрисъ Бартонъ убждена, что оно отлично поняло. Капитанъ — счастливецъ, такъ какъ прохожіе на улиц оборачиваются, когда видятъ мистрисъ Бартонъ съ ребенкомъ на рукахъ. На Арундельской улиц не видывали боле красивой матери и боле здороваго ребенка.
Въ дом вс счастливы. Старикъ Дависъ наслаждается полнымъ покоемъ, такъ какъ ничто его не волнуетъ, за то его жена говоритъ за двоихъ. Цлую недлю обсуждала она съ кумушками это великое событіе. Достоинства, способности зятя была всегда ея излюбленною темой, теперь же боле, чмъ когда-либо.
— Это человкъ,— говорила она мистрисъ Пинчъ, пришедшей купить толстыхъ нитокъ для починки парусовъ,— это человкъ… Не знаю, какъ вамъ объяснить. Однимъ словомъ, я и Дависъ — мы боимся его!
— Вы боитесь?— повторила удивленная Пинчъ.— Боитесь своего зятя?
— Нтъ, я не то хотла сказать. Если бы вы знали его, вы бы поняли… Однимъ словомъ, мы стсняемся его, намъ кажется, что онъ не такой человкъ, какъ мы, понимаете?
Въ душ мистрисъ Пинчъ не могла понять удовольствія имть, такого важнаго зятя. Ея Женни вышла замужъ за конопатчика, котораго приносили домой пьянымъ каждую субботу. Съ нимъ нечего было стсняться, и теща говорила ему:
— Ахъ ты, подлая собака, опять ты пьянъ?
Посл чего уже укладывала его въ постель. Старуха Пинчъ привыкла, впрочемъ, къ этому: ея покойный мужъ длалъ то же.
— Какимъ же образомъ вы познакомились съ нимъ?
Мистрисъ Дависъ уже нсколько разъ разсказывала эту исторію мистрисъ Пинчъ, но та изъ вжливости забывала ее, зная, что торговк никогда не наскучитъ повторять этотъ разсказъ.
— Самъ Богъ устроилъ, это дло, милая моя. Я сидла, какъ вы вотъ меня видите, въ лавк. Это было за два дня до дня св. Михаила… Я помню, потому что Дависъ ухалъ въ банкъ получать деньги… Какой-то человкъ просунулъ голову въ дверь и спросилъ: ‘Скажите, пожалуйста, у васъ сдаются комнаты?’ Я отвтила: ‘Да, голубчикъ, я сдаю меблированныя комнаты’,— и уже раскаялась, что заговорила съ нимъ такъ фамильярно, такъ какъ онъ, несмотря на толстую матросскую куртку, и смоляную шляпу, былъ похожъ на господина. Но ему, напротивъ, это какъ будто бы понравилось. Онъ сказалъ мн: ‘Покажите ваши комнаты’. Я показала ему самую: лучшую, въ верхнемъ этаж, ту, которая выходитъ окнами на дворъ кузнеца. ‘Она не дурна,— замтилъ онъ,— и такъ, я беру ее’. Я ему сказала: ‘А вы не спросили даже цны?’ — ‘Правда, сколько?’ — отвтилъ онъ.— ‘Семь шиллинговъ шесть пенсовъ’,— и думала, что онъ начнетъ торговаться. Но нтъ, онъ положилъ деньги мн въ руку и слъ, говоря: ‘И такъ, я у себя дома’. Я дала ему устроиться, а въ четыре часа постучала въ его дверь. Онъ крикнулъ изнутри: ‘Что надо?’ Я отвтила: ‘Ничего, только васъ ждутъ чай пить внизу въ пріемной’. Черезъ нсколько минутъ онъ сошелъ внизъ и сказалъ: ‘Я думалъ, что мн подадутъ наверхъ въ мою комнату. Я не хотлъ бы васъ стснять’. Дависъ былъ дома, при этихъ словахъ онъ началъ хохотать, ‘Насъ, стснять! Вотъ такъ-такъ! Никогда еще къ жизни мы не оставляли нашихъ жильцовъ обдать въ наказанье однихъ въ своихъ комнатахъ. Нтъ, у насъ по-семейному! Мы люди простые! Съ нами нечего церемониться!… Спрашивайте, чего вамъ недостаетъ: если есть — дадутъ отъ чистаго сердца, нтъ — не взыщите!’
Съ этого дня онъ всегда обдалъ съ нами. Посл обда отправлялся съ Дависомъ на скамеечку въ садъ курить трубку. Мы говорили при немъ обо всхъ нашихъ длахъ, а онъ тогда ни слова о своихъ. Никогда не бывало къ нему писемъ, никто не приходилъ къ нему. Вечеромъ, ложась спать, я говорила Давису: ‘Что это за человкъ? Можетъ быть, разнощикъ?’ Въ моей молодости было много такихъ разнощиковъ, которые обходили страну съ коробами книгъ и товаровъ. Я знала даже очень образованныхъ и хитрыхъ. Дависъ же отвчалъ: ‘Вы не знаете, что говорите. Разнощикъ никогда не молчитъ, знакомится со всми, разнощикъ не живетъ цлыя недли безъ дла, продая деньги. Это морякъ, говорю я вамъ, морякъ въ отпуску. По тому, какъ онъ говоритъ, видно, что онъ знаетъ море.’ — ‘Вы могли бы разспросить его, когда курите. О, еслибъ я была на вашемъ мст!’ — ‘Если бы вы были, то вы давно бы прогнали его вашимъ проклятымъ любопытствомъ… Вы отлично знаете, что я не люблю разговаривать, когда курю трубку’. На самомъ-же дл, милая мистрисъ Пинчъ, Дависъ стснялся своего жильца. Поврите ли, мы стали даже звать его господиномъ.
Со втораго дня я замтила, что онъ посматриваетъ на Анни. Когда она вставала, чтобы отрзать хлба или откупорить пиво, онъ слдилъ за нею глазами и забывалъ сть. Анни уже ставила ему цвты на каминъ, набивала трубку и краснла, какъ только онъ заговаривалъ съ ней. Утромъ она причесывалась цлыхъ полчаса. Когда она развшивала блье въ саду, можно было быть увреннымъ, что онъ читаетъ газету на скамейк, и, врьте мн, ни его чтеніе, ни блье не подвигались впередъ. Я подходила къ кухонной двери, длала видъ, что сержусь, и говорила недовольнымъ тономъ: ‘Неужели такъ трудно развсить полдюжины салфетокъ?’
И я видла, что съ каждымъ днемъ они влюбляются больше, что они дошли до такого состоянія, когда ни о чемъ не думаешь, ничего не слышишь, когда не знаешь чего хочешь, когда бросаетъ то въ жаръ, то въ холодъ, когда самъ не знаешь, что длается, если нтъ одного человка, и, еще странне, что-то длается, когда онъ тутъ, когда живешь точно во сн! Мы вс испытали это!
— Да, да!— со вздохомъ произнесла старая Пинчъ, одушевленная такимъ описаніемъ любви.
— Разъ вечеромъ былъ сильный восточный втеръ и заходящее солнце было огненно-красное. Анни пошла съ нимъ гулять къ морю въ сопровожденіи маленькаго братишки. Дависъ и я сидли въ столовой, они долго не возвращались. Вдругъ дверь отворилась и я вижу — Анни красне заходящаго солнца. Она тащила его за собой за руку, а онъ опускалъ глаза, какъ будто совершилъ преступленіе.
— Отецъ,— сказала она,— мы женихъ съ невстой, Джемсъ и я. Благословите насъ!
Тогда мы узнали, что Джемсъ Бартонъ былъ капитаномъ купеческаго судна, стоящаго въ Гулльской гавани, что ему тридцать два года и что онъ отложилъ порядочный капиталецъ. Вс его бумаги были въ порядк, съ удостовреніями его судохозяевъ, что онъ всегда отлично служилъ и даже, рискуя жизнью, спасъ человка въ Индйскомъ океан. Вы можете себ представить нашу радость?
— Но, тмъ не мене, двочка была слишкомъ молода для него.
— Что длать? Есть такія двочки, которымъ нравятся солидные мужчины!
Разговоръ былъ прерванъ крикомъ:
— Идетъ! Вотъ онъ!
Анни быстро передала ребенка одной изъ сестеръ, перебжала черезъ лавочку и остановилась на порог въ ту минуту, когда ея мужъ, въ сопровожденіи старика Дависа, переступалъ его. Она бросилась къ нему съ распростертыми руками и обвила ихъ вокругъ его шеи. Какъ долго и нжно она обнимала его! Потомъ настала очередь ребенка, мистрисъ Дависъ, сестеръ, маленькаго брата, кажется, даже и мистрисъ Пинчъ.
Бесси, четырнадцатилтняя няня, такъ расчувствовалась, что вытирала глаза тряпкой, которой только что протерла окно въ лавк. Перецловавшись со всми, капитанъ началъ сначала съ жены и ребенка. Наконецъ, онъ освободился отъ всхъ родственныхъ объятій. Вотъ онъ передъ вами: взгляните и въ Джемс Бертон вы узнаете Альбани Вернона.
Какимъ образомъ богатый банкиръ, врный супругъ Меріемы Камеронъ, наслаждавшійся, какъ мы видли, нсколько дней тому назадъ семейнымъ счастьемъ въ своемъ роскошномъ дом въ Паркъ-Лен, оказался капитаномъ съ другимъ именемъ, вернувшимся изъ Австраліи и женатымъ на дочери мелкаго торговца? Нсколько страницъ изъ его дневника объяснятъ намъ это.
Вчера я былъ въ Солентскихъ водахъ, гд ‘Дельфинъ’ взялъ призъ на гонк судовъ. Пожималъ руки всей знати, обдалъ рядомъ съ принцесой К…. спросившей меня о ‘своемъ друг’, мистрисъ Вернонъ. ‘Все нездорова, ваше высочество, она на водахъ въ Германіи’.— ‘Бдная! Когда будете писать, give her my love’. Сегодня я пишу это въ салон-библіотек моей яхты, любуясь синими волнами, разбивающимися въ мелкіе блые хлопья. Завтра мы будемъ въ Жерсе. Мой steam-launch причалитъ къ набережной мои люди поставятъ мой сундучокъ на наемный экипажъ, и я при нихъ скажу, адресъ лучшей гостиницы Ливерпуля. Прохавъ нсколько шаговъ, я притворюсь, будто передумалъ, и прикажу кучеру хать въ скромную гостиницу ‘Якорь’.
Здсь начинается мое второе существованіе. Я перестаю быть Альбани Вернонъ, я — Джемсъ Бартонъ. Въ номер съ запертыми дверями и опущенными сторами совершается эта метаморфоза. Усы исчезаютъ подъ бритвой, отъ роскошныхъ бакенбардъ остается только эспаньолька на нижней губ, голова почти обрита. Изъ сундука вынимается блье, котораго не надлъ-бы мой лакей, и я надваю его, также какъ и толстую одежду изъ синей саржей, распространяющую запахъ морской воды.
Натягиваю толстые и грубые сапоги, въ которыхъ тяжело ступаю волоча ноги, какъ моряки, бросаю послдній взглядъ въ сундудъ, не осталось ли, тамъ чего-нибудь, напоминающаго Альбани Вернона: забытая перчатка, портъ-сигаръ, ногочистка могли бы выдать меня. Я покидаю Ливерпуль въ третьемъ класс и къ вечеру прізжаю въ Тайнемутъ, гд обдаю въ маленькой столовой съ Дависами, да, съ Дависами, которые любятъ меня всмъ сердцемъ, такъ какъ я ихъ пріемный сынъ, мужъ ихъ Анни. Вчера утромъ я получилъ письмо, отъ моей жены, Меріемы Вернонъ, а завтра вечеромъ буду держать въ объятіяхъ мою:жену Анни Бартонъ.
Я двоеженецъ.
Ужасное слово! Какъ могъ я его написать? Я помню, прежде это слово вызывало во мн дрожь, какъ слово отцеубійца. Я не былъ рожденъ для преступленія, я могу даже сказать, не былъ созданъ для зла. Въ дтств я чувствовалъ отвращеніе ко лжи, позволялъ себя лучше бить и наказывать, чмъ уклониться отъ правды. Сдлавшись взрослымъ, человкомъ и занимаясь длами, мн кажется, я не присвоилъ себ ни одного пенса, ни пенса не пріобрлъ незаконнымъ путемъ.
Когда четыре года, тому назадъ я почувствовалъ первые симптомы безотчетной тоски, мало-по-малу, всецло охватившей меня, мой другъ Эверетъ сказалъ мн:
— Отчего вы не возьмете любовницы? Кулисы Gait полны красивыхъ женщинъ, я знакомъ съ директоромъ и представлю васъ. Такой-то проводитъ тамъ каждый вечеръ, такой-то тоже, (онъ назвалъ имена нашихъ двухъ товарищей). Оттуда дутъ ужинать къ Эвансъ. Въ Сентъ-Джонскомъ лсу нанимаютъ домикъ, скрытый въ зелени, держать ее тамъ подъ замкомъ и веселятся, какъ боги?’ Я спросилъ его, есть ли у него любовница, и онъ наивно отвтилъ: ‘О нтъ, я хожу къ чужимъ!’
Сколько подлости заключало въ себ для меня это слово! Ложь на лжи, обманъ на обман! Я не захотлъ пробовать. Я не только въ тысячу разъ предпочитаю Меріему этимъ негодницамъ, но я чувствую… какъ бы это сказать?… непреодолимое отвращеніе къ публичной женщин, къ женщин, имющей любовниковъ. Все, что ее окружаетъ, что къ ней соприкасается, ея мебель, туалеты, собака, духи, смхъ, жесты, ея голосъ и даже ея кожа,— все мн противно. Какъ будто я вижу слды всхъ поцлуевъ, которыми загрязнили ее прохожіе, и набережная и даже дно Темзы, гд чего только нтъ, кажутся мн чистыми въ сравненіи съ ея тломъ.
Я могу любить только добродтель.
Я могу любить только добродтель, но самъ сдлался преступникомъ. Если бы открылось, какъ я живу, я потерялъ бы все: состояніе, друзей, общественное положеніе. Меня бы судили и приговорили бы къ каторг. Я бы отправился въ арестантскомъ плать работать въ Мильбанкъ или окингъ, копать землю, колоть дрова, подъ надзоромъ сторожа. На ночь меня запирали бы въ комнату вдесятеро меньшую, чмъ клтка дикаго звря въ зоологическомъ саду. Не особенно давно меня бы повсили за это преступленіе и, я думаю, они поступили бы справедливо.
Но самою ужасною карой, вчною мукой была бы мысль, что я разбилъ одновременно сердце Меріемы и сердце Анни!
Я слышу смхъ наверху. Море такъ спокойно, погода такъ хороша, что матросы играютъ въ кегли на палуб.
Мы на высот Кордиганской бухты.
Вечеръ необыкновенно хорошъ. Втеръ упалъ и паруса висятъ вдоль мачтъ, чуть замтно колыхаясь, слишно только правильное дыханіе машины, да плескъ воды, поднимаемой винтомъ. Море темно-синее, небо блдно-золотое, на горизонт густой туманъ, одна за другой загораются звзды. Ужасная тоска охватила меня, тяжелыя мысли давятъ голову… Сейчасъ эти спокойныя воды влекли меня къ себ… Покой! Забвеніе! Не мучиться больше! Не думать!! Не терзаться раскаяніемъ! Спать на дн этой бездны на лож изъ водорослей, подъ мрное убаюкиванье холодныхъ волнъ, спокойно катящихся надъ безконечною глубиной! Но вокругъ меня народъ, при крикахъ: ‘баринъ въ мор!’ десять человкъ бросятся за бортъ и спасутъ, т.-е. погубятъ меня!
Я нсколько успокоился съ тхъ поръ, какъ я здсь, этимъ успокоеніемъ я обязанъ присутствію, прикосновенію Анни, она еще дитя, но такъ предана, такъ откровенна и чиста! Ея спокойное счастіе охватываетъ и меня, когда я смотрю въ ея ясные глаза, я вижу въ нихъ честнаго человка.
Какъ она гордится и счастлива, что свидлась со мной посл такой долгой разлуки, какъ радуется подаркамъ, ‘привезеннымъ изъ Австраліи’, въ которые она наряжаетъ ребенка и сама наряжается!
Я получилъ письмо изъ Германіи, адресованное до востребованія. Какъ умно и трогательно это письмо! Меріема поправляется, съ замчательнымъ остроуміемъ описываетъ она свои прогулки, жизнь на водахъ, кружокъ молодыхъ людей, ухаживающихъ за ней, она, повидимому, счастлива и я ловлю себя — о, какъ я гадокъ!— на мысли, отчего бы и мн не быть счастливымъ.
Разв я пересталъ любить Меріему съ тхъ поръ, какъ люблю Анни? Разв я меньше люблю ее? Напротивъ, мн кажется, что я сильне люблю ее… Я одинаково люблю ихъ, но различною любовью, и то, что я даю одной, я никогда не краду у другой. Это происходитъ не отъ того, что мое сердце обширне, чмъ у другихъ мужчинъ или сила страсти сильне. Но он сами такъ различны въ своей любви, что я никогда не вспоминаю поцлуевъ одной, когда цлую другую. Угрызенія совсти пробуждаются во мн лишь тогда, когда я далекъ отъ нихъ обихъ. Кто бы могъ создать подобный контрастъ? Меріема — высокая, блдная брюнетка, Анни — маленькая блондинка съ нжнымъ румянцемъ. Меріема — женщина тридцати лтъ, Анни — восемнадцатилтній ребенокъ. Рано развившаяся Меріема полуразочарована, Анни чиста и невинна. Меріема — иностранка во всхъ отношеніяхъ, Анни — англичанка до мозга костей. Меріема — живетъ въ царской роскоши, Анни — бдна. Меріема создана чтобы мечтать и качаться въ гамак съ открытою книгой, которой она не читаетъ, улыбаясь воздушнымъ мечтамъ, Анни создана, чтобы хлопотать въ дом, работать, убирать, мыть, шить, отдаваться жизни реальной. Она не знаетъ иной книги, кром Библіи, которую отецъ Дависъ читаетъ намъ по воскресеньямъ въ запертой лавк, превращенной въ капеллу. Жизнь Меріемы была длиннымъ рядомъ увлеченій… Я былъ ея первымъ, самымъ сильнымъ и продолжительнымъ увлеченіемъ, но сколько я видлъ другихъ! Она увлекалась всмъ, чмъ можно увлечься, лошадями, старинными картинами, нмецкою музыкой, подругами, поэтами, животными, рдкимъ фарфоромъ, путешествіями, религіей… она чуть не три раза мняла ее посл замужства. Анни ничего не знаетъ, понимаетъ немногое, любитъ трехъ или четырехъ лицъ, и совершенно неспособна мечтать и увлекаться. Ея душа подобна кораблю, стоящему на якор, тогда какъ смлый парусъ Меріемы совершилъ нсколько кругосвтныхъ плаваній. Наконецъ, послдній контрастъ: Анни всмъ обязана мн, а я всмъ обязанъ Меріем.
Я напишу сейчасъ странную вещь: когда я не зналъ Анни, Анни недоставало мн. Отъ этого происходила безотчетная, давившая меня тоска, тяжелое чувство, отталкивавшее меня отъ Меріемы и длавшее меня несправедливымъ относительно ея. Я возненавидлъ высшій свтъ, пышную жизнь, когда-то ослпившую меня, и въ особенности громадное богатство, за которое я продалъ себя, это упавшее съ неба богатство, къ которому я не могъ привязаться такъ, какъ выскочка привязывается къ своему состоянію, каждая мелочь которого напоминаетъ ему побжденное затрудненіе, трудъ умственный и физическій. Я завидовалъ бднымъ, завидовалъ ихъ прочному, безъискуственному счастью и мечталъ передъ старинною гравюрой съ надписью внизу: Bread, Cheese and Kisses, хлба, сыра и поцлуевъ. Я женился на ундин,— нтъ, хуже: на блуждающемъ огн,— и я просто усталъ смотрть на мельканіе этого блуждающаго огня надъ болотомъ. Когда Анни предстала передо мною, я не уступилъ вульгарному искушенію — сорвать полевой цвтокъ, встртившійся на дорог: я повиновался влеченію къ честному и искреннему счастью, котораго лишили меня обстоятельства.
Какъ только я женился на Анни, все измнилось. Мы, англичане, двойственны. Отчего это? Я не умю сказать. Можетъ быть, не отъ того ли, что мы потомки двухъ расъ, которыя борются я сплетаются внутри насъ боле двнадцати вковъ и осуждены жить вмст до скончанія дней безъ возможности слиться, такъ какъ саксонецъ не отождествимъ съ кельтомъ? Это ли, или что-нибудь другое? Во всякомъ случа, мы, боле или мене, чувствуемъ эту двойственность. Мы положительны и поэтичны, разсудительны и идеальны, мы произвели Блакстона и Шекспира. Мы любимъ, кром того, море, потому что оно соотвтствуетъ, нашей двойственной натур. Оно проводникъ торговли, арена величайшихъ подвиговъ смлости, бездна, поглощающая мечты.
Изъ моихъ двухъ натуръ одна женилась на Анни и длаетъ ее счастливой, другая осталась и останется врна Меріем. Мой умъ, называющійся Альбани Вернонъ, товарищъ одной, сое сердце, называющееся Джемсъ Бартонъ, мужъ другой. Альбани Вернонъ читалъ сейчасъ письмо съ штемпелемъ Германіи, восхищался богатствомъ воображенія, романическими капризами своей Меріемы, воздушной феи, не касающейся земли. Джемсь Бартонъ встртитъ сейчасъ свою Анни, возвращающуюся съ рынка, и покроетъ ея шею страстными поцлуями.’
Есть ли хоть доля истины во всемъ этомъ? Или это только страшный софизмъ?… Не смю перечитать написаннаго…
Здсь обрывается его журналъ, и трудно сказать, каковъ окончательный взглядъ Альбани на его двухъ жнъ и на его психологическое состояніе.
Вернувшись осенью въ Лондонъ, онъ засталъ тамъ Меріему и они провели зиму въ самой тсной дружб, въ то время какъ Джемсъ Бартонъ командовалъ кораблемъ, отправившимся въ Японію. По окончаніи сезона Альбани съ женой похали на европейскій материкъ и пропутешествовали два мсяца. Посл этого Вернонъ, отозванный длами въ Англію, оставилъ жену въ Санъ-Ремо въ нанятой для нея вилл. Съ этой минуты до конца весны онъ имлъ возможность провести нсколько мсяцевъ въ Тайнемут. Никогда Анни не была такъ счастлива, такъ кахъ никогда ея мужъ не оставался съ ней такъ долго. Но 1878 годъ начался очень грустно и неожиданно: въ три дня ребенокъ умеръ отъ дифтерита. Сколько рыданій, сколько слезъ было пролито въ маленькомъ домик Арундельской улицы!
— Мать слишкомъ молода!— нравоучительно замтила мистриссъ Пинчъ.— Она, бдненькая, ничего не понимаетъ! Вотъ что значитъ отдать замужъ ребенка!!
Альбани увидлъ въ этомъ несчастіи предостереженіе свыше и имъ овладлъ какой-то смутный страхъ. Недлю спустя посл похоронъ ребенка, въ воскресенье, въ то время, какъ Анни съ стариками присутствовала на служб въ капелл методистовъ, Альбани: или, если хотите, Джемсъ Бартонъ, съ мрачнымъ видомъ сидлъ на связк канатовъ на углу пустой набережной. Чей-то голосъ вывелъ его изъ задумчивости:
— А, Бернонъ, какими судьбами вы здсь? И въ какимъ вы странномъ наряд.
Это былъ Эверетъ, дававшій ему, когда-то столь, хорошіе совты.
Пришлось встать, улыбаться, жать руку этому непрошенному гостю, принять, несмотря на костюмъ, манеры свтскаго человка. Эверетъ безжалостно разсматривалъ его съ головы до ногъ.
— Какой это брадобрй васъ обдлывалъ? Вы преобразились, клянусь Юпитеромъ, совершенно преобразились!… Вотъ они каковы добродтельные мужья! Я помню, какъ вы ополчились на меня, когда я предложилъ отрекомендовать вамъ одну изъ театральныхъ блондиночекъ.., А теперь вы завели интрижку втихомолку! Нтъ?… вы не хотите сознаться? Хотите скрытничать?… Ну, какъ хотите!
Альбани длалъ нечеловческія усилія, чтобы принять развязный видъ.
— Фантазія, больше ничего… А вы, милый мой… что привлекло васъ сюда?
— О, меня! Одинъ изъ самыхъ вульгарныхъ мотивовъ. Моя теща живетъ недалеко отсюда, и я въ настоящее время гощу у нея, увы! на нсколько мсяцевъ. Я почти каждый день слоняюсь въ Тайнемут… Вотъ трущоба-то! Если вы открыли тутъ кладъ, то были бы очень любезны… Боже мой, какое лицо вы сдлали! А я-то мечталъ о partie carre! Не будемъ больше говорить объ этомъ и до свиданія, таинственный ловецъ жемчужинъ!
— До свиданія!— отвтилъ Альбани, смясь насильственнымъ смхомъ.
Онъ дрожалъ отъ страха, такъ какъ Эверетъ, любопытный, болтливый и скучающій безъ дла, способенъ былъ шпіонить за другомъ. На другой же день Вернонъ ухалъ въ Лондонъ, обдумывая свое положеніе. Горе объ утрат ребенка, любовь къ Анни,— все исчезало передъ страхомъ скандала, этого пугала свтскихъ людей, уничтожающаго вс другія чувства. Когда онъ встрчалъ Эверета въ театр, въ клуб или на улиц, то его лысая голова, его выдавшійся подбородокъ, насмшливая улыбка и красныя вки леденили въ немъ кровь и обращались для него въ голову Медузы.
Вернонъ ршилъ, покончить съ однимъ изъ двухъ существованій, но съ какимъ? Бывали дни, когда онъ готовъ былъ всецло отдаться Меріем, въ другіе — онъ ршался бжать съ Анни въ какую-нибудь новую страну, въ Новую Колумбію, въ Наталь или въ Австралію. Тамъ онъ сталъ бы обрабатывать землю, разводить стада, сдлался бы патріархомъ земледльческой или пастушеской семьи. Бывали и такіе дни, мрачные зимніе дни, когда весь Лондонъ окутанъ густымъ туманомъ, когда Альбани думалъ покончить свои разсчеты съ жизнью выстрломъ изъ револьвера. Потомъ онъ отказывался отъ мысли о самоубійств и возвращался къ своей ужасающей дилемм: Анни или Меріема? Если бы ребенокъ былъ живъ, всы склонились бы на сторону матери, но его уже не было. Когда Вернонъ не видлъ ни той, ни другой, Меріема брала перевсъ, она вкладывала въ свои письма все, что въ ней было лучшаго. Письма же Анни были коротки, казались сухими и холодными, такъ какъ чувству недоставало воображенія. Они были полны безсмыслицъ и пустяковъ: мистриссъ Дависъ варила щелокъ, Пинчи приходили пить чай, у отца головныя боли, паруса вздорожали, кошка кашляетъ, крыша протекла отъ сильныхъ дождей, и кончались такъ: ‘будьте здоровы и привозите побольше денегъ’. Хотя Альбани не сознавался самому себ, но Анни ему наскучила, особенно же скромная мщанская жизнь, въ которой приходится разсчитывать каждую копйку, прежде чмъ купить какой-нибудь пустякъ. Поэзія роскоши, окружающая Меріему, привлекала Альбани… И потомъ, если бы она потеряла его, то вынесла ли бы ея нжная, нервная, болзненная натура такой ударъ? Она умерла бы наврное, и онъ былъ бы убійцей своей благодтельницы.
Эти мысли взяли перевсъ. Проведя лто въ Энгадин съ Меріемой, онъ вернулся въ Лондонъ въ послднихъ числахъ августа, когда жена, по обыкновенію, отправилась на воды. Онъ твердо ршился уничтожить Джемса Бартона, оставалось только найти средства.
Ничего не могло быть легче, какъ предположить кораблекрушеніе въ какомъ-нибудь отдаленномъ мор. Это случается ежедневно… въ романахъ. На самомъ же дл тутъ встрчается масса затрудненій. Корабль теперь не исчезаетъ, какъ въ былыя времена, безслдно. Прежде чмъ будетъ констатирована смерть хотя бы одного моряка, цлая толпа чинитъ перья и протираетъ очки, чтобы изслдовать дло. Телеграфъ дйствуетъ, консульскіе агенты волнуются, Loyds задаетъ нескромные вопросы, чтобы копйка въ копйку оцнить грузъ погибшаго корабля.
Бумаги, которыми воспользовался Альбани передъ женитьбой, принадлежали одному несчастному, дйствительно погибшему на служб мореходнаго товарищества, директоромъ котораго былъ Вернонъ. Такъ какъ у покойнаго не оказалось родныхъ, то эти бумаги остались въ рукахъ Альбани. Кто знаетъ, среди возбужденныхъ толковъ о смерти ложнаго Бартона, не откроется ли подлогъ, и не узнаютъ ли Дависы, къ своему величайшему изумленію, что ихъ зять никогда не существовалъ или, врне, умеръ нсколькими годами ране, чмъ познакомился съ ними? Газеты любятъ таинственное, находятъ прелесть въ неразршимыхъ загадкахъ. Он непремнно подхватятъ и эту, и кто можетъ предугадать послдствія?
Альбани остановился на этихъ размышленіяхъ, когда однажды утромъ, развертывая за чаемъ Times, онъ вмст со всми лондонцами узналъ объ ужасной катастроф на Темз… пять сотъ человкъ утонувшихъ…
Въ воскресенье, часовъ въ десять утра, громадный пароходъ, полный пассажировъ, вышелъ изъ дока св. Екатерины. Пассажиры состояли изъ мщанъ, мелкихъ торговцевъ и людей низшихъ классовъ, большую часть составляли дти. Весело спустились внизъ по Темз, зашли въ гавань Гравезендъ, бросили якорь въ Ширнез, здсь пассажиры разсялись мелкими группами по улицамъ, полямъ, садамъ съ чайными столиками, лугамъ,— повсюду, гд есть зелень и тнь. Около четырехъ часовъ вечера колоколъ призвалъ ихъ обратно на пароходъ и возвращеніе началось такъ же весело и шумно, какъ отъздъ. Въ Гравезенд ‘Принцесса Алиса’ захватила тхъ, кто тамъ сошелъ. Мало-по-малу эта громадная шумная толпа размстилась, успокоилась, дти, утомленныя бготней, крикомъ и смхомъ, примолкли и задремали, прислонившись къ борту корабля или къ колнямъ родителей. Т, кто вчно голодны и особенно вчно томятся жаждой, сошли внизъ въ буфетъ, другіе, чтобы удобне бесдовать, помстишь внизу на скамеечкахъ. Солнце зашло и сумракъ сгущался падь ркой.
‘Принцесса Алиса’ съ своими тремя ярусами салоновъ, окна которыхъ начинали освщаться, боле походила на пловучій caf, чмъ на настоящій корабль, она медленно подвигалась впередъ и слабо освщала своею блою массой сгущающійся мракъ.
Нтъ ни одной барки, нтъ признака жизни на рк, все застыло, замерло въ мрачной неподвижности. Лвый берегъ, низкій и неопредленный, убтаетъ вдаль, на правомъ берегу — неясныя очертанія крышъ, громоздящихся одна надъ другой, красныя точки, разсевающія туманъ, заставляютъ предположить городъ. Это Вуличъ.
Въ эту минуту какая-то тнь легла на носъ ‘Принцессы Алисы’ Что это? Громадный зеленоватый кузовъ корабля идетъ прямо на ‘Принцессу Алису’. Прежде чмъ успли удивиться, понять, испугаться, онъ вонзился въ ея бокъ и разбилъ его. Неописуемый шумъ, трескъ, крикъ. Многіе не поняли, спрашиваютъ еще: ‘Что такое? Что случилось?’ — а уже все погружается въ бездну. Слдуетъ ужасная тишина. Три салона исчезаютъ, затмъ трубы, мачты. Рка покрыта обломками, головами утопающихъ, отчаянно простирающихъ руки, вещами, вокругъ которыхъ происходитъ отчаянная борьба. Черный силуэтъ виновника несчастія убгаетъ въ Гравезенду и исчезаетъ въ ночномъ мрак. Таковъ, или приблизительно таковъ, былъ разсказъ утреннихъ газетъ. Въ теченіе дня приходили все боле и боле печальныя подробности. Въ подобныхъ катастрофахъ, когда узнаются подробности, обыкновенно приходится оспаривать первоначальныя преувеличенныя сообщенія. Въ этомъ происшествіи случилось обратное: несчастіе было ужасне, чмъ предполагали сначала. Погибло не пятьсотъ человкъ, а восемьсотъ.
Городъ Вуличъ представлялъ ужасное зрлище. По мр того, какъ рка возвращала трупы, какъ очищали — ужасная, тяжелая работа!— каюты и трюмъ ‘Принцессы Алисы’, родственники и друзья тхъ, кого недоставало при перекличк, бгали изъ арсенала въ адмиралтейство, изъ адмиралтейства въ ратушу, гд временно были положены мертвыя тла. Иногда мужъ и жена, братъ и сестра, мать и сынъ, искавшіе другъ друга среди мертвыхъ, встрчались вдругъ живые и здоровые и падали въ объятія другъ друга. Но на одну утшительную картину — сколько приходилось раздирающихъ душу сценъ, сколько ужасныхъ насмшекъ судьбы! Въ углу большой залы ратуши старикъ ломалъ себ руки: онъ все потерялъ — жену, дтей и внучатъ. Рядомъ съ нимъ беззаботно игралъ ребенокъ двухъ съ половиною лтъ неизвстно какимъ образомъ спасенный, и никто не зналъ ни, его имени, ни мста жительства. Носилки приносились и уносились въ сопровожденіи рыдающихъ родственниковъ. Позда ежеминутно привозили пассажировъ, улицы были запружены любопытными, репортерами съ ихъ книжками, солдатами, перевощиками, карманниками. Кабаки были биткомъ набиты. Вуличъ наполнился плачемъ и стонами.— На пятый день, къ вечеру, осталось, еще пятнадцать неузнанныхъ труповъ. Они лежали въ зал адмиралтейства, и хотя, были приняты вс мры предосторожности, держать ихъ доле оказывалось неудобнымъ.
Семь часовъ прозвонило на часахъ, когда въ адмиралтейство явился какой-то незнакомецъ.
— Господинъ желаетъ посмотрть,— доложили чиновнику, печальною обязанностью котораго было слдить за удостовреніями
— Пусть войдетъ!
Отворили дверь въ громадную, высокую залу, съ спускающимися съ потолка тремя газовыми рожками, которые только что зажгли. Незнакомецъ на минуту остановился на порог, пораженный запахомъ, но потомъ ршительно приблизился. Чиновникъ прикоснулся къ рожкамъ и комната ярко освтилась. Тогда незакомецъ увидлъ на длинномъ стол. Какія-то безформенныя массы, полузакрытыя смоляными плащами. Около каждой такой массы лежалъ кусокъ одежды, грязный, изорванный, выцвтшій, остатки праздничныхъ нарядовъ, радостно надтыхъ этими несчастными въ воскресенье утромъ.
Чиновникъ приподнялъ одинъ изъ плащей и сдлалъ знакъ, выражающій: узнаете?— на что незнакомецъ отвтилъ cъ гримасой другимъ знакомъ: нтъ. Такъ обошли они весь рядъ. Но дойдя къ послднему, повторился нмой вопросъ и, казалось, отвтъ послдуетъ опять отрицательный. Но незнакомецъ посл н сколькихъ секундъ колебанія, повидимому, ршился и протянулъ палецъ, говоря:
— Этотъ!
— Вы уврены?!
— Вполн увренъ… Джемсъ Бартонъ, рожденный въ 1845 году, шкиперъ. Четыре года служилъ въ восточномъ товариществ. Въ послднее время состоялъ на служб судохозяевъ изъ Гонгъ-Конга, представителемъ которыхъ, являюсь я. Вотъ бумаги Джемса Бартона и вотъ моя карточка.
Точность этихъ свдній убдила чиновника, нацарапавшаго нсколько строкъ въ какой-то книг, потомъ на чистомъ лист бумаги, подъ этими строками онъ сдлалъ дв или три непонятныя подписи.
— Берите… У васъ приготовлено все, что надо?
Незнакомецъ сдлалъ утвердительный знакъ: два человка вошли тяжелымъ шагомъ, неся тесовый гробъ.
— Живе!— приказалъ чиновникъ.— Какъ здсь невыносимо пахнетъ!…
Полчаса спустя т же лица, кром писца, были на вуличскомъ кладбищ. Одинъ изъ рабочихъ держалъ фонарь, другой засыпалъ землей яму, бросивъ послднюю лопату и вытирая лобъ рукавомъ, онъ произнесъ: ‘Готово!’ Альбани Вернонъ заплатилъ рабочимъ и удалился быстрыми шагами. Съ этимъ неизвстнымъ трупомъ онъ схоронилъ въ землю свое преступленіе.
Письмо извстило Дависовъ о ‘печальномъ происшествіи’. Оно сообщало, что зять ихъ, вернувшись изъ Китая и намреваясь отправиться въ Тайнемутъ, вздумалъ воспользоваться пассажирскимъ пароходомъ, чтобы навстить друга въ Чирнес, и погибъ при катастроф, случившееся съ ‘Принцессою Алисой’. Это же письмо извщало Дависовъ, что дочь ихъ Анни получила въ наслдство тысячу фунтовъ стерлинговъ, составлявшихъ личныя сбереженія Джемса Бартона, къ которымъ судохозяева прибавляли отъ себя пятьсотъ фунтовъ. Альбани охотно далъ бы вдесятеро больше, но слишкомъ большая сумма могла возбудить подозрнія. Къ тому же, тысяча пятьсотъ фунтовъ представляли собою цлое состояніе для дочери мелкаго торговца.
Приведеніе въ порядокъ этихъ длъ заняло нсколько дней. Дависъ написалъ нсколько писемъ: первое — отчаянное, второе — боле спокойное, третье — дловое. Дочь его, писалъ онъ, получила тяжелый ударъ, но она христіанка и съуметъ покориться вол Всемогущаго Бога. Видно было, что старики Дависы, оплакивая зятя, вс мысли свои направили уже на наслдство.
Прочтя это письмо, Альбани отправился въ клубъ, гд ему подали ожидавшую его телеграмму. Она была изъ Кельна и подписана курьеромъ, сопровождавшимъ Меріему въ ея путешествіяхъ по материку. Она заключала въ себ только слдующія слова: ‘Мистрисъ Вернонъ внезапно скончалась сегодня ночью. Отель Рояль’.
У двоеженца не осталось ни одной жены. Изъ двухъ счастій одно онъ самъ отбросилъ, друтое ускользнуло отъ него.
Онъ оставилъ дла, сдлался пайщикомъ въ банкирскомъ дом, гд былъ хозяиномъ. Въ продолженіе года онъ путешествовалъ на своей яхт, объхалъ Средиземное море, останавливался въ восточныхъ портахъ, ко всему и всегда безучастный, угрюмый и мрачный. Вернувшись въ Англію,, онъ не въ силахъ былъ дольше противиться желанію, мучившему его столько мсяцевъ. Онъ отправился въ Тайнемутъ, но остановился за дв станціи до города и прошелъ пшкомъ оставшееся разстояніе. Онъ провелъ конецъ дня въ развалинахъ стараго пріорства, полныхъ гуляющей публики лтомъ, теперь же пустынныхъ, такъ какъ была осень. Онъ нашелъ мсто, гд сдлалъ предложеніе дочери торговца, и слъ на камень, гд они когда-то сидли вдвоемъ, и думалъ: ‘она жива, я свободенъ, зачмъ намъ жить въ вчной разлук?’
Когда сумракъ началъ спускаться на землю, онъ медленно подкрался къ дому, избгая ребятишекъ, игравшихъ по выход изъ школы и бросавшихъ камни въ лужи. Наконецъ, онъ очутился на дорог, идущей садомъ Дависовъ, онъ взобрался на небольшую стнку, раздвинулъ втви явора и окинулъ взглядомъ уголокъ земли, гд онъ жилъ, гд любилъ и былъ любимъ… Домикъ заново отдланъ, двери выкрашены свжею краской, садъ вычищенъ и посыпанъ пескомъ и въ середин его устроенъ маленькій бассейнъ. Тысяча пятьсотъ фунтовъ Джемса Бартона дали средства сдлать все это. Анни въ свтломъ плать, тщательно причесанная, свжая, улыбающаяся и счастливая стоитъ, нжно смотря на молодаго человка, сидящаго на скамь. Увидя ее профиль, Альбани, понялъ, что этотъ молодой человкъ будетъ скоро отцомъ. Онъ не сталъ больше смотрть и соскользнулъ со стны…
Никто не знаетъ объ этомъ и никогда не узнаетъ. Видя этого человка, семейный очагъ котораго опустлъ, счастіе разрушено, надежды разбиты, многіе молодые люди завистливо шепчутъ: ‘Счастливецъ Альбани Вернонъ!’…