Хижина.
(Повсть.)
Хижина.
(Повсть.)
Ришардъ Бельмонтъ.’
Сарразенъ.
‘Встникъ Европы’, NoNo 22—24, 1815
Хижина, Сарразен Адриан, Год: 1815
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Графъ N. еще въ молодыхъ лтахъ украшенный всми тми добродтелями, коими приобртается постоянное уваженіе, исполненный чести и добродушія, былъ увлеченъ далеко отъ своего отечества свирпыми бурями революціи. Hи одинъ Французъ непиталъ въ сердц своемъ сильнйшей любви къ родинъ, но Графъ долженъ былъ оставить Францію, покоряясь голосу чести, сей неограниченной повелительницы, которая требуетъ безусловнаго повиновенія, и которую любить должно боле своей жизни.
При немъ находились нжно любимая супруга и двухлтняя дочь, съ которыми онъ укрылся въ одной Нмецкой области отдаленной отъ военнаго театра. Тамъ часто освдомлялся онъ о судьб своего отечества, и оплакивалъ несчастныя жертвы, безпрестанно закалаемыя рукою безначалія во угожденіе ненасытной жадности. Въ скоромъ времени увдомился онъ о горестнйшей, для сердца своего потер, передъ которою утрата имнія ничего незначила: онъ увидлъ имя отца своего въ списк осужденныхъ. Безъ вры, безъ сей божественной власти, требующей безропотнаго повиновенія волъ Промысла и подающей силы исполнять свои заповди, Графъ неперенесъ бы мучительной своей печали. Но у него оставались любимыя существа, утшавшія его въ горести и облегчавшія для него бремя жизни. Слезы его отпираемы были супругою, которую Небо наградило кроткимъ нравомъ и вмст душевною твердостію, и которая, забывая, по видимому, собственное горе, исполняла обязанность нжной утшительницы въ то время, когда сама имла великую нужду въ утшеніи.
Сія чета, сей союзъ еще боле укрпился несчастіемъ, единственно занималась попеченіями о воспитаніи юной Полины, утхи своей и надежды. Мы не можемъ, говорили родители, оставить ей богатства, надлимъ же ее добродтелями, сими дарами, которыхъ никто отнять у нее невозможетъ. Полина соотвтствовала нжнымъ попеченіямъ родителей. Они старались вкоренить въ ея разумъ правила, согласныя со впечатлніями природы въ ея сердц. Полина была прекрасна, ея физіономія отличалась какою то ясностію и ангельскою чистотою, черты лица ея выражали кротость и проницательность, глаза ея, оживляемыя чувствительностію, имли въ себ какую-то милую выразительность. Бывши въ изгнаніи почти съ начала своей жизни, она незнала наслажденій богатства. Счастливое невдніе! Оно предохранило ее отъ печальныхъ воспоминаній, и оставило при ней всю веселость возраста ея и невинности. Графъ и Графиня тщательно остерегались возмущать ея спокойствіе. Рдко въ ея присутствіи говорили они о бдствіяхъ Франціи и о своихъ собственныхъ. Полина была счастлива, ибо думала, что родители ея наслаждаются благополучіемъ, a родители изъ любви къ ней нехотли разрушать мечтательной ея увренности, и даже радовались симъ невиннымъ притворствомъ. Скрывая скорбь нашу ради страха, или для своихъ выгодъ, мы питаемъ ее, слдственно усиливаемъ, на когда таимъ оную во глубин своего сердца, единственно для того чтобы ненарушить спокойствіе въ любезныхъ намъ особахъ, то воображеніе подаетъ намъ руку помощи, улыбается, видя успхи благородныхъ усилій нашихъ: тогда то мы забываемъ свое горе, имя въ виду благородную причину нашихъ поступковъ.
Таково было состояніе сего почтеннаго семейства, какъ вдругъ Графъ N. получаетъ извстіе, что бури начинаютъ утихать во Франціи, и что емигранты возвращаются въ отечество, уже неопасаясь лишиться головы на ешафот. Сіи всти длаютъ глубокое впечатлніе въ его сердц, и еще боле усиливаютъ въ немъ любовь къ родин, сію любовь, которая всегда была для него драгоцнною. ‘Какъ!’ восклицаетъ онъ: ‘мы можемъ опятъ увидть Францію! о неожиданное благополучіе! такъ не все мое счастіе погибло! я увижу мсто моего рожденія, увижу т мста, гд жили мои предки, и гд погребены тла ихъ!’ Въ восторг прижимаетъ онъ супругу и дочь къ своему сердцу, и радостныя слезы омочаютъ лице его. ‘Для тебя, любезная дочь’ продолжаетъ Графъ: ‘наиболе для тебя нетерпливо ждалъ я минуты возвращенія своего въ отечество. Здсь неизвстна твоя порода, здсь, на чужой сторонъ, ты не что иное какъ чужестранка. Неимя достаточнаго имущества, здсь ты никогда не нашла бы себ супруга, и посл смерти нашей осталасьбы одна безъ пристанища, въ крайней бдности. Теперь все перемнилось, мы подемъ въ такую землю, гд имя твое извстно, и гд твоя фамилія всегда была уважаема. Я надюсь обратно получить имніе, принадлежащее мн по праву наслдства. Сдлавъ нкоторыя маловажныя пожертвованія, возвращу его себ конечно, и тогда устрою твое состояніе соотвтственно твоему достоинству.’ Все семейство раздляетъ съ Графомъ радость его и надежды, поспшно сбираются и дутъ во Франціи.
Графу извстно было, что замокъ его и мызы достались въ чужія руки, но Графъ зналъ и то, что купившій имніе обязанъ фамиліи его своимъ возвышеніемъ. ‘Несомнваюсь,’ говорилъ онъ: ‘что Алибертъ съ радостію возвратить имъ принадлежащее. Я всегда почиталъ его честнымъ человкомъ’. И ета надежда показалась Графу еще мене сомнительною, когда на письмо свое получилъ отъ отъ Алиберта отвтъ слдующаго содержанія: ‘Въ томъ нтъ, милостивый государь, никакого сомннія, что я никогда неимлъ намренія присвоить помстье N. Я купилъ оное для того единственно, чтобъ вамъ отдать его въ свое время, и вы всегда найдете во мн одинакія расположенія. Ожидаю васъ нетерпливо, желая окончить съ вами наше дло. Я желалъ бы даже, чтобы вы удовлетворены были въ сію же минуту, и я тогда только почту себя счастливымъ, когда вы введены будете въ наслдственное ваше имніе.’
Графу надлежало поспшить въ Парижъ со своимъ семействомъ, Алибертъ именно назначилъ ему свиданіе въ сей столиц, но Графъ не могъ преодолть желанія своего видть замокъ, лежащій почти по пути ему, въ разстояніи нсколька миль отъ Нанси. Можно ли изобразить чувства, пробудившіяся въ его сердц при первомъ взгляд издали на древній замокъ, бывшій свидтелемъ игръ и забавъ его дтства? Какія сладостныя воспоминанія! Вс счастливые дни его и вс претерпнныя бдствія внезапно возобновились въ его памяти. И плачетъ онъ и смется въ одно время, горюетъ о прошедшемъ, радуется о настоящемъ и будущемъ. Хотя воспоминанія о столь драгоцнномъ мст никогда нестарлись въ душ его, при всемъ томъ съ перваго разу онъ едва узналъ его съ нкотораго отдаленнаго пункта. Куда двались величественные, древніе ряды деревъ, возвышавишхся надъ замкомъ и составлявшихъ сводъ, подъ которымъ утомленный путникъ находилъ убжище отъ лучей солнца. Жадная скира низложила огромные пни, и замокъ, лишенный величественныхъ своихъ украшеній, представлялся уединеннымъ зданіемъ среди обнаженной равнины. Сіе зрлище произвело болзненное впечатлніе въ сердц Графа, но скоро утшительная улыбка прояснила лице его. ‘И я жалю’, сказалъ Графъ: ‘о прекрасныхъ аллеяхъ, посаженныхъ моими предками! Но я вновь разсажу деревья, они будутъ расти, а я стану любоваться и радоваться дломъ рукъ моихъ! Боле одного вка надлежало растишь сіи древніе вязы и ждать ихъ зрлости, a истреблены они въ одну минуту! Увы! добро длается медленно, a зло съ удивительною поспшностію! Пятнадцать столтій потребно на то, чтобы утвердить счастіе государства, и….. въ одинъ годъ можно его совсмъ разрушить!’
Все семейство вступаетъ на дворъ замка. Графъ приложилъ руку къ сердцу, какъ будто бы хочетъ удержать его біеніе. Издали видитъ онъ старика, которой кажется ему знакомымъ: ето старый слуга его родителя, ето врный Робертъ, бывшій дядька самаго Графа. Старый Робертъ, увидвши гостя, остолбенлъ отъ изумленія. ‘Вы ли ето? любезный мои господинъ? васъ ли я вяжу? Какое неожиданное благополучіе, теперь я умру спокойно, ибо съ вами никогда уже не разстанусь боле!’ Графъ подаетъ руку доброму Роберту и говоритъ ему голосомъ умиленія. ‘Такъ, старый другъ мой, ето я! Приди, отдохни на моемъ сердц, на сердц, имющемъ нужду въ любви взаимной!… Пойдемъ же теперь въ замокъ, я горю желаніемъ видть мста, отъ которыхъ мы словно никогда не удалялся….’ — ‘Ахъ! Ваше Сіятельство,— сказалъ Робертъ:— здсь все очень, очень перемнилось, вы съ трудомъ распознаете. — Графъ беретъ Роберта за руку, входитъ въ большую залу и видитъ, что вс приборы вынесены. Паукъ растянулъ ткань свою подъ потолкомъ и подъ сводами оконъ, а, карнизъ и штучные полы покрылись влажною пылью, нкоторые старые фамильные портреты остались на стн, но въ какомъ вид! Одни испорчены ударами ножа, другіе обветшали, какъ рубище! У всхъ вырзаны кресты, сія благородная награда, полученная за долговременную службу, и т мста, которыя нкогда блистали сими знаками почести, представляли видъ глубокой и широкой язвы.
Каждая комната производила въ душ Графа сильныя, болзненныя впечатлнія. Повсюду находилъ онъ наготу и слды грабительства. Здсь была комната его родителя, здсь почтенный старецъ наслаждался тихимъ сномъ, не возмущаемымъ никакими упреками совсти за дла порочныя. Графъ идетъ въ другую комнату. ‘Вотъ здсь, Полина’ сказалъ онъ своей дочери: ‘здсь въ первый разъ принялъ я тебя въ свои объятія, здсь произнесъ первыя мольбы о твоемъ счастіи въ то время, когда ты не могла еще не только любить, но ниже знать меня!’
Графъ и его семейство долго ходили по замку, онъ и супруга его долго предавались’ воспоминаніямъ о радостныхъ случаяхъ и о печальныхъ. Посл всего старый Робертъ повелъ ихъ въ свою хижину, находящуюся на краю сада, тамъ предложилъ имъ молоко и плоды, разсказалъ подробно объ опустошеніи замка и о насильственной смерти почтеннаго своего господина, которому сопутствовалъ онъ не только въ темницу, но даже къ подножію эшафота. ‘Много претерплъ я!’ продолжалъ старикъ: ‘но напослдокъ я съ нами, и — все прошедшее забываю. Прощу васъ, любезный мой господинъ, и васъ, милостивая государыня, именемъ Божіимъ прошу васъ не покидать стараго Роберта! Я пойду за вами, куда судьб угодно, въ несчастіи буду служить вамъ еще съ большимъ усердіемъ, нежели въ благополучное время. Когда Альбертъ, великодушно презрнный и возвышенный вами, вступилъ во владніе вашимъ имніемъ, но я, превозмогши свое презрніе къ его неблагодарности, ршился упросить его, чтобы не удалялъ меня отъ сего мста, которое память ваша содлала для меня толико любезнымъ. Онъ не лишилъ меня укромной моей хижины, и поручилъ имъ беречь замокъ, котораго самъ никогда непосщаетъ. Теперь удалюсь отсюда, и понесу воспоминанія свои туда, гд вы будете находиться. Не хочу быть одолженъ етому неблагодарному, которой безстыдно обогатился на счетъ своихъ благотворятелей!’ — Нтъ, любезный мой Робертъ,— сказалъ Графъ: — ты не удалишься отсюда! — ‘Какъ, добрый мой господинъ! возможно ли?’ — Алибертъ купилъ ето помстье единственно съ тмъ намреніемъ, чтобы сберечь его, чтобы возвратить мн мою собственность.— Сnарикъ покачалъ головою, показывая тмъ свое сомнніе. ‘Ахъ! сударь’ сказалъ онъ: ‘боюсь етому поврить Алибертъ приобрлъ несчетныя богатства, онъ ворочаетъ длами, и любитъ только то, которыя доставляютъ ему прибыль. Привязанность, благодарность, мой милостивый Графъ, обогащаютъ только сердце, a для господина Алиберта етотъ капиталъ ничего незначитъ. Но еслибъ онъ и вправду вздумалъ отдать вамъ имніе, то весьма не велика была бы его потеря, потому что оно ему досталось не слишкомъ дорого. Проданы комнатные уборы, вина изъ погребовъ вашихъ и часть лса, вырученными деньгами заплаченная за имніе ваше цна окупилась, еще и съ барышомъ, притомъ же онъ восемь лтъ пользовался доходами съ земель вашихъ, и…..’ — Пускай только возвратитъ мн одно это убжище! — воскликнулъ Графъ:— тогда почту себя утшеннымъ и счастливымъ. —
Все семейство и съ врнымъ Робертомъ отправляется въ Парижъ. На другой день по прибытіи въ столицу Графъ летитъ прямо къ Алиберту въ домъ и требуетъ, чтобъ о немъ доложили. Ему отвчаютъ, что господинъ Алибертъ очень занятъ длами и что онъ проситъ минуту подождать въ передней. —‘Скажитежъ ему, что съ нимъ хочетъ увидться Графъ N., прежній господинъ его.’ Сіе приказаніе исполняется, но Алибертъ все занятъ по прежнему.
Онъ веллъ объявить Графу, что можетъ принять его не прежде какъ завтра, Графъ, не будучи приготовленъ къ такой наглости подлаго выскочки, изумился, въ первый разъ видя столь разительную перемну декорацій. Онъ удерживаетъ праведный гнвъ свои и уходитъ. Такимъ образомъ уничтожилась одна часть надеждъ Графа, и онъ готовится претерпть великія пожертвованія прежде нежели возвратитъ себ свое имніе.
Въ самомъ длъ Графъ вышелъ изъ сего вертепа разбойничества и хищеній съ отчаяннымъ сердцемъ. ‘Боже мой!’ сказалъ онъ, ‘что будетъ съ несчастнымъ моимъ семействомъ? Для тоголи возвратился я въ отечество, чтобы жену мою и дочь предашь ужасамъ бдности? Надежда вела меня къ родин, сердце мое трепетало отъ радости, когда увидлъ я мсто своего рожденія! A теперь! О ложная надежда! обманчивая радость! вы низвергнете меня въ могилу! Что длать? Что будетъ со мною? гд мои родители? ихъ нтъ уже на свт гд друзья? они или померли, или разорились!….*’
Онъ входитъ въ свою квартиру. Графиня, нжная Голина, взглянувъ на измнившееся лице Графа, тотчасъ угадали, какой успхъ имло свиданіе. Он несмютъ предлагать вопросовъ, ‘Мы погибли!’ воскликнулъ Графъ отчаяннымъ голосомъ: ‘погибли невозвратно! Алибертъ подлйшая тварь въ природ! Я неимю ничего, и отъ одной только смерти ожидаю помощи.’ — О мой родитель! воскликнула Полина, заключивъ его въ своихъ объятіяхъ: — разв не остается y васъ дочь ваша?… — ‘Ето-то меня и убиваетъ,’ отвчалъ несчастный: ‘для чего я не одинъ въ мір? для чего я любимъ безцнными для меня существами? Любовь, дружба, сіи чистйшія страсти сердца усугубляютъ мою горесть. Любезная супруга! милая дочь! не мои бдствія приводятъ меня въ отчаяніе, ахъ, нтъ! сердце мое терзается при одной мысли о вашемъ злополучіи!’ — Почему ето, другъ мой? — отвчаетъ Графиня: — разв мы неимемъ силъ, чтобы перенести его? или разв ты думаешь, что мы будемъ стыдиться своего состоянія? Перестань, другъ мой! Незаслуженное несчастіе всегда перенести можно. Мы бдны, такъ чтожъ? Станемъ вс трудиться: я для своего супруга, Полина для своего родителя, ты для супруги своей и для дочери. Сія взаимная нжность будетъ нашимъ руководителемъ, подпорою, утшеніемъ. Добродтельные люди, смотря на насъ, скажутъ: вотъ несчастные, но они мужественно и благородно сносятъ свое несчастіе. Самолюбцы увидвъ насъ, скажутъ: ето бдняки, — и съ видомъ презрнія отъ насъ отворотятся. Но скажи, Бога ради, какая намъ нужда до ихъ самолюбія и до ихъ презрнія? Не уже ли возмогутъ они хотя ни одну минуту возмутить спокойствія невинности, безропотно покоряющееся опредлніямъ судьбины? Пускай Алибертъ пользуется своею добычею, a мы и думать перестанемъ, будто Небо предало счастіе наше въ руки неблагодарнаго человка. — ‘Добродтельная, обожаемая супруга!’ восклицаетъ Графъ въ восторг: ‘ты возносишь меня превыше несчастія, ты подкрпляешь меня своею силою, ты утшаешь меня своею любовію. Подемъ, убжимъ отъ существъ ненавистныхъ, прекратимъ всякое сношеніе съ людьми, они вс порочны, вс достойны презрнія.— Нтъ, мой другъ, не вс, — отвчаетъ Графиня: — я уличу тебя въ несправедливости. Прочти ето письмо, оно отъ добраго крестьянина, которой прежде снималъ на откуп небольшую мызу, принадлежащую къ нашему помстію. —
Графъ беретъ письмо и читаетъ слдующія строки:
‘Нвзнаю, помните ли вы, Сіятельный Грффъ, Ришарда Бельмота, того крестьянина, которое нанималъ y васъ землю, вотъ онъ-то иметъ честь съ должнымъ почтеніемъ писать сіе письмо къ Вашему Сіятельству. Когда продавали все ваше имніе, то я, не могши купить его, разумется для того чтобы все отдать вамъ обратно, плакалъ и надрывался съ горя. По крайней мръ я то сдлалъ, что могъ: я купилъ ту самую мызу, которую прежде y васъ нанималъ, и заплатилъ за нее сто талеровъ, то есть сумму годоваго найма, вотъ я и отдаю вамъ ее въ такомъ состоянія, въ какомъ она мн досталась, и за ту же цну, уповая, что Ваше Сіятельство за то гнваться на меня не будете. Я повиненъ заплатить вамъ за семилтній доходъ деньги, всего дв тысячи двсти ливровъ, которые получить можете когда и гд Вашему Сіятельству будетъ угодно. Тогда мы не будемъ должны одинъ другому. Вашъ врный и почтительный наемщикъ
‘Великодушный Ришардъ!’ восклицаетъ Графъ: ‘и могъ ли я такого поступка ожидать отъ человка, котораго едва знаю, между тмъ какъ другой, возвышенный моею фамиліею, осыпанный моими благодяніями!… Ахъ! и такъ видно, что правота и человколюбіе только въ хижинахъ теперь обитаютъ!’ — Переселимся жъ и мы въ хижину — сказала Графиня: — забудемъ прошедшее и обратимъ свои взоры единственно къ будущему нашему состоянію, оно не можетъ быть блистательнымъ, но можетъ украситься взаимною нашею нжностію. Вотъ планъ, мною предначертанный. Мы подемъ жить на мызу, возвращаемую намъ добрымъ Ришардомъ. На остающуюся y насъ небольшую сумму, и на деньги, общанныя благотворительнымъ Бельмотомъ, постараемся приготовить все нужное для выгоднаго помщенія нашего въ простой хижинъ, купимъ вс орудія и снаряды, для хозяйства потребныя, станемъ трудиться, станемъ обработывать землю, и земля дастъ намъ пропитаніе. Мы будемъ имть кусокъ хлба, ложку и миску, чегожъ еще боле? —
Радость заблистала въ глазахъ Графа. Полина улыбается. ‘Какое удовольствіе!’ говоритъ милая двица: ‘я стану работать для васъ! Каждой день буду встрчать восходящее солнце, и оно никогда незакатился, прежде нежели я окончу урокъ свой.’ — Бдная, безцнная дочь моя! — сказалъ Графъ съ глубокимъ вздохомъ: — какая разность между настоящею твоею долею и таю, на которую имешь право! — ‘Какаяжъ разлость? Я незнала никакой другой доли, и всегда была богата только вашею нжною любовію. Разв въ хижин вы мене станете любить меня, чмъ въ замк? Етому статься не можно. Слдственно я ничего не потеряла!’
Старый Робертъ, свидтель трогательнаго разговора, плачетъ отъ умиленія и жалости, видя, въ какомъ состояній, находится господа его, и съ какимъ мужествомъ ршаются переносить свою долю. Онъ приближается къ Графу и говоритъ: ‘Почтожъ вы забыли старика Роберта? Думаете ли, что онъ будетъ для васъ безполезенъ?’ — О другъ мой! — отвчаетъ Графъ: — мы почли бы себя счастливыми, но… — ‘Какъ? что такое, Ваше Сіятельство? меня отсылать? Вотъ какая причина! Да разв нтъ у васъ садика? Я буду смотрть за деревьями, вдь я еще, слава Богу, могу работать. Я буду жить съ вами, такъ мудрено ли, что и силы мои возвратятся и прежняя дятельность!’ — Нтъ, нтъ, добрый Робертъ! — отвчалъ Графъ, дружески пожимая руку его: — неупотреблю во зло благородной твоей къ намъ привязанности. Я не въ состояніи наградить тебя за услуги, могу предложить теб только дружбу мою… — ‘Е, Ваше Сіятельство! я вдь ничего боле и нетребую!’ восклицаетъ Робертъ: ‘подарите, подарите меня вашею дружбой, которую предпочитаю всмъ богатствамъ неблагодарнаго Алиберта!’
Величайшая скорбь утишена самою слабою надеждою. Лишь только приятная мечта воображенія соединится съ нашею печалью, въ ту самую минуту солнечный лучъ разгоняетъ бури. Сердц Графа отчасу успокоивалось. Онъ ршается привыкнуть въ новымъ своимъ обстоятельствамъ, и вотъ уже судьба его кажется мене суровою. На другой же день все семейство узжаетъ изъ Парижа, закупивши напередъ нкоторыя недорогія необходимыя вещи для домашняго быту. Путешествіе было непродолжительно, и Графъ расположился на мыз добраго Ричарда, которому иногда въ голову не приходило, чтобы бдная хижина могла когда нибудь быть убжищемъ особ, прежде богатой и знаменитой.
Извстіе о прибытіи Графа и его семейства обрадовало всхъ жителей въ цломъ околотк. Почти вс прежніе наемщики земель сохранили къ нему непоколебимую приверженность: они прибжали увидть Графа и уврить его своими клятвами, что его благодянія остаются у нихъ въ свжей памяти. Какая перемна, милостивый Графъ! Вы поступали съ нами какъ съ дтьми своими, за то и мы любили васъ какъ отца. Когда градъ опустошилъ наши нивы, тогда вы нетолько не потребовали отъ насъ должнаго, но еще и помогли намъ.’— Помните ли, матушка Графиня! — сказалъ еще одинъ изъ сихъ добрыхъ людей: — помните ли. какъ за дватадцать лтъ передъ симъ страдалъ я отъ жестокой болзни? Я нечаялъ остаться въ живыхъ на свтъ, жена моя и бдныя дти рыдали уже надо мною какъ надъ мертвымъ. Вы меня подняли на ноги своею помощію, вы возвратили отца моимъ дтямъ. — ‘Никогда,’ восклицаетъ другой: ‘никогда не забуду того дня, въ которой пришли было изъ города полицейскіе, чтобы забрать весь домашній скарбъ мой и продать, на мн былъ долгъ, a заплатить было нечмъ. Безъ васъ, матушка Графиня, меня отвели бы въ тюрьму, я умеръ бы съ горя, жена и дти мои умерли бы отъ голода. Вы сжалились надъ нами, заплатили долгъ мой, сохранили жизнь и честь нашу. Совсмъ другія настали времена, съ тхъ поръ какъ мы работаемъ на етаго разбогатвшаго кровопіицу! Онъ поступаетъ съ нами жестоко, очень жестоко!… Беретъ съ насъ вдвое, хотя наши доходы остаются все т же. Упаси Боже отъ какого нибудь несчастія! — тогда онъ въ конецъ разоритъ насъ. Онъ не смотритъ на урожай, много ли Богъ далъ хлба, или мало,— ему все равно, давай т же деньги.’ — Любезные друзья! — отвчалъ Графъ, сильно растроганный — если я и сдлалъ для васъ что-нибудь доброе, то вы за все, съ избыткомъ заплатили мн въ сію минуту! Ни къ чему воспоминать о минувшихъ дняхъ счастія? Теперь я уже не могу быть вамъ полезенъ, и ета невозможность еще боле тснитъ мое сердце! — ‘Отецъ нашъ!’ восклицаютъ почти въ одинъ голосъ добрые крестьяне: ‘все наше имущество теб принадлежитъ. Неоткажись, милостивый Графъ, принять… десять тысячь франковъ! Ета небольшая сумма на нсколько времени можетъ…’ Нтъ, нтъ, любезныя дти!— отвчаетъ Графъ, до слезъ растроганный: — За чмъ для меня нести вамъ такой значительной убытокъ? Вы, подобно мн, во всемъ имете нужду. Тогда только приму благородную помощь вашу, когда усмотрю возможность отдать вамъ обратно то, что предлагаете мн съ толикимъ добродушіемъ. Теперь ничего боле не требую кром вашихъ совтовъ. Я такой же землепашецъ, какъ и вы, — примолвилъ Графъ улыбаясь: — но вы лучше меня разумете свое дло, вы меня поучите, и я на конецъ сдлаюсь хорошимъ хозяиномъ.—
Добрые крестьяне удалились съ прискорбнымъ чувствомъ отъ неожиданнаго ими отказа.
Графъ съ семействомъ своимъ расположился въ хижин, хотя бдно убранной, но запасенной всми вещами, необходимо нужными для жизни. Новой хозяинъ купилъ себ пару лошадей и нсколько штукъ домашней скотины. Полина взялась ходить за птицею, Графиня смотрть за хозяйствомъ, a Графъ распоряжать немногимъ количествомъ рукъ, употребляемыхъ къ обработыванію поля. Робертъ разбилъ садъ пo своему плану, расчищаетъ землю и разсаживаетъ на ней кусточки. Во всемъ наблюдается надлежащій порядокъ домостроительства, a чистота и опрятность представляютъ если не изобиліе, то по крайней мр отсутствіе всякаго недостатка.
Неизобразимыя приятности нжнаго единодушія придаютъ всему красоту въ семъ тихомъ обиталищ. Графъ не можетъ надивиться неутомимости своей супруги, которая, по видимому, совершенно забывъ о прошедшемъ, съ удовольствіемъ занимается трудами новаго своего состоянія, принятаго по вол неизбжной судьбины. Ета благородная, чистая душа никогда, ниже на одну минуту, неизмняла своимъ обтамъ, во всякое время то же спокойствіе, та же веселость духа: работа толико недостойная прежней знатности и воспитанія Графини, въ рукахъ ея становилась благородною отъ дйствія на нее той величественной наружности, которая и въ самомъ несчастіи не лишается своего блеска. Графиню вс въ околотк любили и почитали, вс качества ума ея и сердца и самая даже бдность ея внушала уваженіе. Добродтель всегда сохраняетъ права свои, въ комъ бы она ни обитала. Можно похитить у нее тлнныя драгоцнности, которыя окружаютъ ее, несообщая однакожъ ей никакихъ новыхъ приятностей, но кто лишитъ ее природнаго блеска? Пускай порокъ закрываетъ себя добычами своей алчности, при немъ всегда останется отвратительная его наружность, и ложный блескъ не только не скроетъ его 6езобразія, но еще послужитъ къ открытію онаго.
Съ какою ревностію Полина предавалась упражненіямъ, столь мало ей приличнымъ! Съ какою любезною веселостію несла она на голов своей кувшинъ, молокомъ наполненный! Какая радость блистала въ глазахъ ея, когда она подносила родителямъ своимъ корзинку съ плодами, недавно ею сорванными! Полин было шестнадцать лтъ отъ роду, ея щеки пылали тмъ яркимъ румянцемъ, которымъ здоровье украшаетъ юность, умъ ея былъ простъ и непритворенъ, какъ сама натура, хотя впрочемъ обработанъ родителями со всевозможнымъ тщаніемъ, ея голосъ и тлодвиженія были чужды всякаго притворства, всякой принужденности свтской, но благородны и вмст плнительны невинностію дтскаго возраста. ‘Вотъ, милой папепька?’ часто говорила она своему родителю: ‘не сказывала ли я вамъ, что мы будемъ здсь счастливы? Я ничего въ свтъ нежелаю боле, потому что мы вс другъ друга любимъ отъ всего сердца. Мн хотлось бы только, чтобы вы были повеселе, видя грусть вашу, я иногда чувствую какой-то недостатокъ въ моемъ счастіи: сдлайте же папенька, я прошу васъ, чтобы я была совершенно счастлива!’ При сихъ словахъ она цловала чело почтеннаго своего родителя, a Графъ отвчалъ ей нжною улыбкою и вмст слезою умиленія.
Полина всячески старалась украшать жилище своихъ родителей. Внутренность хижины, руками ея убранная, съ перваго взгляда казалась довольно нарядною. Недорогія, но красивыя обои изъ бумаги покрывали ветхія стны хижины, приятныя изображенія сельскихъ видовъ разливали жизнь и веселость въ семъ тихомъ убжищ. Вс, что ни длала, все, что ни говорила Полина, отличалось любезностію простоты и невинности. Незабытъ ею былъ и маленькой садикъ, въ которомъ работалъ добрый Робертъ: она сяла цвты и тщательно ихъ поливала. ‘Цвты распустятся,’ говорила она сама себ: ‘папенька полюбуется ими и наградитъ меня улыбкою.’ На одномъ краю сада находилась старая и втвистая яблонь, обвившаяся вокругъ ея виноградная лоза сообщала ей свою зелень, которой дерево лишилось отъ времени. Полина вздумала подъ симъ. лиственнымъ сводомъ, съ помощію Роберта, устроишь бесдку и поставить скамью подъ деревомъ. Ежедневно ввечеру и поутру вс семейство собиралось подъ симъ лиственнымъ наметомъ, и здсь, вс вмст возносили мольбы свои къ престолу небеснаго Утшителя несчастныхъ.
Долгіе вечера протекали скоро. Графъ купилъ нсколько изъ тхъ хорошихъ книгъ, которыя въ маломъ пространствъ вмщаютъ многія мысли. Графиня читала. Графъ перерывалъ ее основательными и по учительными своими разсужденіями. Полина прилжно слушала чтеніе, a еще прилжне замчанія своего родителя, чтеніе занимало ея умъ и разсудокъ, a родительскія наставленія нравились разуму ея и сердцу.
Такимъ образомъ сіе добродтельное семейство провело нсколько мсяцовъ. Оно было бы счастливымъ, еслибъ только Графъ возмогъ прошедшее изгнать изъ своей памяти, но при всхъ своихъ добродтеляхъ онъ неимлъ той душевной твердости, которая вознося насъ превыше величайшихъ бдствій, дозволяетъ намъ находить счастіе во всхъ положеніяхъ жизни. Въ одинъ лтній вечеръ, когда гроза и ненастье вогнали все семейство въ хижину, около десяти часовъ Графъ, сидвшій за ужиномъ, услышалъ стукъ у дверей домика. ‘Кто тамъ?’ громко спрашиваетъ онъ, поднявшись съ мста. — Отопри,— отвчаетъ голосъ: — отопри, доброй Ришардъ! ‘Да кто вы таковы?’ Путешественники, утомленные, обмокшіе, сбившіеся съ дороги. Отворите, взглянувши на насъ, тотчасъ узнаете…. Графъ отпираетъ дверь. Входитъ молодой человкъ, весьма хорошо одтый, за нимъ идетъ слуга, только что привязавшій двухъ верховыхъ лошадей у дверей хижины. Незнакомецъ думалъ найти здсь Ришарда Бельмота, увидвши же Графа, онъ отступаетъ съ изумленіемъ, снимаетъ съ головы измокшую шляпу, почтительна кланяется Графин и ея дочери и проситъ извиненія въ невжливой своей оплошности. Потомъ, обратясь къ Графу, продолжаетъ: ‘Я думалъ, что вхожу въ домъ Ришарда Бельмота, у него-то я и просилъ убжища отъ дождя, имя нужду въ отдых весьма непродолжительномъ. Простите ли мн, милостивый государь, мою ошибку, и дозволители на одну минуту воспользоваться гостеприімствомъ вашимъ?’ Графъ котораго несчастіе сдлало недоврчивымъ, нсколько времени колеблется, но ободрившись приятною наружностію, благородствомъ и откровенностію, примтными на лиц молодаго человка, проситъ его ссть отвдать бднаго ужина. Молодой человкъ учтиво соглашается на предложеніе, a Графиня старается угостить его съ тою же любезною привтливостію, которая украшала ее въ блистательнйшіе дни счастія. Молодой гость всему удивляется, попеременно смотритъ на Графа, на его супругу, на Полину, коея глаза потупляются внизъ каждой разъ, повстрчавшись съ выразительными взорами юнаго незнакомца.
Сіе замшательство, сія принужденность, съ коими съ начала обходятся между собою незнакомые люди при первомъ свиданіи, уступили мсто откровенности и даже совершенной довренности. Графъ объявляетъ свое имя, разсказываетъ о своихъ несчастіяхъ, которыя довели его до необходимости искать убжища на етой небольшой мыз, сбереженной добрымъ Ришардомъ Бельмотомъ. ‘Какъ, сударь!’ восклицаетъ незнакомецъ: ‘я нахожусь теперь у Графа N.! Какъ, ето вы! вы живете въ хижин, тогда какъ подлый ростовщикъ обладаетъ замкомъ вашихъ предковъ!… Никто, милостивый государь, конечно никто въ бдствіяхъ нашихъ не беретъ такого участія, какъ я. Сколько разъ мой отецъ говорилъ мн о васъ и о вашей фамиліи!’ — Разв зналъ меня вашъ родитель? — ‘Онъ былъ другъ вашъ, Я называюсь Карлъ д’Орланжъ, мое имніе въ полумил отсюда….’ — Д’Орланжъ! Такъ конечно, я имлъ честь пользоваться его дружбою. Когда гроза революціи заставила меня удалиться изъ отечества, вы были еще очень молоды. — ‘Я въ то время только что вступилъ въ училищную Коллегію.’ — Но что сдлалось съ вашимъ родителемъ? Я нетерпливо желаю съ нимъ увидться. — На сей вопросъ молчаніе Карла и выкатившіяся дв слезы изъ очей его были отвтомъ.— ‘Понимаю васъ, доброй юноша!’ сказалъ Графъ, прижимая руку его къ своему сердцу. ‘Ахъ, какого родителя вы лишились, и сколь справедлива печаль ваша!’ Она уменьшается, Графъ! ибо я нахожу его друга. О еслибъ я возмогъ нкогда заслужить вашу благосклонность, еслибъ возмогъ удостоиться того расположенія, которое вы къ нему имли! Половину года провожу я въ своей деревн, съ удовольствіемъ ршился бы я продлить время моего здсь пребыванія, еслибъ надялся иногда видаться съ вами. Случай сохранилъ для меня имніе, но самимъ небомъ свидтельствуюсь, что выше всхъ щедротъ онаго ставлю дозволеніе его познакомиться съ фамиліей, немене почтенною по добродтелямъ своимъ, какъ и по несчастіямъ.’— Не говорите о несчастіяхъ, господинъ д’Орланжъ!— cказала Графиня: — увряю васъ, что мы здсь очень счастливы.— ‘Въ самомъ дл, мы здсь очень счастливы’, поспшно примолвила Полина, и закраснвшись боязливо взглянула на мать свою, какъ будто желая узнать, не съ излишнею ли опрометчивостію вмшалась она въ разговоръ, до нее непринадлежащій.
Между тмъ тучи разошлись, буря утихла и небо прояснилось. Слуга молодаго д’Орланжа докладываетъ, что можно хать. Карлъ встаетъ неохотно, прощается съ хозяевами и проситъ дозволенія часто посщать ихъ въ сельскомъ жилищ. Разговоръ о немъ продолжался нскольно минутъ.— ‘Eтотъ молодой человкъ’, сказалъ Графъ: ‘иметъ многія хорошія качества’. — Да, — отвчаетъ Графиня: — мн полюбился характеръ его, кроткой и откровенной, его наружность любезна и благородна, бесда его служитъ доказательствомъ хорошаго воспитанія. — ‘Видлили вы,’ сказала Полина: ‘видлиль выкатившіяся изъ очей его дв слезы, когда говорилъ онъ о своемъ родител?’ — Да, я видлъ — отвчалъ Графъ: — и мн очень приятно было смотрть на нихъ. Сердц у него прекрасное! — ‘Вдь онъ общалъ часто посщать насъ,’ продолжала Полина съ милою невинностію: ‘и я етому рада… Вамъ понравилась его бесда, папенька, онъ станетъ васъ занимать ею, a вы иногда имете нужду въ такомъ пpeпровожденіи времени.’ — Етому ты рада милая Полина, но я нерадъ, очень нерадъ. — ‘Почему, папенька?’ — Ежели онъ станетъ къ намъ здить, то недолженъ ли и я посщать его? Мн, бдному обитателю хижины, явиться въ огромномъ замк, въ кругу молодыхъ людей, богатыхъ и гордыхъ! Несчастіе, дочь моя, должна скрываться въ неизвстности въ такое время, когда уважается одно богатство. — ‘Мн кажется, папенька, что вы слишкомъ строго судите объ етомъ молодомъ человк. Онъ вовсе не походитъ на людей своего вка….’ — Да ты по чему судишь о немъ такъ выгодно? — спросилъ Графъ, улыбаясь. — ‘По собственнымъ вашимъ словамъ объ немъ, по всмъ его рчамъ, по его приятному виду….’ — Люди, мой сердечной другъ, часто говорятъ несравненно лучше, нежели думаютъ, и прекрасная физіономія невсегда бываетъ зеркаломъ прекрасной души. — Полина замолчала, но сердце ея стснилось. Не зная совсмъ ничего лживости, она жалла, что отецъ ея имлъ такое предубжденіе, которое почитала она несправедливымъ и которое разрушало сладостнйшія мечты ея воображенія. Она ушла въ свою каморку, думала цлую ночь о молодомъ д’Орланжъ, и плакала, невдая о причин слезъ своихъ.
Сія непредвиднная встрча сдлала глубокое впечатлніе въ сердц Карла. Полина судила о Карл по сему неизъяснимому побужденію, по которому добрыя люди иногда взаимно себя угадываютъ. Въ самомъ дл Карлъ не былъ похожъ на людей своего вка, онъ не имлъ ни холоднаго самолюбія ихъ, ни втренности: нжная душа его отличалась тонкою разборчивостію особливаго рода, онъ скрывался, чтобъ длать добро, точно какъ другіе скрываются, длая зло. Онъ зналъ, что благородная гордость нердко бываетъ подругою несчастія, что иногда человкъ, бдностію постигнутый, не мене оскорбляется когда ему даютъ, какъ и въ то время когда отказываютъ, и что возлагать на него бремя признательности есть то же, что сдлать ему добро только въ половину. Положеніе Графа возбудило болзненныя чувства въ сердце Карла. ‘Какое мужество въ его ршимости!’ сказалъ онъ самъ себ: ‘какое благородство въ его обращеніи, въ его наружности, въ рчахъ его! А Графиня — она, по видимому, забывая о своемъ положеніи, и другихъ заставляетъ забывать о немъ! Смотря на нее думаешь, что она живетъ въ большомъ дом, все, ее окружающее, въ глазахъ посторонняго возвышается, какъ ея мысли, и украшается въ соотвтственность прекрасной душ ея.’
Но еще боле сильное, боле нжное участіе возбудилось въ душ Карла, когда представилъ онъ себ юную Полину, единственную подпору, единственное утшеніе четы, гонимой несчастіемъ. Онъ приводитъ себ на память слова, вырвавшіеся изъ сердца Полины: въ самомъ дл, мы здсь очень счастливы. ‘Ангельское существо!’ говоритъ онъ: ‘твое счастіе состоитъ въ сладостнйшихъ, въ чистйшихъ чувствіяхъ, но ты бдна, живешь въ удаленій отъ свта, которому должна бы служить, украшеніемъ, но ты любишь, ты любима, благополучна!’ Во всхъ блестящихъ обществахъ столицы ни одна женщина не сдлала столь глубокаго впечатлнія въ серц Карла. Въ пышныхъ и шумныхъ собраніяхъ красотъ онъ тщетно искалъ пищи своей чувствительности. При любезной наружности онъ всегда видлъ и жеманство, при ум и тщеславныя требованія, при чувствмтельности и приториую плаксивость. Онъ представляетъ себ, какимъ благополучіемъ наслаждался бы человкъ, нжно любимый. Полиною, и его воображеніе, распаленное чувствами сердца, предалось мечтаніямъ о возможнйшемъ блаженств.
Между тмъ надобно знать, что нжная разборчивость заставила его принять такое намреніе, которое y иныхъ раждается отъ корыстолюбія. Онъ твердо ршился жениться неиначе какъ на особ, имющей ежели не равное богатство тому, какимъ самъ обладаетъ, то по крайней мр достаточное для независимой жизни. ‘Я нехочу’ онъ часто говаривалъ: ‘чтобы корысть составляла такой союзъ, отъ котораго зависитъ счастіе цлой жизни, и которой одною только смертію расторгается. Я богатъ, еслибъ я захотлъ потребовать себ въ замужство бдную двушку, то несомнваюсь, что гордость или тщеславіе незамедлили бы отдать мн ея руку, но кто увритъ меня, что я получу любовь ея? Если она уважаетъ святость своихъ обязанностей, то станетъ любить меня, какъ своего благодтеля. Сіе званіе въ глазахъ ея конечно придастъ мн такія преимущества, которыя недолжны имть мста въ супружеств, гд вс права съ обоизъ сторонъ должны быть равны. Равенство въ достатк не дастъ всамъ склониться на одну сторону. Мужъ не можетъ себ вмнять въ заслугу своей щедрости, жена не иметъ причины стыдиться, что приняла благодянія. Мужъ, длающій богатою жену свою, долженъ отъ нее ожидать неинаго чего какъ только благодарности, ибо любовь не покаряется повелніямъ: a я непремнно хочу быть любимымъ. Женщина, имющая хорошій достатокъ для независимой жизни, не выдетъ за меня единственно по честолюбіи, ибо отъ ея воли зависитъ выбрать ceб другаго жениха, которой также удовлетворитъ сію любимую страсть ея. Ежелижъ она предпочтетъ меня, то такое преимущество будетъ принадлежать именно мн одному, оно будетъ доказательствомъ любви, потому что дргое движеніе сердца не заставило бы ее ршиться. Она не будетъ мн должна никакою благодарностію, потому что я небуду ея благодтелемъ, а еслибъ она нкогда и перестала любить меня, по крайней мр я не могъ бы уже винить ее въ неблагодарности.’
Сіи мысли можетъ быть покажутся нсколько романическими, но Карлъ держался ихъ съ непоколебимымъ упрямствомъ, и твердо ршился не отступать отъ любимаго своего плана. Правда, что онъ тогда еще невидалъ Полины, со времени же свиданія съ нею еще неотдавалъ себ отчета въ томъ впечатлніи, которое она сдлала въ его сердц. Происходившія въ немъ движенія были столь чисты и столь тихи, что онъ почтилъ ихъ не инымъ чмъ, какъ только состраданіемъ къ несчастію, и тмъ удивленіемъ, тмъ почтеніемъ, которыя возбуждаются добродтельно и невинностію. Истинная любовь, разумя сіе слово въ прямомъ смыслъ, при началъ своемъ скрываетея подъ таинственною завсою, сквозь которую разсудокъ не можетъ проникнуть съ перваго раза, она прежде чувствуется, нежели познается.
Полина безпрестанно думала о Карл, она непредлагала сердцу своему никакихъ вопросовъ, и предалась симъ первымъ опаснымъ впечатлніямъ со всею неосторожностію дтскаго возраста. Однакожъ она не смла произносить имени Карла въ присутствіи своихъ родителей. Еслижъ иногда и хотла говорить о немъ, то вдругъ останавливалась, чувствовала жаръ въ лиц и удивлялась движенію своего сердца, которое въ первой разъ въ жизни заставляло ее скрывать мысли. Ежеминутно ожидала она появленія того съ кмъ нетерпливо желала опять увидться. Можетъ быть онъ придетъ сегодня, — такъ думала Полина, и, сама, незная для чего, старалась убирать хижину, не меве заботилась и о своемъ наряд, и нсколько разъ прикалывала цвтки къ волосамъ своимъ, заплетеннымъ въ носы и подобраннымъ съ нкоторымъ особеннымъ искусствомъ, о которомъ прежде никогда не думала.
На другой же день посл свиданіи молодой Карлъ почувствовалъ сильное желаніе идти на мызу къ Графу. Но онъ вспомнилъ, что такое докучливое усердіе покажется необыкновеннымъ проницательному взору хозяина, опять на другой день ршался, снова раздумывалъ, и наконецъ положилъ себ непрежде какъ черезъ нсколько дней постить обитателей хижины.
На послдокъ онъ отправился къ нимъ пшкомъ, и даже безъ слуги. Они несчастны, подумалъ себ Карлъ, a несчастіе нелюбитъ свидтелей. Приближившись къ мыз, онъ вознамрился прежде обойти кругомъ садикъ. Вдругъ слышитъ жалобы и плачевные стоны, раздающіеся изъ бесдки, устроенной Полиною. Онъ прокрадывается вдоль частаго плетня къ бесдк, смотритъ сквозь него и видитъ Графа, которой стоялъ, держа руку на голов, и казался погруженнымъ въ мрачное отчаяніе. ‘Успокойся, другъ мой,’ говорила Графиня: ‘ободрись и положи надежду свою на Бога, Который никогда еще неоставлялъ насъ.’ — Что съ вами длается, милой папенька? — спросила Полина, прижимая его къ своему сердцу. — ‘Мы умираемъ отъ безпокойства. Прочти: намъ ето пагубное письмо.’ — Мы погибли,— отвчаетъ Графъ: — погибли неизбжно! Насъ преслдуютъ даже въ сей бдной хижин. Жадный Алибертъ и того нехочетъ, чтобы мы потовымъ трудомъ снискивали себ пропитаніе. Отецъ мои подписалъ одно долговое обязательство еще прежде революціи, етотъ долгъ былъ тогда для васъ незначущимъ, но теперь онъ лишитъ васъ всего нашего имущества. Алибертъ, безъ сомннія опасаясь, чтобы какое-нибудь непредвидимое обстоятельство не возвратило намъ нашего имнія, вздумалъ теперь принудить меня искать себ убжища въ другомъ мст. Злодй купилъ етотъ долгъ, и вотъ что ко мн пишетъ: ‘Заимодавецъ вашего родителя уступилъ мн долговое обязательство на сумму четырехъ тысячь франковъ, которые состоитъ ему должною ваша фамилія. Оную сумму прошу васъ, милостивый государь, заплатить мн. Имю честь предварительно васъ увдомить, что ежели въ теченіе двухъ недль етотъ долгъ не будетъ очищенъ, то я найдусь принужденнымъ вашу мызу и все къ ней принадлежащее взять въ свое владніе. И такъ, прошу васъ, милостивый государь, немедленно ршить ето дло, и не принудите меня къ строгимъ мрамъ, противнымъ нжному моему сердцу. Вашъ врный слуга Алибертъ.’
И такъ жена моя и дочь, о Боже! доведены до ужасной бдности! Что мн длать? Умолять о состраданіи?… какъ подлецу, пресмыкаться y ногъ?.. Лучше сто разъ умереть! Могу ли просить, когда нтъ въ міръ ни одного человка, отъ котораго захотлъ бы я принять благодянія? нтъ, нтъ, никогда! Небо! для чего я имю дочь! — ‘Но другъ мой,’ скала Графиня спокойно и съ благородною важностію: ‘хотя и неожидала я сего новаго несчастія, однакожъ надялась найти въ теб боле твердости и мужества. Разв мы лишены всхъ средствъ къ пропитанію себя? Разв неостаются при насъ работа, терпніе и любовь взаимная? Пускай гонитель нашъ возметъ себ мызу. Съ остатками своего имущества мы опять возвратимся на мсто заточенія нашего, когда уже недозволяется намъ дышать воздухомъ въ отечеств, куда призваны мы были надеждою, и откуда изгоняется несчастіемъ.’ — Я умю вышивать и рисую изрядно — сказала Полина: — я прокормлю васъ, надйтесь на любовь мою. Мы проживемъ на свт, a жить во взаимной любви приятно! —
Сто разъ готовъ былъ Kapлъ прервать разговоръ сей, но опасеніе отказа удерживало порывы его великодушія. Ужасныя слова: нтъ въ мір ни одного человка, отъ котораго захотлъ бы я принять благодянія: — сіи слова удерживали стремленіе души его.
Графъ обращается къ старому Роберту, безмолвному свидтелю сей нжной и горестной сцены. ‘По утру рано, врный другъ мой,’ говоритъ ему Графъ: ‘ступай въ Нанси, отведи туда пару лошадей моихъ, которыя служили мн для пашни и которыя теперь останутся безъ дла, постарайся тамъ продать ихъ. Потомъ продадимъ и небольшое стадо свое, которое начинало уже распложаться, сбудемъ съ рукъ и наши домашніе приборы. Наконецъ оставимъ страну, которой не могу не любить, хотя вся надежда моя на счастіе въ ней уничтожилась.’
Давши сіе приказаніе, Графъ возвратился въ хижину, за нимъ пошли супруга и дочь его, и старались всмъ краснорчіемъ любви своей утишить движенія уязвленнаго его сердца.
Рано по утру на другой день старый Робертъ печально ведетъ обихъ лошадей въ Нанси. Дорогою разсуждаетъ онъ о положеніи господъ своихъ, чмъ боле тснитъ ихъ несчастіе, тмъ боле чувствуетъ онъ сердечную къ нимъ привязанность и ршается никогда неразставаться съ ними, Графъ провелъ весь етотъ день въ ужасномъ безпокойств, вопреки всмъ усиліямъ супруги и дочери утшить его въ семъ новомъ несчастіи. Ни бодрость ихъ ни любовь неполучаютъ въ томъ нималаго успха, ихъ то несчастіе онъ и оплакиваетъ, и чмъ боле достойными являются онъ лучшей участи, тмъ мене онъ иметъ силъ переносить мысль объ ужасной бдности, имъ угрожающей.
Графъ, во весь день нетерпливо ожидавшій возвращентя Роберта, уже по захожденіи солнца слышитъ конскій топотъ. ‘Ахъ, ето Робертъ!’ говоритъ онъ: ‘старикъ ходилъ попустому, онъ непродалъ моихъ лошадей, и ведетъ ихъ обратно. Несчастіе во всемъ гонитъ меня!! — И идетъ медленно на встрчу врному служителю. Какъ же удивился Графъ, увидвъ вмсто своихъ лошадей пару несравненно лучшихъ. ‘Что ето значитъ, Робертъ! для чего ведешь ты етхъ лошадей?’ — Для чего? для работы на вашей мызъ. Ваши лошади никуда негодились, вотъ я и продалъ ихъ, a купилъ другихъ: посмотрите, ет помоложе и получше. — ‘Старикъ! развъ незналъ ты?…’ — Извините, батюшка Графъ, я зналъ, что надобно продашь вашихъ обихъ лошадей, такъ я и продалъ ихъ, вотъ и деньги….. — ‘Что я вижу!’ — Въ етомъ мшк по врному счету должно быть четыремъ тысячамъ франковъ. — ‘Да гд взялъ ты деньги, безтолковой человкъ?’ — Не сердитесь, батюшка Графъ, вдь я неукралъ ихъ. Со мною было забавное приключеніе…. ха, ха, ха, ха! Я сталъ на площади въ Нанси съ обими дряхлыми своими товарищами, за которыхъ, правду сказать, не надялся получить большую цну, какъ вдругъ какой то человкъ, одтой курьеромъ, подходитъ прямо ко мн, и, говоря Французскимъ языкомъ пополамъ съ Нмецкимъ, предлагаетъ за лошадей двсти луидоровъ. Я было подумалъ, что онъ хочетъ шутить надо мною, и для того сказалъ ему, чтобы онъ шелъ дале своею дорогой. Я право не шучу, отвчалъ онъ. Господинъ мой, одинъ Нмецкій Князь которому вдругъ велли ухать изъ Парижа, лишился на дорог двухъ лошадей, ихъ надобно замнить другими, немедля ни одной минуты и во что бы то ни стало. Время дорого, ежели ты неотдашь мн лошадей своихъ за двсти луидоровъ, то я пойду искать въ другомъ мстъ. Увидвши, — продолжаетъ Робертъ — что етотъ человкъ нешутитъ, я отдалъ лошадей, взялъ деньги и пожелалъ ему счастливой дороги. Оставшись одинъ и разсудивъ, что, какъ Графъ долженъ заплатить только четыре тысячи франковъ, a у меня сверхъ того еще восемь сотъ въ барышахъ, то онъ можетъ удержать при себ мызу. Но чтобъ не было остановки въ работ, надобно купить лошадей. Вотъ я и купилъ ету пару. Славные кони, батюшка Графъ! увряю васъ, что ни одна не старе шести лтъ. —
‘О Провидніе!’ восклицаетъ Графъ, ‘Ты подаешь мн свою помощь въ ту минуту, когда я дерзнулъ роптать на Тебя!’ — Видишь ли, другъ мой, — сказала Графиня: — видишь ли, что никогда не должно терять, надежды на благость Неба. — Оно печется о насъ,— примолвила Полина: оставитъ ли Оно насъ? видя взаимную любовь между нами? —
Доброе семейство идетъ въ бесдку, куда Робертъ приноситъ ужинъ. Тихое веселіе оживило вс лица,, и Графъ, обрадовавшись сбереженію своего небольшаго хозяйства, на минуту забываетъ объ утрат всего имнія. ‘Наконецъ посл многихъ годовъ,’ говоритъ онъ: ‘въ первой разъ начинаю вкушать счастіе. Я привыкаю къ роду жизни по ныншнему состояніи нашему, и увренъ, что ея удовольствіи суть плодъ невинности. Такъ то жили оные благочестивые Патріархи, о которыхъ говоритъ намъ Священное Писаніе.’ — Слова Графа наполняютъ радостію сердце его супруги, Полина, сжимая руку родительскую въ своихъ рукахъ, говоритъ: ‘Смотрите, какъ чисто небо, какъ прекрасна природа! какой роскошный вечеръ! Ваши слова украсили все, насъ окружающее.’
На другой день вс проснулись съ приятными движеніями сердца посл вчерашняго происшествія, и радостно принялись за обыкновенныя свои работы. Солнце уже высоко поднималось, какъ вдругъ приходитъ молодой д’Орланжъ въ такое время, когда его совсмъ неожидали. Только Полина примтила его издали, и не предувдомивши родителей своихъ о семъ новомъ посщеніи, побжала спрятаться въ маленькой бесдк. Она незнаетъ, идти ли ей въ хижину, или нтъ, какой то неизвстный страхъ оковалъ ея ноги: на послдокъ ободряется и входитъ съ боязливымъ замшательствомъ, которое придало ей новую любезность,— ‘Ахъ, сударь!’ сказала Графиня: ‘посл вашего отъзда отсюда насъ едва было непринудили снова хать въ заточеніе!’ По томъ разсказала объ угрожавшемъ семейству новомъ несчастіи, и о томъ, какимъ образомъ Провидніе подало имъ свою помощь. ‘Радуюсь, сударыня,’ отвчалъ Карлъ: ‘и благодарю Провиднію какъ за васъ, такъ и за себя. Хотя имю честь знать васъ только съ недавняго времени, однакожъ все что касается до вашего счастія, или несчастія, не есть чуждымъ моему сердцу.’ — Не извстенъ ли вамъ — спрашиваетъ Графъ — етотъ Нмецкій Князь, которой недавно прохалъ черезъ Нанси? — ‘Я незнаю его’ отвчаетъ Карлъ, ‘но скажите мн, милостивый государь, надобно ли, чтобы въ несчастіяхъ вашихъ единственно случай былъ прибжищемъ? Что было бы съ вами безъ нечаянной встрчи съ етимъ Нмецкимъ Княземъ? Что было бы съ вашимъ семействомъ? Ета мысль ужасаетъ меня, когда подумаю о будущемъ. Не уже ли въ цломъ свтъ нтъ человка, которой былъ бы достоинъ вашего уваженія? Я довольно богатъ, и почелъ бы себя счастливымъ, еслибъ могъ, не боясь отказа….’ — Государь мой!— перерываетъ Графъ съ гордымъ видомъ: — я ничего не принимаю кром того, что Небо мн посылаетъ. — ‘Простите меня!’ говоритъ Карлъ: ‘простите меня за нескромныя предложенія! Я отнюдь неимлъ видовъ на титло вашего благотворителя, но желаю только быть другомъ вашимъ, a все получаемое нами отъ друга есть даръ небесный.’ Отвтъ сей обезоруживаетъ Графа, a Карлъ заводитъ рчь о другомъ длъ: онъ говоритъ Графу о знакомыхъ ему людяхъ, о бдствіяхъ революціи, о надеждъ на лучшій вещей порядокъ. Во всхъ рчахъ его видны просвщенный разумъ, точная разсудительность, живое и блестящее воображеніе, благородное и чувствительное сердце.
Графъ уходитъ заниматься своимъ дломъ, Графиня также, имя надобность удалиться, проситъ извиненія у д’Орданжа, въ томъ что необходимость заставляетъ ее удовольствіемъ его бесды пожертвовать хозяйственнымъ упражненіямъ. Полина идетъ за Графиней, a Карлъ возвращается домой, положивши себ за правило чаще посщать родителей Полины.
Уже онъ нескрываетъ отъ себя чувствіи, юною Полиною возбужденныхъ въ его сердц, въ которомъ нжнйшая любовь со дня на день приобртаетъ большую силу. Онъ забываетъ всхъ прежнихъ знакомыхъ, вс прежнія заботы, вс прежніе планы, — семейство Графа сдлалось предметомъ всхъ его желаній. Очень часто посщалъ онъ хижину, Графъ и Графиня привыкли съ удовольствіемъ его видть, и когда случалось, что дла, или уваженіе приличности, удерживали его дома, то вс въ семействъ тотчасъ вспоминали о немъ, и жаловались на его отсутствіе.
Однажды Карлъ, пришедши по обыкновенію постить обитателей хижины, увидлъ Полину одну сидящую подъ тнью бесдки. Графъ и Графиня въ другомъ мст занимались работою. Полина только лишь окончила свой урокъ, и со всею невинностію своего сердца предалась сладостнымъ его движеніямъ, какія только первая любовь произвести удобна. Карлъ подходитъ къ ней боязливо. Она все невидитъ его, — какъ вдругъ, поднявъ глаза вскрикиваетъ отъ изумленія и радости. ‘Какъ! ето вы, сударь, я васъ не ожидала.’ — Я нестолько счастливъ… Любезная Полина врно никогда меня не ожидаетъ. — ‘Вотъ и ошибаетесь, я часто надюсь, что вы къ намъ пожалуете, a особливо надюсь въ то время, когда батюшка печаленъ. Вы иногда возвращаете ему нсколько веселости.’ — Я отдалъ бы все на свтъ, когда бы возмогъ истребить въ немъ память объ его несчастіяхъ! Но какъ могу утшить его я, когда присутствіе Полины, ангела небеснаго, еще не сдлало сего чуда? И о чемъ жалть ему?.. — ‘Ахъ, онъ жалетъ не о себ, a о мн, между тмъ какъ мн ничего нежаль!’ — Какъ! вамъ ничего не жаль? А богатства, которое вамъ принаддежало?.. — ‘Мн неизвстны удовольствія богатства.’ — A высокая степень, которую вы занимали бы въ свтъ? — ‘Я никогда незнала гордости.’ — A счастіе, которое низпровергнуто революціей? — ‘Я люблю и любима: вотъ мое счастіе!’ — Благородная душа! — ‘Вы меня слишкомъ превозносите, признаюсь вамъ напротивъ, что я бы хотла быть богатою, потому что батюшка мой жалетъ объ имніи, хотла бы обладать всмъ, что можетъ сдлать его счастливымъ, и если ему угодно, то я бы согласилась быть даже Королевой. Ахъ! еслибъ онъ могъ быть доволенъ сею тихою неизвстностію, въ которой живемъ нын, и я была бы счастливе здсь, нежели въ какомъ нибудь огромномъ замк, я была бы счастлива даже въ пустын, живучи съ маменькою, съ папенькою и… съ вами, по тому съ вами’, прибавила она зардвшись: ‘что присутствіе ваше сдлалось необходимымъ для моихъ родителей.’
Карлъ готовъ былъ упасть къ ногамъ возлюбленной, какъ вдругъ услышалъ онъ шумъ отъ приближенія Графа и Графини. Онъ подходитъ къ нимъ и говоритъ: ‘Я нехотлъ помшать вашимъ упражненіямъ добрые сосди, я пришелъ сюда теперь съ вами проститься….’ При сихъ словахъ Полина дрожитъ и блднетъ. — Какъ ето, Карлъ! — сказалъ Графъ: вы разстаетесь съ нами? — ‘Точно такъ, сударь, нкоторое важное дло зоветъ меня въ Парижъ, гд я долженъ буду прожить боле мсяца. Дай Боже, чтобъ ето отсутствіе, которое покажется мн очень продолжительнымъ, неуменшило благосклонности, оказываемой мн вами до сего времени.’ Въ тужъ минуту онъ уходитъ, бросивши взглядъ на Полину, которая забыла даже пожелать ему счастливой дороги, и старалась утаить слезы, исторгнутыя изъ ея очей симъ новымъ извстіемъ.
Прошло нсколько дней посл Карлова отъъзда въ Парижъ. Графъ начиналъ уже съ большимъ спокойствіемъ сносить свой жребій. Его мыза день ото дня принимала видъ лучшій, все ему удавалось хорошо Посянный хлбъ начиналъ созрвать и вс признаки общали богатую жатву. Однажды ввечеру поздно, когда Графъ располагался уже успокоишься посл дневной своей работы, вдругъ слышитъ онъ боле десятка ружейныхъ выстрловъ, раздавшихся изъ его садика. Онъ встаетъ поспшно, нсколько встревоженный сими неожиданными звуками, Графиня и дочь ея улыбаются. Графъ отворяетъ дверь, и видитъ въ саду яркое освщеніе, потшный огнь поднимается къ верху и сіяетъ надъ всею долиною. Толпа крестьянъ восклицаетъ въ одинъ голосъ: Да здравствуетъ нашъ доброй господинъ! Сего дня день его рожденія, да сохранитъ его Богъ на многія лта.— Тутъ приходитъ Графиня съ дочерью, он внчаютъ цвтами чело отца и супруга, Добрые крестьяне толпятся около Графа, и спорятъ между собою, кому принадлежитъ право поднести ему огромной букетъ и прочитать коротенькое привтствіе. Графъ обнимаетъ всхъ поодиначк, на глазахъ ею сверкаютъ слезы веселія и благодарности. Пастухи привели женъ и дтей своихъ, незабыли также взять съ собою и музыканта со скрипкою. Начались танцы на лужку при свт радостныхъ огней, повшенныхъ на древесныхъ втвяхъ. Искреннее и живое веселіе оживляло етотъ праздникъ, продолжавшійся до самой полуночи. Посл всего крестьяне сдлали залпъ изъ всей своей артиллеріи и разошлись по домамъ.
И самое время заставляло ихъ прекратить пляски. Небо начинало застилаться густыми тучами, ясныя звзды скрывались одна за другою, и вдали отдавался гулъ грома. Скоро взвился ужасный вихорь, громовые удары становились сильне, чаще и поражали слухъ страшнымъ трескомъ, небо пылало молніями. Графъ и семейство его покоились на своихъ постеляхъ, ибо гроза ихъ не ужасала. ‘Громъ никогда не устремляется на хижины’ сказалъ Графъ ложася, и заснулъ спокойно, думая о счастіи, которымъ насладился при наступленіи ночи.
На другой день по утру выходитъ Графъ изъ хижины для исправленія полевыхъ работъ своихъ. Какъ же онъ изумился и опечалился! Вся нива опустошена градомъ. Полусозрвшіе колосья вырваны съ корнями и разбросаны на пол. Даже сучья на деревахъ сломаны, и еще зеленые пдоды отторжены отъ обнаженныхъ втвей. Кровь хладетъ въ жилахъ Графа при семъ ужасномъ позорищ, нтъ боле надежды на жатву, плоды трудовъ цлаго года истреблены въ одну минуту! Чмъ пропитать семейство? кто дастъ смянъ для новаго засва полей? Столь великое несчастіе тмъ боле тяготило его душу, что бывъ на канун упоена чистйшею радостію, она не приготовлялась къ перенесенію новыхъ ударовъ.
Графиня и дочь ея, взглянувъ на ужасные слды опустошенія, въ сію грозную ночь воспослдовавшаго, сперва поражены были горестію, но скоро собрали вс силы любви своей для утшенія Графа. Онъ забыли о своемъ собственномъ несчастіи, и единственно старались успокоить огорченнаго. Но усилія ихъ были безполезны, въ первой еще разъ Графъ не внималъ краснорчивымъ ихъ ласкамъ: бодрость ихъ не возбудила въ немъ мужества. Онъ ходитъ по равнин въ смутномъ, безмолвномъ отчаяніи, не проливая слезъ и не произнося никакихъ жалобъ на Провидніе, испытующее его съ великою строгостію.
Весь ужасный день проведенъ въ стованіи, и во всю ночь благодтельный сонъ ни на одну минуту незакрывалъ глубокой раны несчастнаго отца семейства.
На другой день при восхожденіи солнца Графъ идетъ въ садъ, бродитъ по дорожкамъ въ разныхъ направленіяхъ, и безъ всякаго намренія приближается къ бесдк. Онъ хочетъ ссть, но скамейка была опрокинута бурею. Графъ возвращается, что бы продолжать уединенную свою прогулку, и вдругъ видитъ лежащую на травъ бумагу, на подобіе письма свернутую и смоченную росою, Любопытство заставляетъ его поднять бумагу. Онъ развертываетъ ее и читаетъ слдующія строки: ‘Родитель вашъ во время ужасовъ революціи скрылъ подъ симъ старымъ деревомъ весьма значущую денежную сумму. Одинъ изъ друзей вашихъ сообщаетъ вамъ сіе важное извстіе.’ Какъ изображу изумленіе Графа? То кажется ему, что мечты воображенія обольщаютъ его, то думаетъ онъ что горесть начинаетъ повреждать его разсудокъ. Нскольно разъ перечитываетъ записку, сердце бьется въ немъ съ необыкновенною силою, онъ кличетъ супругу свою и дочь, которыя прибгаютъ, объятыя безпокойствомъ. Въ то самое время какъ онъ приближились къ Графу, онъ падаетъ въ безпамятств, не возмогши выдержать столь сильнаго потрясенія. Ему стараются всячески помочь, и въ скоромъ времени возвращаютъ чувства. ‘Любезная супруга!… милая дочь!… такъ, ето вы, ето васъ я вижу!… и я точно не въ безпамятств! Но гд же записка, бывшая въ рукахъ моихъ въ сію самую минуту?’ — Она здсь! — отвчаетъ Графиня. — ‘И ето не сонъ! возможно ли!… сокровище, кладъ… вотъ здсь подъ старой яблонью. Мы ожили, если только писавшій записку не вздумалъ позабавиться надъ нами.’ Графиня читаетъ бумагу, призываютъ Роберта, начинаютъ копать подъ деревомъ. Лишь только подняли дернъ, вдругъ находятъ небольшую желзную скрынку, ее поспшно открываютъ, и чтожъ? Весьма значительная сумма золота представляется взорамъ семейства, объятаго изумленіемъ и радостію. ‘О родитель мой!’ восклицаетъ Графъ посл минутнаго, выразительнаго молчанія: ‘Родитель мой! ты въ другой разъ даруешь мн жизнь, и даже изъ глубины могилы, твое отеческое предвдніе заботилось о будущей судьб твоего сына, ты исторгаешь меня изъ пропасти отчаянія и возвращаешь мн благополучіе! Отнесемъ ето золото къ ныншнему владльцу моего имнія! Обиталище предковъ моихъ, убжище моего дтства! опять увижу васъ, опять буду обладать вами! Я буду жить въ тхъ самыхъ мстахъ, гд жили мои предки! О радость! Не знаю, перенесу ли столько противуположныхъ движеній, и притомъ съ такою силою повторяющихся!’ Графиня и дочь ея, принимая великое участіе въ радости Графа, страшатся вредныхъ слдствій отъ излишества оной, и съ такими же усиліями стараются умрить ее, какія употребляли на канун для уменшенія въ немъ скорби. Какъ скоро утихли первые восторги, положено отравиться въ Парижъ на другой же день поутру,
По прибытіи въ столицу Графъ тотчасъ летитъ въ Алиберту и узнаетъ, что етотъ негодяй посаженъ въ тюрьму за злоумышленное бонкрутство, и что все его имніе должно быть продано для удовлетворенія заимодавцевъ, которыхъ вознамрился было етотъ бездльникъ ограбить. Надлежало, ждать недлю до объявленія судебнаго приговора объ имніи Алиберта. По прошествіи упомянутаго времени Графъ получилъ обратно свои помстья, и при томъ на весьма выгодныхъ условіяхъ.
Графъ и его семейство должны были еще нсколько времени оставаться въ Париж, дабы вновь запастись всми необходимо нужными приборами для украшенія замка, которой былъ совершенно обнаженъ корыстолюбивымъ Алибертомъ. Однажды случилось Графу сидть уединенно въ своемъ кабинетъ, погрузившись въ приятныя размышленія, онъ въ молчаніи восхищался видами будущаго благополучія, которые посл многихъ безпокойствъ и мученій утшительно представлялись его воображенію. Вдругъ отворяется дверь, входитъ Карлъ д’Орланжъ, и говоритъ: ‘Какъ! вы въ Парижъ, любезный сосдъ! Какое неожиданное благополучіе!’ — Ахъ, Карлъ! — отвчаетъ Графъ, его обнимая: — вы видли меня въ несчастномъ состояніи и теперь все перемнилось: я имю очень хорошій достатокъ для независимой жизни! Деньги, спрятанныя покойнымъ моимъ родителемъ и найденныя мною, по увдомленію какого-то неизвстнаго друга, въ такое время когда овладло мною отчаяніе, дали намъ возможность снова приобрсть наше имніе. — ‘Ахъ, какое счастіе! И такъ мы по прежнему будемъ сосдами! Вдь бы намрены жить въ своемъ замк?’ Безъ всякаго сомннія, любезный Карлъ, мы опять будемъ сосдами, но я надюсь еще, что мы вразсужденіи васъ навсегда останемся обитателями маленькой хижины добраго Ришарда Бельмота, то есть истинными нашими друзьями. Ахъ, Карлъ! чтобы дать вамъ понятіе о ныншнемъ моемъ счастіи, я долженъ бы изобразить вамъ все мною претерпнное, а ето не возможно! Не свое собственное горе я оплакивалъ, но — я супругъ и отецъ. Что сдлалось бы съ моею бдной Полиною, когда бы она лишилась своихъ родителей? Теперь судьба ея ршена, скоро выдамъ ее замужъ соотвтственно ея пород и добродтелямъ… —,,Что я слышу!’ восклицаетъ Карлъ, вдругъ поблднвши: ‘Полина…’ — Точно такъ, любезный другъ! — отвчаетъ Графъ, занятый своими мыслями, и непримчая движеній Карла: — она выдетъ за Шевалье Вальвиля, человка весьма любезнаго. Полина познакомилась съ нимъ, будучи еще ребенкомъ. Вальвиль узжалъ, точно какъ и мы, изъ Франціи, и я въ несчастное время далъ ему общаніе, что если когда либо возвращусь въ Отечество и получу обратно имніе, то никто кром его не будетъ супругомъ моей дочери, онъ также общался, по возвращеніи въ отечество и обратномъ полученіи имнія, все богатство свое повергнуть къ ногамъ Полины. Теперь только я узналъ отъ его повреннаго, что Шевалье съ недавняго времени находится во Франціи, и что онъ нашелъ въ цлости вс свое имніе. Я увдомлялъ его, что и наше состояніе также благополучно, и надюсь черезъ нсколько дней обнять его здсь въ Париж. Видите ли, любезный, д’Орланжъ, что теперь ничего недостаетъ къ моему счастію, и я увренъ, что, доброе сердце ваше раздляетъ со мною мою радость.
Карлъ цепенетъ, мгновенно приходитъ въ состояніе той безчувственности, которая постигаетъ человка, услышавшаго прочитанный ему приговоръ смертный, онъ ищетъ отвта, и едва произноситъ нсколько словъ почти невразумительныхъ. Онъ желалъ бы пасть къ ногамъ Графа и признаться ему въ любви своей къ Полин, но удерживается, вспомнивъ, что Графъ далъ уже слово. Не видя въ несчастіи своемъ никакой помощи, Карлъ извиняется какимъ-то важнымъ дломъ и поспшно уходитъ съ растерзаннымъ сердцемъ.
Между тмъ Графъ приказываетъ позвать супругу и дочь свою. ‘Любезная Полина!’ говоритъ онъ послдней, ‘съ самаго дня твоего рожденія безпрестанно забочусь я о твоемъ счастіи, и сегодня хочу объявить теб мои намренія касательно устроенія онаго на прочномъ основаніи. До нын ты находила его въ нжности своихъ родителей и во взаимной любви, которою платила намъ за вс о теб старанія, но другія чувства, другія обязанности: должны занять мсто въ твоемъ сердц, впрочемъ отнюдь не изгоняя прежнихъ. Ты нсколько разъ слышала отъ меня о Шевалье Вальвил, я уважаю его характеръ, и думаю, что жена его будетъ имъ весьма счастлива.’ Полина слушала отца своего, не смя перерывать его, но какъ скоро Графъ кончилъ, она залилась слезами. — ‘Къ чему ет слезы, моя любезная Полина? Не уже ли думаешь, будто отецъ твой хочетъ сдлать тебя несчастною?’
— Нтъ, вовсе недумаю, но онъ къ устроенію моего счастія употребляетъ не т средства, какія должно. Ради самаго Бога не заставьте меня жалть о нашей бдности! Я была счастливою въ хижин потому что жила съ вами. Теперь когда фортуна благоприятствуетъ намъ вы хотите отдалить меня отъ того что мн всего дороже на свтъ. И надобно ли мн удаляться отъ наилучшаго изъ родителей и отъ нжно любимой мною маменьки, чтобы соединиться съ человкомъ, котораго я совсмъ незнаю, которой незнаетъ и меня, и которой женится на мн единственно изъ корысти, если онъ сребролюбивъ, или только чтобы сдержать данное слово, ежели онъ человкъ честный? Ахъ, папенька, сжальтесь надо мною! — ‘Какъ! не уже ли ты хочешь, чтобы я не исполнилъ своего общанія! Что сказалъ бы Вальвиль объ етомъ? Не имлъ ли 6ы онъ справедливой причины, жаловаться на такой съ моей стороны поступокъ? Еслибъ мы теперь были по прежнему бдны и жили бы въ хижинъ Ришарда Бельмота, то отказъ нашъ имлъ бы до крайней мр видъ благоразумной разборчивости, но…’ — Ты даешь мн прекрасную мысль, другъ мой!— перерываетъ Графиня: — въ ней заключается врный способъ узнать характеръ Вальвиля, и честнымъ образомъ взять обратно общаніе, которое ты далъ, какъ мн кажется, нсколько неосторожно. Признаюсь, мн очень удивительно, что ты увдомился о возвращеніи Вальвиля и о его обстоятельствахъ не отъ него самаго, a отъ другихъ людей. Напиши же къ нему письмо, но скрой отъ него счастливый случай, возвратившій намъ имніе, напротивъ того, изобрази ему нашу бдность такъ, какъ будто бы она и теперь еще продолжалась. Помстье его находится въ Туренской провинціи, черезъ три или четыре дня ты получишь отвтъ, и если онъ поспшитъ къ намъ съ помощію своею и утшеніемъ, то я отдамъ должную справедливость благородству души его и безкорыстію. Сама Полина нестанетъ тогда отрекаться отъ врнаго счастія, отъ соединенія съ такимъ человкомъ, коего добродтельныя качества не будутъ подвержены никакому сомннію. —
Графъ готовится поступить по совту своей супруги, a Полина съ благодарнымъ чувствомъ бросилась обнимать свою родительницу. Какъ жаль мн тебя, говорила она мысленно: ахъ! какъ жаль тебя, бдная хижинка добраго Ришарда! Тамъ въ первой разъ увидла я того, отъ котораго мое сердце можетъ быть скоро должно будетъ на вки: отказаться! —
Состояніе Карла еще мучительне, судьба его ршена, и самъ Графъ произнесъ надъ нимъ свои приговоръ. Онъ чувствуетъ, что должно отказаться отъ Полины, и принимаетъ твердое намреніе никогда уже невидать ее. Тщетно старается онъ мучительную страсть свою излчить разсянностію, посщаетъ вс собранія, зрлища, балы, и — везд видитъ одну только Полину. Его здоровье отъ природы не крпкое, еще боле ослабло отъ сильныхъ движеній сердца. Онъ соглашается на неотступныя прозьбы одного друга, которой вознамрился удалить его изъ Парижа и отвезти въ какую нибудь его деревню. Сдланы были вс приготовленія, и уже наступилъ часъ отъзда, какъ вдругъ Карлъ получаетъ записку отъ Графа, распечатываетъ ее и читаетъ:
‘Я очень безпокоюсь, любезный мой Карлъ, такъ долго не видя васъ и даже не имя объ васъ никакихъ извстій. Ето ли общали вы обитателямъ бдной хижины? Постите меня какъ можно скоре, ибо я долженъ сообщить вамъ нчто о весьма важномъ дл.’
Письмо сіе возбудила въ Карлъ мысля чрезвычайно, безпокойныя. Онъ незнаетъ, должно ли исполнить желаніе Графа, опасается, чтобы увидвши Полину, не потерять власти надъ самимъ собою и не открыть тайны любви своей. Какое бы ето было важное дло? Непроникъ ли Графъ?… Не встртилось ли препятство въ супружеств Полины и Вальвиля? И лучь надежды блеснулъ въ сердц Карла, онъ утшается симъ блескомъ, часто обманчивымъ, и детъ къ отцу Полины.
Графъ былъ одинъ. Увидвши Карла, онъ встртилъ его и посадилъ подл себя. Первая минута прошла въ молчаніи, наконецъ Графъ начинаетъ: ‘Мн надлежало бы, любезный другъ, осыпать васъ упреками, за то что вы объ насъ невспомнили въ цлыя дв недли, но я поберегу ихъ для другаго времени, a теперь, безъ предисловія, хочу говорить съ вами о томъ важномъ дл, для котораго просилъ я васъ ко мн пожаловать. Помстье N. N. вчера принадлежало мн, на сего дня я уже не господинъ ему боле.’ Карлъ отступаетъ въ изумленіи, а Графъ, подавая ему бумагу, продолжаетъ: ‘Возвращаю ето помстье тому, кому оно принадлежитъ.’ Карлъ быстро глазами пробгаетъ бумагу, и видитъ въ ней договоръ, по которому Графъ передаетъ ему вс права свои на имніе. — Что я вижу, сударь! — восклицаетъ Карлъ: — для меня вы лишаете всего ваше семейство! И вы могли подумать, будто я соглашусь принять такое благодяніе, притомъ еще и неимя въ немъ ни малйшей нужды? — ‘А вы’ отвчаетъ Графъ: ‘могли подумать что я приму знатную сумму, которою вамъ угодно было подарить меня?’ — Я сударь? Кто вамъ сказалъ?… — ‘Нтъ, Карлъ! теперь уже нельзя боле скрывать тайны вашего великодушія? я все знаю. Робертъ вчера случайно повстрчался съ тмъ слугою мнимаго Нмецкаго Князя которой заплатилъ двсти луидоровъ за пару лошадей моихъ. Робертъ пошелъ въ слдъ за етимъ человкомъ и узналъ подлинно, что онъ уже шесть лтъ находится въ вашей служб. По скромности можно таить поступокъ, приносящій честь нашему сердцу, но я недумаю, Карлъ, что бы нужно было отпираться отъ него, когда онъ сталъ уже извстенъ.’ — Пускай такъ? сударь, признаюсь, что бывъ тронутъ несчастіемъ, которое готово было разразиться надъ вами, я позволилъ себ употребить сіе средство для отвращенія угрожавшаго вамъ удара, но… — ‘Погодите, еще не все,’ перерываетъ Графъ, и продолжаетъ: ‘Робертъ? побуждаемый очень естественнымъ любопытствомъ, нашелъ средство подружиться съ Джемесомъ, повреннымъ въ длахъ вашего великодушія. Они разговаривали о васъ, и служитель, душевно вамъ преданный, не могъ скрыть отъ Роберта добрыхъ длъ вашихъ. Онъ разсказалъ сему послднему, что вы, дабы избжать подозрнія, притворно объявили о путешествіи въ Парижъ, что на другой день посл опустошенія градомъ всей моей мызы вы вмст съ Джемесомъ ночью принесли скрынку съ деньгами, которыя не задолго передъ тмъ получили вы въ наслдство посл умершаго дяди, что оба вы спрятали скрынку у меня въ бесдк подъ старою яблонью, и что въ наступившее утро похали въ столицу. Роберту удалось заманить ко мн своего приятеля, и Джемесъ мн во всемъ признался.’ — О бездльникъ! — воскликнулъ Карлъ съ досадою: ну, такъ и быть! Точно, сударь, ето я, я скрытнымъ образомъ подложилъ деньги, чтобы нераздражить вашей чувствительности: но ради Бога не отдавайте мн ихъ обратно, вы заставите меня умереть отъ стыда и печали. — ‘И я также, любезный Карлъ, умеръ бы отъ стыда и печали, еслибъ принялъ такое благодяніе и не былъ растроганъ толь нжною разборчивостію и толикимъ великодушіемъ, но чмъ могу я заслужить вамъ?’ — Увы! Полина уже помолвлена!… — ‘Полина? какъ! разв?..’ — Должно во всемъ вамъ признаться. Не хочу, чтобы вы приписывали поступкамъ моимъ боле достоинства, нежели сколько они заслуживаютъ въ самомъ дл. Такъ, милостивый государь! еслибъ не Полина, то я не знаю, до какой степени тронули бы меня ваши несчастія и добродтели! Увидвши дочь вашу, я не могъ неполюбить ее. Я не смлъ просить у васъ руки ея, но хотлъ сдлать прежде, чтобъ она имла достаточное для независимой жизни имніе, слдственно чтобы могла свободно и непринужденно избирать себ супруга. Теперь судите объ отчаяніи, мною овладвшемъ, когда, отъ васъ я услышалъ, что Полина ужъ назначена осчастливить другаго! Я твердо ршился никогда невидать ее, какъ вдругъ вы узнаете тайну моего, какъ вамъ угодно называть, великодушія. Не умножайтежъ моей горести запрещеніемъ своимъ обезпечить состояніе единственно любимой мною особы. Деньги, которыя вы желаете возвратить мн, пусть будутъ приданымъ Полины. — ‘Небесная душа!’ восклицаетъ Графъ: ‘твои желанія исполнятся! Принимаю даръ твой, и опять отдаю его теб обратно: Полина свободна, и она твоя!’ — Что я слышу? — ‘Я взялъ яазадъ свое слово.’ — Возможно ли? — ‘Шевалье Вальвиль почитаетъ насъ разоренными, онъ получилъ все свое имніе, но говоритъ, будто дла его весьма разстроены и будто для поправленія себя онъ принужденъ искать богатой невсты.’ — Какая подлость! —‘Слдственно я ему ничмъ не долженъ, и Небо, даруя мн такого зятя какъ ты, любезный Карлъ, длаетъ меня счастливйшимъ изъ всхъ отцовъ на свт!’ Карлъ бросается въ объятія Графа. — Вы отдаете мн Полину! — говоритъ онъ: — но согласится ли она быть моей женою? Надобно, чтобы она была совершенно свободна въ выборъ, a безъ того и не могу быть счастливъ. — ‘Ея расположенія мн еще неизвстны,’ отвчаетъ Графъ: ‘однакожъ обнаружить ихъ весьма нетрудно. Полина еще незнаетъ, что я сего дни получилъ отвтъ отъ Шевалье Вальвиля, къ которому она всегда изъявляла предо мною не что иное какъ отвращеніе. Хотите ли сами читать въ ея сердц? Спрячьтесь въ етомъ кабинет, a я позову ее сюда.’ —
Карлъ исполняетъ совтъ Графа, и въ тужъ минуту входитъ Полина по призыву своего родителя. — ‘Любезная дочь! сей часъ получилъ я письмо отъ Шевалье Вальвиля, онъ подтвердилъ во мн то доброе мнніе, которое имлъ я о душевныхъ его свойствахъ: онъ все еще почитаетъ насъ бдными, и требуетъ руки твоей.’ Полина бросается къ ногамъ своего отца, и говоритъ, обнимая его колна, ‘О мой родитель! вамъ угодно, чтобъ я умерла, покаряюсь вашей вол!— ‘Я право не понимаю’ отвчаетъ Графъ улыбаясь: ‘откуда взялась въ теб такая ужасная ненависть къ Вальвилю. Ты отъ меня что нибудь скрываешь, любезная дочь моя, скажи откровенно, ужь неотдалали кому нибудь своего сердца безъ моего вдома? — ‘Такъ, родитель мой!’ отвчаетъ Полина залившись слезами: ‘отдала свое сердце безъ вашего вдома и даже безъ своего собственнаго: я полюбила Карла д’Орланжа…..’ При семъ послднемъ словъ мгновенно отворяется дверь кабинета, и Карлъ лежитъ уже y ногъ Полины, неподвижный отъ страха и надежды. — Вотъ супругъ твой, моя любезная Полина! — сказалъ Графъ, обоихъ прижимая къ своему сердцу.
Увдомленная Графиня приходитъ насладиться сею трогательною картиною. Графъ съ сердечнымъ краснорчіемъ изображаетъ ей вс благодянія Карла, и то съ какою благородною чувствительностію хотлъ онъ избжать ихъ благодарности. Графиня достойна была слушать такое повствованіе, однакожъ оно ее непривело въ изумленіе. Добродтели не возбуждаютъ одна въ другой изумленія, имъ вовсе неприличнаго он только могутъ платить взаимную дань справедливаго удивленія.
На другой день все семейство отправляется въ помстье Графа, a чрезъ нсколько дней совершенно и бракосочетаніе въ древней часовн замка. Добрые крестьяне, находившіеся при отправленіи обряда, изъявляли передъ господами своими искреннюю радость. Графъ отдалъ доброму Ришарду маленькую мызу, сбереженную симъ великодушнымъ селяниномъ. Старикъ Робертъ и теперь еще живъ, время лишило его крпкаго здоровья, но оставило въ сердц его довольно силы, чтобы любить господъ, толико достойныхъ всей его привязанности. Алибертъ недавно умеръ въ темницъ — справедливая награда тмъ презрннымъ тварямъ, которыя при потрясеніяхъ отечества единственно помышляютъ о средствахъ набогатиться на счетъ своихъ благодтелей! Ни слова не скажу о благополучіи Карла и Полины: счастія не было бы на земли, когда бы ненаходили его въ тхъ сладостныхъ, чистйшихъ чувствахъ, которыя Небо вселило въ человческомъ сердц для украшенія быстраго перехода, вообще называемаго жизнію.