Какъ уже извстно публик, — юные годы въ жизни Н. А. Некрасова были годами тяжкой борьбы съ нуждой. Самъ поэтъ, впослдствіи, не разъ передавалъ своимъ близкимъ печальные факты и случаи изъ своей тяжкой жизни. Теперь и я передамъ одинъ разсказъ, относящійся именно къ этому періоду жизни поэта.
Какъ-то разъ, Некрасовъ, нанявшій для себя жалкую, убогую комнатку въ подвальномъ этаж, увидалъ, что и эта, почти конура, дорога для него,— и вотъ, онъ ршился пріискать себ сожителя, сотоварища по комнат, почему на окн своей комнаты онъ и налпилъ лаконическую надпись ‘Отдается квартира…’
Однажды, когда Некрасовъ былъ дома — ему тяжко нездоровилось — и онъ лежалъ на полу своей, почти лишенной мебели, комнаты, отворилась дверь и въ нее вошелъ высокій, худой, бдно одтый господинъ и обратился съ вопросомъ къ Николаю Алексевичу:
‘Позвольте узнать: здсь сдается квартира?’
— Здсь, было отвтомъ.
‘А какая цна?’ — Такая-то.— ‘Хорошо, я согласенъ и нанимаю квартиру’.
— Когда же вы думаете перехать?
‘Да я уже перехалъ…’ засмялся вошедшій, бросая въ уголъ небольшой узелокъ съ платьемъ и сбрасывая шинель — составлявшіе все его имущество. Вновь явившійся былъ К. А. Даненбергъ, занимавшійся въ Академіи Художествъ.— Вотъ и зажили эти горемыки вмст. Жизнь была ужасная, тяжелая, голодная жизнь. Даненбергъ оказался въ такомъ же почти положеніи, какъ и Некрасовъ. У обоихъ были богатые родители — и оба они терпли тяжелую нужду. Клавдій Андреевичъ Даненбергъ былъ сынъ довольно состоятельныхъ родителей. Отецъ его служилъ прежде, кажется, полковымъ командиромъ одного изъ полковъ, въ Южной Россіи.
Онъ желалъ, чтобы сынъ его пошелъ по медицинскому факультету — и вотъ, молодой человкъ былъ имъ опредленъ въ Казанскій университетъ и помщенъ на квартиру къ моему дду — сослуживцу его отца, бывшему прежде полковымъ медикомъ.— (Отъ моей матушки и ея брата, а затмъ и отъ одного изъ лицъ, близкихъ къ Н. А. Некрасову по изданію ‘Современника’ мн и довелось услышать передаваемый здсь разсказъ). Но молодою человка тянуло совсмъ не къ медицин. Вс симпатіи его были устремлены на искусство — и вотъ, вопреки желанію родителей, онъ отправился въ Петербургъ, бросивъ университетъ, и поступилъ въ Академію Художествъ. Зная, что поступокъ его навлечетъ на него гнвъ родителей, молодой человкъ ршился нкоторое время вовсе не писать имъ о себ — и вотъ онъ дожилъ до страшной крайности, почти сть нечего было… Некрасовъ былъ въ это время не богаче его… Чтобы чмъ либо кормиться и платить за квартиру, молодые люди стали продавать свои вещи. Вскор дошло до того, что и продавать-то было нечего. Тогда было ршено продать шинель Некрасова, а довольствоваться шинелью Даненберга имъ обоимъ, потому, видите-ли, что Даненбергъ былъ очень высокаго роста, а Некрасовъ былъ скоре низкаго — такъ что шинель Некрасова была ужъ очень мала Даненбергу. И вотъ, когда напр. Некрасову нужно было выходить изъ дому — то Даненбергъ вооружался иглой (онъ былъ мастеръ на вс ручныя работы) и подшивалъ шинель для Некрасова, и тотъ выходилъ со двора въ такомъ костюм. Когда же нужно было куда либо отправиться Даненбергу, — то шовъ распускался — и шинель приходила въ прежній видъ — и надвалась на плечи ея владльца!…
——
Въ 1846 году Н. А. Некрасовъ, вмст съ И. И. Панаевымъ, пріхали въ Казанскую губернію, гд у И, И. Панаева было и свое небольшое имньице и жили его родные. Тутъ-то моя матушка и познакомилась съ Некрасовымъ. По ея словамъ и по разсказамъ другихъ, познакомившихся тогда съ нимъ въ Казани, это былъ не высокаго роста, съ блокурыми волосами и большими выразительными глазами, робкій, молодой человкъ.
Пробывши довольно долго въ самой Казани, Некрасовъ, вмст съ Панаевымъ, постили и одинъ изъ уздныхъ городковъ нашей губерніи, Спасскъ. И, вотъ, тамъ-то ему довелось принять участіе въ оригинальной охот-охот на дупелей, охот, производившейся на городской площади,— большой, безгранично большой, болотистой площади… Впослдствіи Н. А. Некрасовъ, въ своей поэм ‘Несчастные’, такъ охарактеризовалъ этотъ глухой городокъ:
Изъ Спасска Н. А. Некрасовъ, съ своимъ сотоварищемъ, отправился въ село Новоспасское, Спасскаго узда, принадлежавшее тогда Григорію Михайловичу Толстому. Здсь прожили они довольно долго…
Гостепріимный, умный, развитой и замчательно оригинальный человкъ былъ Григорій Михайловичъ! Человкъ хорошо образованный, богатый, изъздившій не разъ Европу, Григорій Михайловичъ, былъ сыномъ своего времени. Это былъ вполн человкъ сороковыхъ годовъ, человкъ увлекающійся, страстный. По характеру своему, онъ имлъ много общаго съ С. Т. Аксаковымъ. Такъ, одна страсть, одно увлеченіе безпрестанно у него смняли другую. Онъ — то пристращался къ охот и превращалъ свое жилище въ какой-то военный, охотничій арсеналъ, вс комнаты у него тогда увшивались и уставлялись ружьями, рогатинами, кинжалами, ягташами и проч., принадлежностями охоты, то онъ пристращался къ растеніямъ — цвтамъ и деревьямъ. И вотъ, онъ жилъ какъ-бы въ оранжере, съ дорогими тропическими растеніями и т. п., — Все это, конечно, требовало большихъ денегъ и онъ до того увлекался, что иногда спускалъ чуть не до гроша свое состояніе, обременялъ себя долгами — но счастіе, видимо, ему покровительствовало — и онъ нежданно, негаданно получалъ откуда нибудь наслдство. И это случалось не одинъ разъ въ жизни. Такъ было и до самой кончины Григорія Михайловича, послдовавшей въ 1872 году, въ Казани.
Село Новоспасское, гд жилъ Григорій Михайловичъ во время прізда къ нему гостей — Н. А. Некрасова и И. И. Панаева — большое, богатое село, раскинувшееся привольно и широко по оврагу рченки Курлянки, съ большимъ густымъ садомъ. Въ то время Григорій Михайловичъ жилъ въ деревянномъ флигел, построенномъ у сада, съ террасой, выходящей въ садъ. Тутъ-то, на этой террас, въ хорошіе, ведренные дни, а особенно по вечерамъ, часто сиживали Некрасовъ, Панаевъ и Толстой — и тутъ-то было окончательно ршено арендовать ‘Современникъ’ у Плетнева. Далеко за полночь, на этомъ балкон велась живая, увлекательная рчь о новомъ журнал, обдумывалась его программа, т улучшенія, какія предполагалось ввести въ него, и проч. При этомъ, вс трое давали другъ другу слово работать для журнала и поддерживать его, кто чмъ можетъ. Г. М. Толстой далъ даже тогда, насколько мн припоминается его собственный разсказъ объ этомъ, 5000 руб. (вроятно ассигнаціями) на это дло. Но этимъ и ограничилась его поддержка журналу. Такъ, кажется, ни одной его статьи тамъ и не было напечатано. Вроятно, Григорія Михайловича, вскор по отъзд гостей, увлекла другая страсть, другое занятіе, чуждое литератур…
Въ дождливую же и пасмурную погоду, хозяинъ съ своими гостями перемщались съ террасы въ комнату, къ которой прилегала терраса, и садились тамъ въ уголъ, на угловой диванъ, передъ круглымъ столомъ.
Некрасовъ, въ одну изъ бесдъ на террас, обратилъ вниманіе хозяина на то, что въ одну изъ щелей террасы пробивается отпрыскъ липки и просилъ его дать просторъ этому деревцу. И вотъ, было прорублено круглое отверстіе въ полу террасы и теперь, среди самой террасы, возвышается могучее, тнистое дерево — ‘дерево Некрасова’… И до сихъ поръ стоитъ этотъ домикъ, растетъ это дерево и сохраняется даже диванъ — бывшіе безмолвными свидтелями живыхъ, жаркихъ бесдъ — (H. А. Некрасова, И. И. Панаева и Г. М. Толстаго,— которыхъ уже всхъ нтъ на свт) — бесдъ о журнал, долго потомъ служившимъ посильно русскому обществу, журнал, въ которомъ доплъ свои лебединыя псни Блинскій, гд окрпъ и возмужалъ талантъ Некрасова, гд Тургеневъ печаталъ свои лучшія произведенія, гд работалъ Добролюбовъ, Щедринъ и другіе дятели науки и литературы.