Энрико Кастельнуово
Энрико Кастельнуово
Гвоздь
Гвоздь
Перевод Н. Багатуровой
* * *
————————————————————-
Гвоздь, Кастельнуово Энрико, Год: 1912
Время на прочтение: 9 минут(ы)
На эстраде, временно сооруженной в одном конце зала, за столиком, покрытым зеленым сукном, кавалер (все называли его так, и он предпочитал, чтоб его называли так даже в семейном кругу) отвечал на цветистые речи, произнесенные только что профессором Мальпага от имени коллег и одним пансионером от имени учеников по поводу пятидесятилетнего юбилея знаменитого института Сперандио.
Зал палаццо, семнадцатого века, с огромными окнами во всю вышину зала, с гипсовыми украшениями на сводах и по стенам, был достоин и оратора и церемонии. Он сохранил еще достаточно свой первоначальный характер, если не считать середину потолка, где современная фреска заменила старую картину Тьеполо, которую покойный Леандро Сперандио велел убрать за скабрезность сюжета, неприличного в воспитательном заведении (похождение Леды), и продал за несколько тысяч лир антиквару. Фреска же была вдохновлена благородным чувством любви к отечеству. В центре Италия возлагала лавровый венец на голову Витторио-Эммануэля, кругом — Кавур, Гарибальди, Маццини, Даниэле Манин, Бенедетто Кайроли, в тени — ликующие Данте, Макиавелли, Леонардо да Винчи, Микель-Анджело и в одном углу — скромно задрапированный в плащ стоического философа славный Сперандио. Пожилые люди припоминали некоторое изменение, внесенное в эту великолепную работу: в начале Маццини не было, был Наполеон III, но синьор Сперандио, ужаснувшийся Монтанской резни, распорядился заменить его славным агитатором, а в 1876 г. появился Бенедетто Кайроли на место Альфонса Ламармора.
На торжестве присутствовала многочисленная публика. Рядом с кавалером на эстраде сидели: представитель муниципалитета, помощник префекта, председатель коммерческого суда, члены Сперандиевского семейства, педагогический персонал и т. д. и т. д. Перед эстрадой, в пестрых рядах кресел, — другие приглашенные, за ними пансионеры, часть стоя, часть сидя на деревянных скамьях. _
Кавалер дошел до красноречивейшего места своей торжественной речи, стиль которой сильно напоминал стиль речи профессора Мальпага.
— Да, друзья мои, если пансион Сперандио занял такое почетное место среди воспитательных институтов Италии, то это всецело заслуга моего незабвенного тестя, великого Леандро Сперандио. Немногие знают, как скромно он начал, с какими затруднениями боролся, в каком простом помещении, без всякой мишуры, он учил, с каким мужеством н ценою каких жертв перевел он свой пансион в этот палаццо. И когда, наконец, он мог бы гордиться пройденным путем и спокойно пользоваться плодами своей деятельности, смерть, которая по выражению поэта: ‘выбирает лучших и оставляет негодных’ оторвала его преждевременно от святой его миссии, от привязанности сотрудников, от уважения учеников, от нежности супруги, единственной дочери, зятя…
Хотя это тяжелое несчастье случилось десять лет тому назад, но кавалер вытащил из кармана платок, чтоб утереть слезы. Потом поднял вдохновенные глаза на изображение покойного, висевшее у него над головой под портретом Его Величества, растроганно опустил их на тещу, на супругу, на детей и торжественно продолжал:
— Но ты, избранник, витаешь над нами, ты укрепляешь наши души, ты наблюдаешь за нашими трудами, ты участвуешь в наших радостях и в наших печалях. И сегодня, видя собравшийся в этом зале цвет общества, видя по стенам дипломы, пожалованные нам на педагогических выставках в Турине, в Риме, в Женеве, в Милане…
Здесь наступила пауза, потому что кавалер, который указывал пальцем на места, где должны были находиться дипломы, с большим удивлением заметил, что их только четыре. И, вглядевшись пристальнее, заметил еще, что пятого не было потому, что не было гвоздя, на котором он висел. Кто мог вытащить этот гвоздь, который утром, когда сторож снимал пять дипломов со стены, чтоб стереть пыль, был на своем месте? Тут в публике прошел ропот, некоторые обернулись к стене, к которой приковался строгий взгляд кавалера, и профессор Мальпага, фыркнув, прошептал соседу: — Что с этим осломъ? Что с ним случилось?
— Шш!.. — произнес сосед, указывая горячему профессору на семейство Сперандио, которое могло услышать.
— Э, — перебил Мальпага, — они сами знают, что он осел!
Тем временем, как яичко, положенное маленьким насекомым, срывалась у кавалера маленькая фраза ‘ты наслаждаешься‘, предназначенная на то, чтоб закончить прерванный период, и, может быть, не вполне соответствующая красноречивому началу. Дело заключалось в том, что в своем смущении кавалер перепутал листочки и принужден был отдаться импровизации. Поскорее приведя их в порядок, он начал речь через две страницы с некоторым ущербом логике и здравому смыслу, но с большим выигрышем в краткости. И аудитория, казалось, простила ему за это его перерыв. Только профессор Мальпага, разгневанный пропуском, который допустил кавалер в его сочинении, все время бормотал: осел, осел, осел!
Как бы то ни было, речь кончилась и вызвала единодушные аплодисменты. Начальство столпилось вокруг оратора, чтоб пожать ему руку.
— Прекрасно! Вы нас поистине растрогали.
— Но вы слишком скромны… Не надо было приписывать всю заслугу вашему предшественнику…
— Но это сама истина.
— Э, если бы после смерти синьора Сперандио вы не взяли бразды правление…
— Я старался только не испортить… Вот… Но простите… — Изящным движеньем кавалер отделился от официального кружка, чтоб от души обнять сначала тещу, потом супругу, потом дочь Заиру и сына Полюта, который был младше сестры на десять лет и отличался только тем, что упорно ковырял пальцем в носу. Синьора Аспазия, вдова незабвенного Сперандио, старуха типа хищной птицы, в свое время была недурна и, если верить злым языкам, развлекалась молодыми доцентами института. Сильная супружеская любовь развилась в ней после смерти мужа, с отчаянья, что зять, которого она терпеть не могла, достиг вершины славы. Если в его руках училище не вылетело в трубу, то, конечно, только потому, что покойник заложил под него незыблемое основание… Вот и в педагогическом персонале такой упадок!.. Один Мальгиага представлял собой некоторую ценность, но у него есть какая-то задняя мысль!.. Он делает сладкие глаза Заире, хочет на ней жениться и в один прекрасный день превратиться в директора пансиона… И мать допускает это, совершенно не думая о будущности сына Полюто, которого дерзкий родственник с большим удовольствием устранит…
С такими чувствами старая синьора подошла обменяться поцелуем с кавалером, что касается Вероники, женщины строго добродетельной и противницы чувственных наслаждений, то она едва только протянула мужу худую, шершавую щеку, и маленький Полюто без особой экспансивности принял отцовские объятия и даже, досадливо утирая рот, прохрюкал: Я хочу есть. Экспансивнее была Заира, которая, однако, сочла своим долгом тихо сказать отцу: Мальпага рассердился за то, что ты пропустил две страницы.
Но кавалер пожал плечами и, в свою очередь, спросил: — Ты знаешь, кто вытащит со стены гвоздь?
Заира посмотрела на него удивленно: — Гвоздь? Почем я знаю? .
— Надо выяснить, — сердито повторил родитель. И, быстро изменив выражение лица, с ангельской улыбкой обратился к гостям, чтобы обменяться пожатиями рук, принять прощальный привет от большинства и прошептать на ухо меньшинству: — Если вы можете подождать четверть часа…
Потом, повысив голос, приказал: — Пансионеры, спускайтесь, в гимнастический зал. Вы сопровождайте их, Магретти (это был учитель французского языка), и смотрите, чтоб они не очень шумели.
Лакей в черной паре и белом галстуке отозвал в сторону синьору Веронику и с таинственным видом спросил, когда разносить прохладительное.
— Гм… — забормотала она с видом сомненья.
Вмешалась мать: — Когда публика разойдется, черт возьми! Пятьдесят, шестьдесят печений… стаканчиков двадцать Марсалы н столько же лимонаду… больше ничего!.. Сколько лимонов было у вас в распоряжении?
— Десять… Но воды, сколько угодно, — ответил слуга, у которого был слишком длинный язык.
Спустя час, когда разошлись также лица, удостоившиеся лимонада и Марсалы, и маленький Полюто, который украдкой выпил три стаканчика и съел двадцать пять печений, расстроив себе желудок, ушел спать, кавалер произвел дознание о важном событии, омрачившем праздник.
В кругу семьи он допрашивал сначала членов педагогического персонала и секретаря Коломбини, потом сторожа и других служащих, но без всякого результата.
Допрос сторожа был самый длинный и кропотливый.
— Гвоздь крепко держался утром?
— Мне кажется, что да.
— Мне кажется… Вечно так… вечно все делается без любви и невнимательно… А когда вы заметили отсутствие?
— Когда вернулся, чтоб повесить дипломы, которые вытирал в передней.
— Вы не могли вытирать их на месте?
— Да ведь у нас так заведено…
— В котором часу вы их сняли?
— Около полудня.
— А повесили?
— Немного после двух.
— Почти три часа, чтоб вытереть пять рам!
— Я был занят не только этим…
— Еще бы! У нас надрываются от чрезмерной работы!.. А в промежутках, конечно, зал был открыт для всех?
— Как же! Вносили скамейки.
— А почему вы не уведомили меня сейчас же?
— Потому что у вас в кабинете были люди почти до трех чалов, когда началось празднество.
— И вам не пришла счастливая мысль вбить хоть временно другой гвоздь?
— Не было времени.
— Кстати, где диплом?
— В сохранности, у меня.
— Постарайтесь повесить его днем. Вы поняли?
— Да, кавалер.
— Найдите гвоздь с латуневой головкой, толь-в-точь такой, как пропавший, и такой, как те, на которых висят четыре другие диплома.
Сторож наклонил голову в знак согласия и ушел. Синьора Аспазия встала на цыпочки, чтоб прошептать несколько слов на ухо зятю, но зять жестоко отрезал:
— Я не нуждаюсь в советах!
И, обращаясь к педагогическому персоналу, добавил: — И вы, господа, могли бы уделить больше внимание пансионерам. .
— О, дорогой кавалер, — вскочил Мальпага с полным ртом, — мы не полицейские… Да и дело идет всего об одном гвозде… Если хотите, мы откроем подписку среди нас, профессоров, чтоб возместить…
Синьора Вероника смутилась, синьора Аспазия, хотя возмущенная нарушением дисциплины, испытывала некоторое удовлетворение, слыша, как говорят неприятности ее милейшему зятю. Заира и удивлялась смелости своего избранника, и боялась сцены, которая может принудить его оставить училище. Действительно кавалер возмутился: — Мальпага, что это за выражение?.. Не хочу думать, что ваши коллеги согласны с вами!
Ропот несогласия прошел по голодным молодым людям, которые начинали в Институте Сперандио свою педагогическую карьеру, и двое-трое из них сделали движение, как бы говоря: конечно!
Мальпага бросил ироническую улыбку на малодушных и забормотал сквозь зубы: хотите или не хотите, но я ваш естественный представитель, благодаря своему имени, которое есть символ…
— Мальпага, — повторил кавалер, красный, как рак, стуча кулаком по столу, — если бы не исключительный день, я принужден бы был принять строгие меры. Не раздражайте меня!
Вероятно, и это увещание осталось бы без последствий, если б умоляющий взгляд Заиры не заставил пылкого Мальпага принять более кроткое решение.
— В таком случае, — сказал он, — мне лучше удалиться.
— Идите и успокойте свои нервы… Велите пансионерам собраться здесь в большом зале, сейчас же.
В то время, как Мальпага уходил, синьора Аспазия изъяснялась очень непринужденно.
— Комедии!.. Покойник не стал бы заниматься болтовней… Он бы привлек к ответственности за убыток сторожа, который не умеет смотреть, потом всеми правдами и неправдами обнаружил бы виноватого… А что касается дерзостей…
— Позвольте мне распоряжаться самому, — гордо возразил кавалер. И чтоб сильнее доказать свою власть, объявил, что теперь уже присутствие дам неуместно, и он просит их удалиться.
— Бегу к Полюто, — сказала послушная синьора Вероника.
Но синьора Аспазия ответила с горделивой осанкой:
— Иду, потому что мне удобнее уйти и потому что считаю более полезным заглянуть в кухню, чем присутствовать на иных пышных речах.
Что касается Заиры, то она сама поспешила уйти в надежде встретить в каком-нибудь углу коридора своего Мальпага.
Вслед за этим с грохотом полноводного потока ввалились в зал пансионеры, наводняя коридоры, протискиваясь между сдвинутыми скамейками.
Кавалер встал, положил раскрытые руки на стол движением, каким приступают к речи. Ему представилась блестящая идея и зажгла в нем лихорадочное беспокойство, великую тревогу творческого замысла. Лида воспитанников изобразили сильное любопытство, и голос кавалера разнесся по залу в глубокой тишине. Его отделяло теперь от публики пустое пространство, занятое раньше креслами для приглашенных.
— Господа! Факт, значение которого я не намерен преувеличивать, но который и не может и не должен пройти незамеченным, произошел сегодня в полдень. Из стены налево вытащили гвоздь, там именно, куда в этот момент приковались ваши взоры… И я имею основание предполагать, что порча, пускай даже без дурного намерения, дело одного из вас… Кто говорит: нет, нет?.. Сказать нет — очень легко, и кто слишком торопится защищаться, на того падет подозрение. Но я не обвиняю никого в частности, я желаю, чтоб автор этой шалости сам признался… Сегодня праздник, и я слишком расположен быть снисходительным, по признание должно быть быстрое и добровольное… Даю минуту времени.
Кавалер скрестил руки и умолк в ожидании. Ученики менялись живыми восклицаниями.
— Я только прошел по залу…
— Я оставался в дверях…
— Я был с профессором Магретти…
— И я… .
— Действительно, за некоторых я ручаюсь, — начал Магретти, который стоял среди пансионеров.
Кавалер оборвал его:
— Вы будете отвечать, когда вас спросят… Мне не нужно частичных оправданий… и еще менее доносов… Горе доносчику!.. Я обратился к сердцу виновного… Надеялся на великодушное движение… И того, кто бы крикнул: — я виноват, — я бы обнял… Вот какое наказание ему предназначалось… Теперь поздно… Не принимаю больше признаний и не делаю расследований. И вашим наказаньем пусть будет то, что вы причинили мне печаль в пятидесятилетний юбилей института Сперандио.
С жестом, полным достоинства, кавалер отпустил учеников. Потом сошел с эстрады, встреченный поздравлениями педагогического персонала.
— Вы говорили с истинным красноречием.
— Я всегда лучше импровизирую…
— Вы приняли лучшее решение…
— Нет, — возразил кавалер, — лучшим решением было бы то, на которое я надеялся… Они не захотели…
Профессор Магретти подошел извиняться, кавалер в благодушном настроении похлопал его по плечу.
— Вы молоды, дорогой Магретти, и я умею снисходить к порывам молодости… Вы все молоды, я вам так завидую! И Мальпага, хотя он старше на несколько лет… Будем надеяться, что он станет благоразумнее, если ж нет, ему придется раскаяться… Масса талантов, но, Люцифер… Довольно… До свиданья за ужином. Вы, Коломбини, пожалуйте в кабинет на минутку.
Секретарь, бывший и экономом, повиновался.
— Вы заперли дверь?
— Да, синьор кавалер.
— Ну, хорошо, присаживайтесь и скажите мне по секрету, какие расходы понадобятся, чтобы исправить это повреждение?
Коломбини улыбнулся.
— Повреждение от гвоздя?
— Конечно.
— Никаких, или почти никаких… Несколько сольди…
— Не будьте таким оптимистом… Нужен гвоздь, штукатурка, работа… Меньше лиры не обойдется!
Синьор Коломбини был человек податливый и согласился с мыслью своего принципала.
— Вы правы… может быть, лира.
— Тогда слушайте… В месячный счет каждого пансионера вы включите рубрику со следующими словами: за разные повреждения одна лира.
— В счет всех девяносто четырех?
— Да. Разве возможно делать разницу? Где справедливость, которая должна быть первым принципом всякого хорошего воспитания? Все эти дети из зажиточных семейств, и их не разорят подобные пустяки. Отметьте в свою записную книжку: за разные повреждения одна лира. Нет надобности входить в подробности. Пишите, пишите… Отлично!.. И помните — молчание!.. Главная добродетель каждого секретаря — уметь хранить секреты.
Синьор Коломбини поклонился. Его физиономия изображала бесконечное удивление.
Кто-то робко постучался.
— Кто там? — закричал кавалер.
— Это я, — послышался голос синьоры Вероники.
— Войдите! Вы, Коломбини, немедленно исполните мои распоряжение.
Кавалер протянул эконому один палец и отпустил его.
— Что такое? Что у тебя в руках?… — спросил он жену.
— Гвоздь, — сказала она, — я нашла гвоздь.
И синьора Вероника развернула из лоскутка бумаги драгоценный предмет и передала его мужу.
— Где ты его нашла?
В кармане штанов Полюто… Это он… Ты простишь его, не правда ли? И понятно, не накажешь никого другого.
Кавалер сдвинул брови.
— Ребячество… но он раскаялся, — продолжала синьора Вероника.
— Не надоедай! — вскочил кавалер. — И чтоб Полюто никому не смел говорить об этом своем мальчишестве. А что сделано уж, то сделано.
— Ради Бога, что сделано?
Кавалер таинственно и торжественно приложил ко лбу указательный палец левой руки и сказал:
— Сделано то, что заслужило бы безусловное одобрение твоего покойного родителя. И скажи своей матери, что тот, кто управляет теперь Институтом, не уступает незабвенному Леандро Сперандио.
Источник текста: Э. Кастельнуово. Рыцари непорочной. Новеллы. Перевод с итальянского Н. Багатуровой. — Москва: ‘Польза’, В. Антик и Ко, 1912. (Универсальная библиотека, No 767).
Распознание, современная орфография: В. Г. Есаулов, 29 февраля 2016 г.