Герберт Спенсер
Герберт Спенсер
Грядущее рабство
Грядущее рабство
Грядущее рабство, Спенсер Герберт, Год: 1884
Время на прочтение: 36 минут(ы)
[Herbert Spencer. Coming Slavery // Herbert Spencer. The Man Versus the State (1884).
Спенсер Г. Грядущее рабство. СПб., 1884.]
Чувство участия, сожаления к страждущим имеет сродство с любовью. Сродство это проявляется, между прочим, и в том, что мы одинаково склонны идеализировать как человека, которого любим, так и человека, который возбуждает в нас сожаление. Чувство симпатии к ближнему, возникающее при виде его страданий, невольно подавляет в нас на время даже воспоминание об известных нам проступках и пороках лица страдающего, это чувство, вызывающее у нас представление о ‘бедняке’, исключает всякую мысль о ‘негодяе’, которая в другое время, может быть, и возникла бы. Поэтому вполне естественно, что если несчастный нам мало или совсем неизвестен, мы совершенно не обращаем внимания на те недостатки, которые он может иметь. Поэтому же, как в настоящее время часто и случается, рассказы о крайних лишениях бедного люда вызывают в нас обыкновенно представление о невинных страдальцах, терпящих незаслуженно, и не допускают мысли о том, что несчастия и лишения составляют, может быть, удел людей порочных, как на самом деле это и бывает весьма и весьма нередко. В тех, чьи бедствия так рельефно выставляются в памфлетах и так красноречиво описываются в проповедях и речах, находящих себе отголосок и в обществе, почти всегда видят людей вполне достойных, но жестоко обиженных судьбой, и ни в одном из них не предполагают человека, несущего только заслуженную кару за свои проступки и пороки.
Если вы позовете кэб на одной из лондонских улиц, то может быть немало изумитесь, видя, как дверцы его непременно будут услужливо отворены кем-то, неизвестно откуда явившимся и желающим получить от вас подачку в вознаграждение за свои хлопоты. Изумление ваше, однако, должно будет значительно уменьшиться, лишь только вы попробуете сосчитать всех праздношатающихся у дверей таверн, или обратите внимание на то, как быстро всякие уличные процессии и зрелища собирают вокруг себя толпы зевак, появляющихся из соседних глухих переулков и с задних дворов. Видя как много этого люда собирается по временам на небольшом пространстве, даже на самой маленькой улице, становится ясным, что в целом Лондоне подобных лиц кишат тысячи и даже десятки тысяч. Вы скажете, может быть, что у них нет работы. Скажите лучше, что они от нее или совсем отказываются, или спешат как можно скорее отделаться. В большинстве случаев все эти праздношатающиеся — просто-напросто бездельники, живущие тем или другим способом на счет порядочных людей: бродяги, глупцы, настоящие или будущие преступники, юноши, лежащие тяжелым бременем на своих истомленных трудом родителях, мужья, отнимающие у жен их заработок, молодцы, живущие на содержании у проституток, а рядом со всеми этими личностями стоит менее многочисленный и не так резко бросающийся в глаза, но вполне соответствующий им, класс женщин.
Разве естественно — чтобы уделом подобных людей было счастье? Не гораздо ли естественнее, чтоб они составляли несчастье как свое собственное, так и всех с ними связанных? Не очевидно ли, что среди нас имеется большое число несчастий, которые являются прямым результатом дурного поведения и не должны быть отделяемы от него? Существует мнение, которое всегда было более или менее распространено, но которое в настоящее время выражается с особенной энергией, — что всякое общественное зло может быть удалено и что удаление его составляет чью-то непременную обязанность. Но и то, и другое предположение совсем неверны. Стараться отделить страдание от дурного поведения значит идти против самого существа вещей и подготавливать этим еще худшие беды. Спасая людей от естественной кары за порочную жизнь, мы тем самым вызываем необходимость подвергать их искусственным наказаниям в виде одиночного заключения, каторги, телесного наказания и т.п. Я полагаю, что следующее изречение, с которым и религия, и знание вполне согласны между собою, является в высшей степени авторитетным, оно гласит: »то не хочет работать, тот не должен есть’. Это ни более, ни менее как христианское выражение того мирового закона природы, при действии которого только жизнь и могла подняться на ее настоящую высоту, — закона, на основании которого тот, что не обладает достаточной энергией, чтобы найти себе средства к жизни, обречен на смерть, вся разница только в том, что в одном случае закон предписывается искусственно, в другом он является естественной необходимостью. Тем не менее, однако, этот особенный догмат своей религии, который находит себе такое очевидное подтверждение и в науке, христиане, кажется, менее чем кто-либо склонны признавать. Ходячее мнение таково, что будто бы среди нас совсем не должно быть страдания и бедности, и что если они существуют, то в этом виновато общество.
Но разве мы можем считать себя безответственными даже в тех случаях, когда страдают люди порочные?
Если слово мы, кроме нас самих, распространит еще на наших предков и в особенности на предшествовавших нам законодателей, то ответственности этой отрицать нельзя. Я признаю, что все лица, которые первоначально создали, или впоследствии подвергали изменениям, или, наконец, приводили в исполнение старый закон о бедных (Poor-Law), вполне ответственны за порожденную им массу ужасающей безнравственности, для искоренения которой понадобится, конечно, не одно поколение, а гораздо более. Я допускаю также, по крайней мере отчасти, и ответственность недавних и современных законодателей за введение таких постановлений, благодаря которым у нас образовался целый класс бродяг, кочующих из одного рабочего союза в другой. Я признаю этих законодателей ответственными и за то, что среди нас состав преступников постоянно пополняется, вследствие того, что, по отбытии наказания они возвращаются в общество при таких условиях, которые почти побуждают их к совершению новых преступлений. Кроме того, я признаю, что не лишены своей доли ответственности и филантропы, которые, оказывая помощь детям людей порочных, тем самым наносят ущерб детям честных родителей, увеличивая лежащую на последних тяжесть местных налогов. Наконец, я допускаю даже, что толпы этих ни на что негодных людей, которые кормятся и размножаются на частные и общественные средства, терпят, благодаря оказываемым им разным вредным средствам помощи, гораздо больше, чем терпели бы, если бы этой помощи совсем не было. Но разве такого рода ответственность обыкновенно подразумевают? Я думаю, что нет.
Но оставив в стороне вопрос о какой бы то ни было ответственности и обращаясь к рассмотрению самого зла, что скажем мы о способах его излечения? Начну с факта.
Мой покойный дядя, достопочтенный Томас Спенсер, в течение двадцати пяти лет состоял священником в Гинтон-Чартергаузе, близ Бата. Лишь только он вступил в отправление своих пастырских обязанностей, как весь отдался заботам о благосостоянии бедных своего прихода, завел для них школу, читальню, организовал снабжение их одеждой, наделение земельными участками и выстроил для них несколько образцовых коттеджей. До 1833 г. он был явным покровителем всех нищих, которые жили на счет прихода, и почти всегда принимал их сторону в делах с приходским попечителем. Но в этом году был предпринят пересмотр старого закона о бедных (Poor-Law), и парламентские прения по этому поводу произвели сильное впечатление на моего дядю, выяснив ему весь вред господствовавшей тогда системы. Горячий филантроп, он однако не был робким сентименталистом, поэтому лишь только новый закон вошел в силу, дядя приступил к немедленному и полному применению его в своем приходе. Но тут он встретил почти всеобщую оппозицию: не только неимущие выступили против него, но даже и фермеры, на которых до тех пор лежала главная тяжесть весьма значительного налога на содержание бедных. Странно сказать, интересы фермеров, по-видимому, считались ими тождественными с поддержанием системы, которая налагала на них такую большую тяжесть. Это объясняется укоренившимся обычаем, в силу которого рабочие на фермах получали часть платы за свой труд от общества, из суммы, для образования которой существовал особый налог, получали так называемую дополнительную рабочую плату (make-wages). И хотя фермеры участвовали больше всех в платеже налога для образования фонда, из которого выплачивались make-wages, но так как налог в то же время был распределен и между остальными плательщиками податей, то казалось, что фермеры как будто бы были в выигрыше при существовании этой системы. Дядю, однако, нелегко было заставить отказаться от осуществления начатого дела, он с энергией выдерживал оппозицию, пока, наконец, новый закон не был применен. В результате оказалось, что по истечении двух лет, ежегодные налоги в пользу бедных прихода с 700 ф. ст. уменьшились до 200 ф. ст., вместе с этим благосостояние прихода значительно возросло. Лица, до этих пор шатавшиеся праздно по улицам или толпившиеся у дверей пивных, теперь должны были заняться каким-нибудь делом, и один за другим получили работу, так что из восьмисот человек, составлявших население прихода, только пятнадцать оказались неспособными к труду и были помещены в богадельню Батского Союза (тотчас же, как только тот возник), между тем, как прежде, ежегодно около ста человек получали на руки вспомоществование от прихода. Когда дядя мой, спустя несколько лет, получил от своих прихожан в подарок телескоп, стоимостью в 20 ф. ст., то было бы ошибочно думать, что этот подарок был изъявлением признательности только со стороны плательщиков податей. Такому предположению вполне противоречит уже то обстоятельство, что когда дядя, еще несколько лет спустя, умер вследствие чрезмерных трудов своих на пользу благосостояния своих прихожан, провожавшая его в Гинтон процессия состояла не из одних только людей зажиточных, но и из массы бедных.
Несколько причин побудили меня привести здесь этот рассказ. Во-первых, мне хотелось показать, что участие к народу и самоотверженное служение ему вовсе не предполагают непременного одобрения системы даровой помощи. Во-вторых, я имел в виду указать на пользу, какую можно принести бедным, не размножением искусственных средств к смягчению бедности, а, напротив, их уменьшением. Затем у меня была еще цель, именно подготовить путь к сравнению.
В настоящее время мы, только в другом виде и в другой сфере, проводим систему, по существу своему тождественную с той, которая лежала в основании дополнительной рабочей платы (make-wages) в пору, когда действовал старый закон о бедных. Хотя политики этого и не признают, однако является вполне очевидным фактом, что разные общественные меры, клонящиеся к улучшению быта рабочего класса на счет плательщиков податей, по существу своему тождественны с теми, которые применялись в былое время, когда на рабочих фермах смотрели наполовину как на земледельцев, наполовину как на нищих, находящихся на иждивении прихода. В обоих случаях работник, взамен своего труда, получает в виде заработной платы деньги только для покупки некоторых из потребляемых им предметов, средства же для снабжения его остальными предметами берутся из общественного фонда, образуемого путем тех или других налогов. Не все ли при этом равно, какого рода предметы приобретаются рабочим на свою заработную плату, выдаваемую хозяином, и какие доставляются плательщиками податей? Принцип остается тот же. Заменим деньги купленными на них предметами и удобствами и рассмотрим в чем состоит существо дела. При действии старого закона о бедных фермер оплачивал получаемый им труд наймом для рабочего квартиры, хлебом, одеждой, топливом, плательщики податей снабжали работника и его семью обувью, чаем, сахаром, свечами, ветчиной и т.д. Такое распределение предметов, конечно, произвольное, во всяком случае не подлежит сомнению, что фермер и плательщики податей поставляли все необходимое рабочему сообща. В настоящее время работник получает от своего хозяина жалованье в размере, соответствующем стоимости пищи, одежды и других потребляемых вещей, а общество удовлетворяет прочие нужды и желания рабочего. На средства плательщиков податей в иных случаях рабочий уже имеет, а скоро и во многих других будет иметь квартиру дешевле ее ходячей стоимости. Если, напр., муниципалитет в Ливерпуле потратил около 200.000 ф. ст. и собирается истратить еще столько же на снос и перестройку жилищ для бедных, то само собою разумеется, что таким образом плательщики податей снабжают бедных более удобным помещением, чем те могли бы иметь на свои собственные средства. Далее, при обучении своих детей, рабочий опять-таки получает от общества гораздо более, чем платит, и весьма вероятно, что скоро обучение это будет даваться ему совсем даром. Кроме того, плательщики податей удовлетворяют и потребности самого рабочего в духовной пище, снабжая его книгами, газетами и удобным помещением для чтения тех и других. В иных случаях, как, напр., в Манчестере, общие учебные заведения для мальчиков и девочек, детей рабочих, снабжены, между прочим, и всем необходимым для рекреации. Таким образом, и в настоящее время рабочий получает на средства местного общества некоторые такие выгоды и удобства, каких он не может иметь на свой заработок. Вся разница между этой системой и старой системой make-wages зависит лишь от рода получаемых рабочим на общественные средства удобства. Но такая разница ни мало не изменяет сущности дела.
В основании обеих систем лежит одна и та же иллюзия. В обоих случаях то, что кажется даровым, на самом деле вовсе не даровое. Тот прибавок к своему еженедельному доходу, который, при действии старого закона о бедных, наполовину нищий земледелец получал от прихода, в сущности не был, как казалось с первого взгляда, даровым. Получение этого прибавка вело к соответствующему равномерному с ним понижению заработной платы, что сделалось вполне очевидным, когда, с уничтожением прежней системы, плата за труд вдруг значительно возвысилась. То же самое происходит и теперь с теми мнимыми щедротами, какие оказываются рабочему люду в городах. Говоря это, я имею в виду не только факт, что рабочие даже в случае, когда они не состоят сами действительными плательщиками податей, в уплачиваемой ими части квартирной платы незаметно участвуют в повышении цен за свои жилища, но, главным образом то обстоятельство, что их жалованье, подобно жалованью фермерских работников, понижается вследствие общественных тягостей, которые падают на хозяев. Прочтите недавние отчеты о стачках рабочих на бумагопрядильных фабриках в Ланкашире, они заключают в себе свидетельства самих рабочих, доказывающие, что в этом производстве чистая прибыль так скудна, что фабриканты, менее искусные или с недостаточным капиталом, неизбежно приходят к банкротству, а конкурирующие с ними кооперативные товарищества могут выдерживать лишь только в редких случаях. Посмотрим, какие последствия должны произойти из этого в отношении размера заработной платы. В счет стоимости производства должны быть включены между прочим и все налоги, как общие, так и местные. Если последние, как, напр., в наших больших городах, составляют треть, а иногда и более всего дохода, если предприниматель обязан платить их не только за свое частное жилище, но и за все торговые помещения, конторы, кладовые и проч., то понятно, что в окончательном результате вся эта сумма платежей или должна уменьшить процент прибыли с капитала, или должна быть взята из фонда, идущего на уплату заработной платы, или же и то, и другое вместе. Если конкуренция между капиталистами, в одинаковых или разнородных предприятиях, имеет следствием такое уменьшение размера прибыли, при котором одни выигрывают, другие теряют, а иные разоряются, если капитал, не находя в данной местности или занятии соответственной прибыли, утекает в другие места или обращается на другие предприятия, — если таким образом масса рабочих оказывается вдруг без дела, то для них, естественно, не остается ничего другого, как выбирать между уменьшением количества работы или понижением платы за свой труд. Кроме того, вследствие подобных же причин, увеличение местных налогов ведет еще к повышению стоимости предметов потребления рабочего. Издержки по производству торговли означенными предметами в обыкновенном порядке вещей определяются текущим размером процента на капитал, затраченный в это дело, причем все экстренные расходы неизбежно должны быть оплачиваемы соответственным возвышением цен. Таким образом, как раньше деревенский работник терял в одном случае то, что выигрывал в другом — точно так происходит и теперь с городским рабочим. Но мало того, в обоих случаях рабочие оказываются в убытке, так как в конце концов за их же счет оплачиваются все издержки на содержание администрации, необходимой для приведения в исполнение той или другой меры, и все другие связанные с этим расходы и потери.
‘Но’, могут спросить, ‘какое отношение имеет все это к ‘Грядущему рабству’? никакого прямого, но очень большое косвенное, как мы увидим дальше, но прежде сделаем еще несколько предварительных замечаний.
Рассказывают, что в Испании, в первое время после проведения здесь железных дорог, крестьяне окрестных поселений нередко попадали под поезда и что вина в этом обыкновенно взваливалась на машинистов, которые не остановили во время поезда: деревенская опытность не представляла данных, из которых можно бы было получить надлежащее понятие о силе импульса огромной массы, двигающейся с большой скоростью.
Приведенный рассказ невольно приходит мне на память, как только я начинаю вдумываться в идеи так называемых практических политиков, в уме которых, по-видимому, не зарождается мысли даже о политическом импульсе вообще, а тем более о таких политических импульсах, которые после того, как они даны, не только не ослабевают и не остаются на одной степени, но с течением времени все усиливаются и усиливаются. Эти политики в своих расчетах по поводу предпринимаемых мероприятий исходят обыкновенно из того предположения, что влияние последних прекратится именно там, где они желают и не распространится дальше. Все внимание таких политиков устремлено только на то, чего они хотят достигнуть, о дальнейших последствиях вызванного ими в жизни движения они мало думают, а о побочных результатах его еще менее. Когда, во время войны, нужно было поставить много ‘пушечного мяса’, и для этого приходилось поощрять увеличение народонаселения, Питт говорил: ‘Оказание помощи тем, у кого много детей, пусть будет для нас делом справедливости и чести, и ни в каком случае не должно быть поводом к позору и унижению’ [Hansard’s ‘Parliamentary History’, р. 710]. Тогда никто не ожидал, что налог в пользу бедных через пятьдесят лет учетверится, что женщины с несколькими незаконнорожденными детьми, благодаря приданому в виде получаемой ими от прихода пенсии, будут иметь больше шансов для выхода замуж, чем девушки хорошего поведения, и что множество плательщиков податей вдруг попадет в ряды нищих. Законодатели, которые в 1833 году подавали голос за субсидию в 20 000 ф. ст. на постройку школ, конечно, отнюдь не предполагали, что шаг этот поведет к усиленным поборам, местным и общим, доходящим ныне до 6.000.000 ф. ст., они вовсе не желали тогда устанавливать принцип, чтобы А являлся ответственным за воспитание потомства В. им и не снилась возможность понудительной меры, в силу которой бедные вдовы лишаются ныне опоры своих старших детей, и еще менее могли они ожидать, что их преемники, побуждая обедневших родителей обращаться в советы попечителей (Boards of Guardians) с просьбами о взносе платы за обучение детей, но прощаемой учебным комитетом (School-Boards), положат начало привычке к такого рода просьбам, которая поведет затем к увеличению нищенства [Fortnightly Review, January, 1884, p. 17]. Точно так же и составители закона 1834 года, о регулировании в некоторых фабричных производствах женского и детского труда, не воображали, что мера их в последствии приведет к ограничению и инспекции труда во всякого рода промышленных заведениях, где имеется более пятидесяти человек рабочих. Этим законодателям и в голову не приходило, что учрежденная названным законом инспекция постепенно придет к требованию от всех поступающих на фабрику юношей и девушек ниже известного возраста свидетельства врача, который по своему личному усмотрению (ничем не ограниченному) удостоверяет, что субъект не имеет таких телесных недостатков и не страдает такими болезнями, которые делали бы его неспособным к труду, так что, следовательно, право молодых людей на заработок будет поставлено к совершенную зависимость от приговора врача [Factories and Workshops Act. 41 and 42 Vic. cap. 16]. Еще менее, как я сказал, представляют себе политики, как бы гордящиеся даже практичностью своих стремлений, косвенные результаты, которые могут произойти от прямых последствий принимаемых ими мер. Укажем для примера на случай, стоящий в связи с одним из помянутых выше. Когда проектировалась система вознаграждения учителей по результатам их деятельности (payment by results), ничего другого не имелось в виду, кроме желания дать учителям действительное побуждение для более усердного исполнения своих обязанностей. Никто, конечно, не предполагал, что такое побуждение может во многих случаях весьма гибельно отразиться на их здоровье, никто также не ожидал, что они станут прибегать к излишествам в преподавании и будут чрезмерно налегать на слабых и неспособных детей, во вред последним. Никто не предвидел, что это часто будет вести к такому ослаблению физических сил учащихся, которое не может быть вознаграждено никаким количеством грамматики и географии. Устанавливая сумму лицензий на содержание трактиров, харчевен и т.п., имели в виду одну только цель — поддержание в обществе порядка, тот, кто придумал эту меру, и не подозревал, что она породит такие интересы, которые будут иметь сильное и вредное влияние на выборы представителей в парламент. Практическим политикам, сделавшим обязательным обозначение грузовой линии на торговых судах, тоже не приходило в голову, что интересы судовладельцев заставят последних в большинстве случаев поднимать эту линию до самого высшего предела, и что, следуя в том же направлении шаг за шагом, грузовая линия будет постоянно повышаема даже на кораблях лучшего сорта, как, по достоверным сведениям, это случилось в действительности. Законодатели, издавшие лет сорок тому назад парламентский акт, которым железнодорожные компании обязывались ввести у себя дешевый проезд, подняли бы на смех всякого, кто вздумал бы предсказать, что в последствии этот акт послужит ко вреду и невыгоде компаний, улучшающих способы передвижения. А между тем такими именно и оказались результаты акта, так как компании, которые начали бы теперь перевозить пассажиров III класса со скорыми поездами, подлежат штрафу в размере пассажирской платы за каждого перевозимого таким образом пассажира третьего класса. По поводу железных дорог можно привести еще более поразительный пример, для чего стоит только сделать сравнение между системами железнодорожного законодательства в Англии и во Франции. Законодатели, содействовавшие окончательному переходу французских железных дорог в руки правительства, не воображали, чтобы это могло ухудшить способы передвижения, они не предвидели, что нежелание уронить стоимость имущества, случайно перешедшего в собственность государства, заставит правительство отказывать в выдаче разрешения на открытия конкурирующих линий, и что при отсутствии таковых передвижение сделается дорогим, медленным и совершающимся сравнительно редко. Между тем теперь, как доказал сэр Томас Фаррер, не может подлежит сомнению, что путешественник в Англии в настоящее время пользуется значительно большими преимуществами перед путешественником во Франции, как в отношении стоимости проездов, так и в отношении быстроты и количества поездов.
Но практик-политик, который, несмотря на такие из рода в род повторяющиеся указания опыта, продолжает заботиться лишь о достижении ближайших целей, конечно, никогда не думает о еще более отдаленных, более общих и более важных последствиях своих мер, чем те, примеры которых только что приведены. Повторяя прежнюю метафору, мы должны сказать, что такой политик, проводя какую-либо меру, никогда не задается вопросом, будет ли вызванное им политическое движение — в одних случаях ослабевающее, а в других значительно усиливающееся — находиться в соответствии с остальными такими же движениями? Не приобретет ли оно в связи с ними сугубую силу, и не последует ли вследствие того каких-либо непредвиденных изменений? Имея в виду только ход политического течения, вызванного его собственною законодательною мерою, он не замечает, что и другие такие же течения, уже существующие или возникающие по его же инициативе, стремятся в том же, приблизительно, направлении, а потому ему никогда и в голову не придет, что все эти течения могут слиться в один большой поток, который в конец изменит весь порядок вещей. Или, оставив метафору и говоря проще, мы скажем: практический политик как будто бы не сознает той истины, что своими мерами он содействует образованию известного типа общественной организации, что однородные меры, производя в этой организации однородные изменения, все больше и больше обнаруживают склонность сделать данный тип общим, — и что, наконец, перейдя за известную черту, склонность эта становится уже непреодолимой. Подобно тому, как каждое общество стремится создать в других общественных группах такое же устройство как и у себя, подобно тому, как у греков Спартанцы и Афиняне боролись каждые за распространение своих политических учреждений, подобно тому, как в эпоху французской революции европейские державы с монархическим неограниченным правлением хлопотали о восстановлении во Франции самодержавной власти, а республика поощряла образование других республик, — точно также во всяком обществе каждые отдельные группы непременно обнаруживают склонность к возможно большему распространению. Подобно тому как система свободной кооперации, в форме товариществ, ассоциаций, союзов, с торговыми и иными целями, стремится к преобладанию в обществе, точно также и враждебная ей система принудительной кооперации при посредстве правительства преследует ту же цель. И чем больше те и другие кооперации распространяются, тем больше приобретают они сил к своему еще дальнейшему распространению. Для каждого политического деятеля должно быть самым первым и самым главным вопросом, так сказать, вопросом из вопросов: — ‘какой тип общественного строя намерен он создать?’ Но этот-то именно вопрос практическим политикам никогда и не приходит в голову.
Попробуем мы, вместо них, заняться этим вопросом. Сделаем обзор общему ходу позднейших изменений в нашей внутренней жизни и сопровождающему их течению идей и посмотрим, куда все это нас ведет.
Ежедневно говорится: ‘Мы уже сделали то-то и то-то, почему нам не действовать и далее в том же направлении?’ Подразумеваемая в этих словах похвала предыдущим прецедентам заставляет нас двигаться все дальше и дальше по пути установления разного рода законодательных правил, касающихся регулирования труда. парламентские акты. Ограничивающие продолжительность рабочего дня и определяющие обращение предпринимателя с рабочими, получая постепенно все большее и большее распространение на новые и новые промышленные предприятия, теперь уже применяются даже и к занятию простою торговлею. От инспекции над домами для рабочих, с целью ограничить в них число жильцов и улучшить санитарные условия, мы перешли к инспекции над всеми домами, которые отдаются в наймы ниже известной платы и служат для жительства более чем одного семейства. А теперь мы готовы установить подобную же инспекцию и вообще над всеми маленькими домами [Times, Jan. 2, 1884: Letter of Local Government Board]. Покупка государством телеграфов и ведение ныне этого дела на счет казны являются побудительной причиной для требований, чтобы государство выкупило из частных рук и эксплуатировало само также и железные дороги. Снабжение на общественные средства детей бедных родителей умственной пищей уже повело за собою к доставлению им, в некоторых случаях, и пищи телесной, а когда эта последняя практика сделается более общеупотребительной, то можно ожидать, что предлагаемое ныне даровое снабжение в одном случае, впоследствии будет предлагаться и в другом. Аргумент, что хорошим гражданам одинаково нужны как здоровая душа, так и здоровое тело, явится логическим поводом к такому распространению действующего ныне закона о даровом обучении [Предположение это оправдалось даже скорей, чем я ожидал. Настоящая статья была окончена и отдана в печать 30-го января. После того, именно 13 марта, лондонский учебный комитет (School-Board) постановил ходатайствовать о даровом снабжении бедных детей пищей и одеждой на счет местных благотворительных сумм. С течением времени слово бедные будет, конечно, получать все более и более широкое значение: скоро число бедных детей начнет все увеличиваться и увеличиваться, и на снабжение их пищей и одеждой потребуются все большие и большие суммы]. А затем, ссылаясь на прецеденты, представляемые церковью, школой и читальнями, которые содержатся обществом и на общественные средства, можно будет доказывать, что и удовольствия в том смысле, в каком они ныне вообще понимаются, нуждаются в организации законодательным путем, по крайней мере, столько же, как и труд.
Но не одни прецеденты поощряют такое распространение законодательного вмешательства. Последнее в значительной степени вызывается еще и необходимостью дополнять так или иначе мероприятия, оказывающиеся недействительными, и бороться с искусственным злом, беспрестанно нами создаваемым. Неудачи обыкновенно не подрывают в нас доверия в принимаемым мерам, а только побуждают или к более настойчивому применению их, или к еще более широкому распространению старых и созданию новых искусственных мер. Издание законов, имеющих в виду пресечение пьянства, началось уже очень давно, но изыскание средств к ограничению торговли хмельными напитками и по сию пору продолжает занимать почти каждую парламентскую сессию. Так как все принимавшиеся до сих пор меры не оправдали возлагавшихся на них надежд, то теперь является необходимым в более сильных законах, которые в некоторых местах совершенно запрещают производство питейной торговли, а скоро, без сомнения, и у нас, как это существует уже в Америке, потребуется, чтобы такое запрещение было повсеместным. Многочисленные мероприятия для уничтожения эпидемических болезней не прекратили повальных заболеваний оспой, тифом и т.п., и вот в настоящее время законодатели находят нужным прибегнуть в новой мере, которая заключается в предоставлении полиции права разыскивать по домам заразных больных и подвергать медицинскому осмотру как мужчин, так и женщин, всякий раз, как это найдут нужным санитарные чиновники. Старый закон о бедных в течение нескольких поколений содействовал развитию в народе непредусмотрительности, для предотвращения этого зла, порожденного обязательной благотворительностью, ныне предлагают ввести обязательное страхование.
Широкое применение такой политики делает идеи, на которых она основана, все более и более популярными и распространенными в обществе, и таким образом вызывает и поддерживает всеобщее убеждение в необходимости правительственного вмешательства во всякую неурядицу. ‘Неужели же вы хотите, чтоб это зло продолжалось!’ восклицают нам в ответ, лишь только вы заикнетесь против целесообразности многого из того, что ныне говорится и делается по поводу и для уврачевания общественных недугов. Обратите внимание на внутренний смысл этого восклицания. В нем подразумевается, во-первых, что всякое страдание должно быть устранено, а это — неправда: страдание часто бывает полезно и действует на страдающего как лекарство, следовательно, уничтожая страдание, вы тем самым лишаете больного возможности излечиться, во-вторых, в нем предполагается, что всякое зло может быть устранено, на самом же деле, вследствие несовершенства человеческой природы, большинство зол может быть только или перемещено с одного места на другое, или превращено из одной формы в другую, — при чем от подобных перемен самое зло часто еще более усиливается. В приведенном восклицании, кроме того, выражается еще совершенная уверенность, что бороться со всяким злом есть непременная обязанность правительства. При этом обыкновенно совсем не задаются вопросом, нет ли других агентов, которые могли бы содействовать искоренению зла, и не принадлежит ли данное зло к числу таких, против которых именно эти другие агенты могут быть наиболее действительными. Затем уже становится очевидным, что чем чаще повторяется правительственное вмешательство в общественную жизнь, тем более люди укрепляются в мысли о необходимости этого вмешательства и тем чаще, громче и настойчивее его требуют.
Всякое распространение политики правительственного вмешательства влечет за собой увеличение числа правительственных агентов, — дальнейшее развитие бюрократизма, и все возрастающую власть организации, состоящей из чиновников. Возьмите весы с большим количеством дроби на одной чашке и с очень маленьким на другой. Берите затем дробинку за дробинкой из более нагруженной чашки и перекладывайте постепенно в менее нагруженную, таким образом вы достигнете, наконец, того, что обе чашки придут в равновесие, если же вы будете продолжать перекладывание дробинок, то совсем измените положение весов. Предположите, что у весов плеча коромысла неодинаковой длины и что мало нагруженная чашка висит на очень длинном плече: тогда перемещение каждой дробинки из одной чашки в другую будет производить гораздо больший эффект, и изменение в положении весов наступит гораздо скорее. Я употребляют этот образ, чтобы нагляднее показать результаты последовательного перемещения отдельных лиц из регулируемой массы общества в регулирующие сферы. Здесь такое перемещение ослабляет общественные силы и усиливает правящие классы в гораздо большей степени, чем можно заключить по изменению относительного числа тех и других. Сравнительно небольшая группа тесно-сплоченных между собою чиновников, связанных одинаковыми интересами и действующих под руководством центральной власти, имеет огромное преимущество перед разрозненной массой публики, у которой нет определенной политики и которая может действовать единодушно лишь в редких, исключительных случаях, под влиянием какого-либо особенного, сильного возбуждения. Понятно поэтому, что когда организация из чиновников достигла известной степени развития, то борьба с нею становится все более и более невозможной, как мы и видим это на континенте, в государствах, где сильно развита бюрократия.
Будет мало сказать, что сила сопротивления регулируемой части общества ослабевает в геометрической пропорции по мере того, как усиливаются регулирующие классы: частные интересы многих отдельных лиц в самой регулируемой част делают изменение этого отношения еще более быстрым. Ныне во всех слоях общества много толкуют о том, что после введения конкурентных экзаменов, открывающих молодым людям доступ к общественной деятельности, юноши должны воспитываться таким образом, чтобы, сдав экзамен, могли поступить на государственную службу. Одним из результатов этого является то, что люди, которые при других условиях смотрели вы враждебно на дальнейшее развитие бюрократизма, теперь относятся к нему, если и не с одобрением, то во всяком случае с терпимостью, так как, благодаря такому развитию, их родные и близкие получают возможность сделать себе ‘карьеру’. Стоит только вспомнить, сколько семейств из высшего и среднего круга стараются пристроить своих детей на государственную службу, чтобы видеть, что распространение системы законодательного контроля встречает весьма сильное поощрение даже со стороны людей, которые если бы не были связаны личными интересами, конечно, относились бы к этой системе не иначе, как вполне враждебно.
Эта погоня за карьерой усиливается вследствие предпочтения, которое привыкли отдавать деятельности, слывущей за почетную. ‘Пусть его жалованье не велико’, думает про себя отец, добывающий для сына место на государственной службе: ‘за то он будет иметь положение и занятия, приличные для джентльмена’. И эта относительная важность положения правительственных чиновников сравнительно с положением лиц, посвящающих себя торговой или ремесленной деятельности, все растет и растет, по мере того как административная организация становится более крупным и могущественным элементом в обществе и стремится окружить себя все большим и большим почетом. В настоящее время, во Франции все честолюбие молодых людей устремлено на то, чтобы сначала заручиться хоть самым незначительным казенным местечком на родине, потом подняться до более крупного положения в местном правительственном центре и в заключение занять пост во главе одного из высших государственных учреждений в Париже.
Навстречу этим различным влияниям, действующим сверху вниз, снизу вверх идут все возрастающие в количестве ожидания и требования. Чрезмерно отягощенные труженики, которые составляют значительное большинство общества, а еще более те неспособные, которым постоянно помогают и которые постоянно требуют все новой и новой помощи, естественно являются сторонниками системы, обещающей им ту или другую выгоду на счет государства, и всегда готовы верить во всем каждому, кто утверждает, что эти выгоды могут и должны быть предоставлены. Поэтому, с полным доверием относятся они к рассказам всевозможных строителей политических и воздушных замков, начиная с оксфордских ученых и кончая ирландскими непримиримыми, а всякий дополнительный налог, взимаемый с общества для поддержания их благосостояния, подстрекает в них надежды на дальнейшие блага, путем установления новых налогов. В самом деле, чем чаще проявляется общественное вмешательство, тем сильнее развивается в гражданах мнение, что все должно делаться для них и ничего ими самими. Люди с каждым поколением все больше и больше сами теряют привычку личными усилиями или усилиями обществ и товариществ, образуемых по частному почину, добиваться желаемого, и все более и более привыкают рассчитывать на помощь правительственных учреждений, так что доходят, наконец, до того, что на эти учреждения начинают смотреть как на единственные, от которых они могут ожидать себе пользы. Такой результат весьма рельефно обнаружился на недавнем конгрессе промышленных союзов (Trades-Unions-Congress), состоявшемся в Париже. Английские делегаты на этом конгрессе в своих донесениях к избирателям сообщают, что между ними и иностранными делегатами произошло резкое разногласие по вопросу о том, ‘в какой мере следует требовать от государства, чтобы оно покровительствовало труду’. Это сообщение прямо указывает на факт, известный и из других отчетов о заседаниях конгресса, что французские делегаты постоянно взывали к правительственной власти, как к единственной, могущей удовлетворить их желаниям.
Распространение образования действовало в том же направлении и будет, конечно, действовать еще дальше. Всем известны слова: ‘Мы должны воспитывать наших правителей’, сказанные одним либералом, который противился последнему расширению льгот от обязательного образования. Да, если бы образование, о котором шла речь, заслуживало этого имени и удовлетворяло требованиям политического просвещения, то от него, конечно, можно бы было ожидать многого. Но знание синтаксических правил и умение прилагать их на практике, некоторые сведения по географии, да память, нагруженная датами вступления на престол королей и одержанных генералами побед, не могут сделать людей способными к здравому политическому суждению, точно также как приобретение навыка в рисовании не может дать уменья обращаться с телеграфом, или ловкость в игре в крикет не может дать уменья играть на скрипке… ‘Но’, могут возразить мне, ‘грамотность открывает путь к знакомству с политикой’. Несомненно, но идет ли кто-нибудь по этому пути? Всем известно, что из десяти человек по крайней мере девять читают лишь только то, что их развлекает или забавляет, а совсем не то, что могло бы научить их чему-нибудь, и менее всего они станут читать книгу, высказывающую неприятные для них истины или разбивающую неосновательные надежды. Очевидно, что настоящая система народного обучения в результате приводит только к весьма распространенному чтению таких сочинений, которые дают пищу приятным иллюзиям, а не таких, которые обращают внимание на суровую действительность. В ‘Pall Mall Gazette’ от 3 декабря 1883 г., за подписью ‘Механик’, была помещена статья, где, между прочим, говорится:
‘Усовершенствованное первоначальное обучение заставляет стремиться к образованию, — образование же побуждает желать многого, что совершенно недоступно для рабочего люда… что, при бешеной конкуренции, характеризующей настоящее время, для бедных классов безусловно недостижимо, отсюда происходит их недовольство действительностью и, чем они образованнее, тем сильнее это недовольство. Отсюда же происходит и то, что многие считают М-ра Рескина и М-ра Морриса за истинных пророков’.
Предполагаемая здесь связь между причиной и последствиями такова и в действительности, в этом нас достаточно убеждает настоящее положение вещей в Германии.
Класс тех, в которых таким путем развивается страстное ожидание всяческих благ, достижимых будто бы посредством общественной реорганизации, ныне облечен избирательной властью, поэтому всякий, желающий приобрести в свою пользу голоса этих людей, если и не уступит искушению открыто согласиться с ними, то во всяком случае должен воздерживаться от противоречия их ошибочным взглядам. Таким образом, каждый кандидат в члены парламента оказывается вынужденным предлагать или поддерживать какой-либо новый проект законодательства ad captandum. Мало того, даже самые вожди партий — как старающиеся сохранить за собой власть, так и стремящиеся отнять ее у первых — и те, в свою очередь, стараются друг перед другом надавать как можно больше обещаний, чтобы таким способом заручиться большим числом сторонников. Каждый, как мы еще недавно видели, добивается популярности, обещая больше, чем обещал противник. Из деления голосов в парламенте очевидно, что традиционная приверженность к вождям партий имеет перевес над вопросами о действительном внутреннем достоинстве предлагаемых мер. Представители нации оказываются настолько недобросовестными, что вотируют за билли, которые они признают по существу вредными, потому только, что этого требуют интересы партии или соображения, касающиеся предстоящих выборов. Таким образом, вредная политика поддерживается и усиливается даже теми, которые сознают ее вред.
А тем временем в народе идет деятельная пропаганда, которой все эти влияния с руки. Коммунистические теории, в известной степени одобряемые одним парламентским актом за другим и безмолвно, если не открыто, поддерживаемые многими общественными деятелями, которые стараются приобрести себе сторонников, все шумнее и шумнее проповедуются в той или другой форме народными вождями и настойчиво проводятся в жизнь целыми организованными общества. У нас существует, например, движение в пользу национализации поземельной собственности (land-nationalization), которое, стремясь к водворению идеально-справедливой будто бы системы арендаторства, как всему миру известно, было вызвано и поддерживается м-ром Джоржем и его друзьями с полным пренебрежением к правам настоящих владельцев земли, и которое по своим основаниям стоит более чем на полдороге к государственному коммунизму (state communism). У нас есть еще вполне организованная демократическая федерация м-ра Гайндмена с его приверженцами. Эти говорят, что ‘горсть мародеров, ныне владеющая (землей), не знает и не может знать никакого права, кроме грубого насилия над десятками миллионов угнетаемого им населения’. Они громко кричат против ‘акционеров, которым позволили наложить руки (!) на наши большие железнодорожные пути сообщения’. Но всего больше клеймят они ‘класс деятельных капиталистов, банкиров, фермеров, эксплуататоров рудников, подрядчиков, управляющих, заводчиков — ‘этих новейших крепостников, выжимающих все больше и больше чистой прибыли из наемных рабов, которых они заставляют на себя работать’. Они уверены также, что наступило великое время, когда промышленность и торговля ‘должны быть изъяты из-под контроля индивидуальной жадности’ [Socialism made Plain. Reeves, 185, Flint street].
Остается еще заметить, что эти разнообразно выражаемые тенденции встречают сильную и с каждым днем все резче и резче выражающуюся поддержку со стороны прессы. Журналисты, всегда осторожные, чтобы не сказать чего-нибудь, что не нравится их читателям, принадлежат к числу тех людей, которые следуют по течению и стараются придать ему большую силу. Законодательные вмешательства, которые прежде ими порицались бы, теперь если и не оправдываются, то во всяком случае обходятся молчанием, принцип laissez-faire, говорят они, отжил уже свое время. ‘Мысль о социализме теперь уже никого не испугает’, объявляют нам сегодня. Завтра же поднимают на смех город, который, отказываясь принять закон о вольных библиотеках (Free Librairies Act), обнаруживает страх по поводу меры, столь умеренно-коммунистической. А потом, после заверений издателей в том, что этом экономический переворот близок и должен быть принят, статьям защитников переворота отводится в журнале первенствующее место между тем те, которые считают настоящий ход законодательства гибельным и сознают, что в будущем он сделается еще гибельнее, молчат, находя бесполезным рассуждать с людьми, находящимися в состоянии политического опьянения.
Посмотрим теперь на общие результаты всех указанных причин, которые, действуя согласно, постоянно грозят ускорить совершающееся ныне преобразование общественного строя. Система административного регулирования получает все большее и большее распространение, благодаря установившейся практике идти по пути предыдущих прецедентов, которые, понятно, становятся тем авторитетнее, чем дальше наша политика следует в этом направлении. Затем мы видим все возрастающую потребность в административных принуждениях и ограничениях, которые являются прямым следствием непредвиденных зол и вреда, причиненных предшествовавшими принуждениями и ограничениями. Далее, каждое новое правительственное вмешательство усиливает во мнении людей сознание, что государство обязано бороться со злом и упрочивать добро. Возрастающее могущество развивающейся административной организации сопровождается потерей в остальном обществе силы, необходимой для того, чтоб противодействовать дальнейшему росту этой организации и усилению ее влияния. Открывающееся, с развитием бюрократизма, множество новых карьер представляет соблазн для членов регулируемых классов относиться одобрительно к такому развитию, так как оно увеличивает шансы их родственников на достижение почетного и прочного положения. Массы людей, всегда склонные смотреть на выгоды, доставляемые им обществом, как на даровые, постоянно возбуждают и поддерживают в себе надежды на новые блага. распространение образования, содействуя более распространению приятных заблуждений, чем суровых истин, еще сильнее подстрекает такие надежды и делает их более общими. Хуже того, надежды эти возбуждаются еще и кандидатами на общественные должности, ради того чтобы увеличить свои шансы на успех, а передовые государственные деятели, преследуя цели своей партии, поддерживают приятные иллюзии из расчета на народную любовь. Политические энтузиасты и неразумные филантропы, видя, что учение их то и дело оправдывается новыми, гармонирующими с ним законами, все с большей отвагой и успехом ведут свою агитацию. Журналистика, идущая всегда в согласии с общественным мнением, усиливает последнее, прибавляя к нему свой голос, между тем как противоположное мнение все больше и больше подвергается осуждению и лишь в редких случаях находит себе выражение.
Таким образом, разнородные влияния содействуют развитию корпоративной деятельности и ослабляют деятельность индивидуальную. Этому со всех сторон помогают составители разных проектов, из которых каждый заботится лишь о своем собственном излюбленном проекте и вовсе не думает об общей реорганизации, совершающейся вследствие совместной деятельности его мер и других подобных ей. Говорят, что французская революция сама пожрала своих детей. Такой же катастрофы, по-видимому, следует ожидать и нам. Многочисленные социалистические реформы, уже провозглашенные парламентскими актами и еще предстоящие в близком будущем, постепенно сольются в одно целое, — в государственный социализм (state-socialism), таким образом все маленькие волны будут поглощены одной огромной волной, которую они сами мало-помалу воздвигли.
Но многие, без сомнения, спросят нас: ‘почему мы описываем все эти явления как грядущее рабство?’ Ответ простой: социализм, в какой бы форме он ни проявлялся, заключает в себе рабство.
В сущности, что такое раб? Прежде всего мы понимаем под ним человека, ставшего собственностью другого лица. Чтобы не быть, однако же, только номинальною, собственность должна проявляться в контроле господина над действиями раба, и вдобавок в таком контроле, который обыкновенно направлен к выгоде контролирующего. Коренное свойство раба заключается в том, что он принужден работать по воле другого. Отношение это допускает различные степени. Напомнив, что первоначально раб был пленник, жизнь которого находилась в руках и зависела от милости полонившего, здесь достаточно будет заметить, что существует суровая форма рабства, в которой трактуемый как животное раб принужден направлять все свои усилия на пользу господина. При системе менее суровой рабу, хотя и обязанному трудиться преимущественно на господина, дозволяется вместе с тем работать короткое время и на себя, и предоставляется участок земли для произращения некоторого излишка пищи. Дальнейшее улучшение в положении раба дозволяет ему продавать добытое на своем участке и сохранять в своих руках выручку. Затем мы приходим к еще более мягкой форме, являющейся обыкновенно там, где свободный хлебопашец, работающий на собственной земле, превращается завоевателем в о, что мы называем крепостным: последний принужден каждый год платить своему господину известную постоянную дань, — работою или продуктами своего труда, или и тем, и другим вместе, — удерживая все остальное в свою пользу. Наконец иногда, как недавно еще было в России, ему дозволяется покидать имение своего господина и работать или торговать на себя в другом месте, платя господину только известный ежегодный оброк. Что заставляет нас в этих градациям рабства считать его более или менее суровым? Очевидно — больший или меньший размер труда, употребляемого принудительно на пользу другого лица, вместо своей собственной. Там, где весь труд раба берет себе его собственник, рабство тяжело, а где господину отдается только небольшая часть труда, оно легко. Пойдем теперь далее. Положим, — собственник умирает и его имение, с живущими здесь рабами, поступает в руки душеприказчиков, — или, положим, — имение это, со всем что в нем есть, покупает компания, улучшится ли от этого хоть сколько-нибудь положение раба, если количество требуемого от него принудительного труда останется то же? Затем, вместо компании поставим общину, — составит ли это хоть какую-нибудь разницу для раба, если время, занятое у него работою на других, также велико, а то, которое остается собственно для себя — также мало как и прежде? Вся суть дела в том: сколько он принужден работать на других и сколько затем у него остается свободного времени, чтобы работать на самого себя. Степень рабства изменяется согласно с изменением отношения двух величин: того, что раб вынужден отдавать, к тому, что ему дозволяется удержать, сущность дела остается также, кто бы ни был господин: одно лицо или целое общество. Если, помимо воли своей, человек принужден работать на общество и получает из общественных складов только ту долю, какую обществу благоугодно будет уступить, то он становится рабом общества. Таким образом социалистические порядки ведут неизбежно к порабощению, к тому же нас направляют и многие недавние мероприятия, а особенно те, в пользу которых ныне агитируют. Рассмотрим сперва ближайшие, а затем и окончательные из результаты.
Политика, пущенная первоначально в ход законами о жилищах рабочего класса, способна идти и пойдет дальше. Там, где муниципальные корпорации делаются домостроителями, они неизбежно роняют цену домов, построенных на частные средства, и мешают сооружению новых. Всякая регламентация, касающаяся образа постройки и удобств, обязательно обеспечиваемых жильцу, уменьшает барыш строителя и побуждает его затрачивать свой капитал предпочтительно там, где ему не грозит такая потеря. Таким образом, домовладелец, знающий, что маленькие дома причиняют много излишних хлопот и потерь, и испытавший уже беспокойства инспекции и вмешательства власти и причиняемые всем эти убытки, — чувствуя, как его собственность день ото дня становится для него неприятнее, естественно стремится продать ее, а так как у покупщиков, по тем же причинам, отбита охота приобретать, то он вынужден продавать в убыток. Дальнейшее усиление регламентации может легко дойти, как это и предлагает лорд Грей, до требования от домовладельцев, чтобы они, в видах оздоровления своих домов, выгоняли из них неопрятных жильцов, такое прибавление к обязанностям, лежащим уже ныне на домовладельцах, еще обязанности инспектора по санитарной части, должно еще более побуждать их к продаже своих домов, обескураживая в то же время еще решительнее покупщиков, и стало быть должно неизбежно вести к дальнейшему понижению цен. Что же из этого, наконец, произойдет? Вместе с возрастающими помехами к сооружению новых домов, особенно небольших, должно возрастать и требование от местной администрации, чтобы она пополняла недостаток в них. Муниципальные или другие подобные корпорации все чаще и чаще будут принуждены сами строить дома или приобретать такие, покупка которых, по указанным причинам, сделалась невыгодною для частных лиц и купить которые, вследствие падения цен, часто будет выгоднее, чем строить обязательно новые. Изложенному ходу дела будут способствовать и другие причины, так как всякое увеличение местных налогов, обеспеченных недвижимостью, будет еще сильнее обесценивать эту последнюю [Считающие неосновательными подобные опасения пусть поразмыслят о следующих данных. С 1867-1868 по 1880-1881 год сумма ежегодных местных земских расходов, в пределах Соединенного Королевства возросла с 36 132 834, до 63 276 283 фунтов стерлингов, в течение же 13 лет сумма муниципальных расходов в одной только Англии с Уэльсом с 13 миллионов достигла 30 в год! А в какой мере увеличение общественных тягостей, за одно с другими причинами, способствует переходу собственности из частных рук в руки общественные, видно из заявления м-ра У. Ратбона, члена парламента, на которое я обратил внимание уже после того, как моя статья была отдана в типографию: ‘На моей памяти’, — говорит он: — ‘местные налоги в Нью-Йорке, с 12 шиллингов 6 пенсов на сто, дошли до 2 ф. с. 12 шиллингов 6 пенсов на сто, на капитал его граждан, — тягость, которая больше чем поглотила бы весь доход английского помещика средней руки’. (Nineteenth Century, February, 1883].
Затем, если мы дойдем до того, что в городах муниципальные власти сделаются главными домовладельцами, то это послужит уже хорошим прецедентом к снабжению на общественный счет домами и сельского населения, как это предлагает программа радикальной партии [Fortnightly Review. November, 1883, pp. 619-620] и как этого хочет демократическая федерация, требующая ‘принудительного устройства здоровых жилищ для ремесленников и хлебопашцев, в размере, соответствующем числу населения’. Очевидно, что все сделанное, делаемое и ожидаемое в этом направлении стремится к возможно полному осуществлению социалистического идеала, в котором община — единственный домовладелец.
К такому же результату ведет нас и развивающаяся день ото дня все шире политика, касающаяся условий разного рода владения и пользования землей. Задача осуществления новых общественных выгод при посредстве увеличенного состава должностных лиц, содержимых на счет увеличения общественных тягостей, должна вести неизбежно и в возрастающей степени к упадку дохода с земли, пока, по мере все большего и большего обесценения, препятствия к переходу ее из рук в руки не начнут постепенно исчезать. Уже и теперь, как всякий знает, во многих местностях трудно найти арендатора, земли сравнительно менее плодородные пустуют или, если и обрабатываются собственниками, то нередко в убыток. Ясно, что размер прибыли на капитал, помещенный в земле, не так велик, чтобы, в видах размножения общественных должностей, местные и государственные налоги могли быть значительно увеличиваемы, не угрожая поглощением такой части этой прибыли, что собственники будут принуждены продавать землю по какой ни на есть цене, хотя бы и самой низкой, в расчете эмигрировать и купить в других краях землю, не обремененную такими тягостями. Подобные примеры теперь уже и случаются. В дальнейшем своем развитии этот процесс должен вести к прекращению обработки земель низшего качества, после чего, конечно, многие уже присоединятся к требованию, заявленному недавно м-ром Эрчем. В своем обращении к брайтонской радикальной ассоциации, жалуясь, что нынешние помещики не заботятся о том, чтобы их земли были достаточно производительны, на сколько это следовало бы в видах общественной пользы, он говорит: ‘желательно, чтобы нынешнее правительство провело закон о принудительной обработке земли’, — требование это, встреченное рукоплесканиями, он оправдывал примером принудительного оспопрививания (новая иллюстрация, указывающая на значение прецедента). И требование это, конечно, найдет себе поддержку, и не только во имя необходимости сделать землю более производительною, но и во имя желательности доставить работу сельскому населению. Затем, когда для правительства станет уже привычным делом наем в широких размерах незанятых рук, для возделывания земель пустующих или приобретаемых по номинальной цене, мы достигнем той ступени, с которой останется уже только один последний и незначительный шаг до такого учреждения, которое — по программе демократической федерации — должно следовать непосредственно за национализацией земли: ‘До организации земледельческих и фабричных армий, под контролем государства, на кооперативных началах’.
Тем, кто сомневается, что подобный переворот может совершиться описанным путем, мы укажем на факты, подтверждающие вероятность нашего предположения. В Галлии, во времена упадка Римской Империи, число получателей стало так велико сравнительно с числом плательщиков, и бремя поборов сделалось так громадно, что земледельческий класс пришел в разорение, поля обратились в пустыни и лес вырос там, где некогда бороздил плуг [‘Lactant‘. De M. Persecut. cc. 7, 23]. Подобным же образом перед наступлением французской революции бремя общественных тягостей достигло таких размеров, что многие фермы оставались необработанными, а некоторые были и вовсе заброшены, — четвертая часть земли пришла в совершенное запустение, а в иных провинциях, даже целая половина ее успела зарасти вереском или кустарником [Taine, ‘L’Ancien Regime’, pp. 337-338 (в английском переводе)]. Подобного рода вещи случались и у нас, в Англии. Не говоря уже о том, что при действии старого закона о бедных, налоги в иных провинциях достигали до половины арендной платы и что в различных местах фермы лежали необработанными, у нас был положительно такой случай, что подати поглотили весь доход с земли.
‘В Чольсбeри, в Бeккингам-Шайре, в 1832 году, поступление налога на призрение бедных вдруг прекратилось за невозможностью продолжать его сбор, так как помещики отказались от ренты, арендаторы от своих ферм, духовенство от церковных земель и десятины. Пастор, м-р Джестон, показывает, что в октябре 1832 года приходские администраторы побросали свои счетные книги, и бедные собрались толпой у его дверей, когда он был еще в постели, прося у него совета и пищи. Несколько времени они поддерживались частью на собственные его скудные средства, частью милостыней соседей, частью на дополнительные сборы, наложенные на соседние приходы’ [‘Report of Comissioners for Jnquiry into the Administration and Practical Operation of the Poor Laws‘, p. 37, February 20, 1834. (Отчет комиссии для расследования администрации и практической деятельности законов о призрении бедных)].
К этому члены комиссии, из отчетов которой заимствована приведенная цитата, присоединяют совет благодетельного ректора (духовный чин пастора): ‘разделить всю землю между способными к работе приходскими нищими’, — в надежде, что при известной помощи, в продолжение двух лет, они впоследствии будут в состоянии содержать себя сами. Подобного рода факты, как иллюстрация к сделанному в парламенте предсказанию, что при действии старого закона о бедных лет через тридцать земля перестанет возделываться, — ясно свидетельствуют, что при дальнейшем увеличении общественных тягостей дело может легко окончиться принудительной обработкой земли под контролем администрации.
Дальше возникнет вопрос о переходе в собственность государства железных дорог. Такой переход на материке совершается уже в широких размерах, и у нас, несколько лет тому назад, в защиту его раздавались громкие голоса. И вот теперь крик по этому поводу, поднятый было разного рода политиками и публицистами, подхвачен вновь демократической федерацией, предлагающей: приобретение железных дорог в собственность государства, с вознаграждением или без вознаграждения теперешних владельцев’. По-видимому, давление сверху, поддерживаемое давлением снизу, сулит осуществить эту меру, внушаемую широко распространяющейся ныне повсюду политикой, а вместе с тем нам предстоит увидеть немало и других сопутствующих перемен. Железнодорожники, первоначально строители владельцы одних только железных дорог, стали потом хозяевами весьма многих предприятий, посредственно или непосредственно связанных с железнодорожным делом, а потому государство должно будет приобрести вслед за покупкой железных путей и все эти предприятия. Имея уже в своих руках исключительную доставку писем и телеграмм и готовое присвоить себе не менее исключительную доставку посылок, государство сделается не только единственным перевозчиком пассажиров, товаров и минералов, но прибавит к своим и без того многочисленным промыслам еще много новых. Уже и теперь, кроме своих морских и военных сооружений: постройки гаваней, доков, молов и проч., — оно ведет дело кораблестроителя, пушколитейщика, фабриканта ручного оружия, изготовителя амуниции, солдатского платья и сапог, а когда оно, сверх того, приобретет и железные дороги, ‘с вознаграждением или без вознаграждения’ (как гласят демократические федералы), — то должно будет сделаться, в придачу, еще и фабрикантом локомотивов, вагонов, изготовителем брезентов и смазки, собственником пассажирских пароходов, хозяином угольных копей, каменоломен, владельцем омнибусов и проч. Тем временем местные его представители, — муниципальные управления, — во многих местах уже и теперь водоснабдители, газопроводчики, строители и собственники конно-железных дорог, хозяева ванн и купален, — конечно, успеют нахватать себе еще немало и разного другого дела. И когда, таким образом, государство, косвенно или прямо, приобретет или создаст множество отраслей оптового производства и оптовой торговли, оно будет иметь уже веские прецеденты к распространению своей деятельности и на мелочную торговлю, следуя в этом, скажем, хотя бы примеру французского правительства, которое долго было табачным лавочником.
Очевидно, стало быть, что нововведения, совершившиеся, совершающиеся и пропагандируемые, направляют нас не только к государственной апроприации земли, жилищ и путей сообщения, которым всем сплошь предстоит быть управляемыми и обрабатываемыми посредством правительственных чиновников, но и к государственному захвату всех видов промышленности, частная деятельность в которых, постепенно все более убиваемая конкуренцией государства, имеющего все средства устроить дело как только для него удобнее, постепенно будет все более вытесняться, подобно тому, например, как вытесняются пансионами школы для приходящих. И таким образом будет осуществлен желаемый социалистами идеал.
Представим себе теперь, что он уж осуществляет, этот мечтаемый идеал, на пути к которому так называемые практические политики содействуют социалистам и который так соблазняет последних своею светлою стороной, спрашивается, какова должна быть его темная сторона, которой они не замечают? Известное замечание, повторяемое так часто по поводу затевающихся свадеб, говорит, что люди, согретые пламенными надеждами, сосредоточивают обыкновенно все внимание исключительно на ожидаемых ими радостях и совсем не думают о сопутствующих этим последним страданиях и печалях. Дальнейшею иллюстрацией этой избитой истины служат для нас политические энтузиасты и фанатические преобразователи. Находясь под исключительным впечатлением зол, присущих нынешнему общественному устройству, и не приписывая их врожденным недостаткам человеческой природы, лишь в ограниченной степени приспособленной к требованиям общественной жизни, — они воображают себе, что все бедствия очень легко могут быть устранены тем или другим переустройством. Но даже и при удаче их планов, они успели бы в действительности не более, как только заменить одно зло другим. Еще бы только они поразмыслили немного, с полным спокойствием, то скоро убедились бы, что со введением предлагаемых ими порядков их вольности и права, как свободных людей, должны будут уменьшиться в той же самой мере, в какой они надеются обеспечить материальное благосостояние.
Ни одна форма кооперации в большом или малом размере не может обойтись без контроля свыше и всегда требует подчинения распоряжающимся властям. Любая из существующих ныне организаций для проведения социальных реформ может служить этому доказательством. И они уже вынуждены иметь свои советы, своих облеченных властью вожаков, которым другие должны повиноваться под страхом неотвратимой в противном случае неурядицы и неудачи. Собственный опыт тех самых людей, которые громче всех ораторствуют за новый социальный порядок под отеческим контролем правительства, свидетельствует, что даже в частных, добровольно сформированных обществах, власть распорядителей становится скоро если и несовершенно неодолима, то все же весьма велика, на столько велика в самом деле, что очень часто возбуждает строптивость и ропот между прочими членами общества. Профсоюзы (Trades-Unions), ведущие своего рода промышленную войну за интересы рабочих против интересов их нанимателей, убеждают нас, что для успеха им безусловно необходима строгая дисциплина — почти военная по своей суровости, и что всякое разногласие между руководителями губит дело. Даже в кооперативных товариществах, составляющихся, собственно, только для ведения тех или других промышленных или торговых предприятий, а потому не требующих такой покорности вожакам, какая необходима там, где дело идет о нападении или защите, должностная администрация, на наших глазах, приобретает все-таки такую власть, что иногда слышатся уже жалобы ‘на тиранство распорядителей’. Судите же после этого — чего следует ожидать там, где вместо сравнительно совсем ничтожных ассоциаций местных и добровольных, — к которым можно принадлежать или нет, как угодно, — вырастает ассоциация национальная и всеобъемлющая, в состав которой все граждане волей-неволей должны будут войти и из которой нельзя будет выйти иначе, как покинуть отечество. Судите сами, — чем при таких условиях должна сделаться власть иерархически-организованной и централизованной администрации, вооруженной всеми ресурсами целого государства, и опирающейся на силу любого размера, какая только может потребоваться для приведения в действие ее декретов и для охранения того, что она называет порядком. Не даром такой человек как Бисмарк чувствует вожделение к государственному социализму.
Теперь, видя, — как и они должны видеть, если вполне обдумали свою схему, — власть распорядительных органов в новой социальной системе рисующейся в таких привлекательных красках, пусть адвокаты этой системы спросят себя: к чему будет естественно стремиться такая власть? Не останавливаясь, как они обыкновенно делают, исключительно на вопросе о материальном благосостоянии и нравственном спокойствии, которые, будто бы, могут быть вполне обеспечены благодетельной администрацией, пусть хоть немного подумают о цене, какую придется за это заплатить. Распорядители не в силах создать предметов житейской необходимости, они могут только распределять между отдельными лицами то, что последние сами, соединенными силами, произвели. Если от общинной власти будут требовать, чтобы она всех обеспечила, то она, с своей стороны, должна будет потребовать, чтобы ей доставляли все необходимые для этого средства. Тут уж немыслимо, как при ныне действующей у нас системе, свободное соглашение нанимателя с нанимаемым: при будущей системе оно в принципе исключено. И на место его должно будет стать с одной стороны приказание местных начальников рабочим, а с другой — покорное исполнение рабочими заданного им от начальства урока. На такие именно отношения и указывают нам ясно, хотя быть может и бессознательно, члены демократической федерации. Они предлагают именно, чтобы все работы производились ‘земледельческими и фабричными армиями, под правительственным контролем’, — забывая, по-видимому, что армии предполагают иерархию офицеров, которые будут естественно требовать себе повиновения, без чего ни порядок, ни подлежащий успех работы не могут быть обеспечены. А таким образом каждый станет перед агентами власти в положение раба по отношению к господину.
‘Но персонал управляющих будет таким господином, которого сам управляемый, совместно с другими, создал, и постоянно держит в своих руках, и который поэтому не осмелится контролировать своих подчиненных строже, чем это необходимо для блага всех и каждого’.
Первый ответ на подобное возражение — это то, что если бы на самом деле было и так, то все-таки каждый член общества, сам по себе, будет рабом общины как целого. Подобное отношение обыкновенно и существовало в воинствующих общинах, даже при мнимо народной форме правления. В древней Греции действовал признаваемый всеми принцип, что каждый гражданин не принадлежит ни себе, ни своему семейству, а принадлежит городу, причем, как известно, у греков понятие города было равнозначаще с понятием государства. И эту-то систему, свойственную народу, живущему в состоянии непрерывной войны, социализм вдруг хочет воскресить в государстве, которое, предполагается, будет чисто-промышленным. Труд каждого сделается собственностью все, как собирательного лица, а самому трудящемуся будет выдаваемо за произведенную работу такое вознаграждение, какое власти заблагорассудят назначить. Таким образом, даже и при условии, если администрация будет действительно такой благодетельной, какой надеются ее видеть сторонники социального переворота, — все-таки рабство, хотя и мягкое, неминуемо должно быть непременным результатом предполагаемой организации.
Второе возражение состоит в том, что администрация в самом скором времени неизбежно сделается совсем не такой, как того желают, а потому рабство будет далеко не мягким. Социалистические расчеты грешат тем, что исходят из ошибочного предположения, очень похожего на то, которое делает ошибочным и расчеты практического политика. Думают, что официализм будет действовать именно так, как от него ожидают, чтобы он действовал, а этого в действительности никогда не бывает. Коммунистический механизм, подобно ныне действующему социальному механизму, придется строить из материала, какой имеется налицо в свойствах человеческой природы, а недостатки этой последней породят и в будущем те же бедствия, какие существуют и теперь. Властолюбие, эгоизм, несправедливость, недобросовестность, доводящие часто, сравнительно в очень короткий срок, до расстройства и разорения частные общества, — там, где последствия будут накопляться из поколения в поколение, — неминуемо породят бедствия несравненно более крупные и менее исправимые, — ибо обширная, сложная, обладающая всеми возможными средствами и пособиями, правительственная организация, однажды развившись и укоренившись, должна стать неодолимой. И если нужно еще доказывать, что периодическое отправление избирательной власти не в силах предотвратить этого, то достаточно привести в пример французское правительство времен Второй Империи, которое, будучи чисто народным по происхождению и находясь от поры до времени под контролем народной воли, тем не менее попирало свободу граждан до такой степени, что английские делегаты на последнем конгрессе промышленных союзов называли это попирательство ‘позорным и небывалым явлением в республиканской нации’.
Конечным результатом будет возрождение деспотизма. Дисциплинированная армия гражданских чиновников, подобно тому как и армия, состоящая из военных, даст своему главе верховную власть, такую власть, которая часто поведет к узурпации, как это было в средневековой Европе и еще больше в Японии, или чтобы недалеко ходить за примером, как это случилось в наше время, у собственных наших соседей. Недавние признания Мосьe де Мопа свидетельствуют, как легко глава конституционного государства, избранный и облеченный доверием от всего народа, может, при помощи небольшого числа бессовестных заговорщиков, парализовать значение представительного собрания и сделаться самодержавным. И мы имеем все основания полагать, что те, кто достигнет власти в социалистической организации, не посовестятся добиваться своих эгоистических целей во что бы ни стало, какими бы то ни было средствами. Если уже об акционерах, с выгодою или убытком для себя соорудивших сеть железных дорог, которая так возвысила наше народное благосостояние, в совете демократической федерации было сказано, что они захватили пути сообщения, то можно судить, с какою крайнею несправедливостью распорядители социальной организации способны себе объяснять претензии частных лиц и классов им подчиненных. И видя дальше, как члены того же совета требуют, чтобы государство приобрело железные дороги ‘с вознаграждением или без вознаграждения’, мы можем не без основания заключить, что вожди желаемой идеальной общины не будут особенно затрудняться какими-нибудь интересами справедливости и не остановятся в преследовании той политики, какую они сочтут за нужную, — политики, которая, разумеется, будет всегда тождественна с интересами их верховенства. Случись при таких условиях что-нибудь в роде войны с соседним государством или какой-нибудь междоусобной смуты, потребующей вооруженной силы для ее подавления, и социалистическая администрация превратится разом в страшную тиранию, подобную той, которая существовала некогда в древнем Перу, — тиранию, под гнетом которой масса народа, находясь в руках чиновничьей иерархии, живя под недремлющим уличным и домашним надзором и работая чисто для содержания правящих властей, будет получать сама едва одно только голое пропитание. И тогда, в новой форме, воскреснет вполне та правительственная система совместного принудительного труда, исчезающую традицию которой представляет старый консерватизм, — система, к которой новый консерватизм желает нынче нас возвратить.
‘Но мы будем настороже против этого и примем все меры, чтобы предотвратить такие бедствия, скажут нам, без сомнения, энтузиасты. Будут ли то практические политики с их новыми регулирующими мероприятиями, или коммунисты с их системой переустройства труда, ответ у них всегда один: ‘Правда, подобного рода планы, вследствие непредвиденных причин или неблагоприятных случайностей, часто рушились, но мы воспользуемся прошедшим опытом и достигнем цели’. Нет, по-видимому, никакой надежды заставить людей убедиться в истине, кажется, однако же, довольно очевидной, что благоденствие общества и справедливость его учреждений зависит, в сущности, от характера его членов, и что ни в том, ни в другом отношении улучшение невозможно без улучшения характера людей, которое достигается путем развития мирных занятий, не стесняемого ничем, кроме потребностей благоустроенного общежития. Верование не одних социалистов, но и так называемых либералов, усердно расчищающих путь для первых, состоит в том, что при надлежащем уменье худо функционирующее человечество может быть вогнано в формы отлично функционирующих учреждений. Но это не более как иллюзия. Природные недостатки граждан неминуемо проявятся в дурном действии всякой социальной конструкции, в какой бы их ни устроили. Нет такой политической алхимии, посредством которой можно бы было получить золотое поведение из свинцовых инстинктов.