ГРОТТА-ФЕРРАТА.
ГРОТТА-ФЕРРАТА.
Н. НАДЕЖДИНЪ.
‘Картины русской живописи’, СПб, 1846
Гротта-Феррата, Надеждин Николай Иванович, Год: 1846
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Въ окрестностяхъ Рама, у подножія Монте-Альбано, на дн долины, опоясанной съ одной стороны армидиными садами Фраскати, съ другой суровымъ ландшафтомъ Кастель-Гандольеро, покоится скромная иноческая обитель, извстная подъ именемъ Гротта-Феррата. Замчательно, что въ ней, почти подъ стнами высокомрной столицы латинскаго запада, господствуетъ чинъ С. Василія Великаго, родившійся на православномъ Восток, самое богослуженіе совершается, хотя уже и по латинскому обряду, но на язык греческомъ. Это послдніе остатки греко-восточнаго происхожденія обители, возникшей здсь въ т счастливыя времена, когда вся церковь Христова была одно стадо подъ однимъ небеснымъ Пастыреначальникомъ, когда Западъ, чуждый еще обаяній земной гордыни, расторгшей союзъ древняго вселенскаго братства, доврчиво и любовно принималъ съ Востока, отчизны Евангелія, и свтъ евангельскаго богомудрія, и образцы Евангельскаго богоподобія!
Но не этой особенности Гротта-Феррата одолжена тмъ, что ея мирная тишина до сихъ поръ не перестаетъ возмущаться приливомъ любопытныхъ постителей, стекающихся въ Римъ со всхъ концевъ міра. Настоящее время слишкомъ равнодушно къ памятникамъ, не ознаменованнымъ печатью классическаго изящества, или по крайней мр античнаго увчья. Гротта-Феррата лежитъ на дорог изъ Фраскати въ Альбано: это длаетъ ее необходимымъ перепутьемъ для всякаго, кто вознамрился повторить на мстахъ древнйшую исторію Лаціума, служащую введеніемъ къ великолпной исторіи Рима, кто отъ развалинъ стараго Тускулума держитъ путь на кладбище старой Альбы-Лонги, гд не изгладились еще слды святилища Юпитера Все-Латиненаго, гд поднесь шумитъ таинственная дубрава Эгеріи, гд указаваютъ вамъ гробницу Гораціевъ и Куріаціевъ. Утомленный крутымъ спускомъ съ высоты, увнчанной обломками пышной виллы Цицероновой, путникъ охотно останавливается въ пріютной глубин долины, подъ снію оливъ, надъ рзвымъ потокомъ, шумъ котораго, одинъ мосл звона монастырскаго колокола, нарушаетъ царствующее вокругъ безмолвіе. Отрадна эта минута успокоенія въ безмятежномъ лон прекрасной природы, въ слдъ за бесдою съ краснорчивымъ прахомъ вковъ, встревоженныхъ пытливымъ воспоминаніемъ! Но отдохнувшаго гостя ожидаетъ новое наслажденіе. Тамъ, въ священной оград монастыря, находится часовня, которую зиждительная кисть Доминикино покрыла чудными фресками. Доминикино! Одно это имя не заключаетъ ли въ себ непреодолимаго очарованія? Его одного достаточно, чтобы сохранить неизсякаемую занимательность пустынному уединенію Гротты-Ферраты!
Когда мн, именно на такомъ перепуть, довелось постить Гротту-Феррату, первое, или лучше единственное, чего и искалъ въ ней, были также фрески Доминикино. Я нашелъ обитель не въ обыкновенномъ ея поко. Она была полна народа. На ту пору случился праздникъ. Съ окружныхъ деревень стеклись въ особенности поклонницы, блиставшія всей радужной пестротой живописныхъ костюмовъ Римской-Кампаньи. Въ церкви, весьма не обширной, я долженъ былъ пробираться сквозь густые ряды колнопреклоненныхъ, благоговйно ожидавшихъ начатія торжественной массы. Меня не остановило ничто: ни алтарь роскошно убранный свжими, благоуханными цвтами, ни яркое сіяніе безчисленныхъ канделябровъ и паникадилъ. Я спшилъ въ боковой праддъ храма, указанный однимъ изъ послушниковъ. Тамъ не было никого. Свтъ дна едва прокрадывался таинственной полумглой во внутренность скромнаго святилища. На алтар ни одной гирлянды, передъ алтаремъ ни одного свтильника. Но въ этой пустот, въ этомъ сумрак, а не чувствовалъ себя одинокимъ. Стны, мертвые стны дышали вокругъ меня неисповдимою жизнью…
Благоговніе предъ искусствомъ! Даръ творческій есть одинъ изъ драгоцннйшихъ обломковъ сокрушеннаго въ насъ образа Всезиждителя. Геній есть искра Божія. Но искусство вполн достойно своего высокаго значеніе только тогда, когда чары свои расточаетъ не на рукотвореніе лживыхъ кумировъ, не на соблазнительное ласкательство чувствъ. Служеніе истин и благу: вотъ верховная задача творчества! Религіи есть единственный жертвенникъ, предъ которымъ склоняясь, геній возвышается.
Таковы были, явившіяся мн, созданіи Доминикино! Каменное полотно, оживленное кистью великаго художника, представляетъ нсколько эпизодовъ изъ чудной христіанской поэмы. Герой поэмы вотъ святый старецъ, лице котораго господствуетъ на первомъ план каждаго фреска. На немъ, на этомъ лиц, художникъ истощилъ все свое могущество, въ немъ совокупилъ онъ вс богатства выраженія жизни, достигшей до полноты христіанскаго совершенства: и, вру безграничную, и самоотверженіе безпредльное, и любовь вчную, неистощимую, и терпніе укрпленное упованіемъ, и силу смягченную кротостью, и смиреніе осіянное небеснымъ величіемъ. Старецъ представленъ везд въ рубищ простаго инока, но предъ нимъ склоняется во прахъ всякое земное преимущество. Тамъ бдному страннику исходитъ во сртеніе Папа, во всемъ великолпіи первосвященническаго сана, окруженный пышнымъ клиромъ. Здсь Кесарь, въ сопровожденіи блистательнаго сонма вельможъ, благоговйно полагаетъ царскій свой внецъ къ ногамъ ничтожнаго отшельника. Не возможно торжественне изобразить апотеозу христіанина, богатаго нищетой, высокаго уничиженіемъ, сильнаго въ немощахъ, побдоноснаго среди страданій!
Взоры мои были пригвождены къ дивнымъ образамъ. Но душа носилась высоко, высоко! Между тмъ въ храм началась служба. Раздались величественные звуки органа, къ которымъ время-отъ-времени приливали восклицанія звонкихъ, мелодическихъ италіянскихъ голосовъ. Сердце было уже полно: оно рвалось въ слдъ за воображеніемъ. Гармонія довершила волшебство кисти. Все существо мое разлилось въ благодатный потокъ сладкой молитвы….
Священнослуженіе кончилась, а я все еще стоилъ, опершись на ршетку, передъ вдохновенными фресками. Внезапный шелестъ приближающихся шаговъ пробудилъ меня. Я оглянулся. Предо мной стоилъ ветхій монахъ, съ длинною сдою бородой, въ одежд святаго старца, изображеннаго на фрескахъ. Я готовъ былъ принять его за видніе, отдлившееся отъ очарованныхъ стнъ часовни.
— Вы наслаждаетесь нашими драгоцннйшими сокровищами, сказалъ онъ мн ласково.
— Да, отецъ мой, отвчалъ я, стараясь изъ ложнаго стыда, къ несчастію такъ обыкновеннаго, скрыть истиною состояніе моей души. Я ищу разгадать: что именно представляютъ эти дивныя созданія генія?
— Исторію Св. Нила, отвтствовалъ монахъ.
— Св. Нила? повторилъ я. Но кто этотъ Св. Нилъ? Я не умю себ припомнить.
— Божій угодникъ, продолжалъ старикъ, который за восемь сотъ лтъ, здсь, въ нашей обители, кончилъ свою богоподобную жизнь, котораго незабвенную пахать мы сего-дня празднуемъ. Если вы любопытствуете звать его исторію, изъ которой заимствовало содержаніе этихъ фресковъ съ буквальною точностью, то не угодно ли пожаловать въ нашъ рефоктарій. Тамъ, по древне-установленному обычаю, въ настоящій день посл миссы, предлагается чтеніе житія праведника, сначала въ старомъ греческомъ оригинал, потомъ въ перевод.— Я могу присутствовать при этомъ чтенія?
— Слдуйте только за мною.
Монахъ привелъ меня въ свтлую, просторную залу, расписанную сверху дониза священными изображеніями кисти лучшихъ художниковъ. По средин стоялъ длинный столъ, вкругъ котораго чинно сидли братья обители. Я занялъ указанное мн кресло въ сторон, между нсколькими гостями, все изъ духовныхъ. Проводникъ мой слъ къ столу на оставленное для него первое мсто. Онъ произнесъ благословеніе, въ слдъ за которымъ одинъ изъ младшихъ братьевъ началъ чтеніе изъ старинной пергаментной рукописи. Я слушалъ съ благоговйнымъ вниманіемъ, и вотъ что запечатллось у меня въ памяти.
Въ десятомъ вк, южная Италія, издревле заселенная Греками, даже называвшаяся нкогда Великою Греціею, принадлежала еще къ Восточной Греческой Имперіи. Конечно, узы гражданскаго подчинены отдаленному престолу кесарей Византійскихъ, узы въ продолженіе вковъ разрываемые безпрерывными вторженіями варваровъ то съ свера, то съ юга, были уже очень слабы. Но тмъ крпче былъ союзъ духовный, поддерживаемый церковною зависимостью отъ патріаршеской каедры Константинополя. Ветхій Римъ тогда былъ, еще такъ мапомощенъ и такъ кротокъ, что не имлъ ни силы, ни желанія оспоривать у новаго Рима страну, наслдованную по праву единства въ язык, въ нравахъ, во всхъ условіяхъ вншней и внутренней образованности. Южная Италія включительно съ Сициліей, до пришествія Нордманновъ, безпрепятственно и говорила, и жила, и училась и молилась по-гречески.—
Городокъ Россано, нын почти вовсе позабытый, въ то время былъ гражданскою и церковною митрополіею греческой Калабріи. Тамъ родился Нилъ, около 906 года. Дары природы и счастія пролились на него въ колыбели. Онъ принадлежалъ къ почетной и богатой фамиліи въ области. Съ рдкою тлесною красотой соединялась въ немъ счастливая организація души, отличныя способности, блестящіе таланты. Все это было воздлано, довершено тщательнымъ воспитаніемъ, наслдствамъ классической древности, котораго остатка во мрак среднихъ временъ все еще сохранялись у Грековъ.
Юноша, съ такимъ запасомъ обольстительныхъ достоинствъ, при первомъ вступленіи въ свтъ, сдлался кумиромъ общества, въ особенности женщинъ. Трудно было устоять противъ вихря соблазна, не отвчать увлеченіемъ на увлеченіе. Онъ покорился могуществу любви. Онъ испилъ до дна чашу упоительной отравы, предъ которою затмилась мудрость Соломона, мудрйшаго изъ мудрыхъ. Безуміе страсти не дождалось освященія узъ сердца бракомъ, который впрочемъ и не былъ возможенъ, но причин чрезмрнаго неравенства обоюднаго положенія любящихся въ свт. Юноша былъ уже отцемъ, не бывши супругомъ.
Внезапно тяжкій недугъ сразилъ молодаго втренника. Въ жилахъ, роскошествующихъ жизнію, разлилось губительное пламя горячки. Несчастный счастливецъ, въ самомъ разгул земнаго пиршества, услышалъ грозный голосъ смерти. Шумъ страстей умолкъ. Завса очарованія расторглась. Призраки разсялись, передъ застигнутымъ въ расплохъ гршникомъ отворились тяжкія врата суровой, неумолимой вчности.
Какъ часто мы оскорбляемъ безразсуднымъ ропотомъ Провидніе, искушающее васъ очистительнымъ огнемъ страданій! Золото, не побывавшее въ горну, остается на всегда презрннымъ кускомъ грубаго мусора. Таковъ общій законъ развитія жизни, общій процессъ совершенствованія бытія. Возрожденіе, точно какъ и простое рожденіе, совершается въ болзняхъ. И благо вамъ, благо намъ, если неизбжныя муки спасительнаго очищенія падаютъ на наше тло! Гораздо тягостне страданія душевныя. Притомъ, чмъ больше вншній человкъ тлетъ, тмъ больше внутренній обновляется: Изможденіемъ тла естественно укрпляется душа.
Такъ случилось и съ Ниломъ. На одр смерти, передъ зіяющею могилою, онъ созналъ вполн жалкое ничтожество міра, коварный обманъ страстей, лживую пустоту земныхъ утхъ, и безумныя заблужденія легковрной юности омылъ горькими слезами раскаянія. Мало того: въ виду строгой вчности, онъ почувствовалъ, что жить такъ, какъ онъ жилъ до-сихъ-поръ, значило не только унижать себя въ собственныхъ глазахъ недостойнымъ злоупотребленіемъ жизни, но и неблагодарно оскорблять благость Творца, изліявшаго на насъ столь щедро все обиліе даровъ своихъ, почтившаго насъ своимъ образомъ и подобіемъ.— Какъ христіанинъ, онъ, зналъ, что если безпредльно милосердіе, то безпредльно и правосудіе Божіе, умилостивляемое токмо пледами, достойными покаянія. И вотъ онъ собираетъ послдите остатки силъ, которые крпость молодости оспорила у смертоноснаго недуга, срывается съ болзненнаго ложа, полуживой, не дождавшись совершеннаго исцленія, и бжитъ въ близлежащій монастырь, чтобы тамъ, ре тратя ни. минуты, заклясть всю остающуюся ему будущность въ очистительную жертву прошедшаго.
Сила воли, подкрпленная благодатію свыше, легко разорвала постыдный союзъ съ міромъ. Но не такъ легко лукавый міръ разстался съ ускользающею отъ него добычею. Едва юноша достигъ избраннаго имъ (священнаго убжища, какъ пришло изъ города повелніе епарха области, безъ сомннія выхлопотанное опечаленнымъ семействомъ бглеца: повелніе варварское, воспрещавшее монастырю принимать обты новаго пришельца, подъ страхомъ лишенія всхъ имуществъ, грозившее отсченіемъ рук, которая дерзнетъ скрпитъ эти обты неразршимою печатью постриженія. Избранникъ Божій не поколебался тмъ: онъ только уклонился въ другую отдаленнйшую обитель, куда не простиралась власть, его преслдовавшая. Но искушенія не отставали. На пути встртился съ нимъ одинъ изъ Сарациновъ, въ то время безпрерывно рыскавшихъ съ огнемъ и мечемъ по Южной Италіи. Онъ остановилъ путника съ грубыми вопросами: кто онъ, откуда я куда? Нилъ добродушно рисковалъ истину. Сарацинъ изумился, смотра на его цвтущую молодость, угадывая его положеніе въ свт по богатству носимой имъ, еще мірской, одежды. ‘Ты бы по-крайней-мр дождался старости’ — сказалъ онъ юнош — ‘чтобъ исполнить свою безразсудную прихоть?’ — Нтъ! отвтствовалъ мудрый юноша: то не была бы жертва достойная Бога! Старикъ не годенъ на службу и земному царю: какой же онъ слуга для Царя царей?— Отвтъ этотъ поразилъ неврнаго. Онъ не только смягчился, но еще осыпалъ похвалами юнаго героя, пожелалъ ему отъ сердца успха въ предлежащемъ подвиг, указалъ ближайшій путь къ монастырю, котораго онъ искалъ, и раздлилъ съ нимъ дорожный запасъ свой, жаля, что не можетъ предложить ничего боле и лучше. Уже Нилъ приближался жъ вожделенной цли своего странствованія: его ожидала здсь новая пытка. Почти подъ стнами обители, къ которой онъ стремился, наскакалъ на него буйный всадникъ, одинъ изъ скитающихся рыцарей, въ то время отличавшихся зврскою необузданностью страстей. Вроятно разобиженный скуднымъ монастырскимъ пріемомъ, онъ, надъ головою будущаго инока, разразился громомъ неистовыхъ ругательствъ и проклятій за всхъ монаховъ, злобно кощунствовалъ надъ ихъ жизнью, упрекалъ ихъ въ лицемріи, въ ложномъ призрак воздержанія, подъ которымъ таится ненасытное чревоугодіе. ‘Въ ихъ котл’ — кричалъ онъ — ‘я установлюсь и съ лошадью!’ — Кроткій юноша счелъ безполезнымъ разсуждать съ бснующимся. Онъ зажалъ уши, и опрометью кинулся бжать въ монастырь, котораго ворота привтно предъ нимъ отворились.
Въ настоящее время рдки примры, подобнаго крутаго, въ одно мгновеніе задуманнаго и въ тоже мгновеніе исполненнаго безвозвратнаго разрыва съ свтомъ. Но кто въ жизни не иметъ чаще или рже минутъ, когда, если не отъ святой тоски по небу, то по-крайней-мр отъ скуки пресыщенія на земл, душа просится отдохнуть въ затвор внутренней своей кельи, уединиться отъ шума мірскаго въ свою сокровенную глубину? И не тже ли самыя сцены тогда повторяются? Не такъ же ли этотъ первый шагъ къ духовному пробужденію запутывается въ подкидываемыхъ міромъ стяхъ? Тамъ грозно раздается повелительный вопль житейскихъ отношеній. Здсь пошлая дружба шепчетъ предательскіе совты, внушаемые по видимому предусмотрительнымъ благоразуміемъ. Тутъ ложный стыдъ встревоживается ядовитой усмшкой, или даже злобнымъ хохотомъ свтскихъ пересудовъ. Счастливъ, кто, подобно Нилу, обезоруживаетъ насиліе обстоятельствъ усугубленіемъ самоотверженія, соблазнъ разчета прямодушіемъ, кощунство смиренною безотвтностью! ‘Бги, безмолвствуй, не возмущайся!’ вотъ первоначальная азбука для начинающихъ подвигъ спасенія!
Къ исполненію святаго желанія въ новомъ убжищ не встртилось никакихъ препятствій. Настоятель принялъ съ распростертыми объятіями гостя, и безъ отлагательства облекъ его во всеоружіе воина Христова. Юноша объявилъ предварительно, что онъ не намренъ оставаться здсь больше сорока дней посл постриженія, что онъ считаетъ себя обязаннымъ воротиться въ обитель, указанную ему перстомъ Божіимъ въ первую минуту благодатнаго вдохновенія. Но этотъ краткій срокъ еще не пришелъ, какъ отъ новаго инока, Въ первый опытъ Послушанія, потребовали принять начальство надъ однимъ изъ скитовъ, зависвшихъ отъ облагодтельствовавшей его обители. Врный своей ршимости, онъ умолилъ избавить его отъ этой чести. Мало того: онъ такъ испугался предложенія, столь неожиданно, возмутившаго его смиреніе потаенною приманкою гордости, что съ тхъ-поръ далъ себ торжественный обтъ не принимать никакого почетнаго сана и достоинства.
По прошествіи условленныхъ сорока дней, Нилъ воротился въ прежде-избранный монастырь, и Тамъ со всмъ рвеніемъ вступилъ на строгій путь подвижничества. Скоро прошелъ онъ вс степени духовнаго искуса, опредленные правилами иноческаго устава, и не удовлетворился ими. Душ его предносился полный идеалъ христіанскаго совершенства. Съ согласія и благословенія отцевъ обители, признавшихъ въ немъ высшее предназначеніе, онъ удалился изъ монастырскихъ стнъ въ сокровенную пещеру, находившуюся въ окрестныхъ горахъ. Тамъ, въ глубин безмятежнаго одиночества, онъ возвелъ жизнь свою до высоты самоотверженія, какая только совмстна, съ слабостью нашей человческой природы. Въ старой легенд весьма интересно описывается порядокъ, который святый отшельникъ единожды навсегда учредилъ для своего времени. Измождая тло строгимъ воздержаніемъ, тяжкими лишеніями и трудами, онъ давалъ полное развитіе способностямъ и талантамъ, которыми такъ щедро была надлена его душа, освящая только ихъ достойною цлію. День начиналъ онъ прилежнымъ упражненіемъ въ переписываніи книгъ: работою, которая въ то время была единственною замною ныншнихъ благотворныхъ дйствій типографическаго искусства, и въ которой юноша, получившій тщательное воспитаніе, былъ отличнымъ мастеромъ, это продолжалось съ утра до третьяго часа дня по италіянскому счету. Съ третьяго часа до шестаго, стоя, или на коленахъ передъ Распятіемъ, онъ совершалъ молитвенное пснословіе Псалтыря, своимъ мелодическимъ голосомъ, составлявшимъ нкогда утху и очарованіе свтскихъ бесдъ. Отъ шестаго до девятаго часа, уже сидя, выгружался онъ въ наученіе писанія и отцевъ. За тмъ, исполнивъ вечернее правило, онъ выходилъ изъ своей тсной кельи подкрпить истощенныя силы прогулкою, продолжить утшительную бесду съ Творцомъ въ великолпной книг творенія. Уже по захожденіи солнца вкушалъ онъ скудную насущную пищу, состоявшую вс куска сухаго хлба, изъ одной зелени или плодовъ, смотря по времени года, питьемъ его была одна вода, и то въ мру. Онъ совершалъ свою пустынническую трапезу на голомъ камн, изъ разбитаго черепка: земля служила ему и сдалищемъ, и ложемъ для ночнаго успокоенія, посл дневныхъ трудовъ. Впрочемъ ему онъ посвящалъ не боле одного часу. Воздавъ эту необходимую данъ закону природы, онъ поспшно вставалъ съ своей жесткой постели въ торжественной тишин ночи совершалъ вторично пніе псалтыря, потомъ полуночное и утреннее правило. Такъ въ поочередной смн безпрерывныхъ, разнообразныхъ упражненій духа, направленныхъ къ одной цли, къ всевозможно полному и свободному развитію внутренняго человка, кругообращалась, подобно многоочитому, присновидящему херувимскому колесу, жизнь святаго подвижника. Если жъ дозволялъ себ иногда отступать отъ предуставленнаго порядка, то отнюдь не ради какого-либо послабленія, напротивъ въ порывахъ сдлать больше, шагнуть дале. Не разъ случалось, что въ продолженіе Великой Четыредесятницы, онъ на касался устами ничего, кром святыхъ Таинъ. Однажды, въ теченіи цлаго года, онъ пилъ воду, свое единственное питье, только разъ въ мсяцъ. Словомъ, испытывалъ на себ, до какой степени наша природа можетъ выносить самоумерщвленіе вншняго человка, чрезъ которое развивается въ насъ человкъ внутренній. И это относилось не къ одной пищ, но ко всмъ матеріальнымъ потребностямъ земнаго бытія. Самоотверженіе Нила простиралось до того, что онъ ршительно не имлъ никакой собственности: ничего ни въ кель, ни на себ, кром одежды, состоявшей изъ грубой власяницы, перепоясанной простою веревкою, одежды единственной, не перемняемой до износу.
И для современниковъ, для людей десятаго вка, когда религіозный энтузіазмъ былъ еще во всей сил, такая жизнь конечно была рдкое, необычайное исключеніе. Чтожъ нын, и для насъ? Малодушію нашему естественно возмутиться при мысли: ужели такъ только можно спастись, ужели такъ только должно спасаться? Да! картина совсмъ не заманчивая для чувствъ, даже не выносимая для разума, воспитаннаго въ ихъ школ! Кто же посл того спасется? Спросятъ едва ли не каждый.
Съ подобнымъ вопросомъ приступали уже и къ самому Нилу. Однажды, когда въ слдствіе усилившагося разбойничества Сарациновъ, онъ принужденъ былъ, покинувъ свое возлюбленное уединеніе, переселиться въ ближайшее сосдство къ Россано, на одну изъ наслдственныхъ своихъ земель, во время случайнаго посщенія, собралось къ нему множество людей всякаго званія, мірскихъ и духовныхъ, въ томъ числ главные сановники городскаго и областнаго правительства, даже самъ митрополитъ Россанскій и всей Калабріи, еофилактъ, мужъ славившійся разумомъ и ученостью. Они пришли большей-частію изъ любопытства: видть и искусить юнаго инока, сдлавшагося уже добычею шумной молвы въ-народ по своимъ безпримрнымъ подвигамъ. Началась бесда. Разговоръ съ первыхъ рчей палъ на важный вопросъ о ‘маломъ числ избранныхъ’. Нилъ смиренно повторилъ слова Евангелія, присовокупивъ, что онъ принимаетъ ихъ въ самой строгой ограниченности буквальнаго смысла, безъ всякихъ послабительныхъ распространеній. ‘Какъ?’ вскричала толпа, ‘стало быть, мы напрасно носимъ имя христіанъ, напрасно крестились’, напрасно причащаемся тла и крови божественнаго Искупителя?’ — Митрополитъ молчалъ. Нилъ остался одинъ противъ всхъ. Чувствуя щекотливость своего положенія, и съ тмъ вмст неспособный уступить, тамъ гд дло шло о столь важной истин, онъ продолжалъ, съ кротостію, защищаться свидтельствами святыхъ отцевъ, раскрылъ богатую сокровищницу своей памяти и представилъ цлые отрывки изъ Златоуста, изъ Василія, изъ Ефрема Сирина, изъ еодора Студита. Потомъ, одушевясь святой ревностью, воскликнулъ въ чувств горестнаго умиленія: ‘Вс вы христіане! Но въ настоящія злополучныя времена такова ли жизнь христіанъ, чтобы царствіе Божіе, въ которое ничто скверное не входитъ, могло быть достояніемъ многихъ?’… И въ слдъ за тмъ, давъ волю своему увлеченію, онъ изобразилъ картину современныхъ нравовъ общества, картину столь извстную ему по собственному опыту, съ такой ужасающей врностью, что слушатели содрогнулась, и со всхъ сторонъ раздался скорбный вопль: ‘Горе намъ гршникамъ!’…
Впрочемъ, везд есть свои степени, въ жизни внутренней, также какъ и въ жизни вншней. На шумномъ позорищ міра, не всякой признанъ быть геніемъ, но каждому дано, не отъ каждаго и требуется достигать послдняго края земнаго совершенства. Довольно, если относительное совершенство достигается каждымъ по мр силъ. Такъ точно и на таинственной лстниц духовнаго совершенствованія, возводящей отъ земли на небо! Жизнь, подобная Ниловой, представляетъ высшую поднебесную ступень этой безконечной лстницы. И она еще далеко отстоитъ отъ того полнаго идеала божественнаго всесовершенства, который во всемъ величіи своемъ изобразился только въ Богочеловкъ. Посмотрите на картину истязанія, вытерпннаго на земл Сыномъ Божіимъ! Испивъ всю горечь уничижительнаго позора, осмянный, обруганный, обезчещенный въ глазахъ міра всею срамотою земнаго безчестія, Онъ, обреченный наконецъ къ мучительной казни поноснаго креста, кротокъ и безгласенъ, какъ агнецъ, среди зврскихъ мучителей! Передъ такою пыткою добровольно подъятыхъ страданій — и Кмъ еще подъятыхъ!— что значитъ отшельническая пещера, строгое постничество, колючая власяница? Цлая жизнь нашихъ человческихъ лишеній что передъ одною минутою, когда онъ, Единородный Сынъ Отчій, долженъ былъ воскликнуть: ‘Боже мой, Боже мой! Почто Ты меня оставилъ?’ Къ недосягаемому идеалу возможно только приближеніе. Пусть каждый идетъ, пока достаетъ у него силъ. Нтъ нужды, если одинъ останавливается ниже, другой простирается выше: лишь бы каждый совершилъ все, что онъ можетъ совершить! Въ дому Отца небеснаго обители многочисленны. Звзда отъ звзды различается блескомъ, но вс он на неб, вс искры Божьяго свта, вс очи Божіи!
Обратимся къ нашему подвижнику. Еще во глубин своей пещеры, Видъ увидлъ, какое могущественное вліяніе на міръ, при всей его слпот, иметъ всякое высокое явленіе. Не смотря на безпримрную строгость проводимой имъ жизни, ему не было покоя отъ энтузіастовъ, напрашивавшихся къ нему въ ученики, обременявшихъ его неотступными требованіями принять ихъ подъ свое руководство. Святый отшельникъ, какъ ни дорожилъ сладостью уединенія, не могъ иногда не уступать насилію просьбъ. Но къ сожалнію его снисходительность доставляла ему чаще скорбь, нежели утшеніе. Порывы увлеченія скоро проходили: ихъ смняла неизбжная скука, потомъ ропотъ, даже возстаніе на учителя. Самый первый омыта былъ именно таковъ. Послушникъ, вымолившій себ пріемъ въ пустынное уединеніе, скоро возмутилъ его священную тишину буйною строптивостью. Онъ искалъ всячески раздражитъ кроткаго праведника, чтобы въ гнв его найти благовидный предлогъ къ конечному съ нимъ разрыву. Нилъ предупредилъ соблазнъ, и самъ отпустилъ возмутителя съ миромъ. Но тотъ не хотлъ отойти съ безчестіемъ изгнанника: чтобы удержать верхъ за собой, онъ потребовалъ у отшельника возвращенія трехъ монетъ, которыя вручилъ ему при водвореніи въ его пещер, монетъ въ тоже время отданныхъ нищимъ. Нилъ занялъ деньги у сосдняго монастыря, и, чтобъ выплатить долгъ, въ двнадцать дней написалъ три экземпляра Псалтыря. Это естественно должно было сдлать его строже и недоступне. Впрочемъ, когда онъ принужденъ былъ переселиться въ сосдство главнаго города области, трудно было противиться потоку, который приливалъ безпрерывно съ большею и большею силою. Непримтно, вокругъ его кельи, образовался огромный монастырь. Свтильникъ, до-сихъ-поръ таившійся подъ спудомъ, засіялъ на великолпномъ свщник, во благо ищущихъ свта.
Душа стекшейся братіи, Нилъ однако, врный своему обту смиренія, никакъ не принималъ тогда настоятеля. Онъ не-любилъ даже, чтобъ его величали учителемъ. Между тмъ слава о его подвигахъ и мудрости гремла повсюду: она достигла до Константинополя, и скоро святый мужъ получилъ самыя лестныя приглашенія постить царствующій градъ кесарей. Само-собою разумется, что онъ отказался, именно потому, что приглашенія были слишкомъ лестны, что путешествіе грозило ему блистательными почестями, которыхъ онъ столько страшился. Смерть Россанскаго митрополита, того самаго еофилакта, который приходилъ нкогда испытывать Нила, представила новое, гораздо опаснйшее, испытаніе его смиренію. Гражданскіе и духовные сановники области единодушно избрали его на осиротвшій святительскій престолъ и уже шли, чтобъ застичь его нечаянно и силою приневолить къ принятію архипастырскаго жезла. Кто-то, худо зная характеръ праведника, поспшилъ предупредить его о ихъ прибытіи, надясь тмъ доставить ему пріятную новость. Нилъ возблагодарилъ встника, даже одарилъ его, чмъ могъ, но тотчасъ же, не теряя ни минуты, бжалъ изъ монастыря въ горы, и такъ скрывался до-тхъ-поръ, пока народъ, утомясь искать и ждать его, нашелся наконецъ вынужденнымъ приступить къ новому выбору.
Если Нилъ не хотлъ быть настоятелемъ своего монастыря, то это не мшало ему пещись объ немъ съ истинно отеческою нжностію. Не-искалъ онъ для него земныхъ благъ, даже отвергалъ постоянно вс богатыя приношенія и вклады. Истинное сокровище училъ онъ запасать себ тамъ, на небесахъ. ‘До тхъ поръ только будете вы счастливы’ — говорилъ онъ братіи, ‘пока станете жить трудами собственныхъ рукъ. Пусть міръ сдавитъ Господа, видя, какъ вы обладаете всмъ, ничего не имя!’ За-то, когда однажды случилось, что Сарацины, вторгшись въ окрестности Россано, полонили трехъ монаховъ обители Ниловой и увлекли ихъ въ Сицилію: какихъ трудовъ, какихъ усилій не употребилъ праведникъ, чтобы возвратить имъ свободу! Онъ собралъ триста золотыхъ монетъ на ихъ выкупъ, и отправилъ съ однимъ изъ братій. Эмиръ, у котораго во власти находились плнники, наслышанный о нищет Нила, былъ такъ тронутъ приносимою имъ жертвою, что не принялъ денегъ и отпустилъ монаховъ. Съ тмъ вмст послалъ онъ письмо къ святому мужу, въ которомъ изъявлялъ сожалніе о нанесенномъ его обители оскорбленіи, общалъ ей впредь совершенную безопасность, и въ заключеніе приглашалъ его самаго въ свои владнія, надясь присутствіемъ человка Божія привлечь на нихъ благословеніе небесное.
Нилъ, однако не успокоился ласками Эмира, напротивъ ршился не оставаться доле въ стран, которая, какъ онъ предвидлъ, скоро должна была подвергнуться новымъ губительнйшимъ опустошеніямъ отъ мусульманъ. Надо было бжать, но куда? На родномъ Восток онъ паче всего боялся встртиться съ ненавистными ему почестями. Безвстне и скромне надялся он пріютить себя у сосднихъ Латиновъ, и потому перебрался въ Капуу, сопровождаемый преданной ему братіей. Но уже свтъ его не могъ утаиться нигд. Именно здсь онъ едва спасся отъ опасности, которой столько страшился. Герцогъ Пандольеръ, подкрпляемый согласіемъ гражданъ, непремнно хотлъ возвести его на епископскій престолъ Капуи, и уже ршался побдить упорство насиліемъ, какъ былъ застигнутъ смертію. Испуганный Нилъ пустился искать убжища дале, во внутреннйшей глубин Абруццъ. Онъ отправился къ знаменитому Монте-Кассино, разсаднику славнаго ордена С. Бенедикта, древнйшаго и въ то время еще, единственнаго на запад. Уже полная его славою, обитель вся вышла къ нему во сртеніе, со свчами и кадилами, чествуя посщеніе святаго мужа, какъ великій праздникъ. Аббатъ потомъ проводилъ его самъ, съ старйшими иноками, въ монастырь Валь-де-Люка, зависвшій отъ Монте-Кассино, который уступилъ для всегдашняго пребыванія Нилу съ его братіею. Вскор вся новая колонія, состоявшая изъ шестидесяти монаховъ греческаго языка и обряда, подъ предводительствомъ Нила, пришла въ главную Монте-Кассинскую обитель благодарить за оказанное гостепріимство. Обрадованные бенедиктины просили совершить при нихъ богослуженіе на греческомъ язык и по чину греческому. Они очарованы были великолпіемъ и трогательностью священныхъ обрядовъ Востока. Нилъ довершилъ силу произведеннаго впечатлнія мудрою, одушевленною бесдою, въ которой особенно настаивалъ на то, что любовь, одна любовь, связующая вс члены тла Христова, есть верховный внецъ христіанскаго совершенства. Угасавшее, но еще не погасшее, первобытное единство Востока и Запада, здсь, уже на вечер, блеснуло торжественнымъ умилительнымъ сіяніемъ!—
Пятнадцать лтъ длилось пребываніе Нила въ мирномъ Вальде-Люкскомъ убжищ. Но монастырь наконецъ разбогатлъ, благодаря слав праведника, и съ тмъ вмст начала слабть въ немъ строгость монашеской жизни. Нилъ, какъ новый Моисей, поспшилъ вывесть свою дружину изъ опаснаго плна. Онъ увлекъ ихъ за собой въ пустыню, гд надялся, что нужда искоренитъ вкравшійся соблазнъ. Не уже было поздно. Большая часть братіи, изнженная привычкою, скоро воротилась въ Вальде-Люкскій Египетъ. Нилъ, въ малымъ числомъ набраннымъ, двинулся ближе къ морю, и возл Гаэты, въ прекраснйшемъ уголк прекрасной Италіи, нашелъ себ новый, блаженный пріютъ. Здсь, горсть иноковъ, оставшихся ему врною, сначала должна была терпть во всемъ крайній недостатокъ, но трудъ, который поставлялся имъ въ главное условіе монашескаго подвижничества, благословенный Провидніемъ, принесъ наконецъ богатые плоды. Старецъ былъ на верху святой радости.
Да, онъ былъ уже старцемъ, исполненнымъ долготою дней! Время ублило его голову, но не охладило сердца. Со всмъ жаромъ юности, онъ продолжалъ свой дивный путь, во славу Бога и во благо человчества. Не смотря на неизмнную любовь къ уединенію, кругъ дйствій его разширялся все боле, и боле, до-тхъ-поръ какъ онъ переселился въ предлы шумнаго, безпокойнаго запада. Государи и цлые народы, съ безусловною довренностію къ его мудрости и святости, прибгали къ нему за совтами, избирали, его въ примирители своихъ ссоръ, въ ходатаи нуждъ и пользъ. Къ этой-то эпох жизни человка Божія, принадлежали т величественныя событія, которые вдохновила творческую кисть Доминикино.
Ветхая столица Латинскаго Запада, Римъ былъ тогда жалкимъ игралищемъ гражданскаго и церковнаго безначалія. Титло кесаря римскаго, созданное папами на запад, посл перво-украшеннаго имъ Карла Великаго, было только пустымъ именемъ для Италіи. Мужественная династія Отоновъ упорствовала дать ему существенность силою германскаго оружія, но утвержденная ими власть разрушалась тотчасъ посл ихъ удаленія назадъ за Альпы. Въ Рим сами папы явно и тайно старалось подкапывать кумиръ, воздвигнутый ихъ же политикой въ соперничество Востоку. Иго тевтонское было для нихъ такъ ненавистно, что со стороны ихъ являлись порывы возвратиться снова подъ снь Византіи. Такъ Бонифатій VII, оспорившій папскій престолъ у оанна XIV, избраннаго Отономъ II изъ его канцлеровъ (963), отправлялся нарочно въ Константинополь, чтобъ подкрпить себя покровительствомъ восточно-римскаго кесаря Отонъ III, пришедшій въ Италію короноваться внцемъ императорскимъ и не нашедшій въ живыхъ папу оанна XVI, возвелъ на его мсто (996) своего близкаго родственника, Бруно, который провозгласилъ себя первосвященникомъ Рима подъ именемъ Григорія V. Это было ударомъдля патріотической партіи, Римлянъ, главою которой былъ славный Кресцентій патрицій и сенаторъ города, имвшій огромную силу, игравшій не одинъ разъ самими папами. Кресцентій былъ издавна преданъ Греціи, откуда ждалъ единственнаго спасенія отъ ненавистнаго ига Тевтоновъ: онъ поддерживалъ папу Бонифація VII, приверженнаго къ Византіи, и въ пользу его низложилъ папу Венедикта VI. Не усплъ Отонъ III оставить Италію, какъ всесильный Кресцентій взволновалъ народъ и выгналъ изъ Рима Григорія. На мсто его онъ призвалъ филагоа архіепископа Піазенскаго, происхожденіемъ калабрійскаго грека, соотечественника и друга нашего Нила, который и занялъ папскій престолъ подъ именемъ оанна XVII. Изгнанникъ Григорій бжалъ въ Павію. Тамъ онъ проклялъ своего соперника. Но громы римскіе тогда не были еще всемощны. Надлежало прибгнуть къ оружію боле дйствительному. Отонъ поспшилъ на помощь своему родственнику и кліенту. Съ многочисленнымъ войскомъ онъ привелъ въ Римъ Григорія, Кресцентій, не будучи въ силахъ бороться съ императоромъ, заперся въ замк Св. Ангела. Филагоъ искалъ опасенія въ бгств, но былъ схваченъ, и, съ согласія Отона и Григорія, которыхъ обоихъ онъ воспринималъ отъ св. купели, преданъ безчеловчнымъ мукамъ: ему отрзали новъ и языкъ, вырвали глаза, а потомъ бросила въ тюрьму истаявать въ страданіяхъ (998).
Ужасный слухъ проникъ въ мирную обитель Нила. Старецъ, еще при извстіи возвышеніи своего друга, былъ больше смущенъ, нежели обрадованъ. Своимъ глубокимъ взоромъ онъ прозрвалъ напасти, угрожающія новому первосвященнику, я заклиналъ его въ дружескомъ письм, пока еще время, спасаться отъ коварства мірскихъ вроломныхъ волнъ въ безмятежное пристанище отшельничьей кельи. Чтожъ долженъ онъ былъ почувствовать теперь, когда пророческія опасенія его сбылись такъ скоро и такъ страшно? Не смотря за отягченную лтами старость, къ которой присоединялась еще болзнь, въ святое время великаго поста, когда жизнь его обыкновенно поглощалась неразвлекаемымъ богомысліемъ и подвижничествомъ, онъ покинулъ свое убжище а самъ отправился въ Римъ ходатайствовать за страдальца. Извщенные о его приближеніи, императоръ и папа вышли къ нему на встрчу. Она взяла его подъ руки, покрывъ ахъ прежде благоговйными лобзаніями, ввела въ первосвященническія палаты и съ честію посадили промежъ себя. Такой пріемъ усугубилъ только смущеніе и горесть святаго старца. ‘Пощадите, пощадите меня, ради имени Божія!’ говорилъ онъ имъ, обливаясь слезами: ‘Я, бднйшій и презрннйшій изъ гршниковъ, полуживой, изувченный старикъ — я долженъ пресмыкаться у ногъ вашего величія! Не для того пришелъ я сюда, чтобъ принимать отъ васъ почести, но чтобы помочь несчастливцу, который обоихъ васъ просвтилъ свтомъ крещенія, и у котораго вы похитили свтъ очей, умоляю васъ, отдайте его мн. Я схороню его во глубин моей пустыни, и тамъ вмст будемъ мы оплакивать наши грхи.
Императоръ: не могъ устоятъ противъ, краснорчиваго вопля, исторгавшагося изъ глубины души скорбящаго праведника. Онъ самъ былъ тронутъ до слезъ и общалъ все святому старцу. Но папа остался неумолимъ. Не только не возвратилъ онъ свободы узнику, согласно съ общаніемъ императора, но еще веллъ, къ усугубленію позора, возить его по городу на осл, задомъ на передъ, въ гнусномъ, изорванномъ рубищ. Нилъ потрясенъ былъ до основаній души такой чрезмрностью безчеловчія. Сердце его возгорлось священнымъ негодованіемъ. ‘Когда они такъ безжалостны къ тому’ — воскликнулъ онъ — ‘кого, Богъ предалъ въ ихъ руки, и Отецъ Небесный будетъ безжалостенъ къ ихъ грхамъ!’ Тотчасъ же, не простясъ ни съ кмъ, онъ оставилъ Римъ, и съ братіями, которые его провожали, шелъ безостановочно цлую ночь, а на другой день прибылъ въ монастырь свой, отстоящій отъ Рима, на нашу мру больше ста верстъ. Съ отбытіемъ его измнилось и расположеніе легкомысленнаго Отона. Вскор, посл праздника Пасхи, онъ выманилъ изъ не приступной твердыни С. Ангела и другую жертву Кресцентія, обезпечивъ ему безопасность торжественнымъ императорскимъ словомъ, и едва тотъ предался ему въ руки, веллъ казнить его смертью.
Современники приписывали скорую кончину обихъ папы и императора, дйствію гнва Божія, призванная то на главы ихъ святымъ мужемъ. Оба они умерли во цвт лтъ. Григорій, возсдшій на папскій престолъ двадцатипяти-лтнимъ юношею, не прожилъ и года посл свиданія съ Ниломъ, Отонъ, также юноша, жилъ еще года съ четыре. Провидніе даровало Нилу сладостное утшеніе въ этотъ краткій срокъ еще разъ видть императора, я видть облитаго благодатными слезами раскаянія. Игралище перемнчивыхъ волненій раздражительной души, Отонъ, обагренный кровію, погрязавшій въ сладострастіи, вдругъ предался горячей набожности, пустился ходить по монастырямъ Италіи, босоногій, нося власяницу подъ царскою порфирою, изнуряя себя всевозможными лишеніями. Изъ Монте-Гаргапо въ Апуліи, гд онъ цлую четыредесятницу раздлялъ вс подвиги монаховъ, на обратномъ пути въ Римъ, пришелъ онъ въ обитель Нила. Безъ сомннія чувствуя свою вину предъ нимъ, онъ молилъ святаго старца требовать отъ него, чего только хочетъ, повелвать ему, какъ отецъ повелваетъ сыну. Невольно припоминается здсь подобный случай между языческимъ мудрецомъ и языческимъ монархомъ. Діогенъ, которому Александръ сдлалъ подобное предложеніе, попросилъ только, чтобы тотъ не заслонялъ ему лучей солнца. Какое безконечное разстояніе между надмнностью циника и нжнымъ, дышущимъ одною любовью чувствомъ христіанскаго героя? ‘Я не требую отъ тебя ничего, — сказалъ Нилъ, положивъ руку на сердце Отона — ничего, кром спасенія этой души! Ты императоръ, но ты долженъ умереть, какъ и послдній изъ смертныхъ, долженъ посл смерти дать отчетъ во всхъ длахъ своихъ!’ Тогда-то Отонъ, обливаясь слезами умиленія, положилъ внецъ свой къ ногамъ человка Божія, и какъ неоцненнаго дара, требовалъ у него отеческаго благословенія. По удаленіи императора монахи стали скорбть, что святый мужъ не испросилъ ничего покрайней мр для обители. ‘Ахъ!’ отвтствовалъ имъ старецъ. ‘Простите меня. Я такъ дряхлъ. Я не знаю, что я говорилъ.’ Нтъ! Онъ очень зналъ высокій, божественный смыслъ своихъ словъ! Онъ говорилъ, вдохновенный Тмъ, Кто весь — истинна и любовь!
Эт послднія черты, предпочтительно поразившія геній художника, довершаютъ цлость величественной поэмы, представляемой жизнью Нила. Всякая полная христіанская жизнь, соотвтственно первообразной жизни самаго божественнаго Искупителя, слагается изъ двухъ періодовъ. За истязаніемъ слдуетъ прославленіе, за муками смерти торжество воскресенія. Посл скорбныхъ подвиговъ и тяжкихъ страданій добровольно подъятаго креста, побдитель, еще здсь на земл, осіявался небесною славою!
Но вотъ наконецъ приближилась и та вожделенная минута, когда, по окончательномъ совершеніи земнаго поприща, для героя-подвижника, тамъ, долженъ былъ загорться немерцающій день вчной, божественной славы. Нилу исполнялось уже почти столтіе. Въ прозорливомъ ясновидніи, онъ чувствовалъ, что ему не долго дожидаться ангела смерти, долженствовавшаго воззвать его въ безконечную жизнь. Между-тмъ онъ зналъ, что владтельный герцогъ Гаэты уже объявилъ свою волю: немедленно посл его кончины, перенесть тло его въ городъ, какъ святый залогъ благословенія небеснаго дня всей страны. Желая и во гроб остаться врнымъ своему обту: смиренія, онъ ршился умереть въ такомъ мст, гд бы никто не зналъ его. По этому, какъ ни тяжко было ему разстаться съ братіею, такъ любимою и такъ его любящею, онъ покинулъ тайно свою обитель и удалился въ тихій пріютъ Гроты-Ферраты, гд въ то время находилась уже скромная пустынька, также греческихъ, одноязычныхъ и одно обрядныхъ съ намъ, монаховъ, посвященная Св. Агаіи, по латынски Агат. Но его узнали и здсь. Самъ владлецъ стороны, Григорій графъ Фраскатскій, ужасавшій современниковъ свирпостью нрава и необузданнымъ буйствомъ страстей, свдавъ о прибытіи человка Божія, явился къ нему немедленно и благоговйно палъ къ святымъ его стопамъ. ‘Я не заслужилъ’ — взывалъ онъ въ умаленіи сокрушеннаго сердца — ‘я не заслужилъ такого высокаго счастія, чтобы столь великій угодникъ Божій сдлался моимъ гостемъ. Но когда ты, по промру, божественнаго нашего Спасителя, уже предпочелъ праведникамъ меня, оскверненнаго всми беззаконіями, то вотъ моя палаты и вс владнія: располагай ими по твоей вол!’ Старецъ попросилъ дать ему какой-нибудь смиренный уголокъ, гд-бы онъ могъ, въ тишин молиться и ждать своей кончины. Не смя приневоливать избранника Божія, графъ отвелъ ему небольшую развалину, принадлежавшую къ остаткамъ великолпной виллы Цицероновой, развалину, которая собственно и называлась Тротта-Феррата, или Желзистая-Пещера, безъ сомннія по сосдству желзныхъ рудниковъ, которые не истощились до-сихъ-поръ: вроятно, здсь находился отдльный павильонъ, куда уединялся знаменитый Римлянинъ въ часы размышленія, гд можетъ быть было обдумано и ршено нсколько славныхъ Тускуланскихъ Вопросовъ. Врные ученики Нила стекались сюда, какъ скоро молва огласила его новое убжище: они превратили ветхую развалину въ монастырь, который поглотилъ въ себ дотол существовавшую греческую пустынку С. Агаіи и сохраняется, до нашихъ дней подъ именемъ Гротты-Ферраты. Здсь напослдокъ и скончался Нилъ около 1005 года. Онъ жилъ девяносто-девять лтъ. Умирая онъ просилъ и молилъ братію, чтобы тло его не было схоронено внутрь церкви, чтобы надъ могилою его не ставили ни памятникъ, ни другаго какого либо украшенія. Воля святаго мужа была исполнена. Гротта-Феррата чествуетъ подвиги, хвалится славою, но не показываетъ ни мощей, ни гробницы Нила.