Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
Мученики охоты.
Мученики охоты.
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880.
ГРЕБЕЦЪ.
ГРЕБЕЦЪ.
Гребец, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Обденное время. На балкон одной изъ данъ Крестовскаго острова стучатъ ложками о тарелки. Довольно многочисленное семейство обдаетъ. Вотъ мать, около нея двое ребятишекъ, изъ которыхъ одинъ помщается на высокомъ дтскомъ стул. Дале пожилая чопорная гувернантка съ подведенными тушью глазами. Рядомъ съ гувернанткой, то и дло шипящей фразу ‘tenez-vous droit’, сидитъ хорошенькая двочка лтъ девяти въ локончикахъ и малороссіскомъ костюм. Тутъ-же бабушка въ бломъ чепц — сухая и бодрая старуха добродушнаго вида. Все семейство питается, кром отца — очень осанистаго человка съ просдью въ бород и на вискахъ. Онъ ходитъ около балкона, куритъ, усиленно затягиваясь папироской, и то и дло поглядываетъ на карманные часы.
— Шесть часовъ, говоритъ онъ.— Въ семь нашъ рулевой назначилъ начало репетиціи гонки. Полтора часа будемъ сгребаться. Элизъ, какъ ты думаешь, пора мн одваться въ костюмъ гребца? обращается онъ къ жен.
— То-есть какъ это одваться? По моему не одваться, а скоре раздваться, отвтила жена.— Разв можно назвать вашу шерстяную фуфайку безъ воротника и рукавовъ костюмомъ? И пунцовая жокейская фуражка тоже не костюмъ. Впрочемъ, древніе и виноградный листъ считали за одежду, какая-то каскадная французская пвица появлялась передъ публикой костюмированная только однимъ поясомъ поверхъ трико.
— Полно, полно! Ну, какъ возможно сравнивать нашъ костюмъ съ винограднымъ листомъ и поясомъ француженки! Мы, гребцы, все-таки въ парусинныхъ брюкахъ.
— Еще-бы ты безъ брюкъ-то былъ! Ну, что-жъ, снимите и брюки. Это совсмъ будетъ прилично для чиновника, который на отличномъ счету у начальства и въ сентябр детъ на постъ вице-губернатора!
— Но при чемъ-же тутъ служба, мой другъ? Спортъ спортомъ, а служба. службой. Вдь не къ начальству-же я буду являться въ костюм гребца.
— А это ничего не значитъ, что когда вы надваете вашу дурацкую фуфайку и красный колпакъ, то вся наша прислуга хохочетъ на васъ вмсто того, чтобы уважать васъ?
— Противъ невжества нтъ лкарства! Невжественный глупецъ и надъ святымъ чувствомъ подчасъ смется, пожалъ плечами мужъ.— Такъ что-жъ, одваться мн?
— Какъ хотите, это до меня не касается.
— Но зачмъ-же, мой другъ, сердиться? Въ Англіи не только-что кандидаты на вице-губернаторскій постъ, но даже лорды-дипломаты…
— Подите вы съ вашими лордами! Я знаю только одно, что когда вы вчера шли по улиц въ вашей непозволительной фуфайк и съ весломъ на плеч, сзади васъ бжали мальчишки и кричали: ‘акробатъ, акробатъ!’ Боже мой! И это уже цлую недлю, каждый день!
Мужъ не возражалъ. Онъ поднялся изъ сада на балконъ, завистливыми глазами взглянулъ на столъ и проговорилъ:
— Лососину дите? Ахъ, съ какимъ-бы удовольствіемъ я сълъ теперь кусочекъ!
— Да полноте вамъ! Скушайте, Михаилъ Васильевичъ, сказала ему старушка.
— Нельзя, Софья Петровна. Я отяжелю, и тогда какая-же будетъ гонка? Ну, что за радость, ежели мы завтра останемся за флагомъ, вмсто того, чтобы взять призъ? Вдь у насъ рулевымъ самъ Власъ Дементьичъ. Онъ ни разу еще не осрамился. А тутъ вдругъ я намся и все пропало! Онъ ужъ старый воробей въ рчномъ плаваніи и предписалъ намъ ни капли вина не пить и ничего не сть, кром куска кровянаго бифштекса. И чай, чай, чай безъ конца!— чтобы выгнать изъ себя весь потъ и ужъ во время гребли не потть. Сегодня я выпилъ четырнадцать стакановъ чаю. Ахъ, Боже мой! У васъ и блые грибы въ сметан. Эхъ! Все мои любимыя блюда. Ну, да ужъ удержусь теперь, а завтра, посл гонки, и лососины, и грибовъ, и лафиту, однимъ словомъ: всего до отвалу! Но врите, до чего мн сть хочется!
— Да бросьте вы это! Ну, что вамъ Власъ Дементьичъ?.. Кушайте.
— Ахъ, нтъ, нтъ! Мы поклялись ему исполнять вс его предписанія.
— Оставьте, маменька, не уговаривайте его. Онъ упрямъ какъ быкъ. Да кром того, сумашедшихъ чмъ больше уговариваютъ, тмъ хуже, а онъ совсмъ помшался на гичкахъ, остановила старушку жена.
Къ балкону подошла нарядная мамка съ ребенкомъ.
— Да что у васъ, сударь, животъ схватило, что-ли, что вы ничего не кушаете? спросила она.
— Молчи, дура! Не твое дло! огрызнулся на нее хозяинъ и сказалъ сидящимъ за столомъ:— Однако, пора! Я пойду одваться! Михй, помоги мн одться! обратился онъ къ лакею.
Черезъ четверть часа отецъ семейства вышелъ въ костюм гребца. Сановитый лакей слдовалъ за нимъ сзади и еле сдерживалъ смхъ. Жена скорчила гримасу и произнесла: ‘вотъ мерзость-то!’
— Маменька, спустите драпри на балкон, прибавила она.— Вдь онъ насъ конфузитъ въ эдакомъ вид. Смотрите, вонъ у калитки народъ останавливается и пальцами указываетъ
— Мама, а мама! Папа Петрушку будетъ показывать? спросилъ маленькій мальчикъ.— А гд-же у него ширмы и куклы?
— Нтъ, душечка, твой папа вотъ тутъ по улиц колесомъ будетъ кататься, отвтила мать.
Вс засмялись. Даже чопорная гувернантка и та фыркнула.
— Прекрасно, прекрасно! Чмъ-бы мамаш наставлять дтей, а она вонъ что! замтилъ мужъ.
— Сначала нужно перестать быть шутомъ гороховымъ, а потомъ…
— Marie, Marie, devant les gens…
— Что devant les gens! Вы ужъ и такъ передъ всей прислугой осрамились.
— Тсъ! Ну, довольно!
— Дуракъ! какъ вы мн смете шикать? вскрикнула жена и вскочила изъ-за стола.
Мужъ вышелъ въ садъ. Мамка, какъ увидала его, такъ и разразилась хохотомъ.
— Ахъ, баринъ, да какіе вы смшные! У насъ въ город вотъ точь въ точь такой фокусникъ на дворъ приходилъ и на носу дугу лошадиную держалъ.— Тоже и въ балаган на масляной…
— Молчать! Какъ ты смешь, деревенщина! Да знаешь, что я тебя въ бараній рогъ! крикнулъ отецъ семейства на мамку, кинулся на нее съ сжатыми кулаками и остановился, какъ вкопанный, ибо съ балкона раздался возгласъ:
— Полоумный! Что вы? Вдь у ней можетъ съ испугу молоко броситься въ голову!
У калитки стояла толпа и смотрла на барина. Въ полосатой фуфайк безъ рукавовъ, въ красной шапк и въ золотыхъ очкахъ онъ дйствительно былъ забавенъ и походилъ на клоуна. Когда онъ ринулся на мамку и тотчасъ-же остановился, стоявшая у калитки баба-торговка произнесла:
— Изъ новыхъ видно акробатъ-то? И ломаться не уметъ. Хотлъ перекувырнуться и боится…
— Эй, почтенный! Тиролецъ! Какъ тебя? А ты птухомъ попой! крикнулъ разнощикъ съ сигами копчеными и тотчасъ-же прибавилъ.— Когда я по-зим, братцы, былъ въ цирк, такъ вотъ такіе лшіе на колокольчикахъ играли и птухомъ пли. Умора, да и только!
Все это доходило до ушей жены закостюмированнаго отца семейства. Она молчала и крупныя капли слезъ катились по ея щекамъ.
— Прочь отсюда отъ калитки! заревлъ на народъ отецъ семейства и вырвалъ палку изъ георгинъ.
— Ха-ха-ха! раздалось за калиткой.— А ну-ко заднь насъ, тронь, такъ мы теб ребра-то пересчитаемъ, даромъ что ты акробатъ и чорту кумъ!
— Михй! Зови дворника! гони ихъ вонъ!
— Ахъ, какое униженіе! ломала руки барыня — Маша, успокойся! упрашивала ее старушка.
— Братцы, еще черти идутъ! Новые черти! послышалось на улиц и толпа разступилась.
Въ калитку сада вошли еще пять гребцовъ въ такихъ-же костюмахъ какъ и хозяинъ. Сзади ихъ шелъ рулевой въ фуражк съ большимъ козыремъ и въ сюртук съ золотыми пуговицами.
— А мы за вами. Пора сгребаться! Нтъ-ли у васъ холоднаго чаю? говорили они.
— Господа, у меня жена больна. Я готовъ. Идемте, демте, отвчалъ хозяинъ, заминая чай.
Гребцы и рулевой вышли изъ калитки и направились по середин дороги. Толпа зрителей слдовала сзади.
— На другой дворъ отправились…. Здсь видно не подали мдяковъ-то, говорилъ народъ.— Жадные нон господа стали насчетъ фокусниковъ-то. Вотъ этотъ въ сертук-то, надо полагать, у нихъ шарманщикъ…— указывали они на рулевого.
— А гд-же у него инструментъ?
— Да можетъ въ кабак оставилъ. Народъ тоже пьющій!
— А что, ребята, не прожертвовать ли намъ имъ гривенникъ? Они живымъ-бы манеромъ кувырканіе намъ сварганили.
— Не стоитъ! Зайдутъ къ тароватому на дворъ, такъ и задарма все представленіе увидимъ.
А гребцы шли, слушали все это, перешептывались и улыбались.