Графиня Шарни. Том IV, Дюма Александр, Год: 1855 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 220 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

ГРАФИНЯ ШАРНИ

РОМАНЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА

ИЗЪ ВРЕМЕНЪ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦІИ

ПЕРЕВОДЪ Н. ЧУЙКО

ТОМЪ IV

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. СУВОРИНА
1902

I.
Ненависть простолюдина.

Шарни и Бильо съ минуту смотрли другъ на друга, но взглядъ дворянина не могъ заставить крестьянина опустить глаза.

Больше того: Бильо первый началъ разговоръ.

— Ваше сіятельство изволили объявить мн, что желаете говорить со мною. Я жду, чтобы вы соблаговолили высказаться.

— Бильо, спросилъ Шарни, — что побудило васъ взять на себя такое ужасное порученіе? Я считалъ васъ нашимъ другомъ, другомъ дворянъ, и, кром того, добрымъ и врнымъ подданнымъ короля.

— Я была, добрымъ и врнымъ подданнымъ короля, я былъ, не скажу, вашимъ другомъ — подобная честь не мыслима для такого бднаго фермера, какъ я — но я былъ вашимъ покорнымъ слугой.

— И что же?

— И какъ видите, я пересталъ быть и тмъ и другимъ.

— Я васъ не понимаю, Бильо.

— Къ чему вашему сіятельству желать понять меня? Разв я у васъ спрашиваю, почему вы остались врны королю, почему сохранили преданность королев? Нтъ, я полагаю, что у васъ есть на это свои причины, и, такъ какъ вы человкъ честный и благоразумный, то ваши причины хороши, или, по крайней мр, согласуются съ вашей совстью. У меня нтъ вашего высокаго положенія, нтъ вашего образованія, гмъ не мене и вы, ваше сіятельство, знаете или знали меня за человка честнаго и благоразумнаго, предположите-же, что и у меня, какъ у васъ, есть свои основанія, если не хорошія, то согласующіяся съ моей совстью.

— Бильо, сказалъ Шарни, не имвшій никакого понятія о причинахъ ненависти фермера къ дворянамъ и королю,— я еще недавно васъ зналъ совсмъ другимъ человкомъ.

— Еще бы, я этого не отрицаю, отвтилъ Бильо съ горькой усмшкой,— конечно, вы знали меня совсмъ другимъ человкомъ. Я былъ настоящій патріотъ, всецло преданный двумъ людямъ: королю и г-ну Жильберу, и одному предмету — моей стран. Однажды, агенты короля — признаюсь, съ этого началась моя ссора съ нимъ — однажды, агенты короля явились ко мн, и отчасти силой, отчасти обманомъ, похитили у меня драгоцнную шкатулку, данную мн на сохраненіе г-номъ Жильберомъ. Едва мн удалось избавиться отъ нихъ, какъ я похалъ въ Парижъ и попалъ въ него 13 іюля вечеромъ, въ самый разгаръ бунта съ бюстами герцога Орлеанскаго и г-на Неккера. По улицамъ носили эти бюсты съ криками: ‘Да здравствуетъ герцогъ Орлеанскій! да здравствуетъ г-нъ Неккеръ!’ Большого вреда королю отъ этого не было, а между тмъ, вдругъ, солдаты короля напали на насъ. Я видлъ, какъ вокругъ меня, одинъ за другимъ, падали несчастные только за то, что слишкомъ громко желали здравствовать людямъ, которыхъ они въ глаза не видали, у однихъ была проломлена голова, у другихъ прострлена грудь. Я видлъ, какъ г-нъ Ламбескъ, другъ короля, загналъ въ Тюльерійскій садъ женщинъ и дтей, ровно ничего не кричавшихъ, и затопталъ ногами своей лошади семидесятилтняго старика. Это еще боле поссорило меня съ королемъ. На другой день, я пошелъ въ пансіонъ къ маленькому Себастьяну и узналъ отъ бднаго мальчика, что его отецъ въ Бастиліи по приказу короля, котораго объ этомъ просила одна знатная придворная дама! и я продолжалъ убждаться, что на короля, котораго считали такимъ добрымъ, иногда находятъ минуты заблужденія, незнанія или забвенія, и, для того, чтобы насколько возможно исправить ошибку, сдланную королемъ въ одну изъ такихъ минутъ забывчивости, незнанія или заблужденія, я всми силами содйствовалъ взятію Бастиліи. Намъ это удалось не безъ большого труда, солдаты короля въ насъ стрляли и убили около двухсотъ человкъ, что снова заставило меня усомниться въ столь прославленной доброт короля. Наконецъ, Бастилія была взята, въ одномъ изъ ея казематовъ я нашелъ г-на Жильбера, за котораго я разъ двадцать рисковалъ своей жизнью, и радость свиданія съ нимъ заставила меня забыть о многомъ. Кром того, г-нъ Жильберъ сейчасъ-же сталъ убждать меня, что король добръ, что онъ не знаетъ о большей части гадостей, какія творятся его именемъ, а потому слдуетъ пнять не на него, а на его министровъ, и, такъ какъ все, что мн тогда говорилъ г-нъ Жильберъ, было для меня все равно, что Евангеліе, я поврилъ ему, притомъ, Бастилія была взята, г-нъ Жильберъ свободенъ, мы съ Питу здравы и невредимы, и я забылъ о пальб на улиц Сентъ-Онорэ, о нападеніи въ Тюльери, о двухстахъ убитыхъ волынкой принца Саксонскаго, объ арест г-на Жильбера по просьб придворной дамы… Но извините, ваше сіятельство, продолжалъ Бильо, посл минутной остановки,— все это васъ не касается, и вы пожелали говорить со мною наедин не для того, чтобы слушать болтовню простаго мужика, не получившаго никакого образованія: вдь вы не только знатный вельможа, но и ученый.

Сказавъ это, Бильо уже хотлъ отворить дверь и вернуться въ комнату короля.

Шарни остановилъ его. Онъ это сдлалъ по двумъ причинамъ: во первыхъ, онъ узнавалъ причины неумолимой враждебности Бильо, а при тогдашнихъ обстоятельствахъ было очень важно знать ихъ, и, наконецъ, онъ выигрывалъ время.

— Нтъ, сказалъ онъ,— разскажите мн все, любезный Бильо: вы знаете, съ какой дружбой мы всегда относились къ вамъ, мои бдные братья и я, и все, что вы разсказываете, интересуетъ меня.

При словахъ: мои бдные братья, Бильо горько улыбнулся.

— Хорошо, я все разскажу вамъ, г-нъ де-Шарни, и сожалю, что здсь нтъ вашихъ бдныхъ братьевъ, въ особенности одного изъ нихъ… господина Изидора.

Бильо произнесъ слова: въ особенности одного, г-на Изидора, съ такимъ мрачнымъ выраженіемъ, что Шарни подавилъ въ себ жгучую боль при имени любимаго брата и только знакомъ попросилъ Бильо продолжать, было очевидно, что Бильо не зналъ о несчастьи, случившемся съ тмъ, присутствія кого онъ желалъ.

— Поэтому, продолжалъ Бильо,— когда король похалъ въ Парижъ, я видлъ въ немъ лишь отца, который возвращается, окруженный своими дтьми. Я шелъ рядомъ съ королевской каретой вмст съ г-номъ Жильберомъ, былъ готовъ защищать сидвшихъ въ ней своимъ тломъ и кричала, во все горло: ‘Да здравствуетъ король!’ Это была первая поздка короля, когда его окружали одни благословенія, а на дорогу, подъ ноги его лошадей, подъ колеса его кареты бросали цвты. На площади Ратуши замтили, что, хотя у короля уже не было блой кокарды, но еще не было и трехцвтной. Стали кричать: ‘Кокарду! кокарду! Я снялъ кокарду съ своей шляпы и подалъ ее королю, онъ поблагодарилъ меня и пришпилилъ ее къ шляп при громкихъ возгласахъ толпы. Я былъ вн себя отъ радости, видя, что моя кокарда очутилась на шляп этого добраго короля и громче всхъ закричалъ: ‘да здравствуетъ король!’ Я былъ въ такомъ восторг отъ этого добраго короля, что остался въ Париж. Мой хлбъ еще былъ не сжатъ, мое присутствіе было необходимо на ферм, но какое мн было дло до моей жатвы? Я былъ настолько богатъ, что могъ потерять одинъ посвъ, и если я могъ быть хоть чмъ-нибудь полезенъ этому доброму королю, отцу народа, возстановителю французской свободы, какъ мы, дурачье, тогда называли его, то конечно, мн слдовало остаться въ Париж и не возвращаться въ Писслё. Моя жатва, которую я поручилъ Катерин, почти вся пропала… Не будемъ объ этомъ говорить!— Между тмъ, стали поговаривать, что король не совсмъ искренно относится къ Революціи, что онъ далеко не добровольно слдовалъ за нею, что онъ желалъ бы носить на свой шляп не трехцвтную кокарду, а блую. Говорившіе все это были клеветники, что доказалъ обдъ гг. тлохранителей, когда королева надла не трехцвтную кокарду, не блую, не національную, не французскую! но, просто на просто, кокарду своего брата Іосифа II, кокарду австрійскую, черную! Каюсь, тогда я началъ сомнваться, но г-нъ Жильберъ опять началъ убждать меня:— ‘Бильо, вдь не король это сдлалъ, а королева, то есть женщина, къ женщинамъ-же надо относиться снисходительно’. Онъ настолько убдилъ меня, что когда парижане пришли въ Версаль и напали на дворецъ, то, хотя въ глубин души я и находилъ, что они не совсмъ не правы, все-таки я сталъ на сторону его защитниковъ, разбудилъ г-на Лафайета, который спалъ сномъ праведника, и привелъ его во дворецъ какъ разъ во время, чтобы спасти короля. А! я тогда видлъ, какъ г-жа Елизавета обнимала г-на Лафайета, какъ королева дала ему поцловать свою руку, слышалъ, какъ король назвалъ его своимъ другомъ и подумалъ: ‘А вдь г-нъ Жильберъ правъ! Конечно не страхъ заставляетъ короля, королеву и принцессу выказывать такую дружбу этому человку, еслибы они не раздляли его убжденій, то, какъ бы ни былъ онъ имъ теперь полезенъ, три подобныхъ личности не унизили бы себя до лжи’. И я снова началъ жалть эту бдную королеву, виновную только въ неосторожности, и бднаго короля, который былъ только слабъ, но я предоставилъ имъ вернуться въ Парижъ однимъ, безъ меня… Я же остался въ Версал, вы сами знаете для чего, г-нъ де-Шарни.

Шарни вздохнулъ.

— Говорятъ, продолжалъ Бильо,— что эта вторая поздка не была такъ пріятна, какъ первая, говорятъ, что вмсто благословеній, слышались проклятія, вмсто виватовъ — зловщіе крики и угрозы, подъ ноги лошадей и подъ колеса кареты бросали не цвты и букеты, а отрубленныя головы, которыя несли на остріяхъ пикъ! Я ничего не знаю, меня тамъ не было, я остался въ Версал. Моя ферма все еще стояла безъ хозяина! Что-жъ такое! я былъ достаточно богатъ, чтобы, потерявъ жатву 1789 года, потерять еще и жатву 1790! Но, въ одно прекрасное утро явился Питу и объявилъ, что мн угрожаетъ новая потеря, на которую ни одинъ отецъ не согласится, какъ бы онъ ни былъ богать,— потеря моей дочери!

Шарни вздрогнулъ. Бильо пристально посмотрлъ на него и проговорилъ:

— Надо вамъ сказать, что въ одномъ лье отъ насъ, въ Бурсонн, живетъ одна дворянская семья, семья знатная и страшно богатая. Она состояла изъ трехъ братьевъ. Когда они, еще дтьми, прізжали изъ Бурсонна въ Виллеръ-Котрэ, то младшіе почти всегда длали мн честь, останавливаясь на ферм, они увряли, что никогда не пивали такого вкуснаго молока, какъ молоко моихъ коровъ, не дали такого вкуснаго хлба, какъ хлбъ матушки Бильо, и по временамъ прибавляли,— а я, дуракъ, воображалъ, что они это длали изъ благодарности за мое гостепріимство!— по временамъ прибавляли, что никогда не видали такой прелестной двочки, какъ моя Катерина!.. И я благодарилъ ихъ за то, что они пили мое молоко, ли мой хлбъ и находили мою Катерину хорошенькой! Что же! врилъ же я королю, который, какъ говорятъ, полунмецъ по матери, отчего же мн было не врить и имъ? И когда одинъ изъ нихъ, Жоржъ, уже давно ухавшій изъ дому, была, убитъ въ Версал у дверей королевы въ ночь съ 5 на 6 октября, храбро исполняя свой долгъ дворянина, одному Богу извстно, какъ я скорблъ о немъ! Ахъ! ваше сіятельство, его брать видлъ меня, его старшій братъ, тотъ, что никогда не прізжалъ ко мн, не изъ гордости, отдаю ему эту справедливость, по потому, что ухалъ оттуда еще боле молодымъ, чмъ его братъ Жоржъ,— онъ видлъ меня на колняхъ передъ трупомъ, видлъ, какъ я пролилъ надъ нимъ столько слезъ, сколько покойный пролилъ крови, мн кажется, что я еще тамъ… на маленькомъ дворик, зеленомъ и сыромъ, куда я его отнесъ, чтобы его не изувчили, бдняжку, какъ изувчили его двухъ товарищей, и мое платье было почти такъ же запачкано кровью, какъ теперь ваше. О! что это былъ за чудесный мальчикъ, я, какъ теперь, вижу, какъ онъ здилъ въ школу въ Виллеръ-Котрэ на своей срой лошадк съ корзиной въ рук… Еслибы я думалъ только о немъ, я бы, кажется, и теперь готовъ былъ его оплакивать, какъ вы сами плачете, ваше сіятельство! Но я думаю о другомъ и не плачу.

— О другомъ! что вы хотите сказать? спросила. Шарни.

— Подождите, мы сейчасъ дойдемъ до этого. И такъ, Питу явился вь Парижъ, изъ двухъ словъ, сказанныхъ имъ, я понялъ, что опасность угрожаетъ не моей жатв, а моей дочк, что гибнетъ не мое состояніе, а мое счастье! И такъ, я покинулъ короля въ Париж. Разъ, что онъ былъ искрененъ, какъ уврялъ меня г-нъ Жильберъ, то все должно было идти къ лучшему, оставался ли я тамъ или нтъ, и я вернулся на ферму. Сначала мн показалось, что все дло лишь въ томъ, что Катерина очень больна, почти при смерти: у нея былъ бредъ, воспаленіе мозга, Богъ знаетъ что… Ея состояніе меня очень встревожило, тмъ боле, что докторъ запретилъ мн входить въ ея комнату, пока она не выздороветъ. Но, если мн запретили входить въ ея комнату, то я, несчастный отецъ, доведенный до отчаянія, я разршилъ себ подслушивать у ея двери. И я подслушалъ! Тогда я узналъ, что она чуть не умерла, что у нея было воспаленіе мозга, что она почти сходила съума оттого, что ея любовникъ ухалъ! Годъ тому назадъ я тоже ухалъ, но она не только не потеряла разсудка при разлук съ своимъ отцомъ, но улыбалась, прощаясь со мною. Еще бы! Разв съ моимъ отъздомъ она не получила полной свободы видться съ своимъ любовникомъ?.. Къ Катерин вернулось здоровье, но не счастье! Прошелъ одинъ мсяцъ, два, три, шесть мсяцевъ, и ни одинъ лучъ радости не освтилъ этого лица, съ котораго я не спускалъ глазъ. Разъ утромъ я увидалъ, что она улыбнулась, и затрепеталъ: если она улыбается, значитъ ея любовникъ долженъ вернуться. Дйствительно, на другой день пастухъ, видвшій его, сказалъ мн, что онъ пріхалъ въ это самое утро! Я не сомнвался, что въ тотъ же вечеръ онъ пожалуетъ ко мн, т. е. къ Катерин! Поэтому, вечеромъ, я зарядилъ свое ружье двумя зарядами и сталъ въ засаду…

— Бильо! воскликнулъ Шарни,— вы это сдлали?

— Отчего же нтъ? Вдь я становлюсь въ засаду, чтобы убить кабана, который копается въ моемъ картофел, волка, который хватаетъ моихъ овецъ, лисицу, которая душитъ моихъ куръ, и вдругъ я стану щадить человка, который похитилъ у меня мое счастье, любовника, который пришелъ опозорить мою дочь?

— Но, когда вы его увидли, у васъ не хватило духа, не правда ли, Бильо?

— Нтъ, не духа, но глазъ и руки, однако, слдъ крови доказалъ мн, что я, все-таки, задлъ его, но только, вы понимаете, прибавилъ Бильо съ горечью,— моя дочь безъ малйшаго колебанія сдлала выборъ между любовникомъ и отцомъ. Когда я вошелъ въ комнату Катерины, ея уже и слдъ простылъ.

— И вы боле не видлись съ нею?

— Нтъ, да къ чему мн съ нею видться? Она отлично знаетъ, что если я увижу ее, то убью.

Шарни сдлалъ движеніе, съ восхищеніемъ и страхомъ смотря на эту цльную, мощную натуру.

— Я принялся за работы по ферм, продолжалъ Бильо.— Что за важность, что лично я былъ несчастенъ, лишь бы Франція была счастлива? Разв король не искренно слдовалъ за Революціей? разв онъ не долженъ былъ принять участіе въ праздник федераціи? разв я не долженъ былъ снова увидать этого добраго короля, которому я отдалъ свою кокарду 16 іюля и которому я почти спасъ жизнь 6 октября? Съ какой радостью онъ увидитъ, какъ вся Франція, соединенная на Марсовомъ пол, какъ одинъ человкъ присягнетъ единому отечеству! И когда я увидлъ его, то на минуту забылъ все, даже Катерину… Нтъ, я лгу, отецъ не забываетъ своей дочери!… И онъ тоже присягалъ! Мн показалось, что онъ не хорошо произносилъ присягу, едва шевеля губами, произносилъ ее съ своего мста, а не у алтаря отечества! Но это пустяки, онъ присягнулъ, а это главное: клятва есть клятва! не мсто, гд ее произносятъ, длаетъ ее боле или мене священной, и когда честный человкъ даетъ клятву, онъ ее держитъ! Значитъ и король сдержитъ свою клятву. Когда я вернулся въ Виллеръ-Котрэ — гд мн осталось только заниматься политикой, такъ какъ у меня не было больше дочери,— я, правда, слышалъ, что король былъ не прочь позволить г-ну Фавра похитить себя, но это не удалось, что король хотлъ бжать съ своими тетками, но и этотъ планъ разстроился, что король собирался хать въ Сенъ-Клу, а оттуда въ Руанъ, но народъ не пустилъ его. Правда, все это доходило до меня, но я не хотлъ врить. Разв я самъ іе видлъ на Марсовомъ пол, какъ король протянулъ руку? разв я своими ушами не слышалъ, какъ онъ присягалъ націи? Разв возможно допустить, что король сочтетъ свою клятву мене священной, чмъ ее признаютъ вс другіе люди, только оттого, что онъ произносилъ ее передъ тремя стами тысячъ гражданъ? Это казалось невроятнымъ! И вотъ, третьяго дня, будучи на базар въ Mo, я глазамъ своимъ не хотлъ врить, когда на разсвт,— надо вамъ сказать, что я ночевалъ у моего пріятеля станціоннаго смотрителя, которому только что продалъ большую партію зерна,— и такъ, говорю, я глазамъ своимъ не хотлъ врить, когда въ карет, мнявшей лошадей, узналъ короля, королеву и дофина! Я не могъ ошибиться, я не разъ видлъ ихъ въ карет! Вдругъ я услышалъ, какъ одинъ изъ этихъ господъ, одтыхъ въ желтое, крикнулъ: ‘Шалонская дорога!’ Голосъ поразилъ меня, я обернулся и узналъ кого? Того, кто отнялъ у меня Катерину, дворянина, который, исполняя должность лакея, халъ впереди кареты короля…

Сказавъ это, Бильо пристально посмотрлъ на графа, желая знать, поняль-ли онъ, что онъ говоритъ объ его брат Изидор, но Шарни, молча, вытеръ платкомъ потъ, выступившій у него на лбу.

Бильо продолжалъ:

— Я хотлъ гнаться за нимъ, но онъ былъ уже далеко, у него была хорошая лошадь, онъ былъ вооруженъ, а я нтъ… Я заскрежеталъ зубами при мысли о корол, убгающемъ изъ Франціи, и объ этомъ похитител, убгающемъ отъ меня, но, вдругъ, мн пришло въ голову: ‘Вдь и я присягалъ націи,— думалъ я,— и если король нарушаетъ свою присягу, то отчего-же мн не сдержать своей? И я сдержу ее! Я всего въ десяти лье отъ Парижа, теперь три часа утра, хорошая лошадь привезетъ меня туда часа черезъ два! Я отправлюсь къ г-ну Бальи, на сколько мн кажется, онъ человкъ честный, онъ на сторон тхъ, кто вренъ своей присяг, и противъ тхъ, кто ее нарушаетъ’. Ршивъ это, я, чтобы не терять времени, попросилъ своего пріятеля, станціоннаго смотрителя въ Mo, — конечно, ничего ему не объясняя,— одолжить мн его мундиръ національнаго гвардейца, его саблю и пистолетъ. Я взялъ изъ конюшни лучшую лошадь и, вмсто того, чтобы шажкомъ поплестись въ Виллеръ-Котрэ, помчался въ Парижъ. Тамъ уже знали о бгств короля, но не знали въ какую сторону онъ бжалъ. Г-нъ Лафайетъ послалъ г-на Ромева въ Валансьенъ! Но видите, что значитъ случай! У заставы его задержали и онъ потребовалъ, чтобы его отвели въ національное собраніе, куда онъ явился въ ту самую минуту, когда г-нъ Бальи, уже переговоривъ со мною, давалъ самыя точныя свднія о маршрут его величества, стоило только написать приказъ по всмъ правиламъ и избрать другую jopory. Это было сдлано въ одно минуту! Г-на Ромева отправили по Шалонской дорог, а мн поручили сопровождать его, и, какъ видите, я выполнилъ это порученіе. Теперь, мрачно прибавилъ Бильо,— я догналъ короля, который обманулъ меня, какъ француза, и я спокоенъ, что онъ не ускользнетъ отъ меня! Мн остается только догнать того, кто обманулъ меня, какъ отца! И, клянусь, онъ тоже не уйдетъ отъ меня.

— Увы! вы ошибаетесь, любезный Бильо, проговорилъ Шарни съ глубокой грустью.

— Это почему?

— Этотъ несчастный уже ускользнулъ отъ васъ!

— Онъ убжалъ! воскликнулъ Бильо съ непередаваемымъ бшенствомъ.

— Нтъ, онъ умеръ!

— Умеръ! воскликнулъ Бильо, невольно вздрогнувъ и обтирая лобъ, моментально покрывшійся испариной.

— Умеръ! повторилъ Шарни,— эта кровь, съ которой вы недавно и совершенно основательно, сравнили кровь, залившую землю на маленькомъ дворик Версаля, — его кровь. Если вы въ этомъ сомнваетесь, спуститесь внизъ и вы найдете его тло на дворик, почти такомъ же маленькомъ, какъ дворикъ Версаля, и онъ погибъ за то же дло, что и его братъ!

Бильо растерянно смотрлъ на Шарни, пока онъ говорилъ это своимъ мягкимъ голосомъ, между тмъ, какъ дв крупныя слезы катились по его щекамъ.

— Ахъ! вдругъ воскликнулъ онъ — значитъ есть на неб правосудіе! Я вамъ врю, прибавилъ онъ, длая шагъ по направленію къ двери,— но я пойду удостовриться собственными глазами, что правосудіе совершилось…

Шарни со вздохомъ посмотрлъ ему вслдъ, отирая слезы. Понимая, что нельзя терять ни минуты, онъ поспшилъ въ комнату королевы и подошелъ прямо къ ней.

— Г-нъ де Ромевъ? спросилъ онъ тихо.

— Онъ всецло нашъ.

— Тмъ лучше, потому что на того нечего надяться!

— Что-же длать?

— Выиграть время, пока не прідетъ г-нъ де Булье!

— Но прідетъ ли онъ?

— Да, потому что я самъ поду за нимъ.

— О! воскликнула королева,— улицы полны наюда, васъ вс знаютъ, вы не продете, васъ убьютъ! Оливье! Оливье!

Шарни улыбнулся и, ничего не отвчая, открылъ окно, выходившее въ садъ, онъ знакомъ послалъ послднее общаніе королю, послдній привтъ королев и прыгнулъ въ садъ съ высоты пятнадцати футовъ.

Королева вскрикнула отъ страха и закрыла руками лицо, но молодые люди подбжали къ окну и на ея крикъ отвтили крикомъ радости.

Шарни уже взобрался на стну сада, а затмъ исчезъ по другую сторону стны.

Онъ сдлалъ это какъ разъ во время: Бильо снова появился на порог комнаты.

II.
Господинъ де-Булье.

Посмотримъ, что длалъ въ эти тревожные часы Булье, котораго съ такимъ нетерпніемъ ждали въ Варенн, и на котораго королевская семья возлагала послднія надежды.

Въ девять часовъ вечера, т. е. почти въ то время, какъ бглецы прибыли въ Клермонъ, маркизъ Булье выхалъ съ своимъ сыномъ Луи изъ Стенэй въ Денъ, чтобы приблизиться къ королю.

Однако онъ не въхалъ въ городъ, но остановился въ четверти лье отъ него изъ опасенія, что его присутствіе будетъ замчено. Онъ и спутники его спустились въ ровъ на краю дороги, лошадей своихъ оставили назади, и стали ждать.

По ихъ разсчету, королевскій курьеръ долженъ былъ вскор прохать. При подобныхъ обстоятельствахъ, минуты кажутся часами, часы вками.

Они слышали, какъ пробило десять часовъ, одиннадцать, двнадцать, часъ, два часа, три часа утра. Между двумя и тремя часами начало свтать. Малйшій шумъ, касавшійся ихъ слуха, впродолженіе этихъ шести часовъ ожиданія, смотря по тому, приближался ли онъ, или удалялся, приносилъ имъ надежду или разочарованіе.

На разсвт маленькая группа дошла до полнаго отчаянія.

Булье догадывался, что случилось нчто, но не зная, что именно, ршилъ вернуться въ Стенэй, тамъ среди своего войска, ему будетъ легче придти королю на помощь.

Они осдлали лошадей и шагомъ похали въ Стенэй.

Луи Булье, уже подъзжая къ Стенэй, вдругъ обернулся и замтилъ вдали на дорог пыль, поднятую нсколькими лошадьми.

Они остановились, чтобы подождать всадниковъ и, по мр ихъ приближенія, казалось, узнавали ихъ. Наконецъ, они боле не сомнвались, что то были Жюль Булье и Рэжкуръ.

Маленькая группа похала имъ на встрчу.

— Что случилось? въ одинъ голосъ спросили ожидавшіе.

— Король арестованъ въ Варенн! отвтили пріхавшіе.

Было около четырехъ часовъ утра.

Извстіе это поразило всхъ до крайности, поразило тмъ боле, что молодые люди не могли дать никакихъ подробностей, такъ какъ находились на другомъ конц города, въ гостинниц Великаго Монарха, гд ихъ внезапно окружила взбунтовавшаяся толпа, такъ что они принуждены были силой прокладывать себ сквозь нее путь и ухать, не имя точныхъ свдній.

Однако, какъ ни ужасно было это извстіе, оно еще не доказывало, что всякая надежда была потеряна.

Булье, какъ вс военачальники, привыкшій къ абсолютной дисциплин, былъ увренъ, что вс его распоряженія исполнены въ точности.

Поэтому, если король арестованъ въ Варенн, то различные отряды, получившіе приказъ двигаться вслдъ за королемъ, должны были тоже прибыть въ Вареннъ.

Эти различные отряды состояли изъ сорока гусаръ полка Лозена, подъ командой герцога Шуазеля.

Изъ тридцати драгунъ города Сенъ-Менгульда подъ командой Дандоина.

Изъ сорока драгунъ города Клермона подъ командой Дама.

И, наконецъ, изъ шестидесяти гусаръ города Варенна, подъ командой Булье и Рэжкура, съ которыми, правда, эти молодые офицеры не могли переговорить, такъ какъ принуждены были ухать и оставили ихъ подъ командой Рорига.

Правда еще и то, что Роригу, двадцатилтнему юнош, не хотли ничего доврить. Но, думали они, Роригъ наврное получитъ приказы отъ другихъ начальниковъ: Шуазеля, Дандоина и Дама, и присоединитъ своихъ солдатъ къ тмъ, которые соберутся на помощь королю.

Такимъ образомъ, по ихъ разсчетамъ, король долженъ былъ имть около себя что-то около сотни гусаръ и ста шестидесяти или ста восьмидесяти драгунъ.

Этого совершенно достаточно, чтобы справиться съ бунтомъ въ маленькомъ городк съ тысячью восьмистами жителей.

Мы видли, вслдствіе какихъ событій разлетлись вс стратегическіе разсчеты Булье.

Впрочемъ, его спокойной увренности былъ вскор нанесенъ первый ударъ.

Булье и Рэжкуръ еще не кончили своего разговора съ генераломъ, какъ показался всадникъ. Это означало, что ихъ ждутъ новыя извстія.

Вс глаза обратились къ нему, это былъ Роригъ. Генералъ поспшилъ къ нему навстрчу.

Онъ былъ въ такомъ расположеніи духа, когда хочется сорвать свой гнвъ даже на совершенно невинномъ человк.

— Что это значить, сударь? закричалъ генералъ,— отчего вы покинули вашъ постъ?

— Извините, генералъ, возразилъ Роригъ,— но меня послалъ г-нъ Дама.

— А! значитъ Дама въ Варенн со своими драгунами?

— Г-нъ Дама въ Варенн безъ своихъ драгунъ, генералъ, съ однимъ офицеромъ, однимъ адъютантомъ и двумя или тремя солдатами.

— А остальные?

— Остальные не захотли слдовать за нимъ.

— А Дандоинъ и его драгуны?

— Говорятъ, что муниципалитетъ Сенъ-Менгульда задержалъ ихъ.

— Но, по крайней мр, герцогъ Шуазель въ Варенн съ своими гусарами?

— Гусары герцога Шуазеля перешли на сторону народа и кричатъ: ‘Да здравствуетъ нація’. Мои гусары заперты въ казармахъ, и вареннская національная гвардія караулитъ ихъ.

— И вы не стали во глав ихъ, не напали на всю эту сволочь и не собрались вокругъ короля?

— Вы забываете, генералъ, что я не получилъ никакихъ приказаній, что я былъ подъ начальствомъ господъ Булье и де-Режкура, и не зналъ, что его величество долженъ прозжать черезъ Вареннъ.

— Это правда, въ одинъ голосъ подтвердили Булье и Рэжкуръ.

— Услыхавъ шумъ, продолжалъ Роригъ,— я вышелъ на улицу, чтобы навести справки, и узналъ, что около четверти часа тому назадъ была задержана карета съ королемъ и королевской семьей, и что ихъ отвели къ прокурору коммуны. Я сейчасъ же пошелъ къ дому прокурора. Передъ нимъ стояла толпа вооруженныхъ людей, били въ барабанъ, звонили въ набатъ. Среди всего этого смятенія я почувствовалъ, что кто-то тронулъ меня за плечо. Я обернулся и узналъ г-на Дама въ сюртук, надтомъ сверхъ мундира.— ‘Вы подпоручикъ, командующій вареннскими драгунами?’ спросилъ онъ меня.— ‘Я, полковникъ’.— ‘Вы меня знаете?’ ‘Вы князь Шарль Дама’, — ‘Не теряя минуты, садитесь на коня, позжайте въ Денъ, въ Стенэй… пока не встртите маркиза Булье, скажите ему, что Дандоинъ и его драгуны задержаны въ Сенъ-Менгульд, что мои драгуны отказались слдовать за мною, что гусары Шуазеля готовы перейти на сторону народа, и что король и королевская семья, задержанные въ томъ дом, надются только на него’. Мн казалось, генералъ, что подобное приказаніе я долженъ былъ исполнить слпо, безъ всякихъ разсужденій. Я вскочилъ на лошадь и поскакалъ.

— Дама вамъ больше ничего не сказалъ?

— Онъ еще прибавилъ, что они постараются выиграть время, чтобы дать вамъ, генералъ, возможность пріхать въ Варенвъ.

— Ну, проговорилъ Булье со вздохомъ,— я вижу, что вс сдлали все, что могли. Теперь остается только намъ сдлать все, что будетъ возможно. Луи, обратился онъ къ сыну, — я остаюсь здсь. Эти господа развезутъ мои приказы. Вопервыхъ, отряды изъ Муза и Дена немедленно выступятъ на Вареннъ, охраняя переходъ черезъ Мезу, и начнутъ аттаку.

— Г-нъ Роригъ, отвезите имъ этотъ приказъ и скажите, что они вскор получать подкрпленіе.

Молодой человкъ, получивъ этотъ приказъ, поклонился и похалъ въ Денъ.

Булье продолжалъ:

— Г-нъ де-Рэжкуръ, позжайте навстрчу швейцарскому полку Кастелла, онъ уже идетъ въ Стенэй, гд бы вы его ни встртили, увдомьте его о серьезности положенія и передайте мой приказъ удвоить этапы. Ступайте.

Онъ проводилъ взглядомъ молодого офицера, ускакавшаго въ сторону, противоположную той, куда ухалъ Роригъ, и обратился къ своему младшему сыну.

— Жюль, перемни лошадь въ Стенэ и позжай въ Монмеди. Пусть г-нъ Клинглинэ отправить на Денъ полкъ Нассауской инфантеріи, стоящій въ Монмеди, а самъ детъ въ Стенэй. Ступай!

Молодой человкъ поклонился и ухалъ.

— Луи, обратился онъ въ заключеніе къ своему старшему сыну.— Королевско-Нмецкій полк въ Стенэ?

— Да, отецъ.

— Онъ получилъ приказъ быть готовымъ выступить на зар?

— Я самъ передалъ полковнику этотъ приказъ отъ вашего имени.

— Приведи его ко мн, я буду ждать здсь, на дорог, можетъ быть, я получу новыя извстія. Это полкъ надежный, не правда-ли?

— Да, отецъ.

— Въ такомъ случа, королевско нмецкаго полка будетъ достаточно. Мы съ нимъ пойдемъ на Вареннъ. Ступай!

Графъ Луи ухалъ въ свою очередь. Черезъ десять минутъ онъ вернулся.

— Королевско нмецкій полкъ слдуетъ за мною, сказалъ онъ.

— Ты, значитъ, нашелъ его готовымъ выступить?

— Нгъ, что меня очень удивило. Полковникъ, вроятно, плохо понялъ меня, когда я передавалъ ему вашъ приказъ, потому что я нашелъ его въ постели. Но онъ встаетъ и общалъ пойти въ казармы, чтобы поторопить отъздъ. Я поспшилъ вернуться къ вамъ, чтобы сообщить причину задержки.

— Хорошо, сказалъ генералъ.— Значитъ полковникъ сейчасъ прідетъ?

— Онъ мн сказалъ, что выступитъ вслдъ за мною.

Прошло десять минутъ, пятнадцать, двадцать, но никто не показывался. Генералъ, потерявъ терпніе, взглянулъ на сына.

— Я опять туда съзжу, отецъ, предложилъ тотъ и поскакалъ въ городъ.

Между тмъ полковникъ очень плохо воспользовался временемъ, которое тянулось такъ невыносимо долго для Булье: только нсколько человкъ были готовы. Молодой офицеръ не скрылъ своего огорченія и неудовольствія, повторилъ полковнику приказъ генерала и, получивъ отъ него положительное общаніе, что черезъ пять минутъ онъ и его солдаты выйдутъ изъ города, вернулся къ своему отцу.

На возвратномъ пути онъ замтилъ, что городскія ворота, черезъ которыя онъ прозжалъ уже четыре раза, охраняются національной гвардіей.

Прошло пять минутъ, десять минутъ, четверть часа: никто не показывался. А между тмъ Булье понималъ, что каждая потерянная минута отнимала годъ жизни у плнниковъ.

На дорог, со стороны Дена, показался кабріолетъ. Это былъ кабріолетъ Леонара, по мр удаленія отъ Парижа, бдняга приходилъ все въ большее разстройство и смущеніе.

Булье остановилъ его, но мысль о брат, у котораго онъ увезъ шляпу и плащъ, и о г-ж де-л’Аажъ, все еще ожидавшей, чтобы онъ пришелъ причесать ее, такъ разстраивала Леонара и производила въ его голов такой хаосъ, что Булье не могъ отъ него добиться ничего путнаго. Кром того, Леонаръ, ухавшій изъ Варенна до ареста короля, не могъ сообщить Булье ничего новаго.

Этотъ маленькій инцидентъ все таки развлекъ Булье на нсколько минутъ.

Наконецъ, уже прошло около часа, посл того, какъ полковникъ королевско нмецкаго полка получилъ приказъ о выступленіи. Булье въ третій разъ послалъ сына въ Стенэй и не веллъ эму возвращаться безъ полка.

Графъ Луи похалъ взбшенный.

Пріхавъ на площадь, онъ еще боле разсердился: едва пятьдесятъ человкъ были въ сбор!

Онъ захватилъ этихъ пятьдесятъ человкъ, съ ихъ помощью овладлъ воротами, чтобы обезпечить себ проздъ взадъ и впередъ, потомъ веріулся къ генералу и старался убдить его, что, на этотъ разъ, полковникъ слдуетъ за нимъ, со своими солдатами.

Онъ такъ думалъ, но, только, когда прошло еще добрыхъ десять минутъ, и когда Луи въ четвертый разъ подъзжалъ къ городу, изъ воротъ его выхалъ Королевско-Нмецкій полкъ.

При всякихъ другихъ обстоятельствахъ, Булье немедленно приказалъ бы подчиненнымъ полковника арестовать его, но въ такую минуту онъ боялся возбудить неудовольствіе начальника и солдатъ. Онъ, только, сдлалъ полковнику выговоръ за его медлительность, потомъ обратился къ солдатамъ и объяснилъ имъ, какое почетное дло возлагается на нихъ, такъ какъ отъ нихъ зависитъ не только свобода, но, даже, жизнь короля и всей королевской семьи, онъ общалъ офицерамъ почести, солдатамъ награды и, для начала, роздалъ имъ четыреста луидоровъ.

Рчь, заключенная такимъ подаркомъ, произвела ожидаемое дйствіе: раздался восторженный крикъ: ‘Да здравствуетъ король!’ и весь полкъ галопомъ понесся въ Вареннъ.

Въ Ден мостъ черезъ Мезу охранялъ отрядъ изъ тридцати человкъ, оставленныхъ въ Ден Деслономъ, при его отъзд оттуда съ Шарни.

Они захватили этихъ тридцать человкъ и продолжали путь.

Приходилось сдлать восемь лье по холмистой мстности, съ постоянными спусками и подъемами, поэтому, нельзя было хать такъ скоро, какъ было бы желательно: необходимо было скоре пріхать, но, главное, пріхать съ солдатами, способными выдержать столкновеніе или произвести аттаку.

Между тмъ, становилось замтнымъ, что они хали по враждебной стран. Въ деревняхъ, направо и налво отъ дороги звонили въ набатъ, впереди слышалось трескотня, похожая на пальбу.

Они продолжали подвигаться.

Въ Гранжъ-о-Буа вдали показался всадникъ безъ шляпы, нагнувшись къ голов лошади, онъ мчался во весь духъ, знаками призывая ихъ. Они пришпорили лошадей и поспшили къ нему на встрчу. Этотъ всадникъ былъ Шарни.

— На помощь королю, господа! кричалъ онъ издали, поднявъ руку.

— Къ королю! да здравствуетъ король! закричали офицеры и солдаты.

Шарни вмшался въ ихъ ряды. Онъ въ четырехъ словахъ изложилъ все положеніе: король еще находился въ Варенн, когда графъ оттуда ухалъ, значитъ, еще не все потеряно.

Лошади были очень утомлены, но не бда, хать тише невозможно, лошади были досыта накормлены овсомъ, солдаты накалены до бла рчами и луидорами Булье: полкъ несся, какъ ураганъ, съ криками: ‘Да здравствуетъ король!’.

Въ Крепи имъ попался на встрчу священникъ: это былъ священникъ, присягнувшій конституціи. Увидя солдатъ, онъ крикнулъ имъ:

— Скачите! скачите! къ счастью, вы опоздаете.

Графъ Булье, услыхавъ его слова, бросился къ нему съ поднятой саблей.

— Несчастный! крикнулъ ему отецъ,— что ты длаешь?

Молодой человкъ только тогда понялъ, что чуть не убилъ человка беззащитнаго, и къ тому же священника: двойное преступленіе,— онъ вытащилъ ногу изъ стремени и толкнулъ священника сапогомъ въ грудь.

— Вы опоздаете! повторилъ священникъ, падая на землю.

Они снова пустились въ путь, проклиная этого пророка несчастья.

Между тмъ, ружейная пальба все приближалась.

Это была стычка Деслона и его семидесяти гусаръ съ почти ровными силами національной гвардіи. Они напали на національную гвардію, разбили ее,— и похали дальше.

Но тутъ они узнали отъ Деслона, что король ухалъ изъ Варенна въ восемь часовъ утра.

Булье вынулъ свои часы, было безъ пяти минуть девять.

Ничего! еще не всякая надежда потеряна. Нечего и думать о прозд черезъ городъ, покрытый баррикадами, Вареннъ надо объхать, и объхать слва, потому что объзду справа мшаетъ расположеніе мстности.

Слва придется перебираться черезъ рку, но Шарни уврилъ всхъ, что ее можно перехать вбродъ.

Вареннъ остался вправо, похали по лугамъ, на Клермонской дорог они ршили напасть на эскортъ, какъ-бы онъ ни былъ многочислененъ, и освободить короля или умереть.

Подъхали къ рк. Шарни первый пустилъ въ нее свою лошадь. Отецъ и сынъ Булье послдовали за нимъ, потомъ офицеры, наконецъ солдаты. Въ десять минутъ бродъ былъ перейденъ.

Этотъ проздъ по проточной вод освжилъ людей и лошадей.

Вдругъ Шарни, опередившій всхъ шаговъ на двадцать, остановился и вскрикнулъ: онъ подъхалъ къ глубокому каналу, берега котораго были укрплены до уровня земли.

Шарни забылъ объ этомъ канал, хотя и помстилъ его на свой планъ. Этотъ каналъ тянулся на нсколько лье и везд долженъ былъ представить такую же помху, какъ и въ этомъ мст.

Если его не перехать сейчасъ, то его нельзя будетъ перехать нигд.

Шарни подалъ примръ: онъ первый бросился въ воду, брода въ канал не было, но лошадь графа смло поплыла къ другому берегу.

Однако, берегъ этотъ представлялъ крутой, глинистый откосъ, за который лошади не могли уцпиться своими подковами. Три или четыре раза Шарни пробовалъ выбраться на берегъ, но, не смотря на все свое искусство ловкаго и опытнаго всадника, не смотря на отчаянныя, разумныя, почти человческія усилія его лошади, она скользила внизъ и падала въ воду, тяжело дыша и почти опрокидываясь на своего всадника.

Шарни понялъ, что то, чего не могла сдлать его лошадь,— чистокровное животное, руководимое такимъ отличнымъ наздникомъ, какъ онъ,— не будутъ въ состояніи сдлать четыреста лошадей эскадрона.

Такимъ образомъ, ихъ попытка не можетъ удасться: такова воля судьбы. Значитъ, король и королева погибли, но, такъ какъ ему не удалось спасти ихъ, то онъ долженъ выполнить свой послдній долгъ — погибнуть съ ними.

Онъ сдлалъ послднюю попытку перебраться на другой берегъ, попытку, конечно, безполезную, но, на этотъ разъ, ему удалось воткнуть въ глину свою саблю до самой рукоятки.

Эта сабля осталось тамъ, въ вид точки опоры, безполезной для лошади, но не для всадника. Шарни бросилъ поводья и стремена, предоставивъ лошади самой выбраться изъ этой злополучной воды. Онъ поплылъ къ сабл, схватился за нее рукою и, посл нсколькихъ тщетныхъ усилій, ему удалось опереться на нее ногою и выбраться на берегъ.

Онъ обернулся и увидлъ на другой сторон обоихъ Булье, плакавшихъ отъ гнва, а всхъ солдатъ безмолвныхъ и мрачныхъ: его примръ показалъ имъ, какъ безполезны были-бы ихъ попытки перебраться черезъ этотъ недоступный каналъ.

Эта неудача особенно поразила генерала Булье: онъ ломалъ себ руки отъ отчаянія, до сихъ поръ все ему удавалось и, среди войска, даже сложилась пословица: Счастливъ какъ Булье.

— О! господа! воскликнулъ онъ,— говорите посл этого, что я счастливъ!

— Нтъ, генералъ, отвтилъ Шарни съ другого берега,— но будьте покойны, я скажу, что вы сдлали все, что было возможно сдлать, а если это буду говорить я, то мн поврятъ. Прощайте, генералъ.

Пшкомъ, весь въ грязи, промокшій до послдней нитки, безъ сабли, оставшейся въ глин, Шарни пустился въ путь и вскор скрылся за деревьями, окоймлявшими дорогу.

Эта была та самая дорога, по которой везли короля и королевскую семью. Ему стоило только идти по ней, чтобы встртить ихъ.

Онъ въ послдній разъ обернулся и увидлъ на берегу проклятаго канала Булье съ своимъ отрядомъ: не смотря на всю невозможность пробраться впередъ, они никакъ не могли ршиться отступить.

Онъ послалъ имъ послдній привтъ, вышелъ на дорогу, повернулъ за уголъ и скрылся.

Ему стоило лишь идти на раздававшійся вдали гулъ, въ который сливались крики, угрозы, смхъ и проклятія десяти тысячъ человкъ.

III.
Отъздъ.

Хотя всмъ хорошо извстно, какъ состоялся отъздъ короля, но намъ хочется сказать нсколько словъ, какъ объ этомъ отъзд, такъ и объ этомъ путешествіи, во время котораго закончилось земное поприще нкоторыхъ врныхъ слугъ короля и послднихъ друзей, которыхъ судьба, случай или преданность собрали вокругъ умирающей монархіи.

Вернемся же къ дому Сосса.

Шарни едва усплъ спрыгнуть на землю, какъ дверь отворилась, и Бильо снова показался на порог.

Лицо его было мрачно, глаза смотрли подозрительно изъ подъ нахмуренныхъ бровей. Онъ обвелъ взглядомъ всхъ дйствующихъ лицъ драмы, при чемъ, казалось, замтилъ только дв вещи:

Бгство Шарни: оно было очевидно, графа тамъ не оказалось, и Дама запиралъ за нимъ окно. Бильо стоило лишь высунуться въ окно, и онъ бы увидалъ, какъ графъ спускался со стны сада,

Затмъ, нчто въ род договора, заключеннаго между Ромевомъ и королевой, договора, въ которомъ Ромевъ могъ дать лишь одно общанье: оставаться нейтральнымъ.

Вслдъ за Бильо первая комната наполнилась тмъ самымъ народомъ, вооруженнымъ ружьями, косами или саблями, котораго изгналъ изъ нея одинъ жестъ фермера.

Казалось, какая-то магнетическая сила заставляла этихъ людей повиноваться этому вождю, такому же плебею, какъ они сами, въ которомъ они угадывали такой-же патріотизмъ, какой воодушевлялъ и ихъ, и, прибавимъ, ненависть, равную ихъ ненависти.

Бильо посмотрлъ назадъ, онъ прочелъ во взглядахъ вооруженныхъ людей, что можетъ на нихъ разсчитывать, даже если-бы пришлось прибгнуть къ насилію.

— Ну что, спросилъ онъ Ромева,— согласны они хать?

Королева бросила на Бильо одинъ изъ тхъ взглядовъ, который моментально уничтожилъ-бы неосторожнаго, еслибы она могла вложить въ этотъ взглядъ силу удара грома.

Не удостоивъ его отвтомъ, она опустилась на кресло и ухватилась за его ручку, точно хотла уцпиться за него.

— Король проситъ подождать еще нсколько минутъ, отвтилъ Ромевъ,— никто не спалъ эту ночь, и ихъ величества изнемогаютъ отъ усталости.

— Господинъ де Ромевъ, возразилъ Бильо,— вы очень хорошо знаете, что ихъ величества просятъ отложить отъздъ не потому, что они очень утомлены, а въ надежд на пріздъ г-на де-Булье. Но, продолжалъ Бильо съ паосомъ,— я принужденъ предупредить ихъ величества, что, если они отказываются выйти отсюда добровольно, ихъ потащутъ за ноги и усадятъ въ карету.

— Негодяй! воскликнулъ Дама, бросаясь къ Бильо съ обнаженной саблей.

Бильо обернулся къ нему, скрестивъ на груди руки.

Дйствительно, ему не зачмъ было защищать себя, человкъ восемь или десять бросились изъ первой комнаты во вторую и направили на Дама десять ружей различнаго калибра.

Король видлъ, что еще одно слово, одинъ жестъ — и его тлохранители, Шуазель, Дама, на-три офицера и унтеръ офицера, находишіеся близъ него, будутъ немедленно убиты.

— Хорошо, проговорилъ онъ,— велите запрягать лошадей. Мы удемъ.

Г-жа Брюнье, одна изъ прислужницъ королевы, вскрикнула и упала въ обморокъ. Этотъ крикъ разбудилъ дтей.

Маленькій дофинъ заплакалъ.

— Ахъ, сударь, обратилась королева къ Бильо,— у васъ, значитъ, нтъ дтей, если вы такъ жестоки съ матерью?

Бильо вздрогнулъ, но сейчасъ-же оправился и сказалъ съ горькой усмшкой.

— Точно такъ, государыня, у меня нтъ дтей. Закладывать лошадей не надо, обратился онъ къ королю,— карета уже готова.

— Въ такомъ случа, прикажите подать ее.

— Она уже у дверей.

Король подошелъ къ окну, выходившему на улицу и, дйствительно, увидалъ запряженную карету. Шумъ на улиц заглушилъ шумъ подъхавшаго экипажа.

Народъ увидлъ короля въ окно.

Страшный крикъ или, скоре, страшныя угрозы раздались въ толп. Король поблднлъ.

Шуазель подошелъ къ королев.

— Какъ вы прикажете, ваше величество? Я и товарищи мои предпочитаемъ умереть, чмъ видть то, что здсь происходить.

— Какъ вы думаете, Шарни спасся? спросила королева шопотомъ и съ живостью.

— О! да, я ручаюсь за это, отвтилъ Шуазель.

— Въ такомъ случа, подемъ, но только, Бога ради, вы и друзья ваши не покидайте насъ: это важне для васъ самихъ, чмъ для насъ.

Король понялъ, чего боялась королева.

— Въ самомъ дл, сказалъ онъ,— гг. де Шуазель и де Дама должны сопровождать насъ, а я не вижу ихъ лошадей.

— Это правда, обратился Ромевъ къ Бильо,— мы не можемъ помшать этимъ господамъ слдовать за королемъ и королевой.

— Пусть эти господа слдуютъ за королемъ и королевой, если могутъ. Намъ приказано привезти короля и королеву, но ничего не сказано объ этихъ господахъ.

— А я, возразилъ король съ большей твердостью, чмъ можно было ожидать отъ него,— я объявляю, что не поду, пока у этихъ господъ не будетъ лошадей.

— Что вы на это скажете? спросилъ Бильо у людей, наполнявшихъ комнату.— Король не подетъ, если у этихъ господъ не будетъ лошадей!

Те захохотали.

— Я пойду распорядиться о нихъ, сказалъ де Ромевъ.

Но Шуазель загородилъ ему дорогу.

— Не покидайте ихъ величествъ, проговорилъ онъ,— порученіе, возложенное на васъ, даетъ вамъ нкоторую власть надъ этимъ народомъ, вы своей честью отвчаете за всякій волосъ, упавшій съ головы ихъ величествъ.

Ромевъ остался. Бильо пожалъ плечами.

— Хорошо, проговорилъ онъ,— пойду я.

На порог онъ остановился.

— Вс за мною послдуютъ, надюсь? прибавилъ онъ, нахмуривъ брови.

— О! будьте покойны, сказало нсколько голосовъ съ громкимъ хохотомъ, означавшимъ, что въ случа сопротивленія, отъ нихъ нельзя будетъ ждать никакой пощады.

Дйствительно, эти люди дошли до такого раздраженія, что готовы были употребить насиліе противъ королевской семьи и застрлить всякаго, при малйшей попытк къ бгству. Поэтому Бильо не было никакой надобности возвращаться на верхъ.

Одинъ простолюдинъ сталъ у окна, наблюдая за тмъ, что происходило на улиц.

— Вотъ и лошади! сказалъ онъ,— въ дорогу!

— Въ дорогу! повторили его товарищи голосомъ, не допускавшимъ возраженій.

Король шелъ впереди. За нимъ слдовалъ Шуазель, ведя подъ руку королеву, потомъ Дама съ принцессой Елизаветой, г-жа де Турзель съ дтьми, а вокругъ нихъ вся остальная группа врныхъ приближенныхъ.

На Ромев, какъ на делегат Національнаго Собранія и, слдовательно, облеченномъ священной властью, лежала обязанность охранять королевскій кортежъ.

Но надо сознаться, что самъ Ромевъ нуждался въ надзор: распространился слухъ, что онъ не только слишкомъ мягко выполнялъ приказанія Собранія, и, даже, если и не активно, то своей пассивностью, способствовалъ бгству одного изъ самыхъ преданныхъ слугъ короля, который, какъ говорили, покинулъ ихъ величества только для того, чтобы передать Булье приказъ поспшить къ нимъ на помощь.

Поэтому, между тмъ какъ поведеніе Бильо превозносилось всмъ собравшимся народомъ, готовымъ признать его своимъ единственнымъ вождемъ, при появленіи Ромева послышались угрозы и зловщія слова аристократъ, измнникъ.

Въ карету вс услись въ томъ же порядк, въ какомъ спускались съ лстницы.

Оба тлохранителя заняли прежнія мста на козлахъ. Еще передъ выходомъ изъ комнаты, Валори подошелъ къ королю:

— Государь, сказалъ онъ,— мой товарищъ и я просимъ ваше величество объ одной милости.

— Какой, господа? спросилъ король, удивленный, что есть какія-то милости, которыя онъ еще можетъ оказывать.

— Милости занять мсто вашихъ лакеевъ, государь, такъ какъ мы больше не можемъ имть счастія служить вамъ въ качеств офицеровъ.

— Моихъ лакеевъ, господа! Это невозможно!

Но Валори продолжалъ настаивать.

— Государь, сказалъ онъ,— мы думаемъ, что при томъ положеніи, въ какомъ находится ваше величество, это мсто сдлало бы честь принцамъ крови, тмъ боле, такимъ скромнымъ дворянамъ, какъ мы.

— Ну хорошо, господа, проговорилъ король со слезами на глазахъ,— оставайтесь и боле никогда не покидайте насъ.

Такимъ образомъ эти молодые люди изъ ложныхъ курьеровъ превратились въ настоящихъ и услись на козла, Шуазель захлопнулъ дверцы кареты.

— Господа, сказалъ король,— я положительно приказываю, чтобы меня отвезли въ Монмеди. Ямщики, въ Монмеди!

Но единодушный, мощный голосъ — не одного города, но десяти соединенныхъ городовъ, произнесъ:

— Въ Парижъ! въ Парижъ!

Когда все смолкло, Бильо произнесъ, указывая своей саблей на дорогу,

— Ямщики, на клермонскую дорогу!

Карета тронулась и направилась сообразно съ этимъ приказаніемъ.

— Я беру васъ всхъ въ свидтели, что надо мною употребляютъ насиліе, проговорилъ Людовикъ XVI.

Несчастный король, истощенный проявленіемъ воли, превосходившимъ энергію, когда-либо раньше выказанную имъ, въ изнеможеніи опустился на подушки кареты между королевой и принцессой Елизаветой.

Минутъ черезъ пять, едва карета успла отъхать шаговъ двсти, позади послышались громкіе крики.

По занимаемому ею мсту, а можетъ быть и благодаря своему темпераменту, королева первая высунула голову изъ кареты, но тотчасъ-же откинулась назадъ и закрыла глаза обими руками.

— О! горе намъ! г-на де Шуазеля убиваютъ! проговорила она.

Карета продолжала свой путь.

Король хотлъ выглянуть, но королева и госпожа Елизавета удержали его за платье и заставили ссть между ними. Къ тому-же, карета повернула за уголъ и нельзя было видть того, что происходило въ двадцати шагахъ.

Вотъ въ чемъ было дло.

У дверей дома Сосса Шуазель и Дама сли на своихъ лошадей, но лошадь Ромева, пріхавшаго, впрочемъ, на почтовыхъ, исчезла!

Поэтому Ромевъ, Флуаракъ и адъютантъ Фука шли за каретой пшкомъ, разсчитывая, что драгуны или гусары, оставшіеся врными, предложатъ имъ своихъ лошадей, или, что они встртятъ лошадей, покинутыхъ солдатами, которые, ъ значительномъ большинств, братались съ народомъ и пили за здоровье націи.

Но не успли они сдлать и пятнадцати шаговъ, какъ Шуазель, хавшій у дверецъ кареты, замтилъ, что Ромеву, Флуараку и Фуку угрожаетъ опасность быть окруженными, разъединенными, затертыми толпой.

Онъ остановился, пропустилъ карету впередъ и полагая, что изъ этихъ четырехъ лицъ, подвергавшихся одинаковой опасности, Ромевъ, въ силу возложеннаго на него порученія, могъ всего боле оказать услугъ королевской семь, крикнулъ своему слуг, Джемсу Бризаку, бывшему въ толп:

— Мою вторую лошадь г-ну де Ромеву!

Едва онъ произнесъ эти слова, какъ поднялся ропотъ, и его окружили съ криками:

— Это графъ Шуазель, одинъ изъ тхъ, кто хотлъ увезти короля! Смерть аристократу! смерть измннику!

Извстно, съ какой поспшностью исполненіе слдуетъ въ народныхъ волненіяхъ за угрозой.

Шуазель, сорванный съ сдла, былъ опрокнутъ навзничь и его поглотила страшная бездна, именуемая толпой, изъ которой въ ту эпоху сильныхъ и жгучихъ страстей можно было выбраться только въ лохмотьяхъ.

Увидавъ, что онъ падаетъ, къ нему бросились на помощь Дама, Флуаракъ, Ромевъ, адъютантъ Фукъ и слуга Джемсъ Бризакъ, у котораго вырвали лошадей, такъ-что онъ могъ съ свободными руками поспшить на помощь своему господину.

Произошла ужасная свалка, похожая на т побоища, какія совершали древніе народы,— а въ наше время совершаютъ Арабы,— вокругъ окровавленныхъ тлъ своихъ раненыхъ и убитыхъ

Къ счастью, вопреки всмъ вроятіямъ, Шуазель не былъ ни убитъ, ни раненъ, или раны его были легки, не смотря на то, что он были нанесены опаснымъ оружіемъ.

Одинъ жандармъ отразилъ дуломъ своего мушкетана ударъ косой, предназначавшійся графу. Джемсъ Бризакъ отстранилъ другой, вырвавъ палку у одного изъ нападавшихъ. Палка переломилась, какъ тростникъ, но отраженный удар ранилъ только лошадь Шуазеля.

Тогда адъютантъ Фукъ догадался крикнуть.

— Ко мн, драгуны!

На этотъ крикъ сбжалось нсколько солдатъ имъ стало стыдно быть свидтелями убійства тго, кто ими командовалъ, и они пробились къ нему.

Самъ Ромевъ тоже бросился впередъ и крикнулъ:

— Именемъ Національнаго Собранія, которое уполномочило меня, а также именемъ генерала Лафайета, приславшаго меня, приказываю отвести этихъ господъ въ муниципалитетъ.

Эти два имени — Національное Собраніе и генералъ Лафайетъ — пользовались тогда полной популярностью, они произвели свое дйствіе.

— Въ муниципалитетъ! въ муниципалитетъ! закричали нсколько голосовъ.

Благодаря стараніямъ нсколькихъ добрыхъ людей, Шуазеля и его товарищей повели къ коммунальному дому.

Для того чтобы дойти до него потребовалось больше чмъ полтора часа, каждую минуту на плнниковъ нападали и пытались убить ихъ, во всякое свободное пространство, оставленное вокругъ нихъ ихъ защитниками, народъ старался просунуть клинокъ сабли, трезубецъ вилы, или остріе косы.

Наконецъ пришли къ городской ратуш. Въ ней оказался всего одинъ муниципальный чиновникъ, очень испугавшійся отвтственности обрушившейся на него.

Чтобы свалить ее съ себя, онъ приказалъ пощадить Шуазеля, Флуарака и Дама въ тюрьму подъ охрану національной гвардіи.

Тогда Ромевъ объявилъ, что не желаетъ покидать Шуазеля, который изъ за него подвергъ себя всему, что съ нимъ случилось.

Поэтому, муниципальный чиновникъ распорядился, чтобы и Ромева отвели въ тюрьму вмст съ другими.

Шуазель сдлалъ знакъ своему слуг, и тотъ незамтно исчезъ, такъ какъ былъ слишкоы ничтожною личностью, чтобы привлечь на себя вниманіе.

Его первой заботой — не забудемъ, что Джонъ Бризакъ былъ конюхъ,— было заняться лошадьми.

Онъ узналъ, что лошади цлы и невредимы и стоятъ на одномъ постояломъ двор подъ охраной караульныхъ.

Успокоясь на ихъ счетъ, онъ вошелъ въ кафе спросилъ себ чаю, перо, чернилъ и бумаги, и написалъ г-ж Шуазель и г-ж де-Граммонъ, чтоб успокоить ихъ относительно участи ихъ сына и племянника, который, по всей вроятности былъ спасенъ съ той минуты, какъ попалъ и заключеніе.

Бдный Джонъ Бризакъ слишкомъ много бралъ на себя, объявляя эти хорошія извстія, да, Шуазель сидлъ въ тюрьм, да, Шуазель былъ подъ охраной городской милиціи, но никто не позаботился къ отдушинамъ тюрьмы приставить часовыхъ,— а черезъ эти отдушины народъ стрлялъ въ заключенныхъ, такъ что они были принуждены забиваться по угламъ.

Такое опасное положеніе продолжалось цлые сутки, и во все это время Ромевъ съ удивительнымъ самоотверженіемъ отказывался покинуть своихъ товарищей по заключенію.

Наконецъ, когда 23 іюня явилась вердюнская національная гвардія, Ромевъ добился, чтобы заключенные были ей переданы и разстался съ ними только тогда, когда офицеры дали ему честное слово охранять ихъ, пока ихъ не переведутъ въ тюрьму верховнаго суда.

Что касается до бднаго Изидора Шарни, тло его было перенесено въ домъ одного ткача, и похоронили его хотя и набожные, но посторонніе люди. Въ этомъ отношеніи онъ былъ несчастне своего брата Жоржа, которому эту послднюю услугу оказали братскія руки графа и дружескія руки Жильбера и Бильо.

Тогда Бильо былъ преданнымъ и почтительнымъ другомъ. Мы видли, какъ эта дружба и преданность превратились въ ненависть, такую же безпощадную, насколько глубока была прежняя дружба и прежнее почтеніе.

IV.
Скорбный путь.

Тмъ временемъ, королевская семья подвигалась по дорог къ Парижу, совершая, такъ сказать свой скорбный путь.

Они подвигались медленно, потому что лошади могли идти только шагомъ, сообразуясь съ конвоемъ, а этотъ конвой, хотя и состоялъ по большей части изъ людей, вооруженныхъ вилами, ружьями, косами, саблями, цпами, но постоянно пополнялся множествомъ женщинъ и дтей. Женщины поднимали падь своей головой дтей, чтобы показать имъ короля, котораго насильно отвозятъ въ его столицу и котораго, не случись этого, они, конечно, никогда бы не увидали.

Огромная королевская карета и слдовавшій за нею кабріолетъ г-жи Брюнье и г-жи де-Невилль, окруженные многолюдною толпою, разсыпавшеюся по лугамъ, вдоль большой дороги, напоминали корабль и его шлюпку, терявшихся среди грозныхъ волнъ, готовыхъ поглотить ихъ.

По временамъ, какое-нибудь неожиданное происшествіе придавало бушевавшей вокругъ бур новую силу. Крики, ругательства, угрозы увеличивались, народныя волны росли, поднимались, опускались, разливались, какъ приливъ, а иногда совершенно поглощали въ своихъ ндрахъ судно, которое съ великимъ трудомъ разскало волны своимъ носомъ, таща на буксир хрупкую шлюпку.

Хотя до Клермона было около четырехъ лье, но грозный конвой не уменьшился: одни спутники смнялись другими, желавшими въ свою очередь насладиться такимъ зрлищемъ.

Изъ всхъ заключенныхъ, увозимыхъ этой движущеюся тюрьмою, гнва, толпы и ея угрозы всего боле обрушивались на двухъ несчастныхъ тлохранителей, сидвшихъ на широкихъ козлахъ кареты. Чтобы оскорбить въ ихъ лиц королевскую семью,— которую приказъ Національнаго Собранія длалъ неприкосновенной,— имъ постоянно угрожали штыками, надъ головами ихъ поднимались косы, настоящія косы смерти, а иногда коварная пика вонзалась въ живое тло и быстро возвращалась къ своему хозяину, радовавшемуся при вид ея влажнаго и окрававленнаго острія.

Вдругъ, къ удивленію всхъ, показался человкъ безъ шляпы, безъ оружія, весь въ грязи, онъ прорвался сквозь толпу и, почтительно поклонившись королю и королев, вскочилъ на козлы и услся между двумя тлохранителями.

Королева вскрикнула одновременно отъ страха, радости и горя. Она узнала Шарни.

Отъ страха, такъ какъ то, что онъ продлалъ на глазахъ всей толпы, было до того смло, что ему только какимъ-то чудомъ удалось занять это опасное мсто, не будучи раненымъ.

Отъ радости, такъ какъ она была счастлива, что онъ избжалъ тхъ неизвстныхъ ей опасностей, какимъ долженъ былъ подвергаться въ своемъ бгств, тмъ боле, что все вокругъ нея заставляло предполагать самое худшее.

Отъ горя, такъ какъ она поняла, что появленіе Шарни, одного и въ такомъ жалкомъ вид, означало то, что она должна отказаться отъ всякой надежды на помощь Булье.

Впрочемъ толпа, удивленная отвагой этого человка, пощадила его, именно, благодаря этой отваг.

Бильо халъ верхомъ во глав кортежа. Услыхавъ шумъ вокругъ кареты, онъ обернулся и тоже узналъ Шарни.

— А! прошепталъ онъ,— я очень радъ, что съ нимъ ничего не случилось, но горе безумцу, который попытается повторить это: онъ расплатится за двоихъ.

Около двухъ часовъ пополудни прибыли въ Сенъ-Менгульдъ.

Безсонная ночь при отъзд, утомленіе и волненіе прошедшей ночи повліяли на всхъ, въ особенности на дофина. У бднаго малютки сдлалась сильнйшая лихорадка.

Король приказалъ сдлать привалъ.

Къ несчастью, изъ всхъ городовъ, расположенныхъ по этой дорог, Сенъ-Менгульдъ былъ, конечно, всего враждебне настроенъ противъ королевской семьи, которую возвращали плнной въ Парижъ.

Поэтому, на приказаніе короля не было обращено никакого вниманія, напротивъ, Бильо распорядился, чтобы запрягали лошадей.

Ему немедленно повиновались.

Дофинъ плакалъ.

— Отчего, говорилъ онъ со слезами,— меня не разднутъ и не положатъ въ мою мягкую кроватку, если я боленъ?

Королева не въ состояніи была вынести этихъ жалобъ, и гордость ея на минуту была сломлена.

Она приподняла на рукахъ маленькаго дофина всего въ слезахъ, дрожавшаго въ лихорадк, и показала его народу.

— Господа,— сказала она,— остановитесь, ради этого малютки!

Но лошади уже были запряжены.

— Въ путь! крикнулъ Бильо.

— Въ путь! повторилъ народъ.

Когда Бильо проходилъ мимо кареты, чтобы стать во глав кортежа, королева сказала ему:

— Повторяю еще разъ, сударь, вроятно, у васъ нтъ дтей!

— А я, въ свою очередь, повторяю вамъ, государыня, мрачно проговорилъ Бильо,— что у меня были дти, но ихъ больше нтъ.

— Длайте-же, какъ хотите, сказала королева,— сила на вашей сторон. Но берегитесь, ничей голосъ не навлекаетъ такого врнаго несчастья, какъ слабый голосъ дтой.

Кортежъ тронулся.

Проздъ по городу былъ ужасенъ. Энтузіазмъ, возбуждаемый Друэ, по милости котораго королевская семья была арестована, долженъ-бы былъ послужить для нея страшнымъ урокомъ, если-бы короли способны были внимать какимъ-либо урокамъ. Но Людовикъ XVI и Марія-Антуанета видли въ этихъ крикахъ лишь слпую ярость, а патріоты, убжденные въ томъ, что спасаютъ Францію, казались имъ бунтовщиками.

Король былъ совершенно подавленъ. Со лба королевы катился потъ отъ чувства стыда и гнва. Госпожа Елизавета, небесный ангелъ, случайно забытый на земл, тихо молилась не за себя, но за брата, невстку, племянника, за весь этотъ народъ. Святая женщина не могла отдлить тхъ, кого она считала жертвами, отъ тхъ, на кого смотрла какъ на палачей и, взывая къ Создателю, просила Его помиловать и тхъ и другихъ.

При възд въ Сенъ-Менгульдъ волны народа, покрывшія, точно во время наводненія, всю равнину, не могли вмститься въ узкой улиц. Он разлились по обимъ сторонамъ города, но, такъ какъ въ Сенъ-Менгульд была остановка только для перемны лошадей, то, при вызд изъ него, народъ собрался вокругъ кареты въ еще боле возбужденномъ настроеніи.

До этой злополучной поздки король полагалъ,— это, вроятно, и побудило его ршиться на нее, — что только одни парижане совращены съ истиннаго пути, и вполн разсчитывалъ на свою добрую провинцію. И вотъ, его добрая провинція не только отвернулась отъ него, но, даже, возстала противъ него. Эта провинція испугала Шуазеля въ Понъ-де-Сомвелл, арестовала Дандоина въ Сенъ-Менгульд, стрляла въ Дама въ Клермон, убила Изидора на глазахъ самого короля. Оказалось, что вс были противъ этого бгства, даже священникъ, котораго свалилъ на землю молодой Булье.

Король былъ-бы еще боле опечаленъ, еслибы могъ видть, что происходило въ деревняхъ и городахъ, когда получалось извстіе объ его арест. Все населеніе немедленно приходило въ движеніе. Женщины брали на руки грудныхъ дтей, тащили за руку тхъ дтей, которые уже ходили, мужчины навшивали на себя все оружіе, какое у нихъ было, такъ какъ ршили не конвоировать, а убить короля, который во время жатвы — жалкой жатвы въ бдной Шампани близъ Шалона, въ Шампани, настолько бдной, что народъ на своемъ выразительномъ язык прозвалъ ее вшивой!— въ самый разгаръ жатвы, послалъ грабителя пандура и вора гусара топтать ее своими лошадьми. Но три ангела охраняли карету короля: бдный маленькій дофинъ, больной и дрожавшій въ лихорадк на колняхъ своей матери, его сестра, красавица госпожа Рояль, которая стояла у дверцы кареты и смотрла на народъ съ удивленіемъ, но безъ всякой робости, наконецъ госпожа Елизавета. Хотя ей было уже двадцать семь лтъ, но ея тлесная и душевная непорочность придавала ей ореолъ самой юной чистоты. Народъ все это видлъ и понималъ. Онъ видлъ королеву, склонившуюся надъ своимъ ребенкомъ, короля, совсмъ убитаго,— и его раздраженіе противъ нихъ остывало, по требовало другой предметъ, на который-бы могло излиться. Тогда началось приставанье къ тлохранителямъ, осыпанье ихъ бранью и ругательствами, этихъ благородныхъ и преданныхъ людей называли подлецами и измнниками. Кром того, эти возбужденныя головы, большей частью непокрытыя и разгоряченныя плохимъ виномъ придорожныхъ кабаковъ, пекло жгучее іюньское солнце, игравшее огненной радугой въ мловой пыли, поднимаемой по дорог всмъ этимъ огромнымъ кортежемъ.

Что бы сказалъ король, все еще, быть можетъ, не утратившій своихъ иллюзій, еслибы зналъ, что нкій патріотъ выхалъ изъ Мезьера съ ружьемъ на плеч, прохалъ въ три дня шестьдесятъ лье, чтобы догнать короля въ Париж и убить его, но, увидавъ его тамъ такимъ несчастнымъ, жалкимъ, униженнымъ, покачалъ головой и отказался отъ своего намренія?

Что бы онъ сказалъ, еслибы увидалъ молодого столяра, который въ твердой увренности, что, посл своего бгства, король будетъ немедленно преданъ суду и осужденъ, выхалъ изъ Бургундіи, чтобы присутствовать на этомъ суд и слышать его приговоръ? По дорог другой мастеръ-столяръ объяснилъ ему, что все это займетъ больше времени, чмъ онъ думаетъ и задержалъ его у себя, чтобы побрататься съ нимъ, молодой столяръ остановился у стараго мастера и женился на его дочери {Эти два анекдота приводитъ Мишлэ, историкъ поэтичный и образный. Онъ, даже, приводитъ имена обоихъ героевъ, и величіе его разсказа не умаляется отъ этого.}.

То, что приходилось видть Людовику XVI было, быть можетъ, не такъ ужасно, но боле выразительно: мы уже сказали, что тройной щитъ невинности охранялъ его отъ народной ярости и направлялъ ее на его служителей.

Кортежа, отъхалъ около половины лье отъ Сенъ-Менгульда, когда показался всадникъ, скакавшій ему на встрчу во всю прыть своей лошади. Это былъ старый кавалеръ св. Людовика съ крестомъ въ петличк. Народъ сначала подумалъ, что онъ пріхалъ изъ простого любопытства, и пропустилъ его. Старый дворянинъ подъхалъ къ дверцамъ кареты со шляпой въ рук и поклонился королю и королев, называя ихъ величествами. Народъ, только что сознавшій, въ чемъ была настоящая сила и дйствительное величіе, вознегодовалъ, услыхавъ, что его плнникамъ даютъ титулъ, принадлежащій по праву одному ему, онъ началъ роптать и угрожать.

Король уже научился понимать этотъ ропотъ, онъ слышалъ его вокругъ дома Сосса въ Варенн и поняла, его значеніе.

— Сударь, сказалъ онъ кавалеру св. Людовика,— королева и я очень тронуты такимъ всенароднымъ выраженіемъ вашей преданности, но, Бога ради, удалитесь, ваша жизнь въ опасности.

— Моя жизнь принадлежитъ королю, возразилъ старый кавалеръ,— и послдній день моей жизни будетъ самымъ лучшимъ днемъ для меня, если я умру за моего государя!

Слышавшіе эти слова начали громко роптать.

— Удалитесь! сударь, удалитесь! умолялъ король.

— Друзья мои, — сказалъ онъ затмъ, высовываясь изъ кареты, — прошу васъ, пропустите г-на де Дампьера.

Вс, кто разслышалъ просьбу короля, послушались и пропустили всадника. Къ несчастью, нсколько дальше, лошадь и всадникъ оказались стиснутыми: всадникъ подстрекалъ свою лошадь и уздою и шпорами, но толпа была такъ густа, что пробираться сквозь нее было чрезвычайно трудно. Раздались крики нсколькихъ помятыхъ женщинъ, послышался плачъ испуганнаго ребенка, мужчины стали показывать кулаки, одинъ упрямый старикъ замахнулся кнутомъ, тогда угрозы превратились въ вопли, и, когда Дампьеру посчастливилось выбраться изъ этого живого лса, народъ далъ волю своему львиному гнву. Дампьеръ пришпорилъ коня, смло перескочилъ черезъ ровъ и галопомъ понесся прямикомъ по полю. Въ эту минуту старый дворянинъ обернулся, снялъ шляпу и крикнулъ: ‘Да здравствуетъ король’! Это была послдняя дань почтенія государю, но высшее оскорбленіе этому народу.

Раздался выстрлъ.

Дампьеръ тоже вытащилъ пистолетъ изъ кобуры и на выстрлъ отвтилъ выстрломъ.

Тогда вс, кто только имлъ заряженныя ружья, выстрлили въ этого безумца.

Лошадь, покрытая пулями, упала.

Былъ-ли раненъ и всадника.? Былъ-ли онъ убитъ? Это осталось неизвстнымъ. Толпа кинулась къ мсту, гд лежали лошадь и всадникъ, почти въ пятидесяти шагахъ отъ королевской кареты, тогда произошло что-то стихійное, безпорядочное, безобразное, и крики слились въ общій ревъ и гулъ… вдругъ, на острі пики появилась голова съ сдыми волосами.

— Чудовища! людоды! убійцы! кричалъ Шарни.

— Тише, тише, г-нъ графъ, проговорилъ, Бильо,— а то мн не удастся отстоять васъ.

— Пускай! воскликнулъ Шарни,— жизнь мн надола! Хуже чмъ съ братомъ со мною не будетъ.

— Вашъ братъ былъ виновенъ, а вы невинны, возразилъ Бильо.

Шарни хотлъ соскочить съ козелъ, но оба тлохранителя удержали его: двадцать штыковъ направились противъ него.

— Друзья, сказалъ Бильо своимъ сильнымъ и могучимъ голосомъ,— чтобы ни длалъ и ни говорилъ этотъ человкъ, — и онъ указалъ на Шарни,— я не допущу, чтобы хотя одинъ волосъ упалъ съ головы его… Я отвчаю за него его жен.

— Его жен! прошептала королева, вздрогнувъ, точно одинъ изъ штыковъ, угрожавшихъ. Шарни, укололъ ее въ сердце,— его жен? почему онъ говорить это?

Бильо самъ не могъ бы отвтить на это. Онъ упомянулъ о жен Шарни и вызвалъ ея образъ, потому что зналъ, какъ всесильны такіе образы надъ всякой толпой: вдь всякая толпа состоитъ изъ отцовъ и мужей.

V.
Скорбный путь.

Въ Шалонъ пріхали поздно. Карета въхала во дворъ интенданства, туда были заране посланы курьеры, чтобы приготовить помщенія.

Этотъ дворъ былъ биткомъ набитъ національной гвардіей и любопытными.

Пришлось расталкивать зрителей, чтобы дать возможность королю выйти изъ кареты.

Онъ вышелъ первый, за нимъ королева съ дофиномъ на рукахъ, госпожа Елизавета и госпожа Рояль, и, наконецъ, г-жа де Турзель.

Людовикъ XVI едва усплъ поставить ногу на первую ступеньку лстницы, какъ раздался выстрлъ, и пуля просвистла у самаго уха короля.

Было-ли это покушеніе на цареубійство или простая случайность?

— Вотъ теб разъ! сказалъ король, спокойно оборачиваясь,— вроятно какой-нибудь плохой стрлокъ нечаянно спустилъ курокъ.

Потомъ прибавилъ громче:

— Надо быть осторожне, господа, долго-ли до бды!

Шарни и оба тлохранителя безъ всякаго препятствія послдовали за королевской семьей и поднялись по лстниц вслдъ за нею.

Королев уже стало казаться, что она вступила въ боле мирную атмосферу, только злосчастный выстрлъ нсколько смущалъ ее. У воротъ, гд остановился шумный кортежъ большой дороги, прекратились также и крики, а когда королевская семья выходила изъ экипажа, послышалось, даже, нчто похожее на выраженіе состраданія и жалости, во второмъ этаж ихъ ожидалъ роскошный ужинъ, накрытый съ такимъ изысканнымъ изяществомъ, что плнники съ удивленіемъ переглянулись.

Лакеи стояли въ ожиданіи, но Шарни потребовалъ для себя и двухъ тлохранителей привилегіи служить за столомъ. Подъ этимъ смиреніемъ, которое въ настоящее время можетъ показаться страннымъ, графъ скрывалъ желаніе ни на минуту не покидать короля, постоянно оставаться въ его распоряженіи, быть готовымъ на все.

Королева поняла его, но она даже не обернулась къ нему, не поблагодарила его ни жестомъ, ни словомъ, ни взглядомъ. Слова Бильо: ‘Я отвчаю за него его жен!’ еще звучали въ глубин сердца Маріи-Антуанеты.

Она-то воображала, что увозитъ Шарни изъ Франціи, что онъ вмст съ нею покидаетъ отечество, и вотъ Шарни съ нею-же возвращается въ Парижъ! Шарни опять увидится съ Андрэ!

Какъ мы знаемъ, Шарни былъ посланъ, что бы изучить дорогу, и выполнилъ это порученіе вполн добросовстно. Онъ зналъ о состояніи умовъ всякой деревушки. Въ Шалон-же, старомъ город, лишенномъ всякой торговли, населенномъ буржуазіей, дворянами съ обезпеченными средствами, вс жители были роялисты.

Поэтому, едва высокіе гости услись за столъ, какъ вошелъ ихъ хозяинъ, интендантъ департамента, и съ низкими, поклономъ сказалъ королев, которая, не ожидая боле ничего хорошаго, съ тревогой смотрла на него:

— Государыня, молодыя двушки города Шалона просятъ позволенія поднести цвты вашему величеству.

Королева съ удивленіемъ посмотрла на принцессу Елизавету, потомъ на короля.

— Цвты? проговорила она.

— Государыня, возразили, интендантъ,— если они плохо выбрали время, если просьба слишкомъ смла, я прикажу этимъ молодымъ двушками, удалиться.

— О нтъ, нтъ, напротивъ! воскликнула королева.— Молодыя двушки! цвты! О! пусть он идутъ!

Интендантъ вышелъ и, минуту спустя, двнадцать молодыхъ двушекъ между четырнадцатью и шестнадцатью годами, появились въ передней и остановились на порог.

— О! войдите, войдите, дти мои! воскликнула королева, протягивая имъ руки.

Одна изъ молодыхъ двушекъ, выразительница чувствъ не только своихъ подругъ, но ихъ родителей и всего города, выучила наизусть рчь, которую собиралась сказать королев, но, услыхавъ эти слова Маріи-Антуанеты, увидавъ ея раскрытыя объятія и волненіе всей королевской семьи, бдная двочка все позабыла и могла произнести лишь то, что вырвалось изъ глубины ея души и выражало общее мнніе:

— Ахъ! ваше величество! какое несчастье!

Королева взяла букетъ и обняла молодую двушку.

Въ это время Шарни нагнулся къ уху короля.

— Государь, прошепталъ онъ, — можетъ быть есть возможность воспользоваться настроеніемъ города, если ваше величество соблаговолите отпустить меня на часокъ, я постараюсь все разузнать и явлюсь отдать отчетъ въ томъ, что увижу, услышу, и можетъ быть, даже, и сдлаю.

— Идите, Шарни, но будьте осторожны, если и съ вами случится несчастье, я буду безутшенъ! Увы! слишкомъ достаточно двухъ смертей въ одной семь.

— Государь, отвтилъ Шарни, — моя жизнь принадлежитъ королю, какъ принадлежала жизнь моихъ братьевъ.

Съ этими словами онъ вышелъ, вытирая слезу.

Только присутствіе королевской семьи могло превратить этого человка съ сердцемъ, хотя и мужественнымъ, но вмст съ тмъ и нжнымъ, въ такого стоика, какимъ онъ выказывалъ себя, оставшись наедин съ самимъ собою, онъ очутился лицомъ къ лицу съ своимъ горемъ.

— Бдный Изидоръ! прошепталъ онъ и ощупалъ лежавшія въ карман его сюртука бумаги, переданныя ему Шуазелемъ и найденныя на тл его брата, бумаги, которыя онъ хотлъ прочесть при первой свободной минут, съ такимъ же благоговніемъ, съ какимъ читаютъ завщаніе.

Вслдъ за молодыми двушками, которыхъ госпожа Рояль обняла какъ сестеръ, явились ихъ родители. Это были по большей части, или почтенные буржуа, или старые дворяне. Они вошли робко, покорно прося позволенія засвидтельствовать почтеніе своему несчастному государю и его семь. Король всталъ при ихъ появленіи, а королева проговорила своимъ мягкимъ голосомъ:

— Войдите!

Гд они? въ Шалон? или въ Версал? можетъ ли это быть, что всего нсколько часовъ гому назадъ, плнники видли, какъ на ихъ глазахъ убили несчастнаго Дампьера?

Черезъ полчаса Шарни вернулся.

Королева замтила и его уходъ, и возвращеніе, но самый проницательный глазъ не могъ-бы прочесть на для лиц, что она при этомъ чувствовала.

— Ну что? спросилъ король.

— Все отлично, государь, національная гвардія предлагаетъ проводить завтра ваше величество въ Монмеди.

— Вы, значитъ, на чемъ-нибудь поршили?

— Да, государь, съ главными начальниками. Завтра, передъ отъздомъ, ваше величество выразите желаніе пойти къ обдн, въ этомъ нельзя будетъ отказать вашему величеству: завтра Духовъ день. Карета будетъ ждать у церкви, посл обдни ваше величество сядете въ карету, раздадутся привтствія, и тогда вы прикажете повернуть лошадей и хать въ Монмеди.

— Прекрасно, проговорилъ Людовикъ XVI,— благодарю, Шарни, если до завтра ничего не измнится, мы такъ и поступимъ… Но подите отдохнуть, вамъ и вашимъ товарищамъ отдыхъ еще нужне, чмъ намъ.

Легко понять, что этотъ пріемъ молодыхъ двушекъ, добрыхъ буржуа и славныхъ дворянъ занялъ не много времени, король и вся его семья удалились въ отведенныя имъ комнаты въ девять часовъ.

У двери въ покои стоялъ часовой: это напомнило королю и королев, что они не свободны.

Однако, этотъ часовой отдалъ имъ честь.

По тому, какъ онъ продлалъ этотъ знакъ почтенія передъ величіемъ королевскаго сана и передъ королемъ, хотя и плнникомъ, тотъ узнала, бывшаго солдата.

— Гд вы служили, мой другъ? спросилъ король часового.

— Во Французской гвардіи, государь, отвтилъ тотъ.

— Въ такомъ случа, я не удивляюсь, что вижу васъ здсь, сухо сказалъ король.

Людовикъ XVI не могъ забыть, что 13 іюля 1789 года французская гвардія перешла на сторону народа.

Король и королева вошли къ себ. Этотъ часовой стоялъ у дверей ихъ спальни.

Черезъ часъ, кончивъ, свое дежурство, часовой пожелалъ видть начальника конвоя. Этотъ начальникъ былъ Бильо.

Онъ ужиналъ на улиц съ людьми, пришедшими изъ различныхъ деревень, лежавшихъ по дорог, и старался убдить ихъ остаться на завтра. Но они уже видли все, что желали видть, то есть, короля, и предпочитали провести Духовъ день у себя въ деревн.

Бильо очень хотлось задержать ихъ, потому что его тревожило настроеніе аристократическаго города.

На его настойчивыя просьбы добродушные поселяне возражали:

— Если завтра мы не вернемся къ себ, кто же пойдетъ молиться Богу и украситъ наши дома матеріями и коврами?

Среди этихъ то переговоровъ и засталъ его часовой. Они о чемъ-то поговорили тихо и съ большимъ оживленіемъ.

Потомъ Бильо пошелъ за Друэ, и снова завязался тихій оживленный разговоръ съ сильной жестикуляціей.

Затмъ, Бильо и Друэ отправились къ станціонному смотрителю, пріятелю Друэ.

Станціонный смотритель приказалъ осдлать для нихъ двухъ лошадей, и, десять минутъ спустя, Бильо мчался по дорог въ Реймсъ, а Друэ въ Витри ле-Франсэ.

Наступило утро, изъ вчерашней толпы остаюсь около шестисотъ человкъ, наиболе ярыхъ, или наиболе утомленныхъ, они провели ночь на улиц, на солом. Проснувшись при первыхъ тучахъ солнца, они увидали, что двнадцать какихъ-то военныхъ вошли въ интенданство и, минуту спустя, поспшно вышли изъ него.

Въ Шалон стоялъ отрядъ роты Вильруа, и двнадцать человкъ изъ него, еще находившіеся въ город, и приходили къ Шарни за приказаніями.

Шарни веллъ имъ надть парадную форму и собраться у дверей церкви ко времени выхода короля.

Они шли готовиться къ этому.

Какъ было сказано, нкоторые изъ крестьянъ, сопровождавшихъ короля, остались потому, что были очень утомлены. Утромъ они сосчитали сколько имъ оставалось лье до дому: оказалось, что однимъ десять, другимъ пятнадцать. Человкъ сто — двсти ушли, несмотря на вс просьбы ихъ товарищей остаться.

Такимъ образомъ, врныхъ патріотовъ оказалось всего четыреста или четыреста пятьдесятъ человкъ.

Національныхъ же гвардейцевъ, преданныхъ королю, было почти столько же, не считая королевской гвардіи и офицеровъ, изъ которыхъ надялись сформировать нчто въ род священнаго батальона, готоваго служить примромъ, подвергаясь всякимъ опасностямъ.

Кром того, городъ, какъ извстно, былъ по своимъ убжденіямъ аристократическій.

Утромъ, съ шести часовъ, жители, наиболе сочувствующіе длу короля, были уже на ногахъ и ожидали во двор интендантства. Шарни и тлохранители находились среди нихъ и тоже ждали.

Король всталъ въ семь часовъ и послалъ сказать, что желалъ бы пойти къ обдн.

Стали искать Бильо и Друэ, чтобы передать имъ о желаніи короля, но не нашли ни того, ни другого.

Поэтому никто не воспротивился исполненію этого желанія.

Шарни пошелъ доложить королю объ отсутствіи обоихъ начальниковъ конвоя.

Король этому обрадовался, но Шарни покачалъ головой, если онъ не зналъ Друэ, за то слишкомъ хорошо зналъ Бильо.

Однако, все предвщало успхъ. Улицы были полны народа, но было очевидно, что все населеніе симпатизировало королю. Пока не открылись ставни короля и королевы, вся эта толпа боясь потревожить сонъ плнниковъ, старалась ходить какъ можно тише, поднимая глаза и руки къ небу, а между тмъ, эта толпа была таки велика, что четыреста или пятьсотъ человкъ крестьянъ, ршившихся не возвращаться въ свои деревни, совершенно терялись въ ней.

Но какъ только ставни августйшей чет открылись, раздались крики: ‘Да здравствуетъ король!’ ‘Да здравствуетъ королева!’ и раздались съ такой силой, что король и королева, не сговариваясь, одновременно появились каждый на своемъ балкон.

Тогда крики сдлались еще единодушне, такъ что въ послдній разъ эти несчастные, приговоренные самой судьбой, могли потшить себя иллюзіей.

— Ну, все идетъ хорошо, сказалъ съ своего балкона Людовикъ XVI Маріи-Антуанег.

Марія-Антуанета подняла глаза къ небу, но ничего не отвтила.

Въ эту минуту звонъ колокола возвстилъ о начал обдни.

Шарни тихонько постучалъ въ дверь.

— Хорошо, я готовъ, сказалъ король.

Шарни бросилъ быстрый взглядъ на короля: онъ былъ спокоенъ, почти твердь, онъ столько выстрадали, что, казалось, благодаря этимъ страданіямъ, началъ терять свою нершительность.

Карета ожидала у дверей.

Король, королева и королевская семья услись, окруженные почти столь же значительной толпой, какъ наканун, но эта толпа не только не оскорбляла ихъ, но молила у нихъ слова, взгляда, считала себя счастливой однимъ прикосновеніемъ къ одежд короля, и гордой, если удавалось поцловать край платья королевы.

Три офицера снова заняли мста на козлахъ.

Кучеръ получилъ приказаніе хать въ церковь и повиновался безъ малйшаго возраженія.

Впрочемъ, кто бы могъ отмнить это приказаніе? Оба начальника отсутствовали.

Шарни смотрлъ во вс стороны и напрасно искалъ Бильо и Друэ.

Пріхали въ церковь.

Хотя крестьяне и окружили карету, но число національныхъ гвардейцевъ увеличивалось съ каждой минутой. Они выходили съ каждой улицы цлыми ротами.

Подъхавъ къ церкви, Шарни сообразилъ, что можетъ разсчитывать на шестьсотъ человкъ.

Надъ мстомъ для королевской семьи устроили нчто въ род балдахина и, хотя было всего восемь часовъ утра, священникъ началъ служить торжественную обдню.

Шарни замтилъ это, онъ всего боле боялся задержки: задержка могла убить вс возродившіяся надежды. Онъ послалъ предупредить священника, что, ни въ какомъ случа, обдня не должна продолжаться боле четверти часа.

— Понимаю, отвтилъ священникъ,— и помолю Господа Бога даровать ихъ величествамъ счастливаго пути!

Обдня продолжалась условленное время, а между тмъ Шарни боле двадцати разъ вынималъ часы, самъ король не могъ скрыть своего нетерпнья, королева, окруженная своими дтьми, стояла на колняхъ, склонивъ голову на подушку налоя, г-жа Елизавета была какъ всегда спокойна и не выказывала никакихъ признаковъ нетерпнія, потому-ли, что она ничего не знала о план, или потому, что уже вручила въ руки Господа свою жизнь и жизнь своего брата.

Наконецъ священникъ произнесъ: Ite, missa est.

Онъ спустился со ступенекъ алтаря съ чашей въ рукахъ и, проходя, благословилъ короля и королевскую семью.

Они въ свою очередь поклонились ему и на тайное и сердечное желаніе священника тихонько отвтили: Amen.

Потомъ направились къ выходу.

Вс бывшіе въ церкви, при ихъ проход, опустились на колни, губы у всхъ шевелились, хотя ни одинъ звукъ не вылетлъ изъ нихъ, но легко было угадать, о чемъ молились вс эти нмыя уста.

У дверей церкви стояли десять или двнадцать конныхъ гвардейцевъ.

Эскортъ состоявшій изъ роялистовъ, начиналъ принимать колоссальные размры.

А между тмъ не могло быть сомнній, что въ ршительную минуту перевсъ могъ оказаться на сторон крестьянъ, съ ихъ твердой волей, съ оружіемъ, мене смертоноснымъ, пожалуй, чмъ у горожанъ, но боле страшнымъ на видъ: небольшая часть ихъ была вооружена ружьями, остальные косами и пиками.

Поэтому, Шарни не безъ нкотораго страха нагнулся къ королю, отъ котораго ждали приказаній, и сказалъ ему, чтобы ободрить его:

— Ну, что же, государь?

Король ршился.

Онъ высунулъ голову въ дверцы кареты и обратился къ окружавшимъ ее:

— Господа, вчера въ Варенн, надо мной произвели насиліе: я приказалъ хать въ Монмеди, а меня насильно повезли въ мятежную столицу, но вчера я былъ среди бунтовщиковъ,— сегодня меня окружаютъ врные подданные, и я повторяю: въ Монмеди, господа!

— Въ Монмеди! крикнулъ Шарни.

— Въ Монмеди! повторили гвардейцы роты Вильруа.

— Въ Монмеди! повторила за ними вся шалонская національная гвардія.

И вс разомъ закричали: ‘Да здравствуетъ король!’

Карета повернула за уголъ улицы и похала по той дорог, по какой она наканун въхала въ городъ.

Шарни не спускалъ глазъ съ деревенскаго населенія. Въ отсутствіи Друэ и Бильо, имъ, очевидно, командовалъ французскій гвардеецъ, стоявшій наканун на часахъ у дверей спальни короля, онъ самъ слдовалъ за каретой и приказалъ слдовать за нею своимъ людямъ, мрачные взгляды которыхъ ясно говорили, что они не совсмъ довольны направленіемъ, принятымъ каретою.

Однако, они пропустили впередъ всю національную гвардію, а сами сгруппировались за нею въ вид арьергарда.

Впереди шли вооруженные пиками, вилами и косами.

За ними слдовали человкъ полтораста вооруженныхъ ружьями.

Этотъ маневръ, выполненный такъ ловко, что сдлалъ бы честь даже войску, привыкшему къ военнымъ упражненіямъ, встревожилъ Шарни, но онъ не имлъ никакой возможности помшать ему и съ занимаемаго имъ мста не могъ даже потребовать объясненія его.

Вскор это объясненіе было ему дано.

По мр приближенія къ городскимъ воротамъ, къ грохоту кареты, шуму и крикамъ всхъ сопровождавшихъ ее, присоединились что-то похожее на отдаленную дробь барабана, постоянно приближавшуюся.

Вдругъ Шарни поблднлъ и положилъ руку на колно тлох ранителя, сидвшаго рядомъ съ нимъ.

— Все погибло! проговорилъ онъ.

— Это отчего? спросилъ тлохранитель.

— Разв вы не узнаете что это за шумъ?

— Какъ будто барабанъ… Ну такъ чтожъ?

— Вы сейчасъ увидите! сказалъ Шарни.

Въ эту минуту карета повернула на площадь. Дв улицы выходили на нее: Реймская и Витриле-Франсэ.

По каждой изъ нихъ, съ барабанами впереди, съ разввающимися знаменами шли значительные отряды національной гвардіи.

Одинъ отрядъ почти въ тысячу восемьсотъ человкъ, а другой въ три тысячи.

Два всадника командовали ими. Одинъ изъ нихъ былъ Бильо, другой Друэ.

Шарни стоило лишь взглянуть по направленію того и другого изъ этихъ негодяевъ, чтобы все понять.

Отсутствіе Друэ и Бильо, до сихъ поръ необъяснимое, становилось слишкомъ ясно.

Безъ сомннія, ихъ предупредили о томъ, что замышлялось въ Шалон, и вотъ, одинъ изъ нихъ похалъ поторопить пріздъ національной гвардіи изъ Реймса, а другой поспшилъ за національной гвардіей изъ Витри-ле-Франсэ.

Заране сговорившись о принятіи этихъ мръ они оба явились во время, приказали своимъ людямъ остановиться на площади и заняли ее всю.

Потомъ, безъ всякихъ другихъ демонстрацій, ждали приказа заряжать ружья.

Кортежъ остановился.

Король высунулъ голову въ дверцы кареты.

Онъ увидалъ Шарни блднаго, стиснувшаго зубы.

— Что случилось? спросилъ онъ.

— Наши враги, государь, привели подкрпленія и, какъ видите, заряжаютъ ружья, между тмъ какъ позади шалонской національной гвардіи стоятъ поселяне съ оружіемъ на-готов.

— Что вы объ этомъ думаете, г-нъ де-Шарни?

— Я думаю, государь, что мы очутились между двухъ огней, но, несмотря на это, если вашему величеству угодно пробиться, то сдлать это возможно, только не знаю, далеко ли вашему величеству удастся отъхать.

— Хорошо, проговорилъ король,— вернемся.

— Ваше величество твердо ршились на это?

— Достаточно крови пролилось изъ-за меня, г-нъ де-Шарни, и я и безъ того горько сожалю о ней. Я не хочу, чтобы пролилась еще капля… Вернемся…

При этихъ словахъ короля оба тлохранителя бросились къ дверцамъ, подбжали и гвардейцы роты Вильруа. Эти пылкіе и дышавшіе отвагой воины были готовы съ радостью вступить въ борьбу со всми, но король еще настоятельне повторилъ свое приказаніе.

— Господа! сказалъ Шарни громко и повелительно,— вернемся, такъ угодно королю!

Онъ собственноручно взялъ лошадь за узду, и тяжелая карета была обернута въ другую сторону.

У парижскихъ воротъ, немногочисленная національная гвардія, сознавая свою безполезность, уступила мсто крестьянамъ и національной гвардіи изъ Витри-ле-Франсэ и Реймса.

— Одобряете вы мое распоряженіе, государыня? спросилъ Людовикъ XVI у Маріи-Антуанеты.

— Да, государь, я только нахожу, что г-нъ де-Шарни съ слишкомъ большой поспшностью повиновался вамъ…

Сказавъ это, она впала въ мрачную задумчивость и, какъ ни ужасно было положеніе, въ какомъ она находилась, мысли ея не были заняты всецло имъ.

VI.
Скорбный путь.

Карета короля печально подвигалась по дорог въ Парижъ подъ наблюденіемъ двухъ патріотовъ заставившихъ ее вернуться. Между Эпиналемъ и Дорманъ Шарни замтилъ экипажъ, мчавшійся къ нимъ навстрчу на четверк почтовыхъ.

Онъ догадался, что они сейчасъ получать какое-нибудь серьезное извстіе, или увидятъ значительную особу.

Дйствительно, когда карета подъхала къ авангарду конвоя, сидвшіе въ ней обмнялись съ конвоемъ двумя-тремя словами, посл чеи ряды авангарда разомкнулись, а люди, составлявшіе его, почтительно отдали честь сидвшими въ экипаж.

Карета короля остановилась и раздались громкіе единодушные крики: ‘Да здравствуетъ Національное Собраніе!’

Пріхавшіе изъ Парижа подъхали къ карет короля и вышли изъ своего экипажа. Ихъ оказалось трое: двое изъ нихъ были совершенно неизвстны августйшимъ плнникамъ.

Едва третій высунулъ свою голову, какъ королева шепнула на ухо Людовику XVI.

— Г-нъ де-Латуръ-Мобуръ, тломъ и душой преданный Лафайету. Это не предвщаетъ намъ ничего хорошаго, прибавила она, покачавъ головой.

Старшій изъ пріхавшихъ подошелъ къ карет, грубо открылъ дверцы и объявилъ:

— Я Петіонъ, а эти господа — Барнавъ и Латуръ-Мобурь, присланные такъ же, какъ и я, Національнымъ Собраніемъ, чтобы сопровождать васъ и не позволять народу доводить проявленіе своего гнва до самовольной расправы. Потснитесь же немного и освободите для насъ мсто.

Королева бросила на депутата города Шартра и на двухъ его товарищей одинъ изъ тхъ презрительныхъ взглядовъ, какими иногда такъ хорошо умла сражать людей дочь Маріи-Терезіи съ высоты своего высокомрія.

Латуръ-Мобуръ, дворянинъ и царедворецъ школы Лафайета, не могъ вынести этого взгляда.

— Ихъ величества и такъ уже слишкомъ стснены въ этой карет, сказалъ онъ,— я сяду въ карету свиты.

— Садитесь куда хотите, возразилъ Петіонъ,— что касается меня, то мое мсто въ карет короля и королевы, и я сажусь въ нее.

Сказавъ это, онъ поднялся въ карету.

На заднемъ мст сидлъ король, королева и г-жа Елизавета.

Петіонъ посмотрлъ по очереди на каждаго изъ нихъ и обратился къ г-ж Елизавет:

— Извините, сударыня, сказалъ онъ,— но мн, какъ представителю Собранія, принадлежитъ почетное мсто. Потрудитесь встать и ссть на переднее мсто.

— О! вотъ еще! пробормотала королева.

— Сударь, проговорилъ король.

— Такъ нужно… Ну же, встаньте, сударыня, и уступите мн свое мсто.

Госпожа Елизавета встала и уступила ему свое мсто, сдлавъ брату и невстк знакъ покориться.

Тмъ временемъ Латуръ-Мобуръ скрылся и отправился просить себ мста у двухъ дамъ, хавшихъ въ кабріолет, проявивъ при этомъ большую вжливость, чмъ Петіонъ относительно короля и королевы.

Барнавъ стоялъ на дорог, не ршаясь войти въ карету, гд тснились семь человкъ,

— Ну что же, Барнавъ, сказалъ Петіонъ,— отчего вы не входите?

— Да куда же мн ссть? спросилъ Барнавь, нсколько сконфуженный.

— Не хотите ли занять мое мсто, сударь? спросила дко королева.

— Благодарю, государыня, обиженно отвтилъ Барнавъ,— съ меня будетъ достаточно мста на переднемъ сиднь.

Принцесса Елизавета посадила къ себ на колни г-жу Рояль, а королева дофина. Такимъ образомъ, на переднемъ сиднь освободилось мсто, и Барнавъ очутился противъ королевы, дотрогиваясь до нея своими колнями.

— Трогай! крикнулъ Петіонъ, не спрашивая позволенія короля.

Карета похала, сопровождаемая криками: ‘Да здравствуетъ Національное Собраніе!’

Съ минуту продолжалось молчаніе, повидимому вс присматривались другъ къ другу за исклюіеніемъ Петіона, который казался ко всему равнодушнымъ съ высоты своей грубости.

Пусть читатель позволитъ намъ сказать нсколько словъ о личностяхъ, выведенныхъ нами на сцену.

Жеромъ Петіонъ де Вильневъ былъ человкъ тъ тридцати двухъ, съ очень рзкими чертаи лица, вс его заслуги заключались въ пылкости, ясности и твердости его политическихъ убжденій. Онъ родился въ Шартр, гд занимался адвокатурой и былъ присланъ въ Парижъ въ качеств члена Національнаго Собранія въ 1789 году. Въ будущемъ ему предстояло сдлаться парижскимъ мэромъ, пріобрсти популярность, затмившую популярность Бальи и Лафайета, и быть растерзаннымъ волками въ ландахъ Бордо. Друзья называли его добродтельнымъ Петіономъ. Онъ и Камиль Демуленъ были первыми республиканцами во Франціи.

Пьеръ-Жозефъ-Мари Барнавъ родился въ Гренобл, ему только что исполнилось тридцать лтъ. Выбранный въ Національное Собраніе, онъ пріобрлъ тамъ большую извстность и большую популярность, благодаря своей борьб съ Мирабо, когда уже популярность и репутація депутата города уже пошатнулись. Все враги великаго оратора — противъ Мирабо, какъ и всегда противъ геніальныхъ людей, были вс посредственности-обратились въ друзей Барнава, поддерживали его и превозносили его во время бурныхъ схватокъ, которыя были столь частыми въ конц жизни великаго трибуна. Это былъ — мы говоримъ о Барнав — молодой человкъ лтъ тридцати, хотя на видъ ему было не боле двадцати пяти, съ прекрасными синими глазами, большимъ ртомъ, вздернутымъ носомъ и рзкимъ голосомъ. Осанка и наружность его была изящная, задорный дуэлистъ, онъ имлъ видъ молодого военнаго, переодтаго въ гражданское платье. Онъ казался сухимъ, холодными, и злымъ. На дл онъ былъ гораздо лучше, чмъ можно было думать, судя, по его вншности.

Въ собраніи онъ принадлежалъ къ партіи конституціонныхъ роялистовъ.

Король прервалъ общее молчаніе.

— Господа, сказалъ онъ, — я долженъ вамъ объявить, что никогда не намревался покидать королевства.

Барнавъ съ удивленіемъ взглянулъ на него.

— Это правда, государь? спросилъ онъ.— Въ такомъ случа, ваши слова спасаютъ Францію.

Съ этой минуты между этимъ человкомъ, вышедшимъ изъ буржуазіи маленькаго провинціальнаго городка, и этой женщиной, родившейся на ступеняхъ одного изъ значительнйшихъ троновъ всего міра, произошло что-то необъяснимое.

Они оба старались прочесть въ сердцахъ одинъ у другого, но не въ качеств политическихъ враговъ, ищущихъ разгадки государственныхъ тайнъ, но какъ мужчина и женщина, желающіе узнать тайны любви.

Какъ зародилось въ сердц Барнава чувство, не ускользнувшее отъ проницательныхъ глазъ Маріи-Антуанеты посл нсколькихъ минутъ наблюденія?

Мы сейчасъ объяснимъ это.

Барнавъ имлъ претензію быть во всемъ преемникомъ и наслдникомъ Мирабо и воображалъ, что сдлается преемникомъ и наслдникомъ великаго оратора на трибун.

Но оставался другой пунктъ.

По мннію всхъ,— но мы то знаемъ, насколько это было ошибочно,— король удостоивалъ Мирабо своего доврія, а королева своей благосклонности. Единственное свиданіе, съ такимъ трудомъ полученное имъ въ замк Сенъ-Клу, превратилось въ устахъ молвы въ нсколько тайныхъ аудіенцій, во время которыхъ самонадянность Мирабо будто бы дошла до дерзости, а снисходительность королевы до слабости. Въ то время было въ мод не только клеветать на бдную Марію-Антуанету, но и врить всякой клевет на нее.

А Барнавъ жаждалъ почетнаго наслдства Мирабо, этимъ объясняется его горячее желаніе быть въ числ трехъ коммиссаровъ, посланныхъ на встрчу королю.

Онъ добился этого назначенія и халъ съ увренностью человка, знающаго, что, если у него и не хватитъ умнья заставить полюбить себя, то онъ за то найдетъ возможность внушить къ себ ненависть.

Вотъ что почувствовала, почти угадала королева своимъ женскимъ чутьемъ.

Кром того, она угадала еще и то, что тогда какъ озабочивало Барнава.

Барнавъ сидлъ противъ нея не боле какъ четверть часа, а уже разъ пять оборачивался назадъ и внимательно смотрлъ на трехъ офицеровъ, сидвшихъ на козлахъ, и потомъ каждый разъ его взглядъ все съ большей враждебностью и жестокостью переносился на королеву.

Дйствительно, Барнавъ зналъ, что одинъ изъ этихъ людей былъ графъ Шарни, но не зналъ который. А между тмъ, молва произвела Шарни въ любовника королевы.

Барнавъ ревновалъ. Это было очень странно, но это было такъ.

Вотъ что угадала королева.

Съ той минуты, какъ она это угадала, она почувствовала свою силу: она узнала слабое мсто своего противника, теперь дло было только въ томъ, чтобы попасть въ него и попасть мтко.

— Государь, обратилась она къ королю,— вы слышали, что сказалъ тотъ человкъ, что детъ впереди нашей кареты?

— По поводу чего? спросилъ король.

— По поводу графини Шарни.

Барнавъ вздрогнулъ, что не могло ускользнуть отъ королевы, прикасавшейся къ нему своими колнями.

— Онъ сказалъ, кажется, что взялъ на свою отвтственность жизнь графа?

— Вотъ именно, и прибавилъ, что отвчаетъ за его жизнь графин.

Барнавъ полузакрылъ глаза, но старался не проронить ни полъ слова изъ того, что говорила королева.

— Ну такъ что-же? спросила, король.

— Вдь графиня Шарни моя старинная пріятельница, м-ль Андрэ де Тавернэй. Не находите ли вы, что, посл нашего возвращенія въ Парижъ, мн слдуетъ дать отпускъ г-ну де Шарни, чтобы онъ могъ успокоить свою жену? Онъ очень рисковалъ собою, его братъ былъ убитъ за насъ. Мн кажется, государь, требовать, чтобы онъ продолжалъ служить у насъ, будетъ жестоко по отношенію и къ мужу и къ жен.

Барнавъ вздохнулъ съ облегченіемъ.

— Вы правы, отвтилъ король,— хотя, по правд сказать, я сомнваюсь, чтобы г-нъ де-Шарни согласился на это.

— Ну, въ такомъ случа, замтила королева,— каждый изъ насъ исполнитъ свой долгъ: мы, предложивъ графу Шарни отпускъ, а онъ, отказавшись отъ него.

Королева инстинктивно почувствовала, что раздраженіе Барнава проходитъ. Въ тоже самое время онъ понялъ свою несправедливость къ королев и устыдился.

До сихъ поръ онъ держалъ себя высокомрно и дерзко, какъ держитъ себя судья съ преступникомъ, котораго онъ иметъ право судить и обвинить: и вдругъ эта преступница, отвчая на обвиненіе, которое она не могла знать, заговорила языкомъ невинности или раскаянія.

Почему же то не могъ быть языкъ невинности?

— Мы почувствуемъ отъ этого тмъ большее облегченіе, продолжала королева,— что мы не увозили г-на де-Шарни, по крайней мр я была вполн уврена, что онъ спокойно сидитъ въ Париж, когда, вдругъ, увидала его у дверецъ кареты.

— Это правда, отвтилъ король,— но это вамъ доказываетъ, что подстрекать графа, когда онъ считаетъ нужнымъ исполнять свой долгъ,— не требуется.

Она невинна, это несомннно.

О! какъ Барнаву вымолить прощеніе у королевы за его дурное мнніе о женщин?

Заговорить съ королевой? Барнавъ не осмливался. Ждать, чтобы королева сама заговорила? Но королева, удовлетворенная результатомъ ея немногихъ словъ, замолкла.

Барнавъ сдлался кротокъ, почти покоренъ. Барнавъ взглядомъ умолялъ королеву, но королева, казалось, не обращала никакого вниманія на Барнава.

Молодой человкъ пришелъ тогда въ такое нервное возбужденіе, когда мужчина, желающій обратить на себя вниманіе женщины, къ нему равнодушной, готовъ предпринять двнадцать подвиговъ Геркулеса, рискуя погибнуть при первомъ.

Онъ умолялъ Верховное Существо — въ 1791 г. уже молились не Богу — онъ умолялъ Верховное Существо послать ему случай обратить на себя взоры равнодушной королевы, въ это время, точно Верховное Существо вняло обращенной къ нему мольб, какой-то бдный священникъ, ожидавшій на краю дороги прозда короля, подошелъ поближе, чтобы увидать высокаго плнника, подняла, къ небу глаза, полные слезъ, и, съ мольбой сложивъ руки, проговорилъ:

— Государь! Да сохранитъ Господь ваше величество!

Народъ не имлъ уже давно никакого повода излить свой гнвъ, посл того, какъ онъ растерзалъ престарлаго кавалера св. Людовика, голова котораго на острі пики продолжала слдовать за каретой короля, не произошло боле ничего, что бы вывело народъ изъ себя.

Наконецъ этотъ случай представился. Онъ поспшилъ имъ воспользоваться.

На жесть старика, на его молитву народъ отвтилъ ревомъ, въ одну секунду онъ набросился на священника и, прежде чмъ Барнавъ вышелъ изъ задумчивости, священникъ очутился на земл и былъ бы изрубленъ, если бы королева въ ужас не обратилась къ Барнаву.

— О! сударь, разв вы не видите, что происходитъ?

Барнавъ поднялъ голову и бросилъ быстрый взглядъ на мсто, откуда исчезъ несчастный старикъ, оглушенный неистовыми криками.

— О! негодяи! крикнулъ онъ и вскочилъ съ такой поспшностью, что дверца сама отворирилась, и онъ упалъ бы, еслибы принцесса Елизавета, по своей всегдашней доброт, не удержала его за фалду сюртука.

— О! тигры! вы, значитъ, не французы, такъ какъ будь вы французами, Франція, страна храбрецовъ, превратилась бы въ страну убійцъ!

Это восклицаніе намъ можетъ показаться претенціознымъ, но оно было во вкус того времени. Кром того, Барнавъ былъ представитель Національнаго Собранія, его устами говорила верховная власть: народъ разступился, старикъ былъ спасенъ.

Онъ поднялся и сказалъ:

— Вы хорошо сдлали, что спасли меня, молодой человкъ, старикъ будетъ молиться за васъ.

Съ этими словами онъ перекрестился и ушелъ.

Народъ пропустилъ его, повинуясь жесту и взгляду Барнава, который, казалось, изображалъ въ своемъ лиц воплощенный законъ.

Когда старикъ уже былъ далеко, молодой депутатъ совершенно просто и естественно вернулся въ карету, точно не сознавая, что спасъ жизнь человка.

— Благодарю васъ, сударь, сказала ему королева.

При этихъ словахъ дрожь пробжала по всему тлу Барнава.

Дло въ томъ, что, хотя несчастная Марія-Антуанета и была еще прекрасне прежде, но тмъ не мене никогда она не внушала такого сочувствія и не трогала такъ сердца. Вмсто того, чтобы царить какъ королева, она царила какъ мать: на лво отъ нея стоялъ дофинъ, прелестный ребенокъ съ блокурыми волосами. По безпечности и наивности своего возраста, онъ сползъ съ колнъ матери и сталъ между ногъ добродтельнаго Петіона, который снизошелъ до того, что началъ играть его локонами. Направо отъ нея была ея дочь, г-жа Рояль, настоящій портретъ своей матери въ разцвт молодости и красоты. Наконецъ, на ней самой, вмсто золотой королевской короны, былъ какъ бы надтъ внецъ изъ терній, а въ ея великолпныхъ блокурыхь волосахъ мелькали серебристыя нити, явившіяся слишкомъ рано и говорившія сердцу молодого депутата краснорчиве всякихъ жалобъ.

Онъ любовался граціей королевы и чувствовалъ себя готовымъ упасть къ ногамъ этой гибнущей монархини, когда маленькій дофинъ вдругъ вскрикнулъ отъ боли.

Оказалось, что ребенокъ что-то нашалилъ, и добродтельный Петіонъ призналъ необходимымъ въ наказаніе выдрать его за ухо.

Король вспыхнулъ отъ гнва, королева поблднла отъ стыда.

Она протянула руку, чтобы удалить ребенка отъ Петіона, тоже самое сдлалъ Барнавъ, и дофинъ очутился у него на колняхъ.

Марія Антуанета хотла перетянуть его къ себ.

— Нтъ, сказалъ дофинъ,— мн здсь хорошо.

Барнавъ, увидавъ движеніе королевы, отнялъ свои руки отъ мальчика, чтобы дать ей возможность выполнить свое намреніе, но королева — было-ли то кокетство матери или женщины?— оставила принца тамъ, гд онъ былъ.

Въ эту минуту въ сердц Барнава происходило что-то необъяснимое: онъ чувствовалъ себя счастливымъ и гордымъ.

Ребенокъ началъ теребить жабо Барнава, потомъ его кушакъ, наконецъ пуговицы его депутатскаго мундира.

Эти пуговицы въ особенности заняли его: на нихъ былъ выгравированъ девизъ.

Дофинъ, медленно, но слогамъ прочелъ четыре слова: ‘Жить свободнымъ или умереть’.

— Что это значитъ? спросилъ онъ.

— Это значитъ, мой миленькій, объяснилъ Петіонъ,— что французы поклялись боле не имть господина. Понимаешь?

— Петіонъ! воскликнулъ Барнавъ.

— Ну, такъ самъ объясни иначе этотъ девизъ, если можешь, совершенно спокойно отвтилъ Петіонъ.

Барнавъ замолчалъ. Этотъ девизъ, еще наканун казавшійся ему такимъ великимъ, теперь казался почти жестокимъ.

Онъ молча взялъ руку дофина и почтительно прикоснулся къ пей губами.

Королева украдкой вытерла слезу.

Между тмъ карета, гд происходила эта странная драма, простая до наивности, продолжая свой путь среди криковъ толпы, везла къ смерти шестерыхъ изъ восьми людей сидвшихъ въ ней.

Пріхали въ Дорманъ.

VII.
Скорбный путь.

Тамъ не было ничего приготовлено для пріема королевской семьи, принужденной остановиться въ гостинниц.

Распорядился-ли такъ Петіонъ, сильно оскорбленный молчаніемъ короля и королевы во время пути, или гостинница дйствительно была вся занята, но для августйшихъ плнниковъ нашлись лишь три мансарды, гд они и помстились.

Шарни хотлъ, по обыкновенію, подойти къ королю и королев за приказаніями, но королева взглядомъ приказала ему держаться въ сторон.

Графъ поспшилъ исполнить это приказаніе, хотя не зналъ его причины.

Петіонъ первый вошелъ въ гостинницу и взялъ на себя должность квартирмейстера: онъ не потрудился, даже, спуститься внизъ къ королю, а послалъ лакея объявить ему, что комнаты для королевской семьи готовы.

Барнавъ былъ въ большомъ затрудненіи: ему страстно хотлось предложить руку королев, но онъ боялся, какъ-бы она не вздумала протестовать противъ нарушенія этикета, хотя прежде такъ насмхалась надъ нимъ въ лиц г-жи де-Ноайль.

Поэтому онъ ршилъ ждать.

Прежде всхъ вышелъ король, опираясь на Мольдена и Валори. Мы уже знаемъ, что Шарни, по знаку королевы, отошелъ въ сторону.

Посл него вышла королева и протянула руки, чтобы ей подали дофина, но бдный малютка точно чувствовалъ, что своей лестью онъ угодитъ матери.

— Нтъ, сказалъ онъ,— я хочу остаться съ моимъ другомъ Барнавомъ.

Марія-Антуанета знакомъ выразила свое согласіе и ласково улыбалась. Барнавъ пропустилъ впередъ г-жу Рояль, а потомъ вышелъ съ дофиномъ на рукахъ.

За нимъ послдовала г-жа де-Турзель, съ нетерпніемъ ожидавшая, когда можно будетъ отнять своего царственнаго воспитанника изъ недостойныхъ рукъ, державшихъ его, но новый знакъ королевы заставилъ гувернантку королевскихъ дтей успокоиться,

Королева поднялась по грязной и кривой лстниц, опираясь на руку своего супруга. Она остановилась на первой площадк, полагая, что двадцати ступенекъ для нея слишкомъ достаточно, но голосъ лакея крикнулъ:

— Выше! выше!

Пришлось подняться выше.

Барнавъ сгоралъ отъ стыда.

— Какъ, еще выше? спросилъ онъ.

— Да, объявилъ лакей,— здсь столовая и комнаты для господъ депутатовъ Національнаго Собранія.

У Барнава потемнло въ глазахъ. Петіонъ взялъ комнаты второго этажа для себя и своихъ товарищей, а королевскую семью помстилъ въ третьемъ.

Тмъ не мене, молодой депутатъ не сдлалъ никакого замчанія, но, опасаясь вспышки королевы, когда она увидитъ комнаты третьяго этажа, назначенныя Петіономъ для нея и ея семьи, Барнавъ, дойдя до слдующей площадки, поставилъ на нее дофина и поспшилъ внизъ.

— Государыня! государыня! сказалъ принцъ, обращаясь къ матери,— мой другъ Барнавъ уходитъ.

— И хорошо длаетъ, отвтила смясь королева, взглянувъ на отведенное для нея помщеніе.

Оно состояло изъ трехъ маленькихъ комнатъ, соединенныхъ дверьми.

Первую заняла королева съ г-жей де-Рояль, г-жа Елизавета, взяла вторую для себя, дофина и г-жи де-Турзель, наконецъ, король помстился въ третьей, крошечной комнатк съ дверью на лстницу.

Король чувствовалъ себя утомленнымъ и въ ожиданіи ужина хотлъ прилечь на кровать. Но она оказалась такой короткой, что онъ принужденъ былъ встать и, отворивъ дверь, потребовалъ стулъ.

Мольденъ и Валори уже занимали свой постъ на ступенькахъ лстницы. Мольденъ спустился, взялъ стулъ изъ столовой и принесъ его королю.

Въ комнат Людовика XVI былъ одинъ стулъ, съ помощью второго, принесеннаго Мольденомъ, онъ устроилъ себ ложе по своему росту.

— О! государь! воскликнулъ Мольденъ, всплеснувъ руками,— неужели вы хотите такъ провести ночь?

— Конечно, отвчалъ король.— Къ тому-же, прибавилъ онъ, — если правда все, что мн кричатъ о нищет моего народа, сколько моихъ подданныхъ сочли бы себя счастливыми, имя эту комнату, эту кровать и эти два стула!

Съ этими словами онъ растянулся на устроенномъ для себя лож, какъ бы готовясь къ долгимъ мученьямъ, ожидавшимъ его въ Тампл.

Вскор пришли доложить ихъ величествомъ что кушать подано.

Король спустился въ столовую и увидлъ столъ накрытый на шесть приборовъ.

— Для кого эти шесть приборовь? спросила онъ.

— Для короля, отвчалъ лакей, — для королевы, для г-жи Елизаветы, для г-жи Рояль, для г-на дофина и г-на Петіона.

— Отчего-же нтъ также прибора и для г. г. Барнава и Латуръ-Мобура?

— И для нихъ были поставлены, государь, но г-нъ Барнавъ приказалъ убрать ихъ.

— И онъ оставилъ приборъ г-на Петіона?

— Г-нъ Петіонъ самъ потребовалъ, чтобы его оставили.

Въ эту минуту въ дверяхъ показалось серьезное, боле чмъ серьезное, суровое лицо депутата города Шартра.

Король сдлалъ видъ, что не замчаетъ его и сказалъ лакею:

— Я сажусь за столъ только съ своей семьей, мы имемъ обыкновеніе обдать въ своемъ тсномъ, семейномъ кругу или съ тми, кого мы сами приглашаемъ.

— Я такъ и зналъ, замтилъ Петіонъ,— что ваше величество забыли первую статью Объявленія правъ человка, но я полагалъ, что вы хоть сдлаете видъ, что помните ее.

Король сдлалъ видъ, что не слышитъ Петіона, такъ онъ сдлалъ видъ, что не видитъ его, и взглядомъ приказалъ слуг снять лишній приборъ.

Слуга повиновался. Петіонъ вышелъ взбшенный.

— Г-нъ де-Мольденъ, сказалъ король,— затворите дверь, чтобы мы могли быть у себя, насколько это возможно.

Мольденъ повиновался, и Петіонъ могъ слышать, какъ затворилась за нимъ дверь.

Такимъ образомъ королю удалось пообдать въ своей семь. Прислуживали, по обыкновенію, тлохранители.

Что касается Шарни, то онъ не показывался, если онъ уже не былъ слугою, то оставался рабомъ королевы.

Однако, бывали минуты, когда это пассивное повиновеніе королев оскорбляло женщину. Во время ужина Марія-Антуанета съ нетерпніемъ искала глазами Шарни. Ей-бы хотлось, чтобы онъ выказалъ минутное повиновеніе, а потомъ, ослушался бы.

Когда, окончивъ ужинъ, король отодвинулъ свой стулъ, чтобы встать изъ за стола, дверь изъ гостиной отворилась, вошелъ лакей и попросилъ ихъ величества отъ имени Барнава соблаговолить перемнить свои комнаты на другія, во второмъ этаж.

Людовикъ XVI и Марія-Антуанета переглянулись. Не лучше-ли выдержать свое достоинство и отвергнуть вжливость одного, чтобы наказать грубость другого? Король готовъ былъ держаться такого мннія, но въ это время дофинъ вбжалъ въ гостиную со словами:

— Гд же мой другъ Барнавъ?

Королева послдовала за дофиномъ, а король за королевой.

Барнава въ гостиной не оказалось.

Королева прошла въ другія комнаты, ихъ было три, какъ и на верху.

Изящными ихъ сдлать нельзя было, но ихъ сдлали по крайней мр опрятными. Свчи горли, правда, въ мдныхъ подсвчникахъ, но за то ихъ было въ изобиліи.

Раза два или три во время дороги королева восхищалась прекрасными садами со множествомъ цвтовъ. И вотъ, въ комнат королевы очутились чудесные цвты, а ихъ слишкомъ сильный ароматъ былъ ослабленъ открытыми окнами, кисейныя спущенныя занавси не позволяли нескромнымъ взорамъ преслдовать августйшую плнницу въ ея комнат.

Обо всемъ этомъ позаботился Барнавъ.

Бдная королева вздохнула: шесть лтъ тому назадъ Шарни взялъ бы на себя вс эти хлопоты.

Впрочемъ Барнавъ былъ настолько деликатенъ, что не явился за благодарностью.

Точно также поступилъ бы и Шарни.

Какимъ образомъ маленькій провинціальный адвокатъ могъ выказать то-же вниманіе и проявить такую-же деликатность, какъ и самый изящный и знатный изъ придворныхъ?

Тутъ было о чемъ задуматься женщин, хотя бы эта женщина была сама королева.

И королева провела часть ночи, думая объ этой странной тайн.

Какъ мы видли, Шарни удалился по знаку королевы и съ тхъ поръ никто его не видлъ.

Долгъ неотступно удерживалъ Шарни при Людовик XVI и Маріи-Антуанет, но въ сущности онъ былъ очень радъ, что приказаніе королевы давало ему возможность хоть на одну минуту остаться одному и пораздумать о всемъ случившемся.

Онъ такъ много пережилъ въ эти три дня, такъ много перестрадалъ за другихъ, что былъ не прочь хоть на минуту забыть чужое горе и отдаться своему собственному.

Шарни былъ дворянинъ стариннаго закала, человкъ семьи: онъ обожалъ своихъ братьевъ и былъ для нихъ скоре отцомъ, чмъ старшимъ братомъ.

Когда быль убить Жоржъ, онъ сильно горевалъ: но, по крайней мр, онъ могъ, стоя на колняхъ у его трупа на маленькомъ версальскомъ двор, излить свое горе въ слезахъ, но, по крайней мр, у него оставался другой братъ, Изидоръ, на котораго онъ перенесъ свою любовь, въ послдніе же три — четыре мсяца, когда Изидоръ служилъ посредникомъ между нимъ и Андрэ, онъ сдлался для него еще дороже.

Мы уже говорили, что есть люди, любовь которыхъ не только не охлаждается во время разлуки, но еще увеличивается, которые въ самой разлук почерпаютъ новую пищу для своихъ воспоминаній.

И вотъ, чмъ мене Шарни видлъ Андрэ, тмъ боле думалъ о ней, а думать объ Андрэ значило для Шарни любить ее.

Дйствительно, когда онъ видлъ Андрэ, ему казалось, что передъ нимъ ледяная статуя, статуя эта можетъ растаять отъ малйшаго луча любви, но она спряталась въ тнь, замкнулась сама въ себ, опасаясь въ такой же степени любви, какъ и настоящая ледяная статуя могла бы бояться солнца, онъ видлъ ея неторопливые, холодные жесты и движенія, ея серьезный и сдержанный разговоръ, ея равнодушный взглядъ, и за этимъ жестомъ, разговоромъ и взглядомъ онч не видлъ, или, скоре, не угадывалъ ничего. Все это было блдно, бло, какъ алебастръ и такъ-же холодно и тускло, какъ онъ.

За исключеніемъ рдкихъ случаевъ оживленія, вызваннаго исключительными событіями, такой именно являлась передъ нимъ Андрэ при ихъ послднихъ свиданіяхъ и, въ особенности, при ихъ свиданіи въ улиц Кокъ-Эранъ, въ тотъ вечеръ, когда несчастная женщина нашла и потеряла своего сына.

Но, какъ только онъ удалялся отъ нея, разстояніе производило свое всегдашнее дйствіе, смягчая слишкомъ яркіе оттнки, затушевывая слишкомъ рзкіе контуры. Благодаря ему, медленные и холодные жесты Андрэ оживлялись, серьезный и сдержанный голосъ становился звучнымъ и серебристымъ, а равнодушный взглядъ вспыхивалъ могучимъ огнемъ, и Шарни начинало казаться, что внутренній огонь загорается въ сердц статуи и ему чудилось, что онъ видитъ сквозь алебастръ ея тла, какъ переливается ея кровь и бьется ея сердце.

Ахъ! въ такія то минуты Андрэ была настоящей соперницей королевы, въ сумрак такихъ ночей Шарни казалось, что стны его комнаты раздвигаются, что приподнимается драпировка на его двери и къ постели его подходитъ эта прозрачная статуя, освщенная какимъ-то внутреннимъ огнемъ, съ раскрытыми объятіями, съ дышащимъ любовью взоромъ. Тогда Шарни тоже протягивалъ къ ней руки, призывалъ прелестное видніе, пробовалъ прижать его къ своему сердцу. Но увы! призракъ ускользалъ отъ него, онъ обнималъ одну пустоту и возвращался къ печальной и холодной дйствительности.

Такимъ образомъ, Изидоръ сдлался для него гораздо дороже, чмъ былъ Жоржъ, а между тмъ, какъ мы видли, графъ не имлъ, даже, возможности поплакать надъ тломъ Изидора, какъ онъ плакалъ надъ тломъ Жоржа.

Они оба, одинъ за другимъ, погибли за эту роковую женщину, за это злосчастное дло.

За ту-же женщину и за то-же дло погибнетъ, въ свою очередь, и онъ, Шарни.

И вотъ, прошло уже два дня посл смерти его брата, посл послдняго объятія, оставившаго на его плать слды крови, посл того, какъ его губы приняли послдній вздохъ жертвы, прошло два дня, какъ Шуазель передалъ ему бумаги, найденныя на тл Изидора, а онъ еще не имлъ ни минуты, чтобы отдаться своему горю.

Приказаніе королевы держаться въ сторон онъ принялъ какъ милость и съ радостью послдовалъ ему.

Онъ постарался отыскать для себя уголокъ, уединенное мстечко, настолько близкое отъ королевской семьи, чтобы имть возможность явиться при первомъ зов, первомъ крик, но гд-бы онъ могъ въ то же время остаться наедин съ воимъ горемъ, наедин съ своими слезами.

Онъ нашелъ мансарду на самомъ верху лстницы, охраняемой Мольденомъ и Валори.

Войдя въ нее, онъ заперся на ключъ, слъ къ столу, освщенному одной изъ тхъ мдныхъ лампъ съ тремя рожками, какія еще попадаются въ старыхъ деревенскихъ домахъ, и вынулъ изъ кармана окровавленныя бумаги, — единственное, что осталось ему отъ брата.

Опустивъ на руки голову, онъ долго смотрлъ на эти письма, гд продолжали жить мысли того, кого уже не было на свт, и тихія слезы обильно потекли по щекамъ его.

Наконецъ онъ вздохнулъ, подняла, голову, взялся за бумаги и развернулъ одно изъ писемъ.

Оно было отъ бдняжки Катерины.

Шарни уже нсколько мсяцевъ догадывался о связи своего брата съ дочерью фермера, но только въ Варенн, когда Бильо разсказалъ ему вс подробности ихъ романа, онъ взглянулъ на него съ той серьезностью, какой онъ заслуживалъ.

Чтеніе письма заставило его увидать въ этой связи еще большее значеніе. Онъ узналъ, что любовницу его брата теперь возвышало священное положеніе матери, а въ простыхъ словахъ, въ какихъ Катерина высказывала свою любовь, отъ прочелъ, какова была жизнь этой женщины, жизнь, посвященная на искупленіе проступка молодой двушки.

Онъ развернулъ второе письмо, потомъ третье, это были все т-же планы на будущее, т-же надежды на счастье, т-же материнскія радости, т-же опасенія возлюбленной, т-же сожалнія, то-же горе, то-же раскаяніе.

Вдругъ среди этихъ писемъ ему попалось одно, почеркъ котораго поразилъ его. Это былъ почеркъ Андрэ.

Оно было адресовано ему.

Бумага, сложенная вчетверо, была припечатана къ письму печатью съ гербомъ Изидора.

Это письмо, написанное Андрэ, адресованное ему, Шарни, и найденное въ бумагахъ Изидора, показалось ему чмъ-то такимъ страннымъ, что, прежде чмъ распечатать само письмо, онъ распечаталъ приложенную къ нему записку.

Она была написана Изидоромъ карандашомъ, вроятно на стол какой-нибудь гостинницы и заключало въ себ слдующія строки:

‘Это письмо адресовано не мн, а моему брату, графу Оливье Шарни, оно написано его женой, графиней Шарни. Если со мной случится несчастье, я прошу того, кто найдетъ это письмо, передать его графу Оливье Шарни, или передать графин.

‘Она мн вручила его съ слдующимъ наставленіемъ’:

Если предпріятіе графа окончится благополучно, безъ всякихъ случайностей, это письмо возвратить графин.

‘Если онъ будетъ раненъ серьезно, но не смертельно, просить его, какъ милости, позволить его жен пріхать къ нему.

‘Наконецъ, если онъ будетъ раненъ смертельно, отдать ему это письмо и прочесть его ему, если онъ самъ не будетъ въ состояніи этого сдлать, чтобы, прежде чмъ умереть, онъ узналъ тайну, заключающуюся въ нёмъ’.

‘Когда это письмо будетъ отправлено моему брату, графу Оливье Шарни, а вмст съ нимъ, конечно, и эта записка, онъ поступитъ относительно вышеупомянутыхъ приказаній, какъ внушитъ ему его деликатность.

‘Я поручаю его заботамъ бдную Катерину Бильо: она живетъ въ деревн Виль д’Аврэ съ моимъ ребенкомъ’.

‘Изидоръ де Шарни’.

Сначала графъ совершенно углубился въ чтеніе этой записки своего брата, но потомъ слезы его, на минуту остановившіяся, снова полились въ изобиліи, и глаза его, затуманенные ими, обратились на письмо г-жи де Шарни. Онъ долго смотрлъ на него, поднесъ его къ своимъ губамъ, прижалъ къ сердцу, точно оно могло сообщить ему заключенную въ немъ тайну, снова перечелъ наставленія своего брата, разъ, другой, третій…

— Я не имю права распечатать это письмо, сказалъ онъ вполголоса,— но я такъ горячо стану умолять ее, что она позволитъ мн прочесть его…

И, чтобы укрпить себя въ этомъ ршеніи, которое оказалось-бы невыполнимымъ для человка съ меньшимъ благородствомъ души, онъ повторилъ:

— Нтъ, я не прочту его!

И въ самомъ дл онъ его не прочелъ, но заря застала его сидящимъ у стола: онъ пожиралъ глазами адресъ этого письма и столько разъ прижималъ его къ своимъ губамъ, что оно сдлалось влажнымъ отъ его дыханія.

Наконецъ въ гостинниц поднялся шумъ, означавшій близость отъзда. Вдругъ Шарни услыхалъ голосъ Мольдена, звавшій его.

— Иду, иду, отвчалъ графъ.

Онъ спряталъ въ карманъ своего сюртука бумаги Изидора, въ послдній разъ поцловалъ нераспечатанное письмо, приложилъ его къ своему сердцу и быстро спустился съ лстницы.

Онъ встртилъ на ней Барнава, который распрашивалъ о королев и поручилъ Валори просить ее назначить часъ отъзда.

По лицу Барнава было видно, что онъ такъ-же мало спалъ эту ночь, какъ и графъ Оливье де Шарни.

Они поклонились другъ другу, и Шарни наврное замтилъ-бы искру ревности, промелькнувшую въ глазахъ Барнава, когда онъ, въ свою очередь, спросилъ о здоровь королевы, еслибы онъ могъ думать о чемъ-нибудь другомъ, кром письма, которое онъ прижималъ рукою къ своему сердцу.

VIII.
Скорбный путь.

Когда король и королева садились въ карету, они съ удивленіемъ увидли, что смотрть на ихъ отъздъ собрались одни городскіе жители, и что ихъ конвой состоитъ изъ однихъ только конныхъ.

И этимъ тоже они были обязаны Барнаву, наканун, когда они были принуждены хать шагомъ, онъ замтилъ, какъ страдала королева отъ жары, пыли, комаровъ, какъ ее терзала толпа съ ея непрекращавшимися угрожающими выходками противъ тлохранителей, противъ врныхъ слугъ, прізжавшихъ въ послдній разъ поклониться королю и королев, поэтому онъ выдумалъ, что получилъ извстіе о вторженіи во Францію Булье съ пятьюдесятью тысячами австрійцевъ и объявилъ, что всякій, имющій ружье, косу, пику или какое бы то ни было оружіе, обязанъ выступить противъ враговъ отечества. Такимъ образомъ вс разошлись по своимъ домамъ, чтобы готовиться къ походу.

Дло въ томъ, что въ то время вся Франція была охвачена ненавистью къ чужеземцамъ, ненавистью столь сильной, что она превосходила ненависть къ королю и королев, къ королев, главное преступленіе которой заключалось въ томъ, что она была иностранка.

Марія-Антуанета догадалась, кому она была обязана этимъ новымъ благодяніемъ. Мы говоримъ благодяніемъ, нисколько не вдаваясь въ преувеличеніе. Она взглядомъ поблагодарила Барнава.

Собираясь ссть въ карету, она искала глазами Шарни, но онъ уже быль на козлахъ и сидлъ не посредин, а занялъ мсто Мольдена, какъ боле опасное. Шарни хотлось поскоре быть раненымъ, чтобы получить право распечатать письмо графини.

Такимъ образомъ, онъ не замтилъ взгляда королевы, искавшаго его взглядъ.

У королевы вырвался глубокій вздохъ.

Барнавъ услыхалъ его.

Онъ встревожился и захотлъ знать, что его вызвало.

Онъ остановился на подножк кареты.

— Государыня, сказалъ онъ,— я вчера замтилъ, что вамъ было очень тсно въ этой карет, если одинъ изъ насъ удалится, вамъ будетъ нсколько просторне… Если вашему величеству угодно, я перейду въ карету свиты, къ Латуръ-Мобуру, или буду сопровождать васъ верхомъ.

Барнавъ, длая это предложеніе, готовъ былъ отдать половину остававшейся ему жизни, чтобы оно было отвергнуто.

Оно было отвергнуто.

— Нтъ, съ живостью возразила королева, — вы то оставайтесь съ нами.

Дофинъ тоже сказалъ, протягивая молодому депутату руки:

— Мой другъ Барнавъ! мой другъ Барнавъ! я не хочу, чтобы ты уходилъ.

Барнавъ съ сіяющимъ лицомъ занялъ свое вчерашнее мсто. Едва онъ услся, какъ дофинъ съ колнъ королевы перешелъ къ нему.

Королева, отпуская мальчика, поцловала его въ об щеки.

Влажный слдъ ея губъ остался на бархатистой кож ребенка. Барнавъ смотрлъ на этотъ слдъ материнскаго поцлуя, какъ Танталъ долженъ былъ смотрть на плоды, висвшіе надъ его головой.

— Ваше величество, обратился онъ къ королев,— не окажете ли вы мн милость, позволивъ поцловать августйшаго принца, который, по безошибочному инстинкту своего возраста, называетъ меня своимъ другомъ?

Королева съ улыбкой кивнула головой.

Тогда губы Барнава съ такимъ пыломъ прижались къ слду губъ королевы, что испуганный ребенокъ вскрикнулъ.

Королева, допуская все это, ничего не теряла, тогда какъ Барнавъ за эту игру долженъ былъ поплатиться своей головой. Можетъ быть въ эту ночь королева спала не боле Барнава и Шарни, можетъ быть оживленіе, вернувшее жизнь ея глазами, было вызвано сжигавшей ее внутренней лихорадкой, но ея красныя губы, ея щеки, покрытыя легкимъ, едва замтнымъ румянцемъ, длали изъ нея опасную сирену, которая была уврена, что однимъ волоскомъ своимъ можетъ притянуть своихъ поклонниковъ къ бездн.

Благодаря предусмотрительности Барнава, карета длала по два лье въ часъ.

Къ обду пріхали въ Шато-Тьери.

Они остановились въ расположенномъ на рк, въ прелестной мстности, дом, принадлежавшемъ богатой купчих, торговавшей лсомъ. Его хозяйка, не дожидаясь, чтобы ея домъ назначили для отдыха королевской семьи и услыхавъ наканун, что королевскій кортежъ долженъ прозжать черезъ Шато-Тьери, отправила верхомъ одного изъ своихъ приказчиковъ къ уполномоченнымъ Національнаго Собранія, чтобы предложить имъ и августйшимъ плнникамъ гостепріимство въ своемъ дом.

Ея предложеніе было принято.

Едва карета успла остановиться, какъ ее окружила толпа суетившихся слугъ, и этотъ радушный пріемъ августйшихъ плнниковъ составлялъ рзкій контрастъ съ оказаннымъ имъ вчера пріемомъ въ Дорман. Королев, королю, принцесс Елизавет, г-ж де Турзель и дтямъ были отведены отдльныя комнаты, и въ каждой было приготовлено все, что требовалось для самаго изысканнаго туалета.

Съ самаго отъзда изъ Парижа королева не встрчала ничего подобнаго. Самыя изысканныя привычки утонченной женщины были предусморны этимъ аристократическимъ вниманіемъ. Марія-Антуанета научилась цнить подобную заботливость и пожелала лично поблагодарить свою гобрую хозяйку.

Черезъ минуту къ ней явилась женщина лтъ сорока, еще свжая и одтая чрезвычайно просто, въ скромности, она все время старалась дераться подальше отъ тхъ, кого принимала.

— Вы хозяйка этого дома, сударыня? спросила королева.

— О! государыня! воскликнула добрйшая женщина, заливаясь слезами,— хозяйка здсь королева, какъ и всюду, гд вашему величеству будетъ угодно остановиться, и какой-бы домъ вы ни удостоили своимъ присутствіемъ.

Марія-Антуанета кинула взглядъ вокругъ, чтобы убдиться, одн ли он. Удостоврившись что никто не можетъ ни видть, ни слышать ихъ, она взяла хозяйку за руку, привлекла ее къ себ и обняла какъ своего близкаго друга

— Если вы заботитесь о нашемъ спокойствіи сказала она ей,— если хотя немного дорожите своей жизнью, то успокойтесь и старайтесь не выказывать своего горя. Если узнаютъ, чмъ оно вызвано, то это можетъ имть для васъ роковыя послдствія, а вы должны понимать, какъ увеличатся наши страданія, если съ вами случится несчастіе! Можетъ быть мы еще увидимся, будьте же сдержне, дайте мн возможность сохранить въ васъ друга, вдь для меня встртить друга — теперь такая рдкость, такая драгоцнная находка! {Мы выписали это изъ разсказа одного изъ тлохранителей, подготовившихъ варенское бгство и сопровождавшихъ короля: это подлинныя слова Маріи-Антуанеты.}

Посл обда тронулись въ путь: жара была удушливая. Король нсколько разъ замчалъ, что принцесса Елизавета, изнемогая отъ усталости, невольно опускала голову на грудь, и потребовалъ, чтобы она пересла на его мсто до Mo, гд ихъ ожидалъ ночлегъ, принцесса уступила настоятельному приказанію короля.

Петіонъ слышалъ вс эти разговоры, но не уступалъ своего мста.

Барнавъ, сгорая отъ стыда, закрылъ лицо муками, но сквозь пальцы видлъ грустную улыбку королевы.

Черезъ часъ изнеможеніе принцессы дошло до того, что она заснула, совершенно потерявъ сознаніе, такъ что ея прекрасная ангельская готовка, покачавшись съ права на лво, наконецъ упала на плечо Петіона.

Это-то и заставило Петіона сказать въ неизданномъ отчет объ ихъ путешествіи, что принцесса Елизавета, это святое созданье, влюбилась въ него, и, положивъ къ нему на плечо свою голову, поддалась природному инстинкту.

Въ Mo пріхали въ четыре часа пополудни и остановились въ дом архіепископа, гд жилъ Боссюэтъ и гд, восемьдесятъ семь лтъ тому назадъ, скончался авторъ Discours sur l’histoire universelle.

Во дворц жилъ епископъ, присягнувшій конституціи, что впослдствіи отразилось на пріем, оказанномъ имъ королевской семь.

Въ первую минуту королеву поразилъ лишь мрачный видъ этого зданія. Ни княжескій дворецъ, ни монастырь не могли-бы по своему унылому виду больше подходить для пріюта этимъ нечастнымъ, явившимся просить себ убжища на одну ночь. Въ величіи его не было великолепія, какъ въ Версал, здсь все было просто: широкій дворъ, мощеный кирпичами, велъ въ комнаты, выходившія въ садъ, оградой которому служилъ городской валъ, надъ этимъ садомъ возвышалась церковная башня, вся увитая плющомъ, аллея, усаженная остролистникомъ, вела отъ башни къ кабинету, отсюда-то у краснорчиваго епископа Mo по временамъ вырывались одни изъ тхъ зловщихъ криковъ, какіе предсказывали паденіе монархіи.

Королева обвела глазами это угрюмое зданіе и нашла его подходящимъ къ своему настроенію, она оглянулась, чтобы найдти кого-нибудь, съ кмъ-бы могла осмотрть дворецъ.

Она нашла только одного Барнава.

Королева улыбнулась.

— Дайте мн вашу руку, сказала она,— и потрудитесь провести меня по этому старому замку: я не ршаюсь идти одна изъ боязни услыхать голосъ, который нкогда заставилъ вздрогнуть весь христіанскій міръ ‘Madame умираетъ! Madame умерла!’ {‘Madame se meurt! Madame est morte!’ такъ началъ Боссюэтъ свою рчь надъ гробомъ Генріеты англійской, дочери Карла I и супруги Филиппа Орлеанскаго, брата Людовика XIV, извстнаго подъ именемъ Monsieur. Своимъ возгласомъ Боссюэтъ хотлъ охарактеризовать внезапность кончины принцессы, которую многіе считали отравленной. Слова Боссюэта произвели такое потрясающее впечатлніе на слушателей, какого онъ самъ не ожидалъ.}

Барнавъ поспшилъ почтительно подать свою руку королев.

Марія-Антуанета еще разъ оглянулась вокругъ, постоянное отсутствіе Шарни тревожило ее.

Барнавъ, все замчавшій, увидлъ этотъ взглядъ.

— Вамъ что-нибудь угодно, государыня? спросилъ онъ.

— Да, мн бы хотлось знать, гд король?

— Его величество соизволилъ принять г-на Петіона и бесдуетъ съ нимъ.

Королева казалась удовлетворенной.

Потомъ, точно желая оторваться отъ своихъ собственныхъ мыслей, она сказала:

— Пойдемте!

И увлекла Барнава по комнатамъ епископскаго дворца.

Можно было подумать, что она бжала, преслдуя призракъ, созданный ея собственной фантазіей, бжала, не смотря по сторонамъ.

Наконецъ, она запыхалась и остановилась въ спальн великаго проповдника. Случайно она остановилась противъ женскаго портрета.

Машинально поднявъ глаза, она вздрогнула, увидя надпись на рамк: ‘Госпожа Генріета’.

Ея дрожь не укрылась отъ Барнава, онъ только не понялъ, что ее вызвало.

— Вашему величеству нездоровится? спросилъ онъ.

— Нтъ, но этотъ портретъ… госпожа Генріета!

Барнавъ понялъ, что происходило въ душ бдной женщины.

— Да, сказалъ онъ,— Генріета англійская, но не вдова несчастнаго Карла I, а жена безпечнаго Филиппа Орлеанскаго. Не Генріета, едва не умершая отъ холода въ Лувр, а Генріета, отравленная въ Сенъ-Клу и передъ смертью пославшая свое кольцо Боссюэту…

Посл небольшого колебанія онъ прибавилъ:

— Я-бы предпочелъ, чтобы это былъ портретъ другой Генріеты.

— Почему?

— Да потому, что есть такія уста, которыя одни только и имютъ право давать нкоторые совты, въ особенности-же если это уста, на которыя смерть наложила свою печать.

— Не можете ли вы сказать, что посовтовала-бы мн вдова Карла I?

— Если ваше величество мн приказываете, я попробую.

— Попробуйте.

— О! сестра! сказали бы вамъ эти уста,— разв вы не замчаете сходства въ нашей судьб? Я пріхала изъ Франціи, какъ вы изъ Австріи, я была иностранкой для англичанъ, какъ вы иностранка для французовъ. Я могла давать хорошіе совты моему заблуждавшемуся супругу, но или молчала, или давала дурные, вмсто того, чтобы примирить его съ его народомъ и примирить съ нимъ народъ, я подстрекала его къ войн, я посовтовала ему идти на Лондонъ съ ирландскими протестантами. Я не только переписывалась съ врагами Англіи, но два раза здила на континентъ, чтобы привезти въ Англію иностранныхъ солдатъ. Наконецъ…

Барнавъ остановился.

— Продолжайте, сказала королева, нахмуривъ брови и прикусивъ губу.

— Къ чему продолжать? отвтилъ молодой человкъ, грустно качая головой.— Вы не хуже меня знаете конецъ этой кровавой исторіи…

— Да, поэтому я докончу то, что сказалъ бы мн портретъ Генріеты, и предоставляю вамъ поправить меня, если я ошибусь: ‘Наконецъ, шотландцы измнили своему королю и предали его. Король былъ арестованъ въ ту минуту, когда собрался ухать во Францію. Портной пошелъ за нимъ, мясникъ отвелъ его въ тюрьму, каретникъ подготовилъ палату, которая должна была судить его, пивоваръ былъ предсдателемъ судилища и, чтобы придать еще больше гнусности этому беззаконному процессу, палачъ въ маск отрубилъ голову жертвы!’ Вотъ, что сказалъ бы мн портретъ Генріеты, не такъ-ли? О, Боже мой! я все это знаю лучше, чмъ кто-либо, знаю тмъ лучше, что сходство доходитъ до мелочей. И у насъ есть пивоваръ изъ предмстья, но, только, зовутъ его не Кромвель, а Сантеръ, и у насъ есть мясникъ, но зовутъ его не Гарриганъ, а… Лежандръ, кажется, и у насъ есть каретникъ, но зовутъ его не Прайджъ, а… О! этого я уже не знаю! этотъ человкъ такъ ничтоженъ, что я, даже, не знаю имени его, да и вы тоже, я въ этомъ уврена, но можете спросить у него самого, онъ вамъ скажетъ: это тотъ человкъ, который командуетъ нашимъ конвоемъ, какой-то крестьянинъ, мужикъ. И такъ, вотъ что сказала бы мн Генріета англійская.

— А что бы вы ей отвтили?

— Я бы ей отвтила: ‘бдная дорогая принцесса! все, что вы мн сказали, совсмъ не похоже на совтъ, вы мн прочли лекцію по исторіи и, такъ какъ она кончена, я жду вашихъ совтовъ’.

— О! государыня, если бы вы пожелали слдовать этимъ совтамъ, вамъ дали-бы ихъ не только мертвые, но и живые.

— Мертвые или живые, пусть т, кто долженъ говорить, говорятъ… кто знаетъ, можетъ быть эти совты будутъ исполнены, если они окажутся пригодными?

— О, Боже мой! государыня, у мертвыхъ и у живыхъ есть только одинъ совтъ.

— Какой?

— Постараться пріобрсти любовь народа.

— Какъ будто такъ легко пріобрсти любовь вашего народа!

— Ахъ! государыня, этотъ народъ гораздо больше вашъ, чмъ мой, вдь, при вашемъ възд во Францію этотъ народъ обожалъ васъ.

— Боже! о какой хрупкой вещи вы говорите: о популярности!

— Государыня! государыня! если я, неизвстный адвокатъ, вышедшій изъ темной среды, завоевалъ себ популярность, то насколько легче вамъ удержать ее или пріобрсти снова! Но нтъ, продолжалъ Барнавъ, воодушевляясь,— нтъ, кому поручили вы ваше дло, дло монархіи, самое святое, самое высокое дло? Какіе голоса и какія руки защищали его? вдь подобнаго незнанія своего времени, подобнаго забвенія генія Франціи еще не видано! Да вотъ, я самъ, того только и добивавшійся, чтобы меня послали къ вамъ на встрчу, я, имющій честь видть васъ, говорить съ вами… Боже мой, сколько разъ я былъ готовъ пойти къ вамъ, предложить вамъ свои услуги, посвятить себя вамъ…

— Тише! проговорила королева,— сюда идутъ, мы поговоримъ объ этомъ въ другой разъ, г-нъ Барнавъ, я готова снова увидаться съ вами, выслушать васъ, послдовать вашимъ совтамъ!

— О! государыня! государыня! воскликнулъ Барнавъ съ восторгомъ.

— Тише, повторила королева.

— Ваше величество, кушать подано, сказалъ показавшись на порог слуга, шаги котораго они слышали.

Они вошли въ столовую. Король подходилъ къ ней съ другой стороны. Пока королева разговаривала съ Барнавомъ, онъ бесдовалъ съ Петіономъ и казался очень возбужденнымъ.

Тлохранители, по обыкновенію, изъявили желаніе прислуживать ихъ величествамъ.

Шарни стоялъ вдали отъ нихъ, въ амбразур окна.

Король обвелъ глазами комнату и увидлъ, что онъ остался наедин со своей семьей, съ тлохранителями и графомъ.

— Господа, сказалъ онъ,— посл ужина я долженъ поговорить съ вами. Вы пойдете въ мою комнату вслдъ за мною.

Офицеры поклонились и начали обносить блюда.

Но, хотя короля принималъ одинъ изъ первыхъ прелатовъ Франціи, ужинъ въ Mo оказался настолько же дуренъ, насколько былъ хорошъ обдъ въ Шато-Тьерри.

У короля былъ, какъ всегда, большой аппетитъ, и онъ лъ много, несмотря на то, что кушанья были такъ плохи. Королева скушала только два яйца въ смятку.

Дофинъ, больной еще со вчерашняго дня, просилъ земляники, но прошло то время, когда предупреждались вс желанія бднаго малютки. Со вчерашняго дня вс, къ кому онъ обращался, отвчали: ‘Земляники нтъ! или: ‘Ее нельзя достать’!

А между тмъ онъ видлъ, какъ на дорог толстые крестьянскіе ребятишки губами ощипывали землянику съ букетовъ, которые они набирали въ лсахъ.

Бдняжка съ завистью смотрлъ на этихъ дтей съ блокурыми волосами, розовыми щеками, когда имъ хотлось земляники, имъ не надо было просить, чтобы имъ дали ее: они сами шли за нею, зная, на какихъ лугахъ она растетъ, какъ маленькія птички знаютъ, на какихъ поляхъ цвтутъ дикая рпа и конопля.

Королеву очень огорчала невозможность исполнить это желаніе и, когда ребенокъ отказался отъ всего, что ему предлагали, и снова сталъ просить земляники, на глазахъ безпомощной матери показались слезы.

Она посмотрла къ кому бы ей обратиться и увидала Шарни: онъ стоялъ молча и неподвижно.

Она сдлала ему одинъ знакъ, другой, но онъ былъ такъ поглощенъ своими мыслями, что не видалъ знаковъ королевы.

Наконецъ она проговорила голосомъ, хриплымъ отъ волненія:

— Графъ Шарни!

Шарни вздрогнулъ, точно его разбудили и сдлалъ движеніе, чтобы броситься къ королев. Но въ эту минуту дверь отворилась, и появился Барнавъ съ блюдомъ земляники въ рукахъ.

— Прошу ваше величество простить меня, что я такъ вхожу, сказалъ онъ,— но сегодня я нсколько разъ слышалъ, какъ г-нъ дофинъ просилъ земляники. Я нашелъ это блюдо на стол епископа, взялъ его и принесъ.

Тмъ временемъ Шарни обходилъ столъ, чтобы подойти къ королев, но она, даже, не позволила ему приблизиться къ себ.

— Благодарю, графъ, проговорила она,— г-нъ Барнавъ угадалъ, чего я хотла, и мн больше ничего не надо.

Шарни поклонился и, ничего не отвтивъ вернулся на свое мсто.

— Благодарю, мой другъ Барнавъ, сказалъ дофинъ.

— Господинъ Барнавъ, обратился король къ депутату,— нашъ обдъ очень плохъ, но если вы захотите раздлить его съ нами, вы доставите удовольствіе королев и мн.

— Государь, отвтилъ Барнавъ,— приглашеніе вашего величества есть приказаніе. Куда прикажете мн ссть?

— Между королевой и дофиномъ, отвтилъ король.

Барнавъ услся, полный любви и гордости.

Шарни смотрлъ на всю эту сцену безъ малйшаго проблеска зависти. Но замтивъ, что еще одна бабочка обожгла свои крылья на свчк, онъ подумалъ про себя:

— И этотъ губитъ себя! а жаль, онъ гораздо лучше другихъ.

Затмъ онъ вернулся къ своей неотвязной мысли:

— Это письмо! это письмо! что можетъ въ немъ заключаться?

IX.
Возвращеніе въ Парижъ.

Посл ужина три офицера поднялись въ комнату короля.

Г-жа Рояль, дофинъ и г-жа де-Турзель были у себя, король, королева и г-жа Елизавета ждали офицеровъ и, какъ только они вошли, король обратился къ Шарни.

— Г-нъ де-Шарни, затворите, пожалуйста, дверь, чтобы никто не помшалъ намъ, мн надо сообщить вамъ нчто чрезвычайно важное. Вчера, въ Дорман, г-нъ Петіонъ предложилъ мн помочь вамъ бжать, перемнивъ платье. Но мы съ королевой не согласились на это, опасаясь, чтобы это предложеніе не оказалось простой западней, и чтобы васъ не старались удалить отъ насъ только для того, чтобы убить, или предать какому-нибудь провинціальному военному суду, который приговоритъ васъ къ смерти и даже не допуститъ до аппеляціи. Поэтому мы съ королевой ршились отклонить это предложеніе. Но сегодня г-нъ Петіонъ возобновилъ его, ручаясь за вашу безопасность своей честью депутата, а я считаю себя обязаннымъ передать вамъ, чего онъ опасается и что онъ предлагаетъ.

— Государь, перебилъ Шарни,— прежде чмъ выслушать ваше величество, позвольте мн отъ своего имени, и надюсь, отъ имени этихъ господъ, обратиться къ вамъ съ просьбой объ одной милости.

— Господа, возразилъ Людовикъ XVI,— ваша преданность королев и мн заставила васъ рисковать своей жизнью впродолженіи этихъ трехъ дней, ежеминутно вамъ грозитъ самая ужасная смерть, ежеминутно вы раздляете съ нами позоръ и оскорбленія, которыя не перестаютъ сыпаться на насъ. Господа, вы имете право не только просить милостей, но высказывать свои желанія, и они не будутъ немедленно исполняемы только въ томъ случа, если это окажется совершенно невозможнымъ какъ для королевы, такъ и для меня.

— И такъ, государь, продолжалъ Щарни,— мы покорно, но настоятельно, просимъ ваше величество, чтобы намъ самимъ была предоставлена свобода принять или отвергнуть предложенія г. г. депутатовъ, каковы бы эти предложенія ни были.

— Даю вамъ слово, господа, не производить никакого давленія на вашу волю, сказалъ король,— все будетъ сдлано такъ, какъ вы пожелаете.

— Примите-же нашу благодарность, государь, проговорилъ Шарни.

Королева съ удивленіемъ смотрла на Шарни, она не понимала все возраставшаго равнодушія къ жизни, какое замчала въ немъ, равнодушія, соединеннаго съ твердой ршимостью ни на секунду не отступать передъ тмъ, что онъ считалъ своимъ долгомъ. Она молчала и предоставила королю продолжать разговоръ.

— И такъ, посл того, какъ вы оставили за собою свободу дйствія, я буду продолжать и приведу подлинныя слова Петіона: ‘Государь, при вашемъ възд въ Парижъ, офицеры, васъ сопровождающіе, очутятся въ большой опасности. Ни я, ни Барнавъ, ни Латуръ-Мобуръ не можемъ ручаться за ихъ спасеніе, даже рискуя для этого своею жизнью, такъ какъ народъ заране ршилъ, что ихъ кровь принадлежитъ ему’.

Шарни взглянулъ на своихъ товарищей, презрительная улыбка промелькнула по ихъ губамъ.

— Ну, а затмъ, государь? спросилъ Шарни.

— За тмъ идутъ предложенія Петіона, отвчалъ король.— Онъ общаетъ достать для васъ три мундира національной гвардіи, ночью выпустить васъ изъ епископскаго дворца и предоставить вамъ возможность бжать.

Шарни вопросительно посмотрлъ на своихъ товарищей, они отвтили ему той-же презрительной улыбкой.

— Государь, обратился онъ снова къ королю,— наша жизнь принадлежитъ вашимъ величествамъ, вы соблаговолили принять отъ насъ этотъ даръ, для насъ легче умереть за васъ, чмъ разстаться съ вами. Окажите же намъ милость и обращайтесь съ нами завтра, какъ обращаетесь сегодня, ни боле, ни мене. Изъ всего вашего двора, изъ всего вашего войска, изъ всхъ вашихъ тлохранителей у васъ осталось три врныхъ сердца: не лишайте-же ихъ единственной славы, какой они добиваются,— славы до конца сохранить свою врность.

— Хорошо, господа, мы согласны, сказала королева,— но вы понимаете, что съ этой минуты у насъ все должно быть общимъ, вы боле не слуги наши, а наши друзья, братья. Я не спрашиваю васъ, какъ васъ зовутъ, я это знаю, но (она вынула при этихъ словахъ изъ кармана записную книжку) скажите мн имена вашихъ отцовъ, матерей, братьевъ, сестеръ, можетъ случиться, что мы будемъ имть несчастье потерять васъ, но сохранить свою жизнь. Тогда на мн будетъ лежать долгъ увдомить этихъ дорогихъ для васъ существъ о постигшемъ ихъ несчастій и отдать всю себя къ ихъ услугамъ, чтобы утшить ихъ, насколько это будетъ въ моихъ силахъ… И такъ, г-нъ де Молыенъ, г-нъ де Валори, скажите смло, въ случа смерти — мы вс такъ близки къ ней, что это слово не должно насъ пугать,— какихъ родственниковъ, какихъ друзей вы поручаете намъ?

Мольденъ назвалъ свою мать, больную старушку, живущую въ небольшомъ помсть въ окрестностяхъ Блуа, а Валори свою сестру, сиротку, отданную имъ на воспитаніе въ монастырь въ Суассон.

Нтъ сомннія, они оба были люди мужественные и сильные, а между тмъ, когда королева записывала адресы г-жи де Мольденъ и м-ль де Валори, они оба напрасно старались удержать слезы.

Королева тоже принуждена была отложить карандашъ, чтобы вынуть изъ кармана платокъ и вытереть глаза.

Когда все было записано, она обратилась къ Шарни.

— Увы! графъ, я знаю, что вамъ некого получить мн, у васъ нтъ ни отца, ни матери, а ваши братья…

У нея прервался голосъ.

— Мои братья имли счастье умереть за ваше величество, да, государыня, прибавилъ Шарни, — но послдній изъ нихъ оставилъ несчастную двушку, которую поручилъ мн въ завщаніи, найденномъ на немъ. Онъ увезъ ее изъ ея семьи, отъ которой она не можетъ ждать прощенья. Пока я живъ, ни она, ни ея ребенокъ не будутъ ни въ чемъ нуждаться, но, какъ ваше величество только что сказали съ удивительнымъ мужествомъ, мы вс находимся передъ лицомъ смерти, и если меня убьютъ, несчастная двушка и ея ребенокъ останутся безъ всякихъ средствъ. Соблаговолите, государыня, записать имя бдной крестьянки, и если мн, какъ и моимъ братьямъ, посчастливится умереть за моего августйшаго государя и мою благородную государыню, снизойдите съ свойственнымъ вамъ великодушіемъ до Катерины Бильо и ея ребенка: ихъ обоихъ можно найдти въ маленькой деревн Виль-д’Аврэ.

Воображенію Маріи-Антуанеты представился, вроятно, Шарни, умирающій, какъ умерли его братья, и это видніе было настолько ужасно, что она пошатнулась, слабо вскрикнула, уронила свою записную книжку и упала въ кресло.

Тлохранители бросились къ ней, между тмъ какъ Шарни, поднявъ ея записную книжку, вписалъ въ нее имя и адресъ Катерины Бильо и положилъ книжку на каминъ.

Королева вскор пришла въ себя.

Молодые люди хотли откланяться ей, понимая, какъ ей былъ необходимъ отдыхъ посл такихъ волненій. Но королева протянула имъ свою руку со словами:

— Надюсь, господа, вы не покинете меня, не поцловавъ моей руки.

Посл Мольдена и Валори подошелъ Шарни. Рука королевы дрожала въ ожиданіи этого поцлуя, ради котораго было предложено поцловать ея руку и двумъ другимъ.

Но губы графа едва коснулись этой прекрасной руки: ему казалось, что онъ совершаетъ святотатство, цлуя руку королевы, когда письмо Андрэ лежало у него у сердца.

У Маріи-Антуанеты вырвался вздохъ, похожій на стонъ, въ эту минуту она всего ясне почувствовала, что съ каждымъ днемъ между нею и ея возлюбленнымъ образовывается все большая пропасть.

На другой день, передъ отъздомъ, Барнавъ и Латуръ-Мабуръ, не зная того, что произошло между королемъ и тремя офицерами, стали снова настаивать, чтобы они переодлись въ мундиры національной гвардіи, но т отказались, сказавъ, что ихъ мсто на козлахъ королевской кареты, и что они не намрены носить другой формы, кром той, которую король избралъ для нихъ.

Тогда по настоянію Барнава, къ козламъ была придлана доска, чтобы два гренадера могли помститься на ней справа и слва и охранять упрямыхъ слугъ короля.

Въ десять часовъ утра тронулись изъ Mo: это была послдняя станція до Парижа, изъ котораго королевская семья выхала пять дней тому назадъ.

Пять дней! какая бездонная пропасть была вырыта въ эти пять дней!

Едва успли отъхать на одно лье отъ Mo, какъ кортежъ принялъ гораздо боле зловщій видъ, чмъ когда-либо.

Собралось все населеніе окрестностей Парижа. Барнавъ хотлъ заставить кучера хать рысью, но національная гвардія Клэ загородила дорогу и выставила свои штыки.

Пробиться сквозь эту плотину было-бы неосторожно, сама королева поняла опасность и умоляла депутатовъ не длать ничего, что могло бы увеличить гнвъ народа, эту страшную бурю, которая надвигалась все ближе и ближе.

Вскор толпа сдлалась такъ велика, что лошади едва могли идти шагомъ.

Еще никогда, кажется, не было такой сильной жары, казалось, приходилось дышать не воздухомъ, а огнемъ.

Дерзкое любопытство народа преслдовало короля и королеву до самыхъ отдаленныхъ уголковъ кареты, куда они старались забиться.

Мужчины поднимались на подножки и просовывали голову въ карету, взбирались на верхушку ея, вскакивали на лошадей.

Можно приписать только чуду, что Шарни и его два товарища не были убиты по крайней мр разъ двадцать.

Гренадеры были не въ состояніи ограждать ихъ отъ всхъ ударовъ. Они просили, умоляли, даже приказывали именемъ національнаго собранія, но голоса ихъ терялись среди шума, криковъ, воплей.

Впереди кареты шелъ авангардъ изъ двухъ тысячъ человкъ, за нею слдовалъ арьергардъ изъ четырехъ тысячъ.

По бокамъ ея шла толпа, постоянно увеличивавшаяся.

По мр приближенія къ Парижу, дышать становилось все трудне, точно исполинскій городъ поглощалъ весь воздухъ.

Карета двигалась при 35-градусной температур, окруженная облакомъ пыли, каждый атомъ которой казался частичкой растолченнаго стекла.

Раза два или три королева откидывалась назадъ, говоря, что задыхается.

Въ Буржэ король такъ поблднлъ, что вс подумали, что ему длается дурно, онъ попросилъ стаканъ вина.

Такимъ образомъ дохали до Виллета.

Потребовалось боле часа, чтобы толпа могла умститься между двумя рядами домовъ, блые камни которыхъ отражали солнечные лучи и удваивали жару.

Повсюду виднлись мужчины, женщины, дти. Такой многочисленной толпы еще до сихъ поръ никому не приходилось видть.

Двери, окна, крыши домовъ были усыпаны зрителями.

Деревья гнулись подъ тяжестью этихъ живыхъ плодовъ.

У всхъ головы были накрыты.

Дло въ томъ, что наканун, на всхъ стнахъ Парижа были расклеены слдующія объявленія:

Тотъ, кто сниметъ шляпу передъ королемъ, будетъ наказанъ палочными ударами.

Тотъ, кто оскорбитъ его, будетъ повшенъ.

Все это было такъ страшно, что коммиссары не посмли хать по улиц Сенъ-Мартенскаго предмстья, отличающейся многолюдствомъ, улиц роковой, кровавой, прославившейся въ лтописяхъ убійствъ со времени трагической исторіи Бертье.

Поэтому, ршили въхать въ Парижъ черезъ Елисейскія поля, и кортежъ повернулъ на вншніе бульвары.

Благодаря этому, пытка растягивалась еще на три часа, а пытка эта была такъ невыносима, что королева просила хать по самой короткой дорог, хотя бы она была и самой опасной.

Два раза она пробовала спускать штору, но оба раза ропотъ толпы заставлялъ поднимать ее.

Впрочемъ, у заставы карету окружилъ сильный отрядъ гренадеровъ.

Многіе изъ нихъ шли у дверецъ и своими шапками почти совсмъ закрывали карету.

Наконецъ, около шести часовъ, авангардъ показался у парка Монсо, онъ тащилъ за собою гри пушки, которыя съ сильнымъ грохотомъ катились по неровной мостовой.

Въ этотъ авангардъ, состоявшій изъ кавалеріи и пхоты, набралось много посторонняго народа, благодаря чему, ему было совершенно невозможно удержаться въ рядахъ.

Вс жители, увидавъ авангардъ, поспшили въ Елисейскія поля, Людовикъ XVI въ третій разъ възжалъ въ эту роковую заставу.

Въ первый разъ онъ въхалъ въ нее посл взятія Бастиліи.

Второй разъ посл ночи съ пятаго на шестое октября.

Въ третій разъ теперь, посл бгства въ Вареннъ.

Узнавъ, что кортежъ идетъ по дорог въ Нельи, весь Парижъ поспшилъ къ Елисейскимъ полямъ.

Поэтому, подъхавъ къ застав, король и королева увидли необозримое море людей безмолвныхъ, мрачныхъ, грозныхъ: никто изъ нихъ не обнажилъ головы.

Если не самое страшное, то все же самое удручающее впечатлніе производила національная гвардія, разставленная двойными шпалерами отъ заставы до Тюльери съ ружьями, опущенными въ знакъ траура.

И, въ самомъ дл, это быль день траура, великаго траура по семивковой монархіи!

Карета, которая двигалась среди всего этого народа, изображала похоронную колесницу и везла монархію къ могил.

Солдаты, сопровождавшіе карету, увидавъ эту длинную линію національной гвардіи, стали махать своимъ оружіемъ съ криками: ‘Да здравствуетъ нація!’

Крикъ: ‘Да здравствуетъ нація!’ немедленно прокатился по всей линіи отъ заставы до Тюльери, и громадный потокъ, разлившійся подъ деревьями съ одной стороны до улицъ предмстья Руль, а съ другой — до рки, тоже заколыхался съ крикомъ: ‘Да здравствуетъ нація!’

Это былъ крикъ братства всей Франціи. Изъ этого братства была исключена только одна семья, желавшая бжать изъ Франціи.

Цлый часъ былъ употребленъ на проздъ отъ заставы до площади Людовика XIV. Лошади чуть не падали отъ тяжести гренадеръ, сидвшихъ на нихъ.

За каретой съ королевскимъ семействомъ, Петіономъ и Барнавомъ, слдовалъ кабріолетъ съ двумя горничными королевы и Латурь Мобуромъ, а за нимъ хала открытая телжка, осненная втвями, и въ ней сидли Друэ, Гильомъ и Можинъ, т. е. тотъ, кто арестовалъ короля и т, кто помогли ему. Усталость заставила ихъ прибгнуть къ этому способу передвиженія.

Одинъ Бильо, неутомимый, точно жажда мести сдлала его желзнымъ, одинъ Бильо продолжалъ хать верхомъ и, казалось, велъ за собою весь кортежъ.

Король, въхавъ на площадь Людовика XIV, замтилъ, что его предку завязали глаза.

— Что они хотли этимъ выразить? спросилъ онъ у Барнава.

— Не знаю, государь,— отвтилъ тотъ.

— А я знаю, — сказалъ Петіонъ: они хотли этимъ выразить ослпленіе монархіи.

Во время пути, не смотря на эскортъ, не смотря на запрещеніе оскорблять короля подъ угрозой вислицы, народъ раза два или три прорывался сквозь ряды гренадеровъ, представлявшихъ слабый и безсильный оплотъ противъ этой стихіи, которой не коснулся гласъ свыше: ‘остановись!’

Всякій разъ, при этомъ, королева видла у дверецъ кареты тхъ людей съ отталкивающими лицами и съ отвратительными ругательствами, тхъ людей, которые только въ извстные періоды появляются въ народ, подобно тому, какъ нкоторыя чудовища появляются на поверхности океана только во время бури.

Одинъ разъ она такъ испугалась, что подняла стекло.

— Зачмъ поднимаютъ стекла? закричали десять разъяренныхъ чудовищъ.

— Посмотрите, господа, посмотрите, что съ моими бдными дтьми! сказала королева, вытирая потъ, струившійся по ихъ лицу.

— Мы задыхаемся! прибавила она.

— Ба! проговорилъ кто-то,— это ничего, мы тебя еще не такъ задушимъ, будь покойна!

Съ этими словами, онъ ударилъ кулакомъ въ стекло, которое разлетлось въ дребезги.

Однако, среди этихъ ужасовъ произошло нсколько эпизодовъ, которые могли бы хотя немного утшить короля и королеву, если бы хорошее такъ же легко доходило до нихъ, какъ дурное.

Не смотря на запрещеніе кланяться королю, Гилерми, членъ національнаго собранія, снялъ свою шляпу при прозд короля и, когда его хотли заставить надть ее, бросилъ ее далеко со словами:

— Пусть кто-нибудь осмлится поднять ее и возвратить мн!

На мосту стояли двадцать депутатовъ, посланныхъ національнымъ собраніемъ для защиты короля и королевской семьи.

А за ними, Лафайетъ со своимъ генеральнымъ штабомъ.

Лафайетъ подъхалъ къ карет.

— О! г-нъ де-Лафайетъ, воскликнула королева,— умоляю васъ, спасите нашихъ тлохранителей.

Эта просьба была далеко не лишней: опасность приближалась, и опасность большая.

Тмъ временемъ у воротъ дворца происходила сцена, не лишенная поэзіи.

Пять или шесть женщинъ изъ штата королевы, покинувшія Тюльери посл бгства своей госпожи, хотли войти во дворецъ, чтобы все приготовить для пріема королевы.

— Прочь! кричали часовые, угрожая имъ штыками.

— Рабыни-австріячки! вопили рыбныя торговки, показывая имъ кулаки.

Сестра г-жи Компанъ, не обращая никакого вниманія на рыночныхъ торговокъ, пробралась сквозь штыки солдатъ.

— Послушайте, сказала она,— я служу королев съ пятнадцати лтъ. Она дала мн приданое и выдала меня замужъ, я служила ей, когда она была всемогущей, неужели я должна бросить ее теперь, когда она несчастна?

— Она права, закричалъ народъ. Солдаты! пропустите ее!

Вслдствіе этого приказанія повелителя, сопротивленіе которому было немыслимо, солдаты разступились, и женщины спокойно прошли.

Минуту спустя королева могла видть, какъ он махали ей платками изъ оконъ второго этажа.

Тмъ временемъ карета медленно подвигалась впередъ, предшествуемая волною народа и облакомъ пыли, такъ корабль, уносимый теченіемъ, гонитъ передъ собою волны океана и облака пны, это сравненіе тмъ боле врно, что никогда еще погибающимъ мореплавателямъ не угрожало море боле бурное и грозное чмъ то, которое готовилось поглотить несчастную семью въ ту самую минуту, когда она хотла укрыться въ Тюльери, изображавшее для нея берегъ.

Наконецъ, карета остановилась у ступенекъ террасы.

— О! господа, сказала королева, обращаясь къ Петіону и Барнаву, — тлохранители! тлохранители!

— Вы, можетъ быть, желаете поручить одного изъ этихъ господъ моему особому вниманію, государыня? спросилъ Барнавъ.

Королева пристально посмотрла на него.

— Никого, отвтила она.

По ея требованію, первыми вышелъ король и ея дти.

Слдовавшія за тмъ десять минутъ были, конечно, самыми ужасными въ ея жизни, — сопоставляя ихъ даже съ тмъ временемъ, когда она шла на казнь.

Она была убждена не въ томъ, что ее убьютъ — смерти она не боялась,— но что ее отдадутъ на поруганіе народа или запрутъ въ тюрьму, откуда она выйдетъ только посл позорнаго и гнуснаго процесса.

Поэтому, когда она ступила на подножку кареты, защищенная желзнымъ сводомъ, который, по приказанію Барнава, образовался надъ ея головою изъ ружей и штыковъ національной гвардіи, у нея такъ закружилась голова, что она чуть не упала.

Въ эту страшную минуту она увидала передъ собою человка, того ужаснаго человка, который въ замк Тавернэй такимъ таинственнымъ образомъ приподнялъ для нея завсу будущаго, человка, котораго съ тхъ поръ она видла всего одинъ разъ, возвращаясь изъ Версаля 6-го октября, человка, который появлялся, казалось, только для того, чтобы предсказать ей великія катастрофы, или, чтобы присутствовать при совершеніи этихъ катастрофъ.

И вотъ, когда она убдилась, что глаза ее не обманываютъ, она вскрикнула и упала: сильная передъ дйствительностью, она была слаба и безпомощна передъ этимъ зловщимъ видніемъ.

Ей казалось, что земля колеблется подъ нею, что толпа, деревья, жгучее небо, дворецъ, закружились вокругъ нея. Вдругъ сильныя руки подхватили ее, и она почувствовала, что ее несутъ среди криковъ, воплей, воя. Въ эту минуту ей послышались голоса тлохранителей, кричавшихъ что-то съ цлью обратить противъ себя гнвъ народа, и отвлечь его отъ нея. Она на секунду открыла глаза и увидала, какъ несчастныхъ тащили съ козелъ, какъ Шарни, какъ всегда блдный и красивый, боролся одинъ противъ десяти съ геройствомъ мученика во взгляд, съ презрительной улыбкой на губахъ. Отъ Шарни взглядъ ея упалъ на человка, вырвавшаго ее изъ этого страшнаго водоворота, она съ ужасомъ узнала въ немъ таинственную личность Тавернэя и Севра.

— Вы! вы! закричала она, стараясь оттолкнуть его.

— Да, я, прошепталъ онъ ей на ухо.— Ты еще нужна мн, чтобы столкнуть монархію въ бездну, поэтому я спасаю тебя!..

Этого она уже не могла вынести. Она вскрикнула и совершенно потеряла сознаніе.

Между тмъ, толпа пыталась разорвать на куски Шарни, Мольдена и Валори и тріумфально уносила Друэ и Бильо.

X.
Тяжелыя минуты.

Когда королева очнулась, она увидала себя въ своей спальн, въ Тюльери. Возл нея стояла г-жа де-Мизри и г-жа Компанъ, ея любимыя горничныя.

Первый вопросъ ея былъ о дофин.

Дофинъ спалъ въ своей кроватк подъ охраной г-жи де-Турзель, своей гувернантки, и г-жи Брюнье, горничной.

Эти свднія, однако, не удовлетворили королеву. Она немедленно встала и, какъ была, не оправивъ своего туалета, побжала въ комнату сына.

Ребенокъ былъ очень испуганъ, много плакалъ, но потомъ успокоился и заснулъ. Только, во время сна, члены его подергивались легкой судорогой.

Королева, полными слезъ глазами, смотрла на него, прижавшись къ колонн его кроватки.

Ужасныя слова того человка, сказанныя шопотомъ, не переставали звучать въ ея ушахъ: ‘Ты мн нужна, чтобы столкнуть монархію въ бездну, вотъ почему я спасаю тебя’.

Значитъ это правда? значитъ, именно она толкаетъ монархію къ бездн?

Вроятно это такъ, если ея враги охраняютъ ея жизнь, предоставляя ей довершить дло разрушенія, которое она выполняла лучше ихъ самихъ.

Эта бездна, куда она толкала монархію, заполнится-ли, поглотивъ короля, ее и тронъ? Не понадобится-ли бросить въ эту пропасть и обоихъ дтей ея? Вдь въ древнихъ религіяхъ только одна невинность обезоруживала боговъ?

То были мрачныя мысли для королевы, еще боле мрачныя для матери.

Наконецъ, она встряхнула головой и медленными шагами вернулась къ себ.

Только тогда она замтила, въ какомъ безпорядк былъ ея туалетъ.

Платье ея было измято, во многихъ мстахъ разорвано, башмаки продраны острыми камнями, по которымъ она ходила, и вся она была покрыта пылью.

Она попросила дать ей другіе башмаки и приготовить ванну.

Барнавъ два раза приходилъ справляться объ ея здоровь.

Г-жа Компань, докладывая объ этихъ визитахъ, съ удивленіемъ смотрла на королеву.

— Сердечно поблагодарите его, сказала ей Maрія-Антуанета.

Г-жа Компань взглянула на нее еще съ большимъ удивленіемъ.

— Мы многимъ обязаны этому молодому человку, проговорила королева, противъ своего обыкновенія снисходя до объясненія своей мысли.

— Но мн казалось, государыня, осмлилась возразить г-жа Компанъ,— что г-нъ Барнавъ демократъ, человкъ изъ народа, и что для него вс средства хороши, чтобы достичь положенія, какое онъ теперь занимаетъ?

— Да вс средства, какія предлагаетъ талантъ, это правда, возразила королева,— запомните хорошенько то, что я скажу вамъ. Я извиняю Барнава: гордость, которую я не могу порицать, заставила его радостно привтствовать все, что облегчало путь къ почестямъ и слав для людей его класса: но нтъ прощенія дворянамъ, предавшимся революціи. Если власть будетъ намъ возвращена, прощеніе Барнаву дано заране… Подите и постарайтесь узнать что нибудь о гг. Мольден и Валори.

Королева въ сердц своемъ къ ихъ именамъ прибавила имя графа, но губы ея отказались произнести его.

Пришли доложить ей, что ванна готова.

Уже посл посщенія королевой дофина, всюду разставили часовыхъ, даже къ уборной королевы, даже къ ея ванной.

Королева съ большимъ трудомъ добилась, чтобы хоть эта дверь оставалась закрытой, пока она будетъ брать ванну.

Эта настойчивость заставила сказать Прюдома въ его газет: Парижскія революціи, слдующее:

‘Нкоторые добрые патріоты, у которыхъ чувства къ монархіи не заглушилй состраданія, тревожились о нравственномъ и физическомъ состояніи Людовика XVI и его семьи посл столь злосчастнаго путешествія, какъ поздка въ Сентъ-Менгульдъ.

‘Пусть они успокоятся! Нашъ бывшій, воротясь въ субботу вечеромъ въ свои покои, чувствовалъ себя не хуже, чмъ посл возвращенія съ охоты, утомительной и неудачной: онъ, по обыкновенію, сожралъ цыпленка. На другой день, посл обда, онъ игралъ съ своимъ сыномъ.

‘Что касается матери, она, по прізд, взяла ванну, ея первымъ распоряженіемъ было требованіе для себя обуви, причемъ она постаралась показать, какъ были продраны ея дорожные башмаки: она очень неприлично вела себя съ офицерами, приставленными охранять ее, нашла смшнымъ и непристойнымъ требованіе, чтобы двери въ ея ванную и ея спальню оставались отворенными ‘.

Видите вы это чудовище, имющее низость сть цыпленка посл своего прізда, а на другой день играть съ своимъ сыномъ!

Видите вы эту сибаритку, которая беретъ ванну посл пяти дней, проведенныхъ въ карет и трехъ ночей въ гостинницахъ!

Видите вы эту расточительницу, требующую себ башмаки, потому что бывшіе на ней продрались въ дорог!

Видите вы, наконецъ, эту Мессалину, находящую неприличнымъ и нелпымъ, что ее заставляютъ держать открытой дверь въ ея ванную и спальню, и просившую у часовыхъ позволенія затворить эти двери!

Ахъ, г-нъ журналистъ, вы сами кажетесь мн человкомъ, который стъ курицу только въ великіе праздники, не иметъ дтей, никогда не беретъ ванны, и ходить на трибуны Національнаго Собранія въ продранныхъ сапогахъ!

Рискуя вызвать бурю, королева взяла ванну и добилась, чтобы дверь оставалась запертой.

Поэтому часовой не преминулъ обозвать г-жу Компанъ аристократкой, когда она, собравъ свднія, входила въ ванную.

Извстія не были такъ печальны, какъ того можно было ждать.

Съ самой заставы Шарни и его два товарища старались по возможности отвлекать на себя опасность, угрожавшую королю и королев. Они ршили между собою, что, какъ только карета остановится, одинъ изъ нихъ бросится на право, другой на лво, а третій впередъ: такимъ образомъ они разъединятъ группу убійцъ и заставятъ ихъ бжать по тремъ различнымъ направленіямъ, благодаря чему можетъ очиститься дорога для короля и королевы, и они свободно дойдутъ до дворца.

Мы говорили, что карета остановилась надъ первымъ бассейномъ, у большой террассы дворца. Убійцы съ такой стремительностью бросились къ карет, что двое изъ нихъ были опасно ранены. Сначала, двумъ гренадерамъ, сидвшимъ на козлахъ, удалось-таки защитить трехъ офицеровъ, но затмъ, когда ихъ самихъ стащили на землю, они оставили тхъ безъ защиты.

Офицеры выбрали эту минуту для приведенія въ исполненіе своего плана: вс трое бросились внизъ, при чемъ опрокинули пять или шесть человкъ, взобравшихся на колеса и на подножки, чтобы стащить ихъ съ козелъ. Какъ они и разсчитывали, убійцы разсыпались по тремъ направленіямъ.

Едва Мольденъ усплъ соскочить на землю, какъ два сапера замахнулись на него своими топорами, выжидая минуты поразить его, не задвъ никого другаго. Мольденъ энергичнымъ и быстрымъ движеніемъ отстранилъ отъ себя людей, державшихъ его за воротъ, такъ что на секунду очутился на свобод.

Онъ сложилъ руки на груди и проговорилъ:

— Убивайте!

Одинъ изъ топоровъ остался поднятымъ. Мужество жертвы парализовало убійцу.

Другой топоръ опустился изъ жажды крови, но, падая, попалъ на мушкетонъ, дуло котораго его отбросило въ сторону: онъ только задлъ Мольдена, слегка ранивъ его въ шею.

Тогда Мольденъ, нагнувъ голову, бросился въ толпу. Нсколько шаговъ дальше его окружила группа офицеровъ: желая спасти его, они толкали его къ цпи національной гвардіи, образовавшей своимъ оружіемъ для короля и королевской семьи крытый навсъ отъ кареты къ дворцу. Въ эту минуту генералъ Лафайетъ, увидавъ его, подъхалъ къ нему и схватилъ его, чтобы, такъ сказать, прикрыть его своей популярностью. Но Мольденъ сказалъ ему:

— Оставьте меня, генералъ, займитесь только королемъ и королевой и предоставьте меня черни.

Лафайетъ, дйствительно, выпустилъ его, увидавъ, что какой-то человкъ уноситъ королеву, онъ бросился къ нему.

Мольденъ былъ тогда опрокинутъ, затмъ поднятъ, одни на него нападали, другіе его защищали, покрытый ранами и кровью, онъ добрался до дворца, гд дежурный офицеръ, увидавъ, что онъ теряетъ силы, схватилъ его за воротъ и закричалъ:

— Подобный мерзавецъ не долженъ умереть спокойно. Надо придумать особую пытку для такого разбойника. Отдайте его мн, я позабочусь о немъ!

Продолжая осыпать Мольдена бранью онъ, со словами: ‘Иди сюда, мошенникъ, иди, теперь ты будешь имть дло со мной’, втащилъ его въ мсто потемне.

— Бгите, сударь, сказалъ онъ ему тогда,— и простите хитрость, которую я употребилъ, чтобы вырвать васъ изъ рукъ этихъ негодяевъ.

Мольденъ пробрался на лстницу дворца и скрылся.

Съ Валори произошло нчто подобное, онъ получилъ дв серьезныя раны въ голову. Но, въ ту минуту, какъ нсколько человкъ, вооруженныхъ штыками, саблями, шпагами, готовились покончить съ нимъ, явился Петіонъ, оттолкнулъ убійцъ и воскликнулъ:

— Именемъ Національнаго Собранія объявляю васъ недостойными имени французовъ, если вы сейчасъ-же не отпустите этого человка и но отдадите его мн! Я Петіонъ!

Петіонъ подъ нсколько грубой оболочкой скрывалъ большую честность, мужественное и благороднэе сердце. Онъ такъ поразилъ своими словами убійцъ, что они разступились и предоставили ему Валори.

Поддерживая Валори, который едва держался на ногахъ, онъ довелъ его до цпи національной гвардіи и сдалъ на руки адъютанту Матье Дюма, сказавъ ему, что онъ своей головой отвчаетъ за него, Дюма затмъ благополучно довелъ его до дворца.

Въ эту минуту Петіонъ услыхалъ голосъ Барнава. Барнавъ звалъ его къ себ на помощь, такъ какъ былъ не въ силахъ одинъ защитить Шарни.

Человкъ двадцать схватили графа, повалили его и потащили, но ему удалось подняться, вытащить штыкъ у одного ружья и съ его помощью онъ старался проложить себ путь сквозь толпу. Онъ наврное погибъ-бы въ этой неравной борьб, если бы сначала Барнавъ, а потомъ Петіонъ не поспшили къ нему на помощь.

Королева слушала этотъ разсказъ, сидя въ ванн. Г-жа Компанъ, явившаяся съ этими извстіями, не знала ничего положительнаго о Мольден и Валори, ихъ видли во дворц избитыми, окровавленными, но, повидимому, раны ихъ были не очень опасны.

Что касается Шарни, то на его счетъ не знали ничего достоврнаго. Говорили, что Барнавъ и Петіонъ спасли его, но никто не видлъ, чтобы онъ прошелъ во дворецъ.

При этихъ послднихъ словахъ г-жи Компань лицо королевы покрылось такой смертельной блдностью, что горничная поспшила успокоить свою госпожу, подумавъ, что она боится, не случилось ли съ графомъ несчастья.

— Государыня, вы не должны отчаиваться въ спасеніи г-на де Шарни, хотя его и нтъ во дворц. Вдь вашему величеству извстно, что графиня Шарни живетъ въ Париж, и графъ, вроятно, укрылся у своей жены.

Эта самая мысль пришла въ голову Маріи-Антуанеты, и она-то заставила ее такъ поблднть.

Она поспшила выскочить изъ ванны.

— Одньте меня, Компань! одньте поскоре! говорила королева.— Я непремнно должна знать, что случилось съ графомъ.

— Съ какимъ графомъ? спросила, входя г-жа де Мизри.

— Съ графомъ Шарни! воскликнула королева.

— Графъ Шарни въ передней вашего величества и проситъ соблаговолить принять его на одну минуту, отвчала г-жа де-Мизри.

— А! проговорила тихо королева.— Онъ, значитъ, сдержалъ свое слово!

Об женщины переглянулись, не понимая, что хотла сказать королева. Она замолчала, будучи не въ состояніи произнести ни слова, и только знаками просила ихъ поторопиться.

Никогда туалетъ ея не кончался такъ скоро.

Правда, Марія-Антуанега ограничилась только тмъ, что закрутила свои волосы, только что вымытые душистой водой, и надла блый кисейный пенюаръ.

Когда она вошла въ свою комнату и приказала позвать графа Шарни, лицо ея было такъ-же бло, какъ ея пенюаръ.

XI.
Ударъ копьемъ.

Черезъ нсколько секундъ камеръ-лакей доложилъ о граф Шарни, и тотъ появился въ дверяхъ, освщенный золотистымъ лучомъ солнца.

Посл своего возвращенія во дворецъ онъ, какъ и королева, поспшилъ привести въ порядокъ свой туалетъ, сильно пострадавшій и во время путешествія, и въ страшной борьб, выдержанной имъ при возвращеніи.

Шарни надлъ свою прежнюю форму капитана флота съ красными лацканами и кружевнымъ жабо.

Въ этомъ самомъ костюм онъ встртилъ королеву и Андрэ де-Таверней на площади Палэ-Рояля, довелъ ихъ до фіакра и отвезъ въ Версаль.

Никогда еще онъ не былъ боле элегантенъ, спокоенъ и красивъ, и королев, при вид его, съ трудомъ врилось, что это тотъ самый человкъ, котораго часъ тому назадъ народъ едва не разорвалъ на куски.

— О! графъ, воскликнула королева,— вамъ, конечно, сказали, какъ я безпокоилась о васъ и какъ я посылала всюду собирать извстія о васъ?

— Благодарю васъ, государыня, отвтилъ Шарни, съ поклономъ,— поврьте, что и я пришелъ къ себ только, когда ваши приближенныя уврили меня, что вы здоровы и невредимы.

— Говорятъ, что вы обязаны своимъ спасеніемъ г.г. Петіону и Барнаву, правда-ли это, и неужели я обязана г-ну Барнаву еще и этимъ?

— Совершенная правда, государыня, и я, даже, вдвойн обязанъ г-ну Барнаву: онъ настоялъ на своемъ желаніи проводить меня до моей комнаты и былъ такъ добръ, что сообщилъ мн, какъ вы заботились обо мн во время дороги.

— О васъ, графъ? Какимъ образомъ?

— Вы изволили высказать королю ваши предположенія о безпокойств вашей старинной пріятельницы по поводу моего отсутствія… Я далеко не раздляю вашего мннія объ этой тревог, однако…

Онъ остановился: ему показалось, что королева, и безъ того блдная, поблднла еще боле.

— Однако?.. повторила королева.

— Однако, продолжалъ Шарни, — не вполн принимая отпускъ, который ваше величество намревались предложить мн, я полагаю, что теперь, когда я нсколько успокоился за жизнь короля, за вашу жизнь, государыня, и за жизнь вашихъ августйшихъ дтей, приличіе требуетъ, чтобы я лично далъ о себ извстіе графин Шарни.

Королева прижала лвую руку къ сердцу, точно желая убдиться, что оно еще бьется посл полученнаго ею удара, въ горл у нея такъ пересохло, что она едва могла говорить.

— Вы совершенно правы, графъ, проговорила она,— я, только, удивляюсь, какъ вы до сихъ поръ не выполнили этой обязанности.

— Вы забываете, государыня, что я далъ вамъ слово не видаться съ графиней безъ вашего позволенія.

— И вы пришли просить у меня этого позволенія?

— Да, государыня, и я умоляю ваше величество дать его мн.

— Въ противномъ случа, при вашемъ страстномъ желаніи увидать графиню, вы обойдетесь и безъ него, не такъ ли?

— Я полагаю, что ваше величество несправедливы ко мн. Узжая изъ Парижа, я думалъ, что узжаю надолго, если не на всегда. Во время этого путешествія я всми силами старался объ успх предпріятія. Не моя вина, прошу ваше величество вспомнить это, если я не былъ убитъ въ Варенн, какъ мой братъ Изидоръ, или не былъ разорванъ на куски во время пути или въ Тюльерійскомъ саду, какъ г. Дампьеръ… Еслибы мн посчастливилось проводить ваше величество за границу, или еслибы я имлъ честь умереть за васъ, я бы эмигрировалъ или умеръ, не повидавъ графини… Но, повторяю вашему величеству, что женщин, которая носитъ мое имя,— а вамъ извстно, государыня, какъ она носитъ его!— я не могу выказать такого равнодушія и не извстить ее о себ, въ особенности, когда уже нтъ брата Изидора, чтобы замнить меня… Впрочемъ, если г-нъ Барнавъ не ошибся, еще третьяго дня ваше величество были того же мннія.

Королева опустила свою руку вдоль спинки кресла и сама всмъ корпусомъ нагнулась въ сторону Шарни.

— Вы значить, очень любите эту женщину, сказала она,— если такъ хладнокровно ршаетесь причинить мн такое горе?

— Государыня, скоро шесть лтъ, какъ вы сами заставили меня обвнчаться съ м-ль Андрэ де-Таверней и дали мн ее въ жены, и именно въ тотъ моментъ, когда я и не думалъ объ этомъ, такъ какъ тогда для меня существовала лишь одна женщина на земл, но Богъ поставилъ ее такъ высоко отъ меня, что я не могъ достичь до нея. Съ этого времени я и двухъ разъ не коснулся рукою до руки графини Шарни, десяти разъ не говорилъ съ нею безъ необходимости и десяти разъ не встрчался съ нею глазами. Моя жизнь была занята, наполнена другою любовью, прошла въ заботахъ, трудахъ, борьб,— однимъ словомъ во всемъ, что волнуетъ жизнь мужчины. Я жилъ при двор, изъздилъ не мало дорогъ, подготовляя трудное дло, возложенное на меня королемъ, дло, такъ несчастно завершенное судьбою, но я не считалъ ни дней, ни мсяцевъ, ни лтъ, время летло для меня тмъ быстре, чмъ боле я былъ занятъ своей привязанностью, всми этими заботами и длами. Совсмъ не то было съ графиней Шарни. Съ тхъ поръ, какъ она, къ своему горю, покинула васъ — покинула потому, конечно, что имла несчастіе чмъ-нибудь возбудить ваше неудовольствіе,— она живетъ одна, въ полномъ уединеніи, въ павильон на улиц Кокъ-Эранъ, это одиночество, это уединеніе, эту заброшенность она приняла безъ малйшей жалобы, такъ какъ сердце ея не знаетъ любви, и она не нуждается въ привязанностяхъ, необходимыхъ для другихъ женщинъ. Но, конечно, она не перенесетъ безъ жалобъ и протеста, если я пренебрегу своей первой обязанностью относительно нея, самыми обыкновенными приличіями.

— Ахъ, Боже мой! какъ вы заботитесь о томъ, что графини Шарни о васъ подумаетъ или не подумаетъ сообразно съ тмъ, увидитъ ли она васъ или нтъ! Прежде чмъ такъ тревожиться объ этомъ, не лишнее было бы узнать, думала ли она о васъ передъ вашимъ отъздомъ и думаетъ ли еще о васъ теперь при вашемъ возвращеніи.

— Не знаю, думаетъ ли обо мн графиня при моемъ возвращеніи, но что она думала передъ моимъ отъздомъ, въ этомъ я увренъ!

— Вы, значитъ, видлись съ нею передъ отъздомъ?

— Я уже имлъ честь сказать вашему величеству, что не видалъ графини Шарни съ тхъ поръ, какъ далъ слово не видаться съ нею.

— Значитъ, она писала вамъ?

Шарни промолчалъ.

— Она вамъ писала, признайтесь! воскликнула Марія-Антуанета.

— Она дала моему брату Изидору письмо ко мн.

— И вы прочли это письмо?.. Что она говоритъ въ немъ? что она могла написать вамъ?.. Однако, она поклялась мн… Ну, отвчайте скоре… Что она говорить вамъ въ этомъ письм?.. Отвчайте же! вы видите, что я вся горю.

— Я не могу повторить вамъ того, что графиня говоритъ въ этомъ письм: я не читалъ его.

— Вы его разорвали? воскликнула радостно королева,— вы его бросили въ огонь, не читая? Шарни! Шарни! если вы это сдлали, вы самый благородный изъ людей, и я напрасно жаловалась, я ничего не потеряла!

Сказавъ это, королева протянула свои руки Шарни, какъ бы призывая его къ себ.

Но Шарни остался на своемъ мст.

— Я не разорвалъ его и не бросилъ его въ огонь, проговорилъ онъ.

— Но, въ такомъ случа, какъ же вы не прочли его? спросила королева, откидываясь на стнку кресла.

— Мой брать долженъ былъ отдать мн это письмо только, еслибы я былъ смертельно раненъ. Увы! не мн предназначено было умереть, а ему… Когда онъ скончался, мн принесли его бумаги, и въ этихъ бумагахъ я нашелъ письмо графини и эту записку… Прочтите, государыня…

Шарни подалъ королев записку, написанную Изидоромъ и приложенную къ письму.

Марія-Антуанета взяла ее дрожащей рукой и позвонила.

Пока происходила эта сцена, значительно стемнло.

— Огня! скоре! приказала она.

Лакей вышелъ, съ минуту продолжалось молчаніе, позволявшее слышать порывистое дыханіе королевы и быстрое біеніе ея сердца.

Лакей вернулся съ двумя канделябрами и поставилъ ихъ на каминъ.

Онъ еще не усплъ внести ихъ, какъ королева подошла къ камину съ запиской въ рук.

Но, взглянувъ на бумагу, она ничего не могла прочесть.

— О! это не бумага, а пламя, пробормотала она и прижала руки къ глазамъ, какъ-бы для того, чтобы вернуть имъ утраченную способность зрнія.

— Боже мой! Боже мой! проговорила она, съ нетерпніемъ топая ногою.

Наконецъ, руки ея перестали дрожать, а глаза начали видть.

Она прочла хриплымъ голосомъ, совсмъ не походившимъ на ея обычный.

‘Это письмо адресовано не мн, а моему брату графу Оливье Шарни, оно написано его женой, графиней Шарни’.

Королева пріостановилась, потомъ продолжала:

‘Если со мной случится несчастье, я прошу того, кто найдетъ это письмо, передать его графу Оливье Шарни, или передать графин’.

Королева во второй разъ остановилась, покачала головой и продолжала:

‘Она мн вручила его со слдующимъ наставленіемъ:’

— А! посмотримъ, что это за наставленія! прошептала королева и снова прижала руки къ глазамъ.

‘Если предпріятіе графа окончится благополучно, безъ всякихъ случайностей, это письмо возвратить графин’.

По мр того, какъ королева читала, голосъ ея все боле прерывался. Она продолжала.

‘Если онъ будетъ раненъ серьезно, но не смертельно, просить его, какъ милости, позволить его жен пріхать къ нему.’

— О! это ясно! это ясно! пробормотала она, потомъ кончила едва слышно:

‘Наконецъ, если онъ будетъ раненъ смертельно, отдать ему это письмо и прочесть его ему, если онъ самъ не будетъ въ состояніи этого сдлать, чтобы передъ смертью онъ узналъ тайну, заключающую въ немъ’.

— Ну что-же, вы станете и теперь отрицать? воскликнула Марія-Антуанета, бросая на графа сверкающій взглядъ.

— Отрицать? что?

— О! Боже!… что она любитъ васъ!…

— Кого? меня? графиня меня любить?.. Что вы говорите, государыня? въ свою очередь воскликнулъ Шарни.

— Да! я, несчастная, говорю правду!

— Графиня меня любить! меня? Не можетъ быть!

— Отчего-же? Вдь люблю же я васъ!

— Но, если-бы графиня любила меня, она въ эти шесть лтъ сказала бы это мн, дала бы мн это замтить.

Настала минута, когда страданія бдной Маріи-Антуанеты стали такъ жгучи, что она почувствовала потребность какъ-бы вонзить себ кинжалъ въ сердце.

— Нтъ, воскликнула она,— она вамъ ничего не дала замтить, она ничего не сказала вамъ, но она поступила такъ потому, что ей хорошо извстно, что она не можетъ быть вашей женой.

— Графиня Шарни не можетъ быть моей женой? повторилъ Оливье.

— Потому, продолжала королева, все боле пьяня отъ своего горя,— что ей извстно, что васъ раздляетъ тайна, которая убила бы вашу любовь.

— Тайна, которая убила-бы нашу любовь?

— Потому, что ей хорошо извстно, что если она откроетъ ее вамъ, вы станете презирать ее!

— Я! я стану презирать графиню!…

— Какъ презираютъ молодую двушку, если она женщина безъ супруга, мать безъ мужа.

Шарни, въ свою очередь, поблднлъ, какъ полотно, и поспшилъ опереться о ближайшее кресло.

— О! государыня, государыня, воскликнулъ онъ,— вы сказали слишкомъ много или слишкомъ мало, и я имю право требовать у васъ объясненія.

— Объясненія, сударь! у меня, у королевы, объясненія?

— Да, государыня, и я требую его.

Въ эту минуту отворилась дверь.

— Что нужно отъ меня? съ нетерпніемъ спросила королева.

— Ваше величество всегда приказывали во всякое время принимать доктора Жильбера, отвтилъ камерлакей.

— Ну такъ что-жъ?

— Докторъ Жильберъ проситъ позволенія засвидтельствовать свое нижайшее почтеніе вашему величеству.

— Докторъ Жильберъ! сказала королева,— вы уврены, что это докторъ Жильберъ?

— Точно такъ, ваше величество.

— О! пусть онъ входитъ! пусть онъ входитъ! проговорила королева.

— Вы хотли объясненія насчетъ графини Шарни, обратилась она къ графу, возвышая голосъ:— такъ потребуйте этого объясненія у доктора Жильбера, онъ, Лучше чмъ кто-либо, можетъ дать его вамъ.

Между тмъ Жильберъ входилъ въ комнату, услыхавъ послднія слова, произнесенныя Маріей Антуанетой онъ остановился на порог.

Что касается королевы, то, бросивъ Шарни записку его брата, она сдлала нсколько шаговъ къ своей уборной, но графъ быстре ея подбжалъ къ двери, загородилъ ей дорогу и схватилъ ее за руку.

— Извините, государыня, сказалъ онъ,— но это объясненіе должно быть дано при васъ.

— Сударь! проговорила Марія-Антуанета съ сверкающими глазами и стиснутыми зубами,— вы кажется, забываете, что я королева!

— Вы неблагодарная подруга, клевещущая на свою пріятельницу, вы ревнивая женщина, оскорбляющая другую женщину, жену человка, который въ эти три дня разъ двадцать рисковалъ для васъ своей жизнью, жену графа Шарни! Справедливость будетъ воздана ей при васъ, оклеветавшей, оскорбившей ее… Садитесь-же и ждите.

— Хорошо, сказала королева.— Г-нъ Жильберъ, продолжала она съ притворнымъ смхомъ,— вы слышите, чего желаетъ графъ Шарни.

— Г-нъ Жильберъ, проговорилъ Шарни вжливымъ и полнымъ достоинства тономъ,— вы слышали приказаніе королевы?

Жильберъ подошелъ и съ грустью посмотрлъ на Марію-Антуанету.

— О! государыня! государыня! прошепталъ онъ.

— Графъ, обратился онъ къ Шарни,— то, что мн предстоитъ разсказать вамъ, позоръ для мужчины и слава для женщины. Одинъ ничтожный бднякъ, простой мужикъ, земляной червь влюбился въ м-ль де Тавернэй. Однажды онъ нашелъ ее въ обморок и, не пощадивъ ни молодости, ни красоты, ни непорочности, негодяй изнасиловалъ ее, и такимъ образомъ молодая двушка стала женщиной безъ супруга, матерью безъ мужа… М-ль де Тавернэй — ангелъ! г-жа де Шарни — мученица!

Шарни вытеръ потъ, струившійся съ лба.

— Благодарю, г-нъ Жильберъ, проговорилъ онъ.

— Государыня, обратился онъ къ королев,— я не зналъ, что м-ль де Тавернэй была такъ несчастна, я не зналъ, что графиня Шарни достойна такого уваженія, знай я это раньше, увряю васъ, я не прождалъ бы шести лтъ, чтобы броситься къ ея ногамъ и обожать ее, какъ она того заслуживаетъ!

Сказавъ это, онъ низко поклонился королев и вышелъ.— Несчастная женщина не осмлилась остановить его. Онъ только слышалъ, какъ она вскрикнула, когда захлопнулась дверь между нимъ и ею. Она поняла, что на этой двери, какъ на дверяхъ ада, демонъ ревности начерталъ страшныя слова:

Lasciate ogni speranza!

XII.
Date Lilia.

Скажемъ вкратц, что длала графиня Шарни въ то время, какъ происходила послдняя сцена между королевой и графомъ, сцена, такъ болзненно порвавшая длинную нить горя и несчастій.

Намъ, хорошо знающимъ тайныя чувства сердца графини, легко представить себ, какъ она должна была страдать посл отъзда Изидора.

Она одинаково боялась успха предпріятія — она догадалась, что дло идетъ о бгств — какъ и его неудачи.

Дйствительно, она слишкомъ хорошо знала преданность графа королю и королев, чтобы не быть увренной, что въ случа успха, и если они будутъ жить въ изгнаніи, онъ никогда не покинетъ ихъ, въ случа неудачи, она настолько хорошо знала мужество и храбрость Оливье, что была уврена, что онъ станетъ бороться, пока будетъ какая-либо надежда, и даже, когда ея боле не будетъ, станетъ бороться противъ препятствій, каковы бы они ни были.

Поэтому, съ той минуты, какъ Изидоръ простился съ нею, графиня внимательно слдила за всякимъ признакомъ, но которому можно было разгадать положеніе дла, внимательно прислушивалась ко всякому слуху.

На слдующій день, вмст съ остальными парижанами она узнала, что король и королевская семья выхали изъ Парижа въ ночь.

Ничто не помшало этому отъзду.

Такимъ образомъ, если отъздъ совершился, какъ она и подозрвала, значитъ Шарни ухалъ отъ нея!

Съ тяжелымъ вздохомъ она опустилась на колни, чтобы помолиться о благополучіи путешественниковъ.

Потомъ цлыхъ два дня въ Париж было все тихо, не распространялось никакихъ слуховъ.

Наконецъ утромъ третьяго дня надъ городомъ разразилось потрясающее извстіе: король арестованъ въ Варенн!

Подробности отсутствовали. Кром этого удара грома, ни малйшаго шума, кром этой вспышки молніи, полный мракъ.

Король арестованъ въ Варенн, вотъ и все.

Андрэ не знала, что такое Вареннъ. Этотъ городокъ, получившій съ тхъ поръ такую роковую извстность, это мстечко, которое впослдствіи стало грозой для королей, былъ тогда наравн съ десятью тысячами французскихъ коммунъ, столь же незначительныхъ, столь же неизвстныхъ, какъ Вареннъ, мало кому извстенъ.

Андрэ открыла географическій словарь и прочла:

‘Вареннъ въ Аргон, главный городъ кантона, 1,607 ч. жителей’.

Она стала искать его на карт и увидала, что Вареннъ находится въ центр треугольника, образованнаго Стенэй, Вердюномъ и Шалономъ, что онъ расположенъ на опушк лса, на берегу маленькой рчки.

И такъ, на этомъ неизвстномъ пункт Франціи сосредоточилось теперь все ея вниманіе. Тамъ были вс ея мысли, вс ея надежды и опасенія.

Затмъ, вслдъ за главнымъ извстіемъ, стали, мало по малу, появляться и второстепенныя, какъ при восход солнца, посл великаго цлаго, извлеченнаго имъ изъ хаоса, мало по малу выступаютъ мелкія подробности.

Эти мелкія подробности имли для нея громадное значеніе.

Говорили, что Булье пытался догнать короля, напалъ на эскортъ и, посл отчаяннаго боя, отступилъ, оставивъ королевскую семью въ патріотическихъ рукахъ побдителей.

Конечно, Шарни принималъ участіе въ этой битв, конечно, Шарни отступилъ посл всхъ, если только Шарни не остался на пол битвы.

Вскор было объявлено, что былъ убитъ одинъ изъ трехъ тлохранителей, похавшихъ съ королемъ.

Потомъ стало извстно и имя. Только осталось невыясненнымъ, былъ-ли это виконтъ или графъ, Изидоръ или Оливье де-Шарни.

Наконецъ, было возвщено о возвращеніи короля и королевской семьи на субботу, 26 іюня.

Августйшіе плнники ночевали въ Mo.

По обыкновенному разсчету король долженъ быль прибыть въ Парижъ до полудня, предположивъ, что онъ вернется въ Тюльери по прямой дорог, король долженъ былъ въхать въ столицу черезъ Сенъ-Мартенское предмстье.

Въ одиннадцать часовъ утра, графиня Шарни въ самомъ простомъ костюм, подъ густымъ вуалемъ, уже была у заставы.

Она ждала до трехъ часовъ.

Въ три часа, первыя волны народа, все увлекая за собой на своемъ пути, тронулись впередъ, получивъ извстіе, что король обогнулъ Парижъ и въдетъ черезъ заставу Елисейскихъ полей.

Пришлось идти черезъ весь Парижъ и идти пшкомъ. Никто не посмлъ бы прохать въ экипаж среди густой толпы, наполнявшей улицы.

Со взятія Бастиліи еще не бывало такого скопища народа на бульвар.

Андрэ безъ всякаго колебанія отправилась къ Елисейскимъ полямъ и одна изъ первыхъ подошла къ застав.

Тамъ она прождала еще три часа!

Наконецъ показался кортежъ. Мы знаемъ, изъ кого онъ состоялъ и въ какомъ порядк подвигался впередъ.

Андрэ видла, какъ прохала карета: громкій крикъ радости вырвался у нея: она узнала на козлахъ Шарни.

Въ отвтъ на ея крикъ послышался другой, полный горя и отчаянія.

Андрэ обернулась въ сторону, откуда онъ раздался: молодая двушка билась въ рукахъ трехъ или четырехъ сострадательныхъ особъ, поспшившихъ къ ней на помощь.

Повидимому, она была въ полномъ отчаяніи.

Андрэ вроятно выказала бы боле дятельное участіе этой молодой двушк, еслибы не слышала, какъ вокругъ нея всячески бранили и поносили трехъ несчастныхъ, сидвшихъ на козлахъ королевской кареты.

Значитъ, на нихъ обрушится весь гнвъ народа, значитъ, они будутъ козлами отпущенія за великую измну короля, когда карета остановится, ихъ наврно разорвутъ въ клочки.

И Шарни былъ однимъ изъ нихъ!

Андрэ ршила сдлать все возможное, чтобы пробраться въ Тюльерійскій садъ.

Но для этого приходилось обогнуть толпу, выйти на набережную Конференціи и проникнуть въ садъ по Тюльерійской набережной.

Андрэ свернула въ улицу Шальо и вышла на набережную.

Не жаля усилій, рискуя нсколько разъ быть раздавленной, ей удалось пробраться за ршетку, но тамъ, гд должна была остановиться карета, стояла такая густая толпа, что нечего было и думать пробраться въ первые ряды.

Андрэ сообразила, что съ террассы, выходящей на набережную, она будетъ выше этой толпы. Правда, разстояніе будетъ слишкомъ велико, чтобы уловить подробности и что-нибудь слышать.

Ничего, она будетъ плохо видть, плохо слышать: это все таки лучше, чмъ ничего не видть и не слышать.

И она поднялась на террассу.

Оттуда она, дйствительно, увидла карету, Шарни и двухъ тлохранителей, Шарни, конечно, не подозрвалъ, что въ ста шагахъ отъ него ея сердце такъ трепетало за него, Шарни, конечно, въ эту минуту не думаетъ о ней, онъ занятъ только королевой и, даже, забылъ о своей собственной безопасности, чтобы заботиться исключительно о безопасности королевы.

О! еслибы Андрэ знала, что въ эту самую минуту Шарни прижималъ къ сердцу ея письмо и мысленно посвящалъ ей свой послдній вздохъ, такъ какъ каждую секунду ждалъ смерти.

Наконецъ карета остановилась среди криковъ, рева, ругательствъ.

Сейчасъ-же вокругъ нея поднялся шумъ, произошло большое движеніе и огромная толкотня. Показались штыки, пики, сабли.

Три человка, сброшенные съ козелъ, исчезли, точно упали въ пропасть. Въ толп произошло такое смятеніе и движеніе, что ея послдніе ряды были отброшены къ стн, подпирающей террассу.

Андрэ находилась въ страшной тревог, ничего не видя и не слыша, вытянувъ руки, она вся дрожала, и съ ея губъ срывались безсвязные звуки, терявшіеся среди гула, гд сливались проклятія, богохульства, и смертельныя угрозы.

Питомъ, она уже не могла отдать себ отчета въ томъ, что происходило: земля закружилась, небо покраснло, въ ушахъ у нея поднялся шумъ, похожій на шумъ моря.

Это кровь прилила отъ сердца къ голов и залила мозгъ.

Она упала въ полуобморок, сознавая, что еще живетъ, такъ какъ страдаетъ.

Ощущеніе свжести привело ее въ чувство: какая-то женщина прикладывала къ ея лбу платокъ, намоченный въ Сен, между тмъ какъ другая женщина давала ей нюхать флаконъ съ солями.

Она вспомнила о женщин, которую видла умирающей у заставы, не подозрвая связи, существовавшей между горемъ той женщины и ея собственнымъ.

Когда она пришла въ себя, ея первыя слова были:

— Они умерли?..

Сострадательное сердце догадливо. Окружавшія Андрэ поняли, что она говорила о трехъ несчастныхъ, жизни которыхъ угрожала такая опасность.

— Нтъ, отвчали он,— они спаслись.

— Вс трое?

— Да, вс трое.

— О! слава теб, Господи!.. Гд они?

— Вроятно, во дворц.

— Во дворц? Благодарю васъ!

Молодая женщина поднялась на ноги, встряхнула головой, оглядлась блуждающими глазами и вышла на набережную, чтобы пройти во дворецъ черезъ Луврскія ворота.

Она не ошиблась, предполагая, что съ этой стороны толпа будетъ не такъ велика.

Дйствительно, улица Орти была почти совсмъ пуста.

Пройдя Королевскую площадь, Андрэ вошла во дворъ принцевъ и обратилась къ привратнику.

Онъ зналъ графиню, такъ какъ нсколько разъ видалъ ее въ первые дни посл возвращенія изъ Версаля и въ послдній разъ видлъ ее, когда, преслдуемая Себастьяномъ, Андрэ увезла его въ своей карет.

Привратникъ согласился пойти за справками.

Вс три офицера были спасены. Г-нъ де Шарни, здравый и невредимый, прошелъ въ свою комнату.

Черезъ четверть часа онъ вышелъ въ форм капитана флота и отравился къ королев, гд и долженъ находиться въ эту минуту.

Андрэ свободно вздохнула, отдала свой кошелекъ тому, кто принесъ ей такія хорошія извстія и, потрясенная, взволнованная, всмъ испытаннымъ, попросила стаканъ воды.

А! значитъ, Шарни спасенъ!

Она поблагодарила славнаго человка и поспшила домой, въ улицу Кокъ-Эранъ.

Придя домой, она упала не на стулъ, не на кресло, но передъ своимъ налоемъ. Но не для того, чтобы читать молитвы: бываютъ минуты, когда благодарность къ Богу такъ велика, что словъ не хватаетъ для ея выраженія, тогда руки, глаза, все тло, сердце, вся душа обращаются къ Господу.

Она была погружена въ этотъ блаженный экстазъ, когда услыхала, что дверь отворилась, она медленно повернула голову, не понимая, что означалъ этотъ земной шумъ, нарушившій ея глубокую сосредоточенность.

Въ комнат стояла ея горничная, отыскивая ее глазами, такъ какъ ея не было видно въ темнот.

За горничной виднлась какая-то тнь, но Андрэ инстинктивно придала ей контуръ и имя.

— Графъ Шарни, доложила горничная.

Андрэ хотла встать, но у нея не хватило силъ, она снова опустила колни на подушку и, полуобернувшись, оперлась рукою о налой.

— Графъ! прошептала она,— графъ!

Несмотря на то, что онъ стоялъ тутъ, передъ нею, она не могла поврить его присутствію.

Андрэ сдлала знакъ головой, говорить она не могла. Горничная вышла, пропустила Шарни и затворила за собою дверь.

Шарни и графиня остались вдвоемъ.

— Мн сказали, что вы только что вернулись, графиня, началъ Шарни,— можетъ быть, съ моей стороны неделикатно безпокоить васъ въ эту минуту?

— Нтъ, нтъ, проговорила Андрэ дрожащимъ голосомъ,— я очень рада васъ видть, графъ. Я такъ тревожилась, что ходила узнать о томъ, что происходитъ.

— Вы выходили изъ дому… какъ давно тому назадъ?

— Съ самаго утра, сначала я была у Сенъ-Мартенской заставы, потомъ у заставы Елисейскихъ полей, тамъ я… я видла… Она остановилась.— Я видла короля, королевскую семью… видла васъ, и успокоилась, на нкоторое время, по крайней мр… вс опасались за васъ при выход изъ кареты. Тогда я пробралась въ Тюльерійскій садъ. О! я думала, что умру тамъ!

— Да, сказалъ Шарни,— толпа была очень велика, васъ затолкали, чуть не задавили, понимаю…

— Нтъ, нтъ, возразила Андрэ, качая головой,— о! нтъ, не то. Наконецъ, я оправилась, узнала, что вы спасены, я вернулась сюда, и какъ видите… я на колняхъ… молилась, благодарила Бога.

— Разъ, что вы на колняхъ и бесдовали съ Богомъ, не поднимайтесь, не помолясь за моего бднаго брата!

— Г-на Изидора? воскликнула Андрэ, значитъ, это онъ!… Несчастный юноша!

Она опустила голову на руки.

Шарни приблизился къ ней на нсколько шаговъ и съ глубокой нжностью и грустью смотрлъ на это колнопреклоненное непорочное созданье.

Во взгляд его было много состраданія, доброты и милосердія.

А кром того нчто похожее на сдерживаемую страсть.

Разв королева не объявила ему или, скоре, разв у нея не вырвалось страннаго признанія, что Андрэ любить его?

Окончивъ молитву, графиня обернулась.

— Онъ умеръ? спросила она.

— Умеръ, какъ умеръ бдный Жоржъ, за то же дло, исполняя тотъ-же долгъ.

— И вы, несмотря на все ваше горе посл смерти брата, вы, все-таки, нашли время вспомнить обо мн? проговорила Андрэ такъ тихо, что слова ея были едва слышны.

Къ счастью, Шарни слушалъ и сердцемъ и ушами.

— Графиня, спросилъ онъ,— не давали-ли вы брату одного порученія ко мн?

— Графъ!… пробормотала Андрэ, поднимаясь на одно колно и съ тревогой смотря на Шарни.

— Не давали-ли вы ему письма ко мн?

— Графъ! повторила Андрэ дрожащимъ голосомъ.

— Посл смерти бднаго Изидора мн отдали его бумаги, и между ними нашлось ваше письмо.

— Вы прочли его? воскликнула Андрэ, закрывъ лицо обими руками.— Ахъ!…

— Я долженъ былъ узнать содержаніе этого письма, если-бы быль смертельно раненъ, но, какъ видите, я совершенно здоровъ.

— Значитъ письмо?…

— Вотъ оно, въ томъ вид, въ какомъ вы дали его Изидору.

— О! прошептала Андрэ, беря письмо,— съ вашей стороны это очень хорошо… или очень жестоко!

Шарни взялъ руку Андрэ и удержалъ ее въ своихъ рукахъ.

Андрэ хотла-было выдернуть свою руку, но Шарни прошепталъ: ‘Умоляю васъ, графиня!’, она вздохнула и, не въ силахъ бороться съ собою, оставила свою дрожавшую и влажную руку въ рукахъ Шарни.

Сконфуженная, не зная куда смотрть, не зная, какъ избжать взгляда Шарни, прикованнаго къ ней, не имя возможности отодвинуться отъ него, такъ какъ она стояла у налоя, она ршилась заговорить.

— Да, я понимаю, вы пришли, чтобы отдать мн это письмо?

— Да, для этого, а такъ-же и для другого… Я долженъ умолять васъ о прощеніи.

Андрэ вздрогнула. Послднія слова Шарни произнесъ необыкновенно мягкимъ тономъ.

— Прощенія! у меня? За что-же?

— За мое обращеніе съ вами въ эти шесть лтъ…

Андрэ съ удивленіемъ посмотрла на него.

— Разв я жаловалась?

— Вы не жаловались, потому что вы ангелъ!

На глазахъ Андрэ невольно показались слезы.

— Вы плачете, Андрэ? сказалъ Шарни.

— О! воскликнула она, рыдая, — извините, графъ, но я не привыкла, чтобы вы такъ говорили со мною… О! Боже мой! Боже мой!

Она отошла отъ налоя и упала на кресло, закрывъ лицо руками.

Черезъ минуту она отняла руки и встряхнула головой.

— Нтъ, я точно безумная, сказала она и остановилась.

Пока глаза ея были закрыты руками, Шарни опустился на колни передъ нею.

— О! вы, вы на колняхъ передъ мною, вы у моихъ ногъ?

— Разв я не сказалъ вамъ, Андрэ, что пришелъ просить у васъ прощенія?

— На колняхъ, у моихъ ногъ! повторила она, точно не вря глазамъ своимъ.

— Андрэ, вы отняли отъ меня свою руку, сказалъ Шарни, снова протягивая ей руку.

Но она точно со страхомъ отстранилась отъ него.

— Что все это значитъ? прошептала она.

— Андрэ, отвтилъ Шарни мягкимъ ласкающимъ голосомъ,— это значитъ, что я люблю васъ.

Андрэ прижала руку къ сердцу и вскрикнула.

Затмъ она поспшно встала, точно повинуясь какой-то непреодолимой сил и, стиснувъ виски обими руками, повторила нсколько разъ.

— Онъ любитъ меня! онъ любитъ меня! но это невозможно!

— Скажите, что для васъ невозможно любить меня, Андрэ, но не говорите, что не можетъ быть, чтобы я любилъ васъ.

Она опустила свой взглядъ на Шарни, желая убдиться, что онъ говоритъ правду, большіе, черные глаза графа говорили гораздо краснорчиве его словъ.

Если Андрэ сомнвалась въ его словахъ, она поврила его глазамъ.

— О! прошептала она,— Боже мой! Боже мой! неужели есть на земл, созданье несчастне меня?

— Андрэ, продолжали. Шарни,— скажите, что вы любите меня, или, если не можете сказать, то хоть скажите, что ненавидите меня!

— Я! я васъ ненавижу! воскликнула Андрэ.

На этотъ разъ въ ея глазахъ, столь спокойныхъ, столь ясныхъ, сверкнула молнія.

— О! какъ вы несправедливы, графъ, если принимаете за ненависть мое чувство къ вамъ.

— Но если это не ненависть и не любовь, то что-же это за чувство, Андрэ?

— Оно не любовь, потому что мн нельзя любить васъ, разв вы не слышали, какъ у меня только что вырвалась восклицаніе, что я самое несчастное созданье на земл?

— Почему вамъ нельзя любить меня, если я люблю васъ всми силами своего сердца?

— О! вотъ чего я не хочу, не могу и не смю сказать вамъ, отвтила Андрэ, ломая руки.

— Но, заговорилъ Шарни еще нжне и мягче, — если то, чего вы не хотите, не можете, не смете сказать, другая особа сказала мн?

Андрэ положила руки на плечи Шарни.

— Что? съ ужасомъ спросила она.

— Если я уже знаю это? продолжалъ онъ.

— Боже!

— Если благодаря именно этому несчастью я считаю васъ еще боле достойной уваженія и благоговнія, если, узнавъ эту ужасную тайну, я ршился придти сказать вамъ, что люблю васъ!

— Если вы это сдлали, значитъ вы самый благородный, самый великодушный изъ людей.

— Я люблю васъ, Андрэ! я люблю васъ! я люблю васъ!

— Ахъ! воскликнула Андрэ, поднимая руки къ небу,— Боже мой! я не знала, что на земл можетъ существовать подобное счастье!

— Но, Андрэ, скажите же мн, что и вы любите меня! воскликнулъ Шарни.

— О! нтъ, я никогда этого не посмю, но прочтите это письмо, которое должно было быть отдано вамъ на вашемъ смертномъ одр!

Съ этими словами она подала графу письмо, которое онъ возвратилъ ей.

Андрэ закрыла лицо руками, а Шарни поспшно разорвалъ конвертъ и, пробжавъ первыя строчки, громко вскрикнулъ, отстранивъ руки Андрэ, онъ привлекъ ее къ своему сердцу.

— Съ того дня, какъ ты увидала меня, уже шесть лтъ! говорилъ онъ,— о! святое созданье! какъ мн любить тебя, чтобы заставить забыть все, что ты выстрадала?

— Боже!.. шептала Андрэ, сгибаясь, какъ тростникъ, подъ тяжестью такого счастья.— Боже, если это сонъ, сдлай такъ, чтобы я не проснулась, или чтобы умерла при пробужденіи!..

А теперь, оставимъ счастливыхъ и вернемся къ тмъ, кто страдаетъ, борется, ненавидитъ, и можетъ быть, вмст съ нами и сама злая судьба тоже оставитъ ихъ.

XIII.
Немного тни посл солнца.

16 іюля 1791 г., т. е. черезъ нсколько дней посл описанныхъ нами событій, два лица, еще незнакомыхъ нашимъ читателямъ, писали у одного и того же стола въ маленькой гостиной третьяго этажа Британской гостинницы въ улиц Генего.

Одна изъ дверей этой гостиной выходила въ скромную столовую, обставленную, какъ вс столовыя во всхъ меблированныхъ отеляхъ, а другая — въ спальню, съ двумя одинаковыми кроватями.

Сидвшіе у стола были люди различнаго пола, и каждый изъ нихъ заслуживаетъ особой характеристики.

Мужчина казался на видъ лтъ шестидесяти, можетъ быть немного мене. Онъ былъ высокаго роста, худощавъ, казался суровымъ и вмст страстнымъ, опредленныя, строгія черты его лица свидтельствовали о томъ, что онъ былъ мыслитель спокойный и серьезный, у котораго строгій и здравый умъ бралъ перевсъ надъ фантазіей.

Женщин было на видъ никакъ не боле тридцати или тридцати двухъ лтъ, хотя въ дйствительности ей уже исполнилось тридцать шесть. По яркому румянцу и крпкому сложенію легко было узнать въ ней дочь народа. У нея были красивые глаза неопредленнаго цвта, принимавшіе различные оттнки и казавшіеся то срыми, то зелеными, то синими, выраженіе этихъ глазъ было кроткое и вмст твердое, ротъ большой, но съ свжими губами и блыми зубами, носъ и подбородокъ вздернутые, руки красивыя, хотя и крупныя, станъ пышный и стройный.

Мужчина былъ Жанъ-Мари Роланъ де-ла-Платріеръ, и родился въ 1732 г. въ Вильфранш, близъ Ліона.

Женщина — Манонъ-Жанна Филипонъ, родилась въ Париж въ 1754 г.

Они были женаты уже одиннадцать лтъ, т. е. съ 1780 г.

Мы сказали, что женщина была изъ народа, ея имя и фамилія: Манонъ-Жанна Филипонъ обличали ея демократическое происхожденіе. Дочь гравера, она занималась гравированіемъ, пока двадцати пяти лтъ отъ роду не вышла замужъ за Ролана, бывшаго старше ея двадцатью двумя годами, тогда, вмсто гравированія, она занялась перепиской, переводами, компиляціей. Книгамъ въ род: l’Art du Tourbier, l’Art du Fabricant de Laine rase et s&egrave,che, Dictionnaire des Manufactures и сухой и неблагодарной работ были посвящены самые лучшіе годы этой женщины, такъ богато одаренной, и обладавшей такой душевной чистотой, что послдняя предохраняла ее, если не отъ страсти, то отъ всякаго проступка.

Въ чувств ея къ мужу почтительность дочери преобладала надъ любовью женщины. Она чувствовала къ нему нчто въ род поклоненія, но безъ малйшаго физическаго влеченія. Это поклоненіе доходило до того, что она бросала свою дневную работу, которую потомъ заканчивала ночью, чтобы самой приготовить обдъ для старика, такъ какъ его слабый желудокъ могъ переносить не всякую пищу.

Въ 1789 г. г-жа Роланъ вела такую замкнутую и трудовую жизнь въ провинціи, на мыз своего мужа, Платріеръ, имя которой онъ присоединилъ къ своей фамиліи Роланъ. Эта мыза находилась въ Вильфранш, близъ Ліона. Тамто пробудилъ ихъ обоихъ громъ взятія Бастиліи. Этотъ громъ пробудилъ все, что было великаго, патріотичнаго, чисто французскаго въ сердц этой благородной женщины. Франція сдлалась уже не королевствомъ, а одной націей, не просто страной, гд живутъ люди, а отечествомъ! Настала федерація 1790 года, читатель помнись, что ліонская федерація опередила парижскую. Жанна Филипонъ, изъ родительскаго дома на набережной Орложъ, ежедневно любовавшаяся восходомъ солнца, за движеніемъ котораго она могла прослдить до конца Елисейскихъ полей, гд оно, казалось, садилось за густую вершину деревьевъ, теперь увидала, какъ съ трехъ часовъ утра, съ высоты Фурвіора, зардлось другое солнце, не мене жгучее, не мене лучезарное: солнце, называемое Свободой: взглядъ ея охватывалъ весь великій гражданскій праздникъ, сердце ея погрузилось въ волны океана братства и вышло изъ него, подобно Ахиллу, уязвимымъ лишь въ одномъ мст. Въ это мсто ее ранила любовь, но она не умерла отъ этой раны.

Она была въ такомъ восторг отъ всего, что видла, что вечеромъ этого великаго дня непремнно пожелала написать отчетъ о праздник и послала его своему пріятелю Шампаньо, главному редактору ‘Ліонской Газеты’. Молодой человкъ, удивленный, ослпленный, восхищенный пылкостью статьи, поспшилъ напечатать ее въ своей газет, а на другой день газета, расходившаяся всего въ тысяч двухъ стахъ или въ полторы тысячи экземпляровъ, разошлась въ шестидесяти тысячахъ!

Объяснимъ въ двухъ словахъ, какимъ образомъ эта женщина, съ такимъ поэтическимъ воображеніемъ, приняла такое горячее участіе въ политик. Дло въ томъ, что Жанна Филипонъ, съ которой отецъ ея обращался какъ съ работникомъ-граверомъ, и г-жа Роланъ, которую мужъ превратилъ въ своего секретаря, знала только одну суровую сторону жизни, въ руки г-жи Роланъ не попало ни одной пустой книги, и она считала огромнымъ развлеченіемъ, самымъ пріятнымъ времяпрепровожденіемъ чтеніе ‘Протокола Избирателей 89 г.’ или ‘Разсказа о взятіи Бастиліи’.

Что касается Ролана, то на немъ можно было видть, какимъ образомъ Провидніе, судьба или случай, могутъ однимъ незначительнымъ фактомъ измнить жизнь человка или существованіе государства.

Онъ былъ младшій изъ пяти братьевъ. Родители хотли сдлать его священникомъ, но онъ этому воспротивился. Девятнадцати лтъ онъ покинулъ родительскій домъ и одинъ, пшкомъ, безъ денегъ, прошелъ всю Францію, явился въ Нантъ, поступилъ къ одному судохозяину и такъ сумлъ угодить ему, что тотъ послалъ его съ, порученіемъ въ Индію. Въ минуту отъзда, когда корабль уже собирался отчаливать, у Ролана пошла горломъ кровь съ такой силой, что докторъ запретилъ ему вызжать въ море.

Если бы Кромвель ухалъ въ Америку и не остался въ Англіи, гд его задержалъ приказъ Карла I, то, быть можетъ, въ Уайтъ-Галл не было бы эшафота! Если бы Роланъ ухалъ въ Индію, быть можетъ не было бы 10 августа!

Такъ какъ Роланъ оказался не въ состояніи выполнить приказаніе своего судохозяина, то ушелъ отъ него и отправился въ Руанъ. Тамъ онъ обратился къ одному изъ своихъ родственниковъ и тотъ, оцнивъ по заслугамъ молодого человка, досталъ ему мсто инспектора мануфактуръ.

Съ того времени жизнь Ролана проходила въ научныхъ занятіяхъ и труд. Экономія сдлалась его музой, торговля его вдохновительницей, онъ путешествуетъ, собираетъ данныя, пишетъ, пишетъ мемуары о разведеніи стадъ, теоріи механическихъ искусствъ, письма изъ Сициліи, Италіи, Мальты, Французскій финансистъ и другія сочиненія, уже упомянутыя выше, и заставляетъ переписывать ихъ свою жену, на которой онъ женился, какъ мы сказали, въ 1780 году. Черезъ четыре года посл свадьбы онъ създилъ съ нею въ Англію, а по возвращеніи послалъ ее въ Парижъ, хлопотать о дворянской грамот и о перевод его инспекторомъ изъ Руана въ Ліонъ. Ея хлопоты о перевод удались, но дворянской грамоты онъ не получилъ. И вотъ Роланъ въ Ліон, и, противъ своей воли, въ народной партіи, къ которой, впрочемъ, его влекли какъ его инстинкты, такъ и убжденія. Онъ состоялъ инспекторомъ торговли и мануфактуръ въ Ліонскомъ округ, когда разразилась революція, на этой зар возрожденія онъ и жена его почувствовали въ своемъ сердц зарожденіе чуднаго растенія съ золотыми листьями и алмазными плодами, называемаго энтузіазмомъ. Мы говорили уже, какъ г-жа Роланъ написала отчетъ о праздник 30 мая, какъ газета, его напечатавшая, разошлась въ шестидесяти тысячахъ экземпляровъ, и какимъ образомъ каждый національный гвардеецъ, возвращаясь въ свою деревню, въ свой посадъ или свой городъ, уносилъ съ собою частицу души г-жи Роланъ.

Такъ какъ и газета и статья были безъ подписи, то всякій могъ думать, что сама Свобода, спустившись на землю, продиктовала какому-то неизвстному пророку отчетъ о праздник.

Супруги, полные упованій, вры, надежды, жили въ маленькомъ кругу друзей Шампанье, Розка, Лантена, еще двухъ-трехъ лицъ, когда ихъ кружокъ увеличился новымъ другомъ.

Лантена, почти жившій у Ролановъ, проводившій у нихъ дни, недли, мсяцы, разъ вечеромъ привелъ къ нимъ одного изъ тхъ избирателей, отчетомъ, которыхъ такъ восхищалась г-жа Роланъ.

Его звали Ванкаль Дезиссаръ.

Это былъ человкъ тридцати девяти лтъ, красивый, простой, нжный и набожный, въ немъ не было ничего особенно блестящаго, только доброе сердце и сострадательная душа.

Онъ былъ нотаріусъ, но бросилъ свою контору, чтобы вполн отдаться политик и философіи.

Черезъ недлю Лантена, Роланъ и Банкаль такъ хорошо сошлись другъ съ другомъ, образовали такое гармоничное тріо по своей преданности родин, по любви къ свобод, по уваженію ко всему святому, что ршили боле не разставаться, жить вмст и на общія средства.

Потребность въ этой совмстной жизни дала себя особенно почувствовать, когда Банкаль на время покинулъ ихъ.

‘Прізжайте, мой другъ, писалъ ему Роланъ, чего вы медлите? Вы видли нашу чистосердечную и простую манеру жить и дйствовать. Въ мои годы, проживъ такимъ образомъ всю жизнь, уже нельзя мняться. Мы проповдуемъ патріотизмъ, мы возвышаемъ душу, Лантена занимается своимъ ремесломъ врача, моя жена больничная сидлка всего кантона, мы съ вами будемъ завдывать длами общества’.

Благодаря совмстной жизни этихъ трехъ людей съ средними средствами у нихъ, дйствительно, составилось значительное состояніе. У Лантена было около двадцати тысячъ ливровъ, у Ролана шестьдесятъ тысячъ, а у Банкаля сто тысячъ.

Тмъ временемъ Роланъ выполнялъ свою миссію, миссію апостола. Объзжая свой округъ, онъ поучалъ мстныхъ крестьянъ. Будучи отличнымъ пшеходомъ, этотъ паломникъ идеи съ посохомъ въ рук исходилъ сверъ и югъ, востокъ и западъ, всюду по дорог ся новое слово, плодоносное смя свободы. Банкаль, простой, краснорчивый, страстный душой, несмотря на свою холодную вншность, былъ для Ролана помощникомъ, ученикомъ, его alter ego, будущему коллег Клавіера и Дюмурье даже въ голову не приходило, чтобы Банкаль могъ любить его жену и чтобы его любила его жена. Вдь уже пять или шесть лтъ, Лантена, почти юноша, жилъ подл этой цломудренной, трудолюбивой, воздержанной и чистой женщины, какъ братъ живетъ съ сестрой. Разв г-жа Роланъ, его Жанна, не была олицетвореніемъ силы и добродтели?

Поэтому Роланъ былъ очень счастливъ, когда на вышеприведенное нами письмо, Банкаль отвтилъ съ большой сердечностью и съ полной готовностью примкнуть къ нимъ. Роланъ получилъ это письмо въ Ліон и немедленно отослалъ его своей жен въ Платріеръ.

О! непремнно прочтите Мишле, если вы хотите путемъ анализа познакомиться съ этимъ прелестнымъ созданьемъ, именуемымъ г-жей Роланъ.

Она получила это письмо въ одинъ изъ жаркихъ дней, когда воздухъ былъ точно наэлектризованъ, когда самыя холодныя сердца чувствуютъ возбужденіе, и даже мраморъ мечтаетъ и трепещетъ. Это было уже осенью, а между тмъ грохотала сильная лтняя гроза.

Съ того дня, какъ Жанна увидала Банкаля, въ сердц непорочной женщины проснулось что-то для нея невдомое, ея сердце забилось ускоренно, въ ея ушахъ звучало сладкое пніе, похожее на щебетанье птичекъ въ лсу. Для нея точно настала весна, и вдали на горизонт стала смутно вырисовываться какая-то чудная, фантастическая и новая для нея декорація, изображавшая душистыя рощи, прохладные водопады, тнистыя лужайки, залитыя солнцемъ проски.

Она не знала любви, но, какъ вс женщины, угадывала ее. Она поняла опасность и, съ глазами полными слезъ, но съ улыбкой на устахъ подошла къ столу и безъ колебанія, безъ увертокъ, написала Банкалю. Въ этомъ письм бдная раненая Клоринда показала уязвимое мсто своей брони, она призналась въ своемъ чувств, но въ то же время убила надежду, которую это признаніе могло породить.

Банкаль все понялъ, пересталъ говорить о совмстной жизни, похалъ въ Англію и пробылъ тамъ два года.

То были сердца, достойныя древнихъ героевъ. Поэтому я полагаю, что моимъ читателямъ посл бурныхъ сценъ разнузданныхъ страстей будетъ пріятно съ минуту отдохнуть подъ свжей тнью непорочной красоты, силы и добродтели.

Пусть не говорятъ, что мы идеализируемъ г-жу Роланъ, бывшую непорочной въ мастерской своего отца, и оставшейся чистой у ложа своего стараго болзненнаго мужа, чистой у колыбели своего сына. Въ такой часъ, когда люди не могутъ лгать, незадолго до своей смерти на гильотин, она писала: ‘Я всегда владла своими чувствами и никто мене меня не зналъ сладострастія’.

Но пусть не объясняютъ цломудрія этой женщины ея холодностью. Нтъ, эпоха, о которой мы говоримъ, была несомннно эпохой ненависти, но также и эпохой любви. Франція подавала примръ: у бдной плнницы, долго томившейся въ тюрьм въ цпяхъ, разбивали цпи, съ нея снимали оковы, возвращали ей свободу. Она, какъ Марія Стюартъ, по выход изъ тюрьмы, желала-бы запечатлть свой поцлуй на устахъ всхъ живыхъ существъ, заключить всю природу въ свои объятія, оплодотворить ее своимъ дыханіемъ, чтобы изъ него зародилась свобода всей страны и независимость всего міра.

Нтъ, вс женщины той эпохи любили преданно, а вс мужчины любили пылко: и Люсиль и Камиль Демуленъ, и Дантонъ и его Луиза, и м-ль де Кераліо и Роберъ, и Софи и Кондорсе, и Верньо и м-ль Кандейль. Даже Робеспьеръ, холодный и рзкій по своему характеру, какъ ножъ гильотины, вдругъ почувствовалъ, какъ у него на сердц разстаялъ ледъ отъ приближенія къ великому очагу любви, и полюбилъ дочь своего хозяина, плотника Дюплэ.

И разв не были также любовью, любовью мене чистой, согласенъ, но вдь любить — главное свойство человческаго сердца — увлеченія г-жи Тальенъ, любовь г-жи Богарнэ, любовь г-жи де Жанлисъ, разв не были любовью вс эти сердечныя увлеченія, отрадное дуновеніе которыхъ долетало какъ утшеніе даже на эшафот до блдныхъ лицъ умирающихъ.

Да, вс любили въ то блаженное время, если взять слово любовь во всхъ смыслахъ: одни любили идею, другіе матерію, одни родину, другіе все человчество. Со времени Руссо потребность въ любви все возрастала, всякій спшилъ взлелять въ своемъ сердц какую бы то ни было любовь, какъ будто съ приближеніемъ къ могил, къ бездн, къ пропасти, сердца начинали трепетать отъ невдомаго до той поры страстнаго пожирающаго чувства, а груди начинали дышать однимъ дыханіемъ, получая его изъ одного всемірнаго очага, въ которомъ были заключены вс виды увлеченія и страсти, образуя одно могучее чувство: любовь!

Но мы отошли слишкомъ далеко отъ старика и молодой женщины, пишущихъ въ третьемъ этаж Британской гостинницы. Вернемся къ нимъ.

XVI.
Первые республиканцы.

20 февраля 1791 года Ліонъ послалъ Ролана въ Парижъ въ качеств чрезвычайнаго депутата, съ порученіемъ ходатайствовать за двадцать тысячъ рабочихъ, оставшихся безъ хлба.

Онъ жилъ уже пять мсяцевъ въ Париж, когда произошло ужасное варенское событіе, оказавшее такое огромное вліяніе на судьбу нашихъ героевъ и на судьбу всей Франціи, что мы сочли своимъ долгомъ посвятить ему почти цлый томъ.

Но, посл возвращенія короля, 25 іюня до 16 іюля тоже случилось не мало событій.

Вс кричали: ‘Король убжалъ!’, вс бросились за королемъ и привезли его обратно въ Парижъ, а когда король вернулся, когда король очутился въ Париж и въ Тюльери, никто не зналъ, что съ нимъ длать!

Всякій являлся съ своимъ совтомъ, совты летли со всхъ сторонъ, какъ налетаетъ втеръ во время бури. Горе кораблю, если онъ очутился въ мор въ подобную бурю!

21 іюня, въ день бгства короля, клубъ Кордельеровъ выпустилъ прокламацію, подписанную Лежандромъ, тмъ французскимъ мясникомъ, котораго королева противопоставила англійскому мяснику Гаррисону.

На этой афиш былъ слдующій эпиграфъ:

Si, parmi los Franais, il se trouvait un tratre

Qui regrettt les rois et qui voult un matre,

Que le perfide meure au milieu des tourments,

Et que sa cendre soit abandonne aux vents *).

*) Если между французами найдется измнникъ, который пожалетъ о короляхъ и захочетъ имть господина, пусть вроломный умретъ въ мученіяхъ, и пепелъ его будетъ развянъ втрами.

Это стихи Вольтера. Они плохи, съ плохими римами, но имютъ то достоинство, что въ нихъ ясно выразилась мысль патріотовъ, на прокламаціи которыхъ красовалось это четверостишіе.

Эта прокламація объявляла, что клубъ Кордельеровъ поклялся убивать тирановъ, которые осмлятся напасть на страну, свободу и конституцію.

Что касается Марата, всегда выступавшаго особнякомъ и объяснявшаго свое одиночество тмъ, что орелъ живетъ одинъ, а индйки стаями, онъ предложилъ диктатора.

‘Возьмите, говорилъ онъ въ своей газет, возьмите добраго француза, хорошаго патріота, возьмите гражданина, который съ начала Революціи выказалъ больше всхъ знанія, усердія, врности и самоотвержденія, возьмите его немедленно, или дло Революціи погибнетъ!.’

Это означало: ‘Возьмите Марата!’.

Что касается до Прюдома {Прюдомъ родился въ Ліон въ 1762 г., умеръ въ Париж въ 1880, онъ былъ журналистъ и компиляторъ. Съ 1789 г. незадолго до взятія Бастиліи онъ началъ издавать еженедльный журналъ: les Rvolutions de Paris, самый лучшій и самый интересный политическій сборникъ того времени.}, то онъ не предлагалъ ни новаго человка, ни новаго правительства, онъ только старался внушить отвращеніе къ старому въ лиц короля и его преемниковъ. Послушаемъ его:

‘Черезъ день посл возвращенія въ Тюльери, въ понедльникъ, пишетъ онъ,— дофина вывели гулять на террасу, выходящую на набережную, всякій разъ какъ собиралась сколько-нибудь значительная группа гражданъ, подкупленный гренадеръ бралъ ребенка на руки и сажалъ его на каменный бортъ террасы, королевскій отпрыскъ, помня утренній урокъ, посылалъ поцлуи народу, онъ этимъ просилъ пощады для папаши и мамаши. Часть зрителей имла низость кричать: ‘Да здравствуетъ дофинъ!’ Граждане, берегитесь ласкъ двора, пресмыкающагося передъ народомъ, когда сила на его сторон’.

За этими строками немедленно слдовало слдующее:

’27 января 1649 г. англійскія парламентъ приговорилъ Карла I къ отсченію головы за желаніе расширить королевскія прерогативы и упрочить за собою власть, захваченную Іаковомъ I, его отцомъ, 30 того же мсяца онъ искупилъ свои злодянія, почти узаконенныя обычаемъ и одерживаемыя многочисленной партіей. Но народъ возвысилъ голосъ, парламентъ объявилъ бглаго короля измнникомъ, врагомъ народа, и Карлъ Стюартъ былъ обезглавленъ въ зал празднествъ Уайтъ-Гальскаго дворца’.

Браво! гражданинъ Прюдомъ, по крайней мр вы не опоздали. 23 января 1793 г., когда Людовикъ XVI, въ свою очередь, будетъ обезглавленъ, мы получите право приписать себ иниціативу гого, такъ какъ вы предлагали эту казнь еще 27 іюня 1791 г.

Правда, Прюдомъ — прошу не смшивать его съ Прюдомомъ нашего друга Монье, {Жоржъ Прюдомъ типъ довольнаго собою ничтожества, данное лицо комедіи Анри Монье Grandeur et Dcadouce de М. Joseph.} который хотя и глупъ, но человкъ честный,— правда, Прюдомъ впослдствіи превратится въ роялиста и реакціонера и выпуститъ Исторію преступленій, совершенныхъ во время Революціи.

Что за удобная вещь совсть!

Желзный ротъ {Желзный ротъ одна изъ знаменитыхъ газетъ первыхъ лтъ Революціи. Ящикъ для писемъ этой газеты былъ сдланъ въ вид желзнаго рта, куда граждане приглашались опускать свои мннія насчетъ правительства и законодательства, свои вопросы, обвиненія и т. д. Тотъ же символическій ротъ фигурировалъ въ заголовк газеты въ маленькой виньетк съ слдующей надписью: Tu regere eloquio populos, Galle, memento!} былъ гораздо искренне: въ немъ не было лицемрія, друсмысленностей, коварства. Его редактировалъ Боннвиль, благородный, смлый, юный Боннвиль, благородный безумецъ, который иногда болталъ вздоръ при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, но никогда не ошибался въ важныхъ случаяхъ. Эта газета издавалась въ улиц Ancienne Comedie близъ Одеона, въ двухъ шагахъ отъ клуба Кордельеровъ.

‘Въ формул присяги опустили отвратительное слово король, говоритъ Боннвиль: нтъ боле королей, нтъ боле людодовъ! До сихъ поръ часто мняли названія, но суть оставалась таже: не надо ни Орлеана, ни Лафайета. Мн не нравится ни этотъ сынъ Филиппа Орлеанскаго, который выбралъ именно этотъ день, чтобы стоять на караул въ Тюльери, ни его отецъ, котораго никогда нельзя видть въ Собраніи, по всегда можно видть на террасс у воротъ Фельяновъ. Разв нація нуждается въ вчной опек? Пусть наши департаменты образуютъ лигу и провозгласятъ, что не желаютъ ни тирановъ, ни монарховъ, ни протектора, ни регента, однимъ словомъ никакой тни королевской власти, настолько же роковой для общества, насколько смертельна тнь проклятаго дерева bohonupas.

‘Но еще недостаточно одного слова: ‘Республика!’ Венеція также была республикой. Надо создать національную общину, національное правительство. Соберите народъ, провозгласите открыто, что только одинъ законъ долженъ быть верховнымъ правителемъ. Поклянитесь, что онъ одинъ будетъ царствовать. Нтъ ни одного поборника свободы на земл, который не повторилъ-бы этой клятвы’.

Что касается Камиля Демулена, то онъ всталъ на стулъ въ Палэ-Роял, — обычной арен его ораторскихъ подвиговъ — и сказалъ:

— Господа, будетъ очень непріятно, если этого коварнаго человка привезутъ къ намъ. Что станемъ мы съ нимъ длать? Онъ придетъ, какъ Терситъ, проливать передъ нами свои жирныя слезы, о которыхъ разсказываегъ Гомеръ. Если его привезутъ къ намъ, предлагаю выставить то на три дня на общее посмяніе, съ краснымъ платкомъ на голов, а затмъ выпроводить его по этапу за границу.

Нельзя не признать, что изъ всхъ проэктовъ, предложеніе этого бдоваго ребенка — Камиля Демулена — не было самымъ безумнымъ.

Еще нсколько словъ, довольно хорошо рисующихъ общее настроеніе, ихъ сказалъ Дюмонъ, женевецъ, который получалъ пенсію отъ Англіи, а потому никакъ не могъ быть заподозрнъ въ пристрастіи къ Франціи.

‘На народъ точно снизошло вдохновеніе высшей мудрости. Bon. мы избавились отъ огромнаго затрудненія, говорилъ онъ весело, если король насъ покинулъ, то нація осталась, нація можетъ существовать безъ короля, но не король безъ націи’.

Оказывается что слово республика было произнесено только одними. Бонвилемъ: ни Бриссо, ни Дантонъ, ни Робеспьеръ, ни даже Петіонъ не смли подхватить это слово, оно пугало Кордельеровъ, приводило въ негодованіе Якобинцевъ.

13 іюля Робеспьеръ воскликнулъ съ трибуны: ‘Я не республиканецъ и не монархистъ’.

Еслибы Робеспьера прижали къ стн, онъ, очевидно, оказался бы въ большомъ затрудненіи сказать, что онъ такое.

Но въ подобномъ затрудненіи находились почти вс, кром Бонвиля и той женщины, которая, сидя противъ своего мужа, въ третьемъ этаж улицы Генего, переписывала протестъ.

22 іюня, на другой день посл отъзда короля, она писала:

‘Предчувствіе республики, негодованіе противъ Людовика XVI доносятся сюда отовсюду’.

Предчувствіе республики находилось въ сердцахъ, а слово республика едва смли произнести нсколько устъ.

Особенную враждебность къ нему выказало собраніе.

Главное несчастье всхъ собраній заключается въ томъ, что они признаютъ только настроеніе того момента, когда были избраны члены этихъ собраній, а не принимаютъ въ разсчетъ послдующихъ событій, не мняютъ своего духа вмст съ духомъ страны, не слдуютъ за народомъ по его пути, а, между тмъ, воображаютъ, что продолжаютъ быть представителями народа.

Собраніе говорило:

Нравы Франціи не республиканскіе.

Собраніе могло въ данномъ случа поспорить съ г-номъ де-ла-Палисомъ, и по нашему мннію, превзошло этого знаменитаго вщателя истинъ. Кто бы могъ подготовить французскіе нравы къ республик? Ужъ не монархія-ли? Нтъ, монархія не была настолько глупа. Монархія нуждается въ повиновеніи, въ раболпств, въ подкупности, и образовываетъ нравы, годные для взяточничества, раболпства, повиновенія. Только республика можетъ образовать республиканскіе нравы. Устройте сначала республику, а затмъ появятся и республиканскіе нравы.

Была, однако, минута, когда провозгласить республику было не трудно, это было тогда, когда узнали, что король увезъ съ собою дофина. Вмсто того, чтобы гнаться за ними и привозить ихъ обратно, слдовало дать имъ лучшихъ почтовыхъ лошадей, самыхъ искусныхъ ямщиковъ съ кнутами въ рукахъ, со шпорами на сапогахъ, слдовало вслдъ за ними отправить придворныхъ, за придворными священниковъ и затмъ затворить ворота.

Лафайета, у котораго иногда, хотя и рдко, являлись блестящія мысли, въ данномъ случа оснила одна изъ нихъ.

Въ шесть часовъ утра ему пришли доложить, что король, королева и королевская семья ухали. Разбудить его стоило большаго труда, онъ спалъ тмъ непробуднымъ, ставшимъ достояніемъ исторіи сномъ, за который его такъ упрекали въ Версал.

‘Ухали? сказалъ онъ. Быть не можетъ! Я оставилъ Гувіона спящимъ у двери ихъ спальни’.

Тмъ не мене онъ всталъ, одлся и вышелъ. У дверей онъ встртилъ Бальи, парижскаго мэра, и Богарнэ, президента собранія: Бальи съ еще боле длиннымъ носомъ и желтымъ лицомъ, чмъ когда либо, Богарпэ, совсмъ удрученнаго.

Не любопытно-ли? мужъ Жозефины, который, умеревъ на эшафот, оставилъ свою вдову на пути къ трону, былъ удрученъ бгствомъ Людовика XVI!

— Какое несчастье, что засданіе собранія еще не открыто! воскликнулъ Бальи.

— О! да! подтвердили, Багарнэ,— это большое несчастье.

— Итакъ, онъ ухаль! сказалъ Лафайетъ.

— Увы! да, отвтили хоромъ эти два государственныхъ мужа.

— Отчего увы? спросилъ Лафайетъ.

— Какъ! вы не понимаете? отвтилъ Бальи,— оттого, что они вернутся съ пруссаками, австрійцами, эмигрантами, оттого, что онъ намъ привезетъ войну внутреннюю, войну вншнюю.

— Вы, значитъ, убждены, что общественное благо требуетъ возвращенія короля?

— Да, единодушно отвтили Бальи и Богарнэ.

— Ну, въ такомъ случа, постараемся догнать его, сказалъ Лафайетъ.

Затмъ онъ издалъ приказъ:

‘Такъ какъ враги отечества похитили короля, то національной гвардіи приказывается арестовать ихъ’.

Не надо забывать, что политика всего 1791 г., и вся заключительная дятельность національнаго собранія будутъ основаны на этомъ.

Разъ, что король необходимъ для Франціи, разъ, что онъ долженъ быть возвращенъ, нужно, чтобы онъ былъ похищенъ, но не самъ бжалъ.

Однако, Лафайетъ не былъ убжденъ въ этомъ, поэтому, посылая Ромева, посовтовалъ ему не слишкомъ торопиться. Молодой адъютантъ похалъ въ противопожную сторону, чтобы намренно не догнать Людовика XVI.

Къ несчастью, настоящую дорогу хорошо зналъ Бильо.

Въ собраніи это извстіе произвело большой переполохъ. Король, узжая, оставилъ грозное письмо и въ немъ положительно далъ понять, что детъ за помощью и вернется, чтобы образумить французовъ.

Роялисты подняли голову, возвысили тонъ. Одинъ изъ нихъ, Сюлло, кажется, писалъ:

‘Вс, желающіе получить амнистію, предлагаемую нами нашимъ врагамъ отъ имени принца Конде, могутъ записываться въ нашихъ бюро съ сегодняшняго дня до августа мсяца. Для удобства публики мы приготовили полторы тысячи книгъ’.

Къ числу наиболе испугавшихся принадлежалъ Робеспьеръ. Во время перерыва засданія отъ половины четвертаго до пяти, онъ побжали, къ Петіону. Слабый искалъ сильнаго.

Робеспьеръ утверждалъ, что Лафайетъ за одно съ дворомъ. Дло шло мы боле ни мене какъ о Вароломеевской ночи для депутатовъ.

— Я буду одинъ изъ первыхъ! восклицалъ онъ плачевно — Я не проживу и однихъ сутокъ.

Напротивъ того, Петіонъ, человкъ характера спокойнаго и темперамента лимфатическаго, видлъ все въ другомъ свт.

— Вотъ и прекрасно! сказалъ онъ,— теперь выяснилось, что такое король, а слдовательно и какъ нужно дйствовать.

Явился Бриссо, онъ былъ одними, изъ самыхъ крайнихъ людей того времени и работалъ въ Патріот.

— На дняхъ появится новая газета, сказа въ онъ,— и я буду однимъ изъ редакторовъ.

— Какая? спросилъ Петіонъ.

— Республиканецъ.

Робеспьеръ скривилъ ротъ въ улыбку.

— Республиканецъ? проговорилъ онъ.— Очень бы я желалъ, чтобы вы мн объяснили, что такое республиканецъ.

Въ эту минуту къ Петіону пришли его друзья Роланы, мужъ, суровый и, какъ всегда, ршительный, жена, спокойная, скоре улыбающаяся, чмъ испуганная, съ своими прекрасными, ясными и выразительными глазами. Они пришли прямо изъ дому, изъ улицы Генего и, по дорог, видли прокламацію Кордельеровъ. Они были вполн согласны съ Кордельерами и не думали, что король необходимъ для націи.

Мужество мужа и жены ободрило Робеспьера, онъ вернулся въ собраніе въ качеств наблюдателя, готоваго воспользоваться всякимъ намекомъ изъ своего угла, гд онъ притаился, какъ лисица въ нор. Около девяти часовъ вечера онъ замтилъ, что собраніе начинаетъ вдаваться въ чувствительность, проповдуетъ братство и, для соединенія теоріи съ практикой, собирается въ полномъ состав отправиться къ якобинцамъ, съ которыми было въ очень дурныхъ отношеніяхъ, называя ихъ шайкой разбойниковъ.

Робеспьеръ поспшилъ тихонько уйти съ своей скамьи, пробрался къ дверямъ, никмъ не замченный, поспшилъ къ якобинцамъ, взошелъ на трибуну и сдлалъ доносъ на короля, доносъ на министерство, доносъ на Бальи, доносъ на Лафайета, доносъ на все собраніе, повторилъ утреннюю басню о воображаемой Вароломеевской ночи и кончилъ тмъ, что посвятилъ свою жизнь алтарю отечества.

Когда Робеспьеръ говорилъ о самомъ себ, онъ достигалъ нкотораго краснорчія. Узнавъ, что добродтельному, суровому Робеспьеру, угрожаетъ опасность, слушатели сильно взволновались и кое-гд раздались рыданія: ‘Если ты умрешь, мы вс умремъ съ тобою’! кричалъ кто-то. ‘Да, да, вс, вс’! повторили хоромъ присутствующіе, и одни протягивали руку для клятвы, другіе обнажали шпагу, третьи падали на колни, поднявъ руки къ небу. Въ т времена очень часто поднимали руки къ небу: это былъ излюбленный жестъ той эпохи. Посмотрите на клятву въ зал Jeu-de-Paume Давида.

Среди якобинцевъ случайно была г-жа Роланъ, она не понимала, какая опасность угрожала Робеспьеру, но общее волненіе передалось и ей. Общее волненіе было такъ сильно, что она была растрогана, какъ сама въ томъ призналась.

Въ эту минуту вошелъ Дантонъ, популярность то еще только нарождалась, и не ему ли слдовало напасть на Лафайета?

Но откуда эта всеобщая ненависть къ Лафайету?

Вроятно оттого, что онъ былъ человкъ честный, и вс партіи всегда могли обойти его, взывая къ его великодушію.

Такъ и теперь. Едва объявили о прибытіи собранія, едва показались подъ руку, какъ образецъ братства, Ламетъ съ Лафайетомъ, два смертельныхъ врага, какъ со всхъ сторонъ раздаюсь крики:

— Дантонъ на трибуну! Дантонъ на трибуну!

Робеспьеръ съ большой радостью уступилъ свое мсто: Робеспьеръ, какъ мы говорили, былъ псица, но не догъ. Онъ преслдовалъ отсутствующаго врага, набрасывался на него сзади, вцплялся ему въ плечи, грызъ его черепъ до самаго мозга, но рдко нападалъ на врага спереди.

Такимъ образомъ, трибуна оказалась свободной въ ожиданіи Дантона.

Но Дантону было не легко подняться на нее.

Если онъ былъ единственный человкъ, который долженъ былъ напасть на Лафайета, то, пожалуй, Лафайетъ былъ единственный человкъ, на котораго Дантонъ не могъ напасть.

Отчего?

Оттого, что у Дантона было много общаго съ Мирабо, одинаковый темпераментъ, одинаковая жажда удовольствій, одинаковая нужда въ деньгахъ, и, слдовательно, одинаковая доступность къ подкупу.

Уже поговаривали, что Дантонъ, какъ Мирабо, получалъ деньги отъ двора. Гд? черезъ кого? сколько? Неизвстно, но вс были уврены, что онъ ихъ получалъ.

Правда заключалась вотъ въ чемъ:

Дантонъ только что продалъ министерству свою должность адвоката въ королевскомъ совт и увряли, будто онъ получилъ отъ министерства вчетверо боле того, что стоила его должность.

Это была правда, но эту тайну знали лишь трое: продавецъ — Дантонъ, покупатель — Монморенъ, посредникъ — Лафайетъ.

Если Дантонъ станетъ обвинять Лафайета, то Лафайетаъможетъ бросить ему въ лицо исторію съ продажей этой должности, за которую заплочено было вчетверо противъ ея настоящей стоимости.

Всякій другой отступилъ-бы передъ такой перспективой.

Но Дантонъ не отступилъ, онъ слишкомъ хорошо зналъ Лафайета, зналъ его великодушіе, доходившее иногда до глупости. Вспомнимъ 1739 г.

Дантонъ сказалъ себ, что Монморенъ, другъ Лафайета, Монморенъ, подписавшій паспорты короля, былъ слишкомъ скомпрометированъ, чтобы Лафайетъ ршился повсить ему на шею еще лишній камень.

Онъ взошелъ на трибуну.

Рчь его была недлинна.

— Г-нъ президентъ, сказалъ онъ,— я обвиняю Лафайета: измнникъ сейчасъ явится, пусть воздвигнутъ два эшафота, я согласенъ взойти на одинъ изъ нихъ, если онъ не заслуживаетъ взойти на другой.

Измнникъ не только долженъ былъ явиться, но уже явился и слышалъ грозное обвиненіе, произнесенное Дантономъ, но, какъ тотъ и предполагалъ, былъ настолько великодушенъ, что ничего ему не возразилъ.

Ламеть взялъ это на себя, пылъ Дантона онъ полилъ тепленькой водицей своихъ обыкновенныхъ идиллическихъ рчей и распространился о братств.

Затмъ выступилъ Сіесъ тоже съ проповдью о братств.

Потомъ Барнавъ опять съ проповдью о братств.

Въ конц концовъ популярность этихъ трехъ лицъ перевсила популярность Дантона. Вс были довольны, что онъ напалъ на Лафайета, но, также, были довольны, что Ламеть, Сіесъ и Барнавъ защитили его и, когда Лафайетъ и Дантонъ вышли изъ клуба Якобинцевъ, то Лафайета проводили до дома съ факелами и съ привтственными кликами.

Придворная партія одержала большую побду въ этой оваціи Лафайету.

Дв великія силы того дня были побиты въ лиц ихъ вождей.

Якобинцы въ лиц Робеспьера,

Кордельеры въ лиц Дантона.

Я вижу, что мн снова приходится отложить до слдующей главы разсказъ о протест, который переписывала г-жа Роланъ, сидя противъ своего мужа въ маленькой гостиной Британскаго отеля.

XV.
Антресоли въ Тюльери.

Мы сейчасъ познакомимся съ содержаніемъ этого протеста, но, чтобы читатель могъ хорошо уяснить себ положеніе дла, и ознакомиться съ мрачными тайнами революціи, онъ долженъ побывать вмст съ нами въ Тюльери вечеромъ 15 іюля.

За дверью помщенія, выходившаго въ темный, и пустынный корридоръ на антресоляхъ дворца, стояла женщина, положивъ руку на ключъ, прислушиваясь и вздрагивая при всякомъ шум, раздававшемся по близости.

Еслибы мы не знали, кто эта женщина, намъ не легко было бы узнать ее, потому что темноту, всегда царившую въ этомъ корридор даже днемъ, еще усиливало ночное время, а свтильня единственнаго кинкета была спущена,— случайно или преднамренно, и почти потухала.

Кром того, освщена была только вторая комната этого помщенія, а женщина стояла у дверей первой.

Кто эта женщина? Марія-Антуанета.

Кого она ждала? Барнава.

О, гордая дочь Маріи-Терезы, кто-бы сказалъ теб въ день твоего коронованія на французскій престолъ, что наступитъ минута, когда, спрятавшись за дверь комнаты твоей горничной, ты будешь ждать, дрожа отъ страхи и надежды, ничтожнаго адвоката изъ Гренобля, ты, заставившая такъ долго ждать Мирабо и удостоившая принять его всего одинъ разъ!

Во избжаніе всякихъ заблужденій поспшимъ сказать, что королева ждала Барнава въ интересахъ чисто политическихъ, и что въ ея прерывистомъ дыханіи, въ ея нервности сердце было не причемъ, но была задта только одна гордость.

Говоримъ гордость, потому что, не смотря на тысячи нападковъ, которымъ подверглись король и королева посл ихъ возвращенія, ихъ жизни не угрожала никакая опасность, и все сосредоточилось на вопрос: ‘потеряютъ ли варенскіе бглецы остатокъ своей власти или снова пріобртутъ всю потерянную ими власть?’

Съ того роковаго вечера, когда Шарни покинулъ Тюльери съ тмъ, чтобы боле не возвращаться въ него, сердце королевы точно умерло. Впродолженіи нсколькихъ дней она равнодушно относилась ко всему, даже къ оскорбленіямъ, но мало по малу она замтила, что въ ея могучей натур не все было убито, что въ ней еще жила гордость и ненависть, и она встрепенулась отъ своей апатіи, чтобы ненавидть и мстить.

Мстить не Шарни, ненавидть не Андрэ, нтъ, когда она о нихъ думала, то ненавидла сама себя, желала мстить самой себ: она была слишкомъ благородна, чтобы не говорить себ, что вся вина на ея сторон, а что они всегда проявляли одно безграничное самоотверженіе.

О! еслибы она могла ихъ ненавидть, она была-бы слишкомъ счастлива.

Но кого она ненавидла, ненавидла отъ глубины души, это народъ, наложившій на нее руку какъ на обыкновенную бглянку, осыпавшій ее оскорбленіями, преслдовавшій ее ругательствами, покрывшій ее позоромъ. Да, она отъ всей души ненавидла этотъ народъ, прозвавшій ее раньше г-жей Дефицитъ, г-жей Вето, называвшій теперь Австріячкой, и готовившій ей вскор кличку вдовы Капета.

Если ей представится возможность мстить, о! какъ она отомститъ!

А то, что долженъ былъ принести ей Барнавъ въ девять часовъ вечера 1791 г. было или полнымъ безсиліемъ и отчаяніемъ, или, быть можетъ, тмъ дивнымъ кушаньемъ, что зовется местью.

Дйствительно, положеніе было критическое.

Конечно, благодаря Лафайету и національному собранію, первый ударъ былъ отраженъ конституціоннымъ щитомъ: король былъ похищенъ, король не бжалъ.

Но читатель помнитъ прокламацію клуба Кордельеровъ, предложеніе Марата, дкую брань гражданина Прюдома, выходку Бонвиля, предложеніе Камиля Демулена, аксіому женевца Дюмона, помнитъ о намченномъ появленіи новой газеты Республиканецъ, гд долженъ былъ работать Бриссо.

Желаете знать программу этой газеты? Она коротка, но краснорчива. Ее составилъ американецъ, Томасъ Пейнъ, а перевелъ молодой офицеръ, сражавшійся за независимость Америки, она появилась за подписью Дюшатлэ.

По какой странной прихоти судьбы собрались съ четырехъ странъ свта новые враги этого колеблющагося королевскаго престола!

Томасъ Пейнъ! Зачмъ явился сюда Томасъ Пейнъ? Этотъ космополитъ, англичанинъ, американецъ, французъ, который занимался всмъ на свт, былъ фабрикантомъ, школьнымъ учителемъ, таможеннымъ чиновникомъ, матросомъ, журналистомъ! Онъ пріхалъ, чтобы присоединить и свое дыханіе къ бурному втру, немилосердно задувавшему потухающій факелъ монархіи.

Вотъ программа Республиканца 1791 г., газеты, готовившейся появиться на свтъ въ то самое время, когда Робеспьеръ спрашивалъ, что такое республика:

‘Мы только что испытали, что отсутствіе короля для насъ гораздо выгодне его присутствія. Онъ бжалъ и, значитъ, отказался отъ престола. Нація никогда не вернетъ своего доврія клятвопреступнику, бглецу. Это бгство, его-ли дло или дло другихъ? Не все ли равно! плутъ ли онъ или идіотъ, онъ, во всякомъ случа, человкъ недостойный. Мы освободились отъ него, онъ отъ насъ, онъ сталъ обыкновеннымъ человкомъ, г-номъ Луи де-Бурбономъ. Что касается его безопасности, то она несомннна — Франція не станетъ позорить себя,— но королевская власть умерла. Что это за положеніе, зависящее отъ случайности рожденія и могущее принадлежать идіоту? Не есть ли это ничтожество, ничто?’

Легко вообразить дйствіе, произведенное подобной программой, расклеенной на всхъ стнахъ Парижа! Конституціоналистъ Малуэ пришелъ въ ужасъ. Онъ вбжалъ вн себя въ собраніе, донесъ на эту программу и потребовалъ ареста ея авторовъ.

— Хорошо, отвтилъ Петіонъ,— но прежде прочтемъ ее.

Петіонъ, одинъ изъ весьма немногихъ въ то время республиканцевъ во Франціи, безъ сомннія, очень хорошо зналъ эту программу. Малуэ, донесшій на нее, отказался отъ ея чтенія. А вдругъ галлереи вздумаютъ апплодировать ей! И наврное, он бы стали ей апплодировать.

Два члена собранія, Шабру и Шапелье исправили промахъ своего товарища.

— Печать свободна, заявили они,— и всякій, безумецъ или мудрецъ, иметъ право высказывать свое мнніе. Выразимъ презрніе безумцу и перейдемъ къ очереднымъ дламъ.

И собраніе перешло къ очереднымъ дламъ.

Хорошо сказать: перестанемъ объ этомъ говорить. Но вдь это гидра, угрожающая монархіи!

У нея отрзана одна голова: пока одна отростаетъ, другая уже кусаетъ.

Читатель не забылъ, вроятно, ни Monsieur, ни заговора Фавра, имвшаго цлью отстраненіе короля и назначеніе Monsieur регентомъ. Теперь дло шло уже не о Monsieur. Monsieur бжалъ въ одно время съ королемъ и, будучи счастливй его, благополучно добрался до границы.

Но герцогъ Орлеанскій остался.

Онъ остался съ своимъ неразлучнымъ Лакловчно подстрекавшимъ его, Лакло, авторомъ Liaisons dangereuses.

Вдь существуетъ декретъ насчетъ регенства, который хранится безъ всякаго примненія въ шкапахъ, отчего бы имъ не воспользоваться?

28 іюня одна газета предложила регентство герцога Орлеанскаго. Людовика XVI, какъ видите, больше не существовало, что бы ни говорило національное собраніе: если предлагаютъ регентство герцогу Орлеанскому, значитъ короля уже не было. Разумется, герцогъ Орлеанскій представился удивленнымъ и отказался.

Но 1 іюля Лакло самовольно провозгласилъ сверженіе съ престола короля и потребовалъ регентства, 3-го Реаля постановилъ, что герцогъ Орлеанскій есть дйствительный опекунъ маленькаго принца, 4-го онъ потребовалъ съ трибуны клуба Якобинцевъ перепечатанія и провозглашенія декрета о регентств. Къ несчастью якобинцы, тогда еще не знавшіе, что они, собственно, представляютъ собою, все таки уже знали, что они не орлеанисты, хотя герцогъ Орлеанскій и герцогъ Шартрскій были членами ихъ клуба. Регентство герцога Орлеанскаго было отвергнуто у якобинцевъ, но для Лакло было достаточно одной ночи, чтобы оправиться и воспрянуть духомъ. Если онъ не хозяинъ у якобинцевъ, то хозяинъ въ своей газет и тамъ онъ провозгласилъ регентство герцога Орлеанскаго и, такъ какъ слово протекторъ было опошлено Кромвелемъ, то регентъ, имющій получить вс полномочія, долженъ быль именоваться умрителемъ.

Какъ видите, это былъ настоящій походъ противъ королевской власти, и королевская власть, сама по себ безсильная, имла лишь одного союзника — національное собраніе, а противникомъ ея былъ клубъ Якубинцевъ, собраніе гораздо боле вліятельное и гораздо боле грозное, чмъ было національное.

8-го іюля Петіонъ поднялъ вопросъ о королевской неприкосновенности. Но только онъ отдлилъ неприкосновенность политическую отъ неприкосновенности личной.

Ему возразили, что Франція поссорится со всми монархами, если низложить Людовика XVI.

— Если государи желаютъ воевать съ нами, отвтилъ Петіонъ,— то, низложивъ Людовика XVI, мы лишимъ ихъ самаго сильнаго союзника, тогда какъ, оставивъ его на престол и возвративъ ему власть, мы тмъ самымъ усилимъ ихъ.

Бриссо, смнившій его на трибун, пошелъ еще дальше. Онъ сталъ разбирать вопросъ: можетъ-ли король быть судимъ?

— Позже, сказалъ онъ,— мы займемся обсужденіемъ, какимъ правительствомъ замнить монархію въ случа низложенія.

Бриссо говорилъ повидимому превосходно, г-жа Роланъ присутствовала на этомъ засданіи, вотъ, что она писала о немъ:

‘То были не рукоплесканія, а крики, взрывы восторга: три раза все Собраніе въ увлеченіи поднималось на ноги, съ протянутыми руками, маша шляпами съ невыразимымъ энтузіазмомъ. Погибели достоинъ тотъ, кто, испытавъ самъ такое высокое увлеченіе, принявъ въ немъ участіе, впослдствіи согласится снова надть оковы’!

И такъ оказалось, что не только король можетъ быть судимъ, но тотъ, кто ршилъ этотъ вопросъ, былъ награжденъ восторженными рукоплесканіями.

Можно представить себ, какъ мучительно отозвались эти рукоплесканія въ Тюльери!

Поэтому Національное Собраніе тоже должно было ршить этотъ вопросъ.

Конституціоналисты не только не уклонились отъ его обсужденія, но сами вызвали его: они были уврены въ большинств.

Но большинство Собранія далеко не представляло большинства всей націи: но что же изъ этого? вообще, всякія собранія мало обращаютъ вниманія на подобныя аномаліи. Они ршаютъ… пусть самъ народъ перершаетъ по своему. Когдаже народъ перершаетъ то, что ршено собраніемъ, то это просто-на просто называется революціей.

13-го іюля галлереи наполнились людьми надежными, заране впущенными по особымъ билетамъ. Теперь мы-бы ихъ назвали клакерами.

Кром того, роялисты охраняли корридоры. Для этого случая были снова разысканы рыцари шпаги.

Наконецъ, но предложенію одного изъ членовъ, заперли входы въ Тюльери.

О! конечно, и въ этотъ вечеръ королева ожидала Барнава съ такимъ-же нетерпніемъ, какъ вечеромъ 15-го.

Однако, тогда не постановили никакого ршенія, а только отъ имени пяти комитетовъ прочли докладъ.

Въ этомъ доклад говорилось:

‘Бгство короля — случай непредусмотрнный въ конституціи, но неприкосновенность короля въ ней оговорена’.

Поэтому комитеты, признавая короля неприкосновеннымъ, предаютъ суду лишь Булье, Шарни, г-жу де Турзель, курьеровъ, слугъ, лакеевъ. Еще никогда остроумная басня о великихъ и малыхъ не была такъ успшно примнена къ длу.

Впрочемъ, этотъ вопросъ обсуждался гораздо боле у Якобинцевъ, чмъ въ Собраніи.

Такъ какъ онъ еще не былъ ршенъ, то Робеспьеръ и не высказывался опредленно. Онъ не былъ ни республиканцемъ, ни монархистомъ, вдь, можно быть свободнымъ при корол, какъ и при сенат.

Г-нъ Робеспьеръ былъ не такой человкъ, чтобы рисковать своей особой и репутаціей, въ конц предыдущей главы мы видли, какой сильный страхъ обуялъ его, хотя онъ и не былъ совсмъ скомпрометированъ.

Но тамъ находились люди, не обладавшіе этой драгоцнной осторожностью: то были бывшій адвокатъ Дантонъ и мясникъ Лежандръ, бульдогъ и медвдь.

— Собраніе можетъ оправдать короля, сказалъ Дантонъ.— Его ршеніе будетъ измнено всей Франціей, потому что вся Франція осуждаетъ его!

— Комитеты говорятъ вздоръ, сказалъ Лежандръ, если бы имъ было лучше извстно настроеніе народныхъ массъ, то они взялись-бы за умъ, впрочемъ, прибавилъ онъ, если я это говорю, то для ихъ-же блага.

Подобныя рчи приводили въ негодованіе конституціоналистовъ, къ ихъ несчастью у нихъ въ клуб Якобинцевъ не было такого сплоченнаго большинства, какъ въ Собраніи.

Они ограничили свой протестъ только тмъ, что вышли изъ клуба.

И поступили такъ совершенно напрасно: люди, покидающіе свое мсто, всегда не правы. На этотъ счетъ есть прекрасная французская пословица: ‘Кто сходитъ съ своего мста, утрачиваетъ право на него’.

Конституціоналисты не только утратили свое мсто, но это мсто захватили депутаціи народа, явившіяся съ адресами, въ которыхъ былъ высказанъ протестъ противъ комитетовъ.

Вотъ какія лица бывали теперь у Якобинцевъ, и этихъ депутатовъ принимали съ восторгомъ.

Тмъ временемъ адресъ, которому предстояло пріобрсти важное значеніе въ то товящихся событіяхъ, составлялся на противоположнымъ конц Парижа, въ Марэ, въ клуб, или скоре, въ братскомъ обществ мужчинъ и женщинъ, т. е., въ обществ Минимъ, названномъ такъ по мсту его собраній.

Это общество было филіальнымъ отдленіемъ кордельеровъ, а душою его былъ тотъ же Дантонъ. Адресъ писалъ юноша лтъ двадцати трехъ, четырехъ, всецло находившійся подъ обаяніемъ Дайтона.

Этотъ юноша былъ Жанъ-Ламберъ Тальенъ. Странная подпись стояла подъ адресомъ: Народъ.

14-го въ Собраніи начались пренія.

На этотъ разъ оказалось невозможнымъ воспретить публик входъ на галлереи, а также невозможнымъ наполнить коридоры и проходы роялистами и рыцарями шпаги, наконецъ, оказалось невозможнымъ запереть входы въ тюльерійскій садъ.

Прологъ былъ разыгранъ передъ клакерами, но комедію пришлось разыграть передъ настоящей публикой.

А, надо сознаться, публика была плохо настроена.

Такъ плохо настроена, что, когда Дюпаръ, пользовавшійся популярностью всего три мсяца тому назадъ, предложилъ сложить вину короля на его приближенныхъ, его выслушали въ угрюмомъ молчаніи.

Тмъ не мене, онъ высказался до конца, сильно удивленный, что въ первый разъ слова его не вызвали ни одного знака одобренія.

Онъ былъ однимъ изъ свтилъ тріумвирата, блескъ котораго сталъ мало-по-малу гаснуть на политическомъ горизонт: Дюпаръ, Ламетъ, Барнавъ.

Посл него на трибуну взошелъ Робеспьеръ. Что то скажетъ этотъ осторожный, такъ хорошо умвшій стушевываться человкъ? Всего недлю тому назадъ онъ объявилъ, что не считаетъ себя ни монархистомъ, ни республиканцемъ, за кого-то онъ выскажется?

Онъ совсмъ не высказался.

Съ какой-то лицемрной кротостью онъ объявилъ себя защитникомъ гуманности: по его мннію было несправедливо и жестоко карать однихъ слабыхъ, онъ не нападаетъ на короля, такъ какъ Собраніе, повидимому, признаетъ короля неприкосновенными., но защищаетъ Булье, Шарни, г-жу де Турзель, курьеровъ, лакеевъ, слугъ, наконецъ всхъ, кто, по своему зависимому положенію, обязанъ повиноваться.

Собраніе сильно роптало во время этой рчи. Галлереи слушали съ глубокимъ вниманіемъ, не зная, слдуетъ-ли апплодировать, или выразить неодобреніе, наконецъ, он увидали въ словахъ оратора именно то, что въ нихъ дйствительно заключалось: настоящее нападеніе на короля и притворную защиту придворныхъ.

Тогда галлереи принялись аплодировать.

Президентъ пытался заставить ихъ замолчать.

Пріёръ (де ла Марнъ) хотлъ, чтобы пренія велись въ открытую, безъ всякихъ увертокъ и недомолвокъ.

— Что вы сдлаете, граждане, воскликнулъ онъ,— если короля признаютъ непричастнымъ къ данному преступленію и потребуютъ отъ васъ возвращенія ему его прежней власти?

Вопросъ былъ тмъ затруднительне, что онъ былъ поставленъ ребромъ, но бываютъ минуты, когда реакціонныя партіи ничмъ не смущаются.

Деменье отвтилъ на брошенный вызовъ и, казалось, сталъ поддерживать Собраніе, выступивъ противъ короля.

— Собраніе всемогуще, сказалъ онъ,— и по своему всемогуществу иметъ полное право отнять власть у короля до момента окончанія конституціи.

И такъ оказалось, что король не бжалъ, а былъ похищенъ, что онъ будетъ отршенъ отъ власти лишь на время и потому только, что Конституція еще не кончена, какъ только она будетъ окончена, онъ немедленно приступитъ къ отправленію своихъ королевскихъ обязанностей.

— Наконецъ, воскликнулъ Деменье,— если меня просятъ (никто его объ этомъ не просилъ), если меня просятъ обратить мое объясненіе на декретъ, то вотъ, что я предлагаю:

‘1) Король будетъ не допущенъ до власти, пока не признаетъ Конституціи.’

‘2) Если онъ ея не признаетъ, Собраніе объявитъ его низложеннымъ’.

— О! будьте покойны, воскликнулъ Грегуаръ съ своего мста,— онъ не только признаетъ ее, но и присягнетъ всему, что вамъ будетъ угодно!

Онъ былъ правъ, но только ему слдовало сказать: ‘Присягнетъ и признаетъ все, что вамъ будетъ угодно’.

Короли еще легче присягаютъ чему-либо, чмъ признаютъ что-нибудь.

Собраніе было, пожалуй, готово немедленно принять проэктъ декрета Деменье, но Робеспьеръ крикнулъ съ своего мста:

— Берегитесь! подобный декретъ заране ршаетъ, что король не будетъ судимъ!

Собраніе, застигнутое на мст преступленія, не посмло поставить вопросъ на голосованіе. Шумъ, раздавшійся у двери, вывелъ всхъ изъ затрудненія.

Это была депутація отъ общества Минимъ. Она принесла адресъ, внушенный Дантономъ, написанный Тальеномъ и подписанный ‘народомъ’.

Собраніе вымстило свою досаду на этой депутаціи: оно отказалось выслушать ихъ адресъ.

Тогда поднялся Барнавъ.

— Не читайте его сегодня, сказалъ онъ,— а выслушайте его завтра и не допускайте, чтобы партійное мнніе повліяло на васъ… Стоитъ только закону поднять свое знамя, и вы увидите, что вс добрые граждане соберутся вокругъ него!

Читатель, хорошенько запомните эти слова, перечтите ихъ, задумайтесь надъ фразой: Закону стоитъ лишь поднять свое знамя! Эта фраза была произнесена 14, рзня 17 числа находить въ ней свое обоснованіе.

Такимъ образомъ у народа не только отняли власть, обладателемъ которой онъ снова счелъ себя вслдствіе бгства своего короля, или скоре, вслдствіе измны своего полномочнаго представителя, но открыто отдавали эту власть Людовику XVII, и когда народъ требовалъ себ правъ, составлялъ петиціи, то эти петиціи оказались лишь партійнымъ мнніемъ, съ которымъ Собранію, этому другому полномочному представителю народа, было легко справиться, поднявъ свое знамя!

Что означали слова: поднять знамя закона?

Провозгласить военное положеніе и поднять красное знамя.

Дйствительно, слдующій день, 15 іюля, былъ день ршительный. Собраніе выглядло грозно, никто не угрожалъ ему, но оно, пожелавъ увидать для себя какую-то опасность, призвало къ себ на помощь Лафайета, и Лафайетъ остававшійся всегда чуждымъ настроенію народа, Лафайетъ послалъ Собранію пять тысячъ человкъ національной гвардіи и, чтобы подстрекнуть народъ, позаботился о томъ, чтобы въ этотъ отрядъ вошла тысяча солдатъ изъ Сентъ-Антуанскаго предмстья, вооруженныхъ пиками.

Ружья представляли аристократію національной гвардіи, а пики ея демократію.

Собраніе, убжденное вмст съ Барнавомъ, что стоило ему поднять знамя, чтобы привлечь къ себ не народъ, но Лафайета, командира гвардіи, и Бальи, парижскаго мэра, Собраніе ршило покончить съ назрвшимъ вопросомъ.

Хотя оно существовало всего около двухъ лтъ, но въ отношеніи нравственныхъ принциповъ стояло не выше собраніи 1829 г. или 1846 г. Оно знало, что необходимо утомить членовъ и постороннихъ слушателей второстепенными вопросами и разсужденіями и отложить главный вопросъ до конца засданія, чтобы сразу добиться его ршенія. Оно употребило половину засданія на слушаніе военнаго отчета о длахъ департамента, потомъ любезно позволило разглагольствовать тремъ или четыремъ членамъ, имвшимъ привычку говорить, между тмъ какъ вокругъ шли частные разговоры, наконецъ, уже при конц засданія, оно смолкло, чтобы выслушать рчи Салля и Барнава.

Дв адвокатскія рчи настолько убдили Собраніе, что когда Лафайетъ потребовалъ закрытія, оно спокойно вотировало его.

Въ самомъ дл, въ этотъ день Собранію было нечего бояться, галлереи были заняты людьми ‘на подборъ’, вс входы въ Тюльери были заперты, полиція находилась въ распоряженіи предсдателя, Лафайетъ присутствовалъ на засданіи, чтобы потребовать закрытія, Бальи стоялъ на площади во глав муниципальнаго совта, готовый предъявить толп свои требованія. Повсюду вооруженная власть была готова вступить въ борьбу съ народомъ.

Такъ какъ народъ не могъ вступить въ драку, то, пройдя вдоль рядовъ штыковъ и пикъ, удалился на свой Авентинскій холмъ, то есть на Марсово поле.

Замтьте: онъ удалился на Марсово Поле не для бунта, не для образованія стачки, какъ народъ римскій, нтъ, онъ шелъ на Марсово Поле въ увренности, что снова найдетъ тамъ алтарь Отечества, который еще не успли разрушить посл 14 іюля, хотя обыкновенно правительства всегда спшатъ разрушать алтари Отечества.

Толпа хотла составить тамъ протестъ и представить этотъ протестъ въ Собраніе.

Въ то время, какъ толпа составляла этотъ протестъ, Собраніе вотировало:

1) Мра предупредительная:

‘Если король нарушаетъ свою присягу, если онъ нападаетъ на свой народъ или не защищаетъ его, то онъ отрекается отъ престола, становится простымъ гражданиномъ и можетъ быть преданъ суду за проступки, совершенные посл отреченія’.

2) Мра репрессивная:

‘Подвергаются преслдованію: Булье, какъ главный виновникъ, а какъ второстепенные виновники, вс лица, принимавшія участіе въ похищеніи короля’.

Пока Собраніе вотировало эти дв мры, толпа составила и подписала свой протестъ. Она возвратилась, чтобы подать его Собранію и нашла его еще лучше охраняемымъ чмъ когда-либо. Въ этотъ день власть была сосредоточена исключительно въ рукахъ военныхъ: предсдателемъ Собранія былъ Шарль Ламетъ, молодой полковникъ, національной гвардіей командовалъ Лафайетъ, молодой генералъ, даже нашъ почтенный астрономъ Бальи опоясалъ свой фракъ трехцвтнымъ шарфомъ и покрылъ свою ученую голову муниципальной треуголкой, что придавало ему среди штыковъ и пикъ видъ военнаго, такъ что, еслибы г-жа Бальи увидала его, она, пожалуй, приняла-бы его за Лафайета, какъ, по увренію злыхъ языковъ, она иногда принимала Лафайета за него.

Толпа вступила въ переговоры, она выказала такъ мало враждебности, что не было возможности отклонить эти переговоры. Результатомъ ихъ было позволеніе депутатамъ поговорить съ Петіономъ и Робеспьеромъ. Видите, какъ росла популярность новыхъ лицъ, по мр того, какъ падала популярность Дюпаровъ, Ламетовъ, Барнавовъ, Лафайетовъ и Бальи? Депутаты въ числ шести человкъ отправились въ Собраніе съ хорошимъ эскортомъ. Робеспьеръ и Потіонъ, предупрежденные, поспшили къ нимъ на встрчу къ Фельянамъ.

Было уже слишкомъ поздно, голосованіе было закончено!

И Петіонъ и Робеспьеръ относились къ голосованію враждебно, а потому извстили о немъ депутатовъ народа не въ такой форм, чтобы т мягко отнеслись къ этому. Дйствительно, депутаты вернулись къ пославшимъ ихъ въ большомъ негодованіи и сильномъ раздраженіи.

Народъ проигралъ партію, имя на рукахъ вс козыри, какіе судьба когда-либо вкладывала въ руки народа.

Это и привело его въ ярость: онъ разошелся по городу и началъ съ того, что потребовалъ закрытія театровъ. Когда театры закрыты, какъ намъ говорилъ одинъ изъ нашихъ друзей въ 1830 году, значитъ надъ Парижемъ разввается черное знамя.

Въ опер стоялъ гарнизонъ: онъ воспротивился закрытію.

Лафайетъ съ своими четырьмя тысячами ружей и тысячью пикъ очень желалъ подавить этотъ начинавшійся бунтъ, муниципалитетъ отказалъ ему въ полномочіи.

До этой минуты королева получала постоянныя извстія о ход событій, но свднія на этомъ прекратились: дальнйшія событія теряются во мрак, не мене зловщемъ, чмъ сами они.

Барнавъ, котораго королева поджидала съ такимъ нетерпніемъ, долженъ былъ передать ей все, что произошло впродолженіе дня 15 іюля.

Вс, впрочемъ, предчувствовали приближеніе какого-то важнаго событія.

Король ожидалъ Барнава во второй комнат г-жи Компанъ, когда ему пришли доложить о приход доктора Жильбера, поэтому, желая внимательне прослушать разсказъ о текущихъ событіяхъ, онъ вернулся къ себ, удержалъ Жильбера и предоставилъ Барнава королев.

Наконецъ около половины десятаго на лстниц раздались шаги, послышался голосъ, обмнявшійся нсколькими словами съ часовымъ, стоявшимъ на площадк, затмъ, въ конц корридора показался молодой человкъ въ мундир національной гвардіи.

Это былъ Барнавъ.

Когда королева отворила дверь, сердце ея билось такъ сильно, точно это былъ обожаемый ею возлюбленный, и Барнавъ юркнулъ въ дверь, кинувъ внимательный взглядъ передъ собой и за собой.

Дверь немедленно захлопнулась, и, при полномъ безмолвіи, раздалось щелканье ключа.

XVI.
День 15 іюля.

Сердце у обоихъ билось съ одинаковой силой, но подъ вліяніемъ совсмъ противоположныхъ чувствъ. Сердце королевы трепетало при мысли о возможности мести, сердце Барнава билось желаніемъ быть любимымъ.

Королева поспшила во вторую комнату, точно торопилась къ свту. Конечно, она не боялась ни Барнава, ни его любви: она знала, насколько эта любовь почтительна и преданна, но по женскому инстинкту избгала темноты.

Войдя во вторую комнату, она опустилась на стулъ.

Барнавъ остановился на порог и однимъ взглядомъ окинулъ маленькую комнату, освщенную всего двумя свчами.

Онъ ожидалъ найти короля, король присутствовалъ при двухъ первыхъ свиданіяхъ его съ Маріей-А нтуанетой.

Комната была пуста. Въ первый разъ посл его прогулки по галлере епископа въ Mo, онъ очутился наедин съ королевой.

Онъ невольно прижалъ руку къ сердцу, чтобы сдержать его біеніе.

— О! г-нъ Барнавъ, сказала королева посл минутнаго молчанія, я жду васъ цлыхъ два часа!

При этомъ упрек, высказанномъ такимъ кроткимъ, почти жалобнымъ голосомъ, Барнавъ былъ готовъ броситься къ ногамъ королевы, но уваженіе къ ней удержало его.

Самъ инстинктъ, иногда, подсказываетъ человку, что упасть къ ногамъ женщины, значитъ выказать ей неуваженіе.

— Увы! государыня, это правда, но я надюсь ваше величество уврены, что это случилось не по моей вол.

— О да, я знаю, вы преданы королю и стоите за королевскую власть.

— Я преданъ въ особенности королев, и желалъ бы, чтобы ваше величество хорошенько убдились въ этомъ.

— Я и не сомнваюсь, г-нъ Барнавъ… И такъ вы не могли придти раньше?..

— Я хотлъ придти въ семь часовъ, государыня, но было еще слишкомъ свтло, и къ тому же я встртилъ — какъ подобный человкъ сметъ приближаться къ вашему дворцу!— я встртилъ на террас Марата!

— Марата? переспросила королева, какъ-бы припоминая,— это тотъ самый газетчикъ, что пишетъ противъ насъ?

— И противъ всхъ на свт… Его ехидные глаза слдили за мною, пока я не скрылся въ калитку Фельяновъ… Я прошелъ, даже, не осмлясь взглянуть на ваши окна. Къ счастью, на Королевскомъ мосту я встртилъ Сенъ-При.

— Сенъ-При! это кто такой? сказала королева съ такимъ же презрніемъ, какое она выказала къ Марату.— Комедіантъ?

— Да, государыня, комедіантъ, но что длать! Это одна изъ особенностей нашей эпохи. Прежде, если короли и знали о существованіи комедьянтовъ и газетчиковъ, то только для того чтобы отдавать имъ приказанія, которымъ т считали за счастье повиноваться, теперь комедьянты и газетчики превратились въ гражданъ, имющихъ свою долю вліянія, они двигаются по своей вол, дйствуютъ по своему вдохновенію и, какъ маленькія колеса огромной машины, въ которой король изображаетъ собою теперь лишь главное колесо, они могутъ длать добро, могутъ длать зло… Сенъ-При исправилъ то, что испортилъ Маратъ.

— Какимъ образомъ?

— Сенъ-При былъ въ мундир. Онъ мой хорошій знакомый, я подошелъ къ нему и спросилъ, гд онъ стоитъ на караул: къ счастью, оказалось, во дворц! Я зналъ, что могу вполн на него положиться, и сказалъ ему, что удостоился получить аудіенцію у васъ…

— О! г-нъ Барнавъ!

— Разв лучше было отказаться…?

Барнавъ чуть не сказалъ отъ счастья, но поправился:

— Разв лучше было отказаться отъ чести видть васъ и быть вынужденнымъ скрыть отъ васъ т важныя извстія, какія я долженъ сообщить вамъ?

— Нтъ, вы хорошо сдлали… И вы полагаете, что можете положиться на г-на Сенъ-При?

— Государыня, серьезно проговорилъ Барнавъ,— это минута крайней важности, поврьте, т, кто теперь остались съ вами — настоящіе друзья ваши, потому что, если завтра — а это ршится завтра — якобинцы одолютъ конституціоналистовъ, ваши друзья окажутся вашими соумышленниками… А вы видли, законъ отстранилъ отъ васъ наказаніе только для того, чтобы поразить вашихъ друзей, которыхъ онъ называетъ вашими соумышленниками.

— Это правда. И такъ, вы говорите, что г. Сенъ-При?…

— Г-нъ Сенъ-При мн сказалъ, что онъ будетъ на караул въ Тюльери отъ девяти до одиннадцати, постарается получить постъ на антресоляхъ, и такимъ образомъ впродолженіи этихъ двухъ часовъ ваше величество будете имть полную возможность дать мн свои приказанія… только онъ мн посовтовалъ надть мундиръ офицера національной гвардіи, и я послдовалъ его совту.

— И вы нашли г-на Сенъ-При на его посту?

— Да, государыня… Онъ далъ два билета въ свой театръ сержанту, чтобы получить отъ него этотъ постъ… Видите, какъ легко подкупить людей, прибавилъ Барнавъ съ улыбкой.

— Маратъ… Сенъ-При… два билета въ театръ… повторяла королева, окидывая испуганнымъ взглядомъ бездну, порождающую мелкія событія, изъ которыхъ въ революціонное время слагается судьба королей.

— О! да, это странно, не такъ ли, государыня? Это то, что древніе называли фатумомъ, что философы зовутъ случаемъ, а врующіе провидніемъ.

Королева взяла въ руку одинъ изъ своихъ локоновъ и грустно посмотрла на него.

— Наконецъ, это то, отчего посдли мои волосы! сказала она.

— Но, продолжала королева, возвращаясь къ Барнаву и политик,— я, кажется, слышала отъ васъ, что мы одержали побду въ Собраніи?

— Да, государыня, мы одержали побду въ Собраніи, но потерпли пораженіе у якобинцевъ.

— Богъ мой! Я теперь совершенно перестала понимать что-либо. Я думала, что якобинцы преданы вамъ, г-ну Ламету и г-ну Дюпору, что вы ихъ держите въ рукахъ и длаете изъ нихъ все, что захотите?

Барнавъ грустно покачалъ головой.

— Такъ было прежде, проговорилъ онъ,— но новый духъ повялъ на собраніе.

— Изъ Орлеана, не такъ-ли?

— Да, теперь опасность идетъ оттуда.

— Опасность! но опять таки, разв мы не избжали ее сегодняшнимъ голосованіемъ?

— Выслушайте, государыня,— вдь, для того, чтобы противостоять какому-либо положенію дла, надо знать его,— формулу сегодняшняго голосованія: ‘Если король отказывается отъ своей присяги, если онъ нападаетъ на свой народъ, или не защищаетъ его, то онъ отказывается отъ престола, становится простымъ гражданиномъ, подлежащимъ обвиненію по проступкамъ, совершеннымъ посл его отреченія’.

— Ну что-же, король не откажется отъ своей присяги, король не нападаетъ на свой народъ, а если другіе нападутъ на его народъ, онъ станетъ защищать его.

— Конечно, но это голосованіе оставляетъ открытую дверь революціонерамъ и орлеанистамъ. Собраніе ничего не постановило относительно короля: оно вотировало предварительныя мры противъ втораго бгства, но оставило въ сторон первое, а знаете, что сегодня вечеромъ предложилъ у Якобинцевъ Лакло, сторонникъ герцога Орлеанскаго?

— О! что-нибудь ужасное, конечно! Что можетъ предложить добродтельный авторъ Liaisons dangereuses?

— Онъ предложилъ, чтобы въ Париж и во всей Франціи составили петиціи, требующія лишенія короля престола. Онъ поручился за десять милліоновъ подписей.

— Десять милліоновъ подписей! воскликнула королева.— Боже мой! неужели насъ такъ ненавидятъ, что десять милліоновъ французовъ готовы отвергнуть насъ?

— О! государыня, вдь большинство устроить такъ легко!

— И предложеніе г-на Лакло прошло?

— Оно вызвало обсужденіе… Дантонъ поддерживалъ его.

— Дантонъ! но я полагала, что этотъ г-нъ Дантонъ нашъ?… г-нъ де Монморенъ мн говорилъ о проданной или купленной, не помню уже, должности адвоката королевскаго суда, которая длала его нашимъ?

— Г-нъ де Монморенъ ошибся, государыня, если-бы Дантонъ сдлался чьимъ-нибудь приверженцемъ, то только герцога Орлеанскаго.

— А Робеспьеръ говорилъ что-нибудь?.. Говорятъ, онъ начинаетъ пріобртать большое вліяніе.

— Да, Робеспьеръ говорилъ. Онъ не одобрялъ петиціи, но высказался за адресъ провинціальнымъ якобинскимъ обществамъ.

— Однако, надо бы заручиться Робеспьеромъ, если онъ пріобртетъ значеніе.

— Робеспьеромъ нельзя заручиться, государыня. Робеспьеръ преданъ исключительно самому себ,— иде, утопіи, призраку, быть можетъ честолюбію.

— Но, каково бы ни было его честолюбіе, мы вдь можемъ удовлетворить его… Предположите, что онъ хочетъ богатства?

— Онъ не хочетъ богатства.

— Быть министромъ, въ такомъ случа?

— Можетъ быть больше чмъ министромъ!

Королева взглянула на Барнава съ нкоторымъ страхомъ.

— Мн казалось, однако, что постъ министра есть высшая ступень, которой можетъ достигнуть кто-либо изъ нашихъ подданныхъ?

— Если Робеспьеръ считаетъ короля лишеннымъ престола, то онъ не считаетъ себя подданнымъ короля.

— Но чего-же онъ добивается? спросила королева съ испугомъ.

— Въ нкоторые историческіе моменты являются люди, мечтающіе о новыхъ государственныхъ титулахъ, которые замнятъ старые, уже исчезнувшіе.

— Да, я понимаю, что герцогъ Орлеанскій мечтаетъ о регенств, его рожденіе даетъ ему право на такой высокій постъ. Но г-нъ Робеспьеръ, ничтожный провинціальный адвокатъ!…

Королева забыла, что и Барнавъ былъ ничтожный провинціальный адвокатъ.

Барнавъ не обидлся, или потому, что ударъ скользнулъ, не задвъ его, или у него хватило мужества почувствовать его и скрыть боль.

— Марій и Кромвель вышли изъ рядовъ народа, замтилъ онъ.

— Марій! Кромвель!.. Увы! когда въ дтств я слышала эти имена, я не подозрвала, что когда нибудь они прозвучать въ моихъ ушахъ столь роковымъ образомъ!… Но, однако, мы постоянно уклоняемся отъ фактовъ и пускаемся въ анализъ, г. Робеспьеръ, какъ вы мн говорили, былъ противъ петиціи, предложенной Лакло и поддержанной Дантономъ?

— Да, но въ ту самую минуту въ собраніе нахлынула толпа народа, все обыкновенные крикуны Палэ-Рояля, шайка уличныхъ женщинъ, это была цлая махинація, нарочно подстроенная, чтобы поддержать Лакло. Предложеніе его не только прошло, но было ршено, что завтра въ одиннадцать часовъ утра эта петиція будетъ прочитана спеціально для того собраннымъ Якобинцамъ, потомъ ее отнесутъ на Марсово Поле, гд она будетъ подписана на алтар Отечества, а оттуда она будетъ разослана всмъ провинціальнымъ обществамъ, которыя подпишутъ ее въ свою очередь.

— Кто же пишетъ эту петицію?

— Дантонъ, Лакло и Бриссо.

— Три врага?

— Да, государыня.

— А наши друзья конституціоналисты, что же длаютъ они?

— О!.. Они ршили завтра все поставить на карту.

— Но они боле не могутъ оставаться съ Якобинцами?

— Ваше удивительное пониманіе людей и вещей, государыня, показываетъ вамъ положеніе дла въ его настоящемъ вид… Да, ваши друзья, руководимые Дюпаромъ и Ламетомъ, только что разошлись съ вашими врагами. Якобинцамъ они противопоставили Фельяновъ.

— Что это за Фельяны? Извините, я ничего не знаю. Въ нашъ политическій языкъ входитъ столько новыхъ именъ и новыхъ словъ, что я постоянно должна длать вопросы.

— Государыня, Фельяны,— это большое зданіе бывшаго монастыря близъ Манежа, и значитъ рядомъ съ Собраніемъ, его именемъ названа одна изъ террассъ Тюльери.

— Кто будетъ еще въ этомъ клуб?

— Лафайетъ, то есть національная гвардія, Бальи, то есть муниципалитетъ.

— Лафайетъ, Лафайетъ… вы полагаете, что можно разсчитывать на Лафайета?

— Я считаю его искренно преданнымъ королю.

— Онъ преданъ королю, какъ дровоскъ дубу, который онъ рубитъ у самаго корня! Бальи еще пожалуй: мн не за что на него жаловаться, скажу больше, онъ передалъ мн доносъ женщины, догадавшейся о нашемъ отъзд. Но Лафайетъ…

— Ваше величество оцните его при случа.

— Да, правда, проговорила королева, съ грустью припоминая прошедшее,— да… Версаль… Но вернемся къ этому клубу, что будутъ тамъ длать? что предложатъ? какую власть будетъ онъ имть?

— Огромную власть, потому что, какъ я говорилъ вашему величеству, онъ будетъ располагать національной гвардіей, муниципалитетомъ и большинствомъ Собранія, которое вотируетъ за одно съ нами. Кто останется у Якобинцевъ? Всего пять-шесть депутатовъ, пожалуй, Робеспьеръ, Петіонъ, Лакло, герцогъ Орлеанскій, все элементы разнородные, имъ придется имть дло съ сборищемъ новыхъ членовъ, неизвстно откуда взявшихся, съ шайкой крикуновъ, которые будутъ много шумть, но не будутъ имть никакого вліянія.

— Дай-то Богъ! А пока, что думаетъ длать Собраніе?

— Собраніе разсчитываетъ завтра-же сдлать строгій выговоръ парижскому мэру за его сегодняшнюю нершительность и вялость. Это приведетъ къ тому, что добрякъ Бальи, которому, какъ часамъ, необходимъ заводъ, двинется съ мста.

Въ эту минуту пробило три четверти одиннадцатаго, и послышался кашель часового.

— Да, да, пробормоталъ Барнавъ,— я знаю, мн пора уходить, а между тмъ мн кажется, что я долженъ передать еще тысячу вещей вашему величеству.

— А мн остается только отвтить вамъ одно, г-нъ Барнавъ, что я вамъ очень благодарна, вамъ и вашимъ друзьямъ, благодарна за ту опасность, какой вы подвергаетесь ради меня.

— Государыня, опасность игра, въ которой я, останусь-ли я побдителемъ или побжденнымъ, могу только выиграть, если ваше величество наградите улыбкой меня, побдителя или побжденнаго.

— Увы! я разучилась теперь улыбаться. Но вы столько для насъ длаете, что я попробую припомнить то время, когда я была счастлива, и общаю вамъ, что моя первая улыбка будетъ для васъ.

Барнавъ поклонился, прижавъ руку къ сердцу, и сталъ отступать къ двери.

— Кстати, сказала Марія — Антуанета,— когда васъ увижу?

Барнавъ началъ соображать.

— Завтра петиція и второе голосованіе въ Собраніи… Посл завтра произойдетъ вспышка и временное успокоеніе… Въ воскресенье вечеромъ, государыня, я постараюсь придти передать вамъ о томъ, что произойдетъ на Марсовомъ Пол.

Съ этими словами онъ вышелъ.

Королева въ глубокой задумчивости прошла къ своему супругу и нашла его также озабоченнымъ. Докторъ Жильберъ только что вышелъ отъ него, разсказавъ ему почти тоже, что сказалъ ей Барнавъ.

Имъ достаточно было обмняться взглядомъ, чтобы увидть, что съ обихъ сторонъ извстія были мрачныя.

Король только что окончилъ письмо.

Не говоря ни слова, онъ подалъ его королев.

Въ этомъ письм онъ давалъ Monsieur полномочія просить отъ имени французскаго короля вмшательства австрійскаго императора и прусскаго короля.

— Monsieur сдлалъ мн много зла, сказала королева,— Monsieur меня ненавидитъ и еще сдлаетъ мн все зло, какое будетъ въ его власти, но такъ какъ король довряетъ ему, то довряю и я.

И, взявъ перо, она геройски поставила свою подпись рядомъ съ подписью короля.

XVII.
Мы, наконецъ, доходимъ до того протеста, что переписывала г-жа Роланъ.

Мы надемся, что разговоръ Барнава съ королевой далъ нашимъ читателямъ ясное понятіе о положеніи всхъ партій 15-го іюля 1791 г.

Новые Якобинцы пробирались на мсто старыхъ,

Старые Якобинцы создавали клубъ Фельяновъ,

Кордельеры, въ лиц Дантона, Камиля Демулена и Лежандра, присоединялись къ новымъ Якобинцамъ,

Собраніе, превратившееся въ роялистическое и конституціонное, ршило во чтобы-то ни стало удержать короля,

Народъ ршился всми средствами добиться низложенія короля, и для этого, прежде всего, прибгнуть къ протесту и петиціи.

Что-же случилось впродолженіи ночи и дня, прошедшихъ посл свиданія королевы съ Барнавомъ, до того момента, когда мы вернулись къ г-ж Роланъ?

Мы это разскажемъ въ нсколькихъ словахъ.

Въ то самое время, какъ происходилъ этотъ разговоръ, вокругъ стола сидли три человка, имя передъ собою бумагу, перья, чернила: по порученію Якобинцевъ они писали петицію.

Это были: Дантонъ, Лакло и Бриссо.

Дантонъ не годился для такихъ длъ, это былъ человкъ, любившій удовольствія, движеніе, а потому онъ всегда съ нетерпніемъ ожидалъ окончанія засданія каждаго комитета, въ которомъ участвовалъ.

Не прошло и минуты, какъ онъ всталъ, предоставляя Бриссо и Лакло составить петицію, какъ имъ заблагоразсудится.

Лакло смотрлъ, какъ онъ уходилъ, провожалъ его глазами, пока онъ не скрылся, и прислушивался, пока не затворилась за нимъ дверь.

Тогда онъ сбросилъ съ себя напускную вялость, подъ которой таилъ неутомимую дятельность, онъ откинулся на спинку кресла и сказалъ, роняя перо изъ рукъ.

— Знаете-ли, любезнйшій г-нъ Бриссо, составьте эту петицію сами, какъ знаете, а я отказываюсь. А! еслибы это была дурная книга, какъ говорятъ при двор, продолженіе Liaisons dangereuses, я бы потрудился надъ нею, но петиція, петиція… прибавилъ онъ, звая,— это слишкомъ скучно.

Бриссо, напротивъ того, былъ созданъ для такого рода работы. Онъ былъ убжденъ, что напишетъ петицію лучше кого либо, а потому съ готовностью согласился и принялся за дло, между тмъ какъ Лакло поудобне развалился въ своемъ кресл, точно намреваясь дремать, а на самомъ дл, приготовившись взвшивать каждую фразу, каждую букву, чтобы найти случай вставить оговорку въ пользу регенства своего принца.

Написавъ фразу, Бриссо громко читалъ ее, а Лакло одобрялъ ее, слегка кивая головой.

Бриссо, обрисовавъ положеніе, постарался выставить:

1) Лицемрное или робкое молчаніе Собранія, не пожелавшаго или не посмвшаго что либо постановить насчетъ короля.

2) фактическое отреченіе отъ престола Людовика XVI: онъ бжалъ, а Собраніе временно отняло отъ него власть, приказало преслдовать его и арестовать, нельзя преслдовать, арестовать, отнять власть у короля, или, если его преслдуютъ, арестуютъ, временно отнимаютъ у него власть, значитъ онъ боле не король,

3) Необходимость позаботиться объ его замщеніи.

— Хорошо! очень хорошо! воскликнулъ Лакло при этомъ послднемъ слов.

Когда Бриссо собирался продолжать, онъ прибавилъ:

— Подождите… подождите! мн думается, что посл словъ ‘его замщеніе’, надо кое-что прибавить… что-нибудь такое, что привлекло-бы на на нашу сторону всхъ нершительныхъ и робкихъ. Вдь не вс, какъ мы, сожгли свои корабли.

— Можетъ быть, согласился Бриссо,— что-же вы именно прибавили-бы?

— О! вы это придумаете лучше меня, любезнйшій г-нъ Бриссо… Я бы прибавилъ… я бы прибавилъ…

Лакло сдлалъ видъ, что придумываетъ фразу, которую уже давно формулировалъ въ своемъ ум и только ждалъ удобнаго момента, чтобы вставить ее.

— Ну, сказалъ онъ наконецъ,— посл словъ: ‘Необходимость позаботиться объ его замщеніи’, я бы прибавилъ: ‘всми предусмотрнными конституціей средствами’.

Изучайте и восхищайтесь, вы, государственные люди, прошедшіе, настоящіе и будущіе составители петицій, протестовъ, законовъ!

И вы сейчасъ увидите,— то есть т изъ моихъ читателей, которые имютъ счастье не быть причастными къ политик,— увидите, куда вели насъ эти три слова: ‘Всми предусмотрнными конституціей средствами’.

Вс предусмотрнныя конституціей средства замны короля сводятся къ одному.

Этотъ единственный способъ — регенство.

А при отсутствіи графа Прованскаго и графа д’Артуа, братьевъ Людовика XVI и дядей дофина,— утратившихъ свою популярность благодаря своей эмиграціи,— кому доставалось регенство?

Герцогу Орлеанскому.

Эта маленькая и невинная фраза, проскользнувшая въ петицію, составлявшуюся отъ имени народа, длала, опять таки отъ имени народа, герцога Орлеанскаго регентомъ!

Прекрасная вещь политика, не правда-ли? Но только надо еще много времени, чтобы народъ научился разбираться въ ней, когда ему придется имть дло съ такими людьми, какъ Лакло.

Бриссо или не догадался о мин, подложенной въ эти три слова, о мин, готовой взорваться, когда это понадобится, или не замтилъ зми, которая проскользнула подъ этой прибавкой и подниметъ съ шипньемъ свою голову въ надлежащее время, или наконецъ, зная, чмъ онъ рискуетъ какъ авторъ петиціи, былъ не прочь оставить для себя лазейку, какъ бы то ни было, онъ безъ всякихъ возраженій прибавилъ эту фразу и только замтилъ.

— Дйствительно, это привлечетъ на нашу сторону нсколькихъ конституціоналистовъ… Мысль хорошая, г-нъ де Лакло!

Остальная часть петиціи вполн отвчала чувствамъ, которыя побудили народъ выступить съ ней.

На другой день Петіонъ, Дантонъ, Бриссо, Камиль Демуленъ и Лакло понесли петицію въ клубъ Якобинцевъ.

Зала была пуста или почти пуста.

Вс были у Фельяновъ.

Барнавъ не ошибся: бгство было поголовное. Петіонъ немедленно отправился въ Фельяны. Что же онъ засталъ тамъ? Барнавъ, Дюпоръ и Ламетъ составляли адресъ провинціальнымъ Якобинскимъ обществамъ, объявляя въ немъ, что клуба Якобинцевъ боле не существуетъ, что онъ перенесенъ въ Фельяны подъ именемъ Общества Друзей Конституціи.

Итакъ товарищество, съ такимъ трудомъ основанное, товарищество, которое, какъ стью, охватило всю Францію, собиралось прекратить свою дятельность, парализованное нершительностью.

Кому будетъ врить Франція, кому она будетъ повиноваться: старымъ Якобинцамъ или новымъ?

А въ это время произойдетъ контръ — революціонный государственный переворотъ, и народъ, уже утратившій точку опоры и почивавшій спокойнымъ сномъ, вполн довряя тмъ, кто за него бодрствуетъ, проснется побжденнымъ и скованнымъ.

Необходимо встртить грозу лицомъ къ лицу.

Пусть каждый пишетъ свой протестъ и отправляетъ его въ провинцію, туда, гд можіт разсчитывать на довріе къ себ.

Роланъ спеціальный депутатъ Ліона: онъ иметъ большое вліяніе на населеніе этой второй столицы Франціи. Дантонъ, прежде чмъ идти на Марсово Поле, гд будутъ заставлять народъ подписывать петицію, долженъ былъ пойти къ Ролану, объяснить ему положеніе дла и уговорить его немедленно послать протестъ Ліонцамъ, предоставивъ ему сайому редакцію этого важнаго документа.

Тогда Ліонскій народъ протянетъ руку народу парижскому и заявитъ свой протестъ въ одно время съ нимъ.

Вотъ этотъ-то протестъ, составленный ея мужемъ, и переписывала г-жа Роланъ.

А Дантонъ поспшилъ вернуться къ своимъ друзьямъ на Марсово Поле.

Онъ посплъ къ концу большого спора, вызваннаго тми тремя словами, какія вставилъ въ петицію Лакло.

Они бы прошли незамченными, но какой-то простолюдинъ, судя по его костюму и манерамъ, вдругъ прервалъ читавшаго.

— Остановитесь-ка! сказалъ онъ,— вдь здсь хотятъ обмануть народъ.

— Какимъ образомъ? спросилъ читавшій.

— Этими словами: ‘Всми предусмотрнными конституціей средствами’ вы мняете одно на другое…. вы только передлываете на другой ладъ королевскую власть, а мы боле не желаемъ кополей.

— Нтъ, не надо королевской власти, не надо короля! закричало большинство присутствующихъ.

Странная вещь! тогда Якобинцы вступились за королевскую власть.

— Господа, господа, воскликнули они,— берегитесь! если не будетъ королевской власти, если не будетъ короля, то настанетъ республика, а мы еще не созрли для республики.

— Мы не созрли? воскликнулъ простолюдинъ.— Положимъ… Но еще одно или два такихъ солнцепека, какъ варенское, и мы живо дозремъ.

— На голоса! на голоса петицію!

— На голоса! повторили т, что кричали: ‘Не надо королевской власти! не надо короля!’

Пришлось приступить къ голосованію.

— Пусть т, кто не желаютъ ни Людовика XVI, ни какого-либо другаго короля, поднимутъ руку, сказалъ незнакомецъ.

Подняло руку такое значительное большинство, что не понадобилось длать подсчета.

— Хорошо, сказалъ коноводъ толпы,— завтра въ воскресенье 17 іюля, весь Парижъ соберется сюда для подписанія петиціи. Я, Бильо, берусь предупредить всхъ.

Услыхавъ фамилію Бильо, вс въ толп узнали въ говорившемъ того грознаго фермера, который вмст съ адъютантомъ Лафайета арестовалъ короля въ Варенн и привезъ его въ Парижъ.

Такимъ образомъ, съ самаго начала наиболе смлые изъ Кордельеровъ и Якобинцевъ оказались на заднемъ план, кто же оказался впереди? Простолюдинъ, то есть инстинктъ народной массы.

Камиль Демуленъ, Дантонъ, Бриссо и Петіонъ объявили, что, такъ какъ подобное дяніе парижскаго населенія не можетъ быть приведено въ исполненіе, не вызвавъ грозы, то необходимо получить прежде разршеніе городской ратуши на завтрашнее собраніе.

— Хорошо, сказалъ простолюдинъ,— получайте разршеніе, а если вы такового не получите, то я его потребую!

Эти хлопоты поручили Камилю Демулену и Бриссо.

Бальи отсутствовалъ, они нашли только старшаго судью. Тотъ ничего не могъ ршить: не отказалъ, но и не далъ позволенія, онъ только на словахъ одобрилъ петицію. Бриссо и Камиль Демуленъ вышли изъ ратуши съ увренностью, что получили разршеніе.

Какъ только они ушли, старшій судья послалъ предупредить собраніе о просьб, съ какой къ нему обращались.

Собраніе было застигнуто врасплохъ.

Оно еще не сдлало никакого постановленія относительно Людовика XVI, бжавшаго, временно лишеннаго трона, короля, арестованнаго въ Варенн, привезеннаго въ Тюльери и съ 16 іюня находившагося какъ бы подъ стражей.

Нельзя было терять ни минуты.

Деменье, стараясь изобразить изъ себя врага королевской семьи, предложилъ проэктъ декрета, составленнаго въ такихъ выраженіяхъ:

‘Пріостановленіе исполнительной власти продолжится, пока конституціонный актъ не будетъ представленъ королю и принятъ имъ’.

Декретъ, предложенный въ семь часовъ вечера, въ восемь уже былъ принятъ огромнымъ большинствомъ.

Такимъ образомъ петиція народа оказалась безполезной: король, власть котораго была пріостановлена, пока онъ не согласится на конституцію, при условіи такого согласія становился прежнимъ королемъ.

Всякій, кто будетъ требовать низложенія короля, на основаніи конституціи удержаннаго на престол Собраніемъ, пока онъ будетъ выказывать расположеніе выполнять требованія конституціи,— окажется, поэтому, бунтовщикомъ.

А благодаря крайней серьезности положенія бунтовщики должны преслдоваться всми средствами, какія законъ предоставляетъ своимъ агентамъ.

Вслдствіе этого въ тотъ же вечеръ въ ратуш произошло совщаніе мэра и муниципальнаго совта.

Засданіе открылось въ половин десятаго.

Въ десять часовъ было ршено на слдующій день, въ воскресенье 17 іюля, съ восьми часовъ утра расклеивать на всхъ стнахъ Парижа декретъ собранія, а кром того заставить нотаблей и приставовъ читать его на всхъ перекресткахъ при звукахъ трубъ и подъ охраной войскъ.

Черезъ часъ посл принятія этого ршенія, о немъ узнали у Якобинцевъ.

Якобинцы чувствовали себя слабыми: бгство большинства изъ нихъ къ Фельянамъ длало ихъ отчужденными отъ всхъ и безсильными.

Они покорились.

Сантеръ, представитель Сентъ-Антуанскаго предмстья, популярный пивоваръ Бастиліи, будущій замститель Лафайета, взялся отъ имени общества пойти на Марсово поле, чтобы отобраго петицію.

Кордельеры проявили еще большую осторожность.

Дантонъ объявилъ, что на слдующій день подетъ въ Фонтенэ-су-Буа, у его тестя, лимонадчика, была тамъ небольшая дача.

Лежандръ общалъ пріхать къ нему съ Демуленомъ и Фрерономъ.

Ролановъ предупредили запиской, что безполезно посылать въ Ліонъ ихъ протестъ.

Вс планы рухнули или были отложены.

Эта записка Дантона явилась около полуночи, когда г-жа Роланъ только что переписала протестъ.

Въ это самое время въ задней комнат одного кабачка въ Гро-Кальу сидли два человка, допивая третью бутылку вина и кончая обсужденіе сумасброднаго проэта.

Это были солдатъ — инвалидъ и парикмахеръ.

— Забавныя у васъ мысли, г-нъ Лежаріетъ! говорилъ инвалидъ съ циничнымъ и глупымъ хохотомъ.

— Это точно, дядя Реми, возразилъ парикмахеръ,— вы меня понимаете? До разсвта мы проберемся на Марсово поле, поднимемъ доску на алтар Отечества, юркнемъ внизъ, положимъ доску на мсто, потомъ, большимъ буравомъ просверлимъ дыры въ полу… Много молодыхъ, хорошенькихъ гражданокъ явятся завтра на алтарь Отечества для подписи петиціи, и сквозь дыры…

Инвалидъ снова разразился циничнымъ и глупымъ смхомъ.

Но парикмахеръ не смялся: почтенная и аристократическая корпорація, къ которой онъ принадлежалъ, была разорена несчастьями того времени. Съ эмиграціей эти артисты прически потеряли свою лучшую практику. Кром того, Тальма только что сыгралъ роль Тита въ Беренис, и его прическа въ этой роли вызвала новую моду: носить короткіе, не напудренные волосы.

Поэтому, вс парикмахеры были роялисты. Прочтите Прюдома и вы увидите, что въ день казни короля одинъ парикмахеръ перерзалъ себ горло отъ отчаянія.

А славную штуку они сыграютъ съ этими негодяйками патріотками, какъ ихъ называли очень не многія знатныя дамы, оставшіяся во Франціи.

По этому случаю, пріятели спросили еще бутылку вина.

Они собирались приступить къ ней, когда инвалидъ, въ свою очередь, придумалъ слдующее:

Взять маленькій боченокъ, вылить въ него вино, прибавить еще дв бутылки и захватить боченокъ съ собою.

Когда кабатчикъ замтилъ своимъ гостямъ, что безполезно оставаться въ кабак, если они больше не пьютъ, то наши молодцы купили у него буравъ и боченокъ, перелили вино и посл полуночи направились на Марсово поле. Поднявъ доску, и положивъ между собою боченокъ, они улеглись на песокъ и заснули.

XVIII.
Петиція.

Бываютъ минуты, когда цлый рядъ волненій и подстрекательствъ доводитъ народъ до того, что онъ, подобно приливу, все заливаетъ на своемъ пути, и тогда, только какая-нибудь чрезвычайная катастрофа можетъ заставить его войти въ русло, назначенное ему природой.

Такъ было съ парижскимъ народомъ въ дв первыя недли іюля, когда столько событій довели его до благо калнія.

Въ воскресенье 10 іюля, весь Парижъ вышелъ встрчать прахъ Вольтера, но дурная погода помшала празднеству, и процессія остановилась у Шарантонской заставы, гд толпа простояла цлый день.

Въ недльникъ 11 іюля, разъяснло, процессія двинулась въ путь, прошла по Парижу среди огромнаго стеченія народа и остановилась передъ домомъ, гд скончался авторъ Dictionnaire Philosophique и Pucelie, чтобы г-ж Виллетъ, его пріемная дочь, и семья Коласъ могли положить внокъ на гробъ при пніи хора артистовъ Оперы.

Въ среду 13, состоялось представленіе въ собор Богоматери: шло Взятіе Бастиліи при большомъ оркестр.

Въ четвергъ, 14, въ день годовщины федераціи, было назначено торжественное паломничество для поклоненія алтарю Отечества. Три четверти Парижа собрались на Марсовомъ пол, и умы были приведены въ крайнее возбужденіе криками: ‘Да здравствуетъ нація!’, а также картиной блестящей иллюминаціи, среди которой Тюльерійскій дворецъ, мрачный и безмолвный, казался могилой.

Въ пятницу 16, происходило голосованіе въ палат, подъ защитой четырехъ тысячъ штыковъ и тысячи пикъ Лафайета, за тмъ слдовала петиція толпы, закрытіе театровъ, и усиленно циркулировали разные слухи и росказни впродолженіи всего вечера и части ночи.

Наконецъ, въ субботу 16, совершилось дезертирство Якобинцевъ въ Фельяны, грубыя сцены на Новомъ мосту, гд полицейскіе избили Фрерона и арестовали одного англичанина, учителя итальянскаго языка, затмъ произошло сильное возбужденіе на Марсовомъ пол, гд Бильо открылъ въ петиціи фразу Лакло, за этимъ послдовало народное голосованіе о низложеніи Людовика XVI, и наконецъ назначеніе сходки на слдующій день для подписи петиціи.

Ночь была мрачная, тревожная и полная волненій, и въ то время какъ главные вожди Яконінцевъ и Кордельеровъ, знавшіе намренія своихъ противниковъ, скрывались и прятались, люди добросовстные и простосердечные изъ ихъ партіи условились собраться и, во что бы то ни стало, продолжать начатое дло.

Эту ночь провели безъ сна также и люди одушевленные чувствами мене достойными, а въ особенности, мене гуманными, люди полные ненависти и злобы, какіе встрчаются во множеств при всякомъ серьезномъ общественномъ ереворог, такіе люди любятъ безпорядки, шумъ и видъ крови, какъ коршуны и тигры любятъ арміи за то, что он снабжаютъ ихъ трупами.

Маратъ, въ своемъ подземель, гд его удерживала его манія одиночества, продолжалъ считать себя гонимымъ, или длалъ видъ, что считаетъ себя таковымъ. Онъ жилъ во мрак, какъ живутъ хищные зври и ночныя птицы. Каждое утро изъ этого мрака выходили зловщія предсказанія на листкахъ газеты Другъ народа. Уже нсколько дней газета Марата была пропитана кровью. Съ самаго возвращенія короля онъ предлагалъ, какъ единственное средство для охраны интересовъ народа, назначить диктатора и произвести общую рзню. По мннію Марата прежде всего надо было перерзать все собраніе и перевшать все правительство, потомъ, для перемны — такъ какъ рзня и вислица боле его не удовлетворяли,— онъ предлагалъ отпиливать руки, отрубать пальцы, закапывать заживо, сажать на колъ. Доктору Марата уже давно-бы слдовало придти къ своему паціенту и сказать ему: ‘Вы пишете кровью, Маратъ, я вынужденъ вамъ сдлать кровопусканье.’

Веррьеръ, этотъ отвратительный горбунъ этотъ страшный карликъ съ длинными руками и длинными ногами, котораго мы видли въ ночь съ 5-го на 6-е октября, съ тхъ поръ гд-то скрывался и снова появился вечеромъ 16 іюля, тогда-то снова вс увидли это видніе изъ Апокалипса, какъ говорить о немъ Мишле, онъ появился на блой лошади, по бокамъ которой болтались его длинныя ноги съ колнями-обрубками и огромными ступнями, онъ останавливался на всхъ углахъ улицъ, на всхъ перекресткахъ и сзывалъ народъ на Марсово Поле на завтра.

Фурнье — онъ только въ первый разъ долженъ былъ проявить себя и получить прозвище Фурнье Американца, не потому, что онъ родился въ Америк (онъ былъ родомъ Овернецъ), но потому, что быль надсмотрщикомъ негровъ на Санъ-Доминго,— Фурнье, разоренный, озлобленный проигранными процессами, былъ выведенъ изъ себя молчаливымъ презрніемъ, съ какимъ національное собраніе отнеслось къ его двадцати петиціямъ. Еще бы! вдь вожди собранія сами были плантаторами, какъ Ламеты, или друзьями плантаторовъ, какъ Дюпаръ и Барнавъ. Поэтому, при первой возможности, Фурнье ршилъ отомстить за себя, онъ далъ себ въ этомъ слово, и этотъ человкъ, мысли котораго дико перескакивали съ одной на другую, этотъ человкъ, на чьемъ лиц застылъ адскій хохотъ гіены,— сдержитъ его.

И такъ, вотъ каково было общее положеніе дла въ ночь съ 16 на 17 іюля.

Король и королева съ тоскливой тревогой ожидали въ Тюльери: Барнавъ общалъ имъ торжество надъ народомъ. Онъ не сказалъ, что это будетъ за торжество, ни какимъ образомъ оно совершится, не все ли имъ было равно! средства ихъ не касаются: другіе дйствуютъ за нихъ. Вся разница только въ томъ, что король желалъ этого торжества потому, что оно улучшитъ положеніе королевской власти, а королева потому, что съ него должна была начаться месть, а народъ заставилъ ее столько выстрадать, что, по ея мннію, она имла полное право отомстить за себя.

Собраніе, опиравшееся на фиктивное большинство, ждало довольно спокойно, вс мры были имъ приняты, что бы ни случилось, законъ будетъ на его сторон, а въ крайнемъ случа, оно провозгласитъ громкую фразу: Общественное спасеніе!

Лафайетъ ждалъ тоже безъ всякаго страха: за нимъ была національная гвардія, еще ему преданная, и корпусъ въ девять тысячъ человкъ, составленный изъбышнихъ военныхъ, французскихъ гвардейцевъ, волонтеровъ. Этотъ корпусъ принадлежалъ скоре арміи, чмъ городу, къ тому же, онъ былъ наемный, отчего и назывался: платной гвардіей. Если завтра придется прибгнуть къ грозной экзекуціи, то этотъ корпусъ произведетъ ее.

Бальи и муниципалитетъ также ожидали событій. Бальи, посл цлой жизни, проведенной въ научныхъ занятіяхъ, былъ вдругъ вовлеченъ въ политику, въ жизнь сосредоточенную на площадяхъ и перекресткахъ. Получивъ наканун выговоръ отъ собранія за слабость, выказанную имъ вечеромъ 15, онъ уснулъ, положивъ подъ подушку объявленіе о военномъ положеніи и, въ случа надобности, собирался примнить его завтра во всей его сил.

Якобинцы ждали, но въ полнйшемъ разъединеніи. Робеспьеръ спрятался, Лакло, бывшій свидтелемъ того, какъ вычеркнули его фразу, надулся, Петіонъ, Бюзо и Бриссо держались наготов, основательно полагая, что завтрашній день будетъ очень горячій, они ждали извстій отъ Сантера, который въ одиннадцать часовъ утра долженъ былъ отправиться на Марсово поле и взять назадъ петицію.

Кордельеры разошлись, кто куда. Дантонъ, какъ мы сказали, похалъ въ Фонтенэ къ своему тестю, Лежандръ, Фреронъ и Камиль Демуленъ ршили послдовать за нимъ. Остальные ничего не могли предпринять: имъ не хватало вожака.

Народъ, ничего этого не подозрвавшій, отправится на Марссво поле, онъ будетъ подписывать петицію, кричать: ‘Да здравствуетъ нація!’ устроитъ хороводъ вокругъ алтаря отечества, распвая знаменитую псню 1790 года: a ira!

Реакція вырыла цлую пропасть между 1790 и 1791 годами, эту пропасть заполнятъ убитые 17 іюля!

И вотъ, этотъ день насталъ. Погода была великолпная. Съ четырехъ часовъ утра вс мелкіе странствующіе торговцы, живущіе толпой и всякими сборищами, эти цыгане большихъ городовъ, торгующіе кокосовымъ молокомъ, пряниками и пирожками, начали пробираться къ алтарю отечества, одиноко возвышавшемуся среди Марсова поля, словно огромный катафалкъ.

Его старательно срисовывалъ живописецъ, помщавшійся въ двадцати шагахъ отъ фасада, обращеннаго къ рк.

Въ половин пятаго на Марсово поле собралось уже человкъ полтораста.

Такъ рано встаютъ только т, кому плохо спится,— я говорю о мужчинахъ и женщинахъ изъ народа,— кто плохо поужиналъ или совсмъ не ужиналъ.

Поэтому, среди этихъ полутораста человкъ, окружавшихъ алтарь отечества, было не мало людей въ дурномъ расположеніи духа, а въ особенности, съ дурной вншностью.

Вдругъ одна женщина, продавщица лимонада, поднявшаяся на ступеньки алтаря, громко вскрикнула.

Въ ея башмакъ воткнулось остріе буравчика!

Вс сбжались къ ней, окружили ее. Полъ оказался въ дыркахъ, неизвстно откуда взявшихся, но этотъ буравчикъ, просверлившій башмакъ торговки лимонадомъ, указывалъ на присутствіе одного или нсколькихъ человкъ подъ поломъ алтаря отечества.

Что могли они тамъ длать?

Ихъ спрашиваютъ, просятъ отвчать, объяснить свои намренія, выйти, показаться.

Никакого отвта.

Одинъ изъ присутствовавшихъ побжалъ въ Гро-Кальу за гвардіей.

Національная гвардія не признала достаточнаго повода для безпокойства въ томъ, что какая-то женщина наступила на буравчикъ, и отказалась идти.

Между тмъ, негодованіе народа у алтаря отечества дошло до крайности. Приподняли доску, спустились внизъ и нашли извстныхъ намъ инвалида и парикмахера: оба были очень смущены и сконфужены.

Парикмахеръ отбросилъ подальше отъ себя буравчикъ, какъ улику, но не догадался скрыть боченокъ.

Ихъ схватили, вытащили на верхъ, стали допрашивать объ ихъ намреніяхъ и, такъ какъ они что-то бормотали, то ихъ повели къ комиссару.

Тамъ они чистосердечно признались, съ какой цлью спрятались подъ полъ, комиссаръ усмотрлъ въ этомъ пустую шалость и отпустилъ ихъ, но у дверей они нашли прачекъ изъ Гро-Кальу съ вальками въ рукахъ. Прачки изъ Гро-Кальу были, очевидно, очень щепетильны насчетъ чести женщины и, какъ разъяренныя Діаны, напали съ своими вальками на новыхъ Актеоновъ.

Въ эту минуту прибжали люди съ извстіемъ, что подъ алтаремъ отечества нашли боченокъ съ порохомъ, значитъ, эти преступники были тамъ не для того, чтобы просверливать дыры и подсматривать, но чтобы взорвать патріотовъ.

Еслибы только кто-нибудь открылъ боченокъ, то вс убдились бы, что въ немъ вино, а не порохъ, если бы только сообразили, что, подожги эти заговорщики боченокъ — допустивъ, что въ немъ былъ порохъ,— они прежде всего взорвали бы самихъ себя, то оба обвиняемыхъ оказались бы невинными, но бываютъ минуты, когда люди ничего не соображаютъ, ничего не провряютъ, или скоре, когда не хотятъ ни соображать, ни проврять.

Въ одну секунду порывъ втра превратился въ бурю. Появилась группа людей: откуда? Неизвстно.— Откуда явились т, что убили Фулона, Бертье, Флесселя, т, что произвели 5 и 6 октября? Изъ мрака, куда они вернулись, совершивъ свое дло. Эти люди схватили несчастнаго парикмахера и бднаго инвалида и повалили ихъ, одинъ изъ нихъ, инвалидъ, весь исполосованный ударами ножа, такъ и не поднялся, а парикмахера потащили къ фонарю, накинули веревку на шею, приподняли… На высот десяти футовъ отъ земли веревка оборвалась. Онъ упалъ еще живымъ, съ минуту отбивался отъ своихъ мучителей и вдругъ увидалъ на острі пики голову своего товарища: какимъ образомъ очутилась тамъ пика?— Увидавъ ее, онъ вскрикнулъ и упалъ въ обморокъ. Тогда ему отрзали, или скоре, отпилили голову и немедленно нашлась вторая пика, чтобы принять этотъ кровавый трофей!

Чернь вдругъ охватило желаніе пройтись по Парижу съ этими отрубленными головами, и несшіе головы вмст съ сотней такихъ же, какъ они, разбойниковъ съ громкими пснями вошли въ улицу Гренелль.

Въ девять часовъ на площади Пале Рояля чиновники муниципалитета, нотабли съ приставами при барабанномъ бо читали декретъ собранія о репрессивныхъ мрахъ противъ всхъ нарушителей постановленій собранія, въ это самое время съ улицы Сенъ-Тома-дю-Лувръ показались убійцы.

Муниципалитетъ оказался въ очень выгодномъ для себя положеніи: какъ ни жестоки были мры, имъ принятыя, все-таки ихъ нельзя было сравнить съ только-что совершеннымъ преступленіемъ.

Въ это время собраніе уже начало наполняться, отъ площади Палэ-Рояля до манежа не далеко: извстіе не замедлило долетть до залы засданій и разразилось въ немъ, какъ бомба.

Но тамъ дло приняло такой оборотъ, что не инвалида и парикмахера постигло слишкомъ жестокое наказаніе за ихъ школьническую продлку, а два добрыхъ гражданина, два друга порядка были убиты за то, что уговаривали революціонеровъ уважать законы.

Реньо де Сенъ-Жанъ-д`Анжели вскочилъ на трибуну.

— Граждане, сказалъ онъ,— я требую военнаго положенія, я требую, чтобы Собраніе объявило виновными въ оскорбленіи націи всхъ тхъ, кто индивидуальными или коллективными писаніями будетъ подстрекать народъ къ сопротивленію.

Собраніе поднялось почти въ полномъ состав и по предложенію Реньо де Сенъ-Жанъ-д`Анжели объявило виновными въ оскорбленіи націи тхъ кто индивидуальными или коллективными писаніями подстрекнетъ народъ къ сопротивленію.

Такимъ образомъ, представившіе петицію оказались виновными въ оскорбленіи націи. Этого именно и добивалось Собраніе.

Робеспьеръ укрывался въ какомъ-то уголк Собранія, онъ слышалъ, какъ провозглашали и ставили на голосованіе этотъ декретъ и поспшилъ къ Якобинцамъ, чтобы сообщить имъ о принятой мр.

У Якобинцевъ было пусто, всего двадцать пять или тридцать человкъ бродили по старому монастырю, Сантеръ уже былъ тамъ, ожидая распоряженій вождей.

Сантеръ былъ отправленъ на Марсово поле, чтобы предупредить петиціонеровъ объ угрожавшей опасности.

Онъ нашелъ двсти или триста человкъ, подписывавшихъ петицію Якобинцевъ на алтар Отечества.

Въ центр этой толпы оказался Бильо, только на дняхъ пріобрвшій извстность. Писать онъ не умлъ, но, назвавъ свое имя, попросилъ водить своей рукой и подписался однимъ изъ первыхъ.

Сантеръ поднялся на алтарь Отечества, сказалъ, что Собраніе только что признало бунтовщикомъ всякаго, кто осмлится требовать сверженія короля, и объявилъ, что Якобинцы послали его взять назадъ петицію, составленную Бриссо.

Бильо подошелъ къ знаменитому пивовару, эти два человка изъ народа съ минуту внимательно смотрли другъ на друга, они оба олицетворяли дв силы той эпохи: провинцію и Парижъ.

Они признали другъ друга братьями: вдь они вмст брали Бастилію.

— Хорошо! сказалъ Бильо,— Якобинцы получатъ свою петицію, но мы составимъ другую.

— И пусть принесутъ ее ко мн въ Сентъ-Антуанское предмстье: я подпишу ее самъ и заставлю подписать моихъ работниковъ.

И онъ протянулъ ему свою большую руку, Бильо дружески пожалъ ее.

Вс зааплодировали этому мощному братству, связавшему провинцію съ столицей.

Бильо отдалъ Сантеру его петицію, и тотъ удалился, сдлавъ народу жестъ, выражавшій общаніе и одобреніе: народъ отлично его понялъ: впрочемъ, онъ уже началъ узнавать Сангера.

— Теперь Якобинцы струсили, сказалъ Бильо,— а струсивъ, они имютъ право взять назадъ свою петицію, но мы-то, вдь, не струсили, и мы имемъ право составить другую.

— Да! да! другую петицію! здсь, завтра-же! закричали вс.

— Отчего не сегодня? спросилъ Бильо.— Завтра! кто знаетъ, что будетъ завтра?

— Да, да, согласились многіе,— сегодня! Сейчасъ!

Вокругъ Бильо образовалась группа людей наиболе выдающихся, такъ какъ сила иметъ свойство магнита: она притягиваетъ.

Эта группа состояла изъ депутатовъ отъ Кордельеровъ, а также изъ нсколькихъ Якобинцевъ: плохо освдомленные о положеніи дла или боле смлые, чмъ ихъ вожди, они явились на Марсово Поле, не смотря на запрещеніе.

Въ то время имена этихъ людей были еще совсмъ неизвстны, но вскор каждому изъ нихъ предстояло получить извстность, и притомъ очень различную.

То были: Роберъ, м-ль де Кераліо, Роланъ, Брюнъ, наборщикъ, а впослдствіи маршала. Франціи, Эберъ, публичный писецъ и будущій редакторъ грозной газеты P&egrave,re Du chne, Шометъ, журналистъ и медикъ, Сержанъ, граверъ на мди, будущій зять Марсо и устроитель всхъ патріотическихъ празднествъ, Фабръ д’Еглантинъ, авторъ Intrigue pistolaire, Анріо, стражъ гильотины, Мальяръ, грозный судебный приставъ въ Шатлэ, котораго мы потеряли изъ вида посл 6 октября и съ которымъ встртимся 2 сентября, Изабей отецъ, Изабей сынъ, вроятно единственный изъ дйствующихъ лицъ этой сцены, который могъ впослдствіи разсказать ее, такъ какъ сохранилъ живость и энергію молодости въ восемьдесятъ восемь лтъ.

— Сейчасъ! да, сейчасъ! закричалъ народъ.

Эти слова были встрчены оглушительными рукоплесканіями.

— Но кто будетъ писать? спросилъ кто-то въ толп.

— Я, вы, мы вс, крикнулъ Бильо,— это будетъ уже настоящая народная петиція.

Одинъ изъ патріотовъ побжалъ за бумагой, чернилами, перьями.

Въ ожиданіи его возвращенія народъ составилъ хороводъ и началъ фарандолу, напвая знаменитое a ira.

Черезъ десять минутъ патріотъ вернулся съ пятью или шестью тетрадями бумаги, съ цлымъ пучкомъ перьевъ и съ бутылкой чернилъ.

Роберъ взялъ перо и поди. диктовку м-ль де Кераліо и супруговъ Роланъ написалъ слдующее:

Петиція Національному Собранію, написанная на алтар Отечества 17 іюля 1791 года.

‘Представители націи,

‘Ваши труды приходятъ къ концу, вскор ваши преемники, вс безъ исключенія избранные народомъ, пойдутъ по вашимъ стопамъ, не встртивъ тхъ препятствій, какія длали вамъ депутаты двухъ привилегированныхъ сословій, эти вчные противники идеи святаго равенства.

‘Совершается великое преступленіе, бжитъ Людовикъ XVI, онъ недостойно покидаетъ свой постъ, государство почти впадаетъ въ анархію, граждане задерживаютъ его въ Варенн, отвозятъ въ Парижъ. Народъ этой столицы настоятельно проситъ васъ не ршать участи виновнаго, не выслушавъ вашихъ восьмидесяти двухъ департаментовъ.

‘Вы медлите. Собраніе получаетъ множество адресовъ, вся страна требуетъ, чтобы Людовикъ былъ судимъ. Вы-же, господа, предршили, что онъ невиненъ и неприкосновененъ, объявивъ вашимъ голосованіемъ 16 числа, что, по окончаніи Конституціи, конституціонная хартія будетъ представлена ему на утвержденіе.— Законодатели! народъ желаетъ совершенно иного, и мы полагали, что ваша высшая слава, даже вашъ долгъ заключаются въ томъ, чтобы быть выразителями желанія общества. Конечно, принять подобное ршеніе побудила васъ кучка тхъ непокорныхъ депутатовъ, которые заране выразили свой протестъ противъ конституціи, но, господа! представители народа великодушнаго и доврчиваго! вспомните, что двсти девяносто протестовавшихъ не имли голоса въ Національномъ Собраніи, поэтому, вашъ декретъ недйствителенъ какъ по форм, такъ и по сущности, недйствителенъ по существу потому, что идетъ наперекоръ верховной вол, недйствителенъ по форм потому, что составленъ двумя стами девяносто членами не имющими полномочій,

‘Эти соображенія, желаніе общаго блага, и настойчивое стремленіе избжать анархіи, на которую обрекло бы насъ отсутствіе единодушія между представителями народа и самимъ народомъ, все заставляетъ насъ просить васъ отъ имени всей Франціи уничтожить вашъ декретъ, принять во вниманіе, что проступокъ Людовика XVI доказанъ, что этотъ король отказался отъ престола. Мы просимъ васъ принять его отреченіе и созвать новое Конституціонное Собраніе, чтобы оно при дйствительномъ участіи націи приступило къ суду виновнаго, а въ особенности, къ замщенію его и организаціи новой исполнительной власти’.

Когда петиція была составлена, по данному знаку разомъ все стихло, вс головы обнажились, и Роберъ громкимъ голосомъ прочелъ вышеприведенныя строки.

Он совершенно отвчали общему желанію, и поэтому противъ нихъ не было сдлано ни одного возраженія, напротивъ, за послдней фразой послдовали единодушныя рукоплесканія.

Надо было собирать подписи, къ этому времени набралось уже не двсти или триста человкъ, а тысячъ около десяти и, такъ какъ со всхъ сторонъ Марсова Поля толпа не переставала прибывать, то было, несомннно, что черезъ часъ алтарь Отечества будетъ окруженъ пятьюдесятью тысячами человкъ.

Коммисары редакторы подписались первые, потомъ, въ одну минуту, вся страница наполнилась подписями, и тогда стали раздавать нумерованные листы чистой бумаги одинаковаго формата съ петиціей, которые должны были быть пришиты къ ней.

Когда листы были розданы, народъ сталъ подписывать ихъ на ступенькахъ алтаря Отечества, на колняхъ, всюду, гд находилъ себ точку опоры.

Между тмъ, на основаніи распоряженія Собранія, переданнаго имъ Лафайету,— распоряженія, вызваннаго не той петиціей, которую народъ подписывалъ, а утреннимъ убійствомъ,— на Марсово поле явились первые отряды войска но толпа была такъ занята петиціей, что почти не обратила на нихъ вниманія.

Тмъ не мене слдовавшія за этимъ событія должны были имть нкоторое значеніе.

XIX.
Красное знамя.

Этими войсками предводительствовалъ адъютантъ Лафайета. Который? Имя его неизвстно. У Лафайета было всегда столько адъютантовъ, что ихъ имена теряются въ исторіи.

Какъ бы то ни было, съ гласисовъ раздался выстрлъ и попалъ прямо въ этого адъютанта, рана оказалась не опасной, и такъ какъ выстрлъ былъ единичный, то никто не удостоилъ отвтить на него.

Почти такая-же сцена произошла въ Гро-Кальу. Лафайетъ прозжалъ черезъ Гро-Кальу съ тремя тысячами человкъ и пушками.

Но тамъ находился Фурнье во глав шайки висльниковъ, вроятно тхъ самыхъ, что убили инвалида и парикмахера, они устроили баррикаду.

Лафайетъ направился къ этой баррикад и разрушилъ ее.

Фурнье выстрлилъ въ него въ упоръ черезъ колеса телги, къ счастью, его ружье дало осчку. Баррикада была взята, и Фурнье арестованъ.

Его привели къ Лафайету.

— Что это за человкъ? спросилъ онъ..

— Тотъ самый, что стрлялъ въ васъ и чье ружье дало осчку.

— Отпустите его и пусть онъ убирается искать себ другую вислицу!

Фурнье не пошелъ искать другой вислицы, онъ исчезъ на время и появился во время сентябрьскихъ убійствъ.

Лафайетъ прибылъ на Марсово Поле: тамъ все еще подписывалась петиція, и царило полное спокойствіе.

Дйствительно, велико должно было быть это спокойствіе, если г-жа де Кондорсэ прогуливалась тамъ съ своимъ годовалымъ ребенкомъ.

Лафайетъ подошелъ къ алтарю Отечества и освдомился о томъ, что тамъ длалось: ему показали петицію. Народъ общалъ разойтись по домамъ, какъ только петиція будетъ подписана. Лафайетъ не нашелъ въ этомъ ничего заслуживающаго особаго порицанія и удалился съ своимъ войскомъ.

Но если на Марсовомъ Пол толпа не слыхала ни о выстрл, ранившемъ адъютанта, ни о ружь, давшемъ осчку, то въ Собраніи оба эти эпизода вызвали сильную панику.

Не надо забывать, что Собраніе стремилось къ роялистическому государственному перевороту и до сихъ поръ дйствовало довольно успшно въ пользу его.

— Лафайетъ раненъ! его адъютантъ убитъ!.. На Марсовомъ Пол безпорядки…

Таково было извстіе, распространившееся по Парижу, Собраніе офиціально передало его въ Ратушу.

Но въ Ратуш уже были встревожены чмъ, что происходило на Марсовомъ Пол, и за справками были отправлены три муниципальныхъ чиновника: Жакъ, Рено и Гарди.

Съ высоты алтаря Отечества подписывающіе петицію увидали новый кортежъ, приближавшійся къ нимъ со стороны рки.

Они выслали на встрчу ему депутацію.

Три чиновника муниципалитета это были они — приблизились прямо къ алтарю Отечества, но, вмсто той безпорядочной, шумной и буйной толпы бунтовщиковъ, которую они ожидали найдти, они увидали мирныхъ гражданъ: одни изъ нихъ подписывали петицію, другіе прогуливались группами, а третьи плясали фарандолу, распвая a ira!

Толпа была спокойна, но, можетъ быть, сама петиція носила мятежный характеръ? Муниципальные чиновники потребовали, чтобы она была прочтена имъ.

Петицію прочли съ первой строки до послдней и, какъ и въ первый разъ, это чтеніе сопровождалось единодушными возгласами одобренія и восторга.

— Господа, сказали муниципальные чиновники,— мы очень рады увидать каково ваше общее настроеніе, намъ сказали, что здсь происходитъ волненіе и безпорядки: насъ обманули. Мы немедленно передадимъ все, что видли, разскажемъ о спокойствіи, царящемъ на Марсовомъ пол, и не только не помшаемъ вамъ подать вашу петицію, но дадимъ вамъ національную гвардію въ вид охраны, еслибы кто-нибудь пожелалъ васъ потревожить. Еслибы мы не находились при исполненіи нашихъ обязанностей, то сами подписали бы вашу петицію, и если вы сомнваетесь въ нашихъ чувствахъ, мы готовы остаться вашими заложниками, пока вс вы не приложите рукъ къ петиціи.

Изъ этого видно, что чувство, выраженное въ петиціи, было раздляемо всми, если сами чиновники муниципалитета охотно подписали бы ее, какъ простые граждане, и только ихъ офиціальное положеніе помшало этому.

Толпу очень ободрило это выраженіе сочувствія со стороны трехъ муниципальныхъ чиновниковъ, на появленіе которыхъ они смотрли съ недовріемъ, подозрвая у нихъ враждебныя намренія. Въ небольшой схватк между народомъ и національной гвардіей было задержано два человка, и, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, арестованные были совершенно невинны. Нсколько почтенныхъ лицъ изъ толпы попросили освободить ихъ.

— Мы не можемъ взять это на себя, отвтили присланные муниципалитетомъ,— но выберите комиссаровъ, они пойдутъ съ нами въ Ратушу и имъ будетъ оказана справедливость.

Немедленно было выбрано двнадцать комиссаровъ, однимъ изъ нихъ былъ Бильо, выбранный единогласно. Вс они вмст съ тремя чиновниками отправились въ Ратушу.

Къ удивленію комиссаровъ Гревская площадь оказалась занятой солдатами, и только съ большимъ трудомъ они проложили себ путь сквозь этотъ лсъ штыковъ.

Бильо повелъ ихъ: какъ читатель помнить, Бильо хорошо зналъ Ратушу, гд онъ не разъ бывалъ вмст съ Питу.

Дойдя до дверей залы совщаній, муниципальные чиновники попросили комиссаровъ подождать минутку, велли отворить дверь, вошли и боле не появлялись.

Комиссары прождали ихъ цлый часъ.

Никакихъ извстій.

Бильо потерялъ терпніе, нахмурилъ брови, топнулъ ногой.

Вдругъ дверь отворилась. Появился муниципалитетъ въ полномъ состав съ Бальи во глав.

Бальи былъ очень блденъ: онъ, какъ математикъ, отлично сознавалъ теоретическое различіе между понятіями о справедливости и несправедливости, онъ чувствовалъ, что его толкаютъ на дурной поступокъ, но, получивъ приказъ отъ собранія, долженъ былъ выполнить его.

Бильо подошелъ къ нему.

— Г-нъ мэръ, сказалъ онъ своимъ твердымъ голосомъ,— мы ждемъ васъ уже боле часа.

— Кто вы и что вы имете сказать мн? спросилъ Бальи.

— Кто я? отвтилъ Бильо.— Меня удивляетъ, что вы меня спрашиваете кто я, г-нъ Бальи. Правда, людямъ, сворачивающимъ въ сторону, трудно узнавать тхъ, кто продолжаетъ идти по прямому пути… Я Бильо.

Бальи сдлалъ движеніе. Это имя напомнило ему человка, вошедшаго однимъ изъ первыхъ въ Бастилію, человка, охранявшаго Ратушу въ страшные дни убійства Фулона и Бертье, человка, шедшаго у дверецъ кареты короля при его возвращеніи изъ Версаля, приколовшаго трехцвтную кокарду къ шляп Людовика XVI и разбудившаго Лафайета въ ночь съ 5 на 6 октября, наконецъ, того человка, который привезъ короля изъ Варенна.

— Относительно же того, что я имю вамъ сказать, продолжалъ Бильо,— объявляю вамъ, что мы присланы народомъ, собравшимся на Марсовомъ пол.

— Чего проситъ этотъ народъ?

— Онъ проситъ исполнить общаніе, данное тремя вашими посланными, — освободить двухъ гражданъ, несправедливо обвиненныхъ и за невиновность которыхъ мы вс ручаемся.

— Вотъ еще! разв мы отвчаемъ за подобныя общанія? отвтилъ Бальи и хотлъ пройти дальше.

— Отчего бы вамъ не отвчать за нихъ?

— Оттого, что они были даны бунтовщикамъ!

Комиссары съ удивленіемъ переглянулись. Бильо нахмурился.

— Бунтовщикамъ? воскликнулъ онъ,— а! мы теперь ужъ стали бунтовщиками?

— Да, подтвердилъ Бальи,— бунтовщиками, и я отправляюсь на Марсово поле усмирять ихъ.

Бильо пожать плечами и засмялся, но въ смх его слышалась угроза.

— Усмирять народъ на Марсовомъ пол? проговорилъ онъ.— Но вашъ другъ Лафайетъ только что оттуда, а также и ваши посланные, вс они вамъ скажутъ, что на Марсовомъ пол гораздо спокойне, чмъ на площади Ратуши!

Въ эту минуту вбжалъ командиръ одного изъ гвардейскихъ батальоновъ квартала Боннъ-Нувелль.

— Гд г-нъ мэръ? спросилъ онъ.

Бильо посторонился, чтобы пропустить его къ Бальи.

— Я мэръ, сказалъ этотъ послдній.

— Къ оружію! г-нъ мэръ, къ оружію! воскликнулъ офицеръ,— на Марсовомъ пол дерутся, и пятьдесятъ тысячъ разбойниковъ собираются идти на Собраніе!

Едва офицеръ произнесъ эти слова, какъ тяжелая рука Бильо опустилась къ нему на плечо.

— А кто это сказалъ? спросилъ фермеръ.

— Кто сказалъ? Собраніе!

— Собраніе солгало! продолжалъ Бильо.

— Сударь! воскликнулъ офицеръ, обнажая саблю.

— Собраніе солгало! повторилъ Бильо, схвативъ саблю и вырывая ее изъ рукъ офицера.

— Довольно, довольно, господа! вмшался Бальи, — мы сами въ этомъ удостовримся… Г-нъ Бильо, отдайте, пожалуйста, г-ну офицеру саблю, и если вы имете вліяніе на тхъ, кто послалъ васъ, вернитесь къ нимъ и посовтуйте имъ разойтись.

Бильо бросилъ саблю къ ногамъ офицера.

— Разойтись? сказалъ онъ,— Вотъ еще! Право петицій признано за нами декретомъ, и пока другой декретъ не отниметъ его, ни мэру, ни командиру національной гвардіи не дано власти мшать гражданамъ высказывать свои желанія… Вы отправляетесь на Марсово поле? Мы будемъ тамъ прежде васъ, г-нъ мэръ!

Вс присутствовавшіе при этой сцен ждали только приказанія, слова, жеста Бальи, чтобы арестовать Бильо, но Бальи чувствовалъ, что голосъ, говорившій съ нимъ такъ смло и твердо, былъ голосъ самого народа.

Онъ знакомъ приказалъ пропустить Бильо и его товарищей.

Вс вышли на площадь: у одного изъ оконъ Ратуши разввалось красное знамя, и вихрь поднявшейся бури бшено крутилъ его кровавыя складки.

Къ несчастью, эта буря длилась всего нсколько минуть, прогремлъ громъ, но дождя не было, и только въ воздух скопилось еще больше электричества.

Когда Бильо и остальные комиссары вернулись на Марсово поле, толпа увеличилась еще на треть и состояла уже изъ шестидесяти тысячъ человкъ.

Эти шестьдесятъ тысячъ гражданъ и гражданокъ были разсяны по откосамъ, вокругъ алтаря Отечества, на самой эстрад и на ея ступеняхъ.

При появленіи Бильо и его товарищей произошло большое движеніе: вс сбжались къ нимъ, окружили ихъ, распрашивали объ участи двухъ гражданъ. Что отвтилъ мэръ?

Оба эти гражданина не выпущены на свободу, а мэръ отвтилъ, что составители петиціи бунтовщики.

Бунтовщики посмялись надъ даннымъ имъ названіемъ и вернулись къ прежней прогулк, на прежнее мсто или къ прежнему занятію.

Тмъ временемъ, петицію продолжали подписывать.

Насчитывалось уже четыре или пять тысячъ подписей, до вечера число ихъ должно было возрасти тысячъ до пятидесяти. Собраніе принуждено будетъ уступить такому единодушію.

Вдругъ прибжалъ въ попыхахъ одинъ гражданинъ. Онъ не только видлъ вмст съ комиссарами красное знамя у окна Ратуши, но слышалъ, какъ національные гвардейцы испускали крики радости, узнавъ, что ихъ поведутъ на Марсово поле, и немедленно стали заряжать ружья, когда же это было готово, какой-то муниципальный чиновникъ сталъ обходить ряды гвардейцевъ и что-то тихо говорить начальникамъ.

А затмъ вся національная гвардія, съ Бальи и муниципалитетомъ во глав, двинулась къ Марсову полю.

Прибжавшій гражданинъ торопливо сообщилъ эти извстія патріотамъ.

Но на всемъ пол, на мст, освященномъ федераціей прошлаго года, царило такое спокойствіе, такое единодушіе, такое братство, что граждане не поврили, чтобы имъ могла угрожать какая-либо опасность.

Они предпочли думать, что встникъ ошибся.

Петицію продолжали подписывать, танцы и псни возобновились.

Но вотъ, послышалась все приближавшаяся дробь барабана.

Вс съ тревогой посмотрли другъ на друга. При появленіи на гласисахъ штыковъ, сверкавшихъ на солнц, поднялся шумъ и ропотъ.

Члены различныхъ патріотическихъ обществъ сгрупировались вс вмст и предложили народу разойтись.

Но съ возвышенія алтаря Отечества раздался звучныя и громкій голосъ Бильо.

— Братья! что мы длаемъ? чего намъ бояться. Одно изъ двухъ: или военное положеніе направлено противъ насъ, или не направлено. Если оно не направлено противъ насъ, къ чему намъ разбгаться? въ противномъ же случа, его должны обнародовать, насъ извстить, обратятся къ намъ съ требованіемъ и тогда будетъ время разойтись.

— Да, да, послышалось со всхъ сторонъ,— мы не нарушаемъ закона… подождемъ требованія… вдь должны быть предъявлены три требованія… Останемся! останемся!

И толпа осталась.

Въ ту-же минуту барабанный бой послышался уже вблизи, и національная гвардія появилась съ трехъ сторонъ Марсова Поля.

Одна колонна ея показалась у Военной Школы.

Другая съ одной изъ сосднихъ улицъ.

Наконецъ третья съ улицы, ведущей къ холмамъ Шальо. Эта колонна перешла по деревянному мосту, впереди нея несли разввающееся красное знамя, и въ ея рядахъ находился Бальи.

Впрочемъ красное знамя было мало замтно, и вниманіе толпы не сосредоточилось на этомъ корпус.

Вотъ что увидалъ народъ на Марсовомъ Пол. Что-же увидали вновь пришедшіе?

Обширную равнину, усыпанную мирно прогуливающимися гражданами, а посреди алтарь Отечества, гигантское сооруженіе, на которое вели четыре лстницы такихъ огромныхъ размровъ, что по нимъ могли-бы подняться заразъ четыре батальона.

Отъ первой площадки надо было по ступенямъ подняться на вторую, гд и возвышался алтарь Отечества, осненный стройной пальмой.

Вс ступени, отъ нижней до высшей, были заняты сидвшими на нихъ зрителями, образовавшими такимъ образомъ живую и шумную пирамиду.

Національная гвардія Марэ и Сентъ-Антуанскаго предмстья, въ числ около четырехъ тысячъ человкъ, сопровождаемая орудіями, вошла по улиц, огибающей южный фасадъ Военной школы, и выстроилась противъ этого зданія.

Лафайетъ не особенно доврялъ этимъ людямъ изъ Марэ и предмстій, составлявшимъ демократическую часть его войска, поэтому, онъ прибавилъ къ нимъ батальонъ платной гвардіи.

Платная гвардія — это были тогдашніе преторіанцы.

Она состояла изъ бывшихъ военныхъ, изъ распущенныхъ французскихъ гвардейцевъ, горячихъ приверженцевъ Лафайета, которые, узнавъ, что стрляли въ ихъ идола Лафайета, явились мстить за это преступленіе, бывшее, въ ихъ глазахъ боле важнымъ чмъ оскорбленіе націи, въ чемъ обвиняли короля.

Этой гвардія пришлось идти черезъ Гро-Кальу, она съ шумомъ вступила на Марсово Поле и заняла середину его, прямо противъ алтаря Отечества, что длало ее боле сильной и грозной.

Наконецъ третій корпусъ, прошедшій по деревянному мосту и предшествуемый жалкимъ краснымъ знаменемъ, состоялъ изъ резерва національной гвардіи, изъ сотни драгунъ и толпы парикмахеровъ, имвшихъ привилегію носить шпагу и вооруженныхъ, впрочемъ, съ головы до ногъ.

За этими колоннами пхоты слдовало нсколько эскадроновъ кавалеріи. Они подняли такія облака пыли, что зрители не могли видть вс эпизоды той драмы, которая должна была разыграться, и могли улавливать только отдльные моменты ея.

Мы постараемся описать въ общихъ чертахъ что произошло.

Толпа, въ которую галопомъ ворвалась кавалерія, метнулась въ стороны и видя, что желзное кольцо охватываетъ ее все боле и боле тснымъ кругомъ, кинулась къ алтарю, какъ къ неприкосновенному убжищу.

Вдругъ раздался выстрлы на берегу рки, а за нимъ началась сильная пальба, дымъ отъ которой сталъ заволакивать небо.

Бальи былъ встрченъ свистками мальчишекъ, занимавшихъ гласисы со стороны Гренеля, среди этого свиста послышался выстрлъ, и пуля слегка ранила драгуна, стоявшаго позади парижскаго мэра.

Тогда Бальи приказалъ стрлять, но стрлять на воздухъ, единственно съ цлью попугать народъ.

Но на эту пальбу отвтила эхомъ другая пальба.

Это стрляла платная гвардія.

Въ кого? Въ безобидную толпу, окружавшую алтарь Отечества!

Страшный крикъ былъ отвтомъ ка эту пальбу, и глазамъ представилось тогда еще невиданное зрлище бгущей толпы, оставлявшей за собою убитыхъ и раненыхъ, плававшихъ въ лужахъ крови, и кавалеріи, среди дыма и пыли съ остервенніемъ преслдующей бглецовъ.

Марсово Поле представляло очень печальную картину. Пострадало больше всего женщинъ и дтей.

За этимъ послдовало обычное въ подобныхъ случаяхъ явленіе: всхъ обуяла жажда крови, жажда убійства.

Артиллерія установила свои пушки и приготовилась стрлять.

Лафайетъ едва усплъ подскакать къ ней и стать на своемъ кон передъ орудіями.

Посл минутнаго замшательства толпа инстинктивно бросилась къ національной гвардіи Марэ и Сентъ-Антуанскаго предмстья.

Національная гвардія разомкнула свои ряды и этимъ спасла всхъ бглецовъ, втеръ дулъ въ ея сторону, а благодаря дыму и пыли гвардія не видала того, что произошло, и полагала, что толпа испугалась выстрловъ холостыми зарядами.

Когда дымъ разсялся, она съ ужасомъ увидала площадь, покрытую убитыми и ранеными!

Въ эту самую минуту къ національной гвардіи галопомъ подъхалъ адъютантъ и приказалъ ей прогнать всхъ съ площади и соединиться съ двумя другими колоннами.

Но національная гвардія не только не исполнила этого приказанія, но начала цлиться въ адъютанта и другихъ кавалеристовъ, преслдовавшихъ толпу.

Адъютантаъ и кавалеристы отступили передъ штыками патріотовъ.

Вс бжавшіе въ эту сторону нашли себ защиту.

Въ одну минуту Марсово Поле было очищено, на немъ остались лишь мужчины, женщины и дти, убитые или раненые ужасной пальбой платной гвардіи, и т изъ несчастныхъ бглецовъ, которые были заколоты драгунами или потоптаны лошадьми.

Между тмъ, часть патріотовъ, не обращая вниманія ни на рзню, ни на ружейную пальбу, ни на крики раненыхъ, ни на направленныя на нихъ пушки, собирали листы петиціи и, по всей вроятности, укрыли ихъ въ дом Сантерра.

Кто далъ приказъ стрлять? Неизвстно, это одна изъ историческихъ тайнъ, оставшихся невыясненными, не смотря на самыя добросовстныя изслдованія. Ни рыцарь Лафайетъ, ни честный Бальи не любили крови, а между тмъ кровь преслдовала ихъ до могилы.

Въ тотъ-же день ихъ популярность потонула въ этой крови.

Сколько жертвъ осталось на пол рзни? Неизвстно, такъ какъ одни старались уменьшить ихъ число, чтобы ослабить отвтственность мэра и командира національной гвардіи, а другіе преувеличивали, чтобы усилить гнвъ народа.

Съ наступленіемъ ночи трупы начали бросать въ Сену. Сена, слпая соумышленница, отнесла ихъ въ океанъ, а тотъ поглотилъ ихъ.

Но хотя Лафайетъ и Бальи были не только оправданы, но и получили поздравленія отъ Собранія, хотя конституціонныя газеты назвали ихъ поступокъ торжествомъ закона, это торжество закона получило позорное клеймо, какъ того заслуживаютъ вс т злосчастные случаи, когда власть убиваетъ безоружныхъ. Народъ, умющій давать необыкновенно меткія прозвища, назвалъ это пресловутое торжество: рзней на Марсовомъ Пол.

XX.
Посл рзни.

Вернемся въ Парижъ и посмотримъ, что происходило въ немъ.

Парижъ слышалъ шумъ пальбы и содрогнулся. Онъ еще не зналъ, кто былъ правъ и кто виноватъ, но почувствовалъ рану и увидалъ, что изъ раны сочилась кровь.

Робеспьеръ находился безотлучно въ клуб Якобинцевъ, какъ губернаторъ въ своей крпости, тамъ онъ былъ дйствительно силенъ. Но въ данную минуту народная твердыня была пробита, и вс могли входить въ брешь, сдланную Барнавомъ, Дюпоромъ и Ламетомъ.

Якобинцы послали за справками одного изъ своихъ членовъ.

Что касается ихъ сосдей Фельяновъ, то посылать за справками имъ было не за чмъ: они получали извстія каждый часъ, каждую минуту. Теперь разыгрывалась ихъ ставка, и они ее выйграли… Посланный Якобинцевъ вернулся черезъ десять минутъ. Онъ встртилъ бгущихъ съ поля и узналъ отъ нихъ ужасное извстіе.

— Лафайетъ и Бальи убиваюгъ народъ!

Не вс могли слышать отчаянные крики Бальи, не вс могли видть какъ Лафайетъ заслонилъ собой дула пушекъ.

Поэтому вернувшійся посланный своими извстіями повергъ въ ужасъ собраніе, впрочемъ, очень не многолюдное, въ бывшемъ монастыр было не боле тридцати или сорока Якобинцевъ.

Они поняли, что Фельяны постараются взвалить на нихъ отвтственность. Разв первая петиція вышла не изъ ихъ клуба? Правда, они взяли ее обратно, но, тмъ не мене, всмъ было понятно, что вторая была дочерью первой.

Якобинцы испугались.

Эта блдная фигура, надленная призрачной доблестью, это слабая тнь философіи Руссо, именуемая Робеспьеромъ, изъ блдной превратилась въ зеленую. Осторожный депутатъ Арраса пытался бжать, но не могъ. Онъ принужденъ была, остаться и принять какое-нибудь ршеніе. Страхъ подсказалъ ему это ршеніе.

Общество объявило, что оно отвергаетъ т фальшивые или поддльные листки, которые приписывали ему, и повторяетъ свою клятву врности конституціи и своего повиновенія декретамъ Собранія.

Едва была сдлана эта декларація, какъ черезъ старые корридоры Якобинскаго монастыря донесся страшный шумъ съ улицы.

Въ немъ можно было разобрать хохотъ, свистки, псни, брань и угрозы. Якобинцы надялись, что эта гроза минуетъ ихъ и пройдетъ къ Палэ-Роялю.

Но нтъ! шумъ затихъ передъ низкой и мрачной дверью на улицу Сентъ-Онорэ, и нкоторые члены, еще усиливъ этимъ панику, воскликнули:

— Это платная гвардія возвращается съ Марсова Поля!.. Они хотятъ пушками разгромить нашу дверь!..

Къ счастью, эта дверь охранялась солдатами. Якобинцы поспшили закрыть вс входы и выходы, чтобы не дать этому войску, опьяненному и обезумвшему отъ крови, возможности снова проливать ее, а затмъ Якобинцы и зрители безшумно вышли, что совершилось довольно быстро, такъ какъ въ зал было не боле тридцати или сорока членовъ, а на трибунахъ не боле ста слушателй.

Въ числ этихъ послднихъ находилась и г-жа Роланъ, въ тотъ день она успла побывать всюду. Она разсказываетъ, что при извстіи, что солдаты ворвутся въ залу, одинъ Якобинецъ до такой степени растерялся, что вскочилъ на трибуну женщинъ.

Г-жа Роланъ пристыдила его за такую трусость, и онъ соскочилъ съ трибуны тмъ же путёмъ.

Между тмъ, члены и зрители уходили въ пріоткрытую дверь.

Робеспьеръ вышелъ въ свою очередь. На секунду онъ остановился въ нершимости, повернуть-ли ему на право или на лво? Чтобы вернуться домой — онъ тогда жилъ въ Марэ — ему надо было повернуть на лво, но ему пришлось бы пройти сквозь ряды платной гвардіи.

Онъ предпочелъ идти въ предмстье Сентъ-Онорэ, и попросить Петіона пріютить его.

Онъ повернулъ на право.

Робеспьеру очень хотлось остаться незамченнымъ, но разв это было возможно при его оливковомъ сюртук — полосатые фраки явилась позже — при его очкахъ, показывавшихъ, что несмотря на молодость этого добродтельнаго патріота, глаза его пострадали отъ трудовъ и безсонныхъ ночей, при его пронырливой походк лисицы и ласицы?

Едва Робеспьеръ сдлалъ шаговъ двадцать, какъ послышалось:

— Робеспьеръ! Видишь Робеспьера?.. Это Робеспьеръ!

Женщины останавливались и протягивали ему руки: женщины любили Робеспьера, потому что въ своихъ рчахъ онъ старался расточать какъ можно больше чувствительности.

— Какъ, самъ славный г-нъ де Робеспьеръ?

— Да.

— Гд-же онъ?

— Тамъ, тамъ… Видишь вотъ этого худощаваго запудреннаго человка, такъ скромно пробирающагося вдоль стны?

Робеспьеръ пробирался вдоль стны совсмъ не изъ скромности, но кто-бы посмлъ предположить, что добродтельный, неподкупный Робеспьеръ, народный трибунъ, дрожалъ отъ страха?

Какой-то гражданинъ подошелъ къ нему, желая убдиться, что это дйствительно онъ.

Робеспьеръ надвинулъ на глаза шляпу, не зная, съ какой цлью онъ его разсматриваетъ. Тотъ узналъ трибуна и крикнулъ:

— Да здравствуетъ Робеспьеръ!

Робеспьеръ предпочелъ-бы имть дло съ врагомъ, чмъ съ такимъ другомъ.

— Робеспьеръ! крикнулъ другой граждаинъ съ еще большимъ восторгомъ,— да здравствуетъ Робеспьеръ! Если ужъ непремнно надо имть короля, почему-бы ему не быть королемъ!

О, великій Шекспиръ! ‘Цезарь умеръ, пусть убійца будетъ, сдланъ Цезаремь’!

Если кому-нибудь приходилось когда-либо проклинать свою популярность, то кончно Робеспьеру въ эту минуту.

Его окружили, старались съ тріумфомъ нести его!

Онъ съ отчаяніемъ посмотрлъ на право и на лво, въ надежд увидать какой-нибудь выходъ, какой-нибудь темный проходъ, чтобы скрыться.

Вдругъ кто-то сильно схватилъ его за руку, и увлекая за собой, произнесъ дружескимъ тономъ

— Пойдемте!

Робеспьеръ послдовалъ за незнакомцемъ, вошелъ въ одну дверь, которая передъ ними отворилась и немедленно захлопнулась, и очутился въ лавк столяра.

Этотъ столяръ былъ человкъ лтъ сорока двухъ-сорока трехъ. Съ нимъ сидла его жена, въ слдующей комнат дв очень красивыя двушки, одна пятнадцати лтъ, другая восемнадцати, накрывали ужинъ.

Робеспьеръ былъ очень блденъ и, казалось, близокъ къ обмороку.

— Леонора, сказалъ столярь,— стаканъ воды.

Леонора, старшая дочь столяра, вся дрожа отъ волненія, принесла стаканъ воды.

Очень вроятно, что губы строгаго трибуна коснулись пальцевъ м-ль Дюплэ, такъ какъ Робеспьеръ находился у столяра Дюплэ.

Въ это самое время г-жа Роланъ, зная, какая опасность ему угрожаетъ, и еще преувеличивая ее отправилась въ отдаленное Марэ, предлагать Робеспьеру у нея убжище. Но онъ уже находится въ полной безопасности среди славной семьи Дюплэ изъ которой потомъ сдлалъ свою собственную. оставимъ его тамъ и войдемъ въ Тюльери вслдъ за докторомъ Жильберомъ.

Королева опять кого-то ждетъ, но такъ какъ, она ждетъ не Барнава, то она уже не на антресоляхъ г-жи Компанъ, а въ своей комнат, и не стоитъ тревожно у двери, а сидитъ въ кресл, опустивъ голову на руку.

Она ждетъ Вебера, посланнаго ею на Марсово Поле, чтобы видть съ высотъ Шальо все, что тамъ происходитъ.

Чтобы объяснить ненависть королевы къ французамъ, ненависть, за которую ее столько упрекали, не лишнее будетъ разсказать все, что она перенесла посл возвращенія изъ Варенна. Читателю извстно, что она выстрадала во время этого возвращенія.

Историкъ можетъ быть пристрастенъ, но это строго воспрещается романисту.

Посл ареста короля и королевы у народа была одна тревога: если они бжали одинъ разъ, то могутъ бжать и другой, и тогда уже непремнно доберутся до границы.

Въ особенности королеву считали какой-то волшебницей, способной, какъ Медея, улетть въ окно на колесниц, запряженной двумя драконами.

Подобныя фантазіи были въ ходу не только среди народа: имъ врили даже офицеры, которымъ былъ порученъ надзоръ за Маріей-Антуанетой.

Г-нъ де-Гувіонъ, выпустившій ее изъ своихъ рукъ при бгств въ Вареннъ, заявилъ, что сниметъ съ себя всякую отвтственность, если къ королев позволятъ входить какой-нибудь другой женщин кром г-жи де-Рошрейль, то-есть той гардеробной дамы, которая донесла Бильо о замышлявшемся бгств.

Поэтому, онъ приказалъ повсить портретъ г-жи де-Рошрейль у лстницы, ведшей въ королевскіе покои, чтобы караульный, наблюдавшій за всми проходившими, не пропускалъ кром этой дамы никакой другой женщины.

Королев доложили объ этомъ распоряженіи, она сейчасъ же пошла къ королю и пожаловалась ему. Король не поврилъ и послалъ справиться: фактъ оказался вренъ.

Король послалъ за Лафайетомъ и потребовалъ удаленія этого портрета.

Портретъ былъ удаленъ, и вс прислужницы королевы стали снова исполнять свою службу.

Но это унизительное распоряженіе было замнено не мене оскорбительной предосторожностью: начальники батальоновъ, находившіеся обыкновенно въ такъ называемомъ большомъ кабинет королевы, рядомъ съ ея спальней, получили приказаніе держать дверь постоянно отворенной, чтобы никогда не спускать глазъ съ королевской семьи.

Одинъ разъ король затворилъ эту дверь.

Офицеръ немедленно отворилъ ее.

Черезъ минуту король снова затворилъ ее.

Но офицеръ, снова открывъ ее, сказалъ королю:

— Государь, безполезно затворять эту дверь, сколько бы разъ вы ее ни закрывали, я столько же разъ стану открывать: таковъ приказъ.

Дверь осталась отворенной. Отъ офицеровъ добились только, чтобы она притворялась, пока королева одвалась и раздвалась.

Какъ только королева оканчивала свой туалетъ или ложилась въ постель, дверь немедленно открывалась.

Это была невыносимая тиранія. Королева придумала придвинуть къ своей кровати кровать своей горничной, чтобы помстить ее между своею кроватью и дверью.

Эта кровать на колесахъ и съ пологомъ замняла ей ширмы, за нею она могла одваться и раздваться.

Разъ ночью дежурный офицеръ замтилъ, что горничная спитъ, тогда какъ у королевы безсонница. Онъ воспользовался этимъ, чтобы войти въ комнату королевы и подойти къ ея кровати.

Королева взглянула на него такъ, какъ умла глядть дочь Маріи-Терезіи, когда ей выказывали неуваженіе, но офицеръ и не подозрвалъ, что выказываетъ неуваженіе королев, а потому, не обративъ вниманія на взглядъ, посмотрлъ на нее съ большимъ состраданіемъ и сказалъ:

— Государыня, я очень радъ, что мн случилось быть наедин съ вами: я долженъ дать вамъ нсколько совтовъ.

И вовсе не заботясь о томъ, расположена ли королева его слушать, онъ объяснилъ ей, что бы онъ сталъ длать, если бы очутился на ея мст.

Его добродушный тонъ успокоилъ королеву, съ гнвомъ смотрвшую на его приближеніе, она не перерывала его и выслушала съ большой грустью.

Между тмъ горничная проснулась и, увидя мужчину у кровати королевы, вскрикнула и хотла звать на помощь.

Но королева остановила ее.

— Нтъ, Компанъ, дайте мн выслушать то, что говоритъ этотъ господинъ… Онъ добрый французъ, и, какъ многіе другіе, ошибается насчеть нашихъ намреній, но его слова проникнуты искренней любовью къ королю.

Такимъ образомъ офицеръ высказалъ королев все, что хотлъ сказать ей.

До поздки въ Вареннъ у Маріи-Антуанеты не было ни одного сдого волоса.

Ея волосы почти совсмъ посдли въ ночь посл ея послдняго разговора съ Шарни.

Увидя эту грустную метаморфозу, она горько улыбнулась, отрзала одну прядь и послала ее г-ж де-Ламбаль въ Лондонъ съ словами:

‘Посдли отъ горя!’

Мы видли, какъ она поджидала Барнава, мы слышали, какія онъ высказывалъ надежды, но ему было трудно заставить королеву раздлить съ нимъ эти надежды.

Марія-Антуанета боялась всякихъ бурныхъ насильственныхъ сценъ, до сихъ поръ, вс эти сцены всегда обращались противъ нея: 14 іюля, 5 и 6 октября, арестъ въ Варенн.

Изъ Тюльери она слышала злополучную пальбу на Марсовомъ Пол и очень встревожилась. Какъ бы то ни было, поздка въ Вареннъ послужила для нея большимъ урокомъ. До того времени она воображала, что революція не шла дале той или другой системы Питта, была не боле, какъ простая интрига герцога Орлеанскаго, была уврена, что Парижъ повинуется только нсколькимъ вожакамъ, и говорила королю: ‘Наша славная провинція!’

Она увидала провинцію, и духъ провинціи оказался еще боле революціонернымъ, чмъ духъ Парижа.

Собраніе было слишкомъ старо, дряхло, слишкомъ много разглагольствовало, чтобы стойки выполнить обязательства, принятыя на себя Барнавомъ отъ его имени, да и кром того, разв оно не находилось наканун смерти? Объятіе умирающаго пагубно!

И такъ, королева съ большой тревогой ожидала Вебера.

Дверь отворилась: она съ живостью повернула голову, но вмсто добраго, толстаго лица своего молочнаго брата австрійца, она увидла строгое и холодное лицо доктора Жильбера.

Королева не любила этого роялиста съ столь опредленными воззрніями, что она его считала почти республиканцемъ, а между тмъ, она чувствовала къ нему нкоторое уваженіе. Она бы не послала за нимъ ни при физическомъ страданіи, ни при нравственномъ, но когда онъ являлся, она поддавалась его вліянію.

Увидавъ его, она вздрогнула.

Она не видла его съ вечера возвращенія изъ Варенна.

— Это вы, докторъ? проговорила она.

Жильберъ поклонился.

— Да, государыня, это я… Я знаю, что вы ждали Вебера, но я принесъ вамъ извстія гораздо боле точныя, чмъ т, какія вы получите отъ него. Онъ былъ на томъ берегу Сены, гд никого не убивали, а я находился тамъ, гд убивали…

— Гд убивали! Что случилось, докторъ?

— Большое несчастіе, государыня: партія двора восторжествовала!

— Партія двора восторжествовала! И вы называете это великимъ несчастіемъ, г. Жильберъ?

— Да, потому что она восторжествовала при помощи одного изъ тхъ ужасныхъ средствъ, которыя обезсиливаютъ самого побдителя и повергаютъ его, иногда, рядомъ съ побжденнымъ.

— Но что же случилось?

— Лафайетъ и Бальи стрляли въ народъ, теперь и Лафайетъ и Бальи не имютъ больше возможности быть вамъ полезными.

— Отчего?

— Оттого, что они утратили свою популярность.

— Что длалъ народъ, въ который они стрляли?

— Онъ подписывалъ петицію, требовавшую низложенія.

— Чьего низложенія?

— Короля.

— И вы находите, что они стрляли безъ основанія? спросила королева, гнвно сверкнувъ глазами.

— Я нахожу, что было бы лучше постараться убдить народъ, чмъ его разстрливать.

— Но въ чемъ убдить?

— Въ искренности короля.

— Но король искрененъ!

— Извините, государыня… Три дня тому назадъ я пробылъ у короля цлый вечеръ, стараясь дать ему понять, что настоящіе его враги это его братья, г-нъ де-Конде, эмигранты. Я на колняхъ умолялъ короля прервать съ ними всякія сношенія и признать искренно Конституцію, оставивъ за собой право пересмотра нкоторыхъ статей ея, примненіе готорыхъ на практик окажется невозможнымъ. Король убжденный — по крайней мр я такъ полагалъ,— соблаговолилъ общать мн, что прерветъ всякія сношенія съ эмигрантами, но едва я усплъ выйти, какъ король подписалъ самъ и заставилъ подписать ваше величество письмо къ своему брату, Monsieur, письмо, въ которомъ даетъ ему полномочія обратиться къ императору австрійскому, королю прусскому…

Королева вспыхнула, какъ ребенокъ, уличенный въ шалости. Но ребенокъ въ такихъ случаяхъ опускаетъ голову, она же, напротивъ, возмутилась.

— Неужели наши враги имютъ шпіоновъ даже въ кабинет короля?

— Да, государыня, спокойно отвтилъ Жильберъ,— и потому-то всякій двоедушный поступокъ короля такъ опасенъ.

— Но вдь то письмо было собственноручно написано королемъ, и какъ только я подписала его, король вложилъ его въ конвертъ, запечаталъ и передалъ курьеру, который долженъ былъ отвезти его.

— Все это совершенная правда, государыня.

— Значитъ курьеръ былъ задержанъ?

— И письмо прочитано.

— Значитъ мы окружены одними измнниками?

— Не вс люди похожи на графа Шарни!

— Что вы хотите сказать?

— Увы! я хочу сказать, государыня, что однимъ изъ роковыхъ предзнаменованій гибели королей, служитъ устраненіе именно тхъ людей, которыхъ они должны были бы связать съ своей судьбой желзными звеньями.

— Я не удаляла г-на де-Шарни, съ горечью проговорила королева, — г-нъ де-Шарни самъ ушелъ. Когда несчастье обрушивается на королей, никакія крпкія связи не могутъ удержать подл нихъ ихъ друзей.

Жильберъ посмотрлъ на королеву и покачалъ головой.

— Не клевещите на г-на де-Шарни, государыня, а не то кровь его двухъ братьевъ возопіетъ изъ могилы о неблагодарности французской королевы!

— Сударь! воскликнула Марія-Антуанста.

— О! вамъ хорошо извстно, что я говорю правду, государыня, вы знаете, что когда вамъ будетъ угрожать настоящая опасность, г-нъ де-Шарни очутится на своемъ посту, и что этотъ постъ будетъ самый опасный.

Королева опустила голову.

— Я полагаю, проговорила она съ нетерпніемъ,— вы пришли не для того, чтобы говорить мн о г-н де-Шарни?

— Конечно нтъ, государыня, но иногда съ мыслями бываетъ тоже, что съ событіями: невидимыя нити связываютъ ихъ, и неожиданно высказываются именно такія мысли, которыя должны были бы храниться въ глубин сердца… Нтъ, я пришелъ говорить съ королевой, простите, если я невольно обратился къ женщин: я готовъ загладить свою оплошность.

— Что же вы хотли сказать королев?

— Я хотлъ обратить вниманіе ея величества на ея собственное положеніе, на положеніе Франціи и всей Европы. Я хотлъ сказать: ‘Государыня, вы ставите на карту благополучіе или несчастье всего міра, первую ставку вы проиграли 6 октября, вы только что выиграли вторую, по крайней мр по мннію вашихъ придворныхъ. Съ завтрашняго дня вы начнете послднюю ставку, если вы ее проиграете, вы рискуете потерять тронъ, свободу, быть можетъ жизнь!’

— И вы полагаете, что мы отступимъ передъ этимъ рискомъ? спросила королева, гордо выпрямляясь.

— Я знаю, что король храбръ: онъ внукъ Генриха IV, я знаю, что королева полна геройства: она дочь Маріи-Терезіи, и я попробую дйствовать на нихъ только однимъ убжденіемъ, къ несчастью, я сомнваюсь, чтобы мн когда-либо удалось внушить королю и королев убжденіе твердо созрвшее въ моемъ сердц.

— Къ чему же браться за такой трудъ, если вы считаете его безполезнымъ?

— Чтобы выполнить свой долгъ, государыня… Поврьте, когда живешь въ такое бурное время, какъ наше, очень пріятно говорить себ при каждомъ усиліи, даже если оно безплодно: ‘Я исполняю свой долгъ!’

Королева пристально посмотрла на Жильбера.

— Прежде всего скажите: какъ вы полагаете, можно еще спасти короля?

— Полагаю, что можно.

— А королевскую власть?

— Надюсь.

— Ну, вы счастливе меня, печально вздохнула королева.— Я полагаю, что и король и королевская власть погибли, и борюсь только для успокоенія совсти.

— Да, я понимаю, государыня, но это происходитъ потому, что вы желаете деспотической королевской власти и самодержавія короля. Какъ скупой, который, потерпвъ кораблекрушеніе, не въ состояніи пожертвовать даже частицей своихъ богатствъ, хотя и видитъ передъ собой берегъ, гд онъ можетъ пріобрсти гораздо больше, чмъ теряетъ въ данную минуту, вы готовы потонуть съ вашими сокровищами, увлеченная ко дну ихъ тяжестью… Удлите что-нибудь бур, бросьте въ пропасть прошедшее, если надо, и плывите къ будущему!

— Бросить прошедшее въ пропасть значитъ разорвать со всми европейскими государями.

— Да, но это значитъ также вступить въ союзъ съ французскимъ народомъ.

— Французскій народъ нашъ врагъ!

— Потому что вы его пріучили не доврять вамъ.

— Французскій народъ не въ состояніи бороться съ европейской коалиціей.

— Предположите въ глав народа короля, искренно желающаго конституціи, и французскій народъ завоюетъ всю Европу.

— Для этого нужно милліонное войско.

— Не милліонное войско когда-либо завоюетъ Европу: ее завоюетъ идея… Водрузите на Рейн и на Альпахъ два трехцвтныхъ знамени съ надписью: ‘Война тиранамъ! свобода народамъ!’ и Европа будетъ покорена.

— Знаете, вы заставляете меня иногда предполагать, что люди, наиболе здравомыслящіе, теряютъ разсудокъ!

— Ахъ, государыня, государыня, вы, значитъ, не знаете, какая въ настоящее время роль Франціи по отношенію ко всмъ народамъ? Франція, не смотря на единичныя преступленія, на нкоторыя частныя насилія, нисколько не пятнающія ея благо одянія, не марающія ея чистыхъ рукъ, Франція представляется всмъ двственницей свободы, весь міръ преклоняется предъ ней съ восхищеніемъ, милліоны голосовъ взываютъ къ ней изъ Нидерландовъ, съ Рейна, изъ Италіи. Ей стоитъ лишь ступить за границу, и народы будутъ ожидать ее на колняхъ. Франція, явившаяся общей освободительницей,— это уже не нація, это воплощеніе справедливости, вчнаго разума!.. О! государыня, государыня, пользуйтесь тмъ, что она еще не дошла до насилій, но если вы станете слишкомъ медлить, то она обратитъ противъ самой себя т самыя руки, которыя она простираетъ теперь надъ всмъ міромъ… Бельгія, Германія, Италія — слдятъ за каждымъ ея движеніемъ глазами, полными радости и любви. Бельгія говорить ей. ‘Приди!’ Германія: ‘Я жду тебя!’ Италія: ‘Спаси меня!’ Разв на дальнемъ свер чья-то неизвстная рука не начертала на письменномъ стол Густава: ‘Не надо войны съ Франціей!’ Къ томуже ни одинъ изъ королей, къ которымъ вы обращаетесь за помощью, не готовъ къ войн съ нами. Дв имперіи глубоко ненавидятъ насъ, говоря дв имперіи, я подразумеваю одну императрицу и одного министра: Екатерину II и г-на Питта, но они безсильны противъ насъ, по крайней мр теперь. Екатерина II занята съ одной стороны Турціей, а съ другой Польшей: ей понадобятся еще два или три года, чтобы подчинить одну и уничтожить другую. Она настраиваетъ противъ насъ нмцевъ, предлагаетъ имъ Францію, стыдитъ вашего брата Леопольда за его бездятельность, ставитъ ему въ примръ прусскаго короля, захватившаго Голландію изъ-за пустаго неудовольствія, причиненнаго его сестр, она говоритъ ему: ‘Выступайте-же!’ но сама не двигается. Г-нъ Питтъ въ настоящее время проглатываетъ Индію, онъ похожъ на удава: трудное пищевареніе лишаетъ его ясности мышленія. Если мы станемъ ждать, пока онъ покончитъ съ нимъ, то онъ самъ нападетъ на насъ, но его нападенія будетъ заключаться не въ объявленіи вншней войны, а въ возникновеніи внутренней, гражданской… Я знаю, что вы до смерти боитесь этого Питта, и сами сознаетесь, что не можете говорить о немъ безъ содраганія. Сказать вамъ чмъ можно поразить его въ самое сердце? Превратить Францію въ республику съ королемъ во глав! Вмсто этого, что вы длаете, государыня? вмсто этого, что длаетъ ваша пріятельница, г-жа де-Ламбаль? Она распространяетъ слухи въ Англіи, гд она представляетъ васъ, что Франція домогается лишь одной великой Хартіи, что король обуздалъ и поборолъ революцію, и что теперь она начнетъ ослабвать. А что отвтилъ Питтъ на эти любезности? Что онъ не потерпитъ, чтобы Франція превратилась въ республику, что онъ спасетъ монархическую власть, но ни заискиванья г-жи де-Ламбаль, ни ея настойчивыя просьбы не могли заставить его общать спасти монарха, такъ какъ монарха онъ ненавидитъ! Вдь никто другой, какъ Людовикъ XVI, король конституціонный, король философъ, оспаривалъ у него Индію и вырвалъ изъ его рукъ Америку? Людовикъ XVI! но Питтъ ничего такъ не желаетъ, какъ чтобы исторія сдлала изъ него втораго Карла I!

— Докторъ! докторъ! съ ужасомъ воскликнула королева, — кто вамъ открываетъ все это?

— Т же самые люди, что сообщаютъ о содержаніи писемъ, написанныхъ вашимъ величествомъ.

— Значитъ, у насъ нтъ ни одной мысли, которая была-бы исключительно нашимъ достояніемъ?

— Я уже вамъ говорилъ, государыня, что монархи Европы опутаны невидимой стью: вс желающіе сопротивляться будутъ безполезно стараться выйти изъ нея. Не сопротивляйтесь, государыня, будьте проводницей идей, которыя вы стараетесь заглушить, и тогда эта сть обратится для васъ въ броню, вс ненавидящіе васъ превратятся въ вашихъ защитниковъ, а невидимыя шпаги, вамъ угрожающія, въ сабли, готовыя поражать вашихъ враговъ!

— Но вы постоянно забываете, что т, кого вы называете нашими врагами — наши братья, короля.

— Э! государыня, назовите французовъ вашими дтьми и тогда вы сами увидите, какъ мало значатъ для васъ эти братья но политик и дипломатіи! Къ тому же, разв вамъ не кажется, что вс эти короли и принцы отмчены роковой печатью, печатью безумія? Начнемъ съ вашего брата, императора Леопольда, одряхлвшаго въ 44 года, по милости переведеннаго имъ въ Вну тосканскаго гарема и принужденнаго для возстановленія своихъ силъ и способностей прибгать къ убійственнымъ возбудительнымъ средствамъ, которыя онъ самъ себ приготовляетъ… Посмотрите на Фридриха, на Густава, одинъ умеръ, а другой умретъ, не оставивъ потомства, такъ какъ ни для кого не тайна, что наслдный принцъ шведскій, сынъ Монка, а не Густава… Посмотрите на португальскаго короля съ его тремя стами <испорчено>….. Посмотрите на саксонскаго короля съ его 354 незаконнорожденными дтьми. Посмотрите на Екатерину… О! государыня, государыня, разв вы не видите, что вс эти короли и королевы идутъ къ бездн, къ пропасти, къ самоуничтоженію, и если бы вы, вы… вы захотли, то вмсто того, чтобы такъ же идти къ самоуничтоженію, къ пропасти, къ бездн, какъ они, вы стали бы стремиться къ всемірной имперіи, всеобщей монархіи!

— Отчего вы не говорили всего этого королю, г-нъ Жильберъ? спросила королева, нсколько поколебленная.

— О! я не разъ говорилъ это королю! но у него, какъ и у васъ, есть злые геніи, и они раздлываютъ все, что я длаю.

Посл короткаго молчанія, Жильберъ прибавилъ съ глубокой грустью:

— Вы совтовались съ Мирабо, теперь совтуетесь съ Барнавомъ, потомъ станете совтоваться со мною, и этимъ все кончится!

— Г-нъ Жильберъ, подождите меня здсь, я на минутку схожу къ королю и сейчасъ вернусь!

Жильберъ поклонился, королева прошла къ королю.

Прошло десять минутъ, четверть часа, полчаса, наконецъ отворилась дверь, противоположная той, въ которую вышла королева. Это вошелъ лакей. Онъ осторожно осмотрлся, подошелъ къ Жильберу, сдлалъ ему масонскій знакъ, подалъ записку и удалился.

Жильберъ развернулъ записку и прочелъ:

‘Ты напрасно теряешь время, Жильберъ. Въ эту минуту король и королева выслушиваютъ г-на де Бретейля, только что явившагося изъ Вны съ слдующимъ политическимъ планомъ:

‘Сдлать изъ Барнава то, что было сдлано изъ Мирабо, постараться выиграть время, присягнуть конституціи, и выполнять ее съ буквальной точностью, чтобы доказать ея непримнимость. Франція остынетъ, соскучится, французы легкомысленны, у нихъ явится новая прихоть, и мода на свободу пройдетъ’.

‘Если же мода на свободу не пройдетъ, то будетъ выигранъ цлый годъ, а черезъ годъ мы будемъ готовы къ войн’.

‘Брось же этихъ двухъ осужденныхъ, которыхъ въ вид насмшки еще называютъ королемъ и королевой и, не теряя ни минуты, спши въ госпиталь Гро-Кальу, тамъ ты найдешь умирающаго, но не столь безнадежнаго, какъ они, этого умирающаго теб, быть можетъ, удастся спасти, тогда какъ они въ своемъ паденіи увлекутъ и тебя за собою, причемъ у тебя даже не будетъ никакой возможности спасти ихъ’.

Записка была безъ подписи, но Жильберъ узналъ почеркъ Каліостро.

Въ эту минуту вошла г-жа Компанъ и подала Жильберу коротенькую записку слдующаго содержанія:

‘Король проситъ г-на Жильбера письменно изложить политическій планъ, который онъ только что излагалъ королев’.

‘Королева, задержанная важнымъ дломъ, сожалетъ, что не можетъ вернуться къ г-ну Жильберу, дольше ждать ее безполезно’.

Жильберъ прочелъ, задумался и покачалъ головой.

— Безумцы! прошепталъ онъ.

— Не желаете ли вы что-нибудь передать ихъ величествамъ, сударь? спросила г-жа Компакъ.

Жильберъ подалъ ей только что полученное имъ анонимное письмо.

— Вотъ мой отвтъ, сказалъ онъ и вышелъ.

ХХІ.
Долой господъ!

Прежде чмъ послдовать за Жильберомъ въ госпиталь Гро-Кальу, куда вызывалъ его Каліостро, бросимъ послдній взглядъ на Національное Собраніе, собирающееся разойтись посл принятія конституціи, и посмотримъ, какъ воспользуется дворъ роковой побдой 17 іюля, за которую два года спустя Бальи долженъ будетъ поплатиться своей головой. Потомъ мы вернемся къ героямъ этой исторіи, которыхъ мы нсколько потеряли изъ вида, вслдствіе политическихъ волненій, принудившихъ насъ обратить вниманіе читателя на уличныя сцены, въ которыхъ отдльныя личности исчезаютъ въ народной масс.

Мы видли, какой опасности подвергался Робеспьеръ, когда, благодаря вмшательству столяра Дюплэ, избжалъ оваціи.

Онъ спокойно ужиналъ въ маленькой столовой, выходившей на дворъ, съ мужемъ, женой и ихъ двумя дочерьми, между тмъ какъ его друзья сильно тревожились о немъ.

Въ особенности г-жа Роланъ. Горя самоотверженіемъ, она забыла, что ее видли и замтили на алтар Отечества, и что ей угрожаетъ такая же опасность, какъ и другимъ. Она начала съ того, что пріютила у себя Робера и м-ль де-Кераліо, узнавъ, что Собраніе въ эту ночь должно составить обвинительный актъ противъ Робеспьера, она отправилась въ Марэ предупредить его и, не найдя его тамъ, вернулась на набережную еатинцевъ, къ Бюзо.

Бюзо былъ одинъ изъ поклонниковъ г-жи Роланъ. Она сознавала свое вліяніе на него и потому-то и обратилась къ нему.

Бюзо немедленно написалъ нсколько словъ Грегуару. Если въ Фельянахъ нападутъ на Робеспьера, Грегуаръ долженъ будетъ защищать его, если же на него нападутъ въ собраніи, то защиту его возьметъ на себя онъ, Бюзо.

Это было тмъ достойне съ его стороны, что онъ не долюбливалъ Робеспьера.

Грегуаръ отправился къ Фельянамъ, а Бюзо въ Собраніе. Тамъ и не думали обвинять ни Робеспьера, ни кого другого. Депутаты и Фельяны были въ ужас отъ своей побды, въ ужас отъ кроваваго шага, сдланнаго ими въ угоду роялистамъ. Если не обвиняли никого изъ людей, зато напали на клубы: одинъ изъ членовъ собранія потребовалъ ихъ немедленнаго закрытія. Одну минуту казалось, что эта мра будетъ принята единогласно, но противъ нея возстали Дюпоръ и Лафайетъ: закрытіе клубовъ — означало закрытіе Фельяновъ. Лафайетъ и Дюпоръ еще не разочаровались въ сил, которую имъ давало это оружіе. Они надялись, что Фельяны замнятъ якобинцевъ и будутъ руководить всей Франціей.

На слдующій день Собраніе получило двойной рапортъ отъ мэра города Парижа и отъ командира національной гвардіей. Всмъ было выгодно находиться въ заблужденіи, а потому разыгрывать комедію было не трудно.

Командиръ и мэръ распространялись объ серьезныхъ безпорядкахъ, которые имъ пришлись усмирять, объ утреннемъ убійств и вечернемъ выстрл — двухъ событіяхъ, не имвшихъ никакого соотношенія, объ опасности, угрожавшей королю, Собранію, всему обществу,— опасности не существовавшей, что имъ было извстно лучше всхъ.

Собраніе поблагодарило ихъ за энергію, которой они вовсе и не думали выказывать, поздравило ихъ съ побдой, которую каждый изъ нихъ въ глубин сердца оплакивалъ, и воздало хвалу Небу, позволившему однимъ ударомъ подавить бунтъ и разсять бунтовщиковъ.

Если врить какъ поздравляющимъ, такъ и принимающимъ поздравленія, революція была окончена.

Революція только что еще начиналась!

Между тмъ бывшіе якобинцы, полагая, что ихъ станутъ обвинять, преслдовать, гнать, приготовились притворнымъ смиреніемъ заставить простить себ свое дйствительное значеніе и вліяніе. Робеспьеръ еще трепеталъ отъ страха при мысли, что его предлагали сдлать королемъ вмсто Людовика XVI и составилъ адресъ отъ имени присутствующихъ и отсутствующихъ членовъ клуба.

Въ этомъ адрес онъ благодарилъ Собраніе за его великодушныя усилія, за его мудрость, твердость, бдительность, безпристрастную и неподкупную справедливость.

Какъ же Фельянамъ было не ободриться и не счесть себя всесильными, видя подобную приниженность со стороны своихъ враговъ?

На одну минуту они вообразили себя не только владыками Парижа, но и владыками всей Франціи.

Увы! Фельяны не поняли положенія: отдлившись отъ якобинцевъ, они просто образовали другое собраніе, дубликатъ перваго. Сходство между обоими собраніями доходило до того, что къ Фельянамъ, какъ и въ палату, допускались лишь платящіе извстный налогъ, то есть граждане дятельные, избиратели избирателей.

У народа, вмсто одной буржуазной палаты, оказались ихъ дв..

Онъ желалъ совсмъ не того.

Онъ желалъ палаты народной, которая была бы не союзницей, но врагомъ Національнаго Собранія, не помогала бы ему преобразовать королевскую власть, но заставила бы его уничтожить ее.

Фельяны совсмъ не отвчали народному духу, а потому парижане покинули ихъ, и они утратили свою популярность, перекочевавъ на другую сторону улицы.

Въ іюл въ провинціи насчитывалось четыреста обществъ, изъ нихъ триста вели переписку какъ съ Фельянами, такъ и съ якобинцами, только сто съ одними якобинцами.

Между іюлемъ и сентябремъ явилось шестьсотъ новыхъ обществъ: ни одно изъ нихъ не переписывалось съ Фельянами.

По мр ослабленія значенія Фельяновъ, якобинцы переорганизовывались подъ вліяніемъ Робеспьера. Робеспьеръ начиналъ становиться самымъ популярнымъ человкомъ во Франціи.

Предсказаніе Каліостро относительно ничтожнаго адвоката изъ Арраса сбывалось. Можетъ быть намъ удастся увидать, какъ оно сбудется и относительно Корсиканца изъ Аяччіо.

Между тмъ приближался конецъ существованія Національнаго Собранія, правда, его послдній часъ наступалъ такъ же медленно, какъ у стариковъ, у которыхъ организмъ перестаетъ работать не разомъ, а постепенно.

Издавъ три тысячи законовъ, Собраніе, наконецъ, кончило пересмотръ Конституціи.

Эта Конституція была ничто иное, какъ желзная клтка, въ которую оно, почти само того не сознавая, посадило короля.

Ршетки клтки были позолочены, но, не смотря на позолоту, ршетки не заслоняли собой тюрьмы.

Дйствительно, воля короля не имла больше значенія, это было колесо, получавшее движеніе, вмсто того, чтобы передавать его. Все сопротивленіе Людовика XVI ограничивалась его veto, это veto пріостанавливало на три года изданные декреты, если они не нравились королю, тогда колесо переставало вертться и своей неподвижностью задерживало всю машину.

Но помимо этой привилегіи инертности, монархія Генриха IV и Людовика XIV, полная собственной иниціативы при этихъ двухъ великихъ короляхъ, обратилась теперь въ ничто, въ пышную безполезность.

Однако приближался день, когда король долженъ былъ принести присягу Конституціи.

Англія и эмигранты писали королю.

‘Погибнете, если нужно, но не унижайтесь до присяги!’.

Леопольдъ и Барнавъ говорили:

‘Все-таки присягайте: кто можетъ, тотъ останется вренъ своей присяг’.

Наконецъ, король разршилъ вопросъ слдующей фразой:

— Я объявляю, что не вижу въ Конституціи достаточныхъ данныхъ для общаго единенія и дйствія, но, такъ какъ мннія на этотъ счетъ расходятся, то я согласенъ предоставить опыту быть единственнымъ судьей’.

Оставалось ршить: гд должна состояться присяга короля конституціи — въ Тюльери или въ Собраніи?

Король разршилъ это затрудненіе, объявивъ, что присягнетъ Конституціи тамъ, гд она была подвергнута голосованію, и назначилъ для этого 13-е сентября.

Собраніе приняло это сообщеніе единодушными рукоплесканіями.

Король не сторонился отъ него, но изъявилъ желаніе явиться на его засданіе!

Въ порыв восторга Лафайетъ всталъ и предложилъ амнистію для всхъ обвиненныхъ въ содйствіи бгству короля.

Собраніе единогласно вотировало амнистію.

Облако, на минуту омрачившее небо для Шарни и Андрэ, совершенно разсялось.

Собраніе выбрало депутацію изъ шестидесяти членовъ, чтобы поблагодарить короля за его письмо.

Хранитель печатей поспшилъ пойти объявить королю объ этой депутаціи.

Въ тоже утро Собраніе декретомъ уничтожило орденъ св. Духа, предоставивъ лишь одному королю право носить его ленту — эмблему высокаго происхожденія.

Депутація замтила на корол только одинъ орденъ св. Людовика. Замтивъ впечатлніе, произведенное на депутатовъ отсутствіемъ синей ленты, Людовикъ XVI сказалъ:

— Господа, сегодня утромъ вы уничтожили орденъ Св. Духа, сохранивъ его для одного меня, но, такъ какъ всякій орденъ не иметъ для меня другой цны, кром права передавать его другимъ, то съ сегодняшняго дня я считаю его уничтоженнымъ для меня, какъ и для всхъ другихъ.

Королева, дофинъ и г-жа Рояль стояли у двери. Королева была блдна, зубы ея были стиснуты, каждая жилка трепетала въ ней, г-жа Рояль обратилась теперь въ страстное, необузданное, высокомрное существо, на которомъ отразились униженія пережитыя ею. Дофинъ была безпеченъ, какъ истое дитя: онъ улыбался, двигался, и въ этой групп мраморныхъ статуй одинъ казался живымъ существомъ.

Король за нсколько дней до этого сказалъ г-ну Монморену:

— Я отлично знаю, что я погибъ… Вс усилія, которыя могутъ быть употреблены теперь для спасенія королевской власти, пусть будутъ сдланы для моего сына.

На рчь депутаціи Людовикъ XVI отвтилъ съ притворной искренностью, а затмъ обратился къ королев и дтямъ.

— Моя жена, сказалъ онъ,— и мои дти вполн раздляютъ мои чувства.

Да, жена и дти раздляли ихъ. Когда депутація удалилась, сопровождаемая безпокойнымъ взглядомъ короля и полнымъ ненависти взглядомъ королевы, супруги подошли другъ къ другу, и Марія-Антуанета, положивъ свою блдную и холодную, какъ мраморъ, руку на руки короля, сказала ему:

— Эти люди боле не желаютъ имть королей. Они разрушаютъ королевскую власть камень за камнемъ, и изъ этихъ камней готовятъ намъ гробницу.

Бдная женщина жестоко ошибалась: она была похоронена въ простомъ гробу, и ей даже не суждено было имть гробницы.

Но она врно понимала значеніе ежедневныхъ нападокъ на королевскія прерогативы.

Президентомъ Собранія былъ г-нъ де Малуэ, убжденный роялистъ. Тмъ не мене, онъ счелъ себя обязаннымъ представить на обсужденіе вопросъ: будетъ-ли Собраніе слушать присягу короля сидя или стоя.

— Сидя! сидя! закричали со всхъ сторонъ.

— А король? спросилъ Малуэ.

— Стоя съ непокрытой головой! крикнулъ одинъ голосъ.

Все Собраніе вздрогнуло.

Этотъ послышавшійся голосъ прозвучалъ ясно, громко и звонко: то былъ какъ-бы голосъ самого народа, и онъ раздался одиноко, точно будто для того, чтобы его лучше разслышали

Президентъ поблднлъ.

Кто произнесъ эти слова? Раздались они изъ залы или съ трибунъ?

Не все-ли равно? Они имли такое значеніе, что президентъ принужденъ былъ отвтить на нихъ.

— Господа, сказалъ онъ, нація, собравшаяся въ присутствіи своего государя, не можетъ не признать его своимъ главой. Если король будетъ прбизносить присягу стоя, я прошу Собраніе выслушать ее тоже стоя.

Тогда раздался тотъ-же голосъ:

— Я хочу предложить поправку, которая примиритъ всхъ. Постановимъ, что г-ну Малуэ и всмъ желающимъ будетъ разршено выслушать короля на колняхъ, но удержимъ первое предложеніе.

Это предложеніе было отклонено.

На слдующій день король долженъ былъ присягать. Зала было переполнена, на трибунахъ была сильная давка.

Въ полдень объ явили о прибытіи короля.

Король говорилъ стоя, Собраніе слушало его тоже стоя, посл его рчи актъ конституціи былъ подписанъ, и вс услись.

Тогда президентъ — то былъ Турэ — всталъ для произнесенія своей рчи, но, сказавъ дв-три фразы и увидавъ, что король сидитъ, онъ тоже слъ.

Этотъ поступокъ вызвалъ рукоплесканія трибунъ.

Услыхавъ эти неоднократно повторившіяся рукоплесканія, король поблднлъ.

Онъ вынулъ изъ кармана платокъ и вытеръ потъ, выступившій на его лбу.

Королева присутствовала на засданіи въ отдльной лож, она не могла боле выносить этой сцены, встала, вышла, сильно хлопнувъ дверью, и ухала въ Тюльери.

Она вернулась во дворецъ не сказавъ ни слова никому, даже своимъ близкимъ. Съ тхъ поръ какъ Шарни покинулъ ее, сердце ея только впитывало горечь, не давая ей вырываться наружу.

Король вернулся черезъ полчаса посл нея.

— Гд королева? сейчасъ-же спросилъ онъ.

Ему указали, гд она находилась.

Лакей собирался идти впереди короля.

Онъ знакомъ отстранилъ его, самъ отворилъ вс двери и неожиданно появился на порог комнаты, гд сидла королева.

Онъ былъ такъ блденъ, такъ разстроенъ, и потъ катился съ его лба такими крупными каплями, что королева, у вида въ его, вскочила и вскрикнула.

— О! государь, что еще случилось?

Король, не отвчая ей, упалъ на кресло и разразился рыданіями.

— О! государыня, государыня, воскликнулъ онъ,— зачмъ вы пошли на это засданіе? Нужно же было, чтобы вы были свидтельницей моего униженія! Неужели я вызвалъ васъ во Францію для этого?

Такая вспышка со стороны всегда сдержаннаго и спокойнаго Людовика XVI не могла не потрясти королевы. Она не выдержала и, подбжавъ къ королю, упала передъ нимъ на колни.

Въ эту минуту шумъ отворившейся двери заставилъ ее обернуться. Это была г-жа Компанъ.

Королева протянула къ ней руку.

— О! оставьте насъ, Компанъ, оставьте насъ!

Г-жа Компанъ поняла, почему королева удалила ее. Она почтительно вышла, но стоя за дверью, долго слушала, какъ супруги обмнивались фразами, прерываемыми рыданіями.

Наконецъ разговоры смолкли, рыданія стихли, черезъ полчаса дверь отворилась, и королева сама позвала г-жу Компанъ.

— Компанъ, сказала она,— возьметесь-ли вы передать это письмо г-ну де Мольдену? оно адресовано моему брату Леопольду. Пусть г-нъ де Мольденъ немедленно детъ въ Вну, мой братъ долженъ получить это письмо раньше, чмъ узнаетъ о томъ, что произошло здсь сегодня… Если г-ну де Мольдену потребуются двсти или триста луидоровъ, дайте ихъ ему, я вамъ отдамъ.

Г-жа Компанъ взяла письмо и вышла. Два часа спустя Мольденъ ухалъ въ Вну.

Хуже всего во всемъ этомъ было то, что нужно было улыбаться, имть любезный, веселый видъ.

Впродолженіе всего остального дня густая толпа наполняла Тюльери. Вечеромъ весь городъ сверкалъ иллюминаціей. Короля и королеву пригласили прокатиться по Елисейскимъ полямъ съ эскортомъ изъ адъютантовъ и генераловъ парижской арміи.

Едва они показались, какъ раздались крики: ‘Да здравствуетъ король!’ и ‘Да здравствуетъ королева!’ Но, во время одного изъ промежутковъ, когда эти крики затихли, и карета остановилась, какой-то простолюдинъ съ свирпымъ лицомъ, стоявшій скрестивъ руки у самой кареты, громко сказалъ:

— Не врьте имъ! Да здравствуетъ нація!

Карета похала шагомъ, но простолюдинъ шелъ за нею, положивъ свою руку на дверцу, и всякій разъ, что народъ кричалъ: ‘Да здравствуетъ король! да здравствуетъ королева!’ повторялъ своимъ пронзительнымъ голосомъ:

— Не врьте имъ… Да здравствуетъ нація!

Королева вернулась разстроенная и разбитая отъ этихъ ударовъ молота, періодически раздававшихся съ упорствомъ ненависти.

Въ нкоторыхъ театрахъ были назначены представленія: сначала въ Опер, потомъ во Французской Комедіи, наконецъ въ Итальянской Опер.

Въ Опер и Французской Комедіи залъ былъ подобранъ, и короля съ королевой встртили единодушными привтствіями, но когда подумали о томъ, чтобы принять т же предосторожности и въ Итальянской опер, то было уже поздно: весь партеръ уже былъ разобранъ.

Тогда вс поняли, что въ Итальянской опер будетъ совсмъ не то, что въ театрахъ Французской оперы и комедіи, и что, вроятно, вечеръ не обойдется безъ шума.

Опасенія перешли въ увренность, когда увидли, кмъ быль наполненъ партеръ.

Дантонъ, Камилль Демуленъ, Лежандръ занимали первыя мста. При вход королевы въ ложу галлереи попробовали аплодировать.

Партеръ зашикалъ.

Королева со страхомъ взглянула на этотъ кратеръ вулкана, зіявшій передъ ней, и встртила взгляды полные гнва и угрозъ.

Она не знала никого изъ этихъ людей въ лицо, а нкоторыхъ не знала даже по имени.

— Что я имъ сдлала? спрашивала она себя, стараясь замаскировать свое смущеніе улыбкой, и отчего они такъ ненавидятъ меня?

Вдругъ глаза ея съ ужасомъ остановились на человк., стоявшемъ у одной изъ колоннъ, поддерживавшихъ галлерею.

Этотъ человкъ пристально посмотрлъ на нее.

Это былъ тотъ самый человкъ, котораго она видла въ замк Таверней, при возвращеніи изъ Версаля, въ Тюльерійскомъ саду, это былъ тотъ человкъ, чьи слова были такъ страшны и грозны, а поступки такъ таинственны и ужасны!

Глаза королевы, остановись на этомъ человк, уже не могли оторваться отъ него. Онъ производилъ на нее такое же дйствіе, какъ змя на птицу.

Спектакль начался: королева съ усиліемъ отвернула голову и стала смотрть на сцену.

Давали les Evnements imprvus Гритри.

Но, какъ ни старалась Марія Антуанета отвлечь свои мысли отъ таинственнаго человка, она, невольно и точно подчиняясь дйствію магнетической силы, передъ которой преклонялась ея воля, отворачивалась отъ сцены и испуганно взглядывала въ ту сторону.

А таинственный человкъ все стоялъ на своемъ мст, неподвижный, насмшливый, язвительный. Это было тяжелое, болзненное, роковое видніе, похожее по своей неотступности на кошмаръ.

Впрочемъ воздухъ въ зал былъ напоенъ электричествомъ. Столкновеніе двухъ враждебныхъ, разгнванныхъ партій было такъ же неизбжно, какъ въ грозные августовскіе дни столкновеніе двухъ тучъ, явившихся съ двухъ противоположныхъ сторонъ горизонта.

Случай, наконецъ, представился.

Г-жа Дюгазонъ должна была пть дуэтъ съ теноромъ, и въ этомъ дуэт говорить слова:

О! какъ я люблю мою госпожу!

Мужественная женщина выбжала на авансцену, подняла глаза на королеву, протянула къ ней руки и бросила роковой вызовъ.

Королева поняла, что сейчасъ наступитъ буря.

Въ смертельномъ страх она отвернулась, и глаза ея невольно обратились на человка у колонны.

Ей показалось, что онъ сдлалъ знакъ, которому повиновался весь партеръ.

Дйствительно, весь партеръ, какъ одинъ человкъ крикнулъ:

— Долой господъ! Свобода!…

Но на этотъ крикъ отвтили ложи и галлереи.

— Да здравствуетъ король! да здравствуетъ королева! да здравствуютъ на вки наши господа!

— Долой господъ! Свобода! свобода! свобода! во второй разъ завопилъ партеръ.

Вслдъ за этимъ двойнымъ объявленіемъ войны началась борьба.

Королева вскрикнула и закрыла глаза, она была не въ состояніи доле смотрть на своего злого демона, казавшагося главой безпорядка, духомъ разрушенія.

Ее немедленно окружили офицеры національной гвардія и увлекли изъ залы.

Но въ корридорахъ ее продолжали преслдовать крики:

— Долой господъ! долой короля! долой королеву!

Ее отнесли въ карету въ обморок.

Это былъ послдній выздъ королевы въ театръ.

30 Сентября, Турэ, предсдатель Конституціоннаго собранія, объявилъ, что оно выполнило свою миссію и закончило свои засданія.

Вотъ въ короткихъ словахъ результатъ его трудовъ, продолжавшихся два года и четыре мсяца.

Полная дезорганизація монархической власти.

Организація власти народной.

Уничтоженіе всхъ привилегій дворянства и духовенства.

Выпускъ 120,000,000 ассигнацій.

Наложеніе ипотеки на національное имущество.

Признаніе свободы исповданій.

Уничтоженіе монашескихъ обтовъ.

Уничтоженіе тайныхъ приказовъ объ арест.

Установленіе равенства общественныхъ должностей.

Установленіе внутреннихъ таможенъ.

Учрежденіе національной гвардіи.

Наконецъ голосованіе Конституціи и принятіе ея королемъ.

Король и королева должны были имть очень мрачныя предчувствія, чтобы ждать отъ будущаго Собранія еще большихъ бдь, чмъ т, какія они имли отъ только-что разошедшагося.

XXII.
Прощаніе Барнава.

2 Октября, черезъ день посл роспуска Собранія, въ тотъ самый часъ, когда Барнавъ имлъ обыкновеніе приходить къ королев, его провели не въ антресоли г-жи Компанъ, а въ комнату, извстную подъ названіемъ большого кабинета.

Вечеромъ того дня, когда король присягалъ Конституціи, изъ внутреннихъ покоевъ дворца были удалены вс караульные и адъютанты Лафайета, и король, если и не сдлался снова самодержавнымъ, то сдлался по крайней мр свободнымъ.

Это уже было маленькое вознагражденіе за униженіе, на которое съ такою горечью жаловалась королева.

Хотя Барнавъ былъ принятъ частнымъ образомъ и не въ торжественной аудіенціи, но тмъ не мене на этотъ разъ ему не нужно было принимать вс т предосторожности, какія оказывались необходимыми при его посщеніи Тюльери.

Онъ былъ блденъ и казался очень грустнымъ, его грусть и блдность поразили королеву.

Она приняла его стоя, не смотря на то, что хорошо знала, какое благоговйное почтеніе питалъ къ ней молодой адвокатъ, и была уврена, что еслибы она сла, онъ не сдлалъ бы того, что сдлалъ президентъ Турэ, увидавъ, что король не встаетъ.

— Ну что, вы довольны, г-нъ Барнавъ? сказала она.— Король послушался вашего совта и присягнулъ Конституціи.

— Ваше величество очень добры, говоря, что король послушался моего совта, отвтилъ Барнавъ, кланяясь.— Если бы императоръ Леопольдъ и князь Кауницъ не дали того-же совта, его величество, вроятно, еще съ большимъ колебаніемъ приступилъ бы къ этому акту, единственному тмъ не мене, могущему спасти короля, если король можетъ быть…

Барнавъ остановился.

— Если король можетъ быть спасенъ… не такъ-ли? Вы это хотли сказать? возразила королева, ставя вопросъ ребромъ, съ мужествомъ и отвагой ей свойственными.

— Сохрани меня Богъ быть пророкомъ такихъ несчастій! Тмъ не мене, узжая изъ Парижа и навки прощаясь съ вашимъ величествомъ, мн бы не хотлось ни повергнуть васъ въ отчаяніе, ни оставить у васъ слишкомъ много иллюзій.

— Вы узжаете изъ Парижа, г-нъ Барнавъ, вы меня покидаете?

— Труды Собранія, котораго я былъ членомъ, кончены, а такъ какъ, по его собственному ршенію, ни одинъ изъ членовъ Учредительнаго Собранія не можетъ быть членомъ Законодательнаго, то мн боле не зачмъ оставаться въ Париж.

— А хотя бы для того, чтобы быть намъ полезнымъ, г-нъ Барнавъ?

Барнавъ грустно улыбнулся.

— Даже и для того, чтобы быть вамъ полезнымъ, государыня, такъ какъ съ сегодняшняго дня, или скоре уже три дня тому назадъ, я лишился возможности въ чемъ-нибудь помогать вамъ.

— О! вы слишкомъ низко себя цните!

— Увы! нтъ, государыня, я только сужу самого себя и нахожу себя слабымъ… я взвшиваю свое значеніе и нахожу его очень ничтожнымъ… что составляло мою силу, силу, которой я умолялъ короля пользоваться, какъ рычагомъ, было мое вліяніе въ Собраніи, мое значеніе у Якобинцевъ, наконецъ моя популярность, съ такимъ трудомъ пріобртенная. Но Собраніе распущено, Якобинцы превратились въ Фельяновъ, и я боюсь, не сдлали-ли Фельяны грубой ошибки отпавъ отъ Якобинцевъ… Наконецъ, моя популярность…

Барнавъ еще грустне улыбнулся.

—… Моя популярность утрачена!

Королева взглянула на Барнава, и въ глазахъ ея промелькнуло что-то въ род торжества.

— А! вы видите, что популярность легко утратить, проговорила она.

Барнавъ вздохнулъ.

Королева поняла свою жестокость.

Дйствительно, если Барнавъ утратилъ свою популярность, для чего потребовался всего одинъ мсяцъ, и если онъ былъ вынужденъ молча выслушивать Робеспьера, то чья это вина? Не вина-ли злополучнаго монарха, увлекавшаго за собою въ бездну все, до чего онъ касался? не вина-ли роковой судьбы, которая длала изъ Антуанеты, какъ и изъ Маріи Стюартъ, нчто врод ангела смерти, обрекающаго на гибель всякаго, кому онъ являлся?

Поэтому, она постаралась загладить свои слова, тмъ боле, что была благодарна Барнаву, что онъ ограничился вздохомъ, хотя могъ бы отвтить ей: По чьей милости я утратилъ свою популярность, если не по вашей, государыня?

— Нтъ, сказала она,— вы не удете, г-нъ Барнавъ, не правда-ли?

— Конечно, если ваше величество приказываете мн остаться, я останусь, какъ остается подъ знаменами солдатъ, получившій отпускъ, но котораго удерживаютъ для битвы, но знаетели, что случится, если я останусь? Изъ слабаго я превращусь въ измнника.

— Какимъ образомъ? спросила королева, нсколько обиженная,— я васъ не понимаю.

— Ваше величество позволите мн откровенно изложить не только ваше ныншнее положеніе, но и будущее?

— Пожалуйста, я привыкла заглядывать въ пропасти, и еслибы я была подвержена головокруженіямъ, я бы давно упала въ нихъ.

— Ваше величество можетъ быть считаете распущенное Собраніе враждебнымъ вамъ?

— Позвольте, г-нъ Барнавъ, въ этомъ Собраніи у меня были друзья, но вы не станете отрицать, что большинство его относилось враждебно къ королевской власти.

— Государыня, Собраніе только одинъ разъ поступило враждебно относительно короля и васъ: когда оно постановило, что ни одинъ изъ его членовъ не можетъ войти въ составъ законодательнаго Собранія.

— Я васъ не понимаю, объяснитесь, сказала королева съ недоврчивой улыбкой.

— Очень просто: оно вырвало щитъ изъ рукъ вашихъ друзей.

— И, какъ мн кажется, саблю изъ рукъ моихъ враговъ.

— Увы! вы ошибаетесь, государыня! этотъ ударъ нанесенъ Робеспьеромъ, и онъ ужасенъ, какъ все, что исходитъ отъ этого человка! Начать съ того, что новое Собраніе явится для васъ совершенно неизвстной величиной. При Конституціонномъ вы знали съ кмъ бороться, за что бороться: при Законодательномъ вамъ придется все изучать съизнова. Затмъ, обратите вниманіе, что Робеспьеръ, предложивъ, чтобы никто изъ насъ не былъ снова выбранъ, хотлъ заставить Францію обратиться къ тмъ, кто или выше насъ или ниже. Выше насъ нтъ никого: благодаря эмиграціи,— предположивъ даже, что во Франціи еще уцлло дворянство,— народъ не пойдетъ искать своихъ представителей изъ среды дворяне тва, ниже насъ, это дло другое! Дйствительно, народъ выбралъ своихъ депутатовъ изъ этой среды. Значитъ Собраніе будетъ сплошь демократическое, съ различными оттнками, вотъ и все.

По лицу королевы было видно, что она очень внимательно слдила за объясненіями Барнава и, начиная понимать положеніе, встревожилась.

— Я видлъ этихъ депутатовъ, продолжалъ Барнавъ,— вдь они уже начали съзжаться въ Парижъ, ближе другихъ я видлъ пріхавшихъ изъ Бордо. Это почти все люди неизвстные, но желающіе какъ можно скоре составить себ имя: они тмъ боле спшатъ съ этимъ, что вс очень еще молоды. Кром Кондорсэ, Бриссо и нсколькихъ другихъ, самымъ старшимъ изъ нихъ не боле тридцати лтъ. Это настоящее нашествіе молодежи, явившейся на смну людей зрлыхъ и не желающей признавать никакихъ традицій. Долой сдовласыхъ! явилась новая Франція, черноволосая.

— Вы полагаете, что мы должны больше бояться тхъ, что приходятъ, чмъ тхъ, что уходятъ?

— Конечно, государыня, вдь эти новые люди явились съ однимъ полномочіемъ: воевать съ дворянствомъ! Что касается короля, то они еще не высказываются, тамъ будетъ видно… Если онъ пожелаетъ удовольствоваться одной исполнительной властью, можетъ быть ему и простятъ прошедшее.

— Какъ! какъ! воскликнула королева, — ему простятъ прошедшее… Но если уже кому говорить о прощеніи, то разв только королю, надюсь!

— Разумется, но въ этомъ вопрос нельзя придти къ соглашенію съ ними: новые депутаты — къ несчастью, вскор вы сами въ этомъ убдитесь, государыня — совершенно отбросятъ лицемрную осторожность старыхъ… Для нихъ — я слышалъ это отъ одного изъ депутатовъ Жиронды, адвоката Верньо, — для нихъ король — врагъ.

— Врагъ? удивилась королева.

— Да, государыня, врагъ! то есть вольный или невольный центръ всхъ внутреннихъ и вншнихъ враговъ. Увы! приходится сознаваться, что эти пришельцы не совсмъ не правы, хотя воображая, что они открыли истину, они только громко высказываютъ то, что ваши самые горячіе противники не смли высказать тихо…

— Врагъ! повторила королева,— король врагъ своего народа? О, г-нъ Барнавъ, вотъ съ чмъ вы не только не заставите меня согласиться, но чего даже никогда не заставите понять.

— Однако, это правда, государыня, врагъ по самому своему существу и темпераменту! Три дня тому назадъ онъ присягалъ Конституціи, не такъ-ли?

— Да, ну и что-же?

— Когда король вернулся сюда, ему чуть не сдлалось дурно, до того онъ былъ раздраженъ, а вечеромъ онъ написалъ письмо императору.

— Но неужели вы хотите, чтобы мы переносили подобныя униженія?

— Вы сами видите, государыня, онъ врагъ, роковымъ образомъ врагъ… Врагъ добровольный, такъ какъ король, воспитанный г-номъ де-ла-Вогюономъ, главою іезуитской партіи, всецло преданъ священникамъ, врагамъ націи! врагъ невольный, какъ вождь контръ-революціи. Если даже король останется въ Париж, онъ душою будетъ въ Кобленц съ эмигрантами, въ Ванде съ священниками, въ Вн и Пруссіи съ своими союзниками Леопольдомъ и Фридрихомъ. Король ничего не длаетъ… я допускаю, что онъ самъ ничего не длаетъ, прибавилъ грустно Барнавъ,— но другіе эксплуатируютъ его имя, въ хижин, на каедр, въ замкахъ только и слышно: бдный король, святой король! Такимъ образомъ, противъ владычества Революціи поднимается бунтъ, ужасный бунтъ состраданія!

— Отъ васъ-ли я все это слышу, г-нъ Барнавъ? не вы-ли первый пожалли насъ?

— О! государыня, конечно, я васъ жалю! я васъ и теперь жалю, глубоко и искренно! но между мною и тми, о комъ я вамъ говорю, та разница, что они васъ жалютъ, чтобы погубить васъ, а я, чтобы васъ спасти!

— Но эти люди, желающіе, по вашимъ словамъ, погубить насъ, явились съ чмъ-нибудь опредленнымъ, съ заране составленнымъ планомъ?

— Нтъ, государыня, но все же, какъ я слышалъ ими уже кое-что намчено въ общихъ чертахъ: уничтожить титулъ Величества для перваго засданія въ присутствіи короля при открытіи Законодательнаго Собранія, затмъ вмсто трона, поставить для короля кресло налво отъ президента.

— Видите вы въ этомъ нчто боле важное, чмъ выходка г. Турэ, свшаго на мсто потому, что король сидлъ?

— По крайней мр, это шагъ впередъ, а не назадъ… Кром того, ужасно то, что гг. Лафайетъ и Бальи будутъ смщены!

— О! ихъ то я совсмъ не жалю!

— Напрасно, государыня: Лафайетъ и Бальи ваши друзья…

Королева горько улыбнулась.

— Да, ваши друзья, государыня! ваши послдніе друзья, пожалуй! Берегите ихъ, если у нихъ сохранилось хоть немного преданности къ вамъ, воспользуйтесь ею, но торопитесь: ихъ популярность вскор погибнетъ, какъ погибла моя.

— Въ конц концовъ вы показываете мн пропасть, подводите къ ней, заставляете измрить ея глубину, но не говорите, какъ бы можно было избжать ее?

Барнавъ помолчалъ, потомъ проговорилъ съ глубокимъ вздохомъ:

— Ахъ! государыня, зачмъ васъ задержали на дорог въ Монмеди!

— Вотъ прекрасно! г-нъ Барнавъ одобряетъ бгство въ Вареннъ!

— Я не одобряю его уже потому, что это бгство привело васъ къ вашему теперешнему положенію, но, если ему суждено было имть такія ужасныя послдствія, я скорблю объ его неудач.

— Такимъ образомъ г-нъ Барнавъ, членъ Національнаго Собранія и командированный этимъ собраніемъ съ гг. Петіономъ и Латуръ-Мобуръ вернуть короля и королеву въ Парижъ, горюетъ, что король и королева не выбрались за границу?

— О! поймите, государыня, горюетъ не членъ Собранія, не товарищъ Петіона и Латуръ-Мобура, а только бдный Барнавъ, вашъ покорный слуга, готовый отдать за васъ свою жизнь, то есть все, чмъ онъ обладаетъ.

— Благодарю, по выраженію вашего голоса я вижу всю искренность вашего предложенія, но я надюсь, что мн не придется требовать отъ васъ подобнаго самоотверженія.

— Тмъ хуже для меня, государыня! просто проговорилъ Барнавъ.

— Какъ тмъ хуже!

— Да… Если гибнуть такъ гибнуть, по крайней мр, я-бы хотлъ погибнуть среди борьбы, а между тмъ, вотъ что случится: въ глуши моего Дофинэ, гд я буду для васъ совершенно безполезенъ, я еще больше стану трепетать за молодую, прекрасную женщину, за нжную, преданную мать, чмъ за королеву. Ошибки, создавшія прошлое, подготовятъ будущее: вы будете разсчитывать на помощь извн, которая не явится или явится слишкомъ поздно, Якобинцы захватятъ власть въ Собраніи и вн его, ваши друзья покинутъ Францію, убгая отъ преслдованій, а т, что останутся, будутъ арестованы, заключены въ тюрьмы. Я буду въ ихъ числ, такъ какъ не хочу бжать! Меня станутъ судить, приговорятъ къ смерти, очень вроятно, что моя безвстная смерть окажется для васъ безполезной, и вы даже не узнаете о ней, если-же слухъ о ней и дойдетъ до васъ, то моя помощь была такъ ничтожна, что вы позабудете т немногіе часы, когда я могъ надяться имть возможность быть вамъ полезнымъ…

— Г-нъ Барнавъ, возразила королева съ большимъ достоинствомъ,— мн неизвстно, какую судьбу провидніе готовитъ вамъ, но я знаю, что имена людей, оказавшихъ намъ услуги, глубоко врзаны въ нашу память, и мы не останемся равнодушны ни къ чему, что случится съ ними, будь то счастье или несчастье… А пока, не можемъ ли мы что-нибудь сдлать для васъ?

— Многое… особенно вы, государыня… Вы можете доказать, что не совсмъ принимали меня за ничтожество.

— Что-же нужно сдлать для этого?

Барнавъ опустился на одно колно.

— Позвольте поцловать вашу руку.

На воспаленныхъ вкахъ Маріи-Антуанеты показалась слеза, она протянула молодому человку свою блую и холодную руку.

Барнавъ едва коснулся ея: несчастный безумецъ боялся, что если онъ прижметъ свои губы къ этой мраморной рук, то не въ состояніи будетъ отъ нея оторваться.

— Государыня, проговорилъ онъ, поднявшись,— я не буду такъ самонадянъ, чтобы сказать: ‘Монархія спасена!’ но скажу вамъ: если монархія погибнетъ, то вмст съ нею погибнетъ тотъ, кто никогда не забудетъ милости, оказанной ему королевой.

Онъ поклонился королев и вышелъ.

Марія-Антуанета провожала его глазами и, когда дверь за нимъ затворилась, сказала со вздохомъ:

— Бдный выжатый лимонъ! не много потребовалось времени, чтобы отъ тебя осталась одна кожа!..

XXIII.
Поле сраженія.

Мы уже говорили объ ужасномъ происшествіи на Марсовомъ Пол 17 іюля 1791. Ночью, при свт почти полной луны, иногда скрывавшейся за темными облаками, Марсово Поле имло самый удручающій видъ, глубоко поразившій молодого національнаго гвардейца, вступившаго на него съ улицы Греннель.

Оно походило на поле сраженія, покрытое убитыми и ранеными, среди нихъ, какъ тни, бродили люди, которымъ было поручено бросать мертвыхъ въ Сену, а раненыхъ относить въ военный госпиталь въ Гро-Кальу.

Молодой офицеръ, придя на Марсово Поле, остановился и, объятый ужасомъ, всплеснулъ руками.

— Боже! проговорилъ онъ, дйствительность оказалась еще ужасне, чмъ мн говорили!..

Впродолженіи нсколькихъ минутъ онъ слдилъ за своеобразной работой двухъ людей и, когда они понесли трупъ къ Сен, подошелъ къ нимъ:

— Граждане, спросилъ онъ,— что вы хотите длать съ этимъ человкомъ?

— Слдуй за нами и увидишь, отвчали они.

Офицеръ пошелъ за ними.

Подойдя къ деревянному мосту, они начали раскачивать трупъ и, сосчитавъ до трехъ, бросили трупъ въ Сену.

У молодого человка вырвался крикъ ужаса.

— Да что же вы длаете, граждане? спросилъ онъ.

— Разв вы не видите? мы расчищаемъ площадь.

— У васъ есть на это приказъ?

— Очевидно.

— Отъ кого?

— Отъ муниципалитета.

— О! удивленно произнесъ молодой человкъ.

Когда они вернулись на Марсово Поле, онъ снова обратился къ нимъ.

— Вы уже бросили много труповъ въ Сену?

— Пять или шесть.

— Извините, граждане, продолжалъ молодой человкъ, но для меня это очень важно: не замтили ли вы между этими пятью или шестью трупами человка лтъ сорока пяти — сорока восьми, ростомъ около пяти футовъ пяти дюймовъ, коренастаго, плотнаго, по виду полукрестьянина, полугорожанина?

— По правд сказать, отвтилъ одинъ изъ носильщиковъ, — мы только замчаемъ одно: мертвы эти люди или живы, если они мертвы, мы ихъ бросаемъ въ рку, если живы, относимъ ихъ въ госпиталь въ Гро-Кальу.

— Видите-ли, сказалъ молодой человкъ, — одинъ изъ моихъ пріятелей не ночевалъ дома, а его, какъ я слышалъ, видли здсь днемъ, поэтому, я очень боюсь, не очутился-ли онъ среди мертвыхъ или раненыхъ.

— Если онъ былъ здсь, отвтилъ одинъ изъ носильщиковъ, встряхивая чье-то тло, между тмъ, какъ другой свтилъ ему фонаремъ,— то, вроятно, онъ и теперь здсь, если онъ не вернулся домой, то, конечно, никогда не вернется.

Сказавъ это, онъ еще сильне сталъ трясти тло, лежавшее на земл.

— Эй! крикнулъ онъ,— живъ ты или умеръ? Если ты не умеръ, постарайся отвтить!

— О! этотъ ужъ несомннно умеръ! сказала, его товарищъ,— пуля попала ему въ самое сердце.

— Въ такомъ случа, въ рку!

Они подняли трупъ и направились къ мосту.

— Граждане, обратился къ нимъ офицеръ,— фонарь вамъ пока не нуженъ, одолжите его мн, я пойду поискать моего друга.

Носильщики согласились на его просьбу, и офицеръ, взявъ фонарь, началъ свои поиски, по выраженію его лица было видно, съ какой сердечностью онъ относился къ тому, кого ожидалъ найдти между мертвыми или ранеными.

Кром него тми же печальными поисками занимались человкъ десять или двнадцать.

Отъ времени до времени полная тишина прерывалась какимъ нибудь громко произнесеннымъ именемъ.

Временами въ отвть на этотъ призывъ раздавались жалоба, стонъ, крикъ… но, чаще всего, на него отвчало одно мертвое молчаніе!

Молодой офицеръ сначала колебался: голосъ его былъ точно скованъ ужасомъ, наконецъ, онъ ршился и крикнулъ три раза:

— Господинъ Бильо!.. г-нъ Бильо!.. г-нъ Бильо!..

Но никто ему не отвтилъ.

— О! онъ наврное умеръ! прошепталъ офицеръ, вытирая рукавомъ слезы, струившіяся изъ его глазъ.— Бдный г-нъ Бильо!..

Въ эту минуту мимо него проходили носильщики, унося трупъ въ Сену.

— Э! замтилъ одинъ изъ нихъ,— да нашъ трупъ, кажется, простоналъ.

— Полно, пожалуйста! возразилъ со смхомъ другой,— если прислушиваться ко всмъ этимъ молодцамъ, то между ними не окажется ни одного мертвеца.

— Граждане, вступился офицеръ, — умоляю васъ, покажите мн этого человка!

— Охотно! согласились оба.

Они поддерживали трупъ въ сидячемъ положеніи, чтобы офицеру удобне было освтить лицо его.

Молодой человкъ приблизилъ фонарь и вскрикнулъ.

Не смотря на страшную рану, обезобразившую лицо лежавшаго человка, онъ узналъ того, кого искалъ.

Но былъ-ли онъ мертвъ или живъ?

У того, кто былъ уже на полпути къ могил, голова была разсчена саблей. Рана была ужасна! съ лвой стороны темени была содрана кожа и свшивалась на щеку, оставляя обнаженной кость черепа, височная артерія была перерзана, такъ что все тло несчастнаго было залито кровью.

Со стороны раны онъ былъ неузнаваемъ.

Молодой человкъ дрожащей рукой поднесъ фонарь къ другой сторон.

— О! граждане, воскликнулъ онъ,— это онъ… тотъ самый, кого я ищу: это г-нъ Бильо!

— Э! да вашъ г-нъ Бильо нсколько попорченъ! замтилъ одинъ изъ носильщиковъ.

— Вы, кажется, говорили, что онъ простоналъ?

— По крайней мр, мн такъ показалось.

— Въ такомъ случа, сдлайте мн одно одолженіе…

Офицеръ вынулъ экю изъ кармана.

— Какое? спросилъ носильщикъ, выказывая, при вид монеты, полную готовность повиноваться.

— Сбгайте къ рк и зачерпните воды въ вашу шляпу.

— Охотно!

Онъ побжалъ къ Сен, а офицеръ занялъ его мсто и поддерживалъ раненаго.

Черезъ пять минутъ посланный вернулся.

— Плесните ему воды въ лицо, сказалъ офицеръ.

Носильщикъ окунулъ свою руку въ воду и брызнулъ ею въ лицо раненаго.

— Онъ вздохнулъ! воскликнулъ офицеръ, поддерживавшій раненаго,— онъ не умеръ!.. О! дорогой г-нъ Бильо, какое счастье, что я попалъ сюда!

— Ужъ точно счастье! сказали оба носильщика: — еще шаговъ двадцать, и вашъ другъ очутился бы въ рк.

— Еще разъ плесните ему воды въ лицо!

Носильщикъ исполнилъ эту просьбу, раненый вздрогнулъ и простоналъ.

— Очевидно, онъ не умеръ, сказалъ второй носильщикъ.

— Что же мы будемъ съ нимъ длать? спросилъ первый.

— Помогите мн перенести его въ улицу Сентъ-Онорэ, къ доктору Жильберу, и вы получите хорошее вознагражденіе, сказалъ молодой человкъ.

— Мы не можемъ этого сдлать.

— Отчего?

— Намъ приказано мертвыхъ бросать въ Сену, а раненыхъ относить въ госпиталь, въ Гро-Кальу… Этотъ еще живъ, значитъ его нельзя бросить въ Сену, и мы должны отнести его въ госпиталь.

— Хорошо, отнесите его въ госпиталь, только поскоре! Гд же госпиталь? прибавилъ молодой человкъ, осматриваясь.

— Шагахъ въ трехстахъ отъ Военной Школы.

— Значитъ тамъ?

— Да.

— Намъ придется пройти по всему Марсову полю?

— Да.

— Господи! неужели у васъ нтъ носилокъ?

— Ихъ можно розыскать, и за одно экю…

— Совершенно врно, сказалъ молодой человкъ — вы еще ничего не получили. Вотъ вамъ экю: достаньте носилки.

Минутъ черезъ десять носилки были принесены.

Раненаго положили на тюфякъ, носильщики подняли носилки, и печальное шествіе направилось къ госпиталю. Молодой человкъ, держа фонарь, шелъ подл раненаго.

Съ большимъ трудомъ пробирались они по площади, залитой кровью, среди уже закоченлыхъ труповъ, попадавшихся на каждомъ шагу, и среди раненыхъ, которые съ трудомъ приподымались и сейчасъ же падали, моля о помощи.

Черезъ четверть часа они пришли къ госпиталю Гро-Кальу.

XXIV.
Госпиталь Гро-Кальу.

Въ то время вс больницы и, въ особенности, военные госпитали были далеко не такъ устроены, какъ теперь.

Поэтому неудивительно, что въ госпитал Гро-Кальу царило полное смятеніе, и страшный безпорядокъ мшалъ хирургамъ длать то, что они находили нужнымъ и желательнымъ.

Прежде всего не хватило кроватей. Ршили потребовать у жителей сосднихъ улицъ ихъ тюфяки.

Эти тюфяки разложили на голый полъ въ палатахъ, а когда тамъ не хватило мста, то на мощеномъ двор, на каждомъ тюфяк лежалъ раненый, ожидавшій помощи, но хирурговъ тоже не хватало, и достать ихъ было много трудне.

Офицеръ, въ которомъ наши читатели, конечно, узнали Питу, за два другіе экю добился, чтобы ему оставили тюфякъ съ носилокъ, и Бильо осторожно положили на двор госпиталя.

Питу постарался устроить его поближе къ воротамъ, чтобы имть возможность поймать перваго хирурга, который придетъ въ госпиталь или выйдетъ изъ него.

Ему очень хотлось сбгать за хирургомъ въ палаты, но онъ не ршался покинуть раненаго, опасаясь, какъ бы его не приняли за мертваго — что было не трудно — не отняли у него тюфякъ, и не бросили предполагаемый трупъ на мостовую двора.

Такъ прошелъ цлый часъ. Питу, не отходя отъ раненаго, громко звалъ двухъ или трехъ проходившихъ мимо хирурговъ, но ни одинъ изъ нихъ не обратилъ на него никакого вниманія. Наконецъ, Питу увидалъ человка, который, въ сопровожденіи двухъ лазаретныхъ служителей съ факелами въ рукахъ, обходилъ одну койку за другой.

Чмъ ближе этотъ человлъ подходилъ къ Питу, тмъ внимательне вглядывался въ него Питу, вскор Питу пересталъ сомнваться и, отойдя на нсколько шаговъ отъ раненаго, крикнулъ насколько могъ громче.

— Эй! сюда, г-нъ Жильберъ, сюда!

Жильберъ поспшилъ на его голосъ.

— А! это ты, Питу,— сказалъ онъ.— Не видлъ ли ты Бильо?

— Какъ же, онъ здсь, отвтилъ Питу, указывая на раненаго.

— Онъ умеръ?

— Увы! дорогой г-нъ Жильберъ, надюсь, что еще живъ, но по правд сказать, онъ очень плохъ.

Жильберъ наклонился къ больному, между тмъ какъ два служителя свтили ему.

— Онъ раненъ въ голову, г-нъ Жильберъ, говорилъ Питу,— въ голову!.. Бдный г-нъ Бильо!

Жильберъ внимательно осмотрлъ рану.

— Да, рана серьезная, замтилъ онъ и обратился къ служителямъ.

— Мн нужно отдльную комнату для этого человка: онъ одинъ изъ моихъ друзей.

Служители стали совщаться между собою.

— Отдльной комнаты нтъ, объявили они,— но есть бльевая.

— Отлично! перенесите его въ бльевую.

Раненаго подняли какъ можно осторожне, но онъ все-таки застоналъ.

— Ахъ! никогда ни одинъ крикъ радости не доставлялъ мн такого удовольствія, какъ этотъ стонъ, воскликнулъ Жильберъ.— Онъ живъ, а это главное.

Бильо отнесли въ бльевую и положили на кровать одного изъ служащихъ. Жильберъ поспшилъ приступить къ перевязк.

Височная артерія была перерзана, что вызвало большую потерю крови, эта потеря крови въ свою очередь вызвала обморокъ, а послдній, замедливъ біеніе сердца, остановилъ кровотеченіе.

Природа воспользовалась этимъ для образованія сгустка запекшейся крови, закрывшаго артерію.

Жильберъ съ удивительной ловкостью сперва связалъ артерію шелковой ниткой, потомъ обмылъ кожу и наложилъ ее на черепъ. Свжесть воды, а быть можетъ и боль, заставили Бильо открыть глаза, онъ произнесъ нсколько безсвязныхъ и невнятныхъ словъ.

— У него сотрясеніе мозга, промолвилъ Жильберъ.

— Но разъ онъ остался живъ, вы спасете его, г-нъ Жильберъ? спросилъ Питу.

Жильберъ грустно улыбнулся.

— Постараюсь, впрочемъ, какъ ты только что самъ убдился, Питу, природа сама лучшій лекарь.

Посл перевязки Жильберъ приказалъ держать больного почти въ сидячемъ положеніи, такъ чтобы онъ прислонялся къ подушк не головой, а спиной.

Доставивъ такимъ образомъ раненому возможное облегченіе, докторъ обратился къ Питу съ распросами о томъ, что привело его въ Парижъ, а главное, какимъ образомъ онъ очутился на Марсовомъ пол какъ разъ во время, чтобы помочь Бильо.

Дло объяснилось очень просто: посл исчезновенія Катерины и отъзда своего мужа, г-жа Бильо стала постепенно впадать въ идіотизмъ. Съ каждымъ днемъ одна изъ пружинъ жалкой человческой машины ослабвала или лопалась, она стала говорить все рже и рже, потомъ совсмъ замолкла и, даже, не вставала съ постели. Докторъ Рейналь объявилъ, что изъ этого смертельнаго оцпеннія ее можетъ вывести только свиданіе съ дочерью.

Питу немедленно вызвался отправиться въ Парижъ. Восемнадцать лье, отдлявшіе его родину отъ столицы, были для него лишь пріятной прогулкой.

И въ самомъ дл, Питу вышелъ въ четыре часа утра, а въ восьмомъ часу вечера уже былъ въ Париж.

Сама судьба, казалось, посылала Питу въ Парижъ въ дни великихъ событій.

Въ первый разъ онъ явился точно нарочно для того, чтобы принять участіе во взятіи Бастиліи, второй разъ для участія въ федераціи 1790 г., а въ третій, въ день побоища въ Марсовомъ пол.

Парижъ онъ нашелъ въ большомъ волненіи, впрочемъ, ему еще не случалось видть его спокойнымъ.

Первыя группы народа, попавшіяся ему на встрчу, разсказали ему о происшествіи на Марсовомъ пол: Бальи и Лафайетъ стрляли въ народъ, и народъ громко проклиналъ и того и другого.

Когда Питу былъ въ послдній разъ въ Париж, ихъ обоихъ боготворили, имъ поклонялись, а теперь они низвергнуты съ своихъ пьедесталовъ, и вс ихъ проклинаютъ! Питу былъ совс мъ сбитъ съ толку.

Онъ понялъ только, что на Марсовомъ пол произошло побоище, рзня изъ-за патріотической петиціи, и что Жильберъ и Бильо по всей вроятности находились тамъ.

Питу поспшилъ въ улицу Сентъ-Онорэ, на квартиру Жильбера.

Докторъ оказался дома, но Бильо никто не видлъ.

Слуга, отворившій Питу дверь, сказалъ ему, что Марсово поле было усяно мертвыми и ранеными: Бильо могъ быть среди тхъ или другихъ.

Марсово поле усяно мертвыми и ранеными! Питу не могъ себ этого представить. Онъ самъ, въ числ прочихъ десяти тысячъ работниковъ, помогалъ выравнивать это поле, и оно было связано въ его воспоминаніи съ иллюминаціей, весельемъ, пніемъ и хороводами: и вотъ, оно покрыто мертвыми и ранеными изъ-за того только, что тамъ хотли снова отпраздновать годовщину взятія Бастиліи и федераціи!

Невроятно!

Какимъ образомъ черезъ какой-нибудь годъ обстоятельство, бывшее поводомъ къ радости и торжеству, привело къ мятежу и рзн?

Какая странная перемна совершилась въ ум парижанъ впродолженіе этого года?

Дло въ томъ, что, благодаря вліянію Мирабо, благодаря образованію клуба Фельяновъ, поддержк Бальи и Лафайета и, наконецъ, благодаря реакціи, послдовавшей вслдъ за возвращеніемъ изъ Вареннъ дворъ вернулъ себ утраченную власть, и эта власть вызвала трауръ и рзню.

17 іюля было местью за 5 и 6 октября.

Озабоченный всми этими мыслями Анжъ Питу пришелъ на Марсово Поле какъ разъ во время, чтобы не допустить служителей бросить Бильо въ рку.

Въ то-же время докторъ Жильберъ, находившійся въ Тюльери, получилъ записку безъ подписи, написанную, какъ онъ сейчасъ-же узналъ, почеркомъ Каліостро.

‘Брось-же этихъ двухъ осужденныхъ, которыхъ въ насмшку еще называютъ королемъ и королевой,— говорилось между прочимъ въ этой записк — и, не теряя ни минуты, спши въ госпиталь Гро-Кальу, тамъ ты найдешь умирающаго, но не столь безнадежнаго, какъ они. Этого умирающаго теб, можетъ быть, удастся спасти, между тмъ какъ они въ своемъ паденіи увлекутъ и тебя за собою, при чемъ у тебя не будетъ никакой возможности спасти ихъ’.

Королева черезъ г-жу Компанъ прислала сказать ему, что ее задержали, и что онъ можетъ уходить. Жильберъ поэтому немедленно вышелъ изъ Тюльери и поспшилъ въ Гро-Кальу, гд сталъ обходить всхъ раненыхъ, находившихся въ палатахъ, корридорахъ, сняхъ и во двор, здсь то Питу и позвалъ его къ умирающему Бильо.

XXV.
Катерина.

Докторъ Рейналь нашелъ необходимымъ предупредить объ опасномъ положеніи г-жи Бильо ея мужа и дочь.

Мы видли уже, что мужъ ея былъ тоже при смерти, и только одна дочь могла поспшить къ умирающей.

Но какъ увдомить Катерину о положеніи ея матери, а также и о положеніи ея отца? гд находилась Катерина?

Узнать объ этомъ можно было только отъ графа Шарни.

Питу былъ такъ милостиво и ласково принять графиней, когда привезъ къ ней сына, что, не смотря на поздній часъ, вызвался сходить къ ней въ улицу Кокъ-Эранъ.

На часахъ Военной Школы пробило половина двнадцатаго, когда Жильберъ, окончивъ перевязку, могъ вмст съ Питу отойти отъ Бильо.

Жильберъ поручилъ раненаго служителямъ: его дло было сдлано, и теперь оставалось предоставить дйствовать самой природ.

Тмъ не мене онъ намревался навстить больнаго на слдующій день.

Жильберъ, усвшись съ Питу въ карету, ожидавшую у воротъ госпиталя, приказалъ кучеру хать въ улицу Кокъ-Эранъ.

Во всемъ квартал входныя двери были заперты, а огни потушены.

Питу пришлось звонить по крайней мр четверть часа, когда, наконецъ, скрипнула дверь помщенія консьержа, и заспанный, хриплый голосъ спросилъ съ большимъ нетерпніемъ и досадой:

— Кто тамъ?

— Я, Анжъ Питу, командиръ національной гвардіи.

— Анжъ Питу?.. Не знаю такого!

— Командиръ національной гвардіи!

— Командиръ… повторилъ консьержъ — командиръ…

— Командиръ! повторилъ Питу, подчеркивая этотъ титулъ, такъ какъ хорошо зналъ производимое имъ впечатлніе.

Въ самомъ дл, въ то время національная гвардія, по своему значенію, нисколько не уступала регулярной арміи, и консьержъ могъ предположить, что иметъ дло съ однимъ изъ адъютантовъ Лафайета.

Поэтому, еще не отворяя дверей, онъ спросилъ уже гораздо мягче:

— Что же вамъ угодно, г-нъ командиръ?

— Мн надо видть графа Шарни.

— Его нтъ дома.

— Въ такомъ случа, графиню.

— Ея тоже нтъ.

— Гд-же она?

— Они ухали сегодня утромъ.

— Куда?

— Въ ихъ имніе Бурсонъ.

— А! значитъ это ихъ я встртилъ въ Демарген! сказалъ Питу, какъ бы говоря съ самимъ собою,— это они хали въ той почтовой карет… Еслибы я зналъ…

Но Питу этого не зналъ, а потому пропустилъ графа и графиню.

— Другъ мой, вмшался въ разговоръ докторъ Жильберъ,— не можете ли вы сами дать намъ одну справку?

— Сейчасъ, прошу извиненія, сударь, сказалъ консьержъ, сейчасъ-же угадавъ значительное лицо въ томъ, кто обратился къ нему такъ вжливо и кротко.

Отворивъ дверь, онъ, полуодтый, снявъ бумажный колпакъ, который держалъ въ рук, подошелъ къ карет.

— Какую справку вамъ угодно получить? спросилъ консьержъ.

— Не знаете ли вы, мой другъ, одной двушки, въ которой графъ и графиня вроятно принимаютъ большое участіе?

— М-ль Катерину?

— Вотъ именно!

— Какъ-же, сударь… Графъ и графиня два раза здили къ ней и меня часто посылали узнавать, не надо-ли ей чего-нибудь, но бдняжка, хотя и терпитъ, быть можетъ, нужду съ своимъ милымъ малюткой, всегда отвчаетъ, что ей ничего не надо.

При слов ‘малютка’ Питу не могъ удержаться отъ глубокаго вздоха.

— Видите-ли, мой другъ, сказалъ Жильберъ,— отецъ бдной Катерины сегодня раненъ на Марсовомъ Пол, а мать ея, г-жа Бильо, умираетъ въ Виллеръ-Коттрэ. Намъ надо сообщить ей эти печальныя извстія. Не дадите-ли вы намъ ея адреса?

— О! бдная двушка, помоги ей Господи! она уже и такъ очень несчастна. Она живетъ въ Вилль-д’Аврэ, сударь, на большой улиц… Не съумю вамъ сказать номера дома, но онъ противъ фонтана.

— Этого довольно, сказалъ Питу,— я найду ее.

— Благодарю, мой другъ, проговорилъ Жильберъ, всовывая въ руку консьержа экю въ шесть ливровъ.

— Напрасно безпокоитесь, сударь, сказалъ старикъ,— вдь мы, христіане, должны помогать другъ другу.

Отвсивъ поклонъ доктору, онъ вернулся къ себ.

— Ну что-же? спросилъ Жильберъ.

— Я немедленно иду въ Вилль-д’Аврэ.

Питу былъ всегда готовъ идти куда-нибудь.

— Ты знаешь дорогу?

— Нтъ, вы мн ее укажете.

— У тебя золотое сердце и стальныя ноги! смясь сказалъ докторъ. Но пойдемъ отдохнуть, ты подешь завтра утромъ.

— Но если нельзя медлить?..

— Ни съ той, ни съ другой стороны нтъ крайности. Состояніе Бильо серьезно, но, если не случится ничего особеннаго, оно не смертельно. Что касается матушки Бильо, то она можетъ прожить еще дней десять или двнадцать.

— Ахъ! г-нъ докторъ, когда третьяго дня ее уложили въ постель, она совсмъ не двигалась: только одни глаза казались живыми.

— Тмъ не мене, я знаю, что говорю, Питу, и ручаюсь, что она проживетъ еще десять или двнадцать дней.

— Ну, вамъ лучше знать, г-нъ Жильберъ.

— И далеко не лишнее дать Катерин проспать еще одну ночь спокойно, не зная о своемъ несчастій. Какое важное значеніе для несчастныхъ иметъ лишняя спокойная и тихая ночь, Питу!

Этотъ послдній доводъ убдилъ Пигу.

— Въ такомъ случа, куда-же мы отправимся, г-нъ Жильберъ? спросилъ онъ.

— Ко мн, конечно! твоя прежняя комната ждетъ тебя.

— И я съ удовольствіемъ снова увижу ее, замтилъ съ улыбкой Питу.

— Завтра, въ шесть часовъ утра, будетъ готова карета.

— Зачмъ карета? удивился Питу, считавшій экипажи и лошадей предметами роскоши.

— Чтобы отвезти тебя въ Вилль-д’Аврэ.

— Вотъ еще! неужели до Вилль-д’Аврэ пятьдесятъ льё?

— Нтъ, всего дв или три.

— Въ такомъ случа ихъ можно пройти всего то въ какой-нибудь одинъ часъ, три лье можно проглотить такъ же легко, какъ яйцо.

— А Катерина, ты полагаешь, тоже проглотитъ, какъ яйцо, три лье отъ Вилль-д’Аврэ до Парижа и восемнадцать лье отъ Парижа до Виллеръ-Коттрэ?

— А! это правда! Извините, г-нъ Жильберъ, я сказалъ глупость… Кстати, какъ поживаетъ Себастьянъ?

— Прекрасно! завтра ты его увидишь.

— Онъ все у аббата Берардье?

— Да.

— А! тмъ лучше, я буду очень радъ повидать его!

— И онъ также, Питу, онъ любитъ тебя отъ всего сердца, какъ и я.

Докторъ и Питу подъхали въ это время къ дому на улиц Сентъ-Онорэ.

Питу спалъ эту ночь такъ, какъ онъ ходилъ, лъ, дрался, то есть отъ всего сердца, и, благодаря усвоенной имъ въ деревн привычк вставать рано, проснулся въ пять часовъ.

Въ шесть карета была подана.

Въ семь онъ стучался у дверей Катерины.

Питу условился встртиться съ докторомъ у кровати Бильо въ восемь часовъ.

Катерина сама отворила дверь и вскрикнула, увидавъ Питу.

— Матушка скончалась! воскликнула она, поблднвъ и прислонившись къ стн.

— Нтъ, отвчалъ Питу,— она жива, но если вы хотите ее застать, м-ль Катерина, то слдуетъ поторопиться.

Въ этихъ нсколькихъ словахъ заключалось такъ много, что они безъ всякой подготовки познакомили Катерину съ ея несчастіемъ.

— Но, кром этого, есть еще и другое горе, продолжалъ Питу.

— Какое? спросила Катерина тмъ отрывистымъ и почти равнодушнымъ тономъ, какимъ говорятъ люди, которые, познавъ всю глубину человческихъ скорбей, не боятся боле никакихъ большихъ несчастій въ будущемъ.

— Г-нъ Бильо былъ вчера опасно раненъ на Марсовомъ пол…

— А! проговорила Катерина.

Эта новость повидимому поразила ее гораздо мене, чмъ первая.

— И вотъ, что я сказалъ себ, продолжалъ Питу,— и докторъ Жильберъ вполн согласился со мной: ‘М-ль Катерина зайдетъ по дорог къ г-ну Бильо въ госпиталь Гро-Кальу, а оттуда подетъ въ дилижанс въ Виллеръ-Коттрэ’.

— А вы, г-нъ Питу?

— Я думалъ, что разъ вы подете туда, къ г-ж Бильо, мн слдуетъ остаться здсь у г-на Бильо. Понимаете, м-ль Катерина, я останусь съ тмъ, подл кого нтъ ни души.

Питу сказалъ все это съ своей ангельской наивностью, не подозрвая, что въ этихъ нсколькихъ словахъ вылилась вся исторія его самоотверженія.

Катерина протянула ему руку.

— У васъ золотое сердце, Питу, сказала она.— Пойдемте, поцлуйте моего маленькаго Изидора.

Она пошла впередъ, такъ какъ этотъ короткій разговоръ происходилъ въ алле, у калитки на улицу. Катерина была еще красиве чмъ прежде, бдняжка, въ своемъ глубокомъ траур, и Питу вторично не могъ удержаться отъ вздоха.

Катерина провела Питу въ маленькую комнату, окнами всадъ. Въ этой комнат, составлявшей вмст съ кухней и уборной, все помщеніе Катерины, стояла большая кровать и колыбель.

Кровать матери и колыбель ребенка.

Ребенокъ спалъ.

Катерина отдернула пологъ и посторонилась, чтобы Питу могъ разсмотрть мальчика.

— О! что за прелестный ангельчикъ! воскликнулъ Питу, сложивъ руки.

И какъ будто въ самомъ дл передъ нимъ лежалъ ангелъ, онъ опустился на колни и поцловалъ ручку малютки.

Питу былъ немедленно вознагражденъ за то, что сдлалъ: онъ почувствовалъ около своего лица волосы Катерины, и ея губы коснулись его лба.

Мать возвратила поцлуй, данный сыну.

— Благодарю, добрый Питу! сказала она.— Съ той минуты, какъ его отецъ въ послдній разъ поцловала, его, никто, кром меня, не цловалъ этой бдной крошки.

— О! м-ль Катерина! пробормоталъ Питу, ошеломленный поцлуемъ молодой двушки, точно электрической искрой.

Между тмъ это былъ лишь поцлуй благодарной матери.

XXVI.
Дочь и отецъ.

Десять минутъ спустя Питу съ Катериной и маленькимъ Изидоромъ катили въ Парижъ въ карет доктора.

Карета остановилась у госпиталя Гро-Кальу.

Катерина, съ сыномъ на рукахъ, вышла изъ кареты и послдовала за Питу до дверей бльевой, тутъ она остановилась.

— Вы мн сказали, что мы найдемъ доктора Жильбера у постели моего отца?

— Да…

Питу отворилъ дверь.

— Да онъ тугъ и есть, сказали, онъ.

— Узнайте, могу-ли я войти, не рискуя слишкомъ сильно взволновать отца?

Питу вошелъ въ комнату, переговорилъ съ докторомъ и вернулся къ Катерин.

— Г-нъ Жильберъ говоритъ, что вчерашняя рана вызвала такое сильное сотрясеніе мозга, что онъ никого не узнаетъ.

Катерина хотла войти съ маленькимъ Изидоромъ на рукахъ.

— Дайте мн вашего малютку, м-ль Катерина, сказалъ Питу.

Катерина съ минуту колебалась.

— О! у меня онъ будетъ въ такой-же сохранности, какъ у васъ самихъ.

— Вы правы, согласилась Катерина.

Она доврчиво передала ребенка Питу и твердою поступью направилась къ кровати отца.

Докторъ Жильберъ стоялъ у изголовья раненаго.

Состояніе больнаго мало измнилось, какъ и наканун, онъ находился въ почти сидячемъ положеніи, и докторъ мокрой губкой смачивалъ бинты, покрывавшіе его голову. Потеря крови была такъ велика, что несмотря на лихорадку, лицо его было смертельно блдно, опухоль распространилась на глазъ и часть лвой щеки.

Почувствовавъ ощущеніе свжести, онъ пробормоталъ нсколько безсвязныхъ словъ и открылъ глаза, но непреодолимая сонливость снова охватила его.

Катерина, подойдя къ кровати, опустилась на колни и сказала, поднявъ руки къ небу:

— Господи! Ты видишь, что я отъ всего сердца умоляю Тебя сохранить жизнь моему отцу!

Вотъ все, что могла сдлать дочь для отца, хотвшаго убить ея возлюбленнаго.

При звук ея голоса, больной вздрогнулъ, открылъ глаза, и взглядъ его остановился на дочери.

Онъ сдлалъ движеніе рукою, точно хотлъ оттолкнуть это явленіе, принимая его за видніе въ бреду.

Взглядъ молодой двушки встртился съ взглядомъ отца, и Жильберъ съ ужасомъ замтилъ, какая ненависть сверкнула въ глазахъ обоихъ.

Катерина встала и той же твердой походкой вернулась къ Питу.

Питу старался всячески забавлять мальчика.

Катерина, какъ львица, бросилась къ своему сыну, отняла его у Питу и прижала къ своему сердцу.

— Дитя мое, дитя мое! повторяла она.

Въ этомъ крик выразились вс тревоги матери, вс жалобы вдовы, вс горести женщины.

Питу хотлъ проводить Катерину до конторы дилижанса, вызжавшаго въ десять часовъ утра.

Но та воспротивилась:

— Нтъ, вы сами сказали, что ваше мсто подл того, кто одинокъ, оставайтесь здсь, Питу, проговорила она, слегка толкая Питу въ комнату.

Питу умлъ только повиноваться, когда Катерина приказывала. Онъ вернулся къ постели Бильо.

Тяжелая походка командира національной гвардіи заставила больного снова открыть глаза, лицо его, омрачившееся выраженіемъ ненависти при вид дочери, вдругъ просіяло.

Между тмъ Катерина спустилась съ лстницы и съ своимъ ребенкомъ на рукахъ благополучно добралась до конторы дилижансовъ въ Виллеръ-Коттрэ.

Лошади были запряжены, ямщикъ сидлъ на козлахъ, оставалось одно мсто внутри: Катерина заняла его.

Восемь часовъ спустя дилижансъ остановился въ Суассонской улиц.

Было шесть часовъ вечера, то есть еще со всмъ свтло.

Еслибы Катерина, еще молодой двушкой, и при жизни Изидора, пріхала навстить свою мать, находись та въ полномъ здоровь, то она вышла-бы изъ дилижанса въ конц улицы Ларньи, пробралась-бы кругомъ города и постаралась бы явиться въ Писсле, никмъ не замченная: она поступила-бы такъ, стыдясь своего положенія.

Но будучи вдовой и матерью, она, даже не подумавъ о провинціальныхъ насмшкахъ, вышла изъ дилижанса безъ излишней развязности, но и безъ робости. Ей казалось, что ея траурное платье и ея ребенокъ должны оградить ее отъ оскорбленій и презрнія.

Сначала никто не узналъ Катерины: она была такъ блдна и такъ измнилась, что казалась совсмъ другой женщиной. Всего боле измнила ее благородная осанка, усвоенная ею при постоянныхъ сношеніяхъ съ такимъ изящнымъ молодымъ человкомъ, какимъ былъ Изидоръ.

Только одна особа узнала ее и то, когда она успла уже отойти далеко.

То была тетка Анжелика.

Тетка Анжелика, стоя у дверей ратуши, болтала съ кумушками о присяг, обязательной для всхъ священниковъ, и разсказывала, что сама слышала, будто аббатъ Фортье никогда не присягнетъ Якобинцамъ и Революціи и готовъ лучше претерпть мученичество, чмъ склонить голову передъ революціонерами.

— О! вдругъ воскликнула она, останавливаясь на полу слов.— Господи Іисусе! да это Бильотка выходите, изъ дилижанса со своимъ ребенкомъ!

— Катерина? Катерина? послышалось со всхъ сторонъ.

— Да, да! вотъ она бжитъ отъ насъ по тому переулку.

Тетка Анжелика ошибалась: Катерина не бжала, а только торопилась къ своей матери и старалась идти поскоре. По переулку она пошла потому, что это была самая короткая дорога.

Возгласы тетки Анжелики и другихъ женщинъ обратили на себя вниманіе дтей, игравшихъ по близости. Дти бросились бжать вслдъ за молодой двушкой и догнали ее.

— Правда, это она, говорили они.

Дти очень любили ее: она всегда ихъ ласкала и одляла лакомствами.

— Здравствуйте, м-ль Катерина! воскликнули дти.

— Здравствуйте, друзья мои! Моя матушка не умерла?

— О, нтъ, она еще жива.

— Г-нъ Рейналь говорить, прибавилъ кто-то изъ дтей,— что она проживетъ еще дней восемь или десять.

— Благодарю васъ, дтки! прибавила Катерина и поспшила дале, раздавъ имъ нсколько мелкихъ монетъ.

Дти вернулись.

— Ну что? спросили кумушки.

— Это она, отвтили дти,— она спрашивала у насъ о своей матери и вотъ что дала намъ.

И дти показали полученныя ими монетки.

— Повидимому то, что она продала, стоитъ въ Париж дорого, если она можетъ раздавать серебряныя деньги дтямъ, бгающимъ за нею, прошипла тетка Анжелика.

Она не любила Катерины Бильо.

Катерина была молода и красива, а тетка Анжелика стара и безобразна, Катерина была высока и стройна, а тетка Анжелика мала и хромонога.

Кром того, Анжъ Питу, выгнанный ею изъ дому, нашелъ пріютъ у Бильо.

Всхъ этихъ причинъ, въ соединеніи съ ея природной раздражительностью, было вполн достаточно, чтобы тетка Анжелика ненавидла всхъ Бильо вообще, а Катерину въ особенности.

Когда-же тетка Анжелика кого нибудь ненавидла, то ненавидла всмъ сердцемъ, какъ настоящая ханжа.

Она поспшила сообщить интересную новость м-ль Аделаид, племянниц аббата Фортье.

Аббатъ Фортье сидлъ за ужиномъ, состоявшимъ изъ жаренаго карпа, яичницы и салата. День былъ постный.

Въ послднее время лицо аббата Фортье приняло строгое и непреклонное выраженіе, точно онъ каждую миниту ожидалъ мученичества.

— Что такое? спросилъ онъ, услыхавъ шушуканье въ корридор,— ужъ не за мною ли пришли, чтобы заставить меня исповдать мученичествомь имя Божіе?

— Нтъ еще, милый дядя, отвтила м-ль Аделаида,— тетка Анжелика пришла сообщить о новомъ скандал. (Вмст съ Питу вс называли Анжелику теткой).

— Мы живемъ въ такое время, когда скандалы вещь обычная. Что это за новый скандалъ, тетка Анжелика?

М-ль Аделаида провела старую дву къ аббату.

— Добраго вечера, г-и г. аббатъ, сказала она.

— Добраго вечера, тетка Анжелика, не хотите-ли стаканчикъ вина?

— Покорно благодарю, г-нъ аббатъ, я никогда не пью вина.

— Напрасно: уставъ церкви не запрещаетъ вина.

— О! я не пью его не потому, что оно запрещено или разршено, а потому, что бутылка вина стоитъ девять су.

— Вы все по прежнему скупы, тетка Анжелика? спросилъ аббатъ, разваливаясь въ своемъ кресл.

— О! Господи! скупа! при бдности поневол будешь скупа.

— Полноте, что за бдность! а право отдавать въ наймы стулья, за что я беру съ васъ сущую бездлицу, тогда какъ всякая другая стала бы охотно платить мн сотню экю.

— Ахъ! г-нъ аббатъ, откуда бы она взяла эту сотню экю? И за что, г-нъ аббатъ? Я выручаю столько, что могу пить только одну воду!

— Вотъ потому то я и предлагаю вамъ вина, тетка Анжелика.

— Не отказывайтесь, вмшалась м-ль Аделаида,— не то дядя разсердится.

— Вы думаете, что мой отказъ разсердитъ вашего дядюшку? спросила тетка Анжелика, которой до смерти хотлось вина.

— Конечно.

— Въ такомъ случа, позвольте мн, г-нъ аббатъ, только одну капельку, чтобы васъ не обидть.

— Полноте! сказалъ аббатъ, наливая цлый стаканъ прекраснаго бургундскаго вина, прозрачнаго, какъ рубинъ,— выпейте-ка все это, тетка Анжелика, и когда станете пересчитывать ваши экю, вамъ покажется, что ихъ вдвое больше.

Тетка Анжелика уже собиралась поднести вино къ губамъ.

— Мои экю! воскликнула она.— Ахъ, г-нъ аббатъ, не говорите такихъ вещей, вдь вамъ, какъ святому человку, вс могутъ поврить.

— Пейте же, тетка Анжелика, пейте!

Тетка Анжелика поднесла стаканъ къ губамъ, длая видъ, что пьетъ только чтобы угодить аббату, и, закрывъ глаза, съ наслажденіемъ выпила треть стакана.

— О! какъ это крпко! проговорила она, — я не понимаю, какъ можно пить чистое вино!

— А я не понимаю, какъ можно разбавлять вино водою, сказалъ аббатъ.— Какъ бы то ни было, я готовъ пари держать, что у васъ порядочная кубышка.

— Ахъ, г-нъ аббатъ, г-нъ аббатъ, не говорите этого! Я даже не въ состояніи платить трехъ ливровъ и десяти су ежегодныхъ налоговъ.

И тетка Анжелика выпила вторую треть своего вина.

— Да, я не разъ слыхалъ это отъ васъ, тмъ не мене я увренъ, что когда вы отдадите Богу душу, вашему племяннику Анжъ Питу стоитъ только хорошенько поискать, и въ какомъ-нибудь шерстяномъ чулк найдется достаточная сумма, чтобы купить цлую улицу Пле.

— Г-нъ аббатъ! г-нъ аббатъ! восклицала тетка Анжелика — если вы станете говорить такія вещи, меня заржутъ т разбойники, что сжигаютъ фермы и увозятъ хлбъ съ полей, вдь такому святому человку, какъ вы, вс поврять, и сочтутъ меня за богачку… О! Боже мой! Боже мой! что вы со мной длаете?!

И, со слезами на глазахъ, она съ наслажденіемъ допила остальное вино.

— Ну вотъ, добродушно замтилъ аббатъ,— вы сами видите, что могли бы привыкнуть къ этому винцу, тетка Анжелика.

— Все таки, оно очень крпко!

Между тмъ аббагь окончилъ свой ужинъ.

— Разскажите-ка, однако, спросилъ онъ,— какой новый скандалъ взволновалъ Израильтянъ?

— Ахъ, г-нъ аббатъ, Бильотка только что пожаловала въ дилижанс со своимъ дтенышемъ.

— А! а! я думалъ, что она отдастъ его въ воспитательный домъ?

— И прекрасно бы сдлала, сказала тетка Анжелика,— по крайней мр, бдному крошк не пришлось бы краснть за свою мать!

— Зачмъ же она сюда пожаловала? спросилъ аббатъ.

— Къ своей матери, кажется, по крайней мр, она спросила у дтей, жива ли ея мать.

— Вы знаете, тетка Анжелика, сказалъ аббатъ съ злобной усмшкой,— что старуха Бильо забыла исповдоваться у меня?

— О! г-нъ аббагь, она въ этомъ не виновата: уже три или четыре мсяца, бдняжка сама на себя не похожа, но прежде, когда она еще не видла столько горя отъ своей дочери, это была женщина очень набожная, богобоязненная: когда она бывала въ церкви, то всегда брала у меня стулъ и табуретъ — на одинъ садилась, а на другой ставила ноги.

— А мужъ ея? спросилъ аббатъ, гнвно сверкнувъ глазами,— гражданинъ Бильо, бравшій Бастилію, сколько стульевъ бралъ онъ у васъ?

— Вотъ ужъ этого я не знаю, наивно отвтила тетка Анжелика,— онъ никогда не бывалъ въ церкви, но что касается матушки Бильо…

— Хорошо, хорошо, мы сведемъ вс эти счеты въ день ея похоронъ.

Съ этими словами аббатъ поднялся и, крестясь, прибавилъ:

— Повторяйте за мною молитву, сестры мои.

Старыя двы перекрестились и вмст съ аббатомъ набожно прочли молитву.

XXVII.
Дочь и мать.

Тмъ временемъ Катерина продолжала свой путь, полный для нея такихъ грустныхъ воспоминаній.

Вотъ мостикъ, гд Изидоръ простился съ нею, и гд она лежала въ обморок, пока Питу не нашелъ ее.

Вотъ дуплистая ива, куда Изидоръ пряталъ свои письма.

Вотъ маленькое окно, черезъ которое Изидоръ входилъ къ ней, у этого самаго окна Бильо цлился въ него, но, къ счастью, промахнулся.

Наконецъ, вотъ Бурсонская дорога, по которой прізжалъ Изидоръ…

Сколько разъ ночью, стоя у этого окна съ глазами, прикованными къ дорог, она ждала его и, при вид своего неизмнно аккуратнаго и врнаго возлюбленнаго, сердце ея начинало радостно трепетать, и она раскрывала ему на встрчу свои объятія!

Теперь, его самого уже не было въ живыхъ, но руки ея прижимаютъ къ груди его ребенка.

Что вс эти люди толкуютъ объ ея безчестьи, ея позор?

Можетъ ли такой прелестный ребенокъ служить позоромъ или безчестьемъ для своей матери?

И она быстро и безъ всякаго страха вошла на ферму.

При ея проход, большая дворовая собака залаяла было на нее, но затмъ, узнавъ свою молодую госпожу, подошла къ ней на всю длину своей цпи и принялась шумно изъявлять свою радость.

На лай собаки вышелъ изъ дому старикъ.

— М-ль Катерина! воскликнулъ онъ.

— Отецъ Клуисъ! отвтила Катерина.

— Добро пожаловать, милая барышня! весь домъ давно нуждается въ вашемъ присутствіи!

— А моя бдная матушка?

— Увы! ей не лучше и не хуже, или скоре хуже, чмъ лучше, она угасаетъ.

— Гд она?

— Въ своей комнат.

— Совсмъ одна?

— Нтъ, нтъ… О! я бы этого не допустилъ. Вы меня извините, м-ль Катерина, но безъ вашего батюшки и васъ, я распоряжался здсь, какъ хозяинъ, то время, что вы прожили въ моей бдной лачуг, сблизило насъ: я такъ полюбили, васъ и несчастнаго г-на Изидора.

— Вы знаете…? проговорила Катерина, вытирая слезы.

— Да, да, убитъ за королеву, какъ и г-нъ Жоржъ… Но что длать! онъ оставилъ вамъ этого чудеснаго ребенка, не правда ли? Надо оплакивать отца, но улыбаться сыну.

— Благодарю, отецъ Клуисъ, сказала Катерина, протягивая старику руку.

— Но что же матушка?..

— Она у себя, какъ я вамъ сказалъ, съ г-жей Клеманъ, той сидлкой, что ухаживала за вами…

— Скажите… спросила нершительно Катерина,— бдная матушка въ памяти?

— Иногда какъ бы въ памяти, когда произносятъ ваше имя… О! это чудесное средство, и оно дйствовало до третьяго дня, только съ третьяго дня она боле не приходитъ въ себя, даже когда говорятъ о васъ.

— Пойдемъ къ ней, пойдемъ, отецъ Клуисъ!

Они вошли къ г-ж Бильо.

Катерина окинула глазами комнату. Ея мать лежала на кровати подъ зеленымъ саржевымъ пологомъ, комнату освщала одна изъ тхъ лампъ съ тремя рожками, какія еще и теперь встрчаются на фермахъ. Сидлка, г-жа Клеманъ, дремала въ кресл.

Въ г-ж Бильо не замчалось большой перемны, только лицо ея было блдно, какъ слоновая кость.

Она, казалось, спала.

— Матушка! матушка! закричала Катерина, бросившись къ ней.

Больная открыла глаза, шевельнула головой въ сторону Катерины, въ глазахъ ея блеснуло сознаніе, губы что-то шептали, рука приподнялась, точно больная желала замнить осязаніемъ почти исчезнувшія чувства зрнія и слуха. Но ея усиліе было напрасно, жестъ остался недоконченнымъ, глаза закрылись, рука тяжело упала на голову Катерины, стоявшей на колняхъ у постели матери, а больная снова впала въ неподвижность, изъ которой ее на минуту вывелъ голосъ дочери. Въ одинаковомъ безсознательномъ состояніи отецъ и мать проявили два совершенно противоположныхъ чувства, точно дв искры, сверкнувшія съ двухъ противоположныхъ сторонъ горизонта.

Отецъ Бильо пришелъ въ себя только для того, чтобы оттолкнуть Катерину.

Матушка Бильо вышла изъ безчувственности, чтобы привлечь Катерину къ себ.

Прибытіе Катерины произвело переворотъ на ферм.

Ждали самого Бильо, а не его дочь.

Катерина разсказала о ран отца и о томъ, какимъ образомъ мужъ въ Париж былъ такъ же близокъ къ смерти, какъ жена въ Писслё.

Однако, не было сомннія, что ихъ обоихъ ожидала разная судьба: Бильо переходитъ отъ смерти къ жизни, а жена его отъ жизни къ смерти.

Катерина прошла въ свою прежнюю комнату.

Много слезъ вызвали у нея воспоминанія, нахлынувшія на нее въ этой маленькой комнатк, гд она пережила чудныя грезы ранней юности, жгучія страсти молодости, и куда вернулась съ разбитымъ сердцемъ и ставъ вдовой.

Катерина снова взяла въ свои руки всю власть, какою помимо ея матери облекъ ее когда-то отецъ.

Отца Клуиса она поблагодарила, наградила, и онъ вернулся въ свою землянку, какъ онъ называлъ свою хижину.

На слдующій день на ферму пріхалъ докторъ Рейналь, по доброт своей онъ навщалъ больную черезъ день, хотя зналъ, что никакія человческія усилія ей не помогутъ.

Пріздъ молодой двушки очень обрадовалъ доктора, и онъ немедленно приступилъ къ вопросу, о которомъ не ршился бы заговорить съ Бильо: къ вопросу о причастіи.

Бильо, какъ извстно, былъ ярый вольтерьянецъ. Да и докторъ Рейналь былъ не примрнаго благочестія, далеко нтъ, къ духу своего вка онъ присоединялъ воззрнія человка науки.

И если его эпоха дошла, пока только до сомннія, то наука уже пришла къ отрицанію.

Тмъ не мене, при обстоятельствахъ, подобныхъ настоящимъ, докторъ Рейналь считалъ своимъ долгомъ предупреждать родственниковъ.

Родственники благочестивые пользовались предупрежденіемъ и посылали за священникомъ.

Родственники нечестивые приказывали, въ случа появленія священника, запирать двери передъ его носомъ.

Катерина была набожна.

Она слышала о столкновеніи между Бильо и аббатомъ Фортье, но не придавала ему большого значенія.

Она поручила г-ж Клеманъ пойти къ аббату Фортье и попросить его придти причастить ея мать.

Писсле была слишкомъ маленькая деревушка, чтобы имть свою собственную церковь и своего священника, поэтому она зависла отъ Виллеръ-Коттрэ и даже покойниковъ изъ Писсле хоронили на кладбищ Виллеръ-Когтрэ.

Черезъ часъ у воротъ фермы прозвучалъ колокольчикъ, возвщавшій о прибытіи св. Даровъ.

Катерина встртила св. Дары на колняхъ.

Аббатъ Фортье вошелъ въ комнату больной. Но увидавъ, что та, для кого его призвали, была безъ языка и не открывала глазъ, онъ объявилъ, что даете, отпущеніе только тому, кто въ состояніи исповдаться, и, не смотря на вс мольбы Катерины, унесъ причастіе.

Аббатъ Фортье принадлежалъ по убжденіямъ къ сынамъ суровой, неумолимой школы: онъ могъ бы быть св. Доминикомъ въ Испаніи и Вальвердомъ въ Мексик.

О другомъ священник нечего было и думать: Писсле принадлежало къ его приходу, и ни одинъ изъ окрестныхъ священниковъ не осмлился бы посягнуть на его права.

Катерина, женщина нжная и набожная, была вмст съ тмъ и очень разсудительна, отказъ аббата Фортье, конечно, огорчилъ ее, но она возложила вс свои надежды на Господа Бога, въ полной увренности, что Онъ выкажетъ бдной умирающей больше милосердія, чмъ Его служитель.

Она продолжала исполнять свои обязанности по отношенію къ матери и къ своему ребенку, для свое время между юной душой, вступающей въ жизнь, и другой утомленной душой, готовящейся покинуть ее.

Въ продолженіи восьми дней и восьми ночей она отходила отъ постели матери только, чтобы подойти, къ колыбели ребенка.

Въ ночь на девятый день, когда молодая двушка сидла у изголовья матери, постепенно отходившей въ вчность, дверь комнаты г-жи Бильо отворилась, и на порог показался Питу.

Онъ явился прямо изъ Парижа, откуда вышелъ утромъ того же дня.

Уврдавъ его, Катерина вздрогнула. Мысль о смерти отца испугала ее.

Но лицо Питу, хотя и не очень веселое, не походило, однако, на лицо человка, принесшаго роковое извстіе.

Дйствительно, Бильо замтно поправлялся, уже дней четыре или пять, какъ докторъ сталъ ручаться за его жизнь, а въ это самое утро больного перенесли изъ госпиталя къ доктору.

Какъ только Бильо вышелъ изъ опасности, Питу объявилъ о своемъ ршеніи вернуться въ Писсле.

Онъ боялся уже не за Бильо, а за Катерину.

Питу предвидлъ минуту, когда Бильо узнаетъ о томъ, что до сихъ поръ отъ него скрывали, то есть о положеніи его жены.

Онъ былъ убжденъ, что, не смотря на свою слабость, Бильо немедленно подетъ въ Виллеръ-Коттрэ. Что случится, если онъ найдетъ Катерину на ферм?..

Докторъ Жильберъ не скрылъ отъ Питу, какое впечатлніе произвело на больного появленіе Катерины и ея минутное пребываніе у его постели.

Это видніе несомннно сохранилось въ глубин его сознанія, какъ сохраняется въ памяти воспоминаніе о дурномъ сн.

По мр того, какъ сознаніе возвращалось къ больному, онъ бросалъ вокругъ взгляды, постепенно переходившіе отъ тревоги къ ненависти.

Несомннно, онъ ежеминутно ждалъ новаго появленія роковаго призрака.

Однако, онъ не проронилъ о немъ ни слова, ни разу не произнесъ имени Катерины, но докторъ Жильберъ былъ слишкомъ проницательный наблюдатель, чтобы не угадать, не прочесть его мыслей.

Вслдствіе этого, когда Бильо сталъ выздоравливать, онъ охотно отпустилъ Питу на ферму.

Кому-же, кром Питу, всего удобне удалить оттуда Катерину? На это у ней будетъ два или три дня, такъ какъ докторъ не хотлъ раньше двухъ-трехъ дней объявить выздоравливающему о прискорбномъ извстіи, принесенномъ Питу.

Питу сообщилъ Катерин о своихъ опасеніяхъ, не скрывъ отъ нея тревоги, вызываемой въ немъ характеромъ Бильо, но Катерина объявила, что еслибы даже отецъ убилъ ее у постели умирающей, то она не отойдетъ отъ нея, пока не закроетъ глаза своей матери.

У Питу вырвался стонъ при этомъ ршеніи, но онъ ничего не могъ возразить противъ него.

И онъ остался, готовый, въ случа надобности, броситься между отцомъ и дочерью.

Такъ прошли еще два дня и дв ночи: жизнь матушки Бильо, казалась, отлетала съ каждымъ ея вздохомъ.

Уже десять дней она ничего не ла, ее поддерживали только тмъ, что по временамъ вливали ей въ ротъ по ложк сиропа.

Ночью съ десятаго на одиннадцатый день, въ ту минуту, когда дыханіе больной казалось совсмъ угасшимъ, она вдругъ какъ-бы ожила, ея руки сдлали нсколько движеній, губы зашевелились, глаза широко раскрылись и уставились въ одну точку.

— Матушка! матушка! воскликнула Катерина.

Она бросилась къ двери, чтобы принести своего ребенка.

Катерина точно уносила съ собою душу своей матери: когда она вернулась съ Изидоромъ на рукахъ, умирающая сдлала движеніе, чтобы повернуться къ двери, черезъ которую вышла ея дочь. Глаза ея были по прежнему раскрыты и неподвижны.

Когда дочь вернулась, глаза ея сверкнули, изъ устъ вырвался крикъ, руки протянулись впередъ.

Катерина съ ребенкомъ на рукахъ упала на колни передъ постелью матери.

Тогда произошло что-то необъяснимое: матушка Бильо приподнялась съ подушки, медленно протянула руки надъ головой Катерины и ея сына и проговорила:

— Дти мои, благословляю васъ!

И снова упала на подушку, руки ея опустились, голосъ замеръ.

Она скончалась.

Только глаза ея остались открытыми, точно бдной женщин, не достаточно насмотрвшейся на свою дочь при жизни, хотлось смотрть на нее и изъ могилы.

XXVIII.
Аббатъ Фортье выполняетъ относительно г-жи Бильо общаніе, данное тетк Анжелик.

Катерина съ благоговніемъ закрыла глава своей матери и потомъ прикоснулась къ нимъ губами.

Г-жа Клеманъ давно предвидла эту роковую минуту и заране купила дв восковыхъ свчи.

Пока заливающаяся слезами Катерина относила въ свою комнату плачущаго ребенка и усыпляла его у своей груди, г-жа Клеманъ зажгла свчи по обимъ сторонамъ кровати, скрестила на груди руки покойницы, вложила въ нихъ распятіе и поставила на стулъ стаканъ съ святой водой, куда опустила втку букса, оставшуюся отъ послдняго Вербнаго воскресенья.

Когда Катерина вернулась, все уже было сдлано, она опустилась на колни у постели своей матери съ молитвенникомъ въ рукахъ.

Между тмъ Питу взялъ на себя вс хлопоты по похоронамъ. Съ аббатомъ Фортье у него были натянутыя отношенія, поэтому онъ не посмлъ идти къ нему, а отправился къ пономарю заказать обдню по усопшей, а потомъ къ носильщикамъ, чтобы предупредить ихъ о времени выноса тла съ фермы, и къ могильщику, чтобы приказать копать могилу.

Затмъ онъ зашелъ въ Гарамонъ и предупредилъ своего поручика, подпоручика и остальную національную гвардію, что похороны г-жи Бильо будутъ завтра въ одиннадцать часовъ утра.

Такъ какъ матушка Бильо не занимала никакой общественной должности, никакого поста ни въ національной гвардіи, ни въ арміи, то это сообщеніе Питу было не офиціальное, а такъ сказать офиціозное, это былъ но приказъ, а простое приглашеніе отъ лица Питу присутствовать на погребеніи г-жи Бильо.

Но всмъ было извстно, какъ много потрудился Бильо для Революціи, вскружившей вс головы и воспламенившей вс сердца, было извстно, какъ опасно было положеніе Бильо, раненаго при защит святаго дла, и поэтому, къ этому приглашенію никто не могъ отнестись иначе какъ къ приказу: вся Гарамонская національная гвардія общала своему вождю въ полномъ вооруженіи собраться къ назначенному часу въ дом усопшей.

Вечеромъ Питу вернулся на ферму: у воротъ онъ встртилъ столяра, принесшаго гробъ.

Питу обладалъ сердечной чуткостью, столь рдкой не только у крестьянъ, но и у людей свтскихъ. Онъ поспшилъ удалить столяра съ его гробомъ въ конюшню, чтобы Катерина не видала страшнаго ящика, не слышала ужаснаго стука, и вошелъ одинъ.

Катерина молилась у постели своей матери, тло было уже обмыто и обернуто въ саванъ.

Питу отдалъ Катерин отчетъ во всхъ своихъ хлопотахъ и пригласилъ ее пойти подышать чистымъ воздухомъ.

Но Катерин хотлось до конца выполнить свой долгъ, и она отказалась.

— Вы можете повредить вашему крошк Изииору, если не вынесете его на воздухъ, убждалъ эе Питу.

— Прогуляйтесь вы съ нимъ, г-нъ Питу.

Должно быть Катерина очень довряла Питу, если ршалась поручить ему своего ребенка хотя бы на пять минутъ.

Питу вышелъ, точно для того, чтобы исполнить ея просьбу, но черезъ пять минутъ вернулся.

— Онъ не хочетъ со мною идти и плачетъ! объявилъ онъ.

Дйствительно, сквозь отворенныя двери Катерина услышала крикъ своего сына.

Она поцловала у покойницы лобъ, очертанія котораго обрисовывались изъ подъ холста, и покинула свою мать, чтобы пойти къ своему ребенку.

Маленькій Изидоръ въ самомъ дл плакалъ, Катерина взяла его на руки и вмст съ Питу вышла изъ фермы.

Вслдъ за нею вошелъ столяръ съ гробомъ.

Питу хотлъ удалить Катерину на полчаса и точно нечаянно повелъ ее по Вурсонской дорог. Эта дорога была для бдняжки такъ богата воспоминаніями, что она прошла полъ лье, не произнеся ни слова, прислушиваясь къ тому, что говорило ей ея сердце, и также молча отвчая ему.

Когда по разсчету Питу печальная церемонія была окончена, онъ предложилъ Катерин вернуться.

— М-ль Катерина, не вернуться ли намъ на ферму?

— О! да, сказала она.— Какъ вы добры, мой милый Питу!

Увидавъ ихъ, г-жа Клеманъ знакомъ дала понять Питу, что все кончено.

Катерина прошла въ свою комнату, чтобы уложить малютку.

Покончивъ съ этимъ, она хотла вернуться къ своей матери.

Но на порог ея двери она нашла Питу.

— Вамъ уже незачмъ идти туда, м-ль Катерина, сказалъ онъ,— все уже кончено.

— Какъ, все кончено?

— Да… пока насъ здсь не было…

Питу замялся.

— Пока насъ не было, столяръ…

— А! вотъ отчего вы настаивали, чтобы я шла гулять… Понимаю, добрый Питу!

Благодарный взгляда, вполн вознаградилъ Питу.

— Я въ послдній раза, помолюсь и уйду, прибавила Катерина.

Она прямо прошла въ комнату своей матери. Питу слдовалъ за нею на цыпочкахъ, но остановился на порог.

Гробъ стоялъ посреди комнаты на двухъ стульяхъ.

При вид его, Катерина вздрогнула, и новыя слезы хлынули изъ ея глазъ.

Потомъ она опустилась на колни передъ гробомъ и прижалась къ нему своимъ лбомъ, поблднвшимъ отъ утомленія и горя.

На скорбномъ пути, ведущемъ покойника отъ его смертнаго ложа къ могил, его вчному жилищу, его близкіе, оставшіеся въ живыхъ, постоянно наталкиваются на новыя подробности, заставляющія ихъ наболвшія сердца изливаться въ слезахъ.

Катерина долго молилась, она не могла оторваться отъ гроба, бдняжка сознавала, что, посл смерти Изидора, у нея оставалось всего два друга на земл: ея мать и Питу.

Ея мать благословила ее и простилась съ нею, ея мать, лежащая сегодня въ гробу, завтра будетъ въ могил.

Остался одинъ Питу!

Не легко разстаться съ своимъ предпослднимъ другомъ, въ особенности, когда этотъ предпослдній другъ — мать!

Питу почувствовалъ, что надо помочь Катерин, онъ вошелъ и, сознавая, что слова безполезны, попробовалъ поднять ее.

— Дайте мн прочесть еще одну молитву, г-нъ Питу, только одну!

— Вы заболете, м-ль Катерина.

— Что же изъ этого?

— Тогда мн придется искать кормилицу для Изидора.

— Ты правъ, ты правъ, Питу! Господи! какъ ты добръ! какъ я люблю тебя!

Питу зашатался и чуть не упалъ.

Онъ отошелъ къ двери и прислонился къ косяку, между тмъ какъ радостныя слезы лились изъ его глазъ.

Разв Катерина не сказала ему, что любитъ его?

Питу не обманывалъ себя на счетъ того, какимъ образомъ любитъ его Катерина, но, какъ бы она его ни любила, все же это было для него очень важно.

Окончивъ молитву, Катерина встала съ колнъ и, подойдя тихими шагами къ молодому человку, оперлась объ его плечо.

Питу обхватилъ рукой ея талію, желая увести ее изъ комнаты.

Катерина не сопротивлялась, но, прежде чмъ переступить порогъ, она обернулась и бросила послдній взглядъ на гробъ, освщенный двумя свчами.

— Прощай матушка! сказала она въ послдній разъ,— прощай!

И вышла.

У дверей ея комнаты, Питу остановилъ ее.

Катерина начала такъ хорошо понимать Питу, что догадалась объ его желаніи что то сказать ей.

— Что такое? спросила она.

— Не находите ли вы, м-ль Катерина, забормоталъ Питу съ большимъ замшательствомъ,— что вамъ пора уйти съ фермы?

— Я не уйду, пока не вынесутъ мою мать.

Катерина проговорила это такъ твердо, что Питу не счелъ возможнымъ настаивать.

— Когда же вы уйдете отсюда, м-ль Катерина, то вы знаете, надюсь, что у васъ есть два мста, гд вы всегда можете вполн разсчитывать на хорошій пріемъ: избушка отца Клуиса и домикъ Питу.

Питу называлъ свою комнату и свой кабинетъ домомъ.

— Благодарю, Питу! отвтила Катерина, движеніемъ головы давая ему понять, что принимаетъ одно изъ этихъ убжищъ.

Она вошла въ свою комнату, предоставивъ Питу самому позаботиться о своемъ ночлег.

На другой день къ десяти часамъ утра собрались вс друзья, приглашенные на выносъ тла г-жи Бильо.

Тутъ были вс сосдніе фермеры изъ Бурсона, Ну, Ивора, Койоля, Ларньи, Гарамона, Вивіера.

Однимъ изъ первыхъ пріхалъ мэръ Виллеръ-Коттрэ, добрый г-нъ Ланпре.

Въ половин одиннадцатаго явилась вся гарамонская національная гвардія съ барабаннымъ боемъ и разввающимся знаменемъ.

Катерина въ траур, держа на рукахъ своего ребенка, одтаго тоже во все черное, принимала всхъ приходившихъ, и, нельзя не отмтить, что вс выказали одно только уваженіе этой матери и ребенку, облеченнымъ въ двойной трауръ.

Къ одиннадцати часамъ на ферм собралось боле трехсотъ человкъ.

Не доставало только священника съ причтомъ и носильщиковъ.

Подождали еще четверть часа.

Никто не явился.

Питу поднялся на вышку дома, откуда была видна вся равнина, отдлявшая Виллеръ-Коттрэ отъ Писсле.

Какъ ни зорки были глаза Питу, онъ ничего не увидлъ.

Онъ спустился внизъ и сообщилъ г-ну Ланпре не только о своихъ наблюденіяхъ, но и о своихъ предположеніяхъ.

По его наблюденіямъ никто не шелъ, а по его предположеніямъ и не придетъ.

Питу было извстно, что аббатъ Фортье приходилъ на ферму, но отказался причастить матушку Бильо.

Хорошо зная аббата Фортье, онъ догадывался, что почтенный священникъ не желалъ участія духовенства при погребеніи г-жи Бильо, и что отсутствіе исповди послужило лишь предлогомъ для дальнйшихъ его дйствій, а совсмъ не причиною ихъ.

Эти предположенія Питу, переданныя г-номъ Ланпре всмъ присутствующимъ, произвели на всхъ самое тяжелое впечатлніе.

Вс молча переглянулись. Вдругъ раздался чей-то голосъ:

— Ну что-жъ такое? Если аббатъ Фортье не желаетъ служить обдни, мы обойдемся и безъ нея.

Это былъ голосъ Дезире Моникэ.

Дезире Моникэ былъ извстенъ своими антирелигіозными убжденіями.

Около секунды длилось молчаніе.

Несомннно было, что собравшимся казалось слишкомъ смлымъ обойтись безъ обдни.

— Господа! предложилъ мэръ, — пойдемте въ Виллеръ-Коттрэ. Тамъ все объяснится.

— Да, да! Въ Виллеръ-Коттрэ! закричали вс.

Питу сдлалъ знакъ четыремъ солдатамъ, просунувъ стволы своихъ ружей подъ гробъ, они подняли его и понесли.

Катерина съ маленькимъ Изидоромъ стояла на колняхъ у самой двери.

Когда пронесли гробъ, она поцловала порогъ дома, черезъ который не надялась боле переступить когда либо.

— Вы меня найдете въ избушк отца Клуиса. сказала она Питу, и поспшно ушла съ фермы дворомъ и садами, выходившими на другую улицу.

XXIX.
Аббатъ Фортье убждается, что не всегда легко держать данное слово.

Сопровождавшіе гробъ молча подвигались по дорог, вытянувшись въ длинную линію, вскор замыкавшіе шествіе услыхали сзади какіе то крики.

Они обернулись.

По парижской дорог мчался вслдъ за ними какой-то всадникъ.

Часть лица его была перекрещена двумя черными повязками, онъ держалъ шляпу въ рук и длалъ знаки, чтобы его подождали.

Питу обернулся вмст съ другими.

— А! г-нъ Бильо… сказалъ онъ.— Ну, не желалъ бы я очутиться на мст аббата Фортье.

Услыхавъ имя Бильо вс остановились.

Всадникъ быстро приближался, и вс такъ же какъ Питу узнали фермера.

Подъхавъ къ голов процессіи, Бильо соскочилъ съ лошади, бросилъ ей на шею поводья и сказалъ громко и отчетливо, такъ, чтобы вс его слышали: ‘Здравствуйте, граждане, благодарю васъ!’ затмъ онъ пошелъ впереди всхъ за гробомъ.

Конюхъ позаботился о лошади и отвелъ ее въ конюшню.

Вс съ любопытствомъ посматривали на Бильо.

Онъ не особенно похудлъ, но сильно поблднлъ.

На лбу и вокругъ лваго глаза у него еще остались лиловатыя пятна.

По его плотно сжатымъ зубамъ и нахмуренному лбу, можно было угадать, что онъ весь кипитъ отъ гнва, который ожидаете, лишь благопріятной минуты, чтобы вырваться наружу.

— Вы знаете, что случилось? спросилъ его Питу.

— Я все знаю, отвчалъ Бильо.

Какъ только Жильберъ сообщилъ фермеру о положеніи его жены, онъ поспшилъ нанять кабріолетъ и дохалъ въ немъ до Нантейля.

Здсь оказалось, что лошадь не въ состояніи идти дальше, и Бильо, не смотря на свою слабость, взялъ почтовую кобылу. Въ Левиньон онъ перемнилъ ее на другую и пріхалъ на ферму черезъ нсколько минутъ посл выхода погребальной процессіи.

Г-жа Клеманъ разсказала ему все въ двухъ словахъ.— Бильо снова вскочилъ на лошадь, выхавъ на дорогу, онъ увидлъ шествіе и своими криками остановилъ его.

И вотъ онъ шелъ за гробомъ, нахмуривъ брови, грозно сжавъ губы, скрестивъ руки на груди.

Кортежъ, и прежде мрачный и молчаливый, сдлался еще мрачне и молчаливе.

При вход въ Виллеръ-Коттрэ къ нему присоединилась поджидавшая его кучка людей.

По мр того, какъ процессія подвигалась но улицамъ, мужчины, женщины, дти выходили изъ домовъ, кланялись Бильо, отвчавшему имъ наклоненіемъ головы, и занимали мста въ хвост шествія.

Когда процессія дошла до площади, она состояла боле чмъ изъ пятисотъ человкъ.

Съ площади уже была видна церковь.

Предположенія Питу оправдались: церковь была заперта.

Подойдя къ двери, процессія остановилась.

Бильо сдлался еще блдне, выраженіе лица его становилось все боле грознымъ.

Церковь и мэрія находились рядомъ и имли одного общаго привратника, зависвшаго какъ отъ мэра, такъ и отъ аббата Фортье. Г-нъ Ланпре веллъ призвать его и сталъ распрашивать.

Аббатъ Фортье запретилъ всему своему причту принимать участіе въ похоронахъ.

Мэръ спросилъ, у кого находились ключи отъ церкви.

Ключи были у церковнаго сторожа.

— Ступай за ключами, сказалъ Бильо Питу.

Питу вернулся черезъ пять минутъ.

Аббатъ Фортье взялъ ключи къ себ, чтобы бытъ увреннымъ, что церковь не будетъ отперта.

— Надо пойти за ключами къ самому аббату, сказалъ Дезирэ Моникэ,— сторонникъ всхъ крайнихъ мръ.

— Да, да, пойдемъ за ключами къ аббату! закричали человкъ двсти.

— Это займетъ слишкомъ много времени, возразилъ Бильо:— когда смерть стучитъ въ двери, она не иметъ привычки ждать.

Онъ посмотрлъ вокругъ: противъ церкви строился домъ. Плотники обтесывали бревно.

Бильо подошелъ къ нимъ и жестомъ руки далъ имъ понять, что ему нужно то бревно, которое они обтесывали.

Рабочіе посторонились. Бревно положили на дубовыя доски.

Бильо охватилъ снизу бревно, почти посредин, и, однимъ взмахомъ, поднялъ его.

Но онъ разсчитывалъ на свои прежнія силы.

Колоссъ покачнулся подъ этой огромной тяжестью, и одинъ мигъ вс думали, что онъ упадетъ.

Однако, Бильо удержалъ равновсіе и, съ бревномъ на плеч, двинулся впередъ медленно, но твердо.

Это бревно должно было играть роль одного изъ древнихъ тарановъ, которыми Александры, Цезари и Аннибалы разрушали стны.

Онъ остановился передъ дверью и употребилъ въ дло грозное орудіе.

Дверь была дубовая, засовы, замки, петли желзные.

При третьимъ удар, засовы, замки, петли отлетли, дубовая дверь распахнулась.

Бильо бросилъ бревно.

Четыре человка подняли его и съ трудомъ отнесли къ плотникамъ.

— Г-нъ мэръ, сказалъ Бильо,— прикажите поставить посреди церкви гробъ моей бдной жены, никогда никому не сдлавшей зла, ты, Питу, собери привратника, сторожа и пвчихъ, а я берусь достать священника.

Мэръ вошелъ въ церковь, а за нимъ внесли гробъ. Питу отправился розыскивать пвчихъ, привратника, церковнаго сторожа. Къ нему присоединился его поручикъ Дезире Моникэ и четверо солдатъ. Бильо направился къ дому аббата Фортье.

Нсколько человкъ собрались идти вмст съ нимъ.

— Оставьте меня одного, сказалъ онъ, — можетъ быть, изъ того, что я сдлаю, выйдетъ нчто очень серьезное: пусть всякій отвчаетъ за свои поступки.

Онъ пошелъ по Церковной улиц, а потомъ свернулъ на Суассонскую.

Второй разъ впродолженіе одного года революціонеру фермеру приходилось сталкиваться лицомъ къ лицу съ роялистомъ священникомъ.

У всхъ еще была въ памяти первая сцена, теперь могло произойти что-нибудь подобное.

Поэтому, увидавъ, какъ онъ поспшно направился къ дому священника, крестьяне останавливались у своихъ домовъ и слдили за нимъ глазами.

— Онъ запретилъ слдовать за собою, предупреждали другъ друга зрители.

Парадная дверь въ домъ аббата была также заперта.

Бильо осмотрлся, не найдется ли по близости какой-нибудь постройки, у которой онъ бы могъ опять позаимствовать бревно, но увидалъ только нчто похожее на каменную тумбу, почти выкопанную дтьми.

Фермеръ подошелъ къ тумб, раскачалъ ее и вытащилъ изъ земли.

Поднявъ ее надъ головой, онъ отошелъ шага на три и бросилъ каменную глыбу съ силой, равной сил катапульта.

Пробитая дверь разлетлась въ щепки.

Пока Бильо пробивалъ себ такимъ образомъ входъ, аббатъ Фортье, отворивъ окно втораго этажа, умолялъ своихъ прихожанъ придти къ нему на помощь.

Но стадо не вняло голосу пастыря и ршило предоставить волку и пастуху распутывать свои дла самимъ.

Бильо понадобилось еще нкоторое время, чтобы выломать дв или три двери, отдлявшія его отъ аббата Фортье.

Это заняло минуть десять.

По мр, приближенія опасности, крики аббата становились все отчаянне, а жесты выразительне. Наконецъ, позади священника показалась блдная голова Бильо, и рука его упала ему на плечо.

Священникъ ухватился за деревянную перекладину окна, онъ тоже отличался огромной силой, и самому Геркулесу было бы не легко справиться съ нимъ,

Бильо обхватилъ аббата за талію, встряхнулъ его и оторвалъ аббата Фортье отъ деревянной перекладины, разломившейся въ его рукахъ.

Затмъ фермеръ и священникъ исчезли въ глубин комнаты, и слышались только все удалявшіеся крики священника, напоминавшіе ревъ быка, котораго левъ тащитъ къ своей берлог.

Тмъ временемъ Питу собралъ дрожавшихъ какъ въ лихорадк, перепуганныхъ пвчихъ, церковнаго сторожа и главнаго привратника, вс они, по примру перваго привратника, поспшили надть церковное облаченіе, зажечь свчи и все приготовить для заупокойной обдни.

Вдругъ изъ калитки, выходившей на дворцовую площадь, показался Бильо, тогда какъ его ждали у главнаго входа съ Суассонской улицы.

Бильо тащилъ за собою священника, и, хотя тотъ упирался, шелъ такъ скоро, точно былъ одинъ.

Казалось, это былъ не человкъ, а какая-то грозная стихія, нчто въ род потока или лавины, никакія человческія силы не могли устоять противъ него: бороться съ нимъ могла бы только такая же стихія!

Въ ста шагахъ отъ церкви бдный аббатъ пересталъ сопротивляться.

Онъ былъ укрощенъ.

Вс посторонились, чтобы пропустить этихъ двухъ людей.

Аббатъ бросилъ растерянный взглядъ на дверь, разломанную, точно оконное стекло, и увидавъ, что вс его подчиненные, которымъ онъ запретилъ показываться въ церковь, стоятъ на своихъ мстахъ, кто съ кадиломъ, кто съ книгой, а привратникъ съ алебардой, онъ покачалъ головой, точно понявъ, что нчто могучее, непреодолимое тяготло не надъ религіей, но надъ ея служителями.

Онъ вошелъ въ ризницу и черезъ минуту появился въ полномъ облаченіи и со святыми Дарами въ рукахъ.

Онъ поднялся по ступенькамъ алтаря, поставилъ святую чашу на престолъ и обернулся, чтобы произнести первыя слова обдни, но Бильо остановилъ его.

— Довольно, недостойный служитель алтаря! воскликнулъ онъ, протянувъ руку.— Я только хотлъ сломить твою гордость, вотъ и все. Пусть вс знаютъ, что такая святая женщина, какъ моя жена, можетъ обойтись безъ молитвъ такого фанатичнаго и злобнаго священника, какъ ты.

Эти слова вызвали сильный ропотъ.

— Если это святотатство, прибавилъ Бильо,— пусть оно падетъ на меня!

Онъ обернулся къ громадной толп, наполнявшей не только церковь, но площадь мэріи и площадь дворца.

— Граждане, на кладбище! сказалъ онъ.

Вс повторили за нимъ: ‘на кладбище!’

Прежніе носильщики подняли гробъ на стволахъ своихъ ружей и какъ пришли безъ священника, безъ церковнаго пнія, безъ торжественной обстановки, какою религія обыкновенно окружаетъ людскую скорбь, такъ и отправились на кладбище, находившееся въ конц улицы Пле, въ двадцати пяти шагахъ отъ дома тетки Анжелики.

Ворота кладбища оказались тоже запертыми.

Странное дло! на этотъ разъ, это ничтожное препятствіе остановило Бильо.

Смерть требуетъ уваженія къ мертвымъ.

По знаку фермера Питу побжалъ къ могильщику.

У могильщика естественно хранились ключи отъ кладбища.

Черезъ пять минуть Питу вернулся но только съ ключами, но и съ двумя заступами.

Аббатъ Фортье изгналъ бдную усопшую не только изъ церкви, но даже изъ освященной земли: могильщикъ получилъ строгое приказаніе не рыть могилы для нея.

Это послднее проявленіе ненависти священника къ фермеру вызвало среди присутствующихъ ропотъ и угрозы.

Еслибы въ сердц Бильо была хоть четвертая часть желчи, обыкновенно наполняющей сердца лицемрныхъ ханжей, ему стоило бы только сказать слово, и аббатъ Фортье наконецъ добился бы того мученичества, которое онъ такъ громогласно призывалъ, отказавшись служить обдню на алтар отечества.

Но гнвъ Бильо, какъ гнвъ народа и ярость льва, рвалъ и ломалъ все, что встрчалъ на пути и никогда не возвращался назадъ.

Онъ знакомъ поблагодарилъ Питу, взялъ у него ключъ, отворилъ ворота, пропустилъ гробъ и вошелъ вслдъ за нимъ на кладбище, а за нимъ хлынула и вся огромная толпа, провожавшая покойницу и состоявшая изъ всхъ, кто только югъ ходить.

Только роялисты и ханжи остались дома.

Нечего и говорить, что тетка Анжелика, принадлежавшая къ послднимъ, затворила свою дверь со страхомъ и трепетомъ, вопя о гнусности и омерзніи такихъ поступковъ и призывая вс громы небесные на голову своего племянника.

Но люди съ добрымъ сердцемъ и здравымъ смысломъ, вс т, кого возмущала замна милосердія ненавистью, а кротости и благодушія мстительностью, словомъ три четверги города были тамъ, протестуя не противъ религіи, а противъ священниковъ и ихъ фанатизма.

Мсто, гд должна была находиться могила, уже было намчено могильщикомъ, еще не знавшимъ о запрещеніи копать ее. Подойдя къ этому мсту, Бильо взялъ у Питу одинъ изъ заступовъ.

Бильо и Питу съ непокрытыми головами, окруженные гражданами тоже съ обнаженными головами, не смотря на палящее солнце послднихъ дней іюля, принялись копать могилу для этого несчастнаго созданья. Какъ удивилась бы эта женщина, изъ всхъ женщинъ наиболе набожная и безропотная, еслибы при жизни ея ей сказали, какое бурное волненіе она вызоветъ своей смертью!

Работа продолжалась цлый часъ, и ни тотъ ни другой не подумали выпрямиться прежде, чмъ она была окончена.

По окончаніи работы были принесены веревки.

Бильо и Питу опустили гробъ въ могилу.

Они исполнили этотъ послдній долгъ такъ просто и естественно, что никому изъ присутствующихъ не пришло въ голову предложить свою помощь.

Казалось, помшать имъ довести дло до конца было бы святотатствомъ.

Только, когда стали бросать землю на дубовый гробъ, Бильо провелъ рукою по глазамъ, а Питу вытеръ ихъ рукавомъ.

Затмъ, они ршительно принялись засыпать могилу землею.

Покончивъ съ этимъ, Бильо отбросилъ заступъ и раскрылъ Питу свои объятія.

Питу бросился на грудь фермера.

— Богъ мн свидтель, сказалъ Бильо, — то, обнимая тебя, я обнимаю въ твоимъ лиц воплощеніе всего того, что только есть на земл простаго и великаго: состраданіе, преданность, самоотверженіе, братство, и что я посвящу мою жизнь на то, чтобы эти добродтели восторжествовали надъ всмъ!

— Богъ мн свидтель, продолжалъ онъ, протянувъ руку надъ могилой,— что я клянусь быть вчнымъ противникомъ короля, приказавшаго меня убить, дворянъ, опозорившихъ мою дочь, и священниковъ, отказавшихъ въ погребеніи моей жен!

Зачмъ Бильо обернулся къ зрителямъ, которые съ глубокими сочувствіемъ выслушали эту тройную клятву.

— Братья, новое собраніе созывается вмсто измнниковъ, засдающихъ теперь въ клуб Фельяновъ. Выберите меня вашимъ представителемъ въ это собраніе, и вы увидите, сдержу ли я свои клятвы!

Крикъ единодушнаго согласія былъ отвтомъ на предложеніе Бильо, его кандидатура въ Законодательное Собраніе была поставлена тогда же, на могил его жены, грозномъ алтар, достойномъ его грозной клятвы. Бильо поблагодарилъ своихъ согражданъ за выказанное ему сочувствіе, и вс горожане и поселяне разошлись по домамъ, унося въ своихъ сердцахъ тотъ революціонный духъ и то стремленіе внушить свои взгляды другимъ, которымъ въ своемъ ослпленіи влагали въ руки смертоносное оружіе короли, дворяне и священники, то есть т самые, кого этотъ духъ и стремленіе должны были сразить.

Конецъ четвертаго тома

ГРАФИНЯ ШАРНИ

ТОМЪ IV

I.Ненависть простолюдина.

II.Господинъ де-Булье.

III.Отъздъ.

IV.Скорбный путь.

V.Скорбный путь.

VI.Скорбный путь.

VII.Скорбный путь.

VIII.Скорбный путь.

IX.Возвращеніе въ Парижъ.

X.Тяжелыя минуты.

XI.Ударъ копьемъ.

XII.Date Lilia.

XIII.Немного тни посл солнца.

XVI.Первые республиканцы.

XV.Антресоли въ Тюльери.

XVI.День 15 іюля.

XVII.Мы, наконецъ, доходимъ до того протеста, что переписывала г-жа Роланъ.

XVIII.Петиція.

XIX.Красное знамя.

XX.Посл рзни.

ХХІ.Долой господъ!

XXII.Прощаніе Барнава.

XXIII.Поле сраженія.

XXIV.Госпиталь Гро-Кальу.

XXV.Катерина.

XXVI.Дочь и отецъ.

XXVII.Дочь и мать.

XXVIII.Аббатъ Фортье выполняетъ относительно г-жи Бильо общаніе, данное тетк Анжелик.

XXIX.Аббатъ Фортье убждается, что не всегда легко держать данное слово.

Читайте также:

I.
Ненависть простолюдина.

II.
Господинъ де-Булье.

III.
Отъздъ.

IV.
Скорбный путь.

V.
Скорбный путь.

VI.
Скорбный путь.

VII.
Скорбный путь.

VIII.
Скорбный путь.

IX.
Возвращеніе въ Парижъ.

X.
Тяжелыя минуты.

XI.
Ударъ копьемъ.

XII.
Date Lilia.

XIII.
Немного тни посл солнца.

XVI.
Первые республиканцы.

XV.
Антресоли въ Тюльери.

XVI.
День 15 іюля.

XVII.
Мы, наконецъ, доходимъ до того протеста, что переписывала г-жа Роланъ.

XVIII.
Петиція.

XIX.
Красное знамя.

XX.
Посл рзни.

ХХІ.
Долой господъ!

XXII.
Прощаніе Барнава.

XXIII.
Поле сраженія.

XXIV.
Госпиталь Гро-Кальу.

XXV.
Катерина.

XXVI.
Дочь и отецъ.

XXVII.
Дочь и мать.

XXVIII.
Аббатъ Фортье выполняетъ относительно г-жи Бильо общаніе, данное тетк Анжелик.

XXIX.
Аббатъ Фортье убждается, что не всегда легко держать данное слово.