Если идти у нас осенью по краю поля по склону, то, не зная вперед расстояния, можно сильно ошибиться. Кажется, до зеленого островка на безграничном безлесном пространстве — помещичьей усадьбы — рукой подать. Но вот под ногами глубокая промоина. Только обойдешь, — снова ров, словно пасть из красной глины на черной земле. И так поля, склоны с пожелтевшей травой и рвы, ни деревца, ни кустика. И людей не видно. Спутанная лошадь с угнутой к тощей траве шеей, ворон да стая табунящихся, готовых к отлету грачей — вот, кажется, и все живое. Между тем вся эта земля разбита на бесчисленное количество полос, и в этом месте, как нигде, идет борьба за клочок земли. Люди живут в огромных селах, оттого и не видно далеко жилья. Эти места были описаны Тургеневым, но теперь леса вырублены, мужик измельчал, помещик разорился или превратился в кулака… Теперь великий художник не стал бы писать о наших местах.
Вот Дубровка — роща из вековых дубов. Кто-то из хозяев ее говорил: ‘Эта роща при нашей жизни никогда не будет продана’. Но теперь ее рубят. Чем дальше в глубину рощи, тем глуше и глуше удары топора. Показывается группа золотисто-желтых кленов, ясеней и лип, а среди них дом-вилла, весь обвитый покрасневшими уже листьями дикого винограда. В окнах тяжелые рубчатые ставни, двери заколочены. В доме никого нет. Тишина. Только звенит осенняя птичка, чуть шелестят листья и слетают один за другим с высоких лип на крышу покинутого дома.
Я был в этом доме лет пять-шесть тому назад. Тогда хозяин — самый либеральный из крупных владельцев нашего уезда — увлекался биметаллизмом. Он ходил в кабинете из угла в угол и говорил, говорил без конца. Время от времени он подходил к столу, брал иностранный журнал, читал выдержку и снова ходил и говорил. Молодой студент — только что выпущенный из тюрьмы марксист — опровергал его:
— Экономическая необходимость, борьба классов, революция…
— Неизбежная революция?! Что вы, что вы, молодой человек?! Наши мужики и революция!.. Разве это возможно? Посмотрите…
И хозяин широким жестом указывал на вид из окна.
С горы вниз к реке расстилались сады. По левую сторону реки на безграничном пространстве желтела спелая рожь помещика. А по правую сторону к самой воде ползли избы деревни, словно кучка потемневшей прошлогодней соломы. За избами — узенькие полоски крестьянских полей.
Теперь я почти на том же самом месте. Выходит старик сторож.
— Господа уехали за границу. Мужики выгнали… Вон пашут!
И на правом и на левом берегу копошатся черные точки. Это мужики запахивают посеянный ими на помещичьей земле хлеб.
Как же это случилось? Как время разрешило спор помещика и студента? Вот что можно понять из речей сторожа и рассказов соседей.
Почти прямо после 17 октября крестьяне явились к владельцу с требованием земли. Они указывали на несправедливость: у них по семи сажен на душу, у владельца многие тысячи десятин. Говорили о каких-то правах на землю, о каких-то старинных документах. Во что бы то ни стало они хотели ‘столбить’ землю, то есть ставить столбы на ‘справедливых’ границах. Помещик убедил их ехать с собой в губернский город ‘искать нравов’, как говорили мужики. Он обещал их даже содержать на свой счет. Поехали. Ходили, ходили по разным местам, никаких нравов не нашли и вернулись ни с чем.
В следующий раз мужики явились с дубинками и топорами. Их встретили казаки и разогнали. Мужики принялись за работу, казаков отпустили. Но когда поспели хлеба, то от уборки хлеба мужики отказались и явились с требованиями в дом помещика. Сыновей — октябриста и кадета — не было дома. Старик не занимался хозяйством и ничего в нем не понимал. (Не так давно я где-то читал его воспоминания о славянофилах.)
Мужики явились к старику прямо в дом и с шумом потребовали к себе хозяина. Старик вышел, по своей всегдашней привычке нервно подергивая плечом и ногой.
— Попляши, попляши! — громко сказал кто-то из мужиков.
— Я прошу тебя снять шапку, видишь, я постарше тебя, а стою без шапки, — сказал всегда неизменно вежливый аристократ.
— Нет уж… Довольно мы настоялись перед тобой без шапки, теперь постой и ты перед нами…
— Как тебя зовут?
— Зовут?.. А зимой зовут Кузьмой, а летом зовут Филаретом.
— Го-го-го-го…
Кончилось тем, что землю отдали по дешевой цене в аренду. Нельзя было ничего сделать, все отказались работать, и даже домашняя прислуга ушла…
Я спускаюсь с горы по краю поля из помещичьей усадьбы к мужикам, сеющим хлеб. Сеют и запахивают привычно, обыкновенно, весело, совершенно так, как на своей земле, как будто ничего не случилось.
— Ну, как дела?
— Слава богу! Благодать. По десятинке на душу прибавилось землицы, а у кого есть скотинки побольше — и по две взяли.
— Да как это так вышло?
— А так… умилились господа и отдали.
Примечания
Очерк впервые опубликован в газете ‘Русские ведомости’ 1906, 4 октября, под рубрикой ‘У мужиков и помещиков (Деревенские впечатления)’.
Печатается по изданию: ‘Русские ведомости’, 1906, 4 октября.
Биметаллизм — денежная система, при которой законным платежным средством считаются и золото, и серебро. В конце XIX в. в большинстве стран заменен золотым монометаллизмом.
17 октября. — 17 октября 1905 г. Николай II подписал манифест ‘Об усовершенствовании государственного порядка’, которым правительство ‘даровало’ России буржуазные гражданские свободы — слова, печати, личности, совести, собраний и союзов, обещало привлечь к участию в Государственной думе население, лишенное избирательных прав (рабочих). Манифест, бывший вынужденной уступкой самодержавия восставшему народу, не затрагивал главного для крестьян вопроса о ликвидации помещичьего землевладения и передачи земли крестьянству. В рассказе отражена характерная для того времени общественно-политическая ситуация, когда крестьяне сами захватывали помещичьи земли (аграрные ‘беспорядки’).
———————————————————————————-
Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин, Редкол.: В.В. Кожинов и др. [Вступ. ст. В.Д. Пришвиной Коммент. А.Л. Киселева Ил. В.Ф. Домогацкого]. Том 1. — Москва: Худож. лит., 1982. — 21 см. С. 572 — 574.