Города немецкие и славянские
Города немецкие и славянские
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Города немецкие и славянские, Валуев Дмитрий Александрович, Год: 1845
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Валуев Д. А. Начала славянофильства
М.: Институт русской цивилизации, 2010.
Один из фактов, которые всех более и резче говорят против ранней образованности и общественного развития славян и на который всех более и чаще указывает Запад, есть именно введение немецких колоний, вольных прав и городов в Польшу и прочие земли лехитского племени. В книге Штенцеля обнят целый большой отдел этой колонизации и разобраны со всей ученостью и добросовестностью немца, все ее самые мелкие явления, но не понять их частный смысл, ни общие причины. Действительно, это признание чуждого народа во всех его правах и вольностях с дарованием ему всех угодий и возможных льгот ‘на улучшение земледелия, внесения новых ремесел и искусств, развитие и устроение общественной жизни туземцев’ поставило вольного немца в высокое нравственное и общественное превосходство перед кметем-славянином, обреченным на одни низшие и презираемые отправления жизни общественной, и много послужили к воспитанию того чувства величавого презрения, которое германец долгое время питал ко всему племени славянскому. Но все эти факты объясняются особой личностью племени лехитского, коего летопись служит великим указателем и вековым уроком для истории всего племени славянского, но может лишь путать и потемнять все понятия и взгляды ученого немца на настоящий дух и значение общей семьи славянской.
Если мы теперь заглянем в первые страницы новой истории, то увидим, что все первые свидетельства сходятся в том, что германцы был народ доблий, воинственный, но еще кочевой и не знавший сплошного жительства сел или городов. Другое общее свидетельство грека и варвара говорит нам, что славяне — племя искони оседлое и земледельческое, живущее в больших мирных и вольных общинах (имп. Маврикий, Прокопий), обнесенных тыном или городом, где им грозила опасность военная. Не одно мелкое племя славянское называлось у немцев урбиями (от ubs), т.е. горожанами, в противоположность другим не оседлым жителям Средней Европы. Немецкие хроники Средних веков, вообще считавшие гуннов, славян и вендов за один и тот же народ, представляли себе тогдашнюю Россию, Гуналанд, великим бесконечным городом, обнесенным семью кругами тына или укреплений (см. ‘Вандалия’ Крантца). Северные саги знают Россию под именем Гардарики, страны городовой, и их первые сказочные герои уже перепрыгивают чрез ее невысокие деревянные или земляные ограды (сага Олава). Бесспорны писаные свидетельства Востока и немое свидетельство арабских монет о ранней обширной торговле Востока (от VI и VII вв. до XI и XII вв.) с северо-востоком России и путями ее с поморьем Вендским (‘Об арабских монетах на берегах Балтики’ Ледебура и др.), а такая торговля не могла существовать без особых складочных мест, рынков и центров ее, т.е. городов в их позднейшем, уже развившемся общественном значении. Если была торговля, то были и города, как они действительно и были: Иорнанд уже говорит о Новего, почти бесспорно Новгороде. Греки следующих столетий уже знают города южной России — о Кияве, городе Семати (т.е. ‘се мати городов русских’? — Константин Багрянородный). В то же время, если еще не раньше, знаем мы многие города в Польше, Литве и Лужицах (Глогава, Креславль, Познань, Гнездно), не говоря уже о Средней и Средневосточной Европе, где множество имен славянских свидетельствуют о славянском происхождении городов, истребленных или наследованных впоследствии немцами (ученая Германия еще находит средство спорить и сомневаться в их происхождении). Первые германские известия о Вендском поморье свидетельствуют о городах его (Деммин, Вольгаст, Щетин и др.), а первые немцы, в него проникшие, не могут довольно надивиться множеству цветущих сел и городов (civitates), покрывавших всю землю (путешествие Оттона, Apostel der Pommern {Апостол Померании (нем) — прозвище епископа Оттона Бамбергско-го. — Прим. ред.}, в ‘Собрании’ Канизия, т. III, ч. 2).
В эпоху положительной истории призвания князей русских мы уже видим Новгород с его родами и общинной жизнью, Киев — у же славным на восток и запад числом своих торговых рынков и церквей Божиих, своим богатством и далеким торгом, и с первыми князьями в нем те же следы — и той же общинной жизни. Более велеречивые летописи XI и XII столетий уже раскрывают перед нами Россию, покрытую одной сетью мелких и больших общин, городов и волостей с их селами и пригородами. Где жизнь органическая, там все исконное, и внезапностей нет, родовая община, как она была у славян (‘Славянское наследство’ Губе) не могла быть выдумана или привнесена. Россия доваряжская была тем же, что и с варягами. Разбойничья шайка норманнов не могла привести с собой, чего не знала на родине,— призванная на охрану, она лишь ставила города и ограды в защиту от врага и власть свою. Город, кремль, место охранной дружины, был и остался всегда рядом, и вместе отделен от поселения общины, тогда как в Германии бург, город, возвышался до общины, или усилившаяся община становилась вместе городом-крепостью (Эйхгорн, т. II и III). Нечего искать особых прав и устройства, резко отдельного от сельского, как то было у немцев. Везде было одно племя, одна кровь, одна вера, и потому одно право и одна жизнь. Были власти (волости), был старший и меньший, был богатый и сильный, слабый и неимущий, меньший и слабый лишь записывался за старшим и сильным (место из летописи: ‘на чем власти положут, на том и меншие’). Также мало могли здесь быть: немецкие гильдии, ибо дух монополии и касты был (по-видимому) противен первому племени славянскому, немецкие льготы и преимущества, ибо жизнь развилась из себя и сама собою, а князь был живою главой народа и не стоял, как в Германии, в противоречии двух враждующих начал, из которых одно избавлялось от другого денежной откуплей права или вынуждениями от бессилия несчастья. Что было у нас, то было и в прочем первом мире семьи славянской, и в самой Польше еще встречаются следы первой общинности его (таковых два места в ‘Хронике’ Мартина Галла, и см. о вечина (vicinia?) у Рппеля в истории Польши). В Поморье мы находим то же: все немецкие хроники и акты (грамоты на основание городов) позднейшей немецкой колонизации уже указывают на города Вендские X, XI и XII столетия с их рынками и биржами (Markte и Raufhaufe, как в Шпендаве, Пренцлав cum foro et taberna {С торгом и корчмой (лат.). — Прим. ред.}), купеческими братствами и торговыми судьями (в Притцвалке fraternitas mercatorum {Торговое братство (лат.). — Прим. ред.}, во Франкфурте на Одере еще в вендское время Markte и Niederlagerecht {‘Stapels und Niederlagerecht’ — особое право города в средневековой Германии, согласно которому в пределах определенной территории вокруг города не могли устраиваться торги, а все входящие в эти пределы купцы обязаны были следовать через город и определенное время продавать там свой товар. — Прим. ред.} и Marktgerechtigkeit {Рынок и особые торговые права и правила справедливой торговли (нем).— Прим. ред.} и мост на Одере, которого построение в XVIII столетии еще стоило 7 тысяч талеров, см. победоносный ответ Кледена г. Фидицину, гл. V). Спутники еп. Отона и другие позднейшие свидетельства всегда указывали в земле вендской на гражданства, civitates, что в понятии тогдашнего немца весьма резко отличалось от villa или бург. Во время нужды и важного дела города-общины поморские ссылались от себя и между собою (так Юлин, Щетин и кажется Аркона на великое решение о принятии христианства. См. Бартольда, ‘История Померании’, т. II), как еще в годину безцарствия города Святой Руси на весть об царе и рать за веру и родину.
Теперь обратимся к миру германскому. Не надо забывать, что Германия взошла на поприще истории и в область сведений исторических 4 и даже 5 веками прежде семьи славянской, а между тем первые, и то весьма немногие города немецкого основания являются не прежде конца VIII столетия. Они были собственно пограничными бургами, местами военной засады, какими их ставил посреди своих завоеваний Карл Великий и в начале X века император Генрих I в землях, им приобщенных к империи. Германцу, наконец понявшему жизнь более мирную, образованную и оседлую, еще доставало победного наследия от Рима, кельта и славянина, и он не нуждался в основании новых мест. Собственно города и первое начало жизни общинной является еще позднее, в начале XI и преимущественно XII столетия. Иначе и не могло быть, победитель еще не знал другой жизни и дела, кроме военного меча и ножа охотничьего, а в побежденном не хотел и не умел допустить самостоятельную жизнь мирного труда и заботливой общественности, надо было, чтобы переработались начала и воскресили старый простор жизни общинной и создали новый. Прежде не могло быть и действительно не было самой торговли в ее настоящем смысле, следовательно, не было и городов в смысле общинном. В непокоренных землях славянства не было ни жизни дружинной, ни победителя и побежденного, а была издавна богатая и обширная торговля, следовательно, была и торговая община, были и города.
Даже в XI и XII столетии, когда являются первые города в первых, еще не развитых началах общины, все они принадлежат наследству римскому придунайского и прирейнского края (Эйхгорн, т. III). Доказательство Гюльмана, что ни одна римская фамилия не могла уцелеть до того времени, еще ничего не доказывает, и несмотря на неясность предмета, не исследованного окончательно, почти бесспорно, что многие начала муниципальности римской перешли в городовое устройство германское, так же как известно, что многие римские кверенды перешли в совершенной целости в гильдии и новую жизнь городов франкских (так булошников в Париже). Торговые и ремесленные гильдии, полагающие и обнимающие собой все устройство города германского, являются также не прежде XI столетия и даже XII и XIII (как в Лондоне), и хотя ученому Вильде угодно связывать их с Одином жреческими приношениями и празднествами германца, еще язычника, и с новым духом христианской любви и общежительства, но ясно, что они вышли из духа личного или тесного эгоизма (индивидуальности) касты и исключительности, который всегда лежал в основе природы германской, как и всего более или менее древнего мира. Германец воин умел быть им лишь в тесном товариществе Контубернии или Вицинии Франкской, Фары Лонгобардской, Фреоборга Саксонского и пр., так и купцом он мог быть лишь в монополии труда и торга и в тесных, строго исключительных товариществах купеческой и ремесленной жизни. Когда самостоятельное значение древней общины или товарищества военного было упразднено властью королевской, они перешли из защиты общей (Wehre) в тайные общества защиты частной (Schu***-Gilden). Короли преследовали их как conjurationes {Союзы заговорщиков (лат). — Прим. ред.}, особенно Карл Великий (см. ‘Декреталии’), а между тем Вильда, нашедши в Дитмарсенской хронике Неокора гильдии, смешенные с шляхтами и клуфтами (однозначительными Римским родам — gentes, по мнению Нибура (т. I, гл. VIII)), не умел соединить оба понятия, ‘ибо гильдии никогда не имели значения правительственного устройства’, но Дитмарсен лишь сохранил прежнее товарищество или даже братство (родовая связь уступала искусственной) в ее старом значении полной самостоятельности. Может быть, нам укажут на северную Германию, на Хурмарк, где гильдии, если только они заслуживают это название,— часто именуемые братствами (fraternitates), не имели в себе ничего исключительного и замкнутого, и когда в 1688 году были частые попытки ввести касту, то все замкнутые гильдии были навсегда запрещены,— то же было гораздо ранее в Гамбурге. Но не должно забывать, что весь этот край был долго славянским, и не более трех или четырех столетий как забыл свое славянское слово. При всем том в XI и даже в XII столетии мы имели еще одни зародыши того общинного построения, из которого выросла впоследствии вся сила, крепость и богатство городов немецких. Впоследствии столько могущественные и страшные корпорации ремесленников еще находились в крепостном отношении (Horigkeit {Крепостная зависимость (нем) — Прим. ред.}, см. Wilda. Gildenwesen), и на нем основывалось самое их разделение. Возросшие лишь постепенно, из вынужденных льгот и выкупленных прав княжеских, городовые общины могли образоваться вполне только веками, и следовательно, лишь с последующими столетиями, и действительно, города с их полной и развитой общиной появляются лишь один за другим и мало-помалу в конце XII и по весь XIII век, а свою полную правительственную самобытность и державство земское (Lands-hoheit) получают не далее, как в конце XIII и в течение XIV столетия.
Итак, мы видели, что неоседлый германец лишь после 13-векового бытия исторического и четырехвекового бытия государственного задумывает первое основание своих городов, и то лишь засадных мест дружины, а первое начало города-общины является не прежде XI и XII века, полное совершение его частной общинной жизни — лишь в конце XIII, и наконец, совершенная самобытность земская — лишь в XIV столетия, а славянин с первыми свидетельствами историческими уже является, объятый одной всеобщей жизнью общины, и разбросанной на необъятном пространстве своих степей, вместе собран, в городах и селах, на тесное единение своего общежительства. С первым шагом государства в России городовая община уже является во всей ее общественной полноте, сохранившей свой особый круг внутренней деятельности во все первое удельное время России. Каким же образом после этого согласить то, что нам родное и кровное племя забыло и утратило свое и самородное и обратилось к чужому труду и разуму, чужой науке общества и чужому быту общественному? Но для этого не надо забывать, что этот факт принадлежит исключительно племени лехитскому. Превосходство же немца в искусствах материальных и вообще в просвещении вещественном, наследованном им от Рима, еще ничего не объясняет,— для обучения туземца достало бы одних учителей, но обучать было некого,— и потому призвано целое население.
Всякий народ (как и человек), принявший в свою организацию вредное начало, но возросшее в нем из его внутренней мысли и духовного организма, заражается и страдает им менее, и оно приносит в нем менее вредных плодов,— чем когда принятое племенем, которому оно чуждо и которое приняло его из внешней необходимости. Несчастное полонение Польши в перепутьи всего потока народов, затопившего Европу, вызвало ее к постоянной, долгой борьбе, возобновляемой с каждым новым пришельцем, и мирное племя славянское было вынуждено к постоянной жизни дружины. Дружинник лехитский был естественно хуже всякого дружинника германского. Германец вел войну добычи, прибыток войны и военнопленный раб, а часто целое побежденное и обращенное в рабство племя, служило вещественным нуждам победной дружины, и потому каждый германец мог быть и был вместе воин и целым племенем шел на войну. Славянин ляхит мог лишь защищаться. Первые славяне, по свидетельству имп. Маврикия (Strateg, LXI) и др., не имели рабов. Славянское племя, выделившее половину своего братства в охрану и защиту, должно было оставить другую половину на трудовую жизнь пахаря и пастуха, в обеспечение общих вещественных нужд. Воин вскоре, по необходимости дружинник, из защитника стал властью, и в гордости силы вещественной скоро забыл долг своего братства. Он низвел трудившегося единокровца до последней степени пария общественного. Тому свидетели те страшные кровавые взрывы, которые не раз обагрили первые шаги исторического государства Польши, тогда как престарелый Запад до XV и XVI столетий еще не знал поселянской войны (Bauernkrieg), и ни одно другое общество славянское ее не могло и не может знать (Gallus d. Bandke, p. 89, Рппель, стр. 175 и 202 — при Мечиславе II и др.). Сила вещественная и власть, разумеется, победили. Все общинное было истреблено, от города славянского осталась одна военная засада — бург, крепость. Между паном и шляхтой и кметем, низшим сословием, не осталось ничего, ни одного среднего звена общественного,— а между тем пан и шляхтич по-прежнему не знал и не хотел знать ничего, кроме забавы, охоты и бражничества, или драки военной, а в отупевшем кмете была уже убита возможность всякого плодотворного труда, даже вещественного. Власть короля, обессилевшая в своеволии дружины, не могла более спасти общества. Общество, отняв у себя свою вещественную опору, должно было искать ее на стороне, не имея чем наполнить пробел между вершиной и подножием, оно обратилось к колонизации немецкой, не достало немцев — оно прибегло к жидам. Дружина должна была дать все льготы иноземцу и наконец погибнуть и исчезнуть сама среди крамолы и своеволья, в повторстве и невольном рабстве чуждым началам, ею вызванным или впитанным в себя.
Впервые опубликовано: Сборник исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единоплеменных. Т. I. … С. 51-56. Дана в качестве приложения к статье К. Д. Кавелина ‘Юридический быт Силезии и Лужиц и введение немецких колонистов’, опубликованной в этом же сборнике (стр. 9-50). Подпись: ‘—В.—‘.
Печатается по тексту первой публикации.
Стр. 269. В книге Штенцеля обнят целый большой отдел этой колонизации. — Штенцель Густав-Адольф-Гарольд (1792-1854), немецкий историк, профессор.