Вл. Хасидович
Вл. Хасидович
Город любви.
Город любви.
Легенда, рассказанная японским офицером
Город любви, Хасидович Владимир Дмитриевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Катцур и Юма, два брата, были благородные самураи. Катцур родился раньше Юмы на один год, еще в детстве он походил характером и красивой наружностью на отца, а Юма женственностью и застенчивым взглядом — на мать. Они жили в домике, окруженном роскошными фруктовыми деревьями, ирисами и гураей. Когда безоблачное голубое небо покрывалось мириадами звезд, мальчики бежали через сад на берег океана, чтобы смотреть, как из тихого заснувшего океана появится большая огненная луна и своим молочным светом осветит дремлющий, пахучий сад, кровлю домика и придаст деревьям сказочные, таинственные формы.
— Сегодня, — говорил Юма, — светит луна, а завтра, с другой стороны появится умытое солнышко и освежит наши рисовые поля.
— Солнце поднимается не только для наших полей, но и для полей других обитателей земли, — возражал Катцур.
— А разве есть еще люди кроме нас, живущих на острове?
— Они живут с той стороны, откуда появляется луна, там живут люди, у которых цвет лица так же бледен, как снег на горах Курильских островов.
— И там тоже есть самураи?
— Нет, там не живут самураи, но отец говорит, что будет время, когда самураи придут туда и покорят людей с белыми лицами… —
— Скоро это будет?
— Неизвестно когда, но отец сказал, что если наш народ будет жить в мире, будет повиноваться своему микадо, и исполнять его повеления, то победа случится непременно.
Луна всходила высоко над океаном, и дети, обнявшись, бежали через заснувший сад домой. Душистые ирисы приветливо кивали им своими белыми цветочками, и запах их не мешал спать крепким сном двум маленьким братьям…
Когда Катцуру исполнилось восемнадцать, а Юме — семнадцать лет, они считались взрослыми юношами, хотя должны были повиноваться во всем своему отцу и уважать старших. Отец научил их не щадить своей жизни на защиту микадо и родины, по вечерам говорил о великой доблести своих родоначальников-самураев и воспитал в них храбрых и сильных духом воинов. Катцур внимательно слушал отца, когда тот говорил о войнах и нападениях самураев, он готов был слушать все ночи, но Юма не любил таких рассказов, — сердце его скорее предназначалось для женщины, чем для мужчины. Он уходил к матери и подолгу сидел с ней…
В один из теплых, осенних вечеров, братья возвращались с рисовых полей. Шум города постепенно затихал: его заменяло ночное спокойствие. Белые листья гураи освещались серебристыми лучами полной луны, и изредка долетали с террас домиков мелодичные аккорды струнных инструментов. Братья шли рука об руку и мирно мечтали о будущей жизни.
— Как хорошо быть воином, — говорил Катцур. — Что может быть лучше той славы, которая доступна только воину, как счастливы те люди, которые примут смерть за микадо и родину. Что может быть лучше этой смерти?
— Жизнь сама по себе хороша, — возражал Юма. — Разве ты не любуешься миром, разве жизнь, всеобъемлющая и радостная не манит тебя к себе? Неужели ты не хочешь свободы, чтобы выпить все блаженство, которое тебе дает жизнь?
— Нет, я не говорю, что жизнь не хороша, но микадо и родина привлекают меня больше, чем любовь к жизни, я готов отдать за них все…
Когда они проходили мимо домика, украшенного зеленым, блестящим камнем, их поразила грустная песня, доносившаяся с террасы. Братья остановились. Звуки песни росли и росли, высокие ноты, казалось, уходили в темный эфир неба и там умирали, иногда они поднимались так высоко, в них таилось столько грусти и жизни, что сердце Юмы забилось сильнее, он как бы слился душой с темь существом, которое пело эту песню.
Песнь кончилась. Очарованные самураи стояли неподвижно и смотрели на фонарь, освещавший своим голубым светом желтый полог террасы. Занавес откинулся и стройная девушка удивленно взглянула на растерявшихся юношей. Юма первый положил руку на сердце и опустил глаза.
— Кто ты? — спросил он незнакомку.
— Я — Кая, дочь Касимото.
— Ты чудно поешь, твой голос проникает в сердце.
Кая смутилась.
— Ты кончила петь, но голос твой еще слышится мне, он нежен и может похитить сердце каждого самурая. Позволь нам приходить сюда, и слушать твое пение.
На террасе показался отец Каи.
— Благородные самураи всегда могут найти гостеприимство у Касимото, они сделают честь, если войдут в дом, — сказал он.
Братья извинились за то, что они нарушили покой старика в такое позднее время и обещали придти в другой раз.
С тех пор уже прошло больше года. Катцур и Юма часто посещали Касимото, они проводили у него веселые вечера и счастливые возвращались домой, только Юма стал задумчив и скрытен. Он уже не говорил брату о прелести жизни, напротив, как будто избегал Катцура, стараясь от него отделаться. В свободные от занятий вечера, одинокий, Юма бродил по берегу океана, образ Каи преследовал повсюду его. — Я люблю ее, — безумно думал он, — она равнодушна, даже, кажется, ненавидит меня, а любит Катцура, она предпочитает разговаривать с ним, смотреть на него и во взоре ее есть нечто нежное, любящее. Он вспомнил вечер, когда проходил мимо сада Касимото и видел Катцура с Каей. Сердце болезненно заныло, жизнь потеряла всякую цену, зачем она теперь? для кого? И грустный от воспоминаний, Юма бродил по берегу, отбрасывая ногою разноцветные красивые камни, обильно покрывавшие берег океана.
В один из таких вечеров, задумчивый Юма, снова проходил мимо сада Каи. Тихий разговор, в котором он различил голоса Катцура и Каи, заставил его остановиться. Благородство самурая не могло заставить его отойти и не слушать.
— Кая, — говорил Катцур, — мой отец не разрешил — мне взять тебя в жены. Я просил его, но он сказал, что ты не пара мне — самураю.
— Что же делать? — спросила Кая подавленным голосом.
— Что делать? — повторил Катцур.
— Знаешь Кая, любовь моя не знает преград, я готов уйти с тобой за океан, на край мира, мы будем жить под одной кровлей, дышать одним воздухом. Уйдем, Кая, отсюда, спустимся по желтой реке Яс-ланя и будем жить как супруги в моей хижине.
Катцур и Кая уже несколько дней наслаждались счастьем. Они жили в хижине на берегу реки Яс-ланя, берега которой поросли дикими розами и ирисом. Ближняя гора Безу-Шима курилась белым паром, южное солнце отражалось в желтой реке и миллионы раз личных, пахучих цветов заставляли забыть угрозы отцов и отдаться опьяняющему счастью. Они забыли весь чуждый им мир и отдались друг другу. Часто по вечерам Катцур и Кая ходили к подножию горы Безу-Шима. Высокая гора по временам дышала,. черным, зловещим дымом, иногда она выбрасывала облако камней и засыпала пеплом окрестные долины, иногда белый дым широкой струей выходил из кратера и гора казалась спокойной. Забираясь на холмы, Катцур всегда замечал, что сзади их следовал какой-то человек, закутанный в плащ. Он думал, что это пастух, но когда видел его близко и хотел подойти, то неизвестный скрывался среди отрогов холмов, и Катцур недоумевал, что заставляет его скрываться. И мрачные предположения, что это Юма, начали возникать в его душе.
— Кая, — говорил он, — когда я ухожу, то запирай домик и не пускай никого без опроса.
Неизвестный всегда следовал за Катцуром и отравлял его спокойствие. Кая боялась незнакомца и пряталась в хижине.
Прошло две луны с тех пор, как Катцур и Кая жили на берегу желтой реки Яс-Ланя. Безу-Шима курилась черным дымом. По временам с горы долетали отдаленные раскаты грома и ночью из окна хижины было видно громадное багровое иламя. Птицы и животные покидали местность. Сильный ветер приносил пепел и запах гари.
— Уйдем отсюда, — просила Кая.
— Куда же? — спрашивал Катцур. — Отец не простит нас. Безу-Шима успокоится и мы по-прежнему заживем тихой, радостной жизнью!
Кая робко и недоверчиво смотрела на него…
Дрожание земли усиливалось, гром раздавался совсем близко и несмотря на позднее время ночи, земля освещалась как днем.
— Мне страшно, — плакала Кая.
Катцур, задумчивый и грустный, сидел в углу хижины и смотрел на Каю… Сильный подземный удар потряс хижину. Катцур наклонился к окну: перед ним стоял бледный Юма.
— Ты видишь гору, — она шлет вам проклятие. Я просил Небо отомстить за меня и Оно прокляло вас. Не ждите пощады… Лава сметет вашу хижину и вас самих. Ты отнял у меня Каю, возьми и жизнь…
Юма раскрыл свой плащ и вонзил кривой разветвленный нож в живот… Губы шептали проклятия, глаза выражали муку и безумное презрение врагу…
Юма лежал на земле… Небо пылало багровым огнем… Серный дым застилал всю долину… Катцур бежал из хижины. Он быстро взбирался на Безу-Шиму… Камни то и дело сбивали его с ног, но он поднимался и бежал далее, не обращая внимания на серный дым, мешавший ему дышать…
С тех пор никто не видал Катцура…
Гора пять дней бросала камни в долину, пять дней ветер приносил пепел и запах серы с горы Безу-Шима.
Когда же снова белый пар восторжествовал над черным, и ясное небо вновь показалось над желтой рекой Яс-Ланя, то вереницы девушек и юношей, подруг и друзей Каи и Катцура пришли отыскивать их. Хижина сгорела бесследно. Только откопавши пепел нашли сохранившиеся трупы Каи и Юмы. Мертвая Кая стояла на коленях перед Юмой, подняв высоко руки, как бы прося пощады…
Пришедшие были так поражены красотой природы, что пожелали сами поселиться здесь. Они настроили хижин, воздвигли кумирню на месте смерти Юмы и Каи, и назвали это место — ‘Фамумутса’, что значит ‘город любви’.
Катцур пропал бесследно, — его, вероятно, засыпало пеплом, но и теперь еще вспоминают его и Юму. ‘Город любви’ существует еще, и путешественникам нравится богатая природа и зелень его окрестностей, теперь уже потухшая гора Безу-Шима и ясное лазурное небо.
Дух Катцура, как говорят туземцы, поселился на горе и настанет время, когда Безу-Шима снова станет дышать огнем и черным дымом, тогда Катцур, задумчивый и печальный, сойдет сверху и вместе с пеплом и ветром будет преследовать своего брата Юму.
Источник текста: журнал ‘Дело и отдых’, No 21 за 1907 г., стр. 326-330.
Сканирование: В. И. Шулятиков, распознание, подготовка текста: В. Г. Есаулов, ноябрь 2013 г.