Гораций Уолпол, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1833

Критика
Время на прочтение: 44 минут(ы)
Скачать в PDF

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

Томъ II. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленное изданіе.
Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена
Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1866
OCR Бычков М. Н.

ГОРАЦІЙ ВАЛЬПОЛЬ.
(Октябрь, 1833.)

‘Letters of Horace Walpole, Earl of Orford, to sir Horace Mann, Britisch Envoy at the Court of Tuskany’. Now first published from the Originals in the Possession of the Earl ofWaldgrave. Edited by Lord Dover. 2 vols. 8-vo. London: 1833.

Письма Горація Вальполя, графа Оксфорда, къ сэру Горацію Манну, британскому посланнику при Тосканскомъ двор’. Издано впервые, по принадлежащимъ графу Вальдграву подлинникамъ, лордомъ Доверомъ. 2 т. 8-vo. Лондонъ: 1833.

Мы не можемъ переписать этой заглавной страницы безъ глубокаго чувства сожалнія. Изданіе этихъ томовъ было послднею изъ полезныхъ и скромныхъ услугъ, оказанныхъ литератур любезнымъ, образованнымъ и пользовавшимся общимъ уваженіемъ аристократомъ. Въ этомъ, какъ и въ другихъ случаяхъ, лордъ Доверъ исполнилъ свое дло усердно, добросовстно и безъ малйшаго тщеславія. Онъ имлъ два достоинства, которыя рдко встрчаются соединенными въ комментатор. Онъ довольствовался быть только комментаторомъ, держаться на заднемъ план и оставлять авансцену автору, котораго онъ взялся объяснять. Но готовый служить, онъ отнюдь не былъ рабомъ, онъ не считалъ поэтому частью своей обязанности не видть недостатковъ въ писател, которому онъ врно и усердно оказывалъ самыя скромныя литературныя услуги.
Слабости головы и сердца Горація Вальполя въ. самомъ дл, достаточно бросаются въ глаза. Его произведенія стоятъ, правда, такъ же высоко между утонченностями умственныхъ эпикурейцевъ, какъ страсбургскіе пироги между яствами, описанными въ ‘Almanack des Gourmands.’ Но, какъ pt foie gras обязанъ своими достоинствами болзненному состоянію несчастнаго животнаго, изъ котораго длается, и не былъ бы ни къ чему годенъ, если бы не былъ сдланъ изъ сверхъ-естественно-пухлой печенки, такъ только нездоровый и разстроенный умъ могъ произвести такую литературную роскошь, какъ произведенія Вальполя.
Онъ былъ, если мы только не составили себ весьма ошибочнаго сужденія о его характер, самымъ эксцентричнымъ, самымъ искусственнымъ, самымъ брезгливымъ, самымъ капризнымъ изъ людей. Его умъ былъ связкою несовмстныхъ причудъ и аффектацій. Его черты были покрыты маскою подъ маской. Когда вншняя личина очевидной аффектаціи была удалена, вы еще были такъ же далеки, какъ и прежде, отъ того, чтобы видть настоящаго человка. Онъ игралъ безчисленныя роли, и всегда преувеличивалъ ихъ. Когда онъ говорилъ, какъ мизантропъ, то превосходилъ Тимо на въ тимонизм. Когда онъ говорилъ какъ филантропъ, то оставлялъ Говарда далеко позади {Тимонъ (Аинскій) извстенъ былъ своею ненавистію къ людямъ.— Товардъ — благодтельный преобразователь тюремъ и госпиталей. Сочиненіями своими и личнымъ участіемъ онъ имлъ громадное вліяніе на улучшеніе быта людей, содержащихся въ такихъ заведеніяхъ. Вліяніе его распространялось не только на Европу, но и на Америку. Умеръ онъ въ Херсон (1790 г.), во время путешествія въ Азію, предпринятаго съ тою же благородною цлью.}. Онъ смялся надъ дворами — и велъ хронику ихъ самаго мелочнаго скандала, надъ обществомъ — и вертлся при малйшемъ дуновеніи его мннія, надъ литературною славою — и оставилъ прекрасныя копіи своихъ частныхъ писемъ съ многочисленными примчаніями, для того, чтобы они были изданы посл его смерти, надъ званіемъ — и никогда ни на минуту не забывалъ, что онъ былъ почтенный, надъ употребленіемъ Фидеикоммиссовъ — и испытывалъ остроуміе нотаріусовъ, чтобы связать свою виллу самыми строгими Фидеикомиссарными опредленіями.
Складъ его ума былъ таковъ, что все мелочное казалось ему великимъ, а все великое мелочнымъ. Серьезное дло было для него цустяками, а пустяки были для него серьезнымъ дломъ. Болтать съ синими чулками, писать поздравительные стишки на мелкіе случаи, наблюдать надъ частной типографіей, охранять бренныя интересны Ранела и Вайта {Ranelagh — увеселительное мсто, закрытое въ начал настоящаго столтія.— White — одинъ изъ древнйшихъ лондонскихъ клубовъ.} отъ естественнаго разрушенія, толковать о разводахъ и пари, глупостяхъ м-съ Чодлей и остротахъ Джоржа Сельвина {Mary Chudleigh — посредственная писательница начала XVIII вка — George Selwyn — одинъ изъ корифеевъ моды того же времени.}, украшать фантастическій домъ зубцами изъ паштетной корки, собирать рдкія гравюры и античные карнизы для каминовъ, составлять пары изъ различныхъ перчатокъ, устроивать лабиринтъ дорожекъ на пространств пяти акровъ,— вотъ важныя занятія его долгой жизни. Отъ нихъ онъ обращался къ политик, какъ къ забав. Посл трудовъ въ магазин эстамповъ и въ аукціонной камер, онъ давалъ своему уму отдыхъ въ палат общинъ. И понжившись отдыхомъ при составленіи законовъ и вотированіи милліоновъ, онъ возвращался къ боле важнымъ занятіямъ, къ розыскамъ о гребн королевы Маріи, красной шляп Вольсея, трубк, которую курилъ Ванъ-Тромпъ {Van-Tromp — голландскій адмиралъ, отличавшійся въ войнахъ средины XVII вка.} во время послдняго своего морскаго сраженія, и шпор, которую король Вильгельмъ вонзилъ въ бокъ Сорреля {Лошадь Вильгельма III.}.
Во всемъ, чмъ ни занимался Вальполь: въ изящныхъ искусствахъ, въ литератур, въ общественныхъ длахъ, онъ былъ увлекаемъ какою-то особенною силой отъ великаго къ ничтожному я отъ полезнаго къ странному. Политическія дла, въ которыхъ онъ принималъ самое живое участіе, были длами, едва ли заслуживающими названія политическихъ. Ворчанье Георга II, кокетничанье принцессы Эмиліи съ герцогомъ Графтономъ, любовныя дла принца Фридриха съ леди Мидльсэксъ, ссоры между Gold Stick {Гвардейскій полковникъ, состоящій при особ государя въ торжественныхъ случаяхъ.} и оберъ-егермейстеромъ, несогласія между наставниками принца Георга — вотъ предметы, которые занимали почти все вниманіе, какое Вальполь могъ удлить отъ занятія еще боле важными предметами: предложеніемъ цнъ за произведенія Цинке и Петито {Christian Frederic Zincke и Jean Petitot — эмальные живописцы, первый XVIII, а второй — XVII вка.}, сбиваніемъ цнъ на лоскутья старыхъ драпировокъ и рукоятки старыхъ копій, склеиваніемъ кусочковъ цвтныхъ стеколъ и составленіемъ записокъ объ околвшихъ кошкахъ и собакъ. Разузнавая и развозя сплетай Кенсингтонскаго дворца и Карлтонъ-гауса, онъ воображалъ, что занимался политикою, а записывая эти сплетни — воображалъ, что пишетъ исторію.
Онъ самъ говоритъ намъ, что любилъ борьбу партій, какъ развлеченіе. Онъ любилъ ссору, но любилъ и покой, и постоянно подстерегалъ удобные случаи, чтобы разомъ удовлетворить своему двоякому вкусу. Онъ успвалъ иногда, не показываясь лично, разстроивать ходъ министерскихъ переговоровъ и распространять смятеніе въ политическихъ кругахъ. Онъ не утверждаетъ, чтобы въ этихъ случаяхъ на него дйствовало общественное мнніе и не видно также, чтобы онъ имлъ въ виду какую-нибудь частную выгоду. Онъ считалъ хорошею практическою шуткой, поссорить государственныхъ людей, и наслаждался ихъ затрудненіями, ихъ взаимными обвиненіями, какъ злой мальчикъ наслаждается затруднительнымъ положеніемъ путешественника, которому неврно указана дорога.
О политик, въ высокомъ значеніи слова, онъ ничего не зналъ и нисколько не заботился. Онъ называлъ себя вигомъ. Сынъ его отца едва-ли могъ принять другое названіе. Ему нравилось также принимать видъ глупаго отвращенія къ королямъ, какъ королямъ, и глупой любви h удивленія къ мятежникамъ, какъ мятежникамъ, и, пока короли не были въ опасности и мятежники не существовали, онъ, можетъ быть, дйствительно думалъ: что держится ученія, которое объявлялъ публично. Уже изъ однихъ писемъ, которыя теперь передъ нами, видно, что онъ постоянно хвасталъ другу своему Манну отвращеніемъ своимъ къ королевской власти и къ королевскимъ личностямъ. Онъ называетъ преступленіе Даміена ‘наимене дурнымъ изъ убійствъ — убійствомъ короля’ {Rob Franois Damiens (Robert le diable) покушался убить Людовика XV.}. Онъ повсилъ въ своей вилл печатный смертный приговоръ Карла съ надписью: Major Charta. Однако, самое поверхностное знаніе исторіи могло бы научить его, что Реставрація, какъ и преступленія и безумства 28 лтъ, слдовавшихъ за Реставраціею, были слдствіемъ этой Величайшей Хартіи. И въ самыхъ средствахъ, которыми былъ добытъ этотъ документъ, было немного такого, что могло бы удовлетворить благоразумнаго любителя свободы. Человкъ долженъ очень сильно ненавидть королей прежде нежели онъ пожелаетъ, чтобы представители народа, для полученія королевской головы, были выгнаны за двери драгунами. Впрочемъ, вигизмъ Вальполя былъ весьма безвреднаго свойства. Онъ сохранялъ его, какъ сохранялъ въ Strawberry Hill {Обыкновенное мстопребываніе Вальполя.} старыя копья и шлемы, только на показъ. Онъ не скоре вздумалъ бы снять со стнъ своей залы оружіе древнихъ тампліеровъ и госпиталіеровъ и отправиться въ крестовый походъ въ Святую землю, чмъ дйствовать въ дух тхъ отважныхъ воиновъ и государственныхъ людей, великихъ даже въ своихъ ошибкахъ, которыхъ имена и печати были приложены къ приговору, такъ высоко имъ цнимому. Онъ любилъ революцію и цареубійство только по прошествіи 100 лтъ. Его республиканизмъ, подобно храбрости буяна или любви легкомысленнаго человка, былъ силенъ и пылокъ, когда не представлялось для него повода, и утихалъ, когда представлялся удобный случай выказать его. Какъ скоро революціонный духъ дйствительно началъ возбуждаться въ Европ, какъ скоро ненависть къ королямъ сдлалась чмъ-то боле звонкой фразы, онъ со страху обратился въ фантастическаго роялиста и сдлался однимъ изъ самыхъ изступленныхъ алармистовъ тхъ несчастныхъ временъ. На самомъ дл, болтовня его о свобод,— зналъ ли онъ это или нтъ,— была съ самаго начала однимъ лицемріемъ, остаткомъ фразеологіи, которая значила кое-что въ устахъ тхъ, отъ которыхъ онъ ей научился, въ его же устахъ значила почти столько же, сколько и клятва, которою рыцари нкоторыхъ новыхъ орденовъ обязываются отмщать за обиды, нанесенныя всмъ оскорбленнымъ дамамъ. Въ дтств своемъ онъ былъ питаемъ вигскими теоріями о правительств. Онъ, должно быть, часто видлъ въ Houghton или Downing Street людей, которые были вигами, когда быть вигомъ было такъ же опасно, какъ быть разбойникомъ на большихъ дорогахъ, людей, которые вотировали за Биллъ объ исключеніи, которые посл сраженія при Седжмур {Между войсками Монмута и Гакова II, въ 1685.} скрывались на чердакахъ и въ подвалахъ и которые приложили свои имена къ деклараціи о томъ, что они и живутъ и умрутъ съ принцемъ Оранскимъ. Онъ усвоилъ себ языкъ этихъ людей и повторялъ заученное наизусть, хотя оно и не согласовалось со всми его вкусами и чувствами, точно также какъ нкоторыя старыя якобитскія семейства, долго посл того, какъ они сдлались врною подпорою правительства Георга III, продолжали молиться за претендента и передавать свои стаканы черезъ графинъ съ водою, когда пили за здоровье короля {Приверженцы Стюартовъ пили такимъ образомъ за здоровье сына Іакова II. Іакова III, который былъ по ту сторону Ла-Манша.}. Онъ былъ вигомъ только по наслдственнымъ связямъ, въ сущности же былъ царедворцемъ, царедворцемъ не смотря на то, что притворялся въ этомъ случа смющимся надъ предметами, которые возбуждали его удивленіе и зависть. Настоящія наклонности его постоянно выказываются сквозь тонкую личину. Между тмъ какъ онъ исповдывалъ презрніе Брадшо и Лодло {John Bradshaw былъ предсдателемъ верховнаго судилища (High Court of Justice), приговорившаго Карла I къ смертной казни.— Edmund Ludlow — одинъ изъ ревностнйшихъ поборниковъ республиканскихъ идей и членъ того же трибунала.} къ коронованнымъ главамъ, онъ далъ себ трудъ написать книгу о ‘королевскихъ авторахъ’. Онъ вникалъ съ величайшею заботливостью въ самая мелкія подробности, касавшіяся королевской Фамиліи. Еще ребенкомъ, былъ онъ преслдуемъ желаніемъ видть Георга I и не давалъ своей матери покоя, пока она не нашла средства удовлетворить его любопытству. То же самое чувство, въ разныхъ видахъ, сопровождало его до могилы. Никакое замчаніе, сорвавшееся съ устъ величества, не касалось ему слишкомъ мелочнымъ, чтобы не бытъ записаннымъ. Французскія псни принца Фридриха, произведенія — по своему внутреннему достоинству — конечно, не заслуживающія быть сохраненными, были заботливо сбережены для насъ этимъ презирателемъ королевской власти. На самомъ дл каждая страница произведеній Вальполя выдаетъ его. Этотъ Діогенъ, который, казалось бы, предпочитаетъ свою бочку дворцу и у котораго не было никакой просьбы къ повелителямъ Виндзора и Версаля, кром той, чтобы они не застили ему свта,— былъ въ душ церемоніймейстеромъ.
Онъ, безъ сомннія, имлъ безпокойное сознаніе суетности своихъ любимыхъ занятій, и это сознаніе производило одну изъ самыхъ забавныхъ его аффектацій. Свою суетливую праздность, свое равнодушіе къ предметамъ, которые свтъ вообще считаетъ важными, свою страсть къ пустякамъ онъ считалъ приличнымъ удостоить имени философіи. Онъ говорилъ о себ, какъ о человк, у котораго душевное спокойствіе было безопасно отъ честолюбивыхъ надеждъ и опасеній, который научился цнить могущество, богатство и славу ихъ истинною цною, и у котораго борьба партій, возвышеніе и паденіе государственныхъ людей, приливъ и отливъ общественнаго мннія — вызывали только улыбку жалости, смшанной съ презрніемъ. Онъ былъ обязанъ особенной возвышенности своего характера тмъ, что заботился о мельчайшихъ подробностяхъ архитектуры боле, нежели о Мидльсэкскихъ выборахъ, и о миніатюр Граммона боле, нежели объ американской революціи. Пусть Питтъ и Moppe охрипнутъ, говоря о пустякахъ. Но вопросы гражданскаго и военнаго управленія были слишкомъ незначительны, чтобы привлечь умъ, который былъ занятъ записываніемъ скандаловъ въ комнатахъ клуба и шептаній на черныхъ лстницахъ, да выборомъ и разстановкою стульевъ изъ чернаго дерева и щитовъ изъ кожи носорога.
Одною изъ его безчисленныхъ причудъ было чрезвычайное нехотніе считаться литераторомъ,— но не оттого, чтобы онъ былъ равнодушенъ къ литературной слав. Далеко нтъ. Едва ли какой-нибудь писатель такъ много безпокоился о томъ, въ какомъ вид появятся его произведенія въ потомств. Но онъ стремился къ несовмстнымъ цлямъ. Онъ желалъ бытъ знаменитымъ авторомъ и, въ то же время, вполн празднымъ джентльменомъ, однимъ изъ тхъ эпикурейскихъ боговъ земли, которые ровно ничего не длаютъ, а проводятъ свое существованіе въ созерцаніи собственныхъ совершенствъ. Ему не нравилось имть что-нибудь общее съ бдняками, жившими на маленькихъ дворахъ за церковью св. Мартина и урывавшимися по воскресеньямъ, чтобы пообдать со своимъ книгопродавцемъ. Онъ избгалъ общества авторовъ. Онъ говорилъ съ презрніемъ лорда о самыхъ замчательныхъ изъ нихъ. Онъ пытался отыскать какой-либо предлогъ писать книги, какъ отецъ Журдена продавать сукно, не уклоняясь отъ своего характера жантильома. ‘Онъ, купецъ? Это чистое злословіе: онъ никогда не былъ имъ. Все что онъ длалъ заключалось только въ томъ, что онъ былъ очень обязателенъ, очень услужливъ, и, такъ какъ отлично зналъ толкъ въ тканяхъ, то везд ходилъ выбирать ихъ, приказывалъ пряность къ себ и давалъ своимъ друзьямъ за деньги.’ {Moli&egrave,re: Le bourgeois gentilhomme,’ IV, 5.} Въ письмахъ, лежащихъ передъ нами, есть нсколько занимательныхъ указаній на понятія Вальполя относительно этого предмета. Маннъ похвалилъ ученость, которая проявлялась въ его ‘Catalogue of Royal and Noble thors’, и любопытно, какъ нетерпливо Вальполь переносилъ обвиненіе въ томъ, что онъ заботился о такой нефашіонэбельной вещи, какъ образованіе своего ума. ‘Я ничего не знаю. Какъ бы я могъ знать? Я, который всегда жилъ въ сует большаго свта, который лежу въ постели все утро,— называя утромъ столько времени, сколько вамъ угодно,— который ужинаю въ гостяхъ, который игралъ въ банкъ половину своей жизни, а теперь въ loo до 2 я 3 часовъ утра, который всегда любилъ удовольствія, посщалъ аукціоны…. Какъ я смялся, когда нкоторые журналы называли меня ученымъ джентльменомъ. Прошу, не длайте, какъ журналы!’ Эта глупость могла бы быть простительна въ мальчик. Но человкъ между 40 и 50 годами, какимъ былъ тогда Вальполь, долженъ былъ бы совершенно одинаково стыдиться и играть въ loo до 3 часовъ каждаго утра, и быть такой вульгарной тварью, ученымъ джентльменомъ.
Характеръ литератора иметъ, безъ сомннія, свою водную мру недостатковъ, и очень серьёзныхъ и неприличныхъ недостатковъ. Если бы Вальполь избгалъ этихъ недостатковъ’ мы могли бы простить ему брезгливость, съ которою онъ уклонялся отъ всякаго сотоварищества съ писателями. Но Вальполь не былъ ни на одну йоту свободне отъ этихъ недостатковъ, нежели обитатели чердака, соприкосновенія съ которыми онъ гнушался. Его жизнь и произведенія содержатъ такъ же много доказательствъ литературныхъ низостей и литературныхъ вороховъ, какъ жизнь и произведенія какого нибудь члена Джононскаго клуба. Дло въ томъ’ что Вальполь имлъ недостатки Grab Street съ большимъ прибавленіемъ St. James’s Street: тщеславіе, зависть, раздражительность литератора, жеманную надменность и апатію человка съ тономъ.
Его сужденіе о литератур, о современной литератур въ особенности, было совершенно извращено его аристократическими наклонностями. Безъ сомннія, никакой писатель не былъ повиненъ въ такомъ количеств ложной и безсмысленной критики. Онъ почти постоянно говоритъ съ презрніемъ о книгахъ, которыя всми признаются теперь лучшими изъ появившихся въ его время, и съ другой стороны, онъ такъ отзывается о знатныхъ и модныхъ писателяхъ, какъ будто-бы они имли право на такое же первенство въ литератур, какое было имъ предоставлено въ гостиной. Въ письмахъ своихъ, напримръ, онъ говоритъ, что скоре написалъ бы самыя безсмысленныя строки Ли {Nathaniel Lee — драматическій писатель XVII вка.} нежели ‘Seasons’ Томсона. Въ другомъ мст онъ говоритъ, что періодическая газета ‘The World’ была издаваема ‘первоклассными нашими писателями.’ А кто были первыми писателями Англіи въ 1753 году? Вальполь говорятъ намъ объ этомъ въ примчаніи. Читатели предположатъ вроятно, что Юмъ, Фильдингъ, Смоллетъ, Ричардсонъ, Джонсонъ, Варбортонъ, Коллинсъ, Аквисайдъ, Грэй, Дайеръ Юнгъ, Вартонъ, Масонъ, или хоть нкоторые изъ этихъ замчательныхъ людей окажутся въ списк. Ни чуть не бывало. Нашими первыми писателями были, кажется, лордъ Честерфильдъ, лордъ Батъ, м-ръ В. Витгедъ, сэръ Чарльзъ Вилліамсъ, м-ръ Соамъ Дженинсъ, м-ръ Кембриджъ, м-ръ Ковентри. Изъ этихъ семи лицъ, Витредъ стоялъ ниже всхъ по положенію, но былъ самый искусный охотникъ того времени. Ковентри былъ дворянскаго происхожденія. Остальнымъ пяти принадлежали два мста въ палат лордовъ, два мста въ палат общинъ, три мста въ тайномъ совт, одно баронетство, одна голубая лента, одна красная лента, около 100,000 ф. годоваго дохода, но но принадлежало и десяти страницъ, стоющихъ прочтенія. Сочиненія Витгеда, Кембриджа, Ковентри и лорда Бата забыты. Соамъ Дженинсъ остался въ памяти только благодаря Джонсонову разбору глупаго ‘Essay on the Origin of Evil‘. Лордъ Честерфильдъ стоитъ гораздо ниже во мнніи потомства, нежели онъ стоялъ бы, если бы его письма вовсе не были изданы. Пасквили сэра Чарльза Вилліамса читаются теперь только изъ любопытства, и хотя они не безъ случайныхъ блёстокъ остроумія, но — мы должны признаться — всегда казались намъ очень плохими произведеніями.
Вальполь судилъ о французской литератур такимъ же образомъ. Онъ понималъ и любилъ французскій языкъ. Въ сущности онъ слишкомъ любилъ его. Ето слогъ глубже зараженъ галлицизмами, нежели слогъ какого-либо изъ извстныхъ намъ англійскихъ писателей. Его сочиненія читаются, часто цлыми страницами, какъ грубый переводъ съ французскаго. Мы ежеминутно встрчаемъ выраженія, подобныя слдующимъ: ‘One knows what temperaments Annibal Garacci painted.’ ‘The impertinent personage!’ ‘She is dead rich.‘ ‘Lord Dalkeith is dead of the small-pox in three days.’ ‘It will now de seen whether he or they are most patriot.’
Любовь его къ французскому языку была особеннаго рода. Онъ любилъ его, какъ языкъ, бывшій въ продолженіе столтія проводникомъ всхъ полированныхъ ничтожностей въ Европ, какъ знакъ, по которому модные франкмасоны узнавали другъ друга въ любой столиц отъ Петербурга до Неаполя, какъ языкъ насмшки, какъ языкъ анекдота, какъ языкъ мемуаровъ, какъ языкъ корреспонденціи. Высшимъ значеніемъ его онъ совершенно пренебрегалъ. Французская литература была для кашей литературы, чмъ Ааронъ былъ для Моисея: передатчикомъ великихъ истинъ, которыя иначе погибли бы, за отсутствіемъ голоса, способнаго внятно выразить ихъ. Отношеніе, существовавшее между Бентамомъ и Дюмономъ, есть точное объясненіе умственнаго отношенія, въ которомъ находились об страны. Великія открытія въ физик, въ метафизик, въ политик — принадлежатъ вамъ. Но едва ли какая-нибудь чужеземная нація, за исключеніемъ Франціи, получила ихъ отъ несъ прямымъ путемъ. Уединенные по нашему положенію, уединенные по нашимъ нравамъ, ни открывали истину, но не длились ею. Франція была толкователемъ между Англіею и человчествомъ.
Во времена Вальполя, этотъ процессъ толкованія былъ въ полномъ дйствіи. Великіе французскіе писатели заняты были провозглашеніемъ по Европ именъ Бакона, Ньютона и Локка. Англійскія начала терпимости, англійское уваженіе къ личной свобод, англійское ученіе о томъ, что всякая вистъ довряется ради общественнаго блага — длали быстрые успхи. Едва ли есть въ исторіи что-либо столь интересное, какъ это сильное движеніе французскаго духа, это коренное потрясеніе всхъ установившихся мнній, это искорененіе старой истины и стараго заблужденія. Ясно было, что — для блага или для вреда — но могущественныя начала были въ дйствіи. Ясно было, что приближалась большая перемна во всей общественной систем. Фанатики одного рода могли предвидть золотой вкъ, въ которомъ люди будутъ жить подъ простымъ господствомъ разума, въ совершенномъ равенств и въ совершенной дружб, безъ собственности, безъ брака, безъ государя, безъ Бога. Фанатикъ другаго рода могъ видть въ ученіи философовъ только анархію и атеизмъ, могъ сильне цпляться за вс старыя злоупотребленія и сожалть о добрыхъ старыхъ дняхъ, когда св. Доминикъ и Симонъ-де-Монфоръ низвергали возраставшія ереси Прованса. Здравый человкъ съ сожалніемъ видлъ бы крайности, къ которымъ стремились реформаторы, но отдалъ бы справедливость ихъ генію и ихъ филантропіи. Онъ порицалъ бы ихъ ошибки, но помнилъ бы, что, макъ сказалъ Мильтонъ, ошибка есть только выработывающееся мнніе. Осуждая ихъ непріязнь къ религіи, онъ призналъ бы, что непріязнь эта была естественнымъ слдствіемъ системы, ври которой религія постоянно представлялась имъ въ формахъ, отвергаемыхъ здравымъ смысломъ и ужасающихъ чувство гуманности. Осуждая нкоторыя изъ ихъ политическихъ ученій, какъ несовмстныя ни съ какимъ закономъ, ни съ какимъ правомъ собственности и ни съ какою цивилизаціею — онъ призналъ бы, что поданные Людовика XV имли все оправданіе, какое только могутъ имть люди, въ ихъ ревности низвергать и въ ихъ невденіе гораздо высшаго искусства — воздвигать. Предвидя яростную борьбу, сильное и все-опустошительное разрушеніе, отъ смотрлъ бы однако впередъ, на окончательный исходъ, съ свтлою надеждою для Франціи и для человчества.
Вальполь не имлъ ни надеждъ, ни опасеній. Хотя онъ былъ самый офранцуженный англійскій писатель XVIII вка, онъ надо заботился о предзнаменованіяхъ, которыя ежедневно являлись во французской литератур его времени. Между тмъ, какъ замчательнйшіе французы съ восторженнымъ наслажденіемъ изучали англійскую политику и англійскую философію, онъ столь же напряженно изучалъ сплетни стараго французскаго двора. Моды и скандалъ Версаля и Марли, ходы и скандалъ, которымъ было уже 100 лтъ, занимали его безконечно боле, нежели великій нравственный переворотъ, происходившій передъ его глазами. Онъ принималъ огромное участіе во всякомъ плут-дворянин, котораго парикъ обширнаго размра и безконечной длины ленты присутствовали при одваніи или раздваніи Людовика XIV, и въ каждой развратной женщин знатнаго происхожденія, которая водила свою вереницу любовниковъ, во время войнъ Фронды, взадъ я впередъ отъ короля къ парламенту и отъ парламента къ королю. Это были люди, о которыхъ онъ собиралъ малйшія воспоминанія, о которыхъ онъ любилъ слушать пустйшіе анекдоты и за портреты которыхъ онъ далъ бы всякую цну. Изъ великихъ Французскихъ писателей его времени, Монтескьё — единственный, о которомъ, онъ говорятъ съ энтузіазмомъ. Да даже и о Монткскьё онъ говоритъ съ меньшимъ энтузіазмомъ, нежели объ этомъ низкомъ существ Кребильон младшемъ, писак столь же безнравственномъ, какъ Луве и столь же скучномъ, какъ Рапенъ. Человкъ, который можетъ интересоваться педантическими дневниками, разсказывающими о блокированіи герцогомъ А. сердца маркизы де В. или графин де С.,— долженъ быть странно устроенъ. Эту дрянь Вальполь превозноситъ языковъ приличнымъ для описанія достоинствъ ‘Донъ-Кихота‘. Онъ желалъ имть портретъ Кребильона, и Ліотару, первой у изъ тогдашнихъ миніатюрныхъ живописцевъ, поручено было увковчить черты этого распутнаго невжды. Поклонникъ ‘Sofha’ и ‘Lettres Athniennes’ мало могъ питать уваженія къ людямъ, которые стояли тогда во глав французской литературы. Онъ заботливо избгалъ встрчи съ ними. Онъ пытался удерживать другихъ людей отъ оказыванія имъ какого-нибудь вниманія. Онъ не могъ отрицать, что Вольтеръ и Руссо были умные люди, но пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы унизить ихъ. О д’Аламбер онъ говорилъ съ презрніемъ, которое если сравнить умственныя силы этихъ двухъ людей, кажется чрезвычайно смшнымъ. Д’Аламберъ жаловался, что его обвиняли въ сочиненіи пасквиля Вальполя противъ Руссо. ‘Я надюсь, говоритъ Вальполь, что никто не припишетъ мн произведеній д’Аламбера.’ Ему, дйствительно, не угрожала эта опасность.
Невозможно, однако, отрицать, что произведенія Вальполя имютъ дйствительное и весьма рдкаго, хотя не очень высокаго, рода достоинство. Сэръ Джошуа Рейнольдсъ имлъ обыкновеніе говорить, что, хотя никто ни на минуту не сравнитъ Клода съ Рафаэлемъ, но другой Рафаэль явится прежде чмъ другой Клодъ. И мы тоже признаемся, что ожидаемъ увидть новыхъ Юмовъ и новыхъ Борковъ прежде, нежели опять повстрчаемся съ такимъ своеобразнымъ сочетаніемъ нравственыхъ и умственныхъ качествъ, которымъ произведенія Вальполя обязаны своею необыкновенною популярностію.
Его легко описать отрицаніями. У него не было творческаго воображенія. У него не было изящнаго вкуса. Онъ не былъ большимъ мыслителемъ. Дйствительно, едва ли найдется писатель, въ произведеніяхъ котораго можно было бы найти столько противорчивыхъ сужденій, столько ужасно безсмысленныхъ фразъ. И онъ писалъ такимъ втреннымъ и непослдовательнымъ образомъ не только въ своей обыкновенной корреспонденціи, во и въ длинныхъ и обработанныхъ книгахъ, многократно переписанныхъ и предназначенныхъ для взоровъ публики. представимъ одинъ или два примра, потому что безъ примровъ читатели, не очень хорошо знакомые съ его произведеніями, едва ли поймутъ нашу мысль. Въ ‘Anecdotes of Painting‘ онъ очень врно замчаетъ, что искусство стало падать посл начала гражданскихъ войнъ. Онъ приступаетъ къ розысканію причинъ этого явленія. Объясненіе могло бы, кажется, бытъ легко найдено. Онъ могъ бы упомянуть о потер самаго щедраго и справедливаго покровителя, какого изящныя искусства когда-либо имли въ Англіи, о смутномъ состояніи страны, о стсненномъ положенія многихъ аристократовъ, пожалуй также — о суровости побдившей партія. Эти обстоятельства, кажется, совершенно объясняютъ явленіе. Но это разршеніе было недостаточно странно, чтобы удовлетворить Вальполя. Онъ открываетъ другую причину упадка искусства — недостатокъ въ образцахъ. Ничего достойнаго живописи, кажется, не оставалось для кисти. ‘Какъ живописна была фигура анабаптиста’ восклицаетъ онъ, какъ будто пуританизмъ погасилъ солнце и изсушилъ деревья, какъ будто гражданскія войны стерли выраженія характера и страсти съ человческихъ губъ и лба, какъ будто многіе изъ людей, которыхъ рисовалъ Вандикъ, не жили во времена республики, съ лицами нисколько не худшими отъ вліянія времени, какъ будто многія изъ красавицъ, которыхъ изображалъ впослдствіи Лели, не были въ цвт красоты, передъ Реставраціею, какъ будто костюмъ или черты Кромвелля и Мильтона были мене живописны, нежели тхъ круглолицыхъ перовъ, похожихъ другъ на друга, какъ яйцо на яйцо, которые выглядываютъ изъ париковъ Неллера. Въ Мемуарахъ Вальполь опять насмхается надъ принцемъ Валлійскимъ, впослдствіи Георгомъ III, за то, что онъ подарилъ во время Семилтней войны, коллекцію книгъ одному американскому училищу, и говоритъ, что, вмсто книгъ, его королевскому высочеству слдовало бы послать оружіе и аммуницію, какъ будто война должна пріостанавливать всякое ученіе и воспитаніе, или какъ будто было дло принца Валлійскаго — изъ своего собственнаго кармана снабжать колоніи военными запасами. Мы остановились, можетъ быть, слишкомъ долго на этихъ мстахъ, но сдлали это потому, что они служатъ образчиками манеры Вальполя. Всякій, со вниманіемъ читающій его произведенія, найдетъ, что они кишатъ слабыми и глупыми замчаніями, подобными тмъ, которыя мы привели, замчаніями, которыя могли пройти въ разговор или въ торопливо-написанномъ письм, но которыя непростительны въ книгахъ, обдуманно написанныхъ и многократно исправленныхъ.
Онъ полагалъ, кажется, что онъ видитъ далеко внутрь людей, но мы находимся вынужденными быть совершенно инаго мннія. Мы не думаемъ, чтобы онъ имлъ способность сколько-нибудь различать боле тонкіе оттнки характера. Онъ употреблялъ, однако, пріемъ, который — какъ онъ ни легокъ и ни пошлъ — доставляетъ тмъ, которые его употребляютъ, въ глазахъ 99 человкъ изъ 100, репутацію проницательности. Онъ насмхался надъ всми, придавалъ любому длу возможно-худшее толкованіе, ‘читалъ,— говоря словами леди Гиро,— каждаго человка на выворотъ,’
‘Turned every man the wrong side out,
And never gave to truth and virtue that
Which simpleness and merit purchaseth.’ (*)
(*) ‘Она во всемъ доищется изнанки,
А справедливой похвалы заслуг
Отъ ней не жди.’
Шекспиръ: ‘Много шуму изъ ничего,’ перев. Кронеберга, II, 1.
Англійская цитата приводится въ нсколько измненномъ вид.
Такимъ образомъ всякій можетъ, съ небольшою проницательностью и съ небольшимъ трудомъ, быть почитаемъ великимъ судьею характеровъ людьми, мнніе которыхъ ничего не стоитъ.
Говорятъ, что торопливый и жадный Неллеръ имлъ обыкновеніе отправлять дамъ, съ которыхъ онъ снималъ портреты, какъ скоро набросалъ ихъ лица, и потомъ рисовалъ фигуру и руки съ своей горничной. Такимъ же образомъ обрисовывалъ Вальполь умы другихъ. Онъ копировалъ съ натуры только т яркія и очевидныя особенности, которыя не могли ускользнуть отъ самаго поверхностнаго наблюденія. Остальное полотно онъ покрывалъ безпечнымъ, размашистымъ образомъ плутомъ и дуракомъ, смшанными въ такой пропорціи, въ какой угодно было небу. Какая разница между этимъ пачканьемъ и мастерскими портретами Кларендона!
Въ очеркахъ характеровъ, которыми изобилуютъ произведенія Вальпеля, нтъ конца противорчіямъ. Но если бы мы должны были образовать наше мнніе о замчательныхъ современникахъ его, на основаніи общаго обзора того, что онъ написалъ о нихъ,— мы сказали бы, что Питтъ былъ напыщенный, высокопарный, горланящій актеръ, Чарлзъ Тоунзгендъ — нахальный и болтливый гаеръ, Moppей — чинный, хладнокровный, трусливый лицемръ, Гардвикъ — безстыдный выскочка, съ умомъ ябедника и съ сердцемъ палача, Темпль — дерзкій трусъ, Эгмонтъ — церемонный Франтъ, Литльтонъ — несчастное существо, единственнымъ желаніемъ котораго было отправиться на небо съ дворянскою короною, Онсло — надутый прозаистъ, Вашингтонъ — хвастунъ, лордъ Камденъ — угрюмъ, лордъ Тауцзгендъ — золъ, Секкеръ — атеистъ, который притворялся христіаниномъ для митры, Вайтфильдъ — обманщикъ, который воровалъ часы у своихъ учениковъ, Вальполи являются немного лучшими своихъ сосдей. Старый Горацій постоянно изображается грубымъ, дикимъ, скупымъ шутомъ, а его сынъ — достойнымъ такого отца {Старшій Горацій Вальполь былъ братъ министра Роберта Вальполя, а младшій Горацій, о сочиненіяхъ котораго говорится въ настоящей стать,— сынъ.}. Однимъ словомъ, если врить этому прозорливому судь человческой природы — Англія имла въ его время мало смысла и вовсе не имла добродтелей, за исключеніемъ того, что было раздлено между имъ самимъ, лордомъ Вальдгравомъ и маршаломъ Конвеемъ.
О такомъ писател едва ли нужно говорить, что его произведенія лишены всякой прелести, происходящей отъ возвышенности или нжности чувства. Когда ему приходило въ голову быть человколюбивымъ и великодушнымъ,— а онъ иногда, для разнообразія, пробовалъ это, — онъ въ высшей степени смшно преувеличивалъ свою роль. На одна изъ многихъ его личинъ не была на немъ такъ неуклюжа. Напримръ, онъ говоритъ намъ, что не хотлъ сближаться съ Питтомъ. А почему? Потому что Питтъ былъ однимъ изъ преслдователей его отца? Или потому что, какъ онъ безпрестанно увряетъ насъ, Питтъ былъ непріятный человкъ въ частной жизни? Вовсе нтъ, но потому, что Питтъ слишкомъ любилъ войну и былъ великъ, слишкомъ мало пренебрегая этимъ величіемъ. Странно, что такой отъявленный насмшникъ, какъ Вальполь, могъ вообразить, что это лицемріе можетъ обманутъ самаго глупаго читателя. Если бы Мольеръ, вложилъ такую рчь въ уста Тартюфа, мы сказали бы, что вымыселъ не искусенъ, и что Оргонъ не могъ быть такимъ дуракомъ, чтобы обмануться ею. Изъ 26 лтъ, въ продолженіе которыхъ Вальполь засдалъ въ парламент, было 13 лтъ войны. Однако, въ теченіе всхъ этихъ 13 лтъ, онъ не произнесъ ни одного слова въ пользу мира и ни разу не подалъ голоса въ этомъ смысл. Его самый короткій другъ и, въ сущности, единственный другъ, къ которому онъ, по-видимому, былъ искренно привязанъ, Конвей, былъ воинъ, любилъ свою профессію и постоянно умолялъ Питта дать ему занятіе. Вальполь не видлъ въ этомъ ничего, кром достойнаго удивленія. Конвей былъ герой за то, что просилъ команды надъ экспедиціями, а Питтъ, быть чудовищемъ за то, что посылалъ ахъ. Въ чемъ же состоитъ прелесть, непреодолимая прелесть произведеній Вальполя? Она состоитъ, по нашему мннію, въ искусств занимать, не возбуждая. Онъ никогда не убждаетъ разсудка, не наполняетъ воображенія, не трогаетъ сердца, но онъ держитъ умъ читателя постоянно внимательнымъ и постоянно занятымъ. Онъ обладалъ странною, исключительно ему свойственною, замысловатостью, которая выказывалась во всемъ, что онъ длалъ: въ его постройкахъ, въ его занятіи садоводствомъ, въ убранств его комнатъ, въ содержаніи и форм его сочиненій. Если бы мы приняли не слишкомъ точную классификацію, по которой Акенсайдъ распредлилъ удовольствія воображенія, мы сказали бы, что съ высокимъ и прекраснымъ Вальполь не имлъ дла, но что третья область, область причудливаго, была его особеннымъ владніемъ. Эпиграфъ, который онъ предпослалъ своему ‘Catalogue of Royal and Noble Authors’ могъ бы вполн удачно быть написанъ надъ дверью каждой комнаты его дома и на заглавной страниц каждой изъ его книгъ: ‘Dove diavolo, Messer Ludovico, avete pigliate Initie cogltonerie?’ {‘Откуда, чортъ возьми, мессеръ Людовико, набрали вы столько вздору.’} Въ его вилл каждая комната — музей, каждая мебель — рдкость, что-то странное есть въ форм угольнаго совка, со шнуркомъ звонка связана длинная исторія. Мы блуждаемъ среди множества рдкостей, пустой внутренней цнности, но столь странныхъ по Форм или связанныхъ съ такими замчательными именами и событіями, что он очень могутъ остановить наше вниманіе на мгновеніе. Мгновенія, впрочемъ, и достаточно. Какіе-нибудь новые останки, какая-нибудь новая вещь единственная въ своемъ род, какая-нибудь новая рзкая работа, какая-нибудь новая эмаль появляются въ одно мгновеніе. Одинъ кабинетъ драгоцнностей еще не закрытъ, какъ другой открывается. То же самое и съ произведеніями Вальполя. Не въ ихъ польз, не въ ихъ красот лежитъ ихъ притягательная сила. Оки въ такомъ же отношеній къ произведеніямъ великихъ историковъ и поэтовъ, какъ Strawberry Hill къ музеуму сэра Ганса Слоона {Sir Hans Sloane — извстный естествоиспытатель, завщавшій британской націи свое Книгохранилище и естественно-историческія коллекціи, положившія начало Британскому Музеуму.} или къ Флорентинской галлере. Вальполъ постоянно показываетъ намъ вещи, правда, не очень большой цнности, но вещи, которыя намъ пріятно видть и которыхъ мы не можемъ нигд увидть. Он — бездлки, но он сдлались рдкостями или по странной работ, или по какой-нибудь соединенной съ ними мысля. Его слогъ — одинъ изъ тхъ особенныхъ слоговъ, которые каждаго привлекаютъ и которымъ нельзя подражать, не подвергаясь опасности. Онъ манеристъ, который окончательно усвоилъ свою манеру. Его аффектація такъ обыкновенна и такъ повсемстна, что едва ли можетъ быть названа аффектаціею. Аффектація составляетъ сущность этого человка. Они проникаетъ вс его мысли и вс его выраженіи. Если бы она была отнята, ничего бы не осталось. Онъ выдумываетъ новыя слова, извращаетъ смыслъ старыхъ словъ и вплетаетъ сужденія въ формы, которыя заставляютъ грамматиковъ выпучивать глаза. Но все это онъ длаетъ не только съ видомъ легкости, но такъ, какъ будто бы онъ не могъ не длать этого. Его остроуміе, по существеннымъ своимъ свойствамъ, было однородно съ остроуміемъ Коули и Донна. Подобно ихъ остроумію, оно состояло въ превосходномъ пониманіи чертъ сходства и чертъ противоположности, слишкомъ тонкихъ для обыкновенной наблюдательности. Подобію имъ, Вальполь безпрерывно поражаетъ насъ легкостью, съ какою онъ соединяетъ понятія, между которыми, казалось бы на первый взглядъ, нтъ никакого сходства. Но онъ не придавилъ атому, подобно имъ, важности лекціи и не заимствовалъ своихъ объясненій изъ лабораторіи и школъ. Его тонъ былъ легокъ и насмшливъ, его темами были темы клуба и бальной залы, поэтому его странный сопоставленія и отдаленные намеки, хотя очень похожіе на т, которые до-смерти утомляютъ насъ въ поэмахъ временъ Карла I, читаются съ постоянно-новымъ удовольствіемъ.
Никто, изъ писавшихъ такъ много, не бываетъ такъ рдко скученъ. Въ его книгахъ едва ли есть мста, которыя мы, въ наше школьное время, имли обыкновеніе называть скачкомъ (skip). Однако, онъ часто писалъ о предметахъ, которые вообще считаются скучными, о предметахъ, которые люди съ большими талантами тщетно старались сдлать популярными. Когда мы сравниваемъ ‘Historic Doubts about Richard III‘ съ книгами Витекера и Чальмерса о гораздо боле интересномъ вопрос, о характер Маріи, королевы шотландской, когда мы сравниваемъ ‘Anecdotes of Painting‘ съ ‘Анекдотами’ Никольса или даже съ ‘Quarrels of Authors and Calamities of Authors’ м-ра д’Израэли, мы сразу видимъ превосходство Вальполя, не въ прилежаніи, не въ учености, не въ точности, де въ логической сил, но въ искусств писать о томъ, что люди охотно читаютъ, Онъ отбрасываетъ все, кром привлекательныхъ сторонъ своего предмета. Онъ удерживаетъ только то, что занимательно само по себ или можетъ быть сдлано танковымъ посредствомъ искусства слога. Боле грубыя части антикварной учености онъ оставляетъ другимъ и выставляетъ угощеніе, достойное римскаго эпикурейца, угощеніе, состоящее только изъ рдкостей, мозга пвчихъ птицъ, икры кефалы, рубмяныхъ половинокъ персиковъ. Въ этомъ заключается, по нашему, главное достоинство его романа {The Castle of Otranto.}. Въ очертаніи характеровъ мало искусства. Манфредъ такой же обыкновенный тиранъ, Жеромъ такой же обыкновенный духовникъ, Теодоръ такой же обыкновенный молодой джентльменъ, Изабелла и Матильда — такая же обыкновенная пара молодыхъ дамъ, какихъ можно найти въ любомъ изъ тысячи итальянскихъ замковъ, въ которыхъ пировали кондотьери или въ которыхъ томились плнныя герцогини. Нельзя сказать, чтобы мы очень удивлялись огромному человку, мечъ котораго отрываютъ въ одной части земнаго шара, шлемъ котораго падаетъ съ облаковъ въ другой части, и который, побряцавши и пошумвши нсколько дней, кончаетъ тмъ, что сваливаетъ дом. Но интересъ разсказа, какое бы ни было его достоинство, не падаютъ ни на одну минуту. Въ немъ нтъ ни отступленій, ни неумренныхъ писаній, ни длинныхъ рчей. Каждая фраза подвигаетъ дйствіе впередъ. Возбужденіе постоянно возобновляется. Какъ ни нелпъ механизмъ, какъ ни бездушны дйствующія лица, ни одинъ читатель, вроятно, никогда не счелъ книгу скучною.
Письма Вальполя обыкновенно считаются лучшими его произведеніями, и это, мы полагаемъ, не безъ основанія. Его ошибки гораздо мене поражаютъ насъ въ переписк, нежели въ его книгахъ. Его дикія, нелпыя, всегда мняющіяся мннія о людяхъ и вещахъ легко продаются въ обыкновенныхъ письмахъ. Его горькое, насмшливое, унижающее настроеніе не выказывается въ такомъ жестокомъ вид, какъ въ Мемуарахъ. Пишущій письма долженъ естественно быть привтливъ и дружественъ, по крайней мр, къ тому, которому онъ пишетъ, если не къ другимъ лицамъ.
Онъ любилъ писанье писемъ и, очевидно, изучалъ его, какъ искусство. Это былъ какъ-разъ подходящій род сочиненій для человка, очень жаждущаго занять мсто между остряками, но болзненно опасающагося, чтобы, пріобрсти репутацію остряка, не потерять званіе джентльмена. Въ писаніи писемъ не было ничего вульгарнаго. Ни прапорщикъ Нортертонъ {Въ роман ‘Tom Jones’.}, ни даже капитанъ, описанный Гамильтономъ,— а Вальполь, хотя и авторъ многихъ in-quarto, имлъ нкоторыя общія чувства съ этими храбрыми офицерамй,— не отрицали бы, что джентльменъ можетъ иногда переписываться съ другомъ. Прилагалъ ли Вальполь много труда къ сочиненію своихъ писемъ — трудно ршить. Есть мста, которыя кажутся совершенно натуральными. Но видъ легкости можетъ быть слдствіемъ труда. Эти мста, которыя имютъ весьма искусственный видъ. Но они могли быть произведены безъ усилія, умомъ, естественная острота котораго, посредствомъ постояннаго упражненія, дошла до степени болзненной живости. Мы никогда не уврены, что видимъ его, какимъ онъ былъ. Мы никогда не уврены, что кажущееся природою не есть замаскированное искусство. Мы никогда не уврены, что кажущееся искусствомъ не есть простая привычка, которая сдлалась второю природою.
По остроумію и одушевленію новое собраніе не выше тхъ, которыя ему предшествовали. Но оно иметъ одно большое преимущество предъ всми ими. Оно образуетъ связное цлое, правильный журналъ того, что казалось Вальполю самыми важными происшествіями послднихъ 20 лтъ правленія Георга II. Оно доставляетъ много новыхъ свдній касательно исторіи того времени, той части англійской исторіи, съ которой обыкновенные читатели мене всего знакомы.
Боле раннія изъ нихъ содержатъ въ себ самый живой и интересный разсказъ, какой мы имемъ объ этой ‘великой Вальполіанской битв’,— говоря словами Юніуса,— кончившейся удаленіемъ сэра Роберта. Горацій вступилъ въ палату общинъ какъ-разъ во-время, чтобы быть свидтелемъ послдней отчаянной борьбы, которую его отецъ, окруженный врагами и измнниками, поддерживалъ съ храбростью Фонтенуаской колонны, сначала для побды, а потомъ для честнаго отступленіи {При Фонтенуа одержана была въ 1745 г. французами побда надъ соединенными войсками герцога Кумберланда.}. Горацій былъ, разумется, на сторон своего семейства. Лордъ Доверъ былъ, кажется, приверженцемъ той же стороны и зашелъ такъ далеко, что называлъ сэра Роберта ‘славою виговъ’.
Сэръ Робертъ заслуживалъ, кажется, такъ же мало столь высокую похвалу, какъ онъ заслуживалъ ругательные эпитеты, которые часто были соединены съ его именемъ. Все еще нтъ истинной его характеристики, и если бы она была начертана, то была бы одинаково непохожа на портретъ, начертанный Коксомъ, и на портретъ, начертанный Смоллеттомъ.
Онъ имлъ, безъ сомннія, большіе таланты и большія добродтели. Онъ ‘не былъ, правда, подобно предводителямъ партіи, противной его управленію, блистательнымъ ораторомъ. Онъ не былъ глубокомысленнымъ ученымъ, подобно Картерету, или острякомъ и изящнымъ джентльменомъ, подобно Честерфильду. Во всхъ этихъ отношеніяхъ недостатки его были замчательны. Его литературныя познанія состояли изъ одного или двухъ открывковъ Горація и одного или двухъ анекдотовъ, взятыхъ изъ конца словаря. Его познанія въ исторіи были такъ ограничены, что въ большихъ преніяхъ по случаю билля въ акциз {Excise bill, о преобразованіи системы сбора пошлинъ за вина и табакъ.} онъ принужденъ былъ спросить у генеральнаго атторнея Іорка, кто были Эмпсонъ и Додли {Сэръ Richard Empson и Edmund Dudley были министрами Генриха VII.} Его манеры были слишкомъ грубы и буйны даже для вка Вестерновъ и Топголлей. Когда онъ переставалъ говорить о политик, онъ могъ говорить только о женщинахъ и распространялся на любимую тему съ вольностью, которая поражала даже это откровенно говорившее поколніе и которая совершенно не шла къ его лтамъ и положенію. Шумный разгулъ его лтнихъ пировъ въ Готон очень скандализировалъ степенныхъ людей я ежегодно изгонялъ его родственика и сотоварища, лорда Таунзгенда, изъ сосдняго помстья Ренгама.
Но какъ бы ни былъ Вальполь несвдущъ во всеобщей исторіи и всеобщей литератур, онъ былъ лучше всхъ знакомъ съ тмъ, что ему особенно слдовало знать: съ натурою человка, съ англійскою націею, съ дворомъ, съ палатою общинъ и съ казначействомъ. Объ иностранныхъ длахъ онъ зналъ мало, но его умъ былъ такого свойства, что и этого небольшаго знанія доставало на многое. Онъ былъ превосходный парламентскій боецъ, превосходный парламентскій тактикъ, превосходный дловой человкъ. Никто никогда не обнаруживалъ боле прилежанія или боле методичности при веденіи длъ. Никакой министръ его времени не длалъ такъ много, но и никакой министръ не имлъ такъ много свободнаго времени.
Онъ былъ добродушный человкъ, который въ продолженія 30 лтъ ничего не видалъ въ людяхъ, кром самыхъ дурныхъ сторонъ человческой природы. Онъ былъ знакомъ съ злостью добрыхъ людей и съ вроломствомъ честныхъ людей. Гордые люди цаловали прахъ передъ нимъ. Патріоты просили его надбавить цну ихъ превознесенной и протрубленной честности. Онъ говорилъ посл своего паденія, что опасно быть министромъ, что немногія натуры не пострадали бы отъ постояннаго зрлища низости и разврата. Къ чести его должно сказать, что немногіе вышли изъ подобнаго испытанія столь мало поврежденными въ важнйшихъ отношеніяхъ. Онъ удалился, посл слишкомъ 20 лтъ власти, съ неозлобленнымъ духомъ, съ незатвердвшимъ сердцемъ, сохранилъ простоту, откровенность и способность къ дружб. Ни одно пятно измны, неблагодарности или жестокости не лежитъ на его памяти. Ненависть партій, бросая на его имя всякую другую гнусную клевету, была принуждена сознаться, что онъ не былъ кровожаднымъ человкомъ. Это едва ли покажется высокою похвалою государственному человку нашего времени. Но тогда это было рдкимъ и почетнымъ отличіемъ. Борьба партій въ Англіи велась долго съ свирпостью, недостойною образованнаго народа. Сэръ Робертъ Вальполь далъ нашему правительству тотъ характеръ кротости, который оно съ тхъ поръ сохраняло. Ему было вполн извстно, что многіе изъ его противниковъ имли сношенія съ претендентомъ. Жизнь нкоторыхъ была въ его власти. Онъ не нуждался ни въ вигскихъ, ни въ торійскихъ примрахъ, чтобы безпощадно воспользоваться своимъ преимуществомъ. Но съ милосердіемъ, которому потомство никогда не отдало справедливости, онъ дозволялъ противодйствовать себ, хулить себя и наконецъ низвергнуть себя партіи, заключавшей въ себ много людей, головы которыхъ были въ его власти.
Что онъ прибгалъ къ подкупу въ обширныхъ размрахъ — это, кажется, неоспоримо. Но заслуживаетъ ли онъ всхъ поношеній, какія направлены были противъ него по этому случаю,— можетъ подлежать сомннію. Никто не долженъ быть строго осуждаемъ за то, что не стоитъ выше своего вка по добродтели. Покупать голоса избирателей такъ же безнравственно, какъ покупать голоса представителей. Кандидатъ, который даетъ 5 гиней избирателю также виновенъ, какъ человкъ, который даетъ 300 гиней члену. Но мы знаемъ, что въ наше время никто не считается злодемъ или безчестнымъ, никого не оскорбляютъ, никого не забаллотировываютъ за то, что, при старой систем избранія, онъ былъ выбранъ единственнымъ способомъ, которымъ могъ быть выбранъ въ Истъ-Гетфорд, Ливерпул или Стаффорд. Вальполь управлялъ посредствомъ подкупа, потому что въ его время невозможно было управлять иначе. Подкупъ былъ не нуженъ Тюдорамъ, потому что ихъ парламенты были слабы. Гласность, сообщенная въ послдніе годы парламентскимъ преніямъ, подняла уровень нравственности между государственными людьми. Сила общественнаго мннія такъ велика, что, даже до реформы представительства, малйшее подозрніе министра въ томъ, что онъ далъ денежныя вознагражденія членамъ парламета за ихъ голоса, было бы достаточно, чтобы погубить его. Но въ теченіе столтія, слдовавшаго за Реставраціею, палата общинъ была въ такомъ положеніи, при которомъ собранія должны быть управляемы подкупомъ или вовсе не могутъ быть управляемы. Она не была, какъ въ XVI столтіи, удерживаема въ страх трономъ. Она не была, какъ въ XIX столтіи, удерживаема въ страх мнніемъ народа. Ея устройство было олигархическое. Ея совщанія были тайны. Ея власть въ государств была громадна. Правительство имло всевозможныя побужденія, чтобы предлагать взятки. Многіе изъ членовъ, если они не были людьми строгой честности, не имли никакой побудительной причины отказываться отъ того, что предлагало правительство. Поэтому въ правленіе Карла II, обыкновеніе покупать голоса въ палат общинъ было начато смлымъ Клиффордомъ и доведено до значительныхъ размровъ хитрымъ и безстыднымъ Денби. Революція, какъ ни велики и многосторонни были благодянія, которыхъ она была прямою или отдаленною причиною, сначала увеличила это зло. Важность палаты общинъ была теперь значительне, нежели когда-либо. Прерогативы коровы были ограничены строже, нежели когда-либо, а то нравственное вліяніе, въ которомъ заключалось боле силы, чмъ въ ея законныхъ прерогативахъ, было совершенно уничтожено. Никакой государь не былъ никогда въ такомъ безпомощномъ и отчаянномъ положеніи, какъ Вильгельмъ III. Партія, которая защищала его права, была, по принципу, расположена уменьшитъ его прерогативу. Партія, которая была, по принципу, расположена къ прерогатив, была враждебна его правамъ. Не было уголка, гд бы и его санъ, и его особа могли найти расположеніе. Но между тмъ, какъ вліяніе палаты.общинъ на управленіе становилось преобладающимъ, вліяніе народа на палату общинъ упадало. Во время Карла I вопросъ — была ли эта палата избрана народомъ или нтъ, имлъ мало значенія: она непремнно должна была дйствовать въ пользу народа, потому что безъ поддержки народа, она была бы во власти двора. Теперь, когда дворъ былъ во власти палаты общинъ, члены, которые вступили въ палату не вслдствіе народнаго избранія, не имли надобности угождать кому-либо, кром самихъ себя. Даже т, которые были выбраны народомъ, не были, какъ теперь, подъ вліяніемъ постояннаго сознанія отвтственности. Избиратели не были, какъ теперь, ежедневно извщаемы о подач голосовъ и рчахъ ихъ представителей. Привилегіи, которыя въ древнія времена были необходимо-нужны для безопасности и силы парламентовъ, были теперь излишни. Но он все еще заботливо поддерживались честными законодателями изъ суеврнаго почитанія, безчестными законодателями — изъ своихъ эгоистическихъ цлей. Он были полезною защитою для общимъ въ продолженіе долгой и сомнительной борьбы съ могущественными государями. Он не были теперь нужны для этой цли и сдлались защитою для членовъ противъ ихъ избирателей. Тайна, которая была безусловно-нужна въ т времена, когда тайный совтъ имлъ обыкновеніе посылать предводителей оппозиціи въ Тауэръ, была сохранена въ то время, когда достаточно было опредленія палаты общинъ, чтобы свергнуть самаго могуществеинаго министра съ его мста…
Правительство не могло существовать, если парламентъ не былъ удерживаемъ въ порядк. А какъ удержать парламентъ въ порядк? Лтъ за 300 тому назадъ было бы достаточно для государственнаго человка имть поддержку короны. Теперь, мы полагаемъ, ему было бы достаточно пользоваться довренностью и одобреніемъ большинства средняго класса. 100 лтъ назадъ недостаточно была имть на своей сторон и ворону, к народъ, Парламентъ сбросилъ контроль королевской прерогативы.. Онъ еще не подпалъ подъ контроль общественнаго мннія. Большая часть членовъ не имла ршительно иной побудительной причины поддерживать какое бы то ни было правительство, кром собственнаго интереса, въ самомъ низкомъ значеніи этого слова. При такихъ обстоятельствахъ страна могла быть управляема только посредствомъ подкуповъ. Болингброкъ, который былъ самый способный и самый пылкій изъ поднявшихъ крикъ противъ подкуповъ, не могъ предложить лучшаго средства, какъ усиленіе королевской прерогативы. Средство, безъ сомннія, было бы дйствительно. Единственный вопросъ въ томъ — не было ли бы оно хуже самаго зла. Недостатокъ заключался въ устройств законодательнаго собранія, и порицать тхъ министровъ, которые руководили законодательнымъ собраніемъ единственнымъ путемъ, какимъ можно было руководить имъ, есть грубая несправедливость. Они покорялись вымогательству, потому что не могли поступать иначе. Мы могли бы такъ же точно обвинять бдныхъ фермеровъ низменной Шотландіи, платившихъ разбойничью подать Робъ-Рою, въ развращеніи нравственности жителей горной Шотландіи, какъ обвиняемъ сэра Роберта Вальполя въ развращеніи нравственности парламента. Его преступленіе заключалось только въ томъ, что онъ употреблялъ, свои деньги искусне и получалъ взамнъ ихъ боле поддержки, нежели кто-либо изъ тхъ, которые предшествовали ему или слдовали за нимъ.
Самого его нельзя было подкупить деньгами. Его господствующею страстью было властолюбіе, и самое тяжкое обвиненіе, которое можно привести противъ него* состоитъ въ томъ, что одъ никогда не задумывался пожертвовать для этой страсти интересами своей страны.
Одно изъ правилъ, которое, какъ разсказываетъ его сынъ, онъ имлъ привычку постоянно повторять, было — ‘quieta non morere’ {‘Не нарушай покоя’.}, было въ самомъ дл правило, съ которымъ онъ обыкновенно согласовалъ свое собственное поведеніе. Это — правило человка, который боле заботился о томъ, чтобы долго удержать власть, нежели о томъ, чтобы хорошо употреблять ее. Замчательно, что хотя онъ былъ во глав управленія въ теченіе слишкомъ 20 лтъ, ни одна великая мра, ни одна важная перемна, жъ лучшему или къ худшему, въ какой-либо части нашихъ учрежденій не отмчаютъ періода его власти. И это было не потому, чтобы онъ не сознавалъ, что многія перемны были весьма желательны. Онъ былъ воспитанъ въ шкал терпимости, у ногъ Сомерса и Борнета. Онъ не добилъ постыдныхъ законовъ противъ диссентеровъ. Но его никогда нельзя было убдить сдлать предложеніе объ ихъ уничтоженія. Страдальцы говорили ему о несправедливости, съ которою съ няни обращались, хвалились своею твердою приватностію къ Брауншвейгскому дому и къ вигской партіи и напоминали ему о многократныхъ его изъявленіяхъ доброжелательства ихъ длу. Онъ слушалъ, соглашался, общалъ и ничего не длалъ. Наконецъ, вопросъ былъ поднятъ другими, и министръ, посл нершительной и уклончивой рчи, подалъ голосъ противъ вето. Дло было въ томъ, что онъ помнилъ до послдняго дня своей жизни тотъ ужасный взрывъ высокоцерковнаго чувства, которое произвело глупое преслдованіе глупаго священника во дни королевы Анны {Hensy Sacheverell — проповдовалъ противъ вигскаго министерства и диссентеровъ, за что ему запрещено было въ теченіе 3 лтъ отправленіе обязанностей священника, а проповди его были сожжены рукою палача.}. Если бы диссентеры были безпокойны, онъ, вроятно, помогъ бы имъ, но пока нечего было опасаться съ ихъ стороны, онъ не ршался ни на малйшій рискъ. Такимъ же образомъ дйствомъ онъ и въ отношенія другихъ вопросовъ. Онъ зналъ состояніе горной Шотландіи. Онъ постоянно предсказывалъ новое возстаніе въ этой части государства. Однако, въ теченіе своего продолжительнаго властвованія онъ никогда не пытался сдлать то, что было тогда самымъ очевиднымъ и самымъ настоятельнымъ долгомъ британскаго государственнаго человка: сломить могущество вождей и установить силу закона въ самыхъ отдаленныхъ углахъ острова. Никто не зналъ лучше его, что,— если это не будетъ сдлано,— послдуютъ большія бдствія. Но шотландскіе горцы были довольно покойны въ то время. Онъ довольствовался удовлетвореніемъ временныхъ потребностей временными средствами, и оставлялъ остальное своимъ преемникамъ. Они должны были покорять горную Шотландію среди войны съ Франціею и Испаніею, потому что онъ не устроилъ эту страну но время глубокаго мира.
Иногда, не смотря на всю свою осторожность, онъ находилъ, что мры, которыя онъ надялся провести спокойно, причиняли большое волненіе. Въ такомъ случа онъ обыкновенно намнялъ ихъ или бралъ назадъ. Такъ онъ уничтожилъ патентъ Вуда въ угожденіе безсмысленному крику ирландцевъ {Нкто Wood получилъ право вычеканить для Ирландіи на 100,000 ф. ст. мдной монеты, вслдствіе крайняго недостатка въ ней въ этой стран. Ирландцы возстали, какъ противъ дурнаго, по мннію ихъ, качества монеты, такъ и противъ предоставленія права чекана одному частному лицу.}. Такъ онъ уничтожилъ Porteous Bill {Во время казни одного контрабандиста, капитанъ Портеусъ позволилъ себ стрлять въ толпу, производившую безпорядокъ. Виновный былъ посаженъ въ темницу и приговоренъ къ смертной казни, но королева помиловала его. Жители Эдинбурга и преимущественно его предмстій приняли это помилованіе за явное поощреніе военнаго деспотизма, ворвались въ темницу и повсили Портеуса. О билл, послдовавшемъ за этимъ происшествіемъ и говоритъ здсь Маколей.} изъ опасенія раздражить шотландцевъ. Такъ онъ остановилъ билль объ акциз, едва только увидлъ, что вс большіе города Англіи были противъ него. Языкъ, которымъ онъ выражался объ этой мр въ послдующей сессіи, поразительно характеристиченъ. Польтни намекнулъ, что планъ будетъ снова внесенъ. ‘Что касается злаго плана,— сказалъ Вальполь,— какъ угодно было назвать его джентльмену, который хотлъ бы убдить остальныхъ джентльменовъ, что онъ еще не отложенъ въ сторону,— я, съ своей стороны, увряю палату, что я не такъ безуменъ, чтобы когда-нибудь снова взяться за что-нибудь похожее на акцизъ, хотя личное, мое мнніе все еще таково, что этотъ планъ значительно послужилъ бы ко благу націи’.
Поведеніе Вальполя относительно Испанской войны составляетъ большое пятно на его общественной жизни. Архидіаконъ Коксъ {William Сохе, archedeacon of Wilts — авторъ ‘Memoirs of Sir Robert Walpole.‘} воображалъ, что онъ открылъ одинъ великій принципъ дйствій, къ которому должно быть отнесено все общественное поведеніе его героя. ‘Представляло ли управленіе Вальполя, говоритъ біографъ, какой-нибудь одинъ ‘общій принципъ, который можно бы всюду прослдить и который давалъ бы связь и прочность цлому? Да, и этотъ принципъ былъ — любовь къ міру.’ Трудно, кажется, было бы надлить государственнаго человка боле высокою похвалою. Но похвалы его слишкомъ высока для заслугъ Вальполя. Великимъ, руководящимъ началомъ его общественнаго поведенія была- дйствительно любовь къ миру, но не въ томъ смысл, въ какомъ архидіаконъ Коксъ употребляетъ это выраженіе. Миръ, котораго искалъ Вальполь, не былъ миръ страны, но миръ его собственнаго управленія. Въ продолженіе большой части его общественной дятельности об цли, были, правда, неразрывно связаны. Но подъ конецъ, онъ былъ доведенъ до необходимости сдлать между ними выборъ: приходилось или ввергнуть государство во враждебныя дйствія, для которыхъ не было справедливаго основанія и посредствомъ которыхъ нельзя было выиграть, или вступить въ борьбу съ сильною оппозиціею въ стран, въ парламент и даже въ королевскомъ кабинет. Никто не былъ боле его проникнутъ убжденіемъ въ нелпости крика противъ Испаніи. Но дорогая ему власть была поставлена на карту, и выборъ былъ скоро сдланъ. Онъ предпочелъ несправедливую войну бурной сессіи. О министр, который дйствовалъ такимъ образомъ, невозможно сказать, что любовь къ миру была общимъ великимъ принципомъ, къ которому должно быть отнесено все его поведенье. Руководящимъ его поведеніе принципомъ, была ни любовь къ миру, ни любовь къ войн, а властолюбіе.
Похвала, на которую онъ, иметъ полнйшее право, заключается въ томъ, что онъ понималъ истинные интересы своей страны лучше, нежели кто-либо изъ его современниковъ. И что онъ всегда преслдовалъ эти интересы, если только они не были несовмстны съ интересами его собственнаго напряженнаго и жаднаго честолюбія. Только въ длахъ общественной важности онъ отступалъ передъ волненіемъ и прибгалъ къ сдлк. Въ его борьб за личное вліяніе не было ни робости, ни отступленія. Онъ хотлъ имть или все, или ничего. Каждый членъ правительства, который не хотлъ подчиниться его господству, былъ исключаемъ или принуждаемъ уступить. Щедрый во всемъ другомъ, онъ былъ скупъ только на власть. Осторожный во всемъ другомъ, онъ имлъ всю смлость Ришелье и Чатама, когда дло шло о власти. Онъ могъ бы легко упрочить свой авторитетъ, если бы согласился подлиться имъ съ другими. Но онъ не хотлъ уступить ни одной частички власти, чтобы подучить защитниковъ для всего остальнаго. Слдствіемъ этой политики было то, что онъ имлъ искусныхъ непріятелей и слабыхъ союзниковъ. Лучшіе помощники оставляли его одинъ за другимъ и присоединялись къ рядамъ оппозиціи. Онъ бодро боролся съ вырастающимъ строемъ своихъ враговъ и находилъ гораздо лучшимъ, чтобы они нападали на его власть, нежели чтобы они раздляли ее.
Оппозиція была во всхъ отношеніяхъ грозная. Во глав ея стояли два лица королевской крови: изгнанный глаза дома Стюартовъ, и впавшій въ немилость наслдникъ дома Брауншвейгскаго {Претендентъ Іаковъ III и старшій сынъ Георга II, Фридрихъ-Людовикъ, принцъ Валлійскій, отецъ Георга III.}. Одна часть членовъ получала инструкціи изъ Авиньона. Другая часть имла свои совщанія и банкеты въ Йорфолькъ-Гауз. Большинство помстной джентри, большинство приходскаго духовенства, одинъ изъ университетовъ и сильная партія въ лондонскомъ Сити и въ другихъ большихъ городахъ были ршительно противъ правительства. Изъ литераторовъ нкоторые были раздражены пренебреженіемъ, съ какимъ министр обращался съ ними,— пренебреженіемъ, которое было тмъ боле замтно, что его предшественники, и виги и торій, Наперерывъ ухаживали за остряками и поэтами, другіе были чистосердечно воспламенены ревностью партіи, и почти вс содйствовали оппозиціи. На самомъ дл, все, что было заманчиво для пылкихъ и богатыхъ воображеніемъ натуръ, находилось на этой сторон: старинныя воспоминанія, новыя виднія политическаго прогресса, напыщенныя теоріи врноподданничества, напыщенныя теорій свободы, энтузіазмъ кавалера, энтузіазмъ круглоголоваго: торійскій джентльменъ, пропитанный въ залахъ Оксфорда ученіями Фильмера {Sir Robert Filmer — писатель XVIII ст., авторъ ‘Anarchy of а limited and mired Monarchy.’} и Сачвереллй и горбящійся подвигами своего прадда, который сражался съ Рупрехтомъ при Марстон, который отстаивалъ старое помстье противъ Фрфакса и который, по возвращеніи короля, пожалованъ былъ кавалеромъ Royal Оаk,— спшилъ къ той части оппозиціи, которая, подъ предлогомъ нападенія на существующее правительство, на самомъ дл нападала на царствующую династію. Молодой республиканецъ, только что пришедшій отъ своего Ливія и своего Лукана и пылающій удивленіемъ къ Гампдену, Росселю и Сиднею, съ одинаковою ревностью спшилъ на т скамьи, съ которыхъ краснорчивые голоса гремли каждую ночь противъ тираній и вроломства дворовъ. Декламаціями этими увлечено было такъ много молодыхъ политиковъ, что сэръ Робертъ въ одной изъ лучшихъ своихъ рчей замтилъ, что оппозиція состояла изъ трехъ частей: изъ тори, недовольныхъ виговъ, извстныхъ подъ именемъ патріотовъ, и ребятъ. Дйствительно, почти каждый молодой человкъ съ горячимъ темпераментомъ и живымъ воображеніемъ, на какую бы сторону онъ ни склонялся въ политик, былъ вовлекаемъ въ партію противную правительству, и. нкоторые изъ замчательнйшихъ между ними, напримръ Питтъ — между государственными людьми и Джонсенъ — между литераторами, впослдствіи открыто сознались въ своей ошибк.
Видъ оппозиціи, даже когда она составляла меньшинство палаты общинъ, внушалъ большое уваженіе. Между нападавшими въ парламент или вн, парламента, на управленія Вальполя, были Болингброкъ, Картеретъ, Честерфильдъ, Аргайль, Польтни, Виндгамъ, Доддингтонъ, Питтъ, Дитльтонъ, Барнардъ, Попъ, Свифтъ, Гей, Арботнотъ, Фильдингъ, Джонсонъ, Томсонъ, Акенсайдъ, Гловеръ.
Обстоятельство, что оппозиція была раздлена на дв партіи, діаметрально-противуположныя одна другой въ политическихъ мнніяхъ, долго служило къ безопасности, Вальполя. Подъ конецъ оно дослужило къ его гибели. Предводители меньшинства звали, что для нихъ было бы трудно предложить какую-нибудь важную мру, не произведя немедленнаго раскола въ своей партіи. Большаго труда стоило склонить виговъ оппозиціи, подать неохотный и тихій голосъ за уничтоженіе Sentennial Act {Septennial act — законъ, на основаніи котораго парламентъ по прошествіи 7 лтъ расходится и уступаетъ власть новому парламенту.}, Торіевъ, съ другой стороны, нельзя было склонить на поддержку предложенія Дольтни объ увеличеніи содержанія принца Фридриха. Об партіи единодушно требовали войны съ Испаніею, но они теперь имли свою войну. Ненависть къ Вальполю, была у нихъ почти единственнымъ общимъ чувствомъ. На этомъ одномъ пункт они сосредоточили поэтому всю свою силу. Съ грубымъ невжествомъ или грубою недобросовстностью выставляли они министра, какъ главное зло государства. Его удаленіе и наказаніе должно было быть врнымъ средствомъ противъ всхъ бдствій, отъ которыхъ страдала нація. Что должно было длать посл его паденія, какъ слдовало предупредить дурное управленіе въ будущемъ времени — были вопросы, на которые было столько же отвтовъ, сколько было шумящихъ и несвдущихъ членовъ оппозиціи. Единственный крикъ, въ которомъ вс могли соединиться, былъ: ‘Долой Вальполя!’ Они до того съузили спорное поле, сдлали вопросъ до того исключительно-личнымъ, что дружески кивали другимъ членамъ правительства и объявляли, что отказываетъ въ пощад одному только первому министру. Пускай его орудія сохранять свои головы, свое состояніе, даже свои мста, лишь бы только великій отецъ подкупа былъ преданъ справедливому мщенію націи.
Если бы участь сотоварищей Вальполя была неразрывно связана съ его участью, то онъ, вроятно, даже посл, неблагопріятныхъ выборовъ 1741 года, былъ бы въ состояніи выдержать буры. Но лишь только было понято, что нападеніе было направлено на одного его и что, если онъ будетъ принесенъ въ жертву, то его сообщники могутъ ожидать выгодныхъ и честныхъ условій, министерскіе ряды начали колебаться, имъ слышалось: ‘sauve qui peut’. Что съ Вальполемъ поступили вроломно — это почти врно, но въ какой именно мр — трудно оказать. Лордъ Айлей былъ въ подозрніи, герцогъ Ньюкастль — еще боле. Странно было бы, въ самомъ дл, если бы его милость оставался въ бездйствіи, когда замышляли измну.
‘Имя его — вроломство’, сказалъ сэръ Робертъ.
Никогда битва не была выдержана съ большимъ мужествомъ, чмъ послдняя борьба стараго государственнаго мужа. Ясное пониманіе, продолжительная опытность и безстрашный духъ, дали ему возможность поддерживать оборонительную войну, въ продолженіи половины сессіи. До послдней минуты мужество ни разу не измняло ему, и когда онъ, наконецъ, уступилъ, то уступилъ по угрозамъ своихъ враговъ, по просьбамъ павшихъ духомъ и непокорныхъ своихъ послдователей. Когда онъ уже не могъ боле удержать свою власть, онъ позаботился о своей чести и безопасности и удалялся къ своимъ садамъ и картинамъ, оставляя тхъ, которые низвергли его, стыдъ, раздоръ и гибель.
Все было въ безпорядк. Говорили, что безпорядокъ былъ произведенъ искусною политикою Вальполя, и, безъ сомннія, онъ длалъ все, что могъ, чтобы посять несогласіе между своими торжествующими врагами. Но на его долю выпало тутъ немного дла. Побда совершенно разрушила пустое перемиріе, которое дв части оппозиціи плохо соблюдали, даже и тогда, когда исходъ борьбы былъ еще сомнителенъ. Тысяча вопросовъ возникли въ одну минуту. Тысяча противорчащихъ притязаній была предъявлена. Не было возможности слдовать какому-либо направленію политики, которое не оскорбило бы большей части торжествующій партіи. Не было возможности пріискать мста и для десятой части тхъ, которые считали за собою право на должность. Между тмъ какъ парламентскіе вожди проповдовали терпніе и довріе, между тмъ какъ ихъ послдователи требовали награды, еще боле громкій голосъ былъ слышенъ извн: ужасный крикъ народа, гнвнаго — неизвстно противъ кого, и нетерпливаго — неизвстно въ ожиданіи чего. День возмездія насталъ. Оппозиція пожала то, что посяла. Воспламененная ненавистью и жадностью, отчаявшись въ успх какого-либо обыкновеннаго способа политической войны и не видя хотя отдаленныхъ, но врныхъ послдствій, она вызвала злаго духа, отъ котораго не могла потомъ отдлаться. Она упоила общественное мнніе клеветою и декламаціею. Она возбудила ожиданія, которыхъ невозможно было удовлетворить. Паденіе Вальполя должно было быть началомъ политическаго тысячелтняго царства, и каждый энтузіастъ представлялъ себ это тысячелтнее царство сообразно собственнымъ желаніямъ. Республиканецъ ожидалъ, что власть короны будетъ доведена до пустой тни, крайній тори — что Стюарты будутъ возстановлены, умренный тори — что золотые дни, которыми церковь и поземельные интересы наслаждались въ послдніе годы королевы Анны, немедленно возвратятся. Невозможно было бы удовлетворять каждаго. Побдителя никого де удовлетворили.
Мы не питаемъ никакого уваженія къ памяти тхъ, которыхъ называли тогда патріотами. Мы стоимъ за начала хорошаго управленія — противъ Вальполя, и за Вальполя — противъ оппозиціи. Весьма желательно было, чтобы введена была боле чистая система, но если приходилось удержать старую систему, то никто не былъ способне Вальполя стоять во глав длъ. Въ управленіи были тяжкія злоупотребленія, злоупотребленія слишкомъ достаточныя для оправданія сильной оппозиціи. Но партія противная Вальполю, возбуждая народную ярость до высшей степени, вовсе не заботилась направить ее на истинный путь. Напротивъ, она намренно давала ей ложное направленіе. Она представляла зло въ ложномъ вид. Она предписывала недйствительныя и вредныя средства. Она указывала на одного человка, какъ на единственнаго виновника всхъ недостатковъ дурной системы, которая была въ полномъ дйствіи и до его вступленія въ общественную жизнь и посл, когда власть его наслдовали нкоторые изъ этихъ же крикуновъ. Она была помхой лучшимъ его мрамъ. Она втянула его, противъ воли, въ неизвинительную войну. Постоянно говоря великолпнымъ языкомъ о тиранніи, подкуп, о неблагонамренныхъ министрахъ, о раболпныхъ придворныхъ, о свобод англичанъ, о Великой Хартіи, о правахъ, за которыя отцы наши проливали кровь, о Тимолеон, о Брут, о Гампден, о Сидне, она ршительно ничего не могла предложить, что могло бы быть улучшеніемъ въ нашихъ учрежденіяхъ. Вмсто того, чтобы направить общественное мнніе къ окончательнымъ реформамъ, которыя довершили бы дло революціи, которыя поставили бы законодательную власть въ согласіе съ народомъ и которыя воспрепятствовали бы корон длать посредствомъ вліянія то, чего она не могла боле длать на основаніи прерогативы,— она возбуждала неопредленную жажду перемны, которою воспользовалась на одно мгновеніе и жертвою которой она сдлалась,— какъ и вполн заслуживала этого,— весьма скоро.
Между реформами, въ которыхъ государство нуждалось тогда, были дв реформы особенной важности, дв реформы, которыя одн исправили бы почти всякое грубое злоупотребленіе и безъ которыхъ вс другія средства были бы безполезны:— гласность парламентскихъ преній и уничтоженіе гнилыхъ бурговъ. Ни объ одной изъ нихъ не подумали. Намъ кажется яснымъ, что, если бы эти мры не были приняты, вс другія были бы обманчивы. Нкоторые изъ патріотовъ предлагали перемны, которыя, безъ всякаго сомннія, во сто разъ увеличили бы существовавшее зло. Эти люди хотли перенести раздачу должностей и начальствованіе надъ войскомъ отъ короны къ парламенту — и это именно на томъ основаніи, что парламентъ долго былъ весьма испорченнымъ сословіемъ. Гарантія противъ беззаконныхъ дйствій должна была заключаться въ томъ, что члены, вмсто того, чтобы получать часть награбленной у общества добычи, выдляемую имъ министромъ, должны были сами продовольствовать себя.,
Другіе планы, занимавшіе общественное мнніе, были мене опасны, нежели этотъ. Нкоторые изъ нихъ были сами по себ безвредны. Но ни одинъ изъ нихъ не сдлалъ бы много добра и большая часть ихъ была безумно-нелпа. Каковы они были вообще — мы можемъ видть изъ инструкцій, которыми нкоторыя избирательныя общества, непосредственно-посл перемны правительства, снабдили своихъ представителей. Едва ли можно представить себ боле жалкое собраніе глупостей. На первомъ план является общій крикъ, требующій головы Вальполя. За тмъ слдуютъ горькія жалобы на упадокъ торговли, упадокъ, который былъ причиненъ, по понятіямъ этихъ, просвщенныхъ политиковъ, Вальполемъ и подкупами. Они были бы ближе къ истин, если бы приписали свои страданія войн, въ которую втянули Вальполя вопреки его лучшимъ убжденіямъ. Онъ предсказалъ послдствія своей неохотной уступки. Въ тотъ день, когда непріязненныя дйствія противъ Испаніи были объявлены, когда вожди оппозиціи провожали герольдовъ въ Сити, когда самъ принцъ Валлійскій остановился у Temple-Bar, чтобы выпить за успхъ англійскаго оружія,— министръ слушалъ веселый звонъ колоколовъ на всхъ колокольняхъ города и бормоталъ: ‘Пускай себ звонятъ теперь, скоро будутъ они ломать себ руки.’ {‘They may ring the bells now: they will be wringing their hands before long.— Игра словъ заключается въ ring и wring, которыя произносятся по-англійски одинаково, а означаютъ: первое — звонить, а второе — ломать.}
Другая напасть, отвтственность за которую, конечно, лежала на Вальпол и на подкупахъ, заключалась въ большомъ вывоз англійской шерсти. По мннію проницательныхъ избирателей нкоторыхъ большихъ городовъ, устраненіе этого зла было дломъ первостепенной важности посл вопроса о казни сэра Роберта. Были также серьезныя предписанія, чтобы члены вотировали противъ содержанія постоянныхъ армій въ мирное время, предписанія, являвшіяся, во всякомъ случа, смшно-несвоевременными въ средин войны, которая, по-видимому, должна была продолжаться и которая, дйствительно, продолжалась такъ же долго, какъ и парламентъ. На отмн Семилтняго акта, какъ должно было ожидать, сильно настаивали. Ничего не было естественне того, что избиратели желали возвращенія своихъ взятокъ и своего эля черезъ каждые 3 года. Мы чувствуемъ себя твердо убжденными, что отмна Семилтняго акта, не сопровождаемая совершеннымъ преобразованіемъ устройства избирательнаго сословія, была бы чистымъ бдствіемъ для страны. Одно разумное требованіе, которое мы можемъ найти во всхъ этихъ инструкціяхъ, заключается въ томъ, чтобы число должностныхъ лицъ было ограничено въ парламент и чтобы, получающимъ пансіонъ не было дозволено засдать въ немъ. Однако средство это, очевидно, далеко не достигало до корня зла и, если бы оно было принято безъ другихъ преобразованій, то тайное взяточничество было бы, вроятно, въ большемъ ходу, чмъ когда-либо.
Мы приведемъ еще примръ нелпыхъ ожиданій, возбужденныхъ въ стран декламаціями оппозиціи. Акенсайдъ былъ однимъ изъ самыхъ яростныхъ и самыхъ неуступчивыхъ молодыхъ патріотовъ вн парламента. Найдя, что перемна министерства не произвела перемны въ систем, онъ излилъ свое негодованіе въ ‘Epistle to Curio‘, лучшей изъ когда-либо написанныхъ имъ поэмъ, которая показываетъ, по-видимому, что если бы онъ предоставилъ лирическую поэзію Грею и Коллинсу и употребилъ бы свои силы на серьёзную и возвышенную сатиру, онъ могъ бы оспаривать первенство у Драйдена. Но каковы бы ни были литературныя достоинства посланія, мы ничего не можемъ сказать въ пользу политическихъ ученій,— которыя оно проповдуетъ. Поэтъ говоритъ намъ, въ восторженномъ обращеніи къ душамъ великихъ людей древности, чего онъ ожидалъ отъ Польтни въ минуту паденія тирана:
‘See private life by wisest arts reclaimed,
See ardent youth to noblest manners framed.
See us achieve whate’er was sought by you,
If Curio — only Curio — will de true.’ (*)
(*) ‘Видть частную жизнь, улучшенную мудрйшими средствами,
Видть пылкое юношество облагороженнымъ въ своихъ нравахъ,
Видть васъ исполняющими все, чего вы желали,
Если Куріонъ — одинъ только Куріонъ — останется вренъ.’
Это было, кажется, дломъ Польтни уничтожить банкъ и маскерады, ограничить молодаго герцога Мальборо одною бутылкою водки въ день и уговорить леди Вэнъ довольствоваться тремя любовниками за одинъ разъ.
Но вс желанія кончились конечно ничмъ. Вальполь удалился въ безопасности, и толпа была обманута въ овоемъ ожиданіи зрлища въ Тоуэр. Семилтній актъ не былъ отмненъ. Лица, занимающія должности, не были изгнаны изъ палаты общинъ. Шерсть, мы полагаемъ, все еще вывозилась. ‘Частная жизнь’ представляла такъ много соблазна, что господство Вальполя и подкуповъ казалось все еще продолжавшимся, и ‘пылкое юношество’ дралось съ ночными сторожами и билось объ закладъ съ плутами также часто, какъ и прежде.
Сотоварищи Вальполя, посл удаленія его, допустили нкоторыхъ изъ предводителей оппозиціи въ министерство. Они скоро нашлись вынужденными подчиниться вліянію одного изъ своихъ новыхъ союзниковъ. Это былъ лордъ Картеретъ, впослдствіи графъ Гренвилль. Ни одинъ государственный человкъ того вка не обладалъ большимъ мужествомъ, большимъ честолюбіемъ, большею дятельностію, большими талантами въ преніяхъ или рчахъ. Ни одинъ государственный человкъ не обладалъ такою глубокою и обширною ученостію. Онъ былъ знакомъ съ древними писателями и любилъ просиживать до полуночи, разсуждая съ Бентлеемъ о вопросахъ филологіи и метрики. Его познанія въ новйшихъ языкахъ были изумительны. Тайный совтъ, когда онъ присутствовалъ, не нуждался въ переводчик. Онъ говорилъ и писалъ по-французски, по-итальянски, по-испански, по-португальски, по-нмецки, даже по-шведски. Онъ доводилъ свои изысканія до самыхъ темныхъ угловъ литературы. Онъ былъ такъ же знакомъ съ учителями церковнаго права и схоластиками, какъ съ ораторами и поэтами. Онъ прочелъ все, что университеты Саксоніи и Голландіи произвели по части самыхъ запутанныхъ вопросовъ публичнаго права, Гартъ, въ предисловіи ко второму изданію своей ‘Исторіи Густава‘ приводитъ замчательное свидтельство обширности и точности познаній лорда Картерета. ‘Мое счастье или моя осторожность заставили меня удержать главную часть моей арміи (или, другими словами, факты) невредимою и цлою. Покойному графу Гренвиллю угодно было заявить, что онъ того же мннія, особенно когда оказалось, что я принялъ Хемииція однимъ изъ главныхъ моихъ руководителей: его милость опасалась, что я, быть можетъ, не видалъ этой драгоцнной и достойной доврія книги, которая чрезвычайно рдка. Я счелъ себя счастливымъ, что хоть нсколько удовлетворилъ требованіямъ его милости, потому что онъ въ совершенств зналъ германскую и шведскую исторію.
При всей этой учености, Картеретъ былъ далеко не педантъ. Его душа была не одна изъ тхъ холодныхъ душъ, которыхъ огонь потухаетъ отъ топлива. Въ совт, въ преніяхъ, въ обществ онъ былъ полонъ жизни и энергіи. Его мры были сильны, быстры и смлы, его краснорчіе — одушевлено и пылко. Расположеніе его духа было постоянно хорошее. Онъ не падалъ духомъ ни отъ какого несчастія общественнаго или частнаго. Онъ былъ въ одно и то же время самый несчастный и самый счастливый государственный человкъ своего времени.
Онъ былъ государственнымъ секретаремъ въ министерств Вальполя и пріобрлъ значительное вліяніе надъ умомъ Георга I. Другіе министры не могли говорить по-нмецки. Король не могъ говорить по-англійски. Вс сношенія, которыя Вальполь имлъ съ своимъ Государемъ, происходило на очень дурномъ латинскомъ язык. Картеретъ смущалъ своихъ сотоварищей бглостью, съ которою онъ обращался жъ его величеству по-нмецки. Они съ завистью и страхомъ прислушивались къ таинственнымъ горловымъ звукамъ, которые легко могли сообщать внушенія, очень мало.согласныя съ ихъ желаніями.
Вальполь не былъ человкомъ, который сталъ бы терпть такого сотоварища, какъ Картеретъ. Король вынужденъ былъ пожертвовать своимъ любимцемъ. Картеретъ присоединился къ оппозиціи и отличался во глав этой, партіи до тхъ поръ, пока, посл удаленія стариннаго своего соперника, онъ опять сдлался государственнымъ секретаремъ.
Въ продолженіи нсколько мсяцевъ онъ быль первымъ и, въ сущности, единственнымъ министромъ. Онъ пріобрлъ довріе и уваженіе Георга II. Въ то же самое время онъ былъ въ большой милости у принца Валлійскаго. Какъ парламентскій боецъ, онъ не имлъ равнаго себ между сотоварищами по палат лордовъ. Изъ оппонентовъ его одинъ Честесфильдъ могъ считаться равнымъ ему. Увренный въ своихъ талантахъ и въ королевской благосклонности, онъ пренебрегалъ всми средствами, которыми власть Вальполя была создана и поддерживаема. Его голова была полна трактатами и экспедиціями, планами для поддержанія венгерской королевы и униженія дома Бурбоновъ. Онъ съ презрніемъ оставилъ другимъ всю черную работу, а съ черною работою и вс плоды подкуповъ. Церковный и судебный патронатъ онъ предоставилъ Пельгамамъ какъ бездлицу, недостойную его заботу. Одинъ изъ судей,— главный судья Вильсъ, если не ошибаемся,— пришелъ къ нему попросить какую-нибудь духовную должность для одного пріятели. Картеретъ сказалъ, что онъ такъ сильно занятъ континентальной политикою, что не можетъ думать о раздач мстъ и приходовъ. а Вы можете въ такомъ случа быть уврены, сказалъ главный судья, что люди, нуждающіеся въ мстахъ и приходахъ, пойдутъ къ тмъ, которые имютъ боле свободнаго времени.’ Предсказаніе исполнилось. Подлинно должно было быть хлопотливое время, если Пельгамамъ не доставало досуга для барышничанія, къ Пельгамамъ обратился весь крикъ искателей мстъ и искателей пенсій. Вліяніе двухъ братьевъ въ парламент росло ежедневно, пока, наконецъ, они стали во глав ршительнаго большинства въ палат общинъ. Между тмъ ихъ соперникъ, сознающій свои силы, пылкій въ своихъ надеждахъ и гордый бурею, которую онъ вызвалъ на континент, не хотлъ переносить ни высшаго, ни равнаго. ‘Его высокопарный языкъ, говоритъ Горацій Вальполь, удивителенъ, способности и расположеніе духа его таковы же.’ Онъ боролся съ оппозиціею своихъ сотоварищей не съ неистовою надменностью перваго Питта иди холоднымъ, непреклоннымъ высокомріемъ втораго, но съ веселою горячностью, съ добродушною повелительностью, которая все ниспровергала передъ собою. Періодъ его первенства былъ извстенъ подъ именемъ ‘пьяной администраціи’, и выраженіе не было лишено значенія и въ прямомъ смысл. Его привычки были чрезвычайно общежительны, и шампанское, вроятно, помогало ему поддерживать себя въ томъ состояніи веселаго возбужденія, въ которомъ проходила его жизнь.
Неудивительно, что отважный и пылкій геніальный человкъ, какъ Картеретъ, не въ состояніи былъ удержать свою позицію въ парламент противъ хитрыхъ и эгоистическихъ Пельгамовъ. Но трудне понять, почему онъ вообще былъ непопуляренъ во всей стран. Его блестящіе таланты, его смлый и откровенный нравъ должны были, по-видимому, сдлать его любимцемъ публики. Но люди были жестоко обмануты въ своихъ ожиданіяхъ, и онъ долженъ былъ стать лицомъ къ лицу перваго взрыва ихъ ярости. Его тсная связь съ Польтни, теперь самымъ ненавистнымъ для народа человкомъ, была несчастнымъ обстоятельствомъ. Онъ имлъ, на самомъ дл, только трехъ приверженцевъ: Польтни, короля и принца Валлійскаго — собраніе въ высшей степени странное.
Онъ былъ удаленъ отъ должности. Вскор за тмъ, онъ сдлалъ смлую и въ сущности отчаянную попытку возвратить власть. Попытка не удалась. Съ этихъ поръ онъ оставилъ вс честолюбивыя надежды и удалился, смясь, къ своимъ книгамъ и своей бутылк. Ни одинъ государственный человкъ никогда не наслаждался успхомъ съ такимъ прекраснымъ тактомъ и не переносилъ пораженія съ такою неподдльною и непринужденною веселостью. Какъ дурно ни поступали съ нимъ, говоритъ Горацій Вальполь, но онъ кажется, не имлъ ни злобы, ни даже какого-либо другаго чувства, кром прежней жажды.
Письма эти заключаютъ въ себ много хорошихъ разсказовъ о лорд Картерет, изъ которыхъ нкоторыя сильно преувеличены. Письма разсказываютъ, какъ онъ въ апоге своего величія, при первомъ взгляд, на праздник по случаю дня рожденія, влюбился въ леди Софію Ферморъ, красивую дочь лорда Помфрета, какъ онъ каждый день надодалъ Кабинету чтеніемъ ея писемъ, какъ странно онъ привезъ домой свою невсту, какіе прекрасные брилліанты онъ дарилъ ей, какъ онъ лелялъ ее въ Ранела и съ какою королевскою пышностью она жила въ Arlington street. Горацій Вальполь говорилъ о Картерет съ меньшею горечью, нежели о комъ-либо изъ государственныхъ людей того времени, исключая, быть можетъ, Фокса, и это тмъ замчательне, что Картеретъ былъ однимъ изъ самыхъ закоренлыхъ враговъ сэра Роберта. Въ Горацій Вальполь, посл разбора всхъ великихъ людей Англія, которыхъ онъ могъ запомнить, заключаетъ словами, что въ геніальности никто изъ нихъ не могъ равняться съ лордомъ Гренвиллемъ. Смоллетъ, въ ‘Humphrey Clinker’, произнесъ такое же сужденіе, но въ боле грубой форм: ‘Съ тхъ поръ, какъ Гренвиллъ былъ удаленъ, у націи не было ни одного министра, стоившаго муки, которою блился его парикъ’.
Картеретъ палъ, и началось господство Пильгамовъ. Несчастьемъ Картерета было то, что онъ былъ облеченъ властью, когда общественный духъ страдалъ еще отъ недавняго разочарованія. Народъ былъ одураченъ и жаждалъ мести. Нужна была жертва, а въ такихъ случаяхъ жертвы народной ярости выбираются подобно жертв Іевая. Первое встртившееся лицо приносится въ жертву. Потомъ гнвъ народа излился и, за неестественнымъ раздраженіемъ, послдовало неестественное спокойствіе. За безсмысленною жаждою чего-нибудь новаго, послдовало равномрно безсмысленное расположеніе соглашаться на все существующее. Нсколько мсяцевъ до того, народъ былъ расположенъ вмнять людямъ, облеченнымъ властью, всякое преступленіе и охотно слушать возвышенныя разглагольствованія членовъ оппозиціи. Теперь онъ былъ расположенъ слпо подчиняться указанію министровъ и съ подозрніемъ и презрніемъ смотрть на всхъ, кто заявлялъ патріотическія чувства. Названіе патріота сдлалось словомъ насмшки. Горацій Вальполь едва-ли преувеличивалъ, говоря, что самое популярное объявленіе, какое кандидатъ могъ сдлать въ то время на выборахъ, было бы то, что онъ никогда не былъ и никогда не будетъ патріотомъ. При такихъ обстоятельствахъ произошло возмущеніе горныхъ клановъ. Тревога, произведенная этимъ происшествіемъ, успокоила раздоры внутреннихъ партій. Подавленіе возстанія навсегда сокрушило духъ якобитской партіи. Въ правительств было очищено мсто для немногихъ торіевъ. Съ Франціею и Испаніею былъ улаженъ миръ. Смерть похитила принца Валлійскаго, который съумлъ держать въ соединеніи небольшую часть той страшной оппозиціи, предводителемъ которой онъ былъ во время сэра Роберта Вальполя. Почти каждый человкъ съ всомъ въ палат общинъ, былъ въ оффиціальной связи съ правительствомъ. Ровный ходъ сессіи парламента былъ нарушенъ только случайно рчью лорда Эгмонта о смт расходовъ для арміи. Въ первый разъ посл вступленія Стюартовъ на престолъ не было оппозиціи. Это особенно-счастливое положеніе, въ которомъ отказано было искуснйшимъ государственнымъ людямъ: Салисбёри, Страффорду, Кларендону, Сомерсу, Вальполю, выпало на долю Пельгамовъ.
Генри Пельгамъ, правда, отнюдь не былъ личностью, достойною презрнія. Онъ былъ одаренъ умомъ Вальпеля, только въ нсколько меньшемъ размр. Хотя не блестящій ораторъ, онъ былъ, подобно своему наставнику, хорошимъ дебатеромъ, хорошимъ парламентскимъ тактикомъ, хорошимъ дловымъ человкомъ. Подобно своему наставнику, онъ отличался точностью и ясностью своего изложенія о предметахъ финансовъ. Здсь сходство прекращалось. Характеры ихъ были совершенно несходны. Вальполь былъ добродушенъ, но любилъ настаивать на своемъ, расположеніе духа его было всегда доброе, а манеры — откровенны даже до грубости. Нравъ Пельгама былъ уступчивъ, но брюзгливъ, его образъ жизни отличался правильностью, а обхожденіе строгимъ приличіемъ. Вальполь былъ отъ природы безстрашенъ, Пельгамъ отъ природы робокъ. Вальполь долженъ былъ бороться съ сильною оппозиціею, но никто изъ министерства не смлъ поднять пальца на него. Почти вся оппозиція, съ которою долженъ былъ бороться Пельгамъ, состояла изъ членовъ правительства, котораго онъ былъ главою. Собственный его казначей говорилъ противъ его смтъ. Собственный его секретарь по военнымъ дламъ говорилъ противъ его билля о регентств. Вальполь въ одинъ день удалилъ лорда Честерфильда, лорда Борлингтона и лорда Клинтона изъ королевскаго придворнаго штата, отставилъ самыхъ высшихъ шотландскихъ сановниковъ отъ ихъ мстъ и отнялъ полки у герцога Больтона, у лорда Кобгама, потому что подозрвалъ ихъ въ поощреніи сопротивленія его биллю объ акциз. Онъ гораздо скоре вступилъ бы въ состязаніе съ сильнымъ меньшинствомъ, предводимымъ искуснйшими вождями, нежели стерплъ бы мятежъ въ собственной партіи. Плохо пришлось бы любому изъ его сотоварищей, который попытался бы по какому-нибудь правительственному вопросу раздлить противъ него палату общинъ. Пельгамъ, съ другой стороны, скоре готовъ былъ все перенести, нежели удалить отъ должности какое-нибудь лицо, вокругъ котораго могла образоваться новая оппозиція. Поэтому онъ съ воркливымъ терпніемъ переносилъ ослушаніе Питта и Фокса. Онъ считалъ гораздо лучшимъ потворствовать ихъ случайнымъ нарушеніямъ дисциплины, нежели слышать ихъ каждую ночь громящими съ другой стороны палаты противъ подкуповъ и недобросовстныхъ министровъ.
Мы удивляемся, что сэръ Вальтеръ-Скоттъ никогда не попробовалъ своего пера надъ герцогомъ Ньюкастлемъ. Свиданіе между его милостью и Джени-Динсъ было бы прелестно и отнюдь не противоестественно. Едва-ли найдется въ нашей исторіи какой-нибудь государственный человкъ, о манерахъ и разговор котораго сохранилось бы столь много подробностей. Отдльные разсказы могутъ быть основательны или преувеличены. Но вс разсказы о немъ,— переданы-ли они людьми, которые безпрерывно видли его въ парламент и присутствовали при его выходахъ въ Lincoln’s Inn Fields, или писателями GrubStreet, которые только мелькомъ видли его звзду сквозь окна золотой кареты,— одного и того же характера. Горацій Вальполь и Смоллетъ были такъ различны въ своихъ вкусахъ и мнніяхъ, какъ только могутъ быть различны два человческія существа. Они посщали совершенно различныя общества. Одинъ игралъ въ карты съ графинями и переписывался съ посланниками. Другой проводилъ свою жизнь окруженный типографскими мальчиками и голодными писаками. Но герцогъ Вальполя и герцогъ Смоллета такъ похожи, какъ будто бы они были произведеніями одного пера. Ньюкастль Смоллета выбгаетъ изъ своей уборной съ лицемъ, покрытымъ мыльною водою, чтобы обнять мавританскаго посланника, Ньюкастль Вальполя {Въ ‘The expedition of Humphrey Clinker’.} проталкивается въ комнату больнаго герцога Графтона, чтобы поцаловать пластыри стараго аристократа. Никто никогда не былъ такъ безжалостно преданъ на жертву сатир. Впрочемъ онъ самъ былъ готовая сатира. Все, что длаетъ искусство сатирика для другихъ людей, для него сдлала природа. Все, что было въ немъ нелпаго, выступало съ странною рельефностью изъ его цлаго характера. Онъ былъ живою, движущеюся, говорящею карикатурою. Его походка была переваливающая тропота, его произношеніе — быстрое заиканіе, онъ. всегда торопился, ему было постоянно некогда, онъ изобиловалъ приторными ласками и истерическими слезами. Его ораторство походило на ораторство судьи Шаллоу. Это было безсмысліе, кипящее избыткомъ чувственности и дерзости. О невжеств его осталось много анекдотовъ, изъ которыхъ нкоторые достоврны, нкоторые, вроятно, выдуманы въ кофейняхъ, но вс — чрезвычайно характеристичны. ‘О — да,— да — конечно — Аннаполисъ должно защищать — войска должны быть посланы въ Аннаполисъ.— Пожалуйста, гд Аннаполисъ?’ ‘Капъ Бретонъ островъ! отлично!— покажите мн его на карт. Это такъ, врно. Любезный сэръ, вы намъ всегда приносите хорошія новости. Я долженъ пойти сказать королю, что Капъ Бретонъ островъ.’
И этотъ человкъ былъ почти 30 лтъ государственнымъ секретаремъ и почти 10 лтъ первымъ лордомъ казначейства! Огромное состояніе, сильныя наслдственныя связи и большое парламентское вліяніе, не могутъ одни объяснить этого необыкновеннаго Факта. Его успхъ — рзкій примръ того, что можетъ быть сдлано человкомъ, который все свое сердце и душу безъ остатка посвящаетъ одной цли. Онъ былъ пожираемъ честолюбіемъ. Его любовь къ вліянію и власти походила на скупость стараго ростовщика въ ‘The Fortunes of Nigel’ {Романъ Вальтеръ Скотта.}. Это была столь сильная страсть, что замняла мсто талантовъ, что одушевляла даже глупость хитростью. ‘Не ведите денежныхъ длъ съ моимъ отцемъ, говоритъ Марта лорду Гленварлоху, потому что, какъ онъ ни простоватъ, онъ сдлаетъ изъ васъ осла’. Столь же опасно было имть какую-нибудь политическую связь съ Ньюкастлемъ, какъ вести купли и продажи съ старымъ Трабоа. Его жадность къ власти была совершенно особенною жадностью. Онъ завидовалъ всмъ сотоварищамъ и даже своему брату. Подъ личиною легкомыслія у него было боле вроломства, чмъ въ какомъ-либо образц политическаго вроломства. Вс способные люди его времени смялись надъ нимъ, какъ надъ неучемъ, какъ надъ простякомъ, какъ надъ ребенкомъ, который никогда не зналъ чего хочетъ,— и онъ перехитрилъ всхъ ихъ.
Если бы страна оставалась въ мир, то можетъ быть человкъ этотъ продолжалъ бы стоять во глав длъ, не допуская никого къ участію въ своей власти — и стоялъ бы до тхъ поръ, пока престолъ не былъ бы занятъ новымъ государемъ, который принесъ бы съ собою новыя убжденія, новыхъ любимцевъ и твердую волю. Но неблагопріятное начало Семилтней войны привело къ кризису, который былъ Ньюкaстлю совершенно не по силамъ. Посл 15 лтъ спокойствія, духъ народа былъ снова возбужденъ до глубины. Въ нсколько дней видъ политическаго міра былъ совершенно измненъ.
Но это перемна — слишкомъ замчательное событіе, поэтому не можетъ быть разсматриваема въ конц статьи, и безъ того уже достаточно-длинной. Вроятно въ непродолжительномъ времени мы возвратимся къ этому предмету. {См. статью ‘Вилліамъ Питтъ, графъ Чатамъ’.}
Маколей Томас Бабингтон
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мильтон, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1825
  2. Комические драматурги времен реставрации, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1840
  3. Жизнь и сочинения Аддисона, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1843
  4. Граф Чатам, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1844
  5. Беседы Соути, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1830
  6. Данте, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1834
  7. Лорд Клайв (Январь, 1840), Маколей Томас Бабингтон, Год: 1840
  8. Джон Драйден, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1828
Электронная библиотека