ГОЛОВА ПРОФЕССОРА ДОУЭЛЯ
ГОЛОВА ПРОФЕССОРА ДОУЭЛЯ
Я. Рыкачев
Я. Рыкачев
‘Детская литература’, No 1, 1939
Голова профессора Доуэля, Рыкачев Я., Год: 1939
Время на прочтение: 6 минут(ы)
А. БЕЛЯЕВ. Голова профессора Доуэля. — Л.—М. 1938. ‘Советский писатель’, 141 стр. Ц. 4 руб. Тир. 10 000.
В целях анализа вполне допустимо разъять единство книги, искусственно отделив, к примеру, научно-фантастическую ткань от беллетристической. Иной раз это дается без всякого усилия — текст услужливо распадается на составляющие его элементы. Это — дурной знак. Но в тексте А. Беляева составляющие его элементы не просто сложены, а слиты и в своем единстве обретают новое качество.
Научно-фантастический жанр — один из труднейших. Сделать тот или иной научный факт, научное положение действующим лицом книги, точнее, судьбой действующих лиц — трудность, (преодоление которой дано немногим. ‘Голова профессора Доуэля’ — цельное и увлекательное повествование, в котором все элементы слиты воедино и с трудом поддаются критическому ‘расщеплению’. Это свидетельствует о культуре письма, о несомненной одаренности автора и вместе с тем о его больших возможностях в области советской научной фантастики.
Я говорю о возможностях, ибо книга Беляева, написанная около десятка лет назад, и теперь переизданная, при всех своих достоинствах, еще носит на себе явственный след влияния западной развлекательно-фантастической литературы и не может быть сочтена ни удачей писателя, ни достижением советской научной фантастики. С той поры, когда была написана эта книга, научно-фантастическая поэтика самого А. Беляева претерпела коренное изменение: об этом красноречиво свидетельствует его статья об ‘Арктании’ Гребнева, помещенная в No 18-19 журнала ‘Детская литература’. Расхождение между поэтикой научно-фантастического жанра, определившей написание ‘Головы профессора Доуэля’, и поэтикой, декларативно изложенной в статье об ‘Арктании’, настолько разительно, что сегодняшние высказывания А. Беляева могут быть в значительной мере сочтены как самокритические.
Книгу Беляева прежде всего характеризует отрыв от социального времени и пространства. При отсутствии сколько-нибудь четких авторских указаний читателю естественно искать в тексте признаки, позволяющие установить соответственные координаты, где и когда происходит беллетристическое действо. В данном случае положение читателя край затруднительно: по воле автора в книге отсутствуют какие бы то ни было опорные точки, и события развертываются в совершенно абстрактном времени и пространстве, для чего-то именуемом то Парижем, то Лондоном. Лишь потерпев полное крушение в своих поисках, читатель приходит, наконец, к выводу, что шел по неправильному пути: ему следовало искать не социальные, a литературные координаты.
Среда, в которой живут и действуют беляевские персонажи, не выбрана и не создана автором. Она раз навсегда установлена традицией западной развлекательно-фантастической беллетристики, не знает вариантов не имеет никакого отношения ни какой действительности. Эта традиция требует — во имя фантастики!— тщательного искоренения из текста всяких реальных деталей, которые могли бы ориентировать читателя. Но не только во имя фантастики: это род беллетристики достаточно равнодушен к социальной теме и гарем дует лишь одну единственную цель-развлекательство. Пользуясь театральной терминологией, можно сказать, что, по установленному канону, читателю полагается лицезреть это развлекательно-фантастическое представление даже не в декорациях, а в ‘сукнах’, притом обязательно в черных, скрадывающих даже тень реальности.
Здесь вполне уместно привести высказывание А. Беляева из упомянутой статьи — высказывание, которое несомненно определит тему дальнейших работ самого А. Беляева:
‘Основным сюжетным стержнем романа ‘Арктания’ является борьба с классовым врагом. Эта тема но праву должна занимать доминирующее место в советской научной фантастике. И чем больше у нас будет романов на тему о борьбе с классовым, врагом, тем лучше’.
Суждение в достаточной степени определенное.
Вот в нескольких словах научно-фантастическая суть произведения Беляева.
Молодой врач Мари Лоран поступает в качестве ассистента в лабораторию профессора Керна, ученика покойного профессора Доуэля, прославившегося своими опытами по оживлению органов человеческого тела. Свою работу Керн окружает строжайшей тайной: кроме Лоран лабораторию обслуживает всего лишь один служитель-негр. Обязанности Лоран сводятся к уходу за оживленной после смерти головой профессора Доуэля, вновь обретшей все свои функции, за исключением одной — голоса. В аппаратуре, поддерживающей жизнь головы, профессор Керн запретил своей ассистентке пользоваться одним краном, поворот которого, будто бы, мгновенно прекратит жизнь головы. Но Лоран, вопреки запрету Керна, вняв мимическим указаниям головы, решилась повернуть кран — и голова заговорила. Лоран узнает, от головы о чудовищном преступлении Керна: это он убил Доуэля, чтобы использовать в своих целях его оживленный мозг. Голова Доуэля руководит всей научной работой Керна, именно ей обязан Он своими замечательными достижениями: вскоре после поступления Лоран в лабораторию Керну удается воссоздать живого человека, путем сращения оживленного трупа женщины, погибшей при крушении поезда, с оживленной головой другой женщины, которой в пылу ссоры любовник прострелил сердце…
Автор научно-фантастического произведения имеет, разумеется, право опустить ряд звеньев в развитии науки, предвосхитить ее близкие и даже отдаленные перспективы, но он не должен сжигать за собой ‘мосты’: читатель в праве требовать, чтобы автор твердо знал обратный путь.
А. Беляев нередко нарушает это правило, и тогда его повествование, уже изъятое им из действия законов социальных, теряет и свои последние научные скрепы: перед нами обыкновенная развлекательная фантастика. Вот цитата, показывающая, что автор сжег ‘мосты’ и что обратный путь к научной реальности ему крепко заказан:
‘…Но главное затруднение все же не в этом,— говорит Керн.— Главное — как уничтожить в теле трупа продукты начавшегося гниения или места инфекционного заражения, как очистить кровеносные сосуды от свернувшейся крови, наполнить их свежей кровью и заставить заработать ‘мотор’ организма—сердце… А спинной мозг? Малейшее прикосновение к нему вызывает сильнейшую реакцию, зачастую с самыми тяжелыми последствиями.
— И как же вы предполагаете преодолеть все эти трудности?
— О, пока это мой секрет. Когда опыт удастся, я опубликую всю историю воскрешения из мертвых’.
Но это секрет не только от Лоран — (это навсегда остается секретом также и для читателя: автор больше к этому вопросу не возвращается. Право же, А. Беляеву, автору опытному, культурному и одаренному, не следовало прибегать к столь наивному приему, лишь подрывающему доверие читателя. Известно, что доверием читателя злоупотреблять опасно.
Фантастика ‘Головы профессора Доуэля’ базируется на известных опытах с поддержанием жизни — вне организма — отдельных тканей и органов. Непосредственным толчком для А. Беляева явились, видимо, опыты доктора Брюханенко, длительный срок сохранявшего наиболее примитивные функции отделенной от тела собачьей головы. Отсюда явствует, что автору пришлось опустить немалое число звеньев в развитии науки, дабы изготовить, свой поразительный персонаж: двуединую мадемуазель Брике.
Так обстоит дело с научной фантастикой в романе А. Беляева, написанном десяток лет назад. А вот сегодняшнее высказывание Беляева на ту же тему в упомянутой статье об ‘Арктании’:
‘…Фантазия, фантастика, однако, не должна отрываться от научной почвы. Как же обстоит дело с научностью?
В этом отношении в романе не все благополучно.
Пожалуй, самым слабым в научном отношении местом является биологическая часть, составляющая боковую линию сюжета и научного содержания. Это вопрос об оживлении замерзших и вообще умерших людей’.
Приведя затем суждение доктора Брюханенко о том, что наука вскоре будет в состоянии ‘воскрешать’ и замерзших и ‘необоснованно’ умерших людей, А. Беляев прибавляет:
‘В свое время д-р С. С. Брюханенко подвергся жестокой критике ученых за это высказывание’.
Это справедливое замечание имеет уже четко выраженный самокритический характер,— ведь оно относится к тому самому материалу, которым оперирует А. Беляев в своей книге. Но плохо то, что, окрыленный высказыванием д-ра Брюханенко, автор пошел дальше него.
И все же само по себе ‘выпадение звеньев’ представляло бы еще полбеды, если бы подобный рискованный скачок послужил благой цели. А благая цель могла заключаться либо в сообщении читателю ряда существенных сведений из данной области науки и ознакомлении с ее изумительными реальными перспективами, либо — в доказательстве или хотя бы демонстрации какой-либо социальной идеи, либо, наконец, в том и в другом, как это свойственна классикам научной фантастики.
А. Беляев не достиг первой цели не стремился ко второй.
Проделанный им скачок от научной реальности к научной фантастике столь резок, что единственным методом общения с читателем для него поневоле становится обход трудностей, уже продемонстрированных нами в первой цитате из романа. Вторая цитата свидетельствует уже о полном обнажении приема. Вот каким лукавым способом производит Керн операцию присоединения к трупу оживленной головы:
‘При всей своей ненависти к Керну Лоран не могла в эту минуту не восхищаться им. Он работал, как вдохновенный артист. Его ловкие, чувствительные пальцы совершал чудеса.
Операция продолжалась час пятьдесят пять минут.
— Кончено, — наконец, сказал Керн, выпрямляясь, — отныне Брюк перестала быть головой от тела. Остается только вдунуть ей жизнь — заставить забиться сердце, возбудив кровообращение. Но с этим я справлюсь один. Вы можете, отдохнуть, мадемуазель Лоран’.
Но ‘отдыхать’ вместе с Лоран приходится и читателю…
‘Керн вновь вызвал ее через час. Он выглядел еще более уставшим, но лицо его выражало глубокое самоудовлетворение.
— Попробуйте пульс, — предложил он Лоран’.
Разумеется, Лоран ощутила биение пульса, но секрета ‘воскрешения’ ей все же не дано было узнать, — как не дано узнать и читателю.
Я отнюдь не думаю, что автор в данном случае обязан был знать — и открыть читателю — секрет оживления трупов, но я считаю, что я обязан был в конкретной форме рассказать читателю о перспективах науки в данной области — и в гипотетической форме проследить путь от ‘оживления’ собачьей головы до ‘воскрешения’ трупа, тогда читателю не пришлось бы, вероятно, довольствоваться тем скудным запасом сведений о разделе физиологии, ведающем оживлением тканей и органов, какой он получает из книги Беляева.
Итак, первая цель оказалась не достигнутой.
Ко второй цели — доказать или хотя бы продемонстрировать какую-либо социальную идею — автор, как сказано, и не стремился. Да и как бы мог он ставить себе подобную задачу, если в его книге нет ни одного клочка живой социальной ткани?
Во второй половине книги автор порывает уже всякие отношения с наукой и погружается в чистую беллетристику. Наука сделала свое дело — наука может уйти. И тут у читателя возникает справедливое подозрение, что та малая доля научной истины, которая была преподана ему в первой половине книги, имела лишь подсобное значение: создать своеобразную, фантастическую ситуацию, способную потрясти его нервную систему зрелищем мадемуазель Брике, наделенной телом ‘аристократки’ и головой ‘плебейки’. Научная лаборатория неожиданно обернулась паноптикумом, научно-фантастический роман — развлекательной фантастикой.
В полном соответствии с традицией подобного рода литературы автор заставляет Керна упрятать опасную свидетельницу его преступлений в психиатрическую лечебницу, откуда ‘нет пути никому никуда’. Высокие стены, молчаливые служители, громадные доги, демонический директор с пронзительными глазами. Сюда привозят нетерпеливые наследники зажившегося миллионера, жестокие мужья — нелюбимых или неверных жен, родители — непокорных детей. Кто не узнает в этой краткой характеристике ‘сумасшедшего дома’ западных развлекательных романов?
Можно было бы рассказать, как сын профессора Доуэля, Артур, — по всем правилам кинобоевика — освобождает из этого неприступного дома бедную ассистентку и женится на ней, как друг Артура узнает в оживленном трупе тело своей возлюбленной. Но это заняло бы слишком много места, читатель и сам без скуки прочтет книгу А. Беляева.
По своему типу ‘Голова профессора Доуэля’, если можно так выразиться, роман переводный: именно для западной развлекательной фантастики характерно привлечение псевдонаучного материала, с целью позабавить читателя гротескными образами, привнести элемент гиньоля, ужаса в привычный, опостылевший мир бытового развлекательного романа.
Таковы плоды ложной поэтики, целиком определившей неудачу А. Беляева и превратившей его книгу в досадный анахронизм.
Но, повторяю, несомненные достоинства писателя — уменье строить фабулу, культура письма, редкая способность без остатка растворять научный материал в повествовании, наконец, сила мысли, позволяющая ему делать все выводы из основной посылки, — служат порукой, что А. Беляев, на основе своей сегодняшней поэтики, даст советской научной фантастике отличные книги.