Голоса мертвых, Вогюэ Эжен Мелькиор, Год: 1899

Переводы
Время на прочтение: 235 минут(ы)
Скачать в PDF

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ РУССКОМУ ВСТНИКУ.

ГОЛОСА МЕРТВЫХЪ.

РОМАНЪ.

Е. М. де-Вогюэ.

Т-во типо-литографіи Владиміръ Чичеринъ въ Москв. Марьина роща, соб. д.
1899.

ГЛАВА I.

— Слово принадлежитъ г. Эльзеару Байону.
Президентъ Дюпютель произнесъ эти слова тмъ лукаво-небрежнымъ голоскомъ съ легкимъ оттнкомъ южнаго говора который, по увренію его льстецовъ, напоминалъ его соотечественника Адольфа Тьера. Онъ выговорилъ ихъ отчетливо отдляя каждый слогъ, какъ театральный режисеръ ожидающій врнаго эфекта отъ имени названнаго имъ публик.
Желанное дйствіе тотчасъ же наступило. Гулъ отдльныхъ разговоровъ замеръ на примолкшихъ скамейкахъ. Кучка депутатовъ спорившая у подножія трибуны разошлась по мстамъ. Машинальная фраза: ‘господа, пожалуйте по мстамъ’ — приняла въ устахъ приставовъ убдительный оттнокъ. Справа и слва изъ кулуаровъ хлынули дв волны запоздавшаго народа торопливо пробиравшагося между перилами. На скамь правительства усталыя фигуры министровъ выпрямились надъ бумагами съ безотчетнымъ движеніемъ выпущенныхъ на арену быковъ которые, нагнувъ голову и выставивъ рога, готовятся отразить нападеніе. Секретари, чиновники министерства, сенаторы толпою стали по обимъ сторонамъ трибуны загораживая проходъ. Въ то время какъ уступы амфитеатра наполнялись длинными рядами внимательныхъ головъ, наверху въ галереяхъ перваго и втораго ярусовъ происходила спшная суета: вихремъ носились журналисты, женщины тснились и перегибались черезъ барьеръ. Во всемъ обширномъ театр народной жизни, вдругъ наполнившемся отъ партера до верхней галереи, по всмъ лицамъ пробжало выраженіе сосредоточеннаго наслажденія, какъ бываетъ въ опер въ моментъ выхода на сцену тенора съ его давно ожидаемою аріей.
Человкъ сосредоточивавшій на себ вс эти взгляды медленно поднялся по ступенямъ трибуны, онъ обвелъ глазами собраніе и не спша расположился въ своей крпости изъ краснаго дерева, съ намреннымъ спокойствіемъ акробата собирающагося съ силами на площадк цирка прежде чмъ ступить на натянутый канатъ. Въ продолженіе этихъ нсколькихъ секундъ безмолвнаго приготовленія онъ далъ установиться магнетическому току между собою и своими слушателями.
— Вы были правы, милая: какъ хорошъ этотъ ужасный человкъ! прошептала какая-то провинціалка на ухо своей сосдк, и впечатлніе выразившееся въ этомъ замчаніи читалось на лицахъ всхъ женщинъ оглядывавшихъ быстрыми и внимательными глазами Эльзеара Байона.
Онъ дйствительно былъ хорошъ, этотъ молодой вождь партіи соціалистовъ. Высокій, стройный, изящно одтый въ сюртукъ съ шелковыми отворотами, съ высокимъ лбомъ окаймленнымъ черными небрежно вьющимися волосами,— лбомъ озареннымъ мыслію и какъ очагъ, таившимъ тотъ огонь который сверкалъ въ пылкихъ и нжныхъ, прекрасныхъ глазахъ. Ласкающій взоръ этихъ глазъ смягчалъ немного жесткую линію орлинаго носа и тонкихъ губъ полуприкрытыхъ темными усами. ‘Голова Цезаря!’ говорилъ одинъ изъ пламенныхъ сторонниковъ Байона, старый Кокюстъ, антильскій мулатъ.— ‘Азіятскаго Цезаря!’ прибавляли завистники. И дйствительно блдное лицо выдлявшееся на темномъ фон президентскаго бюро напоминало мраморныя лица сирійскихъ императоровъ.
Съ первыхъ же словъ голосъ оратора окончательно овладлъ собраніемъ. Этотъ голосъ, низкій, звучный и звенящій дрожью чувства какъ струна віолончели, то гремлъ насмшкой, бичуя противника, то снова становился нжною и жалобною музыкой, когда защитникъ несчастныхъ говорилъ объ ихъ глухихъ страданіяхъ, объ ихъ жажд правосудія и жалости.
Пренія шли по поводу рабочаго закона. Комисія представила проектъ поданный семь лтъ тому назадъ, вотированный предыдущимъ законодательнымъ собраніемъ, затмъ задержанный въ продолженіе нсколькихъ лтъ сенатомъ и отосланный имъ съ измненіями разрушавшими самый принципъ закона. Комисія съ трудомъ починила эту Пенелопину ткань, но посл трехдневныхъ преній отъ первоначальнаго проекта перемараннаго множествомъ противорчивыхъ поправокъ не осталось ничего. Ораторы центра предложили и провели ограниченія которыми уничтожали вс гарантіи данныя синдикальнымъ товариществамъ, затмъ, измнивъ тактику, тотъ же самый центръ подалъ голосъ за два добавочные параграфа введенные крайнею лвой и грозившіе столь опасными послдствіями что законъ становился неприложимымъ. Дло въ томъ что оба эти параграфа, составленные очень искусно, носили характеръ сентиментальныхъ манифестацій, честь которыхъ нельзя было предоставить противникамъ, но они въ то же время открывали возможность превосходной парламентской уловки. При подач голосовъ по скамьямъ большинства пробжалъ обычный пароль: ‘Блые! кладите блые! Сенатъ все равно не пропуститъ, законъ похороненъ’. И тотчасъ же десятка два голосовъ закричали: ‘Отослать все обратно въ комисію! ‘
Самъ докладчикъ требовалъ пересмотра закона голосомъ, въ которомъ слышались досада и искреннее огорченіе автора добившагося принятія піесы на условіи поправокъ. Министръ вяло спорилъ съ притворнымъ отчаяніемъ государственнаго человка которому не даютъ длать дло. Вс знали что министръ противъ закона, и никто не врилъ уловк искуснаго кормчаго который жаловался на необходимость возвращенія корабля въ верфь для починки и въ то же время втайн радовался возможности посадить его на мель въ песчаныхъ наносахъ гавани.
Байонъ увидалъ что и на этотъ разъ дло проиграно. Тогда, выбросивъ за бортъ мертворожденный законъ, онъ вернулся къ своимъ обычнымъ жалобамъ противъ соціальнаго порядка, къ тмъ общимъ мстамъ въ которыхъ такъ мастерски блисталъ его ораторскій талантъ.
— Да, говорилъ онъ,— мы не жалемъ о томъ что вы отказываете пролетаріямъ даже въ этихъ ничтожныхъ, временныхъ облегченіяхъ которыя можетъ-быть дали бы имъ обманчивую илюзію какихъ-то усилій длающихся съ цлію дарованія имъ свободы. Мы защищаемъ законъ, стараясь въ то же время улучшить его, мы даже подали бы за него голосъ, потому что мы не непреклонные теоретики, потому что вы всегда найдете насъ готовыми способствовать разцвту самаго смиреннаго цвтка справедливости на разлагающейся почв капиталистическаго общества. Но такъ какъ вы сами вырвали съ корнемъ этотъ блдный цвтокъ развалинъ, то мы торжествуемъ видя ваше новое сознаніе своего безсилія: каждое ваше отступленіе отмчаетъ для насъ шагъ впередъ къ наступленію новаго порядка, порядка справедливаго и разумнаго. Ахъ, господа, вы не хотите пропустить ни капли воздуха и свта подъ огромную пирамиду которая ростетъ съ каждымъ днемъ и, съ каждымъ же днемъ ложится все тяжеле на придавленныя массы. Тмъ лучше! Этотъ народъ, эта жертва вчнаго обмана, скоре выпрямится съ тмъ чтобы разрушить ее до основанія. Въ своемъ дивномъ терпніи онъ знаетъ что чмъ сильне настоящія страданія, тмъ ближе и полне будущая награда и побда. Мы благодаримъ васъ: вы открываете глаза которыхъ намъ не удалось бы еще открыть.
Рукоплесканія и крики: ‘прекрасно!’ слышались густыми взрывами со скамеекъ крайней лвой. Центръ слушалъ молча, какъ слушаютъ съ берега гулъ разъяренныхъ волнъ, сознавая съ легкою дрожью удовольствія что несмотря на всю ихъ вышину он никогда не достигнутъ скалистаго гребня куда доносится ихъ ревъ.
Байонъ продолжалъ говорить: онъ въ двадцатый разъ воспроизводилъ картину финансоваго феодализма, сопоставлялъ его съ прежнимъ военнымъ феодализмомъ и въ порыв ничего не стоящей смлости отдавалъ справедливость послднему, называя его боле человчнымъ, боле упругимъ, дававшимъ рабу большую возможность вырваться на свободу. Со скамеекъ крайней правой послышались робкія рукоплесканія въ отвтъ на одобреніе лвой. Они усилились посл фразы о примиряющемъ и умряющемъ характер прежней королевской власти. Маленькій виконтъ Оливье де-Фелинъ неистово хлопалъ руками, какъ бьетъ крыльями жаворонокъ увидавшій свое изображеніе въ зеркал.
— Взгляните, кто вамъ аплодируетъ! послышался голосъ въ центр.
Взглядомъ и движеніемъ руки Байонъ набросился на прервавшаго его рчь депутата.
— Г. Корниль-Лалузъ приглашаетъ меня обратить вниманіе на то, кто мн аплодируетъ. Этотъ пріемъ здсь не рдкость, и я всегда любуюсь имъ. Дйствительно, г. виконтъ де-Фелинъ и его друзья рукоплещутъ мн. Они не раздляютъ моихъ демократическихъ чаяній и знаютъ какъ я смотрю на милое ребячество ихъ монархическихъ сожалній. И все-таки они выражаютъ мн одобреніе когда я обличаю ваши ошибки. Что же изъ этого? Когда г. Корниль-Лалузъ говоритъ съ этой трибуны и стремится упрочить власть капитала и его представителей, то г. виконтъ де-Фелинъ и его друзья рукоплещутъ опортунисту или анти-клерикалу которые въ данную минуту обезпечиваютъ ихъ интересы. Это естественная игра политики, и я обладаю достаточнымъ запасомъ философіи чтобы никогда не говорить многоуважаемому г. Корниль-Лалузу: ‘посмотрите, кто вамъ аплодируетъ ‘.
Сдерживаемый смхъ пробжалъ по скамьямъ собранія. Г. Корниль-Лалузъ никогда не произнесъ слова съ трибуны. Этотъ толстый и непріятный человкъ, нажившій состояніе производствомъ велосипедовъ и попавшій въ палату усиліями бднаго и благодарнаго за матеріальную помощь округа, мало располагалъ къ себ товарищей. На предыдущей недл онъ только-что потшилъ ихъ однимъ письменнымъ извщеніемъ ходившимъ по рукамъ въ кулуарахъ. Это извщеніе, въ которомъ депутатъ и его семейство увдомляли о смерти близкой родственницы, заключало обычное упоминаніе о томъ что кончина покойной послдовала посл напутствія ея таинствами церкви. На экземплярахъ разосланныхъ братьямъ и друзьямъ эти слова были зачеркнуты перомъ. Соперникъ г. Корниль-Лалуза, клерикалъ, досталъ и отправилъ своимъ друзьямъ въ палату извщенія обоихъ образцовъ. Вс очень смялись находчивой продлк.
Въ то время какъ толстое, бородатое лицо Корниль-Лалуза приняло недовольное выраженіе кота облитаго ведромъ холодной воды, Байонъ ловкимъ пріемомъ ускользнулъ отъ рукоплесканій правой. Развеселившемуся отъ этого маленькаго эпизода и на-половину сдавшемуся большинству онъ бросилъ горячій призывъ ‘во имя общей матери, великой революціи, во имя тхъ принциповъ обновившихъ старый міръ которые остаются нерасторжимыми узами связующими вс республиканскія сердца, даже и т которыя болзненное оцпенніе задерживаетъ на дорог къ обтованной земл! Потому что вы жаждете ея такъ же какъ мы, хотя и не видите ея, и если мы должны пасть на пути, то я врю что младшіе изъ вашей среды войдутъ въ нее когда-нибудь и выполнятъ благородное назначеніе ввести въ нее освобожденный народъ’.
Нкоторые изъ ‘младшихъ’ въ увлеченіи начали аплодировать. По мр того какъ краснорчіе Байона принимало все боле ласкающій и умиленный по отношенію къ запоздалымъ братьямъ оттнокъ, рукоплесканія охватывали и ряды которые до тхъ поръ застыли въ упорномъ молчаніи. Ураганъ одобреній начавшійся съ крайней лвой потрясалъ въ эту минуту весь полукругъ, чуть-чуть слаблъ въ середин и снова усиливался направо, въ групп соціалистовъ какъ-то затерявшейся въ этой сторон. Такъ трещитъ разбгающееся пламя пожара умножая свои очаги и мало по малу захватывая уцлвшія мста. Теперь вся эта сверху донизу набитая зала являлась однимъ многоглавымъ пасивнымъ существомъ во власти человка охватывавшаго ее своимъ порывомъ и заставлявшаго отзываться сочувственнымъ трепетомъ на его слова, вся она представляла одинъ пучокъ нервовъ соединенныхъ однимъ электрическимъ токомъ и прикрпленныхъ однимъ общимъ корнемъ къ этому высокому, повелительному лбу рзко свтившемуся съ трибуны. На потолк вспыхнулъ газъ, его лучи отвсно падали на верхнюю часть лица оратора, на этотъ живой и подвижной рефлекторъ гипнотизовавшій вс взоры.
Публика верхнихъ ярусовъ слушала въ какомъ-то очарованіи, едва удерживаясь отъ рукоплесканій. Два лицеиста захлопали въ ладоши.,
— Какъ увлекательно такъ господствовать надъ цлымъ собраніемъ! громко сказалъ одинъ изъ нихъ.
— Какъ это увлекательно! безсознательнымъ отголоскомъ отозвалась подъ ними ярусомъ ниже провинціальная дама.
Вокругъ нея парижанки молча разглядывали оратора, одн со счастливою улыбкой на устахъ, другія каменно неподвижныя со сверкающими глазами. На трибун государственнаго совта какой-то молодой аббатъ взволнованно двигался на мст, не владя собою, и все громче повторялъ:
— Онъ правъ, а вдь онъ въ самомъ дл правъ!
Аббатъ замолчалъ и покраснлъ подъ взглядомъ стараго чиновника съ поджатыми губами и бритыми щеками который проговорилъ:
— Все это вздоръ! Но онъ хорошо сказанъ.
Во всей зал по-видимому только дв группы не принимали участія въ общемъ восторг: журналисты съ насмшливыми лицами тснившіеся въ своей трибун и имвшіе видъ професіональныхъ критиковъ скучающихъ на представленіи слишкомъ знакомой піесы и пристава тихимъ и мрнымъ шагомъ ходившіе по проходамъ полукруга со спокойнымъ и внимательнымъ видомъ сторожей сумашедшаго дома. Одинъ старый приставъ посмотрлъ на часы, передалъ товарищу портфель съ бумагами и сказалъ: ‘Прими дежурство, мн пора уходить’. Онъ проговорилъ это тономъ человка который возвращается домой подъ проливнымъ дождемъ и передаетъ зонтикъ выходящему на улицу другу.
Байонъ упрочивалъ свою побду надъ общимъ составомъ слушателей пламеннымъ воззваніемъ къ народной гордости:
— Европа покрывается солдатами, цлыя полчища ихъ выглядываютъ изъ-за стнъ старой ненависти, старыхъ предразсудковъ, старыхъ тщеславныхъ стремленій, какъ люди оставшіеся въ живыхъ посл моровой язвы глядятъ другъ на друга изъ-за могилъ мертвыхъ и ждутъ случая истребить другъ друга въ конецъ надъ останками вчерашнихъ мертвецовъ. Повсюду надежда на убійство царитъ надъ трудолюбивыми городами, парализуя мирный полетъ человческаго труда. Вы изнемогаете отъ усилій воздвигнуть желзную стну такой же толщины и высоты какъ стна вчно ожидаемаго противника, и оставляете безъ употребленія несравненную армію истинныхъ силъ французскаго народа, безсмертную армію вторженія которая никогда не знала ни остановки, ни отступленія, ни разгрома, армію идей воплощенныхъ въ этомъ народ, которая всегда длала его завоевателемъ міра по божественному праву прогреса. Ахъ! неужели вы не понимаете своей ошибки? Вы обезоруживаете Францію врне и опасне чмъ если бы вы распустили вс наши баталіоны, — обезоруживаете задерживая духъ народа на пути, по которому онъ идетъ призывая всхъ къ сбору подъ знаменемъ новыхъ идей. Разв онъ не восторжествовалъ безъ борьбы во вс трудныя минуты вка, не исправилъ всхъ ошибокъ и безумствъ нашихъ династій, не посрамилъ козней государственныхъ людей которые стерегли насъ какъ добычу и вдругъ начинали колебаться, шаткіе, смущенные, чувствуя что почва ускользаетъ у нихъ изъ-подъ ногъ, почва куда проникли наши идеи и обратили противъ нихъ ихъ же силы? Дайте же еще разъ повять этому втру побды и расплаты съ врагами который безъ единой капли крови гордо расправитъ печально повисшія складки нашего знамени. Если бы мы были убждены, дорогіе товарищи, что принесеніе въ жертву нашихъ идей одно можетъ доставить это воскресеніе Франціи, то, клянусь вамъ, мы не поколебались бы сказать разуму и прогресу: подождите, потерпите, дайте пройти Франціи! Но будучи убжденъ въ томъ что торжество нашего народа неразрывно связано съ торжествомъ разума и прогреса, я желалъ бы вселить свои врованія и въ ваши сердца: вы тоже не поколеблетесь пожертвовать тми важными интересами которые подрзываютъ народныя стремленія, вы первые привязали бы идею соціализма къ дрожащему древку знамени, если бы вамъ доказали что цною этою оно еще разъ гордо вознесется надъ землею какъ символъ возмездія для насъ и освобожденія для всхъ!
Судорожный шопотъ и стонъ стояли по всмъ скамьямъ. У самыхъ благоразумныхъ перехватывало горло, и они невольно поддавались общему бреду. Г. Шассе де-ла-Марнъ, предсдатель лваго центра, вошелъ въ эту минуту въ залу. Увидавъ Байона на трибун онъ насмшливо улыбнулся.
— На какой дудочк онъ сегодня играетъ?
Но привычная фраза брошенная наудачу сейчасъ же замерла на его губахъ. Окинувъ бглымъ взглядомъ собраніе, старый депутатъ понялъ что попалъ не въ тонъ: при вид людей своей партіи бившихъ въ ладоши г. Шассе де-ла-Марнъ быстро перемнилъ выраженіе лица, онъ внимательно и серіозно остановился у подножія трибуны и съ кротостію заблудившагося, но догнавшаго стадо ягненка принялся машинально аплодировать послднимъ словамъ періода, начала котораго не слыхалъ.
Чутье оратора подсказало Байону что пора кончать, потому что собраніе отдало ему все увлеченіе и минутное подчиненіе которое могло дать. Онъ коротко кончилъ звонкою фразой обращенною спеціально къ его друзьямъ и имвшею цлію подогрть ихъ для конечной оваціи, и сошелъ съ трибуны. Съ нижнихъ скамеекъ крайней лвой соціалисты бросились на встрчу своему вождю, другіе ждали его на верхнихъ ступеняхъ, вс руки старались пожать его руку и затмъ снова принимались аплодировать вслдъ ему. Насмшливыя и вызывающія лица глядли въ упоръ на тяжелую массу центра. Она хранила смущенное молчаніе, чары колдовства, разсялись, и палата приходила въ себя. Депутаты повскакали съ мстъ, поднялись роемъ и разлились по кулуарамъ. Сдлавшись снова говорливыми и шумными, они ходили взадъ и впередъ куря сигары по снямъ, по зал совщаній, по буфету. Кучки людей всхъ партій составлялись, расходились и снова сходились вокругъ собесдниковъ оживленно обсуждавшихъ рчь Байона.
— Онъ былъ очень хорошъ сегодня!
— Э, все та же псня, только получше сптая!
— Однако, онъ сказалъ нсколько неоспоримыхъ истинъ! энергично настаивалъ опортунистъ-консерваторъ.
— Да, вмшался радикалъ,— но можно было бы возразить ему что… и т. д.
И каждый принимался развивать доказательства которыми онъ могъ бы сразить оратора-соціалиста. Самыми многорчивыми противниками его оказывались т которые никогда не говорили съ трибуны, а также т которые аплодировали Байону неожиданно для самихъ себя и чувствовали посл этого угрызенія совсти, потребность реакціи противъ чаръ колдуна. То же бываетъ въ звринц когда укротитель со своимъ хлыстомъ выходитъ изъ клтки и зври принимаются бситься и грызть желзныя прутья ршетки.
Эти теоретическія разсужденія по поводу рчи Байона напоминали также споры зрителей въ антракт заставившей ихъ задуматься піесы Дюма или Ожье. Публика прослушала литературное упражненіе волнующее страсти благодаря затронутымъ въ немъ идеямъ, но совершенно отвлеченное отъ дйствительности ежедневной жизни, никто не думалъ устанавливать отношеніе между этою чисто умственною игрой и практическими, положительными требованіями общественной и государственной жизни. Объ этомъ свидтельствовалъ результатъ подачи голосовъ которая огромнымъ большинствомъ отвергла формулу перехода къ очереднымъ дламъ предложенную только-что увлекшимъ всхъ ораторомъ. Аплодировали артисту, а голосъ подавали за министерство: это были два совершенно различные порядка идей.
— Еще одна лишняя хорошенькая рчь которая ничего не измнитъ въ міровомъ порядк!
Это восклицаніе Пужардье, бывшаго министра и друга Гамбеты, прекрасно выражало общее чувство.
— Не слишкомъ полагайтесь на это, перебилъ Асермъ: — соціалистскій ядъ по капл проникаетъ въ нашу глыбу республиканскаго гранита и подтачиваетъ ее.
Аристидъ Асермъ, ‘парижскій депутатъ Новой Каледоніи’ по выраженію газетъ въ которыхъ онъ писалъ, или ‘Канакъ’ какъ звали его Свободное Слово и Власть, имлъ особую спеціальность въ парламент, а именно — являлся представителемъ французскаго ума, да кстати и Новой Каледоніи, посл того какъ богатый конкурентъ вытснилъ его изъ округа Восточныхъ Альпъ. Креолъ родомъ, онъ въ ранней молодости пріхалъ въ Парижъ издавать свои стихи подъ покровительствомъ своего соотечественника Леконта де-Лиля и однажды вечеромъ познакомился съ Гамбетой въ лож одной актрисы которой трибунъ принесъ дань поклоненія. Аристидъ прицпился къ широкому сюртуку великаго человка, позабавилъ его своею болтовней и получилъ отъ него въ вид жалованной милости избирательный удлъ въ Альпахъ. Впослдствіи лишась этого достоянія, онъ добился отъ расположеннаго къ нему министерства поста только-что созданнаго нумейскаго депутата. Депутатъ только разъ и не надолго побывалъ на своемъ далекомъ остров, създивъ туда на казенномъ пароход который привезъ его какъ какого-нибудь завоевателя. Его избиратели состоявшіе изъ горсти чиновниковъ и колонистовъ выказывали ему неизмнную врность съ того самаго времени, злые языки увряли что списокъ ихъ пополнялся изъ числа выпущенныхъ на свободу каторжниковъ и канаковъ набиравшихся, какъ въ Индіи, съ помощію палки.
— Мои избиратели буквально наэлектризованы, говорилъ Асермъ сообщавшійся съ ними только путемъ электричества черезъ посредство офиціальнаго кабеля,— и въ полномъ смысл слова свободомыслящіе люди, такъ какъ вс требуютъ только одного — свободы. Скептикъ и любитель пожить, человкъ очень хитрый подъ маской шута, искусившійся во всхъ интригахъ кулуаровъ по которымъ онъ гулялъ пятнадцать лтъ щеголяя своею раннею плшью, курчавою бородкой и пріятнымъ лицомъ, популярный среди своихъ собратій журналистовъ, креолъ какъ кошка всегда падалъ на ноги посл всхъ непріятныхъ приключеній куда втягивалъ его вчный недостатокъ въ деньгахъ. Замшанный въ панамскомъ процес и во всхъ подозрительныхъ длахъ, онъ каждый разъ проскальзывалъ сквозь петли стей правосудія и снова появлялся улыбающійся и оправданный. Никто не относился серіозно къ этому баловню парламента, радикалу по вывск, стороннику министерства когда оно нуждалось въ подкрпленіи, умло вращавшемуся въ орбит власти, то-есть, достаточно далеко чтобы требовать платы за услуги и достаточно близко чтобы во-время предложить ихъ.
Асермъ былъ обязанъ успхомъ своему затйливому и плодовитому воображенію. Въ періодъ его представительства Восточныхъ Альпъ у него былъ непокладистый и несговорчивый префектъ. Кабинетъ хотлъ и не ршался смстить этого чиновника. Депутату пришла въ голову блестящая мысль. Онъ отправился къ торговцу надгробными внками, выбралъ изящный экземпляръ изъ чернаго стекляруса съ надписью: ‘Вчная память и сожалніе’ и веллъ выслать его безъ имени отправителя г. префекту Восточныхъ Альпъ. На другой день такая же посылка изъ другаго магазина и такъ дале въ продолженіе трехъ недль, пока очередь не обошла всхъ парижскихъ торговцевъ внками. Посл третьей посылки между чиновниками префектуры начались толки. Вс чиновники и журналисты города живо устроились такъ чтобы быть на почт каждый день въ часъ полученія роковаго ящика. Черезъ недлю это сдлалось сказкой и потхой всего города: въ ресторанахъ только объ этомъ и говорили, мстныя газеты ликовали, префектъ не смлъ больше показываться на улиц. Посл пятнадцатаго внка онъ долженъ былъ подать въ отставку. Шутка стоила Аристиду 25 золотыхъ, но онъ добился своего. ‘Остроумный депутатъ Новой Каледоніи’ поддерживалъ свою славу забавными рчами въ которыхъ онъ требовалъ немного бюджетной манны для своего острова, ‘для этого южнаго рая, куда мы умемъ посылать только нашихъ осужденныхъ преступниковъ и гд каждый изъ насъ, дорогіе товарищи, можетъ окончить свои дни если несправедливая судьба сдлаетъ насъ рабами свободы’.
Таковъ былъ человкъ пересуживавшій рчь Байона.
— Да, продолжалъ онъ,— они подточили глыбу. Боже мой! я знаю что трещину еще можно скрыть заткнувъ ее духовенствомъ, но если бы у насъ оказался недостатокъ въ этомъ матеріал, то она испугала бы міръ своими размрами. Байонъ заставляетъ васъ слушать себя, рукоплескать себ, онъ пріучаетъ насъ къ нкоторымъ изъ своихъ идей, его соціализмъ и, что еще хуже, его парламентская личность длаются мало-по-малу сносными, возможными и, извините за выраженіе, сочетаемыми съ другими элементами въ критическій моментъ. Сдлаться возможнымъ — въ политик все. Въ одинъ прекрасный день вы просыпаетесь въ изумленіи: страшный волкъ которымъ пугали дтей пахнетъ сафьяномъ! Да вотъ посмотрите на Пелюсена который шепчется тамъ съ директоромъ департамента колоній: онъ участвовалъ въ Комун до конца и былъ замшанъ въ версальскихъ убійствахъ, — это извстно, мы даже пользовались этимъ предлогомъ для того чтобы не платить ему денегъ за превосходныя статьи нравственнаго содержанія которыя онъ писалъ въ нашихъ газетахъ. И что же? вотъ онъ теперь помощникъ государственнаго секретаря и торгуется со мной изъ-за суммы которую я прошу на постройку маяковъ на моемъ несчастномъ остров чтобъ уменьшить число попытокъ къ бгству каторжниковъ. Онъ находитъ меня слишкомъ требовательнымъ и цинично отвчаетъ: ‘Не длайте другимъ того чего не хотите для себя: какъ я убгу изъ Новой Каледоніи если тамъ будетъ слишкомъ свтло?..’ Кто знаетъ, не запоетъ ли когда-нибудь и Байонъ ту же псню? Друзья мои, остерегайтесь этого сладкогласнаго навознаго жука!
Въ то время какъ Аристидъ объяснялъ законность послдняго названія нсколькимъ недоумвающимъ товарищамъ, вс напрасно искали по кулуарамъ того человка котораго онъ имъ наградилъ. Байонъ быстро отдлался отъ привтствій друзей и вышелъ чрезъ одну изъ маленькихъ боковыхъ дверей амфитеатра въ коридоръ, къ лстниц по которой спускалась публика изъ почетныхъ ложъ. Стоя тамъ онъ слышалъ свое имя на устахъ у всхъ. Въ его присутствіи разговоры затихали, каждый замедлялъ шагъ и останавливалъ на оратор любопытный, восхищенный взглядъ. Байонъ казался равнодушнымъ къ этимъ ласкамъ славы, онъ ждалъ устремивъ глаза на лстницу и вдругъ бросился на встрчу молодой женщин которая послднею выходила изъ ложи президента.
Въ плотно облегающемъ шерстяномъ плать и котиковой кофточк мягко блествшей подъ лучами свта, она сходила по ступенямъ лстницы тою медленною походкой движущейся статуи, въ которую стройная грація нкоторыхъ женщинъ уметъ вкладывать какую-то музыку составленную изъ согласнаго ритма плечъ, стана и колнъ. Она принадлежала къ числу тхъ женщинъ, приближеніе которыхъ скоре слышишь чмъ видишь благодаря этой походк. Темныя очертанія ея красоты, казавшіяся еще темне-благодаря строгому костюму, нарушались только двумя свтлыми точками: букетомъ алыхъ розъ приколотыхъ къ лифу и прядью золотистыхъ волосъ выбившихся изъ подъ котиковой шапочки на воротникъ. Подъ вуалью на кругломъ, почти слишкомъ кругломъ личик съ тонкими чертами глаза блестли немного лихорадочнымъ блескомъ подъ впечатлніемъ только-что выслушаннаго засданія. Эти глаза остановили на Байон гордый и далекій взглядъ смотрвшій очень свысока и снисходительно, этотъ взглядъ, казалось, подбиралъ его съ земли и поднималъ до улыбавшагося ему лица. Депутатъ подошелъ, его голосъ звучавшій такъ повелительно и дко на трибун принялъ оттнокъ мольбы и задрожалъ тою же сдержанною страстью которая такъ дйствовала на палату:
— Вы довольны?
— Да, отвчала молодая женщина съ чуть замтнымъ пвучимъ оттнкомъ иностраннаго выговора, — да, потому что они будутъ довольны.
— Кто они?
— И вы еще спрашиваете? Т для кого мы работаемъ, т чьи невзгоды составляютъ вашу силу, т ради кого и въ комъ я васъ…
Она не докончила фразы. Огонекъ вспыхнувшій въ ея глазахъ сказалъ слово котораго она не договорила.
— И между тмъ, сказалъ Байонъ, — ваши уста все-таки отказываютъ мн въ слов которое вознаградило бы меня за все. Общайте мн что вы скажете его сегодня вечеромъ у баронессы.
— Приходите и увидите.
— Вы собираетесь туда рано?
— Я тамъ обдаю. А вы?
— Мн надо только просмотрть мои коректуры, и тогда я свободенъ. Вы будете въ большой круглой комнат съ пальмами подъ картиной Рюисдаля, гд рожь блеститъ на солнц какъ ваши волоса? Вы не будете смотрть ни на кого другаго, Дарья? Сберегите мн до тхъ поръ всю свою душу чтобъ я могъ взять ее цликомъ въ вашемъ первомъ взгляд.
Обмнявшись этими немногими словами, они дошли до конца коридора въ главныя сни, куда сходила публика изъ верхнихъ ярусовъ.
— Прощайте! улыбаясь сказала молодая женщина.— Видите какъ вс на васъ смотрятъ? Мн неловко, я убгаю.
И она скрылась чрезъ маленькій дворъ на набережную. Стоя неподвижно на порог, Байонъ провожалъ глазами стройную фигуру въ котиковой кофточк, пробиравшуюся между полицейскими и разсыльными.
Изъ толпы собравшейся на среднемъ подъзд при вид Байона послышались восклицанія и дружескія привтствія.
— Вотъ онъ, герой торжества! Браво, Байонъ! Великолпно! Безподобно!
Байонъ, казалось, ничего не слыхалъ. Въ эту минуту ничто изъ волненій и тираніи парламента не существовало для того кого Аристидъ назвалъ сладкогласнымъ жукомъ.
Послднее слово требуетъ нкоторыхъ объясненій.

ГЛАВА II.
Іовъ на гноищ.

На тхъ участкахъ, гд нын возвышаются красивыя зданія площади Монсо, старые парижане помнятъ огороды, коровники, конюшни и грязныя избушки, цлый кварталъ полу-городской, полу-деревенскій, въ которомъ полевыя работы перемшивались съ городскою промышленностью. Тамъ умирала благородная и мирная обработка земли уже обезображенная и отравленная дыханіемъ Парижа, какъ умираютъ послднія волны открытаго моря на неясной границ, гд оно у береговъ переходитъ въ стоячее, загрязненное нечистотами болото. Нсколько каменныхъ и кирпичныхъ домовъ чередовались съ одноэтажными деревянными лачугами обнесенными такими же заборами. Эти лачуги выходили на огороды и дворы гд гуляли куры и телята и служили пристанищемъ для цлаго жалкаго населенія мелкихъ торговцевъ, огородниковъ, молочницъ, птичницъ и т. д.
Самое жалкое изъ этихъ помщеній безспорно принадлежало старику Байону. Оно занимало неправильный дворъ длиною въ нсколько квадратныхъ метровъ между дровянымъ складомъ и высокою стной виннаго завода, тамъ гд теперь улица Геліополиса выходитъ въ улицу Вильгельма Телля. Въ глубин этого двора, въ лвомъ углу его, возвышался родъ клтки изъ старыхъ досокъ съ большимъ навсомъ на четырехъ подпоркахъ, основаніемъ этой клтки служила единственная, но довольно просторная комната домика исполнявшая назначеніе кухни. Въ верхній этажъ, т. е. въ клтку взбирались по наружной лстниц. Въ противоположномъ углу двора дощатый сарай служилъ жилищемъ для двухъ коровъ и лошади. Страннаго вида стна слпленная съ помощію глины и извести изъ всевозможнаго матеріала, какъ-то: разбитыхъ жернововъ, черепковъ, кровельныхъ черепицъ, скрывала отъ прохожихъ со стороны улицы и убогій домъ, и конюшню, по средин этого укрпленія были деревянныя ворота придававшія до извстной степени видъ фермы этой ‘собственности’. Надъ перекладиной ихъ качалась деревянная расписная доска исполнявшая должность вывски. Живопись ея, хотя и романтическаго стиля, очевидно не имла ничего общаго съ кистью Делакроа, на ней смутно виднлись очертанія почтеннаго старца съ длинною бородой лежащаго на куч чего-то неопредленнаго и бесдующаго съ тремя лицами въ библейской одежд. Надъ этимъ изображеніемъ рукою какого-то безграмотнаго калиграфа было написано: ‘Іовъ на гноищ’. Краснорчивая вывска пояснялась прохожимъ кучею перегноя виднвшагося во двор сквозь отворенныя ворота.
Тамъ въ продолженіе 40 лтъ запасались удобреніемъ вс огородники Монсо и его окрестностей. Основатель этого дла старикъ Байонъ пришелъ во Францію вмст съ союзниками въ 1814 г. Мы говоримъ — ‘пришелъ’, стараясь согласоваться съ преданіями квартала, но это слово не совсмъ подходитъ къ выходцу вернувшемуся въ землю гд онъ когда-то зналъ лучшіе дни. Потомокъ Симеона Леви, испанскаго Еврея переселившагося изъ Толедо въ Байону посл эдикта вротерпимости Генриха II, около 1550 года, Родригъ Леви, по прозванію Байонъ, былъ младшимъ братомъ Авеля, поставщика хлба при войскахъ республики и имперіи. Принимавшій участіе въ предпріятіи старшаго брата, Родригъ, однако, сталъ жертвою войнъ обогатившихъ Авеля Байона. Въ то время какъ этотъ послдній сопровождалъ въ Швейцарію комисара Раппни и подражалъ этому достойному образцу облагая тяжелою податью жителей Берна, положеніе морскихъ длъ парализовало дла Родрига упрямо сидвшаго сначала въ Бордо, а потомъ въ Марсели. Посл того какъ блокада окончательно прекратила торговыя сдлки съ Англіей, злополучный поставщикъ отплылъ въ Одессу. Тамъ онъ перебивался самымъ жалкимъ образомъ, пока обратный приливъ европейскихъ войскъ не прибилъ его снова къ нашему берегу въ числ другихъ обломковъ, Когда сотня казаковъ, которой Родригъ поставлялъ водку, выступила въ походъ, онъ посадилъ въ маркитантскую фуру свою молодую жену Сепфору съ новорожденнымъ ребенкомъ на рукахъ и подхваченный волною русскихъ войскъ былъ выброшенъ вмст съ семьею на равнину Монсо въ Париж, въ знакомый намъ заброшенный пустырь. Сначала подперли покосившуюся клтку, потомъ обнесли ее заборомъ который впослдствіи, былъ замненъ стной и упрочилъ за семействомъ Байона прилегавшій къ дому клочокъ земли. Мало-по-малу выросла конюшня, пара коровъ присоединилась къ старой лошади протащившей Байона черезъ всю Европу, и когда сосдній садовникъ предложилъ покупать у него навозъ, то Байонъ понялъ что въ промышленной жизни квартала есть проблъ.
Онъ сдлалъ это открытіе къ концу реставраціи, уже будучи слишкомъ старымъ и придавленнымъ нищетой для того чтобъ извлечь изъ него всю выгоду какую было бы можно, однако тмъ не мене онъ сталъ ежедневно съ зарей запрягать свою давно отдыхавшую телжку и къ вечеру возвращался домой съ цлымъ возомъ удобренія и всякаго рода отбросовъ, частію подобранныхъ на улиц, частію купленныхъ за безцнокъ по дворамъ предмстья и предназначавшихся теперь для перепродажи сосднимъ огородникамъ. Эти послдніе мало-по-малу привыкли запасаться изъ кучи ежедневно выроставшей на двор Байона. Предупредительный и точный въ длахъ старикъ умлъ пріобртать и удерживать кліентовъ, а также разжалобить ихъ разказомъ о своихъ странствіяхъ и страданіяхъ.
‘Старый казакъ’, какъ звали его кумушки, искусно пользовался врожденною склонностію горожанъ къ своеобразнымъ типамъ. Дти забавлялись его желтымъ халатомъ на лисьемъ мху и высокою мховою шапкой, изъ-подъ которой стружками висли длинные сдые пейсы, они собирались въ кружокъ и слушали разказы ‘дда Байона’ о битвахъ при Люцен и Бауцен, они съ уваженіемъ глядли на тощую клячу побывавшую подъ непріятельскимъ огнемъ. ‘Этотъ человкъ гораздо выше своего положенія’, говорили про него яблочныя торговки. Положеніе дйствительно не изъ высокихъ, но ‘ддъ Байонъ’ искусно подйствовалъ на воображеніе своихъ покупщиковъ придумавъ вывску. Имя Іова облагораживало собранный на его двор товаръ, въ умахъ происходило невольное сопоставленіе библейскаго патріарха съ этимъ бднымъ старикомъ вытерпвшимъ столько невзгодъ и съ такимъ достоинствомъ сидящимъ передъ кучею гнилой соломы.
Когда въ 1840 году онъ умеръ, то въ жизни семьи ничего не измнилось. Фердинандъ Байонъ сталъ вмсто отца править телжкой. Покупщики остались врны ему. Спросъ не уменьшился, подъ руководствомъ своей матери Сепфоры онъ продолжалъ вести свое хозяйство и торговлю. Фердинандъ обладалъ только духомъ порядка, но былъ совершенно лишенъ изобртательности и смлости полета. Надъ его головой пронеслась четверть вка, онъ уже сталъ ‘дядей Байономъ’. Въ двухъ шагахъ отъ поставленнаго Гаусманомъ кверху дномъ Парижа и дворъ, и лачуга Байоновъ сохранили свой видъ эпохи реставраціи, свою старую нищенскую вншность и свои торговые обороты безъ дальнихъ горизонтовъ. Первая жена Фердинанда Анна Ліонъ-Мейеръ не пробудила въ немъ ни какихъ дремлющихъ торгово-промышленныхъ способностей, существо болзненное и придавленное нуждою, Анна влачила свое чахоточное существованіе и, наконецъ, умерла не оставивъ дтей. Живительный толчокъ развитію фирмы должна была дать вторая жена хозяина, Рахиль Гейманъ, изъ майнцскихъ Геймановъ.
Эта личность должна считаться истинною основательницей большой фабрики химическихъ удобреній Байонъ и Ко. Едва успвъ войти въ наслдіе Байоновъ и несмотря на быстрое появленіе на свтъ двухъ ребятишекъ — Эльзеара и Наталіи, Рахиль выказала замчательный духъ нововведеній и преобразованій. Конюшня расширилась, число коровъ увеличилось, сдлки заключенныя съ нсколькими фабриками отдававшими свои выварки и остатки привлекли во дворъ воза съ новыми, странными отбросами, тотчасъ же подвергавшимися умлой разборк и сортировк съ обозначеніемъ различныхъ цнъ. Но это было только вступленіе къ великимъ планамъ зрвшимъ въ голов Рахили. Несмотря на отсутствіе образованія она врнымъ торговымъ чутьемъ угадывала важность совершавшагося земледльческаго переворота и великую будущность новыхъ способовъ насыщенія земли заморскими или искусственными удобреніями. Каждый мечтаетъ въ области своего кругозора: стоя передъ подстилкой своихъ коровъ, Рахиль мечтала о залежахъ перувіанскаго гуано. Она заручилась содйствіемъ одного молодаго химика-Поляка умиравшаго съ голода на одномъ изъ чердаковъ улицы Геліополиса, онъ предоставилъ къ ея услугамъ свои познанія въ обмнъ на кусокъ хлба. Тотъ же безошибочный инстинктъ открылъ Рахили неминуемое распространеніе Парижа въ сторону равнины Монсо и вздорожаніе сосднихъ участковъ земли. Тогда она выгодно скупила самые лучшіе изъ нихъ по 20—30 су за метръ и перепродала ихъ лтъ черезъ пять-шесть по 50—60 франковъ и дороже. Нашла ли она какія-нибудь сбереженія старика свекра въ шкафу на чердак? Сумла ли она заинтересовать своимъ предпріятіемъ какого нибудь заимодавца-капиталиста? Послднее предположеніе явилось когда въ ея рукахъ увидали акціи фирмы Натанъ и Сальседо находившейся въ родств съ Байонами старшей линіи.
Эта линія настолько извстна что довольно будетъ упомянуть о ней въ нсколькихъ словахъ. Правая рука знаменитаго Рапина Авель Байонъ оставилъ двухъ дтей — дочь Елизавету вышедшую замужъ за банкира Дунса Сальседо и сына, извстнаго филолога Давида Байона, рано прославившагося своею сравнительною граматикой семитическихъ нарчій. Жена Давида, Евдокія Мюллеръ (изъ богатыхъ кольмарскихъ Мюллеровъ), подарила ему трехъ сыновей: Альфонса избравшаго карьеру отца и ставшаго впослдствіи инспекторомъ Монтобанскаго лицея, Луи-Наполеона названнаго такъ въ честь наслднаго принца и попавшаго стараніями своей тетки Елизаветы въ банкъ Натана и Сальседо, и младшаго Жозефа еще въ молодости заслужившаго довріе Гамбеты и теперь занимавшаго должность префекта Нижней Жиронды и пользовавшагося славой одного изъ самыхъ способныхъ и дятельныхъ администраторовъ.
Эти замтные и значительные люди никогда бы не знали своихъ смиренныхъ родственниковъ жившихъ подъ вывской Іова если бы слушать совтовъ старой Сепфоры: даже въ самыя тяжелыя минуты вдова Родрига отказывалась отъ всякихъ попытокъ къ сближенію съ сыномъ и внуками своего деверя Авеля, отчасти изъ робости и страха отказа, отчасти изъ чувства отвращенія къ этимъ отступникамъ, какъ она называла ихъ, забывшимъ вру своихъ отцовъ. Благодаря религіозному индиферентизму Давида, Евдокія Мюллеръ воспитала своихъ сыновей въ идеяхъ и обрядахъ своей кольмарской лютеранской среды, ихъ считали лютеранами, можетъ-быть они ими и были, какъ инспекторъ такъ и префектъ охотно позволяли причислять себя къ этому вроисповданію. Можетъ-быть Рахиль, какъ особа положительная и лишенная предразсудковъ, перешагнула черезъ то что останавливало бабушку Сепфору? Въ такомъ случа покупка земельныхъ участковъ, по-видимому, доказывала что всякій, даже обнищалый и неизвстный членъ фамиліи Байоновъ не напрасно стучался у дверей банка Натана и Сальседо.
Разливъ рки размываетъ или уноситъ неустойчивыя части земли и, напротивъ, удобряетъ т которыя по плотности и прочности своей устояли. То же длаетъ и разливъ большаго города. Когда Парижъ спустился въ равнину Монсо со своими правильными улицами и нарядными зданіями, то онъ выбросилъ за черту города всю мелочь огородниковъ, коровниковъ и разнощиковъ. Боле живучія промышленныя учрежденія удержались измнивъ свой видъ. Въ числ ихъ оказался и дворъ подъ вывской Іова. Въ одинъ прекрасный день, вскор посл войны, лса каменщиковъ и плотниковъ заполонили дворъ Байоновъ. На слдующій годъ на участк гд съ давнихъ поръ царилъ живописный и грязный безпорядокъ двора и конюшни появился большой, холодный и приличный домъ выстроившійся въ рядъ со своими богатыми сосдями, одинъ изъ тхъ домовъ съ нмымъ лицомъ и тусклыми глазами, сдержанный видъ которыхъ напоминаетъ и банкъ, и монастырь, глазъ угадываетъ конторы въ ихъ ндрахъ за ршетчатыми окнами перваго этажа, мщанскую роскошь за сурово-неподвижными портьерами втораго и точный до мелочей мозгъ на верху за блыми занавсками третьяго. У этого дома было пригородное отдленіе въ Левалоа-Пере, состоявшее изъ обширнаго двора окруженнаго амбарами и складами, откуда развозились цлые обозы гуано, фосфатовъ и нитратовъ. Но въ чистенькихъ конторахъ улицы Геліополиса ничто не обнаруживало рода операцій совершавшихся безукоризненными прикащиками принимавшими кліентовъ и сводившими счеты подъ строгимъ взоромъ хозяйки. ‘Какое-нибудь присутственное мсто’, сказалъ бы прохожій не обративъ вниманія на черную мраморную дощечку вдланную въ одну изъ дверныхъ половинокъ. Эта дощечка когда-то вызвала не мало бурныхъ сценъ въ семейств Байоновъ. Старуха Сепфора и ея сынъ Фердинандъ сохранили суеврную привязанность къ старой почтенной вывск ставившей ихъ дло подъ защиту и покровительство патріарха. Рахиль съ трудомъ втолковала имъ что такая лубочная приманка больше не годится. Пришлось сдлать взаимную уступку. На верху мраморной дощечки неразборчивыми готическими буквами написали на этотъ разъ уже грамотно дорогія для стариковъ слова ‘Іовъ на гноищ’, а внизу четкими золотыми латинскими буквами стояло:

Заведеніе химическихъ удобреній Байонъ и Ко.
Гуано, Фосфаты, Нитраты.
Отправка въ провинцію и во вс государства.

Такъ, повинуясь общему закону управляющему всми превращеніями нашего времени, куча соломы и перегноя дда Байона, бдная, неприкрашенная, откровенно и цинично выставленная на глазахъ у всхъ, превратилась въ сродныя же, но искусственныя и концентрованныя вещества, сильныя и тучныя, спрятанныя отъ человческаго взора, прикрытыя строгимъ фасадомъ и учеными словами и поступавшія въ продажу подъ видомъ чековъ и счетовъ.
Читатель проститъ намъ этотъ подробный обзоръ жизни и личности предковъ человка игравшаго нкоторое время блестящую роль въ нашей стран. Родясь въ 1864 г., годомъ раньше своей сестры Наталіи, маленькій Эльзеаръ помнилъ старый дворъ подъ вывскою Іова. Его самыя отдаленныя воспоминанія рисовали ему тощихъ рыжихъ коровъ на неровномъ двор и вечернія возвращенія отца на скрипучей телг съ возомъ грязной соломы. Старая бабушка была первою воспитательницей мальчика. Храня въ строгой неприкосновенности врованія и обряды своей религіи, она объясняла ему ихъ смыслъ, какъ только Эльзеаръ понялъ склады, она начала учить его читать по Библіи.
Пылкое воображеніе ребенка пробудилось надъ книгой разказывавшей ему дивную повсть его племени. Съ порога своей лачуги, на которомъ онъ сто разъ перечитывалъ одн и т же страницы, онъ видлъ передъ собою воинство могучихъ и сильныхъ, бывшихъ сначала рабами, а потомъ владыками міра во вс вка, во всхъ царствахъ: проданнаго въ рабство Іосифа сдлавшагося намстникомъ фараона и хозяиномъ богатствъ Египта, пастуха Моисея ведущаго свой народъ въ землю обтованную, благочестиваго Даніила, начальника сатраповъ Дарія, нищаго Мардохея обогатившагося имуществомъ Амана и осыпаннаго почестями Ассуиромъ. Чудесные разказы смняли другъ друга, подтверждая божественное обтованіе и подкрпляя слова книги служившія утшеніемъ во всхъ странствіяхъ и гоненіяхъ, слова о томъ что сыны Израилевы росли и множились и наполняли землю и что чмъ больше ихъ угнетали, тмъ больше они множились.
Сепфора продолжала уроки Библіи. По вечерамъ сжигая горькія травы какъ предписывалъ уставъ, она разказывала внуку исторію избранниковъ въ тяжкія времена и указывала на продолженіе обтованія до нашихъ дней. Будучи дочерью бднаго, но ученаго минскаго талмудиста, Сепфора въ молодости слыхала бесды учителей въ отчемъ дом и даже внимала поученіямъ знаменитаго Нахмана Крохмаля изъ Тарнополя питавшаго иногда отъ крупицъ своей премудрости свою минскую братію. Съ какой жадностію слушали дти разказы бабушки о чудесахъ совершенныхъ цлымъ рядомъ замчательныхъ людей!
Какъ дивенъ казался имъ Давидъ Рейбени, таинственный посланецъ колнъ Востока, братъ и посланникъ еврейскаго султана Аравіи, принятый съ царскими почестями папою Климентомъ VII, королемъ португальскимъ, императоромъ австрійскимъ, разъзжавшій по Европ на своемъ бломъ боевомъ кон, увлекавшій за своимъ блымъ шелковымъ знаменемъ освобожденныхъ имъ несчастныхъ бдняковъ и горстями разсыпавшій въ Рим и Лисабон золото привтствовавшему его народу! А красавецъ Соломонъ Молчо — пророкъ смущавшій своими правдивыми предсказаніями папъ и королей, увлекавшій своимъ краснорчіемъ толпы народа собиравшіяся на его пути отъ Кадикс.а до Константинополя! Неуязвимый, охраняемый свыше онъ проходилъ, какъ отроки Вавилонскіе, черезъ пламя, на другой день посл его всенароднаго сожженія по приказу Sant’ Officio его встртили въ Ватикан рядомъ съ папой Климентомъ который тайкомъ подмнилъ его другою жертвой, когда его повели на костеръ во второй разъ въ Манту, то были принуждены завязать ему ротъ, такъ боялись волшебнаго дйствія его рчи на народъ, но по словамъ его учениковъ, онъ и на этотъ разъ побдилъ огонь, и его впослдствіи видли вмст съ его невстой въ Палестин. Сепфора напоминала также о высокомъ жребіи Іосифа Пасси, герцога наксосскаго, который былъ любимцемъ султана Сулеймана, равнялся съ визирями властію и богатствами и на свои средства возстановилъ и обстроилъ Тиверіаду Галилейскую. Она приводила въ примръ Баруха Спинозу, славнаго мудреца которому воздвигали статуи сами неврные. И наконецъ она разказывала о самомъ удивительномъ изо всхъ, о Саббатаи Севи, мессіи провозглашенномъ въ Смирн при звукахъ трубъ, вдохновенномъ пророк заставлявшемъ трепетать отъ восторга всхъ разсянныхъ чадъ избраннаго народа, при дальнемъ звук его имени почтенный Мануилъ Техейра плясалъ отъ радости въ амстердамской синагог, прижимая къ сердцу свитокъ Закона, цлые караваны составлялись въ Лондон, Гамбург, Авиньон, для того чтобы слдовать въ Іерусалимъ за новымъ царемъ котораго должны были тамъ помазать на царство. Саббатаи, помазанникъ Божій, который не хотлъ знать женщинъ и отвергалъ своихъ супругъ до дня когда видніе въ Каир открыло ему появленіе въ Польш назначенной ему судьбою невсты, неизвстной сироты найденной въ одной рубашк на кладбищ, несравненной очаровательницы Сарры, красоту которой воспли поэты Египта, Саббатаи, столь могущественный въ Смирн что миліоны піастровъ присылались ему въ даръ въ Дарданельсісій замокъ, куда его заточила ревнивая зависть халифа и гд онъ содержалъ царскій дворъ и жилъ окруженный своими приверженцами, Саббатаи боготворимый своими учениками которые продолжали долгое время спустя посл его смерти просить его именемъ во всхъ общинахъ Европы и Азіи!
Маленькій Эльзеаръ весь погружался въ эти привлекательныя исторіи. Он имли для него цну близкаго, личнаго сокровища, несравненно боле дорогаго чмъ та пошлая исторія которой учили его въ школ, исторія съ ея общими, всмъ извстными героями: Карломъ Великимъ, Баярдомъ, Тюренномъ, Наполеономъ. Он продолжали въ другой сфер священное преданіе библейскихъ лицъ. Эти чужеземныя государства, этотъ баснословный Востокъ являвшіеся для его классныхъ товарищей только смутными географическими выраженіями, все это Эльзеаръ чувствовалъ своимъ съ тмъ же правомъ какъ и отгороженный участокъ равнины Монсо, сынъ всемірной семьи, гражданинъ того міра въ который свободно улетало его воображеніе, онъ втайн гордился этимъ и испытывалъ нчто въ род презрнія къ сверстникамъ которые были какъ будто приклеены къ мостовой своей улицы и съ трудомъ напрягали вниманіе когда имъ приходилось за урокомъ отправляться съ учителемъ въ Африку или Азію. Ребенокъ росъ въ этой мечт о чудесномъ избраніи, вчно возможномъ, вчно повторяющемся, онъ смутно чувствовалъ въ себ вс души тхъ которые произошли отъ смени Іакова, въ смутномъ и величественномъ ожиданіи баюкавшемъ его чувствительность онъ подчинялъ и пріучалъ свою нарождающуюся волю къ служенію всякимъ честолюбивымъ мечтаніямъ.
Въ первоначальномъ городскомъ училищ, куда рано отдала его мать, ученикъ Байонъ легко опередилъ всхъ товарищей. Сдлавшись стипендіатомъ въ лице Людовика Великаго (стипендія, конечно, была получена благодаря ходатайству стараго Давида), Эльзеаръ продолжалъ такъ же успшно свои занятія. Его поступленіе въ это заведеніе совпало съ превращеніемъ ‘гноища Іова’. Новая жизнь началась для школьника съ занятіями и средою лицея и съ перездомъ въ новый, удобный и приличный домъ. Смерть бабушки Сепфоры порвала послднее звено цпи привязывавшей его къ его прошлому грезъ и нищеты.
Куча соломы и навсъ укрывавшій ихъ дтскія игры, чудесный міръ Библіи и бабушкиныхъ разказовъ — все это первое наслоеніе медленно погрузилось въ глубь воспоминаній, но юный умъ сохранилъ отъ нихъ неизгладимый слдъ и без-сознательно продолжалъ получать побужденіе для своихъ дйствій отъ вещей которыми не жилъ.
Кто узналъ бы прежняго маленькаго бродягу въ блестящемъ юнош открытомъ для вліянія всхъ идей, увлеченномъ модною литературой и уже обводившемъ Парижъ тмъ бойкимъ взоромъ завоевателя который они вс такъ рано теперь пріобртаютъ? Лицеистъ философъ, съ оттнкомъ позитивизма, живо пропитавшійся общераспространеннымъ невріемъ, посмялся бы очень свысока надъ тмъ кто напомнилъ бы ему предписанія Торы. Эта ветошь заслуживала той же снисходительной улыбки какъ и забытый катихизисъ его товарищей. Между ними и имъ не было никакой разницы: вс они были умы одинаково эманципированные, одинаково современные. Если онъ иногда и разгибалъ тяжелую Библію, по которой учился читать, то только для того чтобы проврить въ ней объясненія современныхъ экзегетовъ, остроумныя толкованія встртившіяся въ книг Ренана. Простое удовлетвореніе умственнаго любопытства, думалъ онъ. Однако, закрывъ книгу, онъ ловилъ себя на размышленіяхъ о неожиданной судьб погонщика ословъ Саула или пастуха Давида. Миы или дйствительность, но эти хитроумные и настойчивые люди завоевавшіе власть и богатство казались ему превосходными наставниками и примрами, ихъ обаяніе было для него такъ же близко и соблазнительно какъ обаяніе поручика Бонапарта для его товарищей въ т счастливые годы когда каждый говоритъ себ: надо быть Наполеономъ.
Какъ только Эльзеаръ получилъ свой дипломъ, Рахиль посадила его въ контору улицы Геліополиса съ общаніемъ вскор принять его въ число директоровъ фирмы. Посл нсколькихъ мсяцевъ испытанія, молодой человкъ не смогъ побдить своего отвращенія къ такому примненію своихъ способностей. Вс его грезы возмущались противъ узости торговаго горизонта, противъ самаго рода отцовской торговли, уже и въ школ стоившей ему многихъ насмшекъ со стороны товарищей. Онъ объявилъ матери что чувствуетъ влеченіе къ другой карьер и что съ радостью предоставитъ будущему мужу своей сестры Наталіи вс богатыя перспективы открывавшіяся благодаря росту и процвтанію фирмы. Рахиль пристально поглядла ему въ глаза своимъ яснымъ взглядомъ практической женщины и просто сказала:
— Ты увренъ въ своей вол, что бы ты ни предпринялъ?
— Я увренъ въ нершительности другихъ. Я присмотрлся къ нимъ: они никогда не выдерживаютъ смлаго удара.
Довольная отвтомъ, по которому она узнавала дитя своихъ ндръ, вдова Байонъ назначила ему хорошее годичное содержаніе и позволила летть въ высшее учебное заведеніе юридическихъ наукъ.

ГЛАВА III.
Восхожденіе Эльзеара.

Онъ сталъ изучать законодательство, политическую экономію, исторію. Прилежно посщая диспуты въ которыхъ образуются ораторы, онъ пріобрлъ на нихъ репутацію краснорчія которая предшествовала ему и въ суд, куда онъ вступилъ въ качеств адвоката. Однако, нсколько лтъ прошли не оправдавъ надеждъ которыя товарищи возлагали на его ранній талантъ. Пылкое честолюбіе которое онъ обнаружилъ при выход изъ лицея, казалось, было заглушено разсянною и шумною жизнію въ которую Эльзеаръ бросился съ увлеченіемъ и въ которой на ряду съ естественною порывистостію было много и показнаго. Онъ не долго останавливался на пошлыхъ похожденіяхъ Латинскаго квартала, нсколько шумныхъ успховъ въ театральномъ мір скоро открыли ему власть и силу его строгой красоты и жаркой рчи. Женщины открыли предъ нимъ одинъ за другимъ т міры съ неясными границами которые соприкасаются и все боле сливаются другъ съ другомъ въ Париж, — ту лстницу по которой умный и пріятный молодой человкъ поддерживаемый успхомъ легка поднимается изъ гостиной въ гостиную, отъ алькова къ алькову, отъ учительницы музыки до разведенной съ мужемъ писательницы, отъ писательницы до любопытной иностранки, потомъ кокетки изъ финансоваго міра, легкомысленной баронессы и наконецъ подлинной маркизы.
Байонъ сумлъ понравиться своими природными дарованіями и приправой идей скандализовавшихъ первыя изящныя гостиныя въ которыя онъ получилъ доступъ. Онъ смло развивалъ тамъ соціалистическія теоріи, общество со снисходительною улыбкой слушало поджигательныя рчи которыя заставили бы выбросить за дверь всякаго другаго человка, мене благовоспитаннаго, мене хорошо одтаго, мене подчиненнаго во всемъ остальномъ кодексу свтскихъ приличій. Эльзеаръ попалъ въ студенческую среду въ то время когда вяніе соціализма носилось надъ школой. Онъ примкнулъ къ модному ученію сначала изъ подражательности, затмъ утвердился въ немъ по искреннему влеченію сердца и обдуманному разчету воли. Это направленіе его ума имло очень сложныя причины, онъ часто излагалъ и опредлялъ ихъ въ долгихъ бесдахъ съ самымъ близкимъ своимъ другомъ Жакомъ Андараномъ, съ которымъ онъ сидлъ на школьной скамь и впослдствіи встртился въ парламент. Молодые люди представляли полную противоположность другъ другу: Жакъ былъ мыслитель нершительный и колеблющійся въ своей потребности постиженія всей вселенной, Эльзеаръ изливалъ на него свои велерчивые періоды съ деспотизмомъ природнаго оратора, для котораго всякій человкъ — публика.
— Какая муха тебя кусаетъ? говорилъ Андаранъ.— Ты соціалистъ! Ты аристократъ до мозга костей, ты мечтающій только объ утонченной роскоши, выдающемся положеніи и свтскихъ успхахъ! Вдь это идіотство! Ты измняешь традиціямъ всего своего племени и навлекаешь на себя его ненависть: оно по самой сути вещей стоитъ на сторон капитала въ которомъ почерпаетъ свою силу. Ты производишь на меня впечатлніе офицера генеральнаго штаба который въ моментъ полученія высшаго чина переходитъ на сторону возмущенія.
— Оставь меня въ поко съ моимъ племенемъ! Вчно одинъ и тотъ же вздоръ, какъ будто расы могутъ еще существовать въ такое время и въ такой стран гд существуетъ только личность. И теб не стыдно снова вытаскивать старый школьный и церковный шаблонъ выкроенный учителями и эксплоатируемый духовенствомъ? Но я такъ и быть на минуту стану на твою точку зрнія: если даже допустить племенную наслдственность, то какое же жалкое понятіе ты составилъ себ о томъ племени къ которому ты меня причисляешь! По какому праву сводишь ты его къ этой искусственной единиц? Вся исторія его показываетъ теб два противоположныя теченія: одно — полное жадной погони за земными, матеріальными благами, другое — полное революціоннаго протеста. Разв наши дрецніе пророки не были первыми соціалистами? Въ чьемъ сердц живе старая жалоба угнетенныхъ и несчастныхъ? Кто скажетъ ее лучше нашего? Прослди крупные политическіе процесы Европы: везд ты найдешь на скамьяхъ революціонеровъ какого-нибудь сына пророковъ. Я готовъ сдлать теб уступку, готовъ, пожалуй, даже согласиться съ тобою что справедливая и ярая душа кого-нибудь изъ этихъ стариковъ, какого-нибудь Амоса или Михея, можетъ-быть отчасти виновата въ томъ отвращеніи которое внушаетъ мн ваше нелпое общество и въ желаніи опрокинуть его которое я испытываю, опрокинуть хотя бы только для перемщенія центра тяжести человческихъ страданій. Если, какъ я опасаюсь, этой тяжести нельзя облегчить, то надо по крайней мр время отъ времени мнять несущія ее плечи. Это убжденіе засло во мн очень глубоко, пріобрлъ ли я его путемъ личнаго размышленія или путемъ атавизма которымъ ты меня попрекаешь и въ которомъ видишь одну дурную сторону.
— Положимъ, это правда: прежде бароновъ у васъ были пророки, и ты одинъ изъ нихъ. Но, настаивалъ Андаранъ,— какимъ образомъ у тебя согласуется отвращеніе къ этому обществу съ любовію къ его наслажденіямъ?
— Что же тутъ удивительнаго? горячо говорилъ Эльзеаръ: — я наслаждаюсь какъ завоеватель который находитъ въ завоеванномъ дом готовый ужинъ и, съвъ его, опрокидываетъ столъ чтобы размстить въ комнат своихъ солдатъ. А что надо человку для того чтобы сдлаться завобвателемъ? Оставимъ въ поко моихъ мнимыхъ предковъ-пророковъ и вернемся въ Парижъ, на почву дйствительности. Что бы ты ни говорилъ, я на самомъ дл только парижанинъ какъ и ты, какъ и вс товарищи, и больше ничего. Можешь ты представить себ меня, неизвстнаго проходимца, безъ связей, безъ друзей, съ моимъ происхожденіемъ, съ моимъ приличнымъ, но далеко не блестящимъ состояніемъ, въ продолженіе пятнадцати — двадцати лтъ поднимающимся по ступенямъ служебной лстницы, на которой давятъ другъ друга наши гимназисты? Теб можетъ-быть хотлось бы видть меня съ благонамренною гвоздикой въ петлиц, смиренно идущимъ къ цли чрезъ клерикальные и монархическіе кружки и посл долгихъ мытарствъ по разнымъ благотворительнымъ засданіямъ и обществамъ получающимъ доступъ въ гостиныя нсколькихъ важныхъ барынь, среди людей которые не захотятъ подать руки, сыну торговца гуано? Полно! Парижъ, этотъ хвастливый и трусливый Парижъ, любитъ чтобъ его брали приступомъ, онъ суровъ къ робкимъ и нженъ къ смлымъ. Для человка моего положенія соціализмъ — лучшая дорога, единственная упругая пружина общающая далекій полетъ. Вс остальныя партіи — выжатые лимоны. Соціалистъ! эта кличка давно ужо перестала быть пугаломъ и клеймомъ на плеч партіи. Да вотъ, недавно, въ послднее засданіе академіи нашъ товарищъ Эверанъ досталъ мн билетъ, ты знаешь, Нордомюсъ Эверанъ, маленькій поэтъ Южнаго Союза? И какъ ты думаешь, кого онъ мн показалъ въ почетной лож? Одного изъ крупныхъ ораторовъ-соціалистовъ возсдающаго между тремя герцогинями которыя не сводили съ него глазъ и, казалось, умерли бы отъ восторга если бы кто-нибудь представилъ имъ чудовище, каждая изъ нихъ сейчасъ же пригласила бы его къ себ завтракать на слдующій день чтобы заставить двухъ остальныхъ лопнуть отъ злости и зависти. Повторяю теб что это единственный легкій и быстрый путь успха, разумется съ условіемъ не ходить въ лохмотьяхъ, не сидть по кабакамъ какъ большая часть этихъ глупцовъ съ манерами, рчью и наружностью бродягъ. Парижъ надо удивить и подчинить какъ женщину, и это сдлаетъ шутя тотъ соціалистъ который суметъ соединить изящество со смлостію, одинаково непринужденно вести котильонъ и бунтъ и легко переходить отъ народныхъ предмстій, гд возникаетъ повелитель, до великосвтскихъ кварталовъ, гд онъ посвящается на царство. Ему надо только брать примръ съ учителя, вотъ весь его завтъ!
И Байонъ показывалъ Андарану кипу книгъ, нмецкихъ и французскихъ, лежавшую у него на конторк: Ferdinand Lassalle’s Reden und Schriften, Le Journal de Ferdinand Lassalle, Une page d’amour de F. Lassalle.
— Да, я изучилъ этотъ несравненный образецъ! Какъ отстала наша молодежь со своимъ подражаніемъ Жюльену Сорелю! Фердинандъ Ласаль — вотъ вожатый указывающій истинную дорогу своимъ братьямъ. Сознайся что ты удивляешься ничтожному бреславльскому еврею, сыну мелкаго торговца краснымъ товаромъ, для котораго происхожденіе длало недоступными вс должности и который является основателемъ нмецкаго соціализма, длается идоломъ толпы, Донъ-Жуаномъ гостиныхъ, любимцемъ графини Гацфельдъ, другомъ Бисмарка, законодателемъ модъ, самымъ тонкимъ гастрономомъ и самымъ наряднымъ щеголемъ Берлина, хотя можетъ-быть это еще и немного значитъ! Помнишь тотъ вечеръ когда онъ похитилъ дочь посланника Елену фонъ-Дннигесъ черезъ часъ посл своего перваго представленія ей и когда онъ несъ на рукахъ свою прекрасную добычу внизъ по лстниц на глазахъ оцпенвшей и еще боле восхищенной имъ толпы? Положимъ, онъ впослдствіи поплатился давъ своей Елен себя поработить и даже убить въ припадк бшенства. Все дло въ томъ чтобы не давать женщин власти надъ собою, остальное легко, и въ нашемъ расшатанномъ обществ гораздо легче чмъ въ суровой крпости стараго Берлина. Парижъ! какая почва для Ласаля! Слушай, презрнный либералъ, слушай наставленія учителя: ‘…Если бы я родился государемъ, то былъ бы аристократомъ тломъ и душою, но такъ какъ я сынъ простаго мщанина, то я буду демократомъ… Я буду одваться какъ можно тщательне: платье создаетъ человка, это — убжденіе нашего времени… Ты честолюбива? Что сказала бы моя златокудрая малютка если бы я когда-нибудь привезъ ее въ Берлинъ въ экипаж запряженномъ шестерикомъ блыхъ коней, какъ первую женщину Германіи?.. Фердинандъ, избранникъ народа, разв это имя не внушительно?’..
Попавъ на свою любимую тему, Байонъ не могъ остановиться и декламировалъ своему другу цлыя страницы которыя опьяняли его.
Эльзеаръ устроилъ себ существованіе согласное со своею програмой: часы занятій смнялись часами самой разсянной жизни. Этотъ двойной оттнокъ врно отражался и на вншности его жилища. Строгій кабинетъ, загроможденный книгами и статистическими документами, свидтельствовалъ о трудолюбивыхъ утрахъ, эта комната, свободно отворялась ремесленнику и мелкому торговцу квартала которые приходили за даровымъ совтомъ къ молодому адвокату. Въ нарядной гостиной, въ кокетливой спальн, все было разчитано на одобреніе членовъ клуба и спортсменовъ охотно приходившихъ выкурить сигару къ умному и пріятному собесднику. Жизнь его, широкая и дорогая благодаря большимъ издержкамъ на туалетъ и обды которые приходилось давать разнымъ полезнымъ паразитамъ, требовала постоянной денежной поддержки со стороны Рахили. Годы шли, а вдова ни раза не слыхала ни объ одномъ выгодномъ дл или доходномъ процес обезпечивающемъ будущность ея сына. Она упрекала себя за свою материнскую слабость и не шутя собиралась положить этому конецъ, когда возникъ и надлалъ шумъ процесъ Эверана.
Всмъ памятенъ громкій процесъ волновавшій Парижъ цлую недлю. Нордомюсъ Эверанъ, непонятый поэтъ, перешелъ отъ символизма къ анархизму, соблазнившись театральнымъ эфектомъ, онъ мимоходомъ бросилъ бомбу въ погребк торговца, гд снарядъ опалилъ нсколько учительскихъ сюртуковъ. Преступникъ выбралъ защитникомъ своего прежняго товарища Байона. Эльзеаръ согласился и, явясь въ судъ неизвстнымъ, вышелъ изъ него знаменитостію. Мы вс помнимъ эту блестящую защитительную рчь оправдывавшую несчастнаго, ожесточеннаго противъ своихъ учителей, требовавшаго у Alma Mater отчета въ ея обманчивыхъ общаніяхъ, въ томъ нравственномъ банкротств въ которое она его повергла, оставивъ его вн общества, безъ хлба, безъ души, безъ вры, мы помнимъ горькіе укоры обществу отвтственному за смятеніе умовъ молодежи, сдержанную и точную картину послдовательныхъ крушеній которыя довели до отчаянія цлое принесенное въ жертву поколніе и, наконецъ, захватывающее заключеніе рисовавшее современную пляску смерти: рядъ государственныхъ дятелей съ сорванными личинами и выставленнымъ на показъ нравственнымъ ничтожествомъ, взволнованный привтъ воскресшему младенцу-народу готовому въ лучахъ зари воспрянуть изъ кладбища гд вс эти мертвецы давили его своею ложью.
‘Процесъ Бодена! Новый Гамбета!’ раздался единодушный крикъ всего Парижа. Передовая печать превозносила грознаго трибуна. Черезъ нсколько недль округъ Gros-Caillou послалъ его своимъ представителемъ въ муниципальный совтъ, на ближайшихъ выборахъ выборные комитеты умоляли его балотироваться вмсто состарвшагося въ округ врача. Пробужденный успхомъ, подхваченный втромъ популярности, Байонъ сталъ усердно посщать собранія, и его слово зажигало слушателей. Сначала сюртукъ съ шелковыми отворотами и лакированные башмаки вызывали воркотню оборванцевъ. ‘Граждане, воскликнулъ Байонъ, — неужели служители народа вчно будутъ представлять его поработителемъ приличія вншности, которыя наше уравнивающее образованіе должно давать всмъ? Пришло время стереть унизительныя различія которыхъ уже давно не знаютъ въ свободной Америк гд демократія не пустое слово, такъ какъ человка судятъ по платью, то намъ, то-есть, вашимъ слугамъ, надлежитъ показать міру что вы такое на самомъ дл и открыть таящееся въ васъ непризнанное чувство изящнаго, отнын вы должны быть законодателями и въ дл вкуса’.
Польщенныя хозяйки согласились съ этимъ наряднымъ красавцемъ и скоро разсяли недовріе мужей. На общихъ выборахъ подавляющее большинство сдлало изъ тридцатилтняго Эльзеара парижскаго депутата.
Въ палат онъ съ перваго же дня по праву краснорчія былъ признанъ за офиціальнаго оратора соціалистскихъ группъ. Большинство незамтно давало увлекать себя и рукоплескало очаровывавшей, хотя и не убждавшей его лир. Въ гостиныхъ которыя до тхъ поръ открывали свои двери уму и изяществу молодаго новичка талантливый ораторъ принимался теперь какъ собственное удачное созданіе, какъ украшеніе которое надо было оспаривать у соперницъ готовыхъ его захватить. Иногда хозяйки дома длали ему недовольную гримаску когда онъ слишкомъ сердилъ консерваторовъ. Байонъ отвчалъ на нее улыбкой человка увреннаго въ своей власти, онъ обезоруживалъ самыхъ негодующихъ тмъ скептицизмомъ, парижскаго вечера когда каждый актеръ вышучиваетъ лицо которое онъ игралъ въ продолженіе дня. У чайнаго стола трибунъ пряталъ когти, и вс длали видъ что считаютъ ихъ безобидными, хозяйка дома съ ужимками представляла своего любителя-соціалиста какъ нетерпливаго честолюбца избравшаго кратчайшій путь: достигнувъ власти онъ образумится и перейдетъ ‘на нашу сторону’, какъ подобаетъ молодому человку хорошей семьи, богатому, наслднику, крупнаго торговаго дома.
Эльзеаръ чувствовалъ что съ каждымъ днемъ удаляется отъ улицы Геліополиса и это всего что она ему напоминала: отъ своего племени, религіи, отъ источника своего состоянія, отъ тхъ смутныхъ и стсненныхъ временъ которыя оставались неизвстными для большинства его поклонниковъ и подозрвались только нсколькими професіональными ищейками въ род Асерма. Тріумфаторъ и самъ охотно забывалъ о нихъ.
Еслибы какой-нибудь наивный человкъ сталъ добиваться точныхъ, свдній объ его происхожденіи и задалъ бы ему этотъ вопросъ вечеромъ того дня съ котораго начинается нашъ разказъ, въ то время какъ поправивъ свои коректуры Байонъ быстрымъ шагомъ шелъ по направленію къ парку Монсо. то получилъ бы тотъ же самоувренный отвтъ какъ нкогда Жакъ Андаранъ: ‘такой же парижанинъ какъ и вс другіе, только счастливе другихъ’. Совершенно достаточное опредленіе гражданскаго, соціальнаго и религіознаго положенія, и только самый неуклюжій провинціальный умъ не удовольствовался бы такимъ отвтомъ.

ГЛАВА IV.
Въ отел Сенда.

Эльзеаръ остановился на улиц Виньи, у дверей одного изъ большихъ домовъ выходившихъ фасадами въ паркъ Монсо. Баронеса Сенда по четвергамъ давала обды, посл которыхъ принимала весь міръ. Гедеонъ Сенда, тріестскій банкиръ, женился на красавиц Бразиліянк въ одно изъ своихъ дловыхъ путешествій въ Ріо-Жанейро. Поселясь лтъ десять тому назадъ въ Париж, тріестинецъ игралъ на бирж, нердко счастливо, всегда — смло. Его жена умла пользоваться богатствомъ, еще красивая, несмотря на свою полноту, она умла быть любезною съ незначительными людьми для того чтобъ удержать и увеличить потокъ приносящій и полезныхъ постителей.
Гедеонъ имлъ связи въ различныхъ кругахъ и не скупился на пріемы, оттого его вечера представляли тотъ рядъ фигуръ кинематографа который газеты называютъ ‘ избраннымъ обществомъ’, то-есть, иностранцевъ, дипломатовъ, парижанъ, свтскихъ людей, артистовъ, государственныхъ дятелей и т. д. Сначала въ гостиной баронесы Долоресъ преобладали соотечественники изъ Южной Америки, но они постепенно оттснялись назадъ политическимъ элементомъ съ тхъ поръ какъ банкиръ началъ заниматься крупными длами непосредственно касавшимися францускаго государства.
Байонъ любилъ этотъ домъ, одинъ изъ первыхъ гд онъ началъ показываться. Тамъ онъ впервые познакомился со свтомъ и изучилъ этотъ калейдоскопъ тщеславія, интригъ, кокетства, скуки и честолюбивыхъ происковъ. Тамъ онъ всегда испытывалъ радостное чувство альпійскаго путешественника который, достигнувъ вершины, оборачивается назадъ и смотритъ внизъ, на точку своего отправленія. Онъ любилъ этотъ кварталъ, эти пышныя жилища выросшія на склон прежней равнины Монсо, онъ любилъ въ нихъ прочные памятники завоеваній совершенныхъ подобными ему людьми на томъ мст гд прошло его жалкое дтство, онъ чувствовалъ себя какъ дома среди этого стана побдителей. Его наблюдательный умъ находилъ удовольствіе въ изученіи этого сборнаго общества и процеса сліянія который съ каждымъ днемъ все тсне потсне сплавлялъ эти разнородные элементы. Самая рамка въ которой двигались эти космополиты, казалось, относила ихъ космополитизмъ въ область прошедшаго: среди роскошнагот безпорядка гостиныхъ всякій чувствовалъ себя какъ дома, и узнавалъ родные предметы въ какой-нибудь бездлушк французской старины или матеріи Востока, въ англійскихъ серебряныхъ издліяхъ, греческихъ статуяхъ, японскихъ лакированныхъ вещицахъ и т. п.
Однако, въ этотъ вечеръ обычныя впечатлнія отеля Сенда не имли власти надъ душою Байона. Поглощенный одною мыслію, онъ спшилъ къ цли куда она его влекла, разв только на минуту отвлекся онъ отъ нея всегда пріятнымъ для человка вниманіемъ которое отражалось на всхъ лицахъ и заставляло замолкать разговоры при его проход. Къ нему подошелъ баронъ Гедеонъ со своимъ соннымъ видомъ сытаго медвдя, банкиръ протянулъ руку депутату съ тмъ медленнымъ взвшивающимъ движеніемъ которымъ онъ, казалось, опредлялъ цнность каждой пожимаемой руки.
— Ахъ, любезный Байонъ! Говорятъ, вы сегодня были безподобны и совсмъ разгромили насъ. Сколько дней жизни даруете вы еще своимъ бднымъ друзьямъ-капиталистамъ?
— Полно, любезный баронъ! Разв это иметъ значеніе для тхъ кто, подобно вамъ, обладаетъ пониманіемъ необходимыхъ превращеній? Каковы бы ни были соціальныя эволюціи, вы всегда займете въ нихъ подобающее вамъ первое мсто.
— Ахъ, ваша проклятая политика! Когда же вы поймете что она убиваетъ истинную силу страны — плодотворный трудъ?
— Политика иметъ выгодныя стороны для смышленыхъ тружениковъ. Мы проводимъ ее словомъ, вы — дломъ! И потомъ разв мы не условились забывать суровую хозяйку нашихъ утреннихъ часовъ здсь по вечерамъ, среди красавицъ? Разв насъ не объединяетъ поклоненіе красот, мой старый другъ?
Въ этомъ обращеніи слышался чуть замтный оттнокъ, фамиліярности, почти покровительства, въ отплату за названіе ‘мой молодой другъ’ которымъ въ былыя времена такъ щедро награждалъ его хозяинъ дома.
Эльзеаръ подошелъ къ баронес. Онъ боялся что льстивая любезность Долоресъ долго не дастъ ему отойти отъ нея, но эта непріятность миновала его. Хозяйка дома показывала нунцію епископскій жезлъ италіянской работы и въ своемъ благоговніи къ прелату выпустила изъ рукъ депутата. Глаза Байона встртились съ глазами Римлянина: его терпливый взоръ. напоминалъ спокойную рапиру стараго фехтовальнаго учителя, который изучаетъ игру противника, ищетъ слабаго мста и заране назначаетъ мсто неизбжнаго удара. Байонъ прошелъ черезъ дв комнаты, удачно избгая непріятныхъ людей: онъ искусно ускользнулъ отъ одной старой дамы усердно манившей его ладонью руки, отъ шлейфа барыни за которою онъ ухаживалъ въ прошломъ году и которая теперь старалась загородить ему дорогу, отъ засады одного министра явно ловившаго минуту чтобы завязать съ нимъ одинъ изъ тхъ примирительныхъ разговоровъ посредствомъ которыхъ люди надются ‘какъ-нибудь уладить дло’. Въ углубленіи окна Байонъ замтилъ лысую и острую голову президента Дюпютеля который послалъ ‘дорогому товарищу’ полуугрожающій, полупривтственный жестъ рукою. Еще нсколько поклоновъ и рукопожатій, нсколько дружескихъ кивковъ попавшимся на встрчу товарищамъ, Асерму, Пелюсену, виконту де-Фелину и Байонъ уже стоялъ на порог комнаты въ которую онъ направился, какъ вдругъ чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо.
Это былъ временный почетный губернаторъ Крита, полковникъ Ванъ-деръ-Покеръ. Блестящее участіе въ Ачинскомъ поход доставило ему выборъ державъ, назначенный временнымъ губернаторомъ полтора года тому назадъ и не получивъ окончательнаго утвержденія отъ одной колеблющейся державы, полковникъ Ванъ-деръ-Покеръ дожидался на асфальт парижскихъ бульваровъ вступленія въ должность которое ему общали каждую недлю. Его добродушное лицо, огнеино-рыжая грива волосъ, огромные щетинистые усы и цпь видныхъ и звонкихъ брелоковъ были хорошо знакомы всмъ парижскимъ ресторанамъ. Большею частію онъ сидлъ на терас Caf Colonial, раздавая его постителямъ концесіи на разныя предпріятія и работы которыя онъ намревался начать на своемъ остров, по вечерамъ онъ украшалъ собою гостепріимные столы тхъ домовъ гд цнили честь громогласнаго доклада о прибытіи ‘его превосходительства критскаго губернатора’.
— Г. депутатъ, сдлайте милость, одно словечко! Вы знаете что послдняя нота державъ даетъ султану двухнедльный срокъ для моего водворенія въ Кайе. Вы, которому дороги интересы Франціи, вы должны понимать важность скорйшаго ршенія… Мое положеніе становится невыносимымъ, оно ослабляетъ уваженіе къ уполномоченному всей Европы…
— Я, право, не знаю, г. полковникъ… Я ничего не слыхалъ объ этомъ, г. губернаторъ: вдь отъ насъ, бдныхъ смертныхъ, сокрыты тайны боговъ.
— Перестаньте, кабинетъ вамъ ни въ чемъ не отказываетъ. Я получилъ свои свднія изъ самаго врнаго источника: я это узналъ отъ одного Португальца который вчера обдалъ у министра.
— Право же, не умю вамъ сказать…
И Байонъ сталъ бросать тревожные взгляды по сторонамъ, ища избавителя. Онъ увидалъ г-жу Пелюсенъ, толстую барыню бросавшуюся въ глаза своимъ яркимъ платьемъ. Помощникъ государственнаго секретаря недавно закончилъ бракомъ свою давнюю близость съ ней и теперь со скучающимъ видомъ водилъ ее по гостинымъ, гд она искала выгодныхъ знакомствъ.
— Ахъ, вотъ идетъ г. помощникъ государственнаго секретаря Пелюсенъ съ женой, обратитесь къ нимъ, полковникъ, они всегда получаютъ свднія изъ первыхъ рукъ. Вы знакомы съ ними?
— Мало. Я буду очень благодаренъ вамъ, если вы еще разъ представите меня. Г. Пелюсенъ пойметъ, какъ и вы, какъ важно для интересовъ Франціи… Мое положеніе становится невыносимо и угрожаетъ потерей уваженія къ…
Байонъ свернулъ въ сторону и сунулъ Голандца подъ ноги Пелюсена. Лицо жены просіяло отъ звонкаго титула критскаго губернатора, на лиц мужа промелькнула плохо скрытая гримаса. Между тмъ Байонъ быстро скрылся.
Наконецъ освободясь, молодой человкъ спустился съ нсколькихъ ступеней въ полукруглый кабинетъ примыкавшій къ стеклянной веранд уставленной тропическими растеніями. Веранда выходила въ паркъ Монсо, сквозь тонкіе листья финиковыхъ пальмъ виднлись темныя очертанія деревьевъ парка и блдныя лужайки озаренныя свтомъ электрическихъ фонарей. Комната была почти пуста, гости проходили мимо нея не останавливаясь, это былъ одинъ изъ тхъ уголковъ которые по общему молчаливому согласію отводятся на всякомъ благоустроенномъ вечер для парочекъ ищущихъ уединенія и задушевныхъ разговоровъ. Въ глубин комнаты подъ большимъ пейзажемъ Рюисдаля стоялъ диванъ. Невидимая электрическая лампа скрытая подъ выступомъ панели бросала снизу вверхъ свтъ на картину.
На диван сидли дв женщины. Одна изъ нихъ была та самая которая обмнялась днемъ нсколькими словами съ Байонемъ въ Бурбонскомъ дворц. Она казалась настоящимъ цвткомъ жизни: темный дневной нарядъ на-половину скрывалъ ея красоту, теперь же она распустилась во всемъ блеск. Этотъ блескъ лежалъ на всемъ ея существ: на молодомъ тл окутанномъ въ блый шелкъ, на стройныхъ очертаніяхъ бюста и таліи, тонкой и гибкой какъ стволъ сосдней пальмы, на нжной ше и плечахъ, близна которыхъ спорила съ близною платья, имъ свтилось молодое лицо, окруженное золотымъ сіяніемъ густыхъ блокурыхъ волосъ блествшихъ особенно ярко отъ падавшихъ на нихъ сзади электрическихъ лучей. Маленькій своевольный лобъ, повелительная складка верхней губы и загнутыя кверху черныя рсницы придавали прелестному лицу выраженіе гордости, особенно когда головка привычнымъ движеніемъ откидывалась назадъ и искорки вспыхивали въ загадочныхъ глазахъ которые въ обыкновенное время блуждали разсянно и задумчиво какъ будто видя передъ собою что-то совсмъ не доступное взору другихъ людей.
Другая дама, существо незамтное и незначительное, очевидно, сидла здсь для приличія и сейчасъ же скромно удалилась какъ только Байонъ поздоровался и слъ на диванъ.
— Наконецъ-то! съ жаромъ сказалъ онъ, близко наклонясь къ сосдк, — наконецъ-то я отдлался отъ этихъ докучныхъ людей! Чего имъ надо отъ меня, и зачмъ они мн? Скажите: что, вы меня ждали, Дарья?
— Вы сами видите! А ваша рчь? поправлена?
— Такъ только, для очистки совсти. Посл минутнаго возбужденія битвы я бываю неспособенъ ни на какую работу. Я напрасно стараюсь приковать мою мысль къ бумаг: я вижу только васъ, неотвязно стоящую между моей мыслью и мною.
— Это напрасно. Вамъ слдовало бы видть мою волю которая ждетъ отъ васъ все большаго и большаго для нашего дла. Ваша рчь была хороша, хотя по-моему еще слишкомъ мягка. На вашемъ мст я хлестала бы ихъ бичомъ до крови которая въ конц концовъ явилась бы спасительною росой для всхъ униженныхъ и оскорбленныхъ. А кстати, прочли вы книгу съ этимъ заглавіемъ которую я вамъ дала?
— Да, и нашелъ ее прекрасною, потому что вы ее любите. Вы мечтаете объ абсолютномъ совершенств, Дарья, и вамъ это идетъ, потому что вы сами совершенство.
— Другъ мой, я хочу заставить всхъ людей жить моею мечтой. Помогите мн!
— Мн все будетъ легко если я сумю заставить васъ раздлить мою мечту. Помогите же и вы мн! Давайте мн немного счастія, и я клянусь вамъ что верну его человчеству отъ вашего имени.
— Счастіе! это великое неизвстное, о которомъ всякій говоритъ такъ какъ будто бы видлъ его.
Она замолчала, и ея пристальный взоръ устремился въ темную глубь парка.
— Дарья, зачмъ ваши глаза ищутъ такъ далеко того что такъ близко отъ васъ?
Эльзеаръ завладлъ маленькою ручкой лежавшею на подушк дивана.
— Берегитесь! весело сказала молодая женщина: — жандармы!
Въ комнату вошла еще парочка. Это были мисъ Ормондъ, хорошенькая Американка, и ея поклонникъ веселый виконтъ де-Фелинъ. Увидавъ мсто занятымъ, Оливье съ трудомъ подавилъ выраженіе досады, онъ поклонился и прошелъ со своею дамой дальше въ стеклянную веранду.
— Здсь заняли раньше нашего, прошепталъ онъ,— Не будемъ тревожить Байона и его Эгерію: пусть сидятъ и фабрикуютъ лучшее человчество!
— Замолчите, злой языкъ!
— Что вы? Honny soit qui mal y pense. Они пока еще въ области теорій.
— Какъ? соціалистъ и княгиня Верагина?
— Будто вы ничего не знаете? послдняя побда красавца Эльзеара, послдняя фантазія этой чудачки…
— Право же нтъ! увряю васъ что я ничего не знаю. Можете разказать свою маленькую сплетню.
— Я буду разказывать чистйшую правду, потому что самъ былъ свидтелемъ соединенія этихъ свтилъ. Дло было въ Ницц, дв недли тому назадъ. Байонъ провелъ тамъ свои свободные дни карнавала. О! нашъ соціалистъ не пренебрегаетъ ничмъ и не забываетъ дороги отъ Ниццы до Монте-Карло. Въ одинъ прекрасный день онъ является къ Румпельмайеру и садится за столикъ. За сосднимъ столомъ сидла княгиня Верагина окруженная толпою своихъ поклонниковъ. Въ этой толп находился и одинъ изъ вашихъ, а именно я. Княгиня ждала возвращенія своей глупой старухи матери которая, разумется, застряла въ Монте-Карло.
— Эта сумашедшая графиня Лурьева? Неужели она все еще продолжаетъ таскать за собою въ казино своихъ собакъ, своего Поляка-доктора и свою шайку спиритовъ?
— Продолжаетъ. Докторъ остается за дверью стеречь собакъ, спириты ставятъ золотые графини на рулетку, а сама она садится за trente-et-quarante со своимъ истрепаннымъ рабочимъ мшкомъ, изъ котораго торчатъ пачки мятыхъ асигнацій.
— Да, я помню какъ она потшала насъ въ прошломъ году. Она вбила себ въ голову испробовать вліяніе своихъ медіумовъ на рулетку и цлое утро выходила изъ себя, добиваясь для нихъ позволенія войти въ залу и попробовать опытъ до начала игры. Крупье не знали что длать чтобъ оградить неприкосновенность своего святилища и вмст съ тмъ не обидть такой выгодной кліентки. Однако, продолжайте вашъ разказъ!
— Итакъ Байонъ садится на терас конлитера и вдругъ видитъ красавицу Дарью: глаза его расширяются, гипнозъ, ударъ молніи… Черезъ четверть часа восторженнаго созерцанія онъ подзываетъ къ себ вертвшихся на улиц маленькихъ цвточницъ, одну, другую, третью, четвертую… говоритъ имъ что-то, суетъ имъ деньги горстями, и вдругъ вс эти двчонки бгутъ со своими корзинами къ столу Дарьи и осыпаютъ ее цлою лавиной розъ, камелій, гвоздики… Княгиня глядитъ на насъ и не знаетъ смяться ли ей или сердиться, мы принимаемъ воинственный видъ и собираемся проучить дерзновеннаго, какой-то русскій великанъ, кажется, кавалергардъ, уже привсталъ было съ мста, какъ птухъ готовый броситься на противника. Дарья знакомъ велитъ ему ссть и ршается разразиться хохотомъ. Тогда Байонъ встаетъ, подходитъ и серіозно, съ роковымъ видомъ, со своею дьявольскою самоувренностію, отвшиваетъ глубокій поклонъ. Умоляю васъ, простите меня, говоритъ онъ своимъ захватывающимъ душу голосомъ.— Вы знаете кто я. Я тотъ который долженъ вырвать цвты стараго міра и насадить новые. Я захотлъ сложить къ вашимъ ногамъ снопъ этихъ обреченныхъ на гибель цвтовъ, потому что новый міръ долго не создастъ такого чуда какое я вижу передъ своими глазами.
Смутившаяся въ первую минуту Дарья снова громко разсмялась и смрявъ его презрительнымъ взглядомъ богини сказала:
— Почемъ вы знаете, можетъ-быть другіе раньше вашего занялись ихъ истребленіемъ? Очень рада такому неожиданному знакомству! Садитесь пожалуйста вотъ здсь и изложите намъ вашу маленькую соціалистическую теорію, теорію очень робкую и мщанскую, насколько я могу судить. Это меня позабавитъ во всякомъ случа не мене гольфа которымъ меня все время соблазняли эти господа.
Теперь настала очередь Байона смутиться, но впрочемъ ненадолго. Этотъ молодецъ суметъ удержать равновсіе хоть на вершин обелиска. Полу-шутя, полу-серіозно онъ принялся болтать о комунизм, марксизм, однимъ словомъ пустилъ въ ходъ вс ихъ излюбленныя ловушки.
Княгиня возражала ему, ставила его втупикъ. Если бы вы слышали ее! настоящая анархистка! Говорятъ даже что ее просили не возвращаться больше на родину: она, кажется, открывала школы въ которыхъ велась самая дятельная пропаганда. Между тмъ мы стушевывались одинъ за другимъ: это были часы партіи въ клуб Масена. Долженъ признаться что мы перестали существовать для Дарьи.
Она осталась препираться съ Байономъ вдвоемъ. На другой день ихъ совщаніе продолжалось на Promenade des Anglais. На слдующій день послдовало возвращеніе въ Парижъ, въ одномъ и томъ же позд. И вотъ уже недля какъ ихъ встрчаютъ всюду вмст: въ Лувр, въ Булонскомъ лсу, въ Опер и наконецъ здсь. Байонъ сталъ рдко показываться въ палат, сегодня онъ пришелъ туда только для тогочтобы говорить. Посмотрите на него, онъ раскаленъ до-бла, а она во всякомъ случа сильно заинтересована…
— Каково же ваше предсказаніе? спросила мисисъ Ормондъ.— Флертъ или матримоніальные замыслы со стороны политическаго дятеля?
— И то и другое, какъ случится. Мой милый колега не сомнвается ни въ чемъ и вполн способенъ мечтать о такомъ счасть. Гордая княгиня будетъ г-жей Байонъ! Но за неимніемъ чего-нибудь прочнаго онъ готовъ удовольствоваться и минутнымъ. Что же касается ея, то это море дли меня слишкомъ глубоко! Кто можетъ разгадать эту непонятную Дарью?
— Ужъ и непонятную! Какъ вы легко увлекаетесь этими сверными красавицами! Просто глыбы снга, мой другъ: упадетъ на нихъ красный лучъ солнца, и вамъ кажется что всезапылало, между тмъ какъ снгъ остается снгомъ несмотря на зарево пожара.
— Однако, въ данномъ случа это не совсмъ такъ. Она осталась двадцати лтъ вдовой, уморивъ своего мужа…
— Фелинъ, это вздоръ! Русскіе, хорошо знавшіе эту исторію, говорили мн совсмъ противоположное. Когда Верагинъ напалъ на красивую невсту и огромное состояніе Лурьевыхъ, онъ уже былъ спившеюся развалиной. А со времени его смерти она кокетничала, иногда очень рискованно, и только… больше ни въ чемъ ея уличить нельзя.
— Тмъ лучше для Байона, а между тмъ они и не думаютъ уходить. Бдный я! Жалобно вздохнулъ Оливье.
— А меня ждетъ сестра Долли чтобы хать на балъ! Проводите меня назадъ въ залу если хотите, и даже если не хотите.
Они снова прошли черезъ полукруглую комнату. Байонъ и Дарья Верагина остались одни.

ГЛАВА V.
Дарья Верагина.

Разговоръ ихъ плохо клеился и поминутно обрывался: каждый старался свести его къ тому что составляло главный предметъ его заботы. Байонъ посл труднаго дня мысли и работы всецло предавался волновавшимъ его чувствамъ. Дарья, съ утра измученная суетными требованіями и пошлыми любезностями свта, упрямо возвращалась къ увлекавшимъ ея умъ идеямъ. Нетерпніе Эльзеара было бы не такъ сильно, если бы ему приходилось бороться съ сопротивленіемъ, но нтъ, здсь не было ничего подобнаго: его любви не отвергали, ее просто обходили. Дарья, казалось, выражала всмъ своимъ существомъ: ‘я ваша, это ршено и вовсе не важно, перейдемъ скоре къ высшимъ интересамъ нашего духовнаго союза’. Было ли это кокетство или искренность?
Эльзеаръ задавалъ себ этотъ вопросъ, волнуясь, мучась подозрніями и главнымъ образомъ раздражаясь этимъ вчно убгающимъ взглядомъ который былъ далекъ отъ него даже и тогда когда съ языка ея срывалось ласковое слово и когда легкое пожатіе ручки, казалось, приближало его къ разсянной и полуотсутствующей красавиц.
— Дарья, сказалъ онъ съ напускною игривостію сквозь которую слышалась горечь неудовлетворенной страсти,— Дарья, отчего это я всегда вспоминаю возл васъ прочитанную гд-то фразу: ‘когда къ вамъ ластится кошка, она никогда не смотритъ на васъ, ея сердце какъ будто сосредоточивается въ спин и лапахъ, а не въ глазахъ?’
На этотъ разъ молодая женщина взглянула ему прямо въ лицо, но такъ свысока, какъ будто бы между ею и тмъ лицомъ на которое упалъ ея взоръ лежало неизмримое пространство.
— На что вы жалуетесь? И что мн длать, если я вижу васъ не здсь, а далеко, впереди моей мечты, торжественно идущимъ во глав дла на которое я васъ призвала? если я всегда соединяю васъ въ мысляхъ съ тмъ на что смотрю сама? Не вините моихъ глазъ, быть-можетъ туманныхъ и блуждающихъ, потому что они отражаютъ въ себ спящіе образы и стоячую воду пруда на который я такъ долго смотрла. Говоря о своемъ дтств, я уже описывала вамъ нашъ прудъ въ глубин Брянскихъ лсовъ, поросшій тростникомъ и окаймленный ивами, прудъ являющійся печальною душой нашихъ русскихъ усадебъ. Тамъ мн явилась жизнь, тамъ она приняла форму, тамъ, въ этомъ зеркал, я увидала ее иною чмъ видли ее другіе, и иногда мн кажется что эта вода, вода ‘роднаго пруда’, течетъ въ самой глубин моего существа. Посл этого не удивляйтесь что мои глаза отражаютъ образы къ которымъ постоянно возвращаются… Но если я васъ люблю, несчастный, то люблю всми силами и всмъ безуміемъ почерпнутымъ оттуда!
Она взяла его об руки и сжала ихъ почти до боли.
— О, говорите еще! вскричалъ онъ охваченный непреодолимымъ желаніемъ удержать неуловимое, овладть тайной прошлаго любимой женщины, — говорите мн о томъ минувшемъ, откуда вы вышли на мое счастіе!
— Да разв я вамъ не разказала всего что можетъ объяснить мое призваніе, мои убжденія, кажущіяся противорчія моей жизни? Вы знаете кто я и какъ я росла въ глуши безо всякаго сдерживающаго начала, повинуясь одной своей вол. Я была воспитана людьми стараго поколнія въ роскоши и немедленномъ удовлетвореніи всхъ моихъ фантазій, въ убжденіи что все должно склоняться передъ барскимъ капризомъ. Въ вашей стран роскошь иметъ цну, потому что не дается даромъ, а потому вы и представить себ не можете какъ естественна и привычна кажется мн эта широкая жизнь: я не замчаю ея, какъ не замчаю воздуха которымъ дышу. Посмотрите на мою бдную мать: она искренно вритъ что земля и обработывающіе ее люди созданы только для того чтобы поставлять мшки денегъ на удовлетвореніе ея прихотей. Я явилась на свтъ въ такое время когда подулъ новый втеръ, на другой день посл освобожденія крестьянъ. Я рано, съ жаднымъ любопытствомъ, стала читать книги и журналы твердившіе намъ о наступленіи золотаго вка, о ра правосудія въ который мы готовы вступить. Мои сверстники и сверстницы находились въ какомъ-то чаду и упоеніи идеализма. Я смотрла и видла вокругъ себя вьючный скотъ, вчерашнихъ рабовъ, номинально освобожденными, но еще удрученными тяжестію своего матеріальнаго и нравственнаго убожества. Я подстерегала ожидаемыя перемны, но… несмотря на законы, указы, слова, вндрившіяся привычки оказывались сильне, и ничто не мнялось въ положеніи угнетенныхъ: невжество и рабскій страхъ внизу, произволъ и требовательность наверху, противъ сильныхъ умовъ спшившихъ думать и дйствовать глухія, суровыя, репресивныя мры, несчастный народъ безъ защиты, въ зависимости отъ чиновниковъ оказавшихся хуже прежнихъ господъ, отъ Евреевъ высасывающихъ его кровь…
— Но, живо перервалъ Байонъ,— они по крайней мр вносили хоть сколько-нибудь свта и мысли въ тотъ мракъ о которомъ вы говорите…
Княгиня Верагина поглядла на него съ искреннимъ удивленіемъ:
— Евреи, говорю я вамъ. Что они могутъ вносить хорошаго?
Эльзеаръ замолчалъ. Его сердце, охваченное внезапнымъ холодомъ, сжалось какъ отъ прикосновенія острой стали.
— Я сравнивала, продолжала Дарья,— общанія въ книгахъ и на словахъ съ удручающею дйствительностію. Разочарованіе, жалость, благородныя стремленія, вс чувства волновавшія и терзавшія мое поколніе кипли въ моемъ сердц. Я хотла знать и дйствовать. Я чуть было не убжала изъ дома въ шестнадцать лтъ для того чтобы поступить на медицинскіе курсы. Цпь привычекъ удержала меня. Меня повезли въ свтъ: я имла успхъ и не была къ нему равнодушна. Однажды мн представили блднаго, изящнаго офицера въ ловко сшитомъ мундир и сказали что это совсмъ подходящій для меня женихъ. Князь Верагинъ повелъ осаду, а съ ‘нимъ вмст и вся моя семья. Я позволила выдать себя замужъ, что же длать если таковъ неизбжный обычай? Мн было все равно… Поймите это если можете: наша пылкая воля, подчасъ способная сдвинуть горы, черезъ минуту попадается врасплохъ и даетъ водить себя ребенку. Идешь на бойню, думая о другомъ. Я не поступилась бы ни однимъ изъ моихъ убжденій цною жизни и въ то же время отдала всю себя какъ отдаютъ старое платье. Ахъ! но что это былъ за ужасъ!..
Дарья разсмялась нервнымъ, злымъ смхомъ.
— Я прежде оплакивала порабощеніе мужиковъ, теперь я испытала его на себ, возмутительное, грубое порабощеніе. Къ счастію, оно продолжалось не долго: смерть избавила меня отъ моего тирана. Упокой Боже его душу, если только она. у него была!.. Довольно, не заставляйте меня говорить объ этомъ!
Она минуту просидла молча со стиснутыми зубами, съ горькою усмшкой на губахъ.
— Посл этого опыта, продолжала она,— прощай нжное состраданіе! Я вся была олицетворенное возмущеніе. Я покончила съ тмъ что они называютъ любовью. Я жаждала справедливости и свободы для себя, для всхъ, я только и жила въ этихъ суровыхъ грезахъ. Была минута когда я хотла идти въ народъ, на фабрики, по деревнямъ, какъ длали многія женщины. Потомъ я раздумала, съ такими большими средствами въ рукахъ и при возможности дйствовать наверху глупо было бы ползать по земл гд работа такъ медленна и незамтна. Я начала сверху: я стала открывать школы въ своемъ узд и набрала такихъ учителей которые всполошили вс власти. Сейчасъ же тяжелыя, безмолвныя руки легли на меня и на мое дло. Мн дали понять что вс мои фантазіи очаровательны, кром этой. Я поняла что у насъ длать нечего и что надо искать боле просторнаго поля дятельности. Я послдовала за мамой за границу и стала здить съ нею всюду гд она разгоняла свою скуку. Въ Англіи, въ Швейцаріи, здсь, везд вы могли бы встртить меня утромъ въ мастерскихъ, въ собраніяхъ рабочихъ гд я изучала пробужденіе и ходъ соціалистскихъ идей, а вечеромъ въ казино, въ гостиныхъ, въ театр, въ роскошной и лнивой обстановк богатой и избалованной княгини. Но я все-таки ничего не длаю, ничего не могу добиться. Въ вашемъ миломъ свт одна несчастная женщина ничего не можетъ сдлать, ей нуженъ помощникъ, ей необходимо орудіе, мущина который ‘все можетъ’. Я искала его, но людей не было… и нтъ.
Дарья встала и сдлала нсколько шаговъ по комнат. Взоръ ея упалъ на зеркало, она подняла руки и поправила выбившіеся на вискахъ волосы. Подойдя снова къ дивану она остановилась передъ Эльзеаромъ и снова заговорила:
— Ваше имя, ваша дятельность привлекли мое вниманіе. Я стала слдить за вами, слушать васъ. Я нашла васъ слишкомъ робкимъ, но вы вс робки. Мн показалось что у васъ по крайней мр есть убжденность, иниціатива, что-то сильное и правдивое что отличало васъ отъ толпы политическихъ дятелей. Мн нравилось и то что вы поняли необходимость жизни въ высшей сред для успха вашего революціоннаго дла. Можно пахать землю и чистыми руками. Чмъ выше ударъ, тмъ онъ сильне. Глупцы улыбаются когда мы подъ бальною люстрой говоримъ объ освобожденіи народа. Однако, именно такъ-то и начали колебать старый міръ сто лтъ тому назадъ. Непослдовательность, говорятъ намъ!.. Не больше всхъ остальныхъ изъ которыхъ соткана наша жизнь. Потомъ вы представились мн, смло, дерзко, это мн тоже понравилось. Да вы и сами отлично замтили что нравитесь мн. Кто вы? откуда вы? это мн безразлично. Я знаю что вы вышли изъ народа и сами создали свою судьбу, сильно и смло. Это прекрасно, большаго мн и не надо. Признайтесь что я скоро ршилась. Я сказала себ: вотъ, быть-можетъ, тотъ помощникъ, тотъ сотрудникъ котораго я ищу. Пожалуйста не хмурьтесь! Вамъ этого мало, вамъ надо другое? я ваша… я буду ваша не торгуясь. Но въ вашей душ есть еще неизвстные мн уголки. Я недоврчива, потому что проучена. Я хочу доказательствъ, увренности…
Эльзеаръ слушалъ, его восхищенный взглядъ медленно поднимался отъ колнъ стоявшей передъ нимъ молодой женщины до ея лица. Онъ схватилъ об руки Дарьи и съ мольбою въ голос проговорилъ:
— Вы получите все. Я буду бороться, работать… мы все сдлаемъ, все чего вы хотите. Но не говорите мн что я для васъ только орудіе борьбы за идею. Я хочу быть для васъ ближе этого. Я хочу примирить васъ съ любовію, бдная раненая птичка!
Дарья улыбнулась и въ одну минуту снова стала, насмшливымъ ребенкомъ.
— Это будетъ не легко, но кто знаетъ? можетъ-быть это вамъ и удастся. Впрочемъ, не слдуетъ придавать большаго значенія этимъ личнымъ мелочамъ въ жизни посвященной общему интересу. Будемъ работать! Мы еще поговоримъ объ этой подробности… когда-нибудь… скоро.
Ласковые глаза Дарьи общали больше чмъ слова. Эльзеаръ всталъ и не выпуская руки княгини сдлалъ нсколько, шаговъ по направленію къ веранд. Въ отворенное окно врывался свжій воздухъ мартовской ночи, распространяя благоуханіе налившихся древесныхъ почекъ. Это былъ одинъ изъ тхъ послднихъ зимнихъ вечеровъ, когда въ воздух уже слышно приближеніе апрля.
— Посмотрите, понюхайте! тихо сказалъ Эльзеаръ съ дрожью въ голос.— Неужели на земл только и есть что зима, скорбь и работа? Земля оживаетъ, жизнь тоже хочетъ, чтобъ ее слушали, она идетъ, она здсь, въ насъ, въ васъ…
Съ этими словами онъ приникъ губами къ ея плечу. Дарья не отстранилась, съ широко-раскрытыми и устремленными вдаль глазами она стояла неподвижно и всею грудью вдыхала въ себя свжее дыханіе весны. Наконецъ она вздрогнула какъ бы очнувшись и, не отнимая своей руки, медленно проговорила:
— Пойдемте въ залу! Мн холодно, и уже поздно!
Они вернулись въ опуствшія гостиныя.
— Дарья! Дарья! раздался пронзительный голосъ на порог комнаты.— Я ищу тебя по всему дому!
Графиня Лурьева вкатилась въ гостиную. Ея короткая и толстая фигура съ тройнымъ подбородкомъ и горою фальшивыхъ волосъ на голов вся сіяла бриліантами, рубинами и сапфирами.
— Милочка! вдь страшно поздно! Я не знаю что длать. Удивительные люди: принимаютъ гостей и не догадаются поставить карточнаго стола! Вс разъзжаются. Не забудь что завтра намъ быть въ церкви на панихид по бдной Аполлоніи Никифоровн, потомъ завтракать у великой княгини и затмъ хать на публичное засданіе. Не правда ли что оно будетъ очень интересно, г. Байонъ? Дарья показывала вамъ програму? Г. Гомо, професоръ математики, будетъ читать чьвчной и всемірной жизни доказанной четырьмя способами на основаніи ученія Жана Батиста и Туреля. Любезный г. Байонъ, будьте добры, разыщите нашего человка!
Дарья окинула Эльзеара взглядомъ и насмшливо-сострадательною улыбкой. Онъ проводилъ обихъ дамъ въ переднюю и надлъ на княгиню блую ротонду изъ тибетской козы, она исчезла въ ней какъ большой блый лебедь спрятавшій голову подъ крыло. Онъ сошелъ за нею внизъ и дождался ея кареты, не глядя ни на кого, не замчая насмшливыхъ взоровъ свтской толпы, въ упоеніи этой минуты для него не существовало ничего, кром шелковистаго благо виднія погрузившагося въ глубь кареты и на мгновеніе освтившаго ночную тьму. Лошади тронулись, карета исчезла. Только тогда. Эльзеаръ очнулся, замтилъ любопытные взоры и быстро удалился, закуривъ сигару.
Подъ ясными звздами, легкою походкой счастливаго человка шелъ Эльзеаръ пшкомъ отъ парка Монсо до улицы Боске. Лелялъ ли онъ когда-нибудь мечту о брак съ княгинею и признавался ли себ въ этомъ? Можетъ-быть. Но въ этотъ часъ его восторженное воображеніе не рисовало ему точной картины всего чего онъ могъ ожидать отъ Дарьи.
Пріобрсти ея любовь, довести свою побду до конца, получить ее такъ или иначе — вотъ все чего онъ хотлъ. Ни раза въ продолженіе этого пути онъ не вспомнилъ о своихъ обычныхъ заботахъ, объ успх, карьер, удовлетворенномъ самолюбіи, и съ воскресшею искренностію своихъ первыхъ юношескихъ порывовъ думалъ о великомъ дл освобожденія которое предприняла Дарья и которое онъ совершитъ вмст съ нею. Его взгляды были устремлены на огромный, темный Парижъ съ его горемъ и нищетой, онъ хотлъ исцлить ихъ и врилъ въ возможность этого. Идея соціализма уже не была для него привычнымъ ученіемъ, отвлеченною теоріей, она становилась въ его пылавшемъ страстію сердц нераздльною частію его чувства. Его личное, эгоистическое желаніе переходило въ желаніе добра всему человчеству. Онъ сдлаетъ всхъ счастливыми, потому что счастливъ самъ, потому что она его любитъ и скоро докажетъ ему свою любовь, потому что, очевидно, нтъ боле мста страданію въ такомъ мір гд Эльзеаръ Байонъ станетъ богомъ благодаря любви Дарьи Верагиной.

ГЛАВА VI.
Выборы въ Оз.

Черезъ нсколько дней посл вечера у Сенда Байонъ получилъ телеграму отъ своего друга юности Жака Андарана выбраннаго недлю тому назадъ депутатомъ отъ одного изъ провинціальныхъ округовъ. Жакъ предупреждалъ о своемъ прибытіи, просилъ своего стараго товарища руководить его первыми шагами въ палат и назначалъ ему встрчу на другой день въ Бурбонскомъ дворц. Эльзеаръ отправился въ палату рано, до начала засданія.
Еще наканун у него былъ съ Дарьей долгій разговоръ, все объ одномъ и томъ же: съ его стороны мольбы, усилія навести бесду на нетерпливыя требованія его любви, съ ея стороны — такія же усилія вернуться въ противоположную сторону, къ занимавшимъ ее идеямъ и интересамъ. ‘Онъ въ самомъ дл настоящій ребенокъ! вдь его же любятъ, ему говорятъ это нисколько не скрывая, его нетерпніе просто даже непонятно, онъ долженъ быть спокоенъ и увренъ’…
Но именно этой-то увренности Эльзеаръ и не ощущалъ припоминая посл, при холодномъ свт размышленія, вс подробности бесдъ. Онъ волновался и мучился, въ немъ поднималось то глухое бшенство при вид маленькой, низкой стны, черезъ которую онъ не умлъ перелзть, то мучительный страхъ какой-то скрытой, но неизбжной опасности грозившей самымъ дорогимъ его надеждамъ. Но эти дурныя предчувствія быстро разлетались подъ чарами присутствія любимой женщины. Дарья всегда умла говорить при прощаніи такія нжныя, такія примиряющія рчи! Въ глазахъ ея, въ звук ея голоса какъ будто сквозило общаніе означавшее: ‘Сегодня я хотла еще разъ испытать васъ, въ слдующій разъ… можете длать со мною что хотите’.
Всецло погруженный въ сладкія мысли съ которыми онъ наканун заснулъ, Эльзеаръ не охотно переступилъ помогъ Бурбонскаго дворца. Онъ испытывалъ чувство трусости человка готоваго изъ теплой ванны выйти снова на холодъ, на улицу. Онъ прошелся по заламъ, его осадили товарищи, спшныя дла требовали его вниманія, страсти и интересы, оставленные имъ въ этихъ стнахъ, мало-по-малу снова овладли имъ, и онъ снова сталъ пробуждаться къ привычной дйствительности, когда одинъ изъ приставовъ сказалъ ему что депутатъ Озы его ищетъ.
Эти Андараны — уроженцы Бигора, старый корень земледльцевъ и солдатъ вросшій въ провинціальную почву. Марсель Андаранъ, бывшій депутатомъ въ законодательномъ собраніи въ 1791 г., считался родоначальникомъ старшей линіи нын угасающей въ лиц двухъ своихъ представителей: отца Іохима изъ Бетарскаго монастыря, одного изъ первыхъ и ревностнйшихъ почитателей Лурдской Богоматери, и его сестры Агаты, въ монашеств Маріи, удалившейся въ монастырь кармелитокъ въ Тулуз. Жакъ происходитъ отъ младшей линіи Андарановъ, съ третьяго поколнія основавшейся въ области Озы. Ддъ его Анри Андаранъ поступилъ 16-ти лтъ волонтеромъ въ армію въ 1797 году и вышелъ въ отставку посл Ватерлоо съ половинною пенсіей и чиномъ подполковника. Этотъ забытый герой влачилъ существованіе въ крайней бдности до своей женитьбы на Дороте Дегэй которая принесла ему въ приданое небольшое имньице носившее названіе Бурдетъ. Старый солдатъ поселился на этомъ клочк земли, развелъ виноградникъ и въ конц концовъ разжился настолько что смогъ возобновить и перестроить развалившійся помщичій домъ въ Бурдет. Онъ оставилъ его въ довольно хорошемъ вид сыну своему, капитану стрлковаго баталіона Режи Андарану.
Тяжело раненый подъ Севастополемъ Режи долженъ былъ выйти въ отставку и весь погрузился въ воздлываніе отчихъ полей. Старая рана по временамъ давала себя знать, и какъ-то разъ Режи похалъ на воды въ Amlie-les-Bains. Тамъ онъ встртился съ кроткою и хрупкою Маргаритой де-Сеноверъ которая дала ему нсколько лтъ счастія. Жакъ смутно помнилъ лицо матери съ нжною тревогой склоненное надъ его кроваткой, потомъ помнилъ какъ изъ дома вынесли гробъ, а въ дтскую внесли колыбель въ которой кричалъ его братъ Пьеръ. Черезъ четыре года онъ помнилъ похороны и отца принявшаго участіе въ войн 1871-го года и погибшаго при защит Маиса.
Богъ знаетъ что сталось бы съ двумя сиротами и ихъ наслдіемъ, если бъ у нихъ не было тети Софи. Не’даромъ старый наполеоновскій ветеранъ говорилъ что онъ охотно сдлалъ бы свою старшую дочь первымъ сержантомъ полка. Она обладала положительнымъ административнымъ геніемъ и еще больше того геніемъ материнства, несмотря на то что осталась старою двой. Жакъ уврялъ что тетя Софи не вышла замужъ -чтобы не имть больше дтей. Настоящая причина была не такъ забавна: ‘обманутая любовь’ — говорили одни, ‘просто отвергнутая’ — поправляли другіе, отвергнутая человкомъ не сумвшимъ оцнить сокровищъ таившихся въ этихъ добрыхъ глазахъ и задушевной прелести сіявшей на неправильныхъ чертахъ этого лица. Страданіе хорошо воздлало почву этого сердца, искоренивъ изъ него жажду эгоистическаго счастія и насадивъ только цвты самоотреченія, нжности и состраданія. Впрочемъ, съ перваго раза ихъ не было видно: въ тет Софи ничто не напоминало сентиментальную героиню, напротивъ, отличительными чертами ея были здоровая веселость, подчасъ выражавшаяся довольно несдержанною рчью, и практическій, властный умъ. Старая два совмщала голову адвоката съ сердцемъ сестры милосердія: она справлялась съ винодлами и въ случа надобности умла перехитрить нотаріуса.
При жизни своего брата, когда ея покровительственные инстинкты еще не находили боле близкаго примненія, она возилась со всми бдными, больными и убогими ребятами прихода, но съ того дня когда деньщикъ Режи привезъ изъ-подъ Маиса лоскутокъ бумаги на которомъ рукою Режи съ трудомъ были написаны слова: ‘оставляю дтей Софи. Пусть воспитаетъ ихъ для службы Франціи… солдатами’…— съ тхъ поръ тетя Софи обратила на двухъ малютокъ вс свои способности матери и наставницы. Однако, должно-быть часть ихъ оставалась безъ употребленія, потому что черезъ нсколько лтъ она разршила себ роскошь обзаведенія дочкой: она взяла къ себ племянницу своей покойной невстки, бдную двочку брошенную мотомъ отцомъ на попеченіе прислуги. Тетя Софи предприняла Геркулесовъ трудъ привести въ порядокъ дла втрогона де-Сеновера и перевезла маленькую Мари въ Бурдетъ. Одтая и обогртая своею благодтельницей и нжно любимая двоюродными братьями, двочка разцвла у очага, гд ей вернули семью.
Жакъ Андаранъ былъ весь въ мать, т. е. обладалъ пылкимъ воображеніемъ и чувствительностью, а также ранними запросами ума. Онъ кончилъ курсъ въ Париж благодаря чудесамъ бережливости которыя длала тетя Софи. Она испытала жестокое разочарованіе, когда молодой человкъ объявилъ что не чувствуетъ ни склонности, ни способности къ военному длу, а желаетъ заняться юридическими науками. Тетя Софи дала ему средства и на это. Въ это-то время молодой студентъ и сошелся съ Байономъ, черезъ котораго потомъ вошелъ и во вс кружки философствующей молодежи. Онъ захотлъ путешествовать. Въ Бурдет стали себя урзывать во всемъ чтобы дать Жаку возможность посмотрть Венецію и Аины, Египетъ и Сирію. Тетя Софи отозвала юнаго бродягу домой только тогда когда надо было употребить вс средства и силы для помщенія младшаго брата въ Сенъ-Сиръ. Этотъ былъ настоящій солдатъ, упрямый, прилежный, молчаливый, живой портретъ тхъ смуглыхъ горцевъ которые столько разъ вносили имя Андарановъ въ списки арміи. Блестяще кончивъ Сенъ-Сирскую школу, Пьеръ отправился въ Суданъ. Гордясь своимъ красивымъ подпоручикомъ, тетя Софи и кузина Мари храбрились какъ могли, прощаясь съ нимъ на пристани Польяка, но ихъ горькія слезы посл его отъзда ясно показали что об женщины теряли своего Веніамина.
Жакъ поселился съ ними въ Бурдет и терпливо учился агрономіи у тети Софи. Что ему нравилось, деревенская ли жизнь, или ежедневная близость милой кузины Мари? Но со времени отъзда Пьера ясный взоръ молодой двушки часто застилался слезами, и Жакъ не обманывался относительно причинъ этой грусти, но онъ покорно мирился съ этимъ, такъ какъ тоже очень любилъ ‘маленькаго брата’. Мари, державшаяся всегда нжнымъ товарищемъ по отношенію къ старшему брату, выказывала пламенный интересъ только къ тмъ рдкимъ и короткимъ письмамъ изъ Судана которыя повствовали объ экспедиціяхъ, приключеніяхъ, подвигахъ отсутствующаго. Молодая двушка, обыкновенно спокойная и ровная, обнаруживала нервную тревогу при всякомъ извстіи о прибытіи почтоваго парохода въ Жиронду.
Нсколько спокойныхъ лтъ пронеслись надъ обитателями Бурдета. Единственными важными событіями были два отпуска Пьера. Во время этихъ короткихъ появленій поручика Мари де-Сеноверъ, казалось, жила двойною жизнію. Тетя Софи обмнивалась многозначительнымъ взглядомъ со старшимъ братомъ.
— На этотъ разъ мы еще позволимъ ему вернуться къ его Неграмъ, говорилъ этотъ взглядъ,— новъ слдующій отпускъ мы сведемъ ихъ въ церковь, и пусть догадываются: зачмъ!
Жакъ улыбался мужественно и печально. Что жь? Такъ какъ въ Бурдет есть мсто только для одного счастья, то юнъ посторонится и будетъ довольствоваться видомъ этого счастья, будетъ жить падающими крупицами. Философъ-стоикъ устраивалъ свое существованіе такимъ образомъ, когда неожиданный толчокъ опрокинулъ вс его планы.
Депутатъ Озы умеръ. Однажды утромъ, въ начал періода выборовъ во дворъ Бурдета вошла делегація состоявшая изъ мелкихъ лавочниковъ города и старыхъ крестьянъ сосднихъ приходовъ. На всхъ были праздничныя платья, на всхъ лицахъ выражалось непривычное усиліе мысли.
— Г. Жакъ, сказалъ ораторъ толпы,— мы пришли къ вамъ на-счетъ выборовъ. Вы знаете положеніе длъ: вдь мы попадемся въ зубы волку. Вс говорятъ что этотъ шарлатанъ, тулузскій адвокатъ который вотъ уже два года трется въ нашихъ мстахъ, непремнно будетъ выбранъ если не найдется хорошаго кандидата. Вс негодяи за него, а честные люди боятся и молчатъ. Мы не нашли никого: вс господа отказываются. Тогда мы подумали о васъ, г. Жакъ. Вы учились, вы знаете законы и вс ихъ увертки тамъ въ Париж. Руки у васъ длинныя. Вашъ покойный батюшка въ свое время водилъ насъ на Прусаковъ, теперь ваше дло идти во глав насъ противъ безсовстныхъ негодяевъ причинившихъ столько зла бдному міру. Мы знаемъ что вы не честолюбивы, г. Жакъ, но вы намъ не откажете. Вашъ покойный батюшка, бывало, говорилъ что за т сто лтъ, какъ Андараны даютъ себ дробить кости за родину, вс узнали что въ ихъ костяхъ хорошій мозгъ.
Это нападеніе удивило и испугало Жака. Онъ вынесъ изъ своей парижской жизни большой запасъ политическаго скептицизма, онъ чувствовалъ себя неспособнымъ къ бурной дятельности и къ прямолинейнымъ страстямъ вызывающимъ ее. Мстные споры прожужжавшіе ему уши вызывали въ немъ только отвращеніе, гд же ему взять мужества чтобы побдить это отвращеніе? Гд найти то чего ему не хватаетъ, т. е. дозу оптимизма и доврчивости необходимыхъ для тогоусилія котораго отъ него требуютъ, для безпрерывнаго и безплоднаго усилія политическаго дятеля увковчить вещи которыя не могутъ длиться?
Онъ сталъ защищаться, но крестьянская настойчивость не уступала, она поколебала его, не убдивъ ни въ чемъ. Посл недли сопротивленія его смущенная совсть стала полемъ битвы самыхъ противоположныхъ побужденій: сознанія долга передъ обществомъ, семейныхъ традицій, чувства что онъ одинъ можетъ оказать услугу этимъ бднымъ людямъ, жажда покоя, недоврія къ самому себ, отвращенія ко всему что онъ предвидлъ унизительнаго въ ремесл политическаго дятеля. А за этими позволительными аргументами за или противъ принятія предлагаемаго ему поста скрывались побужденія совсмъ другаго рода, въ которыхъ онъ почти не смлъ признаться самому себ, а именно: малодушное желаніе не разставаться съ домомъ гд жила Мари, не удаляться отъ очага зажженнаго другимъ, но тмъ не мене согрвавшаго и его своимъ тепломъ. Прежде чмъ дать окончательный отвтъ Жакъ пришелъ за совтомъ къ тет Софи. Старая два взъерошила черные банты соей наколки привычнымъ жестомъ къ которому она прибгала всегда въ минуты затрудненій и произнесла своимъ не допускавшимъ возраженій тономъ:
— Ты долженъ согласиться, Жакъ! Помни послднюю волю Режи — чтобы вы служили Франціи солдатами. Ты не захотлъ быть солдатомъ? Тмъ хуже для тебя,— ты будешь биться другимъ способомъ, мене честнымъ и боле труднымъ, какъ говорятъ люди. Твой отецъ не отступилъ бы, не отступай и ты: это та же битва. Длать нечего, иди! Пусть никто не скажетъ что кто-нибудь изъ Андарановъ отказалъ въ помощи землякамъ обратившимся въ минуту нужды къ владльцамъ Бурдета.
— Но вдь у меня есть обязанности другаго рода, по отношенію къ вамъ, къ имнію… Кто будетъ смотрть за долями и виноградниками Пьера и Мари?
— Какова дерзость! Да вдь старая тетка еще жива, насколько мн извстно. Кажется она не сгубила виноградника, управляя имъ въ то время когда ты не умлъ еще и носа сморкать!
— Но для выборовъ нужны деньги, а гд я ихъ возьму?
— А Желизскій лсъ? Я надюсь что онъ выросъ не для однхъ сорокъ. Это былъ нашъ запасъ про черный день, у меня уже торговали его за десять тысячъ. Если этого будетъ мало, я заставлю нашихъ богачей сдлать подписку: если они хотятъ купить свое спокойствіе на счетъ моего племянника, то пусть дадутъ мн за него ту цну которой онъ стоитъ. Потомъ я напишу вашему дяд отцу Іоахиму: у нихъ въ Лурд лежитъ слишкомъ много денегъ безъ оборота, и они могутъ разокъ ссудить ихъ на доброе дло.
Желизскій лсъ былъ послдній клочокъ составлявшій личную собственность тети Софи. Она оказалась великолпнымъ главнокомандующимъ и несравненнымъ агентомъ. Она пустила въ ходъ вс главныя пружины, т. е. епархіальное начальство, судъ, купечество, она была настоящею устроительницей и предсдательницей собраній, вмст со своимъ адъютантомъ Мари тетка просиживала ночи надписывая адреса на воззваніяхъ, разбирая пачки бюллетеней, тюки циркуляровъ, не доставало только чтобъ она сама стала расклеивать афиши по стнамъ.
Она имла дло съ сильною партіей. Противный лагерь состоялъ изъ ловкихъ и хорошо выдресированныхъ агитаторовъ, умло и незамтно ведущихъ дло. Оза, какъ и большая часть нашихъ сельскихъ округовъ, находилась въ рукахъ того дятельнаго меньшинства которое съ помощію общаній и запугиваній гнетъ подъ свое иго вялое и робкое большинство. Жакъ, бывшій юристъ, съ любопытствомъ историка наблюдалъэто современное видоизмненіе феодализма: оно наглядно и понятно объясняло ему т времена когда горсть васаловъ на хорошемъ жалованіи и при искусномъ руководств держала всю страну въ рабскомъ подчиненіи одному барону.
Комитеты державшіе въ рукахъ Озскій округъ сначала, вручили его представительство смирному опортунисту, но покойникъ оказался плохимъ защитникомъ ихъ интересовъ, и въ продолженіе двухъ послднихъ лтъ, когда діабетъ бднаго законодателя сталъ подавать серіозныя и врныя надежды, комитеты намтили ему въ преемники одного тулузскаго адвоката, по имени Піолара, называвшаго себя соціалистомъ-радикаломъ. Этотъ Піоларъ, когда-то выгнанный изъ Русильонской колегіи, былъ опаснымъ соперникомъ: професіональный шарлатанъ и громкій крикунъ онъ кром того не скупился на великолпныя общанія. Благодаря покровительству одной состоятельной вдовы, плнившейся его краснорчіемъ, онъ располагалъ нкоторымъ количествомъ денегъ и употреблялъ ихъ съ пользою. Онъ часто бродилъ по полямъ въ часы заката и, увидавъ работающаго крестьянина, направлялся къ нему.
— Какъ? До сихъ поръ еще за работой? говорилъ онъ ему.— Да который же часъ по вашему?
— Не знаю, отвчалъ работникъ,— у меня нтъ часовъ.
— Нтъ часовъ?! Возможно ли?! Теперь, когда наша цивилизація должна была бы всмъ одинаково расточать свои: благодянія! Пожалуйста, не откажитесь принять въ подарокъ, мои часы, мой другъ! Они не имютъ никакой денежной цнности и служатъ мн уже давно, но вы возьмите ихъ на память обо мн. Каково это? Честный работникъ въ наше время не иметъ часовъ!
Кандидатъ всегда отдавалъ свои часы польщенному крестьянину. Надо ли прибавлять что онъ выписывалъ ихъ дюжинами съ большой уступкой изъ Безансона?
Піоларъ общалъ желзную дорогу. На разныхъ пунктахъ воображаемой линіи появились отряды землемровъ съ инструментами. На вопросы крестьянъ они давали уклончивые отвты. Очевидно, предварительное изученіе будущей линіи! На самомъ жедл въ виду имлась только поправка шосе, но главный инженеръ, привлеченный на сторону адвоката, своимъ молчаніемъ поддерживалъ выгодное заблужденіе.
Такихъ штукъ въ запас Піолара было много. Онъ обладалъ въ особенности тмъ чего главнымъ образомъ не доставало Жаку — неизмримою силой человка направившаго вс свои желанія, усилія и помыслы на достиженіе одной цли, и у него совсмъ не было того что мшало Жаку на каждомъ шагу — упрековъ совсти, чувства деликатности. Съ перваго же раза Піоларъ доказалъ свое мастерство выборомъ удачной клеветы: онъ рылся въ жизни всхъ предковъ своего противника и выкапывалъ никмъ не подозрвавшіяся злодянія.
Воинскіе подвиги этихъ солдатъ давали ему поводъ для самаго тяжкаго обвиненія: происходя изъ рода ‘преторіанцевъ’ г. Андаранъ долженъ непремнно жить одною только мыслью — навлечь бичъ войны на наши мирныя долины. Подавать голосъ за г. Андарана — значитъ подавать голосъ за войну въ самомъ близкомъ будущемъ.
Жакъ началъ свою кампанію небрежно. Вскор борьба задла его за живое и завладла имъ всецло. Будучи страстнымъ охотникомъ, онъ находилъ свое любимое удовольствіе въ этомъ полномъ случайностей собираніи голосовъ. Ему казалось что онъ каждое утро отправляется съ яхташемъ на добычу и вечеромъ приноситъ его то полнымъ, то пустымъ. Въ этого рода охот было еще больше волненій и опасности. Раздраженный оскорбленіями противниковъ и гордый преданностію друзей, новый кандидатъ закалился и полюбилъ эту жизнь, полную физическаго и умственнаго переутомленія. Ои.ъ открылъ въ себ невдомыя для него способности, даръ слова и легкость возраженій которыя сдлали чудеса на совмстныхъ собраніяхъ на рынк Озы и въ гостиницахъ городковъ. Деревенскіе сараи были мене благопріятны для его краснорчія, потому что забиравшіеся на сновалъ мальчишки сыпали на голову оратора клочки сна которые губили его самые лучшіе періоды. Нкоторыя селенія въ горахъ, гд за неимніемъ достаточнаго помщенія ему приходилось говорить подъ открытымъ небомъ, оставили въ его душ лучезарныя воспоминанія: онъ говорилъ, а напротивъ него вставало солнце изъ-за снговой цпи Пиренеевъ, зажигая его слово и согрвая сердца слушавшихъ его добрыхъ людей.
Жакъ убждалъ самого себя, развивая свой идеалъ республики очищенной, преобразованной, уважающей права и: совсть каждаго, матерински относящейся къ своимъ дтямъ и страшной всмъ врагамъ. Онъ убждалъ самого себя больше чмъ своихъ слушателей. Сначала Андаранъ добросовстно спрашивалъ себя: на какихъ общихъ идеяхъ, на какихъ политическихъ задачахъ ему слдуетъ останавливаться, но тщетность подобныхъ запросовъ скоро была ему доказана. На крестьянъ дйствовалъ тонъ голоса, а не. смыслъ рчи. Они одобряли ‘на вру’. Посл собранія они подходили къ оратору и говорили:
— Вы говорите правду, г. Андаранъ, по вашему выходитъ лучше, намъ нуженъ такой кандидатъ какъ вы. Но вы вдь будете стоять за наши виноградники и защищать винодловъ?
Вотъ единственное, но ясное и упорное требованіе которое онъ встртилъ у своихъ кліентовъ врившихъ ему во всхъ вопросахъ высшей соціальной метафизики. Основательно выяснивъ этотъ пунктъ, избиратели несли къ нему робкія личныя просьбы: одинъ просилъ-мстечка, другой отмны приговора или штрафа, третій увольненія или возвращенія сына со службы. Жакъ избгалъ связывать себя общаніями и записывалъ просьбы въ книжечку которая уже становилась его ужасомъ и укоромъ, по мр того какъ онъ сильне чувствовалъ несоразмрность между этимъ всеобщимъ нищенствомъ и ничтожностію своей будущей власти. Его первое соприкосновеніе съ народомъ-властелиномъ открыло ему глаза: реторика журналистовъ, ихъ произвольная класификація партій, мнимыя теченія и настроенія общественнаго мннія — вс эти выдумки горожанъ были лишены всякаго фактическаго примненія къ сельскимъ массамъ если не считать кучки вожаковъ. Оставаясь консервативнымъ по инстинкту, питая безсознательное уваженіе ко всякому правительству каково бы оно ни было, сохраняя по традиціи религіозныя привычки которыхъ не слдовало ни смущать, ни измнять и въ то же время не допуская вмшательства духовенства въ свои дла, сельское населеніе прежде всего было жадно до ощутительныхъ выгодъ и всегда искало защитника противъ своихъ естественныхъ враговъ — казны, набора и суда, хотя въ то же время было способно и на идеалистическое увлеченіе по слову человка, подъ минутнымъ вліяніемъ котораго находилось. Жакъ ясно увидалъ наивность или лицемріе тхъ которые обращались за политическими указаніями къ тому народу который въ сущности сами вели. Съ какою улыбкой онъ читалъ теперь т газеты, гд успхъ на выборахъ приписывался превосходству того или другаго политическаго направленія! Ежедневный опытъ доказывалъ ему что стадо выбирало не между двумя ученіями, но между двумя пастухами.
Въ продолженіе послдней недли Андаранъ буквально разрывался, летая изъ конца въ конецъ по своему округу, говоря по пяти, по шести разъ въ день, просиживая ночи за писаніемъ сильныхъ статей для Озскаго Разсвта. Въ вечеръ выборовъ, когда велосипедисты подъзжали къ его дому съ извстіями изъ разныхъ участковъ, Жакъ въ нсколько часовъ постепенно пережилъ вс ощущенія охотника, игрока и влюбленнаго и, наконецъ, испыталъ минуту восторженнаго торжества, когда пришли всти изъ самыхъ дальнихъ общинъ затерявшихся въ глуши на правомъ берегу Банзы: он упрочивали значительное большинство голосовъ ‘независимому’ кандидату Жаку Андарану.
Оглушенный привтствіями своихъ сторонниковъ и яростнымъ свистомъ враговъ, поднятый на воздухъ и пронесенный на рукахъ при свт факеловъ до Бурдета, ослпленный бенгальскими огнями которые тетя Софи зажгла на двор, опьяненный шумомъ, шампанскимъ, нервной усталостью, Жакъ -былъ въ самомъ дл счастливъ въ этотъ вечеръ. Жакъ въ самомъ дл на минуту поврилъ что рожденъ для того чтобъ играть великую роль во Франціи спасенной его геніемъ, народное избраніе послало его на дло поднятія народной судьбы, на предотвращеніе бдствій нависшихъ надъ его отечествомъ… Мари хлопала своими маленькими ручками и, казалось, была въ полномъ восторг привтствуя побдителя.

ГЛАВА VII.
Посвященіе.

Этотъ угаръ еще не вполн разсялся, когда черезъ нсколько дней посл выборовъ депутатъ Озы вышелъ изъ вагона въ томъ Париж который онъ явился покорять. Одинъ пріятель нанялъ ему спокойную квартиру въ верхнемъ этаж стараго дома, теперь уже разрушеннаго, который возвышался на углу маленькой площади St.-Thomas d’Aquin, противъ самой церкви. Андаранъ зналъ эту квартиру: въ ней много лтъ жилъ Ксавье Мармье. Жакъ бывалъ у него и часто взбирался по крутой лстниц, встрчая дружескій пріемъ на чердак подъ небесами въ этой лавк букиниста, съ любовію наполненной рдкими книгами. Старикъ и его старыя книга исчезли, но отъ угасшей мысли и разсявшейся библіотеки въ комнатахъ осталась какая-то атмосфера задумчивости и сосредоточенности. Жакъ думалъ что она будетъ благопріятна, для ршенія высокихъ политическихъ задачъ долженствовавшихъ теперь поглотить его вниманіе.
Осмотрвъ квартиру Жакъ однимъ прыжкомъ очутился въ Бурбонскомъ дворц. Не безъ біенія сердца вошелъ онъ въ холодный парадный дворъ и въ первый разъ переступилъ порогъ, за которымъ предчувствовалъ столько важныхъ обязанностей, столько тяжелой отвтственности. Въ касс ему выдали серебряную медаль, на лицевой сторон которой два со строгимъ профилемъ и во фригійскомъ колпак изображала Французскую республику, на оборотной сторон между дубовыми втвями было написано имя Жака Андарана. Почтительный чиновникъ передалъ ему также знаки его достоинства, т. е. ‘барометръ’ и трехцвтный шарфъ съ золотыми кистями. Жакъ впослдствіи вспоминалъ со стыдомъ самодовольную улыбку которую онъ увидалъ въ зеркал на своемъ лиц въ то время какъ примрялъ этотъ шарфъ и думалъ о томъ какъ наднетъ его въ Оз при какомъ-нибудь торжественномъ случа. Ему вручили билетъ на безплатный проздъ по всмъ желзнымъ дорогамъ республики, и кассиръ отсчиталъ ему за первый мсяцъ 735 фр. за вычетомъ положенной суммы на содержаніе буфета, и банковые билеты и золотыя монеты были новенькія, съ иголочки.
Осыпанный всми этими дарами и сопровождаемый низкими: поклонами лакеевъ показывавшихъ ему дорогу до квестуры, Жакъ чувствовалъ что становится властелиномъ. Въ то время, какъ онъ оставлялъ свою подпись у квестора, одинъ изъ такихъ же властителей какъ и онъ прочелъ его имя и обратился къ нему:
— Дорогой колега, я очень счастливъ что могу привтствовать земляка! Позвольте мн въ качеств таковаго рекомендовать вамъ свою кандидатуру: Сакалаисъ, депутатъ Эры на Адур. Завтра будутъ выборы на освободившееся мстотретьяго квестора и я въ числ кандидатовъ. Мн нечего стыдиться своихъ скудныхъ средствъ. Семь человкъ дтей и трудовая жизнь на служб отечеству! Мы живемъ въ такой тснот что моя работа страдаетъ отъ этого: я право не знаю что я написалъ сегодня въ своемъ отчет въ таможенную комисію. Пока я писалъ, мой младшій сынъ все время билъ въ барабанъ подъ самымъ моимъ ухомъ. Въ виду этого я нахожу что не имю права отказываться отъ квартиры въ Бурбонскомъ дворц. Вс депутаты вашего департамента за меня. Вы сами подосадовали бы на меня, если бы я какъ добрый сосдъ не предупредилъ васъ. Семь человкъ дтей! Такъ я могу разчитывать на васъ завтра, не правда ли?
— Каково?! ко мн уже обращаются съ просьбами, подумалъ Андаранъ. Удивленный и польщенный, онъ старался забыть о своемъ новомъ величіи и снова принять развязный видъ при встрч съ Байономъ который ждалъ его въ ‘зал мира’. Старый товарищъ привтствовалъ его насмшливымъ голосомъ:
— И ты туда же, мой бдный другъ? Поздравляю. Но зачмъ ты сунулся въ это дло?
— Я хочу попробовать сдлать хоть сколько-нибудь добра, серіозно отвчалъ Андаранъ.
— Странное мсто ты выбралъ для этого! Пойдемъ, я покажу теб циркъ въ которомъ мы тебя растерзаемъ.
Оба депутата прошли черезъ пустую залу des Pas-Perdus. Нсколько репортеровъ бродили около Лаокоона, они съ любопытствомъ оглядли ‘новенькаго’ и налетли на Байона какъ мухи на кусокъ сахара. Глава соціалистовъ бросилъ имъ. нсколько крохъ въ вид двухъ-трехъ мелкихъ свдній и отворилъ дверь закрытую для непосвященныхъ. Жакъ вошелъ въ святилище съ чувствомъ тщеславнаго самодовольства которое является у человка при пользованіи въ первый разъ какимъ-нибудь новымъ правомъ. Передъ нимъ разстилалась перспектива ‘кулуаровъ’ — общее и крайне неподходящее имя для этихъ строгихъ и обширныхъ сней, изъ которыхъ главные три выходятъ окнами на парадный дворъ. Пять или шесть раннихъ постителей шагали взадъ и впередъ по каменнымъ плитамъ пола.
— Здсь ты будешь длать ежегодно сотни километровъ, сказалъ Эльзеаръ.— Это притупляетъ человка и очень полезно для его здоровья.
Онъ повелъ своеге спутника въ библіотеку. Жакъ полюбовался на плафоны Делакруа и на нсколько рдкихъ старыхъ книгъ. Он имли какой-то одинокій видъ свойственный книгамъ и женщинамъ которыхъ никто не любитъ и не ласкаетъ.
— Рекомендую теб это мирное убжище, оно единствеи мое во всемъ зданіи. Сюда являются: молодежь — чтобы на свобод спокойно переговорить о дуэли или написать любовное письмо, старики — чтобы поспать лучше чмъ въ засданіи. Вотъ какъ разъ одинъ изъ нихъ дремлетъ надъ отчетомъ: г. Шассе де-ла-Марнъ, президентъ лваго центра, представитель Шампани. Ты долженъ дорожить знакомствомъ съ нимъ. Это человкъ благихъ совтовъ, и первый изъ нихъ теб будетъ — никогда не компрометировать себя. Впрочемъ это человкъ очень талантливый: онъ уметъ хорошо говорить и ничего не высказывать, онъ хорошій экономистъ, юристъ, обладаетъ разнообразными и большими познаніями, его полезно перелистать какъ книгу. Я не стану васъ знакомить: моя рекомендація только погубитъ тебя навсегда въ его глазахъ. Онъ считаетъ что я хочу лишить его капитала котораго у него нтъ и того что ему замняетъ его, т. е. его ежегодныхъ восьмидесяти тысячъ ливровъ. Не правда ли что у него есть основаніе защищать такое доходное для него положеніе длъ въ государств?
— Проведи меня въ залу засданій, сказалъ Андаранъ: — мн надо замтить свое мсто.
— Зачмъ это? разв это въ самомъ дл необходимо? Вдь ты такъ рдко будешь показываться тамъ! Пойдемъ лучше въ буфетъ.
— Пожалуйста не шути. Я здсь за тмъ чтобъ исполнять свой долгъ.
— Въ такомъ случа твой долгъ въ кулуарахъ: въ нихъ ршаются судьбы страны. Трибуна хороша для насъ, болтуновъ, для партій подготовляющихъ будущее, а т кто управляютъ настоящимъ, т избираютъ мстомъ своихъ дйствій вотъ этотъ рынокъ. Тамъ никогда не сдвинешь съ мста ни одного голоса, здсь его можно пріобрсти барышническимъ образомъ. А считаются только голоса: рчи разсиваются въ воздух, голоса остаются. Тамъ — театръ, парадъ, здсь, за кулисами — дйствительность. Нашъ режимъ свободнаго обсужденія — ты въ этомъ будешь убждаться съ каждымъ днемъ — упрочиваетъ дйствительную власть за нсколькими молчаливыми личностями, за тайными силами которыя шепотомъ отдаютъ пароль за одною изъ этихъ колоннъ. Ахъ, мой другъ, поврь оратору, на собственномъ опыт постигшему всю сущность успха! Взгляни на залу въ которую мы входимъ: не напоминаетъ ли она въ этотъ утренній часъ извстное опредленіе скрипки сдланное поэтомъ: ‘Безполезный сосудъ звучной пустоты’?..
Большой опустлый амфитеатръ носилъ отпечатокъ унынія свойственный по утрамъ всмъ театральнымъ заламъ, въ сравненіи съ вечернею толпой, шумомъ и свтомъ ихъ утреннее молчаніе кажется тягостнымъ, почти тревожнымъ. Андаранъ обвелъ залу взглядомъ и у него вырвалось невольное восклицаніе:
— Вотъ какъ? Здсь нтъ оконъ!
‘Ни одного окна, никакого сообщенія со вншнимъ міромъ! Герметически закупоренная коробка, подумалъ Жакъ.— Чтобы въ ней ясне видть и легче дышать, чтобы слышать голоса извн и отвчать на нихъ, надо разбить стекла этого потолка, скупо процживающаго лучи свта’.
Въ квестур Жаку дали нумеръ одного изъ незанятыхъ столовъ. Онъ пошелъ замтить свое мсто на ступеняхъ центра, граничащихъ съ правымъ крыломъ амфитеатра. Жакъ выбралъ себ мсто по сосдству съ нсколькими депутатами-земляками, програма которыхъ подходила къ его програм. Его ближайшими сосдями были Луи Кульо изъ Руэрга и Жюльенъ Русблэгъ изъ Арманьяка.
Снизу изъ центра амфитеатра до него донесся насмшливый голосъ Байона:
— А вдь въ самомъ дл это такъ! Ты долженъ сидть именно здсь: вдь ты ‘возсоединенный’, un ralli.
— Эльзеаръ! и теб не стыдно? отвчалъ Андаранъ обиженнымъ тономъ.— Ты повторяешь плоскую шутку достойную разв моихъ провинціальныхъ противниковъ! Ты знаешь мои лта и убжденія, ты читалъ во мн съ дтства, оставаясь до послднихъ дней равнодушнымъ къ политическимъ вопросамъ, я не зналъ другаго правительства кром республики, не служилъ никакому другому и не считаю никакое другое возможнымъ. Я никогда ни съ кмъ не соединялся, а слдовательно не могу и возсоединяться. Я здсь на тхъ же правахъ какъ и вс вы и также какъ и вы хочу добиться торжества моихъ убжденій.
— Скажите пожалуйста, онъ хочетъ чтобы для него одного выдумали отдльный ярлычокъ! Знай пожалуйста что здсь всякій волею-неволею долженъ оставаться въ рамкахъ нашихъ офиціальныхъ класификацій. Ты — ralli и останешься имъ навсегда!
— Перестань, это идіотство! съ досадой сказалъ Жакъ: — ты знаешь мои мысли и мннія…
— Кто тебя спрашиваетъ о твоихъ мнніяхъ? Что бы это было если бы для класификаціи людей надо было справляться объ ихъ образ мыслей? У тебя носъ иметъ ту или другую форму, ты окруженъ тми или другими друзьями — и эти вншніе признаки ставятъ тебя подъ извстную кличку. Это гораздо удобне и гораздо мене глупо чмъ теб кажется: мнніе мняется, а носъ остается. А пока, презрнный ralli, будь увренъ что вс мы, и я первый, запятнаемъ тебя, приклеивъ теб на лобъ эту позорную кличку.
— Но вдь это мошенничество!
Нтъ, это политика. Впрочемъ, ты вознаградишь себя клеймя меня названіемъ соціалиста.
— Ты самъ не вришь тому что говоришь, Эльзеаръ. Конечно, я противъ совокупности твоихъ убжденій, я считаю ихъ несбыточными и опасными, но многія изъ нихъ въ отдльности мн нравятся, и я честно буду поддерживать тебя когда ты будешь ихъ проводить.
— Бдный другъ мой! Прежде чмъ прозвонитъ колокольчикъ Дюпютеля, ты будешь кричать вмст съ окружающими тебя какъ только я разину ротъ, не зная даже о чемъ я хочу говорить.
— Никогда!
— Съ завтрашняго же дня! На двери ада, въ который ты проникъ, написано: ‘входя ‘сюда, оставьте всякую справедливость и даже всякую личную окраску’. А теперь пойдемъ въ буфетъ! Тамъ лгутъ немножко меньше чмъ на этихъ подмосткахъ и бранятся добродушне и искренне.
Въ квадратной комнат выходящей окнами на терасу и въ садъ находилось около дюжины депутатовъ, одни стояли со стаканчиками въ рукахъ, другіе курили на диван. Вс эти утренніе потребители были соціалисты, Жакъ увидалъ это по ихъ дружескимъ кивкамъ Байону и по какому-то непримиримому отпечатку на всемъ: на лицахъ, на покро платья, на самомъ тон рчи. Удовлетворенная гордость блеснула во взор Эльзеара. Онъ отвелъ друга въ сторону.
— Склонись и трепещи, сказалъ онъ ему.— Это мои войска. Ты видишь теперь одну изъ причинъ ихъ силы: въ этотъ часъ здсь нтъ никого кром соціалистовъ, и они выйдутъ изъ Бурбонскаго дворца послдними. Глупцы теб скажутъ что они прибгаютъ сюда съ утра чтобы даромъ
Улей наполнялся своеобразнымъ жужжаніемъ: слышались тихія совщанія, громкіе голоса, взрывы смха или шумнаго негодованія въ группахъ окружавшихъ различныхъ ораторовъ. Эти группы образовывались понемногу везд: въ зал засданій, въ буфет, въ кулуарахъ. Тамъ вожаки партій объявляли новости, предсказывали событія дня, оспаривали доказательства противниковъ. Слушатели всхъ оттнковъ подходили съ любопытствомъ во взгляд, съ тревожнымъ выраженіемъ на глупомъ или хитромъ лиц, съ желаніемъ разобраться въ мучащемъ ихъ вопрос. Другіе парами ходили взадъ и впередъ, одинъ изъ собесдниковъ бралъ подъ руку другаго или фамильярно клалъ ему руку на плечо: онъ давалъ совтъ, говорилъ шепотомъ, видимо, стараясь убдить непокорный умъ. Иные останавливали на проход ветерановъ, старыхъ министровъ, ‘друзей Гамбеты’, послдніе, въ особенности казались облеченными какимъ-то необыкновеннымъ авторитетомъ и окруженными сіяніемъ апостоловъ пережившихъ своего бога. Другаго рода созвздія составлялись вокругъ юныхъ свтилъ, то-есть депутатовъ новаго поколнія мтившихъ въ министры. Въ углахъ, на привычныхъ мстахъ кучками въ три-четыре человка совщались авгуры. Были и такіе которые звали развалясь на диванахъ съ сигарой во рту, ихъ лица выражали скуку обычныхъ постителей кафе въ которомъ злой шутникъ убралъ карты и домино.
Эта скука была особенно замтна въ комнат направо, такъ-называемой зал Пюжоль. Безупречность туалета и вообще вншняго вида выдавала преобладающее мнніе. Здсь бродили члены правой какъ растерянные путешественники на чужомъ вокзал въ ожиданіи позда, на отправленіе котораго нтъ надежды. Налво, въ зал Делакроа, радикалы съ дловыми лицами и размахивая рукими сообщали другъ другу свднія, газетныя статьи, проекты законовъ. Посланники и развдчики обоихъ крайнихъ лагерей соприкасались другъ съ другомъ въ главномъ центральномъ поток, между стнами залы Казиміра-Перье которая была обширне и помстительне двухъ боковыхъ комнатъ. Перипатетики прогуливались подъ картиной Далу ‘Мирабо’. ‘Тюремный дворъ!’ мелькнуло въ голов Жака при вид однихъ и тхъ же людей шагавшихъ по однмъ и тмъ же плитамъ.
Одна особенность поразила его. Сидя или стоя, вдвоемъ или вчетверомъ, большая часть этихъ людей разсянно слушали говорившаго, половина вниманія постоянно была на-сторож и обращена куда-то въ другую сторону. Ихъ взгляды слдили за входящими съ выраженіемъ недоврія и подозрительности. У каждаго, казалось, была своя забота, каждый думалъ о томъ какъ бы навести справку, дождаться нужнаго человка, подстеречь министра… Какъ только въ зал появлялся одинъ изъ членовъ кабинета, на него набрасывались просители всхъ оттнковъ, за нимъ увязывалась цлая толпа: нищіе начинали просить милостыню. Министръ лавировалъ, отыскивалъ выходъ, ловко отдлывался отъ большинства нападающихъ. Нкоторые изъ нихъ отходили отъ него потирая руки.
— Наконецъ! Я провелъ своего мироваго судью!.. Я добился своего податнаго инспектора… радостно шептали друзьямъ счастливцы получившіе выигрышъ въ лотере раздачи должностей. И они скоре бжали въ телеграфное бюро чтобы послать въ свой округъ извстіе которое должно было засвидтельствовать ихъ вліяніе, удовлетворить требованія ихъ сторонниковъ и поставить втупикъ противниковъ.
Просители потерпвшіе неудачу у министра отходили съ угрозами на устахъ.
— Несчастные! ворчалъ Корниль-Лалузъ здороваясь съ Асермомъ, — они губятъ сами себя: они не хотятъ избавить меня отъ моего подпрефекта который измняетъ намъ!
Аристидъ дернулъ Жака за рукавъ.
— Скроемся! Это слишкомъ скучно. Здсь всякій разказываетъ исторію своего подпрефекта товарищамъ которые его не слушаютъ и думаютъ о своихъ. Безрукіе! Надо научиться самимъ истреблять этихъ паразитовъ. Здравствуйте, Каквиль!
— Чистокровный Нормандецъ, замтилъ Асермъ указывая на прошедшаго мимо худощаваго человка.— Каждую зиму Каквили даютъ два или три маленькихъ бала семействамъ товарищей, парижскимъ знакомымъ. На другой день каждый гость получаетъ отъ барышень Каквиль письмо съ просьбой пожертвовать что-нибудь на благотворительныя учрежденія въ округ отца и затмъ собранныя деньги отсылаются въ провинцію какъ личный даръ Каквиля. Предупреждаю васъ на случай, если вы получите приглашеніе.
— Фи, какая неделикатность!
— Нтъ, это политика. Ахъ! вотъ Поленъ Ренаръ, прозванный ‘гроза ребятъ’. Онъ здсь представителемъ отъ одного изъ парижскихъ пригородныхъ округовъ, гд главный промыселъ крестьянъ заключается въ воспитываніи парижскихъ подкидышей изъ воспитательнаго дома. Если избиратель посылаетъ своего маленькаго парижанина въ городское училище и при этомъ подаетъ голосъ противъ Ренара, то онъ сейчасъ же грозитъ ему исключеніемъ ребенка, и вс знаютъ что его связи съ парижскимъ муниципалитетомъ позволяютъ ему привести въ исполненіе свою угрозу. Этимъ онъ держитъ въ рукахъ весь округъ.
— Какая низость! воскликнулъ Жакъ.
— Нтъ, это политика, снова возразилъ Асермъ съ невольнымъ оттнкомъ уваженія въ голос къ такому находчивому товарищу.— А вотъ толстый Мирво, предсдатель таможенной комисіи. О немъ говорить нечего. Типъ богатаго буржуа составляющаго честь и украшеніе основанной имъ республики. Человкъ дла, пользующійся глубокимъ уваженіемъ среди французскаго протестантизма. Хорошее состояніе, честно нажитое выдлкою матерій, и видное мсто въ первыхъ рядахъ партіи. Мирво еще не сказалъ своего послдняго слова. Другіе блестятъ ярче и исчезаютъ скоре. Онъ ждетъ въ склад, матовый и прочный какъ то черное сукно которое онъ выдлываетъ. Это одно изъ запасныхъ орудій нашего политическаго персонала.
Стукъ ружейныхъ прикладовъ прервалъ рчь Аристида. Величественно, между двумя рядами солдатъ, президентъ палаты Дюпютель шелъ въ залу засданій.
— Странный человкъ! сказалъ Асермъ.— Онъ таинствененъ и ловокъ какъ альпійскій заяцъ и напрягаетъ вс свои усилія на то чтобы взбираться вверхъ, не оставляя слдовъ и сбивая съ толка охотниковъ. Когда онъ оставилъ постъ президента совта, я какъ-то разъ былъ у него по длу въ его маленькомъ сренькомъ отел. Меня поразила холодная нагота его рабочаго кабинета: папки, связки бумагъ и ни одной бездлушки или картины. На письменномъ стол за которымъ онъ сидлъ лежалъ только одинъ предметъ — большой клубокъ бечевки на блюдечк. Этотъ клубокъ — это настоящій Дюпютель. Во время этихъ глупыхъ панамскихъ исторій въ которыя никто и не думалъ его впутывать мн какъ то случилось пройти мимо его отеля: даже отдушины фундамента были наглухо забиты, какъ будто бы хозяинъ дома хотлъ прекратить всякое сообщеніе со вншнимъ міромъ на время метели.
Жакъ вошелъ въ залу палаты. Президентъ стоя вполголоса читалъ какіе-то законопроекты, напоминая своимъ видомъ священника машинально читающаго установленныя молитвы въ пустой церкви.
Одинъ за однимъ входили депутаты и садились на мста. Они болтали другъ съ другомъ или писали письма. Когда ихъ набралось человкъ 15, то одинъ изъ нихъ вошелъ на трибуну и съ сильнымъ южнымъ акцентомъ началъ говорить:
— Милостивые государи! надъ разведеніемъ винограда во Франціи виситъ Дамокловъ мечъ…
Андаранъ обратился за справкой къ своему сосду Кульо. Тотъ пожалъ плечами.
— Не обращайте вниманія, сказалъ онъ:— это законъ о питейной реформ, о добавочномъ налог на алкоголь. За него хватаются всегда когда нечего длать, съ нимъ возятся уже десять лтъ и на этотъ разъ тоже ничмъ не кончатъ. Вдь вы, какъ и мы, защищаете винодловъ? Ну, такъ знайте что мы многочисленне. Когда законъ приблизительно встанетъ на ноги, мы опрокинемъ его въ одну минуту. Пусть себ болтаетъ! Пойдемте лучше покуримъ и послушаемъ что говорится въ кулуарахъ.
Большая часть присутствующихъ снова вышли изъ залы.. Жакъ невольно послдовалъ за бглецами. Онъ уже чувствовалъ что становится безформенною, лишенною воли каплей капризнаго водоворота этой жидкой массы.

ГЛАВА VIII.
Люди минувшаго.

На верхнихъ ступеняхъ амфитеатра приходящихся на одномъ уровн съ кулуарами Жакъ наткнулся на Байона. Соціалистъ входилъ съ улицы, со шляпой на голов, съ озабоченнымъ лицомъ. Посл минутной бесды въ сняхъ выставки Дарья услала его, упрекнувъ въ лности и невниманіи къ дламъ палаты. Тамъ лежала его задача, энергично повторила ему красавица, тамъ было то поле битвы на которомъ она хотла быть завоеванною. Онъ долженъ былъ доказывать свою любовь не свтскимъ ухаживаніемъ, но стараніями на пользу дла. Она тревожилась дурными слухами, колебаніями въ рядахъ соціалистовъ и зарождающимся недовріемъ къ вождю забывавшему о необходимости дйствовать. Надо было не спать: каждый день могъ дать удобный случай который при смломъ и умломъ употребленіи могъ ускорить часъ торжества.
— Любите меня лучшею любовію, любя то чего я хочу, повторила она ему съ тою спокойною лаской во взгляд которая приводила его въ восторгъ и отчаяніе, которая заране отдавала все съ условіемъ чтобъ у нея не просили ничего. Эльзеаръ возвращался взволнованный и раздраженный этою обольстительною и вчно неуловимою красотой.
— Ты вернулся? сказалъ Жакъ.— Здсь нтъ никого, никто ничего не слушаетъ и не длаетъ.
— Да, мы ничего не длаемъ. Мы не умемъ больше ни хотть, ни дйствовать, ни быстро побждать. Я первый… можетъ-быть оттого что мы больше не.умемъ любить по настоящему, любить такъ чтобы силою овладть любовію порабощеннаго предмета.
Молодой человкъ говорилъ самъ съ собою, отвчая на собственную затаенную мысль.
— Впрочемъ, нтъ! сказалъ онъ, и лицо его озарилось улыбкой.— Вотъ человкъ: онъ никогда не видалъ и не увидитъ того что любитъ, но онъ любитъ какъ надо!
Байонъ показывалъ на странную фигуру подходившую къ нимъ. Этотъ высокій и могучій старикъ гордо держалъ назадъ свою выразительную голову въ большой и свтлой тирольской шляп, изъ-подъ которой выбивались длинные сдые кудри. Блая какъ снгъ борода ркою падала на черный бархатный жилетъ съ гранатовыми цвтами. Въ петлиц его были продты дв длинныя цпочки, увшанныя брелоками и кораловыми рогами. На длинномъ тл складками висло орховаго цвта пальто съ барашковыми отворотами и обшлагами, гусарскія рейтузы одного цвта съ пальто были заправлены въ сапоги. Но Жаку почему-то не было смшно когда эта допотопная фигура торжественно сказала Байону:
— Гражданинъ, я до сихъ поръ не имлъ случая привтствовать тебя по поводу твоей послдней рчи. Браво! мн казалось что я снова слышу великаго Ласаля. Мужайся, молодой человкъ! Простоявъ въ продолженіе 60 лтъ надъ колыбелью Свободы, я не увижу ея торжества, но я отойду съ душою полной надежды если оставлю августйшее дитя въ такихъ рукахъ какъ твои.
И старикъ ушелъ въ буфетъ заказывать себ стаканъ грога. Какой-то маленькій абатъ остановилъ его, прося его подписи для проекта рабочаго закона, старикъ вжливо нагнулся и началъ оживленный разговоръ съ товарищемъ вряс.
— Кантадоръ, весело прошепталъ Байонъ,— ‘Кантадоръ-демократъ’ какъ онъ когда-то печаталъ на своихъ карточкахъ.
— Какъ? опросилъ Андаранъ,— Кантадоръ? Кантадоръ 48-го года, начальникъ національной гвардіи въ Дюссельдорф?
— Онъ самый! инсургентъ Дюссельдорфа, Венеціи, товарищъ Гарибальди и полковникъ Комуны. Онъ охотно разказываетъ и кажется даже самъ вритъ что онъ составлялъ заговоры съ Мадзини, велъ дружбу съ Піемъ IX, убивалъ вмст съ Орсини и похищалъ принцесу Бельджойозо. Это не революціонеръ, это воплощенная революція, всемірная и вчная, потому что никто изъ насъ не знаетъ лтъ этого Жозефа Бальзамо революціи. Никто никогда не зналъ изъ какой страны происходитъ Кантадоръ, изъ Германіи или Италіи. Возможно даже что онъ Французъ, потому что вотъ онъ попалъ въ депутаты. Посл Комуны онъ зарылся гд-то въ окрестностяхъ Ниццы и пятнадцать лтъ питался сардинками, и оливками. Въ одинъ прекрасный день радикальные комитеты откопали его и выставили на зло мстному великому человку переставшему нравиться. Этотъ ‘предокъ’ ничего не смыслитъ въ нашихъ ученіяхъ: когда ему говоришь о колективизм и марксизм, онъ отвчаетъ тирадами изъ Гюго или Кине. Ахъ, если бы у меня было нсколько дюжинъ такихъ молодцовъ какъ онъ! Вра и любовь сжигаютъ это старое сердце. Онъ одинъпреданъ мн, другіе, какъ я теб уже сказалъ, только терпятъ меня. Кантадоръ — единственный который меня любитъ и который далъ бы себя убить за меня.
Ободренный этою теплою жизненною струей, Эльзеаръ пошелъ поговорить съ товарищами и съ нкоторыми изъ журналистовъ въ зал Мира.
Андаранъ заглянулъ въ залу Пюжоля. Едва войдя въ нее онъ обернулся при звук собственнаго имени произнесеннаго знакомымъ голосомъ. Знакома ему была также и фигура человка принявшаго послдній вздохъ его отца. Несмотря на то что ему пошелъ уже седьмой десятокъ маркизъ де-Кермагекъ сохранялъ живую и статную осанку, онъ былъ одтъ въ платье старомоднаго покроя, такое какое носили щеголи Второй имперіи, сдыя бакенбарды обрамляли надменное лицо съ твердымъ профилемъ, глаза подъ густыми нависшими бровями блестли еще живымъ синимъ огнемъ.
— Здравствуйте, Жакъ! Я счастливъ что снова вижу васъ если не здсь, то по крайней мр въ Париж, сказалъ старый маркизъ, съ достоинствомъ подавая ему три пальца.— Но что вы сдлали? я считалъ васъ честнымъ человкомъ.
— Какъ? пробормоталъ Андаранъ ошеломленный такимъ привтствіемъ.
— Конечно! вы совершили воровство. Вы украли мсто по праву принадлежавшее негодяю. Здсь только два разряда людей: негодяи и неделикатные люди, какъ мы съ вами, которые держатъ за собою мста составляющія въ наше время собственность негодяевъ. А вы еще кром того и возсоединенный — ralli!
— И вы мн бросаете въ лицо эту незаслуженную кличку! Я вижу что вы сохранили свою великолпную непримиримость. Она идетъ къ вашему имени, ко всей вашей жизни,, вы знаете какъ я уважаю эту благородную врность. Но я другое дло: я молодъ, свободенъ, я никогда не принадлежалъ тмъ кому вы служите…
— Я не служу никому. Я служу только мертвымъ.
— А мн позвольте работать на пользу живыхъ, на пользу будущей нашей родной страны, какъ длали и вы когда дрались за эту самую страну.
— О! я дрался… дрался… по привычк, такъ же какъ я охочусь въ своихъ ландахъ, хотя въ нихъ больше и нтъ дичи. Ихъ порядки все уничтожили, все, даже дичь!
— Я знаю что заслужу ваше уваженіе если займу честное мсто въ нашей республик. Посл катастрофъ, которыхъ вы не могли отвратить, эта республика возникла внезапно, въ силу логической необходимости.
— Да, какъ возникаетъ гангрена отъ раны. Работайте, мой молодой другъ, попробуйте! Мн будетъ забавно видть какъ разлетятся ваши самообольщенія.
— Разв не вы передали мн послдній завтъ моего отца служить Франціи?
— Вотъ вы теперь увидите вблизи что они сдлали изъ этой Франціи. Мы были разнаго образа мыслей съ вашимъ отцомъ, но мы отстаивали противъ чужеземцевъ общій запасъ традицій, надеждъ, старинной чести. Теперь они лучше всякихъ чужеземцевъ уничтожили ту Францію за которую бдный Режи далъ себ прострлить грудь… Довольно! Я не хочу омрачать вашъ парламентскій медовый мсяцъ. Ржавчина придетъ сама собой очень скоро, а вы знаете, мой мальчикъ, что во всякое время и при всякихъ обстоятельствахъ вы можете разчитывать на вашего стараго друга. Ну, что же длать? Будьте ‘возсоединеннымъ’! Я самъ чуть было не сдлался республиканцемъ, вернувшись изъ Горица посл смерти короля. Но прививка не удалась, они мн были слишкомъ противны. Въ конц концовъ вы могли бы быть еще хуже, вы могли бы быть орлеанистомъ! Это еще ниже ‘возсоединенія’
Маркизъ Аланъ де-Кермагекъ былъ двоюроднымъ братомъ знаменитаго адмирала. Оставшись единственнымъ въ род посл смерти моряка, онъ былъ послднимъ представителемъ своей фамиліи. Она одна изъ самыхъ древнихъ страны. Предокъ маркиза замшанный въ заговор графа Шале разстался съ головой на той же плах гд и его господинъ. Кермагеки сражались рядомъ съ Симономъ Монфоромъ. Первый Кермагекъ о которомъ помнятъ перешелъ въ Англію за королемъ Іоанномъ, возмутился вмст съ баронами Великой Хартіи и умеръ непокорнымъ. Отецъ Алана, призванный въ верхнюю палату Карломъ X, отказался отъ званія пэра въ 1830 г. Молодой человкъ выросъ подъ угрозой навлечь на себя проклятіе если когда-нибудь станетъ служить Орлеанамъ или Бонапартамъ. Онъ вышелъ изъ своихъ лайдъ только въ 1870 г. со своимъ баталіономъ ополченцевъ чтобы помшать непріятельскому вторженію. Во время февральскихъ выборовъ 1871 г. Бретонцы которыхъ онъ водилъ на врага послали его въ Національное Собраніе.
Маркизъ де-Кермагекъ положилъ вс свои силы на реставрацію престола, отказался отъ всякихъ сдлокъ по вопросу о знамени и въ негодованіи на своихъ товарищей орлеанистовъ которымъ онъ приписывалъ паденіе монархіи до самой смерти короля противился всмъ попыткамъ къ сліянію. Онто и похоронилъ вышитое лиліями знамя Вандеи въ склеп францисканскаго монастыря въ Гориц 3 сентября 1883 года. И вс его надежды увяли вмст съ вткою плюща вывезенной изъ Горица и окаймлявшей портретъ графа Шамбора висвшій у изголовья его кровати въ его скромномъ помщеніи на улиц Monsieur. Съ этого дня г. де-Кермагекъ пересталъ интересоваться активною политикой. Стоя у края королевской могилы, куда онъ сложилъ свое сердце, онъ съ враждебнымъ скептицизмомъ созерцалъ событія, одинаково сердясь и на то что нарождалось, и на то что умирало.
Онъ продолжалъ занимать постъ представителя своего округа, такъ же какъ продолжалъ охранять свои лса единственно для того чтобы въ нихъ не забрался браконьеръ. Возобновленіе его назначенія было пустою формальностію. Никогда никакихъ разъздовъ по избирателямъ, никакихъ собраній, за недлю до выборовъ старики приходовъ отправлялись въ замокъ, тамъ выпивалось нсколько боченковъ сидра, и маркизъ Аланъ говорилъ: ‘все идетъ дурно, и завтра будетъ еще хуже чмъ сегодня, давайте защищаться до конца’. Его врные избиратели соглашались съ нимъ и опускали въ урну традиціонный билетикъ. Въ послдніе годы число его приверженцевъ уменьшилось: терпливая настойчивость чиновниковъ начала подтачивать бретоискій гранитъ, но излишекъ усердія отнялъ у нихъ назадъ вс выигранные шаги: подпрефектъ осмлился лично явиться въ кермагекскую школу съ намреніемъ превратить ее въ лаическую. Стоя поперекъ двери маркизъ Аланъ сдлалъ краснорчивое движеніе сапогомъ и назвалъ чиновника ‘отптымъ олухомъ’. Министру который вошелъ на трибуну съ просьбою къ палат о преслдованіи депутатъ отвтилъ съ мста:
— Какъ, г. министръ, вашъ подпрефектъ пересказалъ вамъ этотъ разговоръ? Онъ долженъ быть немедленно уволенъ за неумніе хранить тайны! Я дйствительно назвалъ его олухомъ, это правда, но я сказалъ ему это конфиденціально.
— А ваше движеніе ногой?
— Оно тоже было конфиденціально.
Хохотъ обезоружилъ палату, энергичный и безнаказанный поступокъ снова привлекъ перебщиковъ: на слдующій годъ г. де-Кермагекъ насчиталъ обычное число голосовъ.
Въ Бурбонскомъ дворц онъ сидлъ одинъ въ верхнемъ ряду крайней правой. Поддерживая вжливыя, даже сердечныя отношенія съ людьми своего круга, онъ не вмшивался въ ихъ политическія совщанія и оставался замурованнымъ въ своей непримиримости. Когда-то на версальской трибун онъ славился своимъ легкимъ и своебразнымъ даромъ слова. Теперь его рчь вырывалась только рдкими, хлесткими выраженіями которыя бичевали центръ и лвую. Надъ ними смялись, но ихъ боялись. Маркиза уважали. Молодежь лвой звала его помшаннымъ старикомъ, но когда онъ дозволялъ подступиться къ себ, эти противники прибгали къ нему охотне чмъ къ кому-либо другому за ршеніемъ ихъ длъ чести. Онъ не скрывалъ своей слабости къ соціалистамъ: ‘живя съ мертвыми, я не ненавижу могильщиковъ’, говорилъ онъ.
Г. де-Кермагекъ былъ бденъ. Онъ велъ простой и правильный образъ жизни. Акуратно посщая засданія палаты, какъ поститель цирка который не простилъ бы себ своегоотсутствія въ день смерти укротителя въ зубахъ льва, онъ выходилъ изъ Бурбонскаго дворца только затмъ чтобъ отправиться въ клубъ Union. Тамъ его ждалъ приборъ и бутылка анжуйскаго вина на одномъ и томъ же столик въ углу столовой въ продолженіе пятнадцати лтъ. Онъ обдалъ одинъ читая газету. Онъ негодовалъ на ‘отступническій листокъ впавшій въ орлеанизмъ’ и охотне пробгалъ L’Intransigeant, затмъ, прислонясь къ камину большой гостиной, онъ съ горечью разражался сатирой на людей и людскія дла виднныя имъ въ это утро ‘въ бличьей клтк’,— такъ онъ называлъ парламентъ. Съ ударомъ 9-ти часовъ человкъ подавалъ ему палку и шляпу. Т кто знали куда идетъ маркизъ обмнивались многозначительными и насмшливыми взглядами.
Г. де-Кермагекъ иногда говорилъ близкимъ друзьямъ объ одной молодой особ которой онъ покровительствовалъ и которая освщала послднею улыбкой его угрюмую старость. ‘Славная двушка, съ нжностію говорилъ онъ,— прямая душа которой не вынесла одной изъ тхъ ядовитыхъ школъ гд фабрикуютъ республиканскихъ учительницъ, нужда и артистическое призваніе привели ее въ театръ, гд она мужественно заработываетъ свой хлбъ, но ея свирпая честность мшаетъ признанію ея дивнаго таланта.’ ‘Чувство чисто отеческое’, утверждали друзья маркиза. Молодежь, знавшая объ успхахъ маркиза во дни его юности, при этомъ недоврчиво улыбалась, но никогда въ его присутствіи: онъ не допускалъ шутокъ по этому поводу, а старый Бретонецъ владлъ шпагой какъ въ двадцать лтъ. Впрочемъ, его и въ клуб уважали такъ же какъ въ палат, и т кто его зналъ любили его: вс знали его доброту. Иногда его столикъ оставался не занятымъ въ продолженіе цлой недли и дольше, вс знали причину этого отсутствія. Уроженцы Леоноа, выходцы той несчастной бретонской колоніи которая населяетъ фабрики Сентъ-Узна и Сенъ-Дени, приходили со своими бдами къ депутату, и онъ отдалъ имъ свое жалованье за послдній мсяцъ. Запершись посл этого кровопусканія у себя въ комнат, онъ питался ветчиной которую его врный лакей бралъ ему въ долгъ.
— Г. маркизъ, честь имю кланяться!
Это привтствіе произнесъ громкій басъ Кантадора проходившаго по зал.
— Здравствуйте, старый товарищъ! Вы все еще продолжаете стоять надъ колыбелью свободы? насмшливо отвтилъ г. де-Кермагекъ, протягивая два пальца революціонеру.
— Такъ же какъ вы надъ могилой короля. Мы мене далеки другъ отъ друга чмъ это кажется. Это два божественныя права.
Маркизъ посмотрлъ вслдъ удалявшемуся пальто орховаго цвта. Онъ сдлалъ знакъ Жаку.
— Онъ правъ. Я люблю этого старика. Онъ вритъ, онъ надется, у него еще есть горючій матеріалъ въ сердц. Глядя на него отдыхаешь отъ вида нашихъ молодыхъ интригановъ съ рыбьею кровью. И онъ живетъ, какъ живетъ все сильное. Самъ вчный Отецъ Который бдитъ надо всми своими созданіями скажетъ когда къ нему приведутъ Кантадора: ‘Какъ! онъ еще до сихъ поръ былъ живъ?’ Впрочемъ, Онъ то же скажетъ и обо мн.
— Къ счастію, улыбаясь сказалъ Жакъ,— выпо-видимому не собираетесь въ этотъ дальній путь.
— Мой міръ погибъ, моя форма пуста, какъ говорилъ старикъ Монтэнь. Мн иногда кажется что меня перенесли во сн въ какой-то сказочный Китай. И подумать что эти господа называютъ себя консерваторами, ‘охранителями’! Чтотакое они ‘охраняютъ’? Разв только свои деньги, дай то… деньги бывшихъ якобинцевъ, на дочеряхъ которыхъ они женятся и отцы которыхъ убивали на гильотин ихъ отцовъ. Народъ готовится мстить за насъ и вмсто того чтобы безучастно присутствовать при этомъ справедливомъ возврат вещей мы стоимъ на страж у сундуковъ тхъ кто насъ рзалъ. Мы даже не умемъ помнить. Какой вздоръ говорятъ т наивные люди и шутники которые серіозно увщеваютъ насъ бороться за правое дло! Что такое осталось отъ этогоправаго дла, великій Боже? И какое представленіе о немъ составили себ эти мнимые защитники его?
— Осталась Франція, какъ сказалъ одинъ государь.
— Какая Франція? карикатура настоящей! Да вотъ вамъ примръ: на этихъ дняхъ я долженъ былъ но семейнымъ дламъ похать къ послднему родственнику который у меня остался, къ маленькому герцогу де-Жоссе-Ловренъ. Я не былъ у Христіана съ тхъ поръ какъ онъ женился на своей американк. А между тмъ я любилъ этотъ красивый замокъ на Луар: я провелъ въ немъ много лтнихъ каникулъ когда, былъ мальчишкой. Меня тогда посылали къ моей тетк деЛовренъ, старая герцогиня начинала слпнуть, и я каждый день долженъ былъ читать ей L’Union. Моя тетка и ея газета интересовались только двумя лицами въ мір: графомъ Шамборомъ и папой Піемъ IX. Я самъ, другъ мой, до 25 лтъ не читалъ другой газеты кром L’Union, я привыкъ знакомиться со всмъ свтомъ по сужденіямъ трехъ людей: гг. Лоренси, Пужула и де-Ріансе. Это были честные журналисты, они писали на чистомъ французскомъ язык и не длали гадостей. Такъ вотъ на-дняхъ въ одно прекрасное утро въ комнат Henri II замка де-Жоссе я звоню чтобы принесли газету. Знаете ли, что мн подали? New-York Herald! Я спрашиваю дворецкаго, не смется ли онъ надо мною: онъ мн отвчаетъ что въ дом нтъ другой газеты.
— А вы не говорите по-англійски?
— Мой милый Жакъ, одинъ дипломатъ задалъ однажды этотъ вопросъ моему старому другу генералу Ле-Фло, и тотъ отвтилъ: ‘Какъ мн было научиться? мы разговаривали съ ними только на язык пушекъ’. Къ завтраку приходитъ моя американская племянница, хорошенькая какъ куколка, надо ей отдать справедливость, но одтая!.. велосипедная юбка, желтые башмаки, если бы вы только видли! ‘Такъ у васъ нтъ французской газеты?’ говорю я ей.— ‘Аб! отвчаетъ она,— Herald такъ удобенъ: онъ даетъ мн извстія о моемъ отц который строитъ корабельную верфь въ Мичиган, о моемъ брат который занятъ торговыми предпріятіями въ Бечуаналэнд, о результатахъ партій въ Поло, въ Канн и По, гд участвуютъ мои сестры, а также обо всхъ парижскихъ сплетняхъ, однимъ словомъ обо всемъ что нужно знать’. Пока герцогиня Пегъ де-Жоссе-Ловренъ говорила мн всю эту чепуху, я, закрывъ глаза, видлъ передъ собой мою тетку Діану съ вязаньемъ для бдныхъ въ рукахъ, въ углу на ея кресл съ вышитымъ фамильнымъ гербомъ и девизомъ: Fulmina si cessant, me tarnen urit amor. Все это мн казалось какою-то кошачьею музыкой на старомъ клавесин тети Діаны. Да я и дйствительно услыхалъ кошачью музыку, когда мичиганская красавица подъ предлогомъ игры на фортепіано начала мн терзать барабанную перепонку какою-то нмецкою какофоніей. Мой милый другъ, вы сами когда-нибудь увидите что когда наши старые, любимые напвы замолкаютъ и засыпаютъ на дн рояля, то и намъ остается сдлать то же: этотъ міръ становится для насъ слишкомъ пустымъ помщеніемъ.
Въ то время какъ упрямый Бретонецъ говорилъ это, облако грусти заволокло ясный синій взглядъ его глазъ. Жакъ прочелъ въ нихъ печальную и чистую грезу его племени.
— Одна только душа поетъ мн врную ноту, прибавилъ маркизъ какъ бы говоря самъ съ собою…
— Душа Розы Эстеръ, шепнулъ Фелинъ на ухо Андарану.
Виконтъ Оливье, приходившійся дальнимъ родственникомъ Сеноверамъ, завладлъ молодымъ человкомъ и увелъ его съ собою.
— Sancta simplicitas! продолжалъ онъ.— Бдное, великое и простодушное сердце! Но и помшанный же онъ. Послушайте какую штуку онъ только-что сыгралъ со мной. У меня на ше сидлъ одинъ обнищавшій отставной африканскій стрлокъ, по имени Трантезо, который когда-то служилъ подъ начальствомъ моего отца. На первый разъ Асермъ освободилъ меня отъ него. Этотъ несравненный Аристидъ незамнимъ въ искусств отыскивать мста! Онъ когда-то заставилъ выстроить на одномъ изъ своихъ острововъ маякъ для того чтобы помстить туда какого-то корсиканца, одного изъ своихъ прежнихъ избирателей. Корсиканецъ умеръ, и Асермъ былъ такъ любезенъ что помстилъ въ его фонарь моего солдата. Морское министерство уничтожаетъ маякъ, и мой. старикъ мн опять сваливается на плечи. Къ счастію, какъ разъ въ это время Сенда говоритъ мн что ищетъ швейцара представительной наружности и непремнно съ военною медалью. Трантезо ростомъ 5 футовъ 6 дюймовъ и иметъ медаль. Я привожу его, и онъ сейчасъ же получаетъ мсто.. Третьяго дня я шелъ по улиц Виньи съ Кермагекомъ совершавшимъ свое ежедневное паломничество на улицу Фортюни. Надо же мн было, поровнявшись съ отелемъ Сенда, разказать этому старому упрямцу исторію Трантезо! Онъ вскиплъ, въ одну минуту. ‘А! такъ этому проходимцу жиду нуженъ французскій солдатъ, да еще непремнно съ перебитыми на пол сраженія костями?’ И какъ нарочно швейцаръ въ это время показался въ дверяхъ сіяя своею новою ливреей и выслушивая какое-то приказаніе Сенда выходившаго изъ дома. Что, вы думаете, длаетъ мой Кермагекъ? Онъ входитъ накрыльцо передъ самымъ носомъ барона, не обращая на него ни малйшаго вниманія, и отвшиваетъ швейцару церемонный поклонъ. ‘Извините, дорогой товарищъ, мн говорятъ что вы были вмст съ нашими въ Луарской арміи, вы можетъ-быть сможете дать мн указанія относительно одного эпизода который я плохо помню. Вы позволите?’ Онъ пожимаетъ руку Трантезо и входитъ въ его каморку, старый солдатъ, глубоко Тронутый и польщенный, придвигаетъ ему свое кресло, и они принимаются оживленно болтать… Баронъ является ко мн разъяренный какъ индюкъ, разумется, онъ въ тотъ же вечеръ выгналъ своего швейцара, и вотъ онъ снова у меня на рукахъ.
— Странно, сказалъ Андаранъ:— обыкновенно г. де-Кермагекъ бываетъ воплощенною вжливостію. Разв онъ не знакомъ съ барономъ Сенда?
— И да, и нтъ. Прошлою зимой на одномъ благотворительномъ базар Гедеонъ заставилъ какую-то даму-патронесу представить себя де-Кермагеку. Ему нужно было имя маркиза въ совт правленія его Герцеговинскаго банка, являвшагося въ то время довольно подозрительнымъ дломъ. Кермагекъ далъ ему договорить и потомъ вдругъ громкимъ голосомъ со своею неподражаемою манерой произнесъ: ‘Если я васъ врно понимаю, милостивый государь, то вамъ нужно мое имя въ обмнъ на ваши золотые. Покорно благодарю! мой фамильный гербъ покрытъ бретонскими горностаями, а они легко грязнятся. Слуга покорный!’ Съ этими словами онъ сдлалъ поворотъ направо въ глазахъ всего общества, и съ этого дня Сенда видлъ нашего донъ-Кихота только въ спину.
Въ это время тотъ кого Фелинъ назвалъ этимъ именемъ подозвалъ къ себ молодыхъ людей. Швейцаръ только-что подалъ ему телеграму, на чел старика пробжала тнь смерти съ тмъ впечатлніемъ ужаса, который она вызываетъ своимъ быстрымъ и таинственнымъ появленіемъ вдали.
— Еще одного нтъ на свт! Моего самаго врнаго, самаго стараго товарища! За всю его долгую и полную борьбы жизнь я видлъ у него только дв минуты слабости, дв минуты слезъ. Онъ плакалъ рядомъ со мною надъ двумя развалинами: въ вечеръ Овурской битвы когда пришлось оставить позицію и въ вечеръ Горицскаго событія когда запирали склепъ. Меня зовутъ въ Бретань на похороны, я разумется поду. Маркизъ взглянулъ на часы.— До свиданія, любезный Жакъ! я едва успю уложиться до отхода позда. Мн еще надо зайти сюда на телефонъ… дьявольское изобртеніе въ которое я совсмъ не умю говорить, вс эти машины для меня слишкомъ новы.
— Я пойду съ вами, сказалъ Андаранъ: — мн хочется посмотрть какъ это здсь устроено.
Лихорадочная суматоха стояла въ зал телефонныхъ будокъ. Слышались самыя противоположныя и странныя просьбы соединеній: съ министерствами, съ биржей, съ театрами, съ редакціями боевыхъ газетъ, съ отелями Сенъ-Жерменскаго предмстья и т. д. Ало!— Министерство внутреннихъ длъ!— Le Radical!— Подворье нунція!— Главная контора колоній!— Герцогиня де-Жосе-Ловренъ!— La Lanterne!.. И нестройныя, разногласныя мысли, соприкасались, перекрещивались въ воздух: брань журналистовъ, тайны агитаторовъ, злобныя страсти политическихъ дятелей, нжные разговоры съ красавицами, тревожные вопросы о чьемъ-нибудь дорогомъ здоровь…
— Нумеръ 900, 80, робко произнесъ де-Кермагекъ осанистому и почтительному чиновнику съ красными шевронами.
Бретонецъ заперся въ одну изъ будокъ, долго оставался въ ней, потомъ вышелъ и, простясь съ Жакомъ, ушелъ. Въ комнату вошелъ Фелинъ и спросилъ у чиновника книжку съ телефонными нумерами.
— Нумеръ m-lle Розы Эстеръ, улица Фортюни, кажется 900, 80?
Чиновникъ проврилъ и всталъ: Ало! Ало! 900, 80.
На порог показался Асермъ и торопливо крикнулъ чиновнику:
— М-lle Эстеръ! улица Фортюни!
— Ало, Ало, 900, 80!
Черезъ минуту появился Байонъ и подошелъ къ чиновнику снова принявшемуся за свое писаніе.
— Будьте любезны отыскать мн нумеръ m-lle Розы Эстеръ, улица Фортюни.
— 900, 80! отвчалъ чиновникъ не поднимая головы.
При этомъ немедленномъ и машинальномъ отвт произнесенномъ съ невозмутимою серіозностію Эльзеаръ взглянулъ на Андарана и разразился хохотомъ.
— Что это значитъ? что это за Эстеръ которую всмъ нужно? смясь спросилъ Жакъ.
— Звзда показавшаяся вчера на парижскомъ неб. Теб необходимо съ нею познакомиться чтобы снова стать настоящимъ парижаниномъ. Я поведу тебя къ этой звзд сегодня вечеромъ, благо, она снова видима. А теперь пойдемъ со мной обдать. Сегодня здсь больше ничего не будутъ длать. Пойдемъ, пообдаемъ по-старому, какъ въ прежнія времена Латинскаго квартала, или пожалуй немного получше прежняговъ какомъ-нибудь изъ бульварныхъ ресторановъ.

ГЛАВА IX.
Роза Эстеръ.

Оба товарища шли по дорог къ улиц Фортюни. Ихъ обдъ былъ веселъ и оживленъ общими воспоминаніями возникающими между двумя людьми въ полной сил въ ту пору жизни когда прошлое ихъ уже поднимаетъ, но еще не гнететъ. Однако, Жакъ чувствовалъ что-то насильственное въ весель своего стараго друга и слышалъ во вспышкахъ его остроумія какое-то раздраженіе. Эльзеаръ намекнулъ ему на свой романъ съ княгиней, и его недосказанныя признанія выставляли дла зашедшими гораздо дальше чмъ это было на самомъ дл. Андаранъ зналъ что съ его словъ надо сбавить половину, ему хорошо была извстна манера Байона распространяться въ своихъ разказахъ, безъ чего всякое наслажденіе и удовольствіе для него сводилось на половину.
‘Онъ ораторъ, думалъ Жакъ,— и высказываетъ и горе, и радость. Любитъ ли онъ въ самомъ дл свою прекрасную чужестранку? Онъ добивается ея страстно какъ добивается всего, но что ему нужно въ ней? только она сама? или ея блескъ, титулъ, роскошь, богатство?’
Въ высшей степени обладая стыдливостію чувства, Жакъ не понималъ такой любви которая не боится всенароднаго признанія. Эльзеаръ же, напротивъ, ощущалъ потребность обмануть свою неудачу словами. Избалованный быстрыми и легкими побдами, онъ сердился на Дарью, сердился на самого себя. Онъ испытывалъ въ этотъ вечеръ вс обычныя движенія себялюбиво-тщеславной мужской любви, говорившія въ немъ особенно сильно отчасти благодаря выпитому вину, отчасти благодаря полученной отъ княгини записк: встревоженная внезапною и тяжелою болзнью матери, Дарья отмняла условленное свиданіе и говорила что вообще не знаетъ когда сможетъ отлучиться отъ больной.
По дорог Байонъ разказывалъ Жаку то немногое что было извстно о Роз Эстеръ къ которой они шли. Неудавшаяся учительница, говорилъ онъ,— одна изъ тхъ юныхъ жертвъ диплома которыя не дотягиваютъ скучной и неблагодарной погони за атестатомъ и идутъ искать счастія на сцен. Вотъ уже два или три года какъ она играла маленькія роли въ театр Porte-Saint-Martin. Ея немножко холодная красота обратила на себя вниманіе, но никто не ршался признать за нею талантъ. Къ тому же она отбивала всякій интересъ къ себ своею спокойною жизнью. Г. де-Кермагекъ, ея офиціальный покровитель, рдко говорилъ о ней, а когда и говорилъ, то всегда съ рыцарскимъ уваженіемъ добраго донъ-Кихота къ своей дам Дульцине. Роза Эстеръ принимала у себя только маленькій кружокъ надежныхъ друзей, они хвалили ея образованный умъ, ея тактъ и любезность. По-видимому, боле всего заботясь о сохраненіи почетнаго покровительства маркиза, она не имла никакихъ связей съ веселыми кругами Парижа и мало водилась съ товарками и товарищами по театру. Послдніе мстили ей, предполагая у нея другія связи которыя въ такомъ случа должны были быть очень искусно скрытыми. Тмъ не мене ихъ все-таки подозрвали: трудно было допустить врность молодой женщины быть-можетъ платонической и во всякомъ случа безкорыстной привязанности, потому что бдность стараго дворянина была извстна всмъ. Этотъ пунктъ вообще былъ теменъ. Немногіе старались освтить его себ: Эстеръ не затронула любопытства Эдиповъ избирающихъ своимъ ремесломъ разгадку парижскихъ загадокъ.
Но вотъ уже нсколько дней какъ они заинтересовались ею, съ того достопамятнаго вечера который привлекъ взоры всхъ на эту фигуру полутни внезапно освщенную лучомъ огромнаго театральнаго успха. Мишель Треву, новый директоръ Porte St. Martin, принялъ и поставилъ ‘Гуситовъ’ историческую драму молодаго поэта Даніеля Гейльброна, пріятеля Розы Эстеръ. Затрудняясь въ выбор исполнительницы главной женской роли, и авторъ и директоръ рискнули на удачу отдать ее незамтной двушк которой она по-видимому очень нравилась. Событія оправдали ихъ довріе. Ловко построенная, полная трагическихъ перипетій, написанная яркимъ языкомъ піеса имла такой успхъ отъ котораго добрые товарищи автора были готовы плакать. Публика перваго представленія особенно плнилась Мартой, героиней табориткой которая шла на казнь за свою любовь и вру. Прекрасная, дышащая сдержанною страстію, то суровая, то нжная, Роза Эстеръ обнаружила въ этой роли качества которыхъ въ ней не подозрвали. Восхищенію не было границъ когда въ послднемъ акт Марта, возведенная на костеръ вмст со своимъ возлюбленнымъ, бросаетъ проклятіе Праг, и когда Эстеръ необыкновенно выразительною игрой передала борьбу любящей женщины послдовавшей на смерть за своимъ апостоломъ и матери обращающейся къ своему ребенку покинутому въ проклятомъ город, публика пришла въ неистовый восторгъ.
По спуск занавса посл безумныхъ вызововъ обыкновенно пустая ложа актрисы наполнилась роемъ бабочекъ слетвшихся на огонь успха. Ее сейчасъ же возвели въ великую трагическую актрису, въ надежду французскаго искусства. Литераторы и театралы, журналисты и свтскіе люди наперерывъ старались за послднія дв недли пробиться къ новой знаменитости и проникнуть въ тайну ея жизни. Г. де-Кермагекъ ходилъ повторяя и въ палат, и въ клуб что міръ перевернулся на изнанку, потому что разъ нечаянно отдалъ справедливость истинному фаланту. Маркизъ испытывалъ наивную радость отъ этого солнечнаго луча упавшаго, наконецъ, на ‘славную двочку’, а также и смутный страхъ отъ внезапнаго вторженія парижскаго потока въ дорогое его сердцу уединеніе.
Что касается Розы Эстеръ, то она встртила свою славу какъ давно жданную гостью которая не удивляетъ, а предупреждаетъ о прибытіи другихъ боле важныхъ гостей. Она показала себя благодарною вліятельнымъ критикамъ за ихъ похвалы, внимательною къ ихъ совтамъ, осторожною съ толпой льстецовъ и очень мало расположенною мнять свое уединенное существованіе. Изъ числа людей представленныхъ ей въ вечеръ ея торжества она отличила нсколько лицъ занимавшихъ видное мсто въ печати и въ политик и была особенно любезна съ Эльзеаромъ Байономъ который сопровождалъ княгиню Верагину на представленіе ‘Гуситовъ’. Польщенный этимъ замтнымъ вниманіемъ онъ общалъ быть у нея послзавтра, но затмъ послалъ извинительную записку, такъ какъ Дарья назначила ему тотъ же самый часъ. Въ день прізда Андарана любезная записочка напоминала Байону объ его общаніи и приглашала его на чашку чая, благотворительный спектакль въ Porte-St.-Martin давалъ свободный вечеръ исполнителямъ драмы Гейльброна чмъ Роза Эстеръ пользовалась чтобы собрать и поблагодарить нсколькихъ друзей. Эльзеаръ извинился по телефону ссылаясь на пріздъ товарища, но Эстеръ отвтила что приведенный имъ этотъ товарищъ будетъ для нея желаннымъ гостемъ.
Къ тому времени какъ Байонъ кончилъ эти объясненія оба депутата очутились передъ каменною оградой съ остроконечными копьями прерывавшею правильную линію фасадовъ выходившихъ на улицу Фортюни. Эта ограда и небольшой дворикъ въ нсколько квадратныхъ метровъ отдляли отъ улицы небольшой домикъ сдавленный съ двухъ сторонъ стнами сосднихъ зданій. Густые ковры плюща закрывали эти глухія стны и двойною занавской защищали маленькій отель, въ сущности и не имвшій права на такое пышное названіе. Онъ казался какимъ-то обломкомъ минувшаго, забытымъ между новыми красивыми зданіями окаймлявшими улицу, единственнымъ остаткомъ прежнихъ деревенскихъ домиковъ разбросанныхъ по долин Монсо. Скудно освщенное, спрятавшееся въ тни плюща и закрытое угрюмою стной жилище своимъ нмымъ и таинственнымъ видомъ напомнило Жаку рисунки илюстрованныхъ журналовъ, когда во время какого-нибудь уголовнаго процеса они воспроизводятъ мсто преступленія.
Друзья позвонили у калитки пробитой въ углу стны. На мягкомъ песк дворика совсмъ не было слышно шума шаговъ. Имъ отворила горничная и ввела ихъ въ гостиную. Мебель въ стил Людовика XIV безъ тни роскоши свидтельствовала о строгомъ и опытномъ вкус. Гравюры висвшія по стнамъ изображали сцены изъ миологіи написанныя съ тмъ холоднымъ величіемъ которое сохраняетъ благопристойность за самыми легкомысленными поступками боговъ. Концертный рояль заваленный нотами занималъ уголъ комнаты. Много комнатныхъ растеній, мало цвтовъ. Можно было подумать что находишься въ квартир состоятельной учительницы музыки, окружившей себя умренною изысканностію для того чтобы принимать ученицъ изъ хорошаго общества.
Байонъ встртилъ въ гостиной семь или восемь знакомыхъ лицъ. Два журналиста изъ тхъ чье мнніе иметъ всъ расточали похвалы Гейльброну, счастливый авторъ ‘Гуситовъ’ былъ совсмъ молодой человкъ съ курчавыми рыжими волосами и бородой, съ длиннымъ чуткимъ носомъ и маленькими умными глазками. Одинъ изъ владыкъ современнаго театра, пришедшій сюда для знакомства съ этими новыми силами и для извлеченія изъ нихъ возможной выгоды, анатомировалъ ‘Гуситовъ’ стоя за фортепіано въ обществ одного стараго академика, любезнаго философа, обычнаго постителя всевозможныхъ гостиныхъ. Баронъ Сенда забжавшій, какъ онъ говорилъ, на минутку въ качеств сосда, Оливье де-Фелинъ и Аристидъ Асермъ разсыпались въ комплиментахъ передъ хозяйкой дома. Байонъ представилъ своего друга, новоприбывшіе были приняты какъ старые знакомые, съ радушіемъ, безъ удивленія.
Роза Эстеръ очень просто одтая въ лиловое барежевое платье съ маленькимъ вырзомъ сидла на кушетк.Неподвижность головы, выпрямленная спина, рдкія движенія, — все въ ея поз указывало на преднамренную сдержанность, на стараніе напомнить о приличіяхъ всякому кто ихъ забудетъ. Ея вытянутое, немного худое тло въ своей неподвижности не сохраняло ничего изъ той змеобразной прелести которую оноимло на сцен. Вся прелесть заключалась въ лиц напоминавшемъ готическую статуэтку. Раздленные на дв половины черные волосы гладко лежали на изящной голов, они обрамляли правильный овалъ лица на которомъ каждая черта была въ своемъ род совершенствомъ — лобъ, щеки, маленькія круглыя уши, подвижныя ноздри, тонкая линія губъ открывала великолпные зубы. Перламутровая блдность лица согрвалась огнемъ большихъ влажныхъ глазъ скромно прикрытыхъ длинными рсницами которыя, казалось, старались погасить внутреннее пламя ума и воли.
Внимательно прислушиваясь къ разговору который она направляла съ большимъ тактомъ вставляя нсколько словъ тихимъ и мрнымъ голосомъ, Роза Эстеръ, видимо, старалась изгнать изъ своей рчи и изо всей своей особы оттнокъ актрисы, старалась казаться дамой до кончика ногтей.
Разговоръ шелъ о драматическомъ искусств, о новой піес, о Чехіи откуда Гейльбронъ вывезъ свою драму. Андаранъ заговорилъ объ одномъ своемъ путевомъ воспоминаніи:
—Самое сильное впечатлніе которое у меня осталось отъ Праги — это впечатлніе еврейскаго кладбища съ его унылыми и разбросанными могилами, я какъ сейчасъ вижу одного благочестиваго паломника въ одежд польскихъ Евреевъ: онъ разбиралъ могильныя надписи и искалъ гробницу одного чтимаго въ Польш раввина. Когда онъ нашелъ ее, то бросилъ на нее установленные закономъ три камешка такимъ жалкимъ, трогательнымъ жестомъ…
Но это поэтическое изліяніе не произвело того впечатлнія котораго ожидалъ бдный Жакъ. Онъ не могъ понять почему въ гостиной вдругъ наступила минута такого холода и молчанія какъ будто онъ самъ бросилъ въ нее эти три камешка. Старый академикъ съ лукавою улыбкой посмотрлъ на Гейльброна, на всхъ остальныхъ…
Эстеръ снова завела разговоръ, направивъ депутатовъ на тему въ которой они неистощимы, на ихъ парламентскую кухню. Когда они оживились при обсужденіи послднихъ интригъ, она робко спросила:
— Извините мое невдніе, но правда ли что намъ грозитъ министерскій кризисъ?
— Наша партія всегда надется на министерскій кризисъ, нравоучительно замтилъ Асермъ.— Я въ самомъ дл думаю что это счастливое событіе не далеко.
Андаранъ выразилъ свое удивленіе.
— Можетъ ли быть? Вс депутаты центра которымъ я сегодня былъ представленъ показались мн такими спокойными и увренными. На горизонт нтъ ни одного опаснаго запроса, говорили они мн.
— Любезный собратъ, возразилъ Асермъ,— никто не спотыкается объ опасные запросы, министры всегда падаютъ, поскользнувшись объ апельсинную корку въ такую минуту когда этого мене всего можно ожидать. Вы сами увидите это и, какъ мн кажется, очень скоро. Они засидлись слишкомъ долго и сдлали много недовольныхъ. Мнніе страны переходитъ налво
— Мнніе страны! Гд вы нашли такого сказочнаго звря? со смхомъ спросилъ одинъ изъ журналистовъ.
— Какъ гд? въ вашихъ столбцахъ, любезный собратъ, вы торгуете этимъ товаромъ.
— Благодарю. Скажите какое мнніе вамъ угодно, льстецъ, и мы вамъ его подадимъ.
Громкій взрывъ смха раздался въ отвтъ на это заявленіе.
— И въ такомъ случа власть очутится въ рукахъ господина Мирво? съ невиннымъ видомъ спросила Эстеръ.
— Мирво?! почему Мирво? послышалось со всхъ сторонъ.
— Право не знаю… Я вижу что сказала глупость… Я слышала это предположеніе отъ моего директора г. Треву. Когда онъ занимался торговыми длами, онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ г. Мирво который, кажется, былъ тогда министромъ.
— Мирво былъ министромъ? Фабрикантъ суконъ Мирво? Фелинъ перебиралъ свои воспоминанія.— Когда же это? Вы помните это, Асермъ?
— Постойте, сказалъ подумавъ Аристидъ,— да, мн помнится что онъ былъ министромъ торговли во времена Гамбеты. Онъ былъ даже пріятелемъ великаго человка. Ихъ теперь осталось немного. Мирво — памятникъ древности, его надо чтить.
— Онъ полезная фигура, перебилъ журналистъ, — запасное орудіе.
— Г. Мирво человкъ съ всомъ, съ большимъ всомъ, вставилъ баронъ Сенда.— Его имя произвело бы прекрасное впечатлніе въ дловомъ мір. Но, однако, мн пора уходить, мн еще надо быть сегодня въ императорскомъ посольств, я забжалъ на минуточку. Прекрасная сосдка, я осмлюсь напомнить вамъ о просьб баронесы: она умоляетъ васъ пріхать къ намъ въ четвергъ и продекламировать нашимъ друзьямъ чудные стихи г. Гейльброна, вашу восхитительную сцену V акта. Моя жена будетъ такъ рада вашему знакомству.
— Передайте, пожалуйста, мою благодарность баронес. Я употреблю вс усилія, но не смю дать окончательнаго слова. Вроятно, въ этотъ день г. де-Кермагекъ вернется изъ своего печальнаго путешествія, и я должна буду предоставить свое время въ распоряженіе моего стараго друга: его горе будетъ нуждаться въ поддержк дружбы.
— Поставимъ свчку бретонскому покойнику, шепнулъ Асермъ на ухо Байону.— Мы обязаны сегодняшнимъ вечеромъ отсутствію стараго дракона. Бдный маркизъ! прибавилъ онъ вслухъ,— онъ вчно кого-нибудь хоронитъ! настоящій погребальный геній!
— Вы хотите сказать геній врности? сухо перебила его Роза Эстеръ и бросила строгій взглядъ на неисправимаго Аристида, она никогда не допускала тни шутки надъ маркизомъ.
— Баронъ, прежде чмъ уходить, подарите мн добрый совтъ! Тамъ въ передней есть гравюра Роберта Нантейля, продавецъ оставилъ ее здсь мн на соблазнъ, и я хотла бы спросить о ней ваше мнніе какъ мнніе знатока.
Съ этими словами Роза Эстеръ вышла за барономъ въ переднюю и осталась тамъ минуты дв. Фелинъ воспользовался ея отсутствіемъ чтобы разказать новымъ слушателямъ свой анекдотъ о Трантезо и г. де-Кермагек.
— Если бы онъ былъ здсь, то мы ни за что не видали бы здсь Гедеона.
Входившая въ комнату Эстеръ услыхала послднія слова Оливье. Она сдлала нетерпливое движеніе.
— Право, г. де-Фелинъ вы способны перессорить весь свтъ. Все это очень преувеличено. Я знаю что между ними было недоразумніе и очень желала бы прекратить его. Пожалуйста не раздувайте его!
Асермъ сталъ прощаться: ему надо было еще докончить журнальную статью. Эстеръ удержала его на минуту въ углубленіи окна затмъ чтобы сказать ему нсколько словъ рзкимъ и повелительнымъ голосомъ совсмъ не похожими на ея обыкновенный тонъ.
— Итакъ вы ждете несомнннаго кризиса?
— Да.
— Въ такомъ случа постарайтесь устроить такъ чтобы Мирво былъ главою будущаго кабинета.
— Что за выдумка! Откуда у васъ такое пристрастіе къ этому соломенному болвану?
— Мало сказать: пристрастіе. Я хочу чтобы Мирво былъ президентомъ совта. У меня есть на это свои причины. Вы поняли меня?
— Но это невозможно! У насъ есть обязательства по отношенію къ Бутвьержу.
— Я не знаю возможно ли это, я знаю что это необходимо. Посадите Бутвьержа куда хотите на другое мсто. Президентство должно достаться другому. Я только-что говорила объ этомъ съ барономъ: онъ очень стоитъ за эту комбинацію. Я общала Сенда вашу неограниченную поддержку… Кстати, онъ находитъ вполн разумною вашу мысль занять мсто секретаря. Академіи Искусствъ, оно какъ разъ по васъ сдлано… Итакъ сдлайте мн одолженіе и немедленно примитесь за подготовленіе министерства Мирво и въ палат, и въ газетахъ.
Она остановила на Аристид прямой, полный недосказанныхъ намековъ взглядъ который долженъ былъ напомнить ему обязательства и надежды не одного рода. Депутатъ молча поклонился въ знакъ повиновенія полученнымъ приказаніямъ и удалился. Роза Эстеръ улыбаясь подошла къ своимъ гостямъ.
— Извините меня, милый г. де-Фелинъ, сказала она,— я сейчасъ была съ вами немножко рзка, но вы же за то и въ воинственномъ настроеніи сегодня. Я готова побиться объ закладъ что вы опять воевали сегодня съ вашимъ невозможнымъ префектомъ.
— Я только это и длаю. Отвратительный сектантъ который отбиваетъ у меня голоса!
— А вдь среди нихъ бываютъ премилые! Г. Треву представилъ мн въ тотъ вечеръ одного маленькаго префекта съ очень хорошими манерами и съ разорванными отъ аплодисментовъ перчатками. Да онъ даже кажется восхищался вами, онъ говорилъ г. Треву что служилъ въ вашемъ департамент и надялся снова попасть туда, если бы ихъ общему другу г. Мирво удалось стать главой министерства. Какъ его имя? Салуа, Саруа…
— Сануа! Премилый малый: одинъ изъ тхъ республиканцевъ съ которыми можно толковать. Такъ онъ вамъ говорилъ это?
— Боже мой, конечно нтъ, не мн! Разв я вмшиваюсь въ эти дла? Слушая васъ и въ самомъ дл заразишься вашею политическою лихорадкой!
Эстеръ взглянула на часы которые показывали половину двнадцатаго.
— Мн очень совстно, но я должна васъ всхъ прогнать. Мой докторъ велитъ мн спать какъ можно больше: эта роль такъ утомительна, а завтра утромъ у меня еще репетиція. Я отъ души благодарна вамъ всмъ, господа, за то что вы не отказали мн въ своемъ поощреніи и совтахъ.
Гости встали и направились къ двери съ тою медленностію движеній которую обнаруживаютъ люди уходя отъ хорошенькой женщины изъ театральнаго міра: каждому хочется уйти послднимъ, у каждаго мелькаетъ тщеславная надежда что его быть-можетъ задержатъ… Эстеръ выразила свое уваженіе къ старому академику тмъ что проводила его до двери передней.
— Дорогой мой учитель, я прошу вашего голоса для моего молодаго поэта на то время когда онъ перестанетъ быть молодымъ.
И она показала рукой на Гейльброна который въ продолженіе всего вечера ко всему прислушивался, приглядывался и не проронилъ ни слова.
— Успокойтесь, онъ будетъ, будетъ академикомъ, кашляя проговорилъ старикъ.— Мы постараемся перемереть чтобъ угодить вамъ, моя красавица. Я общаю вамъ мой голосъ, молодой человкъ.
— Благодарю васъ за него! А если вы будете такъ любезны что приведете ко мн г. главнаго завдующаго, то предупредите меня заране: я чувствую себя такою маленькою двочкой что заране робю при мысли видть его у себя. Ахъ, я было и забыла… г. Байонъ!
Она подозвала Эльзеара надвавшаго пальто въ передней.
— Извините, г. Байонъ! Подарите мн еще минутку: мн надо попросить васъ объ одномъ маленькомъ одолженіи.
Остальные гости бросили на отличеннаго счастливца тотъ злобно-завистливый взглядъ которымъ люди всегда награждаютъ человка выигравшаго первый выигрышъ въ лотере.
— Положительно, сказалъ Фелинъ своимъ спутникамъ выйдя на улицу,— и въ театр, и въ палат счастіе везетъ только однимъ соціалистамъ! Если бы Кермагекъ могъ видть изъ своего вагона Байопа въ этомъ гнздышк!
И онъ зашагалъ подъ руку съ Жакомъ напвая:
Un marquis sage
Est en voyage…

ГЛАВА X.
Между родными.

Когда дверь затворилась за уходившими гостями, Эльзеаръ спросилъ съ вжливою готовностію:
— Чмъ могу я быть полезенъ?
Роза Эстеръ сидла въ задумчивости и отвтила не сразу:
— А вы? врите вы. въ близость кризиса?
— О! вы знаете что мы, соціалисты, весьма равнодушны къ этимъ постояннымъ случайностямъ.
— Однако, если бъ это случилось, то кому отдалибы вы свое предпочтеніе? Г. Мирво?
— Онъ ли, другой ли — все равно. Вс они стоятъ другъ друга. Но, продолжалъ съ улыбкой Байонъ,— вы меня заинтересовали этимъ суконщикомъ-гугенотомъ. Какъ вы… ему покровительствуете! Вы хорошо знаете его?
— Я его никогда не видала.
За этими словами послдовало долгое молчаніе. Эстеръ сла на низенькое кресло около молодаго человка передъ каминомъ и принялась мшать горячіе уголья. За этимъ занятіемъ вся ея маленькая фигурка точно оттаяла и ожила. За минуту передъ тмъ недвижимое въ своей окаменлости тло этой женщины пробуждалось къ жизни. Маленькія ножки оперлись на каминную ршетку, плечи нагнулись надъ огнемъ. Во всемъ этомъ не было ни тни грубаго, вызывающаго кокетства, это скоре было естественное движеніе молодой двушки которая сбрасываетъ съ себя стсненіе посл ухода ‘чужихъ’ и остается на-един съ членами своей семьи.
Наконецъ, она отвела глаза отъ пылающаго камина и посмотрла прямо въ лицо Эльзеару.
— Послушайте. Я не хочу хитрить съ вами. Я буду очень откровенна, такъ какъ можетъ-быть не была никогда, ни съ кмъ. Знаете вы, у кого вы въ гостяхъ?
— Я? у самой очаровательной, самой милой изъ…
— О! безъ мадригаловъ! Мой вопросъ серіозенъ. Отвчайте. Если вы въ самомъ дл не подозрваете у кого вы въ дом, то не говоритъ ли вамъ тайный инстинктъ что вы здсь въ безопасности… такъ-сказать въ семь… въ своей семь?
— Что вы хотите этимъ сказать?
Искреннее недоумніе выразилось на лиц Эльзеара.
— Я говорю это въ буквальномъ смысл. Но сначала простите одинъ нескромный вопросъ. Видаетесь вы съ вашими родственниками, сыновьями знаменитаго Давида Байона, потомками вашего дда Авеля?
— О! это такое дальнее родство! Имъ нтъ никакого дла до меня, я не могу представить себ этихъ осторожныхъ чиновниковъ подъ руку со свирпымъ соціалистомъ. Мн даже иногда становится смшно при мысли о томъ какъ стсняетъ ихъ моя фамилія.
— Я думаю что вы ошибаетесь. Вы не знакомы съ Жозефомъ Байономъ, префектомъ Жиронды?
— Я встртился съ нимъ раза два-три въ зал Мира. Мы кланяемся другъ другу и обмниваемся нсколькими словами. Онъ вжливый человкъ.
— А братъ его Луи-Наполеонъ, директоръ банка Натана и Сальседо?
— Я встрчаю его у барона Сенда. Онъ былъ прямой человкъ, но мы не близки.
— Я не говорю вамъ объ Альфонс, инспектор университета. Вроятно, вы никогда не узнаете этого робкаго ученаго, и онъ васъ также. Но знаете ли вы что онъ былъ женатъ въ первый разъ на Эмиліен Бюисоне, дочери одного торговца въ Монтобан, гд онъ тогда былъ професоромъ?
— Признаюсь что мои свднія въ этой области очень смутны. Но почему еы-то сами такъ заинтересованы?..
— Погодите. Эмиліена оставила ему дочь. Выросши въ сред професоровъ и пасторовъ, начиненная всякими атестатами, восемнадцатилтняя двочка слыла за какое-то чудо въ Монтобан. Достойный професоръ придумалъ бы университетъ и педагогію, если бы ихъ не существовало, — онъ не допускалъ и не понималъ другой карьеры для своихъ дтей. Онъ ршилъ довести свою старшую дочь до высшихъ ступеней іерархіи женскаго образованія и отдалъ ее въ высшую нормальную школу въ Фонтенэ. Въ одинъ прекрасный день, посл двухъ лтъ примрныхъ занятій замчательная ученица внезапно изчезла, и никто никогда больше не слыхалъ о ней. Умерла ли она, пропала ли, была ли похищена какимъ-нибудь лордомъ? Этотъ вопросъ интересовалъ очень немногихъ. У Альфонса Байона было достаточно дтей отъ втораго брака чтобы можно было затеряться въ ихъ числ. Прошло четыре года, все забылось. За исключеніемъ нсколькихъ близкихъ лицъ, да можетъ-быть префекта полиціи, никто не подозрваетъ что дочь университетскаго инспектора, ученица Фонтенэ, прилежная Эстеръ Байонъ скрывается теперь въ лиц вашей покорной слуги Розы Эстеръ изъ театра Porte-St.-Martin…
— Какъ? вы…
— Я ваша недостойная кузина! Съ этими словами молодая женщина сдлала реверансъ съ. шаловливою улыбкой, озарившею неожиданною прелестью ея обыкновенно серіозное лицо. О! дальняя, очень дальняя кузина, настоящее имя которой навсегда будетъ погребено подъ ея театральнымъ именемъ.— Это вамъ непріятно? мило прибавила она.
— Напротивъ, я въ восторг! весело возразилъ Эльзеаръ.
— Да, у васъ нтъ предразсудковъ, и вы поймете меня.. Меня вывело изъ Фонтенэ не какое-нибудь пошлое приключеніе, а обдуманное ршеніе. Я сравнила лежавшее передо мной унылое поприще учительницы, тусклое, лишенное горизонта, и безграничныя перспективы театра, независимость, богатство, славу. Какая разница! У меня составился свой собственный планъ, свои стремленія. Я шла на сцену не за тмъ чтобъ искать легкой жизни, безпорядка и низкимъ образомъ нажитыхъ денегъ. Я ждала большаго и лучшаго, я ждала истиннаго престола царицъ будущаго. Но если я до конца доскажу свою мысль, то вы пожалуй сочтете меня синимъ чулкомъ…
— Нтъ, говорите, сказалъ заинтересованный Эльзеаръ.
— Можетъ-быть вы признаете за двушкою прошедшей Фонтенэ, — а я всегда останусь благодарна своимъ учителямъ за то умственное превосходство которое они мн дали и которое я ежедневно ощущаю въ соприкосновеніи съ разными тупицами,— можетъ-быть вы признаете за такою двушкой право немножко судить объ исторіи и людяхъ. Въ Париж, не правда ли, осталась одна идея общая всмъ — удовольствіе? и слдовательно, одно прочное учрежденіе — театръ, и женщина театра, если только она сколько-нибудь выходитъ изъ рамокъ посредственности, уже и теперь является ровней и соперницей самыхъ счастливыхъ, самыхъ уважаемыхъ женщинъ. Еще немного — и даровитая, прекрасная, знаменитая актриса станетъ единственною женскою властью, единственнымъ направляющимъ рычагомъ въ этомъ разлагающемся мір, подобно тому какъ при такихъ же условіяхъ нкогда были царицами Аспазіи Имперіи… Но къ чести нашего вка нчто перемнилось: для такой власти надъ обществомъ мало быть распущенною куртизанкой. Теперь нужны приличія, умніе держать себя и та умственная культура, безъ которой ни мущина, ни женщина не способны ни на что великое. Актриса съ такимъ оружіемъ въ рукахъ одна сможетъ возстановить истинную французскую крпость, диктаторскій салонъ, гд все подготовляется и все оканчивается. Вы не сметесь, Эльзеаръ,— вдь вы позволите мн въ качеств кузины такъ называть васъ?— вы не сметесь, потому что вы въ своей сфер тоже построили великое будущее на логической мечт, будущее гораздо крупне, выше моего, великое какъ вашъ геній! Но я знаю о васъ многое и догадываюсь объ еще большемъ. Вы съ ранней молодости занимались преобразованіемъ міра въ своихъ мысляхъ, а теперь ваша дятельность преобразуетъ его въ дйствительности съ тою смлостію и силой желанія которыя отличаютъ людей нашей расы и отмчаютъ ихъ для управленія міромъ.
Байонъ слушалъ, плненный и взволнованный отголоскомъ своихъ прежнихъ мыслей и воспоминаній. Она попадавъ цль: да, онъ узнавалъ себя, свой первый образъ въ этой родственной и, какъ она говорила, логической мечт. Да, это говорила истая представительница рода Байоновъ съ продуманными и неудержимыми порывами, съ умомъ и сильною волей ихъ племени.
— Чтобы подняться туда куда я хочу, продолжала она,— необходимо извстное посвященіе: надо стать членомъ священнаго дома, Мольерова дома. Являясь повсюду искательницею приключеній, актриса только тамъ становится должностнымъ лицомъ имющимъ право на уваженіе народа. Получить доступъ въ Comdie Franaise — вотъ первая ступень того пре. стола на которомъ актриса будущаго станетъ офиціальною властительницей Парижа. Я все время думала объ этомъ и даже сдлала нсколько попытокъ. Первую изъ нихъ взялъ на себя добрйшій г. де-Кермагекъ знавшій о моемъ желаніи. Это было самымъ геройскимъ дломъ его жизни. Онъ, нога котораго никогда не была ни въ одномъ министерств, онъ однажды утромъ отправился въ министерство народнаго просвщенія. Робко, неловко бдный старикъ обратился къ министру. Удивленный и польщенный необычнымъ поступкомъ надменнаго маркиза, министръ совсмъ растаялъ и почти далъ слово. Къ несчастію, въ то время на душ у г. де-Кермагека былъ еще одинъ священникъ лишившійся мста. Желая облегчить свою совсть, онъ кстати попросилъ и о немъ. Почти сдавшись на первую просьбу, министръ вдругъ заупрямился относительно второй. Природа маркиза взяла верхъ: онъ разгорячился и обошелся въ конц концовъ съ министромъ какъ съ послднимъ лакеемъ. Я страшно смялась вечеромъ когда онъ пришелъ съ извиненіями и разказалъ мн эту сцену. Я утшила его: это было великолпно. Я не могла придумать лучшаго начала для моего дла: начатое такимъ образомъ свысока маркизомъ де-Кермагекомъ, оно должно было навсегда остаться въ головахъ чиновниковъ, а это главное. Теперь посл громкаго успха ‘Гуситовъ’ дверь Французской Комедіи легко отворится для меня, надо только имть во глав власти человка который далъ бы мн ключъ отъ нея. Вотъ здсьто мы и должны вернуться къ Мирво.
— Позвольте, я не совсмъ понимаю: вдь вы его не знаете?
— Да я не о немъ и забочусь. Его считаютъ посредственностію, ограниченнымъ піетистомъ котораго всегда ведетъ чья-нибудь умлая рука. И рука эта теперь принадлежитъ моему дяд, префекту Жозефу Байону. Онъ былъ правителемъ департамента торговли въ то время какъ Мирво занималъ постъ министра торговли, и въ сущности длалъ все. Тоже самое было бы и теперь. Пусть только Мирво усядется на это мсто, и я мене чмъ черезъ полгода буду въ Comdie Franaise.
— Стало-быть вы думаете что можно силою подйствовать на театральный комитетъ?
— На него дйствуютъ не силою, а орденами.
— Позвольте мн въ свою очередь на правахъ друга задать вамъ нескромный вопросъ. Изъ вашихъ словъ я могу заключить что ваша семья, т. е. отецъ и дядя простили васъ?
— Ахъ, сказала она со вздохомъ, — мой отецъ другое дло! Это человкъ науки, праведникъ съ душою ребенка. Онъ и до сихъ поръ сидлъ бы въ Монтобан среди своихъ книгъ и занятій, если бъ его не подняли сильныя руки братьевъ. Когда поднимается бурная волна, то она выноситъ на поверхность и неподвижныя морскія травы. Такъ и мы, Байоны: мы никого не оставляемъ по дорог. Можетъ-быть когда-нибудь мой бдный отецъ и согласится меня увидать, но надо чтобы прошло много времени прежде чмъ онъ сможетъ простить мн мое бгство изъ Фонтенэ, мою измну университетскому знамени. Съ дядями я не боюсь ничего подобнаго. Они люди практичные. Когда я выступила фигуранткой, они сдлали гримасу и замолчали обо мн какъ о мертвой. Дядя Наполеонъ первый вернулся ко мн: финансисты не пуритане. Съ тхъ-поръ какъ успхъ возвысилъ мою цнность, этотъ милый человкъ осыпаетъ меня своимъ вниманіемъ и обходится со мной какъ съ равною. Однажды онъ привелъ ко мн и префекта. Мы поняли другъ друга и обмнялись нсколькими словами. Если онъ нуженъ мн для моего поступленія во Французскую Комедію, то я нужна ему еще больше для того чтобъ онъ могъ взобраться на то мсто съ котораго онъ можетъ-быть мн полезенъ. Кто думалъ о министерств Мирво? А вотъ оно уже пущено въ ходъ. Въ него запряженъ Асермъ котораго я держу въ рукахъ посредствомъ многихъ нитей, а онъ мастеръ на эти дла. И въ палат, и въ газетахъ онъ будетъ устилать путь Мирво и создастъ то состояніе общественнаго мннія въ которомъ имя политическаго дятеля сначала становится возможнымъ, потомъ неотвязчивымъ, неизбжнымъ. Двое журналистовъ которыхъ вы здсь видли докончатъ дло. Фелинъ схватилъ приманку и поработаетъ надъ тмъ чтобъ умилостивить правую. Одинъ мой знакомый офицеръ состоящій при штат президента подготовитъ путь, закинувъ имя Мирво въ разговорахъ Елисейскаго дворца. Потомъ Дюпютель предложитъ его своею парламентскою властію, слдуя указаніямъ Сенда который держитъ его въ рукахъ и которому я доказала всю выгодность такой комбинаціи, гд мои дяди Байоны будутъ играть первенствующую роль. Есть и еще люди которые занимаются этимъ. Я говорю вамъ что все уже устроено. Вы засметесь если я вамъ скажу что строгій Мирво по совту Жозефа хотлъ явиться ко мн съ церемоннымъ визитомъ. Я велла отговорить его отъ этого. Тупоумный! Однако, тмъ не мене онъ будетъ министромъ, я этого хочу.
Рука Эстеръ вздрогнула нервнымъ движеніемъ. Эльзеаръ смотрлъ на эту маленькую ручку игравшую щипцами и думалъ что она сплела и накинула на весь Парижъ изъ глубины своего молчаливаго дома широкую сть которая должна была непремнно вытянуть желаемое министерство. Онъ смотрлъ на эту ручку съ любовію: ему нравилась ея грація и сила.
— Вы не разсердитесь на меня, если я въ своемъ нескромномъ любопытств зайду еще дальше и спрошу васъ что думаетъ объ этомъ вашъ… вашъ другъ, несговорчивый маркизъ?
Лицо Эстеръ, повеселвшее при ея разказ о своихъ великихъ планахъ, снова приняло серіозное выраженіе съ оттнкомъ легкой грусти.
— Объ этомъ предмет я тоже буду говорить съ вами свободно, но вы не поврите моей откровенности: это слишкомъ сложно и запутанно. Г. де-Кермагекъ есть единственный долгъ который признаетъ моя совсть и единственная истинная привязанность которую чувствуетъ мое сердце. Онъ подобралъ меня съ нжностію и уваженіемъ, въ то время какъ по уход изъ Фонтенэ я бродила по улицамъ и тщетно стучалась въ двери маленькихъ театровъ. Мы, Байоны, не правда ли, честны въ своихъ разчетахъ и строго платимъ долги? Я обязана этому старику порядочностію своей жизни и единственною прочною привязанностію которая была мн защитой, привязанностію отеческою… теперь… врьте или не врьте мн — какъ хотите. Я люблю его за благородство его чувствъ, я люблю его, странно сказать, за все что въ немъ есть чуждаго и недоступнаго моей природ, за все что въ немъ есть добраго и прекраснаго. Я люблю его моимъ фонтенейскимъ нравственнымъ складомъ, тмъ идеализмомъ который намъ старались тамъ внушить. А съ другой стороны, я суеврна: г. де-Кермагекъ мой фетишъ, мн кажется что какъ только эта великая тнь умершаго прошлаго отойдетъ отъ меня, мн все перестанетъ удаваться. Я принесла не мало жертвъ чтобъ избавить его отъ этого горя… Что онъ думаетъ о скоропреходящихъ вещахъ, о которыхъ мы только-что говорили съ вами? Онъ не видитъ ихъ, онъ живетъ выше ихъ. Это не есть обманъ, когда скрываешь отъ человка то что его не занимаетъ, что для него не существуетъ. Г. деКермагекъ считаетъ себя несчастнымъ, а я, на мой взглядъ, не знаю существа счастливе его, потому что не знаю никого кто обладалъ бы такою силой самообмана.
— Я продолжаю васъ мучить, снова заговорилъ Эльзеаръ, и въ голос его звучала маленькая досада и подозрительность,— но разв ваша жизнь не измнится съ тмъ достаткомъ который является слдствіемъ крупныхъ театральныхъ успховъ?
— Спрашивайте откровенне! Вы хотите сказать что мое скудное жалованье не обезпечило бы моего существованія безъ поддержки г. де-Кермагека? Бдный старикъ! Цвты, мелочи, иногда старинная бездлушка въ день моихъ именинъ — вотъ все что я получаю отъ него, и средства его не позволяютъ ему большихъ подарковъ. Этотъ старый домъ, въ которомъ вы сидите, составляетъ мое наслдство отъ матери. А если въ начал моей карьеры, этой ужасной театральной карьеры, и были жестокія минуты… отреченія… вызванныя суровою необходимостію,— вы видите, я ничего не скрываю,— то не заставляйте меня вспоминать о нихъ, Эльзеаръ, дайте мн забыть часы мученій. Вотъ уже дв недли какъ директоры театровъ обрываютъ звонки у дверей чудесной Марты, отнын я буду сама себ госпожей и буду свободна въ своемъ выбор, если это сердце котораго мн до сихъ поръ было некогда слушать заговоритъ когда-нибудь. Я надюсь что оно никогда не увлечетъ меня до такихъ слабостей которыя выставятъ моего стараго друга въ смшномъ вид и опозорятъ имя которое я должна хранить.
— Имя которое вы должны хранить?
Эстеръ закусила свои тонкія губы, какъ бы желая вернуть необдуманно вылетвшее слово.
— Ну, да, конечно! Вс знаютъ что я до извстной степени прімная дочь маркиза. Я хотла сказать только это. Вы меня поймете и не предположите во мн нелпыхъ мыслей, отъ которыхъ мой умъ такъ далекъ.
Но Эльзеаръ въ эту минуту и не думалъ придавать тайный смыслъ ея словамъ. Самолюбіе мущины было задто въ немъ тою преградой которую она вдругъ ставила возможности его увлеченія ею въ будущемъ. Онъ продолжалъ почти со злостію:
— Разв г. де-Кермагекъ не знаетъ вашего происхожденія? Оно должно нсколько коробить его предразсудки.
— Онъ знаетъ только что я покинула одну изъ тхъ школъ которыя онъ ненавидитъ и приписываетъ этотъ прекрасный поступокъ упрекамъ моей совсти. Зачмъ разочаровывать его, если онъ отъ этого меня еще больше любитъ? Надо быть гибкою, не правда ли?
И какъ бы желая доказать это, она встала съ волнообразно граціознымъ движеніемъ всего тла и улыбаясь посмотрла на молодаго человка. Она видла что лицо Эльзеара омрачилось во время ея послднихъ отвтовъ и хотла разсять это облачко неудовольствія. Она сла ближе къ нему и, ласково наклонясь надъ ручкой его кресла, сказала:
— Однако, довольно говорить обо мн. Теперь я начну разспрашивать. Зачмъ вы забываете свою мать, Эльзеаръ? Рахиль умная женщина, и она васъ любитъ. Старуха мать работаетъ для того чтобъ обогатить своего забывчиваго сына, опьяненнаго борьбою и славой. Она только-что начала одно крупное дло въ компаніи барона Сенда — разработку залежей каинита въ Ангальтскомъ герцогств. Очень выгодное предпріятіе, по словамъ барона.
— Вы стало-быть поддерживаете отношенія съ моею матерью?
— Я встрчаю ее иногда: вдь мы такіе близкіе сосди! Но я чаще вижусь съ вашею сестрой у одной дамы которая давала уроки музыки намъ обимъ. Мы болтаемъ. Мн сдается что она задалась одною мыслію: она ждетъ чтобъ этотъ втреникъ де-Фелинъ сълъ послднія крохи отцовскаго наслдства и тогда предложитъ ему свою руку для того чтобы выкупить у ростовщиковъ его замокъ. Но я боюсь что она лелетъ напрасную мечту: Фелинъ никогда не видалъ ея, а время идетъ. Нтъ, вы не должны забрасывать своей матери, мой другъ, и должны сблизиться съ другими Байонами.
— Что вы говорите?! Чтобы на нихъ свалился родственникъ-соціалистъ!
— Милый мой кузенъ, со всмъ вашимъ умомъ вы все-таки большой ребенокъ. Такой соціалистъ какъ вы, глава партіи, распространитель идей, гроза министерствъ и вмст съ тмъ человкъ умющій жить свтскою жизнію, сохраняющій отношенія съ блестящимъ обществомъ, парижскій Лассаль какъ васъ называютъ,— такой соціалистъ перестаетъ быть пугаломъ и становится драгоцннымъ союзникомъ. Когда вы бросились въ соціалистическій водоворотъ, старшіе Байоны, конечно, застонали какъ они застонали и отъ моего поступленія на сцену. Если теперь они прощаютъ мой успхъ, то во сколько разъ больше они гордятся вашимъ! Имъ только хочется чтобы вы вложили его въ общій семейный фондъ, и вы должны это сдлать, Эльзеаръ. Боже мой, что съ нами будетъ при всеобщей вражд къ намъ если мы не сплотимся какъ можно тсне? Соединенные вмст мы непобдимы, потому что имемъ точки опоры въ каждомъ лагер. Мои дяди это прекрасно понимаютъ. Я знаю что они подстерегаютъ и ждутъ васъ, собираютъ о васъ самыя подробныя свднія. Какъ только Жозефъ подъ рукою Мирво возьметъ бразды правленія въ свои руки, онъ сейчасъ же постарается дать и вамъ доступъ къ участію въ немъ. Поэтому, шаловливо прибавила она,— вы потрудитесь перевести стрлку на надлежащій путь и пропустить поздъ Мирво-Байонъ, о выход котораго уже дано знать! Этимъ вы, во-первыхъ, обяжете свою маленькую кузину, а затмъ проложите и себ скорйшій путь къ до, стиженію власти.
— Это не можетъ быть серіозно! Между властью и нами лежитъ цлая пропасть.
— Говорите не нами, а мною, потому что вы единственный человкъ своей партіи. Пропасти никакой нтъ, а есть небольшой ровъ, да и тотъ съ каждымъ днемъ засыпается. Сила вещей толкаетъ этихъ людей на вашу сторону, и для соединенія съ ними вамъ остается только стоять на мст и проститься съ двумя-тремя утопіями.
— Вы плохо знаете меня. Не смотря на вншній видъ скептика который я принимаю въ обществ, я врю въ свои идеи и не поступлюсь ни одною изъ нихъ.
— Я знаю вашъ идеализмъ и люблю его. Безъ этой пары крыльевъ ничего нельзя сдлать, но надо чтобъ идеализмъ умлъ длаться практичнымъ, это-то и есть наше преимущество предъ другими. Ваши идеи останутся безплодными если ихъ не оживитъ жажда власти. Что такое мысли безъ примненія? Это мечты.
— Можетъ-быть. Я хочу сообщить эти мечты всему человчеству.
Почти ту же фразу ему когда-то сказала Дарья, и онъ теперь произнесъ ее какъ заученный урокъ, какъ слабый отзвукъ чужаго голоса. Эстеръ поняла это, ея внимательные глаза ясно читали въ этомъ сердц. Она откинулась на спинку кресла съ удрученнымъ видомъ.
— Правда, я говорю напрасно. Я имю дло со слишкомъ сильнымъ противникомъ. Я была глупа, думая что мой голосъ можетъ взять верхъ надъ голосомъ… надъ тмъ голосомъ который говоритъ въ васъ.
Онъ почувствовалъ готовящееся нападеніе и рзко спросилъ:
— На какой голосъ вы намекаете?
Эстеръ снова нагнулась впередъ, ласково взяла его за об рука и тихо, робко заговорила съ частыми остановками и колебаніями въ голос:
— Не сердитесь на меня, Эльзеаръ. Меня увлекаетъ безотчетное чувство симпатіи, я не имю никакого права на ваше довріе. Не бойтесь, я не буду растравлять вашей раны. Одна Рахиль, одна ваша мать могла бы заставить васъ выслушать т слова которыя хотли бы вамъ сказать вс расположенные къ вамъ люди. Я знаю черезъ нее и черезъ дядей то что знаетъ весь Парижъ и чего вы не стараетесь скрывать. Сначала вс ваши радовались перспектив открывшейся предъ вами: женитьба на знатной женщин, огромное состояніе, будущность достойная вашихъ дарованій… Но ваша мать и родственники навели справки, и ихъ радость смнилась страхомъ. Нельзя полагаться на высокомрный капризъ, говорятъ они, эта фантазія никогда не снизойдетъ до брачныхъ плановъ которые, конечно, должны быть у васъ въ голов: предубжденіе противъ нашего племени такъ сильно у этихъ варварскихъ народовъ! Оно будетъ непреодолимо, будетъ сильне страсти. Съ другой стороны, ихъ безпокоитъ еще и другое: имъ говорятъ что убжденія этой… этой знатной особы отличаются такою… безумною, безпредльною крайностью которая противорчитъ всякому здравому практическому смыслу. Ваши родные уже теперь видятъ ваше будущее, благодаря этому вліянію вы броситесь въ крайности и потерпите крушеніе, вы упадете съ высоты своихъ мечтаній и потеряете въ этомъ разгром все: и высокое счастіе котораго вы ждете отъ другой, и богатую будущность которую вамъ создали ваши дарованія, однимъ словомъ — все!
Эстеръ замолчала, не сводя съ него глазъ. Измнившееся лицо Эльзеара выдавало его страданія. Хирургъ копался въ его скрытыхъ ранахъ и обнажалъ его сокровенныя мысли. Да, онъ дйствительно длалъ такіе планы, самъ не сознавая ихъ хорошенько! Теперь ему показывали ихъ во всей ихъ ясности. Да и самъ онъ чувствовалъ т же опасенія: вс призраки разлетятся, и страсть, и честолюбіе обманутъ его, и вмсто сплаго плода власти въ рукахъ его очутится погремушка мечты! Эстеръ вслухъ сказала ему то же что въ минуты просвтленія ему твердилъ собственный разумъ. Ему казалось что эта женщина.говорила не извн, а внутри его собственной души какъ говоритъ совсть, и онъ былъ готовъ побить не какъ иногда мы бываемъ готовы побить совсть.
Эстеръ ждала этого дйствія своего смлаго удара, но она боялась что зашла слишкомъ далеко.
— О! простите меня, Эльзеаръ! вдь это говорятъ они — политики, люди разчета. Я женщина и сужу не такъ скоро. Я знаю что она прекрасна, я чувствую что она очень возвышенна и достойна васъ, я понимаю васъ и завидую ей. Слушайтесь только своего сердца, ищите счастія! Уже искать его такимъ образомъ само по себ есть счастіе. Есть обиженныя судьбой созданія которыя не знаютъ даже и этого.
Эстеръ замолчала и устремила глаза на огонь. Посл долгой паузы Эльзеаръ спросилъ машинально чтобы что-нибудь сказать и уйти отъ собственныхъ мыслей:
— Въ вашихъ послднихъ словахъ слышалась жалоба. Значитъ, вы сами несчастливы?
Эстеръ пожала плечами.
— Что за вопросъ? Если вы, мущина, не можете довольствоваться дятельностію и работой, то неужели вы думаете что этого довольно для бдной женщины? Неужели вы думаете что источникъ счастія котораго жаждутъ вс исчерпывается привязанностію старика и пустыми театральными лаврами которые хотлось бы сложить къ ногамъ любимаго человка, избраннаго, прекраснаго, краснорчиваго, стоящаго неизмримо выше другихъ людей? Нравственное равновсіе и здоровье сердца я испытывала только въ Фонтенэ, въ тотъ короткій періодъ когда я увлекалась учителемъ.
Эстеръ встала, открыла бюро и вынула изъ него связку ученическихъ тетрадей.
— Это мои школьныя тетради, записки лекцій г. Пеко. И я, и мои подруги любили его. И онъ, и мы воображали что интресуемся его предметомъ, на самомъ дл, какъ я поняла позже, мы интересовались кроткимъ мечтателемъ. Я иногда перечитываю громкія фразы которыя насъ увлекали: ‘Современный нравственный идеалъ… достоинство человческой личности… тайна свободы которую носитъ въ себ душа… открытый путь къ вчной жизни…’ Это былъ родъ умственнаго гашиша который мы получали изъ рукъ боготворимаго пророка. Почему онъ такъ скоро надолъ мн? Подумавъ, я отдала себ отчетъ. Въ пылкомъ и точномъ ум нашей расы есть огонь который сжигаетъ солому этихъ пустыхъ словъ. Насъ не надолго покрываютъ легкимъ лакомъ кальвинизма, но онъ скоро трескается, и настоящій духъ нашихъ отцовъ снова показывается на свтъ. Тогда я скоро покинула школу, какъ я вамъ говорила, и пошла искать практическаго приложенія моихъ жизненныхъ силъ къ земной дйствительности тамъ гд мы всегда будемъ искать его. Это ничего не значитъ, я все-таки часто переношусь къ тому времени, къ тому короткому душевному опьяненію, и я говорю себ что это были хорошіе, счастливые дни, единственные дни когда плодотворныя илюзіи жили въ моемъ сердц. Послушайте какъ это въ самомъ дл мило если въ это не вдумываться!
И Эстеръ прочла Байону нсколько фразъ изъ философской проповди. ‘Дать ему время оправиться, убаюкать его первыми попавшимися словами какъ баюкаютъ раненаго ребенка’, думала она. Эльзеаръ приходилъ въ себя, смотрлъ на нее и не сердился больше, напротивъ, онъ восхищался этимъ измнчивымъ, многообразнымъ существомъ обладавшимъ такимъ количествомъ разныхъ струнъ на своей внутренней арф. Онъ перебилъ ее и на этотъ разъ спросилъ съ неподдльнымъ участіемъ:
— Такъ вы несчастливы, Эстеръ?
Она ничего не отвчала. Эльзеаръ показалъ пальцемъ на фортепіано.
— Эстеръ, не сыграете ли вы мн что-нибудь? Говорятъ, у васъ необыкновенный музыкальный талантъ.
Движеніемъ головы Эстеръ указала на часы, на ея лиц отразилось удивленіе что такъ поздно, нершительность и грустная неувренность.
— Въ другой разъ… видите какъ поздно!
При этихъ словахъ полагавшихъ конецъ ихъ близкой и задушевной бесд, при мысли очутиться одному на холодной и темной улиц вдали отъ этого очага, Эльзеаромъ овладло трусливое малодушіе. На этотъ разъ онъ нагнулся надъ ея кресломъ, взялъ руки молодой двушки и вдругъ съ дрожью въ голос спросилъ:
— Эстеръ, дорогая Эстеръ, великая маленькая Эстеръ, будьте счастливы! Я этого хочу. Что нужно сдлать для этого, скажите?
Несказанный восторгъ преобразилъ ея строгій лобъ и большіе влажные глаза. Изъ губъ ея вырвались торопливыя, отрывистыя, счастливыя слова:
— О! ничего, ничего, только одно это слово!.. Это слово ласки! Неужели вы не догадывались что вы были моимъ избраннымъ, жданнымъ, желаннымъ, вы, гордость моего племени?
Еще не потерявъ послдняго самообладанія, Эльзеаръ могъ заглянуть внутрь себя: ему казалось что онъ видитъ въ своей душ какую-то длинную, блую убгающую тнь, тнь блоснжнаго лебедя, которая то скорбно звала его за собою, то какъ будто толкала его прочь отъ себя. Онъ повиновался послднему побужденію и безсознательнымъ движеніемъ привлекъ къ себ ручки Эстеръ. Тетради которыя она держала вырвались у нея и упали въ каминъ.
— О, мои тетради! тетради добраго г. Пеко!
Поразительно подвижное лицо приняло выраженіе маленькой двочки въ созерцаніи разбитой ею кружки. Быстрымъ движеніемъ она упала на колна и попыталась спасти бумагу отъ пламени, но было уже поздно, и она только обожгла себ пальцы. Тогда, сдлавъ мгновенный поворотъ, она очутилась на колнахъ передъ Эльзеаромъ, близко близко къ нему и улыбаясь протянула ему руки, тихо шепча:
— Это была единственная отрада моей души! Нтъ больше прошлаго. Замни… вся твоя… Довольно борьбы, довольно думъ… Я ждала тебя… Бери меня…
Эльзеаръ исполнилъ желаніе ученицы добраго г. Пеко.

ГЛАВА XI.
Баня ненависти.

Посвященіе Андарана продолжалось. Онъ добросовстно приходилъ въ палату. Законодательная работа плохо подвигалась. Питейный законъ обсуждался нсколькими спеціалистами передъ пустыми скамьями. Новый депутатъ проводилъ свои дни въ кулуарахъ. Онъ соприкасался съ товарищами и о многихъ изъ нихъ перемнилъ заране составленное мнніе. Явясь въ Бурбонскій дворецъ съ предубжденіями царившими въ обществ, Жакъ думалъ встртить тамъ, за немногими исключеніями, глупыхъ и неспособныхъ маріонетокъ которыхъ ежедневно клеймила печать. Для него было настоящимъ и большимъ удивленіемъ — увидать какъ много полезнаго и поучительнаго онъ почерпаетъ изъ ежедневныхъ случайныхъ разговоровъ. Такой-то товарищъ, ничмъ особенно не выдававшійся и мало симпатичный ему по убжденіямъ, очаровывалъ его въ разговор обширностію своихъ познаній, умренностію и справедливостію своихъ взглядовъ, другой сообщалъ ему свднія о такихъ предметахъ въ которыхъ онъ чувствовалъ себя полнымъ невждой, третій нравился ему своими сужденіями объ отвлеченныхъ вопросахъ. Каждый день онъ открывалъ неизвстныхъ законодателей поражавшихъ его своими знаніями или опытностію, располагавшихъ его въ свою пользу свойствами ума или добродушіемъ сердца. Недоврчивый къ самому себ, Жакъ съ безпокойствомъ думалъ, не кажется ли онъ слишкомъ наивнымъ, слишкомъ маленькимъ мальчикомъ среди столькихъ неоспоримыхъ талантовъ. И онъ задавалъ себ вопросъ: какъ согласовать свои ежедневныя наблюденія съ другимъ не мене очевиднымъ фактомъ — съ несовершеннымъ и жалкимъ веденіемъ длъ государства этою совокупностію личнымъ способностей.
Въ одинъ прекрасный день, черезъ недлю посл своего перваго появленія на улиц Фортюни, Андаранъ ходилъ взадъ и впередъ по зал съ однимъ крупнымъ свернымъ землевладльцемъ и обсуждалъ сахарный вопросъ, какъ вдругъ проходившій мимо Байонъ на лету бросилъ ему слова:
— Сегодня будетъ твой настоящій дебютъ. Въ воздух слышна гроза.
— Вотъ какъ? Кажется, никто не ожидалъ ничего особеннаго. Почему ты думаешь?
— Такъ, по разнымъ признакамъ. Какая-то волна поднимается со дна залы Мира. Предчувствіе моряка. Ты увидишь!
Звонъ электрическаго звонка разнесся по кулуарамъ и произвелъ дйствіе камня брошеннаго въ муравейникъ. Группы разсялись, депутаты толпой устремились къ обоимъ входамъ въ залу палаты.
Двинувшись вслдъ за другими, Жакъ остановился на порог и радостно воскликнулъ:
— Феро!.. Дорогой професоръ, какая радость встртить васъ здсь!
Онъ увидалъ безбородое лицо съ профилемъ античной медали обрамленное внцомъ сдыхъ волосъ. Полвка работы и мысли не согнули сильной фигуры Савояра. Феро всходилъ по ступенямъ шагомъ человка привыкшаго ступать только по твердой почв. Такъ шелъ отъ открытія къ открытію практикъ не знающій себ соперника, оракулъ психіатровъ всхъ школъ, обновитель терапіи нервныхъ болзней. Что длалъ въ этомъ собраніи знаменитый ученый, труды котораго читала вся Европа?
Какъ и всегда на этотъ вопросъ было два отвта: отвтъ хулителей и отвтъ друзей. Феро, говорили первые, стремится къ курульному креслу сенатора. ‘Нтъ, отвчали друзья,— изучивъ все что можно было изучить въ клиникахъ, знаменитый професоръ хочетъ пополнить запасъ своей опытности изученіемъ извстныхъ психологическихъ и физіологическихъ явленій въ собраніяхъ.’
Андарану удалось приблизиться къ Феро во время своей студенческой жизни, и онъ сумлъ заслужить расположеніе великаго ученаго.
— Да, горячо продолжалъ Жакъ,— встртить васъ здсь настоящее счастіе для меня. Вы будете моимъ руководителемъ въ этой неизвстной мн стран: вы знаете мою вру въ вашу діагностику.
— Дорогой другъ, медленно и отчетливо заговорилъ Феро,— я повторю вамъ то же что всегда говорилъ своимъ ученикамъ: наблюдайте факты! Они наши настоящіе учителя, не обращайте вниманія на слова и держитесь за дйствительность которую они искажаютъ. Она научитъ васъ скоре и лучше чмъ я.
— Господа, пожалуйте въ засданіе!
Этотъ крикъ приставовъ собралъ всхъ запоздалыхъ. Кулуары, за минуту передъ тмъ кишвшіе народомъ, мгновенно опустли.
— Если я не ошибаюсь, снова заговорилъ Феро, — дйствительность готовитъ вамъ сегодня первый урокъ. Пойдемъ и примемъ его. Мы поговоримъ о немъ посл.
Жакъ послдовалъ за нимъ въ амфитеатръ. Видъ залы измнился какъ по волшебству: за минуту передъ тмъ мертвая, она вдругъ ожила. Пятьсотъ головъ со взорами устремленными на трибуну занимали ряды скамей. Въ зал стояло не торжественное молчаніе обыкновенныхъ дней передъ рчью оратора, а бурно-напряженное вниманіе грозовыхъ дней.
Реформа питейнаго закона провалилась благодаря одной стать въ которой противорчащія другъ другу поправки принятыя одними и тми же голосовавшими вводили несогласимыя предписанія. Этимъ воспользовались чтобы вернуть законъ на пересмотръ комисіи.Очередное постановленіе заключало въ себ, между прочимъ, запросъ правительству Кипріана Бутвьержа, одного изъ вожаковъ радикальной партіи.. Палата ршила на его немедленномъ обсужденіи. Такъ женщина бросаетъ въ корзину свое замысловатое вышиваніе при доклад о приход интереснаго и давно ожидаемаго постителя. Предметъ запроса былъ самаго пустаго содержанія: неосторожная фраза въ одномъ епископскомъ посланіи. Бутвьержъ указывалъ на это преступленіе правительственнымъ перунамъ. Вскор оставивъ этотъ частный случай въ сторон ‘онъ сообщилъ преніямъ боле широкій характеръ’,— выраженіе, употребляющееся на парламентскомъ язык для обозначенія перечня всхъ придирокъ распространяемыхъ печатью. Бутвьержъ повелъ настоящую атаку противъ клерикализма и противъ министерства рабски подчиняющагося правой и снисходительнаго къ вчному врагу.
Его рзкая и мткая логика овладвала умами. Налво, направо, на нкоторыхъ скамьяхъ центра выраженіе гнва начинало искажать лица: на однихъ отражалась злая радость, на другихъ возмущенное негодованіе, искра ненависти свтилась во всхъ глазахъ. Взгляды нкоторыхъ членовъ лвой, казалось, пріобртали свойство василиска и готовы были убить министровъ и членовъ центра. Когда зажглись лампы на потолк, то стало еще хуже: этотъ тусклый и желтоватый свтъ падавшій откуда-то сверху на землистыя призрачныя лица, казалось, пролилъ на всю палату цлый дождь желчи.
Министръ вроисповданій пробормоталъ слабый, уклончивый отвтъ. Посл него бросился на трибуну Байонъ. На этотъ разъ ораторъ-соціалистъ не находилъ тхъ свободныхъ краснорчивыхъ тирадъ которыя на минуту соединяли всхъ его слушателей въ одномъ общемъ порыв восхищенія. Жесткая, отрывистая рчь обличала крайнее внутреннее раздраженіе, обыкновенно вовсе не свойственное ему.
— Что случилось съ красавцемъ Эльзеаромъ? спрашивали вс другъ друга.— За послднее время онъ, казалось, совсмъ пересталъ интересоваться борьбой, а теперь онъ опять нападаетъ на правительство съ яростію доходящею до неловкости.
Однако, говоря о свобод асоціацій какъ о единственной защит отъ опасности клерикализма, онъ высказалъ нсколько мыслей съ которыми Жакъ былъ согласенъ въ душ. Депутатъ Озы машинально поднялъ руки для аплодисментовъ, но увидавъ испуганныя и растерянныя лица сидвшихъ вокругъ него товарищей остановился смутясь какъ ребенокъ отъ сдланной глупости.
Байонъ кончилъ, предложивъ другой переходъ къ очереднымъ дламъ. Жакъ не разслыхалъ его за шумомъ враждебныхъ восклицаній.
— Погоди! я теб утвержу твое предложеніе! воскликнулъ Русблэгъ, доставая балотировочный ящикъ группы.
— Да что онъ такое предложилъ? спросилъ Жакъ.
— Не знаю. Не все ли равно? что можетъ предложить этотъ соціалистъ?
Колеблющеюся рукою Жакъ хотлъ было удержать свой билетикъ и по крайней мр ‘воздержаться’, но вокругъ него поднялся негодующій шепотъ, печальный упрекъ выразился въ глазахъ его сосдей, людей очень честныхъ, очень благонамренныхъ, опытныхъ политиковъ, старыхъ членовъ парламента. Онъ послушался, понявъ въ первый разъ что пересталъ быть разумнымъ и свободнымъ человкомъ и превратился въ пасивную клточку организма, то-есть, той группы куда его вписали. И онъ склонилъ голову, вспомнивъ предсказаніе Байона въ первое утро ихъ встрчи.
Бутвьержъ снова пошелъ на приступъ, за нимъ другіе. Баронъ Лебренъ, католическій и монархистскій депутатъ, взялъ сторону обвиняемаго епископа. Этотъ компрометирующій министерство защитникъ смущалъ министерство чуть ли не больше его явныхъ противниковъ и потому былъ выслушанъ съ большимъ сочувствіемъ членами крайней лвой. Жаку казалось что Лебренъ коварно держитъ ихъ руку. Вообще онъ плохо понималъ начавшуюся игру: вс эти важные вопросы затрогивались какъ-то изъ-за угла, ставились съ уловками, западнями, съ тайными намреніями скрывавшимися подъ обманчивою наружною формой. Два или три раза онъ былъ готовъ вмшаться, вернуть пренія къ тому предмету отъ котораго они отклонились. Но-тайное чутье удержало его отъ этой выходки новичка: онъ чувствовалъ что голосъ здраваго смысла въ данномъ случа безсиленъ, что онъ противорчитъ правиламъ незнакомой ему игры на такой шахматной доск гд вс фигуры движутся только косыми скачками коня.
Посл Лебрена выступилъ президентъ совта. Онъ сталъ осторожно лавировать, съ уваженіемъ поговорилъ о конкордат, съ насмшкой о духовенств, отвтилъ на нападки крайней лвой и задлъ при этомъ нсколько разъ и правую.
Нсколько услужливыхъ друзей министерства предложили простой переходъ къ очереднымъ дламъ. Лебренъ и нкоторые члены правой шумно поддерживали его, ихъ вмшательство вызвало негодованіе въ лвомъ крыл центра. Вмсто блыхъ билетиковъ заготовленныхъ на столахъ появились синіе. Посл подачи голосовъ Дюпютель взволнованно объявилъ что результатъ неясенъ и что голоса надо подсчитать. При этихъ знаменательныхъ словахъ электрическій токъ пробжалъ по скамьямъ, съ лвой крайней раздались восторженныя рукоплесканія. Свистки и дерзкіе, полные ненависти, взгляды посыпались на унылые ряды центра которые, въ свою очередь, яростно упрекали въ неловкости правую, правая же злорадно и насмшливо поглядывала на министровъ. Проврка голосовъ требовала перерыва засданія, и вс бросились въ кулуары гд сейчасъ же поднялись шумъ и споръ: слышались предсказанія, пересуды рчей, жаркія столкновенія между членами различныхъ группъ.
Андаранъ столкнулся въ дверяхъ съ однимъ соціалистомъ, старымъ учителемъ алгебры который былъ репетиторомъ его брата Пьера въ лице и благодаря своему прямому и честному сердцу всегда внушалъ ему искреннее уваженіе.
— Я жалю васъ, сказалъ ему математикъ съ выраженіемъ отвращенія на лиц.— Ахъ, если бы можно было никогда больше не возвращаться сюда! Здсь отравляешь себ и умъ, и сердце. Вн этого зданія я ненавижу никого, но какъ только я вхожу сюда, то начинаю чувствовать въ себ дикаго звря, каждый день я снова погружаюсь въ какую-то баню ненависти.
Жакъ мысленно еще повторялъ это выраженіе, такъ врно передававшее его собственныя впечатлнія, когда лицомъ къ лицу очутился съ Феро.
— Дорогой професоръ, я ничего не понимаю въ этихъ загадкахъ, сказалъ онъ ему,— я не прошу васъ объяснить мн все, потому что это было бы слишкомъ долго, но сдлайте милость, растолкуйте мн одно: вотъ передъ нами толпа добрыхъ малыхъ, только-что мирно разговаривавшихъ въ этихъ кулуарахъ и разказывавшихъ другъ другу смшные анекдоты, вс они по большей части скептики, очень недорого цнящіе свои политическія клички, до такой степени что я не разъ дивился слыша насмшки надъ республикой изъ устъ извстныхъ республиканцевъ и насмшки надъ государями изъ устъ монархистовъ… И что же? Переступивъ этотъ порогъ они превращаются въ людодовъ и готовы проглотить другъ друга, они погружаются въ ‘баню ненависти’, какъ сказалъ мн одинъ изъ нихъ. Что это? комедія?* вліяніе сцены на актера входящаго въ роль изображаемаго имъ лица? Нтъ, потому что я самъ чувствовалъ ее, чувствовалъ эту ненависть неизвстно къ кому, я заразился ею..
Феро поднялъ указательный палецъ привычнымъ жестомъ професора.
— Во-первыхъ, началъ онъ,— въ зал засданія вы видли вовсе не тхъ людей. Вы видли тамъ ихъ превращеніе въ одно колективное существо — въ собраніе, это совершенно новое чудовище, не похожее на т единицы изъ которыхъ оно составлено. Оно чувствуетъ, думаетъ и дйствуетъ иначе чмъ его слагаемыя. У нашихъ современниковъ на устахъ постоянно
слово ‘наука’, а между тмъ они продолжаютъ управляться вопреки всмъ установленнымъ и признаннымъ научнымъ открытіямъ. Теперь всякій знаетъ что въ каждой аудиторіи, будь то парламентъ или театръ, образуется особый колективный и временный умъ, онъ иметъ свои движенія и свой уровень почти всегда ниже средняго, онъ очень рдко возвышается до уровня лучшихъ умовъ и почти всегда стаскиваетъ ихъ до уровня самыхъ худшихъ и злыхъ.
— Однако, въ театр у публики является душа способная чувствовать, испытывать благородные порывы…
— Въ театр не замшаны личные интересы, а здсь разыгрывается драма настоящихъ, дйствительныхъ вожделній. Здсь, какъ вы врно угадали, причина нашей ярости кроется не въ словесныхъ кличкахъ: монархисты, опортунисты, радикалы, соціалисты — какой все это вздоръ! Въ эти названія не врятъ и т кто ихъ даютъ. Но подъ этими названіями скрываются выгоды и тщеславія, настоящіе факторы человческихъ разногласій. Есть и соціальныя неравенства, особенно непріятныя въ стран помшавшейся на равенств. А подъ этими пустыми словами скрываются люди раздленные другъ отъ друга воспитаніемъ, состояніемъ, кастами, классами, привилегіями…
— О, дорогой професоръ, не выводите на сцену уничтоженныхъ различій!
— Уничтоженныхъ, но вчно возрождающихся! Когда вы подрзаете живую изгородь, то разв новые побги растутъ мене неровными чмъ прежніе? Я говорю вамъ что здсь дло въ людяхъ, въ людяхъ противоположныхъ традицій, враждебныхъ происхожденій, ‘различныхъ міровъ’, какъ они любятъ выражаться, а за ними стоятъ ихъ жены съ ихъ вчно уязвленнымъ самолюбіемъ. Он ревнуютъ другъ друга, он другъ другу завидуютъ, выглядывая изъ-за раздляющихъ ихъ перегородокъ. Вы, напримръ, иногда увидите случайныя, эфемерныя коалиціи между членами правой и консервативными республиканцами, они защищаютъ одни и т же интересы противъ революціоннаго натиска, и между тмъ ихъ союзъ никогда не продержится долго: ихъ жены не посщаютъ, не принимаютъ другъ друга. Вслдствіе одного этого факта этихъ людей связываетъ только хрупкая политическая связь, а соціальнаго тяготнія между ними нтъ. Ищите въ глубин сердецъ настоящихъ причинъ мнній, прослдите какъ они создаются или видоизмняются у семейнаго очага, видоизмняются ежеминутно вслдствіе притязаній, неудачъ или успховъ жены, дтей, близкихъ… Вотъ гд ищите тайныхъ и постоянныхъ двигателей составляющихъ и размыкающихъ партіи и разжигающихъ, ненависть, вспышку которой вы сейчасъ видли.
— Хорошо, пусть такъ, сказалъ Андаранъ, — но скажите мн: отчего эта ненависть прорывается тамъ гд ея можно было бы ожидать всего мене,— въ религіозныхъ вопросахъ? Если между всми этими людьми есть одно общее чувство, то это именно равнодушіе къ религіознымъ предметамъ. Здсь нтъ пятидесяти человкъ которые бывали бы у обдни. Среди господъ членовъ правой которые ходятъ туда для приличія, я думаю, нтъ десятка которые слушали бы ее съ врою. Съ другой стороны, здсь не найдешь и трехъ лицъ твердо привязанныхъ къ какой-нибудь философской систем. Возможно ли чтобы вс эти скептики страстно стояли за церковь или противъ нея? Можетъ ли быть столько желчи въ душахъ неврующихъ?
— Вотъ въ этомъ-то вы и ошибаетесь, энергично возразилъ Феро.— Если вы хотите распутать узелъ всхъ ихъ ссоръ, то проникнитесь одною аксіомой: здсь существуетъ только одинъ вопросъ — вопросъ религіозный. Въ сегодняшнихъ преніяхъ онъ былъ виденъ ясно. Обыкновенно онъ прикрывается другими вывсками, но онъ — начало всхъ натпихъ распрей. Онъ одинъ побуждаетъ къ битв этихъ равнодушныхъ скептиковъ. Вы не понимаете? Пойдмте, я помогу вашей памяти.
Собесдники разговаривали ходя взадъ и впередъ по библіотек, въ которой было меньше народа. Феро досталъ съ полки томъ Восюэта и раскрылъ его на одной изъ проповдей.
— Прочтите, сказалъ онъ, указывая на нсколько строкъ на верху страницы.
Жакъ прочелъ слдующее: ‘религіозное чувство исчезаетъ въ человк послднимъ, хотя его человкъ слушается меньше всего, ничто не возбуждаетъ большихъ смутъ среди людей, ничто не волнуетъ ихъ больше и въ то же время меньше его’.
— Этотъ плохой историкъ, заговорилъ Феро, — прекрасно видлъ и опредлилъ то противорчіе которое васъ удивляетъ. Вотъ скоро будетъ пятнадцать лтъ съ того дня когда мои ученики разсмялись мн въ лицо: однажды на своемъ дежурств въ Salptri&egrave,re я привелъ имъ эту фразу и сказалъ что нашъ вкъ закончится религіозными войнами. Я ошибся только тмъ что назначилъ слишкомъ долгій срокъ. Вкъ еще не кончился, а войны уже начинаются: теперь текутъ слова и чернила, а потомъ, вы увидите, потечетъ и кровь.
— Какъ! воскликнулъ Жакъ, — и это говорите вы, человкъ науки, атеистъ? потому что атеизмомъ-то васъ достаточно попрекали…
Феро пожалъ плечами.
— Если бы я вздумалъ глотать вс яды, дйствіе которыхъ на другихъ я изучалъ!.. Правильно устроенный глазъ созданъ для того чтобы видть изображенія вншнихъ предметовъ, а не для передачи внутреннихъ образовъ созданныхъ фантазіей. Не все ли равно что я думаю, если мой глазъ правильно видитъ предметъ своего изученія? Атеистъ или не атеистъ, но я констатирую явленіе смутъ вызванныхъ религіозными вопросами между людьми не имющими религіи.
— Какъ же вы объясняете это?
— Такъ же какъ объясняю себ все что творится и здсь, и везд. Ахъ, друзья мои, вы думаете что видите движенія и слышите слова пятисотъ восьмидесяти современниковъ, сознательныхъ и отвтственныхъ за свои слова и поступки? Разубдитесь въ этомъ. Вы видите и слышите толпу куколъ на минуту появившихся на міровой сцен, ихъ движенія — рефлексы движеній другихъ людей, ихъ голоса — тотголоски другихъ голосовъ. Вглядитесь: за ними стоитъ безчисленная толпа, цлыя миріады мертвецовъ, которые толкаютъ этихъ людей, управляютъ ихъ движеніями, подсказываютъ имъ ихъ слова. Мы думаемъ что попираемъ ногами безжизненный прахъ мертвецовъ, на самомъ дл они окружаютъ насъ, гнетутъ насъ, мы задыхаемся подъ ихъ тяжестію: они живутъ въ нашихъ костяхъ, въ нашей крови, въ оболочк нашего мозга, особенно когда на сцену выступятъ великія идеи и великія страсти, тогда прислушайтесь къ голосамъ людей: это голоса мертвыхъ.
— Ну ихъ! смясь сказалъ Андаранъ.— Какую возню они сейчасъ подняли!
— Такую же какую поднимали въ исторіи.
— Но они по крайней мр имли искреннія и горячія убжденія.
— Именно! И они теперь продолжаютъ заявлять ихъ нашими устами, устами людей не имющихъ убжденій. Вы обратили вниманіе на жизнерадостнаго Фелина? вдь онъ говорилъ съ пной у рта. Если бы онъ видлъ Бутвьержа на костр, то онъ первый поджегъ бы его, и Бутвьержъ, конечно, отплатилъ бы ему тмъ же. Въ нервныхъ мускулахъ Фелина бсновались длинныя поколнія предковъ, врующихъ и воинственныхъ дворянъ, которые и теперь готовы были бы биться за Бога. Въ лиц бывшаго прокурора имперіи Бутвьержа говорили вс старые прокуроры боровшіеся съ церковью отъ временъ Филиппа Красиваго до Конвента. Что касается Байона, то, не правда ли, дло такъ ясно что о немъ нечего и распространяться? Въ глубин этого парижанина, который хочетъ заставить всхъ забыть объ его происхожденіи и старается забыть его самъ, говорилъ древній голосъ Израиля и изрекалъ проклятія народамъ за долгіе вка оскорбленій. Этотъ интриганъ баронъ Лебренъ вдругъ проникся благочестіемъ своихъ мщанскихъ предковъ, бывшихъ строгими янсенитами. А Мирво, этотъ богатый фабрикантъ, этотъ комерческій и либеральный умъ, обыкновенно проявляющій такую сдержанность и осторожность въ жизни? Видли вы какъ краска кальвинистской ненависти выступила на его лиц?
Жакъ печально покачалъ головой.
— Стало-быть, по вашему, сказалъ онъ,— мертвые не только говорятъ, но и сражаются, и ненавидятъ?
— Да, и это неразршимая задача нашей народной жизни. Вы знаете что новыя земли поднятыя въ первый разъ часто заражаютъ воздухъ лихорадкой и убиваютъ первыхъ работниковъ? Наша старая земля состоящая изъ праха мертвецовъ заражена нсколько инымъ ядомъ. Мы перевернули ее до основанія чтобы начать новое зданіе: она выдляетъ міазмы нашихъ вковыхъ распрей, и мы умираемъ отъ этой маляріи.
— Ахъ, дорогой професоръ, позвольте мн надяться что ваша теорія запоздала. Подулъ новый втеръ и разсялъ эти міазмы. Неужели вы не считаете ни во что свободу, науку, прогресъ, благородныя умственныя усилія, пріобртенную общими усиліями славу, перенесенныя сообща страданія? Неужели же даромъ прошли вс революціи, въ которыхъ слились элементы сопротивленія, и даромъ тратятся благородныя силы которыя насъ постоянно видоизмняютъ и ведутъ къ лучшему будущему?
— Да, противныя силы существуютъ и дйствуютъ благотворно на здоровые народы, которые не слишкомъ глубоко взрываютъ родную почву и умютъ длать разумный выборъ изъ традицій прошлаго. Прошлое укрываетъ насъ когда его уважаютъ, но оно мститъ намъ и давитъ насъ подъ своими худшими обломками когда его слпо разрушаютъ. Но мы еще поговоримъ объ этомъ, а теперь вс идутъ въ залу засданія. Пойдемъ смотрть послдній актъ трагедіи.
Вс снова заняли свои мста. Президентъ сообщилъ результатъ проврки голосовъ: простой переходъ къ очереднымъ дламъ поддерживаемый министерствомъ отвергался большинствомъ нсколькихъ голосовъ. Министры начали совщаться между собою, услужливые совтчики заходили отъ ихъ скамеекъ къ скамьямъ центра. Нужно было выраженіе доврія для того чтобъ уничтожить впечатлніе этой маленькой неудачи. Двое приспшниковъ кабинета наскоро составили слдующую формулу: ‘палата, довряя правительству въ его забот о поддержаніи уваженія къ правамъ лаическаго общества, переходитъ къ очереднымъ дламъ’. Бутвьержъ потребовалъ раздленія фразы, что было совершенно законно. Пустили по голосамъ первую часть фразы, она была принята. Готовились уже перейти ко второй, когда одна старая овернская лисица — адвокатъ Бурнь — потребовалъ прибавленія словъ: ‘на будущее время’. Объ этомъ проспорили еще минутъ двадцать. Изъ-за шума не было слышно объясненій, нсколько депутатовъ растерянные, оглушенные, спрашивали куда вставятъ эти слова. ‘… О поддержаніи на будущее время уваженія къ правамъ лаическаго общества’, кричали слва. Законна ли такая вставка? Нтъ, ршилъ президентъ. Предложили балотировать первоначальную редакцію, и это было принято незначительнымъ большинствомъ. Жакъ услыхалъ какъ Корниль-Лалузъ, только-что бранившій министерство, съ облегченіемъ воскликнулъ:
— Дло въ шляп: министерство спасено!
— Гроза прошла, можно идти обдать, весело сказалъ Кульо вставая съ мста. Нсколько проголодавшихся членовъ центра поднялись вмст съ нимъ, ршивъ что голосованіе будетъ простою формальностію. Въ эту минуту посреди залы появился Аристидъ Асермъ который передъ этимъ пошептался съ Мирво и другими товарищами. Депутатъ Новой Каледоніи небрежно предложилъ съ цлію ‘соглашенія всхъ республиканцевъ’ поставить слова ‘на будущее время’ на конц, т. е… ‘лаическаго общества на будущее время’.
Нсколько голосовъ съ отчаяніемъ произнесли:
— Это не по-французски! это безсмыслица!
Поднялись новыя разсужденія, стали перебирать въ памяти прецеденты поправокъ и прибавокъ къ разъ уже принятымъ формуламъ, физіономіи центра и министерскихъ скамей снова омрачились. Предсдатель совта министровъ взглянулъ налво, потомъ направо, откуда слышался шумный протестъ, и, сдлавъ мысленный разчетъ, тряхнулъ головою какъ волъ отгоняющій муху, всталъ и громко произнесъ слдующія слова:
— Наше достоинство не позволяетъ намъ принять вашу прибавку, потому что она заключаетъ въ себ косвенное порицаніе прошедшей строго республиканской дятельности кабинета. Если эта прибавка будетъ принята палатой, правительство будетъ знать что ему остается длать.
Справа раздались рукоплесканія. Преданная министерству часть лвой приняла эти несвоевременныя рукоплесканія за оскорбленіе. Вокругъ Мирво и Асерма слышались оживленныя совщанія, вожаки вставали, ходили по рядамъ, раздавали пароль. Изъ группъ выдлялись депутаты и шли въ самую середину центра убждать друзей. Другіе бросались къ министрамъ и умоляли ихъ уступить. Двое или трое изъ членовъ кабинета съ разстроенными лицами говорили что-то шепотомъ предсдателю совта и, казалось, были съ нимъ не согласны.
Появились на сцену ящики. На лицахъ виднлись сомннія и колебанія, руки нершительно взвшивали блые и синіе билетики.
— Что вы будете длать? робко спрашивали депутаты съ верхнихъ скамей.
— Не воздержаться ли? вымолвилъ кто-то.
Корниль-Лалузъ положилъ сначала синій билетикъ, потомъ испугался и въ противовсъ ему опустилъ блый.
— Если бы намъ дали время хоть посовтоваться! стонали другіе:— такимъ образомъ группа никогда не придетъ къ соглашенію!
Жакъ не могъ удержать улыбки: группа либераловъ не дале какъ сегодня утромъ совщалась въ продолженіе двухъ часовъ, слушала и говорила прекрасныя рчи и побуждала своихъ членовъ къ тснйшему сплоченію.
Дюпютель сообщилъ результатъ голосованія: требовалась снова проврка и подсчетъ голосовъ. Слва раздались радостные крики, и скоро весь гудящій улей снова высыпалъ въ кулуары.
Было почти девять часовъ когда Дюпютель появился на своемъ мст.
— Вниманіе! вниманіе! раздалось въ зал.
Серіозное лицо президента заране предсказывало то что онъ долженъ былъ прочесть: большинствомъ четырехъ голосовъ ядовитая прибавка, отвергнутая кабинетомъ, принималась палатой.
На скамьяхъ лвой раздался неудержимый взрывъ криковъ ‘браво’, рукоплесканій, топота ногъ и кровожадныхъ восклицаній: ‘Отставка! отставка!’ Направо господствовало сдержанно-насмшливое настроеніе не безъ примси тревоги, центръ хранилъ растерянное и глупое молчаніе. Каждый мысленно подводилъ итогъ своимъ потерямъ: одному было общано мсто, другому назначеніе его кандидата мировымъ судьей, или подпрефектомъ, и все это теперь рухнуло. Тогда Жакъ увидалъ въ первый разъ печальную церемонію, при которой ему суждено было присутствовать не разъ впослдствіи: одиннадцать осужденныхъ встали, взяли свои портфели и, покинувъ министерскую скамью, направились по одиночк налво къ двери сопровождаемые свистками соціалистовъ. Одинъ за однимъ исчезли они за дверью какъ тни, и все было кончено. Ни одна рука не протянулась къ этимъ людямъ которыхъ за часъ передъ тмъ осаждали толпы льстецовъ и просителей.
Жака ожидало новое удивленіе. Посл того какъ исчезли министры и былъ объявленъ перерывъ засданій на недлю, усталое оцпенніе расходившейся по ступенямъ амфитеатра толпы вдругъ смнилось какимъ-то общимъ радостнымъ опьяненіемъ. Казалось что одиннадцать жертвъ искупленія поглотили всю ненависть висвшую въ воздух, везд виднлись веселыя лица, слышались шутки и бойкіе отвты. Люди всхъ лагерей смшались и перекидывались шутливыми замчаніями. Бывшіе сторонники министерства съ особеннымъ удовольствіемъ издвались надъ неблагодарными, которымъ они служили такъ хорошо и которые отплатили имъ такъ худо. Вс испытывали развращенную радость дтей сломавшихъ свою игрушку и въ то же время хорошее настроеніе рабочихъ честно заработавшихъ свою дневную плату. Палата только-что совершила свою главную работу, разбила министерство, она сознавала это и гордилась этимъ. Вс заране радовались предстоящему періоду: кризисъ, увлекательная игра вычисленій и разчетовъ, лихорадка интригъ, прелесть новизны и наконецъ розыгрышъ большой лотереи съ возможностію выигрыша для всхъ вожделній, съ возможностію награды за вс неудачи! Къ тому же, это министерство въ самомъ дл слишкомъ засидлось! Пора было съ нимъ покончить. А теперь можно подумать и объ обд: уже половина десятаго. Всякій съ наслажденіемъ готовился ссть за свой семейный обдъ и начать описаніе битвы, не позабывъ при этомъ приберечь главную роль для себя, скромнаго депутата который могъ однимъ билетикомъ скосить одиннадцать министровъ.
Жакъ увидалъ г. де-Кермагека. Старый маркизъ держалъ въ рукахъ золотой карандашъ и спокойно вписывалъ какое-то число въ свою записную книжку.
— Тридцать семь! проговорилъ онъ съ гордостію охотника перечисляющаго убитыхъ имъ зврей.— Вотъ моя охотничья книжка, я завелъ ее со дня моего вступленія въ національное собраніе, сегодня шайка парламентскихъ собакъ затравила тридцать седьмое министерство. Если я доведу свой счетъ до ста, то со спокойною совстію смогу поставить крестъ и лечь на покой подъ свой собственный: къ тому времени они вс перегрызутъ другъ друга!
Какъ ни голодны были вс, но желаніе говорить было еще сильне. Въ суматох передней передъ шкафами и вшалками уже слышались предсказанія относительно будущаго, усердно распространяемыя встовщиками. Вожаки наудачу называли имена, которыя, какъ пробные воздушные шары, лопались или поднимались на воздухъ.
— Бутвьержъ!.. Дюпютель!.. Нтъ!.. Да!.. Не можетъ-быть!
— Бурнь! въ овернской лисиц всегда есть задатокъ министра!
— Мирво! ршительно выкликнулъ изъ угла залы одинъ молодой чиновникъ министерства, бывшій постояннымъ постителемъ отеля Сенда.
— Онъ врно ршилъ задачу! я держу пари за Мирво! кричалъ Асермъ суетливо перебгавшій отъ одной группы къ другой.
— Полноте! вотъ потха-то!
— Вотъ увидите. Дюпютель хочетъ поберечь себя до будущаго конгреса. Бутвьержъ свалится посл своего перваго объзда. Не пройдетъ недли какъ этотъ добрякъ Мирво очутится на верху.
— Мирво? съ усмшкой спрашивалъ Байонъ.— Пожалуй, въ ожиданіи лучшаго или худшаго. Пусть попробуютъ повозиться съ этимъ дуракомъ, намъ это выгодно! небрежно говорилъ онъ своимъ соціалистамъ.
Шассе де-ла-Марнъ отзывался одобрительно, видя въ этомъ назначеніи наименьшій вредъ для либеральныхъ принциповъ.
— Какъ? это`т сектантъ? стонали члены правой, въ смущеніи воздвая руки къ небу.
— Врьте мн, друзья мои, что онъ по крайней мр суметъ держать въ рукахъ правительственныхъ чиновниковъ, настаивалъ Фелинъ.— При немъ у насъ будутъ хоть сносные префекты.
— Вы не видали г. Мирво? спрашивалъ Корниль-Лалузъ бгая съ газетой въ рукахъ:— Парижскій Курьеръ уже называетъ его имя, говорятъ, у него серіозные шансы на успхъ. Я хотлъ бы сказать ему два слова о моемъ префект…
— Думалъ ли кто-нибудь объ этомъ выходц съ того свта? ворчали нкоторые радикалы.— Впрочемъ, почему бы нтъ? Полезная посредственность въ ожиданіи лучшаго.
Андаранъ смутно припоминалъ: это имя, эти рчи, все это было ему какъ будто знакомо, все это онъ уже слышалъ гд-то и когда-то…
Наконецъ, и побжденные и побдители ворча или радуясь гурьбой стали выходить изо всхъ дверей. Ихъ потокъ увлекъ за собою и Жака. На набережной онъ съ наслажденіемъ вдохнулъ здоровый рчной воздухъ посл раскаленной атмосферы палаты. Онъ увидалъ спокойныхъ, добродушныхъ прохожихъ спшившихъ къ своему длу или удовольствію. Въ мирномъ ночномъ воздух не пахло ненавистію. Онъ обернулся къ Бурбонскому дворцу, къ его ршетчатой оград, въ которую онъ когда-то вступалъ съ такою надеждой и дтскою гордостью. Тяжелая громада съ блествшими желтоватымъ свтомъ окнами показалась ему въ темнот какимъ-то катафалкомъ окруженнымъ свчами. Тни мелькавшія за освщенными окнами представлялись ему тми мертвецами которые сегодня говорили и чьи желчныя лица искаженныя ненавистію онъ видлъ передъ собою въ долгомъ кошмар сегодняшняго вечера. Огни померкли, ршетчатыя ворота закрылись, и покинутый домъ, погрузясь въ молчаніе и мракъ, еще боле принялъ видъ гигантской гробницы въ которой разлагалась національная жизнь.
Измученный, съ горячею головой, съ чувствомъ физическаго и нравственнаго отвращенія въ сердц Жакъ вернулся домой съ горькимъ сознаніемъ того что и онъ, повинуясь тмъ рефлективнымъ движеніямъ о которыхъ упоминалъ Феро, принялъ сегодня безсознательное участіе въ нелпой работ злаго разрушенія….

ГЛАВА XII.
Нершительное сердце.

Министерство Мирво существовало уже почти годъ. Умренные упрекали его въ радикализм, а передовые — въ умренности. Ничто не измнилось нигд. Чиновники управляли тми же покорными толпами, та же система примнялась тмъ же числомъ служащихъ. Сборщики собирали т же налоги, судьи судили по тмъ же законамъ, капиталисты получали т же проценты, рабочіе трудились надъ тми же работами, говоруны говорили т же рчи.
Финансовые планы, перечисленные въ министерской деклараціи и отчасти грозившіе пріобртенному богатству, были навсегда спрятаны въ портфели.. Обсуждался традиціонный бюджетъ. Остроумныя комбинаціи показывали въ немъ статьи дохода соотвтствующія новому увеличенію расходовъ. Были изобртены дополнительныя мста на которыя разсовали остатки прежняго правительства и креатуры новаго. Депутаты центра ворчали, но продолжали идти: эти добрыя сторожевыя собаки по привычк продолжали стеречь старый домъ перешедшій къ новому хозяину и мирились съ боле узкимъ ошейникомъ и мене обильнымъ кормомъ.
Желчные предсказатели сулили полу-радикальному министерству натянутость въ политическихъ сношеніяхъ и охлажденіе дружественныхъ державъ, но событія не оправдали ихъ ожиданій. Народъ былъ благодаренъ министерству которое льстило его самолюбію и успокаивало его тревоги. Онъ наслаждался благами мира и имлъ причины гордиться. Паши колоніальныя владнія увеличивались: въ каждомъ новомъ изданіи школьныхъ атласовъ блдно-розовый цвтъ Франціи все шире и шире покрывалъ африканскія пустыни. Къ тому же всмъ было извстно — объ этомъ писали газеты — что мткая статья одного изъ нашихъ хроникеровъ жестоко унизила государя одной враждебной державы, въ то время какъ ядовитые куплеты одного изъ Монмартрскихъ шансонетныхъ пвцовъ больно уязвили британскую гордость. Эти нравственныя побды французскаго духа наполняли гордостію истинно благородныя сердца. Въ парламент почти никогда не затрогивались вопросы вншней политики, по молчаливому соглашенію депутаты слагали съ себя эту щекотливую отвтственность на спеціальныхъ министровъ.
Казалось что рука какой-нибудь благодтельной волшебницы устилала дорогу но которой Мирво подвигался безъ шума, безъ слишкомъ сильныхъ толчковъ, со значительноуменьшенною силой сопротивленія, при снисходительномъ сообщничеств людей и вещей. Умная мысль Мирво — или кого-нибудь другаго — направляла всеобщую дятельность на приготовленія къ будущей выставк. Надъ ней уже работали, и это оказалось спасительнымъ орудіемъ царствованія: оно сдерживало вс мятежные порывы подъ тяжестію интересовъ сплотившихся для обезпеченія успха великому предпріятію. Оно давало работу незанятымъ рабочимъ, терпніе пріунывшимъ торговцамъ, надежду на выгоду или удовольстіе недовольнымъ и т. д.
Дла шли хорошо. Комерческій балансъ повышался въ нашу пользу, паралельно съ нимъ развивались и общественныя учрежденія: наблюдалось соотвтственное увеличеніе числа школъ и питейныхъ домовъ, ученическихъ стипендій и преступленій совершенныхъ несовершеннолтними, професорскихъ каедръ и кафе-шантановъ. Нсколько ворчуновъ-моралистовъ повторяли еще свои старыя псни объ алкоголизм, вымираніи населенія, увеличеніи числа разводовъ и преступленій, но ихъ никто не слушалъ: южно-африканскія акціи повышались въ цн и матеріальный порядокъ никогда не былъ лучше обезпеченъ.
Заслугу этого приписывали директору департамента общественной безопасности, бывшему префекту Жозефу Байону.
Его братъ Луи-Наполеонъ съ честію довелъ до конца подписку на большой сибирскій заемъ поддержанный банкомъ Натана и Сальседо и покрытый пятьдесятъ четыре раза. Баронъ Сенда былъ не мене счастливъ въ маленькомъ ново-каледонскомъ займ. Серіозные журналы съ чувствомъ удовлетвореннаго патріотизма указывали на эти несомннные знаки народнаго благополучія. Личное благополучіе Аристида Асермасо времени каледонскаго успха выражалось въ пріобртеніи новой коляски и цнныхъ лошадей которыя возили его по кладбищамъ, гд онъ въ качеств секретаря Академіи Искусствъ краснорчиво восхвалялъ талантливыхъ людей сошедшихъ въ могилу.
Роза Эстеръ успшно дебютировала во Французской Комедіи, въ піес Понсара: ‘Влюбленный Левъ’, для втораго дебюта она умно сыграла роль Химены, а посл этого вызвала единодушное удивленіе и восхищеніе публики въ новой драм Даніэля Гейльброна: ‘Халдеянка’. Начиная съ этого произведенія въ которомъ глазамъ зрителей являлись вс тайны и вся пышность стараго востока, авторъ и его исполнительница завладли нашею первою сценой. Знатныя и видныя лица оспаривали другъ у друга приглашенія, впрочемъ, очень не частыя, въ скромный салонъ улицы Фортюни. Тамъ вс дивились мягкой властности, умиротворяющему вліянію этой изящной женщины: съ замчательнымъ тактомъ она угадывала и съ обворожительною предупредительностію указывала каждому изъ своихъ друзей путь на которомъ онъ могъ бы принести наибольшую пользу и извлечь для себя наибольшую выгоду. Теперь въ вид особеннаго исключенія Эстеръ получила позволеніе похать въ Англію по спеціальному приглашенію наслдника престола. ‘Принятая въ Лондон какъ королева, писалъ французскій посланникъ, — артистка сумла придать своему огромному личному успху по-истин величественный характеръ національнаго торжества’.
Корниль-Лалузъ успокоился: въ его департаментъ прислали префекта-радикала такъ долго огорчавшаго виконта де-Фелина, а Фелинъ радовался своимъ отношеніямъ съ его замстителемъ, тмъ самымъ который ‘измнялъ длу’ у Корипль-Лалуза. Улучшеніе этихъ отношеній должно быть перешло границы дозволеннаго судя по смущеннымъ словамъ съ которыми баронъ Лебренъ обратился однажды къ де-Кермагеку:
— Куда мы идемъ? Вотъ и Оливье де-Фелинъ переходитъ въ ряды ‘rallis!’ Вызнаете что онъ пригласилъ своего префекта къ себ въ замокъ и катался съ нимъ въ фаэтон по всмъ селамъ?
— А отчего бы ему не кататься если это можетъ служить избирательною рекламой? усмхнулся маркизъ.
— Но что скажутъ принцы? простоналъ Лебренъ. Де-Кермагекъ улыбнулся.
— Вотъ что, мой милый Лебренъ, сказалъ онъ:— теперь три часа. Если бы принцы дали вамъ знать что въ пять часовъ они будутъ у заставы Клише и что желательно чтобы вы къ этому времени дали тамъ себя убить, то что бы вы сдлали? Явились бы на зовъ?
— Но… началъ депутатъ съ достоинствомъ, хотя не безъ смущенія,— можете ли вы сомнваться?
— Напротивъ, я ни мало не сомнваюсь.
— Да вы сами, любезный маркизъ, первый показали бы намъ дорогу.
— И не подумалъ бы! Въ этомъ-то и заключается различіе временъ. Если бы нашъ король въ былое время приказалъ намъ идти на смерть, то насъ нашлось бы нсколько сотъ старыхъ глупцовъ которые съ радостію отдали бы за него жизнь. Но я и назвалъ насъ глупцами, а вы, милый Лебренъ, не глупецъ! Напротивъ, вы очень умны и ловки, ивы придумали бы что-нибудь другое, только бы избжать этой непріятной крайности. Вы вдь не сердитесь на меня, мой добрый другъ?
И маркизъ пожалъ руку товарища.
‘Непокладистый старикъ! Не политическій умъ!’ сердито пробормоталъ Лебренъ, отходя отъ него. Его настроеніе еще ухудшилось, когда онъ увидалъ на диван буфета Оливье дефелина въ разговор съ Аристидомъ Асермомъ.
— Мой милый колега, говорилъ Аристидъ, — вы знаете что я готовъ сдлать все чтобъ угодить вамъ, но на этотъ разъ вы просите прямо невозможнаго. Сдлать эту маленькую Юдиь корифейкой? Сразу такое повышеніе въ Опер! О чемъ вы думаете? Она получила только похвальный отзывъ за танцы, да и то ей его присудили изъ любезности къ вамъ. Въ нашемъ распоряженіи только одно мсто, и я общалъ его Пелюсену для молодой Сары Кальмеръ, Ренару для какой-то его protge и одному сенатору еще для кого-то. Мн скоро посадятъ на шею весь классъ m-me Thodore, а я долженъ считаться со всми партіями палаты. Будьте справедливы: отдать предпочтеніе вашей танцовщиц значило бы вывернуть міръ на изнанку.
— Онъ и безъ того вывернутъ на изнанку, весело возразилъ Фелинъ.— Вдь говорятъ же что ‘гражданинъ Байонъ’ скоро получитъ министерскій портфель.
— О! какъ далеко вы забгаете!
— Перестаньте разыгрывать комедію! Точно мы не видимъ игры Эльзеара за послдніе мсяцы! Онъ уклоняется, онъ щадитъ ваше министерство, его послднія нападки больше походили на попытки къ примиренію. О немъ уже говорятъ какъ о будущемъ министр, право! даже опредляютъ точне, министр колоній…
— Боже мой! Положимъ, я могу вамъ сообщить по секрету что Мирво приходила въ голову мысль…
— Это невроятно! перебилъ его Оливье.
— Ну, все равно, допустимъ что она приходила окружающимъ его людямъ, вполголоса сказалъ Асермъ, лукаво подмигнувъ глазомъ.— Байонъ работаетъ надъ колоніальными вопросами, онъ говорилъ о нихъ со знаніемъ дла, и его новые взгляды произвели впечатлніе на палату. Общественное мнніе поняло бы смыслъ пробнаго опыта который далъ бы гд-нибудь въ далекой стран поле дятельности для соціалистическихъ теорій, хотя бы для того чтобы доказать ихъ несостоятельность. Временное назначеніе въ одно изъ нашихъ заокеанскихъ владній живо образумило бы Эльзеара. А если опытъ его будетъ удаченъ, то кто же мшаетъ ему по возвращеніи сюда проводить свои испытанные методы на министерскомъ посту? Впрочемъ, все это только самыя отдаленныя предположенія.
— Да, сказалъ Оливье, — этого не попрекнешь ‘только похвальнымъ отзывомъ за танцы!’ Первая награда — и по заслугамъ! А все-таки берегитесь и не смйте ставить вашу длинную Сару Кальмеръ поперекъ дороги маленькой Юдии которая такъ мила!
— Вс он милы, со смхомъ отвтилъ Асермъ,— и вс мы говоримъ какъ военачальники Олоферна при вид древней Юдии: ‘Кто сможетъ презирать этотъ еврейскій народъ, у котораго такія красивыя жены?’
— Этотъ Аристидъ слова не скажетъ серіозно!
Послднее восклицаніе принадлежало Ренару который тоже подстерегалъ Асерма.
— Извините, отвчалъ креолъ,— я приводилъ слова Священнаго Писанія.
Въ этотъ же самый день въ тихой библіотек за однимъ и тмъ же столомъ сидли Эльзеаръ Байонъ и Жакъ Андаранъ и писали. Ихъ письма покажутъ намъ какъ подйствовалъ истекшій годъ на этихъ двухъ людей.
Прежде чмъ взяться за перо Эльзеаръ вынулъ изъ своего портфеля письмо съ заграничною маркой и внимательно перечиталъ его.
‘Г. Эльзеару Байону, депутату, въ Парижъ’.

Красный Рогъ, Черниговской губ.

‘Ваши письма становятся все рже и рже, мой другъ! Разв вы не знаете съ какою жадностію я жду извстій о вашей дятельности, о вашей работ и наконецъ просто о васъ самихъ? Скоро будетъ годъ какъ моя жизнь какъ будто пріостановилась въ этомъ уединеніи, гд я думаю не имя возможности дйствовать. И какъ часто моя мысль переносится назадъ, къ нашей внезапной разлук! Короткая болзнь, быстрая смерть моей доброй старушки-матери, мой поспшный отъздъ сюда съ ея тломъ, ваше странное, какъ будто разсянное прощаніе — все это стоитъ у меня передъ глазами. Вы были такъ заняты этимъ несчастнымъ министерскимъ кризисомъ, такъ далеки отъ моего горя. Еще наканун я упрекала васъ въ томъ что вы свое высшее призваніе приносите въ жертву личнымъ чувствамъ и привязанностямъ, а тутъ я готова была упрекать васъ въ противномъ, видя что интрига какого-то Мирво можетъ заставить васъ забыть близкаго человка, который разстается съ вами такъ надолго. Я не поняла этого. Конечно, въ васъ могла говорить и досада: вы не могли простить мн того что вы называли моею жестокостію и что слдовало назвать недовріемъ дикарки: оно боролось противъ власти которую вы такъ быстро захватывали надо мною. Неужели вы и теперь будете сердиться на меня за это естественное чувство самозащиты? Уврены, ли вы въ томъ что эта самозащита была для меня такъ легка?
‘Я стараюсь слдить за вами по скуднымъ газетнымъ свдніямъ, и въ томъ глубокомъ сн, въ который это министерство по-видимому ‘захлороформировало ‘политическую жизнь, я не могу различить вашей роли, вашихъ идей, вашей цли. Вы вс заснули въ Париж? А время идетъ, и народы ждутъ крика освобожденія, везд накапливаются разрушающія и созидающія силы и зовутъ человка который сумлъ бы употребить ихъ въ дло. Ахъ, если бы вы могли видть то что вижу здсь я! Но здсь дйствовать невозможно, крикъ свободы долженъ раздаться у васъ въ Париж: тамъ собрались работники всемірнаго дла, и вы первый изъ нихъ. Я врю въ васъ, Эльзеаръ, врю что вы избраны для этого дла искупленія, не забывайте этого! Теперь мы снова примемся за него вмст, не правда ли?
‘Я рвусь въ вашъ Парижъ, гд все живетъ, гд живете вы. Эти безконечныя дла слишкомъ долго задержали меня здсь. Здсь у насъ времени не считаютъ! Я люблю свои лса издали, но когда я сижу въ нихъ какъ заключенная, то я начинаю грызть удила. Я привела въ порядокъ запутанныя дла моей матери и оказывается что несмотря на ея безпечное управленіе я все-таки глупо, безумно богата. Къ чему мн это богатство если ему суждено пропадать даромъ? Но нтъ, этого не будетъ! Я чувствую въ себ приливъ силы и жизни. Черезъ мсяцъ я буду въ Париж и отдамъ эту жизнь тому кто захочетъ сдлать изъ нея великое употребленіе. Не знаете ли вы такого человка, мой другъ? Если онъ не возьметъ ея, то я повшусь на шею юному Кантадору: вамъ вдь извстно мое пристрастіе къ этому снжному вулкану. Но я предпочитаю избранника моей мысли, если онъ остался тмъ же, то я говорю ему: до скораго свиданія!.. навсегда! Дарья.’
Эльзеаръ задумался надъ этимъ письмомъ. Его воображеніе дополняло его другими строками которыя м-съ Ормондъ лукаво показала ему наканун на вечер у Сенда. Строки эти гласили слдующее:
‘…Му dear Arabella, будьте ангеломъ, зазжайте къ Редферну и скажите ему что въ конц будущаго мсяца я прошу его отдать все свое время мн одной. У меня больше нтъ ни тряпки, я пріду совсмъ голая. Предупредите его что я желаю чтобъ онъ очень постарался сдлать меня очень красивою… Дарья. ‘
Байонъ сталъ писать отвтъ на полученное письмо.
‘Дарья, дорогая Дарья! вдь вы позволите называть себя по-прежнему? Дарья, не обвиняйте меня за молчаніе! Вызнаете неумолимыя требованія моей жизни, вы знаете среди какого лихорадочнаго шума проходятъ мои дни и какъ они не оставляютъ мн ни минуты свободной для выраженія моей самой дорогой мысли. Не напоминайте мн о той минут болзненнаго оцпеннія когда вы внезапно исчезли изъ моей жизни! Что я чувствовалъ, что выражалъ тогда, я и самъ не знаю. Человкъ не всегда властенъ надъ тми силами безумія которыя разыгрываются въ немъ. Тогда он меня подавляли, теперь же превознесутъ до небесъ, потому что вы возвращаетесь. Верните мн и свою силу для осуществленія идеала который вы мн показываете.
‘Только не ставьте этого идеала слишкомъ высоко, милая мятежница! Умоляю васъ, спустите его настолько чтобы рука политика могла ухватить отъ него что-нибудь что можно было бы превратить въ положительныя идеи, приложимыя къ дйствительности. Вы обвиняете меня въ бездйствіи? Вы будете мене строги ко мн, когда я объясню вамъ событія и условія среди которыхъ я вращаюсь, а также и причины моей усталости. Да, я усталъ говорить. Мое слово сначала потрясало ихъ, потомъ они къ нему привыкли, и теперь оно ихъ даже не пугаетъ. Отнын мы можемъ производить впечатлніе и достигать успха только практическими дйствіями Но возможность этихъ дйствій закрыта для абсолютной теоріи. Теоретикъ долженъ приближаться къ людямъ, долженъ поддлываться подъ ихъ грубую рутину для того чтобы сдлать имъ хоть какое-нибудь добро помимо ихъ воли. Къ чистымъ идеямъ толпа выказываетъ только равнодушіе и презрніе. Что такое идеи остающіяся безъ приложенія? Это мечты. Я чувствую что вы содрогаетесь отъ гнва: ваши мечты такъ прекрасны!
‘Не презирайте меня. Я ничего не сказалъ. Если хотите, то я буду знать одн ваши мечты! Какъ только я взгляну въ ваши вдохновляющіе глаза, я забуду свои собственныя мысли, я буду думать чрезъ посредство васъ. Прізжайте! Вы возвращаете мн надежду, и съ этою надеждой я чувствую возрожденіе своего другаго я, не существовавшаго цлый годъ. Я могъ плутать безъ своего проводника, я могъ колебаться относительно направленія моей жизни, пока считалъ ее отвергнутою. И теперь я едва смю врить счастію которое вы мн пріоткрываете. Я боюсь. Васъ будутъ возстанавливать противъ меня. Завистливый свтъ окраситъ все своимъ ядомъ: онъ воскреситъ старыя басни, онъ изобразитъ меня недостойнымъ вашего выбора, неврнымъ вашей памяти, можетъ-быть и еще не знаю чмъ, но вы не слушайте его, Дарья! Вы возьмете мою смиренную жизнь, вы снизойдете до нея, вы сдлаете ее достойною васъ, прикоснувшись къ ней вашими дорогими руками. Прізжайте, я умоляю васъ на колнахъ принять ее! Эльзеаръ’.
Байонъ прошелъ въ залу совщаній чтобъ опустить въ ящикъ это письмо. На стол лежали разбросанныя газеты. Его взоръ упалъ на хвалебные столбцы повствовавшіе объ успхахъ Розы Эстеръ въ Виндзор.
Депутатъ вернулся въ библіотеку, слъ за тотъ же столъ и вынулъ изъ бювара листокъ бумаги того же формата, потомъ, посл нсколькихъ секундъ колебанія, онъ положилъ его обратно и взялъ другой поменьше. Быстрымъ почеркомъ сталъ онъ писать слдующее:
‘Я охотно врю газетамъ которыя разказываютъ что Англія у вашихъ ногъ, дорогая Эстеръ! Такого апооза не видали со временъ Рашели.
‘Вы просили чтобъ я написалъ вамъ въ Лондонъ нсколько строкъ. Я боюсь что он пройдутъ незамченными среди восторженныхъ писемъ которыми васъ осыпаютъ. Но все равно, я пользуюсь случаемъ написать вамъ: бумага стерпитъ вещи, которыхъ я никогда не ршаюсь сказать вамъ въ лицо. Эстеръ, мое сердце еще сильне моей гордости возмущается тою пыткой въ которой вы меня держите въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ. Я не могу примириться съ этими рдкими и мимолетными минутами счастія. Вы знаете чмъ я пожертвовалъ и пожертвовалъ съ восторгомъ въ тотъ вечеръ, когда ваша чарующая воля опутала меня — навсегда, какъ говорили вы и врилъ я… Помните? ‘…вся твоя’… Какая насмшка, когда подумаешь о томъ что послдовало за этимъ вечеромъ, о тхъ жалкихъ часахъ которые я долженъ былъ выпрашивать какъ нищій, о вашемъ необъяснимомъ предпочтеніи къ старику который по вашимъ словамъ для васъ ничто. И если бы еще онъ одинъ стоялъ между вами и мной! Но нтъ, между нами стоитъ весь міръ.. Вчно таинственныя препятствія, непонятные отказы, какіе-то всеобщіе заговоры чтобы вырвать у меня лучшую часть вашей жизни! Простите мн за грубое выраженіе мучащихъ меня сомнній. Что я для васъ? капризъ? игрушка? Орудіе которое забрасываютъ сдлавъ изъ него употребленіе? Увы! я боюсь что мн всегда суждено быть только орудіемъ въ тхъ рукахъ которымъ я отдаю свое сердце.
‘Эстеръ, простите мн откровенность моей жалобы… Я хотлъ храбро бжать отъ васъ и написать вамъ холодное письмо, но это усиліе освободиться только еще лучше показываетъ мн вашу притягательную силу. Возьмите меня всего, или бросьте меня, отдайте меня тмъ илюзіямъ которыя вы такъ безжалостно разсяли! Я больше не хочу недостойной милостыни. Я буду презирать себя, какъ безъ сомннія презираете меня вы, если мои ршенія еще разъ будутъ побждены однимъ изъ тхъ поцлуевъ которые заставляютъ забывать все и власть которыхъ надо мною къ моему счастію и позору ты такъ хорошо чувствуешь, чаровница… Ахъ, какъ я все-таки люблю тебя! Эльзеаръ’.
Онъ всталъ и пошелъ въ палату гд одинъ изъ его ближайшихъ адъютантовъ обличалъ ‘порабощеніе рабочихъ’.
— Есть боле тяжелое порабощеніе — страстямъ, подумалъ Байонъ. Онъ возвращался къ работ какъ каторжникъ, съ двумя цпями на ног: влекомый то въ одну, то въ другую сторону, онъ самъ не знаетъ которое изъ двухъ желзныхъ колецъ сильне давитъ его и заставляетъ больше хромать…

ГЛАВА XIII.
Засданіе продолжается.

Долго сидлъ Жакъ за столомъ библіотеки, исписывая листъ за листомъ неправильнымъ, неровнымъ почеркомъ.

‘Поручику Пьеру Андарану (Южно-Суданская экспедиція).

‘По моимъ разчетамъ, мой добрый Пьеръ, ты скоро долженъ добраться до Сенегала. Я не писалъ теб за послднее время, потому что мое письмо врядъ ли нашло бы тебя въ твоихъ странствіяхъ по Судану. Я надюсь что ты вынесешь изъ нихъ чувство удовлетворенія и нетронутое здоровье, но не жалуйся, если иногда бываютъ дни когда эта суровая жизнь тяготитъ тебя, думай о своемъ брат: онъ длаетъ дло глупе и тяжеле твоего. Вотъ уже годъ какъ я впрягся въ него, и этотъ годъ показался мн цлымъ вкомъ.
‘Теперь я знаю свою участь и свое безсиліе. Я — бдное, маленькое колесико увлекаемое безсмысленнымъ движеніемъ огромной машины для ‘ничегонедланія’, или для дланія зла! Возмущаться, противиться, говорятъ т кто не испыталъ силы уничтоженія этой машины. Можешь ты себ представить жалкое колесико которое отказалось бы повиноваться въ фабричномъ привод? Оно будетъ сломано — вотъ и все. Это именно моя судьба. Насладись описаніемъ одного изъ моихъ дней, они вс одинаковы.
‘Утромъ мы какъ хищныя птицы нападаемъ на министерства, отвратительныя стоянки въ переднихъ подъ презрительнымъ взглядомъ стараго швейцара, онъ принимаетъ насъ какъ нищихъ, каковыми мы въ сущности и являемся. Долгое ожиданіе на кресл empire передъ часами empire, на которыхъ административный часъ идетъ медленне чмъ на всхъ остальныхъ. Чтобъ убить время, читаешь газеты департаментовъ которыя тебя оскорбляютъ или на тебя клевещутъ. Наконецъ дверь отворяется, господинъ, у котораго всегда видъ такой будто онъ существуетъ здсь сто лтъ вмст съ часами и кресломъ, разсянно выслушиваетъ тебя, все время думая о томъ какъ онъ будетъ защищать свой портфель. Улыбка танцовщицы, уклончивыя общанія. Эти общанія ты передаешь своимъ бднякамъ съ чувствомъ стыда за свой обманъ. Въ первое время я весь воспламенялся въ защиту праваго дла, но мало-по-малу незамтно сердце черстветъ какъ у врача или могильщика. Эти жалобы и слезы людскія становятся ‘длами’ которыя спшишь прикончить. Ты помнишь стариковъ Грено неподалеку отъ насъ? Ихъ сынъ былъ сосланъ за какую-то продлку въ исправительный баталіонъ. Старуха Грено ждетъ и оплакиваетъ своего сына ежедневно. Я’далъ себ слово вернуть имъ его. ‘Онъ прекрасно ведетъ себя’, писалъ его полковникъ. ‘Клерикальная семья’, написалъ префектъ. До сихъ поръ надежды еще нтъ. Однако, вчера я послалъ имъ смутное слово надежды и послалъ его безучастно и съ досадой: я просто отписывался ‘по длу Грено’.
‘Два часа. Али-Баба идетъ въ свою пещеру. Вришь ли Ты что каждый разъ переступая порогъ Бурбонскаго дворца я испытываю чувство тошноты путешественника который входитъ на лстницу парохода съ твердою увренностію получить морскую болзнь? Окинемъ взоромъ залу засданій. Извн публика видитъ подобіе дятельности, работы, различаетъ выпуклые силуэты ораторовъ, вожаковъ, какого-нибудь Бутвьержа, Вурня, Дюпютеля, Байона… Внутри видишь совсмъ другое: черезъ нсколько недль когда приглядишься и привыкнешь, то видишь только одну колективную молотилку — ‘Палату’. Она молотитъ, молотитъ безъ устали, молотитъ пустая, перемолачиваетъ саму себя за неимніемъ другаго матеріала. Мой привычный взглядъ едва различаетъ отдльныя лица: вс они сливаются въ большихъ глыбахъ, гд родовая физіономія группы стушевываетъ личныя особенности.
‘Направо ты видишь благородныя развалины стараго замка: тамъ жалкіе остатки гарнизона защищаются безо всякой надежды, ради чести. Въ нихъ по временамъ еще выпускаютъ ядра, это традиціонная мишень, ихъ вылазки боле не страшны. Разрозненные республиканцы грозятъ другъ другу замкомъ-призракомъ какъ пугаломъ. Въ центр плотное стадо съ покорностію идетъ за пастухами которые его пасутъ. Послушное, но пугливое и легко разбгающееся, это стадо вяло поддерживаетъ своихъ вожаковъ и часто бросаетъ ихъ на поворотахъ дороги. На этихъ скамьяхъ боятся всякаго нововведенія, всякаго преобразованія, всякой самобытной мысли. Старикъ Феро увряетъ что это хорошо и что государство которому, какъ намъ, угрожаютъ опасности, стоитъ только благодаря инертности большаго мертваго тла неподвижно лежащаго въ центр противоположныхъ движеній. Онъ можетъ-быть и правъ. Между этимъ пастбищемъ и соціалистскою горой, подъ разными ничего не значащими ярлыками, сидятъ приблизительно 150 человкъ франмасоновъ которые прежде всего фраимасоны. Это слово достаточно опредляетъ ихъ теб. Они представляютъ двадцать пять или тридцать тысячъ гражданъ, дятельныхъ, организованныхъ, съ любовію и умніемъ практикующихъ политику насилія, прямыхъ наслдниковъ общества якобинцевъ, какъ мн говорилъ одинъ историкъ и добрый республиканецъ: т же кадры, тотъ же наличный составъ, т же способы дйствій. Они извлекаютъ выгоду изъ дурныхъ воспоминаній которыя оставили по себ люди церкви, они льстятъ недоврчивому настроенію народныхъ массъ и удовлетворяютъ личные апетиты. Боле ста лтъ предводителями страны является это ополченіе которое одно сохранило чувство дисциплины и власти. Наконецъ, на гор находится маленькая воющая и грозящая шайка тощихъ волковъ, какъ ихъ называетъ ихъ глава, мой товарищъ Байонъ: соціалисты, настоящіе хозяева палаты. Съ перваго взгляда видно что жизнь и приказанія исходятъ оттуда. Только ихъ однихъ слышишь и видишь. Почти вс талантливы, а у кого нтъ таланта, у того здоровая глотка, они неутомимы въ обструкціи, смлы въ нападеніи, удивительны въ своемъ единодушіи. Ихъ предложенія никогда не проходятъ, но ихъ идеи всасываются, подтачиваютъ наши проекты законовъ, сковываютъ запуганное большинство. По-моему, ихъ главная сила заключается въ тайномъ согласіи которое они у насъ вырываютъ когда принимаются безпощадно критиковать отжившую форму правленія. Наши интересы противятся имъ, но наша совсть съ ними.
‘Наша совсть молчитъ объ этомъ въ засданіи, но она шепчетъ, а иногда и кричитъ объ этомъ въ кулуарахъ. О, это притупляющее броженіе по кулуарамъ, пошлыя рчи за папиросами, заразительность бездлія и отчаянія! Вообрази себ большое провинціальное кафе въ часъ абсента, когда путешествующіе прикащики принимаются сообщать государственныя тайны, расширь рамки, удесятери число постителей, и вотъ теб внутренность Бурбонскаго дворца. Я часто думаю что самою дйствительною парламентскою реформой было бы водвореніе въ этихъ залахъ биліардовъ, домино и картъ: отъ сколькихъ кровопусканій и ранъ спасли бы они Францію, если бы депутатамъ отдали ихъ игрушки! За неимніемъ этихъ развлеченій мы жалуемся на собственную безпомощность и безсиліе создать что-нибудь. Ясность взгляда и сознаніе собственной безполезности, чувство столь ненавистное собранію людей! Здсь приходятъ въ отчаяніе отъ правительства и ужасаются завтрашняго дня. Увряю тебя, у насъ есть много хорошихъ людей, невозможныхъ въ палат гд они ‘принимаютъ образъ чудовища’, и длающихся проницательными и искренними патріотами какъ только попадутъ въ кулуары. Разномысліе во всемъ и единодушіе въ одномъ общемъ, оглушительномъ заявленіи: — Такъ дольше не можетъ идти!— Это не можетъ длиться!— Какъ это кончится?— Право, довольно было бы четырехъ солдатъ и одного унтеръ-офицера!— Но кто? какъ?— Видите ли вы его?
‘Рчи приверженцевъ старины, думаешь ты? Ничуть! Ты услышишь ихъ изъ устъ самыхъ видныхъ, самыхъ вліятельныхъ республиканцевъ. Они боле не скрываютъ отвращенія которое имъ внушаетъ дло ихъ рукъ. Я наблюдаю за ними во время засданій, знаешь ли ты на что они смотрятъ? Они упорно глядятъ на дв входныя двери направо и налво, вс стараются угадать, черезъ которую изъ нихъ войдетъ онъ. Клянусь теб, вс они зовутъ его, того кто долженъ насъ освободить и дать намъ порядокъ, его приближеніе читается въ ихъ глазахъ и слышится въ ихъ сердцахъ. Въ кулуарахъ говорятъ только о немъ, объ этомъ неизвстномъ, Съ каждымъ днемъ ихъ ожиданіе все боле создаетъ себ предметъ, какъ сказалъ намъ философъ.
‘Между тмъ самые прилежные изъ насъ стараются поднять на ноги какое-нибудь изъ текущихъ длъ. Вопросъ проваливается къ вечеру, ‘въ часъ летучихъ мышей’. Этимъ именемъ Асермъ называетъ тотъ приступъ нервной лихорадки между пятью и шестью часами, когда подъ вспыхнувшею люстрой вдругъ поднимутся и закружатся въ безумномъ полет самыя нелпыя предложенія, самыя невыполнимыя поправки. Въ это время все принимается безъ разбора и какъ-то неожиданно для самой палаты. Въ дни кризисовъ это тотъ часъ когда наши летучія мыши сламываютъ министерство или какое-нибудь еще уцлвшее учрежденіе, послдніе обломки этого общественнаго зданія. Наконецъ, вс расходятся съ пересохшимъ горломъ, съ разбитымъ тломъ, съ больною головой, съ притупленнымъ апетитомъ и съ сердцемъ озлобленнымъ противъ другихъ и противъ себя. Я ухожу и уношу съ собою цлую связку печатныхъ отчетовъ, или ‘раздачи’, какъ они здсь называются: все это плоды усилій нашихъ парламентскихъ умовъ, труды которыхъ никто не читаетъ и на печатаніе которыхъ убиваются сотни тысячъ франковъ. Они загромоздили мою квартиру, одна изъ благотворительныхъ дамъ предложила мн избавить меня отъ нихъ: она раздаетъ эту бумагу слпымъ, а т длаютъ изъ нея мшочки и продаютъ ихъ фруктовщикамъ. Трогательный и прекрасный символизмъ: бумаги палаты возвращаются къ слпымъ!
‘Раза два-три я пытался говорить о предметахъ которыми владю. Для этого ты всходишь на ‘конторку’ (здшнее упрощенное названіе трибуны) съ тяжестію въ ногахъ и стсненіемъ въ груди, съ тмъ самымъ стсненіемъ которое ты, по твоимъ словамъ, испытывалъ во время твоихъ первыхъ стычекъ съ Неграми. Черезъ нсколько минутъ дло налаживается, или лучше сказать: наладилось бы если бы можно было перекричать эти яростные крики среди которыхъ теряется самый громкій голосъ, а главное, если бы можно было заглушить въ себ внутренній голосъ истины который слышится громче ихъ всхъ. Чтобы заставить себя слушать здсь, надо лгать, льстить которой-нибудь изъ борющихся другъ съ другомъ страстей, играть въ интересахъ какой-нибудь изъ партій. Если ты попробуешь искать истинную правду, ту правду которая удляетъ всмъ людямъ, всмъ идеямъ ихъ долю справедливости, то тебя сейчасъ же прерываютъ. Самая первоначальная дятельность человческаго ума, сравненіе и различеніе, здсь вмняется въ преступленіе. Ты долженъ покрывать своихъ, вроломно разить другихъ, быть несправедливымъ и преднамренно слпымъ. Боже мой! я признаю что это необходимое условіе парламентской политики, но лично я никогда не примнюсь къ этому. Мн слишкомъ стыдно при мысли о тхъ кто научилъ меня методамъ различенія и соблюденію справедливости ума, мн кажется что вс мои старые учители: Тэнъ, Ренанъ и др. встаютъ изъ своихъ могилъ чтобы бросить мн въ лицо свое презрніе.
‘Горе тому кто не входитъ въ колею условленнаго обмана! Въ нее можно войти справа, слва, съ середины, но войти въ нее надо. Да вотъ недавно я захотлъ нарушить свой обтъ молчанія и указать на одну ошибку въ нашей иностранной политик, на нашъ отказъ отъ нашихъ правъ въ такой стран которую я всю изъздилъ и хорошо знаю. Военный министръ беретъ меня подъ руку.— Что вы хотите длать? съ упрекомъ говоритъ мн этотъ старый воинъ который только что наканун торжественно заявилъ о своей увренности въ силахъ нашей храброй арміи.— Чтобы хотите длать? Когда этотъ вопросъ обсуждался въ совт министровъ, то я долженъ былъ противопоставить свое veto сторонникамъ вмшательства. Разв вы не знаете что въ моемъ распоряженіи нтъ ни одного солдата и что всякая военная демонстрація только открыла бы нашу слабость и кончилась бы самою бдственною неудачей?— Но въ такомъ случа вс истраченные миліарды, обновленіе нашихъ силъ, и ваши собственныя силы?..— Ничего не значатъ, говорю я вамъ. Черезъ два года, если я еще буду министромъ, у васъ будетъ превосходная армія, но теперь — ничего, и если мы двинемся — бда! Но только не надо этого говорить!
‘Я замолчалъ. Я думалъ что былъ предметомъ исключительнаго доврія министра, но черезъ дв минуты въ кулуарахъ я узналъ что то же ведро холодной воды было вылито направо, налво, на Лебрена, на Бутвьержа, на десять другихъ.
‘Ахъ, этотъ всеобщій обманъ, сообщниками котораго мы являемся, это постоянное замаскировываніе всмъ извстной пустоты! Мы страдаемъ настолько же отъ этого насколько и отъ нашего безсилія. Феро говоритъ что всякое правительство должно скрывать свою тайну, что и Людовикъ XIV и Наполеонъ I лгали такъ же какъ Мирво, какъ мы. Это врно, но теперь, когда управляетъ весь міръ, это какъ-то досадне, да и гораздо трудне: кусочки правды выбиваются отовсюду. Какъ поддерживать обманъ который видишь везд, въ палат, въ редакціи журналовъ гд великіе публицисты съ отчаяніемъ, съ доказательствами въ рукахъ опровергаютъ оптимистическія увренія напечатанныя ими же самими для народныхъ массъ? И они говорятъ что больше нтъ ничего, но что этого не надо говорить, иначе можно поколебать правленіе и открыть глаза иностраннымъ державамъ…
‘Иностранныя державы! да он видятъ ясне насъ, он знаютъ вс наши слабыя стороны и боятся только одного чтобы кто-нибудь не пробудилъ нашего народа, не растолковалъ ему… Но по нашему надо убаюкивать народъ этимъ обманомъ до того дня когда онъ проснется на дн пропасти. ‘Не надо этого говорить’,— надо обими руками стиснуть свое сердце въ которомъ все-таки течетъ французская кровь и которое не создано для трепета и лжи, надо стиснуть его и молчать, открыть его можно только брату, какъ это длаю я, да и то подъ страхомъ быть услышаннымъ. Какой скандалъ сказать вслухъ, въ присутствіи пятисотъ человкъ, то что каждый изъ насъ шепчетъ своему сосду! Не надо говорить этого! И вс мы замолкаемъ, садимся на свои мста и снова принимаемся смотрть на входныя двери, стараясь угадать чрезъ которую изъ нихъ онъ войдетъ.
‘Я по-прежнему неисправимый республиканецъ и пока еще не дошелъ до того чтобы звать и желать его. Но кто знаетъ? быть-можетъ они доведутъ меня до этого. А пока я уныло слушаю колокольчикъ Дюпютеля среди всеобщаго гула и вспоминаю мягкій звонъ озскаго колокола среди вечерней тишины и нашихъ двухъ дорогихъ обитательницъ Бурдета. Я не пишу теб о нихъ, потому что ты, вроятно, знаешь о нихъ больше моего. Ты, конечно, получаешь длинныя письма отъ Мари которая мн пишетъ рдко и коротко. Но скоро я разкажу теб о ней подробне: приближается пасхальный отпускъ и я съзжу немного подышать въ Бурдетъ.
‘Однако, какъ я разболтался! Что длать? это мое ремесло. Я нарисовалъ теб картину Франціи такою какою я вижу ее отсюда, впрочемъ, нтъ, не Франціи, а ея случайныхъ хозяевъ. Братъ, нарисуй мн въ отвтъ другую, получше этой! Обнимаю тебя.

Жакъ.’

Черезъ недлю онъ писалъ изъ Бурдета:
‘Ахъ, мой добрый Пьеръ, нашъ милый уголокъ отравленъ! Я больше не узнаю ни его, ни себя въ немъ. А я еще надялся отдохнуть здсь! Злая колдунья Политика измнила до неузнаваемости мою родную землю. Я начиналъ чувствовать это еще въ прошлый отпускъ, а теперь окончательно въ этомъ убдился. Теперь, когда я закрою глаза и захочу мысленно представить себ эти дорогія поля, эти поэтическіе виды которые я такъ любилъ, я вижу передъ собою только избирательную шахматную доску: эта деревня на гор надежна, а та въ долин на берегу рки — плоха. Т старинные дома которые наводили на меня всегда мысли о прошломъ теперь вызываютъ въ моемъ воображеніи только цифры: три голоса за меня, два противъ меня. Добрые крестьяне которые вс мн улыбались когда я ребенкомъ пилъ молоко въ ихъ фермахъ теперь стали для меня ‘избирателями’ и нердко враждебными. Если я зайду повидать стараго священника — это значитъ ‘политика’, если я выпью стаканъ вина въ кабачк Фуршона, это тоже политика. Изъ-подъ поросшей мхомъ крыши старухи Жиронъ, которая, бывало, угощала насъ такими вкусными лепешками, на меня смотрятъ свирпыя лица, изъ-за Желизскаго лса, гд мы когда-то рвали шиповникъ для Мари, на меня съ ненавистію глядятъ оба Лорана.
‘Есть у меня и друзья, но я готовъ побить ихъ когда они зовутъ меня: господинъ депутатъ такимъ тономъ который значитъ: господинъ нашъ слуга. Они всячески даютъ вамъ понять что вы ихъ собственность, что выборы приближаются и что слуга долженъ удвоить усердіе чтобы заслужить билетикъ который выберетъ его вторично… Ахъ, бдные люди, если бы они знали съ какимъ наслажденіемъ я заране сжегъ бы тотъ билетикъ который они показываютъ мн въ вид приманки!
‘А между тмъ ихъ все-таки надо охранять и защищать ежечасно, ежеминутно, потому что ихъ травятъ какъ зайцевъ. Конечно, произволъ старыхъ временъ былъ не легокъ, но не лучше его и теперешняя тиранія процвтающая въ нашихъ деревняхъ подъ снію лживыхъ словъ: свобода, равенство и братство. Вотъ сейчасъ я долженъ прервать письмо чтобы идти въ наше почтовое бюро, ты знаешь завдующую: это честная двушка которая этою службой содержитъ старуху мать. Она отказалась давать моимъ противникамъ свднія относительно моей переписки. Непростительное преступленіе! Однажды въ самый разгаръ зимы я получилъ отъ нея въ Париж телеграму изъ которой узнаю что она, въ вид наказанія, переведена куда-то на другой конецъ Франціи и должна сдать должность и выхать въ теченіе 48 часовъ, даже не успвъ распродать вещей. Снгъ лежалъ сугробами, и такое путешествіе равнялось разоренію для нея и смерти для ея больной матери. Я сейчасъ же бросился въ почтовое управленіе. Директоръ сдлалъ невинное лицо: онъ подписалъ бумагу не вникнувъ въ дло и повривъ донесеніямъ своихъ чиновниковъ. Разобравъ дло онъ предложилъ мн дать ей другое мсто немногимъ лучше предыдущаго, я разсердился и пригрозилъ скандаломъ, тогда онъ на время пріостановилъ свой приказъ, но съ холодною опытностью человка привыкшаго къ рзн объяснилъ мн что я оказываю плохую услугу обимъ женщинамъ и что имъ придется еще хуже если он останутся на прежнемъ мст безо всякой защиты, въ когтяхъ хищныхъ птицъ. Онъ былъ правъ. Имъ сдлали жизнь невозможною. Я только-что добился для нихъ мста съ такимъ же доходомъ какой он получали здсь и сейчасъ пойду совтовать имъ ухать какъ можно скоре. Вечеромъ я докончу это письмо…’
Жакъ возвращался со своей прогулки и шелъ по саду, когда сдавленный голосъ позвалъ его съ балкона. Обезумвъ отъ страха, дрожа отъ рыданій, Мари показывала телеграму.
— Жакъ! или скоре!.. Пьеръ… Пьеръ опасно раненъ… наврно умеръ…
Полковникъ телеграфировалъ изъ Сенъ-Луи: ‘Поручикъ Андаранъ тяжело раненъ посл блестящаго дла. Привезенъ въ Сенъ-Луи. Надемся на выздоровленіе. Буду давать извстія.’
— Насъ обманываютъ, онъ умеръ! повторяли Мари и тетя Софи.
Об женщины уже ршили хать съ завтрашнимъ пароходомъ въ Сенегалъ. Жакъ съ трудомъ убдилъ ихъ въ безразсудств ихъ намренія. Мари не хотла ничего слушать.
— Кто будетъ за нимъ ходить такъ какъ я? Мое мсто около него когда онъ страдаетъ. Если онъ живъ, то я уврена что онъ зоветъ меня…
Наконецъ, он дали себя уговорить и согласились ждать слдующей телеграмы, а Жакъ долженъ былъ выхать въ тотъ же вечеръ.
Онъ ухалъ съ сердцемъ истерзаннымъ тою скорбію которую онъ оставлялъ за собою и мыслію о страданіяхъ и быть-можетъ агоніи которыя ждали его въ конц его пути.

ГЛАВА XIV.
Суданцы.

Черезъ восемь дней посл своего отъзда изъ Бордо Жакъ находился въ военномъ госпитал въ Сенъ-Луи. Счастливая неожиданность: онъ нашелъ своего брата вн опасности, на прочномъ пути къ выздоровленію.
— Поручикъ счастливо отдлался, говорилъ военный докторъ.— Попади пуля нсколькими милиметрами ниже, она пробуравила бы легкое. Теперь я отвчаю за этого молодца: еще недльки дв отдыха, потомъ хорошій пароходъ и цлебный воздухъ Франціи, и вы получите брата отдланнаго совсмъ заново къ капитанскому чину.
Жакъ привезъ съ собою самое живительное средство — теплую струю этого роднаго воздуха, атмосферу семьи и дтства, живое слово Мари, подарки выбранные ею до полученія жестокаго извстія, лакомства, сигары, книги приготовленныя для обычной посылки и уложенныя руками молодой двушки. Старшій братъ разказалъ младшему о страх, слезахъ и отчаяніи Мари когда ей помшали хать къ нему. Онъ геройски вырвалъ изъ своего сердца цлительный бальзамъ необходимый для другаго, хотя ему, кажется, легче было бы перелить свою кровь въ жилы брата для его спасенія.
На разспросы о стычк въ которой онъ чуть было не погибъ Пьеръ отвчалъ сухо и коротко. Жакъ съ дтства зналъ отличительную черту брата молчать о себ самомъ и понялъ что не добьется отъ него подробнаго разказа о сраженіи чего ждали въ Бурдет.
— Все это произошло очень просто. Самори произвелъ наступательное движеніе въ сторону Бисандугу и довольно хорошо укрпился на берегу Санкарани. Эти Негры выучились длать земляныя укрпленія. Я получилъ приказъ выгнать его. Они оказались многочисленне и лучше вооружены чмъ мы думали и стойко держались на верху укрпленія, пока мы старались ворваться чрезъ брешь пробитую нашею миной. Одинъ изъ нихъ выстрлилъ въ меня сверху внизъ въ ту минуту какъ мой адъютантъ занесъ надъ нимъ саблю. Этотъ выстрлъ объясняетъ теб странное направленіе пули въ моемъ тл. Къ счастію, люди не смутились и взяли укрпленіе. Мой перездъ до Сигири былъ довольно мучителенъ. Тамъ за мною хорошо ходили и потомъ перевезли въ Сенъ-Луи. Но пулю вынули только здсь.
Товарищи Ньера дополнили этотъ сжатый разказъ. При вид упавшаго начальника въ маленькомъ отряд произошло колебаніе. Прежде чмъ потерять сознаніе Пьеръ веллъ положить себя на носилки и протрубить сигналъ къ атак. ‘Знайте что я хочу умереть тамъ, сказалъ онъ указывая на укрпленіе,— сдлайте мн это удовольствіе, дти мои!’ Въ одну минуту солдаты очутились на верху насыпи, смяли и прогнали Негровъ и внесли въ укрпленіе потерявшаго сознаніе Пьера. Какъ онъ не умеръ безъ порядочной перевязки, въ жалкомъ соломенномъ шалаш куда его положили, или по дорог въ Сигири, это объяснялось только крпостію его физическаго и нравственнаго сложенія.
Дв недли назначенныя докторомъ Жакъ провелъ возл брата въ обществ навщавшихъ его товарищей. Черезъ недлю общей жизни онъ сошелся съ большинствомъ изъ нихъ. Посвящаемый ежечасно въ мысли, работы и надежды ‘Суданцевъ’, Андаранъ съ удивленіемъ открывалъ неизвстный ему міръ. Издали, изъ-за парламентскихъ стнъ эти офицеры колоній всегда казались ему заслуженными, но немножко стснительными слугами которымъ надо было постоянно выдавать деньги на рискованныя и не приносящія дохода предпріятія. На мст дйствія и въ соприкосновеніи съ ними онъ судилъ о нихъ совсмъ иначе. Одна общая черта характеризовала этихъ людей дла и отличала ихъ отъ людей слова, среди которыхъ жилъ Жакъ: начиная отъ командира и кончая послднимъ подпоручикомъ всякій изъ нихъ довелъ свою личную стоимость до максимума того что она могла дать, каждый развилъ себя во всхъ направленіяхъ и испробовалъ себя во всхъ трудностяхъ которыя закаливаютъ характеръ и изощряютъ умъ. Въ каждомъ изъ этихъ молодыхъ людей многообразныя и вчно мняющіяся требованія ихъ задачи развивали въ одно и то же время бойца, изслдователя, дипломата, администратора, инженера, плантатора, однимъ словомъ — полнаго и совершеннаго начальника, скораго на ршенія, готоваго ко всякой отвтственности. Какъ и вс военные, и они были заражены жаждой повышенія, но выше всякаго личнаго честолюбія на первомъ план у нихъ стояла другая страсть — страсть достиженія цли. Каждый изъ нихъ лелялъ какую-нибудь постоянную мечту, какое-нибудь особенное намреніе, личный планъ кампаніи или изслдованія, для выполненія котораго онъ былъ готовъ на всякія жертвы.
Жакъ сдлался повреннымъ ихъ плановъ, а также и разочарованій которыя эти пламенныя сердца выносили изъ Парижа посл безплодныхъ попытокъ заставить чиновниковъ обратить вниманіе на ихъ проекты. Особенно сильное впечатлніе произвелъ на него одинъ маленькій капитанъ: онъ только-что провелъ цлый годъ у царя Тіебы, онъ жилъ у этого Негра какъ Робинзонъ, не видя ни одного благо лица, не слыша другаго языка кром мстнаго нарчія, не зная другой пищи кром той которую лъ его дикарь-хозяинъ. Вс эти лишенія онъ терплъ въ надежд склонить Тіебу къ совмстнымъ дйствіямъ въ обширной кампаніи на Нигер, планъ которой былъ имсоставленъ. Этотъ планъ казался очень разумнымъ, и капитанъ похалъ въ Парижъ предложить его на разсмотрніе высшаго начальства.
— Меня хорошо приняли въ министерств, разказывалъ онъ Жаку,— но сейчасъ же предупредили: ‘Имйте терпніе, ждите и — главное — не говорите никому ни слова о вашемъ план! Сначала надо склонить на нашу сторону вліятельныхъ лицъ парламента и печати которыя смотрятъ на дло иначе’. И мн называли господъ… господъ… помогите мн, я плохо помню ихъ имена…
Андаранъ узнавалъ и подсказывалъ исковерканныя имена Бутвьержа, Пелюсена, Асерма, журналиста Нагасона котораго онъ встрчалъ у Эстеръ… Было что-то смшное и въ то же время печальное въ этомъ невинномъ удивленіи солдата не имющаго понятія объ этихъ парижскихъ силахъ и смущеннаго мыслію что они должны быть посредниками между нимъ и его начальствомъ.
— Кто эти господа? спрашивалъ онъ.— Если мое начальство считаетъ мой проектъ возможнымъ и соотвтствующимъ нашимъ силамъ и средствамъ, то почему же нельзя приступить къ его осуществленію? И онъ принимался разказывать о своихъ безплодныхъ усиліяхъ и о своемъ возвращеніи въ Суданъ съ разбитыми илюзіями и болью въ сердц.
При каждомъ новомъ открытіи Жакъ спрашивалъ брата:
— И много у васъ такихъ какъ этотъ?
— Оставивъ въ сторон степень способностей которая конечно различна, вс они таковы: вс способны дйствовать и начальствовать. Чему же ты такъ удивляешься? Это очень естественно: передъ тобою Французы поставленные въ правильныя условія ихъ развитія въ школ дйствія и отвтственности. Насколько я могъ сравнить съ нашими сосдями, пограничными Нмцами и Англичанами, мы даемъ лучшіе образцы посл одинаковой выучки.
— А между тмъ, возражалъ Жакъ,— колоніи нашихъ сосдей прибыльны, а наши убыточны.
— Это другой вопросъ! Добывать деньги дло не наше, а ваше,— на то существуютъ штатскіе чиновники. Людскіе питомники — вотъ что такое наши колоніи, и не жди отъ нихъ ничего другаго пока ты не измнишь нашихъ системъ и нравовъ и пока не пробудишь въ нашихъ соотечественникахъ духа предпріимчивости. Мои товарищи воскресили его въ себ благодаря требованіямъ нашей службы.
— Однако, настаивалъ Жакъ,— единственная разумная цль вашихъ усилій есть извлеченіе возможной выгоды изъ этого огромнаго пространства. Ты самъ, какъ и мы, вроятно ждешь какой-нибудь награды за вс наши жертвы.
— Ни малйшей! Если положеніе длъ не измнится, то т нсколько пудовъ масла или кофе, которые мы сможемъ добыть изъ этой почвы, обойдутся намъ во сто разъ дороже чмъ если бы ихъ купить въ лавк.
— Но въ такомъ случа… Если ваше дло ничего не даетъ…
— Людей, говорю я теб, людей! Не жалйте своихъ денегъ: этотъ товаръ стоитъ ихъ. Ты каждый день жалуешься на недостатокъ людей? Мы ихъ образуемъ, мы составляемъ кадры народнаго воскрешенія. Когда вы нагромоздите достаточно развалинъ, вы придете искать преобразователей въ нашихъ рядахъ. Когда вы доведете до конца свои военныя реформы, мы выставимъ вамъ вспомогательныя войска, и я теб ручаюсь что они заставятъ призадуматься нашихъ европейскихъ противниковъ Если бы вы только согласились дать намъ средства, мы завтра же предоставили бы въ ваше распоряженіе сто-двсти тысячъ несравненныхъ солдатъ, Сенегальцевъ, Суданцевъ, Гаусаевъ, людей которые не щадятъ, не отступаютъ, не прощаютъ, покорныя и варварскія полчища которыя всегда будутъ необходимы въ варварскомъ и неизбжномъ дл войны. Англія покорила міръ съ нсколькими баталіонами сипаевъ. Мы фабрикуемъ вамъ т же орудія для того же употребленія.
Слова Пьера открывали его брату новыя перспективы. Жакъ поддался въ Париж общему увлеченію и присоединился къ сторонникамъ колоніальной политики. И на этотъ разъ факты доказывали ему, до какой степени люди работаютъ впотьмахъ и достигаютъ совсмъ не того результата къ которому стремятся. Онъ воображалъ что съ большими жертвами и затратами насаждаетъ будущую жатву богатствъ, а оказывалось что ничего подобнаго нельзя было ожидать, но что дорого стоившія смена прежде всего дадутъ людей. Все что видлъ и слышалъ Андаранъ утверждало его въ одномъ радостномъ убжденіи: отнын за морями отъ Конго до Китая Франція обладаетъ обширнымъ сокровищемъ людскаго ума, преданности, ршительности, изъ котораго она можетъ черпать по мр надобности!
Кто же это уврялъ что воздухъ Сенегала вреденъ и зараженъ лихорадкой? Жаку онъ казался живительнымъ. Еще больше чмъ его раненый братъ, парижанинъ испытывалъ въ этомъ госпитал Сенъ-Луи чувство благодтельнаго выздоровленія и прилива новой жизни въ разслабленный организмъ. Гибельныя лихорадки? Напротивъ, онъ только теперь отъ нихъ избавился! Далеко далеко исчезалъ во мгл привычный кошмаръ: жалкое и шаткое подобіе государственнаго управленія, унизительное чувство участія въ немъ, сознаніе своего безсилія, ужасъ передъ завтрашнимъ днемъ, безцльное движеніе, пустая болтовня, голоса мертвыхъ нихъ безпокойные, полные ненависти взоры… Здсь, въ новой обстановк онъ встрчаетъ только спокойные, ясные глаза нормальнаго человка поставленнаго лицомъ къ лицу съ необходимостію дйствія, опасности, смерти. Съ жалостію и досадой онъ думалъ о хорошихъ людяхъ, богатыхъ сокровищами ума и сердца, съ которыми онъ сталкивался въ кулуарахъ палаты: и они подобно ему мельчали и пропадали даромъ въ нелпой машин, безжалостно моловшей ихъ, и они оказались бы способными и хорошими работниками, какъ Суданцы, если бы ихъ можно было поставить въ другую среду.
Теперь Андаранъ начиналъ объяснять себ приступы правительственной паники смшившіе весь Парижъ, безумный страхъ котораго не умли скрыть хозяева власти когда какой-нибудь изъ этихъ офицеровъ, обратившій на себя вниманіе какимъ-нибудь выдающимся дломъ, возвращался во Францію, не подозрвая объ ужас который онъ распространялъ своимъ появленіемъ. Депутатъ такъ объяснялъ себ неудачу всхъ колоніальныхъ плановъ: требовать утвержденія ихъ парламентомъ значило требовать отъ осужденнаго чтобъ онъ самъ выковалъ топоръ для своей казни. Врное предчувствіе говорило правительству что это будетъ его смертью. Рано или поздно, въ какомъ-нибудь случайномъ столкновеніи, этотъ уголокъ закаленной стали коснется хрупкаго фасада прикрывающаго пустоту, и этого прикосновенія будетъ достаточно чтобы разрушить подгнившую глыбу.
Жакъ сознавалъ это особенно ясно когда пытался заинтересовать офицеровъ своими политическими стованіями. Онъ замчалъ въ нихъ полное равнодушіе ко всему что волновало его. Одни, какъ маленькій капитанъ царя Тіебы, не слыхивали объ именахъ гремвшихъ въ Париж, другіе робко чтили въ нихъ какую-то злую силу казавшуюся имъ издали огромною, непреодолимою, третьи, боле знакомые съ положеніемъ длъ, молча пожимали плечами: для нихъ парижское правительство было неудобствомъ съ которымъ приходилось мириться, какъ съ тми огромными болотами которыя попадались имъ на пути во время изслдованій и которыя надо было умть огибать и переходить съ возможно меньшею потерей времени и возможно меньшимъ вредомъ для предпринятаго дла.
— Мой бдный Жакъ, говорилъ Пьеръ, — я не могъ не улыбнуться читая твое послднее письмо. Ты не замчаешь того что ты и самъ увлеченъ вихремъ той эпилептической пляски на которую жалуешься. Я больше не узнаю твоей философіи. Ты видишь все въ черномъ цвт, а это всегда ошибочно. И тамъ гд ты терзаешься сердцемъ должна существовать своя доля хорошаго какъ и везд, должны представляться случаи быть полезнымъ. Стсненія и помхи бываютъ везд, заключилъ офицеръ,— и все-таки человкъ длаетъ то что долженъ длать.
Силы выздоравливающаго быстро возвращались. Докторъ разршилъ ему небольшія прогулки подъ руку съ братомъ по берегу моря. Подъ высокія пальмы набережной сходятся подышать свжимъ воздухомъ вс жители С.-Луи. Тамъ Жакъ докончилъ свое знакомство съ членами суданскаго генеральнаго штаба.
— И у насъ есть неудачники, сказалъ ему однажды Пьеръ.— Взгляни вотъ на этого!
Жакъ не могъ удержаться отъ улыбки при вид проходившаго мимо стараго офицера: толстый и неуклюжій, на кривыхъ ногахъ, онъ имлъ видъ подпертой двумя палочками тыквы. Жидкіе сдые волосы прямыми прядями лежали вокругъ круглаго кукольнаго лица. Онъ шелъ робкою и неловкою походкой, поглядывая вокругъ себя какъ испуганный заяцъ.
— Капитанъ Сакалаисъ, чудакъ присланный намъ изъ Тонкина. Маленькій и плохо набитый черепъ, но сердца хоть отбавляй. Служитъ тридцать лтъ и замчательно неудачно. Бднякъ вдовъ и удрученъ шестью взрослыми дочерьми. Кром жалованья въ 6.084 франковъ у него нтъ ничего, черезъ три года ему грозитъ отставка и 2.900 франковъ пенсіи. Годъ тому назадъ въ Гано образовали отрядъ съ цлію вернуть какую-то пагоду изъ рукъ пиратовъ Іенъ-Те, и онъ просилъ позволенія вступить въ него: ‘Вы понимаете, г. полковникъ, если бы мн удалось получить крестъ, то это было бы счастіемъ для моихъ дочерей: лишнихъ 250 франковъ!’ Онъ попалъ въ отрядъ, дло было трудное, сидя верхомъ на своемъ анамскомъ ослик, онъ вернулъ Французамъ пагоду и былъ тяжело раненъ въ плечо. Но ему удивительно не везетъ: онъ до сихъ поръ ждетъ своего креста. Вотъ каковы наши неудачники! Кланяйся, да пониже!
— Постой!.. Сакалаисъ!.. У насъ есть Сакалаисъ въ палат!
— Да, сказалъ Пьеръ:— у него, кажется, есть братъ депутатъ
Жакъ вспомнилъ день своего вступленія въ палату и депутата съ семью дтьми, добивавшагося его голоса для полученія мста квестора. Онъ не получилъ его, потому что распространился слухъ что проситель прибавляетъ, что у него только одинъ сынъ и что онъ совершенно незаконно присчиталъ къ своей семь шесть племянницъ, дочерей какого-то брата военнаго. Андаранъ отъ всего сердца пожаллъ что хитрость товарища не удалась: одинъ разъ въ жизни снисхожденіе было бы справедливостью.
— А вотъ противоположность капитану, указалъ Пьеръ: — умная голова на сильныхъ плечахъ и сила воли побждающая судьбу и препятствія. Мимо нихъ прозжалъ верхомъ еще молодой полковникъ.— Это настоящій начальникъ, продолжалъ Пьеръ. Въ продолженіе двнадцати лтъ онъ участвовалъ въ самыхъ трудныхъ экспедиціяхъ въ Судан, въ Конго, на Мадагаскар, въ Тонкин, везд. Везд онъ наносилъ врные и сильные удары, разбивалъ и сламывалъ препятствія, везд онъ оставлялъ умиротворенныя племена и учрежденія созданныя изъ ничего. Это тоже человкъ отвтственности. Когда онъ назначаетъ цль, къ ней летятъ, потому что знаютъ что будутъ награждены въ случа успха и защищены въ случа неудачи. А въ этомъ все искусство управленія людьми. Въ твоей сред вроятно не наберется и двадцати человкъ которые бы знали имя этого офицера, а я теб говорю что вы завтра же можете доврить ему цлыя арміи и области. Онъ испробовалъ себя на всемъ и везд выказалъ блестящія способности. Онъ заставилъ повиноваться Французовъ и работать Негровъ.
— Но онъ не заставитъ работать депутатовъ… началъ Жакъ со скептическою улыбкой.
— Онъ никогда не добивается невозможнаго. Но кто знаетъ? можетъ-быть онъ заставилъ бы ихъ повиноваться. Все знаніе и умніе жизни заключаются въ этомъ одномъ слов. Если наши начальники умютъ приказывать, то это потому что они долго повиновались. А ваши, повиновались ли они кому-нибудь прежде чмъ начать всмъ приказывать?
Насталъ день назначенный для отъзда. Жакъ въ одно и то же время радовался мысли привезти брата домой, въ семью, и жаллъ что разстается съ этимъ уголкомъ земли. Ему казалось что онъ покидаетъ настоящую Францію.
Долго во время длиннаго морскаго перезда его мысль оставалась прикованною къ сопоставленію двухъ противоположныхъ фактовъ — зародышей возстановленія виднныхъ имъ въ Африк и состоянія разложенія ожидающаго его въ Париж.
Но прежде чмъ вернуться въ этотъ Парижъ, Жакъ позволилъ себ продлить свой отпускъ пребываніемъ въ Бурдет: онъ хотлъ получить свою долю радости озарившей родной домъ. Радости?.. Онъ улыбнулся бы если бы кто-нибудь при немъ назвалъ этимъ именемъ противоположныя чувства волновавшія его сердце. Разумется онъ былъ радъ и счастливъ, но счастливъ какъ изувченный солдатъ которому удалось спасти знамя, онъ былъ счастливъ счастіемъ близкихъ ему людей, но въ то же время навсегда прощался со своими личными надеждами. Онъ понялъ съ перваго взгляда что Пьеръ для Мари не только любимый, но и единственный человкъ въ цломъ мір, что остальные люди для нея не существуютъ. Отъ этихъ недль неизвстности, слезъ и мученій она сохранила во взор какую-то ршимость и выраженіе внезапно созрвшаго ребенка, въ первый разъ увидавшаго вблизи смерть.
Передъ пріздомъ путешественниковъ тетя Софи прочла племянниц наставленіе.
— Послушай, двочка! Я не спрашиваю у тебя ничего, потому что знаю все. И я одобряю и вмст съ тобой хочу того что должно быть. Но теперь сохрани тебя Богъ отъ какого-нибудь ребячества и неосторожности! Теперь ему нужны уходъ и спокойствіе: его рана едва закрылась. Теперь не время волновать его. Потерпи, онъ отъ тебя не уйдетъ! Я посмотрю, какъ онъ не скажетъ теб того чего ты отъ него ждешь! Но теперь будемъ думать только о томъ чтобы поставить его на ноги. Когда же онъ совсмъ поправится, то разчіггывай на меня: я встряхну этого лнтяя, если онъ самъ не ршится заговорить.
А между тмъ тетя Софи давно уже составила вмст съ Жакомъ заговоръ, результатомъ котораго было то что Пьеръ высадившись въ Бордо нашелъ тамъ вмст со своимъ повышеніемъ въ чинъ капитана переводъ въ одинъ изъ парижскихъ полковъ. Жакъ выхлопоталъ его въ военномъ министерств для того чтобы дать брату возможность года два отдохнуть во Франціи. Пьеръ отнесся къ этому доказательству братской заботливости съ плохо скрываемою досадой: ему не хотлось уступать своего мста въ Судан и отказаться отъ задуманнаго имъ плана экспедиціи въ за-Нигерскія государства, и онъ внутренно ршилъ не долго засиживаться на парижскихъ будь варахъ. Но усталость долгаго и труднаго перезда вызвала въ его организм нкоторыя разстройства являвшіяся слдствіемъ его раны, Жакъ и тетя Софи настаивали на томъ чтобъ онъ немедленно халъ въ Парижъ къ знаменитому столичному хирургу. Было ршено что онъ подетъ вмст съ братомъ и за-одно явится въ свой новый полкъ, а затмъ, какъ только докторъ отпуститъ его, снова вернется доживать свой отпускъ въ Бурдет.
— И тогда, доканчивала тетя Софи,— тогда, двочка, открывай огонь со всхъ батарей! Ты развяжешь языкъ этому нмому.
Нмой! Это-то и составляло горе Мари. Она видла и чувствовала что братская привязанность Пьера смнилась другимъ, боле живымъ и глубокимъ чувствомъ, но отчего онъ молчитъ? Конечно она дала слово не тревожить Пьера, но неужели же сказать одно слово, одно общаніе стоитъ для него такихъ усилій? Ахъ, Мари хорошо понимала что его удерживаетъ: у нея была ревнивая соперница — Африка, куда безпрестанно уносилась мысль любимаго человка.
— Пьеръ, говорила она смясь съ робкою мольбой въ голос,— это неразумно, ты не долженъ утомлять себя, а ты сегодня опять переправлялся черезъ свой Нигеръ и сдлалъ добрую сотню верстъ, ты ничего не говоришь, но я знаю, я чувствую какъ ты уходишь далеко-далеко…
Бдная двушка испытывала вчную пытку въ которую жажда дятельности любимаго человка повергаетъ женское сердце. Та, для которой вся жизнь умщается въ одномъ чувств, боится и не понимаетъ грубой силы отвлекающей отъ нея того котораго она хотла бы удержать. Она безсознательно любитъ въ немъ это доказательство энергіи и въ то же время проклинаетъ послдствія этого.
Наканун дня назначеннаго для отъзда братьевъ Мари, сидя за работой рядомъ съ Пьеромъ у камина, спросила его:
— Пьеръ! неужели у васъ нтъ ни одной жены офицера которая похала бы за мужемъ въ Африку?
Онъ улыбнулся на ея вопросъ.
— Нтъ! Это было бы нсколько затруднительно. Он ждутъ чтобы черезъ Суданъ провели желзную дорогу.
— Ни одной, никогда?
— Кажется, Англичанки пытались длать это, он удивительно выносливы. Но я не могу себ представить Француженку среди Мандинговъ. Она умерла бы съ тоски въ разлук съ Франціей.
Мари подняла голову, какъ будто почуявъ какой-то вызовъ.
— Съ любимымъ человкомъ всюду будешь во Франціи и всюду будешь счастлива.
Она сама испугалась своихъ словъ и опустила глаза.
Пьеръ не отвчалъ и смотрлъ на огонь. Въ эту минуту вошла тетя Софи. Она взглянула на племянницу и пожалла ее. Она подошла къ камину и зажгла подсвчники.
— Пора спать, дти, сказала она.— Завтра надо пораньше встать чтобъ уложиться. Давайте прощаться.
И въ ту минуту какъ молодые люди потянулись къ ней для поцлуя, она вдругъ взяла руки Мари и соединила ихъ съ руками Пьера.
— Будетъ! не огорчай ея! дай ей немножко радости: ей мало выпало ея на долю. Я знаю эту двочку и говорю теб что она стоитъ всхъ царствъ которыя ты завоевалъ и завоюешь.
Офицеръ задумался на одну секунду, потомъ медленнымъ, ршительнымъ движеніемъ поднесъ руку Мари къ губамъ и прильнулъ къ ней долгимъ поцлуемъ. Больше онъ не прибавилъ ничего.
На другой день Мари была бодра, увренна, почти весела въ своей грусти и храбро простилась на нсколько дней, самое большее на нсколько недль съ тмъ чей нжный и спокойный взоръ, казалось, говорилъ ей:
— Ты моя. Жди меня. Я дамъ теб все доступное на земл и неизвстное теб счастіе!

ГЛАВА XV.
Панама.

Братья Андараны хали изъ Бордо на скоромъ позд который приходитъ въ Парижъ утромъ. Жакъ вышелъ на минуту въ Этамп чтобы купить утреннія газеты. Просыпающійся городъ выбрасывалъ ночную работу своихъ печатныхъ станковъ. Какъ кайма блой пны разливался вокругъ него этотъ приливъ печатной бумаги и съ каждымъ поздомъ понемногу наполнялъ провинцію. Онъ приносилъ мирнымъ полямъ слабый отголосокъ волнующагося океана. Онъ шелъ на встрчу тысячамъ путешественниковъ которыхъ желзныя дороги свозили и выбрасывали въ столицу, на ихъ пробуждающіяся отъ тревожнаго сна головы онъ производилъ дйствіе первой соленой морской волны обдающей купальщика. Вс эти люди покорно подчинялись ежедневному впечатлнію печатной буквы. Изъ каждой двери вагона высовывались головы требуя своей доли газетной пищи. Только нсколько сестеръ милосердія занимавшихъ одно отдленіе вагона, казалось, не знали о существованіи газетъ, ихъ руки перебирали четки, ихъ губы шептали утреннюю молитву, подобно жаворонку, ихъ смиренныя мысли возносились на зар къ родному небу, въ то время какъ мысли остальныхъ людей устремлялись на земныя выгоды, страсти и вопросы.
Депутатъ тоже принялся пробгать газетные листы чтобы снова уловить нить событій. Онъ совершенно потерялъ ее въ Сенегал и не вполн поймалъ въ Бурдет. Газетныя сообщенія говорили ему о новыхъ и удивившихъ его вещахъ. Если врить ихъ словамъ, то надъ страной нависли въ высшей степени трагическія событія. Во глав столбцовъ красовались крупныя и черныя какъ сажа угрозы: ‘Новыя открытія to поводу Панамскаго дла. Вопросъ о возбужденіи преслдованія противъ нсколькихъ депутатовъ. Сенсаціонное засданіе’. Съ помощію этихъ заманчивыхъ заглавій редакторы старались сообщить публик лихорадочный ознобъ овладвшій ихъ прозой.
Одинъ изъ многочисленныхъ искусниковъ поживившійся народными сбереженіями былъ пойманъ за границей, выданъ и подвергнутъ допросу. Судя по слухамъ, онъ открылъ много важныхъ свдній, были захвачены записи, разобраны гіероглифы и узнаны имена, и сегодня министръ юстиціи долженъ былъ внести въ парламентъ просьбу о возбужденіи преслдованія противъ нсколькихъ депутатовъ. Общественное мнніе было сильно встревожено, говорили его патентованные выразители, оно съ безпокойствомъ ждало результатовъ дня долженствующаго-де имть неисчислимыя послдствія.
Жакъ зналъ насколько надо врить подобнымъ заявленіямъ. Онъ просмотрлъ газету до конца и нашелъ въ ней нсколько интересныхъ для него извстій. Свтскіе отголоски сообщали о возвращеніи въ Парижъ княгини Верагиной и о найм ею маленькаго отеля на улиц Жанъ-Гужонъ. Театральныя извстія говорили объ оваціи сдланной наканун постителями Comdie Franaise Роз Эстеръ вернувшейся изъ своего тріумфальнаго путешествія по Англіи. Андаранъ улыбнулся при вид этихъ двухъ извстій. Благодаря разниц политическихъ убжденій поставившей его и Байона въ два противоположные лагеря, его отношенія съ прежнимъ школьнымъ товарищемъ стали гораздо дальше и холодне, но онъ все-таки слдилъ за нимъ настолько близко что могъ предполагать борьбу чувствъ въ сердц Эльзеара и съ любопытствомъ подумалъ о кризис который онъ долженъ былъ теперь переживать.
Онъ нисколько не удивился найдя во ‘встревоженномъ’ город спокойную, равнодушную толпу. Народъ шелъ по своимъ дламъ, купцы торговали въ своихъ лавкахъ, всякій изъ нихъ, бросивъ разсянный взглядъ на политическія извстія, черезъ дв минуты забывалъ о нихъ, они волновали только тхъ кто жилъ этимъ ремесломъ: журналистовъ и депутатовъ. Вокругъ Бурбонскаго дворца не было почти никого, а среди тхъ немногихъ которые дожидались у ршетки пропускнаго билета не замчалось особеннаго оживленія.
По ту сторону двери въ нравственной температур наблюдалась перемна. Пьеръ, котораго братъ хотлъ угостить зрлищемъ парламентскаго засданія, испыталъ ощущеніе напомнившее ему Африку, ощущеніе быстраго перехода изъ умреннаго пояса въ жаркій. Жакъ ввелъ его въ залу Мира.
— Гляди во вс глаза! сказалъ онъ брату.— День будетъ жаркій. Твои нервы мене опытны чмъ мои и не чувствуютъ электричества накопившагося въ воздух, не слышатъ клокотанія страстей въ этой резонирующей раковин поставленной у порога парламента. Здсь отдаются вс звуки, вс рчи Парижа. Одна тонкая перегородка двери отдляетъ ихъ отъ законодательной кухни. Въ этой зал постоянное и совмстное сотрудничество парламента и печати составляетъ и разбиваетъ правительства, фабрикуетъ репутаціи, сплетни, состоянія, дуэли, остроты, славу. Видишь ты эту толпу у подножія Лаокоона? Вс они слушаютъ великаго журналиста Нагасона: онъ сообщаетъ репортерамъ имена продавшихъ себя людей и сумму которую каждый изъ нихъ получилъ. Онъ готовъ поклясться что знаетъ ее въ точности до послдняго сантима. Онъ забываетъ назвать только самого себя. Можно ли сомнваться въ его словахъ? Репортеры удесятеряютъ цифры, перепутываютъ имена и телефонируютъ все это въ свои газеты. Теб не кажется что въ зал слышно шипніе змй обвивающихъ мдную статую? Вотъ какой-то депутатъ вышелъ изъ внутреннихъ залъ, онъ какъ воронъ во время потопа вылетлъ за новостями. Ахъ, это Бутвьержъ!.. Здравствуйте, г. Бутвьержъ! Просвтите меня: я изъ деревни и ничего не знаю. Сколькихъ поймали?
— Только троихъ, да и тхъ плохихъ! Въ словахъ вожака радикаловъ слышалось глубокое уныніе и досада охотника вспугнувшаго цлую стаю куропатокъ и убившаго только трехъ.
— Да, это немного: только три процента съ сотни негодяевъ! усмхнулся г. де-Кермагекъ здоровавшійся съ Пьеромъ.— Но не будемъ отчаиваться: это только начало.
Какъ только маркизъ отошелъ, къ молодымъ людямъ подошелъ баронъ Сенда прохаживавшійся между группами щедро угощая всхъ толстыми сигарами которыя онъ доставалъ изъ гигантскаго портсигара изъ крокодиловой кожи.
— Г. Андаранъ, представьте меня этому герою. Я надюсь что вы окажете намъ честь и приведете его съ собою въ четвергъ вечеромъ?
Посл минутнаго разговора тріестинецъ прицпился къ какому-то другому депутату, а Пьеръ спросилъ брата:
— Что длаетъ здсь эта фигура?
— Ворочаетъ длами, такъ же какъ и тотъ улыбающійся блокурый человкъ съ широкою бородой который тамъ въ окн пожимаетъ руки моимъ товарищамъ: это Наполеонъ Байонъ изъ фирмы Натанъ и Сальседо — сила! А вонъ и еще большая сила — его братъ Жозефъ, тамъ въ двери съ Бутвьержемъ. Онъ, вроятно, вышелъ на развдки кого надо арестовать, кого пропустить. Но меня занимаетъ вопросъ, дйствительно ли дло серіозно. Врядъ ли, судя по спокойному виду этихъ господъ которыхъ оно должно бы такъ близко касаться.
Жакъ проводилъ брата въ ложу и поспшно вернулся назадъ. Ему хотлось поскоре удовлетворить свое любопытство въ кулуарахъ и самому было стыдно своего нетерпнія: благодтельнаго вліянія африканскаго отдыха и спокойствія ума какъ не бывало, и онъ снова чувствовалъ нервное волненіе въ голов и привычный ошейникъ на ше.
На первой скамейк коридора сидлъ Феро. Професоръ слушалъ и смотрлъ по сторонамъ.
— Здравствуйте, г. професоръ! сказалъ Андаранъ.— Что здсь длается?
— Ничего. Есть маленькое нагноеніе въ парламент.
— Много новостей?
— Никакихъ. Большіе продолжаютъ подать малыхъ.
— Какъ никакихъ? Я слышу что снова воскрешаютъ Панамскій вопросъ.
— Да, и переносятъ меня за 40 лтъ назадъ. Зрлище представляющееся моимъ глазамъ напоминаетъ мн мою, первую ученую экспедицію съ цлію изученія чумной эпидеміи въ Джедд. Вы никогда не видали чумнаго госпиталя? Смотрите! ручаюсь вамъ за точность сходства.
Съ перваго же взгляда Жакъ призналъ справедливость словъ Феро. Знакомая физіономія кулуаровъ стала неузнаваема. Трагическое ожиданіе леденило воздухъ. Самые болтливые люди говорили вполголоса, большая часть молчала въ какой-то тревожной сосредоточенности. Руки которыя онъ пожималъ были холодны. Взгляды нкоторыхъ бгали, взгляды другихъ со страхомъ и жестокимъ любопытствомъ были устремлены на нсколько измнившихся лицъ. Ненависть и страхъ обезображивали души, души отражались на лицахъ, это было отвратительно. ‘Новенькіе’, т. е. 200 депутатовъ явившихся въ парламентъ посл панамскаго дла, инстинктивно столпились вмст и держались въ сторон. Они принимали стыдливый и оскорбленный видъ молодыхъ двушекъ попавшихъ въ дурное общество. Ихъ надменная сдержанность, казалось, говорила старымъ: ‘вы вс замшаны въ это, а мы нтъ!’ Старые стояли кучками и шепотомъ спрашивали и называли имена.
— Читали вы списокъ? Пелюсенъ попалъ въ него или нтъ?
— Мн говорили въ зал Мира что Каквиль замшанъ.
— Да нтъ же! это Кокюстъ.— А, вы знаете что Ренара видли вчера въ суд? Я всегда подозрвалъ это!
Интересно было также наблюдать за подозрваемыми и намченными жертвами. Одни размахивали руками, громко кричали и усиленно смялись, они подходили къ группамъ и давали объясненія, но ихъ приближеніе какъ будто обдавало всхъ холодомъ, и товарищи расходились одинъ за другимъ. Другіе одиноко и молчаливо ходили по заламъ съ удрученнымъ или презрительнымъ видомъ. Все это были большею частію ветераны, обыкновенно окруженные цлою толпой, а сегодня покинутые даже самыми врными спутниками. Одинъ изъ нихъ, секретарь какой-то коми сіи, былъ нуженъ Андарану для одной справки, и Жакъ шелъ въ палату съ намреніемъ разыскать его. Теперь онъ сдлалъ нсколько шаговъ по направленію къ этому человку, остановился и повернулъ назадъ, ему было досадно на себя за трусость, но онъ не могъ преодолть въ себ заразительнаго ужаса который распространялъ вокругъ себя зачумленный.
Жакъ подошелъ къ кучк людей собравшихся вокругъ Бутвьержа. Вдругъ въ залу вихремъ влетлъ Аристидъ Асермъ и съ напускною веселостію, самоувренною походкой направился къ этой же групп. Креолъ не переводя духа началъ говорить:
— Нтъ! это слишкомъ забавно! Я сейчасъ изъ суда куда ходилъ за справками: мн наконецъ надоли вс этй сплетни! Знаете ли почему мое имя было замшано во вс ихъ разбойничьи исторіи и почему я чуть-чуть не попалъ подъ слдствіе? Слушайте! Слдователь хохоталъ какъ сумашедшій когда я разказалъ ему истинную правду. Весною 1888 года я выхожу какъ-то вечеромъ изъ палаты чтобъ хать на какой-то банкетъ въ Сенъ-Манде. Я сажусь на площадку трамвая Ранъ-Бастилія. Во время остановки на улиц Бакъ на меня лзетъ запыхавшійся господинъ съ цлымъ пальмовымъ деревомъ въ объятіяхъ. Онъ чуть было не выкололъ мн глазъ его листьями. Господинъ вжливо извиняется и у насъ завязывается разговоръ. Не помню какимъ образомъ, но обладатель пальмы оказался однимъ изъ бывшихъ панамскихъ подрядчиковъ, онъ оставилъ работу и вернулся съ перешейка составивъ себ порядочное состояніе. Теперь онъ халъ къ какому-то крупному финансовому тузу выдававшему замужъ дочь и везъ свою пальму въ вид свадебнаго подарка. Мн предстоялъ удобный случай освдомиться о работахъ на канал, и я разспрашивалъ своего спутника всю дорогу вдоль бульвара С.-Жерменъ. Онъ говорилъ съ убжденіемъ, клялся что дло идетъ великолпно и что конецъ близокъ. Онъ разсуждалъ, честное слово, превосходно и опровергалъ всякія возраженія, такъ что на-половину убдилъ меня къ тому времени какъ мы дохали до Бастиліи. Единственная опасность которая грозитъ длу, говорилъ онъ, это отказъ палаты въ разршеніи на новый выпускъ акцій. Я знаю, тамъ есть много такихъ которые играютъ на пониженіе! Пусть они только посмютъ остановить это великое дло наканун его окончательнаго успха: они увидятъ какой судъ Франція произнесетъ надъ такимъ оскорбленіемъ отечества! Я выразилъ нкоторыя сомннія относительно финансовой операціи.— ‘Ахъ, вы сомнваетесь? А ‘я видлъ дло на мст и не врю журнальнымъ выдумкамъ, а потому помстилъ въ это предпріятіе все мое маленькое состояніе. Послушайте! хотите держать со мной пари? Мое имя…’ Колло, Колларъ, Колле… забылъ! Я конечно назвалъ-свое: Асермъ, депутатъ.— ‘Такъ вотъ,
г. депутатъ, я держу пари… или нтъ, лучше сдлайте вотъ что: примите участіе въ синдикат который теперь составляется, и вы мн скажете свое мнніе о немъ черезъ нсколько недль, когда публика набросится на выпущенныя бумаги. У моего дльцй къ которому я ду какъ разъ еще есть свободные паи, я васъ познакомлю съ нимъ: премилый человкъ, хорошенькая жена и дв хорошенькія дочери, вы превесело проведете время, а этотъ честный Кофинье, всмъ сердцемъ преданный предпріятію, будетъ счастливъ что пріобртетъ новообращеннаго и съ гордостію запишетъ въ синдикатъ такое высокопоставленное лицо какъ вы’… Пора было выходить изъ трамвая, я показалъ моему пальмоносцу на часы Венсенскаго вокзала и сказалъ что мн некогда идти знакомиться съ барышнями Кофинье. Я какъ сейчасъ вижу его передъ собою: обнимая свой горшокъ съ пальмою, онъ размахивалъ свободною лвою рукой и кричалъ мн вслдъ: — ‘Все равно, я берусь за это дло и, если хотите, скажу ему чтобъ онъ записалъ васъ, вдь эти деньги вамъ съ неба свалятся, и кром того у васъ будетъ пріятное сознаніе что и вы послужили великому французскому длу. Надо же показать примръ всмъ этимъ трусамъ! Согласны?’ Я расхохотался, до того былъ смшонъ этотъ благодтель бжавшій за мною со своею пальмой. Я не помню какой вздоръ я крикнулъ ему въ отвтъ. Я спшилъ на станцію и черезъ минуту забылъ объ этомъ происшествіи. Я забылъ о немъ до такой степени что долго не могъ понять въ чемъ дло, когда впослдствіи, въ эпоху большой стирки, мн сказали что мое имя значится въ списк Кофинье. Бездлица, всего какія-то дв или три тысячи франковъ! И теперь выдумали опять припоминать мн этого Кофинье котораго я и въ глаза не видалъ! Вотъ все что они могли придумать чтобы подкопаться подъ старыхъ республиканцевъ! Нтъ! каково это вамъ покажется?
Нсколько друзей Асерма постарались улыбнуться, но большинство слушателей сохраняли холодное молчаніе. ‘Канакъ’ повернулся на каблукахъ и отправился со своею исторіей и со своимъ негодованіемъ къ другой групп, къ третьей и такъ дале… Но его веселость становилась все мене шумною, а самоувренность начинала колебаться, тщетно стараясь пробить ледяную кору всеобщей враждебности.
Наконецъ, уставъ отъ безплодныхъ усилій, онъ прицпился къ Пужардье. Бывшій министръ ходилъ въ сторон, сложивъ руки за спиною и съ гордо-равнодушнымъ видомъ встрчалъ подозрительные и непріязненные взоры которые, казалось, старались проникнуть ему въ самое сердце. Могучій атлетъ, закаленный въ столькихъ бояхъ, отряхалъ этотъ дождь ненависти какъ отряхнулъ бы мартовскій ливень со своего плаща. Онъ казался погруженнымъ въ ршеніе какой-то задачи.
— Зачмъ они вытащили Панаму? Чего имъ надо? Послушайте, Асермъ, вы должны знать это, вы изъ ихъ лавочки. Я ничего не понимаю. Мирво сидлъ спокойно, все шло какъ по маслу. Зачмъ они трогаютъ это дло безъ надобности?
Дйствительно, для скептика Пужардье, какъ и для всхъ парламентскихъ ‘стариковъ’, это являлось загадкою. Въ ихъ понятіи основанномъ на долгомъ опыт Панама была орудіемъ войны которое правительства ‘вытаскивали’ въ удобную минуту чтобъ отвлечь вниманіе отъ другихъ заботъ, чтобы раздавить противника или заглушить въ зародыш какой-нибудь опасный союзъ.
— Это правда, отвчалъ Асермъ,— я изъ ихъ лавочки, но и я понимаю не больше вашего. Они мн ничего не сказали. Чего хочетъ Мирво или, лучше сказать, чего хотятъ его совтчики? Люди которые въ сущности сами замшаны больше всхъ! Надъ этимъ можно голову сломать. Можно подумать что такія вещи могутъ случаться безъ вдома и позволенія правительства. Но нтъ, этого быть не можетъ!
Раздался электрическій звонокъ призывавшій депутатовъ на засданіе. Въ одно мгновеніе вс очутились на мстахъ.
Въ продолженіе нсколькихъ минутъ мертвое молчаніе оковало залу, молчаніе блдныхъ зорь на Рокет когда волненіе толпы смолкаетъ передъ отворяющеюся дверью изъ которой выходитъ осужденный на казнь… Здсь это ожиданіе было еще мучительне: осужденные должны были оказаться среди присутствовавшихъ, можетъ-быть мой сосдъ… можетъ-быть я… Нкоторыя лица были искажены ужасомъ, другія горли любопытствомъ, волненіе захватывало дыханіе у всхъ, даже у дамъ сидвшихъ въ ложахъ съ нескрываемымъ выраженіемъ жестокаго удовольствія на лиц.
Министръ юстиціи взошелъ на трибуну и обратился съ просьбой о возбужденіи преслдованія противъ трехъ лицъ.
Какъ только онъ кончилъ говорить, въ зал почувствовалось мгновенное облегченіе, вс свободно вздохнули, вс выпрямили головы. Какъ? только-то всего? Съ однихъ скамей слышались подавленные вздохи радости, съ другихъ раздавались ворчливыя выраженія разочарованія. Только три козла отпущенія и притомъ самые невинные, самые безвредные! Ихъ гршки, если таковые и были, казались совсмъ незначительными и извинительными. Они поочередно вышли на трибуну и низложили свои оправданія, ихъ рчи были различны какъ и:ихъ характеры. Одинъ былъ краснорчиво-трагиченъ и призывалъ въ свидтели небо и землю, другой сдлался совсмъ маленькимъ и внушалъ жалость своимъ слабымъ, умоляющимъ видомъ, третій принялъ всю исторію весело, подтрунивалъ надъ своими обвинителями и позабавилъ все собраніе, выставивъ въ комическомъ вид роль суда въ своемъ дл. Вс трое требовали суда съ твердой увренностію что невинность ихъ будетъ доказана. По-видимому все ихъ преступленіе состояло въ неосторожномъ займ въ минуту нужды. Палата склонясь въ ихъ пользу скоре жалла чмъ осуждала ихъ, но за то тмъ сильне говорила въ ней досада противъ правительства угостившаго ее глупою комедіей вмсто общанной трагедіи. Піеса выходила еще смшне, потому что министръ юстиціи не могъ представить нсколькихъ нужныхъ документовъ вслдствіе того что писецъ его ухалъ на день въ Шарантонъ и увезъ съ собою ключи отъ ящика въ которомъ они хранились
Байонъ завладлъ трибуной. Онъ сталъ обличать новый обманъ которымъ морочили общественную совсть и несправедливость такого правосудія которое обрушивается только на маленькихъ людей, онъ явился выразителемъ общаго состраданія миловавшаго трехъ обвинявшихся. Ему рукоплескали когда онъ высказалъ это общее чувство, ему рукоплескали еще больше когда онъ разразился негодованіемъ противъ взяточниковъ оставшихся безнаказанными, каждый захотлъ доказать что его счеты съ добродтелью въ порядк, и руки, за минуту до того дрожавшія, теперь яростно хлопали другъ о друга.
Асермъ, сидя на своемъ кресл сзади министерской скамьи, недоумвалъ все больше. Подобно ему недоумвали и вс т которые считали себя посвященными въ тайны политической игры: неужели соціалистъ возвращался снова къ своей прежней прямолинейной непримиримости? Или онъ разыгрывалъ свою роль въ правительственной уловк которую Асермъ не могъ себ объяснить?
Словомъ, взоромъ и движеніями Байонъ громилъ тхъ кого онъ называлъ настоящими, крупными виновниками. Намеки трибуна бичевали замтныхъ и вліятельныхъ лицъ невозмутимо сидвшихъ на своихъ скамьяхъ, намеки ясные и еще грубе поясняемые перерывами со стороны крайней лвой, криками которые свистли какъ пули и били прямо въ лицо тхъ кому предназначались. Кулаки поднимались угрожающимъ жестомъ, головы оборачивались по направленію брошеннаго оскорбленія, взгляды останавливались на самомъ человк, его ближайшіе сосди боязливо отодвигались и старались смотрть въ другую сторону. Казалось что самый свтъ газа сосредоточивался и удваивалъ свою силу на трехъ или четырехъ позорныхъ столбахъ у которыхъ блднли истязуемые.
Пужардье, названный прямо по имени, потребовалъ слова. Андаранъ думалъ одну минуту что это слово замерзнетъ въ воздух, такимъ ледянымъ холодомъ вдругъ повяло въ зал, столько нмой вражды отразилось на лицахъ. Высокая-фигура Пужардье выросла на трибун. Широкая и короткая шея поддерживала на могучихъ плечахъ большую, словно топоромъ вытесанную голову, въ которой умъ смягчалъ врожденную грубость. На изрытомъ морщинами лиц лозерскаго горца все было неподвижно: мускулы управляемые волей, глубокіе глаза подъ нависшими бровями и рыжеватая грива (парикъ, какъ ходили слухи) окаймлявшая выдающіяся кости висковъ.
Безъ фразъ, безъ эфектныхъ словъ, съ презрительною небрежностію и съ такою непринужденностію какъ если бъ онъ бесдовалъ съ нсколькими друзьями въ своей канцеляріи, государственный человкъ оттолкнулъ отъ себя ногою соръ который по его словамъ ему надоло подметать. Вс чувствовали что онъ презираетъ сильне, потому что хорошо знаетъ тхъ которые осыпали его своимъ презрніемъ. Въ голос говорившаго слышалось сдержанное волненіе похожее на внутреннюю дрожь пароваго котла. Пужардье ровно и просто разказалъ свою рабочую жизнь, свой трудный путь отъ родительской хижины, свою борьбу за республику, за порядокъ и разумъ которые онъ хотлъ поддержать въ ней. Голосъ его воодушевился и возвысился когда онъ громко принялъ на одного себя всю отвтственность и всю честь за дйствія предохранившія эту республику въ трудные дни: да, въ минуту опасности грозившей государству онъ взялъ деньги тамъ гд он нашлись, заботясь не о порядочности, а прежде всего о свобод, о родин, о спасеніи тхъ самыхъ республиканцевъ которые его теперь оскорбляютъ и которые не сидли бы больше на этихъ скамьяхъ, если бы онъ не спасъ ихъ цною ‘непорядочности’ которою они его теперь попрекаютъ.
Рчь была такъ справедлива, такъ трогательна въ своей простот, самъ человкъ былъ такъ прекрасенъ своею спокойною силой что дрожь пробгала по спинамъ слушателей, лица и сердца смягчались. Руки складывались для аплодисментовъ сначала невольно, затмъ сознательно, и вскор раздались дружныя горячія рукоплесканія, мало того, послышались сдержанныя рыданія, на глазахъ у всхъ стояли слезы. Стадо почуяло власть и подчинялось ей.
— За вс тридцать лтъ, которыя я былъ въ собраніи, я не видывалъ такого эфекта краснорчія, сказалъ Шасе-де-ла-Марнъ.
Пужардье сошелъ съ трибуны, и сейчасъ же произошелъ другой эфектъ котораго Шасе-де-ла-Марнъ тоже никогда не видалъ. Обыкновенно когда ораторъ удостоившійся такихъ шумныхъ взрывовъ одобренія идетъ на свое мсто, то руки перестаютъ хлопать только для того чтобы протянуться къ нему и пожать его руки. Пужардье поднялся по ступенямъ амфитеатра, и на его проход ни одна изъ рукъ аплодировавшихъ ему за минуту передъ тмъ не посмла коснуться руки прокаженнаго. Вс спрятались по карманамъ, по ящикамъ столовъ, снова скованныя недовріемъ, нершительностію, страхомъ.
— Какъ?! сказалъ Андаранъ Русблэгу,— эта удивительная сила безвозвратно осуждена и потеряна для Франціи?
— Гм! гм! промычалъ гасконецъ,— это ловкій молодецъ… но кто его знаетъ?..
Жестокое сомнніе мучило Жака. Чему врить? Въ самомъ ли дл онъ очутился въ пещер разбойниковъ, какъ говорили? Неужели этотъ великолпный образецъ мужественной силы, Пужардье, и другіе подозрваемые (по слухамъ, боле ста человкъ) вс были презрннымъ сбродомъ подкупленныхъ людей? Или можетъ-быть, напротивъ, эти давнишніе и яростные крики были только заговоромъ печати и парламента, вчнымъ воемъ политическихъ страстей, злобы, зависти, потребности убійства для проложенія себ дороги? Не умя разобраться въ этомъ, Жакъ судилъ по впечатлнію минуты. Если эти люди и согршили, то въ разнузданной ненависти противъ нихъ было что-то еще боле гнусное чмъ самые ихъ проступки. Жакъ предпочиталъ обвиненныхъ ихъ безчеловчнымъ обвинителямъ.
Подъ вліяніемъ охватившаго его чувства отвращенія Андаранъ захотлъ пожать руку Пужардье. Осыпанный рукоплесканіями, но зачумленный ораторъ подвигался къ двери своею небрежною походкой. Жакъ пошелъ за нимъ, онъ сознавалъ что его рукопожатіе должно было бы произойти тутъ же, на глазахъ у всхъ, но что онъ предпочиталъ сдлать это мене открыто, тамъ, въ кулуарахъ, онъ сознавалъ что это была трусость, все та же трусость которая какъ слоемъ клея покрыла совсть каждаго изъ здсь находившихся людей… Онъ нагналъ Пужардье только въ зал Мира. Это былъ уже другой человкъ: ораторъ уже исчезъ за опытнымъ политикомъ разсуждавшимъ съ двумя редакторами газетъ о взводимыхъ на него обвиненіяхъ. Вернувшись къ занимавшему его вопросу, бывшій министръ задавалъ его журналистамъ:
— Нтъ! но зачмъ они вытащили Панаму? Чего добивается Мирво? Понимаете вы въ этомъ что-нибудь?
Депутата Озы прижалъ къ окну Ванъ-денъ-Нокеръ. Критскій губернаторъ, бывшій вообще усерднымъ постителемъ залы Мира, казался очень смущеннымъ.
— Г. депутатъ, вы знаете важную новость? Султанъ отвтилъ вчера отказомъ на ультиматумъ посланниковъ. Вы такъ интересуетесь восточными длами, неужели вы не обратите на это вниманія, не потребуете объясненій? Въ этотъ часъ ршается судьба моего бднаго острова… (Полковникъ всегда называлъ этимъ именемъ Критъ котораго никогда не видалъ.) Мое положеніе становится невыносимымъ и несовмстимымъ съ авторитетомъ уполномоченнаго всей Европы…
Наученный избгать несноснаго губернатора, Жакъ ускользнулъ и пошелъ къ черной рамк гд выставлялись депеши. На этотъ разъ полковникъ сказалъ правду: извстіе было важно и грозило серіозными осложненіями. Андаранъ обратилъ на эту телеграму вниманіе нсколькихъ товарищей, т разсянно взглянули и снова принялись читать сообщеніе агентства Гаваса касающееся назначенія подпрефектовъ. Изъ залы донесся взрывъ крика и топота, за стною продолжалась перебранка. Панамское дло требовало вниманія, вс снова бросились въ палату, какъ бросается въ овчарню стадо барановъ заслышавъ лай собирающихъ его собакъ.
Жаку захотлось подышать свжимъ воздухомъ, и онъ, выйдя на терасу маленькаго сада, облокотился на перила балкона выходившаго на набережную. Теплый майскій вечеръ спускался надъ Парижемъ. На лучезарномъ неб розовыя облака, казалось, отражали въ себ внчики цвтущихъ каштановъ. Солнечные лучи косыми полосами освщали рку. Изъ Булонскаго лса возвращались нарядныя кареты съ хорошенькими дамами въ свтлыхъ туалетахъ. Потокъ жизни весело шумлъ вокругъ адскаго котла, гд страдали люди терзаемые другими людьми.
Жакъ услыхалъ свое имя. Онъ обернулся и увидалъ выходившаго на свжій воздухъ брата.
— Съ тебя довольно? спросилъ онъ Пьера.
— Да. Это мн слишкомъ напоминаетъ Туареговъ, почти такихъ же хитрыхъ и жестокихъ. Грязное мсто гд течетъ столько ненависти и никогда ни капли крови!
— Потерпи немного, сказалъ Жакъ: — скоро польется и кровь.
— Очень радъ за васъ. Можетъ-быть кровь смоетъ всю эту желчь. Прощай, я пойду, пройдусь.
Пьеръ пошелъ было по мосту, но вернулся на зовъ одной изъ двухъ молодыхъ дамъ дожидавшихся въ открытой коляск у тротуара. Это была сестра Фелина, дальняя родственница Андарановъ, она увидала капитана и весело звала его чтобы поздравить съ новымъ чиномъ и переводомъ въ Парижъ. Въ ея сосдк Жакъ узналъ княгиню Верагину. Дарья показалась ему еще боле похорошвшею, на ея миломъ личик сіяло выраженіе ребенка вернувшагося къ удовольствіямъ посл наказанія. Ея пріятельница представила ей Пьера, Дарья наклонила голову своимъ горделивымъ лебединымъ движеніемъ и выйдя изъ коляски исчезла за ршеткою гд ее ждалъ Байонъ чтобы провести въ ложу. Стоя неподвижно на асфальт тротуара, офицеръ проводилъ ее долгимъ взоромъ въ которомъ читалось удивленіе и нескрываемое восхищеніе. Жакъ услыхалъ какъ онъ задумчиво произнесъ:
— Боже мой! Какъ хороша ваша подруга!
Жакъ удивился зная разсянность брата и его неподатливость новымъ впечатлніямъ.
Его вниманіе было отвлечено тремя рабочими которые проходили мимо и съ грубымъ смхомъ смотрли въ его сторону. Онъ уловилъ только одно слово: ‘Панама’.. Уличное презрніе выливалось на депутата: вдь онъ принадлежалъ къ проклятому дому, онъ считался однимъ изъ продавшихъ себя и бездльныхъ людей. Съ чувствомъ жгучаго стыда онъ отшатнулся отъ перилъ балкона и пошелъ обратно въ залу засданій.
На трибун говорилъ Мирво и доканчивалъ затопленіе пороха. Онъ былъ противъ слдствія котораго требовалъ глава соціалистовъ, хотя вполн раздлялъ чувства внушившія такое требованіе. Онъ просилъ палату голосовать туманный и добродтельный переходъ къ очереднымъ дламъ который гуртомъ клеймилъ неосязаемыя тни и заявлялъ свое ршеніе пролить полный свтъ на то, въ чемъ онъ принималъ на себя отвтственность.
‘Сколько словъ, столько лжи’, думалъ Андаранъ.
Сколько разъ приходилось ему давать голосъ за эти позорныя постановленія оставлявшія въ подозрніи всхъ чтобы не назвать по имени ни одного, за эти общанія ‘пролить свтъ’, общанія выполнить которыя ни у кого не было ни власти, ни желанія!
— Это глупо! кричали вокругъ него Кульо, Русблэгъ и двадцать другихъ голосовъ.— Отъ насъ требуютъ самоубійства! насъ заставляютъ бросать грязь на воздухъ чтобъ она упала намъ же на головы!
Невинныя двы, т. е. двсти новыхъ депутатовъ шумно поддерживали предложеніе Мирво. Они торопились заявить о своей незапятнанной добродтели и злорадно старались посадить всхъ старыхъ въ одинъ мшокъ. Нкоторые изъ старыхъ обижались и кричали новенькимъ:
— Еще посмотримъ кто кого стоитъ!
Тмъ не мене они готовили свои билетики съ унылою покорностію: надо было быть добродтельными единогласно.— Это глупо! повторяли на всхъ скамьяхъ и утверждали формулу Мирво. Жакъ по опыту зналъ сколько различнаго страха входило въ подачу голосовъ по Панамскому длу: боязнь подозрнія, боязнь избирателей и главное — боязнь газетъ, боязнь списка именъ голосовавшихъ который долженъ былъ появиться на другой день въ боевыхъ листкахъ. Товарищи Жака не находили достаточно строгихъ словъ для ‘этихъ грязныхъ, презрнныхъ орудій шантажа’, и въ то же время онъ читалъ на всхъ лицахъ тоскливый страхъ: только бы мн завтра очутиться на хорошей, на добродтельной сторон, а не у позорнаго столба къ которому приковываетъ виновныхъ жирный шрифтъ газетчика!
Кульо, Русблэгъ и множество другихъ, вс эти честные, стоявшіе выше подозрній люди, которымъ было нечего бояться, которые не отступили бы передъ настоящею опасностью, вс они утверждали формулу которую, сами же находили нелпою, утвердили бы и такой переходъ который потребовалъ бы ихъ головъ. И Жакъ сдлалъ то же самое и еще лишній разъ почувствовалъ презрніе къ себ.
У выхода онъ нагналъ Феро. Засданіе затянулось до восьми часовъ. Настала ночь. Оба депутата пошли на правый берегъ обдать. Андаранъ заговорилъ со старымъ професоромъ.
— Отвратительное засданіе!
— Не столько отвратительное сколько дтски-глупое, сказалъ Феро.— Наши современники сдлали деньги единственною властію, единственнымъ регуляторомъ людскихъ длъ и теперь удивляются что этотъ единственный деспотъ забралъ ихъ въ руки! Всего забавне границы которыя они ставятъ между дозволеннымъ и недозволеннымъ. Мой сосдъ непритворно негодовалъ на продавшихся, а самъ продаетъ свой голосъ правительству чтобы получить доходное мсто для своего зятя. Банковый билетъ полученный изъ однхъ рукъ считается преступнымъ, а равныя ему цнности, какъ-то: мста, снисхожденія, синекуры полученныя изъ другихъ рукъ — невинными. Только деньги панамскихъ акціонеровъ позорны, а деньги государственныхъ акціонеровъ честны. И вотъ члены парламента гоняются одни за другими изъ-подъ кнута печати заваленной тми же деньгами. Вся эта логика очень забавна для философа.
— Но наконецъ, что же мы такое? спросилъ Жакъ.— Соучастники, или жертвы обмана? Чего надо бояться въ этомъ дом: грязи или злобы? Было ли въ самомъ дл совершено парламентомъ расхищеніе государственной казны въ тхъ размрахъ о которыхъ говорятъ? Или все это только марево созданное политическими страстями и низкою клеветой партій?
Феро пожалъ плечами.
— Во вс времена правящія государствомъ олигархіи извлекали изъ власти извстную матеріальную выгоду какъ прежде такъ и теперь, ни больше, ни меньше. Общественное легковріе теперь прибавляетъ больше нулей къ цифрамъ, потому что теперь больше денегъ въ оборот, больше участниковъ раздла. Кром того, демократія боле придирчива, а наша возбуждаемая бшеною печатью становится безжалостна къ человческимъ слабостямъ. Впрочемъ, я думаю что нашъ народъ простилъ бы ихъ если бъ онъ не былъ до извстной степени въ прав сказать: ‘они мало дали мн на т деньги которыя взяли у меня’.
— Да, это такъ! вскричалъ Жакъ.— Это и есть ихъ главное преступленіе въ глазахъ народа. Они ничего не дали Франціи: ни славы, ни благосостоянія, ничего, какъ есть ничего…
— Вы всегда впадаете въ крайности, мой другъ. Я сказалъ только что они мало дали стран за т деньги, въ присвоеніи которыхъ ихъ обвиняютъ. Впрочемъ, изъ-за этого не стоитъ волноваться: взгляните на этотъ городъ всецло отдавшійся труду или удовольствію, со своимъ здравымъ смысломъ, со своимъ скептическимъ равнодушіемъ къ нашей машин онъ говоритъ: довольно! съли ли наши депутаты свою долю пирога, или несправедливо клевещутъ другъ на друга, пусть себ дерутся на здоровье! Земля не перестанетъ вертться отъ этого, будемъ работать и веселиться. Народныя массы волнуются серіозно только при раскрытіи другихъ Панамъ.
— Что вы хотите сказать этимъ?
— То чему меня учитъ физіологія. Ни одинъ органъ не можетъ долго продержаться невредимымъ и вполн здоровымъ у человка пораженнаго какою-нибудь болзнію. Ни одинъ членъ государственнаго тла не спасется отъ случайностей обусловливаемыхъ во всемъ этомъ тл зараженіемъ крови, вырожденіемъ мускуловъ, нервнымъ малокровіемъ. Если наши болзни ухудшатся, то черезъ нихъ пройдутъ вс члены, даже т которые считаютъ наиболе предохраненными. Посл упадка парламента мы увидимъ упадокъ и боле существенныхъ органовъ — судебныхъ, военныхъ и даже церковныхъ. Вотъ тогда-то встрепенутся и перепугаются народныя сердце и совсть!
— Вы не боялись бы этого, дорогой професоръ, если бы видли тхъ офицеровъ которыхъ я видлъ въ Африк и если бы знали наше удивительное сельское духовенство такъ какъ знаю его я.
— Кто вамъ говоритъ о молодой заросли? Я смотрю на вершины деревьевъ. Смерть лса видятъ по вершинамъ.
— И до нихъ дойдутъ соки изъ корней, сказалъ Андаранъ.
Онъ дотронулся до руки Феро и указалъ ему на прозжавшую по мосту извощичью карету, одну изъ тхъ несчастныхъ оборванныхъ каретъ которыя стоятъ у вокзаловъ въ ожиданіи поздовъ, на козлахъ допотопнаго экипажа болтался тощій деревенскій чемоданъ. Въ окно кареты былъ виденъ свтъ: старый священникъ при свт сальнаго огарка въ дорожномъ подсвчник читалъ свой требникъ, пріхавъ въ Парижъ изъ глуши своего деревенскаго прихода, онъ дочитывалъ свою вечерню, даже не глядя на этотъ Парижъ.
— Я ссылаюсь на ваши собственныя теоріи, сказалъ Жакъ.— По-вашему мы цнны только по количеству силы скопившейся въ насъ отъ умершихъ поколній и по непрерывности въ насъ ихъ дйствія. Этотъ старикъ продолжаетъ самую древнюю, самую неизмнную традицію, за нимъ стоятъ неисчислимыя воинства мертвецовъ, онъ повторяетъ въ томъ же дух т же самыя слова которыя говорили они, вс ихъ души сосредоточены, сохранены въ его душ. Гд вы найдете силу сравнимую съ этой?
— Нигд. Я склоняюсь передъ фактомъ, согласился Феро.
— Я уже не говорю о таинственныхъ силахъ на которыя онъ возлагаетъ свое упованіе. Вы не знаете ихъ и потому не имете права отрицать ихъ. Приняли ли вы въ соображеніе вс силы которыя безъ нашего вдома существуютъ въ планетныхъ пространствахъ, которыя дйствуютъ на вселенную, на земной шаръ, на каждаго изъ насъ? Он существуютъ и вы никогда не узнаете ихъ.
— Можетъ-быть! вымолвилъ ученый, и его высокій задумчивый лобъ откинулся кверху къ звздамъ, къ блднымъ звздамъ парижскаго неба, тонувшимъ въ свтломъ зарев города, меркнущимъ въ боле яркомъ свт огней, мимолетный блескъ которыхъ ослпляетъ и отвращаетъ наши глаза отъ этого вчнаго свта.

ГЛАВА XVI.
Байоны дйствуютъ.

— Зачмъ они вытащили Панаму? Чего они хотятъ? куда толкаютъ Мирво?
Эта мучительная загадка, угрожавшая Асерму и нкоторымъ другимъ, не давала имъ покоя. Кое-что начинало выясняться. Вс, даже Андаранъ, такъ мало знакомый съ закулисными тайнами, замтили невозмутимое спокойствіе Сенда и Наполеона Байона. А между тмъ вс знали что оба финансиста были замшаны во всхъ тайныхъ дйствіяхъ Панамы! Директоръ департамента общественной безопасности Жозефъ Байонъ сказалъ нсколько сдержанныхъ словъ порицанія по адресу людей компрометирующихъ добрую славу республики. Газеты въ прозрачныхъ намекахъ давали понять предстоящую отставку трехъ членовъ кабинета. Самый вліятельный изъ этихъ листковъ принадлежалъ фирм Натанъ и Сальседо, другой находился въ зависимости отъ барона Гедеона. Эти же газеты подняли глухую и коварную кампанію противъ главы государства. На другой день посл описаннаго нами засданія он открыли огонь со всхъ батарей.
Вс помнятъ темную и скандальную исторію чека Орвіето и вызванный ею кризисъ. Щадимый до тхъ поръ клеветою Несторъ республиканской партіи олицетворялъ въ Енисейскомъ дворц воспоминанія 1848 г., эпическую борьбу съ Имперіей, величіе долгаго изгнанія вынесеннаго въ защиту права противъ факта. Въ продолженіе восемнадцати лтъ съ Гліонской скалы, откуда онъ писалъ свои полные мести памфлеты, свои ‘Письма Бурра’, прежній февральскій трибунъ являлся подобіемъ добровольнаго джерсейскаго изгнанника. Говорятъ даже что вокругъ Виктора Гюго досадовали на этого двойника принявшаго на Леман положеніе великаго поэта на берегу океана и ту же роковую неподвижность статуи командора. Ясновидящая зависть! Гліонскій изгнанникъ, не отмченный печатію генія, долженъ былъ впослдствіи похитить мсто о которомъ можетъ-быть мечталъ Джерсейскій. Онъ держался въ своемъ изгнаніи такъ стойко и грозно что у него осталось достаточно извстности чтобы посл окончательнаго торжества его партіи быть доведеннымъ ею прямо до Елисейскаго дворца.
На свою бду къ концу своего изгнанія онъ встртилъ Лауру Орвіето, Италіянку поселившуюся въ Швейцаріи, полюбилъ ее и имлъ отъ нея ребенка. Немного спустя, у смертнаго одра Лауры, онъ послушался своего сердца и узаконилъ этого ребенка, двочку. Вернувшись во Францію посл 1870 г., онъ женился, занялся политикой и совсмъ пересталъ интересоваться своею дочерью которая воспитывалась въ Швейцаріи. Она пошла по очень плохой дорог, съ помощію денегъ добились того что она приняла имя своей матери и продолжала свою карьеру шансонетной пвицы вдали отъ Парижа, въ Пешт, въ Бухарест. Недовольная своими финансовыми длами, она много разъ пробовала пробраться въ Парижъ, но бдительность полиціи и департамента общественной безопасности предупреждала вс ея попытки. Поэтому велико было изумленіе несчастнаго президента, а вмст съ нимъ и публики, когда одновременно съ возобновленіемъ панамскаго дла распространилась и другая новость: имя перваго лица во Французской республик красовалось на афиш одного изъ кафешантановъ гд пвица выступала въ репертуар способномъ сконфузить обезьянъ. Полицейскій префектъ вступился, но было уже поздно. Никто не сомнвался въ томъ что этотъ тайный пріздъ былъ дозволенъ, а можетъ-быть даже и вызванъ, какъ съ негодованіемъ говорили иные, директоромъ департамента общественной безопасности. Дло было не легкое: молодая женщина но закону имла право на имя къ которому она вернулась и грозила поднять шумъ. Но это еще было только началомъ пытки для президента. Посл главнаго (засданія по панамскому длу газеты направляемыя невидимыми руками преподнесли читателямъ исторію чека Орвіето, знаменитаго чека въ 300.000 франковъ числившагося въ списк Кофинье и якобы выданнаго пвиц въ Бухарест за нсколько мсяцевъ до избранія ея отца въ президенты. Такую сумму этому жалкому созданію?! Настоящій получатель былъ слишкомъ ясенъ. Скандалъ пронесся надъ Парижемъ какъ громовой раскатъ.
Теперь всмъ извстна правда по этому адски подстроенному длу. Добросовстная совмстная работа одного изъ нашихъ молодыхъ архивныхъ чиновниковъ и бывшаго полицейскаго префекта пролила свтъ на эту страницу исторіи и отомстила за оскорбленную память государственнаго дятеля. Сличеніе листковъ книги Кофинье привело къ открытію поддлки документа и разоблачило преступную интригу погубившую репутацію самаго честнаго изъ старыхъ республиканцевъ. Заговоръ изъ-за чека Орвіето когда-нибудь послужитъ темой для другого разказа, а теперь вернемся къ событіямъ которыя онъ ускорилъ.
Въ то время эти обвиненія принимались со слпою врой. Политическіе дятели допускали ихъ основательность. Но почему возникли они именно тогда? Почему произошелъ этотъ переполохъ среди полнаго мира, когда никакой врагъ не безпокоилъ министерство Мирво? Подозрнія Асерма и другихъ заинтересованныхъ лицъ начали выясняться точне, по мр того какъ событія съ каждымъ днемъ открывали чью-то тайную дятельность, чей-то умло составленный планъ. Взрывъ мины направленной противъ Елисейскаго дворца окончательно открылъ имъ глаза. Не было боле сомнній: чье-то нетерпливое честолюбіе мтило на постъ президента и для того чтобы совершить этотъ прыжокъ пользовалось ‘трамплиномъ’ добродтели. Было ясно что пуританамъ опозиціи принесутъ въ жертву нсколько подозрительныхъ лицъ, разумется изъ числа самыхъ ничтожныхъ (и для Аристида была невыносимо обидна мысль что его причисляютъ къ этой категоріи), а что глава государства поплатится за остальныхъ, на мсто же его, конечно, вступитъ тотъ сурово-безупречный человкъ который нанесъ эти удары въ отмщеніе за попранную добродтель.
Какъ? И какой-нибудь Мирво могъ составить этотъ планъ достойный самого Макіавели? Мирво, толстый Мирво, президентъ? Неужели эта манія величія самостоятельно явилась у суконщика? Нтъ, конечно нтъ! Внушеніе шло со стороны его обычныхъ вдохновителей, на немъ видна была ихъ фабричная марка. Итакъ вотъ кто явились защитниками добродтели и палачами несчастныхъ когда-то соблазненныхъ ими же самими: Байоны, Сенда и подобные имъ люди прежде всхъ замшанные во всхъ политико-финансовыхъ грязныхъ исторіяхъ! Проницательный Асермъ употребилъ не мало времени на то чтобы сообразить это: обыкновенный геній его и его товарищей не могъ подняться до такихъ смлыхъ фокусовъ и созданій самаго высокаго цинизма. Однако, они должны были поврить очевидности. Въ то утро когда разразилась бомба чека Орвіето, врные развдчики предупредили Аристида что его участь ршена и что ему и двумъ другимъ министрамъ предстоитъ быть выброшенными за бортъ въ теченіе этой недли, а затмъ предстать предъ лицомъ правосудія. Испуганный креолъ сейчасъ же принялъ ршеніе: онъ вскочилъ въ карету и веллъ везти себя къ Роз Эстеръ. На половин дороги онъ приказалъ кучеру повернуть къ Пале-Роялю. Ему пришла въ голову одна мысль. Онъ вошелъ въ магазинъ орденовъ, выбралъ хорошенькія академическія пальмы изъ серебра, веллъ положить ихъ въ футляръ и, спрятавъ его въ карманъ, продолжалъ свой путь на улицу Фортюни.
Ничто не измнилось во вншнемъ вид скромнаго и молчаливаго дома обвитаго плющемъ и спрятавшагося за своею ршеткой, ничто не измнилось и внутри его. Роза Эстеръ твердо держалась строгаго стиля убранства и хотла чтобы ничто въ ея дом не напоминало гостиной модной актрисы. Строго изященъ былъ и утренній нарядъ ея въ которомъ она вышла къ Асерму, заставивъ его прождать добрые полчаса.
Съ любезною улыбкой онъ пошелъ къ ней на встрчу и вынулъ изъ кармана маленькій футляръ.
— Мн хотлось самому передать вамъ дополненіе къ постановленію которое завтра появится въ Правительственномъ Листк. Правительство сочло своимъ долгомъ публично засвидтельствовать вамъ свою благодарность за ту общественную услугу которую вы оказали своимъ путешествіемъ въ Англію. Желая придать этому исключительный характеръ, я не сталъ дожидаться раздачи 14 іюля…
Эстеръ прервала его удивленнымъ и презрительнымъ смхомъ:
— Отчего же вы не привели съ собою деревенскаго оркестра и не прикололи вашей фіалки къ моему плечу при звукахъ марсельезы? Право, мой бдный Асермъ, я могу подумать что среди шутовскихъ обязанностей налагаемыхъ на васъ вашею должностію вы потеряли свой обычный тактъ и умъ. Вы меня приняли за другую. Я не люблю глупыхъ шутокъ и умю избгать смшныхъ ролей. Спрячьте скоре вашу гадость и пріостановите сейчасъ же печатаніе вашего постановленія. Знайте что я никогда не прощу вамъ если Правительственный Листокъ завтра дастъ поводъ смяться надо мною.
Смущенный Асермъ пробормоталъ:
— О, конечно это слишкомъ ничтожная награда… пока, въ ожиданіи креста… который скоро вознаградитъ… величайшій талантъ нашего вка.
— Я сказала вамъ что берегу себя отъ всхъ смшныхъ ролей какъ отъ большихъ, такъ и отъ маленькихъ. Я ношу мало золотыхъ вещей и притомъ только т которыя приличествуютъ моему полу. Поэтому прошу васъ не заботиться о моихъ нарядахъ, я одна знаю что идетъ къ характеру моихъ туалетовъ и чмъ они должны отличаться отъ другихъ.
На этотъ разъ Аристидъ ничего не понялъ, какъ не понималъ до этого дня высокаго полета властолюбія въ дядяхъ Эстеръ. Актеры оглушенные политическими парадами не понимаютъ смысла и силы стушевывающейся власти. Выбитый изъ сдла Асермъ приступилъ прямо къ длу.
— Не будемъ больше говорить объ этомъ, мой другъ! Если я и ошибся въ вашихъ вкусахъ, то сдлалъ это съ добрымъ намреніемъ. Вы знаете мою искреннюю преданность вамъ, и я знаю что могу разчитывать на вашу дружбу, поэтому я и хотлъ поговорить съ вами о моихъ тревогахъ, о заботахъ которыя доставляютъ мн вс эти событія…
Съ относительною откровенностію онъ сообщилъ ей свои подозрнія, опасенія и сталъ горько жаловаться на несправедливость которую онъ предчувствовалъ. Эстеръ слушала его съ тмъ видомъ съ которымъ она выслушивала авторовъ являвшихся къ ней съ невозможными для исполненія піесами.
— Я думаю что вы преувеличиваете опасность, сказала она,— а если нтъ, то это дйствительно досадно. Но что я могу здсь сдлать?
— Все! воскликнулъ креолъ.— Ваши совты имютъ всемогущее вліяніе на людей готовыхъ сдлать непоправимую политическую ошибку.
Онъ разгорячился и началъ убждать ее то горячо, то нжно, то стараясь вызвать въ ней состраданіе. Чмъ боле онъ воодушевлялся, тмъ боле застывало въ тоскливомъ равнодушіи лицо Розы Эстеръ.
— Я не могу, ничмъ помочь, увряю васъ: я совсмъ въ сторон это всхъ этихъ интригъ.
— Вы не хотите выслушать меня! заговорилъ онъ съ глухимъ раздраженіемъ.— А между тмъ именно вы желали этого проклятаго министерства, вы просили моего содйствія въ этомъ. Вспомните!
— О! небрежно сказала она, — можетъ-быть я когда-нибудь и позабавилась отъ нечего длать вашею игрой, но теперь я вся ушла въ искусство и даже почти не читаю газетъ.
Асермъ понялъ что онъ погибъ. Онъ читалъ свой приговоръ на этомъ ледяномъ лиц. Что она была душою всхъ составлявшихся вокругъ нея плановъ, въ этомъ онъ не сомнвался. Онъ продолжалъ свои настойчивыя попытки склонить ее, и безполезность этого униженія выяснялась ему съ каждымъ словомъ. Его душилъ гнвъ и сознаніе невозможности наказать ее за измну: ни одного оружія, ни клочка бумаги которымъ бы онъ могъ отомстить этой женщин! Наконецъ, выбившись изъ силъ онъ всталъ съ мста. Вдругъ его оснило вдохновеніе: онъ нашелъ средство уязвить ее.
— Простите что я потревожилъ васъ въ такой часъ, но у меня сегодня столько дла! Сейчасъ прежде всего бгу поздравить нашего друга Эльзеара.
— Съ чмъ? спросила Эстеръ.
— Разв вы не знаете? Онъ, наконецъ, женится на своей княгин. Они скоро повернули дло! Она вернулась нсколько дней тому назадъ и вдругъ ршилась на этотъ шагъ. Баронеса Долоресъ сообщила мн это по секрету вчера на министерскомъ балу: княгиня ей только-что написала объ этомъ. Вчера ни о чемъ другомъ не разговаривали, завтра это будетъ объявлено офиціально. Эльзеаръ всюду разглашаетъ о своемъ счастіи, онъ, говорятъ, на седьмомъ неб.
Аристидъ внимательно смотрлъ на Эстеръ. Ни одна черта не двинулась на красивомъ непроницаемомъ лиц.
Она спокойно проговорила:
— Если г. Байонъ принимаетъ поздравленія, то я поручаю вамъ передать ему мое.
И движеніемъ оканчивающей аудіенцію королевы она протянула ему холодную, равнодушную руку, рукопожатіе, которымъ удостаиваютъ скучнаго просителя, прежде чмъ навсегда затворить для него свою дверь.
Неосторожный! онъ содрогнулся бы если бы могъ видть взглядъ который проводилъ его до двери. Онъ попалъ врно, въ единственное чувствительное мсто. Молодая женщина сжалась на кушетк, закрывъ лицо ладонями, лобъ ея нахмурился отъ поглощавшихъ ее мыслей. ‘Позволить или не позволить?’ вотъ вопросъ который она ршала. Теперь только, въ виду грозившей безвозвратной потери, она чувствовала насколько дорогъ ей ея увлекающійся красавецъ Эльзеаръ, ея единственная роскошь и услада жизни. Съ помощію суровой дисциплины которую ея честолюбивый умъ налагалъ на всякую опасную прихоть, она и эту роскошь сократила до предловъ возможнаго. Она рдко дарила ему минуты счастія и никогда не допускала ни малйшей неосторожности способной возбудить подозрнія г. де-Кермагека. Въ сложной душ этой женщины горячая любовь уживалась рядомъ съ непримиримою жестокостію и цинизмомъ. Послднія два чувства руководили ею когда она холодно подчинялась всмъ средствамъ для достиженія цли, для пріобртенія новаго орудія власти или для полученія денегъ которыя тоже являются силой, она завязывала съ Сенда, съ Нагасономъ, со всми царями финансоваго и политическаго міра, отношенія о которыхъ разв только можно было подозрвать, такъ искусно она скрывала ихъ. Весь этотъ лишній грузъ ея жизни оставлялъ для Эльзеара только крохи, но она тмъ боле цнила эти драгоцнныя крохи. Она простилась со своими первоначальными илюзіями относительно его и перестала видть въ немъ соціальнаго обновителя и властителя міра въ которомъ онъ такъ плохо умлъ бороться.
— Бдное дитя! говорила она ему иногда въ минуты нжности, — ты сдланъ совсмъ не изъ нашей стали: Рахиль плохо закалила тебя. Ты не умешь ни быстро ршаться, ни сильно ударять какъ мои дяди, какъ вс мы. Твое пылкое воображеніе сдлало тебя своею игрушкой и когда-нибудь сыграетъ съ тобою плохую шутку. Когда для тебя настанетъ великій кризисъ неизбжный въ жизни всякаго человка, у тебя закружится голова: ты изъ тхъ которые мгновенно теряютъ равновсіе, мн страшно подумать объ этомъ. И я все-таки люблю тебя такимъ, люблю тебя можетъ-быть именно за твою слабость въ твоей красот!
Да, она любила въ немъ единственнаго человка который пробуждалъ ее къ страсти, единственнаго съ которымъ она чувствовала себя легко, свободно, ‘по-семейному’, какъ она когда-то сказала Эльзеару, единственнаго съ которымъ она отбрасывала всякую осторожность, всякое наблюденіе за своими словами и поступками. И его-то собирались похитить у нея! И кто? Безумная мечтательница, представительница враждебной расы, дерзко считавшая себя знатне и благородне его! Гордость Розы Эстеръ возмущалась этимъ вызовомъ.
Она встала и задумчивою походкой подошла къ камину, къ тому самому мсту гд она однажды вечеромъ вырвала Эльзеара изъ-подъ обаянія соперницы. И она мысленно звала его, звала того человка котораго быть-можетъ за минуту передъ тмъ выпроводила бы если бъ этого потребовало какое-нибудь выгодное соглашеніе съ барономъ Сенда. Она звала его всею силою своей гордости, всею страстью вспыхнувшей при вид борьбы и опасности, всею дтскою нжностію уцлвшею гд-то въ уголк ея сердца.
Быстрымъ и нервнымъ движеніемъ ея маленькая ручка прижала пуговку электрическаго звонка, и рзкимъ голосомъ она сказала вошедшей горничной:
— Мое черное фаевое платье и тюлевую шляпу со стеклярусомъ. И карету, сейчасъ же!
Черезъ четверть часа извощичья карета везла Розу Эстеръ на улицу Жанъ-Гужонъ, въ отель княгини Верагиной.
Княгиня была дома. Актриса вынула визитную карточку на которой стояли слова: ‘Роза Эстеръ изъ Французской Комедіи’. Она остановилась, задумалась на нсколяко секундъ и положила карточку обратно въ сафьянный футляръ, а вмсто нея спросила листокъ бумаги и карандашъ и написала:

Эстеръ Байонъ
изъ Французской Комедіи.

‘Такъ надо! подумала она. Все равно, немного раньше, немного позже, вс узнаютъ истину. И такъ будетъ лучше. Мои дяди? Я поднялась такъ высоко что они не захотятъ отречься отъ меня. Маркизъ?.. Я сумю ему объяснить.’
Человкъ отнесъ эту бумажку княгин.
Дарья только-что закрыла томъ Генри Джорджа, американскаго соціалиста. Мысль ея отъ книги переносилась къ человку котораго она хотла видть подобнымъ этимъ великимъ двигателямъ мысли. Въ продолженіе долгихъ мсяцевъ одиночества мысль о немъ не покидала ея. Нершительность прошлаго года была забыта. Дарья вернулась готовая на вс жертвы, честно готовая отказаться отъ свободы, отъ титула, отъ своего общественнаго положенія, съ тмъ хвастливымъ удальствомъ которое является отличительнымъ признакомъ русскихъ нигилистовъ. Любила ли она на самомъ дл избранника своей мечты? Вопросъ этотъ поставилъ бы въ затрудненіе того кто заглянулъ бы въ ея сердце. Можетъ-быть она любила только бредъ собственной воли, той воли которую случайное впечатлніе приводитъ въ движеніе, которая идетъ прямо предъ собою, опьяняетъ сама себя и скоре погибнетъ чмъ откажется отъ своего намренія.
Первыя встрчи между Байономъ и княгиней посл ея возвращенія въ Парижъ были не совсмъ тмъ, чего она ожидала. Посл долгой разлуки двухъ существъ любящихъ, но не вполн понимающихъ другъ друга, сердца не сразу становятся на ту точку на которой разстались. Все это время они шли разными дорогами. Время и разстояніе сплели между ними сть которую прежде нужно разорвать. Дарья не совсмъ нашла въ Эльзеар того человка котораго создало ея одинокое воображеніе, котораго, по ея мннію, она годъ тому назадъ оставила въ Париж. Она угадывала въ немъ какое-то неуловимое стсненіе, эта душа пряталась, нердко бжала отъ нея, этотъ умъ иначе смотрлъ на вещи, на которыя они прежде смотрли одинаково. Потомъ ей стало стыдно своихъ сомнній. Какъ только посл первыхъ недоразумній она упрочила свою власть, она нашла его прежнимъ страстно увлекающимся Эльзеаромъ, покорно встрчающимъ вс внушенія ея мысли.
Страсть, заглохшая подъ вліяніемъ разлуки, быстро проснулась въ сердц Эльзеара. Дарья на всхъ производила то же впечатлніе которое произвела на Аидарана: она какъ будто накопила запасъ красоты за время своего пребыванія въ деревн. Власть Розы Эстеръ была забыта. Но если страсть вернулась съ тою же силой какъ въ первые дни, то теперь она не была вполн свободна отъ разчета. Созрвъ за годъ парламентской практики и все боле и боле сдаваясь на искушенія выгоды и честолюбія, Эльзеаръ измнилъ вс свои идеи въ практическомъ направленіи: онъ не столько торопился преобразовать міръ какъ завладть имъ. Вступивъ на этотъ путь, сердце тоже становится практичне. Въ любви Дарьи Байонъ ясно видлъ то чего прежде старался не видать: блестящія связи и матеріальныя выгоды. Теперь онъ искалъ ея нсколько иначе: теперь онъ прежде всего хотлъ заставить ее вполн и откровенно высказаться относительно того, въ какомъ вид она представляетъ себ ихъ будущій союзъ.
И какъ разъ наканун, посл долгой бесды въ которой Дарья боролась ‘съ ужаснымъ позитивизмомъ апостола котораго ей подмнили’, какъ она выражалась, она сказала ему:
— Въ слдующій разъ мы поговоримъ о чувствахъ. Наши сердца догнали другъ друга посл того какъ потеряли другъ друга изъ вида. Пусть теперь они откроются цликомъ! Я больше не хочу мучить васъ, Эльзеаръ, вы останетесь довольны мною.
Къ концу этого разговора сердца ихъ дйствительно догнали другъ друга, неопредленное стсненіе первыхъ свиданій растаяло въ жару маленькой сцены ревности. Байонъ упрекнулъ княгиню за разговоръ a parte у Сеида съ капитаномъ Андараномъ котораго братъ привелъ на этотъ вечеръ.
— Вы никогда ни на кого не обращаете вниманія, а тутъ вы забыли меня чтобы бесдовать съ этимъ офицеромъ.
— Я сознаюсь что онъ занялъ меня, отвчала Дарья.— Изъ него съ трудомъ можно вытащить нсколько словъ, но за этими словами виднется столько чужихъ земель, столько накопившейся дятельности, такая широко прожитая и непохожая на нашу жизнь! Я почувствовала силу въ этомъ человк… О! силу грубую, силу низшаго разряда которую я, какъ вы знаете, ставлю очень невысоко… Я согршила какъ Дездемона: я заслушалась Мавра, но не до такой степени чтобы полюбить его за опасности которымъ онъ подвергался.
Она смялась. Она не сказала ему что отходя отъ Пьера чувствовала на себ его взглядъ, не сказала что на одну минуту, какъ ни была пресыщена свтскимъ положеніемъ, она обрадовалась вызванному ею восхищенію и сама подчинилась власти этого взгляда. Ощущеніе легкое, мимолетное, одно изъ тхъ которыхъ даже самая искренняя женщина не считаетъ нужнымъ передавать человку имющему на нее права, ощущеніе живо забытое въ обществ Эльзеара которому она собиралась наконецъ общать свою жизнь.
Дарья сидла и думала о предстоящемъ окончательномъ объясненіи съ Эльзеаромъ, когда ей подали записку Розы Эстеръ.
Она прочла, перечитала еще разъ, удивленіе выразилось на ея лиц.
— Просите, сказала она.
Привтливо и просто вошла актриса въ своемъ незатйливомъ черномъ плать и заговорила съ достоинствомъ и свободой молодой дамы-благотворительницы попавшей къ равной себ по положенію особ.
— Простите меня, княгиня, за смлость на которую я ршилась подъ покровительствомъ вашего посольства. Я пришла просить у васъ помощи одной бдной русской артистк заброшенной въ Парижъ и очутившейся въ крайней нищет. Еврейское общество къ которому она принадлежитъ сложилось чтобы помочь ей, но этого оказалось мало. Мы устраиваемъ спектакль въ ея пользу, и я взялась раздавать билеты. Въ посольств мн сказали что мы можемъ разчитывать на ваше великодушіе и посовтовали смло обратиться къ вамъ. Я не позволила бы себ написать вамъ и пріхала сама увренная въ томъ что вы примете участіе въ этомъ несчастіи.
Дарья встала и любезно указала просительниц на стоявшее рядомъ кресло.
— Конечно, сударыня! Садитесь пожалуйста, пока я пошлю за своимъ кошелькомъ. Я съ радостію воспользуюсь случаемъ поблагодарить васъ за высокое наслажденіе которое вы доставляете намъ всмъ своею игрой… Но если бы можно было забыть черты вашего лица… то я не ршилась бы.!, это имя… Дарья взяла бумажку лежавшую на столик.— Вдь мы еще не видали васъ подъ этимъ именемъ, не правда ли?
— Нтъ, просто отвчала Эстеръ, — я не играла подъ своею фамиліей. У меня есть родственники избравшіе политическую карьеру въ которой всмъ пользуются въ вид оружія и въ которой наше занятіе считается по-видимому недостаточно благороднымъ.
Она проговорила это съ умною улыбкой и оттнкомъ презрнія.
— Вы не родственница г. Байону, депутату? спросила княгиня съ замтнымъ удивленіемъ.
— О! очень дальняя. И я слишкомъ хорошо знаю сердце моего друга чтобы думать что онъ можетъ обращать вниманіе на такія мелочи, но и у него, и у меня есть родственники среди правительственныхъ чиновниковъ и финансистовъ, тоже Байоны… вы можетъ-быть встрчались съ ними, княгиня?
Глаза Эстеръ впились въ лицо собесдницы. Удивленіе изобразившееся на немъ было неподдльно. Не интересуясь ничмъ, кром своихъ идей и своего общества, пробывъ въ отсутствіи все время въ которое Байоны успли забрать силу, Дарья не знала ихъ. Ей какъ-то представили разъ у Сенда финансиста Луи-Наполеона, но ей и въ голову не пришло что между нимъ и ея другомъ можетъ быть что-нибудь общее. Изъ деликатности она никогда не разспрашивала Эльзеара объ его происхожденіи и ждала отъ него объясненій которыхъ еще до сихъ поръ не получила. Свтскіе сплетники не ршались развязывать языки въ присутствіи женщины которая такимъ вызывающимъ образомъ заявила о своемъ пристрастіи къ соціалисту.
Эстеръ съ перваго же взгляда убдилась что ея предположенія не обманули ея: княгиня не знала ничего.
— Да, небрежно продолжала она, — мы большая семья и вс очень гордимся родствомъ со знаменитымъ ораторомъ. Этотъ бдный Эльзеаръ! Кто бы могъ подумать что онъ такъ хорошо пойдетъ? Изо всхъ насъ онъ былъ наимене одленъ судьбой. Ему жилось очень трудно, пока его мать Рахиль не поправила дла фирмы. Онъ всмъ обязанъ одному себ, и мы вс будемъ рады его возвышенію! Сначала онъ, кажется, придерживался нсколько крайнихъ убжденій, но теперь онъ образумился, онъ самъ сказалъ мн это на дняхъ, когда мы поздравляли его съ его вроятнымъ назначеніемъ на постъ министра.
— Министра? Байонъ? Это восклицаніе невольно вырвалось у Дарьи.
— Но я не хочу выдавать его секретовъ, это быть-можетъ преждевременно… Я возвращаюсь къ этой несчастной артистк, княгиня…
Эстеръ разыгрывала роль смущеннаго человка заговорившаго о томъ что не интересуетъ его собесдника.
Но Дарья не слушала ея, она думала: ‘министръ, Байонъ… родственникъ Эстеръ… сынъ Рахили… еврейское общество’… Въ ея голов вдругъ уяснилось многое, разныя мелочи, сопоставленія, умалчиваніе Эльзеара о многихъ подробностяхъ своей жизни, много разъ казавшееся ей страннымъ… Она вдругъ увидала всю дйствительность разбивавшую ея идеалъ въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.
Однимъ изъ тхъ порывистыхъ движеній которыхъ она никогда не умла подавлять, которыя были у нея въ крови, въ пород, въ гордой наслдственности барскаго всемогущества, Дарья встала и, сдлавъ шагъ по направленію къ Эстеръ, спросила со сверкающими отъ гнва глазами:
— Зачмъ вы говорите мн все это?
— Но вдь вы меня разспрашивали, княгиня, и я вамъ отвчала, со спокойнымъ удивленіемъ сказала актриса.— Итакъ моя бдная товарка…
— Нтъ! раздраженно произнесла Дарья, — пожалуйста безъ комедіи! Вы пришли сюда затмъ чтобы сказать мн это, я это чувствую. Зачмъ?
Она изливала свое внутреннее негодованіе, какъ будто бы была одна въ комнат, съ полнымъ равнодушіемъ къ присутствію слушавшей ее женщины. Эстеръ встала въ свою очередь.
— Право, я не понимаю, княгиня… Ваше волненіе… изъ-за такой пустой вещи! Мн жаль что я разстроила васъ… мн лучше удалиться…
— Оставайтесь. Говорите. Вы знали что этотъ человкъ мн дорогъ. Вы встали между имъ и мною для того чтобы сдлать мн его ненавистнымъ. Зачмъ? По какому праву? Что онъ вамъ такое?
— Я не обязана отвчать вамъ, сударыня.
— Говорите все до конца! вдь говорю же я! Вы боитесь что у васъ отнимутъ этого родственника… этого друга… Можетъ-быть больше чмъ друга… любовника?.. Да, я угадала? Не лгите!
Об женщины стояли другъ противъ друга у камина. Эстеръ выпрямилась и, длая удареніе на каждомъ слог, спокойно проговорила:
— Я предоставляю лгать другимъ. Если вамъ непремнно угодно знать это, онъ былъ и до сихъ поръ есть для меня то что вы сказали.
По лицу Дарьи пробжала судорога, но въ ту же секунду къ ней вернулось чувство собственнаго достоинства. Она небрежно сла и смрила актрису дерзкимъ взглядомъ съ ногъ до головы.
— Теперь все? Благодарю васъ за свднія, сударыня: они подоспли какъ разъ во-время. Потрудитесь отдать ваши билеты моему дворецкому: онъ выдастъ вамъ за нихъ должную сумму.
Эстеръ чуть замтно склонила голову и вышла поблднвъ и закусивъ губу отъ обиды. Но выйдя за порогъ дома она ршительно тряхнула головой.
‘Такъ было надо, подумала она. Побждена не я, а она, вншность ничего не значитъ, главное — суть дла. Унижена она, а не я.’
Эстеръ сла въ карету съ чувствомъ радости и торжества. Она разскла ршительнымъ ударомъ ненавистный ей союзъ который ложь Асерма представила ей уже ршеннымъ. Все было кончено, она была уврена въ своей побд. Она была бы мене уврена въ ней если бы допустила возможность ошибки которой никогда не предвидятъ родственныя ей натуры. Очень точно разчитывая вс раціональныя силы, эти натуры не принимаютъ во вниманіе реакціи силъ не поддающихся вычисленію, безумнаго великодушія сердца и нелогичности чувства, всегда возможной въ натурахъ другаго нравственнаго склада. Уклоненія воли у людей подобныхъ Дарь Верагиной, странную смсь аскетизма и гордости, въ которой эта воля почерпаетъ силу для сбивающихъ съ толка поступковъ,— вотъ чего никогда не пойметъ какая-нибудь Эстеръ Байонъ.
Такъ же мало поняла бы она и произнесенное Дарьей слово, посл того какъ она осталась одна, это непереводимое ‘ничего!’ которое объемлетъ собою въ минуты неизвстности или опасности весь фатализмъ великаго племени, весь гордый вызовъ который оно бросаетъ судьб, отдаваясь на ея волю. Дарья вынудила у себя это слово, вставъ посл нсколькихъ минутъ унынія. И женщина, которая колебалась въ продолженіе цлаго года подъ вліяніемъ смутнаго недоврія, которая хотла дать себ послдній день на старательное размышленіе и которая только-что узнала вещи превышавшія низостію вс ея худшія опасенія,— вдругъ въ одну минуту приняла ршеніе. Она вышла, взяла перваго попавшагося извощика и велла везти себя къ квартиру Эльзеара. Ей сказали что депутата нтъ дома. Она написала и вложила въ конвертъ слдующія строки:
‘Приходите сейчасъ же какъ получите эту записку. Мн необходимо съ вами поговорить. Я не двинусь съ мста и буду ждать васъ цлый день. Приходите.’
Она вернулась домой и стала ждать. Часы шли. Въ первомъ часу ночи ей подали слдующую записку:
‘Я нашелъ ваше письмо, дорогая Дарья, и пришелъ въ отчаяніе. Событія сегодняшняго дня всхъ насъ сбили съ ногъ. Я не зазжалъ домой, а переодлся у товарища съ которымъ обдалъ и отправился ждать васъ въ отель Сенда, гд и проскучалъ весь вечеръ. Что могло задержать васъ дома въ этотъ день переворотовъ? Я въ отчаяніи. И конечно, и завтра утромъ я не смогу забжать къ вамъ: надо будетъ рано отправиться въ Версаль для подготовительнаго собранія. Вы наврно тоже захотите быть въ Версал. Сейчасъ же пошлите за мною во дворецъ. До той минуту я все равно что умеръ. Я живу только около васъ. Эльзеаръ.’
‘Какія событія?’ подумала молодая женщина не принимавшая никого посл ухода Эстеръ. Въ эту минуту ей подали письмо отъ Фелина.
‘Княгиня!
‘Мы надялись увидать васъ сегодня у Сенда. Тамъ устроили на завтра веселую поздку въ Версаль. Я везу въ своемъ брэк баронесу, м-съ Ормондъ и еще нсколькихъ друзей. Ваше мсто, разумется, вамъ оставлено, я надюсь что вы окажете мн милость принять его. Будьте завтра въ 10 ч. утра на площади Людовика XV—какъ говоритъ нашъ старый Кермагекъ, на площади Революціи — какъ ему отвчаетъ Кантадоръ. Дамы умоляютъ васъ быть акуратною чтобы найти еще лангусту въ ресторан Резервуаровъ. Я почтительно цлую ручку, которая отвтитъ мн хорошенькое ‘да’. Оливье де-Фелинъ.’
— Хорошо, скажите что я буду, отвчала княгиня и пошла къ себ къ комнату чтобы попытаться заснуть.

ГЛАВА XVII.
Версаль.

Надъ Булонскимъ лсомъ и надъ берегами Сены вставало прелестное майское утро. На холмахъ, которые какъ внокъ опоясывали окрестности Парижа, лса, деревни, дачи, лниво поднимались со своего туманнаго ложа и улыбались озарявшему ихъ ласковому солнцу. Изъ Булонскаго лса, изъ-подъ блыхъ и розовыхъ кистей акацій вызжали экипажи и направлялись къ Сенъ-Клу и къ Севрскому мосту. Они, такъ же какъ и набитые биткомъ позда, свозили въ Версаль всхъ актеровъ и зрителей, всю толпу любопытныхъ которую притягиваетъ конгресъ. Во всхъ этихъ экипажахъ, начиная отъ наемныхъ линеекъ и кончая роскошными брэками, царило веселое оживленіе, везд виднлись блестящіе взоры, отовсюду слышались шутки и смхъ.
Въ одномъ изъ такихъ экипажей, на козлахъ котораго сидлъ Оливье де-Фелинъ, нсколько обычныхъ постителей салона Сенда болтали вокругъ княгини Верагиной. Она слушала, но говорила мало. Байона не было среди нихъ, онъ ухалъ раньше на одномъ позд съ депутатами своей партіи.
— Вы не приглашали Байона? спросила баронеса Долоресъ Фелина.
— Это было бы безполезно, баронеса: нашъ неотразимый Лассаль никогда не компрометируетъ себя нашимъ обществомъ предъ своими войсками, демократическія приличія не дозволяютъ ему этого. Войдя въ свою парламентскую зону, онъ уже не выходитъ изъ рядовъ и смотритъ на насъ только издали, съ завистію. Эта неловкость была бы особенно замтна сегодня, когда среди всей этой каши заварившейся впродолженіе послднихъ сутокъ для него идетъ серіозный вопросъ о министерскомъ портфел.
— Вы тоже думаете что это возможно? спросила Дарья положительнымъ тономъ.
— Все на свт возможно при такомъ ураган который несетъ насъ невдомо куда! Сколько событій въ одинъ день, дти мои! Я до сихъ поръ еще опомниться не могу. Все провалилось заразъ: и министерство, и президентъ! Вчера придя въ палату мы узнали сначала о маленькомъ переворот, т. е. объ увольненіи двухъ министровъ, и этого бдняка Асерма. Мирво, видите ли, находилъ ихъ недостаточно добродтельными для современныхъ требованій этой горностаевой мантіи именуемой печатью! Въ четыре часа намъ принесли письмо президента слагавшаго съ себя свой санъ. Превосходное письмо! грустное и строгое, достойное писемъ Бурра! Невиновность президента бросалась въ глаза, будь это на суд присяжныхъ, я кажется оправдалъ бы его. Но что вы хотите? Эта ужасная исторія чека Орвіето, по-видимому, слишкомъ ясна, вс ей врятъ. Стараго изгнанника вымели какъ соръ, не удливъ ему ни одной слезы состраданія, и вечеромъ мы получили повстки на конгресъ. Можно подумать что все это было подстроено заране, до того врно и точно дйствовали пружины несмотря на растерянность умовъ.
— Такъ же врно и точно будутъ он дйствовать и завтра, и послзавтра, произнесъ Сенда.— Всегда кажется что все трещитъ, а между тмъ все остается въ цлости. Ваши учрежденія обладаютъ удивительною упругостію! Нтъ, что касается меня, то я оптимистъ.
— Это ему не трудно, прошептала м-съ Ормондъ.— А за кого мн держать пари съ барономъ, Фелинъ?
— За Дюпютеля… или Бутвьержа… Вчера за Дюпютеля ставили три противъ двухъ. Даже при поддержк сенатской лвой Бутвьержъ не составитъ себ большинства. Что же касается Бурнья, то это пустяки.
— Я держу пари за неожиданнаго outsider, сказалъ Гедеонъ.
— Какого? воскликнулъ Оливье.— Его не видать! Вчера никого не отыскали въ совщательныхъ собраніяхъ группъ, а ужь кажется старались изо всхъ силъ: вс боятся этой старой лисы Дюпютеля. Назовите мн пожалуйста хоть одного сколько-нибудь правдоподобнаго outsider.
— Вы сами назовете его сегодня вечеромъ, спокойно отвчалъ Сенда.— Его никогда не увидишь въ моментъ старта, онъ выдляется на второмъ круг и первый приходитъ къ столбу.
— Везите насъ прежде всего къ Резервуарамъ, Фелинъ! стонали дамы,— иначе мы не найдемъ свободнаго стола.
Тяжелый экипажъ катился по мостовой Версаля. Вызванный на нсколько часовъ изъ своего заколдованнаго сна царственный городъ-мертвецъ просыпался отъ шума толпы попиравшей его могилу. Строго и нмо смотрли удивленныя окна старыхъ домовъ на суетливую жизнь вторгшуюся въ ледяное царство тней.
Въ залахъ гостиницъ, превратившихся въ парламентскія бюро, группы и подгруппы толковали, обсуждали имена кандидатовъ и тщетно старались придти къ какому-нибудь соглашенію. Вскор вс устремились въ столовую Резервуаровъ, гд уже стояло настоящее вавилонское столпотвореніе. Люди всевозможныхъ партій оспаривали здсь другъ у друга цыпленка, какъ въ другое время оспаривали бы министерскій портфель. Женщины самыхъ разнообразныхъ круговъ сидли рядомъ, кокетничали и находили здсь свое любимое удовольствіе — минутное соприкосновеніе съ тми о которыхъ знали только по слухамъ. Важные сенаторы съ торжествомъ приносили своимъ семьямъ яичницу отнятую съ боя у сбившейся съ ногъ прислуги. Среди веселой болтовни усаживавшагося за столы общества слышались предсказанія и пари, журналисты, которыхъ ловили на лету, изрекали свои мннія. ‘Штурмъ буфета во время скачекъ’, подумалъ бы не посвященный въ дло зритель.
Одинъ г. де-Кермагекъ сидлъ грустно и молчаливо въ углу залы, гд онъ завтракалъ безъ товарищей. Онъ рано пріхалъ въ Версаль и долго ходилъ по улиц Резервуаровъ, для него это было печальною прогулкой по але привидній. Онъ не видалъ въ ней ненавистной ему толпы ‘новыхъ наслоеній’, предъ нимъ вставало поколніе, котораго онъ оставался однимъ изъ послднихъ представителей. Изъ-за долгаго ряда годовъ предъ нимъ выплывали великіе дятели Національнаго Собранія, предводители и войска Тьера, Макъ-Магона, друзья и противники, противники тхъ временъ, которыхъ воспоминаніе длало для старика миле ныншнихъ его друзей. Предъ нимъ снова говорили ораторы его партіи, и какъ хорошо говорили! Говорилъ здсь когда-то и онъ, здсь онъ боролся, надялся, иногда торжествовалъ еще будучи полонъ силы и вры въ успхъ своего дла. Здсь онъ длилъ съ другими неудачи и краснорчивыя нападки всхъ этихъ честолюбивыхъ призраковъ давно примирившихся въ своемъ подземномъ сн. Здсь онъ любилъ, предъ нимъ снова проходили по этимъ каменнымъ плитамъ аристократическія фигуры прежнихъ Эгерій въ старомодныхъ платьяхъ, теперь уже разочарованныхъ бабушекъ не показывавшихся больше со своими сдыми волосами въ новыхъ собраніяхъ. Исчезнувшія женщины, умершіе мущины — вс они были прекрасне и больше современныхъ пигмеевъ! И вотъ почему г. де-Кермагекъ грызъ безъ апетита, одинъ со своими тнями, паштетъ который тоже можетъ-быть относился ко временамъ септената.
Между тмъ волна отхлынула отъ Резервуаровъ и устремилась ко дворцу. У дверей происходила давка, публика ломилась и пробиралась чрезъ вс входы. Женщины разсаживались въ ложахъ, мущины тснились въ ‘галере гробницъ’.
Эта монастырская галерея вымощенная плитами известняка представляетъ длинную перспективу арокъ опирающихся на кенотафы и статуи. Подъ этими суровыми сводами воображеніе рисовало монаховъ собравшихся для выбора настоятеля, и политическая суета съ ея безцеремонностію, интригами и лихорадочнымъ любопытствомъ казалась здсь какимъ-то нелпымъ маскарадомъ. На геройскихъ головахъ Данна и Клебера торчали снятые депутатами цилиндры, широкополая мягкая шляпа Кантадора увнчивала римскій шлемъ генерала Дюгомье, кучи пальто украшали могилы Фердинанда Католика и Изабелы Кастильской. Въ зал поэтовъ между Мольеромъ и Корнелемъ, у подножія статуи Вольтера стояли корзины съ билетиками, на которыхъ было выставлено имя товара — Дюпютеля или Бутвьержа.
Сенаторы, депутаты, журналисты всхъ оттнковъ дружно бесдовали другъ съ другомъ съ выраженіемъ добродушія и веселости, котораго Жакъ никогда не видалъ въ Бурбонскомъ дворц.
— Почему конгресъ бываетъ такъ веселъ? спросилъ молодой человкъ у Феро.
— Потому что начинается что-то новое, и эти недовольныя дти ожидаютъ отъ него лучшаго, отвчалъ ученый.
Только злополучный Асермъ и его два товарища по несчастію ходили съ судорожно искаженными лицами.
— Ахъ! это просто какія-то акулы! рычалъ Асермъ на ухо всякому. Онъ объявлялъ о своемъ близкомъ отъзд въ Норвегію гд онъ собирался провести нсколько недль чтобы забыться и отдохнуть отъ этой ненавистной политики. Онъ пріхалъ подавать голосъ за Бутвьержа, ‘благо, этотъ дуракъ все равно не пройдетъ’, съ бшенствомъ добавлялъ креолъ.
— А кто же по вашему пройдетъ? спросилъ Андаранъ.
— Кто! конечно, Жозефъ Арну.
— Арну? это еще что такое?
— Вы не помните того отъ кого мы когда-то приходили въ восторгъ читая ‘L’Education Sentimentale?’ И Аристидъ напыщеннымъ тономъ сталъ декламировать прозу Флобера: ‘Онъ былъ республиканецъ, онъ путешествовалъ, онъ зналъ закулисную сторону театровъ, ресторановъ, журналовъ и былъ знакомъ со всми знаменитыми артистками и артистами которыхъ фамильярно звалъ уменьшительными именами’.— Такъ вотъ, видите ли, кто бы ни былъ ихъ избранникъ, онъ будетъ всегда Жозефъ Арну.
Признанные кандидаты ходили съ выраженіемъ безпокойства просвчивающаго изъ-подъ заискивающей улыбки. Ихъ рукопожатія были полны таинственныхъ общаній какъ для членовъ правой такъ и для соціалистовъ, слова: ‘мой дорогой колега’ еще никогда не имли такихъ разнообразно медоточивыхъ оттнковъ на язык Дюпютеля и не звучали такимъ открытымъ добродушіемъ въ устахъ Бутвьержа. Бывали минуты когда лица этихъ людей напоминали своимъ выраженіемъ лица игроковъ нагнувшихся надъ рулеткой, по которой щелкая прыгаетъ шарикъ.
Да, этотъ шарикъ катился по зал конгреса съ ея подававшими голоса депутатами. Зрлище представляло мало интереснаго: вниманіе публики утомлялось однообразнымъ выкликаніемъ именъ, и любопытство пробуждалось только при появленіи какого-нибудь извстнаго политическаго дятеля или оригинальнаго типа. Судьба избрала букву К для начала поименнаго вызова. Кантадоръ однимъ изъ первыхъ появился ‘за конторкой’, орховаго цвта пальто, барашковые отвороты, борода ркой и могучій басъ провозгласившій ‘да здравствуетъ единая и недлимая республика’ — все это имло огромный успхъ.
Немного спустя черный Кокюстъ со своимъ ‘да здравствуетъ комуна’ насмшилъ публику. Слдующія буквы были мене интересны. Большинство депутатовъ подходило съ самодовольнымъ видомъ, щеголяя въ первый разъ надтыми сюртуками и останавливались предъ избирательною урной дольше чмъ было нужно, какъ это сдлалъ, напримръ, Русблэгъ, который привелъ какую-то провинціальную кузину и теперь бросалъ на нее многозначительные взгляды: ‘склонись предъ моимъ священнымъ значеніемъ: я создаю государя’.
Какой-то непримиримый бонапартистъ пронзительнымъ голосомъ закричалъ:
— Я подаю голосъ за генерала, бюстъ котораго стоитъ у двери этой залы.
— За какого? раздалось два десятка яростныхъ голосовъ слва.
— За генерала Камброна!
Г. де-Кермагекъ при звук собственнаго имени всталъ и сказалъ съ мста:
— Я не подаю голоса. Къ чему? Тотъ кого вы сфабрикуете сдлаетъ не больше другихъ.
Посл проврки и подсчета, 312 голосовъ оказались за Дюпютеля, 238 за Бутвьержа, 115 за Бурня, кром того, было небольшое число разбившихся голосовъ за ‘различныхъ’ кандидатовъ, во глав которыхъ оказалсяМирво съ 40 голосами.
— Обычные шары которые изъ вжливости кладутъ первому министру! вскричалъ Асермъ.— Я боялся что его глухая интрига надлаетъ больше бдъ. Ему конецъ!
Однако, предъ вторичнымъ голосованіемъ на стол залы поэтовъ появились корзины съ билетиками носившими имя Мирво. Это произвело впечатлніе. Руки невольно взвшивали эти билетики. Директоръ департамента общественной безопасности ходилъ съ озабоченнымъ лицомъ и отводилъ въ сторону вліятельныхъ людей.
— Конечно, шепталъ Жозефъ, — Дюпютель обладаетъ всми качествами хорошаго президента. Какъ жаль что эти несчастныя дла затрогиваютъ его имя! Не потому чтобъ онъ, строго говоря, былъ замшанъ въ нихъ… нтъ, но печать пользуется нкоторыми злополучными знакомствами… Это очень жаль! И я боюсь за общественный порядокъ если вы не сойдетесь на какомъ-нибудь вполн безупречномъ имени, на живомъ олицетвореніи честности. Донесенія моихъ агентовъ вс сводятся къ одному и тому же: волненіе, дурное настроеніе предмстій и большихъ провинціальныхъ городовъ, эксплоатація нравственнаго кризиса соціалистами… Можно бояться всего! Ахъ, это очень, очень жаль!
Эти свднія могли внушить опасенія, слыша ихъ изъ устъ такого уважаемаго чиновника, онортунисты и консерваторы принимали мрачный видъ. Послдніе окружали одно близкое къ принцамъ лицо, это былъ старый чиновникъ съ сдыми бакенбардами на полномъ лиц. Онъ сидлъ на гробниц Карла Смлаго, заложивъ руку за жилетъ, и всею своею позой давалъ чувствовать свое значеніе. Однако, молодые люди надъ нимъ подсмивались: нсколько дней тому назадъ онъ былъ представленъ Роз Эстеръ и провелъ цлый вечеръ на улиц Фортюни. Фелинъ зналъ это наврно. Самодовольно улыбаясь на язвительныя остроты своихъ друзей, ‘совтникъ принцевъ’ подзывалъ знакомъ головы проходящихъ и таинственно шепталъ имъ на ухо:
— Я только-что получилъ послднія инструкціи. Мирво принялъ на себя точныя обязательства по отношенію къ одному врному лицу. Распорядительный комитетъ увдомленъ объ этомъ. Подумайте, взвсьте свои голоса!
Соціалисты настроенные поутру Эльзеаромъ передавали, другъ другу пароль:
— Надо во что бы то ни стало провалить Дюпютеля. Бутвьержъ не получитъ больше ни одного голоса. Длать нечего, остановимся на Мирво, попробуемъ протолкнуть его!
Мирво ходилъ по заламъ съ тусклымъ и по-видимому равнодушнымъ взглядомъ.
Началась вторичная балотировка. Жакъ пошелъ разыскивать брата котораго онъ привелъ, но потерялъ въ галере гробницъ. Кто-то сказалъ ему что капитанъ только-что былна лстниц музея. Депутатъ нашелъ Пьера въ галере батальной живописи поражавшей своею тишиной и безлюдностію посл кипвшаго внизу муравейника. Офицеръ созерцалъ рядъ побдъ начиная отъ Карла Мартела при Тур и Карла Великаго при Падерборн и кончая Іеной, Фридландомъ и Ваграмомъ.
— Это хорошо! воскликнулъ старшій братъ:— единственный разъ въ жизни когда у насъ можно увидать что-нибудь интересное, онъ стоитъ и витаетъ въ прошломъ какъ старый Кермагекъ!
— Нтъ, отвчалъ Пьеръ,— я думалъ о будущемъ которое надо вывести изъ этого прошлаго.
— Пойдемъ лучше къ дамамъ которымъ надоло смотрть въ бинокли на депутатскія спины предъ избирательною урной.
— Съ удовольствіемъ! охотно отвчалъ капитанъ.
Когда они взошли на маленькую трибуну, Жаку показалось что по лицу брата пробжала тнь разочарованія. Мсто княгини Верагиной было пусто.
—Дарья жаловалась на жару, сказала Долоресъ,— и ушла чтобы пройтись по парку.
На самомъ дл Дарья знакомъ велла Байону слдовать за собою когда увидала что онъ подалъ свой голосъ.
Соціалистъ вышелъ на терасу, повернулъ направо и увидалъ у басейна Діаны между блыми богинями блое платье которое онъ искалъ. Дарья пошла съ нимъ подъ руку. Молча, смотря вдаль, не отвчая ни единымъ словомъ на вопросы и увренія Эльзеара, она незамтно увлекла его къ рощ Аполона.
Это прелестное и уединенное мстечко сохраняло свое спокойствіе нетронутымъ. Закрытая скалой и гротомъ отъ любопытныхъ взоровъ и людскаго шума роща по-прежнему была погружена въ свою мечту былыхъ временъ. Тни вязовъ длинными полосами лежали на лужайк. Косые лучи солнца пробивались сквозь листву и золотили скалу, группу и лошадей Аполона. Кром чириканія синицъ и шума воды подъ ногами музъ, не было слышно ни звука.
Дарья остановилась посреди лужайки и оставила руку Эльзеара. Стоя противъ него и опираясь на вязнувшій въ мягкомъ дерн зонтикъ, неподвижная и холодная какъ окружавшія ее мраморныя статуи, она заговорила:
— Зачмъ вы меня обманули?
— Я? въ чемъ? спросилъ онъ. Сознавая слишкомъ большое количество проломовъ черезъ которые онъ могъ бояться приступа, Эльзеаръ собиралъ силы для его отраженія, не зная въ какую сторону надо развернуть фронтъ.
— Во всемъ. Во-первыхъ, относительно вашего происхожденія, вашей вры и вашей расы, о которыхъ вы мн никогда не говорили.
— Разв вы разспрашивали меня когда-нибудь?
— Бываетъ молчаніе равносильное обману.
— И бываютъ упреки которые обращаются на того кто ихъ длаетъ. Моя вра! Вы отлично знаете что это слово не иметъ смысла для меня: мы достаточно часто поднимали вопросы метафизики. Моя раса! школьный терминъ лишенный дйствительнаго значенія! Но если бы таковая и была, сказалъ Эльзеаръ поднимая голову,— то я гордился бы этою расой какъ самою благородною, самою сильною изо всхъ. И если изъ ея традицій я и сохранилъ ту жажду справедливости въ которой вы, казалось, увидали вашъ собственный идеалъ, то въ силу какого недостойнаго васъ предразсудка вы попрекаете меня происхожденіемъ давшимъ мн быть-можетъ именно то что вамъ понравилось во мн?
Дарья не выдержала, внутреннее пламя слышалось въ ея голос, виднлось въ ея глазахъ.
— Вы сами не врите той низости которую приписываете мн! Я попрекаю васъ не происхожденіемъ вашимъ, а недостаткомъ откровенности и незнаніемъ моего сердца. Раса, происхожденіе! Вы не могли не знать что эти случайности ставили лишнія преграды и затрудненія на пути моего расположенія къ вамъ, вы знали что для того чтобы дойти до васъ я должна была побдить, какъ вы говорите, предразсудокъ, опрокинуть высокую стну воздвигнутую вками, воспитаніемъ, чувствами которыя всасываются въ моей стран вмст съ молокомъ матери, порвать со всми моими близкими, со всми общественными условіями опутывающими меня… И этой жертвы вы не посмли требовать отъ меня открыто, вы не сумли угадать во мн страстное желаніе самопожертвованія которое изъ каждаго препятствія длаетъ для меня лишнюю приманку въ вопрос любви!
Эльзеаръ приходилъ въ себя подъ вліяніемъ радости охватившей его при этомъ неожиданномъ признаніи. Онъ сдлалъ шагъ къ Дарь, она остановила его взглядомъ
— Перейдемъ теперь къ вашей любовниц. Ваши лживыя слова говорятъ мн о любви, а у васъ есть любовница, актриса!
— Я не буду оправдываться, пробормоталъ печально Эльзеаръ.— Вдали отъ васъ, безъ вашей поддержки, потерявъ вру въ пригрезившееся мн счастіе, я поддался внушеніямъ чувствъ и низкимъ привычкамъ моей прежней жизни. Но, клянусь вамъ, меня оклеветали если вамъ представили эту… Фантазію… эту слабость… какъ что-то прочное и серіозное, я забылъ о ней, я возненавидлъ ее съ первой же минуты какъ снова увидалъ васъ.
Говоря такъ Эльзеаръ былъ искрененъ, по крайней мр въ эту минуту. И онъ дрожалъ и боялся, какъ бы она не потребовала отъ него боле подробнаго признанія, не заставила бы его разказать о начал, о возникновеніи его проступка. И какъ вс подобные ему люди онъ приготовлялся лгать возможно мене плохо.
Движеніе княгини успокоило его, оно выражало надменное отвращеніе отгонявшее отъ себя подобные образы, а можетъ-быть и слишкомъ ожидаемую ложь.
— И наконецъ вы меня обманули,— и это вашъ самый тяжкій грхъ,— вы обманули меня тмъ что скрыли отъ меня вашу роль въ ихъ жалкихъ политическихъ интригахъ, ваши сдлки, вашу уступку низкому искушенію власти, или того что они называютъ властію. Вы, апостолъ, освободитель котораго я ставила такъ высоко, вы — ихъ министръ, ихъ слуга! Отступникъ отъ нашей общей вры, дезертиръ, измнникъ длу угнетенныхъ — вотъ что вы такое въ моихъ глазахъ! и вотъ чего я никогда не прощу!
— Какъ! сказалъ онъ неувреннымъ голосомъ,— вы судите и приговариваете меня на основаніи буфетныхъ и кулуарныхъ сплетенъ? Разв распространеніе невыгодныхъ слуховъ о противник не есть одно изъ главныхъ орудій политической игры?
— Нтъ, я сужу васъ на основаніи намековъ вашихъ послднихъ писемъ и вашихъ разговоровъ посл моего возвращенія въ Парижъ, и т и другіе старались пріучить меня къ вашей измн, я это вижу теперь.
— А я васъ не понимаю. Если бы даже мн и въ самомъ дл представился случай вырвать у нихъ власть, разв я этимъ отказался бы отъ своей вры? Разв я не долженъ проводить эту вру въ моихъ длахъ? Вдь къ этому когда-нибудь придется придти!
— Ахъ, замолчите! теперь вы лжете не только мн, но и самому себ. Этотъ день еще не насталъ, вы это знаете. Дло неосуществимо въ ихъ обществ. То что они предлагаютъ вамъ — есть только мсто у ихъ колоды съ кормомъ, а требуютъ они отъ васъ обмна вашихъ принциповъ на долю участія въ ихъ выгодахъ. Теперь можно быть только или бунтовщикомъ, или рабомъ. Будьте ихъ рабомъ если вамъ это нравится, но не ждите больше чтобъ я была вашей рабой!
Вся трепеща своею идеальною страстію, залитая лучами заходящаго солнца, Дарья была божественно хороша среди мраморныхъ статуй въ рамк зеленаго лса. Страсть заговорила въ Эльзеар и повергла его къ ногамъ этой красоты, но въ то же время зажглась внезапнымъ общеніемъ съ нею и его мысль. Порывъ любви возвратилъ ему высоту воображенія, чувство соревнованія съ нею и желаніе обогнать ее на заоблачныхъ высяхъ ея грезъ.
Онъ упалъ предъ нею на колна и сложивъ руки заговорилъ умоляющимъ голосомъ:
— Дарья, вы имете право судить и презирать меня, я не прошу у васъ прощенія. Я только прошу васъ испытать меня еще разъ. Потомъ вы меня бросите, потому что вы больше не можете любить меня. Но если ваши глаза соблаговолятъ взглянуть на то какъ я снова поднимусь отъ своего паденія, то вы отвергнете меня по крайней мр безъ презрнія.
Она задумалась на нсколько мгновеній подъ вліяніемъ бушевавшей въ ней внутренней грозы. Въ ея взгляд выражалось сомнніе: ‘вдохну ли я жизнь въ этотъ комокъ грязи? или онъ навсегда останется только комкомъ грязи?’ казалось, говорилъ онъ.
— Встаньте! сказала она голосомъ въ которомъ не слышалось ни кротости, ни нжности, ничего, кром суровой ршимости.— Слушайте! Я скажу все въ двухъ словахъ. О вашей измн съ этою актрисой я не хочу и думать. Чего другаго можно ждать отъ васъ, жалкихъ мущинъ?! Не все ли мн равно? Я никогда не понимала этого низкаго недуга — ревности. и къ тому же, прибавила она съ надменно-кокетливымъ движеніемъ плечъ, — точно я не знаю что никакая другая женщина не будетъ существовать для того кому я буду принадлежать. Я могу все простить и все допустить, все кром измны моему идеалу. Испытаніе, котораго вы просите, близко. Чрезъ три-четыре дня непремнно будетъ большое сраженіе, гд каждый будетъ долженъ занять опредленное положеніе и высказать свой взглядъ на совершившійся кризисъ. Часъ важенъ, ршителенъ, переломъ можетъ-быть только начинается, можетъ-быть отъ одного человка будетъ зависть ускореніе желаннаго возмущенія. Вы будете говорить. Я буду слушать. Вы смутите тхъ кто васъ оклеветалъ, предполагая въ васъ низменное честолюбіе. Если вы наконецъ найдете въ себ тотъ крикъ который пробудитъ эту и другія страны, тотъ крикъ котораго я такъ долго и тщетно ждала изъ вашихъ устъ и который заглушитъ въ моемъ сердц вс упреки на которые я имю право,— тогда они будутъ забыты. Тогда приходите и берите свою собственность — подругу готовую слдовать за вами на исполненіе нашей общей задачи. Я буду ваша, Эльзеаръ, если услышу этотъ крикъ, если же нтъ, то вы слышали сегодня мой голосъ въ послдній разъ.
— Вы услышите его, клянусь вамъ! вскричалъ онъ.— Я чувствую его здсь, въ моемъ сердц, съ тхъ поръ какъ вы начали говорить.
Онъ подошелъ къ ней съ мольбой во взор.
— Верните мн силу, Дарья! Дайте мн залогъ, залогъ забвенія прошлаго и надежды на будущее!
Ршительно, въ первый разъ, она коснулась губами его умоляющихъ губъ. Но въ этомъ поцлу не было ничего похожаго на нжность побжденной женщины. Это была пламенная печать воли отмчающей свое орудіе.
Чрезъ листву деревьевъ до нихъ донеслись звуки: шесть далекихъ колокольныхъ ударовъ. Дворцовые часы отбивали усталымъ, умирающимъ голосомъ, мертвые часы давно минувшихъ дней.
— Время идетъ, сказала Дарья.— Идите къ своему длу. Я дала вамъ свое слово, держите и вы свое.
Она подала ему руку и взглянула вокругъ себя на статуи, басейнъ, лужайку, рощу, такъ какъ будто только-что замтила ихъ. Они молча вернулись на терасу, она въ раздумь, онъ въ восторг, не сомнваясь боле ни въ ней, ни въ самомъ себ.
Когда Байонъ вошелъ въ галерею гробницъ, началась третья балотировка. Мирво пріобрлъ много голосовъ отъ Бутвьержа и еще больше отъ Дюпютеля. Теперь вс три соперника шли приблизительно наравн, имя каждый около 200 голосовъ, Бурнь сохранилъ свои сто голосовъ и теперь стоялъ въ углу залы превращенной въ буфетъ подъ картиною Бонапартъ при Лоди и таинственно говорилъ о чемъ-то съ Жозефомъ Байономъ. Результатомъ этой бесды было то что къ колнамъ Вольтера была приклеена какая-то исписанная бумажка, а изъ-подъ ногъ его исчезла одна корзина съ билетиками. Бумажка гласила что Бурнь отказывается отъ балотировки. Въ ту же минуту Наполеонъ Байонъ и Сенда, вернувшіеся изъ телеграфнаго бюро, сообщили депутатамъ послднія биржевыя телеграмы.
—Это любопытно и знаменательно: съ появленіемъ Мирво въ числ кандидатовъ курсъ значительно повышается!
— Да, если еще биржа примется покровительствовать добродтели… заворчалъ Аристидъ.
Торопясь кончить и мечтая объ обд, конгресисты быстро вели третью балотировку. Посл послдней проврочной переклички швейцары торжественно унесли корзины, куда всыпали изъ урны избирательные билеты, они несли ихъ съ благоговніемъ, какъ какіе-нибудь священные сосуды. Вскор вернулись счетчики съ листами въ рукахъ.
Жакъ пришелъ на трибуну дамъ чтобы проститься съ ними, а также чтобы лучше видть послднюю сцену, послднюю торжественную минуту. Старый предсдатель сената всталъ и сказалъ съ достоинствомъ, но съ волненіемъ въ голос:
— Г. Цезарь Мирво получилъ 422 голоса. Я провозглашаю г. Цезаря Мирво президентомъ французской республики!
— Кто будетъ радъ, такъ это m-me Папильонъ!
Это пронзительное восклицаніе съ сильнымъ провансальскимъ акцентомъ вырвалось изъ устъ какой-то женщины съ сосдней трибуны. Этотъ крикъ сердца вылетлъ такъ внезапно, такъ непосредственно, неожиданно и загадочно для общества сидвшаго на трибун Сенда что вс покатились со смха.
Посл навели справки: m-me Папильонъ оказалась племянницей новоизбраннаго президента. Крикъ ея подруги остался у всхъ главнымъ впечатлніемъ и воспоминаніемъ конгреса. Долгое время спустя Мирво еще звали президентомъ г-жи Папильонъ.
Рукоплесканія и крики привтствовали Цезаря. Его друзья и т которые еще часъ тому назадъ не были его друзьями набросились на толстяка и оспаривали другъ у друга пожатіе руки, изъ которой должны были посыпаться назначенія. Увлеченный этою первою волной придворныхъ, бормоча, шатаясь отъ волненія побды, онъ вышелъ изъ галереи и пошелъ въ президентскую залу принимать поздравленія министровъ.
Андаранъ вмст съ дамами вошелъ во дворъ Принцевъ. Противъ стеклянной двери ведущей въ галерею гробницъ тснилась густая толпа. Посл нсколькихъ минутъ ожиданія президентъ показался на порог, онъ шелъ уже гораздо боле увренною походкой, съ осанкой и видомъ человка пріучившаго себя къ той мысли что онъ царь. Вокругъ него на лицахъ чиновниковъ и слугъ лежалъ отпечатокъ благоговйнаго почтенія.
— Замтьте, сказалъ Феро Жаку: — изъ-за всхъ этихъ взглядовъ слышатся голоса мертвыхъ.
Дйствительно, можно было видть долгіе вка монархической наслдственности простершіеся въ лиц толпы къ ногамъ Мирво, къ ногамъ товарища съ которымъ вс только-что шутили въ буфет и который вдругъ сталъ другимъ существомъ благодаря какой-то кабалистической операціи. Онъ слъ въ коляску запряженную четверкой артилерійскихъ лошадей.
Тяжелый экипажъ быстро выкатился съ заросшаго травой дворика и обогнулъ бронзовую статую Людовика Великаго. Изо всхъ группъ наполнявшихъ главный дворъ слышались крики: ‘да здравствуетъ Мирво’! Нарядныя дамы махали платками. Вс были веселы и счастливы какъ вокругъ колыбели. У ршетки дворца выстраивался эскадронъ кирасиръ съ саблями на-голо. Ландо врзалось въ него какъ въ рамку, ураганъ солдатъ, лошадей, сабель, блеска прокатился по Оружейной площади, въхалъ на парижское шосе и исчезъ въ облак пыли подъ старыми вязами, унося счастливаго суконщика къ неизвстной судьб ожидавшей его тамъ, въ томъ Париж на который теперь спускалась ночь.
Прислонясь къ ршетк дворца, какой-то человкъ слдилъ за удаляющимся поздомъ президента. Взглядъ его глазъ напоминалъ взглядъ Араба-сокольничьяго когда онъ слдитъ за первымъ полетомъ спущеннаго имъ сокола. Этотъ сокольничій былъ Жозефъ Байонъ, директоръ департамента общественной безопасности.
Брэкъ Фелина былъ подапъ. Эльзеаръ довелъ Дарью до экипажа и простился съ нею. Обернувшись еще разъ чтобы взглянуть на нее, онъ увидалъ какъ Оливье, подбирая вожжи, нагибался къ кому-то и говорилъ:
— Садитесь, Пьеръ! у барона было дло въ Париж, и онъ ухалъ раньше съ поздомъ, садитесь на его мсто, мы довеземъ васъ.
Капитанъ взобрался по лсенк и слъ около княгини Верагиной. Складка неудовольствія показалась между бровями Эльзеара.
— Вздоръ! успокаивалъ онъ себя.— Какой я ребенокъ! Посл всего что она мн сказала? Нтъ, она моя!
И онъ торопливою походкой пошелъ на станцію къ своимъ соціалистамъ которыхъ надо было настроить не теряя времени.
Подобно ему стремился къ станціи и весь потокъ конгресистовъ и любопытныхъ. Дворецъ, паркъ и дворъ опустли и снова погрузились въ. молчаніе, въ воспоминанія, въ смерть, въ ночь…
Только одна тнь еще бродила по терасамъ на верху лстницы Латоны противъ величественной проски открывающейся на озера. Г. де-Кермагекъ забылъ время, забылъ самого себя. Онъ видлъ какъ сло солнце между двумя тополями въ конц алеи, видлъ какъ замерли послдніе розовые отблески заката на неб и на сонной вод. Его мысль убгала впередъ, въ безконечную даль напоминавшую ему просторъ его родной Бретани, его взоръ, казалось, хотлъ проникнуть до ея границъ, а ухо — уловить шумъ ея океана, Тамъ, далеко впереди лежало все что онъ теперь любилъ на свт, сзади него возвышалось то что онъ любилъ когда-то давно: гордый дворецъ, великій и прекрасный вкъ, священныя воспоминанія…
И теперь, какъ утромъ у Резервуаровъ, тоска сжимала сердце старика: онъ чувствовалъ себя отжившимъ среди отжившихъ вещей. Его разсянный взглядъ упалъ на цвточную клумбу и остановился на цвтк, на роз. Роза! слабая улыбка озарила лицо старика. Его послдняя привязанность и самая глубокая печаль! Надолго ли онъ сохранитъ ее среди новаго блеска ея карьеры, блеска естественнаго и безъ сомннія заслуженнаго, но съ каждымъ днемъ отнимавшаго мсто у стараго друга? Онъ нагнулся, сорвалъ цвтокъ, спряталъ его подъ пальто сконфуженнымъ движеніемъ школьника и направился послднимъ изо всхъ къ желзнодорожной станціи, унося съ собою свою послднюю илюзію, свою версальскую розу. Онъ везъ ее той которая ждала его чтобъ узнать отъ него о событіяхъ дня, той которая уже узнала о нихъ изъ устъ барона Сенда и въ эту минуту подобающимъ образомъ награждала этого неоцненнаго союзника за его врную службу.

ГЛАВА XVIII.
Крушеніе.

— Слово принадлежитъ г. Эльзеару Байону.
Эти слова снова раздались изъ устъ президента Дюпютеля. Снова произвели они на палату вліяніе описанное въ начал нашего разказа. Но въ сосредоточенномъ молчаніи привтствовавшемъ появленіе оратора соціалиста на трибун на этотъ разъ было нчто больше чмъ простое любопытство: въ немъ было ожиданіе дйствія.
Бутвьержъ сдлалъ по поводу общей политики запросъ кабинету существовавшему только по имени. Лишившись четырехъ членовъ вслдствіе увольненія трехъ министровъ и выбора въ президенты четвертаго, этотъ кабинетъ въ которомъ одинъ человкъ держалъ заразъ три портфеля просуществовалъ нсколько дней для того чтобы водворить Мирво. Крупныя парламентскія пренія должны были дать указанія относительно составленія програмы и правительственнаго персонала, была надежда на то что большинство окажется согласнымъ съ воззрніями и намреніями новаго президента. Люди говорили — и говорили безъ смха — что Мирво намренъ управлять. Ему приписывали намреніе прежде всего расширить кругъ своихъ дйствій, говорили что онъ хочетъ разбить на-двое партію соціалистовъ и пріобрсти на свою сторону ‘возможные элементы’ ея, договоръ долженъ былъ быть скрпленъ принятіемъ нсколькихъ демократическихъ законопроектовъ и допущеніемъ къ управленію самаго главнаго изъ агитаторовъ.
Всевозможныя искушенія осаждали Байона. Къ нему безпрестанно подсылались люди которые шептали ему на ухо многозначительныя слова. Наканун генеральнаго сраженія эти намеки облеклись въ точную форму. Къ нему какъ бы случайно подошелъ въ кулуар директоръ департамента общественной безопасности.
— Любезный кузенъ, сказалъ Жозефъ,— намъ надо когда-нибудь поговорить откровенно. Никто не восхищается вами больше моего, и я былъ бы плохимъ родственникомъ если бы не довелъ до вашего свднія того что я слышалъ на вашъ счетъ. Я знаю наврно что вамъ желаютъ дать мсто между тружениками новой эры. Какая задача можетъ быть достойне вашихъ талантовъ какъ не преобразованіе нашей колоніальной системы и попытка примнить на этой двственной почв нкоторые изъ приложимыхъ соціалистическихъ принциповъ? Вы одни въ состояніи справиться съ этимъ, и для настоящаго государственнаго дятеля это было бы только предисловіемъ къ великому и неотложному длу внутренней реорганизаціи всей Франціи. Если вы завтра скажете что-нибудь такое что сдлаетъ соглашеніе возможнымъ, намренія о которыхъ я вамъ говорю немедленно перейдутъ въ дйствія. Я знаю это наврно.
Это сообщеніе повергло Эльзеара въ такое умственное безпокойство съ которымъ онъ не могъ справиться.
Власть! возможность, наконецъ, лпить по-своему человческую глину! Съ гордой увренностію въ своихъ силахъ онъ позволялъ своему воображенію летать по широкимъ горизонтамъ которые открылъ ему Жозефъ. Только бы ему поставить ногу на первую ступень лстницы, по остальнымъ онъ взойдетъ шутя! Вскор онъ очутится на вершин, одинъ, властитель, всемогущій ваятель дающій великому народу форму своихъ мыслей, одинъ изъ тхъ знаменитыхъ счастливцевъ, чьи имена отмчаютъ собою историческія эпохи и запечатлваются на-вки въ восторженномъ удивленіи людей. Одно слово, одно незначительное слово для успокоенія глупцовъ, и мечты его дтства осуществятся: онъ будетъ однимъ изъ обтованныхъ избранниковъ, какъ Моисей и Іисусъ Навинъ, какъ Давидъ и Соломонъ.
Между созрвшимъ, наконецъ, плодомъ и рукой готовою его сорвать было только одно препятствіе — капризъ женщины. Конечно, ея онъ добивался больше и раньше всего, сильне всхъ желаній въ немъ говорило желаніе держать въ своихъ объятіяхъ прекрасную, знатную, богатую княгиню и знать что Дарья стала его собственностію, его женою. Но неужели же надо выбирать между двумя мечтами? Неужели она серіозно можетъ требовать чтобъ онъ пожертвовалъ одною изъ нихъ капризу не врно понятаго идеализма?
Капризъ! Теперь онъ не называлъ иначе требованія раздававшіяся въ рощ Аполона, вдохновенная непримиримость, которую онъ и самъ раздлялъ тогда въ страстномъ порыв, казалась ему теперь совсмъ въ иномъ свт. Что за важность если онъ и не обратитъ на нее вниманія? Что изъ этого выйдетъ? Короткое недоразумніе и досада которую онъ успокоитъ доказавъ неопровержимую истину что человкъ лучше служитъ своимъ идеямъ мудрымъ поступкомъ чмъ красивымъ крикомъ. Къ тому же его возвышеніе въ сущности приблизитъ его къ ней: настоящая преграда между нимъ и ею — это его низкое происхожденіе и общественное положеніе. Несмотря на отрицанія Дарьи, Эльзеаръ былъ увренъ въ этомъ. Завтра онъ будетъ министромъ, послзавтра первымъ министромъ, настоящимъ властелиномъ, французскимъ Дизраэли и равнымъ гордой княгин, она покорится блеску его высокой судьбы.
Посл своей бесды съ Жозефомъ онъ провелъ вечеръ и половину ночи въ жестокомъ волненіи, колеблясь между страхомъ, надеждой и желаніями, исписывая и разрывая наброски противоположныхъ рчей. Эта мука внутренней борьбы не улеглась въ немъ и на другое утро до той минуты когда онъ взошелъ на трибуну. Онъ поднимался по ея ступенямъ все еще въ той же нершимости.
Взглядъ которымъ онъ обвелъ свою аудиторію показалъ ему на всхъ лицахъ ожиданіе событія заране разглашеннаго встовщиками. Напротивъ него въ президентской лож Дарья наклоняла свою хорошенькую головку чтобы лучше слышать каждое слово. ‘Я буду тамъ’, сказала она. Она была здсь, на своемъ обычномъ мст, куда такъ часто устремлялись глаза оратора, ища въ ея взор награды за свое краснорчіе. За поясомъ ея былъ приколотъ букетъ розъ который онъ послалъ ей утромъ. Заканчивая свой осмотръ поля битвы, Эльзеаръ увидалъ направо отъ себя въ дверяхъ коридора дежурнаго офицера входившаго въ залу засданія и узналъ въ немъ капитана Андарана. Судьб угодно было назначить сегодня на дежурство именно роту Пьера. Байонъ перехватилъ пламенный взглядъ офицера устремленный на Дарью. Подъ вліяніемъ нервнаго возбужденія минуты это маленькое открытіе подйствовало на него особенно раздражающимъ образомъ, и онъ произнесъ первыя слова своей рчи слегка дрожащимъ голосомъ.
Онъ началъ съ общихъ мстъ, какъ начинаетъ прелюдію піанистъ. Это вступленіе мало отличалось отъ его обыкновенной манеры, въ немъ звучали обычныя стованія соціалистской критики. Факты, говорилъ онъ, оправдали столько предостереженій оказавшихся безполезными! Нравственный кризисъ въ которомъ бьется страна открываетъ глазамъ всхъ негодность системы приведшей къ безсилію и разложенію, для страны насталъ часъ сдлать строгую проврку совсти и принять мужественныя ршенія долженствующія поднять ее. Ораторъ развивалъ эту тему съ силой, безъ горечи, съ властностію слова проступавшею ярче чмъ когда-либо. Его философскія доказательства по вызывали никакого протеста на скамьяхъ центра, напротивъ, тамъ рукоплескали прекрасному выраженію отвлеченныхъ истинъ: оно вполн соотвтствовало тревожнымъ опасеніямъ этихъ людей испуганныхъ недавнимъ потрясеніемъ, и никто не прилагалъ этихъ истинъ къ себ въ частности. Въ тхъ которые слушали его съ такимъ очевиднымъ доброжелательствомъ Байонъ угадывалъ другое чувство: они надялись отъ него на нчто большее, на предложеніе помощи въ минуту общественной нужды, на временное примиреніе которое дало бы возможность всмъ республиканцамъ вмст перейти черезъ опасное мсто.
Мало-по-малу поддаваясь вліянію этого магнетизма, онъ съ безпристрастіемъ воздалъ должную честь людямъ услыхавшимъ крикъ возмутившейся честности и похвалилъ ихъ первое усиліе очистить общественную совсть. Три-четыре министра, личные друзья Мирво, долженствовавшіе уцлть и составить ядро будущаго кабинета, шумно зааплодировали. Ихъ знаменательное одобреніе не прекращалось когда Байонъ перешелъ къ своему любимому положенію, къ необходимости честной попытки примнить въ дл колонизаціи принципы соціологіи въ которыхъ старые народы должны открыть тайну его возрожденія.
— Скажите прямо что вы сегодня же хотите перехать въ павильонъ Флоры! прервалъ его ироническій голосъ г. де-Кермагека съ крайней правой.
Въ отвтъ на эту фразу и на смхъ послышавшійся съ той же стороны, со всхъ скамей лвой раздались возраженія и ободрительные возгласы оратору: ‘Говорите, говорите!’
— Я оставляю безъ вниманія эти намеки, воскликнулъ Байонъ,— и благодарю республиканское большинство которое поняло меня, несмотря на разницу нашихъ убжденій, республиканцы признали добрыя намренія одного изъ своихъ дтей который готовъ пойти на вс жертвы когда видитъ что республика въ опасности…
Шумный взрывъ криковъ ‘браво’ и ‘прекрасно’ встртилъ, это общаніе, для опытныхъ политиковъ слдившихъ съ интересной игрой не оставалось боле сомннія: Байонъ офиціалъ вступалъ во владніе аплодирующимъ ему большинствомъ которое заране было готово стать подъ его знамя, какъ самъ онъ становился подъ знамя правительства.
— Онъ похалъ въ Дамаскъ черезъ Африку, но все-таки детъ въ Дамаскъ!
Асермъ язвительнымъ шепотомъ сказалъ эти слова на верхней скамь амфитеатра, но этотъ шепотъ былъ настолько громокъ что долетлъ до ложи журналистовъ и заставилъ улыбнуться дамъ.
Тогда среди, этого концерта одобреній, увлекавшаго его все дальше и дальше, Эльзеаръ ясно разслышалъ легкій шумъ, необычное движеніе, онъ скоре почувствовалъ это тмъ внутреннимъ чутьемъ которое говоритъ раньше зрнія и слуха. Въ президентской лож одна изъ дамъ встала, отодвинула кресло и направилась къ двери, прежде чмъ уйти она сорвала съ себя букетъ и съ презрительнымъ жестомъ бросила его на полъ, затмъ не оборачиваясь она отворила дверь и исчезла.
Онъ увидалъ, онъ понялъ. Онъ понялъ все въ одну секунду. Какая-то завса разорвалась въ его ясномъ мозгу, за минуту передъ тмъ отуманенномъ парами честолюбія. Онъ не понялъ ея, не понялъ того что она останется навсегда неисправимою идеалисткой! А она его осудила, приговорила безвозвратно, безъ надежды на прощеніе! Невыносимая боль терзала его сердце. И въ ту же минуту онъ почувствовалъ что для него не существовало ничего вн ея, что теряя ее онъ терялъ смыслъ жизни. Въ одну минуту онъ пережилъ вс часы съ нею, вс картины чаръ и надеждъ, начиная отъ столика въ Ниц и кончая рощей Аполона. Кончено! У него будетъ все остальное, но никогда не будетъ того чего онъ желаетъ боле всего на свт. Ему показалось что съ ея исчезновеніемъ рушилась вся зала и вся вселенная. Растерянный, ошеломленный, онъ молча стоялъ на трибун не сводя глазъ съ пустаго мста гд онъ продолжалъ искать ее, съ опущенными руками, какъ пораженный ударомъ молота, по средин начатой фразы.
Вся зала предположила что онъ почувствовалъ себя дурно, какъ это часто бываетъ съ переутомившимися ораторами.
— Отдохните! кричали ему со всхъ сторонъ.
Дюпютель нагнулся къ нему и отеческимъ тономъ проговорилъ:
— Дорогой товарищъ, не сдлать ли намъ перерывъ засданія?
Но Байонъ не слыхалъ и не видалъ ихъ. Вдругъ нервная дрожь пробжала по его тлу, и кровь снова прилила къ сердцу и къ мозгу, бшенымъ движеніемъ мысли, тмъ движеніемъ которымъ онъ бросился бы за Дарьей, онъ вернулъ себ способность слова и заговорилъ съ отчаяніемъ въ голос, какъ заговорилъ бы съ нею моля ее о прощеніи. Онъ слдилъ за ней, онъ видлъ только ее, онъ говорилъ только для нея и слышалъ въ своемъ голос только слова: ‘останься, выслушай, прости!’ И въ то же время изъ устъ его механически помимо его воли вылетали другія фразы, фразы яростныя, но полныя красоты.
… Который готовъ на вс жертвы, на вс уступки, сказалъ я,— если бы за нихъ вы могли дать ему что-нибудь другое кром рабства на обломкахъ! Но вы не можете дать ничего другаго! Вашъ міръ умеръ, и вы хотите чтобъ онъ создалъ новый міръ! Взгляните вы когда-нибудь на ту грязь въ которую вы превратили этотъ міръ, взгляните на самихъ себя!.
И онъ злобно сталъ рисовать мрачную картину обреченнаго имъ на уничтоженіе міра, сталъ говорить уже не съ ясною философскою критикой своего вступленія, а съ бшенствомъ реализма обнажавшаго вс язвы, развертывавшаго всю грязь и дерзко поносившаго и предававшаго поруганію всякую власть.
Сначала его слушали, ничего не понимая,— до того былъ неожиданъ этотъ внезапный поворотъ. ‘Да онъ съ ума сошелъ’! говорили другъ другу Пужардье, Шассе-де-ла-Марнъ и вс старшіе члены палаты, только-что удивлявшіеся его умлой гибкости и теперь не знавшіе чмъ объяснить себ это самоубійство будущаго министра. Но скоро собраніе дрогнуло отъ боли обиды, какъ вздрагиваетъ лошадь неожиданно получившая ударъ хлыста отъ руки которая тихо вела ее въ конюшню. Разразились восклицанія тщетно старавшіяся покрыть могучій голосъ трибуна. Радостный вой отвтилъ имъ со скамей соціалистовъ: потерявъ было сбжавшаго вожака, шайка вдругъ услыхала общанную рчь и восторженно отзывалась на его голосъ.
Онъ продолжалъ, онъ призывалъ къ соціальной войн ряды угнетенныхъ и жаждущихъ справедливости, онъ указывалъ на ихъ безчисленныя колоны двигавшіяся отъ фабрикъ и мастерскихъ, изъ шахтъ и изъ-за сохи. Его гнвъ находилъ чудовищные образы и проклятія пророковъ. Онъ говорилъ не обращая вниманія на тщетные призывы къ порядку и слыша только собственную внутреннюю мольбу: ‘вернись, послушай, я даю теб тотъ крикъ котораго ты хотла!’
Подъ градомъ невыносимыхъ оскорбленій половина собранія встала съ мстъ. Столы хлопали, уста посылали проклятія и ругательства, кулаки угрожали оратору. Съ ближайшихъ ступеней центра самые разъяренные бросились на приступъ трибуны. Кокюстъ, Кантадоръ и другіе соціалисты бросились на встрчу нападающимъ, руки заходили по лицамъ и завязалась общая свалка. Швейцары и пристава принялись силою растаскивать сражающихся. И надо всмъ невообразимымъ гамомъ царилъ громовый голосъ, заглушая ревъ толпы и непрерывный звонъ президентскаго колокольчика.
— Къ порядку! Замолчите! Негодяй! Убирайся къ своей навозной куч! Долой мерзкаго Жида!
Хрипъ послышался въ громовомъ голос, но собравъ послднія силы онъ прокричалъ еще слдующія слова:
— Жидъ, говорите вы? да, я Жидъ! Но я не тотъ Жидъ который порабощаетъ васъ властію золота, вашего единственнаго владыки! Я тотъ который изъ глубины вковъ вынесъ нашъ старый вопль справедливости, крикъ свободы для вашихъ и моихъ угнетенныхъ братьевъ! Я тотъ Жидъ, чья рука начертала на вашихъ стнахъ три роковыя слова которыми вы обманываете міръ цлое столтіе и въ которыхъ вы, безумцы, не сумли прочесть смертный приговоръ вашему Вавилону!
— Выгоните его! слышалось со всхъ лавокъ.
— Я отнимаю у васъ слово! пронзительно кричалъ фальцетъ президента.
— У человчества нельзя отнять слова! Я говорю за человчество! И Байонъ уцпился за трибуну.
Одинъ изъ секретарей схватилъ шляпу президента, надвинуль ее на блую голову старика и потащилъ его внизъ по ступенямъ. Дюпютель въ волненіи даже забылъ объявить засданіе закрытымъ. Депутаты бросились вслдъ за нимъ изъ залы, а пристава стали просить публику разойтись. Въ одну минуту огромный корабль надъ которымъ тшилась буря опустлъ и погрузился въ унылое молчаніе. Только нсколько самыхъ ршительныхъ соціалистовъ выдержали характеръ и остались на высотахъ крайней лвой.
Тогда передъ этою зіяющею пустотой Байонъ пересталъ говорить. Его возбужденная энергія исчезла съ исчезновеніемъ вызововъ палаты. Походкой лунатика онъ сошелъ съ трибуны и слъ на свое мсто между врными Кантадоромъ и Кокюстомъ. Онъ упалъ на столъ, опустивъ голову на сложенныя руки, съ безсмысленнымъ взоромъ, въ изнеможеніи, какъ эпилептикъ посл припадка.
Буря перешла въ кулуары. По требованію сотни негодующихъ голосовъ президентъ ршился на изгнаніе Байона manu militari и послалъ за карауломъ. Солдатики показались на канцелярской лстниц живые, бодрые, но очень удивленные своимъ вызовомъ. Они составили свои ружья въ зал Казиміра-Перье.
При ихъ появленіи выразилось настоящее настроеніе каждаго. На лицахъ нкоторыхъ убжденныхъ парламентаристовъ появилось непритворное огорченіе.
— Это не слыхано! Какой скандалъ! Какой примръ! Святость парламента нарушена! Войска въ законодательномъ собраніи!
Такъ стонали Дюпютель, Шассе-де-ла-Марнъ, Корниль-Лалузъ и другіе.
Но большая часть лицъ выражали дикую радость или тихое веселье. Члены правой, старые озлобленные республиканцы, молодые республиканцы-скептики не скрывали своего удовольствія при вид солдатъ.
— Наконецъ-то! Давно пора! Какъ жаль что на этотъ разъ выгоняютъ только одного! Погодите, это только начало! Это генеральная репетиція общей чистки! Мы еще не разъ увидимъ солдатиковъ!
Вотъ что слышалось въ развеселившейся зал. Эти люди ликовали при вид нарушенія неприкосновенности мста которое они презирали и въ которомъ презирали другъ друга.
Съ холодною коректностію офицера исполняющаго непріятное порученіе капитанъ Андаранъ пришелъ за приказаніями къ Дюнютелю. Посл этого онъ сдлалъ одному взводу знакъ отдлиться и слдовать за нимъ безъ оружія. Онъ вошелъ въ залу засданій чрезъ лвую дверь, приблизился къ непокорному депутату и дотронулся пальцемъ до его плеча.
Байонъ поднялъ голову съ тмъ же безсмысленнымъ взглядомъ ничего не понимающаго человка. Но вдругъ зрачки его расширились: жизнь и сознаніе вернулись въ нихъ, они загорлись сначала ужасомъ, потомъ яростію. Онъ узналъ Пьера. Человкъ который дотронулся до него, былъ онъ, онъ, который только-что дерзко смотрлъ на нее, который любилъ ее, котораго можетъ-быть любила и она! Это та самая зловщая фигура которая преслдуетъ его вотъ уже. нсколько дней и въ которой онъ угадываетъ счастливаго соперника. И этому-то человку его выдаютъ какъ преступника на всенародный позоръ! Охваченный какою-то лихорадкой онъ на-половину привсталъ со скамьи, вытянулъ впередъ безумное лицо и занесъ руку на офицера.
Пьеръ отвелъ плохо направленный ударъ. Рука обидчика скользнула на эполетъ, попробовала сорвать его и безсильно съхала вдоль рукава. Капитанъ поблднлъ, но сдержался, его пальцы снова, но на этотъ разъ съ большею силой опустились на воротъ депутата. Изъ устъ его со свистомъ вылетло одно только слово:
— Выходите!
Изнеможенный, пришедшій снова въ полубезсознательное состояніе, соціалистъ пошелъ послушно какъ ребенокъ. Поддерживаемый Кокюстомъ и Кантадоромъ и сопровождаемый солдатами онъ вышелъ и остановился на порог залы. Туманнымъ взоромъ обвелъ онъ ждавшихъ его товарищей и сдавленнымъ голосомъ прокричалъ:
— Да здравствуетъ соціальная республика!
На это не послдовало ни улыбокъ, ни отвтовъ. Веселое настроеніе вызванное приходомъ солдатъ уступило мсто трагическому ужасу при вид врзавшейся въ рамку двери картины: это блдное, безумное лицо поражавшее своею восточною красотой, эти спутанныя пряди волосъ, эти два комично-нелпые приспшника по сторонамъ и солдаты сзади, все это производило подавляющее впечатлніе. Раздраженіе мигомъ улеглось, сердца всхъ сжались отъ жалости: этотъ несчастный производилъ впечатлніе безумнаго котораго ведутъ на казнь. Зловщая группа скрылась въ конц кулуара и исчезла.
Тогда для исполненія формальности возобновили засданіе, но тотчасъ же закрыли его по общему желанію: угнетенное состояніе духа никому не позволяло продолжать пренія.
Жакъ подошелъ къ брату выстраивавшему свою роту передъ тмъ какъ вести ее домой.
— Мой бдный другъ, нечего сказать, пріятное порученіе выпало на твою долю! И какая муха укусила этого несчастнаго? Въ самомъ ли дл онъ сошелъ съ ума, какъ увряютъ? Я знаю его съ дтства и думаю что ему вскружили голову его пророки. Я всегда думалъ что этотъ блестящій метеоръ кончитъ такимъ образомъ. Ты вернешься къ обду?
— Не общаю, отвчалъ Пьеръ.— Мн прежде надо разыскать двухъ товарищей.
Жакъ поглядлъ на брата удивленно вопросительнымъ взглядомъ.
— Да ты, кажется, тоже помшался? Ужь не собираешься ли ты вызвать этого сумашедшаго? Ты арестовалъ мятежника исполняя свою обязанность полицейскаго офицера: полиція не считается съ отбивающимся отъ нея преступникомъ.
— Я знаю что мн надо длать, возразилъ капитанъ.
— Да вдь это идіотство! Вдь это не выдерживаетъ никакой критики! Я могу подумать что ты имешь противъ него нчто другое.
— Избавь меня отъ этихъ тонкостей: этотъ бандитъ, самъ произнесъ свой приговоръ, сухо закончилъ офицеръ становясь во глав своей роты.
Жакъ увидалъ на лбу Пьера упрямую складку которую зналъ съ дтства. Онъ смотрлъ ему вслдъ и старался объяснить себ это ничмъ не оправдываемое намреніе. Сначала въ голов его зародилось подозрніе, потомъ это подозрніе перешло въ увренность: да, у брата было ‘нчто другое’ противъ этого человка! Его руку вооружало не оскорбленіи полученное отъ сумашедшаго, а другое чувство. И мысли Жака съ ужасомъ остановились передъ этимъ новымъ открытіемъ.
На другой день два открытыя ландо подъхали къ одной изъ полянъ Медонскаго лса. Птицы чирикали, пчелы жужжали въ знойномъ воздух лтняго утра. Изъ одного ландо вышелъ капитанъ Андаранъ съ двумя товарищами-офицерами, изъ другаго Байонъ въ сопровожденіи Кокюста и Кантадора. Онъ былъ въ томъ же оцпенніи какъ вчера. Онъ предоставилъ старому революціонеру заботу относительно условій дуэли и оставался все время безучастнымъ, какъ будто дло шло ire о немъ, и не отвчалъ ни на вопросы, ни на совты друзей. При вид офицеровъ выраженіе досады и смущенія пробжало по его лицу, когда онъ сравнилъ ихъ со своими секундантами: его тщеславіе свтскаго человка было возмущено тмъ что ему пришлось явиться на такое дло въ сопровожденіи такихъ комическихъ личностей. Но это была послдняя вспышка самолюбія, и онъ тотчасъ же снова погрузился въ унылое равнодушіе. Безучастно какъ автоматъ онъ двигался по указаніямъ Кантадора и машинально взялъ поданную ему шпагу.
Черты его лица оживились только въ ту минуту, когда онъ увидалъ въ двухъ шагахъ отъ себя лицо и грудь Пьера. Какъ вчера, искра ярости зажглась въ его потухшихъ глазахъ и судорога пробжала по всему его тлу. Прежде чмъ секундантъ подалъ знакъ къ началу поединка, онъ занесъ шпагу надъ головой и бросился какъ дикій зврь на противника. Прыжокъ былъ такъ внезапенъ что Пьеръ едва усплъ протянуть руку, какъ Байонъ уже всей тяжестью своего тла обрушился на шпагу находившуюся въ этой рук. Секунданты Байона не успли двинуться съ мста, какъ онъ уже лежалъ между ними ловя руками воздухъ.
Доктора подбжали, разорвали рубашку и смущенно переглянулись:
— Онъ погибъ! Легкое проткнуто насквозь… Это вопросъ нсколькихъ минутъ.
Кровавая пна показалась на губахъ Байона, глаза его тускнли. Онъ съ трудомъ приподнялся и сдлалъ знакъ что хочетъ говорить. Кантадоръ нагнулся надъ нимъ и съ восторженною торжественностію сказалъ:
— И ты гибнешь за святое дло! Другъ, великій гражданинъ, пролей въ мое сердце слова которыя ты хочешь завщать міру! Скажи мн свое послднее желаніе которое я передамъ твоимъ мстителямъ будущихъ поколній!
Слабымъ, неяснымъ голосомъ раненый прошепталъ какъ давно заученный урокъ:
— Его поразили не титаны и ему противостали не исполины… но Юдиь, дочь Мерари, сразила его красотой лица своего… она облеклась въ новыя одежды чтобъ обмануть его… Его гдаза были прельщены ея сандаліями… ея красота… плнила его душу… она поразила его главу… своимъ мечомъ…
Дыханіе его прервалось, и прекрасная, блдная голова безжизненно опрокинулась назадъ.
Таковы были послднія слова великаго оратора Эльзеара Байона.

ГЛАВА XIX.
Огорченія Жана.

Эти событія заняли газетную хронику въ продолженіе недли посмертнаго вниманія которое Парижъ удляетъ своимъ обычнымъ актерамъ. Въ печати, въ парламентскихъ кругахъ, въ мір космополитовъ который посщалъ Байонъ, писались взволнованныя статьи, выражались глубокомысленныя мннія на эту прекрасную тему. Слдующая недля была недлей большихъ скачекъ, и тмъ скоре сгладились легкіе круги появляющіеся на поверхности парижскихъ водъ въ томъ мст гд какое-нибудь тло погружается въ глубокій колодецъ забвенія.
Тмъ не мене Эстеръ нашла что княгиня Верагина скоро хоронитъ тхъ кого убиваетъ, когда встртила ея коляску въ Лоншан. Опытная въ распознаваніи всхъ оттнковъ женскаго выраженія актриса замтила на лиц чужестранки торжествующій блескъ обновленной красоты, грозный ореолъ которымъ окружаетъ чело женщины кровавая драма доказавшая ея власть. Зная лучше чмъ кто-либо сердце того человка который былъ жертвой этой драмы, Эстеръ можетъ-быть одна изо всхъ угадала истинную тайну непонятнаго крушенія объяснявшагося такъ различно психологами и политиками.
Въ продолженіе той минуты когда об женщины встртились лицомъ къ лицу он обмнялись взорами въ которыхъ выражалось взаимное обвиненіе: ‘Это вы погубили его, желая поднять его на вой заоблачныя выси до которыхъ онъ не могъ достичь’, говорилъ взглядъ актрисы. ‘Нтъ, вы, отвчалъ взглядъ княгини, тмъ что унижали его стаскивая на землю’. Об были правы въ своихъ упрекахъ: об, какъ сказалъ бы Феро, довели до ярости двухъ мертвецовъ боровшихся въ душ этого человка — алчнаго пріобртателя и мистическаго защитника правды. Об прошли мимо увлекаемыя потокомъ своей молодой жизни: одна съ покорностію фаталиста мирящагося съ неизбжнымъ, другая съ практическимъ инстинктомъ паука который не считаетъ разорванныхъ стей паутины и сейчасъ же принимается за новыя.
У баронесы Долоресъ, въ томъ кругу гд чувства какъ и дла являются краткосрочными операціями, никто не удивился когда Дарья въ вечеръ скачекъ вошла въ гостиную, въ ея красот было что-то надменно-вызывающее.
— Взгляните на нее, говорилъ Фелинъ тономъ знатока, — взгляните на эту ритмичность движеній которая заставляла бднаго Эльзеара говорить что въ складкахъ ея платья запутался маршъ Шопена.
Княгиня сидла съ капитаномъ Андараномъ на томъ самомъ диван въ круглой комнат гд когда-то сиживала съ Байономъ.
— Мн что-то скучно сегодня, говорила она: — я видла слишкомъ много цивилизованныхъ глупцовъ, разкажите мн что-нибудь про дикарей среди которыхъ можетъ-быть самый большій дикарь — это вы сами.
Она съ видимымъ интересомъ слушала короткія отрывистыя фразы Пьера, какъ бы нехотя рисовавшія страну или передававшія мысль. Она прислушивалась съ еще большимъ удовольствіемъ къ его долгимъ промежуткамъ молчанія въ которые онъ погружался посл своихъ разказовъ и къ его подавленному волненію, но всего охотне прислушивалась она къ глухой работ малодушія мало-по-малу разслаблявшаго волю этого человка въ ея присутствіи. Какая женщина устоитъ противъ искушенія согнуть дубъ дотронувшись до него своею перчаткой?
Когда Андаранъ отошелъ, Дарья увидала мисисъ Ормондъ. Американка была единственнымъ человкомъ съ которымъ она чувствовала себя свободно и говорила откровенно: она любила въ этой противоположной ей натур ея непосредственную живость, ясность и методичную смлость ума.
— Кажется, вашъ дикарь по-немногу приручается! улыбаясь спросила ее мисисъ Ормондъ.— Поздравляю! Но позвольте мн быть немножко enfant terrible: вы можете кокетничать съ нимъ, несмотря…
— Не несмотря, а потому что… смло отвтила Дарья.— Какъ объяснить вамъ это? Вы не поймете меня или сочтете меня чудовищемъ, но мн пріятенъ запахъ крови на его рукахъ.
— О, дикая женщина! вскричала мисисъ Ормондъ.— Нтъ, прибавила она посл минутнаго размышленія,— просто женщина, какъ вс мы. Сказать вамъ мое мнніе? Вашъ новый идеалъ называется силой, и этотъ герой подвернулся очень кстати. Вы сходили съ ума по идеямъ и не получили отъ нихъ того чего ждали, теперь съ досады на обманувшія васъ идеи вы полюбите силу. Да, Дарья, вы полюбите ее, потому что она всегда будетъ неотразимо привлекать всхъ насъ.
Княгиня задумалась, какъ бы стараясь проврить точно ли этотъ голосъ былъ отголоскомъ ея собственныхъ мыслей.
— Я полюблю силу которую такъ проклинала? Я буду искать себ господина съ отчаянія что не нашла орудія? Настоящій идеалъ это — сила, владычица природы, создательница жизни? Что жь, это возможно! Арабела, не смйте думать о вещахъ которыя меня пугаютъ… и привлекаютъ.
Жакъ съ возрастающею тревогой слдилъ за отношеніями брата и княгини, и за ихъ ‘флртомъ’ какъ выражалась на своемъ язык мисисъ Ормондъ. Онъ слишкомъ хорошо зналъ что это слово никогда не будетъ имть смысла для Пьера который вложитъ въ страсть всю свою энергію и для удовлетворенія ея сломитъ вс препятствія. Несмотря на то что его ежедневно ждали въ Бурдет, офицеръ подъ разными предлогами медлилъ въ Париж, ссылаясь на всякіе пустяки и умалчивая о самомъ главномъ. Жакъ получалъ изъ дома письма сначала безпокойныя по поводу раны Пьера, потомъ встревоженныя по поводу его непонятной дуэли и, наконецъ, полныя безнадежной тоски.
Сочувствуя страданіямъ Мари, Жакъ въ то же время и самъ за послднее время испытывалъ одни только огорченія. Катастрофа съ Байономъ потрясла его до глубины души: несмотря на разницу убжденій его связывали съ нимъ вс воспоминанія молодости и умственное общеніе тхъ годовъ когда они оба студентами мечтали и строили будущіе планы рядомъ другъ съ другомъ. Старый товарищъ исчезъ, и въ какой драм! погибъ, и отъ чьихъ рукъ! отъ рукъ его брата!
Скоро и другая смерть нанесла чувствительный ударъ одной изъ его старинныхъ привязанностей.
За послднія дв недли г. де-Кермагекъ не показывался въ палат. Жакъ думалъ что онъ ухалъ на побывку въ Бретань. Однажды швейцаръ сказалъ депутату что его желаетъ видть какой-то человкъ: это оказался старый слуга маркиза.
— Ахъ, г. Андаранъ, сказалъ онъ ему,— г. маркизъ очень плохъ! Докторъ сказалъ мн что это конецъ и что надо предупредить родныхъ, но у г. маркиза здсь нтъ никого: г. герцогъ де-Жосе-Лавренъ путешествуетъ по Азіи, и я пришелъ за вами.
Жакъ сейчасъ же отправился вмст съ нимъ на улицу Monsieur и всю дорогу забрасывалъ его вопросами, но честный бретонецъ, отличавшійся не столько образованностію сколько врностію, не сумлъ дать ему никакихъ объясненій.
— Никто ничего не понимаетъ, г. Андаранъ. Докторъ приписалъ ему что-то въ род бронхита, но самъ говоритъ что не понимаетъ какъ такая пустая болзнь одолла такого сильнаго человка какъ г. маркизъ.
Вотъ чего не зналъ докторъ:
Въ вечеръ изгнанія Байона г. де-Кермагекъ, очень обрадованный этимъ новымъ посрамленіемъ парламентаризма, собирался уходить изъ Бурбонскаго дворца и доставалъ свои вещи изъ шкафа приходившагося рядомъ со шкафомъ соціалиста. Дверь этого послдняго стояла настежь: Кокюстъ приходилъ за пальто и шляпой изгнаннаго и впопыхахъ уронилъ съ полки связку печатныхъ протоколовъ и портфель изъ котораго посыпались письма и бумаги. Въ то время какъ г. де-Кермагекъ разбиралъ свою собственную долю ‘раздачи’ при свт газоваго рожка, его взглядъ упалъ на синенькую телеграму валявшуюся у него подъ ногами. Онъ только-что самъ передъ этимъ получилъ такую же депешу и, думая что она выпала у него изъ портфеля, поднялъ бумажку съ пола, но прочтя первыя слова остановился пораженный какъ громомъ. Эти строки были отъ дорогаго ему существа, но обращались не къ нему: Эльзеара умоляли еще разъ, еще одинъ только разъ придти и выслушать совты встревоженной нжности. Выраженія депеши не оставляли никакихъ сомнній относительно характера этой нжности. Низкая измна съ этимъ человкомъ, съ этимъ несчастнымъ котораго сама палата извергла изъ своей среды!
Маркизъ вышелъ, взялъ извощика и веллъ хать на улицу Фортюни, но чрезъ дв минуты остановилъ его, слзъ и пошелъ пшкомъ но другому направленію. Онъ сталъ ходить но набережной, погруженный въ глубокое раздумье, и долго стоялъ облокотясь на перила и не сводя глазъ съ черной рки. Острое чувство озноба вывело его изъ размышленій: накрапывалъ дождь, и посл душнаго воздуха палаты ночная сырость пронизала его насквозь. Онъ вернулся домой и легъ въ постель съ чувствомъ боли въ своемъ старомъ сердц и старомъ тл.
— Легкая простуда, сначала сказалъ докторъ, но во второе посщеніе опредлилъ бронхитъ. Болзнь усиливалась, и докторъ удивлялся:
— Странно! онъ еще такъ крпокъ что могъ бы бороться. Нтъ! больной положительно не борется съ болзнію, сказалъ онъ, наконецъ:— это организмъ который имя вс средства отказывается работать. Въ этихъ случаяхъ ничего нельзя сдлать.
Дйствительно, длать было нечего: старика съдала лихорадка, и когда Жакъ подошелъ къ его постели, агонія уже была не далека.
Маркизъ улыбнулся ему, сдлавъ гордое усиліе вернуть свое обычное веселое настроеніе духа.
— Я очень радъ что могу еще разъ пожать вамъ руку, дитя мое. Старому волку приходитъ конецъ. Какія глупости еще длаетъ ваша палата? Я думалъ что доживу до ея паденія, однако, обманулся въ своихъ ожиданіяхъ. Все насъ обманываетъ, и мы сами себя то же обманываемъ. Если вы хотите не знать страданій и состарться спокойно, Жакъ, то не врьте ничему, потому что на свт нтъ ничего чему бы можно было врить.
Андаранъ попробовалъ пошутить съ больнымъ и обнадежить его веселыми словами:
— Полноте! вы еще долго проживете и пожалуй доживете до возстановленія королевской власти!
— Нтъ! лучше я пойду туда гд она есть. Король остался только на неб.
— Ну, въ такомъ случа примиритесь съ жизнію въ нашей республик.
— Нтъ, нтъ! сказалъ маркизъ,— одна смерть не обманываетъ. Не пройдетъ двухъ дней какъ я буду на караульн.
— Что вы хотите сказать? спросилъ молодой человкъ.
— Такъ, одна мысль… у меня свои понятія о вчности. Вотъ видите ли, такіе люди какъ я не могутъ назваться праведниками: мы слишкомъ любили красавицъ и были слишкомъ упрямы чтобы слушаться кого бы то ни было, не исключая и нашей святой матери церкви. Однако, Господь Богъ, Который не даетъ пропадать ничему, набираетъ для исключительныхъ случаевъ и насъ, какъ, бывало, король набиралъ Швейцарцевъ: это были недисциплинованные солдаты, но за то не задумывались передъ огнемъ. Такъ и мы: въ обыкновенное время мы Ему плохіе слуги, но Онъ знаетъ что мы всегда готовы броситься на идіотовъ которые, воображая что все знаютъ, не знаютъ ничего и смютъ отрицать Его существованіе, на тхъ негодяевъ которые разоряютъ Его церковь, нашу старую мать которую хоть и огорчаешь, а все-таки любишь за то что она создала нашу Францію. Поэтому гд-нибудь у воротъ рая должно быть что-нибудь въ род караульни для такихъ солдатъ какъ мы. О! тамъ будетъ совсмъ не такъ великолпно какъ въ селеніяхъ праведныхъ, то-есть, въ жилищахъ тхъ кто былъ чистъ, покоренъ и добродтеленъ, но тамъ будетъ все-таки сносно. Господь Богъ будетъ заходить туда время отъ времени и говорить намъ: ‘Здравствуйте, непокорные солдаты! Вы немногаго стоили на земл, но вы были внегда готовы идти за Меня въ огонь и въ воду. Я скажу св. Петру чтобъ онъ побаловалъ васъ’… Я не честолюбивъ, Жакъ, и надюсь только на такое мстечко. А теперь сдлайте мн одно одолженіе: сходите въ приходъ за однимъ викаріемъ котораго я знаю: маленькій, блокуренькій человчекъ съ бородавкой, онъ изъ окрестностей Орэ. Только бретонецъ и можетъ понять мои грхи которые быть-можетъ и не такъ велики какъ кажутся.
Жакъ ушелъ чтобъ исполнить это порученіе и общалъ завтра опять побывать.
Онъ опоздалъ. Слуга встртилъ его съ рыданіемъ въ голос:
— Г. маркизъ тихо скончался.
Въ комнат маркиза двое рабочихъ — изъ тхъ сентъуэнскихъ рабочихъ которые постоянно обращались къ нему за помощію — стояли на колнахъ возл кровати, ихъ пальцы перебирали крупныя четки, а губы шептали молитвы. Монахиня ставила на столъ между двумя свчами чашу святой воды, ре найдя буксовой вточки которую она спрашивала, она сняла со стны и поставила въ чашу втку плюща привезенную изъ Горица. Старикъ лежалъ на постели. Сквозь закрытыя вки глаза, казалось, все еще были устремлены на портретъ графа Шамбора. Руки сжимали древнее желзное распятіе, то распятіе которое сохранялось въ роду съ 19 августа 1626 года, когда Жофруа де Кермагекъ шелъ съ нимъ на казнь за графомъ Шале. Выраженіе лица было покойно: на немъ читалась радость и успокоеніе человка вернувшагося, наконецъ, домой.
За отсутствіемъ боле близкихъ людей Андаранъ принялъ на себя вс распоряженія. Онъ присутствовалъ при вскрытіи завщанія. Оно было очень коротко: покойный оставлялъ свое имніе страннопріимному дому въ Морле, а маленькій капиталъ уцлвшій отъ его состоянія г-ж Роз Эстеръ. Нсколько растроганныхъ словъ благодарности сопровождали этотъ параграфъ: ‘это послднее свидтельство моей привязанности и благодарности милой двушк окружавшей заботами мои старые дни и облегчавшей мн мою затянувшуюся жизнь’.
Такимъ образомъ старикъ не имлъ духа или не усплъ измнить завщаніе. Онъ не хотлъ развнчивать своей обманутой мечты и не хотлъ чтобъ и люди развнчали ее посл его смерти.
Маркизъ строго запретилъ объявлять въ газетахъ объ его смерти, и, придя къ выносу, Жакъ засталъ очень мало народа въ квартирк на улиц Monsieur: нсколько увдомленныхъ имъ же депутатовъ правой, человкъ пять старинныхъ членовъ клуба Union и кучку сентъ-уэнскихъ бретонцевъ. Четверо изъ нихъ, служившіе когда-то въ ополченіи, не позволили никому дотронуться до гроба своего бывшаго командира, они отстранили наемныхъ носильщиковъ и сами подняли его. Число провожавшихъ гробъ еще боле уменьшилось въ церкви St. Franois-Xavier. Къ концу обдни у одной изъ колоннъ Жакъ замтилъ орховаго цвта пальто и блую бороду Кантадора.
— Это былъ противникъ, сказалъ онъ Жаку,— ни боролся съ нимъ пока онъ былъ живъ, но мы съ нимъ оба были людьми стараго времени. Онъ былъ вренъ тому что любилъ. Я уважаю его. Я пришелъ поклониться ему.
И вс они, т. е. оба Андарана, революціонеръ и бретонцы проводили до Монпарнасскаго вокзала путешественника возвращавшагося въ склепъ Кермагековъ, или, какъ говорилъ онъ самъ, ‘домой, гд меня ждутъ, ждутъ съ нетерпніемъ и удивляются что я могу еще здсь длать’.
— Его нечего жалть, онъ детъ домой! говорили бдные бретонцы, провожая тоскующимъ взоромъ бретонскій поздъ.
Въ этотъ же день Жакъ получилъ отъ Мари письмо въ которомъ слышалась нестерпимая сердечная мука. Черезъ минуту посл его полученія въ комнату вошелъ Пьеръ, онъ пришелъ сказать брату что не можетъ идти съ нимъ вечеромъ въ гости, какъ это было условлено. Съ такимъ заявленіемъ Пьеръ являлся каждый день. Жакъ, ршившійся поговорить съ братомъ, собрался съ духомъ и сказалъ:
— Братъ! вотъ письмо отъ Мари. Она съ ума сходитъ отъ безпокойства, не хочетъ врить моимъ словамъ и воображаетъ что докторъ держитъ тебя здсь, находя тебя плохимъ. А между тмъ онъ давно отпустилъ тебя на вс четыре стороны. Могу я написать что ты возвращаешься въ Бурдетъ?
— Да, да, конечно, черезъ нсколько дней… сказалъ капитанъ сконфуженно и почти съ досадой.— Ты знаешь что у меня возня по служб, что я сдлалъ глупость взявшись замстить товарища который не возвращается изъ отпуска…
Жакъ всталъ и храбро взглянулъ ему въ глаза.
— Слушай, Пьеръ! Ты всегда позволялъ мн говорить съ тобой какъ говорилъ бы отецъ, если бы былъ живъ. Ты въ первый разъ въ жизни не говоришь мн откровенно причины своего поступка. Это на тебя не похоже!
— Что ты хочешь сказать? Кто въ чемъ провинился? спросилъ офицеръ, и Жакъ увидалъ упрямую складку на его лбу.
— О, ты теперь возненавидишь меня до смерти! Тмъ хуже. Теперь я хирургъ и для твоего жеблага произвожу операцію. Неужели ты думаешь что я не замтилъ какъ твое сердце улетло по стопамъ извстной намъ особы? Оно погубитъ тебя, братъ. Я ничего не могу сказать противъ особы которую я уважаю, но я имлъ возможность хорошо изучить ее: натура интересная и, если хочешь, удивительная, но опасная, въ особенности для тебя, совершенно несогласимая съ твоею. Насколько я знаю ее и тебя, между вами возможно только столкновеніе, можетъ-быть сильное и упоительное, но губительное и быстрое. Сліянія быть не можетъ. Твоя холодная воля, ея пылкая непреклонность,— да я просто вижу въ этомъ два вещества, соединеніе которыхъ можетъ произвести только взрывъ.
— Благодарю тебя за психологическій разборъ и за нравоученіе, смясь прервалъ его Пьеръ.— Что касается меня, то я просто вижу въ высшей степени привлекательную женщину.
— Братъ! я не моралистъ. Если бы ты взялъ приступомъ какое-нибудь негритянское селеніе и сказалъ мн: ‘посмотри, вотъ красавица по которой я схожу съ ума’, то я бы отвтилъ: ‘утшайся на здоровье и потомъ собирай своихъ солдатъ и или дальше не оглядываясь’. Но вдь здсь не то! Здсь отъ тебя потребуютъ жизни, да ты и самъ захочешь отдать ее. Условіе будетъ непрочно, пагубно, и твой твердый разумъ предчувствуетъ это лучше моего. Безо всякихъ ручательствъ за счастіе ты будешь сбитъ съ твоей истинной дороги и оторванъ отъ прекрасной задачи которую ты такъ страстно любишь, которую въ глубин души ты предпочитаешь всему.
— Почему оторванъ? Послушать тебя, такъ нельзя жениться на иностранк.
— Не заставляй меня говорить глупости, возразилъ Жакъ.— Племя и страна ни при чемъ въ вашемъ дл. Не будемъ длать обобщеній. Даже и тамъ, въ ея стран, ты могъ бы напасть на такую подругу какая теб нужна: когда одна изъ этихъ женщинъ уметъ подчинить суровымъ условіямъ жизни сокровища мужества и прямой честности которыми ее одлила природа, то она бываетъ самымъ драгоцннымъ даромъ который небо можетъ дать мущин. Но эта не такова: во-первыхъ, она слишкомъ богата для тебя, ея деньги страшно тяготили бы тебя, мой бдный другъ. Подумай! можешь ли ты себ представить ее вмст съ тобой въ Лэнгъ-Сон или Бафулабе! Пьеръ, а есть такая которая пошла бы за тобой туда! Нтъ, нтъ, дай мн поговорить о томъ о чемъ я хотлъ напомнить теб прежде всего! Если бы даже та особа обладала всми совершенствами которыми надляетъ ее твое увлеченіе, то я, по правд сказать, не занимаюсь ни ею, ни тобою, я думаю о другой, о которой думаешь и ты, о нашей маленькой жемчужин которую ты хочешь разбить. Ты знаешь что ты не свободенъ, ты связанъ съ милою и несчастною двушкой у которой нтъ никого кром тебя и которая живетъ для одного тебя!
— Я никогда не произнесъ ни слова которое связало бы меня по отношенію къ кому бы то ни было, отвчалъ офицеръ сердито, съ глухимъ раздраженіемъ противъ самого себя.
— Бываютъ общанія безъ словъ. По крайней мр она давно считаетъ что ты далъ ей слово. Неужели ты хочешь довести ее до отчаянія? Неужели теб не жаль ея?
Складка на лбу Пьера сдлалась еще глубже, еще зле.
— Найдутся утшители! Ты разыгрываешь драму великодушія, Жакъ. Точно я не вижу благороднаго усилія которое ты длаешь надъ собою! Или ты думаешь что я не видалъ любви которую ты подавилъ въ себ? Ты можетъ-быть еще поблагодаришь меня за мое непослушаніе: все можетъ уладиться къ общему удовольствію. Подумай объ этомъ!
И молодой человкъ, повернувшись на каблукахъ, вышелъ изъ комнаты.
Жакъ пошатнулся какъ отъ внезапно нанесеннаго удара, онъ стоялъ ошеломленный, слушая біеніе своего сердца и отголоски низкихъ внушеній отзывавшихся въ его душ. Онъ машинально, испуганно сдлалъ отталкивающее движеніе рукою и бросился вслдъ за братомъ.
— Замолчи, Пьеръ! заговорилъ онъ, положивъ ему дрожащія руки на плечи.— Думай обо мн что хочешь! Еще разъ повторяю теб, дло идетъ не обо мн и не о теб, а о ней. Такъ же какъ и я, и даже лучше моего, ты знаешь что для нея не существуетъ и не будетъ существовать никого кром тебя. Если ты ее бросишь, то ея судьба несомннна: какъ до сихъ поръ она жила одною надеждой, такъ и состарится она однимъ горемъ, она состарится, какъ тетя Софи, пораженная въ то же мсто и такъ же неизлчимо. Ты хочешь этого нравственнаго убійства, этого упрека совсти? Разв для этого мученичества мы подобрали и пріютили ее ребенкомъ? Братъ, я знаю тебя: ты добръ, ты прямъ, въ эту самую минуту ты больше нашего страдаешь отъ зла которое готовишься нанести невинной двушк которая вритъ въ тебя и склонитъ голову цлуя руку своего палача… Братъ, я говорю теб суровыя вещи которыя на моемъ мст сказалъ бы теб отецъ: ты солдатъ и ты хочешь отдать врагу ввренное теб знамя, эту живую душу!
Пьеръ не возражалъ. Молча, сосредоточенно стоялъ онъ у камина и мялъ пальцами папиросу которую держалъ въ рукахъ. Наконецъ, смягченнымъ голосомъ онъ пробормоталъ:
— Ну, хорошо! Я поду. Увидимъ… поговоримъ… подумаемъ. Напиши имъ что я пріду на будущей недл.
— Почему не’сейчасъ же?
— Я долженъ отлучиться дня на четыре, на пять: поздка въ Дьепъ, давно затянный пикникъ на дачу Сенда. Я общалъ.
— Отговорись! Узжай завтра, сегодня вечеромъ, умоляю тебя!
— Невозможно, я общалъ. Не требуй отъ меня невозможнаго, чортъ возьми!
Онъ схватилъ шляпу и выбжалъ какъ школьникъ спасающійся отъ выговора.
Жакъ вернулся къ себ въ комнату. Съ четверть часа ходилъ онъ взадъ и впередъ, устремивъ взоры на цвты ковра, на т красные и желтые цвты надъ которыми въ душ его разцвло и отцвло столько самообольщеній, мечтаній, честолюбивыхъ политическихъ замысловъ, видній славы, невольныхъ грезъ о томъ что могло бы быть, если, бы Мари… На минуту ему показалось что эти мысли, связанныя съ этими знакомыми узорами, снова оживаютъ въ душ его, на минуту онъ поддался коварнымъ внушеніямъ брата. А что, если это возможно? если счастія хватитъ на всхъ?.. Но сейчасъ же ясный, неумолимый голосъ возвратилъ его къ правд, къ дйствительности: нтъ, горе и несчастіе грозитъ всмъ если онъ броситъ бороться съ Пьеромъ, съ самимъ собою, если онъ попробуетъ выгадать что-нибудь на свою долю и поддастся обманчивой надежд. И Жакъ насмшливо улыбнулся своему безумному искушенію, своей минутной слабости. Онъ слъ за столъ и принялся писать:
‘Милая тетя Софи! Если у васъ нтъ денегъ, то зайдите къ моему нотаріусу, возьмите отъ моего имени сколько вамъ надо и прізжайте скоре вмст съ Мари. Пьеръ въ опасности. Успокойтесь, дло идетъ не о физической опасности, а объ опасности со стороны сердца, которыя всегда угрожаютъ человку. Вы угадываете? Вы поймете, я вамъ объясню все. Но прежде всего прізжайте скоре, не теряя ни одного дня. Только вы, вы об и можете спасти его.
‘Не говорите объ этомъ Мари: не зачмъ пугать ее. Скажите ей, что есть и на самомъ дл,— что у отца ея очень сильный приступъ подагры который долго не позволитъ ему двинуться съ мста. Я былъ у нашего легкомысленнаго дядюшки Сеновера: онъ очень опустился и проситъ повидаться съ дочерью. Приличіе и долгъ требуетъ чтобы Мари исполнила его желаніе. Привезите ее скоре подъ этимъ предлогомъ, милая тетя! Прізжайте вытащить Пьера и помочь вашему Жаку. ‘
Онъ самъ опустилъ это письмо въ ящикъ и вернулся домой успокоеннымъ и увреннымъ, какъ бываетъ съ человкомъ посл каждаго разумнаго поступка, посл каждой попытки подавить въ себ эгоистическія стремленія.

ГЛАВА XX.
Мари.

Три дня спустя Жакъ встрчалъ своихъ родственницъ на вокзал. Увидавъ его одного, Мари открыла огромные, растерянные глаза, какъ будто бы нашла весь Парижъ пустымъ и покинутымъ людьми.
— Пьеръ въ Нормандіи по дламъ, сказалъ Жакъ,— по дламъ службы, которыхъ онъ не могъ отложить. Онъ завтра прибжитъ къ вамъ.
Онъ устроилъ тетю Софи и Мари въ гостиниц недалеко отъ своей квартиры. Тетя Софи сейчасъ же отвела племянницу къ ея отцу. Старый кутила обыкновенно проводилъ лто въ Оз, теперь, прикованный къ мсту своими недугами, онъ стоналъ, жаловался и требовалъ услугъ дочери о которой вспоминалъ только тогда когда ему была нужна сидлка.
Тетка сейчасъ же вернулась чтобы на свобод выспросить Жака.
— Ну? что случилось? Юбка, насколько я могу судить по твоему письму?
— Хуже, отвчалъ племянникъ:— волшебница и настоящая! И онъ подробно разказалъ въ чемъ дло.
— Ахъ, разбойникъ! и вс-то они на одинъ ладъ! имть у своихъ ногъ ангела и бжать за какою-то колдуньей-казачкой!
— Тетя, не надо слишкомъ строго судить Пьера. Подумайте: такая пылкая натура какъ онъ, попавъ посл десяти лтъ лагерной жизни въ изнженную парижскую атмосферу, встрчаетъ заискивающее вниманіе со стороны чаровницы, одной изъ царицъ Парижа… У всякаго закружилась бы голова. Но братъ честенъ: его самого мучитъ мысль о гор Мари. Еще ничто не потеряно. Я уже поколебалъ его.
Старая два запустила руки въ кружева своего чепца и проговорила со вздохомъ свидтельствовавшимъ о далекихъ воспоминаніяхъ личнаго опыта:
— Камень пошатнувшійся на краю пропасти сдвинется съ мста только для того чтобы скоре упасть въ нее. Ну, да нечего длать, надо бороться если еще не поздно! Дло идетъ о счастіи малютки.
‘Малютка’ ничего не знала о происходившихъ на счетъ ея совщаніяхъ, но она предчувствовала какую-то тайну, угрозу, какія-то темныя силы готовыя раздавить ее въ этомъ незнакомомъ город. Все въ немъ было страшно. Она нигд не встрчала здсь той защиты знакомыхъ лицъ и предметовъ которая ограждаетъ насъ отъ смутныхъ опасеній Мари чувствовала себя въ этомъ огромномъ Париж какъ ночью въ лсу: ей было холодно среди этихъ безыменныхъ прохожихъ, на улицахъ ведущихъ неизвстно куда, между домами которые никогда не улыбались и не сочувствовали ея минувшимъ радостнымъ или печальнымъ мыслямъ. Сами церкви не казались ей родными. На другой день посл ихъ прізда тетя Софи повела ее поставить свчку Божіей Матери Побдительниц. На возвратномъ пути Сена такъ весело блестла подъ лучами солнца, утро было такъ хорошо что Мари немножко ободрилась и развеселилась. У дверей гостиницы ихъ ждалъ Пьеръ.
Онъ постарался принять прежній товарищескій тонъ и шутилъ со своею кузиной какъ съ ребенкомъ, онъ говорилъ съ несвойственною ему преувеличенною фамильярностію и достигъ только того что показался стсненнымъ и церемоннымъ. Мари тотчасъ же поняла что онъ отступаетъ назадъ и что принимаетъ товарищескій тонъ для того чтобъ избавиться отъ необходимости быть нжнымъ. Она сейчасъ же приняла съ нимъ сдержанно-достойную манеру которая впрочемъ плохо скрывала нмые упреки ея взоровъ. ‘Пьеръ раскаивается въ своей минутной уступк, думала она, его африканскія идеи и стремленія снова завладли имъ’. Одна ли Африка? Нтъ, здсь была и другая причина, и Мари скоро почувствовала это. Бесды ихъ возобновлялись, если только можно назвать бесдами тягостное молчаніе съ глаза на глазъ. Мари стала ссылаться на требовательность отца для того чтобъ укоротить и сдлать рже эти мучительные часы, для того чтобъ освободить Пьера (она чувствовала что освобождала его) и избавить себя отъ лишнихъ огорченій.
Тетя Софи надялась на объясненіе которое само собой положило бы конецъ недомолвкамъ молодыхъ людей. Но когда она увидала что ледъ держится, что время идетъ и что необходимо дйствовать, она взяла племянницу и въ нсколькихъ словахъ, со всевозможными смягченіями и предосторожностями навела ее на истинный слдъ. Едва она начала свою рчь, какъ Мари ее докончила. Со страшною ясностію молодая двушка смрила всю глубину угрожавшаго ей несчастія и ршительно сказала:
— Я потеряла его.
Бдные испуганные глаза длали страшныя усилія чтобъ удержать слезы. Мари встртила ударъ не вздрогнувъ, съ молчаливою покорностію.
— Только бы онъ нашелъ счастіе тамъ гд ищетъ его! сказала она.— Это было слишкомъ хорошо для меня. Господь захотлъ испытать меня: да будетъ воля Его. Подемъ домой, тетя.
— Напротивъ, дурочка, останемся! Надо охранятъ свое имущество отъ воровъ, надо драться прежде чмъ отдать его въ ихъ руки!
Мари выпрямилась движеніемъ оскорбленной гордости.
— Что ты, тетя! чтобъ я сталала поперекъ его счастія?
— Да какое тутъ счастіе? стань поперекъ его несчастія! Врь мн, врь намъ, поговори съ Жакомъ который знаетъ эту негодяйку. Его надо вырвать изъ когтей въ которыхъ онъ погибнетъ. Если ты не хочешь этого для себя, сдлай это для него.
Жакъ явился и былъ потребованъ, къ допросу, онъ горячо подтверждалъ слова тетки. Мари не замтила того что было поддльнаго въ этой горячности, она умла читать только въ одномъ сердц.
Наконецъ она сдалась, но неохотно. Хорошо, она попробуетъ, она будетъ бороться, если это дйствительно необходимо для блага самого Пьера. Но при встрч съ нимъ она еще больше съежилась, ушла въ себя и не нашлась ничего сказать.
— Удемъ, тетя: это безполезно.
Съ трудомъ удалось вынудить у нея общаніе сдлать послднюю попытку.
— Хорошо сказала она,— но сдлайте и вы мн одолженіе о которомъ я попрошу. Покажите мн эту женщину рядомъ съ нимъ! Я хочу отдать себ отчетъ и увидать правъ ли онъ.
Она главнымъ образомъ хотла выдержать испытаніе которое неотразимо привлекаетъ всхъ побжденныхъ въ любви.
— Кто знаетъ? Это можетъ оказаться счастливымъ вдохновеніемъ, сказалъ Жакъ.— Сразиться съ непріятелемъ въ его собственной крпости — удалое дло. Но какъ это устроить? Ахъ, вотъ что: на этой недл Сенда длаетъ свой благотворительный сборъ съ публики, то-есть, устраиваетъ утренній платный концертъ у себя въ отел для какихъ-то пріютовъ. Завтра я привезу вамъ два билета.
Мари дала себя повезти на этотъ концертъ какъ на казнь. Ея сердце готово было разорваться когда ихъ экипажъ остановился у подъзда дома на улиц Виньи.
Не обращая никакого вниманія на окружавшую ее роскошь, молодая двушка искала глазами только одну особу. Жакъ указалъ ей на нее въ первомъ ряду креселъ. Пьеръ разговаривалъ съ чужестранкой. Онъ смущенно подошелъ поздороваться съ родными. Предъ появленіемъ такой красоты, еще усугублявшейся отъ блеска и изящества туалета, Мари почувствовала себя приговоренною въ своихъ собственныхъ глазахъ и такою жалкою что всякое желаніе борьбы покинуло ее. Она съ сокрушеніемъ взглянула въ зеркало на свое бдное платьице работы м-мъ Лафаргъ, лучшей озской портнихи, и на свою прическу устроенную по принципамъ г. Мамуса, перваго озскаго парикмахера.
Знаменитые артисты пли, играли, декламировали. Публик даже досталось рдкое угощеніе въ вид Розы Эстеръ прочитавшей нсколько стиховъ Гейльброна. Концертъ кончился среди атмосферы скуки присущей всмъ собраніямъ такого рода, платная публика разошлась. Жакъ подошелъ къ баронес и просилъ позволенія представить ей свою тетку и кузину.
— Еще бы! конечно! и сладкорчивая Долоресъ бросилась на встрчу двумъ дамамъ со своею ненасытною жаждой оказывать покровительство и со своими изліяніями нжности,— Любезный г. Андаранъ, я надюсь что ваши родственницы будутъ здсь какъ у себя дома и не откажутся остаться на нашъ маленькій завтракъ. О! какая прелесть ваша кузина! Какъ, она въ первый разъ въ Париж? Мы ей покажемъ все, все! Пойдемте, моя милочка, я познакомлю васъ съ нашими друзьями, съ друзьями вашихъ двоюродныхъ братьевъ.
Дарья внимательно оглядла молодую двушку которую подвели къ ней полумертвую отъ страха и волненія и сказала Жаку посл того какъ она отошла:
— Ваша кузина очень мила. Какъ ее зовутъ? Вроятно, Мари? Какой-то англичанинъ уврялъ что вс молодыя двушки во Франціи называются Мари.
— Она скоро будетъ называться Мари Андаранъ, сухо отвчалъ депутатъ.
— Ваша невста? Поздравляю.
— Нтъ, невста моего брата.
— Ахъ, вотъ какъ? сказала княгиня и, бросивъ ему насмшливо-вызывающій взглядъ, обернулась къ Пьеру прося его принести ей стаканъ какого-нибудь питья.
— Какого сами хотите: вы знаете что я люблю.
Между тмъ разговоръ завязался о музык и о програм только-что бывшаго концерта.
— Все это прекрасно, но немножко строго, заключилъ Фелинъ.— Пока эти эраровскіе ящики еще не закрыты, сыграйте намъ, княгиня, одну изъ вашихъ цыганскихъ псенъ чтобы расшевелить насъ посл всхъ этихъ ‘благотворительныхъ угнетеній’.
Со своимъ обычнымъ видомъ царственнаго величія Дарья сла за фортепіано и исполнила желаніе Фелина. Посл нея м-съ Ормондъ, въ сбою очередь, сыграла одну изъ своихъ родныхъ баладъ.
— Вы любите иностранную музыку? любезно обратилась баронеса къ Мари.
— Я слишкомъ мало ее знаю чтобы цнить ее. Я знакома почти только съ нашей старою французскою музыкою.
— О! сказалъ необдуманно Жакъ, — это напрасно! Моя кузина отличный судья, она сама музыкантша, и ея пальцы длаютъ чудеса на фортепіано.
— Въ самомъ дл? воскликнула Долоресъ.— Я ловлю васъ на слов. Милочка, сыграйте намъ что-нибудь, это будетъ такъ мило съ вашей стороны! Насъ бояться нечего, надюсь, вы намъ не откажете.
Мари отступила назадъ, испугавшись больше чмъ если бы ее попросили выпрыгнуть въ окно.
— Иди, не бойся, шепнула ей тетя Софи.— Ты знаешь что сказалъ нашъ соборный органистъ: что лучшей музыкантши нтъ во всемъ департамент.
— Что ты, тетя, да я скоре умру!
— Иди, говорятъ теб!
Княгиня Верагина тоже стала просить:
— Пожалуйста, m-lle Мари! мы просимъ васъ. Французская музыка такъ успокоительно дйствуетъ на нервы, напримръ ‘Блая Дама’ или ‘Свадьба Жаннеты’!
Мари не поняла соли насмшки, но она не могла не замтить ироническаго тона и явнаго намренія этой женщины унизить ее здсь, на глазахъ Пьера…
Тогда — она часто говорила впослдствіи что сама не понимала что съ нею вдругъ сдлалось — тогда робкая и мужественная двушка встала и подъ бичомъ этихъ враждебныхъ взглядовъ и улыбокъ подошла къ фортепіано, сла и положила руки на клавиши. Въ первую минуту ей показалось что пальцы ея никогда не сдвинутся съ мста: все закружилось у нея въ глазахъ — комната, мебель, незнакомыя лица… Она встртила взглядъ Пьера стоявшаго предъ нею сзади фортепіано, пристальный взглядъ пронизывавшій ее насквозь. Она прочла на его лиц страдальческое сожалніе, муки угрызеній совсти, терзанія стыда. Впослдствіи онъ признавался что испытывалъ ощущенія офицера перешедшаго на сторону врага и смотрящаго на свои прежнія войска подъ непріятельскимъ огнемъ. Мари вдругъ увидала его спокойнымъ подъ вязами Бурдета и вспомнила какъ онъ просилъ ее сыграть его любимый отрывокъ Глюка, жалобу Орфея:

J’ai perdu mon Eurydice…

Это воспоминаніе зажгло ее. Она сразу начала играть первые такты аріи. Очень скоро насмшливыя улыбки сбжали съ лицъ слушателей, вс эти утонченные дилетанты, богатые музыкальными впечатлніями, почувствовали себя въ присутствіи рдкаго явленія, когда человческое существо отдаетъ всего себя, всю свою душу черезъ посредство музыкальнаго выраженія. Мари больше не видала никого изъ нихъ, передъ нею былъ Пьеръ, ея милый родной домъ, ея старинное фортепіано, и она вдыхала всю свою жизнь въ это предсмертное рыданіе. Чистая и глубокая жалоба плакала подъ ея пальцами. Если бъ она могла въ эту минуту видть въ зеркал преобразившуюся голову возвышавшуюся надъ скромнымъ платьемъ т-me Лафаргъ, то она успокоилась бы относительно неотразимой привлекательности которую сообщала ей скорбь. Мелодія замедлялась, слабла и наконецъ замерла передъ послдними нотами, какъ будто вся жизнь Мари перешла въ этотъ послдній вздохъ Орфея. Молодая двушка откинулась назадъ блдная, трепещущая, съ полузакрытыми глазами.
— Пьеръ, сказала тетя Софи властнымъ тономъ, — твоей кузин нездоровится, сдлай мн одолженіе, доведи ее до кареты.
Пьеръ подошелъ и подалъ руку Мари. Жакъ хотлъ было послдовать за ними, но тетка дернула его за рукавъ:
— Останемся! пусть они удутъ.
Баронеса волновалась, предлагала нюхательную соль.
— Благодарю васъ, это пустяки, отвчала старая два.— Съ нею иногда бываютъ обмороки, пусть она лучше детъ домой.
Долоресъ разсыпалась въ похвалахъ.
— Она прелесть! и какая артистка! Она еще не была въ опер? Я хочу чтобъ она завтра же была въ моей лож, я заду, за нею посл обда. Г. Андаранъ, ваша тетушка остановилась у Рица?
— Нтъ, сударыня, въ отел Bon Lafontaine.
— Отлично! Какая музыкантша!
Пьеръ посадилъ молодую двушку въ карету, она упала на подушки почти безъ чувствъ. Здсь, въ виду этого несказаннаго страданія, честный малый не устоялъ противъ непреодолимаго чувства отвращенія къ самому себ и жзлости къ ней.
— Мари, сказалъ онъ,— теб дурно, позволь мн довезти тебя домой.
Онъ слъ рядомъ съ молчащею двушкой. Подъзжая къ дому онъ взялъ ея руку и поцловалъ ее долгимъ поцлуемъ, въ то же мсто и тмъ же поцлуемъ который вызвалъ двушку къ новой жизни.
Мари залилась слезами.
Дома объясненія между ними были очень недолги.
— Ты не можешь простить меня, положительно сказалъ офицеръ.— Въ данную минуту мн больше нечего здсь длать. Лучше всего будетъ если я какъ можно скоре вернусь туда откуда мн не слдовало узжать. Я сейчасъ же пойду хлопотать о моемъ перевод въ Суданъ на мсто какого-нибудь товарища которому онъ надолъ.
Мари слабо кивнула головою въ знакъ одобренія и не возразила ни слова. Онъ вышелъ со своею обычною ршительностію для того чтобы сейчасъ же начать необходимые переговоры и просить Жака помочь ему въ министерств.
Тетя Софи оставила ихъ въ поко въ продолженіи двухъ дней, но когда она узнала что переводъ Пьера можетъ состояться, то позвала обоихъ племянниковъ и племянницу къ себ въ комнату.
— Скоро вы перестанете длать вздоръ? спросила она.— Надо ковать желзо пока оно горячо… и сердца также. Вы можете хать къ дикимъ, если вамъ угодно, но только вмст. Проси прощенія, негодный мальчикъ, и бери свою жену!
И обратясь къ Мари она продолжала:
— Прости его, малютка! и дай Богъ теб никогда не узнать что еще счастіе, если имъ приходится прощать только такія провинности!
Мари недоврчиво колебалась съ выраженіемъ боязливаго достоинства.
— Я не хочу твоего сожалнія, Пьеръ…
— Это не сожалніе! воскликнулъ онъ въ искреннемъ порыв,— это любовь, любовь къ теб за твое мужество которое побдило все.
Удивленная улыбка блеснула во влажныхъ глазахъ.
— Мужество? Напротивъ, я очень боялась, такъ боялась, какъ ты когда шелъ въ первое сраженіе. Я сдлала то же что и ты: я собралась съ духомъ и пошла…
Она протянула ему руку, онъ отстранилъ ее, взялъ обими руками ея голову и крпко поцловалъ ее.
Дло было ршено очень скоро. Одно досадное препятствіе немного омрачало счастіе Мари: они хотли бы ухать въ Бурдетъ и внчаться въ старой деревенской церкви, но объ этомъ нечего было и думать. Папа Сеноверъ лежалъ недвижимо, и приличія требовали чтобы свадьба происходила вблизи него въ Париж. Ее назначили въ половин іюля.
На другой день вечеромъ Жакъ получилъ маленькій свертокъ и записку отъ княгини Верагиной.
‘Любезный г. Андаранъ! Итакъ вы были правы сообщая мн будущее имя вашей кузины. Но вы меня считали хуже того какова я на самомъ дл. Еслибъ я хотла бороться!. Но я не хотла. Я не хочу длать зла, я поняла что уже сдлала его такъ много… Я не хочу разбивать того что можетъ быть истиннымъ счастіемъ: изъ его обломковъ я составила бы себ только ложное подобіе его. Впрочемъ, если мои догадки меня не обманываютъ, то ваши мысли относительно этого вопроса очень близки къ моимъ. Не бойтесь возвращенія вашего врага! Я завтра узжаю въ Байрейтъ и уврена что не услышу тамъ ничего прекрасне той аріи Орфея, которую слышала на-дняхъ.
‘Будьте любезны положить въ свадебную корзину вашей кузины эту старинную бирюзу съ выгравированной на ней персидскою надписью. Мн продала ее одна Цыганка, увряя что это талисманъ заключающій въ себ необыкновенную силу. Пусть онъ сохранитъ Пьера отъ несчастія встртиться съ женщиной подобною мн! Этого я отъ всего сердца желаю вашему брату и его жен. Дарья Верагина.’
— А вдь она не дурная женщина, подумалъ Жакъ.— Сумашедшая, порывистая какъ въ достиженіи добра, такъ и зла, и притомъ несчастная: она сама не знаетъ чего хочетъ, а хочетъ этого съ такою силой!
Онъ хотлъ было показать записку Дарьи брату, но въ эту минуту вошла тетя Софи и, узнавъ въ чемъ дло, сказала:
— Стой, мой мальчикъ! не длай глупости! Зачмъ раздувать погасающіе уголья?
Она взяла записку у него изъ рукъ и поднесла ее къ свчк.
— Да, такъ будетъ лучше, сказалъ Жакъ.— Лучше чтобы наши хорошіе поступки оставались неизвстными для тхъ, ради кого они длаются, они отъ этого получаютъ двойную Цну.
Минуту спустя отъ хорошаго поступка Дарьи Верагиной оставалась только щепотка пепла.

ГЛАВА XXI.
Mors et vita.

Жакъ вернулся въ свою ‘бличью клтку’, гд колесо продолжало свое безсмысленное и безпорядочное вращеніе. Какъ-то разъ онъ привелъ туда и тетю Софи съ Мари которыя подъ руководствомъ Пьера знакомились съ замчательностями столицы. Засданіе было бурно. Тетя Софи выразила свои впечатлнія въ форм слдующаго совта:
— Вотъ что, дтки: когда у васъ будетъ ребенокъ, то не присылайте сюда своей кормилицы: у нея свернется молоко.
— Жакъ, сказала Мари,— я жалю тебя за то что теб приходится жить въ такомъ обществ гд у всхъ злые глаза. Они меня напугали.
— Эта двочка говоритъ какъ нашъ дядя о. Іоакимъ, замтилъ депутатъ.— Когда онъ въ послдній разъ былъ въ Париж, я далъ ему билетъ. Онъ старый священникъ и много душъ исповдывалъ на своемъ вку! Посмотрвъ на выраженіе глазъ нкоторыхъ изъ моихъ товарищей, онъ вышелъ отсюда въ ужас. А между тмъ здсь столько порядочныхъ людей! Но бда въ томъ что въ насъ вселяется бсъ какъ только откроется засданіе.
Однако, въ общемъ, время въ палат стояло довольно спокойное. Новые министры примняли старыя правила своихъ предшественниковъ. Ихъ политика колебалась на всахъ осторожности приводимыхъ въ равновсіе Байонами. Эти ловкіе фокусники припрятали Панаму посл того какъ она сдлала свое дло и поставила нужныхъ людей на мсто ненужныхъ. Все улеглось. Но несмотря на это затишье, въ кулуарахъ продолжала раздаваться вчная жалоба: ‘Куда мы идемъ? Это не можетъ длиться! Чмъ это кончится?’
— А вы что скажете, дорогой професоръ? спрашивалъ Жакъ у Феро.— Можно ли жить ничмъ? Чмъ теперь будетъ жить этотъ міръ опортунистовъ неспособный создать самому себ руководящую идею? Посл 1870 года по выход изъ республиканскихъ пивоваренъ этотъ міръ подчинился научному реализму нашихъ мыслителей и политическому реализму Бисмарка и другихъ Нмцевъ. Подъ прикрытіемъ класическихъ терминовъ либерализма онъ возвелъ въ принципъ борьбу за существованіе, онъ держалъ въ рукахъ правящіе классы удовлетвореніемъ ихъ выгодъ, а массы видомъ рая сверкавшаго въ красивомъ слов республика, эксплоатаціей анти-клерикальнаго чувства и культомъ Альзасъ-Лотарингіи, послдняго прибжища народнаго идеализма. Эти три орудія власти износились. Долгое время стоявшая республика оказалась такою же формой правленія какъ и всякая другая, духовенство боле не страшно, что же касается Альзаса… то спросите нашу молодежь! Нтъ, чмъ они будутъ жить впослдствіи?
— Мн кажется что вс эти тревоги слишкомъ поспшны, отвчалъ Феро.— Мы, какъ сказалъ бы учебникъ физики, находимся въ состояніи неустойчиваго равновсія. Въ этомъ состояніи можно пробыть очень долго. Вспомните что намъ недавно сказалъ одинъ изъ лучшихъ умовъ правительственнаго міра: ‘никто во Франціи пальцемъ не двинулъ бы для поддержанія правленія, если бъ оно падало, но оно не упадетъ, потому что никто не двинетъ пальцемъ чтобъ уронить его’.
— Однако, возразилъ Андаранъ, — наступаетъ минута когда безсиліе жить иметъ конецъ называемый смертію.
— Это ошибка, сказалъ Феро.— Многочисленный народъ не умираетъ, а спускается ступенью ниже на сравнительной лстниц державъ.
— И вы допускаете возможность этого паденія? вскричалъ Жакъ.
— Наши бездтныя семьи и наши винокуры длаютъ его неизбжнымъ. Впрочемъ я не принимаю и не отрицаю ничего что не въ моей власти, я только смотрю, прибавилъ старый врачъ.— Живые будутъ дйствовать все меньше и меньше, а мертвые будутъ продолжать говорить.
— Ахъ, эти мертвые! со смхомъ замтилъ подошедшій Фелинъ.— Вы очень не любезны, докторъ! За что вы дали намъ кличку говорящихъ мертвецовъ?
— Я сказалъ это вовсе не въ томъ смысл, поправилъ его Феро.
Въ это время къ нимъ подошелъ баронъ Лебренъ съ какимъ-то товарищемъ изъ провинціи, помщикомъ, разореннымъ упадкомъ цнъ на хлбъ. Они оба собирали подпись на законопроектъ противъ натурализаціи иностранцевъ, направленный, собственно говоря, противъ Евреевъ.
— Противъ Евреевъ? вскричалъ Фелинъ.— Я подписываю обими руками.
Замчательно что виконтъ де-Фелинъ, проводившій полжизни у Сенда, не находилъ достаточно дкихъ выраженій говоря объ Евреяхъ.
— Въ чемъ вы ихъ обвиняете? спросилъ Феро.
— Ихъ слишкомъ много.
— И кром того, добавилъ Лебренъ,— они оправдываютъ изреченіе своего пророка Исаіи — что каждое слово этого народа есть заговоръ.
Андаранъ отказалъ въ своей подписи. Его природное великодушіе возставало противъ такого остракизма.
— Вашъ законъ не имлъ бы смысла, сказалъ онъ: — онъ вычеркнулъ бы половину великихъ людей изъ нашей исторіи. Что же касается Евреевъ, то среди нихъ есть плохіе, есть и хорошіе. Да вотъ недавно я долженъ былъ хлопотать по поводу экзаменовъ одного молодаго человка — конечно, сына одного изъ моихъ избирателей — и былъ у професора Альфонса Байона, брата этихъ интригановъ. Этотъ человкъ тронулъ меня: онъ со слезами на глазахъ говорилъ объ одномъ изъ нашихъ постановленій направленномъ противъ его соплеменниковъ: ‘Чего отъ насъ хотятъ? говорилъ онъ.— Мой отецъ былъ честію и украшеніемъ страны благодаря своимъ научнымъ работамъ которыми справедливо гордится Франція, я служилъ ей не такъ замтно, но все-таки служилъ всю жизнь, одинъ изъ моихъ сыновей начинаетъ свою университетскую карьеру, другой служитъ въ военной служб и будетъ жертвовать на войн жизнію на ряду съ вашими. Чего же еще надо?’ — Чтобы вы ему отвтили? прибавилъ Андаранъ.— Чего вы еще хотите?
— Быть хозяевами у себя въ стран, отвчалъ помщикъ.
— Да! а теперь хозяева они! въ негодованіи воскликнулъ Фелинъ.
— Полноте, Оливье, сказалъ Жакъ, улыбаясь,— вдь не захотите же вы вернуться къ средневковымъ законамъ, когда къ костру приговаривался даже христіанинъ заслужившій благосклонность Еврейки…
— Спаси Богъ! смясь воскликнулъ виконтъ.— Подумайте, какое ауто-да-фе грозило бы на улиц Фортюни!
— И никакой законъ не помшаетъ тому что во всхъ парижскихъ собраніяхъ свтскихъ и ученыхъ всегда будетъ значительная доля Евреевъ.
— Въ этомъ-то ихъ и упрекаютъ, вставилъ Феро.— Имъ не прощаютъ ихъ первенства во всхъ родахъ дятельности, они знаютъ великій секретъ механики: не терять ничего изъ расходуемаго пара. Лучшая часть вашего пара уходитъ къ небу красивымъ дымкомъ поэзіи и мечтаній, а они весь свой употребляютъ въ дло. Нужды нтъ что васъ больше: немного сжатаго пара сдлаетъ больше дла чмъ весь паръ выпускаемый вами даромъ.
— Все это прекрасно, раздраженно перебилъ помщикъ,— но разв вы не видите что они насъ дятъ живьемъ?
— Вижу, отвчалъ ученый, — это только значитъ что вы представляете изъ себя съдобное мясо. Живьемъ, говорите вы? Неправда! нельзя състь животное пока оно живо и способно защищаться. Если вашему міру суждено погибнуть, то еврейскій элементъ выполнитъ въ немъ свою историческую обязанность, вызвавъ разложеніе его истощенныхъ составныхъ частей приготовляющее въ свою очередь новую жизнеспособную единицу.
— Но можетъ-быть Евреи въ конц-концовъ измнятся, сказалъ Андаранъ,— и сольются съ общею массой.
— Можетъ-быть. Объ этомъ много говорятъ, но ничто не даетъ намъ права утверждать это. Мы можемъ судить только по прошлому. Вс документы которые у насъ естьпоказываютъ намъ тождественность ихъ образа дйствій при тождественности условій, черезъ всю цивилизацію, съ тою же силой, съ тою же удачей, съ тми же средствами, съ тми же крайностями порождающими одно и то же недовріе, одн и т же реакціи какъ на берегахъ Нила и Евфрата, такъ и на Тибр и во всей Европ.
— Любезный професоръ, вашъ способъ защиты Евреевъ заставитъ каждаго сдлаться антисемитомъ.
— Какъ сдлается имъ и весь нашъ народъ, потому что больной борется съ роковою болзнію. Нашъ народъ повинуется вчному, зоологическому закону сохраненія рода. Это чисто-механическое явленіе.
— Но надо ставить нравственный законъ выше! вскричалъ Жакъ, — Это насиліе дико и презрнно!
— Ставьте его выше, если вамъ угодно, сказалъ неумолимый ученый.— Что касается меня, то я не могу ни любить, ни презирать явленіе: я просто изучаю его.
— Во всякомъ случа, заключилъ Андаранъ, — не жалкой стать закона остановить это наводненіе о которомъ я скорблю не меньше другихъ. Только уравновшивающая дятельность облеченнаго властію правительства можетъ вручить управленіе Франціи Французамъ и въ то же время защитить нашихъ гостей всхъ національностей противъ яростныхъ проявленій низкой зависти.
— Да, да, именно, все дло въ облеченномъ властію правительств! хоромъ подхватили депутаты свой обычный жалобный припвъ.
Засданія шли своимъ чередомъ и становились особенно тягостны въ жаркіе іюльскіе дни. Жакъ выходилъ оттуда каждый разъ съ больною головой, безъ апетита и съ озлобленіемъ въ душ. Но онъ снова находилъ атмосферу счастія вокругъ жениха съ невстой погруженныхъ въ важные споры по поводу покупки всхъ мелочей ихъ будущаго хозяйства. Тетя Софи отчитала ихъ такъ хорошо что было ршено отложить пока на время африканскіе планы и провести первый годъ благоразумно во Франціи. Полкъ Пьера долженъ былъ покинуть Парижъ и перейти въ Шербургъ, молодые ршили отправиться туда сейчасъ же посл свадьбы, а потомъ пріхать погостить въ Бурдетъ. Тетка втайн разчитывала на то что къ концу года дтская колыбель станетъ поперекъ дороги въ Африку.
Влюбленная парочка каждый вечеръ смялась надъ унылымъ лицомъ брата-закояодателя.
— Мой бдный другъ, говорилъ Пьеръ,— я узнаю тебя все меньше и меньше. Вс эти громкія слова: правительство, парламентъ, имютъ ровно столько значенія сколько ты самъ имъ придаешь. Скажи себ разъ навсегда что ты находишься въ кафе гд толкутся общительные спорщики, Французы. Настоящая жизнь не тамъ. Что касается меня, то я вижу ее повсюду въ этомъ город труда и умственной дятельности, гд столько людей прилежно работаютъ надъ своимъ дломъ. Отними свою душу отъ того что причиняетъ ей страданіе, и оно перестанетъ для тебя существовать.
‘Онъ правъ’, думалъ депутатъ и все-таки еще возвращался въ Бурбонскій дворецъ и продолжалъ мучиться и терзаться.
Свадьба была назначена на 12-е іюля. За пять дней до этого Жакъ, придя въ палату, увидалъ на президентскомъ кресл вице-президента Шассе-де-ла-Марна который съ подобающимъ волненіемъ заявилъ палат о неизмримой потер понесенной палатою, республикою, Франціей: высокоуважаемый президентъ палаты Дюпютель, хворавшій всю послднюю недлю, скончался въ эту ночь. Дюпютель служилъ долго, замтно и былъ однимъ изъ орловъ республиканскаго режима. Національныя похороны являлись необходимостію. Палата какъ всегда единодушно согласилась съ проклятіями въ душ, торжествовали одни радикалы: они разчитывали на одн изъ тхъ пышныхъ гражданскихъ похоронъ которыя учатъ народъ освобождаться отъ предразсудковъ и бсятъ духовенство. Но ихъ надежды не сбылись: пріхала старуха, мать Дюпютеля, потребовала священниковъ, стойко выдержала вс нападенія и не захотла уступить своихъ правъ. Пришлось сдаться, затаивъ досаду на напрасно разршенный кредитъ.
Погребеніе было назначено 12-го іюля въ половин одиннадцатаго утра въ церкви св. Магдалины. Внчаніе Пьера должно было быть въ двнадцать часовъ въ церкви св. омы Аквинскаго. Жакъ имлъ въ своемъ распоряженіи часъ времени и пошелъ на похороны своего президента. Все что движется, живетъ, блеститъ и хоронитъ въ Париж, весь политическій, дловой и ученый міръ всходилъ по ступенямъ огромной церкви. Многіе изъ депутатовъ останавливались на паперти, обмнивались рукопожатіями, болтали. Асермъ, наканун вернувшійся изъ своего путешествія въ Норвегію, забрасывалъ Фелина вопросами о послднихъ парижскихъ событіяхъ:
— Въ палат ничего новаго? Врю. А у Сенда?
— Взгляните на барона оплакивающаго Дюпютеля: онъ процвтаетъ.
— Княгиня Верагина утшилась посл драмы Байона?
— Княгиня Дарья? Она поетъ совсмъ на новый ладъ и не вызжаетъ изъ Байрейта. Говорятъ что она очень увлекается знаменитымъ венгерскимъ теноромъ въ ‘Парсифал’ и забыла о нашемъ бдномъ тенор Эльзеар.
— А Роза Эстеръ? Каковъ ея трауръ по маркиз?
— Настоящая поэма! Трауръ безупречнаго вкуса не совсмъ по отц, не совсмъ по муж, нжнаго мягкаго чернаго цвта переходящаго въ блдно лиловый, если долго смотрть на него. По-видимому Гедеонъ вступилъ въ права наслдства и раздляетъ ихъ съ молодымъ Гейльброномъ для разнообразія. Впрочемъ, таланта и успха боле чмъ когда-либо. Она какъ будто не касается ничего, а между тмъ касается всего. Всякій ее слушаетъ, всякій длаетъ то что она хочетъ и замчаетъ это только впослдствіи. Если будемъ живы, то мы увидимъ ее еще очень высоко.
Жакъ вошелъ въ церковь и присоединился къ делегаціи депутатовъ. Каждый изъ этихъ людей, убаюкиваемый музыкой органа, уносился туда куда влекли его мысли. Если бы можно было вскрыть ихъ головы и заглянуть въ ихъ мысли, то какое вавилонское столпотвореніе оказалось бы въ церкви!
Ораторы назначенные для произнесенія рчей надъ покойнымъ обдумывали свои фразы. Министры и вожаки группъ пользовались свободнымъ часомъ чтобы сообразить планъ дйствій на-завтра. Т которые не находились подъ гнетомъ суетливой необходимости, т которыхъ неожиданный видъ близкой смерти заставлялъ на минуту сосредоточиваться углублялись въ свои размышленія. Каждый изъ нихъ былъ подъ властію говорившихъ въ немъ мертвыхъ поколній. Рядомъ съ катафалкомъ стоялъ Корниль Лалузъ. Старые крестьяне, его предки, боявшіеся савана и ада, содрогались въ его душ. Выше ихъ три поколнія близорукихъ раціоналистовъ бунтовавшихъ противъ церкви возбуждали его противъ этихъ священниковъ и ихъ глупыхъ угрозъ, — и вотъ онъ стоялъ озлобленный, презрительный, окаменвшій въ своемъ страх и ненависти и мысленно готовилъ новыя мры противъ духовенства.
Рядомъ съ барономъ Лебреномъ престарлые члены правой склоняли свои блыя головы при вынос Св. Даровъ. Въ глубин ихъ тихой и спокойной совсти наслдственная вра ихъ отцовъ длала свое дло безусловной, мирной покорности.
Другіе продолжали разговоры начатые на паперти и обсуждали шансы кандидатовъ Дюпютеля. Честолюбіе, интриги, хитрость шептались подъ грозныя слова хора: Solvet seclum in favila. Тамъ и сямъ запасливые люди вынимали изъ кармановъ бисквиты и кусочки шеколада которыми угощали своихъ сосдей. Фелинъ, устремивъ взглядъ на толпу дамъ, искалъ глазами мисисъ Ормондъ и ждалъ рукопожатія которымъ они обмняются при выход. Для него, какъ и для большинства собравшейся молодежи, похороны Дюпютеля были однимъ изъ тхъ свтскихъ собраній, цль которыхъ безразлична и которыя хороши только тмъ что позволяютъ лишній разъ увидаться съ любимою женщиной.
Жакъ думалъ и невольно проникался благоговйнымъ и грустнымъ умиленіемъ при звук этихъ поэтическихъ и величественныхъ пснопній. Онъ съ сожалніемъ смотрлъ на Корниль-Лалуза, Ренара, Бутвьержа и всхъ этихъ пигмеевъ старавшихся своими безсильными руками поколебать громаду религіи. Онъ завидовалъ членамъ правой и желалъ бы имть ихъ вру, прочную какъ математическая теорема.
Его пробудило къ дйствительности сознаніе что ему пора уйти изъ церкви и хать съ Пьеромъ въ церковь св. омы Аквинскаго. Здсь офиціальная церемонія только-что началась и рчи грозили затянуться надолго прежде чмъ тло Дюпютеля сможетъ двинуться къ Орлеанскому вокзалу, а оттуда въ родной департаментъ.
— Оставимъ мертвыхъ погребать своихъ мертвецовъ, сказалъ депутатъ переходя на лвый берегъ Сены.
Контрастъ былъ поразителенъ между оставленною имъ церковію и между тою въ которую онъ вошелъ за женихомъ и невстой. Въ той было шумное и пышное паденіе въ небытіе, въ этой — скромная и начинающаяся жизнь. Обрядъ былъ скромный и семейный: Пьеръ позвалъ на него только своихъ товарищей.
Жакъ узналъ въ ихъ числ нсколькихъ суданцевъ и на минуту почувствовалъ себя какъ будто снова въ Сенегал и снова пережилъ тогдашнія впечатлнія. Конечно, ихъ маленькая кучка прошла бы незамченною въ толп знаменитыхъ и вліятельныхъ лицъ которую только-что покинулъ Жакъ, но все-таки эта кучка солдатъ представляла больше жизни и силы чмъ вс ‘корпусы’ и ‘полные составы группъ’ собравшіеся вокругъ трупа президента палаты.
Предъ алтаремъ, вся погруженная въ благоговйное счастіе, Мари благочестиво слушала слова дававшія ей право на это счастіе. И въ восторженныхъ глазахъ молодой двушки, и въ серіозномъ взгляд Пьера свтилась жизнь свтомъ богатой общаніями зари. И какъ ни велика была ршимость Жака не прислушиваться къ страданію своего сердца, онъ все-таки почувствовалъ что всякая жизнь входя въ міръ причиняетъ кому-нибудь боль… Примръ самозабвенія онъ видлъ въ тет Софи. Подъ султаномъ изъ перьевъ, весьма сомнительнаго вкуса, замнившимъ на этотъ торжественный день черныя кружева наколки, старая два смотрла съ гордостію одержавшаго побду полководца. А между тмъ, думалъ племянникъ, долженъ же быть въ этой душ отголосокъ грусти: она дала другой то чего сама не получила.
Счастливая чета вышла изъ церкви рука объ руку, соединенная на всю жизнь Въ ризниц Жакъ первый подошелъ къ Мари. Она потянулась къ нему милымъ движеніемъ благодарной близости.
— Спасибо, Жакъ! я обязана теб большою долей моего счастія.
И она подставила свой лобъ для поцлуя. Жакъ сдлалъ видъ что не замтилъ этого движенія и крпко пожалъ ея об протянутыя ручки.
— Подождемъ лтъ десять, сестренка, и посмотримъ будетъ ли за что меня благодарить, сказалъ онъ.— Пока благодари только собственную храбрость!
Говоря эти слова, онъ поглядлъ молодой женщин въ глаза грустнымъ и кроткимъ взглядомъ, полнымъ любви, самоотреченія и прощальнаго привта. Поняла ли она все что было въ этомъ взгляд? Она даже и не замтила ничего. Счастіе слпо.
Въ то время какъ Мари принимала поздравленія офицеровъ, Пьеръ съ жаромъ обнялъ брата.
— Я внчался не безъ отца, потому что ты былъ здсь. Ты былъ отцомъ. Спасибо, Жакъ!
Въ почтительномъ и благодарномъ звук этого ‘спасибо’ слышался цлый міръ взволнованныхъ намековъ. Жакъ почувствовалъ себя вознагражденнымъ. Желая прервать воспоминанія прошлаго, онъ заговорилъ о мене волнующихъ предметахъ и, посмотрвъ на часы, сталъ торопить брата:
— Ты опоздаешь на Шербургскій поздъ! вамъ остался всего часъ! прощайся съ товарищами.
— Сейчасъ, сейчасъ, я ихъ отправлю, и мы задемъ домой только для того чтобы дать Мари переодться. Ты подешь на вокзалъ съ тетей Софи?
— Нтъ, я пріду немного позже: мн надо на десять минутъ захать въ Бурбонскій дворецъ. До свиданія!
Феро въ церкви просилъ его захать вмст съ нимъ въ бюро одной комисіи и помочь ему навести тамъ одну необходимую справку.
Жакъ засталъ ученаго въ бюро и разыскалъ требуемые документы, посл чего оба депутата направились къ выходу по опустлымъ заламъ дворца. До слуха ихъ долетли глухіе звуки похороннаго марша.
— Ахъ, сказалъ Жакъ,— да вдь это должно-быть нашъ президентъ въ послдній разъ прозжаетъ мимо своего дома. Пойдемъ, поклонимся ему еще разъ!
Они вышли на терасу сада съ той стороны гд Бургонская улица выходитъ на Сенъ Жерменскій бульваръ и облокотились на желзные артишоки которыми Мадье де-Монжо вооружилъ низкую стну чтобы защитить ее отъ гнва толпы.
Въ этотъ день толпа не гнвалась, а напротивъ, веселилась:вс лица горли живымъ любопытствомъ и сердечною общительностію удивительной парижской толпы, всегда умющей приноравливаться къ камертону самыхъ различныхъ церемоній. Вс они съ покорностію принимали послднія капли только-что пронесшейся дождевой тучи. На мосту показалось шествіе впереди котораго бжалъ рой мальчишекъ.
— Скоре! понукали они другъ друга,— на улицу Бака! Тамъ мы влземъ на телеграфные столбы!
— Нтъ, возражали другіе, — тамъ мста уже наврно заняты. Надо бжать дальше, къ Огюсту: онъ сказалъ что прибережетъ намъ мстечко на Дантон.
Прохала погребальная колесница подгибавшаяся подъ тяжестію внковъ, но она казалась только побочною принадлежностію всего этого парада гд весь интересъ сосредоточивался на живыхъ. Постороннею принадлежностію казалась также и коляска со священниками.
— Священники! стало-быть онъ былъ не настоящій! сказалъ своему товарищу одинъ рабочій.
— Настоящихъ не бываетъ! поучительно отвчалъ товарищъ
За колесницей шла обширная семья Дюпютеля — парламентъ. Съ мокрыми зонтиками, съ подвернутыми панталонами, а нкоторые съ портфелями подъ мышкой, шли они длинною болтающею вереницей, продолжая разговоры начатые въ церкви. Какъ стадо безъ пастыря двигались они въ безпорядк, спотыкаясь и шлепая по лужамъ, всюду внося съ собою суету, перекрикиваясь изъ конца въ конецъ, и казалось что умершій президентъ сейчасъ поднимется со своей колесницы и въ послдній разъ призоветъ ихъ къ порядку машинальнымъ звономъ своего колокольчика. За парламентомъ шелъ пестрый и блестящій дипломатическій корпусъ, среди котораго виднлись физіономіи Китайцевъ, Абисинцевъ и др. За ними слдовали шляпы съ блыми перьями, воинственныя фигуры и усталыя лица генераловъ. Потомъ слдовали внки, безчисленныя делегаціи отъ обществъ и кружковъ, снова внки… Тло Дюпютеля было уже далеко, а конца процесіи все еще не было видно.
Вдругъ раздалась громкая военная музыка: вдоль Тюльерійскаго дворца проходилъ возвращавшійся въ казармы полкъ. Вс головы обернулись, выраженіе всхъ лицъ измнилось: вмсто любопытства въ глазахъ читалось одушевленіе, волненіе. Сердце толпы перешло на ту сторону рки на встрчу этимъ мднымъ звукамъ.
— Вотъ пснь нашихъ самыхъ древнихъ, самыхъ настоящихъ, вчно живыхъ мертвецовъ! вскричалъ Жакъ.— Они и будутъ продолжать жить. Ахъ, дорогой професоръ, если я въ нсколько дней увижу смерть двухъ міровъ, то наврно увижу и рожденіе третьяго! Недавно вмст со смиреннымъ гробомъ моего стараго друга Кермагека исчезъ міръ такой отдаленный что все въ немъ кажется прекраснымъ и благороднымъ. Сегодня вмст съ этимъ мертвецомъ не рушится ли міръ настоящаго которое уже переходитъ въ область прошлаго, но еще слишкомъ близкаго, шумнаго, смутнаго, труднаго прошлаго, скрытыя красоты котораго проявятся только поздне, въ глубокомъ молчаніи, на его развалинахъ? И наконецъ, сейчасъ, недалеко отсюда, я видлъ уголокъ міра который создастъ намъ новое величіе, новую будущность, міра молодаго и гордаго, богатаго энергіей и любовію. О, этотъ міръ будетъ прекрасенъ!
— Да, пока не отживетъ, отвчалъ ученый.
Андаранъ почти съ ужасомъ посмотрлъ на старика: ему казалось что въ этомъ высокомъ человк онъ видитъ воплощеніе вка, всего своего вка, страшнаго своимъ умомъ, все понявшаго, все смрившаго, все осудившаго, неспособнаго боле ни на какое творчество и покоряющагося своему безсилію.
Въ эту минуту вниманіе его было привлечено прозжавшею каретой. Онъ узналъ украшенное блыми розами купэ увозившее на вокзалъ Пьера и Мари. Задержанная на перекрестк процесіей карета на минуту остановилась. Сердясь на задержку и желая узнать ея причину офицеръ высунулся въ окно. Онъ былъ еще въ мундир, уступка которую онъ сдлалъ ребяческому желанію своей молодой жены хотвшей войти въ поздъ и въхать въ Шербургъ подъ руку съ подлиннымъ капитаномъ. Жакъ еще разъ полюбовался на сильную и стройную фигуру брата, на его цвтущій видъ, и еще разъ впечатлнія минувшаго часа, церкви св. омы, Сенегала, заговорили съ прежнею силой въ его взволнованной душ. Повинуясь безотчетному влеченію минуты, онъ протянулъ руку къ чернвшемуся, концу толпы и закричалъ:
— Гони, Пьеръ!
Офицеръ поднялъ голову, увидалъ брата и улыбнулся своею серіозною улыбкой.
— Гони ихъ, Пьеръ! еще громче прокричалъ возбужденный голосъ.
Съ тою же тихою улыбкой, тономъ которымъ успокаиваютъ нетерпливаго ребенка, капитанъ отвчалъ:
— Ты видишь что они сами уходятъ!
И онъ снова слъ рядомъ съ нжно прижимавшеюся къ нему Мари.
Остатки процесіи прошли. Лошади дернули и помчали карету по мосту подъ лучами проглянувшаго солнца.
Жакъ бросился туда же. Феро положилъ ему руку на плечо и показалъ пальцемъ на бульваръ, откуда доносился неясный, слабющій гулъ.
— Слушайте! сказалъ онъ,— а мертвые которыхъ вы хоронили все еще говорятъ…
— Нтъ, сказалъ Жакъ освобождаясь отъ его руки,— я больше не хочу ихъ слушать, я пойду къ живымъ которые дйствуютъ… которые будутъ дйствовать!
Правду, ли сказалъ Жакъ Андаранъ, читатель увидитъ изъ продолженія этого разказа по мр того какъ будетъ развертываться нить событій, изложеніе которыхъ мы предприняли.

Конецъ.

‘Русскій Встникъ’, NoNo 7—11, 1899

Вогюэ Эжен Мелькиор
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мятеж на ‘Эльсиноре’, Лондон Джек, Год: 1914
  2. Саламбо, Флобер Гюстав, Год: 1862
  3. Ты — любовь, Уэдсли Оливия, Год: 1929
  4. Роб Рой. Часть первая, Скотт Вальтер, Год: 1817
  5. Серапионовы братья, Гофман Эрнст Теодор Амадей, Год: 1821
  6. Роза, Гамсун Кнут, Год: 1908
  7. В борьбе за принца, Орци Эмма, Год: 1913
  8. Дон Карлос. Том 1, Борн Георг, Год: 1875
Электронная библиотека