———
———
———
———
———
———
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Голгофа, Свенцицкий Валентин Павлович, Год: 1910
Время на прочтение: 9 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 3. Религия свободного человека (1909-1913) / Сост., коммент. С. В. Черткова. М., 2014. С. 35-41.
———————
Что такое Голгофа?
Позорная казнь? Распятие праведника, причисленного к злодеям? Торжество всесильного синедриона и римских солдат над ‘безоружным Царём Иудейским’, над непризнанным пророком из Назарета? Расправа ослеплённой черни? Распятие Сына человеческого озверевшими палачами?
Но если так, почему же Голгофа поднялась над историей человечества как величайший загадочнейший символ?
Разве не было казней более позорных, более мучительных? Разве не отдавали людей на растерзание диким зверям, не жарили на медленном огне, не бросали в кипящую смолу, не возводили на костры? Разве не был распят ученик Христа вниз головой 1, разве не вырывали куски тела раскалёнными щипцами у первых мучеников христианских? А наука, а политическая борьба? Разве они не знают своих праведников, пророков, апостолов, бестрепетно всходивших на эшафот?
Почему же только одна казнь стала ‘Голгофой’? Почему и верующие, и неверующие чувствуют, что ‘эшафот’ и ‘Голгофа’ — не одно и то же? Почему слово Христово, произнесённое на кресте: ‘Совершилось’ — так волнует душу и является как бы необходимым моментом Голгофы?
Почему величайшие гении человечества связывали своё вдохновение со страданиями Христа? Почему казнь Иисуса стала мировой трагедией?
Не потому распятие стало Голгофой, что Христос больше других мучился на кресте, — смысл Голгофы не в том, что дан был пример мужественной кончины за идею: история знает тысячи таких примеров.
Смысл Голгофы в другом, он лежит за пределами обычных человеческих соображений и оценок — в области религиозной.
Я хочу показать, как христианство понимает этот смысл.
В мою задачу не входит здесь ‘доказывать’ основательность религиозного миросозерцания. Ни оправдывать его, ни опровергать я не буду.
Мне хочется ответить на вопрос, как по-настоящему христианство относится к Голгофе. Показать, в чём лежит смысл Голгофы для верующего христианства.
Не поразительно ли, что орудие казни — крест, стало эмблемой христианской религии? Орудие пытки, на котором люди замучили своего Бога, не изгнано навсегда из человеческой жизни, не сожжено, не истреблено дотла, чтобы и воспоминание о нём обратилось в пепел, а поставлено на самое почётное место.
Кресту молятся, крест целуют, крест стал ‘святым’. Если Голгофу понимать так, как понимает её большинство христиан, — целование креста может быть названо величайшим кощунством. Если крест — орудие казни, а Голгофа — символ только безмерного человеческого страдания, крест не святой, а позорный, безобразный род виселицы, который надо раз навсегда выбросить вон из нашей жизни.
Чёрное монашествующее христианство окрасило всю религию чёрной тенью голгофского креста. Как будто бы вечными событиями Голгофы исчерпывается и заканчивается история земной жизни Иисуса.
‘Словесно’ оно верует во всей полноте, но в религиозную психологию свою, в жизнь восприняло только язвы на руках и ногах Его, кровавый пот, ‘Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил’.
И оделось в чёрный цвет. Облеклось в траур. Траурное христианство подменило христианство голгофское. Превратило христианство в религию ‘крестной пытки’ и, ‘опечаленное’, так и осталось у подножья этого ‘эшафота’, не увидев, как потемнело небо, как завеса в храме разорвалась надвое, как сказал Иисус ‘совершилось’ и гробы умерших разверзлись, ‘и многие тела усопших святых воскресли’…2
За казнью не увидели Голгофы?! 3
И остались с опущенными головами и так и прошли через всю историю мира, чёрные, скорбные ‘лики’…
Это не голгофское христианство: нет в нём религиозной полноты. Оно односторонне, и потому ложно. Но всё же это не ‘подделка’ 4. Ибо в Голгофе было страдание.
Но есть другой вид христианства, тоже скорбный, тоже траурный, делающий себя как бы исключительно уполномоченным проповедовать ‘голгофское христианство’, но всё оно сплошная кощунственная ложь, не имеющая даже односторонней правды монашеского христианства.
Всякое страдание своё оно несёт и сваливает на лобное место. Из жизни своей создаёт сплошное самоистязание. Личными мучениями заслоняет от себя крест Христов и, свою жизнь превращая в ад, называет это Голгофой. Но там, где есть тень личного страдания, нет ни малейших признаков Голгофы. Нельзя свою растрёпанную жизнь, свои эгоистические боли, своё физиологическое и нервное ‘подавленное’ настроение называть Голгофой.
Лекарство против такой Голгофы — души Шарко 5 и развитие силы воли. Личные страдания не только не есть Голгофа, они исключают её. Они ей прямо противоположны. Голгофа начинается только там, где начинается ‘за других’. А если у вас не удалась жизнь, если на вас наваливаются и душат страшные несчастия, если вы не находите места от собственной душевной пустоты, если жизнь кажется вам удушливым кладбищем, если вы не живёте, а боретесь с больными кошмарами своей больной души, если ваша боль есть результат ваших страстей, грехов, самолюбия, тщеславия, бессилия, — не называйте это Голгофой, не прикрывайтесь святым крестом. Не вставайте в позу мученика.
Всё это ложь. Самообман. Безнадёжное бессилие. Самые обыкновенные человеческие нервы и человеческие пакости, а не Голгофа.
Голгофское христианство — нечто цельное, всеобъемлющее, вмещающее в себя понятие ‘вселенской Церкви’, нечто осмысливающее всю жизнь. Великое, как вселенная, безграничное, как вечность. Голгофа — это центр такого миропонимания и мироощущения, которое весь безобразный хаос восстановляет в образе вечной гармонии. А человека соединяет с Божеством не для того, чтобы сделать его ‘рабом’, а чтобы сделать его свободным, как ‘Сына Божия’, и конечную, жалкую, ничтожную жизнь его сделать сопричастной вечной Жизни.
Голгофа не подавляет человека, не повергает его в прах, а тем более не освящает его мелких полуживотных ‘болезненных страданьиц’, — она его возводит на особую высоту, самого его подымает на крест. А понять жизнь во всём её объёме можно только с креста.
Что же такое Голгофа?
В глазах Христа была скорбь, но в них отражалась и ‘зелёная Галилея’ 6. Скорбь и ‘зелёная Галилея’ соединялись в Нём не в ‘перемежающейся’ последовательности, а в некоем единстве.
Чередование радости и горя в нашей психике — это результат нашего бессилия, неспособности к беспрерывному внутреннему напряжению. Единство скорби и радости в христианстве, напротив, есть результат наивысшей абсолютной силы 7. По апокрифической характеристике, ап. Пётр ‘с плачущими плакал, с радующимися радовался’ 8. И это не потому, что он ‘то’ плакал, ‘то’ смеялся 9, а потому, что в его религиозном состоянии духа и слёзы, и радость всегда могли найти живой отклик, потому что слёзы и радость всегда были в его душе в нераздельном единстве его голгофского христианства.
В учении Христа как бы с ‘некоторым’ противоречием даются заветы ‘взять крест свой’ и ‘всегда радоваться’ 10, но Голгофа есть живое ‘осуществление’ в едином акте всего христианства. Это как бы синтез всего дела Христова. Поэтому и в Голгофе крест соединяет в себе орудие пытки, орудие позорнейшей, по тогдашним понятиям, казни и самой полной победы, какую когда-либо видел мир, победы ‘над грехом и смертью’. Соединяет величайшую скорбь распятого Бога — с величайшей радостью воскресшего ‘первенца из мёртвых’ 11.
На кресте не только был ‘убит человек’, но был побеждён ‘мир’. Не только опозорен праведник, но и было ‘искуплено человечество’ 12. Вот почему траур, печаль, а тем более бессильное истерическое ‘хныканье’, не могут иметь места у подножия креста Господня.
Я оставлю в стороне метафизическую сторону учения об искуплении. Я не буду касаться того, что должно быть предметом религиозной философии. Невозможно об этом говорить в небольшой статье. Я коснусь лишь того, что даёт такое понимание Голгофы человеческой психологии 13.
Я утверждаю, что логический вывод из всей нашей жизни — или безумие, или вера в Голгофу и приятие той особой религиозной психологии, которая даёт силы соединить слёзы и радость в единое жизненное настроение. Третий выход, к которому прибегает большинство, не выход, а тупой сон, превращающий живых людей в двигающихся марионеток. Это не выход.
Не вдаваясь в сложное рассуждение, что такое ‘страдание’, беря его просто как факт, я чувствую, что если возможно пренебречь и не испытывать личных своих страданий, то, по самой сущности человеческой психологии, нельзя убежать от сострадания, от жалости, от сознания, что страдают другие. Можно зажмурить глаза и жизнь превратить в игру жмурки, но, если иметь честность и смелость посмотреть мировому страданию прямо в глаза и представить себе со всей реальностью то, что творится ежеминутно на нашей земле, нельзя остаться ‘нормальным’ человеком. В течение одного часа на всей земле убиваются десятки людей, насилуются дети, коверкаются человеческие души. И если вы силой своего воображения перенесёте все эти ‘заглазные’ сцены убийств, насилия и всех ужасов в свою маленькую комнату и переживёте их там, как будто они совершались на ваших глазах, — вы от неизбежного потрясения станете безумным.
Или возьмёте крест, подниметесь на Голгофу, поставите крест свой рядом с крестом Христовым и сделаетесь участником Его Голгофы 14, понимаемой не как душу раздирающая казнь, а как великое событие, объединявшее и смерть человеческую, и Его воскресение.
Я не хочу сказать, что Голгофа — какой-то бромистый натр для больного, какое-то лекарство от сумасшествия и что её ‘надо’ принять, чтобы не сойти с ума.
Я не доказываю, не утверждаю, что вера в Голгофу потому нужна, что иначе человечество превратится в безумных. Я лишь изображаю два человеческих логических выхода. Отвергните Голгофу — и тогда или превращайтесь в тупых, ничего не видящих, не чувствующих, ничем не болеющих, бездушных манекенов, безличных и жалких полулюдей, или откройте двери вашей комнаты для человеческих криков и стонов, и тогда бегите как умоисступлённый на край света…
Примите Голгофу — и тогда не надевайте траура и не бейтесь истерически головой о голгофский крест, а поверьте всей душой своей, что смерть уже побеждена, что мир уже получил силы для своего спасения, — и лишь нужно проявить эти силы во всю их потенциальную мощь 15. И тогда не делайтесь сумасшедшим, а с серьёзной, глубокой радостью, в которой и смех, и слёзы сочетались чудом каким-то в одно, — идите в жизнь для совершения своего великого жизненного подвига.
Если вы поверите по-настоящему в Голгофу — вы не будете растерянно хвататься за голову при виде чужого горя и не будете свои жалкие личные невзгоды переживать как ‘венец мученический’, — вы будете страдать глубокой скорбью вместе с страдающими, в то же время связывая данный момент с вечностью, частное — с общим, индивидуальное — с общечеловеческим, земное — с космическим, смерть — с воскресением, вы найдёте в себе ‘божественные’ силы не пасть под ношей этих безмерных человеческих страданий, вы найдёте в себе силы выйти на победоносную борьбу с ними 16.
Вера в Голгофу, понятая не как ‘казнь’, а как победа над самой страшной ‘мировой казнью’, над смертью 17, — сделает человека бесстрастным в смысле отсутствия рабской привязанности к наслаждениям плоти, равнодушным ко всем личным неудачам, сильным и бесстрашным в борьбе со злом мира, во всех его безграничных проявлениях.
Крест — символ не траурной религии страдания, а победной религии воскресения. Он соединил в одно печаль ‘потемневшего неба’ и радость ‘зелёной Галилеи’.
Страстная неделя.
Сотни тысяч людей ходят в храм и там вспоминают великие дни ‘страстей Господних’.
Но многие ли унесут из церкви то, что могли бы и должны унести с собой с Голгофы?
Унесут ли ту победную радость, которая так ко многому обязывает и так много нового открывает в жизни?
Не многие.
Ибо, если воистину побывали бы на Голгофе и не сотни тысяч, а десятки, даже тысячи, — то тогда вся жизнь бы стала иной.
Не многие, может быть, единицы, всем сердцем скажут за Христом: ‘Свершилось!’
А потому немногие не ‘кончиками уст’, а всем сердцем скажут на приветствие:
— Христос воскрес!
— Воистину!..
Кто не пережил по-настоящему Голгофы, тот не может по-настоящему пережить воскресения!
1 Приговорённый к смерти апостол Пётр считал, что недостоин подвергнуться казни, коею претерпел Спаситель, и просил распять себя головой вниз.
2 Мф. 27, 46, 51-52.
3 Особенно это течение в христианстве было характерно для средневековой католической Европы. Ср. яркий образ: сцену крестного хода с бичеванием из к/ф И. Бергмана ‘Седьмая печать’ (1957).
4 Свенцицкий постоянно дополнял список, данный в работе В. С. Соловьёва ‘О подделках’ (1891). Ср.: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908. М., 2011. С. 142, 164, 366, 496.
5 Шарко Жан-Мартен (1825—1893) — французский врач-психиатр, учитель З. Фрейда, создатель водной процедуры, обеспечивающей массаж всего тела интенсивным напором струи воды.
6 Зелёная Галилея — вошедшее в обиход именование области, особенно по контрасту с каменистой Иудеей. Образ присутствует в рассказе Л. Андреева ‘Иуда Искариот’.
7 См. об этом: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908. М., 2011. С. 141.
8 Многие святые отцы (например, свт. Амвросий Медиоланский) в житиях характеризуются как исполнившие наказ ап. Павла (Рим. 12, 15).
9 Ср. сумасшедшего механика из песни В. С. Высоцкого ‘Письмо в редакцию…’ (1977).
10 Мф. 16, 24, 1 Фес. 5, 16.
11 Отк. 1, 5.
12 ‘Радуйся, Господень Кресте, имже разрешися от клятвы человечество’ (Великая вечерня в праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Стихиры на стиховне). ‘Венец крестный просветил слепотствующих в неведении, разрешил всех одержимых грехом и искупил человеков в целом мире. И не дивись, что искуплен целый мир. Ибо умер за него не простой человек, но Единородный Божий Сын’ (Кирилл Иерусалимский, свт. 13-е огласительное слово).
В отличие от ‘Исповедания веры голгофских христиан’, составленного еп. Михаилом (Семёновым), мнившим, что ‘искупление ещё не совершено до конца, мир ещё не спасён’, Свенцицкий в соответствии с догматами христианства утверждал, что ‘искупление уже совершилось’ (Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908. М., 2011. С. 138, 141, 184, 226, 238, 269, 414, 468), но раскрывал и диалектику последствий голгофской жертвы Спасителя: ‘Это так же, как со смертью. Эмпирически она существует, но для верующих её уже нет, потому что Христос её уже победил’. Свободно покоряющиеся благодати, по мнению Свенцицкого, ‘становятся участниками искупления, все восходят на лобное место’.
Верно отметила О. В. Останина в работе ‘Обновленчество и реформаторство в Русской Православной Церкви в начале ХХ века’ (Л., 1991. С. 144): ‘Если три четверти в идеологии движения ‘свободных христиан’ принадлежало еп. Михаилу, то всё остальное Свенцицкому’. Ошибки и перегибы первого обличал Д. С. Мережковский в статье ‘Земной Христос’ (Русское слово. 1910. 14 октября. 236. С. 2), как ни удивительно, со строго христианской точки зрения, например его тезис ‘Радость враждебна Голгофе’. На противоречия двух мировоззрений и отсутствие в голофском христиансктве единой идеи справедливо указала Н. М. Солнцева в кн. ‘Китежский павлин: филологическая проза. Документы. Факты. Версии’ (М., 1992. С. 47-51).
13 См. также: Свенцицкий В. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908. М., 2011. С. 136.
14 Ср. концовку рассказа Свенцицкого ‘Старый чорт’ (http://az.lib.ru/s/swencickij_w_p/text_0452_star.shtml).
15 ‘Цель всех по Богу живущих есть благоугодить Христу Богу нашему и примириться с Богом Отцом чрез приятие Святого Духа, — и таким образом устроить своё спасение’ (Добротолюбие. М., 1998. Т. 5. С. 37).
16 Спустя полгода изложенные в статье идеи уже повторялись эпигоном: ‘Не страдать как можно больше, а побеждать радостью и предчувствием блаженства даже самые сильные, самые нестерпимые страдания этого мира — вот христианский идеал’ (Бердяев Н. Судьба России. М., 1998. С. 201). Подр. см.: Чертков С. Свенцицкий, его последователи и эпигоны (Ильин, Мережковский, Бердяев) // Философия и культура. 2010. 5. С. 102-114.
17 ‘Настоящий день есть день радости и веселия, поелику ныне предлагается нам знамение радости — святейшее древо… Древо это, на которое восшел Христос… посрамило диавола, имевшего державу смерти, и освободило род человеческий от тяжкого рабства’ (Феодор Студит, исп. Прибавления к Церковным ведомостям. 1898. 10). ‘Христово Воскресение означает, прежде всего, победу над тем монстром, которого испокон веков люди боялись больше всего на свете, — победу над смертью’ (Николай Сербский, свт. Творения. О Боге и людях. М., 2006. С. 38).