Александр Богданов
Александр Богданов
Глупое счастье
Глупое счастье
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
—————————————————-
Глупое счастье, Богданов Александр Алексеевич, Год: 1913
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Я — человек маленький и ничем не заметный. Вместе с своей женой, кроткой и синеглазой Анетой, снимаю скромную меблированную комнату, с полутемными окнами во двор, с затхлым коридором, шумными соседями справа, беспокойным писком детей слева, и с грязной вонючей лестницей.
Мы питаемся жалкими обедами из кухмистерской, отказываем себе почти во всех удовольствиях, за исключением кинематографа, который посещаем по праздникам раза два в месяц, не играем в карты, не устраиваем пирушек, — пыльное и душное лето проводим в городе и единственное, что мы имеем, — это несколько сот рублей, скопленных нами на черный день, — на случай болезни. Часто я и Анета размышляем о том, почему мы так бедны. Вспоминаем о богачах, большинство которых так глупо распоряжается своими миллионами. Вот, например, про одного американского миллиардера мы слышали, что у него выстроен для своей любимой собачки огромный дворец и нанят целый штат слуг: лакей, который выводить ежедневно собачку на прогулки, горничная, повар и даже ветеринар, чтоб следить за её здоровьем…
О, если бы на нашу долю досталась хотя частица тех необъятных сокровищ, которые они расточают!.. Разумеется, — мы распорядились бы иначе. Прежде всего, конечно, — к чёрту всю эту окружающую нас грязь и нужду!.. А потом, — сколько добра сделали бы мы людям: брошенным детям, девушкам, которых нужда гонит на улицу, юношам, желающим учиться, художникам и поэтам, губящим в нужде дарования, и многим другим…
Однажды в копеечной газете я прочел известие, что в кабинете изобретений знаменитого американского учёного Эдисона имеется химический состав, который делает предметы невидимыми.
Не помня себя от радости, я бурно подпрыгнул со стула и крикнул:
— Правильно!.. Теперь я знаю, что делать!..
Перед окном с вязаньем в руках сидела Анета. Я бурно обнял ее за талию и закружил по комнате с поцелуями:
— Дорогая!.. Теперь мы будем богаты, а стало быть счастливы, и выполним все, все, о чем мечтали…
Анета пыталась освободиться и изумленно смотрела на меня круглыми большими глазами:
— Сумасшедший.
Я бросил ее, поспешно надел пальто, чтоб не терять ни одной драгоценной секунды, и коротко буркнул на прощанье:
— Дорогая!.. Я удалюсь, может быть, на месяц, может быть, на полгода… Что бы ни случилось, — будь верна мне и жди!.. Жди!..
‘Вот она — та шапка невидимка, о которой рассказывали мне сказки в детстве! — думал я, помчавшись в сберегательную кассу, чтоб получить обратно вклад…
Не стану утомлять рассказом, как я, получив деньги, переправился через Швецию, а потом через Англию в Америку, — эту страну золота, наживы и авантюр. Как я разыскал дом Эдисона и выкрал из кабинета знаменитого учёного десять литров жидкости, — страшно даже выговорить, — целых десять литров, делающих меня счастливцем!..
Перейду прямо к описанию своего возвращения в Россию.
Пропитав чудесным составом костюм и накрасив голову и руки, — я победоносно поехал на корабле зайцем, вполне резонно рассудив, что теперь нет оснований тратиться на билет… Клянусь, ни один заяц в мире не ехал с таким комфортом, как я!.. Я свободно разгуливал, где хотелось, пил бесплатно дорогие вина из буфета и каждое утро позволял себе маленькое удовольствие: мне понравилась жена капитана, прелестная англичанка с белокурыми волосами, и я позволял себе целовать ее украдкой. Кажется, она на это не оставалась в претензии…
Было только одно неудобство: я не имел, где спать, — боясь быть застигнутым врасплох, и — кроме того — спал не раздеваясь… Приходилось кочевать с места на место. Однажды я даже провел ночь в складном капитанском кресле, — а на утро ко мне на колени ввалился сам капитан и разбудил… Он был очень удивлен, встретив невидимое препятствие. Может быть, это и послужило основанием для диковинных рассказов, что на корабле поселился дух.
Еще иногда я скучал в одиночестве. Однажды ночью я попробовал заговорить с одним из пассажиров, — похлопал его по плечу и спросил: ‘Ну, что, братец, выпьем сегодня виски?..’. Но бедняга так перепугался невидимого собеседника, что от страха выпрыгнул бы за борт, если б я не удержал его за шиворот. С той поры я решил молчать и утешался мыслью, что потом с лихвой вознагражу себя за лишения.
К чести моей, скажу, что с экипажем и пассажирами корабля я поступал, как истый джентльмен… Вместе со мной ехали очень богатые люди. Но я не взял ни у кого, ни одного стерлинга, ни одного доллара, хотя меня и соблазняли маленькие золотые круглые монетки, от которых я совсем отвык у себя на родине. На прощанье мне очень хотелось крепко пожать руку капитану, славному и доброму малому, — но я вспомнил, что — чего доброго — могу впутаться еще в какую-нибудь неприятную историю, и решил скромно сойти на берег…
Чем прежде всего должен был ознаменовать свое прибытие в город человек, который всю жизнь проводил только в нужде и погоне за заработком, переписывая скучные ненавистные счета?
Разумеется, тем, чтобы достать больше денег… Вот почему с вокзала я сейчас же отправился в одну очень известную банкирскую контору. Кассир, старичок с зализанными волосами на желтой лысине, принимал и подавал в окошечко деньги. Дождавшись удобного момента, я протянул руку и схватил кипу ассигнаций.
— Кар-ра-ул!.. Гр-р-а-бят!.. — раздался отчаянный вопль.
Второпях я рассчитал плохо. Деньги не были пропитаны составом, и теперь на глазах у публики, находившейся рядом, волшебно поплыли в воздухе. На крик кассира писцы и сторожа устремились к ним. Еще мгновение и меня сжало бы вокруг тесное живое кольцо, из которого не выбраться… Мне ничего не оставалось делать, как немедля опустить добычу в карман и исчезнуть среди общего смятения, растерянности и ужаса.
Так за день обошел я несколько нужных мне учреждений. К вечеру мои карманы отдувались, тяжело насыщенные сторублевыми и тысячерублевыми билетами (мелких ассигнаций в роде десяти- и двадцатипяти-рублевок я не брал — не хотелось перегружаться). По приблизительным расчетам, у меня в кармане было около миллиона рублей… Я человек не жадный, — и прекратил дальнейшие хождения, считая, что этой суммы пока вполне достаточно для начала моей широкой деятельности…
Часов в шесть-семь вечера, утомленный я возвращался домой, невидимо примостившись в качестве духа на чей-то автомобиль, рядом с незнакомым мне, дремавшим господином.
В волнении подымался я по грязной и плохо освещенной лестнице чёрного двора.
‘Как-то чувствует себя Анета одна, в моем отсутствии?..’
Со времени моего исчезновения прошло полгода… О себе я не подавал никаких вестей…
— Бедная Анета! — вздыхал я у дверей… — Может быть ты уже не однажды оплакивала мой труп?.. Сколько слез пролито тобою в тоске разлуки!
Я позвонил… Квартирная хозяйка отперла дверь. И пока она удивлялась, что никого нет, — я боком проскользнул мимо неё в коридор. Стараясь быть незамеченным, чтоб сделать жене приятный сюрприз, я вошел в свою комнату… И… и…
Не веря глазам, я отшатнулся…
Моя жена сидела за круглым столом. Рядом на кушетке расположился наглый и красивый грузин Лошакидзе, которого я десять лет тому назад выгнал из квартиры. Нахал утверждал, что он князь, когда он на самом деле был всего только агентом табачной фабрики.
Я стиснул со злобой зубы и стал около комода с мыслью:
— Хорошо же!.. Посмотрю, голубчики, что вы будете делать!..
Грузин встревоженно подошел к двери, осмотрел везде и возвратился на свое место…
Я обратил теперь только внимание на то, что на столе горкой были сложены набитые папиросы и табак. И не понимал, что это могло значить…
Грузин как ни в чем не бывало продолжал:
— Ваши глаза!.. О-о!.. Ваши красивые глаза!..
Анета — потупившись — набивала папиросы, и тонкие худые пальцы её дрожали…
Тут я уже не вытерпел… Главное — мне показалось обидным, что оба они не обращали на меня внимания, словно меня нисколько не касалось все!
О, легкомысленные женщины!.. Как быстро вы порываете нити прошлого!..
Я с бешенством стукнул кулаком по комоду. Круглое туалетное зеркальце упало и разбилось…
— Боже мой!.. что такое?.. — суеверно вскрикнула жена.
Хвастунишка грузин поднялся, дрожа от страха, схватился
за кинжал, заткнутый за пояс, и пробормотал:
— Э… э!.. Это что за дур-рачество!..
Кровь волной хлынула мне в лицо…
‘Это я дурак?.. Хорошо же!.. Я покажу вам дурака!..’
Хотелось броситься на наглеца и пронзить насквозь ему сердце вместе с синим чекменем. Но я пересилил себя и только заскрежетал в ярости зубами:
— Хор-рошо-же!.. Вы еще меня вспомните!.. Я придумаю для вас обоих такое наказание, от которого запляшут чертики в аду!..
И я крикнул:
— Вон отсюда, мер-рзавец!..
Оба опрометью бросились в ужасе из комнаты, а следом за ними и я.
Тысячи разных планов кружились в голове.
‘Убить обоих?.. Воспользоваться тем, что Анета суеверна, — поселиться незримо в квартире и преследовать обоих, подобно загробному духу?..’
Я пока не остановился ни на одном плане… И со злости решил отправиться в квартиру своего начальника, старшего бухгалтера Чебурахина, который все время службы отравлял мне существование бесконечными придирками и выговорами. Хотелось вылить куда-нибудь свое накипевшее чувство.
В квартире Чебурахина было много света и шума. Собрались гости. Оживленно говорили и смеялись. Еще в прихожей я услыхал вдруг свою фамилию — ‘Сверчков, Сверчков’ и остановился.
Говорили обо мне… Что я загадочно исчез, и недавно моя жена обращалась в контору за пособием.
— Удивляюсь тому, что случилось!.. — говорил Чебурахин. — Человек — словно провалился в ад… Правда, покойный Сверчков (Это я-то покойный!.. Каков нахал?.. А?..) был очень неисправен по службе, и это наводило меня на подозрения, не пьет ли он запоем… (А-ах ты, р-ро-жа!.. Да знаешь ли ты, что я не всегда позволяю себе это удовольствие даже по большим праздникам!). Манкировал обязанностями… (Что-о?.. А ты, подлец, хотел бы загнать меня работой в гроб!..). При том говорит, что это был ревнивец и невозможный в семейной жизни человек!.. (Вот как!.. Да ты пробовал ли со мною жить?.. А-а?..). Вообще это был субъект, не стоящий внимания… (‘Субъе-ект’?.. Твое счастье, что ‘я’ не ‘я’, а то показал бы я тебе ‘субъекта’!..). И на всех этих основаниях я решил отказать его жене в пособии…
Далее я не ждал… Схватил чью-то валявшуюся у вешалки старую галошу — влетел в гостиную, где веселилась компания за столом, попивая крюшон… ‘Ну, и крюшон же, чёрт возьми!.. Грушевая водица, разбавленная денатуратом!..’ Со всего размаху я бросил галошу в белую фарфоровую чашку, в которой плавали кусочки льда и апельсинов.
— Вот вам!..
Прозрачная жидкость, как лопнувшая шимоза, брызнула во все стороны: на скатерть, платья, кружева, прически, жилеты и галстухи…
— А-а-а-й!.. — взвизгнули звучными сопрано перепуганные дамы.
— У-у-ух!.. — тяжело загудели мужчины, двигая стульями.
И глаза всех устремились ко входу, куда побежал Чебурахин посмотреть, что за негодяй ворвался в дом.
Разумеется, он никого не нашел.
— Господа!.. Э-э… Уж не спиритические ли духи?.. Э-э-э… затеяли с нами эту игру?.. — заикаясь и дрожа побелевшими губами, попробовал пошутить долговязый ферт в высоком воротничке.
Но он даже не договорил… Глаза его от ужаса полезли на лоб. Я стоял против ферта, придумывая, что бы еще такое сделать, и высунул язык.
Язык мой не был окрашен составом и теперь стал виден всем, — толстый, красный и мокрый — в черной пасти разинутого рта. Были еще видны крепкие и здоровые, как у лошади, зубы…
Я плюнул и с наслаждением смотрел, как посрамленные Чебурахинские гости лезли под диваны и столы…
Ну, как жить на свете после всего этого, если нет ни любви, ни правды?.. Я хотел утопиться. И — честное слово — в первую минуту мне нисколько не было жаль себя… Жаль было только денег, которые лежали в моих карманах… Шутка сказать, — похоронить в водной пучине почти миллион!..
Вот почему я не утопился, а счел более разумным продолжать свое земное странствование. И, на зло Чебурахину и всем, решил залить горе вином.
Мне, конечно, нетрудно было достать все, чего бы я ни пожелал. Проникнув в винный склад, я взял там две бутылки водки, — одну из них немедленно же опорожнил на улице, в укромном месте, а с другой зашел в первый попавшийся трактир.
В шумном и грязном зале я сел за пустой круглый столик. Слезы глупо лились-лились из моих глаз на грязную ободранную клеенку. И пьяные мысли качались в голове…
И было уже все равно, есть ли на свете Анета, или нет, — богат я или беден, — жив или мертв…
— Распить еще, что ли, вторую последнюю бутылку, которая была у меня в кармане?..
Я подошел к стойке и, не обращая ни на кого внимания, прямо на глазах буфетчика схватил приготовленную для порционных закусок рыбу.
— Ссто-ой… Что за новые фасоны объявились?.. Ты куда?.. — потянулся за рыбой буфетчик…
И когда увидел, что рыба не слушается, а вместе с тарелкой плывет в воздухе, стал истово креститься:
— Свят, свят, свят!.. Аминь, аминь — рассыпься!..
В разных концах зала вскочили растрёпанные и нечёсаные фигуры, таращили испуганно глаза, крестились, пятились назад и ощупывали себя, — не во сне ли им померещилось такое диво…
А рыба все плыла и плыла по воздуху…
Мне показалась забавной эта история. Ну, что же?.. Человеку в моем положении, право, не грех и повеселиться. Я вынул из кармана бутылку, хлопнул рукой в её донышко и вышиб в потолок пробку. Шутка моя пришлась публике по вкусу. Страх быстро рассеялся, а за столами заржали:
— О-го-го… Здор-ро-во!.. Эй, что там за фокусник с Кальей Марьей выискался!.. Тут, брат, не фокусник, а одно слово че-орт!..
— Да еще видно, братцы, веселый чёрт!.. Ханку дует…
— Не ханку… А настоящая сорокаградусная…
— С чёртом, али еще с кем, а только водки я завсегда в веселой кампании не откажусь выпить!.. — потянулся ко мне со стаканом, выплеснув чай, какой-то посадский… — Эй, ты… стеклянное преподобие!.. Налей-ка стакашку!..
В ответ я дурашливо приставил ко рту бутылку и немного отпил. Жидкость булькала и невидимо исчезала в воздухе.
Публика окончательно развеселилась и принялась подтрунивать над оборванцем:
— Облизнулся, друг любезный?..
— Выпили да не все!.. По усам текло, а в рот не попало!..
Оборванец заупрямился и, не теряя надежды выпить, принялся ловить бутылку… Я увертывался и кружился, а зрители махали мне руками и фуражками:
— Вот так чёрт!.. Ха-ха-ха!..
— Танцуй, — ваше козлобородие!.. Кад-рриль!..
— Польку!..
— Авось до чижовки докадрилишься!..
— А что, братцы, не позвать-ли и в самом деле полицейского?.. — встрепенулась какая-то чуйка, ощупывая карманы. — Там в околотке разберутся, кто чёрт, а кто жулик… Больно уж много в нонешнее время всяких чертей кругом расплодилось… Чихнуть не успеешь, как кошелек смызнут…
Предложение чуйки одобрили…
— Верно, что надо полицию позвать!.. Не все нашему брату клопов кормить!.. Пущай и чертей по чижовкам потягают…
Признаться, и меня забавляло, как будут арестовывать бутылку.
Поэтому я с радостью встретил важного городового, который явился в полном параде, — с револьвером в кобуре и с шашкой.
— Гд-де аррестовать?.. Кого аррестовать?.. — еще с порога строго прокричал он.
— Чо-о-рта!.. Ха-ха-ха!..
— Бутылку!.. Хо-хо-хо!..
Кругом все визжало и бесновалось. Городовой решил, что над ним смеются и обозлился:
— Вы у меня, Иродовы дети, поскалите зубы… Я в-вам покажу, как казённого человека со служебного посту тревожить… Я вам задам чёрта с бутылкой!..
Тут я приблизился к врагу и прямо перед его носом помахал бутылкой. Он опешил, сразу потерял грозный вид и отступил назад. Но было неловко обнаруживать перед публикой страх, и через мгновение он расправил грудь и в почтительном отдалении застучал на бутылку шашкой:
— Что за безобразие?.. Эй, ты!.. С-слышь, — приказывают тебе!.. Н-не скандаль!.. Пшла на свое место, куды показано!..
Я кружился в воздухе, городовой топтался на месте, публика подзадоривала его:
— Сра-азись, герой, не робь!.. Сразись с бутылкой!.. Из леворьверту ее проклятую!.. Чикни селедкой по белой маковке…
— Э-эх, ты фараон!.. Это видно не с торговками воевать!..
Насмешки сделали свое дело. Городовой подступил ближе и
стал махать шашкой, описывая круги перед бутылкой, сперва нерешительно, потом смелей.
— Слышь, я говорю тебе!.. Нне скандаль!.. Пшла на место, куды велено!..
Поневоле я отступал в угол… А шашка описывала круги все ближе и ближе… Вот острое лезвие сверкнуло надо мной… И…
Я проснулся… За окном тускло брезжил зимний день. Анета еще спала, положив голову на розовые руки, и во сне сладко улыбалась.
Жалко было будить ее…
‘Эх, чёрт возьми!.. — подумал я. — Как хорошо, если бы все, что я видел, случилось наяву!..’
‘Шапка невидимка!..’
Я вспоминал сон и раздумался…
И чем больше я думал, тем нелепее представлялась мне вся происшедшая история… И даже досада на себя стала закипать в сердце.
В самом деле… Как же не досадовать?.. Я получил могущественную, необъятную силу… И что я с ней сделал?.. Куда приложил ее?..
На пароходе ради белокурой англичанки я изменил жене…
Ни с того ни с сего приревновал жену к грузину… Теперь мне было все ясно… Бедная голубка и не думала изменять мне… Но ларчик открывался просто. Я оставил ее без средств к жизни. Волей-неволей ей пришлось взять у грузина работу… Она набивала для продажи папиросы… Боже мой!.. Ради заработка, ради ничтожных грошей — ей пришлось обратиться к этому назойливому нахальному господину!.. Сколько она должна была перетерпеть?..
Теперь третье… Как жалка была моя месть Чебурахину!.. И почему ему одному?..
Но — самое главное… Чем все закончилось?.. Пьянством и сражением из-за бутылки!.
— Э-эх, — ты!.. Обывательское глупое Сверчковское счастье!.. Кроме дебоширства, — ничего ты другого не выдумало!..
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.