Борис Зайцев
Борис Зайцев
Глас Ватикана
Глас Ватикана
* * *
* * *
Комментарии
Комментарии
———————————————————————
Глас Ватикана, Зайцев Борис Константинович, Год: 1931
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Старушка в книжной лавке Св. Иосифа, близ церкви Отейль, продала мне Энциклику Пия XI ‘Quadragesimo anno’ [‘Сорок лет’ — лат.], недавно опубликованную. Это брошюра, страниц в шестьдесят. Св. Престол приурочил ее к сорокалетию знаменитой Энциклики Льва XIII ‘De rerum novarum’ [‘О новых вещах’ — лат.]: о рабочем движении, социализме, капитализме, богатых и бедных — обо всем, раздиравшем жизнь времен довоенных (но уже новых). Сорок протекших лет не внесли мира в мир. ‘Раздрание’ его зашло, пожалуй, даже дальше, являя вечную двусторонность, вечную полярность исторического процесса. Жизнь не улучшилась. Значит, надо ее направлять, подымать. Пий XI веские имел основания к обнародованию своего послания, развивающего и укрепляющего тему Льва XIII.
Первые же страницы Энциклики, с ее мерными и спокойными периодами, несущими в себе некую тонко разлитую ‘не светскость’, вызывают облик Ватикана, чудодейственного и единственного установления, не имеющего ни равных, ни подобных. Государство? — Нет. Власть? — Да, но особенная. Особый, удивительный организм, два тысячелетия продержавшийся в том самом городе, где родился, не знающий ни времени, ни старости, ни устали… Помню, как волновали (давно, в юности!) бесконечные медальоны-портреты пап в St.-Paolo, в Риме, несколькими рядами опоясывающие этот храм, — от первохристианских Кал-листов и Климентов до нынешних Пиев и Львов. Вспомнился и сейчас, за Энцикликой, этот летейский строй. Вспомнился сам Ватикан — тихие его дворцы, сады, пинии, станцы Рафаэля с ‘Disputa’, ‘Афинской школой’…
Нечто, летейское, от нечеловеческого спокойствия есть в духе послания Св. Отца. Президент, диктатор, монарх, обращаясь к народу, говорит языком власти, оружия, денег, интриг. Слова Пия XI мало материальны, легки, как негромкий лепет, касаются жизни — самого в ней тяжелого и трагического, — а производят впечатление спиритуального. Взор писавшего направлен ввысь, все пишется ‘по звездам’, ибо все земное лишь тогда — смысл имеет, когда связано с этим высшим. Земля может обливаться кровью и смертным потом. Св. Отец любит и сострадает ей. Но в ее бурю не спустится, все будет идти той же ровной, надземной дорогой, голос его не может быть голосом партии, трибуны, комитета.
Социальная философия Пия XI не так сложна. (В любой стране близки к ней партии центра.) Труд и капитал силы равновеликие, на их взаимоотношениях общество покоится, и для того, чтобы все шло правильно, нужно, чтобы равновесие не нарушалось. Та и другая стороны могут проявлять эгоизм неправый. Вредно и дурно, когда капитал смотрит на трудящихся как на рабов, эксплуатируя их. Одни трудящиеся, без капитала, не могут ничего создать, и их претензии на овладение миром, по мнению Энциклики, не состоятельны. Она признает право собственности. Однако собственность ограничена общественною пользой. Приближаясь тут к умеренному социализму, Папа не возражает против овладения государством некоторыми видами собственности. (‘Ибо есть известные категории имуществ, относительно которых можно с полным основанием утверждать, что они должны быть сохранены за коллективом…’)
Но к самому социализму, даже не боевому, и у Пия XI отношение отрицательное. Иначе и не может быть. Ни борьбы классов, ни обобществления собственности никогда Ватикан не признает. И — еще важнее: для Папы здешнее устроение есть лишь тень устроения вечного, для социализма ‘здешнее’ — все. Это — бездна, разделяющая их. Человек ‘в мире’ (социализм) или человек ‘выше мира’ (христианство). Даже еще общее: ‘человек’ или ‘рабсила’.
‘Если социализм, как все заблуждения, и содержит в себе долю истины (чего наместники Св. Петра никогда не отрицали), все-таки он покоится на теории общества, присущей только ему, несовместимой с подлинным христианством. Социализм религиозный, социализм христианский — это противоречия: никто не может быть одновременно добрым католиком и настоящим социалистом’.
И вот, в нашем же Отейле, близ бистро, где когда-то выпивали Расин с Буало, попалась мне на стене афиша — зеленая, не особенно видная, приглашавшая на собрание:
‘Социалист, ибо христианин’.
Это собрание устраивалось группою христианских социалистов Парижа — именно группою того ‘противоречия’, о котором говорит Папа.
Митинг оказался скромный, в зале пролетарских балов, куда надо проходить через кабачок. Тут обычно танцуют разные Эрнесты в каскетках с Жерменами, тут завязываются, развязываются нехитрые романы, гремит джаз в углу, на возвышении (как бы с епископской кафедры), и вечером двое ажанов толкутся под светящейся вывеской: ‘Bal’ — унимать ревнивцев и упившихся аперитивами. Мало похоже на Ватикан! Но сегодня в грязноватой зале иная публика и джаз не нужен. Народу не так много. И странным образом чувствуешь нечто знакомое, может быть, русско-интеллигентское, очень простое и искреннее: студенты, мелкие служащие, молодой инженер, работающие барышни. За председательский столик сел благодушный гугенот с красным лицом и седыми усами, седой старомодною эспаньолкой, похожий на Ивана Новикова (в старости). Рядом французский Добролюбов в волнении утюжил снизу вверх рукой разросшуюся кустарником бороду (от уха до уха и до кадыка).
По другую сторону гугеноты — розовый, приличный социалистик, вероятно, приказчик в кооперативном магазине, аккуратный и довольно безнадежный.
Добролюбов, потея и запинаясь, прочел по бумажке благонамеренный докладец — на тему о близости подлинного христианства к ‘труждающимся и обремененным’, о евангельских заветах бедности, о противоречии капиталистического строя духу Евангелия. Затем розовый его сотоварищ, стоя и размахивая вырезками из газет, сильно погрозил этому строю — приблизительно в том роде, как говорит на предвыборном собрании депутат-социалист в деревенском кафе департамента Вар. (О христианстве и ничего не было в его речи, кроме того, что называл он себя христианским социалистом.)
После них к столику подошел французский Георгий Чулков (в молодости) — изящный и тонкий молодой брюнет с хорошими глазами, нервным лицом и большим кадыком на худой шее. Он стал сводить воедино предшествующее, и его речь, довольно толковая, искренняя, клонила к тому, что христианству нужно некое новое устремление или, вернее, не новое, а обновленное в духе первохристианства: большой упор на ‘труждающихся и обремененных’, большее отдаление от богатых, большее стремление к переустройству общества на началах христианских. Долой лицемерие. Долой эксплуатацию, капитализм. Если Христос заповедал раздать имущество — то и надо к этому идти. Пути могут быть разные. Но вот они, данная группа, считают, что наилучший путь есть социализм — как технический прием (а не как мировоззрение), — поэтому и зовут следовать за тактикой умеренного социализма, и считают, что ‘настоящий, искренний христианин не может не быть революционером’.
Тут оратор заволновался, побледнел, на скулах его заиграли шарниры. Кадык победоносно опустился, красивые глаза слегка закатились.
Неожиданно, однако, появился Ватикан. С самого начала присутствовал он в грязноватой зале — в облике немолодого человека в пальто, с седоватой бородой лопатой, довольно хорошо одетого, опытного и уверенного. Он быстро вышел к гугеноту и спросил не без внушительности:
— Позвольте узнать, устроители собрания католики?
Гугенот ответил, что лично он протестант, а докладчики католики.
— В таком случае все их соображения о собственности, богатстве и революции не имеют никакого значения.
Он вынул из бокового кармана пальто Энциклику.
— Церковь ясно высказалась по этому вопросу. Попросту говоря: если ты не католик, то, разумеется, можешь мудрить как угодно. Но если католик, то Св. Престол указал тебе твердо, как думать.
Загорелось сражение. Оно вращалось вокруг христианства в общественности. Молодость, пафос влекли юношу к требованиям решительным. Юноша вспомнил Отцов Церкви первых веков, единогласно отвергавших собственность, вспомнил Блаженного Августина, признававшего лишь государство действительным собственником, верховным, — и от себя уже уступающим право пользования частным лицам.
— Только с седьмого века стал изменяться взгляд на собственность — и это очень жаль…
Ватикан твердо стоял на своем: дурны злоупотребления, а не сама собственность. В Энциклике прямо сказано: ‘Не воспрещается тем, кто производит, честно приумножать имущество’, — Бог дал землю и природу человеку для земных его дел, и в земной области вовсе он не должен забывать о земном, отвергать и презирать предложенные дары: лишь бы не погрязал в этом, не забывал Бога, любовь и христианское милосердие. Жизнь маленьких первохристианских общин — это одно, жизнь сложного и громоздкого позднейшего общества — иное. Неверно, что теперешний католицизм за богатых и за власть. Напротив, самые горячие места Энциклики обращены к трудящимся, но, конечно, самое важное для Св. Отца не внешние правила общежития, а воспитание духа любви и братского отношения друг к другу.
— Но за кого был бы Папа в забастовке на севере Франции?
— За рабочих, — ответил Ватикан.
— Тогда надо открыто признать, что социалистическая техника, к которой мы присоединяемся, вовсе не враждебна христианству…
— Не говорите от имени христианства, не беритесь защищать коллективизм, когда Церковь явно осудила его.
Юноша побледнел, в крайнем волнении крикнул:
— Папа непогрешим в вопросах догмата, вопросах богословских. Но в социальных может ошибаться. И ошибается.
Защитник Ватикана в негодовании развел руками, сел. Часть аудитории аплодирует ему, часть христианскому социалисту. Добролюбов молчит. Розовый социалист может говорить лишь о политике. В вопросы высшие не решается мешаться. Зато другой социалист, уже явно не христианский, с яростью нападает на Церковь — конечно, тут и реакция, и костры, и разные фантастические опасности.
— Дайте только социализму власть — первое, что он сделает, это сожжет церкви, как в Испании, — кричит с места другой католик.
Мы, русские, сидим смирно. О нас речи нет. Только раз кинуто было мимоходом — ‘в России и социализма-то нет’ — коммунистов, конечно, они презирают, как и для всех умеренных социалистов, это будто бы и враг… которому сплошь и рядом они же помогают!
— Что же, вас много? — спрашиваю, уходя.
— В Париже полтораста человек нашей группы.
Дело не в числе. Дело в идеях. Можно сочувствовать им, не сочувствовать: нельзя отрицать искренности и увлечения. Это жизнь, молодость, голос нервный, срывающийся дискант — но далекий от равнодушия и самодовольства. В Энциклике сказано и о них, о ‘христианских социалистах’. Папа их не одобряет, но сдержанно, не клеймит. Клеймит тех, кто, называя себя католиками, ‘не боится притеснять трудящихся для собственной наживы’. Ватикану чужд дух крайностей. За ним слишком большой и глубокий опыт жизни, слишком широкий, ровный горизонт, чтобы поддаться увлечению. Но в том сложном, разнообразном организме, какой есть христианство, в частности католицизм, — думаю, очень полезны бродильные начала, беспокойство, критика, одушевление. В этом смысле собрание на улице Буало не вредно. Может быть, эти юноши в дальнейшем разойдутся: одни, как наш священник (довоенных времен) Григорий Петров, отделятся от христианства, другие отойдут от социализма — во всяком случае, сейчас они ‘повышают температуру’.
Для русского православного человека зрелище католицизма очень интересно.
Интерес этот серьезный и сочувственный. В сущности, никогда больше, чем сейчас, не ощущалась необходимость сближения, братского союза против общего врага. Что до психологии, то во многом она различна. И как по истокам своим православие как-то древнее, первозданное, более опирается на первохристианский Восток, так первому ему пришлось принять и выстрадать Голгофу нынешней эпохи. Странным образом сейчас мы ощущаем себя как бы старше наших западных братьев. О, на многовековом своем пути и они знали множество гонений и украшены подвигами исповедничества. Но величайший, громовой удар антихристианства выпал на долю нашей Церкви. И читая папское послание, все-таки чувствуешь, что это глас не ‘во узах сущего’, еще свободного, еще не распятого первосвященника. Русскому уху кажется он более бестревожным, чем воздух мира (особливо же русский воздух!). Наша душа более расположена к трагедии. Апокалиптическое настроение нам ближе. Ватикану как будто кажется, что все еще в порядке, все идет мирно… О, понятно самообладание и сдержанность Св. Престола. Но… — поживем, увидим. Не придется ли одному из преемников Пия XI писать Энциклики с иным оттенком, из иных мест — может быть, и не из Рима.
Западное христианство медленно, но неукоснительно также входит в полосу трагедии. Зарева церквей и монастырей Испании, первые столкновения с Муссолини — это лишь начало.
В одном можно вполне быть уверенным: с великою твердостью и мужеством встретит католическая церковь гонения.
28 июня 1931
Возрождение. 1931. 28 июня. No 2217. Печ. по этому изд.
…продала мне Энциклику Пия XI ‘Quadragesimo аппо’… — Энциклика Пия XI (1857—1939) ‘Сорок лет’ (1931).
…к сорокалетию знаменитой Энциклики Льва XIII ‘De rerum novarum’ — Энциклика папы Льва XIИ (1819—1903) ‘Rerum novarum…’ (‘О новых вещах…’, начальные слова послания), осудившая социализм и провозгласившая извечность частной собственности, появилась в 1891 г.
…этот летейский строй. — Летейский — от Леты, персонифицирующей в греческой мифологии забвение. Именем этой богини названа река в царстве мертвых — испив ее воду, души умерших забывают свою земную жизнь.
…шанцы Рафаэля с ‘Disputa’, ‘Афинской школой’… — Станцы Рафаэля (1483—1520) — цикл его росписей парадных чалов Ватиканского дворца. Зайцев имеет в виду ‘Станца делла Ссньятура’ (1509—1511), на фресках которой великий живописец представил четыре области человеческой деятельности: богословие (‘Диспут’), философию (‘Афинская школа’), поэзию (‘Парнас’) и юриспруденцию (‘Мудрость, Мера, Сила’).
…где когда-то выпивали Расин с Буало… — Жан Расин (1639—1699) — французский драматург и поэт. Никола Буало (1636—1711) — французский поэт и теоретик классицизма (автор знаменитого стихотворного трактата ‘Поэтическое искусство’).
…похожий на Ивана Новикова… — Иван Алексеевич Новиков (1877—1959) — поэт, прозаик, драматург, эссеист, автор широко известных романов ‘Пушкин в Михайловском’ (1936), ‘Пушкин на юге’ (1944), ‘Пушкин в изгнании’ (1947). Давний друг Зайцева, прототип героя его лучшей повести ‘Голубая звезда’ (1918) и рассказа ‘Странное путешествие’ Христофорова.
…подошел французский Георгий Чулков… — Георгий Иванович Чулков (1879—1939) — поэт, прозаик, драматург, философ, автор трактата ‘О мистическом анархизме’, вызвавшего острую полемику. Друг и сподвижник Зайцева до 1922 г.
…как наш священник (довоенных времен) Григорий Петров, отделятся от христианства. — Григорий Спиридонович Петров (1867—1925) — священник, публицист и проповедник, автор труда ‘Евангелие как основа жизни’ (1898), выдержавшего около 20 изданий. В его учении было много общего с нравственной проповедью отлученного от церкви Л. Н. Толстого, что создало о. Григорию репутацию ‘неблагонадежного священника’, отделившегося от христианства.
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 7. Святая Русь. — М: Русская книга, 2000. 525 с.