Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
Мученики охоты.
Мученики охоты.
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880.
ГИТАРИСТЪ.
ГИТАРИСТЪ.
Гитарист, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Улеклась пыль по Шлиссельбургской дорог. Теплый майскій вечеръ. За воротами сренькаго деревяннаго домика-особняка сидитъ молодой человкъ въ картуз, въ коротенькомъ пальтичк на распашку и въ высокихъ сапогахъ. Розовая ситцевая рубашка на выпускъ и глухая жилетка съ цвтными стеклянными пуговицами. Молодой человкъ смотритъ въ даль на дорогу и меланхолически пощипываетъ струны гитары, то и дло поплевывая въ колки и закрпляя ихъ. На двор черезъ нарядныя тесовыя ворота слышенъ визгъ женскихъ голосовъ и возгласъ: ‘гори, гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо!’
— О черти! Ну васъ ко всмъ лшимъ! Упарился! раздался въ калитк возгласъ и со двора на дорогу вышелъ молодой кучеръ въ безрукавк. Кучеръ, тяжело дыша отъ усталости, остановился передъ гитаристомъ и долго смотрлъ на него въ упоръ, слушая совсмъ незатйливую музыку. Гитаристъ старался наиграть какую-то чувствительную псню, но ничего не выходило.
— Пользуешься? спросилъ его кучеръ.
— Пользуюсь вотъ, пока дяденька въ отсутствіи, отвчалъ тотъ.— Да и какая тутъ можетъ быть гитарная наука, коли наяриваешь, а самъ какъ воръ на дорогу глядишь, да смотришь не детъ-ли онъ, чтобъ бжать теб да прятать отъ него музыкальный струментъ.
— А крутъ онъ у васъ.
— Совсмъ на манеръ крокодила. Эхъ, ежели-бы вернулся онъ домой внезапно да засталъ эти самыя игры у васъ на двор да меня съ гитарой, такъ ужъ показалъ бы онъ свои турецкія зврства!
— Ну, со мной-то онъ не очень-бы много подлалъ. Я тоже зубастъ, похвастался кучеръ.
— По зубамъ-то бы онъ тебя и потрафилъ.
— По зубамъ! А мировой-то на что? Нтъ, по зубамъ-то это онъ только васъ гладитъ, потому что вы сродственники, и знаетъ, что жалиться на него не пойдете. А я что? Я кучеръ, а онъ мн хозяинъ — вотъ и все колесо. Что онъ богатый купецъ подрядчикъ и своимъ богатствомъ важничаетъ, такъ это мн наплевать- У меня свой павлинъ въ голов. Меня за кое наздничество куда угодно въ кучера возьмутъ. Да я въ любой графской конюшн буду первый, продолжалъ бахвалиться кучеръ, умолкъ и посл нкоторой паузы спросилъ:— Это у тебя ужъ которая гитара-то?
— Пятая. И вдь за кажиную, братецъ, по два съ полтиной плачу.
— А т вс четыре объ твою голову разбилъ?
— Объ голову. Да вдь какъ! Въ дребезги. Переборы со струнами въ рукахъ остались, а гитарное мясо въ щепки.
— Да какъ онъ теб башку-то ни разу не проломилъ?
— А оттого, что ни разу ребромъ не попадалъ, а все наровитъ плашмя. Хитеръ тоже!
— Ну все-таки это оскорбленіе дйствіемъ, хоть и безъ пролома. Очень ужъ вы вс сродственники унижаетесь передъ нимъ, павлина у васъ въ голов нтъ — вотъ оттого онъ надъ вами свои турецкія зврства и доказываетъ. А ты подыми голову да требуй хоть удовлетворенія. Я вонъ у полковника Мигалова въ кучерахъ жилъ, такъ тотъ меня только двумя перстами по лицу тронулъ, а я сейчасъ носъ расковырялъ въ кровь и пятнадцать цлковыхъ съ него за это содралъ, а то молъ судиться буду, потому при свидтеляхъ…
— Что-жъ ему значитъ при его богатств пятнадцать цлковыхъ, да наконецъ у меня и свой капиталъ есть.
— А коли есть, то зачмъ-же ты у него живешь?
— Въ опек я — вотъ и весь сказъ. Опекунъ онъ надо мной. Вотъ совершеннолтіе въ будущемъ году исполнится, тогда другой разговоръ будетъ.
— Дядя онъ теб?
— Нтъ, я только такъ въ племянникахъ существую, а у насъ даже и родственнаго свойства нтъ. Съ измалтства дядей зову. Поговариваютъ, что онъ хочетъ полоуміе моихъ чувствъ доказать, чтобъ продлить опеку, но я не поддамся.
— Врешь, поддашься. На какомъ-же ты положеніи у него живешь?
— Да ни на какомъ. ‘Работай, говоритъ, на меня, а спи на себя’. Да еще лностью попрекаетъ.
— Дивлюсь! произнесъ кучеръ.— Ну, а отчего-же онъ такъ пронзительно гитару не любитъ?
— Толкуетъ, что будто она домъ христіанскій безчеститъ. ‘У насъ, говоритъ, въ каждой комнат чудотворная икона, а ты съ музыкой. Окромя того, говоритъ, гитара тебя отъ дла отвлекаетъ и ты къ длу не пристрастенъ’. А какъ я могу къ его длу пристраститься? У меня чувствительность сердца огромная и я къ романсамъ уединеннымъ слабость питаю, а онъ меня къ своему подряду по мусорному очищенію приставилъ. Великъ интересъ посл гитары-то мусорная койка да ящикъ! Вотъ ежели-бы онъ меня въ бани приказчикомъ посадилъ, ну другой интересъ. Такъ не сажаетъ, говоритъ: ‘отъ билетовъ красть будешь’. А тамъ чудесно-бы было! Днемъ, когда мало народу, сидлъ-бы я за выручкой да нащипывалъ по струнамъ: ‘шумитъ, гудитъ Гвадалквивиръ! Скинь мантилью ангелъ милый’. Вотъ онъ сей романсъ чувствительный. Я ужъ оба колна теперь длать могу.
Гитаристъ поплевалъ въ колки и защипалъ струны, но не вышло ничего и похожаго на нкогда знаменитый и модный романсъ.
— А вдь чувствительности-то мало, сказалъ кучеръ — Мн кажется, что оттого ты потрафить не можешь, что очень ужъ много въ колки плюешь. А ты плюй по легче.
— Чудакъ человкъ, безъ плеванья нельзя. Черезъ это струны слабнутъ. Нтъ, это просто оттого, что у меня все гитары разныя. Вотъ ко второй гитар, что на Пасх объ мою голову разбилъ, я ужъ было совсмъ привыкъ и такая чувствительность выходила, что бывало какъ заиграю, тетка Манефа сейчасъ въ слезы. Привыкнешь къ одному перебору, а онъ и разобьетъ струментъ, ну, къ новому-то опять съизнова привыкаешь. Вотъ и не выходитъ съ непривычки.
— Кондратій Петровичъ, брось ты эту гитару и займись другой слабостью, посовтовалъ кучеръ.— Что за радость, коли у тебя снаровки нтъ?
— Ни въ жизнь не брошу! Пусть хоть десять струментовъ объ мою голову разбиваетъ, а гитарное пристрастіе всегда при мн останется. Вдь вотъ и дядя мн тоже другое малодушество совтуетъ, да не могу. ‘Займись, говоритъ, голубиной слабостью — слова не скажу’. Но разв голубь и гитара одинъ и тотъ-же сюжетъ? Что такое голубь, коли у меня чувствительность чувствъ?
На дорог показалась пыль. Вскор обозначилась купеческая телжка съ мчащимся рысакомъ. Виднлся и ‘самъ’, правящій лошадью.
— детъ! Самъ детъ! крикнулъ кучеръ, и встрепенувшись, бросился отворять ворота. Гитаристъ со всхъ ногъ побжалъ въ калитку. ‘детъ! Самъ детъ’! повторили на двор хо ромъ женскіе голоса, послышалась бготня и скоро все смолкло.
Къ воротамъ подъзжалъ на взмыленномъ рысак ‘самъ’, и ни за что-ни прочто обругалъ ‘деревомъ стоеросовымъ’ стоящаго передъ нимъ безъ шапки кучера.