ГЕРМАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
ГЕРМАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Пастухъ и нереиды.
‘Отечественныя Записки’, No 12, 1848
Германская литература, Чистяков Михаил Борисович, Год: 1848
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Mexico und Mexicaner, in physischer, socialer und politischer Beziehung, ein vollstndiges Gemlde des alten und neuen Mexiko mit Rcksicht auf die neueste Geschichte, nach deutschen, franzsischen, englischen und amerikanischen Quellen, dargestellt von Thummel. 1848. Мехика и Мехиканцы, въ физическомъ, общественномъ и политическомъ отношеніяхъ. Полная картина древней и новой Мехики, съ обзоромъ новйшей ея исторіи, составленная по нмецкимъ, рранцузскимъ, англійскимъ и американскимъ источникамъ, А. Р. Тюммелемъ).
Цль этой книги — доставить легкое и пріятное чтеніе и въ то же время познакомить съ природою и людьми такого занимательнаго и во многихъ отношеніяхъ загадочнаго края, какова Мехика. Но, во-первыхъ, это не картина, въ этомъ сочиненіи не только нтъ художественности, но и вообще никакого единства. Во-вторыхъ, едва ли можно объявлять притязанія на полноту изображенія такой страны, въ которой многія мста совершенно неизвстны, или не описаны. Авторъ даже не воспользовался всмъ, что уже сдлалось общимъ достояніемъ науки, на-примръ, сочиненіями Нейвида, Лейля и Дарвина. ‘Мехика’ Тюммеля есть сборъ матеріаловъ, почерпнутыхъ изъ записокъ путешественниковъ, географическихъ обзоровъ, очерковъ мстности и нравовъ, этнографическихъ замтокъ, сценъ изъ семейнаго и общественнаго быта жителей,— описаній судопроизводства, игръ, увеселеній, костюмовъ и т. д. Не смотри на недостатокъ ученой и литературной цлости, которой въ ныншнее время мы требуемъ даже отъ книгъ, назначаемыхъ для дтей, сочиненіе Тюммеля весьма-занимательно по необыкновенному разнообразію, часто по новизн содержанія, иногда по оригинальности, живости и заманчивости изложенія. Авторъ очень-много пользовался сочиненіями Буркарта и Мюденфордта. Это показываетъ умнье выбирать лучшее между громадами книгъ, написанныхъ о Мехик, Потому-что эти авторы отличаются врностію и точностію сообщаемыхъ ими извстій. То же надобно сказать и о сочиненіи госпожи Кальдеронъ де-ла-Барка: Life in Mexico duririg a residence of two years in that country’, изъ котораго. Тюммель сдлалъ большія извлеченія. Но путешествія Диксона, статьи, взятыя изъ Aussland, изъ Magazin fr die Litteratur des Auslandes, и изъ Allgemeine Auswanderungs Zeitung, равно какъ и разсказы туристовъ не стбютъ большаго доврія. Ихъ нельзя повторять безъ разбора и поврки. Въ нихъ главное намреніе — занять читателя, слдовательно, все, что питаетъ юморъ, поражаетъ глазъ, дйствуетъ сильно на воображеніе, передается, какъ дйствительность, какъ быль. О правд тутъ и помысла не было. Чтобъ дать хотя нкоторое понятіе объ изложеніи, мы заимствуемъ изъ сочиненія Тюммеля два маленькіе отрывка. Они же могутъ служить образчиками и разнообразнаго содержанія книги.
‘Къ сверу отъ города Дуранго, на восточной отлогости Корлильеровъ, лежитъ обширная, дикая, невоздланная долина. Манини называетъ ее ‘большимъ мшкомъ’. Здсь колонисты на далекомъ разстояніи другъ отъ друга устроили себ жилища и развели безчисленныя стада. Апачи, Команчи и другія индійскія племена ча сто длаютъ на нихъ свои набги. Однажды донъ-Хуанъ Флоресъ проникъ далеко на востокъ, совершенно въ незнакомую часть своего владнія, миль за сто отъ Дуранго. Онъ замтилъ въ одной гор пещеру, вошелъ въ нее, спустился внизъ, хотлъ идти дальше, но тотчасъ бросился назадъ, съ ужасомъ крестясь и творя молитву. Онъ думалъ, что попался въ притонъ дикарей, потому-что, въ пещер видлъ безчисленное множество людей, которые, впрочемъ, сидли въ мертвомъ молчаніи. Но такъ-какъ это было самое глухое, пустынное и дикое мсто, гд не было замтно ни копыта лошади, ни слда человка, то спутники Флореса подумали, что это ему просто померещилось, или отъ страха зарябило въ глазахъ. Впрочемъ, они вооружились, взяли факелы и вошли въ пещеру: какая же картина представилась имъ! Боле тысячи покойниковъ, совершенно какъ живые, сидятъ на земл, скрестивъ руки ниже колнъ. Они были расположены группами, вроятно, по семействамъ. Одежды ихъ были сдланы изъ самыхъ прелестныхъ тканей необыкновенно тонкой, изящной работы, повязки и шарфы — изъ разноцвтныхъ матерій чрезвычайно-яркихъ красокъ, На нихъ были ожерелья изъ зеренъ, или маленькихъ плодовъ, перемшанныхъ съ маленькими костяными шариками, маленькіе гребешки на подобіе серегъ, съ цилиндрическими, позолоченными и превосходно выполированными косточками, сандаліи — изъ ліанъ, сплетенныхъ большими петлями, были привязаны къ ногамъ ліановыми же снурками’,
Не знаемъ, въ какой мр истинно слдующее происшествіе, но въ немъ много очень-оригинальнаго.
‘Въ 1838 году, одинъ молодой человкъ, по имени донъ-Антоніо В., весьма богатой фамиліи, былъ удушенъ товарищами своего распутства. Убійцы, которыхъ, было пять человкъ, тотчасъ по совершеніи злодянія бжали. Ихъ преслдовали и четверо изъ нихъ были убиты. Пятый сдлался отчаяннымъ разбойникомъ, грабилъ по большимъ дорогамъ и бралъ контрибуцію съ жителей города Козалы и съ рудокопенъ. Но такіе подвиги его скоро кончились. Его поймали. Имя ему было оахимъ Пашеко. Народъ толпами стекался смотрть на него, и около тюрьмы, въ которой онъ сидлъ, прохода не было. Всякому хотлось взглянуть на подобнаго человка и всякому позволялось это. А онъ, считая себя вполн достойнымъ общаго вниманія, преспокойно — впрочемъ, сколько позволяли ему кандалы и цпи — сидлъ, или лежалъ, покуривая сигару и съ особеннымъ искусствомъ пуская дымъ. Наконецъ, его приводятъ въ судъ. Судью приносятъ въ паланкин, подсудимый садится переду нимъ въ кресла и спокойно покачивается въ нихъ. ‘Итакъ, сынъ мой’, говоритъ блюститель закона, ‘мы должны судить тебя’. Обвиняемый нечего на это не отвчаетъ, встаетъ,.зажигаетъ сигару, и, какъ человкъ образованный, извиняется передъ судьею. Ничего, сынъ мой, ничего: я знаю, что курить табакъ есть одно изъ важныхъ занятій въ жизни. Но съ-тхъ-поръ, какъ правительство взяло его на откупъ, онъ сталъ нестерпимо дуренъ’. ‘Но есть’, отвчаетъ подсудимый, ‘удальцы, которые умютъ перевдываться съ таможенными чиновниками и добывать себ чудесный табакъ. Въ этомъ вы сейчасъ убдитесь, милостивый государь, если сдлаете мн честь и пріймете отъ меня эту пачку сигаръ’ Посл этого начинается допросъ, но нтъ ни перьевъ, ни бумаги для записыванія показаній ‘Дти мои’, говоритъ судья драгу вамъ, которые стерегли разбойника. ‘За недостаткомъ бумаги, я беру васъ въ свидтели, что оахима Пашеко, убійцу Антовіо В., по моему приговору, надобно черезъ сорокъ-восемь часовъ разстрлять на мст преступленія’. Посл этого судья начинаетъ торговаться съ тми, которымъ поручаетъ разстрлять Пашеко: онъ даетъ имъ только два реала, они просятъ больше. Дло не слаживается, и судья нанимаетъ самыхъ плохихъ стрлковъ. Настаетъ время казни. Собирается многочисленная толпа зрителей. Пашеко обращается къ нкоторымъ изъ нихъ, проситъ^ чтобъ они влпили ему пулю въ лобъ и да ель имъ, по этому условію, право взять все, что есть у него въ карманахъ. Они съ удовольствіемъ исполняютъ его желаніе и когда онъ повалился мертвымъ на землю, бросаются къ нему и начинаютъ шарить въ его одежд. Но, увы! бездльникъ обманулъ ихъ: они застрлили его — ни за грошъ, тогда-какъ онъ ни въ кого не стрлялъ даромъ’.
Статьи, въ которыхъ говорится о климат, раздленіи племенъ, о нравахъ и образ жизни Мехиканцевъ, истинная драгоцнность. Описанія нкоторыхъ провинцій и городовъ необыкновенно занимательны. Правда, многое, касающееся особенностей страны и жителей, увеселеній, привычекъ, игръ и вообще быта Мехиканцевъ, уже знакомо, но за то въ способ описанія и разсказа часто такъ много жизни, свжести и оригинальности, что все это читаешь съ увлеченіемъ, какъ-будто въ первый разъ. Такъ, бой быковъ, бой птуховъ, равныя приключенія во Время охоты, во время путешествія, маскарады и т. п.— конечно, не новость, но въ разсказахъ Тюммеля получаютъ прелесть новизны. Туземныя женщины съ своею красотою, съ своими добродтелями и пороками, или недостатками, изображены мастерски, Вообще, вс извлеченія сдланы авторомъ съ большою разборчивостію, съ тонкимъ знаніемъ того, что важно для науки. Иногда какая-нибудь, повидимому, случайная черта, какая-нибудь мелочь, ускользнула бы отъ читателя не слишкомъ-внимательнаго, но она подмчена авторомъ такъ хорошо, поставлена такъ у мста, освщена такъ умно, что непремнно должна войдьи въ характеристику мста, времени или человка. Для ума Стройнаго, систематическаго, съ высшимъ воззрніемъ на предметы, это собраніе свдніи — матеріалы, изъ которыхъ онъ можетъ построить прекрасное зданіе.
Zwei Jahbe in Spanien und Portugal. Von Moritz Willkomm. 1847. (Два Года въ Испаніи и Португаліи Морица Вилькомма).
Живое сочувствіе природ, основательныя и обширныя познанія въ естественныхъ наукахъ и въ языкахъ, молодость, избытокъ здоровья, одушевленіе, пламенная любовь ко всему, что можетъ привлекать вниманіе благороднаго и мыслящаго человка, страсть къ путешествію, особенная симпатія къ Испаніи, независимость, совершенное довольство, полный досугъ — вотъ, съ какимъ запасомъ силъ и средствъ путешествовалъ Вилькоммъ. При этихъ условіяхъ, и Лапландія покажется раемъ, и среди тундръ будешь наслаждаться природою. Но Билькоммъ путешествовалъ по Испаніи и Португаліи, и, естественно, постоянно былъ въ полномъ удовольствіи, которое часто переходило въ восторгъ. Онъ же и не рыскалъ, очертя голову, какъ ипохондрическій лордъ, котораго душитъ богатство, онъ не торопился бжать оттуда, гд такъ много прекраснаго для души, такъ много поучительнаго для мысли, такъ много живописнаго и ароматическаго представлялъ ему волшебный край. Онъ провелъ почти два года въ южной части Испаніи, бродилъ по ней и въ горахъ, и въ долинахъ, длалъ ботаническіе поиски въ глубинахъ лсовъ, въ оврагахъ, на прибрежьяхъ моря, въ разслинахъ скалъ… Зная совершенно по-испански, онъ жилъ среди народа, везд заводилъ хорошія знакомства, находилъ искреннихъ друзей, путешествовалъ пшкомъ, верхомъ, въ почтовыхъ каретахъ, на мул-съ караваномъ, на галер, на пароход. Въ нкоторыхъ городахъ, какъ, на-примръ, въ Малаг, Гренад, Севиль и Кадикс, онъ бывалъ по три, по четыре раза, все наблюдалъ, все изслдывалъ, или отъискивалъ, обо всемъ разспрашивалъ, всего домогался, и всегда былъ здоровъ, веселъ, въ самомъ поэтическомъ состояніи духа. Можно ли посл этого предполагать, чтобъ путешествіе его было не занимательно? И оно, дйствительно, исполнено чрезвычайно-разнообразныхъ свдній, картинъ, характеровъ, сценъ, приключеній. Изложеніе, его блещетъ ложными красками, кипитъ чувствомъ, остроуміемъ, веселостью, оригинальностью. Онъ боле всего знакомитъ насъ съ жителями и горами Испаніи. Онъ такъ свыкся съ этимъ краемъ, что называетъ вторымъ своимъ отечествомъ, и два года, тамъ проведенные, считаетъ счастливйшимъ временемъ своей жизни. Мужественный, независимый, гордый духъ и въ то же время простота, естественность, искренность, прямота, благородство, честность, веселость,юморъ и поэтическое чувство — вотъ характеръ жителя Южной Испаніи. Не удивительно, что Билькоммъ останавливается на немъ долго и много разъ къ нему возвращается. Столько же точное, сколько подробное и живое изображеніе горъ Валенсіи, Сіерры-Невады, Сіерры-Нонды, Сіерры-Море.мы и Гвадарамы, какъ въ ученомъ, такъ и живописномъ отношеніи, составляютъ самыя блистательныя страницы всего сочиненія. Впрочемъ, онъ не всегда жилъ между простымъ народомъ, не всегда бродилъ въ уединеніи, по, горамъ и пропастямъ. Онъ видлъ и наблюдалъ жизнь городскую, посщалъ богатыя общества, наслаждался роскошью общественности и образованія такъ же, какъ и роскошью природы, любовался красотою, умомъ, любезностью женщинъ, щегольствомъ и изяществомъ ихъ костюмовъ такъ же, какъ и прелестію цвтовъ и ароматомъ рощей. Исторія гражданскаго быта и искусствъ Испанцевъ, ему равно знакомы, поэтому, осматривая церкви, музей, собранія рдкостей и достопримчательвостей всякаго рода, онъ или поврялъ прежде узнанное, или новыми фактами пополнялъ проблы исторіи, археологіи, нумизматики и т. д.
Съ учеными порученіями отъ общества естествоиспытателей, Вилькоммъ въ апрл 1844- года отправился изъ Лейпцига черезъ Швейцарію и Францію на берега Средиземнаго Моря, слъ въ Марсели на пароходъ и вскор очутился въ Барселон, прохалъ Каталонію, прошелъ пшкомъ Валенсію одинъ-одинхонекъ, перенося неудобства и непріятности путешествія, ночевалъ въ рыбачьихъ шалашахъ, землянкахъ, въ пастушьихъ хижинахъ, наконецъ добрался до Чивскихъ-Горъ, остановился въ нихъ и въ-продолженіе шести недль занимался тамъ ботаническими розисканіями. Здсь, ограничиваясь только своими средствами и познаніями, при помощи одного проводника, онъ началъ изучать народъ и мстность. Уже и здсь авторъ представляетъ намъ Испанцевъ совсмъ съ новой точки зрнія. )ни ненавидятъ все чужое, имъ противно все, что не согласно съ ихъ національнымъ духомъ, впрочемъ, вражда ихъ направлена преимущественно противъ Англичанъ и Французовъ. Они религіозны въ душ и чужды грубаго суеврія, горячо любятъ свое отечество, предупредительны и услужливы къ иностранцамъ, которые не оскорбляютъ ихъ народнаго чувства, свободны въ обращеніи, любятъ общество, охотники поговорить, повеселиться, потанцовать, попть и поиграть, любятъ старину и между-тмъ, свободны отъ религіозныхъ и другихъ предразсудковъ. Извстно, что теперь въ Испаніи нтъ ни монастырей, ни монаховъ, и духовенство пользуется всеобщимъ уваженіемъ за свои званія и образованность. Глупыхъ, суеврныхъ понятій, господствующихъ въ Европ между простымъ народомъ, въ Испаніи почти вовсе нтъ. Однакожь, они считаютъ пятницу чернымъ днемъ, не смотря на то, что Колумбъ, лицо очень памятное въ народ, слъ на корабль въ пятницу и въ пятницу открылъ Америку. Пылкое и поэтическое воображеніе Испанцевъ любитъ все волшебное, сверхъественное, чудесное, сказки, исполненныя фантастическихъ приключеній, событія, выходящія изъ обыкновеннаго порядка вещей. Maвританская кровь!
Возвратясь въ Валенсію, авторъ въ дилижанс отправился въ Мадридъ. Онъ прозжалъ по самой печальной и самой бдной области Испаніи. Сидть въ испанскомъ дилижанс спокойно и просторно. Онъ ходитъ быстро, и только на короткое время останавливается ночью. У мстечка Катарроія, вы оставляете очаровательную Гуэрту, которая за четыре недли передъ тмъ такъ примтно зеленла, а теперь вся сожжена лучами солнца. На границ Мурсіи начинается центральная плоская возвышенность Испаніи, сначала представляются поля, покрытыя рисомъ, и тутовыя плантаціи, но за ними тянется безлюдная и безплодная пустыня, перерзываемая гребнями голыхъ скалъ, надъ которыми тамъ-и-сямъ возвышаются башни маяковъ. За Альмансой идетъ плодородная земля до самой Альбасеты, гд почти останавливается на 12 часовъ. Отсюда вы възжаете въ Манчу, тутъ начинается безконечная, необозримая равнина, на которой взглядъ не встрчаетъ ни дерева, ни человка, и никакого пріюта. Съ-часу-на-часъ пустыня становится однообразне и печальне. Куда ни взглянешь, не видно ничего, кром безплодной раввины, растрескавшейся отъ солнечнаго зноя, покрытой красною-пылью, гд изрдка торчатъ одинокіе стебли желтаго терна.
Ни озера, ни рчки, ни ключа, много, если попадется грязный, болотистый ручей, кое-гд развалившіяся деревушки, тутъ окружаютъ васъ толпы оборванныхъ нищихъ, стариковъ, женщинъ, нагихъ дтей, калекъ всякаго рода, вс они съ громкимъ воемъ на разные лады просятъ милостыни. Какую противоположность составляетъ эта картина бдности и нищеты съ богатыми, роскошными полями Валенсіи, съ ея чистенькими деревеньками, съ ея веселыми и умными жителями! Между-тмъ, путешественникъ, прозжая по этой провинціи, нечувствуетъ скуки и утомленія. Этотъ неподвижный, знойный океанъ песка, эта безграничная срая степь, въ которой колеса тонутъ по ступицу, эти стада овецъ и уединенные пастухи, все это полно поэзіи, которую тамъ богато, съ такою неистощимою щедростью разсыпалъ здсь Сервантесъ. Нтъ ни одной деревни, нтъ ни одной венты, въ которой бы не разсказали вамъ забавнаго приключенія изъ жизни донъ-Кихота, такъ-что каждую минуту кажется, будто видишь этого рыцаря печальнаго образа, какъ онъ съ своимъ Санхо-Пансою, галопируетъ по этой песчаной равнин. Шестнадцать мельницъ, стоящихъ рядомъ подл бдной деревни Педерново, показываютъ классическое мсто рыцарскаго изступленнаго мужества и кровопролитія. Влво отъ дороги, на полчаса зды отъ Ламотты, къ западу, лежитъ Эль-Тобозо, отчизна несравненной Дульцинеи. Словомъ, знаменитый рыцарь донъ-Кихотъ еще не умеръ здсь, онъ еще живетъ въ народ… За Квинтанаромъ начинаютъ уже показываться холмы и кустарники и съ гребня горъ, за зеленющими изумрудными лугами, сквозь втви деревъ Виднются куполы и башни Аранхуеца.
Въ описаніи Мадрида нтъ ничего особеннаго и новаго..Впрочемъ, Вилькоммъ больше любитъ природу, нежели города. Отсюда онъ отправляется на югъ, прозжаетъ древнюю Манху, страну романтическихъ горъ, Вальдепенны, страну виноградныхъ садовъ, Сіерру-Морепу, Андалузію, Каролину, Байло, гд начинаются неувядающія розы, живописные костюмы, поэтическіе балконы, прекрасные мужчины… Авторъ достигаетъ Гренады и останавливается въ Альямбр.
‘Нтъ возможности, говоритъ онъ: изобразить великолпіе здшнихъ видовъ. Гренада есть одинъ изъ такихъ благословенныхъ краевъ земли, которые въ цломъ свт не встрчаются дважды, которымъ нтъ ничего подобнаго, и которые пламенными чертами врзываются въ душу однажды навсегда. При взгляд на Гренаду, со мною было то же,что бываетъ съ благочестивымъ мусульманиномъ при вид Мекки. Снжные вершины Сіерры-Невады подъ яркимъ голубымъ небомъ горли раскаленнымъ серебрянымъ внцомъ, надъ городомъ, лежавшимъ въ долин, у подножія ихъ, носилось зыбкое, прозрачное облако сладостныхъ ароматическихъ испареній, на западъ также тянулись цпи горъ, теряющихся подъ свтлымъ куполомъ самаго чистаго неба, зубцы ихъ, кое-гд отдлявшіеся отъ оплошнаго, съ небомъ сливающагося грунта, рисовались такъ ясно, такъ опредленно, какъ будто до нихъ только нсколько часовъ пути. Словомъ, земля и небо были залиты такимъ пышнымъ, роскошнымъ, блистательнымъ огнемъ, что, казалось, каждую-минуту готовы потонуть и вмст исчезнуть въ океан свта’.
Въ Альямбр авторъ прожилъ два года, длая экскурсіи въ разныхъ направленіяхъ. Кром богатаго пріобртенія для ботаники, во время Своихъ поисковъ авторъ имлъ случай изучать мстность и нравы жителей, особенно горныхъ пастуховъ, у которыхъ онъ часто проводилъ ночи, иногда подвергаясь большимъ опасностямъ. Описанія и разсказы изъ этой части путешествія Вилькомма, исполнены волшебной прелести. Жители Гренады, по своему гостепріимству, по своей любезности, народнымъ играмъ, воспоминаніямъ, сказкамъ, пснямъ, но любви и талантамъ къ импровизаціи, веселости, самодовольству и важности, представляютъ много въ высшей степени привлекательнаго и поэтическаго. Въ нихъ есть отпечатокъ чего-то восточнаго, смягченнаго и одушевленнаго благородствомъ европейскаго духа и европейской образованности.
Въ Малаг авторъ былъ свидтелемъ оригинальнаго происшествія въ національномъ испанскомъ дух. ‘Божественный Монтесъ’, прославившійся мужествомъ и ловскостію въ рыцарскихъ побоищахъ съ быками, однажды былъ зрителемъ на этой звриной игр. Является бывъ чудовищной величины и силы, опрокидываетъ лошадей и пикадоровъ, уже шесть труповъ валялось въ крови, быкъ метался по арец, сверкалъ раскаленными глазами, вскидывалъ голову, какъ-будто съ презрніемъ смотрлъ на многочисленную толпу, въ безмолвіи ожидавшую, кто ршится стать передъ такимъ страшнымъ врагомъ на окровавленной земл, неопасаясь поскользнуться. Вдругъ раздаются голоса, ‘Монтесъ! Великій Монтесъ! Божественный Монтесъ! помогите, спасите честь націи!’ Монтесъ сходитъ на арену, быкъ мчится на него, Монтесъ устремляетъ на врага свои пылающіе глаза. Быкъ останавливается и опускаете голову. Монтесъ снимаетъ съ себя плащъ, беретъ лвою рукою за правый рогъ и обводитъ взря кругомъ цирка. Зрители едва переводятъ дыханіе. Сдлавъ такой опасный туръ смлый гладіаторъ бросаетъ на быка плащъ, быкъ приходитъ въ бшенство, но Монтесъ однимъ ударомъ убиваетъ его. Раздаются рукоплесканія, крики удивленія и похвалы,ламы срываютъ съ своихъ головъ цвты и вмст съ лентами, шарфами и платками бросаютъ Побдителю. Онъ поднимаетъ ихъ, кланяется и импровизируетъ благодарственные стихи.
Изъ Испаніи авторъ перехалъ въ Португалію. Здсь все не такъ, какъ въ любезной ему Андалузіи: везд нечистота выше всякаго, представленія, стаканы не выполосканы, ножи не чи, щепы, въ комнатахъ кучи, сору, кушанье въ вентахъ — нельзя въ ротъ взять. И въ характер жителей — совершенная противоположность съ Испанцами. Долговязые, длинноволосые, смуглые, загорлые Алгарбійцы были бы совершенными страшилищами, еслибъ, неуклюжесть не длала ихъ въ высшей степени смшными. Хвастливость и важничанье длаютъ ихъ истинно комическими. ‘Когда я вынимаю кинжалъ,’ говоритъ Алгарбіецъ, ‘то земля дрожитъ и звзды падаютъ съ неба’.
А между-тмъ, чуть дойдетъ дло до оружія съ Испанцемъ — что у нихъ часто случается, Алгарбіецъ самъ падаетъ на землю и, конечно, не для того, чтобъ собирать звзды. Но рабская вжливость Португальца хуже его надутости, она просто невыносима. Поэтому они съ Испанцами въ вчной вражд.
Говоря вообще, въ Испаніи образованности больше, нежели въ Португаліи. Но португальское Духовенство по своимъ познаніямъ, по вкусу и по формамъ общественнымъ стоитъ несравненно выше испанскаго., къ-тому же Португальцы гораздо-трудолюбиве и строже въ нравахъ. Страстно-любимый ими напитокъ — чай, тогда какъ Испанецъ любитъ вино. Женщины вообще некрасивы, но живе мужчинъ. Высшія сословія одваются по французски. Простой народъ носитъ срые плащи. Природа во многихъ мстахъ такъ же прекрасна и богата, какъ въ Испаніи.
Осмотрвъ и живо изобразивъ многія мста, Тавиру, Фаро, Луле, Вилла-Нову, Альбуферу и проч., авторъ черезъ Испанію возвратился въ свое отечество, полный новыхъ свдній и поэтическихъ воспоминаній. Къ числу послднихъ принадлежатъ собранные имъ мавританскіе романсы героическаго содержанія, нкоторые онъ написалъ со словъ, другіе заимствовалъ изъ древней хроники Аргота де-Молина и изъ Noblezz del Andalucia Гіата. Въ лихъ много необыкновенно-оригинальнаго. Они могутъ служить къ объясненію нкоторыхъ характеристическихъ свойствъ, которыми испанская поэзія отличается отъ литературъ всхъ европейскихъ народовъ.
Reisen auf den griechischen Inseln des Aegeischen Meers von L. Ross. 1845. (Путешествіе по греческимъ островамъ Эгейскаго-Моря. Росса.)
Греція иметъ двоякую занимательность: въ ней есть много слдовъ великихъ воспоминаній и зародышей большихъ надеждъ. Поэтому, она въ новйшее время сдлалась предметомъ любопытства путешественниковъ. Россъ объхалъ острова: Мелосъ, Кимолосъ, Теру, Касосъ, Карпотосъ, Родосъ, Халке, Фіене, Косъ, Калимносъ и осъ. На нкоторыхъ изъ нихъ онъ былъ уже въ третій или четвертый разъ. Съ ученою цлью путешествовать иначе и нельзя, а сочиненіе Лудовика Росса исполнено глубокой учености. Онъ съ необыкновеннымъ трудолюбіемъ занимался изслдованіемъ греческихъ древностей и современнаго состоянія острововъ. Къ этому надобно было приготовиться: надобно было перечитать множество классическихъ сочиненій, чтобъ знать, гд и чего искать, и какъ понимать отъисканное. Авторъ очень-мало описываетъ природу, о лицахъ говоритъ обыкновенно въ нсколькихъ словахъ, но вато съ пламенною любовью и съ большимъ знаніемъ разсматриваетъ эллинскій народъ и языкъ. Глубоко изучивъ нарчія, которыя употребляли въ древности жители собственно Греціи и ея колоній, онъ находитъ слды формъ языка древняго въ формахъ ныншняго. Но глубокій, тонкій и точный археологъ, часто пускающійся въ самыя сухія и атомитическія розъисканія, въ этой пыльной работ непотерялъ эстетической свжести души и собралъ большое количество новыхъ, до-сихъ-поръ еще никому въ Западной Европ неизвстныхъ народныхъ псень. Он замчательны не по однмъ краскамъ мстности и народныхъ понятій, но по необыкновенно-пластическому характеру выраженія и какой-то свтлой, наивной граціи, напоминающей Анакреона эпиграмматическіе листки классической поэзіи. Мы переведемъ одну изъ нихъ, которую поютъ на островахъ Брит, Казос и Карпатос, Вотъ она
Бродило въ пол девять тысячъ овецъ, девять братьевъ пасли ихъ. Вотъ пятеро пошли искать поцалуевъ, а трое — наслажденій любви. Остался только Янисъ посреди своихъ овецъ. Онъ заботливо холилъ за ними и стерегъ ихъ. Мать часто даетъ ему добрый совтъ и говоритъ, ‘эй, смотри, Янисъ, берегись, мой добрый Янисъ, не взлзай цд дерево, не сходи въ долину, не играй на своей флейт у истока рки, того и гляди, соберутся нереиды и выйдутъ изъ воды наберегъ. Но Янисъ не слушался своей матери: онъ взлзалъ вадерево, онъ сходилъ въ долину и у истока рки игралъ на своей флейт. Вотъ нимфы собрались толпою и вышли изъ воды. ‘Поиграй, Янисъ, поиграй намъ, поиграй на своей флейт. Хочешь ты золота? на, вотъ, бери его, хочешь ты дорогаго жемчугу? Выбирай себ двушку самую прекрасную въ цломъ -хоровод, самую прекрасную въ цломъ свт’.— Не надо мн золота, не надо мн дорогаго жемчугу, не надо мн двушка самой прекрасной въ цломъ хоровод, самой прекрасной въ цломъ свт. Дайте мн Евдокію, которая поетъ такъ мило, поетъ рано поутру и будитъ лсныхъ птичекъ’.
Сколько милой простоты, сколько нжныхъ оттнковъ поэтическаго чувства и значенія! Сколько скульптурной прелести и двственной стыдливости, напоминающей цломудренную наготу древнихъ статуй! Какъ бы хорошо, еслибъ г. Аполлонъ Майковъ, у котораго замтна исключительная способность схватывать и передавать красоты подобнаго рода, перевелъ на русскій языкъ эти псни младенческой, невинной поэзіи! Вмст съ ‘Пснями Клефтовъ’ Гндича, это составило бы прекрасную поэтическую характеристику духа ныншнихъ Грековъ.
Изъ острововъ, которые привлекали къ себ вниманіе многихъ путешественниковъ, кажется, еще никто изъ Европейцевъ не изслдовалъ Касоса и Карпатоса. Родосъ посщали многіе, но описанія ихъ сбивчивы, неточны, часто совсмъ ложны, многія изъ названій урочищъ, деревень и т. д. неправильны, или испорчены. Россъ указываетъ на эти ошибки и исправляетъ ихъ у основываясь на несомннныхъ доказательствахъ. Взглядъ его чрезвычайно внимателенъ и тонокъ, отъ него не ускользаетъ ни одинъ памятникъ, ни одинъ обломокъ памятника древности! А памятниковъ — удивительное богатство, они идутъ непрерывными рядами отъ одного столтія до другаго и иногда, какъ слои образованности и народнаго быта, лежатъ одни надъ другими. Это — видимая исторія, въ которой древняя жизнь Греціи — объ-руку съ новйшей. Названія нкоторыхъ мстъ, урочищъ, деревень, городовъ сохранились еще до-сихъ-поръ. Не только тамъ, гд прежде былъ городъ, теперь часто бдное селеніе, а гд была деревня, теперь иногда дв-три лачужки, и отъ древности долетлъ до насъ одинъ отголосокъ, одно классическое имя, одинъ звукъ, острова, большею частію, называется и теперь какъ назывались въ древности, напримръ, Аморгосъ, Анафе, Андросъ, Астипалея, Паросъ, Патмосъ, Самосъ, Серифосъ, Теносъ, Спросъ и др. Въ нкоторыхъ измнены кой-какіе звуки: такъ Делосъ теперь называется Делаисъ, Икароюъ — ныньче Икаріа, осъ — теперь Ніосъ, Калимне — теперь Калимпосъ. Нкоторые изъ острововъ сохранили названія, данныя имъ въ средніе вка. Бельвина теперь — Гагеоргізсъ, Гемнй — Макронези, Тера — Санторене. Безпристрастный авторъ отдаетъ справедливость среднимъ вкамъ и. показываетъ ихъ вліяніе въ остаткахъ разныхъ памятниковъ искусства. Въ сочиненію приложена карта острововъ Родоса и Боса. При необыкновенномъ множеств археологическихъ и филологическихъ, весьма-любопытныхъ свдній и замчаніи, заключающихся въ книг Росса, эта карта для ученаго путешественника послужитъ маршрутомъ къ дальнйшимъ розъисканіямъ и открытіямъ, для путешественника праздношатающагося по свту, это живой указатель, съ которымъ нтъ надобности разспрашивать проводника.
Geschichte von Belgien. Fon. G. Consience. Aus dem Flmischen. Von O. L. B. Wolf. 1847. (Исторія Бельгіи, соч. Консьянса. Съ голландскаго перев. Вольфъ).
Шиллеръ, соединявшій съ необыкновеннымъ поэтическимъ талантомъ многостороннюю и глубокую ученость, написалъ живую картину Отторженіе Нидерландовъ отъ испанскаго владычества’. Лео пріобрлъ извстность знаменитаго ученаго своими Двнадцатью книгами нидерландской исторіи’. Въ ‘Историческомъ Альманах’ Раумера на 1842, 1843, 1845 и 1848 г., В. А. Арендтъ помстилъ нсколько прекрасныхъ статей о происшествіяхъ изъ различныхъ эпохъ исторіи Бельгіи. Онъ пользовался богатйшими матеріалами и историческими трудами бельгійскаго министра Потомба, который, справедливо почитая науку государственнымъ дломъ и самымъ врнымъ источникомъ народнаго благосостоянія, посвящалъ много времени собиранію фактовъ отечественной исторіи и критической разработк ихъ. Воспользовавшись трудами своихъ предшественниковъ, исключительно занявшись изученіемъ судьбы своего отечества, Бонсьянсъ изобразилъ ее въ стройной, генетической послдовательности. Онъ уже давно извстенъ въ голландской литератур, какъ отличный изъ современныхъ, соотечественныхъ ему поэтовъ. Соединяя такимъ-образомъ въ себ дв стороны, дв живительныя стихіи, богатство ума и творчества, онъ обработывалъ свое произведеніе соотвтственно ныншнимъ идеямъ объ исторіи: онъ и фактистъ, и мыслитель, и прагматикъ, и художникъ. По этому, сочиненіе его — Дли всхъ сословій. Одинъ’ оно понравится своею вншнею, описательною частію, другимъ — новизною и разнообразіемъ данныхъ, тмъ — философскою-стороною, инымъ строгою логикой въ построеніи и развитіи событій. Но вполн понять и оцнить его можетъ только человкъ, который, подобно ему, иметъ многостороннее умственное образованіе и поэтическое чувство, человку сухому, который ищетъ въ исторіи только именъ и цифръ, живопись покажется безполезной, или даже неумстной прикрасой. Нкоторые, пожалуй, вмнятъ ему въ недостатокъ живость воображенія и назовутъ разсказъ его романическимъ. Но пора думать, что исторія ршительно будетъ занимательне всякаго вымысла, если въ ней отразится дйствительность со всею своею жизненностью, съ. своею духовной, и матеріальной характеристикой. Бонсьянсъ достигъ этого въ своемъ произведеніи. Но, увлекаясь впечатлніями, поражающими воображеніе, онъ не иметъ того высоко-человческаго чувства, съ которымъ Шиллеръ смотрлъ на событія. Консьянсъ — католикъ, и при всемъ своемъ образованіи никакъ не могъ освободиться отъ духа касты. Или ужь это въ характер католицизма питать вражду ко всякому другому вроученію до такой степени, что ни умъ, ни талантъ, ни общая между мыслящими людьми терпимость, ни обобщеніе племенъ и гражданскихъ отношеній, словомъ, ничто не въ-состояніи потушить ее? Какъ было ни было, но Консьянсъ въ дл религіи показываетъ непростительной пристрастіе. Конечно, онъ не осыпаетъ протестантовъ ругательствами, не хвалитъ и не оправдываетъ, такихъ кровожадныхъ палачей, каковъ, на-примръ, былъ Гранвилла, во везд съ неудовольствіемъ или сожалніемъ говоритъ о протестантахъ и реформаціи, всегда останавливается боле надлежащаго надъ недостатками послдователей новаго ученія. Такъ происшествія, сопровождавшія истребленіе иконъ въ Нидерландахъ въ 1566 году, позорныя для протестантовъ тогдашняго времени, которыя неистовствовали подобно всмъ фанатикамъ, описаны слишкомъ-подробно и растянутой даже до мелочности. Но разв это оправданіе для католиковъ, что и реформаторы иногда поступали не лучше ихъ? Объ ум, обширной учености, непобдимой вол характера и поэтическихъ свойствахъ Лютера, Консьянсъ, разумется, не распространяется, но площадную грубость его языка, его суеврія, разсказы о домашнихъ раздорахъ съ нечистою силой, и другія слабости, выставляетъ очень-рзко. Сотрудниковъ его въ дл-реформаціи автора поставилъ совершенно въ тни. Характеръ Вильгельма Оранскаго или не понятъ, или съ умысломъ обезображенъ. ‘Находясь въ Бельгіи’ говоритъ Консьянсъ:
‘Вильгельмъ, по-видимому, былъ самымъ усерднымъ католикомъ, а между-тмъ втайн былъ приверженъ къ протестантизму. Лицемрствомъ и хитростью онъ обманывалъ своихъ враговъ, и друзей употреблялъ орудіями для выполненія своихъ плановъ’.
Весьма-замчательно то, что авторъ говоритъ объ отношеніяхъ Бельгіи къ Франціи. ‘Въ 17% году, Бельгія испытала бдствіе и угнетеніе въ высшей степени, до-которой только можно довести какой-нибудь народъ. Какъ стаи плотоядныхъ птицъ налетли на насъ толпы французовъ, составлявшихъ отребіе своей націи.. Съ наглымъ безстыдствомъ они хвастались безсмысленными поступками и развратомъ, толковали о свобод и обращались съ побжденными какъ съ невольниками, Они не уважали ничего прекраснаго и святаго, грабили, истребляли произведенія изящныхъ искусствъ, обирали церкви, ломали серебрянныя и золотыя церковныя чаши, ломали ихъ, складывали въ бочки и отправляли во Францію. Самымъ безсовстнымъ и оскорбительнымъ образомъ издвались надъ чистотою нравовъ и набожностью еще неиспорченнаго народа.-Они наложили на Бельгійцевъ контрибуцію въ 80 мильйоновъ и въ-продолженіи пяти мсяцевъ вывезли во Францію 32 мильйона звонкой монеты’.
Присоединенные къ французской имперіи, Бельгійцы потеряли свою самостоятельность и забыли отечественный языкъ. Но авторъ отдаетъ справедливость французамъ.
‘Хотя Французы’, говоритъ онъ: ‘имли вредное вліяніе на нашу нравственность, но, съ другой стороны, принесли намъ и нкоторую пользу. По повелнію Наполеона, въ Бельгіи, особенно въ Антверпен и Осхэнде, производимо было много весьма важныхъ, исполинскихъ работъ. Французы возбудили въ Бельгійцахъ умственную дятельность, распространили духъ общественности и вкусъ’.
Впрочемъ, Консьянсъ показываетъ гораздо большее сочувствіе къ Нмцамъ, и съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминаетъ объ императорскомъ эдикт, но которому, въ 1548 году, Нидерланды должны были пользоваться покровительствомъ Германіи и имли право подавать голосъ на сейм. Но предполагать, что Германія могла бы имть лучшее вліяніе на Нидерланды, нежели Франція, потому только, что между Нидерландцами и Нмцами больше племеннаго родства, нежели между Нидерландцами и Французами — это совсмъ не дло науки: на это нтъ ни историческаго, ни философскаго основанія.
Новйшая исторія Бельгіи, именно съ 1790 по 1846 годъ, изложена Консьянсомъ очень-кратко, въ самыхъ общихъ чертахъ. Можетъ быть, авторъ думаетъ, что современныя происшествія еще не достигли своего полнаго развитія, или по причин близости недоступны ясному и многостороннему наблюденію: то и въ этомъ мы съ авторомъ несогласны. Ходъ происшествій въ Голландіи со временъ Французской революціи очень-ясенъ и политическое положеніе Бельгіи теперь не подлежитъ никакому сомннію. Характеры Нота и Вонка, которые имли такое сильное вліяніе на брабантскую революцію, очень-опредленны, и о нихъ можно написать боле двухъ строкъ. Пользуясь печатными свдніями о статьяхъ внскаго конгресса, записками, замчаніями, мнніями и характеристиками разныхъ лицъ, сохранившимися у современниковъ той великой эпохи, Консьянсъ могъ бы изобразить отчетливо развитіе нидерландскаго королевства, а онъ ограничился нсколькими словами.
Впрочемъ, не смотря на вс эти недостатки, исторія Консьянса иметъ большія достоинства и даетъ новый свтъ и видъ событіямъ его отечества.
Nachgelassene Schriften von L. Brne. Dritter und vierter Band. 1847. (Сочиненія Бpнe,— выданныя посл его смерти. 5-я и 4-я часть).
Это, большею частію, его письма къ друзьмъ и знакомымъ, иногда отрывки, отдльныя мысли, замтки о разныхъ предметахъ, летучіе листки изъ дневника, въ который поэтъ мимоходомъ, наскоро бросалъ замчательное слово, замчательное имя. Наука изъ этихъ мелочей почерпнетъ немного, въ литературномъ отношеніи, он не больше, какъ торсы. Но въ нихъ, какъ въ самомъ обыденномъ разговор даровитаго человка,— сверкаетъ то одно, то другое счастливое выраженіе. Брне же былъ юмористъ, а юмору простора боле всего въ тсномъ кругу. Эти сочиненія особенно стоютъ вниманія, потому-что знакомятъ читателя съ домашнимъ бытомъ и частными отношеніями автора. Будущій біографъ его можетъ уловить въ нихъ нкоторыя характеристическія черты.
The Poems of William Allen Bryant 1847. (Стихотворенія Уильяма Алленъ Бріанта).
Уильямъ Алленъ Бріантъ — американскій поэтъ. Вс стихотворенія его — лирическія. Какъ человкъ другаго міра, гд — иная земля, иное небо, иной бытъ, онъ составляетъ совершенную противоположность съ лириками нашего стараго свта. У насъ недовольство, горечь, озлобленіе, какая-то лихорадочная раздражительность, мрачное уныніе и безотрадность, вроятно, слдствіе дисгармоніи жизни, сдлались общими стихіями поэзіи. Теперь не одного Байрона можно назвать пвцомъ отчаянія. Барбье, Гейне, Брне принадлежатъ къ той же категоріи. Въ стихотвореніяхъ ихъ есть такіе заунывные звуки, такіе стоны, что сердце надрывается. Но Бріантъ спокойно и свтло смотритъ на жизнь. Онъ въ природ и человчеств видитъ везд печать высокой мысли закона. Жизнь и развитіе каждаго созданія кажутся ему благословеніемъ неба. При взгляд на несчастія, онъ почерпаетъ утшеніе въ иде о промысл, и его состраданіе переходитъ не въ разрушительную, дкую и неисцлимую болзнь души, но въ тихую меланхолію, въ задумчивость, иногда въ размышленіе, сопровождаемое нжнымъ участіемъ. Въ его характер есть энергія свжей, юношеской души, опирающейся на религіозныя убжденія. Во многихъ изъ своихъ стихотвореній, онъ тонко анализируетъ чувство любви и съ необыкновенною прелестью, нгою и какою-то двическою стыдливостью изображаетъ ее. Любовь для него есть естественное, гармоническое развитіе прекраснйшихъ свойствъ сердца, внецъ нашего существованія, неисчерпаемый истопникъ самыхъ чистыхъ наслажденій. Она незнакома ему, какъ жгучая страсть, пожирающая душу, какъ начало ревности, или тяжелыхъ опасеній о разлук съ любимымъ человкомъ. Бріантъ смотритъ на цвтокъ и, будучи вполн занятъ его красотою, не думаетъ, что буря черезъ минуту можетъ сорвать его. Такой взглядъ на предметы, такая, полная вра и преданность минутному счастію, ветъ въ стихотвореніяхъ Бріанта какою-то живительною прохладою на сердце.
Есть еще въ немъ черта, въ высшей степени привлекательная, тмъ боле, что она очень-рдка, можно сказать, необыкновенна въ Сверо-Американцахъ. Это — сожалніе, самое Искреннее, самое братское, о бдныхъ Индійцахъ, когда-то счастливыхъ дикаряхъ, которыхъ Европейцы силою оружія, ума, хитрости и обмана вытсняютъ изъ родныхъ прекрасныхъ лсовъ и степей, и, что еще хуже, съ умысломъ развращаютъ изъ корыстныхъ видовъ. Бріантъ съ наслажденіемъ художника говоритъ о ихъ стоическихъ характерахъ, ихъ врожденной гордости, о мужественной красот ихъ атлетическихъ формъ, меткости ихъ ума и энергической оригинальности ихъ разсудительной и смлой рчи.
Это чувство внушило ему много прекрасныхъ строфъ. Онъ много, разъ въ самомъ трогательномъ раздумь останавливается на мысли, что безпощадная судьба облегла американскія племена на всхъ путяхъ, и что скоро не останется ни слда, ни памяти отъ этого поколнія, которое могло расцвсть самобытною жизнію. Лучшія изъ стихотвореній Бріанта,— развившихся подъ вліяніемъ этого высокофилантропическаго чувства, суть: ‘Индіецъ, странствующій къ гробамъ своихъ предковъ’ и ‘Гора Движенія’.
Кром лирическаго достоинства, стихотворенія Бріапта представляютъ много самыхъ врныхъ картинъ мстности, физическихъ и нравственныхъ типовъ. Это очерки поэтической географіи и этнографіи, ими безопасно можетъ воспользоваться наука. Изъ числа описательныхъ стихотвореній особенно-хорошо ‘Западный Втеръ’. Оно и по мннію соотечественниковъ поэта-самое лучшее въ этомъ род по необыкновенной врности и сил изображенія. Если описаніями Бернарденъ де-сен-Пьера и Шатобріана воспользовался Мальт-Брнъ, то описанія Бріанта еще больше достойны подобной чести, которую наука длаетъ поэзіи.
Впрочемъ, американскій поэтъ не принадлежитъ къ числу тхъ ограниченныхъ, тсныхъ душъ, которыя не могутъ освободиться изъ-подъ вліянія мстности, исторической и этнографической атмосферы, ихъ окружающей! Любящее сердце его сочувствуетъ всему, что просите у сердца отвта. У него много переводовъ почти со всхъ европейскихъ языковъ. Онъ вспоминаетъ о поэзіи стараго свта, какъ человкъ возмужавшій вспоминаетъ о родныхъ садахъ, въ которыхъ онъ въ дтств рвалъ цвты и наслаждался свжимъ воздухомъ, и отъ которыхъ время далеко унесло его. Въ превосходномъ стихотвореніи его ‘Смерть Шиллера’, видно, что практическая, торговая и матеріальная стихія Американца не закрыла его души для красотъ, можетъ-быть, слишкомъ идеальнаго, иногда слишкомъ-отвлеченнаго, но всегда глубокомысленнаго, всегда изящнаго германскаго поэта. Изображая смерть Шиллера, Бріантъ бросаетъ много свтлыхъ лучей на его жизнь и открываетъ общечеловческое значеніе его твореній, лучшая, художественно-философскзя сторона которыхъ никогда не потеряетъ цны.
Ueber aeltere Pilgеrschaften nach Jerusalem, mit besonderer Rcksicht auf Ludolfs von Suchen. Reisebuch des Heiligen Landes. Von F. Dycks. 1848 (О самыхъ древнихъ странствованіяхъ въ ерусалимъ и преимущественно объ описаніи путешествія по Св. Земл Лудольфа Зухэна).
Съ первыхъ вковъ христіанства, люди благочестивые начали путешествовать въ Палестину, чтобъ поклоняться гробу Господню и святымъ мстамъ. Въ XI и XII столтіи, когда распространилась мысль о скоромъ преставленіи міра и второмъ пришествіи Спасителя, начали стекаться туда безчисленныя толпы поклонниковъ. Германцы не отставали отъ другихъ. Но, полные религіознаго энтузіазма, пилигримы не обращали вниманія на то, что встрчалось имъ на продолжительномъ пути по такимъ странамъ, въ которыхъ для Европейцевъ все было ново и занимательно. Причиною этого, между-прочимъ, былъ недостатокъ свдній, иногда и грамотности въ путешественникахъ. Изъ. Нмцевъ странствованіе свое въ Св. Землю описалъ первый Лудольфъ Зухэнъ. Онъ былъ въ Палестин между 1336 и 1341 годами. Латинскій подлинникъ его паломника и нмецкій переводъ, помщенный въ собраніи путешествій, изданномъ въ 1609 году Зигмундомъ Фейерабентомъ, теперь очень-рдки. Ф. Дейксъ, сдлавъ обзоръ набожныхъ странствованій въ св. городъ до XIV столтія, разсматриваетъ подробно путешествіе Зухэна, присоединяетъ къ нему филологическія, географическія и историческія объясненія. При этомъ случа, ученый авторъ прекрасно изобразилъ духъ, господствовавшій въ Европ въ XIV столтіи. Статьи, безспорно, имющія общую занимательность — т, въ которыхъ описывается страсть Нмцевъ XIII и XIV вка посщать Св. Землю. Многія мста, извлеченныя изъ Зухэна, чрезвычайно-любопытны и поражаютъ наивною оригинальностію писателя давнопрошедшаго времени. Къ этому авторъ прибавилъ много легендъ, характеризующихъ вка восторженной набожности, иногда соединявшейся съ мечтательностію необузданнаго воображенія.
При исторической точности, большихъ фактическихъ познаніяхъ, начитанности, которая требовала самаго сухаго, копотливаго и продолжительнаго труда, Дейксъ обладаетъ живымъ воображеніемъ и чувствомъ, онъ сообщилъ этому сочиненію своему большое, мало сказать, литературное достоинство, нтъ, онъ далъ ему поэтическій цвтъ, въ которомъ везд отзывается глубокое меланхолическое чувство.
Jussdf und Nafisse. Von F. Т._ Hesseraer. 1847 (Юсуффъ и Нафисса. Гессемера).
Это — восточная-сказка, или повсть въ стихахъ. Гессемеръ говоритъ, что перевелъ ее, но она — его сочиненіе. Впрочемъ, въ ней такъ много восточнаго духа, блеска, роскоши, аромата, прихоти, произвола судьбы и людей, волшебства, что ее можно назвать самымъ врнымъ переводомъ съ арабскаго. Авторъ, очевидно, имлъ намреніе выразить характеристическія черты восточной религіозности пламенной и фанатической, чуждой свтлаго сознанія нравственныхъ началъ, черты мечтательности воображенія, которое, не будучи управляемо силою ума, любитъ призраки самые странные, самые необычайные, фантастическіе, напоминающіе игру облаковъ и миражей. Сцпленіе эпизодовъ, въ которыхъ, среди волшебства и всякаго рода явленій сказочнаго міра, иногда мелькаетъ историческое лицо, или происшествіе, среди лирическаго изліянія чувства, вырывается стихъ, полный поучительности — все это волненіе образовъ и мыслей, облеченныхъ яркими цвтами, напоминаетъ вымыслы Щехеразады. Конечно, въ ныншнее время, когда мы ищемъ поэзіи въ дйствительности, когда исторія и современный бытъ сильне всякой фантасмагоріи поражаютъ наше воображеніе, похожденія Юсуффа прійдутся не многимъ по вкусу.
Но, во всякомъ случа, въ нихъ можно найдти пріятное развлеченіе, тмъ боле, что авторъ — человкъ съ образованнымъ, изящнымъ вкусомъ — разбросалъ въ своемъ сочиненіи много живыхъ и свжихъ картинъ. Къ-тому же, занимательность разсказа постоянно поддерживается разнообразіемъ, приключеній и-легкостію, иногда игривостію стиля.
Revision des deutschen Schulwesens. Von W. E. Weber. 1847. (Обзоръ состава нмецкихъ школъ).
Deb Unterricht in nationalerund zeilgemsser Hinsicht. 1847. (Преподаваніе въ національномъ и современномъ дух).
Wider die Neuerer im Schulwesen, von Romanus. 1847 (Противъ школьныхъ нововведеній).
Школа, школьный учитель, школьныя требованія, школьная ученость, школьный языкъ’ слова, съ которыми соединяется невольно что-то противное, мелкое. Отъ-чего жь бы это? Учащіеся составляютъ новое, свжее поколніе, цвтущее здоровьемъ, молодостью и надеждами. Призваніе и трудъ учителя — пробуждать и развивать самосознаніе — лучшій цвтъ бытія. Связь между учителемъ и учащимся — сочувствіе къ тому, что есть святаго, возвышеннаго и поэтическаго въ жизни — къ религіи, наук и искусству. Разв можно презирать дитя, или молодаго человка, за то, что они не обезображены ни старостью, ни нищетой, ни порокомъ? Уже. ли достоинъ презрнія чело вкъ, который цлую жизнь бьется надъ тмъ,— чтобъ въ душу ребенка пролить святой, творческій, божественный свтъ, дать ему личность и ознаменовать его печатію мысли? Конечно, нтъ. А между-тмъ, школа и учитель презрны. Тутъ есть какое-нибудь недоразумніе со стороны общества, или даже отсутствіе всякаго разумнія. Можетъ-быть, тоже надобно сказать и объ учителяхъ. Во всякомъ случа, едва-ли общество и школа вполн правы, если не вполн виноваты. Очень-часто общество требуетъ отъ школы совсмъ не того, чего слдуетъ требовать, очень-часто также школа не удовлетворяетъ надлежащимъ и справедливымъ требованіямъ общества. Въ трехъ вышеозначенныхъ сочиненіяхъ, разсматривается современный бытъ нмецкихъ училищъ и ршатся нсколько педагогическихъ вопросовъ, которые надобно брать въ соображеніе, чтобъ не было дисгармоніи между школой и обществомъ.
Не смотря на необыкновенное движеніе учености въ Германіи, не смотря на то, что нмецкіе учители все люди читающіе, тамъ многія мщанскія училища остаются на той же степени, на которой находились въ эпоху возрожденія наукъ: имъ, кажется, суждено оставаться въ вчномъ младенчеств. Въ народныхъ школахъ до-сихъ-поръ царствуетъ Песталоцци. Педагогическія семинаріи, гимназіи, реальныя школы — все это живетъ преданіемъ, стариною. Очень-недавно люди съ живыми, свтлыми идеями и сочувствіемъ къ юному поколнію начали толковать о преобразованіи учебныхъ заведеній и о сближеніи ихъ съ современнымъ состояніемъ наукъ въ Европ. Теперь число голосовъ въ пользу преобразованія со-дня-на-день увеличивается. Важне другихъ въ этомъ дл голосъ Эрнста Вебера. Откровенный, прямой, благородный, Веберъ, соединяя глубокую классическую ученость съ знаніемъ современныхъ системъ и методъ, отличается необыкновенною пылкостію чувства и силою краснорчія. Требуя умственнаго развитія, положительныхъ, историческихъ, психологическихъ и естественныхъ знаній, лучи которыхъ втекаютъ во вс отрасли и явленія нашей жизни, онъ поражаетъ Филологическій формализмъ, эту такъ-называемую эрудицію, состоящую въ набор словъ, грамматическихъ формъ со всякаго схоластическаго хлама. Впрочемъ, авторъ занимается преимущественно гимназіями.
Гимназіи съ давнихъ поръ были учебными заведеніями, гд воспитывались. юноши высшихъ сословій, готовились ли они къ вступленію въ университетъ, или прямо въ гражданскую жизнь. Но въ-послдствіи времени филологія и ложно-понимаемый гуманизмъ взяли большую силу, и гимназіи сдлались учебными заведеніями, въ которыхъ стали приготовлять молодежь или къ ученой, или къ статской служб. Между-тмъ, развитіе земледлія, мануфактуръ, торговли, ремеслъ, художествъ и другихъ потребностей общественной жизни требовало зданій практическихъ. Т молодые люди, которые чувствовали къ нимъ любовь, или побуждались нуждой, не могли вступать въ гимназіи. Эти заведенія сдлались исключительными, односторонними и потому сухими По мннію Вебера, въ гимназіи надобно соединять об стихіи воспитанія, классицизмъ, или гуманизмъ и реализмъ. Гуманисты будутъ ближе къ природ, дйствительности, народности и современности, реалисты, оживляемые впечатлніями классическихъ красотъ Греціи и Рима, не огрубютъ среди своей матеріальной положительности. Эта гармонія двухъ сторонъ воспитанія отзовется гармоніею въ жизни, въ литератур, въ искусств. Это своего рода — mens sana in corpore sano. Мысль — неоспоримая. Но какъ осуществить ее? Веберъ не ршаетъ этого вопроса. Не предавая заслуженному позору схоластическую формальность, эту остеологію древности, Веберъ вполн понимаетъ всю важность, все философское и поэтическое значеніе истинно-классическаго образованія. ‘Оно’ говоритъ онъ: ‘пробуждаетъ въ человк лучшія, благороднйшія, высшія потребности, воспламеняетъ въ немъ самосознаніе, даетъ крпость вол, развиваетъ чувство красоты — чувство міровое, безкорыстное, которое сближаетъ человка со всми основными началами бытія’. Для этого необходимо въ подлинник изучать греческихъ и римскихъ писателей, т. е. не грамматическія формы ихъ языка, не различія склоненій и спряженій въ различныя эпоха и въ различныхъ нарчіяхъ, но ихъ содержаніе, ихъ идеи, ихъ духъ и самобытную, мужественную художественность ихъ формъ. Древніе классическіе поэты и историки-философы представляютъ не только свжія красоты, блистающія всею прелестію сильной двственной жизни, но неисчерпаемое богатство фактовъ, характеровъ, наблюденій, самобытныхъ взглядовъ и проч. Греки и Римляне такъ много жили, такъ много думали, что нтъ ни одного вопроса, касающагося собственно человческой судьбы, котораго бы они, по-крайней-мр, не пытались ршить. Такимъ-образомъ, изученіе классиковъ въ подлинник дастъ силамъ души гармоническій строй и заставитъ умъ останавливаться и задумываться на важнйшихъ предметахъ, которые глубоко будутъ занимать человка во вс времена и у всхъ народовъ. Такое многостороннее и естественное развитіе началъ духовной жизни, производимое классическимъ образованіемъ, иметъ благотворное вліяніе на характеръ, дастъ ему ровность, твердость и самостоятельность. Чувство художественности и здравомысліе перейдутъ въ практическую жизнь.
Но классическое воспитаніе, основанное на изученіи древняго міра, надобно попенять положительными современными знаніями математическими, географическими, историческими, психологическими и естественными. Это все должно входить въ гимназическій курсъ. Опираясь на такихъ прочныхъ пособіяхъ, молодой человкъ, выходя изъ заведенія, годится всюду. Чмъ бы онъ ни сдлался, земледльцемъ, ремесленникомъ, учителемъ, чиновникомъ, купцомъ, онъ будетъ всегда человкомъ и знатокомъ дла. На этомъ основаніи, Веберъ думаетъ, что такого рода гимназія должна быть общимъ учебнымъ заведеніемъ, открытымъ и доступнымъ для всхъ сословій. Конечно, унавоживать землю, покупать и продавать товары, писать счеты, и пр., можно безъ науки, безъ эстетическаго развитія! но человкъ не можетъ, не долженъ ограничиваться какимъ-нибудь одностороннимъ и матеріальнымъ употребленіемъ своей жизни. Будучи купцомъ, земледльцемъ, чиновникомъ, онъ въ тоже время — сынъ, отецъ, братъ, гражданинъ своего отечества. Спеціальная практическая дятельность человка, доведенная до высшей степени утонченности, точности и постоянства, превратится также въ инстинктъ. Поэтому нмецкія реальныя школы, изъ которыхъ изгнаны гуманистическія науки, нисколько не соотвтствуютъ современнымъ понятіямъ о воспитаніи, он лишаютъ человка развитія лучшей стороны его существа. Вс эти мысли высказаны Веберовъ живо, энергически, съ жаромъ, съ любовью къ человчеству, хотя иногда вычурно и высокопарно — недостатокъ почти общій въ нмецкихъ писателяхъ. Изъ частныхъ замчаній у Вебера есть много драгоцнныхъ мыслей. Онъ справедливо вооружился противъ методы преподаванія латинскаго и греческаго языковъ, везд господствующей. Вмсто того, чтобъ мучить свжую душу молодаго человка надъ однми грамматическими фразами, не лучше ли, пробжавъ съ нимъ вскользь общія правила этимологіи и синтаксиса, тотчасъ приняться за чтеніе авторовъ. Пусть ученикъ вмсто senis скажетъ scnecis, и прочтетъ хотя одну главу de senectute, пусть онъ будетъ ошибаться въ спряженіи правильныхъ и неправильныхъ глаголовъ, пусть не будетъ въ-состояніи переводить на латинскій языкъ ни одной фразы, главное — чтобъ онъ читалъ и понималъ давно прежде его и изящно написанное.
Преподавать отечественный языкъ и отечественную литературу, по мннію Вебера, надобно также совершенно-практически, безъ склоненій, спряженій, безъ грамматическаго анализа рчи, безъ правилъ орографіи и пунктуаціи, вс занятія учащихся должны ограничиваться чтеніемъ лучшихъ отечественныхъ авторовъ и упражненіемъ въ Сочиненіи о томъ, что прочитано. Что изъ грамматики отечественнаго языка надобно исключать очень-многое, необходимое при изученіи языковъ иностранныхъ, это не подлежитъ сомннію, но оставить логическій анализъ предложеній — это значитъ учиться языку механически, безсознательно, и не употреблять его средствомъ къ умственному развитію. Читать авторовъ безъ критическаго разбора, т. е. безъ внимательнаго разсматриванія содержанія и формы сочиненій, безъ отчета — также плохое средство образовать умъ и вкусъ. Есть люди, которые читаютъ множество сочиненій всякаго рода и, ограничиваясь только безотчетнымъ впечатлніемъ, что прочитанное имъ очень нравится, или не нравится, остаются навсегда въ какомъ-то дтскомъ состояніи, неразвитыми всю жизнь, потому-что развитіе предполагаетъ анализъ, т. е. критику, и выводъ, высшее воззрніе на цлое, перебранное въ частяхъ, идею, философію, теорію. Упражненіе въ сочиненіи по метод Вебера, т. о. чтобы молодые люди вкратц писали о томъ, что имъ прочитано въ обширномъ вид, слишкомъ односторонне. Почему же, напримръ, наоборотъ, къ тому, чти вкратц прочитано, ученикъ не долженъ бы прибавлять свое, собственнымъ опытомъ, ила размышленіемъ узнанное?
Мысли о преподаваніи исторіи также весьма-важны. Поучительность ея, по мннію Вебера, должна состоять въ строгой фактической истин, въ прагматическимъ наложеніи, въ наглядномъ показаніи развитія человческаго духа, проявляющагося тми или другими событіями. Впрочемъ эта идея для насъ не новая, она у насъ уже проникла въ школы и уже два раза передъ симъ была высказана и объяснена въ ‘Курс Теоріи Словесности М. Чистякова’.
Вообще сочиненіе Вебера, сообщая намъ очень-невыгодное понятіе о состояніи учебныхъ заведеній въ Германіи, бросаетъ новый, яркій свтъ на многіе предметы и, конечно, идеи его не останутся безплодными, но рано или поздно пріимутся и пойдутъ въ корень и стебли и цвтъ.
Авторъ сочиненія ‘О преподаваніи въ современномъ и національномъ дух’, согласенъ съ Веберомъ въ основныхъ идеяхъ, хотя значительно разнится съ нимъ во мнніи о средствахъ воспитанія и объем учебнаго курса. Необходимыми основными условіями его онъ ‘читаетъ психологію, энциклопедію, преподаваніе въ современномъ и народномъ дух. Такъ какъ полное умственное развитіе состоитъ собственно въ развитіи самосознанія, т. е. всхъ стихій духовной жизни, всхъ сторонъ и свойствъ ума, вкуса и творческаго дарованія: то, чтобъ преподаваніе языка, исторіи, древностей, законовднія и т. д. не превратилось въ мертвый, формализмъ, необходимо показывать въ формахъ рчи, въ фактахъ, проявленіе духа, проблески высшей жизни, отпечатокъ идей. Въ этомъ смысл, всякое основательное, живое изслдованіе предмета можно назвать психологическимъ. Характеризуя лицо или эпоху, мы выводимъ наружу ихъ духъ, т. е. идеи, ихъ одушевлявшія. Разбирая сочиненіе, картину, музыкальную пьесу, мы опять ищемъ въ нихъ значенія, души. Опредлить силу, важность и направленіе законодательства, значитъ показать его отношеніе къ духу народа и къ основнымъ законамъ духа человческаго.— Такимъ-образомъ, очевидно, психологія и психологическій взглядъ составляютъ необходимую стихію всякаго ученія. Разумется, въ изложеніи науки о душ, точно такъ, какъ и во всякой другой наук, надобно начинать съ самыхъ простыхъ и очевидныхъ данныхъ, пріобртаемыхъ непосредственнымъ и несомнннымъ наблюденіемъ.
Преподаваніе энциклопедіи наукъ полезно, конечно, не въ томъ отношеніи, что сообщаетъ воспитаннику понятія о всхъ предметахъ, или отрасляхъ познанія, но въ томъ, что показываетъ органическую связь между ними. Слдовательно, главная задача ея не разграничивать науки, какъ это водилось прежде, не соединять ихъ и показывать непосредственный переходъ одной изъ нихъ во всмъ другимъ. Что касается до идеи о современности и народности воспитанія, это высказано авторомъ очень-неопредленно, можетъ-быть потому, что самыя требованія и понятія современности и народности очень-зыбки. Мы ограничимся только двумя замчаніями объ этомъ предмет: во-первыхъ, не все современное хорошо, во-вторыхъ, политическая національность Германіи есть мечта, а духовная національность ея ровно никакого значенія не иметъ.
Мысли автора о соединеніи реалистическаго и гуманистическаго воспитанія развиты ясно и изложены съ неопровержимою убдительностію. Но читателя поражаетъ въ этомъ сочиненіи одна необыкновенная странность: авторъ утверждаетъ, что въ мщанскихъ школахъ не надобно преподавать ни одною иностраннаго языка.
Въ объемахъ учебныхъ курсовъ и въ метод преподаванія авторъ основательно требуетъ большихъ и существенныхъ измненій. Множество наукъ и многосложность курсовъ подавляетъ вниманіе и память учащихся, и поэтому ршительно вредитъ умственному развитію и, слдовательно, успхамъ живой, самостоятельной учености и образованности. Въ школ нельзя ‘исчерпать всего предмета’, говоритъ авторъ, ‘нельзя дойдти до того, чтобъ посл учиться было нечему. Школа должна служить введеніемъ, приготовленіемъ къ дальнйшему развитію, къ высшимъ успхамъ. Въ этомъ и состоитъ основательность воспитанія’. О преподаваніи отечественнаго языка, математики и естественной исторіи, авторъ — однхъ мыслей съ Веберомъ.
Судя по заглавію сочиненія Романуса (псевдонимъ), можно было подумать, что онъ защитникъ старины: напротивъ, онъ окончательно добиваетъ латинскій схоластицизмъ и педантство нмецкихъ профессоровъ и учителей, изъ которыхъ многіе до-сихъ-поръ думаютъ, что вся мудрость человческая заключается въ филологіи, и что ученый человкъ непремнно долженъ писать и говорить оплатили. Ударъ этотъ тмъ ршительнй, что авторъ — директоръ гимназіи и знатокъ классическихъ литературъ. Но вотъ какъ медленно искореняются предразсудки: еще въ 1687 году Томазіусъ написалъ программу своего курса по-нмецки и преподавалъ лекціи на отечественномъ язык. Онъ принесъ топоръ и положилъ у корни стараго дерева, предоставляя другимъ срубить его. Но топоръ заржавлъ, лежа долгое время безъ употребленія, а дерево все стояло до-тхъ-поръ, пока отъ дряхлости не упало само-собою.
Большая часть замчаній о ложномъ взгляд на методы и системы преподаванія наукъ, здсь наложенныхъ, относятся только въ нмецкимъ училищамъ