Эдгар По
Эдгар По
Герцог де-Л’Омлет.
Герцог де-Л’Омлет.
И сразу вступил в более холодный климат.
Купер.
* * *
Герцог де-Л’Омлет, По Эдгар Аллан, Год: 1832
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Китс скончался из-за критической статьи. Кто это умер от ‘Андромахи’? [Монфлерн. Автор ‘Parnasse Reformé,‘ заставляет его говорить в Гадесе: — ‘L’homme donc qui voudrait savoir ce dont je suis mort, qu’il ne demande pas s’il fut de fiè,vre ou de podagre, ou d’autre chose, mais qu’il entende que ce fut de ‘L’Andromaque‘.] Низкия души! — де-Л’Омлет погиб от ортолана. ‘L’histoire en est brè,ve’. Помоги мне, дух Апиция!
Золотая клетка привезла маленького крылатого путешественника, изнеженного, беспечного, томного, в Chaussé,e d’Antin из далекого Перу. Шесть пэров препровождали счастливую птицу от ее царственной властительницы La Bellissima к герцогу де-Л’Омлет.
В эту ночь герцог ужинал один. В тиши своего кабинета он лениво растянулся на оттоманке, ради которой нарушил долг верноподданного, перебив ее у короля — знаменитой оттоманке Cadt.
Он прячет лицо в подушках. Часы бьют. Не владея своими чувствами, его светлость проглатывает оливку. В эту минуту дверь тихонько отворяется при звуках нежной музыки, — и деликатнейшая птица является перед изнеженнейшим из людей! Но лицо Герцога омрачается тенью невыразимого отвращения! — ‘Horreur! — chien! — Baptiste! — l’oiseau! ah! bon Dieu! cet oiseau modeste que tu as deshabillé, de ses plumes, et que tu as servi sans papier!’ [‘О ужас! — собака! — Батист! птица! ах, Боже мой! ты обнажил от перьев эту скромную птицу и подал ее без бумаги!‘] — Безполезно прибавлять что-нибудь: — герцог испустил дух в пароксизме отвращения.
— Ха! ха! ха! — произнес его светлость на третий день после своей смерти.
— Хе! хе! хе! — тихонько подхватил черт, напуская на себя высокомерный вид.
— Вы, конечно, шутите, — возразил де-Л’Омлет. — Я грешил, — c’est vrai — но, милейший мой, послушайте, — ведь не думаете же вы серьезно привести в исполнение такую… такую… варварскую угрозу?
— Что? — возразил его величество, — вставай, сударь, раздевайся?
— Раздеваться!.. это очень мило!.. нет, сударь, я не стану раздеваться. Кто вы такой, позвольте вас спросить?.. чтобы я, герцог де-Л’Омлет, принц де-Фуа-Гра, автор ‘Мазуркиады’ и член Академии, стал по вашему требованию снимать прелестнейшие панталоны, когда-либо сшитые Бурдоном, изящнейший robe de chambre, когда-либо изготовленный Ромбером, — не говоря уже о необходимости развивать волосы, не говоря о затруднении снимать перчатки!
— Кто я такой?.. да, правда!.. Я — Вельзевул, князь мух. Сейчас я вытащил тебя из гроба розового дерева, выложенного слоновой костью. Тебя надушили самыми курьезными духами и упаковали точно в багаж. Белиал — мой инспектор кладбищ — отправил тебя ко мне. Панталоны, которые, по твоим словам, сшиты Бурдоном, — просто, пара отличных полотняных кальсон, а robe de chambre — огромнейший саван.
— Милостивый государь! — возразил герцог, — меня нельзя оскорблять безнаказанно!.. Милостивый государь! Я рассчитаюсь с вами за это оскорбление при первом удобном случае! — Вы еще услышите обо мне, милостивый государь!.. Пока, au revoir!.. — С этими словами герцог раскланялся и хотел уйти, но какой-то господин остановил его в прихожей и заставил вернуться. Его светлость протер глаза, зевнул, пожал плечами, задумался. Убедившись, что это он сам, а не кто другой, герцог окинул взором окружающую обстановку.
Зала была великолепная. Сам де-Л’Омлет нашел ее bien comme il faut. Она поражала не столько длиной и шириной, сколько высотой. Потолка не было решительно никакого, а вместо него густая клубящаяся масса огненных облаков. Голова его светлости закружилась, когда он взглянул вверх. Оттуда свешивалась цеп из неизвестного кроваво-красного металла, верхний конец которой терялся, подобно городу Бостону, parmi les nues. На нижнем висела огромная лампа. Герцог убедился, что она сделана из рубина, но из нея лился свет, такой ослепительный, такой сильный, такой странный, какому никогда не молился Перс, о каком не мечтал Гебр, какой не грезился мусульманину, когда, накурившись опиума, он валялся на ложе, спиной к цветам, а лицом к богу Аполлону. Герцог пробормотал легкое проклятие, решительно одобрительного свойства.
Углы комнаты были закруглены в виде ниш. В трех из них стояли статуи гигантских размеров. Их красота была греческая, безобразие египетское, а tout ensemble французский. В четвертой нише статуя была закутана покрывалом, и не отличалась колоссальными размерами, за то виднелась ножка в сандалии. Де-Л’Омлет прижал руку к сердцу, закрыл глаза, поднял, их, и заметил, что его сатанинское величество — покраснел.
Но картины! Киприда! Астарта! Асторет! — тысяча и все одно и тоже! И Рафаэль рассматривал их! Да, Рафаэль был здесь, ведь он написал, стало быть, был осужден. Картины! картины! О, роскошь! о, любовь! Кто, любуясь на эти запретные красы, обратил бы внимание на золотые рамы, сверкавшие, подобно звездам, на гиацинтовых и порфировых стенах? Но сердце герцога замерло. Не думайте, что он ошеломлен великолепием, одурманен благоуханием бесчисленных курильниц. C’est vrai que de toutes ces choses il a pensé, beaucoup, — mais! Герцог де-Л’Омлет поражен ужасом, потому что сквозь единственное открытое окно он видит блеск самого зловещего из всех огней!
Le pauvre Duc! Он не мог не подумать, что чудные, сладострастные, бессмертные мелодии, оглашавшие залу, были на самом деле вопли и стоны грешников, проникавшие, превращаясь в мелодию, сквозь волшебные стекла зачарованных окон. А там! вон там! на той оттоманке! кто это такой? он, petit maitre, — нет, божество, — что сидит словно мраморное изваяние et qui sourit бледными губами, si amè,rement?
Mais il faut agir, иными словами, француз никогда не теряет присутствия духа. К тому же его светлость ненавидел сцены. Де-Л’Омлет опомнился. На столе лежали несколько рапир и несколько шпаг. Герцог учился фехтованию у Б., il avait tué, ses six hommes. И так, il pent s’echapper. Он меряет две шпаги, и с невыразимой грацией предлагает его величеству выбирать. Horreur! его величество не умеет фехтовать.
Mais il joue? счастливая мысль, впрочем, у герцога всегда была превосходная память. Он изучал ‘Дьявола’ аббата Готье. Там сказано: ‘que le Diable n’ose pas refuser un jeu d’ecarté,’.
Но шансы, шансы! Конечно, отчаянные! но ведь и положение отчаянное! К тому же разве он не знаком со всеми секретами, не изучал отца Лебрёна, не состоял членом Клуба Двадцати Одного? Si je perds, — рассуждает он, — je serai deux fois perdu, я буду дважды проклят, voila tout! (Тут его светлость пожал плечами). Si je gagne, je reviendrai à, mes ortolans, que les cartes soient pré,paré,s!
Его светлость весь забота, весь внимание, — его величество весь доверие. Посторонний зритель сказал бы, что это Франциск и Карл. Его светлость думал о ставке. Его величество не думал, он тасовал. Герцог снял.
Карты сданы. Козырь открыт… это… это — король! Нет… это была дама. Его величество проклял ее мужской костюм. Де-Л’Омлет приложил руку к сердцу.
Они играют. Герцог считает. Игра кончена. Его величество считает медленно, улыбается и пьет вино. Герцог прячет карту.
— C’est à, vous à, faire, — говорит его величество, снимая. Его светлость поклонился, сдал и встал из-за стола, en pré,sentant le Roi.
Его величество огорчился.
Если бы Александр не был Александром, он был бы Диогеномъ, так и герцог, прощаясь с своим противником, уверял его, ‘que s’il n’eut é,té, De-L’Omelette il n’aurait point d’obiection d’tre le Diable’.
Источник текста: Собрание сочинений Эдгара Поэ. — Санкт-Петербург: Типография бр. Пантелеевых, 1896. — Т. 2.
Исходник здесь: Викитека.
Современная орфография: В. Г. Есаулов, 17.02.2016 г.