Герценъ и Чернышевскій.
Герценъ и Чернышевскій.
(ОЧЕРКЪ*),
Ю. Стекловъ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Современникъ’. Кн. VII. 1912
Герцен и Чернышевский, Стеклов Юрий Михайлович, Год: 1912
Время на прочтение: 18 минут(ы)
 
*) Давая мсто стать Ю. М. Стеклова, представляющей собою глубоко интересный по тем опытъ критическаго разсмотрнія взаимоотношеній Чернышевскаго и Герцена по основнымъ вопросамъ политическаго мышленія, редакція не вполн солидарна съ авторомъ въ части, касающейся Герцена. Общій взглядъ Ю. М. Стеклова на Герцена страдаетъ, по мннію редакціи, отсутствіемъ необходимой исторической перспективы, благодаря чему и въ освщеніи нкоторыхъ частностей (напр., въ характеристик отношенія Герцена къ виднйшимъ политическимъ дятелямъ его эпохи) сказался извстнаго рода схематизмъ, слишкомъ переносящій вопросы, далеко еще не разршенные исторической критикой, въ границы современнаго намъ пониманія. Ред.
Въ одномъ мст Герценъ разсказываетъ, что въ своихъ воспоминаніяхъ о Маццини онъ выпустилъ нсколько страницъ по соображеніямъ деликатности, вслдствіе чего фигура знаменитаго итальянскаго заговорщика вышла не такъ ясно. Но, прибавляетъ Герценъ, ‘эта деликатность мелка для Маццини. О такихъ людяхъ нечего умалчивать, ихъ щадить нечего’.
То же самое примнимо и къ самому Герцену. Крупная фигура русскаго изгнанника, одного изъ самыхъ блестящихъ нашихъ писателей и основоположниковъ русскаго соціализма, не нуждается въ стыдливыхъ умалчиваніяхъ и ложной деликатности. О такихъ людяхъ нужно говорить всю правду. Всю свою жизнь онъ, волнуясь и спша, искалъ истины, не останавливаясь ни передъ какими жертвами, безжалостно низвергалъ онъ своихъ старыхъ боговъ, какъ только открывалъ въ нихъ малйшую фальшь, рзавшую его чуткую душу, не мене безжалостенъ былъ онъ къ своимъ собственнымъ ошибкамъ и не боялся казнить себя за нихъ публично. Не говорить о такихъ людяхъ, какъ Герценъ, всей правды, значить оскорблять ихъ память, своими страданіями и душевными терзаніями они купили право на полную, неприкрашенную правду. Они иногда падали, но это потому, что безтрепетно шли черезъ горы и овраги. Они ошибались, но ихъ ошибки были ошибками гигантовъ, и даже въ этихъ ошибкахъ сказывалась ихъ глубокая искренность, и стремленіе къ общему благу. Найдутся, быть можетъ, люди, которые по поводу нижеслдующихъ строкъ закричатъ объ ‘оскорбленіи величества’, но съ такими обвиненіями считаться не приходится. Историческая правда, которой самъ Герценъ принесъ столько жертвъ, должна стоять для насъ на первомъ план. Да и то сказать: если въ дальнйшемъ изложеніи мы формулируемъ нсколько критическихъ замчаній о Герцен, то во-первыхъ, они касаются не его личности, а позиціи, на которой онъ временно стоялъ и съ которой впослдствіи сошелъ, а во-вторыхъ, если онъ нсколько проигрываетъ, то проигрываетъ лишь въ сравненіи съ такимъ гигантомъ мысли, какъ Чернышевскій, опередившимъ цлое поколніе.
Если мы критикуемъ Герцена, то именно потому, что онъ для насъ слишкомъ дорогъ, что мы признаемъ его однимъ изъ своихъ духовныхъ отцовъ. Его блужданія заставляютъ насъ страдать, его ошибки причиняютъ намъ душевную боль, его горе и сомннія мы переживаемъ, какъ наши собственныя. И намъ тяжело видть, какъ эту великую и скорбную фигуру искателя истины, ненавистника мщанства и пролагателя путей для соціалистическихъ поколній стараются захватить нечистыя руки, какъ его пытаются объявить своимъ люди, враждебные ему по существу. Эти господа стараются прицпиться къ тому, что было въ Герцен недостаткомъ, слабостью, временнымъ уклоненіемъ, но они чужды органически тмъ сторонамъ Герцена, которыя сдлали изъ него безстрашнаго искателя истины, непримиримаго врага буржуазной цивилизаціи, построенной на эксплоатаціи, угнетеніи и лицемріи. Они примазываются къ тому, что оставалось въ Герцен отъ ветхаго барскаго Адама, и стараются затушевать то, что составляло основную природу Герцена и пріобщало его къ движенію пролетаріата. Но несмотря на вс временныя ошибки и уклоненія Герцена,— мы не отдадимъ этимъ жрецамъ умренности и аккуратности нашего мятущагося Искандера. Онъ нашъ со всми уклоненіями и слабостями. Онъ нашъ въ такой же степени, какъ и Чернышевскій.
Но вдь вотъ Чернышевскаго наши буржуазные либералы не пытались зачислить по своему вдомству, не пробовали съ нимъ родными счесться. Значитъ,— было что-то такое въ дятельности Герцена, что давало хотя бы кажущееся право буржуазнымъ либераламъ попробовать искупаться въ лучахъ герценовскаго солнца? Да, несомннно было, и объ этой-то сторон Герцена мы и хотимъ сказать нсколько словъ. Вдь недаромъ между Герценомъ и Чернышевскимъ произошло извстное столкновеніе, вдь недаромъ они открыто и въ скрытой форм полемизировали другъ съ другомъ, вдь недаромъ между Герценомъ и революціонной молодежью, признававшей себя послдовательницей Чернышевскаго, царила ожесточенная вражда, сопровождавшаяся, къ сожалнію, глубоко несправедливыми выходками съ той и съ другой стороны. Въ разгар этой вражды прямолинейная молодежь даже закрывала глаза на несомннныя и великія заслуги Герцена передъ русскимъ освободительнымъ движеніемъ, въ пылу полемическаго задора она отрицала даже литературный талантъ Герцена, хотя уже и тогда не могло подлежать никакому сомннію, что съ точки зрнія литературнаго таланта Чернышевскій не выдерживаетъ никакого сравненія съ издателемъ ‘Колокола’, да и не въ этомъ была его сила. Теперь мы, на далекомъ разстояніи, можемъ съ большимъ безпристрастіемъ отнестись къ этому историческому спору, выдлить его существенныя черты и опредлить его настоящій смыслъ.
Было ли это столкновеніемъ поколній? До извстной степени, да. Саши участники этого историческаго спорта такъ именно и смотрли на него: они видли въ немъ конфликтъ между отцами и дтьми, между людьми 40-хъ и 60-хъ годовъ. Но это была видимость, форма, случайная оболочка. Конечно, въ лагер Герцена преобладали сравнительно пожилые люди, получившіе духовную закваску въ 40-хъ годахъ, а въ лагер Чернышевскаго числилась главнымъ образомъ молодежь, но въ то же время среди сторонниковъ Герцена имлись сравнительно молодые люди, а среди противниковъ были люди не моложе его самого. Елисевъ былъ моложе Кавелина всего на три года, а Бакунинъ былъ молодое самого Герцена всего на два года. Въ дйствительности дло шло не столько о столкновеніи двухъ поколній, сколько о конфликт двухъ теченій соціально-политической мысли, соотвтствующихъ противоположнымъ классовымъ интересамъ. Конфликтъ между Герценомъ и Чернышевскимъ былъ литературнымъ выраженіемъ борьбы между умренно-либеральнымъ дворянствомъ и революціонною разночинною демократіею, выступившею въ защиту интересовъ трудящихся массъ.
Какимъ же образомъ соціалистъ Герценъ оказался выразителемъ дворянскаго либерализма въ борьб его съ революціонною демократіей? Барское происхожденіе Герцена объясняетъ лишь половину вопроса: вдь и Бакунинъ происходилъ изъ помстной среды, но это не помшало ему сдлаться представителемъ бунтарскаго анархизма, изъ помстной же среды вышла впослдствіи масса революціонеровъ, безповоротно порвавшихъ со старымъ міромъ и слившихъ свои интересы съ интересами порабощенныхъ массъ. Но т томъ-то и дло, что Герцену не удалось сразу совлечь съ себя ветхаго Адама, что, раздираемый противоположными страстями, онъ одно время нершительно остановился на рубеж между старымъ и новымъ міромъ и, теоретически преодолвъ, какъ ему казалось, буржуазное міросозерцаніе, практически въ теченіе долгаго времени оставался подъ властью буржуазной и дворянско-либеральной идеологіи. Со старымъ міромъ его связывала опредленная культура, воспитаніе, традиціи, житейская обстановка, глубокія интимныя переживанія, сокровенныя душевныя устремленія, заложенный въ глубин души своеобразный идейный аристократизмъ, присущій ему политическій оппортунизмъ, наконецъ, личныя связи и знакомства. Эта двойственность натуры и дятельности, аристократизмъ и сочувствіе къ страждущимъ, безпощадная смлость въ теоріи и робкая половинчатость на практик, идейный разрывъ со старымъ міромъ и чувство отчужденности отъ новаго, отреченіе отъ обанкротившейся традиціонной идеологіи и органическое непониманіе пришедшей ей на смну идеолотіи пролетарской,— вотъ что составило душевную драму Герцена, отравившую послдніе годы его страдальческой жизни.
Воспитаніе и образъ жизни во многихъ отношеніяхъ предопредлили знакомства Герцена. И очень интересенъ кругъ, въ которомъ онъ вращался, и который незамтно для него самого не могъ не оказывать опредленнаго вліянія на его психику и настроеніе. Посмотрите въ самомъ дл, кто были друзья Герцена въ Россіи и за-границей, кого онъ любилъ, передъ кмъ преклонялся,— а съ другой стороны, кого онъ ненавидлъ и презиралъ. ‘Я много здилъ,— разсказываетъ онъ,— везд жилъ и со всми жилъ: революціей меня прибило къ тмъ краямъ развитія, дале которыхъ ничего нтъ’. Ужъ будто за предлами общества, въ которомъ вращался Герценъ, такъ-таки и не было ничего? Вся бда его въ томъ, что онъ искренно, это думалъ, а между тмъ въ общемъ его знакомства не выходили за предлы буржуазной интеллигенціи, настоящихъ же демократовъ-революціонеровъ Герценъ вовсе не зналъ, а если и зналъ, то сплошь и рядомъ относился къ нимъ враждебно и презрительно.
Начнемъ съ русскихъ. Не считая Огарева, который впослдствіи примкнулъ къ Бакунину, мы встрчаемъ среди знакомыхъ Герцена Тургенева, Кавелина, Анненкова, Боткина, кн. Долгорукова,— сыновей гр. Ростовцева и т. п. Посщали его еще пр. Алексй Толстой, Головинъ, Щепкинъ и т. д. Допустимъ, что все это люди прекрасные и талантливые, но вдь все это представители умреннаго дворянскаго либерализма, стоявшіе одной, если не обими ногами въ старомъ историческомъ уклад. Встрчались, конечно, съ Герценомъ и представители боле революціонныхъ направленій, но Кельсіевъ впослдствіи сдлался ренегатомъ, съ Чернышевскимъ Герценъ встртился какъ съ врагомъ съ представителями молодой эмиграціи, какъ А. Серно-Соловьевичъ и его товарищи, Герценъ былъ на ножахъ, а какъ онъ относился къ боле старымъ представителямъ революціоннаго направленія — не стоитъ и вспоминать, Кто не знаетъ, съ какимъ издвательствомъ онъ описываетъ Сазонова, Энгельсова, и какъ онъ свысока третировалъ Бакунина, котораго онъ въ знаменитомъ очерк ‘Михаилъ Бакунинъ и польское дло’ выставилъ въ вид наивнаго чудака, ‘большой Лизы’, къ восторгу буржуазныхъ маццинистовъ, поспшившихъ перевести на итальянскій языкъ эту статью Герцена для борьбы съ ненавистнымъ революціонеромъ, разоблачавшимъ въ Италіи ихъ Патріотически-теологическія плутни. Полицейскаго ‘соціалиста’ Милютина онъ провозглашаетъ маркизомъ Позой и посвящаетъ ему одну изъ своихъ статей ‘Императоръ Александръ I и В. Н. Каразинъ’, говоря о Константин Аксаков, онъ извлекаетъ изъ своей лиры самыя сочувственныя ноты и дружелюбно переписывается съ Иваномъ Аксаковымъ — и въ то же время обрушивается со всею силою негодованія на Чернышевскаго и Добролюбова, называя ихъ паяцами, нацпившими себ ослиные бубенчики, и утверждая, что вся ихъ кампанія противъ половинчатаго и лицемрнаго дворянскаго либерализма внушена имъ Третьимъ Отдленіемъ. Свою полемику съ ‘Современникомъ’, свою яростную аттаку на Некрасова, Черінышевсіваго и Добролюбова Герценъ въ значительной степени предпринялъ подъ вліяніемъ Кавелина и Тургенева.
Аналогичный характеръ носятъ знакомства Герцена на Запад. Мишле, Прудонъ, Ледрю-Ролленъ, Маццини, Саффи и другіе итальянцы, Фохтъ, Кинкель, Стрюбинтъ, Кошутъ и окружавшіе его венгерскіе патріоты, польскіе патріоты, — таковъ главнымъ образомъ Герценовскій кругъ. Отнестись къ нимъ критически, понять сущность ихъ соціальной позиціи Герценъ, какъ это ни странно, былъ совершенно не въ состояніи. Аристократически настроенный венгерскій патріотъ Кошутъ,— кость отъ кости тхъ надменныхъ феодаловъ, которые до сихъ поръ продолжаютъ угнетать венгерскую трудящуюся массу и населяющія Венгрію славянскія народности, надляется титуломъ ‘великаго мадьяра’, изображается имъ съ большимъ сочувствіемъ. Ледрю-Ролленъ, ограниченный буржуазный демократъ, типичный представитель той мелко-буржуазпой массы, робость и измна которой обусловили разгромъ пролетаріата и гибель февральской республики, получаетъ на свой пай титула, ‘великаго галла’ и изображается въ самыхъ сочувственныхъ тонахъ. Консервативный мелкій буржуа Прудонъ, ругатель соціализма, заигрывавшій съ реакціей, самый отсталый изъ всхъ французскихъ соціалистовъ того времени, противникъ женской эмансипаціи, заклятый врагъ коммунизма, торжествовавшій по поводу подавленія польскаго возстанія, провозглашается ‘новйшимъ Самсономъ’ и ‘единственно свободнымъ французомъ’. Герценъ съ восторгомъ описываетъ ‘демократическій обдъ’, данный въ 1854 году американскимъ консуломъ Бюхананомъ въ Лондон представителямъ европейской демократіи (Маццини, Кошутъ, Ледрю-Ролленъ, Гарибальди, Орсини, Ворцель, Пульскій), и злорадствуетъ, что Маркса туда не пригласили. Да Марксъ и самъ бы не пошелъ на этотъ де-мо-кра-ти-че-скій обдъ, устроенный представителемъ американскихъ рабовладльцевъ!
Кошута, Маццини, Ледрю-Роллена и другихъ представителей буржуазной и аристократической эмиграціи Герценъ зачисляетъ въ ‘горныя вершины’, онъ ищетъ ихъ знакомства, благоговетъ передъ ними,— говоритъ о нихъ, захлебываясь отъ восторга, и вообще смотритъ на нихъ снизу вверхъ. Даже и сейчасъ обидно читать,— какъ Герценъ по прізд Кошута въ Лондонъ отправился къ нему знакомиться, не былъ принятъ, демонстративно оставилъ свой адресъ, явно намекая на то, что посл этого Кошутъ долженъ отвтить ему визитомъ, и, не дождавшись этого естественнаго въ отношеніяхъ между равными визита, все-таки пошелъ къ нему вторично. Зато въ демократической масс эмиграціи,— прозванной имъ ‘хористами революціи’, Герценъ относится свысока и насмшливо, замчая только ея неприглядныя обывательскія черты. Но съ особой ненавистью третируетъ онъ самую здоровую и самую демократическую часть тогдашней эмиграціи, а именно нмецкихъ я другихъ коммунистовъ, группировавшихся вокругъ Маркса. Самого Маркса онъ называетъ ‘неузнаннымъ геніемъ первой величины’ и изображаетъ его какъ озлобленнаго интригана, мечтающаго о гегемоніи нмецкой націи,— а подъ шумокъ занимающагося однми сплетнями, его послдователей, ‘марксидовъ’, онъ, повторяя сплетню политической полиціи, называетъ ‘срною шапкою’ (Schwefelbande — поджигатели) и ставитъ ихъ такъ низко, что, какъ онъ деликатно выражается, ‘отъ срной шайки,— какъ сами нмцы (какіе?) называютъ марксидовъ, естественно и недалеко перейти къ послднимъ подонкамъ, къ мутной гущ,— которая осдаетъ отъ континентальныхъ толчковъ и потрясеній на британскихъ берегахъ и пуще всего въ Лондон’. И дальше онъ описываетъ нсколькихъ полоумныхъ чудаковъ, мошенниковъ, проходимцевъ, попрошаекъ и шпіоновъ! А между тмъ въ это время Марксъ и его друзья сближались съ рабочими всхъ націй и залатали основы Международной Ассоціаціи Рабочихъ, открывая движеніе, которое должно было потрясти старый міръ. Замчательно, что Герценъ, прожившій въ Лондон съ 1852 по 1864 годъ, повидимому совершенно проглядлъ глубокое броженіе, происходившее тогда въ англійскомъ пролетаріат, о-въ, видимо, не имлъ никакого понятія о выдающихся вождяхъ тогдашнихъ тредъ-юніоновъ, какъ Эпльгардъ, Оджеръ, Эккаріусъ, Алданъ и т. д., которые способствовали повороту въ рабочемъ движеніи, и съ которыми Марксъ поддерживалъ самыя тсныя сношенія, зато онъ познакомился въ Англіи съ парадоксальнымъ консерваторомъ Карлейлемъ и съ буржуазнымъ публицистомъ Дж. Льюисомъ {Любопытенъ отзывъ консервативной газеты, Times’ о ‘Быломъ и Думахъ’: ‘Герценъ пишетъ въ дух нашихъ лучшихъ и наимене неистовыхъ либераловъ — въ дух людей, которые, обрушиваясь со всею силою противъ существующихъ формъ общества, чуждаются фанатизма и бурныхъ пошлостей чартистской школы’. Это замчаніе не лишено извстной мткости.}.
Таковъ былъ кругъ герценовскихъ знакомствъ, не остававшійся, конечно, безъ вліянія на его психику и настроеніе. Не мене интересенъ кругъ его вліянія. На кого хотлъ вліять Герценъ? Основывая свой ‘Колоколъ’, Герценъ и не думалъ апеллировать къ тмъ, чьи интересы онъ брался защищать, на активную историческую роль народныхъ массъ и въ частности крестьянства онъ совершенно не разсчитывалъ, онъ обращался къ уму и совсти господствующихъ классовъ, въ частности къ династіи и къ дворянству. Какая разница въ этомъ отношеніи между нимъ и Чернышевскимъ! Чернышевскій, стоявшій на классовой точк зрнія, прекрасно понималъ, что, если крестьянская реформа будетъ проводиться помщиками и бюрократами, она будетъ непремнно искажена и осуществлена во вредъ народнымъ интересамъ. Дйствительное освобожденіе крестьянъ и трудящихся вообще, на взглядъ Чернышевскаго, возможно было только на условіи ихъ самостоятельнаго и радикальнаго историческаго дйствія, наступленіе котораго онъ всми силами подготовлялъ и призывалъ. Въ своемъ недовріи къ тогдашней постановк дла Чернышевскій доходилъ даже до нежеланія реформъ при отсутствіи условій, гарантирующихъ ихъ удовлетворительное проведеніе, онъ готовъ былъ признать, что освобожденіе крестьянъ безъ земли было бы выгодне для трудящихся массъ, чмъ то половинчатое ршеніе, которое вопросъ получилъ въ дйствительности: такое освобожденіе безъ земли онъ готовъ былъ предпочесть потому, что, по его мннію, это было единственное средство расшевелить косную народную массу и возбудить въ ней движеніе, которое смело бы старый режимъ цликомъ и дало бы народу настоящую землю и волю.
Герцену же классовая точка зрнія была совершенно чужда. Даже когда вполн выяснилось, что крестьянская реформа извращается господствующимъ классомъ, посл назначенія Панина на мсто Гостовцева, Герценъ не апеллируетъ къ самодятельности народной массы, а призываетъ ‘меньшинство дворянства сомкнуться и взять въ свои руки дло освобожденія крестьянъ’ (‘Колоколъ’, 15 марта 1860 г.). Неоднократно доказывалъ Герценъ, что верховная власть въ Россіи можетъ встать во глав народнаго освобожденія. Въ стать ‘Журналисты и террористы’ (15 августа 1862 г.) Герценъ,— полемизируя съ революціонною молодежью изъ ‘Молодой Россіи’, доказываетъ ей, что власть царская можетъ стать властью народной, когда она пойметъ, что требованія выдвигаются дйствительно народной массой. Герценъ совтуетъ молодежи ‘оставить революціонную риторику и заняться дломъ’, такъ какъ французы-де доказали, что ‘за переводъ съ феодально-монархическаго языка мстъ и чиновъ на римско республиканскій не стоитъ проливать не только крови, но и чернилъ’.
Въ такомъ же дух написанъ и конецъ статьи о Каразин. Кто будетъ тотъ суженый, который освободить народную массу?— спрашиваетъ Герценъ. ‘Императоръ ли,— который, отрекаясь т петровщины, совмститъ въ себ царя и Стеньку Газина? Новый ли Пестель, опять ли Емельянъ Пугачевъ, казакъ, царь и раскольникъ, или пророкъ и крестьянинъ,— какъ Антонъ Безднинскій? Трудно сказать, это частности (!), des dtails, какъ говорятъ французы. Кто бы ни былъ, наше дло идти къ нему навстрчу съ хлбомъ и солью’!
Ставъ на такую оригинальную точку зрнія, Герценъ сложилъ всю надежду на писаніе писемъ къ царю и другимъ членамъ царствующаго дома, въ этихъ письмахъ онъ уговаривалъ ихъ, убждалъ, усовщевалъ, заклиналъ и грозилъ. Въ открытомъ письм къ Александру II отъ 10 марта 1855 г. онъ писалъ между прочимъ: ‘Разумется, моя хоругвь — не ваша: я — неисправимый соціалистъ, вы — самодержавный императоръ, но между вашимъ знаменемъ и моимъ можетъ быть одно общее…— любовь къ народу’. Оффиціальное правительство съ Александромъ II во глав Герценъ отдляетъ отъ тайнаго правительства, враждебнаго реформамъ и состоявшаго изъ А. Орлова, М. Муравьева, Панина и др. По поводу первоначальныхъ проектовъ главнаго комитета по крестьянскому длу ‘.Колоколъ’ обращался къ царю въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Государь!… Остановитесь! Не утверждайте!.. Гади всего святого умоляемъ васъ: не утверждайте! Одумайтесь!’ Герценъ настолько увлекался этой нсколько односторонней перепиской, что простеръ свои заботы до вмшательства въ воспитаніе наслдника, чему посвящено было его письмо къ императриц Маріи Александровн отъ 1 ноября 1858 г. На праздник по поводу освобожденія крестьянъ Герценъ собирался въ присутствіи эмигрантовъ разныхъ націй при звукахъ Марсельезы предложить тостъ за Александра II…Мы очень хорошо знали,— говоритъ онъ,— отвтственность, которую на насъ обрушивалъ этотъ тостъ,— мы подвергались тупому порицанію всхъ ограниченностей, желчной клевет всхъ мелкихъ завистей’. Но,— къ счастью, варшавскіе разстрлы помшали Герцену презрть шипніе мелкихъ ограниченностей и провозгласить этотъ историческій тостъ.
Публика герценоводаго ‘Колокола’ состояла изъ либеральныхъ помщиковъ и либеральничающихъ бюрократовъ, до тхъ поръ, пока онъ говорилъ ихъ языкомъ, поддлывался къ ихъ предразсудкамъ и не задвалъ рзко ихъ классовыхъ интересовъ, онъ пользовался силой и вліяніемъ. Это были, выражаясь это собственными словами, ‘генералы изъ либераловъ, либералы изъ статскихъ совтниковъ, придворныя дамы съ жаждой прогресса и флигель-адъютаіиты съ ‘литературой’. То же-самое объяснялъ Герцену и Тургеневъ, протестуя противъ его славянофильски-соціалистическаго мессіанизма: ‘Эхъ, старый другъ, поврь: единственная точка опоры для живой пропаганды — то меньшинство образованнаго класса въ Россіи, которое Бакунинъ называетъ и гнилыми, и оторванными отъ почвы, и измнниками. Во всякомъ случа для тебя другой публики нтъ’. Упадокъ ‘Колокола’ посл 1863 г. и объяснялся тмъ, что Герценъ утратилъ симпатіи этой дворянски-либеральной публики. И утратилъ-то онъ ихъ не только потому, что принялъ сторону польскаго возстанія, но и потому, что съ пріздомъ Бакунина въ ‘Колокол’ живе забилась соціалистическая жилка. Публика Герцена ничего не имла противъ его умренно-либеральной программы, противъ проповди освобожденія крестьянъ и надленія ихъ частью земли за выкупъ, даже противъ свободы слова, но ей ршительно претили коммунистическія теоріи. И Тургеневъ откровенно объяснилъ это Герцену въ отвть на вопросъ послдняго, почему онъ не расположенъ къ Огареву какъ къ писателю: ‘Огареву я не сочувствую… потому что въ своихъ статьяхъ, письмахъ и разговорахъ онъ проповдуетъ старинныя (!) соціалистическія теоріи общей собственности и т. д., съ которыми я не согласенъ. (Бакста въ Гайдельберг,— напримръ, объявилъ мн, что ‘Николай Платоновичъ (Огаревъ) не потому опровергаетъ ‘Положеніе’, что оно несправедливо для крестьянъ, а потому, что оно освящаетъ принципъ частной собственности въ Россіи’)… ‘Колоколъ гораздо мене читается съ тхъ поръ, какъ въ немъ сталъ царствовать Огаревъ’.— Эта фраза стала въ Россіи тмъ, что въ Англіи называется a truism. ‘Колоколъ’, напечатавшій безъ протеста половину манифеста Бакунина и соціалистическія статьи Огарева, — уже не прежній ‘Колоколъ!’ И Тургеневъ былъ совершенно правъ съ своей умренно-либеральной точки зрнія. Свиданіе и разговоръ съ Самаринымъ въ іюл 1864 г. показали Герцену, что вліяніе его на либерально-дворянскую публику утеряно безвозвратно. Это открытіе поразило его тмъ больне, что вліянія на новую разночинную демократію онъ не пріобрлъ, да по своей тактик и пріобрсти не могъ.
Дло въ томъ, что въ политик Герценъ оказался величайшимъ оппортунистомъ. Проявляя въ теоретической области, какъ ему казалось, величайшую смлость, онъ на практик выказалъ, крайнюю осторожность и,— мы бы сказали, трезвенность: эти качества Герцена-политика связаны были съ характеромъ того круга, на который Герцевъ намревался вліять. Въ 1855 и слдующихъ годахъ Герценъ выдвинулъ умренно-либеральную программу,— состоявшую изъ четырехъ пунктовъ: 1) освобожденіе крестьянъ отъ помщиковъ, 2) освобожденіе слова отъ цензуры, 3) освобожденіе суда отъ мрака канцелярской тайны, 4) отмна тлесныхъ наказаній. Ту же программу онъ повторилъ и въ ‘Колокол’. А на указанія, что даже та скромная программа не можетъ быть выполнена безъ предварительной политической реформы, Герценъ, по тактическимъ соображеніямъ умалчивавшій о конституціонномъ преобразованіи, отвчалъ: сначала осуществимъ, эту программу, а ‘съ становымъ и квартальнымъ сдлаемся потомъ’!
Въ этомъ отношеніи Чернышевскій обнаружилъ гораздо больше политической сознательности. Онъ полагалъ, что радикальное ршеніе крестьянскаго вопроса немыслимо безъ предварительнаго совершенія политическаго переворота, произведеннаго массами въ интересахъ массъ. ‘Какъ ни важенъ,— писалъ онъ,— представляется мн. вопросъ о сохраненіи общиннаго владнія, но онъ все-таки составляетъ только одну сторону дла, которому принадлежитъ. Какъ, высшая гарантія благосостоянія людей, до которыхъ относится, этотъ принципъ получаетъ смыслъ только тогда, когда уже даны другія низшія гарантіи благосостоянія, нужныя для доставленія: его дйствію простора’. Чернышевскій чуждъ былъ политическаго, индифферентизма. На каторг онъ говорилъ своимъ товарищамъ, что ‘страшне всего — безформенное чудовище, всепоглащающій Левіафанъ’, т. е.— абсолютизмъ.
Герценъ же подъ вліяніемъ разочарованія въ политическихъ, формахъ,— вызваннаго въ немъ банкротствомъ революціи 1848 года, причинъ котораго онъ не понялъ,— сознательно отдлилъ политическій вопросъ отъ соціальнаго. По его мннію, русская жизнь посл Крымской войны выдвинула не вопросъ о конституціи, республик, парламент, муниципальной свобод и т. д., а вопросъ объ освобожденіи крестьянъ съ землею, т. е. якобы чисто соціальный вопросъ безъ примси политическаго элемента. ‘Увидавъ это, мы бросили все и прилпились къ этому жизненному вопросу для Россіи. И вотъ вамъ причина нашего успха. Тотъ только Колоколъ и слушаютъ люди, который зоветъ ихъ туда, куда имъ итти надобно. Представьте себ, что середь распрей и споровъ въ самомъ дворянств, середь зачатковъ борьбы между двухъ бойцовъ, до того времени гладившихъ другъ друга по головк и въ первый разъ поглядвшихъ съ ненавистью другъ на друга (т. е самодержавія и дворянства!— Ю. С.), представьте, что середь этой борьбы, совершающейся передъ необозримымъ количествомъ народа, мрачно ждущаго, кто кого сломить, но который нисколько не намренъ. уступить ни вершка земли, нашъ ‘Колоколъ’ сталъ бы звонить всемірной республик и солидарности народовъ? Какъ вы думаете, эти люда, дерущіеся не на жизнь, а на смерть, которые теперь съ любовью или ненавистью читаютъ паши слова, стали бы читать наши дифирамбы и разглагольствованія? Ихъ отвть можно предвидть: ‘Что вы намъ толкуете о всемірной республик, которой нигд пть, о братств народовъ, которые везд ржутся, мы все это читали въ Руссо и Вольтер, въ исторіи первой революціи и въ газетахъ 1848 года. У насъ теперь забота растолковать, что такое усадебная земля и сколько десятинъ пашни дать крестьянину, ну, гд же намъ читать ваши декламаціи!’ Колоколу пришлось бы прикусить свой желзный языкъ. Вы видите, что нашъ маккіавелизмъ, наша политика очень проста. Мы говоримъ о тхъ вопросахъ, которые теперь выдвинуты жизнью, и безъ разршенія которыхъ Левіафанъ сядетъ на мель’.
Въ этой характерной цитат Герценъ самъ связываетъ свой оппортунизмъ и политическій индифферентизмъ съ характеромъ своей дворянской публики. Онъ учитываетъ только конфликты внутри дворянства, о самостоятельномъ же историческомъ дйствіи народа и не помышляетъ и къ нему не зоветъ. Противопоставленіе широкихъ политическихъ задачъ частичнымъ экономическимъ вопросамъ, выдвинутымъ жизнью, блестяще опровергается дятельностью Чернышевскаго. Никто не писалъ такъ много о томъ, ‘что такое усадебная земля и сколько десятинъ пашни дать крестьянину’, какъ Чернышевскій, но это отнюдь не помшало ему поставить на очередь политическій вопросъ и тсно связать его съ соціальнымъ.
Ставъ на свою оппортунистическую позицію, Герценъ не могъ, разумется, высказаться за радикальное ршеніе даже крестьянскаго вопроса. Семевскій замтилъ, что программа Герцена за исключеніемъ пункта о сохраненіи за крестьянами всей земли, которою они фактически владли, сдлалась впослдствіи программою правительства, но разв ею могла, напримръ, сдлаться программа Чернышевскаго? Достаточно только поста, вить вопросъ, чтобы для насъ сразу стала ясною колоссальная разница позицій, занятыхъ обоими писателями. Программа Герцена,— это была въ сущности программа либеральныхъ помщиковъ, либеральныхъ дятелей губернскихъ комитетовъ врод Самарина, Кошелева, Унковскаго, Головачева и т. п. Какъ разъ съ этими либеральничающими бюрократами и помщиками отчаянно боролся Чернышевскій, отстаивая противъ нихъ, равно какъ и противъ откровенныхъ крпостниковъ, дйствительные интересы трудящихся массъ. Чернышевскій стоялъ за радикальное, демократическое ршеніе крестьянскаго вопроса, которое должно было провести рзкую травъ между старой и новой Россіей и заложить основы новой, свободной, демократической жизни, для этого онъ апеллировалъ къ самодятельности народной массы, Герленъ, игнорируя эту послднюю, въ дйствительности отстаивалъ умренную реформу, которая — хотлъ ли онъ этого или нтъ — должна была надолго закрпить господство помстнаго дворянства въ русской общественной жизни.
Достаточно отмтить ихъ различное отношеніе къ двумъ основнымъ пунктамъ крестьянской реформы: къ вопросу о количеств земель, предоставляемыхъ крестьянству, и о выкуп за эту землю. Герценъ никогда не высказывался за предоставленіе крестьянамъ всей земли и за экспропріацію землевладльцевъ, онъ говорилъ лишь о необходимости сохранить за крестьянами всю ту землю, которою они пользовались до освобожденія. Но на это шли и либеральные помщики. Совершенно иначе ставилъ этотъ вопросъ Чернышевскій. Правда, работая въ подцензурномъ журнал, онъ не могъ открыто высказываться за полную экспропріацію землевладльческаго класса (на что Герценъ имлъ полную возможность, если бы хотлъ), по въ ‘-скрытой форм онъ, насколько могъ, выдвигалъ именно такое ршеніе вопроса. Въ знаменитой стать ‘Критика философскихъ предубжденій противъ общиннаго землевладнія’ Чернышевскій, говоря о низшихъ гарантіяхъ, необходимыхъ для доставленія полнаго простора дйствію общиннаго принципа, указываетъ, какъ на одну изъ такихъ гарантій, на принадлежность ренты трудящимся, т. е. на передачу всей земли народу. Герценъ же, который писалъ въ зарубежномъ ‘Колокол’ и. значитъ, имлъ полную возможность провозгласить этотъ принципъ, не прибгая къ эзоповскому языку, нигд не высказывается въ этомъ смысл.
Точно такъ же обстояло дло и съ вопросомъ о выкуп. Герценъ ршаетъ его въ положительномъ смысл, онъ нигд ни словомъ не намекаетъ на то, что выкупъ крестьянскихъ земель, который въ сущности являлся уплатой помщикамъ за личность крпостныхъ рабовъ, принципіально недопустимъ и ложится тяжелымъ бременемъ на трудящуюся массу. Онъ разсматривалъ различныя возможныя формы этого выкупа, говорилъ о необходимости возложить его на всю націю, о заключеніи внутренняго займа для выкупа крпостныхъ, но принципіально ему и въ голову не приходило противъ него высказываться. Скажутъ, что Чернышевскій въ своихъ знаменитыхъ статьяхъ по крестьянскому вопросу также допускалъ этотъ выкупъ и, между прочимъ. также говорилъ о томъ, что расходы по освобожденію крестьянъ должна нести вся нація, что онъ также писалъ лишь о размрахъ этого выкупа, доказывая, что выкупъ этотъ долженъ быть небольшой. Но опять-таки не слдуетъ забывать, что открыто высказывать свой взглядъ Чернышевскій, въ отличіе отъ Герцена, не мотъ по цензурнымъ условіямъ, между строкъ же онъ всячески намекалъ на недопустимость этого выкупа. Раскрыть свои карты Чернышевскому пришлось только въ роман ‘Прологъ пролога’, написанномъ въ Сибири: Убждая революціонера Соколовскаго {Подъ именемъ Соколовскаго Чернышевскій, какъ извстно, вывелъ знаменитаго польскаго революціонера Сраковскаго, впослдствіи повшеннаго Муравьевымъ (см. подробно въ нашей книг ‘И. Г. Чернышевскій’, стр. 362 и сл.). Пользуемся случаемъ чтобы указать на странную ошибку, въ которую впалъ г. Аничковъ, заявившій, что въ лиц Соколовскаго Чернышевскій вывелъ В. Костомарова, извстнаго предателя. Ршительно непонятно, откуда это взялъ г. Аничковъ (см. его статью о Добролюбов въ No 8 ‘Соврем. Міра’ за 1911 годъ).} не врить либераламъ и скептически относиться къ толкамъ о затваемыхъ серьезныхъ реформахъ. Волгинъ (Чернышевскій) утверждаетъ, что бды не будетъ, если дло освобожденія крестьянъ будетъ передано въ руки крпостнической партіи. Разница не колоссальная, а ничтожная: была бы колоссальная, если бы крестьяне получили землю безъ выкупа {Бакунинъ въ своихъ письмахъ къ Герцену также указывалъ на эту сторону вопроса. ‘Если земля крестьянская,— писалъ онъ,— такъ зачмъ же выкупъ — и какой еще выкупъ! Раззорившій крестьянъ, принужденныхъ итти по цлой Россіи брать худшую землю за хорошія деньги’ (Письма Бакунина къ Герцену и Огареву. Женева, 1896, стр. 179).
}. Такимъ образомъ въ этомъ основномъ вопрос Чернышевскій отстаивалъ стремленія и интересы крестьянской массы и предлагалъ радикально-демократическое ршеніе вопроса, тогда какъ Герценъ отстаивалъ умренно-либеральную точку зрнія и выражалъ взгляды либеральныхъ помщиковъ.
По разсказу Стахевича, Чернышевскій упрекалъ Герцена, между прочимъ, за то, что тотъ не выставляетъ опредленной политической и соціальной программы, что онъ, изобличая отдльныя отрицательныя явленія русской жизни, не связываетъ ихъ съ общимъ характеромъ государственнаго строя, отъ котораго эти явленія зависятъ. Но въ разсматриваемый моментъ Герценъ какъ разъ и считалъ своею силою то, что Чернышевскій признавалъ его недостаткомъ. ‘Мы, сколько могли, писалъ Герценъ впослдствіи въ стать ‘Порядокъ торжествуетъ’ (‘Колоколъ’, 1 декабря 1866 г.),— отстраняли вс вопросы, не находившіеся на череду’. Въ практической политик Герценъ придерживался теоріи стадій. Въ письмахъ къ ‘Старому товарищу’ (Бакунину) онъ формулируетъ свою тактику, которой слдовалъ и въ ‘Колокол’. івь такихъ выраженіяхъ: ‘Я не врю въ прежніе революціонные пути и стараюсь понять шагъ людской въ быломъ и настоящемъ для того, чтобы знать,— какъ итти съ нимъ въ ногу, не отставая и не забгая въ такую даль, въ которую люди не пойдутъ за мною, не могутъ итти’. Стремясь въ силу своего темперамента непосредственно вліять на ходъ историческихъ событій, не довольствуясь подготовкой элементовъ для будущаго историческаго дйствія, онъ пошелъ по линіи наименьшаго сопротивленія и примкнулъ къ той фракціи господствующаго класса, которая, какъ ему казалось, склонна была приступить къ реформамъ. Въ этомъ и заключалась его основная ошибка,— связавшая полетъ его мощнаго духа, заставившая его забыть свою критику европейской буржуазіи и толкнувшая его на скользкій путь оппортунизма. Онъ хотлъ быть только на одинъ шагъ впереди массы, а такъ какъ его массою была умренно-либеральная дворянская публика, ему пришлось безпощадно урзывать не только свой соціализмъ, но и свой демократизмъ: держась на одинъ шагъ впереди либеральныхъ помщиковъ, онъ и не замтилъ, какъ очутился на сто шаговъ позади демократической массы.
Впослдствіи Герценъ подъ вліяніемъ Чернышевскаго и Бакунина заговорилъ другимъ языкомъ. Въ стать ‘Исполинъ просыпается’ (‘Колоколъ’, 1 ноября 1861 г.) Герценъ, по поводу студенческихъ волненій и закрытія университета, обратился къ молодежи съ призывомъ итти въ народъ: ‘Но куда же вамъ дться, юноши, отъ которыхъ заперли науку?… Сказать вамъ, куда? Прислушайтесь — благо, тьма не мшаетъ слушать — со всхъ сторонъ огромной родины нашей: съ Дона и Урала, съ Волги и Днпра растетъ стонъ, поднимается ропотъ — это начальный ревъ морской волны, которая закипаетъ, чреватая бурями, посл страшно утомительнаго штиля. Въ народъ! къ народу!— вотъ ваше мсто, изгнанники науки, покажите этимъ Бистромамъ, что изъ васъ выйдутъ не подъячіе, а воины, но не безродные наемники, а воины, народа русскаго. Хвала вамъ! вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанія, дальнихъ намековъ, запрещенныхъ, книгъ проходить. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете. Хвала вамъ, меньшіе братія, и наше дальнее благословеніе! О, еслибъ вы знали, какъ билось сердце, какъ слезы готовы были литься — когда мы читали о студенческомъ дн въ Петербург!’
Въ этихъ строкахъ во весь ростъ встаетъ передъ нами настоящій, великій, вчный Герценъ, Герценъ новой демократической Россіи. Подобно древнему Антею, онъ снова обрталъ свою мощь и пылъ, какъ только прикасался къ свжей почв новыхъ народныхъ демократическихъ слоевъ. Въ No 221 ‘Колокола’ отъ 1 іюня 1866 г. Герценъ, подъ впечатлніемъ извстій о репрессіяхъ посл каракозовскаго покушенія, писалъ: ‘Передъ этимъ письмомъ мы остановились съ какой-то безконечной жгучей болью… Несчастный народъ, въ которомъ могла зародиться и назрть такая среда, наглая и уродская, которая безнаказанно учитъ палачей, рукоплещетъ имъ и натравливаетъ ихъ!… У насъ была готова статья, по, прочитавши письмо, мы ее разорвали: все слабо, бдно, словъ недостаетъ, мы это глубоко чувствуемъ. Но нельзя же и руки сложить въ праздномъ озлобленіи, нельзя же замолчать съ проклятіемъ на губахъ. Нтъ, это была бы измна всей нашей жизни, а ея немного впереди. Мы остатокъ ея употребимъ на обличеніе передъ міромъ историческаго преступленія, совершающагося въ Россіи, и на подкрпленіе и утшеніе несчастнаго молодого поколнія, идущаго на мученичество за свою святую любовь къ истин, за свою вру въ Россію. Мы, старики, станемъ у изголовья гонимыхъ, отирая пятна клеветы и благословляя погибающихъ провозвстниковъ будущей Россіи’.
Вотъ какія трогательныя ноты Герценъ находилъ въ своемъ сердц, когда говорилъ о молодомъ поколніи какъ другъ и товарищъ. Но, къ сожалнію, въ своемъ отношеніи къ новой революціонной молодежи онъ не удержался на этой благожелательной позиціи. Двойственность герцеіговской натуры сказалась и здсь. Теоретически преклоняясь передъ героизмомъ юныхъ борцовъ, смло выступившихъ посреди всеобщаго молчанія, благословляя ихъ на дальнйшіе подвиги, Герценъ при непосредственномъ столкновеніи съ представителями революціонной молодежи не сумлъ взять по отношенію къ ней надлежащаго тона, не сумлъ за частичными недостатками разглядть ея достоинствъ. Недоразумнія съ молодой эмиграціей отравили послдніе годы Герцена, и нужно сказать, что, если молодежь была во многомъ несправедлива къ Герцену, то еще боле несправедливъ онъ оказался по отношенію къ ней. Здсь повторилось то же колоссальное историческое недоразумніе, которое нкогда побудило Герцена обрушиться на Чернышевскаго и Добролюбова, заслуги которыхъ онъ впослдствіи долженъ былъ признать.