А. Гусаковъ.
‘Современникъ’, кн. V. 1913 г.
Георгий Гребенщиков. В просторах Сибири. Рассказы. Издательское т-во писателей. Спб. 1913, Гусаков А., Год: 1913
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Георгій Гребенщиковъ. Въ просторахъ Сибири. Разсказы. Издательское т-во писателей. Спб. 1913.
Когда говорятъ о Сибири, то невольно приходятъ въ голову каторжныя тюрьмы, ссыльные, переселенцы, бглые, землеустроители, инородцы, золотоискатели. Сибирскій разсказъ, это обязательно разсказъ объ убійств въ тайг, объ острог, о дикой жизни на промыслахъ. Но, какъ и надо было предполагать, въ просторахъ Сибири есть иная жизнь, лишенная яркой драматичности, безъ разстрловъ, безъ тюремъ, безъ мрачнаго таежника, жизнь срой массы деревенскихъ обывателей, срыхъ пахарей, не создающихъ исторіи и тмъ не мене составляющихъ главную массу населенія. И недаромъ ‘россійскіе’ мужики въ извстные моменты говорятъ: ‘и въ Сибири люди живутъ!’ Дйствительно, живутъ точь въ точь такіе же, какъ и въ Пензенской или Воронежской губерніи. Не будь книга г. Гребенщикова озаглавлена: ‘Въ просторахъ Сибири’, читатель едва ли скоро догадался бы, что вс эти Архипы, Игнаты, Даниловны — сибиряки, такъ же мало специфически сибирскаго и въ попахъ, урядникахъ, писаряхъ, только какое-нибудь случайное, третьестепенное обстоятельство, врод упоминанія рки Оби или сопки, выводитъ васъ изъ географической безразличности и боле или мене опредленно указываетъ вамъ мсто дйствія. Но самое удивительное это то, что сибирскіе мужики, зарисованные г. Гребенщиковымъ, оказываются гораздо человчне, смирне тхъ россійскихъ мужиковъ, которыхъ показываютъ намъ современные беллетристы. Во всей книг вы не найдете у него ни одного хулигана, въ то время когда, по свидтельству нашихъ бытописцевъ, Россія хулиганами кишмя-кишитъ. Мы никогда не думали, что въ этомъ отличіе сибиряка отъ россіянина, наоборотъ, мы были уврены, что россіянинъ мягче, доступне и смирне, чмъ сибирякъ. Въ чемъ же здсь дло: нравы ли перемнились или же просто г. Гребечшиковъ не усмотрлъ того, что другимъ беллетристамъ въ глаза бросается?
Не усмотрлъ. Но почему не усмотрлъ? Да потому просто, что онъ видлъ много боле существеннаго, основного въ крестьянской душ и жизни, чмъ хулиганство. Выдвиганіе послдняго въ художественныхъ произведеніяхъ — результатъ поверхностнаго наблюденія, нервнаго, слишкомъ эстетическаго или преднамреннаго. ‘Озорникъ’ Микишка по цлымъ ночамъ съ гармошкой по селу ходитъ, кричитъ, шумитъ, его всмъ слышно, замтить его и записать очень легко, присочинить къ нему какой-нибудь криминалъ еще легче, а Микишкинъ -братъ дома сидитъ, работаетъ, даже, можетъ быть, книжку читаетъ, его не такъ-то легко замтить! Да и просто замтить его мало,— съ нимъ нужно пожить, присмотрться къ нему, вскрыть его, а для этого нужно имть время и… любовь.
Только любви открывается сердце жизни. У современныхъ бытописателей народа мало любви и потому мало истинно цннаго. Они не виноваты въ этомъ, виновато многое, сама жизнь, но фактъ остается фактомъ.
И что особенно намъ пріятно въ молодомъ писател, книжку котораго мы разбираемъ, такъ это то, что у него есть любовь къ изображаемому быту и люду. Кругъ наблюденій у него невеликъ, никакихъ проблемъ онъ не ставитъ, никакихъ конъюнктуръ, ни политическихъ, ни классовыхъ, онъ не иллюстрируетъ, зато почти все написанное имъ дышетъ особой простотой, которая убдительна, душевностью, которая открываетъ душу изображаемыхъ. Крестьяне въ пол и дома, мальчишки въ ночномъ и на улиц, священникъ скучающій и священникъ, притсняющій учительницу,— все это живыя лица, живой естественный бытъ. И мы невольно вримъ автору, что этотъ бытъ по существу своему (свтлый, что дружная крестьянская семья, работа въ пол, подъ голубымъ шатромъ неба, симпатичный ддушка Трофимъ и его забавный правнукъ Тимка — это еще большая дйствительность, чмъ безпріютный старый Калистратычъ, которому говорить староста: ‘Чего не умираешь?.. А то сидишь на ше у общества… Возись съ тобой’… Калистратьгчъ умретъ, а Тимка вырастетъ, и небо останется, будутъ радовать попрежнему волнующіяся поля, и снова миръ и покой спустятся въ душу Герасима. ‘Ничего онъ не помнилъ теперь тяжелаго въ своей жизни, забылъ нужду и зналъ сейчасъ только одно: — Экая благодать Господня!’…
Градомъ побило ниву Герасима… Но на будущій годъ онъ снова посетъ, потому что онъ жить хочетъ, онъ любитъ жизнь. Вдова Маркеловна живетъ еще хуже его, избушка ея вросла въ землю, и зимой собаки черезъ крышу бгаютъ, но и у Маркеловны есть радость: шестилтній Илюшка.
‘Парненочка растетъ. Богъ дастъ, черезъ годъ можно въ ‘борноволоки’ къ куму іМитрію отдать, все съ полдесятинки до Троицы заробитъ, а тамъ совсе Богъ…— шепчутъ ея тихія думы’.
Авторъ не обходитъ и тяжелыхъ моментовъ деревенской жизни. Но не они являются для него характерными. Въ самомъ отношеніи его къ жизни лежитъ здоровое, бодрое, молодое чувство, также сильна у него любовь къ природ и при томъ своей ‘сибирской’. Крестьянскій бытъ ему, очевидно, родне, чмъ какой-либо другой, и все это вмст накладываетъ на его дарованіе печать свжести и дйственной любви.
Въ своихъ описаніяхъ г. Гребенщиковъ — тонкій и вдумчивый художникъ, умющій наслаждаться красотой въ природ и говорить о ней живыми, яркими и правдивыми образами. Знакомая уже нашимъ читателямъ повсть — ‘Ханство Батыръ-бека’ только укрпляетъ насъ во мнніи, что литература наша можетъ многаго ожидать отъ молодого, свжаго и бодраго дарованія, которое въ разобранной нами первой книжк разсказовъ, можно предполагать, только начинаетъ еще развертываться.