Ф. П. Шиллер
Ф. П. Шиллер
Георг Веерт — первый поэт немецкого рабочего класса
Георг Веерт — первый поэт немецкого рабочего класса
I.
I.
II
II
III
III
IV
IV
V
V
———————————————
Георг Веерт — первый поэт немецкого рабочего класса, Шиллер Франц Петрович, Год: 1933
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Если за последнее десятилетие буржуазно-революционная поэзия 40-х гг. в Гермаиии служила темой для ряда историко-литературных работ (правда, немарксистских), если, в частности, отношения трех величайших политических поэтов того времени (Гейне, Гервега и Фрейлиграта) к Марксу и Энгельсу и социализму (были освещены в известных статьях Меринга, то до последнего времени осталась абсолютно неисследованной поэзия, сопровождавшая раннее р_а_б_о_ч_е_е движение в Германии, поэзия певцов-коммунистов 40-х гг. Правда, среди огромной армии скромных социалистических поэтов, вышедших как из рабочей среды, так и из среды мелкой буржуазии, нет гениев, даже нет очень крупных талантов, но по мере того, как раннее рабочее движение освобождалось от идей утопического ремесленного коммунизма и под руководством Маркса и Энгельса делалось классово сознательным,— и поэзия рабочих эволюционировала, становилась также классово сознательной.
Первым из марксистов, обратившим вообще внимание на раннюю немецкую социалистическую поэзию, был Меринг. В своей ‘Истории германской социал-демократии’ и в ряде статей, он, со свойственным ему публицистическим мастерством, характеризует эту линию художественного развития. Но, если не считать главы ‘Социалистическая поэзия’ в первом томе упомянутой ‘Истории германской социал-демократии’, он ограничивается главным образом творчеством вышеуказанных трех попутчиков раннего социализма. В то время Меринг имел в своем распоряжении лишь ‘ничтожное количество материалов (т. к. сборники, книги и журналы немецкого раннего социализма являются библиографической редкостью) и, не вдаваясь в более серьезный анализ их, иногда причислял к социализму писателей, имеющих с ним мало общего. В этом, как и во многих других отношениях, Меринг следует принципам центристского крыла социал-демократии того времени, склонной считать всякий протест против реакции и верность идеалам революции 48-го года достаточной гарантией социалистических убеждений.
Старая германская социал-демократия от 60-х до 80-х гг. ориентировалась в области художественной литературы на литературное наследство революционной буржуазии (Лессинга, Гете, Шиллера и т. д.) и особенно на политическую поэзию 40-х гг. Иное дело, когда в конце 80-х и в начале 90-х гг. в социал-демократию влилась на время группа мелкобуржуазных писателей раннего натурализма. С этого периода ‘засилие’ старой политической поэзии было сломлено, и вскоре на смену выступают уже реформистские поэты, стремящиеся достигнуть уровня современной им буржуазной литературы. Некоторые ‘социалистические’ критики и историки литературы делали вывод, что периодом возникновения социалистической поэзии нужно считать ранний натурализм. Ори создании этой исторически неправильной концепции, правда, играло роль не столько плохое знание поэзии первой фазы рабочего движения, сколько принципиальная точка зрения реформизма, согласию которой ‘корни’ пролетарской литературы — и в этом ‘социалистические’ критики сходились с буржуазными — представляют собой ‘агитационно-идеологическую риторику’, с ‘истинно рабочей’ поэзией ничего общего не имеющую.
Но даже отвергая малоизвестную раннюю массовую рабочую поэзию, все социалистические критики и историки, начиная с 60-х гг. и до Меринга, все же знали, что раннее рабочее движение имело одного поэта, который, будучи классово сознательным пролетарским поэтом (для того времени), стоял в этом отношении неизмеримо выше трех попутчиков и в художественном отношении далеко превосходил ту массу скромных рабочих певцов, которые сопровождали своими песнями раннее рабочее движение. Этим поэтом был Георг Веерт — певец первой в истории классовой организации пролетариата — Союза коммунистов: он был в числе организаторов Союза, одним из его активных членов, поэтом партии с самого ее основания, редактором фельетона партийного органа в революции 1848 г. ‘Новой рейнской газеты’. Энгельс, поместивший в Цюрихском ‘Социал-демократе’ (No 24, 1883 г.) статью о рано умершем (Веерт родился в 1822 г., умер в 1856 г.) поэте и товарище по партии, называет его первым и самым выдающимся поэтом немецкого рабочего класса и ставит его в некоторых отношениях выше Гейне и Фрейлиграта.
Вскрыть эволюцию творчества Веерта, в сущности, означает дать краткий очерк развития немецкой социалистической поэзии первой половины XIX века, ибо Веерт прошел все ступени идеологической эволюции той части мелкобуржуазной интеллигенции, которая, освобождаясь от настроений позднего романтизма, примкнула к т. и. ‘истинному’ социализму, но вскоре убедилась в несостоятельности этих народнических иллюзий и пришла к мировоззрению пролетариата — только что сложившемуся марксизму. Веерт гораздо быстрее других освободился от народнических иллюзий, потому что, как и Маркс и Энгельс, живя с 1843 г. в Англии, он имел возможность изучать самый передовой тогда капитализм и принимать участие в чартистском рабочем движении.
Веерт, как и Фрейлиграт, родился в Детмольде, главном городе маленькой страны (Липпе), входившей тогда как самостоятельное ‘государство’ в состав Германского союза. Впервые мы встречаем имя Веерта как члена кружка молодых поэтов, группировавшихся вокруг Фрейлиграта в Бармене.
Происхождение, воспитание и развитие рейнских немецких революционных и социалистических поэтов 40-х гг. почти всегда похожи друг на друга, как две капли воды. Фрейлиграт, Ад. Шультс, Нейгауз, Веерт и т. д.— все они происходят из ортодоксально религиозных, мелкобуржуазных кругов, рано, со школьной скамьи, обучались торговому делу и развивались как поэты, переходя от поздних романтиков к ‘истинным социалистам’, от ‘истинного’ социализма к актуально-политической поэзии и наконец к коммунизму. Этот путь преодолел и Веерт. Еще четырнадцати лет, со школьной скамьи детмольдской гимназии, Веерт поступил в учение к купцу в Эльберфельде. По всей вероятности, он уже здесь познакомился с молодым Энгельсом, который в 1836—37 году посещал Эльберфельдскую гимназию и в 1837—38 г. работал в торговой фирме. В многочисленных письмах этих годов Веерта к матери и братьям молодой энтузиаст восхищался постройкой железной дороги, расширением торговых связей его фирмы, политической аппозицией пруссакам и т. д. Из явлений общественной жизни эти письма отражают те же отзвуки борьбы ортодоксального поэтизма со всякими новыми влияниями, что и письма Энгельса того времени к братьям Греберам. Поразительно совпадает и борьба ‘двух душ’ у Веерта и Энгельса: стать ли великим купцом или великим поэтом?
В 1837 г. Веерт еще увлекается первым идеалом. В письме к брату Вильгельму от 25 октября он пишет: ‘Я думаю, что прилежанием и усердием я достигну положения великого купца, изображенного Шиллером, я тоже надеюсь когда-нибудь взяться за кормило торговли и взойти на судно, которое весело на всех парусах пересекает под ними океан. Этого я хочу, как высшего стремления, и если мне не удастся проникнуть в тайники человеческой деятельности, то я все-таки испробую, как далеко я могу пойти’. И еще через два года он утверждает, что ‘обучиться торговле,— лучшее, что имеется на земле’.
Но в том же 1839 г. Веерт жалуется: ‘Бог знает, откуда у меня взялось великое пристрастие к литературе и хорошим книгам’. Он все больше приобщается к литературному движению рейнской мелкобуржуазной интеллигенции, в котором в это время оживленно дебатировался вопрос, приветствовать ли быструю индустриализацию страны, или же жалеть о том, что каждая новая железная дорога разрушает ‘романтический’ облик рейнской ‘родины’. Этой двойственностью проникнуто и творчество молодого Веерта. В 1840—43 гг., проведенных им в торговых конторах Кельна и Бонна, он складывается как радикальный, проникнутый еще народническими тенденциями поэт. В это время Веерт написал сотни стихотворений, большая часть которых никогда не появлялась в печати. В них встречаются сентиментальные любовные песни в духе позднего романтизма, а иногда эти песни настолько напоминают Гейне, что кажутся просто отзвуками ‘Книги песен’: воспеваются все стадии утренней и вечерней зари, тихий вечерний звон, шелест лип и дубов, радость и страдание, обманутая любовь и вечная верность и т. д.
Веерт в это время не только романтический певец любви, но и поэт части возвышающейся мелкой торговой буржуазии, тяготеющей к капитализму. Он, как и другие романтики, тяготел к средневековью, но не трактовал его, как дворянские романтики Новалис, Фукэ и др. Для него средневековье (или скорее конец средневековья — эпоха расцвета торгового капитала) заполнено завоевательными походами против французов и итальянцев. В многочисленных, написанных в форме народной исторической песни стихотворениях Веерт окружает ореолом славы эти завоевательные походы под крепкой централизованной властью германского императора. В этих походах его привлекает массовая, ‘красивая’, разудалая жизнь ландскнехтов, их, зачастую стихийное, стремление вперед, вое дальше на юг и на восток, туда, в эти неведомые страны, интерес к которым был вызван в 30-х и 40-х гг. открытием их для мировой торговли. Но ближе всего поэту, идеалом для него, выразителя стремлений рейнской мелкой буржуазии, была Ганза. И Веерт в стихах с восторгом вспоминает годы расцвета Гамбурга, Любека и Кельна. И как хорошо жилось тогда поэтам на службе у богатых купцов! Это не то, что в 40-х гг., когда Фрейлиграту приходилось относить последней имущество в городской ломбард! Но это время прошло, и ныне процветает новая метрополия немецкой торговли, — Кельн, с новыми магнатами торговли, банков и (промышленности, и Веерт воспевает эту метрополию, но с двойственным чувством. С одной стороны, он прославляет прогресс индустрии и торговли, с другой же стороны, будучи мелкобуржуазным интеллигентом, купеческим служащим, стремящимся к успеху, пробивающим себе дорогу в жизни, он не мог не замечать и стремительного влияния этого ‘прогресса’ именно на его социальную группу, на голодающую интеллигенцию. Этим и объясняется его идеализация стихийного движения обездоленного люда в эпоху торгового капитала. Именно в 1842—43 лг. он написал серию рассказов из быта и нравов городской мелкой буржуазии и служащих (‘Вечная лампа’, ‘Голодный доктор’, ‘Майская ночь’, ‘История бабочки’ и др., опубликованные в Кельнской газете). Мало-помалу развитие капитализма воочию показало Веерту, что мелкобуржуазному интеллигенту не так-то легко ‘выбиться в люди’, что, наоборот, дорога для него почти что закрыта. И прежние его надежды, воспевание могущества бюргеров, сменяется сочувствием к низшим слоям населения, к эксплоатируемым массам — пока, конечно, в самой общей абстрактной форме. Эти настроения выражались, между прочим, и в его идеализации ремесленников, больше всех страдающих от победоносного шествия капитализма, особенно же от машинного производства.
Дальнейший путь идеологического и поэтического развития Веерта идет через политическую лирику 40-х гг., через младогегельянство и Фейербаха. Быстрой его эволюции помогало и то обстоятельство, что наш поэт в декабре 1843 г. переселился в Англию и получил таким образом, подобно Марксу и Энгельсу, возможность ознакомиться с тем, к чему стремилась возвышающаяся немецкая буржуазия: с развернутой мировой торговлей и крупной промышленностью. Но Веерт пришел слишком поздно к взглядам младогегельянцев и Фейербаха, чтобы играть выдающуюся роль в политической лирике, цветущий период которой относится к 1840—44 гг. После этого времени политическая поэзия, в силу социально-экономического развития Германии, становится по преимуществу с_о_ц_и_а_л_ь_н_о_й. Период гегельянства и фейербахианства в творчестве Веерта имеет таким образом скорее характер переходной ступени: это тот период, который Маркс и Энгельс в ином сочетании и в приложении к самим себе называют периодом ‘самопознания’. И политическая младогегельянская поэзия, сыгравшая такую важную роль в эволюции классового сознания немецкого бюргерства, была для Веерта уже превзойденным этаном, когда на фоне борьбы радикальной буржуазии с феодализмом ярко обрисовалась фигура нового класса — пролетариата. Началась выработка мировоззрения пролетариата — диалектического материализма. И Веерт, шедший в авангарде этой грандиозной борьбы, должен был пройти новый этап своего развития — переход от мелкобуржуазного филантропа через народника-социалиста к марксизму.
В Англии наш поэт подробно ознакомился с положением рабочих и пауперизированных низших классов. Особенно потрясающее впечатление произвел на него Лондон с его контрастами: блеском и бедностью. Он узнает среду, описание которой и обессмертило Диккенса. В письме к брату от 14 января 1844 г., т. е. месяц спустя после приезда в Англию, Веерт пишет о Лондоне: ‘В одну ночь там увидишь больше, чем в других притонах за год. Среди девок, актеров, бандитов, скоморохов и пьяниц я провел несколько столь страшных часов, что они на всю жизнь останутся в моей памяти. Интересно увидеть перед своими глазами в действительности то, что нам так великолепно изображает Е. Б. Сю в ‘Парижских тайнах’. Веерт в это время под идейным руководством Энгельса взялся за основательное изучение положения рабочего класса в Англии: он обследовал квартиры, посещал рабочие собрания, фабрики и заводы, изучал быт и обычаи рабочих и т. д. Впечатления, полученные в результате этих обследований, были ужасающи,— они такие же, как у Энгельса в его известной книге ‘Положение рабочего класса в Англии’. Наш поэт немедленно взялся за серию статей-фельетонов в ‘Кельнской газете’ об этих ужасах. Но в этих рассказах 1844 г., все еще преобладает точка зрения филантропа, мелкого буржуа, взывающего к состраданию господствующих классов.
Вот он описывает фабричный город, виденный им во время одного путешествия внутрь Англии: ‘Вдруг мы остановились на краю глубокой долины. Мы стараемся проникнуть взглядом до самого дна, но густой черно-серый туман застилает все, зловеще сверкают там фонари и ярко пылающие огни, нестройный шум оглушает нас. Только ряды труб стройно, как минареты, возвышаются над крышами домов, указывают, что перед нами место, где стук колес, жужжание миллионов веретен смешиваются со вздохами измученных рабочих, где вырабатывается та масса товаров, которые британец рассылает со своим флотом по целому миру… Неподвижные, вглядываемся мы пристально в эту мрачную лощину, кажется, будто сам чорт хозяйничает там, будто тысяча заленившихся карликов и кобольдов отплясывают под бичем господина. Клокотанье и шипенье, стук и дребезжание,— и когда прислушиваешься, то кажется, что до вас доносится также крик ужаса терзания душ, что сквозь гром прибоя слышно жалобное пение галерных рабов — это они и есть! Это пение тех несчастных, которых уже в ранней молодости приковали к машинам’.
В этих рассказах Веерт, собственно, уже является поэтом т. н. ‘истинного социализма’, той мелкобуржуазной идеологии, согласно которой Германия 40-х гг. могла бы непосредственно перейти от феодализма к социализму, минуя фазу капитализма, если все руководство будет передано гуманитарной интеллигенции. Немецкий ‘истинный социализм’, был ярче всего представлен в поэзии, достигшей высшего развития в 1844—47 гг. Эти поэты, не имея никакого понятия об экономическом развитии и о диалектике общетвенного процесса, находились в плену мелкобуржуазных иллюзий и думали, что капитализм господствует исключительно по прихоти капиталистов, и поэтому все дурные последствия системы могут быть устранены доброй волей фабрикантов и банкиров. Поэтому поэты ‘истинного социализма’ чрезвычайно детально изображают бедственное положение рабочих и других пауперизированных масс с целью вызвать сострадание фабрикантов и других сильных мира сего, отсюда и вечное взывание к ‘человеческой совести’, к состраданию к меньшому брату.
Самое большое распространение поэзия ‘истинного социализма’ получила в Рейнской провинции. В 1844—47 гг. здесь образовались разные группировки, основавшие свои социалистические газеты и журналы, в которых регулярно сотрудничали как Энгельс, так и Веерт. В журналах ‘Зеркало общества’, ‘Немецкая гражданская книга’, ‘Рейнские ежегодники’ опубликован ряд характерных для поэзии ‘истинного социализма’ стихотворений и рассказов Веерта. Правда, его стихи существенно отличаются от поэзии других ‘истинных социалистов’: во-первых, своей высокохудожественной формой и, во-вторых тем, что они часто уже выводят за рамки ‘истинного социализма’, выдвигают момент активности и борьбы. Сюжеты для своих стихотворений Веерт брал из жизни ремесленников, обреченных крупной промышленностью на вымирание, бесчеловечно эксплоатируемых рабочих и других низших слоев населения города и деревни (например, стихотворения ‘Бедный портной’, ‘Сто горняков из Гасвелля’, ‘Бедный Том’, ‘Дом у черного болота’).
Период увлечения ‘истинным социализмом’ длился у Веерта недолго. То обстоятельство, что он с 1844 г. юсе время жил за границей, в наиболее передовых промышленных странах, дало ему, во-первых, возможность ознакомиться с проблемами экономического развития и классового расслоения общества и, во-вторых, рано открыло ему глаза на иллюзорность непосредственного перехода от феодализма к социализму, на который надеялись еще ‘истинные социалисты’ в самой Германии. О быстроте этой эмансипации Веерта свидетельствуют его письма к матери и брату конца 1844 г. Так, в письме от 18 августа он пишет: ‘С каждым днем мои знания увеличиваются. То, что пишется в течение часа, читается в течение десяти минут и забывается еще скорее… Я ушел теперь уже на тысячу миль вперед, и новые мысли вытеснили те, которые владели мною в первые месяцы моего пребывания здесь. Колесница времени катится быстро, и тот, кто не поспевает за ней, погибший человек’. В это время Веерт ознакомился также с первыми произведениями зарождающегося научного социализма Маркса и Энгельса. Переходным временем от ‘истинного социализма’ к классово-сознательному пролетарскому мировоззрению Веерта можно считать рубеж 1844—45 гг.
Начиная с весны 1845 г., наш поэт состоял в регулярной переписке с Марксом и Энгельсом и посылал им рукописи — рассказы и стихи для журнала, который они предполагали издавать в Брюсселе. В 1845—1847 шг. он часто бывает в Брюсселе, главном штабе тогдашнего революционного движения. При посредничестве Маркса и Энгельса Веерт тогда серьезно изучал политическую экономию и материалистическую философию и ближе сошелся с руководителями международного революционного движения (Вейтлинг, Гарни, Джонс и мн. др.). В 1845 г. поэт-н_а_р_о_д_н_и_к Веерт становится к_о_м_м_у_н_и_с_т_и_ч_е_с_к_и_м поэтом. Место страдающего, беспомощного, жалкого бедняка в некоторых его прежних стихотворениях занимает теперь уверенный в своих силах пролетарий, хорошо знающий единственное средство своего освобождения — социальную революцию. Стихи, написанные в конце 1844 г. и в начале 1845 г., отражают еще в известном смысле переходный период в эволюции Веерта от народника к коммунисту. Пролетарское мировоззрение еще не совсем выдержано: спокойное, тихое сострадание, взывание к помощи заменяются революционными, пока неосознанными, импульсивными, неорганизованными вспышками. Примером творчества этого периода может служить стихотворение ‘Старый трактирщик в Ланкашире’. Сколько в одном этом стихотворении типов рабочих! Тут и люмпен-пролетарий Джек, и ткач Том, и крестьянин Билль, и горняк Бен! И всех их объединяют социальное положение эксплоатируемых и ненависть к эксплоататорам. Их справедливое негодование, однако, выливается пока еще лишь в индивидуальный акт возмущения.
К этому же времени относится и стихотворение ‘Молитва ирландца’, в котором так удивительно удачно схвачена психология наивного, религиозного еще батрака-ирландца, а также и ‘Песня голода’, где эти революционные вспышки носят еще несколько ‘грубый’ характер. Вообще же, лучшим документом эволюции Веерта от народника к коммунисту может служить серия ‘Ланкаширские песни’ — от ‘Сто горняков’ через ‘Старого трактирщика’ к ‘Литейщику пушек’, в котором выступает осознавший свою силу промышленный рабочий.
Веерт доспевал не только промышленного рабочего, но и стонущего от непосильных процентов ростовщиков, от налогов и стихийных бедствий крестьянина (см. ‘Виноделы’). Вообще проблемы города и деревни, индустрии и земледелия были самыми злободневными проблемами и пробным камнем для всех поэтов раннего немецкого социализма. Но все эти поэты до Веерта трактовали эту проблему и духе ‘аграрного социализма’, в духе Руссо (например: А. Грюн, М. Гартман, А. Мейснер и Др.). Ни один из многочисленных поэтов ‘истинного социализма’ не понимал исторического значения для пролетариата индустрии и промышленного переворота. Индустрия для них—злой гений человечества, причина всех бедствий низших классов, исчадие ада. Никто из поэтов раннего немецкого социализма и его попутчиков, включая и самых талантливых, не разбирался в вопросах экономического развития общества настолько, чтобы находить в индустриальном переустройстве хозяйства не только элементы разрушительные, но и созидательные. Не только для Гервега, но и для Гейне, несмотря на встречающиеся у него гениальные проблески понимания внутренних связей общественного развития, научный социализм в целом, и особенно его экономическая сторона, оставался книгой за семью печатями. И даже Фрейлиграт, находившийся двадцать пять лет в непосредственном дружеском общении с Марксом, мог считать себя политико-экономом только ‘в душе’ и находил ‘истинное назначение’ ‘Капитала’ Маркса в том, чтобы служить пособием для ‘молодых коммерсантов и фабрикантов’. Из всех поэтов раннего немецкого социализма и рабочего движения лишь один Георг Веерт проник до самых глубин в экономические и политические основы общественного процесса, полностью и всесторонне овладев коммунистическим мировоззрением. Он один преодолел в 1845 г. это полное непонимание исторической роли индустрии для рабочего класса, он первый в немецкой поэзии показал, что индустрия является матерью, созидательницей пролетариата, и, если она пока еще в капиталистическом обществе угнетает пролетария, она же и выработает условия, при которых рабочий освободит сам себя. Эти мысли, являющиеся, несомненно, в идеологическом отношении апогеем развития социалистической поэзии предмартовского времени изложены в поэме Веерта ‘Индустрия’.
Поэзия Веерта этого времени отличается еще от творчества других социалистических поэтов там, что она совершенно свободна от религиозных и национальных тенденций. Веерт уже в 1845 г. проповедывал идеи интернационализма — и не только в смысле выбора сюжетов из жизни рабочих разных национальностей, но и в пропаганде самой идеи. Вообще поразительно, как некоторые мысли и лозунги, получившие впоследствии свое оформление в ‘Коммунистическом манифесте’, вроде ‘пусть имущие дрожат перед социальной революцией’, или ‘рабочим нечего терять’, или мысли о международной ассоциации рабочих,— встречаются уже гораздо раньше в стихах или письмах Веерта. Объяснение, очевидно, искать нужно в том, что эти лозунги повторялись и были известны в кругу Маркса и Энгельса и до ‘Коммунистического манифеста’.
Идее интернационализма, братства рабочих всего мира, несмотря на разные языки и прочие их отличия друг от друга, посвящено также его стихотворение ‘Немец и ирландец’.
Неслучайно, что немецкая социалистическая поэзия, именно к этому (Бремени (1845—47 гг.) проникается пролетарским мировоззрением, интернационализмом. Дело в том, что основоположники пролетарского миропонимания, Маркс и Энгельс, под руководством которых воспитывался Веерт, покончив с ‘самопознаванием’, перешли к осуществлению своих идей на практике. Осенью 1847 гг. был образован Союз коммунистов, в котором Веерт с самого начала принимал самое активное участие не только как поэт, но и как организатор и революционер. Твердо веря в близость социальной революции, он стал изучать и теоретические проблемы революционного движения и поставил себе вопрос: можно ли революционеру писать стихи, в то время как рабочий класс готовится в бой, когда революция нуждается в теоретически и практически подготовленных руководителях—позволительно ли тогда революционеру заниматься литературой? Этот вопрос занимал его вплоть до революции 1848 г., причем брала верх то одна, то другая точка зрения. Трудясь над фолиантами по истории торговли и промышленного переворота в Англии и Франции, он скучал по поэзии. Правда, его прежняя лирика казалась теперь ему уже совершенно несовместимой с ‘хладнокровным анализом’ экономических и политических событий, и он поэтому перешел к прозе — к роману, чтобы художественно отобразить общественные события, развитие буржуазии, образование рабочего класса и т. д. Образцами для него в этом отношении явились великие французские романисты, прежде всего Бальзак. ‘Покончив с изучением промышленности и торговли,— пишет Веерт брату,— я взялся за французскую романическую литературу. Литература романа в высшей степени важна: французы в этой области играют роль матадоров… Самое важное то, что новейший французский роман — достоверное изображение теперешнего общества’. Думаем, что не ошибемся, если предположим, что именно Маркс указал Веерту на значение Бальзака. Литературные планы Веерта теперь сводились к тому, чтобы написать роман о немецкой промышленной и торговой буржуазии. Но начатый им роман о возникновении, росте и жизни рейнской промышленной буржуазии дальше черновой записи нескольких глав не пошел.
Но насколько можно судить по подробно составленному плану к этому роману, это должна была быть картина первого периода немецкого капитализма под углом зрения идеолога рабочего класса, и роман должен был закончиться событиями на фоне грядущей социальной революции. Но случайно ли, что Веерт не закончил этого романа? Правда, его работе помешала революция, и он стоял на той точке зрения, что приятнее делать революцию, чем писать о ней — он бросил писать при первом выстреле на баррикадах,— но сохранившиеся главы свидетельствуют и о другом: что Веерт не мог стравиться с большим связным произведением, а был лишь великим мастером в изображении отдельных мелких эпизодов. Но он изложил свои мысли, правда, в другой форме и с другим содержанием, в серии фельетонов ‘Юмористические очерки из немецкой торговой жизни’ (опубликованы в ‘Кельнской газете’ в 1847—48 гг. и в ‘Новой рейнской газете’ в 1848 г.).
Несколько особняком стоят три стихотворения, написанные в 1846 г. и посвященные Голландии. Одно из них озаглавлено: ‘Путешествие по Голландии’. В нем Веерт удивительно удачно схватил сущность филистерского лавочнического духа пресыщенной капитализмом маленькой страны, несколькими штрихами он набросал картину застывшего в умственном отношении общества торговой, погрязшей в собственном благополучии буржуазии, живущей эксплоатацией своих колоний. В другом стихотворении — ‘Эразм’ — он вызывает перед нашим взором цветущее гуманистическое прошлое этой страны, напоминает нам о великом роттердамском гуманисте. ‘Когда-нибудь он перевернет последнюю страницу своего фолианта, и тогда погибнет весь этот мир голландских торговцев маслом и сыром’.
Одно из лучших стихотворений этого периода — поэма ‘Суд’. Это своего рода переоценка всех ценностей феодального и буржуазного мировоззрения с точки зрения пролетариата, это грандиозное историческое видение, где поэт взывает ко всем униженным и оскорбленным, осужденным ‘правосудием’ и инквизицией к галерам, тюрьме, ссылке, виселице, костру и топору за попытки освободиться от материального и умственного рабства, за восстания, оскорбления власть имущих и т. д. И поэт призывает искалеченных и измученных на вторичный суд, ‘а суд пролетарский. Но что же может дать пролетарский суд этим жертвам старого общества? Ведь мертвых к жизни не вернешь! И Веерт утешает своих мучеников, уверяя их, что они не даром страдали, что новое, юное поколение — их дети — отомстят за все, что недалек тот день, когда наступит кровавая расправа со старыми палачами, и тогда настанет новая весна, счастливое время человечества.
До революции 1848 г. Веерт написал еще книгу очерков из общественной и политической жизни англичан (237 стр. рукописи), опубликованию которой опять-таки помешала революция. Веерт к этому времени был одним из виднейших членов Союза коммунистов, и когда первые известия о революции в Париже были получены в Брюсселе, он немедленно, в последних числах февраля, отправился по поручению Союза в Париж, а затем в Кельн для налаживания партийной работы.
Основная деятельность Веерта, как поэта Союза коммунистов,— это его деятельность в качестве редактора фельетона в ‘Новой рейнской газете’ в 1848—49 гг. Все, что выходило в этой газете, руководимой Марксом и Энгельсом, ‘в подвале’, принадлежит, за немногими исключениями, его перу. Работы его в этой газете состоят из стихотворений, фельетонных статей и романа ‘Приключения рыцаря Шнапганского’, причем в своих произведениях в эти годы он трактует почти исключительно актуально-политические события, злободневные вопросы. Первое же стихотворение в ‘Новой рейнской газете’ — ‘Песнь Троицы’ — сразу показывает, с каким революционным энтузиазмом революционеры и весь штаб газеты кидались в бой. Европа сравнивается с старушкой-матерью земли, страдающей от долгой суровой зимы, лишенной радости и жизни, ожидающей свое детище — весну-революцию. Но с высот таких аллегорических и оптимистических революционных тем пришлось быстро спуститься в самую гущу повседневной политической жизни.
В Кельне, в центре революционного и рабочего движения 1848 г., партия Маркса вынуждена была бороться не только с юнкерством, мещанством, буржуазией, но и ультралевым крылом Союза коммунистов. Позиция Веерта во всех этих вопросах всегда совпадала со взглядами Маркса, выраженными в передовицах газеты. В немногочисленных стихотворениях Веерта этого времени больше всего, однако, достается кроме полиции (‘Я хотел бы быть начальником полиции’, No 39 от 9 июля 1848 г.), кельнскому мещанству, этому ‘балласту революции’. Если эти филистеры, желающие во что бы то ни стало покоя и домашнего уюта, называли революционеров ‘смутьянами’, то им в свою очередь дали название ‘плакс’. Над этим мещанством Веерт издевается в стихотворении ‘Плакса и смутьян’ (No 33). Но лучшая сатира над тем, как мещанин представляет себе коммунизм, дана в No 44 от 4 июля. Это стихотворение (‘Сегодня утром я ехал в Дюссельдорф’) настолько удачно характеризует мелкую буржуазию (мещанство) в революции, что оно не потеряло своей свежести и до сих пор.
Самая большая поэма Веерта в ‘Новой рейнской газете’ написана по поводу следующего политического события. Когда, в связи с сентябрьским кризисом франкфуртского и прусского парламентов (заключение позорного для революции перемирия с Данией), кельнский демократический союз, душой которого был Маркс, потребовал продолжения войны, и газета писала в этом духе, реакция сочла момент подходящим для спровоцирования в Кельне путча, чтобы создать предлог для объявления осадного положения, ареста редакции и закрытия газеты. Маркс предостерегал рабочих, но все же, когда полиция хотела арестовать революционных вождей, собралась толпа, устроила баррикады и т. д. Комендант Кельна объявил город на осадном положении и запретил газету. Во избежание ареста, редакторы скрылись: Энгельс в Швейцарию, Веерт в провинцию к знакомым. Когда 12 октября 1848 г. газета начала опять выходить, Веерт вернулся и опубликовал упомянутую поэму, которая во многом напоминает ‘Зимнюю сказку’ Гейне.
Приблизительно через неделю после опубликования этой поэмы ‘Новая рейнская газета’ обогатилась еще одним сотрудником: Фрейлигратом, который в политическом отношении теперь целиком стоял на платформе Маркса и немедленно вступил в Союз коммунистов. Для Веерта наступает теперь самое счастливое время его жизни: он и Фрейлиграт сошлись ближе, и Фрейлиграт еще много лет после смерти своего соседа по редакционному столу вспоминает эту прекрасную пору и рассказывает, как они тогда втроем с Марксом создавали газету. С момента вступления Фрейлиграта в редакцию, между двумя поэтами началось известное разделение труда: лирическую часть фельетона пишет Фрейлиграт, а прозаически-сатирическую Веерт. Последнее его стихотворение посвящено имперской армии, которая, как известно, совершенно бездействовала.
Самое крупное поэтическое произведение Веерта — роман ‘Жизнь и деяния знаменитого рыцаря Шнапганского’. Оно, кроме того, единственное его произведение, вышедшее отдельной книгой (1849 г.). В нем он хотел дать ‘вечную карикатуру’ на главного врага немецкой революции — п_р_у_с_с_к_о_г_о ю_н_к_е_р-ф_е_о_д_а_л_а. Образцом для него, по словам самого Веерта, должны были служить бессмертные карикатуры на рыцарские романы: ‘Дон-Кихот’ Сервантеса, ‘Рыцарь Фоблаз’ Лубэ и ‘Пантагрюэль’ Раблэ. Из последнего романа он даже приводит целые отрывки. В качестве ‘образца’ юнкера Веерт выбрал — в смысле материала — жизнь и деяния силезского князя Лихновского, проходимца и реакционера, убитого 18 сентября 1848 г. в окрестностях Франкфурта во время восстания.
В оценке художественных достоинств ‘Рыцаря Шнапганского’ мнения сильно расходятся. Некоторые считают этот роман наивысшим достижением революционной литературы 1848 г., другие относятся к нему отрицательно, как к ‘безвкусице’, и склонны придавать ему значение лишь документа эпохи, отражающего грубость тогдашних обычаев. Дело в том, что Веерт никогда не стесняется говорить о вещах, о которых в ‘благонравном’ мире открыто выражаться не принято, вследствие чего, естественно, и самые обыкновенные вещи превращаются в грязные анекдоты. Именно эту ‘чувственность’ ни буржуазные, ни мещански-набожные филистеры-критики не могли простить Веерту. Но лучшие мастера марксистской критики, свободные от мещанских предрассудков в этой области, всегда признавали это произведение великим художественным произведением. Достаточно привести оценку, данную Мерингом и Энгельсом. Последний пишет: ‘В чем Веерт был мастером, в чем он превзошел Гейне (ибо он был здоровее и менее испорчен) и на немецком языке не превзойден только Гете, — это в изображении естественной, крепкой чувственности и плотскости…’
В ‘Рыцаре Шнапганском’ Веерт достиг наивысшей точки в своей сатире-прозе, он является, безусловно, одним из самых выдающихся революционных сатирических писателей. Он использовал некоторые сюжеты и приемы многих своих английских и французских предшественников, но основное, оригинальное, отличающее его от всех остальных, — это то, что он революционный, пролетарский сатирик. Если взять Раблэ с его ‘Пантагрюэлем’, то он, как представитель французской гуманистической интеллигенции, начинает свой роман великолепной сатирой на все средневековое феодальное общество и культуру, но кончает меланхолическим аккордом. Если взять гениального представителя сатиры на уходящий рыцарский мир, Сервантеса, то он не только насмехается над своим героем, но вместе с тем и идеализирует его. Гейне, величайший мастер сатиры, разразился кощунственным смехом над всем феодально-романтическим и буржуазным миром и в то же время жалел его. Или если взять творчество Диккенса, великого юмориста английской городской мелкой буржуазии, то и его отношение к ‘странным героям’, к ‘добрым эгоистам’, в сущности, — смех сквозь слезы. Всего этого нет у Веерта, — его сатира злая, разоблачительная, дискредитирующая, воинствующая. Цель ее — высмеять и уничтожить классового врага.
‘Рыцарь Шнапгагаский’ — не роман в строгом смысле этого слова, а серия политических фельетонов, связанных шитью хронологического пересказа приключений ‘рыцаря’. Вообще же жанр Веерта — п_о_л_и_т_и_ч_е_с_к_и_й ф_е_л_ь_е_т_о_н. Тема для его фельетонов была дана самими событиями революции, на которые нужно было реагировать с точки зрения пролетариата. Общая идеологическая установка Веерта в его политических фельетонах такая же, как тактика Маркса и Энгельса в ‘Новой рейнской газете’ — именно: до июньского восстания рабочих в Париже и перехода буржуазии на сторону реакции — основным врагом революции признается юнкерство в Германии, и против него и направлена большая часть фельетонов Веерта. Но он выступил с разоблачением реакционных, колеблющихся настроений немецкой буржуазии также еще до июньских боев (семь фельетонов, напечатанных в ‘Навой рейнской газете’ с 1 июня по 6 июля 1848 т.). Кроме буржуазии, Веерт боролся и против мещанства, которое, как ‘свинцовые подошвы’, отягощало ноги революции. Мы уже видели, как Веерт уязвлял этот социальный слой в лирических своих произведениях. Не меньше досталось ему и в его фельетонах (в серии ‘Из дневника плаксы’). Как живые встают перед нами маленькие люди, собирающиеся в кафе и дискутирующие о вопросах дня и революции: тут сборщик налогов, рэнтье, художник, учитель и ряд простых мещан, без титулов. Все они за кружкой пива, оживленно жестикулируя, приводят свои мещанские аргументы против революции и ‘анархии’.
Не менее опасным врагом революции была церковь. В статьях об Англии Веерт удивительно удачно разоблачает церковь (англиканскую), как ‘религию индустриального века’, где пастор является держателем многих железнодорожных и других акций, юн рисует нам отношения самых различных слоев к религии и отношение церкви к ним. Если принять во внимание ту исключительную роль, которую до настоящего времени играет религия в английском рабочем движении, то нельзя недооценивать фельетонов Веерта и в этой области: ведь он уже в 1849 г., задолго до возникновения мощного социалистического рабочего движения и углубленной марксистской проработки проблем религии, разоблачил в доступной форме классовое лицо религии и церкви. Это обстоятельство опять-таки лишний раз доказывает, как глубоко был проникнут Веерт всей сущностью задач пролетарской партии в 1848—49 гг. и как великолепно он разбирался в данной политической ситуации и связанных с ней обязанностях поэта рабочего класса. Но для соответствующей оценки высоких достоинств — политических и художественных — фельетонов Веерта нужно всегда иметь в виду высокий политический и художественный уровень ‘Новой рейнской газеты’. Статьи этой газеты, хотя от ‘их нас отделяет уже свыше 80 лет, не потеряли своей свежести, революционного пыла и политического значения до сегодняшнего дня. Веерт в своих фельетонах умел не хуже, чем это делали его товарищи по партии в передовицах, внести нечто новое в ‘Новую рейнскую газету’ и поставить ее на непревзойденную высоту. Маркс и Энгельс всю жизнь гордились поэтическими творениями Веерта в ‘Новой рейнской газете’, и Энгельс прямо пишет: ‘Я сомневаюсь, чтобы какая-нибудь газета имела такой веселый фельетон’.
После закрытия ‘Новой рейнской газеты’, 19 мая 1849 г., Веерт принялся опять за торговые дела своей фирмы и ездил в Лондон, Париж, Южную Америку, Испанию и т. д. Известное охлаждение (революционного пыла, вызванное задержкой и удушением, революции, намечалось у Веерта уже с начала 1849 г. Оно особенно усилилось после неудачи баденпфальцского и парижского восстаний 1849 г. Правда, он всюду, насколько в его силах, помогает революционерам и эмигрантам, пока еще он, как до 1848 г., служит ‘почтальоном’ для связи разбросанных в разные стороны членов Союза коммунистов. Бывая в Париже летом 1849 гг., он каждый раз считает своим долгам повидаться с Марксом и Гейне. Но, по мере того, как виды на революцию в ближайшие годы все ухудшались, наш поэт теряет надежду на лучшее будущее: отсюда его беспокойная, нервная, скучнейшая жизнь, до самой его смерти. ‘Но в чем загадка этого моего беспокойства и того, что я не могу и десяти минут усидеть спокойно на месте?— пишет он.— Виновата в этом революция. Революция лишила меня окончательно покоя и веселости’. Крах революции произвел в нем ‘надрыв’, от которого он уже не оправился, выявилась не совсем, повидимому, преодоленная мелкобуржуазная черта его мировоззрения. Он, правда, поддерживает теснейшую Дружбу с Марксом и Энгельсом, но все больше и больше отходит от Союза коммунистов и его деятельности, не понимая задач повседневной ‘мелочной’ политической работы партии. И, отходя все больше от своей партии, Веерт отходил в то же время и от поэзии, но опять в том лишь смысле, что он уже не был способен к творчеству, что и здесь крах революции ‘надломил’ его. Маркс, Энгельс и другие старые партийные товарищи неоднократно обращались к нему с просьбой написать что-нибудь для вновь проектируемых и выходящих журналов. В ответ на подобное письмо Маркса Веерт пишет 28 апреля 1851 г. из Гамбурга: ‘Я за последнее время написал много всякой-всячины, но ничего не довел до конца, ибо не вижу никакой цели в писательстве. Когда ты пишешь что-нибудь о политической экономии, это имеет смысл, но я? Отпускать убогие остроты и плоские шутки, чтобы вызвать идиотскую улыбку у отечественных дуралеев,— поистине, я не знаю ничего более мерзкого! Моя писательская деятельность окончательно погибла вместе с ‘Новой рейнской газетой’. Я должен сознаться: как бы мне ни было жаль бесполезно потерянных трех последних лет, все же я очень радуюсь при мысли о нашей кельнской резиденции. Мы себя не скомпрометировали,— это самое главное. Со времени Фридриха Великого никто так не третировал немецкий народ, как ‘Новая Рейнская газета’. Я не говорю, что это моя заслуга, но я же при этом был. Итак, я испытываю весьма аристократическое отвращение, когда мне снова приходится браться за перо… Оставим поэтому вопрос о моем участии в новой газете до тех пор, пока я с тобой не увижусь в Лондоне’. После таких писем Веерта Маркс обычно сообщал Энгельсу: ‘Ты знаешь нашего друга Веерта: ему все быстро приедается, и скорее всего, корда он находится в мещанской уютной обстановке’.
Трудно оказать, пошло ли бы дальнейшее развитие Веерта по пути Фрейлиграта, т. е. примирения с буржуазией, или же он сделался бы великим певцом нового немецкого рабочего Движения после 60-х гг. Как явствует из его переписки 50-х гг., у него были обширные литературные планы, которым, однако, не было суждено осуществиться. Путешествуя по Вест-Индии, он захватил лихорадку и умер 30 июля 1856 г. в Гаванне. Смерть старого друга и партийного товарища поразила находящийся в эмиграции ‘редакционный штаб’ ‘Новой Рейнской газеты’. ‘Известие о смерти,— пишет Маркс в письме к Энгельсу от 22 сентября 1856 г., — страшно огорчило меня. Не хотелось поверить этому. Фрейлипрат писал мне уже о некрологе. Но, право, я не вижу в Германии ни одной подходящей газеты. Единственное, пока возможное, это, пожалуй, некролог в ‘Трибуне’, пока время не позволят сделать лучше и больше’. Насколько нам известно, ни из намерения Маркса написать статью об умершем поэте партии в ‘Нью-йоркской трибуне’, европейским корреспондентом которой он тогда состоял, ни из стараний Энгельса поместить некролог в берлинской ‘Народной газете’ ничего не вышло. Если не считать одной или двух заметок в немецкой провинциальной прессе, смерть самого выдающегося поэта рабочего класса Германии первой половины девятнадцатого века прошла незаметно.
Веерт умер в период европейской реакции, в период сумерек рабочего движения. Но через год наступил экономический кризис капитализма, а спустя несколько лет началось движение оправившегося в период подъема промышленности европейского рабочего класса, и уже в 1864 г. Маркс мог выработать устав для Международной ассоциации рабочих. На улицы промышленных центров Германии железной поступью вышли пролетарские батальоны, выделившие новых пролетарских певцов, создавшие новые боевые революционные гимны. Но они не умалили значения творчества рабочих поэтов первой половины XIX века. Оно было так же необходимо для дальнейшего развития пролетарской литературы в Германии, как необходима была в развитии германского рабочего движения первая пролетарская партия — Союз коммунистов, признанным певцом которого был Веерт. Историческая заслуга Веерта, его настоящее место в немецкой пролетарской литературе всегда будут определяться его творениями в центральном органе партии коммунистов в 1848—49 гг. — в ‘Новой рейнской газете’. В истории ‘истоков’ пролетарской литературы Веерт всегда будет занимать самое выдающееся положение.
Источник текста: Очерки по истории немецкой революционной поэзии XIX века / Ф. П. Шиллер. — Москва : Сов. лит-ра, 1933 (тип. газ. ‘Правда’). —— Суп.-обл., переплет, 256 с., 6 вкл. л. портр., 19х14 см.