Борис Зайцев
Борис Зайцев
Генуя
Генуя
Из книги ‘Италия’
Это была великолепная Генуя
Гоголь
Комментарии
Комментарии
Генуя
—————————————————————————
Генуя, Зайцев Борис Константинович, Год: 1918
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Смысл, сердце Генуи — море. Морю, и знаменитой гавани — ей удивлялся в своих письмах еще Эней Сильвий Пикколомини — Генуя обязана богатством, славой, благоденствием. ‘Она лежит на холме, над которым господствуют еще дикие горы’, — говорит Эней Сильвий. Нельзя сказать, чтобы горы вокруг были очень высоки, да не особенно они сейчас и дики. Но главное: город над полукружием залива, город-господин залива, господин своей солнечной и веселой страны — это осталось. Так в существенном не изменилась и душа города с тех пор, как изящный гуманист, секретарь кардинала Капраника, будущий папа Пий II, видел Геную в марте 1432 года.
Старый мир не знавал еще тогда Америки, но уже в Генуе видел Пикколомини товары из Индии и Персии. Не было еще океанских гигантов, но уж он удивлялся кораблям, ‘огромным как горы, с тремя рядами весел’. Эти корабли и море это — тогда такое же сиреневое в марте, под ясным солнцем, как теперь — эти корабли и приносили Генуе богатство. И верней, купцам генуэзским, бойкой, ловкой, грубоватой и безжалостной династии, державшейся здесь лет пятьсот, понастроившей дворцов, памятников, театров, биржу, кладбище и прочая, все во славу жизни яркой, сытой, но духовной.
Февраль, солнце. Цветет миндаль белыми, нежными цветочками на еще нагих ветвях. Цветут розовым персики. Апельсины золотеют в темно-зеленой зелени, и сладко пахнут, пригреваемые солнцем. За серебристыми оливками, змеящимися, мелко-трепещущими листвой — море сиреневое. Воздух мягкий и вольный, и синеватые тени по холмам. Тени, бредущие как облака, без конца и начала. Это Лигурия, страна Генуи. Войдем в самый город. Он кипит и шумит, неугомонным, мажорно-солнечным шумом. Все как будто здесь крепки и веселы. Все овеяны воздухом морей дальних, солнца, бодрости, неугасимой жизненности. Все ли тут счастливы? Вопрос странный, но он напрашивается. Не те, кому трудно, мучительно, задают тон жизни, этот тон — торжествующий и ликующий. Я ходил по тем старым, узким улицам города, что ‘омываются морем’. Я видал тесноту городов Италии, но нельзя же не удивляться этой: четырех-пятиэтажные дома сидят друг на друге. Сыро, вонюче, и луч солнца — золотое счастье, но минутное. И я видел ремесленников, работавших в подвалах, к окнам приделаны у них отражатели, ловящие милый свет с узенького клочка голубого неба, этот свет отсылают они труженику, чинящему какой-нибудь каблук, или штопающему штаны. И труженик поет, смеется, заигрывает с проходящими девицами… он живет, несмотря ни на что. Зеленая плесень на стенах этих домов старых, ржавые, коричневые пятна их изъели, и на протянутых веревках сушится белье, а сверху, с четвертого этажа спускают корзиночку за припасами, за письмом от почтальона, ведро за водой. Над всем этим неумолчный говор, смех девушек, постукивающих деревянными башмачками — древнее, неугомонно-огненное сердце Италии. А еще ниже, ближе к морю — кабачки, таверны, матросы, гавань, бочки, краны подъемные, рощи мачт и рей, между ними свободные полосы, серебрящиеся будто реки, уводящие в море дальнее, беспечальное, и по ним, дымя, застилая синеву неба сизо-темнеющими космами, медленно проплывают корабли. Глядя на раскинувшийся порт Генуи, можно мечтать об Индии, Австралии, о. Цейлоне, непонятных языках, темноцветных людях, об Азии загадочной и как мир древней, об Африке, Тунисе, Карфагене.
Желание беспредельного, географическая мечта разгорается. Недаром Колумб был отсюда родом. Верно, и его манили беспредельные эти морские дороги, протянувшиеся из генуэзского порта. И по тем самым путям, что в его время представлялись безумием, фантазмой, теперь спокойно идут корабли с эмигрантами из Генуи, с углем, хлебом — в Геную.
Но подымемся выше, от моря и старого города к городу новому, явно преуспевающему. Здесь уже нет закоулков, трущоб. Улицы ясные, широкие, звенит трамвай, толпа снует, дома богатые, не столь изящные, но прочные. Кажется, Генуя архитектурой никогда не славилась. Хотя претензии есть. Есть шикарная, но грубоватая биржа, есть театр, тоже пышный, но не замечательный. Бесконечные галереи, столь любимые в Неаполе, Милане — места торговли нехитрой, но оживленной. Видя дома, зажиточные и богатые, но не привлекающие, людей живых, бойких, но без того изящества породы, что в Тоскане, Лациуме, слыша язык — знакомый звук Италии, но как-то огрубленный в непонятное наречие genovese: чувствуешь, и скажешь: это Италия, все это Италия, но в одном лишь ее облике, том, что можно назвать Афродита Пандемос, Афродита простонародная. Ибо нет здесь утонченности, высокой печати духовной культуры. Пикколомини находил, что в Генуе ‘церкви не достойны такого города’. Он был прав. В Генуе мало храмов, и они мало замечательны. Ее собор — перепев, и несильный, тосканских соборов. В ее дворцах мало сохранилось художества, генуэзские купцы, в противность флорентийским, мало занимались искусством, больше торговлей морской да нарядами своих женщин. Не слыхать также о ‘гуманизме в Генуе’, как о гуманизме Флоренции, Феррары или Рима. Здешние корабли охотнее возили ткани, индиго, серебро, чем рукописи древних из Эллады.
Есть черты, сближающие Геную с Венецией: морская республика, дожи, торговля всесветная, борьба за господство на водах, олигархия, дух замкнутости и эгоизма — но все это грубее, простонародней, чем в Венеции. Нет, и никогда не было над Генуей того золотистого ореола, какой дали Венеции Сан-Марко, Джиорджионе, Тициан, нежно-туманные каналы, светлая Адриатика. Нет в Генуе жемчужности, серебристой обольстительности тонов лагуны, нет вилл палладианских по окрестностям, и никакой Бембо не писал в отрогах Лигурийских гор своих Asolani. Генуэзский купец победил Пизу при Мелории, в 1284 г., на костях гордой и мрачной гибеллинской Пизы вознесся, но никогда не досягнуть ему до венецианского патриция, какого-нибудь Марка Антонио Барбаро — дипломата, ученого придворного, друга Палладио и Веронезе. В купце генуэзском, как и вообще в генуэзце, крепко засел, вероятно, дикий лигур и дикий лангобард. Кровь яркая, горячая, детище гор и ущелий Ривьеры, заросших южной сосною, оливками, дубом, мало поддающаяся духовному возделыванию.
Ahi Genovesi, uomini diversi
D’ogni costume, e pien d’ogni magagna,
Perchu non siete voi del mondo spersi? [*]
[*] — О генуэзцы, люди отдаленные
От всякой доблести, исполненные пороками,
Почему не изгнаны вы из мира? — ит.
Данте. Божественная Комедия. Ад. Песнь 33. Перевод Б. К. Зайцева. Париж, 1961. С. 251.
Столь сурово окрестил их Данте. Правда, ни пизанцев, и ни флорентинцев он не пощадил, но конечно, есть нечто в сердце Генуи, что вздымало праведный его гнев.
— Мы богаты, сыты, довольны. Мера всему — деньга. Нет иного Бога, кроме оттиснутого на золотом цехине — таков как бы внутренний девиз Генуи.
— Море, корабли, гавани, дальние страны, рабы, золото Африки, слоновая кость Судана, рабы Малой Азии, попутные ветры, океан, путь в Америку — все это для нас, жестоких, жадных, сладострастных генуэзцев. Мы выстроили свой город на чудесном месте, в золотой гавани, на амфитеатре холмов. Наши женщины мало стыдливы, но прекрасны, и наряды их спорят с венецианскими. Наши дворцы богаты, наши блюда обильны. Мы хотим жить, жить, в нас безмерная, южная жажда жизни!
— А смерть? А великий мрак и хлад могилы?
— Мы богаты. Мы построим себе пышные саркофаги, мы закажем духовенству непрестанные молитвы за упокой душ наших, и мы, добрые купцы, надеемся, что и в той жизни увидим Рай и избежим Ада.
Слава купца, преклонение пред богатством в Генуе чрезвычайны. Помню памятник, на одной из площадей — памятник скромному генуэзскому поэту. Надпись такая (приблизительно): ‘N. N., который был хорошим поэтом и добрым негоциантом Генуи’. Или на Campo Santo: ‘X. Z., от благодарных племянников. Он был истинным христианином и отменным коммерсантом’.
Генуэзское Campo Santo — Иосафатова долина смерти, погребения. В каменистой котловине, за белыми стенами и рядами кипарисов — город мертвых. Мраморные портики окаймляют этот четырехугольник. Они выше самого кладбища. На них ведут ступени. В бесконечных этих галереях море могильных плит, урн, статуй, памятников, живых и неживых цветов. Особенно запомнились тут орхидеи. Запах их сладок и зловещ, но зловещ и весь воздух: пригретый солнцем, в затишье, он к аромату бесчисленных цветов примешивает чуть слышный, тонко-тошнотворный запах тления.
Прогулка по могильным плитам, где шаги звонко отдаются под портиком, как-то угнетает. Спускаешься ниже, к середине кладбища, но и здесь не уйти от безмерного мрамора, мрамора и зелени — миртов, лавров, олеандров, и вновь памятников, решеток, оград, ангелов, простирающих крылья. А там дальше — лужайка детских могил — малые жалкие белые камни, кресты и розы, и так полно все, насыщено здесь смертию, что кажется, негде и пройти: уже становятся узенькие дорожки, усыпанные гравием. А еще далее, в самой глубине кладбища, в поперечном портике, как вход в область Аида — огромный крематорий, где печальные человеческие останки обращаются в дым, газы.
Припекает. Тихо. Но и солнечное тепло как-то подозрительно здесь, не радует. В нем душнее благоухают кладбищенские цветы, и острей яд подземных испарений. Портики белеют мертвенно. Скульптуры говорят о мишуре ненужной. А вдали, за оградой, голые каменистые взгорья. Кой-где ослик тащит поклажу, да кипарис в безмолвии чернеет — тоже окаменелое дерево.
С тяжелым, смутным чувством оставляешь это кладбище, прославленное на весь свет! В нем нет элегии флорентийского Сан-Миниато, скромного простодушия и трогательности наших сельских кладбищ. Здесь могучие, и душные объятия смерти.
Хорошо в Генуе жить, плохо — умирать. Хочется стряхнуть с себя это видение, подняться на холмы, увидеть море, вдохнуть простора, вольности. И восходя на пригорья Генуи, когда море синим туманом возникает вдали, переселяясь от Trionfo della Morte к Trionfo della Vita [От триумфа смерти к триумфу жизни — ит.], еще раз вздохнешь, и подумаешь: а может быть, купцы чрезмерно понадеялись? И так ли все благополучно там, за гробом? Вполне ли верили они и сами? Быть может, ужас есть за пышными мавзолеями?
Недоумение остается. Но одно очевидно — соседство жизни и смерти, солнца и трагедии, и соседство это полно значительности. Чувствует ли его Генуя? Она ответа не дает. Полная своих красок, уличного шума, дыхания морей и кораблей, солнца, ласкового ветра, она ведет свою стихийную, чувственно-острую жизнь. Не до религии, не до искусства, не до философии. Живи. Этим все сказано.
Человеку нашего склада вряд ли захочется поселиться в Генуе. Но не пройдешь мимо нее, хоть никак она не святилище, как иные итальянские города. Яркий, мажорный ее ритм пленяет. Не забудешь кипения ее толпы, пестроты красок, безбрежности моря, рощ мачт, купцов, матросов, женщин, мореплавателей, прачек, башмачников, быстроногих трамов, шикарных магазинов и подумаешь: вот город, где дышится остро, весело, где труд соединен с цветом, где богатство откровенно счастливо, где вообще все цветет в избытке жизни. Генуя — город господин моря, но душа у ней морская. Море и солнце дали ей силу, стихию, праздничность в самом труде.
В Генуе, в ресторане, среди дамских шляп, чоканья бокалов и под стон скрипок я видел одного француза. Изо всей толпы огнем горел его пурпурный галстух. Ни на ком ранее я, не видал такого галстуха. Он остался в памяти огненным знаком, и вспоминая Геную, я всегда помню пламень галстуха на неведомом французе, на другой же день, быть может, навсегда уплывшем в Индию или Китай.
Декабрь 1918 г.
…Колумб был отсюда родом. — Знаменитый мореплаватель Христофор Колумб (1451—1506) родился в Генуе.
…никакой Бембо не писал… своих Asolani. — Пьетро Бембо (1470—1547) — итальянский поэт, прозаик, историк, кардинал, автор книги ‘Азоланские беседы’ (1505), в которой нашел отражение круг интересов элитарного придворного общества эпохи Высокого Возрождения. Изысканный язык книги напомнил его современникам прозу великого Джованни Боккаччо (1313—1375) и его новеллический шедевр ‘Декамерон’.
Генуэзский купец победил Пизу при Мелории, в 1284 г. — В этой битве флотов пизанцы потерпели жестокое поражение, после которого ее торговля пришла в упадок.
…не досягнуть ему до… Мерка Антонио Барбара — дипломата, ученого придворного, друга Палладио и Веронезе… — Имеется в виду не только Маркантонно Барбаро, но и его более знаменитый брат Даниеле Барбаро (1513—1570), математик, философ, поэт, историк, дипломат, для которого Палладио построил, а Веронезе расписал виллу Мазер, принадлежащую братьям.
Иосафатова долина смерти — место предполагаемого погребения паря Иосафата (между Иерусалимом и Масличной горой), в древние времена долина служила кладбищем для низших классов. По мнению пророка Иоиля, именно Иосафатова долина будет местом последнего Страшного суда: ‘Я (Иегова) соберу все народы, и приведу их в долину Иосафата, и там произведу над ними суд’ (Книга пророка Иоиля, гл. 3, ст. 2).
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 3. Звезда над Булонью. Романы. Повести. Рассказы. Книга странствия. — М: ‘Русская книга’. — 1999. — 571 с.