Борис Зайцев
Борис Зайцев
Сиена
Сиена
Из книги ‘Италия’
Комментарии
Комментарии
Сиена
—————————————————————————
Сиена, Зайцев Борис Константинович, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Кто хоть немного знает художника Сано ди Пьетро, видел в Шантильи его св. Франциска и трех небесных дев, слетевших к нему в серовато-зеленеющем ландшафте, среди холмов и непоражающих деревьев, тот не будет ждать от Сиены водопадов, или бурь. Там этого нет. Ни в искусстве, ни в природе. Это тотчас становится ясным, как только отъехал от Флоренции и со станции Эмполи свернул на сиенский проселок. Сразу чувствуешь, что главная дорога культуры, как и Аппенин, осталась в стороне. Магистраль пошла на Рим. Мы же углубляемся в края первобытные, и благословенные, детские.
Это странное, по-своему обаятельное, обнимает очень скоро, это идиллия. Сколько тут фруктов, как ясно-благосклонен воздух, весь он полон этих полей и пшениц простодушных, здесь есть дали, нету гор, спокойные речки текут зеленоватою водой, обсаженные тополями.
Какие могучие хлеба! Долина Эльзы плодородна, в ней работают крестьяне, люди нехитрые и славные, изсера-бледное небо висит, и нередки дожди. Вот Чертальдо, где родился Боккачио, Поджибонзи, откуда двенадцать верст на лошадях до Сан-Джиминьяно. Что можно дать, чтобы проехаться на лошадях в Италии! Но краплет дождь, и останавливаться в Поджибонзи неудобно. А в Джиминьяно есть Беноццо Гоццоли, и какие башни там!
В этой же стране, мирной и злачной, изготовляют кианти. Тут его родина настоящая. Так и станция называется — Castellina in Chiani.
Вокруг живут виноградари сада Божьего, в простоте, изяществе, как люди Библии, разводят они плоды, обрабатывают поля, осенью выжимают вино. Есть что-то вызывающее улыбку в этой жизни, далеко — даже как бы ушедшее навсегда своей особенностью, отрезанностью от культуры нашей. Но нехорошо будет тому, кто осудит и недобро посмеется над этими людьми: труд, честность и большое благородство есть в их жизни. Пошлости же нет совсем.
К самой Сиене подъезжаешь как-то незаметно, она все время выше поезда, громоздится толстыми стенами, башнями, по темно-коричневому тону камня вспоминаешь terre de Sienne [Земля Сиены — ит.], детство, акварельные рисунки.
Но уже вокзал — надо идти, туристы настоящие, начиненные фунтами стерлингов, катят в отельных рыдванах и вид имеют серьезный: это англичане. Но ты, русский, безденежный, ты, друг Италии, друг прелести великой, пройдешься и пешком с чемоданчиком по закоулкам этого города — благо, закоулки такие, что не жаль времени. Из подвалов глядят сапожники с очками на носу, мальчишки разевают рты на нас, мы чувствуем себя странно, смешно немного и трогательно в этих каменно-серых щелях средневековых, с подъемами чуть не отвесными, где на лошади не проедешь, и расставив руки, достанешь до домов противоположных. Вдруг вид, пестрые кампаниллы, потом опять все заслоняется, лишь серое небо над нами, в него уходит город. Начался дождь, очень тихий, как бы вежливый, ему и промочить-то нас не хочется.
К счастию, перед нами albergo, albergo есть скромный донкихотский ‘постоялый двор’, но все-таки чисто, имеется ресторанчик, за три лиры огромнейший номер, преданность, любезность и прочее. Гигантские постели, холодный пол, запах Италии, итальянские жалюзи в окнах и итальянские шпингалеты, за окном маленькая площадь, в углу коей дом Катерины Сиенской.
Как почти всегда в чуждом и далеком месте, в первые минуты мысль: что если останешься навсегда здесь? На мгновенье страшное и сладкое охватывает: сделаться гражданином этого города коричневого, забыть родину, семью, жить среди ремесленников, булочников, монахов, в кафе. Трудно поверить, что они здесь живут всегда, никуда не уедут, многие всю жизнь не выезжали и умрут в этой Сиене.
Минутный хлад в душе.
Чтобы попасть в Академию, надо сойти по узкому проулку вниз, шагая со ступени на ступень. Старый сторож отворил дверь, вы сложите зонтик (идет теплый дождь) — пред вами картинная галерея.
Старина тут огромнейшая — есть распятия XII века. Было время, Сиена считалась не слабее Флоренции по художеству и чуть ли не древнее, во всяком случае, прародитель школы Сиенской, Дуччио Буонинсенья, равен по времени Чимабуэ. Вообще в четырнадцатом веке, вероятно, нельзя было сказать, что выше. Братья Лоренцетти, Таддео ди Бартоло, Симоне Мартини (Мемми) приблизительно равны, а частично и интересней флорентийских ‘джоттесков’ — Гадди, Капанна и др. (но не самого Джотто). Некоторый душевный тон, живший в Сиене, — дух скромности и благочестия, бледно-золотых риз и сияний, Франциска Ассизского, идеализма тихого, бесплотного — хорошо выразился в тех формах. Как и для Флоренции, дни Данте и Джотто навсегда останутся белоснежной юностью, неповторимой и чудесной, просыпающийся народ брал душами избранников самые первые, самые утренние свои ноты. Поэты писали об Amore, как Данте, описывали сновидения, где Любовь говорила вещие слова: gentilissima [благороднейшая — ит.] (Беатриче из ‘Vita nuova’) ходила по улицам Флоренции, а молодой Данте чуть не падал в обморок, видя ее, прятался и у себя в комнатке, в слезах, писал сонеты, направляя их к другой (чтобы не выдать тайны!).
Трудно знать, что понимали и чувствовали тогда эти люди, но для нас те времена и те поэты — Гвиничелли, Кавальканти, Чино да Пистойя, Данте да Майано, в живописи ‘джоттески’ овеяны дальним очарованием, тем, что читается с Джоттовского портрета Данте, с лиц праведников в Santa Maria Novella (фреска Орканьи), в девах Испанской капеллы и др.
Все это было близко сиенцам. В ‘Благовещении’ Амброджио Лоренцетти те же белые лилии, золото и икона. Созерцания и тишины было достаточно, при известных условиях искусства это удовлетворяло.
Но времена изменились — наступил пятнадцатый век. Флорентийцы, оставаясь верными духу света, плавности внутренней, проявляли это уже в усложненных формах реалистических, — у Ботичелли тот же родной дух звучит очень махрово, целыми потоками, — не однотонной мелодией прежних лет. Сюда сиенцы уже не пошли. Есть что-то трогающее, быть может, прекрасное в этом консерватизме одиноком, все занимаются рисунком, анатомией, штудированием — мы запираем ворота нашей Сиены и остаемся в надменном нашем гнезде со стариной, — и не уступим ни за что. Долой реализм. Оскорбительно для святых и Богоматери выступать в костюмах флорентийской знати. У вас Кастаньо — у нас Сано ди Пиетро, у вас Синьорелли, Беато Анджелико — у нас Сано ди Пиетро, у вас Микель-Анджело — у нас Сано ди Пиетро! Пиетро! Пиетро!
Тут уже начинается упрямство, ибо Сано ди Пиетро человек второстепенный, воспитанный тоже на прошлом веке — но сильнее его сиенцы никого не могут выставить. И в этом их приговор: симпатичной второстепенной школы. Лирической и негениальной.
Весь день принимался и переставал дождь. Радостно было бродить в теплом воздухе, по узким улицам. Столько камня, и вдруг зелень — она прекрасна в таком месте.
Кривыми закоулками, постоянно взбираясь выше, мы достигли собора на пустыннейшей площади. Это верхний пункт, ‘гнездо’ Сиены. По сторонам безлюдные коричневатые здания, сам собор пестрый — черный с белым мрамором. Нельзя сказать, чтобы очень он нравился, но в нем есть странное, в тринадцатом (кажется) веке решили сиенцы построить собор, колоссальный, для которого сохранившийся составлял бы одно крыло. Начали строить — не смогли. Но и до сих пор остались эти громады — арки, колонны, нелепо внедряющиеся в улицы (вернее — облепленные домиками, что ютятся тут со временем неудачи). Мы бродили по этому странному лабиринту с удивлением, как будто в опустелом гигантском улье начались новые постройки, бедные, вызывающие жалость.
Никого! Стучат каблуки по вековому камню, дождь бежит, туманы и туманы.
Я мог бы говорить о чудесных работах на полу собора — мозаики графитом, изображающие сцены Ветхого Завета, Сивилл и проч. О Пинтуриккио и его ‘Жизни Энея Сильвия’, о древней ратуше с сиенской волчицей и прекрасными фресками Лоренцетти, Сано ди Пиетро и др. Но все же больше остался в памяти самый город, благоуханный апрельский дождь, чувство дальнего бродяги, занесенного Бог весть куда.
Часа в четыре-пять, когда надвигался уже вечер, мы вышли за ратушу к откосу, далеко за городом видны были мирные зеленые долины, слабо ходил туман и прятал какую-то гору. Итальянские мальчики играли в мяч. Вот он целится, стреляет во врага, тоненький, ловкий, мчится через лужайку, через секунду пройдется колесом, сейчас попросит у вас сольдо, потом высунет язык — в этих невинных играх детей есть многое, не в них ли, не в вольных ли их забавах под тихим небом — сердце этого города?
Зажелтели фонари, все окунулось во влагу. Мы опять бредем, — дальше, к каким-то казармам на окраине. Аллея, цветут белые акации, благоухая необычайно. Дождь перестал. Долины дымятся глубокой зеленью, с деревьев капли падают. Какие-то обрывы, откосы, и тишина, тишина! Сумеречный час, он полон глубины, спускает он вуали, погружает город в свою мглу. Под его десницей тихо дремлют соборы с острыми кампаниллами, давно почившие души древних, изо дня в день он одевает скромный угол забвением, века уходят, жизнь выкраивается по-иному. Она ушла на бесконечность от его творцов. Работая, творя, живя, они как будто проиграли свою игру, в гибеллинстве — целиком, в соборе частью, в искусстве также. Не оставили великого. Воевали против природы, духа жизни, а теперь — кто знает их? Захолустный проселок соединил город с миром, — на духовном проселке и его искусство. Но тем острее, тоньше — больней входит в душу полузабытое. Проиграли — но были чисты перед Богом, невелики — но художники. И навсегда слабое сияние исходит из фресок полуугасших.
1908 г.
Сано ди Пьетро — живописец XV в. из Сиены эпохи Раннего Возрождения.
…прародитель школы Сиенской, Дуччио Буонинсенья… — Дуччо ди Буонинсенья (ок. 1255—1319), основоположник сиенской школы живописи XIV в.
Братья Лоренцетти, Таддео ди Бартоло, Симоне Мартини (Мемми) приблизительно равны… — Братья Лоренцетти Пьетро (ок. 1280—1348) и Амброджо (ум. 1348), Таддео ди Бартоло (1362 или 1363—1422), Симоне Мартини (1284—1344) — живописцы сиенской школы.
…интересней флорентийских ‘джоттесков’ — Гадди, Капанна и др. — Таддео, Гадди (ум. 1366), ученик Джотто. Пуччо Капанна — сиенский живописец середины XIV в., был ли он учеником Джотто (‘джоттеском’), достоверных сведений нет.
…поэты — Гвиничелли, Кавальканти, Чино да Пистойя, Данте из Майано… — Гвидо Гвиницелли из Болоньи (между 1230 и 1240—1276) — родоначальник поэзии ‘дольче стиль нуове’ (‘сладостного нового стиля’) — итальянской поэтической школы конца XIII в. Его последователями стали флорентиец Гвидо Кавальканти (1255 или 1259—1300), Чино да Пистоя (между 1265 и 1270—1336 или 1337) и Данте Алигьери раннего периода — до смерти в 1290 г. Беатриче, которой посвящены его юношеские стихи, а также первая в европейской литературе автобиографическая повесть ‘Новая жизнь’ (‘Vita Nuova’).
Синьорелли Лука (ок. 1445 и 1450—1523) — живописец эпохи Возрождения.
О Пиитуриккио и его ‘Жизни Энея Сильвия’… — Бернардино ди Бело ди Бьяджо, прозванный Пинтуриккьо (ок. 1454—1613), — живописец умбрийской школы из Перуджи, автор десяти картин о жизни и деяниях Энея, ставшего папой Пием II.
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 3. Звезда над Булонью. Романы. Повести. Рассказы. Книга странствия. — М: ‘Русская книга’. — 1999. — 571 с.