Министерство народного просвещения и его новый руководитель должны будут обратить самое серьезное внимание на ту тревогу, которая разлилась в обществе по поводу восстановления экзаменов в средних учебных заведениях, ибо эта тревога совершенно основательна в том отношении, что она есть результат только припоминания родителями теперешних учеников и учениц того, что они сами переживали, когда были учениками и ученицами в 70-х, 80-х и 90-х годах истекшего века. Министерство должно понять, что ничего подобного оно теперь не вправе восстановлять, и, может быть, оно догадается, что ничего подобного его не допустят восстановить: потому что при свободе печати и при наличности Г. Думы те безобразия и ужасы, какие творились в гимназиях по почину гр. Д.А. Толстого, вызовут такой вопль негодования и презрения, перед которым при теперешних обстоятельствах совершенно не может выстоять никакой министр и никакое министерство. Чтобы не искать многих аргументов этого, достаточно выбрать один. Министерство само констатировало, что почти во всех гимназиях того времени существовало выкрадывание тем, со взломом замка или без оного, т.е. что в гимназиях, среди ‘созревших’ питомцев развилось и укрепилось… мазурничество. Можно поставить точку и не прибавлять ничего. Классическая гимназия толстовско-катковского стиля, свободно выросшая во всю величину своих замыслов, при отсутствии критики, при ‘приказанном’ молчании печати, общества и семьи, начала давать… хулиганов… Не прибавляем к этому ничего.
Если мы спросим себя, если министерство спросит себя, да каким же образом это могло стать, и если не гимназия, то сама-то семья неужели же не могла выработать ничего лучшего, то придется ответить на это, что, конечно, состав учеников и тогда был не хуже теперешнего и не хуже всегдашнего: но это несчастное юношество, замученное в восемь лет нелепо поставленного учения и подведенное под драконов меч таких ‘испытаний’, которых не только оно, но и никто в свете не мог честно выдержать, — невольно и фатально прибегло сперва к системе обманов, уловок, а в конце и к прямой краже, с подкупом сторожей и проч. Не юношество само было склонно к обману, такой нравственной нелепости не было. Но учебная система ставила учеников в положение непременного обмана: вот эта административно-педагогическая нелепость была. Само собою разумеется, что ни о каком собственно ‘постановлении правил об испытаниях’ не может быть речи, ибо ведь ‘восстановить’ придется тот нравственный ужас, о каком мы сказали и который общеизвестен в России. Напротив, может идти речь, и мы желаем, чтобы пошла речь о совершенно новой организации экзаменов как о новом, творческом деле министерства. Если Толстой смог, сумел ввести худые экзамены, организовав до последней мелочи эту худую их сторону, к худому направленную, то совершенно непонятно, почему бы г. Шварц не мог и не сумел ввести хорошие экзамены, так же подробно их организовав в хорошую сторону.
Худая сторона прежних экзаменов заключалась в том, что их честно никто не мог бы выдержать, что они были невозможны, неисполнимы по задаче своей. Эта нелепость, впервые введенная Толстым и совершенно непостижимая по своей мотивировке, заключалась в четырехгодичных, двухгодичных и восьмигодичных испытаниях, которым подвергались за весь восьмилетний курс ученики только в четвертом, в шестом и в восьмом классах. Почему именно в этих классах, а не в третьем, не во втором, не в пятом и проч., — никому не понятно. Отчего экзамены не производились ежегодно, ежеклассно, как было бы естественно и как было до сих пор, — непонятно же. Можно было бы ввести и, может быть, полезно будет ввести испытания не по годам, а по законченным большим отделам каждой науки: но в таком случае они никак не придутся на четвертый, шестой и восьмой классы, а распределятся по всему восьмилетнему курсу. В таком случае будет полный экзамен, например, из всего курса алгебры в седьмом классе гимназии, из всей тригонометрии — в восьмом, причем в этом восьмом классе уже не будут экзаменоваться ни из алгебры, ни из арифметики, могут быть экзамены из этимологии латинского языка в IV классе и из синтаксиса того же языка в шестом классе, но на пятый класс упадет полный экзамен из этимологии греческого языка. По раздробленности и замкнутости классных курсов Закона Божия, географии и истории — по этим предметам могут быть ежегодные, т.е. очень легкие, экзамены. Экзамен вообще тем легче, чем он производится из меньшей части курса, т.е. чем по данному предмету он производится чаще, чем, следовательно, самих экзаменов больше. Экзамены по истории, географии и Закону Божию сделаются совершенно легкими и сохранят всю силу цельного припоминания, если они будут ежегодны. С другой стороны, экзамен, напр., из всей алгебры или из всей этимологии греческого языка будет, конечно, очень труден, но на приготовление к нему должен быть дан, и может быть дан, очень большой срок, напр. до десяти дней к одному экзамену, что станет возможным, ибо всех-то экзаменов в пятом или в седьмом классе будет не более трех или четырех. Это — одна организация экзаменов. Другая и наиболее простая — это обычные ежегодные экзамены. Весь яд старых экзаменов лежал именно в их многогодичности, причем даже по таким несложным предметам, как Закон Божий, география и история, ученики все равно шли на экзамен с лихорадочною и повышенною температурою, а выдерживали их совершенно случайно и нечаянно: так как ни через какие усилия, даже не спав ночью и зубря от зари до зари, ученики, и худшие и лучшие, никак не могли ‘вызубрить’ три книжки компактного фактического содержания в духе ‘календаря сведений’ за три или за два дня приготовления! В три дня даже нельзя прочитать три книжки, положим Ветхого Завета, Нового Завета и катехизиса: между тем на экзамене приходилось и надо ответить наизусть что-нибудь из этих книжек, очень точное, с именами, с хронологией, с текстами. Не удивительно, если на таких экзаменах обманывали не только ученики, но и учителя, напр. прибегая к этому упрощенному способу батюшек — самим за ученика и вперед ученика говорить руководящие слова, факты и мысли ‘счастливого’ или ‘несчастного’ билета. Это было что-то вроде полусуфлерства экзаменаторов или их личного ‘творчества’ на экзаменах. Но что делать: экзамен висел ‘драконовым мечом’ не на одних учениках, но и на учителях, не более их счастливых.
Экзамен, повторяем, был неисполним не только для слабых, но и для самых сильных, самых прилежных и самых способных учеников. И на нем обманывали не одни ученики, но и сами учителя, прибегая к самым унизительным уловкам, для того чтобы спасти своих учеников из ‘петли’, из совершенно невозможного положения ответить перед двумя или тремя экзаменаторами, при торжественной обстановке, то, чего нельзя ответить, то, чего они не знают, то, чего они не могут знать. Если бы А.И. Георгиевского, который при Толстом был закулисным организатором всей учебной системы в качестве председателя ученого комитета министерства народного просвещения, заставить самого держать экзамен по установленным им правилам, ну хоть из Закона Божия в VIII классе, — он, конечно, безнадежно бы провалился, даже получив лишний день для приготовления сравнительно с учениками! Экзамен был ни для кого непосилен. Министерство, если оно заключает в себе некую историческую совесть, должно вечно оплакивать эту позорную страницу своей деятельности, тянувшуюся от 70 до 89 года прошлого века, когда оно поставило в такую муку и в такой позор вынужденного обмана детей всей России, о каких ей теперь, в качестве уже родителей, страшно вспомнить! И самое это припоминание отдает каким-то кошмаром.
Г. Шварц обязан предупредить ‘возобновление’ такой прелести. И предупредить очень точными и очень быстрыми разъяснениями. Ибо провинция очень исполнительна, очень чутка к ‘новым тенденциям’ начальства: и в то время как в Петербурге только собираются ‘подтянуть вожжи’ в школе, по губерниям и уездам, могут начать действовать такие ‘бичи и скорпионы’, о каких здесь и представления не имеют. Министерство должно сотворить заново экзамены, а отнюдь не ‘возобновлять’ их, что было бы педагогически преступно и исторически безумно.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 8 апр. N11521.