К. Раткевич
К. Раткевич
Газеты времен Французской Революции
Газеты времен Французской Революции
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Сноски:
Сноски:
Газеты времен Французской Революции, Раткевич Ксения Игнатьевна, Год: 1939
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Источник: Большевистская печать (рубрика ‘Из истории печати’), 1939. No 12
В нынешнем году все передовое человечество отмечает 150-летие Французской буржуазной революции , сокрушившей феодально-абсолютистский режим и открывшей собой новую эпоху в истории не только Франции, но и всего мира — эпоху победы и утверждения капитализма 1789—1870 годы.
‘Она не даром называется Великой . Для своего класса, для которого она работала, для буржуазии, она сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком Французской революции. Он во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии, интересам которой они служили, хотя они этого не сознавали, прикрываясь словами о свободе, равенстве и братстве’ (В.И.Ленин. Соч. Т.XXIV, стр.304).
Изучение славных революционных традиций великого французского народа имеет актуальное значение. ‘Коммунистическая партия возрождает традиции Французской революции 1789 года, чтобы поставить их на службу делу освобождения пролетариата’, — пишет тов. Торез, секретарь ЦК КП Франции, в своей книге ‘Современная Франция и народный фронт’. В то время как фашистские варвары стремятся отбросить человечество назад, к самым мрачным временам средневековья, рабочий класс, законный наследник всего лучшего и прогрессивного, что создано человеческой культурой, опирается на революционные традиции в борьбе против фашизма и капитализма.
Но, изучая Французскую революцию конца XVIII века и защищая ее демократические традиции, мы не должны вместе с тем забывать о буржуазной ограниченности той революции. ‘История народов знает немало революций. Они отличаются от октябрьской революции тем, что все они были однобокими революциями. Сменялась одна форма эксплоатации трудящихся другой формой эксплоатации, но сама эксплоатация оставалась. Сменялись одни эксплоататоры и угнетатели другими эксплоататорами и угнетателями, но сами эксплоататоры и угнетатели оставались. Только Октябрьская революция поставила себе целью — уничтожить всякую эксплоатацию и ликвидировать всех и всяких эксплоататоров и угнетателей’ (И.Сталин, ‘Вопросы ленинизма’, стр.527. 10-е изд.).
В XVIII веке, в дореволюционной Франции, газета была не тем, чем она является в наши дни. Знаменитый французский писатель и философ того времени Вольтер дал ей такое определение: ‘Сообщение о государственных и общественных делах’. Но для того времени точнее было бы сказать: сообщение об административных делах. Три—четыре факта из области административной деятельности, извещение о новых книгах, стихи, хроника придворной и аристократической жизни, описание спектакля или художественной выставки — этим исчерпывалось содержание периодических изданий.
Работа журналиста была не в почете. ‘Что такое периодическое издание? Эфемерное, лишенное всяких достоинств, не приносящее пользы произведение, чтением которого пренебрегают серьезно образованные люди и назначение которого — тешить тщеславие глупцов и женщин, ничему их не научая’.
Под этими словами Руссо, одного из виднейших и наиболее демократических мыслителей XVIII века, подписалось бы большинство крупных литераторов того времени.
В период, предшествовавший буржуазной революции 1789 года, во Франции, где с таким блеском и так плодотворно работала политическая мысль, существовали лишь 2 газеты и 3—4 журнала, в которых читатель к тому же не находил анализа и оценки фактов политической жизни страны, никакого отклика на злобу дня.
Политическую газету заменяла ‘Переписка’ Вольтера. Когда Вольтер начал свою блестящую кампанию в защиту памяти Каласа и де ля Барра, двух жертв религиозного фанатизма, он прибегнул не к газете, а к письмам и памфлету.
Эти письма перечитывались и обсуждались за приятельскими обедами ‘философов’ и в литературных салонах, они не доходили до широких масс.
Радикальная перемена произошла с наступлением революции. За один только 1789 год появилось 150 газет и листков. Следующий, 1790 год принес еще 140 новых периодических изданий, все они были органами политической мысли.
Чтобы понять закономерность этого явления, надо хотя бы в общих чертах вспомнить ход великой социальной борьбы, завязавшейся в 1789 году.
5 мая 1789 года открыли свои заседания Генеральные штаты — старое сословно-представительное учреждение Франции, которого королевская власть не собирала уже 175 лет. К созыву Штатов побудила короля надвигавшаяся финансовая катастрофа. Государственный бюджет уже давно сводился с значительным дефицитом, и все источники государственных доходов были исчерпаны. Король Людовик XVI надеялся, что собравшиеся представителя трех сословий: духовенства, дворянства и третьего сословия — помогут ему разрешить финансовый кризис, и рассчитывал ограничить их работу этой задачей.
Но представители третьего сословия иначе представляли себе свое назначение. Их избиратели требовали коренных преобразований в государственном и общественном строе Франции. В третье сословие входили буржуазия, Крестьянство и рабочие, то есть почти все двадцатипятимиллионное население тогдашней Франции. Дворяне и духовенство вместе составляли всего 270 тысяч человек. И, однако, эта сравнительно ничтожная кучка людей владела больше и частью земель Франции. Из 23 миллионов крестьян подавляющее большинство не имело своей земли, держало ее от сеньеров (владельцев земли), уплачивая иногда денежную аренду, чаще же снимая землю исполу. Помимо платы за пользование землей, крестьянство отбывало барщину, вносило разные виды оброков, уплачивало церкви ‘десятину’, т. е. десятую часть урожая, платило государству подати и налоги и несло дорожные м иные повинности, В общей сложности до 2/3, а в некоторых местах до 5/6 чистого дохода, который арендатор или испольщик навлекал из земли, уходило на покрытие всех этих платежей в пользу государства, сеньера и церкви. При таких условиях крестьянство жило ‘хуже чем рабы в колониях’, как говорил один современник. Земледелие — главный источник народного богатства предреволюционной Франции — было в состоянии полного упадка. Представители буржуазии, владевшие свободными капиталами, не считали выгодным вкладывать их в земледелие, так как им в качестве арендаторов пришлось бы нести те же огромные налоговые и прочие тяготы, связанные с держанием земли.
К этому надо прибавить, что торговля и промышленность были стеснены мелочной, не соответствовавшей развитию производительных сил правительственной регламентацией. Абсолютный монарх бесконтрольно распоряжался финансами страны, расходуя значительную часть бюджета на содержание двора и подачки привилегированным сословиям, которые к тому же были свободны от налогов. Дворянство замещало высшие должности в администрации и суде, в армии офицерский состав был почти исключительно из дворян. Фанатичное духовенство подавляло свободную мысль и жестоко — вплоть до пыток и казней — преследовало за религиозные верования, несогласные с учением католической церкви.
Просвещенная буржуазия в лице своих идеологов — философов и политических мыслителей — подвергла в XVIII веке весь этот феодально-абсолютистский строй уничтожающей критике и выработала свой идеал государственного и общественного устройства, который прежде всего соответствовал интересам капиталистического развития страны,
Представители буржуазии, явившиеся в Генеральные штаты, объявили себя Национальным собранием и готовились осуществить такие преобразования, которые должны были облегчить приложение капиталов в промышленности и в сельском хозяйстве, ликвидировать феодальные повинности, уничтожить привилегии двух первых сословий и поставить правительство под контроль буржуазии.
Буржуазии предстояла решительная и трудная борьба с абсолютизмом и привилегированными сословиями. Чтобы побелить в этой борьбе, буржуазии надо было опереться на все третье сословие в целом, держать массы в курсе событий. Время камерного, в кружке избранных, обсуждения политических вопросов миновало. Писатели и публицисты стремились теперь как можно шире пропагандировать свои идеи.
‘Газета,— писал в 1789 году один из видных публицистов, — это единственный способ просвещения многочисленной, стесненной в развитии своем, не привыкшей к чтению нации, стремящейся выйти из состояния невежества и рабства…’
Журналист Бриссо, в дореволюционный период стеснявшийся своего ремесла, начал теперь выпускать газету ‘Французский патриот’ с эпиграфом ‘Свободная газета — это часовой на аванпосте, на страже интересов народа’.
2 мая 1789 года, за 3 дня до открытия Генеральных штатов, вышла газета графа Мирабо, либерального дворянина, депутата (третьего сословия) одной из южных областей Франции — Прованса. Эта газета, называвшаяся ‘Генеральные штаты’, была немедленно запрещена, но тотчас же возродилась под названием ‘Письма графа Мирабо к его избирателям’ (затем газета была переименована им в ‘Курьера Прованса’). Мирабо был тогда в зените своей славы. В 1789 году он смело выступал против королевского деспотизма. Из разных провинций Франции в Париж направлялись просьбы высылать ‘Письма’. Впрочем, очень скоро единый фронт третьего сословия против сил старого порядка дал трещину, и орган Мирабо предстал публике в своем настоящем виде — защитника интересов аристократической верхушки буржуазии, враждебной не только двору и привилегированным сословиям, но в еще большей мере — народным массам.
Для депутатов было настоятельно необходимым постоянное общение с избирателями, и в ряде случаев именно из регулярно посылаемых депутатских письменных информаций и рождалась газета,
В разгар июльских событий 1789 года, когда королевский двор подготовлял разгон Национального собрания и к Парижу стягивались наемные швейцарские и немецкие полки, поя велась серьезная левая газета ‘Парижские революции’, вскоре же ставшая очень влиятельной. Издатель ‘Парижских революций’ типографщик Прюдом, ‘единственный владелец’ газеты, как горделиво гласил штамп на первой странице каждого ее номера, привлек к сотрудничеству в газете даровитых журналистов. Первым редактором газеты был Лустало. Уже осенью 1789 года он энергично и страстно выступил против стремления Национального собрания организовать буржуазию в политически привилегированный класс, ‘создать новую аристократию богачей’, лишить неимущие слои населения избирательных прав. В самом начале 1790 года Лустало поставил вопрос о необходимости проведения ‘аграрного закона’. Он добивался ‘раздела между беднотой необрабатываемых земель, составлявших одну треть территории Франции’. ‘Каждый бедняк имеет право потребовать для себя клочка земли и хижины’. Уже тут мы встречаем план расширения социальной базы буржуазной революции, который был развит позднее, зимой 1793 года, в выступлениях левого якобинца Шометта. Все боевые стать по социальным и политическим вопросам, помещенные в ‘Парижских революциях’ в 1789—1790 годах, традиция приписывает Лустало. Когда Лустало, надорвавший свои силы чрезмерной работой, умер (в 1790 году), Прюдом пригласил в свою газету Шометта. После падения монархии (10 августа 1792 года) ‘Парижские резолюции’ стали органом, близким к революционной Коммуне Парижа, прокурором которой был Шометт. В это время в газете сотрудничал и поэт-атеист Сильвен Марешаль, пришедший сюда после того, как его собственный листок ‘Бочка Диогена’ был закрыт за проповедь атеизма и равенства и за попытку напечатать коммунистическое по своим воззрениям ‘Завещание’ священника Жана Меллье.
Возвращаясь к первому году революции, надо отметить еще появление таких газет, как ‘Журналь де деба’ и ‘Монитер’. Издатель ‘Монитора’, умелый делец Панкук, бывший в дореволюционное время издателем ‘Французского Меркурия’, сумел получить для своих сотрудников особую ложу в зале заседаний Собрания, и его газета, начавшая выходить 24 ноября 1789 года, вскоре стала официальным органом Собрания.
12 сентября 1789 года Марат начал выпускать ‘Парижского публициста’, продолжением которого явился ‘Друг народа’ — одна из самых знаменитых газет Великой буржуазной революции. Марат с большой остротой и смелостью ставил в ней политические и социальные проблемы. В разрешении тех и других политика буржуазного Национального собрания была враждебна широким массам. Провозгласив отмену феодальных прав, Собрание на деле уничтожило только барщину и сохранило оброки впредь до их выкупа земледельцами. Приняв ‘Декларацию прав’, объявлявшую всех людей свободными и равными в своих правах, оно лишило избирательных прав подавляющее большинство населения и приняло закон, сурово каравший рабочих за стачки и профессиональные объединения. ‘Друг народа’ вел беспощадную борьбу с этой политикой буржуазии. Против него несколько раз возбуждалось судебное преследование. Марат, не имевший сотрудников и один заполнявший страницы своей газеты, принужден был уходить в подполье, даже эмигрировать, но при первой возможности возобновлял издание газеты. Влияние ‘Друга народа’ было так велико, что его заглавие заимствовалось издателями из другого политического лагеря. Целью таких фальсификаций было либо дискредитировать Марата, утрируя его взгляды до абсурда, на что он не раз жаловался на страницах подлинного ‘Друга народа’, либо, используя доверие массы к его газете, протаскивать в этих подделках воззрения и оценки иного порядка.
И, наконец, тогда же осенью 1789 года, Камилл Демулен, уже составивший себе известность пылкой агитацией в июльские дни и памфлетом ‘Речь с фонаря к парижанам’, стал выпускать газету под претенциозным и громоздким заглавием: ‘Революции Франции и Брабанта и тех королевств, которые, потребовав от Национального собрания и приняв кокарду1, заслужат место в летописях свободы’.
Страницы этого издания были заполнены преимущественно задорными, язвительными нападками на двор и правых членов Национального собрания. Ядовитый, а подчас и грубый в своих насмешках, Демулен растрачивал свой пыл полемиста в язвительных выходках против отдельных лиц, Марат бранил его за легкомыслие, за нежелание или неуменье ставить принципиальные вопросы.
Из роялистских2 листков отметим прежде всего выходившие в 1789 году ‘Деяния апостолов’ (название метило в левых членов Учредительного собрания). Сотрудники ‘Деяний’ во главе с графом де Ривароль выступали с яростными нападками на оппозиционных двору членов Собрания, клеветали на них, призывали к расправе с ними. Со страниц ‘Деяний’ и ‘Друга короля’ впервые прозвучали угрозы ‘обновить Францию в кровавой купели’, отправить на эшафот ‘мятежников’. Мятежниками были в глазах роялистских публицистов все противники феодально-абсолютистского строя. Один из руководящих сотрудников ‘Деяний’, Сюлло, открыто хвалился своими связями с Кобленцем (город в западной Германии, где собирались и организовывались эмигрантские силы и формировалась контрреволюционная армия принца Конде). Листок пользовался большим успехом в аристократических кругах и при дворе. Людовик XVI и Мария-Антуанетта были постоянными его читателями.
Из газет, начавших выходить в 1790 году, ‘Папаша Дюшен’ Эбера оспаривал у Марата влияние на массы. Уже самое название газеты говорило о стремлении ее редактора вести издание так, чтобы оно было доступно мелким ремесленникам, мелким торговцам и рабочему люду, ‘Папаша Дюшен’, весельчак и балагур, стал в конце 80-х годов XVIII века излюбленным типом литературы, рассчитанной на массового читателя. В соответствии с обстоятельствами революционной эпохи Эбер придал ему более воинственный характер. Лубочная заставка изображала папашу Дюшена. Трубка в зубах, топор в руке, пистолеты за поясом, рядом на столе водочный графин и рюмки, к столу прислонено ружье, сбоку щуплый аббат, сложна руки, умоляет о пощаде. Под виньеткой подпись:
‘Я подлинный папаша Дюшен, чорт меня побери!’
Язык газеты пестрел шуточками, оборотами, заимствованными из жаргона предместий, ругательствами. Вместе с тем стиль ее острый, ясный, мысль выражена четко. Номера газеты выходили с заголовками вроде ‘Великий гнев папаши Дюшена по поводу сдачи Майнца негодяем Кюстином’ (генералом Кюстином). Эбер откликался на все острые вопросы текущей политической жизни.
В том же, 1790 году стал выхолить ‘Национальный Меркурий’, издававшийся супругами Робер. Эта газета являлась органом тех кругов буржуазной интеллигенции, которые считали невозможным примирить королевскую власть с завоеваниями революции. ‘Национальный Меркурий’ выступил с пропагандой республики. Осенью 1790 года он требовал, чтобы caмое слово ‘король было изгнано из нашей памяти и из конституции’.
Острая борьба по вопросу о форме государственного устройства разгорелась в печати с лета 1791 года, после неудачного бегства короля и его принудительного возвращения.
Демократическая печать требовала низложения короля, ведшего тайные переговоры с иностранными державами об интервенции против революционной Фракции. Газеты, отражавшие интересы конституционных монархистов, отстаивали неприкосновенность королевской власти, с которой эта партия уже готовилась вступить в союз, направленный против требований демократии.
В 1792 году, когда реакционные государи Австрии и Пруссии двинули свои войска против Франции, газеты были полны статьями о возможности контрреволюционного переворота, который мог осуществиться при поддержке иностранных штыков, о предательстве, измене двора и генералов. Газета ‘Парижские революции’ требовала учреждения института комиссаров при армиях для контроля за генералами.
В мае 1792 года Робеспьер основал газету ‘Защитник конституции’. В первом же номере он писал, что будет защищать ‘принципы равенства и священные права, предоставленные народу конституцией’. Робеспьер подчеркивал, что на данном этапе социальной борьбы важен прежде всего вопрос о том, чьи интересы представляет власть.
Робеспьер, уже пользовавшийся в этот период огромным влиянием на Якобинский клуб, где собирались представители наиболее революционного крыла буржуазии, вел на страницах своей газеты агитацию за всеобщее избирательное право, за приобщение народных масс к власти. ‘Я верю только в народ’, — писал он.
1792 год принес углубление революции. 10 августа пала монархия. Собравшийся в сентябре Национальный конвент объявил Францию республикой. Вслед за тем в Конвенте и за его пределами в стране началась борьба между партией жирондистов, представлявшей интересы торгово-промышленной буржуазии, и партией якобинцев, опиравшейся на народные массы и более склонной прислушиваться к их требованиям.
Борьба эта особенно обострилась весной 1793 года. При энергичной поддержке народных низов она закончилась изгнанием жирондистов из Конвента (2 июня 1793 года) и установлением диктатуры якобинцев.
‘В первой французской революции, — говорит Маркс, — за господством конституционалистов следует господство жирондистов, а господство жирондистов сменяется господством якобинцев… Как только данная партия довела революцию настолько далеко, что она более не в состоянии не только итти впереди революции, но и следовать за ней, — ее отстраняет и отправляет на гильотину ее, стоящий за ней, более смелый союзник. Революция двигается, таким образом, по восходящей линии’ (Маркс и Энгельс, Соч. Т.VIII, стр.343).
Эта борьба жирондистов и якобинцев нашла свое отражение в прессе.
Ранней весной 1793 года в периодической печати обсуждались вопросы об обложении богатых и о распределении полученных путем принудительного займа сумм между семьями неимущих граждан, уходящих на фронт, о введении в интересах бедноты таксы на хлеб. Шла агитация за создание сильного революционного правительства. Марат (его газета в это время называлась ‘Публицист республики’), Эбер и редакция газеты ‘Парижские революции’ вели борьбу против контрреволюционной политики жирондистов, противившихся введению таксы и возбуждавших департаменты против Парижа.
Диктатура якобинцев, опиравшихся на широкие народные массы, принесла крестьянам полную отмену феодальных повинностей. Конституция, принятая якобинским Конвентом летом 1793 года, устанавливала всеобщее избирательное право. Осенью того же года были введены предельные цены почти на все виды товаров. Усилена была деятельность революционного трибунала по борьбе со спекуляцией и контрреволюцией. Военные действия и снабжение армии стали вестись более энергическими методами. Командный состав армии был очищен от враждебных революции элементов. Но вместе с тем якобинцы — и в этом сказался буржуазный характер их партии — ввели и предельную заработную плату для рабочих, а также сохранили в силе закон, изданный Национальным собранием против стачек.
В этот период особенно широкой популярностью в массах пользовалась газета Эбера. ‘Папаша Дюшен’ вел беспощадную борьбу против спекулянтов, разоблачал изменников и других врагов народа, уделял он внимание и антирелигиозной пропаганде.
Иногда на его страницах появлялись мечты о прекрасном будущем: ‘Мне представляется республика, какой она станет со временем. Санкюлоты3 составляют единую семью. Святое равенство царит среди них. Больше не видно наглых богачей, и нищета исчезла…’ Надо, впрочем, оговориться, что равенство Эбер представлял себе как равенство мелких собственников. Решительная революционная позиция, занятая газетой в этот период, доставила ей большую популярность, далеко пережившую хронологические рамки эпохи. Революция 1848 года и Коммуна 1871 года имели своего ‘Папашу Дюшена’, в 1848 году были даже две газеты под этим названием.
При отсутствии оформленных партий с установленной, разработанной программой, при наличии большого числа политических группировок даже внутри того, что мы суммарно называем роялистской партией, партией жирондистской, партией якобинцев, неизбежно было не только огромное количество печатных органов, но и пестрота их программ, разнообразие подхода к политическим вопросам. Политическая жизнь била ключом и выбрасывала на поверхность то одно издание, то другое. Многие из них были недолговечны, многие, прекратив свое существование без давления извне, возрождались опять. Так, Камилл Демулен, приостановив в 1790 году издание ‘Революций Франции и Брабанта’, стал их выпускать вновь осенью 1792 года, но, выпустив несколько номеров, опять забросил их, чтобы зимой 1793—1794 года выступить со ‘Старым Кордельером’.
Ряд газет был вызван к жизни тем или иным этапом политической борьбы, на это указывают названия таких органов, как ‘Антибриссотинец’ (бриссотинцами называли жирондистов), ‘Антифедералист’ (федералистским называлось контрреволюционное движение, поднятое после 2 июня 1793 года жирондистамм в департаментах и угрожавшее единству республики).
Партии, сменявшие друг друга у кормила правления, поддерживали близкие им по направлению издания. Сделавшись после резолюции 10 августа 1792 года и свержения монархии министром внутренних дел, жирондист Ролан выдавал из министерских сумм субсидии ‘Французскому патриоту’ Бриссо и ‘Курьеру департаментов’ Горса. Жирондисты вели борьбу больше с левой печатью, нежели с правой. Роялистские листки Законодательное собрание терпело вплоть до 10 августа. Только после падения монархии революционная Коммуна Парижа постановила прекратить эти издания, ‘отравлявшие сознание народа’, и передать их печатные станки издателям-патриотам. Однако еще во время процесса Людовика XVI и даже несколько позже выходил роялистский ‘Утренний листок’, агитировавший в пользу короля, а после его казни призыва витий ‘ мщению за него. Даже в 1793 году контрреволюционный листок ‘Подлинный друг народа’ (редактор — Маркандье) вел ожесточенную травлю Робеспьера, награждая его эпитетами ‘лисица’ и ‘якобинский король’. Зимой 1793—1794 года Камилл Демулен успел выпустить шесть номеров ‘Старого Кордельера’ с нападками на Комитет общественного спасения и с призывами к свержению революционного правительства. В большинстве случаев органы враждебных правительству групп не закрывались, а умирали сами, когда их руководители сходили со сцены. Так случилось весной 1794 года с ‘Папашей Дюшеном’ и с ‘Парижскими революциями’. Левое крыло якобинцев, сторонники Эбера и Шометта, своими резкими выступлениями не только против спекулянтов, но и против торговцев вообще, а также агитацией за увеличение заработной платы рабочим раздражала те круги торгово-промышленной зажиточной буржуазии, которые в интересах защиты страны против интервенции поддерживали революционное правительство. Робеспьеристы, руководившее правительством, опасаясь сужения базы, на которую они опирались, повели борьбу против эбертистов. Так как последние стали подготовлять восстание, правительство ответило арестом Эбера, Шометта и их единомышленников. И только тогда перестал выходить ‘Папаша Дюшен’, а вслед за тем прекратили свое существование и ‘Парижские революции’, одним из руководящих сотрудников которых был Шометт. Номер седьмой ‘Старого Кордельера’ был набран и уже прокорректирован, когда Демулен одновременно с Дантоном был взят под стражу (в апреле того же года). По отношению к печати политика робеспьеристов, как и в ряде других вопросов, нередко была половинчатой.
Многие газеты Французской революции были очень невелики по своему объему, и их текст легко уместился бы в одном столбце большой газеты нашего времени. Лишь наиболее крупные газеты имели по нескольку сотрудников, у Марата и Эбера их не было вовсе.
Расходы, связанные с распространением, сводились к минимуму. Жирондистский публицист Луве расклеивал своего ‘Часового’ на стенах зданий. Позднее Бабеф сам, с помощью жены и сына, упаковывал и рассылал номера ‘Народного трибуна’.
По типу, по формату своему, по оформлению газеты Французской революции XVIII века в большинстве случаев были очень далеки от изданий наших дней. Только ‘Монитер’, и то лишь до некоторой степени, приближался к ним. Он выходил ежедневно. В разделе ‘Политика’, с которого обыкновенно начиналась первая страница, приводилась иностранная информация, затем шли сообщения — правда, довольно скупые — о внутриполитической жизни Франции, дальше приводились отчеты о прениях в Собрании.
Довольно подробные отчеты печатались также в газетах ‘Журналь де деба’, ‘Французский республиканец’, ‘Французский патриот’.
Марат, ведший неустанную борьбу с Национальным и Законодательным собраниями и с Конвентом, пока в нем тон задавали жирондисты, ограничивался лишь упоминанием о принятии того или иного декрета, чтобы подвергнуть его анализу и критике, ‘Приложим наши принципы к делам сегодняшнего дня’,— так начиналась статья. Усилия автора были направлены к тому, чтобы за юридической оболочкой закона не осталась скрытой от масс его политическая сторона. ‘Замечания автора о декретах’, ‘Советы друга народа’ заполняли небольшие страницы каждого номера.
Почти все газеты печатались в один столбец, не всегда номера были датированы: большинство из них не помещало ни систематической заграничной и внутриполитической информации, ни хроники. Этих отделов не было даже в таком крупном издание, как ‘Парижские революции’, хотя в каждом номере бывало от 40 до 50 страниц и помещались краткие отчеты о заседаниях Собрания и Коммуны Парижа. Обычно номер ‘Парижских революций’ начинался с обзора политического положения, затем шло несколько статей, посвященных отдельным злободневным вопросам. Иногда печатались письма с мест ‘от гражданина (имя рек) к гражданину Прюдому’. Газета выходила раз в неделю, статьи иногда печатались с продолжением. Только с большой натяжкой можно применить к изданиям Камилла Демулена утвердившиеся за ними названия газет. ‘Старый Кордельер’ был по существу серией политических памфлетов.
Лозунгов газеты не печатали даже в самые боевые моменты. Но большинство из них выходило с эпиграфом, нередко заимствованным из античных авторов. При всем своем стремлении быть народным в языке Эбер выпускал ‘Папашу Дюшена’ с латинским эпиграфом: ‘Memento mori’ (‘Помни о смерти’).
Классическое образование, полученное журналистами Французской революции, сказывалось в их стилистических приемах. Листок ‘Национальный кнут’, в октябре 1789 года агитировавший среди женщин предместий и торговок ‘Большого рынка’ за поход на Версаль (резиденция короля), воодушевлял своих читательниц примерами патриотических подвигов древнеримских матрон. Прах Тацита беспрестанно тревожили на своих страницах не только Камилл Демулен, но и журналисты из ‘Деяний апостолов’, бравшие в качестве эпиграфов к своим клеветническим статьям цитаты из сурового античного историка-моралиста.
Когда революционная волна спала, количество газет резко уменьшилось. В период термидорианского Конвента и Директории4 появлялось гораздо меньше новых периодических изданий чем в первые годы революции. Демократическая якобинская печать в результате преследований была представлена в это время всего 3—4 органами. Преобладали сначала жирондистские, позднее роялистские газеты. Из вновь появившихся в годы реакции периодических изданий отметим как курьез ‘Газету Бонапарта и добродетельных людей’. Она выходила а течение всего 20 дней. В 1794 году начал издавать ‘Газету свободы прессы’ Бабеф, вскоре переименовавший ее в ‘Народного трибуна’. Эта газета стала провоз вестницей идей равенства и коммунизма, как понимал его Бабеф. Бывший сотрудник ‘Парижских революций’ поэт Сильвен Марешаль, примкнувший к ‘заговору равных’, организатором которого был Бабеф, участвовал в этот период в газете ‘Просветитель народа’. В ней он напечатал ‘Песню предместий’, обращенную к ‘униженному, голодному, нагому, отчаявшемуся народу’. Обе газеты прекратили свое существование, когда заговор Бабефа был раскрыт и участники его арестованы.
Борясь за свои политические воззрения, отзываясь на политическую злобу дня, анализируя политическую обстановку, разъясняя ее обществу, агитируя, газеты времен Французской революции приобрели такое влияние, возможности которого не могли себе представить дореволюционные журналисты.
‘Журналисты полновластно руководят общественным мнением’, — говорил один из членов правительства Директории. Буржуазия, в годы наступившей реакции вполне организовавшаяся в новый господствующий класс, учла это обстоятельство. Правительство Директории (1795—1799) особым законом поставило периодическую печать под надзор полиции и вместе с тем постаралось (с помощью щедрых субсидий) превратить несколько влиятельных газет в органы своей политики, предвосхитив таким образом ту систему, которую стал проводить потом Наполеон, полностью уничтоживший свободную, независимую печать.
1 Подразумевается трехцветная, красно-сине-белая кокарда, которую носили сторонники революции.
2 Роялистами называли сторонников королевского абсолютизма (по-французски король — roi), приверженцев ограниченной монархии принято называть монархистами-конституционалистами.
3 Санкюлотами аристократия и богатые представители буржуазии пренебрежительно называли плебейские слои населения, не имевшие возможности носить ‘кюлот’ — короткие, до колен, атласные штаны при шелковых чулках — и одевавшиеся в длинные холщевые брюки. В 1792—1794 годах слово ‘санкюлот’ стало символом борца за демократию и за решительные методы борьбы с контрреволюцией.
4 Термидорианским называют Конвент, вступивший на путь реакции после падения Робеспьера, 27 июля 1794 года—9 термидора II года по республиканскому календарю, введенному за год перед тем. Летоисчисление по этому календарю велось от дня установления республик— 21 сентября 1792 года.
Правительство Директории пришло на смену Конвенту осенью 1795 года, оно являлось правительством реакционной буржуазии — крупных финансовых дельцов, спекулянтов.
Первая страница газеты ‘Народный оратор’ — одной из немногих, дававших хронику событий во Франции и других странах.